Тетмайер Казимеж
К небу

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

К. ТЕТМАЙЕРЪ.

Къ небу*).

   *) Темой этой я разъ уже пользовался, но я не могъ включить ее въ циклъ "Горные уступы" (хотя по мѣсту дѣйствія она относится именно сюда), такъ какъ весь тонъ былъ нѣсколько отличенъ отъ общаго тона "Уступовъ"; кромѣ того, я нашелъ потомъ нѣкоторую фальшь въ подробностяхъ. Теперь эта новелла -- совершенно новое произведеніе по своей отдѣлкѣ. Примѣч. автора.
   
   Шла Ганка-сирота по Скупневому Скату, а вѣтеръ дулъ такой, что казалось, будто онъ вотъ-вотъ сброситъ ее въ долину, въ Ольчиско. Холодно было, и хоть была на ней душегрѣйка, а поверхъ нея платокъ, но морозъ расходился мурашками по всѣмъ косточкамъ. На небѣ клубились и кружились снѣжныя тучи -- и солнце выглядывало изъ-за нихъ, какъ изъ-за кусковъ олова,-- безъ блеска и точно мертвое.
   Вездѣ вокругъ была страшная пустыня, а вѣтеръ мчался въ горахъ съ такимъ шумомъ, что страхъ сжималъ грудь,-- точно стонали всѣ Татры.
   Да и почемъ знать, какъ это бываетъ? Какъ задуетъ вѣтеръ, чудится, будто всѣ покойники, что лежатъ въ горахъ, плачутъ и жалуются. А ихъ тамъ немало, и не ксендзъ читалъ отходную, а пули и медвѣди. А мало ли такихъ, что сами убились -- тотъ съ горы сорвался, того снѣгомъ убило, на третьяго камень упалъ, что сорвался откуда-нибудь съ вершинъ, и похоронилъ его подъ собой. Вѣдь горы тутъ стоятъ давно, да и люди въ нихъ не со вчерашняго дня. Есть кому и постонать.
   Но хоть страшно было, хотя поздняя осень и метель и морозъ, Ганка шла впередъ.
   Если бы встрѣтилъ ее кто-нибудь, навѣрное-бъ перекрестился,-- шла она, какъ призракъ. И дивился бы, чего она идетъ въ горы, въ пустынность и шумъ?...-- Вѣдь тамъ ужъ никто не живетъ, развѣ лишь злой духъ заворчитъ на тебя, смерть оскалитъ тебѣ зубы, безсилье тебя опутаетъ сѣтями, и отдашь ты Богу душу. Иль вернись, иль ужъ никогда не вернешься. Засыплетъ тебя снѣгомъ, и одному только Богу, который все видитъ, вѣдомо будетъ, куда ты пропала. Не увидишь ты тутъ ни зеленой травы, ни свѣтлыхъ хлѣбовъ, ни синей воды -- ничего тамъ нѣтъ... Какъ ледяной столбъ, будешь ты лежать подъ снѣгомъ, пока весной орлы и филины не разорвутъ тебя на куски и не разнесутъ твоихъ костей такъ, что одна не будетъ знать, гдѣ другая? Чего ты идешь туда, дѣвка? Побойся Бога, не ходи!
   Такъ бы сказалъ ей всякій, кто встрѣтилъ бы ее, но встрѣтить ее было некому. Охотники повѣсили ружья на стѣнахъ, а если и ходили еще, такъ гдѣ-нибудь внизу, въ скалахъ,-- кому охота по такому снѣгу за козами тутъ ходить? Да и опасно: кто слишкомъ смѣлъ и судьбу испытываетъ, того часто Господь Богъ и накажетъ за излишнюю смѣлость. А кромѣ охотниковъ кому и ходить осенью въ горахъ?
   Но Ганка и рада, что никто ее спрашивать тутъ не будетъ, и что она одна въ этой пустынѣ, хоть ей и страшно.
   Чего она идетъ? Идетъ -- только бы подальше, только бы пропасть гдѣ-нибудь! Злобы нѣтъ у ней въ сердцѣ, тамъ боль и страшная обида. А виноватъ въ ней онъ, онъ -- Войтекъ Мровца изъ Ольки -- онъ, а не другой!
   Злобы къ нему нѣтъ у Ганки, только обида,-- невыразимая, несказанная. Столько разъ онъ ласкалъ ее, обнималъ, прижималъ къ себѣ, баюкалъ, столько разъ клялся, что женится на ней, и все случилось, какъ онъ хотѣлъ; полюбила его Ганка такъ, что свѣта Божьяго за нимъ не видѣла, и чуть слышала его голосъ, дрожала всѣмъ тѣломъ.
   Но когда Войтекъ Мровца овладѣлъ ею, счастье длилось недолго. И когда она напомнила ему о свадьбѣ, онъ отвѣтилъ: А чего это тебѣ, дура, въ умъ взбрело, что я такую нищенку, какъ ты, въ жены брать буду? Я парень, какихъ мало, да еще хозяйскій сынъ, земли у меня довольно, лошади есть, коровы, овцы,-- а у тебя что? Только то, что на тебѣ. Кого захочу, того и возьму!
   Насмѣялся надъ ней,-- вѣдь сирота -- извѣстно что: родители оставили немного, а что и оставили, то міръ отнялъ.
   Закололо у Ганки въ сердцѣ, говоритъ:
   -- Войтекъ! ребенокъ вѣдь будетъ!
   -- А чего раньше не смотрѣла?
   Еще пуще закололо у Ганки въ сердцѣ,-- за такую любовь, за такую любовь... И говоритъ:
   -- Твой!
   А Войтекъ отвѣчаетъ:
   -- Почемъ я знаю? У жида вѣдь служишь,-- можетъ, еще и не католикъ будетъ!
   Тутъ Ганка чуть на землю не упала. Не сказала ничего, ни слова. Вбѣжала въ жидовскую кухню, гдѣ служила, схватила платокъ, чтобъ не мозолить людямъ глазъ одной рубашкой подъ душегрѣйкой въ морозъ, и, не взглянувъ даже на Войтка, пошла, куда глаза глядятъ.
   Пасла она коровъ на Гонсеницовыхъ Прудахъ у богатаго хозяина, Стахоня,-- туда она и пошла, не думая. Вели ее глаза, но несли ноги. Тамъ она и полюбила Войтка на свое горе. Онъ насъ тамъ овецъ, цѣлое стадо, было ихъ у него больше полсотни и все свои! Глаза были у него голубые, лицо румяное, стройный онъ былъ, какъ сосна,-- какъ не полюбить такого? И стала глядѣть Ганка съ горнаго склона на чернѣвшіе въ снѣгахъ шалаши. Остановилась.
   Боже милостивый! Какъ ей тутъ было хорошо! Тутъ она ходила съ подружками къ Костелискамъ, подъ Мхи, за коровами... Часто лежали онѣ на травѣ, лицомъ къ солнцу, и пѣли... А солнышко ходило надъ лугами такое ясное,-- смотрѣть было любо! Куда ни глянешь: коровы -- красныя, черныя, пестрыя -- ходятъ, звенятъ колокольчиками, а тамъ -- высоко -- на скатѣ бѣлѣютъ Войтковы овцы, а Войтекъ лежитъ близъ нихъ и поетъ.
   Сколько разъ онъ пѣлъ:
   
   "Та пестрѣй цвѣтами, зеленый лужочекъ,--
   Ты спѣши скорѣе -- къ парню, милъ-дружочекъ!
   
   А эхо несло пѣсню къ Костелискамъ, и каждый цвѣтокъ улыбался!
   Или когда старый Томенъ начиналъ играть на кобзѣ, а Войтекъ пускался въ плясъ! Ни съ одной дѣвкой онъ не плясалъ, а только съ нею! А какъ дѣвки его глазами ѣли!!
   А лучше всего было вечерами, когда дождь лилъ въ полѣ, и они сидѣли у костра, гдѣ тлѣли толстые суки и вспыхивали искрами сосновыя смолистыя вѣтки... Когда Томскъ начиналъ сказки разсказывать... она пряталась отъ страха передъ драконами и вѣдьмами подъ руку Войтку, а онъ обнималъ ее и прижималъ къ себѣ такъ, что у нея чуть сердце изъ груди не выскакивало! Или когда, пользуясь темнотой, онъ впивался губами въ ея губы: весь міръ пропадалъ куда-то!... И былъ онъ ей милѣе звѣздъ, милѣе солнца на небѣ; даже когда она молилась, онъ все путалъ ея мысли,-- ужъ не дьяволъ ли это дѣлалъ?
   Боже милостивый! Было это или не было? Иль это только снилось ей ночами?...
   И она спустилась къ шалашамъ; не по тропинкѣ,-- отъ нея и слѣда не осталось,-- а по снѣгу.
   Вотъ шалашъ, куда она запирала на ночь дойныхъ коровъ; тамъ -- шалашъ, гдѣ онъ спалъ; а тамъ шалашъ пастуха, гдѣ всѣ они собирались, гдѣ Томенъ сказки разсказывалъ и на кобзѣ игралъ...
   Она пошла дальше.
   Прошла мимо шалашей, къ Зеленому пруду. Что-то гнало ее впередъ, гнало. Что? Гнала ее страшная, ядовитая боль...
   "Можетъ, онъ и не католикъ будетъ,-- почемъ я знаю? У жида служишь!" гудѣло у нея въ ушахъ.
   Вѣтеръ дулъ все сильнѣе, такъ что дыханіе захватывало. Весь міръ подернулся дымкой... Въ снѣжномъ сумракѣ на нее наскочили козы отъ Лиловаго пруда... Одна, двѣ, три -- Ганка насчитала ихъ пять.
   Соскочили въ снѣгъ -- ничего не чуяли -- такъ бушевалъ вѣтеръ -- и не видѣли Ганки. Потомъ метнулись назадъ и пропали въ сумракѣ, какъ призраки.
   А Ганка невольно свернула за ними и стала взбираться къ Лилейному.
   Какіе-то красные огни, точно искры отъ костра, какіе-то огненные шары забѣгали у нея передъ глазами. Сначала -- точно вдали, потомъ все ближе и гуще, точно кровавый дождь. И сталъ ее пронизывать холодъ -- такой, какого она не знала никогда, хотя и устала уже отъ того, что все шла и шла, и странный шумъ зазвенѣлъ у нея въ ушахъ и что-то стало жечь въ мозгу, точно туда вонзили раскаленный клинокъ. Остановилась. Темень, глушь, безбрежная пустынность. Вдругъ замаячитъ въ метели стѣна скалы, или горный скатъ, но даже нельзя узнать, не кажется ли это... Точно весь міръ закружился въ снѣжной пургѣ.
   Вблизи виднѣлись только мерзлые, обѣленные кустарники, куда вѣтеръ кидалъ туманъ снѣжной пыли, иногда солнце вдругъ выглядывало мглистымъ ликомъ, точно изъ-за кусковъ олова, мертвое, далекое.
   "Почемъ знать, можетъ, ребенокъ и не католикъ будетъ!..." И Ганка снова тронулась дальше.
   "Нагоревалась я, нагоревалась, -- думала она,--.нагоревалась за всѣхъ людей... Сызмальства одна на свѣтѣ, въ услуженьи... Голодъ, холодъ, побои... Помыкалъ мною всякій, кому охота и не охота. А какъ подросла я, по милости Господней, и міръ ужъ не такъ сталъ меня обижать -- тутъ онъ!... Господи, Господи!"...
   Причитая такъ наболѣвшей душой, шла она по снѣгу.
   -- Куда иду?-- спросила она себя мысленно.
   -- Куда глаза глядятъ!-- отвѣтила тотчасъ.
   -- И не вернусь?
   -- Не вернусь...
   И снова что-то стало жечь у нея въ мозгу, но еще сильнѣе. И вдругъ ей померещилось, точно гдѣ-то гудятъ колокола и ксендзъ поетъ, какъ пѣлъ когда-то надъ гробомъ матери, когда ее спускали въ могилу. И что-то стало мутить ея мысли:
   -- Гдѣ я,-- тутъ или тамъ?... Мать хороню, или къ Лиловому иду?
   А за мной что? Деревня какая-нибудь?... Люди?... Дома?...
   Ноги заплетались, ночь глянула въ глаза, въ головѣ гудѣлъ шумъ, точно вихрь среди скалъ. Стало шататься то влѣво, то вправо все вокругъ нея,-- и стѣны скалъ, и горные скаты, маяча въ темнотѣ, шатались и кружились. Снѣжныя тучи, Татры, вѣтеръ стали давить ее и душить... Такую же тяжесть на груди и на спинѣ чувствовала она во время храмового праздника въ людимирскомъ костелѣ, когда собралось нѣсколько тысячъ народу. Матерь Божія стояла тамъ въ алтарѣ, въ золотой коронѣ на головѣ, съ Младенцемъ Іисусомъ на рукахъ. На ней была синяя риза и звѣзды подъ ногами. "Богородице, дѣво, радуйся, благословенна Ты въ женахъ"...-- зашептала Ганка.
   И въ ту же минуту какой-то свѣтъ полыхнулъ надъ нею,-- стоялъ, колеблясь въ снѣжной пыли -- свѣтъ блѣдный и точно утопавшій въ снѣгахъ.
   Ганка вздрогнула.-- Что же это?!...
   А свѣтъ сталъ яснѣе и точно ближе, но все онъ будто тонулъ въ снѣгу, что вздымался туманомъ съ земли.
   Испугалась Ганка и стояла оцѣпенѣвши. Вытянула впередъ руки, откинула назадъ голову, открыла губы отъ страха, и въ ротъ ей хлынулъ холодный и влажный снѣгъ. Не могла думать, сердце замерло въ ней отъ ужаса... Вдругъ въ свѣтѣ томъ послышался голосъ -- тихій и сладостный:
   -- Ганусь, не бойся...
   Ганка дрогнула, но голосъ раздался снова:
   -- Поди!
   -- Куда?-- шепнула Ганка.
   Голосъ отвѣтилъ:
   -- Къ небу.
   ...И въ свѣтѣ туманномъ замаячила точно корона золотая и риза синяя, и глаза голубые, и лицо румяное... блѣдно, едва замѣтно...
   -- Такъ это Ты, Царица Небесная?-- шепнула Ганка.
   Но голосъ не отвѣтилъ, и только свѣтъ сталъ идти впередъ, къ Лиловому пруду.
   И Ганка пошла за нимъ.
   Новыя силы точно вступили въ нее; въ головѣ у нея уже не шумѣло и холодъ не пронизывалъ тѣла. И она, утопая въ снѣгу, пошла къ Лиловому.
   Но скоро ноги снова стали заплетаться, красныя искры засверкали передъ глазами, въ головѣ загудѣло, и ее охватила такая немочь, что она почти не могла передвигать ногами.
   -- Матерь Божія, я бы присѣла...-- шепнула она.
   -- Ну, присядь...-- отвѣтилъ тихій голосъ изъ свѣта.
   Ганка сѣла подъ большимъ камнемъ, который защищалъ ее немного отъ вѣтра, оперлась о него спиной и вытянула ноги. А свѣтъ разсѣялся въ пургѣ, исчезъ.
   -- Матерь Божія, а гдѣ Ты?...
   Но въ снѣжномъ сумракѣ не было отвѣта. Захотѣла крикнуть -- не могла.
   На руки и на ноги свалилась огромная тяжесть, и дрожь стала пронизывать до мозга костей. Дыханіе стало прерываться, глаза перестали видѣть, уши -- слышать. Въ мозгу была какая-то страшная огненная пустота.
   Ганка чувствовала только, что на нее падаетъ снѣгъ -- влажный, неустанный -- засыпаетъ ей колѣни, грудь, плечи, лицо. Ей стало теплѣе, но душно, а потомъ началъ точно морить сонъ...
   "Усну",-- подумала она.
   И весь міръ утонулъ вдругъ въ ночи: со Средней и Крайней горы вѣтеръ несъ съ пронзительнымъ воемъ кусочки остраго, жалобно свистящаго льда и валилъ внизъ огромныя глыбы снѣга, что разбивались тамъ, разлетаясь, какъ перья глухаря, котораго схватилъ орелъ. Вокругъ Ганки закружился снѣжный вихрь и то открывалъ ее до пояса, то снова засыпалъ до шеи,-- и теплая кровь стала стекать съ лица, изрѣзаннаго льдинками.
   -- Смерть!-- блеснуло у нея въ головѣ, и ее охватилъ такой страхъ, что она хотѣла вскочить на ноги, встать, бѣжать.
   -- Внизъ! Внизъ! Въ деревню! Къ людямъ!...
   Она бѣжала отъ нихъ, хотѣла пропасть, исчезнуть, но не думала о смерти, шла и шла, только бы уйти подальше отъ міра, уйти, не зная куда, со своей огромной болью въ сердцѣ.
   Внизъ! Внизъ! Къ людямъ!...
   Но тѣло уже не могло подняться; собравшись съ послѣдними усиліями, Ганка пробовала подняться, но напрасно.
   И стонъ страха, отчаянія, безумнаго ужаса захрипѣлъ у нея въ груди, а пальцы стали судорожно рыть снѣгъ.
   -- Господи!... Господи!...
   Вдругъ въ снѣжной тучѣ, въ густомъ непроницаемомъ мракѣ замаячилъ свѣтъ, такой блѣдный, что она едва его различала, но близкій, точно тутъ же надъ Ганкой. И въ свѣтѣ этомъ она увидѣла точно корону золотую и подъ нею лицо сладостное, какъ медъ, а глаза, какъ цвѣты. И показалось даже Ганкѣ, что чья-то рука касается ея плеча.
   И изъ снѣжной тучи раздался тихій и сладостный голосъ:
   -- Пойди!
   -- Куда?-- шепнула Ганка.
   -- Къ небу! Дай руку!-- сказала Матерь Божія.
   И Ганка дала руку и пошла.

Перев. В. А. Высоцкій.

"Русская Мысль", кн. XII, 1908

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru