Тасма
Белое перо

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    A Knight of the White Feather.
    Текст издания: журнал "Русскій Вѣстникъ", NoNo 1-3, 1894.

   

БѢЛОЕ ПЕРО.

Романъ Тасма.

Переводъ съ англійскаго.

   

I.

   Джонъ Фуллертонъ, котораго не слѣдуетъ смѣшивать съ его двоюроднымъ братомъ, носящимъ ту же фамилію (загорѣлымъ, съ шапкой вьющихся волосъ, голубоглазымъ молодымъ человѣкомъ, называемымъ обыкновенно Джэкъ) -- Джонъ Фуллертонъ былъ образцомъ молодаго человѣка. Такъ говорили всѣ, а что говорятъ всѣ, то должно быть правдой. Мать его говорила это. Едва вы побыли съ нею пять минутъ, какъ она находила уже предлогъ разсказать вамъ, что ея Джонъ безукоризненный человѣкъ. Тоже говорили и сестры, которыхъ у Джона было шесть,-- три старше его и три моложе. Сидя у камина, или распивая чай на верандѣ, онѣ заводили рѣчь о Джонѣ, говоря, что это лучшій человѣкъ въ мірѣ и такой красивый, такой обходительный съ матерью.
   Странно однако, что онъ ни мало не походилъ на другихъ молодыхъ людей! Онъ не курилъ, не игралъ на бильярдѣ, не возвращался домой во всѣ часы ночи. Онъ никогда не произносилъ въ сердцахъ: "Чортъ возьми.!" или "Какого дьявола!" Впрочемъ, онъ едва-ли когда сердился.
   Замѣчательно также, что онъ достигъ двадцати пяти лѣтъ (это былъ фактъ, о которомъ старшія миссъ Фуллертонъ не особенно любили распространяться), но никогда не ухаживалъ серьезно и не объяснялся въ любви ни одной хорошенькой знакомой дѣвушкѣ. И вотъ сестры зачастую разсуждали, какую бы жену онѣ выбрали для Джона.
   -- Очень изящную и немного склонную къ эстетикѣ, таково было мнѣніе Джорджи, младшей изъ сестеръ, розовыя щечки и девятнадцать лѣтъ которой не могли примирить ее съ фактомъ, что природа не создала ее мальчикомъ.
   -- Нѣтъ, я полагаю, Джону нужна жена, которая умѣла бы стрѣлять и охотиться, возражала старшая.
   Полагаю, что миссъ Фуллертонъ, имѣя только одного брата, въ глубинѣ своихъ сердецъ чувствовали сожалѣніе, что онъ такой ужь примѣрный человѣкъ. Онъ, казалось, не обладалъ ни однимъ изъ тѣхъ мужскихъ недостатковъ, которые такъ охотно прощаются женщинами. Онъ не давалъ имъ чувствовать, что мужской элементъ рѣзко выраженъ въ немъ. По временамъ у нихъ зарождалось чувство, очень похожее на досаду отъ сознанія, что въ концѣ концовъ онъ только улучшенное, обладающее усами, изданіе ихъ самихъ, что онъ лучшій танцоръ, музыкантъ и лингвистъ и, если можно такъ выразиться, лучшая дочь, чѣмъ онѣ.
   Въ одинъ изъ особенно жаркихъ дней, когда сестры Джона, одѣтыя въ легкія кофточки, лѣниво разговаривали объ немъ, придумывая самыя невозможныя для него партіи, самъ молодой человѣкъ, идя изъ Мельбурна вдоль берега Ярра, увидѣлъ внезапно прелестное личико, не выходившее у него впослѣдствіи изъ головы. Оно не походило на тѣ лица, какія представляли себѣ его сестры. Когда Джонъ увидѣлъ его проносившимся быстро въ экипажѣ по Ричмондскому мосту, въ ту именно минуту, когда самъ онъ поднимался по деревяннымъ ступенькамъ на верхнюю улицу, онъ вдругъ ощутилъ пріятное удивленіе. Видѣніе было слишкомъ мимолетно; онъ едва успѣлъ замѣтить сиреневую шляпку, отѣнявшую молодое, прелестное личико. Однако Джону показалось, что его узнали, хотя онъ не успѣлъ поклониться. Слѣдуя глазами за экипажемъ, онъ замѣтимъ, что сиреневая шляпа повернулась въ его сторону и обратила на него вниманіе своей старшей спутницы, и сознаніе, что его помнятъ, доставило ему необычайное удовольствіе. Онъ сталъ припоминать обстоятельства, при которыхъ въ первый разъ встрѣтился съ молодой леди, и такъ какъ они играютъ извѣстную роль въ исторіи Джона, то необходимо познакомить съ ними читателя.
   Это было въ августѣ прошлаго года, т. е. пять мѣсяцевъ тому назадъ. Джонъ и его двоюродный братъ (котораго въ отличіе отъ нашего Джона мнѣ приходится называть Джэкомъ) придумывали, что бы имъ предпринять послѣ воскреснаго обѣда въ два часа съ мистрисъ и миссъ Фуллертонъ.
   Джэкъ рѣдко бывалъ въ Мельбурнѣ. Но, пріѣзжая, онъ проводилъ все время въ Ривервью со своей теткой и кузинами, которыя, несмотря на все свое поклоненіе исключительнымъ достоинствамъ Джона, втайнѣ восторгались Джэкомъ. Недостатокъ мужества -- вотъ въ чемъ нельзя было упрекнуть этого молодаго человѣка. Какъ дожилъ онъ до настоящаго времени, подвергая мальчикомъ ежедневно и ежечасно опасности свою жизнь и самого себя -- остается тайной.
   Выросши и имѣя возможность поступить съ Джономъ въ богатую фирму адвокатовъ, главою которой состоялъ отецъ Джона, нынѣ умершій, Джэкъ отказался отъ всякихъ конторскихъ и городскихъ занятій, выказавъ пристрастіе къ лѣсу. Опекунъ его -- Джэкъ осиротѣлъ ребенкомъ -- принужденъ былъ купить для него небольшой участокъ земли ранѣе его совершеннолѣтія. Многіе были того мнѣнія, что Джэкъ не станетъ работать, но будетъ проводить время за картами, шампанскимъ, начнетъ участвовать въ скачкахъ и обременитъ долгами свою землю. Но событія показали, что мудрецы эти ошиблись. Джэкъ превратился въ настоящаго поселенца. Онъ былъ самъ и управляющимъ, и объѣздчикомъ, и смотрителемъ, пока и земля и стада его не увеличились до того, что ему необходимо было взять помощника. Онъ умѣлъ такъ изворачиваться, что, несмотря на проценты, какіе ему приходилось уплачивать ежегодно банкамъ, этимъ безпощаднымъ кредиторамъ, не имѣющимъ души, онъ совершилъ чудо, пользуясь довѣріемъ этихъ банковъ въ теченіе двухъ страшныхъ лѣтъ засухи, которыя сдѣлали Джэка бѣднѣе, чѣмъ въ то время, когда онъ только началъ хозяйничать.
   Пріѣзжая на скачки въ Мельбурнъ, онъ оказывался щедрымъ и добродушнымъ человѣкомъ, какъ и подобало молодому загорѣлому бушмену его лѣтъ. Онъ прельщалъ своихъ кузинъ (не забывайте, что ихъ было шесть) той ловкостью, съ какой осаживалъ разгоряченныхъ лошадей. А бѣдная мистрисъ Фуллертонъ, дрожавшая всякій разъ, когда ей приходилось выѣзжать со своимъ возлюбленнымъ Джономъ, охотно соглашалась ѣхать съ Джэкомъ въ паркъ Стюдлей или Мардьялу со скоростью двѣнадцати миль въ часъ. Увѣренность въ самомъ себѣ порождаетъ къ вамъ довѣріе другихъ. Одного взгляда на загорѣлыя мускулистыя руки Джэка, когда онъ забиралъ вожжи, было достаточно, чтобы понять, какой обладаетъ онъ силой.
   Но возвратимся къ этому знаменательному воскресенью, съ котораго начался мой разсказъ о Джэкѣ. Какъ сказано раньше, это было въ августѣ, и Джэкъ, пріѣхавшій въ Мельбурнъ для продажи партіи овецъ, проводилъ воскресенье у своихъ родственниковъ въ Ривервью. Утромъ вся компанія была въ церкви. Мистрисъ Фуллертонъ подъ впечатлѣніемъ, что повсюду замѣчалось распаденіе богословскаго зданія, къ которому приноровлены были всѣ ея понятія, прибѣгала къ правильнымъ посѣщеніямъ церкви, какъ къ послѣднему убѣжищу. Затѣмъ онѣ обѣдали, и присутствіе Джэка было причиною небывалаго по воскресеньямъ веселья. Къ чести миссъ Фуллертонъ, слѣдуетъ замѣтить, что онѣ охотно смѣялись во всякое время. Когда общество перешло на веранду, Джэкъ объявилъ, что "долженъ ихъ оставить, чтобы отдать визитъ".
   Почему это простое извѣстіе заставило миссъ Фуллертонъ переглянуться, я не берусь этого объяснить. Быть можетъ, Джэкъ, который, живя въ нѣкоторомъ родѣ во "Дворцѣ Правды", невольно покраснѣлъ при этихъ словахъ, или быть можетъ женскій умъ, въ которомъ всегда, въ скрытой формѣ, живетъ одна главенствующая мысль, подмѣтилъ въ голосѣ Джэка тѣнь робости. Какъ бы то ни было, но миссъ Фуллертонъ, переглянувшись, воскликнули въ одинъ голосъ:
   -- Визитъ? Куда?
   -- Никуда особенно, сказалъ Джэкъ, запутываясь все болѣе, такъ какъ визитъ былъ очень особенный, съ точки зрѣнія чувствъ Джэка.-- Это люди, имѣвшіе землю возлѣ Буррабонга (Буррабонгъ -- названіе владѣній Джэка) и которые совершенно разорились во время засухи. Они могутъ обидѣться, если я не навѣщу ихъ, бывши въ городѣ.
   -- Я пойду съ тобою, хочешь? предложилъ Джонъ, который придерживался конституціоннаго направленія и предлагалъ свои услуги изъ принципа, по той же похвальной причинѣ, по какой мальчикомъ онъ игралъ въ крикетъ и ходилъ въ школу, и Джэкъ принужденъ былъ согласиться.
   

II.

   Оставивъ позади себя гинекей, молодые люди подпали очарованію мягкаго зимняго воздуха, освѣжавшаго ихъ лица, когда они повернули къ Брайтону, гдѣ по сосѣдству находился домъ, куда отправлялся Джэкъ. Наконецъ-то Джонъ могъ потягаться со своимъ родственникомъ въ ходьбѣ; Джэкъ, подобно большинству бушменовъ, составлялъ одно цѣлое съ лошадью. Они шли песчаной мѣстностью, отдѣлявшей Мельбурнъ отъ моря. Башенки виллъ, окутанныхъ ползучими растеніями, рѣзко выдѣлялись на темной зелени и, освѣщенныя солнцемъ, представляли красивую картину. Джэкъ никогда не рѣшался открыть своему родственнику, до чего мысли его были поглощены извѣстной особой. Въ разговорѣ онъ никогда не касался этого предмета, довольствуясь высказываніемъ своего мнѣнія о гонкѣ Хенлена, объ англійскихъ спортсменахъ или объ испытаніи чьихъ-либо лошадей въ Кольфильдѣ. Съ своей стороны, Джонъ былъ болѣе посвященъ въ новыя открытія и въ новыя оперы, и вообще былъ болѣе знакомъ съ цивилизаціей или "успѣхами прогресса" въ Старомъ мірѣ. Но, за исключеніемъ этого, они были хорошими друзьями. Джэкъ интересовался исходомъ разныхъ дѣлъ, которыя велись въ фирмѣ его родственника. Каждый изъ братьевъ имѣлъ собственное мнѣніе о колоніальной политикѣ, -- одинъ съ точки зрѣнія землевладѣльца, а другой -- съ философско-спекулятивной. Объ этомъ предметѣ они могли разговаривать, не затрогивая скрытаго антагонизма, вытекавшаго изъ различія ихъ характеровъ.
   Однако, въ это особенное воскресенье обѣ стороны затруднялись разговоромъ. Джэкъ отвѣчалъ на замѣчанія своего родственника невпопадъ, односложными: "да", "такъ" и "о", "а", ускоряя въ то же время шагъ и доведя его, наконецъ, до скорости четырехъ миль въ часъ. Черезъ песчаную насыпь Джонъ видѣлъ впереди море, съ летавшими надъ нимъ чайками, сверкавшими точно бѣлыя пятна въ золотой атмосферѣ. По обѣ стороны тянулись почтовая и желѣзнодорожная ограды, отдѣляя невоздѣланное поле, съ мелкими камедными деревьями. Далѣе виднѣлась крыша очень скромнаго котгэджа, окруженнаго садомъ. Джонъ спросилъ, въ этотъ ли домъ идетъ Джэкъ.
   -- Да, отвѣтилъ тотъ.-- Это домъ мистрисъ Роблей.
   И затѣмъ, послѣ долгой паузы:
   -- Скажу тебѣ прямо, дружище, я сильно люблю миссъ Роблей.
   Было что-то необычайно трогательное въ голосѣ Джэка, когда онъ говорилъ это. Все, что поэты вкладываютъ въ страстныя слова, всѣ повышенія и пониженія, вся безумная гордость, а также неразумное смиреніе, муки, страданія, страхъ и надежда любви,-- все это, казалось, вылилось въ его, далеко неромантической рѣчи. Голосъ его звучалъ серьезно, а глаза выражали отчаяніе. Какъ уже сказано, Джэкъ былъ простосердеченъ, какъ дитя, и человѣкъ самый ненаблюдательный могъ сразу узнать, что онъ думаетъ. Джонъ тотчасъ почувствовалъ, что это "случай" серьезный, и участливо освѣдомился, признался ли Джэкъ въ любви?
   -- Сто разъ я собирался признаться, отвѣтилъ бѣдный Джэкъ, -- все же, мнѣ кажется, она знаетъ мои чувства и немного расположена ко мнѣ. Но если я ошибаюсь и еслибы мнѣ пришлось перестать думать объ ней, это было бы для меня страшнымъ ударомъ,-- вотъ, что я скажу тебѣ.
   Джонъ зналъ хорошо, что значатъ слова его брата: "это было бы для меня страшнымъ ударомъ". Еслибы миссъ Роблей отказала ему, то жизнь его была бы разбита. Сила чувства. Джэка удивила его и возбудила въ немъ любопытство увидать его божество.
   "Маленькая франтиха, дѣлающая глазки", подумалъ онъ. "Бѣдный Джэкъ, такая безъискусственная натура, которая легко попадется на удочку".
   -- Гдѣ ты встрѣтился съ нею? разспрашивалъ онъ далѣе.
   -- Встрѣтился съ нею? повторилъ Джэкъ, пробуждаясь отъ своихъ мечтаній.-- Если хочешь, я разскажу тебѣ подробно, но обѣщай не говорить объ этомъ сестрамъ. Ты знаешь станцію возлѣ Буррабонга, называемую Ферней, принадлежавшую старику Роблею? Я часто бывалъ у него. Роблей былъ чудакъ; безукоризненный джентльменъ, онъ обладалъ маніею проповѣдывать всѣмъ "религію будущаго", какъ говорилъ онъ. Не могу сказать, чтобы я видѣлъ. много религіи въ его ученіи. Нѣкоторыя мысли были довольно разумны, но все остальное не стоило вниманія. Все человѣчество должно работать сообща, но никто не смѣетъ откладывать ничего для себя. Далѣе, требовалось почитать женщинъ, что довольно легко; если же человѣкъ умиралъ, не оставивъ по себѣ памяти своими работами, объ немъ забывали, какъ о вещи ненужной. Затѣмъ міръ долженъ управляться работающими мужчинами и женщинами, а молитвы должны читаться въ уединеніи и по памяти! Однимъ словомъ, все это было что-то очень странное.
   -- А миссъ Роблей была также позитивисткой? перебилъ его Джонъ.
   -- Позивитизмъ! Вотъ это настоящее слово, сказалъ Джэкъ.-- Миссъ Роблей не было въ то время. Она была еще въ школѣ въ Парижѣ. Ты знаешь, она очень умна,-- и голосъ Джэка невольно понизился, принявъ почтительный оттѣнокъ.-- Они постоянно упоминали объ ней. Только и слышалось: "когда Линда пріѣдетъ, мы сдѣлаемъ то и то". Они не хотѣли вынимать безъ нея новаго ковра и говорили, что она умѣетъ рисовать, и чертить, и играть на скрипкѣ. Все это было ничего, пока, однажды, когда мистеръ Роблей проговорилъ о позитивизмѣ подрядъ нѣсколько часовъ, былъ остановленъ моимъ замѣчаніемъ:
   -- Полагаю, у васъ будетъ здѣсь немного прозелитовъ, мистеръ Роблей. Ученіе это непонятно для здѣшняго народа.
   -- О, съ пріѣздомъ Линды все перемѣнится, отвѣтилъ онъ.
   И на мой вопросъ, какимъ образомъ? несчастный старикъ сказалъ, что намѣренъ заставить ее читать лекціи о позитивизмѣ въ школѣ и излагать начала этого ученія въ общедоступной формѣ. Признаюсь, я сразу невзлюбилъ миссъ Линду. По-моему, она могла рисовать, играть и пѣть, и говорить на всѣхъ новѣйшихъ языкахъ, но мысль о томъ, что молодая дѣвушка будетъ стоять передъ толпою, излагая ей атеистическое ученіе -- такимъ я считаю позивитизмъ -- и заставляя думать, что сама она исповѣдуетъ его, была мнѣ невыносима. По моему мнѣнію, это неженственно, это противно.
   -- И ты сказалъ это мистеру Роблей?
   -- Нѣтъ, я ничего не говорилъ. Но онъ замѣтилъ, что я не особенно восторгаюсь его планомъ. Онъ только улыбнулся, и мы заговорили о другомъ. Послѣ этого я долго не видѣлъ его, но слышалъ, что онъ и мистрисъ Роблей отправились въ Мельбурнъ встрѣчать Линду,-- мнѣ слѣдуетъ называть ее миссъ Роблей,-- а спустя нѣсколько недѣль послѣ ихъ возвращенія, какъ разъ, когда я собирался навѣстить ихъ, я получилъ записку о предполагавшейся лекціи о позитивизмѣ...
   -- Это становится интересно, проговорилъ Джонъ.-- И ты отправился на эту лекцію?
   -- Вначалѣ я не хотѣлъ ѣхать. Но вечеромъ я сказалъ себѣ: нечего дѣлать, они сосѣди, нужно идти. Кромѣ того, засуха начала разорять насъ всѣхъ, и мое отсутствіе могло показаться, что я удаляюсь отъ Роблеевъ въ несчастіи. Вотъ почему я поѣхалъ...
   -- И миссъ Роблей совратила тебя въ позитивизмъ, да?
   Тонъ Джона, задавшаго этотъ вопросъ, не понравился его брату. Говоря откровенно, въ словахъ этихъ не было ничего оскорбительнаго, однако въ голосѣ Джэка слышалось недовольство, когда онъ отвѣтилъ съ чувствомъ:
   -- Нѣтъ; но я не вижу въ этомъ ничего...
   -- Ну, она заставила тебя поклоняться себѣ, а это гораздо лучше, проговорилъ не смущаясь Джонъ.-- Но вотъ ворота; на обратномъ пути, ты мнѣ передашь содержаніе лекціи.
   

III.

   Мистрисъ Роблей казалась смирной старушкой, ничего но просящей у свѣта кромѣ укромнаго уголка, гдѣ бы она могла, укрыться отъ его жестокаго обращенія. Она носила вдовій чепецъ, а складки вокругъ глазъ и рта указывали, что ею пролито много слезъ. По всей вѣроятности, лицо было красиво въ молодости; черты были тонки, но онѣ не отличались выразительностью.
   У Джона получилось впечатлѣніе, что личность мистрисъ Роблей всецѣло уничтожалась личностью мужа-проповѣдника позитивизма, и въ этомъ онъ вполнѣ убѣдился, взглянувъ, въ ту минуту, когда мать выходила изъ комнаты за дочерью, на большой портретъ масляными красками, висѣвшій надъ фортепьяно и видимо изображавшій мистера Роблея въ молодости. Лицо его ни мало не походило на лицо жены. Высокій, выдающійся, прямой лобъ образовалъ замѣчательный лицевой уголъ; тонко очерченный носъ изобличалъ расу, а ротъ могъ принадлежать сатирику, поэту, эпикурейцу, въ умственномъ значеніи этого слова, но никоимъ образомъ не могъ быть принадлежностью человѣка глупаго или обыкновеннаго. На портретѣ прекрасно было передано выраженіе, а также цвѣтъ лица, который французы называютъ матовымъ. Вглядываясь въ это лицо, Джонъ пришелъ къ противоположному заключенію, какое вывелъ простодушный Джекъ изъ своего знакомства съ мистеромъ Роблей, и сталъ вѣрить ходившимъ слухамъ, что это былъ человѣкъ во всякомъ случаѣ интересный.
   Во время довольно продолжительнаго отсутствія мистрисъ Роблей, сгоравшій отъ нетерпѣнія Джэкъ не могъ быть подходящимъ собесѣдникомъ, поэтому Джонъ занялся осматриваніемъ комнаты. Проходя по саду, Джэкъ сказалъ, что мистеръ Роблей совершенно разорился и что онъ умеръ вскорѣ послѣ того, какъ поселился въ этомъ коттэджѣ. Поэтому нельзя было ожидать встрѣтить тутъ роскошь; но Джона тронуло видимое стараніе придать комнатѣ уютность. Отдѣлка камина и занавѣсы, обои и коверъ, несмотря на ихъ скромность, были подобраны съ такимъ разсчетомъ, чтобы составить одно гармоничное цѣлое. Тутъ не было ничего рѣзкаго, а нѣсколько цѣнныхъ и художественныхъ предметовъ, уцѣлѣвшихъ повидимому отъ прежней обстановки, казались совершенно на своемъ мѣстѣ. Между прочимъ на мольбертѣ, задрапированномъ темнокраснымъ бархатомъ, стояла небольшая картина. Вглядѣвшись поближе, Джонъ нашелъ, что это мастерское произведеніе. На картинѣ стояла монограмма "В. О.", а подъ нею находилась надпись: "А mon éléve mademoiselle Robley. Souvenir d'amitié".
   Тутъ были также различные антики, никогда невиданные Джономъ, но которые тотчасъ поразили его природный художественный вкусъ. Онъ разсматривалъ необыкновенной формы кувшинъ изъ рода тѣхъ, какіе, какъ доказали раскопки д-ра Шлимана, употреблялись древними троянцами, когда мистрисъ Роблей вошла съ дочерью.
   При первомъ взглядѣ Джонъ почувствовалъ, что мнѣніе Джэка объ очаровательности миссъ Роблей ни мало не преувеличено. Она была замѣчательно хороша. Это было лицо отца, отлитое въ женскую форму съ тѣмъ же прекраснымъ цвѣтомъ кожи, какой былъ изображенъ на портретѣ. Ему казалось, что этотъ именно цвѣтъ придаетъ необыкновенный эффектъ двумъ главнымъ чертамъ, составлявшимъ основанія ея красоты. А именно, необыкновенной законченности бровей и постановкѣ глазъ, которые казались выточенными рѣзцомъ скульптора, и затѣмъ тонкому носу и красивому рту, какіе онъ замѣтилъ на портретѣ. Нижняя часть лица была немного грубѣе, и вся фигура слишкомъ плотна для молодой дѣвушки, но истинный цѣнитель красоты миссъ Роблей не допустилъ бы никакихъ поправокъ въ этомъ отношеніи. Нѣкоторые недочеты въ дѣйствительно красивомъ лицѣ имѣютъ своего рода прелесть. Джэкъ восторгался и ея крупнымъ мраморной бѣлизны подбородкомъ, и ея полной фигурой, напоминавшей римскихъ императрицъ. Все въ миссъ Роблей казалось ему верхомъ красоты, и рядомъ съ ея массивной фигурой онъ пренебрегъ бы всякой сильфидой. Ея молодость, выраженіе ея сѣрыхъ глазъ, здоровье, бившее, казалось, изъ нея ключомъ, придавали ей свое образную прелесть.
   Послѣ того, какъ Джона представили формально, онъ старался не забывать, что обязанностью его было -- предоставить миссъ Роблей Джэку при первой въ ихъ разговорѣ паузѣ. Но пауза эта не наступала очень долго. Джонъ не могъ опредѣлить, его ли это заслуга, но съ первой же минуты знакомства у него явилось такое чувство, точно онъ знаетъ дѣвушку уже давно, и что у нихъ есть масса вещей, о которыхъ имъ нужно переговорить. Извѣстно, что мужчины во вкусѣ мужчинъ не всегда бываютъ во вкусѣ женщинъ, но тѣ, которые не бываютъ во вкусѣ мужчинъ, могутъ быть во вкусѣ женщинъ. Джонъ рѣдко чувствовалъ себя хорошо въ мужскомъ обществѣ. Даже мальчикомъ въ школѣ онъ не любилъ своихъ сверстниковъ, которые прыгали и шалили, точно телята. Но онъ любилъ поговорить съ образованной женщиной. Въ такія минуты онъ чувствовалъ себя лучше всего. Даже средній мужской умъ можетъ принести пользу уму выдающейся женщины, а умъ Джона былъ далеко не средній. Къ несчастью, у него не было случая проявить это въ своей собственной семьѣ, такъ какъ изъ числа шести миссъ Фуллертонъ не было ни одной, которая бы серьезно заботилась объ умственномъ своемъ развитіи. Всѣ онѣ были живыя и милыя дѣвушки, но Джонъ не могъ убѣдить ни одну заняться наукой или какимъ-нибудь искусствомъ. Онъ старался пріохотить третью, Нелли, очень похожую на него, играть съ нимъ по вечерамъ на контрабасѣ; но черезъ недѣлю она объявила, что не можетъ заниматься больше, что по ночамъ у нея бываютъ кошмары; она видитъ, что "колышки" превращаются въ заборы, черезъ которые она старается перепрыгнуть и не можетъ. Джонъ продолжалъ сражаться одинъ съ контрабасомъ, стараясь одолѣть его, какъ все, за что ни принимался.
   Я, кажется, не описалъ еще его наружности. Но вотъ теперь, пока онъ слушаетъ Линду, для этого представляется самая подходящая минута. Его, не колеблясь, можно назвать красивымъ человѣкомъ. Онъ высокъ, хорошо сложенъ, хотя не достаточно широкъ въ плечахъ для мужской красоты. У него тонкое лицо, темные глаза и волосы, шелковистые усы и блѣдный, но не болѣзненный цвѣтъ лица. Нормальное его выраженіе -- мрачно-задумчивое, какое, какъ говорятъ, бываетъ у людей, которымъ суждено умереть насильственной смертью. Но когда онъ заинтересованъ, какъ въ настоящую минуту, глаза его блестятъ, и лицо оживляется. Джонъ можетъ служить примѣромъ, что человѣкъ можетъ жить среди самыхъ близкихъ родныхъ и, за недостаткомъ родственнаго ума, никогда не проявить себя въ должномъ свѣтѣ. Судя по всему, это самый безукоризненный и самый не честолюбивый молодой человѣкъ. Онъ любитъ почистить свою шляпу, уходя утромъ на занятія, и сестры его убѣждены, что его ничто не можетъ обезпокоить серьезнѣе, чѣмъ случайное исчезновеніе щетки со своего мѣста. Онѣ бы очень удивились, еслибы узнали, что ему не нравятся условія его ежедневной жизни, что онъ ненавидитъ законы и втайнѣ мечтаетъ освободиться отъ всѣхъ занятій. Идеалъ Джона -- это жизнь богемы безъ ея непріятныхъ сторонъ. Ему бы хотѣлось завязать знакомство съ театральными и артистическими звѣздами Стараго свѣта, узнавать изъ устъ авторовъ и композиторовъ планы ихъ произведеній и процессъ, какъ они складываются въ мозгу. Онъ былъ въ Оксфордѣ и во время каникулъ путешествовалъ со своимъ родственникомъ-англичаниномъ по континенту, очень удобно, безъ приключеній, что было совершенно въ его вкусѣ. Его не прельщали ни горы Швейцаріи, ни снѣга Россіи. Бродить съ Бедекеромъ въ рукѣ по древнимъ церквамъ и монастырямъ (которые онъ чтилъ съ благоговѣніемъ природнаго дилеттанта), останавливаться въ живописныхъ уголкахъ, устремляя глаза на темную зелень, сидѣть въ оперѣ и слушать музыку, которая, по словамъ Карлейля, "уноситъ насъ въ предѣлы безконечнаго", составлять даже часть громадной лондонской толпы, подъ условіемъ, однако, не попадать въ давку (Джонъ не выносилъ грубаго обращенія) -- все это было наслажденіемъ для Джона. Никому неизвѣстная часть его натуры глохла въ Мельбурнѣ, а невыносимѣе всего было отсутствіе пониманія и симпатіи.
   Всѣ эти причины вызывали въ немъ потребность поговорить съ кѣмъ-нибудь "съ родины", какою Джонъ считалъ Англію, несмотря на тотъ фактъ, что онъ родился въ Австраліи. Онъ готовъ былъ вступить въ разговоръ съ нищей, еслибы она могла доказать, что стояла на лондонскомъ мосту. Когда Джэкъ, при описаніи Линды, произнесъ магическія слова: "Школа въ Парижѣ", у Джона явилось непреодолимое желаніе немедленно познакомиться съ нею. А теперь, увидя ее, онъ готовъ былъ говорить съ нею вѣчно. Они сразу подняли тему, близкую его сердцу, и нужно сказать, что Линда въ высокой степени обладала даромъ говорить и слушать.
   Въ то время какъ бѣдный Джэкъ выслушивалъ жалобы мистрисъ Роблей о крышѣ коттэджа, и сколько драницъ было сорвано бурей на прошлой недѣлѣ, онъ старался уловить разговоръ, не имѣвшій для него значенія, но составлявшій повидимому обычный языкъ Линды. Вотъ она взяла съ полки книгу, и Джонъ спрашиваетъ у Линды позволенія прочесть французскій романъ, названіе котораго Джэкъ не разслышалъ. Въ минуту невниманіе Джэка къ судьбѣ крыши сдѣлалось такъ очевидно, что даже мистрисъ Роблей замѣтила это и прекратила tête à tête, подозвавъ Джона выпить чашку чаю, которую она для него налила.
   Между тѣмъ Джэкъ съ отвагою отчаянія занялъ освободившееся мѣсто возлѣ миссъ Роблей и, къ немалому изумленію Джона, между ними завязался вскорѣ оживленный разговоръ. Казалось, для Линды безразлично, говорить ли о кроликахъ Буррабонга или объ умственныхъ конькахъ Джона. Еще одинъ шагъ, думалъ послѣдній, и она превратится въ самую опасную кокетку. Но по совѣсти онъ не имѣлъ повода упрекнуть ее въ томъ, что она дѣлаетъ этотъ шагъ. Кокетство ли это -- устремлять прелестные, серьезные глаза на собесѣдника, внимательно слѣдя за его словами? Кокество ли -- сдвигать немного брови, когда смыслъ сказаннаго не сразу дается ей? Кокетство ли улыбаться, или быть грустной, смотря по тому, какія затронуты струны ея впечатлительной натуры? Кто можетъ опредѣлить границы, когда желаніе нравиться переходитъ въ эгоистическую страсть къ поклоненію, когда участіе къ другимъ становится притворнымъ, когда симпатія къ ближнему выказывается съ дурнымъ намѣреніемъ? Въ эту минуту Джонъ не могъ бы сказать, нравится ли ему Линда за то, что она такъ скоро возвратила радостный блескъ глазамъ Джэка. "Она не кокетка", было его слѣдующее размышленіе,-- "но она составляетъ все для каждаго мужчины. Думаю, она не изъ тѣхъ женщинъ, которыхъ удобно имѣть женами".
   Но разсужденія его приняли другой оборотъ, когда онъ услышалъ, что Линда проситъ Джэка взглянуть на корову, которую онѣ купили. Было непонятно, почему сердце его забилось съ такою силою, при мысли, что быть можетъ въ слѣдующую минуту она позволитъ Джэку обнять себя и согласится быть его женою. Чѣмъ заслужилъ Джэкъ такое необычайное счастье? Почему собственно онъ находитъ красивую молодую женщину съ умомъ мущины и сердцемъ ребенка? Безъ сомнѣнія, она подчинится ему. Такъ всегда бываетъ съ женщинами, имѣющими мужей ниже себя по развитію, и Джэкъ никогда не узнаетъ, сколько онъ загасилъ у Линды огня, ставъ ея повелителенъ и владыкой. Мысли эти, быстро проносившіяся въ головѣ Джона, не помѣшали ему вѣжливо выслушивать мистрисъ Роблей и даже заставлять ее говорить все время о дочери.
   -- Миссъ Роблей вѣроятно очень огорчена перемѣной, сказалъ онъ своимъ пріятнымъ голосомъ, выслушавъ исторію ихъ неудачъ, о которыхъ ему уже намекнулъ Джэкъ.
   -- Линда! О, да, отвѣтила мистрисъ Роблей.-- Мы готовили ей не такую жизнь. Бѣдное дитя! Но потеря состоянія ничто въ сравненіи съ утратой отца. Вотъ что сломило насъ, мистеръ Фуллертонъ. По временамъ я говорю себѣ, что это къ лучшему, что мы обѣднѣли. Послѣ смерти мистера Роблей Линда должна думать объ извлеченіи пользы изъ своего образованія.
   Джонъ не могъ воздержаться отъ возраженія.
   -- О, мистрисъ Роблей, дочь ваша, позвольте мнѣ это сказать, можетъ выйти замужъ. Она должна сдѣлать блестящую партію!
   -- О, мы не думаемъ объ этомъ, вскричала мистрисъ Роблей, причемъ блѣдныя ея щеки слегка покраснѣли.-- Конечно, мнѣ бы хотѣлось, чтобы дочь моя зажила своимъ домомъ, но я не хочу терять ее скоро, и... и притомъ... многое зависитъ отъ судьбы. Мы не въ состояніи измѣнить ее, мистеръ Фуллертонъ.
   

IV.

   Радость отъ сознанія, что миссъ Роблей узнала его спустя пять мѣсяцевъ послѣ вышеописаннаго визита, была единственной наградой Джона за то, что все это время онъ носилъ ея образъ въ сердцѣ. Джэкъ очень мало говорилъ объ ней на обратномъ пути домой -- имъ пришлось торопиться, чтобы поспѣть на поѣздъ,-- а на слѣдующее утро онъ уѣхалъ въ Буррабонгъ. Родные не видѣли его съ тѣхъ поръ, и Джонъ не зналъ, переписывается ли онъ съ Роблеями, или пріучаетъ себя къ мысли, что никогда не тронетъ сердце Линды. Джонъ не могъ не думать, что послѣднее было бы самое разумное, но не самое легкое. Не старался ли онъ забыть ее? А между тѣмъ проходилъ ли хотя одинъ день, въ который бы онъ не думалъ объ ней? На смутномъ фонѣ, по которому носились его поэтическія и артистическія видѣнія, подобно полуистертымъ фигурамъ на старыхъ коврахъ, одинъ образъ Линды выступалъ рельефно. Ея опредѣленная красота была слишкомъ реальна, чтобы отступить въ міръ тѣней. Но по временамъ ему доставляло удовольствіе приплетать ее къ своимъ любимымъ мечтамъ и на крыльяхъ фантазіи переноситься въ идеальный міръ, гдѣ всѣ красивы, съ возвышенною душою, съ прекрасными голосами, гдѣ существованіе каждаго не отравляется ничѣмъ, гдѣ жизнь состоитъ въ постоянномъ самосовершенствованіи.
   Странно, что два человѣка, всецѣло занятые Линдою, представляли ее себѣ въ двухъ совершенно различныхъ видахъ. Джэкъ думалъ объ ней болѣе своего брата, но совершенно иначе. Онъ представлялъ себѣ, что она ѣдетъ верхомъ рядомъ съ нимъ, интересуется его стадами и однимъ своимъ присутствіемъ превращаетъ въ рай его пустынный домъ въ лѣсу. Что касается ея ума, онъ станетъ искренно гордиться имъ и готовъ читать и изучать все, что она пожелаетъ. Но онъ не могъ отказаться отъ тайной надежды, что, овладѣвъ ею, онъ съумѣетъ придать ея жизни такой интересъ, что всѣ ея стремленія успокоятся, а отвратительный позитивизмъ умретъ естественною смертью.
   Со времени послѣдней поѣздки въ Мельбурнъ онъ былъ очень занятъ стрижкой овецъ. Онъ до нѣкоторой степени упалъ духомъ, припоминая, что Линда не замѣчаетъ его чувствъ, и принимая во вниманіе положеніе его дѣлъ, которыя едва-ли позволяли ему думать о бракѣ. Но хорошій приростъ стада, прекрасная погода и значительное повышеніе цѣнъ на шерсть вызвали у Джэка соотвѣтственный подъемъ духа, и онъ задумалъ попытать счастья въ слѣдующій свой пріѣздъ въ городъ.
   Что думала между тѣмъ Линда, всего легче узнать изъ письма, которое въ числѣ прочихъ она получила изъ рукъ мясника, привозившаго почту въ городъ. Одинъ разъ въ мѣсяцъ Линда получала цѣлую связку иностранныхъ писемъ, выдержки изъ которыхъ прочитывала матери. Вотъ одно изъ такихъ писемъ:

"Клямаръ. 20 декабря.

   "Ma chère enfant. Вы знаете, какъ искренно привязываются люди моихъ лѣтъ и знаете, что сердце мое давно отдано вамъ. И если бы вы сказали: "Monsieur Fournier, пріѣзжайте въ Австралію, вы мнѣ нужны", я покинулъ бы мой маленькій павильонъ, болѣе того, покинулъ бы свое святилище -- кабинетъ и истратилъ бы послѣдній грошъ, чтобы пріѣхать и помочь вамъ. Но если вы спрашиваете моего совѣта, продать ли вамъ все, что имѣете и возвратиться ли съ матерью въ Европу, чтобы работать для нея и для себя въ средѣ, которая васъ можетъ болѣе вдохновить, я не смѣю послушаться голоса своего сердца и сказать: "пріѣзжайте", потому что въ этомъ случаѣ я долженъ подумать за васъ. Будь у меня средства, чтобы обезпечить обѣихъ васъ, я бы не колебался; но вамъ извѣстно, куда ушло состояніе вашего стараго папы-профессора, и вы одобряете его за то, что онъ живетъ чечевицей, чтобы напитать міръ своей идеей. Чечевицы станетъ ему до конца дней, а идея произрастетъ послѣ его смерти. Но пока онъ готовъ сдѣлать все для своей дѣвочки, свѣтлый образъ которой никогда не покидаетъ его. Но она должна дать ему время разрѣшить заданную задачу и должна обѣщать не предпринимать ничего, не узнавъ его окончательнаго мнѣнія.
   "Вы пишете, что излагали публично ученіе наше въ школѣ провинціальнаго города, и это несказанно порадовало меня. Вы пишете, что превзошли самое себя и испытали истинное общеніе съ сердцами и умами тѣхъ, предъ кѣмъ вы говорили. Изъ этого вы заключаете, что говорить публично -- ваше призваніе, и что вы скоро пріобрѣтете навыкъ въ Старомъ свѣтѣ, гдѣ, говорю откровенно, у васъ не будетъ недостатка въ слушателяхъ. Но, дитя мое, даже рискуя сказать лишнее, я долженъ объяснить, почему не одобряю вашего предположенія.
   "Женщинѣ, честной женщинѣ -- о другихъ намъ не къ чему говорить,-- открыты два пути: семейный, который всѣми считается самымъ настоящимъ; тутъ жизнь и дѣятельность ея сосредоточивается въ необычайно узкомъ кругѣ ея домашнихъ привязанностей; затѣмъ -- профессіональный или артистическій, при чемъ женщина вкладываетъ въ дѣло большую и самую лучшую часть самой себя. Вы мнѣ скажете, что есть женщины, которыя соединяютъ оба призванія, которыя дѣлятъ себя между своей семьею и своей публикой, и у которыхъ оказывается достаточно любви и рвенія для той и другой. Дитя мое, не вѣрьте этому. Подобные случаи очень рѣдки и притомъ, кто можетъ сказать, сколько такихъ женщинъ, въ погонѣ согласовать несогласуемое, жертвуютъ дѣломъ съ одной стороны и домашнимъ комфортомъ съ другой? Если бы какая-либо изъ нихъ, стоящая на порогѣ умственной жизни, какъ стоите въ настоящее время вы, обратилась ко мнѣ съ вопросомъ: "отдать себя свѣту? Отдать ли свою молодость, красоту, свѣжесть, умъ, сердце?",-- я бы сказалъ то же, что и вамъ: подумай о послѣдствіяхъ. Для меня не существуетъ средины. Артистка должна навсегда отказаться отъ семейнаго очага. Я не хочу дѣлать сравненія между участью женщины профессіональной и замужней. И то и другое положеніе имѣетъ свои хорошія стороны, но прежде чѣмъ отказаться отъ счастія, какое женщина находитъ въ любви мужа и дѣтей, она должна быть много старше васъ.
   "Затѣмъ, почему большинство пѣвицъ, актрисъ, даже публичныхъ ораторовъ и авторовъ ведутъ такую жизнь, которую мы зовемъ неправильной? Это потому, что они неспособны, да, неспособны привязаться къ отдѣльной личности, какъ неспособны найти интересъ въ домашнихъ занятіяхъ и радостямъ. Они поглощены всецѣло каждымъ новымъ тріумфомъ. Настоящая артистка вкладываетъ въ свое дѣло болѣе, чѣмъ свой голосъ или свой умъ. Она расходуетъ также и свои душевныя волненія, и свою страсть. Что же, послѣ того, остается для мужа, который желаетъ всецѣло владѣть ею?
   "Нѣтъ, дитя мое, нельзя совмѣстить все. Нужно выбирать или одно или другое. Мущина -- другое дѣло. Онъ -- простите мои слова -- обладаетъ болѣе уравновѣшеннымъ организмомъ, нежели женщина. Онъ "воздаетъ Кесареви Кесарево" безъ ущерба для своихъ чувствъ къ женѣ и дѣтямъ. Въ натурѣ женщины (и зачастую лучшія изъ нихъ самыя слабыя въ этомъ отношеніи) отдавать себя всю тамъ, гдѣ она даетъ немного. И отдавая такъ много публикѣ, для милыхъ на часъ остаются только послѣдки. Она думаетъ: "наконецъ-то я нашла своего избранника", но при первомъ публичномъ тріумфѣ чувство это уменьшается и, быть можетъ, вскорѣ принимаетъ другое направленіе.
   "Вы улыбаетесь, я вижу. Вы не знали, что старый папа-профессоръ принадлежитъ къ такой старой и отжившей школѣ. Вы отводите ему мѣсто среди провинціальныхъ кумушекъ, которыя покачиваютъ головами за чашками чаю и, складывая свои руки въ полуперчаткахъ, восклицаютъ въ ужасѣ: "она декламируетъ!" или "она пишетъ!" точно такъ же, какъ онѣ говорятъ: "она танцуетъ по канату!" Нѣтъ, я чту имя Гипатіи и ея послѣдовательницъ. Онѣ несутъ безсмертный свѣточъ чрезъ многія поколѣнія. Но я бы желалъ предохранить дѣтскую свѣжесть моей маленькой Коринны отъ очерствляющаго соприкосновенія безжалостной толпы, которая не дѣлаетъ различія между своими любимцами, которая, ради моды, сегодня падаетъ ницъ предъ своимъ идоломъ, а завтра свергаетъ его также безразсудно; которая одинаково восторгается и возлюбленною убійцы, и самымъ серьезнымъ работникомъ на пользу человѣчества. Но это еще не все. Я долженъ сознаться, что, будь вы какимъ-нибудь непривлекательнымъ синимъ чулкомъ, въ такихъ же очкахъ, какъ я, я бы не сталъ такъ распространяться о послѣдствіяхъ выбора публичной карьеры. Но у меня стѣсняется сердце, когда я подумаю о выраженія тѣхъ глазъ, которые будутъ на васъ устремлены. Послѣ полученія вашего письма я сдѣлалъ маленькій опытъ, хотя, признаюсь, очень неохотно. Въ числѣ тѣхъ, кого я приготовляю къ экзамену на военнаго инженера, находится одинъ англійскій молодой офицеръ, мать котораго была француженкой. Я считаю его прекраснымъ сочетаніемъ двухъ націй, безъ излишней сдержанности одной и крайней откровенности другой. Онъ такъ уменъ, не будучи педантомъ, что я объясняю ему правила нашей вѣры, къ которымъ онъ относится съ большимъ вниманіемъ. Замѣтивъ однажды, что онъ усталъ, я сказалъ ему:-- Не изъ устъ такого стараго человѣка, какъ я, вамъ бы слѣдовало слышать наше ученіе. Что сказали бы вы, еслибы съ трибуны говорила вотъ такая проповѣдница? И я подалъ ему вашъ портретъ, на которомъ вы изображены въ бѣломъ платьѣ съ вырѣзомъ, съ задумчивыми глазами, устремленными вдаль. Портретъ этотъ очень хорошъ, онъ сдѣланъ художникомъ, умѣвшимъ уловить и ваше сходство, и вашу красоту.
   "Подавая портретъ, я сталъ украдкой глядѣть на мистера Тревиля, котораго считаю истиннымъ типомъ джентльмена. И что же? Первымъ моимъ побужденіемъ было выхватить у него невинный портретъ. Глаза Гревиля, полные любопытства, остановились на вашей шеѣ, на вашихъ чудныхъ бровяхъ; онъ видимо восторгался вашей красотою. Будь вы толковательницей новой вѣры, или куплетной пѣвицей, выраженіе его глазъ было бы тоже. А что будетъ, если вы очутитесь лицомъ къ лицу съ дѣйствительностью? Кто обратитъ вниманіе на вашъ задушевный голосъ и убѣдительныя поученія? Только немногіе постигнутъ смыслъ вашихъ рѣчей. О, дитя мое, не торопитесь! Слѣдуйте святому инстинкту, который не замедлитъ проявиться. Не пытайтесь отвѣдать опьяняющій напитокъ расположенія публики, если вы можете найти пристанище въ сердцѣ честнаго человѣка. Вы не полюбите, вы не можете полюбить глупца или... негодяя.
   "А теперь мораль басни. Папа-профессоръ состоитъ въ то же время и отцомъ исповѣдникомъ, и мы сказали ему, что тамъ есть молодой поселенецъ, къ которому мы вовсе не питаемъ нерасположенія.
   "Если послѣдующіе мѣсяцы прибавятъ еще главу къ той, какую мнѣ позволили прочесть, мы снова поговоримъ о примѣнимости публичной карьеры, и затѣмъ, если мои Коринна почувствуетъ, что Капитолій -- ея настоящая цѣль, папа-профессоръ съ радостью готовъ служить ей ступенью, даже и въ томъ случаѣ, если божество его растопчетъ въ своемъ тріумфальномъ шествіи и его сердце, и его убѣжденія"...
   

V.

   Болѣе положительная шляпа, рядомъ съ которой Джонъ на мгновеніе увидѣлъ прелестное личико, которымъ такъ часто занимались его мысли, покрывала очень дѣльную голову. Обладательница ея, мистрисъ Уайзменъ {Отъ словъ, wise -- умный, мудрый и man -- человѣкъ, wiseman -- мудрецъ, философъ.} была достойна своей фамиліи, и никто не сомнѣвался, какъ она говорила, что семья ея (она вышла замужъ за троюроднаго брата) происходила изъ рода, подарившаго міру великаго кардинала. Она переселилась въ Викторію при самомъ началѣ образованія колоніи со своимъ Адонисомъ -- мужемъ, за котораго вышла замужъ съ самыми пылкими чувствами. Во время помолвки капитанъ Уайзменъ казался въ ея глазахъ богомъ. До встрѣчи съ нимъ, она жила въ ограниченномъ пространствѣ -- ограниченномъ какъ въ нравственномъ, такъ и въ физическомъ смыслѣ -- англійскаго городка, среди родственниковъ, которые требовали, чтобы въ умственномъ отношеніи она не развивалась далѣе извѣстныхъ предѣловъ. Но человѣческой душѣ нельзя сказать: "до сихъ поръ и ни шагу дальше".
   Умственный ея переворотъ совершился въ то время, когда она познакомилась съ своимъ троюроднымъ братомъ. Умомъ она давно переросла всѣхъ, съ которыми ей приходилось жить, хотя многіе изъ нихъ годились ей въ бабушки и дѣдушки. Поэтому, когда ея троюродный братъ, лейтенантъ флота Ея Величества, Горацій Уайзменъ, загорѣлый, мужественный шести футовъ молодецъ, пріѣхалъ изъ приличія навѣстить ея родственниковъ, привезя съ собою свѣжесть безбрежнаго океана и свободу мыслей и рѣчей, порожденную шестилѣтнимъ крейсированіемъ въ Южномъ океанѣ, она стала поклоняться ему, какъ новому порядку вещей. Быть можетъ, еслибы слова и дѣйствія его подверглись трезвому обсужденію, они не показались бы такими блестящими и геройскими, какими считала ихъ Лесбія Уайзменъ. Но они составляли такой контрастъ съ тѣмъ, что ей приходилось видѣть и слышать, что все, что онъ говорилъ и дѣлалъ, даже употребленіе матросскихъ выраженій и фиджійской божбы, казалось ей верхомъ оригинальности и ума. Съ своей стороны, она очень понравилась своему родственнику. Во-первыхъ, она была очень хорошенькая, а во-вторыхъ, имѣла очень хорошій вкусъ. Лучшимъ доказательствомъ послѣдняго было видимое восхищеніе лейтенантомъ Гораціемъ Уайзменъ. И такъ какъ ей едва минуло семнадцать лѣтъ и она была совершенно наивна, то чувства ея читались по ея глазамъ, звучали въ ея голосѣ и даже обнаруживались въ походкѣ. Когда онъ сдѣлалъ предложеніе съ самоувѣренностью, которая могла бы оскорбить Лесбію, будь она немного постарше или болѣе опытнѣе, она согласилась тотчасъ и съ радостью. Свадьба, которую легко могли отложить на нѣсколько лѣтъ, была ускорена, въ виду ясно выраженнаго на это желанія обоихъ заинтересованныхъ молодыхъ людей, что родные Лесбіи не преминули назвать "неприличной поспѣшностью".
   Итакъ ихъ обвѣнчали спустя три недѣли послѣ ихъ объясненія въ любви. Было рѣшено, что Лесбія останется у родныхъ, когда мужъ ея уйдетъ въ море, а затѣмъ, впослѣдствіи, когда умретъ девяностолѣтній родственникъ, небольшое состояніе котораго должно перейти къ Горацію, супруги пріобрѣтутъ маленькое имѣніе въ Шотландіи (Лесбія не хотѣла и слышать объ Англіи, хотя знала очень маленькую часть маленькаго графства этой страны), гдѣ и поселятся. Пять или шесть лѣтъ послѣ свадьбы были самымъ счастливымъ, самымъ ужаснымъ, самымъ упоительнымъ и самымъ мучительнымъ временемъ во всей жизни Лесбіи. Въ виду того, что мужъ принужденъ былъ покинуть ее спустя двѣ недѣли послѣ свадьбы, и что въ эти двѣ недѣли не оставалось времени ни для чего инаго, кромѣ взаимныхъ восторговъ, время это показалось ей какою-то чудесною мечтою, а мужъ -- однимъ изъ божествъ, сошедшихъ на землю, чтобы осчастливить смертную. Полудитя и полуженщина, Лесбія толковала объ мужѣ до потери сна и здоровья, пока наконецъ не додумалась посвятить все свободное время на подготовленіе себя стать достойной общества своего повелителя. Она съ усердіемъ принялась заниматься и, надѣленная умомъ далеко недюжиннымъ, до того увлеклась наукой, что позабыла о своемъ горѣ. Всѣ указанія почтенныхъ и щепетильныхъ тетушекъ и дядюшекъ прочесть такое или такое сочиненіе оставлены были безъ вниманія. "Женщина замужняя можетъ читать все", было ея отвѣтомъ и, ощипавъ все древо литературы, породившее такіе запрещенные плоды, какъ "Исповѣдь" и "Кандидъ", она составила списокъ философскихъ сочиненій, о которыхъ прежде не могла слышать безъ содроганія, и храбро принялась за нихъ.
   Можно себѣ представить послѣдствія такихъ занятій. А какія письма она писала въ это время мужу. Не трудно было отвѣчать на выраженія преданной любви. Молодой лейтенантъ искренно любилъ свою жену-ребенка, прелестные глаза которой постоянно носились передъ нимъ, но что хотѣла Лесбія выразить своимъ пустословіемъ о "естественной религіи" -- это и онъ понять не могъ. Ему было бы пріятнѣе узнать, что она вышиваетъ ему туфли.
   Но ученіе ея не кончилось еще метафизикой. Она стала интересоваться книгами путешествій, сочиненіями объ астрономіи и навигаціи. Изъ писемъ своего Горація она заключила, что онъ не вполнѣ одобряетъ настоящія ея занятія. Понятно, такой великій умъ, какъ его, давно уже передумалъ все это. Но, быть можетъ, онъ предпочитаетъ, чтобы женщина была вѣрующей и благочестивой. Время, которое она провела на обдумываніе этого вопроса, рвеніе, съ какимъ разбирала каждую строчку его заурядныхъ писемъ, отыскивая скрытый смыслъ въ каждомъ словѣ, останавливаясь надъ каждой отдѣльной буквой, привели бы въ немалое смущеніе лейтенанта, еслибы онъ зналъ объ этомъ. Но онъ никогда не узналъ этого. Когда, по истеченіи года или восемнадцати мѣсяцевъ, онъ возвращался къ Лесбіи, все отступало на задній планъ передъ радостью свиданія, и она снова превращалась въ безумно любящую жену.
   Всякій разъ онъ находилъ ее болѣе красивой и очаровательной. И когда, послѣ четырехъ лѣтъ такого существованія, онъ снова уѣхалъ на годъ и получилъ затѣмъ упоительное письмо, въ которомъ жена просила его угадать, какой сюрпризъ готовитъ ему по возвращеніи, онъ поклялся, что жизнь лейтенанта -- жизнь собачья, и будь старику Уайзмену не сто, а тысяча лѣтъ, онъ не станетъ ожидать его наслѣдства, но выйдетъ изъ флота.
   Намѣреніе свое онъ исполнилъ тотчасъ послѣ производства въ командиры. Онъ сталъ подыскивать небольшое имѣніе, въ которомъ предполагалъ поселиться окончательно. Но вотъ Лесбія, уже прелестная молодая мать, неожиданно предложила переселиться въ Новый Южный Валлисъ, какъ называлась въ то время Австралія. Полагаю, однако, что рѣшеніе это было навѣяно чтеніемъ "Поля и Виргиніи". Но мужъ увидѣлъ въ этой мысли истинное вдохновеніе, а спустя короткое время молодое супружество, со своимъ первенцомъ, было на пути въ Сидней на одномъ изъ тѣхъ первобытныхъ кораблей, которые сохранились и до нынѣ.
   Въ теченіе многихъ лѣтъ жизнь Лесбіи была цѣлымъ рядомъ разочарованій и не въ отношеніи однихъ только неудобствъ. Она была слишкомъ молода и достаточно вынослива, и бревенчатыя хижины, походныя печи, недостатокъ посуды, змѣи и другія приключенія ранней поселенческой жизни вызывали въ ней только улыбку. Но ее поразило ужасное открытіе: ея идолъ, ея божество предается пьянству. Впервые она замѣтила это въ незабвенную ночь возлѣ мыса "Доброй Надежды", когда мужъ ея вошелъ къ ней въ каюту въ то время, какъ она читала возлѣ кровати своего малютки. Онъ пошатнулся, какъ не шатаются обыкновенно моряки. Вначалѣ она подумала, что онъ потерялъ равновѣсіе отъ толчка корабля, и взглянула на него со смѣхомъ, но увидѣла нѣчто ужасное: глупую улыбку, мутный взглядъ, торжественное покачиваніе головы! Сердце у нея замерло. Нѣтъ, этого быть не можетъ! Ея любовь, ея владыка, ея герой, ея мужъ лепечетъ что-то несвязное, раскачивается во всѣ стороны; болѣе того, отъ него разитъ водкой, когда онъ, въ припадкѣ нѣжности, обнимаетъ ее. Она съ отвращеніемъ оттолкнула его и, несмотря на присутствіе играющихъ въ карты и пьющихъ въ столовой, выбѣжала на освѣщенную луною палубу и устремила растерянный взглядъ на свѣтлую полосу, выходившую, казалось, изъ-подъ корабля. Подъ вліяніемъ охватившаго ее ужаса, она готова была кинуться въ эту полосу, какъ вдругъ воспоминаніе о маленькой темноволосой головкѣ, оставшейся въ каютѣ, удержало ее. Она не могла покинуть ее. Будь, что будетъ, она не должна, лишать дитя матери. И, склонивъ голову, она стояла долго, смотрѣла на воду и думала, усиленно думала.
   Она не могла опредѣлить, сколько времени она такъ простояла, но, сходя внизъ, ей казалось, что она вырвала изъ сердца все, что у нея было дорогаго, всѣ святыя воспоминанія, и одно за другимъ потопила ихъ въ морѣ. Послѣднимъ она потопила образъ мужа, котораго любила еще часъ тому назадъ!
   Сходя внизъ, она совершенно успокоилась, и даже проходя мимо игроковъ, наслаждавшихся бранди, съ улыбкой сказала имъ, что выходила подышать свѣжимъ воздухомъ. Возвратившись въ каюту, она безъ волненія прислушивалась къ тяжелому дыханію мужа, растянувшагося въ платьѣ на скамейкѣ, гдѣ у нея было сложено бѣлье. Она даже прикрыла его ноги и подложила ему подушку подъ голову, продѣлавъ это, какъ автоматъ. И, только подойдя къ ребенку и прижавъ его къ груди, у нея выступили слезы. Ужасныя слезы! Къ нравственнымъ ея мукамъ примѣшивалось еще сознаніе, что она отправляется въ незнакомую страну, не имѣя-болѣе надежной защиты, кромѣ защиты пьяницы.

* * *

   Съ этого вечера Лесбія измѣнила планъ жизни. Теперь, когда пелена спала съ ея глазъ, она стала относиться критически къ словамъ и дѣйствіямъ мужа, точно это былъ посторонній человѣкъ. Ее поражало, какъ она не замѣтила до сихъ поръ его пристрастія къ грубымъ развлеченіямъ. Ей нравился прежде его громкій сердечный смѣхъ; теперь же она знала, какъ немного требовалось, чтобы вызвать его. Она упрекала себя за то, что такъ много заставляла его читать себѣ, между тѣмъ какъ онъ, очевидно, предпочиталъ курить трубку на палубѣ и ловить, дѣтей, бѣгавшихъ мимо его.
   По прибытіи въ Сидней, хлопоты по устройству и закупкѣ овецъ отодвинули на задній планъ происшествіе на кораблѣ..
   Лесбія оказалась дѣльной и энергичной женщиной въ новомъ своемъ положеніи. Она пустила въ ходъ все свое вліяніе, чтобы удержать мужа отъ его слабости, и не могла не сознаться, что онъ настойчиво воздерживается отъ своего порока. Всю страстную любовь, которую она питала нѣкогда къ мужу, она перенесла теперь на своего маленькаго Поля.
   Спустя лѣтъ двѣнадцать послѣ прибытія Уайзменовъ въ Сидней, въ Австраліи открылись золотыя копи. Теперь имъ приходилось радоваться своему рѣшенію поселиться здѣсь.
   -- Прежде мы ѣли черный хлѣбъ, говорила Лесбія, описывая прежнюю свою жизнь гостямъ изъ Англіи, которые восторгались красотою ихъ поселенія въ Викторіи, -- и доставался онъ намъ съ трудомъ. То, что вы видите, это нашъ бѣлый хлѣбъ.
   Капитанъ Уайзменъ умѣлъ устроить свои дѣла. Онъ вовремя покинулъ Новый Южный Валлисъ, во-время скупилъ землю около Канвассъ-Тоунъ (первоначальное названіе Мельбурна) и во-время пріобрѣлъ участокъ въ сосѣдствѣ Кастльмена.
   Спустя двадцать лѣтъ послѣ отъѣзда изъ Европы, онъ былъ богатымъ человѣкомъ. Всѣ вообще считали его "хорошимъ малымъ", а мущины "прекраснымъ товарищемъ". Что касается воспитанія единственнаго сына, то онъ вполнѣ одобрялъ всѣ планы своей жены. Послѣ того, какъ они выстроили прекрасный домъ въ поселеніи, капитанъ и мистрисъ Уайзменъ поѣхали въ Англію, на этотъ разъ на новомъ пароходѣ, и оставивъ мальчика въ школѣ, откуда впослѣдствіи онъ долженъ былъ перейти въ Кембриджскій университетъ, отправились путешествовать по континенту.
   Путешествіе вызвало у Лесбіи всю прежнюю жажду къ познаніямъ. Масса впечатлѣній, вынесенныхъ ею во время посѣщенія церквей и музеевъ, между тѣмъ какъ мужъ ея обязательно носилъ за нею "Спутникъ" и зѣвалъ, могла наполнить всю ея остальную жизнь. Между супругами сразу установилось раздѣленіе труда. Театры и рестораны стали средою капитана Уайзмена; развалины, соборы, картинныя галлереи, а также всевозможные магазины -- средою мистрисъ Уайзменъ. Въ колонію они возвратились съ запасомъ мебели, экипажей, сбруи, картинъ и бездѣлушекъ, и нѣсколько мѣсяцевъ занимались устройствомъ дома и украшеніемъ его. Но покончивъ съ этимъ дѣломъ и сидя въ своей большой и свѣтлой гостиной, съ прекраснымъ роялемъ (купленнымъ на всемірной выставкѣ) и новыми книгами въ то время, какъ мужъ ея игралъ въ своей новой бильярдной, Лесбія пришла къ заключенію, что у нея нѣтъ никакого интереса въ жизни. Совсѣмъ было иначе, пока она взбиралась на гору. Теперь она достигла вершины. Гладкое, блестящее пространство, казалось, тянулось до мрачнаго, туманнаго горизонта, за которымъ она не видѣла уже ничего... Она достигла крайняго предѣла, и это испугало ее.
   Она все еще была красивой, хорошо сложенной женщиной, съ небольшой, дѣльной головкой, умными большими глазами и нервнымъ ртомъ. Въ то время, какъ она однажды собиралась, отправить письмо своему сыну, мужъ привелъ къ ней новаго сосѣда, мистера Роблей изъ Фернея, поселеніе котораго отстоялоотъ нихъ въ пятнадцати миляхъ.
   Лесбія привыкла къ постоянно новымъ знакомымъ своего мужа. Обыкновенно она здоровалась съ ними, произносила нѣсколько любезныхъ фразъ за завтракомъ, но не находила предмета для разговора съ ними. Но на этотъ разъ гость оказался; человѣкомъ совсѣмъ инаго рода.
   Уже давно капитанъ Уайзменъ не видѣлъ своей жены такой оживленной. Онъ не могъ не сознаться, что новый его сосѣдъ настоящій "кладъ". Правда, этотъ Роблей былъ чертовски умный парень, и не только прекрасный знатокъ овецъ, въ чемъ капитанъ имѣлъ случай убѣдиться, но могъ говорить съ женщинами о книгахъ и въ добавокъ еще о поэзіи. Почтенный капитанъ смотрѣлъ съ гордостью на свою жену и мистера Роблей, разговаривавшихъ вечеромъ на верандѣ. Онъ даже и не жалѣлъ, что не состоялась его партія на бильярдѣ, ему такъ было пріятно видѣть блескъ въ глазахъ своей жены и сознавать, что ее цѣнитъ по достоинству настоящій свѣтскій человѣкъ, какимъ, безъ сомнѣнія, былъ его новый знакомый.
   -- Если хочешь, мы поѣдемъ на слѣдующей недѣлѣ къ мистрисъ Роблей и пригласимъ ее къ себѣ, сказалъ онъ своей женѣ, возвращаясь на веранду послѣ того, какъ проводилъ своего гостя.-- Какъ тебѣ понравился Роблей? Онъ лучше Боунди?
   Боунди былъ новый богачъ, бывшій работникъ въ лондонскомъ докѣ, котораго капитанъ, въ припадкѣ гостепріимства, оставилъ однажды завтракать. Онъ ѣлъ ножомъ, говорилъ простонароднымъ языкомъ и съ ненужнымъ реализмомъ описывалъ наказаніе бѣглаго каторжника.
   -- Боунди! повторила Лесбія, вздрогнувъ, что заставило мужа засмѣяться, но не отвѣтила на его вопросъ о мистерѣ Роблей. Она взяла его подъ руку и повела взглянуть на свои папоротники, а затѣмъ захотѣла посмотрѣть на барановъ, привезенныхъ наканунѣ изъ Мельбурна. Только послѣ обѣда она долго сидѣла одна на верандѣ. Зеленая травка серебрилась при лунномъ сіяніи, а темныя деревья позади цвѣтника ясно вырисовывались въ тепломъ ночномъ воздухѣ.
   Почему видъ этотъ болѣе говорилъ ея чувствамъ въ этотъ вечеръ, чѣмъ прежде? Почему сегодня она почувствовала внезапный притокъ жизни? Не потому же, что она, замужняя женщина, имѣющая въ Кембриджскомъ университетѣ сына съ бородою, замѣчающая въ своихъ каштановыхъ волосахъ сѣдину, допустила разыграться своей фантазіи при воспоминаніи и двухчасовомъ разговорѣ съ человѣкомъ гораздо моложе ея, обладающимъ симпатичными глазами, пріятнымъ голосомъ и очень развитымъ! Это было бы смѣшно.
   Точно подъ вліяніемъ внезапной мысли, Лесбія встала со своего мѣста и направилась въ гостиную къ фортепьяно. Проходя мимо зеркала, она остановилась. Она была еще очень хороша въ свѣтло-голубомъ кисейномъ платьѣ, стройная, съ горящими глазами, раскраснѣвшаяся. Мущина могъ вполнѣ залюбоваться ею. Но что же изъ этого? Что же изъ этого? Лесбія повторяла про себя этотъ вопросъ, говоря, что это, конечно, не можетъ имѣть никакого значенія. Но когда, спустя минуту, она начала пѣть, вошелъ ея мужъ съ сигарой въ рукѣ, прослушалъ ее и похвалилъ ея голосъ. Все вокругъ нея получило, казалось, новое значеніе. Оставалось познакомиться еще съ мистрисъ Роблей. Какъ должно быть пріятно, нѣтъ, какъ будетъ пріятно, если жена такая же, какъ мужъ! Лесбія давно мечтала встрѣтить развитую, образованную женщину, съ которой она могла бы обмѣниваться мыслями. Всю жизнь ей приходилось замыкаться въ самой себѣ, а между тѣмъ жизнь представляетъ такъ много прекраснаго для людей, одаренныхъ умомъ и сердцемъ!
   

VI.

   Никто не станетъ упрекать Лесбію за то, что, собираясь къ Роблеямъ, она обратила вниманіе на свой туалетъ. И хотя,.по нашему мнѣнію, купленная въ Парижѣ сѣрая тюлевая шляпа мистрисъ Уайзменъ, отдѣланная жемчугомъ и прелестной вѣткой герани, могла показаться слишкомъ нарядной, но лѣтъ двадцать тому назадъ она считалась верхомъ шляпнаго искусства. Она была до того къ лицу, до того удобно сидѣла на головѣ, что хотя и не вполнѣ подходила къ поѣздкѣ съ визитомъ на разстояніи пятнадцати миль, но Лесбія не могла удержаться, чтобы не надѣть ее. Но бѣлое платье, богато расшитое шелкомъ, также сдѣланное въ Парижѣ и облегавшее точно перчатка ея прелестную фигуру, скрадывало своей простотою вычурность шляпы.
   Капитанъ Уайзменъ очень гордился наружностью своей жены, особенно въ такомъ прелестномъ нарядѣ. Съ необычайною заботливостью онъ покрылъ передникомъ "бугги" ея широкую юбку и настоялъ, чтобы Лесбія накинула на голову легкую вуаль. Грумъ ѣхалъ позади, чтобы открывать на пути ворота и заставы, чрезъ которыя приходилось проѣзжать бугги, и хотя было очень тепло, но поѣздка эта была очень пріятна. Сухіе листья шуршали подъ ногами лошадей, а воздухъ былъ весь пропитанъ ароматами.
   По дорогѣ встрѣтилась только одна харчевня, гдѣ капитанъ Уайзменъ могъ выпить стаканчикъ, а лошади были такъ бодры, что не прошло и часу послѣ ихъ остановки, какъ они очутились уже у воротъ, ведущихъ въ Ферней. Ихъ ждали; навстрѣчу имъ вышелъ мистеръ Роблей.
   Лесбія была довольна, что надѣла вуаль. Къ ея великой досадѣ, она почувствовала, что краснѣетъ и что сердце ея забилось усиленно, когда новый ея знакомый сталъ высаживать ее изъ экипажа. Желая скрыть свое смущеніе, она обратилась къ маленькой дѣвочкѣ, стоявшей возлѣ мистера Роблей,-- или семилѣтнему ребенку съ прекрасными глазами и солидными ножками.
   -- Безъ сомнѣнія ваша дочурка? проговорила Лесбія, чтобы только сказать что-либо.-- Но не нужно и спрашивать; она. совершенно похожа на васъ.
   -- Вся въ меня, долженъ сознаться, сказалъ мистеръ Роблей съ улыбкой.-- Бѣги, Линда, и скажи мамѣ, что пріѣхала мистрисъ Уайзменъ.
   Гостиная въ Фернеѣ выходила на веранду и, когда Лесбія вошла въ нее, снявъ свою вуаль, ее встрѣтила хорошенькая небольшаго роста женщина, которая проговорила тоненькимъ голоскомъ:-- какъ мило, что вы навѣстили насъ. Садитесь пожалуйста. Она ни мало не походила на ту мистрисъ Роблей, какою представляла ее себѣ Лесбія, и не прошло и пяти минутъ, какъ она спрашивала себя: неужели мистеръ Роблей не сознаетъ, что жена его не подходитъ къ нему?
   Возвращаясь домой, она старалась отогнать эту мысль, но она назойливо возвращалась снова. Визитъ въ Ферней былъ началомъ новой эпохи въ жизни Лесбіи. Возвращаясь впослѣдствіи къ этому времени, она поняла, что все, что случилось потомъ, было вполнѣ неизбѣжно. Она не знала этого, но она была не первой женщиной, бывшей причиной ревнивыхъ слезъ, пролитыхъ женою мистера Роблея. Но хотя она была не первой, за то была послѣдней. Это была самая серьезная привязанность въ жизни мистера Роблея (за исключеніемъ любви, которую онъ питалъ къ дочери). Но прежде чѣмъ онъ и она узнали объ этомъ, имъ пришлось пройти черезъ много стадій.
   Первое впечатлѣніе мистера Роблей было таково: -- Прелестная женщина; но мнѣ не слѣдуетъ увлекаться ею. А между тѣмъ, не прошло и полугода, какъ во время своихъ поѣздокъ онъ ломалъ голову надъ тѣмъ, какого рода эта дружба, выказываемая ему мистрисъ Уайзменъ? Въ то же время онъ ни мало не стѣснялся пользоваться гостепріимствомъ добродушнаго мужа. Роблей служилъ при англійскомъ посольствѣ въ Вѣнѣ, долго живалъ въ Флоренціи и Парижѣ и былъ такого мнѣнія, что добродушные мужья вполнѣ заслуженно несутъ свою судьбу.
   Миловидная жена Роблея очень обрадовалась, когда, наконецъ, онъ рѣшилъ употребить остатки своего состоянія на покупку земли въ колоніяхъ. Обладать нераздѣльно Генрихомъ было такъ заманчиво, что даже жизнь среди дикарей Австраліи могла ей показаться раемъ. Но судьба отнеслась къ ней безжалостно.
   Съ той минуты, какъ мистрисъ Уайзменъ появилась въ гостиной Фернея въ своей парижской шляпѣ, съ красивымъ лицомъ и выразительными глазами, Эми Роблей знала, что въ ея рай забралась змѣя. И она склонилась передъ своей судьбою не изъ апатіи, а съ отчаянія. Мужъ ея могъ быть по-прежнему любезнымъ и внимательнымъ, могъ по-прежнему любить свою дѣвочку, но жена его знала, что онъ думаетъ о другой женщинѣ, что всѣ ея невинныя уловки наполнить его умъ и сердце собою и ихъ ребенкомъ не будутъ имѣть успѣха, и потому ей остается только страдать. Мистрисъ Роблей знала это по прежнимъ примѣрамъ. Ей такъ часто приходилось испытывать это въ теченіе девяти лѣтъ замужества, что можно бы даже предположить, что она свыклась уже съ этимъ. Между тѣмъ, съ каждымъ разомъ ей становилось все труднѣе, а теперь, въ добавокъ, она чувствовала, что мученія ея будутъ продолжительны.
   Но такъ какъ это давнишняя исторія, и такъ какъ одно изъ главныхъ дѣйствующихъ лицъ давно уже покоится въ могилѣ, то мнѣ незачѣмъ подробно описывать всѣ фазисы ея страданій. Не желая, однако, отступать отъ истины, приходится сознаться, что не обошлось безъ "разговоровъ" о мистерѣ Роблеѣ и мистрисъ Уайзменъ. Многимъ бросалось въ глаза, что общество другъ друга они предпочитаютъ всякому другому. И хотя никто не сомнѣвался, что они видятся часто, но, появляясь въ публикѣ, они стали осторожнѣе и избѣгали подолгу разговаривать. Все это замѣчалось и на скачкахъ, и во время масляницы, и на обѣдѣ въ губернаторскомъ домѣ.
   Спѣшу, однако, прибавить, что сдержанные разговоры далеко не имѣютъ еще значенія скандала. Несомнѣнно, что капитанъ Уайзменъ, котораго всѣ считали человѣкомъ почтеннымъ и честнымъ, хотя и не особенно далекимъ, былъ въ дружескихъ отношеніяхъ съ мистеромъ Роблеемъ до самой его смерти. Точно также мистрисъ Роблей обмѣнивалась визитами съ мистрисъ Уайзменъ и даже привозила къ ней прочитывать письма своей дочери, бывшей въ то время въ школѣ, въ Парижѣ. А когда Линда возвратилась домой во всемъ блескѣ своей молодости, съ дипломомъ за это и съ дипломомъ за то, кто вмѣстѣ съ ея отцомъ и матерью прижалъ ее къ сердцу и расцѣловалъ со слезами на глазахъ, какъ не мистрисъ Уайзменъ? Въ это время она уже перешла средній возрастъ, имѣла сѣдые волосы, была бабушкой -- сынъ ея возвратился изъ Англіи съ женою,-- но все еще была хороша. Линда сразу привязалась къ ней и до наступленія засухи, потери состоянія и смерти отца, не проходило и трехъ дней, чтобы она не побывала въ Бурнивангѣ,-- поселеніи Уайзменовъ. Она любила мистрисъ Уайзменъ точно свою вторую мать. Какъ она была счастлива, чувствуя на себѣ ея любящіе, полные интереса глаза, когда она читала свою лекцію о позитивизмѣ! Капитанъ Уайзменъ сидѣлъ съ опущенной головой. Линда не была увѣрена, не вздремнулъ ли онъ немножко. Но онъ такъ сердечно поздравлялъ ее послѣ окончанія лекціи, что едва-ли онъ спалъ. А мистеръ Фуллертонъ, пріѣхавшій за тридцать миль изъ Буррабонга, чтобы послушать ее? Честные, голубые глаза его выражали досаду, когда она говорила съ нимъ передъ тѣмъ, какъ взойти на каѳедру; но какъ блестѣли эти глаза, когда онъ пожималъ ея руку послѣ окончанія чтенія!
   То были счастливые дни, но какъ скоро они миновали! При воспоминаніи о нихъ у Линды сдавливало въ горлѣ. Поѣздки изъ Фернея въ Бурнивангъ, ожиданіе Уайзменовъ, гордость, которую она испытывала, появляясь въ обществѣ съ отцомъ (кто среди мужчинъ, которыхъ она видѣла, можетъ сравниться съ ея отцомъ?), веселая и свободная жизнь -- все это исчезло, какъ сонъ. Теперь она ненавидитъ и степь, и Мельбурнъ. Можетъ ли она забыть, какъ наступили для нихъ черные дни? Когда изо дня въ день вѣчное солнце заливало веранду, взглядъ отца становился все напряженнѣе и тревожнѣе, а отправляясь въ Бурнивангъ, она замѣчала, что трава все темнѣетъ, пока, наконецъ, вся степь не превратилась въ сухую равнину. Какъ они всматривались въ небо, отыскивая тамъ небольшаго облачка среди безконечной, однообразной синевы. Пересохли ручьи, свернулись отъ жары и пыли листья деревьевъ, и овцы стали умирать тысячами. А затѣмъ страшный пожаръ лѣса! Сгорѣло все, за исключеніемъ ихъ дома. Пожаръ этотъ былъ причиною смерти отца. Или на него подѣйствовало страшное возбужденіе отъ сознанія невозможности бороться со страшнымъ врагомъ, или онъ схватилъ смертельную простуду, переѣзжая черезъ ручей, но домой онъ вернулся неузнаваемымъ. У него началась лихорадка, а спустя двѣ недѣли его отвезли на сосѣднее кладбище.
   У Линды не выходила изъ памяти сцена, какая произошла, когда друзья ея отца, Уайзмены, пріѣхали предложить свои услуги.
   Мать ея, блѣдная, съ странно поджатыми губами, отвѣтила холодно на ихъ участливые вопросы. Мистрисъ Уайзменъ, не снявшая густой вуали даже въ комнатѣ, отвела мать въ сторону и, понизивъ голосъ, говорила долго. Линда не могла разобрать словъ, но въ голосѣ ея слышались слезы, какъ говорятъ французы. Она уловила слова мистрисъ Уайзменъ:
   -- Ради Бога, Эми!
   Она и мать называли другъ друга по имени; а мать взволнованно, быстрымъ шопотомъ отвѣтила:
   -- Не могу, не могу, не просите!
   Мистрисъ Уайзменъ уѣхала, но когда она прощалась съ Линдой, та замѣтила, сквозь вуаль, что глаза ея полны слезъ. Супруги Уайзменъ не пріѣзжали болѣе, но однажды, въ бреду, отецъ произнесъ имя Лесбіи вмѣстѣ съ нѣсколькими другими именами, которыхъ Линда никогда не слышала. Лесбія было имя мистрисъ Уайзменъ, и молодая дѣвушка недоумѣвала, почему отецъ вспомнилъ о ней въ бреду. Но она позабыла это, а также и многое иное, когда, спустя нѣсколько дней, стояла, съ матерью, у постели умирающаго отца.
   Линда старалась не думать о томъ времени, которое наступило затѣмъ. Все было такъ грустно. Но и въ теченіе ужасныхъ дней и безсонныхъ ночей, она не могла отдѣлаться отъ непріятнаго, тяжелаго чувства. Доктрины Конта, которыя заставляли ее глядѣть на жизнь съ такимъ упованіемъ, когда она прогуливалась въ чудные, лѣтніе дни съ отцомъ, тѣ же доктрины приводили ее теперь въ отчаяніе! Чтить память отца и быть въ то же время убѣжденной, что онъ исчезъ навсегда со вселенной, было для нея малымъ утѣшеніемъ. Она желала бы чувствовать, какъ ея мать, которая, не вдаваясь въ несчастныя мудрствованія, находила утѣшеніе въ вѣрѣ, но какъ вѣра, такъ и сомнѣніе, не являются по нашему желанію.
   Линда старалась забыться въ будничныхъ занятіяхъ. Пришлось продать землю и поселиться въ небольшомъ коттэджѣ. Затѣмъ началось приведеніе въ порядокъ ихъ скромной теперь обстановки и размѣщеніе на тѣсномъ пространствѣ нѣкоторыхъ дорогихъ реликвій, напоминавшихъ счастливое время.
   Первые ясные лучи засіяли для Линды послѣ пріѣзда въ Мельбурнъ Уайзменовъ. Линда узнала, что они пріѣхали на неопредѣленное время, оставивъ сына и невѣстку хозяйничать въ Бурнивангѣ. Она узнала это отъ мистрисъ Уайзменъ, которая неожиданно навѣстила ихъ въ маленькомъ коттэджѣ, пріѣхавъ въ красивомъ экипажѣ, съ девятилѣтней внучкой, съ которой не въ состояніи была разстаться и которую, поэтому, звали "дѣточкой бабушки".
   Пріятельница Линды посѣдѣла еще болѣе. Она крѣпко обняла молодую дѣвушку, а затѣмъ, откинувъ ея головку, испытующе посмотрѣла на нее. Послѣ того, она снова поцѣловала ее. Въ это время у Линды были совершенно отцовскіе глаза. Мистрисъ Уайзменъ предложила и дочери и матери пріѣхать погостить къ ней. Это было спустя полтора года послѣ смерти мистера Роблей, и все это время она не видѣлась съ ними. Но вдова отрицательно покачала головой. То же упрямое выраженіе, которое поразило Линду передъ смертью отца, снова появилось на лицѣ матери. Слишкомъ неправдоподобно, но молодая дѣвушка готова была думать,-- что мать питаетъ антипатію къ ихъ дорогой мистрисъ Уайзменъ.
   -- Но вы отпустите ко мнѣ вашу дочь, Эми? проговорила гостья жалобно и задумчиво посмотрѣла на Линду.-- Моя внучка хочетъ учиться по-французски, и я обѣщала ея матери, что она будетъ говорить чистѣйшимъ парижскимъ акцентомъ, если ее отпустятъ со мною въ Мельбурнъ. но какъ можетъ Линда остаться у меня, если вы не хотите также пріѣхать и будете здѣсь однѣ?
   -- Я не боюсь оставаться одна, отвѣтила мистрисъ Роблей спокойно,-- и охотно отпущу Линду. Было бы жестоко заставлять ее сидѣть тутъ со мною. А когда она была въ Парижѣ, Богу извѣстно, какъ часто я оставалась также одна. Я къ этому привыкла.
   Въ тонѣ этого отвѣта слышался горькій упрекъ. Всѣ замолчали. Мистрисъ Уайзменъ отошла къ окну и стала глядѣть на море, серебрившееся при солнечномъ сіяніи. Когда она наконецъ повернулась, она положила руку на плечо Линды и, обращаясь къ матери, проговорила умоляюще:-- Мнѣ такъ бы хотѣлось видѣть васъ обѣихъ у себя.
   Но мистрисъ Роблей осталась непреклонна. Линда не могла понять, почему мать ея, самая кроткая и покладливая женщина вообще, выказываетъ столько непріязненности лучшему ихъ другу. Какая тутъ кроется тайна? Объ этомъ однако она не могла разспрашивать ни мать, ни мистрисъ Уайзменъ. Всѣ объясненія мистрисъ Роблей сводились всегда къ одному: "такъ слѣдуетъ", и это Линда узнала очень рано, съ тѣхъ самыхъ поръ, когда мать ея на всѣ ея дѣтскіе вопросы отвѣчала: -- Маленькія дѣвочки не должны быть любопытны. Поэтому и теперь, когда гостья уѣхала, Линда объяснила себѣ поведеніе матери нежеланіемъ ея ѣхать въ Мельбурнъ. Однако мать до того настаивала, чтобы Линда не теряла случая давать уроки французскаго языка, что та наконецъ согласилась.
   Французскіе эти уроки были только однимъ предлогомъ. Линда старалась увѣрить себя, что они были единственной причиной ея пребыванія у Уайзменовъ и что ласковые друзья, прекрасный домъ, красивый экипажъ и вообще роскошь не имѣли значенія для нея, дѣвушки, отецъ которой умеръ, мать которой жила одна и въ бѣдности и которая вѣрила, или старалась увѣрить себя, что благополучіе и прогрессъ человѣчества -- единственное ученіе, которому она должна слѣдовать. Какъ бы то ни было, она согласилась на предложеніе мистрисъ Уайзменъ, и вотъ почему Джонъ Фуллертонъ -- не Джэкъ -- видѣлъ ее въ каретѣ, въ сиреневой шляпѣ, поднимаясь по ступенямъ Ричмондскаго моста, въ одинъ изъ февральскихъ дней.
   

VII.

   Джэкъ рѣшилъ выиграть или проиграть, выходя въ жаркій февральскій вечеръ со Спенсерской станціи съ скаковымъ сѣдломъ баснословной легкости и плащемъ болѣе солиднаго вѣса и укладывая все это въ телѣжку, которая домчала его до Шотландской гостиницы.
   Три причины заставили Джэка побывать въ городѣ. Первая изъ нихъ была извѣстна только ему. Что касается двухъ остальныхъ, то онѣ выдвигались на первый планъ, сообразно тому, кто интересовался его пріѣздомъ.
   Директоры банковъ и знать Флиндеръ-Лэна полагали, что онъ воспользовался болѣе свободнымъ временемъ и пріѣхалъ заключить дѣловой договоръ. Друзья его по спорту, которыхъ у него было много, были увѣрены, что онъ пріѣхалъ участвовать въ любительской скачкѣ въ Кольфильдѣ на своей лошади "Паризина". Что же касается его тетки и двоюродныхъ сестеръ, то онѣ были убѣждены, что единственной причиной его пріѣзда было желаніе прокатить всю семью на скачкѣ и угостить ленчемъ съ шампанскимъ.
   Предложеніе это онъ сдѣлалъ полушутя, но его поймали на словѣ. Подъѣзжая утромъ къ Ривервью, онъ увидѣлъ, что веранда переполнена модными платьями, свѣтлыми шляпами и кружевными зонтиками.
   -- Какъ поживаете, тетя? Вы всѣ уже готовы? И Мэми, и Тильда, и Нелли, и Анни, и Джорджи, и Моди? А кто сядетъ со мною на козлы?
   -- Дѣвочки тянули вчера жребій, отвѣтила мистрисъ Фуллертонъ, глаза которой съ безпокойствомъ остановились на четверкѣ сѣрыхъ лошадей, которыхъ Джэкъ ловко удержалъ на мѣстѣ.-- Сегодня очередь Тильды. Но увѣрены ли вы въ лошадяхъ, Джэкъ? Выраженіе вотъ той первой мнѣ вовсе не нравится.
   -- Будьте покойны, тетя! отвѣтилъ Джэкъ, улыбаясь.-- Она смирна, какъ ягненокъ. Но вы готовы всѣ, садитесь!
   -- Готовы. Но подожди минутку! Гдѣ мой вѣеръ? Я позабыла платокъ! Джорджи, завяжи мнѣ вуаль. А нюхательная соль мамы? Бѣгите кто-нибудь за нею. Не можетъ же мама ѣхать безъ соли. Ахъ, Боже! мой зонтикъ не раскрывается! Что мнѣ дѣлать? Побѣгу за старымъ. А гдѣ же плэдъ? Никто не подумалъ о плэдѣ!
   Джэкъ привыкъ уже къ такимъ сценамъ и относился къ нимъ вполнѣ философски. Впрочемъ, нужно сознаться, что положеніе его было менѣе непріятно, чѣмъ можно было ожидать, по той причинѣ, что когда начались бѣшеные поиски за солью мамы, и всѣ платья съ калейдоскопическою послѣдовательностью стали то появляться, то исчезать въ дверяхъ, четвертая кузина Джэка, Анни, вдѣла ему въ петличку прелестную бутоньерку. Анни была четвертой по порядку. Въ дѣтствѣ Джэкъ охотнѣе игралъ съ нею, нежели съ Джономъ, и часто досадовалъ, что она не родилась мальчикомъ. Анни сочувствовала этой досадѣ. По ея мнѣнію, гораздо пріятнѣе было бы ходить въ школу съ Джэкомъ, чѣмъ исчезать совершенно среди столькихъ сестеръ. Сожалѣніе это длилось до окончанія Джэкомъ школы и до отъѣзда его въ свою усадьбу. При первомъ же его пріѣздѣ въ городъ -- спустя долго послѣ отъѣзда (какъ это казалось Анни) -- сожалѣніе это исчезло. Но съ тѣхъ поръ оно появлялось часто. Оно появлялось и исчезало, сообразно тому, какъ съ нею обращался Джэкъ. Оно появлялось часто въ теченіе послѣднихъ двухъ, трехъ лѣтъ, но совершенно исчезло въ ту именно минуту, когда Джэкъ сказалъ:-- Благодарю, старушка! Мнѣ ужасно досадно, что ты не сядешь со мною. Ты могла бы немного править! Иногда наконецъ мать и сестры размѣстились въ брэкѣ,-- мистрисъ Фуллертонъ у самыхъ дверецъ, на случай опасности, а Тильда торжественно взобравшись на козлы -- слова "мнѣ ужасно досадно, что ты не сядешь со мною" раздавались у нея въ ушахъ, точно музыка. Сомнѣваюсь, находило ли самое стройное пѣніе такой откликъ въ ея сердцѣ, какъ эта простая фраза; но нужно сознаться, что Анни ничего не просила болѣе у Неба, какъ провести всю жизнь вмѣстѣ съ своимъ двоюроднымъ братомъ.
   Джэкъ былъ въ духѣ. Онъ погонялъ свою четверку сѣрыхъ, обращаясь къ нимъ съ настоящими фразами янки, которыя онѣ видимо прекрасно понимали. Онъ забавлялъ Тильду разными анекдотами и смѣшилъ ее до слезъ, такъ что остальныя сестры потребовали въ одинъ голосъ повторенія разсказа и для нихъ. А по прибытіи къ мѣсту скачекъ, онъ соскочилъ съ козелъ, протянулъ руки, снялъ свою тетку и всѣхъ шесть сестеръ по очереди и поставилъ ихъ на землю, точно онѣ отличались легкостью перышекъ, чего, однако, изъ чувства добросовѣстности я засвидѣтельствовать не рѣшаюсь. Проводить ихъ затѣмъ на мѣста было поступкомъ, требующимъ немалаго нравственнаго мужества. Но, взявъ подъ руку почтенную мистрисъ Фуллертонъ, онъ сталъ во главѣ полка дѣвъ и храбро приступилъ къ дѣлу, расчищая имъ путь среди избранной толпы. Однако, несмотря на его мужество, знавшіе хорошо Джэка могли замѣтить въ его голубыхъ глазахъ невольное, вызывающее выраженіе, указывающее на такое состояніе его духа, когда съ нимъ опасно шутить. Выраженіе это усилилось, когда, проходя мимо скамьи, на которой расположились капитанъ Уайзменъ съ женою, Линдою и дѣточкой бабушки, до слуха его долетѣли слова капитана: клянусь Юпитеромъ, да это настоящій турокъ!
   Наконецъ, подобно Европѣ послѣ смерти Наполеона, герой нашъ могъ произнесть облегчительное "уфъ!", когда задача его кончилась и тетя Фуллертонъ съ Анни, Моди и Джорджи на одной скамейкѣ, и миссъ Фуллертонъ, или Мэми съ Тильдой и Нелли на скамейкѣ пониже, были окончательно водворены на мѣстахъ. Но работа его была еще исполнена не вся. Приходилось еще снабдить каждую сестру программой скачекъ, и хотя Анни взяла свою молча, онъ тѣмъ не менѣе подробно обозначилъ на ней имена любимцевъ. Онъ намѣтилъ тетѣ всѣхъ извѣстныхъ ему лошадей и жокеевъ, обративъ особое вниманіе на Паризину, которую водилъ въ это время грумъ и которая граціозно выплясывала. Онъ подвелъ къ тетѣ также своихъ двухъ друзей поселенцевъ.
   Мистрисъ Фуллертонъ не рѣшила еще, какую изъ дочерей она выдастъ за Джэка, и подумала, что съ его стороны очень мило и родственно знакомить такихъ молодыхъ людей, которые могутъ годиться въ мужья. Но даже и теперь онъ не счелъ еще свою задачу вполнѣ оконченной. И только завидя пріѣхавшаго съ другимъ поѣздомъ Джона, подходившаго съ молодымъ человѣкомъ Тильды, онъ почувствовалъ, что сдѣлалъ все, чего можно было ожидать отъ него. Снявъ шляпу, онъ сдѣлалъ общій поклонъ семи своимъ родственницамъ и отправился въ сторону, куда призывало его сердце.
   Мистрисъ Уайзменъ поджидала его. Она была очень расположена къ нашему герою, и Джэкъ платилъ ей той же монетой, относясь къ ней съ серьезнымъ почтеніемъ, какъ къ женщинѣ, могущей быть его матерью. Досужіе языки не рѣшались въ его присутствіи упоминать о ходившихъ слухахъ относительно вниманія, оказываемаго нѣкогда мистеромъ Роблеемъ мистрисъ Уайзменъ. Слыша что-либо подобное, Джэкъ сильно краснѣлъ -- что случалось съ нимъ всегда, если что-либо оскорбляло его -- и говорилъ:-- Вздоръ, глупости! Рѣдко можно встрѣтить болѣе любящихъ супруговъ. И Джэкъ говорилъ это съ полнымъ убѣжденіемъ. Что, если не любовь, заставляетъ людей жениться? хорошія женщины всегда любятъ своихъ мужей по той простой причинѣ, что они ихъ мужья!
   Мистрисъ Уайзменъ знала рыцарскія убѣжденія Джэка. Она уважала и любила его и безгранично ему довѣряла,-- Онъ будетъ превосходнымъ мужемъ, говорила она Линдѣ,-- но во всякомъ случаѣ онъ не годится для васъ.
   Линда не могла сказать, права ли она. Съ тѣхъ поръ, какъ письмо папы-профессора заставило ее серьезно обдумать свое положеніе, она не могла объяснить своихъ чувствъ къ Джэку. Она обладала такъ называемой многосторонней натурой, и онъ очень подходилъ къ одной изъ этихъ сторонъ. Она переживала такое состояніе, котораго не понимала сама и которое Джэкъ понялъ бы еще меньше. Сердце ея невольно стремилось къ нему. Чувство это появилось послѣ того, какъ она провела нѣсколько недѣль съ матерью въ ихъ небольшомъ коттэджѣ у моря. Выходя гулять съ большой собакой, которую она любила необыкновенной любовью за то, что та была вѣрнымъ другомъ ея отца, она садилась среди скалъ и начинала читать поэмы де Мюссе. Но, прочтя нѣсколько страницъ, мысли ея начинали блуждать. Предъ нею вставали честные голубые глаза Джэка, въ которыхъ ясно отражалась вся любовь, которою было переполнено его сердце. Явись онъ въ одну изъ такихъ минутъ и воспользуйся личнымъ вліяніемъ, какое оказываетъ всегда мужественная красота молодако человѣка, добивающагося руки двадцати-двухлѣтней дѣвушки, нѣтъ сомнѣнія, что онъ имѣлъ бы успѣхъ.
   Но Джэкъ не зналъ ничего о личномъ вліяніи. Онъ зналъ только, что Линда достойна выйти замужъ за принца, и, не будучи принцемъ, сомнѣвался, былъ ли даже зажиточнымъ поселенцемъ. У себя въ Буррабонгѣ, гдѣ, подобно центуріону, ему стоило приказать и все было сдѣлано, онъ чувствовалъ себя храбрымъ. Казалось очень легко сказать кому-нибудь:-- Я люблю васъ всѣмъ сердцемъ, будьте моей женою! Но если этотъ "кто-нибудь" походилъ наружностью на Линду, особенно сегодня въ ея сиреневой шляпѣ, Джэкъ долженъ былъ сознаться, что сказать это было очень трудно, и во всякомъ случаѣ легче задумать, чѣмъ исполнить. Настоящая принцесса! Въ этой самой сиреневой шляпѣ она походила даже на королеву, а кто былъ онъ, что бы она согласилась сдѣлать его своимъ королемъ?
   Но каковъ бы ни былъ видъ у Линды, мысли ея были далеко отъ трона. Безъ особаго интереса слушала она разсказы капитана Уайзмена о его подвигахъ (капитанъ всегда выставлялъ себя чѣмъ-то въ родѣ австралійскаго адмирала Русса), между тѣмъ какъ глаза ея останавливались на публикѣ со страннымъ полугрустнымъ чувствомъ, которое вызываетъ всегда видъ веселыхъ незнакомыхъ лицъ. Всѣ мѣста заполнились. На всѣхъ скамейкахъ виднѣлись плотные ряды шляпъ, въ перемежку съ блестящими шляпами мущинъ и плащами, поверхъ которыхъ неизбѣжно висѣли бинокли. Затѣмъ тянулся кругъ для скачекъ, весь освѣщенный февральскимъ солнцемъ. Далѣе виднѣлся рядъ низкихъ холмовъ, показавшихся Линдѣ странно голубыми, усѣянныхъ виллами, заборами, англійскими фруктовыми садами, деревья которыхъ даже на этомъ разстояніи отличались отъ высокихъ, нескладныхъ камедныхъ деревьевъ съ ихъ темной, скудной листвой. Весь пейзажъ былъ залитъ свѣтомъ, и Линдѣ стало досадно, что это наводитъ на нее уныніе. Но, какъ говорятъ поэты, не внѣшній міръ, но нашъ духъ "составляетъ наше царство", а царство Линды было въ состояніи полнѣйшаго возмущенія.
   Ее вывелъ изъ задумчивости голосъ Джэка, здоровавшагося съ нею. Она не видѣла его нѣсколько мѣсяцевъ и пріятно изумилась при его появленіи. Быть можетъ, постоянное поклоненіе прекрасному предмету, носимому имъ въ сердцѣ, увеличивало сходство Джэка съ рыцаремъ старыхъ временъ какъ въ физическомъ, такъ и въ нравственномъ отношеніи. Болѣе того, съ увѣренностью можно сказать, что едва-ли нравственный уровень прежняго паладина, дѣянія котораго могутъ составить цѣлую эпическую поэму, могъ равняться съ нравственнымъ уровнемъ Джэка, не уступавшаго тому въ самоотверженной, рыцарской преданности слабому полу.
   Какъ бы то ни было, но, выражаясь прозаически, Джэкъ глядѣлъ красавцемъ. Солнце освѣтило его пропорціональную голову, когда онъ снялъ шляпу, а при видѣ его широкихъ плечъ и богатырской груди въ немъ чувствовался настоящій мущина. Даже мистрисъ Уайзменъ смотрѣла на него съ восторгомъ, къ которому примѣшивалось, однако, сожалѣніе. Видя его рядомъ съ Линдой, она сознавала, что это прелестная пара. Но то же самое говорили нѣкогда люди про нее и мужа, который былъ очень красивъ еще и теперь, съ сѣдыми волосами и тонкимъ профилемъ.
   Но что значила внѣшняя красота? Внутренняя симпатія, сродство душъ не зависѣли отъ физическихъ совершенствъ. При этомъ размышленіи, мистрисъ Уайзменъ многое вспомнила изъ своей жизни, о чемъ она знала только одна, и, посмотрѣвъ на Линду съ особенной нѣжностью, безъ всякой послѣдовательности, внезапно, прервала тихій разговоръ Джэка, въ голосѣ котораго, хотя онъ говорилъ только о незавидномъ положеніи Ферней, невольно звучали подозрительныя нѣжныя нотки всякій разъ, когда онъ обращался къ своему божеству.
   -- Намъ хочется знать, почему лошадь ваша названа Паризиной, мистеръ Фуллертонъ?
   "Намъ" значило въ этомъ случаѣ мистрисъ Уайзменъ и бабушкиной дѣточкѣ, которая начала уже скучать. Внучка была изъ породы тѣхъ дѣтей, молчаніе которыхъ при видѣ новаго лица переходитъ въ неудобную фамильярность, послѣ того какъ проломленъ первый ледъ.
   -- Почему она названа Паризиной? повторилъ Джэкъ нерѣшительно.--тНадѣюсь, миссъ Линда не разсердится (онъ любилъ произносить имя Линды), но я назвалъ такъ... потому... потому что это напоминаетъ о Парижѣ.
   -- Она не всегда называлась Паризина, проговорила дѣвочка, не обращая вниманія на замѣчанія бабушка и прыгая съ видомъ лукаваго торжества.-- Я знаю, дѣдушка мнѣ сказалъ. Когда она была маленькимъ жеребеночкомъ, ее называли Паризина -- синій чулокъ! Линда не должна этого знать, ни бабушка, никто, только дѣдушка и я!
   -- Эмми -- настоящее enfant terrible, проговорила мистрисъ Уайзменъ, смѣясь надъ смущеніемъ Джэка.-- Но почему вы не оставили прежняго имени, если уже назвали вашу лошадь въ честь Линды? Вы синій чулокъ, дорогая Линда?
   -- Нѣтъ, отвѣтилъ Джэкъ за нее. Она ни мало не походитъ на синій чулокъ. Что скажетъ на это Эмми?
   -- Да. всѣ тамъ говорили, что она очень синяя, сказала Эмми въ раздумьи,-- но я не понимаю, почему они такъ говорили, бабушка?
   -- Потому что они глупы, и ты также глупая дѣвочка, отвѣтила быстро мистрисъ Уайзменъ.
   -- Я знаю, кого вы называете синимъ чулкомъ, продолжала она, обращаясь къ Джэку.-- Посмотримъ, права ли я. Вотъ наружные признаки. Во-первыхъ, очки.
   -- Да, отвѣтилъ поспѣшно Джэкъ.
   -- Затѣмъ большіе, плоскіе башмаки.
   -- О, да!
   -- Узкая юбка, безъ того -- какъ это по-французски, Линда?-- tournure ampleur -- вы знаете, о чемъ я говорю?
   -- Совершенно вѣрно.
   -- Затѣмъ рѣзкія манеры, грубый голосъ, отрывистая рѣчь...
   -- Да это живой синій чулокъ, прервалъ ее Джэкъ со смѣхомъ.-- Вы прекрасно его обрисовали, мистрисъ Уайзменъ.
   -- А я вамъ скажу, что вы отстали на цѣлое столѣтіе. Я не удивлюсь, если вы мнѣ скажете, что не одобряете женской подачи голосовъ!
   -- Женская подача голосовъ! повторилъ Джэкъ въ ужасѣ.-- Великій Боже! Не хочу объ этомъ и думать.
   -- Ни о женщинахъ-докторахъ?
   Джэкъ вздрогнулъ.
   -- Ни о женщинахъ-писательницахъ, чтецахъ и вообще о женщинахъ, занимающихся чѣмъ-нибудь болѣе серьезнымъ, чѣмъ вязанье салфеточекъ и игра на фортепьяно?
   -- О, женщины-чтецы! воскликнулъ Джэкъ, краснѣя и не смѣя взглянуть на Линду.-- Не могу не высказаться откровенно. Все, что говорила миссъ Линда, было очень хорошо. Я чувствовалъ себя какъ въ то время, когда былъ еще маленькимъ мальчикомъ и просилъ мать разсказать мнѣ сказку. Я возвратился домой очень заинтересованный всѣмъ слышаннымъ, а также тѣми господами, ахъ, какъ они зовутся? кажется, Симонъ и Контъ.
   -- Но вы бы не хотѣли, чтобы женщина стояла на эстрадѣ, привлекая тысячи глазъ? сказала мистрисъ Уайзменъ, оставляя безъ вниманія критику Джэка.
   -- Нѣтъ, отвѣтилъ онъ рѣшительно,-- я бы этого не хотѣлъ.
   -- А что вы скажете объ актрисахъ?
   -- Актрисы? Объ нихъ я не думалъ никогда. Но это совсѣмъ другое. Онѣ уже родятся ими. Однако, кажется, никто бы не хотѣлъ видѣть свою сестру актрисой.
   -- Ни жену. Вы бы не позволили вашей женѣ играть на сценѣ?
   -- Боже упаси! воскликнулъ Джэкъ съ негодованіемъ.
   Линда не вмѣшивалась въ разговоръ. Она ясно понимала намѣреніе своей пріятельницы. Она знала, что это въ назиданіе ей та заставляла высказываться молодаго человѣка. И все же, когда возлѣ нея освободилось мѣсто (капитанъ Уайзменъ повелъ хныкающую Эмми посмотрѣть на красивыхъ лошадей), Линдѣ было пріятно, что его занялъ Джэкъ. Ей такъ давно не приходилось испытывать силы своей власти. Быть молодой и прелестной и доставлять счастье единственно своимъ присутствіемъ,-- это такое преимущество, не пользоваться которымъ невозможно. Наконецъ, въ Брайтонѣ она очень скучала послѣднее время. Она со страхомъ ждала дня своего рожденія, въ который ей исполнится двадцать три года. То, что Джэкъ не сочувствовалъ большей части ея стремленій, ни мало не смущало ее. Онъ боготворилъ ее по-своему, и хотя она очень любила такихъ людей, какъ ея папа-профессоръ, который понималъ ее прекрасно и могъ завести ея умъ въ недосягаемыя сферы, ей все же пріятнѣе было видѣть голубые глаза Джэка, чѣмъ тусклые, вооруженные очками, зрачки профессора. Она посмотрѣла на молодаго человѣка съ улыбкой, которая подѣйствовала на него, какъ лучъ солнца, и, забывая Парижъ и позитивизмъ, стала разспрашивать его о дорогомъ пепелищѣ -- Фернеѣ.
   -- Не все тамъ въ порядкѣ; нужно бы немного дождя. Вообще тамъ измѣнилось все съ тѣхъ поръ, какъ вы уѣхали, сказалъ Джэкъ со смѣсью практичности и чувства, что заставило Линду улыбнуться.
   -- Я была тамъ очень счастлива, проговорила она послѣ долгаго молчанія.
   Вздохъ, сопровождавшій эти слова, пробудилъ въ сердцѣ Джэка и жалость и надежду. Онъ мечталъ взять Ферней въ аренду и поселить тамъ Линду въ качествѣ своей жены.
   -- Вы бы хотѣли вернуться туда? спросилъ онъ ее.
   Линда колебалась.
   -- Не знаю; жизнь тамъ не походила бы на прежнюю. Но мнѣ было бы непріятно, еслибы тамъ поселились люди незнакомые. Папа устроилъ все самъ. Вы помните маленькій лѣтній домикъ, который онъ выстроилъ для меня, и террасу, съ которой открывался такой чудный видъ?
   -- Да, помню, отвѣтилъ Джэкъ съ чувствомъ.-- Помню, какъ онъ заботился обо всемъ и постоянно все улучшалъ. Да, тяжело было лишиться всего.
   -- Я думаю, что это надломило его, сказала Линда, смотря вдаль и чувствуя, что глаза ея наполняются слезами.
   Что испыталъ Джэкъ, сознавая, что онъ вызвалъ эти слезы,-- не поддается описанію. Онъ забылъ, гдѣ находится, что на него устремлены сотни глазъ; забылъ о присутствіи мистрисъ Уайзменъ, забылъ скачки и, что всего поразительнѣе, забылъ сосѣдство тети Фуллертонъ и шести двоюродныхъ сестеръ. Онъ забылъ все, за исключеніемъ того, что женщина, которую онъ любитъ болѣе всего въ мірѣ, отираетъ настоящія слезы и что онъ причиною этихъ слезъ.
   -- О, не плачьте, миссъ Линда, зашепталъ онъ.-- И къ чему мнѣ было говорить это. Вашъ отецъ былъ прекрасный человѣкъ, всѣ уважали и любили его. При этой похвалѣ, Линда съ трудомъ удержалась отъ рыданія.-- Вѣрьте, что мнѣ очень его жаль и... и не хотите ли взглянуть на Паризину?
   Линда рада была уйти. Маленькій кусочекъ сиреневаго тюля, исполнявшій роль вуали, былъ спущенъ на лицо, и она поднялась, чтобы идти за Джэкомъ. Мистрисъ Уайзменъ посмотрѣла на нихъ съ грустной улыбкой и не могла удержаться, чтобы не предостеречь Линду. Когда та проходила мимо нея, она шепнула ей одно только слово: "Помни!" но шепнула такъ внушительно, какъ это могъ шепнуть только убійца Карла.
   

VIII.

   Когда Джэкъ проходилъ съ Линдой, двѣ пары глазъ (изъ многихъ паръ, смотрѣвшихъ на красивыхъ молодыхъ людей) слѣдили за ними болѣе чѣмъ съ любопытствомъ или восхищеніемъ. Когда Анни Фуллертонъ увидѣла ихъ, у нея упало сердце, а обыкновенно задумчивое лицо Джона оживилось. Что касается остальныхъ родственницъ Джэка, то всѣ онѣ "вытянули шеи" и смотрѣли вслѣдъ ему и его спутницѣ, пока они не скрылись изъ виду.
   Теперь развязались языки.-- Вотъ какъ! замѣтила мистрисъ Фуллертонъ.-- Повѣрьте послѣ того, что Джэкъ не умѣетъ ухаживать! воскликнула миссъ Фуллертонъ.-- Мнѣ кажется, онъ дѣйствительно любитъ ее! произнесла Тильда, которую сестры считали авторитетомъ въ сердечныхъ дѣлахъ. И далѣе: кто она? откуда? давно ли здѣсь? такъ и слышалось со всѣхъ сторонъ. Молчала только Анни, чувствовавшая страшное одиночество среди всѣхъ сестеръ, матери, брата и друзей. Для Джона не было спасенія. Какъ только стало извѣстнымъ, что онъ знакомъ съ молодой лэди въ сиреневой шляпѣ, блѣдной, толстой дѣвушкой, какъ назвала ее Моди (Моди очень гордилась своей таліей, будучи тоньше всѣхъ сестеръ на три дюйма), онъ подвергся строгому перекрестному допросу. Но всѣ перекрестные допросы не могли бы выяснить болѣе, чѣмъ эти важные факты, а именно: что миссъ Роблей воспитывалась въ Парижѣ, что Джэкъ познакомился съ нею въ поселеніи и что она не появляется въ Мельбурнскомъ обществѣ, во-первыхъ потому, что живетъ одна съ матерью въ Брайтонѣ; во-вторыхъ, что долго носила трауръ; въ третьихъ, что они разорились и въ четвертыхъ, что покойный мистеръ Роблей былъ "странный" человѣкъ и имѣлъ очень небольшой кругъ знакомыхъ, въ числѣ которыхъ занимали первое мѣсто его сосѣди Уайзмены.
   И вотъ наступила очередь для разсужденій и предположеній. Мистрисъ Фуллертонъ вспомнила, что когда-то кто-то говорилъ что-то о мистрисъ Уайзменъ; и, хотя не помнила, что именно, но уже потому, что Уайзмены были предметомъ разговора, "она бы не довѣрила свою единственную дочь мистрисъ Уайзменъ". Правда, нельзя отрицать того факта, что она всюду принята и даже пользуется особымъ уваженіемъ, и поэтому можетъ ввести дѣвушку въ хорошее общество, но все же мистрисъ Фуллертонъ не желала бы, чтобы одна изъ ея собственныхъ дочерей выѣзжала съ мистрисъ Уайзменъ и т. д., и т. д. Послѣ этой строгой тирады добрая лэди задумалась и стала изыскивать способы, какъ добиться для своихъ дѣтей приглашенія на музыкальные вечера мистрисъ Уайзменъ. Баллады Джорджи и дуэты Анни и Модъ могли привлечь вниманіе на исполнительницъ, а кажется, что молодые порядочные люди, путешествующіе для своего удовольствія -- настоящій лозунгъ для сердца матери -- были частыми гостями въ домѣ мистрисъ Уайзменъ.
   Между тѣмъ Джэкъ и Линда, не подозрѣвавшіе, сколько волненія они причинили на своемъ пути, достигли своей цѣли. Джэкъ чувствовалъ себя превосходно. Видя Линду рядомъ съ собою, въ добавокъ въ такой чудный день, воображеніе его разыгралось и представляло различныя счастливыя картины. Наступило время испытать свою судьбу. Шекспиръ говоритъ, "что случай великое дѣло и что случай бываетъ и великимъ преступникомъ". Но иногда случай бываетъ и великимъ благодѣтелемъ! "
   Сегодня онъ, конечно, былъ благодѣтелемъ въ глазахъ нашего героя. Провожая свою спутницу къ мѣсту, гдѣ стояла Паризина, Джэкъ надѣялся и волновался. Находившіеся въ сараѣ люди, взглянувъ на молодую дѣвушку, снова углубились въ свои книги, въ которыя они записывали пари. Капитанъ Уайзменъ уже возвратился на свое мѣсто съ внучкой. Поэтому никто не могъ помѣшать молодымъ людямъ, стоявшимъ въ отдаленномъ углу сарая, куда Джэкъ велѣлъ поставить Паризину.
   Онъ отослалъ грума подъ какимъ-то благовиднымъ предлогомъ и, взявъ поводья въ руку, избралъ Паризину ширмой, чтобы удобнѣе высказать свою любовь. Не скажу, чтобы положеніе было очень удобное для объясненія. Лошадь, съ которой сняли попону, переступала съ ноги на ногу, но взволнованному и нервно настроенному Джэку она казалась защитой и союзницей. Линда сняла перчатку и погладила животное своей красивой рукою.
   -- Посмотрите, какъ она васъ любитъ, сказалъ Джэкъ, хлопая Паризину по тому мѣсту, гдѣ пришлась рука Линды.-- Она сразу полюбила васъ, миссъ Линда, и не удивительно. Она бы гордилась такой наѣздницей! Она бы славно прокатила васъ, хотя ей никогда не надѣвали женскаго сѣдла. Попробуйте ее надняхъ. Вы увидите, какъ она будетъ вести себя хорошо. Видите, какъ она поворачиваетъ голову, чтобы взглянуть на васъ!
   Дѣйствительно, Паризина повернула голову и скосила глаза, точно соображая, кто эта соперница, которая отнимаетъ у нея любовь хозяина, или быть можетъ ей не нравилась возможность появленія въ поселеніи новой хозяйки.
   -- Она, какъ будто, хочетъ съ вами заговорить, продолжалъ Джэкъ.
   -- О, миссъ Линда, началъ онъ вдругъ съ паѳосомъ, который умѣрялся, впрочемъ, необходимостью обращаться къ лошади съ успокоительными восклицаніями.-- Я не могу молчать дольше! (Тише, Паризина, не бойся!) Вы знаете, какъ сильно я васъ люблю! (Стой же смирно!) Если бы вы полюбили меня немного, если бы подали мнѣ хотя слабую надежду... (Ну, чтоза безпокойное животное!).
   Неудивительно, что Паризина не стояла спокойно. Волненіе Джэка сообщилось и его пальцамъ, державшимъ поводъ, который онъ невольно дергалъ. Даже его восклицанія отличались нервностью, такъ какъ молодой человѣкъ ставилъ теперь на карту счастье всей своей жизни.
   Что же Линда? Какъ уже сказано, Линда не могла разобраться въ своихъ чувствахъ; сна знала только, что была очень несчастлива послѣднее время. Убійственное однообразіе -- однообразіе вздымавшихся и падавшихъ волнъ, вспархиваніе и опусканіе морскихъ чаекъ, цвѣтеніе и увяданіе листвы деревьевъ, окаймлявшихъ грустный берегъ -- вотъ что она видѣла въ теченіе послѣднихъ мѣсяцевъ. Свое письмо къ папѣ-профессору она отправила въ началѣ ноября, когда начались разслабляюще теплые дни, въ которые она ходила съ матерью на берегъ смотрѣть на закатъ солнца. Погрузившись нѣсколько разъ въ теплыя волны, причемъ мистрисъ Роблей вскрикивала съ испугомъ: Акула! такъ что отъ постояннаго повторенія возгласъ этотъ потерялъ свое значеніе, какъ и легендарный крикъ: "Волкъ" въ баснѣ, и, одѣвшись затѣмъ въ просторное платье, она садилась между скалъ и оставалась тамъ подолгу.
   Одинокія эти размышленія не улучшали ея расположенія на слѣдующее утро. Напротивъ, они вызывали еще большее недовольство ея страстной натуры, ея дѣятельнаго и аналитическаго ума противъ той мертвящей обстановки, въ которой ей приходилось жить. Она готова согласиться на все, лишь бы не возвращаться назадъ, не погружаться снова въ спячку. Но гдѣ же выходъ? Кто откроетъ ей дверь, если она не постучитъ сама? Не ея бѣдная мать, у которой Линда предполагала менѣе симпатіи, чѣмъ это было въ дѣйствительности, и которой она никогда бы не рѣшилась открыть обуревавшія ее безпокойныя мысли. Не Джэкъ,-- или быть можетъ она позволитъ Джэку открыть эту дверь. Думаю, однако, что молодой человѣкъ не представлялся ей въ образѣ настоящаго освободителя. Быть можетъ, онъ былъ для этого слишкомъ практиченъ. Въ большинствѣ случаевъ освобожденіе связывается съ широкимъ полемъ дѣйствія, гдѣ красота и краснорѣчіе могутъ совершить великія дѣла; а такое поле дѣйствія могло быть только въ Парижѣ, только въ этой столицѣ, которую боготворила Линда.
   Въ это же утро, до встрѣчи съ Джэкомъ, Линда думала объ этомъ. Несмотря на свои двадцать три года, Линда много читала и думала. Болѣе того, она видѣла различныя положенія въ жизни, видѣла вполнѣ достаточно для того, чтобы иногда чувствовать такъ, точно она лично отвѣдала отъ древа познанія добра и зла. И впечатлѣніями этими она обязана тому случаю, что ей пришлось провести послѣдніе полгода своего пребыванія въ Европѣ съ незамужней родственницей, изучавшей живопись въ одной изъ мастерской Парижа. Отецъ Линды поручилъ этой родственницѣ ознакомить молодую дѣвушку съ картинными галлереями, и главное побывать съ нею на сходкахъ позитивистовъ въ улицѣ Принца. Линда припоминала теперь, что это время было самое счастливое и содержательное въ ея жизни, хотя тогда она не сознавала этого. Тогда, ей казалось, она дѣйствительно жила. Она съ любовью припоминала теперь небольшое помѣщеніе въ пятомъ этажѣ Латинскаго квартала, которое занимала вмѣстѣ со своею родственницею, куда приходили друзья ея, подруги, начинающіе художники, корреспонденты англійскихъ и иностранныхъ газетъ, студенты и студентки медики, всѣ преданные своему дѣлу, носящіеся съ теоріями и идеями, подчасъ дикими, невыполнимыми, но всегда чистыми и честными. Вся эта молодежь собиралась по вечерамъ, обсуждая какое-нибудь выдающееся событіе.
   По вечерамъ родственница ея приготовляла въ каминѣ чай, между тѣмъ какъ одинъ изъ будущихъ Рубинштейновъ садился за взятый на-прокатъ рояль, или же незрѣлый Бастьенъ Лепажъ набрасывалъ эскизъ Линды, нагнувшейся надъ чашками. Лицомъ ея восторгались всѣ втайнѣ, и оно неоднократно служило образцомъ для Жанны д'Аркъ, св. Женевьевы или Фаустины. сообразно тому, какое выраженіе придавали ему ея поклонники. Съ каждаго своего гостя, родственница -- прекрасная, умная, развитая женщина -- брала слово, что тотъ не станетъ ухаживать за Линдой, которую представляла какъ "запрещенный плодъ", и только передъ ея отъѣздомъ позволила ей прочесть письма тѣхъ несчастныхъ, которые изъ-за нея потеряли свои сердца. Тутъ Линда призналась, въ свою очередь, что нѣсколько разъ теряла и свое сердце, но снова находила его. Опасности не было никакой, въ виду уже того, что это повторялось очень часто, и родственница отослала ее въ Австралію -- согласно ясно выраженному желанію мистера Роблей,-- свободной отъ всякихъ узъ.
   Затѣмъ наступили чудные, но непродолжительные дни счастья въ Фернеѣ. А затѣмъ пошли неудачи, небольшія вначалѣ, скоплявшіяся и возраставшія постепенно, пока все не закончилось ужасной смертью отца. Долго, очень долго послѣ того, Линда способна была только на одно: оплакивать дорогаго покойника. Но со временемъ горе ея улеглось, и у нея родились надежды. Отца не было, но оставался еще Парижъ. Не тотъ Парижъ, который знали ея знакомые; не Парижъ бульварныхъ шляпокъ и Вортовскихъ платьевъ; даже не Парижъ ея отца съ перемѣнными правительствами и неизмѣнными обычаями (хотя она знала немного и этотъ Парижъ); но Парижъ работы, дающей увѣренность въ самомъ себѣ, заселенный существами, отзывчивыми на все доброе.
   Несмотря на свою красоту и молодость, Линда не боялась ходить одна по улицамъ Парижа. Она знала, какъ держать себя. По воскресеньямъ она отправлялась въ домъ, гдѣ жилъ Контъ, и тутъ, среди людей, серьезнаго вида внимательно слушала утомительное подчасъ изложеніе ученія позитивистовъ. Вначалѣ она дѣлала это для отца, но потомъ и сама заинтересовалась ученіемъ. Monsieur Fournier, папа-профессоръ, первый увлекъ ее своими рѣчами. Она помнитъ прекрасно, какъ разговорилась съ нимъ въ первый разъ. Онъ читалъ о революціи и поразилъ всѣхъ. Какъ онъ хорошо понялъ Линду и какъ отвѣчалъ ей. Онъ провожалъ ее домой и говорилъ такъ, какъ только онъ одинъ можетъ говорить. А теперь...
   А теперь молодой австралійскій поселенецъ дрожащимъ голосомъ проситъ ея согласія стать его женою.
   Крупныя капли выступили на лбу Джэка. Что-то трогательное было въ его жестѣ, съ какимъ онъ прикладывалъ ко лбу свободной рукою платокъ, со страхомъ и надеждою ожидая своего приговора. Но приговоръ не произносился. Линда смотрѣла на Паризину, и на ея лицѣ отражались смущеніе, замѣшательство и нерѣшительность.
   Джэкъ не зналъ, заключалась ли въ этомъ молчаніи для него надежда.
   -- Въ мірѣ нѣтъ ничего, чего я не сдѣлалъ бы для васъ, сказалъ онъ съ выраженіемъ смиренія, гладя Паризину вмѣсто того, чтобы бранить ее.-- Вы знаете домъ въ Буррабонгѣ, миссъ Линда; но, если вы станете моей женою, я выстрою другой, лучше; постараюсь удержать за собою Фернэй, который будетъ домомъ вашей матери; она, конечно, будетъ жить съ нами! О, подайте мнѣ хотя маленькую надежду. Я многаго не знаю, но, клянусь св. Георгіемъ, я буду читать, буду изучать все, что вы пожелаете. Я такъ васъ люблю...
   Было хорошо, что Паризина служила щитомъ для Джэка, говорившаго быстро и умоляюще. Но было бы еще лучше, еслибы она могла скрыть отъ всѣхъ зоркихъ глазъ сиреневую юбку Линды. Кусочекъ виднѣвшейся юбки и только этотъ кусочекъ былъ причиною неудачи Джэка. Въ то самое время, какъ Линда медлила отвѣтомъ, провѣряя справедливость французской пословицы, что "château qui parle et femme qui écoute" означаютъ сдачу, родственникъ Джэка, искавшій Линду, замѣтивъ клочекъ ея платья, подошелъ къ молодымъ людямъ въ критическую минуту, и послѣдствія, которыя могли произойти отъ нерѣшительности Линды -- не случились. Повторяю еще: никто не въ состояніи предвидѣть, что могло случиться. Достовѣрно одно, что Линда была въ нерѣшительности въ моментъ появленія Джона. Разнородныя чувства овладѣвали этой странно созданной натурой. Допуская даже, что она не любила Джэка, въ двадцать три года страсть заразительна, а Джэкъ говорилъ со страстью. Притомъ прошлые мѣсяцы, проведенные въ маленькомъ коттэджѣ, были очень безцвѣтны, и уже давно никто не ухаживалъ за нею. Кто можетъ поручиться, что слѣдующій ея поклонникъ будетъ также достоинъ вниманія, какъ Джэкъ. Разбирая его безпристрастно, нельзя было не видѣть, что онъ очень красивъ и притомъ -- воплощенное мужество и честность. И, предполагая даже, что онъ не сочувствуетъ ея вкусамъ и стремленіямъ, предполагая даже, что онъ станетъ подавлять ихъ,-- все же остается еще его безпредѣльная любовь, могущая вознаградить за многое.
   Конечно, Линда не могла сообразить всего этого послѣдовательно. Ея колебаніе вытекало изъ того что подобныя размышленія являлись уже раньше. И когда пришлось высказаться окончательно, она не рѣшалась дѣйствовать немедленно. Едва-ли можно сомнѣваться, что она отвѣтила бы согласіемъ на повторенную просьбу Джэка:-- "Не отнимайте у меня надежды, Линда, дорогая..." еслибы у нея было время отвѣтить и еслибы возлѣ нея не раздался голосъ:-- Какъ поживаете, миссъ Роблей? И ты здѣсь, Джэкъ? и еслибы передъ нею не появилась высокая, гибкая, изящная фигура Джона, протягивавшаго ей руку.
   Какъ извѣстно, Джэкъ былъ самый добродушный въ мірѣ человѣкъ, но въ эту минуту онъ подавилъ проклятіе, готовое сорваться съ его устъ. Кивнувъ сердито въ сторону Джона, онъ подозвалъ грума, которому передалъ поводья, и собрался проводить Линду на мѣсто.
   Джонъ шелъ съ другой ея стороны. Досада Джэка мѣшала ему говорить. Онъ обладалъ такого рода стоицизмомъ, что съ честью бы перенесъ пытку краснокожихъ индѣйцевъ, но не въ состояніи былъ переносить пытку, измышленную свѣтскими людьми. Выраженіе его голубыхъ глазъ могло вызвать слезы у матери или сестры. Но такъ какъ Линда не была ни его матерью, ни сестрою, то она не выказала неудовольствія при видѣ Джона. Напротивъ, она отдалась своему влеченію и стала оживленно съ нимъ разговаривать. И не прошло нѣсколькихъ минутъ, какъ Джономъ овладѣло пріятное чувство, что его понимаютъ и симпатизируютъ ему. Прежде чѣмъ они дошли до своихъ мѣстъ, Джонъ началъ какіе-то стихи, показавшіеся Джэку настоящей "дребеденью", но Линда засмѣялась и докончила стихъ. Но ужаснѣе всего, что когда они достигли до своихъ скамеекъ, Линда представила Джона мистрисъ Уайзменъ, назвавъ его:, другой мистеръ Фуллертонъ", а такъ какъ было только два незанятыхъ мѣста, то Джонъ имѣлъ дерзость сѣсть возлѣ Линды на мѣсто Джэка.
   Это было уже слишкомъ. Джэкъ не хотѣлъ спорить изъ-за мѣста при тѣхъ чувствахъ, которыя онъ питалъ въ настоящую минуту къ своему родственнику. Непреодолимое желаніе схватить его за воротникъ и вышвырнуть вонъ внезапно овладѣло Джэкомъ. Извинившись на-скоро, онъ ушелъ, унося съ собою образъ смѣющагося Джона (о, какъ онъ ненавидѣлъ его, когда тотъ былъ возлѣ Линды). Конечно, Джонъ воспользуется случаемъ и пріобрѣтетъ расположеніе мистрисъ Уайзменъ своими университетскими рѣчами. Но посадите его на хорошаго скакуна и посмотрите, какое онъ скорчитъ лицо. Джэкъ могъ бы кое-что разсказать объ этомъ.
   

IX.

   -- Бѣдный Джэкъ! сказалъ Джонъ, смотря вслѣдъ своему родственнику, который, надвинувъ на глаза шляпу, большими шагами направлялся къ конюшнѣ.-- Онъ вѣроятно излагалъ вамъ родословную Паризины, миссъ Роблей, и ея достоинства и совершенства. Это единственный предметъ, о которомъ онъ можетъ говорить краснорѣчиво и который въ состояніи понять.
   Тонъ добродушной снисходительности, съ какою говорилъ Джонъ, переполнилъ бы чашу страданій Джэка, если бы онъ слышалъ брата. Но Линда не оскорбилась этимъ. Въ сущности она не была влюблена въ Джэка, и какъ хорошо, подумала она про себя, что она не поддалась увлеченію (отъ котораго избавилъ ее Джонъ) осчастливить его, пріоткрывъ ему дверь надежды. Конечно, она могла обезпечить этимъ и себѣ немного отраженнаго счастья, но продолжалось ли бы это долго? Быть можетъ, ей слѣдуетъ благодарить этого мистера Фуллертона -- родственника Джэка -- что онъ помѣшалъ ей въ послѣднюю минуту принять опасное рѣшеніе. Впрочемъ, ничего не потеряно; выиграно только время для размышленія. Ее спасли отъ заключенія односторонняго договора, болѣе рискованнаго въ этомъ случаѣ, чѣмъ еслибы дѣло шло о всѣхъ драгоцѣнностяхъ міра. А теперь, прежде чѣмъ принять окончательное рѣшеніе, она поразмыслитъ и еще разъ прочтетъ письмо папы-профессора. Да, взвѣсивъ все, ей приходится только благодарить Джона, общество котораго она не могла не считать болѣе пріятнымъ, чѣмъ общество неуклюжаго, пылкаго поклонника, котораго тотъ устранилъ съ поля битвы.
   Въ то время какъ Линда углубилась въ свои мысли, готовилась первая скачка. Она замѣтила это по тому волненію, которое охватило всѣ скамьи, и по ужасной поспѣшности, съ какою бабушкина дѣточка пробиралась мимо нея впередъ, жалобна допрашивая, какая изъ лошадей выиграетъ. Несмотря на непродолжительность скачки, она вызывала такое волненіе, которое не могло не отразиться на впечатлительной натурѣ Линды. Крики и перекличка владѣльцевъ выдающихся лошадей, громкое выкрикиваніе именъ первыхъ, вторыхъ и третьихъ лошадей, при ихъ приближеніи къ судейской палаткѣ, общее волненіе и шумъ,-- все это, гораздо болѣе, чѣмъ даже видъ скачущихъ лошадей съ пестрыми на нихъ жокеями, поразило воображеніе Линды.
   -- Я никогда не видала скачекъ, замѣтила она послѣ окончанія первой.-- Сколько тутъ волненія! Вы любите скачки, мистеръ Фуллертонъ?
   -- Люблю ли я скачки? повторилъ Джонъ медленно своимъ пріятнымъ голосомъ.-- Не этотъ родъ скачекъ, миссъ Роблей, т. е. не то, что любитъ Джэкъ. Я не выношу джентльменовъ, подражающихъ жокеямъ, и не могу видѣть усталыхъ лошадей, истекающихъ кровью подъ ударами хлыста. Не люблю я также и проявляющейся тутъ страсти къ игрѣ и вульгарнаго языка и обмана. Я представляю себѣ тѣ скачки, которыя могли бы мнѣ понравиться, продолжалъ онъ съ мечтательнымъ выраженіемъ глазъ,-- скачки, въ которыхъ участвовали бы только однѣ лошади, скача подъ вліяніемъ присущаго имъ духа соревнованія. Я не хотѣлъ бы видѣть этихъ искусственно объѣзженныхъ лошадей, но классическихъ коней, неосѣдланныхъ, невзнузданныхъ, напрягающихъ свои мышцы до крайности, повинуясь чувству собственнаго инстинкта. Я бы устроилъ скачки, какія бываютъ на Корсо въ Римѣ, хотя я и не видѣлъ ихъ, съ живописной итальянской толпою, скачки, на которыхъ погоняютъ лошадей только звуками голоса.
   -- У васъ артистическая точка зрѣнія, проговорила Линда въ раздумьи.-- Я помню, какъ извѣстный живописецъ животныхъ говорилъ мнѣ, что побѣдитель на "Grand Prix" не можетъ равняться красотою съ великолѣпными лошадьми парижскихъ дилижансовъ, съ такими гривами, какія изображены у греческихъ и римскихъ лошадей на древнихъ изваяніяхъ.
   -- Что бы почувствовалъ Джэкъ, если бы слышалъ насъ! сказалъ Джонъ, улыбаясь.-- Хотѣлъ бы я видѣть его лицо въ то время, какъ вы бы говорили, что Роза Боннеръ находитъ болѣе красивыхъ линіи въ лошадяхъ омнибусовъ, чѣмъ въ его Паризинѣ.
   -- О, конечно, это зависитъ отъ того, какія омнибусныя лошади, отвѣтила Линда.-- Это художественная точка зрѣнія, которая, полагаю, совсѣмъ иная, чѣмъ точка зрѣнія спортсмена.
   -- Конечно, но она мнѣ болѣе симпатична. Вѣроятно, и вамъ также, миссъ Роблей? прибавилъ онъ.
   -- Д-да, протянула Линда неувѣренно. Но и Паризина красива, и еслибы художникъ нарисовалъ ее, освѣщенную солнцемъ, какой я видѣла ее...
   -- У васъ положительно эклектическія способности, перебилъ ее Джонъ. Онъ вспомнилъ, "люби меня, люби моего коня", когда Линда стала хвалить Паризину, и тотчасъ перемѣнилъ предметъ разговора.
   -- Но какъ давно я васъ не видѣлъ! Что вы дѣлаете въ Брайтонѣ?
   -- Ничего особеннаго, отвѣтила Линда. Читаю, немного работаю, какъ говорятъ американцы, хожу по вечерамъ на берегъ съ мамой, затѣмъ въ девять часовъ мы ложимся и пытаемся проспать десять часовъ.
   Все это сказано было шутливо, но въ тонѣ замѣчалась невольная горечь. Невеселая то была жизнь для молодой дѣвушки, и признаніе это вызвало у Джона неизвѣданное имъ чувство самодовольства. Линда представлялась ему теперь спящей принцессой, ожидающей прибытія красиваго принца, который измѣнитъ все ея существованіе.
   Но какую перемѣну можетъ предложить ей Джэкъ? Не особенно разительную. Королевство, въ которое онъ могъ ввести свою невѣсту, едва-ли было обширнѣе того, изъ котораго онъ ее увозилъ. Изъ оконъ дворца едва-ли ей представится болѣе обширный горизонтъ жизни, чѣмъ въ заколдованномъ замкѣ спящей принцессы. Но что, если бы Джонъ самъ превратился въ красиваго принца? Говоря правду, онъ не былъ богатъ. Можно ли быть богатымъ, когда приходится накормить, напоить, одѣть и доставить развлеченія матери и шести сестрамъ, и все это изъ вознагражденія младшаго члена адвокатской фирмы (правда, фирмы богатой)? Но все же онъ получалъ достаточно для того, чтобы имѣть право выбрать жену изъ болѣе блестящаго круга, чѣмъ тотъ, какой представлялъ небольшой коттэджъ въ Брайтонѣ. Но, быть можетъ, если бы ему удалось завладѣть сердцемъ Линды, она бы согласилась жить скромно въ теченіе первыхъ лѣтъ и помогла бы ему осуществить его давнюшнюю мечту -- перебраться впослѣдствіи въ Европу. До настоящаго времени, однако, Джонъ не думалъ о женитьбѣ.
   Онъ копилъ деньги, насколько было возможно, и слылъ за человѣка очень разсчетливаго.
   Клэрки перемигивались за его спиною всякій разъ, когда, въ конторѣ появлялся какой-нибудь подписной листъ. Даже его сестры, на всѣ лады воспѣвавшія "его доброту", и тѣ научились давно ограничивать свои желанія.
   Джонъ старался увѣрить себя, что не нуждается ни въ чьемъ одобреніи, кромѣ своей совѣсти. Но зачастую его огорчало, что онъ не находитъ сочувствія и симпатіи. Теперь же ему показалось, что и Линда съ ея молодостью, красотою и умомъ, съ ея чарующимъ голосомъ и манерами была въ одинаковомъ съ нимъ положеніи.
   Точно такъ же, какъ и Джэкъ, Джонъ предложилъ миссъ Роблей пройтись немного по лугу, или вѣрнѣе по пыльному мѣсту, исполнявшему роль луга. И точно такъ же, какъ Линда ходила съ Джэкомъ, она пошла теперь съ его родственникомъ. Шесть миссъ Фуллертонъ снова вытянули свои шейки, какъ онѣ сдѣлали въ первый разъ, и вскрикнули точно также: Великій Боже! Теперь была только та разница, что молодые люди не пошли осматривать ни Паризины, ни другой лошади. У Джона были другіе предметы, чтобы занять свою спутницу. Хотя онъ и не долго бывалъ въ ея обществѣ, не зналъ уже, что можетъ безбоязненно извлечь изъ укромныхъ уголковъ своего ума всѣхъ своихъ любимыхъ коньковъ, зналъ, что будетъ понятъ и что ему станутъ сочувствовать. Онъ замѣчалъ это и по одобрительнымъ возгласамъ, и по взгляду ея выразительныхъ глазъ. И вотъ не прошло и четверти часа, какъ онъ перевелъ разговоръ съ "Свѣта Азіи" и "Новой Республики" на свои любимые вальсы Шопэна и на Виктора Гюго. Линда вставляла свои замѣчанія, которыя наводили его на совершенно новыя мысли. И вотъ задолго еще до возвращенія на мѣсто, Джонъ рѣшилъ, что воспользуется первымъ случаемъ и сдѣлаетъ миссъ Роблей предложеніе.
   Тутъ необходимо небольшое отступленіе. Нѣкоторыя молодыя читательницы сочтутъ Джона "фатомъ", но фатовствомъ этимъ онъ уподоблялся героямъ романовъ Небесной имперіи, которые, раньше чѣмъ сдѣлать предложеніе, освѣдомляются о литературныхъ познаніяхъ и музыкальномъ вкусѣ предмета своего поклоненія. Достовѣрно однако, что направленіе ума Линды дѣйствовало на молодаго человѣка во сто кратъ сильнѣе, чѣмъ ея личное обаяніе. Въ виду того, что даже въ Китаѣ не встрѣчается двухъ совершенно схожихъ между собою человѣческихъ существъ, можно заключить, что способы, какими вызывается нѣжное чувство, также безконечно разнообразны, какъ разнообразны сами люди. Не видимъ ли мы примѣра этому на великомъ, недавно умершемъ, археологѣ, который влюбился въ молодую лэди и женился на ней потому, что она знала греческій языкъ?
   Джонъ не хотѣлъ, чтобы миссъ Роблей знала по-гречески. Говоря откровенно, собственныя его познанія въ этомъ языкѣ не шли дальше азбуки, но любовь ея къ контрабасу имѣла для него большое значеніе. Притомъ у нея былъ добрый и благородный характеръ, въ этомъ онъ былъ увѣренъ. Онъ не имѣлъ понятія о позитивизмѣ, зная только, что ученіе это не одобряетъ войну (чему онъ глубоко сочувствовалъ) и возвышаетъ умъ, обращая вниманіе на героевъ и героинь прошлыхъ временъ. Но если позитивизмъ помогъ Линдѣ стать тѣмъ, чѣмъ она есть, онъ готовъ и самъ сдѣлаться горячимъ его послѣдователемъ, подъ тѣмъ однако условіемъ, чтобы проповѣдницей была она.
   Когда раздался звонокъ, напоминавшій, что тотчасъ начнется скачка, въ которой участвуютъ Джэкъ и Паризина, и призывавшій на мѣсто, и Джонъ и Линда почувствовали оба, что ихъ насильно толкаютъ въ неподходящій для нихъ міръ. Поднялся теплый вѣтеръ, гнавшій имъ въ лицо пыль, когда они торопились назадъ. На скамьяхъ замѣчалось волненіе. Почти всѣ интересовались кѣмъ-нибудь изъ ѣдущихъ джентльменовъ, которые теперь старались удержать своихъ лошадей на одной линіи.
   На мѣстахъ миссъ Фуллертонъ виднѣлись цвѣта Джэка -- шесть бѣлыхъ съ голубымъ розетокъ. Мистрисъ Фуллертонъ хотя и принимала экипажи и завтраки съ шампанскимъ, не считала приличнымъ показывать публично свою принадлежность къ партіи Джэка на скачкахъ и потому, подобно Дженни Вренъ, надѣла коричневое платье, чтобы не быть очень нарядной.
   Дѣточка бабушки держала на-готовѣ голубой шелковый платочекъ, чтобы махать имъ, когда Джэкъ придетъ первымъ къ столбу, а въ темныхъ глазахъ мистрисъ Уайзменъ замѣчалось выраженіе затаеннаго ожиданія, свидѣтельствующее о далеко неспокойномъ состояніи ея духа. Миссъ Фуллертонъ, за исключеніемъ Анни, губы которой были плотно сжаты, выказывали радость и волненіе, возраставшее отъ предстоящей опасности. Одна только тетка Джэка желала въ душѣ, чтобы скачки давно уже кончились.
   -- Помоги ему, Госпбди! прошептала она, увидѣвъ Джэка въ необычномъ и, говоря правду, не особенно ему идущемъ шелковомъ голубомъ костюмѣ, согнувшимся на спинѣ Паризины на манеръ настоящаго жокея.-- Кажется, довольно ему ѣзды у себя въ поселеніи.
   Затѣмъ, мысленно возблагодаривъ Бога за то, что ея возлюбленный сынъ никогда не доставлялъ ей подобныхъ безпокойствъ, мистрисъ Фуллертонъ стала слѣдить въ бинокль за скачкой, покачавъ головою, когда всадники достигли большаго сложнаго препятствія: изгороди и рва съ водою, и облегчила свое сердце громкими возгласами:-- Вотъ глупости!
   -- Хотите мой бинокль, миссъ Роблей? сказалъ Джонъ.-- Цвѣта Джэка хорошо видны. По глазамъ ли вамъ фокусъ?
   Фокусъ оказался по глазамъ, и Джонъ улыбнулся при мысли, что и тѣлесными глазами Линда видитъ такъ же, какъ и онъ. Но въ слѣдующую минуту онъ, какъ и всѣ остальные, увлекся скачкой.
   Послѣ обычнаго вначалѣ каждой скачки замѣшательства, лошади пошли ровно, и голубая съ бѣлымъ куртка Джэка виднѣлась то въ общей массѣ, то выдѣлялась, но все время была въ числѣ первыхъ. Паризина такъ легко брала препятствія, что чувства увѣренности и спокойствія стали овладѣвать друзьями Джэка.
   -- Клянусь Богомъ, онъ придетъ первымъ! воскликнулъ капитанъ Уайзменъ.-- Джэкъ выигралъ, Джэкъ выигралъ, говорю вамъ!
   Оставалось только одно препятствіе. Но тутъ именно споткнулась одна лошадь и. казалось, упала на своего всадника. Публика заволновалась, раздались крики: "Онъ упалъ. Встаетъ ли онъ? О, какъ ужасно! Смотрите, шевелится ли онъ? Пожалуйста, узнайте, кто это? Никто не знаетъ, кто это упалъ?"
   Линда могла бы это сказать. Она сидѣла возлѣ мистрисъ Уайзменъ, почувствовавъ мгновенно слабость, и молча возвратила бинокль Джону. Послѣдній, торопливо и съ испуганнымъ лицомъ, отправился съ капитаномъ къ мѣсту происшествія, гдѣ уже собралась толпа. И въ теченіе нѣсколькихъ, показавшихся безконечно долгими, минутъ, не одно сердце замерло отъ страха и ожиданія. Анни Фуллертонъ закрыла лицо руками. Сестра ея не подозрѣвала, что испытывала она въ эти минуты! Мистрисъ Уайзменъ не произнесла ни слова; губы ея были плотно сжаты, а глаза устремлены въ одну точку. Она не обращала даже вниманія на громкіе вопросы внучки, желавшей знать:-- сломалъ ли себѣ шею бѣдный мистеръ Фуллертонъ?
   Линда не могла дать себѣ отчета въ своихъ чувствахъ. Поклонникъ ея, который такъ честно предлагалъ ей свое сердце часъ тому назадъ, лежалъ безъ сознанія въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нея. Но она не могла этого понять. Все случилось слишкомъ быстро. Предъ нею все еще носился образъ Джэка въ полной силѣ красоты и мужества. Въ стекла она смутно видѣла паденіе чего-то бѣлаго съ голубымъ; но какъ сопоставить это неясное видѣніе съ раздробленными сильными мускулами, которые такъ недавно двигались рядомъ съ нею? Линда сказала Джону, что никогда не видѣла скачекъ. Она не была увѣрена теперь, не составляютъ ли паденія необходимую часть программы. Она и удивилась, и испугалась, увидя Джэка снова въ его обыкновенномъ платьѣ, которое шло ему больше жокейской куртки, и поразилась не мало, замѣтивъ досаду въ мистрисъ Уайзменъ. Что касается скачки, то ни она, ни прочіе друзья и знакомые Джэка не интересовались ея исходомъ. Линда, точно во снѣ, слышала крикъ: оранжевый съ чернымъ! когда побѣдитель доскакалъ до столба. Но она пришла въ себя только послѣ того, какъ запыхавшійся капитанъ Уайзменъ возвратился и сказалъ женѣ: Не такъ плохо, какъ могло бы случиться. Онъ ушибся головой и потому лишился сознанія; у него сломано одно или два ребра. Но теперь онъ пришелъ въ себя и, клянусь Юпитеромъ, снова хочетъ сѣсть на лошадь. Онъ думаетъ, что скачка еще не кончилась, а докторъ говоритъ, что скоро его поправитъ. И, только услышавъ это, Линда успокоилась немного. Но тутъ силы ей измѣнили, и она заплакала, во второй разъ въ этотъ день и во второй разъ изъ-за Джэка. По природѣ Линда не была изъ плаксивыхъ, но сегодня она не могла удержаться отъ слезъ.
   

X.

   Насколько можетъ чувствовать себя хорошо человѣкъ съ перевязанной головою, переломанными ребрами и неудовлетвореннымъ сердцемъ, настолько Джэкъ чувствовалъ себя хорошо вечеромъ въ Ривервью, спустя пять дней послѣ вышеописаннаго случая. Онъ курилъ сигару на верандѣ; день былъ жаркій, и наступившая прохлада съ моря передъ закатомъ солнца была очень пріятна. Пріятны были также и стаканъ напитка, приготовленный Джорджи по особому американскому рецепту, и голосъ Анни, читавшей громко газету, и звуки гармоніума, доносившіеся изъ комнаты Джона. Покупкѣ этого гармоніума предшествовала почти годовая внутренняя борьба, пока Джонъ рѣшился наконецъ истратить семьдесятъ гиней, просимыхъ за него; но и послѣ того инструментъ не доставлялъ ему много радости. Что было со щеткой для шляпы, то и съ гармоніумомъ. Джонъ не любилъ дѣлиться своими вещами, но всѣ прозрачные намеки, состоящіе въ томъ, что онъ запиралъ свой инструментъ и забывалъ оставлять ключъ, отправляясь въ контору, не привели ни къ чему. Джорджи догоняла его на дорогѣ и, пародируя слова Синей Бороды, кричала: "Ключъ! подай ключъ, предатель!" и бѣдный Джонъ подавалъ ключъ съ страдальческой улыбкой, послѣ чего не могъ сосредоточиться на "европейской почтѣ", которую обыкновенно прочитывалъ въ поѣздѣ по пути въ Мельбурнъ, думая постоянно о томъ, какъ сестры барабанятъ мотивы изъ оперетокъ на его Вагнеровскомъ гармоніумѣ.
   Въ этотъ вечеръ онъ игралъ лучше обыкновеннаго, и Джэкъ, у котораго былъ хорошій слухъ и который могъ напѣвать: "Partant pour la Syrie" голосомъ очень пріятнымъ, но съ невозможнымъ выговоромъ, похвалилъ его музыку, когда тотъ вышелъ на веранду.
   -- Какъ это хорошо, дружище, замѣтилъ онъ покровительственнымъ тономъ.-- Ты настоящій виртуозъ; мы готовы просить повторенія.
   -- Сегодня мнѣ некогда, отвѣтилъ Джонъ, вынимая часы.-- Не помню, говорилъ ли я тебѣ, что приглашенъ сегодня на вечеръ къ мистрисъ Уайзменъ? Что ей сказать отъ тебя? Она очень расположена къ тебѣ, Джэкъ.
   Лицо Джэка поблѣднѣло.
   -- Ты ничего не говорилъ объ этомъ, отвѣтилъ онъ, вспыхнувъ съ досады.-- Я даже не зналъ, что ты бываешь у нея. Мнѣ нечего ей передавать, прибавилъ онъ, понижая голосъ.-- Развяжи этотъ бандажъ. Стянули его такъ, что голова можетъ лопнуть!
   Но не бандажъ, ловко повязанный нѣжными пальчиками Анни, жегъ голову Джэка. То было видѣнье, принимавшее такія осязательныя формы, что онъ готовъ былъ обнять его и прижать къ своему сердцу. Джэкъ не видѣлъ Линды съ того дня, въ который, какъ ему казалось, онъ былъ близокъ къ тому, чтобы назвать ее своею.
   Послѣ паденія, онъ хотѣлъ непремѣнно ѣхать назадъ въ брэкѣ, чтобы успокоить своихъ родственницъ и угостить ихъ завтракомъ съ шампанскимъ. Но, съ повязанной головою и блѣднымъ лицомъ, ему бы пришлось играть роль скелета на своемъ же праздникѣ. Онъ снова лишился чувствъ и, хотя капитанъ Уайзменъ предлагалъ отъ имени жены везти молодаго человѣка въ своей каретѣ къ себѣ въ домъ и положить тамъ до выздоровленія, очень сомнительно, чтобы Джэкъ понялъ это предложеніе.
   Мистрисъ Фуллертонъ, вмѣстѣ съ Анни, которую нельзя было уговорить остаться, отвезла Джэка въ Ривервью въ кэбѣ и уложила его въпостель, пославъ за своимъ докторомъ. Остальныя ея дочери съ Джономъ и молодымъ человѣкомъ Тильды, хваставшимся, что умѣетъ хорошо править, возвратились въ брэкѣ, а мистрисъ Уайзменъ съ Линдой и внучкой съ удовольствіемъ уѣхали домой, оставивъ капитана досмотрѣть скачки.
   Многіе присылали къ Фуллертонамъ освѣдомляться о здоровья Джэка и особенно часто освѣдомлялась мистрисъ Уайзменъ. Но Джэка все безпокоили его отношенія къ Линдѣ. Послѣ лихорадочной ночи, въ теченіе которой ему все снилась Линда, превращавшаяся въ Паризину, всякій разъ какъ онъ хотѣлъ обнять ее и добиться отвѣта, онъ рѣшилъ написать ей письмо. Но, заготовивъ письмо, онъ не рѣшался его отослать. За нимъ смотрѣли и его берегли, какъ никогда не берегли въ жизни. Драконы въ саду Гесперидовъ -- единственное миѳологическое сказаніе, о которомъ Джэкъ сохранилъ еще смутное воспоминаніе -- казались ничѣмъ въ сравненіи съ Мэми и Тильдой, Нелли и Анни, Моди и Джорджи, шестью парами ихъ зоркихъ глазъ и шестью парами рукъ необычайной быстроты. Оставался еще Джонъ, но Джону онъ довѣрялся, когда тотъ не зналъ еще Линды, и теперь отношенія ихъ измѣнились.
   Во всякомъ случаѣ, Джэкъ чувствовалъ, что счастье его кончилось, а извѣстіе, что Джонъ отправляется въ тотъ домъ, гдѣ живетъ Линда, ужасное сознаніе, что онъ станетъ переворачивать ей ноты во время ея пѣнія, и представленіе могущихъ произойти отъ этого послѣдствій,-- все это не могло успокоить его. Подъ впечатлѣніемъ этихъ чувствъ, съ выраженіемъ досады, слушалъ онъ статью изъ "Вечерняго Вѣстника", съ которою Джорджи подошла вмѣстѣ съ Моди къ молчаливой теперь группѣ на верандѣ.
   -- О, слушайте, Джэкъ и Джонъ! Что будетъ съ нами? Пишутъ о войнѣ.
   -- Урра! закричалъ Джэкъ.
   -- Какой ты злой, дѣйствительно злой, проговорила мистрисъ Фуллертонъ, подумавшая въ эту минуту о своихъ дѣвочкахъ.-- Всѣ вы молодые люди, за исключеніемъ Джона, не дорожите жизнью. Но не слѣдуетъ забывать при этомъ другихъ. Это ужасная новость, если это правда. Помоги намъ, Господи!
   -- О, не первый разъ насъ пугаютъ войною, замѣтилъ Джэкъ, задумчиво покручивая усы, -- и должно быть не послѣдній.
   -- Во всякомъ случаѣ, ты счастливый малый, сказалъ Джэкъ.-- Ты достаточно служилъ волонтеромъ, чтобы стать хорошимъ солдатомъ.
   -- Волонтеромъ! воскликнула мистрисъ Фуллертонъ съ негодованіемъ.-- Хотѣла бы я знать, при чемъ тутъ волонтерство?
   -- Какъ при чемъ, тетя. Но если извѣстіе достовѣрно, то насъ призовутъ, и на сторонѣ Джона будутъ всѣ преимущества. но какъ бы то ни было, мы никому не дадимъ спуску!
   -- Что будетъ съ нами? сказала Джорджи.
   -- Всѣ вы отправитесь въ Буррабонгъ и будете тамъ, пока мы не прогонимъ непріятеля.
   -- Долженъ же кто-нибудь остаться, чтобы вести хозяйство для Джона, проговорила Анни.
   -- Джонъ будетъ въ лагерѣ, также какъ и я. Но если кто хочіетъ, можетъ найти занятіе въ походномъ госпиталѣ.
   -- Походный госпиталь! вмѣшалась перепуганная мистрисъ Фуллертонъ. Предъ нею пронеслись страшныя картины войны.-- Ради Бога, Джэкъ, не говори о подобныхъ вещахъ!
   -- Не слушайте его, мама, сказалъ Джонъ;-- Все это вздоръ. Не будетъ никакихъ походныхъ лазаретовъ и никакой войны. Но мнѣ пора одѣваться. Кто будетъ изъ васъ такъ милъ и приготовитъ мнѣ бутоньерку? обратился онъ къ сестрамъ.
   -- Не я! И не я! раздалось два или три голоса съ оттѣнкомъ презрѣнія.
   Въ лагерѣ миссъ Фуллертонъ мнѣнія раздѣлились относительно приглашенія Уайзменами ихъ брата.
   Мэми, какъ старшая и болѣе положительная, и Нелли, какъ музыкальная миссъ Фуллертонъ, говорили, что съ ихъ точки зрѣнія друзья Джона, ранѣе приглашенія его въ домъ, должны бы познакомиться съ его сестрами. Анни, стоявшая во главѣ оппозиціи, объявила, что мистрисъ Уайзменъ пригласила Джона совершенно случайно, когда ей представили его на скачкахъ, пригласила также, какъ и всякаго другаго представительнаго молодаго человѣка, и что это очень мило съ ея стороны и очень хорошо для Джона. Она даже сжалилась надъ нимъ и приготовила ему бутоньерку изъ бѣлыхъ цвѣтковъ туберозы и зелени папоротника.
   Быть можетъ, она была довольна, что онъ проведетъ вечеръ въ обществѣ той таинственной красавицы, съ которою Джэкъ ходилъ въ Кольфильдѣ въ тотъ несчастный день. Но ей было бы еще пріятнѣе, если бы Джэкъ небылъ такимъ задумчивымъ и молчаливымъ. Казалось, что его не интересовало ничто, кромѣ этого печальнаго извѣстія о войнѣ. И какимъ онъ сталъ вдругъ кровожаднымъ! Если бы она не знала, что въ сущности онъ обладаетъ такимъ же мягкимъ сердцемъ, какъ женщина...
   Джонъ, между тѣмъ, достигъ Уотль-парка, въ которомъ стоялъ домъ Уайзменовъ, и шелъ по широкой аллеѣ, освѣщенной луною. Ночь была очень тепла, и чрезъ открытыя окна онъ видѣлъ прекрасныя картины, восточныя портьеры, японскія бездѣлушки и бюсты изъ терракотты. Онъ часто слышалъ о хужественномъ убранствѣ дома Уайзменовъ, но никогда небывалъ здѣсь.
   Войдя въ комнату, онъ былъ пораженъ прекраснымъ сочетаніемъ всей обстановки. Мистрисъ Уайзменъ, точно сошедшая съ какой-нибудь старой картины, зачесанная, какъ Марія Антуанета, съ брильянтовыми звѣздами, сверкавшими на ея черномъ бархатномъ платьѣ съ кружевами, встрѣтила его, какъ давняго друга.
   -- Вы найдете миссъ Роблей тамъ, сказала она, послѣ того какъ обмѣнялась съ нимъ нѣсколькими фразами, указывая на нишу возлѣ фортепьяно, гдѣ стояло нѣсколько молодыхъ людей.
   Джонъ направился туда. Ему показалось, что глаза Линды блеснули, когда она увидѣла его, но въ нихъ также замѣчался блескъ, когда она смотрѣла на молодаго человѣка, вовсе незнакомаго Джону. Простота ея наряда могла показаться верхомъ кокетства. Платье ея изъ чернаго шелку, безъ всякихъ украшеній, съ небольшимъ вырѣзомъ сзади и спереди, открывало прекрасную шею и грудь, бѣлую какъ у статуи.
   -- Какъ здоровье вашего брата, мистеръ Фуллертонъ? былъ ея первый вопросъ, послѣ того какъ она подала ему руку.-- Скоро ли онъ станетъ выходить?
   Она предложила ему сѣсть возлѣ себя, на диванѣ въ амбразурѣ окна, уставленнаго экзотическими растеніями, наполнявшими комнату запахомъ. Но прежде чѣмъ Джонъ отвѣтилъ, она подозвала проходившаго лакея съ подносомъ и сказала:
   -- Не хотите ли замороженнаго кофе? Это очень вкусно, мистеръ Фуллертонъ. Но о чемъ мы говорили?
   -- О Джэкѣ, отвѣтилъ Джонъ съ улыбкой. Еслибы миссъ Роблей серьезно интересовалась Джэкомъ, она бы не обратила вниманія на замороженное кофе, подумалъ онъ.-- Вы спрашивали, скоро ли онъ станетъ выходить?
   -- Да. Когда же онъ выйдетъ?
   -- Ему слѣдовало бы просидѣть дома еще недѣлю или двѣ, но отъ Джэка нельзя ожидать благоразумія. Оно не принадлежитъ къ числу его добродѣтелей.
   Линда сдѣлалась серьезной.
   -- Да, я знаю это. Онъ очень неостороженъ.
   -- Хуже того; онъ безразсуденъ. Онъ никогда не думаетъ о послѣдствіяхъ. И поэтому ему даже хорошо получить маленькую острастку.
   -- Быть можетъ, проговорила Линда неувѣренно, -- если только это не представляетъ опасности. Впрочемъ, это едвали можетъ подѣйствовать на него. Капитанъ Уайзменъ говоритъ, что вашъ братъ первымъ дѣломъ захочетъ сѣсть на Паризину и заставить ее взять всѣ препятствія въ Кольфильдѣ.
   Джонъ выслушалъ это, слегка приподнявъ брови, -- въ знакъ равнодушія или сомнѣнія, Линда опредѣлить не могла.
   -- Это было бы такъ на него похоже, сказалъ онъ наконецъ;-- но теперь онъ занятъ другимъ. Читали вы эту глупую статью о войнѣ?
   -- Капитанъ Уайзменъ вполнѣ этому вѣритъ, отвѣтила Линда, съ наслажденіемъ глотая свой кофе и ни мало не походя въ эту минуту на жрицу позитивизма.
   -- Онъ говоритъ, что завтрашнія телеграммы подтвердятъ это извѣстіе. Мы говорили объ этомъ до вашего прихода; всѣ только объ этомъ и думаютъ. Нѣкоторые изъ друзей мистрисъ Уайзменъ совсѣмъ перепуганы, и капитанъ не можетъ успокоить ихъ. Вы знаете, что любимый его конекъ -- это планъ защиты.
   -- Было бы очень непріятно, еслибы извѣстіе это подтвердилось, сказалъ Джонъ.-- Это совершенно разорило бы насъ.
   -- О, у меня нѣтъ драматическихъ способностей, засмѣялась Линда.-- Я не могу смотрѣть на это такъ серьезно.
   -- Мистрисъ Уайзменъ зоветъ васъ къ фортепьяно, прервалъ ее Джонъ, вставая и подавая ей руку.
   Въ слѣдующую минуту онъ слушалъ ея пѣніе. Контральтовый голосъ Линды произвелъ на Джона необычайное впечатлѣніе. И даже не столько манера пѣнія, сколько сила голоса поразила его.
   Она выбрала "пѣсню весны" изъ Валькирій, и глубокая метафизическая мысль, лежащая въ основѣ всѣхъ Вагнеровскихъ оперъ, казалось, не могла быть передана лучше другимъ голосомъ.
   И когда, послѣ окончанія пѣсни, гости мистрисъ Уайзменъ столпились вокругъ Линды, восторгаясь и ея голосомъ, и ея методой, и ея выборомъ, одинъ Джонъ оставался въ сторонѣ. Онъ не хотѣлъ присоединяться къ похваламъ равнодушной толпы. Онъ подождалъ, когда по настоянію одного джентльмена, не боявшагося высказывать громко порицаніе Вагнеровскому акробатству, какъ онъ говорилъ, она пропѣла арію изъ "Севильскаго цирюльника", а затѣмъ балладу "Робэнъ Адаръ", по особой просьбѣ капитана, и тогда, пользуясь перерывомъ, въ теченіе котораго одинъ молодой человѣкъ игралъ на фэортепьяно цѣлыя двадцать минутъ, Джонъ послѣдовалъ за Линдой на другой конецъ гостиной, куда она удалилась, чтобы слушать музыку.
   -- Что думали вы во время пѣнья? спросилъ онъ ее.-- Не могу не задать вамъ этого вопроса. Я знаю, что вамъ покажется страннымъ, но я чувствовалъ, что вы поете для меня одного, несмотря на то, что васъ слушали всѣ и всѣ вами восхищались. Все, что я перечувствовалъ въ своей жизни, вы, казалось, выразили своимъ пѣніемъ. И я спрашивалъ себя, извѣстно ли вамъ это? Теперь такъ много сдѣлано открытіи въ области внушенія и гипнотизма, и мнѣ кажется, что всѣ старыя легенды о сиренахъ и волшебницахъ произошли отсюда же. Быть можетъ, во время пѣнія вы внушали мнѣ мысль о существованіи рая. Такъ ли это?
   -- Вы не вѣрите въ существованіе рая? проговорила быстро Линда, желая отвлечь разговоръ отъ себя и испугавшись интимнаго тона, который принялъ Джонъ.
   -- Вѣрю, когда слушаю васъ, отвѣтилъ онъ.-- Но вообще я не вѣрю ни во что. И кто нынче вѣритъ?
   Онъ откинулъ голову назадъ жестомъ, свойственнымъ ему, когда бывалъ чѣмъ-либо заинтересованъ. При малѣйшемъ одобреніи съ ея стороны, онъ началъ бы метафизико-сентиментальную исповѣдь о безвѣріи и пессимистическомъ направленіи, что давно накопилось у него на душѣ. Ему было такъ пріятно думать и говорить обо всемъ въ обществѣ Линды, что онъ не могъ себѣ представить, чтобы она не сочувствовала ему.
   Имъ внезапно овладѣло свойственное искренней страсти желаніе высказаться, открыть всю свою душу любимой особѣ.
   Всѣ вѣрятъ, что любовь и довѣріе порождаютъ въ свою очередь любовь и довѣріе. И желаніе человѣка не скрывать ничего отъ предмета своей страсти можетъ считаться самымъ трогательнымъ доказательствомъ всепоглощающей любви. Онъ такъ увѣренъ, что его поймутъ и одобрятъ, чувствуетъ себя такимъ несовершеннымъ безъ той, которую любитъ, и сознаетъ, что только она и можетъ быть его настоящей другой половиной, соединиться съ которой онъ и стремится.
   Таково состояніе настоящей любви и страсти. Но что, если существо, вызвавшее ее, будетъ -- не хочу сказать кокеткой -- но одарено тѣмъ особымъ качествомъ, которое Джонъ подмѣтилъ въ Линдѣ при первомъ знакомствѣ (и о которомъ онъ совершенно теперь забылъ), качествомъ -- составлять все для каждаго мужчины? Что, если она обладаетъ такимъ голосомъ и глазами, такимъ пріятнымъ, общительнымъ характеромъ, которые заставляютъ предполагать каждаго, кто обращается къ ней, что онъ и есть тотъ предметъ, на которомъ сосредоточивается все ея вниманіе? Что, если и Джэкъ чувствуетъ то же, что чувствуетъ въ настоящее время Джонъ? или что чувствуетъ бѣдный папа-профессоръ на разстояніи двѣнадцати тысячъ миль? Что станется съ тѣмъ раемъ, который Джонъ создалъ для себя? А онъ вѣрилъ въ него искренно.
   -- Я не повѣрю, чтобы вы могли такъ пѣть, еслибы не понимали Вагнера вполнѣ не въ одномъ только музыкальномъ смыслѣ. Даже обладая прекраснѣйшимъ въ мірѣ голосомъ и совершеннѣйшею техникой, вы не могли передать психологическій смыслъ этого рода музыки, еслибы вашъ умъ не охватывалъ всѣ задачи, связанныя съ музыкою. Что касается меня, то въ вашемъ пѣніи я слышалъ небесную гармонію, и не только въ звукахъ, но въ жизни, въ чувствахъ, во всемъ.
   -- Подобно профессору музыки въ "Bourgeois Gentilhomme" перебила Линда со смѣхомъ, который былъ слишкомъ искреннимъ, чтобы оскорбить Джона. "Et si tous les hommes apprenaient la musique, ne serait-ce pas le moyen de s'accorder ensemble et de voir dans le monde la paix universelle? Вы съ этимъ согласны?
   Онъ также засмѣялся, но не хотѣлъ еще возвращаться на землю. Безсознательно они удалились къ окну, слабо освѣщенному лампами, сверкавшими, точно алмазы среди зелени папоротниковъ. Низкій подоконникъ, покрытый краснымъ сукномъ, служилъ ступенью и велъ на широкую веранду, обвитую ползучими растеніями, цвѣты которыхъ трепетали при лунномъ свѣтѣ.
   -- Пойдемте туда, сказалъ Джонъ съ мольбою.
   Если прежде онъ велъ ее по неизвѣстной дорогѣ, то звукъ его голоса въ настоящую минуту могъ указать ей, что они приближаются къ мѣсту, помѣченному "опаснымъ" на сентиментальной картѣ. Но она предпочла не замѣтить этого, и не замѣтить дрожанія его руки, когда онъ помогалъ ей переступить окно, ведущее на веранду.
   Тутъ они были одни. Предъ ними разстилался садъ, таинственно освѣщенный луною, и Линда въ задумчивости облокотилась на перила веранды.
   -- Надѣюсь, что никто не найдетъ сюда дороги! воскликнулъ Джонъ, желая подъ развязностью скрыть свою боязнь, что ему помѣшаютъ воспользоваться благопріятнымъ случаемъ.
   -- Если и найдутъ, то не скоро, отвѣтила Линда, и затѣмъ, спохватившись, что слова эти онъ можетъ счесть поощреніемъ съ ея стороны, вспыхнула въ темнотѣ и прибавила поспѣшно: -- но какъ прохладно. Вернемся.
   И она сдѣлала шагъ впередъ, но Джонъ протянулъ руку, чтобы удержать ее. Ночь была теплая, безъ малѣйшаго вѣтерка, и даже съ моря не доносилось свѣжести; поэтому ему было позволительно усумниться въ томъ, что Линдѣ холодно.
   -- О, не уходите. Скажите, видѣли вы мистрисъ Скотъ-Сиддонсъ въ "Джульетѣ"?
   -- Нѣтъ. Линда снова облокотилась о перила. И дѣйствительно, ей такъ рѣдко приходилось разговаривать съ развитыми людьми, особенно съ молодыми, что она не видѣла основанія, почему ей не поговорить съ этимъ мистеромъ Фуллертономъ, также какъ она говорила и съ тѣмъ, другимъ.
   -- Неужели? Она походила отчасти на Джульету, но не настолько, какъ похожи вы въ настоящую минуту. Помните это мѣсто:
   
   О, это ты, моя любовь и радость!
   Когда бъ ты знала, что ты для меня!
   .... О, твои глаза
   Похожи на двѣ звѣздочки, случайно
   Покинувшія темный небосводъ
   И въ личикѣ сверкающіе миломъ!
   О, если бы они взвились на небо
   И заняли мѣста средь прочихъ звѣздъ!
   Сіянье ихъ заставило бъ померкнуть
   Своихъ подругъ, какъ гаситъ свѣтъ дневной
   Мерцанье лампъ. Когда бъ твои глаза
   Могли сверкнуть на небѣ -- лучезарный,
   Ихъ дивный свѣтъ пролился бъ по вселенной
   Такой волной, что птички стали бъ пѣть,.
   Принявъ ихъ блескъ за первый лучъ разсвѣта.
   
   Линда слушала, а онъ читалъ эти строки такъ, точно самъ все это чувствовалъ. И какъ ему было не чувствовать? Пропитанный запахомъ цвѣтовъ воздухъ, таинственное сіяніе луны, доносившіеся звуки музыки и присутствіе дорогой для него дѣвушки,-- все это заставляло его чувствовать какъ настоящаго Ромео. И это признаніе не походило на безъискусственную исповѣдь бѣднаго Джэка подъ прикрытіемъ Паризины.
   И Линда не только походила на Джульету, но она какъ бы симпатизировала Джону, слушая его съ опущенными глазами. По временамъ другая Линда вставала между Джономъ и Линдой слушающей, и непрошенная шептала, что настроенію послѣдней очень способствуетъ свѣтъ луны, упоительный запахъ цвѣтовъ и вообще вся поэтическая обстановка признанія. Но слушающая Линда старалась отогнать эту назойливую особу, считая, что будетъ оскорбленіемъ художественнаго чувства, если она испортитъ такую прелестную идніллю.
   Поэтому, когда Ромео-Джонъ взялъ въ свою руку Джульеты-Линды, она не противилась этому. Болѣе того, она не отняла руки, когда онъ сталъ нѣжно пожимать ее, въ то время какъ она съ опущенною головою слушала другую версію той старой, старой исторіи, о которой говорили Шекспиръ, Байронъ, Теннисонъ, Лонгфелло и другіе поэты и которая каждаго смертнаго настраиваетъ на поэтическій ладъ. Ей очень понравилось, когда Джонъ сказалъ ей, что въ первый же разъ, какъ онъ увидѣлъ ее, онъ счелъ ее живымъ воплощеніемъ Коринны -- существо, найти которое въ дѣйствительной жизни онъ не считалъ возможнымъ. Слышать это было для нея великимъ наслажденіемъ, такъ какъ она всегда желала не только поклоненія страстнаго и сентиментальнаго, но и духовнаго. И въ эту минуту ей казалось, что именно этотъ мистеръ Фуллертонъ понимаетъ всѣ ея мечты и стремленія и сочувствуетъ имъ. И если это такъ, то на какомъ основаніи она не согласится взять его въ мужья? Предполагая даже, что она не влюблена въ него въ томъ смыслѣ, какой обыкновенно придаютъ этому слову, то болѣе чѣмъ вѣроятно, что настоящее чувство придетъ послѣ того, какъ она ближе узнаетъ его.
   Во Франціи, гдѣ она долго жила, какъ бы дѣвушка ни была очаровательна и добра, безъ приданаго она не найдетъ себѣ мужа. И съ этой точки зрѣнія предложеніе этого мистера Фуллертона не слѣдовало отвергать необдуманно... А затѣмъ, настоящая ея жизнь была такая однообразная и такая безцвѣтная! И такъ это можетъ длиться до безконечности, пока она сама не отупѣетъ и не превратится въ пепельно-сѣрую. Всякая перемѣна очень желательна, а папа-профессоръ пишетъ, что самая лучшая перемѣна это замужество. Быть можетъ, въ смыслѣ физическомъ ей болѣе нравился Джэкъ. Она сознавала, что серьезный, прерывающійся голосъ того, говорившій о любви, днемъ и при самой непоэтической обстановкѣ, болѣе тронулъ ее, чѣмъ риѳмованное признаніе Джона. Но на это не слѣдовало обращать вниманія. Она почти была увѣрена, что чувствуетъ болѣе настоящей симпатіи къ этому мистеру Фуллертону, чѣмъ къ тому, и если ей болѣе нравился типъ Джэка, напоминающій скандинавскихъ героевъ, чѣмъ мечтательное, съ темными глазами, лицо Джона, похожаго на одного изъ тѣхъ молодыхъ калифовъ, о которыхъ говорится въ восточныхъ сказкахъ, то все же она была слишкомъ благоразумна, чтобы выбирать мужа, какъ она выбирала свои куклы, заботясь только объ ихъ красотѣ.
   Вотъ почему, чувствуя въ эту чудную лунную ночь теплое пожатіе руки Джона, она не видѣла основанія отнимать свою руку, давая ему, такимъ образомъ, тайное согласіе удержать ее навсегда.
   "Château qui parle, et femme qui écoute". Я уже привелъ ранѣе эту вѣрную поговорку, которая еще разъ подтвердилась въ эту ночь. Джонъ, счастливѣе Джэка, не спрашивалъ отвѣта, но зналъ, что на его предложеніе согласны. Между тѣмъ, Линда не могла отдѣлаться отъ чувства, что она и Джонъ только актеры, и что вся эта сцена окончится съ исчезновеніемъ луны и съ окончаніемъ музыкальнаго вечера мистрисъ Уайзменъ. Чувство это явилось у нея отъ словъ Джона, сравнившаго ее "съ своей свѣтлой звѣздочкой".
   -- Я не смѣлъ домогаться ея, прибавилъ онъ скромно.-- Это казалось мнѣ счастьемъ, о которомъ я не смѣлъ помышлять, точно вы дѣйствительно сіяли далеко въ небѣ, а теперь...
   А теперь Линда почувствовала, что ее прижимаютъ къ сердцу.

-----

   Было болѣе двухъ часовъ, когда мистрисъ Уайзменъ поцѣловала Линду, прощаясь съ ней передъ сномъ. Всѣ гости разошлись. Вечеръ закончился ужиномъ. Хозяинъ дома вышелъ выкурить сигару на верандѣ. Чувствовалось наступленіе разсвѣта. Гдѣ-то въ отдаленіи прокричалъ ранній пѣтухъ, а привезенные дрозды просыпались въ паркѣ и начинали перекликиваться, точно спрашивая, почему лѣтнее австралійское солнце менѣе аккуратно, чѣмъ англійское?
   Въ то время, какъ мистрисъ Уайзменъ пожелала Линдѣ покойной ночи, та обняла ее за шею и медленно поцѣловала, точно ребенокъ, желающій сообщить кое-что матери и не знающій, какъ приступить къ этому. Это возбудило подозрѣніе мистрисъ Уайзменъ. Положивъ свои бѣлыя руки на плечи Линды и нѣжно глядя въ ея сѣрые, отцовскіе глаза, которые онатакъ любила, она сказала:
   -- Вы хотите мнѣ что-то сказать, дитя мое.
   -- Да, дорогая мистрисъ Уайзменъ, воскликнула Линда, потупляя глаза передъ испытующимъ взглядомъ своего друга.-- Но я боюсь, вы... вы станете бранить меня, что я слишкомъ скоро сказала "да".
   -- Что? Вы сказали "да"? Я этому не вѣрю.
   Отрицаніе это сказало болѣе, чѣмъ цѣлая глава нравоученій. Въ своемъ изумленіи, мистрисъ Уайзменъ опустилась на кресло и съ выраженіемъ безпокойства смотрѣла въ смущенное лицо Линды.
   Героиня наша не обладала нравственнымъ мужествомъ, и сказать что-либо непріятное мущинѣ, женщинѣ или ребенку, было выше ея силъ. Поэтому, съ видомъ покорности, желая оправдаться, она повторяла тихимъ голосомъ:
   -- Я знала, что вы скажете, что я согласилась слишкомъ скоро.
   Послѣдовало молчаніе, казавшееся безконечно долгимъ для кающейся, очутившейся такъ неожиданно передъ своимъ исповѣдниковъ или, вѣрнѣе, исповѣдающей. Наконецъ, тономъ, показавшимся Линдѣ слишкомъ сухимъ, мистрисъ Уайзменъ сказала:
   -- Это этотъ мистеръ Фуллертонъ, родственникъ Джэка. Но къ чему такая поспѣшность, дорогая Линда, хотя онъ и сразу покорилъ ваше сердце? Я не предполагала, что вы такъ хорошо знаете его; я всегда думала, что вы болѣе расположены къ Джэку.
   -- Но я всегда думала, что вы не хотите, чтобы это былъ Джэкъ, защищалась Линда, избѣгая отвѣта на первый вопросъ своего друга.
   Мистрисъ Уайзменъ грустно улыбнулась.
   -- Дитя мое, Джэкъ и Джонъ не единственные въ мірѣ молодые люди. О, Линда, еслибы вы знали, какой чудный воздушный замокъ вы разрушили вашимъ неожиданнымъ "да"! А знаете вы мать и сестеръ мистера Фуллертона? Я увѣрена, что вы ихъ не знаете.
   Тутъ ей вспомнилась суетливость разноцвѣтныхъ юбокъ, шныряющихъ и тутъ и тамъ въ концертахъ, театрахъ, на балахъ и общественныхъ праздникахъ въ Мельбурнѣ, и прнэтомъ она тяжело вздохнула.
   -- Мнѣ очень грустно, сказала Линда кротко. Она стала на колѣни возлѣ кресла своего друга и взяла ея бѣлую руку, на тонкихъ пальцахъ которой сверкали кольца.-- Не могу выразить, до чего грустно. Но я ни мало не предчувствовала, что это произойдетъ сегодня. Однако, не думайте, что я дала согласіе, не подумавъ. У меня было достаточно времени для размышленія. Этотъ мистеръ Фуллертонъ -- Джонъ Фуллертонъ, прибавила она, понижая голосъ почти до шопоіа,-- болѣе подходитъ ко мнѣ, чѣмъ всѣ, кого я ни встрѣчала. Онъ болѣе подходитъ, чѣмъ тотъ, другой, и, не скажи я "да" ему, я должна бы была сказать это Джэку.
   -- Должна? Почему должна? Въ этомъ случаѣ не можетъ быть принужденія.
   -- О, да, должна, повторила Линда, довольная, что нашла такое вѣское доказательство.-- Вы не можете себѣ представить, какъ онъ говорилъ настойчиво. Я чуть не дала ему согласія тогда на скачкахъ, а мы такъ мало подходимъ другъ къ другу. Дѣйствительно мало!
   -- Вотъ что зовется попасть между Оциллой и Харибдой! воскликнула мистрисъ Уайзменъ съ улыбкой отчаянья.-- И что вы за гусыня, Линда, и какая въ васъ непонятная для меня смѣсь храбрости и безхарактерности! прибавила она, нѣжно приглаживая волосы дѣвушки.
   -- Вы не боитесь говорить публично -- и это по-моему требуетъ крѣпкихъ нервовъ -- и не можете отказать человѣку, котораго едва знаете. Впрочемъ, быть можетъ, вы знаете его лучше, чѣмъ я думаю.
   -- Да, лучше, прошептала Линда, все еще не поднимая головы.-- Онъ часто бывалъ въ коттэджѣ, и мы о многомъ переговорили съ нимъ; а затѣмъ онъ былъ на скачкахъ въ Кольфильдѣ.
   -- И вы сразу полюбили его, таковъ конецъ сказки; но съ этого и слѣдовало начать.
   Вмѣсто отвѣта Линда прижала свои губы къ бѣлой рукѣ въ кольцахъ. Но это было краснорѣчивѣе словъ и окончательно разсѣяло остатки воздушнаго замка, о которомъ мистрисъ Уайзменъ упомянула раньше.
   -- Напишу Гревилю, чтобы онъ не пріѣзжалъ, подумала она, отпуская Линду спать и назвавъ ее на прощанье жестокой, злой дѣвочкой и скрѣпивъ это поцѣлуемъ.-- Вотъ это настоящій былъ бы для нея мужъ, богатый, добрый, съ характеромъ. Но отчего онъ не пріѣхалъ раньше? Они точно созданы другъ для друга, и только ему я бы безбоязненно отдала его дитя...
   Грустныя и дорогія воспоминанія пронеслись въ умѣ второй матери Линды. Что касается самой дѣвушки, то она не ложилась до восхода солнца и только тогда вспомнила вдругъ, что въ одинокомъ коттэджѣ надъ моремъ окна комнаты ея настоящей матери также освѣщены въ эту минуту солнцемъ. На мгновеніе мысли ея съ любовью остановились на одинокой женщинѣ. И она подумала о лучшемъ помѣщеніи для матери, о комнатѣ, наполненной реликвіями Фернэ, среди которыхъ прекрасный портретъ ея отца будетъ улыбаться имъ обѣимъ. Вотъ это, по крайней мѣрѣ, она выиграла сегодня ночью, которая послужитъ прекраснымъ прологомъ къ великой драмѣ жизни женщины. Но почему бы и самой драмѣ не быть также прекрасной? Но, увы, она не смѣла думать еще объ эпилогѣ! Къ тому времени измѣнится и она, и свѣтъ, и все въ немъ существующее. Въ настоящее время достаточно думать и о томъ, что она достигла наконецъ завиднаго положенія,-- положенія дѣвушки помолвленной.
   

XI.

   Раннее вставаніе рѣдко соблюдается въ настоящихъ австралійскихъ домахъ. При установленіи восьмичасовой работы въ день для классовъ высшихъ и низшихъ, не къ чему безпокоить себя, поднимаясь съ пѣтухами. Поэтому станемъ наслаждаться спокойнымъ утреннимъ сномъ, навѣвающимъ болѣе пріятныя видѣнія, чѣмъ всѣ предъидущіе часы ночи. Міръ не замедлитъ своего движенія, хотя мы и не приложимъ своей руки къ колесу, пока солнце не станетъ высоко въ небѣ, а завтракъ, напротивъ, всегда будетъ поспѣвать, если мы будемъ вставать поздно. Повара и горничныя еще болѣе насъ дорожатъ сномъ отъ шести и до восьми часовъ, а гармонія хозяйства, если не его преуспѣяніе, только выиграетъ отъ всеобщей снисходительности по утрамъ, предшествующимъ началу дневной работы.
   Система долгаго лежанія въ постели введена была въ Ривервью съ незапамятныхъ временъ. Единственный человѣкъ, покушавшійся преобразовать ее, былъ Джонъ, который, послѣ возвращенія изъ Англіи, храбро возсталъ противъ долгаго спанья. Но что можетъ сдѣлать одинъ человѣкъ противъ матери и шести сестеръ? Джона постигла судьба всѣхъ реформаторовъ. Напрасно составилъ онъ подробное вычисленіе, доказывавшее съ неопровержимою ясностью, что, вставая двумя часами раньше, сестры его выиграютъ по двѣнадцати часовъ въ день, по восемьдесятъ четыре часа въ недѣлю и по четыре тысячи триста восемьдесятъ часовъ ежегодно. Вычисленіе его встрѣчено было обиднымъ смѣхомъ. Двѣнадцать часовъ въ день! Восемьдесятъ четыре въ недѣлю и т. д.! Ужасно! Но къ чему это, когда задача жизни состоитъ въ томъ, чтобы убивать время, а не изобрѣтать его. И Джона осмѣяли безпощадно.
   Послѣдней къ завтраку являлась чаще всего Джорджи, младшая изъ сестеръ. Въ такихъ случаяхъ она вбѣгала въ комнату съ притворнымъ страхомъ, и, подражая голосу провинившихся школьницъ, уже съ порога кричала брату: -- О, ма'амъ, не ставьте меня въ уголъ. Джона величали: "Начальница", "Джонъ-матрона" и "исправитель семьи", такъ что въ концѣ онъ самъ сталъ раскаиваться, что поднялъ всю эту исторію. Но за то онъ мстилъ игрою на гармоніумѣ въ такіе часы, которые сестры его звали "срединою ночи". Но и тутъ онъ встрѣтилъ препятствіе. Направляясь ранѣе семи часовъ къ своему инструменту, онъ находилъ его тщательно заставленнымъ разными ведрами, кадками, щетками и метлами, намазанными какимъ-то липкимъ клеемъ, такъ что Джону приходилось постыдно бѣжать съ поля битвы.
   Но въ утро, послѣ обмѣна признаніи съ Линдой, у него явилась небывалая отвага.
   И во снѣ, и на яву милый ея образъ носился передъ нимъ, и раньше, чѣмъ кто-либо поднялся въ домѣ, онъ уже шелъ по садовой дорожкѣ къ берегу, напѣвая ту арію изъ Валькирій, которую она пѣла вчера. Затѣмъ, повернувъ обратно къ дому, онъ открылъ ставни въ столовой, отперъ широкое окно и, не взирая на всѣ преграды въ видѣ щетокъ, ведеръ и липкаго клея, храбро усѣлся передъ своимъ гармоніумомъ.
   Его не трогали жалобы и вздохи, раздавшіеся во всѣхъ концахъ дома. Восклицаніе горничной:-- Господи, вотъ наказаніе этотъ органъ! могло вызвать только у него улыбку, точно такъ же, какъ и возгласы его сестеръ: О, снова этотъ противный Джонъ не даетъ намъ спать!
   Его не остановило даже замѣчаніе матери: -- милый мальчикъ, кто же играетъ въ эту пору? Онъ игралъ и игралъ, хотя и не слышалъ одобрительнаго:-- Клянусь честью, это хорошо! своего брата Джэка, который также не спалъ, но думалъ о Линдѣ, и къ мыслямъ котораго вполнѣ подходили то замиравшіе, то усиливавшіеся звуки гармоніума.
   Да, вполнѣ подходили, такъ какъ напряженному слуху Джэка казалось, что звуки эти выражаютъ ликованіе, которое предвѣщаетъ для него несчастье. Вчера вечеромъ, Линда, вѣроятно, была любезна съ его родственникомъ, и это самое ужасное. Ее трудно постигнуть. Да, она была такая же милая, такая же привѣтливая съ Джономъ, какъ и съ нимъ. Мысль эта была очень мучительна и, несмотря на совѣты доктора и просьбы Анни, Джэкъ соскочилъ съ кровати.
   Онъ не можетъ выносить дольше этой мучительной неизвѣстности. Сегодня же онъ выяснитъ все. Онъ не желаетъ, чтобы его нѣжили, берегли и холили. Ни часу дольше не удержатъ его въ Ривервью. Его не удержатъ, хотя бы за него уцѣпились всѣ сестры съ теткой во главѣ, хотя бы даже Анни посмотрѣла на него тѣмъ грустнымъ, полнымъ упрека взглядомъ, какимъ смотритъ вѣрный песъ, когда его наказываютъ несправедливо. Онъ не хочетъ, чтобы его повязывали, какъ старую бабу, у которой болятъ зубы.-- Все это вздоръ! воскликнулъ онъ нетерпѣливо, срывая въ это время повязку и швырнувъ ее отъ себя.
   Налѣпивъ кусокъ пластыря на разсѣченную часть лба, онъ сталъ усиленно мыться, а спустя минуту, одѣтый и наружно спокойный, вышелъ на веранду, отдѣлявшую гостиную отъ столовой, куда тотчасъ по одной стали сходиться его семь нянекъ и тирановъ, одѣтыя въ легкіе утренніе костюмы.
   Восклицанія, которыя затѣмъ послѣдовали, могли бы составить цѣлую главу въ грамматикѣ.
   "Великій Боже, Джэкъ!" и "что ты тутъ дѣлаешь, Джэкъ!" и "Ма! посмотрите, Джэкъ всталъ уже съ постели!" раздавалось хоромъ. Но онъ не обратилъ на это вниманія. Онъ вслушивался въ голосъ Джона, стараясь объяснить себѣ причину веселыхъ несвойственныхъ ему нотъ и выводя самыя неблагопріятныя для себя заключенія изъ словъ его, сказанныхъ ласково прислугѣ: -- Поторопитесь съ завтракомъ, Сусанна, мнѣ нужно поспѣть на поѣздъ въ половинѣ десятаго. И за завтракомъ дѣла шли не лучше.-- Во всякомъ случаѣ, думалъ бѣдный Джэкъ, -- нельзя допустить, чтобы Джонъ выхватилъ у меня почву изъ-подъ ногъ, даже не предупредивъ меня. Я знаю и люблю Линду уже много лѣтъ, а онъ едва говорилъ съ нею шесть разъ въ жизни. Притомъ онъ знаетъ, что потеря ея поразитъ меня на смерть. Мнѣ кажется, что въ концѣ концовъ она согласилась бы стать моею, и Богу извѣстно, что я напрягалъ бы всѣ силы, чтобы сдѣлать ее счастливой. Не имѣю ли я первый правъ на нее? Не пристань онъ ко мнѣ въ то воскресенье, онъ бы и не зналъ ея.
   Такія мысли мучили Джэка въ то время, какъ онъ сидѣлъ за столомъ. Какъ бы ему хотѣлось громко высказать свои подозрѣнія и, если они вѣрны, вызвать тотчасъ своего сладкорѣчиваго брата на смертный поединокъ. Ему не нужно смертоносное оружіе. Его мускулистыя руки и кулаки, твердые, какъ пушечныя ядра, съумѣютъ наказать предателя по заслугамъ. До этихъ поръ онъ такъ же мало думалъ о боксированіи съ Джономъ, какъ о боксированіи съ женщиною. Джонъ содрогался при одномъ воспоминаніи о боксѣ. Джэкъ зналъ это съ тѣхъ поръ, какъ себя помнилъ, но это не давало еще права Джону ходить здравымъ и невредимымъ, между тѣмъ какъ онъ поступалъ, какъ послѣдній изъ негодяевъ. Дикіе инстинкты, таящіеся во всякомъ человѣкѣ, овладѣвали Джэкомъ, когда онъ, нахмуренный и молчаливый, сидѣлъ среди семьи. У него чесались руки отъ желанія поквитаться со своимъ соперникомъ. Каждая улыбка Джона и радостный блескъ въ глазахъ приводили его въ отчаяніе и раздражали его. И къ чему онъ закрывается газетой и мямлитъ что-то о войнѣ, когда Анни спрашиваетъ его, какъ онъ провелъ вечеръ у Уайзменовъ и ухаживалъ ли за красивой миссъ Роблей? И къ чему ему вскакивать, говоря, что опоздаетъ на поѣздъ, когда онъ могъ пробыть дома еще цѣлыхъ три минуты? И почему, уходя, онъ самъ сказалъ Джорджи, что гармоніумъ не запертъ? Все это очень подозрительно, и едва Джонъ вышелъ изъ дому, какъ Джэкъ сталъ прокрадываться черезъ заднюю дверь, съ намѣреніемъ выяснить свои подозрѣнія и узнать всю правду, обратившись прямо къ Линдѣ.
   Но Джэкъ не подумалъ о своемъ хозяинѣ или вѣрнѣе о своихъ хозяйкахъ. Въ случаяхъ, подобныхъ настоящему, сотни глазъ Аргуса не значатъ ничего въ сравненіи съ глазами сестеръ, кузинъ и тетокъ.
   Едва онъ вышелъ на задній дворъ, какъ Моди -- имѣвшая деревенскія наклонности и кормившая тамъ птицъ -- подняла крикъ, и всѣ выбѣжали за Джэкомъ. Къ сожалѣнію своему, Джэкъ убѣдился, что слишкомъ онъ слабъ, чтобы перепрыгнуть черезъ запертыя ворота и идти полемъ; при томъ двѣнадцать рукъ тотчасъ уцѣпились за него.-- Какъ это неосторожно выходить! Подумай только, что скажетъ докторъ! А онъ пріѣдетъ сегодня! Ты не долженъ, ты не долженъ выходить! Ma, подите сюда, помогите намъ удержать Джэка; онъ такой упрямый и такой сильный! раздавалось со всѣхъ устъ.
   Послѣднее замѣчаніе было явной клеветой, во-первыхъ, потому, что Джэкъ былъ еще такъ слабъ, какъ дитя, и во-вторыхъ, какъ всякій сильный мужчина, онъ благоговѣлъ передъ слабымъ поломъ и никогда не рѣшился бы насильно вырываться отъ нихъ.
   Онъ все еще былъ въ сѣтяхъ, какъ подоспѣла тетя Фуллертонъ съ замѣчаніями:-- Возьми, Джэкъ, двухъ дѣвочекъ съ собою. Право нехорошо, что ты ходишь одинъ, когда ты долженъ лежать въ кровати. И куда ты торопишься? Увѣрена, что у тебя нѣтъ никакихъ спѣшныхъ дѣлъ.
   Нѣтъ никакихъ спѣшныхъ дѣлъ! Бѣдный Джэкъ вздохнулъ. Гдѣ найти выходъ? Неизвѣстно, что бы онъ сказалъ или сдѣлалъ, еслибы въ это время не появился докторъ, молодой человѣкъ, съ которымъ Джэкъ познакомился на скачкахъ.
   Осмотрѣвъ своего паціента, онъ уладилъ дѣло, предложивъ довезти Джэка въ городъ (куда, какъ онъ предполагалъ, тотъ хочетъ отправиться) въ своемъ закрытомъ экипажѣ, обѣщая смотрѣть за нимъ хорошенько. Рѣшенію этому пришлось подчиниться всѣмъ, и Джэкъ взобрался въ бэгги и, уѣзжая, радостно замахалъ платкомъ своимъ тюремщикамъ въ разноцвѣтныхъ платьяхъ, послѣ чего тетка и сестры вернулись въ домъ.
   Линда сидѣла безъ шляпы подъ тополемъ, когда Джэкъ появился у воротъ Уотль-парка и медленно шелъ по аллеѣ, спустя полчаса послѣ выдержанной имъ бури въ Ривервью. Она принесла съ собою "Французскую революцію" Карлейля, но едва-ли мысли ея были заняты Робеспьеромъ или другимъ чудовищнымъ продуктомъ этой чудовищной эпохи. Полагаю, что она, какъ большинство помолвленныхъ дѣвушекъ, думала о той перемѣнѣ, которую вызовутъ въ ея жизни нѣсколько словъ, сказанныхъ ею при лунномъ сіяніи. Странно, размышляла она, что ея помолвка не вызываетъ въ ней чувства счастья и удовольствія, а напротивъ -- непріятное сознаніе новой и неопредѣленной отвѣтственности. Въ размышленіяхъ ея была еще одна сторона, которая вовсе не нравилась Линдѣ. Она съ ужасомъ увидѣла, что съ тѣхъ поръ, какъ у нея установились новыя и близкія отношенія къ Джону, она начала разбирать его болѣе безпристрастной критически, и менѣе снисходительно, чѣмъ прежде. Его недостатки (которые, безъ сомнѣнія, есть у него) пріобрѣтаютъ теперь новое и страшное значеніе. Она чувствовала, что болѣе бы его любила, еслибы мистрисъ Уайзменъ одобрила ея выборъ.
   А между тѣмъ онъ весь отдавался ей, отдавалъ ей всю свою любовь, свое имя, деньги и положеніе. Будетъ несчастьемъ, если она не отплатитъ ему любовью и довѣріемъ. Но Джэкъ также далъ бы ей все это и, кромѣ того, онъ доказалъ уже свое постоянство.
   Бѣдный, бѣдный Джэкъ! Какъ жалко, что кругозоръ его такъ ограниченъ. А его можно очень любить. Но что-за жизнь была бы съ нимъ! Всѣ прежніе интересы, всѣ стремленія, энтузіазмъ и честолюбіе, плоды долгаго ученья и одинокихъ размышленій,-- все это стало бы мертвой буквой! И дѣйствительно, чтобы пожертвовать столькимъ, женщина должна очень любить его. Умственная сторона Джона была симпатичнѣе. Онъ никогда не назвалъ бы "парнемъ" Симона и Конта, говоря о позитивизмѣ. Джонъ былъ вполнѣ развитой человѣкъ; его литературныя сужденія были очень вѣски, а, описывая поэтовъ, онъ всегда находилъ самыя точныя слова для выраженія мысли, которая овладѣвала имъ. Что-за идеальный человѣкъ вышелъ бы изъ соединенія Джона и Джэка! О, еслибы обладать властью миѳологическаго существа, хотя на короткое время, чтобы вложить въ Джэка умственное развитіе и понятія Джона или же одарить послѣдняго душевными свойствами и наружностью Джэка!
   Мистрисъ Уайзменъ сказала, однако, что Джэкъ и Джонъ не единственные молодые люди въ мірѣ. Да, но они единственные въ мірѣ ея, Линды, а это одно и то же. Въ это время она услышала шаги на дорожкѣ и, взглянувъ въ ту сторону, встрѣтилась съ блѣднымъ лицомъ Джэка и его запавшими голубыми глазами.
   Глаза его никогда не казались такими голубыми и такими глубокими, а загорѣлое обыкновенно здоровое лицо никогда не бывало такъ блѣдно. Линда знала, зачѣмъ онъ пришелъ, и странная тоска, точно угрызеніе совѣсти, сжала ея сердце, когда она поднялась ему навстрѣчу.
   Это чудовищно! Неужели она то, что люди называютъ безнравственной? Она не могла не сознаться, что въ эту минуту желаетъ одного: имѣть право подать Джэку маленькую надежду. Онъ всегда довольствовался такими крохами. А теперь въ этомъ нужно отказать ему. Между тѣмъ, онъ видно страшно волновался и страдалъ въ теченіе послѣднихъ двухъ недѣль. И страдалъ болѣе нравственно, чѣмъ физически, такъ какъ только сердечныя муки могли придать такое озабоченное, напряженное выраженіе его обыкновенно веселому взгляду.
   Бѣдный Джэкъ! И вотъ ей приходится нанести ему ударъ прямо въ сердце. Достанетъ ли у нея на это силъ?
   Согласно старому кодексу приличій, дама отказываетъ обыкновенно нежеланному жениху не только съ презрѣніемъ, но еще даетъ почувствовать своему поклоннику всю дерзость его предложенія.
   Линда поступила совершенно наоборотъ. Она не только сама страдала отъ наносимаго ею удара, но еще наносила его такъ робко, съ такимъ состраданіемъ, что еще болѣе воспламенила своего отвергнутаго поклонника.
   Она хотѣла помѣшать Джэку начать опасный разговоръ и съ этой цѣлью начала разспрашивать его о здоровьи и о Паризинѣ, бывшей главною причиною несчастья. Но слабый барьеръ былъ скоро разрушенъ сильнымъ потокомъ страсти. Единственный разъ въ жизни Джэкъ нашелъ подходящія слова. Говорить отъ души -- вотъ секретъ истиннаго краснорѣчія.
   Джэкъ не прибѣгалъ къ поэзіи, не выражалъ свои мысли словами другихъ, но говорилъ своимъ обыкновеннымъ языкомъ то, что чувствовалъ въ настоящую минуту. А между тѣмъ, слова его подѣйствовали, какъ музыка, на слухъ Линды и заставили радостно затрепетать ея сердце. Самая простота любви Джэка трогала и покоряла ее.
   Тутъ не играла роли ни ея передача вагнеровскихъ арій, ни ея позитивизмъ, ни ея знаніе французскаго языка. Джэкъ любилъ ее такою, какою ее создала природа, безъ всѣхъ тѣхъ совершенствъ, которыя привлекали Джона. Все время, пока онъ говорилъ, Линда знала, что онъ питаетъ напрасную надежду, и не рѣшалась сказать ему это. Точно преступница сидѣла она возлѣ него, опустивъ голову. Непрошенныя слезы, слезы досады и волненія, появились въ ея сѣрыхъ глазахъ. Она бы хотѣла быть теперь свободной, утѣшить чѣмъ-нибудь Джэка, отпустить его, надѣливъ тѣми крохами, которыми онъ довольствовался, отсрочить послѣдній ударъ именно теперь, когда онъ былъ еще такъ слабъ и такъ всецѣло находился въ ея власти.
   Но объ этомъ нечего было и думать. Она знала, что Джонъ тотчасъ объявитъ о своей помолвкѣ матери и сестрамъ. Онъ написалъ также утромъ къ ея матери, и письмо было уже послано. Капитанъ Уайзменъ узналъ великую новость за завтракомъ и воспользовался случаемъ, поздравляя Линду, поцѣловать ее въ присутствіи жены. Если она не скажетъ Джэку сегодня сама, то онъ заподозритъ ее въ трусости и обманѣ. Не легко ей, однако, признаться, тѣмъ болѣе, что ей не удалось помѣшать ему сдѣлать предложеніе. Онъ заставилъ ее выслушать, какъ она дорога для него и что, полюбя ее, ему не къ чему говорить, что онъ полюбилъ на всю жизнь!
   -- О, довольно, довольно! воскликнула она въ отчаяніи.-- Я не должна васъ слушать. Я старалась давно дать вамъ это понять. Я помолвлена!
   Наконецъ-то страшное слово произнесено, и Джэкъ отвѣтилъ то же, что и мистрисъ Уайзменъ.
   -- Что вы сказали? и при этомъ онъ быстро повернулся къ ней.-- Я вамъ не вѣрю, Линда.
   До этой минуты лицо его оставалось блѣднымъ; теперь же оно покрылось краской досады. Онъ схватилъ ея руку, не замѣчая, что сильно и нервно пожимаетъ ее. Но Линда едва-ли почувствовала это. Она слишкомъ была несчастна.
   -- Вы должны этому вѣрить, сказала она, глядя на него робко. Слезы дрожали на ея длинныхъ рѣсницахъ.-- Я помолвлена, но... но я не знала, что это васъ такъ огорчитъ.
   -- Огорчитъ! повторилъ Джэкъ, выпуская ея руку съ горькимъ смѣхомъ, который сказалъ больше словъ.
   Линда едва удерживалась отъ слезъ. Она опустила глаза и болѣе почувствовала, чѣмъ увидѣла, что онъ сѣлъ на скамью и закрылъ лицо руками.
   -- Помолвлены -- съ кѣмъ? сказалъ онъ, наконецъ.
   Голосъ его звучалъ глухо и неестественно. Онъ вывелъ ее изъ того оцѣпенѣнія, въ какомъ она находилась нѣсколько послѣднихъ мгновеній, въ теченіе которыхъ звукъ мотыки садовника, чистившаго дорожки въ паркѣ, былъ единственнымъ фактомъ, который она сознавала.
   -- Съ вашимъ братомъ, отвѣтила она тихо, но съ ужасной ясностью.-- Я...
   Она замолчала вдругъ. Къ чему объяснять Джэку, когда и какимъ образомъ она дала слово? Онъ не исповѣдникъ ея, не добивается ея откровенности и, наконецъ, ей не къ чему оправдываться. Любовь Джэка еще не даетъ ему права вмѣшиваться въ ея поступки.
   -- Съ моимъ двоюроднымъ братомъ, Джономъ Фуллертонъ! повторилъ Джэкъ съ удареніемъ и, какъ казалось, съ угрозой, такъ какъ это подтвердило его предчувствія.-- О, Боже мой! Это довершаетъ все!
   Снова наступило молчаніе, въ теченіе котораго у Линды пронеслась тысяча соображеній. Ищетъ ли ее мистрисъ Уайзменъ? Зачѣмъ Джэкъ сказалъ:-- Это довершаетъ все! И сказалъ такимъ голосомъ, точно душа въ чистилищѣ -- если души имѣютъ голосъ?
   Какъ легко переложить на музыку удары мотыки садовника, на подобіе "Гармоничнаго кузнеца" Генделя! Какъ скучно, что Джэкъ сидитъ тутъ, точно парализованный! Конечно, она никогда не поощряла его, хотя одно время и старалась смотрѣть на него, какъ на будущаго мужа, особенно послѣ полученія письма отъ папы-профессора.
   Но дольше она не могла выносить того напряженія, какое сообщалось ей при видѣ его наклоненной головы и убитой позы.
   -- Пойду, приведу къ вамъ мистрисъ Уайзменъ, сказала она, поднимаясь. Она чувствовала, что приглашать его съ собою въ домъ было бы злою насмѣшкой..
   Когда, спустя пять минутъ, она возвратилась со своею пріятельницею, на скамейкѣ не оказалось уже никого. Но она долго не могла забыть честныхъ голубыхъ глазъ, съ выраженіемъ отчаянія и скорби.
   Что касается Джэка, то онъ сознавалъ только одно, что до наступленія ночи долженъ какъ можно дальше уйти отъ Джона, чтобы лишиться возможности исколотить и избить своего соперника. Съ этими жестокими инстинктами ему нельзя было оставаться. Еслибы Джонъ былъ кѣмъ-нибудь инымъ, но не Джономъ, то-есть не сыномъ и братомъ женщинъ, которыя такъ заботливо ухаживали за нимъ, Джэкъ чувствовалъ, что, не задумываясь, наказалъ бы его. Но драться съ нимъ!.. Тутъ молодой человѣкъ засмѣялся, засмѣялся горько и хрипло во второй разъ.
   Но, собираясь сойти съ пути Джона, онъ не зналъ, на чемъ остановиться. Вскочить ли ему на Паризину и умчаться, куда глядятъ глаза, или броситься съ нею въ Ярру, гдѣ мертвое его тѣло можетъ всплыть возлѣ сада мистрисъ Уайзменъ? Уѣхать ли ему въ городъ по желѣзной дорогѣ и, усѣвшись въ одной изъ кофеенъ, въ улицѣ Бурке, потопить свое горе въ винѣ? Или отправиться прямо къ себѣ въ поселеніе и скрыться тамъ отъ всѣхъ глазъ, и превратиться въ мизантропа и ненавистника женщинъ?
   Послѣднее было самое несложное, и на этомъ онъ остановился.
   Возвратившись въ Ривервью и войдя въ домъ черезъ крытую веранду, дверь которой оставалась всегда отпертой въ теплые и безвѣтренные дни, Джэкъ засталъ всѣхъ въ большомъ волненіи. Причиной этому была большая желтая афиша, съ которою Джорджи тотчасъ подошла къ нему. Слово "балъ" сразу бросилось ему въ глаза, какъ бы въ насмѣшку надъ его несчастьемъ. Тутъ Джэкъ вышелъ изъ себя.
   -- Вы, женщины, только и думаете о балахъ и пустякахъ! сказалъ онъ раздраженно и, не слушая возраженій и криковъ негодованія, пошелъ въ свою комнату.
   Нѣтъ надобности описывать, какъ онъ укладывалъ свои вещи, втискивая все въ одно мѣсто -- и бѣлье, и платье, и жокейскую куртку, и только-что вычищенные сапоги, сдѣлавъ изъ вещей "une vraie marmelade", какъ говорятъ французы.
   Только одна пара глазъ встрѣтила его ласково, но съ примѣсью тревожнаго любопытства, когда онъ возвратился на веранду съ чемоданомъ и плащомъ.
   Прощанье его было коротко. Онъ даже не старался извиниться передъ пятью оскорбленными имъ женщинами, исключая изъ среды ихъ Анни. Она проводила его, обѣщая помирить съ сестрами и передать матери его поклонъ и благодарность за гостепріимство. Имени Джона не упоминалось.
   -- Надѣюсь, Джэкъ, извѣстія не особенно плохи? сказала она, стоя у калитки, въ концѣ сада, куда она проводила его и гдѣ онъ поджидалъ проѣзда почтоваго экипажа.-- Ты могъ бы сказать намъ, что случилось?
   Анни говорила съ удареніемъ. Въ голосѣ слышалась мольба, а глаза смотрѣли грустнѣе обыкновеннаго. Еще въ это утро она соображала, какъ долго затянется выздоровленіе Джэка -- недѣлю или двѣ? Не менѣе двухъ недѣль, а сколько перемѣнъ можетъ случиться въ это время! Внезапный выходъ Джэка сегодня утромъ -- былъ катастрофой, которой она не предвидѣла. Какъ тяжело быть взрослой молодой дѣвушкой, принужденной удерживать слезы, которыя бы такъ облегчили ее! Тому десять лѣтъ, она кинулась бы на шею Джэка и, рыдая, просила бы его остаться. Но можно ли сравнить ея дѣтское горе съ настоящимъ страданіемъ?
   Джэкъ не умѣлъ читать въ женскихъ сердцахъ, какъ не умѣлъ узнавать желанія и характеры. Проявленіе женскаго сердца, естественная жажда любви и стремленіе къ материнству -- были такіе вопросы, о которыхъ онъ не думалъ никогда. Онъ не умѣлъ разсуждать отвлеченно. Если молодому человѣку нравилась хорошенькая дѣвушка, то въ порядкѣ вещей, что она отплачиваетъ ему тѣмъ же. Онъ никогда не занимался мучительнымъ вопросомъ о взаимныхъ между мужчиною и женщиною отношеніяхъ. А то, что красивая дѣвушка поступила съ нимъ не по его теоріи, до того огорчило его, что еслибы чувства Анни нашли исходъ въ слезахъ, онъ едва-ли приписалъ бы ихъ настоящей причинѣ.
   Но онъ любилъ Анни болѣе остальныхъ сестеръ. Она всегда была его добрымъ товарищемъ.
   Между тѣмъ, экипажъ все не появлялся.
   Ласковый голосъ Анни благотворно подѣйствовалъ на Джэка. Онъ поставилъ свой чемоданъ на дорогѣ, чтобы тотчасъ подать его въ карету, и, облокотившись на калитку, возлѣ которой стояла Анни, сказалъ съ чувствомъ:
   -- Я скажу тебѣ! Никому въ мірѣ я не скажу этого, но ты всегда была для меня добрымъ другомъ, Анни.
   -- О, Джэкъ! могло ли быть иначе?
   Невольное это восклицаніе равнялось почти признанію, но Джэкъ не обратилъ на это вниманія.
   -- Я бы хотѣлъ попрощаться съ тобою, старушка, и просить тебя не судить меня строго. Я не хотѣлъ быть грубымъ.
   -- О, Джэкъ, ты не былъ грубымъ; ты не хотѣлъ быть грубымъ, я знаю это. Но ты прощаешься не на долго?
   -- Думаю, надолго, отвѣтилъ Джэкъ, смотря не на Анни, а на дорогу, съ нетерпѣніемъ ожидая кареты.-- Видишь ли, Анни, ты всегда считала меня веселымъ парнемъ, и таковъ я въ дѣйствительности, но въ послѣднее время мнѣ приходилось тяжело. Погоди немного, пока ты полюбишь какого-нибудь красиваго молодаго человѣка, увидишь тогда, что съ тобой будетъ, если онъ отвернется отъ тебя. Я съ радостью готовъ бы теперь умереть. Но ты не знаешь, каково это! Ты не можетъ знать!
   -- Не могу, быть можетъ, проговорила Анни въ отвѣтъ.
   Но еслибы Джэкъ, вмѣсто того, чтобы всматриваться вдаль, взглянулъ на дрожащія губы дѣвушки и на ея блѣдное личико, онъ не утверждалъ бы такъ смѣло, что она не можетъ его понять.
   -- Давно уже я люблю Линду Роблей, продолжалъ онъ съ тѣмъ наивнымъ эгоизмомъ, какой порождаютъ сильныя личныя страданія.-- Она такъ дорога моему сердцу, что я не въ состояніи вырвать ее оттуда. Это все равно, еслибы я лишилъ себя жизни. Я всегда надѣялся, что она полюбитъ меня, и думалъ объ этомъ день и ночь. И вотъ теперь я долженъ привыкать къ мысли, что потерялъ ее! Еслибы я еще потерялъ ее по своей винѣ! Но тутъ не было моей вины! Ее украли у меня самымъ безчестнымъ образомъ. И кто же? Тотъ, кому я вѣрилъ, какъ брату!
   -- Это Джонъ? спросила Анни.
   Несмотря на горе, которое причинялъ ей Джэкъ своимъ несвязнымъ разсказомъ, несмотря на страданіе, что чувства ея непоняты, несмотря на испытываемое ею униженіе и ревность, предъ нею блеснулъ лучъ надежды. Какъ бы то ни было, но она избавлена отъ соперницы. Что бы ни случилось, но Джэкъ не прижметъ никогда Линду Роблей къ своей груди.
   Вдали, по Ричмондской дорогѣ, показался неясный черный предметъ, который можно было принять и за экипажъ, и за всадника. Джэкъ поднялъ свой чемоданъ, въ увѣренности, что это карета, которую онъ ожидаетъ. Но Анни не могла отпустить его, не получивъ отвѣта на свой вопросъ.
   -- Кто же это? Скажи мнѣ, Джэкъ. Кого же миссъ Роблей любитъ болѣе, нежели тебя? Это Джонъ? Онъ сдѣлалъ предложеніе? И она согласилась?
   -- Онъ самъ разскажетъ вамъ все, эта противная змѣя! Я уѣзжаю, потому что боюсь свернуть ему шею, если встрѣчусь съ нимъ. Передай ему это отъ меня. И не будь онъ сыномъ тети Фуллертонъ и вашимъ братомъ, онъ не отдѣлался бы такъ легко. Можешь ему это сказать.
   И, проговоривъ это и не обращая вниманія на маленькую ручку, съ любовью протянутую ему на прощанье, онъ кивнулъ головою и зашагалъ такъ рѣшительно и съ такимъ мрачнымъ видомъ, который болѣе подходилъ къ разбойнику съ большой дороги, чѣмъ къ молодому бушмену, не имѣвшему никакихъ кровожадныхъ замысловъ, кромѣ желанія сѣсть въ проѣзжавшую карету.
   

XII.

   Жребій брошенъ. Линда согласилась быть женою Джона, теперь ей не слѣдуетъ сравнивать его съ Джэкомъ. Нѣкоторое время, однако, вѣсы колебались. Если бы она была въ состояніи придать нѣкоторыя качества Джона Джэку, или наоборотъ, это былъ бы тотъ идеалъ, о которомъ она мечтала.
   Джонъ бывалъ въ восторгѣ, если Линда разговаривала съ нимъ въ удобномъ уголкѣ гостиной мистрисъ Уайзменъ, или если прочитывала ему одно изъ своихъ парижскихъ писемъ, которыя всегда чрезвычайно интересовали его. Онъ начиналъ тогда строить разные планы. Казалось, не было предѣла его предположеніямъ. Фурьеризмъ и соціализмъ, и евтаназія (въ самомъ широкомъ примѣненіи и путемъ закона), и религія философіи, поэзіи и равенства (какъ въ дѣлахъ, такъ и въ теоріи) для мущинъ и женщинъ -- составляли часть его широкихъ замысловъ.
   Но почему Линда не могла отдѣлаться отъ непріятнаго чувства? Ей все казалось, что Джонъ только на словахъ сочувствуетъ этимъ неосуществимымъ теоріямъ и что еслибы пришлось привести ихъ въ дѣло, онъ бы послѣдній согласился стать жертвою ихъ. Быть можетъ она ошибалась, но ей легче было представить Джэка, который до настоящаго времени не думалъ ни о чемъ болѣе, кромѣ своей привязанности къ Линдѣ и своего хозяйства, и который до ея отказа видимо былъ того мнѣнія, что все творится къ лучшему въ этомъ лучшемъ изъ міровъ (за исключеніемъ тѣхъ случаевъ, когда въ Буррабонгѣ была засуха), ей легче было представить Джэка на эшафотѣ нигилистовъ, ожидающаго смерти съ улыбкой на лицѣ, чѣмъ вообразить себѣ Джона, жертвующаго малѣйшей частицей своего личнаго удобства, чтобы установить лучшій порядокъ вещей. И хотя общество Джона было пріятно, хотя пріятно было слышать, какъ онъ читаетъ Теннисона, отрываясь по временамъ, чтобы съ любовью взглянуть на Линду, ею часто овладѣвало желаніе дѣятельности. Въ такомъ настроеніи лучшимъ истолкованіемъ жизни ей казалась возможность уйти съ Джэкомъ къ дикарямъ, въ одинъ изъ отдаленнѣйшихъ уголковъ Квинлэнда, купить тамъ клочокъ земли, поселиться въ хижинѣ и быть піонеромъ и реформаторомъ.
   Но Линдѣ не слѣдовало предаваться подобнымъ мечтамъ. Ей позволялось думать о художественно обставленномъ коттэджѣ, не очень далеко отъ поѣзда и не очень близко отъ Мэми, Тильды и Нелли, и Анни, Моди и Джорджи, и матери Джона съ большою комнатою для папы-профессора на случай его пріѣзда въ Мельбурнъ, и съ комнатою для ея бѣдной матери, заключающею всѣ дорогія реликвіи Фернея. Надъ этимъ часто задумывалась мистрисъ Роблей въ послѣднее время, и первые признаки болѣе дружескаго отношенія ея къ мистрисъ Уайзменъ вызвала необычайная щедрость послѣдней, проявленная ею въ обстановкѣ коттэджа.
   -- Я и мужъ устроимъ гостиную, сказала она; -- мы уже переговорили объ этомъ. Но вы, дорогая мистрисъ Роблей, должны помочь мнѣ въ выборѣ вещей. Вы лучше знаете вкусъ Линды и кромѣ того сами будете тутъ жить.
   И быть можетъ то было первое, ничѣмъ не отравленное удовольствіе, испытанное матерью Линды со времени своей помолвки, -- вслѣдъ за которой она скоро узнала, что "мущины обманываютъ" -- когда она распредѣляла, гдѣ ставить столы, художественные стулья, кушетку Ліодовика XV и Эрардовскій рояль, за который было заплачено восемьдесятъ гиней.
   Линда и вполовину не интересовалась такъ этимъ дѣломъ, какъ ея мать, хотя далеко не безразлично относилась къ красивымъ вещамъ. Но въ виду того, что день свадьбы былъ уже назначенъ и будущее ясно лежало передъ нею, она съ ужасомъ сознавала, что не можетъ радоваться всему такъ, какъ вначалѣ.
   -- Какая я странная и недовольная особа! Съ такимъ замѣчаніемъ она обратилась къ мистрисъ Уайзменъ, съ которой отчасти была откровенна.-- Какъ только я достигаю чего-нибудь, это теряетъ для меня половину цѣны. Мнѣ такъ прежде хотѣлось путешествовать, но какъ только мы занимали мѣста въ вагонѣ, у меня пропадала охота ѣхать. Еще недавно я думала, какое счастье быть помолвленной, а теперь я помолвлена и....
   -- И что же? перебила ее мистрисъ Уайзменъ.-- Неужели дѣйствительность не соотвѣтствуетъ предположеніямъ?
   -- Это очень трудно объяснить. Полагаю, что виновата я сама. Я. помню, что, отправляясь въ другія мѣста, я думала, буду чувствовать себя другою. Но всюду и вездѣ я оставалась все тою же. То же самое я испытываю и теперь. Я остаюсь собою, а Джонъ собою, я не могу слиться съ нимъ въ одно. Мнѣ казалось, что въ моемъ положеніи чувствуютъ себя иначе. Хотѣла бы я знать, что чувствуютъ на небѣ, если вообще небо существуетъ.
   -- Дорогая моя, вамъ слѣдовало быть буддисткой, сказала мистрисъ Уайзменъ. Ваша личность слишкомъ опредѣленна, чтобы сливаться съ чьей-либо иною. Я не хочу умалять достоинствъ Джона, но мнѣ кажется, у васъ болѣе сильный характеръ, чѣмъ у него.
   -- Непріятно, если это такъ, отвѣтила Линда.
   Затѣмъ разговоръ перешелъ на болѣе обыкновенные предметы. Не настоящее ли испытаніе имѣть дружками шесть невѣстокъ, изъ которыхъ каждая сильно отстаиваетъ свои права на полученіе отдѣльной части отъ жениха? Притомъ для каждой изъ нихъ нужно позаботиться о подходящемъ кавалерѣ! Знаетъ ли мистрисъ Уайзменъ, что Джэка приглашали шаферомъ и что онъ отказался, написавъ почти грубое письмо. И не любезно ли со стороны Джона, что онъ согласился уѣхать тотчасъ послѣ свадьбѣ въ Ферней, полный и дорогихъ, и грустныхъ, и пріятныхъ воспоминаній?
   Проектъ этотъ мистрисъ Уайзменъ одобрила очень сдержанно.
   -- Конечно, въ сентябрѣ будетъ еще много зелени, и англійскія вьющіяся растенія на верандѣ будутъ въ цвѣту, но не будетъ ли это грустное счастье, дитя мое? Не слишкомъ ли живо будетъ вамъ представляться тотъ, кто болѣе уже не существуетъ?
   -- Я этого и хочу, воскликнула Линда.-- Я хочу быть, тамъ, гдѣ могу вспоминать объ немъ. Хочу, чтобы вначалѣ моего замужества онъ былъ со мною и возлѣ меня, чтобы мнѣ не забыть его и не слишкомъ подчиняться новому вліянію и новымъ интересамъ. Джону извѣстны мои чувства въ этомъ отношеніи. Это не будетъ обыкновенный, банальный медовый мѣсяцъ. Это будетъ родъ посвященія нашихъ жизней его принципамъ и ученію. Тутъ никто не заботится объ этомъ. Мать и сестры Джона ложно истолковываютъ это. Но Джонъ понимаетъ. Онъ знаетъ, что мнѣ пріятнѣе поѣхать въ Ферней, чѣмъ въ другое мѣсто. И съ его стороны чрезвычайно внимательно, что онъ все уже приготовилъ тамъ. Не правда ли?
   -- Да, это большое вниманіе, согласилась мистрисъ Уайзменъ.
   Но, говоря это, мысли ея заняты были Фернеемъ болѣе въ прошедшемъ, чѣмъ въ настоящемъ. Какое странное впечатлѣніе производило на нее нѣкогда это названіе! Она помнитъ, какъ одно упоминаніе его равнодушными устами или сочетаніе буквъ въ газетѣ вызывало въ ней болѣзненное волненіе.
   И теперь, послѣ столькихъ лѣтъ, названіе это, произнесенное въ ея присутствіи, пробудило въ ней то же волненіе. Линда удивлялась своему другу, помнившему малѣйшія подробности въ домѣ, гдѣ она провела дѣтство, не подозрѣвая, почему собственно все такъ запечатлѣлось въ умѣ мистрисъ Уайзменъ.
   -- Мнѣ кажется, вы лучше меня знаете Ферней, дорогая мистрисъ Уайзменъ, воскликнула она; -- но вѣроятно тамъ не дѣлалось ничего безъ вашего совѣта, когда я была въ Европѣ.
   -- Вашъ отецъ охотно совѣтовался со мною, сказала мистрисъ Уайзменъ, -- а также и ваша мать, поторопилась она. прибавить.
   -- Бѣдная мама! почти прошептала Линда.
   Предъ нею внезапно воскресла картина прошлаго. Въ одно апрѣльское утро она идетъ съ отцомъ къ только-что отстроенному бельведеру. Небольшой холмъ, покрытый виноградомъ, зеленѣетъ подъ пасмурнымъ небомъ. Знаменитая Фернейская рѣченка, превращенная въ быстрый потокъ осенними дождями, струится на подобіе серебряной ленты. Влажный и свѣжій воздухъ несется на встрѣчу имъ. Достигнувъ бельведера, отецъ остановился и плотнѣе запахнулъ плащъ свой дочурки, и взявъ ее за подбородокъ, посмотрѣлъ въ ея отвернувшіеся глазки, а затѣмъ на пейзажъ и точно подъ вліяніемъ внезапнаго побужденія, наклонился и поцѣловалъ ее въ лобъ. Линда не сказала ничего. Внезапный наплывъ счастья, сознаніе, что она чувствуетъ то же, что и отецъ при видѣ всей сцены, лишили ее возможности говорить. Очарованіе было нарушено сердитымъ вздохомъ и, оглянувшись, Линда увидѣла, что за ними поднимается мать, и она поспѣшила помочь ей.
   -- Какъ тамъ красиво, мама!
   Мистрисъ Роблей вздохнула еще разъ.
   -- Тутъ много затрачено денегъ. Конечно, мистрисъ Уайзменъ не стоитъ ничего подавать совѣты. Я не удивлюсь, если она скажетъ папѣ снести этотъ домъ и выстроить на его мѣстѣ другой.
   Слова матери огорчили въ то время Линду. Но, вспоминая ихъ теперь, она отчасти объясняла себѣ странное и непонятное поведеніе матери. Неужели мать сердится на дорогую мистрисъ Уайзменъ за то нравственное вліяніе, которое она оказываетъ на всѣхъ, благодаря своему уму и обаянію? Не употребляла ли она это вліяніе для ихъ же пользы? Линда была убѣждена, что они никогда бы не разорились, еслибы сначала послѣдовали совѣту мистрисъ Уайзменъ. И, будь живъ отецъ, они не лишились бы Фернея, потому что онъ не оставался бы глухъ, какъ это дѣлала мать, къ предложеніямъ Уайзменовъ спасти ихъ отъ несчастья. Размышленія эти, казалось, еще болѣе заставили ее полюбить мистрисъ Уайзменъ и отстранили отъ матери, которая, какъ думала Линда, не умѣла цѣнить дружбы и расположенія.
   -- Джонъ также хочетъ видѣть Ферней, сказала она наконецъ, нарушая молчаніе, въ теченіе котораго обѣ женщины, и пожилая и молодая, жили въ прошедшемъ.-- На станціи насъ встрѣтитъ тотъ же бэгги, въ которомъ я училась править. Мы поѣдемъ одни пятнадцать миль до Фернея, а тамъ намъ будетъ прислуживать только старый садовникъ съ женою. Джонъ условился уже съ управляющимъ, а владѣлецъ теперь въ Европѣ.
   -- Вы должны побывать въ Бурнивангѣ, перебила мистрисъ Уайзменъ.-- Скажите имъ, что "дѣточка бабушки" здорова. Полагаю, вы увидите также Джэка и помиритесь съ нимъ.
   -- Судя по поведенію Джэка, онъ не хочетъ мириться, отвѣтила Линда.-- Это очень жалко. Онъ какъ будто обвиняетъ меня, а между тѣмъ я не вижу никакой вины съ своей стороны.
   Мистрисъ Уайзменъ улыбнулась недовѣрчиво.
   -- Qui s'excuse -- s'accuse, проговорила она въ раздумьи.-- Нѣтъ, Линда, вы сами не знали, чего держаться вначалѣ. Вы позволили бѣдному Джэку надѣяться и въ то самое время, когда надежда его окрѣпла, вы неожиданно нанесли ему смертельный ударъ. Я не хочу касаться вашего чувства къ его родственнику. Чувство это безъ сомнѣнія очень сильно, иначе вы не были бы помолвлены съ нимъ; но если бы Джонъ не явился на сцену, если бы Джэкъ не сломалъ себѣ ребра, кто знаетъ, какова была бы его судьба теперь? Неудивительно, что онъ въ отчаяньи. Грустно думать, какимъ образомъ онъ лишился васъ. Многое въ жизни зависитъ отъ случайностей. На этотъ разъ судьба была противъ него.
   -- Такъ вы думаете, проговорила Линда, лицо которой сдѣлалось серьезнымъ,-- что я сказала бы впослѣдствіи Джэку "да"?
   -- О, Линда, какъ много сказано этимъ словомъ "впослѣдствіи". Вы сами чувствуете, что ваше согласіе было только вопросомъ времени. Бѣдный Джэкъ! Мнѣ очень его жаль.
   -- Вы, кажется, хотите, чтобы я вышла замужъ за Джэка, а не за Джона! воскликнула Линда.
   -- Я хочу только вашего счастья. Еслибы вы полюбили Джэка, какъ любите теперь Джона,-- дѣло было бы другое. Джэка я знаю лучше и знаю, что сердце у него изъ чистаго золота безъ всякой примѣси и что оно было бы вашимъ до конца жизни.
   -- О, Джэкъ проститъ! проговорила Линда.-- У него столько кузинъ и всѣ его такъ любятъ.
   И послѣ этого утѣшительнаго замѣчанія, не убѣдившаго ни ее, ни ея собесѣдницу, Линда заговорила о приготовленіяхъ къ свадьбѣ.
   Слѣдующіе мѣсяцы пролетѣли быстро. Никогда еще дни не проходили такъ скоро. Коттэджъ у моря былъ оставленъ. Въ другой художественный коттэджъ, вблизи станціи Ст. Кильды перенесены всѣ Фернейскія реликвіи, съ которыми ни Линда, ни мать ея не согласились бы разстаться. Портретъ позитивиста повѣшенъ въ гостиной противъ зеркала въ бархатной рамѣ, въ которомъ онъ отражался. Комната мистрисъ Роблей, выходившая на море, свѣтлая и большая, вмѣщала въ себѣ много дорогихъ для нея предметовъ. Линда съ матерью жили до свадьбы у Уайзменовъ. Послѣдніе предлагали свою помощь такъ искусно и незамѣтно, что не могли оскорбить вдовы, скромныя средства которой не позволили бы и половины сдѣланныхъ затратъ. Линда считала совершенно естественнымъ пользоваться богатствомъ мистрисъ Уайзменъ, точно она была ея ребенкомъ, Любовь, какъ и смерть, уравниваетъ все и не ведетъ счетовъ. Но матери Линды казалось, что она налагаетъ на себя страшную тяжесть вынужденной благодарности, и тяжесть эта во сто кратъ увеличивала другую тяжесть, подъ которой она изнемогала уже такъ давно. Въ безсонныя ночи строила различные планы, высчитывая, не можетъ ли она отложить изъ своего небольшаго дохода сумму, достаточную для возмѣщенія затратъ, произведенныхъ ея благодѣтельницей, и отослать ее анонимно.
   Благодѣтельница! Но съ того самаго дня какъ мистрисъ Уайзменъ появилась въ дверяхъ гостиной Фернея въ своей парижской шляпкѣ и расшитомъ платьѣ, она закрыла собою свѣтъ въ жизни мистрисъ Роблей. О, несмотря на дочь, швырнуть бы такой благодѣтельницѣ всѣ ея подарки въ лицо и потребовать отъ нея возвращенія того сердца, которое она украла!
   Такимъ образомъ въ домѣ Уайзменовъ замѣчалось два теченія. На поверхности все было гладко. Обѣ матери Линды съ преувеличенною покорностью предоставляли одна другой всѣ приготовленія къ свадьбѣ. Джонъ оказался очень тактичнымъ, выказывая уваженіе мистрисъ Уайзменъ и трогательное вниманіе своей будущей тещѣ. Мистрисъ Фуллертонъ воспользовалась знакомствомъ съ Уайзменами и привозила въ Уотль-Паркъ по двѣ дочери заразъ. Она съумѣла добиться спеціальныхъ приглашеній для своихъ музыкантшъ на музыкальные вечера, а также приглашеній и для остальныхъ дѣвицъ. Капитанъ Уайзменъ и "бабушкина дѣточка" радовались суетѣ и волненію, предшествовавшимъ свадьбѣ.
   Что касается жениха и невѣсты, то съ каждымъ днемъ они все болѣе находили между собою общаго. Они согласились считать Европу ихъ "обѣтованною землею" и странствовать въ пустынѣ -- подъ чѣмъ подразумѣвалось долгое пребываніе въ Мельбурнѣ -- насколько возможно экономнѣе. Ежедневная ихъ манна будетъ состоять изъ скромнаго комфорта и одной прислуги; а все содержимое "копилки", куда станутъ поступать значительные ежедневные доходы Джона и сбереженія Линды по хозяйству, будетъ откладываться для будущаго употребленія въ обѣтованной землѣ.
   Что касается нижняго теченія, оно не безпокоило никого, скрытое гладкой поверхностью.
   Все шло "какъ по маслу". За исключеніемъ поведенія Джэка ничто не волновало счастливаго жениха, если не считать впрочемъ случайныхъ извѣстій о войнѣ -- единственный предметъ, способный разсердить Джона въ это блаженное время. Партія оффиціозныхъ лицъ,-- несносныхъ дѣльцовъ, по мнѣнію мистрисъ Фуллертонъ -- имѣя во главѣ людей, пользующихся извѣстностью, защищала сторону поднимавшихъ тревогу. Предполагалось образовать вооруженный отрядъ волонтеровъ, который, въ случаѣ крайности, былъ бы наготовѣ принять отвѣтственное командованіе. Въ числѣ прочихъ приглашали также и Джона, но онъ отклонилъ эту честь. Быть можетъ, разговоры съ невѣстой укрѣпили его въ позитивистскомъ презрѣніи къ войнѣ, или настоящее его счастье еще болѣе увеличило его отвращеніе ко всему, что отзывалось кровопролитіемъ и насиліемъ. Какъ бы ни было, но отказъ его принять участіе въ защитѣ страны и вообще отзывы о войнѣ -- отзывы человѣка, служившаго уже волонтеромъ -- непріятно подѣйствовали на героевъ, пришедшихъ завербовать его въ свой корпусъ, и вызвали случай, о которомъ, къ несчастью Джона, узнала Линда.
   Неизвѣстно, кто былъ тутъ виновенъ. Джэкъ скрывалъ свое горе въ Буррабонгѣ. Нѣтъ сомнѣнія, что если бы вожаки вышепоименованнаго корпуса обратились къ нему, онъ не колеблясь согласился бы на ихъ предложеніе. Но объ немъ не вспоминали, такъ какъ онъ не подавалъ о себѣ никакихъ извѣстій. Помимо этого, поступокъ, о которомъ, идетъ рѣчь, ни мало не соотвѣтствовалъ прямой, открытой и честной натурѣ Джэка.
   Случилось это за два дня до свадьбы. Джонъ пришелъ въ Уотль-Паркъ, какъ приходилъ обыкновенно каждый вечеръ послѣ обѣда. Онъ всунулъ въ карманъ два или три письма, поданныя ему почтальономъ при выходѣ изъ Ривервью. У него вошло въ привычку вскрывать свои письма при невѣстѣ. Находясь съ нею одинъ въ гостиной Уотль-Парка, онъ какъ бы предвкушалъ предстоящее семейное блаженство. Въ каминѣ пылалъ огонь, и Линда обыкновенно сидѣла въ низкомъ креслѣ съ рукодѣльемъ. Даже ея темное платье напоминало о домашнемъ удобствѣ и придавало, болѣе интимности картинѣ. Разговоръ ихъ бывалъ отрывистый и непослѣдовательный, какъ обыкновенно въ семьяхъ, и это особенно нравилось Джону. Онъ упоминалъ о своихъ письмахъ, отрывая ее иногда отъ работы своими замѣчаніями и пользуясь этимъ случаемъ, чтобы обнять ее.
   И въ этотъ вечеръ повторилась та же сцена. Уайзмены отправились обѣдать въ гости. Внучка была уже въ постели, и Линда, сидѣвшая въ комнатѣ матери, спустилась внизъ, чтобы встрѣтить своего жениха, чувствуя въ этотъ вечеръ особый приливъ благодарности за ту перемѣну, которую онъ вносилъ въ ея безцвѣтную жизнь. Нервной натурѣ Джона тотчасъ сообщилось настроеніе его. невѣсты. Онъ нѣжно прижалъ ее къ сердцу и только спустя нѣкоторое время вспомнилъ о своихъ, письмахъ и вынулъ ихъ.
   -- Что за странное письмо, сказала Линда, взявъ красивый бѣлый конвертъ, на которомъ печатными буквами стояло: Джону Фуллертону, Эсквайру, въ Ривервью.-- Быть можетъ это отъ кого-нибудь, кто никогда не учился писать?
   -- Полагаю, что это отъ того, кто боится отвѣтственности за содержаніе, сказалъ Джонъ.-- Что, если тамъ стоитъ: "невѣста ваша вамъ измѣняетъ; сердце ея отдано другому!"
   -- Но невѣста на-лицо и можетъ быть подвергнута допросу, отвѣтила весело Линда. Но, право, это очень любопытно. Я вскрою письмо и обнаружу страшную тайну! Но тутъ нѣтъ никакога письма... только вотъ это перо! О, Джонъ, что это значитъ? И вмѣсто письма Линда вынула небольшое, красиво вьющееся страусовое перо снѣжной бѣлизны. Она подала его Джону, который повертѣлъ его въ рукѣ и нервно разсмѣялся.
   -- Что-за глупая выходка! Синонимъ тряпичности и трусости. И это за то, что я обдалъ холодной водою ихъ волонтерскіе планы. Глупые люди!
   Линда взяла снова перо и задумчиво вертѣла его въ рукѣ -- Волонтерскіе планы! Они желали, чтобы ты присоединился къ нимъ?
   -- Они желали, чтобы я подписался на какое-то безсмысленное дѣло частной обороны, сказалъ Джонъ.-- Мнѣ некогда было распространяться съ ними, и вотъ это ихъ месть. Her стоитъ больше думать объ этомъ, радость моя. Не годится ли перо на шляпу? Я не понимаю толку въ перьяхъ, но, кажется, оно не дурно.
   Вмѣсто отвѣта Линда кинула перо въ огонь, гдѣ оно вспыхнуло и затѣмъ медленно сгорѣло, распространяя непріятный, острый запахъ, пересилившій даже ароматъ цвѣтовъ.
   -- Стоитъ ли сердиться, дорогая? проговорилъ Джонъ нѣжно, протянувъ къ ней руки.
   -- Мнѣ было бы пріятно, если бы сердился ты, сказала Линда, не обращая вниманія на его протянутыя руки.-- Не особенно хорошо, если станутъ говорить, что значитъ эта присылка!
   -- Стоитъ ли обращать вниманіе на всякіе росказни, если знаешь, что это выдумка? Но это въ добавокъ продѣлка труса. Ты видишь, что посылка анонимная, -- доказательство, что посылавшій трусъ. И притомъ, Линда, мнѣ казалось, что ты ненавидишь войну и сраженіе, и презираешь грубую силу? Не возстаетъ ли позивитизмъ противъ войны? И неужели основатели и члены мирныхъ обществъ менѣе храбры, чѣмъ всѣ вояки? Поэтому каждому изъ нихъ слѣдовало бы такъ же послать по бѣлому перу. Разницы тутъ нѣтъ никакой.
   Джону не возражали. Перо сгорѣло, и казалось немыслимымъ, чтобы такая маленькая, красивая бѣлая вещица могла создать родъ преграды между имъ и Линдой. Но все же онъ не могъ отдѣлаться отъ непріятнаго сознанія, что разставанье ихъ было менѣе сердечно, чѣмъ встрѣча.
   И сознаніе это преслѣдовало его до самаго дома, наводя на мысль о противорѣчіяхъ въ женской натурѣ, даже въ натурѣ такой идеальной женщины, какую ему послала судьба.
   

XIII.

   Наступилъ сентябрь съ его порывистыми вѣтрами и рѣзкими, сильными ливнями. Свадьба, не отличавшаяся ничѣмъ отъ обыкновенныхъ приличныхъ свадебъ, была отпразднована въ концѣ мѣсяца, и тотчасъ послѣ церемоніи Линда отправилась съ мужемъ въ Ферней. Нужно было поспѣть на станцію Кастльменъ, между тремя и четырьмя часами дня, чтобы до заката солнца достигнуть Фернея. Пріятно было покинуть наконецъ Мельбурнъ, гдѣ послѣднее время ихъ утомила любезность друзей. Всѣ знакомые наперерывъ старались закармливать ихъ. Начало этому положили друзья Уайзменовъ, выразившіе непреодолимое желаніе устраивать ленчи и обѣды въ честь прелестной невѣсты и ея интереснаго жениха.
   Понятно, что и друзья мистрисъ Фуллертонъ не хотѣли также отстать въ этомъ отношеніи, хотя и не располагали такими средствами, какъ друзья мистрисъ Уайзменъ. Напрасно Джонъ и Линда старались освободиться изъ водоворота, центромъ котораго они были помимо воли. Большинство общества, казалось, сплотилось противъ ихъ.
   -- Они могутъ бывать у друзей мистрисъ Уайзменъ, говорила мистрисъ Фуллертонъ,-- почему имъ не пойти и къ моимъ. Это друзья отца Джона, и все народъ очень приличный, хотя, они и не задаютъ такого тона, какъ владѣльцы Уотль-Парка!
   У мистрисъ Роблей было также нѣсколько старыхъ знакомыхъ со временъ болѣе счастливыхъ, и она робко выразила желаніе возобновить отношенія. Несмотря на свое намѣреніе имѣть на свадьбѣ только близкихъ родныхъ и нѣсколько старыхъ друзей, бѣдные женихъ и невѣста были въ день вѣнчанія окружены массою лицъ, которыхъ они почти не знали. Капитанъ Уайзменъ пожелалъ поставить для свадьбы палатку въ Уотль-Паркѣ, а такъ какъ сентябрь былъ очень дождливый, то палатка ни на минуту не была пуста.
   Хотя гости были очень нарядны и прекрасно надушены, но, садясь за столъ въ видѣ подковы, гдѣ всѣ были размѣщены по строгимъ правиламъ этикета, Линдѣ казалось, что она сидитъ среди толпы въ циркѣ.
   Свадьба не обошлась безъ обычныхъ, въ такихъ случаяхъ, спичей, и Линда должна была молча выслушивать похвалы себѣ, отъ капитана Уайзмена, отъ вѣнчавшаго ихъ священника, котораго она не знала вовсе, и отъ молодаго человѣка Тильдыт котораго она никогда не встрѣчала до сегодняшняго дня. Джонъ, который тому нѣсколько лѣтъ бывалъ въ обществѣ, гдѣ происходили пренія, вышелъ съ честью изъ испытанія, хотя и было замѣтно, что каждое его слово и жестъ были обдуманы и прорепетированы заранѣе. Было пролито также необходимое количество слезъ. Мать Линды воздерживалась отъ проявленія своихъ чувствъ, но "дѣточка бабушки" расплакалась и уцѣпилась за Линду, когда та вышла въ дорожномъ костюмѣ, который подробно описали на слѣдующій день въ мѣстной газетѣ.
   Да, большимъ облегченіемъ было покинуть Мельбурнъ и очутиться на обширной зеленой равнинѣ, -- оказавшейся дѣйствительно зеленою, какъ предсказывала мистрисъ Уайзменъ,-- ведущей въ Ферней. Старый бэгги, смазанный и почищенный для этого случая, ждалъ ихъ на Кастльменской станціи.
   Линда поспѣшно направилась къ нему подъ руку съ мужемъ, желая избѣжать любопытныхъ взглядовъ сидящихъ въ поѣздѣ. Кондукторъ несъ за новобрачными два новенькихъ чемодана, два новыхъ плэда и двѣ новыхъ сумочки.
   Бодрые пони были запряжены въ бэгги, двумѣстный и съ верхомъ. Тутъ же стоялъ грумъ. Отпустивъ кондуктора съ двумя шиллингами на чай, въ благодарность за что послышалось невнятное, но недовольное ворчанье, Джонъ посадилъ жену въ бэгги и сѣлъ рядомъ съ нею.
   Грумъ прикоснулся къ шапкѣ. Лицо его было незнакомо Линдѣ.
   -- Они ходятъ хорошо, сэръ, сказалъ онъ, передавая возжи Джону;-- но правый иногда артачится, а лѣвый немного пугливъ. но какъ только они тронутся, то идутъ прекрасно, и ихъ не удержишь. По дорогъ будутъ только двѣ загородки.
   -- Хорошо, сказалъ Джонъ, стараясь казаться какъ можно смѣлѣе.-- Кажется, прямо?
   -- Все прямо, сэръ, отвѣтилъ грумъ.
   -- Я знаю дорогу, вмѣшалась Линда. И пони, точно понимая ея желаніе ѣхать поскорѣе, двинулись въ указанномъ направленіи. Джонъ едва-ли ожидалъ такого быстраго движенія. По счастью, онъ подхватилъ возжи, которыя все выскальзывали у него изъ рукъ. Онъ внутренно каялся, что у него не хватило нравственнаго мужества сознаться, что онъ не умѣетъ править, но теперь было уже поздно. Пони бѣжали быстро, и оставалось только вооружиться храбростью и держать возжи крѣпко. По счастью, дорога была хороша и на ней не виднѣлось проѣзжихъ. Казалось, она тянулась на цѣлыя мили, то опускаясь, то поднимаясь, пролегая мимо взрытыхъ мѣстъ и покинутыхъ участковъ, указывавшихъ, что тутъ искали, копали и добывали золото.
   Пони все ускоряли бѣгъ, который каждую минуту могъ превратиться въ галопъ. Джонъ захватилъ возжи обѣими руками, стараясь, насколько возможно, сдерживать лошадей, но сознавалъ со страхомъ, что не будетъ въ состояніи повернуть ихъ ни направо, ни налѣво, въ случаѣ встрѣчи съ кѣмъ-либо.
   Между тѣмъ Линда занята была своими мыслями. Знакомыя мѣста, по которымъ она такъ часто проѣзжала съ отцомъ, кладбище, на которомъ онъ похороненъ,-- сколько грустныхъ и дорогихъ часовъ это напоминало ей! Неужели во всемъ громадномъ пространствѣ нѣтъ мѣста для духа, отдѣленнаго отъ матеріи? Неужели милліоны и билліоны жизней, прекратившихся такъ же, какъ и его жизнь, навсегда исчезли изъ вселенной? Дѣйствительно ли жизнь -- сказка идіота, полная звуковъ и волненія и не стоющая ничего? какъ говоритъ Шекспиръ.
   То были не радостныя мысли для новобрачной, и Линда принудила себя слушать Джона, который успокоился настолько, что могъ говорить.
   Джонъ возмущался колоніальной алчностью.
   -- Что-за нахальный кондукторъ! Ты замѣтила это, дорогая? Потому только, что я ѣду въ день свадьбы, онъ думалъ, что я дамъ ему десять шиллинговъ. Вотъ еще одна изъ невыгодъ жизни въ колоніи. Онъ положительно смотрѣлъ на насъ съ презрѣніемъ.
   -- Это тотъ, который далъ намъ отдѣльное купэ? спросила Линда.
   -- Да, отвѣтилъ Джонъ,-- и я далъ ему пару шиллинговъ, быть можетъ, это было и полкроны, не знаю,-- а онъ остался недоволенъ. Не достаточно ли это, какъ ты думаешь?
   -- Думаю, довольно, отвѣтила нерѣшительно Линда. Высказывать свое мнѣніе о расходахъ изъ общаго кошелька (не предоставилъ ли ей Джонъ всевозможныя земныя блага?) было для нея дотого необычно и странно, что она не смѣла высказаться откровенно.-- Но я не могу судить о подобныхъ вещахъ такъ хорошо, какъ ты.
   Между тѣмъ они достигли широкой дороги, идущей лѣсомъ. Песчаная почва, обмытая недавними дождями, была мягка и пріятна для неподкованныхъ пони.
   Камедныя и перечныя деревья издавали сильный пряный запахъ; знакомое чириканье лѣсныхъ птичекъ казалось Линдѣ настоящей музыкой.
   Пальцы Джона онѣмѣли, и онъ рѣшилъ передать возжи женѣ. Линда давно уже не правила; она охотно взяла возжи въ свои гибкія ручки и, сосредоточивъ вниманіе на пони, перестала думать о бренности человѣческаго существованія.
   Но вотъ лошади, испугавшись большой черной вѣтви, изогнутой на подобіе змѣи, сильно шарахнулись въ сторону, перепугавъ, въ свою очередь, до смерти молодыхъ.
   Между тѣмъ, пони снова мчались далѣе, а мистеръ и мистрисъ Фуллертонъ стали уже чувствовать очень неромантичный голодъ, когда показалась первая застава, и экипажъ остановился передъ нею.
   Джонъ слѣзъ съ бэгги и вынулъ перекладину, возбудивъ смѣхъ Линды той заботливостью, съ которой онъ отнесъ ее въ сторону, чтобы она не задѣла колесъ бэгги. Оставалось провести только пони, но это оказалось не легко. Артачливый пони захотѣлъ, видно, показать новому хозяину "свои способности". Когда Джонъ хотѣлъ провести его черезъ отверстіе, онъ сталъ пятиться назадъ и чѣмъ болѣе тянулъ Джонъ, тѣмъ болѣе онъ осаживалъ. Напрасны были всѣ толчки, понуканія и ласковые возгласы.
   Пони продолжалъ все пятиться, пока потерявшая терпѣніе Линда не ударила бичемъ, закричавъ Джону, чтобы онъ постарался сѣсть на-ходу. Въ результатѣ оказалось только, что оба пони стали осаживать назадъ. Но Линда не испугалась.
   -- Толкай сзади! закричала она.
   Она раскраснѣлась. Стоя въ бэгги съ возжами въ одной рукѣ и бичомъ въ другой, она походила на Боадицею девятнадцатаго столѣтія.
   Джонъ выпустилъ изъ рукъ узду или вѣрнѣе принужденъ былъ выпустить. Но онъ не зашелъ сзади, какъ совѣтовала жена, а забѣжалъ сбоку и подставилъ руки. Лицо его поблѣднѣло, и на немъ отражался испугъ.
   -- Прыгай, Линда; прыгай, ради Бога! закричалъ онъ.-- Смотри, они лягаютъ! Прыгай, говорю тебѣ. Это не высоко. Мы пойдемъ пѣшкомъ; я понесу плащи. Прыгай же!
   Начинало смеркаться, а пони становились все безпокойнѣе, и съ ними невозможно было справиться, то-есть, невозможно справиться неопытной женщинѣ.
   Нельзя было ждать помощи отъ Джона. Онъ все уговаривалъ жену прыгнуть. Между тѣмъ Линда чувствовала, что бэгги припретъ къ забору и можетъ каждую минуту перевернуться.
   -- Да стань же передъ ними! закричала она въ отчаяньи.
   Было унизительно оставить и бэгги, и пони, какъ хотѣлъ сдѣлать Джонъ. Вѣдь это позоръ прійти домой пѣшкомъ съ такою сказкою, что взрослый и сильный человѣкъ, какъ Джонъ, не могъ справиться съ пони, когда тутъ не требовалось даже умѣнія править, а нужно было взять только рѣшительно ихъ подъ уздцы. И какъ ей выпрыгнуть изъ движущагося бэгги, зная, что если она выпуститъ возжи, то испуганныя животныя кинутся въ ту или другую сторону, быть можетъ черезъ заборъ, а быть можетъ понесутся въ Фернейскую рѣченку, отстоящую не болѣе, чѣмъ въ четверти мили.
   Положеніе болѣе чѣмъ критическое. И вотъ вдругъ, точно угрожающій призракъ, предъ нею встало вьющееся бѣлое перо, и сердце у нея упало. Джонъ все уговаривалъ ее прыгнуть. Пугливый пони запутался въ постромкахъ, а другой все продолжалъ пятиться, угрожая каждую минуту перевернуть экипажъ. Вся эта сцена, показавшаяся безконечно долгой новобрачнымъ, длилась едва двѣ минуты, и Линда, сознавая всю свою безпомощность, уже хотѣла прыгнуть, какъ послышался звукъ лошадиныхъ копытъ. Прежде чѣмъ она успѣла сообразить, откуда подоспѣло избавленіе, пони были остановлены сильною рукою.
   Въ одно мгновеніе Джэкъ успокоилъ лошадей, поправилъ упряжь, прыгнулъ въ бэгги и, взявъ изъ рукъ Линды возжи и бичъ, голосомъ и похлопываніемъ возжей заставилъ пони двинуться въ отверстіе прежде, чѣмъ кто-либо успѣлъ произнести слово.
   Почему Джэкъ рѣшилъ ѣхать на извѣстномъ разстояніи позади бэгги, узнавъ на Кастльменской станціи (гдѣ онъ очутился, возвращаясь къ себѣ), что мистеръ и мистрисъ Фуллертонъ отправляются въ Ферней, этого, конечно, онъ не сказалъ бы никому. Появленіе въ такой критическій моментъ соперника могло бы показаться Джону вмѣшательствомъ Провидѣнія, еслибы вообще онъ вѣрилъ въ Провидѣніе.
   Линда сочла это первымъ ударомъ карающей Немезиды. Получить помощь отъ отвергнутаго ею человѣка въ тотъ самый день, когда она перешла къ его сопернику, было ужаснымъ униженіемъ. Она опустила вуаль, поднятый ею, когда Джонъ передалъ ей возжи, и сидѣла неподвижно, точно статуя, въ то время, когда мужъ ея и родственникъ обмѣнялись нѣсколькими фразами.
   Предложеніе Джэка довезти новобрачныхъ до Фернея, при чемъ лошадь его могла быть привязана сзади, было охотно принято Джономъ, и къ великому ужасу и несчастію, Линда, очутилась въ бэгги между соперниками. Она не смѣла взглянуть въ лицо Джэка, чувствуя, что оно очень сосредоточено и мрачно.
   Что касается Джона, онъ также молчалъ. И какой разговоръ могъ завязаться въ подобную минуту? Джэкъ не допытывался о причинахъ катастрофы, а Джонъ не пытался объяснять ее.
   Въ глубокомъ молчаніи всѣ трое мчались въ сгущавшихся сумеркахъ. Странныя сомнѣнія пронеслись въ умѣ Линды. Не слишкомъ ли поспѣшно было ея согласіе при лунномъ сіяніи? Что, если она ошиблась? Что, если призракъ того ужаснаго бѣлаго пера будетъ все увеличиваться и въ видѣ постояннаго бѣлаго облака станетъ между ею и мужемъ? Что, если оно закроетъ и любовь, и преданность Джона?
   Что, если Джэкъ отомщенъ уже отчасти? И что, если онъ уѣдетъ въ свой одинокій домъ, а память объ его помощи, его голубые глаза, откуда веселость исчезла навсегда, его прекрасная голова и мощная фигура будутъ являться новобрачной такъ часто, какъ никогда не являлись во время ея дѣвичества?
   Роковое перо! Линда хотѣла бы забыть его! Лучше тысяча острыхъ мечей, раздѣляющихъ мужа и жену, какъ говорится въ старыхъ романахъ. Что значатъ всѣ матеріальныя препятствія въ сравненіи съ этой неосязаемой преградой?
   Линда не въ состояніи была поблагодарить Джэка, прощаясь съ нимъ у воротъ Фернейскаго сада. Она испугалась, что онъ станетъ прощаться при старомъ садовникѣ, который шелъ съ фонаремъ по саду и могъ увидѣть его.
   Джонъ произнесъ "доброй ночи, дружище", прибавивъ съ вынужденной сердечностью:-- Не знаемъ, какъ и благодарить тебя!
   Но Джэкъ видимо не обратилъ на это вниманія.
   -- Прощайте, прощайте! произнесъ онъ поспѣшно, едва коснувшись ихъ рукъ.
   Въ голосѣ его слышалось дрожаніе. Онъ исчезъ такъ же неожиданно, какъ и появился, и только звуки копытъ лошади, замиравшіе постепенно въ отдаленіи, свидѣтельствовали, что появленіе его не было сномъ.
   

XIV.

   Что порождаетъ симпатію въ супружествѣ? Какъ ни простъ этотъ вопросъ, онъ составляетъ глубочайшую задачу изъ всѣхъ задачъ, которыя окружаютъ насъ съ того самаго момента, когда мы произносимъ наше первое сознательное почему? Чтобы отвѣтить правильно на этотъ вопросъ, потребовались бы знанія всѣхъ существовавшихъ когда-либо физіологовъ и психологовъ, и даже и тогда заключенія наши свелись бы къ нулю первой попавшейся супружеской парой, которую бы мы взяли, чтобы иллюстрировать нашу теорію.
   Почему нѣкоторыя натуры сходятся, а другія расходятся,-- вотъ вопросъ, который (подобно химической проблемѣ) никогда не можетъ быть провѣренъ опытомъ. Точно также никакіе научные выводы не дадутъ относительно этого достовѣрной теоріи, потому что въ каждой натурѣ находятся неизвѣстныя величины, могущія дѣйствовать на другія натуры, съ которыми онѣ приходятъ въ соприкосновеніе, такимъ образомъ, что разбиваютъ всѣ наши первоначальныя предположенія. Вотъ почему попытка отвѣтить на такой наивный вопросъ: ошибка ли замужество? всегда кончается неудачей. Быть можетъ, самое разумное въ этомъ случаѣ -- это примѣненіе неразумной системы: замужество не ошибка, если оно удачно, и ошибка, если оно не удачно.
   Спустя семь лѣтъ послѣ того вечера, когда Линда пріѣхала въ день свадьбы со своимъ мужемъ въ домъ, въ которомъ она провела дѣтство, она все еще задавала себѣ тотъ вопросъ, которымъ начинается эта глава. Вопросъ этотъ не долженъ являться въ умѣ счастливой, замужней женщины, даже женщины съ аналитическимъ складомъ ума, во-первыхъ, потому, что, имѣя мужа и дѣтей, которыми заняты ея мысли, не остается времени для обдумыванія отвлеченныхъ задачъ, и во-вторыхъ, если бы потребовался ея отвѣтъ на такую задачу, то, если она дѣйствительно счастлива, она станетъ разсуждать сердцемъ, эта равносильно тому, что она вовсе не станетъ разсуждать. Поэтому о счастьи Линды можно заключить изъ того, что, сидя въ прекрасный сентябрьскій вечеръ -- годовщину свадьбы -- на верандѣ своего коттэджа, художественно обставленнаго семь лѣтъ тому назадъ, она надъ полной чашей и женщины замужней и матери, могла думать о такой безцѣльной задачѣ, какъ симпатія между супругами.
   Быть можетъ, это вызвано было полученнымъ ею письмомъ отъ папы-профессора, которому Линда откровенно описывала все, что чувствуетъ, разбирала себя подробной была счастлива сознаніемъ, что тотъ понимаетъ всѣ извилины ея характера и симпатизируетъ ей, что доказывали его отвѣты. Быть можетъ, въ эту годовщину, когда Джонъ сдѣлалъ ей красивый, полезный -- всегда полезный -- подарокъ, ей вспомнился Джэкъ, котораго она не видѣла съ того памятнаго вечера и который безразсудно поступилъ волонтеромъ въ отрядъ, сражавшійся противъ вездѣсущихъ дервишей въ Африкѣ. Сегодня она особенно живо вспоминаетъ Джэка. Даже приходъ ея маленькой дочери Лесбіи и ея трехлѣтняго сына Джэка, синіе глаза котораго до поразительности напоминали глаза его сбѣжавшаго дяди, не въ состояніи былъ разсѣять ее. Линда любила дѣтей, и ей никогда не приходили на умъ вопросы, почему матери любятъ дѣтей и откуда происходятъ материнскіе инстинкты.
   Сзади Лесбіи и Джэка шла тетя Анни съ букетомъ прелестныхъ, бѣлыхъ и красныхъ камелій, извѣстныхъ камелій Ривервью. Букетъ этотъ служилъ выраженіемъ общихъ пожеланій матери и сестеръ въ этотъ день. Быть можетъ, эти жесткіе, яркіе цвѣты безъ запаха были вѣрнымъ олицетвореніемъ чувствъ обитательницъ Ривервью по отношенію къ ней. Говоря откровенно, Линда никогда не сближалась съ матерью и сестрами мужа. Между ними не существовало болѣе глубокаго пониманія, скрашивающаго отношенія, какъ запахъ цвѣтовъ. Молодой человѣкъ Тильды добился шесть лѣтъ тому назадъ счастья обладать этой великолѣпной женщиной. Мэми и Джорджи были замужемъ въ Индіи. Обладательница тонкой таліи -- Моди была помолвлена, а остальныя двѣ миссъ Фуллертонъ немножко пополнѣли и немножко подурнѣли за эти семь лѣтъ. Но въ этомъ заключались всѣ перемѣны. Анни утратила свою свѣжесть, составлявшую главную ея прелесть, а углы ея губъ въ состояніи покоя получили грустную складку. Она болѣе дружна съ Линдой, чѣмъ остальныя сестры, хотя по временамъ ею овладѣваетъ досада и поздняя ревность. Почему на долю Линды во всемъ досталась львиная часть? Почему Джэкъ сбѣжалъ изъ-за любви къ ней, и почему, будучи сама замужемъ, она не употребила своего сестринскаго на него вліянія, не удержала его отъ ухода въ страшную африканскую пустыню и не указала ему, гдѣ онъ можетъ успокоить свое разбитое сердце?
   Анни была бы съ нимъ очень терпѣлива и добра. Она чувствовала, что любовь ея побѣдила бы, наконецъ. Но вотъ дни проходили за днями, затѣмъ мѣсяцы и, наконецъ, годы. Волосы ея порѣдѣли, она стала увядать. Желаніе утѣшить Джэка не ослабѣло, но исчезла возможность сдѣлать это. Періодъ ея власти миновалъ. Съ неописуемымъ мученіемъ Анни замѣчала, что молодость ея проходитъ. Это она видѣла и по взглядамъ постороннихъ въ поѣздѣ или на прогулкѣ. Въ такихъ взглядахъ невольно выражается восхищеніе свѣжестью и миловидностью дѣвушки, восхищеніе, которое умѣетъ прочесть каждаяf даже самая невинная. Съ годами дань этого восхищенія все меньше приходилась на долю Анни. Итакъ, и другіе видѣли, что она измѣнилась. Лучшіе ея годы прошли въ отсутствіе Джэка. О, еслибы это не считалось неженственнымъ, она бы напасала ему и умоляла бы возвратиться! Она бы сказала, что мысль о томъ, что онъ возвратится слишкомъ поздно, убиваетъ ее! Но куда адресовать такое письмо? Что, если оно попадетъ въ чужія руки? Не удивительно, что такія мысли, терзавшія Анни и днемъ, и ночью, покрыли лицо ея морщинами. Когда она подошла къ Линдѣ, разница между двумя женщинами оказалась очень большою. Линда была въ расцвѣтѣ своей красоты и напоминала молодую матрону. Къ Анни, напротивъ, можно было примѣнить слѣдующія строки: "скажи, что остается, когда уходитъ надежда?-- Безконечныя слезы!"
   Это не значитъ, что Анни постоянно плакала. но какъ сказано: пролитыя слезы горьки, но непролитыя еще горше. Анни могла придти, какъ сегодня, съ улыбкой и поздравленіемъ. Могла интересоваться новымъ платьемъ Линды, сдѣланнымъ для обѣдовъ или для театровъ, такъ какъ всѣ предположенія Джона и Линды считать пребываніе въ Мельбурнѣ переходнымъ странствованіемъ въ пустынѣ окончились ничѣмъ, и большую часть излишней манны они тратили на угощенія и вечера, такъ что ихъ "копилка" превратилась въ расходную кассу. Анни могла серьезно разсуждать о выкройкѣ для платьица маленькаго Джэка. Всѣмъ извѣстно, что Джэкъ былъ ея любимцемъ, и даже Джонъ нерѣдко подумывалъ о томъ, что если сестра его Анни не выйдетъ замужъ,-- въ душѣ онъ, впрочемъ, очень желалъ, чтобы она вышла замужъ,-- но если она не выйдетъ замужъ, то ея небольшая часть, по всей вѣроятности, перейдетъ къ ея любимому племяннику, что будетъ очень недурно. Поэтому, Джонъ часто давалъ сестрѣ самые практическіе совѣты, куда помѣстить эту небольшую часть, и даже очень краснорѣчиво излагалъ правила процентовъ и сложныхъ процентовъ, убѣждая, какъ заманчиво копить деньги ради самихъ денегъ, хотя бы и не получалось немедленной отъ того пользы. И вотъ, когда пришлось снять мѣрку съ маленькаго Джэка, тетя Анни стала возлѣ него на колѣни, а Линда громко диктовала размѣры, справляясь съ "Журналомъ Матерей".
   -- По два дюйма съ каждой стороны на сборки, проговорила Линда серьезно, втайнѣ любуясь своимъ милымъ мальчикомъ.-- Не славныя ли у него ножки, Анни? Нужно открыть ихъ какъ можно больше. Джэкъ станетъ настоящимъ мужчиной, прибавила она, притягивая его къ себѣ,-- будетъ ѣздить, верхомъ, плавать и умѣть пользоваться своими кулаками...
   -- Великій Боже! перебила Анни, вскрикивая при всякомъсловѣ.-- Чему ты не научишь его, Линда. Онъ пока ребенокъ.
   -- Я не ребенокъ, я мужчина! возразилъ Джэкъ, съ негодованіемъ.
   -- Мы еще недавно говорили, продолжала Анни, улыбнувшись и кивнувъ головою въ направленіи предполагаемаго мужчины,-- что у тебя особыя правила воспитывать дѣтей. Лесбія говоритъ, что ты заставляешь ихъ кидаться головою въ холодную воду.
   -- И мы такъ испугались, вмѣшалась, важно, Лесбія, довольная, что можетъ, наконецъ, привлечь на себя вниманіе.
   -- Не удивительно, бѣдняжечки! Я не повѣрю, чтобы Джонъ купался въ холодной водѣ въ зимнее время. Онъ никогда не дѣлалъ этого въ Ривервью, и никто изъ насъ.
   -- Это не причина, почему бы не купаться моимъ дѣтямъ, отвѣтила Линда.-- Я купаюсь сама и хочу, чтобы мои дѣти пользовались всѣми преимуществами болѣе просвѣщеннаго поколѣнія. Притомъ, я хочу, чтобы Джэкъ не боялся ничего.
   -- Не боялся ничего! повторила Анни.-- Онъ всегда будетъ въ опасности. Какъ можешь ты говорить это, Линда? Какая ты странная мать!
   Линда вздохнула.
   -- Ты не такъ понимаешь меня, Анни. Я не хотѣла бы причинить Джэку вреда и не хотѣла бы, чтобы онъ подвергался опасности, но я хочу, чтобы прежде всего онъ былъ храбрымъ, храбрѣе, чѣмъ...
   Она вдругъ замолчала. Не могла же она говорить съ сестрою Джона о томъ, что такъ сильно огорчало ее съ тѣхъ самыхъ поръ, когда ея владыка и повелитель былъ заклейменъ печатью бѣлаго пера въ самый день ея свадьбы. Онъ могъ прижимать ее къ сердцу, могъ быть отцомъ ея дѣтей, ея мужемъ, совѣтчикомъ, но ужасное клеймо никогда не изгладится. До конца дней оно будетъ стоять между имъ и ею. Оно придастъ ложный смыслъ всѣмъ здравымъ совѣтамъ Джона и заставитъ ее не слѣдовать имъ. Нерѣдко Джона огорчало и удивляло, что Линда относится съ насмѣшкой къ его совѣтамъ, между тѣмъ какъ охотно слѣдуетъ этимъ же совѣтамъ, но высказаннымъ ея матерью. Странно, сознавался Джонъ съ грустью, что всякое предостереженіе, исходящее отъ него, вызываетъ въ Линдѣ презрѣніе. Онъ сталъ воздерживаться отъ совѣтовъ, боясь замѣтить извѣстное выраженіе въ глазахъ жены, которое обдавало его холодомъ. Онъ дошелъ до того, что пряталъ свой башлыкъ подъ пальто и надѣвалъ его, только выйдя за садовую калитку, хотя и не могъ отдѣлаться отъ убѣжденія, что сырость повліяла на него на этомъ короткомъ разстояніи отъ дома до дороги. Но что значили всѣ туманы въ сравненіи съ тѣмъ холоднымъ выраженіемъ глазъ Линды? Джонъ не зналъ, что скелетъ, показывавшій свои зубы, когда онъ болѣе всего жаждалъ любви, былъ отраженіемъ того бѣлаго пера.
   Линда, конечно, не объясняла ему этого. Нельзя привить храбрость тому, кто ея не имѣетъ, точно такъ же, какъ нельзя сообщить музыкальнаго уха или таланта. Она не высказывала своего мнѣнія, которое, къ несчастью, не было лестью, и только внимательно слѣдила, чтобы двери въ домѣ были заперты и заботилась, чтобы ея маленькій револьверъ былъ въ порядкѣ, когда въ газетахъ появлялись извѣстія о грабежахъ на востокѣ Ст. Кильды. Но она не могла сказать этого сестрѣ Джона и не могла признаться, что боязнь замѣтить вліяніе роковаго бѣлаго пера въ сынѣ Джона и не оставляла ее со дня рожденія ребенка. Она не могла объяснить, что въ бѣдномъ обманутомъ Джэкѣ (Линда теперь сознавала, что обманула его на дѣлѣ, хотя не на словахъ) она любила болѣе всего не его рыцарское поведеніе, не его добродушіе и щедрость, не его постоянство и даже не его поклоненіе ей, но то именно качество, которое заставляло каждую женщину чувствовать себя въ безопасности подъ его защитой, какъ это испытала она во время той унизительной поѣздки въ день свадьбы. Во что бы ни стало, маленькій Джэкъ долженъ быть храбрымъ и умѣть защитить ту женщину, которую онъ полюбитъ. Это была теорія Линды, и она искренно вѣрила, что можетъ осуществить ее. Но, конечно, не теперь и еще не скоро. Джэкъ слишкомъ еще малъ. Но она старалась увѣрить себя, что въ состояніи слѣдовать примѣру спартанокъ, которымъ она также удивлялась. А между тѣмъ всѣ ея геройскія мѣры оканчивались пока, увы! только холодными ваннами.
   -- Ты не показала мнѣ подарка Джона, замѣтила Анни, желая перемѣнить разговоръ и не распространяться объ отвращеніи брата къ холоднымъ купаньямъ.
   Джонъ подарилъ ей серебряную кострюлю, которую Линда показала безъ энтузіазма.
   -- Вѣроятно, ее нужно подавать съ горячими макаронами или чѣмъ-нибудь подобнымъ. Я сказала Джону, что онъ дѣлаетъ подарокъ болѣе для себя, чѣмъ для меня; я не люблю никакихъ пряныхъ блюдъ.
   -- О, я знаю, что Джонъ ихъ любитъ, сказала сестра.-- Перецъ и другіе коренья, все это очень вкусно. А ты любишь ихъ, Лесбія?
   Но Лесбія не отвѣтила. Она играла съ Джэкомъ въ лошадки и, остановившись около веранды, пугливо озираясь на цвѣтущій миртъ, подражала лошадкѣ мясника. Она подошла къ матери съ таинственнымъ видомъ, желая видимо сообщить важную новость.
   -- Гость, мама, зашептала она,-- джентльменъ. Я не видѣла его никогда. Онъ пошелъ звонить.
   У Линды и Анни явилась одна мысль. Но одна покраснѣла, а другая сдѣлалась мертвенно блѣдной, когда вслѣдъ за сообщеніемъ Лесбіи раздался звонокъ. Почему образъ Джэка не покидалъ обѣихъ женщинъ? Почему его голубые глаза и красивое загорѣлое лицо постоянно носились передъ ними?
   Звонокъ раздавался по пятидесяти разъ въ день въ художественномъ коттэджѣ. Но почему звукъ его взволновалъ ихъ на этотъ разъ?
   Когда затѣмъ появилась дѣвушка съ карточкой, Линда не рѣшилась взять ее и сдѣлала знакъ подать ее сестрѣ.
   -- Прочитай, Анни, сказала она едва слышно.
   Анни взяла ее дрожащей рукою. Лицо ея передернулось, и губы искривились. Надежда была слишкомъ сильна, разочарованіе слишкомъ ужасно.
   -- Мистеръ Гревиль, прочитала она, стараясь подавить слезы.-- Я не знаю никакого Гревиля. Это одинъ изъ твоихъ друзей, Линда.
   -- Нѣтъ, вскрикнула Линда, опечаленная не менѣе невѣстки.
   Она слышала однако эту фамилію, но когда и при какомъ случаѣ -- не могла вспомнить.
   

XV.

   Линда вышла въ гостиную, оставивъ дѣтей на попеченіи Анни. Когда она входила въ комнату, лицо ея было спокойно, но что-то въ ея посѣтителѣ вызвало снова странное предчувствіе, отъ котораго она не могла отдѣлаться цѣлый день.
   -- Вы меня не знаете, мистрисъ Фуллертонъ, сказалъ мистеръ Гревиль, идя ей на встрѣчу. Голосъ его, хотя чрезвычайно ласковый, звучалъ, какъ голосъ человѣка, привыкшаго повелѣвать, а осанка изобличала военнаго. Но я былъ другомъ мистера Фуллертона и пришелъ исполнить порученіе, которое онъ мнѣ далъ за часъ до своей смерти.
   -- О, не говорите этого! вскричала Линда въ отчаяньи.-- Не говорите, что Джэкъ умеръ.
   Она поблѣднѣла, и глаза ея отразили ужасъ.
   Гость, видимо не ждавшій проявленія такого сильнаго чувства, поспѣшилъ подвинуть ей стулъ, упрекая себя въ неосторожности.
   -- Простите меня, проговорилъ онъ, смотря на Линду и думая въ то же время, что онъ не находитъ ничего необыкновеннаго въ томъ, что Джэкъ умеръ изъ-за этой прекрасной женщины.
   -- Не дурно ли вамъ? Вы такъ блѣдны. Не подать ли вамъ воды, или быть можетъ позвонить?
   -- Нѣтъ, не нужно; не заботьтесь обо мнѣ, сказала Линда, закрывая лицо руками, точно желая не видѣть призрака голубыхъ мертвыхъ глазъ Джэка.
   Что бы ни случилось, Анни не должна узнать это изъ постороннихъ устъ, какъ она. Нужно пощадить ее. Бѣдная Анни! Бѣдная Анни съ ея вѣчной жаждой любви, не имѣющая дѣтей, которыя могли бы утѣшить ее. Среди своего горя Линда вспомнила о страданіяхъ Анни.
   Въ виду такого ужаснаго извѣстія, Линда не думала объ общепринятыхъ приличіяхъ. При первой же встрѣчѣ съ мистеромъ Гревиль сами собою отпали условныя приличія. Она расплакалась съ горя, а теперь сидѣла, склонивъ голову на руки, какъ сидѣлъ Джэкъ въ то время, когда она сказала ему, что вся его любовь и преданность напрасны. Она никогда не знала, не могла даже предполагать, что онъ такъ дорогъ ея сердцу. И при мысли, что раненый и одинокій онъ умиралъ въ пустынѣ, куда загнала его она, при этой мысли она приходила въ отчаяніе.
   Мистеръ Гревиль все еще стоялъ возлѣ нея. Не легко сказать, что думалъ онъ въ это время; безстрастное лицо его доказывало его умѣніе владѣть собою. Но несомнѣнно, что нѣсколько холодные глаза его могли вспыхивать страстью. Черты его лица принадлежали къ разряду тѣхъ, которыми скульпторы охотно пользуются для своихъ произведеній -- тонкія, рѣзко очерченныя и поразительно правильныя. Ниспадавшіе усы изобличали въ немъ военнаго человѣка.
   Быть можетъ, онъ думалъ о признаніи умирающаго Джэка, о томъ, какъ онъ описывалъ ея красоту и обаяніе, до такой степени овладѣвшія всѣми помыслами и сердцемъ несчастнаго, что у него не являлось даже желанія взглянуть на другую женщину. Мистеръ Гревиль составилъ себѣ понятіе, что божество его друга -- женщина безъ сердца. Онъ видѣлъ раньше ея изображеніе и тотчасъ узналъ ее, когда Джэкъ показалъ ея портретъ. Онъ могъ бы присягнуть, что такой же точно портретъ видѣлъ у стараго позитивиста, профессора, у котораго онъ бралъ лекціи нѣсколько лѣтъ тому назадъ. Онъ разсказалъ это Джэку, и тотъ, вслѣдствіе этого, сообщилъ ему свои предсмертныя распоряженія. Но, несмотря на восхищеніе ея портретомъ, мистеръ Гревиль все же заключалъ, что Линда должна быть женщиной безъ сердца. Честолюбивый, мужской умъ, быть можетъ, даже умъ практическій, заключенный, по капризу природы, въ прелестную женскую оболочку. Такою онъ предполагалъ найти Линду -- любовь Джэка Фуллертона. Онъ не ожидалъ проявленія такого чувства съ ея стороны. Это придало ей еще большій интересъ въ его глазахъ, хотя онъ долженъ былъ сознаться самому себѣ, что всегда интересовался ею, даже не питая ни малѣйшей надежды увидѣться съ нею когда-нибудь.
   И теперь онъ благодарилъ Джэка, что тотъ далъ ему порученіе къ этой прелестной женщинѣ, порученіе, которое сразу ставило его въ самыя близкія къ ней отношенія, какія не достигаются даже годами обыкновеннаго знакомства. Не ожидая приглашенія, онъ сѣлъ возлѣ нея и молчалъ, давая ей время успокоиться и выслушать подробности кончины бѣднаго Джэка.
   -- Я хочу знать все, все, сказала она наконецъ; но пожалуйста, говорите тише; въ домѣ есть родственники Джэка.
   Художественный коттэджъ отличался необычайнымъ акустическимъ свойствомъ, такъ что достаточно было громко произнести какое-либо имя, чтобы оно пронеслось по всѣмъ комнатамъ, а Линда помнила, что Анни сидитъ на верандѣ и ждетъ ее съ любопытствомъ
   -- Разскажу вамъ все по порядку, сказалъ мистеръ Гревиль. Голосъ его утратилъ свою рѣзкость и сталъ необыкновенно мягкимъ и пріятнымъ.-- Простите мою неосмотрительность. Мнѣ слѣдовало васъ подготовить вначалѣ. Въ состояніи ли вы теперь выслушать все? Не подождать ли? Я могу прійти завтра. Скажите, что мнѣ дѣлать; мнѣ такъ тяжело, что явасъ огорчилъ.
   -- Говорите теперь, сказала Линда рѣшительно.
   Но она вздрогнула, говоря это. Джэкъ и смерть! Два понятія несовмѣстимыя для нея. Это слишкомъ противорѣчило природѣ и разсудку. Джэкъ не существуетъ, его не увидятъ никогда... Она придумывала различное окончаніе своему роману, но никогда подобный конецъ не приходилъ ей на мысль. Она воображала, какъ онъ появится снова посѣдѣвшимъ человѣкомъ среднихъ лѣтъ, когда и у нея уже станетъ пробиваться сѣдина. Всепоглощающая его любовь и страсть превратятся въ нѣжную, рыцарскую дружбу. Она будетъ любить его въ дѣтяхъ, особенно въ маленькомъ Джэкѣ, названномъ въ честь его, и который обѣщалъ такъ походить на него. И, быть можетъ, когда они состарѣются оба дотого, что будутъ въ состояніи спокойно вспоминать прошедшее, какъ спокойно смотритъ человѣкъ внизъ съ крутой горы, на которую ему нужно было взобраться, она признается ему, что въ началѣ своего замужества, нѣтъ, даже гораздо раньше, у нея являлись различныя сомнѣнія, и что еслибы она могла начать жизнь съизнова, она поступила бы иначе.
   Но это признаніе могло наступить, только когда они оба будутъ сѣдые. Она чувствовала, что должна высказать это Джэку до своей смерти. Быть можетъ, это до нѣкоторой степени утѣшитъ его.
   Теперь этого не случится. Все, что она чувствовала когда-либо и что чувствуетъ теперь -- этого не узнаетъ Джэкъ. Линда, наклонила голову, собираясь выслушать загробное порученіе Джэка. Она не думала о посѣтителѣ. Когда слезы наполняли ея глаза, она не удерживала ихъ. Что, если мистеръ Гревиль выведетъ заключеніе, что сердце ея разбито отъ потери ея первой любви? Тѣмъ лучше! Онъ не подумаетъ тогда, что вся любовь и нѣжность была только на сторонѣ Джэка. Она любила его, любила его больше, чѣмъ сама это знала. Джонъ вынудилъ у нея согласіе и своей поэзіей, и своей чепухою. Но Джэкъ одинъ былъ ея настоящимъ рыцаремъ безъ страха и упрека.
   -- Не скрывайте ничего, повторила она, замѣтивъ нерѣшительность мистера Гревиль.
   -- Прежде всего я долженъ отдать вамъ это, сказалъ онъ, вынимая конвертъ.-- Я носилъ его при себѣ съ тѣхъ поръ, какъ получилъ отъ Джэка. Я обѣщалъ передать вамъ прямо въ руки. Онъ цѣловалъ его своими умирающими губами. Думаю, что онъ не разставался съ нимъ съ тѣхъ поръ, какъ вы ему дали его. Тутъ глаза Линды наполнились слезами. Въ конвертѣ былъ ея портретъ, такой же, какъ и у папы-профессора.
   Нижняя часть фотографіи казалась отрѣзанной или оторванной и по бѣлому платью шло большое черное пятно. Но прелестное лицо, шея и бюстъ остались нетронуты.
   -- Его ранили въ легкое, но умеръ онъ только вечеромъ, сказалъ мистеръ Гревиль, отвѣчая на нѣмой вопросъ Линды.-- Не думаю, чтобы онъ очень страдалъ; по крайней мѣрѣ онъ не жаловался. До самаго конца онъ не терялъ сознанія. Онъ говорилъ, что умираетъ безъ сожалѣнія. Онъ хотѣлъ, чтобы вы знали, что онъ желаетъ вамъ счастья. Онъ особенно настаивалъ на этомъ, такъ какъ, кажется, ему не удалось самому пожелать вамъ счастья. Онъ разсказалъ мнѣ все и говорилъ, что никогда не могъ васъ забыть, хотя и старался объ этомъ. Хорошо, что такъ кончается, все повторялъ онъ передъ смертью. Судя по всему, мнѣ кажется, бѣдняга мучился той мыслью, что онъ недостаточно образованъ, чтобы понравиться вамъ, но былъ убѣжденъ, что могъ бы своей преданностью добиться вашей любви, еслибы только у него было на то время. Дѣйствительно, это была натура героя. Я убѣжденъ, что онъ составилъ бы себѣ имя. Всѣ люди не обладаютъ одинаковыми способностями. Фуллертонъ родился стратегомъ. Нуженъ былъ только случай, чтобы онъ сталъ великимъ генераломъ или чѣмъ нибудь въ этомъ родѣ. Онъ былъ добровольцемъ, это вамъ извѣстно, но главнокомандующій говорилъ мнѣ, что у него громадныя военныя способности. Къ несчастью, онъ былъ слишкомъ отваженъ. Ему не слѣдовало такъ рисковать собою.
   -- Но почему онъ умеръ? Неужели нельзя было его спасти? перебила страстно Линда.
   -- Все было сдѣлано, что можно, отвѣтилъ Гревиль съ грустью.-- Мы устроили для него навѣсъ, и тутъ же оказался врачъ. Я не оставлялъ его ни на минуту. Онъ умеръ, держа мою руку въ своей. Но не забывайте, что мы были въ пустынѣ, вдали отъ всякаго порядочнаго жилища, за исключеніемъ отвратительной арабской деревни, отстоящей въ двадцати миляхъ отъ лагеря... Но перехожу къ его порученію. Тутъ есть мѣсто, называемое Ферней, кажется, мѣсто вашего рожденія. Онъ распорядился покупкою его для вашего сына. Я и другой офицеръ были свидѣтелями завѣщанія, которое онъ продиктовалъ и подписалъ слабѣющей рукою. Здѣшній его повѣренный сообщитъ вамъ объ этомъ. Я переслалъ документъ по адресу, данному мнѣ Фуллертономъ. Повторяю, бѣдняга не могъ забыть васъ. Онъ говорилъ искренно, что полюбилъ васъ навсегда; но я не смѣю передать вамъ и половины того, что онъ говорилъ. Между нами установилась искренняя дружба, когда я узналъ васъ на портретѣ, второй экземпляръ котораго показалъ мнѣ нашъ общій другъ, старикъ Фурнье въ Кламарѣ. Тогда-то Фуллертонъ сталъ говорить со мною не стѣсняясь, какъ только можетъ говорить человѣкъ на смертномъ одрѣ.
   -- Вы другъ моего стараго профессора, сказала Линда, поднимая на Гревиля глаза, полные слезъ,-- и вы были такъ расположены къ Джэку. О, какъ мнѣ отблагодарить васъ?
   Она протянула руку, точно подъ наплывомъ чувствъ. Гревиль нагнулся надъ этой рукою и поцѣловалъ ее. Въ этомъ выражалась и жалость, и уваженіе, и преданность, и восхищеніе. Не повышая голоса, Линда и Гревиль продолжали разговаривать, пока не зашло солнце и не наступили короткія сумерки. Джонъ не возвращался еще изъ города. Ночи въ это время были темныя, и разочарованная и недовольная Анни ушла въ Ривервью. Какъ могла ея невѣстка допустить, чтобы незнакомецъ оставался такъ непозволительно долго? Между тѣмъ они все продолжали разговаривать. Свиданіе это они считали впослѣдствіи поворотнымъ пунктомъ въ жизни ихъ обоихъ. Линда подробно разспрашивала о службѣ и смерти Джэка. Молчаливый и сдержанный обыкновенно Гревиль нашелъ, что у него таится непочатый уголъ глубокаго чувства, и безъ всякихъ усилій, поддаваясь вдохновенію минуты, въ нѣсколькихъ словахъ, такъ краснорѣчиво описалъ Египетскую кампанію, во время которой умеръ храбрый, великодушный Джэкъ, что Линда была растрогана до глубины души. Наступила длинная пауза, въ теченіе которой Линда не задавала вопросовъ, но горько плакала, о Джэкѣ и, несмотря на всю неблаговидность своего чувства, Гревиль въ душѣ завидовалъ мертвому герою.
   Но заслуги Джэка не составляли единственно предметъ ихъ разговора. Смерть Джэка послужила предлогомъ для обсужденія глубокой задачи о жизни и смерти. Мы знаемъ, что постоянное занятіе нашихъ мыслей этой задачей превратило бы насъ въ факировъ или траппистовъ, и сдѣлало бы невозможнымъ всякій прогрессъ и продолженіе человѣческаго рода, поэтому мы стараемся забыть о ней среди радостей или огорченій нашего ежедневнаго существованія. но какъ только представляется случай, подобный настоящему, вопросъ этотъ снова воскресаетъ предъ нами.
   Линда знала прекрасно пессимистическія теоріи Джона объ этомъ предметѣ. Говоря откровенно, ей наскучила постоянная форма отрицанія, налагаемая ими. Она знала, что онъ первый выражалъ неудовольствіе, если пирогъ былъ подгорѣлый, хотя и восторгался ученіемъ буддистовъ, проповѣдующихъ отреченіе отъ всего земнаго. Что касается самой себя, она начала сомнѣваться, можетъ ли считать себя еще позитивисткой. Но вотъ Джэкъ никогда кажется не думалъ о неизвѣстномъ. Какъ простился онъ съ жизнью, очутившись на порогѣ смерти? Могло ли это не интересовать ее? И узнавъ, что онъ умеръ, какъ и жилъ, въ дѣтской вѣрой во "Всемогущаго Бога", какое заключеніе выведетъ она изъ этого.
   Не удивительно, что сумерки перешли въ ночь и что поваръ и горничная обмѣнивались мнѣніями надъ четвертою уже чашкою крѣпкаго чая о старомъ пламени мистрисъ Фуллертонъ, пока Гревиль всталъ, чтобы проститься. Линда забыла и время, и мѣсто, и часъ обѣда.
   -- Ахъ, я отняла у васъ такъ много времени, сказала она сконфуженно.-- Вы не обѣдали, а я не подумала объ этомъ.
   -- Я и самъ потерялъ счетъ времени, сказалъ онъ искренно.-- Но вы не сердитесь на меня, что я принесъ вамъ такія дурныя извѣстія? Богу извѣстно, какъ бы я хотѣлъ порадовать васъ.
   Сдержанная пылкость, съ которой сказаны были послѣднія слова, вспомнилась Линдѣ послѣ ухода Гревиля, когда мысли ея были заняты Джэкомъ. Что касается Гревиля, то странно, что онъ не поѣхалъ по желѣзной дорогѣ, а пѣшкомъ отправился въ городъ. Онъ шелъ быстро, не смотря ни вправо, ни влѣво, всецѣло погруженный въ воспоминанія сегодняшняго дня. Нѣсколько вопросовъ, болѣе живыхъ и болѣе любопытныхъ, чѣмъ отвлеченные вопросы, возбужденные Линдой, занимали его. Во-первыхъ, какой мужъ у этой прелестной женщины? Во-вторыхъ, не любила ли она больше Джэка, чѣмъ этого незнакомаго ему мужа. Въ третьихъ, дѣйствительно ли ее нельзя утѣшить?
   Вопросы эти задавалъ не ученикъ папы-профессора, рыцарскій полу-англичанинъ, и не вѣрный другъ Джэка, сидѣвшій возлѣ его смертнаго одра и слушавшій порученія того къ любимой женщинѣ. Вопросы эти задавалъ потомокъ длинной линіи безпечныхъ французскихъ предковъ...
   

XVI.

   Изъ свойствъ, исключительно присущихъ человѣку, самое странное -- это желаніе посмертной памяти и славы. Если человѣкъ копитъ для своихъ дѣтей и внуковъ, если онъ утѣшаетъ себя мыслью, что его открытія или его богатство увеличатъ или счастье, или благосостояніе потомства,-- это можетъ показаться еще благоразумнымъ. Но если онъ добивается лично для себя любви и похвалы поколѣній, еще не родившихся, тутъ врядъ-ли можно видѣть признаки благоразумія. А между тѣмъ, сколько людей непризнанныхъ, ставшихъ жертвою несправедливости, находятъ утѣшеніе въ-сознаніи, что "потомство оцѣнитъ ихъ!" Бѣдныя души! Если потомство и оцѣнитъ васъ, какую пользу принесетъ это вамъ? Убѣдитъ ли это глупцовъ, которые не понимали и преслѣдовали васъ? Дастъ ли вамъ это возможность стать лицомъ къ лицу съ ними въ мірѣ тѣней и торжественно указать на благоговѣйное почитаніе вашего гроба потомками вашихъ преслѣдователей? Еслибы это было такъ, то, конечно, приговоръ потомства имѣлъ бы громадное значеніе.
   Подобныя стремленія понятны еще въ людяхъ, вѣрующихъ въ загробную жизнь. Но тѣ, которые не вѣрятъ или сомнѣваются? Для тѣхъ посмертный приговоръ такъ же недѣйствителенъ и безцѣленъ, какъ и крикъ человѣка во снѣ, говорящаго окружающимъ (созданіямъ его же сна): "когда наступитъ утро, вы увидите, что это намъ только снилось. Хотя вы и не вѣрите мнѣ теперь, но тогда вамъ придется повѣрить!" И вотъ наступаетъ утро, ночныя видѣнія исчезли, некого убѣждать, и видѣвшій сонъ не имѣетъ даже желанія убѣждать кого-либо.
   Но желаніе посмертной памяти выражается еще въ иной формѣ, для поясненія которой намъ не къ чему искать примѣровъ среди героевъ или мучениковъ; достаточно совершенно обыкновенныхъ людей, какъ я или вы, читатель. Форма эта состоитъ въ желаніи, чтобы тѣ, съ которыми мы жили, думали и говорили объ насъ хорошо послѣ нашей смерти. Приговоръ позднѣйшихъ поколѣній безразличенъ для насъ. Мы не надѣемся, что они будутъ насъ знать, а еслибы это и случилось, то все же имя наше будетъ для нихъ только именемъ отвлеченнымъ. Не оспаривается ли, напримѣръ, самый фактъ существованія Шекспира, со смерти котораго не прошло еще и трехсотъ лѣтъ? Но мы хотимъ, чтобы люди, съ которыми мы жили, которые брали насъ за руку, смотрѣли намъ въ глаза, улыбались намъ, не забыли насъ и послѣ смерти. Но различные люди стараются достигнуть этого различными путями.
   Ревнивый мужъ ставитъ въ своемъ завѣщаніи условіе, мѣшающее его женѣ выйти вторично замужъ.
   Человѣкъ добрый завѣщаетъ часть своего состоянія на благотворительное учрежденіе и утѣшается мыслью, что онъ сдѣлалъ доброе дѣло, и что его станутъ благодарить, когда его не будетъ уже на землѣ. Существо непонятое оставляетъ той или тому, кто переживетъ,-- угрызенія совѣсти, стараясь достигнуть этого предсмертнымъ письмомъ. Однимъ словомъ, каждый умышленно или неумышленно желаетъ продолжить о себѣ память и продолжить то вліяніе, которое онъ производилъ при жизни.
   Но я не имѣю цѣлью писать трактатъ о посмертной наградѣ, въ которую, говоря откровенно, мало вѣрю. Я хотѣлъ только оправдать распоряженія бѣднаго Джэка, поступившаго такъ, что слова его будутъ постоянно раздаваться въ ушахъ любимой имъ женщины, хотя онъ и схороненъ въ африканскихъ пескахъ, а имя его и личность будутъ болѣе памятны ей теперь, чѣмъ при его жизни. Но, конечно, онъ не думалъ объ этомъ, давая порученіе Гревилю; онъ былъ настоящее дитя природы: прямая, честная и великодушная натура, и умеръ такъ же, какъ и жилъ. Жилъ онъ, сердце его было полно Линдой; умирая, оно также было полно ею, и желая, чтобы она знала это, и зная, какъ она любитъ домъ, въ которомъ жилъ ея отецъ, онъ открылъ свое сердце другу, не разсчитывая вовсе на ея слезы.
   Быть можетъ, еслибы онъ обладалъ даромъ предчувствія, онъ не остановился бы на Гревилѣ, для передачи своего священнаго порученія. Быть можетъ, онъ предпочелъ бы самаго грубаго солдата, которому бы довѣрилъ свой секретъ съ нѣсколькими послѣдними словами, написанными слабѣющею рукою. Еслибы Джэкъ изучалъ Шекспира, какъ изучалъ его Джонъ, онъ помнилъ бы предостереженіе, что "дружба постоянна во всемъ, за исключеніемъ дѣлъ любви", и подумалъ бы прежде, чѣмъ поручить Гревилю передать Линдѣ свои предсмертныя слова. Но Джэкъ былъ послѣднимъ человѣкомъ въ мірѣ, чтобы сомнѣваться въ другѣ, проживъ всю жизнь съ тѣмъ убѣжденіемъ, что каждый такъ же честенъ, какъ и онъ, хотя ему и приходилось убѣждаться на опытѣ въ противномъ.
   Во всякомъ случаѣ, онъ не могъ бы избрать болѣе усерднаго и неутомимаго посла. Не прошло и трехъ недѣль съ тѣхъ поръ, какъ Гревиль сообщилъ въ коттэджѣ о смерти Джэка, съ тѣхъ поръ, какъ эту ужасную новость узнали въ Ривервью, и Анни, сбросивъ маску, плакала до того, что превратилась въ свою тѣнь, не прошло и трехъ недѣль, какъ Линда сидѣла, со слезами, въ полумракѣ своей гостиной, какъ Гревиль вошелъ уже въ переговоры съ владѣльцемъ Фернея относительно продажи его для сына мистрисъ Фуллертонъ, и по цѣнѣ, которая, принимая во вниманіе всѣ обстоятельства, не была особенно преувеличенной. Мистрисъ Фуллертонъ сильно поспорила съ мужемъ изъ-за покупки Фернея. Джонъ былъ того мнѣнія, что слѣдуетъ придерживаться не буквы, а духа завѣщанія Джэка.
   -- Бѣдняга, сказалъ онъ,-- несмотря на свою безпечность, у него была здравомыслящая голова, и онъ умѣлъ хорошо купить свое имѣніе. Никогда не согласился бы онъ заплатить столько, сколько хотятъ взять теперь съ тебя, моя милая. Помоему, гораздо лучше подождать, пока сынъ нашъ выростетъ, и откладывать деньги. Быть можетъ, Ферней поступитъ, между тѣмъ, въ продажу. Не такая ужь находка эта старая развалина!
   -- Старая развалина! глаза Линды зажглись негодованіемъ.-- Конечно, у тебя сохранились объ немъ не особенно пріятныя воспоминанія, по крайней мѣрѣ, о дорогѣ, ведущей туда, замѣтила она колко.-- Но неужели ты не понимаешь, что нашъ долгъ исполнить желаніе Джэка? До тѣхъ же поръ, пока деньги не заплачены, мы не имѣемъ никакого права на Ферней. Мнѣ все равно, поѣдемъ ли мы на берегъ моря, или въ Тасманію, или...
   -- Или въ Европу? перебилъ ее мужъ.
   -- Или въ Европу, повторила Линда, вызывающе.-- Я бы хотѣла проводить тамъ всѣ праздники, хотѣла бы, чтобы Джэкъ полюбилъ это мѣсто, хотѣла бы вложить всѣ наши сбереженія на улучшеніе его...
   -- Вотъ чего я не допущу, проговорилъ сердито Джонъ и ушелъ изъ дома.
   Джонъ рѣдко проявлялъ супружескую власть, и даже когда дѣлалъ это, зналъ, что не достигнетъ цѣли. Почему это? спрашивалъ онъ себя съ ужасомъ. Почему, настаивая на чемъ-нибудь, онъ встрѣчалъ тотъ странный взглядъ жены, который, казалось, говорилъ: "посмотримъ, какъ ты заставишь меня сдѣлать это?" На низшей ступени развитія подобный взглядъ могъ вызвать употребленіе грубой силы. Бывали минуты, когда Джонъ понималъ состояніе неотесаннаго мужика, бьющаго свою жену, которую онъ искренно любитъ.
   Что касается Линды, то она искренно ненавидѣла себя за открытое сопротивленіе слабому авторитету Джона. Не требуетъ ли онъ всегда только того, что справедливо и благоразумно? Какой бѣсъ толкаетъ ее вызывать въ немъ проявленіе власти?
   -- Конечно, говорила она себѣ,-- не создана же я такъ, чтобы мое уваженіе къ мужу соразмѣрялось съ силою его мускуловъ. Еслибы это было такъ, то я заслуживаю, чтобы мужемъ моимъ былъ премированный боксеръ. Говорятъ, что уваженіе народовъ достигается силою оружія, которое можетъ быть пущено въ ходъ, чтобы заставить его принять извѣстныя мѣры. Но женщина не народъ. Для убѣжденія ея мужу не слѣдуетъ прибѣгать къ палкѣ, если другія его доказательства не дѣйствуютъ. Чего я хочу отъ Джона? Отчего я противлюсь всегда его доводамъ и благоразумнымъ совѣтамъ? А что они благоразумны, я не могу этого не сознавать. Всему виною это ужасное перо. Тѣнь его осталась на мнѣ съ тѣхъ поръ, какъ я держала его въ тотъ роковой вечеръ. Оно испортило мою свадебную поѣздку, отравило мое замужество и помѣшало мнѣ сердечно привязаться къ моему мужу. Болѣе того, оно постоянно заставляетъ меня думать о моемъ умершемъ поклонникѣ...
   Такъ разсуждала Линда. Но память о Джэкѣ поддерживалась въ ней еще и другимъ вліяніемъ. Когда начались переговоры о покупкѣ Фернея, необходимо было часто видѣться съ Гревилемъ для выясненія точнаго смысла завѣщанія Джэка. Послѣ практическихъ, благоразумныхъ и прозаическихъ совѣтовъ Джона, она отдыхала во время этихъ свиданій, и энтузіазмъ ея получалъ новую пищу. Она думала, что мужъ ея недостаточно благодаренъ Гревилю. Онъ, казалось, не цѣнилъ того великодушія и готовности, съ которыми тотъ жертвовалъ своимъ временемъ, и, сверхъ того, той любви, какую онъ вкладывалъ въ порученіе умершаго друга. Но за то она загладитъ вину своего мужа. Она покажетъ другу Джэка, насколько довѣряетъ ему и уважаетъ его. Пусть всѣ не обращаютъ вниманія на его достоинства (подъ словомъ "всѣ" подразумѣвалась ея мать и родственники въ Ривервью), она все же послушается его совѣта при покупкѣ Фернея, и желаніе Джэка будетъ исполнено во что бы то ни стало, несмотря ни на какія жертвы и не обращая вниманія на эгоистическія соображенія мужа.
   Въ такомъ настроеніи Линда сѣла въ поѣздъ, чтобы отправиться утромъ въ городъ, для свиданія съ Тревилемъ, послѣ переговоровъ того съ агентомъ владѣльца Фернея. Маленькій Джэкъ бѣжалъ рядомъ съ матерью, которая, выйдя на станціи и занятая своими мыслями, быстро шла по Елизаветинской улицѣ.
   Семь лѣтъ замужества не повліяли на ея пышную красоту. Въ черномъ шелковомъ платьѣ, которое она носила неизмѣнно съ того дня, какъ услышала о смерти Джэка, она была какъ будто моложе, походя на дѣвушку, нарядившуюся въ платье бабушки. Въ какомъ бы настроеніи ни разстался съ нею мужъ, она знала, что, стоитъ ей только показаться ему въ этомъ нарядѣ у него въ конторѣ, чтобы все было забыто. Мысль о томъ удовольствіи, которое она доставитъ ему, зайдя съ маленькимъ Джэкомъ, заставила ее замедлить шаги, когда она проходила улицу Коллинса, пожеланіе это исчезло такъ же быстро, какъ и появилось, и взявъ покрѣпче за руку малютку, сказавъ, что онъ долженъ оберегать маму при проходѣ черезъ улицу, она рѣшительно зашагала дальше.
   Гревиль поджидалъ ее на углу улицы Малаго Коллинса. Они понимали безъ словъ, что встрѣчи эти должны происходить неоффиціально и какъ бы случайно, среди бѣлаго дня. Джонъ не достаточно симпатизировалъ покупкѣ Фернея, чтобы назначать свиданія у него въ конторѣ; что же касается родственниковъ въ Ривервью, то мнѣніе ихъ раздѣлилось относительно завѣщанія Джэка.
   -- Конечно, бѣдный мальчикъ думалъ, что деньги все же останутся въ семьѣ, говорила мистрисъ Фуллертонъ старшая,-- но онъ всегда дѣйствовалъ необдуманно. Не слѣдуетъ вмѣшиваться въ это дѣло, это поведетъ только къ спорамъ. У Линды такой настойчивый характеръ. Увидите, что она станетъ таскать въ Ферней и Джона, и дѣтей во всякую пору.
   -- Хорошо, мама, отозвалась миссъ Фуллертонъ, при чемъ слѣдуетъ сказать, что это была не Анни, -- но зачѣмъ Джонъ позволяетъ себя таскать? Почему онъ не скажетъ, что хочетъ поступать по-своему?
   Анни была слишкомъ опечалена, чтобы принимать участіе въ подобныхъ разговорахъ. Джэкъ умеръ, не приславъ ей ни одного слова, не вспомнивъ объ ней! Она унизилась передъ своей невѣсткой и выпросила вещицу Джэка, которую спрятала и надъ которою плакала, оставаясь одна. Ни одного слова! Горевать объ немъ открыто, не подвергаясь упрекамъ въ неженственности, -- это было бы великое для нея облегченіе. Но ей отказано даже въ этомъ! Только Линда, которая была счастливою матерью и женою, или которая должна быть ими, только Линда имѣла право наряжаться въ черное, говорить безъ умолку о Джэкѣ и плакать объ немъ открыто. Любовь Джэка освящена теперь смертью, а другъ его выражаетъ Линдѣ почтеніе и преданность! Все это для Линды, жизненная чаша которой и такъ уже полна, а не для нея, изнемогающей отъ горя и разбитыхъ надеждъ!
   Жизнь -- печальный даръ, но требуется такъ немного, только сердце, которое бы отозвалось на ваше, чтобы превратить ее въ блаженство!
   Если бы Линда была менѣе занята своею печалью и своими интересами, она бы поняла причину горя Анни. Но теперь она только чувствовала, что грустные глаза Анни съ неудовольствіемъ останавливаются на ней, и знала, что ея поступки обсуждаются и критикуются родственниками въ Ривервью.
   -- Какъ вы счастливы, сказала она Гревилю при встрѣчѣ въ городѣ,-- что зависите сами отъ себя! Еслибы вы знали, что значитъ имѣть сестеръ, кузеновъ и тетокъ, сестеръ, кузеновъ и тетокъ мужа. Всегда играешь роль заключеннаго. Ахъ!..
   Нетерпѣливый вздохъ, которымъ она окончила свою фразу, былъ краснорѣчивѣе словъ. Странное выраженіе появилось на мгновеніе на безстрастномъ лицѣ Гревиля; оно походило на вспышку торжества.
   -- Бѣдная! сказалъ онъ -- фамильярное это слово употреблено было имъ въ то время, когда они вдвоемъ снова припоминали всѣ эпизоды изъ военной жизни Джэка, и она расплакалась. Въ своемъ желаніи утѣшить ее, онъ забылъ всю условную сдержанность,-- какъ бы я хотѣлъ помочь вамъ!
   -- Но, впрочемъ, не стоитъ думать объ нихъ, сказала она.-- Куда мы идемъ? прибавила она, замѣтивъ, что Гревиль сворачиваетъ въ Рыночную улицу. Съ маленькимъ Джэкомъ между ними они медленно двигались мимо сѣдельщиковъ, лавокъ готоваго платья и коннаго базара, находившагося на концѣ города.
   -- Хочу, чтобы вы взглянули на мраморный крестъ, который по вашему желанію я заказалъ для Фернея. Но почему вы выбрали крестъ?
   -- Почему я выбрала крестъ? повторила Линда.-- О, неужели вы не понимаете этого? Вы же говорили сами, что бѣдный Джэкъ умеръ, какъ христіанинъ.
   -- Но это будетъ вѣчнымъ протестомъ противъ вольтеріанскихъ основъ! Не будетъ ли это противорѣчить имъ?
   -- Такъ что же? Я такъ устала отъ постоянства и соотвѣтствія вещей. Гдѣ онѣ въ дѣйствительности? Притомъ, теперь мнѣ приходится думать не только о Фернеѣ моего отца, но также и Фернеѣ Джэка. Онъ и отецъ ѣздили бы черезъ субботу въ церковь, и отецъ излагалъ бы въ школѣ ученіе позитивизма. Теперь они оба мертвы, но обѣ идеи существуютъ, и тѣмъ лучше, если всякій можетъ проповѣдывать свою вѣру. Какъ вы думаете?
   -- Думаю то же, что и вы. Но гдѣ вы хотите поставить крестъ? Я никогда не видѣлъ Фернея, но въ день смерти Джэкъ постоянно произносилъ это названіе съ вашимъ именемъ. Замѣчательно, какую ясность сообщаетъ смерть! Вы помните, Джэка нельзя было назвать краснорѣчивымъ?
   -- Краснорѣчивымъ? О, нѣтъ!
   Линда улыбнулась сквозь слезы, вспомнивъ нѣкоторые случаи, относящіеся до ухаживанія Джэка.
   -- Но повѣрите ли, въ день смерти онъ въ нѣсколькихъ фразахъ совершенно ясно описалъ мнѣ Ферней. Я не могу передать вамъ его словъ, но онъ заставилъ меня видѣть его глазами. Во-первыхъ, тамъ есть огороженные холмы, окружающіе его. Передъ садомъ находится покрытый виноградомъ откосъ, позади дома толстыя и рѣдкія деревья, а кругомъ постройки. Затѣмъ домъ, длинный, выходящій на двѣ стороны коттэджъ съ широкими окнами и окружающей его верандой. Когда Джэкъ пріѣзжалъ осенними вечерами, чтобы повидать васъ и вы сидѣли въ гамакѣ, привязанными къ тѣмъ толстымъ деревьямъ, которыя такъ любилъ вашъ отецъ,-- сидѣли читая и наклонившись, освѣщенные заходящимъ солнцемъ, которое казалось преобразовывало васъ и вашу книгу...
   -- И Джэкъ все это помнилъ! воскликнула Линда.-- А я думала, что онъ пріѣзжалъ, чтобы поговорить о засухѣ и кроликахъ! Могла ли я предполагать, что онъ замѣчаетъ все это? Онъ такъ торопился уѣзжать домой. Мнѣ казалось, что онъ смотритъ на меня, какъ на какой-то синій чулокъ, котораго слѣдуетъ избѣгать.
   -- А между тѣмъ онъ готовъ былъ поклоняться вамъ на колѣняхъ! Я думалъ, женщины всегда знаютъ, когда мущина питаетъ къ нимъ такое чувство.
   Онъ взглянулъ на нее, говоря это, но Линда скорѣе почувствовала, чѣмъ увидѣла этотъ взглядъ. Въ самомъ тонѣ этихъ словъ крылось признаніе.
   Невольно она крѣпче сжала ручку Джэка и перевела глаза на окна лавокъ, точно заинтересовавшись выставленными скаковыми сѣдлами и стременами новой формы. Ей вспомнилась старая французская поговорка: "Parler de l'amour c'est faire l'amour". Она не могла не сознаться, что въ послѣднее время разговоръ ея новаго друга неизмѣнно переходилъ на этотъ опасный предметъ. Конечно, всегда начиналось съ Джэка. Но Джэкъ жилъ и умеръ съ ея образомъ въ сердцѣ, и говорить объ Джэкѣ и его послѣдней волѣ было равносильно разговору объ его страсти и томъ вліяніи, какое она оказала на его жизнь и смерть. Случалось, что Линда винила себя при Гревилѣ и, желая до нѣкоторой степени оправдать ее и разбирая чувства Джэка, онъ говорилъ, что ей не за что такъ ужасно обвинять себя, развѣ только за то, что именно то, что есть -- прелестная женщина, заставляющая его иногда забыться и просить извиненія. Медленное приближеніе волны, шумящей и пѣнящейся у нашихъ ногъ и отступающей затѣмъ, точно она боится омочить даже наши сапоги, не можетъ навести насъ на мысль, что та же самая волна можетъ подняться до нашихъ колѣнъ, захватитъ нашу грудь, достигнетъ плечей и наконецъ безжалостно захлестнетъ насъ съ головою, и разбитыхъ и мертвыхъ унесетъ въ великій океанъ погибели.
   Нѣкоторыя темы, допущенныя въ разговорѣ между такимъ человѣкомъ, какъ Гревиль, и такою женщиною, какъ Линда, которая готова была отомстить мужу за то, что онъ не давалъ ей чувствовать своей власти, похожи на подобную волну. Вначалѣ оба только слегка касаются этой темы. Отливъ наступитъ скоро, не смочивъ даже песокъ у ихъ ногъ. При слѣдующей встрѣчѣ, разговоръ заведетъ ихъ немного далѣе, а затѣмъ чувства Джэка превратятся въ отвлеченность.
   На слѣдующій разъ они станутъ разговаривать, какъ два старыхъ друга, и Линда понемногу станетъ открывать дверь, скрывающую ея скелетъ въ образѣ роковаго бѣлаго пера. Подобно Дездемонѣ, она скажетъ о Джэкѣ, что желала, чтобы небо создало ее такимъ мущиной. Между тѣмъ въ ней происходила странная борьба. Два противоположныхъ чувства, какъ два различныхъ теченія, текущихъ рядомъ и не смѣшивающихся, овладѣли ею поперемѣнно. Ее сердило, что Джонъ такъ безусловно увѣренъ въ ней. Льстило это ей, или наоборотъ, что онъ предоставлялъ ей такую полную свободу дѣйствій? Неужели онъ увѣренъ, что такъ всецѣло владѣетъ и ея воображеніемъ, и сердцемъ? Или это кажущееся равнодушіе къ ея выходу и приходу зависитъ отъ того же недостатка мужества -- за неимѣніемъ лучшаго выраженія, ей приходится остановиться на этомъ -- отъ недостатка мужества, побудившаго его бросить бэгги и взбѣсившихся лошадей, и издали протянуть къ ней руки, вмѣсто того, чтобы постараться успокоить и остановить перепуганныхъ животныхъ. Это была одна сторона чувства. Другая -- было негодованіе при одной мысли, что Джонъ можетъ счесть необходимымъ слѣдить за ея поступками и шагами. И если родственники въ Ривервью замѣтятъ это, это будетъ для нея страшнымъ оскорбленіемъ. Между тѣмъ волна приближалась медленно, но неудержимо. Хотя Джэкъ служилъ поводомъ для встрѣчъ, но и помимо его у Линды и Гревиля было много общихъ интересовъ: старый папа-профессоръ, маленькій домикъ въ Клямарѣ и жизнь въ Парижѣ. Все это принадлежало къ той эпохѣ въ жизни Линды, когда она была свободна, какъ воздухъ. Она любила переноситься мыслью къ тому времени и мечтать о томъ, что она встрѣтила Гревиля въ атмосферѣ той первой свободы. Въ такое время она забывала Мельбурнъ и художественный коттэджъ, Джона въ его конторѣ, Лесбію и даже маленькаго Джэка, воображая себя снова молодой, пылкой дѣвушкой, идущей черезъ Люксембургскій садъ съ восторженными чувствами молодости. Глубокія задачи позитивизма казались ей тогда легкими. Она смотрѣла на нихъ сквозь свою молодость и красоту и присущую имъ силу. Вся ея жизнь была передъ нею, и Гревиль былъ въ Парижѣ въ то же самое время! Быть можетъ, они проходили другъ возлѣ друга, не зная этого! Онъ долженъ былъ разсказать см всю свою жизнь тамъ, не исключая и шалостей -- она женщина замужняя и можетъ слышать все -- чтобы она могла заключить, возможно ли было такое совпаденіе.
   -- Но я вполнѣ увѣренъ, что никогда васъ не встрѣчалъ, сказалъ онъ.-- Я не могъ забыть вашего портрета послѣ того, какъ старикъ Фурнье показалъ мнѣ его. Неужели вы думаете, что я забылъ бы васъ живую, еслибы мнѣ посчастливилось встрѣтить васъ?
   Чтобы перемѣнить разговоръ -- приливъ никогда еще не подходилъ такъ близко, какъ теперь -- Линда спросила Гревиля объ его службѣ въ Египтѣ. Она все знаетъ о Джэкѣ и теперь хочетъ знать объ немъ. Сомнѣваюсь, могъ ли даже Отелло разсказывать съ большей простотою. Онъ не распространялся объ опасныхъ схваткахъ, но заставлялъ ее угадывать ихъ. Линда была убѣждена, что если что и узнала отъ него, такъ это благодаря своимъ настойчивымъ допросамъ. Дѣйствительно, онъ скроменъ, какъ настоящій храбрецъ. Еслибы она не была въ этомъ увѣрена, она не покраснѣла бы, услыша отъ него сегодня признаніе, въ то время, какъ маленькій Джэкъ шелъ рядомъ съ ними. Человѣку, который испыталъ и видѣлъ такъ много и который былъ лучшимъ и послѣднимъ другомъ Джэка, можно простить, если по временамъ онъ слишкомъ выказываетъ свои чувства. Случай этотъ исключительный, и въ этомъ свѣтѣ нужно смотрѣть на него.
   Она молчала, пока они не достигли мастерской, гдѣ виднѣлся крестъ Джэка. Множество неоконченныхъ памятниковъ стояло и лежало вокругъ. Гревиль сказалъ, что это мѣсто напоминаетъ ему магометанскія кладбища, на которыхъ увѣнчанный тюрбаномъ памятникъ мужа стоитъ всегда среди памятниковъ различныхъ членовъ его гарема.
   -- Крестъ Джэка будетъ стоять одиноко, прибавилъ онъ.-- Придумали вы надпись?
   -- Напишемъ только имя и день смерти. Что же мы смѣемъ сказать больше?
   Они говорили, понизивъ голосъ, стоя рядомъ передъ крестомъ. Маленькій Джэкъ, не понимавшій значенія памятниковъ, влѣзалъ на каждый изъ нихъ. Въ теченіе цѣлыхъ пяти минутъ мать не вспомнила объ немъ.
   -- Неподходящая это эмблема для Джэка, проговорила она, наконецъ, взглядывая на Гревиля.-- Кусокъ сваи и рельса, съ брошеннымъ на нихъ сѣдломъ, изваянные изъ мрамора, больше бы мнѣ напоминали Джэка. Но это достойно уваженія, а Джэкъ уважалъ все, что достойно уваженія. Вы скажете, гдѣ лучше всего поставить его въ Фернеѣ, прибавила она, не приглашая Гревиля, но подразумѣвая, что онъ долженъ быть тамъ въ это время.-- Не думаю, чтобы Джонъ захотѣлъ поставить его на виду. Для меня же не составитъ разницы, буду я видѣть его, или нѣтъ. Фернею какъ будто суждено быть могилою для всѣхъ, кого я люблю. Прежде отецъ, теперь Джэкъ. Если бы я вѣрила въ предразсудки, я бы сказала, что онъ сдѣлалъ намъ роковой подарокъ.
   -- О, не говорите этого! перебилъ Гревиль.-- Джэкъ дарилъ въ знакъ мира. Онъ говорилъ это. Ферней принадлежалъ раньше вашему отцу. Вамъ должно быть пріятно, если онъ перейдетъ къ вашему сыну, а затѣмъ къ сыну сына. Джэкъ все это предвидѣлъ, умирая, съ тою прозорливостью, которую въ старыя времена называли духомъ пророчества. Джэкъ никогда не видѣлъ вашихъ дѣтей, но онъ зналъ, что мальчикъ вашъ названъ его именемъ. Онъ не мало думалъ объ этомъ.
   -- О, неужели? сказала Линда и, позвавъ сына, наклонилась и поцѣловала его.
   Маленькаго Джэка цѣловали довольно часто, и поэтому онъ не испыталъ особеннаго удовольствія, но онъ не могъ не замѣтить, что въ этотъ разъ мама была очень скучна и тотчасъ закрыла лицо густымъ чернымъ вуалемъ.
   

XVII.

   -- Итакъ вы хотите, чтобы мы пріѣхали посмотрѣть, какъ вы вступите во владѣніе, сказала мистрисъ Уайзменъ Линдѣ, когда послѣдняя пришла сообщить великую новость, что весь Ферней съ прилегающими землями будетъ переданъ въ слѣдующемъ году, но что теперь Гревиль условился съ агентомъ, чтобы домъ былъ предоставленъ немедленно въ распоряженіе мистера и мистрисъ Фуллертонъ на случай, еслибы они пожелали пріѣхать и ознакомиться съ наслѣдствомъ сына.-- Это будетъ грустное удовольствіе, дорогая моя, но я не хочу отказывать вамъ. Ваша мать ѣдетъ?
   -- Кажется, сказала Линда неувѣренно.-- Она хочетъ остаться тамъ навсегда, но я не могу этого допустить. Подумайте, какъ ей жить тамъ одной со всѣми духами прошедшаго! Мы врядъ-ли будемъ проводить тамъ болѣе одного мѣсяца въ году, пока Джэкъ не выростетъ. Бѣдный малютка! возведенъ въ званіе собственника раньше, чѣмъ онъ можетъ понять значеніе этого.
   -- Да, онъ ребенокъ въ глазахъ всѣхъ, не только закона. Но монархи еще раньше вступали на престолъ, такъ что вы, моя милая, будете пока регентшей. Что говоритъ о покупкѣ вашъ мужъ? Доволенъ онъ? Что говоритъ онъ, что у маленькаго Джэка такое прекрасное наслѣдство?
   -- Джонъ всегда очень добръ, отвѣтила Линда въ раздумьи, -- но, кажется, онъ считаетъ своею обязанностью противорѣчить во всемъ. Должно быть, это профессіональная привычка. Теперь онъ говоритъ, чтобы мы не набивали голову ребенка тѣмъ, что ему оставлено имѣніе. Затѣмъ онъ не совѣтуетъ покупать теперь Ферней, говоритъ, что для этого теперь не время, а слѣдуетъ подождать засухи.
   -- Конечно, онъ правъ, а вы не правы. Вы заплатили полную стоимость если не болѣе. Не часто встрѣчаются сентиментальныя причины для покупки поселка, и, конечно, владѣльцы не постѣснились воспользоваться вашей поспѣшностью. Вы говорите, что послѣдніе годы тамъ не жилъ никто?
   -- За исключеніемъ управляющаго, человѣка безсемейнаго. Домъ вѣроятно запущенъ. Придется послать туда все необходимое, и я бы хотѣла навѣрное знать, что вы пріѣдете, конечно, съ мужемъ.
   -- Но васъ и такъ будетъ много. Джонъ и ваша мать, и дѣти. Нельзя же не взять съ собою наслѣдника. А другъ вашъ, мистеръ Гревиль, ѣдетъ также?
   -- Вѣроятно, Джонъ пригласилъ его, проговорила Линда равнодушно. Но, говоря это, она презирала себя за такой отвѣтъ. Ея искусственный отвѣтъ и ея сознаніе этого факта не прошли незамѣченными ея другомъ. Обѣ женщины замолчали и, когда затѣмъ заговорила мистрисъ Уайзменъ, голосъ ея звучалъ необыкновенно жестко.
   -- Впрочемъ, если мы не будемъ, не удивляйтесь этому. Капитанъ Уайзменъ снова страдаетъ подагрой.
   Это "капитанъ Уайзменъ" сказало Линдѣ больше, чѣмъ тысяча упрековъ. Она удивилась, услышавъ этотъ эпитетъ, и послѣ небольшой паузы замѣтила нерѣшительно и безъ видимой послѣдовательности:
   -- Дорогая мистрисъ Уайзменъ, я думала, что мистеръ Гревиль былъ вашимъ другомъ еще прежде, чѣмъ сталъ моимъ.
   -- А, наконецъ-то! проговорила мистрисъ Уайзменъ, протягивая руку.-- Онъ былъ моимъ другомъ, и до вашего замужества, замѣтьте, до вашего замужества, я хотѣла, чтобы онъ сталъ вашимъ. Какъ старая женщина, я предполагала посватать васъ. Теперь я не вполнѣ увѣрена, насколько хорошъ былъ этотъ планъ, но каковъ бы онъ ни былъ, вы и Джонъ разбили его. Положеніе теперь измѣнилось. Желать удержать друга для прелестной молодой дѣвушки, для которой онъ можетъ превратиться въ мужа -- одно, и совсѣмъ другое, если молодая дѣвушка замужемъ и другъ этотъ не можетъ занять другаго положенія кромѣ двусмысленнаго положенія друга дома. Вы понимаете меня?
   -- Неужели замужнія женщины не могутъ имѣть друзей?
   -- Это зависитъ отъ того, какихъ друзей онѣ выбираютъ. Кромѣ того, есть женщины замужнія и женщины замужнія точно такъ, какъ есть друзья и друзья, и этимъ сказано все.
   -- Почему вы никогда не говорили мнѣ о мистерѣ Гревилѣ, когда я не была еще замужемъ?
   -- Почему я никогда не говорила вамъ? Это длинная исторія, дорогая моя. Я узнала, что у мистера Гревиля есть -- какъ бы это назвать?-- связь, которая служитъ помѣхой его женитьбѣ и ждала, когда это кончится. Поэтому я воздержалась писать ему. Между тѣмъ Джэкъ безнадежно влюбился въ васъ, и я думала, что если онъ заставитъ васъ полюбить себя -- въ чемъ я впрочемъ сомнѣвалась -- то вы будете счастливы съ нимъ. Счастливѣе, быть можетъ, чѣмъ съ другимъ, несмотря на всю его обаятельность. И притомъ мнѣ казалось нечестнымъ относительно Джэка говорить вамъ о прекрасномъ принцѣ, котораго вы никогда не видали, и который въ то время не былъ еще свободенъ. Вотъ мое объясненіе!
   -- Благодарю, сказала Линда кротко. Она стала поправлять свое боа, собираясь уходить; но затѣмъ, повернувшись, чтобы взять перчатки, спросила неожиданно.-- Полагаю, эта связь кончилась давно?
   -- Думаю, что да. О, Линда, дитя мое! И, говоря это, мистрисъ Уайзменъ нѣжно положила руку на плечо молодой женщины.
   -- Что бы я дала, чтобы начать свою жизнь съ того момента, въ которомъ вы теперь находитесь. О, если бы я могла дать вамъ хотя малѣйшее понятіе о томъ, отъ сколькихъ страданій я избавила бы и себя, и другихъ, если бы я поразмыслила, находясь въ такомъ же положеніи, какъ вы! Вы всегда увѣряли -- и я вѣрю вашей искренности -- что хотѣли бы доказать мнѣ свою любовь на дѣлѣ, что вы готовы для меня на всѣ жертвы и сдѣлаете все, что я ни потребую. Вы можете принести мнѣ теперь жертву. Дайте мнѣ слово, что ни подъ какимъ предлогомъ вы не станете видѣться съ вашимъ другомъ -- погодите, не возмущайтесь -- не станете видѣться съ нимъ до поѣздки нашей въ Ферней. Это будетъ на той недѣлѣ, не такъ ли? Назовите это, если хотите, капризомъ старой женщины. Скажите мистеру Гревилю, что это моя фантазія, все, что хотите, но дайте мнѣ ваше слово. Вы успокоите меня этимъ. Вы мнѣ не откажете, не правда ли? Я наполовину ваша мать.
   Глаза второй матери Линды выражали безпредѣльную нѣжность и напоминали ту мистрисъ Уайзменъ, которая пріѣзжала въ Ферней при жизни отца и интересовалась всѣмъ, что касалось украшенія дома. Предъ этими глазами молодая женщина была безсильна. Но все же она рѣшилась сдѣлать маленькую оговорку.
   -- Я готова сдѣлать все, что вы хотите, сказала она, пожимая руку мистрисъ Уайзменъ.-- Но, право, нѣтъ никакого основанія безпокоиться. Не покажется ли однако мистеру Гревилю страннымъ, что я вдругъ перестаю видѣться съ нимъ, послѣ того, какъ онъ оказалъ намъ такъ много услугъ? При томъ есть еще много, о чемъ слѣдовало бы съ нимъ переговорить относительно Фернея.
   -- Пошлите его къ вашему мужу или ко мнѣ, сказала мистрисъ Уайзменъ.-- Я беру на себя всю отвѣтственность, какъ бы онъ ни объяснилъ ваше поведеніе.
   -- Въ такомъ случаѣ я согласна, отвѣтила Линда видимо недовольная. Но прощаясь она горячо поцѣловала своего друга.
   И только выйдя изъ Уотль-Парка и направляясь къ ближайшей станціи по пыльной Ричмондской дорогѣ, ей пришло на умъ, какъ будетъ неудобно сдержать обѣщаніе. Удивительно -- сколько обязательствъ, открытыхъ, съ которыми связывались другія, подразумѣваемыя, уничтожало странное требованіе мистрисъ Уайзменъ. Сегодня же Гревиль долженъ былъ привезти полученное имъ письмо отъ фернейскаго управляющаго. При послѣднемъ свиданіи, не далѣе какъ вчера, она пробѣжала письмо, но некогда было обсудить подробности. Затѣмъ завтра она предполагала, что Гревиль встрѣтитъ ее и поможетъ присмотрѣть за Лесбіей и маленькимъ Джэкомъ на утреннемъ представленіи въ циркѣ. Послѣ завтра назначено было дѣловое свиданіе въ конторѣ агента, куда обѣщалъ прійти даже и Джонъ. Результатомъ всего этого были бы новыя встрѣчи. Дѣйствительно, въ теченіе послѣднихъ трехъ или четырехъ недѣль не проходило ни одного дня, въ который она не видѣлась бы съ другомъ Джэка. А теперь ему не придется бывать у нея и по той только причинѣ, что мистрисъ Уайзменъ обладаетъ, такъ сказать, слишкомъ живымъ воображеніемъ. Это унизительно. Ея мужъ, мать, родственники не видятъ ничего предосудительнаго въ ея поступкахъ, никто изъ нихъ не рѣшился сдѣлать ни малѣйшаго замѣчанія, и вотъ ея лучшій и старѣйшій другъ начинаетъ поднимать тревогу.
   Но что, если другъ ея, поднимая тревогу, намѣренъ предупредить этимъ могущіе возникнуть "разговоры". При этомъ предположеніи щеки мистрисъ Фуллертонъ вспыхнули. Въ послѣднее время жизнь казалась ей веселѣе и полнѣе. Она сознавала, что, какъ бы мужъ и дѣти ни занимали мыслей и сердца женщины, остается еще пустота, требующая заполненія. Между тѣмъ другъ въ родѣ Гревиля, связанный не долгомъ или родствомъ, но естественной симпатіей, другъ, понимавшій ее интинктивно, придавалъ необыкновенный интересъ ежедневнымъ занятіямъ, ставшимъ однообразными и безцвѣтными въ силу привычки. Зачѣмъ свѣту вмѣшиваться во все это? И какой свѣтъ этотъ тѣсный и злой! Она понимала теперь, какъ женщины бросаются въ воду и налагаютъ на себя рукй по винѣ этого завистливаго свѣта. И что-за несчастная мысль толкнула ее повидаться сегодня съ мистрисъ Уайзменъ. А ей такъ хотѣлось устроить паломничество въ Ферней и посвятить это пребываніе памяти бѣднаго Джэка. И все это теперь испорчено.
   Пріѣхавъ домой, Линда сѣла за свой письменный столъ, одинъ изъ подарковъ мистрисъ Уайзменъ, и написала слѣдующее письмо, тотчасъ отосланное Гревилю:
   "Меня поймали на словѣ, я не могу видѣть васъ. Я была сегодня въ Уотль-Паркѣ, и мистрисъ Уайзменъ, поговоривъ объ васъ, потребовала вдругъ отъ меня доказательства любви и во имя этой любви просила меня не видѣться и не говорить съ вами, пока мы не поѣдемъ въ Фергей. Это, какъ вамъ извѣстно, будетъ на слѣдующей недѣлѣ. Конечно, я исполню данное слово, но все же это непріятная мистификація. Вѣроятно, вы повидаетесь съ нею. Я знаю, вы собирались спросить меня сегодня, думала ли я о томъ новомъ объясненіи личной свободы, которое вы старались внушить мнѣ. У меня есть на это возраженія, которыя я вамъ сообщу при свиданіи. Надѣюсь, у васъ есть чѣмъ наполнить время до слѣдующей субботы. Не забудьте: двѣнадцатичасовой поѣздъ на Спенсерской станціи. Что касается меня, то я буду очень занята, прочту также тѣ три книги, которыя вы оставили мнѣ. Не пишите мнѣ ни о книгахъ, ни объ одномъ изъ тѣхъ предметовъ, о которыхъ мы съ вами обыкновенно разсуждаемъ; присылайте мнѣ только коротенькія записочки каждые два, три дня. Искренно къ вамъ расположенная Л."
   

XVIII.

   Въ назначенную субботу Джонъ Фуллертонъ и Гревиль стояли на Спенсерской станціи, въ ожиданіи общества, ѣдущаго въ Ферней. Джонъ пріѣхалъ въ городъ съ раннимъ поѣздомъ, побывалъ въ конторѣ, забралъ тамъ письма и газеты, и съ пледомъ и съ зонтикомъ заѣхалъ за Гревилемъ, котораго и довезъ до станціи. Уже давно Джонъ не былъ въ такомъ хорошемъ расположеніи духа, какъ сегодня. Во-первыхъ, дѣла фирмы оставлены имъ въ такомъ состояніи, что еслибы онъ пробылъ въ отсутствіи болѣе восьми, десяти дней, допустивъ даже, что онъ внезапно умеръ, конторская рутина будетъ продолжать свой ходъ, и заведенный порядокъ не нарушится. Во-вторыхъ, послѣднюю недѣлю чувствовалось особенно мирное настроеніе у него въ домѣ. Нѣкоторое время его безпокоили различныя сомнѣнія, возможность какой-то катастрофы. Онъ всѣми силами старался отогнать ихъ, но подобно отвратительной летучей мыши, летающей во мракѣ, онѣ исчезали, чтобы появиться снова. Въ болѣе спокойныя минуты онъ сознавалъ, что сомнѣнія его ни на чемъ не основаны и составляютъ бредъ его фантазіи.
   Но наконецъ и это улеглось. Всю прошлую недѣлю Линда занималась приготовленіемъ къ поѣздкѣ въ Ферней. Пришлось укладывать посуду и постели и отослать все это подъ надзоромъ прислуги, мужа и жены, которыхъ Линда договорила сама. По вечерамъ она садилась за шитье, напоминая этимъ Джону время его ухаживанія, что всегда вызывало въ немъ приливъ нѣжности. Говоря откровенно, Линда шила маленькую амазонку для дочери, желая, чтобы она ѣздила верхомъ, какъ настоящая бушменка. Въ довершеніе всего, жена нѣсколько разъ просила Джона почитать ей "Une page d'amour" Золя, начавъ съ того мѣста, гдѣ она остановилась. Онъ охотно бы началъ съ самаго начала и прочелъ бы съ нею всю книгу, но она вѣроятно не согласилась бы на это. При томъ она совершенно не выходила. Дѣйствительно, она слишкомъ много сидѣла дома, и онъ не разъ упрекалъ себя, что не настоялъ на томъ, чтобы она больше гуляла. Но только онъ одинъ зналъ, какое это безконечное, невыразимое облегченіе,-- сознавать, что всѣ ея прежнія встрѣчи, свиданія и разговоры вызывались дѣйствительно фернейскимъ дѣломъ. И вотъ Джонъ говорилъ себѣ, что виноватъ онъ. Ему бы слѣдовало сочувствовать этому дѣлу, а не запираться, подобно оскорбленному римлянину, въ лагерѣ своей конторы, такъ что жена по неволѣ обращалась за совѣтомъ къ постороннимъ.
   Но кошмаръ, вызванный его неблагоразуміемъ, казалось, исчезъ. И радость Джона была такъ велика, что онъ вдвойнѣ былъ сегодня любезенъ съ Тревилемъ, какъ съ человѣкомъ, котораго онъ мысленно несправедливо оскорблялъ. Онъ сознавалъ, что это такой человѣкъ, который можетъ нравиться и мужчинамъ и женщинамъ, и далъ себѣ слово узнать поближе друга Линды во время пребыванія въ Фернеѣ и разспросить его объ египетскомъ вопросѣ.
   Между тѣмъ онъ гулялъ съ Тревилемъ по платформѣ, обдумывая свои предположенія и съ нетерпѣніемъ ожидая прибытія остальной компаніи.
   Наконецъ появились два экипажа. Въ одномъ сидѣли Уайзмены, а въ другомъ всѣ обитатели художественнаго коттэджа, за исключеніемъ повара, который остался, чтобы присматривать за домомъ и продолжать свои сердечныя дѣла по сосѣдству. Послѣдовали неизбѣжныя механическія привѣтствія. Линду сопровождала мать и Анни -- воплощенная печаль -- закрывшаяся густымъ чернымъ вуалемъ. Линда предложила сама пригласить Анни, и Джонъ, всегда благодарный за всякую любезность по отношенію къ его роднымъ, съ готовностью согласился передать приглашеніе.
   -- Она страшно поблекла, бѣдняжка! сказалъ онъ.-- Хотѣлъ бы я, чтобы ты посвятила ее въ тайну, какъ сохранять такъ долго красоту и молодость. Во всякомъ случаѣ перемѣна мѣста будетъ для нея полезна.
   Такимъ образомъ Анни позволила уговорить себя съѣздить въ Ферней и, если бы постановка креста Джэка слишкомъ подѣйствовала на нее, она могла бы сослаться на малокровіе, упадокъ силъ, нервность и прочія, придуманныя наукой, болѣзни.
   Что касается остальнаго общества, то едва-ли образъ Джэка занималъ въ умѣ ихъ первое мѣсто. Мать Линды волновалась при одной мысли, что увидитъ свой прежній домъ, мѣсто, которое было ея земнымъ раемъ, пока туда не пробралась неизбѣжная змѣя, а къ мыслямъ мистрисъ Уайзменъ о покойномъ владѣтелѣ примѣшивались разныя соображенія о предстоящей судьбѣ живыхъ.
   Она была довольна Линдой, что та исполнила свое обѣщаніе, но все же не могла отдѣлаться отъ назойливыхъ мыслей. Сидя въ углу вагона, вторая мать Линды стала вспоминать прошлое.
   Вотъ они сидятъ всѣ тутъ, начиная съ ея самой и мужа, составляющихъ почтенное и глубокоуважаемое супружество. Все это прекрасно. Но какое дѣло свѣту до ея прошлыхъ сердечныхъ тайнъ? Не всегда ли она уважала его постановленія и правила? и теперь, ставъ уже пожилой женщиной и имѣя взрослую внучку, не слѣдуетъ ли ей быть довольной настоящимъ положеніемъ вещей? А вотъ Джонъ Фуллертонъ съ женою -- послѣдняя сидѣла возлѣ окна съ Тревилемъ.-- Это еще молодое супружество, въ полномъ расцвѣтѣ жизни. Но Линда унаслѣдовала характеръ отца, вотъ въ чемъ опасность!
   Смотря на нее украдкой и видя ея тонкій профиль, яснообрисовывавшійся въ открытомъ окнѣ, мистрисъ Уайзменъ была снова поражена необычайнымъ сходствомъ ея съ отцомъ. Тѣ же подвижныя ноздри, тотъ же складъ рта и то же непередаваемое выраженіе глазъ, которое показывало даже, когда она молчала, что ей нравится то общество, въ которомъ она находится. Какъ хорошо знала мистрисъ Уайзменъ это выраженіе! Оно такъ же краснорѣчиво въ лицѣ дочери, какъ было краснорѣчиво и у отца. Отъ Линды глаза ея перешли къ мистрисъ Роблей, сидѣвшей въ противоположномъ углу и державшей за платье Лесбію и Джэка, глядѣвшихъ въ окно.
   Вотъ женщина, которая передъ судомъ своей совѣсти, точно такъ же, какъ и передъ судомъ всего свѣта, заслуживала безграничнаго уваженія. А между тѣмъ, что дала ей судьба и. что даетъ теперь? Пользовалась ли она той любовью, какой желала? Въ состояніи ли была внушить ее въ той мѣрѣ, въ какой сама чувствовала, тѣмъ, кто составлялъ для нея весь міръ?
   
   "Entbehren sollst du, sollst entbehren".
   
   Стихъ этотъ вполнѣ опредѣлялъ жизнь мистрисъ Роблей, на лицѣ которой отразились страданія. Она прошла тяжелую школу, и теперь, когда жизнь ея близилась уже къ концу, чѣмъ радостнымъ можетъ она помянуть ее? И вотъ мистрисъ Уайзменъ подумала, что она можетъ загладить часть своей вины, протянувъ теперь спасительную руку.
   Линда унаслѣдовала отъ отца не одну наружность, что мистрисъ Уайзменъ замѣтила уже тогда, когда молодая дѣвушка такъ легко поддавалась разнымъ впечатлѣніямъ. Вызванное однако этимъ безпокойство улеглось съ теченіемъ времени, благодаря жизни молодой мистрисъ Фуллертонъ и ея очевидной искренной привязанности къ дѣтямъ. Но теперь безпокойство это возрастало, пока, говоря книжнымъ языкомъ, мистрисъ Уайзменъ не поборола себя и не указала молодой женщинѣ на всю опасность усѣяннаго цвѣтами пути, ведущаго въ пропасть.
   -- Я разскажу ей все про себя, сказала она наконецъ себѣ,-- это будетъ мое самое дѣйствительное средство. Я разскажу ей, какъ невинно я начала. Она, конечно, потеряетъ ко мнѣ уваженіе. Я сойду съ того пьедестала, на которомъ она привыкла меня видѣть. Но мнѣ осталось немного жить, а чтобы спасти его дитя, я готова на всякія жертвы, на всякое униженіе.
   Между тѣмъ разговоръ не прекращался между остальнымъ обществомъ. Капитанъ Уайзменъ, гордившійся тѣмъ, что принадлежалъ къ самымъ первымъ піонерамъ, воспользовался случаемъ и занималъ Гревиля разсказами о своей первой поѣздкѣ въ повозкѣ по той же дорогѣ, по которой они ѣхали теперь въ вагонѣ. Октябрьское небо предвѣщало дождь. Зима была сравнительно сухая, и поблекшіе листья и потемнѣвшія пастбища не привлекали взоровъ ѣдущихъ. Возлѣ Македона завязался разговоръ о предохранительныхъ звонкахъ. Говорилъ Гревиль, поясняя систему, существующую на французскихъ желѣзныхъ дорогахъ, что одинаково заинтересовало капитана Уайзмена, Джона и Линду. Далѣе, общее вниманіе привлекла ограда съ густыми деревьями еще въ цвѣту. Хотя поѣздка эта предпринята была не ради развлеченія, но для отданія послѣдняго долга бѣдному Джэку, однако только одна Анни думала объ этомъ. Между тѣмъ поѣздъ остановился на маленькой станціи, на которой общество должно было выйти. Большинство, начиная съ дѣтей, были веселы и голодны. Два этихъ состоянія совмѣстимы, если въ концѣ непродолжительной поѣздки васъ ожидаетъ обѣдъ.
   Названіе станціи вызвало остроту Гревиля о тщеславіи Шерстяныхъ королей, но капитанъ Уайзменъ, занятый размѣщеніемъ общества по экипажамъ, не обратилъ вниманія на это замѣчаніе, точно такъ же, какъ Линда и Джонъ, вспомнившіе свою свадебную поѣздку. Наконецъ мистрисъ Роблей, Анни и дѣти усѣлись въ старомодный экипажъ, а Гревиль съ Фуллертонами и мистрисъ Уайзменъ помѣстились въ просторномъ бэгги, запряженномъ парой толстыхъ пони. Капитанъ Уайзменъ, фигура котораго верхомъ была также извѣстна на Брайтонской дорогѣ, какъ и фигура герцога Веллингтона въ Гайдъ-Паркѣ, тотчасъ вскочилъ на лошадь, ждущую у станціи. Размѣстившись такимъ образомъ, все общество двинулось по той же дорогѣ, по которой Линда ѣхала съ мужемъ семь лѣтъ тому назадъ.
   Но въ этотъ разъ правилъ Гревиль. Линда сидѣла рядомъ съ нимъ. Она хотѣла уступить почетное мѣсто мистрисъ Уайзменъ, но та отвѣтила:
   -- Я уже стара, чтобы взбираться туда. Садитесь, садитесь, а я помѣщусь сзади.
   За послѣднее время мистрисъ Уайзменъ питала искреннее расположеніе къ Джону. И не потому, что онъ былъ такимъ образцовымъ мужемъ и отцомъ. Можно обладать обоими этими качествами и не заслуживать расположенія. Но въ выраженіи его лица было нѣчто, что возбуждало ея симпатію, а по временамъ состраданіе. Помня даже, что поведеніе его относительно родственника не отличалось безукоризненною честностью, она находила, что его жена, сама не безъ упрека въ этомъ отношеніи, не могла быть его судьею. А между тѣмъ зачастую грустный взглядъ Джона и его нерѣшительность въ высказываніи своего мнѣнія показывали, что онъ имѣетъ дѣло не съ любящей женою, а со строгимъ критикомъ.
   Но она не знала, когда и какимъ образомъ возникли такія отношенія м.ежду супругами. Едва-ли требуется говорить, что все случившееся во время свадебной поѣздки осталось тайной. Никто не зналъ о происшествіи, кромѣ мужа и жены, которые молчали по различнымъ причинамъ, и покойнаго Джэка, унесзлаго тайну съ собою въ гробъ. Можно было предположить, что Джонъ неутомимый ходокъ, прекрасно играющій въ лаунъ-теннисъ и охотно ѣздившій на трехколесномъ велосипедѣ, обладалъ достаточной мускульной силой, которой могла гордиться самая требовательная жена. Мистрисъ Уайзменъ не подозрѣвала приключенія съ бѣлымъ перомъ, и ея расположеніе къ Джону было тѣмъ искреннѣе, что она замѣчала въ немъ только одну слабость: его слѣпое поклоненіе женѣ, слабость вполнѣ простительную.
   Когда бэгги подъѣзжалъ къ дому, общество вдругъ замолчало. Среди холмовъ и виноградниковъ, какъ описывалъ Джэкъ, стоялъ домъ, въ которомъ Линда провела дѣтство и въ которомъ началась первая глава ея замужней жизни.
   Каждый кустикъ и каждое дерево были полны здѣсь пріятныхъ или грустныхъ воспоминаній. Вотъ небольшой подъемъ,-- съ котораго она въ первый разъ съѣхала подъ надзоромъ, сидя на сѣдлѣ безъ стремянъ, между тѣмъ какъ короткая юбочка ея развѣвалась по вѣтру. А тамъ, на верху холма, виднѣется бельведеръ, мѣсто для котораго было выбрано отцомъ послѣ совѣщанія съ дорогой мистрисъ Уайзменъ.
   -- И знаете, проговорила Линда, поворачиваясь къ послѣдней и продолжая думать въ слухъ.-- Ваше первое посѣщеніе я помню лучше, чѣмъ все остальное. Я стояла съ папой на верандѣ и, когда вы подъѣхали, я обняла его за шею и шепнула: quelle gentille dame! Я только-что начала говорить по-французски и любила обращаться къ нему на этомъ языкѣ. Папа поцѣловалъ меня, назвавъ chère petite, и пошелъ къ вамъ на встрѣчу. Помните вы это? Я могу даже сказать, что было на васъ надѣто. На васъ было бѣлое вышитое платье. Вы мнѣ показались такъ прекрасны, какъ тѣ дамы, которыя были нарисованы на крышкѣ моей конфектной коробки.
   Хорошо, что Линда говорила, не выжидая отвѣта. Воспоминанія о прежнемъ времени съ такою силою нахлынули на мистрисъ Уайзменъ, что она не могла бы отвѣтить спокойно. Между тѣмъ вниманіе Линды отвлечено было загородками, которыя приходилось открывать и чрезъ которыя Гревиль направилъ лошадей съ такимъ спокойствіемъ, которое возбудило зависть Джона.
   Почему судьба не послала ему во время первой его поѣздки съ женою такихъ прекрасно выѣзженныхъ пони? Онъ спрашивалъ себя, помнитъ ли Линда ту первую ихъ поѣздку? Для него было бы великимъ облегченіемъ знать, что она забыла ее. На это, однако, было трудно разсчитывать, такъ какъ память у нея была очень хороша. И Джонъ не переставалъ думать объ этомъ, пока не открылись послѣднія ворота и пока все общество не очутилось на длинной верандѣ, на которой въ Фернеѣ сходились и утромъ, и для куренья, и для послѣ полуденнаго чая, и вообще во всѣ часы дня.
   Когда мистрисъ Роблей вышла изъ экипажа, было очевидно, что она недавно плакала. Мистрисъ Уайзменъ была блѣдна и молчала. Все общество притихло. Наконецъ выручилъ Джонъ.
   -- Дорогая Линда, ты забыла, что ты тутъ хозяйка. Мама вѣроятно хочетъ занять прежнюю свою комнату. Позаботься о помѣщеніи для капитана и мистрисъ Уайзменъ. Мери, Фанни, Джэксъ, уведите дѣтей и затопите во всѣхъ комнатахъ камины. А вамъ я самъ покажу ваше помѣщеніе, сказалъ онъ, обращаясь къ Гревилю.-- Теперь пять часовъ, обѣдъ же заказанъ по телеграфу ровно въ шесть.
   -- Я тотчасъ пришлю всѣмъ чаю и горячей воды, сказала Линда, входя въ роль хозяйки. Но прошу у всѣхъ снисхожденія. Все тутъ измѣнилось; все такъ странно и такъ ужасно грустно.
   И, протянувъ одну руку матери, а другую дорогой мистрисъ Уайзменъ, и попросивъ Анни слѣдовать за нею и помочь ей, прелестная и милая молодая мистрисъ Фуллертонъ вошла въ домъ.
   

XIX.

   Легко размѣстить тамъ, гдѣ достаточно мѣста. Фернейскій домъ, какъ и большинство поселенческихъ домовъ, пристраивался сообразно съ потребностями, пока не вытянулся въ различныхъ направленіяхъ. Даже первоначальный коттэджъ, выходившій окнами на три стороны, измѣнился до неузнаваемости. Въ виду неровностей почвы, комнаты располагались не по опредѣленному плану. То здѣсь, то тамъ шла лѣстница, вотъ случайный корридоръ, а вотъ внутреннее окно, выходящее въ пристроенную позднѣе комнату. Тутъ практиковались самые упрощенные способы постройки, обходившіе всѣ архитектурныя трудности. За то требовалось или знакомство съ домомъ или инстинктъ, свойственный лошади и кошкѣ, чтобы найти дорогу изъ спалъ"аи въ столовую, и чтобы миновать разныя кладовыя и ванныя, пробираясь въ гостиную, въ которую за то легко было попасть изъ сада. Но всѣ эти странности не мѣшали каждому чувствовать себя хорошо въ Фернеѣ, какъ только тамъ поселялись. Что касается дѣтей, то домъ этотъ казался имъ настоящимъ раемъ, выстроеннымъ нарочно для игры въ прятки. Какъ уже сказано, мѣста тутъ было довольно. Гдѣ земля и строительные матеріалы не стоятъ ничего, а рабочія руки имѣются въ изобиліи, тамъ не приходится выгадывать мѣста. Такимъ образомъ и хозяева, и гости, и слуги, всѣ получили отдѣльныя комнаты.
   Мраморный крестъ, закрытый полотномъ и обвязанный веревками, лежалъ въ одномъ изъ сараевъ. Линда принуждена была отложить постановку его, такъ какъ въ первые дни гости ея видимо расположены были только гулять и наслаждаться живительнымъ воздухомъ. Съ своей стороны она рѣшилась доказать мистрисъ Уайзменъ, что предостереженія той были неумѣстны и лишены всякаго основанія. Все время она ухаживала за матерью и невѣсткой, которая съ трудомъ удерживалась отъ слезъ и была довольна, если могла спокойно сидѣть въ углу веранды съ книгою, листы которой переворачивала только тогда, если кто-либо взглядывалъ на нее.
   Между тѣмъ Джонъ дѣйствительно наслаждался отдыхомъ. Онъ нашелъ въ конюшнѣ старую спокойную лошадь, на которой могъ ѣздить и показывать Гревилю свои владѣнія. При этомъ онъ старался разыгрывать настоящаго помѣщика, повторяя цѣлые параграфы, выученные имъ наизусть, ночью, изъ "Химіи обработки земли" (тщательно запрятанной въ чемоданъ) о перемѣнной системѣ посѣвовъ и о причинахъ появленія въ пшеницѣ головни. Онъ сталъ надѣяться, что вполнѣ освободился отъ болѣзненныхъ фантазій. Все, казалось, успокоивало его. Линда и дѣти были совершенно здоровы. Когда всѣ стояли около пони, на которомъ маленькій Джэкъ учился ѣздить подъ руководствомъ Гревиля, при чемъ Лесбія гонялась за двумя граціозными, каштановыми собаками,-- группа эта могла бы прельстить любаго художника. Анни поправлялась, и хотя Джонъ не былъ особенно ласковымъ братомъ, онъ искренно радовался всякій разъ, если случалось что-либо хорошее съ его кровными родственниками. Духъ бѣднаго Джэка, который могъ бы повліять на общее настроеніе, отодвинулся на задній планъ, и даже Гревиль, то учившій дѣтей ѣздить верхомъ, то гулявшій съ ними и матерью (Джонъ съ удовольствіемъ видѣлъ, что при этомъ всегда присутствовали дѣти), закуривая сигару послѣ обѣда, не упоминалъ объ египетской кампаніи. Казалось, точно всѣ сговорились не портить общаго настроенія и дѣлать другъ другу только одно пріятное.
   Но такое положеніе вещей было слишкомъ хорошо. Небо возможно на землѣ только въ гимнахъ д-ра Уотса, и не прошло недѣли, какъ маленькое облачко, величиною не болѣе человѣческой руки, показалось на Фернейскомъ горизонтѣ. Вотъ какъ это случилось.
   На вершинѣ одного изъ холмовъ, поросшихъ мѣстной породы вишневыми деревьями, продолговатые листья которыхъ ярко сверкали на солнцѣ, находилась природная площадка, на которой Гревиль тренировалъ пони Джэка. Въ одно утро все общество сошлось сюда по просьбѣ мальчика посмотрѣть, какъ онъ "галопируетъ". Линда стояла подъ руку съ мистрисъ Уайзменъ, а Анни -- съ мистрисъ Роблей. Джонъ былъ верхомъ, на старой лошади, которую Линда прозвала Гризли, а капитанъ Уайзменъ и Гревиль, въ зимнихъ сюртукахъ,-- на лошадяхъ, оставленныхъ фернейскимъ управляющимъ. Воздухъ, былъ пропитанъ ароматомъ деревьевъ, слышались крики попугаевъ и щебетанье птицъ, доносилось мычанье пасущихся коровъ и блеянье ягнятъ. Было одно изъ тѣхъ чарующихъ утръ, когда все молодое проявляетъ безпричинную радость и даже пожилые люди чувствуютъ приливъ бодрости.
   Послѣ того, какъ маленькій Джэкъ показалъ свое искусство, капитанъ Уайзменъ подъѣхалъ къ группѣ, стоявшей у ограды, и, снявъ шляпу, любезно раскланялся.
   -- Будьте судьею, мистрисъ Линда, сказалъ онъ весело.-- Другъ нашъ, Гревиль, не вѣритъ, что я могу перескочить черезъ заборъ. Спору нѣтъ, я старъ, но я смѣлъ.
   И, сказавъ это, онъ повернулъ лошадь къ тому мѣсту, гдѣ заборъ немного осѣлъ.
   -- Не позволяйте ему, Линда! воскликнула мистрисъ Уайзменъ, сжимая руку молодой женщины.-- Ради Бога, остановите его, дорогая моя! До пріѣзда сюда онъ не могъ двигаться отъ ревматизма. Виною всему этотъ воздухъ, не даромъ они говорятъ, что онъ опьяняетъ, какъ шампанское!
   Она подалась впередъ, но въ эту минуту мужъ ея и голосомъ, и хлыстомъ заставилъ лошадь прыгнуть, и мистрисъ, Уайзменъ вздохнула съ облегченіемъ, услышавъ крики: браво и голосъ капитана:
   -- Прыжокъ удачный, клянусь Юпитеромъ!
   Джонъ двинулся поспѣшно, чтобы открыть ворота, чрезъ которыя раскраснѣвшійся и торжествующій капитанъ Уайзменъ въѣхалъ обратно. Теперь наступила очередь Гревиля. Рядомъ съ тѣмъ мѣстомъ, чрезъ которое перепрыгнула лошадь капитана, заборъ значительно повышался. Позади находилась впадина, которую слѣдовало перепрыгнуть, чтобы не поскользнуться и не упасть.
   Измѣривъ разстояніе на глазъ, Гревиль отъѣхалъ отъ забора, желая дать разбѣжаться лошади.
   Джонъ пытался отговорить его отъ опаснаго прыжка, но безуспѣшно и обратился къ своей женѣ, которая, къ великому его изумленію, стояла совершенно блѣдная.
   -- Останови его, Линда, сказалъ онъ, съ любопытствомъ вглядываясь въ нее.
   -- Не позволяй ему такъ рисковать собою.
   -- Полагаю, капитанъ Гревиль не маленькій и знаетъ, что дѣлаетъ, отвѣтила она коротко.
   Между тѣмъ, лошадь заупрямилась и, разсерженный неудачей, капитанъ Гревиль во второй разъ направилъ ее къ забору. Джонъ наблюдалъ за женою и замѣтилъ, что она то краснѣла, то блѣднѣла при видѣ борьбы всадника съ лошадью. Всякій разъ передъ заборомъ лошадь сворачивала въ сторону. Напрасно Гревиль билъ ее, стараясь заставить сдѣлать прыжокъ, она все упиралась. Наконецъ даже капитанъ Уайзменъ сталъ его уговаривать отказаться отъ напрасныхъ усилій сломить упрямство животнаго.
   -- Вы напрасно стараетесь; она не привыкла прыгать, сказалъ онъ,-- и хотя бы вы провозились съ нею до дня страшнаго суда, ничего не поможетъ.
   -- Такъ пусть же день этотъ будетъ для нея страшнымъ судомъ! закричалъ Гревиль въ раздраженіи.
   Онъ снова повернулъ лошадь и на этотъ разъ такъ рѣшительно, что наконецъ она прыгнула. Всѣ замерли, когда она приподнялась. Подковой она сбила кусокъ щепки и одну секунду казалось, что и лошадь, и всадникъ скатятся въ яму. Прежде чѣмъ кто-либо произнесъ слово, Гревиль пустилъ лошадь съ противоположной стороны; на этотъ разъ она не упрямилась, прыгнула легко, и торжествующій Гревиль очутился на томъ мѣстѣ, откуда прыгнулъ первый разъ.
   -- Превосходно! Вотъ такъ прыжокъ! воскликнулъ великодушно капитанъ Уайзменъ.
   Джонъ не произнесъ ни слова. Онъ перевелъ глаза съ Линды на Гревиля и замѣтилъ, что взглядъ послѣдняго искалъ взгляда Линды и остановился на ея лицѣ, ожидая похвалы или прощенія, Джонъ не могъ опредѣлить. Но отъ него не ускользнула незамѣтная улыбка, которою обмѣнялись Гревиль съ Линдой. Несмотря на чудное утро, Джонъ почувствовалъ ознобъ.
   Съ этой минуты Джона снова стали одолѣвать сомнѣнія. Онъ сталъ испытывать непріятное безпокойство, какъ бы предчувствіе опасности, тѣмъ болѣе ужасное, что онъ не могъ съ точностью опредѣлить свои опасенія. Состояніе его походило на то, какое онъ испытывалъ еще мальчикомъ въ школѣ, предчувствуя предстоящую свалку, хотя и сознавалъ, что не подалъ повода къ ссорѣ. Онъ припоминалъ видѣнные имъ сны, когда онъ чувствовалъ у себя по пятамъ присутствіе какой-то злой силы, но не видѣлъ ее и мучился этимъ несказанно. Онъ думалъ, что всѣ эти страшныя видѣнья покинули его давно, и вотъ они снова возвратились къ нему въ его зрѣлые годы.-- Нужно приняться за работу, думалъ онъ;-- бездѣльничанье это вредно для насъ всѣхъ. Оно разслабляетъ, какъ умственно, такъ и нравственно. И, обратившись за поддержкой къ капитану Уайзмену, онъ предложилъ приступить немедленно къ постановкѣ креста въ память Джэка, что собственно и составляло настоящій предлогъ для фернейской поѣздки.
   

XX.

   Въ одинъ изъ дней, когда облака -- настоящія облака на этотъ разъ -- закрывали по временамъ солнце, Линда рѣшила подать гостямъ чай на бельведерѣ, гдѣ сходились обыкновенно въ хорошую погоду. Во время вѣтра или дождя общество оставалось на защищенной стеклами верандѣ, откуда открывался видъ на амфитеатръ холмовъ, поросшихъ темными камедными деревьями, вишнями и травою. Тутъ и тамъ виднѣлись скалы, которыя при нѣкоторомъ напряженіи воображенія можно было принять за развалины храмовъ и колоннъ.
   Джонъ любилъ видъ, открывавшійся съ веранды; любилъ смотрѣть на первобытную природу сквозь хорошо отполированныя стекла. Линда, напротивъ, предпочитала бельведеръ, откуда виднѣлся внизу домъ, а далѣе серебрилась Фернейская рѣчка. Сегодня Линда распорядилась отнести чайный приборъ въ свое любимое убѣжище и, посмотрѣвъ напрасно во всѣ стороны и не видя никого изъ гостей, послала прислугу попросить ихъ, а сама занялась приготовленіемъ чая. Она зажгла спиртовую лампу и стала разставлять чашки, какъ услышала позади себя шаги и быстро обернулась.
   -- А, это вы, капитанъ Гревиль! воскликнула она.-- Скажите, пожалуйста, куда дѣвались всѣ? Я чувствую то же, что Маріанна въ пѣснѣ: "Онъ не приходитъ, онъ не приходитъ". Но ко мнѣ, какъ видите, не идетъ никто.
   -- А вамъ такъ не терпится имѣть около себя свой дворъ? спросилъ Гревиль. Говоря это, онъ снялъ шляпу и безъ приглашенія сѣлъ на стулъ возлѣ мистрисъ Фуллертонъ.-- Я считаю особеннымъ счастьемъ, что вижу васъ на нѣсколько минутъ безъ почетной стражи. Никогда не приходилось мнѣ встрѣчать женщины болѣе недоступной. Да, да; я говорю правду! Мистрисъ Уайзменъ исполняетъ обязанности главной церемоніймейстерши и ни на секунду не оставляетъ васъ одну; а если это и случается, то мѣсто ея тотчасъ заступаетъ ваша мать. Ваша невѣстка -- это фрейлина, а дѣти -- камеръ-пажи, постоянно снующіе возлѣ васъ. Я не говорю уже о мужѣ.
   -- Но это не мѣшаетъ намъ разговаривать, перебила Линда, возясь около лампы.-- Всѣ они охотно слушаютъ ваши разсказы, точно также и я...
   -- Не мѣшаетъ! И, повторивъ эти слова, онъ саркастически улыбнулся.-- Господи! неужели вы предполагаете, что я хочу говорить съ кѣмъ-либо изъ нихъ?
   -- Это чрезвычайно лестно для моихъ гостей, сказала Линда. Хотя слова ея служили упрекомъ, но въ голосѣ не замѣчалось неудовольствія. Напротивъ, онъ звучалъ ласково, а глаза ея, когда она сѣла наконецъ за столъ и встрѣтилась со взглядомъ Гревиля, сверкнули задорно.
   -- Замѣчательно, какой жестокостью надѣлены женщины, сказалъ Гревиль. Вы знаете, какое для меня лишеніе не имѣть возможности поговорить съ вами безъ свидѣтелей, и мнѣ кажется, что васъ радуетъ это.
   -- Какъ вы несправедливы! отвѣтила Линда, откидываясь на спинку стула и опуская на этотъ разъ глаза. Вы вините меня, что я не избѣгаю общества другихъ, но въ этомъ вы должны видѣть доказательство моей къ вамъ дружбы. Мы только такъ и можемъ видѣться съ вами постоянно...
   -- Какъ это? прервалъ ее Гревиль, понижая голосъ.-- Вы знаете, что я въ вашей власти и что вы можете заставить меня сдѣлать все, что вамъ угодно. Неужели вы полагаете, что я менѣе васъ самихъ забочусь о вашей репутаціи? Но у васъ нѣтъ ко мнѣ жалости. Вамъ ничего не стоитъ освободиться по временамъ отъ всѣхъ окружающихъ и доставить мнѣ счастье посмотрѣть на васъ и поговорить съ вами, не чувствуя на себѣ ихъ пытливыхъ взглядовъ. Вы полагаете, что я не цѣню тѣхъ дней, когда вы обращались со мной совершенно иначе? Жестокость ли ваша, или кокетство заставляетъ васъ поступать такъ со мною? Но Богу извѣстно, что мнѣ не нужно подобныхъ уроковъ, Я буду доволенъ, если вы станете выказывать мнѣ, ту же дружбу, какъ прежде, и дадите мнѣ понять, что я значу что-либо въ вашей жизни. Но я едва могу перекинуться съ вами словомъ. Вы обращаетесь со мною, какъ съ человѣкомъ совершенно постороннимъ. Къ чему все это? Вы знаете, что я васъ люблю. Тѣмъ хуже для меня, скажете вы, но это не мѣняетъ положенія дѣла. Я люблю васъ, люблю! Теперь вы можете поступать со мною, какъ хотите; можете удваивать стражу, если считаете это необходимымъ. Вы предупреждены. О, вы не повѣрите, какое это облегченіе высказаться наконецъ! Я не могу выразить, что я почувствовалъ въ первый же вечеръ, когда увидѣлъ васъ. Я нашелъ, что вы самая прелестная женщина изъ всѣхъ видѣнныхъ когда-либо мною, но я не подозрѣвалъ, что вы такъ всецѣло завладѣете мною. Но зло сдѣлано, и вы слышали мою исповѣдь. Вы не станете сердиться, Линда? Вы сжалитесь надо мной? Я прошу такъ мало. Обращайтесь со мною по-прежнему; вы видите, -- это немного.
   И, говоря это, онъ всталъ со стула, опустился возлѣ молодой женщины на колѣни и, завладѣвъ ея руками, покрывалъ ихъ поцѣлуями.
   Она не отнимала рукъ, но проговорила съ видимымъ усиліемъ:
   -- Я не должна васъ слушать! Къ чему? Если вы чувствуете даже то, что говорите, къ чему высказывать мнѣ это? Зачѣмъ стараться заставить меня откликнуться на это чувство? Я не могла бы даже извинить себя несчастнымъ замужествомъ. У меня мужъ безукоризненный, -- безпорочный!-- въ голосѣ ея прозвучала тѣнь ироніи, когда она сдѣлала удареніе на словѣ "безпорочный", и милыя дѣти. У меня нѣтъ никакого предлога, чтобы убѣжать, или... или...
   -- Или что? спросилъ онъ, снова цѣлуя ея руки. Позволить мнѣ любить васъ? Но ни вы, ни я не можемъ этого измѣнить. Притомъ, кому мы вредимъ этимъ? Прошу ли я васъ забыть хотя одну изъ вашихъ обязанностей? Ни за что не согласился бы я свергнуть васъ съ вашего домашняго трона. Но не забывайте себя и будьте искренни съ самой собой. Женщины думаютъ, что имъ необходимо лгать передъ собою, и это чудовищно. Во имя Неба, во имя правды, если это вамъ нравится больше, не смѣшивайте притворства съ добродѣтелью! Не забывайте, что вы принадлежите самой себѣ. По отношенію къ вашему мужу, дѣтямъ, обществу вы обязаны соблюдать нѣкоторыя обязанности, приличія, формальности, назовите это какъ хотите. Но вы, ваше внутреннее я -- все это ваше, неотъемлемое! И если вы любите меня немного, не противьтесь этому. Дорогая! я не предлагаю вамъ заурядной любви. Я отдаю вамъ всю свою жизнь. Не будетъ ли для васъ утѣшеніемъ въ неудовольствіи и горѣ сознаніе, что существуетъ человѣкъ, готовый пожертвовать для васъ жизнью? Вашъ мужъ непороченъ, какъ вы сказали, но,-- не сердитесь на меня,-- я думаю, природа не предполагала создать его мущиной. Тутъ вышла ошибка. Ему суждено было быть лучшимъ образцомъ въ числѣ безчисленныхъ вашихъ невѣстокъ. Я никогда не могъ понять, какъ предпочли вы его моему другу Джэку. Но я не хочу осуждать его. Вы должны воздать Кесарево Кесареви и позволить мнѣ любить васъ тайно.
   -- Вы такъ думаете, сказала Линда, освобождая свои руки.
   -- Но если я стану повиноваться своимъ побужденіямъ, если буду руководствоваться только ими, кто поручится вамъ, что они не измѣнятся и даже очень скоро?
   -- Я готовъ подвергнуться этому риску, отвѣтилъ онъ.-- Вы не такая женщина. Есть натуры, способныя только на скоропроходящую страсть, замѣняющую у нихъ чувство. Но ихъ осуждать нельзя. Полагаю, что это въ порядкѣ вещей. Онѣ похожи на тѣ лѣтнія насѣкомыя, которыя отражаютъ солнечный свѣтъ въ теченіе одного дня и затѣмъ умираютъ. Если страсть искренна все время, пока она длится, это все, чего мы можемъ требовать. Но вы не такая женщина, я уже сказалъ это. Я не знаю, сколько лѣтъ вы замужемъ, но знаю, что вы никогда не останавливались мыслью на состоящемъ изъ плоти и крови замѣстителѣ вашего мужа. Вы думали о вашемъ первомъ поклонникѣ, но уже послѣ того, какъ онъ умеръ. Иногда вы думали объ отвлеченномъ идеалѣ, котораго вы никогда не найдете въ этомъ мірѣ.
   -- Откуда вы знаете все это? вскричала она въ изумленіи.-- Но будьте осторожны, стража, какъ вы называете, направляется сюда. Садитесь пожалуйста или помогите мнѣ наполнить чайникъ.
   -- Но обѣщайте, что вы дадите мнѣ возможность говорить съ вами иногда наединѣ, шепнулъ онъ настоятельно, поднимаясь съ колѣнъ.-- Я многое разскажу вамъ о васъ. Вы не можете себѣ представить, какимъ ясновидѣніемъ надѣляетъ безграничная любовь. Я всякій разъ вижу, какъ вы волнуетесь внутренно, когда мужъ вашъ проявляетъ излишнее благоразуміе, или показываемъ кончикъ "бѣлаго пера". Но, Боже, какой у васъ трагическій взглядъ! Я не сказалъ ничего страшнаго. Все зависитъ отъ темперамента. Вамъ не слѣдуетъ обращать на это особаго вниманія. Говоря откровенно, онъ самъ сознаетъ свои недостатки.
   Линда не отвѣчала. Тѣнь бѣлаго пера пронеслась передъ нею. Легкія облака, заволакивавшія солнце и скрывавшія его свѣтъ отъ земли, казались ей той роковой эмблемой, стоящей между ею и счастьемъ. И такъ, мужъ ея трусъ не только въ ея воображеніи! И другіе замѣчаютъ это, и призираютъ его!
   Быть можетъ, капитанъ Гревиль и воспользовался этимъ и говорилъ съ нею, какъ не говорилъ бы никогда съ женою храбраго человѣка. Сознаніе это ужасно! Если бы она и Джонъ были дикарями, она была бы во власти любаго изъ нападающихъ. Но къ чему мучить себя, воображая, что бы было, будь они дикарями? Оба они "наслѣдники всѣхъ вѣковъ", и у Джона имѣется лучшее оружіе для защиты ея, нежели грубая сила. Зачѣмъ такъ настойчиво возвращаться къ физической храбрости и требовать ея окончательнаго рѣшенія, когда уже исчерпаны всѣ методы цивилизаціи?
   Стража, медленно подвигаясь по дорожкѣ виноградника, остановилась на полпути. Линда видѣла, что мистрисъ Уайзменъ поджидала ея мужа, который возвратился въ домъ за своимъ башлыкомъ или шерстяными перчатками, подумала она съ горькой улыбкой. Въ настоящемъ своемъ настроеніи въ каждомъ его поступкѣ она видѣла излишнюю осторожность и робость.-- Неужели я ищу оправданій для своего вѣроломства? подумала она, содрогнувшись.-- Или я похожа на крумира, о которомъ читала вчера и который говоритъ: собака моя больна, нужно повѣсить ее? Или я дѣйствительно думаю, что онъ недостоинъ, чтобы я относилась къ нему честно, потому, что онъ не рѣшился бы драться съ тѣмъ, кто посягнулъ бы на эту честность? Неужели весь мой позитивизмъ кончился тѣмъ, что я возвращаюсь къ первобытнымъ временамъ и хочу, чтобы мой мужъ походилъ на одного изъ тѣхъ странныхъ средневѣковыхъ рыцарей, которые рубили людей въ куски въ честь Бога и своей дамы? Или я испытываю его, желая знать, какъ далеко я могу зайти, пока выведу его изъ терпѣнія? И неужели я дошла до такой нелогичности, что хочу принудить его проявить свои права? А между тѣмъ я непремѣнно осудила бы его за это! Дѣйствительно ли капитанъ Гревиль считаетъ его трусомъ, или онъ настолько уменъ и открылъ, что это мое единственное слабое мѣсто, и повелъ атаку отсюда?
   Всѣ эти мысли быстро пронеслись у нея въ умѣ. Но не было времени отвѣчать на нихъ. Стража приближалась. Линдѣ показалось, что мистрисъ Уайзменъ умышленно возвысила голосъ, подходя къ бельведеру, входъ въ который полузакрытъ былъ вьюнками и страстоцвѣтомъ.
   -- Я утверждаю, что они тамъ. Я сама послала туда капитана Гревиля и видѣла, какъ они оба сердито высматривали насъ. Развѣ вы ихъ не слышите? Линда, Линда! И вторая мать Линды вошла, раздвигая растенія,-- Я сказала вашему мужу, что спрошу вашего мнѣнія. Мы только-что разсуждали о дуэли, и онъ не допускаетъ такихъ обстоятельствъ, при которыхъ можно защищать дуэль.
   -- Линда думаетъ такъ же, какъ и я, проговорилъ Джонъ съ убѣжденіемъ. Онъ сталъ устанавливать стулья, покрылъ шалью больныя ноги Анни и подвинулъ скамейку подъ ноги мистрисъ Роблей.-- Мы оба позитивисты, не правда ли, дорогая?
   -- Пожалуйста, говори за себя, отвѣтила Линда сердито. Голосъ ея былъ до того рѣзокъ, что Джонъ пришелъ въ ужасъ.-- Я не знаю, что я такое, ты же называй себя позитивистомъ, если это тебѣ нравится, но мнѣ кажется, ты болѣе похожъ на квакера. Принципъ Джона, прибавила она, обращаясь къ мистрисъ Уайзменъ, -- подставлять свою лѣвую щеку, когда его бьютъ по правой. Ему слѣдовало родиться въ первыя времена христіанства, хотя, думаю, онъ не согласился бы быть въ числѣ мучениковъ.
   -- Но неужели вы дѣйствительно одобряете дуэль? вмѣшался. Гревиль, приходя на помощь хозяину дома.-- Правда, она была въ ходу на сценѣ и во французскихъ романахъ, но неужели вы хотите, чтобы она привилась у насъ? Я считаю ее высшей мѣрой наказанія. Бываютъ случаи, когда къ ней можно прибѣгать, какъ къ послѣднему средству, напримѣръ, при такихъ усложненіяхъ, когда приходится жертвовать жизнью, чтобы очистить воздухъ. Но въ обыкновенныхъ случаяхъ она такъ же непримѣнима, какъ и другіе остатки варварства въ нашъ просвѣщенный вѣкъ.
   -- Хотѣлъ бы я, чтобы она снова вошла въ моду, заявилъ капитанъ Уайзменъ. Мы стали слишкомъ нѣжны. Нужно задать мальчику хорошую встряску, чтобы сдѣлать изъ него мущину. Вотъ какъ слѣдуетъ поступать, неправда ли, мой милый Джэкъ?
   И, говоря это, капитанъ Уайзменъ незамѣтно коснулся плеча ребенка и подалъ тому большой кусокъ сахара, который стащилъ съ чайнаго стола.
   -- Посмотрите, какъ онъ проводитъ свои теоріи на практикѣ, сказала его жена.-- Но мы всѣ одинаковы. Когда приходится рѣшать, мы руководствуемся нашимъ чувствомъ. Такъ дѣлаю я и всѣ мы!
   -- Но, Линда, вы не отвѣтили капитану Гревилю. Быть можетъ, у васъ найдется сказать что-либо въ защиту дуэли?
   -- Нѣтъ! возразила она.-- Прежде я была устойчивѣе въ своихъ взглядахъ, нежели теперь. Помню, я писала сочиненіе о дуэли, выставляя ее безсмысленнымъ и нелогичнымъ обычаемъ, и очень гордилась своими доводами. А теперь, по мѣрѣ того, какъ я становлюсь старше и замѣчаю, какъ необходимы многія безсмысленныя и нелогичныя вещи, я все менѣе увѣрена въ своихъ прежнихъ доводахъ, и не только въ этомъ, но во всемъ. Но еслибы я обладала властью, мнѣ кажется, я уничтожила бы дуэль всюду, гдѣ она существуетъ.
   Мистрисъ Уайзменъ торжествующе взглянула на мужа Линды.
   -- Намъ только это и нужно. А теперь перейдемъ къ другому предмету. Мой безразсудный старый мужъ спитъ и видитъ охоту на кенгуру. Съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ вы подстрекнули его сломать себѣ шею, прыгая черезъ заборъ, онъ только и говоритъ, что объ охотѣ. Онъ похожъ на королеву Елизавету, когда та танцовала передъ испанскимъ посломъ, и желаетъ на старости показать вамъ всѣ свои способности. Прошу васъ, отговорите его. Окажите ему, что лошади не годятся, или что-нибудь въ этомъ родѣ. Мы не затѣмъ пріѣхали въ Ферней; вразумите его пожалуйста.
   -- Вотъ, подумала Линда, она обращается ко мнѣ, а не къ Джону! Было бы иначе, если бы я была женою капитана Гревиля. Но громко она сказала:-- Дорогая мистрисъ Уайзменъ, вы обращаетесь къ союзницѣ. Мы сговорились съ вашемъ мужемъ назначить охоту на кенгуру завтра. Лошадей у насъ хватитъ для всѣхъ, кто пожелаетъ ѣхать съ нами.
   -- Но, дорогая, раздался голосъ Джона.-- Тебѣ бы слѣдовало обратить вниманіе на то, что говоритъ нашъ другъ. Вы правы, мистрисъ Уайзменъ. Тутъ не открытая равнина, чтобы скакать по ней. Почти вся мѣстность покрыта густой зарослью. При этомъ, приходится то подниматься на холмы, то спускаться съ нихъ.
   -- Ты можешь не ѣхать, произнесла Линда, сдѣлавъ удареніе на "ты". Меня будутъ охранять капитанъ Уайзменъ и капитанъ Гревиль. Право, дорогая мистрисъ Уайзменъ, продолжала она, обращаясь къ послѣдней,-- ни съ кѣмъ я не чувствую себя въ такой безопасности, какъ съ вашимъ мужемъ. Вы не убѣдите насъ, что его время охотиться уже прошло. Я знаю, что онъ докажетъ вамъ противное. А теперь развелось такъ много кенгуру, какъ въ тѣ счастливые дни, когда онъ, мой отецъ, бѣдный Джэкъ и я охотились за ними по этимъ самымъ холмамъ.
   -- Итакъ рѣшено завтра, сказалъ капитанъ Уайзменъ.-- Вы всегда были храброй, Линда, и какъ я вамъ обязанъ, что вы мнѣ напомнили прежніе дни.
   

XXI.

   Есть женщины, которымъ судьба отводитъ въ жизни незамѣтную роль тѣхъ незначительныхъ фигуръ, которыя заполняютъ фонъ старой картины. Подобно одиннадцати тысячамъ дѣвъ святой Урсулы онѣ, кажется, созданы только для того, чтобы рельефнѣе оттѣнить главное лицо.
   Между тѣмъ мы не сомнѣваемся, что каждая изъ упомянутыхъ одиннадцати тысячъ дѣвъ такъ же готова была принять всѣ мученія, какъ и сама святая, такъ же достойна была канонизаціи и выказала бы столько же вѣры, героизма, или настойчивости, то-есть проявила бы качества, присущія мученикамъ. Однако личности ихъ всецѣло стушевываются предъ главнымъ лицомъ. И въ чудной картинѣ Мемлинга, похожей на дивную страницу изъ стараго требника, мы чувствуемъ, что безчисленная толпа дѣвъ направо и налѣво нарисована съ цѣлью возвысить въ нашихъ глазахъ позу св. Урсулы и привести насъ къ сознанію, что предъ нами находится выдающаяся и замѣчательная мученица.
   Въ ежедневной жизни мы на каждомъ шагу встрѣчаемъ то ту, то другую изъ одиннадцати тысячъ обреченныхъ на забвеніе дѣвъ. Мы встрѣчаемъ ихъ на улицѣ, въ вагонѣ, въ домахъ нашихъ друзей, иногда въ нашей собственной семьѣ. Мы видимъ ихъ, но никогда не помнимъ; а если и помнимъ, то какъ классъ, а не какъ личность. Онѣ, кажется, спокойно выносятъ свою жизнь, умираютъ, "появившись и исчезнувъ, какъ тѣни" по словамъ Шекспира, и мы никогда не задумываемся надъ тѣмъ, какую онѣ прошли страшную школу, прежде чѣмъ, повидимому, спокойно согласиться на свою незамѣтную роль.
   Анни Фуллертонъ долго боролась со своей судьбою. Не въ ея характерѣ было играть роль придаточной мученицы при своей невѣсткѣ. Достаточно и того, что у Линды былъ мужъ и дѣти, обожавшіе ее, не говоря уже о холостыхъ мущинахъ, которые поступили бы гораздо лучше, обративъ свое вниманіе въ другую сторону. А между тѣмъ Линда выставляла себя въ глазахъ всѣхъ главной печальницей Джэка и заставляла думать, что у него не было болѣе близкихъ родственниковъ, чѣмъ она. О, еслибы Джэкъ далъ ей, Анни, право горевать объ немъ, горевать открыто, какъ горюетъ она, скрывая свою печаль! Но у ней нѣтъ никого, предъ кѣмъ она могла бы облегчить свое сердце. Даже Джонъ счелъ бы недостаткомъ женственности, еслибы она открыла ему свое ужасное горе. Одно это слово "неженственно" возмущало Анни до глубины души. Оно виною всѣхъ разбитыхъ женскихъ жизней, думала она.
   -- Если бы я пошла къ Джэку, прежде чѣмъ онъ убѣжалъ съ отчаянья въ Африку, и предложила бы ему свою душу и сердце, я знаю, я могла бы спасти его. Онъ былъ бы моимъ въ концѣ концовъ; я побѣдила бы его любовью. Но это было бы неженственно, и я не смѣла даже писать. И вотъ онъ умеръ, и я должна смотрѣть, какъ другая женщина, не имѣющая даже понятія о томъ, что такое любовь, кокетничаетъ своимъ горемъ объ Джэкѣ. Это слишкомъ тяжело, и жизнь слишкомъ жестока.
   Думаю, что именно подъ вліяніемъ этихъ мыслей Анни искала случая поговорить съ братомъ въ утро, назначенное для охоты на кенгуру, и убѣдительно совѣтовала ему принять участіе въ охотѣ, если онъ, впрочемъ, не намѣренъ помѣшать ей.
   Помѣшать! Предположеніе сестры, что онъ въ состояніи сдѣлать это, очень польстило Джону. Всѣмъ извѣстно, что люди любятъ, чтобы имъ приписывали тѣ качества, которыхъ у нихъ не имѣется.
   -- Я не люблю мѣшаться въ ихъ удовольствія, отвѣтилъ онъ послѣ нѣкотораго раздумья. Но почему ты такъ настаиваешь на моемъ присутствіи, Анни?
   -- Право, Джонъ, сказала Анни -- она пошла за братомъ послѣ завтрака въ любимый его уголокъ веранды и, говоря съ нимъ, стала разбирать рабочую корзинку своей невѣстки -- на то есть много причинъ. Едва-ли вѣжливо съ твоей стороны оставлять постоянно капитана Уайзмена одного!
   -- Капитанъ Уайзменъ! Веселость медленно сбѣжала съ лица Джона. Но это для его же удовольствія и Гревиль и Линда ѣдутъ на охоту. Онъ не будетъ безъ общества.
   -- О, но когда Гревиль и Линда вмѣстѣ, ты знаешь...
   -- Что знаю? перебилъ ее рѣзко Джонъ.
   Было жестоко со стороны Анни наводить брата на непріятныя мысли въ прекрасное это утро, когда запахъ англійской акаціи смѣшивался съ прянымъ запахомъ камедныхъ деревьевъ и наводилъ на мысль о различныхъ вліяніяхъ стараго и новаго свѣта на членовъ одной и той же семьи.
   -- О, ничего, сказала Анни.
   -- Мнѣ кажется, что всѣ вы, женщины, завидуете Линдѣ. Но не къ чему поднимать такихъ сценъ, сказалъ Джонъ.-- Ты наговорила достаточно, болѣе чѣмъ достаточно. Я поѣду сегодня.
   Онъ ушелъ прежде, чѣмъ она успѣла позвать его, и не замѣтилъ горькихъ слезъ, брызнувшихъ изъ глазъ сестры. И братъ ея также въ заговорѣ. Всѣ они въ заговорѣ: и капитанъ Уайзменъ, и его жена, и капитанъ Гревиль, и всѣ! Линда можетъ дѣлать, что ей угодно, даже кокетничать съ живымъ поклонникомъ, не переставая кокетничать памятью мертваго, и никто, даже ея мужъ, не находитъ тутъ и признака вины! О, еслибы на сцену явился какой-нибудь блестящій соперникъ, или еслибы она обладала чудеснымъ кольцомъ, вызывающимъ любовь, о которомъ говорится въ сказкѣ Теккерея, Анни надѣла бы его на палецъ и пристыдила бы свою невѣстку, какъ она того заслуживаетъ! Что люди находятъ въ этой Линдѣ? Блѣдную, съ густыми бровями, полную женщину, съ сердитымъ подъ часъ взглядомъ.
   И точно въ отвѣтъ на мысли Анни, молодая мистрисъ Фуллертонъ появилась на верандѣ, одѣтая въ амазонку, а за нею слѣдовалъ весь ея придворный штатъ. Капитанъ Уайзменъ несъ ея хлыстъ, а капитанъ Гревиль перчатки. Мать ея держала вуаль, а мистрисъ Уайзменъ небольшой флакончикъ духовъ. Дѣти бѣжали по сторонамъ и даже двѣ тонкія, охотничьи собаки, Спотъ и Лесси, вертѣлись около нея.
   Капитанъ Гревиль помогъ ей сѣсть на лошадь. Анни смотрѣла на всю эту сцену, облокотившись на перила, и никто не замѣчалъ ея присутствія.
   -- Я могла бы даже умереть, подумала она съ горечью.-- Одной старой дѣвой больше или меньше, -- кого это можетъ интересовать?
   Но она продолжала смотрѣть, желая испить горькую чашу до дна. Она видѣла, съ какимъ удовольствіенъ глаза капитана Уайзмена остановились на Линдѣ и ея чистокровной лошади, и слышала, какъ онъ произнесъ въ восторгѣ: Чудесная пара! клянусь св. Георгіемъ! Она замѣтила, съ какою поспѣшностью подошелъ Гревиль, чтобы поправить стремя ея невѣстки, съ какой заботливостью укладывалъ складки ея платья, замѣтила со странной смѣсью торжества и боли появленіе на его лицѣ удивленія и неудовольствія, когда Джонъ неожиданно появился верхомъ на своей старой лошади.
   -- Какъ, ты ѣдешь! воскликнула его жена. Но въ ея тонѣ было болѣе удивленія, чѣмъ радости.
   -- Ты противъ этого? спросилъ Джонъ спокойно. Кучеръ сказалъ мнѣ, что эта старая дама умѣетъ скакать не хуже вашихъ лошадей.
   -- Ты говоришь о Гризли! отвѣтила Линда, приподнявъ брови.-- Я въ этомъ не совсѣмъ увѣрена.
   Джонъ не отвѣчалъ. Скелетъ, вызванный его сестрою недавно, не покидалъ его. Онъ сѣлъ рядомъ съ ними на лошадь. Надъ нимъ часто насмѣхались въ дѣтствѣ, и насмѣшки задѣвали его тѣмъ больнѣе, что онъ никогда не могъ принудить себя отомстить за это. Но даже и въ томъ возрастѣ природное благоразуміе подсказывало ему, что хотя "кулачная расправа" и не можетъ служить убѣдительнымъ доводомъ въ вещахъ отвлеченныхъ, все же это самый логическій и дѣйствительный способъ опровергнуть обвиненіе въ трусости. Но слышать насмѣшки отъ жены, въ добавокъ при ея друзьяхъ-мужчинахъ! Это было бы для него страшнымъ ударомъ. Какое нужно еще доказательство, чтобы понять, что она перестала его любить? Одна мысль объ этомъ наполняла его ужасомъ и чуть не лишила чувства. Любовь была потребностью его жизни. Утративъ любовь Линды, онъ будетъ страдать не только какъ оскорбленный мужъ, но будетъ въ отчаяньи, будетъ безпомощенъ, какъ дитя, покинутое матерью.
   Занятый такими размышленіями, онъ почти не думалъ объ охотѣ. Возвратиться здравымъ и невредимымъ -- вотъ чего онъ только желалъ. Онъ никогда въ жизни не охотился на кенгуру; занятіе это возбуждало въ немъ одно отвращеніе. Но теперь, въ началѣ поѣздки, онъ могъ бы испытывать даже нѣкоторое удовольствіе, не замѣшайся тутъ скелетъ. Пока, охота представляла спокойную прогулку среди камедныхъ деревьевъ, покрывавшихъ Фернейскіе склоны. Капитанъ Уайзменъ ѣхалъ рядомъ съ нимъ, а немного впереди его жена и Гревиль. Лошади послѣднихъ, точно чувствуя инстинктивную симпатію, держались близко одна къ другой.
   До сихъ поръ не было и признака кенгуру или иныхъ лѣсныхъ жителей, за исключеніемъ каркающихъ воронъ и громко кричащихъ попугаевъ. Выдался необыкновенно тихій день. Небо было чисто, а высохшіе, черные и коричневые стволы съ застывшею въ надрѣзахъ камедью, бросали тѣнь на зеленую траву. Капитанъ Уайзменъ старался занять Джона, разсказывая ему прежнія охотничьи похожденія Линды.
   -- Она всегда была впереди всѣхъ, говорилъ онъ.-- Не разъ сердце мое радовалось, видя, какъ она несется во весь опоръ. Говоря откровенно, я не встрѣчалъ подобной ей дѣвушки. А между тѣмъ, однажды, она мгновенно остановилась и закричала душу раздирающимъ голосомъ: капитанъ Уайзменъ, позовите собакъ, умоляю васъ! Она увидѣла, что онѣ гнались за самкой, у которой изъ мѣшечка торчали малютки. Мать подобрала сперва одного, а затѣмъ другаго и убѣгала съ дѣтьми отъ собакъ. Жена ваша, увидя, что собаки настигаютъ животное, едва не лишилась чувствъ, и я думалъ, что мы навсегда распростимся съ охотой. Но любовь къ спорту одержала верхъ и когда въ слѣдующій разъ мы преслѣдовали громаднаго стараго самца, она уже не жалѣла его. Ей слишкомъ хотѣлось получить его хвостъ въ видѣ трофея. Прекрасная охота была у насъ въ то время, и мы не знали неудачи!
   -- Какъ это жестоко, проговорилъ Джонъ.
   -- Жестоко! Все въ мірѣ жестоко! отвѣтилъ его спутникъ не подозрѣвая, какую онъ высказываетъ глубокую, пессимистическую философію.-- Но, еслибы я былъ кенгуру, я загналъ бы моихъ преслѣдователей до смерти и не далъ бы себя легко убить. Но къ чему же и кенгуру, какъ не для охоты? Какую приносятъ они пользу на землѣ? Поѣдаютъ траву, точно кролики, не достаточное уже наказаніе! Запомните мои слова, Фуллертонъ. Если вы не станете хорошо хозяйничать въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ, то къ тому времени, какъ выростетъ вашъ мальчикъ, имѣніе превратится въ голый камень. Но взгляните. Они, кажется, подняли кенгуру. Клянусь св. Георгіемъ, они скачутъ за нимъ. Вотъ, вотъ, онъ прыгаетъ черезъ тотъ пень! Поскачемъ туда! И въ слѣдующую минуту капитанъ Уайзменъ несся за Линдой и Тревилемъ, которые въ свою очередь скакали за собаками, преслѣдовавшими кенгуру, который, на подобіе резиноваго мяча, громадными прыжками скакалъ черезъ упавшія деревья, черезъ кучи хвороста, то появляясь, то исчезая, то мелькая среди пней, пока наконецъ не превратился въ движущуюся вдалекѣ точку.
   Лошадь Линды была впереди всѣхъ. Джонъ долго видѣлъ ее, какъ она неслась по холму, спускалась внизъ по склону, поднималась вдругъ на воздухъ и затѣмъ становилась на ноги, перепрыгивая черезъ большіе стволы, лежавшіе на мѣстѣ своего паденія. У него начинали болѣть спина и бока. Не разъ считалъ онъ себя погибшимъ, когда Гризли проносилась возлѣ выдающейся вѣтви. Капитанъ Уайзменъ давно оставилъ его позади. Собаки исчезли изъ виду. Онъ начиналъ ощущать колотье въ боку. Толчки, которые онъ испытывалъ, когда лошадь тяжело ступала по неровной мѣстности, захватывали у него дыханіе.
   -- И это удовольствіе, подумалъ онъ съ горечью, и лицо Линды, раскраснѣвшееся и довольное, когда она поворачивалась къ своему спутнику, встало передъ нимъ. Онъ уже не видѣлъ ихъ; не видѣлъ даже капитана Уайзмена. А между тѣмъ, я ѣду очень скоро! подумалъ бѣдный Джонъ, не зная, подгонять ли ему Гризли, или радоваться, что она остановилась наконецъ сама. Что же онъ выиграетъ, гоняясь за этими безумными людьми? Онъ никогда не настигнетъ ихъ. Самое лучшее -- вернуться домой въ свой уголокъ веранды. Его отсутствія и не замѣтятъ, размышлялъ онъ съ горечью.
   Когда онъ повернулъ свою лошадь назадъ, благоразумно предоставивъ ей отыскать самой дорогу домой, имъ овладѣло страшное чувство одиночества и отчаянья. Онъ ненавидѣлъ и толстыя деревья, и измятую траву, и папоротники, встрѣчавшіеся ему на каждомъ шагу. Крики какаду рѣзали ему уши. Стадо пасущихся овецъ и прыгающихъ возлѣ нихъ длинноногихъ ягнятъ сердило и раздражало его. Слѣзая съ лошади у конюшни, онъ желалъ одного, чтобы Джэкъ не оставлялъ имъ наслѣдства. Не будь у нихъ Фернея, не было бы и охоты на кенгуру, не было бы и капитана Гревиля. И охота, и Гревиль казались ему теперь слишкомъ большой платой за имѣніе, кишащее и кроликами, и кенгуру.
   Джонъ пробрался въ уголъ веранды, точно собака, которую прогнали въ конуру. Теща его, игравшая съ дѣтьми, мистрисъ Уайзменъ и Анни, занятыя разматываніемъ шерсти, смутились, при его входѣ. Часы проходили. Онъ присутствовалъ при раннемъ обѣдѣ дѣтей, при чемъ маленькая Лесбія, по знаку бабушки, произнесла, ломаясь, молитву.
   -- Хотѣлъ бы я, чтобы вы научили Лесбію болѣе разумной молитвѣ и не заставляли ее благодарить Бога только за то, что у другихъ нѣтъ на обѣдъ говядины или же совсѣмъ нечего ѣсть. А то она легко превратится въ маленькую фарисейку.
   Надвигался вечеръ. Прошло не мало времени, пока вдалекѣ послышался лай собакъ и лошадиный топотъ. Раздавшійся затѣмъ хоръ веселыхъ голосовъ возвѣстилъ возвращеніе охотниковъ.
   Джонъ сидѣлъ молча, когда дамы и дѣти проходили мимо него, чтобы встрѣтить прибывшихъ. Тѣ подходили съ шумомъ и, какъ показалось Джону, чрезвычайно возбужденные. Линда одной рукою придерживала платье и хлыстъ, а въ другой несла толстый и большой хвостъ загнаннаго кенгуру.
   -- Не помню такой пріятной охоты! объявила она.-- Вашъ мужъ, мистрисъ Уайзменъ, оставилъ насъ всѣхъ позади. Видали вы когда-либо подобный хвостъ?
   -- Хвостъ кенгуру, вмѣшался Джонъ. Не скажу, чтобы это была красивая вещь, моя дорогая, и искренно надѣюсь, что несчастное животное умерло раньше, чѣмъ ему отрубили хвостъ такимъ варварскимъ образомъ. Но быть можетъ къ числу твоихъ удовольствій принадлежитъ занятіе рѣзника-любителя?
   -- Капитанъ Уайзменъ отрѣзалъ его, когда животное было мертво, отвѣтила Линда ясно и съ разстановкой.-- Его тотчасъ загрызли собаки. Но ты хорошо сдѣлалъ, Джонъ, что возвратился. У насъ былъ настоящій охотничій день.
   -- Какая досада, что васъ не было съ нами, проговорилъ Гревиль съ сожалѣніемъ, желая примирить обѣ стороны.-- Особенно хорошъ былъ конецъ. Я все время думалъ, что вы скачете вслѣдъ за нами.
   -- Такъ было вначалѣ, отвѣтилъ Джонъ.-- Но было жестоко злоупотреблять силами моей старухи. Вскорѣ оказалось, что она не въ состояніи тягаться съ вашими скакунами.
   -- А между тѣмъ, ты сказалъ, что она можетъ показать намъ дорогу, вмѣшалась Линда,-- и я думаю, она дѣйствительно могла бы это сдѣлать, если бы... тутъ она спохватилась -- если... если бы ты только захотѣлъ.
   

XXII.

   Почти цѣлую недѣлю, не переставая, шелъ дождь. Джонъ проявлялъ крайнюю степень нервнаго раздраженія. Едва разгоняло тучи, онъ выходилъ на веранду, давалъ противорѣчивыя приказанія садовнику и груму, или безцѣльно ходилъ по мокрымъ садовымъ дорожкамъ, возвращаясь съ сапогами, покрытыми грязью, и съ досадой жалуясь на сырость.
   Мраморный крестъ перенесли на холмъ позади дома и ждали только распоряженія Линды, чтобы поставить его на виду изъ оконъ ея спальни. Послѣ разговора съ Тревилемъ въ бельведерѣ, Линда вернулась къ первоначальному своему предположенію поставить памятникъ Джэку на самомъ выдающемся мѣстѣ и, странно, Джонъ, казалось, также задался этой мыслью. Думалъ ли онъ, что умершій поклонникъ жены защититъ ее отъ живыхъ соперниковъ, или его прежняя дѣтская вѣра въ храбрость Джэка заставила его хвататься за память родственника среди страшныхъ, одолѣвавшихъ его призраковъ, и онъ выразилъ мнѣніе, что самое подходящее мѣсто для креста,-- пунктъ самый возвышенный. Остальному обществу пришлось только согласиться съ желаніемъ хозяина и хозяйки, хотя капитанъ Уайзменъ не могъ не высказать, что Джэкъ, при жизни, никому не любилъ портить удовольствіе и что памятникъ его на виду не можетъ особенно скрашивать мѣстность. Анни обѣщала про себя насадить вокругъ креста незабудокъ, а мистрисъ Уайзменъ попросила разрѣшенія поставить бронзовую рѣшетку. Было рѣшено, что въ первый же день, который выдастся безъ дождя, поѣдутъ на холмъ, чтобы приготовить все къ окончательной постановкѣ.
   Долго ожидаемый день наступилъ наконецъ. Среди разрозненныхъ облаковъ, на небѣ стали проглядывать синія мѣста. Одѣтая въ амазонку, въ сопровожденіи маленькаго Джэка въ сапожкахъ для верховой ѣзды, Линда появилась послѣ завтрака на верандѣ.
   -- Кажется, день выдержитъ безъ дождя, сказала она, обращаясь къ мужу, который разсматривалъ груду дѣловыхъ бумагъ.
   -- Я поѣду на холмъ (въ Фернеѣ было много холмовъ, но только одинъ былъ посвященъ Джэку). Ты поѣдешь съ нами?
   Она говорила отрывисто, выдавая невольно скрытую, безосновательную злобу, которую питаетъ женщина къ человѣку, имѣющему надъ ней права, но котораго она перестала уже любить. Джонъ похолодѣлъ. Онъ былъ тепличное растеніе и ежился отъ всякаго рѣзкаго дуновенія извнѣ. Сложивъ свои бумаги, онъ растерянно взглянулъ на жену.
   -- Ты хочешь ѣхать; но не благоразумнѣе ли, не лучше ли наконецъ подождать до завтра. Я спрашивалъ утромъ людей, и Джемсъ сказалъ, что рѣка вышла изъ береговъ отъ дождей, и ее не переѣхать въ бродъ.
   Линда отвернулась, не удостоивъ мужа отвѣтомъ. Въ пожатіи ея плечъ, жестъ, вывезенный ею изъ Франціи -- выразилось все ея презрѣніе къ предостереженію мужа.
   -- Ты не боишься ѣхать съ мамой, Джэкъ? А вы, капитанъ Гревиль, что будете дѣлать сегодня?
   -- Что прикажетъ belle dame sans merci, отвѣтилъ онъ, вставая и бросая свою сигару.-- Приказать привести лошадей?
   -- Пожалуйста, мою и вашу, и пони для Джэка.
   -- И мою также, прошу васъ, проговорилъ Джонъ голосомъ, доказывавшимъ неуклонную рѣшимость.
   -- О, ты также ѣдешь! разсмѣялась Линда.-- Не похоже ли на то, что онъ ѣдетъ на свою погибель, капитанъ Гревиль? Джонъ, дорогой, я подарю тебѣ закладку съ текстомъ. Не знаю, впрочемъ, текстъ ли это, но будетъ вполнѣ тебѣ по сердцу: "Боязнь -- мать безопасности!" Нравится тебѣ это? Джонъ не отвѣтилъ на эту насмѣшку, и жена его, точно руководимая злымъ демономъ, продолжала:-- И я вышью кругомъ бордюръ изъ бѣлыхъ перьевъ, густыхъ, бѣлыхъ, вьющихся страусовыхъ перьевъ. Ты любишь страусовыя перья, Джонъ? Почему ты не отвѣчаешь?
   Она прямо взглянула на него. Но при видѣ лица мужа она почувствовала вдругъ, какъ у нея подступаютъ слезы. У нея явилось такое чувство, какъ у человѣка, который произвелъ вивисекцію своей вѣрной собаки и увидѣлъ въ ея потухающемъ взглядѣ и смертельныя страданія, и оскорбленную любовь. Но желаніе расплакаться еще болѣе разсердило ее.
   -- Вотъ и лошади; не будемъ терять времени. Помогите мнѣ сѣсть, капитанъ Гревиль. Джэкъ, ты поѣдешь по другую сторону мамы. А вотъ и Гризли для рыцаря бѣлаго пера.
   Она разразилась полуистерическимъ смѣхомъ и едва очутилась въ сѣдлѣ, какъ выскочила въ открытыя ворота, направляясь къ заросли, идущей по склону къ рѣченкѣ. Воздухъ былъ пропитанъ сыростью, а листья камедныхъ деревьевъ блестѣли отъ дождя. Когда общество выѣхало на откосъ, спускающійся къ рѣкѣ, Гревиль воскликнулъ отъ удивленія. Гдѣ еще недавно вода тихо струилась по камешкамъ, тамъ образовался быстрый потокъ, покрывшій берега на двадцать ярдовъ съ каждой стороны, съ водоворотами въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ были небольшія возвышенія, или гдѣ лежали упавшіе стволы. Джонъ не произносилъ ни слова. Губы его были плотно сжаты. Онъ ѣхалъ на нѣкоторомъ разстояніи позади своей жены и гостя, стараясь не обнаружить своего волненія.
   Въ другое время Линда остановилась бы при видѣ разлившейся рѣки. Маленькій Джэкъ удержалъ своего пони, сказавъ:-- О, мама, что мы будемъ дѣлать?
   Но въ это утро настоящій духъ противорѣчія, казалось, овладѣлъ ею. Пусть смущается рыцарь бѣлаго пера. Онъ увидитъ, что есть еще мущины, готовые броситься въ опасность съ женщиною и считающіе это за особую честь. Пусть онъ остается тутъ. Какое ему дѣло до памятника Джэка? Бѣдный Джэкъ, подоспѣвшій къ ней на помощь въ день ея свадебной поѣздки. Она покажетъ мужу, почему она предпочитаетъ общество капитана Гревиля. Пусть онъ смотритъ съ безопаснаго мѣста, подъ защитою своего бѣлаго пера, какъ они перебираются въ бродъ. Пусть онъ... Но не было уже времени вдаваться въ дальнѣйшія разсужденія. Капитанъ Гревиль поѣхалъ вдоль берега, отыскивая дерево съ усѣченной вершиной, показывающее мѣсто брода. Линда двинулась за нимъ, повелительно крикнувъ Джэку слѣдовать за собою.
   -- Погоди, мой мальчикъ, останься! раздался голосъ Джона сзади.-- Ты не проѣдешь въ этомъ мѣстѣ.
   Но, или ребенокъ не слышалъ предостереженія отца, или хотѣлъ непремѣнно ѣхать съ матерью, неизвѣстно. Видя лошадь Гревиля въ водѣ уже по колѣна и видя, что мать понукаетъ свою лошадь войти въ мутную воду, малютка ударилъ ногами по бокамъ пони, заставляя его двинуться впередъ. Безъ сомнѣнія, Линда не замѣтила, что ребенокъ послѣдовалъ за нею. Достигнувъ до средины потока, ей угрожала опасность быть отнесенной въ сторону. Она видѣла, какъ лошадь капитана Гревиля спотыкалась и проваливалась, дѣлая неимовѣрныя усилія выбраться, и Линда поняла, что смерть заглянула ей въ лицо и что она сама пошла на встрѣчу ей. Она судорожно хватается за поводъ, сильно ударяетъ своимъ маленькимъ хлыстикомъ лошадь, и вотъ она внѣ опасности. Лошадь Гревиля чувствуетъ подъ собою почву и самъ онъ быстро и въ испугѣ оглядывается на нее.
   -- Отпустите поводъ! говоритъ онъ ей.-- Теперь она васъ вынесетъ. Но нужно сознаться, что мужъ вашъ былъ правъ, совѣтуя отложить поѣздку, и я первый скажу ему это.
   -- Да, я поступила неосторожно, отвѣтила Линда. Она чувствовала, что поблѣднѣла, и ей было совѣстно. Лицо ея и платье были забрызганы грязью, а впереди виднѣлся еще одинъ водоворотъ. Когда они достигли противоположнаго берега, на который съ трудомъ взобрались ихъ лошади, ея первой мыслью было закричать мужу и сыну, и запретить имъ слѣдовать за ними.
   -- Но я не вижу ихъ, сказала она своему спутнику въ страхѣ.-- Они вѣроятно гдѣ-нибудь возлѣ брода. О!.. Крикъ отчаянья сорвался съ ея устъ.-- Вотъ Джэкъ пробирается пониже. Тамъ опасно, тамъ опасно! О3 сжальтесь! Бога ради, капитанъ Гревиль, остановите его! Крикните ему, не пускайте его!
   Она хотѣла снова повернуть лошадь въ рѣку, но Гревиль схватилъ поводья. Въ эту минуту онъ замѣтилъ, что глаза ея расширились отъ ужаса, и, взглянувъ по направленію ея взгляда, увидѣлъ, что Джэкъ и пони попали на глубокое мѣсто и что опасность неминуема. Видѣть, какъ женщина, которую онъ любитъ, смотритъ на гибель своего ребенка и не быть въ состояніи помочь,-- это такое чувство, котораго онъ не забудетъ до конца дней. Но что онъ можетъ сдѣлать?
   Въ отчаяньи онъ задавалъ себѣ этотъ вопросъ. Да, что можетъ онъ сдѣлать? Онъ не умѣетъ плавать и даже при умѣніи нельзя было удержаться въ этомъ быстромъ потокѣ. Но онъ не дастъ погибнуть Линдѣ. И, обхвативъ ее сильно въ ту минуту, когда она, какъ безумная, спрыгнула съ лошади, онъ помѣшалъ ей кинуться въ рѣку. Тутъ онъ сталъ ее уговаривать и обращаться къ ея разсудку, все время держа ее крѣпко, какъ маньяка, приготовившагося къ самоубійству. Теперь ему пришлось узнать, что значитъ бороться съ женщиной въ отчаяньи.
   -- Трусъ! трусъ! кричала она.-- Вы его убійца! Вы не хотите спасти его для меня и не пускаете меня къ нему! Джонъ, Джонъ, ко мнѣ! Я убила свое дитя, а меня не пускаютъ къ нему. Джонъ, Джонъ!
   И все время она вырывалась изъ рукъ Гревиля, силы котораго начали уже ослабѣвать. По какому праву онъ не пускаетъ мать къ ребенку? спросилъ онъ наконецъ себя. Пусть она идетъ на вѣрную смерть, а вслѣдъ за нею кинется и онъ. Лучше пожертвовать тремя жизнями, считая свою въ числѣ ихъ, чѣмъ жить и слышать постоянно этотъ безумный крикъ отчаянья. Безумная женщина, клеймящая его названіемъ убійцы своего ребенка, такою останется въ его памяти та Линда, которую онъ такъ обожаетъ.
   Нѣсколько секундъ, въ теченіе которыхъ длилась вся эта ужасная сцена, показались ему цѣлой вѣчностью. Но вотъ онъ разжалъ свои руки, видя, что къ Джэку подоспѣваютъ на помощь.
   Спрыгнувъ съ лошади, Джонъ вошелъ въ воду, и усиливаясь ухватить поводья пони, былъ самъ унесенъ теченіемъ. На одно мгновенье мутная вода казалась прорѣзанной барахтавшимися тѣлами, среди которыхъ ясно выдѣлялась голова пони съ раздутыми ноздрями и налившимися кровью испуганными глазами. Потокъ скрылъ все это, но вотъ немного далѣе всплыла свѣтловолосая голова ребенка. Сильная рука, показавшаяся изъ воды, захватила свѣтлые волосы, и Джонъ, съ выраженіемъ неописуемаго ужаса на блѣдномъ лицѣ, старался удержать свое погибающее дитя.
   Намъ не разъ говорили о чувствахъ римской арміи, смотрѣвшей на битву своихъ героевъ въ Тибрѣ. Но могутъ ли эти чувства сравниваться съ тѣми, что испытывала теперь бѣдная безпомощная женщина, съ сердцемъ матери, бьющимся въ ея груди?
   Линда упала на колѣни. Она видѣла борьбу своего мужа, старавшагося достигнуть берега. Она кинулась впередъ, спотыкаясь и путаясь въ платьѣ, падая снова на колѣни и снова подымаясь.
   Но Гревиль уже опередилъ ее. Спустившись почти по отвѣсному склону и прыгнувъ на торчавшій изъ-подъ воды стволъ, онъ подоспѣлъ во-время. Оба тѣла несло теченіемъ въ его сторону.
   Схвативъ маленькаго Джэка за волосы и напрягши всѣ силы, такъ какъ водоворотъ относилъ мальчика въ сторону, ему удалось вытащить на берегъ повидимому безжизненное дитя.
   -- Онъ спасенъ, но его отецъ! подумалъ онъ.
   Было уже поздно. Даже инстинктъ самосохраненія, проявляющійся всего сильнѣе въ минуту близкой и неминуемой смерти, не уничтожилъ болѣе могучаго чувства видѣть прежде всего въ безопасности своего ребенка, и Джонъ разжалъ руку, положивъ въ буквальномъ смыслѣ свою жизнь за маленькаго Джэка. Жена его, нагнувшаяся, чтобы принять маленькое тѣльце, которое Гревиль очень осторожно и съ большимъ трудомъ старался протянуть ей, видѣла всю эту сцену. Съ тѣхъ поръ она никогда не могла забыть лица, повернувшагося къ ней на одно короткое мгновеніе, пока мутная вода не скрыла его навсегда. Что Джонъ сознавалъ вполнѣ, что дѣлаетъ, что онъ добровольно разжалъ руку и выпустилъ свою ношу въ то мгновеніе, когда Гревиль схватилъ Джэка, что онъ не искалъ спасенія, ухватившись за ребенка, все это она могла прочесть въ одно мгновеніе на блѣдномъ лицѣ своего мужа.
   Рыцарь бѣлаго пера отомстилъ за себя. Ей не придется болѣе упрекать его въ трусости. "Краснорѣчивая, справедливая и могущественная смерть" стала его ходатаемъ и произнесла окончательный приговоръ, на который не можетъ быть возраженія. Напрасно Линда хотѣла кинуться въ потокъ, унесшій тѣло ея мужа.
   Гревиль подалъ ей ребенка и, почувствовавъ голову сына на груди, въ ней проснулся материнскій инстинктъ и удержалъ ее на краю смерти.
   

ЭПИЛОГЪ.

   Въ прекрасный воскресный день, обитатели громаднаго, шестиэтажнаго дома въ Парижѣ, живущіе всю недѣлю точно въ клѣткахъ одинъ надъ другимъ, устремились во множествѣ изъ своихъ ящикоподобныхъ жилищъ въ парки и лѣса, окружающіе великій городъ, съ цѣлью подышать свѣжимъ воздухомъ. Въ числѣ отправляющихся утромъ съ поѣздомъ въ Клямаръ находился худощавый, среднихъ лѣтъ, съ посѣдѣвшими усами англичанинъ, котораго соотечественники его, несмотря на безукоризненный утренній костюмъ, сочли бы за офицера или служившаго, или служащаго въ Индіи и возвратившагося въ Европу по болѣзни. Но французская воскресная публика, суетящаяся вокругъ него, считала его просто англичаниномъ, хотя онъ и не походилъ на тѣ краснолицые, съ длинными зубами экземпляры, которыхъ она встрѣчала въ Gaieté Мопрагnasse и другихъ увеселительныхъ мѣстахъ, и которыхъ считала типичными представителями англійской націи. Усѣвшись одинъ въ вагонѣ перваго класса, куда онъ скрылся отъ шумной толпы, онъ откинулся въ уголъ съ такимъ выраженіемъ, какъ человѣкъ, одолѣваемый одной неотвязной и грустной мыслью, и знающій, что его не видитъ никто. Поѣздъ шелъ мимо загородныхъ домиковъ съ крошечными садиками, въ которыхъ сидѣли гордые владѣльцы въ бѣлыхъ сюртукахъ и широкополыхъ шляпахъ, съ сигарою и газетой, представляя олицетвореніе самодовольства; мимо зеленыхъ луговъ, поросшихъ цвѣтами, раскрашивающими поля въ желтые, бѣлые и синіе цвѣта, мимо опушекъ лѣса съ пріятной для глазъ зеленью, мимо живописныхъ картинъ пригородной жизни. Но англичанинъ не замѣчалъ ничего. Глаза его не видѣли развертывавшихся предъ нимъ пейзажей. Онъ весь ушелъ въ картины прошлаго съ ихъ яркимъ свѣтомъ и густыми тѣнями, и судя по выраженію его лица, особенно долго останавливался сегодня на темныхъ мѣстахъ.
   По прибытіи въ Клямаръ, онъ поднялся по крутой, идущей садами, деревенской улицѣ, съ невозмутимымъ выраженіемъ настоящаго англичанина въ серьезныя минуты. На полпути онъ остановился предъ двумя калитками, ведущими въ садъ, и, послѣ недолгаго колебанія, постучалъ въ одну изъ нихъ и сталъ ждать. Послышался стукъ открываемой двери на верху лѣстницы, выходящей въ садъ, затѣмъ медленные шаги и, спустя минуту, дверца была открыта сгорбленнымъ старикомъ, блестящіе глаза котораго смотрѣли изъ безчисленныхъ морщинъ.
   -- Monsieur Fournier? спросилъ Гревиль, такъ какъ это былъ онъ.
   -- Да, отвѣтилъ тотъ дрожащимъ голосомъ.-- А вы? Капитанъ Гревиль, если не ошибаюсь?
   -- Конечно, вамъ трудно узнать меня, отвѣтилъ Гревиль... Говоря это, онъ вошелъ въ садъ, а хозяинъ трясущимися руками сталъ запирать калитку.-- Лучше ли мистрисъ Фуллертонъ? Гревиль произнесъ это съ видимымъ усиліемъ, чувствуя, что у него пересохло въ горлѣ и что языкъ съ трудомъ повинуется ему. Monsieur Фурнье пристально посмотрѣлъ на него своими блестящими глазами и отвѣтилъ:
   -- Не смѣю обѣщать вамъ слишкомъ много. Очень возможно, что она узнаетъ васъ. У нея бываютъ свѣтлыя минуты. Уже... сколько времени вы не видѣли ея?
   -- Десять лѣтъ! сказанъ Гревиль сухо.-- Пожалуйста, скажите ей, что я тутъ.
   -- Нужно подготовить ее. Я скоро приведу ее. Войдите. Вы согласны подождать?
   -- О, не торопитесь, отвѣтилъ тотъ механически.
   Когда старикъ Фурнье ушелъ изъ комнаты, Гревиль подвинулъ стулъ къ окну и сѣлъ, въ ожиданіи Линды. Видъ изъ окна былъ лучше, чѣмъ видъ комнаты, такъ какъ садъ былъ полонъ яблочныхъ деревьевъ въ цвѣту. Предъ самыми окнами росъ виноградъ. Комната же была маленькая и бѣдная, со старымъ письменнымъ столомъ, нѣсколькими деревянными стульями и такимъ количествомъ книгъ, какое моглотолько помѣститься. Это не были красивыя для глазъ книги, но число ихъ было легіонъ. Онѣ были уложены въ два ряда на полкахъ, идущихъ отъ полу до потолка, и лежали грудами на самомъ полу.
   Гревилю захотѣлось открыть одинъ изъ громадныхъ томовъ, озаглавленныхъ: "Traité sur les oeuvres de St. Simon", но, подумавъ, что это будетъ нескромностью, онъ снова вернулся къ окну. Сердце его болѣзненно сжималось при всякомъ звукѣ въ домѣ.
   Десять лѣтъ! Десять лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ. онъ видѣлъ Линду въ полномъ блескѣ красоты! Десять лѣтъ, какъ онъ высказалъ ей, что любитъ ее! Десять лѣтъ, какъ она выслушала его! Онъ чувствовалъ тогда, что, не будь у нея мужа, она отвѣтила бы ему, что любовь его не остается безъ отвѣта. И что случилось съ тѣхъ поръ? Даже послѣ столькихъ.лѣтъ тяжело думать объ этомъ. Но воспоминанія неотвязчиво преслѣдуютъ его сегодня. Вся ужасная сцена во всѣхъ подробностяхъ воскресла передъ нимъ. Онъ видѣлъ быстрый потокъ и слышалъ голосъ Линды, упрекавшей его, что онъ заставилъ ее послать мужа на смерть съ цѣлью занять самому его мѣсто. Онъ видѣлъ лицо Джона, уносимаго водоворотомъ. Онъ невольно вздрогнулъ. А Линда? Какой демонъ овладѣлъ ею тогда? Ея самообладаніе было тѣмъ качествомъ, которое именно и привлекало его. Она не терялась ни при какихъ обстоятельствахъ. Даже проливая при немъ горькія слезы объ Джэкѣ, она ни на минуту не теряла прелести и достоинства. Все это исчезло въ то роковое утро. Не осыпала ли она его страшными проклятіями все время, пока онъ несъ ея ребенка домой. Она даже не знала, живъ ли ея маленькій Джэкъ или умеръ. А достигнувъ Фернея, при чемъ всю дорогу она спотыкалась и путалась въ своей амазонкѣ, она закричала испуганной мистрисъ Роблей и Анни, которыя съ блѣдными лицами стояли на верандѣ, что она убійца Джона, и, обращаясь къ Гревилю, обвиняла его въ соучастіи.-- Во всемъ ваша вина, ваша! кричала она, и страшныя эти слова преслѣдуютъ его съ тѣхъ поръ какъ похоронный звонъ.
   Было время, когда онъ думалъ, что заслужилъ это ужасное обвиненіе. Не поощрялъ ли онъ всѣ бредни Линды о значеніи физической храбрости у мужчины, и не онъ ли навелъ ее на мысль объ отсутствіи этого качества у ея мужа? Почему онъ не принялъ сторону Джона при видѣ разлившейся рѣки и зачѣмъ онъ самъ повелъ ихъ къ погибели? Выкажи онъ тогда болѣе нравственной силы, не было бы послѣдовавшей затѣмъ катастрофы. Онъ подозрѣвалъ, что родственники и друзья Линды также винятъ его въ томъ несчастьи. Но онъ старался оказать возможную помощь въ наступившіе затѣмъ печальные дни. Онъ помогалъ капитану Уайзмену выполнять тяжелую обязанность отвѣтственнаго главы семьи. Его усиліями маленькій Джэкъ былъ возвращенъ къ жизни. Онъ руководилъ поисками за тѣломъ Джона и распоряжался похоронами въ городѣ. Линда, получившая воспаленіе мозговъ, что угрожало ей потереи разсудка, если не жизни, ничего не знала. Гревиль согласился также исполнить трудную обязанность,-- сообщить старшей мистрисъ Фуллертонъ о смерти ея сына. Никогда не забудетъ онъ того чувства, съ какимъ стоялъ въ гостиной въ Ривервью, ни того, какъ мистрисъ Фуллертонъ, узнавъ ужасную новость, рыдая стала обвинять свою невѣстку. Онъ привезъ по требованію бабушки Лесбію и маленькаго Джэка и исполнялъ въ траурныхъ магазинахъ всѣ ея порученія, которыя возмущали его до глубины души. Онъ даже позаботился о крестѣ бѣднаго Джэка, распорядившись покрыть его на томъ мѣстѣ, гдѣ онъ лежалъ.
   Какую же награду получилъ онъ за все это? Онъ уѣхалъ, унося съ собою страшное обвиненіе Линды, уѣхалъ безъ надежды увидѣть ее когда-либо. На него стали коситься его друзья, Уайзмены, и онъ сознавалъ, что самое лучшее будетъ уѣхать. Съ тѣхъ поръ начались его странствованія на землѣ. Онъ побывалъ въ Индіи и Египтѣ, участвовалъ въ экспедиціи для изслѣдованія Африки. Возвращаясь въ цивилизованныя страны, онъ всякій разъ заставалъ письмо отъ капитана Уайзмена, но получаемыя имъ извѣстія еще усиливали его горе. Разсудокъ Линды исчезъ навсегда, и не было надежды на ея выздоровленіе. Капитанъ сообщалъ все вкратцѣ, но воображеніе Гревиля дорисовывало подробности. Онъ зналъ, что въ художественномъ коттэджѣ находится сидѣлка, одна изъ тѣхъ таинственныхъ особъ, которыя въ числѣ качествъ, дѣлающихъ ихъ способными ухаживать за душевно-больными, публикуютъ о своей кротости и вмѣстѣ съ тѣмъ твердости характера. Мать Линды оставалась при ней, пока не угасла такъ же незамѣтно, какъ и прожила жизнь. Съ необычайною ясностью представлялся Гревилю домъ при измѣнившихся обстоятельствахъ. Вотъ свѣтлая гостиная съ портретомъ позитивиста, въ которой онъ впервые увидѣлъ Линду во всемъ ея обаяніи. Неужели и теперь она сидитъ тамъ со своими нѣкогда умными, блестящими глазами, которые онъ такъ хорошо помнитъ, но которые теперь потухли и безъ всякаго выраженія устремлены вдаль. Онъ воображалъ себѣ тѣ предосторожности, съ какими ея невѣстки и дѣти изрѣдка навѣщали ее. Онъ пожертвовалъ бы многимъ, чтобы ему дозволили быть съ нею. Онъ былъ увѣренъ, что могъ бы своимъ вліяніемъ возвратить ей лучъ разсудка. Но его не допустятъ къ ней. И только теперь, послѣ столькихъ лѣтъ, онъ узналъ, что она поправилась настолько, что пожелала сама переѣхать къ своему старому папѣ-профессору въ Клямаръ.
   Насколько Гревиль хотѣлъ, настолько и боялся увидѣть ее снова. Безъ сомнѣнія, ей теперь лучше, потому что дѣти пріѣхали на одномъ пароходѣ съ нею, и маленькій Джэкъ былъ теперь въ Вестминстерской школѣ. Ему показалось, что онъ ждетъ ее безконечно долго. Но вотъ онъ услышалъ въ корридорѣ шаркающіе шаги господина Фурнье и шелестъ женскаго платья. Онъ едва рѣшился поднять глаза, когда Линда вошла подъ руку со своимъ старымъ другомъ. Прежнее очарованіе снова овладѣло имъ, и онъ съ трудомъ удержался, чтобы не упасть на колѣни и не расцѣловать ея руки. Все прошлое, казалось, исчезло. Даже то роковое утро на рѣкѣ превратилось въ ночной кошмаръ безъ реальной подкладки. Онъ вообразилъ, что стоитъ на Фернейскомъ бельведерѣ и что между имъ и любимой женщиной нѣтъ никакихъ устрашающихъ преградъ.
   Не удивительно, говорилъ онъ себѣ, что онъ всегда съ восторгомъ вспоминалъ объ ней, что никогда послѣ знакомства съ нею не могъ заинтересоваться другой женщиной. Даже теперь, лишенная разсудка и старше на десять лѣтъ, она все еще казалась ему прекрасной. Онъ даже подумалъ, что отсутствіе разсудка помѣшало времени наложить свою руку на ея лицо. Казалось, что ея умъ и она остановились, что она уснула, подобно сказочной принцессѣ, и теперь проснулась такою, какою была въ ту минуту, когда ее заколдовали.
   Но проснулась ли она? Она остановилась, увидя Гревиля, и смотрѣла на него серьезно своими сѣрыми, отѣненными большими рѣсницами глазами. И когда онъ быстро подошелъ къ ней, она повернулась къ своему другу и громко шепнула:-- это мой врагъ. Зачѣмъ онъ пріѣхалъ сюда за мною? и закрыла лицо руками и стала плакать.
   Гревиль страшно взволновался. Слѣдуя впечатлѣнію минуты, онъ нѣжно взялъ ее за руки, удержалъ ихъ въ своихъ и заглянулъ ей въ лицо.
   -- Не прогоняйте меня, проговорилъ онъ съ мольбою.-- Я не врагъ вашъ. Все это время я былъ такъ же несчастливъ, какъ и вы. Я готовъ пожертвовать жизнью, чтобы видѣть васъ здоровой и снова счастливой. Еслибы я могъ передѣлать прошлое цѣною своей жизни, я сдѣлалъ бы это съ радостью.
   Выраженіе ея лица измѣнилось при его словахъ; трагическое напряженіе взгляда усилилось.
   -- Вы знаете, что случилось? произнесла она все тѣмъ же шепотомъ.-- Я видѣла, какъ онъ умеръ, какъ герой и мученикъ, послѣ того, какъ я заклеймила его названіемъ труса. Это была его месть! Что вы думаете объ этомъ?
   -- Думаю, что это былъ ужасный и несчастный случай, отвѣтилъ онъ сочувственно,-- но это не ваша вина и ничья. Вамъ нужно подумать теперь о вашихъ дѣтяхъ, которыя такъ нуждаются въ вашей помощи. Ради ихъ постарайтесь быть мужественной.
   -- Это тѣнь "бѣлаго пера", сказала она.-- Съ самаго начала, я уже знала, что оно принесетъ намъ несчастье.
   -- А ваши дѣти? спросилъ Гревиль, желая отвлечь ее отъ предвзятой идеи, всецѣло овладѣвшей ею.-- Когда мнѣ можно будетъ увидать ихъ?
   -- Спросите у моихъ мучителей, отвѣтила она, и хотя въ словахъ замѣчалось преувеличеніе, но голосъ звучалъ спокойно.-- Они не довѣряютъ мнѣ дѣтей. Они думаютъ, что я ихъ также убью!
   -- Позвольте мнѣ заботиться о васъ, воскликнулъ онъ вдругъ,-- позвольте мнѣ заботиться о васъ и о вашихъ дѣтяхъ. Никто лучше меня не поможетъ вамъ нести тяжесть прошлаго. Будьте моею женою, Линда, и позвольте мнѣ посвятить вамъ всю мою жизнь. Мы оба страдали. Теперь мы будемъ жить для вашихъ дѣтей и чтить память покойнаго. Понимаете вы меня, дорогая? Понимаете, что я хочу жениться на васъ, чтобы имѣть возможность оберегать васъ и дѣтей.
   Она засмѣялась, и отъ этого смѣха онъ весь похолодѣлъ.
   -- О, понимаю, понимаю! Онъ также бы понялъ. Но онъ въ гробу -- "Дунканъ въ гробу". Онъ всегда приводилъ Шекспира -- помните. Я также цитирую его. Какъ это начинается? "Лучше быть съ мертвыми, которыхъ мы, чтобы пріобрѣсть спокойствіе, послали на тотъ свѣтъ". Но только я не пріобрѣла спокойствія. А какъ бы я хотѣла успокоиться! Я готова быть лучше съ мертвымъ, чѣмъ выйти за васъ замужъ, капитанъ Гревиль!-- О, гораздо лучше!
   -- Не говорите съ ней очень много, вмѣшался бывшій профессоръ Гревиля. Онъ съ большимъ вниманіемъ слѣдилъ за всей сценой съ самаго начала.-- Вы скоро снова пріѣдете къ намъ и возобновите ваше предложеніе, когда она будетъ чувствовать себя лучше.
   Ни къ чему бы не повело оставаться дольше. Подъ вліяніемъ одной изъ странныхъ причудъ душевно-больныхъ, Линда отвернулась отъ гостя и не хотѣла болѣе разговаривать. Зародившаяся на мгновеніе въ сердцѣ Гревиля надежда умерла, когда онъ выходилъ изъ дому, унося съ собою образъ Линды, съ нахмуреннымъ лицомъ и упрямо потупленными внизъ глазами. Настоящій логическій разумъ никогда не возвратится къ ней снова.
   Онъ узналъ, что на другой день съ ней повторился припадокъ, и ему не пришлось увидѣть ее цѣлую недѣлю. Между тѣмъ, онъ измѣнилъ планъ дѣйствія. Онъ видѣлъ, что разсудокъ Линды возвращается къ ней урывками и, посовѣтовавшись съ однимъ изъ извѣстнѣйшихъ французскихъ психіатровъ, рѣшилъ пользоваться ея свѣтлыми минутами и говорить съ нею объ ея горѣ. Достигнувъ до извѣстнаго пункта, мысли ея неизмѣнно начинали путаться, но еслибы ему удалось заставить ее перешагнуть черезъ этотъ роковой пунктъ, онъ былъ убѣжденъ, что душа ея освободилась бы отъ ужасныхъ видѣній.
   Онъ нанялъ домъ въ Клямарѣ и посылалъ, по праздникамъ, за Лесбіей и Джэкомъ. Въ обществѣ стараго папы-профессора, сидѣлки и мистрисъ Фуллертонъ, они гуляли въ хорошіе осенніе дни въ Медонскомъ лѣсу, и въ одинъ солнечный, тихій день Гревиль во второй разъ заговорилъ о своихъ надеждахъ. Теперь Линда выслушала его безъ смѣха, но все же покачала головою.
   -- Съ вашей стороны это рыцарство, капитанъ Гревиль, желать связать вашу жизнь съ моею. Но этого быть не можетъ. Единственно, чѣмъ я могу успокоить свой разсудокъ, который, мнѣ кажется, вы мнѣ снова вернули,-- это сознавать, что я приношу жертву памяти Джона. Теперь, когда я въ состояніи говорить о прошломъ, я разскажу вамъ все. Не думайте, что горе о мужѣ лишило меня разсудка. Я знаю, что была больна всѣ эти годы. Я сошла съ ума отъ ужаса! Я не достаточно горевала. Еслибы я горевала, какъ женщина, которая дѣйствительно любила своего мужа, я бы не попытала того ужаса. Видя даже его утопающимъ, я знала, что чувствую не настоящую печаль, а между тѣмъ именно я убила его! Вы должны понять, что я заболѣю снова, если при такихъ чувствахъ буду сознавать себя счастливой и довольной именно вслѣдствіе его смерти. Мое спасеніе заключается въ сознаніи, что я испортила и свою жизнь. Я знаю, что это неразумно, но что же дѣлать? Это такъ -- и вы не можете этого измѣнить. Еслибы вы заставили меня слушаться разсудка и поступать сообразно этому, я думаю, что я бы снова сошла съ ума, такъ сильна во мнѣ потребность нести наказаніе. Но вы не должны портить своей жизни. Перестаньте думать обо мнѣ.
   -- Никогда! воскликнулъ онъ.-- Не знаю, какою силою обладаете вы, но тотъ, кто любилъ васъ, не можетъ полюбить другую. Такъ было и съ бѣднымъ Джэкомъ, такъ было и съ вашимъ мужемъ. Если вы не хотите быть моею женою, вы не можете запретить мнѣ оберегать васъ и дѣтей. Я не стану безпокоить васъ подобными разговорами. Быть можетъ, впослѣдствіи, вы станете думать иначе. Вы теперь пробуждаетесь отъ страшнаго и долгаго сна. Не стану тревожить васъ моими личными желаніями. Но позвольте мнѣ быть вашимъ другомъ! Вы знаете, что все мое имущество, вся моя жизнь отданы вамъ и вашимъ дѣтямъ! Вы не хотите имѣть меня мужемъ, позвольте мнѣ быть вашимъ рыцаремъ. Вы однѣ удерживаете меня въ жизни.
   И Линда должна была уступить. Отношенія членовъ маленькаго общества въ Клямарѣ возбуждали не мало удивленія. Въ глазахъ постороннихъ французскихъ наблюдателей прелестная, изящная женщина, гулявшая постоянно въ сопровожденіи мужчины съ военной выправкой, была его возлюбленной, быть можетъ, даже матерью его дѣтей -- худенькой, молодой дѣвушки англичанки и ея брата-атлета, появлявшагося по временамъ въ Клямарѣ. Старый папа профессоръ, пергаментное лицо котораго выражало добродушіе, капитанъ и мистрисъ Уайзменъ, даже бабушка въ Ривервью и всѣ невѣстки смотрѣли на дѣло иначе. Быть можетъ, родственники Джона и считали наложенное Линдою на себя наказаніе преувеличеннымъ и, если когда-либо она измѣнитъ свое рѣшеніе, можно сказать съ увѣренностью, что не будетъ никого -- не исключая и тѣни бѣднаго Джэка -- кто бы не простилъ ей и не одобрилъ ее.

Конецъ.

"Русскій Вѣстникъ", NoNo 1--3, 1894

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru