Теккерей Уильям Мейкпис
История Пенденниса,

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    его приключений и бедствий, его друзей и величайшего врага
    (The history of Pendennis).
    Перевод И. И. Введенского.
    Текст издания: журнал "Отечественныя Записки", NoNo 7-12, 1857, NoNo 1-5, 1858.

ИСТОРІЯ ПЕНДЕННИСА,
ЕГО ПРИКЛЮЧЕНІЙ И БѢДСТВІЙ, ЕГО ДРУЗЕЙ И ВЕЛИЧАЙШАГО ВРАГА.

РОМАНЪ
ВИЛЬЯМА ТЭККЕРЕЯ.

ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
ВЪ ТИПОГРАФІИ ВОЕННО-УЧЕБНЫХЪ ЗАВЕДЕНІЙ.
1851

"Отечественныя Записки" 1851 года.

   

Часть первая.

ГЛАВА ПЕРВАЯ
Показываетъ, какъ первая любовь можетъ прервать завтракъ.

   Въ одно прекрасное утро, въ самомъ разгарѣ лондонскаго сезона, майоръ Артуръ Пенденнисъ пришелъ, по своему обыкновенію, завтракать въ одинъ извѣстный клубъ Палл-малл-стрита, въ которомъ онъ считался главнымъ украшеніемъ. Будучи однимъ изъ утонченнѣйшихъ во всей Англіи знатоковъ въ винѣ и, кромѣ того, человѣкомъ духа дѣятельнаго, повелительнаго и пытливаго, онъ былъ по-справедливости избранъ въ члены комитета клуба, и почти исключительно управлялъ этимъ заведеніемъ. Буфетчики и слуги кланялись ему съ такимъ же почтеніемъ, какъ какому-нибудь герцогу.
   Въ четверть одиннадцатаго майоръ являлся туда регулярно въ вычищенныхъ наилучшимъ образомъ сапогахъ, въ клѣтчатомъ утреннемъ галстухѣ, на которомъ не являлось ни складочки до самаго обѣда, въ свѣтложелтомъ жилетѣ, на бронзовыхъ пуговкахъ котораго виднѣлась корона, и въ такомъ бѣлоснѣжномъ бѣльѣ, что самъ Фруммоль спросилъ у него адресъ его прачки; безъ-сомнѣнія, великій денди прошлыхъ временъ воспользовался бы ея искусствомъ, еслибъ несчастія не заставили его покинуть Англію. Сюртукъ Пенденниса, бѣлыя перчатки, бакенбарды, даже самая трость -- все было совершенствомъ въ своемъ родѣ, какъ образцы костюма отставнаго военнаго джентльмена. Глядя на него издали или сзади, вы не дали бы ему больше тридцати лѣтъ: только болѣе-подробное разсматриваніе открыло бы вамъ поддѣльность густыхъ-темныхъ волосъ и морщины около нѣсколько-потусклыхъ глазъ и на красивомъ, но ужь, въ нѣкоторой степени, одрябшемъ лицѣ. Носъ у него былъ веллингтоновскій, руки прекрасныя; манжеты застегивались щегольскими золотыми запонками, подаренными ему его королевскимъ высочествомъ герцогомъ Йоркскимъ, а на пальцахъ красовалось нѣсколько дорогихъ перстней, изъ которыхъ на наибольшемъ виднѣлся гербъ знаменитой фамиліи Пенденнисовъ.
   Майоръ усаживался постоянно за тѣмъ же столомъ, въ томъ же углу комнаты, и никому на мысль не приходило занять его мѣсто. Раза два молодые шалуны вздумали -- было, для потѣхи, усѣсться тамъ, но въ манерахъ майора, когда онъ, вслѣдствіе того, помѣстился за другимъ столомъ, было столько спокойной важности, и онъ разсматривалъ дерзновенныхъ юношей съ такимъ достоинствомъ, что тѣ не могли проглотить куска подъ вліяніемъ его испытующаго взора. Послѣ такого примѣра столъ подлѣ камина и недалеко отъ окна перешелъ въ неоспоримое владѣніе майора. Всѣ адресованныя къ нему письма и записки клались на него, въ ожиданіи его прихода, и много было изъ лондонской молодежи, которые не могли надивиться ихъ количеству, и печатямъ, и штемпелямъ на конвертахъ. Въ случаѣ какого-нибудь вопроса или недоумѣнія касательно этикета, общества или того, кто на комъ женатъ -- всякій обращался прямо къ Пенденнису. Блестящія леди подъѣзжали къ клубу въ щегольскихъ экипажахъ и оставляли для него записочки, или посылали вызвать его. Онъ былъ чрезвычайно-привѣтливъ со всѣми. Молодые люди любили гулять съ нимъ по парку, или вдоль Палл-Малла, потому-что онъ раскланивался со всѣми встрѣчными, и половина его знакомыхъ были или лорды, или баронеты.
   Итакъ майоръ усѣлся на своемъ обычномъ мѣстѣ и, пока слуги пошли за тостами и свѣжимъ нумеромъ газеты, принялся разсматривать свои письма въ двойной золотой лорнетъ, которымъ онъ повертывалъ такъ ловко, что вы никакъ не узнали бы замаскированныхъ очковъ, и откладывалъ въ порядкѣ на сторону одну хорошенькую записочку за другою. Тутъ были большія торжественныя приглашенія на обѣды, предвѣщавшія безконечность ихъ и скучную бесѣду; раздушоныя дамскія записочки съ дружественными порученіями и просьбами; нота на толстой оффиціальной бумагѣ отъ милорда маркиза Стейне, звавшая его въ Ричмондъ обѣдать въ тѣсномъ кружку и говорить по-французски, въ гостинницѣ Звѣзды и Подвязки -- майоръ владѣлъ французскимъ языкомъ весьма-свободно; другое приглашеніе отъ епископа Илингскаго и мистриссъ Трэйль, которые просили майора Пенденниса сдѣлать имъ честь пожаловать въ Илинг-Гоузъ -- все это майоръ перебиралъ и пробѣгалъ очень-граціозно и съ большою пріятностью, и тѣмъ болѣе, что шотландскій хирургъ Глоури, завтракавшій за сосѣднимъ столомъ, не спускалъ съ него глазъ и ненавидѣлъ его за всѣ эти приглашенія, какихъ къ нему самому никто никогда не посылалъ.
   Послѣ этого перечня майоръ вынулъ изъ кармана записную книжку, посмотрѣть, въ какіе дни онъ можетъ располагать собою, которыя изъ гостепріимныхъ приглашеній ему можно принять и отъ которыхъ прійдется отказаться.
   Онъ отбросилъ приглашеніе Котлера, остиндскаго директора, въ Бэкер-Стритѣ, чтобъ обѣдать съ лордомъ Стейномъ и маленькимъ французскимъ обществомъ въ Звѣздѣ и Подвязкѣ; принялъ приглашеніе епископа, потому-что любилъ обѣдать у епископовъ, хотя обѣды эти и были не изъ веселыхъ, и такимъ-образомъ прошелъ весь списокъ и распорядился по своей фантазіи и интересамъ. Потомъ онъ принялся завтракать, пробѣгая нумеръ газеты и извѣстія о рожденіяхъ и кончинахъ, останавливаясь на фешонэбльныхъ новостяхъ, чтобъ увидѣть свое собственное имя въ числѣ гостей, присутствовавшихъ на праздникѣ, данномъ милордомъ такимъ-то -- и въ промежуткѣ между этими занятіями весело бесѣдовалъ съ находившимися въ той же комнатѣ знакомыми.
   Въ числѣ писемъ, составлявшихъ бюджетъ того утра, майоръ оставилъ непрочтеннымъ только одно, отложенное въ сторону отъ всѣхъ фешонэбльныхъ лондонскихъ писемъ и записочекъ; штемпель былъ изъ провинціи и печать весьма-скромная. Адресъ былъ надписанъ красивымъ женскимъ почеркомъ и слова "весьма-поспѣшно" подчеркнуты съ яснымъ выраженіемъ безпокойства, а между-тѣмъ майоръ, по извѣстнымъ ему причинамъ, оставилъ въ небреженіи смиренную просительницу, которой, конечно, трудно было добиться его вниманія среди толпы такой громкой знати. Письмо это было отъ одной родственницы майора, жившей въ деревнѣ, а потому оно, весьма-естественно, могло подождать своей очереди.
   Наконецъ дѣло дошло и до него. Майоръ сломалъ печать, на которой было вырѣзано "Фэроксъ", и на конвертѣ штемпель "Клеврингъ Сент-Мери". Въ конвертѣ было два письма; первое -- слѣдующаго содержанія:
   "Любезный майоръ Пенденнисъ, прошу и умоляю васъ пріѣхать сюда немедленно" -- конечно! а сегодняшній обѣдъ у лорда Стейне -- "я въ величайшей горести и въ крайнемъ недоумѣніи. Милое дитя мое, бывшее всѣмъ, чего только могла желать нѣжная мать, огорчаетъ меня до крайности. Онъ влюбился -- у меня едва достаетъ силы написать это -- до безумія" -- майоръ оскалилъ зубы -- изъ актрису, которая играла на сценѣ нашего городка. Она по-крайней-мѣрѣ двѣнадцатью годами старше его, и несчастный мальчикъ хочетъ во что бы ни стало, жениться на ней..."
   -- Ого! Что сдѣлалось съ майоромъ Пенденнисомъ? спросилъ про-себя докторъ Глоури, видя какъ бѣшенство и изумленіе остолбенили майора, когда онъ прочелъ это страшное извѣстіе.
   "Прошу васъ, другъ мой", продолжала удрученная горемъ дама:-- "пріѣхать сюда тотчасъ же, лишь-только вы получите мое письмо. Убѣдите, уговорите несчастнаго ребенка, чтобъ онъ отказался отъ этой ужасной идеи: вы его опекунъ и дядя". Послѣ многихъ моленій въ томъ же духѣ, письмо заключилось подписью:-- "ваша несчастная и любящая сестра Елена Пенденнисъ".
   -- Фэроксъ, вторникъ, дочиталъ майоръ послѣднія слова письма.-- Чтобъ чортъ побралъ это проклятое дѣло! Фэроксъ, вторникъ... Посмотримъ, однако, что скажетъ этотъ мальчишка. И онъ взялъ другое письмо, написанное размашистымъ юношескимъ почеркомъ и запечатанное большою гербовою печатью Пенденнисовъ, которая была даже больше имѣвшейся у майора. Въ доказательство душевнаго волненія писавшаго, конвертъ былъ закапанъ сургучомъ вокругъ печати. Посланіе было слѣдующаго содержанія:

Фэроксь, понедѣльникъ, полночь.

"Любезнѣйшій дядюшка,

   "Извѣщая васъ о будущемъ бракѣ моемъ съ миссъ Костиганъ, дочерью Джона Честерфильда Костигана, эсквайра, изъ Костиганстоуна, можетъ-быть, болѣе извѣстною вамъ полъ ея театральнымъ именемъ миссъ Фодрингэй, королевскихъ театровъ Дрюри-Ленскаго и Кроу-Стритскаго, и общественныхъ Норвичскаго и Валлійскаго -- я чувствую, что такая новость, по-крайней-мѣрѣ при господствующихъ общественныхъ предразсудкахъ, не можетъ быть пріятною моей роднѣ. Моя милая и нѣжно-любимая матушка, которой, какъ Богу извѣстно, я далеко не желаю причинять безполезныхъ огорченій, къ крайнему прискорбію моему, глубоко опечалена этимъ извѣстіемъ. Прошу васъ покорнѣйше, почтенный сэръ, пріѣхать къ намъ, уговорить и успокоить ее. Хотя бѣдность и заставила миссъ Костиганъ добывать себѣ насущный хлѣбъ даннымъ ей Богомъ превосходнымъ дарованіемъ, но фамилія миссъ Костиганъ не уступаетъ въ древности и благородствѣ нашей собственной. Когда нашъ предокъ Ральфъ Пенденнисъ вышелъ на ирландскій берегъ съ Ричардомъ II, предки моей Эмиліи были тамъ королями. Я имѣю эти свѣдѣнія отъ самого мистера Костигана, военнаго человѣка, какъ и вы.
   "Напрасно старался я доказать матушкѣ, что молодая дѣвица безупречной репутаціи и благороднаго происхожденія, одаренная великолѣпнѣйшими дарами красоты и генія, и посвятившая себя одному изъ прекраснѣйшихъ искусствъ, съ священною цѣлью пропитывать свое семейство -- есть существо, заслуживающее всей любви и полнаго нашего почтенія; но моя добрая матушка отказывается раскрыть свои объятія той, которая расположена сдѣлаться на всю жизнь ея нѣжнѣйшею и покорнѣйшею дочерью.
   "Хотя миссъ Костиганъ нѣсколькими годами старше меня, но это обстоятельство нисколько не можетъ быть препятствіемъ моей привязанности, и -- я увѣренъ твердо -- не будетъ имѣть вліянія на ея продолжительность. Любовь, подобная моей, сэръ, можетъ быть ощущаема только однажды и навсегда. Не зная любви до того времени, когда мнѣ пришлось увидѣть ее, я убѣжденъ, что умру, не зная никакой другой страсти. Тутъ участь всей моей жизни. Собственная деликатность миссъ Костиганъ дала мнѣ мысль, что разность въ лѣтахъ, которой я никогда не чувствовалъ, можетъ быть препятствіемъ нашему союзу. Но, полюбивъ разъ, я презиралъ бы самъ себя и считалъ бы себя недостойнымъ называться благороднымъ человѣкомъ, еслибъ сколько-нибудь задумался въ такомъ случаѣ; еслибъ не былъ готовъ отдать все тамъ, гдѣ я чувствовалъ все, и одарить любящую меня женщину всѣмъ моимъ сердцемъ и всѣмъ состояніемъ.
   "Я настаиваю на скоромъ союзѣ съ моею Эмиліей -- да и зачѣмъ его откладывать? Медлительность наводитъ мысль о нерѣшимости, которую я отбрасываю отъ себя какъ недостойную. Невозможно, чтобъ чувства мои къ Эмиліи могли измѣниться; чтобъ, въ какомъ бы то ни было возрастѣ, она могла быть чѣмъ инымъ, какъ не единственнымъ предметомъ моей любви. Зачѣмъ же ждать? Умоляю васъ, любезнѣйшій дядюшка, пріѣзжайте и убѣдите матушку согласиться на наше блаженство. Я обращаюсь къ намъ, какъ человѣку свѣтскому, qui mores hominum multorum tidit et urbes, и который, безъ-сомнѣнія, не можетъ быть подверженъ слабымъ недоумѣніямъ и опасеніямъ, волнующимъ женщину, почти никогда невыѣзжавшую изъ своей деревни.
   "Прошу насъ еще разъ, пріѣзжайте немедленно. Я совершенно увѣренъ, что вы, оставя въ сторонѣ вопросъ о ея состояніи, будете въ восторгѣ отъ моей Эмиліи и одобрите мой выборъ.

"Любящій васъ племянникъ
"Артуръ Пенденнисъ младшій".

   Когда майоръ дочиталъ это письмо, лицо его приняло такое выраженіе ярости и ужаса, что хирургъ Глоури пощупалъ въ карманѣ, не забылъ ли онъ ланцета, ожидая, что съ почтеннымъ знакомцемъ его сдѣлается ударъ. Да и было чѣмъ встревожиться Пенденнису! Глава Пенденнисовъ собирается жениться на актрисѣ, которая десятью годами старше его -- упрямый мальчикъ, который бросается окрутя голову въ супружество. "Мать въ-конецъ избаловала этого сорванца", стоналъ внутренно майоръ: -- "своими романическими сентиментальностями. Чтобъ мой племянникъ женился на актрисѣ! Да меня засмѣютъ такъ, что мнѣ нельзя будетъ никуда показаться!" И онъ подумалъ съ невыразимо-болѣзненнымъ чувствомъ, что ему приходится отказаться отъ обѣда лорда Стейне въ Ричмондѣ и провести ночь въ отвратительно-тѣсной почтовой каретѣ, вмѣсто удовольствія провести время въ самомъ-пріятномъ и отборномъ обществѣ цѣлой Англіи.
   И ему приходилось отказаться нетолько отъ этого приглашенія, но и отъ всякихъ другихъ, на долгое время. Кто знаетъ, сколько времени продержитъ его въ деревнѣ это проклятое дѣло? Онъ перешелъ въ сосѣднюю письменную комнату и написалъ тамъ, съ горестью, отказы маркизу, графу, епископу и всѣмъ своимъ угощателямъ; потомъ велѣлъ своему камердинеру взять билеты въ почтовую карету, отъѣзжавшую вечеромъ, разумѣется, разсчитывая свалить путевыя издержки насчетъ вдовы и молодаго сорванца, котораго онъ былъ опекуномъ.
   

ГЛАВА ВТОРАЯ.
Родословная и другія фамильныя дѣла.

   Въ началѣ регентства Георга-Четвертаго, жилъ въ маленькомъ городкѣ Клеврингѣ, на западѣ Англіи, нѣкій джентльменъ, по имени Пенденнисъ. Были еще въ-живыхъ люди, которые помнили его имя, красовавшееся на вывѣскѣ, подъ позолоченными ступкою и пестомъ, надъ дверьми весьма -- скромной лавочки въ городѣ Батѣ, гдѣ мистеръ Пенденнисъ жилъ въ званіи лекаря и аптекаря, и гдѣ онъ нетолько посѣщалъ больныхъ джентльменовъ въ ихъ спальняхъ и дамъ въ интереснѣйшія минуты ихъ существованія, но даже снисходилъ дотого, что продавалъ черезъ залавокъ кусокъ пластыря женѣ фермера; кромѣ-того, онъ торговалъ зубными щетками, пудрою и лондонскими духами. Въ справедливости этихъ фактовъ, готовы были присягнуть нѣкоторые изъ старожиловъ Клевринга, гдѣ память людская гораздо -- упрямѣе, чѣмъ въ хлопотливой столицѣ.
   А между-тѣмъ этотъ мелкотравчатый аптекарь, продававшій прохожему покупателю солей на пенни, или благовонный кусокъ виндзорскаго мыла, былъ джентльменъ хорошо-воспитанный и происходившій отъ одной изъ древнѣйшихъ фамилій Сомерсетшира. Родъ его велъ свое начало изъ Корнвалля, и Пенденнисы возводили его къ временамъ друидовъ; а кто знаетъ куда онъ восходилъ еще дальше? Члены этой фамиліи породнились съ Норманнами ужь въ позднѣйшее время своего фамильнаго существованія и были въ родствѣ со всѣми важными фамиліями Валлиса и Бретани. Пенденнисъ имѣлъ до нѣкоторой степени университетское образованіе и могъ бы уйдти далеко, еслибъ, на второй годъ пребыванія своего въ Кембриджѣ, отецъ его не умеръ несостоятельнымъ, что заставило бѣднаго Пена взяться за пестъ и фартукъ. Онъ всегда ненавидѣлъ это ремесло. Одна только крайняя необходимость и предложеніе брата его жены -- лондонскаго аптекаря, до родства съ которымъ Пенденнись-отецъ снизошелъ женитьбою -- заставила Джона Пенденниса взяться за такое непріятное для него занятіе.
   Вскорѣ послѣ окончанія срока своего ученичества, онъ оставилъ грубаго практиканта-родственника и началъ промышлять на свое имя, открывъ въ Батѣ смиренную аптеку. Впродолженіе нѣкотораго времени ему приходилось тяжко бороться съ бѣдностью; всѣ его усилія могли только поддерживать въ приличномъ видѣ лавочку съ ея позолоченными украшеніями, и доставлять кой-какіе комфорты невстававшей съ постели матери. Но, къ-счастью Пена, леди Рибстонъ случилось проѣзжать по его улицѣ съ пьянымъ ирландскимъ кучеромъ, который навалилъ съ экипажемъ миледи бокомъ на косякъ аптеки и въѣхалъ дышломъ въ красивѣйшую изъ розовыхъ стклянокъ нашего бѣдняка. Миледи выскочила съ крикомъ, ее усадили въ кресла въ лавочкѣ мистера Пенденниса и привели въ себя спиртами и летучими солями.
   Манеры мистера Пенденниса были такъ необыкновенно-вѣжливы и благородны, что миледи, супруга сэра Пипина Рибстона изъ Кодлингбюри, что въ Сомерсетширѣ, баронета, назначила своего спасителя -- такъ она его называла -- аптекаремъ при своей особѣ и семействѣ, весьма -- многочисленномъ. Юный Рибстонъ, пріѣхавшій погостить къ роднымъ изъ Итона на Рождество, объѣлся и получилъ желудочную лихорадку, отъ которой мистеръ Пенденнисъ вылечилъ его съ большимъ искусствомъ и заботливостью. Однимъ словомъ, онъ попалъ въ большую милость у кодлингбюрійскаго семейства и съ того дня началъ благоденствовать. Хорошее общество Бата приняло его подъ свое покровительство и въ-особенности дамы не могли имъ нахвалиться. Сначала его маленькая лавочка превратилась въ щегольскую; потомъ онъ пересталъ продавать зубныя щеточки и духи, какъ предметы, недостойные джентльмена старинной фамиліи; потомъ заперъ лавку совсѣмъ и оставилъ только хорошенькую аптечку, гдѣ засѣдалъ молодой помощникъ его съ пріятными манерами; потомъ онъ завелъ себѣ кабріолетъ и возничаго, и наконецъ, передъ отшествіемъ своимъ въ міръ лучшій, старушка, мать его, имѣла наслажденіе видѣть изъ окна своей спальни, къ которому ее подкатили въ креслахъ, какъ ея возлюбленный Джонъ садился въ свою собственную карету -- правда, карету одиночную, но украшенную на панеляхъ красиво расписанными гербами рода Пенденнисовъ.-- "Что сказалъ бы теперь Артуръ?" спросила она, говоря о своемъ младшемъ сынѣ -- "Артуръ, который ни разу не взглянулъ даже на моего милаго Джонни, во все время его бѣдности и трудовъ!"
   -- Капитанъ Пенденнисъ съ своимъ полкомъ въ Индіи, матушка, замѣтилъ мистеръ Пенденнисъ;-- и я прошу васъ не называть меня Джонни при моемъ молодомъ человѣкѣ, при мистерѣ Паркинсѣ.
   Вскорѣ насталъ день, когда старушка перестала называть своего сына Джонни и всѣми другими именами материнской нѣжности, и домъ его совсѣмъ опустѣлъ безъ ея добраго, хотя и ворчливаго голоса. Онъ перебрался въ ея бывшую комнату и спалъ на ея широкой кровати. Тогда ему было сорокъ съ чѣмъ-то лѣтъ: то было передъ окончаніемъ войны, передъ восшествіемъ на британскій престолъ Георга-Четвертаго, передъ началомъ нашей исторіи. Но что за джентльменъ безъ родословной? Пенденнисъ, между-тѣмъ, повѣсилъ свою, въ приличной рамкѣ подъ стекломъ, въ гостиной, между видами Кодлингбюри-гоуза въ Сомерсетширѣ и Коллегіею Св. Бонифиса, въ Кембриджѣ, гдѣ онъ провелъ краткіе и счастливые дни своей молодости. Родословную же свою онъ добылъ изъ чемодана, точно такъ же, какъ офицеръ Стерна потребовалъ свою шпагу, когда сдѣлался джентльменомъ и могъ похвастать ею.
   Около времени кончины старушки мистриссъ Пенденнисъ, умерла въ Батѣ другая паціентка ея сына, добродѣтельная старая леди Понтипуль, дочь Регинальда, двѣнадцатаго графа Барэкрза, бабушка теперешняго графа и вдова Джона, втораго лорда Понтипуля. Въ послѣднія пять лѣтъ своей жизни миледи имѣла при себѣ миссъ Елену Тистльвудъ, весьма-дальнюю родственницу Барэкрзовъ и дочь флота лейтенанта Тистльвуда, убитаго въ сраженіи подъ Копенгагеномъ. Подъ кровомъ леди Понтипуль, миссъ Тистльвудъ нашла себѣ спокойное убѣжище относительно стола и помѣщенія; но страдала отъ гнета такой адской тиранніи, какую только женщины могутъ переносить или заставлять переносить. Докторъ, посѣщавшій миледи Понтипуль по-крайней-мѣрѣ по два раза въ день, не могъ не замѣтить ангельской кротости, съ которою бѣдная дѣвушка переносила нестерпимые капризы и ежеминутныя обиды отъ старухи; глядя на ея блѣдное и кроткое лицо въ четвертой траурной каретѣ, въ которой докторъ вмѣстѣ съ нею провожалъ тѣло покойницы въ Батское Аббатство, онъ рѣшился сдѣлать ей вопросъ, заставившій пульсъ его биться по-крайней-мѣрѣ на девяносто ударовъ.
   Онъ былъ больше чѣмъ двадцатью годами старше ея и никогда не отличался пылкостью характера. Можетъ-быть, у него была въ ранней молодости страсть, которую надобно было превозмочь -- вѣроятно, что всѣ первыя страсти надобно душить и топить какъ слѣпыхъ котятъ; но дѣло въ томъ, что въ сорокъ-три года онъ былъ весьма-скромнымъ и спокойнымъ джентльменомъ, въ черныхъ чулкахъ и съ лысою головой. Черезъ нѣсколько дней послѣ похоронъ, онъ пріѣхалъ къ ней съ визитомъ и, щупая ея пульсъ, продержалъ руку ея въ своей дольше чѣмъ нужно, спрашивая гдѣ она намѣрена жить? Онъ зналъ, что семейство Понтипулей пріѣхало за имуществомъ покойницы, которое укладывалось и заколачивалось въ ящики, обертывалось въ солому и паклю, замыкалось на три замка въ сундуки и увозилось на телегахъ передъ глазами бѣдной миссъ Елены. Гдѣ же она намѣрена жить?
   Глаза ея наполнились слезами и она отвѣчала, что сама этого не знаетъ. У нея есть нѣсколько денегъ, такъ-какъ покойница завѣщала ей тысячу фунтовъ. Она опредѣлится въ какую-нибудь школу или въ какой нибудь-домъ; словомъ, она сама не знаетъ что съ собою дѣлать.
   Тогда Пенденнисъ, глядя на ея блѣдное лице и не выпуская ея холодной ручки, спросилъ ее: не хочетъ ли она жить съ нимъ? Онъ, конечно, слишкомъ-старъ въ сравненіи съ такою -- съ такою цвѣтущею молодою красавицей, какъ миссъ Тистльвудъ (Пенденнисъ принадлежалъ къ старой комплиментной школѣ джентльменовъ и аптекарей), но онъ человѣкъ хорошей фамиліи и, какъ онъ позволялъ себѣ думать, хорошихъ правилъ и добраго нрава. Дѣла его идутъ хорошо и съ каждымъ днемъ лучше и лучше. Онъ въ мірѣ одинокъ и чувствуетъ потребность въ кроткой и постоянной подругѣ, счастью которой посвятитъ всю свою жизнь: словомъ, онъ произнесъ ей маленькую рѣчь, сочиненную утромъ въ постели и исправленную, и усовершенствованную въ каретѣ, когда онъ ѣхалъ къ ней.
   Можетъ-быть -- если у него была въ юные годы юношеская любовь -- и она, со своей стороны, имѣла надежду на лучшую участь чѣмъ на союзъ съ маленькимъ джентльменомъ, который улыбался жеманно, былъ до крайности вѣжливъ съ дворецкимъ, скользя по лѣстницѣ въ гостиную, и еще любезнѣе съ горничною миледи, ждавшею его у дверей спальни; съ джентльменомъ, котораго старая покровительница ея звала звонкомъ какъ лакея, и который являлся на этотъ зовъ съ поспѣшностью, превосходившею усердіе любаго лакея; который приправлялъ свои лекарства исторіями, для увеселенія паціентки и собственныхъ интересовъ -- можетъ-быть, сердце ея избрало бы другаго человѣка. Но она знала, съ другой стороны, какъ онъ былъ добръ, честенъ и благоразуменъ; какъ постоянно -- нѣженъ и заботливъ онъ былъ съ своею матерью, и результатомъ этого свиданія было то, что она покраснѣла весьма-сильно, сдѣлала Пенденнису пренизкій поклонъ и просила нѣкотораго времени на размышленіе о его добромъ предложеніи.
   Ихъ обвѣнчали въ скучное въ Батѣ время года, которое было самою блестящею эпохой лондонскаго сезона. Такъ-какъ Пенденнисъ заготовилъ себѣ заранѣе, чрезъ одного изъ медицинскихъ собратій, квартиру въ Голлес-стритѣ, на Кэвендиш-скверѣ, то, послѣ брачной церемоніи, чета молодыхъ отправилась въ Лондонъ. Тамъ онъ свозилъ жену свою въ театры, парки, королевскую капеллу; показалъ ей, какъ люди ѣздятъ на придворный выходъ, словомъ, доставилъ ей все лондонскія удовольствія. Онъ также завезъ свои карточки къ леди Понтипуль, высокопочтенному лорду Барэкрзу и сэру Пипину и леди Рибстонъ, своимъ первымъ и добрѣйшимъ покровителямъ. Барэкрзъ не обратилъ на его карточки никакого вниманія.
   Понтипуль отдалъ ему визитъ, полюбовался на мистриссъ Пенденнисъ и сказалъ, что леди Понтипуль непремѣнно къ ней заѣдетъ; это миледи и сдѣлала чрезъ посредство своего лакея Джона, который принесъ ея карточку и приглашеніе на концертъ, чрезъ пять недѣль. Но за то Рибстоны пригласили его и мистриссъ Пенденнисъ на обѣдъ, которымъ мистеръ Пенденнисъ хвастался до послѣдняго дня своей жизни.
   Тайною цѣлью честолюбія мистера Пенденниса было сдѣлаться джентльменомъ. Много нужно времени и бережливости провинціальному врачу, котораго доходы не велики, чтобъ скопить достаточно денегъ на покупку дома и земли; но, кромѣ его всегдашняго благоразумія и бережливости, счастье помогло Пенденнису и привело его къ цѣли, которой онъ такъ давно добивался. Онъ употребилъ съ большою выгодой часть своего капитала на покупку дома и маленькаго помѣстья, находившагося поблизости деревни Клеврингъ, о которой мы ужь упоминали. Невозможно описать словами, да и самъ онъ никогда не сознавался въ этомъ, всей его гордости, когда онъ почувствовалъ себя настоящимъ землевладѣльцемъ и могъ прохаживаться по десятинамъ, бывшимъ его исключительною собственностью. Удачная покупка паевъ въ мѣдныхъ рудахъ значительно увеличила его богатство, и онъ перепродалъ ихъ послѣ весьма-благоразумно, пока эти паи покупались еще на-расхватъ. Наконецъ, онъ продалъ свою батскую аптеку мистеру Паркинсу за хорошую сумму наличныхъ денегъ и ежегодный вносъ еще нѣкоторой суммы, разсроченной на нѣсколько лѣтъ отъ той эпохи, когда онъ разстался навсегда съ пестомъ и ступкой.
   Сыну его, Артуру Пенденнису, было въ то время восемь лѣтъ. Весьма-естественно что мальчикъ, оставя Батъ и аптеку въ такомъ юномъ возрасть, совершенно забылъ о ней и о томъ, что руки его отца когда-либо пачкались, приготовляя гадкія пилюли или составляя вонючіе пластыри. Старикъ никогда не говорилъ и не напоминалъ о своей аптекѣ; въ случаѣ недуговъ въ своемъ семействѣ, приглашалъ лекаря изъ Клевринга; отказался совершенно отъ черныхъ полупанталонъ и шелковыхъ чулковъ; присутствовалъ на рынкахъ и засѣданіяхъ и носилъ бутылочнаго цвѣта фракъ съ бронзовыми пуговицами, при штиблетахъ дикаго цвѣта, какъ-будто онъ никогда не былъ ничѣмъ другимъ, какъ только истиннымъ англійскимъ джентльменомъ. Онъ любилъ стоять у воротъ своихъ владѣній и смотрѣть какъ въѣзжали на его землю дилижансы и почты, на поклоны кондукторовъ и кучеровъ, которымъ онъ отвѣчалъ съ приличною важностью. Онъ же учредилъ въ Клеврингѣ клубъ для чтенія и основалъ общества снабженія бѣдныхъ супомъ и одѣялами. Его стараніемъ почта, ходившая прежде черезъ Кекльфильдъ, направлялась теперь на Клеврингъ. По четвергамъ, на рынкѣ, онъ ходилъ по курятникамъ и конюшнямъ, смотрѣлъ образчики овса, жевалъ пшеницу, ощупывалъ скотъ, потыкивалъ въ грудь гусей и взвѣшивалъ ихъ на рукѣ съ видомъ знатока, дѣлалъ сдѣлки съ фермерами въ гостинницѣ "Клевринговыхъ Гербовъ" не хуже самаго стариннаго посѣтителя этого заведенія. Теперь онъ стыдился, тогда-какъ прежде онъ гордился этимъ, если въ разговорѣ его называли докторомъ, и ничѣмъ нельзя было лучше поддѣлаться къ нему, какъ величая его титуломъ эсквайра.
   Небесамъ извѣстно, откуда они взялись, но на дубовыхъ стѣнахъ столовой прежняго аптекаря висѣлъ цѣлый рядъ портретовъ фамиліи Пенденнисовъ; онъ увѣрялъ, что всѣ они работы Лели или Вандика, и на распросы объ исторіи оригиналовъ, отвѣчалъ разсѣянно, что это "его предки". Изъ взглядовъ мистриссъ Пенденнисъ можно было заключить, что она не вѣрила этимъ генеалогическимъ легендамъ, ибо она всегда старалась перемѣнить разговоръ, когда супругъ ея пускался въ такіе разсказы. Но маленькій Артуръ былъ убѣжденъ въ ихъ истинѣ до нельзя, и для него Роджеръ Пенденнисъ Азинкуртскій, Артуръ Пенденнисъ Кресійскій, генералъ Пенденнисъ Бленгеймскій и Уденардскій, были существами такими же истинными и существенными, какъ кто бы напримѣръ?-- какъ Робинзонъ Крузо, или Питеръ Вилькинсъ, или Семь Бойцовъ Британскихъ, чьи исторіи были у него въ библіотекѣ.
   Состояніе Пенденниса, непревосходившее восьмисотъ фунтовъ въ годъ, не дозволяло ему тягаться за тузами того околотка; но у него былъ свой кружокъ изъ второклассныхъ. Хотя они не были розами общества, но по-крайней-мѣрѣ жили около розъ и понабрались отъ нихъ благоуханія джентльменской жизни. У нихъ были серебреные сервизы, и они давали поочередно, въ-круговую, обѣды по два раза въ годъ, на которые съѣзжались гости изъ-за двѣнадцати миль; кромѣ того, Пенденнисы пользовались обществомъ городка Клевринга сколько хотѣли, и даже больше чѣмъ желали, ибо мистриссъ Пайбусъ вѣчно совала носъ въ оранжереи Елены Пенденнисъ и вмѣшивалась въ раздачу ея суповыхъ ярлыковъ; капитанъ Глендерсъ, служившій прежде въ 50-мъ драгунскомъ, вѣчно шатался по конюшнямъ и садамъ нашего эсквайра и старался втянуть его въ свои ссоры съ почтмейстеромъ и Ф. Уапшотомъ, содержавшимъ клевринскую первоначальную школу, за то, что Уапшотъ разъ очень-больно высѣкъ его избалованнаго сына -- словомъ, со всѣми сосѣдями. Пенденнисъ и супруга его часто благословляли свою судьбу за отдаленіе Фэрокса отъ Клевринга, иначе не было бы житья отъ пытливости любознательныхъ мужскихъ или женскихъ взоровъ городка.
   Лугъ Фэрокса доходитъ до рѣчки Брауля, на противоположномъ берегу которой были поля и лѣса (сколько ихъ могло уцѣлѣть) Клеврингъ-Парка, принадлежавшаго сэру Фрэнсинсу Клеврингу, баронету. Паркъ отдавался въ наемъ на пастбища для скота и барановъ, когда Пенденнисы переселились въ Фэроксъ. Въ домѣ ставни были вѣчно закрыты; то былъ старый обширный дворецъ, выстроенный изъ известняка, съ парадными лѣстницами, статуями и портиками, котораго виды входили въ коллекцію "Красотъ Англіи и Валлиса". Сэръ Ричардъ Клеврингъ, дѣдъ сэра Фрэнсиса, началъ разореніе фамиліи постройкою этого дворца; преемникъ его довершилъ это разореніе, поселившись въ немъ. Теперешній баронетъ былъ гдѣ-то за границей; не находилось людей, достаточно-богатыхъ, которые бы рѣшились нанять это огромное зданіе, по опустѣлымъ комнатамъ, звучнымъ, заплеснѣлымъ заламъ и заброшеннымъ галереямъ котораго маленькій Артуръ часто прогуливался съ трепетомъ. При солнечномъ закатѣ дворецъ Клевринговъ представлялъ чудесный видъ: онъ и его паркъ покрывались багровымъ отливомъ, удивительно-украшавшимъ ихъ. Верхнія окна дома горѣли такъ, что глазамъ было тяжело смотрѣть; маленькая рѣчка шумно катилась къ западу и терялась въ темномъ лѣсу, за которымъ возвышались въ пурпуровомъ величіи башни древняго Аббатства Клеврингскаго, отъ котораго городокъ и теперь называется Клеврингъ Сент-Мери. Фигуры маленькаго Артура и его матери отбрасывали длинныя, синія тѣни на свѣжей травѣ, и мальчикъ, наслѣдовавшій чувствительность своей матери, восклицалъ, растроганный чудною красотою природы: "Вотъ дивныя дѣла твои, Всемогущій!" къ величайшему восторгу мистриссъ Пенденнисъ. Подобныя прогулки и разговоры обыкновенно заключались нѣжными материнскими и сыновними объятіями.
   Что до Джона Пенденниса, отца семейства, всѣ домашніе питали къ нему глубочайшее почтеніе и приказанія его исполнялись безпрекословно. Шляпа его была вычищена такъ же хорошо, какъ у любаго джентльмена въ британскихъ владѣніяхъ. Обѣды и завтраки его подавались всегда минута въ минуту, по назначенію, и горе опаздывавшимъ, въ числѣ которыхъ иногда бывалъ маленькій, безпорядочный сорванецъ Пенъ. Молитвы, чтеніе писемъ, хозяйственныя дѣла, осмотры садовъ и конюшень, посѣщеніе курятниковъ, хлѣвовъ и загоновъ -- все это дѣлалось съ постепенною регулярностью. Послѣ обѣда онъ засыпалъ, съ нумеромъ газеты "Globe" на колѣняхъ и съ желтымъ платкомъ на лицѣ. (Майоръ Пенденнисъ прислалъ ему эти желтые платки изъ Индіи, а братъ помогъ ему купить майорскій чинъ, почему они были въ дружескихъ сношеніяхъ.) И такимъ образомъ, такъ-какъ мистеръ Пенденнисъ садился за обѣдъ пунктуально въ шесть часовъ, а закатъ солнечный можно считать въ половинѣ восьмаго, то весьма-вѣроятно, что ему и не случалось любоваться великолѣпнымъ видомъ, открывавшимся изъ его луговыхъ оконъ, и участвовать въ поэзіи и нѣжностяхъ, которыя происходили на лугу.
   Изліянія эти рѣдко случались въ его присутствіи. Какъ бы теплы они ни были, но мать и сынъ вели себя смирно и спокойно, когда мистеръ Пенденнисъ входилъ въ гостиную, съ газетою подъ мышкой... И тамъ, пока маленькій Пенъ, утопая въ огромныхъ креслахъ, читалъ всѣ книги, какія только попадались ему подъ руку, сквайръ перечитывалъ свои собственныя статьи въ "Газетѣ Садоводцевъ", или игралъ торжественную партію въ пикетъ съ женою или случайнымъ гостемъ изъ сосѣдей.
   Пенденнисъ всегда старался давать свои годовые обѣды въ одинъ изъ дней, когда братъ его, майоръ, возвратившійся съ полкомъ изъ Индіи и Новой Голландіи и вышедшій въ отставку на половинное жалованье, пріѣзжалъ гостить въ Фэроксъ. "Мой братъ, майоръ Пенденнисъ", былъ постояннымъ предметомъ разговора отставнаго лекаря. Все семейство восхищалось "моймъ братомъ, майоромъ". Онъ былъ звеномъ, связывавшимъ ихъ съ большимъ лондонскимъ свѣтомъ. Онъ всегда привозилъ послѣднія извѣстія о знати и имѣлъ постоянную привычку обѣдать съ лордами и важными особами, о которыхъ отзывался всегда съ величайшимъ приличіемъ. Онъ говаривалъ, напримѣръ: "Милордъ Барэкрзъ имѣлъ любезность пригласить меня въ Барэкрзъ на фазанную охоту" или: "милордъ Стейне такъ добръ, что желаетъ видѣть меня въ Стилльбрукѣ на праздникѣ Пасхи"; и вы можете быть увѣрены, что приглашенія, которыми осыпали "моего брата майора", сообщались достойнымъ мистеромъ Пенденнисомъ пріятелямъ въ Клеврингской Залѣ для Чтенія, на судебныхъ засѣданіяхъ, или въ окружномъ городѣ. Экипажи сосѣдей прикатывали изъ-за десяти миль въ окружности, чтобъ сдѣлать визитъ майору Пенденнису въ Фероксѣ; слава его фешонэбльности была упрочена незыблемо во всемъ графствѣ. Поговаривали, что онъ женится на дочери стараго Гонкля изъ Лилибэнка, съ полуторатысячами фунтовъ въ годъ приданаго; но майоръ отклонилъ эти переговоры, хотя такой бракъ и казался бы весьма-выгоднымъ. "Пока я холостъ", говаривалъ майоръ:-- "никому нѣтъ дѣла до моего состоянія. Я имѣю счастье жить между людьми, поставленными въ свѣтѣ такъ высоко, что нѣсколько сотенъ или тысячъ въ годъ больше или меньше не составятъ разницы въ мнѣніи, которымъ я имѣю честь у нихъ пользоваться. Хотя миссъ Гонкль и достойна всякаго уваженія, но она не имѣетъ ни родства, ни манеръ, которыя бы дали ей право быть принятою въ той сферѣ, гдѣ я имѣю честь двигаться. Я намѣренъ жить и умереть старымъ холостякомъ, Джонъ; нѣтъ никакого сомнѣнія, что достойная миссъ Гонкль найдетъ себѣ партію лучше стараго изношеннаго солдата, живущаго половиннымъ жалованьемъ". Время доказало справедливость догадки стараго свѣтскаго человѣка: миссъ Гонкль вышла за молодаго французскаго дворянина и живетъ теперь въ Лилибэнкѣ, съ титуломъ баронессы де-Карамболь, разъѣхавшись со своимъ сорванцомъ-супругомъ весьма-скоро послѣ свадьбы.
   Майоръ былъ большимъ любимцемъ всѣхъ жителей Фэрокса. Онъ былъ столько же добродушенъ, сколько благовоспитанъ, и искренно любилъ свою невѣстку, которую провозгласилъ (и совершенно-справедливо) самою леди-подобною женщиною во всей Англіи, дѣлающею собой честь всей фамиліи. И дѣйствительно, спокойная красота мистриссъ Пенденнисъ, врожденная кротость и доброта, и то истинное безпритязательное достоинство, которыми запечатлѣваютъ прелестную женщину совершенная чистота и невинность -- все это давало ей самыя неоспоримыя права на похвалы майора. Я полагаю, что меня не обвинятъ въ національномъ пристрастіи, если я объявлю свое искреннее убѣжденіе, что, по-моему, истинно высоковоспитанная англійская дама есть совершеннѣйшее изъ всѣхъ земныхъ существъ. Въ комъ другомъ найдете вы столько граціи и столько добродѣтели? столько натуральности и столько нѣжности? столько истинной утонченности и цѣломудрія? Почти каждый, пожившій въ свѣтѣ, имѣлъ, позвольте надѣяться, счастье насчитать въ кругу своихъ знакомыхъ нѣсколько исключительныхъ существъ, въ натурѣ которыхъ есть нѣчто внушающее невольное уваженіе, къ ногамъ которыхъ самые буйные изъ насъ повергаются съ смиреніемъ, дивясь ихъ чистотѣ, которыя, повидимому, никогда не могли ни подумать, ни сдѣлать что-нибудь дурное.
   Артуръ Пенденнисъ имѣлъ мать, одаренную этими счастливыми качествами. Впродолженіе своего дѣтства и юношества, онъ думалъ о ней почти какъ о существѣ неземномъ, исполненномъ любви, разума и красоты. Когда мужъ возилъ ее въ окружный городъ или на тамошніе публичные балы и концерты, онъ входилъ ведя ее подъ руку, и взглядъ его какъ-будто говорилъ присутствовавшей тутъ знати: "Взгляните на нее, милордъ: можетъ ли кто изъ васъ показать мнѣ такую женщину?" Она вывела изъ-себя трехъ провинціальныхъ дамъ, которыя всѣ были втрое богаче ея, своимъ приводящимъ въ отчаяніе совершенствомъ. Миссъ Пайбусъ увѣряла, что она холодна и надута; миссъ Пьерсъ -- что она черезчуръ горда для своего положенія; мистриссъ Уапшотъ, супруга доктора богословія, хотѣла непремѣнно быть выше ея, жены простаго медика; а между-тѣмъ мистриссъ Пенденнисъ шла въ жизни своимъ путемъ, не думая о всѣхъ комментаріяхъ, дѣлавшихся въ ея пользу или въ ея осужденіе. Она, повидимому, не знала, удивляются ли ей или ненавидятъ ее за столько совершенствъ. Она жила себѣ мирно, читала свои молитвы, любила свое семейство, помогала сосѣдямъ и исполняла свои обязанности.
   Но, при всемъ томъ, у мистриссъ Пенденнисъ былъ недостатокъ, открытый въ ней двумя ея знакомыми, миссъ Пайбусъ и миссъ Пьерсъ, именно -- гордость. Гордость эта внушалась ей не столько ея собственною личностью, сколько ея семействомъ. Она говорила о мистерѣ Пенденнисѣ -- довольно-почтенномъ маленькомъ джентльменѣ, конечно; но наберется много не хуже его -- съ такимъ энтузіазмомъ, который доходилъ до смѣшнаго. Майора она считала Байардомъ между майорами; а что до сына своего, Артура, она обожала этого мальчишку съ самымъ пламеннымъ рвеніемъ, которое онъ принималъ очень-хладнокровно.
   Такая несчастная слабость этой достойной женщины была причиною большей части бѣдъ, доставшихся на долю молодаго джентльмена, героя нашей исторіи, а потому о нихъ можно нѣсколько пораспространиться.
   Прежніе товарищи Артура Пенденниса въ школѣ Грэйфрайрсъ говорятъ, что мальчикомъ онъ не былъ замѣчателенъ ни какъ болванъ, ни какъ Фениксъ. Онъ дѣйствительно исполнялъ то, чего отъ него требовали, но не больше. Отличался онъ развѣ въ одномъ стихосочиненіи; но какъ великъ ни былъ его энтузіазмъ, онъ останавливался на заданномъ числѣ строкъ; совсѣмъ не такъ, какъ молодой Светтенгамъ, напримѣръ, который, будучи поэтомъ столько же, какъ мистеръ Уэкли, приносилъ учителю послѣ половины праздника цѣлую сотню гекзаметровъ; или какъ молодой Флюксморъ, сочинявшій за пятерыхъ товарищей. Внѣ классовъ, Артуръ не имѣлъ привычки учиться, но за то пожиралъ всѣ романы, стихотворенія и драматическія пьесы, какія только попадались ему подъ руку. Его ни разу не высѣкли, но это считалось въ школѣ большимъ чудомъ. Когда у него водились деньги, онъ тратилъ ихъ съ рѣдкою щедростью на пирожки для себя и друзей; помнятъ, какъ онъ однажды выдалъ разомъ девять съ половиною шиллинговъ изъ десяти, подаренныхъ ему въ тотъ день. Когда фонды его истощались, онъ бралъ въ долгъ. Когда кредитъ истощался, онъ оставался безъ пирожковъ и былъ почти неменѣе счастливъ. Разъ его сильно поколотили за одного товарища и онъ вытерпѣлъ все молча; но малѣйшій ударь или толчокъ отъ пріятеля заставлялъ его ревѣть. Къ дракамъ онъ чувствовалъ отвращеніе съ самой ранней юности, такъ же, какъ къ лекарствамъ, греческой грамматикѣ или какимъ бы то ни было усиліямъ, и отдѣлывался отъ всего этою до послѣдней крайности. Онъ рѣдко, да и чуть ли когда-либо лгалъ, и никогда не задиралъ маленькихъ учениковъ. Учителей или старшихъ, которые его ласкали, онъ любилъ со всѣмъ ребяческимъ увлеченіемъ.
   Между Цистерсіанцами, съ которыми воспитывался Пенъ, было нѣсколько мальчиковъ изъ верхнихъ классовъ, и они-то допускали себѣ всѣ привилегіи зрѣлаго возраста, задолго еще до выпуска изъ училища. Многіе, напримѣръ, курили сигары, а нѣкоторые уже начали тайкомъ попивать вино. Одинъ держалъ кабріолетъ и лошадь въ ковентгарденской прокатной конюшнѣ и катался по воскресеньямъ въ Гайд-Паркѣ, имѣя подлѣ себя грума со скрещенными на груди руками и гербовыми пуговицами. Нѣкоторые изъ старшихъ учениковъ были влюблены и показывали другъ другу, по довѣренности, стишки, адресованные ими къ предметамъ изъ страсти; но Пенъ, юноша скромный и робкій, покуда только завидовалъ имъ, но еще не рѣшался подражать. До-сихъ-поръ онъ слыхалъ только о теоріи жизни; практика оставалась впереди.
   Пенъ только-что успѣлъ нарядиться во фракъ съ фалдами и пристально осмотрѣться въ зеркальцѣ, стараясь убѣдиться, растутъ ли у него усы, какъ у нѣкоторыхъ, болѣе-счастливыхъ товарищей; вмѣсто тоненькаго и очень -- пріятнаго дисканта, которымъ онъ пѣвалъ своей матери пѣсни и баллады, у него былъ теперь густой басъ, срывавшійся иногда на визгъ, который возбуждалъ смѣхъ въ учителяхъ и товарищахъ, когда его вызывали для греческаго анализа; словомъ, ему было шестнадцать лѣтъ, когда его вдругъ оторвали отъ курса ученія.
   Это было передъ окончаніемъ утреннихъ классовъ, и Пенъ, на котораго до сей поры учитель не обращалъ вниманія, былъ вызванъ для анализа греческой трагедіи. Онъ не зналъ ни слова, хотя маленькій Тиммсъ и подсказывалъ ему изо всѣхъ силъ. Пенъ сдѣлалъ два тяжкіе промаха; тогда почтенный докторъ разразился надъ нимъ:
   -- Пенденнисъ, сэръ! ваша лѣность неисправима и ваша тупость безпримѣрна. Вы позоръ училищу, вашему семейству, и я увѣренъ, будете современенъ стыдомъ вашего отечества. Если порокъ, сэръ, который намъ описываютъ корнемъ всего зла, дѣйствительно соотвѣтствуетъ идеямъ моралистовъ -- а я нисколько не сомнѣваюсь въ справедливости ихъ мнѣнія -- то, для какого страшнаго количества будущихъ золъ сѣешь ты сѣмена, несчастный мальчикъ Ступайте, сэръ; предостерегаю васъ, что слѣдующая ошибка ваша будетъ предметомъ наказанія розгами.
   Пока докторъ ораторствовалъ, за нимъ раздавалось хиканье. Ораторъ стоилъ спиною къ этой старой залѣ, которой двери были отворены. Тамъ пожилой джентльменъ, совершенно-знакомый съ мѣстностью -- майоръ Артуръ и мистеръ Джонъ Пенденнисы воспитывались оба въ этой школѣ -- спрашивалъ у одного мальчика о молодомъ Пенденнисѣ. Шалунъ указалъ ему, оскаля зубы, на лѣнивца, на котораго докторъ сыпалъ громами своего справедливаго гнѣва; майоръ вспомнилъ, какъ, многіе годы тому назадъ, у той же самой колонны, гдѣ стоялъ Пенъ, и также за греческую трагедію, предшественникъ доктора напускался на него самого. Тотчасъ же разошлось извѣстіе, что это дядя Пенденниса и сто молодыхъ физіономій, между страхомъ, удивленіемъ и хиканьемъ, обратились къ посѣтителю и потомъ къ грозному доктору.
   Майоръ попросилъ передать доктору свою карточку, на которой написалъ: "Я долженъ взять А. П. домой: отецъ его очень-боленъ".
   Карточка остановила новый порывъ краснорѣчія доктора; Пенъ узналъ своего дядю; майоръ сдѣлалъ ему знакъ одною изъ своихъ бѣлыхъ перчатокъ, и Пенъ, собравъ книги, подошелъ къ нему.
   Докторъ вынулъ часы. Недоставало двухъ минутъ до часа. "Мы займемся Ювеналомъ въ вечерніе классы", сказалъ онъ, кивая старшему, и всѣ мальчики, понявъ сигналъ, подобрали свои книги и высыпали изъ зала.
   Молодой Пенъ увидѣлъ по лицу дяди, что дома не все благополучно:-- "Не случилось ли чего съ матушкой?" спросилъ онъ боязливо. Онъ едва могъ говорить отъ волненія и безпокойства, и слезы готовы были брызнуть изъ глазъ.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ майоръ; но отецъ твой очень-боленъ. Укладывай скорѣе свой чемоданъ. У воротъ ждетъ почтовая карета.
   Пенъ поспѣшилъ исполнить приказаніе дяди, а докторъ, оставшись въ залѣ одинъ, дружески протянулъ руку старинному школьному товарищу. Вы бы не вообразили, что это тотъ же человѣкъ: какъ Ченерентола, изъ блестящей и великолѣпной принцессы, превратилась въ урочный часъ въ обыкновенную дѣвушку въ сѣрой юбкѣ, такъ точно исчезъ страшный гнѣвъ школьнаго учителя, лишь-только на башнѣ пробило часъ.
   -- Надѣюсь, нѣтъ ничего серьёзнаго, сказалъ докторъ.-- Жаль было бы взять отсюда этого молодца безъ особенной причины. Онъ славный мальчикъ; немножко лѣнивъ и неусидчивъ, но очень-честный и благородный малый, хотя греческія трагедіи и не лезутъ ему въ голову, какъ бы я желалъ. Не хотители завернуть ко мнѣ и закусить чего-нибудь? Жена моя будетъ вамъ очень-рада.
   Но майоръ отказался отъ закуски. Онъ сказалъ, что братъ его очень-боленъ, что съ нимъ былъ третьяго дня ударъ, и что онъ едва ли надѣется застать его въ живыхъ.
   -- Другаго сына у нея не было?
   -- Нѣтъ.
   -- И я думаю, осталось хорошее... и... хорошее состояніе?
   -- Гмъ! такъ, кое-что.
   Этимъ разговоръ кончился и Артуръ Пенденнисъ усѣлся съ дядей въ почтовый экипажъ, чтобъ больше не возвращаться въ школу.
   Когда они проѣзжали Клеврингъ, конюхъ, стоявшій и посвистывавшій подъ воротами "Клевринговыхъ Гербовъ", сдѣлалъ почтальйону зловѣщій знакъ, какъ-будто говоря, что все кончено. Жена садовника отворила ворота и впустила пріѣзжихъ, молча и качая головой. Въ Фэроксѣ всѣ сторы были опущены, и лицо встрѣтившаго ихъ слуги было блѣдно и грустно. Лицо Артура было также блѣдно, но больше отъ страха, чѣмъ отъ горести. Сколько ни было теплоты сердечной и любви въ сердцѣ покойника -- а онъ боготворилъ жену и любилъ сына безъ памяти -- но онъ всегда таилъ эти чувства въ себѣ, и Артуру никогда не удавалось проникнуть чрезъ его холодную оболочку. Но Артуръ былъ при жизни отца его гордостью и славой, и имя его было послѣднимъ, которое старался произнести Джонъ Пенденнисъ, сжимая руку плачущей жены въ своей холодной и влажной рукѣ, когда искра безсмертія отлетала изъ его бреннаго тѣла.
   Маленькая дѣвочка, которой личико выглянуло на минуту изъ-за сторъ, когда подъѣзжала карета, отворила двери залы и, взявъ молча руку Артура, наклонившагося, чтобъ поцаловать ее, повела его наверхъ къ матери. Старый Джонъ отворилъ майору двери столовой. Тамъ было темно отъ спущенныхъ сторъ и портреты Пенденнисовъ угрюмо висѣли на стѣнѣ. Онъ выпилъ рюмку вина. Бутылка была откупорена для сквайра четыре дня тому назадъ. Шляпа его была вычищена и лежала на столѣ; газеты и котомка для писемъ, на мѣдной дощечкѣ которой было вырѣзано: "Джонъ Пенденнисъ, Эсквайръ, Фэроксъ", были тутъ же. Лекарь и нотаріусъ изъ Клевринга, видѣвшіе какъ проѣзжала почтовая карета, прибыли въ кабріолетѣ получасомъ послѣ майора и вошли съ задняго крыльца. Первый разсказалъ въ подробности о припадкѣ и кончинѣ мистера Пенденниса, распространялся о его добродѣтеляхъ и о всеобщемъ уваженіи къ нему сосѣдей; о томъ, какая это будетъ потеря для магистрата, для окружной больницы и прочаго. Мистриссъ Пенденнисъ, прибавилъ онъ, превозмогаетъ свою горесть удивительно, въ-особенности послѣ пріѣзда сына. Нотаріусъ остался обѣдать съ майоромъ и они толковали весь вечеръ о дѣлахъ. Майоръ былъ душеприкащикомъ брата и, въ совокупности съ мистриссъ Пенденнисъ, опекуномъ молодаго Артура. Все было безусловно предоставлено ей, исключая случая втораго брака, "въ чемъ далеко не было невозможности для такой молодой и прекрасной женщины", прибавилъ мистеръ Тэтемъ: -- на такой случай были сдѣланы покойникомъ другія распоряженія. Разумѣется, что майоръ принялъ на себя всѣ похоронныя хлопоты. Признавая его права, старый слуга Джонъ, свѣтившій майору въ его комнату на ночлегъ, принесъ ему ящикъ съ серебромъ, а на слѣдующее утро -- ключъ отъ большихъ часовъ. Сквайръ имѣлъ привычку заводить ихъ самъ по четвергамъ. Горничная мистриссъ Пенденнисъ пришла къ нему съ извѣстіями отъ своей барыни и подтвердила слова доктора объ утѣшеніи, доставленномъ ей пріѣздомъ Артура.
   Нѣтъ нужды распространяться о томъ, что происходило между вдовою и сыномъ. Набросимъ покрывало на священные порывы любви и горести. Материнская любовь для меня святое и высокое чувство. Недальше какъ вчера видѣлъ я одну бѣдную женщину съ ребенкомъ на колѣняхъ, и съ лица ея сіяла на малютку ангельская нѣжность. Я готовъ былъ стать передъ нею на колѣни, и возблагодарилъ благодать Создателя, даровавшаго намъ материнскую любовь, родившуюся съ человѣчествомъ и освящающею ея исторію.
   Этимъ-то чувствомъ мистриссъ Пенденнисъ успокоивала себя по смерти мужа, котораго, впрочемъ, она всегда чтила какъ лучшаго, прямодушнѣйшаго, благоразумнѣйшаго, благороднѣйшаго, совершеннѣйшаго и достойнѣйшаго почтенія изъ людей. Еслибъ женщины не дѣлали изъ насъ идоловъ, и еслибъ онѣ видѣли насъ, какъ мы видимъ другъ друга, могла ли бы жизнь казаться сносною и могло ли бы общество продолжать идти своимъ чередомъ? Пусть молится каждый изъ насъ, чтобъ ни одна изъ окружающихъ его женщинъ не оцѣнила его по-справедливости. Еслибъ супруга ваша, почтенный сосѣдъ, знала васъ вполнѣ, она бы не очень плакала, сдѣлавшись вдовою, и ваша могильная лампада выгорѣла бы очень-скоро, еслибъ она только взяла на себя трудъ зажечь ее. Между-тѣмъ мистриссъ Пенденнисъ высоко цѣнила память мужа и поддерживала горѣніе его могильной лампы самымъ лучшимъ масломъ.
   Что до Артура Пенденниса, послѣ страшнаго удара, которымъ поразила его смерть отца, и чувствъ горести отъ такой потери, я не возьмусь утверждать, чтобъ въ самую минуту этой горести не проскакивало въ груди его и чувство гордаго сознанія, что теперь онъ сталъ главою дома.
   -- Ты не отошлешь меня прочь, сказала маленькая Лаура, ласкаясь къ нему и держа его за руку.-- Ты не отошлешь меня въ школу, не правда ли, Артуръ?
   Артуръ поцаловалъ ее и погладилъ по головкѣ. Нѣтъ, она не поѣдетъ въ школу. Что касается до него самого, тутъ не могло быть и вопроса. Онъ рѣшился не возобновлять этой части своей жизни. Среди общей горести и съ непохороненнымъ еще тѣломъ отца, онъ нашелъ время рѣшиться: имѣть постепенные праздники, вставать когда вздумается, не подвергаться придиркамъ и выходкамъ доктора, и выдумать кучу плановъ на будущія времена. Какъ бродятъ человѣческія мысли и какъ быстро родятся желанія! Когда Артуръ вошелъ объ-руку съ Лаурой въ кухню, по дорогѣ къ псарнѣ, птичнику и другимъ мѣстамъ, всѣ собравшіеся тамъ слуги съ ихъ знакомыми, работники съ женами, Салли Поттеръ, ходившая съ письмами въ Клеврингъ, и мальчикъ отъ пекаря изъ Клевринга -- всѣ собравшіеся тамъ въ молчаніи и пившіе пиво по случаю печальной оказіи -- встали при входѣ его и поклонились или присѣли ему. Они и не думали дѣлать этого въ прошедшіе праздники, что онъ очень-ясно почувствовалъ и что доставило ему неописанное удовольствіе. Кухарка воскликнула: "О, Господи!" и прибавила шопотомъ: "какъ выросъ мистеръ Артуръ!" Грумъ Томъ, поднесшій кружку къ губамъ, поставилъ ее, сконфузясь, на столъ, при входѣ барина. Баринъ постигъ эту почесть съ наслажденіемъ. Пройдя черезъ кухню, онъ взглянулъ на борзыхъ и погладилъ ихъ весьма-милостиво. Потомъ онъ осмотрѣлъ лауриныхъ цыплятъ, потомъ свиней, огородъ и кладовую; можетъ-быть, онъ и покраснѣлъ при мысли, что въ послѣдніе праздники ограбилъ большую яблонь и какъ его разбранила ключница за выпитыя втихомолку сливки.
   Похоронили Джона Пенденниса, эсквайра, "сначала знаменитаго медика въ Батѣ, а впослѣдствіи способнаго члена магистрата, благонамѣреннаго помѣщика и благодателя многихъ богоугодныхъ заведеній въ здѣшнемъ сосѣдствѣ и графствѣ". Похороны были самыя богатыя, какія только пономарь могъ запомнить послѣ погребенія сэра Роджера Клевринга въ церкви аббатства Клеврингъ Сент-Мери. Красивая мраморная доска, съ которой мы взяли приведенныя строки, была навѣшена надъ фэрокскою загороженною скамьею въ церкви, на ней вы и теперь можете видѣть гербъ Пенденнисовъ, на гребнѣ котораго сидитъ орелъ, смотрящій на солнце, съ девизомъ: Nec tenui penna. Докторъ богословія Портманъ упомянулъ о покойникѣ весьма-деликатно и трогательно въ проповѣди своей на слѣдующее воскресенье, назвавъ его "нашимъ драгоцѣннымъ отшедшимъ другомъ"; и Артуръ Пенденнисъ заступилъ мѣсто отца.
   

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
въ которой Пенденнисъ является весьма-юнымъ юношей.

   Артуру было шестнадцать лѣтъ, какъ мы уже сказали, когда онъ сталъ главою дома Пенденнисовъ. Лицо его было, по словамъ товарищей "пышка", но мать провозгласила его хорошенькимъ. Волосы были здороваго каштановаго цвѣта, съ золотымъ отливомъ на солнцѣ; лицо круглое, румяное, съ веснушками и добродушное; бакенбарды его (когда онъ, наконецъ, дождался этого украшенія, такъ пламенно желаннаго) были рѣшительно рыжіе; вообще говоря, не будучи красавцемъ, у него было такое открытое, доброе лицо, и честные голубые глаза его смѣялись вамъ такъ весело, что нечему было удивляться, если мистриссъ Пенденнисъ считала его гордостью всего графства. Между шестнадцати и восьмнадцати-лѣтнимъ возрастомъ онъ выросъ отъ пяти футовъ шести, до пяти футовъ восьми дюймовъ, на чемъ и остановился. Но и этому росту дивилась его мать. Онъ былъ на цѣлые три дюйма выше своего огца. Возможное ли дѣло, чтобъ нашелся человѣкъ тремя дюймами выше мистера Пенденниса?
   Можете быть увѣрены, что Пенъ не возвращался въ школу: дисциплина этого заведенія была ему не по вкусу и онъ предпочелъ остаться дома. Объ этомъ было-таки преніе на семейномъ совѣтѣ, и майоръ настаивалъ на продолженіи курса наукъ; докторъ прислалъ свое письменное мнѣніе, что, для будущихъ успѣховъ и возвышенія Артура, ему необходимы греческія трагедіи, но Пенъ весьма-ловко намекнулъ матери о всѣхъ опасностяхъ грэйфрайрсовой школы и о томъ, какіе тамъ сорванцы-ученики, и эта добрая душа, встревожившись до нельзя, совершенно согласилась съ его желаніемъ.
   Тогда дядя Пена предложилъ свое вліяніе у его королевскаго высочества главнокомандующаго войсками, чтобъ доставить племянинку прапорщичью вакансію въ пѣшей гвардіи. Сердце Пена запрыгало при этой мысли: ему иногда случалось слышать по воскресеньямъ полковую музыку, игравшую въ Сент-Джемскомъ Паркѣ, когда онъ хаживалъ въ гости къ дядѣ. Видѣлъ онъ также Тома Риккетса, изъ четвертаго класса, который носилъ куртку и панталоны до того тѣсныя, что старшіе товарищи не давали ему прохода, и вдругъ тотъ же самый Томь Риккетсъ, въ красномъ мундирѣ, расшитомъ золотомъ, въ колоссальной медвѣжьей шапкѣ, маршируетъ раскачиваясь со знаменемъ полка. Томъ узналъ его и привѣтствовалъ протекторскимъ взглядомъ. Томъ, этотъ маленькій мальчикъ, который, за нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, сидѣлъ вмѣстѣ съ нимъ на школьной скамьѣ -- стоитъ теперь въ серединѣ сквера, со знаменемъ Британніи, окруженный штыками, перевязями и красными мундирами; полковой хоръ дуетъ въ грубы и бьетъ въ литавры, а онъ разговариваетъ-себѣ префамильярно съ старыми воинами, украшенными мохнатыми подбородками и ватерлооскими медалями. Чего бы не далъ Пенъ, чтобъ надѣть также эполеты и вступить въ ту же службу?
   Но лишь-только сынъ ея высказалъ такое желаніе, лицо мистриссъ Пенденнисъ выразило величайшій ужасъ. Она сказала, "что не будетъ спорить съ тѣми, кто противнаго мнѣнія; но, по ея убѣжденію, ему лучше оставаться дома. Мистеръ Пенденнисъ никогда, никогда бы не согласился опредѣлить туда своего сына. Наконецъ, она будетъ совершенно-несчастлива, если сынъ ея не откажется отъ подобной мысли". А Пенъ скорѣе готовъ былъ отрѣзать себѣ собственноручно носъ и уши, чѣмъ умышленно сдѣлать мать свою несчастною; а потому, будучи въ сущности малымъ весьма-великодушнымъ, онъ подарилъ ей свой мысленный красный мундиръ, золотые эполеты и страсть къ военной славѣ.
   Она считала его за это благороднѣйшимъ существомъ въ мірѣ. Но майоръ Пенденнисъ, узнавъ объ отказѣ матери и сына, написалъ ей довольно-холодное и недовольное письмо, рѣшивъ мысленно, что племянникъ его дрянь.
   Онъ, однако, примирился съ нимъ на охотѣ около Рождества, когда онъ, но своему обыкновенію, пріѣхалъ въ Фэроксъ. У Пена была добрая лошадь, на которой онъ ѣздилъ очень-бойко и ловко. Онъ перескакивалъ черезъ плетни и канавы весьма-хладнокровно, безъ хвастовства и натяжки. Онъ писалъ къ прежнимъ товарищамъ о подвигахъ своихъ и началъ серьёзно помышлять о красномъ охотничьемъ платьѣ; мать не могла утаить мысли, какъ бы этотъ нарядъ былъ ему къ лицу, хотя, весьма-естественно, проводила мучительные часы въ его отсутствіи и безпрестанно ждала, что его принесутъ домой на носилкахъ.
   При подобныхъ развлеченіяхъ, которымъ Пенъ предавался слишкомъ-охотно, не должно думать, чтобъ онъ совершенно бросилъ всякія занятія. У него былъ природный вкусъ къ чтенію всѣхъ возможныхъ книгъ, выходившихъ изъ ряда учебныхъ курсовъ. Онъ отказывался пить только тогда, когда голову его насильно окунали въ воды учености. Дома онъ пожиралъ всѣ книги, начиная съ Инчбальдова Театра до Коновальства Вайта, и перешарилъ всѣ сосѣдніе книжные шкэфы. Отъискавъ въ Клеврингѣ запыленную груду старинныхъ французскихъ романовъ, онъ читалъ ихъ изо всей мочи, и готовъ былъ просиживать цѣлые часы на вершинѣ библіотечной лѣстницы доктора Портмана, съ фоліантомъ на колѣняхъ -- все равно, былъ ли это томъ Гаклюйтовыхъ Путешествій, Левіаѳана Гобба, или поэмъ Чаусера. Онъ былъ большимъ пріятелемъ съ докторомъ Портманомъ и вошелъ во вкусъ портвейна, который остался при немъ навсегда. Что же до этой доброй женщины, мистриссъ Портманъ, которая не была нисколько ревнива, хотя супругъ ея объявилъ себя рѣшительно-влюбленнымъ въ мистриссъ Пенденнисъ, и провозгласилъ ее первою дамою во всемъ графствѣ -- та не могла не грустить, глядя съ любовью на Пена, сидящаго на верху лѣстницы, что ея дочь Минни для него слишкомъ-стара: она ни чуть не преувеличивала, ибо миссъ Мира Портманъ была въ то время только двумя годами моложе матери Пена и вѣсила столько же, сколько Пенъ и мать его, вмѣстѣ взятые.
   Вамъ надоѣли эти подробности? Оглянитесь назадъ, почтенный читатель, на вашу собственную юность, и скажите, какова она была? Я съ удовольствіемъ воображаю васъ здоровымъ, хорото-вскормленнымъ мальчикомъ, смѣлымъ и кроткимъ, теплосердечнымъ, любящимъ, и смотрящимъ свѣту въ лицо добрыми, честными глазами. Какими яркими цвѣтами свѣтъ тогда блестѣлъ и какъ вы этимъ наслаждались! Такого времени дано немного на долю человѣка, и онъ его не понимаетъ, пока имъ пользуется. Тогда только, когда годы эти давно промчались, онъ припоминаетъ, какъ они были милы и счастливы.
   Чтобъ не дать мистеру Пену предаться лѣности, отъ которой цистерсіанскій докторъ напророчилъ столько страшныхъ послѣдствіи, пригласили мистера Смирке, помощника доктора богословія Портмана, за хорошее жалованье, приходить или пріѣзжать въ Фэроксъ изъ Клевринга и посвящать молодому джентльмену по нѣскольку часовъ ежедневно. Смирке былъ человѣкъ совершенно-непогрѣшительный за чайнымъ столомъ; кудри волосъ спускались на его бѣлый лобъ и онъ повязывалъ галстухъ съ меланхолическою граціозностью. Онъ былъ довольно-сносный классикъ и математикъ, и передалъ Пену столько изъ своихъ познаній, сколько тотъ пожелалъ пріобрѣсти и что въ сущности было немного. Пенъ сразу оцѣнилъ своего учителя, который, въѣзжая во дворъ Фэрокса на своей маленькой лошадкѣ, такъ безтолково выворачивалъ носки и оставлялъ такое пространство между колѣнами и сѣдломъ, что никакому малому, одаренному юморомъ, невозможно было уважать такого ѣздока. Пенъ чуть не уморилъ Смирка со страха, посадивъ его разъ на свою кобылу и взявъ съ собой прокатиться на общій выгонъ, гдѣ были собраны гончія собаки графства; охотою распоряжался старый Гардгедъ, изъ Домплингбира. Мистеръ Смирке, на кобылѣ Пена, сбилъ съ толку собакъ и вывелъ изъ себя охотниковъ; онъ изувѣчилъ двухъ славныхъ псовъ, затесавшись въ середину стаи, и получилъ замѣчаніе Гардгеда, отличавшееся энергіею выраженій болѣе, чѣмъ какая-либо рѣчь, слышанная имъ съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ разстался съ лодочниками береговъ Изиды.
   Смирке довѣрилъ своему ученику собственныя свои поэмы, латинскія и англійскія. Онъ поднесъ мистриссъ Пенденнисъ экземпляръ англійскихъ, напечатанныхъ въ родномъ городѣ его, Клесгамѣ. Онъ читалъ вдвоемъ съ Пеномъ древнихъ поэтовъ, пробѣгая ихъ легкою рысью, вмѣсто увѣсистаго, медленнаго шага Цистерсіанцевъ, которые по дорогѣ черезъ классическую почву выслѣживаютъ каждое слово и докапываются до каждаго корешка. Пенъ не любилъ останавливаться и заставлялъ наставника истолковывать тамъ, гдѣ у него не хватало силъ, и такимъ образомъ они пронеслись черезъ Иліаду и Одиссею, трагическихъ поэтовъ и очаровательнаго Аристофана, котораго онъ признавалъ первымъ изъ всѣхъ поэтовъ. Но онъ шелъ такою крупною рысью, что хотя и успѣлъ пробраться черезъ значительное пространство царства древности, но забылъ все очень-скоро; отъ первоначальнаго изученія классиковъ у него остались впослѣдствіи только смутныя воспоминанія, въ родѣ того, какъ у нѣкоторыхъ членовъ Нижняго Парламента, которые стараются помнить на всякій случай нѣсколько цитацій; или какъ у журнальнаго критика, который ради приличія намекаетъ на крошечное количество латини или грековщины. Мы, Англичане, самый прозаическій народъ въ свѣтѣ, но за то самый постоянный: мы съ почтеніемъ держимся того, что называется у насъ воспитаніемъ джентльмена, и свято передаемъ его изъ рода въ родъ.
   Кромѣ древнихъ поэтовъ, Пенъ, можете быть увѣрены, читалъ также съ большимъ наслажденіемъ англійскихъ. Смирке вздыхалъ и печально покачивалъ головою при именахъ Мура и Байрона; но Пенъ былъ заклятымъ "огнепоклонникомъ" и "корсаромъ"; онъ зналъ ихъ наизусть и, отводя къ окну маленькую Лауру, произносилъ: "Зюлейка, я не братъ твой", такимъ трагическимъ тономъ, что большіе глаза дѣвочки открывались еще шире. Она сидѣла съ шитьемъ у колѣнъ мистриссъ Пенденнисъ, до часа, когда надобно было ложиться спать, и слушала чтеніе Пена съ величайшимъ вниманіемъ, не понимая ни слова изъ того, что его такъ восхищало.
   Онъ читалъ матери: Шекспира (она увѣряла, будто любитъ его, но это была неправда), Байрона, Попе и свою любимую поэму Лалла-Рукъ, которая нравилась ей посредственно. Но за то отъ епископа Гебера и въ-особенности отъ мистриссъ Гимэнсъ она рѣшительно таяла и не отнимала отъ глазъ носоваго платка, когда Пенъ читалъ этихъ авторовъ своимъ чистымъ, пріятнымъ голосомъ. "Христіанскій Годъ" тогда только вышелъ изъ печати. Сынъ и мать читали его другъ другу шопотомъ и съ благоговѣніемъ. Слабо, очень-слабо и рѣдко слышалъ Пенденнисъ впослѣдствіи эту торжественную духовную музыку; но онъ всегда любилъ воспоминаніе о ней и о временахъ, когда она поражала и трогала его сердце, и онъ шелъ по полямъ, полный надеждъ при воскресномъ колокольномъ звонѣ.
   Въ этотъ періодъ своего существованія Пенъ появился въ "Уголкѣ Поэтовъ" -- газетѣ графства, съ нѣсколькими стихотвореніями, которыми самъ былъ доволенъ до нельзя. Ему принадлежатъ стихи съ подписью "NEP." подъ заглавіями: "Къ слезѣ"; "На годовщину Ватерлооской Битвы"; "Госпожѣ Карадори, поющей на Митингахъ", и проч. и проч.; всѣ эти образцовыя произведенія мистриссъ Пенденнисъ сохраняла вмѣстѣ съ его первыми чулочками, первыми остриженными волосами, и тому подобными интересными памятниками младенчества. Онъ носился на своей лошади по сосѣднимъ лугамъ или скакалъ въ главный городъ графства, который мы назовемъ Чёттерисъ, декламируя свои собственныя поэмы и преисполненный совершенно байроновскаго вдохновенія, какъ самъ онъ воображалъ.
   Геній его былъ въ то время рѣшительно въ мрачномъ духѣ. Онъ принесъ разъ матери своей трагедію, которая, хотя онъ умертвилъ шестнадцать человѣкъ прежде втораго акта, заставила ее хохотать до-того, что онъ съ досады бросилъ свое произведеніе въ огонь. Онъ проектировалъ эпическую поэму бѣлыми стихами: "Кортесъ, завоеватель Мехики, и дочь Инки"; написалъ первую часть "Сенеки или Пагубной Купальни" и "Аріадны въ Наксосѣ"; послѣднія двѣ были классическія пьесы, съ хорами, строфами и антистрофами, которыя жестоко озадачивали бѣдную мистриссъ Пенденнисъ; наконецъ онъ началъ "Исторію Езуитовъ", въ которой поражалъ этотъ орденъ съ безпощадною строгостью, предостерегая своихъ собратій-протестантовъ отъ ихъ коварствъ. Мать видѣла въ немъ съ удовольствіемъ пылкую преданность британской церкви; на выборахъ, когда сэръ Джайльсъ Бинфильдъ стоялъ за "Синій интересъ" противъ лорда Трэйока, сына лорда Эйри, вига и покровителя папизма, Артуръ Пенденнисъ, украшенный сдѣланнымъ его матерью огромнымъ бантомъ, ѣхалъ на лошади, также увѣшанной синими лентами, подлѣ доктора Портмана, ѣхавшаго на сивой кобылѣ Доуди въ главѣ клеврингскихъ избирателей, кипѣвшихъ рвеніемъ за протестантскій интересъ.
   Въ тотъ день Пенъ произнесъ свою первую рѣчь въ Синей Гостинницѣ и, какъ кажется, также въ первый разъ въ жизни выпилъ вина больше, чѣмъ бы слѣдовало. Милосердыя Небеса! какая сцена поднялась въ Фэроксѣ, когда онъ прискакалъ туда въ позднюю ночь! Какое движеніе фонарей на дворѣ и у конюшенъ, хотя луна свѣтила какъ нельзя лучше; какая суматоха пошла между слугами, когда Пенъ влетѣлъ черезъ мостикъ на конюшенный дворъ, съ десяткомъ клеврингскихъ избирателей, горланившихъ ему вслѣдъ "Синюю Пѣсню" выборовъ!..
   Онъ пригласилъ всѣхъ наверхъ, выпить по рюмкѣ вина -- доброй мадеры -- капитальной мадеры -- Джонъ, принеси намъ мадеры -- и трудно угадать какимъ бы демонстраціямъ предались восторженные фермеры, еслибъ не явилась мистриссъ Пенденнисъ въ бѣломъ и со свѣчею въ рукѣ: видъ ея блѣднаго прекраснаго лица до-того спугнулъ ревностныхъ "Синихъ", что они молча сняли ей шляпы и ускакали.
   Кромѣ этихъ занятій и развлеченій, которымъ предавался мистеръ Пенъ, было еще одно, составляющее главную заботу и главное наслажденіе юности, если не лгутъ поэты: Пенъ изучалъ его постоянно. Сердце этого молодца было такъ пылко, и воображеніе такъ жадно, что онъ не могъ не подпасть вліянію страсти, о которой мы намекаемъ и которую вы, милостивыя государыни, вѣроятно, ужь угадали. Пенъ вздыхалъ по ней втайнѣ и, какъ больной любовью юноша Овидія, открылъ настежь свою грудь, говоря: "Aura veni!" Какой благородный юноша не гонялся въ свое время за этою вѣтреною богиней?
   Да, Пенъ началъ чувствовать потребность первой любви -- страсти пожирающей, предмета, на которомъ онъ могъ бы сосредоточить всѣ неясныя, разсѣянныя фантазіи, такъ сладостно его томившія. Ему нужна была красавица, которой бы онъ дѣйствительно могъ посвящать свои стихи, которую бы онъ поставилъ на пьедесталѣ и боготворилъ, вмѣсто воображаемыхъ Іантъ и Зюлеекъ, принимавшихъ изліянія его юношеской музы. Онъ перечитывалъ снова и снова свои любимыя поэмы, взывалъ къ "Alma Venus", восторгу боговъ и людей, переводилъ оды Анакреона и выхватывалъ сообразные своей болѣзни пассажи изъ Киллера, Драйдена, Прайора и другихъ подобныхъ. Смирке и Пенъ никогда не уставали бесѣдовать о любви. Предатель-наставникъ занималъ его сантиментальными разговорами, вмѣсто чтеній объ алгебрѣ и греческихъ писателяхъ: Смирке былъ самъ влюбленъ. Да и могло ли быть иначе, имѣя ежедневно передъ глазами такую женщину? Смирке былъ влюбленъ до безумія -- если смирное пламя мистера Смирке можно было назвать безуміемъ -- въ мистриссъ Пенденнисъ!
   Эта добрая дама, сидя у себя внизу и давая Лаурѣ уроки на фортепьяно, или выкраивая фланелевыя юбки для бѣдныхъ, или погруженная въ другія заботы своей скромной и чистой христіанской жизни, не могла и вообразить, какія бури заваривались наверху въ двухъ сердцахъ: въ сердцѣ Пена -- сидѣвшаго въ охотничьей курткѣ съ локтями на зеленомъ письменномъ столѣ и руками въ густыхъ волосахъ, а подъ носомъ съ томомъ Гомера -- и въ сердцѣ достойнаго мистера Смирке, съ которымъ онъ читалъ. Тутъ они разсуждали о Еленѣ и Андромахѣ. "Андромаха", говаривалъ Пенъ: -- "была навѣрно похожа на мою мать; но знаете, Смирке, я бы готовъ былъ отрѣзать себѣ носъ, чтобъ только взглянуть на Елену"; и вслѣдъ за этимъ онъ прочитывалъ съ жаромъ нѣсколько любимыхъ строкъ, которыя читатель легко найдетъ на своемъ мѣстѣ въ третьей книгѣ. Онъ чертилъ ея портреты, сохранившіеся до сегодня съ прямыми носами и необъятной величины глазами, подписывая ихъ "Artur Pendennis delineavit et pinxit".
   Мистеръ Смирке весьма-естественно предпочиталъ Андромаху, вслѣдствіе чего былъ необычайно-друженъ съ Пеномъ. Онъ подарилъ ему своего Эльзевира Горація. Онъ купилъ Пену серебряный рейсфедеръ и предоставилъ ему полную свободу заниматься такъ мало, какъ ему хотѣлось. Смирке былъ всегда наготовѣ открыть тайну своего сердца Пену; онъ даже сознался ему разъ, что чувствуетъ "привязанность пламенную, нѣжную привязанность", о которой Пену очень хотѣлось знать подробнѣе. "А ну-ка, старый пріятель", говорилъ онъ учителю:-- "хорошенькая она? глаза у нея голубые или черные?" Но помощникъ доктора Портмана испустилъ тихій вздохъ, направилъ взоры въ потолокъ и слабымъ голосомъ просилъ Пена перемѣнить разговоръ. Бѣдный Смирке! Онъ пригласилъ Пена обѣдать на свою квартиру, надъ мадамъ Фрибсби, клеврингской модисткой. Разъ, когда мистриссъ Пенденнисъ ѣздила въ Клеврингъ въ открытомъ кабріолетѣ, вѣроятно по хлопотамъ туалетнымъ, и пошелъ сильный дождь, она допустила уговорить себя зайдти на квартиру Смирке, который немедленно послалъ за пирожнымъ. Софа, на которой она сидѣла, сдѣлалась для него драгоцѣнностью и онъ постоянно держалъ цвѣты въ стаканѣ, изъ котораго она напилась воды.
   Такъ-какъ мистриссъ Пенденнисъ никогда не утомлялась, слушая похвалы сыну, то мы можемъ быть увѣрены, что хитрый наставникъ не упускалъ ни одного случая бесѣдовать съ нею о любимомъ предметѣ. Ему, можетъ-быть, и было нѣсколько скучно слышать повторенія разсказовъ о великодушіи Пена, о храбрости его, когда онъ побѣдилъ того большаго негоднаго мальчишку, о его веселости и проказахъ, о его необыкновенныхъ познаніяхъ въ латини и музыкѣ, и проч. и проч.; но какой бы цѣны не далъ онъ, чтобъ сколько можно чаще и дольше наслаждаться ея обществомъ! И вдова, послѣ этихъ разговоровъ, находила мистера Смирке весьма-пріятнымъ и свѣдущимъ человѣкомъ. Что же касается до ея сына, то она еще не могла рѣшиться, быть ли ему архіепископомъ кентерберійскимъ или лордомъ канцлеромъ Соединенныхъ Королевствъ. Въ ея мысляхъ не было мѣста и вопросу о томъ, чтобъ въ Англіи могъ найдтись человѣкъ, хоть сколько-нибудь подходящій подъ пару къ ея Артуру. Этотъ фактъ уже давно былъ рѣшенъ.
   Не имѣя ни затѣй, ни привычекъ, которыя бы требовали большихъ издержекъ, мистриссъ Пенденнисъ принялась копить деньги для сына. Она сдѣлалась даже немножко скупа. Разумѣется, что въ годъ траура не было въ Фэроксѣ никакихъ угощеній; серебряныя покрышки блюдъ и соусниковъ, составлявшія гордость прежняго врача и изукрашенныя гербами Пенденнисовъ, не появлялись на свѣтъ изъ своихъ ящиковъ въ-теченіе долгихъ лѣтъ. Число прислуги было уменьшено и расходы сокращены. Столъ былъ самый пустынническій, когда Пенъ не обѣдалъ дома; даже самъ онъ былъ въ главѣ демонстраціи изъ кухни, жаловавшейся на упадокъ достоинства Фэрокскаго пива. Мистриссъ Пенденнисъ сдѣлалась для сына просто скрягой.
   Въ маленькомъ кружкѣ короткихъ знакомыхъ мистриссъ Пенденнисъ не случилось молодой женщины или дѣвицы, которую Пенъ могъ бы одарить своимъ безцѣннымъ сокровищемъ -- сердцемъ; а ему пламенно хотѣлось сбыть его кому-нибудь. Въ такихъ случаяхъ многіе молодые люди не задумываются и избираютъ себѣ какую-нибудь Долли, дочь ключницы, или Молли, дочь кузнеца. Но Пенъ считалъ особу Пенденниса слишкомъ-высокою, чтобъ спуститься такъ низко. Онъ былъ слишкомъ-возвышеннаго характера для грубой интриги, а мысль объ обольщеніи, еслибъ она могла у него закрасться, возмутила бы его сердце, какъ дѣло низкое и безчестное. Миссъ Минни Портманъ была слишкомъ-стара, слишкомъ-толста и черезчуръ любила читать "Древнюю Исторію Ролленя"; дочери адмирала Бордбэка, изъ Сент-Винцент-Гоуза, опротивѣли Пену своимъ лондонскимъ важничаньемъ и тѣмъ, что смотрѣли на него свысока, какъ на ребенка. Три дочери капитана Глэндерса (50-го Драгунскаго) ходили все еще въ коричневыхъ холстинковыхъ передничкахъ, съ косичками, завязанными грязными розовыми ленточками. Не научившись танцевать, нашъ юноша не могъ имѣть случая сблизиться съ прекраснымъ поломъ на собраніяхъ въ Чэттерисѣ; словомъ сказать, онъ не былъ влюбленъ, потому-что не въ кого было влюбиться. И онъ ежедневно выѣзжалъ верхомъ, отъискивая свою Дульцинею; заглядывая въ проѣзжавшіе по большой дорогѣ экипажи, онъ чувствовалъ, какъ билось его сердце трепетнымъ ожиданіемъ, не она ли въ той желтой каретѣ, которая тянется въ гору; или не которая-ли нибудь изъ тѣхъ трехъ дѣвицъ, въ пуховыхъ шляпкахъ, которыхъ прокатываетъ въ шарабанѣ этотъ толстый джентльменъ, со скоростью по четыре мили въ часъ. Но въ желтой каретѣ ѣхала древняя, немилосердо нюхающая табакъ вдова, съ современною ей горничною; а дѣвицы въ пуховыхъ шляпкахъ походили на рѣпы. Что бы онъ ни дѣлалъ и куда бы ни поѣхалъ, а все еще честному Пену не являлась очарованная принцесса, которую ему суждено освободить и пріобрѣсти въ награду за подвиги.
   Объ этихъ вещахъ онъ не бесѣдовалъ съ матерью. У него быль свой отдѣльный міръ. Какая благородная, пылкая, воспріимчивая, впечатлительная душа не имѣетъ своего тайнаго убѣжища, куда она уносится? Не будемъ тревожить его неуклюжимъ любопытствомъ и вмѣшательствомъ. Актеонъ былъ превращенъ въ четвероногое, за желаніе проникнуть туда, гдѣ купалась Діана. Если у васъ сынъ поэтическій, сударыня, то оставляйте его повременамъ въ покоѣ: даже вашъ удивительный совѣтъ можетъ иногда показаться неумѣстнымъ. Вы безошибочны; но изъ этого еще не слѣдуетъ, чтобъ всякій думалъ точь-въ-точь по-вашему. Можетъ-быть, что вотъ у того человѣка ужь есть мысли, слишкомъ-глубокія даже для вашего великаго разума, и фантазіи, дотого робкія и застѣнчивыя, что останутся спрятанными даже въ вашемъ присутствіи, миледи.
   Силою материнской любви Елена Пенденнисъ угадывала большую часть тайнъ сына; по она молчала объ этомъ. Кромѣ-того, она рѣшила заранѣе, что Пенъ долженъ жениться на маленькой Лаурѣ, когда ему минетъ двадцать-шесть лѣтъ, а ей восемьнадцать: тогда Пенъ успѣетъ кончить университетскій курсъ, прокатиться по материку Европы и потомъ, или оснуется въ Лондонѣ и будетъ изумлять всю столицу краснорѣчіемъ своимъ въ качествѣ адвоката, или еще лучше, поселившись въ прелестномъ сельскомъ пасторскомъ домикѣ, окруженномъ розовыми кустами и душистою жимолостью, поблизости романической, обросшей плющомъ церкви, будетъ говорить превосходнѣйшія проповѣди, когда-либо поучавшія смертныхъ.
   Въ ту эпоху, когда описанныя нами выше чувства, разводили войну и смуты въ груди честнаго Пена, случилось ему разъ пріѣхать въ Чэттерисъ, съ цѣлью передать въ контору "Чэттерискаго Вѣстника" необыкновенно-трогательную поэму. Отдавая, по обыкновенію, лошадь свою на руки конюховъ тамошняго Джордж-Отеля, онъ неожиданно сошелся съ однимъ старымъ знакомымъ. Высокій черный тэндемъ {Одноколка, съ парою гусемъ запряженныхъ лошадей.}, на красныхъ колесахъ, влетѣлъ съ громомъ во дворъ гостинницы, пока Пенъ толковалъ съ конюхомъ насчетъ своей лошади: "Галло, Пенденнисъ, ты ли?" раздался, громкій, покровительственный голосъ правившаго. Пенъ узналъ съ трудомъ подъ широкими полями шляпы и среди сюртуковъ и галстуховъ, которые были на немъ навьючены, особу и лицо прежняго школьнаго товарища, мистера Фокера.
   Годъ отсутствія произвелъ въ этомъ джентльменѣ значительную перемѣну. Юноша, котораго за нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ журили по заслугамъ, и который тратилъ свои карманныя деньги на пирожки и пряники, явился теперь передъ глазами Пена въ костюмѣ, называвшемся тогда "плутовскимъ". Между колѣнями его былъ огромный бульдогъ; яркій пунсовый шалевый платокъ, обернутый вокругъ его шеи, былъ зашпиленъ огромною булавкой, съ золотою фигуркою бульдога же; мохнатый жилетъ былъ испещренъ золотыми цѣпочками; сверхъ жилета зеленый полуфракъ со впалыми пуговками, а сверхъ полуфрака широкій бѣлый сюртукъ съ похожими на плоскіе сыры пуговицами, на которыхъ были выбиты изображенія разныхъ экстренныхъ случаевъ изъ жизни охотника или наѣздника. Всѣ эти принадлежности изукрасили особу нашего молодца до-того, что вы задумались бы, за кого его принять: за боксера ли en goguette, или за щеголя-жокея въ праздничномъ нарядѣ.
   -- Совсѣмъ вышелъ оттуда, Пенденнисъ? сказалъ мистеръ Фокеръ, слѣзая съ тэндема и протягивая Пену палецъ.
   -- Да, съ годъ или больше.
   -- Терпѣть не могу доктора и Тоузера, втораго учителя, и всѣхъ тамъ. Мѣсто вовсе не для джентльменовъ.
   -- Вовсе, отвѣчалъ тревожно Пенъ.
   -- Право, мнѣ иногда снится, будто этотъ старый педантъ лѣзетъ въ меня, продолжалъ Фокеръ, и Пенъ улыбнулся при мысли о страшныхъ сновидѣніяхъ, точь-въ-точь въ томъ же родѣ.-- Когда я подумаю, чѣмъ насъ кормили, клянусь, сэръ, удивляюсь, какъ я выдержалъ. Дряблая баранина, скотская говядина, пуддинги по четвергамъ и по воскресеньямъ -- настоящія отравы. А взгляни-ка на мою передовую: видалъ ты когда-нибудь животное красивѣе? Пріѣхалъ изъ Бэймута. Девять миль въ сорокъ-двѣ минуты. Недурно, сэръ!
   -- Ты живешь въ Бэймутѣ, Фокеръ?
   -- Да; я пріѣхалъ изъ Оксфорда, потомъ сюда и вечеромъ хочу въ театръ. Видалъ ты какъ Роукнисъ отхватываетъ джигу? И мистеръ Фокеръ сдѣлалъ нѣсколько па этого національнаго танца, ища взорами сочувствія въ глазахъ своего грума и конюховъ.
   Пенъ подумалъ, что и онъ не прочь отъ театра, а домой онъ воротится при лунномъ свѣтѣ. Вслѣдствіе чего онъ принялъ приглашеніе Фокера отобѣдать вмѣстѣ и оба вошли въ буфетъ, гдѣ Фокеръ попросилъ хорошенькую миссъ Ринсеръ, дочь хозяйки, попотчивать рюмкой "его микстуры".
   Пена и семейство его знали въ Джордж-Отелѣ съ-тѣхъ-поръ, какъ они поселились въ Фэроксѣ; экипажи и лошади мистера Пенденниса всегда оставлялись въ этой гостинницѣ, когда онъ пріѣзжалъ въ Чэттерисъ. Хозяйка сдѣлала наслѣднику Фэрокса весьма-почтительный книксенъ, отпустила ему комплиментъ на счетъ его роста и возмужалости, и спросила о здоровьѣ домашнихъ, о докторѣ Портменѣ и всѣхъ клеврингскихъ. На всѣ эти вопросы молодой джентльменъ отвѣчалъ весьма-благосклонно.
   Мистеръ Фокеръ велъ себя совершенно-иначе. Онъ спросилъ у Ринсера о состояніи его насморка, сказалъ мистрисъ Ринсеръ загадку, спросилъ миссъ Ринсеръ, скоро ли она будетъ готова выйдти за него замужъ, и отпустилъ нѣсколько комплиментовъ миссъ Бреттъ, другой молодой дѣвицѣ въ буфетѣ: все это въ одну минуту и съ такою живостью и шутливостью, что всѣ женщины захикали разомъ. Потомъ онъ прищелкнулъ одобрительно языкомъ, проглотивъ поднесенную ему миссъ Ринсеръ "микстуру".
   -- Не хочешь ли отвѣдать, пріятель, сказалъ онъ Пену:-- Факультетъ рекомендовалъ мнѣ это въ качествѣ желудочнаго. Попотчуйте и его рюмкой, миссъ Ринсеръ, и запишите на-счетъ вашего покорнѣйшаго.
   Бѣдный Пенъ взялъ рюмку и всѣ разсмѣялись отъ гримасы, которую онъ неловко сдѣлалъ, осушивъ ее: джинъ, горечь и еще какія-то крѣпительныя входили въ составъ "микстуры", которою мистеръ Фокеръ такъ восхищался и которую назвалъ "своею". Пока Пенъ поперхнулся, морщился и отплевывался, Фокеръ замѣтилъ мистеру Ринсеру, что пріятель его еще зеленъ, очень-зеленъ, но что онъ скоро его сформируетъ. Послѣ этого онъ заказалъ обѣдъ изъ черепахи и дичины, и въ-особенности совѣтовалъ хозяйкѣ заморозить шампанское съ самымъ тщательнымъ вниманіемъ.
   Кончивъ эти дѣла, Фокеръ и Пенъ пошли гулять по Гай-Стриту, первый съ сигарою въ зубахъ, которую онъ вынулъ изъ сигарочницы, величиною чуть не съ чемоданъ. Онъ завернулъ къ мистеру Люису, чтобъ пополнить ее и побесѣдовалъ нѣсколько минутъ съ этимъ джентльменомъ, присѣвъ на залавокъ; потомъ зашелъ въ фруктовую лавку, чтобъ полюбезничать съ хорошенькою сидѣльщицей; потомъ они прошли мимо Конторы "Чэттерискаго Вѣстника", для котораго Пенъ имѣлъ въ карманѣ пакетъ со стихами, но отдавать его не рѣшился, совѣстясь передъ Фокеромъ. Они встрѣчали увѣсистыхъ драгуновъ, квартировавшаго постоянно въ Чэттерисѣ полка; останавливались съ ними и толковали о бэймутскихъ балахъ и о томъ, какъ хороша миссъ Броунъ и какая чертовски-славная женщина мистриссъ Джонесъ. Напрасно Пенъ припоминалъ, какимъ глупымъ осломъ Фокеръ былъ въ школѣ, какъ онъ едва умѣлъ читать, какъ быль неопрятенъ и какъ отличался неестественными промахами и особеннымъ тупоуміемъ. Мистеръ Фокеръ и теперь былъ порядочнымъ человѣкомъ на столько же, какъ и въ школьные дни; а между-тѣмъ, Пенъ чувствовалъ тайную гордость, прогуливаясь по Гай-Стриту съ молодымъ джентльменомъ, у котораго былъ свой тэндемъ, который разговаривалъ съ офицерами и заказывалъ къ обѣду черепаховый супъ и шампанское. Пенъ слушалъ, и также не безъ нѣкотораго почтенія, разсказы Фокера о томъ, что дѣлали въ Коллегіумѣ, котораго онъ былъ украшеніемъ, и длинныя исторіи о гонкахъ на греблѣ, боксерахъ, прогулкахъ за городъ, и самъ началъ ощущать желаніе поступить въ "Коллегіумъ", гдѣ столько удовольствій и мужественныхъ упражненій. Въ это время проѣзжалъ фермеръ Горнеттъ, живущій подлѣ самаго Фэрокса и поклонился Пену; тотъ остановилъ его и попросилъ передать своей матери, что онъ встрѣтился съ прежнимъ школьнымъ товарищемъ и будетъ обѣдать въ Чэттерисѣ.
   Молодые люди продолжали свою прогулку и проходили внутри соборной ограды, откуда могли слышать музыку вечерней службы; музыка эта всегда производила сильное впечатлѣніе на Пена. Они бродили по аллеѣ, пока прихожане не повалили изъ церкви съ послѣднимъ аккордомъ органа.
   Старый Портманъ былъ въ числѣ вышедшихъ изъ почтенныхъ древнихъ воротъ. Разглядѣвъ Пена, онъ подошелъ къ нему и протянулъ руку; но онъ съ удивленіемъ смотрѣлъ на его пріятеля, изо рта и отъ сигары котораго валили облака благовонія, струившіяся подъ носомъ и вокругъ шляпы доктора.
   -- Мистеръ Фокеръ, мой старый школьный товарищъ, сказалъ Пенъ.
   -- Гмъ! проворчалъ докторъ, косясь на сигару. У себя въ кабинетѣ онъ и самъ покуривалъ трубку, но сигара казалась ему оскверненіемъ.-- Я здѣсь по дѣламъ, Артуръ. Не поѣдемъ ли домой вмѣстѣ?
   -- Я... меня пригласилъ обѣдать мой пріятель.
   -- Не лучше ли уѣхать вмѣстѣ, однако?
   -- Его мать знаетъ, что онъ не будетъ, сэръ, замѣтилъ Фокеръ:-- такъ ли, Пенденнисъ?
   -- Но изъ этого еще не слѣдуетъ, чтобъ онъ не сдѣлалъ лучше, поѣхавъ домой со мною, пробормоталъ дикторъ и пошелъ дальше съ большою важностью.
   -- Старичина не любитъ этого зѣлья, кажется, сказалъ Фокеръ, отряхивая пепелъ сигары.-- Ба! это кто?-- да это генералъ и Бингли, антрепренёръ. Мое почтеніе, Косъ! Какъ поживаете, Бингли?
   -- Какъ поживаетъ мой достойный и благородный юный другъ? сказалъ джентльменъ, котораго Фокеръ величалъ генераломъ. На немъ былъ истертый и заплатанный военный плащъ съ засаленнымъ воротникомъ, и шляпа, сильно заломленная на-бекрень.
   -- Надѣюсь, что вы здоровы, почтенный сэръ, сказалъ Фокеру другой джентльменъ: -- и что королевскій театръ будетъ имѣть честь пользоваться сегодня вечеромъ вашимъ покровительствомъ. Мы даемъ "Незнакомца", въ которомъ вашъ покорнѣйшій слуга будетъ...
   -- Съ вами нѣтъ возможности, когда вы въ лосинѣ и ботфортахъ, Бингли! замѣтилъ Фокеръ.
   -- Но ужь вамъ понравится миссъ Фодрингэй въ роли мистриссъ Галлеръ, возразилъ генералъ съ сильнымъ ирландскимъ акцентомъ: -- или мое имя не Джекъ Костиганъ.
   Пенъ смотрѣлъ на обоихъ съ большимъ любопытствомъ. Онъ въ жизнь свою не видалъ актера. Оглянувшись, онъ замѣтилъ раскраснѣвшееся лицо стараго Портмена, оборотившагося назадъ, выходя изъ ограды и, повидимому, крайне-недовольнаго новыми знакомцами Пена.
   Можетъ-быть, нашему герою было бы дѣйствительно гораздо-лучше воспользоваться совѣтомъ доктора и обществомъ по дорогѣ домой. Но кто изъ насъ знаетъ свою судьбу?
   

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Мистриссъ Галлеръ.

   Нагулявшись вдоволь, мистеръ Фокеръ и его гость воротились въ Джордж-Отель и усѣлись за очень-прилично сервированный столъ. Вскорѣ мистеръ Ринсеръ явился съ первымъ блюдомъ, поклонясь съ торжественною важностью, какъ-будто онъ прислуживалъ самому лорду-намѣстнику. Мистеръ Фокеръ атаковалъ черепаховый супъ и дичину съ аппетитомъ, нисколько не уступавшимъ прежнему, которымъ онъ славился въ Грэйфрайрской Школѣ. Пенъ не могъ не уважать его какъ знатока, когда онъ объявилъ шампанское негодною шиповкой и подмигнулъ портвейну однимъ глазомъ. Портвейнъ заслужилъ его одобреніе и онъ объявилъ слугамъ, что его нѣтъ возможности надуть. Всю трактирную прислугу онъ зналъ по именамъ и обнаруживалъ большое участіе къ семействамъ каждаго; когда выѣзжали лондонскіе дилижансы, отправлявшіеся въ то время отъ Джордж-Отеля, мистеръ Фокеръ велѣлъ открыть окно настежь, называлъ также по именамъ кондукторовъ и кучеровъ, и спрашивалъ у нихъ о здоровьѣ ихъ семействъ; потомъ, когда дилижансы трогались, онъ очень-живо представлялъ рожокъ кондуктора, къ большому удовольствію Джима конюха, выколачивавшаго на дворѣ попоны.
   -- Бутылка шерри, бутылка шампанскаго, бутылка порто и chasse-café, право недурно, Пенъ, ге? сказалъ Фокеръ, послѣ поглощенія всего этого, равно какъ фруктовъ, грецкихъ орѣховъ и изюма.-- Теперь пора брести.
   Пенъ вскочилъ съ весьма-блестящими глазами и разрумяненнымъ лицомъ, и они направились къ театру, гдѣ заплатили за свои билеты дряхлой сонливой старухѣ. "Это мистриссъ Дройсикумъ, теща Бингли, великая въ роли леди Макбетъ," замѣтилъ Фокеръ своему товарищу. Фокеръ былъ и съ нею знакомь.
   Нашимъ молодымъ людямъ предстоялъ почти неограниченный выборъ мѣстъ въ ложахъ, весьма-ненаполненныхъ по обыкновенію провинціальныхъ театровъ, несмотря на "всеобщій порывъ увлеченія и электрическіе токи восторга," расписанные въ афишахъ Бингли. Десятка два-три зрителей сидѣло на скамьяхъ партера, нѣсколько больше топало и посвистывало въ галереяхъ и еще около дюжины, пользовавшихся даровымъ входомъ, сидѣло въ ложахъ. Драгунскіе поручики Роджерсъ и Поджерсъ, и молодой корнетъ Тидмусъ, занимали отдѣльную ложу. Актеры играли для нихъ, а эти джентльмены разговаривали съ ними, когда тѣ оставались безъ дѣла, и апплодировали имъ, называя по именамъ.
   Антрепренёръ Бингли, игравшій всѣ главныя комическія и трагическія роли, кромѣ тѣхъ случаевъ, когда онъ скромно удалялся передъ лондонскими свѣтилами, повременамъ заѣзжавшими въ Чэттерисъ, былъ великъ въ "Незнакомцѣ". На немъ были въ тотъ вечеръ обтяжные лосинные панталоны и гессенскіе сапоги, широкій плащъ и войлочная шляпа, катафалочное перо которое обвѣвало его дряблое лицо и нѣсколько замаскировывало огромный, черноволосый, завитой парикъ. Онъ быль украшенъ сценическими брильянтами, изъ которыхъ выбиралъ для себя самые блестящіе и замѣтные, а на мизинцѣ у него красовался фальшивый брильянтъ, весьма-ловко повертываемый имъ и сверкавшій передъ глазами партера, когда онъ полувысовывалъ его изъ складокъ плаща. Бингли дѣлалъ особенную милость молодымъ людямъ своей труппы, удостойвая ихъ надѣвать это кольцо въ легкихъ комическихъ роляхъ, и они льстили своему директору, разспрашивая его объ исторіи этой драгоцѣнности. Сцена имѣетъ свои историческіе брильянты. Это кольцо принадлежало нѣкогда Джорджу Фредрику Куке, получившему его отъ мистера Кина, который, можетъ-быть, купилъ его за шиллингъ. Бингли воображалъ, что вся публика ослѣплена его блескомъ.
   Онъ читалъ сценическую книгу -- эту чудную сценическую книгу, которая переплетена не какъ какая бы то ни было другая книга, но нарумянена и украшена фольгой и блестками, какъ герой или героиня, держащіе ее; а тѣ держатъ ее въ рукахъ такъ, какъ люди никогда не держатъ книгъ; указываютъ пальцемъ на пассажи и зловѣще киваютъ зрителямъ головою, поднимая потомъ очи и палецъ къ потолку, какъ-будто въ доказательство необъятнаго утѣшенія, почерпнутаго изъ книги. Каждый, кому удалось видѣть одного извѣстнаго нашего комика, въ пестромъ ситцевомъ халатѣ, какихъ никто никогда не нашивалъ, въ роли молодаго вельможи, сокращающаго время чтеніемъ въ своихъ покояхъ, въ ожиданіи друга своего, сэра Гарри, или отца, который долженъ былъ прійдти завтракать -- всякій, говорю я, кто видѣлъ этого великаго актёра надъ театральною книгой, долженъ былъ ощущать особенное удовольствіе и пользоваться обширнымъ полемъ для размышленія.
   Лишь-только "Незнакомецъ" увидѣлъ нашихъ молодыхъ людей, онъ тотчасъ же началъ "играть къ нимъ"; онъ смотрѣлъ на нихъ торжественно черезъ свою раззолоченную книгу, развалившись на сценической скамьѣ и обнаруживая кольцо и ботфорты. Онъ разсчитывалъ на эффектъ каждаго изъ этихъ украшеній и рѣшился очаровать юношей во что бы то ни стало, зная, что они заплатили за входъ. Воображеніе ужь рисовало передъ нимъ картину ихъ семейства, пріѣхавшую изъ деревни въ театръ, и наполняющую его кассу.
   Онъ лежалъ на скамьѣ, погруженный въ чтеніе, а слуга его, Фрэнсисъ, разсуждалъ о немъ "всторону."
   "Опять читаетъ" говорилъ Фрэнсисъ зрителямъ: -- "читаетъ съ утра до ночи. Для него природа не имѣетъ красотъ, жизнь -- прелестей. Вотъ ужь три года, какъ я не видалъ его улыбки". Физіономія Бингли была во время коментарій вѣрнаго слуги такъ мрачна, что страшно смотрѣть. "Ничто не развлекаетъ его. О, еслибъ онъ привязался хоть къ какому-нибудь живому существу, хоть къ животному: человѣкъ долженъ же любить что-нибудь."
   "Тобіасъ-Голлъ (выходитъ изъ хижины).-- О, какъ отрадно, послѣ семи долгихъ недѣль, чувствовать снова теплоту этихъ солнечныхъ лучей! Благодарю васъ, о Небеса! за эту благодать." Онъ сжимаетъ руками шапку, возводитъ взоры къ потолку и молится. Незнакомецъ разглядываетъ его пристально.
   "Фрэнсисъ (Незнакомцу).-- Не велика доля земнаго блаженства, предназначенная въ удѣлъ этому старцу, а между-тѣмъ замѣтьте, какъ онъ за нее благодаренъ!
   "Бингли.-- Это оттого, что хотя онъ и старъ, но не больше какъ дитя на помочахъ надежды. Онъ пристально посмотрѣлъ на Фокера, который прехладнокровно продолжаетъ сосать набалдашникъ своей трости.
   "Фрэнсисъ.-- Надежда -- кормилица жизни.
   "Бингли.-- А колыбель ея -- могила."
   Незнакомецъ проговорилъ это болѣзненнымъ басовымъ стономъ, вытаращивъ глаза на Пенденниса, который совершенно-растерялся. Онъ вообразилъ, что весь театръ смотритъ на него и невольно потупилъ глаза. Только-что онъ ихъ поднялъ, Бингли опять посмотрѣлъ на него. Всю эту сцену антрепренёръ игралъ какъ-будто исключительно для Пена. Готовясь сдѣлать доброе дѣло, и отсылая Фрэнсиса съ книгою, чтобъ вѣрный слуга не былъ свидѣтелемъ замышленнаго имъ благодѣянія, Бингли тщательно замѣтилъ страницу, вѣроятно, намѣреваясь продолжать чтеніе за сценою. Но все это было сдѣлано прямо въ глаза Пенденнису, котораго антрепренёръ хотѣлъ околдовать. Какое облегченіе почувствовалъ нашъ юноша, когда сцена кончилась и Фокеръ, стуча палкой, закричалъ: "Браво, Бингли!"
   -- Поддержи его, Пенденнисъ; знаешь, всѣ они любятъ, когда имъ хлопаютъ, сказалъ Фокеръ. Добродушный молодой джентльменъ и Пенденнисъ засмѣялись и принялись апплодировать изо всѣхъ силъ вмѣстѣ съ сидѣвшими въ противоположной ложѣ драгунами.
   Перемѣна декорацій. Вмѣсто хижины Тобіаса, Незнакомца и его сапоговъ, зала Винтерсенскаго Замка; явились слуги со столами и стульями.-- "Вотъ Гиксъ и миссъ Тэктвайтъ", шепнулъ Фокеръ. "Вѣдь хорошенькая, Пенъ, ге? Но постой -- урра! браво! вотъ и Фодрингэй".
   Партеръ встрепенулся и застучалъ зонтиками; залпъ рукоплесканій раздался;съ галерей; драгуны и Фокеръ хлопали съ неистовствомъ: вы бы подумали, что театръ набитъ биткомъ -- такъ бѣшено всѣ апплодировали. Красное лицо и клочковатые бакенбарды мистера Костигана выглядывали изъ-за боковой кулисы. Глаза Пена засверкали, когда явилась мистриссъ Галлеръ съ потупленными взорами; она ободрилась при грохотѣ рукоплесканій и обвела зрителей благодарнымъ взглядомъ, потомъ, скрестивъ руки на груди, опустилась, дѣлая великолѣпный реверансъ. Шумъ сильнѣе, зонтики стучатъ какъ бѣшеные. Пенъ, воспламененный виномъ и энтузіазмомъ, хлопалъ и кричалъ "браво" громче всѣхъ. Мистриссъ Галлеръ видѣла его (и многихъ другихъ), а старичокъ Боусъ, первый скрипачъ оркестра -- усиленнаго въ тотъ вечеръ частью драгунскаго хора, съ благосклоннаго позволенія полковника Сваллоутейля -- улыбался съ своего возвышенія восторгу нашего юноши.
   Тѣ, кому случалось видѣть миссъ Фодрингэй впослѣдствіи, когда она ужь была замужемъ и вошла въ лондонское общество, не имѣютъ понятія о томъ, какъ она была хороша въ то время, когда Пенъ увидѣлъ ее въ первый разъ. Она была высокаго женскаго роста и въ полномъ блескѣ красоты. Ей было тогда двадцать-шесть лѣтъ, хотя она и увѣряла что ей только девятнадцать. У нея былъ чистый высокій лобъ, окраенный вьющимися отъ природы черными волосами -- красавицы послѣдующихъ временъ старались подражать этому помощью парикмахерскихъ щипцовъ -- волосами, которые соединялись густыми, лоснящимися прядями на затылкѣ, подобномъ тому, какой на плечахъ Венгры Луврской -- восторгѣ боговъ и людей. Глаза ея, когда она поднимала на васъ взоры и прежде чѣмъ опускала свои длинныя, чудесныя черныя рѣсницы, сіяли непостижимою нѣжностью и таинственностью. Любовь и геній какъ-будто выглядывали изъ нихъ и потомъ застѣнчиво скрывались, сконфуженные тѣмъ, что вы успѣли на нихъ взглянуть. У кого, какъ не у женщины высокаго разума, могло быть такое величественное чело? Она никогда не смѣялась: зубы были нехороши, но улыбка безпредѣльной нѣжности и прелести играла на ея прекрасныхъ устахъ и въ ямочкахъ щекъ и классическаго подбородка. Носъ въ тѣ дни былъ у нея такой, что и описать нельзя. Уши походили на двѣ маленькія жемчужныя раковины, которыя серги только оскорбляли, хотя серги и были красивѣйшею собственностью театра. На ней было длинное черное платье, въ которомъ она двигалась съ чудною граціозностью, и изъ широкихъ складокъ котораго изрѣдка показывались кончики сандалій; онѣ были-таки великоваты, но Пенъ готовъ былъ присягнуть, что онѣ меньше башмачковъ Ченерентолы. Но великолѣпнѣе всего были ея руки. Когда она складывала ихъ съ самоотверженіемъ на груди; когда онѣ опускались въ нѣмой мукѣ или поднимались съ величавою повелительностью; когда въ игривой веселости онѣ, можно сказать, порхали передъ нею, какъ... какъ что бы? какъ бѣлоснѣжные голуби передъ колесницею Венеры -- она ими манила, отталкивала, умоляла, обвивала своихъ обожателей. Никого отдѣльно, ибо она была вооружена своею собственною добродѣтелью и охранялась доблестью отца, котораго мечъ сверкнулъ бы изъ ноженъ при малѣйшей обидѣ его дочери -- но всѣхъ зрителей, которые влеклись и возносились къ ней, обаянные какъ волшебными чарами.
   Такъ простояла она съ минуту, совершенная и прекрасная, и Пенъ глядѣлъ на нее въ изступленіи.
   -- Что, Пенъ, вѣдь просто одурманиваетъ? спросилъ мистеръ Фокеръ.
   -- Тсъ! отвѣчалъ Пенъ.-- Она говоритъ.
   Она заговорила звучнымъ, мелодическимъ голосомъ. Тѣ, кому случалось видѣть "Незнакомца", знаютъ, что рѣчи дѣйствующихъ лицъ не отличаются ни внутреннимъ достоинствомъ, ни здравымъ смысломъ, ни новизною идей, ни поэтическою фантазіей. Въ сущности, если вы скажете, что это глупая пьеса -- вы будете недалеко отъ истины. Никто никогда не говоритъ такъ, какъ эти дѣйствующія лица. Весь характеръ "Незнакомца" поддѣльный, какъ книга, которую онъ читаетъ, какъ волосы его парика, какъ его скамья, какъ брильянтовый перстень: а между-тѣмъ среди всей чепухи, есть какая-то существенность любви, дѣтей, прощенія обидъ, которыя возбуждаютъ участіе во всѣхъ.
   Съ какою подавленною скорбью, съ какою увлекательною восторженностью, говорила мистрисъ Галлеръ! Сначала, когда она явилась въ качествѣ домоправительницы графа Винтерсена, и занималась приготовленіями къ пріѣзду его превосходительства, отдавая приказанія насчетъ постелей и мёбели, обѣда и проч., она была олицетвореніемъ тихаго отчаянія. Но когда она отдѣлалась отъ глупыхъ слугъ и могла дать волю своимъ чувствамъ, она излила ихъ каждому изъ зрителей, какъ другу и повѣренному сердца, и выплакала свой горести на плечѣ каждаго: маленькій скрипачъ въ оркестрѣ (на котораго она, повидимому, не смотрѣла, хотя онъ неотвязно слѣдилъ за нею) крутился, корчился, кивалъ, указывалъ пальцами, и, когда она дошла до любимаго пассажа: "И у меня есть Вилльямъ, если онъ еще живъ -- о, да, если онъ еще живъ! И его маленькія сестры! Зачѣмъ, воображеніе, терзаешь ты меня такъ? Зачѣмъ показываешь моихъ бѣдныхъ дѣтей, изнемогающихъ въ болѣзни и съ плачемъ призывающихъ свою м--м--ать," -- когда она дошла до этого мѣста, старичокъ Боусъ скрылъ лицо свое въ синемъ бумажномъ носовомъ платкѣ, выкрикнувъ изъ души: "браво!"
   Всѣ были растроганы. Фокеръ, вынувъ изъ кармана желтый индійскій фуляръ, плакалъ прежалобно. Что до Пена, онъ зашелъ слишкомъ-далеко. Онъ слѣдовалъ за этою женщиной, куда бы она ни двигалась; когда она уходила со сцены, театръ былъ для него пустъ; лампы и красные офицеры дико мелькали передъ его глазами. Онъ подстерегалъ ее за боковою кулисой, гдѣ она ждала очереди выйдти снова на сцену и гдѣ отецъ снималъ съ нея шаль. Когда пришло время примиренія и она бросилась въ объятія матери Бингли, а дѣти прижались къ ихъ колѣнямъ, и графиня (мистриссъ Бингли, баронъ Штейнфортъ (представленный очень-живо Гарбеттсомъ) и прочія дѣйствующія лица составили вокругъ нихъ трогательную группу, горящіе глаза Пена видѣли только Фодрингэй, одну Фодрингэй. Занавѣсъ спустился на него какъ саванъ. Онъ не слыхалъ ни слова изъ того, что говорилъ Бингли, вышедшій на сцену для объявленія будущей пьесы, и принявшій, по обыкновенію, громкія рукоплесканія на свой счетъ. Пенъ не могъ даже уразумѣть, что весь театръ вызывалъ во все горло миссъ Фодрингэй; да и самъ антрепренёръ не понималъ, повидимому, чтобъ кто-нибудь, кромѣ его самого, могъ причинить успѣхъ пьесы. Наконецъ, онъ это постигъ, отступилъ назадъ, оскаля зубы, и тотчасъ же явился снова, объ руку съ мистриссъ Галлеръ. Какъ она была хороша! Волосы ея распустились: офицеры забросали ее букетами. Она прижала ихъ къ сердцу, поправила волосы и улыбнулась всѣмъ зрителямъ. Глаза ея встрѣтились съ взорами Пена. Занавѣсъ упалъ снова и она скрылась. Ни одной ноты не слыхалъ онъ изъ увертюры, которую мѣдный драгунскій хоръ трубилъ съ благосклоннаго позволенія полковника Сваллоутэйля.
   -- Какова? Тутъ надо съ ума сойдти, замѣтилъ Фокеръ товарищу.
   Пенъ не зналъ, что ему толкуетъ Фокеръ и отвѣчалъ не впопадъ. Онъ не могъ сказать что чувствуетъ; не былъ въ-состояніи говорить ни съ однимъ смертнымъ. Да, Пенденнисъ и самъ не понималъ своихъ ощущеній: въ нихъ было что-то подавляющее, обезсиливающее, сладостное -- какая-то лихорадка неистовой радости и неопредѣленныхъ желаній.
   Роукинсъ и миссъ Тэктвайтъ вышли плясать двойной матлотъ; Фокеръ весь предался наслажденію балета, какъ за четверть чага плакалъ въ три ручья въ трагедіи. Пенъ не думалъ о немъ, ни о танцѣ, припоминая только, что эта самая женщина играла съ нею въ сценѣ, когда она вышла изъ-за кулисъ въ первый разъ. Въ концѣ балета онъ взглянулъ на часы и сказалъ, что ему пора идти.
   -- Брось это, возразилъ Фокеръ: -- подожди: теперь будетъ "Разбойникъ съ бердышемъ". Бингли великолѣпенъ, въ красныхъ обтяжныхъ и долженъ перенести мистриссъ Бингли по бревну черезъ водопадъ; только она черезчуръ тяжела. Это преуморительно, подожди.
   Пенъ взглянулъ на афишку, въ сладкой надеждѣ найдти имя миссъ Фодрингэй спрятавшимся гдѣ-нибудь въ дѣйствующихъ лицахъ послѣдней пьесы, но этого имени тамъ не было. Ему надобно уйдти. Ему далеко ѣхать до дома. Онъ стиснулъ руку Фокера, хотѣлъ говорить, но не могъ. Онъ вышелъ изъ театра, бродилъ какъ въ безпамятствѣ по городу, самъ не зная гдѣ и долго ли; потомъ онъ сѣлъ на лошадь у Джорджа и поѣхалъ домой. На Клеврингской Колокольнѣ ударило часъ, когда онъ въѣхахъ во дворъ Фэрокса. Хозяйка дома могла еще не спать, но она слышала только изъ корридора, какъ онъ бросился въ постель и спрятался съ головою подъ одѣяломъ.
   Пенъ не имѣлъ привычки проводить безсонныя ночи, а потому разомъ заснулъ крѣпкимъ сномъ. Даже въ болѣе поздніе годы и когда бездна заботъ и другихъ гонителей сна осаждаетъ человѣка, онъ все-таки по привычкѣ, отъ усталости, или изъ рѣшимости, начинаетъ засыпать по обыкновенію, наперекоръ мучительному безпокойству. Но оно скоро приходитъ къ нему, расшевеливаетъ за плеча и говоритъ: -- ну-ка, пріятель, нечего лѣниться, подымайся-ка и потолкуемъ. И они начинаютъ свою бесѣду въ часы глухой ночи. Что бы впослѣдствіи съ нимъ ни было, но покуда еще юный Пенъ не дошелъ до этого состоянія. Онъ спалъ крѣпкимъ сномъ и проснулся рано утромъ, когда галки закаркали изъ рощицы подъ его окномъ; въ минуту пробужденія, милый образъ былъ уже передъ нимъ: "милый мальчикъ", говорило видѣніе:-- "ты спалъ такъ хорошо, что мнѣ было жаль будить тебя; но я сидѣла у твоей подушки все это время и не хочу, чтобъ ты меня оставилъ. Я любовь! Я приношу съ собою горячку страстей: жаркое томленіе и безумныя желанія; неугомонную жажду чего-то и стремленіе. Давно ужь ты меня призывалъ -- я это знаю; теперь я предъ тобою, смотри на меня".
   Испугался ли Пенъ этого призыва? Конечно нѣтъ. Онъ не зналъ, что еще впереди; покуда онъ былъ весь переполненъ необузданнымъ наслажденіемъ и восторгомъ. Три года передъ этимъ, когда онъ вступалъ въ пятый классъ Цистерсіанцевъ, отецъ подарилъ ему золотые часы, которые мальчикъ вынималъ изъ-подъ подушки и осматривалъ, пробуждаясь по утрамъ, перетиралъ и гладилъ втихомолку и удалялся въ уединенные уголки, чтобъ наслаждаться чиканьемъ ихъ: такъ точно юноша наслаждался своимъ новымъ предметомъ восторга; ощупывалъ въ карманѣ жилета, цѣлъ ли онъ; заводилъ его ложась спать и лелѣялъ и оглядывалъ его, пробуждаясь. Скажемъ мимоходомъ, что первые часы Пена были предрянные, дурно ходившіе съ самаго начала и безпрестанно портившіеся. Отложивъ ихъ послѣ въ ящикъ и забывъ на нѣкоторое время, онъ окончательно промѣнялъ ихъ на болѣе полезнаго указателя времени.
   Пенъ чувствовалъ самъ, что со вчерашняго вечера постарѣлъ разомъ нѣсколькими годами. Теперь ужь не оставалось сомнѣній: онъ влюбленъ не хуже лучшаго героя, лучшаго романа, какой ему когда-либо случалось читать. Онъ съ величайшею самостоятельностью приказалъ старому Джону принести горячей воды для бритья, разодѣлся щеголемъ и пришелъ завтракать въ полномъ великолѣпіи; обошелся весьма-привѣтливо съ матерью и маленькою Лаурой, которая передъ этимъ барабанила урокъ свой на фортепьяно. Она спросила его какая была пьеса?
   Пенъ засмѣялся и не хотѣлъ сказать какая была пьеса. Да и въ сущности ей незачѣмъ было знать объ этомъ. Потомъ она спросила, зачѣмъ онъ надѣлъ новый жилетъ и зашпилилъ галстухъ такою хорошенькой булавкой?
   Пенъ покраснѣлъ и сказалъ матери, что школьный товарищъ, съ которымъ онъ вчера обѣдалъ въ Чэттерисѣ, занимался въ Бэймутѣ съ своимъ наставникомъ, очень-ученымъ человѣкомъ; а такъ-какъ онъ самъ готовится вступить въ коллегіумъ и еще многіе молодые люди продолжаютъ курсъ ученія въ Беймутѣ, то ему очень хочется ѣхать туда... и... и призаняться немножко съ ними вмѣстѣ.
   Личико Лауры вытянулось. Елена Пенденнисъ пристально посмотрѣла на сына, встревоженная больше чѣмъ когда-нибудь неяснымъ сомнѣніемъ и страхомъ, мучившими ее со вчерашняго вечера, когда фермеръ Горнеттъ явился къ ней съ извѣстіемъ, что Пенъ не будетъ дома обѣдать. Глаза Артура выражали рѣшимость. Она пыталась успокоиться и отогнать свои опасенія. Мальчикъ никогда еще не говорилъ ей неправды. Въ-продолженіе всего завтрака. Пенъ велъ себя чрезвычайно-важно, потомъ, простившись съ матерью и дѣвочкой, онъ сѣлъ на лошадь и выѣхалъ со двора. Сначала онъ ѣхалъ полегоньку, но поскакалъ какъ бѣшенный, лишь-только убѣдился, что его топота уже не слышно въ домѣ.
   Смирке, помышлявшій о своихъ собственныхъ сердечныхъ дѣлахъ и ѣхавшій рысцой въ Фэроксъ съ вывороченными, по обыкновенію, носками, чтобъ заняться чтеніемъ съ Пеномъ, встрѣтилъ своего ученика, промчавшагося стрѣлою мимо. Лошадка Смирке испугалась и бросилась въ сторону, когда лошадь съ громомъ наскакала чуть не на нее; скромный помощникъ Портмена полетѣлъ черезъ ея голову въ крапиву придорожной канавки. Пенъ засмѣялся, указалъ ему пальцемъ на бэймутскую дорогу и умчался на полмили по ея направленію, прежде чѣмъ бѣдный Смирке успѣлъ подняться на ноги.
   Пенъ рѣшилъ, что долженъ увидѣться въ это утро съ Фокеромъ; долженъ слышать о ней, знать о ней, быть съ кѣмъ-нибудь кто съ нею знакомъ; а честный Смирке, сидя въ крапивѣ между-тѣмъ, какъ лошадка его пощипывала траву, помышлялъ съ горестью, ѣхать ли ему въ Фэроксъ или нѣтъ, такъ-какъ очевидно ученикъ его отлучился на весь день. "Да", подумалъ онъ: -- "все-таки можно туда съѣздить. Можно спросить у мистриссъ Пенденнисъ когда Артуръ воротится; можно выслушать урокъ миссъ Лауры изъ Уаттсова Катихизиса". Онъ усѣлся на лошадку -- обоимъ были эти паденія не въ диковинку -- и поплелся къ дому, отъ котораго ученикъ его мчался ураганомъ.
   Вотъ какъ любовь дурачитъ всѣхъ насъ, малыхъ и большихъ: Смирке погнался за нею въ крапиву, а Пенъ только-что тронулся въ первомъ пылу бѣшеной погони.

ГЛАВА ПЯТАЯ.
Мистриссъ Галлеръ дома.

   Не убавляя шага, лошадь проскакала до самаго Бэймута, гдѣ Пенъ сдалъ ее въ конюшни гостинницы, а самъ побѣжалъ прямо къ Фокеру, который далъ ему свой адресъ наканунѣ. На квартирѣ, находившейся подъ лавкою аптекаря, котораго сигары и содовые порошки сбывались очень-быстро при милостивомъ покровительствѣ молодыхъ жильцовъ, Пенъ нашелъ только пріятеля Фокера, мистера Спэвина, занимавшагося куреніемъ сигары и обученіемъ собаченки разнымъ штукамъ.
   Здоровое лицо Пена, раскраснѣвшееся отъ скорой верховой ѣзды, представляло рѣзкую противоположность съ изношенною восковою фигурой товарища Фокера; тотъ и самъ это замѣтилъ: "Кто это?" подумалъ онъ, "онъ свѣжъ какъ бобъ. Его рука, вѣрно, не трясется по утрамъ, ставлю пять противъ одного".
   Фокеръ вовсе не пріѣзжалъ домой. Какая досада!-- Мистеръ Спэвинъ не могъ сказать когда онъ воротится. Иногда онъ отлучался на день, а иногда на недѣлю. Изъ какого коллегіума Пенъ? Не желаетъ ли освѣжиться чѣмъ-нибудь? Есть добрая кружка эля. Мистеръ Спэвинъ узналъ имя Пена по карточкѣ, которую тотъ положилъ на столъ -- въ тѣ дни Пенъ гордился тѣмъ, что и у него есть карточки -- и молодые люди разстались.
   Пенъ сошелъ со скалы и принялся гулять по песку, кусая ногти на прибережьѣ шумливаго моря. Оно разстилалось передъ нимъ, яркое и безконечное. Синія волны вкатывались въ заливъ съ ревомъ и пѣной. Пенъ смотрѣлъ на нихъ, не видя ничето. Какой приливъ вливался тогда въ его голову и какъ мало было у него силы остановить его! Пенъ бросалъ въ воду камешки, а волны все-таки катились. Онъ бѣсился, что не засталъ Фокера. Ему надобно было видѣть Фокера. Онъ непремѣнно долженъ видѣть Фокера. "Что если я поѣду... по чэттериской дорогѣ, авось не встрѣчусь ли съ нимъ?" подумалъ Пенъ. Чрезъ полчаса лошадь была снова осѣдлана и скакала по травѣ подлѣ чэттериской дороги. Мили на четыре отъ Бэймута отдѣляется, какъ всякому извѣстно, клеврингская дорога; лошадь, весьма-естественно, пожелала своротить на нее, но Пенъ огрѣлъ ее хлыстомъ и выѣхалъ на большую дорогу, не видя на ней признака чернаго тэндема и красныхъ колесъ.
   Выѣхавъ разъ на большую дорогу, почему бы и не поѣхать дальше: кажется ясно; а потому Пенъ направился къ Джордж-Отелю, гдѣ конюхъ сказалъ ему, что мистеръ Фокеръ конечно тутъ и что "онъ поднялъ вчера въ полночь такую возню, пилъ и горланилъ, и вызывалъ почтальйона Тома на кулачки; только ему бы пришлось плохо", прибавилъ конюхъ, оскала зубы. "А что", продолжалъ онъ, обращаясь весьма-сатирически къ груму мистера Фокера, шедшему черезъ дворъ съ отлично-вычищеннымъ платьемъ своего барина:-- "подалъ ты своему губернатору горячей воды для бритья? Сведи туда мистера Пенденниса". И Пенъ послѣдовалъ за вѣрнымъ слугою въ комнату, гдѣ мистеръ Фокеръ покоился посреди неизмѣримой кровати.
   Пуховикь и вальки громоздились вокругъ маленькаго джентльмена, такъ-что едва можно было разсмотрѣть его смугленькую фигурку и красивый колпакъ.
   -- Галло! закричалъ Пенъ.
   -- Кто идетъ? затянулъ голосъ изъ кровати.-- Какъ, опять Пенденнисъ? А мама знаетъ о твоемъ отсутствіи? Ты вчера ужиналъ съ нами? Нѣтъ, стой... кто ужиналъ съ нами Ступидъ?
   -- Три офицера, сэръ, и мистеръ Бингли, сэръ, и мистеръ Костиганъ, сэръ, отвѣчалъ грумъ съ самою серьёзною физіономіей.
   -- А, да: "чаша и веселая шутка" ходили вкруговую. Мы пѣли пѣсни. Помнится я вызывалъ почтаря. Поколотилъ я его, Ступидъ?
   -- Нѣтъ, сэръ. Сраженья не было, сэръ, отвѣчалъ Ступидъ съ ненарушимою важностью.-- Онъ раскладывалъ на столѣ туалетныя принадлежности мистера Фокера, вынимая ихъ изъ шкатулки, величиною съ сундукъ -- подарка нѣжной матери; безъ этой шкатулки нашъ молодчикъ не дѣлалъ шага. Тамъ былъ чудовищный серебряный туалетный приборъ: серебряный тазъ, серебряный кувшинъ, оправленныя въ серебро коробочки и сткляночки для всѣхъ родовъ порошковъ и эссенцій, и наконецъ превосходнѣйшія бритвы, заготовленныя заранѣе для будущей бороды мистера Фокера.
   -- Подеремся въ другой разъ, сказалъ нашъ молодой джентльменъ, зѣвая и протягивая тощія ручонки черезъ голову.-- Сраженья точно не было; но было пѣнье. Бингли пѣлъ, я пѣлъ, генералъ пѣлъ, то-есть Костиганъ. Ты никогда не слыхалъ какъ онъ постъ: "Маленькаго поросеночка подъ кроватью", Пенъ?
   -- Тотъ съ кѣмъ мы встрѣтились вчера? спросилъ Пенъ, весь встревоженный: -- отецъ той...
   -- Той самой Фодрингэй, ну да. А вѣдь настоящая Венера, Пенъ?
   -- Мистеръ Костиганъ, сэръ, сидитъ въ гостиной, сэръ, и говоритъ, сэръ, что вы звали его завтракать, сэръ. Онъ заходилъ пять разъ, сэръ, но ни за что не хотѣлъ будить васъ, сэръ. Онъ былъ здѣсь съ одиннадцати часовъ, сэръ.
   -- А теперь который часъ?
   -- Второй, сэръ.
   -- Что бы сказала матушка, еслибъ увидѣла меня въ часъ въ постели? воскликнулъ лѣнтяй.-- Она прислала меня сюда съ тѣмъ, чтобъ я съ учителемъ ломалъ себѣ голову надъ заброшенною латинью. Хе, хе! Послушай, Пенъ, это что-то непохоже на наши школьные семь часовъ, а? и онъ разразился ребяческимъ смѣхомъ.-- Поди къ генералу, Пенъ, и потолкуй съ нимъ, пока я стану одѣваться. И послушай, Пенъ, попроси его спѣть "Поросеночка подъ кроватью" это прелесть! Пенъ вышелъ въ большомъ безпокойствѣ къ мистеру Костигану, а мистеръ Фокеръ занялся своимъ туалетомъ.
   Изъ дѣдовъ мистера Фокера тотъ, отъ котораго онъ наслѣдовалъ состояніе, былъ пивоваръ. Фокеры, отъ отца къ сыну, учились въ цистерсіанской школѣ. Имя нашего пріятеля, видное черезъ стѣну школьнаго двора всѣмъ его товарищамъ на огромной вывѣскѣ, было поводомъ къ тому, что ему не давали покоя, равно какъ за его невзрачную наружность, обжорство, неряшество, непонятливость и многія другія слабыя стороны. Всякій кто знаетъ, какъ щекотливый мальчикъ дѣлается трусливымъ и застѣнчивымъ отъ постоянной тиранніи школьныхъ товарищей, можетъ понять, какимъ образомъ, освободившись отъ этого ига, онъ могъ развернуться чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ и сдѣлаться веселымъ, насмѣшливымъ, разбитнымъ Фокеромъ, съ которымъ мы познакомились. Онъ все-таки оставался неучемъ, это правда: ученость не пріобрѣтается тѣмъ, что мальчики, оставя школу, поступаютъ въ коллегіумъ вольноприходящими; но онъ былъ теперь -- въ своемъ особенномъ родѣ -- такимъ же великимъ денди, какъ прежде былъ величайшимъ замарашкой. Войдя въ гостиную, къ своимъ двумъ посѣтителямъ, раздушоный и въ тонкомъ бѣльѣ, онъ былъ великолѣпенъ хоть куда.
   Генералъ или капитанъ Костиганъ -- онъ предпочиталъ слыть подъ титломъ капитана -- сидѣлъ на подоконникѣ, съ газетою въ рукахъ. Глаза капитана были нѣсколько тусклы; онъ читалъ газету чуть не по складамъ, помощью губъ и налитыхъ кровью глазъ, какъ вы видите подчасъ джентльменовъ, для которыхъ чтеніе занятіе рѣдкое и трудное. Шляпа была по обыкновенію заломлена на одно ухо; одна нога протянута на косякѣ; по величинѣ и растоптанности сапоговъ, наблюдатель заключилъ бы, что капитанъ не въ блестящихъ обстоятельствахъ. Бѣдность, прежде чѣмъ овладѣваетъ человѣкомъ совершенно, имѣетъ какъ-будто обыкновеніе атаковывать напередъ оконечности его тѣла: то, чѣмъ онъ прикрываетъ голову, руки и ноги, дѣлается всегда ея первою добычей. Всѣ эти части туалета капитана Костигана были особенно оборваны и истасканы. Лишь-только онъ увидѣлъ Пена, тотчасъ же слѣзъ съ окна и привѣтствовалъ вошедшаго, повоенному, поднявъ два пальца, плохо прикрытыхъ изодранною черною перчаткой, къ шляпѣ, и потомъ снявъ ее совсѣмъ. Капитанъ имѣлъ склонность къ плѣшивости, но онъ зачесывалъ съ затылка черезъ лысину желѣзносѣрые волосы, а по обѣимъ сторонамъ лица пускалъ двѣ пряди съ висковъ. Большое количество спиртуознаго испортило цвѣтъ лица мистера Костигана и оно, нѣкогда красивое, казалось мѣдноватымъ. Онъ носилъ весьма-высокій галстухъ, протертый и запятнанный во многихъ мѣстахъ, и сюртукъ на манеръ военнаго, плотно застегнутый тамъ, гдѣ пуговицы еще съ нимъ не разстались.
   -- Молодой джентльменъ, которому я имѣлъ честь быть представленнымъ вчера въ церковной оградѣ, сказалъ капитанъ, великолѣпно расшаркиваясь и размахивая шляпой: -- надѣюсь видѣть васъ въ добромъ здоровьѣ, сэръ. Я замѣтилъ васъ вчера въ театрѣ, во время представленія моей дочери, а потомъ вы исчезли. Я только проводилъ ее домой, сэръ: Джекъ Костиганъ, хотя бѣденъ, но джентльменъ; а потомъ, когда я зашелъ засвидѣтельствовать свое почтеніе моему веселому, юному другу, васъ уже не было. Мы провели веселую ночь, сэръ -- мистеръ Фокеръ, трое нашихъ удалыхъ драгунъ и вашъ покорнѣйшій. Да, сэръ, она напомнила мнѣ одну изъ нашихъ веселыхъ ночей, когда я служилъ въ сто-третьемъ полку! И онъ вытащилъ старую табакерку, которую поднесъ своему новому знакомцу съ видомъ величайшаго достоинства.
   Артуръ быль слишкомъ-взволнованъ и не могъ говорить. Этотъ грязный оборванецъ -- ея отецъ! Отъ капитана несло воспоминаніемъ сигарочнаго дыма вчерашней ночи и онъ поглаживалъ мохъ на своемъ подбородкѣ съ самодовольствіемъ молодаго денди.
   -- Надѣюсь, что миссъ Фод.... миссъ Костиганъ здорова, сказалъ Пенъ, вспыхнувъ.-- Она... она доставила мнѣ больше удовольствія, чѣмъ.... чѣмъ... я... я... я когда-нибудь чувствовалъ въ театрѣ. Я, сударь, я считаю ее первою актрисою въ свѣтѣ проговорилъ онъ задыхаясь.
   -- Вашу руку, молодой человѣкъ! Вы говорите отъ души. Благодарю васъ, сэръ. Васъ благодаритъ старый воинъ и нѣжный отецъ. Да, она первая актриса въ свѣтѣ. Видалъ я Сиддонсъ, видалъ и О'Псиль: онѣ были велики, но ничто въ-гравненіи съ Фодрингэй! Я не желаю, чтобъ она была извѣстна подъ своимъ настоящимъ именемъ, пока она на сценѣ. Моя фамилія, сэръ, народъ прегордый. Костиганы, изъ Костиганстоуна, думаютъ, что человѣкъ, подобный мнѣ, унизится, дозволивъ своей дочери добывать хлѣбъ насущный престарѣлому отцу.
   -- По-моему, нѣтъ обязанности болѣе благородной.
   -- Благородной! Сэръ, я бы желалъ посмотрѣть на человѣка, который бы осмѣлился утверждать, что Дженъ Костиганъ согласится на что-нибудь неблагородное. У меня есть сердце, сэръ, хотя я и бѣденъ. Люблю человѣка съ душою! У васъ она есть: я читаю это на вашемъ честномъ лицѣ и въ смѣломъ взглядѣ. Повѣрите ли? прибавилъ онъ патетическимъ шопотомъ, послѣ краткой паузы:-- этотъ Бингли составилъ себѣ счастье талантомъ моей дочери и даетъ ей только по двѣ гинеи въ недѣлю! И изъ этого она должна одѣваться, и вотъ что, вмѣстѣ съ моими слабыми способами, составляетъ наше все.
   Способы капитана были дѣйствительно такъ слабы, что почти могли считаться невидимками; но никто не знаетъ какимъ-образомъ умѣряется холодный вѣтеръ для остриженныхъ до кожи ирландскихъ овецъ и въ какихъ чудотворныхъ лугахъ онѣ находятъ себѣ пастбища. Еслибъ капитанъ Костиганъ, котораго я имѣлъ честь знать лично, разсказалъ намъ свою исторію, то вышла бы пренравоучительная повѣсть. Но онъ не разсказалъ бы ея, еслибъ могъ, и не могъ бы, еслибъ даже хотѣлъ: Капитанъ не только вовсе не имѣлъ привычки говорить правду, онъ былъ даже неспособенъ думать о ней, и дѣйствительность перемѣшивалась съ вымыслами въ его отуманенной мозговницѣ.
   Онъ началъ жизнь довольно-блистательно, имѣя красивую наружность, стройныя ноги и чудеснѣйшій голосъ. До послѣдняго дня онъ пѣлъ съ удивительнымъ юморомъ и выраженіемъ эти чудныя ирландскія баллады, столь веселыя и вмѣстѣ съ тѣмъ исполненныя грустной меланхоліи, и всегда самъ плакалъ отъ нихъ первый. Бѣдный Косъ! онъ былъ и молодцомъ и пьянчужкой, весельчакомъ и олухомъ; всегда добродушенъ, а иногда почти достоинъ довѣрія. До послѣдняго дня жизни онъ готовъ былъ пить со всякимъ и ручаться за росписку всякаго. Онъ кончилъ жизнь въ тюрьмѣ должниковъ, гдѣ чиновникъ шериффа, овладѣвшій его особою, полюбилъ его.
   Въ краткое утро жизни своей онъ быль восторгомъ полковыхъ обѣдовъ и пѣлъ вакхическія и сентиментальныя пѣсни; въ -- теченіе этого періода онъ выпилъ вина втрое больше чѣмъ бы слѣдовало и промоталъ свое сомнительное достояніе. Что сдѣлались съ нимъ послѣ выхода въ отставку -- не наше дѣло. Ручаюсь головой, никакой иностранецъ никогда не постигнетъ какъ живутъ ирландскіе безденежные джентльмены; какъ они держатся на водѣ, какъ бросаются въ компаніи съ героями, такими же злосчастными, какъ они сами; какъ добываютъ себѣ почти во всѣ дни недѣли насущную порцію хлѣба и водки: все это тайны, недоступныя уму. Довольно, если скажемъ, что во всѣ житейскія бури Дженъ выплывалъ такъ или иначе, а лампада его носа не угасала никогда.
   Не прошло получаса бесѣды капитана съ Пеномъ, и онъ ужь нашелъ средство извлечь изъ него пару гиней за билеты на бенефисъ своей дочери, который долженъ былъ играться въ непродолжительномъ времени. Бенефисъ этотъ не былъ въ родѣ прошлогодняго, когда бѣдная миссъ Фодрингэй осталась въ убыткѣ на пятнадцать шиллинговъ, по коварству антрепренёра; но теперь это было настоящею сдѣлкой, по которой миссъ Ф. предоставлялась продажа извѣстнаго числа билетовъ съ тѣмъ, чтобъ, большая часть вырученныхъ денегъ была въ ея пользу.
   У Пена было всего двѣ гинеи въ карманѣ и онъ передалъ ихъ капитану за билеты; онъ боялся предложить ему больше, опасаясь оскорбить его деликатность. Костиганъ намаралъ ему ярлыкъ на полученіе ложи, спустилъ обѣ монеты въ карманъ жилета и потрепалъ мѣсто, гдѣ онѣ лежали. Повидимому, онѣ согрѣвали его старые бока.
   -- По правдѣ сказать, сэръ, присовокупилъ онъ:-- звонкій металлъ является у меня рѣже, чѣмъ бывало въ старину, что бываетъ не съ однимъ добрымъ-малымъ. Разъ, сэръ, я выигралъ ихъ шестьсотъ, когда мой благослонпый другъ, герцогъ кентскій, былъ въ Гибралтарѣ. И онъ тотчасъ же принялся отсыпать Пену кучу исторій о выпитомъ тамъ бордоскомъ, разныхъ пари, конскихъ скачкахъ и тому подобныхъ увеселеніяхъ гарнизона. Всѣмъ этимъ онъ занималъ молодаго джентльмена до появленія ихъ хозяина и завтрака.
   Тутъ-то надобно было посмотрѣть на капитана, когда онъ атаковалъ индѣйку съ чортовой подливкой и бараньи котлеты! Исторіи его были неистощимы и духъ ободрялся отъ болтовни съ молодежью. Когда солнечный лучъ падалъ на нашего стараго лазарони, онъ купался въ немъ съ наслажденіемъ; пускался въ разсказы о своихъ дѣлахъ и прошломъ блескѣ, и о всѣхъ лордахъ, генералахъ и лордахъ-намѣстникахъ, которыхъ прежде видалъ или знавалъ. Онъ описалъ своимъ собесѣдникамъ кончину своей милой Бесси, покойной мистриссъ Костиганъ, и то, какъ онъ вызвалъ на дуэль капитана Шэнти Клэнси, осмѣлившагося дерзко взглянуть на миссъ Фодрингэй, въ Фениксѣ; какъ потомъ капитанъ Шэнти извинялся передъ нимъ и задалъ обѣдъ въ Кильдеръ-Стритѣ, на которомъ они вшестеромъ выпили двадцать одну бутылку бордоскаго, и проч. Онъ объявилъ, что сидѣть съ двумя такими благородными и славными молодцами -- есть истинное счастье и гордость стараго воина, и наконецъ, выпивъ другую рюмку ликера, онъ принялся плакать отъ избытка восторга. Послѣ завтрака они вышли на улицу и капитанъ шелъ объ руку, и въ серединѣ, со своими милыми, молодыми друзьями. Онъ выразительно подмигнулъ по дорогѣ одному или двумъ лавочникамъ, которымъ вѣроятно былъ долженъ, какъ-будто говоря: "Смотри-ка съ кѣмъ я гуляю: ужь конечно заплачу, пріятель!" Наконецъ мистеръ Фокеръ отдѣлился отъ своихъ спутниковъ у входа въ одну бильярдную, гдѣ его дожидалось нѣсколько джентльменовъ изъ полка полковника Спаллоутэйля.
   Пенъ и оборванный капитанъ продолжали свою прогулку. Капитанъ воспользовался случаемъ и разспрашивалъ Пена стороною о состояніи и положеніи въ свѣтѣ мистера Фокера. Пенъ разсказалъ ему, что отецъ Фокера знаменитый пивоваръ, а мать -- леди Агнеса Мильтонъ, дочь лорда Рошервилля. Капитанъ тотчасъ же произнесъ напыщенный панегирикъ достоинствамъ мистера Фокера, котораго природная аристократія видна съ перваго взгляда и была только дополнительнымъ украшеніемъ другихъ его превосходныхъ качествъ -- утонченнаго ума и великодушнаго сердца; разумѣется, что капитанъ не вѣрилъ вполнѣ ни одному слову своей рѣчи.
   Пенъ продолжалъ идти, слушая болтовню своего спутника, удивленный, озадаченный и забавляясь ею. Нашему юношѣ и въ голову не приходило не вѣрить тому, что ему разсказывали. Будучи самъ малымъ чистосердечнымъ, онъ весьма-естественно принималъ все это за истину. Въ жизнь свою Костиганъ не имѣлъ лучшаго слушателя; вниманіе и скромность молодаго человѣка были ему лестны до крайности.
   Капитанъ былъ до-того доволенъ Пеномъ, что наконецъ рѣшился сдѣлать ему приглашеніе, котораго онъ очень-рѣдко удостаивалъ молодыхъ людей, "пожаловать въ его скромное жилище, всего два шага, гдѣ онъ будетъ имѣть честь представить своего молодаго друга миссъ Фодрингэй."
   Пенъ былъ въ такомъ восторгѣ отъ этого приглашенія и такъ пораженъ своимъ неожиданнымъ счастьемъ, что совершенно растерялся и трепеталъ, чтобъ капитанъ не замѣтилъ его волненія. Онъ выговорилъ съ трудомъ нѣсколько безсвязныхъ словъ, выражавшихъ высокое наслажденіе отъ предстоявшаго знакомства съ дамою, которой... которой дарованія такъ восхитили его... такъ особенно восхитили его. Онъ пошелъ за капитаномъ, едва понимая куда его ведетъ этотъ джентльменъ. Онъ увидитъ ее! Онъ увидитъ ее! Въ ней центръ вселенной. Она была для него средоточіемъ міра. Вчерашній день, передъ тѣмъ, когда онъ ее узналъ, казался періодомъ такимъ отдаленнымъ -- съ-тѣхъ-поръ совершился для него цѣлый геологическій переворотъ.
   Капитанъ повелъ своего юнаго друга въ спокойную маленькую улицу города Чэттериса, называемую "Пріоровымъ Переулкомъ". Надъ нею высятся огромныя башни стариннаго собора. Капитанъ жилъ въ первомъ этажѣ маленькаго домика, надъ дверьми котораго была мѣдная дощечка съ надписью: "Кридъ, портной". Крида, однако, ужь не было на свѣтѣ. Вдова его была отворяльщицею скамей въ сосѣднемъ соборѣ; старшій сынъ былъ клиросный мальчикъ, игравшій въ орлянку на полпенни, учившій своихъ маленькихъ братьевъ шалостямъ и имѣвшій прекрасный голосъ. Пара этихъ малютокъ сидѣла на порогѣ входа, ступенью ниже, ведшаго въ корридоръ дома; оба вскочили на ноги и бросились къ жильцу, напавъ съ жадностью, и нѣсколько къ удивленію Пена, на карманы фалдъ капитана: добродушный джентльменъ, когда у него водились деньги, всегда приносилъ дѣтямъ пряникъ или яблоко. "За это вдовушка не пристаетъ ко мнѣ за деньгами въ неудобное время", замѣтилъ капитанъ, подмигнувъ Пену и приложивъ палецъ къ носу.
   Пенъ переступилъ черезъ завѣтный порогъ и послѣдовалъ за своимъ путеводителемъ по гнилой лѣстницѣ. Колѣни его дрожали. Онъ едва могъ различать предметы, войдя въ комнату -- въ ея комнату! Онъ видѣлъ передъ собою что-то черное, шевелившееся, какъ будто присѣдая передъ нимъ, и слышалъ, но весьма-неясно, какъ капитанъ, съ свойственнымъ ему многорѣчіемъ, выражалъ "своему дитяти" желаніе, чтобъ она узнала его драгоцѣннаго и удивительнаго молодаго друга, мистера Артура Пенденниса, джентльмена, имѣющаго но сосѣдству помѣстье, одареннаго образованнымъ умомъ, пріятными манерами, тонкимъ вкусомъ къ поэзіи и чувствительнымъ сердцемъ".
   -- Прекрасная погода, сказала на это миссъ Фодрингэй съ ирландскимъ удареніемъ, но звучнымъ, трогательнымъ голосомъ.
   -- Прекрасная, отвѣчалъ мистеръ Пенденнисъ. Такимъ романическимъ образомъ начался ихъ разговоръ. Онъ почувствовалъ себя сидящимъ на стулѣ и съ полною свободой наслаждаться сколько угодно лицезрѣніемъ красавицы.
   Она была не на сценѣ еще прекраснѣе, чѣмъ при свѣтѣ лампъ. Всѣ ея пріемы и позы были естественно-величавы и граціозны. Когда она встала и прислонилась у камина, платье драпировалось классически вокругъ стройнаго стана; когда подперла рукою подбородокъ, всѣ остальныя линіи тѣла обрисовались полными гармоническими изгибами: она казалась музою, погруженною въ созерцаніе. Когда сѣла на плетеный стулъ, положивъ руку на спинку, кисть ея свѣсилась такъ, будто ей только недоставало скипетра, и складки платья расположились вокругъ нея сами собою въ такомъ стройномъ порядкѣ, какъ-будто онѣ были придворными дамами, вокругъ трона царицы. Всѣ ея движенія были граціозны и повелительны. Днемъ можно было видѣть, что черные волосы ея были съ синеватымъ отливомъ, цвѣтъ лица ослѣпительной бѣлизны и едва-замѣтный румянецъ перебѣгалъ на щекахъ. Глаза были сѣрые, съ необыкновенно-длинными рѣсницами, а ротъ, какъ мнѣ впослѣдствіи далъ понять самъ мистеръ Пенденнисъ, такой красноты и свѣжести, что съ нимъ не могли сравняться ни самые яркіе гераніумы, ни лучшій въ свѣтѣ сургучъ, ни самый новый гвардейскій мундиръ.
   -- И очень-тепло, продолжала красавица.
   Мистеръ Пенъ согласился и съ этимъ замѣчаніемъ, и разговоръ шелъ въ томъ же духѣ. Она спросила Костигана, весело ли онъ провелъ вечеръ въ "Джорджѣ" и тотъ разсказалъ объ ужинѣ и бокалахъ пунша. Потомъ отецъ освѣдомился, какъ дочь его провела утро.
   -- Боусъ пришелъ въ десять часовъ, отвѣчала она: -- и мы разучивали Офслію. Это къ двадцать-четвертому, и я надѣюсь, сэръ, мы будемъ имѣть честь видѣть васъ.
   -- Конечно, конечно! воскликнулъ Пенъ, удивляясь ирландскому произношенію ея, тогда-какъ на сценѣ она говорила самымъ чистымъ англійскимъ языкомъ.
   -- Я ужь завербовалъ его на твой бенефисъ, милая, сказалъ капитанъ, трепля карманъ жилета и подмигнувъ Пену, который покраснѣлъ.
   -- Мистеръ джентльменъ этотъ очень-любезенъ, сказала мистриссъ Галлеръ.
   -- Мое имя Пенденнисъ; онъ покраснѣлъ сильнѣе: -- я... я надѣюсь, вы его не -- не забудете. Сердце Пена до-того забилось при этомъ смѣломъ изъясненіи, что слова эти чуть по задушили его.
   -- Пенденнисъ, отвѣчала она медленно, смотря ему прямо въ глаза; взглядъ этотъ быль такъ ясенъ, ослѣпителенъ, смертоносенъ, а голосъ такъ сладокъ, полонъ и тихъ, что взглядъ и слово красавицы пронзили Пена насквозь и переполнили его восхищеніемъ.
   -- Мое имя никогда не казалось мнѣ такимъ прекраснымъ, сказалъ Пенъ.
   -- Очень-хорошенькое имя, возразила Офелія: -- Пентвизль имя нехорошенькое. Помните, папа, въ Норвичѣ, молодаго Пентвизля? Онъ игралъ вторыхъ стариковъ и женился на миссъ Ренеи, Колумбинѣ; они оба ангажированы въ Лондонъ, на Театръ Королевы, и получаютъ по пяти фунтовъ въ недѣлю. Пентвизль было не настоящее его имя. Его такъ назвалъ Джодкинъ, не знаю отчего. Его звали Гаррингтономъ; то-есть настоящее имя было Поттсъ; отецъ у него пасторъ, очень-почтенный. Гаррингтонъ былъ въ Лондонѣ и задолжалъ. Помните, онъ игралъ Фалкланда, а мистриссъ Бойсъ -- Юлію?
   -- Хороша Юлія, возразилъ капитанъ: -- пятидесяти лѣтъ и мать десятерыхъ дѣтей! Вотъ ты была бы ужь точно Юліей, или мое имя не Дженъ Костиганъ.
   -- Я тогда не имѣла первыхъ ролей, замѣтила скромно миссъ Фодрингэй: -- Боу съ еще не выучилъ меня.
   -- Правда, правда, моя милая; потомъ, наклонясь къ Пенденнису, капитанъ прибавилъ:-- обстоятельства были плохи, сэръ; я былъ нѣкоторое время фехтовальнымъ учителемъ въ Дублинѣ; во всей Британіи и только три человѣка могли спорить со мною на рапирахъ; но теперь члены Джека Костигана стары и закоченѣли, сэръ, а дочь моя была ангажирована на тамошнемъ театрѣ. Тамъ-то другъ мой, Боусъ, человѣкъ необыкновенно-прозорливый, увидѣлъ ея способности и началъ давать ей уроки въ драматическомъ искусствѣ и сдѣлалъ чѣмъ видите. Что ты дѣлала послѣ того, какъ Боусъ ушелъ, Эмили?
   -- Пирогъ, отвѣчала она весьма-просто.
   -- Если хотите отвѣдать его въ четыре часа, скажите слово, сэръ! Эта дѣвушка, сэръ, дѣлаетъ лучшіе во всей Англіи пироги со спиною или телячьей начинкой; а кромѣ того, я могу обѣщать вамъ стаканъ самаго настоящаго пунша.
   Пенъ обѣщалъ своимъ воротиться домой къ шести часамъ; но расчелъ, что легко можно согласовать долгъ съ удовольствіемъ, и съ жадностью принялъ приглашеніе. Онъ смотрѣлъ съ восторгомъ и удивленіемъ на хозяйственные хлопоты Офслій, занявшейся приготовленіями къ обѣду. Она перетерла стаканы и постлала скатерть съ такою спокойною граціей и съ такимъ веселымъ добродушіемъ, что гость ея восхищался все болѣе-и-болѣе. Пирогъ прибылъ въ свое время, и въ четыре часа Пенъ очутился за столомъ, дѣйствительно за однимъ столомъ съ величайшею трагическою актрисою въ свѣтѣ и ея отцемъ, съ прекраснѣйшимъ твореніемъ изъ всего мірозданія, съ предметомъ своей первой и единственной любви, которую онъ всегда обожалъ -- съ которыхъ поръ?-- со вчерашняго дня и "навѣки". Онъ съѣлъ корку ея произведенія, налилъ ей стаканъ пива, видѣлъ, какъ она выпила рюмку пунша, не болѣе одной рюмки изъ стакана, который она собственноручно приготовила для отца. Она была очень любезна и предложила приготовить такой же стаканъ для Пенденниса. Пуншъ былъ необыкновенно-крѣпокъ: Пенъ въ жизнь свою не пилъ такого крѣпкаго пунша. Но пуншъ ли или творительница его охмѣлили нашего юношу?
   Впродолженіе обѣда -- когда капитанъ, съ которымъ дочь его обходилась весьма-почтительно, пересталъ болтать о себѣ и своихъ похожденіяхъ -- Пенъ попробовалъ завязать съ миссъ Фодрингэй разговоръ о поэзіи и ея званіи. Онъ спросилъ ее, какъ она думаетъ о безуміи Офеліи и влюблена ли она въ Гамлета или нѣтъ?
   -- Влюблена въ такое гадкое, коротконогое чудовище, какъ Бингли? воскликнула она съ негодованіемъ.
   Пенъ объяснилъ, что онъ говорилъ не о ней, но объ Офеліи трагедіи.-- "О! въ-самомъ-дѣлѣ! ну такъ нечего обижаться; но что до Бингли, онъ не стоитъ этого стакана пунша!" Потомъ Пенъ заговорилъ о Коцебу.-- "Коцебу? Кто это такой?" Авторъ той пьесы, которую она такъ удивительно играла. Она этого не знала: "Въ заглавіи книги имя Томсона". Пенъ засмѣялся отъ ея увлекательной простоты. Онъ разсказалъ ей о печальной участи автора пьесы и о томъ, какъ Зандъ убилъ его. Миссъ Костиганъ слышала въ первый разъ о существованіи мистера Коцебу, но казалась весьма-заинтересованною, и участія ея было достаточно для честнаго Пена.
   Среди этого пріятнаго разговора, часъ съ четвертью, которымъ могъ располагать Пенъ, прошелъ слишкомъ-быстро. Онъ простился, сѣлъ на лошадь и помчался домой. Лошади-таки пришлось показать свою рысь въ три конца, которые она проскакала въ тотъ день.
   -- Что такое онъ толковалъ, и о сумасшествіи Гамлета и о теоріи какого-то великаго германскаго критика объ этомъ предметѣ? спросила дочь у отца.
   -- Право, не знаю, Милли; мы спросимъ у Боуса.
   -- А онъ миленькій джентльменъ. Сколько билетовъ взялъ онъ?
   -- Да, шесть, и далъ мнѣ двѣ гинеи, Милли. Я думаю, у этихъ молодцовъ не очень-то звѣнятъ монеты.
   -- Онъ преученый, продолжала миссъ Фодрингэй.-- Коцебу! Хе, хе, какое смѣшное имя, и его, бѣдняжку, убилъ Зандъ! Слыхали ли вы что-нибудь подобное? Я разспрошу обо всемъ этомъ у Боуса, папа.
   -- Странное дѣло, замѣтилъ капитанъ.-- А вѣдь молодой джентльменъ ѣздилъ на славной кобылѣ, и какой же важный завтракъ задалъ намъ этотъ молодой мистеръ Фокеръ!
   -- Этому можно сбыть двѣ отдѣльныя ложи и десятка два билетовъ, навѣрное! воскликнула дочь, дѣвушка благоразумная, смотрѣвшая своими прекрасными глазами на практическую сторону всякаго вопроса.
   -- О, ручаюсь, отвѣчалъ пана.-- Въ такомъ духѣ продолжался ихъ разговоръ, пока длился пуншъ. Тогда настало для нихъ время выйдти: миссъ Фодрингэй должна была явиться въ театръ въ половинѣ седьмаго. Отецъ всегда сопровождалъ ее туда и наблюдалъ за нею изъ боковой кулисы, какъ мы видѣли, развлекаясь грогомъ съ компаніею, собиравшеюся въ зеленой комнаткѣ.
   -- Какъ хороша! думалъ Пенъ, галопируя домой.-- Какъ проста и какъ нѣжна! Какъ мило видѣть женщину съ такимъ дивнымъ геніемъ, когда она занимается очаровательными, хотя и скромными, домашними заботами, готовить любимыя кушанья отцу своему и мѣшаетъ ему питье своими прекрасными руками! Какъ грубо было съ моей стороны говорить съ нею о театральныхъ дѣлахъ и какъ мило она перемѣнила разговоръ! А между-прочимъ она и сама говорила о театральныхъ дѣлахъ; но съ какимъ юморомъ и какъ забавно она разсказала исторію этого Пентвизля! Ничто не можетъ сравниться съ ирландскимъ юморомъ. Отецъ ея немножко надоѣдаетъ, но прелюбезный человѣкъ; и какъ мило съ его стороны давать фехтовальные уроки молодымъ людямъ, выйдя изъ арміи, гдѣ онъ былъ любимцемъ герцога кентскаго! Фехтованье! Я не прочь бы продолжать свое фехтованье, а то совсѣмъ можно забыть все, чему научился. Дядюшка Артуръ всегда любилъ фехтовать со мною; онъ говоритъ, что это самое благородное упражненіе. Чортъ побери, я возьму нѣсколько уроковъ у капитана Костигана! Впередъ, впередъ, Ребекка! въ гору!.. Пенденнисъ, Пенденнисъ... какъ она выговаривала это слово! Эмми, Эмми! какъ она добра, какъ возвышенна, какъ прелестна, какъ совершенна!..
   Читатель, слышавшій весь разговоръ между Пеномъ и миссъ Фодрингэй, можетъ самъ судить о ея умѣ и -- чего добраго -- скажетъ, что она не выговаривала ничего особенно-замысловатаго и забавнаго во все ихъ свиданіе. Впослѣдствіи она вышла замужъ и заняла въ обществѣ свое мѣсто, какъ самая безупречная и добродѣтельная леди. Я имѣлъ честь познакомиться съ нею и говорю съ полнымъ убѣжденіемъ, наперекоръ мнѣнію пріятеля моего, Пена, что его обожаемую Эмми никакъ нельзя назвать умною женщиной. Дѣло въ томъ, что она не только никогда не слышала о Коцебу, но также ни о Фаркугарѣ, Конгрэвѣ, или какомъ бы ни было драматургѣ, въ произведеніяхъ котораго она не имѣла ролей; да и вообще изъ драматурговъ она знала только то, что касалось лично ея самой. Разъ какой-то шутникъ сказалъ ей, что Данте родился въ Алжирѣ и спросилъ: что докторъ Джонсонъ написалъ прежде -- "Ирену", или "Всякаго человѣка въ своей тарелкѣ?" Побѣда осталась за нею: она сказала, что это ей совершенно все-равно. Она не слыхала никогда ни о Данте, ни о Джонсонѣ, ни объ Алжирѣ. Она играла, какъ ее училъ Боусъ; рыдала, гдѣ онъ приказывалъ рыдать, и смѣялась, гдѣ онъ приказывалъ смѣяться. Она произносила цѣлыя тирады или дѣлала возраженія, нимало не думая о смыслѣ ихъ.
   Но что зналъ изъ всего этого Пенъ? Онъ видѣлъ пару прекрасныхъ глазъ и вѣрилъ имъ; видѣлъ прелестнѣйшій образъ, и палъ передъ нимъ на колѣни. Онъ дополнялъ смыслъ, котораго недоставало въ ея словахъ, и создалъ самъ идеалъ, которому поклонялся. Титанія не первая была влюблена въ осла, а Пигмаліонъ развѣ единственный артистъ, который сошелъ съ ума отъ камня? Пенъ нашелъ ее, нашелъ то, чего жаждала его душа. Онъ бросился въ потокъ страсти и пилъ изъ него изо всѣхъ силъ. Пусть тѣ, кому случалось мучиться жаждой, скажутъ сами, какъ очарователенъ первый глотокъ. Ѣдучи по аллеѣ къ дому, Пенъ вскрикнулъ отъ смѣха, увидя Смирке, выѣзжавшаго изъ Фэрокса на своей лошадкѣ. Смирке мямлилъ и медлилъ, протянулъ сколько возможно уроки Лауры, хвалилъ хозяйство и сады мистриссъ Пенденнисъ до-того, что надоѣлъ ей до смерти и, наконецъ, долженъ былъ проститься съ этою дамой, недождавшись-таки пламенно-желаннаго приглашенія къ обѣду.
   Пенъ быль преисполненъ торжества и добродушія. "Что, цѣлъ и невредимъ?" закричалъ онъ. "Поѣдемъ-ка назадъ, старый пріятель: можешь съѣсть мой обѣдъ, а я уже отобѣдалъ. Но мы разопьемъ бутылку стараго вина за ея здоровье, Смирке!"
   Печальный Смирке поворотилъ лошадку и поплелся за Артуромъ. Мать была очень-довольна его радостнымъ видомъ и улыбнулась очень-привѣтливо Смирке, когда Артуръ объявилъ ей, что принудилъ его воротиться обѣдать. Онъ разсказалъ въ самомъ смѣшномъ видѣ о вчерашней трагедіи, объ игрѣ антрепренёра Бингли, въ знаменитой лосинѣ и огромныхъ сапогахъ, о колоссальной мистриссъ Бингли въ ролѣ графини, въ измятомъ зеленомъ атласѣ и опушенной мѣхомъ польской шапочкѣ; онъ передразнивалъ ихъ и привелъ въ восторгъ мать и маленькую Лауру, захлопавшую ручонками отъ удовольствія.
   -- А мистриссъ Галлеръ? сказала мистриссъ Пенденнисъ.
   -- Одурманиваетъ мэмъ, отвѣчалъ Пенъ смѣясь, словами Фокера.
   -- Что такое, Артуръ?
   -- Что значитъ одурманиваетъ? спросила Лаура.
   Онъ отдалъ имъ комическій отчетъ о мистерѣ Фокерѣ, о прозвищахъ, данныхъ ему въ школѣ, о теперешнемъ его богатствѣ и проч. Но какъ онъ ни былъ говорливъ, однако не сказалъ ни слова о сегодиншней поѣздкѣ своей въ Чэттерисъ, ни о новыхъ знакомцахъ, которыхъ тамъ пріобрѣлъ.
   Когда дамы вышли изъ столовой, Пенъ, съ восторженно-блестящими глазами, налилъ два большіе стакана мадеры и воскликнулъ, глядя прямо въ глаза Смирке: "За ея здоровье!"
   -- За ея здоровье! отозвался съ глубокимъ вздохомъ Смирке, поднимая свой стаканъ. Онъ осушилъ его залпомъ, такъ-что лицо его подрумянилось, когда онъ опустилъ его снова на столъ.
   Пенъ спалъ въ эту ночь еще меньше, чѣмъ въ прошедшую. Утромъ и почти до разсвѣта онъ поднялся, самъ осѣдлалъ несчастную лошадь и скакалъ по лугамъ какъ бѣшеный. Его опять разбудила любовь, говоря: "Вставай, Пенденнисъ, я здѣсь". Эта очаровательная горячка -- это сладкое влеченіе -- и огонь и неизвѣстность: онъ былъ ими проникнутъ и не отдалъ бы ихъ за весь міръ.
   

ГЛАВА ШЕСТАЯ.
Любовъ и война.

   Цицеронъ и Эврипидъ не очень занимали тогда нашего молодца, и честному Смирке было съ нимъ немного работы. Но зато бѣдной лошади приходилось плохо отъ восторженнаго состоянія мистера Пена: кромѣ тѣхъ случаевъ, когда онъ могъ ѣхать въ Чэттерисъ, подъ предлогомъ фехтовальнаго урока и съ вѣдома матери, молодой повѣса, лишь-только ему предстояла возможность имѣть часа три безопасныхъ впереди, тотчасъ же уносился въ городъ и прямо въ Пріоровъ Переулокъ. Когда лошадь захромала, онъ бѣсился какъ король Ричардъ подъ Босвортомъ, когда подъ нимъ убили лошадь. Онъ сильно задолжалъ въ Чэттерисской прокатной конюшнѣ за леченіе своей лошади и наемъ другой взамѣнъ ея.
   Тогда и чуть ли не разъ въ недѣлю, объявивъ матери, что онъ уходить къ мистеру Смирке, читать греческую трагедію вмѣстѣ съ нимъ, молодой повѣса потихоньку ускользалъ и подкарауливалъ проѣздъ дилижанса "Состязатель", отправлявшагося изъ Лондона въ Чэттерисъ; садился въ него, проводилъ часа два въ городѣ и возвращался въ "Соперникѣ", отправлявшемся въ Лондонъ въ десять часовъ вечера. Разъ секретъ его чуть не обнаружился отъ простодушія мистера Смирке, у котораго мистриссъ Пенденнисъ спросила: много ли они прочитали вчера вечеромъ, или что-то въ этомъ родѣ. Смирке чуть не выболталъ, что онъ и не видалъ Пена вчера вечеромъ, но каблукъ нашего юноши такъ давнулъ мизинецъ ноги наставника подъ столомъ, что секретъ остался секретомъ.
   Разумѣется, что они имѣли между собою много разговоровъ объ этомъ предметѣ. Забавное дѣло слушать бесѣду двухъ влюбленныхъ, разумѣется, если вы сами не изъ числа собесѣдниковъ. Влюбленному непремѣнно нуженъ повѣренный. Когда Смирке, подъ клятвеннымъ обѣщаніемъ свято сохранить тайну, узналъ состояніе души Пена, онъ сказалъ дрожащимъ голосомъ, что "конечно Пенъ, привязался къ предмету не недостойному, и что привязанность его не беззаконная", ибо въ противномъ случаѣ, бѣднякъ чувствовалъ себя обязаннымъ нарушить клятву и открыть все матери Пена; а слѣдствіемъ этого была бы ссора съ нимъ и ему самому ужь не было бы дальнѣйшей возможности видѣться съ тою, которую онъ любилъ больше всего на свѣтѣ.
   -- Недостойная любовь! Пенъ вскочилъ съ мѣста при этомъ замѣчаніи Смирке.-- Она столько же чиста, какъ прекрасна; я бы не отдалъ своего сердца иначе. Я держу это въ тайнѣ отъ моего семейства потому... потому-что... есть важныя причины, по которымъ я теперь не могу еще говорить объ этомъ. Но всякій, кто хоть сколько-нибудь сомнѣвается въ ея чистотѣ, оскорбляетъ ея честь и мою. Годдемъ, я этого не потерплю!
   -- Полно, полно, Артуръ, возразилъ Смирке съ слабымъ смѣхомъ: -- не вызывай меня на дуэль, ты знаешь, что я не могу драться. Но уступка эта отдала бѣднаго Смирке больше, чѣмъ когда-нибудь, во власть Пена, отчего математика и греческій анализъ страдали соотвѣтственно.
   Еслибъ у Смирке было побольше проницательности, и еслибъ онъ заглядывалъ въ уголокъ поэтовъ "Чэттерисскаго Вѣстника", когда онъ прибывалъ въ Фэроксъ по пятницамъ, онъ прочиталъ бы являвшіяся еженедѣльно стихотворенія подъ заглавіями: "Мистриссъ Галлеръ", "Страсть и Геній", "Стансы къ миссъ Фодрингэй, Королевскаго Театра", и другія произведенія, самыя страстныя, мрачныя и пламенныя. Но какъ подъ этими стихотвореніями уже не было подписи NEP, а неизвѣстный авторъ подписывался EROS, то ни наставникъ, ни мистриссъ Пенденнисъ, вырѣзывавшая изъ газеты всѣ сочиненія своего сына, не чувствовали, что Nep былъ тотъ же восторженный Eros, который съ такимъ пыломъ воспѣвалъ новую актрису.
   -- Кто эта дама, спросила наконецъ мистриссъ Пенденнисъ:-- которую твой соперникъ безпрестанно воспѣваетъ въ "Чэттерисскомъ Вѣстникѣ"? Его стихи немножко похожи на твои, Пенъ; только твои гораздо-лучше. Видѣлъ ты когда-нибудь эту миссъ Фодрингэй?
   -- Видѣлъ. Она играла роль мистриссъ Галлеръ въ "Незнакомцѣ". А между-прочимъ, скоро ея бенефисъ, и она явится въ Офеліи -- не поѣхать ли намъ? Знаете, матушка, Шекспиръ -- мы можемъ нанять лошадей въ Клевринговыхъ Гербахъ. Маленькая Лаура вскочила отъ радости: ей такъ хотѣлось въ театръ.
   Пенъ сказалъ "знаете, Шекспиръ", потому-что покойный Пенденнисъ, какъ слѣдовало человѣку его достоинства, всегда обнаруживалъ величайшее уваженіе къ великому барду, утверждая, что въ его твореніяхъ больше поэзіи, чѣмъ во всѣхъ "Джонсоновыхъ Поэтахъ", вмѣстѣ взятыхъ. Хотя мистеръ Пенденнисъ не очень читалъ Шекспира, но онъ всегда совѣтовалъ Пену изучать его творенія и говаривалъ часто, съ какимъ наслажденіемъ, когда мальчикъ подрастетъ, онъ будетъ брать его съ матерью въ театръ, смотрѣть трагедіи безсмертнаго писателя.
   Слезы выступили на глазахъ доброй матери при воспоминаніи этихъ рѣчей покойнаго мужа. Она нѣжно поцаловала Пена и сказала, что поѣдетъ въ театръ. Лаура запрыгала отъ удовольствія. Былъ ли Пенъ счастливъ? Былъ ли онъ пристыженъ? Обнимая мать, ему смертельно хотѣлось сознаться ей во всемъ, однако онъ промолчалъ. Онъ желалъ видѣть, какъ она понравится его матери. Онъ хотѣлъ испытать свою мать пьесой, какъ Гамлетъ.
   Исполненная добродушія, Елена пригласила и Смирке ѣхать въ театръ вмѣстѣ. Смирке былъ воспитанъ въ Клетамѣ нѣжною матерью, которая чувствовала отвращеніе къ драматическимъ представленіямъ, а потому и онъ никогда не бывалъ въ театрѣ. Но Шекспиръ! но ѣхать въ каретѣ вмѣстѣ съ мистриссъ Пенденнисъ и сидѣть цѣлый вечеръ подлѣ нея! Онъ не могъ устоять противъ этой идеи и, произнеся слабую рѣчь, въ которой говорилъ объ искушеніи и благодарности, принялъ наконецъ ласковое приглашеніе мистриссъ Пенденнисъ. Говоря, онъ бросилъ на нее взглядъ, который ее очень сконфузилъ. Она и прежде замѣчала взгляды въ томъ же родѣ и они преслѣдовали ее. Рѣшительно, Смирке съ каждымъ днемъ дѣлался противнѣе въ глазахъ вдовы.
   Мы не станемъ распространяться объ ухаживаньи Пена за миссъ Фодрингэй: читатель имѣлъ уже образчикъ ихъ бесѣды, изъ которой, вѣроятно, почерпнулъ немного занимательнаго. Пенъ сидѣлъ съ нею часъ за часомъ и изливалъ ей всю свою юную душу. Все, что онъ зналъ, чего надѣялся, что чувствовалъ, или читалъ, или воображалъ, онъ говорилъ ей. Онъ никогда не уставалъ говорить и пламенѣть. По мѣрѣ того, какъ мысли, одна за другою, раждались въ его распаленной головѣ, онъ облекалъ ихъ словами и передавалъ ей. Ея участіе въ этихъ tête à tête было не въ томъ, чтобъ говорить, а въ томъ только, чтобъ казаться понимающею и симпатизирующею ему, и очаровательно-прекрасною. Понимать его была бы дѣйствительно задача нелегкая, такъ-какъ нашъ юноша разсыпался страшнымъ количествомъ вздора. Дѣло въ томъ, что пока онъ говорилъ свои тирады -- а нашъ молодецъ, восторженный и, можетъ-быть, удивляясь собственному краснорѣчію, говорилъ минутъ по двадцати, не переводя духа -- прелестная Эмили, непонимавшая и десятой доли его болтовни. думала между-тѣмъ на свободѣ о своихъ собственныхъ дѣлахъ: размышляя о томъ, какъ она приготовитъ холодную баранину, или какъ выворотитъ свое черное шелковое платье, или какъ сдѣлаетъ изъ шарфа шляпку, въ родѣ новой шляпки миссъ Тэктвайтъ, и такъ далѣе. Пенъ говорилъ о Байронѣ и Мурѣ, разливался страстью и поэзіей; ея дѣло было поднять кверху глаза, или устремить взоры на мгновеніе прямо на него, и воскликнуть: "О, какъ прекрасно! Какъ хорошо! Повторите эти строки еще разъ" -- и онъ снова принимался декламировать, а она возвращалась къ своимъ простымъ размышленіямъ о вывороченной юбкѣ и о рубленой баранинѣ.
   Очень-понятно, что страсть Пена не могла оставаться надолго тайною для прелестной Эмили и ея отца. Со втораго визита юноши она стала очевидною для обоихъ; и старый джентльменъ, подмигивая своей дочери изъ-за стакана грога, замѣтилъ ей, лишь-только Пенъ вышелъ за двери:-- "А что, Милли, вѣдь ты подцѣпила этого молодчика?"
   -- Пустяки, папа. Онъ не больше, какъ мальчикъ -- настоящій ребенокъ. Каково было бы Пену, еслибъ онъ могъ слышать это послѣднее замѣчаніе! Но онъ скакалъ домой въ бѣшеномъ восторгѣ, возглашая имя красавицы.
   -- А все-таки онъ у тебя на крючкѣ, продолжалъ капитанъ.-- И знаешь, это партія недурная. Я спрашивалъ у Тома, въ Джорджѣ, и у лавочника Флинта, гдѣ его мать забираетъ -- славное имѣнье -- ѣздитъ въ собственной каретѣ -- важный паркъ и богатыя угодья -- одинъ сынъ -- все его, когда ему будетъ двадцать-одинъ годъ -- можешь далеко идти, миссъ Фодрингэй, и не наткнешься на другаго и въ половину такого.
   -- Эти мальчишки только врутъ, замѣтила Милли серьёзно.-- Помните, какъ вы хлопотали въ Дублинѣ о молодомъ Польдуди? у меня полный ящикъ его писемъ и стиховъ, которые онъ посылалъ мнѣ; а между-тѣмъ онъ уѣхалъ за границу и тамъ мать женила его на Англичанкѣ.
   -- Лордъ Польдуди былъ молодой вельможа, такъ имъ нельзя иначе; а ты еще не была въ такомъ положеніи, какъ теперь, Милли. Но ты его не очень подкураживай, Милли; годдемъ! Джокъ Костиганъ не позволитъ шутить съ своею дочерью.
   -- Да и дочь не позволить сама, папа. Въ этомъ можете быть увѣрены. Дайте мнѣ еще хлебнуть пуншу: онъ очень-хорошъ. А на-счетъ молодчика не бойтесь. Я не такой ребенокъ, чтобъ меня надули, капитанъ Костиганъ.
   Пенъ пріѣзжалъ чуть не каждый день и съ каждымъ посѣщеніемъ влюблялся все бѣшенѣе и бѣшенѣе. Иногда капитанъ присутствовалъ при свиданіяхъ его съ Милли; но будучи совершенно увѣренъ въ дочери, онъ чаще оставлялъ молодую чету наединѣ, заламывалъ шляпу на-ухо и выходилъ подъ какимъ-нибудь предлогомъ, когда Пенъ появлялся. Какъ восхитительны были эти свиданія! Гостиная капитана была низенькая комнатка, съ большимъ окномъ, выходившимъ въ садъ соборнаго декана. Въ ней сидѣлъ Пенъ и разговаривалъ съ Эмили, очаровательною за рукодѣльемъ. Она была ясна и спокойна, и солнечные лучи отражались отъ огромныхъ соборныхъ оконъ и падали на ея лицо и станъ. Среди бесѣды ихъ начиналъ гудѣть большой колоколъ -- и Пенъ умолкалъ съ улыбкою и молчалъ, пока не пропадалъ гулъ; или вечерніе крики галокъ въ высокихъ ильмахъ церковной ограды, при заходящемъ солнцѣ, или звуки органа и голосовъ хористовъ проносились въ спокойномъ воздухѣ и кротко останавливали говоръ Пена.
   Скажемъ, между-прочимъ, что миссъ Фодрингэй, въ простой шали и съ опущеннымъ съ шляпки темнымъ вуалемъ, ходила въ церковь каждое воскресенье во всю свою жизнь, сопутствуемая неутомимымъ отцомъ, который присоединялъ голосъ свой къ пѣнію псалмовъ и вообще велъ себя всегда очень-пристойно.
   Маленькій Боусъ, домашній другъ семейства Костигановъ, разгнѣвался до-нельзя при извѣстіи о предстоявшемъ замужствѣ миссъ Фодрингэй съ мальчишкой, семью или восьмью годами моложе ея. Боусъ, который былъ калѣка и сознавался, что онъ немножко-уродливѣе самого антрепренёра Бингли, почему ему нельзя являться на сцену, былъ преудивительный чудакъ съ замѣчательными дарованіями и юморомъ. Привлеченный сначала красотою миссъ Фодрингэй, онъ вздумалъ сдѣлать изъ нея актрису. Онъ выкрикивалъ монологи своимъ разбитымъ, дребезжащимъ голосомъ, а ученица заучивала ихъ наизустъ съ него и повторяла своимъ звучнымъ, мелодическимъ голосомъ. Онъ научилъ ее живописнымъ позамъ и показалъ, какъ дѣйствовать ея прекрасными руками. Тѣ, которые запомнятъ великую актрису на сценѣ, вѣроятно, позабыли, что и у нея всегда были одни и тѣ же жесты, взгляды и интонаціи; какъ она всегда становилась на ту же половину сцены, въ той же позѣ; какъ всегда одинаково и до той же степени ворочала глазами и плакала точь-въ-точь съ тѣмъ же раздирающимъ сердце чувствомъ, надъ тѣми же патетическими возгласами. А потомъ, показавшись передъ зрителями трепещущая отъ волненія, изнеможенная и въ слезахъ -- такъ-что вы только и ждете, что она сейчасъ упадетъ въ обморокъ отъ избытка чувствительности -- она подбирала распущепные волосы, лишь-только возвращалась за кулисы, и отправлялась, какъ ни въ чемъ не бывало, домой, къ бараньей котлетѣ и стакану портера. Послѣ дневныхъ трудовъ она ложилась спать и храпѣла -- себѣ съ безмятежностью любаго носильщика.
   Боусъ негодовалъ при мысли, что ученица его отдаетъ свою руку ничтожному провинціальному сквайру и лишается всѣхъ шансовъ болѣе-блестящей будущности. Онъ пророчилъ, что ее непремѣнно ангажируютъ въ Лондонъ, только бы ее увидѣлъ какой-нибудь лондонскій антрепренёръ. Бѣда въ томъ, что лондонскіе антрепренёры уже видѣли ее: она играла на лондонской сценѣ три года тому назадъ и весьма-неудачно, отъ крайней глупости. Послѣ этого взялъ ее въ руки Боусъ и выучилъ одной роли послѣ другой. Какъ онъ трудился, корчился, повторялъ безпрестанно тѣ же строчки снова и снова, и съ какими неутомимымъ терпѣньемъ и безтолковостью она говорила за нимъ! Она знала, что она ученица Боуса и предоставила ему дѣлать изъ себя, что онъ хочетъ. Она не была ни благодарна, ни неблагодарна, ни сердита, ни ласкова: она была только глупа; а Пенъ былъ влюбленъ въ нее до бѣшенства.
   Почтовыя лошади прибыли въ назначенное время изъ Клевринговыхъ Гербовъ и доставили всю Фэрокскую компанію въ Чэттерисскій Театръ, гдѣ Пенъ былъ весьма-обрадовань, замѣтя многочисленное собраніе публики. Молодые бэймутскіе джентльмены имѣли отдѣльную ложу, гдѣ Фокеръ и Спэвинъ сидѣли на передней скамьѣ, расфранченные въ-пухъ. Они дружески поклонились Пену и разсматривали одобрительно его общество: маленькая Лаура была прехорошенькая краснощская дѣвочка съ густыми темными локонами; а мистриссъ Пенденнисъ, въ черномъ бархатѣ и съ брильянтовымъ крестомъ на шеѣ (она украшалась имъ въ важныхъ случаяхъ) была необыкновенно-хороша и величава. За дамами сидѣли Артуръ и Смирке; послѣдній съ локономъ на свѣтломъ челѣ и въ безупречно-повязанномъ бѣломъ галстухѣ. Онъ краснѣлъ, видя себя въ такомъ мѣстѣ; но какъ же онъ былъ счастливъ! По обычаю честныхъ провинціаловъ, онъ и мистриссъ Пенденнисъ привезли съ собою по экземпляру "Гамлета", чтобъ лучше слѣдить за ходомъ пьесы. Самуилъ -- кучеръ, грумъ и садовникъ мистера Пенденниса, помѣстился въ партерѣ, гдѣ можно было видѣть и слугу мистера Фокера. Партеръ былъ, кромѣ-того, набитъ драгунскими унтер-офицерами, а полковой хоръ увеличивалъ собою, по обыкновенію, театральный оркестръ, съ благосклоннаго позволенія полковника Сваллоутэйля. Самъ же этотъ почтенный и даровитый воинъ, съ ватерлооскою медалью и окруженный множествомъ военной молодежи, сидѣлъ въ ложѣ. Многія другія ложи были также наполнены драгунскими офицерами.
   -- Какой это чудакъ тебѣ кланяется, Артуръ? спросила мистриссъ Пенденнисъ.
   Пенъ сильно покраснѣлъ.
   -- Его имя капитанъ Костиганъ. Онъ дѣлалъ испанскую кампанію.
   То былъ дѣйствительно нашъ капитанъ, въ новомъ костюмѣ и обширныхъ бѣлыхъ замшевыхъ перчаткахъ. Онъ привѣтствовалъ Пена одною изъ нихъ, а другую растопырилъ на сердцѣ. Пенъ не сказалъ ни слова больше, да и почемъ могла мистриссъ Пенденнисъ знать, что мистеръ Костиганъ отецъ миссъ Фодрингэй?
   Мистеръ Горнбулль, изъ Лондона, имѣлъ въ тотъ вечеръ роль Гамлета, а Бингли удовольствовался скромною ролью Гораціо, сберегая всѣ свои силы для слѣдующей пьесы, "Черноглазой Сусанны".
   Нѣтъ нужды распространяться о пьесѣ. Скажемъ только, что Офелія была восхитительна и играла съ необыкновеннымъ чувствомъ; она смѣялась, плакала, дико озиралась, жестикулируя великолѣпными бѣлыми руками, и разбрасывала свои цвѣты и отрывки пѣсень съ самымъ обворожительнымъ безуміемъ. И какъ живописно разметывались ея великолѣпные волосы по чуднымъ плечамъ! Трупомъ она была трогательна до-нельзя; а потомъ, пока Гамлетъ и Лаэртъ сражались въ ея могилѣ, она выглядывала съ любопытствомъ, изподтишка, на ложу Пена и его семейство.
   Тамъ всѣ въ голосъ восхваляли ее. Мистриссъ Пенденнисъ была въ восторгѣ отъ ея красоты. Маленькую Лауру сбили съ толку и сама пьеса, и привидѣніе, и представленіе въ представленіи (впродолженіе котораго, когда Гамлетъ покоился на колѣняхъ Офеліи, Пенъ чувствовалъ неодолимое желаніе задушить мистера Горнбулля), однако и она хвалила какъ нельзя больше молодую красавицу. Пенъ былъ въ восторгѣ отъ впечатлѣнія, произведеннаго ею на его мать, а Смирке, съ своей стороны, былъ также преисполненъ энтузіазма.
   Когда занавѣсъ упалъ на группу умерщвленныхъ дѣйствующихъ лицъ, которыя такъ внезапно отправляются на тотъ свѣтъ въ концѣ "Гамлета", къ не малому удивленію бѣдненькой Лауры, со всѣхъ сторонъ поднялись крики и рукоплесканія. Неустрашимый Смирке, въ разгарѣ восторга, хлопалъ и кричалъ:
   "Браво, браво!" не хуже самихъ драгуновъ; а они были сильно растроганы -- ils s`agitaient sur leurs bancs -- говоря словами нашихъ сосѣдей. Общій ревъ раздавался въ залѣ, и Пенъ ревѣлъ съ самыми оглушающими крикунами: "Фодрингэй, Фодрингэй!.." чему вторили изъ своей ложи Фокеръ и Спэвинъ. Даже сама мистриссъ Пенденнисъ замахала носовымъ платкомъ, а маленькая Лаура прыгала, плясала, смѣялась, аплодировала и смотрѣла съ изумленіемъ на Пена.
   Горнбулль вывелъ на авансцену бенефиціантку, среди порывовъ восторга, и она была такъ хороша и блистательна, съ распущенными еще волосами, что Пенъ едва могъ обуздать свое восхищеніе: онъ наклонился надъ стуломъ матери, кричалъ, хлопалъ и махалъ шляпою. Онъ готовъ былъ сознаться во всемъ и сказать матери: "Смотрите! вотъ женщина! Не-уже-ли она не безподобна? Я люблю ее!" Но онъ удержался и замаскировалъ свои чувства неистовымъ ревомъ и ура.
   Что касается до миссъ Фодрингэй и ея благодарности, мы попросимъ читателя оглянуться на нѣсколько страницъ назадъ. Она дѣлала теперь точь-въ-точь то же самое, что въ прошедшій разъ. Она окидывала всѣхъ зрителей взорами признательности, трепетала и почти изнемогала отъ душевнаго волненія. Она подобрала цвѣты -- Фокеръ пустилъ въ нее цѣлымъ снопомъ цвѣтовъ, и даже Смирке бросилъ ей розу и ужасно покраснѣлъ, когда она упала въ партеръ -- она подобрала цвѣты и прижимала ихъ къ волнующейся груди, и проч. и проч. На груди ея бѣдный Пенъ увидѣлъ сверкающую брошку, купленную имъ у Патана, на Гай-стритѣ, за послѣднія деньги съ прибавкою занятой у Смирке гинеи.
   Потомъ давали "Черноглазую Сусанну". При этой хорошенькой пьесѣ наши чувствительные друзья были восхищены и растроганы до-нельзя. Сусанна была въ простенькомъ платьицѣ и съ розовою лентой на шапочкѣ такъ же мила, какъ Офелія. Бингли былъ великъ въ ролѣ Вилльяма, Голль, въ ролѣ адмирала, смотрѣлъ настоящею статуйкой съ шека семидесяти-четырех-пушечнаго корабля; а Гарбаттсъ, въ качествѣ капитана Болдвеллера, злодѣя, который хотѣлъ похитить черноглазую Сусанну и говорилъ размахивая неизмѣримою треугольною шляпой: "Ну, ужь тамъ что будетъ, а онъ погубить-таки ее" -- всѣ эти дѣйствующія лица выполнили свое дѣло съ свойственнымъ имъ талантомъ, и друзья наши посмотрѣли съ искреннимъ сожалѣніемъ на опускающійся занавѣсъ.
   Будь Пенъ наединѣ съ матерью въ каретѣ, когда они ѣхали домой, онъ высказалъ бы ей все; но онъ сидѣлъ на козлахъ и курилъ сигару подлѣ Смирке, и оба глядѣли молча на луну. Фокера тэндемъ пронесся мимо ихъ, когда они отъѣхали мили на двѣ, и мистеръ Спэвинъ привѣтствовалъ карету мистриссъ Пенденнисъ нѣсколькими замѣчательными варьяціями на "Rule Britannia", на охотничьемъ рожкѣ.
   Дня черезъ два послѣ вышеописаннаго спектакля, чэттерисскій деканъ угощалъ обѣдомъ небольшой кружокъ избранныхъ друзей, пасторовъ и докторовъ богословія, въ принадлежащемъ къ собору деканскомъ домѣ. Весьма-вѣроятно, что они пили необыкновенно-отличный портвейнъ и критиковали за десертомъ милорда епископа; но до этого намъ теперь нѣтъ дѣла. Знакомецъ нашъ докторъ Портменъ, клеврингскій пасторъ, былъ въ числѣ гостей декана; будучи къ тому же человѣкомъ очень-любезнымъ съ дамами и замѣтивъ, что супруга декана гуляетъ по лужайкѣ подъ розовымъ парасолемъ, окруженная рѣзвящимися дѣтьми, онъ вышелъ черезъ французское окно столовой на траву, предоставя остальнымъ бѣлымъ галстухамъ судить и рядить о милордѣ епископѣ сколько имъ угодно. Подойдя къ деканшѣ, вѣжливый Портменъ предложилъ ей свою руку и они пошли ходить по бархатному лужку, который съ незапамятныхъ временъ укатывался и косился для комфорта декановъ, съ тѣмъ спокойнымъ удовольствіемъ, съ которымъ гуляютъ люди среднихъ лѣтъ и добраго права, послѣ хорошаго обѣда, въ тихій лѣтній вечеръ, когда солнце только-что скрылось за огромными башнями готическаго собора, а серпъ луны блеститъ съ каждою минутой ярче и ярче въ безоблачныхъ небесахъ.
   Въ концѣ сада декана находится домъ мистриссъ Кридъ, котораго окна, какъ мы уже говорили, выходятъ на соборъ. Теперь окна эти были открыты, для пріятнаго лѣтняго воздуха и въ одномъ изъ нихъ можно было видѣть молодую женщину двадцати-шести лѣтъ, съ совершенно-ясно видящими глазами, и несчастнаго восмнадцатилѣтняго юношу, ослѣпленнаго любовью и обаяніемъ. Такъ-какъ мы уже видали ихъ въ этой самой гостиной, то читатель безъ всякаго усилія узнаётъ въ интересной четѣ мистера Аргура Пенденниса и миссъ Костиганъ.
   Бѣдный Пенъ совсѣмъ пропалъ. Дрожа отъ страстнаго волненія, съ бѣшено-бьющимся сердцемъ и неудержимо-струящимися слезами, задыхаясь отъ полноводія чувствъ, онъ повергъ себя и весь свой запасъ любви, пыла и обожанія, къ ногамъ зрѣлой красавицы. Онъ ли первый поступилъ такимъ-образомъ? Неужели никто прежде и послѣ него не отдавалъ всѣхъ сокровищъ своего сердца, какъ отдавали дикари свои земли и все имущество за одинъ глотокъ огненной воды блѣднолицыхъ -- за взглядъ пары безчувственныхъ глазъ?
   -- Знаетъ ли объ этомъ ваша матушка, Артуръ? спросила миссъ Фодрингэй медленно. Онъ схватилъ ея руку и покрылъ тысячью неистовыхъ поцалуевъ. Она не отнимала ее. "А въ-самомъ-дѣлѣ, знаетъ ли объ этомъ старуха?" подумала миссъ Костиганъ про-себя:-- "можетъ быть и знаетъ", и она вспомнила о хорошенькомъ брильянтовомъ крестикѣ мистриссъ Пенденнисъ и присовокупила мысленно:-- "конечно и это останется въ семействѣ".
   -- Успокойтесь, милый Артуръ, сказала она своимъ тихимъ, звучнымъ голосомъ, улыбаясь ему нѣжно и серьёзно. Потомъ, другою, незанятою рукою, она ласково отвела волосы съ его горячаго лба. Онъ былъ въ такомъ вихрѣ бѣшенаго благополучія, что едва могъ говорить. Наконецъ онъ произнесъ.-- Мать моя видѣла васъ и удивляется вамъ неимовѣрно. Она скоро полюбить насъ: кто можетъ не любить васъ? Она полюбить васъ, потому-что я васъ люблю!..
   -- А, право, я думаю, что вы меня любите, отвѣчала миссъ Костиганъ, можетъ-быть, съ нѣкоторыми сожалѣніемъ о Пенѣ.
   Она думаетъ, что онъ ее любитъ! Разумѣется, что Пенъ пустился въ безконечную рапсодію изліянія, за которою, такъ-какъ мы вполнѣ владѣемъ нашими собственными чувствами, намъ нѣтъ причины слѣдовать. Какъ водится, тутъ было говорено о вѣчной любви, преданности и вѣрности, и слова не были въ-состояніи выразить всей силы и глубины его чувствъ. До этой рѣчи, повторяю, намъ нѣтъ дѣла. Она была, по всей вѣроятности, не изъ мудрыхъ, но какое право имѣемъ мы критиковать ее? Пусть бѣдный Пенъ изливаетъ свое чистое сердце у ногъ возлюбленной -- будьте къ нему снисходительны. Конечно, хорошо любить съ благоразуміемъ; но все же лучше любить безумно, чѣмъ не быть способнымъ ни къ какой любви. Нѣкоторые изъ насъ въ этомъ послѣднемъ положеніи и, чего добраго, еще гордятся своею немощностью.
   При концѣ своей рѣчи, Пенъ опять поцаловалъ съ восторгомъ руку своей владычицы. Я полагаю, что въ этотъ самый моментъ и пока докторъ Портменъ бесѣдовалъ съ деканшей, юный Ридли Розетъ, сынъ ея, дернулъ мать за платье и сказалъ:
   -- Ма! посмотрите туда, и онъ поднялъ вверхъ свою невинную головку.
   И дѣйствительно, изъ сада видно было, какъ бѣдный Пенъ прильнулъ устами къ розовымъ перстамъ своей очаровательницы, которая приняла эту почесть съ совершеннымъ спокойствіемъ и добродушіемъ. Маленькій Ридли взглянулъ вверхъ и оскалилъ зубёнки, а маленькая Роза посмотрѣла на брата и разинула ротикъ отъ удивленія. Выраженіе лица мистриссъ деканши было неизобразимо, а докторъ Портменъ, увидя въ этой сценѣ своего перваго любимца и милаго ученика -- Пена, остолбенѣлъ отъ изумленія и бѣшенства.
   Мистриссъ Галлеръ взглянула въ это самое мгновеніе на группу внизу и расхохоталась. "Тамъ кто-то есть въ деканскомъ саду, замѣтила она", и отошла съ величайшимъ спокойствіемъ, а Пенъ стрѣльнулъ прочь съ лицомъ, горѣвшимъ какъ раскаленные уголья. Прогуливавшіеся въ саду уже вошли въ комнаты, когда онъ отважился выглянуть за окно. Серпъ луны блестѣлъ великолѣпно, звѣзды весело искрились, часы на соборной башнѣ пробили девять и гости декана всѣ, кромѣ одного, уѣхавшаго за нѣсколько времени на лошадкѣ своей Домилингѣ -- наслаждались чаемъ и жареными тостами въ гостиной мистриссъ деканши -- когда Пенъ распростился съ миссъ Костиганъ.
   Пенъ пріѣхалъ домой въ свое время и собирался лечь спать, потому-что бѣдный-малый былъ страшно утомленъ послѣ недавнихъ душевныхъ напряженій, какъ вдругъ входитъ къ нему старый Джонъ, съ самымъ зловѣщимъ взглядомъ и съ извѣстіемъ, что мистриссъ Пенденнисъ ожидаетъ его внизу.
   Пенъ снова повязалъ шейный платокъ и пошелъ въ гостиную. Тамъ онъ засталъ не только мать, но и доктора Портмена. Лицо Елены казалось очень-блѣдно при свѣтѣ лампы, а лицо доктора, напротивъ, пылало и губы его дрожали отъ негодованія и волненія.
   Пенъ сразу понялъ, что насталъ кризисъ, и что все извѣстно. "Ну", подумалъ онъ; -- "что-то будетъ"!
   -- Гдѣ ты былъ, Артуръ? спросила Елена трепещущимъ голосомъ.
   -- Какъ можете вы, сэръ, смотрѣть въ глаза этой милой, несчастной дамѣ? разразился докторъ Портменъ, не взирая на умоляющіе взоры блѣдной мистриссъ Пенденнисъ. Гдѣ онъ былъ? Тамъ, куда сынъ его матери долженъ бы стыдиться идти. Ваша матушка -- ангелъ, сэръ, совершенный ангелъ! Какъ смѣете вы вносить оскверненіе въ ея домъ и убивать это чистое существо мыслями о вашемъ преступленіи?
   -- Сэръ! воскликнулъ Артуръ.
   -- Не отпирайтесь, сэръ! ревѣлъ докторъ.-- Не прибавляйте лжи къ вашему позору! Я самъ видѣлъ все, сэръ. Я видѣлъ все изъ деканскаго сада. Я видѣлъ какъ вы цаловали руку этой адской, размалеванной...
   -- Стоите! возразилъ взбѣшенный въ свою очередь Пенъ я не позволю никому ругаться надъ этой дамой!
   -- Дамой, сэръ! Это дама... вы... вы... вы стоите въ присутствіи вашей матери и называете эту... эту женщину дамой!
   -- Въ чьемъ бы то ни было присутствіи, сэръ! Она достойна всякаго мѣста. Она непорочна какъ кто бы то ни былъ. Она добра столько же, какъ прекрасна. Еслибъ кто-нибудь, а не вы, оскорблялъ ея доброе имя, я отвѣчалъ бы не такъ; но вы мой старѣйшій другъ, а потому имѣете привилегію безнаказанно сомнѣваться въ моей чести.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, Пенъ, милый Пенъ, воскликнула Елена въ порывѣ радости.-- Я говорила вамъ, я говорила вамъ, докторъ, что онъ не то, что вы о немъ думали!.. И нѣжное существо это бросилось къ сыну съ теплыми объятіями.
   Пенъ былъ радъ, что дѣло дошло до объясненія.-- Вы видѣли сами какъ она хороша, говорилъ онъ матери утѣшающимъ и покровительствующимъ тономъ, какъ Гамлетъ Гертрудѣ: -- скажу вамъ, матушка, что она столько же добра. Вы это сами скажете, когда ее узнаете. Она послѣ васъ, добрѣйшая, простодушнѣйшая, нѣжнѣйшая женщина въ свѣтѣ. Почему ей не быть на сценѣ?-- она кормитъ своими трудами отца.
   -- Стараго пьяницу, ворчалъ докторъ; но Пенъ не слышалъ и не слушалъ его.
   -- Еслибъ вы видѣли, какъ я это видѣлъ, какую регулярную, порядочную жизнь она ведетъ, какъ чисто и богобоязненно все ея поведеніе, вы бы такъ же, какъ и я -- да, какъ и я (со свирѣпымъ взглядомъ на доктора) -- презрѣли клеветника, который осмѣливается поносить ее. Отецъ ея отставной офицеръ и отличился въ Испаніи. Онъ быль другомъ герцога кентскаго и коротко извѣстенъ герцогу Веллингтону и нѣкоторымъ первокласснымъ генераламъ нашей арміи. Онъ говорилъ, что встрѣчался съ дядюшкой Артуромъ у лорда Гилля. Фамилія его одна изъ древнѣйшихъ и наиболѣе уважаемыхъ въ Ирландіи и не уступаетъ вашей.
   -- Творецъ небесный! воскликнулъ докторъ, не зная разразиться ли ему бѣшенствомъ или хохотомъ:-- вы, конечно, не хотите сказать, что желаете жениться на ней?
   Пенъ принялъ величавѣйшую изъ своихъ осанокъ.
   -- А что же другое, докторъ Портменъ, можете вы предполагать моимъ желаніемъ?
   Пораженный этимъ неожиданнымъ, чудовищно-неожиданнымъ отвѣтомъ, докторъ Портменъ могъ только выговорить;
   -- Мистриссъ Пенденнисъ, мэмъ, пошлите за майоромъ.
   -- Послать за майоромъ? отъ всего сердца, сказалъ Артуръ, принцъ Пенденнисскій и великій герцогъ Фэрокскій, съ самымъ повелительнымъ мановеніемъ руки. Разговоръ этотъ имѣлъ результатомъ два письма, положенныя на столъ майора Пенденниса въ клубѣ, въ Лондонѣ, или началѣ правдивѣйшей исторіи принца Артура.
   

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
Въ которой является майоръ.

   Знакомецъ нашъ, майоръ Артуръ Пенденнисъ, прибылъ въ должное время въ Фэроксъ, проведя ужасную ночь въ почтовой каретѣ, гдѣ дюжій сотоварищъ, пассажиръ, разбухшій сверхъестественно отъ множества теплыхъ сюртуковъ, втиснулъ его въ уголъ и не давалъ заснуть своимъ неприличнымъ храпѣньемъ,-- гдѣ сидѣвшая vis-à-vis вдова нетолько исключила изъ кареты свѣжій воздухъ, закрывъ всѣ окна экипажа, но, въ добавокъ, наполнила внутренность его ароматомъ грога съ ямайскимъ ромомъ, потягиваемаго ею безпрестанно изъ фляжки, хранившейся въ ея ридикюлѣ,-- гдѣ наконецъ, лишь только майору удавалось задремать, его будилъ рожокъ почтальйона у шоссейныхъ заставъ, или неуклюжія ворочанья толстаго сосѣда, или игра ногъ вдовы на его мозоляхъ... Все это возвращало несчастнаго джентльмена къ ужасамъ и существенностямъ жизни. Ѣхать по восьми миль въ часъ, впродолженіе двадцати-четырехъ или двадцати-пяти часовъ, въ тѣсной почтовой каретѣ, съ жесткимъ сѣдалищемъ, имѣя подагрическія наклонности, съ безпрестанною перемѣною почтальйоновъ, которые ворчатъ, потому-что вы ихъ не балуете, и съ пассажиркою, пристрастною къ грогу... кому не приходилось переносить этихъ бѣдъ въ добрыя старинныя времена? и какъ могли люди путешествовать при такихъ страшныхъ трудностяхъ? А между-тѣмъ находились же поди, путешествовавшіе при всѣхъ этихъ неудобствахъ и, въ добавокъ, путешествовавшіе очень-весело. Подлѣ вдовы и подлѣ камердинера майора, на имперіалѣ, ѣхали два школьника, отправлявшіеся домой на каникулы. Майоръ Пенденнисъ не могъ надивиться, глядя, какъ они ужинали въ Бэгшотѣ, погрузивъ въ себя неимовѣрное количество ветчины, яицъ, пирога, пикльсовъ, чаю, кофе и вареной говядины, тогда-какъ бѣдный майоръ прихлебывалъ слабый чай и помышлялъ съ горестнымъ чувствомъ объ обѣдѣ лорда Стейне, гдѣ бы и онъ долженъ былъ пировать въ эту самую пору. Славный аппетитъ мальчиковъ позабавилъ однако майора, отъ природы добродушнаго; онъ заинтересовался еще больше, узнавъ, что одинъ изъ мальчиковъ, тотъ, который ѣхалъ вмѣстѣ съ нимъ внутри экипажа, былъ сынъ вельможнаго лорда -- разумѣется, знакомаго свѣтскому майору. Маленькій лордъ спалъ какъ-нельзя-лучше всю ночь, несмотря на тисканье, на рожокъ и на вдову; онъ казался свѣжимъ какъ наливное яблоко, въ то время, какъ майоръ съ желтымъ лицомъ, щетинистою бородою, развившимся парикомъ и сильными ревматическими болями въ разныхъ частяхъ утомленнаго тѣла, вылѣзъ изъ кареты у калитки Фэрокса, гдѣ привратница и садовница встрѣтили его почтительными поклонами; но ему помогъ вылѣзть еще почтительнѣе камердинеръ его, мистеръ Морганъ.
   Елена поджидала желаннаго гостя и увидѣла его изъ окна. По она не спѣшила броситься ему на встрѣчу, зная, что майоръ не любилъ быть видимымъ въ-расплохъ и нуждался въ кой-какихъ приготовленіяхъ, прежде чѣмъ позволялъ себѣ являться къ кому бы то ни было, а въ-особенности къ дамѣ. Будучи еще ребенкомъ, Пенъ навлекъ на себя страшную немилость дяди, похитивъ съ его туалетнаго стола маленькую сафьянную коробочку, въ которой, должно сознаться, были задніе зубы майора; онъ, весьма-естественно, вынималъ ихъ изъ челюстей, садясь въ тряскую почтовую карету, но безъ нихъ не показывался никогда. Камердинеръ его, Морганъ, оградилъ парики майора непроницаемою таинственностью: онъ расчесывалъ и завивалъ ихъ въ мѣстахъ, недоступныхъ нескромному любопытству и приносилъ скрытно отъ всѣхъ въ комнату своего господина. Безъ парика майоръ не показывался никому въ свѣтѣ, ни самымъ близкимъ родственникамъ, ни самымъ короткимъ знакомымъ. Онъ пошелъ тотчасъ, какъ мы уже сказали, въ свою комнату, стоналъ, кряхтѣлъ, сопѣлъ и бранилъ Моргана впродолженіе всего туалетнаго процесса, по обычаю старыхъ франтовъ, неспавшихъ отъ ревматизма цѣлую ночь, съ перспективой непріятной обязанности впереди. Наконецъ, подтянувшись, завившись и омолодившись, майоръ сошелъ въ гостиную съ серьёзно-величавымъ видомъ, какъ приличествовало человѣку дѣловому и вмѣстѣ съ тѣмъ человѣку великосвѣтскому.
   Пена тамъ не было, а сидѣла только Елена и занимавшаяся у ногъ ея шитьемъ маленькая Лаура. Поздоровавшись съ невѣсткой, майоръ протянулъ дѣвочкѣ кончикъ указательнаго пальца; большаго знака благосклонности онъ никогда ея не удостаивалъ. Лаура съ трепетомъ взяла этотъ палецъ, выпустила его и выбѣжала изъ комнаты. Майоръ Пенденнисъ не удерживалъ ея; онъ находилъ и самое пребываніе ея въ домѣ совершенно-ненужнымъ, имѣя свои тайныя причины не жаловать малютку (объ этихъ причинахъ мы можемъ сказать кое-что впослѣдствіи). Лаура вскорѣ отъискала Пена въ огородѣ, гдѣ онъ прохаживался взадъ и впередъ, занятый самымъ серьёзнымъ разговоромъ съ мистеромъ Смирке. Онъ былъ дотого погруженъ въ эту бесѣду, что не разслышалъ звонкаго голоса Лауры, пока Смирке не дернулъ его за фалду и не указалъ на бѣжавшую къ нимъ дѣвочку.
   -- Пенъ, иди скорѣе домой; дядюшка Артуръ пріѣхалъ! сказала она, подбѣжавъ къ нему и схвативъ его за руку.
   -- Онъ пріѣхалъ? возразилъ Пенъ, сжавъ ея ручку, и взглянулъ на Смирке необычайно-свирѣпо, какъ-будто говоря: готовъ для него, или для кого бы то ни было!
   Смирке потупилъ глаза и кротко вздохнулъ.
   -- Идемъ, Лаура! сказалъ Пенъ полугрознымъ, полукомическимъ тономъ.-- Скажи имъ, что я очень-радъ увидѣться съ дядюшкой.
   Онъ старался прикрыть шутливостью сильное безпокойство и внутренно собирался съ духомъ, чтобъ храбро встрѣтить ожидавшую его грозу.
   Въ послѣдніе два дня Пенъ раскрылъ всю свою душу Смирке; послѣ взрыва, происшедшаго отъ открытія доктора Портмена и впродолженіе всѣхъ сорока-восьми часовъ, проведенныхъ имъ въ обществѣ мистера Смирке, онъ только и толковалъ ему о миссъ Фодрингэй, миссъ Эмили Фодрингэй, Эмили, и проч. Смирке выслушивалъ его тирады безъ большаго усилія, потому-что самъ былъ влюбленъ и старался всѣми мѣрами привлечь Пена на свою сторону; сверхъ того, онъ и самъ былъ въ восторгѣ отъ этой богини, подобной которой онъ не видалъ, небывавъ никогда въ театрѣ до того раза. Пылъ и плодовитость Пена, жаркое его краснорѣчіе и богатыя поэтическія фигуры, благородное сердце юноши, добраго, пламеннаго, пополненнаго надеждъ, недопускавшаго никакихъ недостатковъ въ предметѣ своей страсти, ни трудностей, которыя бы онъ не брался одолѣть -- все это вмѣстѣ до половины убѣдило мистера Смирке въ благоразуміи и удобоисполнимости предположеній мистера Пена и въ томъ, что для всѣхъ будетъ большою отрадой, когда Эмили оснуется въ Фэроксѣ, капитанъ Костиганъ поселится на всю жизнь въ желтой комнатѣ, а Пенъ очутится женатымъ человѣкомъ восьмнадцати лѣтъ отъ-роду.
   Замѣчателенъ еще фактъ: въ-теченіе тѣхъ же двухъ дней Пенъ почти уговорилъ свою мать; онъ опровергъ, одинъ за другимъ, всѣ ея доводы и почти довелъ ее до согласія съ мыслью, что его бракъ предначертанъ въ книгѣ судебъ; если къ-тому же возлюбленная его существо истинно-доброе, то чего больше желать матери? Мистриссъ Пенденнисъ уже начинала побаиваться ожидаемаго пріѣзда дяди-опекуна, который, какъ она предвидѣла, будетъ смотрѣть на женитьбу Пена со стороны совершенно-противоположной тому простодушію и честной сентиментальности, съ которыми добрая вдова была уже расположена смотрѣть на вопросы подобнаго рода.
   Есть старинная аллегорія о золотомъ и серебряномъ щитѣ, за который препирались два рыцаря и оба были правы, потому-что щитъ былъ съ одной стороны золотой, а съ другой серебряный. Такъ точно и въ женитьбахъ: вопросъ, благоразумны ли онѣ или нѣтъ, зависитъ оттого, съ какой точки вы будете смотрѣть на нихъ. Если супружеское счастье заключается въ хорошенькомъ, комфортэбльномъ домикѣ на Бельгрэв-скверѣ, хорошенькихъ обѣдахъ съ приглашенными избранными друзьями, хорошенькомъ бругамѣ для катанья по парку и приличномъ денежномъ запасѣ нетолько для юной четы, но и для многочисленнаго потомства ея -- если все это составляетъ необходимости жизни, что сущая правда для весьма-многихъ людей, то всякій другой родъ женитьбы просто ребячество. Что толку въ страсти, которая должна жить на тѣсной квартирѣ, не въ-состояніи нанимать извощичьей кареты или кабріолета, или имѣть дѣла съ порядочною модисткой? Но если, съ другой стороны, вы того мнѣнія, что люди, если не съ обезпеченнымъ существованіемъ, то по-крайней-мѣрѣ съ возможностью достичь его, съ надеждою, здоровьемъ и сильною взаимною привязанностью, могутъ, при Божіей помощи, дружно встрѣтить улыбку или нерасположеніе Фортуны, раздѣлить пополамъ радости и горе, тогда свѣтская теорія превратится въ свою очередь въ нелѣпость -- хуже, чѣмъ въ нелѣпость: почти въ невѣріе въ Провидѣніе! Тогда человѣкъ, который ждетъ для счастья своей избранной, скоро ли онъ будетъ въ-состояніи везти ее въ церковь въ щегольской каретѣ на парѣ сѣрыхъ, въ яблокахъ -- не лучше труса и кощуна, и недостоинъ ни любви, ни счастья.
   Не стану оспоривать мнѣнія людей столичныхъ; но Елена Пенденнисъ была провинціалка, и книга судебъ, по ея понятіямъ, говорила ей совершенно-различное отъ толкованія той же страницы Лондонцами. Подобно большей части добрыхъ и сантиментальныхъ женщинъ, она имѣла страсть къ слаживанью браковъ, и, смѣю сказать, помышляла о томъ, какъ сынъ ея влюбится и женятся, гораздо-прежде, чѣмъ подобныя мысли зародились въ головѣ молодаго джентльмена. Она думала съ удовольствіемъ -- тѣмъ грустнымъ удовольствіемъ, которое доставляетъ мысль о самопожертвованіи нѣкоторымъ женщинамъ -- думала о днѣ, когда она сдастъ Пену все, а онъ приведетъ домой жену, которой она передастъ ключи и лучшую спальню, а сама будетъ сидѣть за столомъ съ боку и любоваться на его счастье. Чего ей нужно въ жизни, если не счастья сына? По мнѣнію мистриссъ Пенденнисъ, дюшесса не была бы партіей слишкомъ-высокой для ея сына и должна бы считать за честь титулъ мистриссъ Пенъ; а потому, если онъ изберетъ скромную Эсѳирь вмѣсто дюшессы, она останется довольна его милостивымъ выборомъ. Изъ какого бы смирённаго званія и какъ бы бѣдна ни была та, которой суждена такая высокая честь, мистриссъ Пенденнисъ готова преклониться передъ нею и предоставить ей въ домѣ первое мѣсто. Но актрисса! Женщина зрѣлая, давно-переставшая краснѣть иначе какъ отъ румянъ, женщина, привыкшая стоять подъ жадными взорами тысячъ глазъ, женщина необразованная и, по всей вѣроятности, безъ воспитанія, которая вѣкъ жила въ дурномъ обществѣ -- о, какъ горько было ей думать, что такая женщина овладѣла ея сыномъ и что такой султаншѣ должна уступить свое мѣсто нѣжная мать!
   Все это вдова излагала Пену въ-теченіе двухъ дней, протекшихъ въ ожиданіи пріѣзда дяди; но Пенъ выслушивалъ все съ счастливою откровенностью и безпечностью, которыя обнаруживаетъ молодой человѣкъ его лѣтъ, и опровергъ всѣ недоумѣнія матери съ величайшимъ самодовольствіемъ. Миссъ Костиганъ -- образецъ добродѣтели и деликатности; она недотрога, какъ самая робкая дѣвица; она чиста, какъ первый выпавшій снѣгъ; у нея самыя утонченныя манеры, самый граціозный умъ, самое прелестное образованіе, самый возвышенный характеръ, самое вѣрное сужденіе обо всѣхъ предметахъ, входящихъ въ область изящнаго; у нея самый очаровательный нравъ и самая удивительная преданность отцу, доброму, старому джентльмену отличной фамиліи, но находящемуся въ несчастныхъ обстоятельствахъ, впрочемъ, живущему въ лучшемъ обществѣ изо всей Европы. Во всякомъ случаѣ, Пенъ не настаивалъ, чтобъ свадьба была тотчасъ же: онъ готовъ былъ ждать сколько-угодно, даже до своего двадцати-однолѣтняго возраста; но онъ чувствовалъ (и тутъ лицо его принимало страшно-торжественное выраженіе), что теперешняя его страсть единственная и кончится только съ его смертью!..
   Елена возражала на это съ печальною улыбкой, качая головою, что многіе люди переживали эти страсти; что же касается до продолжительныхъ обязательствъ между весьма-молодыми людьми и пожилыми женщинами, то примѣръ тому, какъ они бываютъ пагубны, былъ въ ея семействѣ, недальше какъ съ бѣднымъ отцомъ Лауры.
   Мистеръ Пенъ, однако, не переставалъ увѣрять, что его разлучитъ съ миссъ Костиганъ только смерть, а бѣдная Елена, чтобъ не допустить такого несчастья, или, правильнѣе, чтобъ не поперечить своему Артуру, готова была на всякое личное пожертвованіе, на всякое тѣлесное страданіе: она бы, пожалуй, не отказалась поцаловать руку хоть у Готтентотки-невѣстки.
   Артуръ зналъ могущество свое надъ матерью, и молодой тиранъ былъ тронутъ, хотя и продолжалъ пользоваться своимъ вліяніемъ. Одинъ изъ вечеровъ онъ провелъ въ Чэттерисѣ, у своей богини, которой хвастался вліяніемъ своимъ на мать; а слѣдующій вечеръ и ночь употребилъ на сочиненіе самыхъ жгучихъ и напыщенныхъ стиховъ въ честь миссъ Костиганъ; въ нихъ клялся онъ, какъ Монтрозъ, прославить ее своимъ мечомъ и перомъ и любить ее, какъ никогда еще смертная не была обожаема.
   Въ эту-то самую ночь, далеко за полуночь, бодрствующая Елена проходила украдкою темнымъ корридоромъ мимо дверей сына; она увидѣла въ замочную скважину свѣтъ и слышала, что Пенъ, двигаясь и шевелясь на кровати, декламируетъ что-то про себя. Она подождала нѣсколько минутъ за дверьми, боязливо прислушиваясь. Много ночей простояла эта добрая душа такимъ же образомъ на часахъ, когда онъ былъ въ дѣтской лихорадкѣ или въ раннихъ болѣзняхъ младенчества Потомъ она осторожно отворила дверь и пошла такъ тихо, что Пенъ ея сначала и не замѣтилъ. Онъ лежалъ въ постели спиною къ ней; по письменному столу были разбросаны бумаги, и множество бумагъ валялось на кровати вокругъ него. Самъ онъ грызъ карандашъ, прибирая рифмы и мечтая о всякой чепухѣ. То онъ воображалъ себя Гамлетомъ, соскакивающимъ въ могилу Офеліи, то "Незнакомцемъ", принимающимъ въ свои объятія мистриссъ Галлеръ -- прекрасную мистриссъ Галлеръ, съ разсыпанными по плечамъ черными какъ смоль кудрями. Отчаяніе и Байронъ, Томасъ Муръ и "Любовь Ангеловъ", Валлеръ и Геррикъ, Беранже и всѣ чувствительныя и любовныя стихотворенія, которыя ему когда-либо случалось читать -- все это путалось и перемѣшивалось въ распаленной головѣ молодаго джентльмена, дошедшаго до высшей степени горячечнаго пароксизма, когда вошла къ нему мать.
   -- Артуръ! произнесла она своимъ звучнымъ, нѣжнымъ голосомъ. Онъ вздрогнулъ и обернулся къ ней. Первымъ его дѣломъ было скомкать и сунуть подъ подушку какія-то бумаги.
   -- Что ты не ложишься спать, дитя мое? продолжала она съ кроткою улыбкой, сѣла на кровать и взяла одну изъ его горячихъ рукъ.
   Пенъ дико взглянулъ на нее: "Я не могъ спать, я -- я писалъ". Послѣ этихъ словъ онъ вдругъ обвилъ обѣими руками шею матери, восклицая: "О, матушка! Я люблю ее, я люблю ее!"... Могло ли это доброе, любящее существо не жалѣть и не успокоивать его? Елена дѣлала все, что могла; она думала съ какимъ-то особеннымъ удивленіемъ и нѣжностью, что, не дальше какъ вчера, онъ лежалъ въ этой постели ребенкомъ, и о томъ, какъ она, бывало, приходила сюда по утрамъ молиться надъ нимъ, прежде чѣмъ онъ просыпался, когда гостилъ дома на праздникахъ.
   Стихи Пена были, безъ сомнѣнія, великолѣпны, хотя миссъ Фодрингэй и не поняла въ нихъ ни слова; но старый Косъ подмигнулъ ей и лукаво прижалъ палецъ къ носу: "Положи ихъ къ другимъ письмамъ, Милли. Стишонки Польдуди были дрянь передъ этими". Вслѣдствіе чего Милли спрятала подъ замокъ и эти манускрипты.
   Итакъ, когда принарядившійся майоръ явился къ мистриссъ Пенденнисъ, онъ понялъ черезъ десять минутъ разговора съ нею, что бѣдная вдова въ горѣ не только отъ мысли о замышляемой Пеномъ женитьбѣ, но еще больше оттого, что самъ юноша отъ этого страдаетъ, и что у Пена съ дядей можетъ выйдти жаркая сцена. Она умоляла майора быть какъ можно кротче съ Артуромъ. "Онъ очень-щекотливъ и не терпитъ неласковыхъ словъ" намекала она: "Докторъ Портменъ говорилъ ему слишкомъ-сурово и -- я должна сознаться, несправедливо -- третьяго дня вечеромъ; а моему милому сыну честь такъ дорога, какъ только можетъ желать мать, и отвѣть Пена рѣшительно испугалъ меня: въ такое онъ пришелъ негодованіе! Вспомните, вѣдь онъ ужь мужчина, и, ради Бога, будьте очень-очень осторожны", прибавила вдова, кладя бѣлую свою руку на рукавъ майора.
   Онъ взялъ эту руку и поцаловалъ; потомъ посмотрѣлъ на ея встревоженное лицо съ удивленіемъ, скрывъ, изъ вѣжливости, пробивавшуюся наружу насмѣшку и досаду. "Mon Dieu!" подумалъ старый дипломатъ: "а вѣдь мальчишка въ-самомъ-дѣлѣ заговорилъ ее кругомъ, и она готова дать ему жену, точь-въ-точь какъ прежде давали любую игрушку, только-что бывало онъ расплачется. Право, жаль, что у насъ нѣтъ для этихъ молокососовъ ни Бастиліи, ни lettre de cachet!" Онъ поцаловалъ робкую руку вдовы, сжалъ ее въ своихъ рукахъ, улыбнулся и снова посмотрѣлъ вдовѣ прямо въ глаза.
   -- А вѣдь сознайтесь, вы теперь думаете, какъ бы уладить съ вашею совѣстью, чтобъ только дать мальчику волю поступить какъ ему хочется.
   Она покраснѣла и заплакала:
   -- Я думала о томъ, что онъ очень-несчастливъ, и я также...
   -- Оттого ли, что приходится поперечить ему, или предоставить полную волю? И онъ прибавилъ про себя: "Чтобъ чортъ меня побралъ, если я допущу до этого!"
   -- Отъ мысли о его несчастной и безумной привязанности, которая составитъ его несчастіе, чѣмъ бы это теперь ни кончилось.
   -- Конецъ этотъ, конечно, будетъ не женитьба, милая сестрица, сказалъ майоръ съ твердостью.-- Мы не желаемъ имѣть Пенденннса, главу фамиліи, женатаго на бродячей балаганной фигляркѣ. Нѣтъ, нѣтъ, мэмъ, мы не допустимъ женитьбы въ пользу гриничской ярмарки.
   -- Если разрушить эту женитьбу разомъ, то Богъ-знаетъ какія выйдутъ послѣдствія, замѣтила вдова.-- Я знаю пылкій характеръ Артура, силу его привязанности, и дрожу отъ одной мысли объ ужасномъ огорченіи, которое ему предстоитъ отъ этого. Право, право, надобно дѣйствовать какъ можно осторожнѣе.
   -- Милая моя мэмъ, возразилъ майоръ съ видомъ глубочайшаго участія:-- я увѣренъ, что Артуру будетъ чертовски-горько прежде, чѣмъ онъ перейдетъ черезъ эту маленькую неудачу. Но не-уже-ли вы думаете, что ему одному приходилось страдать отъ подобныхъ вещей?
   -- О, нѣтъ! отвѣчала Елена, опустивъ глаза. Она припомнила свою юность, ей было снова семнадцать лѣтъ, и она снова терзалась.
   -- Я самъ перенесъ то же самое въ ранней молодости, прошепталъ майоръ.-- Молодая дѣвица съ пятнадцатью тысячами фунтовъ, племянница лорда, очаровательнѣйшее твореніе; одной трети ея денегъ было бы довольно, чтобъ разомъ купить мнѣ патенты на всѣ чины, и я былъ бы тридцатилѣтнимъ подполковникомъ; но этого не могло быть. Я былъ не больше, какъ безденежнымъ поручикомъ; родня ея вмѣшалась; я отправился въ Индію, гдѣ имѣлъ честь быть секретаремъ лорда Бокклея, тамошняго главнокомандующаго, и отправился безъ нея. Что же случилось? Мы возвратили другъ другу наши письма, отослали другъ другу клочки нашихъ полосъ (майоръ перебралъ пальцами свой парикъ), мы страдали, но -- выздоровѣли. Она теперь жена баронета съ тринадцатью взрослыми дѣтьми; конечно, она очень-перемѣнилась, но дочери ея напоминаютъ мнѣ о томъ, какова она была сама, и третья изъ нихъ будетъ представлена ко двору въ началѣ будущей недѣли.
   Елена не отвѣчала. Она все еще думала о старинѣ. Можно прожить хоть сто лѣтъ, а все-таки найдутся въ жизни событія, воспоминаніе о которыхъ всегда перенесетъ насъ снова въ эпоху юности. Елена мечтала теперь объ одномъ изъ такихъ событій.
   -- Вспомните моего брата, мое милое твореніе, продолжалъ майоръ: -- и онъ также, вы знаете, имѣлъ подобнаго рода неудачу, когда началъ свое... медицинское поприще. Ему представился такой же случай. Миссъ Боллзъ -- я помню это имя -- была дочерью апте... медика, пользовавшагося обширною практикой. Брату моему почти удалось ухаживанье. Но пошли разныя затрудненія, отъ которыхъ остановилось все дѣло и... и я увѣренъ, что ему не пришлось впослѣдствіи сожалѣть о тогдашней неудачѣ, которая доставила ему эту ручку.-- И майоръ снова приложилъ къ губамъ пальцы Елены.
   -- Эти женитьбы между людьми такого различнаго званія и возраста, всегда кончаются горестно, сказала Елена.-- Я знала случаи, когда онѣ производили много страданій. Отецъ Лауры, напримѣръ, мой родственникъ, который... который выросъ вмѣстѣ со мною, прибавила она тихимъ голосомъ:-- былъ живымъ примѣромъ...
   -- Вы совершенно правы, возразилъ майоръ.-- Нѣтъ ничего горестнѣе, какъ если кто женится на особѣ, которая имѣетъ надъ нимъ превосходство въ лѣтахъ и ниже его званіемъ. Представьте себѣ, каково быть женатымъ на женщинѣ изъ низкаго званія и имѣть домъ свой наполненнымъ ея оборванною роднею. Ну, какъ ввести въ общество жену, которая выражается какъ лавочница? Милая мистриссъ Пенденнисъ, мнѣ случалось видѣть въ самыхъ лучшихъ кругахъ лондонскаго общества, какимъ нестерпимымъ страданіямъ подвергаются люди за необразованность своихъ женъ и ихъ родни. Что сказала въ прошломъ году леди Снэппертонъ на своемъ dijeunner dansant? Она объявила лорду Броункеру, что онъ можетъ привозить къ ней своихъ дочерей или присылать ихъ съ приличнымъ chaperonnage, но не расположена принимать у себя леди Броункеръ: та была дочь аптекаря, или что-то въ этомъ родѣ. Ахъ, Боже мой! да что значитъ ничтожное страданье при необходимой разлукѣ, въ сравненіи съ постояннымъ мученьемъ отъ житья въ кругу грубомъ и низкомъ?
   -- О, конечно! возразила Елена, припомня почтеніе, съ которымъ покойный мужъ ея всегда слушалъ разсказы майора о большомъ свѣтѣ.
   -- И потомъ, эта роковая женщина цѣлыми десятью годами старѣе нашего сорванца -- Артура. Что бываетъ въ такихъ случаяхъ? Я вамъ это скажу: мы теперь одни: результатомъ ихъ, даже въ высшемъ кругу, всегда горе и горе! Посмотрите на лорда Клодворти, когда онъ входитъ куда-нибудь объ-руку съ женою -- вы скажете, что она ему мать; или хоть на лорда и леди Виллоубанкъ, которыхъ mariage d'inclination извѣстенъ всякому и надѣлалъ столько шума -- вѣдь онъ уже два раза обрѣзывалъ у нея веревку, когда она вѣшалась изъ ревности къ какой-то Mademoiselle de Cunegonde, и замѣтьте, сударыня: повѣсься старуха въ третій разъ, онъ, пожалуй, и не станетъ рѣзать веревку. Нѣтъ, моя милая мэмъ, вы не живете въ свѣтѣ, а я въ немъ живу; въ васъ много романическаго и сантиментальнаго. Это общее свойство женщинъ съ такими большими прекрасными глазами; но вы предоставьте все дѣло моей опытности. Чтобъ мой племянникъ женился на этой женщинѣ! восьмнадцатилѣтній мальчикъ на тридцатилѣтней актриссѣ -- ба, ба! Скорѣе меня самого сошлютъ въ кухню и заставятъ жениться на кухаркѣ.
   -- Я знаю гибельныя слѣдствія преждевременныхъ обязательствъ, замѣтила со вздохомъ Елена.
   Такъ-какъ въ-теченіе вышеприведеннаго разговора она уже три раза повторила тотъ же намекъ и ее такъ мучила мысль о неравныхъ бракахъ и раннихъ уговорахъ, то мы разъяснимъ это обстоятельство въ слѣдующей главѣ, тѣмъ болѣе, что читатель узнаетъ такимъ образомъ нѣсколько-подробнѣе о предметѣ, безъ сомнѣнія, для него интересномъ, именно, о томъ, кто такая была маленькая Лаура.
   

ГЛАВА ВОСЬМАЯ,
въ которой Пену приходится подождать у дверей, пока читатель не узнаетъ, кто была маленькая Лаура.

   Былъ нѣкогда въ Кембриджскомъ Университетѣ молодой джентльменъ, пріѣхавшій гостить на каникулы въ деревню, гдѣ жила молодая миссъ Елена Тистльвудъ съ матерью, вдовою лейтенанта, убитаго подъ Копенгагеномъ. Джентльменъ этотъ, котораго звали Фрэнсисомъ Беллемъ, быль племянникъ мистриссъ Тистльвудъ и, слѣдовательно, двоюродный братъ миссъ Елены; очень-естественно, что онъ поселился въ домѣ своей тётки, которая жила очень-скромно, и тамъ провелъ всѣ каникулы, занимаясь науками съ тремя или четырьмя учениками, которые вмѣстѣ съ нимъ пріѣхали въ деревню. Мистеръ Белль былъ членомъ одной изъ университетскихъ коллегій и славился своею ученостью и умѣньемъ преподавать.
   Обѣ родственницы его узнали очень-скоро, что джентльменъ уже помолвленъ и ждетъ только мѣста, чтобъ жениться. Невѣста его была дочь джентльмена, бывшаго приватнымъ учителемъ мистера Белля въ ранней его молодости; живя подъ кровомъ мистера Кочера, пылкій восьмнадцатилѣтній юноша Белль повергся къ ногамъ миссъ Марты Кочеръ, которой помогалъ собирать горохъ въ саду. На колѣняхъ, передъ горохомъ и передъ нею, клялся онъ ей въ вѣчной любви и вѣрности.
   Миссъ Кочеръ была многими годами старѣе своего юнаго поклонника, и собственное ея сердце уже не разъ страдало отъ коварства мужчинъ и нѣсколькихъ песостоявшихся партій. Три пріятеля отца вѣроломно ее покинули. Деревенскій аптекарь безсовѣстно обманулъ ее. Драгунскій офицеръ, съ которымъ она такъ часто танцовала въ Батѣ, въ-теченіе счастливаго сезона, проведеннаго ею тамъ вмѣстѣ съ страдавшею подагрой бабушкой, встряхнулъ однажды весело поводьями и уѣхалъ Богъ-вѣсть куда. Уязвленное стрѣлами повторенной неблагодарности сердце миссъ Марты Кочерь должно же было искать гдѣ-нибудь отдохновенія! Она выслушала очень-благосклонно и весело предложенія честнаго и наивнаго юноши и сказала при концѣ его рѣчи: "Ахъ, Боже мой! да вы, мистеръ Белль, слишкомъ-молоды для такихъ вещей!" Однако она намекнула ему, что хорошенько обдумаетъ его слова и справится съ своимъ дѣвственнымъ сердцемъ. Ей нельзя было адресовать мистера Белля къ своей мама, такъ-какъ мистеръ Кочерь овдовѣлъ давнымъ-давно; самъ же ученый былъ дотого погруженъ въ свои книги, что ему, конечно, было некогда заняться такимъ нѣжнымъ предметомъ, какъ дѣвическое сердце, почему миссъ Марта сочла за нужное не безпокоить его на этотъ счетъ вовсе.
   Локонъ ея волосъ, повязанный голубою ленточкой, передалъ счастливцу Беллю результатъ совѣщанія весталки съ самой собою. Уже три раза отстригала она по каштановому локону для троихъ вѣроломныхъ: коварные измѣнили ей, но волосы снова выросли. Марта дѣйствительно имѣла право сказать, что мужчины обманщики, отдавая этотъ залогъ любви простодушному юношѣ.
   Нумеръ 6-й былъ однако жь исключеніемъ: Фрэнсисъ Белль былъ вѣрнѣйшимъ изъ обожателей. Когда ему пришло время возвратиться въ Кембриджъ и надобно было извѣстить Кочера обо всемъ происшедшемъ, Кочерь воскликнулъ съ удивленіемъ: "Богъ съ вами, да я и не воображалъ ничего подобнаго", что было совершенно-справедливо и повторялось теперь въ четвертый разъ. Фрэнсисъ отправился въ Кембриджъ съ твердою рѣшимостью достигнуть всѣхъ ученыхъ степеней и повергнуть все къ ногамъ своей возлюбленной.
   Имѣя постоянно въ виду драгоцѣнный призъ, молодой человѣкъ трудился изъ всѣхъ силъ. Послѣ каждаго термина онъ получалъ новыя почести. Старому Кочеру отослалъ онъ всѣ книги, полученныя въ награду за сочиненія, а серебряный кубокъ, за декламацію, отправилъ къ миссъ Мартѣ. Въ должное время онъ занялъ высокое мѣсто между состязателями и получилъ степень сотоварища Коллегіи. Въ-теченіе всего этого промежутка онъ постоянно поддерживалъ корреспонденцію съ миссъ Кочеръ, которой вліянію весьма-справедливо приписывалъ всѣ свой успѣхи.
   Съ теченіемъ времени, однако, когда магистръ и сотоварищъ Коллегіи, Фрэнсисъ Белль, достигъ двадцати-шести лѣтъ отъ-роду, случилось, что миссъ Кочерь было тридцать-четыре года. Ни красота ея, ни манеры, ни характеръ не усовершенствовались съ того солнечнаго дня весны жизни, когда они вдвоемъ срывали стручки гороха. Достигнувъ почетныхъ степеней въ университетѣ, онъ сталъ заниматься хладнокровнѣе; очень можетъ-быть, что вмѣстѣ съ тѣмъ сужденіе и вкусъ его также подверглись нѣкоторому охлажденію. Лучезарность сада съ гороховыми кустами померкла и со стороны миссъ Марты -- и бѣдный Белль увидѣлъ себя женихомъ: это свидѣтельствовала тысяча писемъ грубой, некрасивой, сварливой, невоспитанной дѣвы среднихъ лѣтъ.
   Вслѣдствіе одного или многихъ споровъ (въ которыхъ сіяло краснорѣчіе миссъ Марты, почему она и не упускала случая наслаждаться ими), Фрэнсисъ отказался возить на каникулы учениковъ своихъ въ Бирлидерс-гринъ, гдѣ мистеръ Кочеръ имѣлъ привычку проводить лѣто; онъ разсудилъ, что пріятнѣе провести это время года въ деревнѣ, гдѣ жила его тётка, которой онъ не видалъ уже много лѣтъ -- съ-тѣхъ-поръ, какъ сажалъ къ себѣ на колѣни маленькую Елену. Вотъ онъ и пріѣхалъ къ нимъ и поселился съ ними. Маленькая Елена была уже въ то время прелестною взрослою дѣвушкой. Двоюродные братъ и сестра провели вмѣстѣ около четырехъ мѣсяцевъ, отъ іюня до октября. Они гуляли въ лѣтніе вечера и встрѣчались другъ съ другомъ рано по утрамъ. Они читали изъ одной и той же книги, когда мать Елены дремала при свѣчахъ. Франкъ научилъ ее всему, что она послѣ знала. Она ему пѣла; она отдала ему все свое невинное сердце. Вся его исторія была ей извѣстна. Онъ не утаилъ ничего: развѣ онъ не показалъ ей портрета женщины, которой былъ обреченъ? развѣ, краснѣя, не показалъ ей писемъ, исполненныхъ эгоизма, жадности и жесткости? Дни протекали за днями, дни счастливые, среди усиливавшейся взаимной привязанности, усиливавшейся довѣренности, усиливавшагося участія. Наконецъ, въ одно октябрское утро, Франкъ отправился назадъ въ Коллегію, а бѣдная дѣвушка чувствовала, что нѣжное сердце ея сопутствуетъ ему.
   Франкъ также пробудился отъ очаровательнаго сновидѣнія къ ужасной существенности своей муки. Сказать ли правду? онъ готовъ былъ отдать миссъ Кочеръ всѣ сбереженныя имъ деньги, только чтобъ выкупить себя отъ нея; было еще время впереди -- онъ медлилъ. Вакансія на мѣсто могла долго не открыться. Онъ переписывался съ кузиною: письма ихъ были исполнены грустной нѣжности; между-тѣмъ невѣста, ревнивая, злая и недовольная, посылала ему горькіе упреки и справедливо жаловалась на измѣну своего Фрэнсиса.
   Наконецъ дѣло дошло до кризиса: новая привязанность была открыта. Фрэнсисъ сознался въ ней, не захотѣлъ ни скрываться, ни притворяться, упрекнулъ Марту вспыльчивымъ ея нравомъ и сердитою повелительностью и, главное, ея годами и необразованностью.
   Она отвѣчала, что если онъ не сдержитъ слова, то она пойдетъ съ его письмами по всѣмъ судебнымъ мѣстамъ королевства, съ письмами, въ которыхъ онъ десять тысячъ разъ клялся ей въ любви, и наконецъ, выставивъ его передъ цѣлымъ свѣтомъ какъ измѣнника и клятвопреступника, лишитъ себя жизни.
   Франкъ имѣлъ еще одно свиданіе съ Еленой, которой мать умерла около того времени и которая жила компаньйонкою у старой леди Понтипуль; на этомъ послѣднемъ свиданіи рѣшено было, что Франкъ исполнитъ свое обѣщаніе, то-есть составитъ несчастіе двухъ добрыхъ существъ. Такъ эти существа понимали свою обязанность -- и они разстались навсегда.
   Вакансія очистилась слишкомъ-скоро: Франкъ Белль успѣлъ посѣдѣть и исхудать, прежде чѣмъ воспользовался ею. Елена поздравляла его со свадьбою, начавъ письмо: "Любезный кузенъ" и кончивъ: "ваша покорнѣйшая". Она отослала ему назадъ всѣ его остальныя письма и клокъ его волосъ, оставя себѣ на память только нѣсколько послѣднихъ. Эти волосы хранились въ ея бюро, когда она разговаривала съ майоромъ.
   Белль прожилъ на полученномъ мѣстѣ года три или четыре; по истеченіи этого времени очистилось капелланство на островѣ Ковентри. Белль принялся потихоньку хлопотать о немъ и, когда достигъ этого назначенія, объявилъ о немъ женѣ. Жена возстала противъ этой перемѣны, какъ возставала противъ всего на свѣтѣ. Онъ сказалъ ей съ горечью, что вовсе не желаетъ, чтобъ она туда ѣхала: почему она и поѣхала. Белль отправился на островъ Ковентри во время управленія тамъ губернатора Кроули и былъ съ этимъ джентльменомъ весьма-близокъ въ послѣдніе годы его жизни. На этомъ-то островѣ, многіе годы спустя послѣ его женитьбы на миссъ Мартѣ и пять лѣтъ послѣ того, какъ онъ извѣстился о рожденіи сына у Елены Пенденнисъ родилась его дочь.
   Она не была дочерью первой мистриссъ Белль, которая умерла отъ мѣстной лихорадки вскорѣ послѣ того, какъ Елена Пенденнисъ и мужъ ея, которому она все разсказала, написали Беллю о рожденіи у нихъ сына. "Я была стара, не правда ли?" сказала мистриссъ Белль-первая на смертномъ одрѣ: "я была стара и не стоила ея, такъ ли? Но я вышла за насъ, мистеръ Белль, и не допустила васъ на ней жениться!" Съ этими словами она испустила духъ. Белль женился на дѣвушкѣ изъ колоніи и любилъ ее нѣжно. Но ему недолго было суждено блаженствовать: жена его умерла въ родахъ; онъ вскорѣ послѣдовалъ за нею, отправя дѣвочку въ Англію къ Еленѣ Пенденнисъ и ея мужу съ предсмертною мольбою, чтобъ они замѣнили ей родителей.
   Малютка прибыла въ Фэроксъ черезъ Бристоль, одѣтая въ черное, въ обществѣ солдатки, ея няньки, при разставаніи съ которою она горько плакала. Но материнская нѣжность Елены вскорѣ осушила эти слезы.
   На шеѣ у дѣвочки былъ медальйончекъ съ волосами, которые Елена дала -- увы, сколько лѣтъ тому назадъ!-- бѣдному Фрэнсису, уже умершему и погребенному. Дитя было всѣмъ, что осталось послѣ него, и Елена (чего и должно было ожидать отъ такого добраго существа) привязалась къ нему какъ къ родной дочери. Имя дѣвочки, по письму умирающаго отца, было Елена-Лаура. Но Джонъ Пенденнисъ, хотя и принялъ подъ свою опеку сиротку, однако всегда какъ-то ревновалъ къ ней и угрюмо приказалъ, чтобъ ее называли именемъ ея матери, а не тѣмъ, которымъ любилъ называть ее отецъ. Она боялась мистера Пенденниса до послѣдняго дня его жизни. Только послѣ смерти мужа, Елена рѣшилась предаваться открыто нѣжности, которую внушала ей малютка.
   Вотъ какъ Лаура Белль сдѣлалась дочерью мистриссъ Пенденнисъ. Ни самъ Пенденнисъ, ни братъ его, не смотрѣли на нее особенно-благосклоннымъ окомъ. Первому она напоминала нѣкоторыя обстоятельства женниной жизни, которыя бы онъ весьма-охотно готовъ былъ забыть; а что до втораго, могъ ли онъ ее жаловать? Она не была сродни ни Пенденнисамъ, ни какимъ бы то ни было вельможамъ Соединенныхъ Королевствъ, и все ея состояніе не превышало какихъ-нибудь двухъ тысячъ фунтовъ.
   Теперь мы впустимъ мистера Пена, который дожидался все это время.
   Собравшись со всею энергіей и скрѣпя сердце, онъ вошелъ въ комнату, готовый встрѣтить лицомъ къ лицу грознаго дядю. Молодой джентльменъ рѣшилъ внутренно, что сшибка будетъ свирѣпая, и ему прійдется употребить въ дѣло всю твердость и все достоинство знаменитой фамиліи, которой онъ былъ представителемъ. Вслѣдствіе чего, отворивъ двери настежь, онъ вошелъ съ самымъ строгимъ и воинственнымъ выраженіемъ, въ полномъ рыцарскомъ вооруженіи, съ копьемъ наперевѣсъ, глядя на своего противника и какъ-будто говоря ему. "на жизнь и смерть!"
   Свѣтскій старожилъ едва могъ удержаться отъ усмѣшки при видѣ дивно-пышной простоты мальчика. Майоръ Пенденнисъ также обозрѣлъ поприще: видя, что вдова уже вполовину передалась непріятелю, и понимая очень -- хорошо, что угрозы и трагическія увѣщанія нисколько не подѣйствуютъ на мальчика, рѣшившагося быть непремѣнно упрямымъ и грозно-серьёзнымъ, майоръ отложилъ въ сторону тонъ власти и съ самою добродушною и натуральною улыбкой протянулъ руку Пену, весело пожалъ его холодные пальцы и воскликнулъ: "Здравствуй Пенъ! Ну-ка, пріятель, разскажи намъ все дѣло".
   Елена пришла въ восторгъ отъ великодушія добраго майора. Съ другой стороны, бѣдный Пенъ совершенно растерялся отъ этого пріема; настроивъ свои нервы для ожидаемой трагедіи, онъ почувствовалъ, что попался въ просакъ и что великолѣпный входъ его смѣшонъ. Онъ покраснѣлъ, сконфузился и не зналъ, куда дѣваться отъ уязвленнаго тщеславія. Ему ужасно хотѣлось заплакать. "Я... я... я только сейчасъ узналъ о вашемъ пріѣздѣ" проговорилъ онъ съ усиліемъ: "я полагаю, что въ Лондонѣ... теперь очень-полно?"
   Если Пену стоило большаго труда удержать свои слезы, то майору было еще труднѣе удержаться отъ смѣха. Онъ отвернулся и бросилъ мистриссъ Пенденнисъ комическій взглядъ; та, съ своей стороны, чувствовала также, что сцена эта была донельзя и смѣшна и сантиментальна. Не зная, что сказать, она встала и поцаловала мистера Пена; очень можетъ-быть, что и мальчикъ растаялъ, вспомнивъ о ея нѣжности и кроткой покорности его желаніямъ.
   "Вотъ парочка глупцовъ!" подумалъ опекунъ. "Не пріѣзжай я сюда, она бы, пожалуй, готова была сдѣлать торжественный визитъ семейству этой красотки."
   -- Перестаньте, перестаньте! сказалъ онъ, все еще глядя и оскаля зубы на группу матери и сына:-- главное, сколько можно меньше сантиментальности. Ну, Пенъ, любезнѣйшій мой, разскажи-ка намъ всю исторію.
   Пенъ возвратился сразу къ своему трагико-героизму: "Исторія, сэръ, заключается въ томъ, что я уже писалъ къ вамъ. Я познакомился съ прекраснѣйшею и добродѣтельнѣйшею дѣвицей, изъ знатной фамиліи, хотя и въ стѣсненныхъ обстоятельствахъ; я нашелъ женщину, въ которой, я твердо убѣжденъ, сосредоточено счастье всей моей жизни; чувствую, что никогда, никогда не буду думать ни о какой другой женщинѣ. Я очень понимаю, что есть разница въ нашихъ лѣтахъ и другія препятствія; но привязанность моя такъ велика, что сознаю въ себѣ силы превозмочь все это... то-есть, мы оба въ силахъ это сдѣлать; она согласилась соединить участь свою съ моею и принять мое сердце и все мое состояніе."
   -- А велико ли оно, мой любезный? Развѣ кто-нибудь оставилъ тебѣ капиталы въ наслѣдство? Сколько мнѣ извѣстно, у тебя нѣтъ шиллинга за душою.
   -- Вы знаете, что все мое принадлежитъ ему! воскликнула мистриссъ Пенденнисъ.
   "Ради Бога, придержите себѣ языкъ, сударыня!" Вотъ что хотѣлось сказать опекуну; онъ однако не вышелъ изъ терпѣнія, хотя и съ трудомъ.
   -- Конечно, конечно, продолжалъ онъ прежнимъ тономъ:-- вы хотите пожертвовать ему всѣмъ. Это всѣмъ извѣстно. Но, во всякомъ случаѣ, Пенъ предлагаетъ этой дѣвицѣ ваше состояніе, которымъ онъ желаетъ овладѣть восьмнадцати лѣтъ.
   -- Я увѣренъ, матушка не пожалѣетъ для меня ничего, отвѣчалъ Пенъ, нѣсколько смущенный.
   -- О, да, любезный другъ! Но на все есть мѣра. Если мать твоя хозяйка дома, то очень-естественно, что она имѣетъ право выбирать себѣ общество. Когда ты отдаешь домъ черезъ ея голову и переводишь ея банкирскіе счегы на себя въ пользу миссъ... какъ ее? миссъ Костиганъ, то не-уже-ли по-твоему мать не имѣетъ нрава надѣяться, что посовѣтуются и съ нею, какъ съ однимъ изъ главныхъ участниковъ этой сдѣлки? Ты видишь, я говорю безъ малѣйшаго притязанія на власть, которою облеченъ надъ тобою закономъ и завѣщаніемъ твоего отца на три грядущіе года; я говорю съ тобою какъ одинъ свѣтскій человѣкъ говоритъ съ другимъ, и спрашиваю: думаешь ли ты, что если ты можешь сдѣлать изъ своей матери все, что хочешь, то и имѣешь право на это? Такъ-какъ, понастоящему, ты у нея въ зависимости, то прежде чѣмъ рѣшиться на такой шагъ, не гораздо ли великодушнѣе было бы напередъ спросить ея позволенья, хоть изъ простаго приличія?
   Пенъ повѣсилъ голову и началъ смутно постигать, что дѣйствіе, которымъ онъ гордился какъ самымъ романическимъ и великодушнымъ образцомъ безкорыстной привязанности, было, можетъ-статься, въ сущности весьма-себялюбивымъ и упрямымъ сумасбродствомъ.
   -- Я сдѣлалъ это въ порывѣ страсти, сказалъ Пенъ переминаясь:-- я самъ не понималъ что говорилъ и дѣлалъ (и въ этомъ онъ былъ совершенно правъ).-- Но сказавъ разъ, я не отступлюсь отъ своего слова, скорѣй умру! И... и я не стану обременять матушку, а буду трудиться самъ для себя. Я пойду на сцену и буду играть вмѣстѣ съ нею. Она... она говоритъ, что я могъ бы имѣть успѣхъ на сценѣ.
   -- Но возьметъ ли она тебя въ мужья на такихъ условіяхъ? возразилъ майоръ. Замѣть, я не говорю, чтобъ миссъ Костиганъ не была безкорыстнѣйшею изъ женщинъ; однако, какъ ты думаешь, скажи откровенно, не входитъ ли твое положеніе, какъ молодаго джентльмена хорошей фамиліи и съ приличными ожиданіями, въ число причинъ, по которымъ она смотритъ благосклонно на твои ухаживанья?
   -- Я скорѣй умру, чѣмъ измѣню своему слову! сказалъ Пенъ, весь покраснѣвъ.
   -- Да кто тебя проситъ объ этомъ, любезный другъ? Джентльменъ не долженъ измѣнять своему слову, если оно дано добровольно, разумѣется. Но, наконецъ, ты можешь ждать. Ты обязанъ же чѣмъ-нибудь своей матери, своей фамиліи, наконецъ хоть мнѣ, какъ представителю твоего отца.
   -- О, конечно! воскликнулъ Пенъ, нѣсколько-облегченный.
   -- Въ такомъ случаѣ, Артуръ, такъ-какъ ты даль ей слово, дай и намъ обѣщаніе. Согласенъ ты?
   -- Какое обѣщаніе?
   -- Что ты не женишься на ней тайно... понимаешь, безъ поѣздокъ въ Шотландію.
   -- Это было бы обманомъ, прервала Елена:-- Пенъ никогда не лгалъ своей матери.
   Пенъ снова повѣсилъ голову, и глаза его наполнились слезами стыда. Развѣ вся эта интрига была что-нибудь другое, какъ не ложь передъ этой нѣжной и довѣрчивой матерью, готовой отдать для него все? Онъ протянулъ руку дядѣ.
   -- Нѣтъ, сэръ, даю вамъ честное слово истиннаго джентльмена, что не женюсь никогда безъ согласія матушки! И, бросивъ на мать прощальный взглядъ неизмѣнной любви и довѣренности, Пенъ вышелъ изъ гостиной въ свою комнату.
   -- Онъ ангелъ, настоящій ангелъ! воскликнула мать съ своею обычною восторженностью.
   -- Онъ хорошей породы съ обѣихъ сторонъ, мэмъ, возразилъ майоръ и, весьма-довольный успѣхомъ своей дипломатики, поцаловалъ еще разъ руку мистриссъ Пенденнисъ. Потомъ, оставя открытый и прямодушный тонъ, съ которымъ велъ весь разговоръ съ юношей, онъ заговорилъ съ нѣкоторою протяжностью, что дѣлалъ всегда, когда хотѣлъ казаться особенно-тонкимъ и свѣтски-опытнымъ.
   -- Мое милое существо, я право начинаю думать, что пріѣздъ мой можетъ къ чему-нибудь послужить, и льщу себя надеждою, что послѣдній ударъ мой былъ довольно-успѣшно направленъ. Я вамъ скажу, что именно навело меня на эту мысль. Три года назадъ, добрая пріятельница моя, леди Феррибриджъ, прислала разъ за мною, встревоженная до-нельзя на счетъ сына своего, Гретны, котораго исторію вы помните, и умолила меня употребить все мое вліяніе надъ молодымъ джентльменомъ, имѣвшимъ une affaire de coeur съ дочерью одного шотландскаго джентльмена, миссъ Мэкъ-Тодди. Я совѣтовалъ всѣми силами кроткія мѣры, но лордъ Феррибриджъ былъ въ бѣшенствѣ и повелъ дѣло свысока. Гретна угрюмо молчалъ, и родители его воображали, что одержали побѣду. Что же вышло? Молодёжь была ужь обвѣнчана цѣлые три мѣсяца, прежде чѣмъ лордъ Феррибриджъ провѣдалъ что-нибудь! Вотъ почему я извлекъ это обѣщаніе изъ нашего сорванца.
   -- Артуръ никогда бы такъ не поступилъ.
   -- Хорошо, что еще не поступилъ -- и это утѣшеніе.
   Какъ осторожный и терпѣливый свѣтскій человѣкъ, майоръ Пенденнисъ покуда оставилъ племянника въ покоѣ, ожидая всего отъ времени и надѣясь, что глаза нашего молодца откроются сами собою, и онъ увидитъ всю нелѣпость своего намѣренія. Замѣтивъ, какъ чувствительна честь юноши, онъ дѣйствовалъ весьма-искусно на эту щекотливую струну, разговаривая съ нимъ за бутылкой вина послѣ обѣда и указывая Пену необходимость прямоты и откровенности во всѣхъ дѣйствіяхъ. Онъ въ-особенности настаивалъ на томъ, чтобъ всѣ сношенія Пена съ его интереснымъ молодымъ другомъ (такъ вѣжливо майоръ называлъ миссъ Фодрингэй) происходили съ вѣдома, если не съ одобренія мистриссъ Пенденнисъ.
   -- Во всякомъ случаѣ, Пенъ, говорилъ майоръ съ откровенностью, которая не раздражала влюбленнаго юношу, а между-тѣмъ подвигала впередъ интересы негоціатора:-- ты долженъ помнить, что совершенно запираешь себѣ будущность. Мать твоя можетъ покориться твоей женитьбѣ, какъ готова покориться всему, что ты пожелаешь, если ты только хорошенько расплачешься; но ты можешь быть увѣренъ, что это не доставить ей счастья. Ты берешь молодую женщину со сцены провинціальнаго театра и предпочитаешь ее -- въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія -- одной изъ лучшихъ дамъ въ цѣлой Англіи. Мать твоя покорится этому выбору, но, конечно, не будетъ отъ этого счастлива. Я часто воображалъ, entre nous, что она забрала себѣ въ голову женить тебя на своей маленькой питомицѣ, Флорѣ, Лаурѣ, или, какъ ее зовутъ?-- и всегда имѣлъ твердое намѣреніе не допустить этой женитьбы. У ребенка всего двѣ тысячи фунтовъ, какъ мнѣ дали понять. Только съ величайшею бережливостью сестра можетъ прилично держать домъ, дать тебѣ возможность получить порядочное воспитаніе и средства явиться въ свѣтъ джентльменомъ. Мнѣ нечего скрывать отъ тебя, что я имѣлъ на тебя гораздо-болѣе блестящіе виды и намѣренія. Съ твоимъ именемъ и происхожденіемъ, сэръ, съ твоими способностями, которыя я считаю непослѣдними, съ друзьями, которыхъ расположеніемъ я имѣю честь пользоваться, я поставилъ бы тебя въ прекраснѣйшее положеніе въ свѣтѣ -- въ прекраснѣйшее положеніе для молодаго человѣка съ такими крайне-ограниченными средствами; я надѣялся видѣть тебя современемъ возстановителемъ достоинства нашего имени. Нѣжность твоей матери заперла тебѣ одну карьеру; иначе, ты бы могъ сдѣлаться генераломъ, подобно нашему храброму предку, который сражался при Рамильи и Мальплаке. У меня былъ другой планъ: почтенный и уважаемый другъ мой, лордъ Бэгвигъ, который ко мнѣ очень-расположенъ, далъ бы тебѣ мѣсто при своемъ посольствѣ, и тогда ты вышелъ бы въ люди по дипломатической части. Но... извини, что я возвращаюсь къ прежнему предмету: какимъ образомъ хлопотать за молодаго джентльмена восьмнадцати лѣтъ, который намѣренъ жениться на тридцатилѣтней женщинѣ, избранной имъ изъ ярмарочнаго балагана... ну, не изъ балагана, такъ со сцены провинціальнаго театра? Дипломатическое поприще для тебя заперто; государственная служба для тебя заперта; общество для тебя заперто. Ты видишь, любезный другъ, къ чему все это тебя ведетъ. Конечно, ты можешь успѣть въ званіи адвоката: я слыхалъ, что многіе достойные джентльмены этого сословія женятся на своихъ кухаркахъ, но ни въ какомъ бы то ни было другомъ званіи. Впрочемъ, ты можешь поселиться на всю жизнь здѣсь, жить здѣсь навсегда, bon Dieu! (майоръ вздрогнулъ отъ горести, подумавъ съ невыразимою нѣжностью о Палл-Маллѣ) -- и мать твоя приметъ какъ нельзя ласковѣе будущую мистриссъ Артуръ Пенденнисъ, а добрые сосѣди не будутъ посѣщать тебя; да и я самъ, сэръ, конечно, не буду къ тебѣ ѣздить: я человѣкъ прямой и, сознаюсь безъ обиняковъ, люблю жить въ порядочномъ обществѣ. Ты будешь себѣ поживать въ обществѣ пьющихъ грогъ деревенщинъ и провлачишь всю жизнь въ качествѣ мужа старой женщины, которая, если она и не будетъ ссориться съ твоею матерью, то все-таки лишитъ ее въ обществѣ того мѣста, на какое она имѣетъ право, и увлечетъ ее за собою въ ту сомнительную касту, гдѣ ты самъ неизбѣжно погрязнешь. Мнѣ до этого нѣтъ дѣла, мой добрый сэръ. Я нисколько на тебя не сержусь. Твое паденіе огорчить меня только тѣмъ, что съ нимъ рухнутъ всѣ надежды видѣть мою фамилію на должномъ мѣстѣ въ обществѣ. Страдать придется только твоей матери и тебѣ. И мнѣ васъ обоихъ отъ души жаль. Передай-ка сюда лафитъ: это изъ того, что я прислалъ твоему покойному отцу. Помню, я купилъ его на аукціонѣ бѣднаго лорда Ливента. Но, разумѣется, прибавилъ майоръ, прихлебывая и смакуя:-- давъ слово разъ, ты долженъ поступить какъ честный человѣкъ, какъ бы пагубно ни было твое обѣщаніе. Во всякомъ случаѣ обѣщай и намъ то, о чемъ я ужь говорилъ, что не будетъ ничего тайнаго, что ты будешь продолжать заниматься науками и станешь посѣщать своего интереснаго друга черезъ приличные промежутки. Часто ты ей пишешь?
   Пенъ покраснѣлъ и сказалъ: "да".
   -- И, я полагаю, стихи, ге? также, какъ и прозу? Я самъ чертовски писалъ стихи въ прежніе годы. Помню, что когда поступилъ въ полкъ, всѣ товарищи приставали ко мнѣ за стихами для нихъ. Я напомнилъ моему старому пріятелю, генералу Гобблеру, о нѣкоторыхъ строкахъ, которыя отхваталъ для него въ 1805 году, когда мы вмѣстѣ служили на Мысѣ Доброй Надежды, и, клянусь Богомъ, онъ помнитъ ихъ слово-въ-слово до-сихъ-поръ. Старый плутъ употребилъ ихъ въ пользу, ухаживая за теперешнею мистриссъ Гобблеръ, сэръ, которая принесла ему шестьдесятъ тысячъ фунтовъ. Такъ и ты пробовалъ стихотворствовать, Пенъ?
   -- Да, дядюшка, и я писалъ стихи.
   И онъ снова покраснѣлъ.
   -- Ну, а красавица отвѣчала тебѣ прозой, или стихами?
   Юный обожатель опять покраснѣлъ и сознался, что она писала, но не стихами. При этомъ онъ слегка прижалъ руку къ боковому карману, что майоръ, разумѣется, замѣтилъ.
   -- У тебя письма ея вотъ тутъ, вижу, сказалъ старый волокита, кивая Пену и указывая на свою лѣвую сторону, которую подбилъ ватой искусной мистеръ Стульцъ.-- Знаю, знаю. Я бы далъ пенса два, чтобъ взглянуть на нихъ.
   -- Что жь? я... я... Пенъ не могъ кончить своей фразы. Лицо его имѣло такое комическое, сконфуженное выраженіе, что старый дядя, несводившій съ него глазъ, не выдержалъ и разразился самымъ гомерическимъ хохотомъ, къ которому чрезъ минуту присоединился и племянникъ.
   Послѣ этого, они очень-весело направились въ гостиную мистриссъ Пенденнисъ, которая была въ восторгѣ отъ ихъ дружнаго смѣха.
   -- Каковъ хитрецъ! сказалъ майоръ, весело положивъ руку на плечо племянника и ощупавъ черезъ него бумаги въ его карманѣ. Юноша былъ въ восторгѣ и торжествовалъ отъ утѣшеннаго самолюбія -- словомъ, совершенный новичокъ!
   Оба усѣлись въ наилучшемъ расположеніи духа за чайнымъ столомъ. Любезность майора не имѣла границъ. Онъ въ жизнь свою не пилъ такого отличнаго чаю и не ѣдалъ такого хлѣба, какой можно имѣть только въ деревнѣ. Онъ упросилъ мистриссъ Пенденнисъ спѣть одну изъ ея прелестныхъ пѣсень, потомъ заставилъ пѣть Пена и восхищался его мужественнымъ голосомъ, заставилъ племянника принести его рисунки и хвалилъ ихъ какъ произведенія замѣчательнаго таланта, отпустилъ ему нѣсколько комплиментовъ на счетъ его французскаго произношенія, льстилъ простодушному мальчику, какъ льститъ любовникъ обожаемой красавицѣ, и, когда пришло время ложиться спать, мать и сынъ разошлись въ свои комнаты въ полномъ восторгѣ отъ добраго майора.
   Пришелъ къ себѣ, Пенъ принялся перечитывать драгоцѣнныя письма, какъ-будто онъ ужь по зналъ ихъ слово-въ-слово наизусть. Въ сущности, документовъ этихъ было только три, и чтобъ помнить содержаніе ихъ, не требовалось особеннаго напряженія памяти.
   Въ No 1-мъ, миссъ Фодрингэй посылала благодарные комплименты мистеру Пенденнису, благодарила его отъ своего имени и отъ имени своего папа за его прелстнѣйшіе подарки. Она будетъ всегда тщательно беречь ихъ, и миссъ Ф. и капитанъ К. никогда не забудтъ пріятности очаровательнаго вечера прошлаго вторника.
   No 2-й гласилъ: "Милый сэръ, во вторникъ вечеромъ соберется за нашимъ скромнымъ столомъ маленькій мирный кружокъ пріятныхъ друзей за раннимъ чаемъ; я надѣну тогда прекрасный шарфъ, который, какъ и присланные при немъ стихи, буду хранить всегда, всегда! Папа велѣлъ сказать, что онъ сочтетъ себя особенно -- счастливымъ, если вы присоединитесь къ пиру разума и изліянію души, отчего будетъ также въ восторгѣ ваша истинно благодарная

"Эмили Фодрнигэй".

   No 3-й, былъ болѣе-дружественъ и показывалъ, что дѣла зашли ужь порядочно-далеко:
   "Вы были противны вчера вечеромъ. Почему васъ не было у дверей театра? Папа не могъ проводить меня домой, по причинѣ своего глаза: онъ поскользнулся на лѣстницѣ въ воскресенье и ушибся. Я видѣла, какъ вы смотрѣли цѣлый вечеръ на миссъ Диггль; вы были въ такомъ восторгѣ отъ Лидіи Лэнгишъ, что едва взглянули разъ на бѣдную Юлію. Я готова была задушить Бингли -- такъ я была сердита. Я играю въ пятницу Эллу Розенбергъ; будете вы? Миссъ Диггль также играетъ въ этой пьесѣ. Ваша навсегда

"Э. Ф."

   Эти три письма Пенъ перечитывалъ безпрестанно, днемъ и ночью, и цаловалъ съ пламеннымъ восторгомъ. По-крайней-мѣрѣ тысячу разъ губы его прикладывались съ жаромъ къ надушенымъ листкамъ почтовой бумаги, превратившимся для него въ драгоцѣнность отъ прикосновенія руки Эмили Фодрингэй. Вотъ все, что онъ получилъ въ награду за свою пламенную страсть, за безсонныя ночи и безконечныя мечтанія, за клятвы и обѣты, за риѳмы и уподобленія, за нѣжность, опасенія и безуміе. Молодой сумасбродъ жертвовалъ за это всѣмъ: онъ подписалъ свое имя на безконечныхъ обязательныхъ векселяхъ, передававшихъ его сердце, связалъ себя на всю жизнь и получилъ въ обмѣнъ только два пенса монетою. Миссъ Костиганъ была дѣвицею такой непорочности и такого самообладанія, что никогда бы и не помыслила дать больше этого, а берегла сокровища своей привязанности до той поры, когда ихъ можно будетъ передать законнымъ образомъ.
   Какъ бы то ни было, мистеръ Пенъ быль доволенъ и этимъ; онъ въ полномъ блаженствѣ перечиталъ три полученыя имъ посланія и уснулъ, думая съ восторгомъ о добромъ старикѣ, лондонскомъ дядѣ, который очевидно сдастся современемъ на его желанія. Однимъ словомъ, онъ былъ самымъ нелѣпымъ образомъ доволенъ собою и цѣлымъ свѣтомъ.
   

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,
въ которой майоръ открываетъ военныя дѣйствія.

   Люди, истинно-любящіе лондонское общество и пользующіеся привилегіею свободнаго входа въ изящнѣйшіе и избраннѣйшіе круги его, поймутъ, что майоръ Пенденнисъ былъ человѣкъ необыкновенно-великодушный и исполненный родственнаго участія до степени истиннаго самоотверженія. Онъ пожертвовалъ Лондономъ въ маѣ мѣсяцѣ! отказался отъ своихъ утреннихъ привычекъ и газетъ, отъ вечерняго посѣщенія клубовъ, отъ дружескихъ визитовъ къ разнымъ очаровательнымъ миледи, отъ катаній на Роттен-Роу, аристократическихъ обѣдовъ и креселъ въ Итальянской Оперѣ, отъ быстрыхъ поѣздокъ въ Фолэмъ и Ричмондъ по субботамъ и воскресеньямъ, отъ поклона милорда-герцога или милорда-маркиза на большихъ лондонскихъ раутахъ, и потомъ отъ удовольствія видѣть имя свое въ печати назавтра въ Morning Post, наконецъ -- отъ прелестнѣйшихъ маленькихъ пировъ, болѣе-отборныкъ, таинственныхъ и очаровательныхъ; онъ отказался отъ всѣхъ этихъ наслажденій -- а для чего? чтобъ запереться въ одинокомъ деревенскомъ домикѣ, вмѣстѣ съ простодушною вдовою и ея молокососомъ -- сыномъ, съ мямлей-кураторомъ и десятилѣтней дѣвочкой.
   Онъ принесъ эту жертву, тѣмъ болѣе достойную удивленія, что немногіе понимали всю ея великость. А франкированныя письма его прибывали изъ Лондона, и онъ со вздохомъ показывалъ Еленѣ всѣ пригласительные билеты и записки. Прекрасно и трогательно было видѣть, какъ онъ отказывался отъ одного приглашенія за другимъ -- по-крайней-мѣрѣ для тѣхъ, кто могъ понять (чего Елена не понимала) все печальное величіе его самоотверженія. Елена не восхищалась, или только улыбалась, при восторженности, съ которою майоръ говорилъ о придворномъ календарѣ вообще; но юный Пенъ смотрѣла, съ благоговѣніемъ на звонкія имена, красовавшіяся на письмахъ его дяди, и внималъ разсказамъ майора о модномъ свѣтѣ съ постояннымъ любопытствомъ и участіемъ.
   Богатая память старшаго Пенденниса была хранилищемъ тысячи этихъ очаровательныхъ повѣстей, которыя онъ изливалъ съ неутомимымъ краснорѣчіемъ въ жадное ухо Пена. Майоръ зналъ имена и родословныя всего перства и всѣ фамильныя и родственныя связи великобританской аристократіи. "Любезный другъ" говорилъ онъ племяннику съ траурно-серьёзною правдивостью: "ты непремѣнно долженъ приняться за изученіе генеалогій нашихъ лордовъ, и я бы очень-радъ былъ, еслибъ ты читалъ Дебретта каждый день и не столько историческую часть -- между нами будь сказано, немногія фамиліи могутъ доказать свое происхожденіе такъ ясно какъ мы -- сколько подробности о семейныхъ связяхъ и о томъ, кто кому родня. Я зналъ одного человѣка, котораго карьера совершенно погибла единственно отъ невѣжества по этой въ высшей степени важной части. Да вотъ, недальше какъ въ прошломъ мѣсяцѣ, за обѣдомъ у лорда Гобэноба, молодой человѣкъ, недавно-принятый между нами -- мистеръ Соклингъ, если не ошибаюсь, авторъ чего-то -- началъ остриться надъ адмираломъ Боусеромъ. А какъ бы ты думалъ, кто сидѣлъ подлѣ и напротивъ этого мистера Соклинга? Да подлѣ него сидѣла дочь лорда Грэмпоунда Боусера, а vis-а-vis сидѣлъ зять лорда Грэмпоунда Боусера! Безразсудный молодой человѣкъ продолжалъ остриться надъ адмираломъ, воображая, что весь свѣтъ смѣется вмѣстѣ съ нимъ, и я предоставляю тебѣ самому судить, каковы были въ это время чувства леди Гобэнобъ -- самого Гобэноба, да и всякаго благовоспитаннаго человѣка! Ужь, конечно, Соклитъ никогда не будетъ обѣдать въ Соут-Стритѣ. Это я могу тебѣ обѣщать!"
   Подобными повѣствованіями занималъ майоръ своего племянника, прохаживаясь съ нимъ по два предписанные докторами часа по террассѣ передъ домомъ, или когда они сидѣли вмѣстѣ за бутылкой вина послѣ обѣда. Майоръ жалѣлъ, что сэръ Фрэнсисъ Клэаринтъ не переѣхалъ послѣ женитьбы своей въ Клэврниг-Паркъ, гдѣ бы онъ могъ собирать у себя все общество сосѣдей, и горевалъ объ отсутствіи изъ графства лорда Эйра, которому могъ бы представить Пена. "У него есть дочери" прибавилъ майоръ. "Кто знаетъ? ты бы могъ жениться на леди Эмили или леди Барбарѣ Тригаукъ. Но всѣ эти мечты кончены, любезный мой; тебѣ придется спать на постели, которую ты самъ себѣ постлалъ".
   Всѣ эти вещи заставляли призадумываться Пена. Онѣ, конечно, не столько интересны въ печати, какъ въ изустномъ разсказѣ; но анекдоты майора о модномъ свѣтѣ, о красавцахъ и модныхъ дамахъ возбуждали въ душѣ Пена удивленіе и любопытство. Онъ находилъ чрезвычайно-интересными разговоры съ дядей, которые страшно надоѣдали бѣдной мистриссъ Пенденнисъ.
   Нельзя сказать, чтобъ новый путеводитель, философъ и другъ мистера Пена занималъ его самыми высокими предметами, или смотрѣлъ на свои предметы съ болѣе-возвышенной точки; но мораль его, какова бы ни была, была практическая. Она была какъ-нельзя-лучше приспособлена къ житейскимъ интересамъ; при этомъ должно помнить: майоръ имѣлъ твердое убѣжденіе въ томъ, что его понятія были единственныя, истинныя и практическія, и что его поведеніе было наиболѣе-достойное подражанія. Однимъ словомъ, онъ ходилъ, какъ самъ выражался, съ открытыми глазами. Почувствовавъ сожалѣніе къ невѣжеству молокососа-племянника онъ желалъ открыть глаза и ему.
   Нашъ старый холостякъ говорилъ: "Когда джентльменъ sur ses terres, Пенъ, онъ долженъ подавать собою примѣръ. А ты здѣсь кое-что значишь. Пока Клэвринговъ здѣсь нѣтъ, ты первый человѣкъ въ приходѣ и стоишь кого бы то ни было. Ты бы даже могъ быть представителемъ своего городка въ парламентѣ, умѣй только взяться за дѣло. Покойный отецъ твой былх бы непремѣнно членомъ парламента, еслибъ не умеръ такъ рано; и ты могъ бы этимъ быть, разумѣется, не женись ты на дѣвицѣ, какъ бы она мила ни была, на которую сосѣди твои не захотятъ смотрѣть. Впрочемъ, лучше перемѣнимъ разговоръ, любезный мой: это предметъ горестный." Но если майоръ и перемѣнялъ разговоръ, то все-таки возвращался къ тому же предмету разъ по тридцати въ день, и нравоученіе его всегда оканчивалось тѣмъ, что Пенъ рѣшительно себя губитъ. А разумѣется, не нужно большихъ хлопотъ и большаго ухаживанья для убѣжденія самолюбиваго мальчика въ томъ, что онъ дѣйствительно первостепенный малый.
   Пенъ принималъ къ сердцу совѣты дяди. Онъ любилъ, какъ мы уже замѣтили, слушать его разсказы. Бесѣда капитана Костигана потеряла для него всю свою прелесть, и мысль объ этомъ пьяномъ тестѣ преслѣдовала его ужасомъ. Онъ никакъ не могъ свести мысленно съ своею матерью этого небритаго, оборваннаго и испаряющагося пуншемъ тунеядца. Даже, когда дѣло доходило до Эмили, онъ конфузился отъ инквизиторски неумолимыхъ вопросовъ дяди: "хорошо она воспитана?" Онъ долженъ былъ сознаться, что нѣтъ. "Умна она?" Конечно, она не совершенно-набитая дура, однако нельзя ее положительно назвать умною. "А ну-ка, покажи намъ ея письма". Пенъ долженъ былъ сознаться, что обладаетъ только тѣми тремя, которыя намъ уже извѣстны, да и тѣ небольше, какъ пустыя приглашенія и отвѣты.
   -- Она таки-осторожна, замѣтилъ сухо майоръ.-- Она старѣе тебя, мой бѣдный юноша, это вѣрно.
   И потомъ майоръ пускался въ извиненія съ крайнимъ смиреніемъ и величайшимъ чистосердечіемъ, надѣясь, что доброе сердце племянника простить старика-дядю, у котораго въ виду одна честь фамиліи. Артуръ всегда быль готовъ запылать отъ негодованія при малѣйшемъ сомнѣніи въ честности миссъ Костиганъ, клялся, что никому не позволитъ отзываться о ней съ неуваженіемъ и никогда, никогда не разлучится съ нею.
   Онъ повторялъ это дядѣ и друзьямъ своимъ дома и также, надобно сознаться, самой миссъ Фодрингэй и любезному семейству въ Чэттерисѣ, среди котораго продолжалъ проводить часть своего времени. Миссъ Эмили встревожилась, узнавъ о пріѣздѣ опекуна Артура и весьма-основательно предполагала въ майорѣ враждебныя намѣренія. "Я боюсь, что вы меня оставите; теперь пріѣхалъ вашъ важный родственникъ. Онъ увезетъ васъ и вы забудете вашу бѣдную Эмили, мистеръ Артуръ".
   Забыть ее! При ней самой, при миссъ Роунси, игравшей роль Колумбины и единственной изъ всей труппы задушевной пріятельницѣ Милли, наконецъ въ присутствіи самого капитана, Пенъ клялся, что никогда не будетъ думать ни о какой другой женщинѣ, кромѣ обожаемой миссъ Фодрингэй; причемъ капитанъ бросилъ грозный взглядъ на свои развѣшанныя на стѣнѣ, въ видѣ трофея, рапиры, и присовокупилъ угрюмо, что онъ не совѣтуетъ никому шутить съ привязанностью его милой дочери. Фехтовальный ученикъ и храбрый другъ его, Артуръ, съ которымъ онъ всегда обращался какъ съ сыномъ и котораго называлъ своимъ сыномъ, конечно, никогда не унизится до такого безчестнаго для человѣчества поведенія.
   Произнеся эту рѣчь, онъ подошелъ къ Пену и обнялъ его. Капитанъ заплакалъ и отиралъ глаза одною грязною рукою, а другою прижималъ къ сердцу Пена. У Артура морозъ пробѣжалъ по кожѣ отъ эгиго отеческаго объятія, и онъ подумалъ о своемъ дядѣ. Будущій тесть казался болѣе чѣмъ когда-нибудь грязнымъ и оборваннымъ; отъ него несло водочными испареніями сильнѣе, чѣмъ когда-нибудь. Какъ Пену снести этого человіка съ своею матерью? Онъ задрожалъ при мысли о недавнемъ еще письмѣ своемъ къ Костигану (со вложеніемъ одной гинеи, которую просилъ взаймы достойный джентльменъ), гдѣ говорилъ, что надѣется современенъ подписываться "его покорнымъ сыномъ Артуромъ Пенденнисомъ". Въ этотъ день онъ радъ былъ уѣхать изъ Чэттериса отъ наперсницы, миссъ Роунси, отъ пьянаго тестя, даже отъ самой неоцѣненной Эмили. "О, Эмили, Эмили!" восклицалъ онъ, уносясь домой на своей лошади: "мало ты знаешь, какія жертвы я приношу для тебя -- для тебя, всегда такой холодной, осторожной, недовѣрчивой!" И онъ подумалъ о характерѣ одной изъ героинь Попе, съ которою часто невольно сравнивалъ ее.
   Всякій разъ, что Пенъ ѣздилъ подъ какимъ-нибудь предлогомъ въ Чэттерисъ, майоръ всегда находилъ средства знать, для чего въ сущности была эта поѣздка. Вѣрный своему плану, майоръ нисколько не мѣшалъ племяннику; но племянникъ чувствовалъ, что такъ или иначе, а дядя зорко слѣдитъ за нимъ. Неловкое ощущеніе стыда при неизбѣжной исповѣди, которую дядя неизмѣнно извлекалъ изъ него самымъ непринужденнымъ и натуральнымъ тономъ за вечернею бесѣдой, принудило Пена ѣздить рѣже для выдыханія души своей у ногъ очаровательницы, чѣмъ онъ это дѣлалъ до прибытія дяди. Нечего было и думать провести его: тутъ не годились ни обѣщанія обѣдать у мистера Смирке, ни чтеніе греческихъ классиковъ съ Фокеромъ: Пенъ чувствовалъ послѣ каждаго изъ своихъ летучихъ посѣщеній Чэттериса, что всѣ знаютъ, гдѣ онъ быль, и онъ являлся какъ виноватый передъ матерью и опекуномъ, которые очень-спокойно сидѣли за книгами или играли въ пикетъ.
   Разъ, пройдя съ полмили пѣшкомъ, къ фэрокской гостинницѣ, поджидая "Состязателя", который перемѣнялъ тутъ лошадей, и съ намѣреніемъ дать стречка въ Чэттерисъ, Пенъ увидѣлъ на имперіалѣ дилижанса человѣка, привѣтствовавшаго его рукою къ шляпѣ: то былъ камердинеръ его дяди, мистеръ Морганъ, отправлявшійся въ городъ по порученію своего господина. Мистеръ Морганъ возвратился изъ Чэттериса на "Соперникѣ": такимъ образомъ Пенъ имѣлъ удовольствіе прокатиться съ этимъ вѣрнымъ слугою въ оба конца. Никто дома не говорилъ ни слова. Молодой человѣкъ пользовался повидимому полною свободой, а между-тѣмъ чувствовалъ, что съ него не спускаютъ глазъ и что надзоръ этотъ слѣдовалъ за нимъ даже въ жилище его дульцинеи.
   Въ сущности, подозрѣнія Пена были не безъ основанія: дядя дѣйствительно собиралъ всѣ возможныя свѣдѣнія о юношѣ и его интересномъ молодомъ другѣ. Скромный и сметливый мистеръ Морганъ, лондонскій довѣренный лакей, на вѣрность котораго можно было положиться, ѣздилъ въ Чэттерисъ не разъ и развѣдывалъ неутомимо о прошедшей исторіи и настоящихъ привычкахъ капитана и его дочери. Онъ разспросилъ очень-ловко слугъ, конюховъ и всѣхъ засѣдавшихъ въ буфетѣ Джордж-Отеля, и вытянулъ изъ нихъ все, что они знали о достойномъ капитанѣ Костиганѣ. Повидимому, тамъ его не очень уважали. Слуги никогда не видали какого цвѣта его деньги, и имъ было строго наказано не снабжать бѣднаго джентльмена никакими напитками, если съ нимъ не было отвѣтственнаго товарища. Онъ печально чванился въ кофейной комнатѣ, грызъ зубочистку, смотрѣлъ въ газеты и оставался обѣдать, если его приглашалъ кто-нибудь. Морганъ слышалъ въ Джорджѣ о знакомствѣ Пена съ мистеромъ Фокеромъ и отправился въ Бэймутъ, чтобъ войдти въ сношеніе съ грумомъ этого джентльмена; но послѣдній отправился на прибрежную гонку, и слуга его, по обыкновенію, долженъ былъ сопровождать его съ туалетной шкатулкой.
   Офицерскіе слуги въ драгунскихъ казармахъ сообщили мистеру Моргану, что капитанъ Костиганъ такъ часто и такъ непристойно напивался на полковыхъ обѣдахъ, что полковникъ Сваллоутэйль запретилъ ему показываться въ общей офицерской столовой. Неутомимый Морганъ вошелъ послѣ этого въ сношенія съ низшаго разряда актерами, изъ которыхъ выкачивалъ свѣдѣнія за пуншемъ и сигарами; всѣ они подтверждали въ голосъ, что капиталъ быль бѣденъ, безпутенъ, оборванъ и сильно преданъ пьянству. Но не было и тѣни пятна на репутаціи миссъ Фодрингэй: храбрость отца обнаружилась не разъ, когда кто-нибудь осмѣливался позволить себѣ съ нею вольности. Она являлась въ театръ всегда въ сопровожденіи отца; въ самыя пьяныя минуты свои онъ неизмѣнно наблюдалъ за нею; наконецъ мистеръ Морганъ, видѣвшій ее на сценѣ и приведенный въ восторгъ ея игрою, засвидѣтельствовалъ, что она отличнѣйшая актриса и великолѣпная женщина.
   Мистриссъ Кридъ, отворяльщица скамей въ соборѣ, подтвердила всѣ эти извѣстія доктору Портмену, разспрашивавшему ее лично. Мистриссъ Кридъ не могла сказать о своей жилицѣ ничего неблагопріятнаго: ее никто не посѣщалъ, кромѣ двухъ дамъ изъ театра; капитанъ напивался довольно -- часто и былъ несовсѣмъ-акуратнымъ жильцомъ, но платилъ за квартиру всегда, когда у него водились деньги, или, вѣрнѣе, когда были деньги у миссъ Фодрингэй. Съ-тѣхъ-поръ, какъ молодой джентльменъ, изъ Клевринга, началъ брать фехтовальные уроки, туда приходило по одному и по два джентльмена изъ полка; сэръ Дерби Оксъ и молодой другъ его мистеръ Фокеръ, бывали тамъ часто вмѣстѣ и пріѣзжали изъ Бэймута въ тэндемѣ; но миссъ Фодрингэй рѣдко присутствовала при фехтовальныхъ урокахъ и обыкновенно сходила внизъ, въ комнату мистриссъ Кридъ.
   Совѣщаясь между собою (что они дѣлали часто), майоръ и докторъ Портменъ внутренно стенали при этихъ извѣстіяхъ. Майоръ Пенденнисъ не скрывалъ своей досады, да и самъ докторъ быль, кажется, несовсѣмъ-доволенъ чистотою репутаціи миссъ Фодрингэй.
   Даже о самомъ Пенѣ всѣ донесенія мистриссъ Кридъ были невыносимо-благопріятны. "Когда бы онъ ни пришелъ" говорила мистриссъ Кридъ: "она всегда имѣла подлѣ себя или меня, или кого-нибудь изъ моихъ дѣтей. Я насъ прошу, мистриссъ Кридъ, говорила она мнѣ, никакъ не выходить изъ комнаты пока этотъ молодой джентльменъ сидитъ у меня. Я много разъ я видала по лицу бѣднаго молодаго человѣка, какъ ему хотѣлось, чтобъ я была подальше; онъ началъ приходить въ такое время, когда меня, разумѣется, не могло быть дома; но она всегда брала наверхъ кого-нибудь изъ ребятишекъ, когда ея папа не было дома, или когда тутъ былъ старый Боусъ, который ее училъ, или которая-нибудь изъ театральныхъ дамъ".
   Все это была совершенная истина. Какія бы поощренія ни получалъ Пенъ до признанія своей страсти, благоразуміе миссъ Эмми было удивительно послѣ этого кризиса; бѣдный малый бѣсновался отъ ея безнадежной опасливости, которая обуздывала его пылъ и сердила его до-нельзя.
   Майоръ помышлялъ со вздохомъ о такомъ положеніи дѣлъ. "Будь это только минутная вспышка такъ бѣда еще небольшая" говорилъ этотъ прекрасный человѣкъ. Но подобная привязанность -- бѣдовое дѣло. Все это отъ проклятыхъ романическихъ понятій, которыхъ набираются мальчишки, когда ихъ воспитываютъ женщины".
   -- Позвольте вамъ замѣтить, почтенный майоръ, возразилъ докторъ Портменъ.-- Что будь я опекуномъ Пена, я бы просто приказалъ ему бросить все.
   -- И онъ женился бы завтра же, ручаюсь головой. Теперь, покуда, мы еще имѣемъ отъ него время и должны пользоваться имъ невозможности.
   -- Послушайте, майоръ, сказалъ докторъ при концѣ разговора, обсуживавшаго вышеприведенный вопросъ:-- я, конечно, не театралъ, однако, что вы скажете, еслибъ мы пошли посмотрѣть на нее?
   Майоръ засмѣялся; онъ прожилъ въ Фэроксѣ цѣлыя двѣ недѣли и не подумалъ объ этомъ. "Что жь!" отвѣчалъ онъ: "почему и не такъ? Вѣдь она еще не моя племянница, а миссъ Фодрингэй актриса, и мы имѣемъ такое же право смотрѣть на нее за свои деньги, какъ и всякій изъ публики". Вслѣдствіе чего выбравъ день, когда Пенъ долженъ былъ обѣдать дома и провести вечеръ съ матерью, оба пожилые джентльмены поѣхали въ Чэттерисъ, въ коляскѣ доктора, отобѣдали, какъ пара веселыхъ холостяковъ, въ Джорджѣ и потомъ отправились въ театръ. Въ столовой гостинницы было еще два человѣка: драгунскій офицеръ и молодой джентльменъ, котораго лицо показалось доктору знакомымъ. Наши старички оставили ихъ за столомъ, а сами поторопились въ театръ. Давали опять "Гамлета". Шекспиръ былъ любимымъ писателемъ старика Портмепа, и онъ считалъ обязанностью засвидѣтельствовать ему свое уваженіе по-крайней-мѣрѣ разъ въ годъ.
   Мы ужь говорили о ходѣ этой пьесы и о томъ, что миссъ Фодрингэй играла роль Офсліи сегодня точь-въ-точь, какъ вчера. Майоръ и докторъ смотрѣли на нее съ необыкновеннымъ любопытствомъ, помышляя каждый о томъ, до какой степени она околдовала Пена.
   -- Чортъ побери, а у нашего повѣсы вкусъ не дуренъ! проворчалъ майоръ сквозь зубы, разсматривая ее, когда ее вызвали, по обыкновенію, на авансцену и когда она отвѣшивала свои обычные поклоны малочисленнымъ на этотъ разъ зрителямъ.
   Докторъ аплодировалъ громко и отъ души. "Клянусь честью, она славная актриса! И считаю долгомъ сказать, майоръ" прибавилъ онъ: "она одарена весьма-замѣчательною личною привлекательностью."
   -- Такъ думаетъ и вотъ этотъ офицеръ въ ложѣ, возразилъ майоръ, указывая доктору на молодаго драгуна, обѣдавшаго въ Джорджѣ и хлопавшаго съ бѣшенымъ энтузіазмомъ. Майору показалось, что и она посмотрѣла на драгуна съ особенною нѣжностью; но таковъ ужь обычай этихъ актрисъ, и онъ спряталъ театральный лорнетъ, какъ-будто не желая видѣть въ этотъ вечеръ ничего больше. Докторъ, съ своей стороны, не предлагалъ оставаться на слѣдующую пьесу, а потому оба встали и вышли изъ театра. Докторъ отправился за мистриссъ Портменъ, сидѣвшей въ гостяхъ у деканши, а майоръ пошелъ потихоньку, погруженный въ размышленія, въ гостинницу Джорджа, гдѣ у него былъ заказанъ ночлегъ.
   

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.
Встрѣча съ непріятелемъ.

   Майоръ Пенденнисъ пришелъ потихоньку въ Джордж-Отель и встрѣтилъ у дверей гостинницы вѣрнаго слугу своего, Моргана. Когда майоръ взялъ свѣчу, чтобъ направиться въ свою спальню, камердинеръ остановилъ его и сказалъ съ видомъ почтительно-таинственнымъ:
   -- Я думаю, сэръ, еслибъ вы зашли въ столовую: тамъ сидитъ одинъ молодой джентльменъ, котораго вы, можетъ-быть, пожелали бы видѣть.
   -- Какъ, Артуръ здѣсь? воскликнулъ майоръ съ сердцемъ.
   -- Нѣтъ, сэръ, но его большой другъ, мистеръ Фокеръ, сэръ, сынъ леди Агнесы Фокеръ, сэръ. Онъ проспалъ послѣ своего обѣда до-сихъ-поръ въ столовой и сейчасъ только позвонилъ, чтобъ ему подали кофе, сэръ. И я думаю, вамъ будетъ пріятно поразговориться съ нимъ, сэръ, прибавилъ камердинеръ, отворяя двери столовой.
   Майоръ вошелъ въ столовую. Тамъ дѣйствительно сидѣлъ мистеръ Фокеръ одинъ-одинехонекъ. Онъ протиралъ глаза, засѣдая за столомъ, уставленнымъ пустыми графинами и остатками десерта. Онъ также хотѣлъ идти въ театръ, но сонъ овладѣлъ имъ послѣ изобильнаго обѣда; онъ протянулъ ноги на кушеткѣ и предпочелъ отдохновеніе драматическимъ удовольствіямъ. Майоръ думалъ о томъ, съ чего бы начать разговоръ, но молодой человѣкъ избавилъ его отъ этой заботы.
   -- Вы вѣрно желаете взглянуть на вечернюю газету, сэръ? сказалъ мистеръ Фокеръ, всегда любезный и разговорчивый, и, взявъ съ своего стола нумеръ Globe, предложилъ его майору.
   -- Очень вамъ благодаренъ, отвѣчалъ майоръ съ вѣжливымъ поклономъ и признательной улыбкой.-- Если не ошибаюсь въ фамильномъ сходствѣ, я имѣю удовольствіе говорить съ мистеромъ Генри Фокеромъ, сыномъ леди Агнесы Фокеръ. Я имѣю счастье считать себя въ числѣ знакомыхъ миледи -- ну васъ, сэръ, истинно-рошервильское лицо.
   -- Галло! Извините, я принялъ васъ за... онъ хотѣлъ сказать "за здѣшняго купца", однако остановился на половинѣ фразы.-- Съ кѣмъ имѣю удовольстіе говорить?
   -- Съ родственникомъ вашего пріятеля и товарища, Артура Пенденниса. Племянникъ мой часто говоритъ о васъ въ выраженіяхъ истиннаго уваженія. Я майоръ Пенденнисъ, о которомъ онъ, можетъ-быть, говорилъ и съ вами. Позволите вы мнѣ выпить мою содовую воду за вашимъ столомъ? Я имѣлъ удовольствіе сидѣть не разъ за столомъ вашего дѣда.
   -- Сэръ, вы дѣлаете мнѣ очень-много чести. Такъ вы дядя Артура Пенденниса?
   -- И опекунъ.
   -- Онъ чудеснѣйшій малый.
   -- Очень-радъ слышать это отъ васъ.
   -- И уменъ, да. Я былъ всегда пнёмъ; но видите, сэръ, я умѣю отличать умныхъ и люблю ихъ.
   -- Это доказываетъ вашъ вкусъ и скромность. Я часто слыхалъ о васъ отъ Артура, и онъ всегда отзывался очень-хорошо о вашихъ способностяхъ.
   -- Я плохо ладилъ съ книгами -- не то, что Пенденнисъ: онъ сочинялъ стихи для половины нашихъ, а все-таки... Вы его опекунъ и, надѣюсь, извините меня, если я вамъ скажу, что онъ просто олухъ, прибавилъ чистосердечный юноша.
   Майоръ съ разу увидѣлъ себя въ самой откровенной и интересной бесѣдѣ. "Почему же Артуръ олухъ?" спросилъ онъ съ улыбкой.
   -- Знаете, отвѣчалъ Фокеръ (подмигнувъ безцеремонно майору, будучи въ томъ состояніи чистосердечія, безпечности и безбоязненности, въ какомъ бываетъ иногда человѣкъ послѣ двухъ осушенныхъ бутылокъ):-- знаете, онъ олухъ съ женщинами, я разумѣю.
   -- Не онъ первый, не онъ послѣдній, почтенный мистеръ Гарри. Я кое-что слышалъ объ этомъ; но прошу васъ, скажите еще что-нибудь.
   -- Да видите, сэръ, тутъ немножко и я виноватъ. Онъ пошелъ разъ въ театръ -- я, знаете, пріѣзжаю сюда довольно-часто изъ Бэймута, а тамъ живу "долгіе" для занятій -- такъ вотъ, сэръ, мы пошли въ театръ, и Пенъ сразу одурѣлъ совсѣмъ отъ миссъ Фодрингэй -- ея настоящее имя Костиганъ -- она же чертовски хороша; а на другое утро я познакомилъ его съ генераломъ, какъ мы называемъ ея отца -- старый кутила и ужь такой молодецъ выпить! Онъ сдѣлался у нихъ очень-коротокъ, влюбился въ нее какъ дуракъ; и пусть я буду не я, если онъ не предложилъ ей женитьбы!-- И Фокеръ такъ шлёпнулъ ладонью по столу, что весь хрусталь зазвенѣлъ.
   -- Какъ, вы и это знаете?
   -- Знаю ли! Кто? я? да и еще многое. Мы вчера толковали объ этомъ за обѣдомъ и бѣсили Дерби Окса, такъ-что онъ разъярился какъ шляпочникъ. Знаете сэра Дерби Окса? Мы обѣдали вмѣстѣ, и онъ пошелъ въ театръ. Помните, мы оба курили у дверей, когда вы пришли обѣдать.
   -- Я знавалъ отца его, сэра Томаса Окса, прежде чѣмъ онъ сдѣлался баронетомъ и кавалеромъ; онъ жилъ на Кэвендиш-скверѣ и быль лейб-медикомъ королевы Шарлотты.
   -- Молодой славно процѣживаетъ денежки, могу васъ увѣрить.
   -- Такъ сэръ Дерби Оксъ другой soupirant? спросилъ съ безпокойною радостью майоръ.
   -- Другой что?
   -- Другой поклонникъ миссъ Фодрингэй?
   -- Богъ съ вами! мы называемъ его понедѣльниками, середами и пятницами, а Пена -- вторниками, четверками и субботами. Но замѣтьте, ничего дурнаго! нѣтъ, нѣтъ! Миссъ Фодрингэй для этого слишкомъ-сметлива, сэръ. Она забавляется надъ ними обоими. У нея, какъ говорится, двѣ тетивы у лука.
   -- Кажется, и вы, мистеръ Фокеръ, несовсѣмъ зажмуриваете глаза! замѣтилъ майоръ смѣясь.
   -- Да, недурно, благодарю васъ, сэръ. Какъ вы себя чувствуете? возразилъ Фокеръ съ ненарушимымъ спокойствіемъ.-- Я, можетъ-быть, не умникъ, сэръ, но я-таки не дремлю. Пристрастные друзья увѣряютъ, что я-таки довольно-сносно знаю, который когда часъ. Не хотите ли и вы знать, какое по-моему время?
   -- Клянусь честью, любезнѣйшій сэръ, вы можете оказать мнѣ величайшую услугу. Вы свѣтскій молодой человѣкъ, и съ такими людьми всегда пріятно имѣть дѣло. Мнѣ нечего увѣрять васъ, что все семейство Артура нисколько не въ восторгѣ отъ его сумасбродной интриги.
   -- Готовъ вѣрить. Родство не-желательное. Слишкомъ-большая страсть къ горячему... ирландскія привычки... Вы такъ разумѣете?
   -- О, конечно! Обрадованный майоръ принялся экзаменовать своего новаго знакомца касательно милаго семейства, въ которое намѣревался вступить его племянникъ, и очень-скоро узналъ отъ чистосердечнаго очевидца цѣлую кучу подробностей о древнемъ домѣ Костиганонь.
   Должно отдать справедливость мистеру Фокеру, что онъ очень благопріятно отзывался о нравственномъ характерѣ мистера и мистриссъ Костиганъ. "Вотъ видите" говорилъ онъ: "капитанъ, конечно, очень приверженъ къ бутылкѣ; и еслибъ я пожелалъ сберечь свои деньги навѣрное, то не сталъ бы хранить ихъ въ его карманѣ; но онъ всегда смотритъ за дочерью въ оба глаза, и ни онъ, ни она не согласятся ни за что на сдѣлку нечестную. Вся труппа толкуетъ о любезничаньи съ нею Пена, и я самъ слыхалъ объ этомъ отъ одной изъ комедіянтокъ, которая прежде была съ нею очень-коротка, и у семейства которой я иногда попріятельски пью чай. Миссъ Роунси говоритъ, что сэръ Дерби Оксъ пристаетъ къ миссъ Фодрингэй съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ полкъ его перешелъ сюда; но Пенъ выжилъ его и такъ взбѣсилъ баронета, что тотъ чуть не посватался. Желалъ бы я видѣть, къ кому изъ двухъ миссъ Фодрингэй бросится на шею!"
   -- И я думалъ о томъ же. Вы доставляете мнѣ бездну удовольствія, мистеръ Фокеръ. Очень жалѣю, что не имѣлъ случая познакомиться съ вами прежде.
   -- Не люблю говорить, пока меня не спросятъ; на, а тогда я таки объясняюсь довольно-непринужденно. Слыхалъ, что вашъ человѣкъ увивался за моимъ Стувидомъ; самъ не зналъ, какъ тамъ идутъ дѣла, пока миссъ Фодрингэй и миссъ Роунси не разбранились за страусовыя перья, и тогда миссъ Роунси разсказала мнѣ все.
   -- Миссъ Роунси, сколько я понялъ, была повѣренная миссъ Фодрингэй.
   -- Повѣренная? Пожалуй. Да только она вдвое умнѣе той и такая литературная, тогда-какъ миссъ Фодрингей едва умѣетъ читать.
   -- Она умѣетъ и писать, замѣтилъ майоръ, припомнивъ боковой карманъ Пена.
   Фокеръ разразился сардоническимъ смѣхомъ.
   -- Хе, хе! Да ей Роунси писала письма, всѣ до одного; теперь, когда онѣ разсорились, та не знаетъ, какъ ей быть; а у Роунси чудеснѣйшій почеркъ, тогда-какъ Фодрингэй мараетъ такія каракули и съ такимъ правописаніемъ, что просто умора. Все это писала Роунси; да, у Роунси рука прелестнѣйшая.
   -- Вы, кажется, знаете это очень-хорошо, замѣтилъ майоръ съ лукавою улыбкой, на что Фокеръ подмигнулъ ему выразительно.
   -- Дорого бы далъ за образчикъ ея рукописанія, продолжалъ майоръ Пенденнисъ. Я увѣренъ, что вы можете мнѣ этимъ удружить.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, это не годится! Мнѣ бы, можетъ-быть, и не слѣдовало болтать такъ много. Миссъ Фодрингэй пишетъ, то-есть, не очень-скверно, смѣю сказать; только миссъ Роунси написала ей первое письмо, а потомъ и остальныя. Однако вспомните мое слово; пока обѣ онѣ снова не подружатся, Пенъ не получитъ ни строчки.
   -- Надѣюсь, онѣ никогда не помирятся, сказалъ майоръ съ большою искренностью.-- Не могу выразить, какъ я счастливъ вашимъ знакомствомъ. Какъ человѣкъ свѣтскій, любезнѣйшій сэръ, вы должны сами чувствовать, до какой степени была бы гибельна для будущности моего племянника эта сумасбродная и нелѣпая женитьба.
   -- А онъ таки показалъ себя, сэръ! Я видѣлъ его стихи; миссъ Роунси списала ихъ. И я сказалъ себѣ тогда: "Будь я не джентльменъ, если меня когда-нибудь поймаютъ, что я пишу стихи къ женщинамъ". Вотъ и все.
   -- Онъ совершенно одурѣлъ; да какъ тутъ быть? не онъ первый, не онъ послѣдній. Какъ бы намъ дать ему понять его безуміе? Какъ вылечить его? Я увѣренъ, что вы не откажете въ содѣйствіи доброму дѣлу и поможете извлечь благороднаго малаго изъ когтей пары плутовъ, какими кажутся мнѣ отецъ и дочь. Вѣдь о любви съ ея стороны, разумѣется, и толковать нечего.
   -- Хороша любовь! Не будь у Пена двухъ тысячъ фунтовъ дохода, когда онъ сдѣлается совершеннолѣтнимъ...
   -- Не будь чего? воскликнулъ майоръ съ удивленіемъ.
   -- Двухъ тысячъ въ годъ. Развѣ у него не будетъ двухъ тысячъ въ годъ? Капитанъ увѣряетъ, что будетъ.
   -- Любезнѣйшій другъ! крикнулъ майоръ съ жаромъ, который рѣдко обнаруживалъ: -- благодарю, благодарю васъ! Теперь я вижу въ чемъ дѣло. Двѣ тысячи фунтовъ въ годъ! Да у его матери всего пятьсотъ фунтовъ дохода. Она можетъ прожить до восьмидесяти лѣтъ, и у Артура не будетъ шиллинга, который былъ бы не отъ нея.
   -- Какъ! такъ онъ не богатъ?
   -- Клянусь вамъ честью, что я сказалъ сущую правду.
   -- А вы развѣ ничего ему не оставите?
   Майоръ употребилъ все, что могъ сгрести на пожизненный доходъ, и, разумѣется, не могъ оставить Пену ничего; этого онъ однако не сказалъ мистеру Фокеру.-- Какъ вы думаете, много ли можетъ скопить денегъ майоръ изъ своего половиннаго жалованья? Если эти люди смотрятъ на Пена, какъ на малаго съ состояніемъ, то какъ же они промахнулись! И... и вы сдѣлали меня счастливѣйшимъ человѣкомъ на свѣтѣ, сэръ.
   -- Сэръ, ваше здоровье, сказалъ вѣжливо мистеръ Фокеръ. Разставаясь на ночь, оба джентльмена пожали другъ другу руки съ величайшею искренностью, и младшій обѣщалъ старшему не уѣзжать изъ Чэттериса, недоставивъ ему утромъ еще пріятной бесѣды. Весьма-вѣроятно, что въ то время, какъ майоръ вошелъ въ свою спальню, а мистеръ Фокеръ докуривалъ сигару на крыльцѣ Джорджа, бѣдный Пенъ лежалъ въ постели за десять миль отъ нихъ и цаловалъ письма своей Эмили.
   На слѣдующее утро, прежде чѣмъ мистеръ Фокеръ уѣхалъ въ своемъ тэндемѣ, вкрадчивый майоръ добылъ въ свой бумажникъ записочку миссъ Роунси. Вотъ урокъ пишущимъ записочки женщинамъ! Майоръ отправился въ самомъ пріятномъ расположеніи духа въ деканскій домъ къ доктору Портмену и разсказалъ ему всѣ свои счастливыя открытія. Сидя въ дубовой столовой декана за завтракомъ, они могли видѣть черезъ лужайку окно капитана Костигана, въ которомъ бѣдный Пенъ былъ слишкомъ-явственно видѣнъ, три недѣли тому назадъ. Двуличность мистриссъ Кридъ, скрывшей отъ него частыя посѣщенія къ ея жильцамъ сэра Дерби Окса, воспламенила негодованіе доктора; но хладнокровный майоръ находилъ, что все къ лучшему. Обдумавъ хорошенько все и, ложась спать, онъ чувствовалъ себя достаточно0сильнымъ для личнаго свиданья съ капитаномъ Костиганомъ.
   -- Иду сражаться съ дракономъ, сказалъ онъ, смѣясь, доктору Портмену.
   -- Даю вамъ мое благословеніе, сэръ.
   Очень-возможно, что самъ докторъ, и мистриссъ Портменъ, и миссъ Майра, сидя съ деканшею въ ея гостиной, поглядывали не разъ на окно непріятеля, въ надеждѣ подмѣтить какой-нибудь эпизодъ битвы.
   Майоръ обошелъ кругомъ, по даннымъ ему наставленіямъ, и скоро отъискалъ домикъ мистриссъ Кридъ. Онъ вошелъ и, поднимаясь по лѣстницѣ, услышалъ въ комнатѣ капитана топанье и громкія восклицанія.
   -- Это сэръ Дерби Оксъ учится у него драться, сказалъ ребенокъ, путеводитель майора Пенденниса.-- Онъ приходитъ по понедѣльникамъ, средамъ и пятницамъ.
   Майоръ постучался, и вскорѣ вышелъ высокій джентльменъ съ рапирою и проволочною маской въ одной рукѣ и фехтовальной перчаткой на другой.
   Пенденнисъ отвѣсилъ ему учтивый поклонъ. "Надѣюсь, что я имѣю честь говорить съ капитаномъ Костиганомъ? мое имя майоръ Пенденнисъ".
   Капитанъ отсалютовалъ ему рапирою. "Майоръ, честь на моей сторонѣ. Въ восторгѣ видѣть васъ".
   

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.
Дипломатическіе переговоры.

   Майоръ и капитанъ Костиганъ были оба старые воины, привыкшіе встрѣчать непріятеля, а потому они весьма-натурально сохранили вполнѣ все присутствіе духа; но остальные члены маленькаго общества, собравшагося въ гостиной капитана, были немножко встревожены появленіемъ Пенденниса. Спокойное сердце миссъ Фодрингэй повидимому забилось, потому-что на щекахъ ея зардѣлся яркій, здоровый румянецъ, когда поручикъ сэръ Дерби Оксъ взглянулъ на нее исподлобья. Горбатый старичокъ, свидѣтель сраженія на рапирахъ, сидѣвшій у окна за переписываньемъ потъ, взглянулъ съ любопытствомъ на вошедшаго въ лакированныхъ сапогахъ майора, который раскланивался съ самою граціозною вѣжливостью со всѣми присутствовавшими.
   -- Моя дочь -- мой другъ мистеръ Коусъ -- мой храбрый молодой ученикъ и другъ сэръ Дерби Оксъ, сказалъ Костиганъ, великолѣпно расшаркиваясь и указывая майору на каждое изъ поименованныхъ имъ лицъ.-- Чрезъ минуту. майоръ, я весь къ вашимъ услугамъ. Съ этимъ онъ ускользнулъ въ свою спальню, пригладилъ древнѣйшею щеточкой свои жидкіе волосы и принарядился поспѣшно въ новый костюмъ, сшитый по случаю бенефиса миссъ Фодрингэй; на все это проворному еще Костигану понадобилась минута времени.
   За нимъ послѣдовалъ сэръ Дерби и вскорѣ вышелъ изъ той же комнаты въ красномъ колетѣ, плотно обтягивавшемъ дюжій станъ молодаго драгуна и возбуждавшемъ восторгъ его-самого, миссъ Фодрингэй и, пожалуй, даже бѣднаго Пена.
   Пока они принаряжались, завязался разговоръ между актриссою и неожиданнымъ посѣтителемъ, и они ужь успѣли обмѣняться обычными замѣчаніями о погодѣ, когда вошелъ торжественно Костиганъ.
   -- Считаю излишнимъ извиняться передъ вами, майоръ, сказалъ онъ съ величайшей учтивостью:-- что принялъ васъ въ неглиже фехтовальнаго учителя.
   -- Старый воинъ не можетъ сдѣлать изъ своего времени лучшаго употребленія, какъ научая молодаго владѣть мечомъ. Я таки помню, что слыхивалъ въ старинные годы объ искусствѣ вашемъ на шпагахъ, сабляхъ и пистолетахъ, капитанъ Костиганъ.
   -- Такъ вы слыхали о Джекѣ Костиганѣ, майоръ?
   Майоръ дѣйствительно слыхалъ о немъ: онъ выкачалъ изъ своего племянника все, что тотъ зналъ о своемъ новомъ пріятелѣ, ирландскомъ офицерѣ. Имѣлъ ли онъ какія-нибудь другія свѣдѣнія о Костиганѣ, дѣйствительно ли онъ его помнилъ, или нѣтъ -- этого мы не знаемъ; но майоръ Пенденнисъ былъ человѣкъ самой несомнѣнной правдивости и объявилъ Костигану, что помнить очень-хорошо, какъ встрѣчался съ нимъ и слышалъ его пѣніе въ Вальхернѣ, за столомъ сэра Ричарда Стрэчепа.
   При этомъ извѣстіи и чистосердечномъ тонѣ, съ которымъ оно было сообщено, Боусъ поднялъ голову въ совершенномъ изумленіи.-- Но мы поговоримъ объ этомъ въ другой разъ, прибавилъ майоръ; а теперь я пришелъ собственно для засвидѣтельствованія моего почтенія миссъ Фодрингэй. И онъ отвѣсилъ ей такой поклонъ, что, будь она дѣйствительно принцессой или герцогиней, нельзя было бы поклониться ни почтительнѣе, ни граціознѣе.
   -- Я слышалъ отъ своего племянника о вашемъ удивительномъ драматическомъ талантѣ, миссъ Фодрингэй. Артуръ бредитъ вами, что вы, безъ сомнѣнія, и сами знаете. Но онъ молодъ и энтузіастъ, а потому я не рѣшался вѣрить ему буквально и очень желалъ судить по собственному впѣчатленію -- этого я отъ васъ не скрою. Я видѣлъ нашихъ первыхъ актриссъ, и, клянусь честью, вы, по-моему, превосходите ихъ всѣхъ. Вы величественны какъ мистрисъ Сиддонсъ.
   -- Я всегда говорилъ то же самое, прервалъ Костиганъ, подмигнувъ дочери.-- Майоръ, прошу садиться. При этомъ намекѣ Милли встала, сняла начатое шелковое платье съ единственнаго свободнаго стула и пододвинула его къ майору съ самымъ ласковымъ поклономъ.
   -- Вы трогательны какъ миссъ О'Нейль, продолжалъ онъ, кланяясь и усаживаясь.-- Ваши отрывки пѣсень въ безуміи Офеліи напомнили мнѣ мистриссъ Джордонъ въ самое лучшее ея время -- мы съ вами были тогда молодыми людьми, капитанъ Костиганъ; а манеры ваши напомнили мнѣ mademoiselle Марсъ. Вы видѣли ее, миссъ Фодрингэй?
   -- Въ Кроу-Стритѣ были двѣ миссъ Марресъ, замѣтила миссъ Эмили: -- Фанни была еще сносна, но Бидди негодилась ни для какого балагана.
   -- Милли, другъ мой, майоръ вѣрно говоритъ о Марсѣ, богѣ воины, сказалъ родитель.
   -- Я не объ этомъ Марсѣ говорилъ, хотя, конечно, можно извинить Венеру, если она о немъ думаетъ, возразилъ майоръ съ улыбкой, направленною прямо въ лицо сэръ Дерби Окса; но красавица не поняла намека Пенденниса, и комплиментъ нисколько не смягчилъ сэра Дерби, который, вѣроятно, также не понялъ его, но во всякомъ случаѣ принялъ съ надутою холодностью. Онъ сердито взглянулъ на миссъ Фодрингэй съ выраженіемъ, какъ-будто скрашивавшимъ: за коимъ чортомъ здѣсь этотъ человѣкъ?
   Майоръ Пенденнисъ нисколько не огорчился дурнымъ расположеніемъ молодаго джентльмена; напротивъ, оно привело его въ восторги". "Ого!" подумалъ онъ: "вотъ опасный соперникъ на поприщѣ"; и онъ мысленно пожелалъ сэру Дерби выиграть призъ на этой любовной скачкѣ, на которой драгунъ тягался съ Пеномъ.
   -- Боюсь, что прервалъ вашъ урокъ; но я въ Чэттерисѣ на самое короткое время и желалъ воспользоваться имъ, чтобъ познакомиться со стариннымъ товарищемъ по оружію, капитаномъ Костиганомъ, и посмотрѣть вблизи на даму, которая такъ очаровала меня со сцены. Въ прошедшій вечеръ не я одинъ былъ плѣненъ вами, миссъ Фодрингэй, если васъ надобно такъ называть, хотя ваша настоящая фамилія очень -- древняя и почтенная. Въ театрѣ былъ еще пріятель мой, докторъ, который воротился домой бредя Офеліей; и я видѣлъ, какъ сэръ Дерби Оксъ бросилъ вамъ букетъ, такой, что лучшаго еще не заслужила ни одна актрисса въ свѣтѣ. Еслибъ я могъ предвидѣть, чѣмъ мнѣ предстояло наслаждаться, я бы и самъ пришелъ съ кучею букетовъ. Не тѣ ли это самые цвѣты я вижу въ стаканѣ на каминной доскѣ?
   -- Я очень люблю цвѣты, сказала миссъ Фодрингей, съ томнымъ взглядомъ на сэра Дерби Окса; но баронетъ не переставалъ хмуриться.
   -- Благоуханія прелестнымъ... не такъ ли сказано въ пьесѣ? спросилъ майоръ, необычайно -- склонный къ любезности.
   -- Клянусь жизнью, не знаю. Очень можетъ быть. Я не большой литераторъ, отвѣчалъ сэръ Дерби.
   -- Возможно ли! возразилъ майоръ съ видомъ удивленія.-- Такъ вы, сэръ Дерби, не наслѣдовали любви вашего батюшки къ изящной словесности? Онъ замѣчательно-хорошо зналъ классиковъ, и я имѣлъ честь быть съ нимъ очень-хорошо знакомымъ.
   -- Право? возразилъ баронетъ угрюмо.
   -- Онъ спасъ мнѣ жизнь.
   -- Не-уже-ли? воскликнула миссъ Фодрингэй, взглянувъ сначала на майора съ удивленіемъ, а потомъ на сэра Дерби съ нѣжностью; но послѣдній былъ закаленъ противъ этихъ взглядовъ и повидимому скорѣе былъ расположенъ желать, чтобъ пилюли его отца, подѣйствовавшія такъ благодѣтельно на майора Пенденниса, достигли совершенно-противоположнаго результата.
   -- Отецъ мой быль очень-хорошимъ докторомъ, сказалъ молодой джентльменъ, въ видѣ отвѣта.-- Я не по этой части. Желаю вамъ добраго утра, сэръ. У меня есть дѣло, Косъ; до свиданія. Прощайте, миссъ Фодрингэй. И, несмотря на умоляющіе взоры и неотразимыя улыбки молодой красавицы, драгунъ туго поклонился, и вскорѣ сабля его забренчала по трещащимъ ступенямъ и послышался сердитый голосъ, когда онъ пугнулъ попавшагося ему въ проходѣ маленькаго Тома Крида, котораго кубарь вылетѣлъ отъ его сопровождаемаго бранью пинка на улицу.
   Майоръ сохранилъ серьёзную физіономію, сколько у него ни было причинъ смѣяться.-- Какой молодецъ! я рѣдко видѣлъ такого стройнаго и красиваго офицера.
   -- Имъ можетъ похвастать армія и человѣческая природа вообще, возразили" Костиганъ.-- Молодой человѣкъ съ утонченными манерами, отличною вѣжливостью и великолѣпнымъ состояніемъ. Столь превосходнѣйшій; его обожаютъ въ полку; вѣсить шестнадцать каменныхъ ядеръ.
   -- Настоящій рыцарь! замѣтилъ майоръ, смѣясь.-- Я увѣренъ, что всѣ дамы отъ него въ восторгѣ.
   -- Онъ очень-недуренъ, хоть и тяжелъ, сказала Милли: -- но не умѣетъ разговаривать.
   -- Онъ лучше всего на конѣ, замѣтилъ Боусъ, на что Милли возразила, что баронетъ былъ третьимъ на скачкѣ, и майоръ началъ постигать, что и она сама не особенно-геніальна, и удивляться, какъ она могла такъ хорошо играть, будучи такъ глупа.
   Костиганъ, съ ирландскимъ гостепріимствомъ, предложилъ своему гостю освѣжиться чѣмъ-нибудь. Майоръ, неболѣе голодный, какъ были бы вы, пообѣдавъ у лорда-мера лондонскаго, объявилъ, что онъ предпочелъ бы больше всего рюмку вина и сухарикъ, чувствуя себя совершенно-ослабѣвшимъ натощакъ; но онъ понималъ, что польститъ капитану, воспользовавшись его любезностью, и пріобрѣтетъ этимъ частичку его добраго расположенія.
   -- Принеси намъ той старой мадеры, Милли милая, сказалъ Костиганъ, подмигнувъ дочери, и та вышла, бросивъ отцу выразительный взглядъ, позвала маленькаго Томми Крида, дала ему монету и велѣла какъ можно скорѣе сбѣгать въ погребокъ за бутылкой мадеры и взять у пекаря на шесть пенсовъ сухариковъ, изъ которыхъ ему представлялось воспользоваться двумя за труды.
   Пока Томми Криль исполнялъ ея порученіе, миссъ Костиганъ сидѣла внизу у мистриссъ Кридъ и разсказывала своей хозяйкѣ о гостѣ наверху, майорѣ, дядѣ мистера Артура Пенденниса, о томъ, что онъ препріятный и разговорчивый старый джентльменъ; что масло не растаетъ у него во рту, и что сэръ Дерби Оксъ вышелъ отъ нихъ бѣшенный отъ ревности, и она не знаетъ, какъ ей уладить съ нимъ.
   -- У нея ключи отъ моего погреба, майоръ, сказалъ Костиганъ, когда дочь его вышла изъ комнаты.
   -- Клянусь честью, у васъ прелестнѣйшій погребщикъ, и я не удивляюсь, если молодёжь сходитъ съ ума отъ нея. Когда мы были въ тѣхъ лѣтахъ, капитанъ Костиганъ, мы приходили въ восторгъ и не отъ такихъ женщинъ.
   -- Правда, сэръ, вы можете это говорить; счастливъ человѣкъ, кому она достанется. Спросите моего друга Боба Боуса, превосходитъ ли умъ миссъ Фодрингэй ея наружную красоту, и обладаетъ ли она тонкою образованностью, отличнымъ воспитаніемъ и прекраснѣйшимъ характеромъ.
   -- О, разумѣется! возразилъ Боусъ нѣсколько-сухо.
   -- А вотъ идетъ изъ погреба наша краснѣющая Геба. Не пора ли намъ на репетицію, миссъ Геба? Не то съ васъ возьмутъ штрафъ, если опоздаете, и онъ даль ей понять взглядомъ, что лучше уйдти и оставить стариковъ вдвоемъ.
   Миссъ Геба надѣла шаль и шляпку, была необыкновенно-мила, весела и улыбалась; а Боусъ собралъ свои ноты и тетрадки, и заковылялъ но комнатѣ, отъискавая шляпу и трость.
   -- Такъ вы уходите? сказалъ майоръ.-- Не-уже-ли вы не можете удѣлить намъ еще минуты двѣ? Но, прежде чѣмъ мы разстанемся, позвольте старику пожать намъ руку; вѣрьте, что я горжусь честью вашего знакомства и желаю отъ всего сердца быть нашимъ другомъ.
   Миссъ Фодрингэй отпустила низкій книксенъ при концѣ любезной рѣчи майора, который проводилъ ее до дверей, гдѣ опять пожалъ ей руку съ самымъ радушнымъ и отеческимъ чувствомъ. Это озадачило Боуса. "Роднымъ нашего молодца не должно бы, кажется, желать этой женитьбы" подумалъ онъ про себя -- и они ушли на репетицію.
   -- Ну, настала пора! подумалъ майоръ Пенденнисъ. Мистеръ Костиганъ между-тѣмъ воспользовался уходомъ дочери и вѣжливостью майора, и вливалъ въ себя стаканъ вина за стаканомъ, поднося ихъ ко рту жадною, трясущеюся рукой. Майоръ возвратился къ столу, взялъ свою рюмку и осушилъ ее съ истиннымъ наслажденіемъ. Будь это отборное вино самого лорда Стейне, а не кабачная капская мадера, онъ и тогда смаковалъ бы неаппетитнѣе.
   -- Добрая мадера, капитанъ Костиганъ! Гдѣ вы ее берете? Пью изъ стакана за здоровье этого очаровательнаго творенія. Право, капитанъ, нечего удивляться, если люди сходятъ съ ума отъ нея. Въ жизнь свою не видалъ такихъ глазъ и такихъ величественныхъ манеръ. Я убѣжденъ, что она столько же умна, какъ хороша, и столько же добра, какъ умна.
   -- Добрая дѣвушка, сэръ, добрая дѣвушка! отвѣчалъ восхищенный отецъ:-- принимаю вашъ тостъ отъ всего сердца. Не послать ли еще въ... въ погребъ? Недалеко.
   -- Нѣтъ. Да, сэръ, вы можете сказать, что она добрая дѣвушка и составляетъ гордость и славу своего отца, честнаго старика Джека Костигана. Тотъ, кому она достанется, сэръ, получитъ настоящій брильянтъ, сэръ; пью за его здоровье, сэръ... вы знаете, кого я разумѣю, майоръ?
   -- Не удивляюсь, право не удивляюсь, что молодые и старики влюбляются въ нее. Скажу откровенно, я былъ очень сердитъ на своего племянника Артура, когда услышалъ о его страсти; но теперь, увидѣвъ ее, прощаю моего малаго отъ души. Клянусь вамъ, будь я не старичишка и побогаче, я бы готовъ былъ попробовать счастья.
   -- И не уступили бы никому, майоръ! Дружба ваша восхищаетъ меня, сэръ. Удивленіе ваше къ моей дочери вызываетъ у меня слезы на глаза -- мужественныя слезы, сэръ. Когда она оставить мое скромное жилище и переселится въ великолѣпныя покои, надѣюсь, что она найдетъ тамъ мѣстечко для старика-отца, для бѣднаго Джека Костигана. (Капитанъ дѣйствительно расчувствовался, и налитые кровью глаза его наполнились слезами.)
   -- Чувствительность ваша дѣлаетъ вамъ честь, капитанъ. Но знаете, я не могъ не улыбнуться при одной вещи, которую вы сейчасъ сказали.
   -- Что такое, сэръ?
   -- Вы говорили о великолѣпныхъ покояхъ: ужь не домъ ли сестры моей вы такъ называете?
   -- Я говорю о паркѣ и барскомъ домѣ Фэрокс-Парка, принадлежащаго Артуру Пенденнису, эсквайру, котораго надѣюсь видѣть членомъ парламента за родной городъ его, Клэврнигъ, какъ-только онъ доживетъ до тѣхъ лѣтъ, когда можетъ взять на себя эту важную и облеченную отвѣтственностью обязанность, воскликнулъ капитанъ съ большимъ достоинствомъ.
   Майоръ усмѣхнулся, узнавъ стрѣлу изъ своего колчана; онъ самъ внушилъ Пену мысль о засѣданіи въ парламентѣ за мѣстечко Клэврингъ, и бѣдный мальчикъ очевидно болталъ объ этомъ съ Кости за немъ и своею возлюбленною.
   -- Фэрокс-Паркъ, почтенный сэръ, сказалъ онъ.-- Знаете вы нашу исторію? Мы происходимъ, конечно, отъ очень-древней фамиліи, но я началъ жизнь едва имѣя достаточно денегъ на покупку своего прапорщичьяго патента, а старшій мои братъ былъ провинціальнымъ аптекаремъ, который добылъ каждый шиллингъ своего имущества посредствомъ ступки и песта.
   -- Я согласился устранить это препятствіе, зная извѣстную почтенность вашей фамиліи, возразилъ величественно Костиганъ.
   "Чтобъ чортъ побралъ твое безстыдство!" подумалъ майоръ; но онъ только улыбнулся и поклонился.
   -- Костиганы, сэръ, также имѣли свои несчастія; нашъ замокъ Костиган-Кэстль далеко не то, чѣмъ онъ былъ. Я зналъ много честныхъ людей между аптекарями, сэръ; въ Дублинѣ есть нѣкоторые, имѣвшіе честь обѣдать за столомъ самого лорда, памѣстпика Ирландіи.
   -- Вы очень-снисходительны, капитанъ; но позвольте замѣтить, что вопросъ не въ этомъ. Вы сейчасъ говорили о моемъ племянникѣ, называя его наслѣдникомъ Фэрокс-Парка и еще чего-то?
   -- Хорошихъ помѣстій, сэръ, безъ сомнѣнія, и, кромѣ того, чего-нибудь хорошенькаго отъ васъ.
   -- Почтенный сэръ, говорю вамъ, что мальчикъ -- сынъ дерсвенскаго аптекаря, и когда будетъ совершеннолѣтнимъ, то все-таки не получитъ ни шиллинга.
   -- Полноте шутить, майоръ. Вы смѣетесь надо мною. Я вполнѣ убѣжденъ, что мой юный другъ наслѣдникъ двухъ тысячъ фунтовъ годоваго дохода.
   -- Двухъ тысячъ смычковъ развѣ! Извините, почтенный сэръ; но не-уже-ли мой племянникъ налгалъ вамъ? Это не въ его привычкахъ, кажется. Даю вамъ честное слово, какъ джентльменъ и душеприкащикъ моего покойнаго брата, что онъ оставилъ послѣ себя немногимъ-больше пятисотъ фунтовъ въ годъ.
   -- Съ должною бережливостью и это хорошенькія деньги, сэръ. Я зналъ въ Ирландіи человѣка, который пилъ-себѣ бордоское и разъѣзжалъ четвернею, при аккуратной жизни, сэръ. Мы это устроимъ, сэръ; положитесь только на Джека Костигана.
   -- Любезный мой капитанъ Костиганъ, даю вамъ священнѣйшее слово, что братъ мой не оставилъ ни шиллинга своему сыну Артуру.
   -- Да что вы, шутите со мною, что ли, майоръ Пенденнисъ? крикнулъ Джекъ Костиганъ.-- Вы позволяете себѣ играть чувствами джентльмена и отца?
   -- Я говорю вамъ честную истину. Все, что было у моего брата, онъ завѣщалъ своей вдовѣ, правда, съ небольшою долей для сына. Но она молодая женщина и можетъ выйдти замужъ, если онъ ее оскорбитъ; или можетъ пережить его, такъ-какъ она изъ необычайно-долговѣчнаго семейства. Спрашиваю васъ, какъ джентльмена и свѣтскаго человѣка, много ли можетъ удѣлить сестра моя, мистриссъ Пенденнисъ, изъ пятисотъ фунтовъ дохода, что составляетъ все ея состояніе, на приличное содержаніе своего сына и вашей дочери, которая, конечно, достойна самаго блестящаго положенія въ обществѣ?
   -- Долженъ ли я понять, сэръ, что этотъ молодой джентльменъ, вашъ племянникъ, котораго я согрѣвалъ на моей отеческой груди, небольше какъ обманщикъ, осмѣлившійся шутить привязанностью моего милаго дитяти? воскликнулъ капитанъ въ порывѣ бѣшенства.-- Или вы сами дѣйствовали на воспріимчивую натуру молодаго человѣка и заставили его нарушить данныя обѣщанія и растерзать сердце моейобожаемой Эмили? Берегитесь, сэръ; не совѣтую шутить съ честью Джона Костигана. Еслибъ я могъ вообразить такое намѣреніе въ комъ бы то ни было изъ смертныхъ, я потребовалъ бы его крови, будь онъ старь или молодъ!
   -- Мистеръ Костиганъ!
   -- Мистеръ Костиганъ съумѣстъ защитить свою честь и честь своей дочери, сэръ. Посмотрите на ящики этого бюро: въ нихъ кучи писемъ, адресованныхъ коварною змѣею къ невинному дитяти. Тутъ столько клятвъ и обѣщаній, сэръ, что можно набить ими цѣлую картонку. И когда я повлеку низкаго обманщика передъ всѣ суды Британіи и докажу всѣмъ его безчестное клятвопреступничество, въ той шкатулкѣ краснаго дерева есть другое сродство противъ всякаго -- замѣтьте мои слова, майоръ Пенденнисъ -- противъ всякаго, кто бы онъ ни былъ, кто совѣтовалъ вашему племяннику оскорбить воина и джентльмена. Какъ! моя дочь обманута и мои сѣдые волосы поруганы сыномъ аптекаря! Клянусь, сэръ, что желалъ бы видѣть человѣка, у котораго хватить на это смѣлости.
   -- Если не ошибаюсь, вы угрожаете, вопервыхъ, опубликованіемъ писемъ восьмнадцати-лѣтняго мальчика къ двадцативосьмилѣтней женщинѣ; а послѣ того намѣрены сдѣлать мнѣ честь, вызвавъ меня на дуэль? сказалъ майоръ все-еще съ полнымъ хладнокровіемъ.
   -- Вы совершенно-вѣрно описали мои намѣренія, майоръ Пенденнисъ, отвѣчалъ капитанъ, поглаживая свои усы и клочковатыя бакенбарды.
   -- Прекрасно; все это устроится въ свое время. По прежде чѣмъ мы возьмемся за порохъ и пули, почтенный сэръ, сдѣлайте мнѣ величайшее одолженіе, объясните, чѣмъ именно я имѣлъ несчастіе обидѣть васъ? Я вамъ сказалъ только, что мой племянникъ въ полной зависимости отъ своей матери, у которой едва ли больше пятисотъ фунтовъ въ годъ.
   -- Я имѣю свои собственныя понятія о справедливости этого предъявленія.
   -- Такъ не хотите ли зайдти къ адвокатамъ моей сестры, въ контору мистера Тэтема?
   -- Отказываюсь отъ свиданія съ этими джентльменами, сказалъ капитанъ съ нѣсколько-сконфуженнымъ видомъ. Если слова ваши справедливы, то я безчестнѣйшимъ образомъ обмануть кой-кѣмъ другимъ, и онъ подвергнется моему мщенію...
   -- Племянникъ мой? воскликнулъ майоръ, вскочивъ со стула и надѣвъ шляпу.-- Говорилъ онъ вамъ, что у него двѣ тысячи дохода? Если да, то я въ немъ ошибся. Ложь не въ числѣ нашихъ фамильныхъ привычекъ, капитанъ Костиганъ, и я увѣренъ, что сынъ моего брата не научился еще лгать. Подумайте лучше и сообразите, не сами ли вы себя обманули, или не повѣрили ли нелѣпымъ слухамъ? Что до меня, сэръ, можете быть увѣрены, что я не боюсь всѣхъ Костигановъ цѣлой Ирландіи и съумѣю защитить себя противъ всякихъ угрозъ. Я пришелъ сюда какъ опекунъ моего племянника, чтобъ протестовать противъ женитьбы нелѣпой и неравной, которой слѣдствіемъ можетъ быть только бѣдность и несчастіе. Препятствуя этому браку, я дѣйствую столько же, какъ другъ вашей дочери, которую считаю совершенно-благородною дѣвицей, сколько какъ другъ моего семейства, и не допущу этой женитьбы, сэръ, употреблю на это всѣ свои силы и старанія. Вотъ вамъ, сэръ, вся моя повѣсть.
   -- Но я еще не сказалъ моей, майоръ Пенденнисъ, и вы скоро обо мнѣ услышите! возразилъ капитанъ съ ужасно-грознымъ взглядомъ.
   -- Годдемъ, сэръ! что вы подразумѣваете? спросилъ майоръ, обернувшись на порогѣ и смотря неустрашимому капитану прямо въ глаза.
   -- Вы сказали, впродолженіе нашего разговора, что живете въ Джордж-Отелѣ, если не ошибаюсь, возразилъ мистеръ Костиганъ величаво.-- Прежде чѣмъ вы оставите городъ, сэръ, одинъ изъ моихъ друзей посѣтитъ васъ.
   -- Пусть онъ поторопится, мистеръ Костиганъ, воскликнулъ, майоръ почти внѣ себя отъ бѣшенства.-- желаю вамъ добраго утра, сэръ.
   Капитанъ Костиганъ отвѣсилъ майору великолѣпный поклонъ вызова черезъ порогъ, когда тотъ началъ спускаться по лѣстницѣ.
   

ГЛАВА ДВѢНАДЦАТАЯ,
въ которой предлагается стрѣльба въ цѣль.

   Въ началѣ этой исторіи мы имѣли случай упомянуть о мистерѣ Гарбеттсѣ, главномъ трагикѣ, даровитомъ и атлетическомъ молодомъ актёрѣ веселыхъ привычекъ и иррегулярныхъ наклонностей, съ которымъ капитанъ Костиганъ былъ очень-друженъ. Оба они были главными украшеніями клуба, имѣвшаго свои засѣданія въ тавернѣ Мэгнай помогали другъ другу въ счетныхъ дѣлахъ, услуживали другъ другу своими многоцѣнными подписями -- словомъ, были друзьями. Впрочемъ, мистеръ Гарбеттсъ рѣдко посѣщалъ Костигана, будучи въ постоянной немилости у миссъ Фодрингэй, къ которой мистриссъ Гарбеттсъ, съ своей стороны, значительно ревновала мужа. Дѣло въ томъ, что Гарбеттсъ нѣкогда ухаживалъ за миссъ Эмили и получилъ отъ нея отказъ, послѣ чего и женился на мистриссъ Гарбеттсъ. Исторія эта, однако, не входитъ въ наше настоящее повѣствованіе: довольно, если скажемъ, что мистеръ Гарбеттсъ былъ приглашенъ капитаномъ Костиганомъ тотчасъ по уходѣ майора Пенденниса, какъ другъ, отъ котораго въ теперешнихъ обстоятельствахъ слѣдовало ожидать наилучшаго совѣта. Онъ былъ рослый и дюжій дѣтина съ громкимъ голосомъ и свирѣпою наружностью, съ стройнѣйшими ногами изъ цѣлой труппы и могъ шутя сломать кочергу.
   -- Бѣги, Томми, сказалъ капитанъ своему маленькому гонцу: и приведи сюда мистера Гарбеттса; онъ живетъ, знаешь, надъ колбасной лавочкой, да забѣги въ погребокъ и скажи, чтобъ они прислали сюда два стакана горячаго виски.
   Томми пошелъ, какъ ему было сказано, и вскорѣ явились мистеръ Гарбеттсъ и виски.
   Капитанъ Костиганъ не разсказалъ ему всѣхъ предъидущихъ событій, уже извѣстныхъ читателю; но, при помощи горячаго виски, сочинилъ грозное письмо къ майору Пенденнису, въ которомъ требовалъ отъ этого джентльмена, чтобъ онъ формально отказался отъ всякаго препятствія предположеннойу союзу между мистеромъ Артуромъ Пенденнисомъ и его дочерью, миссъ Фодрингэй, и назначилъ въ непродолжительномъ времени день для празднованія ихъ брака; или, въ случаѣ несогласія, далъ бы ему удовлетвореніе, обычное между благородными джентльменами. Еслибъ майоръ Пенденнисъ не согласился ни на то, ни на другое, то капитанъ намекалъ на употребленіе хлыста. Мы не можемъ передать точныхъ выраженій письма по причинамъ, которыя вскорѣ будутъ объяснены; но оно было, безъ сомнѣнія, изложено лучшимъ слогомъ капитана и тщательно запечатало большою серебряною печатью съ гербомъ Костигановъ, единственнымъ, имѣвшимся во владѣніи капитана остаткомъ фамильнаго серебра.
   Гарбеттсу была поручена доставка этого посланія по адресу, и капитанъ торжественно пожалъ ему руку при разставаньи, призывая на него благословеніе небесъ. Потомъ имъ добылъ свои достопочтенные и смертоносные дуэльные пистолеты, съ кремнями въ куркахъ, отправившіе въ Дублинѣ не одного добраго малаго на тотъ свѣтъ; осмотрѣвъ ихъ какъ слѣдуетъ и убѣдившись въ ихъ удовлетворительности, онъ вынулъ изъ бюро всѣ хранившіяся тамъ письма и стихотворенія Пена, которыя онъ всегда прочитывалъ самъ прежде, чѣмъ дозволялъ чтеніе ихъ Эмили.
   Минутъ черезъ двадцать возвратился Гарбеттсъ съ испуганнымъ и пріунывшимъ лицомъ.
   -- Ты его видѣлъ? спросилъ капитанъ.
   -- Ну, да.
   -- И какой день? продолжалъ капитанъ, пробуя курокъ одного изъ древнихъ пистолетовъ и прицѣливаясь на замочную скважину.
   -- Какой день, на что? спросилъ Гарбеттсъ.
   -- На встрѣчу, другъ мой.
   -- Ты не хочешь сказать этимъ: на смертный поединокъ, капитанъ? отвѣчалъ испуганный Гарбеттсъ.
   -- Да какого же другаго чорта могу я сказать? Я хочу положить на мѣстѣ этого человѣка оскорбившаго мою честь, или самъ лечь жертвою на-повалъ.
   -- Чтобъ чортъ меня побралъ, если я пойду къ кому-нибудь съ вызовомъ! Я семейный человѣкъ, капитанъ, и не хочу имѣть дѣла съ пистолетами. Возьми назадъ свое письмо!
   И, къ изумленію и негодованію капитана Костигана, онъ бросилъ письмо на полъ, не смотря на огромную печать и размашисто-написанный адресъ.
   -- Ты не хочешь сказать, что видѣлъ его и не отдалъ ему письма? кричалъ капитанъ въ бѣшенствѣ.
   -- Я видѣлъ его, но не могъ говорить съ нимъ.
   -- Да какой же чортъ тебѣ помѣшалъ?
   -- Тамъ былъ человѣкъ, съ которымъ я бы не желалъ встрѣчаться, да и ты также, отвѣчалъ трагикъ гробовымъ голосомъ.-- Тамъ злобный Тэтамъ, капитанъ.
   -- Подлый трусъ! заревѣлъ капитанъ.-- Онъ струсилъ и, пожалуй, готовъ просить мира отъ моего имени, предать меня!
   -- Я не хочу вмѣшиваться ни въ какія дуэли, замѣть это, возразилъ сурово трагикъ: -- и не желаю нисколько видѣть ни Тэтема, ни этого лоскутка...
   -- Молчи, жалкая тварь! По моему мнѣнію, ты небольше, какъ трусъ.
   Поговоривъ между собою еще нѣсколько минутъ въ томъ же духѣ, они разстались не очень-довольные другъ другомъ.
   Мы передали читателю разговоръ этихъ джентльменовъ въ сжатой формѣ, такъ-какъ ему извѣстенъ уже главный предметъ, около котораго разговоръ вертѣлся. Теперь мы покажемъ, почему не могли привести въ оригиналѣ письма Костигана къ майору Пенденнису: дѣло въ томъ, что оно вовсе не попало въ руки этого джентльмена.
   Когда миссъ Костиганъ воротилась съ репетиціи въ сопровожденіи неизмѣннаго Боуса, она нашла отца, прохаживавшагося въ сильно-взволнованномъ состояніи по комнатѣ, среди спиртуознаго благоуханія, которое, конечно, не могло дѣйствовать на его духъ успокоительно. Пенденнисовскіе документы были разбросаны по столу вокругъ порожнихъ стакановъ. Лишь-только Эмили вошла, капитанъ схватилъ ее въ свои объятія и воскликнулъ: "Готовься, дитя мое, милое дитя!" голосомъ, выражавшимъ душевную муку и съ полными слезъ глазами.
   -- Вы опять за свое, папа, возразила миссъ Фодрингэй, отводя родителя рукою.-- Вѣдь вы обѣщали мнѣ не напиваться до обѣда.
   -- Я проглотилъ каплю только затѣмъ, чтобъ залить свое горе, мой бѣдный ангелъ! отвѣчалъ опечаленный отецъ.
   -- Горе ваше требуетъ большаго заливанія, мой ангелъ капитанъ, сказалъ Боусъ, передразнивая своего пріятеля.
   -- Что же случилось? Или этотъ сладкорѣчивый джентльменъ въ парикѣ такъ разгнѣвилъ васъ?
   -- Этотъ маслистый злодѣи! Я жажду его крови! ревѣлъ Косъ.
   Миссъ Милли, разумѣется, ушла отъ родительскихъ объятій въ свою комнату и снимала тамъ шляпку и шаль.
   -- Я такъ и думалъ, что у него недоброе на умѣ, сказалъ Боусъ.-- Недаромъ былъ онъ такъ необычайно-учтивъ. Что же онъ сказалъ?
   -- О, Боусъ! онъ сразилъ меня. Противъ моего бѣднаго дитяти адскій заговоръ; я убѣдился, что оба эти Пенденниса, дядя и племянникъ, самые злобные и коварные измѣнники и предатели, которыхъ непремѣнно должно стереть съ лица земли.
   -- Что такое, что случилось?..
   Костиганъ разсказалъ, какъ майоръ объявилъ, что у молодаго Пенденниса нѣтъ ни двухъ тысячъ, ни даже двухсотъ фунтовъ дохода; онъ пылалъ бѣшенствомъ при мысли, что самъ онъ дозволилъ вѣроломному обманщику вкрасться въ сердце невинной дѣвушки, и что самъ вскормилъ ядовитую змѣю на груди своей.-- Но я отбросилъ отъ себя эту гадину; а что до его дяди, я отомщу ему, я заставлю его оплакивать день, въ который онъ осмѣлился оскорбить одного изъ Костигановъ.
   -- Что же ты намѣренъ дѣлать?
   -- Я хочу его жизни, Боусъ, его предательской жизни!
   И онъ потрепалъ пистолетный ящикъ съ зловѣщимъ и свирѣпымъ видомъ. Боусъ часто слыхалъ отъ него подобныя угрозы, и, не зная еще, что капитанъ написалъ и посылалъ вызовъ майору Пенденнису, не обратилъ на нихъ большаго вниманія.
   Въ это время вошла въ гостиную миссъ Фодрингэй, здоровая, счастливая и беззаботная, представляя собою пріятную противоположность отцу, разстроенному горестью, гнѣвомъ и другими причинами. Она принесла съ собою пару нѣкогда-бѣлыхъ атласныхъ башмаковъ, которые хотѣла вычистить, сколько можно, хлѣбнымъ мякишемъ. Она располагала сойдти въ нихъ съ ума въ ролѣ Офеліи на слѣдующій вторникъ.
   Эмили взглянула на лежавшія на столѣ бумаги, потомъ пріостановилась, какъ-будто желала спросить о чемъ-то, но передумала и направилась къ буфету, гдѣ выбрала удобный для предполагаемаго чищенья ломоть; потомъ возвратилась къ столу, расположилась за нимъ очень-спокойно съ атласными башмаками и спросила отца своимъ чистымъ ирландскимъ выговоромъ:
   -- Для чего это вы вытащили всѣ письма, стихи и чепуху мистера Артура, па? Конечно, вы не намерены перечитывать этотъ вздоръ?
   -- О, Эмили! мальчикъ, котораго я любилъ, какъ сына моего сердца, злодѣй и обманщикъ, бѣдное дитя мое!
   И онъ посмотрѣлъ на Боуса съ самымъ трагическимъ выраженіемъ, а тотъ взглянулъ съ нѣкоторымъ безпокойствомъ на миссъ Костиганъ.
   -- Онъ? вотъ пустяки! Бѣдный мальчикъ простъ, какъ школьникъ. Всѣ эти дѣти пишутъ стихи и всякую дрянь, сказала Милли.
   -- Онъ быль какъ змѣя у этого очага: онъ поступилъ съ нами какъ измѣнникъ, говорю я тебѣ.
   -- Да что бѣдняжка, сдѣлалъ, папа?
   -- Что онъ сдѣлалъ? Онъ обманулъ насъ какъ предатель, онъ игралъ твоею привязанностью, онъ оскорбилъ мои собственныя нѣжнѣйшія чувства! Онъ представлялъ себя человѣкомъ съ состояніемъ, а выходитъ, что онъ чуть не нищій. Не говорилъ ли я тебѣ столько разъ, что у него двѣ тысячи фунтовъ дохода въ годѣ? А онъ нищій... да, миссъ Костиганъ, онъ весь зависитъ отъ матери, которая добрая женщина и можетъ снова выйдти замужъ, которая проживетъ сто лѣтъ и имѣетъ всего-на-все пятьсотъ фунтовъ дохода. Какъ смѣлъ онъ свататься, не имѣя шиллинга за душой! Ты была безчеловѣчно обманута, бѣдная Милли, и я увѣренъ, что его старый мошенникъ-дядя, въ парикѣ, былъ въ заговорѣ противъ насъ.
   -- Этотъ ласковый старый джентльменъ? А что онъ сдѣлалъ, папа? продолжала Эмили съ ненарушимымъ спокойствіемъ.
   Костиганъ объяснилъ Милли, какъ, послѣ ея ухода, майоръ Пенденнисъ разсказалъ ему съ своею двуличною палл-малльскою учтивостью, что у молодаго Артура вовсе нѣтъ состоянія, какъ приглашалъ его, Костигана, справиться объ этомъ у своихъ адвокатовъ "куда я не могъ идти; онъ это зналъ -- у нихъ есть мои росписки", замѣтилъ капитанъ мимоходомъ); наконецъ капитанъ объявилъ, что они обмануты самымъ адскимъ образомъ, и что онъ рѣшился требовать или немедленной женитьбы, или крови ихъ обоихъ.
   Милли потирала мякишемъ свои атласные башмаки, съ видомъ серьёзнымъ и задумчивымъ.
   -- Чтожь, если у него нѣтъ денегъ, такъ незачѣмъ и выходить за него, папа, сказала она, наконецъ, съ убѣжденіемъ.
   -- Зачѣмъ же негодяй увѣрялъ, что у него есть состояніе?
   -- Бѣдняжка всегда говорилъ, что онъ бѣденъ, папа. Вы непремѣнно хотѣли, чтобъ онъ былъ богатъ, и уговорили меня взять его.
   -- Онъ бы долженъ былъ объявить намъ ясно, сколько именно у него дохода, Милли. Молокососъ, который разъѣзжаетъ на кровной кобылѣ и даритъ шали да браслеты -- мошенникъ, если у него нѣтъ денегъ; а ужь съ дядей я раздѣлаюсь -- годдемъ! я при первой встрѣчѣ сорву съ него парикъ. Боусъ пойдетъ къ нему съ вызовомъ и объявитъ ему это. Или свадьба, или онъ встрѣтить меня въ полѣ лицомъ-къ-лицу, не то я публично отвинчу ему носъ передъ цѣлымъ графствомъ, на площади или въ аллеяхъ Фэрокс-Парка.
   -- Можете послать съ этимъ порученіемъ кого-нибудь другаго, капитанъ. Я скрипачъ, а не дуэлистъ, возразилъ смѣясь Боусъ.
   -- Въ тебѣ нѣтъ ни на волосъ духа! Такъ я буду самъ своимъ собственнымъ секундантомъ, если никто не хочетъ помочь мнѣ. Возьму пистолеты и застрѣлю его въ столовой Джордж-Отеля.
   -- Такъ у бѣднаго Артура нѣтъ денегъ? сказала со вздохомъ миссъ Костиганъ.-- Бѣдный мальчикъ, да и добрый мальчикъ; немножко бѣшенъ и говорилъ вздоръ, съ своими стихами, и поэзіей, и чѣмъ-то еще, но славный, великодушный мальчикъ, и, право, я любила его, да и онъ меня любилъ, прибавила она довольно-нѣжно, потирая снова башмакъ.
   -- Отчего же вы не выходите за него, если такъ его любите? спросилъ Боусъ съ сердцемъ.-- Онъ не больше, какъ десятью годами моложе васъ. Мать его смягчится, и вамъ будетъ чѣмъ жить въ Фэрокс-Паркѣ. Отчего не пойдти туда и не сдѣлаться барыней? Я бы продолжалъ себѣ работать скрипкою, а капитанъ жилъ бы своимъ половиннымъ жалованьемъ. Почему не выйдти за него? Вы знаете, какъ онъ васъ любить.
   -- Есть другіе, которые меня столько же любятъ, Боусъ, у которыхъ также нѣтъ денегъ и которые довольно-стары, возразила миссъ Милли тономъ приговора.
   -- Да, годдемъ! которые довольно-стары, довольно-бѣдны и довольно-глупы для всего! сказалъ Боусъ съ горечью.
   -- Есть старые глупцы, есть и молодые глупцы. Вы же сами говорили это не разъ, сказала надменная красавица, бросивъ ему взглядъ, полный самосознанія:-- если у Пенденниса недовольно денегъ, чтобъ жить, такъ глупо говорить о замужствѣ съ нимъ; вотъ и все.
   -- А мальчикъ? Клянусь Юпитеромъ! вы бросаете человѣка, какъ негодную перчатку, миссъ Костиганъ.
   -- Я васъ не понимаю, Боусъ, возразила миссъ Фодрингэй кротко, принимаясь за другой башмакъ.-- Еслибъ у него была половина тѣхъ двухъ тысячъ, которыя папа давалъ ему, или хоть половина этого, такъ я бы вышла за вето. А что хорошаго выйдти за нищаго? Мы и безъ того довольно-бѣдны. Очень-весело жить съ старухой, которая, можетъ-быть, сердита и упряма, и будетъ злиться на меня за каждый кусокъ мяса. Однако, пора ужь и обѣдать, а скатерть еще не постлана... Ну, а потомъ, положимъ, что пойдутъ дѣти: да вѣдь намъ, папа, прійдется тогда хуже теперешняго.
   -- Такъ ты не хочешь, Милли, милая?
   -- Вотъ вамъ и конецъ всѣмъ важнымъ разсказамъ о мистриссъ Артуръ Пенденнисъ Фэрокс-паркской, супругѣ члена парламента! сказала Милли со смѣхомъ.-- Въ славныхъ каретахъ и на славныхъ лошадяхъ будемъ мы кататься!-- объ этомъ вы всегда толковали, папа! Но у васъ всегда одно и то же. Чуть мужчина взглянетъ на меня, вы ужь и воображаете, что онъ женится; а если онъ чисто одѣтъ, такъ онъ, по-вашему, богать, какъ... кто такой, Боусъ?
   -- Какъ Крезъ, подсказалъ Боусъ.
   -- Ну, называйте его, какъ хотите. Но вотъ истинный фактъ: въ эти восемь лѣтъ папа успѣлъ разъ двадцать выдать меня замужъ. Развѣ не мнѣ было суждено сдѣлаться миледи Польдуди изъ Опстерстоун-Кэстля? А потомъ этотъ флотскій капитанъ въ Портсмутѣ, и старый докторъ въ Норвичѣ, и... кто еще? Знаете, папа, бьюсь объ закладъ о пенни -- мнѣ прійдется умереть съ именемъ Милли Костиганъ... Такъ у бѣднаго Артура нѣтъ денегъ? Оставайтесь обѣдать, Боусъ; у насъ прелестнѣйшій бифстекъ, пуддингъ...
   "Желалъ бы знать, далеко ли она зашла съ сэромъ Дерби Оксомъ" подумалъ Боусъ, котораго глаза и мысли постоянно слѣдили за нею. "Непонятны прихоти этихъ женщинъ: я увѣренъ, что она не бросила бы того мальчишку такъ легко, еслибъ у нея не было кого-нибудь на примѣтѣ."
   Легко можно замѣтить, что миссъ Фодрингэй, хотя вообще молчаливая и вовсе-неблистательная въ разговорахъ о поэзіи, литературѣ и изящныхъ искусствахъ, могла говорить очень-непринужденно и съ здравымъ смысломъ въ своемъ семейномъ кружку. Ее, конечно, нельзя назвать женщиною романическою; литературныя познанія ея были также не изъ обширныхъ: она никогда не заглядывала въ Шекспира, съ того дня, какъ сошла со сцены, да и не понимала его въ то время, когда была лучшимъ ея украшеніемъ; но когда дѣло шло о пуддингѣ, шитьѣ, или хозяйственныхъ дѣлахъ, она судила какъ-нельзя лучше. Небудучи ни съ сильнымъ воображеніемъ, ни подъ вліяніемъ страстнаго темперамента, она могла разсуждать хладнокровно и безъ увлеченій. Когда, за обѣдомъ, капитанъ Костиганъ вздумалъ убѣждать себя и присутствующихъ, что показанія майора касательно финансовъ Пена недостовѣрны и были только хитростью стараго лицемѣра, которою онъ хотѣлъ заставить ихъ первыхъ отказаться отъ Пена, миссъ Милли не допустила ни на минуту возможности обмана со стороны ихъ противника: она доказала очень-ясно, что отецъ ея неправъ и самъ себя обманывалъ, а не бѣдняжка Пенъ хотѣлъ ихъ надуть. Что до этого несчастнаго мальчика, она жалѣла о немъ отъ всего сердца, и кушала свой обѣдъ съ отличнѣйшимъ аппетитомъ, къ удивленію мистера Боуса, питавшаго къ этой женщинѣ какую-то странную привязанность, за которую онъ самъ себя презиралъ. Впродолженіе обѣда и послѣ него, наслаждавшееся имъ маленькое общество разсуждало о лучшемъ способѣ покончить это любовное дѣло. Что до Костигана, намѣреніе его отвинтить у майора носъ исчезло съ послѣобѣденною порціею грога; онъ сдѣлался покорнымъ дочери и готовь быль на всякій планъ, какой бы она ни предложила для встрѣчи предстоявшаго кризиса.
   Капитанъ Костиганъ, готовый уничтожить и истребить Пена и его дядю, пока считалъ себя обиженнымъ, смущался при мысли о встрѣчѣ съ первымъ изъ нихъ и спросилъ: -- Какого чорта скажемъ мы этому мальчику, если онъ вздумаетъ держаться своего слова, тогда-какъ мы отказываемся отъ своего?
   -- Какъ? возразилъ Боусъ: -- ты не знаешь, какъ отъ него отдѣлаться? Спроси женщину, и она тебя научитъ.
   Миссъ Фодрингэй тотчасъ же доказала, что ничего не можетъ быть проще и легче:
   -- Папа напишетъ Артуру и спроситъ его, какъ онъ намѣренъ распорядиться, въ случаѣ женитьбы, и какія у него средства. Артуръ отвѣтить на это письмо и, бьюсь объ закладъ, скажетъ точь-въ-точь, что сказалъ майоръ. Тогда папа напишетъ снова и скажетъ, что этого мало, а потому и свадьбѣ не бывать.
   -- И, разумѣется, вы включите прощальную строчку, съ обѣщаніемъ любить его всегда, какъ брата? сказалъ Боусъ, глядя на нее съ презрѣніемъ.
   -- Конечно, я такъ и сдѣлаю, отвѣчала миссъ Фодрингэй.-- Онъ предостойный молодой человѣкъ, въ этомъ я увѣрена. Потрудитесь подать мнѣ соли. Орѣхи эти отличные.
   -- Ну, и носы останутся въ покоѣ, Косъ? Жаль, что тебѣ приходится отказаться отъ этого удовольствія, сказалъ Боусъ.
   -- Я думаю, что такъ, отвѣчалъ Костиганъ.-- А что ты хочешь дѣлать съ этими письмами, и стихами, и поэмами, Милли, милая? Ихъ надобно возвратить.
   -- Вигзби дастъ за нихъ сто фміговъ, замѣтилъ насмѣшливо Боусъ.
   -- Право? такъ чего жь лучше! отвѣчалъ капитанъ, котораго легко было убѣдить.
   -- Папа! вступилась миссъ Милли:-- вы не помѣшаете мнѣ отдать эти письма бѣдному мальчику? Письма эти и стихи мои. Они были очень-длинны и наполнены всякимъ вздоромъ, и латынью, и такими вещами, что я не понимала и половины: да я и не прочитала всего этого; но мы отошлемъ ихъ назадъ, когда прійдетъ время.
   Произнеся этотъ приговоръ, миссъ Фодрингэй пошла къ комоду, вынула нумеръ "Чэттерискаго Вѣстника", въ которомъ Пенъ напечаталъ пламенные стихи, воспѣвавшіе появленіе ея въ роли Имогены, и отложила его въ сторону (какъ большая часть актриссъ, она сохраняла благопріятные печатные отзывы о своей игрѣ), а потомъ завернула всѣ письма, стихотворенія, страсти и фантазіи Пена въ другой листъ и обвязала ихъ бечевкой, точь-въ-точь какъ кусокъ сахару.
   Занимаясь этимъ дѣломъ, она нисколько не была взволнована или растрогана. Какіе часы провелъ юноша надъ этими самыми бумагами! Сколько въ нихъ было любви и увлеченія! о сколькихъ безсонныхъ ночахъ и горячечныхъ припадкахъ могли онѣ свидѣтельствовать! А она завязала ихъ, какъ покупку изъ мелочной лавочки и занялась потомъ чаемъ съ совершенно-довольнымъ и безмятежнымъ сердцемъ, тогда-какъ Пенъ стоналъ и вздыхалъ по ней въ десяти миляхъ и мысленно прижималъ образъ ея къ душѣ своей!..
   

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.
Кризисъ.

   Между-тѣмъ въ Фэроксѣ всѣ удивлялись продолжительному отсутствію майора. Докторъ Портменъ и супруга его подъѣхали, по дорогѣ въ Клэврингъ, къ калиткѣ мистриссъ Пенденнисъ и оставили для Елены краткую записочку майора, гласившую, что онъ пробудетъ въ Чэттерисѣ еще сутки, имѣя надобность видѣться съ мистеромъ Тэтемомъ, адвокатомъ, который назначилъ ему послѣобѣденный часъ; но въ запискѣ ни слова не упоминалось о дѣлахъ, уже извѣстныхъ читателю. Записка была въ сущности написана въ интервалъ послѣ первой части сраженія, когда майоръ остался далеко не побѣдителемъ.
   Пену не хотѣлось ѣхать въ городъ, пока дядя его тамъ. Ему вовсе не нравилась мысль, что опекунъ можетъ наблюдать за нимъ съ предательской деканской лужайки, когда онъ будетъ пылать любовью въ гостиной миссъ Костиганъ; удовольствіе прогулки съ нею (которымъ ему очень-рѣдко приходилось наслаждаться) было бы испорчено встрѣчею съ джентльменомъ въ лакированныхъ сапогахъ. Скромная любовь его не обнаруживалась въ публикѣ никакими внѣшними знаками, кромѣ пламенныхъ взоровъ, была нѣма въ присутствіи третьяго лица; и тѣмъ лучше: изъ всѣхъ болтовней въ свѣтѣ, самая безтолковая и нелѣпая, для людей постороннихъ -- болтовня влюбленнаго. Это азбука безъ ключа, лампа безъ огня. Пусть почтенный читатель, или уважаемая читательница посмотрятъ на любовныя письма, которыя онъ и она нѣкогда получали и давно забыли, и пусть прочитаютъ ихъ снова: какими безсмысленными онѣ покажутся! Какое обаяніе дѣлало всю эту чепуху обворожительною? Удивляешься, что такой вздоръ могъ доставлять блаженство неописанное. А вѣдь было же время, когда вы съ восторгомъ цаловали эти вздорныя письма, когда могли жить цѣлую недѣлю, питаясь шестью строчками галиматьи, и не знали покоя до новаго подвоза свѣжей нелѣпицы!
   Вотъ почему мы отказываемся публиковать письма и стихи, сочиненные мистеромъ Пеномъ въ описываемую нами эпоху его жизни -- и отказываемся единственно изъ желанія не выставлять его съ невыгодной стороны. Все это слишкомъ-дико и наивно. Молодымъ дѣвицамъ не должно давать читать такія вещи въ спокойномъ состояніи. Погодите, прелестныя украшенія человѣчества! прійдетъ ваша череда, и тогда вы будете сами получать или писать то же самое. А мы между-тѣмъ умолчимъ о первыхъ изліяніяхъ Пена и оставимъ ихъ завернутыми въ старыхъ газетахъ, завязанными веревочкою миссъ Фодрингэй и запечатанными серебряною гербовою печатью капитана Костигана.
   Майоръ ушелъ отъ Костигана въ такомъ бѣшенствѣ, что къ нему страшно было подступиться. "Это наглое, болотное животное осмѣливается грозить мнѣ! Онъ смѣетъ говорить о супружеской связи между своими проклятыми Костиганами и съ кѣмъ же? съ Пенденнисами! Пришлетъ мнѣ вызовъ! Если этотъ скотъ найдетъ что-нибудь похожее на джентльмена для передачи своего вызова, меня забираетъ сильная охота принять его. Но что скажутъ въ свѣтѣ, если я выйду стрѣляться съ пьянымъ бродягой за балаганную комедіантку? Нельзя будетъ никуда показаться послѣ этого!
   На озабоченные распросы доктора Портмена о результатѣ боя съ дракономъ, майоръ отвѣчалъ только, что дѣло было прегадкое, пренепріятное и далеко-неконченное; онъ предпочелъ не сказать ему ни слова о наглости капитана. Вмѣстѣ съ тѣмъ, майоръ просилъ доктора и мистриссъ Портменъ не говорить ничего въ Фэроксѣ. Возвратясь въ гостинницу, онъ излилъ весь свой гнѣвъ на вѣрнаго Моргана, который сообщилъ груму мистера Фокера, обѣдавшему вмѣстѣ съ нимъ въ служительской столовой Джордж-Отеля, что "губернаторъ" его бѣсится, какъ съумасшедшій.
   Грумъ отправился съ этою новостью къ своему господину, и мистеръ Рокеръ, отзавтракавшій (уже въ это время было два часа пополудни), вспомнилъ, что и онъ интересовался знать, чѣмъ кончится свиданіе двухъ его пріятелей. Спросивъ, какой нумеръ занимаетъ майоръ, онъ пошелъ къ нему въ своемъ штофномъ халатѣ и постучался въ двери.
   Майоръ Пенденнисъ дѣйствительно имѣлъ надобность повидаться съ мистеромъ Тэтемомъ и поговорить касательно заарендованія одного участка вдовы, такъ-какъ адвокатъ былъ l'homme d'affaires его покойнаго брата. Джентльменъ этотъ сидѣлъ у своего кліента, и они совѣщались между собою, когда мистеръ Фокеръ показался въ дверяхъ майора въ своемъ великолѣпномъ штофномъ халатѣ и въ расшитой золотомъ фескѣ.
   Видя майора за бумагами съ красными штемпелями и съ нимъ почтеннаго сѣдовласаго старика, скромный юноша хотѣлъ уйдти, говоря: "О, вы заняты! зайду въ другой разъ". Но майору Пенденнису нужно было видѣть Фокера, и онъ съ улыбкою попросилъ его сдѣлать ему удовольствіе войдти; вслѣдствіе чего мистеръ Фокеръ снялъ феску (работы нѣжнѣйшей изъ матерей) и вошелъ, вѣжливо улыбаясь и кланяясь старикамъ. Мистеръ Тэтемъ въ жизнь свою не видалъ явленія великолѣпнѣе этого юноши, который разсѣлся въ креслахъ, раскинувъ малиновые полы халата, и смотрѣлъ съ необыкновенно-добродушнымъ и ласковымъ выраженіемъ на собесѣдниковъ.-- Вамъ, повидимому, нравится мой халатъ, сэръ? сказалъ онъ мистеру Тэтему.-- Недуренъ, не правда ли? Красивъ, но не бросается въ глаза. А какъ вы поживаете, майоръ Пенденнисъ? каково идутъ ваши дѣла?
   Въ манерахъ и наружности мистера Фокера было что-то особенное, отчего развеселился бы самъ великій инквизиторъ. Морщины майора разгладились подъ его парикомъ.
   -- Я видѣлся съ этимъ Ирландцемъ -- можно говорить совершенно-откровенно при моемъ почтенномъ пріятелѣ, мистерѣ Тэтемѣ, которому извѣстны всѣ наши семейныя дѣла -- и, долженъ сознаться, свиданіе было неудовлетворительно. Онъ не хочетъ вѣрить, что племянникъ мой бѣднякъ, называетъ насъ обоихъ лгунами, сдѣлалъ мнѣ честь намекнуть, что я трусъ, когда я съ нимъ разставался. Когда вы постучались, я вообразилъ, что вы тотъ самый джентльменъ, котораго я ожидалъ съ вызовомъ отъ имени капитана Костигана. Вотъ, мистеръ Фокеръ, каково идутъ мои дѣла.
   -- Не-уже-ли вы говорите объ Ирландцѣ, отцѣ той актриссы? воскликнулъ мистеръ Тэтемъ, который, какъ диссидентъ, не покровительствовалъ драмѣ?
   -- Да, объ Ирландцѣ, отцѣ актриссы, о немъ самомъ. Развѣ вы не слыхали, какихъ глупостей надѣлалъ изъ-за нея мой племянникъ?
   Мистеръ Тэтемъ, никогда незаглядывавшій въ театръ, не слыхалъ ничего, и майору Пенденнису пришлось разсказать адвокату всю исторію любви племянника, которую мистеръ Фокеръ дополнялъ пояснительными замѣчаніями и комментаріями.
   Тэтемъ совершенно растерялся отъ изумленія.-- Почему бы мистриссъ Пенденнисъ не выйдти замужъ за человѣка солиднаго, подумалъ онъ: -- мистеръ Тэтемъ былъ вдовецъ, который бы могъ остановить и спасти несчастнаго мальчика? Что до дочери мистера Костигана, о ней говорить нечего: ея званіе достаточно характеризируетъ ее. Мистеръ Фокеръ счелъ долгомъ вступиться съ замѣчаніемъ, что онъ знавалъ нѣсколькихъ отличныхъ людей въ балаганахъ: такъ онъ называлъ храмъ музъ. Пожалуй, пусть будетъ такъ; мистеръ Тэтемъ надѣялся этого; но отца онъ зналъ лично: это гуляка самой скверной репутаціи, отъявленный пьяница, вѣчно шатающійся по тавернамъ и бильярдамъ, и задолжавшій на всѣ стороны.
   -- Я очень-понимаю, майоръ, почему этотъ негодяй не хотѣлъ прійдти въ мою контору за справками касательно вашихъ показаній: отъ насъ вышелъ приказъ противъ него и другаго, такого же негодяя, одного изъ актёровъ, по иску мистера Скиннера, очень-почтеннаго виноторговца и бакалейщика въ здѣшнемъ городѣ и члена "Общества Друзей". Костиганъ этотъ пришелъ къ мистеру Скиннеру въ слезахъ, плакалъ въ его лавкѣ, сэръ, и мы бросили преслѣдовать ихъ обоихъ, потому-что ни тотъ, ни другой не стоятъ пороха.
   Пока мистеръ Тэтемъ еще разсказывалъ эту исторію, раздался стукъ въ двери, и вошелъ джентльменъ геркулесовскихъ статей, въ изношенномъ фракѣ, съ письмомъ въ рукѣ, запечатаннымъ огромною красною печатью.
   -- Могу ли я имѣть честь переговорить наединѣ съ майоромъ Пенденнисомъ? началъ онъ: -- всего на нѣсколько словъ, сэръ. Я адресуюсь къ вамъ по порученію друга моего, капитана Костигана, сэръ... Но тутъ басистый посолъ вдругъ замялся, сконфузился и поблѣднѣлъ: онъ разглядѣлъ красное и очень-памятное лицо мистера Тэтема.
   -- Галло, Гарбеттсъ, далѣе, далѣе! кричалъ ему обрадованный Фокеръ.
   -- Ба, да это другой участникъ счета! воскликнулъ мистеръ Тэтемъ.-- Стойте, стойте, сэръ...
   Но Гарбеттсъ, съ лицемъ блѣднымъ, какъ у Макбета, когда ему является тѣнь Банко, пробормоталъ нѣсколько безсвязныхъ словъ и выбѣжалъ изъ комнаты.
   Майоръ по вытерпѣлъ и расхохотался, чему послѣдовалъ и Фокеръ: "Вотъ штука, клянусь Юпитеромъ!" Наконецъ, присоединился къ нимъ и законникъ, хотя по ремеслу своему человѣкъ и серьёзный.
   -- Не думаю, майоръ, чтобъ сраженіе было возможно, сказалъ Фокеръ и началъ передразнивать трагика.-- А въ противномъ случаѣ, этотъ почтенный джентльменъ -- ваше имя Тэтемъ?.. очень-радъ познакомиться съ вами, мистеръ Тэтемъ -- пошлетъ своихъ констеблей разнимать сражающихся.
   Мистеръ Тэтемъ обѣщалъ сдѣлать это непремѣнно. Майоръ нисколько не сердился на комическую развязку ссоры.
   -- Мнѣ кажется, любезнѣйшій сэръ, что вы всегда приходите собственно затѣмъ, чтобъ развеселить меня, сказалъ онъ мистеру Фокеру.
   Но не однимъ этимъ было въ тотъ день суждено мистеру Фокеру услужить роду Пенденнисовъ. Мы ужь сказали, что онъ имѣлъ свободный входъ къ капитану Костигану. Онъ вздумалъ посѣтить его и узнать изъ собственныхъ устъ генерала обо всемъ происшедшемъ въ то утро. Капитана Костигана не было дома. Онъ получилъ отъ дочери позволеніе, или даже поощреніе, идти въ веселый клубъ таверны Мэгнай, безъ-coмнѣнія, гдѣ капитанъ, разсказывалъ съ геройскимъ жаромъ о намѣреніи своемъ истребить извѣстнаго злодѣя. Капитанъ былъ нетолько храбръ, но и зналъ это: онъ любилъ вынимать свою храбрость и провѣтривать ее въ компаніи.
   Итакъ, Костигана не было; но за то миссъ Фидрингэй была дома и мыла чашки, а vis-à-vis съ нею сидѣлъ мистеръ Боусх.
   -- Только-что отзавтракали, ге? сказалъ мистеръ Фокеръ, показывая свою веселую рожицу.
   -- Убирайтесь, вы, маленькій забавникъ! закричала ему миссъ Фодрингэй.
   -- То-есть, просимъ войдти -- вотъ и мы!
   И, войдя въ комнату, онъ скрестилъ руки и принялся вертѣть головою съ необычайною скоростью, какъ арлекинъ въ пантомимѣ, когда онъ появляется изъ своей оболочки. Миссъ Фодрингэй расхохоталась отъ всего сердца: Фокеру довольно было подмигнуть для этого, тогда-какъ язвительнѣйшая острота Боуса не исторгала отъ нея даже улыбки, а выспреннѣная изъ рѣчей бѣднаго Пена только озадачивала ее. Подъ конецъ своей арлекинады, Фокеръ преклонилъ колѣно и поцаловалъ ея руку.-- "Вы самый смѣшной маленькій человѣчекъ въ свѣтѣ!" сказала она, дружески трепнувъ его по щекѣ. Пенъ всегда дрожалъ, цалуя ея руку; онъ бы умеръ отъ радости, еслибъ она удостоила его подобнаго знака любезности.
   Послѣ такого предисловія, всѣ трое принялись разговаривать. Мистеръ Фокеръ позабавилъ присутствовавшихъ, разсказавъ имъ сцену бѣгства Гарбеттса, изъ которой они въ первый разъ узнали, до какой степени доходилъ гнѣвъ генерала на майора Пенденниса. Фокеръ съ убѣжденіемъ ручался за правдивость и честь майора, описывая его какъ щеголя первой степени, живущаго въ самомъ высокомъ обществѣ и неспособнаго обмануть никого, въ особенности такую очаровательную красавицу, какъ миссъ Фодрингэй.
   Онъ осторожно коснулся щекотливаго вопроса о женитьбѣ, хотя и не могъ удержаться, чтобъ не показать, какъ дешево цѣнить Пена. Въ сущности, онъ былъ, можетъ-быть, и правъ, отказывая мистеру Пену въ своемъ уваженіи за его выспреннюю сантиментальность. "Его собственная слабость" думалъ онъ "была не по этой части".
   -- Я зналъ, что изъ этого ничего не выйдетъ, говорилъ онъ, кивая головёнкой.-- Не могло идти. Не хотѣлъ совать свою руку въ эгогь мѣшокъ, а зналъ, что дѣло не пойдетъ. Онъ для васъ слишкомъ-молодъ, слишкомъ-зеленъ, черезчуръ-зеленъ; и выходить, что онъ не стоитъ шиллинга. Не можетъ же она взять его даромъ, мистеръ Боусъ?
   -- Онъ славный мальчикъ, бѣдняжка, сказала миссъ Фодрингэй довольно-грустно.
   -- Славный нищенка, возразилъ Боусъ, запустивъ руки въ карманы и глядя съ насмѣшкою на миссъ Фодрингэй. Онъ, можетъ-быть, думалъ въ это время о томъ, какъ женщины играютъ мужчинами, какъ заманиваютъ и ловятъ ихъ, а потомъ бросаютъ.
   Но мистеръ Боусъ находилъ миссъ Фодрингэй совершенно-правою въ томъ, что она отказала Артуру Пенденнису въ замужстве съ которымъ было бы, по его мнѣнію, крайнею нелѣпостью. Миссъ Костиганъ созналась, что и она того же мнѣнія, только ей жаль было отказаться отъ двухъ тысячъ фунтовъ въ годъ.
   -- Вотъ каково вѣрить безтолковымъ разсказамъ папа, замѣтила она:-- въ другой разъ я буду выбирать и разбирать сама. И очень вѣроятно, что дюжій образъ поручика сэра Дерби Окса мелькнулъ въ это время въ ея воображеніи.
   Расхваливъ майора Пенденниса, котораго миссъ Костиганъ объявила настоящимъ джентльменомъ, надушеннымъ прелестно и опрятнымъ какъ булавка, и котораго Боусъ провозгласилъ славнымъ человѣкомъ, хотя немножко и черезчуръ-старымъ франтомъ, мистеръ Фокеръ вдругъ вздумалъ пригласить своихъ собесѣдниковъ отобѣдать у него вечеромъ вмѣстѣ съ майоромъ въ Джордж-отелѣ.
   -- Онъ обѣщалъ отобѣдать у меня, и я думаю, что, послѣ маленькой стычки, въ которой, по-моему, генералъ былъ неправъ сегодня утромъ, оно, знаете, было бы хорошо. Я знаю, что майоръ Пенденнисъ влюбился въ васъ, миссъ Фодрингэй; онъ самъ сказалъ.
   -- Такъ она все-еще можетъ надѣяться быть мистриссъ Пенденнисъ, сказалъ Боусъ съ язвительною усмѣшкой.-- Нѣтъ, мистеръ Фокеръ, благодарю васъ; я ужь пообѣдалъ.
   -- То было въ три часа, сказала миссъ Костиганъ, всегда пользовавшаяся честнымъ аппетитомъ: -- я могу пойдти и безъ васъ.
   -- У насъ будетъ салатъ изъ морскихъ раковъ и шампанское, сказало маленькое чудовище, которое не умѣло анализировать на строчки латини и не знало дальше тройнаго правила. Дѣло въ томъ, что для салата изъ морскихъ раковъ и шампанскаго честнымъ образомъ миссъ Костиганъ пошла бы на край свѣта. Однимъ словомъ, въ семь часовъ вечера, майоръ Пенденнисъ увидѣлъ себя совершенно-неожиданно за обѣденнымъ столомъ въ обществѣ мистера Боуса, скрипача по ремеслу, и миссъ Костиганъ, которой отецъ собирался, за нѣсколько часовъ назадъ, положить его на-повалъ.
   Для полнаго счастья присутствовавшихъ, мистеръ Фокеръ, знавшій пристанища Костигана, отправилъ Ступида въ клубъ таверны Мэгнай -- гдѣ капитанъ пѣлъ тогда какую-то очень-трогательнуіо пѣсню -- съ порученіемъ привести его къ ужину. Видѣть за этимъ столомъ дочь свою и мистера Боуса, было для Костигана истиннымъ сюрпризомъ. Майоръ засмѣялся и радушно протянулъ ему руку, а капитанъ схватилъ ее avec effusion, какъ говорятъ французы. Онъ уже порядкомъ успѣлъ натянуться и ужь плакалъ отъ избытка чувствъ надъ своею пѣсней, прежде чѣмъ присоединился къ маленькому обществу въ Джордж-Отелѣ. Впродолженіе угощенія, онъ нѣсколько разъ прорывался слезами и называлъ майора своимъ дражайшимъ другомъ. Ступидъ и Фокеръ отвели его домой, а майоръ шелъ объ руку съ миссъ Костиганъ. На слѣдующее утро его приняли съ величайшимъ дружелюбіемъ въ любезномъ семействѣ, и оба джентльмена обмѣнялись множествомъ учтивостей. Прощаясь, майоръ изъявилъ искреннее желаніе быть полезнымъ миссъ Костиганъ и предложилъ ей свои усерднѣйшія услуги; Фокеру онъ пожалъ руку съ величайшимъ радушіемъ и благодарностью, говоря, что онъ оказалъ ему самую огромную услугу.
   -- Все въ порядкѣ! сказалъ на это мистеръ Фокеръ, и они разстались истинными друзьями.
   Возвратясь въ Фэроксъ, майоръ Пенденнисъ не сказалъ никому о бывшихъ съ нимъ происшествіяхъ и не сдѣлалъ ни малѣйшаго намека касательно общества, съ которымъ пировалъ вчера вечеромъ. Но онъ пригласилъ Смирке остаться обѣдать, и всякій, привыкшій наблюдать за нимъ, замѣтилъ бы, что въ разговорчивости и веселости майора было что-то принужденное, и что онъ былъ необычайно-любезенъ и внимателенъ къ Пену. Онъ выразительно сказалъ племяннику: "Богъ съ тобою", когда тотъ пошелъ спать, и, повидимому, хотѣлъ сообщить кое-что мистриссъ Пенденнисъ, но передумалъ, опасаясь испортить ея сонъ, и отпустилъ ее спать съ миромъ.
   На слѣдующее утро онъ явился къ завтраку ранѣе своего обыкновенія и здоровался со всѣми весьма-радушно. Почта приходила обыкновенно около конца завтрака. Когда вошелъ старый Джонъ и выложилъ на столъ газеты и письма, майоръ посмотрѣлъ пристально на племянника, когда тотъ взялъ одно, адресованное на его имя. Артуръ покраснѣлъ и спряталъ письмо. Онъ узналъ на адресѣ почеркъ Костигана и не желалъ читать письмо при всѣхъ. Майоръ также узналъ это письмо: онъ самъ отдалъ его на чэттерискую почту за день предъ тѣмъ.
   Майоръ сказалъ Лаурѣ, чтобъ она вышла, чему дѣвочка повиновалась, вовсе не жалуя майора. Когда дверь заперлась за ребенкомъ, онъ взялъ за руку мистриссъ Пенденнисъ и далъ ей выразительный взглядъ, указывая на письмо, которое Пенъ готовился читать, закрываясь газетой.-- Пойдемте въ гостиную, сказалъ онъ ей: -- мнѣ нужно поговорить съ вами. Мистриссъ Пенденнисъ послѣдовала за нимъ съ удивленіемъ.
   -- Что такое? спросила она съ безпокойствомъ.
   -- Дѣло кончено, отвѣчалъ майоръ.-- Въ этомъ письмѣ его отставка. Я самъ диктовалъ его. Тутъ есть также нѣсколько строчекъ отъ его богини, которая желаетъ ему всякаго благополучія. Все кончено.
   Елена бросилась назадъ въ столовую; майоръ пошелъ за нею. Пенъ поспѣшно распечаталъ письмо, лишь-только они вышли, и читалъ его съ совершенно-разстроеннымъ видомъ. Тамъ было сказано, какъ майоръ говорилъ, что мистеръ Костиганъ весьма-благодаренъ мистеру Артуру Пенденнису за вниманіе, которое онъ постоянно оказывалъ его дочери; но что онъ теперь только узналъ о денежныхъ обстоятельствахъ мистера Пенденниса. Обстоятельства эти таковы, что браку быть невозможно, принимая притомъ въ разсчетъ значительное неравенство лѣтъ мистера Артура и миссъ Костиганъ. Вотъ почему, съ глубочайшимъ сожалѣніемъ и питая искреннее уваженіе къ мистеру Артуру, мистеръ Костиганъ прощается съ нимъ и просить его, по-крайней-мѣрѣ на нѣсколько времени, не посѣщать его дома.
   Немногія строчки миссъ Костиганъ гласили слѣдующее: она соглашалась съ рѣшеніемъ своего папа, выставляла Артуру, что она многими годами старѣе его, а потому о союзѣ ихъ нельзя и думать; она останется навсегда благодарною за расположеніе его къ ней и надѣется сохранить его дружбу. Но теперь, пока не пройдетъ горесть разлуки, она проситъ его убѣдительно не искать встрѣчи съ нею.
   Пенъ прочиталъ машинально письмо капитана, едва вѣря своимъ глазамъ. Онъ дико взглянулъ на дядю и мать, смотрѣвшихъ на нею съ грустнымъ участіемъ. Взоры Елены выражали нѣжнѣйшее материнское безпокойство.
   -- Что... что это? воскликнулъ Пенъ.-- Это мистификація. Это не ея рука. Это написала какая-нибудь кухарка. Кто съигралъ со мною такую шутку?
   -- Листокъ этотъ пришелъ за печатью ея отца, возразилъ майоръ.-- Тѣ письма, которыя ты получалъ прежде, были писаны не ею, а это писала она сама.
   -- Почему вы знаете? спросилъ Пенъ, съ гнѣвомъ вскочивъ со стула.
   -- Я видѣлъ самъ, какъ она писала, отвѣчалъ дядя.
   Мать выступила впередъ и взяла сына за руку. Онъ отвелъ ее.
   -- Какъ? вы ее видѣли? Зачѣмъ стали вы между ею и мною? Что я вамъ сдѣлалъ?.. О, это неправда! Нѣтъ, она не могла сдѣлать это сама собою. Она не могла захотѣть этого, она обѣщала быть моей женою! Кто налгалъ ей, чтобъ оторвать ее отъ меня?
   -- Въ нашей фамиліи не лгутъ, Артуръ, возразилъ серьёзно майоръ. Я сказалъ ей истину, то-есть, что у тебя нѣтъ состоянія, тогда-какъ ея сумасбродъ-отецъ изобразилъ тебя богачомъ. Когда она узнала, какъ ты небогатъ, она отступилась сразу, безъ всякакого убѣжденія съ моей стороны. Она была совершенно-права. Она десятью годами старѣе тебя. Она вовсе не годится тебѣ въ жены и знаетъ это. Посмотри на ея почеркъ и скажи самъ, можетъ ли такая женщина жить въ обществѣ твоей матери?
   -- Я хочу узнать отъ нея самой, правда ли это! воскликнулъ Пенъ, комкая письмо.
   -- Тебѣ недовольно моего честнаго слова? Письма ея были писаны повѣренною, которая умѣетъ лучше писать, чѣмъ она. Взгляни сюда -- вотъ письмо ея пріятельницы къ мистеру Фокеру. Ты видалъ ее у миссъ Костиганъ... прибавилъ майоръ съ нѣкоторою насмѣшкой, подавая Пену записочку, добытую отъ мистера Фокера.
   -- Да, это та же рука! воскликнулъ Пенъ, сгорѣвъ отъ стыда и бѣшенства.-- Я полагаю, что вы говорите правду, сэръ, но хочу услышать отъ нея самой...
   -- Артуръ!.. умоляла мать.
   -- Я хочу видѣть ее. Я еще разъ потребую ея руки. Непремѣнно! Никто меня не остановитъ.
   -- Жениться на женщинѣ, которая пишетъ affection съ однимъ f? Вздорь, сэръ! Будь мужчиной и вспомни, что твоя мать образованная дама. Она, конечно, была создана не для общества этого пьянаго негодяя и его дочери. Будь мужчиной и забудь ее, какъ она тебя забыла.
   -- Будь мужчиной и утѣшь свою мать, милый Артуръ! сказала Елена, обнимая его.
   Видя ихъ весьма-растроганными, майоръ вышелъ и заперъ двери, разсуждая вссьма-основательно, что лучше всего оставить ихъ вдвоемъ.
   Майоръ наслаждался полной побѣдой. Онъ дѣйствительно привезъ въ своемъ чемоданѣ изъ Чэттериса, всѣ письма и бумаги Пена. Принимая ихъ отъ капитала Костигана, онъ вручилъ ему расписку мистера Тэтема въ полученіи имъ денегъ на удовлетвореніе по счету мистера Скиннера, тревожившему капитана и басистаго трагика Гарбеттса.
   Пенъ пустился въ тотъ же день, какъ безумный, въ Чэттерисъ; но напрасно старался онъ увидѣть миссъ Фодрингэй, для которой оставилъ письмо въ конвертѣ съ адресомъ ея отца. Мистеръ Костиганъ возвратилъ его, съ просьбой не продолжать никакой корреспонденціи; послѣ двухъ дальнѣйшихъ попытокъ Пена, приведенный въ негодованіе капитанъ объявилъ ему, что желаетъ вовсе прекратить съ нимъ знакомство. На улицѣ онъ отвернулся отъ Пена. Разъ, когда Артуръ гулялъ съ Фокеромъ по бульвару, они встрѣтили миссъ Фодрингэй подъ-руку съ отцомъ. Она прошла мимо, неудостоивъ Пена ни малѣйшаго знака узнанія. Фокеръ чувствовалъ, какъ задрожала рука его бѣднаго товарища.
   Дядя совѣтовалъ ему путешествовать для разсѣянія, выѣхать на время изъ Англіи. Мать была того же мнѣнія, потому-что онъ заболѣлъ не на шутку и страдалъ жестоко. Но онъ отказалъ имъ наотрѣзъ, и дядя былъ такъ благоразуменъ, а мать такъ нѣжна, что оба они не настаивали и не принуждали. Всякій разъ, что имя миссъ Фодрингей являлось на аффишахъ, онъ ѣздилъ смотрѣть ее въ чэттерискій театръ. Однажды набралось тамъ такъ мало зрителей, что антрпренеръ возвратилъ имъ деньги. Пенъ пріѣхалъ домой въ восемь часовъ и слегъ въ лихорадкѣ. Майоръ помышлялъ съ отчаяніемъ, что если это продлится, то мать въ состояніи будетъ ѣхать сама и привести ему невѣсту. Пенъ думалъ, что онъ умретъ. Не станемъ описывать его чувствъ, ни вести печальный дневникъ его отчаянія и страданій. Развѣ, кромѣ мистера Пена, не было джентльменовъ, несчастныхъ въ любви? Конечно, многіе; но мало кто умираетъ отъ этой болѣзни.
   

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
въ которой миссъ Фодрингэй ангажировывается въ Лондонъ.

   Чрезъ непродолжительный промежутокъ времени, послѣ описанныхъ нами событій, антрпренёръ Бингли игралъ свою знаменитую роль Роллы въ "Пизаро". Публики было до крайности мало, изъ чего нельзя было не заключить, что Ролла нравился чэттерискимъ жителямъ гораздо-меньше, чѣмъ самому актёру. Пенъ быль чуть ли не единственный обладатель всѣхъ ложъ и сидѣлъ опершись на перила и смотрѣлъ на сцену налитыми кровью глазами, когда являлась на ней Кора. Когда она была за кулисами, онъ не видѣлъ никого и ничего. Испанцы и Перуанцы, процессіи и сраженія, жрецы и дѣвы солнца -- все это приходило и уходило, говорило или молчало, но Пенъ не обращалъ на нихъ вниманія: онъ видѣлъ одну Кору, къ которой рвалась душа его. Послѣ онъ разсказывалъ, что самъ не понимаетъ, какъ тогда не взялъ съ собою пистолета и не застрѣлилъ ея: до такой степени обезумѣлъ онъ отъ любви, бѣшенства и отчаянія; не будь у него дома матери, которой онъ не говорилъ о своемъ горестномъ состояніи, но которая своимъ безмолвнымъ участіемъ и самою нѣжною заботливостью значительно облегчала мученія его сердца, то, пожалуй, имъ покусился бы на что-нибудь отчаянное и, чего добраго, кончилъ бы дни свои прежде времени на висѣлицѣ. Онъ сидѣлъ въ театрѣ, въ самомъ разстроенномъ положеніи и не сводилъ съ нея глазъ; а она обращала на него столько же вниманія, сколько онъ на всѣхъ остальныхъ зрителей и актёровъ.
   Миссъ Фодрингэй была въ тотъ вечеръ необыкновенно-хороша, въ бѣломъ одѣяніи съ леопардовой шкурой на плечахъ, съ солнцемъ на груди и съ блестящими браслетами на классическихъ рукахъ. Она превосходно продекламировала свою короткую роль и сама была безподобна. Глаза ея, перевернувшіе душу Пена, сіяли и блестѣли попрежнему, но ужь не направлялись на него. Онъ не зналъ, на кого же они направлялись, и не замѣтилъ въ сосѣдней ложѣ двухъ джентльменовъ, на которыхъ постоянно падали лучи, исходившіе изъ прекрасныхъ глазъ миссъ Фодрингэй.
   Не замѣтилъ также Пенъ необыкновенной перемѣны, происшедшей на сценѣ съ прихода въ ложу этихъ двухъ джентльменовъ. Зрителей было такъ мало, что первый актъ пьесы, промямлился нестерпимо-вяло, и уже зашелъ вопросъ о возвратѣ денегъ за билеты, какъ было и въ вечеръ того злополучнаго дня, когда бѣдный Пенъ захворалъ. Актёры неглижировали своими ролями совершенно, зѣвали среди монологовъ и въ промежуткахъ громко разговаривали между собою. Даже Бингли былъ нерадивъ, и мистриссъ Бингли, въ Эльвирѣ, едва процѣживала слова въ полголоса.
   Отчего это мистриссъ Бингли вдругъ возвысила голосъ и завыла съ такимъ неистовымъ чувствомъ? Отчего самъ Бингли бросилъ внезапно свою апатію, завопилъ и заметался по сценѣ какъ Кинъ? Отчего Гарбеттсъ, Роукинсъ и миссъ Роунси вдругъ одушевились такимъ сверхъестественнымъ жаромъ, стараясь, во что бы ни стало, плѣнить двухъ джентльменовъ, занимавшихъ ложу подъ No 3?
   Одинъ изъ нихъ былъ спокойный старичокъ, весь въ черномъ, съ сѣдыми волосами, веселымъ лицомъ и смешливымъ взглядомъ; но другой былъ во всѣхъ отношеніяхъ великолѣпенъ и замѣчателенъ. То былъ высокій и величавый джентльменъ съ орлинымъ носомъ и завитыми волосами и бакенбардами; костюмъ его украшенъ шелковыми снурками и бархатными отворотами; на пальцахъ множество дорогихъ колецъ и перстней; его брильянтовыя булавки и тяжелыя золотыя цѣпочки производили удивительный эффектъ. Когда рука его, въ плотно-обтянутой бѣлой лайковой перчаткѣ, вынимала изъ кармана желтый носовой платокъ, вся зала наполнялась восхитительнымъ благоуханіемъ. Очевидно, это была особа важная, и для него исключительно трудилась изо всѣхъ силъ чэттериская труппа.
   Однимъ словомъ, то былъ самъ мистеръ Долфинъ, великій лондонскій антрпренёръ, въ сопровожденіи своего вѣрнаго друга и секретаря, мистера Вильяма Минса, безъ котораго онъ никогда не путешествовалъ. Не успѣлъ онъ пробыть въ театрѣ десяти минутъ, какъ торжественное присутствіе его было замѣчено мистеромъ Бингли и прочими актёрами, которые тотчасъ же воспламенились и одушевились до-нельзя. Даже безмятежное сердце миссъ Фодрингэй, ничѣмъ неволнусмое, какъ-будто встрепенулось отъ взора знаменитаго лондонскаго импрессаріо. Ей было немного дѣла въ пьесѣ: только стоять какъ-можно живописнѣе, обнимая свое дитя, и быть какъ-можно прелестнѣе... и она исполнила это въ совершенствѣ. Тщетно старались всѣ остальные актёры заслужить благосклонное вниманіе великаго султана сцены: Пизарро не удостоился ни малѣйшаго движенія его пальца; Бингли ревѣлъ, и мистриссъ Бингли выла, а онъ прехладнокровно понюхивалъ табакъ изъ огромной золотой табакерки. Только въ послѣдней сценѣ, когда Ролла вошелъ, пошатываясь, съ ребенкомъ (Бингли потерялъ уже часть своей прежней силы, а четвертый сынъ его, юный Тальма Бингли, былъ дитя чудовищно-тяжелое для своихъ лѣтъ), когда Ролла направился съ ребенкомъ къ Корѣ, которая бросилась впередъ съ крикомъ: "О Боже, на немъ кровь!" -- тогда самъ лондонскій антрпренёръ захлопалъ въ ладоши и прорвался восторженнымъ: браво!
   -- А что, Билли, сказалъ мистеръ Долфинъ своему секретарю, трепнувъ его по плечу: -- вѣдь она хоть куда!
   -- Кто выучилъ ее, хотѣлъ бы я знать? возразилъ старый Билли: -- я помню ее въ "Олимпійскомъ": она была самая несносная деревяшка.
   Выучилъ ее маленькій мистеръ Боусъ, который вонъ-тамъ, въ оркестрѣ. Вся труппа слышала "браво" султана, и, когда занавѣсь опустился, окружила миссъ Фодрингэй съ поздравленіями, искренно завидуя ей и ненавидя ее.
   Объяснимъ теперь появленіе мистера Долфина на отдаленномъ провинціальномъ театрѣ. Несмотря на всѣ свои старанія, на постоянныя торжества и блистательные таланты, которые по его афишамъ поддерживали добрую старую англійскую комедію, театръ его -- мы назовемъ его "Театральнымъ Музеемъ", чтобъ не оскорбить ни чьихъ притязаній и не вредить никакимъ акціонерамъ -- быль далеко не въ цвѣтущемъ положеніи, и великій импрессаріо видѣлъ себя на краю разоренія. Знаменитый Гоббардъ далъ двадцать представленій и вознаградилъ только самого-себя; извѣстные мистеръ и мистриссъ Коудоръ явились въ новой трагедіи мистера Роугеда и въ своемъ любимомъ репертуарѣ пьесъ, и не привлекли публики. Тигры и львы герра Гарбаха пошли было въ ходъ, да одинъ изъ этихъ звѣрей вздумалъ выкусить плечо у самого герра, почему лордъ-каммергеръ вступился и запретилъ подобныя представленія; наконецъ, большая лирическая драма, при огромномъ оркестрѣ и первомъ тенорѣ, monsieur Poumons, почти задавила бѣднаго Долфина своими успѣхами; словомъ, какъ велики ни были его геній и рессурсы, а ему приходилось плохо: онъ влачилъ теперешній сезонъ съ жалкими комическими операми, слабыми старыми комедіями и своего балетною труппой; всѣ ждали со дня на день его банкротства.
   Однимъ изъ высокихъ покровителей "Театральнаго Музея" и постояннымъ обладателемъ большой ложи подлѣ сцены былъ просвѣщенный покровитель изящныхъ искусствъ, тонкій знатокъ и любитель музыки и драмы, высоко почтенный лордъ маркизъ Стейне. Государственныя занятія милорда не дозволяли ему посѣщать театръ очень-часто, или пріѣзжать туда рано. Но онъ появлялся повременамъ къ балету и былъ всегда принимаемъ съ величайшимъ почтеніемъ антрпренёромъ, который изрѣдка удостоивался чести быть впущеннымъ въ ложу милорда. Ложа эта имѣла сообщеніе со сценою, и если что-нибудь особенное останавливало на себѣ вниманіе милорда, какъ напримѣръ, появленіе новаго личика въ кор-де-балстѣ, или выполненіе изящнаго па съ отличною граціозностью и легкостью хорошенькою танцовщицей, то онъ тотчасъ же посылалъ за кулисы мистера Венгэма или мистера Уэгга, или кого-нибудь другаго изъ своихъ приближенныхъ, для изъявленія своего одобренія, или за свѣдѣніями для удовлетворенія своего любопытства и пристрастія къ хореграфическому искусству. Зрители не могли видѣть милорда Стейне, который всегда сидѣлъ скромно за занавѣскою и смотрѣлъ только на сцену; но вы сейчасъ могли знать о его присутствіи или прибытіи по нѣжнымъ и умильнымъ взглядамъ, бросаемымъ на его ложу всѣмъ кор-де-балетомъ и всѣми главными танцовщицами. Я самъ видѣлъ множество глазокъ, какъ, напримѣръ, въ пальмовомъ танцѣ балета "Кукъ на Отаити", когда сто-двадцать хорошенькихъ дикарокъ, въ пальмовыхъ листьяхъ и передничкахъ изъ разноцвѣтныхъ перьевъ, плясали вокругъ Флоридора въ роли Кука и всѣ заглядывали въ эту ложу, взапуски отличаясь передъ нею; я часто удивлялся присутствію духа mademoiselle Sauterelle или mademoiselle de Bondi (извѣстной подъ названіемъ la pelite Caoutchouk), которыя, носясь въ воздухѣ какъ воланы, всегда находили возможность направлять нѣжныя улыбки и дѣлать глазки въ ложу великаго милорда Стейне. Повременамъ изъ-за занавѣски раздавался довольно-жесткій голосъ, восклицавшій: "brava, brava!", или пара бѣлыхъ перчатокъ начинала апплодировать. Mlle Bondi, или mlle Sauterelle, спустившись на землю, откланивались и улыбались въ-особенности этимъ рукамъ, и потомъ уходили въ глубину сцены, запыхавшіяся и счастливыя.
   Однажды великій меценатъ сидѣлъ въ ложѣ Музея, окруженный нѣсколькими избранными друзьями, и они тамъ столько шумѣли и хохотали, что партеръ пришелъ въ негодованіе.
   Венгэмъ забавлялъ общество ложи чтеніемъ отрывковъ письма, полученнаго имъ отъ майора Пенденниса, котораго отсутствіе изъ Лондона въ самомъ разгарѣ сезона было замѣчено многими и, разумѣется, оплакиваемо многими изъ его друзей.
   -- Вотъ вамъ весь секретъ, сказалъ мистеръ Венгэмъ:-- тутъ замѣшана женщина.
   -- Годдемъ, Венгэмъ, да онъ твоихъ лѣтъ? замѣтилъ джентльменъ за занавѣскою.
   -- Pour les times bien nées, l'amour ne compte pas le nombre des années, возразилъ Венгэмъ съ самодовольнымъ видомъ.-- Что до меня, я надѣюсь быть жертвою нѣжной страсти до самой смерти, и сердце мое будетъ горѣть ежегодно новымъ пламенемъ. Смыслъ этой рѣчи былъ: "милордъ, не вамъ бы говорить; я тремя годами моложе васъ и сохранился вдвое лучше".
   -- Венгэмъ, ты меня трогаешь. Чортъ побери, да! сказалъ милордъ.-- Люблю видѣть человѣка съ мечтами юности, дожившими до нашихъ лѣтъ. Годдемъ, сэръ, отрадно встрѣчаться съ такими наивными существами. Кто эта дѣвушка во второмъ ярусѣ, съ голубыми лентами, въ третьей ложѣ отъ сцены? Хорошенькая. Да, мы съ тобою сентименталисты. Вотъ Уэггъ другое дѣло -- у тебя желудокъ чувствительнѣе сердца, Уэггъ, ге?
   -- Я люблю все хорошее, отвѣчалъ великодушно Уэггъ: -- красоту и бургонское, Венеру и дичину. Не скажу, чтобъ должно было презирать голубей Венеры, потому-только, что они не зажарены въ лондонской тавернѣ; но... но разскажите намъ еще о старомъ Пенденнисѣ, мистеръ Венгэмъ, заключилъ онъ, замѣтивъ, что патронь его не слушаетъ. И дѣйствительно, бинокль лорда Стейне былъ направленъ на сцену, гдѣ онъ что-то разсматривалъ.
   -- Да, я слыхалъ и прежде остроту о голубяхъ Венеры и лондонской тавернѣ... ты начинаешь упадать, мой бѣдный Уэггъ. Если не исправишься, я долженъ буду взять другаго шута, сказалъ лордъ Стейне, опуская свой бинокль.-- Продолжай, Венгэмъ, о Пенденнисѣ.
   -- "Любезный Венгэмъ -- начинаетъ онъ (читалъ мистеръ Венгэмъ) такъ-какъ ты имѣлъ меня заочно въ рукахъ цѣлыя три недѣли и, безъ-сомнѣнія, растерзалъ меня, по своему обычаю, давнымъ-давно на мелкіе кусочки, то, надѣюсь, ты можешь сдѣлаться на-время и для разнообразія добрякомъ и оказать мнѣ услугу. Entre nous, дѣло щекотливое, une affaire de coeur. Одинъ молодой родственникъ мой сошелъ съ ума отъ нѣкоей миссъ Фодрингэй, актриссы здѣшняго театра, и я долженъ тебѣ сознаться, что она дѣйствительно великолѣпнѣйшая женщина и отличнѣйшая актрисса изъ всѣхъ когда-либо пачкавшихся румянами и бѣлилами. Она играетъ Офелію, леди Тизль, мистриссъ Галлеръ и тому подобное. Клянусь честью, она также хороша, какъ мистриссъ Джорджъ въ лучшую свою пору и, сколько я эти вещи понимаю, рѣшительно превосходитъ все, что только есть на нашей сценѣ. Мнѣ нужно, чтобъ ее ангажировали въ Лондонъ. Не можешь ли уговорить пріятеля своего Долфина, чтобъ онъ пріѣхалъ сюда, взглянулъ на нее и увезъ ее отсюда? Одно слово нашего общаго знакомаго (понимаешь, кого) будетъ неоцѣненно, и если ты пріобрѣтешь мнѣ голосъ Гаунт-Гоуза, я обѣщаю все, что могу за услугу, которую буду считать для себя величайшею изъ всѣхъ возможныхъ. Сдѣлай же это, будь добрымъ-малымъ, какимъ ты всегда былъ, и въ возвратъ располагай совершенно твоимъ А. ПЕНДЕННИСОМЪ".
   -- Ясно, какъ день, старый Пенденнисъ влюбленъ! прибавилъ мистеръ Венгэмъ, прочитавъ письмо.
   -- И желаетъ, чтобъ красавица его была въ Лондонѣ, замѣтилъ Уэггъ.
   -- Желалъ бы видѣть Пенденниса на колѣняхъ съ его ревматизмами.
   -- Или вручающаго локонъ своихъ волосъ красавицѣ.
   -- Вздоръ! прервалъ лордъ.-- У него въ графствѣ есть родня, не такъ ли? Онъ говорилъ что-то о своемъ племянникѣ, который современемъ можетъ имѣть вѣсъ на выборахъ. Я вамъ ручаюсь, что всѣ хлопоты его о племянникѣ. Молодецъ попался. Со мною было то же самое, когда я былъ очень-молодъ... дочь садовника... и клялся, что женюсь на ней... я по ней съ ума сходилъ -- бѣдная Полли!
   Тутъ онъ пріостановился и призадумался. Можетъ-быть, прошлое воскресло въ памяти лорда Стейне, и онъ снова сталъ юношей Джорджемъ Гаунтомъ, несовсѣмъ еще испорченнымъ.
   -- Однако, по описанію Пенденниса, она, должно-быть, очень-хороша. Позовите сюда Долфина; посмотримъ, знаетъ ли онъ что-нибудь о ней.
   Венгэмъ немедленно выпрыгнулъ изъ ложи, прошелъ мимо сторожа, стоявшаго у сообщающихся со сценою дверей и отвѣсившаго ему почтительный поклонъ; потомъ, продолжая свой путь, какъ человѣкъ совершенно-знакомый съ мѣстностью, онъ вскорѣ отъискалъ антрпренера, который былъ занятъ -- что съ нимъ нерѣдко случалось -- бранью и поношеніемъ дамъ кордебалета за нерадивость ихъ въ исполненіи своихъ обязанностей.
   Громовое слово замерло на устахъ мистера Долфина, лишь только онъ увидѣлъ Венгэма; кулакъ его, сжатый подъ носомъ провинившейся корифеи, разжался, и рука протянулась съ улыбкою къ вошедшему:
   -- Здравствуйте, мистеръ Венгэмъ. Какъ поживаете? Каково здоровье милорда сегодня вечеромъ? Онъ смотритъ необыкновенно-хорошо, говорилъ антрпренёръ съ веселымъ видомъ, какъ-будто онъ никогда въ жизни не выходилъ изъ себя. Онъ съ восторгомъ послѣдовалъ за посломъ милорда и радовался какъ-нельзя-больше случаю засвидѣтельствовать ему лично свое почтеніе.
   Результатомъ разговора милорда съ антрпренёромъ была поѣздка послѣдняго въ Чэттерисъ. Оттуда мистеръ Долфинъ написалъ милорду, что онъ видѣлъ актриссу, о которой ему угодно было говорить съ нимъ, что онъ столько же пораженъ ея дарованіемъ, сколько наружностью, и что онъ ангажировалъ миссъ Фодрингэй, которой скоро достанется честь явиться передъ лондонскою публикой и просвѣщеннѣйшимъ знатокомъ и покровителемъ изящныхъ искусствъ.
   Пенъ прочиталъ извѣстіе о новомъ ангажированіи миссъ Фодрмигэй въ "Чэттерискомъ Вѣстникѣ", въ которомъ онъ такъ часто воспѣвалъ ея прелести. Издатель отозвался весьма-одобрительно о ея талантѣ и красотѣ и пророчилъ ей успѣхъ въ столицѣ.
   Антрпренёръ Бингли началъ объявлять "Послѣднее представленіе миссъ Фодрингэй" каждый вечеръ сряду. Бѣдный Пенъ и сэръ Дерби Оксъ были постоянными посѣтителями этихъ "послѣднихъ представленій"; сэръ Дерби сидѣлъ въ ложѣ подлѣ сцены и бросалъ ей букеты, вознаграждаемые нѣжными взглядами, а Пенъ почти одинъ въ пустыхъ ложахъ, разстроенный, унылый, одинокій. Никто не думалъ о томъ, уѣзжаетъ ли миссъ Фодрингэй или остается, кромѣ нашихъ двухъ вздыхателей... можетъ-быть, и еще одного человѣка, скрипача оркестра, мистера Боуса.
   Предъ концомъ одного изъ этихъ спектаклей, Боусъ вошелъ въ ложу Пена, протянулъ ему руку и предложилъ пройдтись вмѣстѣ. Они пошли вдоль улицы вдвоемъ, потомъ сѣли при лунномъ свѣтѣ на чэттерискій мостъ и говорили о ней.
   -- Мы можемъ сидѣть на одномъ мосту, сказалъ Боусъ: -- мы долго плыли въ одной лодкѣ. Не вы одни надѣлали глупостей для этой женщины: но мнѣ это менѣе-извинительно, чѣмъ вамъ: я старѣе васъ и знаю ее насквозь. У нея сердца столько же, сколько въ этомъ камнѣ, къ которому вы прислонились; еслибъ мы съ вами полетѣли въ воду и никогда не вынырнули, она бы и не потревожилась этимъ. Впрочемъ, нѣтъ, обо мнѣ она бы пожалѣла, потому-что я ей необходимъ: она безъ меня не обойдется и будетъ вынуждена выписать меня въ Лондонъ. Но будь этого, ей было бы все равно. У нея нѣтъ ни сердца, ни головы, ни смысла, ни чувства, ни заботъ, ни печалей; я -- было хотѣлъ еще сказать, что для нея нѣтъ и удовольствій, но это неправда -- она любитъ хорошенько пообѣдать, и ей нравится, когда люди восхищаются ею.
   -- И вы въ числѣ послѣднихъ? возразилъ Пенъ, смотря съ удивленіемъ на бѣднаго, безобразнаго старичка.
   -- Привычка, сэръ. Все-равно, что нюхать табакъ, или пить рюмку водки. Я около нея эти пять лѣтъ и не могу отстать отъ привычки быть съ нею. Я воспиталъ ее. Если она не пришлетъ за мною, то я самъ за нею послѣдую; но этого не будетъ -- она непремѣнно пришлетъ за мною: она во мнѣ нуждается. Когда-нибудь она выйдетъ замужъ и броситъ меня, какъ я бросаю этотъ окурокъ сигары.
   Огонекъ окурка упалъ въ воду и исчезъ. Пенъ, возвращаясь домой на своей лошади, дѣйствительно помышлялъ не объ одномъ себѣ.
   

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.
Счастливая деревня.

   Пока непріятель не удалился совсѣмъ, майоръ Пенденнисъ рѣшился не покидать Фэрокса. Онъ съ виду нисколько не наблюдалъ за племянникомъ и не стѣснялъ его ни въ чемъ; но, несмотря на то, агенты его не сводили глазъ съ Пена и доносили дядѣ въ подробности о всѣхъ дѣйствіяхъ и поступкахъ его.
   Я полагаю, что едва ли найдется кто изъ читателей этой повѣсти, или какой-либо другой, кому бы не пришлось испытать несчастія въ любви, такъ или иначе, отъ судьбы, отъ обстоятельствъ, отъ коварства женщинъ, или отъ собственной вины. Пусть этотъ достойный читатель припомнитъ свои ощущенія въ подобныхъ обстоятельствахъ и примѣнитъ ихъ для объясненія себѣ ощущеній мистера Пена. О, сколько мучительныхъ ночей и лихорадочнаго волненія! Сколько безумныхъ желаній, разбивающихся о скалу препятствія и равнодушія и откинутыхъ назадъ безчувственнымъ гранитомъ! Еслибъ можно было составить вѣдомость всѣхъ стенаній, вздоховъ, помышленій и проклятій, высказанныхъ отвергнутыми любовниками въ одномъ Лондонѣ, за одинъ сегодняшній вечеръ -- какой бы набрался каталогъ! Я бы желалъ знать, какой процентъ мужескаго населенія столицы можно положить на тѣхъ, которые не сомкнутъ глазъ часовъ до двухъ или трехъ, считая тяжкіе часы и поворачиваясь съ боку на бокъ, въ мучительной безсонницѣ, полной самыхъ печальныхъ грезъ? Что это за убійственная, томительная тоска! Я, конечно, не слыхалъ о человѣкѣ, умершемъ отъ любви, но знавалъ одного, который отъ несчастной страсти понизился вдругъ съ вѣса двѣнадцати каменныхъ ядеръ на девять съ половиною, такъ-что погибло безъ малаго четверть его тѣла -- а это пропорція значительная. Онъ впослѣдствіи опять вошелъ въ тѣло и сталъ, можетъ-быть, увѣсистѣе прежняго; очень можетъ быть, что новая привязанность окружила его сердце и ребра и доставила мясистый комфортъ и сердцу и ребрамъ: такъ-точно и молодой Пенъ, можетъ утѣшиться по примѣру прочихъ. Мы говоримъ это длятого, чтобъ дамы не были расположены оплакивать его преждевременно и не предавались серьёзнымъ опасеніямъ за его страданія. Мать его, конечно, мучилась этимъ; но чего не придумаетъ материнская нѣжность?
   -- Милое мое существо, говорилъ ей майоръ съ большею любезностью:-- ручаюсь вамъ, мальчикъ выздоровѣетъ. Только-что она уберется отсюда, мы возьмемъ его куда-нибудь и покажемъ ему немножко другой жизни. А вы, между-тѣмъ, успокойтесь на его счетъ. Половина горести молодаго человѣка, которому приходится отказаться отъ возлюбленной, происходитъ больше отъ огорченнаго тщеславія, чѣмъ отъ непринятой привязанности. Быть отвергнутымъ женщиной, конечно, чертовски-непріятно, но посмотрите, какъ легко мы сами бросаемъ ихъ.
   Мистриссъ Пенденнисъ не знала этого: такого рода познанія были чужды простодушной провинціалкѣ. Въ-сущности, она не любила и говорить объ этомъ предметѣ: ея собственное сердце испытало свою маленькую неудачу, и она вооружилась противъ нея и перенесла ее; очень можетъ быть и то, что она трактовала легко страсти другихъ, кромѣ страстей Артура, разумѣется, котораго страданія были ея собственными, такъ-что во время его ребяческихъ болѣзней она терпѣла всегда больше, чѣмъ онъ самъ. Въ теперешнемъ его душевномъ недугѣ, она слѣдила за нимъ съ ревнивымъ и безмолвнымъ участіемъ, хотя какъ мы ужь сказали, Пенъ никогда не говорилъ съ нею о своемъ несчастномъ положеніи.
   Всякій сознается, что въ настоящихъ обстоятельствахъ майоръ обнаружилъ самую-примѣрную терпѣливость и самую-высокую степень родственной любви. Жизнь въ Фэроксѣ была нестерпимо-скучна человѣку, имѣвшему свои entrées въ половину домовъ Лондона и привыкшему раскланиваться въ трехъ разныхъ гостиныхъ каждый вечеръ. Изрѣдка обѣдъ у доктора Портмена, или какого-нибудь сосѣдняго сквайра, да дремотная партія въ вистъ со вдовою, которая всѣми силами старалась забавлять его -- вотъ въ чемъ состояли всѣ его удовольствія. Онъ всегда съ нетерпѣніемъ поджидалъ почты и читалъ вечернюю газету всю, до послѣдняго слова; онъ принялся лечиться и старался жить какъ можно спокойнѣе, умѣреннѣе и регулярнѣе, чтобъ поправиться послѣ столичныхъ пировъ; одѣвался весьма-тщательно по утрамъ и къ обѣду, и въ опредѣленные часы прогуливался, для моціона, по террасѣ. Такимъ-образомъ, вооружась туалетомъ, дорожною аптечкою, моціономъ, вистомъ и вечернею газетой, достойный свѣтскій философъ нашъ отражалъ, какъ могъ, всѣ приступы скуки; если онъ не употреблялъ въ пользу, какъ пчелы мистриссъ Пенденнисъ, каждаго текущаго часа, то по-крайней-мѣрѣ заставлялъ, какъ могъ, проходить часъ за часомъ, и дѣлалъ изгнаніе свое по возможности сноснымъ. Вотъ какъ человѣкъ благоразумный приспособляется къ обстоятельствамъ и ставитъ себя выше судьбы!
   Пенъ иногда также садился за карточный столикъ съ матерью и дядей, или прислушивался въ лѣтніе вечера къ ея простой музыкѣ: но онъ не могъ ни развлечься, ни успокоиться.-- Онъ вставалъ часто до разсвѣта и ходилъ къ-пруду Клевринг-Парка -- то былъ заглохшій омутъ, весь въ тростникѣ и окруженный зелеными ольхами, въ которомъ утопилась молочница еще во времена дѣда, теперешняго баронета, и около котораго, но разсказамъ, носится и до-сихъ-поръ духъ этой несчастной; но Пенъ не утопился въ пруду, чего очень опасалась его мать: онъ ходилъ туда удить рыбу и думать на свободѣ во время этого занятія. Онъ былъ очень-доволенъ, когда рыбка попадалась на его крючокъ и приносилъ иногда домой карповъ, линей и угрей, которые майоръ приготовлялъ на кухнѣ на заграничный манеръ.
   У этого пруда и подъ старымъ деревомъ, гдѣ Пенъ особенно любилъ садиться, онъ сочинилъ кучу стихотвореній, сообразныхъ съ его обстоятельствами.-- Отъ произведеній этихъ онъ краснѣлъ впослѣдствіи и самъ удивлялся, какъ ему въ голову приходила такая чепуха. Что касается до дерева, въ дупло котораго онъ складывалъ свои рыбачьи принадлежности, онъ впослѣдствіи... но не станемъ забѣгать впередъ; довольно, если скажемъ, что онъ сочинялъ тутъ стихи и значительно облегчалъ свою душу. Когда горе и страданія мужчины доходятъ до этой точки, они могутъ быть громки, но бываютъ невесьма-жестоки. Когда джентльменъ ломаетъ себѣ голову надъ пріискиваніемъ рифмъ, то мученія его ближе къ концу; чѣмъ онъ воображаетъ. То же было и съ Пеномъ. У него были припадки жара и озноба, дни угрюмости и капризовъ, дни апатіи и безнадежности и, повременамъ, безумные пароксизмы бѣшенства и желаній, когда онъ сѣдлалъ лошадь и дико скакалъ на ней по окрестностямъ Фэрокса или въ Чэттерисъ, жестикулируя какъ съумасшедшій, къ изумленію всѣхъ встрѣчныхъ, и провозглашая имя коварной.
   Въ-теченіе этого періода, мистеръ Фокеръ сдѣлался частымъ и любимымъ посѣтителемъ Фэрокса, гдѣ его веселость, фарсы и оригинальность всегда забавляли майора и Пена, и вмѣстѣ съ тѣмъ немало озадачивали вдову и маленькую Лауру. Тандемъ его произвелъ огромное впечатлѣніе въ Клеврингѣ, гдѣ мистеръ Фокеръ опрокинулъ на рынкѣ подвижную лавочку, огрѣлъ бичомъ пуделя мистриссъ Пайбусъ по бритымъ частямъ и выпилъ рюмку малиновки съ горечью у крыльца "Клевринговыхъ Гербовъ". Все общество мѣстечка знало кто онъ и искало его имени въ альманахѣ перовъ; но альманахи здѣшніе такъ устарѣли, а онъ былъ такъ молодъ, что имени его тамъ не находилось; даже мать его, ужь пожилая дама, все еще считалась въ числѣ потомства милорда графа Рошельвилля, подъ именемъ леди Агнесы Мильтонъ. Но имя Фокера, богатство и аристократическое родство сдѣлались вскорѣ извѣстными въ Клеврингѣ, гдѣ продѣлки бѣднаго Пена съ чэттерискою актрисой, можете быть увѣрены, подверглись самому подробному разбирательству.
   Смотря на старинный городокъ Клеврингъ-Сент-Мери съ лондонской дороги, идущей вдоль Фэрокса -- на рѣчку Брауль, которая вьется отъ городка и окраиваетъ лѣса Клевринг-Парка, и на древнюю колокольню и остроконечныя крыши домовъ, поднимающіяся изъ-за старыхъ стѣнъ и чащи деревьевъ, а за всѣмъ этимъ -- на освѣщенные солнцемъ холмы, идущіе грядами къ западу отъ Клевринга вплоть къ морю: мѣсто это кажется такимъ веселенькимъ и отраднымъ, что, конечно, многіе путешественники, любуясь имъ съ имперіала дилижанса, внутренно пожелали кончить дни свои въ этомъ спокойномъ уголкѣ послѣ всѣхъ житейскихъ тревогъ. Томъ Смитъ, правившій дилижансомъ "Проворнымъ", часто указывалъ на одно дерево подлѣ рѣки, откуда открывается прелестный видъ на церковь и городокъ, говоря; "Вотъ сюда приходятъ рисовать; эта церковь была прежде аббатствомъ, сэръ". И дѣйствительно, видъ этотъ можно смѣло рекомендовать мистеру Стэнфильду или мистеру Робертсу, для кипсека будущаго года.
   Подобно Константинополю, если смотрѣть на него съ моря; подобно мистриссъ Руджьмонтъ, разсматриваемой въ ея ложѣ съ противоположной стороны театральной залы; подобно многимъ Предметамъ, за которыми мы гоняемся въ жизни и которыми восхищаемся прежде чѣмъ ихъ достигнемъ, Клеврингъ гораздо -- интереснѣе издали, чѣмъ при болѣе-короткомъ знакомствѣ. Городокъ, такой веселенькій за полмили, въ-сущности пустъ и скученъ. Исключите базарные дни -- и вы не встрѣтите ни души на улицахъ. Стукъ пары деревянныхъ калошъ раздастся въ серединѣ мѣстечка, и вы можете слышать скрипъ старой ржавой вывѣски Клевринговыхъ Гербовъ, безъ примѣси какого бы ни было другаго звука. Въ залахъ собранія не было танцевъ съ того самаго бала, который задали волонтеры Клевринга своему полковнику, старому сэру Фрэнсису Клеврингу; конюшни, нѣкогда занимаемыя этимъ блестящимъ, но ужь покойнымъ полкомъ, стоять пустыя, кромѣ четверговъ, когда ими пользуются пріѣзжающіе на рынокъ фермеры; ихъ крытыя телеги и одноколки еще кое-какъ оживляютъ мѣсто, что бываетъ также во время судебныхъ засѣданій, когда члены магистрата собираются въ прежней картежной залѣ.
   На южной сторонѣ рыночной площади возвышается церковь съ высокими сѣрыми башнями; солнце ярко освѣщало ихъ тонкія лѣпныя украшенія, усиливало тѣни отъ массивныхъ контрфорсовъ, золотило оконницы и флюгера. Въ религіозныя воины статуи святыхъ, до которыхъ могъ добраться молотъ фанатиковъ-протестантовъ, изуродованы, обиты. Исторія немногихъ статуй, уцѣлѣвшихъ отъ огня и разрушенія, извѣстна одному доктору Портмену, такъ-какъ кураторъ его, мистеръ Смирке, весьма-умѣренный археологъ, а мистеръ Симки, проповѣдникъ диссидентской капеллы, смотритъ на нихъ съ ужасомъ, какъ на остатки папизма.
   Ректорія -- здоровый, плечистый каменный домъ, выстроенъ во времена королевы Анны. Онъ сообщается съ церковью и рынкомъ, двумя отдѣльными воротами и находится на углу Ютрилена, гдѣ школа мистера Уэпшота; потомъ слѣдуетъ Ютри-Коттеджъ (мисъ Фледеръ), бойня (пивоварня временъ аббатства) и воспитательное заведеніе для дѣвицъ (миссъ Финюкенъ). Обѣ эти школы располагались по воскресеньямъ на хорахъ церкви, но сторонамъ органа; но когда множество прихожанъ перешло въ диссидентскую капеллу, церковь аббатства Св. Маріи опустѣла, а потому докторъ Портменъ упросилъ миссъ Финюкенъ спуститься съ своими хорошенькими питомицами внизъ, въ загороженныя скамьи. Большое мѣсто фамиліи Клевринговъ пусто; тамъ нѣтъ никого, кромѣ статуй покойныхъ баронетовъ и ихъ супругъ: вотъ сэръ Пойнтцъ Клеврингъ, рыцарь и баронетъ съ четыреугольною бородою, на колѣняхъ передъ своею супругой, которой голова окружена колоссальными мраморными манжетами; потомъ барельефъ, изображающій необычайно-толстую леди Ребекку Клеврингъ. Какъ хорошо помнилъ Пенъ всѣ эти изображенія, которыя разсматривалъ ребенкомъ, пока докторъ Портмень говорилъ проповѣди, а скромная голова Смирке, съ локономъ на лбу, едва была видна надъ огромнымъ псалтыремъ.
   Фэрокскіе жители посѣщали постоянно старую церковь; такъ же точно семейства и прислуга доктора Портмена, мистера Уэпшота, капитана Глендерса и одного изъ аптекарей; мистриссъ Пайбусъ ходила то въ аббатство, то въ капеллу диссидентовъ; заведеніе миссъ Финюкенъ, школа Уэпшота и богоугодная школа являлись всегда въ полномъ комплектѣ; однимъ словомъ, молельщиковъ было достаточно, и въ епископской церкви все шло такъ хорошо, какъ только могло идти въ наши дурныя времена. Церковь аббатства была украшена гербами и герольдическими надгробными памятниками; кромѣ-того, докторъ Портменъ употреблялъ на украшеніе храма больше трети своего дохода и доставилъ ему великолѣпное росписное окно, вывезенное изъ Голландіи, и органъ, который не осрамился бы въ Чэттерискомъ Соборѣ.
   Но, несмотря на органъ и окно, а можетъ-быть, и вслѣдствіе окна, расписаннаго на папистскій манеръ, капелла диссидентовъ процвѣтала въ Клеврингѣ все болѣе и болѣе, вблизи англиканской епископской церкви. Многіе изъ прихожанъ доктора, покинули его на мистера Симко и его высокородную супругу, дочь одного ирландскаго пера. Усилія этой четы отбили у Портмена даже многихъ методистовъ, и трактаты ея проникали во всѣ хижины, гдѣ пожирались такъ же жадно, какъ супъ мистриссъ Портменъ, въ которомъ неблагодарный народъ позволялъ себѣ находить даже недостатки. Точно такъ же еретически была заражена вся ленточная фабрика, что у плотины на берегу Брауля. Смирная миссъ Майра Портменъ была уничтожена запальчивостью мистриссъ Симко и ея сподвижницъ. Горестно было для мистриссъ Портменъ видѣть и переносить, какъ уменьшается число наставляемыхъ проповѣдями ея мужа; уступать въ публикѣ первенство отъявленной еретичкѣ, хоть и дочери ирландскаго пера; знать, что въ Клеврингѣ, родномъ Клеврингѣ, на который докторъ Портменъ тратилъ столько денегъ, есть партія, выставляющая доктора на всеобщее презрѣніе за то, что онъ иногда игралъ въ вистъ, и провозгласившая его язычникомъ за то, что онъ два раза въ годъ бывалъ въ театрѣ. Удрученная огорченіемъ, она уговаривала мужа отказаться отъ театра и роббера -- да по правдѣ, они едва-едва могли набирать партнёровъ для виста: такъ всѣ были напуганы возгласами противъ этой невинной игры; но докторъ объявилъ, что будетъ поступать какъ слѣдуетъ, по своему убѣжденію, какъ дѣлалъ добрый король Джорджъ III (у котораго онъ быль капелланомъ). И чтобъ онъ отказался отъ виста потому только, что противъ этого кричатъ противники! да онъ ни за что не уступитъ ихъ презрѣннымъ преслѣдованіямъ и будетъ скорѣе до конца дней своихъ играть втроемъ съ женою, дочерью и съ деревяннымъ!
   Изъ двухъ семействъ, владѣвшихъ фабрикой -- которая испортила Брауль какъ рѣку форельную и надѣлала въ городкѣ всю кутерьму -- главный партнёръ, мистеръ Рольть, ходилъ къ методистамъ, а младшій, мистеръ Баркеръ, къ диссидентамъ. Однимъ словомъ, въ этомъ крошечномъ мѣстечкѣ люди ссорились между собой гораздо-больше, чѣмъ сосѣди въ Лондонѣ. Въ "Клубѣ для Чтенія", основанномъ почтеннымъ покойнымъ Пенденнисомъ -- тутъ бы, кажется, слѣдовало быть странѣ нейтральной!-- члены пикировались до-того, что въ комнатѣ для чтенія являлось только три лица: Смирке, который чувствовалъ маленькую наклонность къ партіи Симко, но все-таки любилъ читать періодическія изданія и произведенія свѣтской легкой литературы; старый Глендерсъ, котораго сѣдая голова и усы виднѣлись у окна, и мистриссъ Пайбусъ, которая разсматривала адресы всѣхъ писемъ (почту приносили въ этотъ клубъ) и читала всѣ газетныя объявленія.
   Можно себѣ представить, какое ощущеніе произвели въ настроенномъ такимъ-образомъ обществѣ вѣсти о любовныхъ проказахъ Пена въ Чэттерисѣ! Ихъ переносили изъ дома въ домъ и онѣ составляли главный предметъ разговора за обѣдами англиканцевъ, методистовъ и диссидентовъ; ихъ обсуживали обѣ миссъ Финюкенъ съ учителями своего заведенія, и о нихъ, очень-вѣроятно, толковали также ихъ юныя воспитанницы въ дортуарахъ; большіе мальчики Уэпшота имѣли объ этомъ свою повѣсть и разсматривали Пена съ любопытствомъ, или указывали на него перстомъ осужденія, когда онъ проѣзжалъ Чэттерисъ. Они всегда его ненавидѣли и называли лордомъ Пенденнисомь за то, что онъ не носилъ, какъ они, лосинныхъ штановъ, ѣздилъ верхомъ на собственной лошади и корчилъ изъ себя франта.
   Если высказать истину, такъ главной разсказчицей исторіи любви мистера Пена была сама достопочтенная мистриссъ Портменъ. Какія бы повѣсти ни услышала эта чистосердечная женщина, она тотчасъ же передавала ихъ сосѣдкамъ. Лишь-только она овладѣла секретомъ Пена вслѣдствіе соблазна, произведеннаго имъ въ Чэттерисѣ, когда мужъ ея и деканша узнали о сватовствѣ нашего юноши, бѣдный докторъ Портменъ уже чувствовалъ, что завтра же весь приходъ узнаетъ объ этомъ. Такъ и вышло: на другой день въ газетной комнатѣ, у модистки, въ башмачной лавкѣ, въ большомъ магазинѣ на углу рынка, у мистриссъ Пайбусъ, у Глендерсовъ, на фабрикѣ, на вечеринкѣ высокородной мистриссъ Симко, даже на мельницѣ -- всѣ только и говорили, что о съумасбродствѣ молодаго Артура Пенденниса.
   Всѣ знакомые доктора Портмена напустились на него на другой же день, лишь только онъ успѣлъ показаться на улицѣ. Бѣдный докторъ зналъ, что причиной всего этого его Бетси, и стеналъ внутренно. Что тутъ дѣлать? вѣдь все-равно, все обнаружится чрезъ день или два, такъ ужь лучше пусть клеврингскіе жители знаютъ исторію въ настоящемъ ея видѣ. Нечего разсказывать о томъ, какъ клеврингцы отдѣлали мистриссъ Пенденнисъ за то, что она избаловала сына, и этого скороспѣлку-сорванца, осмѣлившагося помыслить о женитьбѣ на актрисѣ. Если гордость и существуетъ гдѣ-нибудь въ нашей родной Англіи -- а у насъ-таки этого добра довольно!-- то нигдѣ она не укоренена такъ глубоко, какъ въ двухпенсовыхъ пожилыхъ барыняхъ маленькихъ городковъ. "Творецъ Небесный! (кричали онѣ въ голосъ) какъ мать ослѣплена этимъ своевольнымъ мальчишкой, который корчить изъ себя лорда на своей кровной лошади; ему наше общество негодится, а между-тѣмъ онъ хочетъ жениться на размалеванной актрисѣ изъ балагана, гдѣ, вѣроятно, и самъ намѣренъ кобяниться. Еслибъ добрый, почтенный мистеръ Пенденнисъ былъ живъ, онъ никогда не допустилъ бы до этого соблазна!"
   Очень можетъ быть, и тогда намъ нечего было бы разсказывать исторію Пена. Оно правда, что онъ важничалъ передъ клеврингскими жителями: будучи отъ природы характера открытаго и довольно-гордаго, онъ не терпѣлъ ихъ сплетничанья, болтовни и мелочныхъ претензій -- все это бѣсило его и онъ не скрывалъ своего пренебреженія. Докторъ Портменъ и кураторъ Смирке были въ этомъ случаѣ единственными исключеніями; даже мистриссъ Портменъ не выключалась изъ общей категоріи въ глазахъ Пена и его матери, которая держала себя слишкомъ-высоко отъ общества мѣстечка, почему и ее ненавидѣли за то, что она чванится и хочетъ тягаться за важными фамиліями графства. Вотъ еще! да мистриссъ Баркеръ на фабрикѣ беретъ у мясника вчетверо больше провизіи, чѣмъ отвозится въ Фэроксъ, какъ тамъ ни важничаютъ.
   И проч., и проч., и проч. Читатель можетъ самъ дополнить эти подробности, руководствуясь своею личною опытностью, если онъ когда-нибудь живалъ въ глуши. Ихъ достаточно, чтобъ показать, какъ добрая женщина, занятая единственно своими обязанностями, и честный, славный малый, пылкій, но исполненный добра и желающій добра всѣмъ и каждому, нашли себѣ ожесточенныхъ враговъ и поносителей между людьми, которыхъ они были выше и которымъ они въ жизнь свою не сдѣлали и тѣни зла. Клеврингскія дворняшки лаяли неутомимо вокругъ Фэрокса, въ радостномъ ожиданіи случая загрызть Пена.
   Докторъ Портменъ и Смирке не говорили вдовѣ о постоянномъ потокѣ злословія, преслѣдовавшемъ бѣднаго Пена; но Глендерсъ разсказалъ ему все. Можно себѣ представить негодованіе нашего юноши: но кого въ мѣстечкѣ можно было потребовать къ отчету? Вскорѣ потомъ явились на ворогахъ Фэрокса надписи мѣломъ: "Ура, Фодрингэй!" и другіе саркастическіе намеки на послѣднія происшествія. Кому-то вздумалось принести изъ Чэттериса огромную афишу и налѣпить ее ночью на тѣхъ же мѣстахъ. Разъ, проѣзжая черезъ нижній кварталъ Клевринга, Пену послышалось будто фабричные мальчишки трунятъ надъ нимъ; наконецъ, когда онъ выходилъ изъ воротъ дома Портмена на кладбище, гдѣ шаталось нѣсколько воспитанниковъ Уэпшота, самый большой изъ нихъ, болванъ лѣтъ двадцати, сынъ какого-то мелкотравчатаго сквайра, жившій въ домѣ Уэпшота на хлѣбахъ, вдругъ сталъ въ театральную позу и принялся декламировать монологъ Гамлета, надъ трупомъ Офеліи, дѣлая гримасы Пену.
   Нашъ юноша совершенно вышелъ изъ себя: онъ бросился какъ бѣшеный на Гобнелля, огрѣлъ его по лицу хлыстомъ, потомъ бросилъ его, крикнулъ одурѣвшему противнику, чтобъ онъ защищался и чрезъ минуту столкнулъ его въ могилу, ожидавшую совсѣмъ другаго жильца. Потомъ, съ стиснутыми кулаками и лицомъ, на которомъ, каждая жилка дрожала отъ гнѣва и негодованія, онъ закричалъ на разинувшихъ ротъ товарищей Гобнелля, вызывая ихъ на ту же участь; но они, ворча, отступили назадъ и удалились, когда докторъ Портменъ подошелъ къ калиткѣ, а мистеръ Гобнелль, съ разбитымъ носомъ и окровавленною губой, выползъ изъ могилы.
   Пенъ грозно посмотрѣлъ имъ въ слѣдъ, готовый сразиться со всѣми разомъ, и воротился къ доктору, который съ участіемъ спросилъ, въ чемъ дѣло? Пенъ едва могъ говорить отъ волненія.-- "Этотъ бездѣльникъ обидѣлъ меня, сэръ", отвѣчалъ онъ.
   Старшій Пенденнисъ, какъ истинно-свѣтскій человѣкъ, всегда заботившійся о мнѣніи ближнихъ, былъ очень-недоволенъ маленькою бурей въ Чэттерисѣ, перекидывавшей на волнахъ злословія репутацію Пена. Доктору Портмену и капитану Глендерсу приходилось выдерживать напоръ всего чэттерискаго общества, заклеймившаго молодаго шалуна. Дома Пенъ не сказалъ никому о сшибкѣ на кладбищѣ; но онъ поѣхалъ въ Бэймутъ на совѣщаніе съ Фокеромъ, который тотчасъ же отправился въ своемъ тэндемѣ въ Клеврингъ, остановился въ "Клевринговыхъ Гербахъ" и послалъ оттуда Ступида къ Томасу Гобнеллю, эсквайру, въ домъ Уэпшота, съ вѣжливою запиской и съ вопросомъ: когда мистеру Гобнеллю угодно будетъ принять посѣщеніе Генри Фокера, эсквайра?
   Ступидъ воротился съ отвѣтомъ, что записка была распечатана мистеромъ Гобнеллемъ и прочитана полдюжинѣ большихъ мальчиковъ, на которыхъ она, повидимому, произвела сильное впечатлѣніе, и что потомъ, послѣ общаго совѣта и смѣха, мистеръ Гобнелль обѣщалъ прислать отвѣтъ.
   Въ ожиданіи отвѣта, мистеръ Фокеръ пошелъ прогуляться и посмотрѣть на достопримѣчательности Клевринга; но, неимѣя большаго вкуса къ готической архитектурѣ, онъ не обратилъ особеннаго вниманія на живописную церковь доктора Портмена. Потомъ онъ пошелъ по главной улицѣ и заглянулъ въ немногія лавки; видѣлъ у окна Клуба для Чтенія капитана Глендерса, поглазѣлъ на него нѣсколько минутъ и кивнулъ ему въ знакъ удовольствія; спрашивалъ у мясниковъ о цѣнѣ мяса съ видомъ величайшаго участія и справился, когда они будутъ снова бить быковъ? сплюснулъ свой вздернутый носишко объ окно мадамъ Фрибсби, въ надеждѣ увидѣть какую-нибудь хорошенькую швею, но увидѣлъ только самое хозяйку съ романомъ въ рукѣ и новомодный парижскій чепчикъ на картонномъ болванѣ. Такъ-какъ предметы эти не могли остановить на себѣ надолго вниманіе мистера Фокера, онъ осмотрѣлъ конюшни гостинницы, въ которыхъ стояла пара почтовыхъ клячь, развозившихъ окрестныхъ сквайровъ по обѣдамъ въ околоткѣ, и воротился въ свою комнату, гдѣ ужь началъ сильно зѣвать отъ скуки, какъ наконецъ ему доложили о джентльменѣ, пришедшемъ отъ мистера Гобнелля.
   То былъ самъ мистеръ Уэпшотъ, вошедшій съ видомъ большаго негодованія. Онъ держалъ въ рукѣ посланіе мистера Пена и спросилъ Фокера: "какъ онъ смѣлъ прислать такую противохристіанскую вещь, какъ вызовъ на дуэль?"
   Пенъ, дѣйствительно, написалъ наканунѣ письмо своему противнику, въ такомъ смыслѣ, что если, послѣ заслуженнаго наказанія за дерзость, Гобнелль чувствуетъ желаніе требовать удовлетворенія, обычнаго между джентльменами, то другъ мистера Артура Пенденниса, мистеръ Генри Фокеръ, уполномоченъ устроить все по желанію мистера Гобнелля.
   -- Такъ онъ прислалъ съ отвѣтомъ васъ, сэръ? отвѣчалъ мистеръ Фокеръ, оглядывая учителя.
   -- Еслибъ онъ принялъ этотъ злодѣйскій вызовъ, я высѣкъ бы его! возразилъ мистеръ Уэпшотъ съ взглядомъ, ясно выражавшимъ: "Да и тебя бы я очень-охотно высѣкъ, пріятель".
   -- Необычайно-любезно съ вашей стороны, сэръ. Я, впрочемъ, говорилъ своему принципалу, что противникъ его врядъ ли будетъ драться, продолжалъ Фокеръ съ видомъ сознанія величайшаго достоинства.-- Смѣю сказать, что онъ предпочитаетъ розги дуэли, сэръ. Позволите вы мнѣ предложить вамъ освѣжиться чѣмъ-нибудь, мистеръ...? Я не пользуюсь знаніемъ вашего имени?
   -- Мое имя Уэпшотъ, сэръ, и я учитель и начальникъ здѣшней первоначальной школы, сэръ; и благодарю васъ, сэръ, я не хочу никакихъ освѣженій и не желаю знакомиться съ вами, сэръ!
   -- И я, конечно, не искалъ вашего знакомства, сэръ. Въ дѣлахъ такого рода, видите, по-моему, жаль, если просятъ посредничества подобныхъ вамъ особъ; впрочемъ, о вкусахъ нечего спорить, сэръ.
   -- А по-моему, очень-жаль, что мальчики позволяютъ себѣ говорить такъ легко о совершеніи смертоубійства, какъ вы, сэръ! сказалъ школьный учитель: -- и еслибъ вы были въ моей школѣ...
   -- То вы, конечно, научили бы меня лучшему, сэръ, отвѣчалъ Фокеръ съ поклономъ.-- Благодарю васъ, сэръ. Я уже кончилъ свое воспитаніе, сэръ, и не попаду въ школу снова; еслибъ мнѣ это вздумалось когда-нибудь, сэръ, я вспомню о вашемъ любезномъ предложеніи. Джонъ, проводи этого джентльмена по лѣстницѣ.
   Съ этими словами онъ выпроводилъ изъ комнаты пожилаго джентльмена, послѣ чего написалъ къ Пену и увѣдомилъ, что мистеръ Гобнелль не расположенъ къ дуэли и желаетъ остаться при наказаніи, которое уже получилъ.
   

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.
Еще бури въ лужѣ.

   Поведеніе Пена въ этомъ случаѣ сдѣлалось, разумѣется, очень-скоро гласнымъ; оно немало разсердило доктора Портмена и только позабавило майора Пенденниса. Бѣдная мистриссъ Пенденнисъ была въ совершенномъ отчаяніи отъ ссоры и нехристіанскаго поступка Пена. Повидимому, всевозможныя бѣды, безпокойства, непріятности и даже преступленія должны были произойдти отъ злополучной любви несчастнаго мальчика; она больше, чѣмъ когда-нибудь, желала удалить его навремя изъ Чэттериса, куда бы то ни было, только подальше отъ женщины, причинившей всѣмъ имъ столько хлопотъ.
   Пенъ, когда нѣжная мать выговаривала ему и докторъ Портменъ сердито упрекалъ его за кровожадныя и насильственныя намѣренія, принялъ дѣло au grand sérieux со всею счастливою высокопарностью и важностью юности: онъ объявилъ, что и самъ чрезвычайно сожалѣетъ о происшедшемъ; что онъ былъ оскорбленъ безъ малѣйшаго повода съ его стороны; что онъ не позволитъ никому обидѣть себя, не возстановивъ своей чести должнымъ удовлетвореніемъ и, наконецъ, обратился къ дядѣ съ вопросомъ; могъ ли онъ поступить иначе, какъ истинный джентльменъ?
   -- Ты шагаешь слишкомъ-скоро, любезный другъ, возразилъ дядя, самъ нѣсколько озадаченный, потому-что онъ же старался внушить племяннику нѣкоторыя изъ своихъ идей о чести джентльмена -- идей старомодныхъ, отзывавшихся пистолетомъ гораздо-больше, чѣмъ теперешнія, болѣе-умѣренныя понятія объ этомъ предметѣ.-- Я не говорю о томъ, когда дѣло идетъ между двумя джентльменами; но между двумя школьниками оно дѣлается смѣшнымъ, милый мой, рѣшительно смѣшнымъ.
   -- Оно было до крайности богопротивно и вовсе недостойно моего сына, сказала мистриссъ Пенденнисъ, со слезами на глазахъ, огорченная упорствомъ мальчика.
   Пенъ поцаловалъ ее и сказалъ очень-пышно:
   -- Милая матушка, женщины не понимаютъ этихъ вещей. Я отдался въ руки Фокера, иначе я не могъ поступить.
   Майоръ Пенденнисъ оскалилъ зубы и пожалъ плечами. "Молодежь дѣлаетъ-таки быстрыя успѣхи", подумалъ онъ. Мистриссъ Пенденнисъ объявила, что этотъ Фокеръ пренегодный и пребезпутный мальчишка, который, навѣрно, испортитъ ея сына, если будетъ съ нимъ въ одной коллегіи. "Мнѣ очень хочется не пускать его туда вовсе", сказала она: и одно только воспоминаніе, что покойный мужъ всегда намѣревался помѣстить Пена въ ту же коллегію, гдѣ онъ самъ пробылъ такъ недолго, удержало нѣжную мать отъ рѣшительнаго veto насчетъ поступленія его въ университетъ.
   Наконецъ рѣшили, что Пенъ отправится гуда въ октябрѣ. Фокеръ обѣщалъ свести его съ "самымъ лучшимъ народомъ"; и майоръ Пенденнисъ ожидалъ весьма-многаго отъ того, что племянникъ его будетъ введенъ въ университетскую жизнь и университетское общество этимъ удивительнымъ молодымъ джентльменомъ: "Мистеръ Фокеръ знаетъ всѣхъ лучшихъ молодыхъ людей, которые теперь въ университетѣ", говорилъ майоръ: "и Пенъ составитъ себѣ знакомства, которыя будутъ ему въ высшей степени полезны впослѣдствіи. Тамъ молодой маркизъ Плинлиммонь, старшій сынъ герцога Сент-Дэвида, лордъ Магнусъ Чартерсъ также тамъ, сынъ лорда Роннимида и двоюродный братъ мистера Фокера (вы, конечно, помните, что леди Роннимидъ, урожденная леди Агата Мильтонъ); леди Агнеса пригласитъ его, разумѣется, въ Логвудъ. Далеко не опасаясь короткости вашего сына съ молодымъ Фокеромъ -- немножко-оригинальнымъ и юмористическимъ, но весьма-благоразумнымъ и любезнымъ молодымъ человѣкомъ, которому мы чрезвычайно-много обязаны за его удивительное поведеніе въ дѣлѣ женитьбы на Фодрингэй -- я смотрю на это, какъ на одну изъ благопріятнѣйшихъ случайностей для Пена, и очень желаю, чтобъ онъ сблизился, сколько возможно, съ этимъ веселымъ молодымъ джентльменомъ.
   Елена вздыхала и желала вѣрить, что майору это извѣстно лучше чѣмъ ей. Мистеръ Фокеръ, конечно, оказалъ большую услугу въ фодрингэйскомъ дѣлѣ и она ему за то очень-благодарна; но она не могла удержаться отъ смутнаго предчувствія зла; всѣ эти ссоры, самовольничанья и свѣтски-философскія правила пугали ее за будущую участь сына.
   Докторъ Портменъ быль рѣшительно того мнѣнія, что Пену надобно поступить въ коллегію. Онъ надѣялся, что малый займется дѣломъ и будетъ пользоваться лучшимъ обществомъ. Онъ не сомнѣвался въ будущихъ отличіяхъ Пена. Смирке отзывался какъ нельзя лучше о его способностяхъ и докторъ самъ слышалъ, какъ онъ анализировалъ греческія комедіи, и находилъ это весьма-удовлетворительнымъ. Во всякомъ случаѣ, ему надобно быть подальше отъ Чэттериса. Пенъ, отвлеченный отъ своихъ сердечныхъ страданій новыми суматохами и хлопотами, объявилъ мрачно, что онъ готовъ повиноваться.
   Были засѣданія суда и скачки, а слѣдственно увеселенія и приливъ публики въ Чэттерисѣ въ августѣ и сентябрѣ, и миссъ Фодрингэй продолжала играть и давать свои прощальныя представленія на чэттерисскомъ театрѣ. Никто особенно не заботился ни о ея присутствіи, ни о ея объявленномъ отъѣздѣ въ Лондонъ, кромѣ лицъ, которыхъ мы ужь пересчитали; очень-натурально, что знать графства, имѣвшая въ Лондонѣ свои дома и очень-вѣроятно послѣ восхищавшаяся миссъ Фодрингэй, когда она попала въ моду въ столицѣ, не находила ничего особеннаго въ актрисѣ маленькаго провинціальнаго театра. Много геніевъ и много шарлатановъ имѣли ту же участь прежде и послѣ миссъ Костиганъ. Милли переносила очень-спокойно небрежность публики, равно-какъ и всѣ житейскія неудобства и непріятности; она ѣла, пила, спала и играла свои роли съ регулярностью, безмятежностью и комфортомъ, принадлежащими исключительно особамъ ея темперамента. Какой кучи горя, заботъ и вреднаго волненія избѣгаетъ безчувственность и здоровая тупость ума! Я не хочу этимъ сказать, что добродѣтель не добродѣтель потому только, что ничто не соблазняетъ ея съ истиннаго пути; -- по-моему, тупоуміе есть даръ несравненно-драгоцѣннѣйшій, чѣмъ мы вообще думаемъ, и счастливы весьма-многіе, которыхъ благодѣтельная природа снабдила добрымъ запасомъ этого противоядія!
   Въ-теченіе этого періода, Пенъ часто и съ печалью въ сердцѣ бывалъ въ чэттерисскомъ театрѣ. Все это немало тревожило мать, и она бы непремѣнно не разъ вмѣшалась тутъ некстати, еслибъ ея не останавливалъ майоръ, постоянно ее ободрявшій; свѣтскій хитрецъ замѣтилъ въ болѣзни Пена благопріятные признаки: сильные пароксизмы стихотворства. Онъ декламировалъ стихи, прохаживаясь по разсадникамъ цвѣтовъ, или бормоталъ ихъ сквозь зубы, сидя по вечерамъ въ своемъ семейномъ кружкѣ. Разъ, бродя, для развлеченія, по всему дому, въ отсутствіе Пена, майоръ нашелъ въ его комнатѣ толстую книгу; то была англійскіе и латинскіе стихи, съ цитатами изъ классиковъ въ выноскахъ, внизу страницъ, на схоластическій манеръ. Онъ не такъ плохъ, подумалъ благоразумно дядя; философъ Палл-Малл-Стритта далъ замѣтить матери Пена (можетъ-быть, нѣсколько къ тайному ея неудовольствію, потому-что она была женщина романическая и сантиментальная), что молодой джентльменъ въ послѣднія двѣ недѣли приходилъ къ обѣду совершенно-голодный, и также обнаруживалъ весьма-приличный аппетитъ по утрамъ за завтракомъ. "Право, мэмъ, я бы и себѣ желалъ того же", говорилъ ей майоръ, съ горестью помышляя о своихъ желудочныхъ пилюляхъ:-- "Будьте увѣрены, малый начинаетъ спать хорошо". Это было жестоко, но справедливо.
   Неимѣя кому бы открыть душу -- съ матерью Пенъ не могъ говорить о своихъ сердечныхъ страданіяхъ; дядя трактовалъ о нихъ съ презрительною усмѣшкой, которая хотя и прикрывалась вѣжливостью, однако сильно задѣвала Пена за живое; а Фокеръ былъ слишкомъ-грубъ, чтобъ понять и оцѣнить эти сантиментальныя тайны -- юноша нашъ почувствовалъ удвоеніе дружбы къ куратору, или, вѣрнѣе, никогда не переставалъ имѣть Смирке терпѣливымъ слушателемъ, когда пускался говорить объ этомъ предметѣ. Что за влюбленный безъ повѣреннаго? Пенъ употреблялъ Смирке, какъ Коридонъ ильмовое дерево, для вырѣзыванія на немъ имени своей возлюбленной; но Пенъ воображалъ себя преисполненнымъ дружбы къ куратору, потому-что могъ изливать въ его ухо вздохи и горести своей души; а наставникъ имѣлъ свои причины быть всегда готовымъ на призывъ молодаго человѣка.
   Привязанность Пена изливалась во множествѣ сонетовъ къ "другу сердца", какъ онъ величалъ куратора, которые тотъ принималъ съ большимъ сочувствіемъ. Онъ потчивалъ Смирке софическою и алкаическою латинью. Пѣсни любви умножались подъ его плодовитымъ перомъ, и Смирке провозглашалъ ихъ прекрасными и самъ вѣрилъ этому. Съ другой стороны, Пенъ выражалъ безпредѣльную благодарность Небесамъ за ниспосланіе Смирке такого друга, въ такую минуту жизни. Онъ подарилъ ему свои наилучшимъ образомъ переплетенныя книги и золотую часовую цѣпочку, и хотѣлъ непремѣнно, чтобъ тотъ принялъ на память его двухствольное ружье. Пенъ съѣздилъ въ Чэттерисъ и купилъ въ долгъ золотой рейсфедеръ (денегъ у него не было и онъ еще оставался въ долгу у Смирке за нѣкоторые изъ фодрингэевскихъ подарковъ), который подарилъ Смирке, съ надписью, о вѣчной и неизмѣнной преданности куратору; а тотъ, разумѣется, радовался каждому новому знаку расположенія нашего молодца.
   Близкій отъѣздъ Пена, весьма-естественно, приводилъ въ отчаяніе бѣднаго наставника: съ нимъ вмѣстѣ уѣдутъ всѣ радости и занятія Смирке. Подъ какимъ предлогомъ можетъ онъ тогда ѣздить всякій день въ Фэроксъ за полученіемъ отъ хозяйки ласковаго слова и взгляда, для него столько же необходимыми, какъ скромный обѣдъ, которымъ кормила его мадамъ Фрибсби? Артуръ уѣдетъ -- и Смирке будутъ дозволены только рѣдкіе визиты, наравнѣ съ обыкновенными знакомыми; уроками катехизиса маленькой Лаурѣ можно пользоваться только по разу въ недѣлю, а Смирке обвился какъ плющъ вокругъ Фэрокса и тосковалъ при мысли о предстоящемъ закрытіи этого рая. Высказать ли ему на колѣняхъ свои чувства вдовѣ? Онъ сталъ перебирать въ ея обращеніи всѣ признаки, лестные его надеждамъ. Три недѣли тому назадъ, она похвалила его усердіе, благодарила его очень-мило за дыню, привезенную имъ къ маленькому обѣду у мистриссъ Пенденнисъ; она сказала, что останется ему навѣки благодарною за дружество къ Артуру; и когда Смирке объявилъ, что привязанность его къ этому милому юношѣ безпредѣльна, она, конечно, отвѣчала въ романическомъ духѣ, выражавшемъ ея чувствительную благодарность и расположеніе ко всѣмъ друзьямъ сына. Объясниться ли ему? или повременить? Если онъ объяснится и она откажетъ, тогда -- страшно подумать -- ворота Фэрокса запрутся для него навсегда, а въ Фэроксѣ весь міръ для мистера Смирке!
   Такъ-то, о любезные читатели! всѣ на свѣтѣ заняты гораздо-больше своими собственными горестями и заботами, чѣмъ дѣлами и печалями ближнихъ. Пока мистриссъ Пенденнисъ горюетъ о томъ, что разлучается съ сыномъ и лишается того вліянія, которое имѣла надъ нимъ; пока теперь онъ быль подъ ея крыломъ, онъ выступитъ одинъ на житейское поприще; пока великая душа майора бѣснуется при мысли объ аристократическихъ лондонскихъ собраніяхъ, гдѣ бы и онъ согрѣвался взглядами герцоговъ и герцогинь, еслибъ не это проклятое дѣло, задерживающее его въ несчастной провинціальной норѣ; пока Пенъ толкается между своею страстью и другимъ, болѣе-пріятнымъ ощущеніемъ, еще несознаннымъ, но уже волнующимъ его значительно: именно, пламеннымъ желаніемъ видѣть свѣтъ: -- мистеръ Смирке имѣетъ свою частную заботу, которая не покидаетъ его изголовья и сидитъ позади его на лошадкѣ. Какъ мы одиноки на свѣтѣ, какъ себялюбивы и скрытны! и таковъ каждый изъ насъ! Вы, напримѣръ, покоитесь сорокъ лѣтъ на одной подушкѣ съ вашею супругой, а кричитъ ли она, когда васъ мучитъ подагра, или отнимаетъ ли у васъ сонъ ея зубная боль? А вѣдь вы воображаете себя соединенными какъ-нельзя-лучше. Ваша безхитростная дочка, повидимому сама невинность, преданная исключительно своей мама и фортепьянному уроку, не думаетъ, вѣдь, ни о комъ -- только о молодомъ поручикѣ, съ которымъ танцовала на послѣднемъ балѣ. Вашъ честный и откровенный сынокъ, пріѣхавшій къ вамъ изъ школы на праздники, спекулируетъ внутренно на деньги, которыя вы дадите ему, и помышляетъ о долгѣ пирожнику. Почтенная бабушка, дремлющая въ углу и готовая чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ сняться съ якоря на тотъ свѣтъ, такъ же точно занята своими исключительными мыслями: она, можетъ-быть, переносится лѣтъ за пятьдесятъ назадъ, къ тому балу, на которомъ произвела такой эффектъ и танцовала котильйонъ съ капитаномъ NN, прежде-чѣмъ вашъ батюшка предложилъ ей свою руку. Или, напримѣръ, какое восторженное и преувеличивающее все на свѣтѣ существо ваша прекрасная супруга! Какъ вы плѣнены ею! А между-тѣмъ, ну-ка, отвѣчайте чистосердечно: говорите вы ей все? О, сэръ, подъ вашею шляпой и подъ моею два отдѣльные міра: все на свѣтѣ является намъ разно; женщина, на которую мы смотримъ, имѣетъ для каждаго изъ насъ разныя черты; блюдо, которымъ угощаютъ насъ съ вами, имѣетъ для меня одинъ вкусъ, а для васъ другой: словомъ, мы съ вами двѣ безконечныя разности и окружены такими же точно болѣе или менѣе отдаленными отъ насъ островками. Но возвратимся лучше къ нашему влюбленному наставнику и займемся покуда его заботами.
   Смирке имѣлъ одну повѣренную своей страсти -- безтолковѣйшую изъ женщинъ, мадамъ Фрибсби. Никто не знаетъ какимъ-образомъ она сдѣлалась мадамъ Фрибсби: она оставила Клеврингъ, съ намѣреніемъ опредѣлиться къ одной модисткѣ въ Лондонъ, подъ именемъ миссъ Фрибсби; она увѣряла, будто бы получила новое званіе въ Парижѣ, во время жительства своего въ этой столицѣ. Однако не станемъ углубляться въ эту тайну. Довольно, если скажемъ, что она оставила Клеврингъ хорошенькою вертушкой, а воротилась пожилою женщиной съ меланхолическимъ выраженіемъ лица; купила магазинъ у покойной мистриссъ Гарботтль и взяла къ себѣ на житье старушку-мать; она была очень-сострадательна къ бѣднымъ; ходила постоянно въ церковь и пользовалась отличнѣйшею репутаціей. Не было во всемъ Клеврингѣ никого, не исключая самой мистриссъ Портменъ, кто бы перечиталъ столько романовъ, какъ мадамъ Фрибсби. Для этого занятія, по правдѣ сказать, было у нея достаточно свободнаго времени, такъ-какъ очень-немногіе, кромѣ жителей ректоріи и Фэрокса, утруждали ее заказами; постоянное чтеніе подобныхъ книгъ сдѣлало её до-того нелѣпо-сантиментальною, что въ ея глазахъ жизнь человѣческая была ничего больше какъ огромная любовная сказка; она не могла видѣть мужчину вмѣстѣ съ женщиной, невообразивъ тотчасъ же, что они умираютъ отъ любви другъ къ другу.
   Послѣ того, какъ мистриссъ Пенденнисъ посѣтила куратора (о чемъ мы говорили, много страницъ тому назадъ), мадамъ Фрибсби рѣшила, что мистеръ Смирке, должно-быть, влюбленъ въ мистриссъ Пенденнисъ, и принялась изо всѣхъ силъ помогать этой любви съ обѣихъ сторонъ. Она рѣдко видала мистриссъ Пенденнисъ, и то въ публикѣ и въ церкви, въ фамильной загороженной скамьѣ. Вдова наша мало нуждалась въ искусствѣ модистки и большую часть своихъ платьевъ и чепчиковъ дѣлала сама; но въ тѣ рѣдкіе случаи, когда мадамъ Фрибсби видала у себя мистриссъ Пенденнисъ, или когда ѣзжала къ ней съ почтеніемъ въ Фэроксъ, она никогда не упускала оказіи расхвалить куратора: разсказывая вдовѣ, какой у него ангельскій характеръ, какъ онъ кротокъ, трудолюбивъ и одинокъ; она удивлялась, какъ до-сихъ-поръ ни одна дама не сжалится надъ нимъ.
   Елена смѣялась надъ этими сантиментальными замѣчаніями и удивлялась, съ своей стороны, почему сама мадамъ Фрибсби не сжалится надъ своимъ жильцомъ и не утѣшитъ его Мадамъ Фрибсби качала головой, говоря: "Mong cure a boco souffare", и, прикладывая руку къ сердцу, "It est more en Espaing Madame" присовокупляла она со вздохомъ. Она гордилась своимъ знаніемъ французскаго языка и говорила на немъ съ большею охотой, чѣмъ правильностью. Мистриссъ Пенденнисъ не старалась проникнуть въ секреты этого раненнаго сердца: кромѣ немногихъ близкихъ знакомыхъ, она была со всѣми очень-нелюдима и даже горда: она смотрѣла на наставника своего сына побольше какъ на прислужника этого молодаго принца; и хотя этотъ наставникъ имѣлъ, конечно, право на отличіе, но былъ все-таки въ родѣ вассала дома Пенденнисовъ. Нельзя сказать, чтобъ постоянныя намеки мадамъ Фрибсби на куратора особенно нравились ей. Надобно было имѣть необычайную сантиментальную прозорливость, чтобъ найдти въ мистриссъ Пенденнисъ тайную склонность къ наставнику; но мадамъ Фрибсби упорно держалась своего заблужденія.
   Жилецъ ея всегда былъ очень-расположенъ толковать объ этомъ предметѣ съ своей чувствительной хозяйкой. Всякій разъ послѣ того, какъ мадамъ Фрибсби удавалось расхвалить вдовѣ мистера Смирке, она возращалась отъ нея съ вѣстью, что мистриссъ Пенденнисъ сама отзывалась о немъ очень-хорошо. Eire soul au monde est bien ouneeyoung, говорила она, посматривая на гравюру, изображавшую французскаго латника, въ мѣдной кирасѣ -- украшеніе ея комнаты: "будьте увѣрены, когда молодой Пенденнисъ отправится въ коллегію, его ма соскучится въ своемъ одиночествѣ. Она еще совершенно-молода: вы не дадите ей больше двадцати-пяти лѣтъ. Song cure est touchy -- jong suis sure. Je conny cela biang. Ally, Monsieur Smirke.
   Онъ скромно краснѣлъ, онъ вздыхалъ, надѣялся, боялся, сомнѣвался; онъ иногда поддавался восхитительной идеѣ -- величайшимъ его удовольствіемъ было сидѣть въ комнатѣ мадамъ Фрибсби и говорить объ этомъ предметѣ. Такъ-какъ большая часть разговора велась клеврингскою модисткой на французскомъ языкѣ, а старушка, мать ея, была къ тому же глуха, то она, разумѣется. не могла тутъ понимать ни слова. Старушка была нѣкогда ключницей, а потомъ женою и вдовой буфетчика прежняго баронета Клевринга.
   Майоръ Пенденнисъ объявилъ наставнику своего племянника, что молодой человѣкъ опредѣляется въ коллегію въ октябрѣ, а потому не будетъ больше нуждаться въ драгоцѣнныхъ услугахъ мистера Смирке; за эти услуги майоръ, говорившій грандіозно какъ лордъ, сознавалъ себя до крайности признательнымъ; онъ просилъ мистера Смирке располагать его вліяніемъ, если онъ будетъ въ чемъ-либо нуждаться. И тутъ-то мистеръ Смирке почувствовалъ, что настаетъ кризисъ. Онъ мучился и терзался всѣми истязаніями, свойственными подобному положенію.
   Очень-понятно, что мадамъ Фрибсби не могла также не почувствовать живѣйшаго участія къ дѣлу любви мистера Пена и миссъ Фодрингэй. Она была въ Чэттерисѣ, видѣла эту актрису на сценѣ и объявила, что Фодрингэй слишкомъ-стара и черезчуръ ломается. Она бесѣдовала о страсти Пена съ полудюжиной старыхъ дѣвъ и старыхъ бабъ въ мужскомъ платьѣ, которыхъ всегда довольно въ маленькихъ провинціальныхъ городкахъ и которые составляли клеврингское "порядочное общество". Капитанъ Глендерсъ объявилъ, что Пенъ будетъ чортъ, а не молодецъ, и что онъ началъ рано; а мистриссъ Глендерсъ возразила на это просьбою удержаться отъ такихъ безнравственныхъ замѣчаній, хоть изъ уваженія къ женѣ. Она сказала, что это будетъ для мистриссъ Пенденнисъ урокъ за ея гордость и сумасбродное ослѣплѣніе къ сыну. Мистриссъ Пайбусъ объявила, что многіе люди гордятся совершенными пустяками, и по ея мнѣнію, она не можетъ понять, съ чего жена аптекаря чванится какъ знатная леди? Мистриссъ Уэпшотъ отозвала своихъ дочерей съ той стороны улицы, гдѣ однажды Пенъ остановился на лошади у лавки сѣдельщика, чтобъ купить себѣ новый хлыстъ. Всѣ эти дамы дѣлали изъ любопытства визиты въ Фэроксъ, старались утѣшать вдову и завязать съ нею разговоръ о фодрингэнскомъ дѣлѣ; но всѣ, поодиначкѣ, были отбиты надменною холодностью мистрисъ Пенденнисъ и ледяною учтивостью майора.
   Эти пораженія нисколько не прекратили болтовни, и сплетни постоянно возрастали насчетъ фэрокскихъ жителей, капитанъ Глендерсъ, отставной кавалеристъ, который, при половинномъ жалованьѣ и большомъ семействѣ, долженъ былъ довольствоваться грогомъ вмѣсто бордоскаго, бывалъ изрѣдка въ Фэроксѣ извѣщалъ пріятеля своего, майора Пенденниса обо всѣхъ басняхъ, переходившихъ изъ устъ въ уста въ Клеврингѣ. Мистриссъ Пайбусъ взяла нарочно мѣсто внутри чэттерисскаго дилижанса и поѣхала въ Джордж-Отель собственно за справками. Лакей мистриссъ Спирсъ угощалъ грума мистера Фокера въ Кэймутѣ съ тою же цѣлью. Говорили, что Пенъ повѣсился съ отчаянья въ огородѣ, но дядя обрѣзалъ веревку; что страдалица къ этом дѣлѣ, миссъ Костиганъ, покинутая Артуромъ, и что ей должны были заплатить значительную сумму, чтобъ какъ-нибудь заглушить дѣло; многіе изъ клеврингскихъ жителей могли даже сказать съ точностью, какъ велика была эта сумма; разумѣется, что цифра была для каждаго повѣствователя различна.
   Пенъ потрясалъ гривой и бѣсновался какъ разъяренный левъ, когда эти скандалы, задѣвавшія честь миссъ Костиганъ и его собственную, дошли до его слуха. Зачѣмъ мистриссъ Пайбусъ не мужчина (усы у нея были порядочные), и тогда онъ могъ бы вызвать ее на дуэль и застрѣлить? Встрѣтивъ разъ мистера Симко, Пенъ бросилъ ему съ высоты сѣдла свой лошади такой взглядъ и такъ грозно стиснулъ въ рукѣ хлыстъ, что Симко поспѣшилъ домой и сочинилъ рѣчь, въ которой говорилъ о позорищахъ скомороховъ (тутъ заключался двойной ударъ -- докторъ Портменъ, какъ всѣмъ было извѣстно, посѣщалъ театръ), и о юношествѣ на пути къ вѣчной гибели, въ такихъ выраженіяхъ, что самому нехитрому уму прямо приходили на умъ Пенъ и его жизненный путь. И чего не придумали на счетъ бѣднаго юноши?
   Послѣ исторіи съ Гобнеллемъ, Пенъ сдѣлался не только развратникомъ, но и смертоубійцей; имя его было синонимомъ всего ужаснаго и преступнаго, отъ чего содрогается человѣчество. Но это еще не все: не о немъ одномъ болталъ весь Клеверингъ -- его бѣдная мать должна была также сдѣлаться жертвою сплетней.
   -- Все уже рѣшено, мистрисъ Пайбусъ, говорила мистриссъ Спирсъ: -- мальчикъ уѣдетъ въ коллегію и тогда вдова возметь себѣ утѣшителя.
   -- Онъ ѣздилъ туда каждый день, самымъ открытымъ манеромъ, милая, продолжала мистриссъ Спирсъ.
   -- Тутъ есть съ чего бѣдному покойнику Пенденнису повернуться въ гробу, сказала мистриссъ Уэпшотъ.
   -- Она его никогда не любила.
   -- Вышла замужъ за его деньги, это всѣмъ извѣстно: была нищею, нахлѣбницей леди Понтипуль.
   -- Нѣтъ, это ужь слишкомъ! Поощрять любовника подъ предлогомъ уроковъ сыну.
   -- Тсъ! вотъ идетъ мистриссъ Портменъ.
   Въ это время супруга добраго ректора входила въ лавку мадамъ Фрибсби, чтобъ посмотрѣть на полученныя изъ Лондона модныя картинки. Дѣло въ томъ, что у мадамъ Фрибсби не стало силъ выдерживать дольше: разъ, послѣ долгаго разговора съ жильцомъ о приближающемся отъѣздѣ Пена и послѣ того, какъ кураторъ отправился дать одинъ изъ послѣднихъ уроковъ этому молодому джентльмену, мадамъ Фрибсби сообщила мистриссъ Пайбусъ, завернувшей къ ней вмѣстѣ съ мистриссъ Спирсъ, свое сильное подозрѣніе, почти увѣренность, что существуетъ взаимная привязанность между однимъ джентльменомъ и одной дамой -- той дамой, которой негодный сынъ совершенно отбивается отъ рукъ -- и что скоро будетъ очень-интересная свадьба.
   Разумѣется, что мистриссъ Портменъ поняла все сразу, лишь-только ей объ этомъ сказали. Каковъ хитрецъ кураторъ! Онъ придерживается Симке, и она его никогда не жаловала. И каково подумать, что мистриссъ Пенденнисъ беретъ себѣ въ мужья такого человѣка, послѣ замужства съ такимъ человѣкомъ, каковъ былъ покойный Пенденнисъ! Она едва могла пробыть пять минутъ у мадамъ Фрибсби -- такъ ей хотѣлось поспѣшить въ ректорію и сообщить эту важную новость доктору Портмену.
   Услыша такую вѣсть, докторъ Портменъ взбѣсился до крайности на своего куратора. Первымъ движеніемъ его было желаніе разорвать съ нимъ всѣ связи и просить его перейдти въ другой приходъ. "Этотъ кислый мямля воображаетъ себя достойнымъ такой женщины, какъ мистриссъ Пенденнисъ -- вотъ дерзость непостижимая!" прорвался онъ.
   -- Она слишкомъ-стара для мистера Смирке, замѣтила мистриссъ Портменъ:-- да наша милая мистриссъ Пенденнисъ почти годится ему въ матери.
   -- Ты всегда приберешь самую любезную причину, Бетси, кричалъ ей ректоръ.-- Ну, можетъ ли женщина почти съ взрослымъ сыномъ выходить замужъ въ другой разъ?
   -- Вы воображаете, что этимъ правомъ пользуются только мужчины, докторъ Портменъ, возразила супруга его, ощетинясь.
   -- Глупая старуха! Когда я умру, ты можешь выходить за кого хочешь. Я распоряжусь на этотъ счетъ въ моемъ завѣщаніи, милая, и передамъ своему преемнику вѣнчальное кольцо; тѣнь моя явится къ тебѣ на свадьбу и будетъ плясать усерднѣе всѣхъ твоихъ гостей.
   -- Грѣшно и стыдно тебѣ говорить такія вещи, отвѣчала мистриссъ Портменъ, съ готовностью расплакаться.
   Но эти порывчики вѣтра проносились очень-скоро надъ гладкою поверхностью семейнаго счастья доктора; за нимъ всегда слѣдовала тишь и солнечная погода.
   -- Не лучше ли тебѣ поговорить съ мистеромъ Смирке, Джонъ? спросила она, успокоенная поцалуемъ мужа, всегда разглаживавшимъ ея чело, лишь-только оно хмурилось.
   -- Когда Пенъ уѣдетъ, cadil quaeslio, посѣщенія Смирке въ Фэроксъ кончатся сами собою, а потому нечего тревожить вдову. А нея довольно хлопотъ съ сорванцомъ-сыномъ и безъ всѣхъ здѣшнихъ сплетней. Все это выдумки той дуры, Фрибсби.
   -- Отъ которой я тебя всегда предостерегала, помнишь, Джонъ?
   -- О, разумѣется! Мнѣніе мое обо всѣхъ женщинахъ, съ которыми мы знакомы, утвердилось не отъ недостатка предостереженій съ твоей стороны, отвѣчалъ докторъ со смѣхомъ.-- Мадамъ Фрибсби дура и любитъ сплетничать, какъ и многія другія; но она добра къ бѣднымъ, заботится о своей матери и ходитъ въ церковь каждое воскресенье по два раза. А что до Смирке, моя милая (тутъ лицо доктора приняло комическое выраженіе, котораго жена его не замѣтила, обративъ вниманіе на мистриссъ Пайбусъ, хлопотавшую о чемъ-то на рынкѣ):-- а что до Смирке, моя милая Бетси, обѣщай мнѣ не говорить ни одному смертному то, что я тебѣ сообщу подъ величайшимъ секретомъ...
   -- Что такое, мой милый Джонъ? Конечно, я никому не скажу...
   -- Ну, хорошо. Я не могу сказать, чтобъ это было дѣло рѣшенное, замѣть себѣ; но еслибъ ты узнала, что мистеръ Смирке, уже нѣсколько лѣтъ, помолвленъ съ одной молодой дѣвицей, миссъ... миссъ Томпсонъ -- если желаешь знать ея имя... это та, которая живетъ на Клэпгам-Коммонѣ -- да, на Клэпгам-Коммонѣ, недалеко отъ дома старухи мистриссъ Смирке -- кчему тогда годится твоя исторія о Смирке и мистрисъ Пенденнисъ?
   -- Зачѣмъ же ты не сказалъ этого прежде? И ты давно объ этомъ знаешь? Какъ же всѣ мы ошиблись въ этомъ человѣкѣ!
   -- Зачѣмъ я стану мѣшаться въ чужія дѣла, милая? Я умѣю хранить секреты; можетъ-быть, и это выдумка, такъ же точно, какъ и та нелѣпая исторія; я никогда не разсказалъ бы тебѣ этого, еслибъ не та басня, которую прошу тебя опровергать, отъ кого бы ты ее ни услышала.
   Съ этими словами докторъ ушелъ въ свой кабинетъ, а мистриссъ Портменъ, видя, что погода замѣчательно-прекрасная, вздумала воспользоваться ею и сдѣлать нѣсколько визитовъ.
   Выглянувъ въ окно, докторъ вскорѣ замѣтилъ, что супруга его выходитъ изъ дома, разряженная впухъ. Она перешла черезъ рыночную площадь, раскланиваясь направо и налѣво съ торговками, и заглянула въ лавку бакаленника и въ "магазинъ разныхъ товаровъ"; потомъ, своротивъ на Лондонъ-Стритъ, она пріостановилась на минуту противъ оконъ мадамъ Фрибсби и, смотря на развѣшенныя модныя новинки, повидимому, колебалась, войдти ли ей или нѣтъ. Она, однако, пошла дальше и все шла, неостанавливаясь, до дверей садика мистриссъ Пайбусъ, которыми вошла въ коттеджъ этой дамы.
   Разумѣется, что въ это время мужъ потерялъ ее изъ вида.
   -- Ухъ! воскликнулъ онъ мысленно: -- какую же я ей отлилъ пулю! Прости меня Богъ, но должно же было остановить сплетни и басни объ этомъ домѣ. Это мой домъ, и я сегодня же поговорю со Смирке, сегодня же позову его обѣдать.
   Послѣ того докторъ занялся своими сочиненіями и заработался такъ, что и не замѣтилъ, какъ пробило пять часовъ: тогда онъ направился къ квартирѣ куратора, для выполненія своего гостепріимнаго намѣренія касательно этого джентльмена. Онъ подошелъ къ дверямъ мадамъ Фрибсби въ то самое время, какъ Смирке выходилъ изъ нихъ.
   Мистеръ Смирке былъ разряженъ впухъ, въ щегольскихъ шелковыхъ чулкахъ и лакированныхъ башмакахъ. Накрахмаленный бѣлый галстухъ былъ повязанъ самымъ безупречнымъ бантомъ, и золотыя запонки блестѣли на бѣлоснѣжномъ бѣльѣ. Волосы были напомажены и завиты, вѣроятно, щипцами мадамъ Фрибсби, а бѣлый кембриковый носовой платокъ надушенъ самымъ восхитительнымъ о-де-колономъ.
   -- О, gracilis puer! кричалъ ему докторъ: -- куда это? А я только-что хотѣлъ зазвать тебя обѣдать съ нами.
   -- Я отозванъ обѣдать въ... въ Фэроксъ, отвѣчалъ мистеръ Смирке, покраснѣвъ и махнувъ надушенымъ носовымъ платкомъ. Лошадка его дожидалась у крыльца; онъ сѣлъ на нее и поѣхалъ вдоль улицы. Въ тотъ день съ нимъ ничего не приключилось на дорогѣ и онъ прибылъ къ дому мистриссъ Пенденнисъ, сохранивъ свой накрахмаленный бантъ въ наилучшемъ порядкѣ.
   

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ,
заключающая первую часть этой исторіи.

   Смирке былъ на прежнемъ основаніи въ Фэроксѣ и сидѣлъ въ комнатѣ Пена, будто бы занимаясь съ нимъ, вскорѣ послѣ того самаго полдня, когда мистриссъ Портменъ, переговоривъ съ мистриссъ Пайбусъ, нашла погоду до такой степени пріятною, что рѣшилась продолжить свою прогулку до Фэрокса, въ намѣреніи посѣтить свою милую мистриссъ Пенденнисъ. Въ-теченіе разговора, ректорша разсказала вдовѣ и майору большой секретъ о мистерѣ Смирке: а именно, что онъ таилъ въ себѣ привязанность, очень-старую привязанность, о которой никто ничего не зналъ.
   -- Кого же мистеръ Смирке одарилъ своимъ сердцемъ? спросила мистриссъ Пенденнисъ, съ надменно-равнодушнымъ видомъ, но съ тайною тревогой.
   -- Да видите, моя милая, когда онъ сначала бывалъ у насъ и хаживалъ обѣдать въ ректорію, люди заговорили, что мы прочимъ его для нашей Майры, и мы были вынуждены перестать звать его. Потомъ толковали, будто бы сердце его поражено въ другой сторонѣ; но я всегда оспаривала это и говорила, что вы...
   -- Что я! воскликнула мистриссъ Пенденнисъ: -- это ужь, право, слишкомъ-дерзко. Мистеръ Смирке бывалъ и бываетъ здѣсь какъ учитель Артура, и я удивляюсь, какъ смѣютъ выдумывать такія вещи.
   -- Клянусь душею, это немножко выходитъ изъ предѣловъ, замѣтилъ майоръ, кладя на столъ газету и двойной лорнетъ.
   -- У меня нѣтъ терпѣнья съ этой мистриссъ Пайбусъ, продолжала Елена съ негодованіемъ.
   -- Я говорила ей, что это неправда, возразила мистриссъ Портменъ.-- Я всегда говорила это, милая мистриссъ Пенденнисъ; а теперь выходитъ, что нашъ смиренникъ ужь сговоренъ съ одной молодой дѣвицей -- миссъ Томпсонъ, изъ Клэпгам-Коммона -- давнымъ-давно. Я этому очень-рада съ своей стороны, а также для моей Майры, потому-что все какъ-то неловко принимать у себя, какъ домашняго человѣка, холостаго куратора. Но прошу васъ, чтобъ это оставалось въ строгой тайнѣ: я сказала только вамъ, и то затѣмъ, чтобъ послѣ не вышло непріятностей. Смотрите же, ни слова объ этой исторіи.
   Мистриссъ Пенденнисъ отвѣчала съ полнымъ чистосердечіемъ, что она очень-рада слышать такія вѣсти: она надѣялась, что мистеръ Смирке, человѣкъ очень-добрый и любезный, будетъ имѣть достойную жену. Когда гостья ушла. Елена и майоръ Пенденнисъ говорили о новости съ большимъ удовольствіемъ, и добрая женщина упрекала себя за холодное обращеніе съ мистеромъ Смирке, котораго она въ послѣднее время всегда избѣгала, вмѣсто того, чтобъ быть ему благодарной за его постоянное вниманіе къ Артуру.
   -- Благодарность къ такимъ людямъ -- еще, пожалуй, замѣтилъ майоръ: -- но о короткости и говорить нечего. Джентльменъ этотъ даетъ уроки и получаетъ деньги, какъ и всякой другой учитель. Вы слишкомъ-смиренны, моя добрая душа. Различіе званій и тому подобное -- вещь необходимая. Я замѣчалъ вамъ и прежде, что вы слишкомъ-ласковы съ мистеромъ Смирке.
   Но Елена думала не такъ: теперь, когда Артуръ уѣзжалъ и она припомнила, какъ мистеръ Смирке всегда былъ вѣжливъ и услужливъ, съ какимъ усердіемъ исполнялъ всѣ ея порученія, какъ онъ привозилъ ей книги и списывалъ ноты, какъ научилъ Лауру такому множеству новыхъ предметовъ и надавалъ ей столько дружескихъ подарковъ -- ей стало совѣстно за свою неблагодарность къ наставнику. Чувство это овладѣло ею до-того, что когда Смирке вышелъ съ Пеномъ изъ его комнаты и медлилъ въ залѣ, она подошла къ нему и протянула ему руку, слегка краснѣя, и просила его зайдти въ ея гостиную, гдѣ они такъ долго его не видали. А такъ-какъ въ тотъ день обѣдъ былъ заказанъ довольно-хорошій, то она пригласила куратора раздѣлить его. Всякій пойметъ, до какой степени это приглашеніе осчастливило мистера Смирке.
   Успокоенная разсказомъ мистриссъ Портменъ на-счетъ всѣхъ своихъ прежнихъ опасеній касательно наставника, Елена была съ нимъ чрезвычайно-любезна и ласкова за обѣдомъ и удвоила внимательность къ нему, можетъ-быть, и потому, что майоръ Пенденнисъ былъ до крайности величественъ и холоденъ съ наставникомъ своего племянника. Приглашая Смирке выпить рюмку вина, Пенденнисъ адресовался къ нему какъ важная особа къ мелкотравчатому разночинцу -- такимъ пышнымъ тономъ, что это разсмѣшило даже Пена, хотя онъ, съ своей стороны, и готовъ былъ поважничать и зазнаться, какъ большая часть молодыхъ людей вообще.
   Но Смирке мало думалъ о надменности майора, видя ласки и благосклонность самой хозяйки. Онъ провелъ время восхитительно за столомъ и, сидя подлѣ нея, напрягалъ всѣ свои разговорныя способности, чтобъ занять ее и понравиться ей. Онъ говорилъ о благородномъ базарѣ, о большомъ митингѣ миссіонеровъ, о послѣднемъ новомъ романѣ, о превосходной проповѣди милорда-епископа, о собраніяхъ лондонскаго моднаго свѣта, о которыхъ читалъ въ газетахъ, словомъ, онъ не пренебрегъ ни одною уловкой, которою человѣкъ съ дарованіями, познаніями, вкусомъ къ изящному, безупречнымъ поведеніемъ и чувствительнымъ сердцемъ, старается быть пріятнымъ въ глазахъ дамы, овладѣвшей его привязанностью.
   Майоръ Пенденнисъ вышелъ изъ столовой, зѣвая, вскорѣ послѣ того, какъ хозяйка и маленькая Лаура вышли оттуда. "Какъ онъ несносно-утомителенъ съ своей болтовнею!" воскликнулъ онъ.
   -- Онъ былъ очень-добръ къ Артуру, который его очень побитъ, возразила мистриссъ Пенденнисъ.-- Желала бы я знать, кто эта миссъ Томсонъ, на которой онъ долженъ жениться?
   -- Я всегда думалъ, что этотъ мямля смотритъ въ другую сторону.
   -- Въ какую? спросила вдова совершенно-невинно:-- на Майру Портменъ?
   -- На Елену Пенденнисъ, если вамъ угодно знать.
   -- На меня! не можетъ быть!
   Она очень-хорошо знала противное.
   -- Женитьба его будетъ очень-хорошее дѣло. Надѣюсь, что Артуръ будетъ пить немного вина.
   Молодой Артуръ, немало гордившійся тѣмъ, что ключи отъ погреба въ его рукахъ, и припоминая, что ему остается ужь очень-немного разъ обѣдать съ милымъ другомъ Смирке, приготовилъ хорошій запасъ бордоскаго, и когда старшіе вышли съ Лаурой, онъ и Смирке принялись за бутылки весьма-исправно.
   Одна бутылка была ужь опорожнена и другая истекала половиною своей крови, прежде -- чѣмъ собесѣдники успѣли пробыть вмѣстѣ болѣе получаса. Пенъ съ глухимъ хохотомъ выпилъ полный стаканъ за коварство женщинъ и сказалъ сардонически, что вино во всякомъ случаѣ такая возлюбленная, которая никого не обманетъ и всегда радуетъ сердце мужчины.
   Смирке кротко отвѣчалъ, что, съ своей стороны, онъ знаетъ нѣкоторыхъ женщинъ, преисполненныхъ истины и нѣжности! Возведя взоры къ потолку и вздохнувъ, какъ-будто призывая образъ существа драгоцѣннаго и котораго имени нельзя произнести, онъ поднялъ стаканъ и осушилъ его. Розовая жидкость начала разливать свой румянецъ на его лицѣ.
   Пенъ продекламировалъ стихи, сочиненные утромъ. Они гласили, что женщина, которая пренебрегла его страстью, не стоитъ этой страсти; что онъ очнулся отъ бѣшеной горячки любви и самъ покидаетъ невѣрную; что имя, нѣкогда славное въ отчизнѣ, можетъ раздаться въ ней снова; что хотя онъ ужь никогда не будетъ тѣмъ безпечнымъ и счастливымъ юношей, какимъ былъ немногіе мѣсяцы тому назадъ, и сердце его ужь не будетъ тѣмъ, чѣмъ было прежде, чѣмъ страсть наполнила его и горе чуть не убило; что хотя для него жизнь все-равно, что смерть, и онъ бы не задумался въ выборѣ, еслибъ не было одного добраго существа, котораго счастье зависитъ отъ его собственнаго -- но онъ надѣется показать себя достойнымъ своего рода, и настанетъ день, когда лживая красавица познаетъ сама, какъ велико было сокровище и какъ благородно сердце, которое она отбросила отъ себя.
   Пенъ, какъ мы уже сказали, былъ очень-восторженный малый. Онъ проговорилъ эти стихи звучнымъ, пріятнымъ голосомъ, слегка дрожавшимъ отъ внутренняго волненія юнаго поэта. Лицо его разгорѣлось въ этомъ воспламененномъ состояніи духа и открытые сѣрые глаза его выражали чувствительность такую неподдѣльную, теплую и мужественную, что будь у миссъ Костиганъ хоть на волосъ души, она бы, конечно, смягчилась надъ нимъ; но очень-вѣроятно, какъ она сама выразилась въ послѣднемъ письмѣ своемъ, она была совершенно-недостойна его привязанности.
   Сантиментальный Смирке разразился отъ восторженности своего юнаго друга. Онъ схватилъ руку Пена черезъ десертныя блюда и рюмки. Онъ сказалъ, что стихи прекрасны, что Пенъ поэтъ, великій поэтъ и, съ помощью Небесъ, пройдетъ въ свѣтѣ блестящимъ путемъ. "Иди и успѣвай, милый Артуръ!" кричалъ онъ: "раны, отъ которыхъ ты теперь страдаешь, только временныя; сама горесть очиститъ и укрѣпитъ твою душу. Я всегда пророчилъ тебѣ самую-великую и блестящую будущность, лишь бы ты исправилъ характеръ свой отъ маленькихъ слабостей, которыя владѣютъ имъ теперь; по ты отъ нихъ вылечишься, мой другъ, ты отъ нихъ вылечишься. А когда ты будешь славенъ и знаменитъ, въ чемъ я убѣжденъ, вспомнишь ли ты своего прежняго наставника и счастливые дни юности?"
   Пенъ поклялся, что вспомнитъ, стиснулъ собесѣднику руку черезъ рюмки и абрикосы.
   -- Никогда не забуду, какъ добръ ты былъ ко мнѣ, Смирке. Я не знаю, что было бы со мной безъ тебя. Ты мой лучшій другъ.
   -- Такъ ли, Артуръ?
   И онъ смотрѣлъ на него сквозь очки, и сердце его сильно стучало.
   -- Мой лучшій другъ, мой другъ навсегда! Благослови тебя Богъ, дружище! и онъ выпилъ послѣдній стаканъ второй бутылки знаменитаго вина, которое отложилъ его отецъ, купилъ дядя и вывезъ изъ-за границы лордъ Ливентъ.
   -- Еще бутылку, дружище! воскликнулъ Пенъ.-- Клянусь Юпитеромъ, еще одну. Ура! бордоское нипочемъ. Дядя мой говорилъ, что онъ видалъ, какъ Шериданъ выпивалъ по пяти бутылокъ у Брука, да еще бутылку мараскина, на придачу. Онъ говоритъ, что это одно изъ лучшихъ винъ во всей Англіи. Да, оно и правда, клянусь Юпитеромъ. Безподобное вино! Nunc vino pellite curas -- eras ingens iterabimus aeq!-- наливай себѣ, Смирке, цѣлая бочка этого вина не сдѣлаетъ вреда.
   И мистеръ Пенъ запѣлъ изъ Фрейшюца:
   
   Что вамъ въ жизни безъ вина... и проч.
   
   Окна столовой были отворены и мать его прогуливалась по лужайкѣ, а маленькая Лаура смотрѣла на заходящее солнце. Свѣжіе, пріятные звуки юношескаго голоса долетали до нея -- и сердце ея радовалось.
   -- Ты... ты пьешь слишкомъ-много вина, Артуръ, замѣтилъ кротко Смирке: -- ты разгорячаешься.
   -- Нѣтъ, женщины даютъ намъ головныя боли, но не это. Наливай свой стаканъ и выпьемъ. Послушай, Смирке, выпьемъ за ея здоровье -- за твою ее, а не за мою; клянусь, что за мою не дамъ ни пенни, ни капли вина. Разскажи намъ о ней, Смирке: ты часто вздыхалъ о ней, я это видѣлъ.
   -- О! вздохнулъ Смирке, и его золотыя запонки зашевелились отъ волненія, вздымавшаго его кроткую и страждущую грудь.
   -- Ого, какой вздохъ! кричалъ совершенно-развеселившійся Пенъ: -- наливай, пріятель, и выпьемъ тостъ, отъ этого ты отказаться не можешь, какъ джентльменъ. Здоровье ея и твое счастье, и да будетъ она какъ-можно скорѣе мистриссъ Смирке.
   -- И ты это говоришь? спросилъ Смирке, весь въ трепетѣ. И ты говоришь это серьёзно, Артуръ?
   -- Я ли говорю? Ну, да. Выпьемъ же. Провозглашаю здоровье мистриссъ Смирке: гипъ, гипъ, урраа!..
   Смирке судорожно влилъ въ себя стаканъ, а Пенъ размахнулъ своимъ стаканомъ надъ головою, крича такъ, что мать его и Лаура удивились на лужайкѣ, а дядя, задремавшій въ гостиной надъ газетой, встрепенулся и проговорилъ про себя: "этотъ мальчишка пьетъ слишкомъ-много". Смирке опустилъ стаканъ.
   -- Принимаю предзнаменованіе, проговорилъ, задыхаясь, краснѣющій Смирке. О, милый Артуръ, ты... ты ее знаешь...
   -- Кого... Майру Портменъ? Желаю тебѣ счастья; она чертовски-толста, но это ничего, желаю тебѣ счастья, дружище.
   -- О, Артуръ! простоналъ снова Смирке и печально повѣсилъ голову.
   -- Извини; жалѣю, если огорчилъ тебя; но знаешь, вѣдь она право претолстая, чёртовски-толстая, продолжалъ Пенъ, надъ которымъ третья бутылка очевидно начала производить свое дѣйствіе.
   -- Это не миссъ Портменъ, возразилъ Смирке голосомъ душевной муки.
   -- Такъ кто-нибудь въ Чэттерисѣ или Клепгамѣ? Кто-нибудь здѣсь? Нѣтъ, ужь не старуха же Пайбусъ? не можетъ-быть, чтобъ миссъ Рольтъ на фабрикѣ, ей всего четырнадцать лѣтъ.
   -- Это дама, которая нѣсколько-старѣе меня, Пенъ, воскликнулъ Смирке, поднявъ глаза на друга и потомъ вперивъ ихъ, какъ виновный, въ тарелку.
   Пенъ расхохотался.-- Мадамъ Фрибсби, клянусь Юпитеромъ! Мадамъ Фрибъ, ради безсмертныхъ боговъ!
   Смирке не могъ долѣе выдержать.-- О, Пенъ! какъ могъ ты предполагать, чтобъ которое-нибудь изъ этихъ болѣе чѣмъ обыкновенныхъ существъ, могло произвести впечатлѣніе на это сердце, когда я привыкъ ежедневно созерцать совершенство! Можетъ-быть, я безуменъ, можетъ-быть, я дерзко-честолюбивъ, можетъ-быть, я сумасброденъ, но впродолженіе двухъ лѣтъ сердце мое было исполнено однимъ образомъ и не знало другаго идола. Развѣ я не любилъ тебя какъ сына, Артуръ? Скажи, развѣ Чарльзъ Смирке не любилъ тебя какъ сына?
   -- Ну, да, старый пріятель, ты былъ со мною очень-добръ, отвѣчалъ Пенъ, котораго привязанность къ наставнику была вовсе не въ сыновнемъ духѣ.
   -- Средства мои, продолжалъ Смирке:-- теперь ограничены, признаюсь въ этомъ, и мать моя не такъ щедра, какъ бы можно было желать; но все, что у нея есть, будетъ принадлежать послѣ ея смерти мнѣ. Еслибъ она услышала, что я женюсь на дамѣ изъ высшаго сословія и съ хорошимъ состояніемъ, она бы, конечно, перестала скупиться -- о, навѣрно! Все, что у меня есть, или что мнѣ послѣ достанется -- а наберется по меньшей мѣрѣ по пятисотъ фунтовъ въ годъ -- все это будетъ записано на ея имя, и... и на твое, послѣ моей смерти, то-есть...
   -- Какого чорта ты хочешь сказать? и что мнѣ дѣлать съ твоими деньгами? воскликнулъ Пенъ, совершенно озадаченный.
   -- Артуръ, Артуръ! кричалъ Смирке внѣ себя: -- ты называешь меня лучшимъ своимъ другомъ, пусть я буду больше. О, развѣ ты не видишь, что ангельское существо, которое я люблю, чистѣйшая, лучшая изъ женщинъ, не кто другой, какъ этотъ милый ангелъ -- твоя мать!
   -- Моя мать! воскликнулъ Артуръ, вскочивъ съ мѣста и отрезвившись въ одно мгновеніе. Годдемъ! Смирке, ты сошелъ съума, она семью или восмью годами старѣе тебя.
   -- А развѣ ты находилъ это же самое препятствіемъ?
   Пенъ почувствовалъ намёкъ и покраснѣлъ до ушей.-- Тутъ дѣло выходитъ другое, Смирке, и можно было бы избавить меня отъ намека. Мужчина можетъ забыть свое званіе и возвысить до него всякую женщину; но позволь сказать, что наши положенія совершенно-различны.
   -- Что ты подъ этимъ разумѣешь, Артуръ? возразилъ съ горестью Смирке, чувствуя, что сейчасъ произнесутъ надъ нимъ послѣдній приговоръ.
   -- Что разумѣю? То, что я сказалъ. Мой наставникъ, я говорю: мой наставникъ, не имѣетъ права просить руки дамы того положенія въ обществѣ, какъ моя мать. Это злоупотребленіе довѣрія. Я говорю, Смирке, что ты позволяешь себѣ вольность, непростительную вольность. Что я разумѣю? вотъ хорошо!
   -- О, Артуръ! заплакалъ Смирке, всплеснувъ руками, съ испуганнымъ и убитымъ лицомъ; по Артуръ топнулъ ногою и дернулъ за звонокъ. Довольно объ этомъ. Теперь мы будемъ пить кофе, если вамъ угодно, прибавилъ онъ съ величавымъ видомъ. Когда старикъ-буфетчикъ вошелъ, Артуръ приказалъ ему подавать кофе.
   Джонъ сказалъ, что онъ подалъ кофе въ гостиную, гдѣ дядюшка спрашивалъ о мистерѣ Артурѣ, и старикъ взглянулъ съ удивленіемъ на три пустыя бутылки. Смирке сказалъ, что онъ... онъ лучше не пойдетъ въ гостиную, на что Артуръ отвѣтилъ надменно: какъ угодно, и приказалъ вывести лошадь мистера Смирке. Бѣднякъ сказалъ, что онъ знаетъ дорогу въ конюшню и самъ выведетъ свою лошадку, пошелъ въ залу и печально надѣлъ шляпу и сюртукъ.
   Пенъ проводилъ его съ обнаженной головою. Елена все-еще прогуливалась по лужайкѣ, наслаждаясь заходящимъ солнцемъ. Смирке снялъ ей шляпу, въ видѣ прощанья, и прошелъ въ двери, выходившія на конюшни. Смирке зналъ туда дорогу, какъ онъ говорилъ; онъ осѣдлалъ лошадку, причемъ Пенъ подтянулъ подпруги, взнуздалъ ее и вывелъ во дворъ. Молодой человѣкъ былъ тронутъ горестью, отражавшеюся на лицѣ куратора, когда тотъ садился на лошадь. Пенъ протянулъ ему руку и Смирке молча пожалъ ее.
   -- Послушай, Смирке, сказалъ онъ взволнованнымъ голосомъ: -- прости меня, если я сказалъ что-нибудь жосткое: ты былъ всегда очень, очень-добръ ко мнѣ. Но этого быть не можетъ, дружище, право такъ. Будь мужчиной и благослови тебя Богъ.
   Смирке безмолвно кивнулъ головой и выѣхалъ за калитку. Пенъ смотрѣлъ ему въ слѣдъ нѣсколько минутъ, пока онъ не исчезъ изъ вида на поворотѣ дороги. Елена все ждала сына на лужайкѣ; она отвела волосы на его лбу и поцаловала его съ нѣжностью. Она боялась, что онъ выпилъ слишкомъ-много вина.
   -- Зачѣмъ Смирке уѣхалъ, ненапившись чаю?
   Пенъ посмотрѣлъ на нее съ добродушною шутливостью и засмѣялся.
   -- Смирке нездоровъ.
   Давно уже Елена не видала его такимъ веселымъ. Онъ обвилъ ея станъ рукою и они прошлись такимъ-образомъ еще нѣсколько разъ взадъ и впередъ передъ домомъ. Лаура барабанила имъ по окну гостиной, кивала и смѣялась. "Ступайте же сюда, вашъ кофе скоро замерзнетъ", кричалъ имъ майоръ Пенденнисъ.
   Когда Лаура ушла спать, Пенъ, котораго тяготилъ секретъ, разразился имъ, и разсказалъ печальную, но смѣшную сцену, разъ игравшуюся въ столовой. Елена слушала его, конфузясь и краснѣя много разъ, что очень шло къ ея блѣдному лицу, и чѣмъ Артуръ плутовски наслаждался.
   -- Чтобъ чортъ побралъ наглость этого глупца, сказалъ майоръ, собираясь уйдти въ свою комнату:-- на чемъ наконецъ остановится самоувѣренность этихъ людей? Пенъ и его мать имѣли въ этотъ вечеръ очень-длинную бесѣду, исполненную любви, откровенности и смѣха. Пенъ спалъ эту ночь лучше и пробудился бодрѣе, чѣмъ когда-нибудь въ-теченіе нѣсколькихъ послѣднихъ мѣсяцевъ.
   
   Прежде-чѣмъ великій мистеръ Долфинъ выѣхалъ изъ Чэттериса, онъ нетолько ангажировалъ миссъ Фодрингэй на весьма-выгодныхъ условіяхъ, но имѣлъ щедрость оставить ей денегъ на уплату всѣхъ долговъ, какіе у этого семейства могли набраться во время пребываніе ихъ въ здѣшнихъ мѣстахъ благодаря благоразумію и бережливости Милли, долги эти были незначительны. Главный долгъ капитана Костигана былъ тотъ, за который его долженъ былъ преслѣдовать судебнымъ порядкомъ мистеръ Тэтемъ; но это дѣло было улажено майоромъ Пенденнисомъ. Капитанъ говорилъ одно время, что онъ возвратитъ майору всѣ деньги до послѣдняго пенни; но, сколько извѣстно, угроза его осталась безъ дальнѣйшихъ послѣдствій, и законы чести не тревожили его на этотъ счетъ нисколько.
   Когда миссъ Костиганъ лично убѣдилась въ томъ, что дѣйствительно сдѣлана уплата по всѣмъ счетамъ, она передала отцу оставшіяся деньги и тотъ предался напропалую свойственнымъ ему гостепріимнымъ внушеніямъ: онъ угощалъ всѣхъ своихъ пріятелей и подавалъ маленькимъ Кридамъ больше, чѣмъ когда-нибудь яблоковъ и пряниковъ, такъ-что мистриссъ Кридъ сохранила навсегда самое пріятное воспоминаніе о своемъ жильцѣ, а дѣти ея горько плакали на прощаньи съ нимъ. Однимъ словомъ, онъ распорядился такъ хорошо, что отпущенныхъ ему денегъ не стало чрезъ нѣсколько дней, и онъ нашелся вынужденнымъ занять денегъ на имя мистера Долфина, для покрытія путевыхъ издержекъ изъ Чэттериса въ Лондонъ, когда настало время отъѣзда.
   Въ одной тавернѣ города Чэттериса собирался еженедѣльный митингъ разгульнаго и шумнаго характера джентльменовъ, называвшихъ себя "букканирами." Къ тому веселому клубу принадлежали нѣкоторые изъ избраннѣйшихъ умовъ Чэттериса. Аптекарь Грэвзъ (чудеснѣйшій малый, какой когда-либо совалъ себѣ трубку въ зубы и курилъ ее); Смартъ, талантливый и юмористическій портретистъ изъ Гай-Стрита; Крокеръ, отличнѣйшій аукціонеръ и неизмѣнный Гиксъ, въ-теченіе двадцати трехъ лѣтъ издававшій любимый публикою "Чэттерискій Вѣстникъ"; всѣ эти джентльмены были въ числѣ команды букканировъ; а когда антрпренёръ Бингли получилъ на то позволеніе своей супруги, то и онъ присоединялся къ нимъ по субботнимъ вечерамъ.
   Костиганъ былъ также нѣкоторое время букканиромъ; но недостатокъ аккуратности въ платежахъ былъ причиной, что его до нѣкоторой степени исключили изъ общества: хозяинъ дѣлалъ на его счетъ довольно-непріятныя замѣчанія, говоря, что букканиръ, который не платитъ за свои ядра, рѣшительно-недостоинъ быть морскимъ разбойникомъ. Когда, однако, клубисты узнали о великолѣпномъ ангажированіи миссъ Фодрингэй, то въ чувствахъ всего клуба, относительно капитана Костигана. произошелъ великій переворотъ. Солли, хозяинъ "Виноградной Кисти" (считаю лишнимъ сказывать: и достойнѣйшій малый, когда-либо стоявшій за прилавкомъ) разсказалъ джентльменамъ въ Букканирской Залѣ о томъ, какъ благородно поступилъ капитанъ, какъ обошелъ всѣхъ и заплатилъ всѣ свои должишки въ Чэттерисѣ, включая три фунта четырнадцать здѣсь; словомъ, провозгласилъ во всеуслышаніе, что Косъ славный малый и настоящій джентльменъ, въ чемъ онъ, Солли, былъ всегда убѣжденъ; наконецъ, онъ такъ подѣйствовалъ на чувства букканировъ, что тѣ рѣшили единогласно задать капитану Костигану обѣдъ.
   Банкетъ былъ назначенъ въ послѣдній вечеръ пребыванія Костигана въ Чэттерисѣ и устроенъ отлично, по обыкновенію Солли. Мистриссъ Солли приготовила самый-лучшій простой обѣдъ изъ сытныхъ блюдъ старой Англіи. За столъ сѣло восьмнадцать джентльменовъ: Мистеръ Джобберъ, именитый суконщикъ изъ Гай-Стрита, предсѣдательствовалъ на пиршествѣ, а но правую его руку сидѣлъ почетный гость клуба; остроумный и плотный Гиксъ былъ распорядителемъ; большая-часть членовъ клуба принимали тутъ участіе; Генри Фокеръ, эсквайръ и Томъ Славинъ, эсквайръ, какъ друзья капитана Костигана, получили также приглашенія, которыми, разумѣется, воспользовались. Когда скатерть сняли, предсѣдатель сказалъ: "Костиганъ, вотъ вино, если угодно"; но какъ капитанъ предпочиталъ пуншъ, поэтому всѣ голоса были на сторонѣ этого болѣе-серьёзнаго питья. Когда "Non Nobis", былъ пропѣтъ самымъ-классическимъ стилемъ господами: Бингли, Гиксомъ и Булльби (изъ соборнаго хора -- веселѣйшій и забавнѣйшій изъ всѣхъ пѣвцовъ, когда-либо опоражнивавшихъ стаканы), предсѣдатель провозгласилъ "здоровье короля!" Тостъ этотъ былъ выпитъ со всею преданностью, всегда отличавшею жителей Чэттериса. Потомъ, безъ дальнѣйшихъ церемоній, предсѣдатель предложилъ здоровье "общаго нашего друга, капитана Костигана".
   Послѣ восторженныхъ восклицаній, раздавшихся по всему старому Чэттерису, капитанъ всталъ, чтобъ отблагодарить общество и говорилъ цѣлыя двадцать минутъ, въ-теченіе которыхъ рѣчь его безпрестанно прерывалась отъ избытка чувствъ.
   Храбрый капитанъ сказалъ, что онъ проситъ извиненія за безсвязность своей рѣчи, такъ-какъ сердце его слишкомъ-полно словъ. Онъ покидаетъ городъ, знаменитый по своей древности, гостепріимству и красотѣ женщинъ; по мужественной доблести, великодушію и веселому праву мужчинъ. "Слушайте, слушайте!"), Онъ уѣзжаетъ изъ этого древняго и почтеннаго города, о которомъ сохранитъ навсегда сладчайшее воспоминаніе, въ великую столицу, гдѣ талантъ его дочери найдетъ себѣ блистательное поприще и гдѣ онъ будетъ беречь ее какъ ангелъ-хранитель. Онъ никогда не забудетъ, что въ Чэттерисѣ она пріобрѣла то искусство, которое явится теперь въ другой сферѣ -- и, отъ ея имени и своего собственнаго, Джекъ Костиганъ благодаритъ и благословляетъ достопочтенныхъ собесѣдниковъ. Рѣчь храбраго воина была принята съ восторженными восклицаніями.
   Мистеръ Гиксъ, распорядитель пиршества, предложилъ здоровье миссъ Фодрингэй въ блистательныхъ и энергическихъ выраженіяхъ.
   Капитанъ Костиганъ отблагодарилъ его рѣчью, исполненною чувства и краснорѣчія.
   Мистеръ Джобберъ предложилъ здоровье драмы и чэттерисскаго театра. Мистеръ Бингли готовился уже встать, какъ хозяинъ театра, но былъ предупрежденъ капитаномъ Костиганомъ, который взялъ на себя отблагодарить общество, какъ человѣкъ, находившійся столько лѣтъ въ сношеніяхъ съ чэттерисскимъ театромъ, и ради своей дочери. Онъ увѣдомилъ при этомъ почтенную компанію, что служилъ въ гарнизонахъ Гибралтара и Мальты, и находился при взятіи Флессингена. Герцогъ Йоркскій былъ покровителемъ драмы; онъ имѣлъ честь обѣдать много разъ съ его королевскимъ высочествомъ и съ герцогомъ кентскимъ; первый изъ нихъ былъ по справедливости прозванъ другомъ воиновъ. (Громкія одобренія).
   Потомъ предложили здоровье арміи, на что капитанъ Костиганъ отвѣтилъ еще рѣчью. Въ-теченіе этого вечера онъ пѣлъ свои извѣстныя ирландскія пѣсни: "Дезертиръ", "Поросеночекъ подъ кроватью" и другія. Вечеръ этотъ былъ для него истиннымъ торжествомъ; онъ протекъ. Всѣ торжества и всѣ вечера кончаются. На другой день послѣ того, какъ миссъ Костиганъ простилась со всею труппой и помирилась съ миссъ Роунси, которой оставила ожерелье изъ бусъ и бѣлое атласное платье -- на другой день Костиганъ съ дочерью сидѣли въ дилижансѣ "Соревнователь" и проѣхали мимо воротъ Фэрокса -- и Пенденнисъ не видалъ ихъ.
   Кучеръ Томъ Смитъ указалъ на Фэроксъ сидѣвшему на козлахъ капитану Костигану, отъ котораго сильно несло грогомъ, и капитанъ возразилъ, что мѣсто неважное и прибавилъ: "Вотъ еслибъ ты видѣлъ замокъ Костиган-кастль, пріятель, въ графствѣ Мейо!" И Томъ отвѣчалъ на это, что онъ бы очень желалъ посмотрѣть на него.
   Они уѣхали и Пенъ ихъ не видалъ! Онъ узналъ объ отъѣздѣ ихъ только изъ объявленія въ "Чэттерисскомъ Вѣстникѣ" и тотчасъ же поскакалъ въ городъ, чтобъ удостовѣриться въ этомъ. Они дѣйствительно выѣхали: въ знакомомъ и памятномъ Пену окнѣ былъ билетикъ: "Отдается квартира въ наемъ". Онъ вбѣжалъ въ комнаты и обошелъ ихъ кругомъ; сѣлъ у окна, выходящаго въ садъ декана, изъ котораго онъ такъ часто смотрѣлъ вмѣстѣ съ своею Эмили. Онъ вошелъ съ трепетомъ въ ея маленькую опустѣлую спальню. Она была выметена и приготовлена для новыхъ жильцовъ. Зеркало, отряжавшее ея прекрасное лицо, было готово для другихъ, Занавѣски лежали свернутый на кровати: онъ бросился на кровать и скрылъ лицо свое въ холодной подушкѣ.
   Лаура связала кошелекъ, въ который мать его положила нѣсколько гиней, и Пенъ нашелъ его въ то самое утро на своемъ туалетномъ столикѣ. Онъ далъ одну гинею дѣвочкѣ, прислуживавшей Костиганамъ, а другую дѣтямъ мистриссъ Кридъ, которыя сказали ему, что они очень-любили ее. Всего прошло нѣсколько мѣсяцевъ, а между-тѣмъ Пену казалось, что протекли долгіе годы съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ въ первый разъ вошелъ сюда! Онъ чувствовалъ, что все кончено. То, что онъ не видалъ ихъ передъ отъѣздомъ, казалось ему какимъ-то роковымъ предзнаменованіемъ. Страшная пустота, изнеможеніе и уныніе овладѣли бѣднымъ юношей.
   Мать увидѣла по его взгляду, когда онъ воротился домой, что она уѣхала. Теперь и ему хотѣлось улетѣть, какъ многимъ другимъ, изъ чэттерисскаго околотка. Бѣдному Смирке нужно было удалиться изъ вида сирены-вдовы. Фокеръ началъ помышлять о томъ, что онъ ужь достаточно насладился Бэймутомъ и что нѣсколько веселыхъ ужиновъ въ Сент-Бонифасѣ будутъ нелишними. Майоръ Пенденнисъ желалъ убраться какъ-можно скорѣе, чтобъ поспѣть въ Стилльбрукъ на охоту за фазанами, и чтобъ отдѣлаться отъ смертельно-надоѣвшей ему деревни и всѣхъ ея tracasseries. Вдова и Лаура усердно принялись собирать багажъ Пена и укладывать въ сундуки его книги и бѣлье. Елена писала ярлыки съ именемъ Артура Пенденниса, эсквайра, которые должнымъ образомъ прибивались къ крышкамъ и на которые она и дѣвочка смотрѣли сквозь слезы. Долго, долго послѣ этого Пенъ вспомнилъ, какъ постоянна и нѣжна была привязанность этихъ женщинъ, и какъ себялюбиво самъ онъ велъ себя.
   Настала ночь; дилижансъ, при звукѣ рожка и съ ярко-горящими фонарями, подкатился къ Фэроксу; вещи Пена и его дяди помѣщены наверху кареты, въ которую вскорѣ усаживаются они сами. Елена и Лаура стоятъ въ разсадникѣ и лица ихъ освѣщены каретными фонарями. Кондукторъ кричитъ: "Все готово!" Еще мгновеніе -- и экипажъ покатился впередъ, свѣтъ фонарей исчезъ, и сердце и молитвы Елены понеслись за сыномъ. Ея святое материнское благословеніе напутствуетъ уносящемуся мальчику. Онъ покинулъ домашнее гнѣздо, въ которомъ бился съ нетерпѣніемъ, и куда воротился послѣ самаго перваго вылета своего раненный и окровавленный; онъ жаждетъ новизны и ему снова хочется попробовать силу своихъ неугомонныхъ крыльевъ.
   Какъ опустѣлъ домъ безъ него! Обвязанные веревками сундуки и ящики съ книгами стоятъ въ его пустой комнатѣ. Лаура проситъ позволенія спать въ комнатѣ Елены. Когда Лаура доплакалась до сна, мать идетъ потихоньку въ спальню Пена, становится на колѣни подлѣ его кровати, на которую свѣтитъ луна, и молится за своего юношу, какъ однѣ только матери умѣютъ молиться. Онъ знаетъ, что ея чистыя благословенія слѣдуютъ за нимъ въ то время, какъ онъ уносится.
   

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ.
Alma Mater.

   Всякій, какъ бы кратка и безславна ни была его ученая карьера, долженъ вспоминать съ чувствами кроткими и нѣжными о старинныхъ университетскихъ товарищахъ и дняхъ. Жизнь молодаго человѣка начинается тутъ: помочи мальчика обрѣзаны и онъ наслаждается всею новизною и всѣмъ достоинствомъ самостоятельности. Онъ еще не имѣетъ понятія о заботахъ, разстроенномъ здоровьѣ, плутовствѣ, бѣдности и завтрашнихъ огорченіяхъ. Комедія жизни разъигрывалась для него еще не такъ часто, и потому она не успѣла еще наскучить. Хотя впослѣдствіи у насъ остается горечь послѣ этого напитка удовольствій, зато какъ чисто и весело онъ искрится вначалѣ! Съ какою жадностью мальчикъ хватается за чашу наслажденіи и съ какимъ жаромъ осушаетъ ее! Даже старые эпикурейцы, которыхъ разстроенный желудокъ осуждаетъ на яйцо въ смятку и стаканъ воды, даже и тѣ любятъ смотрѣть на людей съ хорошимъ аппетитомъ; а такъ-какъ послѣ наслажденія самою пантомимой первое удовольствіе состоитъ въ томъ, чтобъ смотрѣть, какъ дѣти наслаждаются ею, то, по-моему, нѣтъ возраста и опытности, до которыхъ смертные могутъ достигнуть, и нѣтъ такой угрюмой философіи, которая бы не любовалась на счастье блаженной юности.
   Возвращаясь, нѣсколько недѣль тому назадъ, послѣ кратковременнаго посѣщенія древняго Оксбриджскаго Университета, гдѣ пріятель мой мистеръ Артуръ Пенденнисъ провелъ часть своей жизни, я ѣхалъ по желѣзной дорогѣ рядомъ съ однимъ молодцомъ, въ настоящее время студентомъ Коллегіи Сент-Бонифаса. Онъ какъ-то получилъ свой exeat и ѣхалъ на день въ Лондонъ. Онъ не уставилъ болтать съ самаго начала путешествія до конца, наставшаго слишкомъ-скоро для меня, потому-что и я не уставалъ слушать шутки честнаго малаго и его веселый хохотъ; и когда поѣздъ нашъ остановился, ничто не могло удовлетворить его, кромѣ кабріолета Генсома, чтобъ ему какъ-можно-скорѣе попасть въ городъ и насладиться ожидавшими его тамъ удовольствіями. Молодой человѣкъ умчался съ радостью на добродушномъ лицѣ, а покорнѣйшій слуга читателя, имѣвшій съ собою только дорожный мѣшокъ, взобрался на верхъ омнибуса и усѣлся между ветошникомъ-жидомъ, курившимъ скверныя сигары, и лакеемъ какого-то джентльмена, имѣвшимъ подъ своимъ надзоромъ пуделя, въ ожиданіи, когда наберется полное число пассажировъ и чемодановъ, чтобъ кучеръ нашъ могъ тронуться. конечно, не торопились попасть въ городъ. Ни одинъ изъ насъ не чувствовалъ особенно-запальчиваго желанія ворваться въ дымившійся неподалеку Вавилонъ и обѣдать въ такомъ-то клубѣ, или танцовать въ такомъ-то казино. Пройдетъ немного лѣтъ еще, и мой юный пріятель желѣзной дороги сдѣлается точно такъ же равнодушнымъ.
   Въ то время, когда Артуръ Пенденнисъ отправился въ знаменитый Оксбриджскій Университетъ, не было еще желѣзныхъ дорогъ; но онъ въѣхалъ туда въ здоровой каретѣ, наполненной внутри и снаружи профессорами, джентльменами въ мантіяхъ, молодыми новичками, ѣхавшими опредѣлиться, и ихъ наставниками и родственниками, везшими ихъ въ университетъ. Одинъ толстый старикъ, въ сѣрыхъ чулкахъ, изъ Сити, сидѣвшій подлѣ майора Пенденниса внутри экипажа, имѣя vis-à-vis блѣднолицаго сына, перепугался до смерти, когда услышалъ, что лошадьми правилъ цѣлыя двѣ станціи молодой мистеръ Фокеръ, изъ Коллегіи Сент-Бонифаса: Фокеръ былъ пріятель со всѣми, включая кучеровъ, и умѣлъ править не хуже самого Тома Гикса. Пенъ сидѣлъ наверху, разсматривая съ восторгомъ и любопытствомъ экипажъ, пассажировъ и окрестности. Сердце его запрыгало отъ удовольствія, когда взорамъ его открылся знаменитый университетъ, съ почтенными старинными башнями и шпицами, высокими пльмами и свѣтлою рѣкой подлѣ.
   Пенъ провелъ нѣсколько дней на квартирѣ дяди, въ Бюри-Стритѣ, прежде-чѣмъ они отправились въ Оксбриджъ. Майоръ Пенденнисъ счелъ, что гардеробъ племянника нуждается въ возобновленіи, и Артуръ нисколько не противился плану, который долженъ былъ доставить ему нѣсколько новыхъ костюмовъ и жилетовъ. Не было конца жертвамъ, которыя дядя для него дѣлалъ. Лондонъ былъ страшно-пустъ. Троттуары Палл-Малля были безъ фланёровъ; даже красные мундиры выбрались изъ города. Едва-едва показывалось человѣческое лицо въ выпуклыхъ окнахъ клубовъ. Майоръ повелъ своего племянника въ одно изъ этихъ опустѣлыхъ зданій и записалъ его имя въ спискѣ кандидатовъ; удовольствіе Артура отъ этой любезности дяди было невыразимо. Онъ прочиталъ въ пергаминной книжицѣ свое имя и титулы: "Артуръ Пенденнисъ, эсквайръ, изъ Фэрокса, NN шира, и Коллегіи Сент-Бонифаса въ Оксбриджѣ; предложенный майоромъ Пенденнисомъ и поддержанный лордомъ Вискоуигомъ Кольчикумомъ", что доставило ему наслажденіе необъятное. "Тебя будутъ баллотировать года черезъ три, а ты между-тѣмъ успѣешь получить въ университетѣ степень", сказалъ опекунъ. Пенъ внутренно пожелалъ, чтобъ эти три года не существовали; онъ оглядывалъ уже залы, библіотеку и отлично-мёблированныя гостиныя, какъ свою собственность. Майоръ усмѣхнулся, глядя на важничанье простодушнаго юноши, когда онъ вышелъ на улицу. Пенъ отправился разъ вмѣстѣ съ Фокеромъ и въ кабріолетѣ Фокера въ Грэйфрайрскую Школу, для возобновленія знакомства съ нѣкоторыми изъ своихъ прежнихъ товарищей. Мальчики окружили оставленный у воротъ кабріолетъ, и восхищались бурой лошадью и ливреей съ обтяжными лосинными, равно какъ серьёзнымъ видомъ Ступида, грума или тигра мистера Фокере. Пока они разговаривали на лугу съ старыми пріятелями, зазвонилъ колоколъ для вечернихъ классовъ и грозный докторъ прошелъ въ школу, съ грамматикой въ рукѣ. Фокеръ невольно отшатнулся назадъ, но Пенъ подошелъ, краснѣя, къ ученому педагогу и пожалъ ему руку. Онъ смѣялся, вспомнивъ, сколько, бывало, разъ эта самая латинская грамматика поражала его по головѣ. Онъ былъ малый добрый, великодушный и, однимъ словомъ, высокоумный и довольный собою до-нельзя.
   Послѣ того они поѣхали къ родительской пивоварнѣ Фокера. Она состоитъ изъ огромной массы зданій, недалеко отъ Грэйфрайрской школы, и имя владѣльца красуется золотыми буквами на безчисленномъ множествѣ вывѣсокъ тавернъ, содержимыхъ его вассалами по сосѣдству. Почтенный младшій партнёръ и управитель заведенія, припалъ съ приличною почестью юнаго наслѣдника чановъ и его молодаго друга. Онъ налилъ имъ изъ серебряныхъ флягъ такого крѣпкаго портера, что вы сочли бы не только молодыхъ людей, но и бурую лошадь мистера Фокера подъ-хмѣлемъ -- такою рысью понесся онъ оттуда домой, въ Вест-Эндъ, къ великой опасности торговокъ съ подвижными лавочками и разнощицъ на перекресткахъ; приступки кабріолета ударялись о тумбы на углахъ, и бѣднаго Ступида подбрасывало страшнымъ образомъ на его сѣдалищѣ сзади.
   Майоръ былъ очень-доволенъ, когда Пенъ былъ вмѣстѣ съ своимъ пріятелемъ; онъ слушалъ наивные разсказы Фокера съ большимъ участіемъ; задалъ обоимъ юношамъ славный обѣдъ въ ковентгарденскомъ кофейномъ домѣ, откуда всѣ трое отправились въ театръ; но больше всего былъ онъ счастливъ, когда мистеръ и леди Агнеса Фокеръ, случившіеся въ то время въ Лондонѣ, просили майора Пенденниса и мистера Артура Пенденниса сдѣлать имъ удовольствіе откушать у нихъ, въ Гросвенор-Стритѣ. "Получивъ entree въ домъ леди Агнесы", сказалъ онъ племяннику съ родственною торжественностью, приличною случаю: -- ты долженъ, мой милый, пользоваться этимъ. Ты обязанъ не забывать никогда сдѣлать визитъ на Гросвенор-Скверъ, когда будешь въ Лондонѣ. Рекомендую тебѣ прочитать въ Дебреттѣ подробности о генеалогіи и фамильныхъ связяхъ графовъ Рошервиллей, и тогда, если хочешь, можешь сказать что-нибудь хорошенькое, историческое о фамиліи, такъ, въ родѣ комплимента, и тому подобное. У тебя фантазія поэтическая, и потому тебя это не затруднитъ. Самъ мистеръ Фокеръ человѣкъ очень-достойный, хотя невысокаго происхожденія, да и невысокаго воспитанія. Онъ поставилъ себѣ въ обязанность угощать фамильнымъ портеромъ всѣхъ гостей кругомъ, послѣ обѣда: отъ этого ты не отказывайся ни подъ какимъ видомъ, смотри; я самъ выпью стаканъ, хотя все пивное чертовски не по моей натурѣ". И достойный дядя дѣйствительно пожертвовалъ собой, какъ сказалъ, въ день обѣда, когда старикъ Фокеръ сидѣлъ въ головѣ стола и отпустилъ свою обычную шутку о "Фокеровомъ Цѣльномъ". Всѣ мы, я увѣренъ, пришли бы въ восторгъ, еслибъ увидѣли, какъ майоръ оскалилъ зубы, когда достойный старый джентльменъ отпустилъ свою освященную временемъ остроту.
   Леди Агнеса, погруженная по уши въ своего Гарри, была нѣжнѣйшею изъ матерей и добродушнѣйшею, хотя и не мудрѣйшею изъ женщинъ. Она приняла пріятеля своего сына съ большимъ радушіемъ и удивила Пена разсказами о тяжкихъ ученыхъ занятіяхъ ея милаго мальчика, и опасеніями, что это можетъ повредить его драгоцѣнному здоровью. Фокеръ-старшій разражался лошадинымъ смѣхомъ при нѣкоторыхъ изъ этихъ рѣчей, а наслѣдникъ дома лукаво подмигивалъ своему пріятелю. Потомъ леди Агнеса пустилась повѣствовать исторію своего сына съ младенческихъ лѣтъ; она разсказала чудное его избавленіе отъ кори и коклюша и о томъ, какъ онъ чуть не утонулъ; какія ужасныя тиранства онъ вытерпѣлъ въ этой гадкой школѣ, куда мистеръ Фокеръ такъ упрямо опредѣлилъ его потому только, что учился тамъ самъ, но она никогда въ жизни не проститъ этому непріятному педанту -- докторѣ -- нѣтъ, никогда и ни за что! Проболтавъ съ часъ безъ умолку о сынѣ, леди Агнеса объявила обоихъ Пенденнисовъ пріятнѣйшими людьми; когда подали фазановъ за второй перемѣной, которыхъ майоръ расхвалилъ какъ лучшихъ птицъ на свѣтѣ, миледи сказала, что они изъ Логвуда (что майору было какъ-нельзя-лучше извѣстно), и изъявила надежду видѣть ихъ тамъ у себя обоихъ на Рождество, или когда милый Гарри будетъ дома на каникулы.
   -- Богъ съ тобой, мой любезнѣйшій, сказалъ майоръ Пенденнисъ Артуру, когда они зажигали свѣчи въ Бюри-Стритѣ, чтобъ идти спать.-- Ты сдѣлалъ этотъ маленькій намекъ на Азинкуртъ, гдѣ одинъ изъ Рошервиллей отличился, очень-мило и ловко, хотя леди Агнеса и несовершенно поняла его; но для начинающаго это было прекрасно; только, скажу мимоходомъ, тебѣ бы не слѣдовало такъ краснѣть; и я прошу тебя, мой милый Артуръ, вомни на всю жизнь, что съ хорошимъ вступленіемъ въ свѣтъ -- замѣть, съ хорошимъ для тебя такъ же легко жить въ хорошемъ обществѣ, какъ и въ дурномъ; человѣку, порядочнымъ образомъ введенному въ общество такъ же легко удержаться на хорошей ногѣ въ лучшихъ домахъ Лондона, какъ обѣдать у какого-нибудь приказнаго на Бедфэрд-Скверѣ. Помни это, когда будешь заниматься науками въ Оксбриджъ и, ради Небесъ, будь какъ можно разборчивѣе въ своихъ знакомствахъ. Первый шагъ въ жизни важнѣе всего. А писалъ ли ты сегодня матери?-- Нѣтъ?-- ну, смотри же, напиши ей непремѣнно. Покойной ночи. Богъ съ тобой.
   Пенъ написалъ забавный разсказъ о дѣяніяхъ своихъ въ Лондонѣ, о комедіи, посѣщеніи своей прежней школы, о пивоварнѣ и обѣдѣ у Фокеровъ -- къ своей милой матери, молившейся за него въ одинокомъ Фэроксѣ съ сердцемъ, исполненнымъ невыразимой любви и нѣжности. Она много разъ перечитывала вмѣстѣ съ Лаурой это письмо и всѣ слѣдующія затѣмъ письма, и обѣ думали долго надъ ними, по женскому обычаю. То былъ первый шагъ Пена на жизненномъ пути. О, какое это опасное путешествіе и какъ легко храбрѣйшій можетъ споткнуться и самый твердый упасть! Собратъ путникъ! Желаю, чтобъ дружеская рука поддерживала тебя на дорогѣ, и чтобъ и ты протянулъ дружескую руку тѣмъ, кто будетъ падать подлѣ тебя. Да руководитъ тобою истина, да проститъ тебѣ подъ конецъ милосердіе и да сопутствуетъ тебѣ всегда любовь. Какъ слѣпъ былъ бы странникъ безъ этой теплой лампады я какъ угрюмо и печально его путешествіе!
   Итакъ, карета подкатилась къ древней и комфортэбльной гостинницѣ, подъ вывѣскою "Деревянной Тарелки", которая находится на главной улицѣ классическаго Оксбриджа. Пенъ въ первый разъ увидѣлъ съ жаднымъ восторгомъ, какъ ходятъ люди въ мантіяхъ, какъ величаво и спокойно высятся башни и шпицы надъ остроконечными крышами и старинными фасадами домовъ, и прислушивался къ звону колоколовъ капеллы, которые въ Оксбриджѣ звонятъ отъ зари до зари. Еще прежде отъѣзда Пена, докторъ Портменъ списался съ пріятелемъ своимъ, мистеромъ Бонномъ, наставникомъ въ Коллегіи Сент-Бонифаса, на половину котораго Пенъ вступалъ. Лишь-только майоръ Пенденнисъ пріоправилъ свою наружность, чтобъ произвести удовлетворительное впечатлѣніе на будущаго наставника своего племянника, оба они пошли по главной улицѣ, миновали большія ворота и башню колокольни Коллегіи Сент-Джорджа, и прибыли, какъ имъ указали, къ Сент-Бонифасу. Тамъ снова забилось сердце Пена, когда они вошли въ почтенную, отѣненную ивами калитку Коллегіи. Надъ воротами возвышается древній куполъ, почти покрытый ползучими растеніями и украшенный изображеніемъ святаго, именемъ котораго названа Коллегія, и множество гербовъ ея царственныхъ и вельможныхъ покровителей и благодѣтелей.
   Привратникъ указалъ на древнюю башню странной фигуры на углу четвероугольника, какъ на путь въ покои мистера Бокка. Оба джентльмена прошли черезъ скверъ, котораго главныя черты сразу врѣзались въ памяти Пена -- хорошенькій фонтанъ, игравшій въ центрѣ свѣжей, зеленой площадки; высокія окна и контрфорсы капеллы, возвышавшіяся направо; большая зала съ пирамидальнымъ фонаремъ и стрѣльчатымъ окномъ; будка, изъ дверей которой величаво выходилъ великій магистръ въ шелковомъ одѣяніи; потомъ амфилады окружающихъ комнатъ, съ лѣпными трубами, сѣрыми башенками и чопорными шпицами; все это Пенъ пожиралъ глазами съ жадностью, свойственною первымъ впечатлѣніямъ, а майоръ Пенденнисъ смотрѣлъ на то же самое съ хладнокровіемъ джентльмена, который мало думаетъ о живописномъ, и котораго зрѣніе нѣсколько потускло отъ постояннаго яркаго отраженія мостовой Палл-Малла.
   Коллегія Сент-Джорджа считается первою въ Оксбриджскомъ Университетѣ, съ своимъ обширнымъ помѣщеніемъ, прекраснѣйшею залой и садами. "Джорджіанцы", какъ себя называютъ тамошніе студенты, прошедшіе и настоящіе, носятъ мантіи особаго покроя и важничаютъ немало передъ всѣми остальными молодыми людьми. Коллегія Сент-Бонифаса небольше, какъ маленькая пустынь въ сравненіи съ огромнымъ освященнымъ зданіемъ, подлѣ котораго она находится. Но, несмотря на свои размѣры, она пользовалась всегда очень-хорошею славой въ университетѣ. Тонъ въ ней очень-хорошій; лучшія фамиліи извѣстныхъ графствъ постоянно посылали съ незапамятныхъ временъ молодыхъ людей своихъ въ Сент-Бонифасъ; мѣста пасторскія, зависящія отъ этой коллегіи, замѣчательно-хороши и сотоварищество пріятно; бонифаціанцы имѣли больше, чѣмъ свою должную долю университетскихъ отличій; шлюпка ихъ третья на рѣкѣ; хоръ ихъ капеллы не уступаетъ сент-джорджскому, и эль Сент-Бонифаса лучшій въ Оксбриджѣ. Въ старинной, съ дубовыми панелями залѣ коллегіи, и вокругъ рубильяковой статуи св. Бонифаса (который благословляетъ трапезу сотоварищей), развѣшены по стѣнамъ портреты многихъ изъ знаменитѣйшихъ бонифаціанцовъ: вотъ ученый докторъ Гриддль, пострадавшій въ царствованіе Генриха VIII, и архіепископъ Бошъ, которымъ Гриддль былъ сожженъ; лордъ великій судья Гиксъ; герцогъ Сент-Дэвидъ, рыцарь Подвязки, канцлеръ университета и членъ этой коллегіи; поэтъ Спроттъ, котораго славою Коллегія по справедливости гордится; докторъ Блоггъ, прежній учитель и другъ доктора Джонсона, который посѣщалъ его въ Сент-Бонифасѣ, и многіе другіе юристы, ученые и духовные, которыхъ изображенія смотрятъ на васъ со стѣнъ, или которыхъ гербы красуются въ расписныхъ стеклахъ высокихъ оконъ рефекторіи. Почтенный поваръ коллегіи считается однимъ изъ лучшихъ артистовъ Оксбриджа; сынъ его получилъ первыя ученыя почести въ Кемфордскомъ Университетѣ.
   Въ эту-то спокойную и закрытую гавань входилъ нашъ Пенъ, опираясь на руку дяди; они вскорѣ достигли квартиры мистера Бонна и были введены въ кабинетъ этого учтиваго джентльмена.
   Онъ уже получилъ отъ доктора Портмена всѣ свѣдѣнія касательно Пена, о фамиліи, состояніи и личныхъ достоинствахъ котораго почтенный ректоръ отзывался съ немалымъ энтузіазмомъ. Портменъ дѣйствительно описалъ Артура, какъ "молодаго джентльмена съ состояніемъ и владѣющаго помѣстьемъ, происходящаго отъ одной изъ древнѣйшихъ фамилій королевства и одареннаго такимъ характеромъ и способностями, которые, при хорошемъ руководствѣ, принесутъ честь коллегіи и университету". Послѣ такой рекомендаціи наставникъ принялъ, разумѣется, съ величайшимъ радушіемъ молодаго новичка и его опекуна, пригласилъ майора отобѣдать въ залѣ коллегіи, гдѣ онъ будетъ имѣть удовольствіе видѣть своего племянника въ первый разъ въ мантіи и за первымъ университетскимъ обѣдомъ; послѣ зала онъ пригласилъ и племянника и дядю къ себѣ на рюмку вина и, вслѣдствіе въ высшей степени благопріятнаго отзыва, полученнаго имъ о мистерѣ Артурѣ Пенденнисѣ, сказалъ, что сочтетъ себѣ за удовольствіе отвести ему лучшія комнаты въ коллегіи -- комнаты джентльмена-пенсіонера, которыя теперь, къ-счастью, очистились. Такъ они разстались до обѣда, до котораго уже было недалеко, и майоръ Пенденнисъ объявилъ мистера Бокка человѣкомъ необычайно-учтивымъ. Дѣйствительно, если университетскій магнатъ захочетъ взять на себя трудъ быть любезнымъ, то нѣтъ человѣка великолѣпнѣе-вѣжливаго, чѣмъ онъ. Погруженные въ свои книги и отдаленные отъ свѣта множествомъ серьезныхъ занятій, эти почтенные господа принимаютъ тонъ обращенія торжественно-привѣтливый, отзывающійся величавостью ихъ шелковыхъ и штофныхъ мантій. Но эти шелки и штофы надѣваются не всякій день и не для всякаго.
   Простившись съ наставникомъ въ кабинетѣ, оба джентльмена вышли въ его пріемную или библіотеку -- прекрасный покой, устланный коврами, и нашли тамъ слугу съ другимъ человѣкомъ, который принесъ корзину съ шапками и цѣлую кучу мантій на выборъ мистера Пена. Разумѣется, что слуга ожидалъ приличнаго вознагражденія за коммиссію. Пенъ трепеталъ отъ удовольствія, когда хлопотливый портной прикинулъ одну изъ мантій и произнесъ, что она какъ-разъ ему впору; потомъ онъ надѣлъ хорошенькую коллегіальную шапку немножко на бекрень, какъ ее нашивалъ Фиддикомбъ, младшій учитель Грэйфрайровой Школы. Онъ осмотрѣлъ весь свой костюмъ въ одномъ изъ огромныхъ раззолоченныхъ зеркалъ, украшавшихъ библіотеку мистера Бокка: эти университетскія ученыя особы нисколько не выше суетности зеркалъ и охорашиваются передъ ними въ своихъ шапкахъ и мантіяхъ съ тою же тщательностью, какъ особы прекраснаго пола. Майоръ улыбался, глядя какъ его племянникъ красовался передъ зеркаломъ: старый джентльменъ былъ очень-доволенъ пріятною наружностью юноши.
   Тогда Дэвисъ, слуга, повелъ ихъ, съ ключами въ рукѣ, черезъ площадку, въ комнаты, назначенныя новичку; майоръ и Пенъ слѣдовали за нимъ, Пенъ, краснѣя и довольный своимъ академическимъ нарядомъ. Комнаты выбывшаго джентльмена-пенсіонера мистера Спайсера были очень-комфортэбльны, съ массивными балками, высокими панелями и маленькими окнами въ глубокихъ амбразурахъ. Мебель мистера Спайсера продавалась, и майоръ уговорился взять изъ нея что нужно для племянника, отказываясь со смѣхомъ (какъ сдѣлалъ и Пенъ, съ своей стороны) отъ шести охотничьихъ гравюръ и четырехъ группъ балетныхъ танцовщицъ въ газовыхъ одеждахъ, что составляло художественную коллекцію прежняго жильца.
   Они отправились потомъ въ залу, гдѣ Пенъ занялъ свое мѣсто и ѣлъ съ новичками, а майоръ за верхнимъ столомъ съ университетскими чинами, отцами и родственниками юношей, привезенныхъ ими въ Оксбриджъ; послѣ залы они пошли на рюмку вина къ мистеру Кокку, а послѣ -- въ капеллу, гдѣ майоръ сидѣлъ на верхнемъ мѣстѣ, откуда могъ пользоваться полнымъ видомъ магистра, на его рѣзномъ сѣдалищѣ подъ органомъ, гдѣ этотъ джентльменъ, докторъ Донне, сидѣлъ во всемъ великолѣпіи съ молитвенникомъ передъ собою. Всѣ молодые новички вели себя какъ-нельзя чинно и прилично; но Пенъ былъ непріятно пораженъ видомъ этого негоднаго маленькаго Фокера, пришедшаго шумно и очень-поздно съ полудюжиною товарищей въ мѣста джентльменовъ-пенсіонеровъ. Но все это, просимъ помнить, происходило давно, во времена короля Вилльяма IV. Теперешніе молодые люди ведутъ себя гораздо-скромнѣе, да къ-тому же Сент-Бонифасъ была коллегія изъ прыткихъ.
   Въ эту ночь Пенъ едва могъ заснуть въ своей спальнѣ въ гостинницѣ -- такъ ему хотѣлось начать какъ-можно-скорѣе университетскую жизнь и перебраться въ свои комнаты. О чемъ онъ думалъ, бодрствуя и поворачиваясь съ боку на бокъ? О матери, которой благочестивая душа была вся поглощена имъ? Да, будемъ надѣяться, что онъ подумалъ немножко и о ней. Или о миссъ Фодрингэй и своей вѣчной страсти, причинѣ столькихъ безсонныхъ ночей, столькихъ мукъ и страданій? Онъ краснѣлъ; и еслибъ вы были въ комнатѣ и свѣча не была погашена, вы бы увидѣли, какъ лицо нашего молодца вспыхивало много разъ, когда онъ прорывался гнѣвными безсвязными восклицаніями, относившимися къ этой злосчастной эпохѣ своей жизни. Уроки дяди не пропали даромъ: туманъ страсти спалъ съ его глазъ и онъ видѣлъ ее такою, какъ она есть. Подумать, что онъ, Пенденнисъ, былъ порабощенъ такою женщиной и потомъ брошенъ ею! что онъ упалъ такъ низко и былъ втоптанъ въ грязь! что было время въ его существованіи, всего нѣсколько мѣсяцевъ назадъ, когда онъ желалъ имѣть тестемъ Костигана!
   "Бѣдный Смирке!" при этой идеѣ онъ расхохотался: "ну, надобно написать старому пріятелю я утѣшить его. Онъ не умретъ отъ своей страсти, ха, ха!" Еслибъ майоръ не спалъ, онъ услышалъ бы кучу подобныхъ восклицаній бодрствующаго племянника въ-теченіе первой ночи пребыванія его въ Оксбриджѣ.
   Оно, можетъ-статься, было бы лучше для юноши, котораго битва жизни должна была начаться завтра, еслибъ онъ провелъ свое бдѣніе иначе и въ другаго рода размышленіяхъ; но свѣтъ ужь наложилъ на него руки въ образѣ эгоистическаго ментора. Всякій, кто хоть сколько-нибудь интересовался характеромъ Пена, могъ замѣтить еще прежде, что малый былъ очень-слабъ и очень-пылокъ; очень-тщеславенъ и очень-откровененъ и чистосердеченъ; и если онъ былъ расположенія великодушнаго, то препорядочно себялюбивъ, а также довольно-вѣтренъ, какъ всѣ жадные искатели удовлетворенія своихъ страстей.
   Шестимѣсячная страсть состарила его значительно. Широчайшій оврагъ отдѣлялъ Пена, жертву любви, отъ Пена, невиннаго восьмнадцатилѣтняго мальчика, не знавшаго любви. Такимъ-образомъ Артуръ Пенденнисъ имѣлъ всю опытность и все превосходство надъ другими; не доставало той власти, которую впослѣдствіи самоувѣренность и наклонность къ повелительности дали ему надъ молодыми людьми, новыми товарищами.
   Онъ и дядя его провели слѣдующее утро очень-пріятно, занятые покупками разныхъ вещей для лучшаго комфорта новой квартиры Пена. Сервизъ и хрусталь мистера Спайсера были въ страшно-разстроенномъ состояніи; лампы разбиты и перепорчены, а шкапы для книгъ слишкомъ-тѣсны для того, что было наложено въ ящики, остававшіеся въ комнатѣ въ Фэроксѣ, съ адресами Артура Пенденниса, надписанными рукою бѣдной Елены.
   Чрезъ нѣсколько дней прибыли эти ящики, упакованные такъ тщательно его матерью. Пенъ былъ тронутъ, читая ярлыки этого милаго, знакомаго почерка. Онъ разставилъ книги на мѣста, разложилъ, куда слѣдуетъ, бѣлье и скатерти, выбранныя Еленою изъ фамильнаго запаса, и всѣ баночки, горшечки и разныя разности, увязанныя въ солому и упакованныя маленькою Лаурой. У Пена теперь другая Alma Maler; но не всѣ дѣти ласкаются къ ней.
   

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ,
Пенденнисъ въ Сент-Бонифасѣ.

   Пріятель нашъ Пенъ неочень тосковалъ, прощаясь съ своимъ менторомъ, чрезъ день послѣ прибытія въ Оксбриджъ, и мы можемъ быть увѣрены, что и майоръ, съ своей стороны, былъ очень-радъ, исполнивъ свою обязанность и отдѣлавшись отъ нея. Больше трехъ мѣсяцевъ драгоцѣннаго времени отдалъ добрый майоръ своему племяннику -- бывалъ ли когда-нибудь эгоистъ призванъ на большее самоотверженіе? Многихъ ли вы знаете людей вообще, которые сдѣлаютъ то же самое. Человѣкъ положитъ свою голову, или рискнетъ жизнью за честь; но будемте очень-осмотрительны, если придется намъ попросить кого-нибудь пожертвовать комфортомъ или сердечными желаніями. Очень-немногіе изъ насъ выдержатъ подобнаго рода испытаніе. Скажи, достойный читатель, если у тебя растетъ борода, сдѣлалъ ли бы ты то же самое? Я не говорю ни слова о женщинахъ: онѣ привыкли къ этому, мы стараемся пріучить ихъ къ пожертвованіямъ; но, мой почтенный сэръ, еслибъ гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ свѣсили количество самоотверженія, которымъ вы, вѣроятно, отличались въ жизни, какъ вы думаете, перетянетъ ли оно чашку вѣсовъ на вашу сторону? Ну, да оставимъ это: нечего говорить о такихъ некрасивыхъ вещахъ, и вы слишкомъ благовоспитанны, чтобъ употребить грубое tu quoque. Но я желаю сказать разъ навсегда, что я поистинѣ удивляюсь майору за его поведеніе въ-теченіе протекшей четверти года, и думаю, что онъ имѣлъ полное право радоваться, дождавшись наконецъ праздника. Фокеръ и Пенъ проводили его до кареты, и Фокеръ рекомендовалъ особеннымъ попеченіямъ кучера этого джентльмена, сидѣвшаго внутри. Пенденнисъ Старшій былъ очень-доволенъ, что племянникъ его такъ коротокъ съ молодымъ Фокеромъ, который введетъ его въ лучшій университетскій кругъ. Майоръ устремился въ Лондонъ, а потомъ въ Чельтенгэмъ, къ ваннамъ, откуда посѣтилъ нѣсколько сосѣднихъ знатныхъ домовъ, которыхъ обитатели не уѣхали за границу, и гдѣ можно было найдти хорошую охоту и хорошее общество.
   Цѣлая четверть этого творенія была посвящена разсказу объ одномъ только эпизодѣ жизненнаго поприща мистера Пена. Очень-понятно, что всѣ его приключенія не могутъ быть описаны съ такою же подробностью, развѣ послѣ кончины автора какой-нибудь изъ его потомковъ вздумаетъ взяться за перо и продолжать разсказъ, для назиданія потомства теперешнихъ читателей. Мы не намѣрены слѣдить съ такою кропотливостью за ученой карьерой нашего молодца. Увы! Жизнь подобныхъ людей почти не выдерживаетъ описанія. Я бы желалъ противнаго. Спрашиваю васъ, стоитъ ли этого труда ваша жизнь? Пока то, что принято называть нашею честью -- чисто, совѣсть насъ не мучитъ. Женщины несвоекорыстны, но не мужчины. Я не хочу сказать о бѣдномъ Артурѣ Пенденнисѣ, что онъ былъ хуже своихъ сосѣдей, а только сосѣди большею-частью нехороши. Будемте чистосердечны и сознаемтесь хоть въ этомъ.
   Впродолженіе перваго курса университетскихъ наукъ, мистеръ Пенъ былъ довольно-сносно внимателенъ на математическихъ и классическихъ лекціяхъ; но открывъ въ себѣ довольно-скоро отсутствіе вкуса и генія къ точнымъ наукамъ, а можетъ-быть, разсерженный и тѣмъ обстоятельствомъ, что два товарища весьма-неаристократической комплекціи, неносившіе даже штрипокъ, которые бы скрывали толщину и грубость ихъ неуклюжихъ башмаковъ и чулковъ, разбили его въ пухъ въ алгебрѣ:-- онъ пересталъ слушать математику и объявилъ своей нѣжной матери, что располагаетъ посвятить себя исключительно изученію греческой и римской литературы.
   Мистриссъ Пенденнисъ была совершенно-довольна тѣмъ, что ея милый мальчикъ займется предметомъ, къ которому чувствуетъ больше наклонности; она только упрашивала его не разстраивать здоровья чрезмѣрнымъ прилежаніемъ: она слыхала самые печальные разсказы о молодыхъ студентахъ, которыхъ усиленныя занятія вгоняли въ чахотку, или которые получали воспаленія въ мозгу и кончали свою жизнь преждевременно, въ самой серединѣ своего университетскаго поприща. А здоровье Пена, которое всегда было довольно-деликатно, должно было беречь выше всего, какъ она справедливо замѣчала, и такимъ здоровьемъ не слѣдовало жертвовать для пустыхъ почестей и отличій. Хотя Пенъ и не чувствовалъ въ себѣ зародыша изнурительной болѣзни, опасной для его жизни, но обѣщалъ своей мама не засиживаться по ночамъ за книгами, и въ этомъ отношеніи онъ держалъ свое слово съ гораздо-большимъ упорствомъ и твердостью, чѣмъ во многихъ другихъ случаяхъ, когда бы это дѣйствительно было неизлишнимъ.
   Въ скоромъ времени онъ нашелъ, что и классическія лекціи приносятъ ему мало пользы. Товарищи-студенты по этому отдѣленію были слишкомъ-тупы, какъ въ математикѣ были они слишкомъ-учены для него. Самъ мистеръ Боккъ зналъ классиковъ получше многихъ мальчиковъ изъ пятаго класса Грэйфрайрской Школы; можетъ-быть, у него были кой-какія дюжинныя понятія о стихосложеніи и грамматической конструкціи какого-нибудь пассажа изъ Эсхила или Аристофана; но въ поэзіи онъ смыслилъ побольше мистриссъ Бинджъ, перестилавшей постели. Пену надоѣло слушать какъ безтолковые студенты бьются вмѣстѣ съ наставникомъ надъ нѣсколькими строчками пьесы по цѣлымъ часамъ, тогда-какъ онъ пробѣгалъ то же самое въ полчаса. Наконецъ онъ началъ замѣчать, что однѣ только домашнія занятія могутъ быть существенно-полезны человѣку, а потому объявилъ своей мама, что рѣшился заниматься гораздо-больше у себя, наединѣ, и гораздо-меньше на лекціяхъ, вмѣстѣ со всѣми. Эта добрѣйшая женщина знала о Гомерѣ такъ же мало, какъ объ алгебрѣ, но была совершенно-довольна выборомъ занятій сына, и вполнѣ-убѣждена, что ея милый мальчикъ получитъ то мѣсто, котораго заслуживалъ.
   Пенъ пріѣхалъ домой уже послѣ Рождества, къ нѣкоторому огорченію нѣжной матери и маленькой Лауры, которая ждала его съ нетерпѣніемъ, чтобъ онъ выстроилъ для нея крѣпость изъ снѣга, такую же хорошенькую какъ три прежнія; но онъ былъ отозванъ въ Логвудъ, къ леди Агнесѣ Фокеръ, гдѣ былъ домашній театръ и куда съѣхалось на Рождество много самаго фэшнэбльнаго народа, которымъ майоръ не совѣтовалъ своему племяннику пренебрегать ни подъ какимъ видомъ. Пенъ пробылъ дома послѣднія три недѣли вакацій, и Лаура имѣла случай замѣтить, какое множество новаго платья онъ навезъ съ собой, а мать восхищалась его возмужалостью и рѣшительнымъ тономъ.
   На Пасху онъ не являлся вовсе; но когда прибыль на долгія каникулы, то привезъ еще больше щегольскихъ нарядовъ. Къ завтраку онъ являлся въ удивительныхъ охотничьихъ курточкахъ съ замѣчательными пуговицами; а по вечерамъ, въ роскошныхъ бархатныхъ жилетахъ, богато-вышитыхъ галстухахъ и чудномъ бѣльѣ. Войдя разъ въ его комнату, когда тамъ не было сына, мать увидѣла прелестнѣйшую туалетную шкатулку, съ серебрянымъ приборомъ, и множествомъ самыхъ миленькихъ колецъ и галантерейныхъ вещицъ. Пенъ носилъ новые французскіе часы на золотой цѣпочкѣ, вмѣсто огромнаго стариннаго хронометра съ цѣлою связкою печатокъ и побрякушекъ, болтавшихся на животѣ Джона Пенденниса: по секундамъ этого инструмента покойный медикъ перещупалъ много пульсовъ на своемъ вѣку. Пенъ алкалъ получить этотъ хронометръ всего нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, и считалъ его великолѣпнѣйшимъ измѣрителемъ времени. Передъ отъѣздомъ его въ Коллегію, Елена вынула хронометръ изъ своей шкатулки (гдѣ онъ лежалъ незавсденнымъ съ самой смерти мужа), и отдала Пену съ торжественною и поучительною маленькою рѣчью, касавшеюся добродѣтелей его отца и важности хорошаго употребленія времени. Этотъ драгоцѣнный и массивный хронометръ Пенъ объявилъ старомоднымъ, и даже позволилъ себѣ сдѣлать нѣсколько сравненій между нимъ и нагрѣвальникомъ (сравненія эти показались Лаурѣ непочтительными) и оставилъ его въ комодѣ, вмѣстѣ съ брошенными палевыми перчатками, вышедшими изъ милости галстухами и другими школьными часами, о которыхъ мы уже упоминали въ нашей исторіи. Старую свою лошадку Пенъ объявилъ слишкомъ-слабою для себя и промѣнялъ на другую, болѣе-рослую лошадь, за которую долженъ былъ дать значительную придачу. Мистриссъ Пенденнисъ дала ему деньги на новую лошадь, а Лаура плакала когда уводили старую.
   Пенъ привезъ также большой ящикъ съ сигарами, подъ названіями: Colorados, Afrancesados, Telescopies, отъ Фолсона изъ Оксфорд-Стрита, или еще съ другими иностранными произведеніями, и принялся жечь ихъ нетолько въ конюшняхъ и парникахъ, гдѣ онѣ были очень-полезны для растеній Елены, но и въ своей комнатѣ, чего мать сначала не одобряла. Но онъ увѣрилъ ее, что сочиняетъ призовую поэму и не можетъ работать безъ сигары, и продекламировалъ нѣсколько строчекъ изъ Байрона, говорившаго въ одной изъ своихъ поэмъ въ пользу куренія. Такъ-какъ онъ курилъ съ такою похвальною цѣлью, то мать, разумѣется, не могла отказать ему и не дать разрѣшенія. Разъ эта добрая душа зашла къ нему среди его занятій -- онъ читалъ новый романъ, такъ-какъ долженъ былъ слѣдить за отечественною и иностранною легкою литтературой -- Елена, говоримъ мы, зашла къ нему въ комнату, и застала его за работой, а потому, чтобъ избавить его отъ безпокойства, сама достала ему сигару изъ ящика сосѣдней комнаты, вложила ему въ ротъ и зажгла свѣчку, чтобъ онъ ее закурилъ. Пенъ засмѣялся и поцаловалъ ея руку, свѣсившуюся со спинки софы. "Милая маменька", сказалъ онъ: "еслибъ я вамъ сказалъ, чтобъ вы сожгли домъ, вы бы готовы были это сдѣлать". И статься можетъ, что Пенъ былъ правъ и что безразсудная мать дѣйствительно не отказала бы ему и въ этомъ.
   Кромѣ произведеній англійской "легкой литературы", пожираемыхъ этимъ прилежнымъ изъискателемъ въ области словесности, онъ привезъ цѣлую кучу французской легкой литературы: когда Елена заглянула на страницы этихъ книгъ, она прочла тамъ такія вещи, что прешироко открыла глаза отъ удивленія. Но Пенъ доказалъ ей, что не онъ написалъ эти книги, а между-тѣмъ для знанія французскаго языка ему необходимо знакомство съ знаменитѣйшими современными писателями; и поэтому ясно, что онъ долженъ читать великаго Поль-де-Кока, такъ же точно, какъ изучать Мольера или Свифта, и мистриссъ Пенденнисъ согласилась съ нимъ, хотя и со вздохомъ. Но миссъ Лаурѣ запрещено было прикасаться къ этимъ книгамъ какъ самою Еленой, такъ и строгимъ моралистомъ, мистеромъ Артуромъ Пенденнисомъ: хотя онъ и долженъ былъ изучать всѣ отрасли литературы для образованія своего ума и усовершенствованія слога, но такое чтеніе непозволительно молодой дѣвушкѣ, которой занятія совершенно другаго рода.
   Въ-теченіе каникулъ вдова замѣтила, что ея домашніе расходы увеличиваются значительно, что доходовъ ея едва хватитъ на издержки Пена. Но эти издержки только случайныя. Пенъ гоститъ дома всего на нѣсколько недѣль каникулъ. Онѣ съ Лаурой постѣснятся, когда онъ уѣдетъ. Не-уже-ли его не потѣшить въ тотъ короткій срокъ, что онъ у нихъ?
   Въ университетѣ Артуру ассигновывалась довольно-щедрая сумма, больше чѣмъ получали многіе сыновья гораздо-богатѣйшихъ родителей. Цѣлые годы передъ тѣмъ, бережливый и аккуратный Джонъ Пенденнисъ, котораго любимою мечтою было дать сыну университетское образованіе и доставить ему выгоды, какихъ его самого лишило мотовство отца, началъ откладывать въ сторону капиталъ, названный имъ: "Капиталомъ на воспитаніе Артура". Годъ за годъ, капиталъ этотъ увеличивался новыми взносами, и въ промежутокъ между смертью почтеннаго джентльмена и отправленіемъ Пена въ коллегію, вдова безпрестанно прибавляла къ капиталу новыя суммы, такъ-что, когда Артуръ поѣхалъ въ Оксбриджъ, капиталъ на воспитаніе достигъ значительной цифры. "Его надобно щедро снабжать деньгами", твердилъ постоянно майоръ Пенденнисъ. "Пусть онъ сдѣлаетъ первое entrée въ свѣтъ какъ джентльменъ и займетъ мѣсто между людьми хорошаго званія и положенія въ обществѣ; получивъ это, его дѣло будетъ уже -- удержаться. Нѣтъ политики хуже, какъ давать ему меньше, чѣмъ имѣютъ его товарищи. Артуру скоро придется хлопотать самому за себя и выигрывать битву жизни; а между-тѣмъ мы завѣримъ ему хорошія знакомства, джентльменскія привычки и онъ будетъ хорошо поддержанъ и выдресированъ къ тому времени, когда начнется настоящая борьба". Всѣ эти щедрыя идеи майоръ излагалъ, вѣроятно, какъ потому, что считалъ ихъ справедливыми, такъ и потому, что дѣло шло не о его собственныхъ деньгахъ.
   Такимъ-образомъ молодой Пенъ, единственный сынъ помѣстнаго джентльмена внутри Англіи, съ хорошимъ жалованьемъ изъ дома, благородною наружностью и манерами, смотрѣлъ особою гораздо-болѣе важною, чѣмъ онъ былъ въ-сущности; всѣ оксбриджскія власти, студенты и ремесленники считали его настоящимъ барченкомъ и членомъ аристократіи. Манеры его были открыты и даже немножко смѣлы. Онъ былъ на свои деньги щедръ и тороватъ, и запасъ ихъ былъ у него повидимому препорядочный. Онъ любилъ веселую бесѣду и пѣлъ очень-пріятнымъ голосомъ. Гонки на греблѣ не пріобрѣли еще во времена Пена той fureur, какъ впослѣдствіи въ университетѣ, сколько намъ извѣстно. Моднымъ развлеченіемъ тогдашняго остроумнаго юношества была возовая ѣзда и катанье въ тэндемахъ. Пенъ ѣздилъ ловко съ собаками; являлся въ такихъ случаяхъ въ красномъ кафтанчикѣ, какъ слѣдовало молодому франту, и, не будучи особенно-сумасброднымъ любителемъ наѣздничества и другихъ забавъ, съумѣлъ, однако, задолжать препорядочную сумму у Найля, хозяина прокатной конюшни, и во многихъ другихъ мѣстахъ. Дѣло въ томъ, что этотъ счастливый молодой джентльменъ имѣлъ вкусъ почти ко всему, и въ довольно-значительной степени. Онъ любилъ книги всѣхъ родовъ: докторъ Портменъ научилъ его любить рѣдкія изданія, а собственный вкусъ привелъ къ предпочтенію изящныхъ переплетовъ. Нельзя было видѣть безъ удивленія, какими колоссальными томами, съ переплетами раззолоченными, подведенными подъ мраморъ и курьёзно изукрашенными, книгопродавцы и переплетчики уставили его полки. Онъ имѣлъ также очень-разборчивый вкусъ въ изящныхъ искусствахъ и страстную привязанность къ гравюрамъ высокой школы: то были не французскія балетныя богини, ни пестро-размалеванныя охотничьи картинки, какими восхищались простодушныя глаза его предшественника, мистера Спайсера, но эстампы съ Стрэнджа, Рембранта и гравюры Вилькса avant la lettre -- вотъ чѣмъ украшались его комнаты въ самомъ лучшемъ вкусѣ, дозволенномъ въ университетѣ, гдѣ малый пользовался значительною репутаціей. Мы ужь упоминали о пристрастіи его къ кольцамъ, галантерейнымъ вещицамъ, и всякаго рода щегольскимъ нарядамъ; должно признаться, что мистеръ Пенъ, въ пребываніе свое въ университетѣ, занимался-таки нешутя своею особой и любилъ прифрантиться. Пенъ и его аристократическіе товарищи, отправляясь другъ къ другу обѣдать, разряжались такъ, какъ-будто собирались покорить жестокосердую красавицу. Говорили, будто бы онъ носилъ кольца сверхъ своихъ лайковыхъ перчатокъ; но онъ это постоянно опровергаетъ; а впрочемъ, какихъ сумасбродствъ не придумаетъ юность съ своимъ простодушіемъ и важностью? Что онъ бралъ благовонныя ванны, это фактъ; онъ говорилъ, что дѣлалъ это послѣ лекцій, гдѣ ему случалось встрѣчаться съ такимъ множествомъ сволочи.
   На второй годъ жизни Пена въ Коллегіумѣ, когда миссъ Фолрингэй наиболѣе сводила съума весь Лондонъ и портреты ея продавались по всѣмъ магазинамъ, Пенъ повѣсилъ изображеніе красавицы въ своей спальнѣ, и сообщалъ, по довѣренности, близкимъ пріятелямъ, какъ ужасно, дико, бѣшено и страстно любилъ онъ эту женщину; онъ показывалъ имъ стихи, писанные къ ней, и чело его омрачалось, глаза вращались и грудь вздымалась отъ волненія, когда онъ вспоминалъ этотъ роковой періодъ своей жизни и описывалъ всѣ свои прошлыя страданія и муки. Стихи эти переписывались, ходили по рукамъ; надъ ними смѣялись, имъ удивлялись и они передавались изъ кружка въ кружокъ. Пенъ былъ црововозглашенъ малымъ ужаснымъ. Новички указывали на него другъ другу. Когда онъ въ два часа выходилъ изъ коллегіи на прогулку, окруженный пріятелями, эффектъ былъ великолѣпный. Онъ былъ всегда одѣтъ съ большою изъисканностью, глядѣлъ очень-важно на дамъ, проходившихъ мимо его объ-руку съ счастливыми учеными, и произносилъ свое мнѣніе о ихъ личныхъ прелестяхъ и туалетахъ съ серьёзнымъ видомъ критика, которому опытность даетъ право говорить съ авторитетомъ. Товарищи хвастались тѣмъ, что гуляли съ Пенденнисомъ, и были довольны, когда ихъ встрѣчали вмѣстѣ съ нимъ, довольны точно такъ же, какъ радовались бы многіе изъ насъ, прогуливаясь по Палл-Малл-Стриту съ какимъ-нибудь герцогомъ или министромъ.
   Дѣло въ томъ, что въ-теченіе своего втораго года Артуръ Пенденнисъ сдѣлался однимъ изъ оракуловъ Коллегіума. Любопытно наблюдать легкое восхищеніе и простодушную довѣрчивость юности. Они пристаютъ къ предводителю и удивляются ему, любятъ его и подражаютъ ему. Не было, я думаю, мальчика съ благородною душою, который бы не питалъ этого восторженнаго удивленія къ какому-нибудь другому мальчику; мистеръ Пенъ имѣлъ въ Оксбриджѣ свою школу, свою вѣрную ватагу друзей и своихъ соперниковъ. Когда молодежь узнавала у галантерейщика, что Пенденнисъ изъ Сент-Бонифаса заказалъ себѣ сегодня малиновый атласный галстухъ, то въ-теченіе той же недѣли, навѣрно, могли видѣть десятка два такихъ же галстуховъ на главной улицѣ Оксбриджа; ювелиръ Симонъ продалъ не меньше двухъ дюжинъ пепденнисовскихъ булавокъ, по образцу, понравившемуся этому молодому джентльмену въ его лавкѣ.
   Теперь, если человѣкъ съ ариѳметическимъ умомъ возьметъ на себя трудъ вычислить, какое количество денегъ потребно для удовлетворенія всѣхъ вышеизложенныхъ наклонностей, которыми обладалъ мистеръ Пенъ, какъ мы ужь сказали: то выйдетъ, что молодой малый, при такихъ дорогихъ вкусахъ и забавахъ, долженъ быль въ-теченіе двухъ или трехъ лѣтъ истратить или задолжать очень-порядочную сумму. Мы ужь сказали, что пріятель нашъ, Пенъ, былъ не изъ числа разсчетливыхъ. Ни одна изъ его наклонностей не была, это правда, поразительно-безразсудна; можно сказать съ достовѣрностью, что счетъ портнаго для Паддингтона, счетъ повара за обѣды Готтльбюри, счетъ Диллона Тэнди у Финна, въ магазинѣ литографій и гравюръ, за пробные оттиски Рафаэля Моргенса и Лендсира, счетъ Уормалля у великаго книгопродавца Парктона, за изданія альдиніевскіе, старинные фоліанты и раскрашенные молитвенники XVI столѣтія, или дѣла Снэффля и Фокера съ барышникомъ Найломъ -- всѣ эти счеты, говоримъ мы, каждый порознь и всѣ вмѣстѣ, конечно, превосходили безъ сравненія все, что Пенъ могъ промотать или задолжать у названныхъ нами торговыхъ промышлениковъ. Но Бонифаціанецъ Пенденнисъ имѣлъ передъ всѣми этими молодыми людьми превосходство универсальности вкуса: напримѣръ, молодой лордъ Паддингтонъ не интересовался ни на волосъ самымъ-лучшимъ и рѣдкимъ эстампомъ и не заглядывалъ ни въ какую золотую рамку, если въ ней не было вставлено зеркала; Готтльбюри не имѣлъ ни малѣйшей заботливости о своемъ туалетѣ, а верховая ѣзда была для него предметомъ отвращенія, даже ужаса; Спэффль не читалъ ничего печатнаго, кромѣ "Охотничьяго Календаря" или "Беллевой жизни въ Лондонѣ" и для него никакой манускриптъ не имѣлъ ни малѣйшей цѣны, кромѣ его собственной засаленной записной книжонки, куда онъ вносилъ свои пари -- тогда какъ нашъ молодой пріятель занимался каждою изъ исчисленныхъ отраслей полезнаго, изящнаго и пріятнаго, и отличался препорядочно во всѣхъ этихъ отрасляхъ.
   Вотъ почему молодой Пенъ пользовался въ университетѣ колоссальною репутаціей и считался въ родѣ Кричтона. Что касается до призовой поэмы, надъ которою мы видѣли его работающимъ въ Фэроксѣ, то призъ былъ присужденъ въ тотъ годъ Джонссу изъ Кристчорча; но студенты считали поэму Пена несравненно-выше и онъ напечаталъ ее на свой счетъ и раздарилъ пріятелямъ золотообрѣзные экземпляры ея въ сафьянныхъ переплетахъ. Я недавно нашелъ такой экземпляръ въ пыльномъ углу книжныхъ ящиковъ мистера Пена и онъ теперь у меня передъ глазами, вмѣстѣ съ собраніемъ старыхъ оксбриджскихъ разсужденій, университетскихъ статутовъ, призовыхъ поэмъ разныхъ успѣвшихъ и неуспѣвшихъ состязателей, и рѣчей, говоренныхъ въ "Обществѣ Преній",-- съ именемъ Артура и названіемъ его коллегіи; или поднесенныхъ ему авторами Томпсономъ или Джексономъ. Какъ странны эпиграфы ихъ въ этихъ полуребяческихъ рукахъ, и съ какимъ особеннымъ трепетомъ смотришь на такіе документы по истеченіи десятковъ двухъ лѣтъ! Какъ судьба съ того времени унесла многихъ, оттолкнула другихъ и поступила безжалостно со всѣми! Многія руки, писавшія эти бумаги, теперь ужь холодны, а мы пожимали ихъ довѣрчивымъ и искреннимъ пожатіемъ юношеской дружбы. Какими пассіями были наши привязанности въ тѣ дни, какъ онѣ были безкорыстны и чужды сомнѣнія! Какъ, рука-объ-руку, съ которою вы никогда не уставали бродить по прекраснымъ аллеямъ коллегіи, или вдоль рѣки, гдѣ она омываетъ сады Магдалены или луга Кристчорча, или вьется около коллегій Тринити и Королевской, какъ эта рука убралась изъ-подъ вашей, когда вы вступили въ свѣтъ и каждый пошелъ по своей дорогѣ, и вы разлучились, чтобъ биться и толкаться всякъ для себя въ толпѣ, которая хлопочетъ и толкается на жизненномъ пути... То ли самое теперь мы, чѣмъ были, когда писали эти поэмы и надписи -- когда произносили или слушали эти разсужденія, столь простодушныя, напыщенныя и смѣшно-торжественныя; пародированныя такъ безхитростно изъ книгъ и декламированныя съ румяными щеками и настроенными но содержанію ихъ лицами, съ удивительною поддѣлкою подъ мудрость и важность? Вотъ передо мною книга: ей не болѣе пятнадцати лѣтъ отъ-роду. Вотъ Джекъ сѣтуетъ съ отчаяніемъ и байроновскою мизантропіей, тотъ самый Джекъ, котораго юношеская жизнь была постояннымъ молочнымъ пуншемъ. Вотъ Бобъ, составившій себѣ состояніе въ комитетахъ желѣзныхъ дорогъ и котораго обѣды такъ хороши: тутъ онъ горланить съ Танкредомъ и Годсфруа. За этимъ слѣдуетъ медоточивое описаніе садовъ Харуна и дѣвъ Салема, и все это въ безукоризненныхъ десятисложныхъ стихахъ, съ уморительнѣйшимъ передразниваньемъ смысла, чувства и поэзіи. А вотъ, вмѣстѣ съ этими серьёзными пародіями, опыты, стихотворенія и упражненія въ сочиненіяхъ, писанныя юношескими руками, которымъ больше не суждено писать. Судьба протянула надъ нами свою тяжкую руку, и юные голоса умокли, и жадные умы перестали работать! У этого, напримѣръ, были геній и знатный родъ, и онъ повидимому предназначался для самыхъ-высокихъ почестей, которыя теперь ему ненужны; тотъ имѣлъ добродѣтели, ученость, геній -- всѣ качества и дарованія, которыя доставляютъ и упрочиваютъ любовь, удивленіе и мірскую славу: темное и одинокое кладбище заключаетъ въ своей оградѣ могилы многихъ пылкихъ надеждъ, покрытыхъ холоднымъ камнемъ. Я видѣлъ, какъ солнце освѣщало его около исхода прошлаго года, и слышалъ, какъ хоръ деревенской церкви пѣлъ тамъ гимны. Не все ли равно, вестминстерскія ли башни, или скромный деревенскій шпицъ отѣняетъ вашъ прахъ? не все ли равно и то, многими ли днями раньше или позже свѣтъ васъ забудетъ?
   Итакъ, среди этихъ друзей и множества другихъ, Пенъ провелъ болѣе двухъ лѣтъ блестящей и счастливой жизни. Онъ наглядѣлся вполнѣ удовольствіями и привязанностью товарищей. Безъ него обѣдъ былъ не обѣдъ, ужинъ не ужинъ: веселый умъ Пена, пѣсни его, бойкость характера, благородство и мужество восхищали всѣхъ и обезоруживали даже наставниковъ, которые упрекали его въ лѣности и ворчали за его безразсудный образъ жизни. Хотя онъ сдѣлался любимцемъ молодежи, стоявшей гораздо-выше его по богатству и фамиліямъ, но былъ слишкомъ-благороденъ, чтобъ пріобрѣтать ихъ расположеніе униженіемъ или лестью, и не пренебрегалъ скромнѣйшимъ изъ своихъ знакомыхъ длятого, чтобъ поддѣлаться къ самому богатому молодому товарищу. Имя его и до-сихъ-поръ сохранилось въ Университетскомъ Обществѣ Преній, какъ одного изъ самыхъ -- блестящихъ ораторовъ своего времени.
   Въ глазахъ молодежи Пенъ былъ геніальный человѣкъ, не потому, чтобъ онъ сдѣлалъ много, но но убѣжденію всѣхъ, что онъ могъ бы сдѣлать очень-много, еслибъ захотѣлъ. "О! еслибъ Пенденнисъ изъ Бонифаса только взялся за это: онъ способенъ на все въ свѣтѣ", говорили его товарищи. Онъ не получилъ приза за греческую оду, за которую наградили Смита изъ Тринита; но всѣ были увѣрены, что онъ получитъ призъ за латинскіе гекзаметры: а между-тѣмъ эта честь досталась Броуну изъ Коллегіи Сент-Джона, и такимъ-образомъ одно университетское отличіе за другимъ уходили у него изъ-подъ носа, и наконецъ, послѣ двухъ или трехъ новыхъ неудачъ, мистеръ Пенъ бросилъ состязаніе. Но онъ получилъ призъ за декламацію въ своей Коллегіи и привезъ въ Фэроксъ, къ матери и Лаурѣ, кучу книгъ съ раззолоченными гербами коллегіи, и такихъ огромныхъ, что наши дамы вообразили себѣ, будто бы съ самаго существованія коллегіи такого приза не давали никому кромѣ Пена, и что онъ пріобрѣлъ величайшую награду, какую только былъ способенъ дать Оксбриджскій Университетъ.
   Такъ-какъ терминъ за терминомъ и вакація за вакаціей приходили безъ желанной новости, что Пенъ чѣмъ-нибудь отличился, то докторъ Портменъ сдѣлался въ обращеніи съ нимъ мраченъ и сердито-величавъ -- на что Артуръ отвѣчалъ равномѣрною надменностью. Въ одну изъ вакацій онъ даже не сдѣлалъ визита доктору, къ большому неудовольствію своей матери, которая считала привилегіей входъ въ клеврингскую ректорію, и слушала съ неизмѣннымъ почтеніемъ старинныя шутки и анекдоты доктора Портмена, какъ часто онѣ ни повторялись.-- Я не могу выносить покровительственнаго тона доктора, говорилъ Пенъ. Онъ со мной слишкомъ-добръ, черезчуръ по-отечески. Я видалъ на свѣтѣ людей получше его и не намѣренъ умирать со скуки отъ его пошлыхъ устарѣлыхъ разсказовъ и отравлять себя его глупымъ портвейномъ. Безмолвная вражда между Пеномъ и докторомъ подѣйствовала и на вдову, такъ-что и она стала избѣгать Портмена и боялась ходить въ ректорію, пока Артуръ гостилъ дома.
   Елена трепетала за сына сердцемъ, и съ нею Лаура. Лаура между этимъ временемъ выросла и сдѣлалась стройною дѣвочкой, миленькой и граціозной, которая обвивалась вокругъ Елены какъ плющъ и любила ее съ самою страстною нѣжностью. Обѣ онѣ чувствовали, что Пенъ измѣнился. Онъ ужь не былъ тѣмъ открытымъ мальчикомъ прежнихъ дней, пылкимъ, добрымъ, ласковымъ и чистосердечнымъ. Лицо его казалось истощеннымъ и озабоченнымъ; голосъ сталъ мужественнѣе, но тонъ сдѣлался какимъ-то саркастическимъ. Его какъ-будто преслѣдовали заботы, но онъ только смѣялся на разспросы матери и отдѣлывался отъ нихъ презрительною шуткой. На каникулахъ пробылъ онъ дома недолгое время: ему надобно было съѣздить то къ тому, то къ другому знатному пріятелю, и онъ пугалъ скромную чету фэрокскихъ дамъ своими разсказами о большихъ домахъ, куда его приглашали; говоря же о лордахъ, онъ пропускалъ ихъ титулы.
   Честный Гарри Фокеръ, который ввелъ Артура Пенденниса въ этотъ университетскій кругъ и отъ общества и связей котораго майоръ ожидалъ столько добра своему племяннику; Гарри Фокеръ, который потребовалъ первую пѣсню Артура за первымъ своимъ ужиномъ, и который ввелъ его въ клубъ "Бармесидовъ", куда принимались только самые отборные молодые люди -- Гарри Фокеръ вскорѣ увидѣлъ себя далеко позади новичка Пена въ оксбриджскомъ модномъ свѣтѣ. Будучи малымъ великодушнымъ и безъ искры зависти, онъ радовался успѣхамъ своего protege и восхищался Пеномъ столько же, какъ и вся остальная молодежь. Теперь ужь онъ слѣдовалъ за Пеномъ и повторялъ его изреченія; заучивалъ его пѣсни, передавалъ ихъ на пирушкахъ втораго разряда, и никогда не уставалъ слушать эти произведенія изъ устъ самого даровитаго поэта; надобно прибавить, что значительная часть времени, которое мистеръ Пенъ могъ бы употребить гораздо-полезнѣе на ученыя занятія, тратилась имъ на сочиненіе балладъ, пѣтыхъ, по университетскому обычаю, на сходкахъ молодежи.
   Для Артура было бы очень-недурно, еслибъ честный Фокеръ остался подольше въ коллегіи, потому-что онъ, при всей живости своего характера, былъ малый благоразумный и часто удерживалъ Пена отъ сумазбродныхъ наклонностей; но коллегіальная карьера Фокера продлилась неочень-долго послѣ вступленія Артура въ Сент-Бонифасъ.
   "Я думаю ѣхать за границу, говорилъ Фокеръ, чтобъ образовать свой умъ путешествіемъ. Да, parly too -- вотъ главное. Италія, знаешь, и тому подобное. Ну, а тамъ въ Парижъ: выучусь танцоватъ и довершу свое воспитаніе. Но я безпокоюсь не о себѣ, Пенъ. Пока люди пьютъ пиво, я не пропаду; но я боюсь за тебя, пріятель: ты шагаешь слишкомъ-широко и тебѣ не выдержать -- ужь вспомни мое слово. Я не о тѣхъ пятидесяти говорю, которые ты мнѣ долженъ -- можешь отдать ихъ или нѣтъ, когда хочешь -- но о твоей ежедневной рыси и, смотри, она тебя убьетъ. Ты живешь, какъ-будто у тебя дома конца нѣтъ деньгамъ. Ты бы долженъ былъ не давать обѣдовъ, а ѣсть ихъ: тебя всѣ рады знать. Тебѣ бы не слѣдовало должать за лошадей, а ѣздить на чужихъ лошадяхъ. Ты смыслишь въ пари столько же, сколько я знаю алгебру: съ тобой эти молодцы всегда останутся въ барышахъ, будь увѣренъ. Пусть меня повѣсятъ, если ты не хватаешься за все на свѣтѣ. Я видѣлъ тебя на прошлой недѣлѣ за экарте у Тромпингтона, видѣлъ также, какъ ты игралъ въ кости послѣ ужина Рингвуда. Они тебя обчистятъ, Пенъ, еслибъ даже играли чисто -- замѣть, я не говорю, чтобъ они играли нечисто, но и не говорю, что играютъ чисто. Но я не стану съ ними играть, конечно. Ты не по ихъ силамъ. Ты не дожилъ до ихъ вѣса. Это въ томъ же родѣ, еслибъ маленькій Блек-Стрэпъ схватился съ Томомъ Спрингомъ: Блек-Стрэпъ боецъ хоть куда, но Богъ съ тобою! у него рука недовольно-длинна, чтобъ достать до Тома. Увѣряю тебя, ты схватываешься съ молодцами не по плечу. Ну, слушай: если ты дашь мнѣ честное слово не биться объ закладъ и не дотрогиваться ни до картъ, ни до костей, оставляю тебѣ даромъ ту пару лошадокъ".
   Пенъ отвѣчалъ со смѣхомъ, "что хотя ему теперь и неудобно заплатить за пару лошадокъ, но онъ нисколько не намѣренъ оставлять за собою справедливые долги" -- и они разстались не безъ мрачныхъ предчувствій Фокера, на-счетъ своего пріятеля, который, какъ Гарри думалъ, ѣхалъ крупною рысью по дорогѣ къ разоренію.
   -- Въ Римѣ надобно жить какъ Римляне, говорилъ Пенъ, покачиваясь съ самонадѣяннымъ видомъ и побрякивая въ карманѣ гинеями: -- маленькая спокойная партія въ экарте не можетъ повредить, если играешь довольно-сносно; я ушелъ съ ужина Рингвуда съ четырнадцатью гинеями богаче чѣмъ былъ, а мнѣ-таки эти деньги были нужны. И онъ ушелъ, простившись съ бѣднымъ Фокеромъ, который оставилъ университетъ безъ торжественныхъ проводовъ, ушелъ озаботиться объ обѣдѣ, который давалъ въ своихъ комнатахъ въ Сент-Бонифасѣ. Объ этихъ обѣдахъ поваръ коллегіи, питавшій большое почтеніе къ мистеру Пенденнису, всегда хлопоталъ съ особеннымъ усердіемъ, въ угоду своему молодому любимцу.
   

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ.
Дальнѣйшая жизнь Пенденниса.

   За нѣсколько времени до отправленія мистера Фокера изъ Оксбриджа, опредѣлился въ Сент-Бонифасъ одинъ джентльменъ, который, какъ обнаружилось, былъ нѣкогда въ Кемфордскомъ Университетѣ, оставленномъ имъ по причинѣ нѣкоторыхъ неудовольствій. Джентльменъ этотъ, по имени Горэсъ Блоувделль, происходилъ отъ древней суффолькской фамиліи Блоу и делль-Блоунделлей, изъ Блоу и делль-Блоунделль-Галла, въ Блоу и делль-Блоундельширѣ, какъ говорили шутники. Очень-вѣроятно, что, по причинѣ этого родства, и такъ какъ докторъ Донне, великій магистръ Бонифаса, былъ самъ изъ Суффолька и сродни этой фамиліи, то мистера Горэса Блоунделля приняли въ Сент-Бонифасъ, несмотря на то, что ему отказали въ Коллегіи Сент-Джорджа и двухъ другихъ. Въ фамиліи Блоунделлей быль очень-выгодный приходъ, который мистеру Блоунделлю хотѣлось удержать за собою; служа въ драгунскомъ полку въ то время, когда третій его братъ, для котораго это мѣсто предназначалось, заболѣлъ и умеръ, мистеръ Блоундеалъ рѣшился оставить красный мундиръ и шпоры и промѣнять ихъ на званіе приходскаго старшины. Несчастія, приключившіяся съ нимъ въ Кемфордѣ, разстроили нѣсколько планы мистера Блоунделля; но хотя онъ и былъ разбитъ въ одномъ мѣстѣ, рѣшительный эксдрагунъ не унывалъ и принялся искать побѣды въ другомъ.
   На второмъ году Пена, майоръ Пенденнисъ посѣтилъ на короткое время своего племянника и былъ познакомленъ съ нѣкоторыми изъ университетскихъ друзей Пена: съ кроткимъ и вѣжливымъ лордомъ Плинлиммономъ, бойкимъ и открытымъ Магнусомъ Чартерсомъ, тихонькимъ и остроумнымъ Гарлендомъ; неустрашимымъ Рингвудомъ, прозваннымъ въ Обществѣ Преній -- Рупертомъ, за его рѣзкіе промахи; съ Бробдентомъ, происходившимъ отъ диссидентской фамиліи въ Бристолѣ, наконецъ, съ мистеромъ Блоу и делль-Блоунделлемъ, который сразу занялъ свое мѣсто между избраннѣйшею мололежью университета.
   Майоръ Пенденнисъ, хотя и не понималъ греческихъ цитацій Гарленда, и не одобрялъ вполнѣ толстыя башмаки и грязныя руки Бробдента, быль, однако, въ восторгѣ отъ общества, окружавшаго его племянника и удостоилъ своего одобренія въ высшей степени всю эту молодежь, за исключеніемъ одного Блоунделля, хотя тотъ важничалъ больше всѣхъ и принималъ всѣ замашки великосвѣтскаго денди.
   Сидя у Пена за завтракомъ, на слѣдующее утро послѣ обѣда, майоръ передавалъ ему свое мнѣніе о молодыхъ людяхъ, съ которыми былъ наканунѣ любезенъ и веселъ до-нельзя. Онъ угощалъ ихъ своими анекдотами, которые, хотя и не считались очень-свѣжими въ Лондонѣ (гдѣ у людей болѣзненный аппетитъ къ новизнѣ по анекдотной части), но были совершенно-новы въ Оксбриджѣ: молодежь слушала ихъ съ тѣмъ участіемъ, жаднымъ удовольствіемъ, шумнымъ хохотомъ или глубокимъ почтеніемъ, которые такъ рѣдки въ столицѣ и такъ радуютъ разскащика. Разъ или два въ-теченіе этихъ разсказовъ, лицо мистера Блоунделля выражало презрительную насмѣшку и какъ-будто говорило, что онъ давно знаетъ все это. Разъ онъ имѣлъ даже дерзость усомниться въ вѣрности подробностей одного происшествія, какъ его разсказывалъ майоръ, и далъ анекдоту другое толкованіе, въ истинѣ котораго онъ былъ убѣжденъ, потому-что самъ слышалъ, какъ объ этомъ говорили такой-то и такой, присутствовавшіе при самомъ происшествіи. Молодежь посмотрѣла съ удивленіемъ на своего товарища, осмѣлившагося прервать майора; немногіе поняли и оцѣнили меланхолическую граціозность и вѣжливость, съ которыми майоръ тотчасъ же согласился съ толкованіемъ Блоунделля и поблагодарилъ его за поправленіе своей ошибки. Они въ другой разъ вытаращили глаза, когда, при слѣдующей сходкѣ, Блоунделль говорилъ въ презрительныхъ выраженіяхъ о старомъ Пенденнисѣ, увѣрялъ, чтовсякій знаетъ стараго Пена, регулярнаго блюдолиза въ Гоунт-Гоузѣ, извѣстнаго надоѣдалы, настоящаго стараго подлипалу.
   Майоръ, съ своей стороны, не полюбилъ мистера Блоунделля ни на волосъ. Симпатіи подобнаго рода бываютъ очень-часто взаимными между мужчинами или женщинами. Что до меня, если кто-нибудь изъ моихъ добрыхъ знакомыхъ скажетъ мнѣ, что такой-то отзывался обо мнѣ дурно, то ужь, навѣрное, и я чувствую къ нему нерасположеніе. Мы любимъ или не любимъ другъ друга, какъ люди любятъ или не любятъ запахъ нѣкоторыхъ цвѣтовъ, вкусъ нѣкоторыхъ блюдъ или винъ, или нѣкоторыя кпиги. Мы сами не знаемъ отчего это? По замѣтьте общее правило: никакіе резоны въ свѣтѣ не заставятъ насъ полюбить доктора Белля, который точно также не жалуетъ насъ.
   -- Итакъ, говорилъ майоръ:-- любезный мой Пенъ, обѣдъ твой сошелъ à merveille; ты хозяйничалъ очень-мило, разрѣзалъ хорошо; я очень-радъ, что ты этому научился: теперь это дѣлается въ знатныхъ домахъ мэтръ-д'отёлемъ, на боковомъ столѣ, но оно можетъ пригодиться съ людьми средняго круга. Молодой лордъ Плинлиммонъ очень-милый и любезный молодой человѣкъ, похожъ, какъ двѣ капли, на свою мать, которую я зналъ, когда она еще была леди Элквилой Броунбилль; пылкость лорда Магнуса пройдетъ сама-собою -- это идетъ довольно-хорошо молодому патрицію, въ раннемъ возрастѣ, но никуда не годится въ нашемъ званіи; мистеръ Бродбентъ имѣетъ, повидимому, много краснорѣчія и значительную начитанность; пріятель твой Фокеръ всегда восхитителенъ; но за то знакомецъ твой мистеръ Блоунделль поразилъ меня, какъ молодой человѣкъ, самый недостойный порядочнаго общества.
   -- Творецъ Небесный, сэръ Блоунделль-Блоунделль! воскликнулъ Пенъ: -- помилуйте, сэръ, да это человѣкъ, наиболѣе-любимый нами.
   -- Человѣкъ этотъ мнѣ очень не нравится, любезный мой, возразилъ майоръ, очищая яйцо: -- человѣкъ этотъ -- тигръ, замѣть мои слова -- человѣкъ низкій. Въ этомъ мистерѣ Блоунделлѣ какой-то особенный дурной тонъ; отъ него такъ и несетъ низкимъ обществомъ. Онъ посѣщаетъ бильярдныя таверны, сэръ, шатается по клубамъ третьяго разбора. Я это знаю. Это видно тотчасъ же по его манерамъ. Я до-сихъ-поръ никогда не ошибался въ людяхъ. Замѣтилъ ли ты, какую кучу колецъ и галантерейныхъ вещицъ онъ носитъ? У этого человѣка на лбу написано: "Плутъ". Замѣть мои слова и избѣгай его. Но перемѣнимъ разговоръ. Обѣдъ твой былъ немножко слишкомъ-утонченъ, но я не противлюсь, если ты иногда дѣлаешь нѣсколько экстренныхъ frais, когда принимаешь друзей. Безъ-сомнѣнія, ты дѣлаешь это нечасто, и только для тѣхъ, кого тебѣ выгодно fêter. Котлеты были превосходны и soufflé необычайно-легкое и хорошее. Третья бутылка шампанскаго была лишняя; но у тебя хорошій доходъ, и пока ты не будешь выходить изъ его предѣловъ, я не стану ссориться съ тобой, мой милый.
   Бѣдный Пенъ! достойный дядя мало зналъ, какъ часты были эти обѣды и какъ безразсудный молодой Амфитріонъ любилъ щегольнуть своимъ гостепріимствомъ и свѣдѣніями по части гастрономіи. Нѣтъ искусства (столь труднаго изучить, столь невозможнаго и выходящаго изъ способовъ многихъ несчастливцевъ!), которымъ бы молодёжь такъ любила прихвастнуть, какъ этимъ. Вкусъ и знаніе въ винѣ и поваренной наукѣ, кажется имъ признакомь утонченнаго roué и возмужалаго джентльмена. Я люблю смотрѣть, какъ они подмигиваютъ на рюмку бордоскаго, какъ-будто знаютъ въ немъ толкъ до тонкости, или какъ разсуждаютъ о какомъ-нибудь salmi -- бѣдные невѣжды! Тогда только, когда состарѣются, они постигнутъ, что не смыслили въ гастрономіи ничего; а можетъ-быть, и совѣсть шептала имъ, что и самое искусство не стоитъ большаго вниманія, и что баранья нога -- если сердце ваше чувствуетъ довольство -- чуть ли не лучше обѣдовъ самыхъ великолѣпныхъ. Но юный Пенъ, въ роли удивительнаго Кричтона, считалъ необходимостью быть великимъ судьею и практикантомъ обѣдовъ. Мы сейчасъ говорили о глубокомъ къ нему почтеніи повара Коллегіи и скоро будемъ имѣть случай оплакивать, что этотъ достойный артистъ вѣрилъ ему такъ слѣпо въ долгъ. На третій годъ пребыванія нашего молодца въ Оксбриджѣ, лѣстница его уже не была загромождена крышками блюдъ и десертами, или слугами, вносящими кушанье и замороженое шампанское: толпы другаго разбора, съ лицами сердитыми или жалобными, лѣпились около дубовыхъ дверей и атаковывали несчастнаго молодаго человѣка, лишь-только онъ появлялся изъ своей берлоги.
   Наставленія опекуна также не пошли въ прокъ и не заставили Пена избѣгать общества неблагонадежнаго Блоунделля. Молодые люди любятъ въ своихъ товарищахъ то, чему и Пенъ былъ обязанъ большею-частью своей извѣстности истинное или наружное знаніе жизни. Человѣкъ, видѣвшій свѣтъ, или могущій говорить о немъ съ видимъ знатока -- roué, у котораго было или подразумевается много приключеніи, будетъ всегда имѣть жадныхъ и удивляющихся слушателей между новичками. Непріятно сознаться въ этомъ, но оно правда. Многіе уважаютъ подобнаго рода доблести, и съ самыхъ раннихъ дней научаются восхищаться ими.
   Одного вреднаго человѣка достаточно, чтобъ заразить цѣлую колонію юношей. Молодые люди сосѣдней большой Коллегіи Сент-Джорджа, которые уважали Пена и его общество, не были, однакожь, проведены блескомъ Блоунделля, ни его молодецкими ухватками, ни франтовствомъ. Бродбенъ прозвалъ его капитаномъ Мэкгитомъ {Captain Macheath -- англійскій Robert Macaire. Прим. перев.}. Фокеръ, впродолженіе кратковременнаго пребыванія въ университетѣ вмѣстѣ съ Блоунделлемъ, отказывался съ характеристическою осторожностью произнести рѣшительное мнѣніе насчетъ новаго товарища, но намекалъ Пену, что ему бы выгоднѣе было играть въ вистъ его партнёромъ, чѣмъ противникомъ, и что лучше держать въ экарте пари за него, чѣмъ за противную сторону. "Ты видишь, Пенъ, что онъ играетъ лучше тебя", замѣчалъ хитрый молодой джентльменъ: -- "онъ играетъ необычайно-хорошо: я бы на твоемъ мѣстѣ поостерегся съ нимъ. Я не думаю, что онъ слѣпленъ изъ золота". Но кромѣ этихъ темныхъ намековъ и общихъ замѣчаній, отъ осторожнаго Фокера ничего нельзя было добиться.
   Мы не скажемъ, чтобъ совѣты Фокера имѣли въ глазахъ упрямаго Пена больше вѣса, чѣмъ совѣты вообще, во мнѣніи юноши, рѣшившагося дѣлать все посвоему. Аппетитъ Пена къ удовольствіямъ былъ ненасытенъ и онъ бросался на все, что ему представлялось, съ жадностью, свойственною огненной комплекціи и юношескому здоровью. Онъ называлъ эти удовольствія "жизнью", и приводилъ въ доказательство множество извѣстныхъ изреченій Теренція, Горація и Шекспира. Еслибъ онъ "жилъ" такимъ-образомъ еще нѣсколько лѣтъ, то сдѣлался бы настоящимъ roué.
   Несчастье ли это, или нѣтъ, для человѣка чистосердечнаго и расположеннаго брякнуть истину при всякой оказіи -- если этотъ человѣкъ, начиная жизнь, вѣритъ всему, что ему говорятъ?
   -- Лучше ли, еслибъ малый былъ меньше довѣрчивъ? Нужна значительная свѣтская опытность, чтобъ раскусить ложь въ разсказахъ человѣка, неимѣющаго никакихъ особенныхъ причинъ лгать вамъ. Я все-таки еще не берусь рѣшить, не лучше ли быть сначала на нѣкоторое время обманутымъ? Какъ бы то ни было, нашъ Пенъ быль отъ природы легковѣренъ, что помогало ему принимать за звонкую монету все, чѣмъ бы его ни потчивали: и вотъ почему онъ вѣрилъ всѣмъ баснямъ Блоунделля, какъ самымъ неоспоримымъ историческимъ фактамъ.
   Такимъ-образомъ, между-прочимъ, отзывъ Блоунделля о миссъ Фодрингэй огорчалъ и бѣсилъ Пена до крайности. Если онъ стыдился своей страсти прежде, то каковы были чувства его теперь, когда передъ нимъ обнаружилось, что предметомъ такого чистаго и пламеннаго обожанія была недостойная и презрѣнная обманщица, въ которой ошибался одинъ только онъ! Пену и въ голову не приходило усомниться въ этомъ, или подумать, достоинъ ли вѣры человѣкъ, который никогда не говорилъ хорошо ни объ одной женщинѣ.
   Разъ, во время пасхальныхъ вакацій, Пенъ объявилъ матери и дядѣ, что не поѣдетъ въ Фэроксъ и будетъ заниматься въ Оксбриджѣ. Однакожь, онъ отправился на короткое время въ Лондонъ въ обществѣ пріятеля своего мистера Блоунделля. Они остановились въ гостинницѣ въ Ковент-Гарденѣ и наслаждались столичными удовольствіями довольно-разгульно. Блоунделль все-еще принадлежалъ къ одному клубу, куда ввелъ Пена раза два на обѣды. Молодые люди поѣхали туда въ крытомъ кабріолетѣ, боясь встрѣтиться съ майоромъ на Палл-Маллѣ, и тамъ Пенъ познакомился со множествомъ молодыхъ "клинковъ" съ усами и шпорами, съ которыми онъ пилъ эль по утрамъ и кутилъ въ городѣ по ночамъ. Тутъ онъ дѣйствительно видѣлъ много "жизни": шатаясь по театральнымъ фойе и вертепамъ, посѣщаемымъ этими молодцами, онъ, конечно, не могъ опасаться встрѣчи съ дядей. Разъ, однако, онъ былъ очень-близко отъ него: одна только доска отдѣляла Пена, сидѣвшаго въ ложѣ Театральнаго Музея, отъ майора, бывшаго съ лордомъ Стейне въ ложѣ этого вельможнаго сановника. Миссъ Фодрингей была тогда на высшей степени своей славы. Она блестѣла около года на сценахъ лучшихъ театровъ столицы, посѣтила съ большимъ грохотомъ провинціи, воротилась снова сіять въ Лондонѣ, хотя съ нѣсколько-уменьшеннымъ блескомъ, и теперь играла съ "безпрестанно-возрастающею привлекательностью", и проч., "торжество доброй старой британской драмы", и тому подобное, какъ гласили аффиши театровъ, въ которыхъ было достаточно мѣста для всѣхъ, кто бы пожелалъ ее видѣть.
   Пенъ видѣлъ ее уже не въ первый разъ послѣ того достопамятнаго дня, когда они разсталась въ Чэттерисѣ. Въ прошломъ году, когда она въ городѣ была въ большой модѣ, и газеты кричали о ея красотѣ, Пенъ нашелъ предлогъ съѣздить въ Лондонъ во время лекцій и устремился въ театръ, чтобъ взглянуть на предметъ своей старинной страсти. Онъ только вспомнилъ объ этой страсти, но не возобновилъ ее. Онъ вспомнилъ, съ какою жадностью глаза его смотрѣли на сцену, когда какой-нибудь актеръ говорилъ слова, предшествовавшія появленію Офсліи или мистриссъ Галлеръ. Теперь, когда произносились эти самыя слова, по жиламъ его пробѣжалъ легкій трепетъ; когда громъ рукоплесканій раздался въ залѣ и Офелія вышла съ своимъ вѣчнымъ поклономъ и граціознымъ присѣданьемъ, Пенъ почувствовалъ какой-то внутренній толчокъ, и очень покраснѣлъ, глядя на нее: онъ не могъ удержаться отъ мысли, что всѣ на него смотрятъ. Онъ едва слушалъ ее въ первой половинѣ пьесы и помышлялъ съ такимъ бѣшенствомъ о униженіи, которому она его подвергла, что началъ воображать, будто бы все еще любитъ ее и терзается ревностью; но это заблужденіе продлилось не очень-долго. Онъ выбѣжалъ къ актерскому подъѣзду, въ надеждѣ встрѣтить ее, но не успѣлъ въ этомъ; а между-тѣмъ она прошла у него подъ носомъ съ другою женщиной, но ни онъ ее не узналъ, ни она его. На слѣдующій вечеръ онъ пришелъ въ театръ поздно и остался преспокойно на другую пьесу. На третіи и послѣдній вечерь пребыванія его въ Лондонѣ... да, тогда Тальйони должна была танцоватъ въ Оперѣ -- Тальйони! и къ этому еще опера была Донъ-Жуанъ, которую Пенъ любилъ больше всего -- а потому мистеръ Пенъ пошелъ слушать "Донъ-Жуана" и смотрѣть Тальйони.
   Въ этотъ разъ она уже не оставила въ немъ ни тѣни прежняго обольщенія. Она была не менѣе прекрасна, но все какъ-то не та. Глаза ея не имѣли прежняго блеска, а можетъ-быть глаза самого Пена не были больше ослѣплены ими. Звучный голосъ говорилъ попрежнему, но уже не приникалъ въ душу Пена и не переполнялъ ее восторгомъ: ему даже казалось, что онъ замѣчаетъ ирландскій выговоръ; интонаціи казались ему фальшивыми и грубыми. Ему стало скучно слушать то же удареніе на тѣхъ же словахъ, произносимыхъ только немножко-громче; больше еще стало ему досадно при мысли, что онъ принималъ эти вскрикиванья за чувство и геній, и таялъ отъ этихъ машинальныхъ вздоховъ, стоновъ и рыданій. Онъ чувствовалъ, какъ-будто не онъ, а какой-то другой человѣкъ любилъ ее нѣкогда такъ слѣпо и безумно, и какъ-будто это случилось въ какой-то другой жизни. Ему стало стыдно и онъ мучился горькимъ униженіемъ. Бѣдный Пенъ! сладкіе сны бываетъ иногда лучше горестнаго пробужденія.
   Они вышли изъ театра и имѣли въ тотъ вечеръ очень-шумный ужинъ. На слѣдующее утро мистеръ Пенъ возвратился въ Оксбриджъ съ сильнѣйшею головною болью, истративъ весь свой запасъ наличныхъ денегъ.
   Такъ-какъ разсказъ этотъ взятъ изъ признаній самого мистера Пена, то читатель можетъ смѣло вѣрить каждому его слову; а такъ -- какъ Пенъ и самъ не имѣлъ яснаго понятія о томъ, куда у него уходили деньги и какимъ образомъ онъ очутился въ весьма-тѣсныхъ обстоятельствахъ, въ послѣдній годъ пребыванія своего въ Оксбриджѣ, то и мнѣ нѣтъ возможности дать подробнаго отчета о томъ, какъ онъ запутывался все дальше и больше. Вотъ почему я могъ только дать общій очеркъ его образа жизни, что и сдѣлалъ нѣсколько страницъ тому назадъ. Пенъ не отзывался особенно строго о плутовствѣ оксбриджскихъ торговцевъ, или тѣхъ лондонскихъ барышниковъ, кого онъ почтилъ своимъ покровительствомъ въ началѣ поприща. Даже ростовщикъ Финчъ, съ которымъ его познакомилъ Блоунделль и съ которымъ онъ имѣлъ разныя денежныя сдѣлки, отчего подпись молодаго повѣсы являлась неразъ на штемпелевой бумагѣ, даже Финчь поступалъ съ нимъ довольно-умѣренно, и никогда не бралъ съ него больше, чѣмъ по сту процентовъ на сто. Старый поваръ коллегіи, его пламенный почитатель, составилъ для него партикулярный счетъ и обѣщался снабжать его обѣдами до конца, и не тревожить касательно уплаты, хотя бы то было до самаго смертнаго часа. Въ Артурѣ Пенденнисѣ было нѣчто особенно-ласковое и открытое, чѣмъ пріобрѣталъ онъ расположеніе всѣхъ, съ кѣмъ ни встрѣчался; хотя качество это и дѣлало его жертвой плутовъ, но за то доставляло ему у многихъ честныхъ людей гораздо-больше доброжелательности, чѣмъ онъ, можетъ-быть, заслуживалъ. Не было возможности устоять противъ его добродушія, и въ самыя дурныя минуты не надѣяться на его избавленіе отъ конечной гибели.
   Въ эпоху его высшаго блеска въ университетѣ, онъ былъ готовъ бросить самую веселую компанію для больнаго пріятеля и сидѣть съ нимъ. Въ обращеніи съ знакомыми, онъ никогда не дѣлалъ различія между знатными и мелкотравчатыми, хотя несчастные вкусы нашего молодца, склоннаго къ роскоши и великолѣпію и заставляли его, весьма-естественно, предпочитать хорошее общество; онъ всегда былъ слишкомъ-готовъ подѣлиться гинеей съ бѣднымъ пріятелемъ; и когда у него водились деньги, его такъ и тянуло платить, отъ чего онъ не могъ исправиться во всю жизнь.
   На третій годъ его жизни въ Оксбриджѣ, около дверей Пена набиралось всегда столько публики, что было чего испугаться самому неробкому духу. Съ нѣкоторыми онъ воевалъ, на другихъ самъ напускался (по наставленіямъ мистера Блоунделля, который былъ мастеромъ этого искусства, хотя и не получилъ степени ни за какое художество), а третьихъ умасливалъ. Разсказываютъ о немъ, что разъ къ нему пришла маленькая Мери Фродшемъ, дочь одного бѣднаго позолотчика и рамочника, который надѣлалъ кучу прелестнѣйшихъ рамокъ для его изящныхъ гравюръ: пришла она съ плачевнымъ извѣстіемъ, что отецъ ея въ лихорадкѣ, а между-тѣмъ полиція въ домѣ. Пенъ бросился изъ комнаты съ отчаяніемъ громко вопіявшей совѣсти, заложилъ первому ростовщику свои щегольскіе часы и всѣ галантерейныя вещицы, кромѣ двухъ старыхъ золотыхъ запонокъ, принадлежавшихъ прежде его отцу, и побѣжалъ съ вырученными деньгами въ лавку Фродшема, гдѣ, со слезами на глазахъ и съ самымъ искреннимъ раскаяніемъ и смиреніемъ, просилъ прощенія у бѣднаго ремесленника.
   Этотъ случай, почтенные молодые джентльмены, не приводится вамъ, какъ образчикъ добродѣтели Пена, но скорѣе, какъ его слабость. Онъ поступилъ бы гораздо-добродѣтельнѣе, еслибъ вовсе не заводилъ себѣ этихъ гравюръ и эстамповъ. Онъ былъ еще долженъ за всѣ вещи, которыми такъ великодушно пожертвовалъ для уплаты счета Фродшема, и матери его пришлось жестоко стѣснить себя для удовлетворенія ювелира; да, ей одной пришлось страдать за мотовство и сумасбродныя фантазіи сына. Мы отнюдь не представляемъ вамъ Пена, какъ героя, или какъ образецъ, а только какъ малаго, который, при тысячѣ слабостей и при всей суетности, имѣетъ еще нѣсколько великодушныхъ побужденій и еще несовершенно-испорченъ.
   Мы уже сказали, что вѣсть о безумномъ мотовствѣ Пена привела мистера Бокка въ большое негодованіе; судя по тому, какъ Пенъ поступилъ въ коллегію, съ кѣмъ тамъ водился и по рекомендаціямъ майора и доктора Портмена -- Боккъ долго считалъ своего питомца малымъ съ большимъ состояніемъ и удивлялся, отчего онъ носитъ простую мантію. Однажды, поѣхавъ ко двору съ вѣрноподданнымъ адресомъ отъ Оксбриджскаго Университета, Боккъ видѣлъ въ сент-джемскомъ дворцѣ майора Пенденниса, бесѣдовавшаго съ двумя кавалерами Подвязки; видѣлъ, какъ потомъ, передъ его изумленными глазами, майоръ умчался въ каретѣ съ однимъ изъ кавалеровъ, послѣ выхода. Лишь только мистеръ Боккъ возвратился домой, онъ тотчасъ же пригласилъ къ себѣ Пена на завтракъ и смотрѣлъ сквозь пальцы больше, чѣмъ когда-нибудь на неприходы его на лекціи.
   Вотъ почему онъ былъ пораженъ какъ громомъ, когда узналъ истину и выслушалъ плачевную исповѣдь Пена. Университетскіе долги его были велики а -- наставнику не было никакого дѣла до его лондонскихъ долговъ, почему Пенъ и не говорилъ ему о нихъ. Кто говорить все, когда къ нему приступаютъ за признаніями подобнаго рода? Наставникъ узналъ достаточно-достовѣрно, что Пенъ бѣденъ, что онъ промоталъ прекрасный, можно сказать, но что-великолѣпный окладъ и выростилъ вокругъ себя такой посѣвъ долговъ, что хоть кому было бы нелегко сжать его: всякій знаетъ, что никакое растеніе не поднимается такъ быстро, какъ долги, когда они разъ пустятъ свои корни.
   Можетъ-быть, необычайная доброта и нѣжность матери устрашали Пена при мысли, что съ нею будетъ, когда грѣхи его дойдутъ до нея? "Я не могу вынести мысли о ней", говорилъ онъ наставнику съ мучительною тоской. "О, сэръ! я поступилъ съ ней какъ гнусный злодѣй!" и онъ раскаявался и желалъ возвратить утраченное время и спрашивалъ себя внутренно: "зачѣмъ, о! зачѣмъ дядя настаивалъ на необходимости тянуться за знатью, и какая мнѣ отъ того польза?"
   Эти знатные товарищи отъ него не удалялись, но Пену такъ казалось, и онъ самъ отсталъ отъ нихъ въ послѣдніе свои термины въ университетѣ. Онъ былъ на пирушкахъ угрюмъ какъ мертвая голова; уклонялся отъ пріятелей, и молодые пріятели скоро перестали приглашать его. Всякій зналъ, что Пенденнису "круто". Этотъ Блоунделль, который не платилъ никому и долженъ былъ убраться изъ коллегіи черезъ три термина, сгубилъ его: такъ всѣ говорили. Печальную фигуру Пена, бродящаго по пустымъ университетскимъ дворамъ, можно было видѣть въ измятой шапкѣ и изорванной мантіи; и тотъ, кто, годъ тому назадъ, былъ славою и гордостью университета, на кого молодежь смотрѣла какъ на образецъ, сталъ теперь предметомъ разговора новичковъ, и новички разсуждали о немъ со страхомъ и удивленіемъ.
   Наконецъ пришло время главнаго экзамена. Многіе молодые люди его лѣтъ -- надъ толстыми, подкованными башмаками которыхъ Пенъ острился, или которыхъ лица и костюмы каррикатурилъ -- многіе, которыхъ онъ трактовалъ съ высокомѣріемъ или уничтожалъ своимъ краснорѣчіемъ, наконецъ, многіе изъ его же круга, неимѣвшіе и половины его способностей, а только немножко регулярности въ занятіяхъ и прилежанія -- получили высокія степени или выдержали экзаменъ довольно-сносно. А гдѣ же въ этомъ спискѣ былъ Пенъ великолѣпный, Пенъ острякъ и денди, Пенъ поэтъ и ораторъ? Увы! гдѣ былъ Пенъ, единственная гордость и отрада нѣжной матери? Посыплемъ голову пепломъ и закроемъ страницу. Списки вышли и но всему университету пронеслась ужасная вѣсть, что Пенденнисъ "ощипанъ!"
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ.
Бѣгство посл 23; пораженія.

   Всякій, кто имѣетъ малѣйшее понятіе о геральдикѣ, долженъ знать, что благородная фамилія, отъ которой происходила Елена Пенденнисъ, имѣетъ въ нашлемникѣ герба гнѣздо маленькихъ пеликановъ; пеликаны эти клюютъ окровавленную грудь большой самки пеликана, снабжающей безжалостныхъ дѣтенышей тою пищей, которая, по геральдической легендѣ, необходима для ихъ вскормленія. Очень-вѣроятно, что и пеликаны женскаго рода любятъ истекать такимъ-образомъ кровью подъ жадными клювами своихъ дѣтенышей; но достовѣрно одно, что женщины дѣйствительно любятъ это. Особенное наслажденіе, непонятное для насъ, мужчинъ, должно-быть, сопровождаетъ боль этихъ язвъ, и я увѣренъ, что нѣкоторыя женщины желаютъ лучше страдать такимъ-образомъ, чѣмъ жить безъ язвъ. Онѣ жертвуютъ собою для любимаго предмета по инстинкту. Будь это безпорядочный мужъ, негодный сынъ, или милый сорванецъ-братъ -- какъ охотно готовы онѣ излить лучшія сокровища своего сердца для человѣка любимаго! и какое множество наслажденій такого рода готовы мы, съ своей стороны, доставить этимъ нѣжнымъ твореніямъ! Едва ли найдется хоть одинъ мужчина изъ читателей этой книги, который бы не снабдилъ подобными удовольствіями любимыхъ имъ женщинъ и не доставилъ бы имъ самыхъ роскошныхъ оказій прощать его. Онѣ о себѣ не думаютъ; но когда виновный возвращается домой, для него убиваютъ упитаннаго тельца и его принимаютъ съ радостью: при малѣйшемъ намекѣ, что онъ возвращается на путь истинный, эти добрыя существа готовятъ радостный пиръ и милосердіе и прощеніе выходятъ съ улыбкой къ нему на встрѣчу. Еслибъ намъ пришлось ожидать только Правосудія -- избави Богъ!
   Въ послѣднюю половину пребыванія Пена въ Оксбриджскомъ Университетѣ, пристрастіе дяди къ нашему юношѣ возрасло въ значительной степени. Майоръ гордился Артуромъ, малымъ благороднымъ, съ открытыми манерами, пріятною наружностью и высокими джентльменскими понятіями. Старый лондонскій холостякъ видѣлъ съ удовольствіемъ, что племянникъ его сблизился съ молодыми патриціями, и онъ (неугощавшій никогда никого и вошедшій въ пословицу за свою скупость между вертопрахами клуба, которые не хотѣли знать его бѣдности, а только завидовали его знатнымъ знакомствамъ) -- и онъ любилъ давать племяннику и этимъ молодымъ лордамъ вкусные обѣды у себя на квартирѣ и угощать ихъ славнымъ бордоскимъ, лучшими своими исторіями и bons mots; нѣкоторыя изъ нихъ пострадали бы въ печати, потому-что майоръ имѣлъ свою особенную манеру разсказывать; другія не принесли бы большой пользы никому. Майоръ прислуживался посредствомъ этихъ любезностей родителямъ своихъ молодыхъ гостей и доставлялъ себѣ удовольствіе быть въ обществѣ молодёжи. Онъ не разъ посѣщалъ Оксбриджъ, гдѣ юноши забавлялись угощеніемъ стараго джентльмена и давали нарочно для него и для своей потѣхи пирушки, завтраки и ужины. Онъ сыпалъ имъ свои анекдоты, молодѣлъ и развеселялся съ молодыми лордами. Онъ ходилъ слушать Пена въ Обществѣ Преній, кричалъ и шумѣлъ вмѣстѣ съ прочими и былъ оглушенъ краснорѣчіемъ и жаромъ юности. Онъ воображалъ племянника будущимъ Питтомъ и чувствовалъ къ нему почти отеческую нѣжность. Онъ писалъ племяннику письма съ шутливыми совѣтами и городскими новостями. Онъ хвастался Артуромъ въ своихъ клубахъ и вплеталъ его съ удовольствіемъ въ свои разговоры: "Да, говорилъ онъ:-- эта молодежь скоро вытѣснить стариковъ. Наши подростки, молодой лордъ Плинлиммонъ, пріятель моего мальчика, молодой лордъ Магнусъ Чартерсъ, задушевный другъ моего сорванца, и другіе будутъ, чего добраго, играть въ свѣтѣ роли чуть ли не важнѣе своихъ отцовъ". Онъ просилъ позволенія привезти племянника на большой балъ въ Гаунт-Гоузъ; любовался, съ невыразимымъ наслажденіемъ, когда племянникъ танцовалъ съ сестрами вышеименованныхъ молодыхъ вельможъ; хлопоталъ о доставленіи ему пригласительныхъ билеговъ въ самые лучшіе домы, какъ-будто онъ, дядя, былъ нѣжною маменькой съ дочерью-невѣстой, а не старымъ отставнымъ офицеромъ на половинномъ жалованьѣ и въ парикѣ. И дядя расхваливалъ вездѣ огромныя способности своего сорванца и замѣчательныя ораторскія средства, и толковалъ о блестящей степени, которую племянникъ получитъ при выпускѣ изъ университета. Онъ безпрестанно писалъ къ Еленѣ, что лордъ Роннимидъ хочетъ его взять въ свое посольство, и что герцогъ такой-то намѣренъ воспользоваться его способностями въ парламентѣ; а та, съ своей стороны, была слишкомъ-рада и готова вѣрить всему, что бы ей ни разсказывали въ похвалу сына.
   И всю эту гордость и нѣжность дяди и матери Пенъ попралъ своею преступною расточительностью и лѣностью! Не завидую чувствамъ Пена, когда онъ помышлялъ о томъ, что сдѣлалъ. Онъ спалъ -- и черепаха выиграла призъ. Онъ разстроилъ въ самомъ началѣ то, что могло бы сдѣлаться блестящею карьерой. Онъ безжалостно и безбожно ограбилъ свою мать и глупо промоталъ ея достояніе. О, только рука негодяя могла подняться на пораженіе такого нѣжнаго и возвышеннаго творенія! И если Пенъ чувствовалъ, какое зло онъ сдѣлалъ другимъ, то не-ужели мы можемъ думать, что молодой джентльменъ, съ такимъ самолюбіемъ, не чувствовалъ еще болѣе позора, которымъ онъ себя покрылъ? Можемъ быть убѣждены, что нѣтъ угрызенія совѣсти, которое бы язвило мучительнѣе; нѣтъ стоновъ, жалобнѣе издаваемыхъ раненнымъ самолюбіемъ. Подобно пріятелю Джоя Миллера, раскланивавшемуся съ публикой изъ своей ложи, потому-что ему случилось войдти въ театръ въ одно время съ королемъ -- и нашъ Пенъ, хотя и гораздо-менѣе, былъ, однакожъ, въ пріятномъ ослѣпленіи, воображалъ вполнѣ, что вся Англія замѣтитъ отсутствіе его имени въ экзаменныхъ спискахъ и будетъ говорить о его бѣдствіи. Какъ смотрѣть въ глаза оскорбленному дядѣ, безднѣ кредиторовъ, сторожу и прислужницѣ, студентамъ того же курса и младшимъ, которымъ онъ покровительствовалъ и передъ которыми важничалъ? Онъ заперся въ своя комнаты и написалъ къ дядѣ письмо, полное благодарности, почтенія, раскаянія и отчаянія, въ которомъ просилъ о выключеніи его имени изъ книгъ коллегіи, и выражалъ желаніе, чтобъ смерть кончила скорѣе дни и мученія опозореннаго Артура Пенденниса.
   Потомъ онъ вышелъ, озираясь, и едва зная самъ куда; пошелъ машинально по узкимъ закоулкамъ, позади коллегій, пока не выбрался изъ университетскихъ предѣловъ и не очутился на берегу рѣки, теперь пустомъ, но часто оживленномъ гонками шлюпокъ и толпами восклицающихъ студентовъ. Онъ все шелъ и шелъ впередъ, и такимъ-образомъ очутился въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Оксбриджа, гдѣ былъ найденъ знакомыми.
   Пенъ поднялся на холмъ. Январскій дождь билъ ему въ лицо и оборванная мантія развевалась отъ рѣзкаго вѣтра: онъ съ утра не снималъ съ себя студентскаго костюма. Вдругъ показалась на дорогѣ несшаяся прямо на него почтовая карета. На козлахъ сидѣлъ слуга, а внутри, или правильнѣе, почти снаружи, у окна дверецъ, былъ молодой джентльменъ, курившій сигару и поощрявшій почтальнова громкими криками. То былъ нашъ бэймутскій знакомецъ, мистеръ Спэвинъ, получившій ученую степень и катившій съ торжествомъ домой въ желтой каретѣ. Поднимаясь въ гору, онъ замѣтилъ фигуру, бѣшено-жестикулирующую, и узналъ лицо Пена, когда поравнялся съ нимъ.
   "Стой!" заревѣлъ мистеръ Спэвинъ почтальйону, и тотъ сразу осадилъ лошадей, и карета остановилась въ какихъ-нибудь пятидесяти шагахъ отъ Пена. Пенъ тотчасъ же услышалъ, что его громко зовутъ по имени и увидѣлъ верхнюю половину тѣла мистера Спэвина, высунувшагося изъ окна дверецъ и съ жаромъ подзывавшаго его къ себѣ.
   Пенъ остановился, призадумался, гнѣвно замоталъ головой и указалъ рукой впередъ, какъ-будто въ изъявленіе желанія, чтобъ почтальйонъ продолжалъ свой путь. Онъ не сказалъ ни слова, но лицо его вѣрно выражало страшное отчаяніе, потому-что молодой Спэвинъ посмотрѣлъ на него нѣсколько мгновеній съ испугомъ и потомъ выпрыгнулъ изъ экипажа и побѣжалъ къ Пену съ протянутой рукой: "Галло! старый пріятель, куда ты это и что съ тобой?"
   -- Туда, куда заслуживаю! отвѣчалъ Пенъ съ проклятіемъ.
   -- Да эта дорога не туда, возразилъ Спэвинъ, улыбаясь:-- это дорога въ Фенбюри. Послушай, Пенъ, не унывай, что тебя общипали. Это ничего, когда привыкнешь. Меня общипали три раза, любезный мой, и послѣ перваго мнѣ было ни почемъ. Радъ, что это кончилось. Въ другой разъ тебѣ будетъ больше удачи.
   Пенъ посмотрѣлъ на своего молодаго знакомца, который былъ ощипанъ, сосланъ въ деревню, который, послѣ повторенныхъ неудачъ едва выучился правильно читать и писать, и несмотря на все это, получилъ ученую степень. "Этотъ человѣкъ выдержалъ экзаменъ, а я нѣтъ!" подумалъ онъ. Этого было для него слишкомъ-много.
   -- Прощай, Спэвинъ, я очень-радъ твоей удачѣ. Я тебя не задерживаю и самъ тороплюсь: я сегодня вечеромъ хочу поспѣть въ Лондонъ.
   -- Вздоръ! Эта дорога не въ Лондонъ, а въ Фенбюри, говорю я тебѣ.
   -- Я сейчасъ только хотѣлъ своротить.
   -- Всѣ дилижансы полнёхоньки народомъ.-- Пенъ съёжился.-- Ты не достанешь себѣ мѣста ни за десять фунтовъ. Влѣзай въ мою желтую; я высажу тебя въ Модфордѣ и тамъ ты дождешься фенбюрійскаго дилижанса. Я снабжу тебя шляпой и сюртукомъ: у меня ихъ куча. Ну, перестань же; влѣзай, пріятель -- пошолъ! И такимъ-образомъ мистеръ Пенъ очутился въ каретѣ мистера Спэвина и доѣхалъ съ этимъ джентльменомъ до гостинницы "Тарана" въ Модфордѣ, на пятнадцать миль отъ Оксбриджа. Тамъ фенбюрійскій дилижансъ перемѣнялъ лошадей и Пенъ досталъ себѣ мѣсто въ Лондонъ.
   На другой день, въ Коллегіи Сент-Бонифаса, въ Оксбриджѣ, была страшная суматоха: къ ужасу наставника и торговцовъ, разнесся слухъ, что Пенденнисъ, съ отчаянія, что не выдержалъ экзамена, лишилъ себя жизни; за три мили отъ Фенбюри, подлѣ водяной мельницы, нашли старую университетскую шапку съ его именемъ и гербомъ (орломъ на гребнѣ, смотрящимъ на угасшее теперь солнце); въ-теченіе цѣлыхъ сутокъ всѣ воображали, что бѣдный Пенъ бросился въ воду подъ мельничное колесо, и только тогда успокоились, когда отъ него пришли письма съ лондонскимъ почтовымъ штемпелемъ.
   Дилижансъ прибылъ въ Лондонъ въ угрюмые пять часовъ утра. Пенъ поспѣшилъ въ Ковент-Гарденъ, гдѣ имѣлъ привычку останавливаться, и вѣчно-бдящій сторожъ впустилъ его и отвелъ въ спальню. Пенъ посмотрѣлъ на сторожа пристально и хотѣлъ прочитать на его лицѣ, знаетъ ли онъ, что его ощипали? Въ постели онъ не могъ заснуть. Онъ ворочался съ боку на бокъ до сѣраго лондонскаго разсвѣта; тогда онъ вскочилъ съ отчаяньемъ и направился въ Бюри-Стритъ, на квартиру дяди; вымѣтавшая лѣстницу служанка посмотрѣла на Пеня подозрительно, увидя, что онъ небритъ и во вчерашнемъ бѣльѣ. Ему показалось, что и она знаетъ о его несчастіи.
   -- Творецъ! мистеръ Артуръ, что случилось, сэръ? воскликнулъ Морганъ, только-что отнесшій на мѣсто отлично-вычищенное платье и лакированные сапоги и отправлявшійся къ майору съ расчесаннымъ парикомъ.
   -- Мнѣ нужно видѣть дядюшку, отвѣчалъ Пенъ глухимъ голосомъ и бросился въ кресла.
   Морганъ отступилъ на два шага отъ блѣднаго и разстроеннаго молодаго человѣка, посмотрѣлъ на него со страхомъ и изумленіемъ, и исчезъ въ спальнѣ майора.
   Майоръ высунулъ изъ дверей голову, лишь-только надѣлъ парикъ.
   -- Что? экзаменъ конченъ? Первый состязатель, вдвойнѣ перваго класса, хе? сказалъ старый джентльменъ: -- сейчасъ, сейчасъ, и голова снова спряталась.
   -- О ни не знаютъ ничего, простоналъ Пенъ: -- что они скажутъ, когда узнаютъ всю истину?
   Пенъ стоялъ спиной къ окну, и въ такомъ сомнительномъ свѣтѣ, какимъ наслаждается Бюри-Стритъ въ туманное январское утро, а потому майоръ не могъ разсмотрѣть выраженія лица племянника и, слѣдовательно, видѣть его блѣдности и отчаянія, поразившихъ мистера Моргана.
   Но когда майоръ вышелъ изъ уборной, опрятный и лучезарный, предшествуемый легкимъ благовоніемъ духовъ Демакроа, изъ магазина котораго парикъ и носовые платки майора Пенденниса получали свои ароматы, и когда онъ протянулъ руку племяннику и хотѣлъ радушно заговорить съ нимъ, вдругъ разглядѣлъ онъ лицо племянника и, выпустивъ его руку, воскликнулъ: "Милосердый Творецъ! Пенъ, что съ тобой?"
   -- Вы увидите это въ газетахъ за завтракомъ, сэръ.
   -- Увижу, что?
   -- Моего имени тамъ нѣтъ, сэръ.
   -- Да за какимъ чортомъ ему тамъ быть? спросилъ майоръ, совершенно-озадаченный.
   -- Я потерялъ все, сэръ: я лишился чести, погибъ невозвратно. Я не могу возвратиться въ Оксбриджъ.
   -- Лишился чести? о, Боже! Ты не хочешь сказать, что струсилъ?
   Пенъ горько засмѣялся.-- Нѣтъ, сэръ, не въ томъ дѣло. Я не боюсь пули и, право, желалъ бы, чтобъ кто-нибудь взялъ на себя трудъ застрѣлить меня. Я не получилъ степени. Я... я ощипанъ, сэръ!
   Майоръ слыхалъ объ "ощипываньи", по весьма-темно и мимоходомъ, и воображалъ, что это какая-нибудь церемонія, производимая въ университетѣ тѣлесно надъ буйнымъ юношествомъ.
   -- Я удивляюсь, какъ, послѣ такого срама, у тебя достаетъ духу смотрѣть мнѣ въ глаза, сэръ; я удивляюсь, какъ ты, джентльменъ, подвергнулся этому.
   -- Я не могъ помочь этому, сэръ. Классики сошли довольно0сносно; но всему виной проклятая математика, которою я всегда пренебрегалъ.
   -- И это... это было сдѣлано публично, сэръ?
   -- Что?
   -- То... ощипыванье? спросилъ опекунъ, съ безпокойствомъ глядя въ глаза племяннику.
   Пенъ замѣтилъ заблужденіе дяди и какъ ни горько было у него на душѣ, однакожъ, бѣднякъ не могъ удержаться отъ слабой улыбки, вслѣдствіе которой, онъ оставилъ свой трагическій тонъ и объяснилъ майору просто, какъ онъ пошелъ на главный экзаменъ и не выдержалъ его. Майоръ сказалъ на это, что хотя онъ и ожидалъ отъ своего племянника гораздо-большаго, но бѣда еще не такъ велика и безчестья еще тутъ нѣтъ, по-крайней-мѣрѣ по его понятіямъ. Онъ совѣтовалъ Пену начать слова и ноправить дѣло.
   -- Мнѣ опять въ Оксбриджъ, послѣ такого униженія! подумалъ Пенъ, и мысленно рѣшилъ, что не поѣдетъ въ Оксбриджъ.
   Когда же дѣло дошло до его долговъ, дядя разсердился не на шутку и осыпалъ Пена самыми горькими укорами, которые тотъ выслушалъ молча, съ поникшею головой. Пенъ рѣшился высказать все и очистить свою совѣсть: онъ составилъ полный и правдивый списокъ всѣхъ своихъ долговъ въ университетѣ и въ Лондонѣ. Они заключались въ слѣдующихъ статьяхъ:
   Лондонскому портному,
   Оксбриджскому,
   Галантерейщику, за рубашки и перчатки,
   Ювелиру,
   Повару коллегіи,
   Крумпу, за дессерты,
   Сапожнику,
   Виноторговцу въ Лондонѣ,
   Виноторговцу въ Оксбриджѣ,
   Счетъ за лошадей,
   -- за картинки,
   -- за переплеты,
   -- за книги,
   -- парикмахеру и за духи,
   -- трактирщику въ Лондонѣ,
   За разные предметы.
   Цифры противъ каждой статьи читатель можетъ выставить по усмотрѣнію: подобныя вѣдомости бывали въ рукахъ родителей и опекуновъ многихъ юношей, воспитывавшихся въ Коллегіи Сент-Бонифаса. Оказалось, что долги Пена доходили всего-навсе на сумму около семисотъ фунтовъ; кромѣ-того, вышло, что, но время пребыванія своего въ университетѣ, у него было въ рукахъ больше чѣмъ вдвое этой суммы наличными деньгами. Столько онъ истратилъ! и что могъ онъ показать въ вознагражденіе?
   -- Не добивайте человѣка и безъ того убитаго, сэръ, мрачно сказалъ Пенъ своему дядѣ.-- Я очень-хорошо знаю, сэръ, какъ дурно и безпутно я себя велъ. Мать моя не захочетъ видѣть меня осрамленнымъ, сэръ, продолжалъ онъ слабымъ голосомъ:-- и я увѣренъ, она заплатитъ по этимъ счетамъ; но я уже не буду больше просить у нея денегъ.
   -- Какъ угодно, сэръ. Ты совершеннолѣтній и я умываю руки въ твоихъ дѣлахъ. Но ты не можешь жить безъ денегъ и не имѣешь средствъ добывать ихъ, сколько я знаю, хотя у тебя и есть отличное умѣнье тратить ихъ; по моему убѣжденію, ты будешь продолжать какъ началъ, и разоришь мать окончательно, прежде чѣмъ сдѣлаешься пятью годами старше. Затѣмъ, желаю вамъ добраго утра; мнѣ пора идти завтракать. Занятія мои не позволятъ мнѣ видѣться съ тобою часто, впродолженіе твоего пребыванія въ Лондонѣ. Я полагаю, что ты сообщишь своей матери тѣ извѣстія, которыми сейчасъ обрадовалъ меня.
   Надѣвъ шляпу и походкою, твердою нѣсколько менѣе обыкновенной, майоръ Пенденнисъ вышелъ изъ дома передъ племянникомъ и грустно направился въ свой обычный уголъ въ клубѣ. Онъ увидѣлъ въ утреннихъ газетахъ оксбриджскіе экзаменные списки и перечиталъ имена, непонимая въ чемъ дѣло, съ печальною аккуратностью. Въ-теченіе дня онъ совѣтовался съ нѣкоторыми изъ своихъ старыхъ знакомыхъ: Венгэмомъ, однимъ деканомъ и нѣсколькими юристами; онъ отбиралъ ихъ мнѣнія, показывая нѣкоторымъ количество долговъ племянника, записанное на визитной карточкѣ, и спрашивалъ, что тутъ дѣлать, и не ужасны ли и нелѣпы эти долги? Что дѣлать?-- Больше нечего, какъ заплатить. Венгэмъ и другіе говорили майору о молодыхъ людяхъ, которые должали на суммы вдвое, впятеро больше чѣмъ Артуръ, хотя и вовсе не имѣли средствъ заплатить такіе долги. Консультація, разсчеты и мнѣнія успокоили кой-какъ майора. Наконецъ, платить приходилось все же не ему.
   Но онъ помышлялъ съ огорченіемъ о множествѣ плановъ на счетъ будущности племянника, котораго онъ непремѣнно вывелъ бы въ люди, о своихъ пожертвованіяхъ и о томъ, какъ все это пропало. Онъ написалъ доктору Портмену, прося его "приготовить" Елену къ печальнымъ новостямъ, которыя она скоро должна узнать. Почтенный старый джентльменъ держался во всемъ заведеннаго порядка и былъ того мнѣнія, что лучше "приготовить" кого-нибудь къ печальной вѣсти чрезъ посланца (обыкновенно неловкаго и безчувственнаго), чѣмъ сообщить эту вѣсть попросту, письмомъ. Итакъ, майоръ написалъ, какъ мы сказали, къ доктору Портмену, и пошелъ -- печальнѣйшій Изъ всѣхъ, обѣдавшихъ въ тотъ день во всѣхъ столовыхъ Лондона -- пошелъ обѣдать.
   Пенъ написалъ также письмо и бродилъ остатокъ дня по лондонскимъ улицамъ, воображая, что всѣ на него смотрятъ и шепчутъ другъ другу: "Вотъ Пенденнисъ изъ Сент-Боннфаса, котораго вчера ощипали!" Письмо его къ матери было исполнено нѣжности и раскаянія; онъ плакалъ надъ письмомъ горчайшими слезами, и это нѣсколько облегчило его сердце.
   Въ столовой гостинницы увидѣлъ онъ шайку молодыхъ кутилъ изъ Оксбриджа; но онъ ускользнулъ отъ нихъ и пошелъ снова скитаться по улицамъ. Онъ помнитъ и теперь гравюры, которыя разсматривалъ тогда подъ дождемъ въ окнѣ магазина Экермена, и книгу, которую читалъ подъ однимъ навѣсомъ около Темпля; вечеромъ онъ пошелъ въ партеръ театра и видѣлъ миссъ Фодрингэй, по рѣшительно забылъ въ какой пьесѣ.
   На другой день прибыло ласковое письмо отъ наставника коллегіи, заключавшее въ себѣ много серьёзныхъ и приличныхъ замѣчаній касательно бѣдственнаго для Пена событія, и сильно убѣждавшее молодаго человѣка не оставлять Коллегіи, а поправить несчастіе, которому виною была единственно его небрежность, какъ всякій зналъ, и которое можно вознаградить, призанявшись хорошенько въ-теченіе одного мѣсяца. Онъ прибавилъ, что велѣлъ сторожу приготовить нѣсколько чемодановъ и убрать въ нихъ гардеробъ молодаго джентльмена; чемоданы эти прибыли къ Пену въ должное время, вмѣстѣ съ новыми копіями со всѣхъ его счетовъ.
   На третій день прибыло письмо изъ дома. Пенъ прочиталъ его въ спальнѣ и результатомъ этого чтенія было то, что онъ упалъ на колѣни, спряталъ голову въ одѣяло постели, помолился отъ всего сердца, смирился и покаялся; потомъ, въ столовой, съѣлъ обильнѣйшій завтракъ, потомъ взялъ себѣ мѣсто въ дилижансѣ Буллѣ, въ Пиккадилли, и отправился вечеромъ въ Чэттерисъ.
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ВТОРАЯ.
Возвращеніе Пена.

   Письмо майора, весьма-естественно, побудило доктора Портмена немедленно отправиться въ Фэроксъ, и онъ вышелъ изъ дома съ поспѣшностью, которую обыкновенно обнаруживаетъ добрый человѣкъ, когда ему приходится сообщить непріятныя вѣсти. Онъ желаетъ, чтобъ дѣло было сдѣлано и сдѣлано скоро. Ему очень-прискорбно, mais que voulez-vous? зубъ должно выдернуть -- и онъ сажаетъ васъ и вы удивляетесь, какою твердостью духа и руки владѣетъ онъ, когда дѣйствуетъ клещами. Можетъ-статься, онъ былъ бы не такъ дѣятеленъ и нетерпѣливъ, еслибъ это былъ его зубъ; но наконецъ, зубъ долженъ же быть выдернуть. Такимъобразомъ докторъ, прочитавъ письмо майора Пенденниса Мапрѣ и мистриссъ Портменъ, со множествомъ осудительныхъ прибавленій о молодомъ сорванцѣ, который шагаетъ все ближе и ближе къ погибели, предоставилъ этимъ дамамъ распространить полученныя новости по клеврингскому обществу (что онѣ исполнили съ обычною расторопностью), и самъ направился въ Фэроксъ, чтобъ "приготовить" вдову.
   Она ужь знала все. Она прочитала письмо Пена и оно ее нѣсколько облегчило. Мрачное предчувствіе бѣды мучило ее давно. Теперь она знала худшее и ея милый мальчикъ возвращается къ ней, мягкосердечный и кающійся. Чего ей больше? Все, что ректоръ могъ сказать (а его замѣчанія основывались на здравомъ разсудкѣ и стоили уваженія по своей древности), не могло заставить Елену чувствовать особенное негодованіе или считать себя необычайно-несчастною; ее печалила развѣ мысль о томъ, какъ несчастливъ теперь ея милый Пенъ. Что это за степень, за которую подняли такой шумъ, и какую пользу имѣлъ бы отъ нея Пенъ? Зачѣмъ докторъ Портменъ и майоръ такъ настаивали, чтобъ мальчика непремѣнно послать туда, гдѣ его ожидало столько искушеній и гдѣ онъ пріобрѣлъ такъ мало? Зачѣмъ они не оставили его въ покоѣ у матери? А что до его долговъ, они, конечно, должны быть уплачены! Его долги! развѣ деньги отца не принадлежали ему, и развѣ онъ не имѣлъ права издерживать ихъ? Вотъ какими аргументами встрѣтила вдова добродѣтельнаго доктора, и всѣ стрѣлы его негодованія не произвели никакого дѣйствія на ея нѣжную грудь.
   Пріятный способъ, которымъ съ незапамятныхъ временъ братья и сестры изъявляютъ другъ другу свою взаимную привязанность, и который у Пена и Лауры, въ дѣтствѣ, былъ въ большомъ ходу, оставленъ ими, по взаимному согласію, нѣсколько времени тому назадъ. Возвратясь разъ изъ коллегіи послѣ довольно-долгой отлучки изъ дома, мистеръ Артуръ увидѣлъ, вмѣсто простодушной дѣвочки, высокую, стройную, хорошенькую дѣвицу, которую ужь нельзя было привѣтствовать прежнимъ братскимъ тюцалуемъ, и которая встрѣтила его граціознымъ присѣданьемъ и дружески-протянутою рукой, причемъ розовый румянецъ заигралъ какъ разъ на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ напечатлѣвались прежнія привѣтствія молодаго Пеня.
   Не мастеръ я описывать женскую красоту; да и по правдѣ, я неочень-высоко цѣню ее, полагая, что доброта и добродѣтели украшаютъ молодую особу гораздо-лучше этихъ скоропреходящихъ прелестей лица и стана: а потому я не буду распространяться о томъ, какова была наружность миссъ Лауры Белль въ эпоху ея шестнадцатилѣтняго возраста. Въ ту пору она достигла своего теперешняго роста, пяти футовъ и четырехъ дюймовъ. Нѣкоторыя особы ея пола говорили, что она была суха и долговяза -- настоящій майскій шестъ; но особы эти предпочитали женщинъ меньшаго роста. Если она походила на майскій шестъ, то вершника его была украшена прелестнѣйшими розами, и достовѣрно извѣстно, что многіе молодые парни плясали бы очень-охотно вокругъ такого шеста. Она была вообще блѣдна, съ легкимъ розовымъ отливомъ на щекахъ, но щечки эти вспыхивали мгновенно при случаѣ, и рдѣлись довольно-долго послѣ волненія, вызвавшаго наружу эти прелестные цвѣты. Глаза ея были съ самаго дѣтства пребольшіе и сохранили эту отличительную черту впослѣдствіи, Добродушные критики (всегда женскаго пола) говорили, что она имѣла привычку играть этими глазами и кокетничать ими передъ джентльменами и дамами, съ которыми ей случалось бывать; но дѣло въ томъ, что природа сама устроила ихъ такъ, что они не могли ни смотрѣть, ни сіять иначе: въ томъ, какъ они смотрѣли и сіяли, были они столько же виноваты, какъ звѣзды, которыя все-таки искрятся одна ярче и свѣтлѣе, чѣмъ другая, и это отъ нихъ вовсе не зависитъ. Безъ сомнѣнія, съ цѣлью умѣрить этотъ блескъ, та же заботливая природа снабдила глаза миссъ Лауры двумя парами длиннѣйшихъ и чудеснѣйшихъ черныхъ рѣсницъ; отчего произошло, что тѣ же особы, находившія недостатки въ ея глазахъ, говорили, когда она ихъ закрывала, что ей хочется выказать свои рѣсницы. Я полагаю, что еслибъ можно было видѣть ее спящую, зрѣлище были бы хорошенькое.
   Цвѣтъ ея кожи былъ почти такъ же ослѣпителенъ, какъ у леди Мэнтрепъ, хотя и безъ порошка, который употребляетъ миледи. Носъ ея мы предоставимъ нарисовать воображенію читателя; если ротъ ея и былъ великоватъ -- какъ утверждаетъ миссъ Пимини, о которой, еслибъ не извѣстный ея аппетитъ, вы бы подумали, что она едва въ-состояніи пропустить въ свой ротикъ горошенку -- то всякій сознавался, что улыбка ея была очаровательна и обнаруживала два ряда жемчужныхъ зубовъ. Голосъ же ея былъ такъ тихъ и сладокъ, что походилъ на самую нѣжную музыку. Привычка носить очень-длинныя платья внушила многимъ мысль, что у нея ноги не маленькія; но очень-вѣроятно, что ея ноги соразмѣрны росту, и если миссъ Пинчеръ всегда высовываетъ свою ножку, то изъ этого еще не слѣдуетъ, что всѣ остальныя дамы и дѣвицы должны были непремѣнно выказывать свои ноги, какъ на смотру. Наконецъ, миссъ Лаура Белль, шестнадцатилѣтняя Лаура, была прелестная молодая дѣвица. Будемъ надѣяться, что въ нашемъ отечествѣ найдутся многія тысячи такихъ дѣвицъ, такъ-какъ у насъ нѣтъ недостатка ни въ добротѣ, ни въ скромности, ни въ чистотѣ, ни въ красотѣ.
   Теперь, миссъ Лаура, съ-тѣхъ-поръ, какъ она стала думать за себя сама (а въ послѣдніе два года умъ и особа ея развернулись въ значительной степени), миссъ Лаура была только вполовину довольна поведеніемъ и поступками Пена. Письма его къ матери сдѣлались въ послѣднее время очень-коротки и рѣдки. Напрасно мягкосердечная Елена приводила въ оправданіе Артура его постоянныя ученыя занятія и множество приглашеній, которыми его осыпали. "Пусть она лучше лишится приза, чѣмъ забудетъ мать", говорила Лаура: "да, впрочемъ, мама, я не вижу, чтобъ онъ получалъ много призовъ. Почему онъ, пріѣзжая домой, не живетъ съ вами, а проводитъ праздники у своихъ знатныхъ знакомыхъ? Тамъ никто не любитъ его вполовину столько, какъ... какъ вы".-- "Какъ я одна, Лаура", вздохнула мистриссъ Пенденнисъ. Лаура объявила на-отрѣзъ, что не любитъ Пена ни на волосъ, если онъ забываетъ свой сыновній долгъ; точно также не хотѣла она вѣрить материнскомъ доказательствамъ, что мальчикъ долженъ себѣ проложить дорогу въ свѣтъ; не думала, будто дядя его особенно желалъ, чтобъ Пенъ поддерживалъ знакомство съ людьми, которые ему впослѣдствіи могли оказать важныя услуги и помочь ему въ жизни; что у мужчинъ тысячи разныхъ связей и призваній, которыхъ женщины не понимаютъ, и такъ далѣе. Можетъ-быть, и сама Елена уже вѣрила этимъ извиненіямъ не больше Лауры; по ей хотѣлось воображать, что она вѣритъ имъ, и она утѣшала себя своимъ материнскимъ ослѣпленіемъ. Многіе джентльмены, я полагаю, имѣли случай обдумать слѣдующее: какъ бы мы ни поступали, однакожъ можемъ всегда разсчитывать на любовь женщины, если разъ имѣли эту привязанность, и что эта неистощимая нѣжность и готовность прощать никогда намъ не измѣнятъ.
   Такъ же точно вольность, чтобъ не сказать дерзость обращенія и манеръ Артура въ послѣднее время, поражала Лауру и не правилась ей. Не то, чтобъ онъ оскорбилъ ее грубостью, или говорилъ при ней вещи, которыхъ она не должна была слышать -- нѣтъ, Пенъ былъ джентльменъ отъ природы и по воспитанію и неспособенъ оскорбить женщину, какого бы званія она ни была; но онъ говорилъ легко и неуважительно о женщинѣ вообще; былъ меньше деликатенъ въ поступкахъ, чѣмъ на словахъ, и небреженъ ко многимъ мелочнымъ и разнороднымъ требованіямъ общежитія. Миссъ Лаура негодовала на него за то, что онъ курилъ въ домѣ свои гадкія трубки, отказывался идти съ матерью на прогулки и съ визитами, и зѣвалъ въ халатѣ надъ романомъ, когда кроткая вдова возвращалась домой послѣ этихъ житейскихъ обязанностей. Герой ранняго дѣтства Лауры -- разговаривая съ Еленою о немъ, Лаура провела столько вечеровъ, когда та раз сказывала ей безконечныя повѣсти о добродѣтеляхъ, нѣжности и доблестяхъ сына, во время бытности его въ школѣ -- герой этотъ совершенно не походилъ на молодаго человѣка, котораго она теперь знала: смѣлаго и блестящаго, насмѣшливаго, пренебрегающаго простыми занятіями и удовольствіями добрыхъ двухъ женщинъ, съ которыми проводилъ по возможности короткое время, и которыхъ покидалъ подъ такими пустыми предлогами.
   Фодрингэйское дѣло также, когда Лаура узнала о немъ, сильно ее поразило и раздосадовало. Она узнала объ этомъ въ первый разъ по саркастическимъ намекамъ майора Пенденниса, въ одно изъ посѣщеній его въ Фэроксъ, а потомъ отъ клеврингскихъ сосѣдей, сообщившихъ ей множество свѣдѣній объ этомъ предметѣ. Какъ! одинъ изъ Пенденнисовъ чуть не погубилъ себя для такой женщины! Сынъ Елены скачетъ день за днемъ изъ дома -- куда? къ ней!-- броситься на колѣни передъ актрисою и пить съ ея ужаснымъ отцомъ! И это добрый сынъ! ему хотѣлось во что бы ни стало ввести такого человѣка и такую женщину въ свое семейство, и поставить ее надъ своею матерью! "Я убѣжала бы изъ дома, мама; право, я бы это сдѣлала, хоть бы мнѣ пришлось идти босикомъ по снѣгу!" говорила Лаура.
   -- И ты покинула бы тогда меня? отвѣчала Елена. Причемъ, разумѣется, Лаура брала назадъ свои слова и обѣ женщины бросались другъ другу въ объятія, съ чувствомъ, которое было въ натурѣ обѣихъ и которое составляетъ характеристику не малой части ихъ пола. Откуда взялось негодованіе миссъ Лауры на прошедшую страсть Артура? Она, можетъ-быть, не знала, что если мужчины губятъ себя для женщинъ, то и женщины губятъ себя также для мужчинъ, и что о любви нельзя сказать ничего опредѣлительнаго, такъ же точно, какъ о всякой другой физической симпатіи или антипатіи. Можетъ-статься, ей насказали много вздора въ Клеврингѣ, гдѣ старая мистриссъ Портменъ была особенно ожесточена противъ Пена, за непочтительность его къ доктору и куреніе сигаръ во всякое время; можетъ-быть, наконецъ, то была ревность; но этому пороку, какъ говорятъ, дамы рѣдко предаются.
   Хотя она и сердилась на Пена, но противъ его матери она не питала подобнаго чувства: она предалась Еленѣ со всѣмъ жаромъ дѣтской привязанности, такой привязанности, къ какой способны только женскія сердца, когда сердца эти не заняты. То было обожаніе, страсть, всякаго рода нѣжности и ласки; бездна объятій, поцалуевъ. нѣжныхъ эпитетовъ и изъявленій любви, о которыхъ было бы какъ-то странно разсказывать въ-подробности хладнокровному всторикъ уже бородатому. Не станемъ мы, мужчины, осмѣивать эти чувства, потому-что мы неспособны понимать ихъ.
   Но лишь-только миссъ Лаура узнала, что Пенъ въ скорби и несчастіи, весь ея гнѣвъ пропалъ и уступилъ мѣсто самому нѣжному и неблагоразумному состраданію. Онъ опять сталъ для нея Пеномъ прежнихъ дней, открытымъ и любящимъ, чувствительнымъ и великодушнымъ. Она тотчасъ же приняла его сторону вмѣстѣ съ Еленой противъ доктора Портмена, когда тотъ завопилъ объ огромности преступленій Пена. Долги? что такое его долги? Пустяки; онъ попалъ въ разорительное общество, по требованіямъ дяди, и разумѣется, долженъ былъ жить, какъ тѣ молодые джентльмены, съ которыми онъ водился. Обезчещенъ, не получилъ степени? Бѣдный мальчикъ былъ боленъ, когда шелъ на экзаменъ; онъ не могъ думать о математикѣ и всякомъ вздорѣ, когда его мучила идея о долгахъ; очень-немудрено, что у нѣкоторыхъ учителей и наставниковъ были свои любимцы, и что они хотѣли выставить ихъ и посадить ему на голову. Другіе не любятъ его и жестоки къ нему, и несправедливы, въ этомъ она была увѣрена. И вотъ какъ, съ пылающими щеками и глазами, блестящими отъ досады, разсуждало это юное твореніе; и она подошла къ Еленѣ, схватила ея руку и поцаловала ее подъ носомъ у доктора, и взоры ея вызывали его на битву и какъ-будто спрашивали; какъ онъ смѣетъ сказать слово противъ Пена ея милой матери?
   Когда почтенный ректоръ ушелъ, немало-раздосадованный и изумленный безтолковымъ упрямствомъ женщинъ, Лаура повторила Еленѣ свои поцалуи и аргументы съ удесятереннымъ жаромъ, и та чувствовала, что въ аргументахъ очень-много логики. Нѣтъ сомнѣнія, думала она, что противъ Пена возстала чья-нибудь зависть. Она была убѣждена, что онъ разсердилъ кого-нибудь изъ экзаменаторовъ, и тотъ воспользовался случаемъ низко отомстить -- ничего не можетъ быть вѣроятнѣе. Въ общей сложности, извѣстіе о несчастіи Пена произвело въ нашихъ дамахъ очень-мало негодованія. Пенъ, погруженный въ Лондонѣ въ горесть и стыдъ, терзаемый совѣстью при мысли о скорби матери, удивился бы самъ, еслибъ увидѣлъ, какъ легко она переносила его бѣдствіе. И дѣйствительно, женщины готовы радоваться такимъ бѣдамъ, которыя приводятъ домой скитающіяся въ бѣгахъ сердечныя привязанности. Если вы довели любящую васъ женщину до корки черстваго хлѣба, то будьте увѣрены, что она не станетъ жаловаться, и возьметъ на свою долю только самый маленькій кусочекъ этой корки, съ тѣмъ условіемъ, чтобъ вы съѣли все остальное въ ея обществѣ.
   И тотчасъ же послѣ ухода доктора, Лаура распорядилась объ отопкѣ, освѣщеніи и очищеніи воздуха въ комнатахъ мистера Артура; она устроила все это, пока Елена писала сыну самое нѣжное, исполненное участія и прощенія, письмо; тогда дѣвушка взяла за руку свою мама и повела ее съ ласковою и радостною улыбкой въ тѣ комнаты, гдѣ огни горѣли такъ весело, и тамъ эти добрыя существа сѣли на кровать Пена и проболтали о немъ предолго. Лаура прибавила къ письму Елены постскриптумъ, въ которомъ называла Артура своимъ милымъ Пеномъ и убѣждала пріѣхать домой немедленно (подчеркнувъ это слово два раза), и быть счастливымъ дома, въ обществѣ матери и любящей сестры, Лауры.
   Эти дамы весь вечеръ читали Библію, и заглянувъ еще разъ, мимоходомъ, въ комнату Пена, по дорогѣ въ спальню, отправились почивать. Но въ серединѣ ночи, Лаура, которой головка часто покоилась на подушкѣ, мятой прежде колпакомъ покойнаго Пенденниса, вдругъ закричала: "Мама, вы не спите?"
   Елена встрепенулась и отвѣчала: "Нѣтъ, не сплю". Хотя она и лежала въ постели молча и не шевелясь, однакожъ не сомкнула глазъ ни на минуту, смотрѣла на ночную лампадку и все думала о Пенѣ.
   Тогда миссъ Лаура -- она дѣйствовала съ такимъ же лицемѣріемъ и лежала, занятая своими мыслями, такъ же неподвижно, какъ брошка Елены на столѣ, съ вправленными въ нее волосами Пена и Лауры -- тогда миссъ Лаура объявила мистриссъ Пенденнисъ, что она хочетъ сообщить ей планъ, который только-что обдумала; если ему послѣдовать, то всѣ затрудненія Пена уничтожатся разомъ и безъ малѣйшихъ хлопотъ, для кого бы то ни было.
   -- Вы знаете, мама, сказала она: -- что я жила у васъ десять лѣтъ и вы не взяли ни одного пенни изъ моихъ денегъ, и были со мной, какъ-будто я нищая дѣвичка. Это всегда меня очень оскорбляло, потому-что я горда и не люблю обязываться. Еслибъ я ходила въ школу, только я не хотѣла этого, это стоило бы мнѣ по-крайней-мѣрѣ по пятидесяти фунтовъ въ годъ; а потому ясно, что я должна вамъ десять разъ пятьдесятъ фунтовъ, которые вы положили для меня въ Чэттерисскій Банкъ и которые нисколько мнѣ не принадлежатъ. Такъ вотъ видите: мы завтра поѣдемъ въ Чэттерисъ, къ тому чистенькому старичку, мистеру Роудо, съ такою лысиной, и спросимъ у него эти пятьсотъ фунтовъ; я увѣрена, что онъ вамъ дастъ еще двѣсти, которые мы сбережемъ и возвратимъ ему послѣ, и тогда мы пошлемъ эти деньги Пену: онъ заплатитъ всѣ свои долги, необижая никого, и будетъ счастливъ.
   Нечего разсказывать, какъ это предложеніе было принято Еленой, которая отвѣчала на него безсвязными восклицаніями, объятіями и всякими, неудобными для повѣствованія, изъявленіями. Но послѣ этого разговора обѣ онѣ заснули хорошо; и когда лампа погасла съ трескомъ, а солнце взошло во всемъ великолѣпіи изъ-за розовыхъ холмовъ, и птицы защебетали въ безлиственныхъ и вѣчно-зеленыхъ деревьяхъ Фэрокса, Елена также проснулась; глядя на кроткое лицо спящей подлѣ нея дѣвушки, она улыбнулась, покраснѣла и грудь ея взволновалась, какъ-будто отъ сладкихъ видѣніи. Мать Пена чувствовала себя невыразимо-благодарною и счастливою, и сердце ея излилось молитвою, какія возсылаютъ женщины благочестивыя Милосердому Источнику любви и благости.
   Хотя это было въ январѣ и погода стояла холодная, но раскаяніе Пена было такъ искренно и рѣшимость быть бережливымъ такъ тверда, что онъ не хотѣлъ взять себѣ мѣста внутри дилижанса, а сѣлъ назади съ пріятелемъ своимъ, кондукторомъ, который помнилъ его прежнюю щедрость и снабдилъ его многими теплыми сюртуками. Можетъ-быть, холодъ заставилъ дрожать его колѣни, когда онъ сошелъ съ дилижанса у калитки Фэрокса, а можетъ-статься, его волновала мысль о свиданіи съ кроткимъ существомъ, за любовь которому онъ отплатилъ такимъ эгоизмомъ. Старый Джонъ вышелъ за багажомъ молодаго барина, уже въ байковой курткѣ, а не въ синей съ сѣрымъ ливреѣ.-- "Я теперь садовникомъ и конюхомъ, сэръ", сказалъ онъ привѣтливо оскаля зубы Пену и какъ-будто сконфузясь слегка; но лишь-только Пенъ повернулъ за уголъ разсадника и скрылся изъ вида дилижанса, явилась Елена, съ лицомъ сіяющимъ любовью и прощеніемъ: нѣкоторыя женщины любятъ больше всего на свѣтѣ прощать.
   Мы можемъ быть увѣрены, что вдова, имѣя въ виду еще одну извѣстную цѣль, не упустила написать Пену о благородномъ, великодушномъ и великолѣпномъ предложеніи Лауры, наполнивъ письмо это обильными благословеніями надъ головою обоихъ дѣтей. Вѣроятно, знаніе этого денежнаго одолженія заставило Пена сильно покраснѣть, когда онъ увидѣлъ Лауру, которая ждала его въ сѣняхъ, и на этотъ разъ -- и только на этотъ -- нарушила прежній уговоръ и протянула къ нему свое личико.
   Итакъ, блудный сынъ возвратился домой; для него закололи упитаннаго тельца и старались сдѣлать его счастливымъ, сколько это было въ силахъ двухъ простодушныхъ женщинъ. Впродолженіе нѣкотораго времени ему не напоминали объ оксбриджскомъ бѣдствіи и не дѣлали никакихъ вопросовъ насчетъ будущихъ его намѣреній. Но Пенъ съ безпокойствомъ размышлялъ объ этомъ много разъ въ своей комнатѣ.
   Чрезъ нѣсколько дней послѣ своего пріѣзда, Пенъ отправился въ Чэттерисъ верхомъ, а воротился на имперіалѣ дилижанса. Онъ увѣдомилъ мать, что оставилъ тамъ свою лошадь для продажи; и когда эта операція кончилась, отдалъ ей вырученный банковый билетъ. Елена и, вѣроятно, самъ Пенъ сочли это подвигомъ необычайнаго самоотверженія; но миссъ Лаура нашла, что онъ долженъ былъ такъ поступить.
   Онъ рѣдко упоминалъ о сдѣланномъ у нея займѣ, на который Елена согласилась не иначе, какъ съ извѣстными условіями; но разъ или два, съ большими запинками и колебаніемъ, онъ заговорилъ объ этомъ и благодарилъ Лауру. Очевидно, его самолюбіе мучилось тѣмъ, что онъ обязанъ своимъ спасеніемъ сиротѣ и онъ изъискивалъ мысленно средства уплаты.
   Онъ пересталъ пить вино и замѣнилъ его съ большою умѣренностью виски съ водою; бросилъ курить сигары; но эта жертва была не велика, потому-что онъ въ послѣднее время чуть-ли не предпочиталъ имъ трубку.
   Онъ часто засыпалъ послѣ обѣда, присоединившись къ дамамъ въ гостиной, и былъ вообще угрюмъ и грустенъ. Онъ съ большимъ нетерпѣніемъ поджидалъ дилижансы, ходилъ въ Клеврингъ читать газеты, обѣдалъ у всѣхъ, кто его приглашалъ (чему вдова была очень-рада, такъ-какъ это доставляло ему развлеченіе въ ихъ одиночествѣ) и часто игралъ въ криббеджъ съ капитаномъ Глендерсомъ.
   Онъ избѣгалъ доктора Портмена, который, съ своей стороны, при встрѣчѣ съ нимъ, бросалъ на него строгіе взгляды изъ-подъ широкихъ полей своей шляпы; въ церковь, однако, Пенъ ходилъ съ матерью очень-регулярно, и дома читалъ молитвы для нея и ея домочадцевъ. Прислуга Фэрокса, всегда непышная, уменьшилась теперь весьма-значительно: остались двѣ служанки въ домѣ и Джонъ, который надѣвалъ свою ливрею только по воскресеньямъ, чтобъ идти за мистриссъ Пенденнисъ въ церковь и предъявить свое достоинство. Серебряныя крышки блюдъ и соусниковъ уже не показывались вовсе. Джонъ былъ садовникомъ и дворникомъ, вмѣсто выбывшаго изъ дома Уитона. Въ Фэрокской кухнѣ не было прежняго яркаго огня, и Джонъ со служанками пилъ вечернее пиво при свѣтѣ одной сальной свѣчки. Все это было слѣдствіемъ дѣяній мистера Пена и, разумѣется, не могло его веселить.
   Нѣкоторое время Пенъ говорилъ, что никакія человѣческія силы не заставятъ его возвратиться въ Оксбриджъ послѣ тамошняго несчастія; но однажды Лаура, краснѣя, въ нѣсколько пріемовъ, сказала, что, по ея мнѣнію, онъ бы долженъ былъ снова отправиться туда и непремѣнно получить степень, въ видѣ искупленія и въ родѣ наказанія за свою прошлую праздность. А потому мистеръ Пенъ поѣхалъ въ Оксбриджъ.
   Человѣкъ ощипанный играетъ въ Коллегіи незавидную роль: онъ не принадлежитъ ни къ какому кружку и никто не признаетъ его. Пенъ дѣйствительно чувствовалъ, что у него выщипаны всѣ павлиньи перья его блестящихъ годовъ и рѣдко выходилъ изъ Коллегіи; по утрамъ онъ являлся регулярно въ капеллу, а по вечерамъ запирался у себя, вдали отъ шума и ужиновъ студентовъ. У дверей его не было кредиторовъ: всѣмъ было заплачено сполна; едва-едва ему оставляли карточки магазиновъ. Товарищи его курса всѣ получили степени и разъѣхались. Онъ требовалъ себѣ другаго экзамена и выдержалъ его совершенно-легко. Ему стало легче на душѣ, когда онъ надѣлъ мантію баккалавра.
   Отправляясь домой изъ Оксбриджа, онъ посѣтилъ въ Лондонѣ дядю; но старый джентльменъ принялъ его очень-холодно и едва подалъ ему свой указательный палецъ для пожатія. Пенъ навѣстилъ его въ другой разъ, но каммердинеръ майора, Морганъ, объявилъ, что барина дома нѣтъ.
   Пенъ возвратился въ Фэроксъ, къ своимъ книгамъ и праздности, одиночеству и отчаянію. Онъ началъ нѣсколько трагедій и написалъ нѣсколько стихотвореній въ мрачномъ духѣ. Онъ составлялъ планы занятій и бросалъ ихъ; думалъ о военной службѣ, объ испанскомъ легіонѣ, о какомъ-нибудь промыслѣ. Онъ бѣсновался на свое заточеніе и проклиналъ лѣность, которая была причиной такого заточенія. Елена смотрѣла съ горестью на его уныніе. "Лишь-только явится возможность, думала она, его надобно отправить за границу, въ Лондонъ, избавить его отъ скучнаго общества двухъ бѣдныхъ женщинъ". Оно было скучно и очень, конечно. Обычная меланхолія доброй вдовы начала усиливаться и превращаться въ грусть; Лаура замѣчала со страхомъ, что обожаемый другъ ея томится и тоскуетъ, и что щеки его съ каждымъ годомъ дѣлаются блѣднѣе и впалѣе.
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ТРЕТЬЯ.
Новыя лица.

   Жители Фэрокса продолжали это вялое и тоскливое существованіе, а между-тѣмъ большой домъ на возвышеніи, на противоположномъ берегу рѣчки Брауля, стряхивалъ съ себя сонъ двухъ поколѣній владѣльцевъ, и обнаруживалъ необыкновенные признаки возобновленія.
   Около эпохи бѣдствія Пена, когда онъ дотого былъ поглощенъ причиненною другимъ горестью, что не обращалъ вниманія на людей, интересовавшихъ его меньше чѣмъ самъ онъ, Артуръ Пенденнисъ, явилось въ Чэттерисскомъ Вѣстникѣ и другихъ журналахъ такое извѣстіе, что оно расшевелило всѣ города, деревни, помѣстья и пастораты на многія мили вокругъ Клевринг-Парка. На клеврингскомъ рынкѣ, на ярмаркѣ Кекльби, на чэттерисской площади, на Гузберри-Гринѣ, когда карета сквайра встрѣчалась съ одноколкою пастора, и сквайръ и пасторъ останавливались побесѣдовать на дорогѣ, у церковныхъ поротъ Тинкльтона, когда колоколъ звонилъ въ ясный солнечный день и толпы бѣлыхъ платьевъ и красныхъ плащей брели гурьбою на богослуженіе, окруженныя сотнею другихъ платьевъ и плащей -- вездѣ была олна рѣчь: Клевринг-Паркъ населится снова.
   Лѣтъ пять тому назадъ, газеты графства возвѣстили о совершившемся во Флоренціи, въ капеллѣ британскаго посольства, бракосочетаніи Френсиса Клевринга, эсквайра, единственнаго сына баронета сэра Френсиса Клевринга, изъ Клевринг-Парка, съ Джемимой Августой, дочерью Самуэля Спелля, эсквайра, изъ Калькутты, и вдовою покойнаго Дж. Эмори, эсквайра. Въ то время по графству ходилъ слухъ, что Клеврингъ, разорившійся много лѣтъ тому назадъ, женился на богатой вдовѣ изъ Индіи. Нѣкоторымъ изъ жителей графства удалось взглянуть на чету новобрачныхъ. Семейство Кикльбюри, путешествовавшее по Италіи, видѣло ихъ. Клеврингъ занималъ во Флоренціи палаццо Поджи, давалъ вечера и обѣды, жилъ на большую ногу, но никакъ не могъ собраться въ Англію. На другой годъ, молодой Перегринъ, изъ Кекльби, путешествуя по Европѣ въ долгія каникулы, сошелся съ Клеврингами, занимавшими тогда Шинкенштейнъ-шлоссъ, на озерѣ Муммолѣ. Въ Римѣ, въ Луккѣ, Ниццѣ, на водахъ и въ игорныхъ заведеніяхъ Рейна и Бельгіи, любопытные слыхали о достойной четѣ, и повременимъ вѣсти о ней допосились до жилища предковъ Клевринга.
   Послѣднимъ мѣстопребываніемъ ихъ быль Парижъ, гдѣ они жили очень-открыто и блистательно, въ самомъ модномъ кругу; послѣ того вѣсть о кончинѣ Самуэля Спелля, эсквайра, изъ Калькутты, дошла до свѣдѣнія его осиротѣвшей дочери въ Европу.
   О предъидущей жизни сэра Френсиса Клевринга нельзя сказать многаго въ пользу уважаемаго баронета. Джентльменъ этотъ, сынъ изгнанника за долги, жившаго въ полуразвалившемся замкѣ около Брюжа, попробовалъ счастья съ прапорщичьимъ патентомъ въ драгунскомъ полку, но разстроилъ свою каррьеру въ самомъ началѣ. Продѣлки за игорнымъ столомъ сгубили его очень-скоро; чрезъ два года службы въ арміи онъ долженъ былъ выйдти въ отставку, провести нѣсколько времени въ флитской тюрьмѣ, и наконецъ переплыть за море въ Остенде, къ подагрику-изгнаннику, отцу. Въ Бельгіи, Франціи и Германіи этотъ изношенный и преждевременно-состарѣвшійся блудный сынъ скитался по бильярдамъ и минеральнымъ водамъ, понтировалъ въ игорныхъ домахъ, танцовалъ на пансіонныхъ балахъ и скакалъ на скачкахъ на чужихъ лошадяхъ.
   Въ Лозаннѣ Френсису Клеврингу удалось схватить счастливый кушъ -- пріобрѣсти вдову Эмори, очень-недавно возвратившуюся изъ Калькутты. Отецъ его умеръ около того времени, а потому она сдѣлалась леди Клеврингъ. Титулъ этотъ до-того восхитилъ стараго Спелля въ Калькуттѣ, что онъ удвоилъ ассигнованную дочери сумму; вскорѣ послѣ того умеръ и онъ, оставя дочери и ея сѣтямъ все свое состояніе, которое, если не преувеличивала молва, было дѣйствительно однимъ изъ блестящихъ.
   Прежде этой эпохи носились слухи, хотя и не предосудительные для репутаціи леди Клеврингъ, но довольно-непріятные. Лучшія англійскія семейства уклонялись отъ ея знакомства; манеры ея были не изъ утонченныхъ; происхожденіе плачевно-низкое и сомнительное. Отставные ост-индцы, которыхъ всегда множество скитается по европейскому материку, говорили съ явнымъ презрѣніемъ о ея отцѣ, безславномъ старомъ приказномъ и смуглерѣ индиго, и о первомъ мужѣ, мистерѣ Эмори, служившемъ подштурманомъ на ост-индскомь кораблѣ, на которомъ миссъ Спелль ѣхала къ отцу своему въ Калькутту. Ни отецъ, ни дочь не являлись въ калькуттское общество, и о нихъ даже не слыхали въ домѣ генерал-губернатора. Старикъ сэръ Джесперъ Роджерсъ, главный судья въ Калькуттѣ, сказалъ разъ своей женѣ, что онъ могъ бы разсказать прскурьёзную исторію о первомъ мужѣ леди Клеврингъ, но, къ большому огорченію леди Роджерсъ и ея молодыхъ дочерей, старый судья ни за что не хотѣлъ подѣлиться съ ними своимъ секретомъ.
   Всѣ они, однако, были очень-рады являться на собраніяхъ леди Клеврингъ, когда миледи заняла отель Бульи въ улицѣ Гренелль, въ Парижѣ, и блистала тамъ въ модномъ свѣтѣ всю зиму 183... года. Сен-Жерменское Предмѣстье приняло ее въ свой кругъ. Вискоунтъ Бэгвигъ, нашъ почтенный посланникъ, оказывалъ ей особенное вниманіе. Самыя чинныя и знаменитыя англійскія леди, проживавшія въ Парижѣ, признали и поддерживали ее: добродѣтельная леди Эльдербюри, строгая леди Рокминстеръ, почтенная графиня Соутдоунъ, словомъ, всѣ дамы, извѣстныя примѣрною жизнью и самой ослѣпительной чистотой нравовъ -- вотъ какое благотворное вліяніе имѣли на характеръ и репутацію леди Клеврингъ десять или двадцать (какъ нѣкоторые увѣряли) тысячъ фунтовъ годоваго дохода. Щедрость и благотворительность ея были неограниченны. Всякій, кто бы ни задумалъ сдѣлать человѣчеству благодѣяніе, могъ смѣло разсчитывать на ея кошелекъ. Французскія благочестивыя дамы получали отъ нея деньги для поддержки своихъ монастырей и школъ; она подписалась для анабаптистской миссіи въ Квашибо и для англиканской миссіи на Фифауфу, самомъ большомъ и самомъ дикомъ изъ всѣхъ обитаемыхъ людоѣдами острововъ. О ней разсказываютъ, что она въ одинъ и тотъ же день вручила мадамъ де-Крикри пять наполеондоровъ для вспомоществованія бѣднымъ и преслѣдуемымъ іезуитамъ, которыхъ въ то время очень не жаловали во Франціи, и записалась въ списокъ леди Пюдлейтъ, для проповѣдника Рамшорва. Кромѣ всего этого, и въ пользу людей свѣтскихъ, леди Клеврингъ давала лучшіе обѣды и великолѣпнѣйшіе балы и ужины, какіе только были извѣстны въ ту пору въ Парижѣ.
   Должно полагать, что около того же времени добродушная леди Клеврингъ устроила дѣла съ кредиторами своего мужа въ Англіи, потому-что сэръ Френсисъ Клеврингъ явился снова на родинѣ, не опасаясь тюрьмы; Morning-Pest, а потомъ "Чэттерисскій Вѣстникъ" объявили, что онъ остановился въ Лондонѣ въ Майвертовомъ Отёлѣ; и однажды, старая и стосковавшаяся домоправительница Клевринг-Гоуза увидѣла коляску четвернею, катившую по большой аллеѣ и остановившуюся у заросшихъ мохомъ ступеней огромнаго и печальнаго подъѣзда.
   Въ коляскѣ сидѣло трое джентльменовъ. Позади ея былъ нашъ старый знакомецъ, мистеръ Тэтемъ изъ Чэттериса; на почетномъ мѣстѣ -- красивый и величавый джентльменъ съ усами, бакенбардами, мѣховымъ воротникомъ и лацканами, а подлѣ него сидѣлъ человѣкъ блѣдный и истощенный, который съ трудомъ вылѣзъ изъ экипажа, тогда-какъ щеголь и адвокатъ легко выпрыгнули изъ него.
   Они поднялись по мшистымъ ступенямъ къ парадному входу. Иностранецъ-слуга, съ сергами и въ обшитой золотымъ галуномъ шапкѣ, задергалъ изо всѣхъ силъ ручку звонка, подлѣ рѣзныхъ и растрескавшихся старыхъ дверей. Колоколъ громко раздался въ пустыхъ покояхъ обширнаго и угрюмаго зданія. Послышались шаги на мраморномъ помостѣ сѣней; потомъ отворились двери и на встрѣчу пріѣзжимъ, съ низкими поклонами, вышли домоправительница мистриссъ Бленкинсопъ, адъютантъ ея, маленькая Полли и сторожъ Смартъ.
   Смартъ пригладилъ клокъ сѣдыхъ волосъ, свѣсившихся на его загорѣломъ лбу, лягнулъ лѣвою ногой и наклонилъ голову; старая мистриссъ Бленкинсопъ отвѣсила пренизкій книксенъ, и маленькая Полли присѣла и сдѣлала нѣсколько проворныхъ и короткихъ поклоновъ. Мистриссъ Бленкинсопъ, растроганная, выговорила съ трудомъ: "Добро пожаловать въ Клеврингъ, сэръ Фрэнсисъ! Мои бѣдные старые глаза радуются, видя наконецъ своихъ".
   Рѣчь и привѣтствія адресовались къ величавому джентльмену, у котораго шляпа была такъ великолѣпно заломлена на бскрень, и который такъ важно крутилъ усы. Но онъ расхохотался и сказалъ: "Вы осѣдлали не ту лошадь, моя почтенная. Я не сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ, пришедшій посѣтить снова палаты своихъ предковъ. Друзья и вассалы! вотъ вашъ законный вождь!"
   И онъ показалъ на блѣднаго и истомленнаго джентльмена, который сказалъ на это: "Не будь осломъ, Недъ".
   -- Да, мистриссъ Бленкинсопъ, я сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ и помню васъ очень-хорошо. Что, забыли меня? Какъ поживаете? И онъ взялъ дрожащую руку старушки и кивнулъ ей довольно-ласково.
   Мистриссъ Бленкинсопъ поклялась своею честью, что она узнала бы сэра Фрэнсиса гдѣ бы то ни было; что онъ живой портретъ отца своего, сэра Фрэнсиса, и дѣда, сэра Джона.
   -- О, да, благодарю, разумѣется, премного обязанъ, и тому подобное, сказалъ сэръ Фрэнсисъ, бездушно озираясь въ сѣняхъ.-- Унылое мѣсто, Недъ, ге? Видѣлъ его только разъ въ жизни, когда мой гувернёръ ссорился съ дѣдомъ, въ двадцать третьемъ году.
   -- Унылое? напротивъ, чудесное! Замокъ Отранто! Удольфскія Таинства! возразилъ Недъ: -- Какой каминъ! Да въ немъ можно зажарить цѣлаго слона. Богатѣйшая рѣзная галерея! Иниго Джонсъ, клянусь Юпитеромъ! Держу пять противъ двухъ, если это не работа Иниго Джонса.
   -- Верхняя часть Иниго Джонса, сэръ: а нижняя была передѣлана знаменитымъ голландскимъ архитекторомъ Вандеркутти, во время Джорджа I, по желанію четвертаго баронета, сэра Ричарда.
   -- О, въ самомъ дѣлѣ! Да ты все знаешь, Недъ.
   -- Да, я знаю кое-что, Франкъ. Я знаю, что вотъ это не Снейдерсъ надъ каминомъ; три противъ одного, если это не копія. Мы его реставрируемъ, пріятель: немножко подчистить и хватить лакомъ, выйдетъ чудесно. А вотъ тотъ старикъ, въ красной мантіи, я полагаю, сэръ Ричардъ.
   -- Шериффъ графства и сидѣлъ въ Парламентѣ при королевѣ Аннѣ, отвѣчала старушка, удивляясь свѣдѣніямъ незнакомца: -- съ правой стороны Теодосія, супруга втораго баронета, Гарботтля, работа Лели; представлена въ видѣ Венеры, богини красоты, а подлѣ нея сынъ ея, Грегори, третій баронетъ, въ видѣ купидона, съ лукомъ и стрѣлами; на слѣдующей панели сэръ Рувертъ, возведенный Карломъ-Первымъ въ званіе рыцаря-знаменосца, и его имѣніе было конфисковано Оливеромъ Кромвелемъ.
   -- Благодаренъ; можете не продолжать, мистриссъ Бленкнисопъ, сказалъ баронетъ.-- Мы обойдемъ все сами. Фрошъ, подай мнѣ сигару. Хотите сигару, мистеръ Тэтемъ?
   Маленькій законникъ взялъ поданную ему Фрошемъ сигару и не зналъ, какъ съ нею сладить. "Можете не идти съ нами, мистриссъ Бленкинсопъ. Какъ тебя зовутъ?... ты, Смартъ, накорми лошадей и вымой имъ рты. Долго не останемся. Пойдемъ, Стронгъ, знаю дорогу: былъ здѣсь въ двадцать-третьемъ, около послѣдняго времени моего дѣда". Сэръ Фрэнсисъ и капитанъ Стронгь (такъ величали пріятеля баронета) пошли въ пріемныя комнаты, предоставя сконфуженной мистриссъ Бленкинсонъ исчезнуть боковою дверью въ свои покои, теперь единственно-обитаемыя въ заброшенномъ зданіи.
   Зданіе это было такъ огромно, что никто не рѣшался нанимать его. Сэръ Фрэнсисъ и его пріятель проходили покой за покоемъ, удивляясь ихъ размѣрамъ и пустынному величію. Направо отъ сѣней были залы и гостиныя, а съ другой стороны -- дубовая комната, пріемная, парадная столовая и библіотека, гдѣ Пенъ встарину шарилъ по книжнымъ полкамъ. Вдоль трехъ сторонъ сѣней шла галерея, которая, съ выходившими изъ нея корридорами, вела въ главныя спальни; многія изъ нихъ были величавыхъ пропорцій и доказывали прежній блескъ дома. Во второмъ этажѣ быль цѣлый лабиринтъ конурокъ, предназначенныхъ для свиты знатныхъ особь, жившихъ въ замкѣ въ началѣ его существованія. По-моему, филантропія нашего времени проявляется утѣшительнѣе всего, когда сравнишь постройку домовъ нашихъ предковъ съ нашею, и подумаешь какъ теперь заботятся объ удобствѣ помѣщенія прислуги и бѣдныхъ: встарину милордъ и миледи почивали подъ золотымъ балдахиномъ, а прислуга ихъ валялась надъ ними въ горенкахъ, которыя далеко не были такъ чисты и не имѣли такого свѣжаго воздуха, какъ теперешнія конюшни.
   Оба джентльмена обошли весь домъ сверху до низа; владѣлецъ былъ очень-молчаливъ и равнодушенъ, а пріятель его разсматривалъ все съ подробностью и горячимъ участіемъ, такъ-что вы невольно сочли бы его хозяиномъ мѣста, а самого владѣльца -- хладнокровнымъ постороннимъ посѣтителемъ.
   -- Тутъ есть надъ чѣмъ развернуться, сэръ, кричалъ капитанъ: -- чортъ побери, сэръ, предоставь это только мнѣ, и я съ пустыми издержками устрою тебѣ все на славу цѣлой Англіи. Какой театръ выйдетъ изъ библіотеки, съ занавѣсомъ между колоннами, которыя раздѣляютъ покой! Что за бальная зала! да въ ней можетъ галопировать цѣлое графство. Мы обвѣсимъ утреннюю пріемную драпировками твоей второй гостиной въ улицѣ Гренеллъ, и уставимъ лубовый кабинетъ шкапами и мёбелью Moyen-âge, а по стѣнамъ развѣсимъ латы и оружіе. Трофеи смотрятъ великолѣпно на черномъ дубу; а тамъ, на Quai Voltaire, есть венеціанское зеркало, которое прійдется дюймъ въ дюймъ къ этому огромному камину. Длинная зала, разумѣется, будетъ бѣлая съ малиновымъ, гостиная -- желтая атласная, а малая гостиная -- свѣтлоголубая съ кружевами... ге?
   -- Я припоминаю, что въ этой маленькой комнатѣ мой старый учитель отдулъ меня тростью, сказалъ сэръ Фрэнсисъ съ убѣжденіемъ: -- онъ всегда меня ненавидѣлъ.
   -- Комнаты миледи -- всю анфиладу къ югу, ея спальню, кабинетъ и уборную обтянемъ ситцемъ. Надъ балкономъ выдвинемъ оранжерею. Гдѣ будутъ твои комнаты?
   -- Мои въ сѣверномъ флигелѣ, сказалъ баронетъ, зѣвая:-- подальше отъ проклятаго фортепьяно миссъ Эмори. Я его терпѣть не могу, а она мяукаетъ и барабанить съ утра до ночи.
   Капитанъ расхохотался. Онъ рѣшилъ все дальнѣйшее устройство дома, пока они по немъ гуляли, и потомъ оба зашли къ мистриссъ Бленкинсопъ, гдѣ мистеръ Тэтемъ размышлялъ надъ планомъ помѣстья, а старая домоправительница приготовила угощеніе въ честь своего хозяина и господина.
   Послѣ этого они осмотрѣли кухни и конюшни; то и другое заинтересовало сэра Фрэнсиса больше остальнаго. Капитанъ Стронгъ предложилъ обойдти сады, но баронетъ сказалъ: "Къ чорту сады и тому подобное!" и наконецъ онъ уѣхалъ такъ же равнодушно, какъ пріѣхалъ. Въ этотъ вечеръ жители Чэттериса узнали, что сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ пріѣзжалъ въ Клевринг-Паркъ и намѣренъ поселиться въ жилищѣ своихъ предковъ.
   Когда происшествіе это дошло до Клевринга, все пришло въ волненіе: епископцы и диссиденты, отставные капитаны, старухи и старыя дѣвицы, мелкотравчатые охотники-сквайры въ околоткѣ, фермеры, торговцы, фабричные -- все зашевелилось и захлопотало въ маленькомъ мѣстечкѣ. Новость эта пришла въ Фэроксъ и была принята тамошними дамами и мистеромъ Пеномъ довольно-неравнодушно. "Мистриссъ Пайбусъ говоритъ, что въ семействѣ этомъ есть очень-хорошенькая дѣвица, Артуръ", сказала Лаура, которую такое обстоятельство интересовало какъ и всѣхъ женщинъ: "миссъ Эмори, дочь леди Клеврингъ отъ перваго замужества. Ты, разумѣется, влюбишься, только-что она покажется."
   -- Полно говорить вздоръ, Лаура, прервала Елена.
   Пенъ засмѣялся и сказалъ:
   -- А для тебя будетъ молодой сэръ Фрэнсисъ.
   -- Ему только четыре года, возразила Лаура.-- Но я возьму себѣ того красиваго офицера, пріятеля сэра Фрэнсиса. Онъ былъ прошлое воскресенье въ церкви, на фамильномъ мѣстѣ Клевринговъ, и у него такіе прекрасные усы.
   Дѣйствительно, число семейства сэра Фрэнсиса (членовъ котораго мы исчислили выше) было скоро извѣстно въ городѣ, равно какъ и все касательно его домашней прислуги, въ точности, до какой могутъ дойдти человѣческая догадливость и любознательность. Аллея Клевринг-Парка и угодья его усыпались по лѣтнимъ вечерамъ любопытными, которые ходили къ большому дому, совали носъ всюду, гдѣ можно, и критиковали производившіяся улучшенія и передѣлки. Огромные обозы съ мебелью и вещами приходили одинъ за другимъ безпрерывно, изъ Чэттериса и Лондона; какъ многочисленны ни были фургоны, однакожь, нельзя было указать ни на одинъ, о которомъ бы капитанъ Глендерсъ не могъ сказать съ увѣренностью, что въ немъ есть, и котораго бы онъ не проводилъ до Парк-Гоуза.
   Онъ и капитанъ Идвардь Стронгъ познакомились коротко въ это время. Младшій капитанъ занималъ въ Клеврингѣ ту самую квартиру, гдѣ жилъ миролюбивый Смирке, и пользовался величайшею милостью мадамъ Фрибсби, своей хозяйки, да и всего городка, правду сказать. Капитанъ былъ великолѣпенъ своею наружностью и одеждой: свѣжій, съ голубыми глазами, черными бакенбардами, широкою грудью и атлетическимъ сложеніемъ; маленькая наклонность къ дородности не отнимала пріятности у его веселаго лица; не было воина храбрѣе и безстрашнѣе передъ непріятелемъ. Когда онъ прохаживался по Гай-Стриту Клевринга, въ шляпѣ на бекрень и съ тростью, которая то стучала по мостовой, то свистѣла въ воздухѣ, выполняя быстрые moulinet; когда его звонкій смѣхъ раздавался по молчаливой улицѣ -- его привѣтствовали жители, какъ солнечный свѣтъ, и не могли нарадоваться.
   Въ первый же базарный день онъ зналъ всѣхъ являвшихся на рынкѣ хорошенькихъ дѣвушекъ; шутилъ со всѣми женщинами; толковалъ съ фермерами о ихъ припасахъ и обѣдалъ за "Земледѣльческимъ табль-д-отомъ" въ Клевринговыхъ Гербахъ, гдѣ всѣ присутствовавшіе помирали со смѣху отъ его шутокъ и продѣлокъ. "Вотъ молодецъ!" восклицали въ голосъ всѣ въ сапогахъ съ отворотами. Онъ пожалъ руку человѣкамъ двадцати, покрайней-мѣрѣ, когда они выѣзжали со двора гостинницы на своихъ клячахъ, а онъ курилъ сигару на крыльцѣ. Вечеромъ онъ былъ, какъ дома, въ буфетѣ хозяйки, и зналъ много ли податей платитъ ея мужъ, много ли десятинъ онъ закортомилъ, много ли хмѣлю онъ кладетъ въ свое крѣпкое пиво; а также, случалось ли ему провозить черезъ Бэймутъ и рыбачьи деревни водочки, джину и коньяку помимо таможни.
   Онъ сначала попробовалъ жить въ большомъ домѣ, но тамъ было ему скучно, не въ-мочь. "Я тварь, созданная для обществъ, говорилъ онъ капитану Глендерсу.-- "Я здѣсь присматриваю за порядкомъ въ домѣ Клевринга, потому-что, между нами, у Франка нѣтъ энергіи, сэръ, ни на волосъ энергіи: у него нѣтъ этой груди (и онъ выставилъ свою); но мнѣ необходимо общество. Старуха мистриссъ Бленкинсопъ ложится спать въ семь часовъ и берегъ съ собою маленькую Полли. Въ первые мои два ночлега въ большомъ домѣ, тамъ только и было собесѣдниковъ, что тѣни покойныхъ баронетовъ; а я, признаюсь, сэръ, люблю другаго рода общество. Всѣ старые воины таковы.
   Глендерсъ спросилъ Стронга, гдѣ онъ служилъ? Капитанъ Стронгъ закрутилъ усы и отвѣчалъ со смѣхомъ, что онъ бы лучше спросилъ, гдѣ онъ не служилъ.-- "Я началъ, сэръ, волонтеромъ въ венгерскихъ уланахъ; когда началась война за греческою независимость я оставилъ службу и былъ однимъ изъ семи уцѣлѣвшихъ въ Миссолонги; потомъ, семьнадцати лѣтъ отъ-роду, я взлетѣлъ на воздухъ съ однимъ изъ брандеровъ Кипариса. Я вамъ покажу свой орденъ за греческую войну, если вы завернете сегодня вечеромъ ко мнѣ, на стаканъ грогу, капитанъ. Вотъ эту рану получилъ я подлѣ Дона Мигуэля при Опорто; онъ бы покончилъ съ Дономъ Педро, еслибъ Бурмонъ послушался моего совѣта; въ Испаніи я служилъ въ войскахъ карлистовъ, до смерти любимаго друга моего Зумалакарегви, когда я увидѣлъ, что игра проиграна и повѣсилъ на стѣну свой мечъ. Алава предлагалъ мнѣ полкъ los Muteieros de la Heina; но, годдемъ! я не захотѣлъ поднимать оружія противъ законнаго короля, Дона Карлоса. И теперь, сэръ, вы знаете Неда Стронга -- за границей меня называютъ шевалье Стронгомъ -- знаете столько же, сколько онъ самъ себя знаетъ".
   Такимъ-образомъ почти всѣ въ Клеврингѣ узнали, кто такой Недъ Стронгъ. Онъ разсказалъ свою біографію мадамъ Фрибсби, хозяину Джордж-Отеля, Бекеру въ комнатѣ для чтенія, мистриссъ Глендерсъ и дѣтямъ ея за обѣдомъ; наконецъ, мистеру Артуру Пенденнису, который, вступая разъ съ неодолимой зѣвотой въ Клеврингъ, нашелъ шевалье Стронга въ обществѣ капитана Глендерса и возвратился домой въ восторгѣ отъ своего новаго знакомца.
   Прошло немного дней, и капитанъ Стронгъ былъ также въ гостиной мистриссъ Пенденнисъ, какъ въ нижнемъ этажѣ дома мадамъ Фрибсби; и онъ оживлялъ весь Фэроксъ своею веселостью и неутомимою говорливостью. Обѣ дамы въ жизнь свою не видали такого человѣка. У него была тысяча исторій о битвахъ и опасностяхъ, о греческихъ плѣнницахъ и испанскихъ красавицахъ. Онъ могъ пѣть безчисленныя пѣсни и баллады на полудюжинѣ языковъ, и самъ аккомпанировалъ на фортепьяно своему звонкому, мужественному голосу. Обѣ дамы провозгласили его очаровательнымъ, и были правы, хотя, въ сущности, имъ до-сихъ-поръ не приходилось много разбирать мужское общество, такъ-какъ, кромѣ стараго Портмена, майора и Пена, онѣ почти по видали мужчинъ: Пенъ былъ, конечно, геній, но господа геніи обыкновенно кислы и тоскливы дома.
   Капитанъ Стронгъ ознакомилъ своихъ новыхъ фэрокскихъ друзей не только съ своею біографіей, но и съ исторіей всего семейства, которое въ скоромъ времени должно было поселиться въ Клевринг-Паркѣ. Женитьба пріятеля его, Франка, на вдовѣ Эмори была обдѣлана имъ: вдовѣ нуженъ былъ титулъ, а Франку -- деньги. Какой бракъ могъ быть лучше подобранъ? Онъ его устроилъ и составилъ счастье четы. Между баронетомъ и миледи, конечно, не было особенной романической привязанности, вдова уже выжила изъ лѣтъ сантиментальности, а сэръ Фрэнсисъ -- будь у него только бильярдъ и хорошій обѣдъ, мало заботился обо всемъ остальномъ. Но они счастливы, сколько люди могутъ быть счастливы. Клеврингъ возвратится въ домъ своихъ предковъ; деньги жены его очистили имѣніе отъ всѣхъ долговъ, а сынъ и наслѣдникъ его будетъ изъ первыхъ людей въ графствѣ.
   -- А миссъ Эмори? спросила Лаура. Ее особенно интересовала миссъ Эмори.
   Строить засмѣялся.-- О! миссъ Эмори муза, миссъ Эмори существо таинственное, миссъ Эмори une femme incomprise.
   -- Что это такое? спросила простодушная мистриссъ Пенденнисъ.
   Шевалье не отвѣчалъ ей: можетъ-быть, онъ не зналъ, что отвѣчать.-- Миссъ Эмори пишетъ масляными красками, миссъ Эмори сочиняетъ стихи и музыку, миссъ Эмори ѣздитъ верхомъ какъ Діана Вернонъ; однимъ словомъ, миссъ Эмори "совершенство".
   -- Терпѣть не могу женщинъ умныхъ, сказалъ Пенъ.
   -- Благодарю, отвѣчала Лаура. Съ своей стороны, она была увѣрена, что будетъ въ восторгѣ отъ миссъ Эмори, и жаждала имѣть такую подругу. И она взглянула Пену прямо въ лицо, какъ-будто каждое слово лукавой плутовки было непремѣнной истиной.
   Вотъ какимъ-образомъ заранѣе было устроено сближеніе между семействомъ фэрокскихъ обитателей и ихъ богатыми сосѣдями въ Клевринг-Паркѣ; Пенъ и Лаура ждали ихь прибытія съ такимъ же нетерпѣливымъ любопытствомъ, какъ самые любознательные изъ Клеврингцевъ. Лондонецъ, который видитъ каждый день новыя лица и зѣваетъ отъ никъ, улыбнулся бы, глядя на нетерпѣніе провинціаловъ, ожидающихъ новаго пріѣзжаго. У нихъ погоститъ какой-нибудь кокней, и они помнятъ его цѣлые годы послѣ того, какъ онъ уѣхалъ, и, разумѣется, давнымъ-давно забылъ о ихъ существованіи, плавая по далекому отъ нихъ и необъятному лондонскому морю. Но островитяне не забыли унесшагося мореходца: они могутъ разсказать вамъ, что онъ говорилъ, и какъ былъ одѣтъ, и какъ смотрѣлъ и смѣялся. Наконецъ, прибытіе новаго лица составляетъ въ провинціи событіе, которое непонятно для насъ, потому-что мы не знаемъ или по хотимъ знать, кто живетъ рядомъ съ нами въ томъ же домѣ.
   Когда маляры, обойщики и драпировщики сдѣлали свое дѣло въ старомъ огромномъ зданіи, подъ надзоромъ и руководствомъ капитана Стронга, и украсили его такъ, что джентльменъ этотъ могъ посправедливости гордиться своимъ вкусомъ, Стронгъ, объявилъ, что ѣдетъ въ Лондонъ. Пока шли поправки, передѣлки и украшенія, все семейство баронета прибыло въ Лондонъ и должно было немедленно перебраться въ возобновленное жилище свое, лишь -- только тамъ все будетъ готово.
   Имъ предшествовали отряды прислуги. Кареты прибыли моремъ и были доставлены изъ Бэймута на лошадяхъ, присланныхъ впередъ съ грумами и кучерами. Разъ дилижансъ "Проворный" привезъ на своемъ имперіалѣ двухъ рослыхъ и меланхолическихъ джентльменовъ, которыхъ высадилъ съ чемоданами у воротъ парка: то были гг. Фредрикъ и Джемсъ, столичные лакеи, рискнувшіе на служеніе въ провинціи. Они привезли съ собою парадные и другіе костюмы клевринговой ливреи.
   На другой день почтовая карета высадила у воротъ Фэрокса иностраннаго джентльмена, завитаго и украшеннаго множествомъ цѣпочекъ. Онъ поднялъ страшный шумъ съ женою сторожа (урожденкой западной Англіи. Она не понимала ни его ломанаго англійскаго языка, ни гасконско-французскаго); поднялъ шумъ за то, что не выслали кареты къ воротамъ, а до дома онъ не могъ идти цѣлую милю, потому-что былъ утомленъ и въ лакированныхъ сапогахъ. То былъ мосьё Альсидъ Мироболанъ, прежній chef de bouche какого-то маршала и кардинала Беккафико, и теперешній chef de bouche высокороднаго баронета Клевринга. Книги, картины и фортепьяно мосьё Мироболана, прибыли наканунѣ, подъ надзоромъ молодаго сметливаго Англичанина, состоявшаго при его особѣ въ качествѣ ученика. Кромѣ того, ему должна была помогать отлично-аттестованная кухарка, также изъ Лондона, у которой состояло полъ командою нѣсколько помощницъ низшаго разряда.
   Онъ не обѣдалъ въ буфетѣ, но питался въ уединеніи, въ своихъ комнатахъ, гдѣ для личной прислуги его была назначена особая служанка. Величественное зрѣлище представлялъ онъ, сидя въ халатѣ за сочиненіемъ своихъ menu. Передъ началомъ этого занятія, онъ обыкновенно садился за фортепьяно и игралъ нѣсколько времени. Если его прерывали, онъ дѣлалъ своей маленькой прислужницѣ патетическіе выговоры. "Великому артисту" говорилъ онъ, "необходимо уединеніе, для усовершенствованія его произведеній".
   Но мы опережаемъ ходъ дѣлъ отъ полноты нашего уваженія къ мосьё Мироболану и выводимъ его на сцену прежде времени.
   Шевалье Стронгъ имѣлъ большое участіе въ наймѣ всей лондонской прислуги. Многіе изъ служителей говорили, что онъ дворецкій дома, только обѣдаетъ вмѣстѣ съ господами. Онъ, однако, умѣлъ заставить себя уважать, и ему были отведены двѣ изъ самыхъ комфортэбльныхъ комнатъ въ домѣ.
   Онъ прохаживался по террасѣ въ достопамятный день, когда, при сильнѣйшемъ колокольномъ звонѣ клеврингской церкви, гдѣ развѣвался флагъ, прибылъ сэръ Френсисъ. Открытый экипажъ и одна изъ тѣхъ дорожныхъ каретъ, или фамильныхъ ковчеговъ, которые могла изобрѣсти только британская семейная плодовитость, подкатились быстро, несомыя взмыленными лошадьми, черезъ ворога Клевринг-Парка, къ большому подъѣзду. Обѣ половинки рѣзныхъ дверей распахнулись настежь. Два главные оффиціанта (рослые и меланхолическіе джентльмены), въ ливреѣ, съ напудренными головами, а по сторонамъ ихъ второклассная прислуга, ждали господъ въ сѣняхъ и склонились какъ высокія ильмы, когда въ паркѣ воетъ осенній вѣтеръ. Чрезъ эти живыя шпалеры прошли: сэръ Френсисъ Клеврингъ, съ самымъ неподвижнымъ лицомъ; леди Клеврингъ, съ черными свѣтлыми глазами и добродушною физіономіей, кивая и улыбаясь очень-милостиво; юный Френсисъ Клеврингъ, держась за полу платья своей мама -- онъ пріостановилъ процесію, чтобъ посмотрѣть поближе на огромнѣйшаго изъ ливрейныхъ лакеевъ, котораго наружность, повидимому, поразила молодаго джентльмена. Потомъ шли миссъ Бленда, гувернантка юнаго Френсиса и, наконецъ, миссъ Эмори, дочь миледи, объ-руку съ капитаномъ Стронгомъ. Хоти было лѣто, но огни привѣтствія весело горѣли и трещали небольшомъ каминѣ сѣней и въ покояхъ, которыя должны были принять семейство.
   Мосье Мироболанъ смотрѣлъ на поѣздъ изъ-за одной липы большой аллеи. Elle est là! воскликнулъ онъ, прикладывая украшенную кольцами руку къ расшитому шелками бархатному жилету съ стеклянными пуговками. Je t'ai rue, je te bénis, и ma Sylphide, о mon ange! {Она тутъ!-- Я тебя видѣть, я тебя благословляю, о моя Сильфида, о мой ангелъ.} И онъ исчезъ въ чащу и направился назадъ къ своимъ кострюлямъ, соусникамъ и сковородамъ.
   На слѣдующее воскресенье все общество, только-что переселившееся въ Клевринг-Паркъ, пріѣхало въ церковь и всенародно заняло свое фамильное мѣсто тамъ, гдѣ прежде молилось столько предковъ баронета, и гдѣ до-сихъ-поръ одни изображенія ихъ стояли на колѣняхъ. Всѣмъ такъ хотѣлось видѣть новопріѣзжихъ, что даже диссидентская капелла опустѣла: когда торжественная колесница съ парою сѣрыхъ лошадей, кучеромъ въ серебристомъ парикѣ и величественными лакеями, подкатилась къ древнимъ воротамъ церковной ограды, тамъ собралась такая толпа народа, какой трудно было ожидать въ маленькомъ Клеврингъ. Капитанъ Стронгъ зналъ всѣхъ и салютовалъ пріѣзжихъ отъ лица всего общества. Провинціалы рѣшили, что миледи не красавица, конечно, но что она необычайно-нарядна -- и это была правда: на ней была лучшая кашмировая шаль, великолѣпнѣйшіе мѣха, роскошнѣйшая шляпка съ удивительною гирляндой и, кромѣ-того, несметное множество колецъ, брошекъ, браслетовъ, цѣпочекъ и разныхъ безъименныхъ галантерейныхъ вещицъ, и ленты всѣхъ цвѣтовъ и самой разнообразной ширины, развевались вокругъ ея особы. Миссъ Эмори явилась юною весталкой, а маленькій Френсисъ, въ костюмѣ Роб-Роя Мэнъ Грегора, знаменитаго вождя Горной Шотландіи. Самъ баронетъ не былъ одушевленъ свыше обыкновеннаго: онъ былъ надѣленъ тою счастливою безчувственностью, которая смотритъ съ одинаковымъ спокойствіемъ на обѣдъ, на смерть, свадьбу, на что бы то ни было.
   Слуги Клевринговъ были въ своей отдѣльной скамьѣ, и восхищенные прихожане смотрѣли съ восторгомъ на лондонскихъ джентльменовъ "съ мукою на головахъ", и на дивнаго кучера въ серебристомъ парикѣ, которые всѣ усѣлись по мѣстамъ, лишь только лошади были переданы конюхамъ "Клевринговыхъ Гербовъ".
   Въ серединѣ богослуженія, юный Френсисъ поднялъ такой вой, что баронетъ сдѣлалъ знакъ Фредрику, огромнѣйшему изъ своихъ лакеевъ, и велѣлъ ему вынести изъ церкви сына, который ревѣлъ, барахтался и колотилъ Фредрика по головѣ, такъ-что пудра разносилась облакомъ. Милое дитя успокоилось только тогда, когда его посадили на козлы экипажа и дали ему играть бичомъ Джона.
   -- Вы видите, шалунъ мой никогда не былъ въ церкви, миссъ Белль, промычалъ баронетъ одной молодой дѣвицѣ, бывшей у нихъ съ визитомъ: -- немудрено, что онъ поднялъ шумъ.
   Миссъ Белль засмѣялась и сказала:
   -- Ребенокъ, конечно, не подалъ особенно-хорошаго примѣра.
   -- Да; не знаю, и тому подобное. Когда Франку чего-нибудь захочется, онъ всегда раскричится, а когда раскричится, ему и даютъ все на свѣтѣ.
   Въ это время ребенокъ, о которомъ шла рѣчь, завылъ, чтобъ ему дали стоявшее на столѣ съ завтракомъ блюдо пирожнаго; потянувшись къ нему черезъ столъ, онъ опрокинулъ рюмку вина на лучшій жилетъ одного изъ гостей, мистера Артура Пенденниса, который былъ очень-недоволенъ какъ пятнами, такъ и тѣмъ, что его сконфузили.
   -- Мы его такъ балуемъ, сказала леди Клеврингъ.
   Мистриссъ Пенденнисъ, нѣжно глядѣла на мальчика, котораго лицо и руки были теперь выпачканы розовымъ кремомъ.
   -- Это очень-нехорошо, возразила мистриссъ Пенденнисъ, какъ-будто сама она никогда никого не баловала...
   -- Мама увѣряетъ, что она балуетъ моего брата; не-уже-ли вы допускаете, что его возможно избаловать, миссъ Белль? Посмотрите, какой онъ ангельчикъ!
   -- Вотъ я сказалъ правду, замѣтилъ баронетъ.-- Онъ закричалъ и ему дали, что онъ хотѣлъ, видите.
   -- Сэръ Френсисъ самый разсудительный родитель, шепнула миссъ Эмори.-- Не правда ли, миссъ Белль? Я не стану называть васъ миссъ Белль, а просто Лаурой. Я такъ восхищалась вами въ церкви. Ваше платье нехорошо сшито, и шляпка не свѣженькая, но у васъ такіе прекрасные сѣрые глаза и такой милый цвѣтъ лица.
   -- Благодарю васъ, отвѣчала, смѣясь, миссъ Белль.
   -- Вашъ кузенъ хорошъ собою и знаетъ это. Онъ безпокоится de sa personne. Онъ еще не видалъ свѣта. Есть у него геній? Страдалъ онъ? Одна дама, маленькая, въ измятомъ атласѣ и бархатныхъ башмакахъ -- миссъ Пайбусъ, кажется, такъ -- была здѣсь и говорила, что онъ страдалъ. И я страдала, а вы, Лаура, ваше сердце было тронуто?
   -- Нѣтъ! отвѣчала Лаура, но немножко покраснѣла отъ неожиданнаго вопроса, что миссъ Эмори замѣтила:
   -- О, Лаура! я вижу, вижу. С`est le beau cousin. Разскажите мнѣ все. Я ужь люблю васъ, какъ сестру.
   -- Вы очень-добры, отвѣчала Лаура, улыбаясь:-- и... и надобно признаться, что привязанность ваша очень-внезапна.
   -- Какъ всѣ истинныя привязанности, какъ электричество. Я знала, что полюблю васъ, лишь-только васъ увидѣла. А вы не чувствовали того же самаго?
   -- Нѣтъ еще; но... я надѣюсь, что буду.
   -- Такъ называйте меня просто по имени.
   -- Но я не знаю, какъ васъ зовутъ!
   -- Мое имя Біанка; не правда ли, хорошенькое имя? Называйте меня такъ.
   -- Біанка -- очень-мило, дѣйствительно.
   -- Пока мама разговариваетъ съ этой дамой, у которой такое доброе сердце -- она вамъ родня? она, вѣрно, была прежде очень-хорошенькая, но теперь нѣсколько passee; она нехорошо gantée, но у нея хорошенькая рука -- пока мама разговариваетъ съ нею, пойдемте въ мою комнату, въ мою милую комнату. Я ее очень-люблю, хотя ее и устроивало это ужасное существо, капитанъ Стронгъ. Какъ онъ вамъ нравится? Онъ увѣряетъ, будто вы éprise въ него, но я ему не вѣрю -- c'est le beau cousin. Да -- il а de beaux yeux. Je n'aime pas les blonds, ordinairement; car je suis blonde, moi -- je suis Blanche et blonde, и она посмотрѣлась въ зеркало и сдѣлала une petite moue. Она дѣлала свои вопросы и болтала, недожидаясь отвѣтовъ Лауры.
   Біанка была блондинка и настоящая Сильфида. У нея были совершенно-свѣтлые волосы съ зеленоватымъ отливомъ; но у нея были темныя брови, и длинныя черныя рѣсницы отѣняли прекрасные каріе глаза. У нея была удивительно-тонкая и гибкая талія, и такія маленькія ножки, что, казалось, онѣ не мяли травы. Губки ея были цвѣта нѣжныхъ розовыхъ бутончиковъ, и голосъ звучалъ серебристо, выходя изъ двухъ рядовъ прелести своихъ жемчужныхъ зубовъ, она показывала ихъ часто, потому-что зубки были дѣйствительно чудные. Она была очень-добродушна и часто улыбалась, что нетолько обнаруживало зубки, но и розовыя ямочки на щекахъ.
   Она показала Лаурѣ свои рисунки, которые той показались очаровательными; съиграла нѣсколько вальсовъ своего сочиненія бѣглыми и блестящими пальцами, что восхитило Лауру еще больше; прочитала ей нѣсколько стишковъ, французскихъ и англійскихъ, также своего сочиненія, написанныхъ въ запертой замочкомъ книжкѣ, въ синемъ бархатномъ переплетѣ, съ надписью на корешкѣ: "Mes Larmes".
   "Mes Larmes! неправда ли, хорошенькое заглавіе?" продолжала сильфида, довольная всѣмъ, что она дѣлала, и дѣлавшая все хорошо. Лаура согласилась съ нею. Она въ жизнь свою не видала ничего подобнаго: ничего до такой степени милаго, утонченнаго, воздушнаго и привлекательнаго; не видала существа, которое щебетало такъ безпечно и весело, носилось такъ игриво въ такой прелестно-убранной комнатѣ, среди такихъ прелестныхъ книгъ, картинокъ, цвѣтовъ. Честная деревенская дѣвушка забыла въ своемъ восхищеніи всякую зависть: "Право, Біанка, сказала она: -- все у васъ мило и прелестно, но милѣе и прелестнѣе всего -- вы сами". Біанка улыбнулась, посмотрѣлась въ зеркало, подошла къ Лаурѣ и взяла ее за обѣ руки, поцаловала ихъ, сѣла за фортепьяно и спѣла, какъ соловей, маленькую арійку.
   То былъ первый визитъ Фэрокса Клевринг-Парку, въ отплату за визитъ Клевринг-Парка Фэроксу, сдѣланный въ отвѣтъ на карточки Фэрокса, оставленныя въ Клевринг-Паркѣ черезъ нѣсколько дней послѣ прибытія туда семейства баронета. Обѣ молодыя дѣвицы сдружились разомъ и огромные лакеи безпрестанно ходили съ розовыми записочками въ Фэроксъ; тамъ была въ кухнѣ очень-пригожая служанка, которая, можетъ-быть, примирила этихъ джентльменовъ съ такимъ скромнымъ мѣстомъ какъ Фэроксъ. Или миссъ Эмори посылала другу своему Лаурѣ то ноты, то новый романъ, то картинку изъ Journal des Modes; или миледи посылала мистриссъ Пенденнисъ поклонъ съ цвѣтами и фруктами; или миссъ Эмори звала миссъ Белль обѣдать и упрашивала милую мистриссъ Пенденнисъ прійдти также, если у нея достанетъ силъ, а равно и мистера Артура, если онъ не боится умереть со скуки въ ихъ семейномъ кружку. И за мистриссъ Пенденнисъ присылаютъ маленькую карету и не принимаютъ никакихъ отказовъ.
   Ни Артуръ, ни Лаура не желали отказываться отъ этихъ приглашеній. Елена, дѣйствительно немножко нездоровая, была рада доставить своей молодежи случай поразвлечься; она съ нѣжностью смотрѣла имъ въ слѣдъ, когда они выходили вмѣстѣ изъ дома, и мысленно молила Провидѣніе о томъ, чтобъ ей было даровано дожить до соединенія этихъ двухъ существъ, которыхъ она любила больше всего на свѣтѣ. Когда они переходили черезъ мостъ, она припоминала лѣтніе вечера за двадцать-пять лѣтъ тому назадъ, когда и она была счастлива и цвѣла юностью и любовью. Луна свѣтила съ небесъ и звѣзды искрились теперь, какъ и въ тѣ памятные сердцу лѣтніе вечера. Онъ покоится далеко, отдѣленный отъ нея волнами двухъ океановъ. Боже милосердый! какъ она помнила его послѣдній, прощальный взглядъ! Взглядъ этотъ смотрѣлъ на нее черезъ долгій промежутокъ годовъ, ясный и печальный, какъ тогда.
   Итакъ, мистеръ Пенъ и миссъ Лаура находили общество Клевринг-Парка необычайно-пріятнымъ въ лѣтніе вечера. Біанка увѣряла, что обожаетъ Лауру и сама повидимому нравилась мистеру Пену: его веселость возвратилась; онъ смѣялся и болталъ, такъ-что Лаура не могла надивиться. То не былъ зѣвающій Пенъ Фэрокса, въ охотничьей курткѣ, вѣчно-угрюмый и молчаливый; то быль молодой человѣкъ, бойкій и внимательный, ловкій, улыбающійся, хорошо-одѣтый и оживляющій гостиную леди Клеврингъ. Иногда онѣ занимались музыкой. У Лауры быль пріятный контральто и она пѣла вмѣстѣ съ Біанкой, которая училась у первыхъ учителей Европы и находила большое наслажденіе учить свою подругу. Иногда мистеръ Пенъ присоединялся къ этимъ концертамъ, по чаще любовался Біанкой, когда она пѣла. Иногда они пѣли хоромъ и капитанъ Стронгъ приносилъ больнню пользу своею широкою грудью, изъ которой выходилъ басъ, составлявшій его гордость.
   -- Славный малый Стронгъ, не правда ли, миссъ Белль? говорилъ ей сэръ Фрэнсисъ:-- играетъ въ экарте съ леди Клеврингъ, во все, что угодно, на фортепьяно и въ криббеджъ. Какъ вы думаете, сколько времени онъ гоститъ у меня? Пріѣхалъ ко мнѣ на недѣлю, а вотъ гоститъ три года. Славный малый, а? Только, рѣшительно, не знаю откуда у него берутся шиллинги.
   А между-тѣмъ шевалье, когда проигрывалъ леди Клеврингъ, всегда платилъ ей исправно; и если жилъ три года у своего пріятеля, то платилъ и ему -- веселостью, любезностью, тысячью разныхъ услугъ. Какой джентльменъ можетъ желать себѣ пріятели лучше человѣка, который всегда въ духѣ, никому не мѣшаетъ и всегда подъ рукою; который готовъ исполнить всякую коммиссію, какова бы она ни была: спѣть ли пѣсню или переговорить съ адвокатомъ, идти ли на дуэль или разрѣзать индѣйку?
   Хотя Лаура и Пенъ ходили обыкновенно вмѣстѣ въ Клевринг-Паркъ, но иногда мистеръ Пенъ пускался въ ту сторону и одинъ, и объ этомъ онъ не говорилъ ни слова. Онъ почувствовалъ наклонность удить рыбу въ Браулѣ, который протекаетъ черезъ Паркъ и бѣжитъ недалеко отъ садовой стѣны; и по самой странной случайности, миссъ Эмори иногда выходила въ то же время изъ сада (гдѣ она присматривала за своими цвѣтами) и удивлялась, видя, что тутъ ловитъ рыбу мистеръ Пенденнисъ.
   Я бы желалъ знать, какую форель ловилъ Пенъ, когда эта молодая дѣвица смотрѣла на его занятіе? Ужь не сама ли миссъ Біанка была та хорошенькая рыбка, которая играла вокругъ мушки мистера Пена и которую ему такъ хотѣлось поймать на крючокъ? Надобно сознаться, что онъ очень полюбилъ это здоровое и полезное развлеченіе, и не давалъ покоя воднымъ обитателямъ Брауля.
   Миссъ Біанка имѣла доброе сердце; и такъ-какъ она сама ужь "страдала", по собственному сознанію, довольно-значительно для своей юной годами и опытностью жизни, то какъ ей не оказать участія существу чувствительному, въ родѣ мистера Пена, который также страдалъ? Привязанность ея къ Лаурѣ и этой милой мистриссъ Пенденнисъ удвоилась: если ихъ не было въ паркѣ, миссъ Біанка не могла быть спокойна иначе, какъ въ Фэроксѣ. Она играла въ четыре руки съ Лаурой; читала вмѣстѣ съ нею французскія и нѣмецкія книги, и мистеръ Пенъ участвовалъ въ этихъ чтеніяхъ. Онъ перелагалъ на англійскіе стихи сантиментальныя баллады Шиллера и Гете, а Біанка отперла для него Mes Larmes и сообщила ему нѣсколько жалобныхъ изліяній своей нѣжной музы.
   Но этимъ стихотвореніямъ можно было видѣть, что юное твореніе дѣйствительно перенесло бездну страданій. Въ этихъ стихахъ встрѣчалась мысль о самоубійствѣ и часто страстно призывалась смерть. Увядшая роза возбуждала въ Біанкѣ такую горесть, что вы готовы были ожидать ея собственной смерти отъ печали. Удивительно, какъ молодое твореніе (проживающее въ комфортэбльномъ домѣ и воспитанное въ отличномъ пансіонѣ, безъ всякой видимой причины къ жалобамъ на судьбу) могло столько выстрадать, найдти себѣ такой океанъ муки и отчаянія и пережить все это! Какой талантъ къ плаканью надобно было имѣть для такого количества Mes Larmes!
   Оно правда, слезы миссъ Біанки были пеочень-солоны; но Пенъ, читавшій ея стихи, находилъ ихъ очень-хорошими для молодой дѣвицы и самъ сочинялъ стихи въ ея честь. Его стихи были очень-бурны и страстны, очень-пламенны, сладки и сильны; но -- о, злодѣй! о, обманщикъ! онъ передѣлывалъ и приспособлялъ свои прежнія стихотворенія, сочиненныя для одной миссъ Эмили Фодрингэй, въ пользу и на имя миссъ Біанки Эмори. Каковъ!...
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ЧЕТВЕРТАЯ.
Милая невинность.

   Во всякомъ домѣ есть непремѣнно свой домовой, и, можетъ-быть, нѣкоторые бѣдняки утѣшатся сколько-нибудь мыслью, что богатѣйшіе и счастливѣйшіе ихъ ближніе имѣютъ все-таки свою долю горя и неудовольствій. Наша прелестная невинная муза Біанка, которая пѣла такъ мило и болтала такъ очаровательно, что вы сочли бы ее источникомъ радостей всюду, гдѣ она ни являлась -- была домовымъ, бѣдою, мученьемъ, или Немезидой Клевринг-Гоуза и всѣхъ его обитателей. Маленькаго камешка въ вашемъ башмакѣ или въ копытѣ вашей лошади достаточно, чтобъ промучить васъ самихъ или вашу лошадь всю дорогу: такъ точно въ жизни достаточно маленькаго препятствія на то, чтобъ сдѣлать вамъ помѣху и подвергнуть васъ безконечнымъ непріятностямъ и безпокойствамъ. Кто бы могъ вообразить, что такая улыбающаяся фея, какъ прелестная Біанка Эмори, могла быть причиною горя въ какомъ бы то ни было семействѣ?
   -- Послушай, Стронгъ, сказалъ однажды баронетъ, когда оба пріятеля бесѣдовали послѣ обѣда въ бильярдной, наслаждаясь сигарой, этимъ прекраснымъ возбудителемъ откровенности: -- послушай, Стронгъ, я право желалъ бы отъ всей души, чтобъ жены твоей не было на свѣтѣ.
   -- И я этого желаю, да она не хочетъ умирать. Она никогда не умретъ, ты это увидишь. А почему ты желаешь ея кончины, Франкъ?
   -- А потому, что тогда ты могъ бы жениться на нашей Мисси. Она не дурна собой. У нея будетъ десять тысячъ фунтовъ, а это хорошія деньги для такого неимущаго стараго чорта какъ ты, промямлилъ баронетъ.-- Клянусь тебѣ, Стронгъ, я ненавижу ее съ каждымъ днемъ больше и больше. Я не въ силахъ выносить долѣе, Стронгъ, клянусь Юпитеромъ, не могу.
   -- Я не взялъ бы ее, будь у нея хоть вдвое больше, отвѣчалъ капитанъ Стронгъ, смѣясь.-- Въ жизнь свою не видалъ такого дьяволёнка.
   -- Я готовъ отравить ее, клянусь тебѣ.
   -- Что еще она тамъ накуралесила?
   -- Ничего особеннаго, все только старыя продѣлки. У этой дѣвчонки такое умѣнье насолить всѣмъ, что хоть повѣсь меня, а я ей удивляюсь. Вчера вечеромъ она заставила гувернантку убѣжать въ слезахъ изъ-за обѣда. Потомъ, когда я проходилъ мимо комнаты Франка, я слышалъ какъ бѣдняжка вылъ во все горло отъ того, что сестрица напугала его до-нельзя разсказами о домовомъ, который будто бы бродитъ по дому. За завтракомъ пришла очередь миледи, и хотя жена моя дура, но у нея предобрая душа -- пусть меня повѣсятъ, если нѣтъ.
   -- Что же сказала ей Мисси?
   -- Да будь я не Франкъ Клевринъ, если она не заговорила о покойномъ Эмори, моемъ предшественникѣ, отвѣчалъ баронетъ, оскаля зубы.-- Она достала изъ кипсека какую-то картинку и начала увѣрять, что эта картинка, должна-быть, похожа на ея милаго отца. Какъ только миссъ Эмори заговоритъ о немъ, леди Клеврингъ въ слезы; а этотъ бѣсёнокъ нарочно продолжаетъ болтать, чтобъ только мучить мать. Сегодня, когда она принялась, я чертовски взбѣсился и сказалъ ей, что я ея отецъ и -- и тому подобное. Что же, сэръ? она напустилась на меня!
   -- Что же она тебѣ сказала, Франкъ?
   -- Она сказала, что я ей вовсе не отецъ; что я неспособенъ понимать ее; что отецъ ея былъ, навѣрно, человѣкъ съ геніемъ и деликатнымъ чувствомъ, и тому подобное, а я женился на ея матери только изъ-за денегъ.
   -- Что жь, развѣ это не правда?
   -- Да оно нисколько не пріятнѣе отъ того, что правда. Я человѣкъ не литературный и тому подобное, но все же не такой дуракъ, какимъ она меня хочетъ выставить. Не знаю отчего это, только она всегда устроиваетъ такъ, что... что спускаетъ меня въ яму, понимаешь? Она вертитъ всѣмъ домомъ прехладнокровно, съ помощью своего сантиментальничанья. Право, Недъ, я бы желалъ, чтобъ она умерла.
   -- Ты сейчасъ только желалъ смерти моей жены, возразилъ Строить съ своимъ всегдашнимъ веселымъ расположеніемъ.
   На это баронетъ отвѣчалъ съ обычнымъ чистосердечіемъ:
   -- Что жь, когда люди надоѣдаютъ мнѣ до смерти, я дѣйствительно желаю, чтобъ они умерли, и я желаю отъ всего сердца чтобъ и Мисси лежала въ землѣ.
   Изъ этого откровеннаго разговора читатель можетъ видѣть, что у нашей высоко-образованной молодой пріятельницы были въ характерѣ кой-какія особенности или недостатки, по которымъ ее неочень любили окружающіе. Она была дѣвица съ нѣкоторымъ геніемъ, утонченными симпатіями и значительными литературными дарованіями, и жила какъ многіе геніи между родными, которые не были въ-состояніи понимать и цѣнить ее. Ни мать, ни вотчимъ, не были люди съ литературнымъ направленіемъ. "Жизнь въ Лондонѣ", Белля, и "Календарь Скачекъ", были единственныя книги, въ которыя заглядывалъ баронетъ во всю свою жизнь; а леди Клеврингъ все еще писала, какъ тринадцатилѣтняя дѣвочка, съ необычайнымъ неуваженіемъ къ грамматикѣ и правописанію. А такъ-какъ миссъ Эмори жила съ лицами, далеко неравными ей по уму и образованію, то она не упускала ни одного случая обнаружить своему семейному кружку, до какой степени онъ былъ ниже ея, показать, что не только она была мученицей, но и заботилась о томъ, чтобъ всякій это зналъ. Если она жестоко страдала, какъ она сама увѣряла и думала, то чему удивляться, если молодое твореніе съ такою нѣжною чувствительностью много плакало и стенало? Что за жизнь безъ симпатіи! И еслибъ она притворялась веселою и счастливою, развѣ это не было бы недостаткомъ прямодушія и чистосердечія? Если женщина-поэтъ не можетъ оплакивать своей участи, то на какой чортъ ей лира? Біанка настроивала свою лиру только на печальнѣйшіе тоны; она пѣла элегіи на свои погибшія надежды, сгорала надъ своими рано-замерзшими цвѣтами сердечной привязанности, какъ слѣдовало такой музѣ и при такой печальной у части.
   Существенныя бѣдствія ея, какъ мы ужь сказали, но были до-сихъ-поръ очень-значительны: но за то горести, какъ у большей-части изъ насъ, таились въ ея душѣ, и если она всегда была печальна и недовольна, что удивительнаго, если она плакала? Вотъ почему Mes Larmes истекали изъ ея глазъ каждый день по произволу: она могла снабдить васъ неограниченнымъ запасомъ слезъ, и способность проливать ихъ увеличивалась съ каждымъ днемъ отъ практики. Чувствительность, равно какъ другая болѣзнь, о которой упоминаетъ Горацій, усиливается отъ лелѣянія; мнѣ совѣстно доложить уважаемымъ читательницамъ, что другая болѣзнь называется водянкой; и чѣмъ больше вы станете плакать, тѣмъ больше у васъ явится охоты и способности плакать.
   Мисси начала проливать слезы еще въ раннемъ возрастѣ. Ламартинъ былъ ея любимымъ бардомъ въ то время, когда она только-что начала чувствовать и понимать; впослѣдствіи она образовала свой умъ прилежнымъ изученіемъ романовъ современныхъ французскихъ писателей. Не было произведенія Бальзака или Жоржа Занда, котораго бы не поглотила любознательность этого неутомимаго молодаго творенія, въ шестнадцатилѣтнемъ возрастѣ; какъ мало ни сочувствовала она домашнимъ своимъ, но у нея, какъ она сама говорила, были друзья въ мірѣ идеальномъ; нѣжная Индіана, страстная и поэтическая Лелія, очаровательный Тренморь, этотъ возвышенный каторжникъ, этотъ венатъ галеръ; пылкій Стеніо, и многіе другіе герои и героини французской изящной словесности. Она была влюблена въ принца Родольфа и принца Джальму, учась еще въ школѣ, и рѣшила вопросъ о правахъ женщины съ Индіаной, не успѣвъ снять передничка. Пылкая дѣвочка играла "въ любовь" съ этими воображаемыми лицами такъ точно, какъ, незадолго до того времени, играли "въ матери" съ своею куклой. Милыя, поэтическія души! любопытно наблюдать ихъ за этими игрушками. Сегодня у нихъ въ милости голубоокая кукла, а черноглазая заброшена въ шкапчикъ; завтра очередь черноглазой: и часто бываетъ, что прегадкая кукла, съ сожженнымъ носомъ, вырванными волосами и совсѣмъ безъ глазъ, овладѣваетъ первымъ мѣстомъ въ привязанности миссъ, которая не нанѣжится съ нею и не нарадуется на нее.
   Такъ-какъ романистамъ положено знать все, даже секреты женскихъ сердецъ, о которыхъ не знаютъ, можетъ-быть, сами обладательницы ихъ: то мы скажемъ здѣсь, что когда mademoiselle Betsi, какъ тогда называли миссъ Эмори, было одиннадцать лѣтъ, сердце ея чувствовало нѣжное біеніе въ пользу одного молодаго шарманщика-савояра въ Парижѣ: она настаивала, что онъ былъ непремѣнно принцъ, похищенный у своихъ родителей. Двѣнадцати лѣтъ, юное сердце ея было взволновано старымъ и уродливымъ рисовальнымъ учителемъ, но, ахъ! какіе года или недостатки могутъ остановить женскую любовь? Потомъ, тринадцати лѣтъ, находясь въ пансіонѣ мадамъ де-Карамель, на Елисейскихъ Поляхъ, что рядомъ съ пансіономъ для молодыхъ людей мосьё Рогрона (польскаго кавалера), она вела письменную корреспонденцію съ двумя юношами Коллегіи Пирльманя, пансіонерами шевалье Рогрона.
   Мы сейчасъ назвали нашу прелестную пріятельницу не тѣмъ именемъ, подъ которымъ представили ее въ первый разъ читателямъ. Дѣло въ томъ, что миссъ Эмори, которую дома называли Мисси, была дѣйствительно окрещена именемъ Бетси, но приняла имя Біанки по прихоти фантазіи и увѣнчалась имъ; это доставило баронету, ея вотчиму, грозное оружіе, которое онъ держалъ надъ ея головою: угроза назвать ее публично именемъ Бетси, держала иногда въ дисциплинѣ непокорную падчерицу.
   Мы сейчасъ говорили о дѣтскихъ игрушкахъ и о томъ, какъ дѣвочки лелѣютъ и бросаютъ свои любимыя куклы. Исторія эта покажетъ, можетъ-быть, какъ миссъ Біанка играла съ своими живыми куклами и бросала ихъ съ такимъ же дѣвическимъ непостоянствомъ. У нея были цѣлыя толпы милыхъ, обожаемыхъ друзей и подругъ, и въ шкатулкѣ ея хранилась цѣлая коллекція разноцвѣтныхъ клочковъ волосъ, собранныхъ ею въ-теченіе сантиментальнаго поприща. Нѣкоторыя изъ ея милыхъ друзей и подругъ женились или вышли замужъ; другіе перешли въ другія школы; одна, обожаемая какъ сестра сердца, была взята изъ пансіона, и она нашла ее послѣ -- о, ужасъ! ее, свою милую Леокадію -- за конторкой въ лавкѣ отца, толстаго бакалейника въ Hue du Bac! Дѣйствительно, она встрѣтила въ жизни тьму разочарованій, отчужденій, disillusionnements (какъ она выражалась на своемъ прелестномъ французскомъ jargon), и видѣла и страдала много, много для такого юнаго существа. Но удѣлъ чувствительности -- страданіе, довѣрчивой нѣжности -- измѣна; она чувствовала, что испытываетъ общую участь генія въ этихъ мученіяхъ и разочарованіяхъ своей молодой жизни.
   Между-тѣмъ, она съумѣла сдѣлать честную леди, свою мать, столько несчастною, сколько позволяли обстоятельства, и заставила достойнаго вотчима желать ея смерти. За исключеніемъ капитана Стронга, котораго непобѣдимое доброе расположеніе духа выстаивало противъ ея сарказмовъ, она вертѣла, съ помощью своего щебечущаго языка, всѣми въ домѣ. Если леди Клеврингъ коверкала имена и употребляла провинціализмы въ своихъ рѣчахъ, что съ нею нерѣдко бывало, то Мисси спокойно поправляла ее, и эта добрая душа вдавалась въ ошибки втрое чаще и сильнѣе, но мѣрѣ того, какъ нервы ея раздражались строгимъ пуризмомъ дочери.
   Принимая въ разсчетъ участіе, возбужденное во всѣхъ жителяхъ Клевринга пріѣздомъ семейства баронета, не должно воображать, чтобъ одна мадамъ Фрибсби могла оставаться равнодушною или нелюбопытною. Въ первое появленіе семейства Клевринговъ въ церкви, мадамъ Фрибсби замѣтила всѣ подробности туалета дамъ, начиная отъ шляпокъ и до ботинокъ, и потомъ подвергла такому же тщательному обзору костюмы всѣхъ ихъ горничныхъ и служанокъ. Мы имѣемъ причину опасаться, что проповѣдь доктора Портмена, хотя и была однимъ изъ древнѣйшихъ и замѣчательнѣйшихъ произведеній почтеннаго ректора, подѣйствовала въ тотъ день очень-мало на мадамъ Фрибсби. Нѣсколько дней спустя, она устроила себѣ свиданіе съ довѣренною горничною леди Клеврингъ, въ комнатѣ домоправительницы Клевринг-Парка; карточки ея, на французскомъ и англійскомъ языкахъ, свидѣтельствовавшія о томъ, что она получаетъ новѣйшія моды изъ Парижа, отъ корреспондентки своей madame Victorine, и что она дѣлаетъ придворные и бальные наряды для всего графства, очутились у леди Клеврингъ и миссъ Эмори, и были ими благосклонно приняты, какъ она узнала, къ своему истинному удовольствію.
   Мистриссъ Боккеръ, первая дама леди Клеврингъ, сдѣлалась вскорѣ частою посѣтительницей гостиной мадамъ Фрибсби и пользовалась множествомъ угощеній на ея счетъ. Чашка зеленаго чая, сплетни, горячіе сэлли-лоннскіе пирожки и легкое чтеніе романовъ, были всегда къ услугамъ мистриссъ Боккеръ, когда только она улучала свободные часы, чтобъ провести вечеръ въ городкѣ у модистки. Для этихъ удовольствій у нея всегда было гораздо-больше времени, чѣмъ у горничной миссъ Эмори, которая рѣдко пользовалась праздникомъ и трудилась какъ любая фабричная работница, по требованіямъ неумолимой музы, своей госпожи.
   Муза любила быть прилично-одѣтою и, имѣя живое воображеніе и поэтическую любовь къ перемѣнамъ, разнообразила свои ежедневные туалеты до нельзя. Горничная ея, имѣя вкусъ въ нарядахъ -- чему она училась въ Парижѣ, до поступленія своего въ услуженіе къ миссъ Біанкѣ въ этой столицѣ -- была занята съ утра до ночи перешиваньемъ, перекраиваньемъ и переукрашиваньемъ одѣяній миссъ Эмори; она вставала очень-рано и ложилась спать очень-поздно, повинуясь неутомимымъ прихотямъ своей прекрасной повелительницы. Дѣвушка эта была Англичанка, дочь честныхъ родителей. Многіе изъ нашихъ земляковъ, основавшихъ свои колоніи въ Парижѣ, видали нѣкогда лучшіе дни; они несовершенно разорены и живутъ несовершенно милосердіемъ ближнихъ, а между-тѣмъ не могутъ обойдтись безъ него; и такъ-какъ отецъ бѣдняжки миссъ Пинкоттъ былъ калѣка, неспособный ни къ какой работѣ, а возвращеніе миссъ домой увеличило бы только нищету семейства, то она, по необходимости должна была дорожить своимъ мѣстомъ, которое давало ей возможность сберечь кое-что для облегченія участи родителей.
   Наша муза, съ отличавшимъ ее чистосердечіемъ, никогда не упускала случая напомнить своей прислужницѣ о настоящемъ положеніи ея дѣлъ. "Я бы давно отослала тебя прочь, Пинкоттъ, потому-что ты слишкомъ-слаба, и глаза твои отказываются служить, и ты вѣчно плачешь и хныкаешь, и тебѣ нужны безпрестанно доктора; но я желаю, чтобъ твои родители имѣли поддержку, и терплю тебя при себѣ единственно для нихъ -- замѣть это", такъ говаривала милая Біанка своей робкой каммер-юнгферѣ. Или: "Пинкоттъ, твоя плаксивая наружность, рабскія манеры и красные глаза, рѣшительно наводятъ на меня мигрень; я думаю заставить тебя румяниться: пусть бы ты смотрѣла хоть немножко веселѣе"; или: "Пинкоттъ, я не могу переносить, даже ради твоихъ голодныхъ родителей, чтобъ ты такъ теребила меня за волосы; и я буду тебѣ благодарна, если ты имъ напишешь, что я намѣрена обойдтись безъ твоихъ услугъ". Послѣ рѣчей подобнаго рода и продержавъ трепещущую дѣвушку цѣлый часъ за расчесываньемъ своихъ волосъ -- она любила, когда ей расчесывали волосы, и сама въ это время читала какой-нибудь новый французскій романъ -- Мисси уходила спать во второмъ часу ночи, говоря: "Пинкоттъ, можешь поцаловать меня. Покойной ночи. Я желала бы, чтобъ розовое платье было готово къ утру". И такимъ-образомъ, отпустивъ свою горничную, она оборачивалась къ ней спиною и ложилась въ постель.
   Муза могла лежать въ постели по утрамъ сколько ей было угодно, и она пользовалась этимъ правомъ, но Пинкоттъ должна была вставать очень-рано, для исполненія приказаній своей госпожи, и ей поневолѣ приходилось являться съ тѣми же красными глазами и усталою миной, которыя такъ не нравились миссъ Эмори и такъ сердили её! Бѣдная горничная упорно сохраняла свой болѣзненный вилъ и несчастное лице. Нельзя сказать, чтобъ Біанка когда-нибудь подумала, не поступаетъ ли она, какъ госпожа жестокая. Она повременамъ обходилась съ Пинкоттъ совершенно-подружески, и даже написала очень-хорошенькіе стишки объ "Одинокой юной труженицѣ, которой сердце далеко, далеко!" Наша очаровательная Біанка была существо высшаго разряда и требовала, чтобъ ей такъ и служили. Не знаю, есть ли на свѣтѣ другія ламы, которыя обходятся такъ съ своими прислужницами или съ тѣми, кто у нихъ въ зависимости -- можетъ быть и есть; но мученія, которыя онѣ налагаютъ кроткимъ голосомъ и въ благовоспитанныхъ выраженіяхъ, право иногда больнѣе плети управителя плантаціи, когда онъ съ бранью опоясываеть ею несчастнаго негра.
   Но Біанка была муза -- существо нѣжное, деликатное, съ самою тонкою и животрепещущею чувствительностью; глаза ея наполнялись слезами при малѣйшемъ душевномъ волненіи; кто знаетъ, можетъ-быть, эта утонченность чувствительности и была причиной ея частыхъ и легкихъ огорченій. Одно прикосновеніе къ бабочкѣ губитъ её. Обыкновенные смертные не имѣютъ понятія о деликатности чувствъ музы.
   Итакъ, бѣдняжка Пинкоттъ была занята день и ночь шитьемъ, обрубаньемъ, распарываньемъ, чесаньемъ, глаженьемъ, завиваньемъ, припеканьемъ и чтеніемъ вслухъ, когда муза лежала въ постели. Дѣвушка владѣла обоими языками и имѣла пріятный голось и манеру; поэтому она, весѣма-естественно, не могла бывать на вечерахъ мадамъ Фрибсби. Да и правду сказать, тамъ обходились очень-хоропіо и безъ нея, и ее считали существомъ слишкомъ-незначительнымъ для такого общества.
   Но была другая особа, изъ свиты Клеврингова семейства, сдѣлавшаяся постояннымъ гостемъ нашей модистки: то былъ мосьё Альсидъ Мироболанъ, глава кухни, съ которымъ мадамъ Фрибсби сошлась въ короткое время какъ-нельзя-лу чше.
   Непривыкнувъ къ наружности и обществу дѣтей прекрасной Франціи, грубые клеврингскіе жители не чувствовали къ мосьё Альсиду того влеченія и почтенія, какихъ бы онъ, можетъ-быть, желалъ. Неподозрѣвая ничего, гулялъ онъ въ одинъ лѣтній вечеръ среди клёврингскихъ жителей, когда въ Парк-Гоузѣ уже не нуждались въ его услугахъ; гулялъ онъ въ своемъ любимомъ костюмѣ, а именно: въ легкомъ зеленомъ пальто, малиновомъ бархатномъ жилетѣ съ синими стеклянными пуговками, въ панталонахъ à l'Ecossaise, съ огромными и рѣзко-отдѣлявшимися клѣтками, въ оранжевомъ атласномъ галстухѣ и китайчатыхъ ботинкахъ съ носками изъ лакированной кожи. Все это, вмѣстѣ съ вышитою золотомъ шапочкой, тростью съ позолоченнымъ набалдашникомъ и другими украшеніями того же стремленія, составляло его обыкновенный праздничный нарядъ. Онъ льстилъ себя надеждой, что тутъ не было ничего бросающагося въ глаза (кромѣ его собственной особы, которая могла привлечь на себя вниманіе), и полагалъ, что является какъ прилично порядочному человѣку хорошаго парижскаго тона.
   Онъ прогуливался по Гай-Стриту, улыбаясь и бросая смертоносные взгляды всѣмъ встрѣчнымъ женщинамъ, заглядывая въ палисадники и окна, если замѣчалъ тамъ женскія фигуры, и наслаждаясь спокойнымъ лѣтнимъ вечеромъ. Но Бетси, горничная мистриссъ Пайбусъ, отшатнулась назадъ отъ его нѣжнаго взора, съ восклицаніемъ: "Спаси насъ Богъ!" Двѣ миссъ Бэкерсъ и ихъ мать вытаращили глаза по той же самой причинѣ, и скоро за интереснымъ иностранцемъ составилась толпа оборванныхъ ребятишекъ, бросившихъ свою стряпню пирожковъ изъ грязи, и слѣдившихъ за нимъ.
   Сначала мосьё Альсидъ счелъ, что причиной этой свиты былъ восторгъ, и шелъ себѣ, очень-довольный собою, какъ человѣкъ, который доставляетъ ближнимъ такое невинное удовольствіе. Но къ ребятишкамъ и фабрикантамъ пирожковъ изъ грязи присоединились послѣдователи большихъ размѣровъ; такъ-какъ въ этотъ часъ кончили работу на ленточной фабрикѣ, то изъ нея высыпала цѣлая куча молодежи обоего пола, которая также вмѣшалась въ свиту мосьё Альсида, и всѣ вмѣстѣ кричали, хохотали, пищали и тарантили надъ французомъ. Одни кричали: "Френчи! Френчи!" другіе: "Лягушечій соусъ!" Одна дѣвчонка попросила локона его волосъ, длинныхъ и роскошно-завитыхъ. Наконецъ бѣдный артистъ началъ замѣчать, что особа его скорѣе возбуждаетъ насмѣшки, чѣмъ почтеніе этихъ невѣжественныхъ зубоскаловъ.
   Въ это самое время мадамъ Фрибсби замѣтила несчастнаго Парижанина, съ толпою черни по пятамъ, и разслышала восклицанія, которыми его оглушали. Она выбѣжала изъ комнаты и перешла черезъ улицу къ преслѣдуемому чужестранцу, протянула ему руку и, адресуясь къ нему на родномъ его языкѣ, пригласила зайдти къ себѣ; наконецъ, пріютивъ его, она стала, подбоченясь, на порогѣ, передъ вздѣвавшеюся толпою и сказала: "Низко и стыдно обижать человѣка чужаго, который не можетъ говорить поанглійски и не имѣетъ здѣсь защиты!" Скопище, испустивъ еще нѣсколько насмѣшливыхъ возгласовъ, почувствовало однако справедливость сильной рѣчи мадамъ Фрибсби и отступило; дѣло въ томъ, что почтенная модистка пользовалась-таки нѣкоторымъ уваженіемъ въ Клеврингѣ, и ея доброта и причуды доставили ей много друзей.
   Бѣдный Мироболанъ услышалъ съ радостью свой родной языкъ, какъ его ни коверкали. Французы прощаютъ наши промахи, когда мы немилосердо ломаемъ ихъ языкъ, гораздо-охотнѣе, чѣмъ мы извиняемъ ихъ дурной англійскій выговоръ; они выслушиваютъ всѣ наши британиизмы неморщась, въ-теченіе цѣлаго длиннаго разговора, и безъ малѣйшей наклонности оскалить зубы. Спасенный артистъ объявилъ мадамъ Фрибсби своимъ ангеломъ-хранителемъ, и увѣрялъ, что еще въ жизнь свою не встрѣчалъ такой любезности и suaveté между Англичанками. Онъ былъ съ нею вѣжливъ, почтителенъ и отпускалъ ей комплименты, какъ прекраснѣйшей и знатнѣйшей дамѣ: Альсидъ Мироболанъ преклонялся предъ всѣмъ женскимъ поломъ, и ему и во снѣ не грезилась идея о различіи званій въ царствѣ красоты, какъ онъ самъ выражался.
   Crème à l'ananas, майоннезъ изъ морскихъ раковъ! достойный искусства мосьё Альсида и той, кому онъ подносился, (какъ онъ льстилъ себя надеждой), и ящичекъ сушеныхъ фруктовъ Прованса были на другой день доставлены модисткѣ въ корзинкѣ однимъ изъ главныхъ подчиненныхъ Альсида, при учтивой записочкѣ, адресованной на имя мадамъ Фрибсби. "Любезность ваша (писалъ онъ) составила прелестный зеленый оазисъ въ пустынѣ моего "существованія; кроткая деликатность ваша будетъ вѣчнымъ контрастомъ въ моей памяти съ grossièreté невѣжественныхъ деревенщинъ, недостойныхъ обладать такимъ алмазомъ, какъ вы". Въ скоромъ времени артистъ и модистка сошлись на самую искреннюю и дружескую ногу; но я не знаю, нравились ли мадамъ Фрибсби деклараціи молодаго Альсида, упорно называвшаго ее: la respectable Fribsbi, la vertueuse Fribsbi. Онъ объявилъ, что всегда будетъ почитать ее какъ мать, и надѣется, съ своей стороны, что и она будетъ на него смотрѣть какъ на сына. Увы! прошло не очень-много лѣтъ, помышляла мадамъ Фрибсби, когда на томъ же миломъ французскомъ языкѣ къ ней адресовались съ изъявленіями совершенно-другаго рода привязанности, и она посматривала со вздохомъ на портретъ своего латника. Надобно удивляться, какъ молоды остаются сердца многихъ людей, когда головы ихъ уже нуждаются въ накладкахъ и волосы -- въ легкомъ подкрашиваньи. Въ это время мадамъ Фрибсби, какъ она сама говорила молодому Альсиду, чувствовала себя романическою, какъ восьмнадцатилѣтняя дѣвушка!
   Когда разговоръ принималъ это направленіе -- а мадамъ Фрибсби любила-таки направлять его въ эту сторону -- Альсидъ всегда очень-вѣжливо наводилъ его на другой предметъ: онъ настаивалъ на томъ, что питалъ къ доброй модисткѣ только сыновнія чувства. Онъ почиталъ ее какъ мать, и добрая мадамъ должна была удовольствоваться этимъ чувствомъ, тѣмъ болѣе, что она узнала, какъ сильно сердце, артиста было занято другою.
   Немного времени прошло послѣ ихъ перваго знакомства, какъ онъ самъ описалъ мадамъ Фрибсби предметъ и начало своей страсти.
   "Я объяснилъ ей свои чувства, сказалъ Альсидъ, прикладывая руку къ сердцу: -- способомъ, столько же новымъ, какъ, смѣю думать, пріятнымъ. Куда не проникнетъ любовь, уважаемая мадамъ Fribsbi? Купидонъ -- отецъ изобрѣтательности! Я освѣдомился у слугъ, какія блюда mademoiselle кушаетъ съ наибольшимъ удовольствіемъ, и на этомъ основаніи расположилъ свои батареи. Разъ, когда родные ея поѣхали обѣдать въ гости... мнѣ прискорбно замѣтить, что грубый обѣдъ у какого-нибудь ресторатора Бульвара или Пале-Роайяля, составляетъ повидимому восторгъ этихъ особъ -- очаровательная миссъ угощала у себя нѣкоторыхъ изъ своихъ пансіонскихъ подругъ: я сообразилъ обѣдъ, приличный такимъ нѣжнымъ и юнымъ вкусамъ. Имя ея Blanche. Дѣвичье покрывало и гирлянда изъ розъ также бѣлы: я рѣшился сдѣлать обѣдъ свой незапятнаннѣе снѣга. Въ часъ обѣда и вмѣсто грубаго gigot à l'eau, обыкновеннаго за ея слишкомъ-простымъ столомъ, я послалъ къ ней un petit potage à la Deine... à la Heine Blanche, назвалъ я его: бѣлый, какъ ея собственная бѣлизна, и составленный изъ самыхъ душистыхъ сливокъ и миндаля. Потомъ я принесъ къ ея жертвеннику filet de merlan à ignés деликатное блюдо, которое пошло подъ именемъ Eperlan а la Saint Thérèse -- прелестная миссъ кушала его съ удовольствіемъ. За этимъ слѣдовали два легкихъ entrées изъ гладкаго мяса и цыплятъ; единственное кушанье небѣлаго цвѣта былъ жареный барашекъ: его я положилъ на лужокъ изъ шпината, окруженный крустильйонами, также изображавшими барашковъ, и украсилъ его маргаритками и другими полевыми цвѣтами. Потомъ, вторая перемѣна: пуддингъ e la Reine Elisabeth (королевы дѣвственной, какъ Madame Fribsbi знаетъ); блюдо изъ опаловаго цвѣта голубиныхъ лицъ, названное мною Nid de tourtereaux и la Rautoule, въ серединѣ между ними были два нѣжные голубка, въ минуту ихъ поцалуя -- они были изъ сливочнаго масла; потомъ, корзиночка съ маленькими абрикосовыми gateaux, обожаемыми, какъ мнѣ извѣстно, молодыми demoiselles, и желе на мараскинѣ, сладостное, вкрадчивое и упоительное, какъ взоръ красоты. Это желе я назвалъ Ambrosie de Calypso la Souveraine de mon coeur. А когда подали мороженое -- мороженое изъ plombiere и вишень -- какъ бы вы думали, Madame Fribsbi, какой видъ я ему далъ? двухъ сердецъ, пронзенныхъ стрѣлою -- подъ покрываломъ невѣсты, изъ кружевной бумаги, на которомъ красовалась дѣвственная гирлянда изъ fleurs d'orange. Я стоялъ у дверей, любопытствуя видѣть эффектъ этого entrée. То былъ единодушный крикъ удивленія. Всѣ три demoiselles наполнили бокалы искрящагося аи и провозгласили тостъ въ мою честь. Я слышалъ это, слышалъ, какъ миссъ произнесла мое имя, слышалъ, какъ она воскликнула: "Скажите мосьё Мироболану, что мы благодаримъ его... удивляемся ему... любимъ его!" У меня ноги подкосились отъ восторга.
   "Послѣ этого имѣю ли я причину сомнѣваться, что молодой артистъ произвелъ впечатлѣніе на сердце прелестной англійской миссъ? Я скроменъ, но зеркало убѣждаетъ меня въ томъ, что я недуренъ. Другія побѣды доказали мнѣ это несомнѣнно.
   "Опасный человѣкъ!" воскликнула модистка.
   "Прелестныя блондинки Альбіона не находятъ въ холодныхъ обитателяхъ своего туманнаго острова ничего, что бы могло сравниться съ пылкостью и живостью дѣтей юга. Мы приносимъ съ собою теплоту нашихъ небесъ: мы -- французы, и привыкли побѣждать. Не будь у меня этой affair de coeur и рѣшимости жениться на Англичанкѣ, не-уже-ли вы думаете, что я остался бы на этомъ островѣ и у этого семейства? Островъ этотъ, конечно, невполнѣ-исблагодаренъ, такъ-какъ я нашелъ себѣ нѣжную мать въ уважаемой Madame Fribsbi; но геній мой увялъ бы между этими грубыми людьми; поэзію моего искусства не въ-состояніи постигнуть эти плотоядные островитяне. Нѣтъ мужчины здѣсь противны, но женщины, женщины! О, мадамъ Фрибсби, онѣ обворожительны! Я далъ себѣ слово жениться на одной изъ нихъ; и такъ-какъ я не могу идти на рынокъ и купить себѣ жену, какъ водится по обычаю вашей страны, то я рѣшился послѣдовать другому вашему обычаю и увезти свою невѣсту въ Гретна-Гринъ. La blonde Miss послѣдуетъ за мною. Она fascinée. Глаза ея сказали мнѣ это. Бѣлая голубка ждетъ только знака, чтобъ улетѣть".
   -- Вы съ нею въ корреспонденціи? спросила испуганная Фрибсби, незная кто изъ двухъ, молодая ли дѣвица, или ея обожатель, находятся подъ вліяніемъ романическаго ослѣпленія.
   -- Я въ корреспонденціи съ нею посредствомъ моего искусства. Она кушаетъ блюда, которыя я нарочно для нея готовлю. Такимъ-образомъ я дѣлаю тысячу намековъ, которые она понимаетъ, будучи умна и проницательна въ-совершенствѣ. Но мнѣ нужно было бы имѣть на своей сторонѣ кого-нибудь изъ ее приближенныхъ.
   -- Да вотъ Пинкоттъ, ее горничная, сказала мадамъ Фрибсби, которая по врожденной сметливости, или по воспитанію, знала повидимому какъ обдѣлываются сердечныя дѣла; но чело великаго артиста омрачилось при этомъ имени.
   -- Madame, есть вещи, о которыхъ благородный человѣкъ долженъ, понастоящему, молчать; хотя, если онъ рѣшается открыть такую тайну, онъ, конечно, не можетъ ввѣрить ее безопаснѣе никому, какъ своему лучшему другу, своей названной матери. Знайте же, что есть причина, почему миссъ Пинкоттъ должна быть враждебна моимъ намѣреніямъ; причина, довольно-обыкновенная у вашего пола -- ревность!
   -- Коварное чудовище! воскликнула повѣренная.
   -- О, нѣтъ! возразилъ артистъ трагическимъ басомъ, достойнымъ мелодрамъ театра Porte St. Martin:-- нѣтъ, не коварный, но роковой. Да, madame Fribsbi, я человѣкъ роковой. Мой удѣлъ -- внушать страсти безнадежныя. Чѣмъ я виноватъ, если въ меня влюбляются? Не моя вина, что эта злополучная молодая дѣвушка чахнетъ и гаснетъ видимо, сгарая пламенемъ, на которое я не могу отвѣчать. Слушайте! Есть въ этомъ семействѣ другія, равно-несчастныя: гувернантка маленькаго Milor встрѣчалась со мною въ моихъ прогулкахъ и смотрѣла на меня съ выраженіемъ, которое имѣетъ смыслъ только одинъ. Сама миледи, хотя женщина пожилая, но имѣетъ восточную кровь: сама миледи адресовала разъ или два одинокому артисту привѣтствія, недопускающія перетолкованія. Я удаляюсь отъ домашнихъ, ищу уединенія, покоряюсь своей судьбѣ. Я могу жениться только на одной, и рѣшился, чтобы эта одна была вашею соотечественницей. Если у нея достаточное состояніе, я думаю, что выборъ мой остановится на миссъ. Я желалъ знать это достовѣрно, прежде чѣмъ увезу ее въ Гретна-Гринъ.
   Дѣйствительно ли Альсидъ былъ такъ побѣдоносенъ, или онъ просто рехнулся -- это мы предоставляемъ на судъ читателей. Но если кому случалось наслаждаться большимъ знакомствомъ между французами, тотъ, можетъ-быть, и встрѣчался съ людьми, подобными Альсиду: они воображаютъ себя точь-въ-точь такими пожирателями сердецъ, и если имъ вѣрить, они сдѣлали такія же опустошенія въ сердцахъ des Anglaises.
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ПЯТАЯ

Заключаетъ въ себѣ любовь и ревность.

   Читатели наши ужь слышали честосердечное мнѣніе сэра Фрэнсиса Клевринга о дамѣ, доставившей ему состояніе и возможность возвратиться на родину; и надобно сознаться, что баронетъ былъ недалеко отъ истины, оцѣнивая свою супругу: она была, конечно, не изъ умнѣйшихъ и наилучшимъ образомъ воспитанныхъ женщинъ. Она пользовалась года два европейскимъ воспитаніемъ въ пансіонѣ одного изъ предмѣстій Лондона, названіе котораго упорно коверкала до самой смерти, и оттуда была вытребована отцемъ въ Калькутту, на пятнадцатилѣтнемъ возрастѣ. Возвращаясь туда на остиндскомъ кораблѣ Рамчундерѣ, томъ же самомъ, на которомъ она за два года плыла въ Европу, миссъ Спелль познакомилась на пути съ мистеромъ Эмори, своимъ первымъ мужемъ, служившимъ на Рамчундерѣ въ качествѣ третьяго подштурмана.
   Мы не будемъ распространяться о первоначальной исторіи леди Клеврингъ; но капитанъ Брэггъ, которому миссъ Спелль была поручена своимъ отцомъ, однимъ изъ довѣрителей капитана и партнёромъ-хозяиномъ Рамчундера и многихъ другихъ судовъ -- капитанъ Брэггъ, еще до прихода къ Мысу Доброй Надежды, былъ вынужденъ заковать въ кандалы буйнаго и непокорнаго Эмори и тамъ высадить его на берегъ; наконецъ, онъ передалъ миссъ Спелль отцу ея въ Калькуттѣ, послѣ бурнаго и тяжкаго плаванія, въ-теченіе котораго Рамчундеръ, со своимъ грузомъ и пассажирами, претерпѣлъ немало опасностей и поврежденій.
   Чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ Эмори явился въ Калькуттѣ, заработавъ проѣздъ съ мыса въ качествѣ баковаго матроса на другомъ кораблѣ; онъ женился на дочери богатаго приказнаго, наперекоръ этому старому плуту-спекулянту, развелъ плантацію индиго и обанкротился; потомъ занялся агентствомъ и опять обанкротился; потомъ онъ началъ издавать журналъ, подъ названіемъ "Сундербундскаго Лоцмана" и еще разъ обанкротился. Впродолженіе всѣхъ этихъ спекуляцій и мытарствъ онъ безпрестанно ссорился съ тестемъ и женою, и кончилъ наконецъ дѣломъ, доставившимъ ему казенный проѣздъ изъ Калькутты въ Новую Голландію: другими словами, онъ былъ туда сосланъ. Вѣроятно, это несчастіе доставило ему случай познакомиться съ сэромъ Джэсперомъ Роджерсомъ, почтеннымъ судьею Верховнаго Калькуттскаго Суда, имя котораго мы ужь разъ упоминали: такъ-какъ истину надобно же высказать, то мы упомянемъ, что послѣдняя бѣда мистера Эмори была ему причинена, незаконнымъ употребленіемъ имени его тестя, который самъ могъ писать очень-хорошо и вовсе не нуждался въ томъ, чтобъ за него подписывались другіе. Вотъ какимъ-образомъ счастье окончательно покинуло мистера Эмори, и онъ долженъ былъ отказаться отъ всякихъ новыхъ попытокъ бороться съ Фортуной.
   Неимѣя привычки читать съ большимъ вниманіемъ и постоянствомъ калькуттскую судебную газету, европейская публика не могла знать эти подробности такъ хорошо, какъ жители Бенгаліи; и такъ-какъ мистриссъ Эмори и отецъ ея нашли, что ей въ Индіи жить неудобно, то рѣшили отправить ее въ Европу, куда она и поѣхала съ четырехлѣткою дочерью Бетси или Біанкою. Ихъ сопровождала нянька Бетси, представленная читателямъ въ предъидущей главѣ, какъ довѣренная горничная леди Клеврингъ, мистриссъ Боккеръ; капитанъ Брэггъ нанялъ для нихъ квартиру въ близкомъ сосѣдствѣ отъ своего жительства, въ Ноклингтон-Стриттѣ.
   Лѣто было тогда самое непріятное и дождь лилъ ливмя каждый день послѣ прибытія мистриссъ Эмори. Брэггъ былъ чрезвычайно напыщенъ и несносенъ; можетъ-быть, онъ стыдился за индійскую даму, можетъ-быть, желалъ отъ нея какъ-нибудь отдѣлаться. Она воображала, что бѣдствіе ея мужа составляетъ предметъ разговоровъ цѣлаго Лондона, и что король, королева и совѣтъ директоровъ знаютъ ея несчастную исторію. Отъ отца получала она хорошее содержаніе; жизнь въ Англіи ей нисколько не правилась, а потому она рѣшилась уѣхать за границу. Вслѣдствіе этого, она оставила Англію, очень-довольная своимъ избавленіемъ отъ угрюмаго надзора этого противнаго и придирчиваго Брэгга. Въ европейскихъ городахъ, гдѣ она останавливалась, ее принимали отлично и во всѣхъ гостинницахъ она платила съ королевскою щедростью. Она говорила поанглійски съ провинціализмами, конечно; но вообще въ ея выговорѣ было что-то немножко-иностранное, довольно-замѣтное, но нисколько не непріятное; она одѣвалась всегда чрезвычайно-нарядно; любила хорошо поѣсть и попить, и приготовляла себѣ пилавы и карри во всѣхъ гостинницахъ и квартирахъ, гдѣ проживала. Особенности въ ея языкѣ и манерахъ придавали ея обществу оригинальный оттѣнокъ, и мистриссъ Эмори была любима всѣми по заслугамъ. Она была женщина добрѣйшая, гостепріимнѣйшая и самаго веселаго характера. Хозяевамъ своимъ она платила за многіе мѣсяцы впередъ; принимала приглашенія участвовать въ какихъ бы то ни было пикникахъ и увеселительныхъ поѣздкахъ и привозила туда втрое больше шампанскаго, индѣекъ и окороковъ, чѣмъ всѣ прочіе. Она брала въ театрахъ несчетное множество ложь и кучу билетовъ на маскарады, и раздавала то и другое, кому ни попало. Она дѣлала вспомоществованіе оборваннымъ усатымъ франтамъ и старухамъ, которыхъ деньги долго лежали на почтѣ; кошелекъ ея былъ всегда открытъ, и такимъ образомъ скиталась она по всей Европѣ, являлась въ Брюсселѣ, Парижѣ, Миланѣ, Неаполѣ, Римѣ -- всюду, куда ей приходила фантазія ѣхать. Въ Римѣ получила она извѣстіе о смерти Эмори; тамъ въ это время жилъ капитанъ Клеврингъ съ пріятелемъ своимъ, шевалье Стронгомъ, и обоимъ имъ было нечѣмъ расплатиться въ гостинницѣ: добродушная вдова вышла замужъ за потомка знатной фамиліи Клевринговъ, не очень огорчаясь, правду сказать, кончиною своего негодяя-мужа. Теперь мы довели ея біографію до той эпохи, когда она стала владычицею Клевринг-Парка, въ одной изъ залъ, котораго мистеръ Пинкни, знаменитый портретистъ, изобразилъ ее на полотнѣ вмѣстѣ съ малолѣтнымъ наслѣдникомъ дома.
   Мисси сопутствовала своей матери въ большей части ея странствій и такимъ-образомъ научилась многому. Сначала при ней была гувернантка; но потомъ, послѣ втораго замужства ея матери, она была отдана въ извѣстный и отличный пансіонъ мадамъ де-Карамель, на Елисейскихъ Поляхъ. Когда Клевринги отправились въ Англію, она, разумѣется, пріѣхала туда вмѣстѣ съ ними. Только немного лѣтъ тому назадъ, послѣ смерти своего дѣда и рожденія маленькаго брата, она начала постигать, что положеніе ея въ свѣтѣ перемѣнилось и что миссъ Эмори, дочь ничтожнаго человѣка, была особою весьма-незначительною въ сравненіи съ юнымъ Фрэнсисомъ Клеврингомъ, наслѣдникомъ древняго баронетства и превосходнаго имѣнья. Не будь этого маленькаго Франка, она была бы богатою наслѣдницей, кто бы нибылъ ея отецъ; и хотя она знала мало толку въ деньгахъ и никогда въ нихъ не нуждалась; хотя она была романическою музой, какъ мы видѣли: все же она не могла быть благодарна тѣмъ, кто такъ измѣнилъ ея положеніе; въ сущности, она поняла настоящимъ образомъ послѣднее обстоятельство нѣсколько-позже, пріобрѣтя болѣе вѣрныя понятія о свѣтѣ и жизни.
   Но она ясно видѣла, что вотчимъ ея глупъ и безхарактеренъ, что мать не походила ни наружностью, ни манерами на образованную даму, что маленькій Франкъ -- избалованный и сварливый мальчишка, привычный ко всегдашнему исполненію своихъ капризовъ: онъ вѣчно наступалъ ей на ноги, вѣчно опрокидывалъ тарелки съ кушаньемъ на ея платье и отнималъ у нея наслѣдство; она чувствовала, что ни одно изъ этихъ лицъ не было способно понимать ее, и одинокое сердце музы томилось жаждою привязанности, и она искала вокругъ себя, кого бы надѣлить драгоцѣнными сокровищами своей нѣжности.
   Итакъ, это милое существо, по недостатку ли симпатіи, или отъ другихъ причинъ, сдѣлало себя до такой степени непріятнымъ дома, надоѣло столько своему вотчиму и напугало свою мать, что чета эта только и помышляла о случаѣ пристроить ее: вотъ откуда взялось желаніе сэра Фрэнсиса Клевринга, выраженное въ предъидущей главѣ другу его, шевалье Стронгу -- желаніе смерти мистриссъ Стронгъ, для возможности сдѣлать интересную Біанку мистриссъ Стронгъ второю.
   Но какъ этого нельзя было сдѣлать по причинѣ живучести мистриссъ Стронгъ, баронетъ и миледи были рады всякому, кто бы ни представился: ловкій молодой человѣкъ, недурной собою и порядочно-воспитанный, какъ нашъ пріятель Артуръ Пенденнисъ, могъ смѣло просить руки миссъ Біанки, еслибъ только захотѣлъ, и могъ быть увѣреннымъ, что леди Клеврингъ прійметъ его съ распростертыми объятіями въ качествѣ будущаго зятя.
   Мистеръ Пенъ, однако, кромѣ другихъ затруднительныхъ причинъ, вздумалъ быть чрезвычайно-недовѣрчивымъ къ самому себѣ. Онъ стыдился своихъ недавнихъ неудачъ, своей праздности, незначительности своего положенія и бѣдности, которой подвергли добрую мать его безумства; въ теперешнемъ его состояніи сомнѣнія и нерѣшимости было, конечно, столько же тщеславія, сколько раскаянія о прошломъ. Какъ могъ онъ надѣяться на пріобрѣтеніе такого сокровища, какъ эта блестящая Біанка, обитательница великолѣпнаго замка, привычная повелѣвать толпою аристократической прислуги, тогда-какъ въ Фэроксѣ имъ подавала тощій обѣдъ одна служанка, и мать его должна была жаться и скупиться, чтобъ только какъ-нибудь сводить концы съ концами? Препятствія казались ему неодолимыми, тогда-какъ они исчезли бы -- иди онъ только мужественно впередъ; онъ предпочиталъ отчаиваться или мѣшкать съ своими желаніями, а можетъ-быть онъ еще и самъ не опредѣлилъ этихъ желаній положительно, и не пытался взять съ боя предметъ ихъ. Молодые люди теряютъ такимъ-образомъ много отъ особеннаго рода самолюбія, называемаго застѣнчивостью, тогда-какъ имъ стоило бы только рѣшиться, чтобъ получить желаемое.
   Мы все-таки не хотимъ сказать утвердительно, чтобъ Пенъ зналъ чего именно онъ добивался; онъ скорѣе еще обдумывалъ: влюбиться ему серьёзно или нѣтъ. Миссъ Эмори была прелестна и исполнена живости; она восхищала его тысячью чаръ, гладила его самолюбіе и ослѣпляла своимъ умомъ и граціозностью; но все-таки его удерживали, кромѣ робости и самолюбія, кой-какія невольныя сомнѣнія и инстинктивная недовѣрчивость. Невзирая на весь умъ Біанки, ея увѣренія и обаянія, мать Пена постигла красавицу и не имѣла къ ней вѣры. Мистриссъ Пенденнисъ видѣла въ Біанкѣ дѣвушку легкомысленную и суетную, и открыла въ ней многіе недостатки, оскорблявшіе ея чистое и благочестивое сердце: отсутствіе почтенія къ родителямъ, эгоизмъ и корысть, подъ маскою нѣжныхъ выраженій и пріятныхъ словъ. Лаура и Пенъ сначала горячо оспаривали эти мнѣнія вдовы; Лаура все еще была въ восторгѣ отъ своей новой пріятельницы, а Пенъ былъ недовольно-влюбленъ, чтобъ скрывать свои чувства. Онъ смѣялся въ отвѣтъ на доводы матери, говоря: "Полноте, вотъ вздоръ! вы ревнуете меня за Лауру -- всѣ женщины ревнивы."
   Но когда, въ-теченіе мѣсяца, или двухъ, постоянно слѣдя за этою парочкой съ тѣмъ безпокойствомъ, съ какимъ матери наблюдаютъ привязанность сыновей, когда Елена увидѣла, что короткость молодыхъ людей возрастаетъ и они безпрестанно выискиваютъ случая встрѣчаться; что каждый божій день или миссъ Біанка была въ Фэроксѣ, или мистеръ Пенъ въ Парк-Гоузѣ, Елена начала упадать духомъ и отчаяваться за любимую мечту своего сердца. Разъ, она не вытерпѣла и прямо высказала Пену, какіе предположенія и желанія занимали ее больше всего на свѣтѣ; что она чувствуетъ какъ слабѣетъ и знаетъ, что проживетъ недолго, и что единственная надежда и мольба ея объ одномъ: видѣть дѣтей своихъ соединенными. Послѣднія происшествія, жизнь и дѣянія Пена, и любовь его къ актрисѣ убивали это нѣжное существо. Она чувствовала, что сынъ ушелъ изъ-подъ ея крыла и ужь больше не въ материнскомъ гнѣздѣ, и она привязалась съ болѣзненнымъ жаромъ къ Лаурѣ, завѣщанной ей Фрэнсисомъ, который былъ въ лучшемъ мірѣ.
   Пенъ цаловалъ и успокоивалъ мать, по обыкновенію, важнымъ и покровительственнымъ тономъ. Онъ и самъ замѣчалъ это и давно думалъ, что мать желаетъ женить его на Лаурѣ -- а знаетъ ли объ этомъ Лаура?-- "Избави Богъ!" воскликнула мистриссъ Пенденнисъ: -- я ни за какія блага не рѣшусь говорить ей объ этомъ.
   -- Хорошо, хорошо, времени довольно впереди, и вы не умрете, матушка, объ этомъ я и слышать не хочу; а муза -- слишкомъ-важная особа для такого бѣдняка, какъ я; насчетъ же Лауры... да кто знаетъ, захочетъ ли она идти за меня. Она, конечно, сдѣлаетъ все, что вы ей ни скажете; но я стою ли ея?
   -- О, Пенъ! ты могъ бы стоить ее, былъ отвѣтъ матери. Нельзя сказать, чтобъ мистеръ Пенъ дѣйствительно хоть сколько-нибудь сомнѣвался въ этомъ: чувство неопредѣленнаго наслажденія и самодовольствія овладѣло имъ, когда онъ подумалъ о предложеніи матери и представилъ себѣ Лауру, какою припоминалъ ее многіе годы, всегда чистую и открытую, добрую и благочестивую, кроткую, нѣжную, непритворную. Онъ смотрѣлъ на нее просвѣтлѣвшими глазами, когда она, къ концу разговора его съ матерью, подошла къ нимъ изъ противоположной стороны сада, съ нѣсколько-зардѣвшимися щеками, открытымъ и ласковымъ взглядомъ и съ корзинкою розъ на рукѣ.
   Она выбрала прекраснѣйшую изъ розъ и принесла ее мистриссъ Пенденнисъ, которую освѣжилъ запахъ этихъ цвѣтовъ; Лаура нѣжно обняла ее и вручила ей цвѣтокъ.
   "И я могу получить это сокровище, и мнѣ стоитъ сказать только слово!" подумалъ Пенъ съ трепетомъ торжества, глядя на милую дѣвушку.-- Она такъ же хороша и благородна, какъ ея розы". Видъ обѣихъ женщинъ въ эту минуту врѣзался на всю жизнь въ памяти Пена, и онъ никогда не могъ припомнить его безъ слезъ на глазахъ.
   Чрезъ нѣсколько недѣль короткаго знакомства съ своею новою подругой, миссъ Лаура должна была признать мнѣнія Елены справедливыми и согласиться, что муза эгоистка, недобрая и капризная. Разумѣется, Біанка ввѣрила подругѣ сердца всѣ свои маленькія огорченія и домашнія неудовольствія: какъ семейство не понимало ея, и она жила, среди его, существомъ одинокимъ; какъ мало вниманія было обращено на воспитаніе ея матери, и какъ часто ей приходится краснѣть за ея промахи; какъ горестно-безхарактеренъ и слабоуменъ сэръ Фрэнсисъ, который только тогда и счастливъ, когда куритъ свои противныя сигары; какъ, послѣ рожденія своего маленькаго брата, она замѣтила, что нѣжность матери, которую она цѣнила выше всего въ жизни, начала отчуждаться отъ нѣкогда-любимой дочери; какъ она въ мірѣ одна, одна!
   Но эти горести, какъ бы существенны и мучительны онѣ ни были для молодой дѣвицы съ такою чувствительностью, не оправдывали въ глазахъ Лауры поведенія Біанки во многихъ мелочныхъ случаяхъ жизни. Маленькій Франкъ, напримѣръ, былъ, конечно, мальчишка несносный и избалованный и могъ отнять у Біанки часть нѣжности ея матери; но все же этого нельзя было признать за достаточную причину отпущенной ему сестрицею пощечины, когда онъ опрокинулъ стаканъ воды на ея рисунокъ, и посыпавшейся на него брани на французскомъ и англійскомъ языкахъ. Преимущество, отдаваемое маленькому Франку, конечно, не давало Біанкѣ права обходиться съ гувернанткою мальчика, какъ обходится королева голкондская съ послѣднею изъ своихъ рабынь, и разсылать эту молодую особу по всему дому то за книгой, то за своимъ носовымъ платкомъ. Когда кто-нибудь изъ прислуги исполнялъ порученіе доброй Лауры, она всегда была довольна и благодарила ласково; поэтому ей не могло не бросаться въ глаза, что интересная муза не церемонилась нисколько, надѣляя своими повелѣніями всѣхъ окружающихъ, и нещадя ни чьего покоя для своихъ прихотей. То былъ первый опытъ Лауры въ дружбѣ: доброму сердцу ея было больно видѣть себя принужденною отказываться отъ одного очарованія за другимъ; замѣчать, какъ исчезаютъ всѣ прелести и блестящія качества, которыми ея собственное воображеніе облекло Біанку, и убѣждаться, что обворожительная пери небольше какъ смертная и, въ-добавокъ, неочень-привлекательная смертная. Чьи великодушныя мечты не были точно также обмануты въ свое время, и много ли найдется людей, которые, съ своей стороны, не разочаровывали бы такимъ-образомъ другихъ?
   Послѣ сцены съ маленькимъ Франкомъ, когда этотъ неугомонный наслѣдникъ дома Клевринговъ получилъ столько привѣтствій на двухъ языкахъ, съ аккомпаниментомъ пощечины, миссъ Лаура, у которой не было недостатка въ насмѣшливости, не могла не припомнить чрезвычайно-нѣжныхъ и трогательныхъ стишковъ, прочтенныхъ ей музою изъ Mes Lannes, и которые начинались такъ:
   
   "Младенецъ, мой милый, прекрасный,
   "Пусть ангелъ хранитъ твой покой"...
   
   Въ стихахъ этихъ муза, поздравляя брата съ блестящею будущностью и выставя въ противоположность свое собственное одиночество, утверждала, однако, что "ангелъ-малютка" никогда не будетъ наслаждаться такою привязанностью, какую она къ нему питаетъ, и что въ холодномъ и лживомъ свѣтѣ онъ не найдетъ ничего, столь нѣжнаго и постояннаго, какъ сердце любящей сестры. "Быть-можетъ, говорила она: -- ты отвергнешь его, прекрасный младенецъ; ты оттолкнешь меня отъ своей груди, но я обовьюсь вокругъ ногъ твоихъ! О, дай мнѣ любить тебя! Свѣтъ измѣнитъ тебѣ, какъ и другимъ, но я буду любить тебя неизмѣнно!" И вотъ, та самая муза, вмѣсто-того, чтобъ склониться передъ нимъ на колѣни, отпускаетъ малюткѣ-братцу пощечину и преподаетъ миссъ Лаурѣ первый урокъ цинической философіи: -- виноватъ, несовсѣмъ первый; нѣчто подобное этому эгоизму и своенравію, этому контрасту между стихами и дѣломъ, между выспренними рифмованными вдохновеніями и ежедневною жизнью, нѣчто подобное видала она ужь дома, въ особѣ пріятеля нашего, мистера Пена.
   Но Пенъ -- другое дѣло. Пенъ мужчина, а потому казалось какъ-то натурально, если онъ быль самоволенъ и привыченъ къ исполненію своихъ фантазій; ктому же, несмотря на всѣ свои недостатки, Пенъ имѣлъ доброе и благородное сердце. Лаурѣ больно было видѣть, что брильянтъ ея воображенія былъ простой камешекъ. Однимъ словомъ, восхитительная Біанка начала утомлять свою подругу. Лаура испытала ее и нашла фальшивою; прежній восторгъ ея, прежнее удивленіе, которыя она выражала съ своимъ откровеннымъ энтузіазмомъ, уступили мѣсто чувству... не скажемъ презрѣнія, однако довольно-близкому къ презрѣнію. Вслѣдствіе этого, въ обращеніи съ Біанкой Лаура приняла тонъ серьёзнаго и спокойнаго превосходства, который съ перваго раза никакъ не былъ по вкусу Музы. Никто не любитъ быть постигнутымъ, или спуститься съ пьедестала, на которомъ разъ стоялъ.
   Убѣжденіе въ дѣйствительности перемѣны образа мыслей Лауры на свои счетъ нисколько не послужило къ увеличенію добраго расположенія Біанки, и, такъ-какъ она сердилась и была недовольна собою, то очень-вѣроятно, что это сдѣлало ее еще непріятнѣе для окружавшихъ. Наконецъ насталъ роковой день генеральнаго сраженія между милою Біанкой и милою Лаурой, день, когда дружба между ними была наповалъ убита. Милая Біанка была въ тотъ день необычайно-капризна и сварлива. Она нагрубила своей матери; была свирѣпа съ маленькимъ Франкомъ; противно-дерзка въ обращеніи съ гувернанткой и нестерпимо-жестокосерда съ Пинкоттъ, своею горничной. Нерискуя аттаковать свою подругу -- прелестная тиранка имѣла нѣсколько кошачью натуру и впивалась когтями только въ слабѣйшихъ себя -- она разобидѣла всѣхъ поименованныхъ нами, и больше всѣхъ бѣдную Пинкоттъ, которая была то служанкою, то повѣренною, то другомъ (и всегда рабою) ея, смотря по прихотямъ своей молодой госпожи.
   Дѣвушка эта, просидѣвъ нѣсколько времени въ комнатѣ вмѣстѣ съ обѣими подругами, выбѣжала оттуда въ слезахъ, причиненныхъ язвительною жестокостью ея госпожи, и получила еще прощальный сарказмъ на дорогу, когда выходила, всхлипывая, за двери. Тогда Лаура не выдержала и разразилась громкими, исполненными жаркаго негодованія упреками: она удивлялась, какъ въ такихъ молодыхъ лѣтахъ можно забывать до такой степени уваженіе къ старшимъ, а также и къ низшимъ себя; какъ, обнаруживая на словахъ столько чувствительности, имѣть жестокость терзать такъ безчеловѣчно чувства другихъ. Лаура объявила своей подругѣ, что поведеніе ея рѣшительно-злостно и что она должна на колѣняхъ вымолить себѣ у Небесъ прощеніе. Произнеся свое поученіе съ жаромъ и краснорѣчіемъ, которые удивили ее столько же, какъ ея слушательницу, она схватила шаль и шляпку и пришла домой взволнованная и раздраженная до-нельзя, къ удивленію мистриссъ Пенденнисъ, никакъ неожидавшей возвращенія ея раньше ночи.
   Наединѣ съ Еленой, Лаура отдала ей отчетъ во всемъ происшедшемъ, и съ-этихъ-поръ отреклась отъ своей подруги.-- "О, мама, сказала она: -- вы были правы: Біанка, которая кажется такою доброю и кроткою, злая эгоистка, какъ вы не разъ говорили. Она все говоритъ о своихъ симпатіяхъ и нѣжныхъ привязанностяхъ, но не имѣетъ сердца. Ни одна дѣвушка съ душою не рѣшится огорчать до такой степени мать, или такъ терзать низшихъ себя; и... и я отказываюсь отъ нея съ сегодняшняго же дня, и не хочу имѣть втораго друга, кромѣ васъ.
   При заключеніи этой рѣчи обѣ наши дамы бросились другъ другу въ объятія, по обыкновенію, и мистриссъ Пенденнисъ была втайнѣ довольна этою маленькою ссорой. Исповѣдь Лауры какъ-будто говорила ей: "Дѣвушка та никогда не можетъ быть женою Пена: она легкомысленна, бездушна и совершенно-недостойна нашего благороднаго героя. Онъ, навѣрно, и съ своей стороны не замедлитъ понять ее, и тогда онъ очнется отъ своего ослѣпленія и избавится отъ сѣтей этой обольстительницы.
   Миссъ Лаура не сказала, однако, мистриссъ Пенденнисъ -- а можетъ-быть, она и передъ собой въ томъ не сознавалась -- настоящей причины ссоры. Будучи въ тотъ день въ весьма-дурномъ расположеніи духа и склонна больше обыкновеннаго къ проказамъ, наша хорошенькая Муза начала свои продѣлки гораздо-прежде описаннаго нами взрыва. Милый другъ ея, Лаура, пришла въ Парк-Гоузъ на цѣлый день; когда обѣ онѣ сидѣли въ комнатѣ, Біанкѣ вздумалось избрать предметомъ разговора мистера Пена.
   -- Я боюсь, что онъ страшный вѣтреникъ, замѣтила миссъ Біанка: -- мистриссъ Пайбусъ и многіе изъ клеврингскихъ знакомыхъ разсказали намъ всю его исторію съ актрисой.
   -- Я была совершеннымъ ребенкомъ, когда это случилось, и не знаю ничего, возразила Лаура, сильно покраснѣвъ.
   -- Онъ поступилъ съ нею очень-дурно, сказала Біанка, качая головой: -- онъ измѣнилъ ей.
   -- Я увѣрена, что нѣтъ! воскликнула Лаура: -- онъ поступилъ съ нею какъ -- нельзя великодушнѣе; онъ хотѣлъ отказаться отъ всего и жениться на ней. Она ему измѣнила, а не онъ ей. Онъ отъ этого жестоко страдалъ, онъ...
   -- Я думала, мой ангелъ, что ты ничего не знаешь объ этой исторіи.
   -- Мама такъ говорила.
   -- Право. Онъ съ большими дарованіями. Какой онъ миленькій поэтъ! Ты читала его стихи?
   -- Только "Рыбака и Водолаза", которые онъ перевелъ для насъ, и призовую поэму, за которую онъ не получилъ приза; и въ-самомъ-дѣлѣ, она показалась мнѣ такою напыщенною и прозаическою, сказала Лаура, смѣясь.
   -- Такъ онъ тебѣ не писалъ стиховъ, моя милая?
   -- Нѣтъ, мой другъ.
   Біанка вскочила, подбѣжала къ своей подругѣ, поцаловала ее съ нѣжностью и назвала раза три своею обожаемою Лаурой; потомъ посмотрѣла ей лукаво въ лицо, склонила голову на бокъ и сказала:
   -- Обѣщай не говорить объ этомъ никому, и я покажу тебѣ кое-что.
   И, подбѣжавъ, припрыгивая, къ маленькому, обдѣланному перламутромъ письменному столику, она отперла его серебрянымъ ключикомъ и достала два или три листка, смятые и нѣсколько-запятнанные зеленью, и вручила ихъ своей подругѣ. Лаура взяла ихъ и прочитала. То были, конечно, стишки любви -- что-то объ Ундинѣ, о Наядѣ, о рѣкѣ. Она смотрѣла на нихъ долго, но, по правдѣ сказать, строчки были неочень-ясны передъ ея глазами.
   -- И ты отвѣчала на нихъ, Біанка?
   -- О, нѣтъ! ни за что въ свѣтѣ, мой ангелъ.
   И потомъ, когда Лаура кончила чтеніе, она снова, весело подпрыгивая, спрятала ихъ въ свой хорошенькій столикъ.
   Потомъ она сѣла за фортепьяно и пропѣла двѣ-три аріи Россини, котораго музыкальные мотивы она выполняла въ совершенствѣ своимъ гибкимъ голоскомъ; Лаура сидѣла подлѣ въ задумчивости. О чемъ думала въ это время миссъ Белль? Она едва сама знала о чемъ; но сидѣла молча, пока продолжалась музыка. Послѣ концерта пришли къ нимъ съ докладомъ о завтракѣ, и обѣ онѣ пошли кушать, по обыкновенію, обвивъ тальи другъ друга.
   Нельзя сказать, чтобъ ревность или досада были причиною молчаливости Лауры: спустясь по лѣстницѣ, передъ входомъ въ залу, Лаура пріостановилась, посмотрѣла своей подругѣ ласково и открыто въ глаза, и поцаловала ее съ горячностью сестры.
   Послѣ этого что-то случилось: вѣроятно, или юный Франкъ велъ себя за столомъ дурно, или мать сдѣлала нѣсколько промаховъ, или отъ сэра Фрэнсиса несло сигарочнымъ дымомъ -- только отъ этого миссъ Біанка разсердилась и разразилась цѣлымъ рядомъ проказъ, о которыхъ мы уже говорили и которыя кончились вышеописанной ссорой.
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ШЕСТАЯ.
Гостей полонъ домъ.

   Разладица между дѣвицами была непродолжительна. Лаура всегда имѣла страсть прощать и быть прощаемой; а что до миссъ Біанки, то сцена предъидущей главы не возбудила ея непріязни: кто изъ насъ заботится о томъ, что его считаютъ злымъ? Самолюбіе не оскорбляется такимъ обвиненіемъ. Біанка была скорѣе довольна чѣмъ огорчена негодованіемъ своей подруги, вызваннымъ въ сущности другою причиной, которую обѣ знали про себя и о которой обѣ молчали.
   Итакъ, Лаура созналась со вздохомъ, что романическая часть ея первой дружбы кончилась, и что предметъ ея стоилъ только самаго обыкновеннаго вниманія.
   Біанка, съ своей стороны, тотчасъ же написала чрезвычайно-трогательные стансы, въ которыхъ оплакивала свое отчужденіе и разочарованіе. То была ея старая пѣсня про любовь, встрѣчающую одну холодность, и про вѣрность, вознаграждаемую небреженіемъ; а такъ-какъ около этого времени прибыло изъ Лондона нѣсколько новыхъ сосѣдей, въ семействахъ которыхъ были взрослыя дочери, то миссъ Эмори не замедлила избрать себѣ вѣчнаго друга изъ этихъ молодыхъ дѣвицъ, и сообщить свои горести и разочарованія новой сестрѣ сердца. Огромные лакеи теперь рѣдко приходили съ записочками къ милой Лаурѣ; маленькая карета посылалась еще рѣже въ Фэроксъ, въ распоряженіе тамошнихъ дамъ. Біанка принимала видъ кроткой, страдающей мученицы, когда Лаура посѣщала ее; а та смѣялась надъ сантиментальнымъ расположеніемъ своей пріятельницы и трактовала его съ шутливостью, въ которой обнаруживалось очень-мало уваженія.
   Но если миссъ Біанка нашла себѣ нѣсколько новыхъ подругъ для утѣшенія въ горести, то вѣрный историкъ ея обязанъ примолвить, что она открыла и между новыми знакомыми мужескаго пола нѣсколько друзей, повидимому, также доставлявшихъ ей утѣшеніе. Когда только это безхитростное существо встрѣчалось съ молодымъ человѣкомъ и говорило съ нимъ минутъ десять въ аллеѣ сада, въ окнѣ гостиной, или въ промежуткахъ вальса, она тотчасъ ввѣрялась ему, употребляла въ дѣло свои прекрасные глаза, говорила тономъ нѣжнаго участія и простодушной трогательной мольбы и оставляла его, чтобъ разъиграть ту же маленькую драму съ другимъ.
   Когда Клевринги переѣхали въ Парк-Гоузъ, миссъ Біанку посѣщало очень-немного зрителей во время ея театральныхъ представленій; вотъ почему Пенъ пользовался сполна ея вздохами и откровенностью и обладалъ одинъ окномъ гостиной и аллеями сада. Въ городкѣ Клеврингѣ, какъ ужь было сказано, рѣшительно не было молодыхъ кавалеровъ; въ околоткѣ набиралось всего одинъ или два куратора, да какой-нибудь деревенщина, молодой сквайръ, съ огромными ножищами и въ дурно-сшитомъ платьѣ. Съ квартировавшими въ Чэттерисѣ драгунами сэръ Фрэнсисъ не сближался: то былъ, къ-несчастію, его прежній полкъ, который онъ оставилъ по непріятностямъ съ нѣкоторыми офицерами -- какая-то исторія изъ-за проданной лошади, спорный карточный разсчетъ, придирка за игрою, отказъ отъ дуэли -- къ чему спрашивать, что именно? Не наше дѣло вникать въ подробности прошлаго нашихъ дѣйствующихъ лицъ, за исключеніемъ тѣхъ случаевъ, когда это можетъ служить поясненіемъ теперешняго разсказа.
   Но осень и окончаніе парламентскихъ засѣданій привели въ ихъ помѣстье два-три семейства и наполнили значительно сосѣднія бэймутскія морскія купальни; это время года открыло также театръ Бингли въ Чэттерисѣ и собрало туда, на засѣданіе и скачки, обычное общество. До этой поры старыя фамиліи графства держались какъ-то подальше отъ нашихъ клеврингскихъ аристократовъ: Фоги изъ Дроммнигтона, Скверы изъ Тозели-Парка, Вельборы изъ Баррау, и другіе. Между этими господами ходили всякаго рода разсказы о семействѣ баронета; никто не долженъ говорить, что у живущихъ въ провинціи нѣтъ воображенія, если ему случалось послушать, какъ они разсуждаютъ о новыхъ сосѣдяхъ. О сэрѣ Френсисѣ, о леди Клеврингъ, о ихъ родствѣ и связяхъ, о миссъ Эмори, капитанѣ Стронгѣ были безконечные разсказы, которыхъ намъ не для чего повторять; семейство Клевринговъ успѣло прожить въ графствѣ цѣлые три мѣсяца, прежде чѣмъ тамошняя знать рѣшилась дѣлать ему визиты.
   Но къ концу сезона, когда графъ Тригокъ, лордъ-намѣстникъ графства, переѣхалъ въ Эйри-Кастль, и вдовствующая графиня Рокминстеръ, которой сынъ былъ однимъ изъ магнатовъ страны, поселилась въ Бэймутѣ на Морской Набережной, эти знатныя особы пріѣхали немедленно, публично и въ полномъ парадѣ, съ визитами въ Клевринг-Паркъ, и кареты другихъ семействъ графства тотчасъ же послѣдовали по колеѣ, оставленной въ аллеѣ парка аристократическими колесами.
   Тогда-то мосьё Мироболану пришла оказія показаться во всемъ блескѣ и забыть мученія любви въ занятіяхъ своимъ искусствомъ. Тогда и огромнымъ лакеямъ было слишкомъ-много дѣла въ Клевринг-Паркѣ, и они не могли ужь бѣгать по разсылкамъ, или проводить время надъ кружкою легкаго пива въ обществѣ скромныхъ фэрокскихъ служанокъ. Тогда и миссъ Біанка нашла себѣ другихъ милыхъ подругъ, кромѣ Лауры, и другія мѣста для прогулокъ, кромѣ берега рѣчки, гдѣ мистеръ Пенъ занимался рыболовствомъ. Онъ приходилъ туда день за днемъ, хлесталъ воду лѣсою удочки, но не слышалъ ужь восклицанья: "Рыбка, рыбка"! и сама Пери ужь не являлась. Теперь, подъ большимъ секретомъ и съ просьбою не разглашать этого, мы разскажемъ одно щекотливое обстоятельство, о которомъ ужь разъ намекнули. Мы упоминали, на одной изъ предъидущихъ страницъ о нѣкоторомъ деревѣ, подъ тѣнистыя вѣтви котораго мистеръ Пенъ имѣлъ привычку садиться, когда еще былъ влюбленъ въ миссъ Фодрингэй, и о дуплѣ его, изъ котораго онъ впослѣдствіи сдѣлалъ другое употребленіе, кромѣ прятанья туда своихъ рыболовныхъ снарядовъ. Дѣло въ томъ, что онъ превратилъ это дерево въ почтовую контору: въ мохъ и подъ камешекъ онъ клалъ въ дупло маленькія стихотворенія, или равно поэтическія записочки, адресованныя какой-то Ундинѣ или Наядѣ, посѣщавшей берега рѣчки; на мѣстѣ ихъ онъ находилъ разъ или два цвѣточекъ или пару скромныхъ словь, написанныхъ деликатнымъ почеркомъ на раздушсной розовой бумажкѣ. Миссъ Эмори имѣла, конечно, привычку прогуливаться на берегу Брауля, и мы можемъ сказать съ достовѣрностью, что она употребляла для своей корреспонденціи тонкую розовую бумагу -- но болѣе ничего. Послѣ же того, какъ знать вторглась въ Клевринг-Паркъ и фамильная карета баронета начала выѣзжать за ворота, вечеръ за вечеромъ, въ другіе важные дома графства, никто не приходилъ за письмами Пена въ его импровизированную почтовую контору; бѣлая бумага не замѣнялась розовою, но лежала преспокойно подъ своимъ камешкомъ во мху, а дерево отражалось въ водѣ попрежнему, и Врауль катился-себѣ да катился. Въ письмахъ было, конечно, немного интереснаго для постороннихъ, въ розовыхъ записочкахъ еще меньше -- слово или два, полушутливыя, полусантиментальныя, какъ обыкновенно пишутъ молодыя дѣвицы. Но, о сумасбродный Пенденнисъ! Если онъ желалъ пріобрѣсть любовь этой дѣвицы, зачѣмъ не сказалъ этого ей? Можетъ-быть, ни та, ни другая сторона не смотрѣли на дѣло съ серьёзной точки. Вы только играли въ любовь, мистеръ Пенъ, а рѣзвая Ундина забавлялась вмѣстѣ съ вами тѣмъ же предметомъ.
   Но если съ мужчиною плутуютъ въ этой игрѣ, онъ нерѣдко выходитъ изъ себя. Когда никто не сталъ приходить за стихами Пена, онъ вздумалъ смотрѣть на эти сочиненія очень-серьезно. Онъ вдался снова почти въ тотъ же романтизмъ и трагизмъ, какъ и въ первой своей сердечной исторіи; какъ бы то ни было, ему непремѣнно хотѣлось добиться объясненія. Разъ онъ пошелъ въ Парк-Гоузъ, но тамъ была полная зала гостей; въ другой разъ миссъ Эмори нельзя было видѣть: она вечеромъ должна была ѣхать на балъ и прилегла, чтобъ немножко отдохнуть и собраться съ силами. Пенъ проклиналъ и балы, и свои тѣсныя обстоятельства, и незначительность положенія своего въ графствѣ, которая была причиною, что люди, дававшіе эти балы, пропускали его въ спискѣ приглашенныхъ. Въ третій разъ ему сказали, что миссъ Эмори въ саду и онъ побѣжалъ туда; но она прогуливалась тамъ очень-церемонно съ особами... ни больше, ни меньше, какъ съ епископомъ и епископшею чэттерисскими, и ихъ семействомъ: особы эти посмотрѣли на него свысока и выпрямились съ большимъ достоинствомъ, услыша имя Пена, когда имъ его представили. Высокопочтенный прелатъ слыхалъ это имя прежде, слыхалъ также и о происшествіи въ саду декана.
   -- Епископъ говоритъ, что вы опасный молодой человѣкъ, шепнула Пену добродушная леди Клеврингъ.-- Что вы тамъ надѣлали? Надѣюсь, ничего непріятнаго для вашей доброй ма? А здорова ли ваша милая ма? Зачѣмъ она не приходитъ ко мнѣ! Мы ужь давно ея не видали. Мы теперь много рыскаемъ, такъ намъ и некогда видаться часто съ сосѣдями. Скажите, что я люблю ее и Лауру, и приходите всѣ завтра обѣдать.
   Мистриссъ Пенденнисъ была нездорова и не могла выходить, но Лаура и Пенъ пришли; тамъ была куча гостей, такъ-что Пену только мимоходомъ удалось шепнуть миссъ Эмори: -- Вы теперь, вовсе не бываете у рѣчки.
   -- Не могу, отвѣчала Біанка: -- домъ полонъ гостей.
   -- Ундина покинула свой потокъ, продолжалъ мистеръ Пенъ, вздумавшій удариться въ поэзію.
   -- Она бы вовсе не должна была ходить туда, и не пойдетъ больше. Это было очень-безумно, очень-дурно, шалость. Кромѣ того, у васъ есть другія утѣшенія дома, прибавила она, взглянувъ ему прямо въ глаза и потомъ потупя взоры.
   Если онъ добивался ея руки, то почему не попросилъ ея въ это время? Она бы даже тогда сказала ему: "Да"; но когда она упомянула о другихъ утѣшеніяхъ дома, Пенъ подумалъ о Лаурѣ, любящей и непорочной, и о матери, которая такъ пламенно желала соединить его съ своею названною дочерью.-- Біанка, началъ онъ снова, раздосадованнымъ тономъ: -- миссъ Эмори!
   -- Лаура смотритъ на насъ, мистеръ Пенденнисъ; ктому же мнѣ нельзя бросить гостей, и она убѣжала, предоставивъ мистеру Пенденнису кусать ногти въ недоумѣніи и любоваться на луну.
   Лаура дѣйствительно смотрѣла на нихъ. Она разговаривала съ мистеромъ Пайпсентомъ, сыномъ лорда Рокминстера и внукомъ вдовствующей леди, которая величаво сидѣла на почетномъ мѣстѣ, принимая съ серьёзнымъ видомъ оговорки и промахи леди Клеврингъ, и патронизируя сэра Фрэнсиса, котораго вліяніе въ графствѣ она хотѣла завербовать для своихъ. Пайпсентъ и Пенъ были въ Оксбриджѣ вмѣстѣ, и Пенъ, въ эпоху блеска своей славы и фэшонэбльности, важничалъ въ университетѣ надъ молодымъ патриціемъ и трактовалъ его даже свысока. Они встрѣтились теперь за обѣдомъ въ первый разъ послѣ того, какъ разстались въ Оксбриджѣ, и полукивнули другъ другу тѣмъ дерзкимъ и забавнымъ манеромъ, какой можно видѣть только въ Англіи, а въ совершенствѣ -- только между оксбриджскими товарищами; они какъ-будто говорили другъ-другу: "Чтобъ чортъ тебя побралъ: что ты здѣсь дѣлаешь?"
   -- Я зналъ этого человѣка въ Оксбриджѣ, сказалъ мистеръ Пайпсентъ миссъ Белль: -- мистеръ Пенденнисъ, кажется?
   -- Да.
   -- Онъ повидимому очень занятъ миссъ Эмори. Лаура посмотрѣла на нихъ, подумала, можетъ-быть, тоже самое, по не сказала ни слова.
   -- У него большое состояніе здѣсь, въ графствѣ, не такъ ли? Онъ говаривалъ, что будетъ представителемъ графства въ Парламентѣ. Онъ часто ораторствовалъ у насъ въ Обществѣ Преній. Гдѣ расположены его земли?
   Лаура улыбнулась.-- Земли его расположены по другую сторону рѣчки, близёхонько отъ воротъ Клевринг-Парка. Онъ мой родственникъ и я живу тамъ.
   -- Гдѣ? возразилъ Пайпсентъ со смѣхомъ.
   -- На той сторонѣ рѣчки, въ Фэроксѣ.
   -- Много тамъ фазановъ? Чаща съ виду хороша.
   Лаура снова улыбнулась: -- У насъ девять курицъ, пѣтухъ и старая лягавая собака.
   -- Такъ Пенденнисъ не любитъ охотиться?
   -- Вы бы лучше пришли навѣстить его, отвѣчала дѣвушка, смѣясь при мысли, что Пенъ важный человѣкъ въ графствѣ, и что, можетъ-быть, онъ самъ выдавалъ себя за богатаго землевладѣльца.
   -- Право, я крайне желаю возобновить наше знакомство, сказалъ мистеръ Пайпсентъ съ большею любезностью и со взглядомъ, ясно говорившимъ: "Именно васъ желалъ бы я видѣть больше всего". На рѣчь и взглядъ Пайпсента Лаура отвѣтила улыбкой и слегка поклонилась.
   Въ это время подошла Біанка съ самымъ умильнымъ взоромъ и самою обворожительною улыбкой, и просила милую Лауру взять secondo въ аріи. Лаура была всегда рада доставить другимъ удовольствіе и отправилась къ фортепьяно. Мистеръ Пайпсентъ сталъ подлѣ дѣвицъ и слушалъ, пока продолжался дуэтъ; но когда миссъ Эмори запѣла соло, онъ отошелъ.
   -- Что это за славная, милая, привѣтливая и благовоспитанная дѣвушка, Уэггъ? сказалъ Пайпсентъ джентльмену, пріѣхавшему вмѣстѣ съ нимъ изъ Бэймута; я говорю о той высокой, съ локонами и розовыми губками. Каковы губки, а?
   -- А что вы скажете о дочери хозяевъ дома?
   -- А я скажу, что она тощая, костлявая дрянь, отвѣчалъ мистеръ Пайпсентъ очень-откровенно. Она вылѣзаетъ плечами изъ платья, не оставляетъ своихъ глазъ въ покоѣ, щебечетъ, юлитъ и строитъ глазки на всѣ стороны, какъ французская горничная.
   -- Пайпсентъ, будьте осторожнѣе, замѣтилъ Уэггъ:-- васъ могутъ услышать.
   -- О, это мистеръ Пенденнисъ изъ Сент-Бонифаса, сказалъ мистеръ Пайпсентъ.-- Славный вечеръ, мистеръ Пенденнисъ; мы сейчасъ только толковали о вашей очаровательной кузинѣ.
   -- Вы не родня ли моему старому пріятелю, майору Пенденнису? спросилъ мистеръ Уэггъ.
   -- Его племянникъ. Я имѣлъ удовольствіе встрѣчать васъ въ Гаунт-Гоузѣ, сказалъ мистеръ Пенъ, и знакомство между джентльменами было сведено въ минуту.
   Часовъ около пяти пополудни слѣдующаго дня, мистеръ Пенъ, возвратясь съ неудачнаго рыболовства, нашелъ обоихъ джентльменовъ въ Клевринг-Паркѣ, въ гостиной своей матери, въ пріятной бесѣдѣ съ вдовою и ея питомицей. Мистеръ Пайпсентъ, длинный и тощій, съ огромными рыжими бакенбардами и клочкомъ волосъ на подбородкѣ, раскинулся въ креслахъ, въ близкомъ сосѣдствѣ отъ миссъ Лауры. Она забавлялась его болтовнею, простою, прямодушною, довольно-острою и веселою, и пересыпанною бывшими тогда въ модѣ простонародными выраженіями. То былъ первый, видѣнный и слышанный Лаурой образчикъ молодаго лондонскаго денди: она была ребенкомъ, когда мистеръ Фокеръ посѣщалъ Фэроксъ, да и этотъ джентльменъ былъ самъ небольше какъ мальчикъ, а его франтовство отзывалось школьными и студентскими замашками.
   Мистеръ Уэггъ, вступая на почву Фэрокса съ своимъ спутникомь, наблюдалъ и замѣчалъ все, "Старый садовникъ, сказалъ онъ, увидя Джона въ сторожевой будкѣ... старый ливрейный красный жилетъ... платья и юпки развѣшаны для просушки на кустахъ крыжовника... бѣлые передники, бѣлые брюки... безъ сомнѣнія, молодаго Пенденниса: кромѣ его тутъ некому носить ихъ. Скромненько для будущаго члена Парламента, ге, Пайпсентъ?
   -- Уютный домикъ, миленькая лужайка, возразилъ Пайпсентъ.
   -- Послушай, старый джентльменъ: мистеръ Пенденнисъ дома? спросилъ Уэггъ стараго слугу.
   -- Нѣтъ, мистеръ Пенъ вышелъ.
   -- А дамы лома? спросилъ младшій гость.
   -- Дома.
   Посѣтители пошли по усыпанной дресвой дорожкѣ, мимо хорошенькаго разсадника, въ домъ; старый Джонъ отворялъ имъ двери. Уэггъ запомнилъ все, что видѣлъ: барометръ и сумку для писемъ, дамскіе зонтики и калоши, шляпы и шотландскій плащъ Пена; замѣтили и то, что Джонъ ввелъ ихъ въ гостиную. Эти мелочи инстинктивно привлекали вниманіе мистера Уэгга; онъ схватывалъ ихъ невольно.
   -- Старикашка дѣлаетъ все въ домѣ, шепнулъ онъ Пайпсенту: -- настоящій Калебъ Балдерстонъ. Не удивлюсь, если онъ здѣсь служитъ вмѣсто горничной. Чрезъ минуту оба гостя были въ присутствіи фэрокскихъ дамъ; Пайпсентъ не могъ не признать ихъ вполнѣ-образованными и самаго лучшаго тона дамами, а Уэггъ расшаркивался съ ними съ преувеличенною учтивостью и поглядывалъ повременамъ съ усмѣшкою на своего пріятеля. Мистеръ Пайпсентъ не удостоивалъ замѣчать эти сигналы иначе, какъ обращаясь съ крайнею надменностью съ мистеромъ Уэггомъ и съ особенною почтительностью съ дамами. Въ глазахъ мистера Уэгга казалось достойнымъ посмѣшища одно -- бѣдность. У него была душа буфетчика, вызваннаго изъ кладовой, для потѣхи господъ, въ гостиную. А него была бездна анекдотовъ и веселость неподдѣльная; но онъ повидимому не постигалъ, какъ истинный джентльменъ можетъ ходить въ старомъ фракѣ, и какъ дама можетъ быть достойна почтенія, если у нея нѣтъ собственной кареты и если платья ея шьются не парижской модисткой.
   -- Прелестное мѣсто, мэмъ, сказалъ онъ, кланяясь вдовѣ; -- великолѣпный видъ, очаровательное для насъ кокнеевъ, которымъ рѣдко удается видѣть что-нибудь кромѣ Паль-Малая. Вдова отвѣчала очень-просто, что она была въ Лондонѣ только разъ въ жизни, до рожденія сына.
   -- Да, Лондонъ славная деревенька, мэмъ, славная деревенька, и растетъ съ каждымъ днемъ. Скоро будетъ настоящимъ городомъ. Недурно въ немъ жить тѣмъ, у кого нѣтъ помѣстьевъ.
   -- Мой братъ, майоръ Пенденнисъ, часто говорилъ о васъ, мистеръ Уэггъ, и насъ очень забавляли нѣкоторыя ваши сочиненія, продолжала Елена, вовсе нелюбившая книгъ мистера Уэгга и въ-особенности тона ихъ.
   -- Онъ мой добрый пріятель, мэмъ, и человѣкъ извѣстный всѣмъ въ Лондонѣ; его тамъ оцѣнили, мэмъ, вполнѣ оцѣпили, смѣю васъ увѣрить. Онъ теперь въ Ахенѣ, съ нашимъ общимъ пріятелемъ Стейне. У Стейне подагра и, между-нами, у вашего братца также. Я поѣду изъ здѣшнихъ странъ въ Стилльбрукъ, охотиться за фазанами, а потомъ въ Барэкрзъ, гдѣ надѣюсь встрѣтиться съ Пенденнисомъ. И онъ разсыпался цѣлымъ потокомъ свѣтской болтовни, вводя въ разговоръ имена множество перовъ и лордовъ и непереводя духа, чему простодушная вдова внимала съ безмолвнымъ удивленіемъ. "Что за человѣкъ! подумала она. Не-уже-ли всѣ лондонскіе свѣтскіе люди таковы? Я увѣрена, что Пенъ никогда не будетъ походить на него".
   Мистеръ Пайпсентъ бесѣдовалъ въ это время съ Лаурой. Онъ назвалъ нѣсколько ломовъ по сосѣдству, которые намѣренъ былъ посѣтить, и изъявилъ надежду видѣть тамъ миссъ Белль. Онъ надѣялся, что мистриссъ Пенденнисъ доставитъ ей развлеченіе и проведетъ одинъ сезонъ въ Лондонѣ; сказалъ, что къ слѣдущимъ парламентскимъ выборамъ будетъ, вѣроятно, собирать голоса въ здѣшнемъ графствѣ, и надѣется имѣть на своей сторонѣ вліяніе Пенденнисовъ. Онъ говорилъ объ ораторскихъ торжествахъ Пена въ Оксбриджѣ и спрашивалъ, не будетъ ли и онъ кандидатомъ въ члены Парламента? Онъ вообще говорилъ очень-просто и пріятно къ большому удовольствію Лауры. Наконецъ явился самъ мистеръ Пенъ и, какъ было сказано, увидѣлъ въ домѣ обоихъ джентльменовъ.
   Пенъ привѣтствовалъ ихъ какъ радушный и вѣжливый хозяинъ, такъ-какъ они проникли уже въ его жилище. Онъ немножко сконфузился, припомнивъ, какъ, однажды, въ Оксбриджѣ и въ присутствіи Пайпсента, послѣ жаркаго пренія въ Клубѣ и среди волненія, произведеннаго ужиномъ и шампанскимъ, онъ объявилъ свое намѣреніе быть представителемъ роднаго графства и отблагодарилъ слушателей пріятною рѣчью, въ качествѣ будущаго члена Парламента; но манеры Пайпсента были такъ открыты и чистосердечны, что Пенъ надѣялся на забвеніе съ его стороны своего маленькаго фанфаронства, а равно и другихъ хвастливыхъ рѣчей и дѣяній. Онъ приладился къ тону гостей и толковалъ о Плинлинмонѣ и Магнусѣ Чартерсѣ, и о своемъ старомъ университетскомъ кружкѣ пріятелей, съ небрежною фамильярностью и аристократическою развязностью, какъ-будто онъ проводилъ всю жизнь съ маркизами и лордами, а герцогъ былъ для него небольше деревенскаго куратора.
   Но въ это время, такъ-какъ ужь было шесть часовъ, служанка Бетси, незная о присутствіи гостей, вошла въ комнату безъ всякаго предисловія, размахнувъ прямо передъ собою двери, и внесла подносъ съ чайникомъ, тремя чашками и тарелкой толстыхъ ломтей хлѣба съ масломъ. Все величіе Пена исчезло сразу какъ дымъ: онъ замялся и сконфузился до-нельзя.
   -- Что они подумаютъ о насъ? помышлялъ онъ. И дѣйствительно, мистеръ Уэггъ закусилъ губу, счелъ чай безконечно-презрительнымъ, подмигнулъ и усмѣхнулся Пайпсенту.
   Но мистеру Пайпсенту все это казалось совершенно-естественнымъ: по его мнѣнію, не было причины, почему бы люди не могли пить чай въ шесть часовъ, если имъ это нравится, какъ и во всякое другое время; и онъ спросилъ мистера Уэгга, когда они вышли: за какимъ чортомъ онъ такъ подмигивалъ и скалилъ зубы, и что его такъ забавляло?
   -- Развѣ вы не видали, какъ щепокъ стыдился своего хлѣба съ масломъ? Какъ они еще не пьютъ чая съ патокой! Непремѣнно разскажу все это старому Пенденнису, когда воротимся въ городъ.
   -- Не вижу ничего смѣшнаго.
   -- Я и не ожидалъ, чтобъ ты увидѣлъ, проворчалъ Уэггъ сквозь зубы. Оба воротились въ Клевринг-Паркъ въ недовольномъ расположеніи духа.
   Уэггъ разсказалъ за обѣдомъ всю исторію своего визита очень-остроумно и съ удивительною вѣрностью наблюдателя. Онъ описалъ стараго Джона, развѣшенныя для просушки платья, гостиную, съ ея мебелью и портретами. "Старикъ съ клювомъ и лысиной -- feu Пенденнисъ, держу два противъ одного; пластырь во весь ростъ юноши въ шапкѣ и мантіи -- теперешній маркизъ фэрокскій, разумѣется; миньятюра вдовы, въ ея молодости, работы мистриссъ Ма: когда мы пришли, на ней было то же самое платье, или сшитое годомъ послѣ; перчатки съ обрѣзанными пальцами, въ которыхъ она штопаетъ воротнички сына; потомъ пришла служанка съ чаемъ, и мы оставили милорда и миледи поглощать хлѣбъ съ масломъ.
   Біанка, сидѣвшая подлѣ разсказчика и обожавшая les hommes d'esprit, расхохоталась и назвала его "такимъ забавнымъ чудакомъ". Но Пайпсентъ, который началъ чувствовать къ Уэггу совершенное отвращеніе, сказалъ громко и рѣзко: -- "Не знаю, мистеръ Уэггъ, какихъ дамъ вы привыкли видѣть въ вашемъ собственномъ семействѣ; но клянусь честью, сколько можно было судить по первому знакомству, я въ жизнь свою не встрѣчалъ женщинъ, болѣе благовоспитанныхъ и болѣе достойныхъ уваженія. Я надѣюсь, миледи, что вы сдѣлаете имъ визитъ, прибавилъ онъ, обращаясь къ леди Рокминстеръ, сидѣвшей по правую сторону сэра Френсиса Клевринга.
   Баронетъ обернулся къ гостю по лѣвую руку и шепнулъ ему: "Вотъ что называется загвоздка мистеру Уэггу". А леди Клеврингъ, ударивъ съ восторгомъ молодаго джентльмена вѣеромъ, сказала: "Мистеръ Пайпсентъ, вы добрый малый".
   Послѣ исторіи съ Біанкой, въ обращеніи Лауры съ Пеномъ, появилась едва-замѣтная разница -- какой-то тонъ грусти, съ легкою примѣсью горечи. Лаура, повидимому, начала взвѣшивать Пена и находить многое, чего бы ей не хотѣлось видѣть; вдова видѣла, какъ повременамъ чистый и свѣтлый взоръ Лауры слѣдилъ за молодымъ человѣкомъ, и какъ выраженіе, почти-презрительное, мелькало на ея лицѣ, когда онъ зѣвалъ, сидя въ комнатѣ съ обѣими дамами, или, куря, бродилъ лѣниво по лужку, или дремалъ подъ деревомъ надъ книгой, которую ему лѣнь было читать.
   -- Что случилось между вами? спросила у дѣвушки зоркая Елена.-- Что-нибудь было, навѣрно. Или опять эта негодная Біанка тамъ напроказила? Скажи откровенію, Лаура.
   -- Рѣшительно ничего не случилось.
   -- Зачѣмъ же ты такъ смотришь на Пена?
   -- Смотрю на него, милая мама? Мы обѣ -- не общество для него, мы его не интересуемъ; мы недовольно-умны для такого генія, какъ Пенъ. Онъ сбиваетъ свою жизнь и душевныя силы съ нами, связанный тесемками нашихъ передниковъ. Его не занимаетъ ничто; онъ едва въ-силахъ выйдти за садовыя ворота. Даже капитанъ Глендерсъ и капитанъ Стронгъ наводятъ на него тоску, прибавила она съ горькимъ смѣхомъ:-- а они, вѣдь, мужчины, и значитъ выше насъ. Пока онъ здѣсь, не будетъ онъ счастливъ никогда. Свѣтъ передъ нимъ, а онъ безъ званія, безъ занятій.
   -- Мы съ большою экономіей сберегли довольно, возразила вдова, которой сердце сильно забилось.-- Пенъ цѣлые мѣсяцы ничего не тратилъ. Я увѣрена, что онъ очень-добръ. Я увѣрена, что онъ можетъ быть очень-счастливъ съ нами.
   -- Успокойтесь, милая мама, я не люблю видѣть васъ такою взволнованною. Вы не должны печалиться оттого, что Пенъ здѣсь скучаетъ. Всѣ мужчины таковы: они должны трудиться, должны составить себѣ имя и положеніе въ свѣтѣ. Посмотрите на этихъ двухъ капитановъ: они были въ сраженіяхъ и видали опасности; мистеръ Пайпсентъ, напримѣръ, который былъ здѣсь и будетъ современемъ очень-богатъ -- онъ въ государственной службѣ, онъ усиленно трудится и добивается имени и репутаціи. Онъ говоритъ, что Пенъ былъ однимъ изъ лучшихъ ораторовъ въ Оксбриджѣ и что его считали съ талантомъ не хуже кого бы то ни было изъ тамошпихъ молодыхъ джентльменовъ. Пенъ самъ смѣется надъ знаменитостью мистера Уэгга (который дѣйствительно человѣкъ ужасный) и говоритъ, что онъ неучъ и что всякій съумѣетъ писать книги такъ, какъ онъ.
   -- Эти книги противны и негодны.
   -- А онъ все-таки имѣетъ репутацію. Вотъ, напримѣръ, Чэттерискій Вѣстникъ говоритъ: "Знаменитый мистеръ Уэггъ проводитъ нѣкоторое время въ Бэймутѣ; совѣтуемъ нашимъ фэшонэблямъ и оригиналамъ побаиваться его сатирическаго пера". Если Пенъ можетъ писать лучше этого джентльмена и говорить лучше мистера Пайпсента -- зачѣмъ онъ этого не дѣлаетъ? Мама, онъ не можетъ говорить намъ рѣчи или отличиться здѣсь. Ему надобно уѣхать, увѣряю васъ, надобно.
   -- Милая Лаура, сказала вдова, взявъ дѣвушку за руку:-- хорошо ли съ твоей стороны торопить его такъ? Я ждала. Я копила деньги эти многія мѣсяцы, чтобъ... чтобъ отдать тебѣ нашъ долгъ.
   -- Тсъ, мама! закричала Лаура, поспѣшно обнимая Елену. То были ваши деньги, а не мои. Не говорите объ этомъ никогда. Много ли вы сберегли?
   Елена сказала, что въ Банкѣ больше двухсотъ фунтовъ, и что къ концу будущаго года она будетъ въ-состояніи внести всѣ деньги Лауры.
   -- Отлайте ему ихъ, отдайте ему эти двѣсти фунтовъ. Пусть онъ ѣдетъ въ Лондонъ и сдѣлается адвокатомъ, чѣмъ бы то ни было, достойнымъ своей матери -- и моей, милая мама! сказала добрая дѣвушка. На это нѣжная вдова, растроганная и съ свойственнымъ ей избыткомъ чувствъ, объявила, что Лаура для нея истинное благословеніе свыше и лучшая изъ дѣвушекъ. И я надѣюсь, что въ настоящемъ случаѣ никто не станетъ оспаривать ея убѣжденія.
   Вдова и дочь имѣли объ этомъ предметѣ много разговоровъ, и Елена уступила, наконецъ, доводамъ благородной и болѣе-твердой дѣвушки; и дѣйствительно, когда только ей представлялся случай принести какую-нибудь жертву, эта добрая женщина ухватывалась за него съ жадностью. Но она поступила по-своему, и, сообщая Пену этотъ новый планъ, не теряла изъ вида главной своей цѣли. Разъ она сказала ему въ чемъ дѣло и кто придумалъ этотъ проектъ; какъ Лаура настаивала, чтобъ онъ ѣхалъ въ Лондонъ и учился; какъ Лаура не хотѣла и слушать о томъ, чтобъ денежные разсчеты, когда онъ воротился изъ Оксбриджа, были устроены тогда же; и какъ, если онъ считаетъ нужнымъ ѣхать въ Лондонъ, ему приходится благодарить за это Лауру.
   При такомъ извѣстіи лицо Пена просіяло радостью, и онъ обнялъ мать съ жаромъ, который, я опасаюсь, нѣсколько огорчилъ это нѣжное существо. Но она утѣшилась, когда онъ воскликнулъ: "Клянусь небесами, она благородная дѣвушка и да благословитъ ее Всемогущій! Я убивалъ себя здѣсь цѣлые мѣсяцы, желалъ трудиться и не зналъ къ чему приступить. О, мама! меня мучили мысли моего посрамленія, моихъ долговъ и моихъ прошлыхъ сумасбродствъ и мотовства. Я страдалъ адски. Сердце мое было потомъ растерзано, но не безпокойтесь объ этомъ. Если я выищу возможность вознаградить прошлое и исполнить свой долгъ къ самому себѣ и лучшей изо всѣхъ матерей въ свѣтѣ, я это сдѣлаю, клянусь вамъ, сдѣлаю. Я буду достоинъ васъ. Благослови васъ Богъ! Благослови Богъ Лауру! Зачѣмъ ея здѣсь нѣтъ, зачѣмъ я не могу высказать ей свою благодарность? Пенъ продолжалъ говорить безсвязными фразами, шагалъ по комнатѣ, прыгалъ вокругъ своей матери, обнималъ и цаловалъ ее тысячу разъ, смѣялся, пѣлъ, былъ счастливѣе, чѣмъ когда-либо съ-тѣхъ-поръ, какъ былъ еще мальчикомъ.
   Лауры не было дома. Лаура гостила у величавой леди Рокммистеръ, дочери милорда Барэкрза и сестры покойной леди Понтипуль, а потому дальней родственницы Елены Пенденнисъ; миледи, впавшая генеалогію въ совершенствѣ, была такъ благосклонна, что удостоила сама указать на это родство нашей скромной провинціальной дамѣ. Мистеръ Пенъ былъ восхищенъ признаннымъ родствомъ съ такою важною особой, хотя, можетъ-быть, и несовсѣмъ былъ доволенъ, что леди Рокминстеръ взяла съ собою Лауру дня на два въ Бэймутъ, непочтивъ ни малѣйшимъ приглашеніемъ мистера Артура Пенденниса. Въ Бэймутѣ былъ назначенъ балъ, и миссъ Белль предстояло явиться въ свѣтѣ въ первый разъ. Вдовствующая графиня пріѣхала за нею въ каретѣ сама, и Лаура отправилась, съ бѣлымъ платьемъ въ картонкѣ, чувствуя себя счастливою и краснѣя какъ роза, съ которою Пенъ недавно сравнивалъ ее.
   Насталъ день бала -- публичнаго бала въ Бэймутскомъ Отели. "Клянусь Юпитеромъ!" воскликнулъ Пенъ:-- "и я поѣду туда... нѣтъ, я не поѣду, а пойду пѣшкомъ". Мать его была этимъ очень-довольна; и пока онъ раздумывалъ какъ бы ему попасть въ Бэймутъ, капитанъ Стронгъ заѣхалъ очень-кстати въ Фэроксъ, объявивъ, что и онъ отправляется туда же и предложилъ Пену мѣсто въ своемъ кабріолетѣ.
   Когда Парк-Гоузъ началъ наполняться знатью, шевалье Стронгъ -- который, по словамъ его патрона и пріятеля, никому не мѣшалъ и всегда былъ подъ рукою -- рѣдко вмѣшивался въ это блестящее общество, и по обыкновенію отправлялся искать развлеченій на сторонѣ. "Я видѣлъ въ жизни тьму важныхъ обѣдовъ", говорилъ онъ: "но клянусь Юпитеромъ! Глендерсъ, наши англійскія барыни своею надутостью и важничаньемъ, и сквайры своею проклятою политикой послѣ обѣда, наводятъ на меня сонь: хоть утопи меня, если это неправда. Я предпочитаю сидѣть тамъ, гдѣ могу запалить сигару, когда скатерть снята, и пить, когда заберетъ жажда, портеръ изъ родной кружки". И такимъ-образомъ, когда въ Клевринг-Гоузѣ шелъ пиръ горой, шевалье довольствовался тѣмъ, что устроивалъ тамъ все какъ слѣдуетъ, наблюдалъ за всѣми приготовленіями къ столу, распоряжался насчетъ винъ, наставлялъ дворецкаго и офиціантовъ, и потомъ, пересмотрѣвъ и обсудивъ съ мосьё Альсидомъ списокъ блюдъ, отказывался отъ малѣйшаго участія въ пиршествѣ. "Пришлите въ мою комнату котлетку и бутылку лафита", говорилъ этотъ философъ, и отправлялся смотрѣть изъ своихъ оконъ, какъ гости подкатывали къ подъѣзду въ своихъ каретахъ; или заглядывалъ на дамъ черезъ Oeil-de-boeuf, посредствомъ котораго можно было видѣть всѣхъ въ залѣ изъ его корридора. Давъ гостямъ усѣсться, онъ уходилъ въ Клеврингъ къ капитану Глендерсу, или завертывалъ къ хозяйкѣ Клевринговыхъ Гербовъ, или посѣщалъ мадамъ Фрибсби и бесѣдовалъ съ нею за чаемъ и ея романомъ. Куда бы шевалье ни пришелъ, ему вездѣ были рады, и откуда бы ни уходилъ, всегда оставлялъ за собою благоуханія горячаго грока.
   "Мясникъ", непослѣдняя изъ лошадей сэра Фрэнсиса, былъ назначенъ для исключительнаго употребленія капитана Стронга. Старый воинъ сѣдлалъ или запрягалъ его во всякое время дня и ночи, и разъѣзжалъ на немъ куда ему приходила фантазія. Гдѣ онъ зналъ таверну съ хорошимъ элемъ, или фермера, у котораго была хорошенькая дочка, игравшая на фортепьяно; въ Чэттерисѣ, у театра, или казармъ; въ Бэймутѣ, если тамъ готовилось что-нибудь веселое; на деревенскихъ ярмаркахъ и скачкахъ -- вездѣ можно было видѣть шевалье Стронга и его гнѣдую лошадь: достойный джентльменъ рѣшительно жилъ на квартирахъ въ дружественной странѣ. "Мясникъ" доставилъ также Пена и Стронга въ Бэймутъ. Шевалье былъ тамъ знакомъ съ гостинницею и ея хозяиномъ, какъ и со всѣми тавернами въ околодкѣ; взявъ себѣ комнату и совершивъ свой туалетъ, оба вошли въ бальную залу. Шевалье былъ великолѣпенъ. Три золотые крестика въ пряжкѣ красовались на отворотѣ его синяго фрака, и онъ смотрѣлъ настоящимъ иностраннымъ дипломатомъ.
   Балъ былъ публичный, а потому общество было смѣшанное и тамъ были гости всякаго рода: молодой Пайпсентъ имѣлъ виды на кандидатство въ графствѣ, а леди Рокминстеръ была патронессою бала. Въ одномъ концѣ была аристократическая кадриль и мѣста для фэшонэбльныхъ. Туда шевалье не старался проникнуть, говоря, что знать вовсе его не привлекаетъ; но зато въ другомъ концѣ залы онъ зналъ всѣхъ: виноторговцевъ, трактирщиковъ, купцовъ, дочекъ сквайровъ-фермеровъ и ихъ отцовъ и братьевъ, и пожималъ руки и раскланивался дружески направо и налѣво.
   -- Кто этотъ франтъ? спросилъ Пенъ. Джентльменъ въ чорномъ фракѣ, завитой и съ бакенбардами, посматривалъ съ гордостью на всѣхъ, запустивъ большой палецъ одной руки въ рукавное отверстіе жилета и держа въ другой шляпу-клакъ.
   -- Клянусь Юпитеромъ, это Мироболанъ! воскликнулъ Стронгъ, расхохотавшись. Bon jour Chef!
   -- А, вотъ еще замѣчательное лицо! сказалъ Пенъ, котораго все это очень забавляло.
   -- Человѣкъ съ весьма-черными волосами и бакенбардами, очевидно окрашенными пурпуромъ Тира, съ блестящими глазами и бѣлыми рѣсницами, и съ тысячью морщинъ на лицѣ страннаго краснаго цвѣта, въ пышномъ жилетѣ, съ огромными руками въ широкихъ перчаткахъ и бездною брильянтовъ и драгоцѣнныхъ камней на жилетѣ и манишкѣ, съ неуклюжими ногами, втиснутыми въ обширные лакированные сапоги, подошелъ къ нимъ и кивнулъ фамильярно шевалье Стронгу.
   Стронгъ пожалъ ему руку: "Мой пріятель, мистеръ Пенденнисъ. Полковникъ Альтамонтъ, начальникъ тѣлохранителей набоба Лукновскаго". Офицеръ этотъ поклонился въ отвѣтъ на поклонъ Пена, который началъ теперь смотрѣть съ жадностью, не идетъ ли та, кого онъ желалъ видѣть.
   Нѣтъ еще. Но вскорѣ оркестръ съигралъ: "Вотъ идетъ побѣдоносный", и вошла цѣлая гурьба знати: вдовствующая графиня Рокминстеръ, мистеръ Пайпсентъ и Миссъ Белль; сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ, изъ Клевринг-Парка, баронетъ; леди Клеврингъ и миссъ Эмори; сэръ Горэсъ Фоги, баронетъ; леди Фоги; полковники и мистриссъ Гштсъ; мистеръ Уэггъ, эсквайръ, и проч., какъ на другой день возвѣстилъ Чэттерисскій Вѣстникъ.
   Пенъ бросился мимо Біанки къ Лаурѣ и схватилъ ее за руку: "Награди тебя Богъ!" сказалъ онъ; "мнѣ нужно переговорить съ тобою, непремѣнно, необходимо-нужно, позволь танцовать съ тобою".
   -- Я ангажирована на три танца, милый Пенъ, отвѣчала она съ улыбкой. И онъ отступилъ назадъ, кусая себѣ ногти съ досады и забывъ поклониться Пайпсенту.
   Послѣ общества леди Рокминстеръ, потянулась процессія Клевринговъ.
   Полковникъ Альтамонтъ смотрѣлъ на нее пристально, закрывая лицо надушеннымъ носовымъ платкомъ, и помирая за нимъ со смѣху.
   -- Кто эта дѣвушка съ ними въ зеленомъ, капитанъ? спросилъ онъ у Стронга.
   -- Это миссъ Эмори, дочь леди Клеврингъ, отвѣчалъ тотъ.
   Полковникъ едва удерживался, чтобъ не расхохотаться.
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-СЕДЬМАЯ.
Бальныя продѣлки.

   Подъ коленкоровою драпировкой тѣнистой амбразуры окна помѣстился мистеръ Артуръ Пенденнисъ и вздумалъ принять видъ мрачный и нахмуренный, и наблюдать миссъ Белль, танцовавшую первую кадриль съ мистеромъ Пайпсентомъ. Джентльменъ этотъ былъ строгъ и торжественъ, какъ вообще бываютъ Англичане въ подобныхъ случаяхъ; онъ танцовалъ, недопуская улыбки на своемъ лицѣ; онъ боялся, чтобъ какое бы то ни было внѣшнее обстоятельство не развлекало его среди важной обязанности, которую онъ взялъ на себя. Личико Лауры, напротивъ, сіяло веселостью и удовольствіемъ. Яркое освѣщеніе, толпа и музыка подѣйствовали на нее. Бѣлое платье граціозно развѣвалось вокругъ нея, когда она танцовала, улыбавшаяся и счастливая; каштановые локоны разсыпались по бѣлымъ плечикамъ; свѣжій румянецъ игралъ на щекахъ, и многіе изъ мужчинъ любовались ею и не спускали съ нея глазъ. Леди Фоги, у которой въ Лондонѣ былъ свой домъ и которая немало важничала въ провинціи, спросила у леди Рокминстеръ: кто эта молодая дѣвица? При этомъ она назвала олну лондонскую львицу, на которую будто-бы Лаура походила, и рѣшила, что она "пойдетъ".
   Леди Рокминстеръ желала бы знать, какимъ-образомъ "не пойдетъ" та, кого она удостоила взять подъ свое покровительство, и удивлялась, какъ леди Фоги смѣла позволить себѣ судить объ этихъ вещахъ. Леди Рокминстеръ бросала на Лауру величавые взоры сквозь лорнетъ; ей нравилось открытое выраженіе лица дѣвушки и ея невинная, непритворная веселость. У нея манеры хороши, думала миледи. Руки немножко-красны, но это недостатокъ молодости. Тонъ ея гораздо-лучше, чѣмъ у той навязчивой дѣвушки, миссъ Эмори, которая танцуетъ съ нею tus-d-fo.
   Миссъ Біанка дѣйствительно танцовала vis-а-vis съ Лаурой и улыбалась своей подругѣ плѣнительно до-нельзя, и кивала ей, и болтала, когда онѣ сходились во время кадрильныхъ па, и вообще покровительствовала ей очень-усердно. Плечи ея были бѣлѣе всѣхъ плечь цѣлой залы красавицъ, и она не давала имъ ни на мгновеніе покоя; также точно не давала она покоя и глазамъ своимъ, которые бѣгали безпрестанно кругомъ, и вообще всей своей миньятюрной фигуркѣ: она какъ-будто говорила присутствующимъ: "смотрите сюда, на меня, а не на эту румяную, здоровую, прыгающую провинціалку, миссъ Белль, которая не успѣла ступить шага, пока я ея не научила. Вотъ настоящая парижская манера; вотъ вамъ самая хорошенькая ножка во всей залѣ и самая изящная chaussure! Смотрите на все это, мистеръ Пайпсентъ! Смотрите и вы, мистеръ Пенденнисъ! Вы глядите изподлобья изъ своей засады, но я знаю, что мы сгараете желаньемъ танцевать со мною.
   Лаура продолжала танцовать и посматривать на Пена въ амбразурѣ окна. Онъ простояли тамъ всю первую кадриль и вышелъ только передъ второю, когда добродушная леди Клеврингъ подозвала его къ балдахину, или почетному мѣсту пожилыхъ дамъ. Онъ приблизился туда краснѣя и былъ чрезвычайно-застѣнчивъ и неловокъ, какъ всѣ молодые люди, которые много о себѣ думаютъ. Пенъ надменно поклонился леди Рокминстеръ, которая едва удостоился взглянуть на него, и потомъ засвидѣтельствовалъ свое почтеніе вдовѣ покойнаго Эмори, блиставшей брильянтами, бархатомъ, кружевами, перьями и всѣми возможными товарами модистокъ и ювелировъ.
   Молодой мистеръ Фоги, тогда еще въ пятомъ классѣ Итон-Колледжа, но уже пламенно-ожидавшій бороды и драгунскаго патента, былъ вторымъ кавалеромъ миссъ Белль. Онъ былъ отъ нея въ восторгѣ и клялся, что въ жизнь свою не видалъ такого очаровательнаго творенія. "Вы нравитесь мнѣ вдесятеро больше той француженки" (молодой джентльменъ танцовалъ передъ этимъ съ миссъ Эмори), сказалъ онъ ей очень-наивно. Лаура засмѣялась и стала смотрѣть кругомъ себя веселѣе, чѣмъ когда-нибудь; среди этого смѣха, она взглянула на Пена и продолжала смѣяться, хотя онъ продолжалъ смотрѣть безтолково, напыщенно и сердито. Слѣдующій танецъ былъ вальсъ, и молодой Фоги подумалъ со вздохомъ, что онъ вальсировать не умѣетъ, и далъ себѣ слово непремѣнно взять танцевальнаго учителя въ слѣдующіе праздники.
   Мистеръ Пайпсентъ снова пришелъ за Лаурой, и Пенъ смотрѣлъ съ бѣшенствомъ, какъ она кружилась по залѣ, обвитая рукою этого джентльмена. Прежде онъ не сердился, когда, въ лѣтніе вечера, отодвинувъ къ стѣнѣ столы и стулья, и призвавъ гувернантку играть на фортепьяно, онъ, шевалье Стронгъ, и обѣ дѣвицы, Біанка и Лаура, импровизировали маленькіе балы и танцевали между собою. Шевалье былъ танцоръ первостепенный и могъ танцовать что угодно; британскій горнпайпъ, нѣмецкій вальсъ, или испанскій фанданго. Лаура такъ наслаждалась теперешнимъ вальсомъ и такъ одушевилась, что оживила самого мистера Пайпсента. Біанка танцовала какъ сильфида, но имѣла несчастнаго кавалера, капитана Бродфута, офицера дрангускаго полка изъ Чэттериса. Хотя капитанъ Бродфутъ и предался своему предпріятію съ величайшею энергіей, но никакъ не могъ попасть въ тактъ; а непмѣя ни малѣйшаго музыкальнаго уха, онъ и не замѣчалъ, что движется слишкомъ-медленно.
   Такимъ-образомъ въ вальсѣ какъ и въ кадрили, миссъ Біанка видѣла, что первенство на сторонѣ ея милой подруги, Лауры, и нисколько не радовалась ея успѣхамъ. Послѣ двухъ туровъ съ тяжеловѣснымъ драгуномъ, она объявила своему кавалеру, что устала и попросила отвести ее на мѣсто, къ мама, съ которою въ это время разговаривалъ Пенъ. Она спросила его, зачѣмъ онъ не ангажировалъ ее на вальсъ и покинулъ на жертву этому огромному, тяжелому чудовищу въ шпорахъ и красномъ мундирѣ?
   -- Я думалъ, что шпоры и англійскій красный колетъ плѣнительнѣе всего на свѣтѣ въ глазахъ молодыхъ дѣвицъ, отвѣчалъ Пенъ.-- Я никогда въ жизни по рискну пустить свой черный фракъ въ состязаніе съ этимъ блестящимъ мундиромъ.
   -- Вы сегодня очень-злы, несносны и капризны, сказала миссъ Эмори, подернувъ плечиками.-- Вы бы лучше ушли отсюда. Ваша кузина смотритъ на насъ черезъ плечо мистера Пайпсента.
   -- Хотите вальсировать со мною?
   -- Не этотъ вальсъ. Не могу, я сейчасъ только отдѣлалась отъ этого натопленнаго какъ печь и неповоротливаго капитана Бродфута. Посмотрите на мистера Пайпсента: видали вы когда-нибудь человѣка противнѣе его?.. Но я буду танцовать съ вами слѣдующій вальсъ и кадриль также. Я уже ангажирована, но скажу мистеру Пулю, что дала вамъ слово прежде и совсѣмъ забыла объ этомъ.
   -- Женщины легко забываютъ.
   -- Но зато всегда возвращаются, очень каятся и сожалѣютъ о томъ, что сдѣлали. Вотъ идетъ эта каминная кочерга, и милая Лаура опирается на него. Какъ она хороша!
   Лаура подошла къ нимъ и протянула руку Пену; мистеръ Пайпсентъ поклонился ему почти такъ же граціозно, какъ дѣйствительная каминная кочерга, съ которою его сравнила миссъ Эмори.
   Но лицо Лауры было исполнено ласки.-- Я такъ рада, что ты пріѣхалъ, милый Пенъ. Теперь я могу говорить съ тобою. Что дѣлаетъ мама? Три танца кончились, и я танцую съ тобою слѣдующій, Пенъ?
   -- Я сейчасъ только ангажировалъ миссъ Эмори.
   Та кивнула головкой и сдѣлала свой обычный маленькій книксенъ.
   -- Я не намѣрена отказываться отъ него, милая Лаура.
   -- Такъ онъ будетъ вальсировать со мною, милая Біанка: хочешь, Пенъ?
   -- Я обѣщалъ вальсировать съ миссъ Эмори.
   -- Досадно! сказала Лаура и, сдѣлавъ въ свою очередь книксенъ, пріютилась подъ пространное крыло леди Рокминстеръ.
   Пенъ былъ въ восторгѣ отъ своихъ продѣлокъ: двѣ царицы бала ссорились изъ-за него. Онъ льстилъ себя надеждою, что наказалъ миссъ Лауру. Онъ прислонился къ стѣнѣ въ живописномъ положеніи и разговаривалъ съ Біанкою, трунилъ немилосердно надъ всѣми въ залѣ увѣсистыми кавалерами, провинціальными денди въ допотопныхъ фракахъ, надъ странными туалетами дамъ: у одной было, повидимому, птичье гнѣздо на головѣ, у другой въ волосахъ шесть фунтовъ винограда, неговоря о фальшивыхъ жемчугахъ. "Эта coiffure изъ миндалей и изюма, говорилъ онъ, и можетъ быть подана къ дессерту". Однимъ словомъ, онъ былъ до-крайности остеръ и забавенъ.
   Впродолженіе кадрили онъ велъ разговоръ въ томъ же духѣ съ неослабною горечью и живостью, и заставлялъ Біанку хохотать безъ умолку надъ своими замѣчаніями и шутками, которыя были недурны, преимущественно потому, что Лаура танцовала опять vis-à-vis и могла видѣть и слышать, какъ они веселы и дружественны.
   -- Артуръ очарователенъ сегодня, шепнула Біанка Лаурѣ черезъ колетъ корнета Перча въ то время, когда Пенъ танцовалъ соло, граціозно запустивъ большіе пальцы въ карманы жилета и красуясь передъ дамами.
   -- Кто? спросила Лаура.
   -- Arthur, отвѣчала Біанка пофранцузски.-- О, какое хорошенькое имя!
   Послѣ этого дѣвицы перешли къ Артуру, и корнету Перчу пришла очередь отличаться въ соло. У него не было жилетныхъ кармановъ, куда пристроить свои руки, и онѣ болтались передъ нимъ, неуклюжія, толстыя и разбухшія отъ жара и тѣсныхъ рукавовъ колета.
   Въ промежуткѣ между кадрилью и слѣдующимъ вальсомъ Пенъ не обращалъ никакого вниманія на Лауру, и только спросилъ ее: интересный ли юноша кавалеръ ея, корнетъ Перчъ, и столько ли же онъ ей нравится, какъ предъидущій кавалеръ, мистеръ Пайпсентъ? Вонзивъ эти два кинжала въ кроткое сердце Лауры, мистеръ Пенденнисъ пустился снова любезничать съ Біанкой Эмори, и отсыпалъ ей шутки и остроты, хорошія или плохія, но всегда громкія. Лаура ломала себѣ голову, стараясь объяснить сердитое расположеніе Пена, и не постигала, чѣмъ она его обидѣла. Какъ бы то ни было, она не очень гнѣвалась на сплинъ Пена, будучи существомъ добрѣйшимъ и всегда готовымъ прощать; да притомъ ревность мужчины не всегда непріятна дамамъ.
   Такъ-какъ Пенъ не хотѣлъ съ нею танцовать, она была очень-рада, когда явился шевалье Стронгъ, танцовавшій еще лучше Пена. Любя танцы, какъ и всякая живая и невинная дѣвушка, она пошла кружиться, только-что заиграла музыка, и наслаждалась отъ всего сердца. На этотъ разъ капитанъ Бродфутъ завоевалъ себѣ даму, почти одинаковыхъ съ нимъ размѣровъ: миссъ Роундль, дюжую дѣвицу въ креповомь платьѣ клубничнаго цвѣта, дочь дамы съ виноградомъ на головѣ, который такъ восхищалъ Пена.
   Мистеръ Артуръ Пенденнисъ, выбравъ время и обвивъ рукою тонкую и воздушную талію нѣжно-облокотившейся на его руку Біанки, пустился вальсировать, и чувствовалъ, носясь по залѣ подъ звуки живой музыки, что онъ и Біанка отличаются самымъ блестящимъ образомъ. Очень можетъ быть, что онъ поглядывалъ и старался замѣтить, то ли самое думаетъ миссъ Белль; но она не видала его, или не хотѣла видѣть, и продолжала болтать съ капитаномъ Стронгомъ. Пену пришлось недолго наслаждаться своимъ торжествомъ; точно также и миссъ Біанкѣ суждено было претерпѣть въ этотъ несчастный вечеръ еще неудачу. Пока она и Пенъ носились по залѣ легко и быстро, какъ пара балетныхъ танцоровъ, честный капитанъ Бродфутъ и дама, за плотный станъ которой онъ держался, повертывались-себѣ неторопясь, сообразно съ своими натурами, и дѣйствительно мѣшали всѣмъ. Но больше всего они помѣшали Пенденнису: онъ и Біанка, выполняя свои быстрыя па, нанеслись со всего разлета на тяжелаго драгуна и его даму съ такой силой, что центръ тяжести каждаго изъ четырехъ вращавшихся тѣлъ потерялъ равновѣсіе; капитанъ Бродфутъ и миссъ Роундль были опрокинуты, Пенъ также, и одна миссъ Эмори была счастливѣе прочихъ, отдѣлавшись тѣмъ, что ее бросило на скамью у стѣны.
   Но Пенденнисъ растянулся во всю длину и барахтался на полу вмѣстѣ съ Бродфутомъ и миссъ Роундль. Капитанъ, хотя человѣкъ и увѣсистый, однакожь малый очень-добродушный, первый громко расхохотался надъ своимъ несчастьемъ, а потому на него никто и не обратилъ вниманія. Но миссъ Эмори выходила изъ себя отъ досады; миссъ Роундль, приведенная въ сидячее положеніе, оглядывалась съ жалобною миной на окружавшихъ и представляла предметъ, на который никто не могъ смотрѣть безъ смѣха. Пенъ бѣсновался, слыша, что вокругъ него трунятъ и хикаютъ. Онъ былъ изъ тѣхъ насмѣшливыхъ молодыхъ людей, которые не терпятъ насмѣшки надъ собою, а больше всего на свѣтѣ боятся быть смѣшными.
   Когда онъ всталъ на ноги, Лаура и Стронгъ смѣялись надъ нимъ; всѣ смѣялись; Пайпсентъ и его дама смѣялись: Пенъ кипѣлъ бѣшенствомъ и готовъ былъ убить эту пару на мѣстѣ. Онъ отвернулся отъ нихъ съ яростью и пустился въ неловкія извиненія передъ миссъ Эмори. Вина была той пары -- капитана и миссъ Роундль; Пенъ надѣялся, что миссъ Эмори не ушиблась, и спрашивалъ, достанетъ ли у нея смѣлости протанцовать съ нимъ еще одинъ туръ?
   Миссъ Эмори сказала съ досадой, что она очень ушиблась и не хочетъ танцовать другаго тура; она приняла съ большою благодарностью стаканъ воды, поданный ей однимъ иностраннымъ кавалеромъ, который бросился въ буфетъ, какъ-только увидѣлъ случившееся несчастіе. Она выпила воду, улыбнулась благосклонно услужливому иностранцу и, повернувшись надменно и гнѣвно плечикомъ къ мистеру Пену, попросила джентльмена отвести ее къ мама, для чего и протянула ему ручку.
   Кавалеръ затрепеталъ отъ восхищенія при видѣ этой благосклонности; онъ поклонился, пламенно прижалъ ея ручку къ своему фраку и оглянулся вокругъ себя съ торжествомъ.
   То былъ счастливецъ мосьё Альсидъ Мироболанъ, и ему Біанка отдалась подъ покровительство. Дѣло въ томъ, что миссъ Эмори не взглянула ни раза со вниманіемъ на лицо артиста съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ поступилъ въ домъ ея матери; и теперь она сочла его не менѣе, какъ какимъ-нибудь иностраннымъ нобельменомъ. Когда пара эта тронулась, Пенъ забылъ свою бѣду отъ изумленія и воскликнулъ: "Клянусь Юпитеромъ, да это поваръ!"
   Пенъ раскаялся однако въ своихъ словахъ тотчасъ же послѣ того, какъ это восклицаніе сорвалось съ его языка: Біанка сама вопросила Мироболана отвести ее, и тотъ, конечно, не могъ не исполнить желанія дамы. Біанка, все-еще встревоженная, не разслышала, что Артуръ сказалъ; но Мироболанъ слышалъ это ясно и бросилъ на него черезъ плечо грозный взглядъ, который до нѣкоторой степени позабавилъ Пена. Онъ былъ въ злобномъ состояніи духа и, очень-вѣроятно, желалъ поссориться съ кѣмъ-нибудь; но идея, что онъ оскорбилъ повара, или что поваръ вообще могъ чѣмъ-нибудь обидѣться, не приходила и въ голову нашему высокомѣрному молодому аристократу, сыну аптекаря.
   Бѣдному артисту точно также не приходило на мысль, чтобъ положеніе его въ свѣтѣ было такъ ничтожно и не дозволяло ему подать руку какой бы то ни было дамѣ, требовавшей этого. Онъ видѣлъ на балахъ своей родины, какъ блестящія дамы не боялись танцовать съ какимъ-нибудь Блезомъ или Пьерромъ -- конечно, не дѣвицы; но les demoiselles anglaises, какъ онъ зналъ, пользовались гораздо-большей свободой, чѣмъ французскія jeunes personnes. Онъ хотѣлъ отвести миссъ Эмори къ леди Клеврингъ и потомъ попросить ее протанцовать съ нимъ; но услыша восклицаніе Пена, поразившее его какъ ядромъ, почувствовалъ невыразимое униженіе и быль жестоко уязвленъ и разгнѣванъ. Біанка не знала, отчего онъ вздрогнулъ и проскрежеталъ сквозь зубы гасконское проклятіе.
   Но Стронгъ зналъ отъ мадамъ Фрибсби объ интересномъ состояніи сердца бѣднаго Мироболана; онъ-то случился къ-счастью, тутъ, и сказавъ Альсиду наскоро нѣсколько словъ поиспански, предложилъ миссъ Эмори освѣжиться мороженымъ, прежде чѣмъ она пойдетъ къ леди Клеврингъ. Злополучный мосьё Альсидъ выпустилъ ручку, которая съ минуту лежала на его рукѣ, и отступилъ назадъ, отвѣсивъ Біанкѣ нижайшій и жалобнѣйшій поклонъ. "Развѣ вы не знаете, кто это?" спросилъ Стронгъ у миссъ Эмори, уводя ее прочь. "Это вашъ chef de bouche, Мироболанъ".
   -- Почему же я могла знать? Онъ очень-distingué; у него прекрасные глаза.
   -- Бѣднякъ сходитъ съ ума отъ вашихъ beaux yeux, какъ мнѣ кажется. Онъ отличный поваръ, но голова у него не въ порядкѣ.
   -- Что вы ему сказали на неизвѣстномъ языкѣ?
   -- Онъ Гасконецъ и съ испанской границы. Я сказалъ ему поиспански, что онъ можетъ лишиться своего мѣста, если будетъ продолжать расхаживать съ вами.
   -- Бѣдный Monsieur Mirobolan!
   -- Вы видѣли, какой взглядъ онъ бросилъ на Пенденниса? я думаю, онъ пронзилъ бы Пена насквозь однимъ изъ своихъ вертеловъ.
   -- Этотъ мистеръ Пенъ -- твореніе противное, самолюбивое, неповоротливое.
   Бродфутъ взглянулъ на него такъ-же смертоносно, и Пайпсентъ тоже.-- Какого вы желаете мороженаго -- сливочнаго или фруктоваго?
   -- Фруктоваго. Какой это оригиналъ смотритъ такъ пристально на меня? Онъ décoré.
   -- Мой пріятель, полковникъ Альтамонтъ; онъ величайшій чудакъ и въ службѣ набоба Лукновскаго. Это что? шумъ! Я ворочусь сію минуту, сказалъ шевалье и выбѣжалъ въ большую залу, откуда слышалась суматоха и доносились звуки гнѣвныхъ голосовъ.
   Буфетная, въ которой миссъ Эмори теперь находилась, была назначена хозяиномъ отеля, мистеромъ Раннсеромъ, для ужина, кому угодно, съ платою по пяти шиллинговъ съ персоны. Но тутъ же были приготовлены высшаго разряда освѣженія для джентльменовъ и дамъ важныхъ фамилій графства; мелкотравчатую публику не впускалъ въ эту комнату приставленный къ дверямъ слуга, объявляя, что она назначена исключительно для общества леди Рокминстеръ и леди Клеврингъ, а что для всѣхъ она будетъ доступна только къ ужину, то-есть послѣ полуночи. Пайпсентъ, танцовавшій съ дочерьми избирателей, водилъ туда своихъ дамъ и ихъ матерей и потчивалъ ихъ мороженымъ. Стронгъ, распорядитель и совѣтникъ, куда бы ни пришелъ, имѣлъ всюду, разумѣется, свободный входъ; единственный посторонній, находившійся въ это время въ буфетѣ, былъ незнакомецъ въ черномъ парикѣ и съ орденами въ петличкѣ -- офицеръ службы набоба.
   Джентльменъ этотъ пріютился тамъ еще въ самомъ началѣ бала; онъ объявилъ, что ему чертовски пить хочется и потребовалъ себѣ бутылку шампанскаго. При этомъ приказаніи слуга тотчасъ же вообразилъ, что имѣетъ дѣло съ вельможею; а полковникъ усѣлся и принялся за ужинъ и вино, вступая очень-любезно въ разговоръ съ каждымъ приходившимъ въ комнату.
   Сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ и Уэггъ нашли его тамъ, когда вышли вмѣстѣ изъ бальной залы: сэръ Фрэнсисъ хотѣлъ закурить сигаръ и посмотрѣть на зрителей, собравшихся глазѣть въ окна съ набережной, говоря, что ему гораздо веселѣе быть на улицѣ на свѣжемъ воздухѣ, чѣмъ въ залѣ; а мистеръ Уэггъ хотѣлъ висѣть на рукѣ баронета, такъ-какъ онъ вообще любилъ быть въ публикѣ объ-руку съ первымъ человѣкомъ во всякомъ обществѣ. Полковникъ Альтамонтъ, когда эти джентльмены проходили черезъ комнату для избранныхъ, вытаращилъ глаза на нихъ обоихъ такъ странно, что Клеврингъ справлялся послѣ у хозяина, кто этотъ господинъ, и намекнулъ о своемъ убѣжденіи, что начальникъ тѣлохранителей набоба подгулялъ.
   Мистеръ Пайпсентъ также не лишился чести бесѣдовать съ офицеромъ индійскаго владѣтеля. Мистеру Пайпсенту надобно было бесѣдовать со всѣми, и это онъ дѣлалъ, отдадимъ ему справедливость, самымъ неграціознымъ образомъ; онъ принялъ джентльмена въ парикѣ за какого-нибудь избирателя, въ родѣ купеческаго шкипера, или вообще долго скитавшагося на чужбинѣ мѣстнаго жителя. Итакъ, когда мистеръ Пайпсентъ вошелъ въ комнату, ведя подъ-руку супругу одного изъ избирателей, полковникъ спросилъ его, не хочетъ ли онъ выпить бокалъ шампанскаго. Пайпсентъ принялъ приглашеніе съ большою важностью, поклонился, отпилъ немножко, объявилъ вино превосходнымъ и отступилъ отъ полковника Альтамонта. Такая чинность и чопорность удивили полковника больше всего на свѣтѣ; онъ безсмысленно поглазѣлъ вслѣдъ за Пайпсентомъ и объявилъ хозяину, что "малый, вѣрно, важная птица". Мистеръ Райнсеръ сконфузился и не зналъ что отвѣчать. Мистеръ Пайпсентъ былъ внукъ вельможнаго пера и готовился быть членомъ Парламента; а полковникъ Альтамонтъ, съ другой стороны, былъ въ орденахъ и брильянтахъ, звѣнѣлъ въ карманѣ гинеями и платилъ по-барски. Незная какъ отдѣлаться, мистеръ Райнсеръ сказалъ: "Да, полковникъ, сейчасъ, мэмъ, вамъ угодно чаю? Чашку чаю для мистриссъ Джонсъ, мистриссъ Райнсеръ". И такимъ-образомъ онъ отклонилъ отъ себя разсужденіе о качествахъ Пайпсента, о которомъ офицеръ Низама только-что хотѣлъ распространиться.
   Надобно сказать правду, что полковникъ Альтамонтъ, просидѣвъ цѣлый вечеръ въ буфетѣ и занявшись тамъ очень-дѣятельно, значительно поразгорячилъ свою голову шампанскимъ; онъ продолжалъ, однакожь, заниматься тѣмъ же, когда вошли Стронгъ и миссъ Эмори.
   Когда шевалье выбѣжалъ изъ столовой, вслѣдствіе шума въ бальной залѣ, полковникъ поднялся со стула съ раскраснѣвшимися и сверкающими глазами, и съ легкимъ покачиваньемъ приблизился къ кушавшей мороженное миссъ Біанкѣ. Она была занята мороженымъ, очень-свѣжимъ и хорошимъ; можетъ-быть, она и не интересовалась знать, что происходитъ въ сосѣдней комнатѣ, хотя это занимало слугъ, выбѣжавшихъ за шевалье Стронгомъ; только, поднявъ голову, она увидѣла передъ собою страннаго незнакомца, глазѣвшаго на нее своими маленькими красными глазами.-- Кто бы это былъ? Вотъ странно!
   -- Такъ ты Бетси Эмори, сказалъ онъ, налюбовавшись на нее:-- Бетси Эмори, чортъ побери!
   -- Кто, кто говоритъ со мною? сказала изумленная Бетси или Біанка.
   Но шумъ въ бальной залѣ такъ усилился, что намъ надобно поспѣшить туда и посмотрѣть что тамъ дѣлается и какая причина этой суматохи.
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ВОСЬМАЯ
Сварливая и сантиментальная.

   Междоусобная война бушевала; сердитыя восклицанія раздавались съ разныхъ сторонъ и люди толкали другъ-друга неприличнымъ образомъ вокругъ окна бальной залы, подлѣ самыхъ дверей, въ которыя шевалье Стронгъ протолкался съ усиліемъ. Въ открытое окно влетали саркастическіе возгласы зѣвакъ снаружи: "Осмолить его!" "Гдѣ полиція?" и тому подобное. Вокругъ мосьё Альсида Мироболана составилась толпа, въ которой замѣтнѣе всѣхъ была мадамъ Фрибсби; въ другомъ концѣ, подобный же кружокъ дамъ и джентльменовъ тѣснился около нашего пріятеля Артура Пенденниса. Стронгъ проникъ въ толпу, пробравшись подлѣ мадамъ Фрибсби, которая обрадовалась донельзя появленію шевалье и закричала ему самымъ умоляющимъ тономъ: "Спасите его, и, спасите его!"
   Причиною всей тревоги былъ, повидимому, начальникъ гастрономической лабораторіи сэра Фрэнсиса Клевринга. Вскорѣ послѣ того, какъ Стронгъ увелъ миссъ Эмори въ буфетъ, мистеръ Пенъ, разогорченный своимъ паденіемъ въ вальсѣ, потому-что это сдѣлало его смѣшнымъ въ глазахъ цѣлой націи, и раздосадованный еще больше поведеніемъ миссъ Эмори -- мистеръ Пенъ старался прохладиться нравственно и физически, глядя изъ окна на море, блиставшее далеко и въ удивительной тишинѣ; пока онъ дѣйствительно пытался успокоиться и, можетъ-быть, сознавался внутренно, что велъ себя очень-глупо и капризно во весь вечеръ, вдругъ онъ почувствовалъ руку на своемъ плечѣ. Обернувшись, онъ увидѣлъ съ крайнимъ ужасомъ и удивленіемъ, что то была рука мосье Альсида Мироболана, съ огненнымъ взоромъ, блѣднаго и гнѣвнаго. Быть тронутымъ по плечу французскимъ поваромъ: такая фамильярность заставила кровь Пенденнисовъ закипѣть въ жилахъ ихъ потомка, и онъ былъ даже больше оглушенъ, чѣмъ взбѣшенъ этою дерзостью.
   -- Вы говорите пофранцузски? спросилъ Мироболапъ на своемъ родномъ языкѣ.
   -- А вамъ на что? возразилъ Пенъ поанглійски.
   -- Во всякомъ случаѣ, вы понимаете этотъ языкъ? продолжалъ Альсидъ съ поклономъ.
   -- Да, сэръ, отвѣчалъ Пенъ, топнувъ ногою: -- я понимаю его довольно-хорошо.
   -- Fous me comprendrez alors, Monsieur Pendennis, возразилъ Мироболанъ, выкатывая свой r съ гасконскою выразительностью, quand je tous dis que vous êtes un lâche. Monsieur Pendennis -- un lâche, entendez tous?
   -- Что такое? сказалъ Пенъ, озираясь вокругъ себя.
   -- Вы понимаете значеніе этого слова и послѣдствія его между благородными людьми?
   -- Послѣдствія будутъ тѣ, что я выброшу тебя за окно, наглый негодяй! заревѣлъ Пенъ, и, бросившись на француза, онъ бы сейчасъ же исполнилъ свою угрозу: окно было подлѣ и французикъ никакъ не сильнѣе его, еслибъ между противниками не бросились капитанъ Бродфутъ и другой драгунъ, еслибъ дамы не разахались, еслибъ толпа не бросилась къ нимъ, еслибъ Лаура не воскликнула съ испуганнымъ лицомъ: "Ради Бога, что случилось?" еслибъ шевалье Стронгъ не появился очень-кстати изъ буфета. Онъ нашелъ Альсида, скрежещущаго зубами и сыпавшаго французско-гасконскою бранью, и Пена, необычайно-разозлившагося, хотя онъ и старался казаться спокойнымъ, когда подошли дамы.
   -- Что случилось? спросилъ Стронгъ поиспански у Гасконца.
   -- Я chevalier, отвѣчалъ тотъ, ударяя себя въ грудь:-- и онъ обидѣлъ меня.
   -- Что онъ вамъ сказалъ?
   -- Il ma appelé, Cuisinier, прошипѣлъ французикъ {Онъ назвалъ меня поваромъ.}.
   Стронгъ едва могъ удержаться отъ смѣха.
   -- Пойдемте со мною, мой бѣдный шевалье. Нехорошо ссориться при дамахъ. Пойдемте, я передамъ вашъ вызовъ мистеру Пенденнису.-- Бѣднякъ немножко не въ своемъ умѣ, прибавилъ Стронгъ шопотомъ одному или двумъ изъ окружавшей публики. Тогда собрались вокругъ Пена многіе, и въ томъ числѣ встревоженная Лаура, и осыпали его вопросами.
   -- Право, я не знаю, отвѣчалъ Пенъ.-- Человѣкъ этотъ повелъ подъ-руку одну молодую дѣвицу, причемъ я сказалъ, что онъ поваръ, а онъ началъ браниться и вызвалъ меня на дуэль. Сознаюсь, я былъ до такой степени изумленъ и разсерженъ, что выбросилъ бы его за окно, еслибъ вы, джентльмены не остановили меня.
   -- Damn его! по дѣломъ! къ чорту этого наглаго иностраннаго негодяя, говорили мужчины.
   -- Я все-таки очень сожалѣю, если оскорбилъ его, прибавилъ Пенъ. Лаура была очень-рада, что онъ это сказалъ, хотя нѣкоторые изъ молодыхъ франтовъ и возражали: -- Нѣтъ, не мѣшаетъ этихъ негодяевъ проучить.
   -- Ты пойдешь къ нему и помиришься съ нимъ, прежде-чѣмъ уѣдешь домой, такъ ли, Пенъ? сказала подошедшая къ нему Лаура.-- Иностранцы могутъ быть щекотливѣе насъ, и у нихъ свои обычаи. Если ты кого-нибудь обидишь, Пенъ, я увѣрена, ты же первый готовъ просить извиненія. Неправда ли, Пенъ?
   Она смотрѣла ангеломъ кротости и прощенія. Пенъ взялъ ее за обѣ руки, взглянулъ пристально на ея милое лицо и сказалъ, что готовъ сдѣлать съ своей стороны все.
   "Какъ эта дѣвушка любить меня!" подумалъ онъ, глядя на нее. "Объясниться ли съ нею теперь? Нѣтъ, въ другой разъ. Мнѣ надобно напередъ кончить эту глупую исторію съ французомъ".
   Лаура спросила, не хочетъ ли онъ танцовать съ нею? Ей столько же хотѣлось удержать его въ комнатѣ, сколько ему выйдти изъ нея.
   -- Оставайся здѣсь и танцуй со мной, Пенъ, я не боюсь вальсировать съ тобою.
   Рѣчь эта была дружеская и внушена добрымъ сердцемъ, но была неудачна. Пенъ увидѣлъ себя снова на томъ полу, гдѣ онъ сразился съ миссъ Роундль и драгуномъ, и былъ отброшенъ ими; увидѣлъ Біанку, откинутую къ стѣнѣ, вспомнилъ, какъ всѣ окружающіе смотрѣли на него со смѣхомъ -- и въ числѣ ихъ онъ видѣлъ Лауру и Пайпсента.
   -- Я никогда не буду больше танцовать, отвѣчалъ онъ угрюмо и рѣшительно:-- никогда. Удивляюсь, какъ ты предлагаешь мнѣ это.
   -- Не потому ли, что ты не можешь танцовать съ Біанкой? возразила Лаура съ лукавой улыбкой.
   -- Потому, что я не хочу быть шутомъ ни для кого; не хочу, чтобъ надо мною смѣялись другіе и чтобъ ты смѣялась, Лаура. Я видѣлъ васъ съ Пайпсентомъ. Клянусь Юпитеромъ! я не позволю никому смѣяться надъ собою.
   -- Пенъ, Пенъ, какъ тебѣ не стыдно! воскликнула бѣдная дѣвушка, огорченная упрямствомъ и яростнымъ тщеславіемъ Пена. Онъ смотрѣлъ на Пайпсента, какъ-будто хотѣлъ и его уничтожить вмѣстѣ съ французскимъ поваромъ.
   -- Кто потерялъ о тебѣ доброе мнѣніе потому только, что ты упалъ въ вальсѣ? Зачѣмъ быть такимъ щекотливымъ и принимать все въ дурную сторону?
   Въ это время, и какъ-будто на зло Пену, подошелъ къ нимъ мистеръ Пайпсентъ и сказалъ Лаурѣ: "Леди Рокминстеръ прислала меня спросить васъ, позволите ли вы мнѣ отвести васъ къ ужину?"
   -- Я, я только-что хотѣла идти съ моимъ кузеномъ...
   -- О, пожалуйста, нѣтъ! прервалъ Пенъ:-- вы въ такихъ прекрасныхъ рукахъ, миссъ, что мнѣ нельзя придумать ничего лучшаго, какъ оставить васъ; я уѣзжаю домой.
   -- Покойной ночи, мистеръ Пенденнисъ, сказалъ Пайпсентъ сухо; слова эти выражали въ сущности: -- убирайся къ чорту, дерзкій, ревнивый, упрямый неучъ, котораго слѣдовало бы проучить по ушамъ. Мистеръ Пенденнисъ не сказалъ ни слова; онъ только поклонился и, несмотря на умоляющіе взгляды Лауры, вышелъ изъ залы.
   -- Какъ чудно-тиха и свѣтла ночь! сказалъ мистеръ Пайпсентъ: -- какъ увлекательно плещутъ волны! Право, гораздо-пріятнѣе прогуливаться теперь по возморью, чѣмъ быть взаперти въ жаркой залѣ.
   -- О, конечно!
   -- Что здѣсь за странная смѣсь народа! Мнѣ надобно было подходить почти къ каждому и любезничать съ большею частью публики: съ дочерьми приказныхъ, женою аптекаря -- право, не знаю съ кѣмъ еще. Тамъ, въ буфетѣ, былъ какой-то чудакъ, который настоятельно хотѣлъ угостить меня шампанскимъ, повидимому морякъ, разодѣтый преудивительно и, какъ казалось, полупьяный. Какъ человѣкъ публичный, я долженъ былъ стараться нравиться всѣмъ имъ; но, право, задача нелегкая, въ-особенности для того, кто бы очень желалъ быть... и онъ покраснѣлъ и замялся.
   -- Извините, сказала Лаура:-- я... я не слышала; право, меня такъ напугала эта ссора моего кузена съ этимъ... этимъ французомъ.
   -- Вашъ кузенъ вообще довольно-несчастливъ сегодня вечеромъ: здѣсь есть три или четыре лица, которымъ ему не удалось понравиться -- капитану Бродфуту и его дамѣ, еще какому-то офицеру, миссъ Біанкѣ, бѣдному Chef de Cuisine, да, кажется, что и я не имѣлъ чести пользоваться его благосклонностью.
   -- Развѣ онъ не передалъ меня вамъ? возразила Лаура, взглянувъ на Пайпсента и сейчасъ же потупивъ взоры, какъ провинившаяся кокетка.
   -- О, за это я готовъ простить ему очень-многое! воскликнулъ Пайпсентъ съ жаромъ; и онъ взялъ ее подъ-руку и повелъ съ торжествомъ въ столовую.
   Ей не очень хотѣлось ужинать, хотя ужинъ быль поданъ "съ извѣстною изъисканностью мистера Райнссра", какъ выразилась газета, описывая на другой день балъ и угощеніе; Лаура была какъ-то разсѣянна и ее очень огорчилъ Пенъ. Упрямый и сварливый, ревнивый и себялюбивый, необдуманный, несправедливый и горячій, когда гнѣвъ сбивалъ его съ пути; какъ могла ея мать, что дѣйствительно Елена дѣлала тысячью намёками, требовать, чтобъ она отдала свое сердце такому человѣку? И еслибъ она это сдѣлала, будетъ ли онъ оттого счастливъ?
   Она, однако, нѣсколько утѣшилась, когда, черезъ полчаса, показавшіеся ей чрезвычайно-долгими, лакей принесъ ей написанную наскоро карандашомъ записочку: "Я встрѣтилъ внизу французика, готоваго сражаться со мною. Я просилъ у него извиненія и очень-радъ, что это сдѣлалъ. Я хотѣлъ переговорить съ тобою сегодня вечеромъ, но отложилъ до твоего возвращенія домой. Благослови тебя Богъ! Танцуй себѣ съ Пайпсентомъ всю ночь напролетъ и будь очень-счастлива. Пенъ".
   Лаура была очень-довольна этою запиской и мыслью, что въ нѣжно-любимомъ сынѣ ея матери есть еще великодушіе и доброе сердце.
   Когда Пенъ вышелъ изъ бальной залы и сталъ спускаться по лѣстницѣ, совѣсть заговорила въ немъ и начала упрекать за нелѣпое обращеніе съ Лаурой, которой кроткіе и умоляющіе глаза провожали его съ укоромъ; ему ужь хотѣлось воротиться и просить у нея прощенія, но онъ вспомнилъ, что оставилъ ее съ этимъ проклятымъ Пайпсентомъ, а при немъ онъ никакъ не могъ извиняться; притомъ, ему надобно было помириться съ французомъ.
   Шевалье Стронгъ прохаживался въ сѣняхъ гостинницы, когда Пенъ спустился. Стронгъ подошелъ къ Пену съ самымъ шутливымъ выраженіемъ своего вѣчно-веселаго лица.
   -- Онъ у меня въ кофейной, сказалъ Стронгъ.-- Со свѣчою и парою пистолетовъ. Или, можетъ-быть, вы предпочитаете песокъ взморья и шпаги? Мироболанъ страшенъ на рапирахъ и положилъ на мѣстѣ уже четырехъ противниковъ во Франціи.
   -- Чтобъ чортъ его взялъ; не могу же я драться съ поваромъ! воскликнулъ Пенъ въ бѣшенствѣ.-- И вы, капитанъ Стронгъ, предлагаете мнѣ дуэль съ наемнымъ слугою? для него довольно, если я позову полицейскаго; но... но...
   -- Вы желаете стрѣляться со мною? отвѣчалъ Стронгъ со смѣхомъ: -- не стоитъ благодарности; я только пошутилъ. Я взялся примирять, а не драться. Я укротилъ Мироболана, сколько могъ; доказалъ ему, что вы употребили выраженіе "поваръ" не въ обидномъ для него смыслѣ; наконецъ, что совершенно-противно обычаямъ Англіи, если получающій въ домѣ жалованье и находящійся въ домашнемъ штатѣ артистъ -- такъ я его чествовалъ, возьметъ подъ-руку la demoiselle de la maison. Вмѣстѣ съ тѣмъ, шевалье Стронгъ разсказалъ Пену всю слышанную имъ отъ мадамъ Фрибсби исторію страсти бѣднаго артиста.
   Когда Артуръ узналъ эту новость, онъ расхохотался отъ всего сердца, къ-чему присоединился и Стронгъ, и весь гнѣвъ его на злосчастнаго повара разлетѣлся сразу. Онъ и самъ былъ глупо-ревнивъ во весь вечеръ, и искалъ предлога задѣть какъ-нибудь Пайпсента; онъ вспомнилъ, какую ревность возбуждалъ въ немъ сэръ Дерби Оксъ въ періодъ его первой любви; словомъ, онъ готовъ былъ простить все на свѣтѣ человѣку, находящемуся подъ вліяніемъ этой страсти. Пенъ тотчасъ же пошелъ въ кофейную, гдѣ ждалъ его Мороболанъ, протянулъ ему ласково руку и произнесъ маленькую французскую рѣчь, въ которой объявилъ, что онъ крайне сожалѣетъ, у потребивъ выраженіе, оскорбительное для мосьё Мироболана, и даетъ ему слово благороднаго человѣка, что онъ никогда, никогда ne l'avait inlende, Мистеръ Пенъ офранцузилъ при этомъ случаѣ англійское слово intended; но онъ былъ очень-доволенъ легкостью и правильностью, съ которыми говорилъ пофранцузски.
   -- Браво, браво! закричалъ Стронгъ, котораго столько же разсмѣшило французское краснорѣчіе Пена, сколько онъ былъ доволенъ его искренностью и открытою манерой.
   -- Ну, а Monsieur le Chevalier Mirobolant, разумѣется, беретъ назадъ свое выраженіе и съ своей стороны искренно сожалѣетъ о томъ, что его употребилъ, такъ ли?
   -- Monsieur Пенденнисъ самъ опровергъ мои слова, отвѣчалъ Альсидъ съ величайшею вѣжливостью, и вполнѣ доказалъ, что онъ galant homme.
   Они пожали другъ другу руки и разстались. Прежде-чѣмъ сѣсть въ кабріолетъ Стронга, Пенъ написалъ Лаурѣ записочку, уже извѣстную читателямъ.
   По дорогѣ, шевалье Стронгъ похвалилъ Пена за его поведеніе и поздравилъ его съ отличнымъ знаніемъ французскаго языка.-- Вы славный малый, Пенденнисъ и, клянусь Юпитеромъ! говорите пофранцузски какъ Шатобріавъ.
   -- Я привыкъ къ этому языку съ молодыхъ лѣтъ, отвѣчалъ Пенъ. Стронгъ имѣлъ любезность не смѣяться цѣлыя пять минутъ; но, по истеченіи ихъ, онъ предался порывамъ веселости, настоящая причина которыхъ, можетъ-быть, и до-сихъ-поръ осталась загадкою для Пенденниса.
   Они пріѣхали въ Брауло на разсвѣтѣ и тамъ разстались. Въ это время кончился также балъ въ Бэймутѣ. Мадамъ Фрибсби и Мироболанъ ѣхали домой въ клеврингскомъ кабріолетѣ, Лаура легла спать съ облегченнымъ сердцемъ у леди Рокминстеръ, а Клевринги расположились на ночлегъ въ бэймутскомъ отели, гдѣ для нихъ были приготовлены комнаты. Нѣсколько времени спустя послѣ ссоры Пена съ Мироболаномъ, Біанка вышла изъ буфета, блѣдная какъ лимонное мороженое. Она разсказывала дома своей горничной, другой confidante не случилось, что съ нею было самое необыкновенное и романическое приключеніе: она видѣлась съ человѣкомъ непостижимымъ и страннымъ, который зналъ ея несчастнаго, преслѣдуемаго, умерщвленнаго героя -- отца! И прежде, чѣмъ лечь спать, она начала сонетъ къ "Тѣни Родителя".
   Итакъ, Пенъ возвратился въ Фэроксъ, не сказавъ ни слова о томъ, что такъ пламенно желалъ высказать Лаурѣ въ Бэймутѣ. Впрочемъ, онъ могъ и подождать до ея возвращенія домой, то-есть до завтрашняго дня. Его неочень тревожили успѣхи Пайпсента въ благосклонности Лауры: онъ былъ убѣжденъ, что въ этомъ, какъ и во всякомъ другомъ семейномъ распоряженіи, ему стоитъ только захотѣть -- и все будетъ сдѣлано, и Лаура, точно также, какъ и его мать, не будетъ въ-состояніи отказать ему ни въ чемъ.
   Когда безпокойные взоры Елены спросили у Пена, что было въ Бэймутѣ, и исполнилось ли ея давнишнее желаніе, онъ разсказалъ, шутливымъ тономъ, о приключившейся съ нимъ бѣдѣ; замѣтилъ, смѣясь, что никакой мужчина не можетъ, при подобномъ несчастіи, помышлять о сватовствѣ и объясненіяхъ, и вообще трактовалъ это дѣло очень-легко. "Будетъ еще время для нѣжностей, милая мама, говорилъ онъ: -- когда Лаура пріѣдетъ домой", и онъ повернулся передъ зеркаломъ съ самымъ смертоноснымъ видомъ, а мать расправила волосы на его лбу и поцаловала его, думая, съ своей стороны, разумѣется, что никакая женщина не устоитъ противъ него: въ тотъ день она была необыкновенно-весела и счастлива.
   Въ отсутствіе матери Пенъ занимался укладкою книгъ и чемодановъ, приведеніемъ въ порядокъ и сожиганіемъ бумагъ, чисткою ружья и осмотромъ всѣхъ охотничьихъ принадлежностей: словомъ, приготовленіями къ отъѣзду. Хотя нашъ молодой джентльменъ и былъ готовъ жениться, по ему также весьма-желалось ѣхать въ Лондонъ: онъ разсуждалъ очень-справедливо, что, проживъ уже двадцать-три года, пора подумать приняться за какое-нибудь дѣло и составить себѣ состояніе сколько-можно скорѣе.
   Средства къ этому были у него готовы: -- Я найму себѣ квартиру поскромнѣе и опредѣлюсь въ Юридическій Коллегіумъ; съ двумя-стами фунтовъ я проживу первый годъ очень-хорошо; потомъ, я имѣю причину надѣяться, что перо поддержитъ меня, какъ оно поддерживаетъ въ Лондонѣ многихъ изъ оксбриджскихъ: у меня есть трагедія, комедія и романъ, почти-конченныя, а за нихъ, разумѣется, должны дать мнѣ деньги. И я буду жить себѣ довольно-сносно, нетребуя денегъ отъ матушки, пока не устрою своей карьеры по судебной части. Гогда я ворочусь въ Фэроксъ и осчастливлю ея добрую душу, женившись на Лаурѣ. Она добрѣйшая и самая кроткая дѣвушка въ свѣтѣ; кромѣ-того, она очень-недурна собою, и женитьба сдѣлаетъ меня солиднымъ; такъ ли, Понто? Такимъ-образомъ, куря трубку, разговаривая съ собакой, прогуливаясь по салу и огороду Фэрокса, этотъ молодой мечтатель строилъ воздушные замки. "Да, она сдѣлаетъ изъ меня человѣка солиднаго. Ну, а ты, Понто, пожалѣешь, когда я уѣду?" спросилъ онъ стараго пса, который махалъ хвостомъ и совалъ морду въ кулакъ своего господина. Понто лизнулъ ему руку и башмакъ, какъ дѣлали всѣ въ домѣ, и мистеръ Пенъ принялъ эти изъявленія покорности точно такъ же, какъ вообще принимаютъ лесть тѣ люди, которымъ льстятъ.
   Лаура пріѣхала домой довольно-поздно на другой день, и, какъ-будто нарочно, ее привезъ изъ Клевринга мистеръ Пайпсентъ. Бѣдная дѣвушка не могла отказаться отъ его предложенія, а появленіе Пайпсента нагнало мрачное облако на чело Артура Пенденниса. Лаура видѣла это и ей было больно; но вдова, помышляя только о своемъ, не замѣчала ничего и желала, чтобъ щекотливый вопросъ былъ рѣшенъ какъ можно скорѣе. Вѣроятно, съ этою цѣлью она встала ранѣе обыкновеннаго съ софы, на которой всегда покоилась, между-тѣмъ, какъ Лаура усаживалась подлѣ нея съ работой или читала ей вслухъ, и объявила, что хочетъ спать. Но когда Елена встала, Лаура, покраснѣвъ и нѣсколько испуганнымъ голосомъ сказала, что и она очень устала и также намѣрена лечь спать. Такимъ-образомъ, на этотъ разъ замыселъ вдовы разстроился, и мистеру Пену пришлось оставаться до слѣдующаго дня въ неизвѣстности насчетъ своей участи.
   Достоинство его было оскорблено тѣмъ, что его держатъ въ передней, когда ему нужна аудіенція. Такого султана, какъ онъ, нельзя было заставлять дожидаться. Онъ, однако, легъ въ постель и проспалъ очень-спокойно до утра. Проснувшись, онъ увидѣлъ подлѣ своей кровати мать.
   -- Вставай, Пенъ, сказала она.-- Не лѣнись. Утро прелестнѣйшее. Я не могла спать съ самаго разсвѣта, а Лаура уже съ часъ какъ вышла. Она въ саду. Въ такое утро, какъ ныньче, всякій долженъ быть въ саду.
   Пенъ засмѣялся. Онъ видѣлъ какія мысли занимали больше-всего простодушную женщину. Его веселый смѣхъ ободрилъ вдову.
   -- О, какая же вы скрытная, хитрая притворщица! сказалъ онъ, цалуя мать.-- Не-уже-ли никто не можетъ избѣгнуть вашихъ сѣтей? и вы хотите сдѣлать вашею жертвой единственнаго сына?
   Елена также смѣялась; она краснѣла и была взволнована; была счастлива, сколько-возможно для добраго существа, котораго любимый замыселъ сердца приходилъ въ исполненіе.
   Послѣ нѣсколькихъ торопливыхъ словъ и выразительныхъ взглядовъ, она оставила Артура. Молодой герой всталъ съ постели и приступилъ къ бритью и украшенію своей особы; черезъ полчаса онъ былъ готовъ и пошелъ въ садъ искать Лауру. Размышленія его во время туалета были нѣсколько-невеселы: "Теперь, въ угоду матушкѣ, я иду связывать себя на всю жизнь. Лаура конечно лучшая дѣвушка въ свѣтѣ, и... и отдала мнѣ свои деньги. Право я бы желалъ, никогда не получать ихъ, желалъ бы не имѣть теперь этого одолженія на своей шеѣ. Но какъ обѣ женщины забрали себѣ въ голову эту женитьбу, дѣлать нечего, надобно удовлетворить ихъ. Человѣкъ можетъ сдѣлать и хуже, чѣмъ составить счастье двухъ лучшихъ твореній въ мірѣ". Итакъ, Пенъ, рѣшившись наконецъ приступить къ дѣлу, чувствовалъ себя въ весьма-серьёзномъ, хотя и не въ самомъ восхитительномъ расположеніи духа, и дѣйствительно думалъ, что приносить пребольшую жертву.
   Когда миссъ Лаура отправлялась въ садъ, она, обыкновенно, надѣвала родъ форменнаго платья, не великолѣпнаго, но которое, по мнѣнію многихъ, было ей очень къ лицу. Она носила большую соломенную шляпу, съ широкими развевающимися синими лентами; ленты были, конечно, безполезны, но широкія поля шляпы достаточно защищали ея личико отъ солнца. Сверхъ платья она надѣвала родъ блузы или фартука, очень-красиваго, обхваченнаго поясомъ вокругъ ея тонкой таліи; руки ея были защищаемы отъ шиповъ ея любимыхъ розовыхъ кустовъ замшевыми перчатками съ раструбами, придававшими ей видъ воинственный и рѣшительный.
   Она встрѣтила Пена улыбкою, походившею на ту, которая такъ обидѣла его на бэймутскомъ балѣ, и воспоминаніе о тогдашней бѣдѣ снова задѣло его за живое. Но Лаура, хотя и видѣла какъ онъ идетъ по дорожкѣ сада, угрюмый и озабоченный, привѣтствовала его самою веселою миной и протянула ему одну изъ своихъ кирасирскихъ перчатокъ. Мистеръ Пенъ удостоилъ взять и пожать ее. Лицо его, несмотря на этотъ знакъ благосклонности дѣвушки, оставалось трагическимъ попрежнему, и онъ смотрѣлъ на нее пасмурно и торжественно.
   -- Извини мою перчатку, сказала она, смѣясь и ласково пожимая руку Пена.-- Надѣюсь, что мы не сердимся снова, Пенъ?
   -- Зачѣдъ ты смѣешься надо мною? Ты смѣялась также на балѣ и выставила меня шутомъ передъ бэимутскимъ обществомъ.
   -- Милый мой Артуръ, право я не думала огорчать тебя; но и ты, и миссъ Роундль были оба такъ забавны, когда... когда съ тобою было то маленькое приключеніе, что я никакъ не могла сдѣлать изъ него трагедію. Милый Пенъ, вѣдь паденіе было несерьёзное, и кромѣ того, несчастнѣе всѣхъ была миссъ Роундль.
   -- Чтобъ чортъ побралъ миссъ Роундль!
   -- Да, казалось, что такъ съ нею и было, возразила лукаво Лаура. Ты былъ тотчасъ же снова на ногахъ; но эта бѣдняжка, когда сидѣла на полу въ своемъ красномъ креповомъ платьѣ и жалобно смотрѣла на всѣхъ... могу ли я забыть это? И Лаура принялась передразнивать миссъ Роундль въ минуту ея бѣдствія. Но она вдругъ остановилась, какъ-будто раскаиваясь въ этомъ, и прибавила:-- Впрочемъ, надъ нею не должно смѣяться, но, право, можно посмѣяться надъ тобою, Пенъ, если ты въ самомѣдѣлѣ сердишься за такія бездѣлицы.
   -- Ты бы не должна была смѣяться надо мною, Лаура, отвѣчалъ Пенъ съ нѣкоторою горечью: -- тебѣ это идетъ меньше всѣхъ.
   -- Почему же? развѣ ты такой великій человѣкъ?
   -- О, нѣтъ, Лаура, я, напротивъ того, жалкій бѣднякъ. Развѣ ты недовольно унизила меня?
   -- Чѣмъ, милый Пенъ? Право, право я никогда не воображала, чтобъ такія мелочи могли тебя серьезно огорчать! Я была увѣрена, что человѣкъ съ такимъ умомъ, какъ ты, не разсердится за невинную шутку сестры; и она снова ласково протянула ему руку.-- Милый Артуръ, если я тебя обидѣла, то искренно прошу прощенья.
   -- Твоя доброта унижаетъ меня всегда больше, чѣмъ твой смѣхъ, Лаура. Ты всегда выше меня.
   -- Какъ! выше великаго Артура Пенденниса? Да какъ это возможно? воскликнула миссъ Лаура, у которой, при всей ея добротѣ, не было недостатка въ насмѣшливости.-- Ты, вѣрно, не хочешь сказать, чтобъ какая бы то ни было женщина могла быть равна тебѣ?
   -- Тѣмъ, кто дѣлаетъ благодѣянія, не слѣдуетъ насмѣхаться надъ тѣми, кому они помогли. Я не люблю, чтобъ моя благодѣтельница смѣялась надо мною, Лаура: при этомъ очень-тягостно быть обязаннымъ. Ты презираешь меня потому, что я взялъ твои деньги, и я стою презрѣнья; но отъ тебя больно получать подобные удары.
   -- Деньги! Благодѣяніе! Стыдись, Пенъ:-- это не дѣлаетъ тебѣ чести! воскликнула Лаура, вспыхнувъ.-- Развѣ наша мать не имѣетъ права на все, что наше? Развѣ не ей я обязана всѣмъ своимъ счастьемъ на этомъ свѣтѣ, Артуръ? Что значатъ нѣсколько ничтожныхъ гиней, если этимъ можно было успокоить ея сердце и облегчить ей душу касательно тебя? Я готова идти копать землю на поляхъ, пошла бы въ служанки, умерла бы для нея. Ты это знаешь! сказала она, одушевляясь болѣе и болѣе: -- и ты называешь эти жалкія деньги одолженіемъ! О, Пенъ, это жестоко... недостойно тебя, если ты такъ на это смотришь! Если мой братъ не можетъ раздѣлить со мною мои излишки, то ктоже будетъ и раздѣлять? Мои деньги! Я тебѣ скажу, что онѣ вовсе не мои: все это принадлежитъ матери, и она можетъ дѣлать съ ними что хочетъ. Все мое принадлежитъ ей: жизнь моя принадлежитъ ей. И восторженная дѣвушка обернулась къ окнамъ комнаты вдовы и послала ей благословеніе изъ глубины души.
   Елена смотрѣла, невидимая, изъ того окна, куда направился взоръ Лауры. Она наблюдала своихъ дѣтей съ глубочайшимъ участіемъ и волненіемъ, молясь внутренно объ исполненіи главнаго желанія своей жизни. Еслибъ Лаура сказала Пену то, чего надѣялась его мать, кто знаетъ, какихъ бы искушеній Артуръ Пенденнисъ избавился, или какія другаго рода испытанія достались бы ему на долю? Онъ бы тогда остался, можетъ-быть, на всю жизнь въ Фэроксѣ и умеръ бы деревенскимъ джентльменомъ. Но избавился ли бы онъ отъ бѣдъ и искушеній? Искушеніе -- раболѣпный слуга и не чуждается провинціи: мы знаемъ, что оно поселяется въ глуши, такъ же точно, какъ въ многолюдныхъ городахъ; что въ отдаленнѣйшей и недоступнѣйшей пустынѣ оно присосѣживается къ одинокому скитальцу.
   -- Если твоя жизнь принадлежатъ моей матери, сказалъ Пенъ, взволнованнымъ голосомъ и съ трепетомъ:-- ты знаешь, Лаура, въ чемъ состоитъ ея главное желаніе?-- И онъ снова взялъ ее за руку.
   -- Что такое, Артуръ?-- Она взглягула на него, на окно, и потомъ потупила глаза, избѣгая взгляда Пена. Она также дрожала, чувствуя, что настаетъ кризисъ, къ которому она себя втайнѣ готовила.
   -- У нашей доброй матери одно желаніе выше всѣхъ на свѣтѣ, Лаура, и ты знаешь какое. Сознаюсь тебѣ, что она уже говорила объ этомъ со мною; и если ты хочешь исполнить его, милая сестра -- я готовъ. Я еще очень-молодъ; но у меня было столько горестей, неудачъ и разочарованій, что я состарѣлся и утомился. Я даже не думаю, чтобъ у меня осталось сердце, которое я могъ бы тебѣ предложить. Почти прежде, чѣмъ я началъ жизнь, я усталъ и обезсилѣлъ. Карьера моя не удалась: я былъ спасенъ тѣми, кого бы долженъ самъ защищать и поддерживать. Сознаюсь, милая Лаура, что твое благородство и великодушіе пристыжаютъ меня столько же, сколько возбуждаютъ мою благодарность. Когда я услышалъ отъ матушки обо всемъ, что ты для меня сдѣлала; какъ ты вооружила и снарядила меня на новую борьбу съ счастьемъ, я томился желаніемъ броситься передъ тобою на колѣно и сказать тебѣ: Лаура, хочешь ли раздѣлить эту борьбу со мною? Участіе твое поддержитъ меня: одно изъ нѣжнѣйшихъ и великодушнѣйшихъ существъ подъ небесами будетъ помогать и сопутствовать мнѣ. Хочешь ли ты принять мою руку, Лаура, и сдѣлать нашу мать счастливою?
   -- Думаешь ли ты, что она будетъ счастлива, если тебя постигнетъ совершенно противное? спросила Лаура тихимъ и грустнымъ голосомъ.
   -- Почему мнѣ не быть счастливымъ, имѣя подлѣ себя такое милое твореніе, какъ ты? спросилъ Пенъ съ жаромъ.-- Конечно, я предлагаю тебѣ не первую свою любовь: я человѣкъ разбитый; но я буду любить тебя искренно и нѣжно. Я потерялъ много пріятныхъ заблужденій и честолюбивыхъ мечтаній, но все же я остался не безъ надеждъ. Я знаю, что у меня есть способности, хотя дурно я употреблялъ ихъ: онѣ могутъ еще служить мнѣ, будь у меня только цѣль въ жизни. Позволь мнѣ уйдти и считать себя обязаннымъ возвратиться къ тебѣ. Позволь мнѣ уйдти и трудиться, и надѣяться, что ты раздѣлишь мой успѣхъ, если я пріобрѣту его. Ты дала мнѣ столько, милая Лаура: не-уже-ли ты не захочешь принять ничего отъ меня?
   -- Что же ты можешь мнѣ дать, Артуръ? сказала Лаура печально-серьёзнымъ голосомъ, заставившимъ Пена вздрогнуть и понять, что его собственныя слова ему измѣнили. Дѣйствительно, объясненіе его было бы въ другомъ тонѣ, случись оно двумя днями раньше, когда онъ, полный надежды и благодарности, хотѣлъ броситься къ Лаурѣ, своей избавительницѣ, и благодарить ее за возвращенную свободу. Еслибъ онъ могъ говорить съ нею тогда, то говорилъ бы иначе и, вѣроятно, она бы также выслушала его иначе. Тогда было бы въ объясненіи благодарное сердце, просящее ея сердца -- не сердце утомленное и предложенное ей на произволъ, принять его или нѣтъ. Лаура была оскорблена тѣмъ, какъ Пенъ предлагалъ себя. Онъ въ-сущности сказалъ ей, что не питаетъ къ ней любви, и между-тѣмъ не допускалъ возможности отказа. "Я отдаюсь тебѣ въ угоду моей матери, возьми меня, такъ-какъ она желаетъ, чтобъ я принесъ эту жертву" -- вотъ буквальный смыслъ его словъ. Благородная гордость дѣвушки не допускала мысли о мужѣ на такихъ условіяхъ; она не имѣла намѣренія устремиться впередъ, потому-что Пену угодно было бросить ей свой платокъ, и тонъ ея отвѣта Артуру доказывалъ рѣшимость оставаться независимою.
   -- Нѣтъ, Артуръ, сказала она;-- бракъ нашъ не составилъ бы счастья нашей матери, какъ она предполагаетъ; онъ бы удовлетворилъ тебя не надолго. Я тоже знала въ чемъ состоитъ ея желаніе; она слишкомъ-открыта и не можетъ утаить то, что у нея на сердцѣ; одинъ разъ, можетъ-быть, и я думала... но теперь это уже прошло... что я могла сдѣлать для тебя... что могло быть какъ она желаетъ.
   -- Ты видѣла другаго, возразилъ Пенъ, разсерженный ея тономъ и припоминая происшествія послѣднихъ дней.
   -- Отъ этого намека можно было бы меня избавить, отвѣчала Лаура, гордо поднявъ голову.-- Сердце, истощенное для любви въ двадцать-три года, какъ, по твоимъ словамъ, твое, должно было бы точно такъ же пережить ревность. Я не удостоиваю сказать вамъ, видѣла ли я кого-нибудь другаго и подала ли ему какія-нибудь надежды, или нѣтъ. Я не принимаю этого обвиненія и не опровергаю его, и прошу тебя не упоминать о немъ больше.
   -- Прости, Лаура, если я тебя оскорбилъ; но если во мнѣ говоритъ ревность, развѣ это не доказываетъ также, что у меня есть сердце?
   -- Но не для меня, Артуръ. Ты, можетъ-быть, и воображаешь теперь, будто бы меня любишь; но это потому только, что я тебѣ отказала. Не будь препятствія, и у тебя не было бы нисколько желанія одолѣть его. Нѣтъ, Артуръ, ты меня не любишь. Я бы тебѣ наскучила въ три мѣсяца, какъ... какъ тебѣ надоѣдаетъ все; и мама, видя это, была бы гораздо-несчастнѣе, чѣмъ будетъ теперь отъ моего отказа. Будемъ попрежнему братомъ и сестрою, Артуръ, но не больше. Ты легко перенесешь эту маленькую неудачу.
   -- Постараюсь, возрази.гь Артуръ, съ большимъ негодованіемъ.
   -- Развѣ съ тобою этого ужь не было? сказала Лаура, раздосадованная сама. Она давно сердилась на Артура, и на этотъ разъ, кажется, рѣшилась высказать ему свое мнѣніе.
   -- На будущее время, Артуръ, когда ты опять предложишь себя женщинѣ, то не говори ей такъ, какъ ты говорилъ мнѣ: "У меня нѣтъ сердца -- я тебя не люблю; но я готовъ жениться на тебѣ, потому-что моя мать желаетъ этого". Въ отвѣтъ на нашу любовь мы требуемъ большаго, то-есть я такъ думаю. У меня нѣтъ опытности, и я не имѣю... той практики, которую ты во мнѣ предполагалъ, когда сейчасъ говорилъ о томъ, что я узнала кого-то другаго. Развѣ ты говорилъ своей первой любви, что у тебя нѣтъ сердца, Артуръ? или второй, что ты ея не любишь, но она можетъ получить тебя, если желаетъ?
   -- Что... что ты разумѣешь? спросилъ Артуръ, краснѣя и все-еще въ гнѣвѣ.
   -- Я разумѣю Біанку Эмори, Артуръ Пенденнисъ, отвѣчала гордо Лаура.-- Не прошло двухъ мѣсяцевъ съ-тѣхъ-поръ, какъ ты вздыхалъ у ногъ ея, сочинялъ ей стихи и клалъ ихъ въ дупло на берегу рѣчки. Я знала все. Я наблюдала за тобою... то-есть она сама показывала мнѣ эти стихи. Очень можетъ-быть, что ни ты, ни она не смотрѣли на это серьёзно, но все-таки, Артуръ, слишкомъ еще рано начинать новую привязанность. Тебѣ бы по-крайней-мѣрѣ надобно было переждать время твоего твоего вдовства, и не думать о женитьбѣ прежде чѣмъ кончится трауръ. Глаза дѣвушки наполнились слезами и она провела надъ ними рукою.
   -- Я огорчена и раздосадована, и не имѣю на это права, а потому, въ свою очередь, прошу у тебя прощенія, милый Артуръ. Ты имѣлъ право любить Біанку: она въ тысячу разъ прекраснѣе и привлекательнѣе, чѣмъ... чѣмъ любая дѣвушка въ нашихъ краяхъ; ты не могъ знать, что у нея нѣтъ сердца, а потому имѣлъ такое право оставить ее. Я бы не должна была упрекать тебя Біанкой Эмори и тѣмъ, что она тебя обманула. Прости меня, Пенъ, и она снова ласково протянула ему руку.
   -- Мы были оба ревнивы, сказалъ Пенъ. Милая Лаура, простимъ другъ друга -- и онъ схватилъ ея руку и хотѣлъ притянуть ее къ себѣ. Пенъ вообразилъ, что она сдается, и уже снова принялъ видъ побѣдоносца.
   Но она отступила назадъ, и слезы съ разу исчезли съ ея глазъ; она устремила на него взглядъ, столь печальный и строгій, что молодой человѣкъ, въ свою очередь, отступилъ передъ нею.-- Не ошибайся во мнѣ, Артуръ, этому нельзя быть. Ты самъ не знаешь чего требуешь, и прошу не сердиться если я скажу, что ты этого не заслуживаешь. Что предлагаешь ты женщинѣ за ея любовь, почтеніе и повиновеніе? Если я когда-нибудь произнесу эти слова передъ алтаремъ, милый Пенъ, то скажу ихъ съ истиннымъ убѣжденіемъ, и надѣясь исполнить свой обѣтъ съ благословеніемъ Божіимъ. Но ты... какія узы связываютъ тебя? Ты ставишь ни во что многое, что мы, бѣдныя женщины, считаемъ священнымъ. Я не хочу думать и спрашивать, какъ далеко доходитъ твое невѣріе. Ты предлагаешь жениться на мнѣ для исполненія желанія твоей матери, и сознаешься самъ, что не имѣешь сердца? О, Артуръ! что же ты мнѣ предлагаешь? На какой необдуманный шагъ рѣшаешься ты такъ легкомысленно? Мѣсяцъ тому назадъ, ты былъ готовъ отдать себя другой. Прошу тебя не играть такъ беззаботно ни своимъ, ни чужимъ сердцемъ. Иди и трудись, иди и исправься, милый Артуръ: я вижу твои недостатки и рѣшаюсь говорить о нихъ; иди и пріобрѣтай себѣ славу, ты самъ говоришь, что можешь добиться ея, а я буду молиться за моего брата и лелѣять дома нашу милую мать.
   -- И это твое послѣднее рѣшеніе?
   -- Послѣднее, отвѣчала Лаура и склонила голову; потомъ, подавъ ему руку еще разъ, она ушла. Онъ видѣлъ, какъ она проходила подъ живымъ сводомъ акацій и исчезла въ домѣ. Занавѣски окна его матери опустились въ то же мгновеніе, но онъ этого не замѣтилъ и не подозрѣвалъ, чтобъ Елена была свидѣтельницей всей сцены.
   Былъ ли онъ доволенъ развязкою или нѣтъ? Онъ просилъ ея руки, но тайная радость наполнила его сердце при мысли, что онъ еще свободенъ. Она отказала ему; но развѣ она его не любила? Сознаніе ея въ ревности все-еще поддерживало въ немъ мысль, что сердце ея принадлежитъ ему, что бы ни произнесли уста.
   Теперь намъ слѣдовало бы описать другую сцену, происшедшую въ Фэроксѣ между вдовою и Лаурой, когда Лаура сказала Еленѣ, что отказала Артуру Пенденнису. Можетъ-быть, Лаурѣ было тяжелѣе и прискорбнѣе всего сообщить ей эту вѣсть. Но такъ-какъ мы неохотно видимъ добрую женщину несправедливою, то не станемъ распространяться о ссорѣ между Еленой и ея названной дочерью, ни о горькихъ слезахъ, которыя пришлось проливать бѣдной дѣвушкѣ. То было первое несогласіе между нею и вдовою, и тѣмъ болѣе оно было мучительно для обѣихъ. Пенъ покинулъ родительскій домъ, пока надъ нимъ тяготѣло это облако, и Елена, которая могла простить почти все на свѣтѣ, не могла простить Лаурѣ поступка справедливаго.
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ДЕВЯТАЯ.
Вавилонъ.

   Мы попросимъ читателя оставить лѣса и морской берегъ запада Англіи, клеврингскія сплетни и монотонную жизнь Фэрокса, и перенестись въ Лондонъ въ дилижансѣ "Поспѣшный", вмѣстѣ съ Артуромъ Пенденнисомъ, отправляющимся туда съ рѣшительнымъ намѣреніемъ начать новую жизнь и составить себѣ счастье. Пока экипажъ уносится ночью все далѣе и далѣе отъ родныхъ воротъ, въ головѣ молодаго человѣка вертится множество плановъ о жизни, которую онъ будетъ вести, о благоразуміи, расчетливости, а можетъ-быть, и о будущихъ успѣхахъ и славѣ. Онъ знаетъ, что стоитъ больше многихъ, опередившихъ его на житейской скачкѣ: первая неудача пробудила въ немъ укоры совѣсти и привела за собою размышленіе; она не отняла у него бодрости, или, вѣрнѣе, добраго мнѣнія о себѣ. Тысяча заносчивыхъ фантазій и хлопотливыхъ надеждъ не даютъ ему уснуть. На сколько онъ сталъ теперь старѣе, послѣ своихъ бѣдъ и цѣлаго года жизни наединѣ съ самимъ собою, старѣе противъ прежняго, когда, годъ тому назадъ, онъ ѣздилъ по этой самой дорогѣ взадъ и впередъ между Фэроксомъ и Оксбриджсмъ! Мысли его обращаются ночью съ невыразимою нѣжностью и любовью къ доброй матери, благословившей его на разставаньи; она, несмотря на всѣ его прежнія вины и сумасбродства, все-еще довѣряетъ ему и любитъ его. Онъ призываетъ на нее благословеніе свыше, устремивъ взоръ на искрящіяся надъ его головою звѣзды. О, Боже! дай силы трудиться, терпѣть, быть честнымъ, избѣгать искушеній и быть достойнымъ кроткой и любящей души нѣжной матери! Очень-вѣроятно, что и она теперь не спитъ и возсылаетъ къ тому же небесному Отцу мольбы, болѣе чистыя, о благоденствіи своего сына. Любовь матери -- его талисманъ, и онъ держится за него и надѣется, что будетъ съ нимъ безопасенъ. А Лаура? Онъ бы охотно увезъ съ собою и ея привязанность, но она отказала ему въ ней, какъ недостойному. Онъ и самъ сознается съ стыдомъ и раскаяніемъ, что она права; сознается, какъ много она лучше и возвышеннѣе его -- онъ сознается въ этомъ, а между-тѣмъ все-таки радъ своей свободѣ. "Я не достоинъ такого существа", говорить онъ внутренно. Онъ отступаетъ передъ ея чистою красотою и непорочностью, какъ передъ предметами, которые его пугаютъ. Онъ чувствуетъ, что не годенъ для такой спутницы жизни.
   Занятый своими размышленіями. Пенъ не могъ заснуть до сѣраго октябрскаго разсвѣта, и пробудился, значительно-освѣженный, когда дилижансъ остановился у одной старой гостинницы, гдѣ Пенъ столько разъ весело завтракалъ въ свои школьные и университетскіе дни. Солнце выглянуло свѣтло, когда они тронулись дальше; лошади бѣжали ровною, крупною рысью; кондукторъ трубилъ въ рогъ; столбы мелькали мимо. Пенъ курилъ и шутилъ съ кондукторомъ и товарищами-пассажирами вдоль по знакомой дорогѣ; съ каждымъ мигомъ дорога оживлялась болѣе и болѣе; наконецъ, перемѣнивъ лошадей на послѣдней станціи, дилижансъ вкатилъ въ Лондонъ. Какой молодой человѣкъ въѣзжалъ равнодушно въ огромную столицу? Сотни другихъ дилижансовъ и экипажей, съ тысячами пассажировъ, спѣшили въ городъ. "Вотъ мое поприще", думалъ Пенъ: "вотъ гдѣ начнется моя житейская битва, гдѣ я долженъ сражаться и побѣдить, или пасть. До-сихъ-поръ я былъ только мальчикомъ и лѣнтяемъ, но теперь -- о! теперь я докажу, что умѣю быть мужемъ". Съ своего мѣста на имперіалѣ пылкій молодой человѣкъ смотрѣлъ на городъ съ тѣмъ томительнымъ влеченіемъ, какое чувствуютъ молодые воины наканунѣ битвы.
   Пока они ѣхали, Пенъ познакомился съ однимъ веселымъ сосѣдомъ-пассажиромъ, въ изношенномъ плащѣ; сосѣдъ толковалъ много о литераторахъ, съ которыми былъ, повидимому, на короткой ногѣ: въ-сущности, то былъ сотрудникъ одной лондонской газеты, ѣздившій, въ качествѣ ея представителя, на западъ Англіи, на великое кулачное состязаніе боксеровъ. Должно было думать, что этотъ джентльменъ былъ близко знакомъ со всѣми первоклассными писателями своего времени, такъ-какъ онъ болталъ о Томѣ Кемпблѣ, Томѣ Гудѣ, Сиднеѣ Смитѣ, и о томъ и другомъ, какъ искреннѣйшій другъ и пріятель каждаго изъ нихъ. Когда они проѣзжали Кромптонъ, джентльменъ этотъ указалъ Пену на мистера Гортля, журналиста, гулявшаго съ зонтикомъ. Пенъ чуть не вывихнулъ себѣ шни, стараясь разглядѣть лицо великаго Гортля. Онъ изъ Сент-Бонифаса, сказалъ Пенъ. Мистеръ Дуленъ, сотрудникъ газеты "Звѣзда" -- такъ было напечатано на карточкѣ, данной имъ Пену, сказалъ: "Да, да, я знаю его очень-хорошо". Пенъ считалъ особенною честью быть знакомымъ съ великимъ Гортлемъ. Онъ еще не разочаровался насчетъ авторовъ, журналистовъ и газетчиковъ. Даже Уэггъ, котораго книги не казались ему мастерскими произведеніями человѣческаго разума, пользовался его тайнымъ почтеніемъ, какъ извѣстный писатель. Онъ сообщилъ своему собесѣднику, что видалъ Уэгга въ провинціи, и Дуленъ тотчасъ разсказалъ, какъ этотъ знаменитый романистъ получаетъ по триста фунтовъ за томъ каждаго изъ своихъ романовъ. Пенъ принялся немедленно за вычисленіе, какимъ бы образомъ и ему составить хоть тысячъ пять фунтовъ въ годъ?
   Первое знакомое лицо, встрѣченное Артуромъ въ Лондонѣ, когда дилижансъ подъѣзжалъ къ Глостеровой Кофейной, была фигурка Гарри Фокера, катившаго въ кабріолетѣ, запряженномъ огромною лошадью, внизъ по Арлингтон-Стриту. Онъ былъ въ бѣлыхъ замшевыхъ перчаткахъ и правилъ бѣлыми возжами; природа успѣла въ-теченіе разлуки украсить подбородокъ молодаго джентльмена довольно-замѣтною опушкой. Крошечный грумъ, замѣнившій Ступида, раскачивался позади мистера Фокера, втиснутый въ самые узкіе лосиные штаны. Фокеръ остановился посмотрѣть на пыльный кузовъ и дымившихся лошадей "Поспѣшнаго", на которомъ ветерану катывался много разъ.-- "Го, го, Фокеръ!" закричалъ Пенденнисъ.-- "Галло, Пенъ, пріятель!" отвѣчалъ тотъ, салютуя Артуру бичемъ -- и нашъ герой былъ истинно радъ видѣть снова добрую рожицу стараго товарища. Мистеръ Дуленъ почувствовалъ большое почтеніе къ Пену, который знакомъ съ такимъ человѣкомъ, владѣющимъ великолѣпнымъ кабріолетомъ; а Пенъ быль въ восторженномъ волненьи, видя себя снова на свободѣ и въ Лондонѣ. Онъ пригласилъ Дулена отобѣдать въ ковент-гарденскомъ кофейномъ домѣ, гдѣ остановился, подозвалъ извощичій кабріолетъ и покатилъ туда въ самомъ веселомъ расположеніи духа. Онъ очень обрадовался, увидя опять захлопотавшаго слугу и вѣжливо раскланивавшагося хозяина; спросилъ о хозяйкѣ, замѣтилъ отсутствіе старыхъ "сапогъ" {Boots "сапоги", такъ въ англійскихъ гостинницахъ называютъ слугу, чистящаго сапоги.}, и готовъ былъ пожать руку каждому. У него было въ карманѣ сто фунтовъ. Онъ разодѣлся во все лучшее, отобѣдалъ въ столовой скромно, выпивъ бутылку хереса (вслѣдствіе рѣшимости быть очень-бережливымъ) и потомъ пошелъ въ сосѣдній театръ.
   Освѣщеніе и музыка, толпа и блескъ восхитили и развеселили Пена, что бываетъ со всякимъ малымъ, только-что изъ провинціи или коллегіи. Онъ смѣялся при фарсахъ и остротахъ актеровъ; апплодировалъ пѣнію, къ удовольствію нѣкоторыхъ старыхъ habitués ложъ, давно ужь наскучившихъ всѣмъ на свѣтѣ и тѣшившихся видомъ искренней веселости молодаго человѣка. Въ антрактѣ послѣ первой пьесы онъ пошелъ бродить по корридору и заламъ, какъ человѣкъ самаго высокаго тона. Какой усталый фланёръ лондонской мостовой не припомнитъ подобныхъ юношескихъ обольщеній и не пожелаетъ призвать ихъ снова назадъ? Онъ встрѣтилъ молодаго Гарри Фокера, неутомимаго искателя удовольствій: этотъ гулялъ съ Грэнби Типтоффомъ, капитаномъ Дворцовой Бригады, братомъ лорда Типтоффа и лордомъ Кольникумомъ, дядею капитана Типтоффа, почтеннымъ перомъ и любителемъ удовольствій со временъ первой Французской революціи. Фокеръ бросился къ Пену съ жаромъ и втащилъ его почти насильно въ свою ложу, гдѣ сидѣла дама съ длиннѣйшими локонами и прелестнѣйшими плечами. То была миссъ Бленкинсопъ, знаменитая актрисса высокой комедіи; а въ глубинѣ ложи дремалъ въ парикѣ старый Бленкинсопъ, ея папа. Въ театральныхъ фельетонахъ его называли "ветераномъ Бленкинсопомъ", "полезнымъ Бленкинсопомъ", "старымъ любимцемъ публики, Бленкинсопомъ"; ветерану этому предоставлялись роли такъ-называемыхъ "тяжелыхъ отцовъ", и онъ дѣйствительно былъ настоящимъ тяжелымъ отцомъ, какъ въ публичной, такъ и въ частной жизни.
   Въ это время -- было около одиннадцати часовъ -- мистриссъ Пенденнисъ ушла ужь спать въ Фэроксѣ и помышляла о томъ, отдохнулъ ли ея милый Артуръ послѣ дороги. Лаура также еще бодрствовала. И въ это же время, вчера вечеромъ, когда дилижансъ катился по безмолвной дорогѣ, когда мелькали огоньки на фермахъ, тихія звѣзды на небесахъ, Пенъ давалъ обѣты исправиться, не поддаваться искушеніямъ, и сердце его было дома... А между-тѣмъ, комедія шла съ большимъ успѣхомъ, и мистриссъ Лири, въ гусарской курткѣ и панталонахъ съ золотыми лампасами, плѣняла публику плутовскими минами, хорошенькимъ личикомъ и восхитительными балладами.
   Пенъ, недавно еще прибывшій въ городъ, хотѣлъ послушать мистриссъ Лири; но остальные въ ложѣ не занимались нисколько ея пѣніемъ и панталонами, и болтали безъ умолку. Типтоффъ зналъ, откуда она взяла свои maillots. Кольчикумъ видѣлъ ее, когда она появилась на сценѣ въ 14-мъ году. Миссъ Бленкинсопъ увѣряла, что она поетъ фальшиво, къ огорченію и удивленію Пена, которому казалось, что она мила какъ пери и поетъ какъ соловей. Когда явился Гоппусъ, въ ролѣ сэра Гаркурта Фэдерби, перваго любовника пьесы, джентльмены въ ложѣ объявили его черезчуръ изношеннымъ, и Типтоффъ хотѣлъ пустить въ него букетъ миссъ Бленкинсопъ.
   -- Ни за что на свѣтѣ! воскликнула дочь ветерана Бленкинсопа: -- это подарокъ лорда Кольчикума.
   Пенъ вспомнилъ имя этого вельможи. Онъ поклонился ему, покраснѣвъ слегка, и сказалъ, что считаетъ себя обязаннымъ благодарить милорда за свое введеніе въ клубъ Мегатеріумъ, по просьбѣ дяди, майора Пенденниса.
   -- А! такъ вы племянникъ стараго Вигсби? сказалъ перъ.-- Извините, мы всегда называемъ его такъ между собой. Пенъ сконфузился, слыша, что его почтеннаго дядю трактуютъ такъ безцеремонно.-- Мы балотировали васъ на прошлой недѣлѣ. Да, въ прошлую среду мы приняли васъ. Дяди вашего тамъ не было.
   Вотъ восхитительныя новости для Пена! Онъ объявилъ себя до крайности признательнымъ милорду и произнесъ ему маленькую благодарственную рѣчь, которую тотъ слушалъ, держа передъ глазами двойную трубочку. Пенъ былъ въ восторгѣ при мысли, что онъ попалъ въ члены этого аристократическаго клуба.
   -- Что вы вѣчно смотрите на эту ложу, негодное существо? закричала миссъ Бленкинсопъ.
   -- Она чертовски-хороша, эта Майрабель, возразилъ Типтоффъ: -- хотя Майрабель поступилъ какъ величайшій дуракъ, женившись на ней.
   -- Глупѣйшій олухъ, замѣтилъ перъ.
   -- Майрабель! воскликнулъ Пенденнисъ.
   Фокеръ расхохотался.
   -- Ха, ха! мы слыхали это имя прежде, какъ кажется; такъ ли, Пенъ?
   То была первая любовь Пена, прежняя миссъ Эмили Фодрингэй. Годъ тому назадъ, она была подведена къ алтарю сэромъ Чарльзомъ Майрабелемъ, бывшимъ посланникомъ при пумперникельскомъ дворѣ, принимавшимъ такое дѣятельное участіе на конгресѣ въ Сваммердамѣ, и подписавшимъ трактатъ за британское правительство.
   -- Эмили была всегда глупа какъ сова, сказала миссъ Бленкинсопъ.
   -- Eh! Eh! pas si bête! замѣтилъ старый вельможа.
   -- О, стыдитесь! воскликнула актрисса, не понявъ нисколько его словъ.
   Пенъ выглянулъ и увидѣлъ снова свою первую любовь -- и не могъ надивиться, какъ это онъ когда-то любилъ ее!
   Такимъ-образомъ, въ первый же вечеръ пребыванія своего въ Лондонѣ, мистеръ Артуръ Пенденнисъ увидѣлъ себя членомъ моднаго клуба, представленнымъ актриссѣ высокой комедіи и "тяжелому" отцу сцены, и введеннымъ въ кругъ веселыхъ клинковъ, старыхъ и молодыхъ. Милордъ Кольчикумъ, хотя человѣкъ въ лѣтахъ, съ лысиною на головѣ и изношеннымъ тѣломъ, но гонялся неутомимо за наслажденіями и хвасталъ, что выпьетъ вина наравнѣ съ самымъ молодымъ членомъ общества, въ которомъ проводилъ время. Онъ жилъ въ кругу молодыхъ франтовъ; давалъ безчисленные обѣды въ Ричмондѣ и Гринвичѣ; былъ просвѣщеннымъ покровителемъ драмы на всѣхъ языкахъ и искусства Терпсихоры; приглашалъ на свои пиры актёровъ и актриссъ со всѣхъ театровъ: Англичанъ съ Ковент-Гарденскаго и Стрэндскаго, Итальянцевъ съ Гэймаркетскаго, Французовъ съ ихъ хорошенькаго театра, или съ подмостокъ Оперы, гдѣ они танцевали. На дачѣ своей, на берегу Темзы, этотъ законодатель моды давалъ пышные праздники цѣлой кучѣ фэшонэблей, которые любезничали не безъ удовольствія съ сценическими дамами и кавалерами, въ-особенности съ первыми, которыхъ общество милордъ предпочиталъ бесѣдѣ ихъ собратій мужескаго пола.
   На слѣдующее же утро Пенъ внесъ въ клубъ потребныя за входъ деньги, на что пошла ровно треть его ста фунтовъ; онъ принялъ во владѣніе это зданіе и завтракалъ тамъ съ неописаннымъ наслажденіемъ. Потомъ онъ развалился въ покойныхъ креслахъ библіотеки и принялся читать всѣ періодическія изданія. Ему казалось, что всѣ сочлены смотрятъ на него, и онъ удивлялся, какъ они могутъ сидѣть въ шляпахъ въ такихъ прекрасныхъ комнатахъ. Онъ написалъ въ Фэроксъ письмо на клубской бумагѣ и рѣшилъ, что это мѣсто будетъ для него большою отрадой послѣ дневныхъ трудовъ. Онъ пошелъ въ Бюри-Стритъ, на квартиру дяди, съ трепетнымъ сердцемъ, и то потому только, что мать настоятельно требовала, чтобъ онъ въ Лондонѣ немедленно навѣстилъ майора Пенденниса; онъ почувствовалъ немалое облегченіе, узнавъ, что дядя еще не прибыль въ городъ. Покои его были пусты, мебель подъ чехлами, а письма и счеты лежали на каминной доскѣ, въ угрюмомъ ожиданіи. "Майоръ въ Баден-Баденѣ, съ маркизомъ Стейне", сказала Пену хозяйка. Пенъ оставилъ свою карточку, на которой все еще былъ адресъ Фэрокса.
   Когда майоръ возвратился въ Лондонъ къ ноябрскимъ туманамъ, насладившись которыми, намѣревался посѣтить на Рождество кой-кого изъ своихъ друзей въ провинціи, онъ нашелъ другую карточку Артура, на которой было награвировано: "Лемб-Куртъ, Темпль"; нашелъ также письмецо отъ племянника и другое, отъ его матери, увѣдомлявшія майора, что Пенъ снова въ городѣ, вступилъ членомъ въ Верхній Темпль и усердно занимается юридическими предметами.
   "Лемб-Куртъ, Темпль": гдѣ это? Майоръ Пенденнисъ вспомнилъ, что нѣкоторыя модныя дамы говаривали объ обѣдахъ у мистера Эйлиффа, адвоката, который былъ "въ обществѣ" и жилъ тамъ въ Кингс-Бенчѣ; вѣроятно, въ Темплѣ есть также отдѣленіе этой тюрьмы и Эйлиффъ, должно полагать, служитъ тамъ. Мистеръ Дьюсэсъ, сынъ лорда Крэба, также жилъ тамъ, сколько майоръ припоминалъ. Онъ отправилъ Моргана съ порученіемъ отъискать гдѣ Лемб-Куртъ, и донести ему о мѣстѣ жительства мистера Артура. Ловкому посланцу нетрудно было исполнить возложенное на него порученіе: сметливый Морганъ выслѣживалъ на своемъ вѣку людей, которыхъ гораздо-мудренѣе было отъискать чѣмъ Пена.
   -- Что это за мѣсто, Морганъ? спросилъ майоръ изъ-за своихъ занавѣсокъ на слѣдующее утро, пока вѣрный слуга приготовлялъ его туалетъ при темно-желтомъ лондонскомъ туманѣ.
   -- Мѣсто застѣнчивое, сэръ, по-моему. Тамъ живутъ адвокаты и приказные, и у нихъ имена на дверяхъ. Мистеръ Артуръ въ четвертомъ этажѣ, сэръ. Мистеръ Уаррингтонъ живетъ тамъ же, сэръ.
   -- Суффолькскіе Уаррингтоны! не удивляюсь: хорошая фамилія, подумалъ майоръ. "Младшіе сыновья многихъ старинныхъ домовъ идутъ по судебной части. Комфортэбльны комнаты, ге?"
   -- Видѣлъ дверь только снаружи, сэръ; съ именами мистера Артура и мистера Уаррингтона, сэръ; была еще бумажка и на ней надписано: "Назади, No 6"; но прислуги не было видно никакой, сэръ.
   -- Бережливъ, повидимому.
   -- Очень, сэръ. Четвертый этажъ. Черная, гадкая лѣстница. Удивлялся, какъ джентльменъ могъ тутъ жить.
   -- А кто тебя научилъ различать, Морганъ, гдѣ джентльмену можно жить и гдѣ нельзя? Мистеръ Артуръ, сэръ, готовится изучать юриспруденцію, сказалъ майоръ съ большимъ достоинствомъ и, заключивъ разговоръ, принялся одѣваться.
   "Мальчики останутся мальчиками", думалъ про-себя смягченный старый холостякъ. "Онъ написалъ мнѣ чертовски-доброе письмо. Кольчикумь говоритъ, что позвалъ его разъ обѣдать и находитъ его малымъ очень-порядочнымъ. Мать его одно изъ лучшихъ существъ на свѣтѣ. Если онъ успѣлъ перебѣситься и пріймется хорошенько за дѣло, изъ него еще выйдетъ прокъ. Какъ подумаешь объ этомъ старомъ дуракѣ Майрабелѣ, которому пришла же идея жениться на его прежней пассіи! на этой Фодрингэй! И Пенъ не хочетъ являться ко мнѣ на глаза, пока я не дамъ ему разрѣшенія -- выразилъ это очень-мило и благородно. Я быль на него чертовски сердить за оксбриджскія проказы, и показалъ ему это, когда онъ былъ здѣсь. Ну, а теперь соберусь я къ нему, такъ и быть. Хоть повѣсь меня, если не пойду".
   Удостовѣрившись отъ Моргана, что можно достичь Тампля безъ большихъ трудностей и что омнибусъ подвезетъ къ самымъ воротамъ, майоръ, однажды послѣ завтрака въ Клубѣ -- не въ томъ, куда мистеръ Пенъ только-что попалъ въ члены, а въ другомъ клубѣ: майоръ былъ слишкомъ-благоразуменъ, чтобъ имѣть племянника постояннымъ сотоварищемъ въ домѣ, гдѣ онъ самъ имѣлъ привычку проводить время -- майоръ сѣлъ однажды въ одинъ изъ этихъ публичныхъ экипажей и велѣлъ кондуктору высадить себя у воротъ Верхняго Темпля.
   Майоръ Пенденнисъ прибылъ къ старому заплѣсневѣлому въѣзду около полдня; какой-то добрый человѣкъ, съ бляхой и въ бѣломъ фартукѣ, провелъ его черезъ нѣсколько темныхъ аллей и разнообразныхъ угрюмыхъ сводовъ, во дворы, одинъ исчадьнѣе другаго; наконецъ они очутились въ Лемб-Куртѣ. Если на Палл-Маллѣ было темно, то каково же было въ Лемб-Куртѣ? Во многихъ комнатахъ видны были горящія свѣчи: въ комнатѣ учениковъ спеціальнаго стряпчаго, мистера Годимена, гдѣ шестеро питомцевъ его строчили "объясненія" при свѣтѣ сальныхъ огарковъ; въ конторѣ сэра Гокея Уокера, гдѣ клеркъ его -- особа гораздо-больше походившая на джентльмена, чѣмъ самъ великій юрисконсультъ -- разговаривалъ въ дверяхъ съ писцомъ нотаріуса и обходился съ нимъ съ тономъ покровителя; и въ печальной цирюльнѣ Корлинга, парикмахера, гдѣ, за слабымъ мерцаніемъ пары свѣчъ, виднѣлись судейскіе и сержантскіе парики, а съ окна порожніе картонные болваны выглядывали на фонарный столбъ. Подъ лампою этого фонаря два маленькіе писца играли въ орлянку. Въ одну дверь вошла прачка въ башмачищахъ; изъ другой вышелъ газетный мальчишка. Носильщикъ, котораго бѣлый фартукъ едва можно было различить, прохаживался взадъ и впередъ. Невозможно было придумать мѣста унылѣе этого, и у майора дрожь пробѣжала по кожѣ при мысли о такой резиденціи. "Творецъ Небесный! бѣдный мальчикъ не долженъ тутъ оставаться", сказалъ онъ.
   Тусклыя и вонючія лампы, освѣщающія по ночамъ лѣстницы Верхняго Темпля, не были, разумѣется, зажжены днемъ, и майоръ Пенденнисъ, прочитавъ съ трудомъ имя племянника подъ именемъ Уаррингтона, на стѣнѣ No 6, нашелъ еще болѣе труднымъ взобраться по гадкимъ чернымъ ступенямъ; онъ держался за перилы, влажныя и слизистыя, сообщавшія запахъ сырости его перчаткамъ, и едва-едва дотащился до четвертаго этажа. Свѣча стояла на порогѣ одной изъ двухъ квартиръ, выходившихъ въ эти сѣни; двери были отворены и майоръ прочиталъ явственно имена мистера Уаррингтона и мистера А. Пенденниса. Ирландская поденщица съ метлою и мусорною корзиной показала майору дорогу.
   -- Что, пиво? крикнулъ басистый голосъ: -- давай-ка сюда!
   Говорившій это джентльменъ сидѣлъ на столѣ, небритый, съ короткою трубкой въ зубахъ; нѣсколько-дальше, на креслахъ, виднѣлся Пенъ и курилъ сигару, протянувъ ноги къ камину. Мальчишка, исправлявшій при джентльменахъ должность писца, оскалилъ майору зубы отъ идеи, что его приняли за пиво. Здѣсь, на высотѣ, было нѣсколько посвѣтлѣе, и майоръ могъ разглядывать предметы.
   -- Пенъ, мой милый, это я -- твой дядя! сказалъ онъ, задыхаясь отъ дыма; но какъ большая часть молодыхъ патриціевъ, курила, то майоръ охотно извинялъ эту привычку.
   Мистеръ Уаррингтонъ слѣзъ со стола и Пенъ, весьма-сконфуженный, поднялся со стула.
   -- Извините мою ошибку, сказалъ Уаррингтонъ громкимъ и радушнымъ голосомъ.-- Угодно вамъ сигару, сэръ? Пидженъ, очисти кресла, да расшевели уголья въ каминѣ.
   Пенъ бросилъ свою сигару въ огонь и его весьма порадовала искренность, съ которою дядя пожалъ ему руку. Лишь-только майоръ пришелъ въ себя отъ дыма и лѣстницы, онъ началъ очень-ласково разспрашивать Пена о немъ-самомъ и о его матери; кровь все-таки кровь, что люди ни толкуй, и ему было очень-пріятно видѣть племянника.
   Пенъ разсказалъ, что зналъ, и представилъ лицо мистера Уаррингтона, прежняго бонифасца, съ которымъ онъ жилъ на квартирѣ.
   Майоръ былъ весьма-доволенъ, узнавъ, что мистеръ Уаррингтонъ младшій сынъ сэра Майльза Уаррингтона изъ Суффолька.
   Онъ служилъ съ однимъ его дядей въ Индіи и Новой Голландіи, много лѣтъ тому назадъ.
   -- Онъ купилъ тамъ ферму, развелъ барановъ и составилъ-себѣ состояніе, сэръ -- это лучше адвокатства, отвѣчалъ Уаррингтонъ.-- Думаю туда же. Въ это время явилось ожидаемое пиво, въ глиняной кружкѣ съ стеклянымъ дномъ. Мистеръ Уаррингтонъ сказалъ со смѣхомъ, что майору, вѣрно, неугодно пива, и самъ надолго погрузился въ кружку, преглубоко хлебнувъ изъ нея, и потомъ съ удовольствіемъ отеръ рукавомъ свою щетинистую синюю бороду. Молодой человѣкъ былъ совершенно-развязенъ и безъ малѣйшей принужденности; на немъ была оборванная и запачканная охотничья куртка, а синяя борода торчала какъ щетка; онъ пилъ пиво какъ угольщикъ, и все-таки нельзя было не видѣть въ немъ истиннаго джентльмена.
   Просидѣвъ еще минуты двѣ въ комнатѣ, онъ вышелъ къ себѣ въ спальню, желая оставить дядю съ племянникомъ наединѣ и дать имъ полную свободу толковать о семейныхъ дѣлахъ.
   -- Твой товарищъ суровъ и бодръ, какъ кажется, сказалъ майоръ.-- Немножко не походитъ на твоихъ прежнихъ денди-друзей въ Оксбриджѣ.
   -- Времена перемѣнились, сэръ, отвѣчалъ Артуръ, покраснѣвъ.-- Уаррингтонъ недавно поступилъ и не имѣетъ дѣла, но онъ знаетъ законы порядочно; пока я еще не въ-состояніи заниматься съ адвокатомъ, я пользуюсь его книгами и помощью.
   -- И это также изъ его книгъ? спросилъ майоръ съ улыбкою. У ногъ креселъ Пена лежалъ французскій романъ.
   -- Сегодня не рабочій день, сэръ. Мы вчера засидѣлись очень-поздно, у леди Пистонъ, прибавилъ Пенъ, зная слабость дяди.-- Тамъ былъ весь городъ кромѣ васъ, сэръ, графы, посланники, Турки, звѣзды и подвязки, право, не знаю кто еще -- всѣ имена въ газетѣ, и мое также, сказалъ Пенъ съ восторгомъ.-- Я встрѣтилъ тамъ свою прежнюю возлюбленную, прибавилъ онъ, смѣясь.-- Вы знаете о комъ я говорю, сэръ: леди Майрабель, которой я былъ снова представленъ. Она протянула мнѣ руку и была довольно-благосклонна. Я долженъ васъ очень благодарить за мое тогдашнее избавленіе. Она представила меня своему мужу -- старому щеголю въ бѣлокуромъ парикѣ. Онъ, повидимому, не изъ мудрецовъ. Она просила посѣщать ее; теперь я могу идти къ ней, неопасаясь въ другой разъ за свое сердце.
   -- Ну, а что, были у васъ новыя страсти? спросилъ майоръ очень-весело.
   -- Двѣ или три; но я уже не облекаюсь больше въ свой grand sérieux, отвѣчалъ Пенъ, смѣясь.-- Это проходитъ съ первою любовью.
   -- Совершенно-справедливо, мой милый. Стрѣлы и пламя любви и тому подобное, хороши для мальчика; а вѣдь ты былъ небольше какъ мальчикъ въ эпоху исторіи съ этою Фодрингилль, Фодрингэй -- какъ ее звали? Но человѣкъ разсудительный бросаетъ эти глупости. Ты еще можешь выйдти въ люди, какъ-нельзя-лучше. Тебѣ попало, но ты можешь поправиться. Ты наслѣдникъ маленькаго состоянія, которое всѣ воображаютъ чертовски-важнымъ. У тебя хорошее имя, хорошая голова, ты недуренъ собою -- и, чортъ возьми! я не вижу, почему бы ты не могъ жениться на женщинѣ съ деньгами, попасть въ Парламентъ, отличиться и прославиться, и... и тому подобное. Помни, что такъ же легко жениться на богатой, какъ на бѣдной; и, по-моему, въ тысячу разъ пріятнѣе сѣсть въ своемъ домѣ за хорошій обѣдъ, чѣмъ глодать баранью кость въ дрянной наемной квартирѣ. Поставь себѣ это за правило. Женщина съ хорошимъ приданымъ -- вотъ тебѣ званіе, несравненно-болѣе легкое и пріятное, чѣмъ юриспруденція, позволь тебѣ сказать. Ищи. Я, съ своей стороны, буду высматривать для тебя и умру спокойно, мой милый, если мнѣ удастся видѣть тебя съ женою comme il faut, хорошею каретой, доброю парою лошадей, выѣзжающимъ въ свѣтъ и принимающимъ у себя знакомыхъ, какъ прилично джентльмену. Неуже-ли ты рѣшишься прозябать всю жизнь въ Фэроксѣ, какъ твоя добрая, милая мать? Годдемъ, сэръ! Жизнь безъ денегъ и лучшаго общества не годится никуда.
   Вотъ какъ говорилъ доброжелательный дядя, излагая Пену свою простую и практическую философію.
   "Чтобы сказали на это мама и Лаура?" подумалъ молодой человѣкъ. Правду сказать, мораль стараго Пенденниса не была ихъ моралью, ни мудрость его ихъ мудростью.
   Едва успѣлъ кончиться этотъ назидательный разговоръ между дядею и племянникомъ, какъ Уаррингтонъ снова показался изъ своей спальни, во уже не въ лохмотьяхъ, а одѣтый какъ джентльменъ, высокій, съ благородною осанкой и совершенно-радушный и веселый. Онъ любезничалъ съ гостемъ въ своей оборванной гостиной такъ же непринужденно, какъ-будто принималъ его въ самыхъ щегольскихъ покояхъ во всемъ Лондонѣ. И курьёзны же были покои, гдѣ майоръ нашелъ своего племянника. Коверъ состоялъ изъ дыръ, столъ былъ весь въ кружкахъ, оставленныхъ донышками предъидущихъ кружекъ эля Уаррингтона. Тамъ была маленькая библіотека книгъ юридическихъ, поэзіи и математики, къ которой онъ былъ очень -- пристрастенъ. Въ свое время онъ былъ однимъ изъ отчаяннѣйшихъ кутилъ въ Оксбриджѣ, гдѣ и до-сихъ-поръ имя Уаррингтона-Оглушителя знаменито въ преданіяхъ о побитыхъ лодочникахъ, мастерской греблѣ, выигрываніи призовъ и поглощеніи пунша. Картинка съ изображеніемъ старинной Коллегіи висѣла надъ каминомъ. Въ комнатѣ стояли двое креселъ, высокая конторка, загроможденная объявленіями и биллями, пара весьма-тощихъ процесныхъ описей на трехногомъ письменномъ столѣ. Правду сказать, во всей комнатѣ едва-ли были что-нибудь изъ мебели необстрѣленное и пораненное.-- А вотъ, сэръ, посмотрите сюда: здѣсь комната Пена. Онъ денди и приладилъ занавѣски къ кровати, носить лакированные сапоги и обладаетъ серебрянымъ туалетнымъ приборомъ. Комната Пена, дѣйствительно, была убрана съ нѣкоторымъ кокетствомъ; на стѣнахъ красовались хорошенькіе портреты и видъ Фэрокса. Въ комнатѣ же Уаррингтона едва-ли была какая-нибудь мебель, кромѣ высокаго шкапа съ душью, да подлѣ кровати виднѣлась, на полу, груда книгъ. Онъ любилъ лежать на соломѣ, какъ Марджери Доу, и читать съ трубкою, далеко за полночь, своихъ фаворитовъ-поэтовъ и математиковъ.
   Кончивъ свой простой туалетъ, Уаррингтонъ пошелъ доставать изъ шкапа завтракъ.
   -- Можно предложить вамъ баранью котлетку, сэръ? Мы стряпаемъ ихъ сами, и я преподаю Пену первыя начала юриспруденціи, повареннаго искусства и общежитія -- все вмѣстѣ и разомъ. Онъ большой лѣнтяй, сэръ, и черезчуръ денди.
   Съ этими словами мистеръ Уаррингтонъ обтеръ рѣшетку клочкомъ бумаги, поставилъ ее на огонь и положилъ на нее двѣ бараньи котлеты; потомъ добылъ изъ шкапа тарелокъ, ножей, серебряныхъ вилокъ и судки.
   -- Скажите слово, майоръ Пенденнисъ, и къ вашимъ услугамъ найдется въ шкапу еще котлетка; не то Пидженъ сбѣгаетъ и принесетъ вамъ чего угодно.
   Майоръ, котораго все это очень занимало и забавляло, объявилъ, что онъ сейчасъ только позавтракалъ, а потому Уаррингтонь поджарилъ котлеты и сбросилъ ихъ горячими и шипучими прямо съ огня на тарелки.
   Пенъ атаковалъ свою порцію съ хорошимъ аппетитомъ, взглянувъ напередъ на дядю; видя его въ веселомъ духѣ, Уаррингтонь сказалъ:
   -- Видите, сэръ, мистриссъ Флэнаганъ здѣсь нѣтъ для стряпни, а мальчику некогда: этотъ чертенокъ занятъ цѣлый день чищеньемъ сапоговъ Пена. Ну, а теперь слѣдуетъ еще глотокъ пива. Пенъ пьетъ чай: по-моему, это идетъ только старухамъ.
   -- Такъ вы были вчера на вечерѣ у леди Вистонъ? сказалъ майоръ, незная о чемъ бесѣдовать съ этимъ нешлифованнымъ алмазомъ.
   -- Я у леди Вистонъ! Не такой олухъ, сэръ. Я не люблю дамскаго общества: оно наводитъ на меня сплинъ. Я провелъ свой вечеръ очень-философически въ Задней Кухнѣ.
   -- Въ Задней Кухнѣ? въ-самомъ-дѣлѣ! воскликнулъ изумленный майоръ.
   -- Я вижу, вы не поняли, что это значитъ. Спросите у Пена. Онъ былъ тамъ послѣ вечера леди Вистонъ. Разскажи майору Пенденнису, что такое Задняя Кухня, Пенъ, нечего стыдиться.
   Пенъ разсказалъ, что такъ называется маленькое, весьма-оригинальное собраніе литераторовъ и свѣтскихъ людей, куда и онъ былъ представленъ; и майоръ началъ думать, что молодой малый наглялѣлся-таки многаго съ прибытія своего въ Лондонъ.
   

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ.
Рыцари Темпля.

   Англійскіе юридическіе коллегіумы держатся еще многихъ обычаевъ и учрежденій нашихъ предковъ; все это давно уже брошено людьми, которые неочень чтятъ память своихъ предшественниковъ, или, можетъ-быть, неочень-хорошо знакомы съ ними. Содержимые въ порядкѣ рабочій домъ или тюрьма нашего времени, конечно, снабжены гораздо-лучше всѣми удобствами для здоровья, комфорта и чистоты, чѣмъ почтенная, древняя Коллегія, или ученая Гостинница. Въ послѣднемъ мѣстѣ жительства люди спятъ въ темныхъ коморкахъ и платятъ за гостиную и буфетъ, служащій въ то же время спальнею, столько же, сколько бы имъ стоилъ наемъ хорошенькой дачи съ садомъ въ окрестностяхъ Лондона, или просторной квартиры въ отдаленныхъ частяхъ города. Бѣднѣйшій мастеровой въ Спитальфильдсѣ пользуется цистерною и неограниченнымъ количествомъ воды; но джентльмены въ юридическихъ гостинницахъ и въ университетахъ получаютъ это косметическое средство въ кувшинахъ, приносимыхъ имъ прачками, и живутъ въ обиталищахъ, воздвигнутыхъ задолго до вкорененія въ наши обычаи чистоты и опрятности. Есть еще теперь живые люди, которые говорятъ объ этихъ качествахъ съ эпитетами насмѣшки и презрѣнія. Джентльмены, вы можете сказать съ достоверностью, что предки ваши были "великіе неряхи". Въ-особенности въ Темплѣ, только при необычайныхъ стѣсненіяхъ и трудностяхъ, можно слѣдовать правиламъ чистоты и опрятности.
   Старый Громпъ, изъ Норкфолькскаго Округа, прожившій больше тридцати лѣтъ въ комнатахъ подъ квартирою Уаррингтона и Пенденниса, и котораго будилъ ревъ воды, падающей въ души, когда эти джентльмены у себя окачивались (часть этой воды просачивалась черезъ потолокъ и капала къ нему) объявилъ способъ омовенія ихъ нелѣпою, новомодною выломкою глупаго франтовства, и проклиналъ ежедневно прачку, обливавшую ему лѣстницу, когда она таскала къ нимъ воду. Громпъ, прожившій на свѣтѣ далеко за полстолѣтія, никогда не предавался подобной роскоши самъ. Онъ обходился какъ-нельзя-лучше и безъ воды, какъ дѣлали наши предки до него. Изъ всѣхъ рыцарей и баронетовъ, лордовъ и дворянъ, которыхъ гербы расписаны на стѣнахъ знаменитой залы Верхняго Темпля, не-уже-ли не нашлось ни одного попечительнаго филантропа, который бы вздумалъ устроить какое-нибудь водоподъемное приспособленіе въ пользу юристовъ, его товарищей и преемниковъ? Историкъ Темпля не упоминаетъ ни о чемъ подобномъ. Тамъ есть Нуми-Куотъ и Фоунтси-Куртъ, съ помпою и фонтаномъ; но никто еще не слыхивалъ, чтобъ какой-нибудь ученый ассессоръ когда-либо забавлялся въ фонтанѣ; и нѣтъ сомнѣнія, что многимъ важнымъ юрисконсультамъ, посвященнымъ во всѣ тайны законовъ старыхъ временъ, помпа была бы вещью очень-нелишнею.
   Какъ-бы то ни было, а почтенныя гостинницы, у которыхъ находятся на вывѣскахъ изображенія Агнца, Флага и Крылатой Лошади, имѣютъ свои прелести для поселяющихся въ нихъ, и свою долю простыхъ удобствъ и полной непринужденности, всегда оставляющихъ людямъ пріятныя воспоминанія. Не знаю, позволяетъ ли себѣ человѣкъ, изучающій законы, освѣжаться энтузіазмомъ и вдается ли онъ въ поэтическія размышленія, проходя мимо историческихъ комнатъ? Приходитъ ли ему въ голову подумать: "Тутъ жилъ Эльдонъ, на этомъ мѣстѣ размышлялъ Кокъ о Литтльтонѣ, здѣсь трудился Читти, здѣсь Барнвелль и Эндерсонъ работали вмѣстѣ, здѣсь Бальзъ сочинилъ свое великое твореніе о билляхъ, а Смитъ составилъ свои безсмертные совѣты дѣлопроизводителямъ; здѣсь Густавусъ и до-сихъ-поръ трудится, а Саломонъ помогаетъ ему"; но словесникъ не можетъ не любить мѣста, гдѣ жило столько его собратій и которое населено ихъ твореніями, для насъ столько же существенными, сколько были прежде авторы, отцы ихъ. Сэръ Роджеръ де-Коверли, гуляющій по саду Темпля и разсуждающій съ мистеромъ Спектаторомъ о прыгающихъ по травѣ красавицахъ въ фижмахъ и мушкахъ, для меня такая же живая фигура, какъ старикъ Самуэль Джонсонъ, ѣдущій сквозь туманъ, съ шотландскимъ джентльменомъ за собою, къ жилищу доктора Гольдсмита въ Брикк-Куртъ, или Гарри Фильдингъ, въ запачканныхъ чернилами манжетахъ и съ обвязанною мокрымъ полотенцомъ головою, откатывающій статьи для ковент-гарденскаго журнала, между-тѣмъ, какъ мальчишка изъ типографіи спитъ въ корридорѣ въ ожиданіи.
   Еслибъ мы могли добыть исторію хоть одного дня, какъ онъ проходитъ въ четырехъ этажахъ Лемб-Курта, гдѣ жили наши друзья, Уаррингтонъ и Пенъ, то какой-нибудь Асмодей Темпля доставилъ бы довольно матеріаловъ для курьёзнаго тома. Вотъ этотъ важный парламентскій юрисконсультъ, живущій въ первомъ этажѣ и ѣдущій обѣдать на Бельгрэв-Скверъ; даже писецъ его сталъ джентльменомъ, угощаетъ своихъ друзей и выѣзжаетъ для своего удовольствія. А между-тѣмъ, очень-недавно, былъ онъ голоднымъ и безпроцеснымъ бѣднячкомъ, обитателемъ чердака на Лемб-Курт-Иннѣ; жилъ, пописывая журнальныя статейки: надѣялся, ждалъ, болѣлъ, а кліентовъ не было какъ не было; истощилъ всѣ свои средства и всѣ пособія своихъ родныхъ; долженъ былъ смиряться передъ лавочниками и умолять бѣдняковъ-кредиторовъ потерпѣть еще немножко. Разореніе глядѣло ему прямо въ глаза -- и вотъ повернулось колесо Фортуны и несчастливцу достается на долю одинъ изъ тѣхъ чудовищныхъ призовъ, которые иногда выпадаютъ изъ великой лоттереи Ѳемиды. Многіе законовѣдцы, получше его, не имѣютъ и пятой доли дохода его писца, который, за нѣсколько мѣсяцевъ, едва могъ достать въ долгъ ваксы для взятыхъ въ кредитъ сапоговъ своего господина. Въ первомъ этажѣ живетъ, можетъ-быть, почтенный старикъ, который прославилъ свое имя, прожилъ въ Иннѣ больше полвѣка одинокій, прожилъ для себя, набираясь учености и скопляя себѣ состояніе. Онъ приходитъ ночью изъ своего клуба, гдѣ роскошно пообѣдалъ, въ одинокія комнаты, гдѣ онъ проводитъ жизнь злополучнымъ затворникомъ. Когда онъ умретъ, сотоварищи-юрисгы повѣсятъ въ честь его мраморную доску въ залѣ Инна, а наслѣдники сожгутъ часть его библіотеки, за безполезностью ея для нихъ. Желаете вы себѣ подобной будущности на старости лѣтъ? Стоитъ ли копить деньги, ученость, и кончить такимъ-образомъ? Но не станемъ терять времени у дверей мистера Думсдея. Возьмемъ хоть достопочтеннаго мистера Громпа, который живетъ надъ нимъ, и также изъ старожиловъ Лемб-Курт-Иинна. Когда Думсдей приходитъ домой и садится за Катулла, мистеръ Громпъ сидитъ съ тремя равнозначущими ему старшинами Инна за робберомъ солиднаго виста, послѣ обѣда, за которымъ они осушили три солидныя бутылки портвейна. Вы можете видѣть этихъ старыхъ холостяковъ по воскресеньямъ въ саду Темпля, гдѣ они всегда дремлютъ. Ихъ рѣдко безпокоятъ приказные и у каждаго изъ нихъ есть свое маленькое состояніе. На другой сторонѣ сѣней Пена и Уаррнигтона, засиживается далеко за полночь мистеръ Пэли, прежній бонифасецъ, получившій въ университетѣ первыя почести: онъ сидитъ и корпитъ надъ казусами до двухъ часовъ ночи; встаетъ въ семь и является въ залѣ просителей только-что ее отопрутъ, и тамъ кончаетъ работу не прежде какъ за часъ до обѣда; потомъ, изъ залы онъ возвращается домой и принимается снова работать и записывать казусы до слѣдующаго разсвѣта, когда, можетъ-быть, мистеръ Артуръ Пенденнисъ и мистеръ Уаррингтонъ возвращаются изъ какой-нибудь дикой экспедиціи. Мистеръ Пэли проводитъ свое время иначе! Онъ не изъ праздношатающихся: онъ только трудолюбиво низводитъ большія умственныя способности на малые предметы, и, ухватясь за нихъ, съ рѣшимостью выбрасываетъ изъ своей головы всѣ болѣе возвышенныя идеи, всѣ лучшіе помыслы, всю мудрость философовъ и историковъ, всѣ фантазіи поэтовъ: словомъ, онъ изгоняетъ изъ себя все остроуміе, воображеніе, размышленіе, искусство, любовь, истину, чтобъ овладѣть огромною легендою законовъ, объясненіе которыхъ должно доставить ему средства жизни.
   Уаррингтонъ и Пэли были соперниками въ университетѣ и сильно оспоривали другъ у друга ученыя отличія. Всѣ говорили, что теперь Уаррингтонъ тратилъ даромъ свое время и способности, и всѣ въ голосъ превозносили трудолюбіе Пэли. Трудно, однако, рѣшить, кто изъ двухъ лучше употреблялъ свое время. Одинъ сохранилъ теплоту сердца и былъ способенъ къ добру, а другой долженъ былъ необходимо сдѣлаться эгоистомъ: онъ не могъ питать дружбы или удивляться твореніямъ генія, или воспламеняться отъ вздоха красоты, отъ звука нѣжнаго голоса -- ему не было на это времени, и глазъ его доставало для однихъ книгъ. Внѣ его рабочей лампы царствовалъ мракъ. Любовь, природа, изящныя искусства -- выраженіе нашей хвалы и чувства красоты Божія міра -- для него не существовали. Когда онъ гасилъ, ложась спать, свою одинокую лампу, онъ всегда былъ убѣжденъ, что провелъ день съ пользою, и засыпалъ безъ укора совѣсти. Но онъ вздрагивалъ, встрѣчаясь на лѣстницѣ съ своимъ стариннымъ товарищемъ, Уаррингтономъ, и избѣгалъ его, какъ осужденнаго на вѣчную погибель.
   Можетъ-быть, видъ этого мертвящаго честолюбія и этой самодовольной мелочности, отражавшихся на желтомъ лицѣ Пэли и блиставшихъ въ его узкихъ глазахъ, а можетъ-быть и врожденная наклонность повеселиться (довольно-сильная въ Пенѣ), были причиною, что нашъ несчастный юноша сталъ какъ-то меньше стремиться къ судейской скамьѣ и канцлерскому мѣшку съ шерстью; онъ не трудился больше съ тою усидчивостью, какая требуется отъ джентльменовъ, желающихъ взобраться на эти почетныя сѣдалища. Онъ наслаждался жизнью Гемпля сколько могъ. Почтенные родственники его воображали, что онъ работаетъ какъ слѣдуетъ юристу: дядя написалъ письмо въ Фэроксъ къ мистриссъ Пенденнисъ, поздравляя добрую женщину съ тѣмъ, что малый наконецъ перебѣсился и дѣлается человѣкомъ солиднымъ. Въ-сущности, новая жизнь, начатая Пеномъ, была для него источникомъ новыхъ ощущеній: отказавшись отъ нѣкоторыхъ франтовскихъ претензій и утонченнаго джентльменства, которыхъ онъ набрался въ обществѣ своихъ аристократическихъ университетскихъ пріятелей (онъ теперь видался съ ними рѣдко), Пенъ пустился въ болѣе-дюжія увеселенія лондонскаго холостяка, и они имѣли для него всю заманчивость новизны. Прежде онъ позавидовалъ бы каждому щеголю, на красивой лошади, еслибъ увидѣлъ его за Роттен-Роу; но теперь онъ довольствовался пѣшеходною прогулкой по Гайд-Парку и тѣмъ, что смотрѣлъ на нихъ. Онъ былъ слишкомь-молодъ для успѣховъ въ высшемъ лондонскомъ обществѣ безъ болѣе знатнаго имени и большаго состоянія, и слишкомъ-лѣнивъ, чтобъ добиваться этихъ успѣховъ безъ такихъ прилагательныхъ. Старый Пенденнисъ помышлялъ съ удовольствіемъ, что онъ занимается законами и потому ему некогда бывать въ свѣтѣ; а онъ, посѣтивъ дюжину баловъ и раутовъ, бросилъ ихъ, найдя скучными и однообразными. Когда достойнаго майора спрашивали о его племянникѣ, старый джентльменъ говорилъ, что молодой повѣса исправился и что теперь его не оторвешь отъ книгъ. Но майоръ ужаснулся бы, навѣрно, не меньше мистера Пэли, еслибъ могъ знать настоящій образъ жизни Пена, и то, сколько удовольствій онъ примѣшивалъ къ своимъ юридическимъ занятіямъ.
   Долгое чтеніе по утрамъ, прогулка въ Паркѣ, катанье по рѣкѣ, пѣшеходный конецъ въ гору къ Гэмпстеду и простой, скромный обѣдъ въ тавернѣ; потомъ, гдѣ-нибудь разгульной холостой вечеръ, или спокойный вечерь дома, въ бесѣдѣ съ однимъ или двумя пріятелями за трубками, и увлаженіемъ разговора дешевыми британскими напитками, въ достоинствѣ которыхъ неизмѣнно удостовѣрялась напередъ прачка, мистриссъ Фленаганъ: вотъ какъ проводилъ время нашъ молодой джентльменъ и, надобно сознаться, не безъ пріятности. Во время занятій, мистеръ Пенъ обнаруживалъ самую похвальную регулярность въ исполненіи нѣкоторыхъ обязанностей юриста и обѣдалъ постоянно въ общей залѣ. Зала Верхняго Темпля представляетъ дѣйствительно зрѣлище, нелишенное занимательности: за исключеніемъ нѣкоторыхъ незначительныхъ улучшеній и анахронизмовъ, вошедшихъ тамъ въ обычай, человѣкъ можетъ сѣсть въ ней за столь и вообразить себя обѣдающимъ въ семнадцатомъ столѣтіи. У адвокатовъ свои отдѣльные столы, у кандидатовъ свои; тузы Темпля сидятъ за верхнимъ столомъ, на возвышенной платформѣ, окруженные портретами великихъ судей и особъ королевской крови, почтившихъ своимъ присутствіемъ и покровительствомъ торжества этого мѣста. Введенный туда въ первый разъ, Пенъ оглядывался съ любопытствомъ, и его значительно забавляла сцена, которой онъ былъ свидѣтелемъ. Въ разрядѣ его товарищей-студентовъ были джентльмены всѣхъ возрастовъ, отъ шестидесяти-лѣтняго до семнадцати-лѣтняго: дюжіе сѣдовласые приказные, добивавшіеся высшей степени; денди и свѣтскіе люди, которые по разнымъ причинамъ желали считаться адвокатами съ семью годами старшинства; смуглые, черноглазые урожденцы колоній, призванные сюда въ науку, прежде чѣмъ будутъ практикантами на своихъ островахъ, и много Ирландцевъ, проживающихъ въ Миддль-Темпль-Ленѣ передъ возвращеніемъ на свою родину. Тутъ были маленькіе тощіе труженики, бесѣдовавшіе о законахъ во все время обѣда; были кутилы, разсуждавшіе и кулачныхъ бояхъ, Ред-Гоузѣ, Воксалѣ и Оперѣ; были глубокомысленные политиканы и ораторы: со всѣми этими кружками, кромѣ перваго, котораго языкъ былъ для Пена соверпіенно-непонятенъ и вовсе неинтересенъ, онъ знакомился постепенно и сочувствовалъ во многомъ съ каждымъ.
   Древній и сытный Иннъ Верхняго Темпля снабжаетъ въ своей залѣ, за самую умѣренную цѣну, отличнымъ здоровымъ обѣдомъ, состоящимъ изъ супа, мяса, пирожковъ, портвейна или хереса -- юристовъ и студентовъ, которые туда ходятъ. Столы накрываются на четыре прибора и каждый квартетъ имѣетъ дюжій ростбифъ или баранью ногу, соразмѣрный яблочный пирогъ и бутылку вина. Но посѣтители низшаго разряда прибѣгаютъ ко многимъ невиннымъ хитростямъ и продѣлкамъ для улучшенія своего обѣда и добыванія блюдъ повкуснѣе ежедневныхъ.
   -- Подождите немножко, сказалъ мистеръ Лоутонъ, одинъ изъ этихъ гастрономовъ Темпля, дергая Пена за мантію: -- подождите немножко, всѣ столы теперь въ полномъ комплектѣ, а тамъ только три козыря на десять порцій: если мы подождемъ, то, можетъ-быть, добудемъ себѣ что-нибудь съ ихъ стола. Пенъ посмотрѣлъ Съ улыбкой, а Лоутонъ съ жадностью, на верхній столъ магнатовъ, гдѣ три старые джентльмена стояли передъ дюжиною блюдъ подъ серебряными крышками, между-тѣмъ, какъ писецъ произносилъ молитву.
   Лоутонъ былъ великимъ страткгикомъ обѣдовъ. Онъ всегда старался занять мѣсто первымъ, чтобъ быть старшиною стола и пользоваться тринадцатою рюмкой портвейна; также точно ему приходилось тогда рѣзать мясо, и онъ ловко выкраивалъ себѣ самые вкусные кусочки и присвоивалъ себѣ большую часть подливки, что до-крайности забавляло Пена. Бѣдный Джекъ Лоутонъ! твои удовольствія были очень-невинны: жадный эпикуреецъ, ты не простиралъ своихъ желаній за предѣлы полуторыхъ шиллинговъ.
   Пенъ былъ нѣсколько-старѣе многихъ своихъ товарищей; кромѣ-того, въ его наружности и манерахъ было, какъ мы ужь замѣтили, нѣчто довольно-надменное и самоувѣренное, дававшее ему аристократическій видъ; онъ вовсе не походилъ на тѣхъ блѣдныхъ тружениковъ, разговаривавшихъ между собой о законахъ, ни на свирѣпыхъ денди въ рубашкахъ гребцовъ и съ необычайными булавками и жилетами, представителей праздной части юридическаго братства. Скромный и добродушный Лоутонъ былъ увлеченъ наружнымъ превосходствомъ Пена и познакомился съ нимъ за обѣдомъ, начавъ разговоръ:
   -- Сегодня, кажется, день вареной говядины, сэръ.
   -- Право, не знаю, сэръ, отвѣчалъ Пенъ, едва удерживаясь отъ смѣха: -- впрочемъ, прибавилъ онъ, я здѣсь чужой и начинающій; на что Лоутонъ принялся показывать ему знаменитости залы.
   -- Вотъ это судья Бузи, тотъ лысый, который сидитъ подъ портретомъ и ѣстъ супъ -- чего добраго, черепаховый; у нихъ это ни по чемъ. Подлѣ него Балльзъ, королевскій юрисконсультъ, и Светтенгэмъ; знаете, Годжъ и Светтенгэмъ. Вотъ это старый Громпъ, верховный стряпчій; говорятъ, что онъ ужь сорокъ лѣтъ постоянно здѣсь обѣдаетъ. Эти тузы часто посылаютъ свою рыбу къ верхнему столу. А видите этихъ четырехъ, которые сидятъ противъ насъ? Это настоящіе денди, первоклассный народъ, могу вамъ сказать: мистеръ Трэйль, сынъ епископа илингскаго; высокородный Фредрикъ Рингвудъ, братъ лорда Сникбара, знаете. Вотъ ужь онъ получитъ хорошее мѣсто, бьюсь о чемъ угодно; тутъ же Бобъ Соклингъ, который съ нимъ неразлученъ, также малый изъ высокихъ. Ха, ха! Лоутонъ расхохотался.
   -- Что такое? спросилъ Пенъ, смѣясь.
   -- Я вамъ скажу, что я люблю обѣдать съ этими ребятами, отвѣчалъ Лоутонъ, значительно подмигнувъ и наливая себѣ вина.
   -- Почему такъ?
   -- А потому, что они приходятъ сюда не обѣдать, и только прикидываются будто обѣдаютъ. Они станутъ здѣсь обѣдать! Какъ бы не такъ! Они обѣдаютъ въ какомъ-нибудь модномъ клубѣ или ѣздятъ на званые обѣды въ большой свѣтъ. Вы можете видѣть ихъ имена въ газетѣ, послѣ каждаго важнаго обѣда, бала или собранія. Да, я вамъ ручаюсь головой, что теперь на углу Эссекс-Стрита, навѣрно, дожидаетъ кабріолетъ Рингвуда, или бругамъ Трэйля; этотъ Трэйль протираетъ-таки глаза денежкамъ епископа. Да, станутъ они здѣсь обѣдать! Да они еще цѣлые два часа не сядутъ за свой настоящій обѣдъ.
   -- Отчего же вы любите сидѣть съ ними за столомъ, если они ничего не ѣдятъ?
   -- Какъ вы зелены! Извините меня, но право вы зелены. Развѣ вы не видите, что они вовсе не пьютъ вина, и тогда можно имѣть всю бутылку для себя, если сядешь съ этими тремя львами. Вотъ для чего Коркоранъ и забрался къ нимъ.
   -- Ого! мистеръ Лоутонъ, да вы большой хитрецъ, сказалъ Пенъ, восхищенный своимъ новымъ знакомцемъ; на что тотъ скромно отвѣчалъ, что прожилъ въ Лондонѣ лучшую часть своей жизни, и потому научился глядѣть во всѣ глаза. Потомъ онъ сталъ продолжать Пену свой каталогъ.
   -- Здѣсь куча Ирландцевъ; этотъ Коркоранъ въ томъ числѣ, хотя я его неслишкомъ жалую. Видите этого красиваго малаго въ голубомъ галстухѣ, розовой рубашкѣ и желтомъ жилетѣ -- это другой, Моллой-Мэлони изъ Беллимелони, племянникъ генерал-майора сэра Гектора О'Дауда, хе, хе! Онъ вѣчно хвастаетъ своимъ дядей и пришелъ въ залу въ первый разъ въ панталонахъ съ серебряными лампасами. Вотъ тотъ, подлѣ него, съ длинными черными волосами -- свирѣпѣйшій репилеръ. Клянусь Юпитеромъ, сэръ, какъ послушаешь его ораторства, кровь мерзнетъ въ жилахъ; подлѣ него еще Ирландецъ, Джекъ Финюкенъ, сотрудникъ одной газеты. Эти Ирландцы тѣсно жмутся другъ къ другу. Теперь ваша очередь налить себѣ портвейна. Какъ? вы не хотите портвейна? Не пьете портвейна за обѣдомъ? За ваше здоровье! И достойный малый полюбилъ Пена еще больше за то, что ему не нравится портвейнъ за обѣдомъ.
   Въ то время, какъ Пенъ разъ обѣдалъ въ залѣ, вмѣстѣ съ Лоутономъ въ качествѣ старшины, къ нимъ присоединился одинъ джентльменъ въ адвокатской мантіи, который, повидимому, не нашелъ себѣ мѣста за столомъ съ людьми одной съ нимъ степени, и потому перешагнулъ черезъ скамью и сѣлъ рядомъ съ Пеномъ. На немъ было поношенное платье и полинялая мантія; рубашка, хотя весьма-чистая, была очень-протерта и вовсе не походила на великолѣпную розовую сорочку мистера Моллой-Мэлони, сидѣвшаго за слѣдующимъ столомъ. Желающіе обѣдать въ залѣ обыкновенно записываютъ свои имена карандашомъ на положенныхъ съ этой цѣлью на столы листкахъ, тамъ, гдѣ они намѣрены сѣсть. Лоутонъ записалъ свое имя первымъ, потомъ Артугръ Пенденнисъ -- свое, и послѣ него слѣдовалъ джентльменъ въ старомъ платьѣ. Онъ улыбнулся, увидя имя Пена и посмотрѣлъ на него: "Мы должны знать другъ друга: мы оба бонифасцы; мое имя Уаррингтонъ.
   -- Какъ, вы Уаррингтонъ-Оглу...?
   Уаррингтонъ засмѣялся: "Уаррингтонъ-Оглушитель. хотите вы сказать? Да, я помню васъ въ первомъ курсѣ, но вы, повидимому, вычеркнули меня изъ памяти.
   -- О васъ и теперь вспоминаютъ въ Коллегіи, возразилъ Пенъ, всегда чувствовавшій уваженіе къ дарованіямъ и молодечеству.-- Лодочникъ Билль Саймсъ, котораго вы поколотили, помните, желаетъ васъ снова видѣть въ Оксбриджѣ. Обѣ миссъ Нотли, дочери галантерейщика...
   -- Tс! прервалъ Уаррингтонъ:-- радъ познакомиться съ вами, Пенденнисъ. Слыхалъ много о васъ.
   Молодые люди сразу подружились и пустились болтать о Коллегіи и прежнихъ временахъ. Пенъ, который наканунѣ корчилъ изъ себя разборчиваго джентльмена, говоря Лоутону, что не можетъ пить портвейна за обѣдомъ, видя, съ какимъ наслажденіемъ Уаррингтонъ осушаетъ свою порцію, также пересталъ франтить и принялся за свою, къ нѣкоторому неудовольствію честнаго Лоутона. Когда обѣдъ кончился, Уаррингтонъ спросилъ Пена, куда онъ намѣренъ идти?
   -- Я думалъ зайдти домой и переодѣться, а потомъ послушать Гризи въ "Нормѣ".
   -- Васъ тамъ ждетъ кто-нибудь?
   -- Нѣтъ, только послушать музыку. Я очень люблю музыку.
   -- Такъ пойдемте-ка лучше ко мнѣ; мы закуримъ трубки и поболтаемъ о Сен-Бонифасѣ и о старомъ времени.
   Они ушли и Лоутонъ вздохнулъ вслѣдъ имъ. Онъ зналъ, что Уаррингтонъ сынъ баронета и смотрѣлъ съ уваженіемъ на все аристократическое. Пенъ и Уаррингтонъ стали съ той поры неразлучными друзьями. Бодрость и веселый нравъ Уаррингтона, здравый разсудокъ его, суровое радушіе и вѣчная трубка табаку, восхищали Пена, который нашелъ, что гораздо-пріятнѣе нырять съ нимъ въ шиллинговыя таверны, чѣмъ обѣдать въ одинокомъ величіи среди безмолвныхъ и чопорныхъ посѣтителей его фэшонэбльнаго Клуба Поліанта.
   Вскорѣ потомъ Пенъ оставилъ квартиру, которую нанялъ въ Сент-Джемс-Стритѣ, проживъ дня два въ ковент-гарденскомъ отелѣ, и нашелъ, что гораздо-выгоднѣе и дешевле поселиться въ Лемб-Куртѣ, въ порожней комнатѣ Уаррингтона. Надобно сказать правду о Пенѣ, что никого нельзя было увлечь на что-нибудь легче чѣмъ его, если тутъ была новизна и если это ему нравилось. Юный Пидженъ и прачка мистриссъ Фленагамъ раздѣляли свои услуги между Уаррингтономь и Пеномъ.
   

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ.
Старые и новые знакомые.

   Восхищенный идеею видѣть жизнь, Пенъ пошелъ скитаться по всѣмъ возможнымъ курьёзнымъ лондонскямъ притонамъ. Его плѣняла мысль, что онъ наблюдаетъ нравы всѣхъ разборовъ людей. Такимъ-образомъ онъ видѣлъ угольщиковъ въ ихъ распивочныхъ тавернахъ и честныхъ обитателей Сити, развлекающихся на рѣкѣ и въ окрестностяхъ Лондона. Интересно было наблюдать, съ какимъ серьёзнымъ лицомъ Уаррингтонъ внималъ разсказамъ знаменитыхъ боксёровъ, Тетбюрійца-Баловня и Брайтонскаго-Оглушителя, въ тавернѣ подъ вывѣскою Гербовъ Бойца; или какъ его занимала честная компанія угольщиковъ въ "Лисицѣ подъ Холмомъ". Знакомство его съ харчевнями, тавернами и портерными лавками столицы и окрестностей и съ посѣтителями всѣхъ этихъ мѣстъ было изумительно. Онъ быль задушевнымъ другомъ всѣхъ трактирщиковъ и трактирщицъ, и совершенно какъ дома въ буфетахъ и общихъ комнатахъ всѣхъ этихъ заведеній. Уаррингтонъ говаривалъ, что любитъ это общество за его оригинальность. "Въ обществѣ фэшонэбльномъ" говорилъ онъ, "всѣ люди одни и тѣ же, носятъ тѣ же костюмы, ѣдятъ, пьютъ и говорятъ одно и то же; одинъ молодой денди въ клубѣ смотритъ и болтаетъ точь-въ-точь какъ другой; одна миссъ на балѣ походитъ какъ днѣ капли воды на другую: тогда-какъ здѣсь я вижу оригинальность и разнообразіе характеровъ. Я люблю потолковать съ самымъ сильнымъ человѣкомъ изо всей Англіи; или съ человѣкомъ, который выпьетъ больше пива, чѣмъ кто-либо во всей Англіи, или съ тѣмъ страшнымъ шляпочникомъ, который воображаетъ, что нѣтъ во всей исторіи человѣчества лица, которое могло бы сравниться съ Тистльвудомъ".
   И въ-самомъ-дѣлѣ, джентльменъ этотъ былъ удивительный чудакъ: разсуждая съ Джекомъ или Томомъ, ему какъ-будто и въ голову не приходила мысль, что онъ выше ихъ, хотя втайнѣ почтеніе этихъ людей льстило его самолюбію.
   Пенъ сопровождалъ его очень-усердно по всѣмъ этимъ захолустьямъ. Но онъ былъ значительно-моложе Уаррингтона, а потому гораздо-величавѣе и напыщеннѣе его; Пена уважали какъ малаго высокой руки, молодца и щеголя. Въ манерѣ его было что-то повелительно-добродушное, открытое и гордое, хотя онъ быль наслѣдникомъ двухъ съ половиною пенсовъ и потомкомъ аптекарской ступки. Если такія положенія созданы для насъ, мы очень-охотно принимаемъ ихъ и всегда готовы какъ-нельзя-лучше корчить изъ себя высшихъ передъ тѣми, кто ничѣмъ не хуже насъ, милостивая снисходительность Пена, въ эту пору его жизни, стоила того, чтобъ полюбоваться на нее. У людей съ дарованіями эта самоувѣренность проходитъ съ первою юностью; но занимательно видѣть важничанье малаго благороднаго и бойкаго: есть что-то почти трогающее въ этомъ раннемъ обнаруженіи простоты и самоувѣренности.
   Итакъ, проведя цѣлое утро за чтеніемъ -- не одного законовѣдѣнія, я опасаюсь, но и политики, исторіи и литературы, необходимыхъ образованному юристу столько же, какъ сухіе законы; просидѣвь очень-прилежно за разными сочиненіями, журналами, элементарными юридическими книгами, а усерднѣе всего за газетами, до приближенія обѣденнаго часа -- наши молодые джентльмены выходили въ городъ съ веселымъ духомъ и отличнымъ аппетитомъ, съ намѣреніемъ провести веселый вечеръ такъ же, какъ они провели пріятное утро. Веселое время двадцатичетырехлѣтняго возраста, когда каждый мускулъ тѣла и духа въ здоровомъ дѣйствіи, когда свѣтъ еще новъ и человѣкъ двигается впередъ, пришпориваемый бодростью и восхитительною способностью наслаждаться! Если мы когда-нибудь чувствуемъ себя молодыми впослѣдствіи, это бываетъ только въ обществѣ товарищей той поры; пѣсня, которую мы мурлыкаемъ на старости, та самая, которую мы горланили тогда. Иногда, можетъ-быть, веселость той поры оживаетъ въ нашей памяти; Но, увы! какъ заглохъ садъ удовольствій, какъ увяли растрепанныя холодными вѣтрами гирлянды, какъ стара и малочисленна честная компанія, и сколько свѣточей ея погасило время! Сѣдины пришли какъ разсвѣтъ на пирушкѣ -- разсвѣтъ съ головною болью. Удовольствіе пошло спать съ румянами на щекахъ. Ну-ка, старый дружище, погуляемъ вмѣстѣ этотъ день, воздержные и грустные, но въ дружественномъ расположеніи!..
   Не знаю, что бы сказали Елена и Лаура, еслибъ онѣ видѣли, а для этого имъ стоило быть въ Лондонѣ и не спать въ то время, еслибъ видѣли ранехонько по утрамъ, когда мосты начинали рдѣться румяною утренней зарей и спокойныя улицы Сити освѣщаться восходящимъ солнцемъ, какъ мистеръ Пенъ и мистеръ Уаррингтонъ катились по мостовой къ Темплю, послѣ весело-проведенной ночи. Ночи эти бывали разгульны, но не развратны: Уаррингтонъ былъ ненавистникъ женщинъ, а Пенъ, какъ мы уже сказали, слишкомъ-возвышенъ для грубой интриги. Нашъ молодой принцъ Фэрокскій не могъ обращаться съ прекраснымъ поломъ иначе, какъ съ почтительною вѣжливостью, и врожденная деликатность не допускала его до грубаго слова или жеста. Хотя мы и видѣли его влюбленнымъ въ дуру, что случалось нерѣдко съ людьми и получше и похуже его, но на время обольстительной любви она была для него все-таки богиней, которой онъ покланялся. Мужчины служатъ женщинамъ на колѣняхъ, еслижь они встанутъ на ноги, то сейчасъ уходятъ.
   Эту истину сказалъ Пену одинъ изъ его старыхъ знакомыхъ своимъ рѣзкимъ и горькимъ тономъ, сказалъ знакомецъ, съ которымъ Пенъ снова сошелся въ Лондонѣ, и никто другой, какъ честный мистеръ Боусъ, прежній скрипачъ чэттерискаго театра, теперь въ качествѣ фортепьяниста для аккомпанированія пѣнію одного высокаго лирическаго таланта, который каждую ночь восхищалъ публику въ "Фильдинговой Головѣ" въ Ковент-Гарденѣ; въ этой гостинницѣ собирался клубъ подъ названіемъ "Задней Кухни".
   Многіе изъ пріятелей Пена посѣщали это весьма-веселое собраніе Фильдингова Голова была гостепріимнымъ мѣстомъ почти съ той поры, какъ знаменитый авторъ "Тома Джонса" былъ магистратомъ въ Боу-Стритѣ; мѣсто его и стулъ, на которомъ онъ сиживалъ въ гостинницѣ, были и теперь занимаемы президентомъ ночной пирушки. Достойный мистеръ Коттсъ, хозяинъ Фильдинговой Головы, обыкновенно сидѣлъ тутъ, когда его не удерживала подагра или другіе недуги. Веселая наружность и пріятный голосъ его, вѣроятно, сохранились въ памяти многихъ изъ читателей: онъ много пѣвалъ на гармоническихъ митингахъ и пѣсни его были такъ-называемой Британской Гроковой школы: въ нихъ разгулъ и болѣе-возвышенные порывы, вино и пріязнь воспѣвались звонкимъ баритономъ. Прелести нашихъ женщинъ и геройскіе подвиги нашихъ моряковъ и воиновъ часто прославляются въ балладахъ этой школы. Въ юности моей, однажды, Коттсъ пѣвецъ воспламенилъ во всѣхъ насъ патріотическій энтузіазмъ, описавъ битву, гдѣ храбрый Эберкромби получилъ смертельную рану; потомъ онъ растрогалъ насъ до слезъ и обильно плакалъ, когда прерывающимся голосомъ пропѣлъ, какъ падающіе осенніе листья возвѣщаютъ "старику, что пора умирать". Но меня удивляло не пѣніе, а то, какъ послѣ этого внезапно Коттсъ-пѣвецъ вдругъ превратился въ Коттса-трактирщика, Прежде чѣмъ утихалъ шумъ нашихъ кулаковъ, стучавшихъ по столу въ пылу восторга, произведеннаго его трогательными мелодіями, онъ восклицалъ: "Теперь, джентльмены, неугодно ли вамъ отдать ваши приказанія, Джонъ пришелъ: Джонъ, бутылку шампанскаго для мистера Грина. Сэръ, вы, кажется, спрашивали сосисокъ съ тертымъ картофелемъ? Джонъ, пошевеливайся, джентльмены ждутъ".
   -- И я тебѣ буду благодаренъ, Джонъ, если принесешь и мнѣ стаканъ пунша; да смотри, чтобъ вода была какъ-можно горячѣе, раздавался тогда нерѣдко знакомый Пену голосъ. Этотъ голосъ заставилъ Пена вздрогнуть и покраснѣть, когда онъ услышалъ его въ первый разъ: то былъ голосъ достопочтеннаго капитана Костигана. Онъ жилъ теперь постоянно въ Лондонѣ и былъ однимъ изъ главныхъ лицъ на гармоническихъ митингахъ "Фильдинговой Головы".
   Манеры и разговоры капитана привлекали въ Заднюю Кухню очень-многихъ молодыхъ людей: онъ былъ оригиналъ и слава его распространилась вскорѣ по прибытіи его въ столицу, и въ-особенности, послѣ замужства его дочери. Онъ былъ великъ въ разсказѣ другу сердца (то-есть сосѣду, пившему подлѣ него) о своей "милой дочери". Онъ описывалъ ея свадьбу и всѣ событія, предшествовавшія ей и послѣдовавшія за этою церемоніей: говорилъ о каретахъ ея; о томъ, какъ Майрабель обожаетъ ее и его; о ста фунтахъ, которые предоставлено ему получить отъ банкира его зятя, когда бы ни пришла надобность. Объявивъ свое рѣшительное намѣреніе идти къ банкиру въ будущую субботу, онъ обращался къ другу такъ: "Даю вамъ священнѣйшее слово джентльмена, что пойду въ субботу, четырнадцатаго числа, и вы сами увидите, какъ мистеръ Коттсъ вручитъ мнѣ деньги только-что я представлю ему ордеръ къ платежу". И почтенный капитанъ нерѣдко просилъ у друга полкрону взаймы, клянясь честью благороднаго воина возвратить это бездѣльное одолженіе.
   Сэръ Чарльзъ Майрабель не имѣлъ къ своему тѣстю той восторженной привязанности, которою Костиганъ иногда хвалился (хотя на другихъ поприщахъ чувствительности Косъ отзывался со слезами о неблагодарности дочери сердца и скупости богача, женившагося на ней); но чета супруговъ поступила съ нимъ вовсе не жестокосердо: ему назначили очень-недурную пенсію, которая выплачивалась весьма-регулярно и которую еще регулярнѣе Косъ забиралъ впередъ. Періоды денежныхъ отпусковъ были хорошо извѣстны друзьямъ капитана въ Фильдинговой Головѣ, куда онъ неизмѣнно спѣшилъ являться съ торжествующимъ, видомъ и банковыми билетами въ рукѣ, требуя громко сдачи передъ всѣмъ гармоническимъ митингомъ. "Надѣюсь, пріятель Коттсъ, что эту ноту пріимутъ отъ тебя въ Англійскомъ Банкѣ, любезный мой", говаривалъ капитанъ Костиганъ: "Боусъ, выпей чего-нибудь, не хмурься, стаканъ пунша заставить тебя заиграть con spirito". Костиганъ былъ всегда беззавѣтно щедръ, пока у него водились деньги, и едва ли застегивалъ свои карманы прежде, чимъ изъ нихъ выходилъ послѣдній шиллингъ; исключенія были рѣдки, развѣ когда приходилъ не въ пору кредиторъ.
   Пенъ нашелъ своего третьяго пріятеля въ одну изъ этихъ счастливыхъ эпохъ, когда Костиганъ важничалъ за столомъ нѣвцовъ въ Задней Кухнѣ Фильдинговой Головы, и потчивалъ стаканами пунша всѣхъ своихъ знакомыхъ, кто бы ни вошелъ въ комнату. Уаррингтонъ, большой пріятель съ басомъ, направился въ ту часть покоя, и Пенъ послѣдовалъ за нимъ.
   Пенъ вздрогнулъ и покраснѣлъ при видѣ Костигана. Онъ только-что пріѣхалъ съ аристократическаго вечера леди Вистонъ, гдѣ свидѣлся и говорилъ съ дочерью капитана въ первый разъ послѣ долгаго промежутка. Онъ подошелъ къ старику съ самымъ теплымъ радушіемъ и отъ всего сердца протянулъ ему руку, все еще помня время, когда дочь Костигана была для него всѣмъ на свѣтѣ.
   Капитанъ отвѣчалъ на пожатіе руки Пена сколько позволяли силы его руки, уже значительно ослабѣвшей отъ постояннаго подниманія спиртуозныхъ тяжестей. Капитанъ пристально посмотрѣлъ ему въ лицо и сказалъ: "Милосердыя Небеса! возможно ли? Мой милый юный другъ, любезнѣйшій. Вѣдь знаю ваше лицо, а хоть повѣсьте, забылъ имя". Пять лѣтъ постояннаго пунша протекло съ-тѣхъ-поръ, какъ Пенъ и Костиганъ видались между собою. Артуръ значительно перемѣнился и капитанъ, конечно, могъ не узнать его: если настоящіе предметы двоятся въ глазахъ у человѣка, то справедливо ли требовать, чтобъ взглядъ его, обращенный на прошедшее, не былъ подернутъ нѣкоторымъ флёромъ?
   Пенъ видѣлъ его состояніе и смѣялся, хотя, можетъ-быть, и былъ нѣсколько огорченъ этимъ. "Вы не помните меня, капитанъ? Я Пенденнисъ -- Артуръ Пенденнисъ изъ Чэттериса".
   Звукъ дружескаго голоса молодаго человѣка пробудилъ охмѣлѣвшую память капитана Костигана и онъ привѣтствовалъ Артура, лишь только узналъ его, цѣлымъ залпомъ сердечныхъ привѣтствій. Пенъ былъ снова его возлюбленнѣйшій мальчикъ, его храбрый молодой другъ, его благородный другъ, котораго онъ всегда хранилъ неизмѣнно въ своемъ сердцѣ; онъ желалъ знать, какъ поживаетъ его отецъ, нѣтъ, его мать, и что дѣлаетъ его опекунъ, этотъ генералъ или майоръ?
   -- Судя по вашей наружности, я вижу, что вы уже хозяинъ своего имѣнія и, чортъ возьми! пользуетесь имъ какъ джентльменъ, за это я ручаюсь. Нѣтъ еще? все подъ опекой? Слушайтека: если вы нуждаетесь въ деньгахъ, то вотъ вамъ Джекъ Костиганъ, бѣдный старый Джекъ, у котораго въ карманахъ водится пара гиней -- клянусь Небесами! вы не должны нуждаться, Артуръ, мой любезнѣйшій! Чего вы желаете? Джонъ, поди сюда, да шевелись рысью: подай этому джентльмену стаканъ пунша -- я плачу.
   -- Вашъ пріятель? Я видалъ его прежде. Позвольте, сэръ, имѣть честь познакомиться съ вами и предложить вамъ стаканъ пунша.
   "Не завидую сэру Чарльзу Майрабелю", подумалъ Пенденнисъ.
   -- А что подѣлываетъ мой старый пріятель мистеръ Боусъ, капитанъ? Имѣете вы о немъ извѣстіе и видѣтесь ли съ нимъ?
   -- Онъ здоровъ, нѣтъ сомнѣнія, отвѣчалъ капитанъ, побрякивая деньгами въ карманѣ и присвистывая напѣвъ своей любимой пѣсни "The Lillie Doodeen", которая прославила его въ Фильдинговой Головѣ.-- Мой милый мальчикъ -- я опять забылъ ваше имя -- но мое имя Джекъ Костиганъ, и я желаю, чтобъ вы выпили за мое имя столько стакановъ пунша, сколько пожелаете. Вы знаете мое имя; я не стыжусь его, годдемъ! И онъ продолжалъ въ томъ же духѣ.
   -- Сегодня у капитана платежный день, сказалъ мистеръ Годженъ, басистъ, съ которымъ разговаривалъ Уаррингтонъ: -- и онъ уже перелилъ черезъ край. Онъ попробовалъ опять свою "Little Doodeen", да оборвался, какъ разъ передъ тѣмъ, какъ я пропѣлъ свою пѣсню. А слыхали вы мою новую пѣсню, мистеръ Уаррингтонъ? въ Сент-Бартоломью требовали повторенія... сочинена нарочно для меня. Можетъ-быть, вы или вашъ пріятель пожелаетъ экземпляръ пѣсни, сэръ? Джонъ, сбѣгай туда и принеси экземпляръ... Тамъ мой портретъ, сэръ... находятъ очень-похожимъ.
   -- Очень-благодаренъ, отвѣчалъ Уаррингтонъ:-- слыхалъ девять разъ, знаю наизусть, Годженъ.
   Въ это время сидѣвшій за фортепьяно джентльменъ заигралъ, и Пенъ, взглянувъ въ ту сторону, увидѣлъ того самаго мистера Боуса, о которомъ сейчасъ только спрашивалъ и о существованіи котораго капитанъ Костиганъ повидимому забылъ на ту минуту. Старичокъ сидѣлъ за дребезжащимъ инструментомъ. Бѣднякъ испортилъ свое здоровье, просиживая за фортепьяно цѣлыя безсонныя ночи, и говорилъ теперь хриплымъ и слабымъ голосомъ: онъ аккомпанировалъ пѣвцамъ, или игралъ со вкусомъ и бѣглостью въ промежуткахъ пѣнія.
   Боусъ увидѣлъ и узналъ Пена въ ту самую минуту, когда онъ вошелъ въ комнату, и замѣтилъ искреннюю теплоту, съ которою молодой человѣкъ привѣтствовалъ капитана Костигана. Онъ заигралъ теперь одинъ мотивъ, который Пенъ тотчасъ вспомнилъ: хорь поселянъ въ "Незнакомцѣ", передъ самымъ появленіемъ мистриссъ Галлеръ. Пенъ вздрогнулъ. Онъ припомнилъ какъ сердце его билось при этой самой музыкѣ, возвѣщавшей выходъ на сцену несравненной Эмили. Никто, кромѣ Артура, не обратилъ вниманія на игру стараго Боуса: ее едва-можно было разслышать за стукотнею ножей и вилокъ, за возгласами, за требованіями выпускной яичницы и почекъ, и ходьбою гостей и прислуги.
   Пенъ подошелъ къ музыканту и ласково протянулъ ему руку; Боусъ привѣтствовалъ его съ большимъ радушіемъ и очень-почтительно.-- Такъ вы не забыли этой старой музыки, мистеръ Пенденнисъ? Я такъ и думалъ, что вы ее вспомните. То былъ для васъ первый мотивъ такого рода, не правда ли, сэръ? Вы были тогда очень-молоды. Я боюсь сегодня за нашего капитана: онъ обыкновенно кутитъ напропалую въ денежные дни, и мнѣ будетъ чертовски-хлопотливо доставить его домой. Мы живемъ вмѣстѣ. Мы съ нимъ попрежнему партнёры, хотя миссъ Эм... то-есть миледи Майрабель оставила фирму.-- Такъ вы сохранили память о старинныхъ временахъ? А какова красавица она была?-- Ваше здоровье, сэръ, и я весь къ вашимъ услугамъ, и онъ отпилъ немножко изъ поставленной для него на фортепьяно кружки портера.
   Пенъ имѣлъ послѣ этого много случаевъ видѣться съ своими старыми знакомыми и возобновить сношенія съ Боусомъ и капитаномъ Костиганомъ.
   Пока они были заняты дружескою бесѣдой, люди всѣхъ званій и разборовъ приходили въ Заднюю Кухню и выходили оттуда. Пенъ имѣлъ удовольствіе видѣть самую разнообразную коллекцію человѣчества, какой только могъ пожелать самый жадный наблюдатель. Здоровые фермеры и торговцы изъ провинціи, пріѣхавшіе въ Лондонъ по дѣламъ, приходили и наслаждались веселымъ пѣніемъ и ужинами Задней Кухни; цѣлые взводы молодыхъ подмастерьевъ и помощниковъ приходили сюда, вѣроятно, чтобъ подышать свѣжимъ воздухомъ, послѣ закрытія ставень надъ ихъ дневными трудами; бойкіе франты, веселые, развязные, разодѣтые, что называется "громко" и (сказать ли?) немножко грязные, пѣли, курили здѣсь и апплодировали пѣнію единодушно и во все горло; красивые молодые гвардейцы и процвѣтающіе денди изъ клубовъ Сент-Джемс-Стрита, чего? даже члены Парламента и Палаты Перовъ являлись по временамъ въ Задней Кухнѣ.
   Басистъ Годжень произвелъ колоссальный эффектъ своимъ пѣніемъ и весь городъ бросился слушать его. Никто изъ другихъ пѣвцовъ, ни даже самъ Коттсъ, какъ онъ великодушно сознавался, не могъ устоять передъ Годженомъ, и онъ обыкновенно удалялся въ покои мистриссъ Коттсъ, или въ буфетъ, чтобъ не быть задавленнымъ поражающею пѣсней. "The litile Doodeen" бѣднаго Костигана, которому Боусъ прелестно аккомпанировалъ на фортепьяно, была пропѣта для весьма-немногихъ любителей, вздумавшихъ остаться послѣ пѣнія Годжена. Обыкновенно всѣ уходили по окончаніи его арій, и въ комнатѣ оставались только очень-немногіе и особенно-ревностные искатели удовольствій.
   Разъ ночью, или, вѣрнѣе, уже утромъ, когда Пенъ и Уаррингтонъ сидѣли вмѣстѣ въ Задней Кухнѣ, вошли туда почти въ одно время два обычные посѣтители заведенія. "Мистеръ Гуленъ и мистеръ Дуленъ", шепнулъ Уаррингтонъ Пену, кланяясь вошедшимъ джентльменамъ. Въ мистерѣ Дуленѣ Пенъ у звалъ своего спутника на имперіалѣ дилижанса "Поспѣшный". Тогда мистеръ Дѣленъ не могъ принять приглашенія Пена къ обѣду въ ковентгарденскомъ отелѣ потому, что обязанности его званія, не дозволяли ему обѣдать въ гостяхъ по пятницамъ.
   Газета Дулена "Разсвѣтъ" лежала на столѣ, сильно-запятнанная портеромъ; рядомъ съ нею была газета Гулена, "День". "Разсвѣтъ" была газета радикальная, а "День" ультра-копсервативная. Многія изъ нашихъ газетъ воздѣлываются ирландскими джентльменами, которыхъ храбрый легіонъ дѣлаетъ у насъ то же самое, что дѣлали ихъ предки въ прежнія европейскія войны (они нанимаются сражаться и бьются храбро) подъ враждебными другъ другу знаменами, и потомъ, послѣ битвы, все-таки остаются добрыми пріятелями.
   -- Почекъ и стаканъ портера, говоритъ Гулевъ.-- Здравствуй, Морганъ, что дѣлаетъ мистриссъ Дуленъ?
   -- Все благополучно, благодарю, благодарю, Микъ; она привыкла къ этому. Ну, а что твоя жена? Я, можетъ-быть, заверну къ тебѣ въ воскресенье на стаканъ пунша, покильборнски.
   -- Только не бери съ собою Патти, потому-что у нашего Джорджи корь, говорить дружелюбный Морганъ, и они тотчасъ же пускаются разсуждать о дѣлахъ, сопряженныхъ съ ихъ ремесломъ: объ иностранныхъ почтахъ, парижскихъ и мадридскихъ корреспондентахъ, о расходахъ "Утренней Газеты" на разсылку курьеровъ, о томъ въ какомъ ходу "Вечерняя Звѣзда" и тому подобное.
   Уаррингтонъ, смѣясь, взялъ со стола нумеръ "Разсвѣта", и указалъ на одну изъ передовыхъ статей, начинавшуюся такъ:
   "Въ прежніе годы знаменитые плуты, которымъ нужно было смастерить какое-нибудь злое дѣло -- какъ, напримѣръ, избавиться отъ опаснаго непріятеля, пустить въ ходъ фальшивую монету, разгласить ложь -- употребляли клятвопреступниковъ по ремеслу для исполненія того, за что они сами боялись взяться, будучи или слишкомъ-извѣстны, или слишкомъ-трусливы: такъ точно извѣстный соперникъ нашъ, "День", нанимаетъ работниковъ того же разбора для распространенія клеветы противъ непріятныхъ ему людей, и призываетъ на помощь головорѣзовъ для уничтоженія репутаціи тѣхъ, кто ему надоѣлъ. Одинъ гнусный злодѣй, съ котораго мы сорвемъ личину, подписывающійся вымышленнымъ именемъ Трефойля, теперь въ головѣ наемныхъ клеветниковъ заведенія нашего соперника. Мы можемъ указать на этого презрѣннаго раба и сдѣлаемъ это. Обвиненіе противъ благонамѣреннаго ирландскаго пера, лорда Бэнгбанаггера и противъ Совѣта Хранителей Закона о Бѣдныхъ, принадлежитъ къ числу..." и проч.
   -- Что говорили у васъ объ этой статьѣ, Микъ? спросилъ Морганъ:-- когда капитанъ приложитъ руку, онъ настоящій чортъ. Вѣдь накаталъ статью въ два часа, знаешь, тамъ? пока дожидался чертенокъ изъ типографіи.
   -- Нашъ губернаторъ думаетъ, что публика не заботится ни на волосъ обо всѣхъ этихъ журнальныхъ взрывахъ и велѣлъ доктору повременить отвѣтомъ. Они толковали объ этомъ въ моей комнатѣ: у доктора чесалась рука и онъ говорилъ, что на это легко написать громовое возраженіе, тутъ вѣдь не нужно никакихъ справокъ, ни учености; да губернаторъ не позволилъ.
   -- Любовь къ краснорѣчію пропадаетъ, Микъ.
   -- Правда, Морганъ. Вотъ было славно, когда докторъ писалъ въ "Фениксѣ"; тогда онъ и Конди Руни такъ и налили другъ въ друга, день за днемъ.
   -- Да, и не только на бумагѣ, но и порохомъ, да пулями. Докторъ выходилъ на дуэль два раза, и Конди Руни подстрѣлилъ ему крылышки.
   -- Они толкуютъ о докторѣ Боннѣ и капитанѣ Шэндонѣ, сказалъ Уаррингтонъ Пену:-- толкуютъ о свирѣпыхъ противникахъ "Разсвѣта" и "Дня". Докторъ Боннъ и капитанъ Шэндонъ все-таки величайшіе друзья между собою, несмотря на эти газетныя битвы; и хотя они кричать противъ Англичанъ за обиды ихъ милой Ирландіи, но сами наговорятъ о ней всегда въ одной статьѣ столько дурнаго, что намъ бы и не прибрать половины этого, хоть испиши мы цѣлые томы.-- Здоровы ли вы, Дуленъ?
   -- Вашъ слуга, мистеръ Уаррингтонъ; мистеръ Пенденнисъ, я въ восторгѣ, что имѣю честь видѣть васъ. Ночное путешествіе наше было пріятнѣйшимъ въ моей жизни, и этимъ я обязанъ единственно вашей любезности. Я часто вспоминаю эту счастливую ночь, сэръ, и говорилъ о ней мистриссъ Дуленъ. Я встрѣчался здѣсь довольно-часто съ вашимъ фэшонэбльнымъ другомъ, мистеромъ Фокеромъ, сэръ. Онъ посѣщаетъ эту таверну, сэръ, и она, право, стоитъ того. Мистеръ Пенденнисъ, когда я имѣлъ удовольствіе познакомиться съ вами, я находился при еженедѣльномъ журналѣ "Томѣ и Джери"; теперь я имѣю честь быть помощникомъ издателя "Разсвѣта", одной изъ лучшихъ газетъ во всѣхъ владѣніяхъ Великобританіи -- и онъ слегка поклонился Уаррингтону. Рѣчь его была мягка и вкрадчива, вѣжливостъ перваго сорта, и тонъ, когда онъ говорилъ съ нашими Англичанами, былъ совершенно-различенъ отъ того, съ какимъ онъ адресовался къ своему товарищу и земляку.
   -- Съ какого чорта онъ такъ разлюбезничался? проворчалъ Уаррингтонъ съ усмѣшкою, которой почти не старался скрывать.-- Ба, это кто еще? да сегодня весь Парнасъ собрался сюда! вотъ и Арчеръ! О, мы потѣшимся! Ну, что, Арчеръ, Парламентъ на ногахъ?
   -- Не заходилъ туда. Я быль гдѣ нужно, сказалъ онъ съ таинственнымъ видомъ: -- дай мнѣ поужинать, Джонъ, да чего-нибудь поплотнѣе. Терпѣть не могу людей, которые васъ не кормятъ. Будь это въ Эспли-Гоузѣ, тамъ другое дѣло. Герцогъ Веллингтонъ знаетъ что я люблю; онъ всегда говорить своему дворецкому: "Мартинъ, припаси въ кабинетѣ холоднаго ростбифа, да бутылку блѣднаго эля, да бутылку темнаго хереса: Арчеръ прійдетъ сегодня вечеромъ". Герцогъ самъ не ужинаетъ, но любитъ смотрѣть, когда другіе ѣдятъ съ аппетитомъ, и онъ знаетъ, что я обѣдаю рано. Чортъ возьми! нельзя же существовать однимъ воздухомъ.
   -- Позвольте познакомить васъ съ моимъ пріятелемъ, мистеромъ Пенденнисомъ, сказалъ Уаррингтонъ очень-серьёзно:-- Пенъ, это мистеръ Арчеръ, о которомъ я тебѣ столько разъ говорилъ. Вы должны знать дядю Пена, Арчеръ, майора -- вѣдь вы знаете всѣхъ.
   -- Обѣдалъ съ нимъ третьяго дня въ Гоунт-Гоузѣ, отвѣчалъ Арчеръ: -- насъ было четверо: французскій посолъ, Стейне, да мы двое.
   -- Помилуйте, да мой дядя въ Шот.... началъ-было изумленный Пенъ, но Уаррингтонъ толкнулъ его въ ногу подъ столомъ и онъ замолчалъ.
   -- Я былъ во дворцѣ по тому же дѣлу, что и прежде, продолжалъ Арчеръ самымъ натуральнымъ тономъ: -- и просидѣлъ въ пріемной залѣ цѣлые четыре часа, наслаждаясь, для развлеченія, только вчерашнимъ нумеромъ Times, который я знаю паизустъ, потому-что самъ писалъ три главныя статьи. Хотя лорд-каммергеръ входилъ четыре раза, и разъ съ королевской чашкой въ рукѣ, но онъ даже не подумалъ сказать мнѣ: Арчеръ, не хотите ли чашку чаю?
   -- Не-уже-ли! Что же тамъ такое? спросилъ Уаррингтонъ, и потомъ, обратясь къ Пену, прибавилъ: -- ты, я думаю, знаешь, что при дворѣ, когда что-нибудь неладно, всегда посылаютъ за мистеромъ Арчеромъ.
   -- Тамъ есть-таки кое-что неладное, возразилъ Арчеръ: -- и такъ-какъ исторія эта будетъ дня черезъ два извѣстна всѣмъ, то можно разсказать въ чемъ дѣло. На послѣдней скачкѣ въ Шантильи, когда я ѣздилъ на Брайн-Борю для моего стариннаго пріятеля, герцога де Сен-Клу, старый король сказалъ мнѣ: "Арчеръ, меня безпокоитъ Сен-Клу. Я устроилъ его женитьбу на принцессѣ Маріи Кунегондѣ; отъ этого зависитъ миръ въ Европѣ, а этотъ молодой сумасбродъ влюбился до бѣшенства въ маршальшу Массена и рѣшительно отказывается отъ женитьбы". Ну вотъ, сэръ, я поговорилъ съ Сен-Клу, развеселивъ его напередъ тѣмъ, что выигралъ ему призъ и пребольшое пари, и онъ сказалъ мнѣ: "Такъ и быть, Арчеръ, мы подумаемъ объ этомъ"...
   -- Мадамъ Массена должна ужь быть женщина пожилая, Арчеръ? спросилъ Уаррингтонъ.
   -- Чертовски-стара, годится ему въ бабушки; я говорилъ ему то же самое, отвѣчалъ Арчеръ, нисколько незадумавшись: -- да ужь извѣстно, что нѣтъ ничего опаснѣе этихъ пассій къ старухамъ.
   -- Не было ли тутъ тайнаго брака, Арчеръ?
   -- Ужь этого я не берусь рѣшить... а вотъ и мой ужинъ.
   -- Онъ былъ сегодня недуренъ, сказалъ Уаррингтонъ, когда оба пріятеля направились домой:-- но я слыхалъ его, когда онъ былъ еще сильнѣе въ ударѣ, и вся зала смотрѣла на него разинувъ ротъ. А между-тѣмъ, отбрось онъ свое вранье, и человѣкъ этотъ останется даровитымъ, славнымъ дѣловымъ человѣкомъ и надежнымъ другомъ.
   -- Что же заставляетъ его нести такую чертовщину?
   -- Слабость, недугъ. Онъ никогда и никому не сдѣлалъ зла своею болтовнею и никогда не говорилъ дурнаго о ближнемъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ ни словомъ, ни дѣломъ, не станетъ противъ своей партіи, какъ многіе изъ насъ.
   -- Изъ насъ? Кто же эти мы?
   -- Цехъ Гусинаго Пера, рыцари книгопечатанія, любезный мой -- четвертое сословіе Англіи.
   -- И ты принадлежишь къ нему?
   -- Мы потолкуемъ объ этомъ въ другой разъ, возразилъ Уаррингтонъ. Они проходили въ это время по Стрэнду, мимо газетной конторы, освѣщенной до-нельзя. Агенты выходили или неслись туда въ извощичыіхъ кабріолетахъ; въ комнатахъ издателей горѣли лампы, а наверху работали сотрудники: всѣ окна зданія пылали газомъ.
   -- Смотри сюда, Пенъ, сказалъ ему Уаррингтонъ, указывая на контору: -- вотъ она, вотъ удивительная машина, которая никогда не смыкаетъ глазъ. Она имѣетъ своихъ агентовъ во всѣхъ частяхъ свѣта и курьеровъ на всѣхъ дорогахъ земнаго шара. Въ эту минуту она имѣетъ въ Мадридѣ агента для подкуповъ, а другой ея агентъ инспектируетъ цѣны картофеля въ Ковент-Гарденѣ. Смотри! Вотъ ѣдетъ изъ-за границы нарочный. Завтра же они могутъ сообщить въ Доунинг-Стритъ самыя свѣжія иностранныя извѣстія: фонды поднимутся или упадутъ; состоянія составятся или лопнутъ; милордъ Б. встанетъ и, держа въ рукѣ нумеръ и глядя на своего политическаго противника, произнесетъ великолѣпную рѣчь; а мистера Дулена оторвутъ отъ его ужина въ Задней Кухнѣ: вѣдь онъ по части иностранной корреспонденціи и долженъ видѣть почту въ печати, въ новомъ нумерѣ, прежде чѣмъ ляжетъ спать.
   Толкуя такимъ-образомъ, пріятели возвратились ужь съ разсвѣтомъ въ свои комнаты.
   

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ-ВТОРАЯ.
Въ которой мальчикъ изъ типографіи ждетъ у дверки.

   Среди своихъ занятій и развлеченій, какъ ни были эти развлеченія скромны и дешевы, Пенъ видѣлъ висящій у себя надъ головой мечъ, который скоро долженъ былъ упасть и пресѣчь разомъ всѣ его наслажденія: онъ истратилъ почти всѣ свои деньги. Въ "клубъ" онъ заплатилъ подписную цѣну, унесшую треть его капитала; купилъ на чистыя деньги мебель, которою пріукрасилъ свою комнату; наконецъ, такъ или иначе, а въ бумажникѣ его оставался послѣдній банковый билетъ въ пять фунтовъ стерлинговъ, и онъ не зналъ какимъ-образомъ добыть ему преемниковъ его. Нашъ пріятель былъ вскормленъ какъ дитя на рукахъ матери, которое накормятъ, лишь-только оно заплачетъ.
   Уаррингтонъ не зналъ, въ чемъ состоятъ рессурсы его пріятеля. Но онъ единственный сынъ, котораго мать живетъ въ провинціи, въ своемъ помѣстьѣ, а старый щеголь-дядя обѣдаетъ ежедневно у вельможъ! Какъ Уаррингтону не думать, что у Пена неограниченный запасъ денегъ? Золотыя цѣпочки его и туалетная шкатулка были бы впору любому лорду. Привычки онъ имѣлъ самыя аристократическія: не то, чтобъ онъ проматывался на что-нибудь, ибо онъ ѣлъ, пилъ и смѣялся, имѣя передъ собой только бутылку портера да кусокъ ростбифа, съ полнымъ удовольствіемъ и отличнымъ аппетитомъ; нѣтъ, но онъ никакъ не могъ принудить себя къ мелочнымъ денежнымъ предосторожностямъ. Онъ не могъ дать трактирному слугѣ два пенса на водку; не могъ отказать себѣ въ извощичьемъ кабріолетѣ, когда шелъ дождь или когда ему было лѣнь идти пѣшкомъ, и въ такихъ случаяхъ онъ всегда давалъ кучеру лишнее. Онъ питалъ презрѣніе къ чищеннымъ перчаткамъ и пенсовымъ экономіямъ. Будь у него хоть десять тысячъ фунтовъ дохода, и тогда онъ не могъ бы быть щедрѣе. Когда ему попадался нищій и разсказывалъ печальную исторію, или шла на встрѣчу пара хорошенькихъ малютокъ съ жалобными рожицами, рука его сама -- собою опускалась въ карманъ. То была, можетъ-быть роскошная натура, которую нельзя было заставить цѣнить деньги; врожденная доброта и щедрость, а пожалуй и мелочное тщеславіе, жаждавшее похвалъ, хотя бы похвалъ слугъ и кучеровъ. Я не берусь рѣшить, знаютъ ли мудрѣйшіе изъ насъ, что именно побуждаетъ насъ на то или другое? Очень можетъ-быть, что поступки, которыми мы больше всего считаемъ себя вправѣ гордиться, перестанутъ восхищать насъ, если мы добросовѣстно выслѣдимъ ихъ начало.
   Пенъ не находилъ нужнымъ сообщать другу свою денежную исторію. Уаррингтонъ зналъ, что Пенъ былъ въ Коллегіи отъявленнымъ мотомъ, но это общій тамъ недостатокь; а вотъ чего онъ не зналъ: какъ велики были издержки сына и какъ малы способы его матери?
   Наконецъ эта исторія вышла на свѣтъ Божій, когда Пенъ угрюмо смотрѣлъ на сдачу съ своего послѣдняго пятифунтоваго банковаго билета, припесоипую на подносѣ таверны рядомъ съ кружкою эля для Уаррингтона.
   -- Это послѣдняя роза моего лѣта, сказалъ Пенъ:-- цвѣтущія спутницы ея ушли давнымъ-давно, а теперь листки послѣдняго цвѣтка изъ этой нѣкогда прелестной гирлянды начали разсыпаться; и онъ разсказалъ Уаррингтону все, что мы ужь знаемъ о его сумасбродствахъ, о положеніи матери и великодушіи Лауры. Уаррингтонъ во все время разсказа слушалъ со вниманіемъ и молча курилъ свою коротенькую трубку.
   -- Безденежье послужитъ тебѣ въ пользу, сказалъ Уаррингтонъ, вытряхая золу, когда Пенъ кончилъ: -- я не знаю для человѣка лекарства полезнѣе сквознаго вѣтра въ карманахъ; я разумѣю для человѣка честнаго, потому-что на плутовъ это дѣйствуетъ иначе. Средсто это умѣряющее и крѣпительное; оно держитъ мораль человѣка въ полезномъ напряженіи, въ томъ же родѣ, какъ человѣкъ на скачкѣ съ преградами долженъ смотрѣть во всѣ глаза на препятствіе, которое долженъ перескочить или одолѣть. Маленькая нужда вызоветъ наружу твое дарованіе, если оно у тебя есть, и укрѣпитъ тебя на борьбу съ Фортуной. Во первыхъ, ты откроешь безъ какого множества вещей ты можешь жить, когда тебѣ не на что купить ихъ. Тебѣ не будутъ необходимы ни новыя перчатки, ни лакированные сапоги, ни о-де-колонь, ни кабріолеты. Ты выросъ матушкинымъ сынкомъ, Пенъ, и избалованъ женщинами. Помоему, человѣкъ одинокій, у котораго есть мозгъ и здоровье, и который не съумѣетъ найдти чѣмъ жить, не стоитъ того, чтобъ ему оставаться на родинѣ. Пусть онъ вынетъ изъ кармана послѣдній полпенни и отправляется къ чорту въ колоніи: на родинѣ онъ жить неспособенъ. Died. Я сказалъ. А теперь хлебну еще глотокъ этого добраго блѣднаго эля.
   -- Конечно ты сказалъ; но чѣмъ жить? Въ Англіи, безъ-сомнѣнія, много и хлѣба, и говядины, но за все это надобно платить деньгами или работой. А кому нужна моя работа? да и на какую работу я гожусь?
   Уаррингтонъ расхохотался.
   -- Положимъ, мы объявимъ въ Times, что ты ищешь себѣ учительскаго мѣста въ классическомъ и коммерческомъ училищѣ: "Джентльменъ, баккалавръ искусствъ Оксбриджскаго Университета, Коллегіи Сен-Бонифаса, общипанный предварительно на степень..."
   -- Чтобъ чортъ тебя побралъ!
   -- "Желаетъ преподавать классическую литературу и математику, и начала французскаго языка; онъ умѣетъ чесать и стричь волосы, можетъ одѣвать младшихъ воспитанниковъ и въ-состояніи играть на фортепіано Secondo съ дочерьми хозяина заведенія.
   "Адресъ: А. П. Лемб-Куртъ, Темпль".
   -- Продолжай далѣе, ворчалъ Пенъ.
   -- Мужчинѣ предстоитъ выборъ между многими ремеслами. Вотъ, напримѣръ, твой пріятель Блоунделль: онъ игрокъ и путешествуетъ по всей Европѣ, гдѣ ловитъ молодыхъ фэшонэбльныхъ джентльменовъ и пообчищаетъ ихъ. Или, возьмемъ хоть Боба О'Туля, съ которымъ я былъ вмѣстѣ въ школѣ: онъ теперь сидитъ на козлахъ бэллинафадскаго дилижанса, правитъ имъ и возитъ въ этотъ городъ корреспонденцію честнаго Джека Финюкена. Я зналъ одного человѣка, сэръ, докторскаго сына, какъ... ну, нечего сердиться, я вовсе не расположенъ обижать тебя -- докторскаго сына, говорю я, который шатался здѣсь по госпиталямъ и ссорился съ отцемъ изъ-за денегъ; а что бъ ты думалъ онъ сдѣлалъ, когда дошелъ до послѣдняго пятифунтоваго билета? отпустилъ себѣ усы и бороду, сэръ, поѣхалъ въ одинъ провинціальный городъ, объявилъ себя тамъ профессоромъ Спането, мозольнымъ операторомъ Сулука, и, сдѣлавъ удачную операцію надъ издателемъ тамошней газеты, поселился въ городѣ и прожилъ съ выгодой цѣлые три года. Потомъ онъ помирился съ своимъ семействомъ и теперь получилъ въ наслѣдство всѣ банки, стклянки и пластыри своего отца.
   -- Къ чорту всю эту дрянь! воскликнулъ Пенъ.-- Я не могу разъѣзжать на козлахъ, вырѣзывать мозоли или плутовать въ карты. У тебя нѣтъ въ виду ничего больше?
   -- Есть, "нашъ корреспондентъ". Вотъ видишь, у всякаго человѣка есть свои секреты. Прежде-чѣмъ ты разсказалъ мнѣ свою финансовую исторію, я воображалъ тебя не иначе, какъ джентльменомъ съ состояніемъ, потому-что и всякій другой, видя твое важничанье, аристократическія манеры и замашки, подумалъ бы тоже самое. Изъ того, что ты мнѣ сейчасъ говорилъ о доходахъ твоей матери, ясно какъ день, что ты не долженъ больше налагать на нихъ руку. Ты не можешь продолжать грабить этихъ женщинъ и долженъ заплатить долгъ этой благородной дѣвушкѣ. Ее зовутъ Лаурой? да здравствуетъ Лаура! Ты скорѣе пойдешь въ носильщики, чѣмъ потребуешь хоть одинъ шиллингъ изъ дома.
   -- Но какъ заработать денегъ?
   -- А какъ я живу? Ты думаешь, на моей пенсіи, которую получаю, какъ младшій братъ, Пенденнисъ? Любезный мой, у меня есть свои секреты, и при этомъ на лицѣ Уаррингтона отразилось уныніе.-- Я распорядился съ этою пенсіей пять лѣтъ тому назалъ. Мнѣ нужно немного денегъ. Когда кошелекъ у меня опустѣетъ, я принимаюсь за работу и наполняю его; а потомъ лежу и наслаждаюсь какъ Индіецъ, или какъ боа-констрикторъ, пока добыча не переварится въ желудкѣ. Посмотри-ка, я уже начинаю чувствовать пустоту, прибавилъ Уаррингтонъ, показывая Пену длинный и тощій кошелекъ, въ одномъ концѣ котораго уцѣлело еще нѣсколько гиней.
   -- По какъ же ты его наполняешь?
   -- Я пишу. Я не говорю этого никому, и Уаррингтонъ покраснѣлъ.-- Я не люблю, чтобъ мнѣ дѣлали вопросы; или я попросту оселъ и не хочу, чтобъ люди знали, что Джорджъ Уаррингтонъ пишетъ для насущнаго хлѣба. Я пишу въ Юридическихъ Обозрѣніяхъ -- вотъ эти статьи мои. И онъ пересчиталъ Пену нѣсколько книжекъ.-- Повременамъ я работаю для одной газеты, которой издатель мнѣ другъ.
   Отправясь однажды въ клубъ съ Пенденнисомъ, Уаррингтонъ спросилъ себѣ кипу старыхъ нумеровъ "Разсвѣта" и молча указалъ ему пальцемъ на нѣсколько статей, которыя Пенъ прочиталъ съ восторгомъ. Ему нетрудно было узнавать впослѣдствіи слогъ своего пріятеля, его сильныя мысли, рѣзкіе періоды, здравый смыслъ, сатиру и ученость.
   -- На это я недовольно-силенъ, сказалъ онъ, искренно-удивляясь силамъ своего товарища.-- Я слишкомъ-мало смыслю въ политикѣ и исторіи, а литературу знаю только поверхностно. Я не могу летать на такихъ крыльяхъ какъ ты.
   -- Но зато можешь летать на своихъ собственныхъ, любезный мой, которыя легче и, можетъ-быть, возносятся выше, возразилъ Уаррингтонъ ласково.-- Твои стишки и отрывки, которые мнѣ случалось пробѣгать, доказываютъ въ тебѣ природный талантъ, сэръ, вещь рѣдкую въ наши дни. Нечего краснѣть. Ты обезьяна пресамолюбивая, и самъ быль увѣренъ въ этомъ лѣтъ десять сряду. Въ тебѣ есть нѣсколько истиннаго поэтическаго пламени, сэръ, мнѣ такъ кажется; а въ сравненіи съ нимъ всѣ наши лампы ничто, какъ-бы свѣтильня въ нихъ ни была устроена. Ты поэтъ, любезный мой Пенъ, и говоря это, Уаррингтонъ протянулъ своіе широкую руку и потрепалъ Пена по плечу.
   Артуръ былъ въ такомъ восторгѣ, что слезы выступили у него на глазахъ:
   -- Какъ ты добръ ко мнѣ, Уаррингтотъ!
   -- Я полюбилъ тебя, молодость. Я былъ въ своей квартирѣ чертовски-одинокъ; я нуждался въ комъ-нибудь, и твоя честная фигура какъ-то приглянулась мнѣ. Мнѣ понравилось, какъ ты смѣялся надъ этимъ бѣднымъ добрякомъ Лоутономъ. Однимъ словомъ, я самъ не знаю за что, но я тебя полюбилъ. Я на свѣтѣ одинокъ, сэръ, и мнѣ нуженъ былъ товарищъ, и выраженіе чрезвычайно-трогательное и грустное промелькнуло въ черныхъ глазахъ Уаррингтона.
   Пенъ не замѣтилъ этой грусти, будучи слишкомъ-занятъ своими собственными пріятными размышленіями.
   -- Благодарю тебя отъ души, Уаррингтонъ, благодарю за дружбу и... и за то, что ты сейчасъ обо мнѣ сказалъ. Правда, я часто думалъ, что я поэтъ. Я хочу быть и буду поэтомъ, хотя, можетъ-быть, свѣтъ и не признаетъ меня. Что жь тебѣ больше понравилось: Аріадна въ Наксосѣ (мнѣ было всего весьмнадцать лѣтъ, когда я ее написалъ), или моя призовая поэма?
   Уаррингтонъ разразился гомерическимъ хохотомъ.
   -- Ахъ ты гусёнокъ, гусёнокъ! заревѣлъ онъ: -- да изо всей дрянной чепухи, которая мнѣ когда-нибудь попадалась въ руки, Аріадна въ Наксосѣ самая вялая и пошлая; а призовая поэма такъ слаба и напыщенна, что я, право, удивляюсь, какъ тебя не наградили за нее медалью, сэръ. Ты, чего-добраго, воображаешь себя поэтомъ, который зашибетъ Мильтона и Эсхила? Или ты, полупенсовый писака, считаешь себя Пиндаромъ, съ могучими крыльями ѳиванскаго орла, владыкою выспреннихъ пространствъ? Нѣтъ, любезный мой, я того мнѣнія, что тебя станетъ на журнальную статейку или на довольно-хорошенькое альманачное стихотвореніе: вотъ что я о тебѣ думаю.
   -- Такъ я же докажу тебѣ, что я стою большаго! воскликнулъ Пенъ, вскочивъ и топнувъ ногою.
   Уаррингтонъ только хохоталъ сильнѣе и двадцать-четыре раза выпустилъ дымъ изъ своей трубчонки, въ отвѣтъ Пену.
   Въ скоромъ времени, дѣйствительно, представился Пену случай показать свое искусство. Знаменитый издатель, мистеръ Бэконъ (прежде подъ фирмою Бэкона и Бонги), на Пэтерностер-Роу, былъ обладателемъ юридическаго журнала, въ которомъ Уаррингтонъ помѣщалъ свои статьи; онъ же, Бэконъ, былъ владѣльцемъ и многихъ другихъ серьёзныхъ періодическихъ изданій. Онъ имѣлъ обыкновеніе представлять каждый годъ публикѣ прехорошенькій и прелестно -- раззолоченный кипсекъ, "Весенній Альманахъ", издаваемый леди Віолеттою Леба и считавшій въ числѣ своихъ сотрудниковъ не только знаменитѣйшихъ, но и самыхъ фэшонэбльныхъ поэтовъ своего времени. Въ этомъ сборникѣ явились въ первый разъ стихотворенія молодаго лорда Доло; рыцарскія баллады высокороднаго Перси Попджоя, доставившія ему такую блестящую извѣстность, и вообще, многія произведенія нашихъ молодыхъ патриціевъ, выходили въ свѣтъ въ "Весеннемъ Альманахѣ", который впослѣдствіи раздѣлялъ общую участь весеннихъ цвѣтовъ и пропадалъ вмѣстѣ съ ними. Книга эта была украшена портретами первыхъ красавицъ моднаго свѣта и гравюрами нѣжнаго и чарующаго характера; и такъ-какъ эти картинки заготовлялись задолго напередъ, потому-что гравировка на стали требовала много времени, то поэты должны были сочинять стихи на картинки, а не художникамъ приходилось иллюстрировать произведенія поэтовъ.
   Однажды, передъ самымъ выходомъ изъ печати этого кипсека, Уаррингтонъ зашелъ на Пэтерностер-Роу переговорить съ мистеромъ Гаккомъ, главнымъ критикомъ и распорядителемъ всѣхъ изданій Бэкона; самъ этотъ почтенный джентльменъ не имѣлъ ни малѣйшаго вкуса въ поэзіи и литературѣ вообще, а потому весьма-благоразумно пользовался услугами человѣка, знающаго по этой части. Итакъ, Уаррингтонъ, зайдя въ кабинетъ мистера Гэкка по своему дѣлу, засталъ его за кипою корректурныхъ листовъ и оттисковъ "Весенняго Альманаха".
   Перси Попджой написалъ стишки для одной картинки, названной "Церковная Паперть". На этой гравюрѣ молодая Испанка спѣшитъ въ церковь съ молитвенникомъ. Картинка была прехорошенькая; но повидимому геній поэзіи покинулъ Перси Попджоя, потому-что онъ сочинилъ самые негодные стишонки, какіе когда-либо выходили изъ-подъ пера молодаго патриція.
   Уаррингтонъ расхохотался, прочитавъ эти стихи; мистеръ Гэккъ смѣялся также, но съ довольно-кислой миной. "Вѣдь это рѣшительно никуда не годится, сэръ", сказалъ онъ:-- "публика не выдержитъ этого. У Бонги готовятъ очень-не дурную книгу въ томъ же родѣ и они выставили миссъ Бопэйнъ противъ леди Віолетты. У насъ, конечно, больше аристократическихъ титуловъ, но стихи ужь черезчуръ дурны. Сама леди Віолетта сознаётся въ этомъ; она и сама хлопочетъ за свою поэму; какъ тутъ быть? Не бросить же картинку, вѣдь губернатору она стоила шестьдесятъ фунтовъ!
   -- Мнѣ кажется, что я знаю одного молодца, который съумѣетъ написать получше этого, возразилъ Уаррингтонъ.-- Позвольте взять картинку съ собой, а завтра утромъ можете прислать ко мнѣ за стихами. Вѣдь вы, разумѣется, хорошо платите?
   -- О, конечно!
   Обдѣлавъ свои дѣла, Уаррингтонъ пошелъ домой къ мистеру Пену, съ картинкою въ рукѣ.
   -- Ну, молодость, вотъ тебѣ случай. Ты долженъ сочинить стишки на эту гравюру. Попробуй -- заработаешь себѣ денегъ и добудешь чѣмъ жить.
   -- Пожалуй, попробую.
   -- А я пойду обѣдать, сказалъ Уаррингтонъ и предоставилъ Пену работать на свободѣ.
   Когда Уаррингтонъ воротился домой, что было весьма-поздно, стихи были готовы. "На, вотъ они", сказалъ Пенъ.-- Наконецъ-то я выжалъ ихъ изъ себя. Кажется, можно пустить въ ходъ?
   -- Кажется, можно, отвѣчалъ Уаррингтонъ, прочитавъ ихъ.-- Нѣтъ ли у тебя еще чего-нибудь? Надобно, чтобъ они дали тебѣ гинеи по двѣ за страницу; если стихи понравятся, такъ вотъ тебѣ и entrée въ изданія Бэкона, и приличныя деньги въ перспективѣ.
   Пенъ перешарилъ свой портфёль и нашелъ еще балладу, которая, по его мнѣнію, могла явиться безъ стыда въ "Весеннемъ Альманахѣ". Онъ вручилъ Уаррингтону эти два драгоцѣнные документа, и оба пріятеля вышли изъ Темпля и направились къ жилищу музъ и ихъ владѣльцевъ, на Пэтерностер-Роу. Книжный магазинъ Бэкона помѣщался въ старинномъ, насупившемся строеніи, съ выставленными въ окнахъ экземплярами, изданными фирмой, подъ бюстомъ милорда Веруламскаго и именемъ мистера Бэкона на мѣдной дощечкѣ. Прямо насупротивъ дома Бэкона былъ домъ мистера Бонги, отдѣланный заново и богато-украшенный во вкусѣ семнадцатаго столѣтія, такъ-что можно было безъ труда вообразить себѣ величаваго Ивлина, переступающаго черезъ порогъ, или любопытнаго Пинайса, разсматривающаго книги въ окнѣ. Уаррингтонъ пошелъ въ лавку мистера Бэкона, а Пенъ остался на улицѣ. Между ними было рѣшено, что Уаррингтонъ могъ дѣйствовать съ совершеннымъ полномочіемъ, и Пенъ принялся ходить взадъ и впередъ но улицѣ, въ самомъ тревожномъ состояніи духа и въ нетерпѣливомъ ожиданіи, чѣмъ кончатся дипломатическіе переговоры его пріятеля. Многимъ бѣднякамъ приходилось топтать эту самую мостовую, съ такими же заботами и безпокойствами, когда ихъ хлѣбъ и слава зависѣли отъ великодушнаго рѣшенія магнатовъ Пэтерностер-Роу. Пенъ смотрѣлъ на всѣ чудеса всѣхъ лавокъ и удивлялся странной смѣси литературы выставленной тамъ въ окнахъ. Въ одномъ окнѣ красовались томы съ готическимъ шрифтомъ и образцы Альдо и Эльзевира; въ другомъ вы бы увидѣли пенсовой "Реестръ Событій", полпенсовыя "Лѣтописи", и "Исторіи всѣхъ странъ свѣтъ, равно какъ и другія изданія въ томъ же родѣ. Далѣе, портреты некрасивыхъ особъ съ fac simile уважаемыхъ почерковъ достоуважаемаго Граймза Уэпшота, или многочтимаго Эліаса Гоуля, а равно ихъ творенія.
   Пенъ смотрѣлъ во всѣ окна и лавки, какъ джентльменъ, ожидающій своей очереди у зубнаго врача, разсматриваетъ книги на столѣ его пріемной. Онъ вспомнилъ ихъ впослѣдствіи. Ему казалось, что Уаррингтонъ вовсе не выйдетъ къ нему. Уаррингтону дѣйствительно нужно было нѣкоторое время на предпринятое имъ ходатайство по дѣлу Пенденниса.
   Природное самолюбіе Пена разбухло бы до огромныхъ размѣровъ, еслибъ онъ слышалъ, какъ его расписывалъ Уаррингтонъ. Случилось, что самъ мистеръ Бэконъ спустился въ кабинетъ мистера Гэкка, когда Уаррингтонъ сидѣлъ у него, и тотъ, зная слабость издателя-капиталиста, повелъ на него атаку очень-искусно. Вопервыхъ, онъ надѣлъ шляпу какъ только началъ говорить съ Бэкономъ, и адресовался къ нему со стола, на который усѣлся. Бэконъ любилъ, когда съ нимъ обходился грубо джентльменъ и обыкновенно вымѣщалъ это на своихъ низшихъ.
   -- Какъ, Бэконъ, вы не знаете мистера Пенденниса? сказалъ Уаррингтонъ.-- Немного же вы бываете въ свѣтѣ, иначе бы навѣрно знали его. У него имѣнье на западѣ; онъ потомокъ одной изъ древнѣйшихъ фамилій во всей Англіи и въ родствѣ съ половиною нашей знати; онъ кузенъ лорда Понтипуля, былъ въ Оксбриджѣ однимъ изъ самыхъ замѣчательныхъ молодыхъ людей, обѣдаетъ каждую недѣлю въ Гоунт-Гоузѣ.
   -- Ахъ, мой Создатель! не-уже-ли, сэръ? Что жь, право, сказалъ мистеръ Бэконъ.
   -- Я сейчасъ показывалъ мистеру Гэкку нѣкоторыя изъ его стихотвореній, написанныя имъ вчера вечеромъ по моей просьбѣ, и Гэккъ говоритъ, что хочетъ дать ему экземпляръ того... какъ она называется, эта книга?
   -- Мой Создатель! Какъ она называется? вотъ хорошо!
   -- "Весенняго Альманаха", да, такъ ея имя -- въ уплату за его стихи. Вы, можетъ-быть, воображаете, что такой человѣкъ, какъ мистеръ Артуръ Пенденнисъ, откажется даромъ отъ обѣда въ Гоупт-Гоузѣ? Вы, безъ-сомнѣнія, знаете, да и всякій это знаетъ, что людямъ фэшонэбльнымъ надобно платить?
   -- Какъ не знать, мистеръ Уаррингтонъ !
   -- Я вамъ говорю, что онъ звѣзда; онъ прославится современемъ, сэръ. Онъ человѣкъ новый, сэръ.
   -- Охъ, сэръ! это же самое говорили о такомъ множествѣ нашихъ молодыхъ франтовъ, мистеръ Уаррингтонъ, возразилъ издатель со вздохомъ.-- Вотъ хоть лордъ Вискоунтъ Додо: вѣдь я далъ милорду препорядочныя деньги за его "Собраніе Стихотвореній", а продалъ всего восемьдесятъ экземпляровъ. А "Эджинкуртъ" мистера Попджоя, сэръ, вѣдь совсѣмъ померъ.
   -- Ну, какъ хотите. Въ такомъ случаѣ, я лучше адресуюсь къ мистеру Бонги, сказалъ Уаррингтонъ и сошелъ со стола, какъ-будто собираясь уйдти.
   Противъ этой угрозы Бэконъ не выстоялъ. Онъ тотчасъ же былъ готовъ согласиться на всѣ резонныя требованія мистера Уаррингтона, и спросилъ своего распорядителя въ чемъ дѣло? Услышавъ, что покуда переговоры шли только о двухъ балладахъ, предлагаемыхъ мистеромъ Уаррингтономъ для "Весенняго Альманаха", онъ воскликнулъ: "Богъ съ вами! да давайте ему сейчасъ ордеръ къ моему банкиру"; и съ этимъ документомъ Уаррингтонъ вышелъ на улицу и вручилъ его Пену. Пенъ былъ въ такомъ восторгѣ, какъ-будто кто-нибудь оставилъ ему огромное наслѣдство. Онъ тотчасъ же предложилъ Уаррингтону обѣдъ въ Ричмондѣ. "Что купить и послать матушкѣ и Лаурѣ? Имъ непремѣнно надобно что-нибудь подарить".
   -- Имъ понравится больше всего книга съ твоими стихами и твоимъ именемъ, напечатаннымъ между другими звонкими именами.
   -- Слава Богу! Слава Богу! Теперь я уже не буду въ тягость бѣдной матушкѣ. Теперь я въ скоромъ времени могу заплатить мой долгъ Лаурѣ. Могу жить на свой счетъ, пробью себѣ дорогу самъ...
   -- Могу жениться на дочери верховнаго визиря, могу купить себѣ домъ на Бельгрев-Скверѣ, могу выстроить отличный воздушный замокъ! сказалъ Уаррингтонъ, любуясь радостью Пена.-- Во всякомъ случаѣ, Пенъ, тебѣ будетъ на что купить хлѣба и сыра; а я долженъ тебѣ сказать, что хлѣбъ, заработанный собственноручно, отлично-вкусенъ.
   Въ тотъ день они обѣдали въ клубѣ съ бутылкою лафита перваго сорта, на счетъ Пена. Давно уже не предавался Пенъ такой роскоши, но Уаррингтонъ не хотѣлъ ему противоречить и они выпили дружно за здоровье "Весенняго Альманаха".
   "Пошелъ дождь, будетъ ливень", говоритъ англійская пословица. Пену вскорѣ представился еще случай заработать себѣ денегъ. Въ одно утро Уаррингтонъ бросилъ ему черезъ столъ письмо, принесенное мальчикомъ изъ типографіи, который объявилъ" что онъ "Отъ капитана Шэндона, сэръ" -- и потомъ ушелъ и заснулъ на своей обычной скамейкѣ, въ сѣняхъ. Впослѣдствіи онъ приходилъ къ нимъ часто и приносилъ много посланій Пену.

"Ф. Г. Вторникъ, утромъ.

"Почтенный сэръ,

   "Бонги будетъ здѣсь сегодня, касательно Палл-Малльской Газеты. Вы именно тотъ, кого намъ надобно для настоящей вестэндской статьи -- вы понимаете: бойкой и аристократической. Леди Гнишоу также изъ нашихъ; но отъ нея немного толку, знаете, и кромѣ того, у насъ два лорда; но чѣмъ меньше они будутъ писать, тѣмъ лучше. Вы намъ необходимы. Вы сами назначите условія и мы "зашибемъ" всѣхъ нашею газетой.
   Прійдти ли къ вамъ мистеру Бонги, или не можете ли вы сами заглянуть ко мнѣ сюда?

"Вашъ покорнѣйшій
"Чарльзъ Шэндонъ".

   -- Еще оппозиція, сказалъ Уаррингтонъ, когда Пенъ прочиталъ записку.-- Бонги и Бэконъ между собою на ножахъ. Они женаты на сестрахъ, Бэконъ на сестрѣ Бонги, а Бонги -- на сестрѣ Бэкона, и были прежде партнёрами и величайшими друзьями. Гэккъ говоритъ, что мистриссъ Бонги надѣлала между ними всю бѣду, а Шэндонъ, работающій на Бонги, валитъ всю вину на мистриссъ Бэконъ -- чортъ ихъ разберетъ кто правь, кто виноватъ. Но съ-тѣхъ-поръ, какъ оба эти издателя разошлись, между ними свирѣпствуетъ страшная война. Лишь-только у одного выйдетъ книга путешествій, стихотвореній, новый журналъ или новое періодическое изданіе, другой сейчасъ же выступаетъ въ поле съ чѣмъ-нибудь въ томъ же родѣ. Я самъ слышалъ какъ бѣдняжка Шэндонъ разсказывалъ съ хохотомъ, что онъ заставилъ разъ Бонги дать великолѣпный обѣдъ всѣмъ своимъ писателямъ въ Блекваллѣ, увѣривъ его, будто Бэконъ позвалъ всѣхъ своихъ на пиръ въ Гриничѣ. Когда Бонги пригласилъ твоего знаменитаго пріятеля Уэгга издавать "Лондонца", Бэконъ бросился стремглавъ на поиски и пріобрѣлъ имя мистера Грайндля для своего "Вестминстерскаго Магазина". Когда Бэконъ издалъ комическую ирландскую повѣсть "Барни Брэллаганъ", Бонги тотчасъ же поскакалъ въ Дублинъ и привезъ юмористическій ирландскій разсказъ "Луки Мэкъ Твольтеръ". Когда докторъ Гиксъ напечаталъ у Бэкона свое "Путешествіе въ Месопотамію", Бонги тотчасъ же предъявилъ "Изслѣдованія въ Сахарѣ", профессора Сэндимена. И теперь Бонги хочетъ издавать свою Палл-Малльскую Газету" въ видѣ противодѣйствія "Вайт-Галльскому Обозрѣнію" Бэкона. Пойдемъ, послушаемъ о "Газетѣ". Тамъ можетъ найдтись мѣсто и для тебя, молодость. Мы посѣтимъ Шэндона и непремѣнно застанемъ его дома."
   -- Гдѣ онъ живетъ?
   -- Во Флитской долговой Тюрьмѣ, гдѣ онъ совершенно какъ дома.
   Пенъ не видалъ еще этой стороны лондонской жизни и вошелъ въ ворота мрачнаго зданія, сильно-заинтересованный. Онъ и Шэндонъ прошли черезъ переднюю, гдѣ сидѣли надзиратели и придверники мѣста, а потомъ, черезъ калитку, ихъ впустили въ самую тюрьму. Шумъ и толкотня, движеніе и возгласы, оборванная хлопотливость и дѣятельность -- все это поражало и удивляло Пена. Здѣсь люди двигались безъ отдыха и устали, какъ запертыя въ клѣткахъ звѣринца животныя. Одни играли въ мячъ объ стѣну, другіе шагали и топали; тотъ расхаживалъ и жестикулировалъ, разсуждая съ своимъ адвокатомъ, облеченнымъ въ полинялую черную мантію; этотъ гулялъ печально, рядомъ съ женою и нося ребенка на рукахъ. На нѣкоторыхъ были халаты въ лохмотьяхъ и они смотрѣли франтами-ухарями. Всякій казался въ суетахъ, въ хлопотахъ и на сборѣ куда-то. Пенъ чувствовалъ, какъ-будто его душитъ эта атмосфера, и какъ-будто запертая за нимъ дверь никогда больше не отворится.
   Они прошли черезъ дворъ и по каменной лѣстницѣ, черезъ корридоры, полные народомъ: шумъ, гамъ, хлопанье черными дверьми, фонари, свѣчи -- все это одурманило Пена и онъ быль какъ въ лихорадочномъ сновидѣніи. Наконецъ, тотъ же самый маленькій посолъ, который принесъ записку Шэндона и шелъ за ними по Флит-Стриту, прикушивая яблоки, а въ тюрьмѣ показывалъ имъ дорогу, остановился и сказалъ: "Вотъ дверь капитана", и голосъ капитана извнутри пригласилъ ихъ войдти.
   Комната, хотя обнаженная, смотрѣла довольно-весело: солнце сіяло въ окно, подлѣ котораго сидѣла за работой дама; лицо ея было нѣкогда прекрасно и исполнено одушевленія и на увядшихъ чертахъ виднѣлись еще доброта и нѣжность. Несмотря на всѣ несчастіи, причиненныя сумасбродствомъ и легкомысліемъ мужа, она считала его за лучшаго и умнѣйшаго изъ людей: онъ и дѣйствительно былъ человѣкъ добрѣйшій. Онъ любилъ жену и дѣтей до-нельзя, по-своему: для нихъ у него были всегда самыя ласковыя слова и нѣжныя улыбки, и онъ разорялъ ихъ съ величайшимъ добродушіемъ. Онъ никогда не могъ отказать ни себѣ, ни другимъ въ удовольствіи, которое могли купить деньги его; готовъ былъ дѣлиться послѣднею гинеей съ Джекомъ и Томомъ, и, какъ водится, имѣлъ кучу подобныхъ приверженцевъ. Онъ готовь былъ подписать свое имя на оборотѣ всякаго чужаго счета и никогда не платилъ своихъ собственныхъ долговъ. Онъ готовъ былъ писать на чьей бы то ни было сторонѣ и атаковать въ печати себя самого или любаго изъ ближнихъ. Онъ былъ остроумнѣйшій, любезнѣйшій и неисправимѣйшій изъ всѣхъ Ирландцевъ.
   Когда Пенъ и Уаррингтонъ вошли, капитанъ (онъ нѣкогда служилъ въ одномъ ирландскомъ милиціонномъ полку, и титулъ остался при немъ) сидѣлъ на постели въ оборванномъ халатѣ, съ письменною доскою на колѣняхъ, и строчилъ съ быстротою, къ какой только его перо было способно. Листъ бумаги за листомъ валились съ доски на полъ. Портреты дѣтей висѣли надъ его кроватью и меньшее изъ нихъ ползало и бродило по комнатѣ.
   Противъ капитана сидѣлъ мистеръ Бонги, величавый джентльменъ съ безсмысленною физіономіей, съ которымъ ребенокъ пробовалъ завести разговоръ.
   -- Папа очень-умный, сказала малютка:-- мама говоритъ это.
   -- О, очень! отвѣчалъ мистеръ Бонги.
   -- А ты очень-богатъ, мистеръ Бунди, кричала дѣвочка, которая едва начинала болтать.
   -- Мери! сказала мама изъ-за своей работы.
   -- О, ничего! заревѣлъ Бонги съ громкимъ ржаніемъ:-- не бѣда если говорятъ, что я богатъ, хе, хе! Я-таки въ недурномъ положеніи, моя миленькая крошка.
   -- А если ты такъ богатъ, зачѣмъ не возьмешь папа отсюда?
   Мама при этомъ начала отирать слезы своею работой. Бѣдная женщина старалась пріукрасить комнату, приладила занавѣски и повѣсила на стѣну портреты дѣтей. Мать заплакала; мистеръ Бонги побагровѣлъ и смотрѣлъ свирѣпо своими маленькими, налившимися кровью глазами; перо Шэндона продолжало писать, и въ это время послышался стукъ пришедшихъ Пена и Уаррингтона.
   Капитанъ Шэндонъ приподнялъ голову.
   -- Здравствуйте, мистеръ Уаррингтонъ. Я сію минуту къ вашимъ услугамъ. Прошу садиться, джентльмены, если найдете на что, и перо опять пошло писать.
   Уаррингтонъ выдвинулъ старый чемоданъ, единственное случившееся тутъ сѣдалище, и сѣлъ на него, вѣжливо поклонившись мистриссъ Шэндонъ и кивнувъ головою Бонги. Дитя подошло къ Пену и начало разсматривать его очень-серьёзно. Минуты черезъ двѣ кончилось писанье Шэндона; онъ бросилъ на кровать доску и принялся подбирать съ пола разсыпанные по немъ листы.
   -- Кажется, что такъ будетъ хорошо, сказалъ онъ: -- вотъ вамъ программа Палл-Малльской Газеты.
   -- А вотъ и деньги за нее, сказалъ мистеръ Бонги, вручая ему пятифунтовую банковую ассигнацію.-- Мое слово вѣрно. Когда я скажу, что заплачу, такъ ужь заплачу.
   -- Да, да! Не всякій изъ насъ можетъ сказать то же самое, замѣтилъ Шэндонъ, жадно опуская въ карманъ банковый билетъ.

Конецъ первой части.

   

Часть вторая.

ГЛАВА ПЕРВАЯ,
происходящая въ сосѣдствѣ Лодгэт-Гилля.

   Сидящій въ тюрьмѣ капитанъ Шэндонъ возвѣщалъ, въ своей краснорѣчивой программѣ Палл-Малльской Газеты, что Англія боролась съ могущественнѣйшимъ врагомъ и одолѣла его, оттого, что Британцы надѣялись на своихъ джентльменовъ. Джентльмены предводительствовали нашими воинами, когда орлы Корсиканца отступали передъ ними отъ Дуэро къ Гароннѣ; джентльменъ прорвалъ непріятельскую линію подъ Трафальгаромъ, и джентльменъ побѣдилъ подъ Ватерлоо!
   При словѣ Ватерлоо Бонги кивнулъ головою и выразительно подмигнулъ капитану.
   -- Вы видите, какъ тронутъ нашъ уважаемый другъ мистеръ Бонги, сказалъ Шэндонъ, лукаво поглядывая изъ-за своихъ бумагъ: -- вотъ вамъ самое неподдѣльное доказательство. Я уже въ сотый разъ пускаю въ ходъ герцога Веллингтона и Ватерлоо, и всегда съ успѣхомъ.
   Послѣ этого капитанъ сознавался чистосердечно въ своей программѣ, что до настоящаго времени джентльмены Англіи, убѣжденные въ своихъ правахъ и пренебрегающіе тѣми, кто на нихъ нападаетъ, поручали представлять въ печати интересъ своего сословія дѣльцамъ и адвокатамъ по ремеслу, также, какъ они передали управленіе своими помѣстьями, или дѣла свои по судебной части -- завѣдыванію людей, состоящихъ у нихъ въ службѣ.
   Шэндонъ былъ убѣжденъ, что этому не должно больше быть; джентльмены Англіи должны быть сами бойцами за свое правое дѣло: они должны сами встрѣтить враговъ своихъ въ полѣ; не должны допускать, чтобъ наемные адвокаты клеветали на нихъ и изображали ихъ въ ложномъ свѣтѣ; не должны позволять, чтобъ въ Гробб-Стритѣ стряпались газеты изъ Вайтгалля (это шило въ бокъ бэконцамъ, мистеръ Бонги, замѣтилъ Шэндонъ, обращаясь къ издателю).
   Бонги застучалъ палкою въ полъ: "Хорошенько ихъ, капитанъ!" восклицалъ онъ съ жаромъ; потомъ, обратясь къ Уаррингтону и замотавъ своею головой запальчивѣе, чѣмъ когда-нибудь, онъ прибавилъ: "Ужь я вамъ скажу, сэръ, никто не напишетъ лучше Шэндона -- никто, чортъ возьми!"
   Сочинитель программы объявлялъ дальше, что нѣкоторые джентльмены, которыхъ имена умалчиваются по очевиднымъ причинамъ (Уаррингтонъ при этомъ снова разсмѣялся), рѣшились издавать журналъ и правила его такія-то и такія-то.
   -- Брраво! заревѣлъ Уаррингтонъ, прослушавъ эти правила.
   Ребенокъ смотрѣлъ на всѣхъ съ удивленіемъ; мистриссъ ІІІэндонъ продолжала работать молча и во взглядѣ ея сіяло нѣжное самодовольствіе.
   -- Поди сюда, малютка Мери, сказалъ Уаррингтонъ и погладилъ шелковистыя свѣтлыя кудри дитяти своею широкою рукой; но Мери испугалась суровой ласки его и предпочла вскарабкаться на колѣни Пена и играть его красивою часовою цѣпочкой. Пенъ былъ этимъ очень-доволень; онъ былъ отъ природы добросердеченъ и простодушенъ, хотя скрывалъ свою врожденную ласковость подъ личиною напыщеннаго важничанья. Отецъ малютки снова взялся за свою программу.
   -- Вы смѣялись, сказалъ онъ Уаррингтону: -- надъ очевидными причинами, о которыхъ я упоминалъ. Слушайте же, невѣрующій язычникъ: "Мы сказали", продолжалъ онъ чтеніе: "что не можемъ объявить именъ особъ, участвующихъ въ этомъ предпріятіи, и что на это есть очевидныя причины. Мы насчитываемъ друзей съ вліяніемъ изъ обѣихъ Палатъ Парламента, и пріобрѣли себѣ союзниковъ во всѣхъ дипломатическихъ кругахъ Европы. Источники нашихъ свѣдѣній таковы, что нѣтъ никакой возможности подвергнуть ихъ огласкѣ -- таковы, какихъ не можетъ имѣть никакой другой лондонскій или европейскій журналъ. Но вотъ что мы можемъ сказать во всеуслышаніе: самыя свѣжія и скорыя извѣстія о движеніяхъ англійской и континентальной политики можно найдти только въ столбцахъ "Палл-Малльской Газеты". Государственный человѣкъ и капиталистъ, джентльменъ-землевладѣлецъ и духовный, будутъ въ числѣ нашихъ читатолей, потому-что наши писатели и сотрудники изъ нихъ же. Мы обращаемся къ высшимъ классамъ общества и нисколько не отпираемся отъ этого: "Палл-Малльская Газета" пишется джентльменами и для джентльменовъ; дирижирующіе ею обращаются къ сословію, въ которомъ они родились и живутъ. Если другіе имѣютъ свой журналъ, то почему джентльмены Англіи не должны имѣть своего представителя въ печати?
   Потомъ мистеръ Шэндонъ разсуждалъ очень-скромно о литературномъ и фэшонэбльномъ отдѣлахъ "Палл-Малльской Газеты", редакторами которыхъ будутъ джентльмены признанной репутаціи: люди, знаменитые въ университетахъ (причемъ мистеръ Пенденнисъ не могъ не засмѣяться и не покраснѣть), извѣстные въ клубахъ и въ обществѣ, которые они описываютъ. Онъ тонко намекалъ, что для объявленій о продажахъ, желающіе не найдутъ себѣ лучшаго глашатая, какъ "Палл-Малльская Газета". Онъ краснорѣчиво обращался къ вельможамъ Англіи, баронетамъ Англіи, уважаемому духовенству Англіи, судилищамъ Англіи, къ матерямъ, дочерямъ и домашнимъ кругамъ Англіи, убѣждая подписаться на газету; при заключеніи Бонги проснулся отъ вторичнаго сна, которому предался во время чтенія, и еще разъ сказалъ, что "все славно и въ порядкѣ".
   Когда кончилось чтеніе программы, присутствовавшіе джентльмены проступили къ обсужденію нѣкоторыхъ частностей касательно политическаго и литературнаго направленія газеты, и мистеръ Бонги сидѣлъ и слушалъ, кивая головой, какъ-будто онъ понималъ о чемъ идетъ дѣло, и одобрялъ излагаемыя мнѣнія. По правдѣ сказать, мнѣнія мистера Бонги были очень-просты: онъ былъ убѣжденъ, что капитанъ Шэндонъ можетъ написать бойкую, громовую статью, лучше чѣмъ кто-нибудь во всей Англіи; ему нужно было уничтожить соперничествующій домъ Бэкона, и мнѣніе его было, что капитанъ можетъ сдѣлать это дѣло. Еслибъ капитанъ написалъ ему на листѣ бумаги пропись для чистописанія, мистеръ Бонги остался бы совершенно-доволенъ и счелъ бы статью громовою. Онъ свернулъ программу и положилъ ее въ карманъ съ величайшимъ удовольствіемъ; и не только заплатилъ ІІІэндону за рукопись, какъ мы уже видѣли, но подозвалъ къ себѣ маленькую Мери и далъ ей, на прощанье, шиллингъ на пряники.
   Рѣшивъ все, что было нужно, присутствовавшіе начали бесѣдовать о постороннихъ предметахъ, и Шэндонъ повелъ разговоръ на свѣтскій ладъ, заключая, по наружности и манерамъ своихъ гостей, что они принадлежатъ къ beau monde. Онъ въ-сущности зналъ очень-немного о большомъ свѣтѣ, но видалъ его, а потому могъ говорить о немъ. Онъ толковалъ о разныхъ современныхъ лицахъ и о свѣтилахъ высшаго общества, съ развязною фамильярностью и шутливыми намеками, какъ-будто всю жизнь водился только съ ними. Онъ разсказывалъ анекдоты изъ ихъ частной жизни, описывалъ пиры и вечера, на которыхъ онъ бывалъ, и на которыхъ случалось то и то. Пену забавно было видѣть оборваннаго тюремнаго жильца, говорящаго свысока о первыхъ лицахъ Англіи. Мистриссъ Шэндонъ всегда восхищалась, когда мужъ разсказывалъ эти повѣсти, и вѣрила имъ съ фанатическимъ уваженіемъ. Она сама не желала вмѣшиваться въ аристократическое общество, она была недовольно-умна для этого, но большой свѣтъ былъ настоящимъ поприщемъ для ея Чарльза: онъ тамъ блисталъ; его тамъ уважали и цѣнили. Разъ какъ-то Шэндонъ былъ дѣйствительно приглашенъ къ обѣду лордомъ Б., и жена его хранила пригласительный билетъ этотъ, какъ драгоцѣнность.
   Мистеру Бонги эта болтовня скоро наскучила и онъ всталъ, чтобъ уйдти; Уаррингтонъ и Пенъ поднялись также, чтобъ послѣдовать за издателемъ, хотя Пену и хотѣлось просидѣть тутъ подольше и познакомиться покороче съ семействомъ, которое интересовало и трогало его. На прощаньи онъ сказалъ, что надѣется имѣть позволеніе посѣщать ихъ, и Шэндонъ отвѣчалъ, оскаля зубы, что его всегда можно застать дома и онъ всегда будетъ очень-радъ видѣть мистера Пеннингтона.
   -- Я провожу васъ до воротъ моего парка, джентльмены, сказалъ капитанъ Шэндонъ, хватаясь за шляпу и необращая вниманія на умоляющій взглядъ жены и слабое восклицаніе". "Чарльзъ!" Капитанъ, въ стоптанныхъ туфляхъ, зашлёпалъ передъ своими гостями и повелъ ихъ по угрюмымъ переходамъ тюрьмы. Когда онъ простился съ ними у калитки, рука его уже переминала въ карманѣ оставленную мистеромъ Бонги банковую ассигнацію. Артуръ Пенденнисъ почувствовалъ истинное облегченіе, когда увидѣлъ себя внѣ этого ужаснаго зданія, и свободно ступилъ на мостовую Фаррингдон-Стрита.
   Мистриссъ Шэндонъ печально продолжала свою работу, выглядывая повременамъ въ окно. Она видѣла, какъ мужъ спѣшилъ съ двумя какими-то людьми къ тюремной тавернѣ. Она-было надѣялась обѣдать съ нимъ, потому-что на косякѣ за окномъ былъ кусокъ мяса и салатъ, и думала, что она и маленькая Мери раздѣлятъ эту скромную трапезу съ отцомъ малютки. Но теперь объ этомъ нечего было и думать: онъ просидитъ въ тавернѣ, пока ея не запрутъ, а потомъ пойдетъ играть въ карты или пить въ комнату къ кому-нибудь другому и воротится далеко за полночь, молчаливый, съ стеклянными глазами, шатаясь, и ей же прійдется съ нимъ няньчиться. О, сколько разнообразныхъ мученій доставляемъ мы женщинамъ!
   Итакъ мистриссъ Шэндонъ, вмѣсто того, чтобъ обѣдать, пошла и сдѣлала себѣ чай. Какъ часто, во всѣхъ страданіяхъ бѣдныхъ женщинъ, чайникъ бывалъ повѣреннымъ ихъ горя съ-тѣхъ-поръ, какъ это благодѣтельное питье вопіло у насъ въ употребленіе! Сколько миріадъ женщинъ плакало надъ нимъ! При сколькихъ болѣзненныхъ одрахъ кипятился онъ! Сколько горячихъ устъ получали изъ него освѣженіе! Природа, безъ-сомнѣнія, имѣла въ виду женщинъ, производя чайное растеніе; фантазія можетъ безъ большаго напряженія собрать самыя разнородныя группы и картины вокругъ чайнаго столика. За чайникомъ Мелисса и Сахарисса повѣряютъ другъ другу свои сердечныя тайны. Подлѣ чайника лежатъ письма обожателя бѣдной Полли; онъ былъ ея обожателемъ вчера, и она читала эти письма со слезами восторга, а не отчаянія, какъ теперь. Мери крадется на цыпочкахъ въ спальню матери и несетъ утѣшительную чашку вдовѣ, непринимающей другой пищи. Руѳь готовитъ чай отцу, возвращающемуся съ полевыхъ работъ; словомъ, можно наполнить цѣлую страницу намеками на подобныя картины. Наконецъ, мистриссъ Шэндонъ и малютка Мери садятся и пьютъ вмѣстѣ чай, пока капитанъ наслаждается въ тавернѣ въ свое удовольствіе. Для этой бѣдной женщины чай единственная отрада, когда нѣтъ съ нею мужа!
   Джентльменъ, съ которымъ мы уже слегка знакомы, мистеръ Джекъ Финюкенъ, землякъ капитана Шэндона, засталъ за чаемъ жену его и маленькую Мери, для которой всегда приносилъ въ карманѣ пряникъ. Джекъ считалъ Шэндона величайшимъ изъ когда-либо существовавшихъ геніевъ; раза два добродушный кутила помогалъ Финюкену въ бѣдѣ, потому-что у Шэндона всегда было ласковое слово, а иногда и гинея для страждущаго пріятеля, и для Джека день былъ не день, если онъ не навѣститъ своего покровителя. Онъ былъ готовъ бѣгать по всему Лондону по порученіямъ Шэндона; обдѣлывать его денежныя дѣла съ журналистами и издателями, кредиторами, полицейскими, обладателями векселей и расписокъ Шэндона, съ джентльменами, желающими спекулировать на эти документы, и словомъ, былъ усерднѣйшимъ ходатаемъ по тысячѣ разнородныхъ сдѣлокъ и запутанностей тороватаго Ирландца. Я до-сихъ-поръ не зналъ еще ирландскаго дворянина въ затруднительныхъ обстоятельствахъ, у котораго не было бы адъютанта въ этомъ родѣ, также несвободнаго отъ денежныхъ стѣсненій; у этого адъютанта свои подчиненные, а у тѣхъ опять свои несостоятельные агенты, и такъ далѣе. Нашъ капитанъ Шэндонъ протекалъ житейское поприще, предводительствуя постоянно людьми подобнаго рода, раздѣлявшими суровую участь своего вождя.
   -- Бьюсь о гинеѣ, недолго продержится у него этотъ пятифунтовый билетъ, говорилъ мистеръ Бонги о капитанѣ, удаляясь отъ тюрьмы съ Пеномъ и Уаррингтономъ. И онъ судилъ справедливо, потому-что, когда мистриссъ Шэндонъ опорожнила почью карманы мужа, она нашла въ нихъ только пару шиллинговъ, да нѣсколько полупенсовъ отъ его утренняго денежнаго полученія. Шэндонъ далъ фунтъ одному изъ своихъ послѣдователей; послалъ баранью ляшку, картофеля и пива къ знакомцу на бѣдной половинѣ тюрьмы; заплатилъ прежній счетъ въ тавернѣ, гдѣ размѣнялъ банковую ассигнацію, и пообѣдалъ тамъ съ двумя пріятелями, которымъ послѣ проигралъ въ карты почти все остальное: словомъ, къ ночи онъ очутился такимъ же бѣднякомъ, какимъ былъ утромъ.
   Издатель и два его спутника поговорили нѣсколько между собою, оставя Шэндона, и Уаррингтонъ повторилъ Бонги то же самое, что онъ натолковалъ его сопернику Бэкону, то-есть, что Пенъ малый высокой руки, большаго генія, а что всего важнѣе -- отлично принятъ въ высшемъ обществѣ и въ безконечномъ родствѣ со всею знатью Соединенныхъ Королевствъ. Бонги отвѣчалъ, что сочтетъ за счастье вести дѣла съ мистеромъ Пенденнисомъ. Онъ изъявилъ надежду имѣть удовольствіе раздѣлить въ непродолжительномъ времени кусокъ баранины съ обоими джентльменами, и такимъ образомъ, осыпавъ другъ друга вѣжливостями и увѣреніями, они разстались.
   -- Грустно видѣть такого человѣка какъ Шэндонъ, сказалъ въ раздумьи Пенъ, бесѣдуя вечеромъ съ Уаррингтономъ о видѣнной ими тюремной сценѣ:-- человѣка съ такою образованностью и множествомъ познаній, такого несомнѣннаго дарованія и остроумія, видѣть его жильцомъ тюрьмы на половину его жизни, и прихвостникомъ книгопродавца, когда онъ на волѣ.
   -- Чтожь, и я прихвостникъ книгопродавца, да и ты начинаешь пробовать свою рысь въ качествѣ наемной клячи, отвѣчалъ Уаррингтонъ со смѣхомъ: -- всѣ мы наемныя клячи по тому или другому тракту. А все же я лучше желаю быть тѣмъ, что есть, чѣмъ сосѣдомъ нашимъ Пэли. Онъ наслаждается жизнью небольше крота. Вообще чертовское количество незаслуженнаго участія было брошено попусту на долю тѣхъ, кого ты называешь прихвостнями книгопродавцевъ.
   -- Множество одинокихъ трубокъ и эля сдѣлали тебя циникомъ, Уаррингтонъ. Ты Діогенъ подлѣ пивной бочки. Никто меня не увѣритъ, чтобъ человѣкъ геніальный, какъ Шэндонъ, былъ созданъ для гоньбы въ рукахъ такого грубаго животнаго, какъ этотъ неотесанный Бонги, который жирѣетъ отъ работы чужихъ головъ и богатѣетъ трудами своихъ поденьщиковъ. Меня бросаетъ въ негодованіе мысль, что Шэндонъ долженъ быть рабомъ такого скота, который не умѣетъ говорить поанглійски, хотя и живетъ этимъ языкомъ, и который не достоинъ чистить сапоги Шэндону.
   -- Ого, ты ужь начинаешь поносить издателей и становишься въ наши ряды -- браво, Пенъ! А что, напримѣръ, можешь ты сказать противъ сношеній Бонги съ Шэндономъ? Развѣ издатель посадилъ автора въ тюрьму? Развѣ Бонги пропиваетъ теперь видѣнную нами сегодня утромъ пятифунтовую ассигнацію, а не Шэндонъ?
   -- Несчастье ввергаетъ человѣка въ дурное общество. Легко закричать "Фу!" противъ бѣдняка, которому не съ кѣмъ слова выговорить, развѣ съ тѣми, кто сидитъ въ тюрьмѣ вмѣстѣ съ нимъ. Мы должны быть снисходительны къ причудамъ генія, и помнить, что та же самая пылкость и восторженность характера, которыя намъ такъ нравятся въ авторѣ, очень-часто сбиваютъ съ пути человѣка.
   -- Къ чорту этихъ геніевъ! закричалъ Уаррингтонъ, весьма-строгій моралистъ на нѣкоторыя вещи, хотя, можетъ-быть, на дѣлѣ и грѣшный человѣкъ:-- я рѣшительно отвергаю, чтобъ было столько геніевъ, сколько ихъ насчитываютъ люди, хныкающіе объ участи писателей. Найдутся на свѣтѣ тысячи умныхъ малыхъ, которые бы могли, еслибъ захотѣли, кропать стихи, писать статейки и читать книги, да произносить надъ ними приговоры; бесѣда писателей и критиковъ по ремеслу ни на волосъ ни болѣе блестяща, ни глубокомысленнѣе, ни пріятнѣе бесѣды всякаго другаго общества образованныхъ людей. Если законовѣдецъ, или воинъ, или купецъ, выйдетъ изъ своихъ доходовъ и не платитъ своихъ счетовъ, то его сажаютъ въ тюрьму: и авторъ долженъ идти туда же. Если авторъ напьется какъ скотъ, я не знаю почему онъ долженъ быть избавленъ отъ головной боли съ похмѣлья; если онъ заказываетъ портному платье, то почему онъ не долженъ платить?
   -- Я бы далъ ему больше денегъ на покупку платьевъ: я-таки желаю принадлежать къ порядочно-одѣтому сословію. Но протестую все-таки противъ этихъ гадкихъ посредниковъ между геніемъ и его великимъ хозяиномъ, публикой -- посредниковъ, которые пожираютъ больше половины заработковъ и славы тружениковъ.
   -- Я работникъ прозаическій, а ты, молодость, поэтъ малаго разбора, и потому воображаешь себя вправѣ заноситься. Чего ты хочешь? Того ли, чтобъ составился цехъ капиталистовъ, который покупалъ бы произведенія всѣхъ авторовъ, какіе къ нему ни явились бы съ рукописью въ рукѣ? Всякій, кто намараетъ эпопею, или произведетъ на свѣтъ романъ или трагедію, умѣй онъ писать, или нѣтъ, прійдетъ и долженъ найдти готовые мѣшки гиней за свою галиматью? Кто будетъ рѣшать, что хорошо и что дурно: что годится въ продажу и что нѣтъ? Наконецъ, допускаешь ли ты покупщику право покупать или не покупать? По-моему, сэръ, когда Джонсонъ сидѣлъ за ширмами Сент-Джонс-Гета и обѣдалъ въ сторонкѣ, потому-что былъ слишкомъ-оборванъ и бѣденъ для стола литературныхъ тузовъ, угощавшихъ себя вокругъ лучшей скатерти мистера Кева -- торговецъ этотъ не поступилъ съ нимъ несправедливо. Могъ ли бы ты требовать отъ издателя, чтобъ онъ узналъ генія въ молодомъ человѣкѣ, тощемъ, оборванномъ и голодномъ, какимъ Джонсонъ ему представился? Лохмотья еще не доказательство генія, тогда-какъ капиталъ полновластенъ и, слѣдовательно, владыка на литературной биржѣ. Капиталъ имѣетъ право торговаться съ литературнымъ изобрѣтателемъ, какъ и со всякимъ другимъ. Если я произведу что-нибудь новое по книжной части, то стараюсь извлечь изъ этого всю возможную выгоду; но я также мало имѣю права заставить мистера Моррэя купить мою книгу путешествій или разсужденій, какъ требовать отъ мистера Тэттерсалля, чтобъ онъ далъ мнѣ сто гиней за мою лошадь. Я могу имѣть свои понятія о достоинствахъ моего пегаса и считать его великолѣпнѣйшимъ изъ животныхъ; но и покупщикъ вправѣ имѣть свое мнѣніе: ему можетъ быть нужна дамская лошадь, или спокойная кобыла для плохаго ѣздока, или дюжее четвероногое для дороги -- и тогда моя скотина ему не годится.
   -- Ты пустился въ метафоры, Уаррингтонъ, но былъ нравъ, говоря, что ты человѣкъ прозаическій. Бѣдный Шэндонъ! Есть въ его добродушіи и въ кротости этого милаго существа, его жены, что-то трогающее меня искренно. Я боюсь, что полюбилъ его больше, чѣмъ полюбилъ бы человѣка гораздо-достойнѣе его.
   -- И я также. Не откажемъ ему въ нашемъ участіи и въ сожалѣніи, котораго заслуживаетъ его слабость; хотя человѣкъ болѣе-возвышенный и обидѣлся бы подобнымъ состраданіемъ столько же, какъ презрѣніемъ. Впрочемъ, ты видѣлъ, что у него утѣшеніе идетъ вслѣдъ за несчастіемъ, и одно производитъ или уравновѣшиваетъ другое. Онъ узникъ, но не злополучный.
   -- Геній его поётъ и за тюремною рѣшеткой, замѣтилъ Пенъ.
   -- Да, возразилъ Уаррингтонъ съ горечью.-- Шэндонъ не тужитъ въ своей клѣткѣ. Онъ бы долженъ былъ чувствовать себя несчастнымъ, но у него есть Томь и Джекъ, съ которыми онъ можетъ выпить, и это его утѣшаетъ; онъ бы хотѣлъ занять мѣсто повыше, но такъ-какъ это ему не дается, то онъ пьетъ съ Джекомъ и Томомъ; онъ могъ бы позаботиться о женѣ и дѣтяхъ, но у Джека и Тома явилась бутылка джина и они приглашаютъ его распить ее вмѣстѣ; онъ могъ бы заплатить бѣдному портному Спину тѣ двадцать фунтовъ, которые бѣднякъ долженъ внести за свою квартиру, но Томъ и Джекъ полагаютъ руки на его кошелекъ и онъ пьетъ съ ними, а бѣдный портной идетъ въ тюрьму и семейство его разорено. Будемъ сожалѣть о несчастіяхъ генія и возстанемъ противъ жестокосердыхъ издателей, которые такъ сурово поступаютъ съ авторами!
   -- Какъ! ты хочешь выпить еще стаканъ грога? сказалъ Пенъ съ насмѣшливой улыбкой: приведенный нами философическій разговоръ происходилъ въ Задней Кухнѣ.
   Уаррингтонъ засмѣялся по обыкновенію. "Video meliora proboque" то-есть, "Джонъ, чтобъ грогъ былъ горячій, да съ сахаромъ", сказалъ онъ слугѣ.
   -- Я бы также выпилъ еще стаканъ, да боюсь, что будетъ слишкомъ-много, сказалъ Пенъ: -- знаешь ли Уаррингтонъ, мнѣ нисколько не кажется, чтобъ мы были лучше нашихъ ближнихъ.
   Когда Уаррингтонъ кончилъ стаканъ, друзья наши возвратились на свою квартиру.
   Дома они нашли двѣ записки отъ Бонги. Гостепріимный джентльменъ кланялся имъ и просилъ ихъ сдѣлать ему честь отобѣдать у него въ скоромъ времени, въ обществѣ нѣсколькихъ литературныхъ друзей.
   -- Будетъ большой пиръ, Пенъ. Мы увидимъ всѣхъ бойцовъ Бонги.
   -- Всѣхъ, кромѣ бѣднаго Шэндона, отвѣчалъ Пенъ, удаляясь въ свою комнату и кивнулъ пріятелю, желая ему доброй ночи. Происшествія того дня и новыя знакомства Пена волновали и занимали его значительно, и онъ долго не могъ заснуть, хотя звонкое и регулярное храпѣнье, раздававшееся въ сосѣдней комнаткѣ, доказывало, что Уаррингтонъ ужь наслаждается богатырскимъ сномъ.
   -- Правда ли, думалъ Пенденнисъ, лежа въ постели и глядя на свѣтлую луну, озарявшую уголъ его туалетнаго стола и висѣвшій на стѣнѣ видъ Фэрокса, работы Лауры: -- правда ли наконецъ, что я буду самъ заработывать себѣ хлѣбъ, своимъ перомъ? Правда ли, что я не буду больше обирать милую матушку, и, чего-добраго, составлю себѣ въ свѣтѣ имя и репутацію? Молодой мечтатель смѣялся и краснѣлъ при этой мысли, хотя былъ одинъ-одинёхонекъ въ комнатѣ: какъ бы онъ насладился честью и славой, еслибъ онѣ ему достались!-- Если счастье поблагопріятствуетъ мнѣ, то слава Богу; если нѣтъ -- нечего дѣлать, надобно отказаться. Молю только Небеса, чтобъ я остался честнымъ человѣкомъ при удачѣ и неудачѣ. Молю Небеса, чтобъ они помогли мнѣ говорить истину, сколько я буду въ-состояніи знать ее, и не уклоняться отъ нея ни для лести, ни для выгоды, ни изъ личной вражды, ни ради предубѣжденій партіи. О, милая матушка, какъ ты будешь гордиться, если я сдѣлаю что-нибудь достойное твоего имени! И ты, Лаура, перестанешь презирать меня, какъ лѣнтяя и мота, когда увидишь, что я... когда я сдѣлаю... Что за вздоръ! что я за Альнаскаръ потому только, что добылъ себѣ пять фунтовъ моими стихами и долженъ написать полдюжину журнальныхъ статей! Онъ продолжалъ эти мечтанія болѣе счастливый, исполненный надежды, и съ болѣе-смиреннымъ духомъ, чѣмъ чувствовалъ себя съ давнихъ поръ. Онъ думалъ о своей праздности, своихъ заблужденіяхъ, страстяхъ, сумасбродствахъ, огорченіяхъ и своевольной юности, всталъ съ постели, открылъ окно и выглянулъ на ночной воздухъ; потомъ, по какому-то внутреннему влеченію, которое мы рѣшимся признать добрымъ, онъ поцаловалъ видъ Фэрокса, опустился на колѣни подлѣ кровати и остался нѣсколько минуть въ этомъ положеніи мольбы и покорности. Онъ всталъ съ влажными глазами. Онъ повторилъ машинально нѣсколько словъ, которыя прежде ежедневно произносилъ дитятей подлѣ своей матери, послѣ чего она укладывала его въ постель, задергивала занавѣски и убаюкивала его кроткимъ благословеніемъ.
   На другой день вѣрный Пидженъ принесъ большой пакетъ, адресованный на имя Джоржа Уаррингтона, эсквайра, съ поклонами мистера Троттера и запискою, которую Уаррингтонъ прочиталъ въ постели.
   -- Пенъ, галло! заревѣлъ онъ Артуру, который еще не выходилъ изъ своей комнаты.
   -- Что такое?
   -- Ступай сюда, нужно!
   -- За какимъ чортомъ? спросилъ Пенденнисъ, входя къ Уаррингтону.
   -- Лови! закричалъ тотъ и швырнулъ въ него пакетомъ; еслибъ Пенъ не подхватилъ его, онъ былъ бы сшибенъ съ ногъ.
   -- Это книги, присланныя тебѣ на рецензію для Палл-Малльской Газеты -- осмолить ихъ! кричалъ Уаррингтонъ.
   Что до Пена, онъ былъ въ восторгѣ неописанномъ: рука его дрожала, перерѣзывая бечевку, которою пакетъ былъ обвязанъ, и когда онъ увидѣлъ цѣлую кучу новыхъ, свѣжепереплетенныхъ въ каленкоръ, томовъ путешествій, романовъ и стихотвореній.
   -- Двери на запоръ, Пидженъ, сказалъ онъ: -- сегодня меня дома нѣтъ ни для кого на свѣтѣ. И онъ бросился въ кресла и едва далъ себѣ время напиться чаю -- такъ нетерпѣливо хотѣлось ему начать какъ можно скорѣе чтеніе и разборъ присланнаго.
   

ГЛАВА ВТОРАЯ.
Исторія все еще идетъ около Флит-Стрита.

   Капитанъ Шэндонъ, подстрекаемый женою, которая вообще рѣдко вмѣшивалась въ дѣловую часть, выхлопоталъ для Джона Финюкена, эсквайра, изъ Верхняго Темпля, мѣсто помощника редактора "Палл-Малльской Газеты". Мистеръ Финюкенъ дѣйствительно заслуживалъ всего на свѣтѣ со стороны Шэндона: такъ онъ былъ преданъ семейству капитана и такъ ревностно старался оказать ему какую-нибудь услугу. Въ прежніе годы капитанъ находилъ себѣ убѣжище въ квартирѣ Финюкена, когда опасность ему грозила и сыщики были противъ него спущены; но наконецъ полицейскіе узнали этотъ тайникъ и также регулярно стали поджидать капитана на лѣстницѣ Финюкена, какъ у его собственныхъ дверей. Въ эти же комнаты Финюкена приходила не разъ бѣдная мистриссъ Шэндонъ, объясняла ему свои затрудненія и печали, и они вмѣстѣ обсуживали средства какъ выручить ея обожаемаго Чарльза. Много разъ угощалъ тутъ Финюкенъ и ее, и малютку. Для его маленькихъ комнатъ было особенною честью принимать въ стѣнахъ своихъ такую даму; когда она сходила съ лѣстницы съ опущеннымъ вуалемъ, Финъ наклонялся черезъ перилы и смотрѣлъ ей вслѣдъ, чтобъ какой-нибудь Ловеласъ Темпля не вздумалъ пристать къ ней по дорогѣ; можетъ-быть, онъ даже и желалъ, чтобъ кто-нибудь напалъ на нее и доставилъ ему случай броситься къ ней на помощь, быть ея спасителемъ и переломать ребра дерзновенному. Мистриссъ Шэндонъ ощущала истинное удовольствіе, когда ея добрый и честный ратоборецъ получилъ при газетѣ мѣсто помощника ея мужа.
   Онъ готовь былъ просидѣть съ мистриссъ Шэндонъ до самаго поздняго часа тюремныхъ постановленій, и дѣйствительно не разъ бывалъ свидѣтелемъ, какъ укладывали спать маленькую Мери, на вечернюю молитву которой, призывавшую на папа благословеніе Божіе, Финюкенъ, хотя и католикъ, говорилъ искренно "аминь". Но у него было въ тотъ вечеръ назначено свиданіе съ мистеромъ Бонги, съ которымъ они должны были переговорить о нѣкоторыхъ касающихся газеты дѣлахъ за спокойнымъ обѣдомъ. Вслѣдствіе этого Джекъ ушелъ отъ мистриссъ Шэндонъ въ шесть часовъ, но на слѣдующее утро не преминулъ сдѣлать обычный визитъ въ Флитскую Тюрьму, разрядившись въ свое лучшее платье и надѣвъ украшенія, которыя хотя были недороги, но за то ярки и блестящи. Въ карманѣ его было четыре фунта и два шиллинга, недѣльное жалованье за журнальную работу, изъ котораго онъ употребилъ два шиллинга на покупку новыхъ перчатокъ, по пути къ тюрьмѣ.
   Наканунѣ онъ ѣлъ баранину съ мистеромъ Бонги и мистеромъ Троттеромъ, редакторомъ Бонги по литератуной части, въ кофейнѣ Динка, гдѣ они подробно обсудили все, что слѣдовало, касательно направленія "Палл-Малльской Газеты", Финюкенъ мастерски указалъ, какія долженъ сдѣлать распоряженія помощникъ редактора газеты; какого рода шрифтъ назначить для какихъ статей; кто долженъ описывать рынки; кто скачки и кулачные бои; кто разныя извѣстія, и кто фэшонэбльные толки. Онъ былъ знакомъ со многими джентльменами, съиздавна знатоками этихъ отраслей знанія, сообщающими ихъ публикѣ; словомъ, Джекъ Финюкенъ былъ -- какъ отзывался о немъ Шэндонъ, и въ чемъ онъ самъ былъ увѣренъ -- однимъ изъ лучшихъ въ цѣломъ Лондонѣ работниковъ по газетной части. Онъ зналъ, по скольку получаетъ въ недѣлю каждый, имѣющій дѣла съ книгопечатаніемъ, и могъ указать на тысячи маленькихъ фокусовъ или замысловатыхъ экономій, посредствомъ которыхъ сберегались деньги предпріимчиваго капиталиста, вздумавшаго издавать новый журналъ. Онъ ослѣпилъ и озадачилъ Бонги, котораго понятливость была изъ медленныхъ, быстротою своихъ вычисленій на бумагѣ, когда они сидѣли за столомъ. И Бонги сознавался впослѣдствіи своему подчиненному, мистеру Троттеру, что этотъ Ирландецъ ловкій и толковый малый.
   Успѣвъ произвести на мистера Бонги такое благопріятное впечатлѣніе, добрый Джекъ Финюкенъ принялся за другое дѣло, которое было гораздо-ближе къ его сердцу, именно, за освобожденіе изъ тюрьмы своего обожаемаго друга и вождя, капитана Шэндона. Онъ зналъ до послѣдняго шиллинга количество тюремныхъ сторожей, державшихъ капитана въ предѣлахъ его флитской квартиры; онъ увѣрялъ даже, будто бы знаетъ всю сумму его долговъ; но это было невозможно, потому-что никто въ цѣлой Англіи не зналъ этого, и самъ капитанъ Шэндонъ меньше чѣмъ кто-нибудь взялся бы опредѣлить эту сумму съ точностью. Финюкенъ представилъ издателю на видъ, сколько дѣла предстоитъ Шэндону по его редакціи и какъ бы полезно было для Палл-Малльской Газеты, еслибъ онъ не былъ стѣсненъ заточеніемъ. (Это, однако, опровергалъ мистеръ Бонги, говоря: "Когда капитанъ подъ замкомъ, мы знаемъ навѣрное, гдѣ его можно найдти; а если его выпустишь, то и не думай захватить его".) Наконецъ, онъ все-таки до-того растрогалъ чувствительность Бонги, описывая ему, какъ мистриссъ Шэндонъ чахнетъ въ тюрьмѣ и какъ ея ребенку нездоровъ тюремный воздухъ, что издатель объявилъ: если мистриссъ Шэндонъ зайдетъ къ нему завтра утромъ, то онъ посмотритъ, нельзя ли ей какъ-нибудь помочь. Разговоръ приходилъ къ этому счастливому окончанію за вторымъ пріемомъ грога. Джекъ Финюкенъ, въ карманѣ котораго было четыре гинеи, хотѣлъ, отъ полноты восторга, заплатить трактирщику за все угощеніе, по Бонги сказалъ на это: "Нѣтъ, сэръ, ужь это мое дѣло, позвольте. Джемсъ, возьми сколько слѣдуетъ по счету, и полтора шиллинга на твою долю", и передалъ слугѣ потребную на все это сумму. И вотъ какимъ образомъ Финюкенъ, отправившійся спать къ себѣ въ Темпль послѣ обѣда у Дикка, нашелъ въ своемъ карманѣ, въ субботнее утро, все свое недѣльное жалованье сполна.
   Онъ такъ выразительно и такъ радостно подмигнулъ мистриссъ Шэндонъ, что это доброе существо тотчасъ постигло, что у него должны быть хорошія вѣсти; она поспѣшила взяться за шаль и шляпку, лишь-только Финюкенъ предложилъ ей сдѣлать ему честь прогуляться съ нимъ и освѣжиться чистымъ воздухомъ. Малютка Мери запрыгала отъ радости при мысли о такомъ праздникѣ, потому-что въ этихъ случаяхъ Финюкенъ всегда дарилъ ей какую-нибудь игрушку, показывалъ ей представленія марьйонетокъ, собачьи комедіи и тому подобное, и вообще старался сколько-возможно позабавить ребенка. Онъ искренно любилъ все это семейство и охотно разбилъ бы себѣ голову, еслибъ это могло имъ къ чему-нибудь пригодиться.
   -- Можно мнѣ идти, Чарли? или остаться съ тобою, потому-что ты сегодня утромъ нездоровъ? У него голова болитъ, мистеръ Финюкенъ. Онъ вообще подверженъ головнымъ болямъ, и я убѣдила его полежать въ постели, сказала мистриссъ Шэндонъ.
   -- Ступайте, ступайте обѣ; а ты, Джекъ, побереги ихъ. Да напередъ дай-ка мнѣ Буртонову Анатомію: надобно призаняться этой проклятой чертовщиной, сказалъ Шэндонъ съ величайшею веселостью и ласковостью. Онъ очень-часто выписывалъ свои греческія и латинскія цитаты, необходимыя публицисту, изъ этого репертуара учености.
   Итакъ, Финъ взялъ подъ-руку мистриссъ Шэндонъ; Мери припрыгивала передъ ними, и они направились по корридорамъ и переходамъ тюрьмы къ выходу, и вскорѣ выбрались на вольный воздухъ. Отъ Флит-Стритта до Пэтерностер-Роу очень-недалеко. Когда они втроемъ поравнялись съ лавкою Бонги, мистриссъ Бонги входила въ домъ въ парадныя двери, неся въ рукѣ мѣшокъ и переплетенную въ красный сафьянъ книжку, заключавшую въ себѣ дѣла ея съ мясникомъ сосѣдняго рынка. На мистриссъ Бонги было пышное шелковое платье, со множествомъ малиновыхъ и оранжевыхъ лентъ; желтая шаль, шляпка съ красными цвѣтами внутри и зонтикъ свѣтло-голубаго цвѣта довершали уборъ. Мистриссъ Шэндонъ была въ старомъ тафтяномъ платьѣ чернаго цвѣта; шляпка ея никогда не видала блестящихъ радостныхъ дней, а все-таки нельзя было не узнать въ ней даму comme il faut, какъ бы незавидно ни было ея одѣяніе. Обѣ женщины поклонились другъ другу, каждая по-своему.
   -- Надѣюсь, что вы здоровы, Мумъ? сказала мистриссъ Бонги.
   -- Сегодня такой прекрасный день, отвѣчала мистриссъ Шэндонъ.
   -- Не хотите ли завернуть, Мумъ? и она посмотрѣла на ребенка такъ пристально, что тому стало страшно.
   -- Я... я шла по дѣлу къ мистеру Бонги -- я... я надѣюсь что онъ здоровъ?
   -- Если вы пойдете къ нему въ контору, то не можете ли... не можете ли покуда оставить вашу дѣвочку у меня? сказала мистриссъ Бонги басомъ и съ трагическимъ взглядомъ, указывая пальцемъ на малютку.
   -- Я хочу остаться съ мама! закричала Мери, пряча личико въ платьѣ матери.
   -- Ступай съ этой дамой, Мери, сказала мать.
   -- Я покажу тебѣ хорошенькія картинки, сказала мистриссъ Бонги голосомъ людоѣдки:-- и разныя другія вещицы; посмотри-ка сюда и, открывъ мѣшокъ, она показала дѣвочкѣ отличнѣйшіе бисквитики, какіе ея Бонги любилъ кушать съ виномъ. Маленькая Мери увлеклась этою приманкой и все общество вошло въ парадный входъ, изъ котораго боковая дверь вела въ коммерческія комнаты мистера Бонги. Здѣсь, однако, когда дитяти пришлось разставаться съ матерью, оно снова струсило и ухватилось за материнскую юпку. При этомъ добрая мистриссъ Шэндонъ, замѣтивъ огорченіе на лицѣ мистриссъ Бонги, сказала ей: "Если позволите, и я поднимусь вмѣстѣ съ вами и посижу у васъ нѣсколько минутъ". Обѣ дамы пошли наверхъ съ ребенкомъ; пара бисквитовъ развеселила маленькую Мери и она черезъ минуту смѣялась и болтала безъ малѣйшей принужденности.
   Вѣрный Финюкенъ, между-тѣмъ, нашелъ мистера Бонги въ гораздо-болѣе строгомъ расположеніи духа, чѣмъ онъ былъ наканунѣ, когда двѣ трети бутылки портвейна и два солидные стакана грога подогрѣли его душу до степени энтузіазма и сдѣлали его великодушнымъ на обѣщанія въ пользу капитана Шэндона. Гнѣвная супруга разбранила его за это, когда онъ воротился домой, и повелѣла не давать капитану ни малѣйшей потачки, говоря, что онъ негодный мотъ, которому не помогутъ никакія деньги; она не одобрила клада Палл-Малльской Газеты, убѣжденная, что Бонги только даромъ бросить свои деньги, какъ дѣлаютъ тѣ "черезъ дорогу" она всегда называла заведеніе своего брата "черезъ дорогу") съ своимъ Вайтгалльскимъ журналомъ. Пусть Шэндонъ сидитъ въ тюрьмѣ, да дѣлаетъ свое дѣло; для него нѣтъ на свѣтѣ мѣста приличнѣе. Напрасно Джекъ Финюкенъ просилъ, уговаривалъ, ручался -- Бонги выслушалъ въ то утро поученіе, длившееся цѣлый часъ, и былъ неумолимъ.
   Но чего честному Джеку не удалось сдѣлать внизу, въ конторѣ, то сдѣлали пріятныя лица и манеры матери и дочери въ гостиной, гдѣ отъ нихъ растаяла свирѣпая, но въ-сущности добрая мистриссъ Бонги. Въ голосѣ мистриссъ Шэндонъ была такая безъискусственная пріятность, а манеры ея были такъ открыты и привлекательны, что всѣ, кто съ нею ни сходился, любили ее и жалѣли о ней. Ободренная сурово-ласковымъ пріемомъ хозяйки, она разсказала ей всю свою исторію: описала добросердечіе и добродѣтели своего мужа, слабое здоровье ребенка, и какъ она должна была разлучиться съ двумя другими дѣтьми и послать ихъ въ школу, потому-что не могла держагь ихъ при себѣ въ этомъ ужасномъ мѣстѣ; наконецъ, мистриссъ Бонги, хотя страшная какъ леди Макбетъ, расчувствовалась подъ вліяніемъ этого простаго разсказа и объявила, что сойдетъ внизъ и поговоритъ съ Бонги. Ну, а въ этомъ семействѣ, со стороны мистриссъ Бонги говорить, значило повелѣвать, а со стороны мистера Бонги слушать, значило повиноваться.
   Въ то самое время, когда бѣдный Финюкенъ былъ уже въ совершенномъ отчаяніи отъ безуспѣшности своего ходатайства, величавая мистриссъ Бонги спустилась на своего супруга и вѣжливо попросила мистера Финюкена подняться наверхъ къ своимъ друзьямъ въ гостиной, такъ-какъ ей непремѣнно нужно поговорить нѣсколько минутъ съ мужемъ. Оставшись съ нимъ наединѣ, лучшая половина издателя увѣдомила его о своихъ намѣреніяхъ касательно мистриссъ Шэндонъ.
   -- Что съ тобою, моя милая? спросилъ меценатъ, удивленный растроганнымъ тономъ жены:-- да ты не дальше какъ сегодня утромъ не хотѣла и слышать о томъ, чтобъ я сдѣлалъ что-нибудь для капитана; я удивляюсь какъ ты такъ скоро перемѣнила мнѣніе.
   -- Капитанъ Ирландецъ, и я всегда терпѣть не могла этихъ Ирландцевъ. Но жена его настоящая дама, это всякій можетъ сразу увидѣть, и хорошая женщина, и дочь пастора, и женщина съ запада Англіи, Бонги, какъ и я сама со стороны моей матери. А видѣлъ ли ты... охъ, Творецъ!.. видѣлъ ли ты ея маленькую дѣвочку?
   -- Да, мистриссъ Бонги, я видѣлъ эту дѣвочку.
   -- И замѣтилъ ли ты, какъ она похожа на нашего бѣднаго покойнаго ангельчика Бесси? и мысли мистриссъ Бонги перенеслись назадъ, лѣтъ за восемнадцать, когда "Бэконъ и Бонги" только-что открыли маленькую книжную лавочку въ одномъ провинціальномъ городкѣ, и когда у мистриссъ Бонги былъ ребенокъ, по имени Бесси, похожій на маленькую Мери, которая ее сейчасъ такъ разжалобила.
   -- Хорошо, хорошо, милая! отвѣчалъ мистеръ Бонги, видя, что маленькіе глаза его супруги начинаютъ разгараться и рдѣть: -- капитанъ сидитъ за бездѣлицу: противъ него всего только сто-тридцать фунтовъ. Половина этихъ денегъ выпуститъ его изъ тюрьмы, говорить Финюкенъ, а потомъ мы посадимъ его на половинное жалованье, пока онъ не очиститъ своихъ счетовъ. Когда маленькая сказала мнѣ тамъ, въ тюрьмѣ: "зачѣмъ вы не возьмете отсюда па?" я право чувствовалъ то же, что и ты, милая, клянусь тебѣ честью.
   Результатомъ этого разговора было, что мистеръ и мистриссъ Бонги поднялись вмѣстѣ въ гостиную, гдѣ мистеръ Бонги произнесъ аляповатую рѣчь, которою возвѣстилъ мистриссъ Шэндонъ, что, такъ-какъ, сколько онъ узналъ, шестьдесятъ-пять фунтовъ освободятъ ея мужа изъ тюрьмы, то онъ готовъ ссудить ихъ этой суммой: она будетъ вычитаться изъ жалованья капитана и отпускается ей съ непремѣннымъ условіемъ, что она сама, лично, сдѣлается съ кредиторами мужа насчетъ его освобожденія.
   Я думаю, что этотъ день былъ счастливѣйшимъ въ жизни мистриссъ Шэндонъ и мистера Финюкена.
   "Клянусь Бонги, ты козырь!" заревѣлъ Финъ, невладѣя собою отъ восторга.-- Дай лапу, дружище, и пусть меня повѣсятъ, если мы не зашибемъ по десяти тысячъ фунтовъ въ недѣлю нашей Палл-Малльской Газетой! и онъ прыгалъ по комнатѣ и обнималъ маленькую Мери и выдѣлывалъ кучу бѣшеныхъ прыжковъ.
   -- Если я могу завезти васъ куда-нибудь въ моей каретѣ, мистриссъ Шэндонъ, то она къ вашимъ услугамъ, сказала мистриссъ Бонги, смотря на выѣхавшій къ подъѣзду одиночный экипажъ, которымъ обладательница его немало важничала. И обѣ дамы, усадивъ между собою маленькую Мери (которой ручонку супруга мецената держала крѣпко въ своей пятернѣ), съ восхищеннымъ Финюкеномъ на заднемъ сѣдалищѣ, поѣхали съ Пэтерностер-Роу, причемъ мистриссъ Бонги бросала торжествующіе взгляды на оппозиціонныя окна Бэкона.
   -- Не поведетъ это капитана ни къ чему доброму, думалъ Бонги, возвращаясь къ своему бюро и счетамъ: -- но у мистриссъ Бонги сердце вверхъ ногами, когда она только подумаетъ о своемъ несчастіи. Наше дитя было бы вчера совершеннолѣтнее, еслибъ дожило. Жена сама это говорила; и онъ удивлялся памяти женщинъ на нѣкоторыя вещи.
   Мы считаемъ себя счастливыми, имѣя возможность сказать, что мистриссъ Шендонъ успѣла какъ-нельзя-лучше въ своемъ предпріятіи. Прежде, когда у нея вовсе не было денегъ, ей приходилось смягчать кредиторовъ только слезами и мольбами; но теперь они согласились безъ труда на ея просьбу, имѣя въ виду получить сейчасъ же по десяти шиллинговъ за фунтъ. Для капитана Шэндона, слѣдующее воскресенье было послѣднимъ въ тюрьмѣ, по-крайней-мѣрѣ, на нѣкоторое время.
   

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Обѣдъ на Пэтерностер-Роу.

   Въ назначенный день оба наши пріятеля явились въ дверяхъ мистера Бонги на Пэтерностер-Роу; явились не къ тому публичному входу, изъ котораго выбѣгали мальчишки книгопродавца съ мѣшками, наполненными томами его изданій; не къ тѣмъ дверямъ, около которыхъ медлили робкіе просители съ дѣвственными рукописями, принесенными на продажу султану Бонги: но къ парадному крыльцу дома, откуда обыкновенно выходила великолѣпная мистриссъ Бонги и садилась въ свой экипажъ прокатиться, развалившись въ подушкахъ и бросивъ надменный взглядъ на окна мистриссъ Бэконъ -- мистриссъ Бэконъ, все-еще безкаретной.
   Въ такихъ случаяхъ, когда пышность жены мистера Бонги слишкомъ бѣсила мистриссъ Бэконъ, послѣдняя отворяла окно гостиной и смотрѣла на карету соперницы съ своими четырьмя дѣтьми, какъ-будто говоря ей: "взгляни-ка на этихъ четырехъ ангельчиковъ, Флора Бонги! Вотъ почему я не имѣю своего экипажа! ты бы готова была отдать карету и четверку лошадей въ придачу, лишь бы у тебя былъ такой поводъ не имѣть экипажа." Вотъ какія стрѣлы Эмма Бэконъ пускала во Флору Бонги, сидѣвшую въ каретѣ, но завидовавшую ей и бездѣтную.
   Когда Пенъ и Уаррингтонъ подошли къ крыльцу Бонги, карета и кабріолетъ подъѣхали къ дверямъ Бэкона. Изъ кареты медленно вылѣзъ старый докторъ Слокумъ; экипажъ доктора былъ такъ же тяжелъ, какъ его слогъ, но и то и другое производило звонкій эффектъ на издателей-книгопродавцевъ Пэтерностер-Роу. Изъ кабріолета выскочили два ослѣпительные бѣлые жилета.
   Уаррингтонъ засмѣялся.
   "Ты видишь, что сегодня и у Бэкона званый обѣдъ. Это докторъ Слокумъ, авторъ "Записокъ Отравителей"; а въ томъ щегольевомъ бѣломъ жилетѣ ты бы едва узналъ нашего пріятеля Гулена. Дуленъ одинъ изъ Бонгійцевъ... да вотъ и онъ". Дѣйствительно, Гуленъ и Дуленъ пріѣхали со Стрэнда въ одномъ и томъ же кабріолетѣ, споря дорогою, кому заплатить за него шиллингъ. Мистеръ Дуленъ вышелъ на другую сторону улицы, въ черномъ фракѣ и широчайшихъ бѣлыхъ перчаткахъ, на которыя обладатель ихъ не могъ не посматривать съ удовольствіемъ и гордостью.
   Дворникъ, наряженный во фракъ, и лакей въ такихъ же обширныхъ перчаткахъ, какія были напялены на руки Дулена, только знаменитаго берлинскаго тканья, стояли чинно въ сѣняхъ Бонги, чтобъ отбирать у его гостей шляпы, пальто и плащи, и провозглашать наверхъ, во все горло, имена ихъ. Еще нѣсколько гостей прибыло вскорѣ послѣ появленія первыхъ трехъ; но единственною представительной прекраснаго пола была покуда только сама мистриссъ Бонги, въ пунсовомъ атласѣ и тюрбанѣ съ райскою птицей. Она дѣлала книксены каждому входившему въ ея гостиную, но умъ ея былъ очевидно занятъ другимъ. Дѣло въ томъ, что ее тревожилъ обѣдъ у мистриссъ Бэконъ: принявъ каждаго изъ своихъ гостей, Флора Бонги устремлялась тотчасъ же къ амбразурѣ окна, изъ котораго ей были видны всѣ подкатывавшіе къ дверямъ Эммы Бэконъ, и въ чемъ кто пріѣзжалъ. Видъ массивной кареты доктора Слокума и его пары тощихъ, купленныхъ у барышника лошадей, давилъ Флору, къ крыльцу которой въ тотъ день подъѣзжали только извощичьи кабріолеты.
   То были все литераторы, хотя до-сихъ-поръ еще неизвѣстные Пену. Тутъ былъ мистеръ Болль, настоящій редакторъ періодическаго изданія, выходившаго въ свѣтъ подъ сѣнью знаменитаго имени Уэгга; мистеръ Троттеръ, начавшій свое поприще поэтомъ въ трагическомъ и самоубійственномъ родѣ, но нисшедшій до званія работника и чтеца мистера Бонги, и капитанъ Сомфъ, старый франтъ и волокита, состоявшій въ какихъ-то неясныхъ связяхъ съ литературою и знатью. Говорили, будто онъ когда-то написалъ какую-то книгу, былъ пріятелемъ лорда Байрона и въ родствѣ съ лордомъ Сомфингтономъ. И дѣйствительно, анекдоты о Байронѣ составляли главную его силу, и онъ рѣдко разѣвалъ ротъ, неимѣя на языкѣ этого поэта или кого-нибудь изъ его современниковъ. Напримѣръ: "Я помню, какъ бѣдному Шелли досталась въ школѣ хорошая отмѣтка за стихи, которые всѣ до послѣдней строчки были моей работы, клянусь Юпитеромъ!" или: "Я помню, когда я былъ вмѣстѣ съ Байрономъ въ Миссолонги", и такъ далѣе. Пенъ замѣчалъ, что мистриссъ Бонги всегда слушала этого джентльмена съ большимъ вниманіемъ: его анекдоты объ аристократіи, къ которой онъ былъ кое-какъ примазанъ, восхищали супругу издателя; въ ея глазахъ онъ былъ почти важнѣе великаго Уэгга. Еслибъ онъ только пріѣхалъ въ своей каретѣ, мистриссъ Бонги заставила бы мужа купить какое бы то ни было произведеніе его пера.
   Мистеръ Бонги принималъ очень-радушно своихъ гостей, по мѣрѣ того, какъ они являлись.
   -- Какъ поживаете, сэръ? Славный день, сэръ. Радъ видѣть васъ здѣсь, сэръ. Флора, мой ангелъ, позволь имѣть честь представить тебѣ мистера Уаррингтона. Мистеръ Уаррингтонъ, мистриссъ Бонги, мистеръ Пенденнисъ, мистриссъ Бонги. Надѣюсь, джентльмены, вы привезли съ собою хорошій аппетитъ. Въ тебѣ, Дуленъ, я не сомнѣваюсь: у тебя чертовскій желудокъ.
   -- Ахъ, Создатель, Бонги! воскликнула его супруга.
   -- Да, ужь долженъ же быть разборчивъ человѣкъ, который въ этомъ домѣ не ѣстъ съ хорошимъ аппетитомъ, сказалъ Дуленъ, подмигивая и поглаживая свой тощій животъ. Онъ было сунулся любезничать съ мистриссъ Бонги, но та отбила съ презрѣніемъ его робкія попытки.
   -- Терпѣть не могу этого Дулена, говорила она своимъ друзьямъ. И дѣйствительно, вся его лесть разбивалась о ея нерасположеніе.
   Пока они разговаривали, причемъ мистриссъ Бонги наблюдала человѣчество изъ окна, вдругъ явилось ея глазамъ великолѣпное видѣніе колоссальной сѣрой лошади, запряженной въ быстроприближавшійся кабріолетъ; за лошадью слѣдовали бѣлыя возжи, поддерживаемыя бѣлыми маленькими перчатками; блѣдное лицо, украшенное густою бородкой и головка крошечнаго грума на заднемъ сѣдалищѣ: "Высокородный Перси Попджой пунктуаленъ, какъ-нельзя больше", объявила она съ восторгомъ и поплыла къ дверямъ на встрѣчу знатному юношѣ.
   -- Да, это Перси Попджой, сказалъ Пенъ, взглянувъ въ окно и видя человѣка, въ отличныхъ лакированныхъ сапогахъ, слѣзавшаго съ высокаго кабріолета: то былъ дѣйствительно этотъ молодой аристократъ, старшій сынъ лорда Фалконета, какъ всякому извѣстно, пріѣхавшій обѣдать къ своему издателю на Роу.
   -- Онъ былъ у меня горемыкой въ Итонѣ, сказалъ Уарингтонъ.
   Жаль, что ему досталось тамъ слишкомъ-мало. На оксбриджскихъ преніяхъ Перси схватывался иногда съ Пеномъ, и всегда оставался въ сильномъ накладѣ; а теперь онъ явился со шляпою подъ мышкой и съ выраженіемъ неописаннаго добродушія и самодовольствія на своемъ кругломъ и полномъ лицѣ, за которомъ природа прорвалась бородкой, по потомъ какъ-будто истощилась этимъ усиліемъ и оставила остальныя части лица безъ волосъ.
   Импровизированный швейцаръ заревѣлъ: "Высокородный Перси Попджой!" къ замѣшательству молодаго джентльмена, котораго титулы возвѣщались во всеуслышаніе.
   -- За какимъ чортомъ хотѣлъ онъ отнять у меня шляпу, Бонги? спросилъ онъ у издателя.-- Не могу обойдтись безъ шляпы: она мнѣ непремѣнно нужна, чтобъ раскланяться съ мистриссъ Бонги. Какъ вы сегодня авантажны, мистриссъ Бонги! Не видалъ въ паркѣ вашей кареты; зачѣмъ вы тамъ не были? Мнѣ безъ васъ чего-то недоставало, право.
   -- О, перестаньте трунить! возразила она.
   -- Трунить! Никогда въ жизни не.... галло! это кто? Здравствуй, Пенденнисъ! какъ поживаете, Уаррингтонъ? Это мои старинные пріятели, мистриссъ Бонги. Скажите, какимъ манеромъ вы оба здѣсь? спросилъ онъ молодыхъ людей, отвернувшись на своихъ лакированныхъ каблукахъ отъ мистриссъ Бонги, которая тотчасъ почувствовала уваженіе къ двумъ молодымъ гостямъ своего мужа, видя, что они такъ коротки съ сыномъ лорда.
   -- Какъ, они съ нимъ знакомы? спросила она быстро у мужа.
   -- Ребята высокаго полета, говорю я тебѣ, отвѣчалъ издатель: -- младшій въ роднѣ со всею знатью. И мужъ, и жена бросились съ улыбками и поклонами на встрѣчу двухъ новыхъ гостей, почти такихъ же важныхъ особъ, какъ молодой лордъ -- великаго Бенгема и знаменитаго Уэгга, которыхъ имена сейчасъ были возглашены снизу.
   Мистеръ Бенгемъ вошелъ съ своимъ всегдашнимъ любезнымъ взглядомъ и вкрадчивой улыбкой; онъ обыкновенно смотрѣлъ на кончики своихъ изящныхъ сапоговъ, и взоръ его рѣдко направлялся на того, съ кѣмъ онъ говорилъ. Бѣлый жилетъ Уэгга, напротивъ, блисталъ во всеузрѣніе и надъ нимъ красовалось его дюжее красное лицо, лучезарное отъ мысли о хорошемъ обѣдѣ и предстоящихъ потѣхахъ. Онъ любилъ входить въ гостиную со смѣхомъ, и, уходя откуда-нибудь, оставлялъ за собою взрывъ хохота. Никакія личныя бѣды и неудачи, которыя доставались на долю юмориста наравнѣ съ нешутливого частью человѣчества, не могли убить его веселости. Каковы бы ни были его горести, мысль объ обѣдѣ всегда ободряла его великій духъ; а когда онъ встрѣчался съ лордомъ, всегда привѣтствовалъ его какимъ-нибудь каламбуромъ.
   Итакъ, Бенгемъ подошелъ къ мистриссъ Бонги съ масляною улыбкой и вкрадчивымъ шопотомъ, посмотрѣлъ на нее изподлобья и показалъ ей кончики своихъ сапоговъ. Уэггъ объявилъ, что она сегодня очаровательна и направился прямо къ молодому вельможѣ, называя его Поппомъ, и немедленно разсказалъ ему презабавную исторію, приправленную крупною солью. Онъ былъ въ восторгѣ отъ встрѣчи съ Пеномъ, пожалъ ему руку и потрепалъ очень-дружески по плечу; Уэггъ былъ въ самомъ веселомъ и привѣтливомъ расположеніи духа. Онъ заговорилъ съ Пеномъ громко о послѣднемъ ихъ свиданіи въ Бэймутѣ; спрашивалъ о здоровьѣ ихъ общихъ друзей въ Клевринг-Паркѣ, и не пріѣдетъ ли сэръ Фрэнсисъ на сезонъ въ Лондонъ, и былъ ли Пенъ у леди Рокминстеръ, которая уже въ городѣ: вѣдь славная старушка наша леди Рокминстеръ! Все это было сказано Уэггомъ нестолько для Пена, сколько для назиданія всего общества, которое онъ радъ былъ увѣдомить, что посѣщаетъ джентльменовъ въ ихъ помѣстьяхъ и живетъ на короткой ногѣ съ знатью.
   Бенгемъ также пожаль руку нашему молодому пріятелю; все это мистриссъ Бонги замѣчала съ почтительнымъ удовольствіемъ, и послѣ сообщила мужу свои идеи касательно важности мистера Пенденниса, идеи, которыя оказались для Пена гораздо-выгоднѣе чѣмъ онъ воображалъ.
   Пенъ, который читалъ, и даже съ удовольствіемъ, нѣкоторыя стихотворенія миссъ Бопэйнъ, и воображалъ, что она нѣсколько походитъ на то, какъ сама себя описала въ "Цвѣтахъ Страсти", увидѣлъ, къ величайшему своему изумленію, высокую и костлявую женщину, въ измятомъ атласномъ платьѣ, входящую въ комнату со скрипомъ и тяжелыми гренадерскими шагами. Уэггъ тотчасъ же замѣтилъ внесенную ею въ сборкахъ подола соломенку, и хотѣлъ уже наклониться, чтобъ подхватить ее, но миссъ Бопэйнъ обезоружила всякую насмѣшливость, замѣтивъ это украшеніе сама и отдѣлила его отъ платья, наступя на него широкою ступнею. Потомъ она подобрала соломенку, извиняясь передъ мистриссъ Бонги, что заставила себя ждать, да что дѣлать? эти омнибусы тащатся такъ медленно, хотя и очень-пріятно проѣхать всю дорогу отъ Кромптона за шесть пенсовъ. Никто не смѣялся надъ рѣчью женщины-поэта, которая высказала все это очень-просто. И дѣйствительно, эта достойная женщина и не думала стыдиться случая, причиненнаго ея бѣдностью.
   -- Такъ вотъ "Цвѣты Страсти!" спросилъ Пенъ у Бенгема, стоявшаго подлѣ него.-- Помилуйте, да портретъ ея въ этой книгѣ изображаетъ очень-недурную молодую женщину.
   -- Вы знаете, что "Цвѣты Страсти" вянутъ какъ и всѣ остальные, отвѣчалъ Бенгемь.-- Портретъ миссъ Бопэйнъ былъ, вѣроятно, нарисованъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ.
   -- Мнѣ въ ней нравится, что она не стыдится своей бѣдности.
   -- И мнѣ также. Бенгемъ скорѣе бы умеръ съ голода, чѣмъ рѣшился пріѣхать на обѣдъ въ омнибусѣ; -- но я не знаю, для чего она такъ размахиваетъ этой соломенкой, мистеръ Пенденнисъ? Здоровы ли вы, моя милая миссъ Бопэйнъ? Я былъ сегодня утромъ въ гостиной одной важной дамы и всѣ восхищались вашей новою книгой. Эти строки на крестины леди Фанни Фэнтейль вызвали слезы на глаза герцогини. Я сказалъ ей, что надѣюсь имѣть удовольствіе встрѣтиться съ вами сегодня, и она поручила мнѣ благодарить васъ и сказать какое удовольствіе вы ей доставили.
   Исторія эта, разсказанная сладкорѣчиво и съ улыбкою о герцогинѣ, съ которою Бенгемъ видѣлся сегодня утромъ, совершенно подавила Уэгга, его вдовствующую графиню и баронета, и поставила Бенгема выше Уэгга, въ качествѣ фэшонебля. Бенгемъ воспользовался своимъ преимуществомъ и пустился сыпать анекдоты объ аристократіи. Ему очень хотѣлось втянуть въ этотъ разговоръ Попджоя, и онъ обращался къ нему, говоря: "Я сегодня утромъ сказывалъ вашему батюшкѣ", или: "я думаю, вы были въ NN-Гоузѣ въ тотъ вечерь, когда герцогъ сказалъ то и то"; но мистеръ Попджой не доставилъ ему этого удовольствія, а предпочелъ стоять въ окнѣ подлѣ мистриссъ Бонги и смотрѣть на кебы {Cab -- сокращенное: кабріолетъ. Прим. перев.}, подъѣзжавшіе къ дому "черезъ дорогу". По-крайней-мѣрѣ, думала мистриссъ Бонги, если онъ и не будетъ разговаривать, то эти противные Бэконцы увидятъ, что въ числѣ моихъ гостей вельможный Перси Попджой.
   Наконецъ колоколъ Собора св. Павла пробилъ часъ, получасомъ позже назначеннаго мистеромъ Бонги на его пригласительныхъ билетахъ, и изъ жданныхъ гостей недостовало только двухъ, которые тотчасъ, однако, явились, и въ которыхъ Пенъ узналъ съ удовольствіемъ капитана и мистриссъ Шэндонъ.
   Когда эта чета поздоровалась съ хозяиномъ, хозяйкою и знакомыми, Пенъ и Уаррингтонъ подошли къ мистриссъ Шэндонъ и съ горячностью пожали ей руку. Ее это тронуло и, можетъ-быть, немножко сконфузило при мысли гдѣ она ихъ видѣла въ первый разъ за нѣсколько дней. Шэндонъ былъ исправно вычищенъ и смотрѣлъ молодцомъ въ малиновомъ бархатномъ жилетѣ и манишкѣ, въ которую жена его воткнула свою лучшую брошку. Несмотря на ласковость мистриссъ Бонги, а можетъ-быть, и по причинѣ этой ласковости, мистриссъ Шэндонъ приблизилась къ ней съ боязнью и робостью: дѣйствительно, она была страшнѣе чѣмъ когда-нибудь въ своемъ пунсономъ атласѣ и съ райскою птицей: и мистриссъ Шэндонъ только тогда пріободрилась, когда хозяйка спросила ее своимъ обычнымъ басомъ о ея "миленькой дѣвочкѣ".
   "Препріятное лицо у этой женщины!" шепнулъ Попджой Уаррингтону. "Познакомьте меня съ капитаномъ Шэндономъ, Уаррингтонъ. Мнѣ говорили, что онъ чертовски-уменъ. Годдемъ, сэръ, я обожаю умъ, клянусь Юпитеромъ!" Это была правда: Небеса не снабдили мистера Попджоя большимъ количествомъ собственнаго ума, но зато дали ему благородную способность восхищаться чужимъ умомъ, если онъ и невсегда умѣлъ оцѣнивать его. "И представьте меня миссъ Бопэйнъ. Я слыхалъ что и она умна. Она, конечно, не изъ красивыхъ, да это ничего. Чортъ возьми! я самъ считаю себя литераторомъ, а потому желаю знать всѣхъ умниковъ". Вслѣдствіе этого мистеръ Попджой и мистеръ Шэндонъ насладились удовольствіемъ взаимнаго знакомства; и теперь, такъ -- какъ распахнулись обѣ половинки дверей столовой, все общество отправилось туда и усѣлось за столъ. Пенъ очутился въ срединѣ между женщиною-поэтомъ и Уэггомъ. Дѣло въ томъ, что Уэггъ побоялся сѣсть на случившееся подлѣ нея порожнее мѣсто, а потому эта честь поневолѣ досталась Пену.
   Даровитое существо немного говорило за обѣдомъ, но Пенъ замѣтилъ, что оно кушало съ обширнымъ аппетитомъ и не отказывалось ни отъ какихъ винъ, предлагаемыхъ ей буфетчикомъ. Дѣло въ томъ, что миссъ Бопэйнъ, посмотрѣвъ съ минуту на мистера Пенденниса, который не упустилъ-таки случая скорчить изъ себя важнаго человѣка и былъ разодѣть съ величайшею изъисканностью, съ самыми модными цѣпочками, запонками и жабо, рѣшила, и не безъ основанія, что онъ, долженъ-быть, какой-нибудь франтъ-нахалъ, а потому гораздо-лучше заняться обѣдомъ, чѣмъ имъ. Впослѣдствіи она сама созналась ему въ этомъ съ своимъ обычнымъ чистосердечіемъ:
   -- Я приняла васъ за одного изъ тѣхъ маленькихъ мэйферскихъ денди. Вы смотрѣли такимъ важнымъ человѣкомъ, точь-въ-точь похоронный подрядчикъ; и такъ-какъ мнѣ было до-нельзя противно то гадкое существо, которое сидѣло у меня по другую сторону, то я сочла за лучшее обѣдать и молчать.
   -- И сдѣлали прекрасно, моя милая миссъ Бопэйнъ.
   -- И я гоже думаю; но въ другой разъ я намѣрена поговорить съ вами премного: вы вовсе ни такъ надуты, ни такъ глупы, ни такъ дерзки, какъ кажетесь съ перваго взгляда.
   -- О, миссъ Бопэйнъ, съ какимъ нетерпѣніемъ я буду ждать этого другаго раза! сказалъ Пенъ съ комическою нѣжностью.
   Но возвратимся лучше къ обѣду на Пэтерностер-Роу.
   Обѣдъ былъ роскошнѣйшій. "Что я называю въ цвѣтущемъ готическомъ стилѣ", шепнулъ Пену Уэггъ, сидѣвшій подлѣ него. Прислуга въ башмакахъ со скрипомъ и берлинскихъ перчаткахъ была многочисленна и торжественна, и разговаривала между собою скороговоркой, двигаясь, за спинами гостей, съ блюдами и тарелками. Малорослый жокей мистриссъ Бонги совершенно исчезалъ за этими огромными чернофрачниками.
   -- Посмотрите на этого весьма -- выпуклаго человѣка, мистеръ Пенденнисъ, сказалъ Уэггъ: -- это похоронный подрядчикъ съ Эмен-Корнера, и поставляетъ похороны и обѣды. Онъ здѣсь въ качествѣ поддѣльнаго дворецкаго, и я замѣчаю, любезный сэръ, и вы это увидите современемъ въ жизни, что тамъ, гдѣ поддѣльный дворецкій на лондонскомъ обѣдѣ, непремѣнно бываетъ и поддѣльное вино: этотъ хересъ отвратителенъ. Бонги, мой любезный, гдѣ вы берете этотъ прелестнѣйшій темный хересъ?
   -- Радъ, что онъ вамъ нравится, мистеръ Уэггъ; желаю выпить рюмку съ вами, отвѣчалъ издатель.-- Мнѣ уступилъ его алдерменъ Бенитъ изъ своего запаса, сэръ, и могу вамъ сказать, онъ таки-дорого стоилъ. Мистеръ Пенденнисъ, не присоединитесь ли и вы къ намъ? Ваше здоровье джентльмены.
   -- Вѣдь какъ безсовѣстно лжетъ старый плутъ, сказалъ Уэггъ вполголоса: -- просто взялъ эту гадость изъ кабачнаго погребка; дьявольски-крѣпко. Я бы желалъ имѣть здѣсь бутылочку хереса стараго Стейне, Пенденнисъ; мы съ вашимъ дядей роспили-таки не одну изъ его запаса. Онъ посылаетъ свое вино туда, гдѣ имѣетъ привычку обѣдать. Я помню, что къ бѣдному Родону Кроли -- брату сэра Питта Кроли, онъ былъ губернаторомъ на Ковентри-Айлендѣ -- къ нему всегда приходилъ мэтр-д-отель Стейне съ шампанскимъ изъ Гоунт-Гоуза, замороженнымъ и въ вазахъ, какъ слѣдуетъ.
   -- Какъ это вкусно! сказалъ добродушно Попджой.-- У васъ долженъ-быть въ кухнѣ настоящій cordon-bleu.
   -- О, да, отвѣчала мистриссъ Бонги, думая, вѣроятно, что онъ говорить о новомъ вертелѣ.
   -- То-есть французскій chef de bouche, пояснилъ вѣжливый гость.
   -- О, конечно! милордъ.
   -- Вашъ артистъ говоритъ, что онъ французъ, мистриссъ Бонги? спросилъ Уэггъ.
   -- Право я не знаю, отвѣчала супруга издателя.
   -- Навѣрно французъ, воскликнулъ Уэггъ.-- Обѣды отъ Григса, съ Кладбища св. Павла, какъ и у Бэкона, шепнулъ онъ Пену.-- Бонги заказалъ свой на полкроны дороже на персону, чѣмъ у Бэкона; тоже самое сдѣлалъ Бэконъ. Они бы подсыпали яда въ мороженое другъ друга, еслибъ могли до него добраться; а что до отборныхъ блюдъ, они и безъ того настоящая отрава. Вотъ этотъ, гмъ, хе! этотъ Brimborion à la Setigné очарователенъ, мистриссъ Бонги, замѣтилъ онъ, накладывая себѣ на тарелку съ поданнаго ему гробовщикомъ блюда.
   -- Очень-рада, что вамъ по вкусу, отвѣчала мистриссъ Бонги, покраснѣвъ и незная, такъ ли называется это кушанье, какъ его назвалъ Уэггъ, но смутно подозрѣвая, что онъ смѣется надъ нею. Вслѣдствіе этого она возненавидѣла Уэгга съ женскою горячностью и низвергла бы его съ владычества надъ журналомъ Бонги, еслибъ имя его не имѣло такой цѣны въ книжной торговлѣ и еслибъ онъ пользовался въ публикѣ меньшею извѣстностью.
   Уаррингтонъ сидѣлъ подлѣ мистриссъ Шэндонъ, простое черное шелковое платье которой и полинялыя украшенія представляли сильную противоположность съ цвѣтущимъ нарядомъ издательницы, сидѣвшей по другую ея сторону. Грустная улыбка бѣдной женщины растрогала его; никто, повидимому, не обращалъ на нее вниманія; она сидѣла и молча смотрѣла на мужа, который также былъ какъ-то не въ своей тарелкѣ, и котораго нѣсколько конфузило присутствіе кой-кого изъ гостей. Бенгемъ и Уэггъ знали его и его обстоятельства. Было время, когда онъ работалъ вмѣстѣ съ послѣднимъ и стоялъ неизмѣримо выше его по уму, дарованію и познаніямъ, а между-тѣмъ звѣзда Уэгга сіяла ярко, тогда-какъ бѣдный Шэндонъ все коснѣлъ въ безъизвѣстности. Онъ не рѣшался говорить при громкой болтовнѣ счастливца и пилъ вино молча, и то не больше того сколько ему давали. Онъ былъ подъ надзоромъ: Бонги предостерегъ гробовщика, чтобъ онъ не часто подливалъ капитану вина и неслишкомъ наполнялъ его рюмку. То была горестная мѣра предосторожности, и тѣмъ горестнѣе, что была необходима. Мистриссъ Шэндонъ также посматривала съ безпокойствомъ, не выходитъ ли ея мужъ изъ мѣры.
   Впродолженіе обѣда Уэггъ разговаривалъ больше съ Пеномъ и, разумѣется, предметомъ разговора были ближніе.
   -- Сегодня одинъ изъ великихъ дней Бонги, видите, всѣ мы здѣсь Бонгійцы. Читали вы романъ Попджоя? Вообразите, что это была старинная журнальная повѣсть, написанная, много лѣтъ тому назадъ, бѣднымъ Бодзеромъ, и давнымъ-давно забытая; наконецъ мистеръ Троттеръ, тотъ, съ огромными воротничками, откопалъ ее откуда-то и сообразилъ, что ее можно приспособить къ послѣднему похищенію -- помните? Вотъ Бобъ и накаталъ нѣсколько ловкихъ главъ. Попджой позволилъ употребить свое имя и даже поддалъ нѣсколько страницъ собственнаго произведенія, и такимъ-то образомъ явилось: "Отчаяніе или скрывающаяся Герцогиня". Для меня веселѣе всего экзаменовать Попджоя изъ его собственнаго романа, изъ котораго онъ не знаетъ ни слова.-- Слушайте, Попджой, какое тамъ у васъ славное мѣсто, въ третьей части, когда замаскированный кардиналъ, обращенный епископомъ лондонскимъ, предлагаетъ женитьбу дочери герцогини.
   -- Радъ, что вамъ понравилось, отвѣчалъ Попджой: -- этимъ мѣстомъ и я очень-доволенъ.
   -- Во всей книгѣ нѣтъ и тѣни подобнаго мѣста, шепнулъ Уэггъ Пену: -- все моя выдумка. Хорошъ былъ бы подобный эпизодъ въ консервативной повѣсти!
   -- Я помню, какъ мы разъ обѣдали въ Римѣ съ бѣднымъ Байрономъ, Гобгоузомъ и Трёлони у кардинала Меццокальдо, началъ капитанъ Сомфъ:-- и за обѣдомъ было орвіетское вино, которое Байронъ очень любилъ. И я помню какъ кардиналъ жаловался на свое одиночество. Мы поѣхали чрезъ два дня въ Чивита-Веккію, гдѣ дожидалась яхта Байрона и, клянусь Юпитеромъ, бѣдный кардиналъ умеръ черезъ три недѣли. Байронъ очень жалѣлъ о немъ, потому-что дѣйствительно любилъ его.
   -- Очень-интересная исторія, Сомфъ! замѣтилъ Уэггъ.
   -- Вы бы право хорошо сдѣлали, еслибъ напечатали нѣкоторыя изъ этихъ исторій. Вѣдь составилась бы книга, отъ которой разбогатѣлъ бы нашъ пріятель Бонги, сказалъ Шэндонъ.
   -- Зачѣмъ вы не попросите Сомфа напечатать ихъ въ вашей новой газетѣ... какъ ее зовутъ, ге, Шэндонъ? заревѣлъ Уэггъ.
   -- Зачѣмъ вы не попросите его, чтобъ онъ напечаталъ ее въ вашемъ старомъ журналѣ? отвѣчалъ Шэндонъ.
   -- Развѣ готовится новая газета? спросилъ Бенгемъ, который зналъ это очень-хорошо, но стыдился своихъ сношеній съ книгодѣліемъ.
   -- Какъ! Бонги хочетъ издавать новую газету? воскликнулъ Попджой, который, напротивъ того, гордился своею литературною репутаціей и литературными знакомствами.-- Возьмите и меня въ сотрудники. Мистриссъ Бонги, я васъ покорнѣйше прошу употребить ваше вліяніе на мужа и заставить его взять меня. Прозы или стиховъ, чего нужно? Романовъ, поэмъ, путешествій, или передовыхъ статей -- готовъ поставлять все, что угодно, только пусть Бонги хорошо платитъ, и я готовъ къ услугамъ, право мистриссъ Бонги, хоть сейчасъ!
   -- Ее назовутъ "Полпивною Хроникой", ворчалъ Уэггъ: -- и малюткѣ Попджою достанется дѣтскій отдѣлъ.
   -- Ее назовутъ "Палл-Малльской Газетой", сэръ, и мы будемъ очень-счастливы имѣть васъ въ числѣ своихъ, сказалъ Попджою Шэндонъ.
   -- Палл-Малльская Газета -- почему Палл-Малльская? спросилъ Уэггъ.
   -- Потому-что редакторъ ея родился въ Дублинѣ, а помощникъ его въ Коркѣ; хозяинъ живетъ на Пэтерностер-Роу, а газета будетъ выходить въ Кэтрин-Стритѣ, на Стрэндѣ. Довольствуетесь ли вы этими причинами, Уэггъ? сказалъ Шэндонъ, начинавшій уже сердиться.-- Все на свѣтѣ должно имѣть какое-нибудь имя. Собака моя, Конто, имѣетъ имя. Вы имѣете имя -- и имя, котораго болѣе или менѣе стоите. Что вамъ за дѣло до имени нашей газеты?
   -- Какъ розу ни назови, благоуханіе остается то же, сказалъ Уэггъ.
   -- И теперь, мистеръ Уэггъ, такъ-какъ вы знаете имя газеты, то надѣюсь, будете его помнить... и... и вы знаете также мое имя.
   -- И знаю также вашъ адресъ, проворчалъ Уэггъ. Но послѣднее было проговорено вполголоса, и добродушный Ирландецъ развеселился тотчасъ же послѣ своего взрыва сплина, и дружелюбнымъ голосомъ попросилъ Уэгга выпить съ нимъ рюмку вина.
   Когда дамы вышли изъ столовой, разговоръ сдѣлался громче и живѣе, и Бенгемъ произнесъ короткую рѣчь, въ которой предлагалъ всѣмъ присутствовавшимъ выпить за здоровье новой газеты, расхваливая донельзя дарованія, остроуміе и ученость ея даровитаго редактора, капитана Шэндона. Бенгемъ имѣлъ правило не упускать случая захватить себѣ протекцію газетчика, и въ-теченіе этого вечера подходилъ поодиначкѣ къ каждому литературному джентльмену и отпускалъ каждому по спеціальному комплименту; одному, напримѣръ, говорилъ онъ, какое впечатлѣніе его послѣдняя статья произвела въ Доунинг-Стритѣ; другому, какъ искренно удивлялся почтенный другъ его, герцогъ такой-то, справедливости и основательности сужденій послѣднихъ нумеровъ такого-то журнала.
   Вечеръ пришелъ къ концу и, несмотря на всѣ принятыя предосторожности, бѣднаго Шэндона раскачало, и онъ отправился съ вѣрною женою на свою новую квартиру въ извощичьемъ кабріолетѣ, котораго кучеръ подшучивалъ надъ нимъ со своихъ козелъ. У Бенгема былъ свой экипажъ, который онъ предложилъ къ услугамъ Попджоя; а бѣдная миссъ Бопэйнъ, видя, что Уэггъ собирается ѣхать, настоятельно просила его взять и ее съ собою, на что тотъ, волей-неволей долженъ былъ согласиться, хотя ему отъ этого и не было очень-весело.
   Пенъ и Уаррингтонъ пошли домой пѣшкомъ при лунномъ свѣтѣ.-- Ну, а теперь, сказалъ Уаррингтонъ: -- послѣ того, что ты видѣлъ литераторовъ, скажи-ка, правду ли я говорилъ, что наберутся тысячи людей въ этомъ самомъ Лондонѣ, которые не пишутъ книгъ, а между-тѣмъ, по-крайней-мѣрѣ столько же умны и образованы какъ тѣ, которые избрали это ремесло?
   Пенъ долженъ быль сознаться, что въ-теченіе всего вечера всѣ эти литераторы не сказали ничего достойнаго быть записаннымъ, или годнаго для цитаты. И дѣйствительно, именно о литературѣ-то и не было говорено ни слова во весь этотъ литературный обѣдъ и вечеръ: можно вообще намекнуть людямъ, непосвященнымъ и жаждущимъ знакомства съ литераторами, что нѣтъ разряда людей, которые бы меньше говорили о книгахъ, или даже менѣе читали книги, какъ сами литераторы.
   

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Палл-Малльская Газета.

   Новый журналъ имѣлъ сначала значительный успѣхъ. Всѣ говорили, будто его поддерживаетъ одна могущественная политическая партія и насчитывали многія громкія имена въ числѣ сотрудниковъ его. Имѣли ли эти толки какое-нибудь основаніе? Мы не вольны сказать ни да, ни нѣтъ; но вотъ что мы можемъ открыть: одна статья объ иностранной политикѣ, приписываемая общимъ мнѣніемъ вельможному лорду, котораго сношенія съ Министерствомъ Иностранныхъ Дѣлъ были хорошо извѣстны, была въ сущности сочинена капитаномъ Шэндономъ, въ комнаткѣ таверны подъ вывѣскою "Медвѣдь и Посохъ", около вайтгалльской пристани. Мальчикъ изъ типографіи выслѣдилъ его до этого убѣжища, бывшаго также временною резиденціей мистера Блодьера, литературнаго союзника капитана Шэндона. Также точно можемъ мы сказать съ достовѣрностью, что рядъ статей о финансовыхъ вопросахъ, приписываемыхъ общимъ мнѣніемъ одному государственному мужу, засѣдающему въ нижней Палатѣ Парламента, былъ въ-сущности произведеніемъ мистера Джорджа Уаррингтона, изъ Верхняго Темпля.
   Весьма-возможно, что дѣйствительно были какія-нибудь дѣла между Палл-Малльскою Газетой и этою могущественною партіей. Перси Попджой (котораго отецъ, лордъ Фалконетъ, былъ членомъ могущественной партіи) поднимался нерѣдко по лѣстницѣ на квартиру Уаррингтона; въ газетѣ разъ явилось одно извѣстіе, которое доставило ей репутацію и дѣйствительно могло попасть туда только изъ самыхъ недоступныхъ профанамъ источниковъ. Нѣкоторыя стихотворенія, слабыя по мыслямъ, но громкія и трескучія по выраженіямъ, являлись въ Палл-Малльской Газетѣ за подписью "П. П."; и, должно сознаться, что въ газетѣ расхвалили его романъ до приторности.
   Въ политическомъ отдѣлѣ газеты мистеръ Пенъ не имѣлъ участія; но онъ былъ самымъ дѣятельнымъ ея литературнымъ сотрудникомъ. Контора Палл-Малльской Газеты была на Стрэндѣ, какъ мы уже сказали, и Пенъ часто туда направлялся съ рукописями въ карманѣ и въ пріятныхъ хлопотахъ, какъ вообще начинающіе литературное поприще, которымъ видѣть себя въ печати ощущеніе еще новое, а между-тѣмъ они весело помышляютъ, что произведенія ихъ пронзводятъ-таки шумъ въ свѣтѣ.
   Въ этой же конторѣ помощникъ редактора, мистеръ Джекъ Финюкенъ, компилировалъ съ помощью ножницъ и клейстера свою часть сотрудничества; онъ орлинымъ взоромъ пробѣгалъ всѣ газеты и выбиралъ изъ нихъ всѣ параграфы, касавшіеся сколько-нибудь моднаго свѣта, въ которомъ онъ предсѣдательствовалъ. Ни одна смерть и ни одинъ званый обѣдъ аристократіи не ускользали отъ столбцовъ Палл-Малльской Газеты; изъ "Вѣстниковъ" и "Листковъ" самыхъ отдаленныхъ захолустьевъ провинціи, и изъ всего напечатаннаго въ Шотландіи и Ирландіи, онъ выкапывалъ удивительные параграфы и извѣстія о высшихъ классахъ общества. Зрѣлище было великое и трогательное для философа, когда Джекъ Финюкенъ, эсквайръ, имѣя передъ собою тарелку съ кускомъ мяса изъ лавочки, и стаканъ портера изъ таверны, разсказывалъ о блестящихъ и роскошныхъ пирахъ, какъ-будто онъ самъ присутствовалъ на каждомъ изъ этихъ баловъ; когда въ обшмыганныхъ панталонахъ и грязныхъ рукавахъ плоховатой рубашки, онъ устроивалъ и описывалъ вамъ веселымъ тономъ самыя очаровательныя собранія красавицъ и вельможъ. Несообразность призванія Финюкена, и его наружность и манеры, немало забавляли его новаго пріятеля, Пена. Съ-тѣхъ-поръ, какъ Джекъ оставилъ родную деревню, гдѣ санъ его былъ, вѣроятно, не изъ высокихъ, онъ рѣдко видалъ другое общество, кромѣ собиравшагося въ посѣщаемыхъ имъ тавернахъ; тогда-какъ по его писаніямъ вы вообразили бы непремѣнно, что онъ обѣдаетъ каждый день съ посланниками и герцогинями, и прохлаждается въ выпукломъ окнѣ Вайта. Правда, у него проскакивали иногда промахи, но отъ нихъ страдалъ "Бэллинафадскій Часовой", котораго онъ былъ главнымъ корреспондентомъ, а не Палл-Малльская Газета, которой вожди не давали ему большой воли писать, полагаясь больше на его ножницы и клейстеръ, чѣмъ на перо.
   Пенъ усердно занимался критическою частью и, такъ-какъ у него было довольно начитанности, накопившейся съ молодыхъ лѣтъ, бойкая фантазія и зоркій инстинктъ схватывать смѣшное, то статьи его нравились и редакторамъ журнала, и публикѣ, и Пенъ гордился при мысли, что получаетъ деньги не даромъ. Ужь разумѣется, что Палл-Малльская Газета выписывалась регулярно въ Фэроксъ и была съ восторгомъ читана тамошними дамами. Ее выписывали также въ Клевринг-Паркѣ, гдѣ, какъ мы знаемъ, была одна молодая дѣвица съ большимъ литературнымъ вкусомъ; самъ старикъ докторъ Портменъ, къ которому вдова посылала статьи сына, когда уже знала ихъ наизусть, удостоилъ своего одобренія труды Пена, говоря, что въ маломъ есть умъ, бойкость, вкусъ и фантазія, и что онъ пишетъ если не какъ ученый, то во всякомъ случаѣ какъ джентльменъ.
   Каково былъ обрадованъ и удивленъ майоръ Пенденнисъ, когда, однажды, прійдя въ Клубъ Регента, гдѣ собрались тогда Бенгемъ, лордъ Фалконетъ и нѣсколько другихъ джентльменовъ хорошей извѣстности и аристократическаго общества, онъ услышалъ, какъ всѣ они разсуждали о статьѣ Палл-Малльской Газеты, отдѣлавшей немилосердо новую книгу, сочиненную супругою одного изъ главныхъ предводителей оппозиціонной партіи. Книга эта была: "Путешествіе по Италіи и Испаніи", графини Моффборо; трудно рѣшить, что было тутъ удивительнѣе, французскій или англійскій языкъ, которыми она владѣла одинаково0плохо, или промахи, которые дали критику случай блеснуть самою злою игривостью. Критикъ былъ не иной кто, какъ Пенъ.
   Онъ прыгалъ и танцовалъ вокругъ своего предмета съ величайшею веселостью и шутливостью; указывалъ на ошибки леди съ удивительною учтивостью и съ неподражаемымъ притворнымъ серьёзничаньемъ. Не было во всей статьѣ слова невѣжливаго или неприличнаго въ лучшемъ обществѣ, а между-тѣмъ злосчастная сочинительца была безжалостнѣйшимъ образомъ растерзана и осмѣяна. Желчная физіономія Бенгема сіяла злымъ удовольствіемъ при чтеніи этой критики: леди Моффборо не пригласила его къ себѣ ни раза во весь прошлый годъ. Лордъ Фалконетъ хохоталъ и веселился отъ всего сердца: онъ и лордъ Моффборо были всю жизнь соперниками, и всѣ въ голосъ привѣтствовали майора Пенденниса похвалами племяннику. Майоръ до-сихъ-поръ не обращалъ никакого вниманія на намеки своей фэрокской корреспондентки, говорившей о тяжкихъ литературныхъ трудахъ милаго Артура, и боявшейся, чтобъ они не повредили его драгоцѣннаго здоровья; майоръ считалъ помышленія о мистерѣ Пенѣ и его газетныхъ сношеніяхъ гораздо-ниже его достоинства, какъ майора и джентльмена.
   Но когда оракулъ Бенгемъ похвалилъ произведеніе пера мальчика, когда лордъ Фалконетъ, слыхавшій о Пенѣ отъ Перси Попджоя, одобрилъ его геній, когда самъ великій лордъ Стейне, суду котораго майоръ передалъ статью, хохоталъ надъ нею, назвалъ молодецкою и клялся, что леди Моффборо, вѣрно, вилась подъ нею, какъ китъ подъ острогою, майоръ счелъ и себя обязаннымъ удивляться племяннику и сказать: "Клянусь Юпитеромъ, въ этомъ молодомъ сорванцѣ есть толкъ и онъ-таки малый съ талантомъ; онъ и самъ всегда говорилъ, что изъ него выйдетъ прокъ". И на этомъ основаніи старый джентльменъ, рукою, трепетною отъ удовольствія, присѣлъ и написалъ вдовѣ въ Фэроксъ все, что говорили великія особы въ похвалу Пена; написалъ онъ также и молодому сорванцу, спрашивая, когда онъ придетъ съѣсть котлетку съ своимъ старикомъ-дядей, прибавляя, что имѣетъ порученіе привезти его къ обѣду въ Гаунт-Гоузъ, такъ-какъ лордъ Стейне любилъ общество всѣхъ, потѣшавшихъ его чѣмъ бы то ни было: умомъ ли, глупостью, сумасбродствомъ, причудами, жеманствомъ, веселостью и всякими другими отличительными качествами. Пенъ бросилъ это письмо черезъ столъ къ Уаррингтону и ему, можетъ-быть, было нѣсколько-досадно, что тотъ нисколько не быль этимъ растроганъ.
   Храбрость молодыхъ критиковъ изумительна: они взберутся на судейское кресло и объявляютъ, незадумываясь, мнѣніе свое о самыхъ многосложныхъ и ученыхъ произведеніяхъ. Попадись Пену въ эту пору Астрономія Гершеля или Исторія Мак-Олея, онъ пробѣжалъ бы эти томы, обдумалъ свое мнѣніе съ сигарою въ зубахъ и произнесъ бы милостивый приговоръ, какъ-будто, по опредѣленію самой природы, критикъ долженъ быть снисходительнымъ судьею и покровителемъ авторовъ. При помощи Всеобщей Біографіи и Британскаго Музеума, онъ могъ сдѣлать быстрый обзоръ любаго историческаго періода, и разсуждать о лицахъ, фактахъ и эпохахъ такъ развязно и мастерски, что мама его не могла надивиться у себя дома, откуда ея милый мальчикъ пабрался такого колоссальнаго запаса свѣдѣній; да и самъ онъ удивлялся этому, когда, мѣсяца черезъ три, перечитывалъ свои собственныя статьи, и успѣвалъ забыть даже самый предметъ и книгу съ которою справлялся. Мистеръ Пенъ сознается, что въ ту пору его жизни онъ взялъ бы незадумавшись написать свое мнѣніе о величайшихъ твореніяхъ человѣческаго ума и въ двадцать-четыре часа накаталъ бы приговоръ хоть надъ всею Британскою Энциклопедіей. Къ-счастью, еще былъ подлѣ него Уаррингтонь съ своимъ неумолимымъ хохотомъ и сдерживалъ его заносчивость постояннымъ и здравымъ осмѣяніемъ, а то онъ зазнался бы такъ, что изъ рукъ вонъ; потому-что Шэндонъ любилъ бойкость и игривость своего молодаго сотрудника, и ему дѣйствительно больше нравились легкія и яркія вспышки Пена, чѣмъ болѣе-вѣсскій металлъ Уаррингтона.
   Хотя Пена и можно было упрекнуть за самонадѣянныя сужденія, однакожъ онъ все-таки быль совершенно-честнымъ критикомъ; слишкомъ даже честнымъ для намѣреній мистера Бонги, который нерѣдко ворчалъ на его безпристрастіе. Пенъ и начальникъ его, капитанъ Шэндонъ, имѣли разъ споръ объ этомъ предметѣ:
   -- Ради здраваго смысла, мистеръ Пенденнисъ, сказалъ ему Шэндонъ: -- что вы надѣлали? вѣдь вы расхвалили одну изъ книгъ изданія Бэкона! Бонги разбранилъ меня сегодня утромъ, какъ бѣшеный, за похвальную статью одному изъ сочиненій той противной "Фирмы черезъ дорогу".
   Пенъ вытаращилъ глаза отъ изумленія:-- Не-уже-ли вы хотите сказать, что мы не должны хвалить никакихъ книгъ, издаваемыхъ Бэкономъ? или, если книги эти дѣйствительно хороши, говорить что они дурны?
   -- Любезнѣйшій мой юный другъ, да для чего же, наконецъ, благонамѣренный издатель основываетъ критическій журналъ? Ужь не для того ли, чтобъ доставить выгоду своему сопернику?
   -- Разумѣется, для своей собственной выгоды, но и затѣмъ, чтобъ говорить правду.
   -- А моя программа? вы, можетъ-быть, считаете и это произведеніе совершенствомъ математической точности?
   -- Извините, но вопросъ не въ этомъ; мнѣ кажется, что и вы сами не очень любите разбирать этотъ вопросъ. Программа ваша кольнула мою совѣсть не разъ, и мы обсудили это дѣло вмѣстѣ съ Харрингтономъ. Мы, однако, согласились, прибавилъ Пенъ, смѣясь: -- что хотя программа и ударилась значительно въ поэзію и декламацію, и хотя на вывѣскѣ великанъ и былъ изображенъ огромнѣе своего оригинала, который въ балаганѣ, но намъ ненужно быть слишкомъ-щекотливыми за такую маленькую невѣрность, и мы будемъ дѣлать въ представленіи свое дѣло, нетеряя репутаціи и неподвергаясь упрекамъ совѣсти. Мы скрипачи, и только играемъ по своимъ нотамъ, а вы балаганщикъ.
   -- И предводитель своей труппы, сказалъ Шэндонъ.-- Ну, въ такомъ случаѣ, я радъ хоть и тому, что совѣсть ваша позволяетъ вамъ играть для насъ.
   -- Конечно; но, прибавилъ Пенъ, съ тонкимъ чувствомъ достоинства своего положенія: -- мы въ Англіи всѣ принадлежимъ къ какой-нибудь партіи; и я, какъ Британецъ, не отстану отъ своей. Я буду, сколько вы хотите, любезенъ къ своимъ -- тотъ дуракъ, кто ссорится со своимъ гнѣздомъ -- и готовъ разить непріятеля, но честнымъ образомъ, капитанъ, ужь какъ угодно. Положимъ, что нельзя говорить всю истину, но должно не говорить ничего кромѣ истины; и, клянусь Юпитеромъ, я скорѣе околѣю съ голода и не пріобрѣту себѣ впередъ ни пенса своимъ перомъ, чѣмъ надѣлю противника измѣнническимъ ударомъ, или, если мнѣ придется оцѣнить его, поставлю его ниже чѣмъ онъ по справедливости стоитъ. Замѣтимъ, что грозный инструментъ, о которомъ Пенъ сейчасъ упомянулъ, употреблялся имъ всего недѣль шесть, но онъ уже отзывался о немъ съ большимъ почтеніемъ.
   -- Хорошо, мистеръ Пенденнисъ; въ такомъ случаѣ, когда намъ понадобится ударъ для Бэкона, мы поищемъ другаго молота, сказалъ Шэндонъ съ убійственнымъ добродушіемъ; очень-вѣроятно, что онъ подумалъ про себя.-- Еще нѣсколько лѣтъ, и этотъ молодой джентльменъ перестанетъ быть такимъ брезгливымъ. Самъ ветеранъ кондоттіёри давнымъ-давно бросилъ всякую разборчивость подобнаго рода: онъ столько лѣтъ воевалъ на всѣхъ возможныхъ сторонахъ, что совѣсть его была закалена.
   -- Чортъ возьми, сэръ, у васъ щекотливая совѣсть, мистеръ Пенденнисъ; это вѣдь роскошь всѣхъ новичковъ, которая, можетъ-статься, и у меня была когда-то; но этотъ цвѣтъ стирается самъ-собою, когда человѣкъ подольше потрется въ свѣтѣ; что до меня, я не прикрываю себя никакими масками, но такъ какъ нашъ благонравный другъ Бенгемъ, или этотъ образецъ добродѣтели, Уэггъ.
   -- Не знаю, капитанъ, не-лучше ли лицемѣріе нѣкоторыхъ людей, чѣмъ цинизмъ другихъ?
   -- По-крайней-мѣрѣ оно выгоднѣе, отвѣчалъ капитанъ, кусая себѣ ногти.-- Этотъ Бенгемъ пустѣйшій изъ шарлатановъ, а между-тѣмъ вы видѣли въ какой каретѣ онъ пріѣхалъ къ обѣду Бонги. Чортъ возьми, долго придется ждать мистриссъ Шэндонъ, прежде чѣмъ и она сядетъ въ свой экипажъ. Помоги ей Фортуна, бѣдняжкѣ!
   Пенъ ушелъ отъ своего вождя послѣ этого маленькаго спора и разговора, и вывелъ свою мораль изъ словъ капитана: "Вотъ человѣкъ", разсуждалъ онъ дорогою: "полный генія, учености, остроумія и тысячи добрыхъ природныхъ качествъ; а между-тѣмъ, какъ онъ убилъ все это, забывъ честность и потерявъ уваженіе къ самому себѣ. О, Пенъ, берегись! Ты очень-самонадѣянъ. Но промѣняешь ли ты свою честь на бутылку? Нѣтъ, нѣтъ, будемъ честны, что бы ни случилось, и уста наши будутъ говорить одну только правду, когда они отверзутся".
   Мистеру Пену досталось, однако, въ скоромъ времени испытаніе. Въ слѣдующемъ же нумерѣ "Палл-Малльской Газеты" Уаррингтонъ прочиталъ, съ аккомпаниманами бѣшеныхъ взрывовъ хохота, статью, нисколько непозабавившую Артура Пенденннса, который самъ трудился въ то время надъ критикою для нумера будущей недѣли того же журнала: статья эта, неизвѣстнаго автора, звѣрски истерзала "Весенній Альманахъ". И, какъ-будто нарочно, больше всѣхъ досталось стихамъ Пена, напечатаннымъ подъ вымышленнымъ именемъ. Такъ-какъ самъ онъ отказался отъ разбора этой книги, то Шэндонъ передалъ ее на съѣденіе мистеру Блодьеру, съ наставленіемъ, какъ распорядиться съ нею. Тотъ выполнилъ желаніе капитана къ полному его удовольствію. Мистеръ Блодьеръ, человѣкъ съ замѣчательными дарованіями и принадлежавшій къ роду писателей, теперь уже у насъ переведшихся, имѣлъ въ своемъ ремеслѣ извѣстную знаменитость и славился за звѣрскую шутливость. Онъ перенялъ и перетопталъ бѣдные весенніе цвѣты такъ же немилосердо, какъ сдѣлалъ бы быкъ, пущенный въ цвѣтникъ. Истерзавъ книгу до смерти, онъ снесъ полученный экземпляръ къ букинисту и купилъ себѣ на вырученныя деньги бутылку рома.
   

ГЛАВА ПЯТАЯ
Пенъ является въ городѣ и въ провинціи.

   Пропустимъ теперь нѣсколько мѣсяцевъ изъ жизнеописанія мистера Артура Пенденниса. Въ-теченіе этого промежутка могли, конечно, произойдти многія событія, но они болѣе интересны для него самого, чѣмъ для читателя. Мы оставили его въ послѣдней главѣ регулярно принявшимся за обязанность журнальнаго сотрудника, или литературной клячи, какъ выражался мистеръ Уаррингтонъ; и мы знаемъ какъ однообразна и скучна въ печати жизнь всякаго рода наемной клячи, юридической, литературной, торговой, какой бы то ни было. Одинъ рабочій день совершенно-походитъ на другой. Писатель по ремеслу часто долженъ заработывать свой хлѣбъ, трудясь наперекоръ времени, своему желанію, здоровью, лѣни, или отвращенію отъ предмета, надъ которымъ ему приходится биться. Когда вамъ нужно добывать деньги посредствомъ Пегаса (что приходится многимъ, неимѣющимъ другой доходной собственности), то прощай поэзія и выспренніе полеты: Пегасъ поднимается тогда въ томъ же родѣ какъ воздушный шарь мистера Грина, въ дни, объявленные въ аффишкахъ и когда зрители ужь заплатили за свои билеты. Пегасъ бѣжитъ рысью въ упряжи, по неровной мостовой, таща за собой кебъ или телегу. Часто Пегасъ дѣлаетъ свое дѣло съ вздувающимися боками и дрожащими колѣнями, и нерѣдко получаетъ отъ ѣздока здоровое поощреніе плетью или бичомъ.
   Не будемъ, впрочемъ, слишкомъ-щедры на соболѣзнованія объ участи Пегаса. Нѣтъ причины, почему бы это четвероногое было освобождено отъ работы, болѣзни и дряхлости: удѣла всѣхъ земныхъ тварей. Если Пегасу и достается иногда бичомъ, то онъ очень-часто заслуживаетъ его, и я, съ своей стороны, всегда готовъ оспоривать заодно съ пріятелемъ моимъ, Джорджемъ Уаррингтономъ, ученіе нѣкоторыхъ сентименталистовъ, увѣряющихъ что писатели, или люди геніальные, какъ ихъ величаютъ, должны быть избавлены отъ всѣхъ прозаическихъ обязанностей нашей ежедневной, нуждающейся въ хлѣбѣ и платящей подати жизни, и не должны работать и платить какъ ихъ ближніе.
   Итакъ, когда Палл-Малльская Газета пошла какъ слѣдуетъ, и достоинства Артура Пенденниса, какъ критика бойкаго, игриваго, остроумнаго и забавнаго, были признаны, онъ сильно трудился каждую недѣлю, приготовляя разборы присылаемыхъ къ нему книгъ, и поступая съ ними, конечно, безцеремонно, но честно и по крайнему своему разумѣнію. Правда, случалось, что иной шестидесятилѣтній историкъ, работавшій четверть столѣтія надъ своимъ трудомъ, съ которымъ нашъ молодой джентльменъ распоряжался послѣ двухдневнаго справочнаго чтенія Британскаго Музеума, бывалъ иногда слишкомъ-слегка трактуемъ вѣтреннымъ критикомъ; случалось, что поэтъ, корпѣвшій надъ отдѣлкою выспреннихъ одъ и сонетовъ, пока они не показались ему достойными публики и славы, сердился за нѣсколько десятковъ дерзкихъ строчекъ рецензіи мистера Пена, въ которой притязанія поэта были рѣшены критикомъ, какъ-будто онъ былъ милордомъ-судей на скамьѣ, а авторъ мелкотравчатымъ и трепещущимъ передъ нимъ просителемъ. Актеры особенно жаловались на него, и онъ былъ, можетъ-статься, дѣйствительно слишкомъ -- строгъ къ нимъ. Но вообще говоря, во всемъ этомъ во было большаго зла. Теперь, конечно, другое дѣло; но во времена Пена было такъ мало великихъ историковъ, или великихъ поэтовъ, или великихъ актеровъ, что едва-ли этимъ "великимъ" и случалось являться на его судъ. Тѣ, кого онъ побичевалъ, получали то, что имъ въ-сущности были-таки полезно: не потому, конечно, чтобъ судья былъ лучше или мудрѣе осужденныхъ его приговорами, да онъ и самъ этого никогда не воображалъ. Пенъ имѣлъ врожденное чувство юмора и справедливости, а потому не питалъ чрезмѣрнаго почтенія къ своимъ собственнымъ трудамъ; кромѣ того, подлѣ него былъ постоянно другъ его Уаррингтонъ -- грозный критикъ, когда Пенъ вздумывалъ зазнаваться, и отдѣлывавшій именно Пена свирѣпѣе и безжалостнѣе, чѣмъ тотъ когда-нибудь поступалъ съ своими литератуными подсудимыми.
   Критическими работами и, повременамъ, передовыми статьями журнала, когда нашъ знаменитый публицистъ могъ высказать свои мысли, необижая своей газеты, мистеръ Артуръ Пенденнисъ пріобрѣталъ по четыре фунта и четыре шиллинга въ недѣлю, не безъ усиленнаго труда. Кромѣ-того, онъ снабжалъ нѣкоторыя періодическія изданія статьями своего сочиненія и былъ, какъ думали (хотя самъ онъ объ этомъ не любилъ говорить) лондонскимъ корреспондентомъ Чэттерискаго Бойца, въ которомъ въ то время являлись весьма-блестящія и краснорѣчивыя "Письма изъ Столицы". Всѣми этими трудами счастливому юношѣ удавалось заработывать себѣ около четырехсотъ фунтовъ въ годъ; и на второе Рождество, послѣ прибытія своего въ Лондонъ, онъ привезъ матери сто фунтовъ стерлинговъ, въ-счетъ долга Лаурѣ. Что мистриссъ Пенденнисъ читала каждое печатное слово сына и считала его глубокомысленнѣйшимъ мудрецомъ и самымъ блестящимъ современнымъ писателемъ; что доставленіе ста фунтовъ было ею сочтено дѣломъ ангельской добродѣтели; что она боялась, не повредятъ ли эти труды его здоровью и была въ восторгѣ, когда онъ ей сказалъ въ какомъ обществѣ проводитъ время и у какихъ великихъ писателей и вельможъ онъ бываетъ -- это могутъ вообразить себѣ всѣ читатели, видавшіе удивленіе передъ сыновьями со стороны матерей и милое простодушіе любви, съ которымъ провинціальныя женщины слѣдятъ за дѣяніями своихъ мальчиковъ въ Лондонѣ. Если Джонъ получилъ ходатайство по такому-то процессу; если Томъ былъ приглашенъ на такой-то балъ; если Джорджъ видѣлъ за обѣдомъ того или другаго важнаго или знаменитаго человѣка -- какой восторгъ все это производитъ въ сердцахъ ихъ матерей и сестеръ въ Сомерсетширѣ! Какъ читаютъ и запоминаютъ письма молодца! Какъ долго служатъ онѣ въ деревнѣ предметами разговора и дружескихъ поздравленій! Пенъ пріѣхалъ только на самое короткое время и обрадовалъ сердце вдовы и оживилъ одинокій Фэрокскій домъ. Елена владѣла сыномъ вполнѣ для себя: Лаура была въ гостяхъ у леди Рокминстеръ; жители Клевринг-Парка были въ отсутствіи. Весьма-немногіе старые домашніе друзья, и докторъ Портменъ во главѣ ихъ, сдѣлали мистеру Пену визиты и обращались съ нимъ съ замѣтнымъ уваженіемъ. То была между матерью и сыномъ эпоха нѣжности, откровенности, любви. Эти двѣ недѣли были блаженнѣйшими изъ всей жизни вдовы -- можетъ-быть, изо всей жизни ихъ обоихъ. Праздники прошли слишкомъ-скоро. Пенъ снова воротился на поприще хлопотъ и трудовъ, а бѣдная вдова опять осталась одна. Она отослала Лаурѣ привезенныя Артуромъ деньги. Я право не знаю, зачѣмъ эта молодая дѣвица воспользовалась случаемъ уѣхать изъ дома, когда тамъ ожидали Пена, а также, облегчило ли его или укололо отсутствіе дѣвушки?
   Въ это время, чрезъ свои собственныя заслуги и при протекціи дяди, Пенъ былъ очень-хорошо принятъ въ лондонскомъ обществѣ и извѣстенъ въ литературныхъ и фэшонебльныхъ кружкахъ. Между литераторами ему была очень-полезна его свѣтская репутація: его считали джентльменомъ въ хорошемъ положеніи и съ лучшими ожиданіями, который пишетъ для собственнаго удовольствія; лучше этой рекомендаціи нельзя желать молодому литератору. Бэконъ, Бонги и Ко принимали его статьи съ гордостью: Бенгемъ приглашалъ его обѣдать; мистеръ Уэггъ смотрѣлъ на него благосклонно; они разславляли, какъ видали его въ аристократическихъ домахъ, гдѣ онъ былъ хорошо принятъ, потому-что тамъ мало думали о его настоящемъ и будущемъ состояніи, и видѣли въ немъ джентльмена, съ приличною наружностью и хорошими манерами, пользовавшагося репутаціей умнаго малаго. Наконецъ, его приглашали въ одинъ домъ, потому-что видѣли въ другомъ, и вотъ какимъ образомъ молодому человѣку открылось настежъ все разнообразіе лондонской жизни. Онъ ознакомился со всякимъ народомъ, отъ Пэтерностера до Пимлико, и былъ такъ же дома за обѣдами вельможъ, какъ за столами тавернъ., служившихъ обычнымъ сборнымъ мѣстомъ его товарищамъ по перу.
   Полный бодрости и любопытства, съ характеромъ, легко примѣняющимся ко всякому, нашъ молодецъ полюбилъ это чудное разнообразіе и толкотню людей, и ему радовались, или онъ былъ въ своей тарелкѣ, всюду, куда бы ни явился. Онъ, напримѣръ, завтракалъ утромъ у мистера Пловера, въ обществѣ пера, милорда епископа или парламентскаго оратора; въ обществѣ знатныхъ синихъ чулковъ, моднаго денди, автора послѣдняго новаго романа, или новѣйшаго льва, приведеннаго изъ Египта или Америки; онъ покидалъ этотъ отборный кружокъ для задней комнаты газетной конторы, гдѣ его ждали пери, чернила и сырые корректурные листы. Тутъ онъ видѣлъ Финюкена съ послѣдними извѣстіями съ Роу; приходилъ Шэндонъ, кивалъ Пену и принимался строчить передовую статью за другимъ концомъ стола, имѣя подлѣ себя бутылку хереса, которую всегда молча приносилъ конторскій мальчикъ, лишь-только усматривалъ капитана; или въ передней комнатѣ слышался ревъ Блодьера, гдѣ этотъ бурный критикъ анатомировалъ новыя книги, невнимая робкимъ мольбамъ издателя, мистера Миджа: книги эти, послѣ прочтенія, всегда относились къ обычному букинисту мистера Блодьера, который, выручивъ за нихъ извѣстную сумму, отправлялся обѣдать въ таверну, гдѣ, напившись и наѣвшись, требовалъ громогласно пера и бумаги и принимался "рѣзать" автора обѣда и романа. Подвечеръ мистеръ Пенъ отправлялся въ свой клубъ и водилъ туда Уаррингтона для предобѣденнаго моціона; движеніе это облегчало имъ лёгкія и возбуждало аппетитъ; послѣ обѣда Пенъ наслаждался правомъ раскланяться въ нѣкоторыхъ весьма-пріятныхъ и открытыхъ для него домахъ, или искалъ удовольствій въ городѣ. Къ его услугамъ была итальянская опера, Игль-Тэвернъ, или балъ въ Мэнферѣ; или онъ проводилъ спокойный вечеръ дома, съ сигарою и книгой, въ длинномъ разговорѣ съ Уаррингтономъ; или оба отправлялись слушать удивительную новую пѣсню въ Задней Кухнѣ. Въ эту пору своей жизни Пенъ видалъ всякаго рода мѣста и людей. Очень-вѣроятно, что онъ и самъ, не зналъ, какъ много наслаждался, пока не дожилъ до времени, когда балы перестали веселить его и фарсы не возбуждали въ немъ смѣха; когда остроты тавернъ казались ему пошлыми, и прелестнѣйшая танцовщица, которая когда-либо обнаруживала публикѣ свои стройные члены, ужь не поднимала его со стула послѣ обѣда. Въ теперешнемъ зрѣломъ возрастѣ его всѣ эти удовольствія кончились и веселое время прошло. Протекло очень-немного лѣтъ съ-тѣхъ-поръ, а между-тѣмъ нѣтъ ужь того времени, нѣтъ и многихъ изъ тогдашнихъ людей. Блодьеръ не будетъ больше обижать авторовъ и надувать трактирщиковъ. Шэндонъ, ученый и безпутный, остроумный и горемыка, спитъ послѣднимъ сномъ. На дняхъ похоронили Дулепа: не будетъ ужь онъ ластиться и льстить, поддѣлываться, хвастать и опорожнивать стаканы виски.
   Лондонскій сезонъ былъ въ полномъ разгарѣ и фэшонебльныя газеты были переполнены описаніями блестящихъ обѣдовъ, раутовъ и баловъ, оживлявшихъ аристократическое общество. Во дворцѣ были выходы и собранія; выдавшіяся окна клубовъ были наполнены головами почтенныхъ, краснолицыхъ, читавшихъ газеты джентльменовъ; вдоль Серпентайна тянулись тысячи каретъ; цѣлые эскадроны денди-наѣздниковъ и амазонокъ носились по Роттен-Роу: словомъ, всѣ были въ городѣ и, разумѣется, майоръ Пенденнисъ, который также считался кое-кѣмъ, не былъ въ отсутствіи.
   Повязавъ голову яркимъ шелковымъ платкомъ, и обернувъ тощее туловище въ. роскошный турецкій халатъ, достойный джентльменъ сидѣлъ въ одно утро въ своей квартирѣ подлѣ камина; ноги его освѣжались въ ваннѣ, пока онъ прихлебывалъ утреннюю чашку чая и прочитывалъ "Morning-Post". Онъ теперь не могъ начать дня безъ двухчасоваго туалета, безъ утренней чашки чая и безъ этой газеты. Я думаю, никто на свѣтѣ, кромѣ Моргана, ни даже самъ господинъ Морганъ не замѣчалъ, какъ майоръ слабѣлъ и дряхлѣлъ., и въ какомъ безчисленномъ множествѣ мелочныхъ комфортовъ онъ нуждался.
   Если мужчины скалятъ зубы надъ ухищреніями отцвѣтшихъ красавицъ, надъ ихъ румянами, бѣлилами, втираньями, локонами, надъ неисчислимыми приспособленіями, которыми онѣ стараются обмануть время и возстановить унесенныя годами прелести: то и дамы, какъ должно думать, имѣютъ, съ своей стороны, понятіе о томъ, что мужчины столько же тщеславны, какъ онѣ, и что туалеты старыхъ франтовъ вполнѣ столько же хлопотливы, какъ ихъ собственныя. Какимъ-образомъ поддерживаетъ старый Блошингтонъ этотъ вѣчный розовый отливъ на своихъ щекахъ, и откуда беретъ Блондель свой составъ, превращающій серебряные его волосы въ золотые? Видали ли вы когда-нибудь, какъ слѣзаетъ съ лошади лордъ Готспуръ, когда думаетъ, что никто этого не видитъ.? Вынутые изъ стремянъ, лакированные сапоги его едва могутъ двигаться по ступенямъ Готспур-Гоуза. Онъ, ловкій и бойкій молодой повѣса, когда вы смотрите на него сзади на Роттен-Роу; а когда онъ спѣшится -- что это за старая, престарая ветошь! Случалось ли вамъ когда-нибудь представить себѣ картину Дикка Леси (Диккъ былъ Диккомъ {Dick -- уменьшительное Ричарда. Прим. перев.} цѣлыя шестьдесять лѣтъ сряду), au naturel и безъ корсета? Всѣ эти джентльмены представляютъ собою экземпляры, столько же интересные, назидательные для наблюдателя человѣческихъ нравовъ, какъ самая пожилая Венера съ Бельгрэв-Сквера, какъ старый щеголь, который все-еще цѣпляется за столько привычекъ юности, сколько позволяетъ его растраченное здоровье; который отказался отъ бутылки, но сидитъ за нею съ молодежью, разсказывая скандалёзныя исторіи и запивая водою свои сухарики; который отказался отъ красоты, но говорить о ней какъ самый страстный молодой повѣса во всей компаніи. Но мы отбились отъ нашего собственнаго текста -- почтеннаго майора, который все сидитъ и прохлаждаетъ свои ноги въ ваннѣ. Морганъ вынимаетъ ихъ наконецъ оттуда, отираетъ деликатно и принимается молодить стараго джентльмена при помощи пояса на пружинахъ и парика, накрахмаленнаго галстуха и безукоризненныхъ сапоговъ и перчатокъ.
   Въ эти туалетные часы происходили откровенные разговоры между майоромъ и его слугою; въ другое время они немного видались, потому-что майоръ ненавидѣлъ общество своихъ собственныхъ столовъ и стульевъ, и Морганъ, совершивъ его туалетъ и отнеся письма, былъ почти полнымъ хозяиномъ своего времени.
   Онъ, какъ слуга съ хорошими манерами, проводилъ это свободное время въ обществѣ своихъ знакомыхъ, каммердинеровъ и дворецкихъ знати. Морганъ-Пенденнисъ -- такими составными именами величаютъ другъ друга джентльмены джентльменовъ въ своемъ частномъ кругу -- былъ пріятнымъ и частымъ гостемъ за многими изъ самыхъ шумныхъ столовъ города Лондона. Онъ былъ членомъ двухъ важныхъ клубовъ Мэйфера и Пимлико; и такимъ-образомъ зналъ какъ-нельзя-лучше всѣ городскія сплетни и могъ занимать своего господина весьма -- пріятными разговорами въ-теченіе двухъ туалетныхъ часовъ. Онъ зналъ тысячу повѣстей и анекдотовъ объ особахъ самаго высокаго тона, которыхъ всѣ секреты обсуживаются ихъ слугами, точь-въ-точь, мэмъ, какъ наши съ вами служанки и кухарки разсуждаютъ о нашихъ характерахъ, скупости или щедрости, денежныхъ средствахъ или затрудненіяхъ, и обо всѣхъ нашихъ маленькихъ домашнихъ и супружескихъ спорахъ и ссорахъ. Если я оставлю этотъ манускриптъ у себя на столѣ, то ужь конечно Бетти прочитаетъ его и передастъ на разбирательство въ кухню; а завтра она принесетъ мнѣ завтракъ съ миною такой безгрѣшной невинности, что никакой смертный во всей подсолнечной не вообразитъ ее способною къ измѣнѣ. Если вы, мэмъ, поговорили съ вашимъ капитаномъ довольно-горячо о какомъ-нибудь предметѣ, что очень-возможно, то будьте увѣрены, что всѣ обстоятельства спора и ваши характеры будутъ анализированы съ самымъ безпристрастнымъ краснорѣчіемъ за чайнымъ столомъ кухни; случись при этомъ, что горничная мистриссъ Смитъ пришла на чашку чая къ вашей, то присутствіе ея никакъ не послужитъ помѣхою разсужденія, а, напротивъ, и она скажетъ свое нелицепріятное мнѣніе, и завтра же утромъ госпожа ея будетъ знать, что капитанъ и мистриссъ Джонесъ ссорились между собою, по обыкновенію. Ничто на свѣтѣ не остается тайной. Возьмите себѣ за правило, что Джонъ знаетъ рѣшительно все; и въ самомъ высокомъ кругу также точно, какъ въ вашемъ скромномъ: какой-нибудь герцогъ также мало герой въ глазахъ своего каммердинера, какъ вы или я. Камердинеръ его милости, въ обществѣ другихъ камердинеровъ одинакаго съ нимъ круга, толкуетъ въ своемъ клубѣ о характерѣ и дѣлахъ своего господина съ чистосердечною правдивостью, свойственною людямъ, собравшимся для откровенной бесѣды. Однимъ словомъ, если въ свѣтѣ говорили, что старый Пенденнисъ знаетъ все, и если онъ могъ очаровательно интриговать дамъ и вмѣстѣ съ тѣмъ быть восхитительно-скромнымъ, то онъ былъ этимъ обязанъ вѣрному Моргану, который добывалъ и припасалъ для него самыя таинственныя свѣдѣнія. Да и съ чего же, наконецъ, начинать изученіе лондонскаго общества, какъ не съ основанія, то-есть съ пола кухни?
   Итакъ мистеръ Морганъ, трудясь надъ туалетомъ своего господина, развлекалъ его и теперь интересною бесѣдой. Наканунѣ былъ въ сент-джемскомъ дворцѣ пріемный день, и въ отчетѣ о вновь представленныхъ ко двору, майоръ прочиталъ имена леди Клеврингъ, введенной вдовствующей графиней Рокминстеръ, и миссъ Эмори -- своею матерью, леди Клеврингъ; далѣе было подробнѣйшее описаніе нарядовъ всѣхъ этихъ дамъ, съ точностью и техническими выраженіями, которыя, конечно, озадачатъ антикварія будущихъ поколѣній. Имена эти перенесли мысли майора въ провинцію: "Давно ли Клевринги въ городѣ, Морганъ? и не видалъ ли ты кого-нибудь изъ ихъ людей?"
   -- Сэръ Фрэнсисъ отослалъ своего каммердинера, сэръ, и взялъ на его мѣсто одного изъ моихъ пріятелей, сэръ. Онъ просилъ меня отрекомендовать ему кого-нибудь, сэръ. Вы, можетъ-быть, помните Тоулера, сэръ, высокій и рыжій, только краситъ себѣ волосы; быль комнатнымъ дворецкимъ въ семействѣ лорда Ливента, сэръ, пока милордъ не разорился. Для Тоулера это пониженіе, сэръ; но бѣднымъ людямъ нельзя быть очень разборчивыми, прибавилъ онъ трогательнымъ тономъ.
   -- Чертовски-тяжело для Тоулера, годдемъ! и вовсе невесело для лорда Ливеита, хе, хе!
   -- Я всегда зналъ, что такъ будетъ, сэръ... Я говорилъ вамъ объ этомъ въ Михайловъ-день, четыре года тому назадъ, сэръ, когда миледи заложила свои брильянты: Тоулеръ и возилъ ихъ въ двухъ кебахъ къ Добри, сэръ, и много серебра пошло туда же. Вы помните, сэръ, какъ видѣли это серебро разъ въ Блекваллѣ, съ вензелемъ лорда Ливента, а самъ лордъ Ливентъ сидѣлъ прямо противъ этого серебра за обѣдомъ маркиза Стейне? Извините, сэръ, не обрѣзалъ ли я васъ?
   Морганъ въ это время былъ занятъ операціей надъ подбородкомъ майора Пенденниса; онъ продолжалъ свою тэму: "Клевринги наняли домъ на Гросвенор-Скверѣ и начали жить важно, сэръ. Миледи хочетъ дать три вечера, и кромѣ того, по обѣду въ недѣлю, сэръ. Ея состояніе не выдержитъ, сэръ, никакъ не выдержитъ".
   -- Чортъ возьми, она имѣла отличнѣйшаго повара, когда я былъ въ Фэроксѣ! сказалъ майоръ, съ весьма-малымъ участіемъ къ положенію вдовы Эмори.
   -- Мироболанъ его звали, сэръ: его уже нѣтъ у нихъ.
   -- Чертовски жаль потерять его, сказалъ майоръ, на этотъ разъ съ большимъ участіемъ.
   -- Объ этомъ френчменѣ, сэръ, разсказываютъ ужасную исторію. Этотъ нахалъ имѣлъ дерзость, сэръ, вызвать на дуэль мистера Артура, сэръ, на балѣ въ Бэймутѣ. За это мистеръ Артуръ чуть не зашибъ его, сэръ, и чуть не выбросилъ за окно; и хорошо бы сдѣлалъ, да пришелъ шевалье Стронгъ, сэръ, и остановилъ споръ, сэръ. Эти френчмены-повара такіе гордые и наглые.
   -- Я слышалъ что-то объ этомъ; но Мироболана выгнали не за это?
   -- Нѣтъ, сэръ, это дѣло, за которое мистеръ Артуръ простилъ его и обошелся очень-прекрасно, замяли; а его прогнали за миссъ Эмори, сэръ. Эти френчмены забираютъ себѣ въ голову, что всѣ въ нихъ влюбляются: вотъ имъ и взлѣзъ-было по шпалерамъ къ ея окну, сэръ, да его поймали; мистеръ Стронгъ вышелъ и тутъ, подлѣ, случилась пожарная труба, такъ ее направили въ Мироболана и качали премного, сэръ, и конца не было шуму и суматохѣ, сэръ.
   Случилось, что въ тотъ самый день майоръ Пенденнисъ расположился у большаго окна Бэйева Клуба въ Сент-Джемс-Стритѣ, въ пополуденный часъ, когда десятокъ старыхъ франтовъ имѣетъ привычку проводить тамъ время. Теперь самое мѣсто было уже старомоднымъ, и многіе изъ его членовъ давно перевалили за среднія лѣта; но во времена принца-регента эти старички занимали то же самое окно и были величайшими денди во всѣхъ британскихъ владѣніяхъ. Майоръ Пенденнисъ смотрѣлъ изъ большаго окна и увидѣлъ своего племянника Артура на улицѣ, съ пріятелемъ его, Перси Попджоемъ.
   -- Посмотри! сказалъ Попджой Пену, когда они поравнялись съ окномъ.-- Проходилъ ли ты когда-нибудь мимо Бэйя въ четыре часа, безъ того, чтобъ не увидѣть эту коллекцію старыхъ уродовъ? Ихъ бы отлить изъ воска да выставить у мадамъ Тюссо...
   -- Отдѣльно, въ комнатѣ ужасовъ, прервалъ Пенъ, смѣясь.
   -- Въ комнатѣ ужасовъ! Славно, чертовски-мило! кричалъ Поппъ.-- Всѣ они старые плуты, безъ-сомнѣнія. Вотъ старый Блондель; вотъ мой дядя Кольчикумъ, величайшій старый повѣса во всей Европѣ; вотъ... галло! кто-то стучитъ въ стекло и зоветъ насъ.
   -- Это мой дядя, майоръ.
   -- Замѣчательный старый франтъ (онъ картавилъ, отчего слова эти получили усиленную выразительность); онъ зоветъ тебя и хочетъ говорить съ тобою.
   -- Зайдемъ вмѣстѣ.
   -- Не могу, насолилъ дядѣ Кольчикуму, два гола тому назадъ: mademoiselle Франджипани, та, та!.. и молодой повѣса простился съ Пеномъ и клубомъ пожилыхъ повѣсъ и пошелъ къ Блакьёру, въ сосѣдній клубъ.
   Кольчикумъ, Блондель и старые франты только-что разсуждали о семействѣ Клевринговъ, которыхъ прибытіе въ Лондонъ было предметомъ утренняго разговора майора Пенденниса съ его каммердинеромъ. Домъ мистера Блонделя былъ на Гросвенор-Скверѣ, рядомъ съ домомъ, занятымъ сэромъ Фрэнсисомъ: такъ-какъ самъ онъ давалъ отличные обѣды, то не безъ любопытства замѣчалъ нѣкоторую дѣятельность на кухнѣ сосѣда. У сэра Фрэнсиса былъ новый chef de bouche, который нѣсколько разъ готовилъ большіе обѣды Блонделю: у этого джентльмена была для ежедневныхъ обѣдовъ замѣчательно-свѣдущая артистка; но для большихъ банкетовъ онъ ангажировалъ знаменитости по части повареннаго искусства, которымъ на тѣ дни случалось быть свободными отъ должности.
   -- Покуда, говорилъ Блондель: -- они чертовски сорятъ деньгами и принимаютъ чертовски-смѣшанное общество; сколько я слышалъ, просто ловятъ на свои обѣды гостей съ улицы. Мосьё Шампиньйонъ говоритъ, что его сердцу больно готовить обѣды для такого народа. "Не позоръ ли это, что подобнымъ людямъ достаются въ руки деньги!" воскликнулъ съ негодованіемъ Блонделль, котораго дѣдъ прославился фабр