Теттау Эберхард
Куропаткин и его помощники

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Поучения и выводы из русско-японской войны.
    Перевод с немецкого Михаила Грулёва (1914).

Барон Эберхард фон Теттау.
Куропаткин и его помощники.

Поучения и выводы из русско-японской войны

Перевод с немецкого М. Грулева

Мнения, оценки

   "Спокойствие Лауэнштейна нарушал только его суетливый помощник майор Теттау. Толстенький белобрысый майор со вздёрнутыми по-прусски усиками не оставлял действительно никого в покое и своими бесконечными и подчас бестактными вопросами являл тот тип германского генштабиста, который считал себя вправе знать даже то, что другим иностранцам ведать не надлежит. Теттау так хорошо говорил по-русски, что мог держать себя запросто не только с офицерами, но и с любым солдатом, к которому он обращался по-русски, повторяя постоянно слово "братец". Он глубоко изучил истинные причины наших поражений и напечатал после войны свой отчёт, воздав в нём должное мужеству наших солдат".
   А. А. Игнатьев. Пятьдесят лет в строю. -- М., "Правда", т. 1, 1989 г., с. 217.

Из газет

   "25 ЯНВАРЯ 1904 года были прерваны переговоры, которые вела в Петербурге японская миссия. Страницы русских газет заполнились "шапкозакидательскими" статьями.
   Из газеты "Новое время" 26 января 1904 года: "Японская армия в полном боевом составе дает седьмую часть того количества людей, которые должны явиться под знамёна в России. Только блефом можно объяснить разговоры о силе японцев. Нельзя допустить, что мы не сумеем постоять против клочка земли в 2% нашей территории. Разве России первый раз придется бить зазнавшегося противника?"
   26 января Россия разорвала дипломатические отношения с Японией и выслала японских дипломатов. 28 января царь и микадо объявили о начале войны.
   Из газеты "Московские ведомости" 30 января 1904 года: "Как глубоко ошибались те "либеральные" пессимисты, которые изрекали нелепые предсказания о том, будто война с Японией у нас не будет популярна! Нам пришлось близко видеть простой русский народ как в Петербурге, так и в Москве в последние три знаменательных дня, и всюду мы встречали ту же самую серьёзную, возвышенную, вдохновенную сосредоточенность и удивительно ясное здравомыслие".
   Та же газета описывала, как один гимназист принёс в класс конфетную обертку с изображением японца. "Казнить японца! -- раздалось со всех сторон. Японца вырезали, чтобы он имел человеческий облик, торжественно облили из крана водой, растерзали на мелкие куски и сбросили их с высокой лестницы".
   Дети решали вопросы по-детски, а взрослые изобретали для оправдания войны целые теории. Профессор Духовной Академии А. Введенский высказался в том же номере "Московских ведомостей" весьма высокопарно: "Борьба Японии против России в настоящее время не может быть сравнима ни с какой другой, войной. Это первый акт мировой борьбы языческого "Черного Дракона против Святого Креста" <...>.

Заклятые друзья

   Как ни странно, война привела к сближению двух стран. Русские власти стали уважать Японию, к которой раньше относились свысока. Японцы же захотели опереться на Россию в борьбе с более сильными противниками -- Англией и США. В 1907 году Россия и Япония заключили секретный союзный договор.
   Неудачи в войне настроили общественное мнение России против правительства и показали непрочность сил, на которые опиралась власть. Армия оказалась слаба, чиновничество -- продажно и некомпетентно. Подогретое революционерами недовольство вызвало беспорядки, число жертв которых превысило военные потери. Самодержавие демонстрировало свою неэффективность.
   Опьяненные предательским, хотя и сомнительным успехом
   Если Россия пережила "синдром поражения", то Япония ещё более тяжко пострадала от "синдрома победы", породившего неограниченную власть военщины, милитаризацию экономики, воспевание "самурайского духа" и -- новые войны. Только ценой колоссальных жертв и гибели целых городов в атомном огне Япония повернулась на путь мирного развития. Таков главный урок этой войны -- в ХХ веке воевали уже не армии, а народы. Победа часто оказывалась ГУБИТЕЛЬНЕЕ поражения."

Вадим Эрлихман. "Общая газета" No 17, 29.04.99 -- 12.05.99

Почести царскому генералу

   "В тверском городе Торопце снова собрались учёные люди (о первых торопецких научных чтениях "Известия" писали 13 января). На этот раз доклады и сообщения были посвящены видному царскому генералу, военному министру в 1898-1904 годах Алексею Николаевичу Куропаткину 1848-1925).
   Оказалось, что о видном военачальнике и незаурядном человеке мы знали до обидного мало: все советские годы царских министров "в упор не видели". Между тем А. Н. Куропаткин с блеском закончил Академию Генерального штаба и был за это награждён научной командировкой в Германию, Францию и Алжир. Ему довелось участвовать в экспедиции французских войск в Большую Сахару. За отличие в этом походе молодой русский офицер получил крест ордена Почётного легиона. А свои впечатления Куропаткин обобщил потом в книге "Алжирия" -- первом из его многочисленных литературных трудов.
   В русско-турецкой войне 1877-1878 годов он сражался на Балканах рука об руку со знаменитым М. Д. Скобелевым и вернулся с войны в чине полковника, с золотой саблей "За храбрость" и тремя боевыми орденами. Занимая пост военного министра, он выступал, в частности, против привлечения войск к подавлению волнений среди рабочих. Вот строчки из его дневника тех лет: "Надо усмирять производящих беспорядки, усмирять капиталистов и заводчиков, фабрикантов, которые о нужде рабочих, как и ранее, думают мало, поглощены заботами о наживе...". Увидев, что все его благие начинания встречаются с отчуждением, военный министр подал в отставку и... попал в историю, получив назначение командующим Маньчжурской армией. Начиналась русско-японская война.
   Считалось, что проигрыш России в войне -- это во многом вина Куропаткина. Но может ли один человек проиграть или выиграть войну? Есть и другая точка зрения. "Мы, вероятно, слишком строго осуждаем Куропаткина как стратега, забывая о гнилом политическом базисе, на котором ему приходилось руководить войной", -- писал военный историк А. Свечин, замученный на Лубянке в 1937 году.
   Свою военную службу А. Н. Куропаткин завершил на 70-м году, после Февральской революции и уехал под Торопец, в своё имение Шешурино. Когда чекисты в 1918 году обложили его как бывшего генерала поборами, он объяснил, что ценностей и накоплений у него нет -- всё истрачено на строительство школы и больницы. Именно выпускники сельхозшколы, основанной Куропаткиным, в наше время разыскали его могилу, а теперь здесь установлен памятник."

Руслан Армеев. "Известия" 25.03.98

Предисловие

"Для ведения войны требуется энергия, решимость и твёрдая воля".
Наполеон генералу Бертрану

   Куропаткин как полководец! -- в чём он может быть поучителен? Что может нам дать полководец, который свою армию вёл только от поражен и я к поражению ? Так, пожалуй, могут спросить некоторые сомневающиеся читатели.
   Конечно, Куропаткин примером полководца служить не может, тем не менее, я думаю, что полководец побеждённый может тоже дать достаточный материал, а при известных обстоятельствах -- даже ещё больше уроков для изучения военного дела, чем Наполеон, Фридрих Великий, Мольтке и другие великие полководцы, являющиеся такими трудно достигаемыми образцами для обыкновенных смертных. Конечно, изучая действия армии побеждённой, имеем в виду не подражание её операциям, а исследование причин её поражений и указание тех путей, каким образом можно было избежать тех поражений и добиться победы.
   Вот для такого критического исследования, представляющего собой всегда настоящую школу войны, деятельность Куропаткина и его помощников в Русско-японскую войну дает наиболее богатый материал. Для подобного критического исследования -- этой подлинной школы войны -- едва ли мы найдем более поучительный материал, чем даёт нам боевая деятельность Куропаткина и его помощников в минувшую Русско-японскую войну, потому что эта деятельность русского командного состава является важнейшей -- можно сказать даже единственной -- причиной неожиданного хода и исхода этой войны.
   Планы войны, решения и действия начальников русской армии имели настолько решающее значение, что все прочие тактические приёмы, качества боевого материала и проч. -- всё это сыграло лишь незначительную и мимолётную роль. Нет сомнения, что все армии стараются всегда изучить опыт каждой войны, пренебрежение которым может обойтись очень дорого.

Автор. Кобург, осень 1912 года.

Предисловие автора к русскому переводу

Глубокоуважаемый г. Генерал-Лейтенант.

   Ваше Превосходительство выразили желание, чтобы я написал предисловие к Вашему переводу моего труда "Куропаткин и его помощники".
   Охотно исполняю Ваше желание и прошу, чтобы настоящее мое письмо и служило этим предисловием. Книгу эту я предназначал не для русской, а для нашей армии, для которой мне желательно было использовать уроки Русско-японской войны. Но если Вы считаете полезным ознакомить с моим трудом также и русских читателей, то ничего против этого не имею, и очень Вам благодарен, что дали мне возможность доложить русским читателям мою основную мысль, которой я руководствовался при составлении этой книги.
   У меня сложилось убеждение, что главной причиной русских поражений в эту войну были факторы морального свойства, а во главе их -- отсутствие инициативы и самодеятельности у русских военачальников. Всё прочее имеет лишь побочное значение, тогда как при наличности почина в русской армии война неминуемо была бы для России победоносной с самого начала.
   Эта основная мысль легла краеугольным камнем моего труда, в котором я стараюсь доказать, что побеждает лишь та армия, которая воспитана в духе инициативы и самодеятельности -- когда и командный состав преисполнен твёрдой воли и готовности взять на себя ответственность в необходимых случаях.
   В моей критической оценке событий неизбежно прорываются иногда суждения острого характера. Опасаясь быть неверно понятым, считаю необходимым уяснить русским читателям следующие два пункта:
   Указывая ошибки русских начальников, я далёк от всякого самомнения или противопоставления наших собственных боевых качеств. Такое самомнение -- первый шаг к поражению! Нет. Выяснение истинных причин поражений русской армии нам необходимо, чтобы выяснить, стоим ли мы сами на верном пути в деле боевой подготовки. Притом у нас хорошо известно, с каким неутомимым усердием принялись в русской армии после минувшей войны за устранение обнаруженных недостатков.
   Затем прошу не ставить мне в вину остроту моих критических суждений, которую я при всём желании местами не избежал. Это вызвано отнюдь не враждой или недружелюбием к русской армии, а совсем наоборот -- это крик старой дружбы.
   Во всё время войны я жил любовью к русской армии, вместе с ней думал и чувствовал; потому-то пережитые ею поражения удручали меня так же, как и любого русского офицера. Меня глубоко возмущало, что этих храбрых офицеров и солдат, имевших право на верную победу, водили только от поражения к поражению. Поныне ещё поднимается во мне буря негодования при воспоминании об этом.
   При всём том я старался оставаться вполне объективным. Повторяю, что моя критика направлена не против лиц, а против системы, которая господствовала во всём командовании армией.
   Как человека и солдата я очень высоко ставлю бывшего командующего Манчжурской армией, который доказал свои высокие качества под Геок-Тепе. Если же приходится осуждать его действия, как и действия многих других русских военачальников этой войны, с точки зрения качеств полководческих, -- то не они, не личности, повинны в этом, а виновата система, не воспитавшая в армии духа инициативы и самодеятельности.
   "Только та армия воспитает достаточное число выдающихся военачальников, которая сама воспитывается в духе инициативы и самодеятельности".
   Доказать эту истину, с целью укрепить её в сознании армии и всей нации составляет цель настоящего труда.
   Этого духа инициативы и самодеятельности недоставало не только русским военачальникам, но и всей русской армия 1904-1905 г. Это моё убеждение; может быть я ошибаюсь.
   Во всяком случае я далёк от мысли задевать самолюбие моих военных товарищей Манчжурской армии, с которыми я делил на войне столько радости, а ещё больше горя. Если моя критика покажется местами слишком острой, то пусть не забудут, что она прорывается из глубины сердца, непоколебимо верившего в победу русской армии. которого повальные поражения уязвили поэтому так больно, как если бы это касалось родной армии.
   Пусть поэтому не помянут меня лихом. После всех постигших меня разочарований я всё же останусь всегда верным другом моих старых боевых товарищей русской армии и надеюсь, что они не осудят меня.
   С глубоким уважением остаюсь преданный Вам

Барон фон-Теттау

От переводчика

   Предлагая вниманию русских читателей перевод книги барона фон Теттау "Куропаткин и его помощники", я глубоко убеждён, что, находясь теперь в отставке, я не мог бы принести родной армии большей пользы, как являясь проводником, при помощи издателя глубокоуважаемого В. А. Березовского, этот достойного труда в среду нашего корпуса офицеров.
   Строго говоря, барон Теттау не сказал ничего нового: отсутствие инициативы и самодеятельности, пассивная роль нашего командного состава, полагавшего возможным руководить войсками в бою только на основании нехитрого кодекса "слушаю" и "как прикажете", -- кто не сознавал у нас этот недуг задолго ещё до злосчастной войны?! Но в то время, когда мы этот недуг только чуяли в себе, барон Теттау показывает его нам нагляднейшим образом на убийственных примерах войны.
   Одно из важнейших достоинств этой книги, с точки зрения русского общества, это то, что автор остается постоянно вполне беспристрастным, сдержанным и корректным, не задевая сильно национального самолюбия нашей армии.
   Волнующий поныне всю Россию жгучий вопрос о причинах наших повальных поражений в Русско-японскую войну книгой барона фон Теттау решается вполне правильно.
   Кроме сказанного, книга барона фон-Теттау представляет исключительное значение для нашей армии ещё вот почему: наш генеральный штаб издал многотомный труд о Русско-японской войне, который мирно покоится на полках в библиотеках и положительно никем не читается. Мне известны факты, что не только офицеры заурядные, но даже сами начальники частей и учреждений, заявляя о горячем интересе к истории этой войны, не решались раскрыть официальный труд генерального штаба, ссылаясь на его подавляющие размеры, на отсутствие в нём по весьма понятным причинам хотя бы скромных проблесков критики, выводов и обобщений, без чего это не история, а реляция.
   Непременным дополнением этого официального труда, как это и предполагалось военно-исторической комиссией, должна была служить особая краткая история с критической оценкой событий на основании документов официальной истории.
   Именно этот пробел восполняет настоящая книга.
   Картографические приложения при русском переводе признаны излишними, потому что они имеются в избытке при многих изданиях, касающихся Русско-японской войны.
   Даты везде указаны по новому стилю. Вторая часть труда барона фон Теттау выйдет из печати осенью текущего года. Благодаря любезному содействию автора питаем надежду, что русской перевод второй части появится вскоре после немецкого издания.

X. Грулев

ГЛАВА 1.
Армия -- школа для полководца

"...Воспитанные в духе инициативы начальники нарождаются только в такой армии, в которой личный почин заботливо взлелеян и поощряется".
ф. Блюме "Стратегия"

   Причины поражений, понесённых Россией в войну против Японии, служили предметом неоднократных исследований. Так что ничего удивительного в том, что в России этот вопрос обсуждается с неизбежной страстностью. Ведь поколеблено военное могущество величайшей в мире армии, которой в эту войну не удалось одержать ни одной победы над более слабой армией противника. При желании, однако, поближе изучить причины таких поражений, надо отказаться от уязвленного самолюбия, а стремиться откровенно выяснить истину, так как это лучшее средство устранить зло.
   Своей неприкрашенной историей этой войны русский генеральный штаб дает полную возможность для такой работы. Само собою разумеется, что, щадя самолюбие многих военачальников, которые во время войны, а также и поныне занимают видное место в армии, авторы этой истории воздержались от критики их действий; но кто умеет читать между строк, может легко найти там беспощадные приговоры тактической подготовке начальников в русской армии.
   Однако не каждому даётся читать между строк. Требуются и конкретные выводы. Многие русские офицеры из высших начальствующих лиц и генерального штаба принимались за эту задачу с целью исследовать недуги, таящиеся в организме армии, вызвавшие поражения злосчастной войны. Многие из них более или менее близко подошли к решению этой задачи; но в большинстве случаев эти исследования страдают односторонностью и недостатком объективности.
   Сам побеждённый полководец этой войны, генерал Куропаткин, счёл для себя обязательным выступить с обширным отчётом, в котором он пытается представить те причины, которые, по его мнению, привели русскую армию к поражениям в эту войну.
   Ген. Куропаткин не пожелал последовать примеру Бенедека, который, после отрешения от командования армией в 1866 г., воздержался, всё-таки, от всяких самооправданий, приняв на себя вину за все неудачи, постигшие его армию. Нет, Куропаткин ещё на театре войны, вскоре после заключения мира, в особой речи к иностранным офицерам выступил уже с разъяснениями причин неудач русской армии. Тогда уже мы убедились в нашей ошибке, думая, что Куропаткин, которого мы ценили как честного солдата, последует примеру Бенедека.
   Высказанные нам тогда мысли ген. Куропаткин развил впоследствии в своём отчёте. Все они сводятся к огромной длине операционной линии в 9000 километров, а "вследствие этого -- недостаточной численности сил по сравнению с японцами", недостаточной устойчивости некоторых частей войск и их тактической подготовке, а главное -- неспособности его помощников.
   В то время, как Куропаткин всё сваливает на силу обстоятельств, с которыми он не мог справиться, "не будучи Наполеоном или Суворовым" -- противники его видят в нём одном причины всех поражений. Эти господа доказывают: "Чем виновата армия, если ею так плохо командовали? Солдаты наши превосходно сражались, и не их вина, если их вели не к победам, а к поражениям. Никаких особых реформ и не требуется. Единственное, что нам нужно в будущую войну, -- это другого главнокомандующего, а всё прочее у нас обстоит вполне благополучно и в прекраснейшем порядке".
   Ясно, что обе стороны грешат тут против беспристрастности. Куропаткин, пожалуй, прав, что Россия не была достаточно подготовлена к войне. Но ведь сам же он в качестве военного министра, с начала 1898 г. до февраля 1904 г., когда вспыхнула эта война, руководил этой подготовкой.
   Пусть его главное внимание и большая часть военных кредитов поглощались заботами о западной границе. Пусть он не хотел войны с Японией -- это любопытно разве в том отношении, что война никогда не предотвращается только потому и тогда, когда её не желают. Согласимся также и в том, что удаление театра войны от своей базы на 8000 км должно было тормозить и затруднять ход военных операций.
   Но вывод, который со всего этого делает Куропаткин -- что он, ввиду этих обстоятельств, располагал на войне меньшей численностью войск по сравнению с японцами -- не выдерживает критики.
   Дело в том, что и противники его, японцы, должны были испытать не меньше затруднений, как в мобилизации весьма малочисленной их армии, содержащейся в мирное время, так и в высадке своих войск на театр войны, занятый и подготовленный противником. Притом сравнительная "малочисленность" русской армии существовала на самом деле только в воображении Куропаткина, а в действительности, как это признается и русским генеральным штабом, численность русских войск на театре войны была всегда больше по сравнению с японскими, и только сам русский главнокомандующий не проявлял необходимой заботы, чтобы в решительную минуту, в решающем пункте, собрать возможно большее число бойцов. Но если действительно допустить, что японцы были сильнее, то опять-таки дело полководца было восполнить силы энергией и быстротой действий.
   Если ген. Куропаткин жалуется на недостаточную устойчивость войск, то можно спросить его: -- что им делалось для подъёма духа в войсках? Разве можно требовать от войск самопожертвования и устойчивости после бесконечного и бесцельного их мотания? Разве всё его командование армией на войне могло внушить ей доверие?
   Зато нельзя не согласиться с Куропаткиным, когда он значительную долю вины за свои неудачи сваливает на пассивность и инертность своих помощников. Но сам он хоть раз во время войны показал ли им пример почина и самостоятельности?
   В свое оправдание Куропаткин ссылается на выражение ф. Блюме: "даже величайший гений не может возместить собой недостаток инициативы в своих помощниках".
   Да. Но зато и посредственный гений, воодушевлённый деятельностью и порывом на войне, может увлечь к самодеятельности и почину даже и таких своих помощников, которые воспитанием и практикой мирного времени приучены к пассивности.
   Право, ген. Куропаткин поступил бы лучше даже в его собственных интересах, если бы он, по примеру ген. Бенедека, молча отошёл в сторону, взяв на себя вину поражений, тем более, что, в противоположность австрийскому полководцу, именно ген. Куропаткину должна быть отнесена наибольшая доля этой вины.
   Однако, ещё более неправы те, которые думают, что причины всех поражений кроются только в одном Куропаткине и нескольких других начальниках, -- что в самой армии всё вполне благополучно.
   Этот вопрос и служит целью настоящего труда. Если употребление войск на войне не соответствовало требованиям стратегии, то ясно, что тут сказался недостаток подготовленных начальников.
   Но ведь в этой войне участвовали талантливые генералы или по крайней мере такие, которые пользовались такой репутацией! Ведь имена Куропаткина, Линевича, Каульбарса, Гриппенберга, Бильдердинга, Штакельберга, Рененкампфа, Мищенко и многих других громко гремели в армии до войны. И если все они оказались поражёнными инертностью и отсутствием самодеятельности, -- значит, виноваты не личности, а школа.
   Генерал фон Блюме выражается по этому вопросу следующим образом: "из тех элементов, из которых составляется корпус офицеров, а также в зависимости от духа армии, который в них воспитывается, рождается та инициатива полководца, на которую государство может рассчитывать в случае войны", и "воспитанные в духе инициативы начальники рождаются только в такой армии, в которой личный почин заботливо взлелеян и поощряется".
   Если Куропаткин находит, что требовался какой-нибудь Наполеон или Суворов, чтобы справиться с теми затруднениями, среди которых ему приходилось действовать, то он этим, очевидно, хочет сказать, что всякий другой на его месте -- коль скоро это не Наполеон или Суворов -- не достиг бы иных результатов.
   Однако, японские полководцы также не были Наполеонами, и тем не менее достигли блестящих результатов, хотя им приходилось иметь дело с не меньшими затруднениями.
   Объясняется это очень просто: тем, что японские начальники взращены армией, в которой ценятся инициатива и самодеятельность. И пусть из этой школы не выходят Наполеоны, но она дает энергичных, деятельных и решительных офицеров.
   Но откуда в русской армии взяться самодеятельности и наступательному почину?
   Вопреки всем неурядицам и недостаткам, обнаруженным войнами Крымской и 1877--1878 гг., не признавалось всё-таки необходимым доискиваться причин этих недостатков и всю вину сваливали на трудности обстановки, довольствуясь тем, что в последнюю Турецкую войну всё же в конце концов победили турок.
   Уроки немецких войн 1866 г. и 1870--1871 гг. нисколько не привлекли к себе внимание русской армии. Самодеятельность и готовность частных начальников брать на себя в известных случаях ответственность, нашедшие себе такое широкое применение во время Франко-Прусской войны, оставались совершенно чуждыми русской армии.
   Мы находим тут полное противоречие в отсутствии самодеятельности при той прославленной "широкой натуре" русского человека. Все кичатся достаточно устаревшими суворовскими традициями и утешают себя тем, что "наши солдаты лучшие в мире по самоотверженности и стойкости".
   Забывают, однако, как это признаёт сам Куропаткин, что Суворовы рождаются только раз в сто иди в двести лет, а в остальное время бывают только такие полководцы, каких армия может воспитать.
   Трудно поэтому делать ответственными Куропаткина и его помощников только за то, что они не сумели стать выше уровня господствовавших в их армиях взглядов на самодеятельность и личную инициативу. Виноваты не люди, а система вкоренившейся пассивности как в армии, так и в народе, вопреки столь хвастливой "широкой натуре".
   Не забудем, что и мы сами когда-то почили на лаврах после первого Наполеоновского похода и за то горько впоследствии раскаивались. Но после 1806 года следовал 1813 год, когда и армия, и народ познали, что не полководцы одни только виноваты в унижении Пруссии, но часть вины ложится и на них самих, и поэтому неутомимо взялись за своё перевоспитание.
   Мысль эту весьма верно развивал в "Разведчике" один русский офицер, К. Блюмер, который ополчался против оптимизма многих, утверждающих, что в армии обстоит всё благополучно и поэтому никаких реформ не требуется.
   Эти самодовольные господа, которые знать не хотят о необходимости в армии неутомимой и настойчивой работы, ссылаются всё на несравненные мужество и стойкость русского солдата.
   Однако, как мы это видели выше, сам Куропаткин жалуется на недостаточную стойкость некоторых частей войск. Это, несомненно, указывает на существование таких причин, при которых войска, даже под командой энергичного начальника, недостаточно стойко защищали свои позиции, не говоря уже о том, что соответствующие начальники не всегда находились на своих местах, а при господствующей системе пассивности даже и со стойкими войсками нельзя было одерживать победы.
   Вопрос же о том, способен ли, вообще, русский солдат к наступательным действиям , может быть выяснен только при критическом разборе событий этой войны. Способность к наступательным действиям и маневрированию не может быть достигнута никакими качествами личного состава, а должна быть выработана в людях независимо от их прирождённых свойств. Всего этого в русской армии не было -- ни знания, ни умения.
   В армиях Суворова и Кутузова русский солдат всегда действовал в сомкнутом строю на глазах своего начальника. При таких условиях солдат действовал иногда и наступательно, при всей пассивности своего характера, повинуясь воле начальника.
   Нынешний же наступательный бой предъявляет отдельным бойцам совершенно особое требование; теперь недостаточно только одного беспрекословного повиновения своему начальнику хотя бы даже во время губительного огня, а требуется возместить собою начальника там, где его нет, и действовать в известных случаях сознательно и самостоятельно, отдавая себе отчет в обстановке.
   Вот для этого русские солдаты оказались неспособными, точно также, как и их начальники. Здесь не место вдаваться в разбор причин этого явления, кроющегося в низком уровне культуры русского народа, а также и в невысоком образовательном уровне большей части русских офицеров.
   Ген. Куропаткин уделяет этому вопросу много места в своём отчёте. Чтобы восстановить славу русского солдата, которого Куропаткин вначале упрекает в недостаточной стойкости, он прибавляет затем, что многие части войск защищали свои позиции стойко и мужественно, даже после потери двух третей своего состава.
   Не умаляя достоинства русского солдата, скажем со своей стороны, что многие части войск прусской армии, в войну 1870-1871 года, при таких же и даже ещё более значительных потерях, умели не только продолжать бой, но и действовать наступательно и одерживать победы.
   Выше замечено, что русская армия воспитана в отсутствии самодеятельности и личного почина. Начальники привыкли к постоянной опеке, поэтому для самостоятельной мысли и инициативы нет места.
   Вспоминаю об инструкциях и приказах в одном из военных округов, в котором самостоятельность начальников была совершенно изгнана. Незадолго до последней войны осенью 1903 года я присутствовал на корпусных упражнениях Киевского военного округа, войска которого обучались под руководством ген. Драгомирова, слывшего важнейшим учителем русской армии. Солдаты производили отличнейшее впечатление, но, всматриваясь в методы их обучения, можно было сказать: "жаль этих славных войск"...
   Всё направление маневров никогда не ставило начальников в необходимость принять какое-нибудь самостоятельное решение. Начиная от малых частных манёвров и кончая корпусными, неизменно одна часть всегда располагалась на позиции для обороны, а другая в качестве наступающего получала задачу атаковать. Начальникам сторон оставалось только чередоваться в распределении войск, атаке и обороне на указанных местах.
   Правило это вкоренилось до такой степени, что когда на корпусном маневре возникал вопрос: не представляется ли удобным дивизии наступать, -- то он решался отрицательно только потому, что другая дивизия ещё не успела занять свою позицию для обороны. И, действительно, дивизия останавливалась и спокойно ждала, пока противник расположится и устроится для обороны.
   По окончании наступления манёвр считался оконченным, оба противника мирно располагались на биваке, и на другой день продолжение маневра выражалось тем, что обороняющийся выступал на час раньше для того, чтобы своевременно занять позицию для обороны [1].
   Когда я со своей стороны высказал свое удивление одному из главных руководителей, что никогда начальникам сторон не предоставляется известная самостоятельность, то получил от него следующий ответ: "надо вам знать наших штаб-офицеров и генералов. Нельзя от них требовать особой инициативы и самостоятельности; достаточно будет, если сумеют хотя бы позицию выбрать правильно и соответствующим образом войска расположить для обороны"...
   И для нижних чинов маневры представляли тоже мало поучительного, потому что за исключением больших корпусных манёвров все прочие двусторонние отрядные маневры повторялись изо дня в день в виде атаки и обороны, при которых разведывательная и охранительная службы практиковались редко. Что касается соответственного применения разных родов оружия, то недостаточный навык в этом отношении сказался впоследствии во время войны [2].
   Пехота обыкновенно вела наступление густыми стрелковыми цепями, продвигаясь вперёд шагом, безостановочно, и по временам останавливаясь очень редко только для производства залпов. Ген. Драгомиров запрещал даже ложиться для производства огня, требуя, чтобы стрелковая цепь стремилась скорее добраться до противника.
   При таких условиях усиление цепей было невозможно, потому что вслед за цепями шли поддержки, за которыми, в расстоянии нескольких сот шагов, с музыкой и густыми массами шли резервы. Так обыкновенно весь боевой порядок подвигался вперед до встречи с противником.
   Употребление кавалерии было для многих войсковых начальников обыкновенно мало знакомым делом. Один бригадный командир, отряду которого были приданы три сотни казаков, не придумал ничего лучшего для использования своей кавалерии, как придать каждому казаку по одному пехотинцу, который должен был бежать рядом, держась за стремя. Этот смешанный отряд должен был обойти позицию противника и ударить ему в тыл.
   В результате эта гениальная идея привела к тому, что никаких сведений о противнике кавалерия дать не могла, а пехотинцы, после того, как им пришлось пробежать таким образом несколько верст, в смертельной усталости завалились в первом окопе.
   Употребление артиллерии совершенно не соответствовало её боевому назначению. При наступлении всегда повторялась одна и та же картина: несмотря на более сильную и приготовившуюся к бою артиллерию обороняющегося, батарея передовых частей наступающего спокойной рысцой и без всякого прикрытия выезжала на свою позицию и обыкновенно четверть часа вела стрельбу с более сильным противником, после чего, также рысью, подъезжала артиллерия главных сил. Это стало таким общим правилом, что никому из высших начальников или посредников во время маневров и в голову не приходило, что это может быть как-нибудь иначе.
   При обороне, как это впоследствии бывало в начале войны; орудия располагались совершенно открыто, так что даже на расстоянии нескольких километров можно было совершенно точно определить их число.
   Осенние маневры закончились трёхдневным корпусным манёвром, в котором наступающий в составе двух корпусов должен был атаковать укрепившегося на позиции противника в составе одного корпуса. Первые два дня были посвящены разведывательной службе; на третий день южная сторона производила атаку на северную.
   Здесь вполне сказался огромный недостаток хорошо подготовленных и вдумчивых начальников, который так жестоко дал себя знать впоследствии на войне, выражаясь в невозможности принять вполне определённое решение и передать его в виде ясного и категорического приказа, не оставляющего места никаким сомнениям.
   Ещё на второй день манёвров обе стороны сблизились уже на несколько километров, имея свои авангарды во взаимном тесном соприкосновении. Северная сторона занимала укреплённую позицию, положение которой было хорошо известно противнику. Этот последний хотел на третий день атаковать эту позицию.
   Но вместо того, чтобы двинуться вперед и каждой части указать направление и цель атаки, было организовано походное движение согласно требованиям полевого устава, с высылкой вперед авангардов, главных сил и боковых авангардов впереди, причём каждой колонне не только указан был большой привал, но даже и ночлег -- точно противник со своей стороны ничего сказать не может.
   Конечно, это приказание на деле осуществлено быть не могло. Надо заметить, что имело всё это место в корпусе, в котором командир и начальник штаба пользовались особой репутацией по своим тактическим познаниям. Войскам и их начальникам положительно недоставало способности ни для самостоятельной мысли, ни для самостоятельных действий.
   Полное отсутствие инициативы у начальников и привычка их постоянно ожидать указания свыше делали армию совершенно неспособной для активных действий. Артиллеристы. например, во время войны не могли открывать огня даже по открывавшимся им выгодным целям без приказания начальника, которое, конечно, всегда запаздывало.
   Для иллюстрации, насколько в русской армии любят избавлять своих подчиненных от всякой самостоятельности мысли или принятия каких-нибудь ответственных решений, приводим следующий приказ одного начальника отряда у Чанчуанзы от 1-го марта 1905 года.
   "Полк ваш командиром бригады подчинён мне. С наступлением сумерек предлагаю отступить от песчаных холмов. Когда начнёт темнеть, займите одной ротой стрелковые окопы, находящиеся впереди в интервале; одну полуроту направьте в стрелковые окопы для усиления крайнего левого фланга, с одной полуротой займите стрелковый окоп у китайской пагоды. Первую роту оставьте в резерве и расположите его за левым флангом. Предписываю назначить начальником этого участка одного из ваших батальонных командиров по вашему выбору, имя которого мне донести. Войска наши, отступающие с песчаных холмов, пропустить через участок, а затем, в случае наступления противника, встретить его огнём. Охрану левого фланга поручаю вашей охотничьей команде, правый фланг охраняется двумя ротами в первой линии, имея две роты в резерве".
   Таким образом, деятельность командира полка была совершенно связана. Его ротами, даже его охотничьей командой распоряжался другой начальник, находившийся в другом месте. Вся программа отступления заранее разработана и указана, все роли распределены так, как будто не мог найтись со стороны противника энергичный начальник, который все эти распоряжения мог легко привести к нулю. Но такая естественная случайность, как вмешательство противника, неизбежно должна была вызвать беспорядок.
   Мы привели это приказание, как случайно подвернувшееся, но оно нисколько не отличается от многих ему подобных распоряжений, относящихся ко времени до и после войны.
   Система вечной опеки и подавления личности подчиненного убила совершенно в русской армии дух инициативы и способность принять самостоятельное решение.
   Конечно, и в этой армии не без исключений; встречаются начальники деятельные, способные к личной инициативе, но они встречаются в виде редких исключений гениального свойства, проносятся быстро, как метеоры, не оставляя после себя никакого следа. К таким исключениям относится и Скобелев, который умел воодушевить своих подчинённых и делать их способными к порыву и самодеятельности, пока они оставались под его влиянием; но пример Скобелева не нашёл себе подражания в армии, воспитание которой ведётся в совершенно ином духе.
   Только та армия может во время войны рассчитывать на начальников решительных и самодеятельных, которая в мирное время относится с уважением к личному почину и частной инициативе.

ГЛАВА 2.
Учебные годы Куропаткина. Геок-Тепе

"Вперёд, вперёд и вперёд! С нами Бог!
Никакой литературы. а только бой"...
( Слова Скобелева перед штурмом Геок-Тепе )

   В начале февраля 1904 года стало известно, что военный министр Куропаткин назначается командующим сухопутной армией, действующей против японцев. Известие это встречено было во всей России с большим удовлетворением. Впрочем, не только в России, но и за границей все были того мнения, что этот выбор вполне удачный.
   Всеобщее удовлетворение отчасти умалялось только тем, что Куропаткин назначен был не вполне самостоятельным главнокомандующим этой армии, но подчинен был адмиралу Алексееву. как главнокомандующему всеми морскими и сухопутными вооруженными силами на Дальнем Востоке. Действительно это подчиненное положение вызывало впоследствии некоторое трение и затруднения, однако не в такой степени, как этого опасались, и никоим образом не ограничивало инициативу ген. Куропаткина.
   О способностях и деятельности Куропаткина как командующего армией все в России были очень высокого мнения. Достаточно было того, что он репутацию свою, как деятельного офицера генерального штаба и способного строевого начальника, получил в школе Скобелева, который знал только один лозунг: "вперёд, вперёд и вперёд"!
   Свою служебную карьеру Куропаткин начал в 1864 году в одном из туркестанских линейных батальонов, с которым он участвовал во всех походах в Средней Азии, в особенности при атаке Самарканда под начальством ген. Кауфмана. Пройдя курс академии генерального штаба, Куропаткин был командирован в 1874 году в Алжир, где он принимал участие во многих французских экспедициях. По возвращении в Туркестан Куропаткин принял участие в покорении Кокандского ханства, где он обратил на себя внимание Скобелева, который в это время со своим отрядом совершил быстрый поход в Наманган, штурмом овладел Андижаном, совершенно разбил кокандцев и овладел их столицей.
   Вместе с ростом боевой славы Скобелева становилось всё более известным имя Куропаткина. Во время последней Русско-Турецкой войны Куропаткин сначала в качестве офицера генерального штаба был начальником штаба колонны ген. Скобелева в бою под Ловчей; затем до апреля 1878 года, когда он был ранен в бою, Куропаткин был начальником штаба дивизии ген. Скобелева, о котором он выразился так: "Скобелев в совершенстве чувствовал пульс боя, чутьем улавливая его замедленное или учащённое биение".
   За всё время после Суворова ни один из полководцев русской армии не знал так в совершенстве дух и природу своих подчинённых, как Скобелев, который под Плевною, не имея ни одного человека в резерве, сумел отступающие войска двинуть вперёд только одним словом: "впёрёд, дети", и лихо ворвался с ними в неприятельские окопы.
   Таким образом, Скобелев живым примером показывал Куропаткину, каким влиянием в войсках может пользоваться полководец, обладающий в достаточной степени личной решимостью к порыву вперёд, без оглядки назад.
   Казалось, что и Куропаткин вполне усвоил эти уроки. Во время похода Скобелева в Ахал-Текинскую экспедицию в 1880-1881 году полковник Куропаткин, бывший тогда начальником туркестанской стрелковой бригады, показал себя превосходным организатором и неустрашимым помощником. По предложению Скобелева, который в это время стягивал свой отряд, от побережья Каспийского моря к Вами, где он устраивал себе базу для действий против туркменской крепости Геок-Тепе, Куропаткин во главе небольшого отряда должен был присоединиться к нему из Туркестанского округа.
   Образцовый поход, совершённый этим отрядом, который с большими затруднениями должен был переправиться через Аму-Дарью у Петро-Александровска, а затем после оставления Хивинского оазиса совершить трудный поход через безводную пустыню, в которой на протяжении 535 километров имелись только два колодца, выказал в блестящем виде организаторский талант Куропаткина и его заботливость о войсках.
   Несмотря на такие трудные условия, средняя величина перехода была в 38 километров, причём почти вся пехота перевозилась на верблюдах. Не менее блестящим образом был совершён обратный поход в марте 1881 года: большая часть верблюдов тогда пала, провиант и питьевую воду пришлось перевозить на казачьих лошадях, а спешенные казаки шли рядом. Тем не менее, и при таких условиях средняя величина перехода достигала 32 км.
   Во время осады и штурма крепости Геок-Тепе, которую туркмены геройски обороняли, колонне Куропаткина [3] была назначена главная задача, и он её выполнил блестяще. Когда во время вылазки текинцев 9-го января 1881 года им удалось захватить русское знамя и одну пушку, вселив тем тяжёлое впечатление в войска, Скобелев решил ответить на эту вылазку каким-нибудь смелым действием.
   Он приказал Куропаткину 10-го январи штурмом овладеть туркменской "калой", которая была окружена каменной стеной и находилась всего только на расстоянии 150 метров от стен неприятельской крепости.
   С распущенными знамёнами и под звуки музыки двинулась вперёд колонна Куропаткина и блестящим штурмом овладела неприятельской калой, с потерей всего только 61 человека.
   По овладении этой калой из неё были проложены минные галереи, при помощи которых была проделана брешь в стене неприятельской крепости. По образовании бреши 24-го января последовал штурм, в котором колонна Куропаткина первая взошла на стены крепости и водрузила знамя Ширванского полка. Главное сопротивление со стороны неприятеля ожидалось в самой крепости, поэтому было решено, что все штурмующие войска должны собраться на стенах крепости и затем уже всем ворваться в город.
   Тем не менее, колонне Куропаткина удалось без помощи резервов укрепиться и в самом городе. С распущенными знаменами и под звуки музыки, двигаясь тремя частями, колонна Куропаткина ворвалась в город. В то время, когда средняя колонна укрепилась на господствующей высоте Денгил-Тепе, левая колонна в рукопашной схватке отбила от текинцев захваченные ими ранее трофеи. В диком бегстве неприятель направился из города через северные ворота. Ген. Скобелев немедленно приказал быстро посадить на коней спешенную для штурма кавалерию и сам, во главе 5 эскадронов и 2 конных орудий, бросился преследовать убегающего противника, давая этим живой пример использования последствий победы.
   Куропаткин получил приказание двинуться к Ашхабаду, и по овладении этим городом без боя ему приказано вместе с другой колонной из Геок-Тепе усиленным маршем двинуться для преследования противника далее на север в пустыню.
   Это энергичное преследование, которое велось до колодца Кизил-Сакал с напряжением всех сил, привело к быстрому покорению текинцев и к окончанию всего предпринятого против них похода.
   Луч славы ген. Скобелева в этой экспедиции падал также и на ген. Куропаткина. Поэтому, когда смерть лишила армию ген. Скобелева, вкоренилось убеждение, что ген. Куропаткин является наследником и учеником полководческих талантов и свойств своего учителя.
   Что Куропаткин сам постигал, в чём заключались свойства полководческих талантов, которым Скобелев обязан был своей славой, показывает составленное им описание взятия Геок-Тепе. Вот его собственные слова:
   "После военного совета 12-го и 13-го января [4], в котором участвовали и все начальники отдельных отрядов, ген. Скобелев решил ни одной минуты далее не прерывать осадных работ, и 13-го января в 6 ч. 30 м. вечера он приказал следующее: "Я отвергаю все предложения, имеющие целью отсрочку осады; не допускаю также промедления производства штурма. Вперёд, вперёд, вперёд!... С нами Бог! Никакой литературы, а только бой".
   Слова "никакой литературы" имели в виду те предложения, которые высказывались, что осада крепости, в которой осаждаемый более силён численностью, чем осаждающий, противоречат теории военного искусства. Далее Куропаткин продолжает:
   "Девиз Скобелева -- вперёд! и вперёд! -- был также излюбленным словом Гродекова и Козелкова... Эта решимость начальника экспедиции, находившая себе полную поддержку среди его помощников, быстро сообщилась также и всем войскам. Все поняли, что спасение только в энергичном движении вперёд, что ни о каком движении назад не может быть и речи, что в том положении, в каком находился наш отряд, могло быть только одно решение: или победа, или смерть"...
   Можно ли поверить, что этот самый человек, который тогда верил, что спасенье кроется только в движении вперёд, сделавшись сам впоследствии командующим армией, искал для неё спасение только в движении назад, что, находясь под влиянием человека с непреклонной волей, сам он проявлял энергию и силу воли, а сделавшись сам полководцем, своими действиями только подрывал дух своих войск.
   Послушаем, однако, что сам Куропаткин говорить далее:
   ... Всем войскам было сообщено, что никакого отступления не будет. У всех Скобелев вселил убеждение, что скорее штурм будет доведён до последнего человека, но во всяком случае без отступления.
   "Неудача штурма без всякого сомнения вызвала бы восстание у нас в тылу, что при крайней слабости наших прикрывающих войск на линии сообщений могло бы повести к поражению наших разбросанных войск, а, может быть, даже и к полному их уничтожению. Но в то же время Скобелев отлично знал, что никто в тылу не тронется с места, узнав о победе наших войск у Геок-Тепе. Вот почему Скобелев, ослабляя себя в тылу, заведомо сжигал за собою свои корабли" [5]...
   Не угодно ли сравнить с этим образом действий позднейшую деятельность Куропаткина в качестве командующего армией, когда его важнейшей заботой было обеспечение своей коммуникационной линии, для охраны которой он даже в минуту решительных боёв ослаблял себя на целые бригады и дивизии. Ясно, что никакая лучшая школа не может воспитать деятельного и талантливого полководца, когда ему не хватает решимости и твёрдости воли.
   Теперь утверждают, будто Скобелев давно заметил этот недостаток у Куропаткина и неоднократно твердил ему: "Помни, что ты хорош на вторые роли. Упаси тебя Бог когда-нибудь взять на себя роль главного начальника; тебе не хватает решительности и твёрдости воли... Какой бы великолепный план ты ни разработал, ты никогда его не сумеешь довести до конца"...
   Как бы то ни было, во всяком случае, после покорения Геок-Тепе, Куропаткин вышел со славой храброго, деятельного и талантливого начальника. Эта репутация за ним ещё больше укрепилась в 1902 году, когда он во время больших Императорских маневров под Курском, в качестве командующего Южной армией, блистательным образом разбил Северную армию, бывшую под начальством Великого Князя Сергея Александровича. Этим маневрам было придано преувеличенное значение, превозносили острый взгляд и энергию Куропаткина, в котором тогда уже видели будущего полководца, способного повести русские знамёна к победе.
   Если позднейшая деятельность Куропаткина, как полководца на войне, не оправдала этих ожиданий, то это служит лишь доказательством того, что даже при блестящей репутации генерал мирного времени не всегда может быть хорошим полководцем, от решений которого зависят иногда честь и существование армии, благополучие или несчастье государства.
   Впрочем, и тогда уже, ещё до войны, были люди, которые сомневались в способностях Куропаткина как полководца. Когда назначение Куропаткина командующим Манчжурской армией вызывало всеобщее воодушевление и радость -- старый, больной Драгомиров не разделял этого всеобщего увлечения. Когда ему доказывали, что Куропаткин ведь отличался ещё в качестве начальника штаба у Скобелева, то Драгомиров ответил: "да, да, конечно, Куропаткин показал себя выдающимся начальником под командой Скобелева, но кто же при Куропаткине будет Скобелевым?"...
   Этот вопрос Драгомирова весьма метко характеризует качества Куропаткина как полководца. Под начальством такой энергичной личности, как Скобелев, умевшего внушать порыв вперёд, Куропаткин уподоблялся силе парового молота, действовавшего под давлением пара. Но без этого постороннего пара сильный молот остается только мёртвой массой.
   Военная истории даёт нам не мало таких примеров, когда выдающиеся талантливые помощники, становясь во главе армии, оказывались ниже своей задачи. Так, Бенедек, герой Сольферино, оказался ниже своей задачи в 1866 году. Этот генерал, однако, сам признавал, что он не рождён быть полководцем, и принял командование армией вопреки своей воле и только по настоянию свыше.
   Совсем наоборот мы видим с Куропаткиным: он, по-видимому, нисколько не сомневался в своих полководческих талантах. Сознание собственного достоинства приличествует полководцу; однако должны быть налицо какие-нибудь действительные полководческие качества, которые оправдывали бы такое сознание своего достоинства.

ГЛАВА 3.
Операционный план Куропаткина

"Операционный план годится всегда только до первого столкновения с противником. Было бы опрометчиво думать, что для всего похода можно выработать один операционный план, обнимающий собою всевозможные вероятности и претендующий быть пригодным до конца войны".
Мольтке. "О стратегии"

   Уже начиная с 1895 года, военное министерство и Главный Штаб в Петербурге, а также военные власти на Дальнем Востоке были заняты разработкой операционного плана для войны с Японией. Эти планы были с течением времени подвергнуты в деталях различным изменениям, в особенности после боксерского восстания 1900 года, а также после занятия Квантунского полуострова и Порт-Артура, когда Россия твёрдой ногой стала в южной Манчжурии. Однако, основные черты этих операционных планов оставались одни и те же.
   Так как в случай войны с Японией можно было ожидать со стороны японцев нападения на русские владения на Квантунском полуострове (Порт-Артур), на Южно-Уссурийский округ (Владивосток) или наступления их в южную Манчжурию, то во всех операционных планах 1899 года предусматривалась необходимость формирования трёх армий для прикрытия указанных выше владений России и для действий в Манчжурии.
   Формирование третьей армии для действий в северной Манчжурии было предусмотрено в 1898 году. Тем не менее ближайшей целью была оборона русских границ. По мере роста интересов России в Манчжурии после занятия Порт-Артура и проведения железной дороги для связи этого города с Харбином, росло значение группы войск, предназначенных для действий в Манчжурии. Эти войска вначале образовали самостоятельный корпус, но по плану 1901 года было решено: все войска, расположенные в Южно-Уссурийском округе и на Квантунском полуострове, соединить в два армейских корпуса и четыре резервных дивизии.
   Согласно операционному плану, составленному штабом Приамурского военного округа в 1899 году, задачей Манчжурского корпуса было "прикрывать Манчжурию, и, если обстоятельства того потребуют, этот корпус должен был в то же время служить резервом для войск, занимающих Порт-Артур". Военный министр Куропаткин согласился с этим планом, признав вполне возможным, что в задачу Маньчжурского корпуса должна входить не только оборона Манчжурии, но также и поддержка войск Порт-артурского гарнизона.
   Необходимо заметить, что, начиная с 1898 года, когда Куропаткин стал военным министром, все операционные планы разрабатывались либо по его инициативе, либо по его непосредственным указаниям и поправкам.
   Район действий Манчжурского корпуса, преобразованного впоследствии в Манчжурскую армию, находился сообразно различным операционным планам или далеко к северу от Харбина, или на Сунгари, или же далеко к югу: около Тулина, Мукдена и Ляояна -- в зависимости от взгляда авторов этих планов на боевую готовность японцев.
   Вначале придерживались такого взгляда, что движение вперёд к югу от Телинского дефиле с силами, равными силам наступающих японцев, было бы рискованно. Но по мере продолжения постройки железной дороги, а также по мере роста русских вооруженных сил на Дальнем Востоке, расширялся также район действий Манчжурского корпуса по направлению к югу.
   Осенью 1901 года по указаниям военного министра Куропаткина в Петербурге разработан был операционный план для действий Манчжурской армии, причём театром действий предполагался район Мукден-Ляоян-Хайчен. Этому плану противоположен был другой операционный план, разработанный штабом Приамурского округа весной 1903 года, согласно которому местом сосредоточения Манчжурской армии предполагался Телин. Этот план изменён был на месте по личному указанию ген. Куропаткина во время его поездки на Дальний Восток, причём район сосредоточения армии опять был выдвинут вперед на юг, к Ляояну, значительно усилив группу войск, расположенных в Манчжурии.
   Было бы ошибочно думать, что во всех этих изменениях операционных планов и районов сосредоточения Манчжурской армии имелись в виду какие-нибудь наступательные действия. Об этом во всех операционных планах нет и следа. Ни разу не предполагается возможность в начале войны проявить какие-нибудь активные действия.
   Все операционные планы исходят из единой мысли, что успешное сопротивление русских войск в южной Манчжурии будет невозможно в виду превосходства численности и большей боевой готовности японцев в начале войны. В виду этого задачей Манчжурской армии ставится возможное замедление наступления японских войск, которые следует постепенно задерживать, а самим отступать к Харбину, с целью выиграть время для прибытия подкреплений из Сибири и Европейской России, и только после того, получив превосходство в силах, перейти в наступление.
   Таким образом, войну предполагалось начать с отступательной обороны. Не будет большой ошибкой, если мы предположим, что Куропаткин сам, а также все прочие авторы этих операционных планов приняли за образец войну 1812 года. Хотели отступать насколько возможно далее вглубь страны, для того, чтобы изнурить наступающего противника -- "вогнать, так сказать, неприятеля в стратегическую чахотку", -- по выражению Клаузевица, а потом уже перейти в наступление. Но, совершенно независимо от моральных факторов, которые в обоих этих случаях играли противоположную роль, здесь имелась и в других отношениях существенная разница. В 1812 году русская армия имела перед собою знаменитого полководца, привыкшего к победам; поэтому необходимость избежать, по возможности, с ним боя представляла своего рода добродетель.
   Но что же в данном случае заставляло прибегать к отступлению? Основанием этой необходимости служило, будто бы, то обстоятельство, что японская армия, в виду своей большей боевой готовности, могла скорее начать наступление, что приводило к тому, что в начале войны она могла на южноманчжурском театре иметь численное превосходство в силах.
   Это предположение, однако, совершенно не соответствовало действительности, так как японцы с самого начала войны и до её окончания уступали в численности войск русской армии на театре войны. Конечно, операционный план должен был предвидеть такое предположение, как превосходство сил противника на театре войны, но ошибочно было исключить всякую вероятность иного боевого положение, которое операционным планом не предусматривалось вовсе.
   В данном случае какой же имело смысл -- раз не оправдывается предположение операционного плана о превосходстве сил противника -- уступать ему добровольно обширную страну, несмотря на его слабость в физическом и моральном отношениях, для того только, чтобы впоследствии, когда противник укрепится в стране, к обладанию которой он стремится всеми силами, выбивать его оттуда полным напряжением собственных сил и, конечно, со значительными и неизбежными жертвами.
   Вместо того, чтобы считаться с обстановкой минуты, или вместо того, чтобы пытаться самому создать себе обстановку выгодным наступлением, сосредоточишь для этого наличный силы, Куропаткин задался предвзятым планом, в основу которого он принят" движение назад, не считаясь с возможным выгодными оборотом дела, который мог бы представиться обстоятельствами минуты.
   Но, -- раз решившись, в силу тех или иных соображений, сосредоточить сначала свои силы и избегать сражений с противником до прихода подкреплений, -- Куропаткину надлежало, для сосредоточения своих сил, выбрать линию далеко к северу и оттуда уже перейти в наступление, обеспечив себе полное превосходство над противником, а никак не отступать "под натиском неприятеля", как это было на самом деле, что повлекло за собою только полное физическое и моральное утомление войск.
   Совершенно противоположного взгляда планам Куропаткина держался адмирал Алексеев, назначенный наместником Дальнего Востока летом 1903 года и имевшей свою резиденцию в Порт-Артуре. По мнению адмирала Алексеева, линия сосредоточения русских войск могла быть выдвинута далеко вперёд в южной Манчжурии. Штаб наместника утверждал, что пока русской флот не уничтожен, высадка японцев на Ляодунском полуострове или на Корейском побережье к северу от линии Гензан-Цинанпо представляется невероятной. Поэтому, по мнению штаба наместника, на основании высказанных сейчас соображений представлялось совершенно возможным и безопасным сосредоточение Манчжурской армии на линии Ляоян-Хайчен, так как не предвиделось вероятности, чтобы неприятельская армия могла непосредственно угрожать здесь сосредоточению войск.
   Сообразно с изложенным выше, штабом наместника предлагались следующие операционные планы для манчжурских войск:
   1) привлечь на себя японскую армию и тем помешать ей обрушиться всеми своими силами на Порт-Артур;
   2) воспрепятствовать наступлению японской армии севернее линии Ялу и далее Восточно-Китайской железной дороги для того, чтобы выиграть время, необходимое для сосредоточения войск из Восточной Сибири и для прихода подкреплений из Европейской России и, наконец,
   3) воспрепятствовать высадке японцев около устья Ляохе и Ялу, на тот случай, если бы, вопреки всем ожиданиям, обстоятельства сложились таким образом, что такая высадка со стороны японцев оказалась бы возможной.
   Из сказанного видно, что в операционном плане наместника не было и речи о каком-нибудь отступлении или сосредоточении около Харбина; напротив, из задач, поставленных Манчжурской армии -- как воспрепятствование высадке японцев, привлечение на себя сил противника с целью отвлечь их от Порт-Артура -- вытекала только необходимость наступательных действий.
   Ещё в одном существенном пункте план наместника отличался от взглядов Куропаткина: это в необходимости обороны линии Ялу с целью выигрыша времени для прибытия подкреплений из Европейской России. Для выполнения этой задачи и предназначался один из Сибирских корпусов с придачей ему сильной кавалерии, который предлагалось направить к реке Ялу.
   В одном донесении Государю о недостатках приведённого выше плана наместника военный министр доносит следующее в конце 1903 года: "На Дальнем Востоке, где в последнее время господствовал крайний пессимизм, перешли теперь к крайнему оптимизму. Это, конечно, полезно, но необходимо его умерить, потому что иначе это может нам дорого стоить".
   В августе 1903 года Куропаткин подал Государю "памятную записку", в которой он ещё раз развивает свои планы и взгляды относительно ожидавшейся войны с Японией. В этой записке он следующим образом высказывается против обороны линии реки Ялу: "выставить туда слабый авангард -- было бы рискованно. Отправить туда целый корпус -- будет затруднительно в силу местных условий, тем более, что он может быть атакован превосходными силами противника и вынужден к отступлению до подхода наших подкреплений".
   Несмотря на коренное различие взглядов Куропаткина и тех, что были приняты в основу операционного плана штаба наместника, военный министр сообщил наместнику по телеграфу 27-го января 1904 года, что его план действий на Дальнем Востоке Высочайше одобрен, с той лишь разницей, что все войска на театре войны будут соединены в одну Манчжурскую армию [6].
   Трудно сказать, было ли уже тогда известно военному министру Куропаткину, что он сам будет назначен командующим этой армией. Но в том обстоятельстве, что у него не хватило силы воли отстоять свои собственные взгляды или потому, что ему, быть может, не хотелось навязывать их наместнику, лежал уже зародыш первого поражения на Ялу.
   Здесь уже выяснилось, как это видно будет и впоследствии, что Куропаткину, как полководцу, недоставало необходимой настойчивости и решительности однажды принятое решение осуществить на деле.
   После открытия военных действий, в ночь на 9-е февраля 1904 года, когда японские миноносцы атаковали русскую эскадру в Порт-Артуре без объявления войны, последовало 20-го февраля назначение военного министра Куропаткина командующим армией.
   В последних числах февраля Куропаткин подал Государю "докладную записку" с планом войны, о вероятном течении операционных действий в войне против Японии, в которой выражены следующие весьма характерные и своеобразные взгляды [7]:
   1) "Важнейшей нашей задачей в начале войны должно служить, сосредоточение наших войск. Для достижения этой задачи мы не должны дорожить никакими местными пунктами, никакими стратегическими соображениями, имея в виду главное, чтобы не давать противнику возможность одержать победу над нашими разрозненными войсками. Только достаточно усилившись и подготовившись к наступлению, переходить к нему, обеспечив себе насколько возможно успех.
   2) "В особенности противник будет превосходить нас количеством артиллерии. Мы должны поэтому в первое время войны нашу более слабую числом артиллерию предохранить от неприятельского огня. Следует поэтому всеми мерами маскировать нашу артиллерию. Может даже представиться более выгодным дробить нашу артиллерию в интересах маскировки и располагать её небольшими группами по два орудия в каждой. Поэтому в артиллерийской борьбе нам следует избегать состязания с артиллерией противника, когда он располагает подавляющим превосходством орудий.
   Артиллерия же должна всеми мерами быть экономной в стрельбе".
   3) "Наша превосходная пехота должна обратить особое внимание на применение к местности и использование местных предметов. Мы никак не можем отрешиться от наклонности двигаться густыми колоннами под огнём противника или же развёртываем боевой порядок на расстоянии, слишком близком от противника. У нас также есть склонность к необдуманным атакам.
   При обороне не следует скупиться никакими работами, для того, чтобы создать себе вполне надёжные опорные пункты.
   При атаке мы будем вынуждены овладевать укреплёнными пунктами и позициями. Если неприятельская позиция основательно укреплена, то подготовка к атаке этой позиции должна быть выполнена с большой осторожностью. Расположенные вблизи позиции подходящие пункты должны быть заняты и соответственным образом укреплены. Надо пользоваться темнотой не только для приближения к позиции, но также и для её атаки.
   Не забывать подготовлять свои атаки артиллерийским огнём.
   4) "Мы будем превосходить японцев численностью кавалерии. Это даёт нам превосходное средство разведать силы и намерения противника, в то же время скрывать движение и расположение наших войск, тревожить противника днём и ночью. По окончании сражения кавалерия должна при поддержке других родов оружия преследовать отступающего противника. Поэтому мы должны экономить нашу кавалерию и не дробить её на малые части.
   Имея решительное превосходство в кавалерии над противником, мы должны стараться отравить существование японским войскам; кавалерия наша должна окружать их расположение, нападать на их обозы, затруднять подвоз, нападать на малые команды, беспокоить противника ночью. Конница должна применять те же тактические приемы, как и в 1812 году.
   Для таких задач особенно подходят казаки, благодаря их знанию театра войны, а также ввиду неприхотливости казачьих лошадей. Японская кавалерия обладает, правда. лучшими лошадьми, даже полукровками, но если эти лошади будут лишены их обычного отдыха и корма, то они скоро будут выбиты из сил".
   5) В этом пункте Куропаткин излагает употребление инженерных войск, их снабжение шанцевым инструментом, телеграфным и воздухоплавательным имуществом и т. д.
   6) Далее операционный план весьма обстоятельно рассматривает инженерную подготовку театра войны, которую ген. Куропаткин считает крайне необходимой. Под этой "инженерной подготовкой" он имел в виду многочисленные укреплённые позиции, под прикрытием которых можно бы было выжидать подхода подкреплений и в то же время выведать силы противника. Такие укреплённые позиции должны были быть возведены на перевалах хребта Финзиаолин, затем у Хайчена и Ляояна, а также у Инкоу -- "на тот случай, если бы японцы произвели высадку у этого пункта"...
   "В случае, если японцы будут действовать в союзе с китайцами и будут наступать с запада, то надлежит укрепить линию Ляохе. У Синминтина необходимо имеющийся там мост укрепить двойным предмостным укреплением"...
   "Следует также у Тепина возвести укреплённый лагерь. На укрепление этого важного пункта мною будет обращено особенное внимание"...
   Далее излагаются разные предположения о всевозможных позициях на Сунгари, у Харбина и т. д.
   7) "Достигнув. таким путем, полной деморализации японцев, нужно будет затем прибегать почаще к действиям ночью. Как жители юга и азиаты, японцы очень склонны к панике. Первое же беспорядочное отступление японцев, после ночного нападения с нашей стороны, может легко повергнуть их в катастрофу. Не следует, однако, забывать, что при действиях ночью легко подвержены панике и войска, хорошо тренированные и закалённые в боях"...
   "Мы, со своей стороны, также не должны забывать о возможности ночных нападений со стороны японцев и быть готовыми к этому"...
   "Японцы очень склонны к обходным движениям. Весьма вероятно, что во многих случаях мы тактически будем иметь на своей стороне успех, но стратегически будем вынуждены к отступлению. Ввиду этого наши войска должны крепко усвоить, что после необходимого отступления следует своевременно и решительно переходить в наступление и надлежащим образом наказать преследующего нас противника".
   8) "После надлежащих разведок, произведённых нашими войсками под прикрытием укреплённых позиций, получив подкрепления, мы и сами будем переходить в наступление".
   "Когда мы вторично овладеем рекою Ялу, необходимо будет принять меры к тому, чтобы образовать из этой реки оборонительную линию, которая, однако, не должна служить препятствием для наступления наших войск в Корею. На нижнем течении Ялу необходимо будет возвести не менее двух мостов, обеспеченных плацдармами, для того, чтобы всегда вполне владеть общими переправами.
   После вступления в Корею войскам нашим предстоит овладеть многими укреплёнными пунктами. Сильные позиции, по-видимому, находятся к западу от Анжу на полпути между Ялу и Пхеньяном. Главная позиция японцев находится, вероятно, на линии Пхеньян -- Гензан. Этот перешеек, шириною около 170 километров, может обороняться армией численностью в 300,000 человек".
   "Для того, чтобы Манчжурская армия могла с успехом атаковать позицию Пхеньян-Гензан, необходимо, чтобы со стороны Владивостока двинулся достаточно сильный отряд в 30,000-40,000 человек, который, базируясь на Владивосток и наступая вдоль по Корейскому побережью, мог бы оказать содействие Манчжурской армии. Содействие нашего флота крайне необходимо; если ко времени наступления нашей армии и приближения её к линии Пхеньян-Гензан флот наш не достигнет решительного господства на море, задача нашей армии будет очень затруднительна".
   "Необходимо проложить по Корее дороги и узкоколейные пути. Для этих последних уже заказан материал на 300 километров, который нужно будет доставить на Ялу с последних станций южной ветви Восточно-Китайской ж. д. На участок между Ялу и Пхеньяном потребуется ещё построить узкоколейную дорогу на протяжении в 250 километров, для которой необходимо заказать всю материальную часть. При дальнейшем наступлении нашей армии к Сеулу тоже не обойтись без рельсового пути"...
   Пункты 9 -- 10. Здесь изложены разные предположения и меры, касающаяся обеспечения армии всем необходимым... "Особенно важно заготовить большие запасы фуража, для того, чтобы обеспечить им многочисленных лошадей в армии... Необходимо также принять энергичные меры для обеспечения армии топливом, как для согревания, так и для приготовления пищи. В противном случае войска воспользуются для топлива жилыми домами, что вызовет озлобление населения... Обеспечение войск мясом будет также сопряжено с затруднениями. Необходимо поэтому заранее обеспокоиться покупкой убойного скота в Монголии и доставкой его в Манчжурию"...
   Уход за ранеными и больными... "Эвакуация раненых и больных в Европейскую Россию и даже в Западную Сибирь признается излишней и весьма затруднительной. Ввиду этого необходимо воспользоваться линией р. Сунгари, где построить достаточное число бараков. Необходимо принять энергичные меры против появления холеры и чумы. Со стороны Красного Креста потребуется исключительно напряженная деятельность, которая должна быть организована лучше, чем в войну 1877-1878 года. Необходимо сейчас же приступить к постройке бараков на 20,000 больных и раненых"...
   Постройка Сибирской железной дороги:
   "Нашей главнейшей связью с Европейской Россией является железная дорога. Мы должны поэтому стремиться поддерживать непрерывность этого сообщения энергичнейшим образом, даже стараться усилить это сообщение во время военных действий. Нам необходимо обеспечить себе возможность иметь не менее 7 пар сквозных военных поездов на всем протяжении линии и не менее 14 пар на протяжении Южной ветви"...
   12) "Операционный план должен быть весьма прост:
   борьба флота за господство на море;
   воспрепятствование высадке японцев;
   оборонительные действия и широкое развитие действий Малой войны до сосредоточения достаточных сил;
   переход в наступление, а именно: вытеснение японцев из Манчжурии, затем вытеснение японцев из Кореи [8];
   высадка наших войск в Японии;
   подавление территориальных японских войск;
   овладение главными городами Японии и взятие в плен Микадо"...
   Этот операционный план стал известен только после войны. Но не подлежит сомнению, что ещё в самом начале войны многие высшие начальствующие лица, а также и другие влиятельные лица были посвящены в этот план, потому что вскоре после отъезда Куропаткина из Петербурга, а также и позднее, на театре войны, в особенности в высших штабах и управлениях, неоднократно упоминали об "операционном плане Куропаткина", причём указывались отдельные пункты этого плана, как отступательное движение на Харбин, которое казалось, однако, невероятным; тем не менее, ход событий вполне подтвердил впоследствии существование этого указания в операционном плане.
   Упоминая об этой докладной записке, в истории русского генерального штаба указывается не без злой иронии, что "вполне естественно, если для осуществления этого операционного плана с его розовыми перспективами был призван сам автор его"...
   Когда Суворову был передан операционный план, выработанный Гофкригсратом для похода в верхнюю Италию, то он зачеркнул всю поданную ему бумагу и возразил так: "Я начинаю действия переходом через Адду и закончу поход там, где это угодно будет Богу"...
   Вполне прав один из русских критиков Куропаткина, высказывающий следующее: "Главная разница между операционными планами Куропаткина и Суворова заключается в том, что Суворов отлично знал, где и как он начнёт свои действия. но не знал, где он их кончит. Куропаткин же отлично знал, как он закончит войну, но не знал, как её начать"...
   Целью полководца должно служить уничтожение неприятельской армии и разрушение неприятельского государства. Из сего вытекает, как необходимость, ближайшая цель и средство, -- это забота о сохранении собственных сил.
   Это настолько понятно и разумеется само собою, что едва ли должно быть включено в операционный план. Тем не менее, едва ли можно осуждать полководца, если ему хотелось представить своему Государю конечную цель войны в ярких красках; хотя бы, как и в данном случае, -- когда автор сам увлёкся своей собственной фантазией. Это извинительно, пожалуй, полководец должен в своём собственном убеждении находить крайние границы своего воображаемого успеха.
   Однако, при этом необходимо, чтобы такой полководец проявил достаточную силу воли и смелость духа для достижения той цели, которую он сам себе поставил.
   Напрасно, однако, стали бы искать какие-нибудь намёки в докладной записке на подобные качества со стороны её автора.
   Этот операционный план характеризует полководческие таланты Куропаткина весьма выпуклым образом. Как впоследствии, во время войны, он был неутомим в своих мелочных заботах и никак не мог сосредоточить всё своё внимание для достижения важнейшей цели -- уничтожения противника, так и в операционном плане за массой мелочей не видно основной идеи.
   Подобные элементарные истины, как: "наша превосходная пехота должна обратить внимание на применение к местности", "не следует забывать подготовки атаки артиллерийским и ружейным огнём" и т. п. -- принадлежат, во всяком случае, к таким первоначальным понятиям по тактике, которые даются ещё в военных школах.
   Но что сказать про такие указания полководца, который в своём операционном плане требует, чтобы артиллерия была весьма и весьма экономна в стрельбе?
   Регулирование артиллерийского огня есть дело боевой дисциплины, и это может быть достигнуто только соответственным артиллерийским воспитанием. Дело полководца, наоборот, обеспечить артиллерию соответствующим питанием боевыми припасами для достижения своей главнейшей цели -- подавления огня противника.
   Весь этот операционный план производит такое впечатление, что введением в него многочисленных второстепенных вопросов заслоняется важнейшая цель и выражение главной решимости для победы над врагом.
   Что же, в самом деле, остаётся со всего этого операционного плана, если отбросить все эти мелочи, которые имеют только значение подготовки к войне и никакого отношения собственно к плану войны иметь не могут?
   Куропаткин говорит много о превосходстве сил противника, о предстоящих трудностях ведения этой войны, о многих недостатках его армии и -- ни одного слова мы не находим, которое указало бы на намерение с его стороны вырвать у противника инициативу действий, дать ему где-нибудь решительное сражение. Вместо того, чтобы направить все заботы, все душевные силы для достижения главной своей задачи -- уничтожения противника, главнокомандующий ставит ближайшей своей задачей в начале войны сохранение собственных своих войск и предохранение их от поражений, всеми силами избегая столкновения с противником!...
   Разве положение японцев в начале войны было менее затруднительным? Ведь даже после того, как им удалось бы, разбив русский флот, получить господство на море и после успешной высадки, они всё же должны были бы находиться под угрозой быть разбитыми по частям.
   Тем не менее, в операционном плане мы не находим никакого указания использовать это затруднительное положение противника и стремиться захватить инициативу в свои руки с целью всеми наличными силами, имевшимися в Манчжурии, атаковать неприятеля и разбить его по частям.
   Что даёт право Куропаткину говорить в своём операционном плане только про оборону и отступление, когда на театре войны нет ещё ни одного неприятельского солдата, когда ничего ещё неизвестно о планах и намерениях противника?
   В "итогах войны" своего "отчета" ген. Куропаткин говорит следующее: "Большая часть войн ХVIII и XIX столетий должна быть отнесена к войнам наступательным. В этом лежит залог победы".
   Если это так, если сам он это признаёт, почему же он сам не следовал этим примерам? Что вынуждало его следовать непременно войне оборонительной или даже отступательной? Выше было упомянуто, что в данном случае нельзя было следовать примерам войны 1812 года.
   В основе операционного плана принимается предположение, ещё находясь в Петербурге, на расстоянии 9000 км от театра войны, в силу которого противнику передается почин действий, причём заранее указывается, где на этом отдалённом театре войны следует устроить укреплённые пункты, на которых противнику необходимо оказать сопротивление.
   В то же время этим укреплённым пунктам не придаётся особого значения, так как предусматривается возможность сдачи их противнику без особенно интенсивной обороны, "чтобы не дать противнику возможности одерживать победы над нашими войсками".
   Возможность неблагоприятного исхода существует, однако, в каждом бою, и тот полководец, который заранее не желает доверить своим войскам тот или иной исход открытого и решительного боя, с самого начала подрывает успех дела.
   С одним пунктом в операционном плане можно вполне согласиться: это по вопросу об употреблении кавалерии, хотя и такой вопрос разумеется сам собою и едва ли мог быть вплетён в операционный план.
   Но дело в том, что и в данном случае это тоже осталось пожеланием на бумаге, а на самом деле применение кавалерии было как раз противоположно тому, что указывалось в плане. Она ничего не разведывала, была раздроблена и разбросана по разным направлениям и служила только для выполнения ничтожных задач. Она ничего не делала, чтобы "отравить японцам существование"; напротив, она оставалась в полной бездеятельности.
   Что Куропаткин отлично понимал задачу кавалерии на войне, показывает его операционный план; но как он, так и его помощники, боялись ответственности за те жертвы, которые были неизбежны при выполнении кавалерией упомянутых задач.
   Наполеон высказался так, что у него "никогда не было заранее определённого операционного плана". Это вполне соответствует тезису Мольтке -- что "всякий операционный план может служить только до первого столкновения с противником"... и что "в начале операций всё ненадёжно и неопределённо, кроме той силы воли и энергии, которые таит в себе полководец"...
   "Но если полководец приносит с собой готовую предвзятую идею, которая внушена ему не подлинной обстановкой, а впечатлением минуты, то силой обстоятельств все его планы будут неизбежно опрокинуты раньше, чем он начнёт приводить их в исполнение".
   Не угодно ли сравнить с этими принципами пункт восьмой операционного плана, в котором Куропаткин, нисколько не заботясь о переменчивых превратностях войны, является с готовым планом, обнимающим собою не начало войны, а конец её, притом внушённым ему не подлинной обстановкой, а собственными умозрениями за зеленым столом его кабинета.
   Вот что по этому поводу говорит один из русских критиков Куропаткина: "Как пишет Куропаткин, на Ялу необходимо будет, после того, как мы овладеем снова этой рекой, принять меры к обращению этой реки в оборонительную линию, которая, однако, не должна служить препятствием для наступления наших войск в Корею.
   Однако, река Ялу вовсе не представляла собою препятствия. Мищенко был уже тогда в Корее, и Манчжурской армии оставалось только последовать за Мищенко с целью сбросить японцев в море в то время, когда они будут высаживаться на материк.
   Тем не менее, Куропаткин сам внушил себе мысль, что после вступления нашей армии в Корею ей придется овладеть там многими укреплёнными позициями, что "по-видимому, крепкая позиция находится к западу от Анжу"...
   Это "по-видимому" в устах Куропаткина весьма знаменательно: ещё до начала войны ему мерещатся уже разные препятствия, фантастические обходы и всевозможные затруднения, которыми он парализует возможность порывов на войне... Он с самого начала уже поглядывает назад перед воображаемой укреплённой позицией, ещё не зная, укреплена ли эта позиция и занята ли она противником.
   Куропаткин мог прекраснейшим образом развеять все свои сомнения, если бы он сейчас же после своего назначения командующим армией отправился сам на Ялу. Там бы на месте ему многое показалось гораздо легче и проще, чем он представлял себе в Петербурге. Там бы ему пришлось иметь дело с действительностью, а не с разными гипотезами, внушёнными топографической картой. Но ему хотелось быть слишком проницательным, всё заранее предусмотреть, всё заранее решить...
   Полное содействие флота, по словам операционного плана Куропаткина, необходимо для армии. "Если ко времени приближения армии к линии Пхеньян-Гензан наш флот не получит полного господства на море, задача армии будет затруднительна". Это указание Куропаткина в его операционном плане введено им для того только, чтобы преувеличить предстоящие затруднения войны и тем оправдать свою собственную нерешительность, скажем -- даже робость его действий, с которыми он начал войну...
   Далее находим следующее суждение, касающееся последнего пункта операционного плана Куропаткина: "Если в упомянутом операционном плане Куропаткин, по-видимому, постигал задачи войны, то пути и средства для достижения этих задач остаются для него вполне туманными.
   Между тем, в средствах для достижения цели войны заключается суть дела, без них этот операционный план представляет собою воздушный замок. Таковым и на самом деле следует признать этот "весьма простой" операционный план.
   Поражает, прежде всего, что мы не находим там никакого объединения действий на море с сухопутными войсками.
   Сначала флот сражается за господство на море: потом, после того, как эта цель достигнута, начинается действие сухопутных войск. Но при этом упускается из виду, что, раз наш флот станет хозяином на море, то ведь японские войска не в состоянии будут высадиться на материке.
   И, наоборот, если японской флот приобретёт господство на море, и под прикрытием его действий армия будет высаживаться на берег, то каким путём наши войска могут препятствовать этой высадке, и где они тогда будут находиться?... Ведь следующим пунктом следует "придерживаться оборонительного образа действий до сосредоточения достаточных сил".
   Но как же воспрепятствовать высадке посредством оборонительных действий?... Быть может, посредством малой войны? Но совершенно независимо от того что партизанские действия уместны в собственной стране и в тылу противника, в данном случае трудно понять, как можно воспрепятствовать высадке посредством таких действий? Затем, о Порт-Артуре в операционном плане нет ни слова"...
   Эти взгляды русского критика вполне совпадают с теми, которые вынесет каждый при чтении операционного плана Куропаткина. Этот план был заранее построен на собственных умозрениях, не имевших ничего общего с войной. Собственно, по учениям стратегии такой "операционный план" должен был бы служить разве что подготовительной частью для оценки боевых средств войны перед началом операций. Конечную цель войны полководец, разумеется, должен постоянно иметь в виду, не смущаясь переменчивыми обстоятельствами войны. Но что касается средств для достижения цели, то предвидеть всё заранее нет возможности, так как они зависят от обстановки, которую заранее предвидеть нельзя.
   Заботой полководца должно служить то, "чтобы в туманной дали и сложной обстановке разглядеть истинное положение вещей, уметь отгадывать неизвестное, принять определённое решение, которое осуществить стойко и энергично". Поэтому ему необходимо принести с собою только одну предвзятую идею, а именно: только тогда успех сопровождает полководца, когда он посредством смелой решимости и энергичными действиями предписывает противнику свою волю, вырвав у него инициативу действий.
   Куропаткин же принёс с собою готовый план действий, выработанный за кабинетным столом на основании математических выкладок. В основу этого плана было принято: вместо решимости -- осторожность, не энергичные действия, а длительная выжидательность, не навязывание своей воли противнику, а подчинение себя планам и воле неприятеля. При такой слабой закладке операционного плана, вся эта постройка, по словам Клаузевица, должна была "рухнуть при первой встрече с действительностью".

ГЛАВА 4.
Формирование штаба армии и выбор помощников

"Есть полководцы, которые не нуждаются ни в чьих советах, которые в самих себе находят решения и решимость для их осуществления, а их помощникам остаётся только исполнить полученные приказания. Но такие полководцы -- звёзды первой величины, которые нарождаются раз в столетие. В обыкновенных же случаях полководцу не обойтись без советов ближайших помощников".
Мольтке. "Военная корреспонденция".

"Переход с мирного положения на военное вызывает столько трений, что надо всемерно стремиться к облегчению этого перехода".
ф. Блюме. "Стратегия".

   Когда ген. Куропаткин утверждает в своём "отчёте", что он как военный министр не мог в достаточной мере подготовить войну в материальном отношении, ввиду того, что большую часть средств, которые ему отпускались на оборону, он должен был употребить, главным образом, для обороны западной границы, -- то мы вправе утверждать, что там, где для подготовки к войне не требовалось никаких денежных средств, всё в свое время было сделано. К этому, в первую очередь, относится формирование штаба армии и подготовка начальствующих лиц. Не должно быть армии, в которой недостаточно был бы подготовлен этот надёжнейший залог победы, заключающийся в том, что ещё в мирное время должны быть взвешены возможные планы для того или другого театра войны и намечены все начальствующие лица, которые должны занять соответствующие назначен и я. Конечно, эти лица должны быть заранее, в мирное время, подготовлены для занятия своих постов.
   Совсем иное мы видим в армии Куропаткина. Здесь мы замечаем полнейший хаос не только в начале войны, но даже и впоследствии, в разгар серьёзных событий, настолько, что этот хаос является совершенно беспримерным.
   После назначения Куропаткина командующим армией рождался первый вопрос: кто будет начальником штаба? Гадали со всех сторон, но ниоткуда никто не мог дать ответ на этот вопрос. Не знал этого и сам Куропаткин. Прошло 3 недели со времени назначения Куропаткина командующим армией, пока он, наконец, 12-го марта, т. е. полный месяц спустя после открытия военных действий, собрался выехать из Петербурга на театр военных действий [9]. Но и тогда не было разговора о назначении начальника штаба армии. Правда, говорили в Петербурге, будто Куропаткин выразился так: "Мне не нужен начальник штаба, я сам себе буду начальником штаба". Это выражение ему вполне подходит, потому что он в действительности обладал в большой степени самомнением и работоспособностью, так что он мог положиться на себя, не нуждаясь в работе сотрудника. Но так как по штату уже положена должность начальника штаба армии, то в день отъезда в армию Куропаткин запросил по телеграфу одного из известных генералов, не пожелает ли он принять должность начальника штаба, так как этот генерал был вполне подходящим для занятия этой должности, предлагая ему прибыть впоследствии в Манчжурию. Упомянутый сейчас генерал не признал себя, однако, достаточно осведомлённым ни с планами Куропаткина относительно войны на Дальнем Востоке, ни с боевыми средствами для её ведения, хотя прошёл уже целый месяц с её начала, и поэтому, весьма понятно, отклонил предложение Куропаткина.
   
   В конце марта 1904 года русской командующий армией приехал в Манчжурию. До его прибытия туда всеми войсками, действовавшими в Манчжурии, командовал 60-летний командующий войсками Приамурского военного округа генерал-от-инфантерии Линевич, имевший свою главную квартиру в Ляояне [10]. В то же время главнокомандующий всеми сухопутными и морскими силами на Дальнем Востоке, адмирал Алексеев, вместе со своим штабом, имел резиденцию в Мукдене.
   После прибытия Куропаткина на театр войны генерал Линевич принял командование над двумя стрелковыми дивизиями, предназначенными для обороны Южно-Уссурийского отдела (Владивосток), состоявшими в непосредственном подчинении наместнику.
   Было бы совершенно естественно, если бы Куропаткин оставил начальником штаба армии генерала Холщевникова, который был начальником штаба у Линевича, а до того времени был начальником штаба войск Приамурского округа в течение 3 лет, поэтому имел полную возможность ознакомиться со всей обстановкой на театре войны, а также и с наставлением и инструкциями для полевого управления войск [11]. Но Куропаткин, однако, не остановился на выборе начальником штаба генерала Холщевникова и по своём прибытии в Ляоян сказал ему, что он слишком молод для такой должности, так как есть много корпусных командиров, старых генералов.
   
   Выбор Куропаткина, в конце концов, пал на человека, о котором никто не думал как подходящем для этого назначения. Это был генерал-лейтенант Владимир Сахаров [12], избранный Куропаткиным своим первым помощником; до войны он был начальником кавалерийской дивизии в Белостоке, откуда он был назначен командиром 1-го Сибирского корпуса, двинутого из Уссурийского отдела в Манчжурию в самом начале войны против Японии.
   Странно было уже то, что для нового назначения берётся корпусный командир, войска которого уже находятся на театре войны. Но с этим можно было бы ещё мириться, если бы речь шла о назначении на должность начальника штаба армии человека, известного по своим исключительным способностям для занятия штабной должности. Ничего подобного на самом деле не было. Выбор Куропаткина нисколько не удовлетворял требованию -- что начальник штаба армии должен в известной степени, по качествам своего характера, служить дополнением характера своего полководца.
   Ген. Сахаров был человек с совершенно пассивным характером, способным только усилить теневые стороны характера командующего армией, так что со стороны деятельности начальника штаба армии незаметно было никакого влияния на ход военных действий. Весьма вероятно, что Куропаткин и не рассчитывал на своего начальника штаба, как на возможного советника в вопросах оперативных, так как он в таковом, как выше сказано было, не нуждался вовсе. В начальнике штаба Куропаткин видел только главного чиновника своей главной квартиры, обязанного приводить в исполнение его указания. Возможно, что при выборе в данном случае повлияло то обстоятельство, что ген. Владимир Сахаров был родной брат генерала Виктора Сахарова [13], назначенного военным министром после Куропаткина. Автор русской книги о Куропаткине, В. А., говорит по этому поводу: по всей вероятности этим назначением Куропаткин желал посредством родственных связей с предержащими властями в Петербурге обеспечить себе там возможное содействие -- иметь там, так сказать, прикрытый тыл [14].
   Точно также на другую важную и ответственную должность -- генерал-квартирмейстера армии, на обязанности которого лежала, главным образом, разработка операционной части, -- был назначен Куропаткиным ген. Харкевич, бывший до того времени начальником военных сообщений в Виленском военном округе. Назначенный осенью 1904 года, после формирования трёх Манчжурских армий, начальником штаба 1-й армии у Линевича ген. Харкевич после сражения под Мукденом был назначен начальником штаба главнокомандующего всех трёх армий. Это был весьма любезный и высокообразованный офицер.
   Но это не был человек, который у Куропаткина должен был "быть Скобелевым". Он составил себе имя в военной литературе изучением похода 1812 года и слыл последователем отступательной стратегии Барклай-де-Толли [15]. Это, пожалуй, служило для Куропаткина главным основанием к назначению ген. Харкевича генерал-квартирмейстером, потому что и он в своём операционном плане принял отступательную стратегию 1812 года. Таким образом, и ген. Харкевич, видевший спасение России в Отечественную войну в отступательной стратегии и в избежании сражений, не способен был поощрять командующего армией к смелой инициативе; напротив, он только ещё больше мог укрепить в Куропаткине чувство осторожности и выжидательности.
   До назначения ген. Харкевича на должность генерал-квартирмейстера армии Куропаткин предлагал эту должность генерал-майору Благовещенскому, который до войны был генерал-квартирмейстером Киевского военного округа и считался авторитетом по вопросам о военных сообщениях. Но так как ген. Благовещенский, не считая себя достаточно знакомым с театром войны и характером противника, отказался от этой ответственной должности, то он был назначен на должность дежурного генерала штаба армии, ведающего личным составом, штатами и т. п.
   Начальником отдела военных сообщений на театре войны был назначен генерал Забелин, бывший в начале этой войны помощником начальника канцелярии военного министерства. Начальником канцелярии штаба армии был назначен полковник Данилов, который до войны был преподавателем тактики в академии генерального штаба.
   Начальником тыла армии, которому подчиняются все войска, находящиеся в тылу действующей армии, был назначен генерал Волков, который до начала войны был командующим войсками на Квантуне.
   Таким образом, все важные должности в действующей армии были замещены лицами, который весьма мало были подготовлены для нового круга своих обязанностей. Исключение во всех этих назначениях представлял собою интендант армии генерал Губер, который в 1903 году был интендантом Приамурского округа и в этой должности имел возможность ознакомиться со всеми подготовительными действиями для продовольствия армии на случай войны с Японией. Этот генерал Губер незадолго до войны, ввиду разногласий со своим начальником, был перемещён на Кавказ; но так как преемник его не мог справиться со своей новой должностью, то ген. Линевич вызвал его оттуда для занятия прежней должности. Армия много обязана этому в высшей степени деятельному, предусмотрительному и скромному интенданту.
   Достойно внимания, что для укомплектования своего многочисленного штаба и, в особенности, при назначении своих личных адъютантов Куропаткин выбирал кандидатов преимущественно из знатных дворянских фамилий, благодаря которым он хотел сохранить связи с петербургскими аристократическими кругами, задающими тон жизни, -- подобно тому, как при назначении своего начальника штаба он хотел обеспечить себе содействие людей, власть имущих.
   Среди прежних товарищей по оружию Куропаткина, а также среди его прежних подчинённых в военном министерстве находились, несомненно, дельные люди; но при формировании штаба армии обращалось в общем больше внимания на связи, чем на личные качества и подготовку для занятия соответствующей должности.
   Прежде всего этот штаб, состоявший преимущественно из лиц, принадлежавших к гарнизонами Петербургскому или другим в Европейской России, имел слишком мало чувствительной связи с войсками, находившимися на театре войны. Понятно поэтому, как это заявляет сам Куропаткин в своем отчёте, что он неверно был осведомлён относительно настроения и духа войск своей армии.
   Ещё более фатальным и неудачным, чем состав штаба армии, был выбор войсковых начальников, который производился также без всякого плана и без малейшего внимания к тому, знакомы ли начальники со своими войсками, есть ли между ними взаимное доверие и проч. Не довольствуясь тем, что в самом начале войны были порваны все существовавшие до того времени организованные связи и создавались вновь импровизированные штабы, так что в своей деятельности войска и штабы чувствовали себя взаимно чуждыми друг другу -- войскам даны были ещё такие начальники, которые совсем не знали ни вверенных им войск, ни театра войны, поэтому им совершенно не по плечу были выпавшие на них важные задачи.
   Из первого Сибирского корпуса в начале войны была выделена одна дивизия, которая осталась в Уссурийском отделе. Из двух других (1-й и 6-й Восточносибирских стрелковых дивизий) одна дивизия была сведена во вновь сформированный Сибирский корпус в его новом составе, в который вошли выделенные команды из 32-х Восточносибирских стрелковых полков.
   Так как бывший до того времени командиром этого корпуса генерал-лейтенант Сахаров получил новое назначение, то Куропаткин вызвал из Варшавы генерал-лейтенанта фон Штакельберга, который там командовал 1-м кавалерийским корпусом, и в мае 1904 года, т. е. 3 месяца спустя после начала войны, передал ему командование 1-м Сибирским корпусом.
   Едва ли кто-нибудь другой из русских начальников во время и после войны подвергался таким личным нападкам, как генерал фон Штакельберг. Его сделали козлом отпущения за Вафангоу, Шахе и Сандепу и, наконец, за это последнее сражение он был лишен командования корпусом.
   По моему мнению, все эти нападки совершенно несправедливы. Он нисколько не хуже был всех остальных русских генералов, но только он имел несчастье чаще, чем эти последние, проявлять, в известной степени, самостоятельность, так что появлялась возможность сваливать на него все неудачи. Но он ли в действительности был виновником большей части этих неудач или они являлись последствием ошибок его высших начальников -- это мы увидим ниже при разборе соответствующих операций.
   Из других войск раскассированного 1-го Сибирского корпуса, находившихся в Манчжурии, 6-я Восточносибирская стрелковая дивизия была отправлена на р. Ялу для того. чтобы усилить находившиеся уже там с начала войны 3-ю Восточносибирскую стрелковую дивизию и казачью бригаду ген. Мищенко. До января 1904 года упомянутая 3-я дивизия совместно о 7-й Восточносибирской стрелковой дивизией занимала Квантунский полуостров. Из 6-й и 3-й Восточносибирских стрелковых дивизий был составлен новый корпус, который вскоре был переименован в Восточный отряд. Командиром этого корпуса был назначен находившийся на театре войны, бывший незадолго перед тем командиром 2-го Сибирского корпуса, ген. Засулич [16]. В командование новым корпусом ген. Засулич вступил на р. Ялу за 8 дней до происходивших там боёв, совершенно не будучи знакомым ни с войсками, ни с их начальниками, которые не знали и его.
   После того, как этот генерал в бою под Тюренченом выказал полную свою неспособность и был признан несоответствующим для должности начальника Восточного отряда, Куропаткин лишил его должности для того, чтобы снова назначить командиром 2-го корпуса. На этой новой должности он во всю войну выказал себя начальником без инициативы, и всё же не терпел таких нападок, как ген. фон Штакельберг.
   На должность начальника Восточного отряда, вместо ген. Засулича, был назначен генерал-лейтенант граф Келлер. Этот последний, в начале войны имевший от роду 54 года, обладал в полной мере всеми качествами характера, необходимыми для полководца -- энергией, решимостью и личным почином -- и в этом отношении стоял значительно выше всех прочих генералов. Но для вверенной ему должности ему совершенно недоставало необходимой подготовки.
   Правда, во время войны 1876-1878 гг., Сербо-турецкой и Русско-турецкой, он выказал себя храбрым и развитым офицером. В возрасте 27 лет он получил уже георгиевский крест за переход через Балканы и за участие в бою под Шейново. В 1878 году, после того, как Куропаткин был ранен, он был назначен начальником штаба авангарда армии, бывшего под начальством генерала Скобелева, и кончил войну на этой должности. В начале 1883 года, за 20 лет до Русско-японской войны, он командовал 4-м лейб-гвардии стрелковым батальоном.
   Этим закончилась вся его практика военной службы. Проведя несколько лет в Главном Управлении казачьих войск, он в 1894 году был назначен на должность директора Пажеского корпуса, а в 1899 году, в чине генерал-лейтенанта, губернатором в Екатеринослав. Весною 1904 года, когда вспыхнула война, граф Келлер, обладавший военным чутьём и сознавая, что в часы государственной опасности генералу не место в кабинете гражданского управления, а следует быть в действующей армии, просил о назначении его в армию, и был назначен в распоряжение ген. Куропаткина.
   Вслед за тем, как граф Келлер прибыл в Ляоян, в мае 1904 года ему была предложена должность начальника Восточного отряда. несмотря на то, что он 20 лет не имел никакой связи с войсками, не командовал ни дивизией, ни бригадой, ни полком, не служил даже в высших штабах и управлениях, ему всё же был дан в командование отдельный значительный отряд, который только что пережил тяжёлое положение и, в силу обстановки на театре войны, должен был каждую минуту ожидать ещё худшего положения, вынужденный принять бой с противником [17].
   Надо полагать, что Куропаткин невысоко ценил знание и опыт, необходимые начальнику для командования войсками, или же он готов был назначить на ответственные войсковые посты всякого деятельного генерала, хотя бы он предшествовавшей службой совершенно не был подготовлен для этого назначения.
   В данном случае Куропаткин был совершенно прав: граф Келлер возложенные на него обязанности по командованию вверенным ему отрядом исполнял с полным рвением до своей геройской смерти. Если при всём том граф Келлер не оправдал возлагавшихся на него надежд, то вина падает не на него, а на тех, которые назначили его на такой пост, который совершенно не соответствовал всей его предшествовавшей деятельности.
   Такой же хаос, который, однако, не может быть отнесен всецело на долю Куропаткина, господствовал при составлении и формировании 3-го Сибирского корпуса, который мобилизовался в Порт-Артуре; в состав его должны были войти 3-я Восточносибирская стрелковая и вновь сформированная 9-я Восточносибирская стрелковая дивизии. Но 3-я Восточносибирская дивизия незадолго до мобилизации была командирована из Порт-Артура в южную Манчжурию, а затем ещё далее, на Ялу. Штабы и управления 3-го Сибирского корпуса прибыли в Порт-Артур и оставались там.
   Таким образом, был составлен новый 3-й Сибирский корпус под начальством генерал-лейтенанта Стесселя, который с августа 1903 года числился комендантом Порт-Артура и командующим войсками Квантунского полуострова, на котором были расположены 4-я и 7-я Восточносибирские стрелковые дивизии. Вместо 9-й Восточносибирской стрелковой дивизии, которая была задержана к югу от Ляояна, в состав корпуса была назначена 1-я Сибирская пехотная дивизия вместе с 3-й стрелковой бригадой, но и эта последняя должна была по настоянию наместника остаться в качестве резерва в Харбине. В конце концов на место этой бригады вошла прибывшая из береговой полосы 6-я Восточносибирская стрелковая дивизия, отправленная на Ялу для образования вновь сформированного Восточного отряда, преобразованного затем в 3-й Сибирский корпус.
   Из сказанного видно, что войска 4-х корпусов, находившихся в начале войны в Манчжурии, были почти лишены организационной связи, существовавшей в мирное время. Войска не знали начальников, к которым они могли бы относиться с доверием, и наоборот -- начальники не знали вверенных им войск.
   Кроме сказанного, в начале кампании на театре войны находились два самостоятельных отряда, которые подчинены были генералам Ренненкампфу и Мищенко. Способ образования этих отрядов, данных в командование, несомненно, выдающимся начальникам, вызывает новое недоумение.
   Ренненкампф, который на бумаге числился начальником Забайкальской дивизии и со времени подавления боксерского восстания пользовался репутацией выдающегося кавалерийского начальника, почти всю войну командовал смешанным отрядом, состоявшим преимущественно из пехоты, действовавшим на левом фланге армии, и только в самом начале войны командовал одной из бригад своей дивизии, но и тогда он обречён был на бездеятельность, находясь с этой бригадой в гористой местности.
   Мищенко был полевым артиллеристом, тем не менее его сделали кавалерийским начальником и в конце войны ему даже дали в командование кавалерийский отряд в 70 эскадронов. Замечательно то, что Мищенко прослыл деятельным кавалерийским генералом, был назначен генералом царской свиты и генерал-адъютантом и был возведён в герои этой войны.
   Бесспорно, как Мищенко, так и Ренненкампф были деятельными офицерами, относившимися очень строго к своим обязанностям, и в этом отношении выделялись над большей частью остальных генералов. Однако, совершенно несправедливо ген. Мищенко была присвоена репутация кавалерийского начальника, которая не оправдывалась ни его деятельностью в Корее, во время командования казаками, ни пресловутым рейдом в Инкоу, ни какими-нибудь другими хоть сколько-нибудь выдающимися кавалерийскими делами во время войны.
   Можно было бы допустить, что Ренненкампф сделал бы больше на должности кавалерийского начальника. Поэтому нет ничего удивительного, что после неудачного набега на Инкоу один командир кавалерийской бригады заметил: "чтобы быть кавалерийским начальником, надо сначала быть корнетом".
   Тем не менее надо признать всё же, что генерал Мищенко пытался по временам делать хоть что-нибудь со своей кавалерией, тогда как на театре военных действий было много генералов, которые, хотя и были корнетами в своё время, отличались всё-таки полной бездеятельностью. Если всем этим кавалерийским генералам на должность начальника кавалерии Куропаткин предпочел артиллериста Мищенко, то это характеризует доверие Куропаткина к их талантам.
   Насколько Куропаткин, ещё будучи военным министром, относился невнимательно к важному вопросу о замещении должностей войсковых начальников, видно из того, что в 10-м и 17-м армейских корпусах, отправленных первыми на театр войны, почти весь личный состав высших начальников был обновлен при мобилизации.
   Даже тогда, когда большая часть 10-го корпуса высаживалась на театре войны, никто ещё не знал, кто будет командиром корпуса, потому что всем было известно, что престарелый и неспособный к полевой службе генерал-лейтенант Случевский должен быть заменён другим командиром [18]. В 17-м корпусе в день отъезда на театр войны были сменены оба начальника дивизии и один командир полка, как не соответствующие своим должностям [19].
   И впоследствии, во время военных действий, из-за своей постоянной склонности к созданию новых отрядов, Куропаткин не особенно считался с организационными связями войск и их начальников. Само собой разумеется, что это не могло не влиять на ход действий. Впоследствии для самого Куропаткина возникали затруднения при управлении операциями ввиду невыясненных личных отношений к наместнику.
   Адмирал Алексеев был главнокомандующим "всеми сухопутными и морскими силами, действовавшими против Японии"; начальником штаба наместника был назначен генерал Жилинский из Главного Штаба, а состоявший при наместнике уже продолжительное время генерал Флуг был назначен генерал-квартирмейстером. При штабе наместника состоял многочисленный штат адъютантов, генералов, штаб- и обер-офицеров генерального штаба, всего свыше 100 человек, окружая пост наместника чуть ли не царским престижем. Все эти господа были полны честолюбия и жаждали в этой войне получить победные лавры [20].
   Когда, однако, в помощь наместнику для командования сухопутными войсками был назначен генерал без его ведома, а для командования морскими силами с той же целью был назначен адмирал Макаров, то многочисленный штаб адмирала Алексеева оказался естественно как бы устраненным от дел.
   При этом необходимо заметить, что. будучи командующим армией, Куропаткин был наделён правами главнокомандующего, так как он, хотя и был подчинён наместнику, тем не менее, согласно телеграмме Государя на имя наместника в Мукден о назначении Куропаткина, этому последнему предназначалась вполне самостоятельная и ответственная роль по командованию войсками с целью "облегчить наместнику выполнение выпавшей на его долю тяжёлой исторической задачи".
   Оказанное Куропаткину доверие в отношении командования войсками на театре войны -- выговоренное им, очевидно, в Петербурге при принятии должности командующего армией -- привело к тому, что влияние наместника на ход военных действий было очень ограниченным. Ему ничего не оставалось, как предоставить в распоряжение Куропаткина все войска, давать ему добрые советы и делиться предположениями.
   Если наместник усиливал свои требования, то Куропаткин обращался непосредственно с жалобой в Петербург или соглашался только для видимости, для того, чтобы затем можно было свалить всю вину и ответственность на наместника в случае неудачи. Штаб наместника мстил за это Куропаткину, подвергая беспощадной критике все его действия; со своей же стороны и штаб армии в Ляояне говорил только со злобой про Мукден и его штаб.
   В действительности надо признать, что в Мукдене придерживались более здравых взглядов. Там ничего не хотели знать о стратегии выжидательной, стремящейся к уклонению от боя, а требовали энергичного наступательного ведения войны. В каком виде всё это вылилось на практике, если бы штаб наместника осуществил свои планы, взяв на себя ответственность -- это другой вопрос.
   Во всяком случае эти трения и недоразумения между двумя штабами не могли содействовать направлению всех усилий для достижения общей цели. Как это часто бывало во время этой войны, при различных случаях и в разной обстановке, главные цели войны приносились в жертву соображениям личного характера и личным интересам.

ГЛАВА 5.

В Корее и на Ялу

"Будьте деятельными и неутомимыми, отрешитесь от всякой лени души и тела, иначе вы никогда не будете подобны тому Великому Капитану, который должен нам служить примером".
Фридрих Великий: Общие принципы войны.

"Инициатива есть важнейшая добродетель полководца. Сосредоточенность сил -- лучший залог победы".
Устав учебный для кавалерии.

   Ни Суворовым, ни Наполеоном Куропаткин не был, по его собственным словам. Но он не задал себе труда сколько-нибудь изучить великие дела этих Великих Капитанов, чтобы брать их за образец. Безграничный порыв Суворова, не желавшего знать никаких затруднений, точно так же -- "activité, activité, vitesse!" Наполеона были совершенно чужды характеру Куропаткина.
   Как упомянуто было выше, он ещё с самого начала войны, согласно его же плану, крепко держался необходимости оборонительно-отступательной стратегии, не допуская мысли воспользоваться подходящей обстановкой, самому захватить инициативу и навязывать противнику своё желание.
   Случай мог бы легко представиться, если бы для наступления своих войск предвидели лучшую обстановку, чем та, которую рисовали себе при составлении плана. Так оно в действительности и случилось. В конце марта 1904 года, когда Куропаткин прибыл на театр войны, численность русских войск, находившихся в Манчжурии, была значительно больше, чем та, которая предусматривалась операционным планом, тогда как со стороны японцев, вместо 6-8 дивизий, которые, как предполагалось, будут к тому времени на Ялу, на самом деле в конце апреля находилось всего только 3 дивизий, единственные высаженные к тому времени на материк.
   Но русские в конце марта имели смутные сведения о силах противника, который только что высадился со своей 1-й армией на берегах Кореи, так как кавалерийский отряд Мищенко "ввиду своей слабости", по выражению истории русского генерального штаба, "не доставлял никаких достоверных сведений о силе и расположении неприятельских войск".
   Мало того, что со стороны Куропаткина ничего не предпринималось, чтобы "осветить положение, представлявшееся в полном тумане", он сам со своей стороны отклонял все меры, которые могли бы выяснить положение, так как с самого начала войны он неохотно поощрял всё, что хотя отчасти носило характер активных действий. Своеобразная и предвзятая идея Куропаткина уже характеризуется тем, что он все свои решения принял ещё до прибытия на театр войны, не будучи ещё знакомым ни с обстановкой, ни с действительным положением вещей.
   Нам уже известно, что, ещё будучи военным министром, в самом начале 1904г., Куропаткин исходатайствовал Высочайшее утверждение операционного плана наместника, в то же время лично не соглашаясь с основной мыслью и некоторыми деталями этого плана. Он не одобрял взгляд Алексеева о численном превосходстве русских сил в районе действий и, в особенности, намерение наместника относительно необходимости выдвинуть сильный авангард на Ялу с целью дальнейшего выдвижения кавалерии в Корею, чтобы провести разведку противника и помешать ему переправиться через Ялу. Он видел в этом опасность для далеко выдвинутого вперёд изолированного русского отряда потому, что он не мог успешно сопротивляться наступлению японских войск в южной Манчжурии.
   Но не в характере Куропаткина было осуществлять свои взгляды на практике какой бы то ни было ценой, так что и в данном случае он являлся ходатаем об утверждении им самим не одобренного плана наместника. Когда же он сам был назначен командующим армией и должен был явиться исполнителем этого плана, то он, находясь ещё в Петербурге, принимал уже меры к тому, чтобы затруднить исполнение этого плана или, по меньшей мере, ослабить последствия его выполнения.
   "Каждый полководец, -- говорит Наполеон, -- взявший на себя задачу исполнения операционного плана, которому он сам не сочувствует, является уже виноватым... он обязан потребовать отставку, а не стать орудием гибели своей страны". Но Куропаткин, однако, не мог быть таким решительным, чтобы стать либо на одну сторону, либо на другую; поэтому все его меры имеют половинчатый характер, который представляет собою ещё худшее зло, чем если бы он взялся за решительное осуществление своих собственных планов, при всём их несоответствии данной обстановке.
   Несколько дней перед открытием военных действий адмирал Алексеев, согласно своему операционному плану, направил из Порт-Артура в южную Манчжурию, на линию Ляоян -- Хайчен -- Ташичау 3-ю Восточносибирскую стрелковую дивизию, от которой ещё 22-го февраля были отправлены некоторые части в Антунг, на реке Ялу. Уже 10-го февраля наместник получил Высочайшее разрешение отправить в Корею казаков генерала Мищенко "ввиду полного отсутствия сведений о противнике, который, несомненно, высадил уже свои войска в Корее, чем безусловно уже нарушен нейтралитет этой страны".
   Куропаткин находил поборника своих идей в и. д. командующего армией генерале Линевиче и, ещё находясь в Петербурге, писал о своих опасениях относительно выдвижения далеко вперёд в Корею конницы Мищенко.
   "Кавалерия является в наших руках могущественным средством для разведки противника", -- говорит Куропаткин в своём операционном плане; но как только возник вопрос об использовании этого средства, чтобы "выяснить положение, представлявшееся в полном тумане", Куропаткин сейчас же испугался ответственности за такую решимость. Наместник был совершенно прав, когда возразил ему на это, что без известной решимости и жертв немыслимо предпринимать какие-нибудь серьёзные операции на войне.
   ещё до 20-го февраля, т. е. до назначения Куропаткина командующим армией, наместник приказал кавалерии Мищенко перейти корейскую границу. Под командой Мищенко в то время состояли 1-й Читинский и 1-й Аргунский полки Забайкальского казачьего войска, всего 12 сотен. Несколько позже к этой бригаде был присоединён Уссурийский казачий полк.
   17-го февраля 3 сотни Читинского казачьего полка перешли Ялу, имея задачей, по приказанию генерала Мищенко, "настойчиво разведать о противнике, не втягиваясь, однако, в бой с ним". Затем 22-го февраля по настоянию наместника генерал Мищенко получил приказание от генерала Линевича двинуться со своим отрядом в Корею, "и если они встретят на пути неприятельскую кавалерию, то уничтожить её".
   Это звучало очень энергично, но на исполнявшего должность командующего армией эта смелость приказания навела такой страх, что он вслед за этим приказанием послал Мищенко другую телеграмму, в которой высказывается уже, что "необходимо заботливо щадить нашу кавалерию. Не следует забывать, что наша слабая численностью конница может легко растаять в начале войны... Важнейшей задачей должно служить своевременное и тщательное её довольствование"...
   Действия кавалерии, по словам Блуме, "должны быть преисполнены смолой решимости и порыва вперёд, а энергия должна запечатлевать собою все действия кавалерийского начальника". В этом состоит залог удачной разведывательной деятельности о противнике и это же вполне противоречит таким указаниям, как "заботливо щадить кавалерию" или "своевременно и хорошо довольствовать". Впрочем, все эти указания были совершенно бесполезны, так как сам начальник этой кавалерии и не думал жертвовать своими войсками для выполнения данной ему задачи.
   23-го февраля генерал Мищенко вместе со своим отрядом, состоявшим из 12-ти сотен, 1-й конной охотничьей команды и 1-й Забайкальской казачьей батареи, прибыл в район Тенгчжу, имея авангард в Анжу. Здесь кавалерия остановилась, ограничившись высылкой вперед одной сотни в Анкори, к северу от Пхеньяна. В Корее в то время в районе Сеула находилась лишь одна японская 12-я дивизия, от которой вперёд к Пхеньяну была выслана кавалерия общей численностью всего лишь в 3 эскадрона. К этому месту 27-го февраля прибыла высланная вперед сотня из отряда Мищенко. Столкнувшись с неприятельским кавалерийским разъездом, сотня преследовала его до стен города, из которых встречена была огнём. Этим и закончилась вся разведывательная деятельность кавалерии Мищенко.
   Пока кавалерия оставалась в полной бездеятельности в Тенгчжу, 25-го февраля в Ляояне была получена телеграмма из Петербурга от вновь назначенного командующим армией генерала Куропаткина, в которой он, как уже было упомянуто выше, высказывал живейшее беспокойство относительно отдалённого выдвижения вперёд кавалерии Мищенко. "По моему мнению, -- телеграфировал Куропаткин, -- необходимо, чтобы после того, как кавалерия произвела свою разведку, она возвратилась назад, не дожидаясь такого положения, чтобы быть вынужденной отступать назад под натиском противника".
   Таким образом, едва лишь русская конница вошла в соприкосновение с противником, она из боязни потерь была уже отозвана назад. Озабоченный положением выдвинутой вперёд кавалерии, генерал Линевич немедленно распорядился через авангард генерала Кашталинского, находившегося на Ялу, передать приказание генералу Мищенко отойти назад к Видчжу "или лучше на правый берег реки Ялу". Когда Мищенко, получив это приказание, оставался ещё несколько дней в Тенгчжу и в Квангзане, чтобы дождаться высланную вперёд сотню, он получил вторичную телеграмму ген. Линевича с подтверждением исполнить приказание, данное в первой телеграмме об отступлении назад.
   6-го марта ген. Мищенко прибыл с главными силами своего отряда в Видчжу на реке Ялу. "Наше отступление, -- доносит Мищенко, -- произвело на корейцев неблагоприятное впечатление". Но -- что было гораздо хуже, -- это то, что соприкосновение с противником было потеряно, так что положение вещей осталось то же самое, как оно было до посылки этой конницы, в полной безвестности и тумане относительно противника.
   Наместник, от которого ген. Линевич не спрашивал никаких указаний относительно отозвания кавалерии, был крайне недоволен этим распоряжением, но, со своей стороны, не отменил его, ввиду того, что не желал отменить приказание исполнявшего должность командующего армией. Такая деликатность со стороны наместника в данном случае едва ли была уместна. Можно было думать, что и он, со своей стороны, не решается брать на себя категорическое решение и отдавать соответствующие определённые приказания, требуемые обстановкой. Всё же наместник передал ген. Линевичу приказание, в котором он требовал "предписать генералу Мищенко снова войти в связь с противником".
   Тем временем отряд ген. Мищенко был усилен Уссурийским казачьим полком, так что он состоял из 18-ти сотен и 1-й конной охотничьей команды. По требованию начальника штаба наместника ген. Мищенко выдвинул вперёд 5 сотен в виде разъездов по направлению на Сенчен и Куйзенг, а сам он 11-го марта, по-видимому, по настойчивому требованию наместника, опять двинулся вперёд из Видчжу на Анжу, оставив на месте казачью батарею, которая, по мнению Мищенко, не была достаточно подвижна в горах. Из состава 1-й японской армии в Корее в то время находилась всё ещё одна 12-я дивизия, от которой во время выступления из Видчжу был выслан вперёд отряд в составе батальона и двух эскадронов, который занял Анжу, остальные части 12-й дивизии находились на пути из Сеула в Пхеньян.
   Это были единственные японские войска, которые к тому времени находились на материке. Во всяком случае, остальная кавалерия других двух дивизий японской армии, гвардейской и 2-й, высадилась в Цинампо только 13-го марта, и только между 18-м и 22-м марта эта кавалерия достигла Анжу; даже тогда кавалерия Мищенко почти вдвое превосходила численностью японскую кавалерию. Поэтому русский кавалерийский начальник едва ли встретил бы какие-нибудь серьёзные затруднения на своём пути, если бы он решился со всем своим отрядом двинуться по направлению на Пхеньян через Ионгшонг -- Сунчен -- Чианзан, ведя разведку и действуя во фланг двигавшимся на север японским войскам.
   Но вместо такого смелого кавалерийского набега, который только и мог дать необходимые разведочные сведения, ген. Мищенко больше всего заботился о прикрытии своего тыла и флангов и в погоне за этим разбросал весь свой отряд, действуя наперекор всем требованиям кавалерийского духа.
   Так, по одной сотне было выставлено в русском поселении Ионампо, около устья Ялу, у Видчжу. Точно также по дорогам, ведущим на Сакчжу и Чжангзен, была выставлена одна сотня для связи и, наконец, 4 сотни Уссурийского полка, высланные из Ляояна для поддержания отряда Мищенко и находившиеся тогда в пути, были направлены им на Чжозан и Вивен для наблюдения за дорогой, идущей на Кангко.
   Таким образом, при Мищенко оставались 9 сотен, из которых 5 сотен он выдвинул 12-го марта к Пакчену, а с остальными 4-мя сотнями Мищенко к тому же времени прибыл в Сенчен. Здесь он оставался бездеятельным из-за слабой японской заставы, находившейся в Анжу, и не делал никакой попытки действовать на флангах противника или силой выбить его оттуда.
   Все донесения высылавшихся вперёд казачьих разъездов основывались поэтому только на показаниях местных жителей, так что Мищенко пришёл к выводу, что в Пхеньяне сосредоточена вся 1-я японская армия в составе 4-х дивизий, выславшая вперёд свою заставу в Анжу.
   15-го марта Мищенко сам, во главе одной сотни, предпринял разведку против Анжу. Разведка не имела никакого успеха, потому что японцы не показывались, так что определить их силы оказалось невозможным. Видели, что в окрестностях Анжу возводятся мосты. Удовольствовались сведениями, добытыми от местных жителей, которые показали, что в Анжу находятся 3,000 японцев и, кроме того, другие японские войска находятся в пути из Пхеньяна в Анжу. Правда, были высланы ещё другие разъезды и отдельные сотни против Анжу, но все они никаких сведений о противнике добыть не могли, так что положение японцев всё-таки оставалось невыясненным. Ген. Мищенко затем ещё более разбросал свой отряд, выслав 2 Уссурийские сотни в Куйзенг, опасаясь обхода неприятеля со стороны Пакчена в северном направлении.
   17-го марта Пакчен был занят японским разъездом, а 19-го марта китайские шпионы донесли ген. Мищенко, что 3 японских эскадрона прибыли в Пакчен и что 300 кавалеристов высланы из Анжу в Ионгпионг. Несмотря на то, что русской кавалерийский начальник, при всей разброске своего отряда, всё ещё располагал 9-ю сотнями вместе с теми двумя, которые он выслал в Куйзенг, он всё же ничего не предпринял, чтобы проверить полученные им донесения и чтобы оттеснить назад слабые силы японской кавалерии.
   Сам Мищенко в это время доносил, что "бездеятельность противника, особенно его кавалерии, вызывает удивление". Вместо того, однако, чтобы использовать эту пассивность неприятеля Мищенко считал, что он доставил уже много сведений и что пора ему отступить назад через Ялу...
   27-го марта, когда высадка 1-й японской армии близилась к концу у Цинампо и, следовательно, для русского кавалерийского начальника было особенно важно проявить усиленную разведывательную деятельность, конный отряд Мищенко как раз должен был перейти на Манчжурский берег реки Ялу. Всё было уже готово для отступательного движения, когда находившийся в Сенчене вместе со своим сосредоточенным отрядом ген. Мищенко получил через генерала Кашталинского телеграмму от нового начальника штаба ген. Жилинского, адресованную на имя исполнявшего должность командующего армией.
   В этой телеграмме от 22-го марта указывается, что по мнению наместника "все предприятия конницы ген. Мищенко носят характер чрезмерной осторожности, граничащей с нерешительностью. Его превосходительство требует, чтобы внушить генерал-майору Мищенко воспользоваться всеми случаями для более энергичной деятельности против неприятельской кавалерии; для этой цели у него имеются достаточные силы, чтобы оттеснить и уничтожить неприятельскую конницу". Со своей стороны ген. Линевич прибавляет к этой телеграмме, что он сожалеет, что "Мищенко до того времени не успел окончательно вымести вон японцев".
   В ответ на эту телеграмму, как говорят, Мищенко выразился: "хотят крови". Что касается командующего армией, то Мищенко ошибался, так как ген. Линевич действительно хотел "вымести вон" японцев, но опасался жертв, как это вполне доказывается всеми его предшествующими распоряжениями относительно кавалерии, а что касается существа дела, то требование наместника настолько понятно, что надо удивляться, как Мищенко находил в этом что-то особенное; без крови, конечно, никакая цель на войне достигнута быть не может.
   26-го марта ген. Мищенко собрал всех офицеров своего отряда и обратился к ним со следующими словами: "Мы направляемся назад через Ялу и должны наш поход в Корею закончить боем, чтобы дать японцам хороший урок... Японская кавалерия, по-видимому, избегает боя, но мы заставим их принять бой, чтобы она могла испытать силу наших клинков"...
   27-го марта Мищенко снова направился из Сенчена на Квангзан, откуда он 28-го числа предпринял разведку по направлению на Пакчен. Получив донесение, что 4 японских эскадрона стоят в 5-ти километрах от Тенгчжу, Мищенко оставил одну сотню Аргунского полка в Сенчене, а с 6-ю сотнями, по 3 от 1-го Читинского и 1-го Аргунского полков, двинулся на Тенгчжу, занятый несколькими японскими пехотинцами и 1-м эскадроном кавалерии.
   Вместо того, чтобы оставить эту деревню в стороне и преследовать свою главнейшую цель, разведывание противника у Пакчена и Анжу, Мищенко решил, не считаясь со свойствами кавалерии, овладеть этим пунктом. Сотни спешились, заняли высоты, окружающие эту деревню, и вступили в очень продолжительную перестрелку с японцами, так что через полчаса два японских эскадрона спешно прибыли из Казана, и им удалось ворваться в деревню. Ещё через час показалась также и неприятельская пехота, -- по русским сведениям около 4-х рот. С потерей З-х казаков убитыми, 4-х офицеров и 12-ти казаков ранеными, отряд Мищенко двинулся в Вунхин, откуда через несколько дней отступил назад в Сенчен [21].
   Этим закончилась деятельность русской кавалерии. Кровь, в конце концов, была пролита, но совершенно бесцельно для задачи кавалерии, которую она должна была выполнить.
   Никаких разведочных сведений относительно положения дел в Корее, сил и расположения противника, его намерений и планов кавалерия не доставила. Все её сведения, которые она доставляла, базировались исключительно на допросах местных жителей и донесениях шпионов, а для таких сведений кавалерия является совершенно излишней.
   Несмотря на все эти ничтожные результаты по разведывательной деятельности кавалерии, высшее начальство, а также и кавалерийские командиры были преисполнены главной заботой -- беречь кавалерию, чтобы использовать её в дальнейшем. 29-го марта отряд Мищенко сосредоточился в Сенчен, и здесь он получил "заслуживающее доверия" известие, что Куйзенг занят японским отрядом из 400 человек кавалерии с пехотой и 5-ю орудиями. Хотя на самом деле в Куйзенге не было ни одного японца, обстоятельство это, тем не менее, дало повод Мищенко распорядиться о движении назад на Ялу с целью переправиться на Манчжурский берег.
   "Имея в виду, что лучший образ действий не подвергнуться опасности обхода заключается в том, чтобы идти навстречу угрожающему противнику, я немедленно направляюсь с 8-ю сотнями по направлению на Куйзенг, откуда двинусь прямым путём на Видчжу", -- так доносил Мищенко 29-го марта. Конечно, это не есть лучший образ действий, в особенности, когда собственное воображение создаёт всевозможные страхи. Единственное и лучшее средство предохранить себя от угрожаемых обходов противника -- это проявить в отношении его энергичнейший образ действий, поставив его в такую зависимость от себя, чтобы он исчерпал все свои силы в отражении ударов с нашей стороны, и таким путём принудить его отказаться от собственной цели.
   31-го марта отряд Мищенко прибыл в Видчжу на Ялу, присоединив по пути все прочие сотни своего отряда. Немедленно по прибытии в этот пункт Мищенко начал переправу на северный берег реки. Переправа через различные русла реки, на которой был полный ледоход, была совершена на собранных отовсюду лодках и судах, а также на сколоченных плотах, а лошади были переправлены вплавь на поводу.
   Ко 2-му апреля переправа была благополучно окончена, во всяком случае, только благодаря полной бездеятельности японской кавалерии, которая в ночь на 2-е апреля заняла Видчжу, в то время, как головные пехотные части находились ещё на расстоянии нескольких дней марша от этого пункта.
   Русская кавалерия была спасена. Прибывший 28-го марта в Ляоян ген. Куропаткин, вступивший в командование армией, вздохнул свободно, узнав, что кавалерия в безопасности. Но зато между кавалерией и японцами образовалось важное препятствие -- это река Ялу, которая делала невозможным соприкосновение и связь с противником, поэтому все его действия и намерения оставались для русской армии неизвестными. Целый месяц русская армия была лишена "слуха и зрения" вплоть до того времени, когда под Тюренченом произошло неожиданное столкновение с неприятелем; неудачный исход этого столкновения в значительной степени обязан отсутствию известий о противнике из-за отхода кавалерии.
   Нет сомнения, что казаки Мищенко могли бы достигнуть большего успеха в Корее, если бы энергия их начальника не была парализована боязнью жертв. Это -- вина, во всяком случае, не столько ген. Мищенко, сколько его высших начальников, которые в своих распоряжениях и приказаниях проявляли бесконечные колебания, никак не решаясь принять определённое решение и ответственность за возможные потери в кавалерии. Если бы ген. Мищенко даже уложил половину своего отряда, но ценой этих жертв добыл бы ценные сведения о неприятеле, уничтожил бы кавалерию противника и навел бы ужас на тыл и фланги японцев, -- разве такие результаты не стоили бы принесённых жертв?...
   Отступление Мищенко за Ялу было несчастной ошибкой и не может быть никоим образом оправдано. Если бы даже отряд Мищенко решился остаться перед фронтом 1-й японской армии, имея у себя в тылу важное водное препятствие без переправ, то всё же он ничем особенным не рисковал, так как при наступлении японцев он мог бы уклониться к северо-востоку, продолжая здесь действовать и наблюдать на фланге противника. Имея 18 сотен и 1 конную охотничью команду, ген. Мищенко вдвое превосходил численностью кавалерию 1-й японской армии, так что японцы были бы не в состоянии оттеснить его от действий на их правом фланге.
   Ген. Драгомиров, этот учитель русской армии, обратился однажды к кавалерии со следующими яркими словами: "при вашей разведывательной деятельности будьте надоедливой мухой: прогонят её со лба, она садится на нос, прогонят её оттуда -- она садится на ухо и т. д.". Кавалерия Мищенко, однако, исчезла со лба тогда, когда её никто ещё гнать не думал, и затем уже никакой попытки не делала укрепиться где-нибудь на другом месте для разведок...
   Предположить, что отряд Мищенко, оставаясь к югу от реки Ялу, встретил бы затруднения в продовольственном отношении, нет оснований, так как отряд Мадритова, как сейчас увидим, оставался в Корее в течение 6 недель без всякой связи с армией, не встречая при этом никаких затруднений в продовольствии. Да если бы даже в действительности были встречены какие-нибудь затруднения н этом отношении, то нет сомнения, что, уклонившись по направлению Чжангзен-Фектонг или, в худшем случае, по направлению на Чжиозанг-Вивен, можно было всегда воспользоваться местными средствами этих значительных пунктов. Запасшись здесь продовольствием, кавалерия Мищенко опять могла появляться на флангах противника, не прерывая разведку и постоянно угрожая тылу японцев. Во всяком случае, эта кавалерия никоим образом не должна была переходить на правый берег Ялу ни на один день раньше, чем это было безусловно необходимо. То обстоятельство, что конница Мищенко бросила связь с противником, не будучи к тому безусловно вынужденной, является самой важной ошибкой в разведывательной деятельности кавалерии в течение этой войны.
   После перехода Мищенко на правый берег Ялу он вошёл в связь с авангардом, действовавшим на Ялу и переименованным в это время в "Восточный отряд". Мищенко сам с 2-мя казачьими полками принял на себя оборону берега от устья Ялу к западу, а полковник Трухин со своим 1-м Аргунским и Уссурийским казачьим полками принял на себя охрану левого фланга Восточного отряда, к северу от Ялу. Так как к тому времени японцы достигли уже южного берега Ялу, то вся разведывательная деятельность конницы заключалась только в наблюдении за противоположным берегом реки; только в редких случаях русские разъезды осмеливались переправляться на левый берег.
   Ближайшим последствием этого отступления кавалерии было то, что вступивший в командование армией в начале апреля ген. Куропаткин оказался в полной неизвестности относительно положения дел в Корее; также и начальник Восточного отряда, несмотря на то, что он находился лицом к лицу с неприятелем по ту сторону Ялу, не мог дать никаких сколько-нибудь достоверных сведений относительно расположения и численности противника и его намерений.
   28-го апреля, т. е. за три дня до боя под Тюренченом, Куропаткин был уверен, что в Корее сосредоточена вся 1-я японская армия в составе 4-х дивизий, а также часть 2-й армии, о составе которой ровно ничего не знали. В действительности, однако, в конце апреля, кроме 3-х дивизий 1-й армии Куроки, ни один японец не высадился ещё на материк. Разведка и выяснение обстановки казались поэтому Куропаткину "в высшей степени желательными".
   И теперь, месяц спустя после того, как кавалерия в полной бездеятельности оставалась на Ялу, Куропаткин телеграфирует военному министру: "неужели нет возможности пожертвовать значительную сумму для цели разведки, чтобы добыть какие-нибудь необходимые сведения с помощью наших военных агентов"...
   Тем временем в середине апреля был проведён, в течение нескольких недель, конный набег полковника Мадритова в Корею, который, однако, для дела разведки не принес никакой пользы. Мадритов принадлежал к числу людей, которым хорошо была известна обстановка в северной Корее. В то же время это был офицер генерального штаба, служивший на Дальнем Востоке, который в числе многих других офицеров был причастен к пресловутым лесопромышленным предприятиям статс-секретаря Безобразова, организовав военно-полицейскую охрану, которой и командовал всё время.
   Ген. Куропаткин, который не хотел признавать за этим лесопромышленным товариществом официальный характер, требовал ещё в 1903 году, во время его проезда через Манчжурию, чтобы полковник Мадритов либо вышел в отставку, либо оставил занимаемую им должность, не соответствовавшую положению штаб-офицера генерального штаба. Мадритов предпочёл последнее и до начала войны оставался управляющим делами товарищества в Корее, у которого на службе состояли, кроме 900 японских подёнщиков и 200 китайцев из Чифу, также несколько сот человек запасных, отбывших службу в Восточносибирских стрелковых полках, и одна конная охотничья команда 15-го Восточносибирского полка. Все эти части числились в качестве "лесной стражи".
   Чтобы использовать знание Мадритовым всей обстановки в северной Корее, в начале апреля 1904 года под его начальством был сформирован особый отряд, состоявший из 2-х конных охотничьих команд, 1-й сотни Уссурийских казаков и 1-й сотни кавказских охотников, всего около 600 человек, с придачей также некоторого числа хунхузов. Этот отряд, который до конца войны оставался на левом фланге армии, выступил 13-го апреля из Хуанженсяна, где он был сформирован, в Вайтцагоу на Ялу, где он должен был наблюдать за рекой на левом фланге кавалерии Восточного отряда. 16-го апреля полк. Мадритов перешел Ялу и занял Чжиозан, где он оставался до 22-го апреля; затем он перешел в Фектонг, где против него находился только один японский раз ъез д.
   Наступали дни предстоящего столкновения у Тюренчена, и для русской армии было в высшей степени важно получить какие-нибудь сведения относительно сил и расположения японских войск на левом берегу Ялу, а также относительно вероятного пункта их переправы. Какую неоценимую услугу оказал бы ген. Мищенко своей армии, если бы он со своим отрядом, вместо перехода на правый берег Ялу, перешёл бы в Фектонг, где находился Мадритов! Он имел бы в своём распоряжении сильную кавалерийскую дивизию на фланге японских войск, переправляющихся через Ялу. Каких только блестящих успехов не мог бы достигнуть в таком положении деятельный кавалерийский начальник, в особенности имея в виду, что неприятельская кавалерия значительно уступала русской по своей численности!...
   Но отряд Мадритова сам по себе мог тоже доставить ценные разведывательные сведения Восточному отряду, если бы он продвинулся далее в юго-западном направлении с целью разведки на фланге 1-й японской армии, находившейся в районе Видчжу. Вместо этого, полковник Мадритов совершенно оторвался и от собственных войск, и от противника и решил предпринять набег против этапной линии японцев по направлению на Пхеньян -- Видчжу.
   В обоих случаях, как со стороны Мищенко, так и со стороны Мадритова, мы видим превратное понимание задач кавалерии. Оба весьма легко теряют соприкосновение с противником, едва лишь только обрели его: один для того, чтобы свою конницу перевести за реку и поставить её в более безопасное положение, а другой совершенно исчезает в погоне за лаврами, которые ему хотелось сорвать на этапной линии противника.
   В то время, когда Восточный отряд терпел поражение на реке Ялу, не получая ни малейшей поддержки от своей конницы, отряд Мадритова находился в Китшен, в 150 километрах от поля сражения. Отсюда он 4-го мая направился на Ионгвен -- Токчен и далее на Анжу. Против этого последнего пункта, который оборонялся 70-ю японскими резервистами и несколькими обозными солдатами, Мадритов повёл 11-го мая крайне нерешительную и вполне безуспешную атаку, которая стоила ему потери убитыми и ранеными 3-х офицеров и 39-ти нижних чинов. После этой атаки Мадритов начал отступление по направлению на Ионгвен и оттуда на верхнее течение Ялу, куда прибыл 31-го мая.
   Набег Мадритова оказался совершенно безрезультатным; но если бы даже его атака у Анжу имела успех, то и в таком случае этот набег не оказал ни малейшего влияния на операцию, потому что японцы после своей победы у Тюренчена перенесли свою линию тыловых сообщений на морской путь к устью Ялу у Антунга, куда непосредственно из японских портов всё доставлялось и выгружалось.
   Достойно внимания, что, хорошо зная о набеге Мадритова на их правый фланг, японцы считали излишним предпринять против него какие бы то ни было меры, заботясь, главными образом, о том, чтобы все силы направить для достижения главной цели -- уничтожения противника.
   Набег Мадритова позволил установить, что северная Корея к северу от линии Гензан -- Пектон не занята японцами. Это был единственный результат, но и этот результат сошёл на нет, когда в конце мая отряд Мадритова отступил назад и когда, тем временем, произошла высадка остальных японских армий между Бидзево и Дагушанем и уже вполне обнаружилось наступление противника.
   Несравненно большую услугу мог оказать отряд Мадритова своей армии, если бы, не отрываясь от собственных войск, он проявил энергичные действия на фланге в конце апреля и в начале мая. Этот набег Мадритова в северную Корею, совершённый без обозов и запасов, указывает, между прочим, на то, что отступление кавалерии Мищенко за Ялу из опасений недостатка продовольствия было лишено всяких оснований. Важнейшее и единственное затруднение заключалось в том, что русскому кавалерийскому начальнику недоставало решимости и способности к энергичным действиям без всяких опасений за жертвы, с которыми сопряжено достижение важной цели.
   "От кавалерии, -- по выражению Наполеона, -- требуется смелость, решительность и, в особенности, чтобы она не была одержима духом выжидательности и колебания".

На Ялу

"Истинному полководцу всегда противно подчинять свою волю действиям противника".
Граф Торк-фон-Вартенбург "Наполеон как полководец"

   На основании операционного плана наместника Восточный авангард должен был состоять из 3-й и 1-й Восточносибирских стрелковых дивизий, а также из 19-го Восточносибирского стрелкового полка, всего 9 стрелковых полков, т. е. 18 батальонов, не считая находившихся в пути третьих батальонов этих полков: кроме того, в состав авангарда входила ещё артиллерия обеих дивизий и 29 сотен.
   В конце февраля на Ялу прибыла 3-я Восточносибирская стрелковая бригада в составе 8-ми батальонов, но вслед затем Линевич получил телеграмму от ген. Куропаткина приостановить. дальнейшую посылку войск на Ялу и даже распорядился, как это было упомянуто выше, отозвать обратно из Кореи отряд ген. Мищенко.
   Куропаткин точно также, как и Линевич, придерживался такого взгляда, что необходимо, не втягиваясь в бой с противником, сосредоточить сначала все силы, выбрав для этого вполне безопасный район. С этой целью они предусматривали возможность отступления войск к Мукдену или к Телину, или даже к Харбину, смотря по обстоятельствам, но уклоняясь от боя с неприятелем. В посылке авангарда на Ялу они видели большую опасность, так как по их мнению, при сосредоточении армии у Ляояна самое дальнее, куда можно было выслать авангард такой армии, это было у Хайчена. Притом они соглашались на необходимость удержания Фынхуанчена для того, чтобы сделать безопасным отступление кавалерии.
   Наместник был очень недоволен упомянутыми выше распоряжениями командующего армией, но, как сказано, счёл лишним со своей стороны отменить эти распоряжения. Разногласия во взглядах наместника и командующего армией сказывались также и по другим вопросам. Согласно операционному плану наместника для обороны Квантунского полуострова (Порт-Артур) должны были остаться только 7-я Восточносибирская дивизия и 5-й Восточносибирский полк, всего 14 батальонов.
   Куропаткин считал эти силы недостаточными. Ещё в бытность свою военным министром, во время своей поездки во Владивосток, он. на военном совете в Порт-Артуре настаивал, что для обороны Квантунского полуострова необходимо назначить, кроме упомянутых войск, ещё 3-ю и 4-ю Восточносибирские стрелковые бригады (дивизии). Он был того мнения, "что в случае, если осаждённый Порт-Артур будет иметь слабый гарнизон, то командующий Манчжурской армией, озабоченный судьбою крепости, будет вынужден предпринять наступательный действия, не дожидаясь окончательного сосредоточения своих войск".
   Тем не менее, в утверждённом в начале 1904 года плане наместника для обороны Квантунского полуострова были назначены только упомянутые 14 батальонов, тогда как расположенная там в мирное время 3-я Восточносибирская стрелковая бригада была направлена на Ялу. Но как только Куропаткин был назначен командующим армией, он тотчас же из Петербурга распорядился об усилении войск, предназначенных для обороны Квантуна, выделив для этого части из подчинённой ему Манчжурской армии -- "для того, чтобы эта последняя, не опасаясь за судьбу Порт-Артура, не решилась преждевременно перейти к наступательным. действиям с целью освобождения осаждённой крепости".
   Наместник, со своей стороны, в противоположность взглядам Куропаткина и его отcтупательно-оборонительным действиям, настаивал на необходимости удержания в своих руках южной Манчжурии, главным образом, в видах политических: "для поддержания нашего престижа на Дальнем Востоке", -- поэтому ослабление действующей армии в пользу Порт-Артура адмирал Алексеев считал опасным и не склонен был согласиться на требование Куропаткина [22].
   Но как командующий армией и исправлявший его должность, точно так же и сам наместник не обладали требуемой для полководца силой воли для осуществления своих планов. Результатом этой нерешительности были постоянные колебания и распоряжения, имевшие большей частью двойственный характер.
   Вскоре Куропаткин провёл следующую хитроумную меру, которая делает честь его дипломатическим способностям. Находясь ещё в Петербурге, он 22-го февраля отправил наместнику особые директивы относительно ведения операций; конечно, эти директивы были им самим составлены и получили Высочайшее утверждение.
   Основа этих директив сводилась к тому, чтобы прочно удержать в своих руках железную дорогу, в особенности город Харбин... "До сосредоточения достаточных сил действовать осторожно, чтобы не подвергнуть разрозненные войска отдельным поражениям"... "Назначение достаточных сил для обороны Порт-Артура"... "К решительному наступлению переходить не раньше, как после прибытия достаточных сил".
   Таким образом мы видим, что наместнику-главнокомандующему были навязаны взгляды командующего армией, хотя надо признать, что директива была составлена без решительных указаний, а в расплывчатых выражениях.
   Действительно, как иначе понимать, например, такое выражение директивы, когда говорится, что: "японцев, после их перехода в наступление, следует держать возможно дальше от железной дороги", а в тоже время -- "до сосредоточения достаточных сил воздерживаться от решительных действий, для того, чтобы преждевременно не подставлять разрозненные войска отдельным поражениям, не упуская, однако, благоприятных случаев ослаблять противника всеми возможными средствами".
   Все подобные требования смахивают на поговорку: "Помой меня, но не замочи". Из этого видно, что в самом начале войны, когда не было ещё произведено ни одного выстрела, своеобразные особенности русского полководца придавали уже всем оперативным планам характер нерешительный, который ложился неотъемлемым отпечатком на все действия этой войны; ему хотелось, правда, совершить великие дела и достигнуть важных результатов, но недоставало самого важного качества, требуемого от "Великих Капитанов" такими полководцами, как Фридрих Великий, Наполеон, Суворов -- это отвага решимости.
   Наместник согласился с этими указаниями и созвал военный совет, на котором было решено: находящуюся на Ялу 3-ю Восточносибирскую стрелковую дивизию не усиливать, а её действиям придать характер демонстративный.
   Только одним своим присутствием на Ялу она должна заставить противника тратить время на развёртывание своих войск, принимать необходимые меры во время марша, а также при переходе через Ялу, даже если и не придётся вступать с японцами в открытый бой.
   Это столько же неясно, как и дальнейшая задача, поставленная этой дивизии -- "в случае отступления от Ялу замедлять движение противника, не ввязываясь с ним, однако, в серьёзный бой, а затем на перевале Фынзиаолин встретить неприятеля с целью стойкого сопротивления". Мы видим, таким образом, что из-за опасения ответственности за какие-нибудь решительные действия предлагаются все уступки и полумеры половинчатого характера, которые таили в себе уже зародыш поражения.
   Точно также уступил наместник и дальнейшим требованиям Куропаткина относительно усиления войск, назначенных для обороны Квантуна, для чего и назначена была 4-я Восточносибирская стрелковая дивизия; так что после прибытия третьих батальонов гарнизон Порт-артурского укреплённого района состоял из 27-ми стрелковых, 3-х запасных и 4-х батальонов флотских экипажей.
   Для охраны побережья против высадки японцев на Ляодунском полуострове был образован "Южный авангард", который был направлен к район Ташичау -- Инкоу -- Кайпинг; в состав этого авангарда вошли вновь сформированная 9-я Восточносибирская стрелковая и 1-я Восточносибирская стрелковая дивизии; 6-я Восточносибирская дивизия и 2-й Сибирский корпус оставались в резерве в районе сосредоточения около Ляояна.
   Итак, пришли к соглашению о том, что авангард на Ялу должен действовать "демонстративно". Но как осуществить на деле эти демонстративные действия -- на этот счет мы видим разнообразные мнения. Ген. Линевич, представлявший Куропаткина, был того мнения, что на Ялу.нужно оставить только одну пехоту, отправив артиллерию назад для того, чтобы не замедлять движение войск во время отступления с целью скорейшего занятия Фынхуанчена; поэтому он считал необходимым избегать сражения с японцами; в противном случае ему представлялось отступление в виде несчастья, когда придется двигаться с артиллерией и обозами.
   Наместник, однако, не мог мириться с мыслью безусловного оставления линии Ялу без сражения и поэтому придерживался взгляда, что придача артиллерии этому авангарду необходима для достижения поставленной ему задачи -- задержать неприятельские войска на линии Ялу, заставив их потерять время на форсирование этой реки.
   Строго говоря, штаб наместника, как это видно из телеграммы ген. Жилинского на имя военного министра, был того мнения, что отступление от Ялу не вызывается обстоятельствами, и даже, наоборот, численность русских войск на театре войны в конце марта этому штабу казалась вполне достаточной, "чтобы обеспечить успех нашего оружия на одном фронте", тогда как в середине апреля численность русских войск "была уже достаточна, чтобы одержать прочный успех на двух фронтах, действуя оборонительно на одном фронте и переходя в решительное наступление на другом, более опасном, фронте".
   По-видимому, и ген. Линевич постепенно усвоил взгляд наместника, так как в приказании, переданном 12-го марта начальнику Восточного авангарда генерал-майору Кашталинскому, он высказывает мнение, "что японцы упустили благоприятное время для перехода в наступление и для решительных действий, поэтому не только не следует думать ни о каком отступлении от Ялу, но, наоборот, следует подкрепить там наши войска для того, чтобы оказать японцам решительное сопротивление".
   В таком положении была обстановка, когда 28-го марта в Ляоян прибыл ген. Куропаткин и вступил в командование армией. В течение целого месяца, согласно его приказаниям, никаких войск на Ялу отправлено не было. Там в то время находилась 3-я Восточносибирская стрелковая дивизия, но без третьих батальонов. Большая часть кавалерии находилась на южном берегу Ялу, но в то время она уже начала свою переправу на северный берег реки. Численность войск, находившихся тогда на Ялу и объединённых названием "Восточного авангарда", переименованного вслед затем в "Восточный отряд", к 1-му апреля составляла 8 батальонов пехоты, 23 сотни, 38 орудий, 8 пулемётов, 3 саперных роты, 2 конных охотничьих команды.
   Всего на театре действий русских войск находилось 55 батальонов, к которым должны были прибыть ещё 34 батальона из Квантунского полуострова. Третьи батальоны стрелковых полков находились в то время ещё в пути.
   Можно было ожидать, что с прибытием ген. Куропаткина на театр войны вполне определится роль Восточного отряда. Этого, однако, не случилось, потому что и сам командующий армией, по-видимому, никак не мог решиться на вполне определённый образ действий.
   Нельзя не согласиться с мнением наместника, что отступление от Ялу в конце марта совершенно не соответствовало обстановке того времени. Известно было, что к тому времени со стороны японцев закончилась только высадка 1-й армии, в составе 3-х дивизий или 36-ти батальонов и 9-ти эскадронов. Высадка эта была произведена у Цинампо, в Корее; поэтому требовался ещё целый месяц до появления этой армии на берегах Ялу. За это время численность русских войск на театре действий должна была возрасти ещё в южной Манчжурии и на Квантуне до 110 батальонов. Высадка же остальных японских армий у Бидзево была закончена только в середине мая, причём одна дивизия, именно 10-я, закончила свою высадку у Дагушаня только к концу мая.
   Таким образом, мы видим, что в течение 6 недель 1-я армия Куроки должна была одна противостоять значительно превосходящим её силам русских войск; поэтому следовало ожидать, что командующий Манчжурской армией не будет иметь никаких оснований не только думать об отступлении от Ялу, а, напротив, должен будет направить все силы к тому, чтобы использовать эту выгодную для себя обстановку и нанести противнику поражение.
   Важнейшей целью командующего русской армией должно было служить стремление вырвать инициативу действий из рук противника и, таким путём, одержать моральный перевес над ним. Но всякое активное действие было до такой степени чуждо русскому полководцу, что он ни разу даже и не подумал решиться на попытку использовать эту выгодную для себя обстановку.
   Во всяком случае, ген. Куропаткин, благодаря своим усиленным заботам о сбережении кавалерии и нерациональным действиям этой последней, был в совершенном неведении относительно положения в Корее. Предположение его, что в Корее, может быть, уже высадилась также часть и 2-й армии, было совершенно неправдоподобно, так как в русской главной квартире было хорошо известно бездорожье Кореи и значительные затруднения, встреченные там во время движения 3-й дивизией 1-й армии Куроки.
   Ни один полководец не может, конечно, определять обстановку совершенно наугад, для этого требуется вполне осмысленное взвешивание обстоятельств и критическая их оценка, прежде чем будет принято определённое решение. Было бы, однако, легкомысленно ожидать, что обстановка на войне может представляться вполне ясной; напротив, весьма важные решения приходится принимать большей частью в тумане неизвестности. Но Куропаткин находился постоянно в колебании и нерешительности; он видел постоянно перед собою только воображаемые препятствия и затруднения, забывая, что важнейшее качество полководца заключается в умении решиться и в смелом почине действий.
   Прежде всего представляется вопрос, возможно ли было русскому командующему армией использовать изолированное положение 1-й японской армии в Корее, атаковав эту армию своими значительно превосходными силами после высадки японцев на материк. Русский критик действий Куропаткина говорит по этому поводу, что Мищенко тогда уже находился в Корее и Манчжурской армии оставалось только последовать туда же, чтобы сбросить 1-ю японскую армию в море.
   Нет сомнения, что такое предприятие увенчалось бы тогда полным успехом, если бы оно было выполнено с достаточной энергией и решительностью, без оглядки назад, это тем более вероятно, если принять во внимание, что целый месяц 12-я японская дивизия была в Корее совершенно изолированной. Даже после высадки на материк 1-й японской армии, в конце марта, вполне возможно было со стороны командующего Манчжурской армией встретить противника превосходными силами в северной Корее, особенно если принять во внимание, что возможно было задержать в Ляояне 1-ю Сибирскую пехотную дивизию, которую направляли тогда в северную Манчжурию. Во всяком случае, удержание в своих руках северной Кореи имело большое моральное значение.
   С другой стороны надо признать, что движение в Корее значительных русских сил и содержание их там представляли, пожалуй, больше затруднений, чем для японцев, которые могли базироваться на свой флот. Правда, однако, и то, что ввиду того, что в северной Корее со стороны командующего Манчжурской армией не предполагалось никаких наступательных действий, -- ничего и не было подготовлено там в этом направлении; на всём протяжении от Ляояна до Ялу не было устроено ни одного удовлетворительного этапного пути за всё время с начала военных действий.
   Вместе с тем необходимо принять во внимание, что после приведения в негодность русской эскадры в Порт-Артуре японские армии могли производить высадки на Манчжурском побережье неожиданно; где им вздумается, поэтому оставление русского отряда в Корее, сообщения которого находились бы в постоянной опасности, было, до известной степени, рискованно. Трудно поэтому осуждать русского командующего армией, который не решался на такое выдвижение своих войск в Корею.
   Иначе представилось бы дело, если бы ген. Куропаткин сосредоточил значительное число войск на Ялу с тем, чтобы, сообразно с обстоятельствами, либо атаковать 1-ю японскую армию к югу от реки Ялу при выходе этой армии из теснин северокорейских гор у Шекекио, либо дать японцам сражение при переправе их через реку Ялу. Если бы даже две дивизии, 1-я и 9-я Восточносибирские стрелковые, были оставлены для непосредственной охраны побережья в районе Ташичао -- Тайпинг -- Инкоу, то всё же русский командующий армией мог собрать к концу марта на реке Ялу свыше 52 батальонов и от 23 до 47 сотен. Этих сил было бы совершенно достаточно, чтобы встретить 1-ю армию Куроки, имевшую всего только 36 батальонов и 9 эскадронов, с полной надеждой на решительный успех.
   Нельзя допустить, что сосредоточение таких значительных сил на реке Ялу было сопряжено с огромными затруднениями вследствие отсутствия дорог в гористой местности к северу от этой реки. Большое число дорог проложено через эти горы в требуемом направлении, и необходимо было только заблаговременно привести эти дороги в надлежащее состояние, пригодное для движения войск и обозов, для чего имелось достаточно времени. Необходимо было только об этом подумать в самом начале военных действий и применить для этого труд хотя бы тех же тысяч китайцев, которые совершенно бесцельно работали над возведением укреплений около Ляояна.
   Как бы то ни было, а все эти затруднения, вытекающие из условий местности, не идут конечно, в сравнение с теми, которые приходилось испытывать Суворову во время своего похода осенью 1799 года через С.-Готард и которые Суворов со своими войсками преодолел блестяще: хотя сам Куропаткин и не выдает себя за Суворова, всё же он вправе был ожидать, что его войска покажут себя достойными своих предков при одолении этих затруднений. Эти же трудности не были и больше тех, которые приходилось преодолевать японцам в Корее, где они в действительности имели одну только дорогу для движения всех родов войск.
   Точно также нельзя было считать особенно опасным положение русских войск, сосредоточенных на Ялу, ввиду возможности высадки японцев в каком-нибудь пункте Корейского залива или на побережье Ляодуна, что угрожало бы тылу русских войск. Высадка значительных сил японцев на побережье Дагушань -- Бидзево, ввиду характера этого побережья, была совершенно невозможна. Не могли также японцы рассчитывать на производство успешной высадки между Дагушанем и устьем реки Ялу ввиду сосредоточения русских войск на этой реке; точно также была бы чрезвычайно затруднительна высадка японцев у Бидзево или к югу от Ляодунского залива, или на примыкающем побережье -- ввиду сосредоточения свыше 40,000 русских войск на Квантунском полуострове, а также ввиду 2-х русских дивизий, находившихся в районе Ташичао -- Тайпинг. Во всяком случае все эти войска могли затруднить или замедлить высадку японцев настолько, что всякая опасность русским войскам, расположенным на Ялу, совершенно исключалась.
   Конечно, для достижения всякого успеха полководцу прежде всего необходимы решимость и смелость почина; поэтому и русские войска, расположенные на Ялу, могли надеяться на успех лишь в том случае, если бы они были преисполнены решимости активно оборонять реку Ялу, пользуясь каждым представляющимся обстоятельством для перехода в решительное наступление.
   Перед сражением под Фридландом Наполеон так высказался относительно способа обороны рек: река может обороняться лишь в том случае, если на ней имеются надлежащие пункты, удобные для перехода в наступление. Поэтому он приказал непременно на всех переправах устроить плацдармы для того, чтобы можно было переходить в наступление, где и когда это потребуется обстоятельствами.
   Если бы русские начальники были преисполнены решительности к наступательным действиям, то ещё в начале апреля сравнительно слабый отряд ген. Кашталинского, расположенный на реке Ялу, имел подходящий случай для победы над японцами, что, по меньшей мере, имело бы весьма важное значение в моральном отношении. Силы Восточного отряда к тому времени, в начале апреля, после того, как отряд Мищенко перешел на северный берег реки Ялу, составляли 8 батальонов пехоты, 23 сотни, 6 конно-охотничьих команд, 38 орудий, 8 пулеметов и 3 саперные роты. Кроме того, из Ляояна подходили 2 полка 6-й Восточносибирской стрелковой дивизии.
   Этим войскам Восточного отряда противостоял на южном берегу реки Ялу, у Видчжу и у Ионампо, авангард генерал-майора Асада, который до 13-го апреля был совершенно изолирован от всех прочих японских войск; силы этого авангарда составляли 3 батальона, 5 эскадронов и 12 орудий. Этот отряд был назначен для действий против отряда Мищенко; наступление же остальных войск 1-й армии замедлялось тем, что продовольствие и снабжение этих войск не были ещё организованы надёжным образом, так как единственная дорога из Анжу на Сенчен и Видчжу только устраивалась и приспособлялась для движения артиллерии.
   Из отряда Асада на Ялу прибыла 4-го апреля одна лишь кавалерия, тогда как главные силы этого отряда сосредоточились туда только 8-го апреля. Правда, для поддержки этого отряда японцы выдвинули вперёд 12-ю дивизию, которая была снабжена горной артиллерией; эта дивизия была выдвинута к Тенжу, в 90 километрах от реки Ялу, но ввиду сильной непогоды, свирепствовавшей 8-го и 9-го апреля, движение этой дивизии было замедлено, и она прибыла в Видчжу только 14-го апреля.
   Таким образом, отряд Асада в течение 6 дней был совершенно оторван от своих войск, оставаясь лицом к лицу с русскими войсками на Ялу. Положение этого японского отряда было бы очень сомнительно, если бы ген. Кашталинский, будучи достаточно осведомлённым относительно этой обстановки через кавалерию Мищенко, решился перейти через реку и атаковать противника.
   Нельзя упрекнуть ген. Кашталинского, что он не предпринял это наступление, -- это вина его начальства, которое приказало ему держаться демонстративного образа действий.
   Если бы русские войска, сосредоточенные на Ялу, были преисполнены решимости к наступательным действиям, то в середине апреля им представлялось много других случаев для достижения успеха над японцами. К югу от Ялу в то время находились войска первой армии Куроки, которые имели в своем распоряжении только одну дорогу Сенчен -- Видчжу. Вследствие этого три дивизии этой армии могли только последовательно, одна за другой, дебушировать из гор в долину к северу от Помахуа и достигли реку Ялу: 1-я дивизия 14-го, гвардия 17-го и 2-я дивизия 21-го апреля.
   Всё же, при такой обстановке, если бы русские перешли в наступление с целью атаковать японцев к югу от Ялу, им необходимо было бы иметь укреплённые переправы на реке (Видчжу) и тем не менее им пришлось бы вступить в сражение, имея в тылу реку Ялу. Поэтому, пожалуй, можно было достигнуть более надёжного и решительного успеха над армией Куроки, если бы 4 русские дивизии, сосредоточенные на Ялу, решились оборонять эту реку активным образом, так, чтобы дать японцам переправиться через реку и затем атаковать их всеми своими силами.
   Обстановка весьма благоприятствовала такому образу действий. Участок реки, на котором возможен был переход противника, был очень ограниченных размеров, потому что выше Гулуци ни из Кореи к реке Ялу, ни от этой последней в Манчжурию почти нет никаких дорог, которые были бы хоть сколько-нибудь пригодны для движения войск.
   Ввиду этого представлялось вполне вероятным, что японцы будут вынуждены предпринять переправу через реку Ялу ниже упомянутого пункта для того, чтобы направиться далее по главному операционному пути Антунг -- Фынхуанчен. А так как переход значительных сил через широкую и многоводную реку, в особенности около устья, был затруднителен из-за обороны правого берега реки, находившегося в руках русских войск, то главную атаку со стороны японцев для форсирования переправы надо было ожидать около Видчжу или выше этого пункта.
   Представим себе положение 1-го мая, при котором русские войска, как это было на самом деле, занимали правый берег рек Ялу и Эйхо от Антуна до Чингоу, и предположим при этом, что одна или две русские дивизии были эшелонированы где-нибудь около Лидзяпуза с таким расчетом, чтобы после перехода японцев через реку Ялу и при развертывании их к северу от этой реки, энергично атаковать их правый фланг. Нет сомнения, что для достижения успеха здесь не требовалось таких больших сил, как 1-2 дивизии, а между тем успех этот имел бы большое влияние на весь ход войны.
   Конечно, этот вероятный успех русских войск при атаке японцев после переправы их через Ялу был сопряжён также с известным риском; но, как справедливо заметил наместник генералу Куропаткину, без риска на войне, вообще говоря, нельзя ожидать никаких успехов. Зато результат такого успеха стоил требуемого риска.
   В своём наставлении прусскому кронпринцу Клаузевиц предлагает, что "необходимо постоянно свыкаться с мыслью о готовности в случае необходимости погибнуть с честью, и это надлежит постоянно иметь в виду".
   Эту же идею выражает и Драгомиров в следующих словах: "мы не должны забывать, что наше призвание заключается в том, чтобы уничтожить противника или самим погибнуть, и мы не должны на это закрывать глаза. Нет возможности вести войну таким образом, чтобы надеяться уничтожить противника, не рискуя в то же время самим погибнуть. Глупо в то же время действовать на войне таким образом, чтобы гибнуть самим без вероятности уничтожить противника. Поэтому надлежит уметь поражать противника, но в то же время самому быть готовым погибнуть, если это требуется обстоятельствами".
   В противоположность этому учению Куропаткину всегда хотелось погубить противника, но никогда не хватало решимости самому погибнуть с честью. Он хотел победы, но в то же время ему не хватало силы духа искать боя для одержания этой победы.
   Это стремление русского полководца настолько избегать боя, чтобы этот последний перестал требовать всякого риска, противоречит духу истинного полководца и должно было привести к тому, чтобы надолго затянуть войну, и в конце концов русская армия всё же оказалась бы вынужденной с огромными жертвами отвоёвывать обратно ту самую территорию, которая уступалась противнику без боя. Но если Куропаткину не хотелось или он не мог отказаться от своего предвзятого плана избегать боя с японцами даже вопреки обстановке, если он собирался окончательно уступить противнику инициативу действий, то надлежало быть последовательным и совершенно избежать боя на реке Ялу.
   Между тем, ввиду противоположности взглядов наместника и командующего армией было принято в конце концов среднее решение, которое заключалось в том, что задачей авангарда на Ялу (Восточный отряд) будут демонстративные действия, т. е. задерживать противника на переправах, заставлять его развертывать свои войска, терять время при переходе через реку и т. п.
   Ген. Линевич, как упомянуто выше, был того мнения, что для подобной задачи на Ялу достаточно лишь одной пехоты и не требуется вовсе артиллерии. Рождается, однако, вопрос: была ли такая задача посильна для пехоты, ввиду требования от неё демонстративных действий. Задержать противника пехота может, вступив с ним в бой, но весьма трудно было бы своевременно прекратить этот бой и отступить в порядке, особенно имея в виду, что в тылу находилось много горных проходов и горных хребтов. Такие демонстративные действия были затруднительны для значительных пехотных сил, собранных на Ялу, и тем труднее, чем многочисленнее был этот пехотный отряд.
   Если действительно хотели задержать японские войска при их наступлении на Ялу, не ввязываясь с ними в бой, то гораздо более уместно было воспользоваться для этой цели конно-охотничьими командами, которые можно было без затруднений собрать на Ялу в числе от 16 до 18 команд [23]; если бы к этим командам прибавить ещё 23 сотни Мищенко с придачей некоторого числа горных орудий и пулемётов, то эти конно-охотничьи команды могли бы в этом случай принести исключительную пользу. Я говорю исключительную пользу потому, что, по моему мнению, не только конно-охотничьи, но и пешие охотничьи команды приносили армии больше вреда, чем пользы.
   С русской стороны премного восхваляют действия охотничьих команд в течение войны. Что охотники часто во время войны выделялись смелыми, хотя и мелкими, предприятиями -- можно, пожалуй, согласиться; но положительно неизвестно, чтобы эти команды когда-нибудь во время войны принесли армии видную и существенную пользу.
   Зато, с другой стороны, армия, несомненно, страдала от того, что выбором в охотничьи команды более ловких и способных людей её лишали отборных нижних чинов. Этот отмечавшийся часто в некоторых частях войск недостаток стойкости и нравственной упругости в значительной степени объясняется именно тем, что лучшие люди из рот отнимались для комплектования охотничьих команд.
   Между тем, для демонстративных действий на Ялу, охотничьи команды могли бы выполнить своё назначение. Благодаря малорослым и неприхотливым монгольским лошадям, которыми были снабжены эти команды, они легко преодолевали бы местные затруднения. Будучи вооружены так же, как и казаки, и отличаясь такой же подвижностью, конно-охотничьи команды могли быстро переноситься с места на место, появляясь то здесь, то там, действуя во фланг и тыл противника, всюду замедляя его движения, вступая с ним в бой и в то же время своевременно отступая перед натиском превосходных сил.
   Для обороны опорных пунктов с целью задержания наступления противника можно было бы воспользоваться и мелкими пешими охотничьими командами с придачей небольшого числа горных орудий, располагая эти команды на горных перевалах, а также на соответствующих местах вблизи дорог так, чтобы обеспечить своевременное отступление этим командам. Таким путём можно было задержать наступление противника, вводя его в заблуждение относительно численности своих войск, сохраняя в то же время их физические и моральные силы.
   Но русскому полководцу недоставало силы воли, чтобы последовательно проводить свой операционный план; ему недоставало, по выражению Клаузевица, силы характера для преодоления мёртвой точки. Это отсутствие необходимого импульса, которого недоставало Куропаткину, объясняется не нерешительностью наместника, но ещё больше характером самого Куропаткина: "ему хотелось сражения, и в то же время он боялся его; он жаждал победы, но боялся поражения". Только в этой нерешительности характера и отсутствии твёрдой воли кроется причина противоречивых приказаний, данных им начальнику авангарда на Ялу, которые привели к столкновению под Тюренченом.
   Спустя три дня после прибытия Куропаткина в Ляоян состоялось совещание между ним и наместником. "Ввиду несомненного присутствуя в Корее значительных сил неприятеля, до 4-х дивизий", на этом совещании было решено авангард на Ялу (Восточный отряд) усилить 6-й Восточносибирской стрелковой дивизией (полки 21-й-24-й). Согласно этому решению, 22-й и 24-й Восточносибирское стрелковые полки были тотчас же назначены в поход на Ялу; 21-й стрелковый полк был двинут в Дагушан к ген. Мищенко; 24-й стрелковый полк был назначен также для усиления авангарда на Ялу, но был задержан впоследствии в Мукдене, чтобы служить охраной для наместника.
   Таким образом, Восточный отряд был усилен 9 батальонами и 24 полевыми орудиями; в середине апреля туда прибыли также третьи батальоны полков 3-й Восточносибирской стрелковой дивизии, так что к тому времени состав отряда на Ялу заключал в себе 21 батальон, 23 сотни, 48 пеших, 8 конно-горных орудий, 9 конно-охотничьих команд и 8 пулеметов.
   Такое усиление Восточного отряда пехотой и пешей артиллерией совершенно не было согласовано с решением Куропаткина не ввязываться в серьёзное сражение до Ляояна. Внешне в этом усилении заключалась уступка настояниям наместника, требовавшего не оставлять линию Ялу без серьёзной обороны; но в то же время командующий армией, по-видимому, не имел в виду или не желал вступать здесь в упорный бой с японцами [24]. Это видно из того, что Восточный отряд, даже после своего усиления, был всё же недостаточно силен, чтобы противодействовать 1-й японской армии, которая оценивалась самим Куропаткиным в 4 дивизии. В то же время этот отряд, состоявший из пехоты и полевой артиллерии, был слишком грузен для выполнения поставленной ему задачи: "демонстративных действий" на Ялу.
   Между тем Куропаткин со своей стороны ничего не делал, чтобы более ясно и определённо указать Восточному отряду его задачу. Все его приказания и распоряжения, данные Восточному отряду, носили на себе печать нерешительности и неясности, что существенным образом отражалось на действиях этого отряда.
   Так, 3-го апреля Куропаткин пишет ген. Кашталинскому, временно командовавшему отрядом: "Прикажите предпринять небольшие нападения на японцев, которые могли бы постоянно тревожить противника... Взвесьте заботливо все мероприятия для действий оборонительных и для безопасного отступления отряда, чтобы противнику не достались какие-нибудь трофеи".
   После вступления ген. Засулича в командование отрядом Куропаткин даёт следующие указания войскам на Ялу: "... Необходимо, пользуясь условиями местности, затруднять переход противника через Ялу и его дальнейшее движение через хребет Финзеаопинт... При всём том необходимо, во всяком случае, избегать решительного боя с противником, чтобы не поставить наши войска в необходимость вынужденного отступления и не повлечь тем самым поражение наших главных сил"... "Необходимо избегать поспешного отступления, стараясь всё время поддерживать тесное соприкосновение с противником."... "Положительно надеюсь, что вы встретите неприятеля с надлежащей стойкостью и окажете ему упорное сопротивление, памятуя, однако, что на Ялу вы не должны принимать решительный бой со значительно превосходящим численностью противником"... "Отступать только под натиском противника и ни при каких обстоятельствах не терять тесное соприкосновение с ним"... "Весьма важно, чтобы при первой встрече с неприятелем, даже при отступлении наших войск перед натиском превосходных сил, всё же сказалось бы значительное моральное превосходство наших войск"...
   Не было сомнения в том, пишет по поводу этих приказаний В. А., что отряд на Ялу должен принять и примет сражение. Позиция этого отряда была хорошо укреплена, хотя запрещено было устраивать сомкнутые укрепления; в то же время отряд был усилен значительными резервами и имел очень сильную кавалерию.
   Что же, однако, сделал Куропаткин для того, чтобы воодушевить свои войска в предвидении первой встречи с неприятелем, чтобы внушить им доверие к себе и в свои силы и тем обеспечить успех предстоящего боя? Ведь это было крайне необходимо, чтобы встретить противника с надлежащей стойкостью и в порядке совершить отступление перед его натиском, если хотели предотвратить отступление в виде панического бегства, как это на самом деле случилось под Тюренченом.
   Куропаткин оставался всё время в Ляояне, встречая приходившие батальоны со стереотипной, заученной фразой: "Надеюсь, братцы, что вы поработаете". Он верхом объезжал позиции под Ляояном; с той же целью ездил он в Мукден, чтобы выискивать в тылу "опорные пункты для укрепленных позиций", вёл переговоры с китайским губернатором, чтобы уладить враждебные отношения низших китайских властей и обеспечить их содействие в снабжение наших войск подводами, рабочими и всем необходимым для армии; он продолжал посылать ген. Засуличу неопределённые, расплывчатые приказания, которые плохо вязались с тактическим и стратегическим положением отряда... Если бы он сам отправился на Ялу и лично осмотрел положение войск и их позиции, то, может быть, не случилось того, что затем произошло... нет сомнения, что Скобелев, Суворов и Наполеон, как и другие настоящие "полководцы Божьей Милостью", поступили бы именно так.
   Во всяком случай, для решения с честью той задачи, которая была поставлена Восточному отряду, требовались отборные войска и известный своей решительностью начальник.
   Что касается первого требования, то войска на Ялу принадлежали к отборным в русской армии.
   Правда, многие стрелковые части имели случайный состав и им недоставало необходимой спайки мирного времени; обе дивизии принадлежали различным корпусам; третьи батальоны, прибывшие для усиления полков, только что явились из Европейской России и принадлежали, правда, многочисленным и различным частям армии.
   Зато эти стрелковые полки состояли сплошь из нижних чинов действительной службы, среди которых не было вовсе запасных; ещё в мирное время роты в стрелковых частях содержались в военном составе -- по 100 рядов в роте; части и команды, которые были предназначены для формирования 9-й Восточносибирской стрелковой дивизии, были составлены из отборных людей, выделенных из действующих частей Европейской России; точно также из отборных нижних чинов, назначенных главным образом по их собственному желанию, формировались третьи батальоны стрелковых полков.
   Таким образом основной материал, составлявший ядро пехоты, должен быть признан наилучшим, какой только мог быть получен в русской армии.
   Точно также и конница состояла из казаков строевого разряда, призывного возраста Забайкальского казачьего войска, т. е. также из отборных, наилучшим образом подготовленных людей, особенно пригодных для службы на Манчжурском театре действий.
   Сравнительно менее сплочённой надо признать организацию полевой артиллерии, потому что приданные стрелковым дивизиям артиллерийские бригады были сформированы на Дальнем Востоке только перед началом. войны. Но и в данном случае было сделано что возможно, чтобы ослабить вредную сторону новых формирований, потому что целые батареи ещё в мирное время содержались по военному составу, имея полное число людей и лошадей, содержа в полной запряжке все 8 орудий и все зарядные ящики.
   Таким образом, если материальная часть войск может быть признана хорошей, то им недоставало только необходимой организационной сплоченности и взаимного доверия частей войск между собою, а также к их начальникам. Этот недостаток мог быть устранен только, если бы во главе Восточного отряда, составленного из упомянутых 3-й и 6-й Восточносибирских стрелковых дивизий и казаков Мищенко, был назначен начальник, известный своей энергией и деятельностью, личность которого могла бы внушить доверие своим войскам.
   Выбор Куропаткина пал, как было упомянуто выше, на бывшего до того времени командиром 2-го Сибирского корпуса генерал-лейтенанта Засулича, который 8-го апреля был назначен начальником Восточного отряда. Это был наименее способный начальник, который мог быть выбран для выполнения трудной задачи, выпавшей на долю Восточного отряда. Сам ген. Засулич был не особенно обрадован этим назначением и, по-видимому, не возлагал никаких надежд на предстоящую роль своего отряда.
   Один из критиков Куропаткина, В. А., повествует со слов ген. К.: "однажды, в апреле, я был приглашён:к командующему армией в Ляояне. Возле его вагона взад и вперед ходил ген. Засулич, с папиросой в зубах, мрачный и сосредоточенный. Я обратился к нему с вопросом: что вы здесь поделываете, Михаил Иванович? Видите ли, на меня возложили трудную задачу, за которую меня потом будут ругать. Куропаткин назначил меня начальником отряда на реке Ялу с приказанием, что я должен отступать оттуда с боем. Так что вся моя предстоящая деятельность, при всех обстоятельствах, будет непременно иметь характер поражения. Ведь если мне придётся отступать под натиском превосходных сил противника, то ввиду характера местности мой отряд неизбежно понесёт большие потери, а вся вина за эти потери, конечно, падёт на меня"...
   Генерал был прав; но в то же время едва ли можно было ожидать успеха от действий такого начальника, который преисполнен боязни за ответственность и за то, что "ругать будут" за неудачу. Так что, в конце концов, и в данном случае причина неудач кроется не только в неясности или нерешительности свыше отданных приказаний, но также и в отсутствии самостоятельности и готовности принять на себя ответственность за свои действия со стороны исполнителя, -- как мы видим это, впрочем, и в отношении большей части русских генералов на войне.
   Наилучшая мера для воспитания самостоятельности войсковых начальников заключается в том, что каждый начальник при отдаче приказаний своему подчинённому должен поставить ему только цель, которую имеется в виду достигнуть и которая должна быть указана совершенно ясно, но достижение этой цели должно быть предоставлено самому исполнителю -- настолько, насколько это соответствует его личным способностям.
   Мера свободы действий, которая должна быть предоставлена исполнителю, определяется размерами и значением круга действий, который ему принадлежит по его служебной роли. В данном случае этот круг должен быть особенно обширным.
   О положении выдвинутого далеко вперёд и изолированного Восточного отряда, который один находился лицом к лицу с неприятелем, в Ляояне ничего обстоятельного знать не могли. Но для продуктивной самостоятельности Восточного отряда недоставало необходимого условия -- ясной, определённой директивы со стороны командующего армией и способности к самостоятельным действиям со стороны ген. Засулича.
   Собственная нерешительность и видимая неспособность помощников делали то, что ген. Куропаткин, находясь в Ляояне, на расстоянии 200 километров от Ялу, и не будучи знакомым ни с характером местности, ни с положением Восточного отряда, каждый день донимал своих подчинённых многочисленными приказаниями, инструкциями, запросами, советами и замечаниями насчёт их деятельности, стараясь направлять все их мелочные действия настолько, что в конце концов начальство Восточного отряда не решалось на самые пустые передвижения части войск с места на место. Так, в донесении от 18-го апреля, ген. Кашталинский запрашивает штаб армии, может ли он передвинуть горную батарею из Фынхуанчена на левый фланг своей позиции у Шандохоку...
   В своих приказаниях и запросах ген. Куропаткин задаёт ежедневно массу мелочных указаний:
   "Примите энергичные меры, чтобы войти в тесное соприкосновение с противником; организуйте разведку по ту сторону реки Ялу; прикажите предпринять нападение на противника; устройте заботливо наблюдательные пункты"... "Связь с отрядом полковника Трухина должна быть тщательно поддерживаема"... "Не требуется ли подкрепить частью казаков, находящихся перед фронтом войск, конно-охотничьи команды; не нужно ли для облегчения охотничьих команд и казаков, придать им небольшие пехотные команды для достижения большей устойчивости в их действиях против японской кавалерии?"... "Надлежит принять необходимые меры, чтобы предотвратить возможность поражения батальона, расположенного изолированно в Амбихо"... "Исправлены ли дороги к Фынхуанчену и укреплены ли позиции около этого пункта?"... "Представляет ли собою река Эйхо препятствие для перехода войск?"... "Меня беспокоит недостаток конницы в центре вашего расположения. Предлагаю вам для образования дивизионной кавалерии вытребовать по одной сотне от полков Читинского, Аргунского и Уссурийского"... "Не будут ли чрезмерно ослаблены главные силы под Тюренченом после выставления полка у Потетынза -- Чингоу?"... "Необходимо озаботиться о том, чтобы при отступлении кавалерия не теряла связь с главными силами на обоих флангах" и т.д., и т.д.
   Появление японского флота перед Порт-Артуром и гибель "Петропавловска" внушили ген. Куропаткину предположение, что японцы поспешат с переходом через Ялу и начнут переправу 13-го или 14-го апреля. Ввиду этого командующий по телеграфу сообщил ген. Кашталинскому свои предположения и приказал ему все войска 3-й Восточносибирской стрелковой дивизии немедленно выставить на укреплённой позиции на реке Ялу, а части 6-й Восточносибирской стрелковой дивизии, которые должны прибыть из Фынхуанчена, "направить на Тензи или в другой соответствующий пункт"...
   Наконец, накануне боя 30-го апреля, ген. Куропаткин телеграфирует следующее ген. Засуличу: "Я нахожу операции японцев до сего времени недостаточно энергичными. То, что они в последнее время предпринимали против вашего крайнего левого фланга, скорее похоже на демонстрацию. Зорко следите по всей линии и ждите серьёзную атаку на ваш центр и правый фланг".
   Таким образом без личного знакомства с положением дела, а только на основании своих собственных предположений, ген. Куропаткин, издалека даёт указания, которые совершенно не соответствовали обстановке и должны были гибельным образом влиять на и без того уже нерешительного ген. Засулича.
   Мармон говорит: "Я никогда не видел ни одного выдающегося человека, способного направить большое дело, без того, чтобы он не имел для этого вполне определённой системы, которая даёт ему возможность совершенно не входить в мелочи дела, сохраняя за собою лишь общее направление всей системы".
   Куропаткин, напротив, весь уходил в заботы о мелочах и вследствие этого совершенно терял из виду важнейшую цель, которую он должен был иметь в виду -- это уничтожение противника. Кроме того, благодаря его вмешательству во все распоряжения своих помощников, а также вследствие постоянной беспрерывной опеки, которой он их донимал, и неустанных приказаний и указаний по вопросам мелочного характера, Куропаткин отнимал у своих помощников последний остаток всякой самостоятельности и сознание ответственности с их стороны.
   Беспрепятственно, оставаясь совершенно незамеченной русскими войсками, первая японская армия в конце апреля закончила своё наступление к Видчжу и таким же образом вполне беспрепятственно и мирно закончила все свои подготовительные действия, согласно заранее намеченному плану для перехода через реку Ялу около Видчжу. В то время, когда японцы направили свою главную атаку против левого фланга русских войск по направлению на Эйхо, стремясь охватить этот фланг, Куропаткин держался предвзятого убеждения, как это упомянуто было выше, что японцы будут форсировать переправу через Ялу у Антунга для того, чтобы облегчить высадку 2-й японской армии, которая, по предположению, Куропаткина должна была совершиться у Дагушаня, поэтому для японских войск у Антунга являлось необходимым войти в связь с этой 2-й армией.
   Безвольный начальник Восточного отряда оставался, тем временем, со стороны своей кавалерии, находившейся на его левом фланге, совершенно без вестей; отдельный же батальон, расположенный в Амбихо для прикрытия левого фланга, оставил свою позицию при первом известии о переходе небольших команд японцев через Ялу в северном направлении и потерял таким образом совершенно связь с противником.
   Ген. Мищенко тем временем доносил о появлении 10 японских военных судов и о сосредоточении материалов для переправ у Думбагао.
   Всё это представилось ген. Куропаткину в таком виде, что он свой правый фланг у Антунга продолжал считать в опасности в то время, когда уже назревала вполне настоящая атака на левый фланг Восточного отряда по направлению на р. Эйхо. Соответственно этому предположению резерв Восточного отряда -- 51/2 батальонов и 8 орудий -- держался к северу от Антунга, у Тензи, на расстоянии о 8-12 километров от позиции на р. Эйхо, с которой был связан двумя трудно проходимыми дорогами, переваливавшими через горный хребет.
   Собственно, у Антунга расположено было 41/4 батальона, 16 орудий, одна пулеметная рота и 3 конно-охотничьих команды под руководством начальника 3-й Восточносибирской стрелковой дивизии ген. Кашталинского.
   На левом участке позиции, у Тюренчена, против которого направлялась вся атака 1-й японской армии, расположено было 6 батальонов, 16 орудий и 2 конно-охотничьих команды под общим начальством начальника 6-й Восточносибирской стрелковой дивизии ген. Трусова. Когда всё более и более увеличивались признаки, что японцы переправляются через Ялу выше Видчжу и укрепляются на островах Кюрито и Озекето, ген. Трусов, ввиду назревавшего серьёзного положения, стал ужасно нервничать.
   Один офицер его штаба дивизии пишет по атому поводу следующее: вместо того, чтобы предпринять что-нибудь, Трусов телеграфирует 24-го апреля, т. е. за целую неделю до разыгравшегося затем сражения под Тюренченом: "Если я в течение двух часов не получу приказания, отменяющего мое распоряжение, то я начну отступать ввиду перехода японцев через Ялу, угрожающего охватом моего левого фланга"...
   Слух о намерении начальника отступить быстро распространился между войсками и привёл ко многим недоразумениям. Как только смеркалось, войска вводились в окопы, где они всю ночь лежали с оружием в руках, готовые отразить атаку противника. Все напряженно и пристально всматривались в темноту. Ген. Трусов был совершенно болен, он поминутно обращался то вправо, то влево с вопросами: "Не видите ли вы там далеко зелёные огоньки? А вот они исчезли! Не видите ли вы там дальше красные огоньки? А там вот ещё синие огоньки?...". Мы ровно ничего не видели, но скоро, однако, его галлюцинации стали передаваться и другим, и им тоже начало казаться, что они видят то появляющиеся, то исчезающие огоньки.
   В ночь на 26-е апреля начали доноситься выстрелы с запада, от долины Эйхо; со стороны островов стали появляться сигнальные огоньки, всё это продолжалось минут 40. Находившаяся на острове Кюрито спешенная конно-охотничья команда 22-го Восточносибирского стрелкового полка была атакована японским батальоном, переправившимся через рукав Ялу на понтонах. Команда была прогнана японцами; она быстро переправилась на северный берег и поспешно отступила далее, бросив на северном берегу всех своих лошадей. Японцы довольствовались тем, что расположили на северном берегу надёжную охрану для прикрытия начатого постройкой моста, который наводили с южного рукава реки Ялу на остров Кюрито и оттуда на северный берег реки. Вместо того, чтобы атаковать небольшую японскую команду на северном берегу Ялу и помешать постройке моста, ген. Трусов был всецело поглощён мыслью о собственном спасении и начал донимать штаб Восточного отряда многочисленными и бессмысленными донесениями [25].
   Не имея никакого понятия о событиях, происшедших в ночь на 27-е апреля, ген.Трусов доносит в 41/2 часа утра 27-го апреля, что "неприятель идет в наступление по всему фронту". В трёх следующих телеграммах между 81/2 и 91/4 часами утра он указывает на возможность обхода японцами его левого фланга, что угрожает его пути отступления на 7-й этап, на Тансанчинза...
   Около полудня 11/2 батареи у Тюренчена открыли огонь против японской пехоты, показавшейся со стороны Видчжу. Вслед за этим ген. Трусов доносит, что им "отбита атака японцев, предпринятая сильной колонной против Тюренчена". Это донесение ген. Трусова, как и позднейшее его донесение о том, что "два-три японских полка находятся в движении на Лизавен", заставили ген. Засулича занять войсками все участки позиции на Ялу. Ген. Трусову он отправил на подкрепление 2-й батальон 11-го и 8-ю роту 24-го Восточносибирских стрелковых полков и, вместе с тем, он указывает ген. Трусову направить в Цингоу 22-й полк с 1-й батареей для прикрытия его левого фланга. Вслед за тем он предписывает ему "упорно оборонять свою позицию и отступать на Люшигоу только с боем"...
   Ген. Трусов был, однако, иного мнения. Он доносит начальнику Восточного отряда после полудня, что "оба японских полка, направляющихся на Лизавен, отрезают ему путь отступления на Люшигоу": поэтому он прибавляет в своём донесении [26]: "ввиду полученных мною лично устных инструкций от командующего армией не ввязываться в серьёзный бой с противником я решил отступить на 7-й этап". Ген. Трусов не получил на это донесение никакого ответа. Вечером он ещё раз доносит начальнику Восточного отряда, что "атаку японцев на Потетынза надо ожидать через несколько часов", и тогда он неизбежно будет вынужден предпринять отступление, так как ему невозможно обороняться. Этим его судьба была решена окончательно.
   28-го апреля, т. е. за три дня до боя под Тюренченом, прибыл ген. Кашталинсшй со своим штабом, чтобы принять командование войсками от ген. Трусова, который вместе со своим штабом был отправлен в резерв в Тензи [27]. Но и оттуда ген. Трусов через два дня был отозван в Ляоян. На место Трусова был назначен только что прибывший вновь назначенный командир бригады ген. Яцынин, который принял командование над 6-й Восточносибирской стрелковой дивизией и резервом в Тензи. Но и ген. Яцынин был болен не менее ген. Трусова: у него был серьёзный порок сердца, пешком ходить он не мог, а верхом мог ездить только шагом.
   Конечно, ген. Трусов был больной человек, поэтому ему до некоторой степени можно многое извинить, но не только в нервозности кроется причина его образа действий.
   Мы видим здесь, какое гибельное влияние на ход событий имело отсутствие твёрдой воли и вполне определённой цели в верхах армии, что отражалось на настроении помощников, в особенности на тех, которые и без того были сами по себе слабохарактерны.
   Про операционный план Куропаткина, в основе которого имелось в виду отступление на Харбин, давно уже шли обширные толки и слухи во всей армии; говорят, что вслед за прибытием командующего армией в Харбин он обратился, будто бы, к своим адъютантам стакой фразой: "Скоро мы опять сюда вернёмся". Во всех указаниях ген. Куропаткина начальнику Восточного отряда сквозит уже опасение ожидаемого поражения; лично он сам передаёт инструкции войсковым начальникам в обход ответственных высших начальников, как мы это видим в отношении ген. Трусова, которому Куропаткин передаёт лично инструкцию не ввязываться в бой, обходя старших начальников этого генерала. Неудивительно поэтому, что ген. Трусов был поглощён заботой, главным образом, о безопасности своей собственной и своих войск.
   В то время, когда японцы вполне мирно и без всяких помех со стороны противника подготовляли свой переход через Ялу и обход левого фланга русской позиции, многочисленная русская конница ничего не предпринимала, чтобы сколько-нибудь разведать о действиях японцев. Тем временем ген. Куропаткин 29-го апреля направил из Мукдена оставленный там 23-й Восточносибирский стрелковый полк через Ляоян, Саймадзы и Куаньдянсянь для подкрепления Восточного отряда. Как мало командующий армией был осведомлён о готовящейся в ближайшие дни форсированной переправе японцев через Ялу, видно из следующего его указания, данного ген. Засуличу относительно 23-го полка, в котором он пишет: "Прибытие 23-го полка (которого едва ли можно было ожидать ранее 10-го мая) следует использовать для того, чтобы ослабить разбросанность 6-й Восточносибирской стрелковой дивизии, и с этой целью собрать в Тензи под командой начальника дивизии 7 или, по крайней мере, не менее 6 батальонов"...
   В то время, когда 29-го апреля 12-я японская дивизия начала переправу через устье около Анбихо, находившийся там отряд Лечицкого стал отступать на север; в то же время ген. Засулич, оставаясь в полной неизвестности относительно начатого обхода левого фланга русской позиции, решил для уяснения положения предпринять усиленную рекогносцировку. С этой целью им были назначены 2-й батальон 22-го полка, 2 конно-охотничьих команды и 2 орудия под начальством генерального штаба подполковника Линде. Эта рекогносцировка была направлена на высоты между Тигровой горой и Лизавен, а также на высоту "Тигр".
   По своим результатами эта рекогносцировка ничего не выяснила; всё дело ограничилось тем, что отряд полковника Линде опрокинул японскую сторожевую роту, которая была выставлена для прикрытия постройки моста с острова Кюрито на правый берег около Гузана; но на следующий день, однако, эта рота опять возвратилась на своё место, так как отряд Линде вынужден был отступить, встреченный артиллерийским огнём с Тигровой горы, которым был отброшен на восточный берег реки Эйхо.
   Таким образом, и эта усиленная рекогносцировка ровно ничего не выяснила относительно обхода левого фланга русской позиции 12-й японской дивизией. Это мелкое предприятие русского отряда, о котором в своё время так много нашумели -- говорили даже об обращении в бегство 2 японских батальонов, -- характерно по некоторым своеобразным приёмам ведения боя. Так, упомянутый выше русский офицер генерального штаба (капитан Свечин), принадлежавший штабу 6-й стрелковой дивизии и наблюдавший эту рекогносцировку с телеграфной горы, так описывает этот бой: "Пехота энергично двинулась вперёд... Боевому порядку противостояла только одна японская рота, которая вскоре была вынуждена отступить на Потетынзу исключительно благодаря действию артиллерийского огня со стороны Гузана, где была расположена батарея полковника Покотилло. Наступление пехоты прикрывалось конно-охотничьими командами, которые галопом неслись впереди стрелковых цепей, по временам спешивались и открывали огонь. Это была совсем исключительная "эффектная" картина, жаль только, что такой образ действий возможен лишь в таких случаях, когда нет неприятеля.
   Тем не менее, благодаря тому, что охотничьи команды, хотя ничего и не выяснив, поработали в этой фронтальной атаке, они должны были отдыхать после этого боя, так что 30-го апреля и 1-го мая, т. е. в дни, когда происходили наиболее важные бои, некому было нести ни службу связи, ни разведочную, ни охранительную... Вся эта рекогносцировка представляет собою в сущности только мелкое предприятие, притом такого характера, которое для неспособных, но ловких начальников получает вид активной деятельности на фоне общей пассивности и недостатка предприимчивости, при готовности в случае надобности принять на себя ответственность".
   30-го апреля открыла огонь сосредоточенная артиллерия 1-й японской армии, имевшая 20 тяжёлых полевых гаубиц, предназначенных специально для прикрытия переправы через Ялу и для подготовки дальнейшего наступления 12-й дивизии по направлению на Видчжу, Гузан и со стороны островов. Огню этих гаубиц вскоре подвергся Тюренчен, и небольшое число русских орудий, находившихся у этого пункта, вынуждены были замолчать.
   Несмотря на действия японцев, ген. Засулич всё ещё не видел серьёзного намерения с их стороны в этом направлении. Упомянутый выше капитан Свечин, присутствовавший ранним утром при бомбардировке Тюренчена, отправился 30-го апреля в Тензи, где спокойно в это время находился ген. Засулич, которому он и доложил о положении дела. Но когда Свечин начал излагать вынесенные им впечатления, ген. Засулич резко прервал его словами: "Вы распространяете ложные слухи, капитан! Как вы можете рассказывать подобные вещи! У нас ведь нет потерь, дух войск превосходен. Наша артиллерия подавляет огонь японской артиллерии"...
   После бомбардировки Тюренчена 30-го апреля не оставалось больше сомнения, что вскоре последует и атака. Командир 12-го стрелкового полка, занимавшего позицию перед Тюренченом, доносил ген. Кашталинскому, что его полк едва ли будет в состоянии на следующий день выдержать такой гаубичный огонь, как накануне, и поэтому он не берёт на себя ответственности за возможность отступить в порядке ввиду несомненно предстоявшей атаки.
   Вместе с тем ген. Кашталинский в ночь на 1-е мая доносил ген. Засуличу, который всё ещё находился в Тензи при своём резерве, что, по его мнению, следует очистить позицию на Эйхо и занять высоты, находящиеся позади Тюренчена, потому что, оставаясь на нынешней позиции, его войска терпят большие потери от артиллерийского огня японцев и в то же время играют совершенно пассивную роль.
   Такое мнение ген. Кашталинского, однако, совершенно не соответствовало положению вещей, потому что не было сомнения, что Восточный отряд имел перед собою всю 1-ю японскую армию, силы которой, по донесениям шпионов к тому же значительно преувеличивались. Поэтому не было смысла очистить позицию на Эйхо для того, чтобы занять высоты позади Тюренчена. Если действительно хотели избежать боя с противником, в шесть раз более сильным, то было гораздо благоразумнее и вполне своевременно отступить по направлению к этапной дороге на Фынхуанчен. Конные и пешие охотничьи команды вместе с пулемётными ротами -- потому что из 23 конных сотен нельзя было, к сожалению, воспользоваться ни одной -- могли отлично прикрыть отступление от Эйхо и задержать, по возможности, наступление японцев.
   Ген. Засулич, однако, совершенно не был согласен на очищение позиций. Как мог он согласиться на такое отступление без боя, когда он и без того задолго уже выражал опасение, что его "ругать будут" за это отступление. Тем более, что сам командующий армией по телеграфу выражал ему свой взгляд о необходимости, чтобы даже во время этого отступления выказалось значительное превосходство во всех отношениях русских войск над японскими. Такое требование командующего армией звучало с внешней стороны очень просто, но как это осуществить на практике -- должно быть, было неясно и самому Куропаткину.
   Ген. Засулич видел себя, однако, обязанным оказать неприятелю "надлежащее противодействие и даже во время отступления доказать противнику превосходство наших войск", поэтому он не решался взять на себя ответственность за отдачу приказания об отступлении. Если бы у него действительно было твёрдое решение со всеми своими силами вступить в упорный бой с неприятелем, имея бесповоротное намерение добиться успеха или погибнуть, то такое решение было бы ещё понятно, как бы мало оно ни соответствовало обстановке.
   Но ген. Засуличу вовсе не хотелось в данном случае принять на себя ответственность за бой, и он нисколько не думал жертвовать своими войсками. Ведь сам Куропаткин ему указывал: избегать решительного боя и отступать без потерь. Поэтому его решение не очищать позицию на Эйхо не противоречило полученным им общим директивам и в то же время вытекало из его собственной боязни никоим образом не брать на себя самого ответственность за такое решение.
   Ввиду такого настроения ген. Засулич принял только некоторые нерешительные меры. В ответ на донесение Кашталинского о необходимости отступить от Эйхо, он посылает ему приказание: "войскам нигде не оставлять занятые ими позиции, но в случае нового обстрела со стороны японской артиллерии отойти назад на 200-400 метров, чтобы укрыться от огня, но никоим образом не отступать далее".
   Таким образом, шеститысячный отряд на Эйхо он предоставил его собственным силам. Мы видим, следовательно, что меры Засулича не противоречили собственно духу стратегии командующего армией: ему тоже, как и ген. Куропаткину, хотелось сражения, но он боялся его [28]...
   Рано утром 1-го мая начальник Восточного отряда лично объезжал верхом позицию под Тюренченом, где в тот же день разыгрался бой, "с целью, -- как он сам доносил об этом, -- воодушевить войска и внушить им уверенность и необходимость не оставлять позицию без боя". Из своего объезда позиции ген. Засулич вынес впечатление, что солдаты, а также низшие войсковые начальники отнюдь не пали духом.
   В расположении войск на позиции у Эйхо были сделаны некоторые видоизменения, но самая суть дела, вопрос о том, что делать дальше -- оставался в том же тумане, как и прежде. Ген. Кашталинский в день 1-го мая не отдал вообще никакого приказания. Указания его начальнику левого фланга Потетынза-Чингоу, полковнику Громову, ограничились тем, что он приказал передать ему, что в случае необходимости обороны переправы через Эйхо он ему пришлёт на подкрепление пулемётную роту. Дальнейшее его приказание, которое должно было иметь гибельные последствия, заключалось в том, что он в ночь на 1-е мая отправил в резерв конно-охотничьи команды 10-го и 12-го полков, стоявшие у Чингоу и Потетынза, так что для охраны левого фланга и поддержания связи и разведки остались ничтожные остатки охотников 22-го полка.
   Когда, как это видно из вышеизложенного, 3 японских дивизии с огромным превосходством в силах наступали для атаки позиции Тюренчен-Потетынза-Чингоу, ген. Засулич направлялся к штабу 3-й Восточносибирской стрелковой дивизии в Гантуходзы, где он скоро стал встречать одиночных людей 12-го Восточносибирского стрелкового полка, потом группы из 3-5 человек и, наконец, целые толпы из 20-30 человек, которые все были в полном отступлении. Начальник Восточного отряда тогда понял, наконец, из "интенсивности огня, что мы имеем против себя значительно превосходные силы", и согласился поэтому на отступление с целью занять позицию на речке Гантуходзы.
   Одновременно с этим он послал приказание в Тензи, чтобы находившиеся там оба батальона 11-го стрелкового полка вместе с батареей отправились немедленно на подкрепление ген. Кашталинского. Сделав это распоряжение, ген. Засулич решил, что он сделал всё, что он должен был исполнить. Затем он неожиданно вспоминает, что совсем случайно ввязывается в бой, и признает опасность, которая угрожает остальным войскам его отряда, поэтому он не находит ничего лучшего, как поспешно исчезнуть с поля сражения, предоставляя ген. Кашталинского его собственной участи, чтобы он вместе с резервом, находившимся в Антунге, отступил на Фынхуанчен.
   Генералу Кашталинскому стало ясно, что его отряд предоставлен собственным силам и может рассчитывать только на затребованные подкрепления из главного резерва в виде 2-х батальонов и 1-й батареи, поэтому ему было необходимо самому подумать о своевременном отступлении, не ввязываясь в бой с превосходящими силами. Ему представлялась для этого полная возможность, потому что японцы, занявшие позиции на Эйхо около 9 часов утра, вместо того, чтобы быстро навалиться всеми силами на отряд Кашталинского, задержались на занятой ими позиции на Эйхо, где оставались 4 часа, и только в 2 часа дня начали дальнейшее наступление.
   Покидая свои войска на Ялу, ген. Засулич не преминул передать ген. Кашталинскому приказание, чтобы после очищения позиции на Эйхо задержать наступление японцев, заняв для этого новую позицию в тылу на речке Гантуходзы для того, чтобы дать возможность отступить также войскам, занимавшим позиции у Антунга. Кашталинский, однако, скоро должен был убедиться, что предложенная ему для занятия позиция мало отвечает указанной ему задаче, потому что путь отступления на Хаматан проходил лишь за его левым флангом и был до некоторой степени на весу.
   Если бы японцы, которые около 10 часов утра уже владели высотами между Потетынзой и Тюренченом, продолжали немедленно наступление, то отряд Кашталинского был бы, несомненно, отрезан от своего пути отступления. Вместе с тем, на этой позиции отряд не мог рассчитывать на присоединение к нему направленных из общего резерва 2-х батальонов и батареи. Если же было необходимо оказать неприятелю сопротивление для того, чтобы дать возможность другим войскам отступить безопасно, то являлось более подходящим занять позицию у дефиле около Хаматана, где можно было оставить только охотничьи команды и пулемёты для того, чтобы задержать наступление противника на Антунг. Там, к востоку от Хаматана, Кашталинский мог бы гораздо легче поддерживать связь с войсками, которые должны были отступать из Антунга на этапную дорогу, а, вместе с тем, и сам он мог бы отступить своевременно, не теряя ни минуты, убедившись, что Антунгский отряд находится в безопасности.
   Представим себе такое положение в 1 ч. 30 м. пополудни, если бы ген. Кашталинский после очищения позиции на Эйхо направился на высоты у Хаматана. К этому времени, когда японцы ещё только намеревались продолжать своё наступление от Тюренчена-Потетынза, отряд из Антунга, отступление которого тем временем даже замедлилось без всяких уважительных причин, достиг бы уже перекрёстка дорог этапной и той, которая идет из Хаматана на Лахонден. В то же время остатки 22-го полка подходили бы со стороны Лауфангоу через Хаматан к этапной дороге. Это было бы как раз то время, когда и отряд Кашталинского, не теряя ни минуты, должен был начать отступление, которое удалось бы вполне благополучно без потерь людей и материальной части, потому что противник был ещё на расстоянии 5-6 километров.
   Вместо этого 12-й Восточносибирский стрелковый полк с батареей и пулемётами находился ещё около Хама на речке Гандуходзы. Ген. Кашталинский вместе со своим начальником штаба блуждал в это время на местности, лежащей вдоль пути отступления, и здесь он между 10 и 11 часами утра "открыл" 3-ю позицию к востоку от Хаматана на высоте 192. Казалось бы, что ген. Кашталинский мог и раньше совершить это "открытие", если бы он был достаточно знаком с местностью, на которой он со своей бригадой простоял свыше двух месяцев. Но то, что войска мало заботило знакомство с местностью вообще, видно из того, что около 4-х часов пополудни начальник штаба дивизии подполковник Линда предпринял напрасную попытку провести 2-ю батарею 6-й артиллерийской бригады по какой-то, ему одному известной, кружной дороге через горы в Тученза, с целью спасения этой батареи.
   Для поддержания связи с войсками, отступавшими по этапной дороге, как и с 22-м стрелковым полком, прикрывавшим левый фланг в Потетынза и Чингоу, ничего не было сделано. Ген. Кашталинский, по-видимому, нисколько не тревожился тем фактом, что он, начиная с раннего утра, не получал оттуда никакого известия. Конно-охотничьи же команды сопровождали генерала и его штаб во время выше упомянутого открытия им новой позиции. Здесь около 11 часов утра, когда ген. Кашталинский. находился около высоты 192, он "совершенно случайно и неожиданно" узнал от скакавшего верхом лазаретного служителя, что 22-й стрелковый полк у Потетынзы и Чингоу совершенно рассеян, а батарея захвачена неприятелем...
   Когда после боя у Тюренчена понадобился какой-нибудь козёл отпущения за поражение войск, то вся вина была свалена на 22-й стрелковый полк за то, что он своим бесславным поведением на левом фланге обнажил позицию Тюренченского отряда и дал неприятелю возможность зайти ему в тыл [29]. Командир полка точно так же, как командир батальона и командир батареи, был отрешён от своей должности, а полку пригрозили расформированием.
   Но, как в настоящее время становится вполне ясным, едва ли можно свалить ответственность на 22-й полк за его отступление, если вспомнить, что он с раннего утра был оставлен совершенно без всякого приказания и в то же время был атакован превосходными силами всей 12-й японской дивизии и частью гвардии. 22-й полк очистил свою позицию даже несколько позже -- именно после 9 часов утра -- чем это было сделано остальными частями Тюренченского отряда. Кроме того, на командира полка было возложено обязательство при своём отступлении на Дауфангоу водворить возможный порядок на этом пути и частыми остановками на соответствующих позициях замедлить наступление неприятеля со стороны Чингоу. Что же касается потери 6 орудий, то едва ли это может быть вменено в особую вину 22-му полку.
   Но совершенно непростительно со стороны полковника Громова и со стороны командующего батальоном в Чингоу то, что они тотчас же не дали знать ген. Кашталинскому о своём оставлении занимавшейся ими позиции и об энергичном наступлении японцев на левый фланг. Такое упущение с их стороны указывает на совершенное отсутствие понятия об элементарнейших требованиях командования войсками в бою. Не может быть никакого извинения за такое замедление важного донесения. Если даже под рукой "не было ни одного конного охотника", то надо было немедленно послать адъютанта или артиллериста, памятуя, что своевременное донесение в данном случае было настолько важно, что должно было служить их первой и неотступной заботой. Когда в 11 часов утра около высоты 192 ген. Кашталинский случайно и неожиданно узнал об отступлении 22-го стрелкового полка, он решился, наконец, одну из бывших при нём конно-охотничьих команд послать по направлению на Чингоу. Положение вещей должно было становиться ему вполне ясным, поэтому, казалось, он должен был принять неотложные меры к тому, чтобы обеспечить беспрепятственное отступление своих войск со стороны речки Гантуходзы.
   Но приказание ген. Кашталинского об оставлении этой позиции несколько запоздало. Вероятно и этот генерал боялся, что потом "ругать будут", если он оставит позицию без боя, поэтому он никак не мог принять какое-нибудь определённое решение.
   Таким образом, отступление 12-го полка с батареей и пулемётной ротой с позиции на речке Гантуходзы совершилось только около 2-х часов пополудни, т. е. три часа спустя после того, как ген. Кашталинсюй получил угрожающее известие о наступлении на его левый фланг и о дальнейшем движении японцев со стороны Потетынзы-Тюренчен для атаки его войск. Последствием этого замедления было то, что 12-й полк мог отступать, только прокладывая себе дорогу оружием и выдерживая тесное преследование наступающих японцев; поэтому полк понес тяжёлые потери у Хаматана, и только ценой тяжких жертв он достиг этапной дороги; батарея же и пулеметная рота не могли пробраться в Хаматан и поэтому попали в руки неприятеля.
   Тому, что 12-й полк ещё смог отступить через Хаматан, ген. Кашталинский был обязан не каким-нибудь собственным распоряжениям, а чрезвычайно вялому и медленному наступлению 12-й японской дивизии из Чингоу на Лауфангоу. Это видно из следующего: около 9 часов утра полковник Громов с 7-ю ротами 22-го полка отступал по дороге Лауфангоу-Хаматан около высоты 192. Здесь его встретил ген. Кашталинский. Вместо того, чтобы эти 7 рот 22-го полка остановить и расположить на высотах к северу от Хаматана для того, чтобы облегчить отступление войск, находившихся около Гантуходзы, ген. Кашталинсмй не дал полковнику Громову никаких указаний, предоставив его 7-ми ротам продолжать спокойно свое бегство далее. Таким образом, если бы 12-я японская дивизия между 1-2 часами дня продолжала безостановочно и энергично наступление вперёд, то она беспрепятственно заняла бы теснины около Хаматана и могла бы совершенно отрезать путь отступления войскам, находившимся у Гантуходзы.
   Только около 2-х часов дня подошли, наконец. 1-й и 3-й батальоны 11-го полка и 3-я батарея 3-й артиллерийской бригады, высланные ген. Засуличем из общего резерва для подкрепления ген. Кашталинского. Оба батальона заняли позицию у высоты 192, под прикрытием которой отступил 12-й стрелковый полк, хотя и с потерей орудий и пулемётной роты.
   Причины запоздалого прибытия подкрепления в высшей степени знаменательны и указывают на полнейшее отсутствие в войсках всякой связи в бою, как между самими войсками, так и между штабами; кроме того, мы также видим здесь порядочную распущенность некоторых войсковых начальников перед лицом боя. Согласно реляции Восточного отряда, запоздалое прибытие подкрепления, потребованного ген. Засуличем из общего резерва ещё ранним утром, объясняется тем, что посланный для передачи приказания офицер генерального штаба "долгое время не мог разыскать начальника резерва ген. Яцынина".
   Но об обстоятельствах, по причине которых нельзя было найти ген. Яцынина, даёт полное объяснение упомянутый капитан Свечин, который в то время находился при только что прибывшем в Тензи временно исполнявшем должность начальника 6-й дивизии ген. Япынине, который был в то время начальником общего резерва.
   Капитан Свечин рисует следующую обстановку: "Мирно и спокойно проспали мы ночь на 1-е мая. Начиная с 5 часов утра, мне всё снилась пальба, но когда я вполне проснулся, то убедился, что это не сон, что пальба происходит наяву. Издали доносился оживлённый ружейный огонь, тем не менее ген. Яцынин, нисколько не торопясь, спокойно приготовлял нам чай. За чаем он нам рассказывал о всех новостях, слышанных им в Ляояне. Я помню, что допивал уже третий стакан чаю, закусывая прекрасными сухарями. Офицер, заведующий нашей штабной столовой, напомнил нам, чтобы мы не наедались особенно за чаем, потому что скоро должен был поспеть весьма тонкий завтрак. Один из денщиков, который по хозяйственным надобностям был послан на бивак, доложил нам, что бивак уже снят и повозки обоза нагружены. Пронесся слух, что японцы находятся очень близко, что Тюренчен уже взят и что противник энергично наступает вперёд".
   "Там, где в войсках служба связи отбывается очень плохо, где в командовании существует полнейший хаос, где рвутся всякие организационные связи и войска чужды друг другу, -- там необходимо очень внимательно прислушиваться ко всяким слухам, распространяющимся между нижними чинами. Что поделаешь, когда нет почти никакой прочной организации, когда нет твёрдо налаженной связи. Поэтому и мы начали на основании этих тёмных, но тревожных слухов укладывать наши вещи, а так как я ещё не получил свои вещи, то оказался свободным и поэтому отправился в штаб Восточного отряда, чтобы узнать какие-нибудь новости. Едва лишь я вошёл в штаб, как все набросились на меня с вопросом: "Где это находится в такую важную минуту начальник арьергарда ген. Яцынин"? Я указал на соседнюю фанзу, в которой мы провели ночь; это было также хорошо известно и некоторым лицам в штабе Восточного отряда. Оказалось, что с раннего утра нас разыскивали, но нигде не нашли, так что нас считали без вести пропавшими, и поэтому без ведома начальника резерва два батальона 11-го полка и одна батарея были отправлены для подкрепления Кашталинского"...
   Совсем настоящая идиллия, если бы она только была уместна в такую серьёзную минуту. Начальник резерва, будучи в то же время командующим дивизией, находящейся в бою, мирно себе беседует и безмятежно завтракает со своими офицерами, совершенно не думая о необходимости установить связь со штабом отряда, несмотря даже на то, что с раннего утра доносится боевой огонь. Он принимается, наконец, укладывать свои вещи только потому, что слышал от какого-то денщика, что японцы находятся уже поблизости и что бивак снимается. И только потому, что нашёлся штабной офицер, у которого, к счастью, никаких вещей не было и который поэтому нашёл время сходить в штаб "узнать новости" -- этот начальник дивизии случайно узнаёт, что делается с его войсками. Надо заметить, что случилось это не очень рано утром, потому что, как это видно из дальнейшего повествования рассказчика, -- который вместе со своим командующим дивизией сели затем на коней, -- по направлению на Фынхуанчен вместе с проходившими колоннами войск находились остатки бывших в бою 11-го, 12-го и 22-го полков...
   Ген. Засулич утверждает в своей реляции, что он лично передал командиру 11-го стрелкового полка, полковнику Лаймингу, приказание, что его задачей должно служить "занятие позиции с целью прикрыть отступление отряда Кашталинского и что полковник Лайминг в своём желании отомстить неприятелю вышел из границ своей задачи". Так как полковник Лайминг нашёл себе в этом бою геройскую смерть, то трудно выяснить тут истину, но если принять во внимание всё изложенное выше и обстоятельства, предшествовавшие бою, можно с уверенностью сказать, что и полковнику Лаймингу его задача была не вполне ясна.
   3анятие прикрывающей позиции, соответствовавшей обстановке, было, пожалуй, удобнее к северу и к югу от Хаматана, по обеим сторонам низовой дороги. Но ввиду полнейшей неосведомленности о положении дела и отсутствия всяких указаний со стороны начальника отряда было совершенно естественно со стороны командира 11-го стрелкового полка, что он стремился вперёд на помощь товарищам, находившимся в бою. Это было даже настоящее счастье, что прибытие отряда Лайминга несколько замедлилось; если бы это совершилось ранее, -- до того времени, как ген. Кашталинский послал приказание об очищении позиции на речке Хантуходзы, -- отряд Лайминга, наверное, потянулся бы туда, при полном отсутствии сведений об обстановке, и тогда наступление 1-й японской дивизии, вероятно, совершенно отрезало бы путь отступления отряду Лайминга.
   Но и со стороны ген. Кашталинского отданное им приказание о занятии позиции на высоте 192 двумя батальонами 11-го стрелкового полка совершенно не соответствовало обстановке, о которой в 2 часа дня не могло уже быть никакого сомнения, потому что пассивная оборона этой высоты никак не могла воспрепятствовать наступлению неприятеля со стороны Лафангоу, откуда он приближался уже к теснинной дороге у Хаматана и поэтому обстреливал уже единственный путь отступления русского отряда на север.
   Представим себе положение около 3-х часов пополудни: высота 192 занята обоими батальонами 11-го полка; 12-й стрелковый полк стремительно отступает от Хантуходзы южнее высоты 192 по дороге на Хаматан. Со стороны 12-й японской дивизии, которая наступала из Лафангоу на Хаматан, здесь в это время находилась только одна 5-я рота 24-го полка, которая приближалась ко входу в долину; под огнём этой роты 12-й стрелковый полк мог ещё пробраться по теснинной дороге, для того, чтобы затем выйти на этапный путь отступления, но артиллерийские и пулемётные лошади пали под огнем, вследствие чего батарея и пулемёты оказались неспособными для движения и стали затем добычей неприятеля.
   Иначе представлялось бы дело, если бы ген. Кашталинский проявил со своей стороны какую-нибудь инициативу и занял высоту 192, хотя бы малой частью войск из отряда полковника Лайминга, например, 2 роты и батарея, для того, чтобы принять на себя отступающие войска 12-го стрелкового полка, а с остальными 6-ю ротами бросился против неприятеля для того, чтобы проложить себе путь отступления. Необходимо иметь в виду, что до 4-х часов пополудни ген. Кашталинскому пришлось бы иметь здесь дело только с одной японской ротой, которую можно было отбросить без особенного труда. Нет сомнения, что если бы ген. Кашталинский овладел здесь высотой 159, то батарея могла бы свободно отступить на север, а вслед за артиллерией могли бы отступить и части 12-го полка, а также и батальоны полковника Лайминга.
   Между тем, на самом деле ген. Кашталинский предпочёл покинуть поле сражения одновременно с частями 12-го полка. Нельзя, конечно, упрекнуть полковника Лайминга за то, что он также не последовал за ген. Кашталинским; это, напротив, делает ему честь, хотя то, что он задержался несколько дольше на высоте 192, уже не соответствовало обстановке. С востока наступали японская гвардия и 2-я дивизия, с севера надвигалась 12-я дивизия, угрожая совершенно отрезать путь отступления. Но полковник Лайминг считал долгом чести не бросать свою артиллерию, которая в это время лишилась лошадей, и предпочёл задержаться на позиции для отражения неприятеля до своего последнего выстрела.
   Но когда в 5-м часу на поле сражения также прибыли и остальные войска 12-й японской дивизии и с высот к северо-западу от Хаматана открыла огонь горная японская артиллерия, то окружение со стороны японцев становилось всё более тесным; японская пехота захватила уже проход у Хаматана.
   Тогда только полковник Лайминг решился штыками проложить себе путь отступления в долину. Что этот прорыв русских войск вообще удался, хотя с огромными жертвами, отнюдь нельзя приписать форме строя, которая была выбрана для этого штыкового удара. Командир полка геройски повёл атаку, имея свои войска в сомкнутых колоннах; но как мужественно ни наступал 3-й батальон 11-го полка под звуки музыки на штурм неприятеля, проявляя величайшее самопожертвование ради спасения остальных войск, всё же было очевидно, что движение в атаку глубокими сомкнутыми колоннами на виду значительно превосходящего противника на расстоянии 1000 шагов совершенно не соответствовало требованиям современной тактики.
   Если, несмотря на это, японцы, не дождавшись атаки, очистили путь отступления для русских войск, то это доказывает лишь то, что или японцы вовсе не имели такого превосходства сил в этом направлении, или же они не сумели использовать надлежащим образом свой успех, так как сами не знали обстановки.
   Известие о поражении под Тюренченом, которое стоило Русской армии потери 60 офицеров и 2130 нижних чинов, в том числе 3 офицера и 524 нижних чина, попавших в плен, а также потери 22 орудий, 8 пулемётов и многочисленной материальной части, произвело в армии действие грома с чистого неба [30]. Фантастические слухи о потерях 11-го и 12-го полков, бегство 22-го полка, паника в бежавшем обозе, оставление поля сражения штабом Восточного отряда, -- всё это распространялось в армии часто в преувеличенном виде, не соответствовавшем действительности. Доверие к собственным силам пошатнулось, а прежде всего пошатнулось доверие к своим начальникам. Видно было, какое чрезвычайное, неизгладимое впечатление в армии произвела неудача при первой встрече с противником.
   
   Один только ген. Куропаткин оставался спокойным и пробовал даже шутить [31]. Конечно, хладнокровие и спокойствие являются для полководца превосходными качествами, отлично влияющими на окружающих; но -- только в том случае, если эти качества сочетаются с твёрдой волей и энергией. Спокойствие же Куропаткина отнюдь не являлось показателем его душевных сил; оно никого не могло ввести в заблуждение, потому что оно исходило из его крайне флегматичного и пассивного характера.
   Причины поражения искали всюду: их искали и находили в преждевременном отступлении 22-го полка, в запоздалом прибытии подкрепления из резерва, в замедленном отступлении ген. Кашталинского и т. п.
   Конечно, все эти причины имели некоторое влияние на общий исход боя, который привёл к тому, что предполагавшееся "отступление с боем" превратилось в тяжёлое поражение. Но коренная причина этого поражения кроется в отсутствии инициативы и готовности взять на себя ответственность со стороны военачальников, которые не хотели, как это требовал Фридрих Великий от своих офицеров, "брать кое-что и на собственные рога".
   Кроме того, с русской стороны мы встречаемся с такими формами строя и тактическими приёмами, которые совершенно не соответствуют основным свойствам современного оружия, хотя всё это и не имело в данном случае существенного влияния на исход боя. Вина за это поражение должна пасть всецело и исключительно на начальников, со стороны которых не было ни твёрдой воли и решительности к действиям, ни умения и знания в командовании войсками, а именно:
   Генерал Куропаткин -- который согласился на то, чтобы кавалерия ген. Мищенко ещё в конце марта отступила за Ялу; он дал Восточному отряду невозможную задачу, в которой он требует победу и успех, но в то же время желает, чтобы это обходилось без жертв; он постоянно вмешивается в распоряжения своих подчинённых и своими беспрерывными указаниями отнимает у них всякую решимость и инициативу действия; он на расстоянии 200 километров принуждает Восточный отряд принять бой на позиции, которую он никогда не видел, и при обстановке, о свойствах которой он не имел никакого представления.
   
   Генерал Засулич -- который в постоянном страхе за ответственность никак не мог решиться ни предпринять своевременное отступление, ни принять бой со всеми своими силами и с полной решимостью победить или умереть; он принуждает отряд ген. Кашталинского, вопреки совету этого последнего, как ближайшего начальника этого отряда, ввязаться в бой и в то же время покидает его и вместе с резервом уходит с поля сражения, предоставляя Кашталинского его собственной участи.
   
   Генерал Кашталинский -- который признал излишним дать своим помощникам необходимые указания и приказания в день боя 1-го мая; он ничего не делал для того, чтобы обеспечить связь со своим левым флангом, отрядом полковника Громова, и даже сам отнял от этого последнего средства разведывания и охранения: он не сумел выбрать надлежащую минуту для отступления, несмотря на то. что сам неприятель приготовил ему для этого золотой мост; присланное ему подкрепление из резерва под начальством полковника Лайминга он ввёл в бой недостаточно ориентированным, без указаний, оставил их на поле сражения вбезвыходном положении, а сам покинул место боя.
   
   Генерал Мищенко -- который не постиг задачу своей кавалерии в Корее и, потеряв связь с противником после того, как находился с ним в тесном соприкосновении, отступил за Ялу, так что высшее начальство в армии целый месяц было лишено всяких сведений о противнике.
   
   Полковник Трухин (начальник кавалерии на левом фланге Восточного отряда) -- который возложенную на него задачу по охранении и разведывании на левом фланге Восточного отряда оставил без надлежащего внимания; он недостаточно осведомлял свои войска, а после перехода противника через Ялу он отступил на север, бросив всякое наблюдение за неприятелем, так что японцы могли незаметно и беспрепятственно овладеть позицией на реке Эйхо.
   
   Полковник Громов и начальник отряда у Чннгоу -- которые упустили из виду немедленно донести ген. Кашталинскому как о своём собственном отступлении, так и о движении противника на Потетынзу и Чингоу.
   
   Все начальники, а также и их штабы -- которые недостаточно заботились как о разведывании противника, так и о поддержании связи в бою.
   
   Сами войска -- хотя и без надлежащего разумения обстановки, -- всё же, в общем, выполняли свою задачу в бою с полным самоотвержением. Но с ужасающей ясностью сказался уже в этом первом столкновении с неприятелем важнейший недостаток командования войсками -- это "главная мудрость генерала, которая заключается в его решимости".

ГЛАВА 6.
Вафангоу

"У меня нет никаких сведений о герцоге Рагузском,
но наступаю на неприятеля в полной боевой готовности".
Наполеон, февраль 1814

   За три дня до несчастного боя на Ялу Куропаткин телеграфировал военному министру: "Японцы зашевелились на Ялу. С удовольствием буду приветствовать их вторжение в Манчжурию. Для этой цели можно бы построить им даже золотые мосты, лишь бы ни один из них не вернулся назад на родину"...
   И вот, японцы уже в Манчжурии; но удовольствия, по-видимому, это вторжение неприятеля не причинило русскому командующему армией, несмотря на всё его наружное спокойствие. Предполагавшееся "отступление с боем" превратилось в тяжёлое поражение, причины которого Куропаткин в первую голову должен был приписать самому себе, ввиду недостатка у него твёрдой воли и решимости.
   Упадок духа в русской главной квартире был, действительно, весьма значительный. Ожидали, что генерал Куроки после своей победы на Ялу будет беспрерывно продолжать наступление и к середине мая будет уже дебушировать с гор к югу от Ляояна. Несмотря на свое более чем двойное превосходство сил, Куропаткин всё же считал себя достаточно сильным, чтобы оказать успешное сопротивление наступающей 1-й японской армии. В штабе командующего армией поговаривали о необходимости оставить южную Манчжурию и отступить далее на север. Начали уже очищать Инкоу; крепостную артиллерию, служившую для вооружения имевшихся около Инкоу береговых батарей, начали отправлять на север через Ляоян. Весьма вероятно, что если бы 1-я японская армия, после своей победы на Ялу, двинулась энергично вперёд, то без большого сопротивления могла бы в середине мая овладеть Ляояном.
   Если этого не случилось и армия Куроки, двигаясь вперёд слишком медленно и осторожно, 6-го мая только достигла Фынхуанчена и здесь оставалась полтора месяца в полной бездеятельности, то, независимо от продовольственных затруднений, объясняется это тем, что ещё при выступлении в поход японцы никак не рассчитывали встретить со стороны противника такой пассивный образ действий; поэтому они никак не решались, до высадки остальных двух японских армий, двинуть вперёд изолированную армию Куроки, которой могла угрожать опасность со стороны значительно более сильного противника.
   Действительно, положение 1-й японской армии, несмотря на одержанную победу на Ялу, было весьма опасное. Армия Куроки в составе З-х дивизий была в Манчжурии совершенно изолированной, лишенной всякой надежды на скорое получение откуда-нибудь поддержки. Только 5-го мая началась высадка -- притом на расстоянии свыше 200 километров от армии Куроки, в бухте Янтува -- первого эшелона 2-й японской армии, продолжавшаяся 10 дней. Если бы японцы имели против себя энергичного противника, то желание Куропаткина, чтобы "ни один японец не вернулся к себе на родину", могло бы легко осуществиться.
   Но какая польза от этих желаний, если Куропаткин ничего не делал для того, чтобы осуществить их на деле? Можно ещё понять, что Куропаткин не воспользовался изолированным положением 1-й армии Куроки и не предпринял против него энергичное наступление, чтобы загладить тяжёлое впечатление первого поражения на Ялу; действительно, русский полководец был далёк от всякой мысли о наступательных действиях; он был озадачен первыми событиями на театре войны; к тому же ничего не было заранее приготовлено для наступления через горы, а, главным образом, положение противника и обстановка представлялись ему в тумане: не удалось до того времени установить даже состав 1-й японской армии, силы которой продолжали всё ещё оценивать слишком высоко; к тому же высадку 2-й армии можно было ожидать в любом пункте побережья и во всякое время. При таких условиях требовались необыкновенная сила воли и мужество, чтобы предпринять наступательные действия против армии Куроки. Но непростительно со стороны русского командующего армией, что он ни на что не мог решиться во время начавшейся высадки 2-й армии.
   Бесконечные колебания Куропаткина в принятии какого-нибудь решения для действий против японцев в период, следовавший за боем под Тюренченом, можно объяснить, отчасти, также и недостатком разведочных сведений о противнике, которые могла доставить русская кавалерия, как мы это видели выше за всё время с начала войны.
   После боя на Ялу русская конница имела возможность войти снова в соприкосновение с неприятелем, потерянное ею с конца марта, и, таким образом, ориентировать командующего армией относительно положения японцев. Но ни разу в этом отношении со стороны конницы не было сделано серьёзной попытки.
   Как на причины бездеятельности русской конницы указывают на трудные условия местности, а также на слабую тактическую подготовку казаков для этой боевой деятельности. Что касается трудных условий гористой местности, то, как увидим ниже, казаки показали себя не лучше, а даже ещё хуже, в местности, вполне открытой и равнинной.
   Негодность же казаков, в особенности второочередных полков, в отношении боевой подготовки проявилась с такой ужасающей ясностью, что вырвавшаяся впоследствии у одного французского писателя фраза относительно набега Мищенко на Инкоу -- что "это банкротство всего казачества", -- может быть с полным правом приложима ко всей боевой деятельности казаков в эту войну.
   В действительности, однако, бездеятельность русской конницы не может быть объяснима только недостаточной боевой подготовкой казаков и слабостью материальной части. Главная причина и в данном случае, как и во многих других случаях безуспешности действий русской армии в эту войну, объясняется недостатком инициативы у начальников и отсутствием понятия о задачах конницы.
   Если проследить действия кавалерийских начальников русской конницы в период, следовавший после Тюренченского боя, то не трудно будет убедиться, что если бы они обладали положительными качествами, требуемыми от кавалерийских начальников, то они могли бы сделать гораздо больше даже с тем плохим кавалерийским материалом, который был у них в руках.
   Генерал Мищенко и полковник Трухин имели в своём распоряжении казачьи полки 1-й очереди, т. е. войска, которые уже в мирное время состоят на действительной службе и могут притом считаться наилучшим образом приспособленными для действий на этом театре войны. Что же, однако, эти начальники сделали как во время боя, так и после боя под Тюренченом для исполнения возложенных на них обязанностей?
   Полковник Трухин, которому была вверена охрана левого фланга Восточного отряда, в последних числах марта своими донесениями, лишёнными всяких оснований, вводил только в заблуждение начальника этого отряда относительно намерений японцев; он вместе со своими казаками поспешно отступил на север через Куандяньсянь и далее на Саймадзы, как только первый японец переправился через Ялу и появился на вверенном ему участке. Именно в ту минуту, когда было в высшей степени важно войти снова в соприкосновение с неприятелем, полковник Трухин исчезает, нисколько не заботясь ни о связи с собственными войсками, ни об охране фланга Восточного отряда, ни о наблюдениях над неприятелем.
   Мищенко, пользовавшийся репутацией наилучшего кавалерийского начальника на театре войны, должен был со своими войсками оборонять побережье Кореи от устья Ялу до Бидзево. Появление японских кавалерийских разъездов у Татунгоу приводит его к заключению, "что дальнейшее наблюдение за побережьем становится невозможным", вследствие этого он обнажает это побережье от всякого наблюдения как раз в то время, когда готовилась высадка 2-й японской армии.
   Когда затем Мищенко было доверено наблюдение за дорогой, ведущей из Дагушаня в Хайчен, он ввёл в заблуждение командующего армией совершенно неосновательными донесениями, что главные силы 1-й японской армии находятся в наступлении по направлению на Сиюян-Хайчен. В предположении, что японцы 12-го мая займут Сиюян, Мищенко со всем своим отрядом покидает 11-го мая этот город, который он проходит безостановочно, не будучи нисколько теснимым противником, и останавливается только у Удиатуня,
   При этом в действительности на расстоянии около 60 километров кругом этого пункта не было никаких сколько-нибудь значительных японских сил; 1-я японская армия оставалась неподвижно в Фынхуанчене, а к востоку от Бидзево не высадился ещё ни один японец.
   Поэтому совершенно непонятно, каким образом командующий армией, которого совершенно не удовлетворяла разведывательная деятельность 7 казачьих полков в районе Фынзяолинских гор, мог писать 16-го мая своему начальнику штаба такую фразу: "Пока генерал Мищенко находится при казаках, мы получаем отличные ценные сведения".
   Ввиду того, что противник не показывался, Мищенко был снова выдвинут 17-го мая до Сиодзыхоге для разведок по направлению на Фынхуанчен. 20-го мая он получил донесение от 19-го числа от сотни, выдвинутой по направлению к Дагушаню, что 19-го числа у этого пункта началась высадка японцев. Это ценное сведение он получил, однако, не благодаря своим распоряжениям, потому что вслед за получением этого донесения, предвидя атаку на его отряд с восточной стороны, Мищенко приказывает упомянутой сотне возвратиться обратно на Сиодзыхоге. Это приказание, которым прерывалось наблюдение за Дагушанемь, было, однако, передано сотне слишком поздно, поэтому она ушла ещё дальше вперёд и 20-го мая неожиданно наткнулась на неприятельский бивак у Ситучиндза, после чего была совершенно рассеяна.
   Наблюдение за Дагушанемь после того было совершенно прервано, так что командующий армией оставался при чрезвычайно смутных сведениях о силе и составе войск, которые высаживались у этого пункта. 26-го мая Мищенко двинулся обратно к северу от Сиюяна, введённый в заблуждение неосновательными донесениями о движении японцев из Салидзайпудза на Кюлюндзы. Точно также и в дальнейшей деятельности отряда Мищенко трудно найти какое-нибудь проявление настоящего кавалерийского духа в командовании конницей или какое-нибудь понимание этой последней своих боевых задач.
   Рядом с Мищенко в начале войны выдающейся репутацией, как отличного кавалерийского начальника, пользовался на военном театре ген. Ренненкампф.
   Как уже было упомянуто выше, этот генерал также, как и ген. Мищенко, превосходил, пожалуй, большую часть остальных генералов в энергии и настойчивости. Но что касается важнейшей кавалерийской добродетели -- проявлении инициативы -- то и в отношении ген. Ренненкампфа, при всём желании, трудно найти её в его действиях.
   После боя под Тюренченом Ренненкампф был направлен из Ляояна с двумя полками Забайкальской казачьей дивизии в восточном направлении на Саймадзы, где он встретил отступающую с Ялу кавалерию полковника Трухина, бывшую в то время под начальством полковника Карцева. Генерал Ренненкампф присоединил эту кавалерию к своему отряду, так что он к атому времени располагал уже 21 сотней и 14 орудиями, имея, кроме того, 3 батальона 23-го стрелкового полка в виде ближайшей поддержки. К востоку от Саймадзы, точно также, как между этим последним и Фынхуанченом, до конца мая находились только слабые разведочные отряды 1-й японской армии.
   Тем не менее разведочная служба казаков Ренненкампфа против Фынхуанчена, а также против Хуанденсяна, оставалась совершенно без всякого успеха. Этот неуспех никак нельзя приписать только трудным условиям местности или слабым боевым качествам казаков. Во всех действиях отряда Ренненкампфа мы видим, что соприкосновения с неприятелем теряются им весьма часто без всяких уважительных причин.
   11-го мая Ренненкампф сам двинулся во главе 11 сотен, 1 батальона и 1 батареи для производства рекогносцировки по направлению на Куандянсянь. Здесь он столкнулся со слабым японским разведочным отрядом и с потерей всего только одного раненого казака он отступил обратно в Саймадзы, поддавшись неосновательному донесению полковника Волкова, командира 23-го полка, что неприятельские разъезды показались в долинах рек Заухе и Бадайхе. 16-го мая, после рекогносцировки, предпринятой из Саймадзы на Фынхуанчен с 11 казачьими сотнями, отряд отступил обратно на Саймадзы, потеряв при этом соприкосновение с противником только потому, что у Лидияпудзы отряд встретил неприятельский разведочный отряд, который был отброшен [32]...
   Присутствие отряда Ренненкампфа в Саймадзы принудило в конце мая командующего 1-й японской армией командировать одну бригаду 12-й дивизии с 2 батареями в Айянямынь для прикрытии своего правого фланга. Отряд Ренненкампфа встретился с этой бригадой в Айянямыне 28-го мая. Спешенные казаки вступили с японцами в перестрелку, после которой ген. Ренненкампф отступил обратно в Саймадзы. Из этой перестрелки определили, что со стороны японцев участвовали 3 батальона, 1 горная батарея и полуэскадрон, но к какому отряду принадлежат эти войска, следуют ли за ними также другие японские войска -- всё это выяснено не было. Поэтому соприкосновение с противником после этой перестрелки, казалось, было в особенности необходимо.
   Тем не менее, вопреки этой необходимости, ген. Ренненкампф, получив 29-го мая ложное донесение о наступлении неприятельской колонны на Саймадзы, распорядился очистить этот город и с двумя полками своей дивизии (2-м Аргунским и 2-м Нерчинским) отступил на север в район Цияншаня, пользовавшийся богатыми припасами [33]; в то же время он посылает командира 1-го Аргунского полка, полковника Карцева, которому также был подчинён и 23-й полк, назад на перевал Фынзыаолин для прикрытия дороги на Ляоян.
   Таким образом, только что выигранное соприкосновение с противником было опять упущено без всяких усилий со стороны неприятеля, а по собственной оплошности.
   Полковник Карцев, который, по-видимому, был лишён всех элементарных качеств, требуемых от кавалерийского начальника, донёс начальнику Восточного отряда сведение, совершенно лишённое всяких оснований, что японцы пехотной бригадой заняли Саймадзы; это сведение вызвало 2-го июня наступление Восточного отряда, удар которого на Саймадзы оказался ударом по воздуху, потому что в действительности там не оказалось ни одного японца. За такое донесение полковник Карцев был удален от командования частью.
   В то же время и ген. Ренненкампф был вынужден пригрозить двум своим казачьим командирам полков "неопытным и малоспособным", что они будут удалены от командования полками -- "если не будет водворён больший порядок в их частях".
   Наступление графа Келлера на Саймадзы имело, по крайней мере, ту пользу, что выяснилось отсутствие там японцев, поэтому туда опять был направлен отряд Ренненкампфа. В первых числах июня закончилось сосредоточение 12-й пехотной японской дивизии в Айянямыне.
   Китайцы передавали, что около этого пункта находятся большие японские биваки. Разведка и выяснение этих обстоятельств были настолько важны, что никакие жертвы не могли казаться значительными для достижения этой цели. Несмотря на это, ничего не выяснив, ген. Ренненкампф 6-го июня снова направляется в Цзяншан для "производства разведок и наблюдения в восточном и юго-восточном направлениях, а также для поправки лошадей на хорошем подножном корму в этом районе". Во всяком случае, генерал Ренненкампф отнюдь не был вынужден противником к этой новой потере соприкосновения, а был введён в заблуждение неверными донесениями о занятии японцами Сыпингая (к юго-востоку от Цзяншана). Трудно в этом движении усмотреть какое-нибудь проявление инициативы.
   В Саймадзы был оставлен генерал-майор Греков (Митрофан), командир 1-й бригады Забайкальской казачьей дивизии, которому были приданы 23-й стрелковый полк, 1 батарея и 1-й Аргунский. казачий полк. Отряд Грекова был атакован 7-го июня в Саймадзы частью 12-й пехотной дивизии. Оказав некоторое сопротивление японцам, Греков со своим отрядом отступил через средний перевал на Фынзяолине и далее до Сихояна, куда прибыл 11-го июня; между тем, японцы 9-го июня оставили Саймадзы, но Греков был введён в заблуждение неверными донесениями, будто японцы в числе 15,000 человек с 16 орудиями двигаются на его позицию на Фынзяолинском перевале. В действительности как около Саймадзы, так и к западу от него не было ни одного японца. По выражению русской официальной истории генерального штаба, генерал Греков отступил, "гонимый собственным воображением".
   Одновременно с направлением 12-й японской дивизии в Айянямынь в начале июня была двинута 1-я гвардейская пехотная бригада из Фынхуанчена на Сиюянь для поддержки направленной туда иэ Дагушаня 10-й пехотной японской дивизии. Все эти движения для кавалерии Восточного отряда прошли совершенно незаметно, хотя Уссурийский казачий полк полковника Абациева был расположен в Ундиапузе, т. е. непосредственно на фланге движения японских войск.
   И в этом случае причина заключается в недостатке инициативы начальника, потому что, когда японцы с демонстративной целью заняли перевал Сынхайлин только одним полевым караулом, полковник Абациев стал уже опасаться за свой путь отступления и предпочёл поэтому отступить назад в Тинтейхи, так что о занятии японцами Сиюяна стало известно только впоследствии от китайцев [34].
   Таким образом, мы видим, что деятельность генералов Мищенко и Ренненкампфа, а также и конницы Восточного отряда ни в малейшей степени не способствовала ни разведыванию, ни выяснению состава, распределения и намерений 1-й японской армии.
   Такой же безрезультатностью отличалась разведка кавалерии на фронте южного авангарда для выяснения высадки 2-й японской армии в районе бухты Янтува, хотя в данном случае уже не могло быть речи о затруднениях по условиям местным или продовольственным, потому что районом действий русской конницы на этом фронте служила открытая равнина по обеим сторонам железной дороги. По словам официальной истории русского генерального штаба, "разъезды доносили только то, что они видели на неприятельских передовых постах и дополняли свои донесения теми сведениями, которые получались из рассказов китайцев"...
   Здесь мы тоже встречаемся с вполне безосновательными сведениями, которые доносились, однако, с полной определённостью и категоричностью; так, например, 16-го мая от командира 1-го драгунского полка было получено ложное донесение о высадке японцев в Сянбайдцы на берегу Ляодунского залива и о движении их на Кайпинг. Это донесение вызвало необходимость со стороны командующего армией принять весьма поспешные меры, которые оказались совершенно излишними.
   Генерал Самсонов, командир Уссурийской казачьей бригады, пользовавшийся также репутацией выдающегося кавалерийского начальника, получил приказание в середине мая принять командование над конницей на южном фронте. Но, несмотря на то, что эта конница Самсонова имела на своей стороне значительное превосходство в силах, мы всё же не видим с её стороны энергичной попытки в последовавшем сражении под Вафангоу 30-го мая и 3-го июня опрокинуть слабую кавалерийскую бригаду ген. Акияма, силы которого ген. Самсонов значительно преувеличивал, и тем расчистить себе направление для разведок на юг.
   
   7-го июня в командование Сибирской казачьей дивизией вступил генерал Симонов, на которого была возложена разведка на южном фронте, где у него имелось 16 сотен и 6 орудий. Несмотря на то, что японская кавалерия тем временем была вынуждена наступлением корпуса Штакельберга против Вафангоу отступить обратно без боя к своей пехоте до Порт-Адамса, русская конница всё же не могла доставить генералу Штакельбергу никаких сколько-нибудь достоверных сведений о силе и составе неприятельских войск; между тем русская конница могла беспрепятственно дойти до района Вафан и здесь усилиться ещё авангардом 1-го Сибирского корпуса (1-м и 2-м стрелковыми полками, 1 сотней и 1 батареей) и войти в непосредственное соприкосновение с неприятелем. Основания, по которым история русского генерального штаба считает безуспешной эту деятельность русской конницы в этом районе, плохо выдерживают критику.
   Эти основания, приписываемые затруднениям местности и другим, заключались на самом деле всё в том же слабом понимании конницей своих кавалерийских задач; вместо того, чтобы захватить в собственные руки инициативу действий, искать столкновения с противником то здесь, то там, стараться прорвать его линию аванпостов, заставить его развернуть свои силы, русская конница сама растягивалась к тонкую оборонительную линию и думала только о том, чтобы "предотвратить возможность прорыва своей линии противником", подчиняясь, таким образом, всецело воле неприятеля. Образцом непонимания сущности и задач кавалерии может служить донесение ген. Симонова ген. Штакельбергу от 11-го июня, в котором он высказывает такой взгляд, что в разведывательном отношении посылка вперёд кавалерийских разъездов не обещает никакого успеха, что необходимо систематически действовать против правого фланга японцев значительными силами: "только постепенно приближаясь к позиции противника и сильно укрепляя каждый занятый шаг нашей собственной позиции, при содействии многочисленной артиллерии, включая осадные орудия, мы будем в состоянии, наконец, пробить эту стену, перед которой находится мой слабый отряд"...
   Мы видим, таким образом, что было бы напрасно искать какие-нибудь заключения из деятельности русской конницы в Русско-японскую войну. Такая конница, начальникам которой недостает инициативы, которые не воодушевлены кавалерийской лихостью и призывают на помощь даже осадную артиллерию для выполнения своих кавалерийских задач -- такая конница будет служить только бесполезным балластом на войне и не имеет никакого права на существование. Только такая кавалерия, в которой жив подлинный дух конницы и которая готова всегда на самопожертвование, сумеет и в будущем преодолевать всякие препятствия и доставлять своей армии ценные сведения.
   Нет сомнения, что положение Куропаткина было затруднительно ввиду отсутствия разведывательных кавалерийских сведений о неприятеле. Но на войне все, вообще, решения приходится большей частью принимать "в тумане большей или меньшей неизвестности"; если же полководец будет дожидаться полного выяснения обстановки, то он никогда не будет в состоянии предписывать свою волю противнику и не может рассчитывать на достижение важных результатов. Туман неизвестности можно разорять не медленными и осторожными действиями, а собственным почином и смелым порывом, чего в действиях Куропаткина не найдём.
   5-го мая вечером Куропаткин получил донесение от конно-охотничьей команды 13-го стрелкового полка, что в тот же день началась высадка японских войск в бухте Янтува. Это донесение, полученное им по телеграфу, давало ему возможность составить себе понятие, хотя бы и приблизительное, о положении и намерении противника, несмотря даже на отсутствие из других источников более достоверных сведений о силах неприятеля.
   Действительно, обстановка представлялась в следующем виде: со стороны Ялу надвигалась японская армия, вслед за Восточным отрядом, и к этому времени достигла Фынхуанчена, хотя состав и силы этой армии и не были точно известны, всё же можно было предположить, что силы эти не могли быть особенно значительны, если принять во внимание медленное движение неприятеля и трудные условия местности. Во всяком случае можно было надеяться задержать дальнейшее наступление в этом направлении японской армии на более или менее продолжительное время посредством усиленных войск Восточного отряда, оборонявших горные перевалы на Фынзяолинском хребте.
   2-я японская армия высаживалась на расстоянии 250 километров, в бухте Янтува. О составе и силах этой армии ничего не было известно. Всё же не могло быть сомнения, что для высадки хотя бы даже одного корпуса войск требовалось несколько дней, даже не принимая во внимание свирепствовавшего в это время, 6-го мая, тайфуна. Поэтому можно было предположить, что в упомянутой бухте высадились пока только незначительные силы. Необходимо ещё иметь в виду и то, что место высадки находилось только на расстоянии 45 километров от Кинчжоу, где находился генерал Фок с 15 батальонами 4-й Восточносибирской дивизии, который мог рассчитывать ещё на подкрепление из числа 19 батальонов, находившихся в не осаждённом тогда Порт-Артуре. Железная дорога, ведущая из района сосредоточения Манчжурской армии к югу у Порт-Адамса, была удалена от места высадки японцев всего только на расстоянии 25 километров.
   Какие ещё сведения нужны были Куропаткину -- хотя бы и при отсутствии всяких иных точных известий -- чтобы двинуться навстречу неприятелю "с полной готовностью ринуться в бой".
   В феврале 1814 года Наполеон получил донесение о движении Шлезвигской армии между рр. Марной и Аубэ на Париж: "Во всём остальном была полнейшая неизвестность. Необходимо иметь в виду, что в положении Наполеона каждый неверный шаг с его стороны мог легко повести к его гибели... Он чувствовал инстинктивно, что успех будет на стороне того, кто захватит в свои руки инициативу действий... Как постоянно на войне, судьба всегда награждает более смелого, так и захват почина должен быть тоже вознаграждён... Наполеон двинулся поэтому прямо вперёд, зная, что он этим предписывает противнику свою волю".
   Но не только Наполеон или какой-нибудь другой полководец "из больших капитанов" действовал бы так в этой обстановке; нет сомнения, что так поступил бы и всякий начальник, воспитанный сколько-нибудь в духе инициативы и самодеятельности.
   Точно также и Куропаткин -- даже после того, как он часть 1-й Сибирской дивизии отправил как резерв в Ляоян и обе пехотные бригады 31-й и 35-й дивизий (16 батальонов) и казачью дивизию Ренненкампфа отправил для усиления Восточного отряда и береговой обороны участка Ташичао-Инкоу -- он всё же для наступления на юг мог располагать 3 дивизиями 1-го Сибирского корпуса и 5-й Восточносибирской стрелковой дивизией; эти дивизии могли быть в течение нескольких дней передвинуты по железной дороге к Порт-Адамсу или к Вафангоу и здесь, соединившись с 40,000 войск ген. Стесселя на Квантунском полуострове, нанести решительное поражение японцам, высаживавшимся в бухте Янтува. Если бы здесь Куропаткин одержал победу, то и армия Куроки была бы вынуждена быстро очистить Манчжурию, если бы только она не желала рисковать полным своим уничтожением.
   В своей телеграмме от 7-го мая военному министру ген. Куропаткин указывает, что наступление вперёд для атаки высаживающихся японцев у Бидзево представляется "весьма рискованной операцией"; на это можно было бы возразить, что высадка японцев в бухте Янтува, на виду 3-го Сибирского корпуса, представляет собой гораздо больший риск, который мог иметь успех только благодаря полнейшей пассивности русских войск.
   С большим свободомыслием, достойным удивления, русская история генерального штаба отмечает этот факт следующим образом: "Японцы, по-видимому, нас достаточно познали и такую попытку с нашей стороны (именно атаковать их во время высадки) считали маловероятной, в чём они и не ошиблись"...
   Случилось невероятное: генералы Стессель и Фок в Кинчжоу оставались простыми зрителями такого факта, как высадка японцев, происходившая на расстоянии одного лишь перехода от их позиции. Вся деятельность этих генералов заключалась в том, что они ограничивались крайне вялыми разведками, которые едва дотрагивались только до линии неприятельских передовых постов. А между тем положение высаживающихся японцев было весьма сомнительное, если бы они были атакованы во время высадки, потому что после того, как 5-го мая успели высадиться 87 батальонов, 6-го мая разразился сильный тайфун, заставивший прервать высадку, так что, по словам японских источников, "ужас охватил всех, начиная с командующего армией и кончая последним солдатом, за благополучный исход высадки".
   Распоряжения Куропаткина вследствие этой высадки японцев были до такой степени слабы и бесцельны, что лучше, если бы их не было вовсе. Ничто так ярко не характеризует нерешительность русского полководца, как отданное им приказание о посылке отряда ген. Зыкова, чтобы помешать высадке японцев. Куропаткин, очевидно, инстинктивно чувствовал, что он должен предпринять что-нибудь в южном направлении, чтобы помешать высадке японцев южнее Бидзево; но, опасаясь ответственности за исход этого предприятия, он решается поэтому на посылку слабого отряда из 4 батальонов, 2 эскадронов и полубатареи, который под начальством ген. Зыкова был 5-го мая отправлен по железной дороге на юг.
   Но едва только было отдано это приказание об отправке отряда, как уже сам командующий армией, командир корпуса, наместник и даже военные власти в Петербурге начали тревожиться за судьбу этого отряда. Генералу Зыкову было крепко внушено, что его действия "должны иметь только демонстративный характер", что его "важнейшая забота должна состоять в том, чтобы предохранить свои войска от потерь и никоим образом не ввязываться в решительный бой".
   Когда ген. Зыков 6-го мая прибыл по железной дороге в Вафандзянь, к нему там присоединился подполковник Ранцев с батальоном 4-го Восточносибирского полка, который 5-го мая по приказанию наместника был выдвинут со ст. Порт-Адамс на Бидзево; но со стороны Бидзево показались в это время 2 японские роты, о которых подполковник Ранцев донёс, что "показались 2 пехотных полка", после чего он сейчас же отступил назад в Порт-Адамс, а когда 6-го мая к железнодорожной станции приблизились 3 японских роты, то он быстро очистил эту станцию и отступил через горы западнее железной дороги, направившись на север [35]. Его совершенно неосновательное донесение, что в Порт-Адамсе он будто был атакован значительно превосходными силами, "имевшими только в одной первой линии 3 батальона" [36], привело командующего армией в большое беспокойство, так что 6-го мая вечером ген. Куропаткин послал ген. Штакельбергу по телеграфу следующее приказание: "Поторопите по возможности отступление отряда Зыкова...Прикажите ему, чтобы он сегодня же ночным маршем начал отход. Помогите ему, пока он не ввязался в бой с противником, и отправьте его войска по железной дороге до Ляояна. Отправьте назад из Инкоу и Ташичао все запасы по железной дороге. Всё, что невозможно будет отправить, прикажите уничтожить"...
   Кроме того, ген. Зыков получил ещё непосредственно от ген. Сахарова приказание по телеграфу, чтобы немедленно, ночью же, отступить на север, так, чтобы в течение 2 дней прибыть в Синьючен. Когда 8-го мая ген. Зыков со своим отрядом прибыл к северу от Вафангоу на расстояние около 10 километров, он получил здесь новое телеграфное приказание от командующего армией повернуть опять назад. Дело в том, что 7-го мая был послан на юг для разведки полковник Денисов с 2 сотнями, с которыми он достиг Порт-Адамса, нашёл этот пункт незанятым противником, двинулся далее на 10 километров от Бидзево, где обнаружил в стрелковых окопах японскую роту и, прекратив дальнейшую разведку, 8-го мая вечером вернулся назад в Вафандзянь. Донесение об этом, точно также о тайфуне, разразившемся 6-го мая, как и настояние адмирала Алексеева повлияли на Куропаткина в отданном им приказании, чтобы отряд Зыкова повернул обратно на юг и действовал демонстративно по направлению на Бидзево.
   Тем не менее, командующий армией не преминул всё-таки в своем приказании ген. Штакельбергу прибавить следующее: "Необходимо иметь в виду самое главное -- это то, что поражение отряда никоим образом не должно быть допустимо".
   Командующий армией не остался, однако, и при этом своём решении о вторичном направлении ген. Зыкова на юг. Едва только он по телеграфу отдал своё приказание. командиру 1-го Сибирского корпуса, как он сам испугался своего смелого решения и предпочёл лучше возложить ответственность на ген. Штакельберга, поэтому ген. Куропаткин в тот же день, 8-го мая, посылает вторую телеграмму ген. Штакельбергу которой он предоставляет ему "вернуть назад отряд Зыкова, иначе будет легко его потерять. Я посылаю Зыкову телеграмму, чтобы он не двигался дальше Вафангоу до получения от Вас приказания".
   Конечно, и у ген. Штакельберга не было ни малейшего желания взять на себя ответственность за посылку отряда Зыкова. Он запросил поэтому по телефону генерал-квартирмейстера штаба армии, ген. Харкевича, которому он высказал свои опасения, добиваясь получить из штаба армии ясное указание, но и генерал-квартирмейстер остерегался высказать определённый взгляд и ограничился таким указанием: "Наместник придаёт большое значение демонстративному наступлению на юг, но командующий армией предоставляет это всецело усмотрению ген. Штакельберга, который и должен решить, следует ли выполнить наступление отряда Зыкова или необходимо отозвать его обратно". Тем временем ген. Зыков, действуя на основании непосредственной телеграммы, полученной от командующего армией, подвигался вперед. В этой телеграмме ему указывалось: "Пользуясь благоприятной обстановкой (т. е. появлением тайфуна, препятствующего высадке японцев), по возможности ещё сегодня достигнуть Вафангоу, с превосходными силами в бой не ввязываться, но днём и ночью тревожить неприятеля своей конницей", 9-го мая утром Зыков двинулся из Вафангоу, но едва только он прошёл 10 километров, как получил приказание ген. Штакельберга возвратиться назад в Вафангоу...
   Генерал Штакельберг решил пехоту ген. Зыкова возвратить назад в Кайпинг, а 5 эскадронами конницы отряда воспользоваться для производства разведок. Куропаткин сначала согласился с этим распоряжением Штакельберга, но вслед за тем такая посылка конницы ему показалась слишком рискованным предприятием, потому что в это время он получил неверное донесение ген. Мищенко о наступлении 1-й японской армии по направлению на Сиюян -- Хайчен. Вследствие этого командующий армией приказал вечером 9-го мая возвратить обратно весь отряд ген. Зыкова, включая и его конницу.
   Мы видим, таким образом, что со стороны русской армии не предпринимались никакие действия, чтобы помешать высадке японцев в бухте Янтува. Пренебрегли даже производством усиленной рекогносцировки. В штабе Куропаткина, однако, показывали вид, будто всё это делается на основании глубоко продуманного плана. Атаковать высаживающихся японцев не следует; этим был бы достигнут только частный успех, тогда необходимо уничтожить их всех и перенести театр войны в Японию. Не следует поэтому мешать выполнению их плана; чем больше японцев вторгнется в Манчжурию, тем лучше. Можно тогда одними ударом уничтожить их всех и закончить войну в Манчжурии...
   Неужели русские были так ослеплены, что, не признавая элементарного требования войны, позволили себе выпустить из рук вполне верный успех, который по меньшей мере мог бы иметь огромное моральное значение, -- только потому, что для такой победы, дескать, "игра не стоит свеч"? Или этой напускной мудростью хотели утешить себя в данное время, обещая себе большую победу в будущем, лишь бы замаскировать свою собственную нерешительность.
   Выдвижение вперед слабого отряда ген. Зыкова, конечно, не принесло никакого успеха. Этот отряд, пожалуй, мог бы служить, поддержкой, если бы для воспрепятствования высадке японцев решились направить всю кавалерию, которой могли располагать, а не только 2 эскадрона с конной артиллерией. Но в данном случае речь шла не о производстве рекогносцировки только, но о полном уничтожении японских войск, которые успели уже высадиться. Поэтому вместо 4 батальонов требовалось послать столько же дивизий.
   Понятно поэтому, что наместник, который был невольной причиной замедленного возвращения Зыкова, был весьма озабочен судьбой этого отряда и поэтому одобрил его отозвание назад. Этим же объясняется телеграмма из Петербурга от 10-го мая на имя наместника и Куропаткина, в которой выражено опасение, "как бы слабый отряд генерала Зыкова, удалённый на 150 километров, не подвергся не только участи отряда ген. Засулича, но, быть может, полному уничтожению".
   Непонятно, однако, что обе эти инстанции, т. е. наместник и петербургские власти, которые так поощряли Куропаткина в нерешительности и медлительности его действий, несколько позже, как сейчас увидим, требовали от него наступательных действий при гораздо менее благоприятной обстановке. В телеграмме из Петербурга на имя наместника от 10-го мая, между прочим, указывалось, что удержание Инкоу не является необходимым, и требовалось большее сосредоточение рассеянной армии, причём выражалась надежда, что численности войск будет тогда достаточно, чтобы "встретить не только одну, но даже две японские армии". Высказав такую уверенность, петербургские власти сами тотчас же испугались такой решительности своих требований и, опасаясь также со своей стороны принять на себя ответственность, сейчас же прибавляют в телеграмме, что "если, при всём том, численность войск была бы недостаточной, то, в крайнем случае, можно отступить далее, до Сунгари"...
   Также и наместник, незадолго до получения им телеграммы Государя, сделал некоторые уступки взглядам Куропаткина. Во время своей поездки из Порт-Артура [37] он имел совещание с Куропаткиным на вокзале в Ляояне, и в результате этого свидания было принято решение, из которого видно, что наместник, ввиду недостаточных сил Манчжурской армии, отказался от требовании оказать Порт-Артуру активную поддержку и признал излишней упорную оборону горных позиций между Ялу и железной дорогой. Эту последнюю адмирал Алексеев допускал лишь для выигрыша времени с целью сосредоточить большую часть сил у Ляояна и здесь оказать неприятелю решительное сопротивление "в случае, если не будет большой разницы в силах" [38]. Здесь обнаруживается, что и наместнику недоставало твёрдой воли, чтобы настоять на исполнении раз принятого им решения: к"к только он встретился с небольшими затруднениями в виде возражений со стороны Куропаткина, он сейчас же сдал и согласился на уступки, а как только адмирал Алексеев очутился в Мукдене один за зелёным столом и не слыша возражений со стороны Куропаткина, он, как сейчас увидим, снова начинает настаивать на необходимости оказать Порт-Артуру активную поддержку.
   Словом, в общем выводе, благодаря нерешительности русских полководцев, японцы совершенно беспрепятственно -- можно сказать даже чуть ли не приветствуемые дружественно -- мирно высаживаются в бухте Янтува в то время, как ген. Фок в Кинчжоу наблюдал эту высадку в полной бездеятельности, а 1-й Сибирский корпус по приказанию Куропаткина сосредотачивался в районе Хайчен-Ташичао. 14-го мая японцы заняли железнодорожную станцию Порт-Адамс и, таким образом, совершенно отрезали Порт-Артур с сухопутной стороны. После того, как к середине мая высадились 3 японских дивизии (3-я, 1-я и 4-я) и 1-я отдельная артиллерийская бригада, во второй половине мая последовала высадка 2-го эшелона 2-й армии -5-я и 11-я пехотные дивизии и 1-я кавалерийская бригада. Кроме того, между 19-м и 23-м мая последовала высадка 10-й пехотной японской дивизии.
   Таким образом, первоначальное превосходство сил на стороне русской армии, благодаря полнейшей пассивности её вождей, обратилось решительно в сторону японцев, потому что в то время, когда японцы успели усилиться 6-ю пехотными дивизиями и отдельной артиллерийской и кавалерийской бригадами, на стороне русских последовал незначительный прирост сил ввиду того, что перевозка войск н течение мая совершенно остановилась и к началу июня успели подвезти только 4-й Сибирский корпус (2-я и 3-я Сибирские пехотные дивизии) под начальством генерал-лейтенанта Зарубаева и Сибирскую казачью дивизию генерал-лейтенанта Симонова. Кроме того, 91/2 батальонов 1-й Сибирской пехотной дивизии были перевезены в Ляоян и Мукден. Что касается числа тактических единиц, то на стороне русских войск всё ещё было превосходство в силах, около 35 батальонов и 60 сотен; но в отношении числа орудий решительный перевес был, во всяком случае, на стороне японцев.
   Вот в это-то время, в начале июня 1904 года -- единственное время за всё продолжение войны, когда превосходство сил было не на стороне русских, -- ген. Куропаткина против его воли принуждали к наступательным действиям...
   Едва только наместник прибыл в Мукден, как он скоро возвратился к своей первоначальной точке зрения, выраженной им ещё в начале войны, относительно ведения операций и в письмах и телеграммах стал требовать от командующего армией проявления большей инициативы и решительности в действиях, на что, как мы видели выше, у него не хватило твёрдости воли настоять при личном свидании с Куропаткиным. Уже 11-го мая, т.е. только 5 дней спустя после своего свидания с Куропаткиным в Ляояне, где он выказал себя отчасти склонным ко взглядам командующего армией, он в длинном письме к Куропаткину старается доказать ему, что положение на театре войны, вообще, нельзя признать затруднительным, и обращает его внимание на последствия, которые вызвало бы отступление русской армии от Ляояна -- именно "окончательную потерю престижа на Дальнем Востоке, потерю Порт-Артура, вероятную гибель флота и т. д.". Поэтому адмирал Алексеев в заключение своего письма выражает уверенность, что "славные войска Манчжурской армии сумеют оказать решительное сопротивление противнику при его выходе из гор в равнину, а после прибытия подкреплений из Европейской России перейдут тотчас же в победоносное наступление".
   Пока, в данное время, со стороны наместника не выражалось никаких опасений за участь Порт-Артура, напротив, адмирал Алексеев выражает уверенность, что крепость на долгое время, наверное, прикуёт к себе сильную японскую армию. Но как только командующий армией в своих ответных письмах указал на "возможность отступления до Телина и даже далее, обусловливая это отступление необходимостью "исполнить волю Государя, указавшего на сосредоточение армии как на ближайшую задачу", то наместник снова поднял вопрос о необходимости оказать поддержку Порт-Артуру, указав при этом, что Государь Император сам в своей телеграмме от 10-го мая затронул вопрос об опасном положении крепости, которая едва в состоянии будет продержаться 2-3 месяца, но что отступление от Ляояна отдалит выручку Порт-Артура на несколько месяцев.
   Трудно было, строго говоря, в присланной из Петербурга телеграмме усмотреть возбуждение вопроса о выручке Порт-Артура [39], но адмирал Алексеев воспользовался определённостью этой телеграммы, чтобы истолковать её в желательном для себя смысле. Находясь в Порт-Артуре, он, ввиду надвигающейся опасности и нерешительности в командовании войсками на театре войны, вынес впечатление, что как крепость, так и флот будут не в состоянии оказать продолжительное сопротивление атакам неприятеля, поэтому он считал необходимым скорейшую их выручку посредством наступления полевой армии. Во время своего личного свидания с Куропаткиным ему не удалось настоять на осуществлении своих взглядов, потому что командующий армией мог с полным правом возразить ему, что он, наместник, совершенно меняет свой взгляд относительно обороноспособности Порт-Артура, поэтому он сам должен нести ответственность за последствия такого оборота дела, если снабжение крепости, на котором Куропаткин упорно настаивал ещё в начале войны, окажется теперь недостаточным, чтобы оказать неприятелю продолжительное сопротивление. Вот почему наместник начал действовать за спиной петербургских властей и в своих настояниях перед Куропаткиным о необходимости идти на выручку Порт-Артура прикрывался волей Государя.
   Снова обозначилось противоречие во взглядах наместника и командующего армией, которое обострялось всё более и более. Нет сомнения, что неясность отношения между адмиралом Алексеевым и генералом Куропаткиным значительно затрудняла для последнего командование войсками. Ответственность за ведение операций лежала на командующем армией; между тем, в телеграмме из Петербурга наместнику Алексееву снова подтверждалось, что ему предоставляется полная свобода в направлении военных действий.
   Сколько-нибудь самостоятельный полководец на месте Куропаткина, так или иначе, покончил бы с таким положением. Но Куропаткин, точно также, как и Алексеев, в своих телеграфных сношениях с Петербургом старался склонить в пользу своих взглядов руководящие круги Петербурга. Со своей стороны петербургские власти, несомненно, вредили успеху дела тем, что вмешивались в разногласия Куропаткина и Алексеева, вместо того, чтобы возложить всю ответственность на одного из них. Ещё хуже было то, что неопределённость решений, исходивших из Петербурга, давала возможность и Куропаткину и Алексееву понимать всё по-своему, а это ещё больше увеличивало трения между ними.
   Как ни симпатичными представляются настояния Алексеева и его требования о переходе к активным действиям, нельзя не обратить внимание на то, что эти настояния исходили не из оснований стратегической обстановки, не ввиду необходимости, вообще, захватить инициативу в свои руки, чтобы предписывать свою волю противнику, а обусловливались, как это упомянуто было выше, заботой наместника об участи Порт-Артура.
   Между тем, адмирал Алексеев перед началом войны, как это доказывает Куропаткин в своем отчёте, утверждал, что Порт-Артурская крепость так сильна, что для обороны её достаточно будет одной дивизии-теперь же, когда крепость даже ещё не осаждена неприятелем, требует её скорейшей выручки.
   Достойно внимания, как крепость Порт-Артур с самого начала войны уже стеснила деятельность армии. Удивительно, что Куропаткина гораздо меньше упрекают в том, что он придерживался такого пассивного образа действий, что он предоставил японцам захватить в свои руки инициативу, чем за то, что он с самого начала войны не принял мер к освобождению Порт-Артура.
   Такое положение является безусловно неверным. Всякая крепость имеет всегда задачей облегчить действие полевой армии и служить ей поддержкой. Такую же задачу, без сомнения, могла бы выполнить и крепость Порт-Артур, приковывая к себе значительные силы японцев и угрожая в то же время тылу другой части наступающей японской армии. Но какая же цена крепости, которая с первого же шага взывает к помощи полевой армии и связывает все её операции?!
   Если ген. Куропаткин считал невозможным перейти к наступательным действиям и по тем или иным причинам не ожидал от них успеха, то выручка Порт-Артура, осада которого должна была быть предусмотрена до войны, никоим образом не должна была служить причиной отказа от раз принятого плана.
   Но если забота в данное время о Порт-Артуре не должна была изменить решения командующего армией, то настояние наместника о движении на выручку крепости представляло бы собою незабвенную заслугу с его стороны, если бы только он тотчас же по своем отъезде из Порт-Артура настоял на энергичном и быстром наступлении на юг всеми силами, потому что в то время этого требовала стратегическая обстановка. Нельзя было терять ни одного дня, потому что с каждым днём возрастали силы высадившихся японцев.
   Вместо же этого наместник соглашается с доводами Куропаткина, и только неделю спустя, 13-го мая, снова поднимает вопрос о выручке Порт-Артура, причём сделал он это в такой форме что его требование отнюдь не могло быть обязательным для командующего армией. Больше того, получилось положение, которое весьма ярко характеризует русских полководцев: в таком положении, где выигрыш каждого дня имел решающее значение, где во главе действий должен был быть поставлен девиз "быстрота и натиск" ("асtivité, асtivité, vitesse") -- в таком положении в штабе наместника и командующего армией, вместо того, чтобы действовать, принялись за сочинение операционных планов.
   В штабе командующего армией пришли к заключению о необходимости короткого наступления, притом только в случае, если неприятельские войска высадятся на береговой полосе Сиюнхечен-Кайпинг-Инкоу, тогда как к штабе наместника генерал-квартирмейстер и начальник штаба в основу своего плана принимали необходимость освобождения Порт-Артура.
   На эти со чинения и переговоры снова пошло полных 10 дней. К середине мая в бухте Янтува была окончена высадка только З-х японских ди в изи й, но вслед за тем происходила уже высадка 5-й дивизии и предстояла высадка ещё 11-й дивизии, а в Дагушане была закончена высадка 10-й дивизии. Наконец, 23-го мая начальник штаба наместника генерал-лейтенант Жилинский передал командующему армией письменное предписание, в котором он излагает ему свой взгляд на общее положение дела, и ввиду всех этих соображений, а также ввиду того, "что Его Величеством Государём поднят вопрос о выручке Порт-Артура", он считает настоящий момент "вообще удобным для перехода Манчжурской армии к наступательным действиям". Во внимание ко всем этим соображениям адмирал Алексеев предлагает командующему армией на выбор один из следующих двух наступательных планов:
   1) Оставив достаточно сильный отряд на южном фронте, со всеми остальными войсками атаковать армию Куроки и отбросить её за Ялу. Такой план "при несомненном превосходстве в силах Манчжурской армии над теми японскими войсками, которые находились тогда в южной Манчжурии, не представляет собою никакой опасности и обещает несомненный успех". По окончании этой операции следовало, по выставлении достаточно сильного заслона, со всеми силами двинуться на Порт-Артур.
   2) Или же выставить надёжное прикрытие со стороны Куроки и двинуться со значительными силами против японских войск, осаждающих Порт-Артур [40].
   Предоставляя Куропаткину выбор по его усмотрению одного из этих планов, наместник, тем не менее, давал понять, что ему представляется более предпочтительным первый из этих планов, т. е. наступательное движение против армии Куроки.
   Хотя уже было упущено много драгоценного времени, всё же успех обещал каждый из этих двух планов наступательных действий, если бы только наступление было произведено без замедления и с достаточными силами. Но если вспомнить, что Куропаткин до того времени уже упустил гораздо более благоприятный случай нанести отдельное поражение разрозненным японским войскам, то понятно будет, что он не особенно был склонен перейти к наступательным действиям в такое время, когда уже закончилась высадка большей части 2-й японской армии и когда стали поступать донесения о происходящей в Дагушане высадке новой японской армии (в действительности только 10-й дивизии). Если бы он настойчиво держался своего первоначального взгляда о необходимости дождаться из Европейской России достаточных подкреплений и перейти в наступление лишь тогда, когда у него будет решительное превосходство в силах, то трудно было бы что-нибудь возразить против такого образа действий.
   В своём дневнике от 24-го мая Куропаткин называет планы наместника "стратегией приключений". По его мнению, выраженному в его отчете, планы наместника он считал гибельными. Если таково было его убеждение, то он, конечно, должен был настоять скорей на своей отставке, а никак не должен был соглашаться быть исполнителем этих планов. Но, конечно, Куропаткин уклонился от определённого решения и старался как-нибудь оттянуть исполнение предписания наместника, поэтому он передал это предписание "для рассмотрения" начальнику штаба и генерал-квартирмейстеру штаба армии.
   Опять было потеряно несколько драгоценных дней. Генерал Харкевич был того мнения, что "принятие какого бы то ни было энергичного образа действий с нашей стороны, при господстве неприятеля на море и до окончательного сосредоточения наших сил, при превосходстве численности войск японцев, представляется в данную минуту чрезвычайно рискованным". Генерал Сахаров, соглашаясь, в общем, со взглядами ген. Харкевича, полагал, что "для удовлетворения господствующего в России общественного мнения, требующего наступления, быть может, следовало предпринять наступательные действия отрядом, не превосходящим силами один армейский корпус, действия которого должны иметь характер чисто демонстративный".
   Оба эти мнения весьма характерны для обоих важнейших помощников Куропаткина: "энергичное решение" представляется "рискованным" -- хотя известно каждому солдату, а тем более это хорошо должен знать каждый полководец, что всякое решение не энергичное должно быть гибельным в своих последствиях! А ещё лучше совет Сахарова, который рекомендует наступательные действия "для удовлетворения требований общественного мнения", которому, значит, противиться не следует, поэтому рекомендуется послать слабый отряд "для демонстративных целей"-для того, значит, чтобы никоим образом не принять на себя ответственность за последствия [41].
   На основании этих мнений, которые, в общем, согласовались со взглядами Куропаткина, 28-го мая им была послана докладная записка наместнику, в которой он подробно приводит основания, не допускающие "по соотношению сил данной минуты" никоим образом наступление на Ялу; ещё более решительным образом отклоняет он активные действия по направлению к Порт-Артуру, которые представляются "ещё более рискованными, чем первоначальная посылка войск на Ялу, потому что в настоящем случае отряду угрожала бы опасность действий со стороны японцёв во фланг и в тыл".
   По этим соображениям командующего армией надо было ожидать, что он отклонит от себя исполнение обоих наступательных планов. Но так как характеру Куропаткина противоречила всякая настойчивость в осуществлении своего взгляда, то он и в данном случай прибёг к компромиссам, в результате которых он в особом представлении наместнику указывает на то, что "до того времени он полагал возможным, что крепость Порт-Артур будет держаться так долго, пока там хватит запасов, которыми гарнизон обеспечен на целый год; теперь же по авторитетному заявлению Вашего Высокопревосходительства крепость может продержаться всего только 2-3 месяца. При таком, совершенно новом для меня, положении вещей я должен согласиться, что Манчжурская армия, подвергая опасности хотя бы значительную часть своих сил, вынуждена будет напрячь все усилия, чтобы привлечь на себя возможно больше сил противника, действующего против Порт-Артура".
   Мы видим, таким образом, что Куропаткин не мог прийти ни к какому решению. Можно быть различного мнения по вопросу о том, представлялось ли в данную минуту наступление выгодным или нет, после того, как было потеряно столько драгоценного времени, но какое бы то ни было решение принять нужно было. Куропаткин же, тем не менее, продолжал искать какой-то средний путь и тянул время, а это привело к гибельным последствиям.
   Впрочем, надо думать, что около этого времени, т. е. в начале июня, решительно поведённое наступление против армии Куроки у Фынхуанчена, имело бы все шансы на успех. 1-я японская армия была в то время разбросана: 12-я дивизия собиралась в Айянямыне по дороге на Саймадзы, 1-я бригада гвардейской дивизии следовала для поддержки 10-й дивизии на Сиюянь, так что у Фынхуанчена находилось всего только 11/2 дивизии. Ждать поддержки от 2-й армии, удалённой на 200 километров, при местности гористой, бедной дорогами, армия Куроки никоим образом рассчитывать не могла. Оставив необходимый заслон на юге, русские могли направить против изолированной части армии Куроки 5--6 дивизий. Но значительные операции в горах русские начальники считали, вообще, совершенно невозможными.
   С самого начала войны были слышны разговоры о том, что русский солдат непривычен для походов и сражений в горах, что армия не снабжена соответствующим образом ни артиллерией, ни обозами. В своём отчёте Куропаткин говорит следующее относительно времени более позднего, около середины июня, после того, как на театр войны прибыла часть 10-го корпуса:
   "После прибытия 4-го Сибирского корпуса и дивизии 10-го корпуса нашей армии предоставлялась, по-видимому, подходящая обстановка для действий по внутренним операционным линиям. Но наступление против Куроки или Нодзу (усиленная 10-я дивизия у Дагушаня) не обещало, однако, никакого успеха, вследствие нашей неподготовленности для действий в горах: нет горных орудий, тяжёлые обозы, необеспеченность снабжения запасами вследствие недостатка перевозочных средств... Оставалось наступление против 2-й армии Оку, базируясь на. железную дорогу; но наступление в атом направлении могло бы стать для нас опасным, если бы Куроки и Оку, отбросив выставленные нами против них заслоны, двинулись для действий на наши сообщения".
   Правда, Манчжурская армия не была снабжена горной артиллерией и не имела легковых обозов. Ответственность за это, однако, падает прежде всего на бывшего военного министра Куропаткина. Всё же это обстоятельство никак не могло служить оправданием полной, будто бы, невозможности действий в горах для Манчжурской армии.
   Необходимо иметь в виду, что в армии Куроки только одна 12-я дивизия имела горные орудия, тем не менее японцы со своей полевой артиллерией прошли почти всю Корею и не встречали затем затруднений для действий этой артиллерией также в горах южной Манчжурии.
   Точно так же не выдерживает критики утверждение Куропаткина, что предвиделись затруднения в снабжении войск в горах вследствие недостатка перевозочных средств. Что же препятствовало русским организовать обозные колонны из вьючных животных и носильщиков ещё в начале войны, подобно тому, как это сделали японцы в Корее?! В Манчжурии можно было найти достаточное количество лошадей и ослов, которые впоследствии и русским войскам послужили для формирования вьючных обозов: носильщиков и кули можно было найти в любом количестве; нашёл же Куропаткин тысячи рабочих-китайцев для возведения укреплений около Ляояна!...
   В заключение можно допустить, что русской солдат, пожалуй, и не привык к действиям в горах, но под начальством энергичных вождей, при свойственных ему выносливости в преодолении лишений всякого рода, русский солдат справился бы с затруднениями не хуже японцев. Забыли разве, что русская армия смогла сделать под начальством Суворова, имя которого так часто произносится в русской армии! Его переход через Альпы, стоивший ему третьей части всей армии, большей части лошадей и всех орудий, по словам Клаузевица, не помешал ему всё-таки "точно стремительному потоку, прорвать все плотины, которые воздвигались неприятельскими войсками, и каждый такой порыв Суворова был победой над неприятельской армией. Эти дивные горы были пройдены русскими войсками по таким тропинкам, по которым никогда до того времени не проходило и, вероятно, никогда не пройдёт никакое войско, и когда, наконец, Суворов со своей армией, усталые и замученные как затравленные, преследуемые на охоте звери, достигли долины и неприятель готовился уже совершенно безопасно одолеть их, как готовую добычу, они как вырвавшийся разъярённый медведь из берлоги порвали и низринули все препятствия, обратив неприятеля в бегство и ужас"...
   А ведь по сравнению со всеми этими лишениями и затруднениями, перенесёнными суворовскими войсками, обстановка в Манчжурии представлялась только детской игрой!
   Несмотря на некоторые уступки, сделанные Куропаткиным в вопросе о выручке Порт-Артура, разногласие между ним и наместником обострялось всё более и более. Так как ни один из них не хотел брать на себя ответственность за определённое решение, а оба вместе они никак не могли прийти к какому-нибудь соглашению, то опять вопрос был представлен на усмотрение Его Величества.
   Адмирал Алексеев изложил свою точку зрения в телеграмме от 29-го мая на "имя Государя, и в то же время Куропаткин сделал своё представление военному министру, которому он излагал свои соображения, прося "ввиду чрезвычайно важного значения, которое может иметь решение этого вопроса для всего хода войны, доложить эту телеграмму на усмотрение Его Величества".
   Ответные телеграммы из Петербурга были составлены так осторожно, что каждая из спорящих сторон могла вычитать из этих телеграмм то, что нравилось. Наместник, например, усмотрел из телеграммы Государя, в которой было сказано: "Я одобряю взгляды, выраженные в вашей телеграмме" -- как решительное утверждение его требования о переходе в наступление по направлению к Порт-Артуру, поэтому он передал приказание Куропаткину -- "ввиду Высочайше выраженного желания... безотлагательно приступить к выполнению указанной операции".
   С другой стороны, в Высочайше одобренной телеграмме военного министра на имя командующего армией, в которой также ссылались на волю Государя, указывалось, "что необходимо приступить к энергичным мерам, чтобы оказать японцам надлежащее сопротивление, действуя с целью выручки Порт-Артура". Это последнее, однако, в телеграмме военного министра указывалось не как безотлагательная необходимость, как этого требовал наместник в своей телеграмме; это видно из следующего окончания телеграммы ген. Сахарова на имя Куропаткина: "Что касается выбора того или иного направления операции, а также вопроса о времени и распределении войск, то всё это, конечно, надлежит решить на месте".
   Таким образом, вопрос о выручке Порт-Артура ещё в конце мая не двинулся ни на шаг навстречу своему решению. Между тем, в это время как раз было получено через Пекин первое известие о поражении 4-й Восточносибирской дивизии у Кинчжоу. Генералы Стессель и Фок доказали свою полнейшую неспособность в военном отношении и совершенное отсутствие понятия о командовании войсками в бою.
   После того, как они оставались бездеятельными зрителями высадки японцев в бухте Янтува, ген. Фок был атакован 26-го мая на своей сильно укреплённой позиции у Кинчжоу 32 батальонами при 198 орудиях 2-й японской армии под начальством ген. Оку; в то же время 4 батальона 2-й японской армии, совместно с только что высадившимися 5 батальонами 5-й пехотной дивизии, под начальством ген. Уеда, прикрывали эту атаку с севера со стороны линии Порт-Адамс-устье Ташахэ.
   В каком отчаянном положении оказались бы японцы, если бы даже и теперь они были атакованы с севера 4-5 русскими дивизиями, а в то же время ген. Фок оказал бы японцам упорное сопротивление на своей позиции, или, ещё лучше, если бы, подкреплённый войсками из Порт-Артура, он сам перешёл в наступление! Но, как известно, наместник и командующий армией были заняты в это время бесконечными спорами о целесообразности наступления и, сидя в кабинете, были поглощены составлением операционных планов и памятных записок.
   Для обороны своей позиции у Кинчжоу ген. Фок из 15 батальонов своей дивизии располагал всего только 31/2, которые совместно с крепостной артиллерией должны были выдержать штурм в несколько раз превосходившего численностью противника. Все же остальные части его дивизии оставались бездеятельными в резерве или блуждали во время боя, точно так же, как и сам ген. Фок, который бесцельно оставался за позицией.
   Ген. Стессель, оставаясь всё это время в Порт-Артуре, подкрепил ген. Фока, но не для того, чтобы усилить упорство его обороны, а, оказав ему поддержку в его нерешительности, он по телеграфу согласился с донесением ген. Фока о необходимости очищения позиции у Кинчжоу раньше, чем был введён в бой хоть один батальон из резерва.
   Между тем положение японцев к вечеру 26-го мая, по свидетельству ген. Оку, было весьма критическим; но так как слабый русский гарнизон, оборонявший позицию у Кинчжоу, ниоткуда не получал подкреплений, то он после мужественной обороны вынужден был, в конце концов, очистить позицию, на которой было оставлено 77 крепостных орудий и 48 пулемётов. Японцы свою блестящую победу купили ценою 4000 человек, а дивизия Фока из 5 полков потеряла всего только 1300 человек, из которых свыше 1000 человек приходится на долю одного только 5-го Восточносибирского стрелкового полка.
   Русские отступили на линию Чинлуншекоу-Хияуцинтау. Со стороны японцев у Кинчжоу оставлена была только 1-я дивизия, которая совместно с высадившейся в начале июня 11-й дивизией должна была образовать 3-ю армию ген. Ноги, предназначенную для заслона против 3-го Сибирского корпуса на Квантунском полуострове. 06е эти дивизии, которые ещё далёко не были укомплектованы, в течение целой недели занимали длинную позицию в 20 километров, через весь Квантунский полуостров от одного берега к другому. Тем не менее ген. Стессель не тронулся с места, чтобы воспользоваться приятной для него обстановкой в начале июня и энергичным наступлением вперёд прервать слабую линию японцев. Напротив, Стессель всё время был сильно озабочен опасением, что японцы переходят в наступление.
   Участвовавшие в атаке Кинчжоу 3-я и 4-я японские дивизии и 1-я артиллерийская бригада после боя немедленно двинулись на север под начальством ген. Оку к Порт-Адамсу, где совместно с 5-й дивизией образовали 2-ю армию, имевшую задачей служить заслоном с этой стороны против Манчжурской армии.
   Таким образом, хотя в это время Порт-Артуру не угрожала никакая опасность -- напротив, положение японцев могло бы стать затруднительным при сколько-нибудь энергичной деятельности ген. Стесселя -- этот последний, тем не менее, совершенно стал терять спокойствие и здравый смысл. В крайне тревожных и неосновательных телеграммах, посланных им наместнику 26-го и 28-го мая, т. е. вслед за боем у Кинчжоу, полученных в Ляояне через Чифу 31-го мая, ген. Стессель ещё более укрепил наместника в его решении о необходимости оказать немедленную выручку Порт-Артуру.
   Ген. Стессель сообщал, что артиллерийские запасы в Порт-Артуре чрезвычайно ограничены, мяса имеется всего только на 2-3 недели, и затем прибавляет: "Необходима быстрая и сильная помощь, не менее З-х дивизий пехоты и 1-й дивизии кавалерии. Если промедлить, будет поздно. Здесь всё кончается... Требуется быстрая и сильная помощь. Доношу об этом для спасения общего дела. Я убеждён, что войска Квантунские покажут себя героями... Но всё имеет свои границы. Все силы японцев направлены против Порт-Артура... Взятие этой крепости решит участь всей войны".
   Если судить по этому донесению, то крепость была близка к своему концу. Надо признать, что ген. Куропаткин сохранял полное спокойствие к виду этих тревожных телеграмм. В своей ответной телеграмме он требует от ген. Стесселя донести, для каких, собственно, орудий не хватает артиллерийских запасов, потому что из большей части пушек не было ещё произведено ни одного выстрела. Вместе с тем, он ему указывает, что при своевременной заготовке порционного скота можно обеспечить гарнизон, по крайней мере, на 4 месяца.
   "Выручка крепости последует", добавлял в своей телеграмме Куропаткин, "но скоро это состояться не может. Вы должны вооружиться непреклонной силой духа, мужеством и терпением. Поспешное наступление для выручки крепости о недостаточными силами может принести не пользу, а только вред".
   Предполагая далее, что упадок духа Стесселя является только временным и проходящим, Куропаткин прибавляет дальше в своей телеграмме требование, чтобы Стессель "сам подавал личный пример мужества" и позаботился о том, чтобы и его подчинённые "от низшего до высшего были воодушевлены сильной волей и решимостью умереть или побудить... Иного решения нет. При твёрдом намерении победить или умереть Порт-Артур будет служить источником славы для России и русской армии"... Трудно не согласиться с заключительными словами этой телеграммы.
   Но что же сам Куропаткин дал, чтобы всех своих подчинённых, от низшего до высшего, воодушевить твёрдой волей и решимостью побудить или умереть?! Ведь все его неудачи, от начала до конца войны, происходили только от того, что сам он никогда не вдохновлялся решимостью победить или умереть!
   Наместника, однако, телеграмма Стесселя ещё больше обеспокоила за судьбу Порт-Артура. Вследствие этого он ещё раз дает указания Куропаткину, что крепость Порт-Артур "нуждается не только в сильной, но и немедленной помощи". Но так как он заранее видел, что он не может надеяться на авторитетность своего приказания, чтобы склонить командующего армией к немедленному наступлению, то он опять старается найти поддержку в Петербурге, за которой он обратился 4-го июня при представлении телеграммы, полученной от Стесселя, прося указаний Его Величества.
   В тот же день военный министр представил Государю на подпись ответную телеграмму на имя наместника, в которой указывается: "принять самые решительные меры, чтобы отвлечь японские войска от Порт-Артура".
   В этой телеграмме не указывается "ни образ действий, ни направление наступления, а также и средства для осуществления поддержки Порт-Артура, так как всё это предоставляется личному усмотрению, которое Я доверяю главнокомандующему"; тем не менее в телеграмме выражено мнение, что, принимая во внимание оценку обстановки на театре войны, надо признать, что наступило время для перехода Манчжурской армии к активной деятельности. Заключение телеграммы гласило следующее: "Передайте генерал-адъютанту Куропаткину, что возлагаю на него ответственность за участь Порт-Артура".
   Таким образом, вопрос о немедленном наступлении на юг был решён: потому что, хотя в телеграмме и указывалось, что не предрешается образ действий для выручки Порт-Артура, тем не менее из этой телеграммы не оставалось сомнения, что высшие власти в Петербурге склоняются на сторону адмирала Алексеева.
   Что так же понимал это и адмирал Алексеев, видно из того, что 5-го июня он передал эту телеграмму командующему армией для сведения и исполнения и вместе с тем 6-го июня послал ему директиву для движения к Порт-Артуру, которую он начинает словами: "Для исполнения Высочайшей воли, переданной в телеграмме от 4-го июня"...
   Куропаткину не оставалось сомнения, что трудно будет дальше оттягивать переход к наступлению. Если он придерживался взгляда, что такое наступление будет гибельно для армии, то его святая обязанность была настоять на своей отставке; если же он этого не сделал, то он должен всецело нести ответственность за выполнение этого наступательного плана. Взявшись за наступление, он должен был вести его со всеми силами и с твёрдой решимостью победить или погибнуть с честью.
   Но для такой решимости у Куропаткина опять не хватило силы воли. Он сделал худшее из того, что мог сделать полководец на его месте.
   Без внутреннего желания, а под внешним давлением он взялся за выполнение чуждой задачи, сделав её своею. И начал он это выполнять медленно и полумерами, которые таили уже в себе зародыш неудачи.
   После прибытия на театр войны 4-го Сибирского корпуса Куропаткин имел между Ляояном и Кайпингом 6 дивизий, к которым подходили ещё части 1-й Сибирской дивизии; кроме того, во вторую половину июня ожидалось ещё прибытие в Ляоян 10-го армейского корпуса из России. Если бы даже командующий армией пожелал оставить сильное прикрытие для безопасности Восточного отряда, а также сильный заслон против высаживавшейся в Дагушане 10-й японской дивизии, то он всё же мог бы собрать, по крайней мере, 4 дивизии для наступления на юг, которые при действиях энергичных и решительных даже и теперь могли бы достигнуть важных результатов, в особенности, если бы ещё и ген. Стессель со своими 34 батальонами ринулся на стоявшие против него 2 японские дивизии, растянутые тонкой линией по длинному фронту.
   Таково было и намерение наместника, который в данной им 6-го июня директиве для наступления к Порт-Артуру требовал, чтобы наступление было ведено "не менее, чем 4 дивизиями, силой, по крайней мере, в 48 батальонов... Двинуться быстро и решительно... Затем, ввиду значительного превосходства численности нашей кавалерии, воспользоваться ею в широких размерах; для прикрытия же против противника, находящегося у Фынхуанчена, оставить достаточные силы".
   Звучит точно насмешка, когда Куропаткин "для исполнения директивы" доносит, что он для наступления к Порт-Артуру под командой генерал-лейтенанта Штакельберга может собрать только 1-й Сибирский корпус и 2-ю бригаду 35-й пехотной дивизии; всего 32 батальона, 100 орудий и 22 сотни.
   Конечно, Куропаткин при этом совсем не принимает во внимание упомянутые выше бригады для наступления на юг, для каковой цели он полагает возможным воспользоваться только 32 батальонами, в то время, как для прикрытия тыла против армии Куроки и против Дагушаня, где высадилась 10-я японская дивизия -- т. е. против всего 48 японских батальонов -- он оставляет весь 4-й Сибирский корпус, 5-ю Восточносибирскую стрелковую.дивизию, 2-ю бригаду 31-й дивизии и часть 1-й Сибирской дивизии, всего, включая Восточный отряд, свыше 80 батальонов; да ещё, кроме того, кавалерийские отряды Ренненкампфа и Мищенко, остающиеся без применения для наступления, а затем во вторую половину июня, как сказано, прибывала ещё во главе 10-го армейского корпуса 1-я бригада 31-й пехотной дивизии (8 батальонов)!...
   Распоряжения Куропаткина не удовлетворили наместника. Он делает командующему армией ряд представлений; но ему всё же не удается настоять на своём. Куропаткин, со своей стороны, вместо того, чтобы действовать, тратил время на длиннейшие представления наместнику от 8-го и 11-го июня, в которых он ему излагает весь ход операций с самого начал а войны, а также разбирает обороноспособность Порт-Артура.
   Он в этих донесениях упрекает наместника в последовавшей у него перемене взглядов и поясняет, что "выделение отряда в 48 батальонов для наступления на юг, с оставлением для прикрытия тыла всего только 62 батальонов... противоречит как указаниям самого наместника об оставлении позади надёжной охраны для прикрытия наших сообщений против армии Куроки, точно так же и Высочайшему приказанию, "чтобы на месте решительного столкновения с противником", которое, по мнению Куропаткина, предстояло с армией Куроки, "сосредоточить достаточные силы". До сих пор я действовал, точно придерживаясь Высочайше одобренного плана войны. Переход к активным действиям до выяснения направления действий и сосредоточения главных сил противника противоречит упомянутому общему операционному плану".
   Наместник, со своей стороны, воздержался от возражений, "не находя целесообразным обострять взаимные отношения обменом подобными письмами полемического характера", указав вместе с тем, что он в будущем подобные письма Куропаткина, вместе со своими собственными пояснениями, будет представлять на Высочайшее усмотрение. Таким образом, мы видим, что оба полководца, прикрываясь авторитетом Государя, воздерживались всё-таки от принятия твёрдых решений и уклонялись в то же время от решительных действий.
   В своём отчете Куропаткин высказывает следующее: "несмотря на моё указание, что мы ещё недостаточно подготовлены для активных действий, потому что из ожидавшихся для подкрепления 12 дивизий прибыла только одна... всё же приказано было предпринять наступление, которое кончилось 14-го июня поражением под Вафангоу, так как оно было предпринято с недостаточными силами". Но кто же более всех виноват в том, что наступление было предпринято с недостаточными силами? Кто же, как не он сам, должен нести ответственность за поражение под Вафангоу?
   Как это постоянно у него было, Куропаткин главную свою заботу направил для второстепенной задачи -- обеспечение тыла, вместо того, чтобы всё внимание сосредоточить для достижения важнейшей цели -- уничтожение противника. Действительно, была возможность угрозы тылу со стороны 1-й армии Куроки и высадившейся дивизии в Дагушане, которые могли действовать против сообщений войск, направляемых на юг.
   Но какие же особые последствия это могло принести, если бы была одержана победа под Порт-Артуром? Пусть бы Куропаткин вспомнил пример своего учителя Скобелева, который перед штурмом Геок-Тепе до крайности ослабил свои прикрывающие войска, оставленные для защиты сообщений; он нисколько не боялся за свой тыл, за потерю оставленных позади областей, потому что хорошо знал, что, одержав победу на важном пункте, всё преклонится ему также и в тылу. Но Куропаткину хотелось вести войну таким образом, чтобы его войска никогда не рисковали, поэтому он ни разу не мог добиться успеха.
   Таким образом, Куропаткин отправил 21/2 дивизии, удаляя их на протяжении 200 километров, против превосходящего численностью противника. Но, несмотря на это неравенство сил, можно было ещё и теперь достигнуть известного успеха, если бы только отряду ген. Щтакельберга была поставлена ясная цель с энергичным решением довести её до конца, без оглядки назад.
   В своём отчёте, ссылаясь на Петра Великого и Александра I, бывший командующий Манчжурской армией высказывает следующее: "Эти знаменитые вожди ставили нашим войскам незыблемые цели для их деятельности и внушали каждому воину убеждение, что бой должен быть доведён до успешного конца, каких бы жертв он ни потребовал, и в результате войска достигали поставленной им цели".
   Куропаткин, по-видимому, и не подозревает, какая критика по отношению к его собственным действиям заключается в этих строках. Можно ли проследить хотя бы намёк на стойкую цель в его инструкциях, данных ген. Засуличу на Ялу или теперь опять ген. Штакельбергу под Вафангоу?
   В общей инструкции, данной ген. Штакельбергу от 7-го июня, говорится следующее: "Вверенный вашему превосходительству корпус имеет задачей наступлением по направлению к Порт-Артуру, привлечь на себя возможно больше сил противника для того, чтобы ослабить положение неприятельских войск, оперирующих на Квантунском полуострове. Для достижения этой цели наступление ваше против прикрывающих на севере Квантуна японских войск должно быть произведено быстро и решительно, для того, чтобы выдвинутые вперёд войска противника, в случае, если они окажутся слабыми, немедленно же разбить. Если же придется встретить превосходные силы, то бой не должен быть доведён до решительного удара и, во всяком случае, резервы никоим образом не должны быть введены в дело до тех пор, пока не будет совершенно выяснено положение. Конечная цель вашего движения на юг заключается в том, чтобы снова овладеть позицией Кинчжоу и, затем, в дальнейшем движении к Порт-Артуру".
   Верно в этой инструкции лишь то, что это наступление на юг, -- если, вообще, оно имело какую-нибудь цель, -- "должно быть произведено быстро и решительно". Но в устах Куропаткина это требование звучит довольно своеобразно, если вспомнить, что он целый месяц потерял совершенно даром, после начала высадки японцев на материк.
   Затем, что сам Куропаткин не относился особенно серьёзно к своему требованию "быстро и решительно", указывают ещё дальнейшие строки его инструкции, в которых сквозит опасение, как бы Штакельберг, в самом деле, не попытался достигнуть поставленной ему цели, действуя энергично и решительно. Что Штакельберг встретится не со слабыми отрядами или прикрытиями, можно было предвидеть заранее, если же он встретится с превосходными силами, -- а русское начальники склонны были всегда и всюду видеть противника в превосходных силах, -- то ни в какое решительное сражение ввязываться не следовало. Что же в таком случае обозначало требование Куропаткина вести наступление "быстро и решительно"?!
   Как может начальник принять какое бы то ни было смелое решение, -- которое только одно может привести к успеху, -- если с самого начала ему надевают путы на ноги таким приказанием, чтобы, "никоим образом не вводить в дело резервы" до тех пор, пока дело в бою не выяснится совершенно!
   Это был один из основных принципов куропаткинской стратегии, которой он обязан большей частью своих поражений под Ляояном, Шахе и Сандеду. Ведь вполне ясным положение никогда не представляется в бою и окончательно оно выясняется лишь тогда, когда наступает конец, когда уже виден исход боя; поэтому, если полководец при всех обстоятельствах желает добиться вполне ясного положения, то он рискует никогда не решиться на что-нибудь и неизбежно упустит подходящий случай, когда он может путем смелой решимости добиться успеха.
   Таким образом, по внутреннему смыслу, задача, поставленная Куропаткиным отряду Штакельберга, была очень похожа на задачу, данную им Засуличу на Ялу: "добейся успеха, но не смей решаться на что-нибудь отважное и не жертвуй войсками"...
   Все эти полумеры и двойственные приказания имели последствием то, что в наступлении на юг скрывался уже зародыш поражения. Другой начальник на месте ген. Штакельберга при готовности взять на себя ответственность, быть может, парализовал бы этот зародыш неуспеха вмешательством в дело своей собственной личности и, действуя энергично и решительно, мог бы поправить недостатки своего командующего армией. В таком случае не исключалась возможность успеха, несмотря на все проволочки и полумеры.
   Необходимо заметить, что японская армия численностью пехоты превосходила отряд ген. Штакельберга, а артиллерией превосходила даже очень значительно, имея 222 орудия, потому что ввиду полной бездеятельности ген. Стесселя, 2-я японская армия не должна была заботиться о своем тыле и поэтому могла в бою против Штакельберга ввести все свои силы. Но это превосходство сил японцев в бою под Вафангоу нигде не сказалось, кроме действий артиллерии.
   Благодаря не вполне целесообразным распоряжениям японцев, до полудня 15-го июня с их стороны введены были в бой всего только 2 дивизии (3-я и 5-я), а от 4-й дивизии в бой могла вступить только одна бригада, а другая бригада вовсе не прибыла на поле сражения, поэтому до полудня 15-го июня превосходство в силах пехоты было даже на стороне русских, не говоря уже вовсе про значительное превосходство в силах русской кавалерии [42].
   Если бы ген. Штакельберг и его помощники были воодушевлены смелой решимостью и энергией, то они, безусловно, могли бы достигнуть важных успехов. Но в Манчжурской армии не было вовсе начальников, которые решались бы брать что-нибудь на собственный риск и страх; да и нельзя упрекать ген. Штакельберга за то, что он, согласно полученному им приказанию, хотел непременно дождаться полного выяснения обстановки, не решаясь вводить в бой все свои силы, и, конечно, упустил, благодаря этому, благоприятную минуту.
   Совершенно те же причины, которые привели к несчастному исходу боя на Ялу, -- недостаток инициативы, отсутствие готовности брать на себя ответственность, отсутствие самостоятельности начальников, неясные и противоречивые приказания, неудовлетворительная служба связи и передачи приказаний, пренебрежение разведывательной службой, -- привели также и ко второму тяжёлому поражению армии Куропаткина, и под Вафангоу.
   К вечеру 12-го июня к сосредоточившимся у Вафангоу главным силам 1-го Сибирского корпуса -- 1-я и 9-я. Восточносибирские стрелковые дивизии -- присоединилась также 2-я бригада 35-й пехотной дивизии (полки 139-й и 140-й, 3 батареи 35-й артиллерийской бригады -- 8 батальонов и 24 орудия) под начальством генерал-майора Гласко. Корпусу Штакельберга недоставало только 34-го и 35-го Восточносибирских стрелковых полков, находившихся на охране побережья между Инкоу и Синьюченом, где около этого времени они были сменены полком 4-го Сибирского корпуса и должны были присоединиться к отряду Штакельберга в течение 14-го июня. В ожидании окончательного сосредоточения своего отряда, в случае наступления японцев, ген. Штакельберг намеревался оказать сопротивление на избранной им позиции к югу от станции Вафангоу, по обе стороны железной дороги. Войска работали над укреплением этой позиции, которое давалось очень трудно вследствие каменистого характера местности.
   Кавалерия была выдвинута вперёд в местности севернее Вафана. В состав этого кавалерийского отряда под начальством ген. Симонова входили 20 сотен при 1 конной батарее, поддержкой которым служили 1-й и 2-й Восточносибирские стрелковые полки с 1 полевой батареей...
   18-го июня ген. Штакельберг предполагал начать наступление на юг. Японцы его, однако, предупредили, 13-го июня 2-я армия генерала Оку начала своё наступление на север, двинувшись из района около Порт-Адамса. Донесение об этом ген. Штакельберг, а также и командующий армией получили в тот же день от ген. Симонова; но самое важное в этом наступлении японцев, как сейчас увидим, ускользнуло от внимания русской конницы.
   Генерал Оку наступал на правый фланг ген. Штакельберга, имея 3-ю дивизию к востоку от железной дороги по долине Ташахе, 5-ю дивизию вдоль по железной дороге, где направлялась также и кавалерийская бригада Акияма, усиленная пехотным батальоном. Одновременно командующим 2-й японской армией был предпринят обход крайнего правого фланга ген. Штакельберга; для этой цели он направил 4-ю дивизию на Фудчжоу с тем, чтобы по достижении этого пункта эта дивизия охватила справа русскую позицию.
   Этот марш 4-й японской дивизии, вступление которой в бой 15-го июня решило участь этого сражения, осталось совершенно скрытым от русской конницы. Правда, утром 13-го июня русский кавалерийский разъезд, под начальством офицера, заметил движение неприятельской колонны вдоль морского берега севернее Порт-Адамса, направлявшейся на север, но вскоре колонна эта скрылась в долине. След этой колонны после того был совершенно потерян, а русская конница со своей стороны ничего не сделала, чтобы. разыскать её и войти с нею в соприкосновение. Когда русские сторожевые посты, находившиеся к западу от железной дороги, стали отступать под давлением неприятеля, наступавшего вдоль рельсового пути, вслед за ними стали отступать также русские заставы со стороны Фудчжоу, находившиеся у Чензанчилипу, хотя против них никакого неприятеля не было и никто их не теснил. Таким образом, 4-й японской дивизии путь на Фудчжоу был совершенно открыт.
   Генерал Симонов к вечеру этого дня отступил к Уитзятуню и совершенно определённо доносил "о наступлении двух бригад японских по долине Ташахе -- одной между этой рекой и железной дорогой, а другой непосредственно к западу от рельсового пути".
   Ген. Штакельберг был, таким образом, уверен, что против его фронта наступают только 2 бригады, по обе стороны железной дороги. Об обходном движении 4-й японской дивизии ген. Штакельберг узнал лишь тогда, когда части этой дивизии вступили в бой 15-го июня, появившись совершенно неожиданно для него на поле сражения.
   Разведывательная служба русской кавалерии снова оказалась совершенно несостоятельной. Хота 4-я японская дивизия в ночь на 14-е июня бивакировала в трёх километрах от сторожевых постов русской конницы к юго-востоку от Чензанчилипу и на другой день продолжала свой марш на Фудчжоу, тем не менее всё это осталось совершенно скрытым от русской конницы. Ген. Штакельберг, вообще, начиная с вечера 3-го до 14-го июня, не получал от кавалерии ни одного донесения, так что он вынужден был послать разъезды для того, чтобы выяснить, где находится ген. Симонов. Находившаяся в самом Фудчжоу сотня 5-го Сибирского казачьего полка не только ничего не доносила о появлении японцев, а поступила ещё лучше: при приближении охранительной кавалерии 4-й японской дивизии казачья сотня быстро отступила на север, удалившись на 30 километров по направлению к станции Ванзелин, не только не подумав о соприкосновении о неприятелем, но бросив связь и с собственными войсками.
   После непродолжительной арьергардной схватки у Уитзятуня, утром 14-го июня, между передовыми войсками 3-й и 5-й японских дивизии и пехотой ген. Симонова, эта последняя отступила в северо-западном направлении на Вафанвепон, где вошла в резерв 1-й стрелковой дивизии, в то же время кавалерия отряда ген. Симонова собиралась у Тафаншина. Никакого наблюдения за правым флангом, куда направлялась 4-я японская дивизия, остановившаяся в это время в б километрах к югу от Фудчжоу, организовано не было вовсе. Начальствование над русской конницей после полудня, вместо заболевшего ген. Симонова, снова принял ген. Самсонов.
   Тем временем ген. Штакельберг приказал войскам своего отряда занять предназначенную им позицию западнее линии Сизан-Вафанвепон. К западу от железной дороги расположились 33-й и 36-й Восточносибирские стрелковые полки с 3 батареями 9-й Восточносибирской и 1 батареей 35-й артиллерийской бригады; из этих войск 3 батареи и приданные им для прикрытия 3 роты 33-го полка образовали особый средний участок в долине Фучухе под начальством генерал-майора Лучковского; правый участок был. вверен генерал-майору Краузе. К востоку от железной дороги начинался левый участок, оборонявшийся 1-й Восточносибирской стрелковой дивизией под начальством ген. Гернгросса, причём 3-й Восточносибирский полк и горная батарея пограничной стражи были выдвинуты на полкилометра уступом влево вперёд. Крайний левый фланг позиции упирался в высоту западнее Вафанвепона.
   Как упомянуто было выше, стрелковые полки, входившие в отряд ген. Симонова, после предшествовавших стычек были отведены в резерв и находились непосредственной за левым флангом на расстоянии одного километра к северо-западу от Вафанвепона, прикрытые высотой. В общем резерве у ген. Штакельберга, у Сизана, находилась 2-я бригада 35-й пехотной дивизии. Прибытие 34-го и 35-го стрелковых полков ожидалось по железной дороге к вечеру 14-го.
   Выбранная ген. Штакельбергом оборонительная позиции для своего отряда имела, бесспорно, важные недостатки: оба фланга не были прикрыты и обстреливались неприятелем. Долиной Фучухе позиция делилась на два участка; высоты, находившиеся перед левым флангом, препятствовали обзору и обстрелу. Укрепления позиции состояли из стрелковых окопов и разных закрытий для стрелков и орудий. Вследствие каменистого грунта местности все эти укрепления к началу боя не были ещё закончены; но именно это обстоятельство, казалось, должно было служить побудительной причиной к тому, чтобы не придерживаться пассивной обороны, а переходить самим к наступательным действиям [43].
   Бой 14-го июня ограничился с обеих сторон артиллерийской дуэлью. Только на крайнем левом фланге дивизии Гернгросса дело доходило до боя пехоты. Во время артиллерийского боя командир 1-го Восточносибирского стрелкового полка получил донесение от своих пеших охотников, что японцы обходят левый фланг 3-го полка, 34-й пехотный японский полк из 3-й дивизии развернулся на высотах к востоку и юго-востоку от Вафанвепона и направился в атаку. Ввиду этого 1-й стрелковый полк занял с 6 ротами обе сопки к северо-западу и к северу от Вафанвепона, но под губительным огнём японских пулеметов эти роты вынуждены были отступить к югу от высоты 175, где вскоре убиты были командир полка, адъютант; 5 офицеров и 200 нижних чинов были ранены. Японцы овладели высотами к северо-западу от Вафанвепона, но при поддержке 2-го стрелкового полка они были оттуда оттеснены; тем не менее им снова удалось там утвердиться и занять также высоты к юго-востоку от Вафанвепона.
   Таким образом, к вечеру 14-го июня положение на левом фланге дивизии Гернгросса представлялось в следующем виде. От резерва ген. Гласко, находившегося у Сизана, 2 батальона 13-го полка в 1 час дня получили приказание двинуться под начальством Буд-Гусаинова на левый фланг и занять перевал к югу от Фучензина. Сюда батальоны прибыли в 41/2 часа дня, т.е. в то время, когда на расстоянии 3 километров от них кипел бой у Вафанвепона и 1-й Восточносибирский стрелковый полк вынужден был очистить свою позицию. Батальоны Буд-Гусаинова не имели перед собою никакого неприятеля. Можно было ожидать поэтому, что хоть один из этих батальонов двинется через горы во фланг японцам и тем облегчит положение 1-го стрелкового полка; но эти батальоны и не подумали даже войти хотя бы в связь с левым флангом ген. Гернгросса.
   Около 3-х часов дня ген. Гласко получил приказание от ген. Штакельберга двинуться со своей бригадой на восток к Цуитзятуну, чтобы прикрыть левый фланг ген. Гернгросса. Из Цуитзятуна ген. Гласко выслал батальон 139-го полка и полубатарею 35-й артиллерийской бригады под начальством подполковника Баудера, чтобы прикрыть левый фланг 1-го стрелкового полка и для производства усиленной разведки. Около 61/2 часов вечера отряд этот занял позицию к западу от Яндзягоу и здесь сделал 12 артиллерийских выстрелов по японцам, показавшимся на высотах у Вафанвепона. В 7 часов развернулся на позиции вправо 2-й батальон 140-го полка, который, как говорится в истории русского генерального штаба, "выслан был на основании неверных донесений, будто со стороны японцев угрожает опасность левому флангу ген. Гернгросса" [44].
   Во всяком случае, мы видим, что отряд Баудера точно также, как и 2-й батальон 140-го полка, имел задачей оказать поддержку левому флангу ген. Гернгросса, но для этого необходимо было, чтобы они продолжали своё наступление и взяли во фланг японцев, действовавших перед фронтом 1-го стрелкового полка. Батальоны эти находились на расстоянии от японцев менее, чем на два километра, а до наступления темноты было не менее 2-3 часов. По словам капитана Пневского, который генералу Гласко был придан в качестве офицера генерального штаба, "орудия отряда Баудера способствовали отбитию атаки японцев против 1-го стрелкового полка, но пехота Баудера не стреляла только потому, что перед ней не было цели". Конечно, у пехоты цели не было, потому что она стояла на месте у Яндзягоу; если бы она продвинулась вперёд к Вафанвепону, то и пехота Баудера могла бы оказать левому флангу действительную поддержку.
   Всё это, между прочим, только некоторые примеры отсутствия всякой инициативы и у низших войсковых начальников.
   Отряд Буд-Гусаинова был в 71/2 часов вечера сменён 2-м батальоном 139-го полка и полубатареей 35-й бригады под общей командой подполковника Перфильева, так что у ген. Гласко в резерве у Цуитзятуна вечером 14-го июня оставались только 2 батальона 139-го, 3 батальона 140-го полка и 1 батарея 35-й артиллерийской бригады. В 8 часов вечера прибыл ещё батальон 34-го стрелкового полка.
   Против правого участка русской позиции к западу от железной дороги после полудня 14-го июня начала развертывать боевой порядок 5-я японская дивизия в долине Фучухе.
   Здесь происходила пока вялая артиллерийская перестрелка. Русская конница, находившаяся снова под начальством ген. Самсонова, отступила в котловину к северу от Лункоу как только приблизилась японская пехота к Тафаншину со стороны Падшангундзя. Прежде, чем расположиться биваком, из кавалерии были высланы в разведку эскадрон, офицерские разъезды и, кроме того, одна сотня была выпущена лавой; эти разведки были предприняты на север, северо-запад и на запад и "нигде не обнаружили противника"; бивакировавшая на расстоянии 20 км от поля сражения к югу от Фудчжоу 4-я японская дивизия осталась также необнаруженной.
   На основании полученных донесений от своей кавалерии ген. Штакельберг был убеждён, что он имеет перед своим фронтом только две неприятельские дивизии, т.е. 24 батальона, которые к вечеру 14-го числа развернулись по линии высот восточнее Вафанвепона-Падшангунзя-Чиндофан; между тем 1-й Сибирский корпус после прибытия 34-го и 35-го стрелковых полков был усилен до 32-х батальонов; поэтому ген. Штакельберг решил, согласно истории русского генерального штаба, "в ночь на 15-е июня перейти в наступление своим левым флангом против правого фланга японцев".
   Такое решение ген. Штакельберга можно бы только приветствовать. Как увидим ниже, в сражении под Сандепу Штакельберг показал себя не чуждым инициативы и наступательного импульса; жаль только, что ему не хватало силы воли и умения осуществить своё намерение энергично и решительно со всеми своими силами. Затем ещё вопрос, решился ли бы ген. Штакельберг на переход в наступление, если бы он вполне знал обстановку.
   Дело в том, что Куропаткин в своём отчёте говорит: "ген. Штакельберг 15-го июня перешёл в наступление, не выяснив вполне силы противника". Выходит, по мнению Куропаткина, что со стороны Штакельберга была ошибка, что он решился перейти в наступление; по его мнению, надо было ещё выждать, пока выяснится обстановка [45], и потом -- а что потом? Было бы весьма любопытно знать, что, по мнению Куропаткина, следовало бы делать ген. Штакельбергу по выяснении обстановки...
   Прежде всего Штакельберг был вправе считать обстановку достаточно выясненной после того, как превосходная численностью русская конница, ещё с начала мая находившаяся в соприкосновении с противником, доносит вполне определённо, что перед фронтом находятся только две японские дивизии, а о той дивизии, которая пошла в обход правого фланга, никто никаких сведений не подавал. Но если бы даже ген. Штакельберг знал и про этот обход, разве переход в наступление для него не был бы уместен? Подобные взгляды Куропаткина, которых он придерживается даже и теперь, после войны, и которые одобряются, по-видимому, историками русского генерального штаба, весьма характерны. Именно распределение японских войск в бою под Вафангоу явно требовало быстрого и решительного перехода в наступление Штакельберга против действовавшего неприятеля, как это ясно из сложившейся обстановки, представляющейся в следующем виде.
   В непосредственном столкновении с 1-м Сибирским корпусом находилось тогда 23 японских батальона 3-й и 5-й дивизий против 32-х русских батальонов. На расстоянии малого перехода, около 22 км, против правого фланга русской позиции находилась 4-я японская дивизия. В 12-ти км против левого фланга находилась 1-я японская кавалерийская бригада с одним батальоном пехоты. При такой обстановке ген. Штакельберг обязательно должен был перейти в наступление для того, чтобы своими превосходными силами разбить 3-ю и 5-ю дивизии, прежде чем к месту боя подоспеет 4-я японская дивизия.
   Необходимо заметить, что расположения японцев в этом бою были далеко небезупречны. Ген. Оку предпринял на 15-е июня обход правого фланга Штакельберга 4-й дивизией. Но, если принять во внимание, что он численностью своих войск значительно уступал Штакельбергу, обход же 4-й дивизией был предпринят дальний, и последствия его могли сказаться лишь тогда, если она поспеет к бою одновременно с фронтальной атакой 3-й и 5-й дивизиями, то нет сомнения, что обе эти дивизии, ввиду превосходных сил противника, подвергались большой опасности быть уничтоженными ранее, чем поспеет 4-я дивизия, если бы только Штакельберг предпринял встречную атаку. Притом ещё японцы сами были озабочены безопасностью своего фланга и направили в обход не всю 4-ю дивизию, а только одну бригаду. Если, при всём том, операция Оку ему удалась, то это только благодаря бездеятельности русских и отсутствию у них твёрдой воли и решительности.
   Было бы ошибочно вывести заключение о целесообразности обходов по опыту русско-японской войны, благодаря которым японцы имели многочисленные успехи в боях и сражениях с русскими. Как ни выгодно представляется эта форма атаки при различных обстоятельствах, всё же было бы ошибочно в подтверждение этого черпать доказательства из примеров русско-японской войны.
   Охваты и обходы, произведённые японцами и одержанные ими победы в сражениях под Ляояном, Шахе и Сандепу удались только благодаря нерешительности и вялости действий русских начальников. Это же обстоятельство служило причиной, что японские обходные атаки -- не считая боя на Ялу, где японцы имели значительное превосходство в силах -- были выполнены удачно с приблизительно равными и даже меньшими силами, как, например, под Вафангоу, Мукденом и т.д. Едва ли бы японцам удалось это, если бы они имели дело с противником решительным. Наконец, под Вафангоу японцы имели успех не благодаря обходу, а вследствие прорыва русского фронта.
   При данной обстановке было бы более целесообразно, если бы ген. Штакельберг предпринял наступление своим левым флангом, оставив правый фланг на месте на укреплённой позиции. Сам Куропаткин в своём отчёте высказывается, что, "несмотря на превосходство японцев в числе штыков (??), наступление, вероятно, имело бы успех, если бы оно было произведено быстро и решительно". Ну вот то-то! Но Куропаткин забывает, что сам он своими полумерами, нерешительностью и вялостью своих распоряжений убил у своих подчинённых всякий порыв и отвагу.
   "Быстро и решительно" надо выполнять ведь всякое наступление. Однако нужно было бы войска ознакомить с их задачей и дать им вполне ясное указание. Вот тут-то сказалось бы, что войскам невозможно было дать вполне ясные приказания и определённую цель действий, ввиду двойственного и нерешительного приказания, исходившего от самого Куропаткина.
   Общей диспозиции отряду Штакельберга, вообще, на этот день не было дано. Между тем, таковая в данном случае была, безусловно, необходима, потому что давала возможность каждой части войск думать не только о своей собственной задаче, но быть осведомлённой также о задаче соседних войск [46].
   Вместо этого отдавались одиночные приказания. Хотя такой образ действий не соответствовал обстановке, но раз было признано необходимым отдельными приказаниями заменить общую диспозицию, то всё же следовало хотя бы в таких приказаниях ставить ясные, определённые задачи.
   Для выполнения наступления ген. Штакельберг назначил 1-ю стрелковую дивизию и усиленную 2-ю бригаду 35-й пехотной дивизии под начальством ген. Гласко. Ген. Гернгроссу он в 6 часов утра послал следующее приказание: "Я выдвигаю бригаду 35-й дивизии с тремя батареями к восточному Цуитзятуню с намерением, чтобы с рассветом двинуть её на неприятеля по направлению на Вафанвепон. Вы должны к тому же времени с тремя полками 1-й стрелковой дивизии, двумя батальонами 35-й дивизии и двумя батареями атаковать левый фланг обходящего нас неприятеля. Чтобы ориентировать вас, прилагаю копию приказания, данного ген. Мрозовскому, которому вы должны передать полк и две батареи".
   Через 10 минут ген. Гернгроссу было послано ещё приказание: "В поддержку вам посылаю бригаду Гласко 35-й дивизии на Цуитзятунь-Вафанвепон. Сговоритесь с ген. Гласко относительно одновременности атаки неприятеля, наступающего против вашего левого фланга. Донесения посылайте на станцию Вафангоу. Полагаю, что вы в состоянии будете назначить для этой цели (?!) два батальона 140-го полка и три полка".
   Едва ли можно было найти ещё пример такого неясного приказания для атаки. Сколько вопросов и сомнений толпилось, вероятно, в голове ген. Гернгросса, когда он получил такое приказание! По получении первого приказания казалось, что ген. Штакельберг посылает бригады ген. Гласко для атаки неприятеля, так как ген. Гернгросс должен был своевременно "с тремя полками своей дивизии и тремя батальонами бригады ген. Гласко атаковать левый фланг обходящего нас противника". Но где должна атаковать бригада ген. Гласко? Как должна наступать дивизия ген. Гернгросса, которая по всему фронту втянулась уже в бой с неприятелем??
   Для выяснения этих вопросов Гернгроссу было указано "сговориться" с Гласко относительно одновременности атаки. Это выражение весьма метко характеризует нерешительность руководителей войсками: они сами не знают, чего хотят, поэтому предоставляют своим помощникам как-нибудь столковаться относительно выполнения атаки для того, чтобы впоследствии свалить с себя ответственность.
   Если ген. Штакельбергу не хотелось самому руководить действиями войск для атаки, то он прежде всего должен был назначить одного общего начальника над войсками -- в данном случае подчинёнными ген. Гернгроссу, которому поэтому оставалось бы не "сговариваться" с ген. Гласко, а дать ему определённое приказание, и тогда, конечно, общее взаимодействие войск было бы гораздо плодотворнее. Затем -- заключение этого второго приказания: для какой цели полагал ген. Штакельберг, что ген. Гернгросс будет в состоянии назначить три полка и два батальона 140-го полка -- для атаки ли неприятеля или же только его левого фланга, и почему именно для этой цели должны были быть назначены два батальона 140-го полка?
   Много таких загадок задавало это приказание ген. Штакельберга. Ген. Гернгросс, вероятно, сомневался в возможности их разгадки; он, по крайней мере, не задал себе особенного труда, чтобы разгадать их.
   Около того же времени ген. Гласко, который после полудня, как мы это видели, двигался со своей бригадой на Цуитзятунь, получил от ген. Штакельберга соответствующее приказание, т. е. такое же неопределённое, как и полученное ген. Гернгроссом.
   Приказание это гласило следующее: "Посылаю вам на подкрепление один батальон 34-го Восточносибирского стрелкового полка. Задача ваша заключается в том, что сговорившись с ген. Гернгроссом, вы должны атаковать фланг японцев, действующих против него у Вафанвепона. В случае необходимости отступления направляйтесь на Цунхотань и далее на Таидзи".
   Оба генерала по получении приказаний послали своих адъютантов, чтобы "сговориться". Адъютант ген. Гласко в 81/2 часов вечера привёз следующее сообщение от ген. Гернгросса: "Я нахожусь у узла дорог на Вафанвепон и Уитзятунь.
   Советую вам выдвинуться на одну линию со мной. Если утром командир корпуса пожелает предпринять атаку, то можно надеяться, что она с успехом будет выполнена". Податель этого письменного сообщения передал ещё следующее устное распоряжение ген. Гернгросса: "В течение возможно ближе передвинуться к Вафанвепону для того, чтобы с утра совместно с 1-й стрелковой дивизией атаковать неприятеля".
   
   Ген. Гласко, однако, вовсе не последовал совету ген. Штакельберга, потому что он из выражения -- "если корпусной командир пожелает предпринять атаку" -- заключил, что вопрос об атаке ещё и не решён. Он созвал командиров на совещание, на котором одни высказались за то, чтобы обождать, другие за непременное наступление. Командир 140-го полка предложил послать офицера к ген. Штакельбергу, находившемуся всего только на расстоянии 4-х км, с целью получить от него вполне ясное и определённое письменное приказание. Храбрый в бою, ген. Гласко боялся, однако, пуще всего начальства и поэтому не решался посылать офицера к ген. Штакельбергу, колебался и, в конце концов, остался без всякого решения.
   Этим к 15-му утром ограничились переговоры между ген. Гернгроссом и ген. Гласко. Ген. Штакельберг, со своей стороны, не заботился о дальнейших распоряжениях об атаке даже и тогда, когда он 14-го вечером получил от ген. Гернгросса следующее донесение: "Трудно сговориться с ген. Гласко относительно совместной ночной атаки. Я ему указал выдвинуться на одну линию со мной. Если утром пожелаете предпринять атаку, то она может быть выполнена одновременно". Из этого донесения для ген. Штакельберга было ясно, что в предстоящей атаке никоим образом нельзя было быть уверенным в согласованных действиях обоих отрядов.
   Несмотря на это, ген. Штакельберг на этом успокоился и не считал нужным дальнейшее выяснение этого вопроса, потому что в течение ночи ген. Гласко, набравшись смелости, два раза посылал ординарцев в штаб корпуса для получения необходимых разъяснений, но всё же не получил никакого ответа.
   Разве, действительно, было так трудно дать ясное приказание, исключающее всякое сомнение? Может быть, те самые распоряжения, которые ген. Штакельберг дал Гернгроссу и Гласко -- раз хотели уже ограничиться одиночными приказаниями вместо общей диспозиции -- могли бы быть выражены следующим образом:
   "1-я Восточносибирская дивизия и отряд ген. Гласко в составе 2-й бригады 35-й дивизии, 1-го батальона 34-го Восточносибирского стрелкового полка и 2-го отделения 35-й артиллерийской бригады, под общим начальством ген. Гернгросса, завтра с рассветом атакуют неприятеля к востоку от железной дороги охватом его правого фланга. Отряд ген. Гласко сегодня же вечером, по ближайшему указанию ген. Гернгросса, выдвигается на одну высоту с 1-й дивизией. Разведка по направлению Шабаотзы-Тадондиатон".
   "9-я Восточносибирская стрелковая дивизия, без 35-го полка, остаётся завтра на своей позиции к западу от железной дороги, приковывая к себе находящегося впереди противника. Кавалерия ген. Самсонова направляется против левого фланга и в тыл неприятеля. Мой резерв в составе 35-го Восточносибирского полка с одной батареей 35-й бригады, а также прибывающий завтра 9-й пехотный Сибирский полк располагается у вокзала Вафангоу, куда мне присылать донесения" [47].
   Действительные распоряжения ген. Штакельберга, по которым для атаки противника из 1-й дивизии приняли участие только три полка и две батареи, а четвёртый полк с двумя батареями был оставлен на правом фланге для образования "неподвижной части" позиции, были мало целесообразны и, казалось, имели больше в виду мысль об отступлении, чем энергичную атаку, потому что войска, предназначенные для атаки, были только ослаблены выделением частей для неподвижной части позиции, тактическая организация порывалась, руководство боем затруднялось -- и всё это вместе дало себя чувствовать впоследствии при исходе боя.
   Таким образом, ген. Гернгросс располагал, кроме батареи пограничной стражи, двумя полевыми батареями, которые были необходимы для подготовки атаки его пехоты. Далее мы видим нечто невероятное: "так как невозможно было" -- по словам истории русского генерального штаба -- "выставить на позицию все батареи 1-й Восточносибирской стрелковой дивизии, то ген. Гернгросс приказал 1-ю батарею из резерва и 2-ю батарею, стоявшую на позиции, придать колонне ген. Гласко; обе батареи прибыли к двум часам ночи на станцию Вафангоу под прикрытием 5-й и 12-й рот 2-го стрелкового полка".
   Трудно согласиться, что невозможно было найти позицию для этих двух батарей и тем дать им возможность участвовать в бою. Конечно, протащить их в горы требовало заботы и труда, а этого-то боялись начальники и артиллерийские командиры в такой же мере, как и опасности потерять орудия в случае отступления. В результате и получается совершенно несообразное явление, что непосредственно перед решительной атакой, где, казалось, не только артиллерию, но и каждого солдата надо притянуть для участия в бою -- в данном случае две батареи и две роты были совершенно потеряны, оставшись без применения для дела.
   Начальство над неподвижным участком позиции, т. е. над всеми войсками правого фланга, включая и 4-й Восточносибирский полк, до прибытия начальника 9-й стрелковой дивизии ген. Кондратовича, было временно вверено ген. Мрозовскому, командиру стрелковой артиллерийской бригады.
   По получении донесения от ген. Штакельберга о его намерении атаковать японцев командующий армией дал приказание для "обеспечения успеха" двинуть сейчас же по железной дороге 8-й пехотный сибирский Тобольский полк из Ташичао в Вафангоу, куда он должен был прибыть до полудня 15-го июня. Мы видим, таким образом, что Куропаткин сам, взвешивая силы отряда ген. Штакельберга, признал необходимым и возможным усилить его, хотя делает он это немножко поздно. Но в то же время командующий армией опасается, как бы ген. Штакельберг, чего доброго, не решился на что-нибудь смелое, получив подкрепление, или же не воспользовался бы полком для преследования разбитого неприятеля, поэтому приказывает, чтобы Тобольский полк "не позже 16-го июня был возвращён в Ташичао"...
   Настало утро 15-го июня. Находившаяся в котловине русская конница около Лункоу, не видя ничего кругом, не открыла, конечно, присутствия 4-й японской дивизии, находившейся на её фланге.
   Ген. Гернгросс не делал никаких дальнейших распоряжений, чтобы обеспечить совместные действия его дивизии с отрядом ген. Гласко, "в предположении, что ген. Гласко в течение ночи выдвинет свой отряд на одну высоту с его дивизией". Надо, однако, признать, что ген. Гернгросс решился всё-таки со своей дивизией произвести энергичную атаку.
   Своё приказание о предстоящей атаке ген. Гернгросс передал командирам полков лично; 2-й и 3-й полки должны были атаковать неприятельскую позицию по линии Вафанвепон -- Диаово, 1-й стрелковый полк должен был служить резервом, поддерживая атаку огнём.
   С рассветом японская артиллерия открыла огонь, от которого сильно терпели 4-й Восточносибирский полк и две батареи, занимавшие неподвижный участок позиции. Японская пехота выжидала на высотах действия своей артиллерии. Между тем дивизии ген. Гернгросса "недоставало артиллерии" для подготовки атаки. Ген. Гернгросс хотел начать свою атаку с рассветом, но так как он не получал никаких сведений от ожидаемого отряда ген. Гласко, то он медлил и тянул время, выжидая с минуты на минуту подхода этого отряда, но напрасно. В 5 ч. 10 м. Он посылает ген. Гласко указание: "атакуйте, мы поддерживаем вас с гор". Через 10 минут он посылает ещё записку: "начинайте же атаку, мы вас поддерживаем с гор". Но не было получено никакого ответа. Войска ген. Гласко также не показывались.
   В 5 ч. 30 м. ген. Гернгросс доносил командиру корпуса: "с тремя полками моей дивизии я жду подхода бригады 35-й пехотной дивизии. До сего времени она ещё огня не открывала... Атаковать буду во всяком случае, как только бригада 35-й дивизии выйдет со мною на одну высоту".
   Это донесение ген. Гернгросса должно было бы, казалось, вызвать некоторое опасение в штабе корпуса, что предполагавшееся соглашение между ген. Гернгроссом и ген. Гласко для производства одновременной атаки всё ещё не последовало.
   Тем не менее, со стороны штаба ничего не было сделано, чтобы обеспечить совместное действие войск. По-видимому, командир корпуса в эту минуту был больше озабочен мыслью об отступлении, чем производством атаки, как мы это увидим ниже.
   Время проходило, надлежащий момент для производства атаки был уже почти упущен, потому что японцы собирались и усиливались всё более на высотах между Вафанвепоном и Диаово.
   Наконец, в седьмом часу утра ген. Гернгросс отдаёт приказание начать атаку, не дождавшись ген. Гласко. 2-й стрелковый полк был двинут по направлению на Вафанвепон, 3-й полк направился правее на высоты к западу от Диаово. Ввиду трудных условий местности и жестокого неприятельского огня, атака подвигалась медленно. Ген. Гернгросс сам задерживал наступление, потому что всё ещё поджидал подхода ген. Гласко. В 8 ч. 30 м. он послал ему следующую записку: "Пора перейти к энергичному наступлению, откройте артиллерийский огонь со всех батарей". Но и на эту записку он не получил никакого ответа, так что ген. Гернгросс приказал 1-му стрелковому полку выяснить, где находится ген. Гласко. При ужасной жаре, по трудной гористой местности и под губительным огнём неприятеля, обстреливавшего местность из многоярусных окопов, быстро возведённых японцами, оба стрелковых полка храбро наступали вперёд.
   Между 10 и 11 часами утра им удалось выбить японцев из передовых окопов у подошвы гор и самим укрепиться в этих окопах. Местами противники сблизились настолько, что бросали друг в друга камнями. Здесь ген. Гернгросс приказал сделать остановку, потому что он всё ещё надеялся на подход ген. Гласко, а без его содействия он не рассчитывал на успешную атаку высот.
   Оба стрелковые полка, наступавшие под прикрытием огня четырёх орудий пограничной стражи, понесли чувствительные потери, поэтому на своём левом фланге около полудня они были подкреплены шестью ротами 1-го стрелкового полка.
   Положение 3-й японской дивизии было также весьма тяжёлое, потому что она к этому времени успела уже израсходовать все свои резервы. В то же время по условиям гористой местности действие японского артиллерийского огня не могло быть особенно успешно, ввиду того, что пехота находила себе прикрытие в складках местности; правый фланг этой дивизии японцев с трудом только мог держаться на высотах у Вафанвепона. Несмотря на потерянное драгоценное время, решительный и энергичный удар ген. Гернгросса на правый фланг японцев мог бы и теперь ещё опрокинуть 3-ю дивизию и добиться успеха.
   В таком положении было дело около полудня, когда с позиций 1-й стрелковой дивизии заметили вдруг, что как будто на правом фланге позиции корпуса началось отступление. В 12 ч. 15 м. это неясное впечатление об отступлении на правом фланге становилось уже несомненным фактом, так как на позиции 4-го стрелкового полка также началось отступление. О колонне ген. Гласко всё ещё не имелось никаких сведений, и только несколько позже ген. Гернгросс получил, наконец, записку, что "бригада уже два часа находится в наступлении, а вся артиллерия находится на позиции вместе с левой колонной и успешно ведёт бой" и что "ген. Гласко попытается ближайшей лощиной обойти неприятеля". Ген. Гернгросс решил энергично продолжать атаку, несмотря на видимое отступление правого фланга корпуса. Вообще, поведение ген. Гернгросса в бою под Вафангоу представляет собой отрадное явление среди общей нерешительности и бестолковых действий русских вождей.
   Его упорство в начатой атаке даже и теперь ещё могло бы повернуть ход действий в пользу русских, если бы только донесение ген. Гласко соответствовало действительности, и войска его атаковали фланг неприятеля со всей решительностью и энергией. К сожалению, всё это было совершенно не так, и ген. Гернгросс был вынужден начать отступление.
   Поведение отряда ген. Гласко в эти дни, как в зеркале, отражает собою всё руководительство войсками русских военачальников в эту войну. Находившийся на рассвете 15-го июня, как и после того времени, к востоку от Цуитзятуня со своим отрядом ген. Гласко оставался в нерешительности, не зная, что предпринять, так как ни из приказания ген. Штакельберга, ни из указаний ген. Гернгросса не мог усмотреть решительного приказания двинуться в атаку. Для успокоения совести он собрал своих командиров на военный совет, прибегнув в этом случае к чрезвычайно излюбленному русскими начальниками средству, когда хотелось, на всякий случай, сложить с себя ответственность на других -- что бывало всегда, когда собственная нерешительность доходила до крайних пределов. На военном совете ген. Гласко мнения, как всегда, разделились, и в заключение ген. Гласко решил, после совещания со своими командирами, оставаться на занимаемой ими позиции до получения нового приказания.
   Но когда он между 6 ч. 15 м. и 6 ч. 30 м. утра получил вышеприведённые две коротенькие записки, требовавшие перехода в наступление, то оба командира полков его бригады высказали мнение, что бригаде невозможно оставаться бездеятельной, и она должна двинуться вперёд. Ген. Гласко с этим, наконец, согласился и сделал следующее ракспоряжение:
   1) Командир 139-го пехотного полка полковник Петров получил приказание принять начальствование над передовым отрядом подполковника Баудера, расположенным к западу от Яндзягоу (в составе 1-го батальона 139-го полка, 2-го батальона 140-го полка и полубатареи 4-й батареи 35-й артиллерийской бригады). Отряд этот, усиленный 3-м батальоном 139-го полка, должен был двинуться из Яндзягоу на Вафанвепон.
   2) Находящийся на дороге из Цуитзятуня на Чендзятунь передовой отряд подполковника Перфильева (2-й батальон 139-го полка и полубатарея 35-й артиллерийской бригады), также усиленный батальоном 139-го полка, должен под начальством подполковника Буд-Гусаинова двинуться через Гухин для обхода правого фланга неприятеля.
   3) Главные силы отряда, в составе 1-го, 3-го и 4-го батальонов 140-го полка, 1-го батальона 34-го Восточносибирского стрелкового полка и батареи 35-й артиллерийской бригады, к которым в 7 ч. утра присоединились ещё присланные ген. Гернгроссом 2 батареи и 2 стрелковые роты, -- всего, следовательно, 41/2--5 батальонов при 24 орудиях, должны были под начальством полковника Мартынова следовать по дороге Цуитзятунь-Вафанвепон за отрядом полковника Петрова.
   Дальнейшие распоряжения касались установления связи между обоими авангардами, а также производства разведок охотничьими командами и сотней казаков. Одновременно с этими распоряжениями ген. Гласко доносил ген. Штакельбергу, что он "по просьбе ген. Гернгросса решился наступать на Вафанвепон".
   Уже из этих распоряжений для атаки видно, что ген. Гласко не понимал обстановки. После того, как были потеряны драгоценные часы совершенно бесполезно, следовало двинуться возможно быстро и решительно для атаки правого фланга неприятеля. Но для этого необходимо было отдать приказ об атаке, а не приказание для походного движения. Авангард полковника Баудера уже с полудня накануне находился на расстоянии всего только двух километров от правого фланга японцев, сохраняя с ними почти тесное соприкосновение. Положение неприятеля должно было быть уже хорошо известным. Дальнейшие действия должны были заключаться лишь в том, чтобы решительно и энергично двинуться с главными силами отряда ген. Гласко к высотам, занятым отрядом Баудера, и без замедления двинуться оттуда в атаку.
   Вместо этого двинулся вперёд только отряд Петрова (бывший Баудера); главные же силы опять остановились в одном километре от Цуитзятуня "для производства разведки с целью выяснения обстановки". Что касается выделения ещё одного батальона для усиления отряда Перфильева (Буд-Гусаинова), то было бы гораздо целесообразнее сосредоточить все свои силы для атаки правого фланга неприятеля по направлению на Вафанвепон. На карте, пожалуй, могло представиться заманчивым производство обхода через Гухин. Но у Яндзягоу стояли уже войска в тесном соприкосновении с правым флангом неприятеля, тогда как от перевала к югу от Фудзынзын, где находился отряд Перфильева, через Гухин до противника было ещё свыше 6 км. Этот стратегический обход, который совершенно не удался и от главной атаки оттянул ещё много сил, лучше было бы не предпринимать вовсе.
   Таким образом, полковник Петров двинулся один по направлению от Яндзягоу на Вафанвепон, но не с тремя батальонами своего полка, а только с тремя ротами 139-го полка. Он лично ехал впереди с несколькими офицерами, когда в 11/2 км к северу от Вафанвепона он встречен был огнём с одной высоты к юго-востоку от северной части Вафанвепона. От охотничьей команды в 7 ч. утра имелось донесение, что эта высота обозначает собой правый фланг японцев, поэтому полковник Петров приказал ротам двинуться в атаку на эту высоту. По-видимому, это наступление рот не было произведено особенно быстро, потому что прежде, чем стрелковые цепи этих рот вступили в бой, было получено около 8 ч. приказание ген. Гласко, как указывается в истории русского генерального штаба, "поддержать отступление авангарда подполковника Буд-Гусаинова с перевала к югу от Фудзынзын".
   Этим закончилась первая попытка атаки ген. Гласко, которая со стороны дивизии ген. Гернгросса не была даже замечена. Роты полковника Петрова направились опять на свою старую позицию у Яндзягоу. Прекратила также огонь и полубатарея, обстреливавшая окопы японцев у Вафанвепона. О том, что произошло в это время в главных силах ген. Гласко, рассказывает полковник Мартынов следующее: передав полк. Мартынову командование главными силами, ген. Гласко приказал ему не торопиться с наступлением на Вафанвепон, а сам отправился к отряду полковника Петрова, чтобы осведомиться о положении дела. Там он выяснил, что "силы японцев у Вафанвепона не очень значительны".
   Далее полковник Мартынов в своих воспоминаниях рассказывает следующее: "Оглянувшись кругом на окружающую местность, я поехал назад навстречу главным силам отряда. Но каково было моё удивление, когда я нигде на дороге не мог найти главные силы нашего отряда. Встретившийся мне на дороге капитан С. сообщил, что бригадный командир лично повернул главные силы назад с тем, чтобы расположить их на позиции к северу от линии Цуитзятунь-Куидзятунь. Подполковник Перфильев (Буд-Гусаинов), по словам этого капитана, получил приказание вернуться назад на перевал Фудзынзын, а полковник Петров должен был приостановить своё наступление. Я поскакал в Цуитзятунь и нашёл там главные силы как раз в то время, когда они собирались вместе с батареями расположиться на склонах гор к северу от деревни. Здесь я также нашёл и ген. Гласко. Я поехал прямо к нему и спросил, чем вызвана такая внезапная перемена действий. Ген. Гласко ответил, что по полученным сведениям выяснилось, что против нас находятся 21/2 японских дивизий, поэтому он не может решиться на атаку, на которую, притом, им не получено решительного приказания".
   Такую выдающуюся и единственную в своём роде нерешительность ген. Гласко история русского генерального штаба объясняет тем, что он около 8 ч. утра получил от полковника Петрова донесение, в котором тот сообщал, что он натолкнулся на превосходные силы японцев. Такое оправдание довольно своеобразно, потому что, казалось бы, получив такое донесение, ген. Гласко тем более должен был стремиться вперёд на выручку полковника Петрова. Затем, согласно изложению русского генерального штаба, случилось ещё приводимое ниже совершенно непредвиденное обстоятельство.
   Ген. Штакельберг и его штаб, начиная с восхода солнца 15-го июня, были заняты обдумыванием всевозможных последствий на случай неблагоприятного исхода боя, вместо того, чтобы сосредоточить все мысли и все силы для успешного выполнения задуманной атаки; озабоченные мыслью об исходе боя, чины штаба корпуса в 4 ч. утра разослали всем начальникам участков и командирам отрядов "указания на случай успеха противника и необходимости отступления". Таким образом, и ген. Гласко получил в начале 8-го часа, как утверждает история генерального штаба, следующее приказание:
   "В случае атаки превосходными силами японцев центра нашей позиции или в ином направлении 1-й Сибирский корпус начинает медленное отступление на Ванзелин. Отряд ген. Гласко должен в таком случае возможно дольше задержаться на линии Цуитзятунь-Куидзятунь для того, чтобы прикрыть собой отступление войск корпуса, которым предстоит движение через Вафангоу и далее по лощине от Цуитзятуня на север. Все три колонны отступающих отрядов должны при всех обстоятельствах поддерживать между собою связь и доносить мне каждые три часа о месте своего нахождения. В случае отступления японцев отряд должен сохранять свои позиции впредь до особого приказания".
   Это приказание, данное, по словам истории генерального штаба, только на случай предусмотренных обстоятельств, ген. Гласко принял как отмену атаки и приказал отряду подполковника Буд-Гусаинова остаться временно на перевале, полковнику Петрову -- приостановить дальнейшее наступление и возвратиться на Яндзягоу; все же прочие войска, которые уже выступили из Цуитзятуня, должны занять позицию на высотах к северу от линии Цуитзятунь-Куидзятунь под начальством командира 140-го полка полковника Мартынова... "с целью употребить эти войска для выполнения главной задачи".
   Согласно изложению полковника Мартынова, приведённое выше приказание ген. Гласко получил не в 8-м ч. утра, а в 5 ч. утра и предъявил его для сведения упомянутого выше военного совета. Таким образом, непосредственного влияния это приказание не могло иметь на решение ген. Гласко приостановить только что начатое наступление и начать обратное движение; всё же подобное приказание, независимо от того, в котором часу оно было получено, должно было вселить известное колебание и нерешительность даже у начальников вполне энергичных, а тем более в данном случае, где и без того решительности было немного.
   Конечно, полководец должен, по возможности, предвидеть и последствия неудачи и принять заранее необходимые меры для предотвращения катастрофы во время отступления, но -- ещё перед самым началом своего предприятия давать войскам указания только на случай отступления -- это значит в самом начале подрывать силы войск и их моральную напряжённость, которые должны быть направлены на достижение главной цели.
   Во всём прочем весьма неразумно, не зная обстановки, принимать заранее определённое решение на случай отступления, давая при этом такие мелочные указания как, например, "отступающие тремя колоннами отряды должны при всех обстоятельствах поддерживать между собой связь и каждые 3 часа присылать мне донесения о месте своего нахождения".
   В этом кроется полное незнание факторов, влияющих в бою: ведь для отступления неприятель предписывает законы, и от него зависит -- в зависимости от сохранившихся у него энергии и сил, -- в какую форму выльется это отступление. Подобные указания на случай отступления могут быть даны, может быть, только во время мирных манёвров, но под огнём противника и во время его преследования такие требования противоречат здравому смыслу.
   Нетрудно себе представить положение ген. Гласко, который ещё и до того времени беспрерывно колебался, никак не решаясь начать наступление, два раза посылал гонцов в штаб корпуса для получения разъяснений и указаний, несмотря на свою робость перед начальством, и вдруг, в конце концов, получает это, приведённое выше, приказание, в котором нет ни одного слова об атаке, а есть только указание об отступлении, а в заключении этого приказания указывается даже, что в случае, если японцы отступят, отряд должен оставаться на занимаемой им позиции.
   В этом-то и заключается характерная черта этой войны, что ни один из начальников не обладал достаточной энергией -- раз начатое наступление довести до конца во что бы то ни стало с целью победить или погибнуть; но все заботы их были направлены, главным образом, на то, чтобы принять меры на случай отступления с целью предохранения своих войск от уничтожения.
   То же, что мы видели по отношению к отряду полковника Петрова, случилось и с авангардом подполковника Буд-Гусаинова. Один из патрулей этого авангарда был встречен огнём из Чендзятуня, вследствие этого от обоих батальонов отряда были направлены 2 роты вдоль дороги на Чендзятунь, которые вскоре были усилены ещё двумя ротами. Чендзятунь служил прикрытием для правого фланга 3-й японской дивизии и был занят спешенной кавалерией этой дивизии, которая определялась численностью около 3-х эскадронов, но, если принять во внимание, что всей дивизионной кавалерии было не больше 3-х эскадронов, то указанные силы, занимавшие Чендзятунь, надо признать несколько преувеличенными. С этой-то кавалерией завязали бой 4 русские роты и 4 орудия, направлявшиеся вдоль дороги под начальством подполковника Буд-Гусаинова, которые никак не могли продолжить своё наступление.
   Около 8 ч. утра подполковник Буд-Гусаинов получил приказание, переданное от имени ген. Гласко, "задержаться на своей позиции так долго, чтобы дать возможность отряду ген. Гласко отступить". Таким образом, по словам истории генерального штаба, начатое отступление замерло после 8 ч. утра, т. е. Вслед за тем, как оно было начато.
   Проследим теперь деятельность подполковника Буд-Гусаинова до конца сражения. Наступление этого авангарда на деревню Чендзятунь было затем вскоре возобновлено; боевая линия была усилена новыми двумя ротами. Отряд, однако, не смог продвинуться далее 600 м к югу от своей последней позиции и находился на расстоянии около 800 м от Чендзятуня.
   Это чрезвычайно медленное и робкое наступление и на этот раз обусловливалось донесениями, что японцы обходят левый фланг по направлению Шаходзы-Хошантунь. Мы видим, таким образом, что во всю эту войну у русских военачальников повторялось одно и то же явление: едва лишь они заносят удар над противником, у них тотчас же опускаются руки, как только откуда-нибудь поступает донесение -- иногда даже совершенно неосновательное -- что флангу угрожает опасность вследствие обхода противника, они тогда не делают и попытки энергичным ударом на противника и решительным боем парализовать опасность обхода.
   В 10 ч. дня отряд подполковника Буд-Гусаинова, как сейчас увидим, был усилен батальоном 140-го полка и полубатареей, так что он в это время уже имел в своём составе 3 батальона и 8 орудий. Начальствование над отрядом принял подполковник Перфильев с приказанием двинуться вперёд для решительной атаки Чендзятуня и для дальнейшего прорыва на Гухин. Атака не удалась, однако, но не вследствие нецелесообразной формы атаки, а потому, что русский начальник отряда был охвачен заботой о своём левом фланге, для обеспечения которого он выдвинул 2 роты.
   Дело в том, что с этого левого фланга поступали донесения об угрозах охвата со стороны японцев. Подполковник Перфильев, полагаясь на основательность этих донесений, решил, что его положение небезопасно, вследствие чего ещё до получения общего приказания об отступлении, сам около 2-х ч. дня приказал пехоте своего отряда приблизиться к артиллерии. Японцы не преследовали, а затем разразился проливной дождь, положивший конец бою. Час спустя, т. е. около трёх часов дня подполковник Перфильев получил приказание об общем отступлении.
   Силы японцев, находившиеся в Чиндзятуне, против которых действовали 3 батальона и 8 орудий подполковника Перфильева, в точности неизвестны. В начале боя тут, очевидно, находились слабые части спешенной кавалерии. Затем эти части были усилены, весьма вероятно, частью 1-й кавалерийской бригады ген. Акияма, которая в составе 6 эскадронов, 1 батальона и 1 горной батареи утром выступил из Шабаодзы в 12 км к юго-востоку от Чендзятуня. Весьма вероятно, что часть своих сил ген. Акияма направил на выстрелы в Чендзятунь, а с остальными своими войсками продолжал наступление по направлению на Шаходзы-Хошантунь, вызвав своим движение опасения подполковника Перфильева за свой левый фланг.
   В противоположность полной бездеятельности гораздо более сильной русской кавалерии, которая на правом фланге даже и попытки не делала вступить в бой и предотвратить возможность обхода фланга своего отряда, -- японская кавалерия приняла участие в бою даже в спешенном виде, двигаясь в атаку на отряд подполковника Перфильева, своей энергичной деятельностью вызвала в русском начальнике отряда опасение, что перед ним находятся превосходные силы, и, таким образом, существенным образом содействовала расстройству плана русской атаки, направленной против фланга 3-й японской дивизии.
   Вернёмся, однако, к действиям отрядов ген. Гласко и полковника Петрова, придерживаясь изложения событий в том виде, как это представлено историей русского генерального штаба. "Между 9-10 ч. утра главные силы отряда ген. Гласко начали взбираться по каменистым склонам высоты 158,6. Ввиду невероятной жары люди и лошади дошли до полного изнеможения. Для втаскивания орудий по весьма крутым отлогостям приходилось впрягать по 4 пары лошадей в каждую пушку. Только к полудню удалось втащить артиллерию после невероятных усилий, когда вдруг было получено приказание ген. Гласко возвратиться назад в Цуитзятунь".
   Около 9 ч. утра в отряд ген. Гласко прибыл подполковник генерального штаба Запольский, принадлежавший штабу ген. Штакельберга. Ген. Гласко жаловался ему, что он не получил никакого категорического приказания, сообщил, что перед ним находятся 21/2 японские дивизии, а также об отданных им приказаниях по своему отряду. Запольский сейчас же вызвался разъяснить всё это и поскакал в штаб корпуса. Через час он вернулся обратно и передал ген. Гласко приказание ген. Штакельберга двинуться немедленно в энергичную атаку, "так как японцы на всём поле сражения имеют не более 18 батальонов".
   Таким образом, ген. Гласко получил, наконец, желанное им категорическое приказание, и он пробовал приступить к его исполнению. К сожалению, он уже разбросал свои силы ещё больше, чем это было в начале, потому что, как это было уже упомянуто, он из своего резерва направил 4-й батальон 140-го полка и полубатарею 35-й артиллерийской бригады для усиления отряда подполковника Буд-Гусаинова, которые, таким образом, были потеряны для выполнения задачи ген. Гласко. Ещё 2 батальона 140-го полка под начальством полковника Мартынова, 1-ю и 2-ю стрелковые роты и 2 батареи Восточносибирской артиллерийской бригады, затем ещё полубатарею 35-й артиллерийской бригады он предоставил для усиления отряда полковника Петрова, который имел уже состав в 51/2 батальонов и 24 орудия.
   Таким образом, в распоряжении ген. Гласко оставался только 1 батальон 34-го стрелкового полка. Рассылка приказаний заняла много времени, войска находились уже на высотах к северу от Цуитзятуня, когда они получили распоряжения о возвращении назад. Спуск по горам, в особенности батарей, крайне замедлился ввиду весьма узких и крутых дорог; в некоторых местах зарядные ящики опрокидывались. В результате всего этого войска могли вступить в бой только между 12 и 1 ч. дня.
   "Так, -- по замечанию истории русского генерального штаба -- главные силы отряда ген. Гласко потеряли время от 8 ч. утра до 12 ч. дня в бесцельных передвижениях туда и назад".
   Авангард полковника Петрова до прибытия подкреплений из резерва оставался совершенно бездеятельным к югу от Яндзягоу, хотя всё время находился лицом к лицу с правым флангом японцев. Находившаяся при авангарде полубатарея 4-й батареи была возвращена даже назад в Фудзынзын, откуда только около полудня она была вызвана обратно на старую позицию. Только к этому времени отряд полк. Петрова начал подавать признаки жизни; прибывшие подкрепления, 21/2 батальона и 20 орудий, а также и резерв были придвинуты поближе; батареи выехали на позицию у Яндзягоу и открыли огонь. Около 2-х ч. дня передовые роты заняли гребень высот на расстоянии всего только ста шагов от Вафанвепона. Около 5-ти ч. утра эта атака была бы гибельна для японцев и даже в это время -- если бы эта атака была поведена энергично и решительно -- могла бы произвести переворот в положении сторон на месте боя. Но опять наступило крайнее замедление в подходе резерва и, таким образом, для развязки было уже опять поздно.
   Ген. Гернгросс с восхода солнца напрасно всё ожидал прибытия отряда ген. Гласко, а в 1 ч. 30 м. он заметил отступление правого фланга корпуса, а также 4-го стрелкового полка, поэтому он решил начать отступление, чтобы не поставить свои войска в критическое положение. В 2 ч. дня ген. Гласко получил через начальника штаба 1-й стрелковой дивизии приказание начать отступление, прикрывая своим отрядом отступление частей 1-й стрелковой дивизии.
   Так это наступление закончилось полной неудачей, единственно и исключительно вследствие недостатка инициативы у начальников всех ступеней. Колонна полковника Петрова имела против себя на правом фланге японцев всего только один батальон. Следовало ожидать здесь решительного успеха, если бы только бригада ген. Гласко рано утром, совместно с 1-й Сибирской стрелковой дивизией, двинулась в атаку со всеми силами. Не было никаких особых препятствий для этой атаки, не было превосходства сил противника, а были только недостаток сильной воли и неумение начальников, только это одно и было причиной неудачи.
   Такое же отсутствие планомерности в действиях мы видим и на правом фланге позиции корпуса, на его "неподвижном" участке. Бой распался здесь на отдельные тактические эпизоды, безо всякой связи между собой. Никакого общего руководства боем и взаимодействия между собой отдельных частей войск мы не находим здесь и следов.
   Как известно, правому флангу позиции был придан также 4-й Восточносибирский стрелковый полк, который вместе с 3-й и 4-й батареями 1-й стрелковой артиллерийской бригады оставался на своей позиции к востоку от железной дороги, южнее Лушагоу. Непосредственно к западу от железной дороги, в долине реки, несколько позади 4-го полка, были расположены на позиции 2 батареи 9-й стрелковой артиллерийской бригады с 3 ротами 33-го стрелкового полка, служившими прикрытием для этих батарей. Далее, западнее Фучухе, и также несколько эшелонированными назад, фронтом на юго-запад, были расположены остальные части 33-го и 36-го полков с одной батареей 9-й бригады под начальством генерал-майора Краузе. В резерве у ген. Штакельберга, южнее станции Вафангоу, находились 2 батальона 34-го и весь 35-й стрелковый полк с одной батареей 35-й артиллерийской бригады, к которым должны были присоединиться ещё находившиеся на расстоянии одного перехода к северу от Вафангоу Забайкальская казачья батарея и 2 конно-охотничьи команды; кроме того, до полудня 15-го июня должен был прибыть по железной дороге 9-й Сибирский стрелковый полк. Кавалерийская дивизия ген. Самсонова бивакировала в котловине севернее Лункоу.
   Против этих войск утром 15-го июня повела свою атаку 5-я японская дивизия с двумя полками отдельной артиллерийской бригады, 4-я же японская дивизия, по приказанию ген. Оку, направилась утром того же числа (19 бригада) с тремя батареями на Тангъятатунь и далее на Вангъядзян; в то же время 7-я бригада этой дивизии двинулась из Тангъятатуня далее в северном направлении. 5-я дивизия получила приказание с рассветом 15-го атаковать противника у Тафаншина, после чего для дальнейшего наступления вверх по долине Фучухе дивизия должна была выждать особенных приказаний.
   Таким образом, выполнение задуманной атаки должно было быть произведено в связи с действиями 19-й бригады, которая по расчёту времени могла прибыть на поле сражения не ранее, чем между 10 ч. и 11 ч. утра.
   Тем не менее, как только утром командир 5-й дивизии генерал-лейтенант Уеда получил уведомление, что 3-я дивизия находится в серьёзном положении, он решил немедленно произвести энергичную атаку...
   Какая разница встречается здесь между решительными действиями и личным почином со стороны японских начальников по сравнению с робкими и нерешительными действиями русских начальников: японский начальник на собственный риск и страх принимает решение и атакует противника, как только он узнал об опасном положении своего соседа, а русские начальники уже начатую атаку бросают не доведённой до конца, как только узнают, что им где-нибудь угрожает воображаемая опасность.
   Для своей атаки 5-я японская дивизия в 7 ч. утра вместе со своей горной батареей развернулась между массивом к северу от Падшангундза и Чиндофаном, перейдя через речку Фучухе, левый фланг свой дивизия двинула в северо-восточном направлении на Лункоу, имея целью охватить правый фланг русской позиции. Превосходная числом артиллерия этой дивизии -- по русским сведениям действовали 108 японских орудий против 40 русских -- обстреливала, главным образом, долину Фучухе и батареи, находившиеся на позиции 4-го Восточносибирского стрелкового полка.
   Необходимо заметить, что даже после вступления в дело 19-й бригады 4-й японской дивизии, -- что произошло только после 11 ч. 30 м. дня, -- превосходство японских сил против атакованного правого фланга русской позиции не было особенно значительно, не считая артиллерии, так что, если бы на стороне русских имелся вполне решительный и энергичный начальник с ясно поставленной целью, то была и здесь полная возможность отразить атаку японцев, даже и после того, как не удалась атака левым флангом русского отряда.
   Но как же обстояло дело с командным составом на стороне русских?
   С этой стороны, в отношении руководства войсками в бою, мы видим здесь со стороны русских такую бестолковщину, что этого одного было бы достаточно, чтобы парализовать всякую возможность направления действий войск к достижению определённой цели. До полудня ген. Штакельберг оставался на станции Вафангоу, не проявляя со своей стороны ни малейшего влияния на ход боя. "Неподвижная" часть позиции состояла из трёх участков: правый, занятый 33-м и 36-м полками с одной батареей под начальством командира 1-й бригады 9-й стрелковой дивизии ген. Краузе, который имел, таким образом, под своей командой 1 полк своей бригады и один -- чужой бригады. В среднем участке до полудня 14-го числа начальником был ген. Лучковский, командир 1-й стрелковой артиллерийской бригады, который под своей командой имел две батареи 9-й стрелковой артиллерийской и одну батарею 35-й артиллерийской бригады; прикрытием этим батареям служили три роты 33-го стрелкового полка, так что ген. Лучковский имел под своей командой войска, ему совершенно незнакомые. На его место после 2-х часов дня вступил начальником участка только что прибывший из Инкоу командир 9-й стрелковой артиллерийской бригады ген. Мрозовский. Левый участок образовал 4-й Восточносибирский стрелковый полк с двумя батареями, вырванный, таким образом, из состава своей дивизии.
   Над всеми этими войсками 15-го июня принял командование начальник 9-й Восточносибирской стрелковой дивизии ген. Мрозовский, как временно исправлявший должность начальника дивизии, но у него едва ли хватило времени ознакомиться с собственным участком позиции.
   Едва только ген. Мрозовский принял некоторые меры по расположению войск на правом и левом участках позиции и по ознакомлению с обстановкой вообще, как прибыл ген. Кондратович, настоящий начальник дивизии, который приехал только накануне вечером по железной дороге и совершенно не был знаком ни с обстановкой, ни с расположением войск; тем не менее он принял начальствование над всеми войсками этого участка.
   Ген. Кондратовичу было сообщено, что действующий против него противник определяется численностью в две дивизии, которые оперируют, главным образом, против левого фланга русской позиции. Что же касается правого фланга, то против него замечены лишь незначительные части, так что с этой стороны не предвидится возможности серьёзной атаки. Ген. Кондратович предоставил ген. Мрозовскому командовать своими пятью батареями, а также, по-видимому, и средним участком.
   Независимо от неблагоприятного влияния на ход боя полной неопределённости командных отношений, мы видим также и здесь, кроме того, незнание обстановки, что, со своей стороны, также влияло отрицательно на исход боя.
   Конница ген. Самсонова во время этого боя показала себя ещё более бездеятельной и пассивной, чем в предшествовавшие дни. О приближении 4-й японской дивизии (19-я бригада) конница узнала не раньше, как лишь после появления в 9 ч. 30 м. утра на высотах на расстоянии 2 км к северо-западу от Лункоу авангарда 19-й бригады. В 3 ч. ночи, по приказанию ген. Штакельберга, 8-й Сибирский казачий полк с одной батареей предпринял короткое наступление из Лункоу по направлению на Тафаншин, но это наступление кончилось ничем; после чего конница ген. Самсонова ещё ранним утром отступила на 11/2 км ещё далее к востоку от Лункоу. Здесь на сборный пункт конницы в 7 ч. утра прибыл 2-й батальон 36-го стрелкового полка, атакованный японской пехотой.
   Ввиду этого обстоятельства, конница отступила ещё далее на 2 км к северо-востоку от Лункоу к развилке дорог, а когда японская артиллерия начала обстреливать это место, то конница ушла ещё далее к востоку на 2 км, обнажив, таким образом, правый фланг 2-го батальона 36-го стрелкового полка и бросив его в тяжёлую минуту на произвол судьбы.
   Когда в 8 ч. утра ген. Штакельберг получил первое донесение об охвате правого фланга японцами, он послал ген. Самсонову приказание произвести энергичную разведку по направлению к левому флангу японцев с целью выяснить силы противника, наступавшие против правого фланга позиции. Далее было предписано коннице высылать разъезды по направлению на Вафандян ввиду того, что совершенно неизвестно было, не "прибывают ли свежие японские войска в подкрепление тем четырём бригадам, о которых доносилось вначале". Из этого приказания ген. Штакельберга видно, что в штабе отряда совершенно не подозревали об опасности, угрожающей со стороны Фудчжоу.
   Не установлено, было ли это приказание ген. Штакельберга доставлено ген. Самсонову. Известно, однако, что ген. Самсонов со своей конницей продолжал оставаться в полной бездеятельности к востоку от Лункоу. Достаточно сказать, что общие потери дивизии конницы ген. Самсонова в течение 15-го июня ограничились всего только тремя раненными стрелками и двумя убитыми лошадьми, которые, однако, принадлежали не коннице, а конно-охотничьей команде 13-го Восточносибирского стрелкового полка, действовавшей на правом фланге казачьей дивизии для прикрытия её фланга, так что дивизия конницы в этот день не понесла никаких потерь...
   Между 9 ч. и 9 ч. 30 м. утра ген. Самсонов послал несколько донесений в штаб корпуса, помеченных "из местности в 2 км к северо-востоку от Лункоу", из которых одно, по моему мнению, отличается большой неясностью, а, согласно истории русского генерального штаба, оно представляется "весьма важным". В последнем донесении сказано: "Я отступаю на северо-запад; неприятель обходит наш правый фланг значительными силами, не менее одной бригады; по-видимому, это свежие войска, потому что они наступают по направлению со стороны Вафандяна; до сего времени в этом направлении одним разъездом насчитано 32 орудия".
   В истории русского генерального штаба по этому поводу говорится: "Это было первое донесение нашей конницы о наступлении 4-й японской дивизии, которая выполнила свой марш из Порт-Адамса до Лункоу, будучи совершенно незамеченной нашей кавалерией". В действительности же авангард 19-й бригады приблизился к полю сражения около 9 ч. 30 м. утра и, вполне возможно, что он тогда уже был замечен кавалерийскими разъездами из дивизии ген. Самсонова.
   Этого, однако, не видно из донесения ген. Самсонова. Ещё больше могла ввести в заблуждение прибавка в его донесении, что "движутся по направлению из Вафандяна". 4-я японская дивизия появилась не с юга, со стороны Вафандяна, а из Фудчжоу с запада.
   После отсылки этого донесения конница ген. Самсонова считала, по-видимому, свою задачу совершенно исполненной, потому что покинула поле сражения, направляясь прямо на восток, и через горную лощину в 11 ч. 30 м. дня достигла железной дороги в 2 км к северу от станции Вафангоу.
   Согласно истории русского генерального штаба, ген. Самсонов предполагал сначала направиться на Видиапу с целью прикрыть правый фланг корпуса, но, "по-видимому", дорога туда оказалась уже занятой японцами. Это обстоятельство, однако, никоим образом не могло служить основанием для того, чтобы совершенно покинуть поле сражения. Если конница не могла выбраться из котловины, в которую она сама забралась, то ей ещё оставалась возможность силой огня парализовать предпринятый японцами охват русской позиции.
   Точно так же в употреблении других родов оружия замечается полное отсутствие целесообразности. Пехота вводится в бой малыми посылками и последовательно противопоставляется японцам ничтожными силами. С раннего утра мы видим уже 2-й батальон 36-го стрелкового полка введённым в бой и командира полка блуждающим в одиночестве перед фронтом батальона.
   Накануне этот батальон занял выдвинутую вперёд позицию на массиве к северу от Тафаншина, но вечером 14-го "по невыясненным причинам" батальон эту позицию очистил и отступил на Сансиир. Рано утром 15-го числа батальон хотел снова занять свою позицию к северу от Тафаншина, но в это время стали доноситься выстрелы с местности к югу от Лункоу (это было упомянутое выше столкновение части конницы ген. Самсонова с противником), поэтому батальон направился туда и в 7 ч. достиг сборного пункта конницы к северо-востоку от Лункоу, но здесь он подвергся сильному огню неприятельской пехоты, потому что конница ген. Самсонова исчезла, обнажив его правый фланг, так что батальон подвергся убийственному огню одновременно с трёх сторон. В таком положении батальон оставался совершенно изолированным до 9 ч. 30 м., выполняя приказание ген. Кондратовича, который предписал "задержаться возможно дольше".
   Последствием такой совершенно бесцельной задержки батальона было то, что он, в конце концов, почти совершенно рассеялся; остатки этого батальона между 10 ч. 30 м. и 10 ч. 45 м. дня промчались мимо левого фланга 33-го стрелкового полка, направляясь далее через долину Фучухе, притом с такой стремительностью, что все попытки остановить их были безуспешны.
   Мало того, что этот батальон был принесён в жертву совершенно бесцельно, -- когда ген. Кондратович получил донесение от блуждавшего по разным направлениям 2-го батальона 36-го стрелкового полка, что "2 -- 3 неприятельских стрелковых полка направляются на север вдоль по долине от Лункоу", он выслал из своего резерва 2 роты 36-го полка по направлению на Лункоу "с целью встретить обход противника и войти в связь с конницей", местопребывание которой ген. Кондратовичу всё ещё было неизвестно. Одновременно с этим батальон получил упомянутое выше указание задержаться возможно дольше у Лункоу, так что 11/2 батальона должны были на позиции задержать обход неприятеля силой в 2-3 полка. Как и следовало ожидать, высланные из резерва роты постигла та же участь: заняв позицию по обе стороны дороги из Сизана на Лункоу, на расстоянии 1 км от последнего, эти роты тоже были обойдены. Тогда были высланы ещё 2 роты 36-го полка для отражения обхода, которые были выдвинуты перед правым флангом 33-го стрелкового полка.
   В то время, когда русская пехота вводилась в бой по каплям, совершенно беспрепятственно совершался обход, предпринятый 5-й японской дивизией. Авангард 19-й бригады 4-й пехотной дивизии подходил уже к полю сражения. Огонь японской артиллерии становился всё более и более интенсивным; особенно сильно обстреливался левый фланг 33-го стрелкового полка и долина Фучухе, где были расположены батареи ген. Мрозовского, буквально засыпанные японскими снарядами; японские батареи были расположены укрыто, скрываясь за горным хребтом настолько, что ни разу нельзя было уловить блеск орудийных выстрелов. Только поднимавшаяся при выстреле пыль обнаруживала расположение орудий.
   В 9 ч. утра ген. Штакельберг приказал своему резерву, расположенному биваком к югу от Вафангоу, приготовиться, со своей стороны, к вступлению в бой ввиду того, что поступавшие отовсюду донесения не оставляли сомнения, что японцы охватывают правый фланг русской позиции. Прежде других в 9 ч. 30 м. 2 батальона 34-го стрелкового полка получили приказание "направиться немедленно в Лункоу с целью охватить крайний левый фланг японцев". Это приказание, однако, было вскоре отменено; 35-й стрелковый полк и батарея были предоставлены в распоряжение ген. Кодратовича, которому полковник Гурко в 10 ч. 30 м. утра сообщил, что ему предоставляются 35-й стрелковый полк и батарея, "которые следует отправить на Лункоу с целью отразить предпринятый японцами охват правого фланга корпуса".
   35-й стрелковый полк взял, однако, неверное направление, заблудился и не прибыл вовсе по назначению; тем временем ген. Кондратович в 11 ч. 10 м. утра дал приказание ген. Краузе, чтобы он с 1-м батальоном 36-го стрелкового полка, составлявшим его последний резерв, двинулся немедленно на Лункоу. Приказание гласило следующее: "Вашему превосходительству предписывается задержать неприятеля, наступающего от Лункоу на Вафангоу".
   Это указание ещё раз подтверждает установившийся характер приказаний, который обыкновенно базировался на неясных задачах, ограничиваясь лишь общими указаниями для того, чтобы исход дела в случае надобности можно было затем свалить на подчинённого -- потому что, в самом деле, что могло означать "задержание противника"? Ведь обход японцев можно было задержать не выдвиганием одиночных рот или батальонов, а полным напряжением и встречной атакой всех имевшихся в распоряжении резервов. Но в этом отношении руководство боем было связано предписанием Куропаткина, требовавшего прежде, чем ввести в дело резервы, выяснить сначала вполне обстановку; между тем, в настоящем случае, когда обстановка уже выяснилась, была упущена надлежащая минута для ввода резервов, потому что в бой вступала также и бригада 4-й японской пехотной дивизии, охватывавшей фланг русской позиции.
   Около 11 ч. 30 м. утра положение было следующее: обе батареи 1-й артиллерийской стрелковой бригады на участке 4-го стрелкового полка были приведены к полному молчанию; расположенные в долине вправо от них батареи поддерживали ещё огонь, но в это время они стали поражаться фланговым огнём справа, со стороны японцев, атаковавших левый фланг 33-го стрелкового полка. Вправо от 33-го полка был расположен 1-й батальон 36-го полка, вступивший в бой под начальством ген. Краузе; к этому батальону присоединились также и остатки 10-й и 11-й рот 36-го полка. 35-й стрелковый полк с одной батареей и сотней казаков под начальством ген. Зыкова заблудился где-то к северу, заняв позицию уступом вправо и назад, развернув боевой порядок против неприятеля, наступавшего против его фронта и фланга. Между этим участком позиции и 1-м батальоном 36-го полка получился значительный разрыв, для заполнения которого ген. Штакельберг приказал двинуть оба батальона 34-го полка.
   Таким образом, вместо производства энергичной встречной атаки, которая могла бы остановить обход противника, ген. Штакельберг удлинял всё больше и больше свою позицию вправо. В это время, около 11 ч. 30 м. утра, и ген. Штакельберг, наконец, решился покинуть станцию Вафангоу и направился на позицию 35-го полка, где вскоре под ним была убита лошадь. В качестве резерва на станции Вафангоу оставались тогда только что прибывшие по железной дороге 1-й и 2-й батальоны 9-го Сибирского полка, казачья батарея и две конно-охотничьи команды; остальные два батальона ожидались приблизительно через час.
   Вопреки всем ошибкам в командовании войсками в этом бою, всё ещё нельзя было отчаиваться в благополучном исходе боя, в особенности потому, что в это время и ген. Гласко решился, наконец, вступить в дело, а победоносная атака левого русского фланга должна была неминуемо остановить обход 4-й и 5-й японских дивизий. Тем не менее, ген. Штакельберг решил около 12 ч. 30 м. дня отдать общий приказ о постепенном отступлении всех подчинённых ему войск по направлению на станцию Вандзелин.
   Ген. Кондратович отправился к Штакельбергу, чтобы доложить ему о тяжёлом положении 33-го и 36-го стрелковых полков и об уничтожении 2-го батальона 36-го полка.
   Во время этого доклада, который уже сам по себе вселил в ген. Штакельберга сомнение в благополучном исходе сражения, было получено тревожное донесение от ген. Самсонова. Дивизия ген. Самсонова в 11 ч. 30 м. утра прибыла к железной дороге в начале долины у Лунтьяху, и оттуда ген. Самсонов послал донесение в 11 ч. 45 м. такого содержания: "Японская пехота только что появилась на железной дороге между Цзяхозин и станцией Вафангоу".
   Так как о силах противника ничего не говорилось в донесении, то нет ничего удивительного в том, что это известие очень встревожило ген. Штакельберга. Полководца с энергичным и решительным характером такое донесение, быть может, подвинуло бы к тому, чтобы искать решение в энергичном бою, но ген. Штакельберга это донесение заставило отказаться от всяких дальнейших попыток добиться успеха. Передача приказания об отступлении была произведена, по-видимому, недостаточно обдумано и нецелесообразно. Некоторые начальники получили это приказание лишь через несколько часов, после того, как они видели себя вынужденными к отступлению в силу обстоятельств, независимо от приказания об отступлении.
   Необходимо заметить, что пехота, встреченная ген. Самсоновым наступающей на Лунтьяху, составляла всего только один батальон 19-й пехотной японской бригады, так что, казалось бы, дивизия Самсонова могла и собственными силами остановить движение этого батальона.
   Решение ген. Штакельберга о начале отступления стало проводиться в исполнение прежде всего на центральном участке позиции. Дело в том, что, благодаря бездеятельности бригады ген. Гласко, японской артиллерии удалось сосредоточить весь свой огонь на батареях, расположенных по обе стороны железной дороги. Начало отступления было положено этими батареями, которые отошли на позицию между железной дорогой и р. Фучухе, но вскоре эта позиция стала поражаться фланговым огнём японцев справа, поэтому по приказанию ген. Мрозовского батареи направились на новые позиции к югу от Сизана; вместе с батареями следовали и прикрывавшие их роты. В это именно время было получено приказание ген. Штакельберга об общем отступлении.
   Позиция 4-го Восточносибирского полка после отхода батарей была открыта с правого фланга и поражалась фланговым огнём, подвергаясь также и охвату со стороны японцев, наступавших по долине р. Фучухе; полк в то же время вообще не получал никаких приказаний, не считая первого приказания о занятии указанной ему позиции. Находившиеся около полка батареи были подчинены ген. Мрозовскому, который прислал им приказание об отступлении после того, как отступили батареи 9-й артиллерийской бригады. Приказание это, однако, несколько опоздало, потому что обе эти батареи оказались совершенно подавленными огнём более сильной японской артиллерии, которая переправилась через Фучухе на северный берег и оттуда засыпала эти батареи снарядами; пользуясь огнём своей артиллерии, японская пехота подошла к батареям на расстояние около 1000 шагов. Удалось поэтому из этих двух батарей вывезти только три орудия, остальные 13 орудий были оставлены на позиции и затем достались неприятелю.
   Сильно страдая от артиллерийского огня японцев, 4-й Восточносибирский полк был не в состоянии дольше держаться на своей позиции. Командир полка не получил никакого приказания от ген. Мрозовского об отступлении войск среднего участка; такое приказание было дано только батареям, так что командир полка видел, что мимо него уходят батареи по неизвестной ему причине; с правой стороны его, по долине Фучухе, обходила неприятельская пехота, в то же время у Тафаншина появилась японская батарея, которая начала обстреливать позицию полка фланговым огнём; на северном гребне горного массива по обе стороны железной дороги также появилась японская артиллерия, которая открыла огонь. Одновременно с этим и японская пехота продвигалась перед фронтом полка всё ближе и ближе.
   Ввиду этих обстоятельств 4-й Восточносибирский стрелковый полк начал отступление около 1 ч. дня, ещё до того времени, как было получено приказание ген. Штакельберга об отступлении. Отступление полка происходило при ужасной жаре, в горной местности, в полном беспорядке и при значительных потерях; много отставших, а также и командир полка попали в плен.
   К счастью русских, японцы не воспользовались беспорядочным отступлением 4-го полка, преследуя который противник мог вполне прорвать центр русского расположения. Дело в том, что японцам самим недоставало свежих резервов, войска были сильно утомлены и, наконец, разразившаяся сильная гроза помешала японцам энергично преследовать отступающего противника.
   Необходимо заметить, что тактически сражение у Вафангоу разрешилось, в конце концов, не охватом правого фланга русской позиции, а прорывом её центра. Отступление 4-го полка имело последствием то, что и ген. Гернгросс оказался, в свою очередь, вынужденным также начать отступление в 1 ч. 30 м. дня, как раз в то время, когда бригада ген. Гласко начала, наконец, свою атаку. Так как японцы уже владели высотами у Лушагоу, то некоторые части войск вынуждены были с большими потерями пробиваться через занятые неприятелем высоты, другие же части войск должны были отступить в северо-западном направлении. Приказание об отступлении от ген. Штакельберга и здесь опоздало: оно получено было тогда, когда полки ген. Гернгросса прибыли уже в Цуитзятунь.
   Отступление остальных войск 1-го Сибирского корпуса совершилось в сравнительном порядке, благодаря вялому преследованию со стороны японцев, ввиду их полгой усталости. Вследствие этого войскам ген. Штакельберга удалось занять последовательно три позиции: сначала к югу, потом к северу от станции Вафангоу и, наконец, у Цзяхозин.
   Против батальона японской пехоты, наступавшего на Лунтьяху, развернулась около 12 ч. дня кавалерия ген. Самсонова, к которой вскоре присоединились также 3-й и 4-й батальона 9-го Сибирского полка, прибывшие по железной дороге и направленные тотчас же для встречи обходящего противника; пользуясь этим, кавалерия ген. Самсонова отступила в северо-западном направлении на Хова и Сунтьятунь. Кроме того, по приказанию ген. Штакельберга, для встречи обходящих японцев были направлены также 1-й и 2-й батальоны 9-го полка, которые двинулись от Лунтьяху по лощине. Таким образом, против обходящего одного батальона японской пехоты было направлено четыре батальона русских, и, тем не менее, бригадный командир ген. Шилейко доносил, что батальоны Тобольского полка "сильно теснимы японцами". Потери полка простирались при этом не свыше 2-х офицеров и 47 нижних чинов...
   От отступившей на север конницы ген. Самсонова опять было получено крайне тревожное и на этот раз совершенно неосновательное донесение, что лощина от Хова в пяти километрах к северу от Вафангоу занята японцами, что 8-й Сибирский казачий полк подвергся стрелковому огню из этой лощины. Трудно сказать, откуда ген. Самсонов подчерпнул такое сведение, которое со стороны ген. Штакельберга должно было вызвать весьма серьёзные меры.
   Мы видим, таким образом, что с самого наступления ген. Штакельберга на юг до окончания этих наступательных действий у Вафангоу многочисленная русская конница не принесла начальнику отряда никакой существенной пользы. При разведывательной службе она не замечала как раз того, что представлялось в данную минуту наиболее важным, а то, о чём она доносила, отличалось всегда неясностью, преувеличенностью или же оказывалось совершенно ложным. Наконец, во время боя на поле сражения она проявляла полнейшую бездеятельность.
   Около 4-х ч. пополудни, т. е. вслед за окончанием за окончанием сражения, ген. Штакельберг получил от ген. Куропаткина следующее приказание, помеченное 2-мя ч. дня: "Неприятель наступает со стороны Сиюяна. Прошу вас в случае одержания вами победы в этом сражении не преследовать неприятеля со всеми силами корпуса ввиду того, что объединивший все свои войска ген. Куроки может легко отрезать вам сообщение с главными силами армии". Это совершенно неосновательное сообщение командующего армией о предполагаемом наступлении ген. Куроки(!) из Сиюяна [48] было основано на донесении ген. Левенстамма, войска которого занимали Далинский перевал. Дело в том, что со стороны Вафангоу доносилась канонада, которая ввела в заблуждение ген. Плешкова, занимавшего со своим отрядом Далинский перевал; возможно также, что ген. Плешков принял за артиллерийскую канонаду пороховзрывные работы, производившиеся при постройке железной дороги на Симучен. Эти-то звуки и внушили ген. Плешкову предположение, что его атакуют японцы, о чём он поспешил донести своему ближайшему начальнику ген. Левестамму, который, в свою очередь, донёс об этом командующему армией, а этот последний счёл необходимым принять по этому поводу целый ряд экстренных мер.
   Если бы ген. Штакельберг не видел себя вынужденным к отступлению в силу обстоятельств, то приведённая выше телеграмма сама по себе могла бы повлиять на него для принятия такого решения, потому что содержание этой телеграммы было таково, что могло подорвать всякую надежду на успех предпринятого наступления.
   Между 6 ч. и 6 ч. 30 м. вечера все войска ген. Штакельберга находились уже в отступлении на станцию Ванзелин. Японцам досталась победа ценою потери 53 офицеров и 1137 нижних чинов убитыми и ранеными, в то время, как потери русских превосходили почти в три раза, а именно: 128 офицеров и 3435 нижних чинов; наибольшие потери пришлись на время отступления, причём японцам досталось ещё около 800 человек пленных; кроме того, русские потеряли в этом сражении 13 полевых и 4 горных орудия, доставшихся победителю.
   Но ещё больше было огромное моральное значение исхода этого сражения. Под Тюренченом неблагоприятный исход боя русские оправдывали превосходством сил противника, злосчастным оборотом обстановки, а также некоторыми ошибочными действиями и распоряжениями отдельных начальников, которых делали ответственными за это поражение; теперь же с ужасом увидели, что те же самые ошибки и те же обстоятельства привели к новому поражению; поэтому являлось невольное опасение, что эти недостатки представляют собой органический недуг, который не может быть легко устраним.
   Ген. Куропаткин и после этого сражения не находил, что он один является важнейшей причиной поражения -- что его полумеры, нерешительность и неясные приказания влияли отрицательно на всех его помощников, а в особенности на ген. Штакельберга. Всю вину за неудачный исход сражения ген. Куропаткин свалил на командира 1-го Сибирского корпуса, который, как это упомянуто было уже выше, вопреки указанию командующего армией "двинулся в атаку, не выяснив достаточно силы и расположение противника". Вместе с тем, ген. Куропаткин упрекает начальников также и за отсутствие руководства боем в колоннах Гернгросса и Гласко и, наконец, -- за "недостаточную стойкость" некоторых частей войск [49].
   Конечно, недостаточное или, вернее сказать, совершенное отсутствие руководства боем на левом фланге русского боевого расположения действительно решило это сражение в пользу японцев.
   Нельзя, однако, не согласиться с капитаном генерального штаба Пневским, который следующим образом защищает действия бригады ген. Гласко: "Всё, вместе взятое, и, в особенности, крайняя неопределённость приказания командира корпуса, отсутствие категорического указания для производства энергичной атаки, "переговоры" о всевозможных случаях вместо решительного приказания, постоянное поглядывание назад, подробные и точные указания для всевозможных случаев отступления -- наконец, последнее полученное приказание, в котором предусматривалось всё, что угодно, но, опять-таки, не упоминалось ничего о нашей атаке, -- всё это, вместе взятое, -- говорю я, -- должно было привести к тому, что бригада 35-й дивизии вела своё наступление медленно и нерешительно".
   "Должно быть?" Нет! Начальник, воспитанный на принципах личного почина и инициативы, для производства атаки отнюдь не нуждается в категорическом приказании. Задачей ген. Гласко было прикрыть левый фланг Сибирского корпуса; этот последний находился в бою с неприятелем, поэтому ген. Гласко обязан был, без приказания и без особых указаний, поддержать всеми своими силами. Но начальника нерешительного приказание ген. Штакельберга должно было действительно влиять расхолаживающим образом, так что нельзя не согласиться с капитаном Пневским, когда он дальше говорит, что "характер отданного приказания неизбежно влияет на характер исполнения". Это старая истина. Но это в одинаковой степени относится также и к характеру приказаний и директив, которые были даны ген. Куропаткиным ген. Штакельбергу.
   Со стороны русских критиков ген. Штакельбергу делается упрёк, что выбранная им позиция у Вафангоу была неудовлетворительна, слишком растянута и недостаточно сильно укреплена.
   Мы видим, таким образом, что наклонность к позиционной стратегии до такой степени вошла в плоть и кровь многих начальников русской армии, что от этого не отрешились даже и теперь, после войны, после печального опыта применения этой стратегии в достаточно широких размерах во время этой войны. Если ген. Штакельбергу нужна была позиция, то разве лишь до того времени, пока он сосредоточил все свои войска. Задачу свою он никоим образом не мог выполнить на такой позиции, как бы она укреплена ни была. Не укреплённой позиции не доставало ген. Штакельбергу, а решимости взять на себя ответственность за решительный бой с противником; недоставало ему сильной воли атаковать противника всеми силами без колебаний, без поглядывания назад, -- только тогда он мог рассчитывать на победу.
   Но нерешительность высших начальников влияла парализующим образом на всех. Некоторое исключение представляет собой ген. Гернгросс, который пытался путём ясного приказания подвинуть бригаду ген. Гласко на решительную атаку, несмотря на отсутствие ясных указаний свыше, так как он видел, что цель может быть достигнута только решительной атакой. Со стороны же всех остальных начальников, без исключения, мы не видим ни малейшего проявления самодеятельности и самостоятельности. Все эти начальники -- начальники конницы, 2-й бригады 35-й дивизии, отдельных отрядов, выдвинутых от этой бригады -- все они были крайне нерешительны. Если на эту их нерешительность влияла неясность полученных свыше указаний, то всё же трудно оправдать их бездеятельность. Эта последняя обусловливается лишь тем, что они просто неспособны были на какой бы то ни было личный почин или самостоятельность действий.
   Таким образом, и это второе большое поражение, понесённое русскими войсками под Вафангоу, объясняется также только отсутствием инициативы у начальников и готовности их взять на себя ответственность в случае необходимости.

ГЛАВА 7.
От Вафангоу до Ляояна

"Энергичная деятельность войск поднимает их дух и настроение при условии, что они питают надежду видеть успех своих трудов..."

"Войска чутко относятся к тому, употребляют ли их целесообразно или бесполезно для достижения поставленной цели".
Фон Блуме. "Стратегия"

   После несчастного исхода сражения у Вафангоу в русских войсках, как сказано было выше, начала преобладать уверенность, что руководство войсками ведётся нецелесообразно, поэтому вместе с таким сознанием исчезло доверие к успеху своих трудов. В Манчжурской армии возникло подавленное настроение; у офицеров и у солдат исчезло всякое стремление к порыву и необходимое доверие к собственным силам.
   Счастье было ещё для русских, что точно так же, как после боя под Тюренченом, так и теперь после Вафангоу, японские войска не преследовали отступающие русские войска. Четыре дня 2-я японская армия оставалась неподвижно на завоёванном ею поле сражения, где она дожидалась окончания высадки 6-й дивизии, которая должна была войти в состав армии, предназначенной для осады Порт-Артура. Отсутствие преследования со стороны японцев эти последние объясняют крайней усталостью войск, дурным состоянием дорог, а также недостатком боевых и жизненных припасов.
   Далее мы увидим, что не только теперь, после Вафангоу, но и во всё продолжение этой войны преследование со стороны японцев более или менее отсутствовало, что препятствовало в достаточной мере использовать результаты своих побед; это явление объясняется отсутствием у них сильной кавалерии. Все эти основания не могут, однако, служить достаточным основанием для полнейшего отказа от преследования разбитого противника.
   Если японцы уже раз сделали ошибку, направив в сражении под Вафангоу 7-ю бригаду 4-й дивизии из Тянгъятатуна не на поле сражения, а далее на север, то теперь, после окончания сражения, следовало бы, по крайней мере, эту бригаду, которая не участвовала в бою, двинуть немедленно для преследования отступающего противника. Это необходимо было тем более, что, по всем поступавшим донесениям, японцам хорошо было известно, что в отступающих войсках 1-го Сибирского корпуса господствует нервное настроение, граничащее с паникой, что им всюду мерещилось появление противника на флангах и в тылу.
   Можно признать, что если бы 7-я японская бригада продолжала свой марш на север, параллельно железной дороге, а остальные японские войска постарались бы поддерживать всё время соприкосновение с отступавшими русскими войсками, то весьма вероятно, что корпус ген. Штакельберга растаял бы весь.
   На самом же деле без дальнейших значительных потерь и в полном порядке, ввиду отсутствия преследования со стороны противника, корпус ген. Штакельберга прибыл 19-го июня в Кайпинг, позволив даже накануне иметь днёвку для отдыха. Конница ген. Самсонова оставалась сначала в Сиюнхечене, но затем скоро отступила оттуда на север, как только японцы сами перешли в наступление из Вафангоу и продвинулись вперёд до Сиюнхечена.
   Как упомянуто выше, ген. Куропаткин сваливал вину и за это поражение на всех своих подчинённых, кроме только самого себя. В письме, адресованном Государю от 21-го июня, ген. Куропаткин пытается объяснить причины неудачи под Вафангоу, которые он видит в лучшем снаряжении японцев для горной войны, в их большей приспособленности и привычке для действий в горах, как жителей горной страны, в их воодушевлении и подъёме духа, пламенном патриотизме, фанатическом презрении к смерти и превосходной дисциплине.
   Далее он доносит: "Как доказали ясно наши неуспехи, война против Японии в армии непопулярна, поэтому она до сего времени не вызвала в войсках ни энтузиазма, ни повышенного настроения. Масса людей исполняет свой долг и обязанности весьма просто, но без воодушевления, с которым японцы ведут эту войну. Во многих анонимных письмах, которые я получаю, часто повторяется жалоба на начальников и ставится постоянно вопрос: мы хотим знать цель, куда нас ведут и за которую мы должны умирать".
   Неужели ген. Куропаткин не чувствовал, что он таким признанием сам произносит себе приговор?
   Нет сомнения, что война в армии действительно была непопулярна, потому что народ оказался совершенно равнодушным к задачам этой войны, а армия является всегда верным отражением не только свойств и особенностей своего народа, но также и господствующих в нём взглядов и настроений; нельзя также отрицать и тот факт, что одной из важнейших причин поражений русских в эту войну было отсутствие всякого воодушевления в армии.
   Но что в продолжение войны в армии не проявлялось никакого подъёма духа, ни повышенного настроения, -- чья же это вина, как не самого ген. Куропаткина и его помощников?! Полководец талантливый, умеющий направить деятельность своих войск продуктивно и целесообразно, который задачи ставит ясные, всегда сумеет внушить полное доверие к своему вождю и перелить в них самих сознание твёрдой несокрушимой воли к достижению победы; такой полководец, который ведёт свои войска на войне от победы к победе, всегда воодушевит свои войска и сумеет оторвать от равнодушия к войне не только армию, но даже и народ.
   Но солдат куропаткинский, -- помимо тех анонимных жалоб, которые посылались командующему армией, бросая некоторую тень на дисциплину в армии, -- имел тем более право задать вопрос своему полководцу: "куда ты нас ведёшь? За что мы должны умирать?".
   Если от армии требуют, что она должна отправиться на войну с воодушевлением, то она, по меньшей мере, вправе думать, что требуемые от неё жертвы не пропадут даром, что они ведут к достижению какой-нибудь цели.
   Именно это сознание в армии Куропаткин и его помощники задушили у солдата в самом начале войны, после первых поражений, когда всем ясно стало всякое отсутствие планосообразности в мероприятиях, когда действительность показала, что армию ведут только к напрасным жертвам, без надежды на какой-нибудь успех.
   Во всё продолжение войны постепенно укоренялось убеждение, что все приносимые жертвы пропадают совершенно даром, что у самих начальников имеется лишь одна тенденция "назад". Армия, правда, отправилась на войну без воодушевления, но готовая, однако, свой долг. Русские же начальники, со своей стороны, ничего не делали, чтобы поднять дух армии; они, напротив, убили даже существовавшее сознание долга после того, как в войсках пропали всякое доверие к своим начальникам и надежда на успех, когда стало ясно, что все труды и жертвы ведут только к поражениям.
   Ввиду сказанного, звучит, до некоторой степени, иронией утверждение ген. Куропаткина, когда он говорит в своём отчёте следующее по поводу преждевременного, по его мнению, заключения мира с Японией: "Начиная с первого дня моего прибытия в армию, я постоянно старался укрепить в ней сознание, что никто из нас не вернётся с войны, не добившись победы, что стыдно всем нам будет возвратиться назад на родину, не одержав победы над врагом. Это сознание было внушено и действительно засело, посредством влияния начальников всех степеней, в недрах армии, которая, таким образом, уверилась в необходимости одержать победу над противником, без чего мир заключён быть не мог".
   Конечно, армия убеждена была в необходимости победы, но это сознание было совершенно самостоятельно и отнюдь не было вызвано ген. Куропаткиным. Какая же армия не ждёт того, что её поведут к победе?
   Но именно Манчжурская армия увидала себя очень скоро обманутой в этом отношении. После решительных сражений от Ляояна до Мукдена никто в армии уже не надеялся на победоносный исход войны. Напротив, в армии крепко засело убеждение в том, что с этими начальниками она никогда не достигнет победы, что всё самоотвержение, все жертвы ни к чему не приведут.
   И если даже и теперь, после войны, Куропаткин высказывает взгляды, подобно приведённым выше, то он этим доказывает только, что он не вынес никаких уроков из своей печальной деятельности командующего армией и что он не имел никакого понятия о настроении и духе армии, вызванных его командованием.
   Далее, ген. Куропаткин пишет следующее Государю: "В тяжких испытаниях научились мы познавать и уважать своего противника, но, что нехорошо -- это то, что многие, слабые духом начинают преувеличивать силы врага и бояться его".
   Бесспорно, все русские начальники, без исключения, обыкновенно умаляли свои собственные силы и повсюду видели всегда превосходство сил противника. Но разве сам ген. Куропаткин поступал иначе? Почему он постоянно отступал перед всё более слабым противником? Почему он боялся энергичными действиями захватить в руки инициативу и самому перейти в наступление? Ведь это объясняется только единственно тем, что у него самого не хватало силы духа, что сам он постоянно преувеличивал силы японцев и боялся их.
   Относительно тактических уроков, данных первыми боевыми действиями на войне, командующий армией высказывает такой взгляд, что русским войскам "необходимо сначала научиться двигаться и сражаться в горах". При таких обстоятельствах, т. е. при отсутствии такой подготовки, ген. Куропаткин находит, что "преждевременные решения, поспешные и недостаточно подготовленные операции приносят не пользу, а вред, потому что они ведут не к победоносному окончанию войны, а, скорее, затягивают войну".
   Поспешные решения, конечно, всегда неуместны, но решения целесообразные, сопровождаемые быстрыми энергичными действиями, всегда полезны.
   Ген. Куропаткин признаёт необходимым, однако, сначала обождать, пока войска его научатся -- вероятно, после ряда поражений -- "двигаться и сражаться в горах". Он забыл, очевидно, важнейший принцип командования войсками, что время чрезвычайно дорого на войне, так как выигрыш во времени иногда предрешает собой исход весьма важных действий.
   В заключении своего письма ген. Куропаткин пытается в следующих словах свалить на адмирала Алексеева вину за поражение под Вафангоу: "Отношения мои к наместнику ухудшились, ввиду последовавшей у него перемены взглядов по вопросу об обороноспособности Порт-Артура; последствием было то, что пришлось предпринять наступательное движение к Порт-Артуру с недостаточными силами. В сухопутных операциях нельзя прилагать тот же масштаб, который иногда допускается в действиях морских"...
   Такое утверждение ген. Куропаткина, во всяком случае, довольно своеобразно, если вспомнить, что наместник беспрестанно, хотя и безуспешно, настаивал, чтобы наступление на юг было предпринято не менее, чем 48-ю батальонами. Правда, у него не хватило силы воли настоять на исполнении своего требования, но это не меняет сущности вещей, в основе которых упрёк за недостаточные силы в наступлении на Вафангоу должен пасть всецело на самого Куропаткина, которому не хватало решимости собрать достаточные силы.
   Так как на основании неверных донесений конницы ген. Куропаткин сообщил наместнику, что корпусу ген. Штакельберга пришлось иметь дело с 3-мя -- 4-мя японскими дивизиями, что Куроки с 3-мя дивизиями своей армии двинулся на Сиюянь, а в Фынхуанчене осталась только одна дивизия, а может быть, только одна резервная бригада, то наместник выразил весьма естественное пожелание, чтобы ген. Куропаткин двинулся против какой-нибудь части разбросанной армии Куроки, -- будь это против Фынхуанчена или Сиюяна, -- с тем, чтобы быстро и решительно атаковать разрозненные части японской армии. Высказанный при этом взгляд адм. Алексеева, что решительные наступательные действия имеют значение сами по себе, потому что расстраивают планы противника, вполне согласуются с взглядом, проводимым нашим уставом полевой службы, что "решительные действия представляют собой важнейшее требование на войне".
   Надо ещё раз признать, что, вообще, взгляды штаба наместника относительно характера ведения войны имели освежающее, бодрящее влияние, сравнительно с медлительностью и робким характером действий, господствовавшими в штабе командующего армией. Остаётся лишь пожалеть, что штаб наместника, по тем или иным причинам, не смог проводить на практике свои взгляды.
   Так мы видим это теперь и в настоящем случае, при настояниях наместника о необходимости энергичного наступления против разрозненных частей армии Куроки. В ответ на это требование адм. Алексеева командующий армией утешал наместника общими, ничего не значащими рассуждениями; в штабе армии было приступили к выработке соображений об общем наступлении 73-х батальонов на Сиюян в трёх колоннах; составлены были даже особые "соображения об атаке, исчисление сил и глубины наступления", которое было поставлено в зависимости от "подготовки требуемых для наступления перевозочных средств".
   В действительности, однако, ген. Куропаткин вовсе не думал о наступательных действиях; ему нужно было только временно успокоить наместника, что ему вполне и удалось. О наступлении больше уже не было и речи.
   Достойно внимания, что в истории русского генерального штаба проводится, по-видимому, до некоторой степени, тот же взгляд, которого придерживался и сам ген. Куропаткин, потому что по поводу упомянутого выше предполагавшегося наступления мы встречаемся в истории с такими соображениями: "Наше положение между разрозненными войсками противника казалось весьма благоприятным для действий по внутренним операционным линиям, но нашей армии недоставало безусловно необходимых для таких действий быстроты и решительности".
   Прибавим ещё, что самое главное, чего недоставало для таких операций командующему армией -- это силы духа и твёрдости воли брать на себя ответственность за решительные действия.
   Неясность взглядов, неопределённость приказаний и постоянное колебание командующего армией, которые привели к неудачному исходу наступления на юг, продолжались и развивались всё больше и больше во всё время после Вафангоу, до решительного сражения под Ляояном, и постепенно передавались свем начальникам всех степеней. Печать нерешительности мы видим на всех предприятиях этого времени.
   Это тем более было гибельно, что к этому же времени соотношение сил на театре войны изменилось значительно в пользу русских. В то время, когда прирост сил в японской армии составлял всего только одну пехотную дивизию (6-я) и три резервных бригады, т. е. всего только 30 батальонов, Манчжурская армия получила за это время 10-й и 17-й армейские и 5-й Сибирский корпуса, Оренбургскую казачью дивизию, Уральскую казачью бригаду, драгунскую бригаду и Кавказскую конную бригаду, так что в конце этого периода, около 23 августа 1904 года, т. е. в начале боёв на передовых позициях под Ляояном, Манчжурская армия заключала в себе 200 батальонов, 150 эскадронов и сотен (не считая 42 конно-охотничьих команд) и 670 орудий; между тем японская армия к этому времени имела не более 115 батальонов. 33 эскадрона и 464 орудия. Но и это значительное превосходство в силах всё ещё казалось ген. Куропаткину недостаточным, чтобы перейти к решительному наступлению и вырвать инициативу из рук противника [50].
   Благодаря медленным действиям японцев после Вафангоу, у русского полководца в это время постепенно созрел план дальше Ляояна не отступать и здесь дать решительное сражение со всеми сосредоточенными сюда войсками.
   Но и это решение Куропаткина не вытекало из твёрдой воли вырвать, наконец, из рук противника инициативу, пользуясь огромным превосходством сил, и броситься в открытый бой с неприятелем с тем, чтобы погибнуть или победить. Нет! И в этом случае решение Куропаткина созрело только под влиянием обманчивой и робкой осторожности, ввиду мелькавшей перед ним надежды, авось удастся путём пассивного отпора остановить наступление противника, скрываясь в укреплённых позициях, и в случае неудачи своевременно предохранить армию от поражения и, вместе с тем, уберечь также себя от сопряжённой с этим ответственности. Так как возведённые в начале войны вокруг Ляояна укрепления, прикрывавшие этот город с запада, юга и востока, оказались теперь совершенно негодными ввиду командовавших над ними высот, а также и недостаточными по своим размерам ввиду возросшей численности Манчжурской армии, то на северных отрогах гор возведена была новая "передовая" позиция...
   Весьма понятно, что, решившись принять под Ляояном сражение, Куропаткин стремился отсрочить возможно дольше это время для того, чтобы сосредоточить возможно больше войск, ожидавшихся из европейской России. Но тот путь, который он избрал для сбора своих войск, должен был, в конце концов, привести к тому, что под Ляояном ему пришлось дать сражение не с армией свежей, жаждавшей боя, а с войсками, уже физически и морально ослабленными предшествовавшими неудачами.
   Получилось положение, совершенно аналогичное с тем, которое было в начале войны. Ген. Куропаткин пренебрёг инициативой, обещавшей ему успех; ему хотелось дождаться всё больше и больше подкреплений из европейской России для того, чтобы воспользоваться значительным превосходством сил и в сражении с японцами исключить всякую возможность неудачи для русской армии. Разница только та, что на этот раз Куропаткин решил не отступать дальше Ляояна.
   Такой план действий, вообще говоря, не обнаруживал со стороны ген. Куропаткина большой решительности, так как даже в случае удачи привёл бы только к затяжке войны и к необходимости отвоёвывать затем от противника занятую им территорию путём новых сражений и ценою новых жертв. Но, чтобы иметь успех у Ляояна, важнейшей заботой ген. Куропаткина должно было служить сосредоточение у этого пункта армии неослабленной для того, чтобы при приближении противника наброситься на него со всеми нетронутыми силами и разбить его "сжатым кулаком" [51].
   Для того же, чтобы постоянно знать о движениях противника, разведывать его силы и намерения и, возможно, задерживать его наступление, командующий Манчжурской армией имел в своём распоряжении многочисленную конницу, превосходившую в 4-5 раз кавалерию японскую, многочисленные пешие и конные охотничьи команды, которые своей подвижностью могли всегда вводить в заблуждение противника относительно своих сил; действуя неожиданно и решительно, эти команды могли появляться внезапно то перед фронтом, то перед флангами неприятеля, угрожать его тылу, всячески задерживать его движения и в то же время сами, благодаря своей подвижности, могли уклониться от решительного боя во избежание поражения.
   Опорой этим командам могли служить небольшие пешие отряды с некоторым числом орудий, которые могли быть расположены на важнейших горных перевалах всё с той же целью задерживать наступление неприятеля.
   Ген. Куропаткину казалось, однако, недостаточным довольствоваться такими мерами. Он опасался, как бы японцы не продвинулись слишком близко к Ляояну, -- раньше, чем он дождётся намеченного им превосходства сил. Для этого он считал необходимым оказать на горных перевалах упорное сопротивление наступлению японцев, а для достижения этой цели Куропаткину казалось необходимым использовать силы всей своей армии.
   В результате получилось то, что вместо сосредоточения всех своих сил к Ляояну, он разбросал их на фронте в 200 с лишним километров от Инкоу до Сихояна и Цзянчана. Каждая часть войск, которая прибывала из европейской России в Ляоян, сейчас же направлялась на юг или на какой-нибудь горный перевал на востоке или юго-востоке для того, чтобы заткнуть какую-нибудь дыру, через которую японцы, по мнению ген. Куропаткина, могли пробраться к Ляояну.
   Задачи, данные начальникам всех таких выдвинутых вперёд отрядов, были так же не ясны и не определены, как задача, данная в своё время ген. Засуличу на Ялу.
   Куропаткину хотелось одержать какие-нибудь частичные успехи к югу от Ляояна, но в то же время он постоянно предостерегал своих помощников не ввязываться в решительный бой, опасаясь превосходящих сил противника. Он беспрерывно колебался в своих решениях. Иногда казалось даже, что у него есть склонность перейти к наступательным действиям, но едва лишь он принимал такое решение, как он сейчас же ослаблял его противоположными мероприятиями, либо оно приводилось в исполнение в таком виде, что убивалось в зародыше.
   Мы видим здесь повторение того, что было в начале войны: Куроапткину хотелось победы, но так как он при этом постоянно боялся ответственности за неудачу, то приводило это, в конце концов, только к поражению.
   Передовые бои перед Ляояном в июле и августе 1904 года разыгрались на двух театрах: на южном, по обе стороны железной дороги, идущей из Порт-Артура, между Инкоу и Далинским перевалом; в этом районе войска 1-го, 2-го и 4-го Сибирских корпусов, а также конница отрядов ген. Самсонова и Мищенко оказывали сопротивление японским войскам 2-й армии, наступавшей из Сиюнхечена, и отряду Кавамура (впоследствии 4-я армия) [52], наступавшему из Сиюяна. На восточном фронте между перевалами Сандолин и Сихоян и далее до реки Тайдзыхе действовали войска Восточного отряда (3-й Сибирский корпус). 10-й армейский корпус, казаки ген. Ренненкампфа и части 17-го армейского корпуса в виде резерва -- против войск 1-й японской армии, имея районом действий дороги, ведущие из Фынхуанчена на Ляоян.
   Ввиду всё более и более разраставшейся численности Манчжурской армии и её разбросанности в двух отдалённых друг от друга группах, казалось необходимым образовать две армии или хотя бы два отряда, начальники которых действовали бы только по полученным ими директивам, являясь ответственными только перед командующим армией за исполнение полученных указаний.
   Но у ген. Куропаткина, по-видимому, было так мало доверия к способностям своих помощников, что он считал необходимым следить самому и непосредственно руководить действиями каждого корпуса, дивизии или отдельного отряда. В результате он бросался всегда на театре войны от одного места к другому, где, по его мнению, ожидался серьёзный бой [53]. Но судьбе угодно было, чтобы бой разыгрывался тогда, когда ген. Куропаткин находился на противоположном фланге [54].
   В своей беспрерывной погоне лично заботиться обо всём и предусмотреть в своих приказаниях все мелочи он тратил только свои силы вместо того, чтобы сосредоточить их для достижения важнейшей цели на войне.
   Все эти бои, в период времени от Вафангоу до Ляояна, представляются в совершенно одинаковом виде, с одними и теми же результатами, т. е. кончались постоянно отступлениями русских войск при тяжёлых потерях в физическом и моральном отношениях. Притом все эти неудачи обусловливались исключительно одной важнейшей причиной -- недостатком руководства в командовании русскими войсками, отсутствием с их стороны инициативы, самодеятельности и готовности брать на себя в известных случаях ответственность.
   Все войсковые начальники, без единого исключения -- не исключая даже известного своей энергией командира 4-го Сибирского корпуса ген. Зарубаева и храброго начальника Восточного отряда ген. графа Келлера -- в своих действиях и решениях казались точно скованными, постоянно склоняясь к преувеличению сил противника. Но во всех остальных этих случаях главная вина должна быть отнесена к неясности и неопределённости взглядов и приказаний командующего армией.
   Необходимо, однако, заметить, что никто из помощников ген. Куропаткина не обладал, со своей стороны, готовностью брать на себя ответственность, чтобы уметь, в известных случаях, оторваться от постоянных пассивных действий и пытаться достигнуть успеха захватом в свои руки инициативы и таким путём увлечь за собой к активным действиям колеблющегося и нерешительного командующего армией. Даже там, где проявлялась попытка к наступательным действиям -- как мы это видим при Ташичао 24-го июля и при атаке графом Келлером Мотиелинского перевала 17-го июля -- там сейчас же являлось опасение, как бы не слишком зарваться вперёд, поэтому наступление предпринималось с недостаточными силами и при малейшей неудаче сводилось на нет.
   Все бои этого периода представляются весьма назидательными примерами, доказывающими превосходство атаки над пассивной обороной, в особенности, приведении горной войны. В постоянных опасениях, при занятии укреплённых позиций в горах, быть обойдёнными по горным тропкам русские постоянно разбрасывали свои силы, так что, имея за собой во всех боях общее превосходство сил в главных пунктах, они не могли своевременно поддержать друг друга ввиду того, что войска оказывались разъединёнными горной местностью, разбросанные для прикрытия всевозможных обходных тропинок.
   Удерживавшиеся в руках начальников резервы обращались не для производства сильного встречного удара при атаке неприятеля, а вводились в бой малыми дозами, чтобы заткнуть разные отверстия в бою, где, казалось, угрожал обход или прорыв со стороны противника. В большинстве же случаев резервы оказывались не участвовавшими в бою, а сберегались только для прикрытия наступления. Таким образом, при общей меньшей численности японцы в решительном месте и в решительную минуту оказывались в превосходном числе против русских войск.
   Обратимся, однако, к краткому изложению некоторых отдельных боёв, относящихся к этому времени.

Бои на южном фронте

   Точно так же, как после боя под Тюренченом, русская главная квартира оказалась весьма мало осведомлённой о составе действовавшей в этом бою 1-й японской армии Куроки, так и теперь сражение под Вафангоу не дало штабу армии вполне определённых сведений о силах и составе 2-й японской армии Оку. Согласно сведениям разведывательного отделения штаба армии, корпус ген. Штакельберга имел против себя 5-ю, 8-ю и 11-ю дивизии и ещё одну невыясненную дивизию. Как до и во время сражения под Вафангоу, так и во весь последовавший период времени до сражения под Ляояном обнаружилась "полная несостоятельность разведки вообще и разведывательной деятельности русской конницы в особенности". Ни одно из сообщений, из какого бы источника оно ни исходило, не давало ни в малейшей степени хотя бы приблизительную картину о распределении сил противника, о его движениях и намерениях.
   Нельзя не признать, что недостаток сколько-нибудь достоверных сведений о неприятеле затруднял положение ген. Куропаткина, лишая его возможности принять в известных случаях какие-нибудь решения; но при деятельном пользовании своей армией он мог бы вполне сорвать перед собою завесу неизвестности, скрывавшую расположение и намерения противника. Но так как русские войска, а в особенности русская конница, держались крайне пассивного образа действий, то нет ничего удивительного, что штаб армии витал постоянно в тумане неверных сведений и часто приходил к совершенно превратным заключениям о намерениях противника.
   На южном фронте разведывательная деятельность производилась двумя большими группами русской конницы: со стороны корпуса ген. Штакельберга, к югу от Кайпинга, выдвинут был отряд ген. Самсонова, ядро которого состояло из трёх полков Сибирских казаков и Приморского драгунского полка -- всего около 22-23 эскадронов и сотен. Против этой конницы со стороны японцев действовала кавалерия 2-й армии -- всего около 20 эскадронов. Далее к востоку, в горах, оперировал отряд ген. Мищенко, прикрывая пути, ведущие со стороны отряда Кавамуры из Сиюяна.
   Для деятельности конницы ген. Самсонова местность предоставляла весьма благоприятные условия; обширная равнина простиралась по обе стороны железной дороги, представляя собой огромный простор для деятельности конницы как в больших массах, так и отдельными разъездами.
   Несмотря на такие благоприятные условия местности, все сведения, доставлявшиеся русской конницей, базировались, главным образом, на рассказах китайцев, "которым", по выражению истории русского генерального штаба, "наши разъезды придавали слишком много веры" [55].
   Необходимо заметить, что, по требованию высших начальников, конницей предпринимались иногда усиленные рекогносцировки, которые каждый раз заключались в том, что несколько сотен направлялись вперёд на юг, вдоль железной дороги, и, как только встречались с противником, завязывали с ним стрелковый бой, после чего сейчас же предпринимали обратное движение -- конечно не выяснив ничего нового.
   Ни о каких кавалерийских предприятиях сколько-нибудь си л ьными разъездами под начальством офицеров во фланг и тыл не п риятеля с целью добыть какие-нибудь определённые сведения со стороны русской конницы совершенно не было слышно.
   Такая недостаточно энергичная деятельность русской конницы объясняется отчасти постоянным переутомлением её, но едва ли мы ошибемся, если признаем, что важнейшая причина этой безрезультатной деятельности конницы кроется, главным образом, во взгляде высших начальников на применение кавалерии.
   Это доказывается, между прочим, одним письменным сношением ген. Штакельберга, адресованным ген. Самсонову, которому он сообщает, что командующий армией не согласен с таким поспешным отступлением его на север во время сражения у Вафангоу и что вообще необходимо выяснить силы противника, потому что ген. Куропаткин опасался, что японцы оставили против Самсонова лёгкую завесу, а со всеми силами ушли к Порт-Артуру. "Лучшим средством, чтобы выяснить это", -- писал ген. Штакельберг ген. Самсонову, -- "заключается в том, чтобы выслать в этом направлении шпионов или несколько отважных разведчиков".
   При таком взгляде высших начальников на пользу и применение кавалерии можно было бы придти к заключению, что она является, вообще говоря, совершенно излишней.
   Впрочем, ген. Куропаткин поспешил высказать свое удовлетворение начальнику конницы после того, как от этого последнего им было получено донесение, что драгун Волков пробрался до Сиюнхечена, заметил там расположение японского полка и 32 орудия и во время своего обратного движения проложил себе дорогу через японский разъезд, перебил и ранил много японцев и спасся на лошади, отбитой им у японского драгуна, принадлежащего 14-му драгунскому полку...
   Такой же безрезультатностью отличалась деятельность конницы отряда ген. Мищенко, который после занятия японцами Сиюяна 8-го июня перешёл на дорогу, идущую из Кайпинга, и расположился со своим отрядом у Сияхатана. Отряд ген. Мищенко был усилен 11-м и 12-м Оренбургскими казачьими полками и 2 батальонами 12-го Сибирского пехотного полка, так что он состоял из 21-22 сотен и 6-ти орудий, имея сначала 2, а потом и 8 батальонов в виде поддержки. Для охраны Далинского перевала был расположен отряд ген. Левестама, при котором состоял Сибирский казачий полк из 6 сотен.
   Бесплодная деятельность этой конницы ген. Мищенко, которая оказалась не в состоянии выяснить состав японских войск, сосредоточившихся у Сиюяна, трудно объяснить только гористым характером местности и непроходимостью для конницы дорог, пролегавших по горным кручам, -- потому, что конницей не было сделано даже серьёзной попытки произвести надлежащие разведки около Сиюяна. Но особенно непростительно то, что отряд ген. Мищенко снабжал командующего армией такими сведениями, которые выдавались за вполне определённые, а между тем, совершенно не соответствовали действительности.
   У Сиюяна по-прежнему под начальством ген. Кавамура находилась 10-я японская дивизия, к которой из 1-й армии Куроки присоединилась 1-я гвардейская бригада, так что в общем здесь находилось 18 батальонов, 7 батарей и 41/2 эскадрона.
   Из того факта, что при этом отряде находились также и гвардейские войска, о чём русская конница узнала по расспросным сведениям от китайцев, ген. Мищенко вывел заключение, что у Сиюяна находятся главные силы 1-й армии Куроки. В этом своём заключении он ещё больше уверился, когда 16-го июня по направлению на Чипанлинский перевал и Эрдагоу двинулся отряд ген. Того в составе 3-х батальонов, 1-го эскадрона и 6-ти орудий, принадлежавших 10-й японской дивизии; две роты отряда ген. Того продвинулись далее и заняли перевал Ниантзыку.
   От офицерского разъезда ген. Мищенко получил донесение по поводу упомянутого сейчас передвижения японского отряда, что разъезд ясно видел японскую пехотную бригаду с тремя эскадронами и горной артиллерией на марше из Канза по направлению на перевал Чипанлин и, вместе с тем этим разъездом обнаружен был бивак большого отряда в районе около Талуша. Таким образом, из трёх батальонов ген. Того выросла целая дивизия. Эти донесения, точно также, как совершенно неосновательные сообщения китайских шпионов, послужили основанием ген. Мищенко донести командующему армией, что ген. Куроки оставил на Фынхуанчене только слабую часть своей армии -- всего лишь одну дивизию, может быть, с придачей одной резервной бригады; с одной дивизией находится у Сиюяна, а две дивизии его армии направляются через Чипанлинский перевал на Кайпинг для того, чтобы соединиться с 2-й японской армией.
   На основании этих сведений ген. Куропаткин должен был придти к неверному предположению относительно планов и намерений противника и, соответственно с этим, принять, со своей стороны, неверные мероприятия, тем более, что ген. Куропаткин относился с большим доверием ко всем донесениям ген. Мищенко, придавая особый вес и значение всем получаемым от него сведениям.
   Замечательно то, что этот взгляд ген. Мищенко относительно сосредоточения армии Куроки у Сиюяна и наступлении его главных сил через Чипанлинский перевал на Кайпинг для соединения с армией Оку совпадал вполне с преувеличенными донесениями ген. Плешкова, командовавшего отрядом на Далинском перевале, о значительных силах японцев, находившихся против него, а прежде всего основанием для такого заключения служило донесение ген. Самсонова, что главные силы 2-й японской армии направились на восток, свернув в долину Пилихе, с целью приблизиться к войскам, расположенным у Сиюяна. Конечно, и это донесение, почёрпнутое из рассказов местных жителей, лишено было всякого основания, так как в действительности 2-я армия со своими 4-мя дивизиями расположена была в районе Сиюнхечена, а ген. Куроки с главными силами своей армии стоял у Фынхуанчена, держа их сосредоточенными у этого пункта, а 10-я дивизия Кавамура у Сиюяна была усилена только одной гвардейской резервной бригадой из 1-й армии.
   Поступившие, таким образом, в штаб Манчжурской армии сведения о противнике давали возможность предположить о движении на юг соединенных сил японских армий. Обстоятельство это подвигнуло командующего армией большую часть своего резерва, усиленного присоединением к нему части Восточного отряда [56], а также войск 10-го корпуса, прибывших из Европейской России, сосредоточить в Хайчен; отряд ген. Мищенко был сосредоточен у Сияхатана, отряд ген. Левестама -- на дороге Симучен -- Далинский перевал, а у Кайпинга, Хайока и Ташичао выбраны были оборонительные позиции. У последнего пункта было начато возведение укреплений для 1-го и 4-го Сибирских корпусов, фронтом на юг. Ген. Куропаткин отправился лично в Ташичао.
   24-го июня на южном фронте сосредоточено было 84 батальона, 631/2 сотни и 279 орудий, против которых со стороны японцев имелось 48 батальонов 2-й армии в Сиюнхечене и 18 батальонов отряда Кавамура у Сиюяна; всего, следовательно, 66 батальонов.

Бои на Далинском перевале и у Сияхатана от 23-го до 27-го июня

   26-го июня все три группы японских войск должны были начать своё наступление на Ляоян, после пополнения боевых и жизненных запасов и устройства этапной линии, которая должна была обеспечить дальнейшее питание войск.
   От Восточного отряда графа Келлера взято было 12 батальонов как раз в то время, когда он собирался произвести демонстративное наступление на Фынхуанчен; из этих 12-ти батальонов шесть были возвращены отряду, когда выяснилось, что 2-я японская армия остановилась в Сиюнхечене.
   1-я армия должна была овладеть перевалами на Фынзиаолинском хребте, отряд Кавамуры -- Далинским перевалом, а также перевалами, ведущими из Сиюяна в Кайпинг; в то же время 2-я армия должна была наступать из Сиюнхечена вдоль железной дороги через Кайпинг на север.
   Как упомянуто было выше, ген. Кавамура направил 16-го июня отряд в составе 3-х батальонов, 1-го эскадрона и шести орудий под начальством ген. Того на запад через Канза. Отряд этот в тот же день занял перевал Нианзаку, а также перевал на пути из Канза в Эрдагоу, а 18-го июня занял перевал Чипанлин.
   Находившиеся на этих перевалах передовые посты отряда ген. Мищенко были отброшены назад; это обстоятельство дало повод отброшенным постам донести преувеличенные сведения о силах японцев, -- что 2 японские дивизии двигаются через Чипанлинский перевал на Кайпинг. Таким же образом 18-го июня другим выдвинутым вперёд японским отрядом -- по русским сведениям силою около одного батальона -- были атакованы и опрокинуты передовые посты отряда ген. Мищенко на Видиалинском перевале. В результате отряд Кавамура 18-го 1юня владел уже всеми путями, ведущими из Сиюяна в Сияхатан.
   Между тем ген. Мищенко был настолько поглощён мыслью, что против него находятся главные силы армии Куроки на Чипанлинском перевале и в Канза, что он со своей стороны не предпринимал ничего серьёзного, чтобы отбросить назад слабые посты ген. Того и произвести надлежащую разведку.
   Правда, 22-го июня с русской стороны снова был занять оставленный японцами Видиадинский перевал отрядом в составе 7 сотен, 2-х рот и 2-х орудий под начальством ген. Толмачева, но вскоре этот отряд был отозван ген. Мищенко обратно для присоединения к главным силам отряда в Мугую, потому что вечером того же дня ген. Мищенко получил донесение, что Сяндяй занят японцами, а это обстоятельство вызвало у ген. Мищенко опасение за безопасность пути отступления отряда ген. Толмачёва; между тем, в данном случае со стороны японцев предпринималась только разведка частью войск ген. Того, которая и продолжалась на следующий день, после отзыва ген. Толмачева.
   Удержание Сяндяя, который вскоре был очищен японцами, ген. Мищенко доверил полковнику Карцеву, бывшему командиру 1-го Аргунского казачьего полка, входившего в состав отряда ген. Ренненкампфа; находясь на левом фланге армии в Саймадзы, этот самый полковник Карцев выказал такую неспособность, что он отрешён был от командования полком. Но так как при назначении в эту войну на разные должности встречалось не мало странного, делались всевозможные опыты, то полковник Карцев, после отрешения от командования полком, был прикомандирован к отряду ген. Мищенко "для особых поручений", а этот последний нашел возможным доверить этому казачьему полковнику командование отдельным отрядом в составе 4-х рот 12-го пехотного Сибирского полка (все принадлежавшие различным батальонам) и 2-х сотен (также обе принадлежавшие двум различным полкам -- 2-му Читинскому и 12-му Оренбургскому казачьим полкам), с которым он должен был занять Сяндяй.
   Но когда полковник Карцев, отряд которого бивакировал к западу от Сяндяя, в ночь на 23 июня узнал от китайцев, что на горах, примыкающих к этой деревне, расположены 3 японские роты с пушками, то он "признал более целесообразным" отступить назад к Мугую. При этом сотня Читинского полка, которая бивакировала всего лишь в 200 шагах от общего бивака отряда Карцева, была совершенно забыта офицером, передававшим приказание об отступлении, который "эту сотню не нашел", в результате спящая сотня подверглась нападению японцев и была вся рассеяна.
   Между тем, русская пехота и сотня Оренбургского казачьего полка находились всего только на расстоянии 2-3 километров от места, где Читинская сотня подверглась нападению японцев, слышали выстрелы, но никто не прибыл на помощь этой сотне.
   Бои, разыгравшиеся 23-го июня на фронте отряда ген. Мищенко, по-видимому, имели характер только усиленных рекогносцировок со стороны отряда Того, желавшего выяснить позицию и силы отряда ген. Мищенко, и никакого иного значения не имели, поэтому, когда русские войска предприняли встречное наступление против японцев, то эти последние отошли назад в Эрдагоу.
   Ген. Мищенко оценивал силы противника, с которыми ему приходилось иметь дело в этом бою, в 3 батальона, 4 эскадрона и 6 орудий. По поводу этого боя он доносил ген. Куропаткину, что -- "успехом мы обязаны превосходному действию нашей артиллерии". Если принять во внимание, что совокупные силы колонны ген. Того составляли всего лишь 3-4 батальона, 1 эскадрон и 6 орудий, что эти силы только 24-го июня начали своё наступление на Сияхатан, а 25-го июня только сосредоточились у Эрдагоу, то ясно будет, что при разведке 23-го июня силы японцев, участвовавших в бою, были значительно слабее, чем те, о которых доносил ген. Мищенко.
   Но если бы даже в этом бою со стороны японцев участвовали все силы отряда ген. Того, всё же едва ли в этом случае могла идти речь о каком-нибудь успехе со стороны русских, потому что ген. Мищенко в это время у Сияхатана имел свыше 4 батальонов пехоты, больше 20 сотен и 10 орудий, не считая подчинённого также ему отряда Максимовича у Кайдиатуна, так что он имел значительно превосходящие силы, которые, однако, не могли воспрепятствовать японцам непосредственно перед русским фронтом занять Чёрную гору и производить оттуда надлежащую рекогносцировку русской позиции.
   Тем не менее, ген. Куропаткин был чрезвычайно доволен действиями ген. Мищенко и телеграфировал ему: "Все мы восхищены вашей работой, дорогой Павел Иванович". Одновременно с этим отряду ген. Мищенко был придан также 7-й пеходный Сибирский полк, так что, не считая дальнейшего усиления отряда после 27-го июня, отряд ген. Мищенко в данное время имел более чем тройное превосходство в силах по сравнению с отрядом ген. Того.
   Бои у Сияхатана 23-го, 26-го и 27-го июня упрочили репутацию ген. Мищенко как боевого начальника; в действительности, однако, ход событий едва ли мог дать ему право на такую репутацию.
   Ген. Мищенко был энергичным и решительным начальником, вместе с тем -- и симпатичной личностью; он дал неоднократное доказательство своего чисто солдатского мужества, благодаря которому его подчинённые относились к нему с доверием, но чтобы Мищенко обладал необходимыми для начальника талантами, энергией и мужеством в случае необходимости принять на себя ответственность за самостоятельность действий, короче сказать, -- умением захватить в свои руки инициативу, -- этого он не доказал на войне.
   Впрочем, эти качества совершенно отсутствовали у всех начальников русской армии и представляют собою для них совершенно неведомые понятия. Так и в настоящем случае мы видим, что, обладая более чем четвертным превосходством в силах над японцами, ген. Мищенко удовольствовался только тем, что после 27-го июня отбил атаку японцев вместо того, чтобы всеми силами навалиться на стоящего против него неприятеля и раздавить его своими превосходными силами.
   Совершенно иначе действовал ген. Кавамура. Когда разведки на Сияхатан были закончены, были также закончены все подготовительные действия для атаки на Далинский перевал, 24-го июня всеми японскими командующими армиями было получено сообщение главной квартиры, что, ввиду незаконченной организации подвоза для 2-й армии, она не сможет участвовать в общем наступлении на Ляоян, поэтому это наступление откладывается до окончания периода дождей. Несмотря на это, ген. Кавамура решил продолжать раз предпринятое им наступление для атаки Далинского перевала. Это явилось весьма смелым решением, выказавшим со стороны ген. Кавамура большую долю личного почина, который увенчался блестящим успехом.
   Для атаки Далинского перевала ген. Кавамура назначил 15 батальонов и 41/2 эскадрона, из которых 12 батальонов должны были направиться четырьмя колоннами, гвардейская бригада ген. Асада -- двумя колоннами, затем колонна Камада и Маруи -непосредственно против Далинского перевала, который оборонялся отрядом ген. Левестама приблизительно в тех же силах.
   Против атакующей колонны, двигавшейся на левом фланге японского фронта, находился отряд ген. Мищенко силою сначала в 7 батальонов, потом (27-го июня) 18 батальонов, 20 сотен и 24 орудия, против которого действовал слабый отряд ген. Того, в составе 3-х -- 4-х батальонов, 1 эскадрона и 6 орудий; несколько дальше, у Каодятуна, находился подчинённый генералу Мищенко отряд Максимовича в составе 3 батальонов, 2 сотен и 6 орудий; наконец, ещё дальше на расстоянии одного перехода, у Ташичао, находился весь русский резерв южного фронта.
   Энергичный удар со стороны этих войск, направленный против левофланговых колонн ген. Кавамура, мог бы привести к полному уничтожению японцев. Атака японцев на Далинский перевал была произведена 26-го июня. Против отряда ген. Мищенко, расположенного по линии Мугую -- Сияхатан, двинулись со стороны Эрдагоу главные силы колонны ген. Того. Бой на Чёрной горе, к югу от Сияхатана, ограничивался, главным образом, артиллерийским огнём. Во всём отряде ген. Мищенко потери этого дня составляли всего лишь 5 человек убитых и 36 раненых, которые целиком пришлись на долю рот 12-го пехотного Сибирского полка, занимавшись позицию на Чёрной горе.
   Тем временем обнаружилось движение колонны Маруи против левого фланга ген. Мищенко; задача этой колонны заключалась в том, чтобы обойти Далинскую позицию с запада, через Чегоулин, Сянфанпудзы и Васгоу. Колонна эта из Сияхатана прошла без всякой помехи мимо батальона 5-го Сибирского пехотного полка, расположенного на расстоянии одного километра к северу от Яндзяпудзы, затем направилась далее на Видиалинский перевал, около Чегоулина отбросила сторожевую роту, которая там была выставлена от отряда ген. Мищенко, и здесь остановилась, выслав вперёд свой авангард на Сянфанпудзы. Для производства главной атаки на Далинский перевал была назначена гвардейская пехотная бригада в составе 6-х батальонов, 2-х эскадронов и 24-х орудий под начальством ген. Асада; в то же время небольшой отряд Камада должен был произвести охват русской позиции на перевале с правого фланга.
   Тем временем от 1-го батальона 20-го стрелкового полка, расположенного у передовой позиции у Чандзяпудзы, по приказанию начальника обороны Далинского перевала ген. Плешкова утром 26-го июня была предпринята разведка по направленио к Сиюяну. Двинувшиеся вперёд несколькими колоннами пехотные роты вмести с двумя сотнями встретились на пути с войсками бригады ген. Асада, вследствие чего получили приказание отступить назад на Сияопинлин. Но отступление пришлось вести при ужасной жаре и под натиском противника, что привело отступавшие роты в крайний беспорядок: 94 человека пропали без вести, один ротный командир сошёл с ума, другой ротный командир, предполагая свою роту окружённой японцами, пытался лишить себя жизни.
   С большими потерями, ослабленному физически и морально, батальону удалось добраться до Сияопинлина, где он был принят 4-мя ротами полка и вступил под начальство командира полка полковника Ласского.
   Между тем ген. Асада после того, как он отбросил русские передовые посты, снова разделил свою бригаду на две колонны: правая из 2-го гвардейского полка (21/2 батальона) двинулась через Дзядзяпудзы с целью обойти с востока позицию русских на Далинском перевале; эта колонна ночевала у Чендзягоу. 1-й гвардейский полк с 2 полевыми и 2 горными орудиями, образуя левую колонну, двинулся по большой дороге далее и расположился биваком в трёх километрах к югу от Сияопинлина.
   Таким образом, предназначенные для атаки 27-го июня 12 батальонов распределены были по 4 колоннам, двигавшимся по гористой местности, разделенные друг от друга труднодоступными -горами, через которые никаких дорог не было. К вечеру 26-го июня эти колонны заняли фронт по линии Чендзягоу к югу от Сияопинлина-Тазанпию-Сянфанпудзы (Чегоулин), с которой они должны были начать атаку следующим образом: 2 колонны должны были отправиться в обход русской позиции, и должна была охватить правый фланг, а 1 колонна должна была атаковать с фланга.
   Что за прелестный случай представлялся ген. Левестаму с его превосходящими силами атаковать и разбить разобщённые между собою неприятельские колонны! Но ему неизвестно было положение дела. Недостаток решимости и постоянная наклонность русских начальников преувеличивать силы противника заставляли их постоянно придерживаться пассивного образа действий.
   Полковник Ласский получил 26-го июня в 6 часов вечера сообщение, что его правый фланг обходится японской дивизией по направлению на Тазанпию; в действительности же в этом направлении двигалась колонна Камады, всего лишь в 1Ў батальона; между тем, сообщение это дало уже повод очистить Сияопинлин и отступить на Сяндзяфан. Вместе с тем ген. Плешков доносил ген. Левестаму с Далинского перевала, что в 4-5 часов дня в двух километрах севернее Вандзяпудзы сосредоточились 9 японских пехотных и 3 кавалерийских полка, из которых 9 батальонов обходят правый фланг позиции по направлению на Тазанпию, 3 батальона обходят левый фланг на Гундзяпудзы, а ещё 15 батальонов остаются перед фронтом перевала. "У страха глаза велики", -- часто повторяет ген. Куропаткин в одном из своих приказаний. В данном случае эти "великие глаза" преувеличили силы неприятеля в четыре раза.
   Донесения эти по команде дошли до командующего армией и последствием их было то, что около полуночи ген. Левестам получил телеграмму от командующего армией, который ему предписывал "отнюдь не ввязываться в упорный бой с превосходными силами неприятеля и, если он признает нужным, медленно и в порядке отступить на Симучен,...по сборе достаточных сил я снова атакую Далинский перевал".
   Ничего нет удивительного в том, что ген. Левестам после того думал только об "отступлении в порядке" [57]. Он лично отправился в ночь на 27-е число из Симучена на Далинский перевал. Ещё поздно вечером 26-го июня он получил уведомление, что ему подчиняется также находившийся в Хайчене 122-й пехотный полк и Уральская казачья бригада, которыми он тотчас же послал приказание в 3 часа утра передвинуться в Симучен и там ждать дальнейших указаний.
   Таким образом, вместе с этими подкреплениями ген. Левестам имел в своем распоряжении на укреплённой позиции на Далинском перевале, включая расположенные в Яндзяпудзы батальоны, свыше 6 батальонов, 6 сотен и 16 орудий, на расстоянии около 5-10 км позади находились на большой дороге ещё 2 батальона и, наконец, у Тадою резерв из 2 батальонов и 12 орудий, к которому подходил ещё находившийся на Панлинском перевале батальон, прикрывавший левый фланг позиции. Правый фланг прикрывал батальон 6-го Сибирского полка, расположенный в долине около Васгоу, левый фланг прикрывался ротой на Таваншинской горе. Кроме того, как упомянуто выше, можно было притянуть из Симучена без особенных усилий (21 км) 122-й пехотный полк и Уральскую казачью бригаду.
   Сопоставление сил противников указывает, таким образом, что ген. Левестам 27-го июня в центре своей позиции на Далинском перевале и непосредственно за ним у Сунтодзы и Сияокушане имел почти двойное превосходство батальонов по сравнению с силами японцев, находившимися перед его фронтом, на который направлялись 1-й гвардейский полк и колонна Камада, между тем на оба фланга русской позиции японцы направлялись превосходящими силами.
   Несмотря на это распределение сил, охват обоих флангов со стороны японцев не имел решительного успеха. На русском левом фланге 2-му гвардейскому полку удалось отбросить одну русскую роту с перевала на Таваншинской горе; эта рота, получив неверное сведение, что японцы заняли дорогу на Гую, стала отступать в западном направлении через горы без дорог, вследствие чего была почти целиком рассеяна и только к вечеру остатки роты достигли Тадою, причём рота потеряла 2 офицеров и 106 нижних чинов, пропавших без вести.
   Таким образом, хотя дорога в тыл 2-му японскому гвардейскому пехотному полку была совершенно открыта, тем не менее наступление его вследствие трудных условий гористой местности подвигалось вперёд так медленно, что полк только к 11 час. 30 мин. дня, т. е. к тому времени, когда центр отряда ген. Левестама давно уже отступал, дошёл до дороги между горой Таваншин и Танагоу.
   Ещё более нерешительно было наступление колонны Маруи, которая обходила левый фланг позиции. Эта колонна с рассветом 27-го числа направилась на Сянфанпудзы под прикрытием слабого авангарда; к 5 ч. утра эта колонна оттеснила 2 роты 4-го батальона 6-го Сибирского пехотного полка, который под начальством подполковника Станиславова занимал перевал севернее этой деревни. Заняв этот перевал, японцы направили 1 батальон на Сингоу, а остальные войска оставались в полной бездеятельности до 11 час. дня на высотах к северо-востоку от Сянфанпудзы, выжидая, пока откроет огонь артиллерия колонны Асада. Эта медленность наступления колонны Маруи дала возможность 6-му Сибирскому пехотному полку занять позицию у Ланафана, фронтом на запад, и тем остановить наступление батальона, высланного из Сингоу от колонны Маруи.
   Только около полудня, когда целые тучи пыли, поднявшиеся на большой дороге у Сунтодзы, указывали на происходящее уже отступление русских, ген. Маруи решился на дальнейшее наступление, не дождавшись, таким образом, открытия артиллерийского огня. Это начавшееся наступление ген. Маруи, однако, скоро опять приостановил, когда получил донесение на расстоянии 21/2 км южнее Лапафана, что высланный им батальон из Сингоу встретил сопротивление и не может продвинуться дальше. Колонна Маруи, таким образом, опять остановилась в бездеятельности.
   Причины такого нерешительного наступления этой колонны не вполне понятны [58]; во всяком случае, охват этой сравнительно сильной колонны не принёс ожидавшегося от него тактического успеха.
   В истории русского генерального штаба утверждается, что отряд Левестама очутился бы в весьма критическом положении, если бы охваты японцев были произведены быстро и энергично; но это справедливо лишь в том случае, если бы русские придерживались пассивного образа действий, как они это постоянно делали. В действительности, однако, даже при быстром и решительном охвате японские колонны едва ли могли одержать успех, если бы ген. Левестам со своими 6 батальонами на Далинском перевале, а также с теми, которые стояли в Сунтодзы и Сияркушане, бросился в энергичную атаку на 1-й гвардейский полк и отряд Камада, притянув ещё для этого случая свои резервы из Тадою и Симучена.
   С рассветом уже были двинуты 1-й гвардейский полк из Сияопинлина и колонна Камада из Тазанпию. Это наступление японцев заставило полковника Ласского отступить со своей выдвинутой вперёд позиции из Сяндзяфана на левый фланг Далинской позиции; точно так же обе роты, находившиеся к северу от Яндзяпудзы, также вынуждены были отступить на перевал. При выступлении из Сяндзяфана японцы были встречены огнём, вследствие чего они приостановили дальнейшее наступление, по-видимому выжидая успеха своей обходной колонны. Тем временем с обеих сторон началась артиллерийская перестрелка, при которой численное превосходство было на стороне японцев, но 2 русские батареи всё же с успехом держались против артиллерийского огня японцев.
   В 7 часов утра ген. Левестам получил донесение с обоих флангов, представлявшиеся, правда, довольно неясными, тем не менее дававшие возможность заключить, что со стороны японцев произведён обход обоих флангов значительными силами.
   При такой обстановке, как уже упомянуто было выше, могло быть только одно решение -- со всеми силами с Далинской позиции, притянув ещё резервы, двинуться вперёд на разрозненные силы японцев.
   Но, так как ген. Левестам считал, что против него находится около 18-20 батальонов, и что он атакуется превосходными силами, с которыми он не должен ввязываться в упорный бой, то он и решил отступить.
   Сначала обе батареи получили приказание отступить, причём одна из этих батарей отправилась прямо безостановочно на Симучен. После батарей было приказано отступить и пехоте. Заметив отступление батарей, японцы сейчас же возобновили свою атаку, так что отступление русских войск происходило уже под натиском противника. Но так как японцы, при сравнительной своей малочисленности, должны были ещё занять перевал, тогда как ген. Левестам имел в своём распоряжении свежие войска для занятия позиции у Сунтодзы и Сьюанлаю, то отряд его в 6 часов вечера без дальнейших потерь прибыл на позицию у Тадою, куда вслед за тем прибыл ещё батальон с Панлинского перевала и Уральский казачий полк из Симучена; у этого последнего оставались ещё 122-й пехотный полк, отделение 31-й артиллерийской бригады, казачий полк и одна конная батарея.
   Общие потери отряда ген. Левестама в течение 27-го июня, включая и пропавших без вести, составляли всего только 8 офицеров и 285 нижних чинов, из которых одна треть приходится на долю одной роты, действовавшей на горе Танваншин, одна четвёртая часть этих потерь понесена 4-м батальоном 6-го Сибирского пехотного полка, который у Ланафана прикрывал правый фланг.
   Таким образом, мы видим, что Далинский перевал, удержание которого в своих руках должно было иметь огромное влияние на позднейшие операции, был уступлен японцам сравнительно с лёгким сердцем, без упорной обороны и без больших потерь. Точно также и другие перевалы, оборонявшиеся Восточным отрядом, достались японцам сравнительно дешёвой ценой.
   Пока происходил этот кратковременный и не особенно славный бой отряда ген. Левестама, отряд ген. Мищенко, оборонялся против жестокой атаки слабой конницы ген. Того.
   В ночь на 27-е июня ген. Мищенко имел в своем распоряжении, не считая его многочисленной конницы, 12-й и 7-й Сибирские пехотные полки, 12 конных и 4 горных орудия. В начале боя на рассвете 27-го июня были двинуты ещё на поддержку ген. Мищенко из войск 4-го Сибирского корпуса 2 батальона с 1 батареей 11-го Сибирского пехотного полка; это подкрепление было выслано из Кудзядзы в Мугую, где сосредоточивался резерв ген. Мищенко, 2-я бригада 35-й пехотной дивизии со своим артиллерийским отделением направлялась в это время из Тандчи в Кудзядзы, куда она прибыла рано утром. Сам командир 4-го Сибирского корпуса ген. Зарубаев лично отправился на поле сражения к ген. Мищенко [59].
   Таким образом, в районе Гупейю-Кудзядзы- Тин[дятин-Сянфатан русские 27-го июня имели в своём распоряжении свыше 18 батальонов пехоты, более 20 сотен и 48 орудий; кроме того, в 8 километрах к западу у Кайдятуна находился отряд ген. Максимовича в составе 3 батальонов, 3 сотен и 8 орудий, которым также мог располагать ген. Мищенко.
   С русской стороны командовали войсками ген. Зарубаев и ген. Мищенко; оба эти генерала в Манчжурской армии пользовались выдающейся репутацией и действительно отличались превосходными солдатскими качествами -- прямотой и энергией.
   Тем не менее, они ничего не сделали, чтобы использовать своё превосходство в силах и добиться успеха, который почти сам собою давался им в руки. Они держались совершенно пассивно против небольшого отряда ген. Того, задача которого заключалась в том, чтобы приковать к месту гораздо более сильные войска противника; эту задачу ген. Того выполнил мастерски: ему удалось со всеми своими силами двинуться в атаку, овладеть перевалами и всеми высотами к востоку от Сияхатана, охватив в то же время левый фланг русской позиции; словом, благодаря деятельному употреблению своих войск, ген. Того удалось приковать противника к его позиции и ввести в полное заблуждение относительно численности своих сил, -- настолько, что когда отряд выполнил вполне свою задачу, удержав на месте отряды ген. Мищенко и Зарубаева, и к вечеру отступил назад, то русские считали даже, что им удалось одержать победу над действовавшим против них противником.
   Со стороны русских войск мы не видим здесь никакой поставленной целесообразной задачи, никакой мысли или энергичного решения; большая часть войск не была даже введена в бой. Небольшими посылками, по каплям, роты и сотни вступали в бой, в разных направлениях, то там, то здесь, вместо того, чтобы двинуться в атаку целиком всеми силами, что привело бы к несомненному поражению не только отряда ген. Того, но, по всей вероятности, также и всей армии ген. Кавамура.
   Правда и то, что ген. Мищенко и ген. Зарубаев не имели приказания о переходе к наступательным действиям. Но военачальники, преисполненные наклонности к наступлению, воспитанные в духе самодеятельности и собственного почина, не придерживались бы пассивного образа действий даже против более сильного неприятеля и, не ограничиваясь лишь отражением ударов противника, перешли бы в атаку, действуя на собственный риск и страх, чтобы тем облегчить положение своего соседа на Далинском перевале, которого теснил противник.
   Не угодно ли представить себе положение японской колонны Маруи, которая направляется мимо левого фланга отряда Мищенко для того, чтобы через Сянфанпудзы выйти на путь отступления войск отряда Левестама! Между тем, со стороны ген. Мищенко ровно ничего не было сделано, чтобы воспрепятствовать такому дерзкому маршу, такой смелости со стороны неприятеля, граничащей с полным пренебрежением к своему противнику. Если бы хоть несколько батальонов из отряда ген. Мищенко ударили в тыл этой колонне Маруи, то положение её было бы критическим.
   Между тем, на самом деде, мы видим, что 21 русский батальон и свыше 20 сотен точно зачарованные стоят у Мутую, Кудзядзы и Кайдятуна, не решаясь предпринять что-нибудь из-за действовавших против них японских 3-4 батальонов и 1 эскадрона. Какой блестящий успех давался в руки начальникам деятельным, не боящимся ответственности, проникнутым сознанием, что "колебание и промедление для принятия решения представляют на войне более важные ошибки, чем неудачный выбор средств для достижения цели..."
   Этот недостаток самостоятельности и инициативы, сказавшийся в этом бою у русских начальников на левом фланге, в отряде ген. Мищенко, мы встречаем в равной мере и в отряде ген. Толмачёва, который в составе 2 батальонов, 6 сотен и 6 орудий утром 27-го числа был сосредоточен около Хупейю для "отражения противника, наступающего со стороны перевала Видиалин". Этот противник, т. е. отряд ген. Маруи, направился, однако, на север, а западнее перевала Чегоулин выдвинул только слабое прикрытие.
   Таким образом, отряд Толмачёва не имел перед собою почти никакого противника, тем не менее он преспокойно оставался на своём месте в полной бездеятельности. Затем отряд этот был передвинут на перевал, находящийся по дороге из Хупейю в Хошингоу, где, по выражению истории русского генерального штаба, этот отряд "ввиду своей значительной отдаленности никакого влияния иметь не мог на деятельность противника к востоку от Сияхатана" (т. е. отряд ген. Того).
   Само собой разумеется, что отряд этот действительно не мог оказать никакого влияния на ход действий, лишённый всякого стремления к деятельности и к сближению с противником. Только после полудня отряд Толмачёва подвинулся немного вперед, не имея, по-видимому, никакого представления о нахождении здесь колонны Маруи и ничего не делая для того, чтобы выяснить это обстоятельство; не встретив противника, отряд Толмачёва занял узкий горный хребет между Хошингоу и Чегоулин и открыл с этой позиции артиллерийский огонь по японской пехоте, которая к северо-востоку от Сияхатана производила атаку на левый фланг отряда ген. Мищенко, производя в то же время охват этого фланга.
   Этим и кончилась вся деятельность войск отряда Толмачёва. Эти войска не делали со своей стороны никакой попытки ни к движению на помощь атакованному левому флангу отряда ген. Мищенко, ни к тому, чтобы двинуться за колонной ген. Маруи, направившегося на Сянфанпудзы.
   Правда, в конце концов, из этого отряда была направлена 1 рота с 3 сотнями для разведки на Чегоулин; эта разведка направилась по долине из Хошингоу на Тязонгоу, но когда она нашла перевал между Тязонгоу и Чегоулин занятым ротой, которая была выслана из отряда Маруи в качестве флангового прикрытия, то роты из отряда ген. Толмачёва завязали непродолжительную перестрелку и затем с наступлением сумерек повернули назад на Хошингоу, потеряв всего 4 человек ранеными.
   Бой у Сияхатана долгое время с русской стороны считали выдающимся боевым подвигом, потому, пожалуй, что он, в противоположность всем другим боям, кончился не сдачей позиций русскими войсками, а отступлением противника на Эрдагоу. В действительности, однако, это был блестящий успех для маленькой колонны ген. Того, которому своими решительными действиями удалось приковать к месту превосходящие силы ген. Мищенко и ген. Зарубаева, предотвратив возможность с их стороны подать помощь ген. Левестаму.
   Успех японцев 27-го июня никак нельзя приписать их лучшей боевой подготовке по сравнению о русскими, а объясняется всецело инициативой и готовностью взять на себя ответственность со стороны ген. Кавамура, а также смелыми действиями отряда ген. Того, но прежде всего -- полной бездеятельностью русских начальников и отсутствием у них способности к личному почину или какой бы то ни было самодеятельности.
   Бои на Далинском перевале и у Сияхатана также ничего не выяснили относительно сил и состава японских войск у Сиюяна. Ген. Мищенко, остававшийся до 8-го июля со своими казаками и некоторыми батальонами в районе Мугую-Сияхатан, доносил, правда, 28-го июня, что против него не замечается никаких японских войск; тем не менее, он придерживался взгляда, что у Сиюяна находится армия Куроки и что левый фланг этой армии соединяется со второй армией.
   Это предположение подкреплялось тем, что 27-го июня из армии Оку был командирован отряд в составе 1 батальона, 1 эскадрона и 6 орудий, который был направлен на северо-восток в долину Пилихе, чтобы прикрыть правый фланг и войти в связь с колонной Того. На основании слухов, почерпнутых от местных жителей, силы этого отряда были изображены русской конницей в невероятно преувеличенном виде; это обстоятельство дало повод к предположению о соединении флангов армии ген. Оку и Куроки, с целью прорвать фронт русской армии в районе между Кайпингом и Сиюяном. Это предположение разделялось всеми военачальниками Манчжурской армии и послужило основанием для всех мероприятий и распоряжений, которые исходили от ген. Куропаткина до середины июля.
   Прежде всего, 29-го июня командующий Манчжурской армией сосредоточил на линии Симучен -- Тадою 461/2 батальонов, 18 сотен и 150 орудий с целью отразить этот ожидаемый со стороны армии Куроки прорыв от Далинского перевала фронта русской армии у Хайчена. Ген. Куропаткин, ввиду этого, сам направился в Симучен.
   В действительности, японцы вовсе не думали угрожать прорывом фронта русской армии: ген. Кавамура по-прежнему находился один с 12 батальонами на Далинском перевале и у Вандзяпудзы и был очень доволен тем, что русские ничего против него не предпринимали; в то же время ген. Того со своими 3 батальонами находился на путях, ведущих в Сияхатан, прикрывая вместе о тем левый фланг против отряда ген. Мищенко.
   Таким образом, сосредоточение 46 батальонов у Симучена было совершенно бесцельно и привело только к утомлению войск и к ослаблению Восточного отряда, как раз в то именно время, когда действительно началось наступление армии Куроки, ноне из Сиюяна, а из Фынхуанчена, где главные силы этой армии находились против перевалов на Фынзиаолинском хребте с начала мая.
   Ожидаемая атака японцев со стороны Далинского перевала ничем себя не проявляла, ген. Куропаткин поэтому постепенно начал сомневаться в справедливости своих сведений относительно распределения сил и расположения войск противника. Для выяснения этого обстоятельства, казалось, было уместно с войсками, сосредоточенными у Симучена, предпринять атаку Далинского перевала, как это предполагал сделать вначале сам ген. Куропаткин.
   Но раз навсегда уже стало правилом, что от всякой наступательной операции отказывались очень быстро, как только обрисовывалась возможность ответственности за неудачный исход: постоянно встречались какие-нибудь обстоятельства и причины, препятствовавшие осуществлению таких операций.
   Так и в настоящем случае наступили сильные дожди, которые продолжались от 28-го июня до 1 июля и сделали дороги малопроходимыми. Это обстоятельство заставило командующего Манчжурской армией отказаться от предполагаемой им атаки. Большая часть войск, с таким трудом сосредоточенных к Симучену, была направлена в разные районы театра войны; на месте был оставлен только 2-й Сибирский корпус ген. Засулича в составе 5-й стрелковой дивизии и 2-й бригады 31-й дивизии; этому же командиру корпуса был подчинён и отряд ген. Левестама, расположенный у Тадою. 4-й Сибирский корпус был сосредоточен к югу от Ташичао у Танши, а 1-й Сибирский корпус занял арьергардную позицию у Кайпинга, имея свою конницу к югу от этого пункта.
   Хотя постепенно и выяснилось, что армия Куроки не находится у Сиюяна, тем не менее численность расположенных у этого пункта японских войск всё же по-прежнему сильно преувеличивалась. Разведывательные сведения ген. Мищенко получал через своих спешенных казаков, так как опыт ему указал, что практиковавшаяся до того времени "посылка конных отрядов на разведки приводила только к бесполезным потерям".
   Главным же образом разведывательные сведения добывались из китайских источников, от шпионов и местных жителей; на основании этих сведений ген. Мищенко 8 июля -- т. е. до своего отхода из Мугую в Танши -- доносил, что в общем выводе из всех полученных им сведений он приходит к заключению, что на Далинском перевале имеется одна японская бригада или дивизия, 2 дивизии находятся непосредственно к югу от перевала у Вандзяпудзы, 1 дивизия находится против его собственного расположения на перевале Видиалин или у Канза, а 15,000 японцев расположены у Сиюяна. Позднее он доносил ещё раз о прибытии из Дагушаня в Сиюян 30,000 японцев и 130 орудий. Вместе с тем он, однако, добавляет, что "настоятельно просит не придавать его сообщениям решающего значения: он считает только своей обязанностью все сведения, получаемые им от китайцев, доносить штабу командующего армией, который со своей стороны может лучше разобраться в достоверности передаваемых сведений".
   Однако вопрос спорный -- следует ли всякое маловероятное сведение без всякой собственной проверки доносить далее по команде; во всяком случае такой порядок вещей имел всегда в результате скверное влияние, потому что ген. Куропаткин был очень склонен придавать веру всяким поступавшим сообщениям и, в особенности, таким, которые оправдывали его медлительный образ действий и отказ от атаки.
   Также и ген. Левестам, отряд которого со времени очищения Далинского перевала занимал укреплённую позицию у Тадою, был убеждён, что против него действует не менее 2-х японских дивизий. Предпринятая по приказанию командующего армией 29-го июня усиленная рекогносцировка по направлению к Далинскому перевалу не принесла в результате никаких сведений; пришлось поневоле довольствоваться рассказами китайцев, от которых узнали, что расположенные на Далинском перевале японские войска выдвинули передовые посты к Сунтодзы, но "до этой линии наши разведывательные отряды даже не доходили" -- как выражается история русского генерального штаба. Вторичная усиленная рекогносцировка, предпринятая 3-го июля отрядом в составе 8 батальонов, нескольких сотен, 4 конно-охотничьих команд 5-й стрелковой дивизий и 1 батареи в четырёх колоннах кончилась так же плачевно, как и первая: после того, как было установлено присутствие японских передовых постов по линии Сянфанпудзы -- Сунтодзы -- Танагоу, рекогносцировочные колонны вернулись назад с потерей 4 человек раненых. Очевидно, что русским начальникам всех степеней не хватало решимости тесно сойтись с противником.
   Разведывательная деятельность конницы 1-го Сибирского корпуса, который был расположен на укреплённой позиции у Кайпинга, представляет собой ту же картину, которая изображена выше относительно отрядов ген. Мищенко и ген. Левестама [60]. Единственным источником сведений о силах и расположении противника служили всё те же ненадежные донесения китайских шпионов и рассказы местных жителей.
   Ген. Самсонов доносил, что положительно невозможно выяснить сколько-нибудь действительную обстановку из поступавших противоречивых сведений. Правда, некоторая доля вины в этом случае должна быть отнесена на недостаточную подготовку казаков для разведывательной службы и плохое качество конского состава казачьих войск; но важнейшая причина полной несостоятельности разведок конницы, как уже не раз упоминалось выше, заключалась в несоответствующем взгляде начальников на употребление кавалерии и их чрезмерной заботе о предохранении конницы от потерь.
   Так, например, мы видим, что между прочими и ген. Штакельберг, который сам был кавалеристом, ставит ген. Самсонову такую задачу: "выяснить ценою чего бы то ни было обороноспособность позиции японцев, выдвинутой у Сиюнхечена"; но в то же время "ни при каких случаях" не ввязываться в упорный бой.
   В большинстве случаев конные разъезды, вообще говоря, не приближались вовсе к противнику, а если предпринималась разведка с более значительными силами конницы, то она сходилась только с передовыми постами неприятеля, а при появлении более значительных сил сейчас же спешивалась, а вслед за тем очень скоро исчезала вовсе, теряя даже чувство соприкосновения с неприятелем, конечно не выяснив вовсе ни его сил, ни расположения и прочее.
   6-го июля началось наступление 2-й японской армии с линии Сиюнхечен -- Ченбайцы на север. Русская конница сейчас же отступила назад в Кайпинг. 2-го июля произошёл арьергардный бой 1-го Сибирского корпуса, кончившийся отходом русских войск на заранее приготовленную позицию у Ташичао; бой этот, наконец, выяснил, что перед фронтом корпуса находится вся 2-я японская армия и что, следовательно, никакого соединения этой армии с группой войск у Сиюяна не последовало.
   Точно так же бои, разыгравшиеся в середине июля на восточном фронте, не оставляли уже никакого сомнения, что армия Куроки со своими главными силами расположена на дороге, ведущей из Фынхуанчена в Ляоян, а 1 дивизия находится на пути из Саймадзы в Сихоян. В общем, таким образом, распределение войск японцев более или менее выяснилось; но что касается их численности, в особенности группы, находившейся у Сиюяна, а также армии Куроки, то сведения были значительно преувеличенные.

Бои у Ташичао 23-го и 24-го июля 1904 года

   После прибытия войск 17-го армейского корпуса и Кавказской конной бригады силы Манчжурской армии к 22-му июля составляли 1551/2 батальона, 140 сотен и эскадронов (кроме того, ещё конно-охотничьи команды) и 509 орудий, не считая железнодорожных и этапных войск. Недостававшие ещё войска 17-го корпуса (12-й пехотный полк и артиллерия) должны были прибыть в последующие дни. Из этих сил в южной группе войск находились 1-й, 2-й и 4-й Сибирские корпуса и резерв, -- всего 97 батальонов, 771/4 сотен и эскадронов, 19 конно-охотничьих команд и 340 орудий.
   Японская армия, после боя под Вафангоу получила только незначительные подкрепления. 2-я армия непосредственно после сражения у Вафангоу была подкреплена 6-й дивизией, высадившейся в Талиенванской бухте; кроме того, 12-го июля высадилась в Дагушане 10-я резервная бригада, которая была направлена на соединение с 10-й дивизией Кавамура в Сиюян. Начальствование над группой войск у Сиюяна, переименованной в 4-ю армию, было 16-го июля возложено на ген. Нозду; так как 1-я гвардейская бригада была присоединена к армии Куроки и направлена в Фынхуанчен, то армия Нодзу, всё ещё состояла только из 11/2 дивизий (18 батальонов). Всего силы японских армий составляли 102 батальона, 33 эскадрона и 408 орудий. Штаб армии, главнокомандующим которой был маршал Ояма, в середине июля прибыл в Кайпинг.
   Несмотря на полуторное превосходство в силах на стороне Манчжурской армии, все планы Куропаткина и в это время это время, как и прежде, клонились только к отражению ударов противника. С этой целью укреплялись многие позиции: на южном фронте, у Ташичао, на 2 корпуса, у Хайчена и Аншанчжана на 3 корпуса для каждой из этих позиций, у Симучена (Кангуалин) для 2-го Сибирского корпуса, на восточном фронте у Тавуана, Дяндясаня, Кудядзы, Анпинха и т. д. также были устроены укреплённые позиции; наконец, у Ляояна имелись укреплённые позиции -- главная и передовая для всей армии и ещё далее в тылу устраивались позиции у Мукдена и у Телина.
   Возведение такого большого числа укреплённых позиций в тылу армии указывало на то, что в данное время ген. Куропаткин вовсе и не думал про какое бы то ни было наступление.
   Как начальникам, так и солдатам ясно было, что эти позиции, конечно, имеется в виду оборонять, что общее направление операций имеет тенденцией не наступление вперёд, а движение назад, и поэтому являются совершенно бесцельными всякие жертвы при действиях активных. Таким образом, эти укреплённые позиции неизбежно влияли на войска притягательным образом и являлись могилой для всякой мысли о наступлении вперёд [61].
   Согласно сведениям разведывательного отделения штаба Манчжурской армии, силы японских армий во всё это время до сражения под Ляояном, как это видно из изложенного выше, оценивались в полтора и даже в два раза больше, чем это было на самом деле. Ближе к истине в этом отношении был наместник и его штаб, которые вернее оценивали силы противника, указывая на то, что невероятно, чтобы к этому времени все 13 японских дивизий находились уже на театре войны, -- что если исключить 3 дивизии, которые находятся под Порт-Артуром, то против ген. Куропаткина должно находиться не более 8 -- 9 дивизий и, самое большее, ещё некоторое число резервных войск.
   К этому времени относится снова обострившееся отношение между наместником и командующим армией, которое произошло, главным образом, по вопросу об обороне позиции у Ташичао. На этой прекрасной, весьма сильно укреплённой, позиции были сосредоточены после отступления от Кайпинга все войска 1-го и 4-го Сибирских корпусов, без одной бригады ген. Левестама, а также и отряд ген. Мищенко, притянутый сюда из Мугую; затем на расстоянии одного перехода к северо-востоку находились 31 батальон и 12 сотен 2-го Сибирского корпуса, прикрывавшие все дороги, ведущие из Сиюяна в Хайчен.
   Удержание позиции у Ташичао было для России вопросом чрезвычайной важности, потому что с потерей этой позиции русские лишались также и Инкоу; между тем этот последний пункт со своей значительной торговлей, а также своей гаванью, открытой для иностранных судов, имел тем более важное значение, что здесь же было устье реки Ляохе, поэтому Инкоу служил важнейшим складским местом для всех предметов снабжения Манчжурской армии.
   Это значение усугублялось ещё тем, что с потерей Инкоу прерывалось единственное морское сообщение с Порт-Артуром. Но важнее всего было то, что сдача без боя весьма сильной позиции у Ташичао, которая в течение нескольких недель усердно укреплялась русскими войсками, должна была произвести чрезвычайно неблагоприятное впечатление на армию.
   Ген. Куропаткин также со своей стороны вполне признавал значение Ташичао, тем не менее полагал необходимым очистить эту позицию без упорного сопротивления, потому что он опасался, что находившиеся у Сиюяна предполагавшиеся им "3 японские дивизии и несколько резервных бригад" (в действительности же всего только 18 батальонов) могут двинуться через Симучен на Хайчен, что находившиеся на позиции войска 2-го Сибирского корпуса будут не в силах (хотя их, однако, было 31 батальон) оказать надлежащее сопротивление и, таким образом, может оказаться в опасности путь отступления обоих корпусов у Ташичао, поэтому он решил все три корпуса своей южной группы отвести без борьбы назад от Ташичао и Симучена на Хайчен и здесь оказать "энергичное сопротивление".
   На эти соображения наместник с полным правом делал свои возражения, считая недопустимым сдачу позиции у Ташичао без боя. Он доказывал командующему армией вредные последствия от очищения Ташичао и Инкоу, высказывая при этом убеждение, что 80 батальонов, расположенных на укреплённых позициях южного фронта у Ташичао и Симучена, могут с полным успехом отразить атаки 2-й и 4-й японских армий, силы которых никак по расчету наместника не превышают 6 дивизий (в действительности 51/2 дивизий -- 66 батальонов), и, таким образом, является возможным обеспечить удержание в своих руках Инкоу, потеря которого, независимо от всех прочих условий, "поведёт к подъёму престижа японцев в глазах китайцев" [62].
   Наместник шёл ещё дальше в своих указаниях: он выразил желание, чтобы операции не ограничивались только отражением ударов японцев, а требовал -- точно также, как он это указывал в начале войны, -- перейти к активным действиям. Исходя из возможности открыть действия по внутренним операционным линиям, он выражал желание, чтобы командующий армией со своей южной группой оказал японцам упорное сопротивление на укреплённых позициях у Ташичао и Симучена, а в то же время на восточном фронте с превосходными силами решительно атаковать армию Куроки, нанести ей решительное поражение и затем обеими группами войск двинуться на выручку Порт-Артура. Эту мысль адмирал Адексеев непрестанно проводил во всех своих указаниях и письмах, адресованных как ген. Куропаткину, так и в Петербург; точно также и его начальник штаба, ген. Жилинский, ту же идею проводил в своих письмах военному министру.
   Старания наместника подвинуть командующего армией к энергичному ведению войны и, в особенности в данном случае, к безусловному удержанию позиции у Ташичао имели последствием лишь то, что ген. Куропаткин начал колебаться в своих первоначальных взглядах и никак не мог прийти к какому-нибудь одному определённому решению, -- сегодня принимал одно решение, а на завтра ставил себе задачу совершенно противоположную. Эти его колебания и нерешительность привели к тому, что находившиеся у Ташичао оба корпусных командира Штакельберг и Зарубаев также и со своей стороны поддались влиянию той же нерешительности и не могли остановиться на каком-либо плане.
   Вместе с тем повторилась та же старая история с Петербургом. Куропаткин и Алексеев оба передавали в Петербург свои взгляды и планы, стараясь привлечь на свою сторону симпатии правящих кругов. По-видимому, на этот раз успех клонился на сторону ген. Куропаткина, но только потому, что в своём письме к военному министру отступление на Хайчен было изображено им в таком виде, что это представляло собою сосредоточение войск южной группы, с целью перехода к наступательным действиям.
   В телеграмме из Петербурга от 13-го июля наместнику предоставлялась, правда, свобода действий, тем не менее ему всё же указывалось, что последствия очищения позиций у Ташичао и Инкоу не представляются настолько существенно важными, чтобы "ради этого рисковать положением армии", тем более, что сосредоточение войск у Хайчена имеет в виду переход от выжидательного положения к активным действиям, что будет вполне возможно после прибытия 17-го корпуса.
   Наместник этим, однако, не удовлетворился, так как он был совершенно убеждён в крайней необходимости удержания в своих руках позиции у Ташичао, поэтому в телеграмме, адресованной в Петербург, он, со своей стороны, приводит ряд соображений против целесообразности планов ген. Куропаткина. Он указывает вместе с тем, что командующий армией вовсе не думает о переходе в наступление после прибытия 17-го корпуса, -- что он будет ещё дожидаться прибытия 5-го Сибирского и 1-го армейского корпусов, -- что, кроме того, ген. Куропаткин делал ему представление о необходимости присылки из Европейской России ещё двух корпусов, -- что, таким образом, трудно ожидать скорого перехода командующего армией к наступательным действиям; между тем отступление от Ташичао и, в особенности, окончательное оставление Инкоу в руках неприятеля означает отказ от скорой выручки Порт-Артура.
   Наместник поэтому настаивал на справедливости своих взглядов, и на одном докладе своего начальника штаба ген. Жилинского от 19-го июля, в котором обсуждались различные операционные планы, написал следующую резолюцию: "Первое, что я уже приказал, это необходимость нанести поражение армии Куроки и оттеснить её на юг, второе -- это энергичная атака на юг с целью освобождения Порт-Артура". К сожалению, наместник не умел осуществлять на деле свои взгляды.
   Тем временем ген. Куропаткин вместе с начальником штаба армии, генерал-квартирмейстером и несколькими адъютантами оставался в Ташичао, так как весь остальной штаб армии, находился в Ляояне. В Ташичао Куропаткин целиком ушёл в рааные мепочные распоряжения и приказания, касающиеся всевозможных потребностей войск южной группы, и, таким образом, постепенно терял из виду общее положение дел и соответствующую этому важнейшую цель армии в данное время.
   Весьма характерно для этого полного отсутствия планомерности в действиях ген. Куропаткина является пренебрежение его ко всякой тактической организации войск и их состава: едва ли хоть один высший начальник командовал в это время войсками, входившими в состав вверенной ему части; 10-й и 17-й корпуса, которые в течение июля прибыли в Ляоян, были очень скоро рассеяны и разбросаны по всевозможным направлениям. От 10-го корпуса одна бригада 9-й дивизии была отправлена для подкрепления Восточного отряда графа Келлера, вторая бригада этой же дивизии была выдвинута по дороге в Сихоян; от 31-й дивизии 10-го корпуса одна бригада ещё с начала войны была придана войскам 2-го Сибирского корпуса, вторая бригада этой же дивизии, вслед за прибытием на театр войны, была направлена в Хайчен, откуда вскоре была вытребована в Ляоян, где оставалась в распоряжении командующего армией, так что командир этого корпуса генерал-лейтенант Случевский, который со своим штабом прибыл на театр войны в хвосте корпуса, имел в своём распоряжении только 11/2 сотни казаков. Таким же образом были рассеяны и войска 17-го корпуса [63].
   В глазах командующего армией положение дел на театре войны менялось изо дня в день: он беспрестанно принимал всё новые решения, противоположные его прежним указаниям, вырабатывал новые планы, которые постоянно уступали место другим. Вместе с тем, все его приказания были, однако, настолько неопределённы и противоречивы друг другу, что помощники его положительно не знали, чего держаться.
   Выше было упомянуто, что после боя у Кайпинга 9-го июля ген. Куропаткин решил без боя очистить позицию у Ташичао. 11-го июля ген. Куропаткин доносит наместнику о своём операционном плане и в заключении своего письма прибавляет: "я сделал распоряжение, чтобы наступление японцев с юга было задержано только арьергардами 1-го и 4-го Сибирских корпусов, предписав им, не принимая решительного боя на позиции у Ташичао, направить главные силы корпусов на Хайчен". В тот же день ген. Куропаткин даёт указания командирам 1-го и 4-го Сибирских корпусов относительно сосредоточения их войск к Хайчену и при этом указывает им на то, что "это отступление должно быть произведено не иначе, как под сильным давлением неприятеля на наши арьергарды, но, вместе с тем, этим арьергардам должно быть строго-настрого внушено, что эти арьергардные бои ни при каких обстоятельствах не должны привести к поражению или даже к неудаче, а также не должны быть причиной бесполезных потерь убитыми или ранеными".
   Насколько эти указания, данные ген. Куропаткиным у Ташичао подчинённым ему начальникам, были неопределённы и неясны, видно из боевого дневника штаба 4-го Сибирского корпуса, где под этим днём находим следующую заметку: "Трудно сказать, до какого момента необходимо держаться, насколько близко можно подпустить к себе противника; точно так же весьма трудно заранее предусмотреть, какие могут быть потери".
   Когда наместник в своей ответной телеграмме ген. Куропаткину указал ему, что считает недопустимым очищение позиции у Ташичао без боя, то командующий армией начал колебаться в своих взглядах, но в то же время никак не решался на упорное удержание позиции в своих руках.
   13-го июля он телеграфирует следующее ген. Зарубаеву, который по случаю отъезда командующего армией в Ляоян принял командование над всеми войсками, сосредоточенными у Ташичао: "Само собой разумеется, что наше предположение об отступлении назад никоими образом не должно иметь места перед противником слабым или даже равних сил, а может быть произведено тлько ввиду превосходных сил противника. Имейте это в виду для того, чтобы отступление не было начато, пока не выяснится превосходство сил противника".
   Таким образом, задача защитников этой позиции не стала яснее от этой телеграммы ген. Куропаткина, и автор боевого дневника 4-го Сибирского корпуса имел поэтому полное основание отметить следующее: "Задача корпуса по-прежнему всё ещё неопределенна; чтобы вполне выяснить силы неприятеля, необходимо, со своей стороны, соответствующим образом ввести свои войска в бой, вследствие чего авангардный бой очень легко может превратиться в бой решительный, а это, между тем, запрещается командующим армией".
   На следующий день, 14-го июля, ген. Куропаткин передал ген. Зарубаеву командование войсками 1-го и 4-го Сибирских корпусов и отрядом ген. Мищенко, но при этом поставил ему условием без его, Куропаткина, разрешения "ничего не менять в группировке войск корпусов", при этом ещё устно добавил, "чтобы ген. Мищенко не давал со своей стороны никаких указаний".
   Сделанная ген. Зарубаевым попытка получить от ген. Куропаткина более определённые указания относительно упорной обороны позиции у Ташичао не дала никаких результатов. Командир 4-го Сибирского корпуса исходил при этом из вполне правильного взгляда, что если, вообще, признано необходимым отвести войска к Хайчену, то это должно быть сделано без боя для того, чтобы этот отход не представился в виде последствия поражения; вместе с тем, он был того убеждения, что в случае атаки японцев войска 1-го и 4-го Сибирских корпусов могут с честью отразить всякий удар японцев. На это ген. Куропаткин ответил начальнику штаба корпуса, делавшему ему доклад по этому вопросу, чтобы придерживались точно данных им указаний; в случае же, если изменится в чём-нибудь обстановка, то от него будут получены своевременно необходимые указания.
   Несколько дней спустя ген. Куропаткин был уже, по-видимому, другого взгляда. 17-го июля он отдал приказание южную группу войск значительно усилить и даже весь 17-й корпус в составе 3-й и 35-й пехотных дивизий и отдельной кавалерийской бригады сосредоточить на станции Ташичао. Утром 19-го июля ген. Зарубаев и ген. Штакельберг были уведомлены начальником штаба армии, чтобы в случае атаки неприятеля не отступать со своих позиций, потому что командующий армией "признаёт теперь возможным оказать на позициях упорное сопротивление". В случае необходимости к позиции будут придвинуты резервы (17-й армейский корпус), находящиеся на станции Ташичао.
   Задача корпусов, расположенных на укреплённой позиции у Ташичао, казалась, таким образом, выясненной, но ещё в течение того же дня, 19-го июля, ген. Куропаткин снова начал колебаться в принятом им решении. Донесения, поступавшие с восточного фронта о наступлении японцев, заставили ген. Куропаткина высадить на станции Ляоян полки 3-й пехотной дивизии, от которой 9-й полк был уже направлен далее на юг и прибыл в Ташичао, так что уже вечером 19-го июля в телеграмме, адресованной ген. Штакельбергу и ген. Зарубаеву, ген. Куропаткин снова подготавливает их "к возможности отступления корпусов к Хайчену", -- "в случае, если обстоятельства на восточном фронте примут тревожный характер".
   Вечером 19-го июля ген. Куропаткин уехал из Ташичао в Мукден для совещания с наместником. Перед своим отъездом он сделал распоряжение, о котором, однако, он счел лишним сообщить ген. Зарубаеву, заменявшему его здесь на время отсутствия, -- приготовить все для незамедлительной отправке обозов и войсковых грузов на север: обозы ночью держать в запряжке, лошадей -- засёдланными. Из этого распоряжения, которое в моральном отношении должно было иметь вредное влияние на войска, видно было, что ген. Куропаткин предполагал весьма скорое отступление от Ташичао. Он оставил, таким образом, войска в полной неизвестности, какая им предстоит задача и чего держаться.
   20-го июля состоялось свидание наместника и командующего армией в Мукдене. Чтобы успокоить наместника и удержать его на точке зрения своих взглядов, ген. Куропаткин представил ему на утверждение "секретный доклад", заключавший в себе план наступательного движения на юг группой корпусов 1-го и 4-го Сибирских и 17-го армейского, "общие силы которых вполне достаточны, чтобы отбросить войска ген. Оку на юг, а Дагушанскую армию (10-я дивизия и одна резервная бригада) на Сиюян". Конечно, сил этих для данной задачи было совершенно достаточно, но ген. Куропаткин в это время вовсе и не думал об атаке, как это видно из примечания к его докладу, что войскам восточной группы предстоит первым начать атаку, а это возможно лишь тогда, когда эта группа будет доведена до численности в 112 батальонов.
   Адмирал Алексеев отклонил этот план, видя в нём только замедление требуемого им наступления; вместо этого он предложил "после прибытия 17-го корпуса перейти в энергичное наступление против армии Куроки, не дожидаясь никаких других подкреплений".
   Ген. Куропаткин, в конце концов, согласился с этим. Решено было, что войска восточного фронта, под личным начальством командующего армией, атакуют 1-ю японскую армию, удерживая в то же время позиции, занятые русскими войсками, против армий Оку и Дагушанской; так, по крайней мере, наместник телеграфировал о результате совещания в Петербург. Для атаки армии Куроки, кроме войск Восточного отряда, были назначены ещё 10-й и 17-й армейские корпуса.
   Вследствие этого решения, части войск 17-го корпуса (12 батальонов и 96 орудий), находившиеся на станции Ташичао в виде резерва для южной группы корпусов, были направлены 22-го июля в Ляоян. Таким образом, войска южной группы накануне боя лишились обещанного подкрепления. В то же время войска 17-го корпуса проводили время только в бесцельных маршах, нигде не принимая участия в боях.
   Всё же оставленные на позиции у Ташичао войска могли рассчитывать на успешное удержание в своих руках этой позиции даже предоставленные собственным силам, если бы была на то только твёрдая воля. Но в тот же день, 22-го июля, ген. Зарубаев получил телеграмму от начальника штаба армии ген. Сахарова, который сообщал ему о предположенной атаке армий Куроки и в то же время прибавлял: "Предложенная 1-му и 4-му Сибирским корпусам задача заключается не в упорной обороне позиции, а в том, чтобы заставить развернуться превосходные силы противника, после чего с боем они должны отойти назад в Хайчен".
   Наконец, 23-го июля, т. е. когда бой у Ташичао уже начался, ген. Зарубаев получил от командующего армией одну за другой две телеграммы, в которых ему указывается на "возможность только демонстрации японцев против Ташичао", а далее указывается, что по полученным сведениям против 1-го и 4-го корпусов действует не более 4 японских дивизий, не считая резервных войск...
   Нелегко было генералам, командовавшим в Ташичао, уяснить себе задачу ввиду таких неопределённых и противоречивых указаний, поэтому они считали себя вправе придерживаться прежнего приказания об отступлении на Хайчен, тем более, что об отмене этого отступления в последних указаниях не упоминалось вовсе.
   С другой стороны из этих колебаний командующего армией видно было, что ему весьма желательно было бы успешное удержание позиции у Ташичао, но в то же время он боялся ответственности отдать в таком смысле определённое приказание.
   Помощники энергичные и решительные взяли бы в данном случае ответственность на себя и этим положили бы конец нерешительности своего полководца, тем более, если принять во внимание, что ген. Зарубаев был вполне убеждён в возможности победоносного отражения атаки японцев на позицию у Ташичао. Такое решение ген. Зарубаева даже вполне согласовывалось с предположенной ген. Куропаткиным атакой на восточном фронте и соответствовало общему положению дел.
   Ген. Куропаткин утверждает в своем отчете, что он дал ген. Зарубаеву только "общие директивы", предоставив ему полную свободу действий, поэтому пытается свалить на него ответственность за сдачу позиции у Ташичао. Конечно, такое предоставление свободы действий действительно требуется при целесообразном командовании войсками; весь вопрос только в том, что в данном случае понимается под терминами, "директива" и "свобода действий". Под словом директива надо разуметь ясную постановку задачи; для достижения её предоставляется свобода действий, т. е. полная самостоятельность в выборе средств и способов для достижения поставленной ясной задачи. В указаниях же ген. Куропаткина кроется полная противоположность таким понятиям о директиве и свободе действий, так как эти указания были настолько связаны всевозможными "но" и "когда", что поставленная цель делалась чрезвычайно неясной и туманной, а что касается принятия какого-нибудь самостоятельного решения и подлинной свободы действий, то достаточно вспомнить, что ген. Зарубаеву не разрешалось даже изменить что-нибудь в группировке войск, без чего не может быть и речи о какой-либо свободе действий.
   Во всяком случае ген. Куропаткин, на основании его собственных указаний, должен был считаться с возможностью очищения позиции у Ташичао, поэтому полученное им донесение 24-го июля, когда он находился в Гудзядзы при войсках 10-го корпуса на пути из Ляояна в Саймадзы через Сихоян, никоим образом не могло быть для него неожиданным. Хоть факт, что Куропаткин после этого донесения сейчас же отменил предположенное наступление на восточном фронте и 26-го июля поспешил уже отступлением войск с южного фронта на Хайчен, доказывает только, что ген. Куропаткин серьёзно никогда и не думал об исполнении требования наместника относительно перехода к активным действиям.
   При сколько-нибудь вдумчивом отношении к бою у Ташичао, нетрудно убедиться, насколько полнейшая нерешительность и всякое отсутствие готовности брать на себя какую бы то ни было ответственность со стороны высших начальников сообщились всем прочим войсковым начальникам, парализовали инициативу и привели, в конце концов, к новому поражению.
   Ген. Зарубаев располагал свыше, чем 45 батальонами, 54 сотнями, не считая конно-охотничьих.команд, и 122 орудиями; все эти войска были расположены на укреплённой позиции в 7 километрах к югу от Ташичао. Позиция эта своим правым флангом примыкала к железной дороге у Чанзитуня и простиралась через высоту "120" по направлению на Чангуантунь, и ещё 22-го июня, т. е. за месяц до того времени, была выбрана лично начальником инженеров армии ген. Величко, который руководил и укреплениями позиции; эти последние были произведены войсками, начиная с 24-го июня, и продолжались, с небольшим перерывом в начале июля до того времени, когда на этой позиции разыгрался бой.
   Часть поля сражения между железной дорогой и Мандаринским трактом, точно так же, как вся местность к западу от железной дороги до моря, представляла собою совершенно плоскую равнину, поросшую гаоляном; местность к востоку от Мандаринского тракта была отчасти пересечена одинокими холмами и цепями холмов; далее к востоку начинались отроги гор.
   Укрепления позиции состояли из стрелковых окопов, траншей и двух линий закрытий, устроенных для двойного числа имеющихся орудий. В противоположность орудийным ложементам, которые у Вафангоу были устроены ненадлежащим образом, в данном случае эти ложементы были хорошо укрыты и замаскированы на тыловых отлогостях высот, так что русские батареи, в особенности расположенные на правом фланге, не могли быть обнаружены японцами и терпели поэтому весьма мало от неприятельского огня. Кроме того, были выбраны и укреплены ещё другие тыловые позиции, устроены были ещё переправы на линии позиции и в её тылу, построены были пути для связи -- короче сказать, позиция у Ташичао вполне соответствовала своему назначению и была сильно укреплена и внушала войскам полное доверие к её успешной обороне.
   Правый участок позиции от железной дороги до высоты "120" оборонялся войсками 1-го Сибирского корпуса, левый участок, от высоты "120" до Чангуантуня, -- войсками 4-го Сибирского корпуса. Фланги прикрывались: правый, т. е. к западу от железной дороги, -- смешанной Сибирской казачьей дивизией из 19 эскадронов, 6 конных орудий, бывшей в то время под командой ген. Коссаговского; левый фланг прикрывался отрядом ген. Мищенко из 15 сотен, 10 конных орудий и 2 рот, который был расположен к северу от Танши у Зилагоу. Собранные до 22-го июня у станции Ташичао в виде резерва войска 17-го армейского корпуса и Сибирское артиллерийское отделение, всего 12 батальонов и 96 орудий, были по приказанию ген. Куропаткина передвинуты на север, поэтому ген. Зарубаев образовал себе новый общий резерв из войск обоих корпусов, в составе 14 батальонов, 661/2 сотен и 16 орудий, который в двух группах был расположен у Цзянтадзы и Зяншайдзы.
   В своём донесении о сражении у Ташичао ген. Оку выражается, что "русские укрепления с точки зрения полевой фортификации должны быть признаны превосходными". Единственный недостаток главной позиции заключался в том, что с левого участка, оборонявшегося войсками 4-го Сибирского корпуса лежащая впереди местность против Зяншайдзы и Чангуантуня недостаточно обстреливалась артиллерийским огнём: кругозор был также ограничен, потому что на расстоянии 31/2 километров по линии Нандалин и Дафаншен проходил ряд высот.
   Для устранения этого недостатка была укреплена особая передовая позиция у Нандалина, которая была занята 6 батальонами и 20 орудиями под начальством ген. Шилейко, командира 1-й бригады 3-й Сибирской пехотной дивизии, и удерживалась до конца боя, т. е. до вечера 24-го июля. Вследствие этого между фланговыми участками позиции образовался неукреплённый промежуток, который простирался через высоту "120" до высот к западу от Нандалина; в течение боя этот промежуток был закрыт 8-м и 12-м пехотными Сибирскими полками и 1 батареей под начальством ген. Огановского, командира 2-й бригады 2-й Сибирской дивизии.
   Так как японский главнокомандующий по полученным им сведениям знал, что позиция у Симучена против японской 10-й дивизии занята весьма сильно русскими войсками (2-й Сибирский корпус), тогда как позиция у Ташичао оборонялась только двумя дивизиями, то он решил атаковать эту последнюю превосходными силами, назначив для этой атаки 2-ю армию с приданными ей частями полевой артиллерии и кавалерии. Общая численность этих войск составляла 48 батальонов, 20 эскадронов, 258 орудий. Если бы даже вс4 без исключения эти силы приняли участите в атаке позиции у Ташичао, то всё же едва ли в данном случай могла быть речь о превосходств в силах, если принять во внимание, что русские войска были расположены на весьма сильно укреплённой позиции.
   Правда, на стороне японцев весьма значительное превосходство в численности артиллерии, но она не могла быть надлежащим образом использована ввиду того, что русская батареи были превосходно укрыты на укреплённой позиции.
   Атака была начата 23-го июля и продолжалась на следующий день. Сначала головы японских колонн придвинулись к позиции, вследствие чего передовые посты 1-го Сибирского корпуса отступили на свои главные силы, причём им удалось обнаружить одну японскую дивизию между железной дорогой и Литзиатунем, ещё одну дивизию между Литзиатунем и Монтзиатунем и третью дивизию к востоку от этого последнего пункта, против передовой позиции 4-го Сибирского корпуса. Кроме того, отрядом ген. Мищенко было установлено, что Танши занята слабыми разведывательными отрядами и что к юго-востоку от этого пункта, в долине около Таюгу, никакого противника замечено не было.
   Атака 24-го июля не отличалась особой энергией. Обе японские дивизии развернулись перед фронтом позиции 1-го Сибирского корпуса, но в пехотный бой не ввязывались, ограничиваясь только артиллерийским обстрелом укреплений этой позиции. Так как стрелковые окопы не были заняты охотой, которая находилась далеко позади на высотах, а батареи не могли быть обнаружены японцами, то потери этого дня в 1-м Сибирском корпусе были совершенно ничтожны.
   Несмотря на то, что не было никакого сомнения в возможности успешной обороны этой позиции, тем не менее ещё в начале боя ген. Штакельберг уже носился с мыслью об отступлении. Ещё утром того дня командир корпуса сообщил начальникам участков позиции, что, "согласно указаниям командующего армией", на позиции у Ташичао не предполагается принять упорный бой. В 12 час. 15 мин. дня ген. Штакельберг доносил ген. Зарубаеву, что пока у него, правда, нет никаких потерь, но что с занятием стрелковых окопов такие потери у него, несомненно, будут, "что отнюдь не соответствует взглядам командующего армией"; он считает себя поэтому обязанным высказать своё мнение -- "что мы должны отступить"...
   Ген. Зарубаев отклонил это представление ген. Штакельберга и высказал со своей стороны, что, хотя удержание позиций не соответствует взглядам командующего армией, он, тем не менее, берёт на себя ответственность за последствия. Впрочем, и ген. Зарубаев не был исполнен твёрдой решимости оказать здесь японцам упорное сопротивление; он хотел только дождаться наступления темноты и тогда решить этот вопрос. К сожалению, решимость этого генерала также не имела тех результатов, которых от него можно было ожидать. При крайних колебаниях командующего армией, при отсутствии решимости со стороны ген. Штакельберга, и ген. Зарубаев не мог держаться принятого им твёрдого решения.
   Также и против левого фланга участка позиции 4-го Сибирского корпуса передовая позиция у Нандалина не подвергалась энергичной атаке японцев, с их стороны не предпринималось никаких обходов. Все усилия японцев были направлены против участка позиции, оборонявшегося войсками ген. Огановского, т. е. против неукреплённого промежутка между левым флангом 1-го Сибирского корпуса и передовой позицией у Нандалина, с целью, очевидно, прорвать центр русской позиции.
   После артиллерийской подготовки, которая заняла целых полдня, японцы делали напрасную попытку около полудня утвердиться на высотах к северо-западу от Дафаншена, откуда около этого времени отступил русский батальон. Попытка эта потерпела неудачу главным образом благодаря огню 4-й батареи 1-й Сибирской артиллерийской бригады, которая была расположена укрыто за горой южнее Зяншайдзы. В отражении этой атаки приняла участие также и артиллерия с участка ген. Шилейко.
   Успех этот побудил ген. Зарубаева предпринять встречную атаку своим левым флангом, но, к сожалению, и на этот раз с русской стороны не хватило твёрдой воли осуществить ату мысль со всеми своими силами. Ген. Зарубаев имел в своём распоряжении 14 батальонов в общем резерве, которые стояли ещё нетронутыми, точно также и 1-й Сибирский корпус ещё вовсе не участвовал в бою.
   Вместо того, чтобы предпринять эту встречную атаку всеми войсками 4-го корпуса, подкреплёнными всеми резервами и не атакованными частями 1-го Сибирского корпуса, ген. Зарубаев назначил для этой цели только те войска, которые находились на позиции, -- в особенности выдвинутые вперёд 6 батальонов ген. Шилейко, но даже и эти сравнительно ничтожные силы были обставлены такими стеснительными условиями для производства встречной атаки, что они парализовали у начальников всякую решимость для наступательного импульса.
   Так, около полудня ген. Шилейко было послано такое приказание:... "Если выяснится, что вы не атакованы, то переходите сами в наступление против японцев, действующих против отряда ген. Огановскаго. Войдите в соглашение с ген. Мищенко по этому вопросу".
   Такому приказание соответствовало и исполнение. Сначала ген. Шилейко обратился к временно командовавшему войсками 4-го Сибирского корпуса ген. Коссовичу, чтобы он ему дал два батальона из резерва, для того, чтобы, заняв этими батальонами свою позицию, двинуться со своими 14 ротами для производства атаки. Но ген. Коссович не был осведомлён об упомянутом приказании генералу Шилейко, исходившем от ген. Зарубаева, который, согласно практиковавшемуся ген. Куропаткиным порядку, передал это приказание помимо генерала Коссовича; последний поэтому отклонил просьбу ген. Шилейко.
   Только два часа спустя генералу Коссовичу было сообщено о приказании, переданном генералу Шилейко, причём прибавлялось: "если перед позицией ген. Огановского японцы отступают, то необходимо войскам отряда ген. Огановского, подкреплённым 10-м Омским полком, перейти в атаку. Точно так же перейдёт в атаку и ген. Шилейко по соглашению с ген. Мищенко".
   Эта предположенная встречная атака, конечно, не состоялась, потому что японцы не думали отступать перед фронтом позиции ген. Огановского; для встречной атаки, таким образом, не было связанного с ней первого условия.
   В этой предполагавшейся встречной атак мы видим, что атака ген. Шилейко связывалась соглашением с ген. Мищенко. Но мы видели уже в сражении под Вафангоу,насколько подобные соглашения приносили собою отрицательные результаты, но было, конечно, гораздо удобнее предлагать своим подчинённым входить между собою в соглашение, вместо того, чтобы самим давать вполне определённое и ясное приказание.
   Можно, пожалуй, в этом случае найти некоторое извинение для ген. Зарубаева, которому ген. Куропаткин запретил давать какие бы то ни были указания ген Мищенко. Отряд этого последнего был, однако, формально подчинён ген. Зарубаеву; поэтому если ген. Зарубаев не решался нарушить полученное на словах бессмысленное приказание, он мог призвать ген. Мищенко и лично передать ему устное приказание об его участи в предстоящей атаке вместо того, чтобы предоставить ему входить в приватное соглашение с ген. Шилейко.
   Правда, ген. Мищенко выразил готовность оказать содействие атакам ген. Шилейко, о чём он передал присланному этим последним штаб-офицеру генерального штаба. Но для этой поддержки он ограничился выдвижением вперёд 4 сотен и 6 орудий, которые никакого влияния на предполагавшуюся атаку иметь не могли.
   Самое производство встречной атаки протекало очень плачевно. Ген. Шилейко также не решился назначить все имевшиеся в его распоряжении силы: из своих 6 батальонов для встречной атаки он назначил только один 4-й батальон 9-го Сибирского полка. Возможно, что это робкое решение было принято ввиду неопределенного приказания ген. Зарубаева, который обусловил встречную атаку требованием, чтобы отряд ген. Шилейко не был атакован японцами, поэтому последний, вероятно, хотел сначала выяснить это положение.
   В 2 часа дня упомянутый батальон получил приказание "наступлением вперёд против правого фланга атакующего нас неприятеля заставить развернуть его резервы и выяснить силы противника".
   Такое приказание нельзя не признать своеобразным, когда задача эта ставится одному батальону, который неизбежно попал под губительный артиллерийский и пехотный огонь: не встречая поддержки ни со стороны батальонов своего отряда, оставшихся на позиции, ни со стороны отряда ген. Мищенко, батальон этот с большими потерями и в беспорядке был отброшен назад на позицию у Нандалина.
   Этим и исчерпывалась предположенная ген. Зарубаевым встречная атака. Из 45 батальонов эту атаку производил только один. Получилась характерная картинка всех наступательных предприятий, которые практиковались русскими в эту войну: никогда атаки не производились ими всеми силами из опасения слишком большого риска, а назначалось всегда ничтожное количество войск, так что исключалась всякая возможность успеха.
   Тем временем против позиции 1-го Сибирского корпуса было совершенно спокойно; также и после полудня 24-го июля не замечалось никакого наступления японской пехоты. Артиллерийская перестрелка велась, в общем, благоприятно для русских батарей, несмотря на численное превосходство японцев в числе орудий. Также и к западу от железной дороги не замечалось никакого наступления японцев. Конница ген. Коссаговского продвинулась вперёд до Сипадзяодзы, выдвинув вперед 1 батарею под прикрытием эскадрона в Лаитзявопу, откуда эти 6 орудий открыли фланговый огонь против японской артиллерии, расположенной у Потайдзы. А затем случилось даже нечто мало вероятное -- вся кавалерия двинулась в атаку по направлению Лаитзявопу -- Дуанзявопу.
   Впрочем, продолжалась атака недолго: как только она была встречена артиллерийским огнем со стороны Хуанлянбуи, ген. Коссаговский решил вследствие этого, а также и ввиду болотистой местности, повернуть назад, после чего конница до конца боя оставалась южнее Дапиншаня в полной бездеятельности. На левом русском фланге было также совершенно спокойно: перед конницей ген. Мищенко не было никакого противника. а сам ген. Мищенко нисколько не заботился, чтобы принять какое-нибудь участие в бою, угрожая флангу противника.
   В общем также и после полудня 24-го числа в атаке японцев не проявлялось никакой энергии. Только перед участком ген. Огановского японцы настойчиво пытались прорвать русскую позицию. Обстреляв в течение целого получаса русские позиции к востоку от Лянтцюнтшаня, японцы с последними лучами заходящего солнца начали яростную атаку против Дафаншена. Четыре раза бой переходил в кровопролитную рукопашную схватку. Три раза штурм японцев направлялся против правого фланга участка позиции ген. Огановского, занятого 12-м пехотным Сибирским полком; при четвёртой атаке японцы двинулись также против высот, занятых частями 8-го и 11-го Сибирских пехотных полков, но все эти штурмы были отражены штыками, причём последняя атака японцев была отбита в 10 часов вечера. На помощь атакованным войскам ген. Огановского прислан был в 7 час. 30 мин. вечера 34-й Восточносибирский стрелковый полк с 1 батареей, но принять участие в бою этим частям не пришлось, потому что все атаки японцев были отбиты собственными силами 12-го, 8-го и 2 батальонами 11-го пехотных Сибирских полков, которые успешно отстояли свои позиции. В этом бою снова сказались упорство и стойкость русского солдата при пассивной обороне позиции, которых не могли осилить яростные атаки храброго противника.
   С отражением последнего штурма против отряда ген. Огановского кончился бой у Ташичао 24-го июля. Японцы видели полную бесполезность своих атак и отказались от дальнейших попыток их повторения.
   Это успешное отражение японских атак, повторявшихся в течение двухдневного боя, досталось русским сравнительно дешёвой ценой: 1-й Сибирский корпус потерял убитыми 20 человек, а ранеными -- 8 офицеров и 122 нижних чина: из числа этих потерь на долю двух артиллерийских бригад, подвергшихся особенно сильному огню превосходной числом японской артиллерии, приходится 1 убитый и 2 офицера и 40 нижних чинов ранеными. В 4-м Сибирском корпусе потери были больше и составляли убитыми 7 офицеров и 241 нижний чин, а ранеными -- 25 офицеров и 603 нижних чина. Все эти потери приходятся исключительно на долю отрядов ген. Огановского и ген. Шилейко. Вся же конница из 50 эскадронов и сотен со своей артиллерией потеряла за два дня боя всего лишь двух человек убитыми, 4 офицера и 20 нижних чинов ранеными [64].
   Участвовали в этом бою со стороны русских всего лишь 14 батальонов (из общего числа в 45) и 13 батарей. Пехота 1-го Сибирского корпуса оставалась на своей позиции, не тревожимая неприятелем, а из общего резерва 4-го Сибирского корпуса 14 батальонов остались совершенно нетронутыми; точно так же и конница ничем не проявила своей деятельности в бою. В общем, оставалось ещё не мало свежих войск с русской стороны для продолжения боя.
   В этом бою 24-го июля русские одержали тактический успех, но только в пассивном отражении атаки. Этот успех был бы несравненно значительнее, если бы предполагавшаяся в полдень встречная атака была произведена со всеми силами, -- если бы начальники были воодушевлены жаждой деятельности и наступательным импульсом. Во всяком случае, не было никаких оснований сомневаться в дальнейшей успешной обороне позиции. Потери этого боя были далеко ниже того морального подъёма, который принесло это успешное отражение атаки, -- этот первый успех. "Дух войск превосходен, на позиции слышны смех и шутки", -- говорится в истории русского генерального штаба при описании этого боя.
   Несмотря на такое благоприятное положение вещей, ген. Зарубаев всё же никак не мог решиться продолжать бой на следующий день и сделал распоряжение, чтобы с наступлением темноты начать отход на Хайчен...
   После последнего штурма японцев в 10 часов вечера бой совершенно затих на всём фронте перед участком ген. Огановского, как и по всему протяжению позиции; японцы отступили за гребень гор. С русской стороны приступили к погребению убитых, а затем около полуночи, незаметно для японцев, началось отступление на Хайчен. Очищение русской позиции выяснилось для японцев только около полудня следующего дня, когда направленный против позиции артиллерийский огонь японцев оставался без ответа. 25-го числа японцы заняли позицию у Ташичао.
   В своём решении об очищении позиции у Ташичао ген. Зарубаев руководствовался полученной им от командующего армией директивой. По дословному значению этой директивы ген. Зарубаев, пожалуй, поступил правильно, но начальник деятельный, воспитанный в духе инициативы, обязательно взял бы в данном случае что-нибудь на собственную ответственность, потому что этого требовала вся обстановка боя, который, при продолжении его, мог бы легко повести к важной цели -- к поражению противника.
   Между тем, этой цели совершенно не соответствовало отступление на Хайчен, сдача сильно укреплённой позиции у Ташичао, а вместе с тем -- и важного порта Инкоу. Правда и то, что в этом решении ген. Зарубаева поощрял также недостаток энергии со стороны ген. Штакельберга, на деятельную помощь которого, по-видимому, трудно было рассчитывать в случае продолжения боя.
   Далее, ген. Зарубаев, как видно из телеграммы на имя командующего армией, обосновывает своё отступление от Ташичао тем, что "выясняется наступление неприятельских сил со стороны Далинского перевала". Действительно, командующий 2-м Сибирским корпусом генерал-лейтенант Засулич телеграфировал ген. Зарубаеву около полудня 24-го июля, что японцы начали около 10 часов своё наступление от перевалов Панлин и Далин на Симучен и что передовые отряды 2-го корпуса отступают на их главные позиции.
   Несмотря на то, что со стороны упомянутых перевалов действия японцев, начатые 4-й армией, имели только демонстративный характер, -- несмотря на то, что войск 2-го Сибирского корпуса, имевшихся у Симучена (31 батальон, 72 орудия), а также и резерва у Хайчена (16 батальонов и 126 орудий) было совершенно достаточно, чтобы отразить даже и серьёзные атаки со стороны 4-й армии, которая могла направить против Хайчена всего лишь 18 батальонов, тем не менее указанного сообщения ген. Засулича было достаточно, чтобы вызвать опасение ген. Зарубаева относительно безопасности его пути отступления.
   Наместник в своей телеграмме в Петербург относительно боя у Ташичао доносил, что ни ход сражения, ни общая обстановка отнюдь не вызывали необходимости отступления, и прибавляет затем: "Кроме того, это очищение нашей позиции у Ташичао дало право японцам видеть в этом для себя большую победу, а нас лишило порта Инкоу, что представляет собою событие, весьма важное в политическом и экономическом отношениях".
   Но мало того, что японцы занятие позиции у Ташичао считали одержанной ими победой, ещё важнее то, что в русских войсках постепенно крепло убеждение, что все приносимые жертвы пропадают даром, что всё кончается отступлением. А это было всего хуже.
   Какая польза была храбрым батальонам 4-го Сибирского корпуса, упорно отстаивавшим свою позицию между Лянтцюншаем и Нандалином, сумевшим четыре раза отразить кровопролитные рукопашные схватки превосходного численностью противника, когда они не могли видеть успеха своих трудов, когда они при всём своём самопожертвовании не могли избежать всеобщего "назад"! Разве можно их упрекнуть в каком-нибудь отсутствии стремления вперёд для решительной схватки с противником?!
   В своём донесении в Петербург ген. Куропаткин, до некоторой степени, оправдывал решение ген. Зарубаева об очищении позиции у Ташичао, но впоследствии в своём отчёте он приводит этот бой как доказательство несостоятельности своих помощников и говорит следующее:
   "Ген. Зарубаев имел против армии Оку свыше 48 батальонов 1-го и 4-го Сибирских корпусов. После горячего боя на левом фланге, где войска наши дрались в штыки, удалось нам отстоять позицию, тем не менее вечером войска предприняли отступление на Хайчен по распоряжению командующего войсками ген. Зарубаева. Бой вёлся без особого упорства. Общие потери 1-го Сибирского корпуса составляли всего лишь около 100 человек. В резерве оставалось 14 батальонов совершенно нетронутыми, и всё же войска начали отступление, опасаясь обхода своего левого фланга".
   Всё это совершенно верно, но ген. Куропаткин всего менее имеет право на подобную критику, потому что он постоянно внушал своим помощникам никоим образом не ввязываться в бой с превосходными силами противника; своими постоянными колебаниями и нерешительностью он подорвал энергию даже у такого несомненно энергичного генерала, как Зарубаев, и, таким образом, сам ген. Куропаткин является основной причиной неправильного отступления от Ташичао.
   Из этого видно, что и в данном случае японцы своим успехом обязаны не своему искусству ведения войны, а крайней нерешительности своих противников.
   Ген. Куропаткин, со своей стороны, необходимость отступления на Хайчен обосновывал желанием сконцентрировать войска южной группы, что по его мнению должно было обеспечить поражение противника и переход к наступательным действиям. В действительности, однако, эта воображаемая выгода отнюдь не была куплена ценою оставления позиции у Ташичао и потерей Инкоу.
   Слабо преследуемый противником ген. Зарубаев прибыл 27-го июля с главными силами обоих корпусов в район Хайчена; в то же время арьергарды расположились на расстоянии 8 км от города по обе стороны железной дороги. Узнав об очищении позиции у Ташичао, находившийся на крайнем левом фланге армии (при войсках 10-го корпуса) командующий армией отказался от предполагавшегося там наступления левым флангом и поспешил к войскам южной группы. Он не согласен был с этим отступлением (хотя оно вполне соответствовало данным им указаниям) ввиду того, что оставленный им, вопреки его первоначальному намерению, у Симучена 2-й Сибирский корпус мог подвергнуться ударам в тыл.
   Вследствие этого арьергардам вновь было приказано выдвинуться вперёд и занять высоты к югу от Симучена. Кроме того, командующего армией беспокоила потеря дороги Инкоу -- Ньючван, ввиду того, что гарнизон Инкоу 25-го июля выступил оттуда по направлению на Хайчен. По приказанию командующего армией была направлена бригада 1-го Сибирского корпуса для прикрыться упомянутой дороги.
   Последствием этого мероприятия командующего армией было то, что 30-го июля арьергарды 1-го Сибирского корпуса оказались разбросанными в шести отрядах, разобщенными местностью вполне бездорожной, имея притом по фронту около 37 км (от дороги Инкоу -- Ньючван до Дапудзы) и будучи отдалёнными от своих главных сил, сосредоточенных у Хайчена, на 20 -- 25 км.
   Вот в какую форму вылилось предположенное ген. Куропаткиным концентрированное расположение войск! К левому флангу отряду ген. Мищенко, расположенному на высотах у Дапудзы, примкнула бригада 2-го Сибирского корпуса, главные силы которого были расположены у Симучена. В то время, как незадолго перед тем, когда оба корпуса, 1-й и 4-й, были совместно расположены на укреплённой позиции у Ташичао, командующий армией считал несоответствующим обстановке ввязываться в упорный бой с противником, теперь же, когда войска этих корпусов были разбросаны по разным направлениям, от ген. Куропаткина последовало приказание, в случае атаки японцев, оказать им на арьергардных позициях "упорное сопротивление" [65]. В одном из донесений 30-го июля ген. Зарубаев указывал командующему армией на опасность такой разброски войск и предлагал сосредоточить все три корпуса у Хайчена, и с этой целью отвести их в полном порядке и без боя, который принять только у Хайчена, но как раз в тот день, 30-го июля, японцы начали своё наступление против войск 2-го Сибирского корпуса.

Бой у Кангуалина 30-го и 31-го июля 1904 года

   После откомандирования от 4-й японской армии гвардейской бригады, присоединённой к 1-й армии, под начальством командующего 4-й армией ген. Нодзу до боя у Ташичао оставались только 10-я дивизия и 10-я резервная бригада, -- всего 18 батальонов.
   Между тем, генералу Нодзу стало известно, что у Симучена на сильно укреплённой позиции находятся значительные русские силы, около 28 батальонов. Когда же он узнал о предположенной атаке 2-й армии против позиции у Ташичао, он решил двинуться по направлению к Симучену и атаковать эту позицию, но не ранее, чем когда выяснится ожидавшийся бой у Ташичао. В день боя у Ташичао, 24-го июля, наступавшие в четырёх колоннах войска ген. Нодзу достигли линии Сюанляйю -- Удзяпу -- Янтай. Это демонстративное наступление 4-й армии вполне достигло своей цели, так как в ожидании атаки ген. Засулич, как упомянуто было выше, послал ген. Зарубаеву своё сообщение, которое послужило главной причиной для отступления 1-го и 4-го корпусов от Ташичао в Хайчен.
   Полнейшая пассивность русских военачальников дала возможность японцам, после занятия позиции у Ташичао, двинуться превосходными силами против 2-го Сибирского корпуса, расположенного у Симучена. Они знали, что со стороны отступивших к Хайчену русских войск нет основания опасаться каких-нибудь активных действий и поэтому не задумываясь можно ослабить 2-ю армию, передовые войска которой стояли в тесном соприкосновении с арьергардами русских корпусов. Таким образом, являлась возможность стоявшей на правом фланге 2-й армии 5-й дивизией подкрепить 4-ю армию.
   Согласно с приведёнными соображениями, ген. Нодзу 28-го июля получил приказание притянуть к себе 5-ю дивизию, стоявшую около Янтая, и овладеть Симученом. Ген. Нодзу располагал, после присоединения упомянутой дивизии, свыше 30 батальонами. Так как, согласно полученным сведениям, русские занимали укреплённые позиции западнее Симучена у Кангуалина, тогда как у Ляохандзы и Дапудзы находились только слабые силы, а ещё западнее у Санчендзы имелась только русская конница, то ген. Нодзу решил главную атаку 10-й дивизией произвести по направлению на Ляохандзы -- Данудзы, а с 5-й дивизией двинуться от Янтая по направлению на Пайлунтун.
   Корпус ген. Засулича, после того, как 21-й стрелковый полк с 1 батареей были возвращены Восточному отряду, состоял из 28 пехотных батальонов, 12 сотен, 64 орудий, 8 пулемётов, 6 конно-охотничьих команд и 1 сапёрного батальона. По приказанию командующего армией ещё в конце июня была выбрана позиция западнее Симучена, на левом берегу реки Хайчен; с начала июля, эта позиция укреплялась полками 5-й Восточносибирской стрелковой дивизии. Она простиралась по высоте севернее Чаншанюи, направляясь через Кангуалин до высоты "109"; фронт позиции был направлен на восток-юго-восток, потому что командующий армией ожидал направление удара японцев, главным образом, со стороны Далинского перевала.
   Укрепления позиции состояли из стрелковых окопов, орудийных ложементов, крытых ходов сообщений, укреплений для резервов, она имела прекрасный большой обстрел и, благодаря препятствиям, находившимся перед фронтом позиции, могла считаться недоступной для атаки открытой силой. К сожалению, японцы не пожелали доставить удовольствие русским атакой этой сильной позиции и предпочли направиться западнее через Ляохандзы, Дапудзы, Яншугоу.
   Таким образом, позиция, над укреплениями которой войска трудились целую неделю, оказалась не имеющей никакого значения, потому что она не вынуждала противника к атаке. Но ещё хуже то, что эта позиция приковала к себе во время боя половину всех сил ген. Засулича, которая при наступательных действиях была бы, несомненно, использована для достижения успеха и могла бы привести к победе.
   Ещё после боя у Ташичао были укреплены высоты также у Ляохандзы; между тем, высоты, лежащие к северу линии Дапудзы -- Гуинлинзы, остались неукреплёнными. Отсутствие дорог, не считая тех, которые находились в долинах, а также крутые скаты гор крайне затрудняли сообщение войск на позиции; впрочем, артиллерия обороняющегося имела прекрасный обстрел, а что касается трудных условий местности, то она для атакующего представляла не меньше затруднений, чем для обороняющегося. На правом фланге позиции, где находился конный отряд ген. Мищенко, имелась высота "212,7", которая командовала над всей окружающей местностью.
   Полученные ген. Засуличем от командующего армией директивы, правда, не были на этот раз так неопределённы, как данные ген. Зарубаеву при Ташичао, тем не менее и в данном случае этим директивам не хватало последовательности и ясности. Ещё 27-го июня, после очищения Далинского перевала отрядом ген. Левестама, ген. Засуличу были даны указания возможно дольше удерживать в своих руках дороги, ведущие из Далинского перевала в Хайчен, и отступить только в случае атаки превосходных сил противника. Если же в последнем случае войска вынуждены будут к отступлению, то Засуличу предписывалось "удерживать противника шаг за шагом, в то же время не допуская себя до поражения". Таким образом, мы видим здесь со стороны ген. Куропаткина совершенно такое же указание, какое дано было тому же ген. Засуличу на реке Ялу. Из этого наглядного урока, очевидно, не было извлечено никакого поучения.
   Вскоре после того, как корпус ген. Засулича, состоявший из 5-й Восточносибирской стрелковой дивизии и бригады ген. Левестама, был усилен 2-й бригадой 31-й дивизии и доведён до 31 батальона, Куропаткин стал более определённым в своих приказаниях, данных этому корпусу; так, 11-го июля командующий армией обращает внимание ген. Засулича на то, что он располагает достаточными силами, чтобы с успехом остановить наступление японцев на Хайчен; 19-го июля после того, как ген. Куропаткин покинул войска южной группы, он по телеграфу предписал ген. Засуличу оказать японцам непреодолимое сопротивление на занятой корпусом позиции. Это предписание обусловливалось озабоченностью ген. Куропаткина, что предполагаемая на Далинском перевале японская армия в составе 3 -- 4 дивизий (в действительности же всего только 18 батальонов) могла бы движением на Хайчен отрезать путь отступления корпусу ген. Зарубаева.
   Сдача позиции у Ташичао должна была бы сама собою привести также и к отводу 2-го Сибирского корпуса на Хайчен, тем более, что ген. Куропаткин уже в течение нескольких недель носился с мыслью о необходимости общего отвода войск на Хайчен для того, чтобы сосредоточить здесь все войска южной группы.
   Теперь, казалось, русскому командующему армией представлялось необходимым осуществить этот отвод войск, если только он не имел в виду переход к какой-нибудь активной операции, потому что, в противном случае, японцы могли с превосходными силами обратиться против изолированного корпуса ген. Засулича.
   По-видимому, однако, у ген. Куропаткина последовало некоторое изменение во взглядах, которое, быть может, вызвано было упреками наместника за неправильное оставление позиции у Ташичао. Словом, по тем или иным побуждениям, ген. Куропаткин телеграфировал ген. Засуличу следующее: "Отход от Ташичао ничего не меняет в данной вам задаче. У вас достаточно сил, чтобы задержать противника на подготовленной у Симучена позиции".
   Нет сомнения, что это было так: войска ген. Засулича были действительно достаточно сильны, чтобы атаковать стоявшего против них противника, и нанести ему поражение. Но для достижения успеха войск 2-го Сибирского корпуса -- будь это путём оборонительным или наступательным -- необходимо было, чтобы в этом приняли активное участие также и войска 1-го и 4-го Сибирских корпусов, чтобы помешать японцам использовать часть своей 2-й армии для действий против ген. Засулича.
   Также и здесь при войсках 2-го Сибирского корпуса, как и в других случаях, после своего возвращения к войскам южной группы, ген. Куропаткин стал вмешиваться в мелочные распоряжения, входившие вполне в круг власти ближайших начальников, отнимая, таким образом, у последних всякое сознание ответственности.
   Так, он приказал выставить "небольшой отряд" у дер. Дапудзы, дал указания относительно обеспечения дороги, ведущей от Симучена на север. Затем, он стал беспокоиться относительно позиции на левом фланге, внушив по этому поводу также тревожные мысли и ген. Засуличу; вследствие этого командующий армий приказал укрепить позицию у дер. Симулинь и занять её войсками.
   Последствием этого вмешательства ген. Куропаткина было то, что большая часть войск 2-го корпуса была употреблена для обеспечения левого фланга позиции, который вовсе не был атакован противником.
   Атака японцев была ими начата 30-го поля и выполнена 31-го.
   Расположение русских войск на занятой ими позиции было следующим: на крайнем левом фланге были расположены войска 5-й Восточносибирской стрелковой дивизии (12 батальонов) с 4 батареями (32 орудия), которые занимали сильно укреплённую позицию от Кангуалина с общим фронтом на юго-восток; за этим участком позиции, у Яндзядяна, стоял в резерве отряд ген. Левестама (1-я бригада 2-й Сибирской пехотной дивизии, 8 батальонов и 1 батарея). Левый фланг позиции прикрывался батальоном 124-го полка, занимавшим вышеупомянутую укреплённую позицию у Симулина.
   Таким образом, на левом фланге, которому не угрожала никакая серьёзная атака со стороны японцев, находился 21 батальон (из общего числа 28). 2-я бригада 31-й пехотной дивизии, под начальством ген. Васильева, занимала высоты у дер. Ляохандзы 3 батальонами 123-го полка под начальством подполковника Соломко, а 2 батальона 124-го полка с 1 батареей под начальством полковника Ржесновецкого должны были оборонять высоты севернее линии Дапудзы -- Хуандзяпудзы; 3-й батальон этого полка с 3 ротами 123-го полка составлял резерв командира бригады, а 2-й батальон 124-го полка был направлен в Симулин. Корпусная кавалерия под начальством князя Трубецкого, в составе 12 сотен, была поставлена в тылу позиции у Пайлунтуна, обречённая, таким образом, на полнейшую бездеятельность.
   Правый фланг всего расположения войск 2-го корпуса прикрывался конным отрядом ген. Мищенко, который, в то же время, поддерживал связь с войсками 4-го корпуса. Как было упомянуто выше, левый арьергард 4-го корпуса под начальством ген. Шилейко в составе 4 батальонов 10-го Сибирского пехотного полка и 6 конных орудий, был подчинён ген. Мищенко, который располагал, таким образом, 4 батальонами, 16 сотнями, 22 конными орудиями -- в том числе 4 горными. Далее к северо-западу примыкал правый арьергард 4-го Сибирского корпуса под начальством генерал-майора Ребиндера. Сам ген. Мищенко находился с 6 сотнями, 3 батареями и 10-м Сибирским пехотным полком у Санчендзы, выслав на перевал к северу от Янчугоу полковника Павлова, командира 1-го Читинского казачьего полка, с 10 сотнями, 4 конными орудиями и 1 ротой.
   Отряду Павлова была поставлена задача занимать прилегающие высоты и поддерживать связь с бригадой ген. Васильева. В ночь на 31 июля была выставлена линия передовых постов от одной сотни на протяжении 6 км между Шуйдзюан и Гуйлиндзы. Хотя ген. Васильев в телеграмме на имя ген. Мищенко указывал на недостаточную обеспеченность его правого фланга, тем не менее этим указаниям не было придано никакого значения.
   Деятельность японцев 30 июля ограничилась тем, что они оттеснили передовые войска обороняющегося, имея в виду, вероятно, только разведывательную цель. Вечером наступающие японские войска отошли назад, после чего русские передовые посты снова заняли свои места. Произведённые с русской стороны наблюдения этого дня привели к заключению, что перед отрядом ген. Мищенко находится одна дивизия, перед фронтом 2-го Сибирского корпуса действуют две японские дивизии. В действительности, общие силы отряда ген. Мищенко и войска ген. Засулича, составлявшие в общем 32 батальона, 28 сотен, 7 конно-охотничьих команд и 88 орудий, имели перед собой японских 30 батальонов, 6 эскадронов и 72 орудия (5-я и 10-я дивизии и 10-я резервная бригада).
   В ночь на 31 июля командующий армией послал генералам Зарубаеву и Засуличу приказание, которое соответствовало его обычным принципам -- страстное желание иметь успех, одержать победу, но никак не решаясь, в то же время, на какой-нибудь риск и жертву. Согласно этому приказанию, ген. Зарубаев должен был с арьергардами 1-го и 4-го Сибирских корпусов оказать атаке японцев "такое упорное сопротивление, которое могло бы приковать к себе силы противника"; в случае же, "если окажется, что японцы действуют силами превосходными, то это упорное сопротивление не должно быть доведено до крайности, чтобы не дать возможности японцам одержать победу...".
   Ген. Засулич точно так же должен был оказать упорное сопротивление, но с условием -- "в случае отступления под давлением неприятельских сил он должен был довести свои войска в Хайчен не расстроенными". Ген. Куропаткин, таким образом, всё предусмотрел, но не сказал, однако, как это разыграть на деле.
   31-го июля главные силы японцев начали своё наступление 10-й и 5-й дивизиями против позиции бригады ген. Васильева (участки 123-го и 124-го пехотных полков) и отряда ген. Мищенко. Подготовлявшая это наступление японская артиллерия пристрелялась плохо и причиняла русским очень незначительные потери. Против позиции 5-й Восточносибирской стрелковой дивизии у Кангуалина японцы вели, по-видимому, только слабую демонстративную атаку, которая к полудню совсем прекратилась.
   В то же время против центра русской позиции, на линии Ляохандзы -- Гулиндзы, японцы повели энергичную атаку превосходящими силами, которая была начата с раннего утра. Японцы очень скоро овладели дер. Дапудзы и пытались оттуда охватить правый фланг отряда полковника Соломко. Первые три атаки были отбиты огнём батальонов 123-го и 124-го полков. Около 10 часов дня японцы повели четвёртую атаку; их пехота ворвалась в стрелковые окопы, занятые отрядом Соломко, который остался без поддержки резерва и поэтому был вынужден скоро отступить на 1 км к северу, к Гелиографной горе. Японцы довольствовались занятием окопов и не преследовали отступавших.
   На участке 124-го полка оба батальона оборонялись на занимаемой позиции; несмотря на превосходящие силы противника, потери их до полудня не были значительными. Но около этого времени эти батальоны стали неожиданно поражаться артиллерийским огнём с правого фланга, со стороны высот северней Янчугоу, где, как известно, были расположены войска ген. Мищенко (Павлов), на которых была возложена охрана фланга. Потери в рядах батальонов стали быстро увеличиваться; около часа дня из 8 орудий только 5 были годны к бою. Вместе с тем, японцы усилили свою атаку с фронта: 3 японских батареи выехали на позицию против правого фланга отряда полковника Ржесновецкого, который очутился, таким образом, под перекрёстным огнём; ввиду этого им были введены в боевую линию прибывшие сюда для поддержки 2 роты 123-го полка.
   В 1 час дня "изнеможенный от жары" командир полка покинул свои войска, отправился на перевязочный пункт и оттуда прислал приказание вступившему вместо него в командование полком, что необходимо отступить. Около 2-х часов пополудни полк начал поддаваться назад, а в 3 часа уже был в полном отступлении. Из 8 орудий, бывших на этом участке, 6 достались неприятелю.
   Причина несчастного исхода боя на позиции 124-го полка -- независимо от того, что не была своевременно оказана поддержка из главного резерва -- кроется в непростительном поведении отрядов Мищенко и Павлова. Полковник Павлов выставил на перевале северней Янчугоу 2 сотни, полуроту и 4 орудия; прилегающие же высоты "212,7" были заняты только постами; 3 сотни и полурота находились северней перевала, у подошвы горы, остальные силы отряда оставались у Сутзиапудзы.
   По словам истории русского генерального штаба, 3 японских батальона незаметно для передовых постов пробрались на рассвете через линию отряда ген. Мищенко (Павлов) и достигли высот, примыкающих к перевалу у Янчугоу. Когда рассвело, находившийся на высотах слабый отряд увидел себя обойдённым и поэтому покинул перевал с такой поспешностью, что присланные для его поддержки войска запоздали и должны были вернуться назад в Сутзиапудзы.
   Таким образом, около 5 часов утра перевал и высота "212,7" уже были в руках японцев, не встретивших здесь никакого сопротивления. Об этом важном событии соседние войска полковника Ржесновецкого не были уведомлены вовсе, а главный начальник, командир 2-го Сибирского корпуса, получил об этом донесение от ген. Мищенко только 12 часов спустя. Отряд Павлова оставался до полудня у Сутзиапудзы, причём никакой серьёзной попытки сделано не было, чтобы снова занять покинутую позицию [66].
   Тем временем отступили также и войска генералов Мищенко и Шилейко. На рассвете, при первых выстрелах, которые доносились с прервала у Янчугоу, от этих войск 3 батальонами и 3 батареями была занята позиция у Санчендзы; этот отряд завязал огневой бой с японской пехотой, которая развернулась на высоте "212,7" и на горном хребте к западу от этой высоты. Вскоре 1 батальон был отправлен для поддержки отряда полковника Павлова; затем между 8 и 10 часами дня "с целью выровнять боевой фронт по левому флангу, а также ввиду недостатка артиллерийских снарядов" начал отступление и отряд ген. Мищенко на Заомяодзы.
   Около полудня японцы выдвинули горную артиллерию (3 батареи) на высоты около перевала, а также на высоту "212,7", направив 1 батарею на северо-запад для обстрела отряда ген. Мищенко, а также и на север против отряда полковника Павлова у Сутзиапудзы. В то же время 2 батареи японцы двинули на восток против фланга позиции 124-го полка. Когда вся эта артиллерия открыла огонь, отряд полковника Павлова тотчас же отступил на высоты западнее Тундзяпудзы; в то же время отряд ген. Мищенко -- "хотя неприятельская пехота не решалась на атаку" -- начал отступление на Ляомугоу "с целью восстановить боевой фронт и привести в порядок смешавшиеся войска".
   Вполне возможно, что, ввиду полнейшей пассивности левого фланга русских войск, отряды Мищенко-Шилейко-Павлова были бы вынуждены всё-таки к отступлению, даже если бы им удалось оказать японцам упорное сопротивление; трудно решить этот вопрос за неимением точных сведений о силах японцев,
   Но, по-видимому, упомянутые русские начальники не отдавали себе ясный отчёт о тактическом значении разных пунктов на поле сражения, а также и о важности своей задачи, о значении охраны фланга для 2-го Сибирского корпуса, потому что они не делали серьёзной попытки упорно оборонять занимавшуюся ими позицию, ни снова занять её, когда она была потеряна, а предоставили её японцам с лёгким сердцем. А ещё менее можно найти оправдание тому, что эти начальники вообще сочли излишним сразу дать знать соседним войскам о своём отступлении: ни полковник Ржесновецкий, ни начальник правого арьергарда 4-го Сибирского корпуса, находившийся к северо-западу от ген. Мищенко, ничего не знали об этом отступлении, и даже ген. Засулич только в 5 ч. пополудни узнал о таких важных событиях, которые в отряде ген. Мищенко случились рано утром.
   Между тем, можно думать, что полковник Павлов, имевший в своём распоряжении 10 сотен, обладал достаточными средствами, чтобы поддерживать связь с отрядом полковника Ржесновецкого, чтобы своевременно дать ему знать о своём отступлении. Совершенно такое же упущение мы видели в бою на Ялу с отходом 22-го стрелкового полка, обстоятельство, которое, по-видимому, не послужило надлежащим уроком.
   По-видимому, русским военачальникам не хватало общего кругозора -- общего представления о преследуемых целях: они всегда прежде всего были озабочены мыслью об исполнении указаний командующего армией, т. е. -- "не ввязываться в упорный бой с превосходящими силами противника" и "довести свои войска не расстроенными до следующей позиции в тылу".
   Отступление отрядов ген. Мищенко и Павлова, как мы это видели выше, имело своим последствием то, что японцы заняли высоты у перевала Янчугоу, в особенности высоту "212,7", на которых очень скоро установили горную артиллерию и начали с этих высот поражать фланговым огнём позицию 124-го полка, заставив войска этого участка отступить с потерей орудий.
   Достоин удивления этот успех японской горной артиллерии, огонь которой принудил к отступлению весь правый фланг русской позиции от Саньюошана до Заомяодзы, решив, таким образом, всю участь этого боя.
   В 3 ч. дня пополудни отряды Мищенко-Шилейко-Павлова заняли новую позицию по линии Ляомугоу -- Тундзяпудзы. Оба батальона 124-го полка отступали на Тундзяпудзы; 123-й полк отступил на Гелиографную гору. Что касается войск 5-й Восточносибирской стрелковой дивизии, то она на своей позиции, вообще говоря, совсем не подверглась серьёзной атаке, так как за ней у Яндзядяня до полудня оставался нетронутым общий резерв (8 батальонов и 1 батарея); только когда батальоны 123-го и 124-го полков должны были отступить ввиду атаки превосходящих сил противника, то им были направлены на помощь из общего резерва 3 батальона -- один для поддержки 123-го полка, а два батальона -- для овладения покинутой 124-м полком позицией, а также и оставленной на ней артиллерией.
   После отступления 123-го полка на Гелиографную гору было решено около 10 часов дня предпринять встречную атаку на высоты южнее Ляохандзы. Для этого были назначены 6 батальонов, в том числе 8 рот от 123-го полка и ещё 1 батальон (4-й батальон 5-го Сибирского пехотного полка), назначенный из резерва; справа от них должен был наступать 3-й батальон 124-го полка, находившийся в резерве ген. Васильева; в то же время на левом фланге, в направлении с севера на северо-восток должны были наступать 9 рот, принадлежавших различным полкам 5-й Восточносибирской стрелковой дивизии. Общее начальствование над этими импровизированно составленными частями ген. Засулич вверил совершенно незнакомому войскам полковнику Поповичу-Липовацу, состоявшему при штабе 2-го Сибирского корпуса для особых поручений. Эта предположенная атака была отложена до 5 ч. пополудни из-за невыносимой жары.
   Это наступление 6 батальонов представляют собой тем больший интерес, что в течение всей войны это один из немногих случаев, когда более сильная русская пехота решается на тактическое наступление и атаку. Из повествования истории генерального штаба, однако, трудно себе представить ясную картину этой атаки, потому что в этой истории приводится односторонняя и дословная передача донесений отдельных частей войск.
   Тем не менее из всего этого изложения можно придти к заключению, что эта атака была произведена без надлежащего единства и совершенно не соответствовала форме и взглядам, предъявляемым современными требованиями наступательного боя. Русские войска наступали густыми стрелковыми цепями, продвигаясь вперёд безостановочно и не открывая огня; при всём том пехоте скоро удалось достигнуть северных отлогостей высот, на которых утром были расположены батальоны 123-го полка; японцы из этой позиции были выбиты штыками и отброшены благодаря только тому, что русская пехота, в виде исключения, была воодушевлена твёрдым стремлением сойтись грудь в грудь с противником.
   В своём донесении по телеграфу командующему армией об этой атаке ген. Засулич, между прочим, доносит следующее: "...Атака наша, выполненная сплочёнными стрелковыми цепями, привела в восторг всех, кто их видел, в особенности восторгался этим такой старый и опытный начальник, как ген. Левестам, состоявший у нас начальником резерва. В сомкнутом порядке стрелковые цепи бросились с двух сторон на японцев в штыки. Неприятель не выдержал... Оставшиеся защитники позиции были переколоты. После этого геройского удара я приказал полковнику Липовацу остановиться и дальше не двигаться. В 7 ч. вечера я получил приказание вашего превосходительства об отступлении на Хайчен".
   Но ещё до получения общего приказания об отступлении батальоны полковника Липоваца уже потеряли приобретённый ими успех, потому что они остались без дальнейшей поддержки и потому были вынуждены уступить крепко засевшей на южных склонах высот сильной неприятельской пехоте, подвергаясь в то же время огню японских батарей, расположенных далее на южных склонах.
   Вместо того, чтобы восторгаться совместно с ген. Левестамом атакой сомкнутых стрелковых цепей, ген. Засулич обязан был направить для поддержки этой атаки весь свой резерв и все свободные части 5-й Восточносибирской стрелковой дивизии; вот при таких условиях был бы, наверное, достигнут более значительный успех и могла быть удержана вновь занятая позиция. Но взгляды русских начальников были опять устремлены назад. Какой смысл имела вся эта встречная атака, когда не было твёрдого намерения удержать за собой вновь занятую позицию!...
   Независимо от одного батальона резерва, принявшего участие во встречной атаке для поддержки 124-го полка, около 5 ч. пополудни были высланы ещё 2 батальона и 1 батарея с приказанием снова овладеть позицией 124-го полка и оставленными на ней орудиями, захваченными противником. Само собой разумеется, что эти батальоны прибыли слишком поздно. Бежавшие при отступлении части 124-го полка приближались уже к Пайлунтуну, когда упомянутые 2 батальона в 5 ч. 30 м. дня готовились оттуда начать своё наступление и атаку: им поэтому больше ничего не оставалось, как принять на себя отступление и сбор отставших.
   В 7 ч. 30 м. вечера бой прекратился по всей линии. Японцы ограничились занятием позиции, очищенной русскими между Ляохандзы и Заомяодзы. Из передовых русских войск оставались только части 5-й Восточносибирской стрелковой дивизии на занятой ещё утром позиции.
   К вечеру ген. Засулич получил от командующего армией две телеграммы, которыми ему предписывалось оставить арьергард на полпути между Симученом и Хайченом, а с главными силами отступить на Хайчен.
   Потери русских в этом бою составили 60 офицеров и 1611 нижних чинов, в том числе 262 без вести пропавших; половина этого числа приходится на долю 123-го и 124-го полков; 5-й Восточносибирская стрелковая дивизия понесла потери в 395 нижних чинов, приходящихся целиком на те 9 рот, которые участвовали во встречной атаке полковника Липоваца; потери же всех остальных 39 рот этой дивизии вполне ничтожны. Общий резерв в составе 8 батальонов бригады ген. Левестама понёс потери всего только в 75 человек, а корпусная кавалерия князя Трубецкого насчитывала всего только 3 человека раненых.
   Ясно, таким образом, что было достаточно сил, чтобы с успехом оборонять занятую позицию, если бы у русских начальников имелось для этого достаточно решимости и твёрдого желания. Атаковавшим позицию японцам победа досталась ценою потерь в два раза меньших против русских.
   Приказ об отступлении на Хайчен был дан также подчинённым арьергардам 1-го и 4-го Сибирских корпусов. Один из этих арьергардов -- именно 4-го Сибирского корпуса под начальством ген. Ребиндера, -- начал своё отступление на Хайчен после полудня, как только он получил известие об отступлении отряда ген. Мищенко, но это отступление пришлось уже вести под давлением отряда 2-й японской армии.
   Отступление 2-го Сибирского корпуса было произведено беспрепятственно с наступление темноты. Таким образом, к 1 августа ген. Куропаткину удалось, наконец, сосредоточить на укреплённой позиции у Хайчена все три корпуса своей южной группы, но это сосредоточение было произведено им не добровольно, войска были собраны не свежими, а под напором неприятеля, подавленные поражениями, которые при действиях целесообразных и энергичных со стороны русских военачальников могли быть вполне избегнуты.
   Перед всем светом ген. Куропаткин заявлял, что он намерен у Хайчена оказать японцам "энергичное сопротивление". Когда 27-го июля он возвратился в Хайчен с восточного театра войны, он собрал на совещание всех находившихся там высших войсковых начальников, желая ознакомиться с их взглядами на ход событий с начала войны.
   Командующий армией обратился к ним с речью, которую он закончил следующими словами: "Прошу вас передать вверенным вам войскам, что, начиная с сегодняшнего дня, никакого отступления впредь не будет; мы здесь занятую позицию будем оборонять до крайности, до той минуты, когда наступит общий наш переход к наступательным действиям".
   Но уже 1-го августа, когда все три корпуса были сосредоточены в Хайчене, это решение показалось командующему армией опять слишком смелым и поэтому он в тот же день решил отступить со всеми войсками южной группы дальше на позицию у Аншанчжаня. Основная причина такого решения объясняется отчасти отступлением Восточного отряда на Ляндянсань, но, главным образом, тут снова повлияла переоценка сил противника, находившихся против южной группы.
   Источником этой переоценки послужило следующее обстоятельство: начальник корпусной кавалерии полковник князь Трубецкой со своим 7-м Сибирским казачьим полком прикрывал 31-го июля отступление последних войск, отступавших с позиции у Кангуалина, и после этого доносил, что он сам лично наблюдал движение 3-х неприятельских дивизий на походе из Симучена на север по направлению на Симулин. Это совершенно необоснованное донесение дало повод ген. Куропаткину для его решения очистить без боя позицию у Хайчена...
   Два месяца войска работали над укреплением позиции у Хайчена. Здесь были заготовлены значительные запасы железнодорожного материала для начатой уже постройкой железной дороги из Хайчена в Антунг через Сиюан, и всё это было сдано неприятелю без единого выстрела, только на основании ложного донесения конницы и под опасением, что "ввиду моральной подавленности некоторых войсковых начальников Восточного отряда японцы могут легко овладеть позицией у Ляндясяня и оттуда двинуться прямо на Ляоян".
   Наместник и в этом случае настаивал, чтобы эта возможная опасность была предотвращена не отступлением войск на Ляоян, а общей атакой, направленной против армии Куроки. Но ген. Куропаткин считал такой план невыполнимым, потому что Восточный отряд и 10-й армейский корпус, которые могли быть назначены для этой цели, понесли такие поражения, которые делали их неспособными для этой задачи, а 17-й армейский корпус считался неспособным для действий в горах из-за того, что он не имел соответствующих обозов [67]. Командующий армией думал уже об отступлении на Ляоян. Переходить к активным действиям ген. Куропаткину не хотелось до прибытия на театр войны 5-го и 6-го Сибирских и 1-го армейского корпусов, а также ещё 2-х других корпусов, которые должны были прибыть из европейской России.
   Нравственная подавленность войск, вызванная только что понесённым новым поражением, выразилась в многочисленных паниках, случившихся в ночь с 1-го на 2-е августа в войсках 2-го Сибирского корпуса. Только тому обстоятельству, что японцы не преследовали отступающие русские войска, ограничиваясь только тем, что держали свои авангарды в соприкосновении с прикрывавшими отступление тыловыми русскими войсками, русские обязаны тем, что корпуса южной группы 4-го августа достигли благополучно Анжанчжаня. Весь путь следования был закупорен обозами и войсками, которые постоянно перекрещивались и сталкивались в своём движении, взаимно разрывали колонны друг друга, по собственному желанию останавливались на отдых -- короче сказать, всё это отступление совершалось в полном беспорядке. "Господствовал хаос" в такой степени, что достаточно было бы какого-нибудь энергичного напора со стороны противника, чтобы совершенно рассеять все эти беспорядочные массы войск и обозов.
   Но, как это и было до сего времени, японцы не сумели использовать свой успех и затруднительное положение противника; они отлично и с большой энергией умели выполнять задолго продуманный и хорошо продуманный план, но как только они оказывались лицом к лицу с непредвиденным обстоятельством, они становились в тупик, -- ввиду того, что их начальникам, по-видимому, недоставало необходимой находчивости, чтобы быстро принять новое решение, соответствующее обстановке, они довольствовались достигнутыми небольшими успехами и никак не умели напрячь последние силы, проявить стойкость воли, чтобы надлежащим образом использовать все выгоды, достигнутые одержанной победой.
   Этим упущениям своих противников, а не продуманным распоряжением своих начальников, корпуса южной группы обязаны были тем, что они могли остановиться в Аншанчжане 4-го августа. Тотчас же приступили к дальнейшему укреплению этой позиции, которая была начата, собственно, ещё с самого начала войны.
   После сосредоточения войск в Аншанчжане военные действия, продолжавшиеся три недели, приостановились. В течение этого затишья Манчжурская армия получила дальнейшие подкрепления. Прибыли последние эшелоны 17-го корпуса, а также 5-го Сибирского корпуса, который, начиная с 12-го августа, выгружался у Мукдена. Полное сосредоточение корпуса ожидалось к концу этого месяца. Вслед за 5-м Сибирским корпусом должен был прибыть и 1-й армейский корпус.
   Японская армия за это время, с 1-го по 23-го августа, не получила никаких существенных подкреплений. Высаживавшиеся на материк резервные части войск назначались, главным образом, для этапной службы, а в действующих войсках за это время были только пополнены потери.
   Вопреки выраженной наместником мысли о необходимости атаки всеми свободными войсками армии Куроки, придерживаясь энергичной обороны против 2-й и 4-й японских армий, -- ген. Куропаткин и в настоящем случае, как и прежде, продолжал колебаться, переходя от одного плана к другому. Так, 5-го августа он отдал приказание об упорной обороне позиции у Аншанчжаня сосредоточенными здесь войсками 1-го и 2-го Сибирских корпусов в составе 41 батальона и 160 орудий, имея в резерве 4-й Сибирский корпус; но в то же время он приказывает артиллерийские парки и другие запасы, принадлежащие этим корпусам, доставить не в Аншанчжань, а выгружать в Ляояне. Все другие приказания, исходившие от ген. Куропаткина в это время, указывают на то, что его преследует, главным образом, мысль обеспечить беспрепятственное отступление армии в Ляоян и далее к Мукдену и Телину.
   7-го августа, после того, как войска расположились для обороны указанных им участков позиции у Аншанчжаня, командующий армией принял решение, в основе которого он отказывается от мысли об упорной обороне позиции у этого пункта: защита этой позиции должна была иметь только "характер демонстративный". 8-го августа корпусА получили указания, согласно которым надлежало предпринять организованное отступление войск на Ляоян. Около этого пункта, тем временем, были начаты работы по возведению "второй передовой позиции". 9-го августа в Ляоян были направлены 4 Сибирских артиллерийских отделения, назначенные в состав Ляоянского гарнизона. В то же время 10-го августа ген. Куропаткин отдал приказание о продолжении и закладке новых работ по укреплению позиции у Аншанчжаня.
   17-го августа командующий армией направился из южной группы войск в Ляоян, передав командование войсками ген. Зарубаеву. Вместе с тем, ген. Куропаткин передал ген. Зарубаеву приказание ограничиться арьергардными боями на укреплённой позиции; главные же силы корпусов "отвести в Ляоян не расстроенными", но в то же время не допустить поспешного очищения позиции и начать отступление не ранее того, "когда противник обнаружит намерение атаковать нашу позицию у Аншанчжаня значительными силами".
   23-го августа ген. Куропаткин принимает новое решение, вызванное прибытием подкреплений 5-го Сибирского корпуса -- не отступать на Ляоян для принятия там решительного сражения, а принять его на позициях у Аншанчжаня и на восточном фронте.
   Эта постоянная перемена решений, крайняя нерешительность и неясность приказаний командующего армией влияли парализующим образом на деятельность всех помощников ген. Куропаткина, отражаясь, вместе с тем, и на деятельности войск, и, в известной степени, оправдывают поведение войск в последовавших затем событиях.
   Японцы использовали период затишья -- с 1-го по 23-е августа -- для подготовки общего наступления на Ляоян; 23-го они начали наступление. Прежде чем в следующем томе мы перейдём к описанию решительного сражения у Ляояна, а также и последующих сражений, необходимо бросить общий взгляд на события, разыгравшиеся на восточном фронте театра войны за период времени от сражения у Вафангоу до начала боя на передовых позициях у Ляояна.

Бои на восточном фронте

   Как известно, 1-я армия Куроки с начала мая оставалась бездеятельной в течение полутора месяцев в районе Фынхуанчена. Причины этой бездеятельности армии заключались в затруднениях по довольствию армии всем необходимым, а также и в численной её слабости. Уже в начале июня для подкрепления 10-й дивизии Кавамуры пришлось отправить от этой армии 1-ю бригаду гвардейской дивизии и в то же время 12-ю дивизию пришлось постепенно передвинуть в район Аяйянямынь, чтобы прикрыть правый фланг армии и дорогу, ведущую из Саймадзы в Ляоян, так что собственно у Фынхуанчена, начиная с начала июня и до начала наступательных действий 24-го июля, оставались только 11/2 дивизии или 18 батальонов.
   Против 1-й армии Куроки действовал Восточный отряд ген. графа Келлера, силы которого непосредственно до сражения под Вафангоу составляли 26 батальонов, 14 сотен и 50 орудий. Отряд этот занимал горные перевалы (Западный Фынзяолин, Модулин, Сандолин, Фынзяолин No 2-й) на путях, ведущих из Фынхуанчена в Ляоян, имея главные силы в Тавуане.
   Левый фланг Восточного отряда охранял отряд Ренненкампфа в составе 4 батальонов, 20 сотен и 14 орудий, причём большая часть конницы находилась у Чжаншана, а генерал-майор Греков (Митрофан) с пехотой, несколькими сотнями и орудиями находился у Сихояна, прикрывая дорогу из Саймадзы в Ляоян.
   Как уже упомянуто было выше, генерал-лейтенант граф Келлер выгодно выделялся из среды большинства остальных русских начальников тем, что он был убеждённым сторонником необходимости активных действий. Он видел, что, начиная с отступлений Восточного отряда после боя на Ялу, крайняя пассивность русских войск давала японцам возможность по своему собственному усмотрению двигаться и наступать на любых направлениях, получая возможность полной свободы действий. Граф Келлер был проникнут глубоким убеждением, что необходимо во что бы то ни стало захватить инициативу действий в свои руки, но для осуществления этого на деле ему не хватало практического опыта. К тому же он ещё наивно верил в полководческие таланты ген. Куропаткина и слепо повиновался его советам и указаниям. В отношении же себя самого он чувствовал себя до некоторой степени не вполне уверенным в своём опыте, питал к себе недостаточно доверия, которое в данном случае было особенно необходимо для того, чтобы он мог освободиться от необходимости прислушиваться к указаниям ген. Куропаткина и в известных случаях решиться брать на себя самого ответственность.
   Ген. Куропаткин со своей стороны, правда, предоставил графу Келлеру некоторую свободу для наступательных действий, но в то же время постоянно обставлял его такими условиями, которые затрудняли графу Келлеру осуществление на практике его наступательных стремлений: либо он не предоставлял ему необходимых для этого войск, либо даже оттягивал от него силы в такие минуты, когда необходимо было переходить к наступательным действиям, создавая для него всякие затруднения в этом отношении; так, например, ген. Куропаткин допускал возможность наступления, но при условии, чтобы оно не требовало бесполезных потерь или чтобы не оставлять горных перевалов и тому подобное.
   В результате таких требований получалось то, что граф Келлер никогда не мог предпринять наступление всеми своими силами, а вынужден был довольствоваться только мелкими наступлениями, которые приводили к тому, что силы войск изнашивались, доверие войск к своему начальнику подвергалось испытанию, потому что ни войска, ни их начальники не могли понять цели и задачи этих коротких и мелких наступлений, от которых только получалось впечатление бесполезных движений взад и вперёд, нецелесообразное употребление войск и отсутствие планомерности в действиях.
   Такие короткие наступления с участием небольшого числа батальонов были предприняты два раза под личным начальством графа Келлера по направлению на Саймадзы; третье наступление было предпринято по направлению на Фынхуанчен в то время, когда 1-й Сибирский корпус выдерживал бой под Вафангоу. В этом последнем случае граф Келлер сам предложил командующему армией предпринять наступление против Фынхуанчена и атаковать армию Куроки 46 батальонами. Как всегда, ген. Куропаткин одобрил это предложение, но когда пришло время исполнить это наступление на деле, то графу Келлеру не только не были предоставлены необходимые силы, но от него ещё из бывших у него в распоряжении 26 батальонов были отняты 12, которые в дни 14-го и 15-го июля, в дни боев под Вафангоу, форсированными маршами были двинуты в Хайчен и Аншанчжань, потому что ген. Куропаткин тогда опасался наступления японцев из Сиюяна для удара в тыл генерала Штакельберга.
   Таким образом, в распоряжении гр. Келлера оставалось всего только 14 батальонов, с которыми он от 16-го до 19-го июня, по приказанию ген. Куропаткина, должен был исполнить наступательное движение к Фынхуанчену для того, чтобы приковать к своему месту армию Куроки и лишить её возможности предпринять какое-нибудь наступление в тыл ген. Штакельберга. Но так как граф Келлер должен был, кроме того. оставить ещё войска на перевалах, то для наступательных действий ему оставалось только 7 батальонов, наступление которых, помимо всего, было со стороны ген. Куропаткина опутано ещё рядом условий, совершенно стеснивших их действия; так, ген. Куропаткин требовал, чтобы при этом наступлении "никоим образом не ввязываться в упорный бой, чтобы не лишиться возможности отступления за перевалы в полном порядке", и т. п.
   Между тем, данную ген. Куропаткиным задачу -- приковать к месту армию Куроки, можно было исполнить лишь при условии, если энергично атаковать эту армию, но с такими слабыми силами, бывшими в распоряжении графа Келлера да ещё при условии "никоим образом не ввязываться в упорный бой", исполнить это было невозможно, так что всё это наступательное предприятие кончилось ничем. Ген. Куроки не пожелал оказать даже малейшего внимания этому наступательному движению против его армии с такими ничтожными силами. Граф Келлер в своем наступлении дошел до Селютчжана, занятого слабыми передовыми постами японцев, которые сейчас же очистили этот пункт без боя; затем с одного перевала севернее этого пункта гр. Келлер сделал несколько выстрелов прямо в пространство, после чего повёл свои войска обратно на охраняемые им перевалы.
   Необходимо признать, что эти марши войск под начальством графа Келлера по местности очень пересечённой и трудной, при весьма неблагоприятной погоде, были исполнены в образцовом порядке и служат доказательством того, что русский солдат вполне способен преодолеть всякие трудности похода в горах, если только это от него требуется достаточно энергично. Когда граф Келлер, однако, доказывал, что эти наступления были не безуспешны, потому что "победа кроется в ногах солдата", то войскам это было не вполне понятно, тем более, что подобный афоризм был в данном случае неуместен: победа лишь тогда кроется в ногах солдата, когда войска после похода своевременно настигают противника и благодаря этому одерживают победу, чего в данном случае не было.
   Вместе с тем эти удары по воздуху со стороны графа Келлера ничего не могли выяснить, конечно, относительно сил и намерений неприятельских войск, сосредоточенных у Фынхуанчена. Что касается разведывательной деятельности конницы, конно-охотничьих команд и разных других разведывательных отрядов, то об этом больше и говорить не стоит: эта деятельность не приносила никаких результатов, В боевом дневнике Восточного отряда мы находим указание на полнейшую неудовлетворительность деятельности передовых войск, "которые в течение 11/2 месяцев ни разу не доставили сколько-нибудь пригодных сведений о противнике или каких-нибудь раненных, пленных или убитых японцев, или хотя бы каких-нибудь предметов снаряжения войск" [68].
   22-го июня у Айянямыня произошёл бой между отрядом ген. Ренненкампфа и довольно значительным японским отрядом. Когда Саймадзы было найдено русскими войсками не занятым японцами, то туда 17-го июня был направлен ген. Ренненкампф из Чжаншаня с казаками, с целью поддержать наступление графа Келлера на Фынхуанчен производством усиленной рекогносцировки по направлению на Айянямынь. При этом случилось то, что замедлилось прибытие подчинённого ген. Ренненкампфу отряда ген. Грекова, которому было послано приказание двинуться через Сихоян и присоединиться к общему движению войск ген. Ренненкампфа на Айянямынь; ген. Греков (Митрофан) нашёл, что "его отряд употребляется несоответствующим обстановке образом", вследствие чего командующим армией он был удален от командования отрядом, который после того вверен был командиру 2-й бригады 1-й Сибирской пехотной дивизии ген. Шатилову; этому последнему пришлось снова подтвердить все указания, данные в своё время ген. Грекову.
   В результате всего этого движение на Айянямынь было начато только 22-го июня, с 23-м стрелковым полком, 11 сотнями и 21/2 батареями. Около полудня произошёл уже бой с японскими передовыми постами восточней Синкалинского перевала, после чего отряд ген. Ренненкампфа "внезапно" ударил по неприятельским войскам, занимавшим позицию западнее Айянямыня.
   В разыгравшемся бою отряд ген. Ренненкампфа потерял 7 офицеров и 79 нижних чинов, затем к вечеру отошёл назад в Саймадзы. По оценке ген. Ренненкампфа со стороны японцев в этом бою участвовали 3 пехотных полка и 18 орудий. В действительности здесь была 12-я бригада 12-й дивизии, усиленная одним батальоном, т, е. всего 7 батальонов, 3 эскадрона и 3 горные батареи, с которыми столкнулся отряд ген. Ренненкампфа. Это было первое и в то же время последнее известие, доставленное конницей, оказавшееся сколько-нибудь соответствующим действительности, -- хотя, тем не менее, в данном случае состав неприятельских войск, участвовавших в этом бою, выяснен не был.

Овладение перевалами японцами

   Как мы это видели выше, при описании событий на южном фронте, благодаря донесениям, полученным от ген. Мищенко, ген. Куропаткин придерживался убеждения, что 1-я армия Куроки со своими главными силами передвинулась в Сиюян, оставив у Фынхуанчена только слабый отряд.
   Безрезультатное наступление графа Келлера на Фынхуанчен и недостаток каких бы то ни было сведений о противнике со стороны конницы Восточного отряда убедили ген. Куропаткина в этом предвзятом мнении, поэтому он считал совершенно невероятной атаку со стороны японцев, действовавших со стороны Фынхуанчена против войск Восточного отряда. С этим мнением вполне согласен был также и граф Келлер.
   Ввиду этого командующий армией 23-го июня приказал графу Келлеру сменить оба батальона 8-го Сибирского пехотного полка, находившихся при Восточном отраде и охранявших перевал Фынзяолин No 2, и отправить их к войскам южной группы в Симучен. Батальоны эти были сменены 25-го июня 2 батальонами 11-го Восточносибирского стрелкового полка. Положение, в общем, на перевалах представлялось графу Келлеру настолько спокойным, что он 24-го июня отправился в Тазелин, чтобы осмотреть там позицию и лично руководить сменой батальонов на перевале Фынзяолин No 2.
   Так мало русские знали о противнике, с которым стояли лицом к лицу уже около полутора месяцев! Как раз в это самое время, когда командующий армией снова ослабил Восточный отряд, а начальник его отправился далеко в отдалённую часть этого отряда, 1-я японская армия начала своё наступление на Фынхуанчен против перевалов, обороняемых войсками Восточного отряда.
   Находившаяся ещё тогда в Токио японская главная квартира после победы японцев, одержанной у Вафангоу, пришла к правильному заключению, что только путём деятельного употребления войск, находившихся на театре войны, можно выровнять сравнительно меньшую численность японских армий, оперирующих против более сильного противника; вследствие этого тогда же даны были указания командующим японскими армиями "производить беспрерывное давление на разные позиции, оборонительные линии русских войск и этим путём вызывать у ген. Куропаткина сомнения относительно опасности, угрожающей различным пунктам его оборонительного фронта, заставляя его таким образом разбрасывать свои войска и не давать ему возможности сосредоточить их в одном направлении".
   Эта цель японцев была ими вполне достигнута. Ген. Куропаткин действительно постоянно ожидал в разных пунктах атаку превосходных сил противника и сам со своей стороны не мог прийти к какому-нибудь энергичному решению.
   Как мы видели выше, ген. Кавамура осуществил своё наступление на Далинский перевал, несмотря на то, что им готовилась атака в другом направлении; этот манёвр ген. Кавамуры против Далинского перевала был предпринят только потому, что 24-го июня из главной японской квартиры было сообщено командующим армиями об отсрочке предположенного наступления 2-й армии на Кайпинг. По тем же соображениям и 1-я армия Куроки готова была начать своё наступление против перевалов Фынзяолинского хребта и со своей стороны тоже не отказалась от наступления. Этим наступательным движением 1-й армии преследовалась, главным образом, общая цель -- по возможности приблизиться к главному объекту действий, к Ляояну.
   25-го июня 12-я японская дивизия заняла уже Синкалинский перевал и Саймадзы. Отряд ген. Ренненкампфа отступил тогда сначала до Сигулинского перевала, потом до среднего Фынзяолинского перевала и, наконец, 27-го июня, когда значительные силы японцев стали наступать со стороны Саймадзы, отступил далее на Фанкияпудзы. Здесь ген. Ренненкампф получил приказание ген. Куропаткина, из-за последовавшего, тем временем, очищения перевалов войсками Восточного отряда, отвести свой отряд назад в Сихоян. Там ген. Ренненкампф оставил 23-й Восточносибирский стрелковый полк с одним казачьим полком и 2 батареями, а сам с 2 казачьими полками и 1 батареей направился в Мидзы на 'Гайзыхэ, а позднее двинулся на Сяосыр, чтобы оттуда "действовать против правого фланга японцев".
   Против перевалов, занятых войсками Восточного отряда, ген. Куроки начал своё наступление: 2-й дивизией против западного Фынзяолинского перевала, а 2-й гвардейской бригадой против Модулинского перевала. По числу батальонов Восточный отряд не был слабее японцев, даже после упомянутого выше откомандирования двух батальонов обе стороны имели по 18 батальонов; кроме того, обороняемые перевалы были при этом ещё значительно укреплены и труднодоступны для атаки. Невыгодная сторона в расположении войск графа Келлера заключалась в том, то эти войска были разбросаны по фронту почти на 50 километров, от Тазелина до Тюинцу, рассеянные по всем перевалам и дорогам. Оборона Западного Фынзяолинского перевала была вверена начальнику 3-й Восточносибирской стрелковой дивизии ген. Кашталинскому, а на Модулинском перевале войсками командовал начальник 6-й Восточносибирской стрелковой дивизии ген. Романов.
   25-го июня обнаружилось наступление значительных японских сил против Модулинского перевала и по этапной дороге; русские передовые войска, а вместе с ними казаки, отступили постепенно на перевалы. Несмотря на это обнаружившееся наступление значительных сил японцев, из русских начальников никто не хотел верить, что со стороны неприятеля предпринимается серьёзная операция. Оба начальника дивизий, а также и граф Келлер, которому было донесено об этом наступлении японцев в Тазелин, придерживались того мнения, что со стороны японцев предпринимается только демонстративное наступление, поэтому они считали совершенно излишним придвинуть резервы к угрожаемым пунктам или, вообще, принять какие-нибудь меры для отражения вероятной атаки японцев.
   Но когда 26-го июня японцы продолжили своё наступление и заняли деревни Чахогоу и Кевдиапуза, находившиеся против главных перевалов, то для русских генералов постепенно прояснилась обстановка, -- что предстоит атака перевалов. В 9 часов утра граф Келлер снова возвратился в Тавуан. Он решил никоим образом не уступать перевалы без упорного сопротивления; ввиду этого он послал приказание 12-му стрелковому полку, находившемуся в Шинертуне, немедленно прибыть в Тавуан; вместе с тем он по телеграфу послал приказание обоим начальникам дивизий, чтобы впредь до его собственного прибытия в Лянсангуань они энергично обороняли перевалы: "Буду считать постыдным, если какая-нибудь из наших позиций будет очищена без уважительных обстоятельств", -- прибавляет он в своих телеграммах.
   Ген. Куропаткин был, однако, настолько убеждён, что армия Куроки находится против Далинского перевала отряда ген. Мищенко, что не придавал особого значения всем донесениям о предстоящей атаке японцев против войск Восточного отряда и не только не принял никаких мер для усиления этих войск, но в эту критическую минуту ещё больше их ослабил и парализовал совершенно их деятельность.
   Так, 26-го июня в 7 часов утра, когда граф Келлер прибыл в Лянсангуань, он получил здесь по телеграфу приказание от ген. Куропаткина тотчас же двинуть стрелковую бригаду через Аншанчжан в Хайчен. Хотя не подлежало никакому сомнению, что предстоит ожидать атаку перевалов в ночь на 27-е или утром этого дня и поэтому потребуется последний человек для отражения этой атаки, тем не менее граф Келлер счёл себя вынужденным сейчас же подчиниться общим соображениям командующего армией и сделал поэтому распоряжение, чтобы 12-й стрелковый полк приостановил своё движение и на следующий день двинулся обратно в Хайчен.
   Успешная оборона перевалов представлялась после этого весьма затруднительной, тем более, что ген. Куропаткин потребовал от графа Келлера высылки ещё одного полка, тогда как у него в резерве оставался только 1 батальон. Граф Келлер собрал тогда военный совет, который высказался за необходимость очищения перевалов.
   Побудительной причиной для такого решения должно было служить то обстоятельство, что кроме значительных сил японцев, находившихся перед фронтом обоих перевалов, было обнаружено ещё наступление одной японской колонны из Саймадзы на перевал Сяофынзяолин против левого фланга русских позиций. Это было движение войск 12-й японской дивизии, о котором ген. Ренненкампф при своём отступлении не позаботился донести графу Келлеру; мало того, потеряв всякое соприкосновение с противником, ген. Ренненкампф дал возможность этой 12-й дивизии оказать поддержку атаке Куроки против войск Восточного отряда.
   Очищение перевалов совершилось беспрепятственно в ночь на 27-е. Войска, оборонявшие эти перевалы, до полудня 27-го июня прибыли благополучно в Тавуан, откуда на следующий день 9-й Восточносибирский полк должен был следовать в Хайчен, вслед за 12-м полком. Японцы без боя заняли перевалы Западный Фынзяолин, Модулин и Сандолин. Также и гарнизон перевала Фынзяолин, к юго-западу от Тавуана, был направлен на Ломогоу; к югу от этого перевала были оставлены, однако, 2 казачьих полка. В руках русских остались после этого перевалы Сяокаолин, Мотиенлин, Синкалин и Ляхолин.
   Этот успех японцев был для них совершенно неожидан: овладение перевалами они считали операцией весьма трудной, -- настолько, что они сомневались в возможности достижения цели с имевшимися в их руках средствами, и вдруг всё это им досталось совершенно даром, без боя. Они не могли себе объяснить причины внезапного отступления русских.
   И действительно для атакующего представлялось весьма затруднительным одолеть чрезвычайные трудности местных условий и атаковать противника, укрепившегося на перевалах, на сильных позициях. Вполне возможно было, по меньшей мере, заставить японцев потерять здесь много времени для овладения перевалами или даже приостановить их наступление.
   С другой стороны, трудно за такое решение упрекнуть графа Келлера, ввиду того, что он получил от командующего армией прямое указание, "не ввязываясь в упорный бой, отступить в Ляндясань"; когда же он, вопреки такому указанию, всё же решил оказать японцам упорное сопротивление на перевалах, в сознании важности удержания этой позиции в своих руках для достижения общих задач на театре войны, -- он по приказанию командующего армией был настолько ослаблен, что ему пришлось уже сомневаться в возможности успеха с оставшимися у него наличными силами.
   Начальник энергичный, вполне сознающий значение минуты, несомненно, протестовал бы против такого откомандирования от него войск в такое важное время. Во всяком случае, на перевалах также находились важные позиции, над укреплениями которых войска трудились с начала войны; было здесь не мало складочных пунктов, где были собраны значительные продовольственные запасы, и всё это, без достаточно важных оснований, было уступлено японцам без боя, потому что начальники никак не могли прийти к какому-нибудь твёрдому решению, лишённые возможности энергичных действий.
   После откомандирования в распоряжение ген. Куропаткина 2 полков под начальством графа Келлера оставалось только 12 батальонов, с которыми он решил из Тавуана никоим образом не отступать, ввиду того, что здесь были собраны значительные интендантские запасы, для эвакуации которых требовалось известное время. Японцы атаковали 29-го июня перевалы, находящиеся на восточном берегу Лянхе, от Сяокаолина до Ляхолина, и после непродолжительного боя с расположенными на перевалах русскими передовыми частями овладели также и этими позициями. Войска Восточного отряда, после отступления передовых частей с восточного берега Лянхе, сосредоточились на западном берегу этой реки, между Теншуидзан и Кьюдяпуза.
   30-го июня ген. Куропаткин приказал 9-му и 12-му Восточносибирским стрелковым полкам снова возвратиться в состав войск Восточного отряда. Таким образом, эти полки в бесцельных передвижениях в Хайчен были достаточно утомлены форсированными маршами. Граф Келлер не только не выражал желания о возвращении ему тех 2-х полков, но даже, со своей стороны, предложил командующему армией послать ему ещё 8 батальонов, потому что был убеждён, что ген. Куропаткин из Симучена двинется в атаку по направлению на Сиюян и там разыграется решительное сражение. Сам граф Келлер, до одержания победы у Сиюяна, намеревался с остававшимися у него 4 батальонами упорно обороняться на Янзелинском перевале и, если потребуется, принести себя в жертву для достижения главной задачи у Сиюяна.
   Таких дальновидных соображений, обнимавших общие задачи на театре войны, как мы видим это в данном случае со стороны графа Келлера, не встречаем ни у какого другого из войсковых начальников Манчжурской армии: большая часть этих начальников обыкновенно озабочена была одним стремлением -- притянуть к себе побольше сил, мало думая об общем благополучии на театре войны. Впрочем, граф Келлер, как мы это видели выше, глубоко ошибался, предполагая, что ген. Куропаткин одержим такими же планами и стремлениями к активным действиям, и ожидая, поэтому, от него каких-то энергичных решений: командующий Манчжурской армией об этом думал очень мало, так что предложенная графом Келлером самоотверженная жертва была бы совершенно бесполезна.
   Все бесполезные наступления и удары, предпринимавшиеся войсками Восточного отряда, эти постоянные передвижения по разным направлениям, оказывавшиеся совершенно бесцельными, а, вместе с тем, постоянные отступления имели своим последствием нравственную подавленность войск, а также и их начальников. Этот упадок духа в войсках Восточного отряда проявлялся почти ежедневно в получаемых беспрерывно донесениях о наступлениях японцев и предпринимаемых ими обходах, а в большинстве случаев оказывалось, что эти обходящие и окружающие японцы были только -- собственные отряды [69]. Все эти донесения часто приводили к напрасным тревогам, вызывали поспешные отступления отдельных частей войск и приводили ко всевозможным мероприятиям, бесцельность которых обнаруживалась очень скоро, и поэтому подобная деятельность не могла не подорвать доверия войск к своим начальникам.
   Деятельность конницы Восточного отряда, состоявшей из 3 казачьих полков, представляла собою при этом весьма плачевную картину. Прикрывая правый фланг Восточного отряда на перевале Фынзяолин No 2 и у Кучепуза, 2-й Верхнеудинский и Уссурийский казачьи полки, не имея перед собою никакого противника, отступили очень быстро до Ляодинтана и Холунгоу: единственными побудительными причинами этого поспешного отступления было получение конницей ложного донесения, а также и то, что она доверилась разным слухам о наступлении японцев на Ломогоу, вследствие чего ей показалось, что её путь отступления в опасности. Незадолго до этого эти самые полки без всяких оснований сожгли собственные магазины в Тазелине. Когда граф Келлер "к величайшему своему удивлению" узнал об этом событии, он послал обоим полкам приказание "в течение одного часа после получения приказания возвратиться в Тазелин".
   Граф Келлер оказался вынужденным отрешить от командования частью командира 2-го Верхнеудинскаго казачьего полка. Объявляя об этом в приказе по войскам Восточного отряда, граф Келлер счёл необходимым ещё прибавить, что "каждый начальник, до начальников дивизий включительно, который проявит чрезмерную нервозность или который позволит себе неуместную критику решений и мероприятий высшего начальства или не проявит достаточной стойкости для перенесения всех лишений военного времени, будет не только отрешён от занимаемой должности, но ещё будет предан военному суду" [70].
   Совершенно подобная нервозность господствовала также среди начальников в отряде ген. Ренненкампфа. В этом отряде 29-го июня вместо заболевшего ген. Шатилова начальство над войсками, оставленными ген. Ренненкампфом у Сихояна, принял командир 2-й Забайкальской казачьей дивизии ген. Любавин. Он повёл свой отряд назад в Гудзядзы на основании совершенно неверных сведений о наступлении японских войск по долине Лянхе в тыл его отряда. Когда 2-го июля к отряду снова возвратился ген. Шатилов, стал распространяться слух среди китайцев, работавших над укреплением позиций у Таампина (в 22 километрах к юго-востоку от Ляояна), что японцы наступают из долины Лянхе через Кунтшилинский перевал. Слухи эти таким же образом не мало напугали ген. Шатилова, -- настолько, что он донёс командующему армией, что он с началом наступления японцев вынужден будет тотчас же отступить в Таампин. При докладе об этом ген. Куропаткину начальником штаба армии, командующий армией положил резолюцию: "у страха глаза велики", забывая при этом, что в переоценке сил противника сам он являлся учителем для всех своих подчинённых.
   В то время, когда командующий армией всё ожидал главную атаку противника со стороны Далинского перевала по направлению на Хайчен, после упомянутого донесения ген. Шатилова он стал беспокоиться в особенности за восточный фронт. Главным источником этих тревог было полученное им из Петербурга [71] известие, "заслуживающее доверия", что на южном фронте действия японцев имеют лишь демонстративный характер, а с главными силами они предполагают двинуться на Ляоян со стороны Сиюяна и Западного Фынзяолинского перевала. Ввиду этого ген. Куропаткин приказал графу Келлеру выяснить путём разведок, действительно ли японцы собираются в значительных силах на Фынзяолинском перевале.
   Вместе с тем, для усиления Ляояна ген. Куропаткин приказал 9-ю пехотную дивизию, которую сначала предполагалось продвинуть до Ташичао для усиления войск южной группы, высадить теперь в Ляояне; туда же была затребована 2-я бригада 81-й дивизии того же 10-го корпуса, тогда как 1-я бригада этой дивизии оставалась пока у Аншанчжаня, но вслед за тем и эта бригада также была затребована в Ляоян.
   4-го июля командующий армией сообщил графу Келлеру, что для усиления его отряда ему придается также 1-я бригада 9-й пехотной дивизии, которая на следующий день и прибыла в Ляндясан.
   2-я бригада 9-й дивизии была выдвинута из Ляояна по дороге на Саймадзы для того, чтобы совместно с отрядом ген. Шатилова снова занять Сихоян, так как после отступления отряда Ренненкампфа -- Шатилова была потеряна всякая связь с 12-й японской дивизией и появилась необходимость установить, где находятся главные силы этой дивизии.
   Общее направление операций против Сихояна предполагалось сначала поручить командиру 10-го армейского корпуса генерал-лейтенанту Случевскому; но этот последний, со своей стороны, представил столько возражений против предложенного плана, что ген. Куропаткин предпочёл командование над всеми войсками, находившимися между дорогой на Сихоян и рекой Тайдзыхе, вверить ген. Ренненкампфу, которому "всё же можно было доверить больше, чем другим"; вмсте с тем ему было приказано "положить конец постоянным передвижениям по дороге на Саймадзы и всё дело упорядочить и направить как следует".
   13-го июля во время разведки, производившейся от Мидзы на Фанкьяпудзы, ген. Ренненкампф был ранен; вследствие этого начальство над отрядом перешло к начальнику 9-й пехотной дивизии ген. Гершельману, вступившему в командование отрядом по дороге на Сихоян, куда он немедленно двинулся далее и занял его без боя. Начальство над казаками на реке Тайдзыхе принял ген. Любавин.
   Так как граф Келлер не получал никаких, сколько-нибудь пригодных, сведений о противнике, ни от своих казачьих полков, ни от конно-охотничьих команд, то он в ночь на 4-е июля предпринял усиленную рекогносцировку с 2 батальонами из Тавуана по направлению на Мотиенлинский перевал: 3-й батальон в составе 3 рот должен был направиться через Макумендза против Синкалинского перевала с целью прикрыть главную рекогносцировку, двинутую на юг. Задача для рекогносцировочного отряда была сформулирована так: "занять ближайший хребет с кумирней перед Мотиенлинским перевалом и выяснить силы противника на этом последнем".
   Это новое наступательное движение, предпринятое с такими слабыми силами, можно объяснить лишь тем, что граф Келлер чувствовал потребность идти навстречу желанию командующего армией выяснить что-нибудь относительно сил противника, но в то же время сам себе он не отдавал ясный отчет, для чего это в данном случае нужно было, потому что независимо от того, что полное выяснение сил неприятеля, находящихся собственно на самом перевале, было совершенно бесполезно -- невозможно было бы установить силы и расположение японцев, находящихся позади перевала в горах и у Лянсангуана; кроме того, сама задача о разведывании не могла быть решена только занятием хребта, находящегося перед перевалом, в особенности тогда, когда вся эта операция производится ночью, когда нет возможности видеть, какие войска находятся на самом перевале.
   Все это предприятие было совершенно бесцельно; неудивительно, что исход его не принес никаких результатов. Разведывательные отряды столкнулись на скалистых высотах и около кумирни с японскими передовыми постами; хотя и приказано было отрядам никоим образом не открывать стрельбу до рассвета, тем не менее в 3 часа ночи, среди полной темноты, вспыхнула беспорядочная перестрелка по всей линии, которая перешла, в конце концов, в рукопашный бой с передовыми постами. В 51/2 часов утра отряд начал отступление с хребта с кумирней, причём понёс во время отступления значительные потери.
   Результатом этой усиленной рекогносцировки была потеря 13 офицеров и 374 нижних чинов, причём не удалось получить сколько-нибудь пригодных разведочных данных, вместо которых получился только дальнейший упадок доверия войск к своим начальникам.

Бой на перевале Мотиенлин (Афангуан)

   Как мы это видели при описании событий на южном фронте, наместник беспрерывно настаивал на необходимости перейти к наступательным действиям против армии Куроки, удерживая в то же время позиции, которые занимались войсками южного фронта. 11-го июля наместник счёл необходимым ещё раз подтвердить это ген. Куропаткину, требуя "не дожидаясь атаки со стороны армии Куроки, собрать против неё превосходные силы и отбросить её до Фынхуанчена или, по крайней мере, за перевалы Фынзяолинского хребта и самим укрепиться на этих перевалах".
   К тому же и сам ген. Куропаткин также решил, со своей стороны, перейти к активным действиям: 12-го июля он телеграфирует графу Келлеру: "Нам необходим успех, его ждёт вся Россия, ждёт и армия. На вашу долю выпадает задача начать период наступательных действий этой войны"...
   Для повторного овладения перевалами графу Келлеру были приданы также оба полка 6-й Восточносибирской стрелковой дивизии, которые незадолго до того времени были от него откомандированы; сделано было распоряжение о вторичном прикомандировании этих полков к войскам Восточного отряда, вследствие чего были направлены 23-й полк из Гудзядзы от отряда ген. Шатилова и 21-й полк из Симучена от отряда ген. Левестама. Кроме того, 14-го июля должен был прибыть в Ляндясань 121-й пехотный полк с 1 батареей, чтобы обеспечить тыл и фланги Восточного отряда.
   Правда, согласно указаниям командующего армией требовалось, чтобы этот полк не был отправлен для выполнения прямой задачи, возложенной на Восточный отряд, но назначение особых частей для упомянутой вспомогательной роли дало возможность графу Келлеру притянуть для атаки те части войск, которые раньше были назначены для охраны тыла и фланга. Ожидавшийся к прибытию 21-й стрелковый полк вместо 17-го июля прибыл только 20-го; но с другой стороны, для атаки 17-го июля граф Келлер имел ещё в виде поддержки 21/4 батальона бригады ген. Гершельмана; таким образом, для овладения перевалом граф Келлер имел свыше 351/4 батальонов, 19 сотен и 86 орудий, которым японцы, со своей стороны, могли противопоставить на перевалах и у Лянсангуаня всего только 18 батальонов.
   Так как 1-я японская гвардейская бригада всё ещё находилась при 10-й дивизии на Далинском перевале, то против атаки графа Келлера Куроки мог воспользоваться всего только 2-й дивизией и половиной гвардейской дивизии. Из этих войск 2-я дивизия находилась у Лянсангуаня, причём 2 батальона были откомандированы в Сияматун для прикрытия правого фланга, а 30-й и 4-й полки были выдвинуты для непосредственной обороны перевалов Мотиенлин и Синкалин; 2-я гвардейская бригада была расположена на Модулинском перевале, занимая передовыми войсками перевалы Ляхолин и Папанлин.
   Из этого расположения японцев видно, что 18 батальонов Куроки стояли двумя группами, разделёнными между собою расстоянием в 15 километров трудно проходимой гористой местности; авангарды этих групп, занимавшие перевалы, были разбросаны по фронту на протяжении 30 километров.
   Таким образом, виды на успех для предстоявшей атаки Восточного отряда были чрезвычайно благоприятны. По всем доступным человеческим расчетам неудача казалась совершенно невероятной, если бы только граф Келлер быстро сосредоточил свои силы против какого-нибудь пункта неприятельского фронта и ударил неожиданно с целью его прорыва. Но для выполнения всякой задачи необходима некоторая уверенность в свои силы, а также твёрдое желание и умение. Но что касается доверия к своим силам, то среди русских начальников встречалось оно не часто.
   Причина этого обстоятельства заключалась в преувеличенной оценке сил неприятеля, которая базировалась, главным образом, на рассказах из китайских источников. Так и в настоящем случае ген. Кашталинский сообщил 15-го июля командиру корпуса сведения о противнике, собранные из китайских источников, по которым выходило, что только в одном районе Лянсангуаня сосредоточено от 3 до 4 японских дивизий. Это донесение, имевшее в основании рассказы китайцев, привело к тому, что упомянутый ген. Кашталинский, которому вверено было производство главного удара этой атаки, а вместе с ним также и другие начальники не только усомнились в возможности успеха, но считали всё это предприятие совершенно бесцельным и опасались последствий этой атаки.
   Тем не менее граф Келлер писал командующему армией: "Отдаю себе вполне отчёт в трудности предстоящей задачи; всё же вполне верю в успешное её выполнение". Из возникшей, однако, оживлённой переписки между графом Келлером и ген. Куропаткиным от 12-го и 16-го июля видно, что граф Келлер не чувствовал себя вполне уверенным в успехе дела. В этой переписке граф Келлер старался осведомлять командующего армией обо всех мелочах плана предстоящей атаки, испрашивая постоянно его совета и указаний, точно он опасался принять на себя одного всю ответственность.
   Ген. Куропаткин, со своей стороны, сделал некоторые изменения в плане атаки и, вместе с тем, дал графу Келлеру некоторые указания и советы относительно тактических приёмов этой атаки, которые, однако, можно было бы найти в любом школьном руководстве: например, -- как определить протяжение неприятельской позиции и её флангов, найти место неприятельской артиллерии, выяснить силы противника и т. п. В своём указании от 12-го июля ген. Куропаткин, кроме того, признал необходимым дать графу Келлеру советы относительно "пополнения патронов, эвакуации раненых, установления связи между войсками, обеспечения подвозом всего необходимого и т. п." Очень сомнительно, чтобы была действительная надобность в таких указаниях со стороны командующего армией. Зато было крайне необходимо, чтобы в директивах для производства предстоящей атаки, исходивших от командующего армией, постановка цели была совершенно ясна, не допуская возможности различного толкования. Но именно этот важнейший пункт предстоящей операции был, быть может и намеренно, совершенно задушен в общей массе излишних мелочей...
   Повторилось опять то, что мы постоянно видели до сего времени. Как только ген. Куропаткин на самом деле приходит к заключению о необходимости наступательных действий, сейчас же он поддаётся заботам о последствиях возможного несчастного исхода. Вместо того, чтобы внушить своим помощникам решимость и отвагу для использования всех своих сил, он требовал от них, главным образом, осторожности в действиях, парализуя, таким образом, с их стороны всякий порыв и смелость. После того, как он указал графу Келлеру в своём первом приказании на трудность предстоящей атаки, он писал ему 16-го июля, накануне самой атаки, следующее: "Нет сомнения, что под начальством искусных вождей русские войска выходили победителями при обстоятельствах гораздо более трудных, чем те, при которых предстоит ваша атака. Но в настоящую минуту, ввиду сосредоточения войск для нашего перехода к наступательным действиям, следует помнить, что нам менее важно одержать теперь победу, чем избежать возможности поражения; действуйте поэтому с необходимой осторожностью, чтобы не вовлечь Восточный отряд в тяжелые потери".
   Невольно рождается вопрос: к чему, вообще, нужна была эта атака, если достижение победы в данную минуту не представлялось особенно важным. Если предстоящая атака окончилась бы неудачей, то, несомненно, должно было получиться поражение. При данной обстановке требовались не осторожность, а быстрота, решительность и энергия в действии.
   Но ген. Куропаткин в своих указаниях идёт ещё дальше, он предостерегает графа Келлера не двигаться после овладения перевалами Сяокаолин и Мотиенлин сейчас же далее на Лянсангуань, ввиду возможной усталости войск после ночного боя и необходимости дать им надлежащий отдых перед дальнейшим наступлением. Нет сомнения, что указания и советы командующего армией должны были действовать парализующим образом на решимость графа Келлера и на его готовность взять на себя ответственность и служили одной из важных причин неудачи всего этого предприятия.
   Указания для атаки были даны не в виде приказания, а для этой цели были собраны высшие войсковые начальники для совещания в штаб отряда. В этом также сказались, в некоторой степени, неуверенность со стороны командира корпуса и недостаток самостоятельности и доверия к собственным силам.
   Главная атака должна была быть направлена прежде всего на перевал Мотиенлин, через который шла ближайшая дорога на Лянсангуань, служившая русским прежде этапным путём. Атака эта графом Келлером была назначена в ночь на 17-е июля потому, что действия днём должны были повлечь за собою значительные потери. Казалось бы, что действия ночью в местности гористой, лишённой дорог, притом значительными массами войск должны были представить собою большие затруднения, тем более, что, как показал опыт усиленной рекогносцировки 4-го июля, войска не выказали особых способностей для действия ночью. Единственным оправданием такого образа действий могло служить разве то, что темнота давала возможность подойти к неприятелю незаметно и атаковать его врасплох; но, как сейчас увидим, на это именно обстоятельство не было обращено надлежащего внимания.
   Для атаки перевалов граф Келлер располагал 33 батальонами, 17 сотнями и 84 орудиями, не считая отряда Ждановского, расположенного у Сихояна против правого фланга японцев у Сияматуна. Таким образом, граф Келлер имел в своём распоряжении такое количество войск, которого было совершенно достаточно, чтобы в решительном пункте ударить превосходными силами и добиться здесь успеха.
   Но русские начальники, по-видимому, не знали или не хотели следовать основному указанию Наполеона: "Если вы собираетесь дать сражение, то соберите все ваши силы, не пренебрегайте ничем: один батальон иногда решает участь сражения". В противоположность этому требованию граф Келлер настолько разбросал свои силы, что ему трудно было использовать наличное их превосходство.
   Связанный в своих действиях указаниями командующего армией, -- что победа над противником в данном случае представляется менее важной, чем необходимость избежать поражения, граф Келлер счёл себя вынужденным половину своих войск израсходовать для прикрытия тыла и флангов, а также для выполнения разных других вспомогательных задач. Опасаясь, что японцы могут встретить его атаку наступлением со стороны Модулинского перевала по направлению на Чудяпуза, граф Келлер, прежде всего, оставил 10 батальонов и 31/2 батареи (32 орудия) на левом берегу Лянхе, из которых 3 батальона и 11/2 батареи под командованием начальника 6-й Восточносибирской стрелковой дивизии ген. Романова заняли укреплённую позицию между Теншуидзан и Чудяпуза для встречи возможного наступления японцев в этом направлении: остальные 7 батальонов и 2 батареи образовали резерв для этой позиции, расположившись восточнее Янзелинского перевала. Кроме того, 121-й полк был назначен для прикрытия флангов у Ломогоу и Зандягоу, а также ему было поручено прикрыть обозы и артиллерию у Сяолинзы.
   Начиная с боя на Ялу, русские начальники постоянно были озабочены возможностью потери орудий; вследствие этого и в настоящем случае постарались большую часть артиллерии, свыше 44 орудий, поместить заблаговременно в наиболее безопасном месте.
   Из этого распределения войск мы видим, что в предстоящем бою 14 батальонов должны были играть роль зрителей. Далее было сделано распоряжение, чтобы 2-й батальон 22-го полка под начальством подполковника Гарницкого направился из Макумендза до разветвления дорог, ведущих на перевалы Синкалин и Ляхолин, с целью прикрыть правый фланг атакующей колонны: на конно-охотничьи команды было возложено обеспечение флангов на путях, ведущих на юго-восток из Суитянза и Кьюдяпуза; на 2-й Читинский казачий полк было возложено организовать разведку и охрану вдоль дороги, ведущей на Сандолинский перевал по направлению к дороге, ведущей из Людявейза, причём была оставлена совершенно без внимания возможность содействия со стороны казачьей бригады, стоявшей у Кучепуза.
   Собственно для производства удара из общего числа в 33 батальона и 100 орудий, было назначено только 171/2 батальонов и 12 орудий; к этому необходимо ещё прибавить отряд подполковника Ждановского в 21/4 батальона, 2 сотни и 2 орудия, которые ген. Гершельман направил из Сихояна на Симатун с целью поддержать атаку Восточного отряда. Таким образом, после всех предосторожностей для обеспечения флангов и тыла, оставалось всё ещё свыше 20 батальонов, которыми можно было воспользоваться для атаки, -- сила вполне достаточная, чтобы при целесообразном руководстве атакой и при твёрдой воле одержать победу над противником, растянутым тонкой линией на протяжении 30 километров.
   Но о целесообразном руководстве боем в данном случае не могло быть и речи. Граф Келлер, по-видимому, намеревался провести прорыв через фронт неприятельской позиции, что действительно соответствовало обстановке. Но вместо того, чтобы сосредоточить все свои силы против одного какого-нибудь участка неприятельского фронта, он раздробил свои войска на много колонн, которым были указаны разные цели действий в виде разных горных перевалов.
   Последствием такого плана было то, что войска оказались разъединёнными в разных группах, разобщённых трудно проходимой местностью, лишённых возможности поддерживать между собою связь и общность действий.
   Прежде всего были направлены 2 атакующие колонны. Главный удар должна была нанести правая колонна под начальством ген. Кашталинского в составе 141/2 батальонов, 8 полевых и 4 конных орудий; целью действий этой колонны служили перевалы Мотиенлинский и Сяокаолинский. Левая колонна в составе 12-го стрелкового полка под начальством полковника Цибульского должна была укрепиться на перевале Сибейлин.
   Но колонна ген. Кашталинского, в свою очередь, также была раздроблена, лишив её начальника возможности распорядиться самому своими войсками. Дело в том, что граф Келлер дал ген. Кашталинскому особую инструкцию, в которой ему подробно указывались способы атаки и распределение сил до последней роты.
   По-видимому, ген. Куропаткин в своей системе личной опеки и вмешательства в действия своих подчинённых создал соответствующую школу среди своих помощников. Возможно, что в данном случае вмешательство графа Келлера в прямые задачи и прерогативы ген. Кашталинского объясняются тем, что этот последний выказывал явное несочувствие всей операции, не делая из этого секрета.
   Во время бывшего в штабе отряда совещания ген. Кашталинский систематически отмалчивался, -- настолько, что между ним и графом Келлером произошёл полный разрыв. Вследствие этого граф Келлер не мог питать особого доверия к предстоящей деятельности ген. Кашталинского и на этом основании видел себя вынужденным сделать лично необходимые распоряжения. Но в таком случае было бы гораздо целесообразнее, если бы он сам стал во главе войск, предназначенных для атаки, тем более, что он уже не раз брал на себя личное командование при мелких предприятиях.
   Согласно упомянутой инструкции, для овладения Мотиенлинским перевалом были назначены 24-й стрелковый полк и 1-й и 3-й батальоны 34-го полка под начальством полковника Лечицкого -- ввиду того, "что 24-й полк 4-го июля атаковал уже этот перевал... притом полковник Лечицкий известен как человек твердого характера и выдающегося мужества". Батальон 24-го полка под начальством подполковника Горайского должен быть двинуться вперёд, служа прикрытием правого фланга со стороны сопки южнее Мотиенлинского перевала, и овладеть этим перевалом. Овладение перевалом Сяокаолин упомянутой инструкцией было возложено на 10-й стрелковый полк полковника Рындина. Резерву ген. Кашталинского было указано направиться до Лидиапуза. Таким образом, начальнику дивизии не оставалось делать никаких особых распоряженй: он ограничился только дословной передачей своим войскам указаний командира корпуса.
   Инструкция заканчивалась весьма знаменательным указанием. Граф Келлер высказывал предположение, что, "как только японцы заметят наступление колонны ген. Кашталинского на Лянсангуань, то они, наверное, попытаются встречным наступлением атаковать позицию у Тавуана со стороны Модулинского перевала. Ввиду этого сомневаюсь, буду ли я в состоянии в первый день боя оказать вам какую бы то ни было поддержку из моего общего резерва, поэтому вы должны рассчитывать исключительно на ваши собственные силы, так как резерв будет мне необходим самому для отражения вероятной атаки со стороны Модулинскаго перевала".
   Граф Келлер, таким образом, повторил ту же ошибку, которая так свойственна была командующему армией: вместо того, чтобы приободрить и разжечь своего помощника, который и без того выказывает несочувствие к этой операции, граф Келлер внушает ему некоторое опасение относительно его тыла и в то же время лишает его возможности рассчитывать на поддержку.
   Так было организовано наступление с шестью разделёнными друг от друга колоннами в следующем порядке, считая от правого фланга: 1) Гарницкий -- 2-й батальон 22-го стрелкового полка -- по направлению на Синкалинский перевал; 2) Горайский -- 3-й батальон 24-го полка -- против высоты южнее Мотиенлинского перевала; 3) Лечицкий -- 4 батальона, на кумирню против Мотиенлинского перевала; позади втого отряда, в виде 7-й колонны, следовал резерв ген. Кашталинского в составе 61/2 батальонов и 12 орудий между Чиндиапуза и Лидиапуза; 4) полковник Рындин -- 10-й стрелковый полк против Сяокаолинского перевала; 5) Цыбульский -- 12-й стрелковый полк против Сибейлинского перевала; 6) Ждановский -- 2 батальона, 2 сотни и 2 орудия из Сихояна против правого фланга японцев у Кусунгоу.
   О каком-нибудь руководстве действиями этих колонн и поддержании между ними связи в труднопроходимой гористой местности, да притом ещё ночью -- конечно, в данном случае, не могло быть и речи, тем не менее, несмотря на такое раздробление колонн, всё же это наступление могло бы увенчаться успехом, если бы только начальники колонн были воодушевлены желанием сойтись грудь в грудь с противником. Но, как сейчас увидим, такое стремление замечалось только в колонне полковника Лечицкого. Все прочие колонны не имели против себя почти никакого неприятеля, сколько-нибудь достойного внимания, и при всём том начальники этих колонн не сделали серьёзной попытки добиться поставленной им цели, сломив стойкость противника.
   Граф Келлер, конечно, был воодушевлен твёрдой волей исполнить свою задачу; это видно из его приказа по отряду от 16-го июля, в котором он указывает своим войскам воодушевиться "за Веру, Царя и Отечество, двинуться в бой с решимостью, победить или умереть, как это делали наши предки". Не его вина, если его искусство не стояло на высоте требования минуты, уступая его честному намерению.
   Бросим хотя бы общий взгляд на ход этого боя и на деятельность отдельных отрядов в этом бою. Колонна Кашталинский-Лечицкий начала своё движение 16-го июля в 10 часов вечера, ещё раньше на 1 -- 11/2 часа выступили фланговые колонны 12-го стрелкового полка и 2-й батальон 22-го полка. Одновременно с отрядом Лечицкого двинулся 10-й стрелковый полк по направлению на Сяокаолинский перевал; в то же время правая прикрывающая колонна начала своё движение в 91/2 часов вечера по направлению на сопку южнее Мотиенлинского перевала.
   Расчёт выступления колонн, по-видимому, был сделан неправильно: по меньшей мере, трудно понять, почему колоннам было указано выступить уже в 10 часов вечера, тогда как имелось в виду атаковать противника только с рассветом, как это и случилось на самом деле. Производство всей этой атаки ночью, как было упомянуто выше, можно оправдать только желанием застигнуть противника врасплох; но это было возможно лишь в том случае, если бы колонны дошли незаметно до линии передовых постов японцев, сбили их одним ударом и по их следам, на плечах самих постов, ворвались на позиции неприятеля. Поэтому раз начатое наступление никоим образом не могло быть прервано, как только выяснилось, что оно обнаружено передовыми постами. Если же имели в виду атаковать позиции только на рассвете, то незачем было назначать так рано час выступления. В действительности наступление русских оказалось для японцев совершенно неожиданным; но когда полковник Лечицкий остановился почти на целый час перед передовыми постами японцев, чтобы дождаться рассвета [72], то противник оказался в состоянии принять заблаговременно необходимые меры для отражения атаки, потому что получил от своих сторожевых караулов своевременно извещение о появлении колонны Лечицкого.
   В 31/4 часа ночи, ещё при полной темноте, полковник Лечицкий начал движение в атаку со стороны Лидиапуза. Развертывание колонны пришлось производить на гористой местности, поросшей мелким кустарником, что происходило очень медленно: один батальон (3-й батальон 34-го полка), который должен был образовать левый фланг боевой линии, заблудился в темноте и был обнаружен только в 8 часов утра.
   Тем временем 30-й пехотный полк японцев с 2 батальонами и 1 батареей заняли многочисленные стрелковые окопы, расположенные несколькими ярусами на склонах гор по обе стороны Модулинского перевала: в то же время 2 роты расположились на южном массиве, приготовившись заранее встретить батальон Горайского, который был в пути с 91/2 часов вечера.
   С рассветом двинулся в атаку прежде всего отряд полковника Лечицкого, который очень скоро достиг кумирни, отбросив находившиеся там передовые посты японцев, но вызвал против себя пехотный и артиллерийский огонь со стороны высот около перевала. Дальше эта колонна продвинуться не могла, потому что она не имела в своём распоряжении артиллерии; кроме того, колонна стала поражаться фланговым огнём со стороны массива южнее перевала, занятого упомянутыми 2 японскими ротами.
   Тем временем ген. Кашталинский продвинулся со своим резервом до Лидиапузы, откуда он в 51/2 в часов утра послал на поддержку полковнику Лечицкому 2-й батальон 9-го стрелкового полка с 1 конной батареей; это была единственная поддержка, оказанная полковнику Лечицкому, которая, как сейчас увидим, своей цели не достигла, так как полковник Лечицкий воспользоваться этой поддержкой не мог. Когда ген. Кашталинский получил донесение от командира 9-го стрелкового полка, что посланный для поддержки полковника Лечицкого 2-й батальон на пути к кумирне был встречен огнём со стороны массива южнее перевала, то он двинул от своего правого фланга по направлению к этому массиву ещё 5 рот. В резерве у ген. Кашталинского оставалось только 4 батальона, которые он до конца боя не хотел выпустить из рук, ввиду "невыяснения боевой обстановки", а также потому, что граф Келлер в своей инструкции предостерегал его не надеяться на отрядный резерв.
   Как излагает граф Келлер в своей боевой реляций, в 6 час. 30 мин. ген. Кашталинский вызвал его к телефону и сообщил ему, что его справа обходят японцы, что он израсходовал уже большую часть своего резерва и находится поэтому в чрезвычайно трудном положении. Это донесение обнаруживало, по-видимому, тайное желание ген. Кашталинского получить приказание об отступлении. При таком недостатке стремления со стороны начальников колонн к достижению поставленной им цели отряд полковника Лечицкого трудился совершенно напрасно.
   Со 2-м батальоном 9-го стрелкового полка и конно-горной батареей, двинутыми на поддержку Лечицкого, с целью выбрать позицию для артиллерии направился полковник Шверин, командир 3-й Восточносибирской стрелковой артиллерийской бригады. Полковник Шверин нашёл, что расположенная на перевале японская батарея лежит за пределом досягаемости огня конно-горной батареи [73]; вместе с тем он нашёл выгодную позицию для полевой батареи, вследствие чего он отправил сейчас же к ген. Кашталинскому своего ординарца с просьбой прислать ему полевую батарею его бригады; ген. же Кашталинский оставил эту батарею в общем резерве и вместо того, чтобы направить её для поддержки полковнику Лечицкому, послал её в Тавуан под прикрытием 2-х рот 11-го стрелкового полка, лишившись, таким образом, поддержки этой единственной из 10 батарей, которая могла принять участие в атаке. Туда же в Тавуан была отправлена и конно-горная батарея. Ген. Кашталинский утверждает, что ему донесение полковника Шверина было передано не ясно; но если бы он даже и получил донесение, что при авангарде не имеется никакой артиллерийской позиции, всё же это не должно было служить основанием, чтобы отправить артиллерию в общий резерв за Лянхе.
   Причина этого факта объясняется больше всего постоянным опасением начальников потерять батареи, вследствие этого они постоянно старались поместить их наиболее безопасно. Конечно, находясь далеко в тылу, батареи были в безопасности, но оставались в резерве в полной бездеятельности.
   Отряд полковника Лечицкого был, таким образом, лишён артиллерийского огня. После присоединения к нему 2-го батальона 9-го стрелкового полка и по возвращении 3-го батальона 34-го полка у него имелось в распоряжении около кумирни 5 батальонов.
   Против него на укреплённой позиции у Мотиенлинского перевала был расположен 30-й японский пехотный полк с 1 батареей, на поддержку которым спешил батальон 29-го полка из Лянсангуаня.
   Отряд Лечицкого не мог продвинуться вперёд, терпя в то же время значительные потери, в особенности от артиллерийского огня японцев; особенно большие потери терпел 1-й батальон 24-го полка, находившийся на правом фланге боевой линии, так как этот батальон был ближе других к позиции японцев и, кроме того, он оказался под фланговым огнём обеих японских рот, занимавших массив южнее перевала. В 81/2 часов утра этот командир батальона приказал своей стрелковой линии податься назад, "имея в виду, собственно, загнуть назад свой правый фланг и расположиться на более укрытой от неприятельского огня позиции".
   Но, по-видимому, все войска давно уже ожидали приказ об отступлении; ведь знали, что такое приказание 6удет, и рождался невольно вопрос -- зачем же нести напрасные потери? Таким образом, это отступление 1-го батальона 24-го полка послужило сигналом для всей боевой линии, которая затем быстро и неудержимо отхлынула назад [74].
   Как раз в это время, на основании полученного от ген. Кашталинского упомянутого выше тревожного донесения, граф Келлер сделал распоряжение, чтобы ген. Рябинкин двинулся с 33-м пехотным полком в Лидиапуза; сам он поспешил к кумирне, чтобы лично принять начальствование над войсками для атаки перевала; но, к сожалению, было уже поздно. Так как об общем отступлении граф Келлер ещё ничего не знал, то он по пути, у Лидипуза, приказал ген. Кашталинскому направить туда 33-й полк, который должен был прибыть для атаки массива южнее перевала.
   Однако, когда в 91/2 часов утра в Лидипуза прибыл 33-й полк, ген. Кашталинский предпочёл уехать назад в Тавуан, потому что "в тылу, в юго-западном направлении, были слышны артиллерийские выстрелы". По дороге в Тавуан он приказал подходившему полку занять позицию на высотах севернее и южнее Лидиапуза. Свой резерв в 4 батальона ген. Кашталинский забрал с собой и приказал 11-му полку занять позицию у Чиндиапуза, т. е. в тылу 33-го полка; в то же время 3-й батальон 9-го стрелкового полка, образовавший позднее прикрытие для возвращённых графом Келлером из резерва батарей, вместе с ними расположился на позиции к юго-востоку от Чиндиапуза. Сам же руководитель боя ген. Кашталинский вовсе покинул поле сражения...
   Тем временем граф Келлер спешил к кумирням, но навстречу ему стали уже попадаться отступавшие войска колонны полковника Лечицкого. Благодаря личному влиянию и энергичным мерам ему удалось остановить отступавшие войска и привести их в некоторый порядок, после чего он спокойно принял необходимые меры, чтобы прикрыть отступление. Под начальством ген. Рябинкина 38-й полк занял после того позицию западнее Лидиапуза; возвращенные из резерва батареи выехали на позицию к юго-востоку от Чиндиапуза, с которой между 11-ю и 12-ю часами дня открыли огонь против преследовавших японцев.
   Японцы (30-й пехотный полк и батальон 29-го полка, всего 4 батальона) преследовали отступавших русских до Лидиапуза: попытки их продвинуться дальше были остановлены огнём батарей и 33-го пехотного полка. Но, как увидим ниже, отступление колонн Гарницкого и Горайского дало возможность слабым частям 4-го пехотного японского полка двинуться от Сиканлинского перевала через горы по направлению к дороге Лидиапуза -- Чиндиапуза, вследствие чего 33-й полк оказался вынужденным отступить и занять вторую позицию у Чиндиапуза, на которой уже находился 11-й полк из резерва ген. Кашталинского. Под прикрытием этих частей колонна полковника Лечицкого получила возможность отступить в сравнительном порядке и собраться в Тавуане. Японцы дальше не преследовали; около 21/2 часов бой затих.
   Правильно ли было со стороны графа Келлера ограничиться только мерами охранительными, когда он увидел отступление колонны полковника Лечицкого, считая дело уже проигранным? Принимая во внимание обстановку, приходится на этот вопрос дать отрицательный ответ: против 4 японских батальонов имелось 5 батальонов полковника Лечицкого, находящийся вправо от них 3-й батальон 24-го полка и 5 рот резерва ген. Кашталинского; между тем, противник как раз в это время оставил свою укреплённую позицию и преследовал отступающий отряд Лечицкого.
   Неужели графу Келлеру и мысль не приходила в голову двинуться встречной атакой, разбить изолированного противника и на его же плечах ворваться на его позицию? Ведь в распоряжении графа Келлера стояли у Лидиапуза 8 нетронутых батальонов -- 4 батальона из резерва ген. Кашталинского и 4 батальона 33-го полка -- не считая вовсе 6 батальонов, которые всё ещё находились у Тавуана и на Янзелинском перевале, откуда, по меньшей мере, часть этих батальонов могла быть притянута для поддержки. Затем, как увидим ниже, 10-й стрелковый полк не имел против себя почти никакого противника у Сяокаолинского перевала и весьма легко мог быть употреблён для удара во фланг японцам, преследовавшим отряд Лечицкого.
   Таким образом, едва ли можно себе представить более благоприятные условия для производства решительной встречной атаки. Понятно, граф Келлер не решился на эту встречную атаку, потому что ему не была известна действительная обстановка; после всех полученных им донесений от своих помощников, в особенности от ген. Кашталинского, он должен был предположить, что против него находятся превосходящие силы неприятеля; ни у кого из своих помощников он не находил поддержки, встречая с их стороны, напротив, полное малодушие. При таких условиях неудивительно, что граф Келлер был озабочен больше всего полученным им прямым приказанием командующего армией: иметь в виду важнейшую задачу -- избежать поражения.
   Причины неудачи атаки отрядом ген. Кашталинского -- Лечицкого совершенно ясны: отсутствие непреклонного стремления к победе, отсутствие инициативы, преувеличение сил противника, недостаток доверия войск к своим начальникам. Несмотря на все эти важные недостатки, японцы, тем не менее, всё же были вынуждены очистить свои позиции, если бы только колонны, действовавшие на флангах отряда Лечицкого, проявили какую-нибудь деятельность, если бы начальники этих колонн отдавали себе какой-нибудь отчёт в обстановке и действовали бы сообразно с этим.
   Нелишне привести здесь некоторые примеры полнейшей нерешительности и малодушия, проявленных со стороны начальников колонн, на которых была возложена задача оказать содействие главной колонне и прикрыть её фланги.
   Обратимся прежде всего к высланной непосредственно от колонны ген. Кашталинского фланговой колонне. 10-му Восточносибирскому стрелковому полку полковника Рындина удалось в 4 часа утра без боя занять перевал Сяокаолин, где никакого противника не оказалось, а по соседству находилась только японская застава. Этот полк ранним утром имел против себя только передовые посты одной роты японского 16-го пехотного полка, с которой вступил в перестрелку на больших дистанциях.
   Тем не менее, полк оставался бездеятельным на месте у перевала; мало того, полковник Рындин доносил ген. Кашталинскому, что продолжение атаки на Сияматун весьма опасно, "потому что придется всё время двигаться под пехотным и артиллерийским огнём противника". Весьма вероятно, что дальнейшее наступление было бы сопряжено с какими-нибудь потерями; едва ли, однако, можно надеяться достигнуть на войне какого-нибудь успеха без всяких потерь.
   Впрочем, дальнейшее наступление на Сияматун совершенно не соответствовало обстановке и не требовалось вовсе. Вправо от 10-го стрелкового полка, на расстоянии всего одного лишь километра, шла атака колонны Лечицкого против Мотиенлинского перевала; овладение этим перевалом составляло важнейшую задачу всей этой операции, там должна была решиться участь атаки; всё складывалось весьма благоприятно для русских, если бы только полковник Рындин отбросил находившиеся перед ним 1 -- 3 японские роты и со всеми силами обратился против правого фланга японцев, находившихся севернее перевала. Правда, на этот счёт полковник Рындин не получил никаких приказаний; да, по-видимому, ген. Кашталинский и не дал полковнику Рындину даже общих указаний, но начальник с самостоятельным характером, воспитанный в духе инициативы, взял бы на себя ответственность и действовал бы именно так при данной обстановке.
   В 8 час. 45 мин. утра уже обнаружилось отступление отряда Лечицкого; тогда ещё представлялось весьма своевременным оказать поддержку колонне Лечицкого, ударив во фланг преследующего неприятеля, и, тем самым, остановить отступление этой колонны. Вместо этого колонна полк. Рындина начала отступление через горы в западном направлении, потеряв всякую связь с колоннами ген. Кашталинского и Лечицкого, и только около полудня выбралась в Теншуидзан [75]. Потери этого полка составляли всего лишь 37 человек убитыми и ранеными, что служит достаточным доказательством, что колонна не проявила особого рвения для содействия главной атаки и достижения общего успеха.
   Правым прикрытием колонны ген. Кашталинского служил, как известно, З-й батальон 24-го полка под начальством подполковника Горайского; эта колонна должна была занять горный массив южнее Мотиенлинского перевала с целью прикрыть правый фланг отряда Лечицкого во время производства им атаки. 16-го поля в 91/2 часов вечера подполковник Горайский двинулся со своим батальоном из Тавуана и 17-го июля в 51/2 часов утра всё ещё не мог добраться до упомянутого горного массива, до которого от Тавуана было всего лишь 6 километров; эта медлительность дала возможность японцам занять массив 2 ротами, которые своим фланговым огнём причинили колонне Лечицкого значительные потери, заставив её впоследствии начать отступление, повлекшее за собою отступление всех остальных войск: весьма возможно, что движение отряда Горайского крайне замедлялось чрезвычайно трудными условиями пересечённой местности, изрезанной оврагами, поросшими кустарником. Но затем, когда уже рассвело и когда батальон увидел перед собой этот массив занятым японскими ротами, он был обязан без замедления атаковать противника всеми силами и отбросить его. Вместо этого, батальон Горайского удовольствовался тем, что на дистанции 800 метров завязал перестрелку с противником, не проявляя даже попытки двинуться в атаку на японцев.
   Обе упомянутые японские роты, как мы это видели выше, взяли под фланговый огонь 2-й батальон 9-го стрелкового полка, посланный на поддержку отряда Лечицкого; чтобы парализовать этот огонь японцев, против них была направлена в атаку 8-я рота этого полка, по донесению которой генерал Кашталинский двинул ещё 5 рот из своего резерва от Лидиапузы, также для атаки массива.
   Таким образом, для атаки 3 японских рот, занимавших массив, было направлено всего 10 русских рот, которые, однако, не смогли решить данную им задачу, -- потому что не было общего руководства этой атакой, не было также и сильного желания сойтись с противником. Не удалось даже русским ротам заставить японцев прекратить свой огонь во фланг отряда Лечицкого!
   Конечно, большая доля вины такой блестящей неудачи русских рот должна быть отнесена на недостаточную боевую подготовку русской пехоты, но главная причина кроется всё-таки в недостатке энергии у начальников, в крайне ограниченном у них кругозоре относительно понимания обстановки и оценки протекающих перед их глазами событий вообще.
   Батальон Горайского около 10 часов утра примкнул, конечно, к общему отступлению; потери его составляли б7 человек убитыми и ранеными. В боевом дневнике этого батальона утверждается, что окончательное отступление батальона было вызвано обходом его правого фланга двумя японскими ротами.
   Как сейчас увидим, вполне возможно, что на правом фланге батальона действительно показались роты 4-го японского полка, подходившие через горы со стороны Синкалинского перевала. Знаменательно только то, что подполковник Горайский пытается этим оправдать своё отступление; если действительно его правому флангу, а также флангу всех остальных войск, для прикрытия которых он и был назначен, угрожала опасность, то его долг и обязанность были атаковать этого противника и скорее принести себя в жертву, чем решиться отступить.
   Совершенно такое же отсутствие твёрдой воли и решительности мы видим у всех остальных начальников самостоятельных колонн. Так, батальон подполковника Гарницкого должен был двинуться к перекрёстку дорог на юго-восток от Макумендза для прикрыться правого фланга колонны ген. Кашталинского. Это движение послужило ближайшей причиной, заставившей японцев своевременно обратить внимание на предстоящую атаку; были подняты по тревоге 3 роты 4-го японского полка у Шихоза и двинуты для подкрепления стоявшей на Синкалинском перевале линии передовых постов 4-й роты этого полка.
   Неправильно поставлена была и сама задача батальону Гарницкого: прикрыть правый фланг колонны ген. Кашталинского у упомянутого перекрестка. Как этот батальон, находясь у перекрестка дорог, мог помешать движению японцев через горы со стороны Синкалинского перевала для удара против правого фланга колонны ген. Кашталинского? Всё это прикрытие фланга особым отрядом было бы совершенно излишне, если бы атака против Мотиенлинского перевала была проведена неожиданно для неприятеля и направлена всеми силами на Лянсангуань. Если же хотели непременно прикрыть фланг назначением особой колонны, то этой последней должна была быть дана задача чисто активного характера -- атаковать находящиеся против неё войска неприятеля и приковать их, таким образом, к месту их расположения.
   Между тем, подполковнику Гарницкому было дано приказание оборонять перекрёсток, который, находился на дне оврага, поэтому он с 1 ротой стал на высотах севернее перекрестка, 2 роты поставил южнее перекрёстка и 1 роту оставил в резерве у самого перекрестка.
   На рассвете батальон 4-го японского полка, стоявший на Синкалинском перевале, получил приказание двинуться через горы по направлению высот южнее Лидиапуза -- Чиндиапуза, чтобы выйти во фланг русских войск, атакующих Мотиенлинский перевал. Так как этому батальону приходилось идти фланговым маршем по отношению к батальону Гарницкого, то для прикрытия этого марша была назначена 4-я рота этого полка, находившаяся в сторожевой службе. Несмотря на значительное превосходство русских сил, эта японская рота выполнила свою задачу очень исправно в наступательном духе, стремительно атаковав левый фланг русских войск (действуя охватом этого фланга), стоявшие севернее перекрестка дорог. Первая атака этой роты была отбита, но повторенная вслед за этим атака имела успех в том отношении, что находившийся на крайнем левом фланге русский взвод 6-й роты после мужественного сопротивления, понеся большие потери, вынужден был покинуть свою позицию. Во всём остальном и эта атака японцев не завершилась особенным тактическим успехом, тем не менее в результате эти атаки имели всё же для японцев весьма благоприятные последствия.
   Послушаем, однако, как об этом повествует история русского генерального штаба: "После того, как отбита была вторая атака японцев, подполковник Гарницкий начал своё отступление на Макумендза, считая, что против него действуют 10 рот японских". Таким образом, подполковник Гарницкий покинул вверенную ему позицию не потому, что батальон понёс тактический неуспех хотя бы наполовину, а потому что он не сумел понять свою задачу, оценить обстановку, в то же время преувеличивая силы противника в пять, даже в десять раз, боясь потерь со своей стороны.
   Этот крайне пассивный образ действий со стороны батальона Гарницкого и, наконец, его отступление перед одной, самое большее -- перед двумя японскими ротами, имело последствием то, что остальные роты японского батальона получили возможность беспрепятственно пройти от Синкалинского перевала через горы по направлению на Чиндиапуза. Наступление этих рот не имело особого значения ввиду того, что колонна ген. Кашталинского давно уже отступала, а ЗЗ-м пехотным русским полком уже была занята вторая тыловая позиция у Чиндиапуза, как только он дошёл до горного хребта к юго-востоку от этой деревни. Всё же появление упомянутых японских рот имело значение в том отношении, что 3-й батальон подполковника Горайского был принуждён к отступлению ввиду появления этих рот.
   Потери батальона Гарницкого составляли: 1 офицер и 4 нижних чина убитыми и 2 офицера и 45 нижних чинов ранеными; из этих потерь две трети приходятся на долю 6-й роты; обе роты, находившиеся к югу от перекрёстка дорог, почти никакого участия в деле не приняли и никаких потерь не понесли.
   Пушечные выстрелы, заставившие ген. Кашталинского покинуть поле сражения, объясняются тем, что с Ляхолинского перевала на Суйтянза японцы направили небольшой отряд 2-й гвардейской бригады с 2 горными орудиями; этот отряд на своём пути встретил охотничью команду, которую отбросил назад, и около 10 часов утра занял позицию на высотах восточнее Суйтянза и оттуда открыл огонь против Чудяпуза. После нескольких выстрелов по этим орудиям, сделанных русской полубатареей, стоявшей в долине севернее этой деревни, японская артиллерия вынуждена была замолчать; точно так же и японская пехота вынуждена была отступить, благодаря стрелковому огню 2-х рот 22-го стрелкового полка.
   Левая атакующая колонна 12-го Восточносибирского стрелкового полка под начальством полковника Цыбульского выступила 16-го июля в 9 часов вечера и около 6 часов утра подходила к Сибейлинскому перевалу. Этот последний был занят 6-й ротой 16-го пехотного японского полка, для которой ближайшая поддержка находилась только на расстоянии 9 километров, восточнее Сияматуна. В течение некоторого времени -- от 3 до 4 часов -- колонна полковника Цыбульского имела перед собою только эту одну роту. Но полковник Цыбульский был убеждён, что он имеет перед собою целую дивизию; этому убеждению содействовали крайне преувеличенные сведения, данные разведывательным отделением корпуснСго штаба. Трудно представить себе вполне ясно ход событий в действиях этой колонны, потому что единственным источником служит, в данном случае, только боевой дневник 12-го стрелкового полка. Верно то, что 12 рот этого полка никак не могли оттеснить одну японскую роту, которая геройски обороняла вверенный ей перевал. Только около 9 часов утра для подкрепления японской роты прибыли ещё 11-я и 12-я роты 6-го японского полка из Сияматуна; затем после отступления 10-го стрелкового полка от Сяокаолинского перевала японцы постепенно также и оттуда притянули около двух-трёх рот и, наконец, после полудня туда был направлен также и весь 2-й батальон 29-го полка из Лянсангуаня.
   Возможно, таким образом, что к вечеру силы обеих сторон постепенно выровнялись; но зато в первые часы дня полковник Цыбульский имел на своей стороне, несомненно, силы в 12 раз больше, а большую часть дня имел силы в 4 раза, или, по меньшей маре, в 2 раза больше против неприятеля, и, тем не менее, всё же не достиг никакого успеха, потому что он, как и другие начальники, постоянно преувеличивал силы противника и никак не рвался ввести в бой для атаки все свои войска.
   Около 5 часов пополудни полк начал своё отступление, мотивируя тем, что против него действовали четверные силы японцев, охвативших притом его фланг и тыл. Потери полка составляли: 4 офицера и 234 нижних чина убитыми и ранеными; потери японской роты 16-го полка составляли 10 офицеров и 135 нижних чинов.
   Неудачные действия колонны полковника Цыбульского история русского генерального штаба объясняетнезнанием местности и недостатком карт, хотя в долине Ланхе русские были расположены продолжительное время и вполне возможно было рекогносцировать важнейшие дороги [76]. Во всяком случае, едва ли противник мог быть лучше осведомлён относительно местности. Вернее то, что главнейшей причиной этого плачевного исхода боя колонны полковника Цыбульского были те же общие недостатки, которые мы замечаем в действиях остальных колонн -- отсутствие инициативы и энергии у начальников.
   Остаётся ещё рассмотреть действия колонны Ждановского (9 рот 36-го стрелкового полка, 2 сотни и 2 горных орудия) для того, чтобы убедиться, что в действиях всех упомянутых колонн не было исключения в отношении указанных выше недостатков. Отряд Ждановского был выслан из состава бригады ген. Гершельмана из Сихояна по направлению на Сияматун и Лянсангуань. У Кусангоу находилась японская рота 16-го полка, которая при приближении отряда Ждановского отошла на позицию севернее Сияматуна. Так как находившиеся на этой позиции роты 16-го полка были отправлены на перевалы Сяокаолин и Сибейлин, то упомянутая японская рота могла быть усилена только одной пионерной ротой. Но это подкрепление оказалось даже излишним, потому что полковник Ждановский никак не мог решиться на атаку этой роты и ограничился только высылкой дозоров против неприятельской позиции. Здесь также действия этой колонны кончились тем, что Ждановский вообразил обход противника и в 121/2 часов дня начал отступление, потеряв всего 8 человек ранеными.
   К вечеру 17-го июля полки 3-й Восточносибирской стрелковой дивизии, а также 1-й бригады 9-й пехотной дивизии снова сосредоточились на свой бивак у западной подошвы Янзелинского перевала; полки же 22-й и 24-й стрелковые заняли укреплённую позицию на Лянхе между Тавуаном и Шуйдзапуза. Общие потери русских в этой операции составляют 29 офицеров и 1213 нижних чинов. Японцы потеряли всего 365 человек.
   Если ещё требовалось новое доказательство, то бой у Мотиенлинского перевала подтвердил ещё раз, что русские обязаны своими поражениями не отдельным начальникам, а общим недостаткам -- отсутствию инициативы, самодеятельности и готовности к жертвам, которые замечаются во всей армии.
   В своём отчёте ген. Куропаткин высказывается следующим образом относительно боя 17-го июля: "В середине июля Восточный отряд, бывший под начальством графа Келлера, усилен был до 43 батальонов [77] с целью двинуться против армии Куроки, атаковать и снова овладеть Мотиенлинским перевалом. Имевший в своём распоряжении 14 батальонов ген. Кашталинский, который должен был произвести главный удар, выделил только 1 батальон для атаки хребта, считавшегося сильно занятым противником; когда этот батальон потерпел неудачу, ген. Кашталинский двинул ещё 3 батальона, которые также были отбиты. Находившийся в стрелковой цепи граф Келлер был того же мнения, как и ген. Кашталинский, что имеет дело с превосходными силами противника, и поэтому в 101/2 часов утра приказал отступить, когда не только общий резерв, но даже частные резервы не были израсходованы. Отряд силою в 43 батальона, с потерей всего лишь в 1000 человек, признал себя слишком слабым для продолжения боя.
   В своих позднейших донесениях граф Келлер признал с благородной откровенностью, что силы японцев не превосходили численности колонны ген. Кашталинского, и заключил своё донесение таким признанием: "Японцы превосходят нас только искусством ведения боя и употреблением своей артиллерии. Также и в этом бою мы не выказали достаточного упорства".
   Также и после этого боя ген. Куропаткин, очевидно, не догадывается, что главными причинами поражения были неопределённость его собственных распоряжений и вся его система ведения войны. Если бы он отдал графу Келлеру весьма простое приказание -- "Восточному отряду, усиленному 1-й бригадой 9-й пехотной дивизии и 121-м полком, снова овладеть оставленными перевалами на Фынзяолинском хребте", -- то граф Келлер со свойственными ему жаждой деятельности и энергией, вероятно, успешно исполнил бы это приказание. Но генерал Куропаткин признал необходимым обставить такое приказание многочисленными условиями, ограничениями и отдельными распоряжениями; всё это неизбежно должно было подействовать парализующим образом на решительность начальников, сузив, кроме того, самую постановку задачи.
   Гораздо больше правдивости и откровенности проявил граф Келлер, не только прямо признав, что превосходство противника сказывается в его лучшей боевой подготовке и пользовании артиллерией, но и поставив в первую линию причин поражений отсутствие решимости у русских начальников всех степеней и его собственную несостоятельность. В одном донесении командующему армией граф Келлер указывает, что в описанной операции "все условия, обещавшие успех, сложились так благоприятно для отряда, что едва ли можно надеяться, что они повторятся ещё раз... При всём том мы потерпели неудачу и потеряли 1000 человек".
   Этот печальный результат граф Келлер приписывает "исключительно нерациональному руководству боем, пессимистическому настроению многих начальников, их нерасположению ко всяким активным действиям и чрезмерной наклонности к отступлениям, постоянным заботам о путях отступления и преувеличенным опасениям за сохранность артиллерии".
   В этих словах графа Келлера заключается причина всех поражений этой войны. Не ограничиваясь приведённым общим указанием, граф Келлер счёл необходимым ещё поименовать прямо ген. Кашталинского, полковников Рындина и Горайского, которых он считает особенно одержимыми упомянутыми недостатками, возлагая на них ответственность за неудачу.
   Вместе с тем, граф Келлер не следует примеру командующего армией, сваливавшего всегда вину на своих помощников, а напротив признает, что ему самому не по плечу занимаемая должность: "Не могу отдать себе ясного отчета, в чём заключаются мои собственные недостатки; достаточно, однако, и того, что я не сумел использовать предоставленные мне средства для достижения успеха, не сумел я также в течение двухмесячного командования отрядом воспитать вверенные мне войска, не сумел поднять дух высших начальников, не удалил своевременно из отряда вредных элементов, -- всё это убеждает меня в том, что я, при искреннем желании принести пользу, при добросовестной работе и при всех моих лучших стремлениях, не обладаю всё-таки необходимыми качествами, требуемыми от начальника такого значительного отряда. Ввиду этого выражаю глубокое желание принять более низшую должность и сдать командование отрядом более молодому и более способному генералу"...
   Нет сомнения, что и в бою 17-го июля сказались недостатки боевой подготовки русских войск и их нерациональный образ действий в отношении способов атаки.
   Всё же эти недостатки не служили причиною поражений. Это подтверждается также находившимся в штабе 1-й японской армии ген. Гамильтоном, который выражает убеждение, что если бы среди русских командных начальников в этом бою было проявлено побольше надлежащего мужества и твёрдой воли, если бы батальонные командиры были на высоте своей задачи и стремились сойтись с противником, то японские позиции были бы, без сомнения, прорваны, несмотря на несоответствующие формы строя и способы атаки, употреблявшиеся русскими войсками.
   Результаты этого боя имели крайне невыгодное влияние на нравственный дух войск, как это свидетельствуется одним из русских участников этого боя (капитан Свечин). Свидетельства этого участника стоят, между прочим, в прямом противоречии с уверениями ген. Куропаткина, что неудачи закаляли и укрепляли русского солдата...

Бой у Сихояна 18-го и 19-го июля 1904 года

   18-го и 19-го июля отряд ген. Гершельмана в составе 7 батальонов, 6 сотен и 45 орудий, расположенный у Сихояна, подвергся атаке 12-й японской дивизии и был принуждён к отступлению на Юшулинский перевал. Также и в этом небольшом бою вполне обнаружилось отсутствие самодеятельности русских начальников, несмотря на то, что начальник этого отряда ген. Гершельман пользовался репутацией одного из наиболее деятельных и энергичных начальников Манчжурской армии.
   Для 23-й пехотной бригады 1-й японской дивизии (полки 24-й и 46-й) день 18-го июля мог бы иметь весьма злополучные последствия. Бригада эта была направлена восточнее Сихояна на расстояние около 12 километров, в то время, как другая бригада этой дивизии оставалась ещё у Фанкьяпудзы. Командир упомянутой 23-й бригады ген. Кигоши приказал передовой части (2-му батальону 46-го полка), усиленной 2-м батальоном 24-го полка, разведать русскую позицию у Сихояна. Около этого пункта на сильно укреплённой позиции, прикрытой рекой Сихе, под личным начальством ген. Гершельмана были расположены главные силы его отряда из 4 батальонов, 32 полевых и 7 горных орудий. Левый фланг этой позиции прикрывался 51/2 ротами под начальством подполковника Воронковского, занимавшими высоту, которая господствовала над всей долиной, ведущей из Хунмяодзы в Сихоян. Уступом вперёд был расположен ещё отряд подполковника Ждановского из пяти рот при двух горных орудиях, занимавших высоту, прикрывавшую правый фланг позиции.
   После полудня 18-го июля назначенные для разведки русской позиции японские батальоны оттеснили русские передовые посты с горного хребта, отбросив их южнее Хунмяодвы. Заметив некоторое движение среди русских резервов, а также отъезд в тыл обозов по долине Сихояна, японские батальоны приняли это как начало отступления русских войск и поэтому решили двинуться дальше со своей позиции южнее Хунмяодзы по направлению на Тайдзяпуза, против позиции у Сихояна, соблазнившись возможностью преследовать отступающие русские войска. Японские батальоны, таким образом, втягивались прямо в ловушку, которую оставалось бы только захлопнуть; несколько позже на поддержку этим двум батальонам явился ещё 1-й батальон 46-го полка. Ген. Гершельман, однако, вовсе не думал должным образом наказать эти дерзкие батальоны, двинувшись против них встречной атакой, а предпочёл ограничиться пассивной обороной.
   Точно так же и начальники обоих русских отрядов, стоявших выдвинутыми вперёд уступами, не подумали вовсе принять участие в бою и броситься на эти батальоны, несмотря на то, что никакого противника против себя совершенно не имели.
   Между тем, не подлежит сомнению, что при энергичной атаке этих фланговых отрядов, имевших полную возможность охватить оба фланга японских батальонов, эти последние, несомненно, должны были быть уничтожены.
   Но дело в том, что также и ген. Гершельман значительно преувеличивал силы японцев, находившихся против него 18-го июля -- правда, достаточно скрытые в гаоляновых полях: он предполагал, что имеет против себя целую японскую дивизию. Ген. Гершельман выразил мнение, что "при таких условиях дальнейшее сопротивление неприятелю не должно привести к блестящим последствиям". Тем не менее, он всё же решил держаться на своей позиции, чтобы "поддержать славные традиции войск 9-й пехотной дивизии".
   19-го июля соотношение сил русских и японцев уже изменилось в пользу последних. В этот день начал своё наступление с главными силами 12-й дивил ген. Инуйе из Фанкьяпудзы. Если, однако, принять во внимание, что ген. Инуйе пришлось выдвинуть 47-й полк от 12-й бригады и ещё 2 роты 14-го полка, чтобы прикрыть своё движение со стороны отряда ген. Любавина, направив этот отряд из Фанкьяпудзы на север в горы по направлению на Мидзы -- Уйюньюнин, то у ген. Инуйе оставалось только 81/2 батальонов и 30 горных орудий для производства самой атаки; значит, превосходство сил японцев не было особенно значительно.
   Несмотря на это, ген. Инуйе решил атаковать позицию у Сихояна, охватив оба её фланга: против правого фланга был направлен полковник Имамура с 2 батальонами 14-го полка, а против левого фланга были двинуты в обхват 2 роты 24-го полка; остальные 6 батальонов и горная артиллерия должны были вести фронтальную атаку; охват правого фланга 14-м полком, которому пришлось пройти 28 километров по трудной, гористой местности, не имел особенного значения, ввиду того, что когда этот полк начал своё развертывание около 4-х часов пополудни против правого фланга отряда Ждановского, то от ген. Гершельмана было уже получено приказание об отступлении.
   Достойно, однако, внимания это крайнее отсутствие разведок со стороны русских, повторившееся здесь, как это было и в других местах: когда в 31/2 часа дня отряд Имамура уже находился на расстоянии всего 2 км от позиции отряда Ждановского, казаки и конно-охотничьи команды, прикрывавшие правый фланг, обязанные разведать противника, доносили, что японцев нигде не видно. Японские стрелковые цепи, правда, ввиду закрытой местности, были обнаружены только тогда, когда они приблизились на расстояние всего только 800 метров от позиции горных орудий отряда Ждановского.
   Участь боя была решена обеими ротами 24-го японского полка ввиду того, что 51/2 рот полковника Воронковского, усиленные притом ещё 2 горными орудиями, в 3 часа пополудни начали отступать без боя как только заместили, что их обходят 2 японские роты. Благодаря этому отступлению, японские роты получили возможность занять горный массив северо-восточнее Сихояна и, таким образом, взяли под фланговый огонь левый фланг русской позиции.
   Ген. Гершельман уже считался с возможностью обхода и ещё в 2 часа дня распорядился отправить в тыл свои батареи, после же занятия упомянутыми японскими ротами горного массива приказал в 4 часа дня своему отряду отступить, Трудно понять, почему ген. Гершельман не приказал отступить ещё раньше, потому что из отсылки батарей в тыл видно, что он и не думал оказать японцам упорное сопротивление; теперь же отряду приходилось отступать при преследовании обеими обходящими японскими колоннами.
   Потери русских в этом бою составляют 590 человек, в том числе 150 без вести пропавших; японцы потеряли 524 человека. Ген. Гершельман отвёл свой отряд до Гудзядзы, оставив прикрывающие части на Юшулинском перевале. 12-я японская дивизия расположилась биваком у Сихояна.

Бой у Тавуана (или на перевале Янзелин) 31-го июля 1904 года

   Исход боя у Сихояна имел своим последствием сосредоточение под начальством командира корпуса генерал-лейтенанта Случевского всех войск 10-го армейского корпуса, которые до того времени были рассеяны по всевозможным направлениям: сборным пунктом для расположения корпуса был назначен Гудзядзы по дороге между Ляояном и Сихояном. Принадлежавшие войскам 10-го корпуса и прикомандированные до того времени к Восточному отряду 1-я бригада 9-й дивизии, 121-й пехотный полк и 3 батареи ещё 19-го июля были откомандированы в Гудзядзы, так что Восточный отряд опять был предоставлен своим собственным силам -- 24 батальона, 17 сотен и 68 орудий.
   Граф Келлер после своей неудачной атаки в ночь на 17-е июля снова занял позицию у Тавуана. После того прошло 14 дней, пока снова произошли более или менее серьёзные бои, и всё же этого времени оказалось недостаточно, чтобы войска и их начальники могли вполне уяснить себе данные им задачи. Граф Келлер сначала имел намерение своей позицией у Тавуана воспользоваться как арьергардной, а решительный бой принять только на позиции у Ляндясаня, которая представлялась гораздо более выгодной и укреплялась с самого начала войны. Граф Келлер представил этот вопрос на утверждение ген. Куропаткину, но последний, как это с ним бывало всегда, не пожелал взять на себя всю ответственность за возможные последствия и дал указания, вполне неопределённые. Он телеграфировал графу Келлеру следующее: "Обороне занятой нами позиции у Тавуана придаю большое значение... Предоставляя вашему усмотрению принять решительный бой со всеми находящимися в вашем распоряжении войсками на позиции у Ляндясаня, я всё же возлагаю на вас обязанность принять все меры к упорной обороне позиции у Тавуана".
   Как понять такое указание? Если было принято решение дать настоящее сражение у Ляндясаня, то какой же смысл было у Тавуана оказывать упорное сопротивление, т. е. оборонять эту позицию всеми силами?
   Начальство Восточного отряда никак не могло освободиться от этих двойственных указаний до самого боя 31-го июля, а следствием этой нерешительности ген. Куропаткина были полумеры и -- новое поражение.
   Ещё до перехода японцев в наступление 31-го июля войсками Восточного отряда снова была предпринята одна из тех мелких наступательных операций, которая особенно заслуживает здесь упоминания, потому что она по своей бесцельности превосходит все предпринимавшиеся до того времени.
   Как известно из очерка событий на южном фронте, ген. Куропаткин по настоянию наместника 20-го июля принял решение повести под собственной командой для атаки армии Куроки войска Восточного отряда и 10-го корпуса, усиленные только что прибывшими из Европейской России войсками 17-го корпуса. С этою целью ген. Куропаткин отправился к сборному пункту 10-го корпуса в Гудзядзы. Чтобы отвлечь внимание Куроки от войск 10-го корпуса, ген. Куропаткин приказал Восточному отряду предпринять новое наступление. По словам участника этого наступления (капитан Свечин), на этот раз тон начальства был менее решительный: "Нас, до некоторой степени, просили сделать одолжение предпринять этак маленькую демонстрацию без больших потерь".
   Эта "демонстрация", исполненная 2-мя батальонами под начальством командира 6-й Восточносибирской стрелковой дивизии ген. Романова, в которой принял участите также и Великий Князь Борис Владимирович, вылилась в совершенно своеобразную форму. Отбросив назад передовые посты японцев, батальоны продвинулись вперёд на расстояние около 1200 метров от неприятельской позиции. Так как японцы не обнаруживали себя, а русские роты тоже не чувствовали потребности двигаться дальше, чтобы предотвратить возможность траты патронов, то обе стороны остановились друг против друга без всякой стрельбы. Но так как цель "демонстрации" в таком случае оставалась неисполненной, потому что неприятель оставался совершенно спокойным, не обращая внимания на наступающего и не открывая огня, то одна из охотничьих команд получила от ген. Романова приказание двинуться вперёд и заставить японцев открыть огонь.
   Результатом этого наступления храброй охотничьей команды было то, что японцы подпустили её на дистанцию в 70 шагов от своих окопов и затем открыли против неё беглый огонь, вследствие чего команда была вся расстреляна за исключением лишь одного раненого, которому удалось вернуться к своим. Кроме того, получились ещё и другие потери, благодаря тому, что находившаяся в резерве одна русская рота открыла огонь по собственным прикрывающим войскам, возвращавшимся на бивак. Рота эта сделала два залпа, которые, к счастью, попали очень плохо. Этим и кончилось всё наступательное предприятие. В моральном отношении такое печальное вырождение активных действий приносило только огромный вред.
   31-го июля, т. е. в то самое время, когда 2-я японская армия ген. Нодзу принудила 2-й Сибирский корпус к отступлению от Симучена в Хайчен, ген. Куроки решил атаковать Восточный отряд и 10-й армейский корпус; для атаки Восточного отряда им были назначены гвардейская дивизия и 3-я пехотная бригада 2-й дивизии. Из состава этой последней 11/2 батальона занимали Сибейлинский перевал, прикрывая правый фланг, а 4 батальона были посланы для усиления 12-й дивизии, на которую была возложена атака 10-го корпуса.
   Таким образом, ген. Куроки со своими 38 батальонами предпринимал атаку против 48 батальонов Восточного отряда и 10-го корпуса. К этому необходимо ещё прибавить, что русские войска занимали сильно укреплённые позиции, имея за собою в Ляояне только что прибывшие из Европейской России войска 17-го армейского корпуса, которые в течение двух дней могли явиться на поддержку, между тем японцы ниоткуда ждать помощи не могли. Японцев действительно нельзя упрекнуть в недостатке смелости и в нерешительности.
   Этот день 31-го июля мог послужить поворотом в ходе всей войны, если бы только русские начальники не проявили своих обычных недостатков и если бы не произошёл такой случай, как смерть графа Келлера. Хотя и нельзя признать безупречными все распоряжения графа Келлера, тем не менее он не чужд был честных стремлений и пользовался достаточным авторитетом в войсках, которого мы не замечаем у других высших начальников Восточного отряда.
   Граф Келлер, по-видимому, сам отрешился от замечавшейся у него до того времени склонности к преувеличению сил противника, но другие всё ещё были не чужды этой слабости [78].
   Обстоятельство это опять послужило причиной нерешительности и колебаний в действиях, которые продолжались до самого боя. Как упомянуто выше, граф Келлер имел в виду принять решительный бой на сильно укреплённой позиции у Ляндясаня. Несмотря на это, исполняя указания командующего армией, граф Келлер приказал "упорно оборонять" позицию у Тавуана и только под давлением превосходных сил противника отступить на позицию к Ляндясаню. Но что значит "упорно оборонять", если уже заранее в приказании говорится об "отступлении под давлением превосходных сил" -- в особенности, если принять во внимание, что русские начальники постоянно и всюду видели только "превосходные силы"!...
   Тут могли быть только два положения: или отступить немедленно на Ляндясань вслед за наступлением противника и задержать его дальнейшее наступление на арьергардной позиции на Лянхе, или же оказать ему упорное сопротивление у Тавуана с целью добиться победы, а в таком случае надо было ввести в бой все силы.
   Но граф Келлер поддался указаниям и примерам командующего армией, следуя таким же двойственным мерам, которые уже таили в себе зародыш поражения.
   Упорная оборона позиции у Тавуана была возложена всецело на войска 6-й Восточносибирской стрелковой дивизии; начальство над этой дивизией вместо расшибшегося при падении с лошади ген. Романова принял командир 2-й бригады этой дивизии ген. Кричинский. 3-я Восточносибирская стрелковая дивизия не должна была вовсе принимать участие в этой обороне, так как предполагалось сохранить её силы для решительного сражения у Ляндясаня; 5 батальонов этой дивизии были назначены для дальнего прикрытия фланга, а 7 батальонов остались на расстоянии 10 километров в тылу за позицией в районе Ляндясаня и не приняли ни малейшего участия в этом бою.
   Кроме того, не были использованы и другие силы. После потери артиллерии в бою под Тюренченом высшие войсковые начальники были постоянно преисполнены опасения о возможности повторения таких случаев, которые из русской артиллерии снова могли сделать трофеи японцев; опасения эти приводили к тому, что, до некоторой степени, пренебрегали содействием артиллерии в бою или, по меньшей мере, ограничивали пользование ею. На орудия стали смотреть не как на могущественное средство в бою, а как на драгоценный балласт, который надо всячески оберегать и сохранять. Конечно, и такой взгляд на артиллерию обусловливался всё той же боязнью ответственности и недостатком мужества.
   В результате также и на позиции под Тавуаном были выставлены только 2 батареи. Опасения выставить на позицию всю артиллерию из боязни потерять её маскировались благовидным предлогом, что в горах нет достаточно просторной позиции для всей артиллерии.
   Не разделявший такие взгляды на артиллерию подполковник Крыштофович с большим трудом и после настоятельных представлений добился увеличения артиллерии для обороны позиции до 28 полевых и 4 горных орудий. Остальные 36 орудий были удалены в Чинертунь, далеко от места боя.
   Едва ли есть необходимость доказывать, что вся артиллерия, несомненно, могла быть отлично размещена на позиции и своим участием в бою могла бы сыграть решающую роль в исходе боя, потому что даже эти немногие батареи, которые были выставлены на позиции, благодаря своему возвышенному положению наносили большие потери японской артиллерии и пехоте, действовавшим в долине внизу.
   Таким образом. недостаток решимости и вечные опасения ответственности среди русских начальников привели к тому, что на позицию у Лавуана японцам были противопоставлены только 12 батальонов и 32 орудия вместо имевшихся тут же 24 батальонов и 68 орудий. Получилось соотношение сил в бою, более выгодное для японцев, чем для русских. Мало того, войска 6-й Восточносибирской стрелковой дивизии также не были одновременно употреблены для обороны позиции. Эта последняя состояла собственно из двух укрепленных линий: передовая, на западном берегу Лянхе, тянулась между Теншуидзан и Кьюдяпуза; вторая линия была устроена на горном хребте около Янзелинского перевала. В таком устройстве позиции, по утверждению истории русского генерального штаба, получилось недоразумение, заключавшееся в том, что до 31-го июля, когда разразился бой, "не был выяснен вопрос, считать ли главной позицию на Лянхе -- в таком случае позиция у перевала явилась бы тыловой, или же эта последняя должна была обороняться как главная, а позицию на Лянхе считать передовой" [79].
   В конце концов решили в день боя упорно оборонять позицию на Лянхе, тем более, что все артиллерийские позиции находились перед перевалом. Но само существование второй позиции в тылу должно было, до некоторой степени, поколебать стойкость обороны позиции на Лянхе, потому что -- к чему же было укреплять позицию в тылу, даже занятую уже войсками, если не имеется в виду оборонять её? Таким образом, вторая позиция у перевала скрывала в себе притягательную силу в отношении войск, оборонявших позицию на Лянхе, которая оказалась тем сильнее, что войска в бою были оставлены без поддержки.
   Мы видим таким образом, что проклятие отступательной стратеги Куропаткина погубило также и тактическую стойкость войск: так как постоянные отступления подорвали в войсках всякое доверие к себе, веру в возможность победы, сломили всякое проявление сильной воли и решимости, то оставалось одно: возводить одну позицию за другой, которые не только послужили могилой для всякого стремления к наступательным действиям, но парализовали даже стойкость войск и в пассивной обороне позиции, потому что войска знали, что в тылу каждой позиции заранее уже подготовлена и укреплена другая, так что начальством уже предусмотрена возможность и необходимость отступления на другую позицию, знали, что это до некоторой степени одобряется.
   Оборона позиции на Лянхе легла всецело на 2-й стрелковый полк, оборонявший правофланговый участок между Кьюдяпуза и Ямолинза, и на 23-й стрелковый полк, занимавший позицию по обе стороны этапной дороги Тавуан -- Ляндясань. На артиллерийской позиции было 28 орудий. Уступом позади правого фланга заняли позиции 6 рот 22-го полка, которые до некоторой степени образовали собою загнутый фланг второй позиции у перевала. Эта последняя была занята 1-м батальоном 24-го полка, за которым был расположен дивизионный резерв из 31/2 батальонов 22-го и 24-го полков.
   Командиры 21-го и 23-го полков, находившихся в боевой линии, совершенно различно понимали свою задачу. Для 21-го полка 31-е июля было днём чести: ген. Куроки направил всю свою гвардейскую дивизию для атаки правофлангового участка, оборонявшегося этим полком, причём 1-я гвардейская бригада ген. Асада должна была охватить правый фланг; но все яростные атаки японцев, доходивших до 100 метров от русских стрелковых окопов, разбились о непоколебимую стойкость стрелков и прекрасно направленный огонь 11/2 батарей [80]. Охват правого фланга совершенно не удался, потому что 2-й гвардейский полк натолкнулся на огонь рот 22-го стрелкового полка и ограничился перестрелкой; наконец, вся атака японской гвардии постепенно ослаблялась и остановилась.
   Положение оказалось очень выгодным для производства со стороны русских встречной атаки, как это правильно доказывает один из участников боя -- капитан Свечин. Но благоприятная минута для производства встречной атаки была упущена, вместе с тем начались всевозможные "недоразумения", как увидим ниже.
   Построив свой план атаки позиции на охвате правого фланга, ген. Куроки вёл против левого фланга русской позиции сдержанный бой, но когда он увидел, что охват гвардейской дивизией правого фланга не удался, он решил вести атаку и охват против левого фланга. Но ещё раньше, чем он успел осуществить этот новый план атаки, с 23-м стрелковым полком начались разные недоразумения, источником которых было отсутствие решимости у начальника. Правда и на этом фланге стрелки получили приказание "упорно оборонять" свою позицию, но во всём прочем им были даны указания только на случай отступления.
   Ещё до полудня 2 роты этого полка оставили уже свои стрелковые окопы севернее Тавуана без всяких уважительных причин и исчезли где-то позади 3-й батареи 6-й бригады. В 121/2 часов командир 23-го стрелкового полка полковник Громов послал донесение в штаб дивизии через одного пехотинца, что стрелковые окопы западнее Тавуана у Корейской башни заняты японцами, что 3-я батарея поражается фланговым огнём и поэтому было бы своевременно убрать артиллерию и отправить её за перевал. Вскоре после того полковник Громов послал другое донесение через конного ординарца, что стрелковые окопы снова заняты русскими стрелками и что полк будет держаться; это второе донесение прибыло в штаб дивизии раньше первого и вызвало удовольствие начальника дивизии.
   Далее случилось следующее недоразумение: так как на правом фланге, на участке 22-го стрелкового полка, обнаружилась необходимость иметь артиллерию, то были взяты 2 орудия от расположенной на левом фланге 3-й батареи 6-й бригады, несмотря на то, что 36 орудий оставались в полной бездеятельности в артиллерийском резерве. Обстоятельство это произвело невыгодное впечатление на войска: среди пехоты пошли разные толки по случаю ухода орудий, так как видели в этом уже подготовку к отступлению.
   Для полноты злоключений случилось так, что донесение полковника Громова с его опасениями относительно артиллерии было получено в чрезвычайно критическую минуту. Дело в том, что граф Келлер весь этот день постоянно показывался в передовых линиях, считая своей обязанностью лично появляться в наиболее опасных местах; около 2 часов дня он со всем своим штабом находился около полубатареи 3-й батареи, которая как раз в это время подверглась наиболее сильному огню японцев. В то время когда граф Келлер проходил вдоль орудий, около него разорвалась шрапнель, из которой сорок пуль попали непосредственно в него, и он был убит наповал.
   В эту-то минуту было получено упомянутое выше запоздавшее донесение полковника Громова. Ввиду тяжелого впечатления, получившегося от смерти графа Келлера, полковнику Волкову было предоставлено право своевременно отправить артиллерию в резерв. После получения упомянутого выше приказания полковник Волков распорядился в 3 часа пополудни отправить 3-ю батарею в резерв. Даже трудно проследить отдельные эпизоды боя.
   Охват 3-й японской бригады не встретил сопротивления: 1-й и 3-й батальоны 23-го стрелкового полка почти без боя и без потерь отступили к северу от этапной дороги. 2-й батальон этого полка продолжал ещё некоторое время обороняться южнее дороги; 4-я батарея при своём отъезде должна была бросить два орудия [81].
   К 6-ти часам вечера Тавуан и все русские стрелковые окопы по обе стороны этапной дороги были в руках японцев. Положение 21-го стрелкового полка оказалось после этого очень затруднительным. Когда ген. Кричинский узнал об отступлении 23-го полка, он приказал командиру 24-го стрелкового полка с 7-ю ротами его полка, находившимися в резерве, и со 2-м батальоном 23-го полка атаковать и снова занять позицию, оставленную 23-м полком.
   По словам русской истории генерального штаба, "попытка эта не удалась", но позволительно сомневаться, была ли вообще произведена эта попытка, потому что все потери 24-го стрелкового полка в день 31-го июля составляли всего только один раненный нижний чин и один офицер, пропавший без вести. Тем не менее, 21-й стрелковый полк всё ещё продолжал держаться. Какой успех и после того могли бы одержать русские, если бы они притянули к месту боя все войска 3-й Восточносибирской стрелковой дивизии и двинулись со всеми силами в атаку на обходящие войска японцев!...
   Около 7 часов вечера начальник 3-й Восточносибирской стрелковой дивизии ген. Кашталинский, которому после смерти графа Келлера командующий армией по телеграфу вверил командование Восточным отрядом, появился на поле сражения и принял решение двинуться на японцев встречной атакой, но было уже слишком поздно, в особенности потому, что и после всего медлили ещё с производством этой атаки.
   По-видимому, ген. Кашталинский не решался брать на себя ответственность за исход атаки и предпочёл спросить разрешение командующего армией; около полуночи была получена ответная телеграмма, в которой ген. Куропаткин не одобрял "быстрое израсходование резервов" ввиду того, что "направление неприятельской атаки ещё не вполне выяснилось". Получилась обычная история: русские начальники никак не решались ввести в дело последние силы, чтобы одержать победу.
   Подражая славным образцам, ген. Кашталинский также счёл необходимым собрать "военный совет", на котором было решено отступить на укреплённую позицию у Ляндясаня.
   Вполне ясную картину этого боя мы получаем из итогов потерь, понесённых русскими войсками. Храбрый 21-й стрелковый полк потерял при успешной обороне своей позиции 6 офицеров и 258 нижних чинов; 8-й стрелковый полк покинул свою позицию после потери 1 офицера и 70 нижних чинов; 22-й стрелковый полк, от которого только 4 роты приняли участие в отражении охвата, предпринятого 2-м гвардейским пехотным полком, потерял 1 офицера и 26 нижних чинов, а 24-й стрелковый полк, который почти никакого участия в бою не принял, потерял 1 офицера и 1 нижнего чина, все 4 батареи вместе потеряли б офицеров и 26 нижних чинов. Мы видим, таким образом, что за исключением 21-го стрелкового полка и артиллерии все прочие войска не проявили особого рвения, чтобы вырвать победу из рук противника.
   8-го августа Восточный отряд закончил занятие позиции у Ляндясаня. В этом новом поражении войска Восточного отряда не только понесли потери физические и моральные, но лишились также и своего вождя, который, несмотря на некоторые ошибки в командовании войсками, отличался безусловной храбростью, благородными порывами и являлся одним из лучших генералов русской армии; под лучшим и более целесообразным руководством командующего армией возможно было бы лучшим образом использовать воодушевлявшие графа Келлера инициативу и жажду деятельности.
   Бои на перевалах Юшулин и Пиенлин 31-го июля 1904 года
   В то время, когда японская гвардия и одна бригада 2-й дивизии вели бой с русским Восточным отрядом у Тавуана, 12-й дивизии армии Куроки удалось одержать победу над 10-м армейским корпусом, атаковав перевалы Юшулин и Пиенлин. Как известно, войска этого корпуса, за исключением 2-й бригады 31-й дивизии, после неудачи отряда ген. Гершельмана у Сихояна были сосредоточены у Гудзядзы по дороге из Ляояна в Сихоян, где, наконец, были объединены под командой своего командира корпуса ген. Случевского. Из других войск к корпусу были прикомандированы 1-й Аргунский казачий полк и только что прибывший с Кавказа Терско-Кубанский конный полк и 1 горная батарея в 7 орудий. Общая численность корпуса достигла 24 батальонов, 18 сотен и 95 орудий.
   Как мы это видели выше при описании событий на южном фронте, незадолго до боя у Ташичао, по настоянию наместника ген. Куропаткин решил перейти в наступление против армии Куроки с имевшимся на восточном фронте корпусом, усиленным 17-м корпусом, сосредоточенным у Ляояна. 23-го июля ген. Куропаткин прибыл в Тундьяпу, в район расположения 10-го корпуса.
   Здесь главные силы корпуса работали над укреплением позиции на высотах левого западного берега реки Лянхе; эта позиция носила название главной или 2-й авангардной позиции, тогда как одна бригада, выдвинутая как передовой отряд, занимала 1-ю авангардную позицию на перевале Юшулин.
   Как только ген. Куропаткин прибыл к войскам 10-го корпуса, у него сейчас же составилось убеждение, что "войска восточной группы недостаточно сильны для наступления и недостаточно подготовлены для действий в горах".
   Что касается соотношения сил, то, располагая здесь 3 корпусами (Восточный отряд, 10-й и 17-й корпуса) в составе свыше 88 батальонов, ген. Куропаткин вполне должен был надеяться на успех против 38 батальонов армии Куроки. Что же касается недостаточной подготовки войск 10-го корпуса для действий в горах, то это было, конечно, прискорбно, но помочь этому недостатку было уже слишком поздно[82].
   Ген. Куропаткин, однако, придерживался совершенно иного мнения: он считал, что имеет в своём распоряжении достаточно времени и терпения, и начал самолично упражнять войска 10-го корпуса у Тундьяпу и Гудзядзы, обучая их лазанию по горам и штурму высот.
   Пока командующий армией с рвением отдался здесь обязанностям ротного командира, корпус ген. Зарубаева, как известно, потерпел поражение от 2-й японской армии у Ташичао и вынужден был отступить в Хайчен.
   Получение этого известия должно было послужить для ген. Куропаткина побудительной причиной не медлить дольше с предполагаемым наступлением и двинуться со всеми силами против армии Куроки для того, чтобы уравновесить нанесённое японцами поражение и, отбросив 1-ю армию японцев, заставить остальные армии приостановить своё наступление.
   Такое смелое решение, однако, совершенно не вязалось с характером ген. Куропаткина: для него полученное донесение об очищении позиций у Ташичао послужило только предлогом отказаться вовсе от предполагаемого наступления с войсками восточного фронта. Он сейчас же покинул войска 10-го корпуса и поспешил к войскам южного фронта.
   При всём том ген. Куропаткин дал войскам 10-го корпуса некоторую наступательную задачу. Опасаясь, что японцы у Сихояна оставят только слабое прикрытие, а со всеми сосредоточенными там своими силами двинутся через Бенсиху по направлению на Ляоян или даже прямо на Мукден в тыл русской армии, ген. Куропаткин счёл необходимым двинуть 10-й корпус для атаки Сихояна с целью приостановить упомянутое угрожающее наступление японцев. В действительности же эти последние вовсе и не думали о таких далёких наступательных предприятиях; они скорее были озабочены уничтожением стоявшей против них живой неприятельской силы и с этой целью сосредоточивали сюда все свои войска.
   Наступление 10-го корпуса против Сихояна в конце июля 1904 года представляло собою настоящую пародию наступательной операции и нагляднейшим образом показало всю неспособность русских начальников к активным предприятий -- в ещё большей степени, чем наступление корпуса ген. Штакельберга у Вафангоу или атака Восточного отряда против Мотиенлинского перевала.
   Необходимо заместить, что прежде всего ген. Случевский сам всего менее соответствовал выполнению такого поручения, требовавшего энергичных действий. Я уже дал выше, в 4-й главе, краткую характеристику этого генерала. Строго говоря, с точки зрения общечеловеческой, этот старик представлял собою совершенно безупречную личность, но он абсолютно не соответствовал роли генерала, командующего мобилизованным корпусом.
   Мы видим тут ещё лишнее доказательство, что при выборе и назначении начальников на высшие должности не должно быть места соображениям личного характера, которые ведут только к гибели вверяемых войск. Не говоря уже о том, что ген. Случевский физически не соответствовал своей должности, так как верхом он мог ехать только шагом, а когда требовалось поторопиться, то он оказывался вынужденным пересесть в привезённый из Харькова удобный экипаж, что не могло производить ободряющего впечатления на войска, -- ему в особенности свойственен был недостаток прилипать к позициям, которым так страдали другие русские начальники: дело в том, что ген. Случевский всю свою службу провёл в инженерных войсках, пехотной дивизией никогда не командовал и поэтому питал особенную слабость ко всяким укреплённым позициям, будучи неспособным к самостоятельному командованию войсками всех родов оружия.
   Картина наступательного боя, поддерживаемого огнём, для ген. Случевского была совершенно непонятна: в его представлении даже наступательный бой должен был вестись из-за закрытия. Будучи по природе своей чрезвычайно осторожным и сдержанным, он придавал особое значение техническим средствам борьбы, предпочитая их действию живой силы.
   Для характеристики его взглядов всего лучше указать на вырвавшуюся у него фразу при движении бригады его корпуса для поддержки войск Восточного отряда, встреченной контратакой японцев: "Как хорошо, что Васильев ещё не выступил, иначе он в пути столкнулся бы с японцами, не имея своей позиции".
   Ген. Куропаткин доставил этому командиру корпуса однажды большое наслаждение, прислав ему зелёную масляную краску, чтобы окрасить железнодорожный мост под Мукденом на реке Хуньхе: чёрный цвет, в какой был окрашен мост, слишком резко выделялся среди окружающей местности, поросшей травой.
   Вот этому генералу, который более других нуждался в подталкивании при наступлении, ген. Куропаткин приказал 24-го июля, при оставлении им войск 10-го корпуса, снова занять позицию у Сихояна "с той постепенностью, какую вы признаете нужной". Хотя ген. Куропаткин сам признавал, что время дорого, важен каждый час, тем не менее он, среди многочисленных побочных мелочных указаний, приказал ген. Случевскому начать предстоящее наступление "с разведки местности и неприятельской позиции, заготовки карт, упражнения войск в горной войне и занятии позиции, сбора вьючных ослов" и т. д.
   28-го июля ген. Куропаткин приказал командиру 10-го корпуса "начать постепенную атаку неприятельской позиции, действуя своим левым флангом", притом каждое движение вперёд должно было производиться лишь ночью при лунном свете. После занятия каждой новой позиции "мы не должны увлекаться преследованием противника, прежде чем не укрепимся вполне на занятой позиции".
   В заключение всех этих указаний ген. Куропаткин опять напоминает, что "дорог каждый день". Наконец, 30-го июля, накануне встречи с японцами, ген. Куропаткин указывает ген. Случевскому на "необходимость подготовки позиции для боя и быть готовым на случай обхода японцами его флангов".
   Все эти распоряжения командующего армией, в которых главная задача терялась среди массы мелочных указаний, представляют собою верную характеристику Куропаткинской стратегии: "дорога каждая минута", но тем не менее "наступать постепенно и осторожно": "атаковать левым флангом", но никак не всеми силами -- иначе, чего доброго, весь корпус может потерпеть неудачу.
   Наконец, в противоположность основным свойствам наступательного боя, он приказывает для предстоящей атаки "подготовить позицию"...
   Ограничивая такими мелочными указаниями своих помощников, ген. Куропаткин парализовал бы энергию и более деятельного и решительного начальника, чем ген. Случевский: решительность действий при таких условиях была бы весьма затруднительной.
   Прибывший только что из Европейской России 17-й армейский корпус, который ген. Куропаткин сначала имел в виду использовать для поддержки 10-го корпуса, оставался совершенно праздным зрителем, пока войска 10-го корпуса и Восточного отряда вели бой 31-го июля. Правда, одна бригада была выдвинута в Таампин, но она не была предоставлена в распоряжение командира 10-го корпуса.
   Указания ген. Куропаткина пришлись ген. Случевскому вполне по вкусу. На военном совете 29-го июля перед собранными начальниками частей командир 10-го корпуса изложил очерк "постепенной, методической атаки", которая заключалась, прежде всего, в укреплении занятой уже позиции, затем в разведке и приведении в порядок дорог для предстоящего наступления, в занятии войсками ночью, при лунном свете, ближайших позиций, образуемых гребнями впередилежащих гор, и в немедленном укреплении этих позиций и так далее, впредь до достижения пункта, назначенного для атаки.
   Таково представление русских начальников о наступательном бое, для которых быстрота, решительность и неожиданность действий являлись понятиями совершенно чуждыми...
   Первый наступательный шаг командира 10-го корпуса состоял в том, что находящийся на Юшулинском перевале "арьергард" он приказал переименовать в "авангард". Далее шло ещё лучше!
   29-го июля ген. Случевский мог донести командующему армией, что "вчера, от полудня до вечера, левый фланг продвинулся вперёд без боя на один километр"...
   В тот же день 122-й Тамбовский полк занял находившуюся впереди Юшулинского перевала на расстоянии двух километров высоту, которая была занята японской заставой. 30-го июля на военном совете у Ляогуанлина решено было взяться "энергично" за "постепенную атаку" неприятельской позиции у Сихояна, для чего находившийся вправо от 122-го 121-й полк должен был наступать на одинаковой высоте с первым и укрепиться на ней.
   Но то обстоятельство, что 10-й армейский корпус в период времени от 24-го до 30-го июля ушёл вперёд на целый километр, показалось ген. Куропаткину, по-видимому, слишком смелым, потому что он послал ген. Случевскому телеграфное приказание "не спешить с наступлением корпуса впредь до прибытия к нему бригады 3-й пехотной дивизии" из состава 17-го корпуса, которая 2-го августа должна была выступить из Ляояна для усиления 10-го корпуса.
   К вечеру 30-го июля расположение 10-го корпуса было следующее: авангард в составе 1-й бригады 31-й дивизии (полки 121-й, 122-й), 1-я и 2-я батареи 31-й артиллерийской бригады, 1 сотня и 1 саперная рота под начальством генерал-лейтенанта Мау, начальника 31-й пехотной дивизии, занимал укреплённые высоты по обе стороны Юшулинского перевала, причём 122-й полк был расположен севернее Сихе, имея передовые посты выдвинутыми на занятой горе Макураяма, позади которой был его бивак: 121-й полк, расположенный на горном хребте южнее Юшулинского перевала, и 11/2 батареи были расположены между рекой Сихе и перевальной дорогой, а 1 полубатарея несколько южнее.
   Вправо от авангарда на дороге, ведущей из Липию через Пиенлинский перевал в Киндьяпуза и Сихоян, была расположена правая колонна ген. Мартсона в составе 2-й бригады 9-й пехотной дивизии, 1 полевой батареи, 2 горных орудий, 2 сотен Терско-Кубанского полка и 1 саперной роты.
   Свою "постепенную атаку" ген. Случевский предполагал вести на позицию у Сихояна обходом фланга, связав обход с наступлением по так называемой южной дороге, но так как движение войск по этой дороге было сопряжено с затруднениями, то отряд ген. Мартсона должен был прикрыть это наступление.
   Ввиду этого 35-й полк с 2 горными орудиями занял перевал Пиенлин, куда по указаниям командира корпуса поздно вечером 30-го прибыл также ген. Мартсон с 36-м полком; прибытие и расположение этого последнего тёмной ночью в местности гористой и незнакомой были сопряжены с большими затруднениями и привели к разным мелким недоразумениям. Полевая батарея была оставлена в Липию и не приняла никакого участия в бою.
   Левый фланг расположения корпуса прикрывал отряд ген. Грекова (Владимира) [83] в составе 1 батальона 24-го полка и 7 сотен; кроме того, этот отряд поддерживал связь с отрядом ген. Любавина, расположенным в Бенсиху.
   Главные силы корпуса состояли из 1-й бригады 9-й дивизии, 64 полевых и 5 горных орудий, 4 сотен Терско-Кубанского полка, 1 казачьей сотни и 1 саперной роты. Из этих войск 6 батальонов и конница составляли резерв и были расположены у дер. Ляогуанлин под начальством ген. Гершельмана. Вся же артиллерия в числе 69 орудий под прикрытием 1 батальона 34-го полка была отправлена в Тундьяпу, куда к ней присоединилась батарея ген. Мартсона, так что получилась масса в 77 орудий, которая не приняла никакого участия в бою.
   Мы видим, таким образом, что с артиллерией опять повторилась та же история, как мы это видели выше в отношении Восточного отряда, но только в ещё более значительных размерах: всё та же боязнь размещения артиллерии на боевой позиции. Из опасения потерять артиллерию и навлечь на себя ответственность войсковые начальники стали пренебрегать могущественным содействием этого рода оружия в бою.
   Штаб 10-го корпуса утверждает, что на позиции у Юшулинского перевала нельзя было, будто бы, поставить больше 16 орудий, но это не соответствует действительности, потому что за невысокими плоскими горами, севернее перевала, имелось с избытком места для всей артиллерии корпуса.
   Вместо того, чтобы ввиду предстоящего сражения подтянуть последнего бойца, использовать последнее орудие для решительного боя, добровольно отказываются от содействия массы артиллерии в 77 орудий, для прикрытия которой отвлекают ещё от боя 1 батальон.
   Вместо того, чтобы думать о победе и использовать все силы для её достижения, думали только о возможных последствиях поражения, изыскивались меры, как бы ослабить результаты поражения и не оставить в руках противника какие-нибудь трофеи!...
   На спасение 16 орудий, которые выставили на позицию у перевальной дороги, по-видимому, ещё надеялись, а на худой конец -- ведь рисковали только шестнадцатью орудиями, утешая себя тем, что зато 77 орудий запрятаны в надёжном месте.
   Таким образом. в бою 31-го июля приняли участие только 16 орудий на перевале и 2 горных орудия при отряде ген. Мартсона, а 77 орудий под прикрытием 800 штыков оставались совершенно бездеятельными у Тундьяпу.
   Не лишне отметить заранее, что упомянутые сейчас обе русские батареи на Юшулинском перевале в бою 31-го июля выдающимся образом исполнили свой долг, храбро сражаясь с японской артиллерией, превосходившей их вдвое. Но какой бы иной оборот принял весь этот бой, если бы рядом с этими 2 батареями гремели ещё свыше 70 русских орудий, запрятанных в Тундьяпу!
   Ген. Куроки, по-видимому, не имел никакого понятия о "постепенной, методической атаке" ген. Случевского. Медленное наступление русских не производило на Куроки никакого впечатления. В этой медлительности Куроки усмотрел не какие-нибудь особенности "методической атаки", а совершенно правильно вывел заключение о слабости противника и решил поэтому, несмотря на свою малочисленность, самому атаковать 31-го июля войска Восточного отряда и 10-го армейского корпуса.
   Как мы видели выше при описании боя у Тавуана, Куроки назначил для атаки 10-го корпуса 12-ю пехотную дивизию, для поддержки которой были приданы 4 батальона 2-й дивизии под начальством ген. Окасаки, которые должны были направиться из Сияматуна против правого фланга 10-го корпуса.
   Так как, кроме того, при 12-й дивизии ещё находились 2 батальона гвардейской резервной бригады, то начальник дивизии ген. Инуйе располагал для атаки свыше, чем 18 батальонами, 3 эскадронами и З6 горными орудиями, считая также и отряд Окасаки. Из этих войск для атаки Юшулинского перевала ген. Инуйе назначил 23-ю пехотную бригаду с 5 горными батареями, которые ген. Кигоши должен был провести долиной Сихе; 5 батальонов 12-й бригады с 1 горной батареей должны были под командой ген. Сасаки атаковать с фронта Пиенлинский перевал в то время, как 4 батальона 2-й дивизии должны были атаковать перевал с юга. В общем резерве оставались 1 батальон 12-й бригады и 2 батальона гвардейской резервной бригады, которые должны были следовать за 23-й бригадой.
   Бой начался на рассвете 31-го июля нападением японцев на бивак 122-го полка; это нападение было произведено 2 батальонами 46-го японского полка, которые, вследствие недостаточной бдительности русской сторожевой цепи на высоте Макураяма, подошли почти незаметно к самому биваку. С большими потерями, лишившись всего своего лагеря, полку удалось отступить на высоты севернее Юшулинского перевала, где он был приведён в порядок и снова мог занять свою позицию. Эти высоты служили главным объектом боя этого дня.
   Оба упомянутых батальона 46-го японского полка были позднее усилены 3-м батальоном того же полка, затем на поддержку к ним подошли ещё 1 или 11/2 батальона гвардейской резервной бригады. Против участка 121-го полка, южнее перевала, весь этот день вёл атаку 24-й пехотный японский полк; на этом участке, вследствие отдалённости или из-за отсутствия здесь наступательного импульса со стороны японцев, бой ограничился только перестрелкой.
   Вместо того, чтобы на нечаянное нападение японцев на бивак 122-го полка ответить энергичной встречной атакой, для которой тут же имелись в резерве у ген. Грекова 8 батальонов и многочисленная конница, ген. Случевский ограничился тем, что стал по каплям подкреплять из резерва 122-й полк.
   После того, как командир 10-го корпуса отправил на поддержку 122-му полку 1 батальон 121-го полка, он направил затем ещё дальнейшее подкрепление: в 10 часов дня был послан 4-й батальон 33-го полка, в 11 часов 30 минут 4-й батальон 34-го полка и в 1Ў часа -- 2-й батальон 34-го полка. Наконец, после полудня к позиции 122-го полка примкнули ещё введённые в бой 9 батальонов ген. Грекова, несколько охотничьих команд и ещё многие спешенные сотни; все эти войска ограничивались тем, что поддерживали пассивный бой с 41/2 батальонами японцев.
   Значительное превосходство в силах на стороне русских не давало возможности японцам добиться здесь успеха, точно так же и перед участком 121-го полка японцы тоже не могли продвинуться вперёд.
   Получилась обстановка, чрезвычайно выгодная для производства встречной атаки со стороны русских, требовался только небольшой удар, чтобы совершенно разбить и опрокинуть противника. Вместо этого ген. Случевский приказал начальнику 31-й дивизии "без особой необходимости к атаке не переходить", -- что эту атаку предпочтительно производить ночью. Мы уже видели выше, что в очерке "постепенной, методической атаки" ген. Случевского для этого требовался лунный свет.
   Тем временем решилась участь боя за перевал Пиенлин. После непродолжительного и бесславного боя 8 батальонов бригады ген. Мартсона уже около 8 часов утра были отброшены 9 японскими батальонами сначала до Липию, а затем, когда на поддержку этой бригады из общего резерва были высланы 4 сотни Терско-Кубанекого полка, они продолжали своё отступление до Тандьяпу, хотя японцы преследовали их только огнём с высот Пиенлинского перевала.
   Только благодаря тому, что противник довольствовался легко доставшимся ему успехом и остался у перевала, отряды Сасаки и Окасаки ещё до полудня не появились в тылу 10-го корпуса русских войск у Тундьяпу, где весьма легко могли овладеть так тщательно запрятанной русской артиллерией.
   Известие об отступлении 2-й бригады 9-й дивизии было получено в штабе 10-го корпуса только после полудня, потому что ген. Мартсон не удосужился своевременно послать донесение об этом ген. Случевскому. Посланный к ген. Мартсону штаб-офицер генерального штаба с приказанием "во что бы то ни стало снова овладеть высотами у Липию" прислал в 41/2 часа донесение из Тундьяпу, что он нашёл ген. Мартсона, который докладывает, что "силы его отряда целиком исчерпаны". Чтобы предотвратить опасность удара в тыл со стороны японцев, ген. Случевский отправил тогда сначала 4, потом ещё 7 рот в Липию. Отправкой этих частей был израсходован весь резерв 10-го корпуса, в котором остался тогда только 1 сапёрный батальон.
   При такой обстановке в это время с левого фланга от отряда ген. Грекова было получено весьма тревожное сведение, которое очень обеспокоило начальство 10-го корпуса: Греков доносил, что "японцы перевозят свою артиллерию за наш левый фланг, а вслед за артиллерией двигается пехота в сомкнутых колоннах".
   Донесение ни на чём не было основано. По-видимому, 2 роты, высланные ген. Инуйе из резерва для прикрытия своего правого фланга, были приняты русской конницей за обходные сомкнутые колонны. Тем не менее это донесение дало ген. Случевскому желанный повод прекратить бой и начать отступление на "главную позицию" за реку Лянхе.
   Помимо сказанного, на это решение ген. Случевского повлияло ещё телеграфное сообщение командующего армией, что "до выяснения обстановки" он не может прислать ему бригаду 3-й дивизии 17-го корпуса, потому что "неизвестно, ведёт ли Куроки свой главный удар против Восточного отряда или против Вас"... Для ген. Куропаткина обстановка, по-видимому, выяснялась только тогда, когда его войска были совершенно разбиты и отступали.
   Отступление войск 10-го корпуса на главную позицию за Лянхе было произведено в ночь на 1-е августа в полном порядке, потому что японцы не преследовали отступающих русских, -- в особенности отряды Сасаки и Окасаки нисколько не использовали так легко доставшийся им успех.
   1-го августа войска 10-го корпуса заняли указанные им позиции, и только арьергард после незначительного боя перешёл реку Лянхе.
   Известие об отступлении Восточного отряда на Ляндясань привело к решению ещё в тот же день продолжать отступление до промежуточной позиции у Анпинлина, откуда 4-го августа отступление продолжали далее до Таампина (Анпинг). Противник не преследовал; также и теперь моральные силы русских войск были в таком упадке, что им всюду мерещились постоянные обходы, и японцы очень легко могли бы достигнуть важных результатов, если бы они хоть слабыми отрядами преследовали отступавшие русские войска.
   Причины неблагоприятного исхода сражения у Ляогуанлина история русского генерального штаба объясняет: поздним прибытием бригады ген. Мартсона на Пиенлинский перевал, недостатком карт, а также преждевременным расходом общего резерва для поддержки левого фланга ещё в самом начале боя.
   Такое указание причин совершенно не соответствует действительности. При чём тут запоздалое прибытие бригады ген. Мартсона, если его 8 батальонов так быстро отступили, не оказывая серьёзного сопротивления неприятелю, как только у развернувшихся для атаки японцев оказалось одним батальоном больше? Притом эти 8 русских батальонов с такой поспешностью безостановочно отхлынули в 'Гундьяпу, что не подумали о том, что они обнажают тыл войск своего корпуса, подставляя их под угрожающие удары противника.
   При сознании важности своей задачи и при понимании обстановки эта бригада должна была обороняться здесь до последнего человека, имея против себя неприятеля хотя бы в десять раз более сильного.
   Некоторое извинение для бригады Мартсона можно найти разве в том, что давно уже вся Манчжурская армия была одержима сознанием бесполезности приносимых жертв при постоянных отступлениях; неудивительно, что только что прибывшие на театр войны новые войска оказались также одержимыми этим сознанием.
   Побудительная причина для отступления бригады ген. Мартсова была совершенно та же, как мы это видели при отступлении 23-го полка в бою под Тавуаном. Войска знали, что позади Лянхе у Тундьяпу есть вторая "авангардная", или "главная", позиция: они, эти войска, уже упражнялись в занятии этой позиции; туда уже была отправлена вся артиллерия. Что же тут удивительного, что эта позиция имела для войск притягательную силу, что они стремились скорее добраться туда и занять её, не принося излишних и бесполезных жертв.
   В этом всеобщем стремлении войск назад, несомненно, находила себе отклик тенденция отступательной стратегии Куропаткина, отнимавшая у войск всякую готовность к жертвам, лишавшая начальников всякой решительности, парализуя всякий смелый порыв.
   Недостаток энергии и сознательности в действиях господствовал повально во всём командном составе 10-го корпуса.
   Главной причиной неудачи было не преждевременное израсходование резервов, как это утверждает история русского генерального штаба, а совершенно наоборот: удержание резерва и введение его в бой по каплям.
   Если бы ген. Случевский ещё ранним утром стал во главе своего резерва и бросился на неприятеля со всеми силами, то, несомненно, он одержал бы здесь успех, поставив в критическое положение японский отряд, находившийся на Пиенлинском перевале.
   Вместо этого командир корпуса и в глаза не видел поля сражения, оставаясь в своей фанзе в Ляогуанлине, окружённый телефонами и телеграфами, и думал только о том, как бы отразить неприятельскую атаку и укрыться от обходов противника; ввиду этого постоянно расходовались из резерва, сообразно с получаемыми тревожными донесениями по телефону и по телеграфу, одна часть за другой: то посылали батальон влево, то посылали батальон вправо, не думая вовсе о том, чтобы самим собрать достаточную силу и где-нибудь нанести решительный удар противнику.
   Дальнейшее указание истории генерального штаба, что на отступление войск 10-го корпуса повлияло донесение ген. Грекова об обходе левого фланга -- вполне правильно. Это служит новым доказательством того, что среди русских кавалерийских начальников не было ни одного, который стоял бы на высоте своей задачи.
   Мы видим сейчас нового кавалерийского начальника, только что прибывшего на театр войны, и, между тем, первая его деятельность выражается в том, то он посылает совершенно необоснованное донесение, которое приводит командира 10-го корпуса к чрезвычайно важному решению, богатому такими последствиями. Как может кавалерийский начальник передать такое важное донесение без надлежащей проверки!!
   С другой стороны, -- что сказать о командире корпуса, который решает вопрос об отступлении всех войск своего корпуса только на основании ненадёжного донесения какого-нибудь разъезда! В неудаче 10-го корпуса трудно видеть какие-нибудь новые причины, кроме тех, которые мы встречали уже выше при всех других поражениях -- это отсутствие самодеятельности в войсках, и недостаток инициативы и готовности к ответственности среди начальников.
   Необходимо возразить ещё против одного утверждения истории русского генерального штаба; там указывается в общем выводе о бое Восточного отряда у Тавуана, что даже при большей стойкости со стороны 23-го стрелкового полка исход боя был бы тот же -- "вследствие важной неудачи, постигшей в тот день отряд ген. Мартсона на Пиенлинском перевале".
   Совершенно такой же взгляд высказывался 1-го августа в штабе 10-го корпуса, где утешали себя тем, что даже без неудачи 31-го июля "пришлось бы отступить в силу стратегического положения, т. е. вследствие отступления Восточного отряда"...
   Утешение слабое и необоснованное. Если бы войска 10-го корпуса или же Восточного отряда добились тактического успеха 31-го июля, то даже поражение соседних войск не могло бы служить основанием для отступления, а совсем наоборот: стратегическое положение обязывало тогда использовать достигнутый успех и броситься со всеми силами на неприятеля, преследующего соседние войска, заставив его, таким образом, остановиться и, быть может, дать иной оборот всему ходу событий.
   Исход боёв 31-го июля у Кангуалина (Симучен), Тавуана и Ляогуанлина заставил русских начальников отвести свои войска на сильно укреплённые позиции у Аншанчжана, Ляндясяня и Анпинга. Войска приблизились, таким образом, на 25-30 километров к Ляояну, где ген. Куропаткин намеревался дать решительное сражение со всей своей армией.
   Мы уже видели выше, как командующий Манчжурской армией после бесконечных колебаний, принял, наконец, решение оказать неприятелю решительное сопротивление на указанных выше позициях с тем, чтобы самому перейти в наступление при подходящем случае. На этих позициях и происходили вступительные бои, которые должны были привести к великому сражению обеих армий у Ляояна. Описанием этого последнего будет начат 2-й том настоящего труда.
   Таким образом, в начале августа 1904 года ген. Куропаткин сосредоточил свою армию южнее Ляояна. Но не свежими и бодрыми сосредоточились здесь русские войска, как это предполагал ген. Куропаткин: отступали они сюда, уступая давлению не превосходящих сил неприятеля, а разбитые в многочисленных боях и сражениях более слабым противником, надломленные морально и физически.
   Мы проследили действия сторон, начиная от наступления казаков ген. Мищенко в Корею до отступления русской Манчжурской армии на передовые позиции Ляояна. При беспристрастном описании этих событий мы постоянно убеждались, что каждый из этих боёв мог и должен был окончиться победой русских войск, если бы только ген. Куропаткин и его помощники были воодушевлены твёрдой волей и смелой решимостью.
   В действительности же сами войска, участвовавшие в этих боях, постоянно выносили убеждение, что в действиях руководящих начальников отсутствуют целесообразность и планомерность. а с утверждением такого чувства всё ниже и ниже падали доверие войск к своим начальникам и вера их в счастливый исход войны.
   Правда, находились ещё многие, которые всё ожидали поворота фортуны после того, как армии предстояло перейти из необычной для неё гористой местности на открытую равнину.
   Но и эта надежда оказалась обманчивой: основные причины поражений -- недостаток инициативы и готовности к ответственности начальников -- не исчезли на равнинной местности, а, напротив, при сосредоточенных действиях всей армии проявились ещё рельефнее и в более широком масштабе.
   Поворот счастья войны возможен был бы лишь тогда, если бы причинами понесённых поражений ген. Куропаткин признал свои собственные ошибочные меры, свою собственную злосчастную отступательную стратегию и решился бы, вследствие этого, положить конец отступлениям, стремясь всеми силами вырвать инициативу из рук противника. Время для этого ещё не было упущено, а деятельностью энергичной, в наступательном духе, он мог бы опять поднять нравственный дух войск.
   Но такого самосознания у ген. Куропаткина не было. Напротив, в своем отчёте, при описании событий в июле 1904 года, Куропаткин высказывает следующее: "Во всех этих случаях корпусные командиры действовали совершенно самостоятельно и сами принимали решение об отступлении", -- но только после того, как, благодаря его же опеке и неопределённым приказаниям, у этих корпусных командиров была парализована всякая способность к решимости.
   Точно так же русский полководец не хочет признавать, что его постоянные отступления подрывали нравственные силы армии: он, напротив, высказывает уверенность, что "неудачи в боях укрепляли наши силы: это отрадное явление, которое находим только в русской армии, поддерживало нас и укрепляло уверенность в победоносном окончании войны с Японией"...
   Если действительно ген. Куропаткин был в этом убеждён, то он, значит, не имел никакого понятия о настроении своих войск и о гибельном влиянии на них действий командного состава. Он ссылается на то, что полки, недостаточно стойкие в начале войны, выказывали впоследствии большую самоотверженность.
   Но это не доказательство: тренировка войны приучает солдата к впечатлениям боя, но утверждение, что путём поражений можно поднять нравственные силы войск, противоречит действительности, как и простому здравому смыслу.
   Войска во всяком положении останутся всегда твёрдыми, если в них не подорвана вера в своих начальников, если они знают, что приносимые ими жертвы не пропадают даром. Русские же солдаты за этот описанный первый период войны могли убедиться, что их ведут постоянно к жертвам, которые никогда, однако, не венчаются победой. Этим и объясняется, что, всегда храбрые и стойкие, русские солдаты иногда не выказывали той стойкости, которую от них можно было ожидать.
   Всё же к чести русского солдата Манчжурской армии надо сказать, что он всегда и всюду самоотверженно и честно исполнял свой долг там, где приказание было ясно и определённо, где им командовали начальники, не поглядывавшие назад, а если эти случаи не повторялись часто, то не вина в этом русского солдата.
   Назревало в Манчжурии решительное сражение. Русская армия усиливалась всё более и более. Много в ней было уже сделано ошибок. Всё же мог быть поворот к лучшему, если бы только ген. Куропаткин и его помощники вспомнили выражение Наполеона, что каждого полководца должна воодушевлять одна бесспорная истина, что --
   Для ведения войны требуются энергия, решимость и твёрдая воля.

Примечания

   [1] -- то на такие решения иногда влияли совершенно посторонние соображения, ничего общего не имеющие с боевыми положениями, могу привести следующий забавный случай. Должен оговориться, что в тактических задачах, высылавшихся обыкновенно накануне манёвра, в большинстве случаев обозначалось место бивака, куда поэтому заблаговременно направлялись обозы с офицерскими вещами, палаткой офицерского собрания, с кухней и буфетом и т. п" так, чтобы с вступлением на бивак найти там всё в готовом виде.
   Вот во время одного из бригадных манёвров обороняющийся занял позицию, перед которой подступы к правому флангу были совершенно открыты, а перед левым флангом имелось много закрытий, удобных для наступающего. Ясно было, что атака неизбежно должна была вестись на левый фланг обороняющегося. Вдруг, вопреки ожиданию, наступающий повёл наступление всё-таки против правого фланга.
   Когда я выразил своё удивление начальнику отряда по этому поводу, то он преспокойнейшим образом дал мне на это такое объяснение: "Видите ли, вы совершенно правы, но там" -- указал он рукой по направлению цели своей атаки -- "находится наш бивак; теперь уже час дня; если поведём атаку на тот фланг, то нам очень поздно придётся обедать".
   Я конечно не нашёл, что ответить на такие убедительные доводы. При критическом разборе этого манёвра было вскользь упомянуто, что в действительном бою атаку следовало бы вести против левого, а не правого фланга, но в данном случае преследовалась ещё особая благородная цель, с которой нельзя было не считаться. Такой оборот боя никакого влияния на остальной ход действий не имел, потому что, по обыкновению, оба противника по окончании маневра, тут же расположились на одном биваке.
   
   [2] -- Не лишне привести ещё следующий случай, характеризующий отношение к маневрам и пользу, которую от них ожидать можно. Во время корпусного маневра левой колонне в составь одной дивизии придано было понтонное отделение для наводки моста на небольшой речке ввиду того, что мост на этой речке, согласно заданию, был уничтожен противником. Начальник колонны подозвал к себе понтонного командира, и между ними завязался следующий диалог: "Скажите, пожалуйста, не можете ли навести нам мостик на этой речке?"
   "Можно, конечно; но для этого мне придется снять понтоны с повозок. Это большая работа, которая потребует не мало времени".- "Но если это вам большая работа, то для чего, собственно, взяли вас на маневры?". -- "Ну, да это только так"...
   Все это, однако, кончилось тем, что и начальник дивизии отказался от этой "большой работы", и решил просто спокойно простоять на месте столько времени, сколько требуется для наводки моста...
   
   [3] -- Для штурма назначены были: а) колонна полковника Куропаткина: 111/2 рот, 4 орудия и 2 ракетных станка; б) колонна полковника Козелкова: 81/4 рот, 3 орудия и 2 ракетных станка; в) колонна полковника Гайдарова: 41/2 роты, полторы сотни, 5 орудий, 5 ракетных станков; эта колонна должна была действовать демонстративным образом. В резерве у Скобелева оставались 21 рота, в том числе и спешенная кавалерия.
   
   [4] -- Вылазка текинцев 9--11 января вселила у осаждающих неуверенность в том, можно ли надеяться овладеть крепостью с такими слабыми силами. Сомнения эти питались ещё известиями, приходившими с линии сообщений, что туркмены готовятся в тылу к общему восстанию, ободряемые преувеличенными толками о победе, одержанной текинцами во время вылазки.
   
   [5] -- Превыше всего Скобелев ставил необходимость к решительному бою притянуть с тыла всё, что возможно, ослабляя себя до последней степени и нисколько не опасаясь последствий, потому что он отлично сознавал, что успех в решающем пункте всё оправдает.
   
   [6] -- Согласно операционному плану наместника должны были быть сформированы две армии -- одна, под начальством ген. Линевича, из трёх Сибирских корпусов и вторая, под начальством ген. барона Бильдерлинга, из 4-го Сибирского, 10-го, 17-го армейских корпусов и четырёх резервных дивизий. Вопрос о ген. Куропаткине, как командующем армией, в то время не поднимался вовсе.
   
   [7] -- Насколько известно, эта записка была подана и одобрена 27-го февраля. Согласно же истории русского генерального штаба, Куропаткин подал эту записку Государю ещё 15-го февраля, т. е. до своего назначения командующим армией.
   
   [8] -- Слово "вытеснение" было заменено словом "уничтожение".
   
   [9] -- Поздний отъезд Куропаткина на театр войны служил предметом многоразличных порицаний. Все полагали, что ему следовало торопиться с отъездом и скорейшим прибытием к своим войскам на театр войны для того, чтобы на месте ознакомиться с обстановкой и лично принять необходимые решения, которые могут впоследствии влиять на ход событий. Запаздывание с отъездом нельзя объяснить в данном случае желанием передать военное министерство своему преемнику, потому что таковым был назначен генерал Сахаров, бывший начальником Главного Штаба, а вместо Сахарова назначен был начальник канцелярии военного министерства, генерал Редигер, впоследствии военный министр, -- оба вполне ориентированные в делах военного министерства.
   Но у Куропаткина были свои основания. Может быть, медленностью своего отъезда он хотел дать урок терпения, которое он проповедовал всем. В России упрекали Куропаткина, что вместо того, чтобы уехать на театр войны "быстро и тихо", как это подобает в данном случае, он тратил время на приёмы одной депутации за другой с иконами, при церковном трезвоне, прощальных обедах, прощальных тостах, предлагая в ответ со своей стороны всё "терпение и терпение", и потратил больше З-х недель на этот "сбор авансом победных лавров". Защитники Куропаткина, со своей стороны, указывают, что в Манчжурии в то время было так мало войск, что ничего особенного предпринять нельзя было и что в ожидании прибытия подкреплений Куропаткин только бы бесполезно терял там время.
   
   [10] -- В принципе принято, что войска военного округа мирного времени обращаются при мобилизации в действующую армию; командующий войсками округа становится командующим армией, а начальник штаба округа-начальником штаба армии, так что в данном случае ген. Линевич должен был стать командующим армией, а ген. Холщевников -- начальником штаба армии.
   
   [11] -- В печати неоднократно указывалось на влияние Виктора Сахарова при назначении брата его, Владимира, начальником штаба армии. В действительности же Виктор Сахаров не только не знал о предположении Куропаткина назначить начальником штаба армии Владимира Сахарова, но он протестовал против такого назначения, когда узнал об этом от Куропаткина, и доказывал, что брат его, Владимир, по своему характеру совершенно не соответствует этой должности.
   Утверждая это, я ссылаюсь ещё на А. А. Фрезе и П. А. Фролова, исполнявшего должность начальника Главного Штаба во время войны, которые сегодня вновь подтвердили мне сказанное выше. 16 декабря 1912 года.

В. Березовский.

   [12] -- Знатоком театра войны ген. Сахаров мог считаться разве лишь потому, что во время боксерского восстания 1900 г. он командовал отрядом в Китае.
   
   [13] -- Генерал Холщевников, считавшийся одним из лучших знатоков театра войны и, как говорят, дельный офицер генерального штаба, был назначен губернатором Забайкальской области.
   
   [14] -- Когда старик Драгомиров узнал про назначение Сахарова начальником штаба армии Куропаткина, то он выразился, будто бы, следующим саркастическим образом: "Плохое блюдо -- куропатка с сахаром"...
   Отнюдь не желаю касаться отношений личных, не имеющих тесного отношения к ходу событий на войне. Но если начальник штаба армии за несколько дней до решительных сражений под Ляояном находит время венчаться в полевой церкви главной квартиры, в присутствии командующего армией, и считает возможным соединить свои в высшей степени ответственный обязанности с приятным времяпрепровождением медового месяца, -- то это уже не личное дело. Это бросает яркий свет на понимание своих обязанностей со стороны верхов армий.
   Не подлежит сомнению. что, будучи в души настоящим прямым солдатом, Куропаткин, вероятно, сам осуждал такой взгляд на свои обязанности со стороны своего начальника штаба; но и в этом случае ему, по-видимому, не хватило силы воли, чтобы открыто выступить против такого шага ген. Сахарова. Он, очевидно, совершенно пассивно относился ко многому, предоставляя многим событиям, заведомо вредным для дела, идти своим ходом.
   
   [15] -- Умерший в 1907 году генерал Харкевич был автором многих трудов, относящихся к войне 1812 года. Как говорят, после войны генерал Харкевич просил о назначении его начальником академии генерального штаба. По-видимому, генерал Харкевич не чувствовал за собою никакой вины, если, будучи на войне руководителем неудачных операций, он, тем не менее, хотел получить такую должность, от которой зависит воспитание всего корпуса офицеров генерального штаба. Бывший в то время начальником генерального штаба, генерал Палицын, наложил, как говорят, следующую резолюцию: "Японские акции у нас стоят в настоящее время невысоко. Так и ответить".
   
   [16] -- Говорят, что при выборе и назначении войсковых начальников Куропаткин отдавал особенное преимущество белому крестику, т. е. тем, у которых имелся георгиевский крест. Многие генералы на театре войны, в том числи и генерал Засулич, имели этот высший русский знак боевого отличия.
   
   [17] -- Другое затруднение генерала графа Келлера заключалось в том, что и 6-я дивизия, входившая в состав его корпуса, также получила нового начальника ввиду того, что прежний начальник, генерал Трусов, за проявленную им "нервозность" во время Тюренченского боя, был удален от командования дивизией. Новый начальник дивизии генерал-майор Романов, получивший белый крестик во время Русско-турецкой войны за удачный взрыв мины ещё в чине поручика, был до последнего своего назначения директором электротехнической школы, так что с войсками он совершенно был незнаком. Кроме того, графа Келлера сопровождали ещё три других кандидата на должности командиров полков, вместо убитых или удалённых от командования полком.
   
   [18] -- ещё во время мобилизации 10-го корпуса удаление генерала Случевского от командования корпусом было действительно делом уже решённым, но он отправился в Петербург и там, заручившись содействием высших покровителей, добился того, что был оставлен командиром корпуса, поэтому он прибыл на театр войны в самом хвосте войск своего корпуса.
   
   [19] -- М. Грулев: "В штабах и на полях Дальнего Востока".
   
   [20] -- Говорят, что наместник очень желал, чтобы на должность начальника штаба был назначен давно уже служивший при нём генерал Флуг, который пользовался репутацией выдающегося офицера генерального штаба, поэтому адмирал Алексеев не одобрял назначения генерала Жилинского. Штаб наместника имел то преимущество перед штабом командующего армией, что, за исключением генерала Жилинского, он состоял из офицеров, знакомых с театром войны.
   
   [21] -- Эта бесцельная атака, ведённая притом против слабейшего противника, была ещё значительно преувеличена казаками и представлена в виде большого успеха, так как корейцы передавали, будто бы, казачьим разъездам, что японцы наняли 500 носильщиков-корейцев для переноски японских раненых. В истории же русского генерального штаба потери японцев показаны честно, без прикрас, всего лишь в 5 убитых и 12 раненых.
   
   [22] -- Тем не менее наместник приказал оставить в Порт-Артуре "временно" очутившиеся там случайно к началу военных действий 13-й и 14-й Вост.-сиб. стр. полки; но дальнейшее увеличение гарнизона крепости он считал совершенно излишним. Как мало также и адм. Алексеев был последователен в своих взглядах, видно из того, что, как только Порт-Артур был осаждён, он стал требовать от Куропаткина, чтобы он двинулся для освобождения крепости, несмотря на то, что её гарнизон был незадолго перед тем значительно усилен, вопреки его же мнению и по настоянию Куропаткина.
   
   [23] -- От 3-й, 5-й и 6-й Восточносибирских стрелковых дивизий и от двух бригад 31-й и 35-й пехотных дивизий. Кроме того, при отряде ген. Мищенко находились ещё две конно-охотничьи команды 1-го и 15-го Восточносибирских стрелковых полков. Охотничья команда каждого полка имела численность в 144-150 всадников. В пеших охотничьих командах имелось по 4 чел. от каждой роты -- согласно приказу, а на самом деле назначали от рот ещё больше, чем по 4 чел., так что действительная численность пеших охотничьих команд доходила до 100 человек и более. В конце войны многие полки имели даже несколько команд.
   
   [24] -- В действительности разногласие взглядов между командующим армией и наместником не изгладилось, а ещё более обострилось. 30-го апреля наместник по телеграфу запросил из Петербурга указания относительно обороны р. Ялу.
   Ответ на эту телеграмму был получен из Петербурга только 1-го мая, после сражения под Тюренченом. По поводу этого образа действий со стороны наместника и Куропаткина, полковник Мартынов в своих воспоминаниях высказывает предположение, что уклонение командующего армией от его первоначального плана, как и настояния Алексеева об обороне Ялу, объясняются тем, что требованием упорного боя "адмирал Алексеев хотел быть приятным известным кругам в Петербурге, которые были заинтересованы в торговых интересах на Ялу".
   
   [25] -- Капитан Свечин утверждает, что ген. Трусов в своём трезвом уме даже при обыкновенных обстоятельствах бывал только между 12 час. ночи и 4 часами утра, потому что с вечера выпивал 4 бутылки красного вина, запивая каждый стакан вина стаканом чёрного кофе. Описываемый кризис случился, когда был выпит запас красного вина.
   
   [26] -- В действительности ни один японец ещё не показался севернее Ялу. Вместо 2--3 пех. полков, которые, по донесению ген. Трусова, обходили его фланг, утром 27-го апреля показался кавалерийский разъезд в 25 коней, который дошёл до Ортаканку и затем скрылся.
   
   [27] -- Принадлежавший к штабу ген. Трусова кап. Свечин называет эту перемену "позорным изгнанием штаба" и спрашивает: "можно ли накануне важных событий менять штабы как перчатки?" Вся предшествовавшая работа штаба пропала даром. Незнакомый ни с местностью, ни с обстановкой, ни с войсками новый штаб должен был неизбежно начать всё сначала и повторить наши же первоначальные ошибки и промахи.
   
   [28] -- Полковник Дружинин рассказывает в своих воспоминаниях, что спустя 8 дней после боя под Тюренченом ген. Засулич за обедом получил телеграмму от московских патриотов, поздравлявших его с самоотверженностью и храбростью войск, выказанными ими в этом бою. "С апломбом прочитал Засулич эту депешу и воскликнул: "видите, господа, мы совсем не должны были отступать, общественное мнение в России требовало боя". Что за нелепая фраза, какие пустые слова! И как печально звучало это в устах этого печального героя! В этой фразе сказалось всё его ничтожество."
   
   [29] -- Когда я в середине мая вместе с ген. гр. Келлером приехал в Восточный отряд и спрашивал русских офицеров в Ляньдянсане, где находится 22-й полк, я получил в ответ: "Нам этот полк неизвестен"! Капитан Свечин рассказывает, что начальник отряда у Чингоу (батальон 22-го полка, 2 орудия и 20 конных охотников) кап. Мирошниченко, сменивший заболевшего батальонного командира, до войны в течение 9 лет был воинским начальником и строевой службы не знал настолько, что ему даже роты не хотели дать. "В день боя этот капитан очутился начальником самостоятельного отряда у Чингоу... Когда начальник секрета с левого берега р. Эйхо доносил, что -- "неприятель силою, не менее бригады пехоты, наступает на секрет, что делать?" кап. Мирошниченко приказал отряду тотчас же отступить, а секрету послал лаконическое приказание: "Спрячьтесь в ханшинный завод", и только ротный командир отменил это нелепое распоряжение, приказав секрету присоединиться к роте".
   
   [30] -- Исчезло даже и то утешение, будто японцы понесли ещё большие потери: они потеряли в действительности всего лишь 1036 человек.
   
   [31] -- Я указал уже в моих воспоминаниях "18 месяцев с русскими войсками в Манчжурии", что Куропаткин, ввиду этой победы японцев, в беседе с иностранными офицерами заметил шутливо, что он собирается купить дом в Ляояне.
   В. А. ("Куропаткин") рассказывает, что в кругу генералов и офицеров своего штаба Куропаткин выразился: "Пусть народ привыкает к поражениям", на что у ген. Самсонова вырвался невольный ответ: "Всё же лучше была бы победа". В. А. утверждает, что только за эту фразу ген. Самсонов, "один из немногих безупречных офицеров", был оставлен в тени на всё время войны.
   
   [32] -- Условия местности, конечно, имели известное значение, но если в истории русского генерального штаба как на причину невозможности дальнейшего наступлении указывают на то, что дорога пролегала по горной тропе, то на это можно возразить, что, по этим же источникам, по той же дороге прошёл японский пехотный отряд, при котором имелись также и 1 -- 2 эскадрона конницы. Если дорога оказалась проходимой для японской конницы, то почему же она была непроходима для русских разъездов?
   
   [33] -- Довольно своеобразным является объяснение, которое по этому поводу приводится в истории русского генерального штаба, что в окрестностях Саймадзы "не оказалось подходящей позиции". В задачи конницы не могло входить упорное сопротивление наступающему противнику -- только для такого сопротивления могла требоваться позиция; но для выполнения кавалерийской задачи, т. е. для сохранения соприкосновения с неприятелем, не требовалось никакой позиции.
   
   [34] -- Характерным для понимания конницей своих задач служит тот факт, что казачий отряд подполковника Свешникова (две сотни 2-го Верхнеудинского полка), находившийся южнее перевала Фынзяолин No 2, оставался там в полной бездеятельности и только 10 июня выслал разъезды по указанию полковника, командированного на перевал.
   
   [35] -- Подполк. Ранцев располагал в Порт-Адамсе не только 4 ротами своего батальона, но ещё 53-й ротой пограничной стражи и конно-охотничьей командой 13-го стрелк. полка, принадлежавшей дивизии ген. Фока и находившейся недалеко от Бидзево, где она присоединилась к подполк. Ранцеву.
   
   [36] -- В действительности тут находился слабый японский разведочный отряд, который вовсе не атаковал железнодорожную станцию, а только произвёл незначительное разрушение полотна железной дороги, после чего отступил обратно по направлению к бухте Янтува.
   
   [37] -- После гибели адм. Макарова на "Петропавловске" наместник отправился в Порт-Артур, чтобы лично принять командование над флотом, но вскоре покинул крепость, как только стала угрожать осада. 6-го мая адм. Алексеев, по дороге в Мукден, прибыл в Ляоян. Обе упомянутые выше телеграммы петербургских властей являлись ответом на представления, сделанные в Петербург Алексеевым и Куропаткиным после бывшего у них совещания в Ляояне. Довольно характерно, что военный министр Сахаров больше склонялся к взглядам Куропаткина и указывал наместнику на необходимость очищения Инкоу и отступления до Сунгари, тогда как адм. Алексеев требовал оказать японцам под Ляояном решительное сопротивление
   
   [38] -- Так, по свидетельству истории русского генерального штаба, выразился наместник; вполне определённо он этой мысли не высказывал потому, что, как видно из телеграммы Куропаткина военному министру о совещании его с наместником, последний предоставил ему решить вопрос: задержаться ли нам в районе Ляоян -- Хайчен или же в случае, если будем атакованы превосходными силами, отступить далее на север.
   
   [39] -- В телеграмме на имя Куропаткина значилось: "В настоящее время не может уже быть вопроса об оказании поддержки Порт-Артуру, а о выручке крепости". В другом месте этой телеграммы, однако, говорится: "Ввиду того, что Порт-Артур осаждён, теряет смысл поддержание с ним железнодорожного сообщения, потому что крепость предоставлена своим собственным средствам". В ответ на это последовало упомянутое указание на необходимость сосредоточения армии и возможность "в крайнем случае отступать до Сунгари".
   
   [40] -- Это согласуется с сообщением ген. Жилинского в академии Генерального Штаба и как будто противоречит моему утверждению, что наместник думал только о выручке Порт-Артура. Адм. Алексеев был того мнения, что наступление против армии Куроки облегчит положение Порт-Артура, потому что внимание японцев будет отвлечено от крепости, а после поражения Куроки осадная армия может быть уничтожена.
   
   [41] -- Ещё более характерно предложение ген. Харкевича -- по выдвижении на юг корпуса Штакельберга в тылу у него построить "укреплённый лагерь", в котором мог бы укрыться этот корпус, если бы он был отрезан от своих сообщений, до прибытия подкреплений из Европейской России. Подобное пренебрежение важнейшими добродетелями на войне -- энергией, деятельностью, быстротой -- вместо которых предлагается заняться постройкой укреплённых лагерей, едва ли можно было ожидать со стороны офицера Генерального Штаба, которому была доверена такая важная должность.
   
   [42] -- Частое утверждение русских, что наличное число штыков в японских батальонах было всегда выше, чем в русских, в данном случае неприменимо, потому что батальоны 3-й и 4-й японских дивизий после боя у Кинчжоу и понесённых потерь имели большой некомплект, тогда как русские батальоны ещё не участвовали вовсе в боях.
   
   [43] -- Достойно внимания, что также, как и на Ялу, орудия располагались на самых вершинах гор, -- как объясняет история русского генерального штаба, "ввиду недоверия к стрельбе по невидимой цели, введённой непосредственно перед войной, почему ещё недостаточно известной и не пользовавшейся поэтому в нашей артиллерии особым доверием". Японские батареи, наоборот, располагались закрыто, вследствие чего при артиллерийском состязании быстро брали верх над открыто стоящей русской артиллерией.
   
   [44] -- Неясно, почему это донесение представляется неверным, потому что после 6 часов японцы овладели уже высотами к западу от Вафанвепона. Но когда ген. Гласко получил это донесение, он обязан был не батальон послать, а двинуться всем своим отрядом на поддержку Гернгроссу.
   
   [45] -- Таково, по-видимому, мнение также и русского генерального штаба: так, согласно сообщению полковника Романова в академии генерального штаба, "план атаки никоим образом не отвечал изменившейся обстановке" (т. е. приближению 4-й японской дивизии); также и в истории русского генерального штаба из выражения "поэтому он решил" можно заключить, что решение атаки было последствием представления о силах японцев и их распределении.
   
   [46] -- В. А. ("Куропаткин") уверяет, что начальник штаба 1-го Сибирского корпуса генерал-майор Иванов не одобрял эту атаку и уклонился поэтому от выполнения своих обязанностей по составлению диспозиции на 15-е июня. Не берусь решить, так это или нет; хотя известно, во всяком случае, что обязанности начальника штаба 1-го Сибирского корпуса в сражении под Вафангоу исполнял не ген. Иванов, а полк. Гурко. Трудно верится, что в штабе корпуса не нашлось никого из офицеров генерального штаба, кому можно было бы поручить разработку диспозиции.
   
   [47] -- Более целесообразная диспозиция, уместная в данном случае, могла бы быть составлена в следующем виде:

Приказ по корпусу на 15 июня
Распределение войск

   Правая колонна: Нач-к 9-й В.-сиб.стр див. 33-й и 36-й стр. полки. 2-й и 3-й б-ны 34-го стр. полка. 9-я В.-с. стр. арт. бриг. 11/2 роты 1-го сап. б-на.
   Левая колонна Ген.-м. Гернгросс 1-я В.-с. стр. дивизия. 1-я В.-с. стр. арт. бригада.
   Отряд Гласко: из 2-й бригады 35-й пех. див., б-ны 34-го стр. полка и 2-го отд. 35-й арт. бриг. (без 1-й батареи), 4-й Сиб. каз. полк, Горн. бат. погр. стражи, рота сапёр.
   Казачья дивизия: Ген.-м. Самсонов. Состав и т.д.
   Резерв: Состав и т.д.
   Неприятель, силой около двух дивизий пехоты, развернулся сегодня перед фронтом нашей позиции. Его атака на наш левый фланг успешно отбита. Правый фланг неприятеля находится у Вафанвепона; левый фланг -- у Чиндафана.
   
   2. Корпус завтра атакует неприятеля.
   
   3. Левая колонна завтра с рассветом атакует неприятеля к востоку от жел. дороги охватом его правого фланга. Отряд Гласко должен сегодня же по указанию ген. Гернгросса передвинуться на одну высоту с 1-й Вост.-сиб. дивизией. Разведывать по направлению Шабаодзы-Тадондиатон.
   
   4. Правая колонна, до приказания, остаётся на своей позиции к западу от жел. дороги, приковывая к себе находящегося перед ней противника.
   
   5. Каз. дивизия разведывает до Вафандяна и Фучжоу, действуя на левый фланг и в тыл противнику.
   
   6. Резерву стать к югу от ст. Вафангоу. Завтра к полудню в его состав войдёт прибывающий по жел. дор. 9-й сиб. Тобольский полк.
   
   7. Донесения посылать на ст. Вафангоу.
   
   [48] -- В действительности армия Куроки находилась к северу от Фынхуанчена, а у Сиюяна у ген. Нодзу находилась только 10-я пех. дивизия и гвардейская бригада.
   
   [49] -- В своём отчёте ген. Куропаткин указывает на ничтожные потери, понесённые некоторыми частями войск, участвовавшими в этом сражении. Он, однако, совершенно не прав, делая заключение о недостаточной стойкости войск по количеству потерь: не вина войск, если их не вводили в дело, а это вина начальников, не сумевших или не желавших исчерпать все силы для достижения успеха, -- быть может, опасаясь ответственности за сохранение вверенных войск; но в таком случае виноват в этом всего более сам Куропаткин, который избегал сам и внушил своим помощникам избегать всяких решительных действий, ставя на первый план требования сохранения войск.
   
   [50] -- С русской стороны постоянно повторяется одно и то же утверждение, что большое число батальонов в Манчжурской армии уравновешивалось в японских батальонах большим числом наличного состава штыков. Возможно и даже вероятно, что японские батальоны были сильнее. Забывают, однако, что русские батальоны были слабее только потому, что из них были выделены люди для формирования пеших и конных охотничьих команд, которые сами по себе были боевыми единицами, которых не имели японцы.
   
   [51] -- "Сжатый кулак" -- это излюбленное выражение русских.
   
   [52] -- Отряд Кавамуры состоял из только что высадившейся 10-й японской дивизии в Дагушане и выделенной из 1-й армии 1-й гвардейской бригады; эта последняя была вскоре заменена в армии Куроки высадившейся в Дагушане резервной бригадой. 2-я армия после сражения у Вафангоу была усилена 6-й дивизией; когда после боя у Ташичао прибыла ещё одна резервная бригада, в отряд Кавамуры была передана ещё 5-я дивизия, после чего этот отряд был переименован в 4-ю армию.
   Таким образом, в конце июля 2-я армия Оку состояла из: 3-й, 4-й и 6-й дивизий, одной резервной бригады, 1-й артиллерийской и 1-й кавалерийской бригад; 4-я армия -- из 5-й и 10-й дивизий и одной резервной бригады.
   
   [53] -- В Ляояне говорили по этому поводу, что штаб армии будет скоро переименован в "летучий штаб".
   
   [54] -- В то время, когда на южном фронте происходил бой у Ташичао, Куропаткин на противоположном фланге, удалённом на 150 км, был занят упражнением войск 10-го корпуса в лагере под Гудзяцзой для эскаладирования и штурма горных высот.
   
   [55] -- Этот кавалерийский отряд, начальником которого числился собственно больной начальник Сибирской казачьей дивизии, постоянно менял всех своих начальников: после ген. Самсонова отрядом командовал сначала Косаговский, потом полк. Гурко и т. д.
   
   [56] -- От Восточного отряда графа Келлера взято было 12 батальонов как раз в то время, когда он собирался произвести демонстративное наступление на Фынхуанчен; из этих 12-ти батальонов шесть были возвращены отряду, когда выяснилось, что 2-я японская армия остановилась в Сиюнхечене. Это совершенно бесполезное движение взад и вперёд по трудной местности без дорог не внушало много доверия среди войск к своим вождям.
   
   [57] -- Незадолго перед этим ген. Левестам получил от ген. Куропаткина две телеграммы: в первой ему сообщалось, что, несмотря на стремление армий Куроки и Оку соединиться у Кайпинга, "для Далинского перевала не миновала опасность атаки 2-х или даже З-х японских дивизий". Во второй телеграмме, полученной двумя часами позже, указывалось, что "по-видимому, главный удар японцев направляется на Кайпинг, а против Далинского перевала будет произведена лишь демонстративная атака не более, чем одной дивизией". При таком колебании взглядов и предположений со стороны самого командующего армией неудивительно, что и все подчинённые ему начальники никак не могли остановиться на каком-нибудь определённом решении.
   
   [58] -- По английским сведениям на решение Маруи задержаться в лощине южнее Ланафана также повлияли невероятная гроза и ветер, "который не давал возможности продвинуться хоть на шаг вперёд". Между тем ни в каких русских источниках нет намека на эту погоду. Может быть, нерешительность действий Маруи объясняется тем, что колонне этой угрожала возможность удара в тыл со стороны ген. Мищенко.
   
   [59] -- Подчинённость отрядов и тактическая связь менялись постоянно, что, конечно, мало содействовало успеху операции. Так, например, отряд ген. Левестама вскоре был подчинен ген. Зарубаеву, вслед за тем ген. Засуличу, а потом непосредственно командующему армией.
   
   [60] -- К западу от железной дороги до морского побережья разведывательную деятельность вёл прежний начальник Сибирской казачьей дивизии ген. Самсонов, к востоку от него разведывал командир 2-й бригады Сибирской каз. дивизии ген. Широков, который точно разнообразия ради был однажды на короткое время назначен начальником всей конницы; командование его продолжалось восемь дней. Так как командующий армией с самого начала войны не получал никаких сколько-нибудь достоверных и определённых сведений о противнике, то он 17-го июля поручил ген. Коссаговскому, бывшему командиру Персидской казачьей бригады, руководство всем разведывательным делом "во внимание к особенному опыту и знанию азиатского востока, приобретённым этим генералом на службе в Персии"; вместе с тем ему вверено было и командование Сибирской казачьей дивизией, которая должна была служить могущественным орудием для добывания этих сведений. Но так как "деятельность ген. Коссаговского тоже не обнаружила никаких результатов", то несколько дней после боя под Ташичао, именно 28-го июня, ген. Самсонов снова был назначен начальником этой дивизии, а затем 8-го августа командование этой дивизией было вверено полковнику генерального штаба Гурко.
   
   [61] -- Ген. Куропаткин доказывает, между прочим, что в начале войны ему трудно было вести наступательные действия, ввиду недостатка лёгкого обоза в русской армии, что перевозочные средства японцев были гораздо лучше организованы посредством носильщиков и вьючных животных. Не говоря уже про то, что вина эта, прежде всего, падает на него же, как бывшего военного министра, который своевременно не озаботился снабжением армии более соответствующими перевозочными средствами, -- что ему препятствовало организовать обозные колонны из носильщиков и вьючных животных?
   С самого начала войны у Ляояна, как над могилой идеи наступательной войны, работали тысячи китайцев над укреплением позиций. Насколько лучше было бы использовать этих же кули и носильщиков для снабжения войск всем необходимым при действиях в горах! Тогда не было бы никаких поводов для отступательной войны и для укрепления позиций в тылу. А теперь, вдруг, после того, как война продолжалась уже полгода, когда сильные дожди сделали дороги непроходимыми, ген. Куропаткин требует от войск, чтобы они нанимали носильщиков, чтобы обозных лошадей и даже артиллерийских, превращать во вьючных. Не сделав ничего для решения этого вопроса, как военный министр, он теперь вдруг, с театра войны, телеграфирует в Петербург о скорейшей высылке вьючных сёдел и прибавляет ещё при этом: "с решением этого вопроса не следует медлить ни одного дня". Конечно, но почему же он об этом раньше не подумал?..
   
   [62] -- Мы видим, таким образом, что побудительными причинами для наступательных планов адм. Алексеева были не соображения стратегического характера, а совершенно иные мотивы: ему хотелось, во-первых, поскорее выручить Порт-Артур и, во-вторых, поддержать "престиж" в глазах китайцев.
   
   [63] -- Весьма меткую характеристику, изложенную в юмористическом тоне, даёт полковник генерального штаба Грулёв, бывший в то время командиром 11-го пехотного Псковского полка ("В штабах и на полях Дальнего Востока"). Когда его полк высадился в Ляояне, а сам полковник Грулёв отправился в штаб, чтобы узнать что-нибудь о предстоящем назначении полка, то он услышал в штабе наместника следующее: "Наверное, Куропаткин вас с двумя батальонами пошлёт в Ташичао, а два оставит в Ляояне"... -- "Для чего же такая операция может понадобиться Куропаткину?" -- "А для того, чтобы выдержать свой принцип: разрывать на клочья всякие тактические единицы. Генерал Куропаткин доконал-таки этой стратегией японского начальника штаба..." -- "То есть, как это понимать?" -- "Да разве вы не слышали, что случилось с этим начальником штаба? Да как же! Собирая сведения о русских войсках на театре войны, начальник японского штаба впадал в бешенство, встречая одну войсковую часть в десяти различных местах и находя войсковых начальников в одних местах, а вверенные им войска в других, а затем в третьем месте находя винегрет из всевозможных частей и начальников! Бился, бился японец над этой путаницей, повесил пару разведчиков, а когда убедился, что она не распутается, то учинил харакири, распоров себе живот"...
   
   [64] -- Общие потери 19 эскадронов в этот день составляли только 14 раненых и ни одного убитого.
   
   [65] -- Ген. Куропаткин снова ушёл здесь целиком в разные мелочные распоряжения, входившие вполне в пределы власти ближайших начальников. Так, он самолично указывал расположение каждого отдельного отряда на им же указываемых позициях; сам же он назначал и начальников этих отрядов, нарушая постоянно тактическую организацию войск. От ген. Коссаговского Куропаткин снова отнял командование всей конницей и назначил его начальником Ньючванского отряда, тогда как на эту должность незадолго перед тем ген. Штакельберг назначил начальником ген. Краузе. Отряд этот был подчинён сначала командиру 1-го, потом командиру 4-го корпуса, затем опять командиру 1-го корпуса, хотя всё время -- как это утверждает история русского генерального штаба -- Куропаткин сам командовал этим отрядом. Самсонов к этому времени снова был назначен начальником всей конницы.
   Всего своеобразнее было организовано командование арьергардами: общим начальником над арьергардами 1-го Сиб. корпуса был назначен ген. Гернгросс, которому был подчинён также и правый арьергард 4-го Сиб. корпуса и конница Самсонова, которые получили новых начальников; правый же арьергард 4-го корпуса был подчинён ген. Мищенко. Получилась редкая в командном отношении картина: корпус выставил арьергарды, которые подчинены не командиру корпуса, а двум посторонним генералам.
   
   [66] -- Очень сомнительно, чтобы три батальона японских войск могли незаметно пробраться до самого перевала перед рассветом: в 8 ч. утра от отряда полковника Павлова из Сутзиапудзы была выслана сотня, которая в течение 2-х часов беспрепятственно держалась на тыловых высотах покинутого перевала, наблюдая оттуда находившиеся около Янчугоу японскую пехоту и артиллерию и двигавшиеся на север и к западу от этого пункта, но на самом перевале никаких японцев эта сотня не обнаружила.
   
   [67] -- Между тем 17-й корпус в течение нескольких дней уже был назначен для мобилизации на случай осложнений на Дальнем Востоке; одна из бригад этого корпуса уже с 1903 г. находилась на Дальнем Востоке. Кроме того, с объявления мобилизации до отправления корпуса на театр войны прошло свыше пяти месяцев, -- так что имелось достаточно времени для снабжения корпуса соответствующим образом. Это видный показатель для крайней беззаботности и отсутствия самодеятельности у русских начальников.
   
   [68] -- В виде курьёза можно привести следующее донесение, посланное командиром 2-го Читинского казачьего полка, находившегося на пути в Фынхуанчен, почёрпнутое им из китайских источников: "в последние дни неприятельские колонны направляются частью на Кайпинг, частью в Фынхуанчен, а некоторые войска направляются в Квантун, где садятся на суда и направляются неизвестно куда".
   
   [69] -- Злой шуткой звучит изложение одного факта в истории русского генерального штаба: две заставы Уссурийского казачьего полка обратились в дикое бегство из-за возвращавшегося разъезда 2-го Верхнеудинского казачьего полка, принятого за японский разъезд; разъезд пустился следом в карьер, чтобы показать заставам их ошибку, но не мог нагнать уссурийцев.
   
   [70] -- Этим приказом имелся в виду, главным образом, ген. Кашталинский, который часто выказывал распоряжениям гр. Келлера пассивное сопротивление. Начальник штаба 3-й дивизии ген. Кашталинского после оставления перевалов донёс непосредственно ген. Куропаткину, что "почитает служебным долгом" донести, что "его штаб" не преувеличил силы японцев и на военном совете высказался против очищения перевалов.
   
   [71] -- Достойно внимания, что все сведения о противнике, "заслуживающие доверия", в эту войну получались не с фронта со стороны противника, а с тылу из Петербурга или даже из Пекина, и затем постепенно достигали действующей армии через главную квартиру. В действительности же все эти сведения заслуживали не больше доверия, чем доставлявшиеся разведывательным отделением.
   
   [72] -- Дальнейшей причиной остановки было то, что перед выступлением полк. Лечицкий получил сведение от начальника разведки корпусного штаба, что у кумирни находится 3000 японцев при 14 орудиях, занимающих сильно укреплённую позицию; поэтому полк. Лечицкий считал необходимым получить новое приказание для дальнейшего наступления.
   
   [73] -- Это не вполне понятно, потому что, по русским источникам, боевая линия полк. Лечицкого (её правый фланг) находилась всего лишь на расстоянии 1000 шагов от позиции японцев (её левого фланга). Если же конно-горная батарея, бьющая на дистанцию 2500 метров, оказалась бессильной против японской батареи, то она могла бы всё-таки поражать японскую пехоту.
   
   [74] -- Потери, правда, были значительны, но не настолько, чтобы оправдать отступление; находившийся на правом фланге 1-й батальон 24-го полка потерял 1/4 своего состава убитыми и ранеными, правее его расположенный 2-й батальон всего лишь 86 чел. Объяснение находим в истории русского генерального штаба, что, независимо от потерь, "значительное число людей выбывало при выносе раненых".
   
   [75] -- Русские начальники никогда не стремились уравновесить неудачу встречным ударом: отступление какой-нибудь части войск в бою служило всегда для соседей не сигналом для встречной атаки, а для того, чтобы, в свою очередь, начать отступление. Впрочем, согласно истории русского генерального штаба, отступление 10-го полка обусловливалось ещё охватом его левого фланга японской ротой. Подумать только, какал опасность! Целый полк ведёт бой с тремя ротами и отступает назад, потому что охватывают его фланг... Печальный показатель!
   
   [76] -- Местность к северу от Сяокаолинского перевала ещё с начала войны не была нанесена на план.
   
   [77] -- Каким образом ген. Куропаткин насчитывает 43 батальона, не вполне ясно; по-видимому, он к силам Восточного отряда прибавляет ещё всю бригаду ген. Гершельмана. Последняя, правда, была предоставлена в распоряжение графа Келлера, но так как она имела против себя 12-ю японскую дивизию, то для участия в атаке на Мотиенлинский перевал может быть принят в расчёт только небольшой отряд Ждановского (21/4 батальона). Тогда все силы, которые могли участвовать в атаке, составят только 351/4 батальонов.
   
   [78] -- Разведочное отделение главной квартиры исчисляло силы армии Куроки в 3 пехотные дивизии, 3 пехотные резервные бригады, 1 отдельную кавалерийскую и 1 отдельную артиллерийскую бригады общей численностью в 76 батальонов, 18 эскадронов, 180 полевых и З6 горных орудий, т. е. численность предполагалась вдвое больше против действительной.
   
   [79] -- Ген. Романов склонен был обороняться на второй позиции, а исправлявший вместо него должность предпочитал обороняться на передовой позиции. Это разногласие взглядов начальников войскам было отчасти известно.
   
   [80] -- В особенности сильный бой кипел на скалистой высоте на правом фланге полка, занятой сначала полуротой и двумя охотничьими командами под начальством капитана Волкобоя, впоследствии усиленных до 31/2 рот; все усилия японцев овладеть этой высотой, командовавшей над всей позицией полка, были безуспешны.
   
   [81] -- Согласно телеграмме, полученной ещё около полуночи от командующего армией, полковник Громов был отрешён от должности, а 23-му полку ген. Куропаткин даже пригрозил расформированием, так как "полк не имеет более права на существование в среде армии".
   
   [82] -- На прибытие войск из Европейской России возлагались большие надежды. 10-й корпус принадлежал к первым войскам, прибывшим из Европейской России и вступившим в бой с японцами. Надо, однако, признать, что мобилизация как 10-го, так и 17-го корпусов, которые годами уже числились предназначенными на Дальний Восток в случае войны с Японией, велась весьма легкомысленно и поверхностно, что не могло не повлиять на боевую годность этих войск.
   
   [83] -- Это командир Оренбургской казачьей дивизии, разбросанной по всевозможным направлениям. Другой Греков (Митрофан) был командиром 2-й бригады Забайкальской казачьей дивизии и был отрешён от должности "за несоответствующее обстановке употребление своего отряда", но затем был отправлен в Восточный отряд, где в данное время командовал бригадой.

----------------------------------------------------------------------------

   Текст издания: Теттау Э. Куропаткин и его помощники. Поучения и выводы из русско-японской войны: Пер. с нем. ч. 1-2. -- СПб.: тип. В. Березовского, 1913-1914.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru