Еще в самое первое время гитлеровского вторжения военный обозреватель нью-йоркской газеты "Сен" писал: "Если немцам не удастся одержать победы, то их возвращение из России будет таково, что, по сравнению с ним, отступление Наполеона покажется веселым пикником".
В половине декабря 1812 г. ни Наполеона, ни остатков его армии в России уже не было вовсе, да и очень больших русских морозов французы не испытали за все время похода, если не считать последних двух недель с небольшим их пребывания на русской территории,-- от Березины (26--27 ноября) до перехода последних французских отрядов через Неман (11--13 декабря). Не забудем, что река Березина даже не успела еще замерзнуть, и Наполеону пришлось наводить через нее понтонный мост, да и Днепр у Смоленска едва подернулся тонким льдом, что и вызвало страшную катастрофу (провалы льда) при переходе через реку арьергарда маршала Ноя. Если именно между Березиной и Неманом остатки великой армии постигла окончательная гибель, то это произошло не потому, что несколько дней подряд, в самом конце ноября и в первые дни декабря, стукнули морозы в 18--20--25 градусов, а потому, что вследствие ужасающего истощения солдат, отсутствия пищи, отсутствия отдыха, полного упадка духа наполеоновское войско и физически и морально лишилось былой своей сопротивляемости перед лицом русского народа, вставшего на защиту родины.
Теперь, в зиму 1941/42 г., обстоятельства складываются несколько иначе. Острие нашествия сломлено в середине декабря, а не к концу октября, как это было в 1812 г. Отступление Наполеона пачалось если не 19 октября, когда он вышел из Москвы, то уж, во всяком случае, 26 октября, после битвы у Малоярославца. Гитлеровские генералы были вынуждены отказаться от наступления около того же Малоярославца месяца на полтора позже, и поэтому фатально осуждены совершать свой отход в январские и февральские морозы. Да и какое сравнение может быть между самым началом отступления в 1812 и 1941 гг.! Генерал вильгельмовской Германии фон Гофман в одной из своих работ назвал наполеоновский план кампании 1812 г. "симфонией, созданной великим виртуозом". Если симфония окончилась такой какофонией, то это, по мнению Гофмана и всей нынешней школы немецких стратегов, случилось только потому, что императору Наполеону не удалось до зимы заключить мир. "Только!" Но в этом "только" и заключается разгадка грозной проблемы! Когда Гофман писал свои строки о "симфонии" 1812 г., рекомендуя "музыкантам" берлинского штаба воспользоваться уже совсем готовой партитурой великого композитора, он не мог предвидеть, что вариант 1941 г. будет настолько разниться от основного образца 1812 г. Начать хотя бы с того, что Наполеон отошел от Малоярославца, уже успев как-никак все-таки побывать в Москве и даже пожить в Кремле. А его скромным подражателям пришлось отказаться от этой подробности маршрута, запланированной в программе их путешествия по русским просторам, и удовлетворить свою любознательность лишь при помощи таинственного бинокля, посредством которого очевидно, если понатужиться, то можно даже за 75 километров видеть. Но если Наполеону не удалось достигнуть заключения мира, даже захватив Москву, то совершенно очевидно, что без Москвы и подавно мечтать о мире не приходится. Таково неизбежное логическое умозаключение, которое должно возникнуть в головах даже наиболее оптимистических стратегов школы фон Гофмана.
Итак, впереди у германской армии не две-три недели холодов, а долгие, страшные, леденящие кровь, месяцы. Но не в климатических условиях главное отличие. Когда Кутузов пришел в декабре в Вильну, окончив свой победоносный фланговый марш, то, по его подсчету, у него из 97 тысяч, с которыми он начал преследовать Наполеона, осталось всего 27 тысяч. И во время преследования Кутузов не стремился к битвам, он "выпроваживал гостя". А грозная, колоссальная армия, которая уже начала постепенно провожать "гостей" в 1941 г. и: будет делать это во все усиливающихся размерах в 1942 г., прежде всего усвоила себе лозунг: "По возможности не выпускать противника из боя, не давать ему передышки, не отрываться от него ни днем, ни ночью, не прогонять, а истреблять его". И при этом Красная Армия становится с каждой неделей не меньше, а больше, так как имеет за собой колоссальные, неисчислимые людские резервы, имеет огромные возможности технического оснащения, имеет союзников, которые одушевлены такими же чувствами, как и она сама. А это -- обстоятельство крайне важное. "Моим лучшим другом является в настоящее время тот человек, который убивает гитлеровцев". Кто это говорит? Красноармеец, глядящий на изуродованные трупы своих товарищей, русских пленных, которых замучили гитлеровские подлые бандиты? Нет, это сказал Бальфур, парламентский секретарь британского министерства авиации, и слова его были покрыты громом аплодисментов многотысячного лондонского митинга.
Когда, наконец, эти изверги бросятся из России наутек окончательно, они увидят, что, в сущности, убегать им будет некуда. Между Бородинской битвой и Ватерлоо прошло почти три года. Презренному немецко-фашистскому гаду, являющемуся поистине паяснической карикатурой на Наполеона, едва ли суждено очень долго заражать своим смрадом Европу после уничтожения его орды на территории Советского Союза. И он и вся его шайка это знают.
Велико различие между 1812 и 1941/42 гг., но есть и основное сходство: гнев русского народа, испепеливший великую армию Наполеона, пылает таким же ярким пламенем и в наши дни. Этот гнев не утихнет, пока русская земля не поглотит тех, кто ее осквернил своим присутствием и своими злодеяниями.
"Россия -- это страна, куда легко войти, но откуда очень трудно выйти",-- писали военные историки первой половины XIX в. Это предостережение было забыто гитлеровцами, и дорого они заплатят за свою забывчивость!