Тавастшерна Карл-Август
Рождественское утро

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Перевод со шведского В. М. Смирнова (1917).

К. Тавастшерна.
Рождественское утро

Перевод со шведского В. М. Смирнова.

   Анти Метсэнтауста лежит на печи своей закоптелой, курной избы, думая смутные думы о настоящем и будущем; ему не мешают дети, шумно играющие на черном полу в "еду": деревяшки изображают хлеб, пустая кружка питье, -- забавная игра...
   Анти Метсэнтауста забрался на печь с утра, когда его жена отправилась в соседнюю деревню, за полмили от их избы, за полмили, если идти по тропинке через лес.
   Она должна бы уже вернуться, но время идет так медленно, и, чтобы ускорить его течение, Анти, слезая с печи, подходит к очагу, раскуривает выгоревшую трубку.
   Игра детей становится менее шумной, но когда худощавая фигура в грязно-сером, грубом белье исчезает на печи, дети снова оживляются. Они видят наверху в темноте красную точку и слышат сердитый треск плохо горящих остатков табаку, сиплые вздохи трубки. Потом они слышат правильное, глубокое дыхание, прерываемое легким храпом.
   Одна часть избы освещена слабым светом зимнего дня, -- он с трудом проникает сквозь лед, покрывший окно, -- другая часть -- двумя головнями в очаге, среди холма золы. Освещение простирается локтя на три от земли, а выше неподвижно висит облако дыма, и сквозь него чуть видны на копоти стен серые пятна от прикосновения рук.
   По стенам тянутся залосненные массивные скамьи, между ними -- стенной шкаф, за шкафом висит новый овчинный полушубок, меховая шапка, кремневое ружье. Треть избы занимает печь, выштукатуренная спереди, но давным-давно потемневшая от копоти. Вторую треть занял стол под окном. Это -- единственный в избе белый предмет, озаряющий ее своей большой сосновой доской, истертой от мытья песком. На свободном куске пола возятся четверо детей; младший, сидя в люльке, тоже принимает деятельное участие в игре. -- мычит и делает руками какие-то таинственные знаки. Изба свидетельствует об относительном благосостоянии ее хозяев: копоть черна, но не пачкает, а похожа на масляную краску; домашняя утварь опрятна; дети не слишком оборваны. Это впечатление зажиточности усиливает сердитое мычание коровы, доносящееся из маленького хлева. На десять миль во все стороны от избы тянется Куусомо [В Улеаборгской губернии] -- родина людей, которые всегда едят хлеб, смешанный с сосновой корой; на этом пространстве нередко попадаются избы, в которых нет ни очага, ни дымовой трубы, ни хлева, в которых корова, овцы и куры живут вместе с людьми. Лошадь для большинства крестьян является дерзкой мечтой, которая осуществится, быть может, в далеком будущем -- лет через сто.
   В избе Анти есть, пожалуй, кое-что лишнее, чего не имеют очень многие, но зато в этой избе нет -- хлеба1. Поэтому-то дети, играют в "еду" деревяшками и пустой кружкой, а хозяин лежит с утра на печи, время от времени засыпая.
   Но вот дети сразу бросают игру и прислушиваются -- чуткие зверьки. На дворе хрустит снег, чья-то рука берется за скобку двери, дверь со скрипом открывается, и, подобно привидению, в избу входит, окруженная облаком холодного зимнего воздуха, женщина, закутанная по уши в одежды, украшенные инеем. Она быстро закрыла дверь, морозное облако слилось с дымом, исчезло в нем. Дети молча толпятся вокруг матери, а младший выкарабкался из люльки, падает на пол и кричит изо всех сил. Женщина, привычным движением подняв его, прижимает к покрытой инеем груди, -- сжатый холодом малютка кричит пуще прежнего, но мать, не обращая на него внимания, быстро подходит к печи, ищет глазами своего мужа и, заметив впотьмах его серую рубаху, говорит резко:
   -- Ну, Анти, теперь уже тебе не остается ничего другого, как встать и отправиться в село!
   -- Ну, ну! -- не спеша, отвечает Анти, -- не горим же мы, в самом деле. Что за тревога? Не могу же я на ночь пуститься в путь!
   -- Тревога? Не велика разница между голодом и пожаром! Не все ли равно, кто из них первый обрушится на тебя! Я пришла с хорошими вестями. Все из Пусума ушли в село, там сама высокая казна раздает нуждающимся муку на Рождество. Если ты, Анти, как все другие, пойдешь туда, тогда у нас будет, по крайней мере, свежий хлеб к празднику!
   Анти поворачивается на печи, высунув из темноты недовольное, худощавое лицо. Он как бы прислушивается к какому-то другому голосу, качает головой и жилистыми пальцами проводит по рыжеватым вихрам.
   -- Так, так... значит, и я должен идти побираться!
   -- А как же иначе? Разве мы уже не четвертый день живем каплей молока, а дети разве не кричат с голоду, да ты сам и я не голодаем? Сколько времени мы еще можем протянуть так?
   -- Ну да, это так, как ты говоришь... только бы ты не спешила так чертовски!
   -- Боже Ты мой, Создатель! Он еще чертыхается? Но что ты сделал, чтобы мы не голодали? Ты с осени все лежал себе на печи и потягивался, ожидая, когда приедут лесники и дадут нам еду. Но они г не приехали и, может, совсем не приедут в этом году. Если бы я не ходила по соседям и не занимала у них необходимого, то мы бы уже давно пропали. Теперь же настал конец и этому! Соседи сами должны были пойти в село и получить от казны, -- да и какое же это побирательство, если казна сама дает! И сам хозяин большого хутора не может нам больше помогать, он это сказал мне сегодня. Мне там дали только маленький кусочек хлеба, но это -- детям!
   Она кладет на стол кусок сухого хлеба, с примесью коры, а дети с жадностью окружают лакомство.
   -- Ну, ты все сказала? -- говорит Анти, пока его жена, снимая с себя верхнюю одежду, переводит дух.
   Не отвечая мужу, она, с малюткой на руках, отходит к люльке и собирается кормить ребенка грудью.
   Анти слезает с печи, потягиваясь, словно только что проснулся, подходит к жене, чтобы сказать ей что-то, но, ничего не говоря, сгорбившись, выходит из избы.
   Морозный воздух стелется по полу, -- Анти не торопится запереть дверь. Жена кричит вслед за ним:
   -- Ты хочешь еще вдобавок нас заморозить?!
   Дверь неторопливо захлопывается. Анна, не переставая кормить сына, вынимает из шкафа кринку, до половины наполненную молоком, кладет в нее черный хлеб, чтобы он размок, и, окруженная голодными детьми, у которых целые сутки не было ничего во рту, приготовляет для них пир. Во время пиршества снова возвращается Анти, таща за собою лыжи. Он невольно украдкой бросает взгляд на угощение и вытирает рот рукою, глотая слюнки. Потом зажигает лучину и, сев у очага, принимается чинить лыжи. Жена молча смотрит на его работу, на ее лице появляется выражение ласки и, отвернувшись в сторону, она говорит:
   -- Разве тебя не могли бы подвезти на лошади из Пусула? Наверное, у кого-нибудь оттуда есть дела в селе...
   -- Я не нуждаюсь в их лошадях, пока сам могу ходить.
   -- До церкви целых шесть миль, а ты целую неделю не ел досыта...
   -- У меня достаточно сил, чтобы пробежать несколько миль на хороших лыжах.
   -- Дорога в село идет в гору, а назад ведь тебе придется тащить мешок с мукой ...
   Анти не отвечает. Анне кажется, что она дала мужу довольно советов; она укладывает детей спать, вынимает свою прялку и прядет бесконечную серую нитку, -- эта нить тянется всю осень. Прялка жужжит, трещит, лучины в светце сгорают и заменяются новыми. Супруги молчат, занятые каждый своим делом. Анна упрекает себя в душе за то, что она слишком резко говорила с мужем, который, в сущности, вовсе не так виноват в их нужде. Она пытается произнести несколько слов примирения, но они не сходят с ее языка.
   Наконец Анти справился с лыжами, выносит их в сени и, возвратясь в избу, просит жену приготовить самый большой мешок. Затем он влезает на печь.
   -- Когда же ты пойдешь?
   -- Не заботься об этом! Для тебя важно только, чтобы я донес муку домой.
   Немного позднее Анна пытается умилостивить своего мужа, положив ласково свою руку на его плечо, но он прикидывается спящим.
   Еще не взошла утренняя звезда, а уже Анти бесшумно, как тень, бежит на лыжах, в холодную, тихую звездную ночь, по лесной тропинке, ведущей в соседнее село. Он встал и собрался в путь, не разбудив никого дома. В его животе от голода бурчало так громко, что он боялся, как бы не проснулась жена. Он надел свой новый короткий полушубок, туго стянул пояс, искрошил остаток листового табаку и, закурив трубку, вышел из избы, тихо, как вор. Он выбрал для езды на лыжах самую крепкую с железным наконечником палку, -- в этом году еще до Рождества волки ходили стаями.

* * *

   В сумерки того же дня, сгорбленная, заиндевевшая фигура бежит на лыжах с пустым мешком на спине и с трубкой во рту по улице села Куусамо. Шестьдесят верст в 12 часов пробежал Анти без отдыха. Он осматривается перед сельской лавкой, где стоят лошади и ожидают люди.
   -- Здесь ли государь раздает муку к Рождеству?.
   -- Да, здесь: дают муку, но дает не государь.
   -- Это все равно.
   Анти входил в лавку, долго ждет своей очереди и, когда, наконец, попадает к прилавку, то, сняв со спины свой мешок, молча подает его лавочнику, а тот вместе со своим приказчиком, под надзором знатной дамы, насыпает его мукою.. Все они до самых бровей покрыты мучной пылью.
   -- Как тебя зовут?
   -- Анти Метсентауста.
   -- Откуда?
   -- Из торпа Метсентака [торпарь -- мелкий арендатор], за деревней Пусула.
   -- Ты хочешь муки?
   -- Да, я слыхал, что здесь можно даром получить муку.
   -- А она действительно тебе нужна?
   -- Не стал бы я побираться для удовольствия, ни не для забавы же я прошел сегодня с утра шестьдесят километров на лыжах.
   -- Разве ты голодаешь?
   -- Я целую неделю не ел куска порядочного хлеба.
   -- Однако, у тебя новый полушубок! ..
   Лавочник посмотрел на него подозрительно и сказал даме:
   -- Этот мужик слишком силен и слишком хорошо одет. Он не из нуждающихся, поверьте мне!
   И допрос начинается снова.
   -- Можешь ли ты доказать, что тебе нужна мука?
   Анти беспокойно оглядывается по сторонам, но в лавке не видит ни одного знакомого лица. От досады и стыда он бледнеет и, заикаясь, говорит:
   --- Да, видите ли, я оттуда, из дикой пустоши, за деревней Пусула, и у меня так мало знакомых. Мы не можем часто приходить сюда в церковь и завязывать знакомства...
   -- Разве здесь нет никого из Пусула, кто мог бы подтвердить, что ты нуждаешься?
   -- Никого.
   Кто-то из присутствующих замечает, что селение Пусула находится очень далеко, и для тою, чтобы действительно вернуться туда к Рождеству, надо было прийти за мукой гораздо раньше.
   --. Отчего ты приходишь так поздно и совсем один? -- спрашивает лавочник резко и недоверчиво.
   Анти совершенно потерялся, он хочет сказать многое, но заикается на каждом слове. Так как из его объяснения ничего ясного не выходит, дама прерывает его любезно:
   -- Видите ли, мы должны знать, что из средств родины мы даем действительно нуждающимся. Вы легко можете от пастора или кистера достать свидетельство, что вы нуждаетесь. Приходите завтра снова, когда получите свидетельство. Мы должны поступать добросовестно.
   Анти оправляется, бросает удивленный взгляд на лавочника, на мучные "мешки и, нахлобучив шапку на уши, не говоря ни слова, уходит из лавки.

* * *

   На следующее утро, в сочельник, Анти явился в лавку, в сопровождении работника из соседней усадьбы. В своей беде Анти вспомнил одного из товарищей по конфирмации, искал его вчера вечером несколько часов и наконец нашел; тот поверил нужде Анти, накормил его досыта и приютил у себя на ночь, а теперь вот пришел с ним, чтобы засвидетельствовать его нужду. Мешок Анти наполняют мукой, но когда он говорит, что он еще сегодня должен пройти с ним шесть миль, лавочник, молча покачивая головой, начинает снова опоражнивать мешок.
   -- Нет, нет, -- говорит Анти, -- оставьте мешок полным, я справлюсь.
   -- Но он весит около трех пудов, это вам будет не по силам. Шесть миль -- не шутка!
   -- Да, но у меня жена и четверо детей, они голодают уже две недели.
   -- Почему же вы не сказали вчера, что у вас жена и четверо детей?
   -- Мне было неловко... в присутствии людей...
   Лавочник невольно улыбается. Анти получает полный мешок, кивает, в знак благодарности, встрепанной головой комитету вспомоществования голодающим, находящемуся в Гельсингфорсе, и в виде особой милости протягивает даме свой огромный кулак. В дверях он оборачивается и говорит лавочнику:
   -- Не можете ли вы, господин купец, дать мне в кредит до весны пачку листового табаку? Видите ли, когда у меня есть что курить, я не так уж сильно чувствую голод. Табак помог мне вчера добраться сюда, а теперь у меня больше нет его -- на обратный путь.
   Лавочник смеется и, желая показать себя щедрым в присутствии других, кладет на прилавок две большие пачки табаку.
   -- Это за то, что я вчера поступил несправедливо с вами.
   -- Весной ты получишь все, сколько следует, -- уверяет Анти, протягивая лавочнику руку.
   В дверях он еще раз оборачивается.
   -- Да, -- говорит он, -- я не всегда был беден и, надо думать, не вечно буду.
   Потом он прощается со своим приятелем, работником, набивает трубку, становится на лыжи и, выпуская изо рта огромные клубы дыма, исчезает на повороте дороги, почти не сгибаясь под своей ношей. Еще не поздно; под влиянием табака и сознания удачно выполненной миссии, он мчится невероятно быстро, надеясь еще до полуночи быть дома. Дорога хорошая, а небольшая усталость в ногах исчезнет, как только он разойдется. День выдался теплее предыдущего, над лесом на юге светит солнце. Анти становится жарко в полушубке. Он снимает его и, свернув, кладет его на мешок, продолжая путь в одной рубахе. Он затягивает песню сплавщиков леса, долго поет ее в такт широким своим шагам, а кончив песню, запевает псалом. Солнце спряталось за лесом, в сумерках показываются звезды; пред Анти лежит большое озеро -- он знает, что прошел больше трети дороги. Он не доволен собою, -- слишком мало пройдено, а усталость уже дает себя знать: хочется лечь в сугроб и заснуть. Чтобы немного. освежиться, с вихрем летит по склону -- с берега на лед. Там его продувает насквозь холодный ветер. С наступлением сумерек мороз стал крепче, потный ворот рубахи замерз, отвердел и трет затылок. Мешок немилосердно тянет вниз, веревки глубоко врезаются в плечи, причиняя сильную боль.
   Далеко на противоположном берегу озера Анти видит огонек в окне одиноко стоящей избы. На минуту его соблазняет мысль отдохнуть чуточку в тепле, а потом уже продолжать путь ночью, но он тотчас же угрюмо побеждает свое желание, сняв ношу со спины, натягивает на себя холодный полушубок, -- бежать на лыжах рождественскою ночью в одной рубахе несколько рискованно, он смутно понимает это.
   Расчистив под ногами снег, Анти пробивает во льду железным оконечником своей палки дыру, из нее выступает вода. Осторожно вынув из мешка горсть муки, Анти смешивает ее с водой и в одиночестве съедает этот рождественский ужин. Затем снова навьючив мешок, он закуривает трубку и направляется по прямой линии через пустынное озеро. Рождественские звезды мерцают на небе, молодой месяц чуть поднялся над темным горизонтом и скоро снова исчезнет.
   Анти не думает уже об остающихся ему милях пути, он полон иными думами, -- думами торпаря-новосела, теми, что никогда его не покидают.

* * *

   Анна ждет мужа к вечеру, предполагая, что он отправился из села так же рано, как из дому. Она разделила вчерашнее молоко между детьми, не оставив себе ни капли. Она в бодром настроении духа. Корова, вследствие особенно обильного по случаю праздника корма, дала необыкновенно много молока; Анна торжественно внесла его в избу; подойник она поставила в шкаф, где у нее заготовлены берестушки для теста, которое она замесит тотчас же, как только Анти принесет муку. Она наслаждается уже при одной мысли о роскошном рождественском празднестве и нежнее обыкновенного гладит детей по голове.
   Еще засветло она топит баню, чтобы предложить ее Анти, как только он вернется домой, утомленный. В дровах, слава Богу, нет недостатка. Истопив баню, Анна моется сама и моет детей, каждую минуту прислушиваясь, не счищает ли Анти на дворе снег со своих лыж. Но наступает вечер, становится темно, -- Анти все еще нет. Уже пора спать, но дети, заметив, что предстоит что-то особенное, не хотят ложиться. Они ждут Рождества, так как мать оказала, что оно будет вечером.
   -- Оно будет, когда придет отец, -- отвечает она.
   -- Когда же он придет? -- спрашивают трое любопытных. Она успокаивает их, но у самой сердце не на месте. Когда ей удается, наконец, уложить ребят, она в тревоге вынимает прялку и прядет бесконечную серую нить, тихонько распевая псалом, чтобы умилостивить Бога за то, что она работает накануне большого праздника. Но без работы невыносимо ждать. ее тревожные, печальные мысли все время вертятся около Анти и их вчерашней полувраждебной разлуки. Она упрекает себя за то, что проводила Анти неласково. Что, если он замерз в лесу?
   Около полуночи Анна выходит из избы и, отойдя немного, чтобы не разбудить детей, тихо кричит в темноте хриплым голосом, полным отчаяния, в то же время стыдясь самое себя:
   -- Анти! Анти! -- ты идешь?
   Ей насмешливо отвечает эхо из сосновой рощи.
   Она стоит долго, пока не начинает зябнуть, потом с опущенной головой возвращается в избу и плачет. Ее мучает совесть, и слезы не приносят облегчения. Она задыхается от вздохов и жалуется вполголоса:
   -- Господи, Боже всемогущий, Ты -- благий и премудрый, отчего Ты допустил меня выгнать из дому мужа в зимнюю ночь, -- отчего? Было бы лучше, если бы он остался дома, и мы умерли вместе!..
   Старшая девочка проснулась и с удивлением, широко открыв глаза, подбегает, к матери. Увидя, что мать плачет, и она тоже заливается слезами. Крепко прижав к себе девочку, Анна орошает ее волосы и щеки слезами великого горя и качает ее на коленях, жалуясь:
   -- Нам теперь нечего ждать, кроме смерти ... пусть бы уж приходила скорее!
   -- Смерти? Что это такое? -- спрашивает девочка.
   Вместо ответа, мать относит ребенка в свою постель, склоняет свою голову и свое сердце перед Всемогущим и молится долго и горячо за своего мужа, за детей, за самое себя... за весь мир.

* * *

   Под утро, в тишине рождественской ночи только очень чуткое ухо могло бы различить тихое, равномерное шурчание, медленно приближавшееся к избе Метсэнтака. Анна просыпается, радостное предчувствие волнует ее. В одной рубахе она бежит к двери, распахивает ее и, при слабом свете снега, видит белую фигуру, которая, медленно скользя, входит во двор.
   -- Боже мой! -- Анти! -- Наконец-то!
   От усталости он не в состоянии ответить. С трудом освобождает ноги из петель лыж и плетется к двери. Иней, снег и мучная пыль придали ему вид сказочного рождественского деда. Анна ведет его в избу, он молча падает на лавку, из его груди вырывается глубокий и благодарный вздох, Анна снимает с мужа мешок, полушубок, тревожно осматривает его, боясь, не отморозил ли он себе ноги или руки, но успокаивается, видя, что Анти -- весь в поту.
   -- Ступай сейчас в баню, Анти! Она еще не остыла.
   Анти совершенно покорен и предоставляет жене делать с собой все, что ей угодно. Она ведет его в баню, приготовляет. горячую воду, кладет веники и второпях не замечает, что у Анти под полушубком нет рубахи. Она оставляет его лишь тогда, когда он влезает на полок, и тело его становится красным от жары.
   Анна спешит назад в избу и разводит огонь в печи. Дети, проснувшись, узнают, что Рождество пришло вместе с отцом из села. Она одевает их в лучшие платья и говорит, что они скоро наедятся досыта.
   Общий восторг.
   Только через час она приводит Анти в бани; он так устал, что едва может идти без поддержки; однако, мимоходом он все-таки поднял свои лыжи и бережно поставил их к стене избы. А в избе как будто все подменили. На очаге горит большая охапка дров, стол накрыт белой скатертью, в щелях стены трещат лучину, четыре большие берестушки со свежим хлебом, испеченным из молока и муки, стоят, посреди стола. Дети, по старшинству, сидят вокруг него, не притрагиваясь к лакомому угощению; Анна берет малютку из люльки и прижимает его к груди,
   -- Ну, Анти, иди, мы благословим рождественский хлеб!
   Когда молитва перед едой окончена, Анти произносит первые, по возвращении домой, слова:
   -- Половину муки я должен был зарыть в песчаной яме за милю отсюда, иначе я не дошел бы домой. Я в другой раз пойду туда и принесу муку.
   -- Но она ведь будет с песком? -- говорит Анна удивленно.
   -- Нет, видишь ты ... я положил ее в свою рубаху!..
   Когда первый голод несколько утолен, Анна, вспомнив, что в это время люди обыкновенно отправляются к рождественской заутрени, вынимает свой молитвенник.
   -- Мы споем псалом! -- говорит она.
   Вот псалом, который голодающие жители пустоши знают наизусть:
   
   "Весь мир ликуй и хвали Господа,
   Рано и от всего сердца..."
   
   Дети же, каждый по-своему, поют те песни, какие знают, но это не нарушает благоговейного настроения Рождественского утра.

-----------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Сборник финляндской литературы / Под ред. В. Брюсова и М. Горького. -- Петроград: Парус, 1917. -- 490 с.; 21 см. -- С. 198--208.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru