Н. И. Свешников Петербургские книгопродавцы -- апраксинцы и букинисты
В Петербурге, в старые годы, то есть в половине текущего столетия, книжная торговля сосредоточивалась преимущественно на Невском проспекте, в Гостином дворе и в Апраксином рынке, или, как тогда называли, в Апраксином дворе. Кроме того, несколько магазинов находилось по Садовой улице против Гостиного двора.
По приезде моем в Петербург, в 1852 году, я помню по Невскому проспекту магазины: Шмитдорфа[192], Юнгмейстера[193], Смирдина[194], Базунова[195] и Печаткина, в Гостином дворе -- Исакова[196], Овсянникова[197] и Свешникова[198], а с 1853 года открылся уже и магазин Маврикия Осиповича Вольфа[199].
По Садовой улице в то время находились книготорговли: Глазунова[200] (существующая с 1782 года и до сих пор), Кораблева и Сирякова[201], Лоскутова[202], Полякова[203], Панькова[204], Лисенкова[205] и Масленникова[206], впоследствии Шигина[207]; затем еще существовала книжная лавка Терского[208] по Чернышеву переулку в доме Пажеского корпуса.
Но я не намерен описывать торговлю больших магазинов, потому что лично мало знаю об этой торговле, а сообщать сведения из посторонних источников нахожу неудобным, так как нельзя всегда поручиться за верность чужого рассказа.
Вследствие этого я постараюсь описать торговлю книгами только в Апраксином и Александровском рынках, на ларях, находившихся в разных местах города, и букинистов, разносивших книги в своих оригинальных мешках.
I. Книгопродавцы-апраксинцы
В Апраксином рынке, в старину, как рассказывают, торговля книгами производилась только на развалке и с рук[209]. Основателем же постоянной торговли в лавках считают Василия Васильевича Холмушина. Но я этого с точностью не могу утверждать, потому что когда я поступил в Апраксин мальчиком, то там книжных лавок было уже в изобилии. Там существовала даже особая книжная линия.
Эта линия, как и большинство прочих торговых линий Апраксина рынка, состояла из небольших деревянных лавок, построенных не корпусами, а каждая особо, но тесно сплоченных между собою. У каждой из лавок, снаружи, понаделаны были прилавки и столы, на которых торговцы выкладывали кипы разных старых и новых книг и журналов, а также раскладывали поодиночке дешевые, преимущественно московские издания, с заманчивыми названиями и с обложками, украшенными картинками трагического содержания.
Всех книгопродавцев, или, как их просто звали, книжников в Апраксином рынке до пожара, бывшего там в 1862 году, находитесь человек до двадцати.
Из числа их более прочих выделялись как состоятельностью, так и деловитостью -- Яков Васильевич Матюшин[210], Иов Герасимович Герасимов, Василий Васильевич Холмушин и Дмитрий Федорович Федоров, но у каждого из этих торговцев была своя специальность.
Яков Васильевич Матюшин раньше служил в книжной торговле Ф. Панькова[211], а в 1815 году начал уже вести дело самостоятельно. Матюшин держался торговли более старыми книгами, русскими и иностранными. Он был в полном смысле знаток книжного дела, обладал замечательною памятью, и, кроме того, у него был особый нюх, как иногда выражались о нем. Этот нюх заключался в следующем: если какая-нибудь книга или журнал, выходившие в свет, обращали на себя внимание публики, то он наверняка знал, что это издание разойдется, и потому всегда скупал попадавшие на рынок экземпляры и приберегал их до более благоприятного времени, когда они подберутся в магазинах и их можно будет продавать втридорога. С этою целью он ежедневно, по утрам, обходил других книжников и осведомлялся, не приобретали ли они чего-либо новенького. Прочие книжники, особенно небогатые, охотно показывали ему свои приобретения и так же охотно продавали, если он что-либо выбирал, потому что продать Матюшину часто было выгоднее, чем постороннему покупателю. Он любил книги и хорошую, редкую из них никогда не выпускал из рук и иногда платил довольно высокую иену.
Зато он сам держался крепко товара, не торопился продавать и за некоторые книги назначал буквально чудовищные цены. Для примера приведу следующий факт.
Однажды меня с товарищем гусарский офицер попросит достать "Дворянское гнездо" Тургенева. Отдельного издания этой книги еще не было, и в редакции "Современника", где она печаталась в первом номере 1859 года, тоже невозможно было достать этой книжки. Мы и отправились искать на Апраксин. Сначала мы обошли всех книжников, и так как ни у кого не оказалось этого номера "Современника", то принуждены были обратиться к Матюшину.
-- Яков Васильевич, нет ли у вас первого номера "Современника" за прошлый год? -- спрашиваем мы.
-- Вам "Дворянское гнездо" нужно? Да? Есть. -- говорит Яков Васильевич. -- есть, и хороший экземпляр найдется, чистый.
-- А сколько вы возьмете?
-- Десять рубликов.
-- Что вы, Яков Васильевич, господь с вами, за номер журнала десять рублей? Да это не слыхано!
-- А не слыхано, так вот слушайте: десять рублей -- меньше я не возьму.
-- Да у нас барин-то, -- говорим. -- взбесится, скажет, как это возможно: десять рублей за такую книжку.
-- Ну и пусть его бесится. А вы с него меньше пятнадцати рублей не берите, а нет -- так пускай он сам поищет, а ко мне придет, я с него и двадцать спрошу. Надо, так даст, а не надо, так нечего и покупать такую книжку.
На этот раз мы не купили у Якова Васильевича книги, а прежде объяснили барину цену, и он велел нам принести ее за двенадцать рублей, а Яков Васильевич с десяти рублей скинул нам два рубля.
-- Вот так-то лучше, я нажил, и вы наживете, а то что господ баловать: я говорил вам, что надо -- так даст; наверно, его какая-нибудь барышня просила достать этот роман, -- говорит он, завертывая книгу, и затем, когда мы выходили из лавки, добавил:
-- Если потребуется, так есть еще экземпляр, тоже хороший, чистый.
Вначале я упомянул, что Матюшин обладал хорошею памятью. Упомнить книгу, раз бывшую в руках, и особенно книгу редкую или ценную, и каждый книгопродавец упомнит, если только он заинтересован своей торговлей. Но Матюшин иногда несколько лет помнил, что такую-то книгу -- даже маленькую брошюрку -- спрашивали у него, и хотя не помнит, кто именно спрашивал, но все-таки берег ее и ценил.
Так, не особенно давно, мне довелось разговаривать с одним известным писателем, который в старые годы очень часто похаживал по Апраксину и собирал исторические книги и брошюры.
"Писал я раз статью историческую. -- говорит почтенный писатель. -- и потребовалась мне небольшая старенькая книжонка: книжонки этой я никогда не видал, а только знал о ее существовании. Вот я и пошел на Апраксин, обошел всех книжников, ни у кого не нашел. Прихожу к Матюшину, спрашиваю, нет ли такой-то книжечки.
-- Знаю. -- говорит, -- я эту книжечку, знаю, но только она очень редко попадается: бывала она у меня раз-другой, а теперь нет.
Так я и не нашел этой книжечки.
Проходит года два посте этого, прохожу по Апраксину, Матюшин и зазывает: зайдите-ка, говорит, господин, ко мне, вот я сегодня купил разные книжонки исторические. Захожу, смотрю, у него лежит на прилавке стопка, так в пол-аршина вышины. Начинаю разбирать. Все такая дребедень неподходящая. Смотрю дальше и вдруг вижу -- эта самая книжонка и попадается. Как тут быть, думаю: если ее одну выбрать, так он сейчас догадается и заломит за нее баснословную цену. Дай, наберу побольше дряни, может быть, он вместе-то и не обратит на нее внимания. Ну, и выбрал я еще несколько штук, не помню уже именно сколько. Спрашиваю: сколько это стоит? Он начинает перекидывать, доходит до этой книжки, откладывает ее в сторону и говорит:
-- Вот за эти хоть два рублика, а за эту рубликов восемь.
-- Что вы, -- говорю, -- разве возможно за такую маленькую и пустяшную книжонку восемь рублей?
-- Ах, не скажите, что пустяшная, у меня тут давно какой-то господин эту книжечку спрашивал, так десять рублей давал, только бы достать ее.
Что тут делать? Я -- торговаться, да за все-то, кажется, рублей семь и заплатил. Так вот он какой был Матюшин, не мог запомнить личность, кто у него спрашивал книжечку, а все-таки помнит, что ее искали", -- пояснит писатель.
Впрочем, несмотря на то, что Матюшин продавал свой товар дорого, библиофилы охотно его посещали, потому что у него действительно был хороший выбор книг по всем отраслям знания, а особенно ни у кого нельзя было найти такого выбора мелких и редких брошюр, оттисков и журнальных статей, как у Матюшина. Частенько он берег и такой товар, который, по мнению других книжников, считался прямо бумагою. Однажды за границу искали полные коллекции "Русского инвалида" и "Северной пчелы" и не могли найти этих изданий не только у торговцев, но и в редакциях, а у Матюшина они нашлись, и он, конечно, взял за них столько, сколько хотел.
Пожар уничтожил все его собрание, у него сгорели такие книги, каких теперь уже и не отыщешь. После пожара он так же, как и другие, открыл торговлю на Семеновском плацу, но, проторговав года два, должен был прекратить ее по случаю болезни (его разбил паралич). Устарелый, больной и обедневший, он умер в 1869 году. Некоторые из старых собирателей книг и до сих пор вспоминают о нем как о знатоке и любителе своего дела.
После Матюшина старейшим из книжников Апраксина рынка следует считать Иова Герасимовича Герасимова. Он был уроженец Ярославской губернии Рыбинского уезда, деревни Харитонова, и был совершенно неграмотный.
Иов Герасимов родился в 1796 году и, еще мальчиком, по собственным его рассказам, был отправлен в Москву, где и находился прислугою в трактире.
В 1812 году, когда, по случаю нашествия Наполеона, стали высылать всех из Москвы, хозяин его, в числе прочих, также отослал в деревню.
-- Дал он нам шестерым, -- говаривал Иов Герасимович. -- пуд каленых орехов на дорогу, разделили мы их и пошли домой. В деревне меня взяли в подвозчики, я подвозил провиант к войскам, а когда кончилась война, поехал в Петербург и здесь первое время торговал сбитнем на Сенной.
Затем Иов Герасимов начал торговать лубочными картинами, сказками, соломонами и другими мелкими изданиями, а в двадцатых годах текущего столетия он уже является самостоятельным и дельным книжником. Так, когда после наводнения 7 ноября 1824 года в складе Синодальной типографии оказалось громадное количество попорченных водою книг, то он купил их более десяти возов за сто рублей.
"Все книжники, -- рассказывал он, -- боялись и подступиться к этим книгам, потому что многие из них совсем смокли и слежались, как кирпичи, да и не знали, какую цену давать за них, ведь тут их смоченных-то было на несколько тысяч. Я тогда был еще молодой и смелый. Вот и пошел и говорю: я слышал, что здесь продаются моченые книги, если угодно, так я куплю их. -- А сколько ты дашь? -- спрашивают. -- Да вот, -- говорю, -- есть у меня сто рублей, отдам последние, может, я выберу что, а может, и свои денежки потеряю. -- Там подумали, потолковали что-то между собою, да и велели забирать. Вот я и принялся их возить. Больше десяти возов вывез. А сколько же мне пришлось и выбросить их, и как жалко-то было... Посмотришь, бывало, книга хорошая, денег стоит, а развернуть никак нельзя, -- вся слепилась. Ну, значит, и бросай ее. Все же, слава богу, я много выручил на них, наверно не могу сказать сколько, а, должно быть, не одну тысячу выручил: с этой покупки я и жить пошел. Ведь тогда книги-то ценились не по-нынешнему", -- добавлял он.
Около сороковых годов у Иова Герасимова было уже несколько книжных лавок. Несмотря на свою безграмотность, Герасимов обладал такою замечательною памятью, что если он раз видел какую-нибудь книгу, то непременно запоминал ее так хорошо, что знал, кто ее автор, сколько должно быть томов или частей, сколько раз, где и в каких годах она издавалась. Но особенно он был большой знаток в старинных книгах церковной печати: этот товар был его коньком, и он скупал его почти у всех других торговцев. Он лучше других знал все старинные церковные книги и по печати мог определить, из какой типографии вышла та или другая и при каком патриархе, царе или императоре.
Надобно отдать ему справедливость, он не замыкал в себе это знание и охотно делился им с прочими книжниками и другими лицами. К нему частенько заходили люди ученые и поучались от него церковно-славянской библиографии. Покойный Н.С. Лесков мне не раз говорил, что он много почерпнул знания в старинных книгах от Иова Герасимовича.
После пожара Герасимов поторговал года два на Семеновском плацу, перебрался сначала в Апраксин двор, а затем, в скором времени, перешел в Александровский рынок, где до конца своей жизни и торговал в еврейском пассаже. Умер он в 1884 году в преклонной старости. Года за два или за три перед смертью он ослеп, но все-таки постоянно целый день просиживал за выручкой и сам наблюдал за торговлей, которую вели его внуки.
Василий Васильевич Холмушин начал книжную торговлю в двадцатых годах. Первое время он торговал на развалке, раскладывая свой товар на рогожке, а с 1830 года перевел торговлю в постоянное помещение. В пятидесятых годах он имел в Михайловском проезде, против книжной линии, довольно большую лавку, в которой занимался торговлею, преимущественно народным товаром. Он торговал синодальными изданиями, житиями святых и другими духовными книгами; затем -- оракулами, письмовниками, песенниками, московскими романами, каковы, например, "Битва русских с кабардинцами"[212], "Киевская ведьма, или Страшные ночи за Днепром"[213] и т. п., повестями вроде "Гуака"[214] и "Английского милорда"[215], сказками и картинами лубочных изданий. У него очень много было собственных изданий, но почти все они были народные и преимущественно мелкие. Его покупателями в большинстве были торговцы на ларях и на столиках, каковых было несколько на Сенной площади, по Невскому проспекту и в других улицах -- разносчики по Петербургу, а также провинциальные торговцы и офени.
Кроме Петербурга. Холмушин ездил сам и посылал своих приказчиков торговать также и по ярмаркам -- в Нижний Новгород, в Ирбит, в Ярославль, в Кострому, в Ростов Ярославский, Рыбинск и другие города. Он вел большое дело с Москвою, покупал и выменивал там разные книги на свои издания.
Из его учеников и приказчиков вышли также очень деловитые торговцы, каковы, например, Д.Ф. Федоров, И. А. Архипов, Ив. Семенов и др.
В начале шестидесятых годов, чувствуя себя уже устарелым и, вероятно, потрясенный громадным убытком, причиненным ему пожаром, Василий Васильевич передал хозяйство сыну Александру Васильевичу[216]: последний стал уже менее обращать внимание на народный мелкий товар, а старался расширить торговлю более крупными и ценными книгами, но это у них не привилось, и дела их стали ухудшаться.
В 1872 году умер Александр Васильевич, а в 1874 году -- и Василий Васильевич. По смерти В. В. наследники выбрались из большой лавки, находившейся в каменном корпусе, в так называемой инструментальной линии, и перевели торговлю в металлический корпус в книжную линию. Но внук В.В. Александр Александрович и тут почему-то не мог продолжать торговлю и прикончил ее совсем. Только впоследствии, получив в наследство после своего родственника Василия Гавриловича Шатаева довольно богатую лавку с товаром, он опять принялся за торговлю и опять занялся производством мелких народных книжек и картин.
Дмитрий Федорович Федоров, дальний родственник Холмушина, сначала жил у него в мальчиках 6 лет, а затем был приказчиком на отчете у Иова Герасимова. Прослужив два года у Герасимова, он по предложению своего хозяина взял совсем за себя лавку, в которой торговал. Но Федоров не преследовал той торговли, которой держался его учитель Холмушин, так же мало обращал внимания и на церковные книги, которые так любил И. Герасимов: он любил поторговать теми книгами, которые читались более образованною публикою. Он до некоторой степени старался быть последователем Александра Филипповича Смирдина, но только с тою разницею, что последний предпочитал почти исключительно так называемую изящную литературу и предпринимал издания не с одною целью получить барыши, а хлопотал, более всего, о распространении этой литературы, а Дмитрий Федорович придерживался учебного товара и книг по разным отраслям знания и вел торговлю более спекулятивно.
Конечно, он не отказывался от книг и беллетристического содержания, но из них очень охотно приобретал только выдающиеся сочинения известных авторов, именно те сочинения, которые ценились, как распроданные, или на которые был большой спрос. С этой целью он так же, как и Матюшин, ежедневно обходил всех мелких торговцев Апраксина рынка, а впоследствии нередко навещал и букинистов, торговавших по Невскому и в других местах, и скупал у них хорошие и ценные издания. Но зато он и поберегал редкие книги, держался цены на них крепко: иные стояли у него десятки лет, а он все не спускал цены. Так, например, один раз он у букиниста Ивана Семенова выменял "Требник" Петра Могилы[217] на целый воз разных книг и журналов, добавил к этому товару восемьдесят рублей деньгами, а сам назначил за него пятьсот рублей. Эта редкость стояла у него годов пятнадцать, и только в 1875 году он продал "Требник" за триста пятьдесят рублей.
Но главное, что ему составило капитал, это собственные издания. Им издано в течение своей жизни более ста пятидесяти сочинений, и в числе их есть очень хорошие, например. "Жизнь птиц" А. Брема, "Чудеса древней страны пирамид" К. Оппеля, "Крошка Доррит" Ч. Диккенса, сочинения Мятлева и другие. На издания у Дмитрия Федорова было какое-то особое чутье: он в большинстве случаев угадывал, пойдет или нет книга, вследствие чего, при выборе издания, не задавался какою-либо специальностию, а также не заботился и о полезности книги, но охотно издавал все, что, по его мнению, могло иметь сбыт, хотя бы это отзывалось и шарлатанством. Но самым выгодным изданием для него была "Библейская история" Базарова[218]: она выдержала до тридцати издании и разошлась в сотнях тысяч экземпляров.
С мелкою сошкою из книжников, особенно с молодыми, Дмитрий Федоров не очень был сообщителен, но зато со всеми был поклончив и приветлив; с старыми же торговцами он был как товарищ, и многие из них, считая его за опытного торговца и издателя, нередко обращались к нему за советом при каком-нибудь предприятии. Кроме того, он был на приятельской ноге с многими учеными и литераторами: последние очень часто заходили к нему и беседовали по несколько часов в его лавке.
Пожар в 1862 году принес ему большие убытки, но у него была еще кладовая на Банковской линии, в которой находилась масса товару, вследствие чего он после пожара скоро оправится и заторговал лучше прежнего.
Проторговав года два на Семеновском плацу, который после пожара временно был отведен апраксинцам для торговли, Дм. Федоров опять перебрался в Апраксин рынок, сначала в железный корпус, в книжную линию, а затем уже в инструментальной линии в каменном корпусе открыл большой магазин. Но тут не особенно долго дела его были блестящи; года через три-четыре они стали упадать. Это произошло вследствие смерти московского книгопродавца-издателя Салаева[219], все издания которого в Петербурге находились на складе у Федорова, и наоборот, Салаев в Москве также был единственным производителем изданий Федорова.
В половине семидесятых годов Дм. Федоров начал серьезно похварывать: приходилось передать дело сыну; но все же следует сказать, что он до самой смерти, которая последовала в 1880 году, наблюдал за торговлею и предпринимал кое-какие издания.
Посте смерти Дмитрий Федоров оставил наследникам значительный капитал и более чем на сто тысяч рублей книжного товара. Сын его, Дм. Дм., выдав прочим наследникам деньги за их части, сделался полным хозяином отцовской фирмы; но он не сумел вести дело или, вернее сказать, взялся не за свое дело и не по средствам. Он увлекся изданием нот и, кроме того, предпринял два периодических издания: "Посредник печатного дела"[220] и иллюстрированный журнал "Наше время"[221], которые втянули его в долги и быстро расстроили дела.
Теперь эта крупная, в свое время, фирма окончательно рушилась. Большую часть товара с правами на издания (на двенадцать тысяч рублей) приобрел Губинский[222], остальное также все перепродано разным торговцам.
Кроме этих четырех книгопродавцев, знанием и умением вести книжное дело в то время выделялись также братья Вагановы и Ив. Ив. Ильин.
Старшего Ваганова, Ивана Андреевича, я не знал, он умер в 1850 году[223]; но брат его, Осип Андреевич, был дельный торговец; он очень хорошо знал как русские, так и иностранные книги, и отличался особенною энергией к стяжательности. Это был человек -- так называемый -- загребистая лапа; он не любил поделиться с товарищем барышом, и если ему приходилось сделать какое дело с кем-либо из своих собратий, то непременно старался забрать себе львиную долю, особенно тогда, когда компаньон был слабее его по средствам.
Напротив. Семен Васильевич Ваганов, хотя был также человек довольно сведущий и, вместе с тем, человек достаточно начитанный, был противоположного характера -- мягкий, уступчивый и доброжелательный, он всегда старался помочь другим делом и советом.
Покойный Е. Ив. Екшурский частенько вспоминал о следующем случае, характеризующем его доброжелательность.
"Я, -- рассказывал Екшурский, -- открыл уже лавку (раньше Екшурский был букинистом-мешочником, и об нем я скажу ниже), повадился с одной компанией погуливать; как бывало наступает вечер, так мы и заберемся в трактир "Стамбул" у Пяти Углов, и пойдет у нас попойка. Вот однажды сидим мы тут у окошка, -- пируем; на столе у нас бутылочки, рюмочки, закуска и все такое. Сидим, попиваем. Случайно мимо этого окна проходит Семен Васильевич и увидал меня. Я, конечно, его не заметил, а он остановился, посмотрел на меня, посмотрел с кем сижу и что у нас на столе. Наутро выхожу я в лавку и, немного погодя, вижу -- подходит ко мне Семен Васильевич.
-- Пойдем, -- говорит, -- Елеся, чай пить (Екшурского до старости в глаза и за глаза товарищи-книжники называли Елеся).
Мы пошли. Привел он меня в отдельный кабинетец; подали чаю: налили по чашке и выпили. Потом он и спрашивает меня:
-- А что, Елеся, ты когда-нибудь читал псалтирь?
-- Читал, -- говорю. -- хоть не всю, а читал, ведь я торгую же Псалтирями.
-- А ну-ка, скажи мне, как начинается первый псалом.
-- Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых... -- начал я.
-- Довольно, -- говорит Семен Васильевич, -- я только к тому тебя спросил, что я знаю, что ты читал это, может быть, сотни раз, а слова царя-пророка послушать не хочешь. Ты вчера вечером где был? С кем сидел, угощался? Ведь это все матушкины сынки да приказчики. Ведь у них у всех деньги-то краденые: у одних из отцовской выручки, а у других из хозяйской. А ты сам хозяин, сам работаешь, сам и деньгу наживаешь. Так след ли тебе связываться с такой компанией? Тебя теперь зовут Елеся, будут величать и Елисей Иванович, а повадишься с этими людьми, так достукаешься до того, что будут звать Елеськой.
И вот, -- продолжал Екшурский. -- до того он меня усовестил, что я по вечерам с полгода не ходил мимо этого трактира. Нужно идти на квартиру по Чернышеву переулку, а я обходил на Семеновский мост, да по Лештукову переулку и выбирался на Загородный".
К Семену Васильевичу многие из людей ученых и сочинителей того времени относились с уважением, но особенно благоволит к нему бывший в то время министр народного просвещения А.С. Норов[224]. Семен Васильевич был у него свой человек и в кабинет к нему ходил без доклада. Про него говорили, что если бы он хотел провести какой-нибудь учебник или пособие обязательным в школы, то это мог бы сделать очень легко через Норова, но он никогда не добивался таких привилегий.
Семен Васильевич торговал русскими и иностранными книгами и более всего любит духовную литературу и журналы и скупал этот товар в остатках изданий большими партиями. А.А. Краевский и Н.А. Некрасов всегда предпочитали его другим книгопродавцам, и остатки "Отечественных записок" и "Современника" по истечении года поступали в его лавку. Из этих журналов он иногда выделял лучшие статьи и приложения, отдавал брошюровать, перепечатывал к ним титулы и обложку и продавал за отдельные издания.
Иван Иванович Ильин был природный книжник и хорошо знающий свое дело. Его отец, обучавшийся книжному делу у Глазунова, впоследствии был самостоятельным и довольно видным книгопродавцем, но под конец он расстроил свои дела, и Ивану Ивановичу пришлось жить в услужении у Печаткина, а затем уже он открыл свою лавку в Апраксином рынке.
Иван Иванович в своей торговле не придерживался никакой специальности: торговал он русским и иностранным товаром и при покупке его не отказывался ни от чего. Покупал он и беллетристику, и духовные книги, и по разным отраслям наук, и всевозможные специальные и неспециальные журналы, и остатки каких бы то ни было изданий. Конечно, мелкие покупки он производит один, а крупные, особенно остатки больших и ценных изданий, приходилось делать в компании с другими книжниками.
Пожар и у него, как и у других, уничтожил весь товар, но у него была еще кладовая в Гостином дворе, в которой находилось также много товара, и с этим-то товаром он возобновит торговлю сначала на Семеновском плацу, а года через два перебрался опять в Апраксин, где открыл уже две лавки; но в половине шестидесятых годов вторую лавку передал своему приказчику П.А. Истомину, который впоследствии перевел ее на Садовую улицу в дом Пажеского корпуса, где и до сих пор торгуют его наследники.
Ильин, оставшись в одной лавке, производил торговлю исключительно сам, хотя при лавке и находился у него помощником его шурин, но так как тот не был настоящим книжником, то и не мог ни купить, ни продать ничего самостоятельно. Ильин был человек честный и справедливый, но вместе с тем тяжелый, и прочие книжники вели с ним дела не особенно охотно. Он был какой-то ноющий, постоянно жалующийся на настоящее время, и при покупке и продаже крайне неподатливый. Бывало, торговцу-книжнику потребуется какая-нибудь книга, то хотя он и знал, что непременно найдет ее у Ивана Ивановича, но прежде обойдет десяток других книжников и потом уже идет к нему. Для примера приведу следующий случай: один раз мне потребовался "Дневник" Берхгольца[225] Обойдя Александровский рынок и Апраксин и не найдя этой книги, я зашел к Ильину.
-- Есть у вас, Иван Иванович, "Дневник" Берхгольца?
-- Есть-то есть. Да ты, брат, сколько дашь? -- говорит он как будто нехотя, растягивая слова.
-- А сколько же вы возьмете?
-- Да я ведь меньше тринадцати рублей не возьму. Ведь у меня экземпляр-то хороший.
-- А покажите-ка ваш экземпляр.
-- Да что тебе казать-то, ведь не купишь. Только книгу ломать надо. Ну, на, посмотри, пожалуй. Да все равно не купишь. -- приговаривал он, доставая книгу с полки. Экземпляр был хотя и подержанный, но довольно чистый.
-- Возьмите десять рублей, цена хорошая.
-- Нет, брат, меньше тринадцати не возьму, -- и поставит опять книгу на полку.
-- Ну, наконец, я вам дам одиннадцать рублей, мне не хочется ходить, а то ведь найду и дешевле.
-- Иди, пожалуй, а я меньше не возьму.
Действительно, я ушел, не купив книги, и на Литейной приобрел за девять рублей тоже хороший экземпляр.
При всей честности и правдивости Ильина в покупке и продаже он был очень прижимист. Раз Иван Семенов продал ему какое-то крупное издание без одного тома, -- продал, конечно, за дешевую цену, но потом ему пришлось отыскать и недостающий том. Вот он и приносит его к Ивану Ивановичу и говорит:
-- Я тебе продал тогда издание, но без тома, а теперь вот нашел и этот том, давай полтора целковых, так у тебя полное будет.
-- Что ты, брат, -- говорит Иван Иванович, -- ведь я у тебя те-то тома купит по четвертаку, так ты и за этот возьми с меня четвертак, тебе ведь все равно, один-то том бросить надо в бумагу.
-- Я не в бумагу его брошу, а разорву. Даешь полтора рубля?
-- Нет, не дам.
-- Даешь? -- тебе говорят, а то сейчас разорву, -- и начинает перегибать переплет.
-- Да ты постой, постой, ну, возьми полтинник.
-- Нет, -- настаивал Иван Семенов, держа в обеих руках вывороченную из корешка книгу, -- полтора рубля, меньше не возьму. Дашь или нет?
-- Нет, больше полтинника не дам, -- твердит Ильин.
Тогда Иван Семенов сразу разрывает книгу.
-- Ай! не рви, не рви! -- спохватывается Ильин. -- На, получи деньги.
-- Нет, уж теперь поздно, -- говорит Семенов и разрывает книгу на мелкие части.
Впрочем, такой казус не испортил их отношений, им приходилось много раз и после этого совершать многие сделки.
Иван Иванович, в свое время, нажил хороший капитал, а так как он был человек бездетный, то последние годы своей жизни не особенно интересовался торговлею, а вел ее только ради того, чтобы не скучать без дела.
Чтобы покончить с апраксинскими книгопродавцами старого времени, следует сказать еще несколько слов о Василье Гавриловиче Шатаеве и Елисее Ивановиче Екшурском.
Василий Гаврилович Шатаев в молодых годах торговал посудою, почему его в насмешку другие книжники и называли горшечником, но родственник его, В.В. Холмушин, сам быстро расторговавшись и нажив капитал от книжного дела, присоветовал и ему заняться этой торговлей. Кроме того, Холмушин, как опытный торговец, передавал ему свои знания в этой торговле, а также оказывал материальную поддержку. Василий Гаврилович до самой смерти ценил эту поддержку Холмушина и всегда относился к нему с самым искренним уважением. He имея большого знания в книжном деле, он все-таки вел его очень успешно. Василий Гаврилович был вполне человек русского пошиба -- с русскою верою, честностью и добротою; будучи сам безукоризненно трезвый, аккуратный, расчетливый и набожный, он был совершенно лишен ханжества и вместе с тем всегда благодушно относился к слабостям других: я с ним был хорошо знаком и никогда не слыхал, чтобы он кого-либо осуждай за беспорядочную жизнь.
Шатаев торговал исключительно русскими книгами и преимущественно духовными, но все-таки он держал в своей лавке и беллетристику и учебники. У него было несколько сотен и собственных изданий, как-то: житий святых, сказок, песенников и разных мелких рассказов. Рукописи у разных безызвестных авторов он покупал без разбору, не только не вникая в смысл написанного, но и не читая, лишь было бы подходящее заглавие. Свои издания он часто украшал в тексте и на обложках оригинальными рисунками, которые ему делал какой-то придворный кучер, и нередко одни и те же рисунки печатались в разных книжках. В прежнее время интеллигентные литераторы не писали книжек для народа[226], а этим занимались преимущественно такие авторы, как Нестер Око[227], П. Татаринов[228], Суслов[229], Волокитин[230] т. п., и писались эти книжки не ради преследования какой-либо идеи, а исключительно ради хлеба. Бывало, принесет какой-нибудь писака Шатаеву рукопись.
-- Купите, -- говорит, -- Василий Герасимович, у меня рассказ.
-- Какой же это, барин, у тебя рассказ -- большой или маленький? (Шатаев не стеснялся с такими писателями и в большинстве говорил им "ты", но это выходило у него так просто и добродушно, что нельзя было обижаться.)
-- Да порядочный, вот посмотрите, -- и подает ему рукопись.
Взяв в руки рукопись. Шатаев начинает разбирать заглавие.
-- Это как у тебя: "Степан Ко-р-шу-н, или Ст-ра-ш-ный Вор и Про-й-до-ха". (Следует заметить, что Шатаев был совсем малограмотный и чужое писанье разбирал очень медленно.)
Затем разворачивает рукопись и главное соображает, каков ее объем, а после спрашивает:
-- Про кого же ты тут пишешь?
-- А вот... -- и тут автор начинает объяснять происхождение своего героя и разные изумительные его похождения, местами вычитывая их из рукописи.
-- Да уж не знаю, барин, брать или нет. -- снимая шляпу и почесывая в голове, говорит Василий Гаврилович. -- у меня тут в ящике сотни полторы валяется этих рукописей, давно бы надо которые напечатать, да все никак не соберусь, времени нет.
-- Да купите, Василий Гаврилович, как-нибудь соберетесь, напечатаете. -- умоляет автор, -- мой рассказ пойдет, а я недорого с вас возьму.
-- Да знаю, что недорого, -- за что тут дорого давать? Много ли тут писанья-то? Да, право, будет лежать: когда его соберешься печатать?
-- Да вы напечатайте поскорее, уверяю вас, что эта штучка пойдет.
-- Да пойти-то пойдет, у меня, слава богу, что ни напечатаю, все идет, все тащат понемногу. Ну, а сколько же тебе за это?
-- Да рубликов двадцать положите, Василий Гаврилович.
-- Двадцать, что ты? Ведь это писал не Пушкин или Крылов, а ты.
-- Так сколько же вы дадите?
-- Да рублей бы пять-шесть я, пожалуй, бы и дал.
-- Да что вы, Василий Гаврилович, ведь этак и на хлеб не заработаешь, а у меня жена да двое ребятишек.
-- Ну, господь с тобой, на ребятишек-то я прибавлю. Так и быть, уж дам тебе красненькую[231], пиши вот расписку[232], что продал свой рассказ в вечное и потомственное владение.
Автор, довольный, пишет расписку, и получает красненькую, а Шатаев говорит:
-- Ну, барин, теперь пойдем в трактир, чайком попою.
Золоторотцы[233] частенько, пропившись, заходили к Шатаеву с просьбою дать им книжонок на поправку, и он почти никогда не отказывал, а наберет какого-нибудь хламу копеек на двадцать и даст.
-- На, -- говорит Василий Гаврилович. -- поправляйся, но не пропивай же хоть это, а то я больше не дам.
Своею трезвою и аккуратною жизнью он скопил под старость порядочный капитал, а так как у него не было прямых наследников, то отказал его на богоугодные дела, преимущественно на монастыри и церкви, а лавку со всем находившимся в ней товаром, в знак признательности к своему родственнику и учителю Холмушину, завещал его внуку Александру Александровичу, который и теперь продолжает его дело.
Елисей Иванович Екшурский, как я уже упоминал, раньше был букинистом-мешочником. Сметливый и достаточно развитый человек, он во время своей молодости хотя также не прочь был погулять с компанией товарищей, но все же вел себя сдержанно и прилично. Когда он ходил торговать еще с мешками, то и тогда имел уже небольшой достаток и пользовался доверием состоятельных книжников. Нередко многие из букинистов, получив какой-нибудь порядочный заказ и не имея ни средств купить требуемое, ни доверия, принуждены были обращаться к Екшурскому и брать его в долю для выполнения заказа. Когда же у них встречались покупки, то они из-за денег также приглашали его в компанию. В начале шестидесятых годов Екшурский открыл в Апраксином рынке небольшую лавку. В первое время он торговал чем придется, а затем познакомился с московскими издателями народных книг, начал выписывать от них разную мелочь и продавать торговцам, преимущественно разносчикам, ходившим по трактирам, портерным и т. п. заведениям, и торговцам на ларях. Вскоре он сделался и сам издателем разной мелочи. Став на приятельскую ногу с некоторыми писателями мелкой прессы, он давал им поручения составлять песенники, сонники, разные гадальные книжки и мелкие повести и рассказы с интересными заглавиями. Но более всего принесли ему пользы самоучители французского, немецкого и английского языков, составленные Фурманом[234], а также толковые молитвенники.
Елисей Иванович был человек ходовой и для того, чтобы заручиться покупателями, не скупился на угощения. Каждое утро он собирал партию мальчишек-спичечников, которые в то время торговали и книжками, и водил их в трактир поить чаем; для этих его покупателей в трактире была особая комната, называвшаяся "Кавказом". Покупателей же, которые были посостоятельнее и покупали сразу на несколько рублей, он водил в чистое зало и тут вместе с чаем делал и другое угощение. По вечерам иногда он обходил старых своих приятелей-букинистов, которые в то время расплодились на всех мостах и у скверов главных улиц, и собирал их в знаменитый тогда трактир Михайловский: здесь для этих покупателей он раскошеливался уже на десятки рублей. Всеми этими угощениями он, так сказать, закрепощал своих покупателей.
Шестидесятые годы, изобиловавшие разными реформами и полною свободою, были самыми блестящими для книжной торговли: в те годы книжная торговля, ничем еще не стесняемая, доставляла большую пользу ее производителям, почему многие из мелких книжников и нажили капиталы. Это главным образом происходило оттого, что спрос на книги во всех классах общества развивался, а книгопродавцев, как крупных, так и мелких, сравнительно с настоящим временем, было менее чем наполовину; да притом же и не было такой массы периодических изданий, которыми теперь, в большинстве, удовлетворяется публика, а книжная торговля тормозится.
Екшурский в то время торговал так хорошо, что до конца своей жизни вспоминал об этом.
"Эх, -- говорил он, -- как мы прежде торговали! Бывало, летом раньше семи часов утра выходишь в лавку, а уж тут тебя дожидается партия золоторотцев да спичечников: поторгуешь часов до девяти, глядишь, в выручке-то и скопилось рублей семьдесят, а ведь покупателей-то на рубли мало было, -- больше все на копейки. Полная лавка наберется разной шишгали с утра-то, только успевай повертываться -- и достать книжку надо, и сосчитать, кто на сколько взял, и деньги получить, да надо и посматривать в оба, чтобы другой с полки-то за пазуху чего не пихнул".
Такие успехи по торговле развили в нем до некоторой степени жадность к наживе и скупость, положим, что он не отказывал иногда своим покупателям-эолоторотцам давать пятачки на хлеб или на похмелье, но более этой суммы на истинную нужду трудно было у него выпросить. Характерною чертою его следует считать и то, что, приходя к какому-нибудь приятелю в лавку или встречаясь с ним у себя, он никогда не осведомлялся ни о здоровье, ни о чем другом, и первый вопрос его был постоянно таков: ну, как наживаешь деньги? продал ли сегодня хотя рублей на полтораста? -- И если кто говорил, что плохо, то и он начинал жаловаться, что в данное время тоже плохо наживает. Но все-таки, если было у него время, он вел приятеля в трактир и там заводит речь о прежних золотых днях.
Через излишнюю стяжательность и скупость Екшурский погубил сам себя: в 1891 году он был убит своим сыном, которому отказал в сравнительно небольших средствах для открытия своей торговли. Но я не буду описывать этого процесса, потому что о нем в свое время много было уже писано во всех газетах.
Это был последний из книгопродавцев Апраксина рынка, начавший свою торговлю в допожарное время. На нем я и покончу.
Теперь в Апраксином рынке, исключая Холмушина, о котором было уже сказано, находятся только два книгопродавца[235]: Т.Ф. Кузин и А.Ф. Нарышкин, получивший лавку по наследству от своего дяди Игнатия Архипова. Первый из них так же, как и Холмушин, занимается торговлею исключительно народными книгами и картинами, а у Нарышкина хотя и имеется большой выбор книг новых и подержанных по всем отделам для частных покупателей, но более всего он занимается комиссией для иногородных книготорговцев и ведет это дело довольно аккуратно и честно.
Впрочем, в корпусе, выходящем на Фонтанку и принадлежащем также к Апраксину рынку, находится и еще книготорговля В.И. Губинского, но это скорее книжный склад, преимущественно собственных изданий. Однако о торговцах настоящего времени я теперь не намерен писать, а опишу, как сумею, букинистов-мешочников.
II.Букинисты-мешочники
Кроме книгопродавцев, имевших постоянную торговлю на местах, то есть в магазинах, в лавках или так где-либо раскладывавшихся со своим товаром, -- в то время существовал еще особый тип букинистов-мешочников, которые носили книги в перекидных мешках.
Такие мешки делались обыкновенно 2 1/4 аршина длины и 3/4 ширины; оба конца их зашивались наглухо, а посередине одна треть оставалась не зашитою, таким образом они могли наполняться с обеих сторон и перекидывались через плечо. Эти букинисты разносили свой товар по преимуществу интеллигенции того времени, как-то: академикам, профессорам и прочим любителям, библиоманам, а самыми лучшими их покупателями были богатые офицеры военной академии и кавалерийских полков гвардии. Несмотря на то, что большинство из них ходили в армяках, подпоясанных кушаками, и в сапогах, смазанных дегтем, им нередко удавалось попадать в кабинеты богатых княжеских и графских домов, потому что они являлись, большею частью, поставщиками таких книжных редкостей, которые достать было довольно трудно. Через них же можно было приобрести все что угодно, как дорогие распроданные издания на русском и иностранных языках, так и книги, не дозволенные в продаже -- политического или порнографического содержания. Из числа этих букинистов-мешочников были довольно интересные типы, на которых не мешает остановиться впоследствии, а теперь я хочу сказать о них в общих чертах и о приемах их торговли.
Все эти букинисты были люди, так сказать, разбитные, то есть ловкие, изворотливые и смелые. Они выходили, в большинстве, из свихнувшихся приказчиков книжных магазинов, или с Апраксина двора, посему все вообще знали хорошо книжное дело. Кроме того, они отлично умели делать фальсификацию книгами -- положим, что фальсификациею в то время занимались и апраксинские книжники, но более всего она практиковалась букинистами.
Фальсификация производилась таким образом: в хорошие книги, оказывавшиеся неполными, вкладывали листы из других книг, подходящих по формату и по печати, на титулах подчищали численность томов, чисто, почти незаметно; из какой-нибудь нестоящей и рваной книги вклеивали конец и затем отдавали в переплет. Все эти переработки были настолько аккуратны, что только опытный человек мог заметить такую фальшь: такими книгами букинисты нередко снабжали своих покупателей. Впрочем, надо сказать, что они частенько бывали и вполне полезными для некоторых господ, потому что без них иному довольно трудно было бы найти нужную книгу, а они хорошо знали, у кого из книгопродавцев какие имелись редкости, а также знали и то, кто каких книг более придерживался.
Когда у них не было своего товара, а у них зачастую его не случалось, то они брали его на снос из лавок Апраксина рынка, то есть брали книги, чтобы только "предложить" покупателю, и если продавали, то обязаны были заплатить условленную цену, а если нет -- возвращали их обратно. Но не всегда у них были готовые покупатели, приходилось их разыскивать. Тогда, наложив мешки товаром, а иные, вместо книжек, и пустыми ящиками из-под сигар, ходили по улицам и, останавливая богатых господ, преимущественно военных, предлагали им интересные или выдающиеся сочинения. Конечно, богатые господа на улице у них не покупали, но очень часто, принимая их предложения, делали им заказы. Излюбленным местом ловли покупателей служили им военная академия, академия наук и университет. Для этого некоторые из них постоянно, от 2 и до 4 часов, бродили около сказанных зданий и каждому, выходящему оттуда, предлагали свои услуги.
Но самая блестящая у них торговля была в то время, когда войска находились в лагерях. В лагерях, исключая той поры, в которую производились маневры, доступ к офицерам, пажам, кадетам и проч. был гораздо свободнее, чем в казармах, а потому у них и сбыт интересного товара был несравненно изобильнее. Иные из них, которые были, как говорится, покрепче, зарабатывали в лагерное время, в продолжение полутора-двух месяцев, по пятисот рублей. Следует заметить, лишь бы только не оскорбить кого, что в те времена военные люди были как-то падки вообще на все то, что считалось недозволенным цензурою, и за томик лондонского или брюссельского издания на русском языке платили десятки рублей. Надо сказать правду, что тогда многие из них цены деньгам не знали. Деньги для них зарабатывали крепостные крестьяне, а потому таким господам стоило только написать своим родителям или управляющим, и им высылалось на все нужное и излишнее.
Когда же войска выходили из лагерей, то букинисты расходились по дачам. Так, они ездили торговать в Царское Село, в Павловск, в Петергоф, в Лесной корпус, в Новую Деревню и другие дачные места, в которых в прежнее время господа проживали частенько до глубокой осени.
Следует также сказать, что между ними была большая солидарность-сообщительность. Так, в городе они ежедневно сходились в одном трактире на углу Большой Мещанской, ныне Казанской улицы, и Вознесенского проспекта, где для них была отведена и особая комната. Сходясь тут, они перекупали и выменивали друг у друга товар, передавали один другому адреса господ, а иногда составляли компанию и отправлялись за покупкою; тут же они уговаривались, кому куда идти торговать Если удавалось купить товар или расторговаться, то они опять собирались в тот же трактир и совершали разные сделки. Конечно, сделки эти заканчивались чаепитием, закускою, а иногда и попойкою.
Отправляясь торговать в лагеря, они все останавливались в одной харчевне, и у них между собою были распределены полки, где кому торговать. А когда они перебирались на дачи за Неву, то их пристанищем был трактир Налисова на Черной речке. Здесь им также отведено было особое помещение, в котором они одни угощались и спали и оставляли товар, когда нужно было съездить за чем-либо в город.
Кроме торговли по домам, в лагерях и по дачам, букинисты являлись еще посредниками торговли между рынком и магазинами. Очень часто случалось кому-нибудь из апраксинцев купить хорошие книги, которые он считал выгоднее продать в магазин, чем постороннему покупателю, потому что по рынку хотя и ходило много собирателей книг, но последние были уверены, что в рынок попадали книги за бесценок, и старались приобрести их дешево, почему иной книжник, хотя и состоятельный, отчасти совестясь сам нести книгу в магазин, отчасти не имея времени, посылал букиниста продать ее. Кроме того, в те времена на рынок много попадало так называемого темного товара. Этот товар таскали переплетчики, служащие в типографиях, а зачастую и прислуга сочинителей и издателей книг.
Лавочникам было неудобно самим носить такой товар продавать в магазины, чтобы не выказать себя с неблаговидной стороны, то есть чтобы не обнаружить занятия темною торговлею, и они отдавали его всегда на комиссию букинистам, которые и распродавали по магазинам. В магазинах хотя и знали, каким путем приобретен товар, но не отказывались покупать повыгоднее, а особенно у кого подобные книги находились на комиссии, потому что, распродав комиссионные экземпляры, оставленные, положим, из 20 %, -- могли их заменить более дешевыми. И это в старину практиковалось почти у всех книгопродавцев: в иных магазинах пользовались такою выгодою сами хозяева, а в иных приказчики без ведома хозяев.
Впрочем, в магазины букинистам случалось ходить и с своим товаром; им приходилось довольно часто и самим покупать в домах хорошие книги, а еще чаше случалось у разных писателей выменивать новые издания. Приобретя такой товар, они прежде всего отправлялись к Вольфу, в то время еще только начинавшему торговать и по новости покупавшему лучше других.
Маврикий Осипович Вольф и сам ходил по рынку, собирая нужные или просто недостающие в его магазине книги, а в 6 часов вечера принимал всех книжников, приносивших ему книги на продажу. Близ задних дверей магазина у него был поставлен стол и стул, и вот туда приносили мешки с книгами, выкладывали их на стол, а Маврикий Осипович садился на стул и рассматривал товар. При покупке он любил поторговаться и никогда не назначал сразу окончательной цены. Он покупал новые и подержанные книги, и никогда не справлялся, каким путем достались они тому, кто приносит их.
Но нередко у букинистов случался и такой товар, который не только не покупали магазинах, но и на толкучке трудно было сбыть. Тогда они тащили его к Ивану Тимофеевичу Лисенкову, в полной уверенности, что хотя и дешево, но все-таки продадут. Хотя я имел в виду описывать только типы апраксинцев и других букинистов, но полагаю, что не лишним будет сказать несколько слов и о Лисенкове.
Иван Тимофеевич Лисенков, -- как видно из его воспоминании, напечатанных в весьма редкой книжке "Материалы для истории русской книжной торговли" (Спб. 1879)[236], -- в молодых годах служит у московского книгопродавца О.Л. Свешникова[237], в течение восьми лет ездил торговать по ярмаркам, преимущественно по Малороссии, Новороссии и к Макарию, что ныне Нижегородская, а в 1826 году перешел на службу к М.П. Глазунову, который поручил ему заведовать его книжным магазином в С.-Петербурге. Прослужа 10 лет у Глазунова, в 1836 году он открыл собственный довольно большой магазин, который находится, как я уже упоминал, по Садовой улице в доме Пажеского корпуса. Сам по себе, он был большой оригинал. Одевался он по-немецки, всегда чисто выбритый и всегда в цилиндре. В обращении со всеми постоянно был вежлив, тих и, кажется, никогда ничем не возмущался.
Иван Тимофеевич не отказывался ни от какого товара, который ему приносили, покупал все и без выбора, почему букинисты, распродав ходовые книги по другим магазинам, с остатками всегда направлялись к Лисенкову. Принесет, бывало, ему букинист пачку пуда в полтора и положит на выручку.
-- Здравствуйте, Иван Тимофеевич!
-- Здравствуйте, здравствуйте, почтеннейший. -- отвечает Иван Тимофеевич, снимая шляпу и кланяясь.
-- Вот, Иван Тимофеевич, я вам принес книги хорошие. Не купите ли?
-- Покажите, покажите, почтеннейший, посмотрю, -- и, развязав пачку, начинает рассматривать книги.
-- Да, книги, все книги, хорошие книги, -- приговаривает он, рассматривая, и затем спрашивает: -- А сколько же стоят ваши книги?
-- Восемь с полтиной. Иван Тимофеевич.
-- Восемь с полтиной дорого. Нет, я так не куплю. Кабы подешевле, я бы купил.
-- А сколько для вас стоят, Иван Тимофеевич?
-- Семьдесят пять копеек, извольте.
-- Что вы, что вы, Иван Тимофеевич? За такие книги и в таких переплетах...
-- Да-с, и переплеты хороши. Только я больше не могу дать. Если угодно, я вам помогу завязать пачку.
-- Нет, покорно благодарю, Иван Тимофеевич. Да вы покупайте.
-- Я покупаю, извольте получить семьдесят пять копеек.
-- Нет, нельзя, убыток будет. Давайте настоящую цену. Ну, хоть пять целковых.
-- Нет, как можно пять рублей! Пять рублей дорого.
-- Ну, я три рубля возьму с вас.
-- Нет-с, и трех рублей не могу дать.
-- Так сколько же вы окончательно дадите? Ведь надо же прибавить.
-- Извольте-с, я прибавлю вам три копеечки на булку.
-- Вы уж хоть рубль давайте для ровного счета.
-- Нет-с, я уж больше ничего не могу дать.
Наконец букинист решается отдать. Иван Тимофеевич вынимает из выручки 75 копеек и затем 3 копейки.
-- А это вам на булку, -- говорит он, -- когда будете чай пить, и купите булку. А водочки-то не пейте, не надо водку пить.
Лисенков часто делал большие объявления для иногородних, рекламировал в этих объявлениях свой товар и за брошюру в два печатных листа назначат иногда рублевые цены.
Но следует также заметить, что Лисенков, при всей своей скупости и какой-то мании к спекулятивному торгашеству, был человек небесполезный. Он хотя немного, но занимался и изданиями, а главная его заслуга состояла в том, что он выпустил два издания "Илиады" в переводе Гнедича[238], с которым он очень дружил, и также два издания "Пана Халявского" Квитки-Основьяненко, и от этих изданий составил себе капитал.
Иван Тимофеевич умер в 1877-1878 году и похоронен в Невской лавре, рядом с Гнедичем. Он еще при жизни сделал себе надгробный памятник и сам составил надписи, которые считаю не лишним здесь поместить.
Надписи на камнях над могилою Ивана Тимофеевича Лисенкова:
Сверху
Отрадно
живым
Отошедшим
В ногах
Река времен в своем теченьи
Уносит все дела людей.
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства, и царей.
(Между третьей и четвертой строфами не особенно ясно высечен на камне юноша, возлежащий с книгою.)
В головах
Родятся люди, чтоб лет несколько поцвесть, потом скорбеть, дряхлеть и смерти дань отнесть. Один шел малый путь, другой прошел поболе, в гробу покоятся сном крепким в равной доле!..
(Высечено без разделения строф.)
На всех глядит неумолимо смерть
И точит лезвее косы...
Бьют часы, проходят минуты,
и все ближе к смерти
С правой стороны от ног
(На средине сверху)
Неувядаемый цвет живая речь поэзии
(Левее)
К гробам усопших приступая.
Сознай, сколь тщетна жизнь земная
И твердо в жизнь иную верь!
Что смертный? Бренный злак в пустыне.
Я тем был прежде, что ты ныне;
Ты будешь тем, что я теперь.
(Правее)
Гробницы, гробы здесь на явке
Стоят, как книги в книжной лавке
Чисто страниц их видно вам;
Заглавье каждой книги ясно;
А содержанье беспристрастно.
Подробно разберется там!
С левой стороны от ног
(Левее)
Уходит человек из мира,
Как гость с приятельского пира.
Он утомился кутерьмой.
Бокал свой допил, кончил ужин.
Устал -- довольно! отдых нужен:
Пора отправиться домой!
(Правее)
Прохожий! Бодрыми шагами
И я ходил здесь меж гробами,
Читая надписи вокруг,
Как ты мою теперь читаешь?
................
Намек ты этот понимаешь?
Пр... же! До... сви
(Внизу)
Золотые правила жизни:
I. Употреби труд, храни мерность -- богат будеши. IL Воздержно пий, мало яждь -- здрав будеши. III. Делей благо, бегай злого -- спасен будеши.