Суворин Алексей Сергеевич
Отверженный

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ОТВЕРЖЕННЫЙ.

ОЧЕРКИ.

(М. А. Андреянову).

   ... Ѳоминъ кончилъ курсъ въ гимназіи и, послѣ надлежащаго экзамена, сдѣлался учителемъ въ моемъ родномъ уѣздномъ городкѣ. Городокъ былъ маленькій и дрянненькій, какъ почти всѣ наши уѣздные городки. Ѳоминъ попалъ сюда совершенно случайно, какъ все было случайно въ его странной, бурной жизни. Сынъ бѣдныхъ, но честныхъ, какъ говорится, родителей, жившихъ гдѣ-то ужасно далеко, онъ попалъ въ гимназію, благодаря щедротамъ какого-то мецената. Меценатъ отпускалъ на него деньги, пока онъ былъ въ гимназіи, но какъ-скоро молодой человѣкъ, по окончаніи курса въ гимназіи, изъявилъ желаніе поступить въ университетъ, меценатъ уперся.
   -- Бѣдному человѣку, сказалъ онъ:-- во всѣхъ сферахъ знанія и жизни нужно довольствоваться малымъ. Можно приносить пользу отечеству и съ тѣмъ знаніями, которыя ты уже пріобрѣлъ. Бѣдному человѣку особенно нужно стараться о пользѣ своего отечества, потому-что богатый вездѣ найдетъ мѣсто, а бѣдному только и мѣста, что въ отечествѣ...
   Ѳоминъ утѣшился такою рѣчью и не очень жалѣлъ о университетѣ.
   -- Что, въ-самомъ-дѣлѣ, все учись, да учись! нужно и жизнью насладиться, сказалъ онъ самъ себѣ.
   А наслаждаться жизнью, вкусить отъ всѣхъ ея сладостей ему приходилось на свое учительское жалованье, то-есть на четырнадцать рублей и пятьдесятъ девять копеекъ. Никогда не имѣвъ у себя денегъ, онъ подумалъ, что учительское жалованье, при необыкновенной дешевизнѣ уѣздной жизни, невѣсть какое богатство и сталъ отвѣдывать жизнь. А какой жизни можно было отвѣдать въ уѣздномъ городкѣ? Бросился-было онъ въ общество -- тамъ поглядѣли на него свысока, особенно когда онъ было вздумалъ проповѣдовать какія-то идеи. До идей ли было уѣзднымъ чиновникамъ, которые и составляли собственно общество. Вздумалъ-было онъ приволокнуться за барышнями -- носъ наклеили и поглядѣли не то что съ презрѣніемъ, а съ недоумѣніемъ какимъ-то: "Что, ты, молъ, братецъ мой, угорѣлъ что-ли? Поди проспись, любезный, и будь доволенъ тѣмъ, что принимаютъ тебя, а не гонятъ въ толчки..." Итакъ, въ обществѣ Ѳомину не посчастливилось -- и онъ плюнулъ на него, и пересталъ заглядывать.
   "Дай къ купцамъ толкнусь -- богачи, черти! Облапошу какую-нибудь Матрену, или Явдоху -- и возьму капиталецъ. Я же недуренъ собой, и манеры есть." Толкнулся онъ къ купцамъ. Маттрены и Явдохи, точно, масляно поглядывали на щеголеватаго франтика и непрочь были связать свою судьбу съ нимъ неразрывными узами брака. Одна купеческая дочка просто на шею лезла, и разъ, когда Ѳоминъ уходилъ изъ дому ея родителей, нагнала его въ сѣняхъ и предложила тотчасъ же бѣжать въ пустыню, гдѣ бѣгутъ свѣтлые ручьи, птички поютъ, и избушка стоитъ въ темномъ лѣсу.
   -- Я-те, дурища, убѣгу... Я-те, подлая! послышался въ это время голосъ матери, слѣдившей неусыпно за созрѣвшей дочерью. Бѣлены ты, что ли, объѣлась, а? продолжала она, схвативъ за руку дочь. А ты тоже, голубчикъ, хорошъ -- нечего сказать. За нашу хлѣбъ-соль онъ вонъ какіе козыри вздумалъ выдѣлывать. Видитъ, дѣвка на возрастѣ -- чѣмъ бы внушить ей что, а онъ съ путя совращаетъ...
   -- Помилуйте, сударыня, отвѣчалъ со смѣхомъ Ѳоминъ:-- я и такъ ей внушалъ...
   -- Что ты внушалъ, что?...
   -- А это самое и внушалъ, что, значитъ, должна она того и прочаго -- продолжалъ онъ, пародируя купеческій языкъ...
   -- Чего это того и прочаго?
   -- А энтаго самаго, его же всяка тварь земная...
   Купчиха наконецъ замѣтила, что надъ нею смѣются.
   -- Кондратьичъ, Кондратьичъ! закричала она благимъ матомъ,
   -- Подъ-ка сюды!...
   -- Желаю вамъ здравія и всякаго благополучія, поторопился сказать Ѳоминъ и улизнулъ.
   -- Подъ-ка, подлая, я-те дурь-то выбью, продолжала купчиха, обращаясь къ своей дочери, и такъ дернула ее за рукавъ, что затрещало платье, и дочь вскрикнула: "ай, маменька, платье!..."
   Ѳоминъ не кончилъ этимъ: онъ всталъ на фундаментъ и началъ глядѣть въ открытое окно. Купчиха какъ-только вошла, такъ и замѣтила его.
   -- Ахъ, ты подлецъ, подлецѣ! закричала она.-- Кондратьичъ, Кондратьичъ -- аль ты оглохъ? Подь., Протури молодца-то...
   -- Какого? послышался лѣнивый голосъ изъ другой комнаты.
   -- Погляжу я на васъ, сударыня, началъ Ѳомипъ, приподнимая шапку и корча уморительную физіономію -- погляжу я на ваше необзираемое лицо и на тучное тѣло, и думаю: сколько бъі вышило изъ васъ прекраснаго сала, еслибъ зарѣзать васъ, броситъ потомъ въ чанъ и истопить...
   -- Кондратьйичъ, Кондратьичѣ! завопила купчиха -- рѣзать хочетъ... Батюшки!...
   -- Не ори, прорва -- иду. И шаги супруга послышались Ѳоминъ продолжалъ стоять у окна..
   -- Что тутъ такое? заговорилъ Кондратьичъ, поглядывая на жену и на учителя, спокойно улыбавшагося.-- Дочери гдѣ-то не было: видно платье поправляла.
   -- Да вонъ озорникъ-то, начала было купчиха.
   -- Позвольте, Иванъ Кондратьевичъ, перебилѣее Ѳомипъ заискивающимъ голосомъ:-- позвольте съ вами объясниться...
   -- Да, что жь вы тамъ стоите-то? Идите сюда... Въ окно совсѣмъ не годится говорить...
   -- Лѣшій! вскрикнула купчиха:-- что ты говоришь?... Зачѣмъ ты зовешь его?
   -- Видите -- ваша супруга ругается...
   -- Да какъ-же...
   -- Молчи, жена. Не твое дѣло тутъ...
   -- Какъ не мое дѣло?...
   -- Цыцъ, говорятъ тебѣ...
   -- Да онъ дочь-то нашу...
   -- Я говорю тебѣ, али нѣтъ? грозно вскричалъ купецъ.-- Тебѣ я говорю, али нѣтъ? и онъ подступилъ къ ней. Жена тотчасъ же попятилась. Говорите, Иванъ Ивановичъ!
   -- Чортова сопѣлка, прошептала купчиха на мужа и отодвинулась, съ твердымъ, впрочемъ, намѣреніемъ вступить въ кровавый бой, при первой возможности, съ окаяннымъ учитилишкой.
   -- Видите въ чемъ дѣло, Иванъ Кондратьевичъ, началъ Ѳоминъ.-- Я, простившись съ вами, просилъ у вашей супруги позволенія поцаловать ихъ ручку въ знакъ моего глубочайшаго уваженія къ вамъ, а онѣ вдругъ какъ окрысятся, да какъ начнутъ ругаться...
   -- Вретъ, вретъ, подлецъ! закричала купчиха... Насчетъ руки -- я завсегда съ нашимъ почтеніемъ..
   Купецъ только обернулся къ ней и такъ посмотрѣлъ, что у нея языкъ не повернулся продолжать далѣе.
   -- Охота вамъ, Иванъ Ивановичъ, сказалъ онъ, связываться съ глупой бабой. Еще руку вздумалъ цаловать у такой дуры... Плюнь ты на нее -- и баста!...
   -- Помилуйте, осмѣлюсь ли я плюнуть на вашу супругу?.. Помилуйте...
   -- Ахъ, вретъ, ахъ вретъ онъ, Кондратьичъ, разорви Богъ мою утробу, вретъ... Онъ дѣвку-то нашу...
   -- Что тамъ ты еще мелешь, прорва?
   -- Дѣвка-то наша, Кондратьичъ, выбѣжала къ нему въ сѣни и шушукается...
   -- Ну?...
   -- Увези, говоритъ, меня...
   -- А онъ?
   -- А онъ, извѣстно, совращаетъ ее, а только говорить -- не говоритъ...
   -- Позови Дуняшку -- я ей косу отрѣжу...
   -- Батюшка, Иванъ Кондратьичъ, пощади! завопила вдругъ купчиха.-- Прости ты ее, глупую, потазай ее, а не губи... Охъ, не губи!...
   -- Какъ же это вы, Иванъ Ивановичъ, обратился-было купецъ къ окну -- но Ивана Ивановича и слѣдъ простылъ...
   "И тутъ не удалось, подумалъ Ѳоминъ. По-крайней-мѣрѣ сошкольничалъ -- старину вспомнилъ." Въ гимназіи онъ, точно, былъ самымъ отъявленнымъ школьникомъ, и еслибъ не меценатъ, то, вѣроятно, ему пришлось бы плохо. Въ гимназіи былъ одинъ учитель, необыкновенно изобрѣтательный на наказанія. Онъ, напримѣръ, заливалъ ученикамъ чернила за губы и заставлялъ ихъ тамъ держать нѣсколько минутъ; ѣздилъ даже верхомъ на ученикахъ, хотя это, можетъ-быть, и покажется невѣроятнымъ. Ѳоминъ сказалъ товарищамъ, что онъ удеретъ штуку съ учителемъ, и точно -- удралъ. Не приготовивъ урока, онъ явился въ классъ. Учитель его вызвалъ. Передъ этимъ Ѳоминъ подговорилъ одного ученика выйти изъ класса и не запирать, а только притворить дверь въ корридоръ. Ученикъ сдѣлалъ, а Ѳоминъ смѣло сказалъ учителю, что урока не знаетъ и впредь учиться не намѣренъ.
   -- Какъ? закричалъ учитель.
   -- А такъ-съ. Вашъ предметъ мнѣ не нравится...
   -- А я, нравлюсь?
   -- И вы не нравитесь...
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ?
   -- Увѣряю васъ.
   -- А если я тебя объѣзжу?...
   Объѣздить былъ техническій терминъ учителя...
   -- Дѣлайте, что хотите, а я учиться не стану...
   -- Ахъ ты, мерзавецъ, заговорилъ учитель, приподнимаясь съ каѳедры. Дайте-ка мнѣ линейку.
   Линейку подали.
   -- Подставляй спину!
   Ѳоминъ согнулся съ тѣмъ, чтобъ принять на свою спину ученаго педагога. Тотъ ударилъ его нѣсколько разъ линейкой по спинѣ и вспрыгнулъ на него.
   -- Вези, сказалъ онъ. Вотъ я тебѣ задамъ, я тебѣ нагрѣю бока-то...
   Ѳоминъ крѣпко ухватилъ руками ноги учителя, маленькаго человѣчка, и прямо бросился съ нимъ къ двери.
   -- Куда, куда? закричалъ учитель. Назадъ!
   -- Нѣтъ, врешь, братъ, не назадъ, а впередъ, сказалъ Ѳоминъ, и побѣжалъ по корридору.
   На встрѣчу какъ-разъ попался директоръ.
   -- Was ist das? проговорилъ онъ, и развелъ руками...
   Эта штука стоила учителю перевода въ другую гимназію. Возвращаюсь къ прерванному разсказу.
   На другой день призвалъ Ѳомина къ себѣ штатный смотритель.
   -- На васъ есть жалоба, сказалъ онъ.
   -- На меня? съ удивленіемъ спросилъ Ѳоминъ.
   -- Да. Вы оскорбили вчера вечеромъ жену и дочь купца Кочегарова.
   -- Я? спросилъ Ѳоминъ.
   -- Конечно -- вы; что вы удивляетесь и притворяетесь невиннымъ?
   -- Не притворяюсь я невиннымъ, а есть на самомъ дѣлѣ я воплощенная невинность. И Ѳоминъ сочинилъ такую исторію, и разсказывалъ ее съ такимъ юморомъ, что смотритель хохоталъ до упаду, вовсе забывъ свое же постоянное правило, что съ подчиненными слѣдуетъ держать себя внушительно.
   "Нужно обратиться къ горничнымъ", подумалъ Ѳоминъ -- "тутъ дѣло выйдетъ вѣрнѣе." Дѣло дѣйствительно вышло вѣрнѣе, но все-таки не удовлетворило его жаждѣ жизни и оставляло бездну свободнаго времени, дѣвать которое рѣшительно было некуда. Пробовалъ онъ заняться охотой и рыбной ловлей, но ни охота, ни рыбная ловля не могли долго тѣшить его. "Читать попробую", подумалъ онъ -- и сунулся въ училищную библіотеку, про которую смотритель часто говаривалъ, обращаясь къ учителямъ:
   -- Вотъ, господа, бездна премудрости-то. Еслибъ всѣ эти книги прочесть, какимъ бы знаменитымъ ученымъ сталъ. Обо всемъ бы даже писать могъ.
   Довольно большой библіотечный шкафъ, въ-самомъ-дѣлѣ, былъ полонъ. Но все это были сочиненія старыя, съ примѣсью нѣсколькихъ коннозаводскихъ сочиненій на русскомъ, французскомъ и англійскомъ языкахъ -- даръ училищу отъ какого-то помѣщика, получившаго за это благодарность министра народнаго просвѣщенія. Коннозаводскими сочиненіями полна была вся верхняя полка. Потомъ шелъ многотомный Ертовъ, Карамзинъ, Дмитріевъ, "Дамскій журналъ" князя Шаликова, "Торквато Тассо" Кукольника, нѣсколько медицинскихъ книгъ, "Журналъ Министерства Народнаго Просвѣщенія", "Современникъ" за одинъ годъ, Державинъ, Ломоносовъ, Крыловъ, Жуковскій, старые учебники по части математическихъ и естественныхъ наукъ, и проч. Лермонтова и Гоголя не было. Пушкинъ былъ въ старомъ изданіи, и то неполный -- вмѣсто одиннадцати томовъ, всего восемь... Кромѣ министерскаго журнала и "Сенатскихъ Вѣдомостей", ничего училище не выписывало.
   -- Скудно однако, подумалъ Ѳомипъ, разсмотрѣвъ библіотеку. Но ничего -- стану читать -- даже Ертова прочту.
   Мѣсяца три онъ, дѣйствительно, читалъ самымъ прилежнымъ образомъ. Смотритель даже въ отчаяніе пришелъ оттого, что много книгъ взято, и нарушенъ, такимъ-образомъ, порядокъ въ библіотекѣ. Перечитавъ все, что можно было прочитать, онъ впалъ еще въ большую скуку. Съ мальчиками занимался онъ очень хорошо, не сѣкъ ихъ, не билъ, пріобрѣлъ ихъ любовь: задумалъ даже приглашать ихъ къ себѣ на квартиру въ послѣобѣденное время,-- но смотритель не позволилъ, на томъ основаніи, что безъ его начальническаго надзора учитель можетъ внушить возьмутительныя мысли юнымъ гражданамъ.
   "Тоска, тоска и тоска!... Фу, чортъ возьми да что жь, наконецъ, дѣлать?"
   "Тоска и злость! Отдулъ бы, выпоролъ бы все городское общество, не исключая дамъ и дѣвицъ. По-крайней-мѣрѣ потѣшился бы -- посмотрѣлъ бы, какъ это дамы и дѣвицы вертѣться бы стали." И передъ нимъ нарисовалась сладострастная картина полуобнаженныхъ городскихъ дамъ и дѣвицъ, съ дрыгающими ногами.
   -- Эхъ, если бы деньги -- задалъ бы я имъ фефферу! восклицалъ Ѳоминъ. Но денегъ не было. Что дѣлать, что дѣлать?... Ѳоминъ даже похудѣлъ отъ безвыходной тоски.
   -- Стану школьничать, рѣшилъ онъ однажды, и сталъ школьничать самымъ отчаяннымъ образомъ, такъ что горожане и горожанки приходили въ отчаяніе.
   -- А, Петръ Петровичъ, здравствуйте, дорогой мой! говорилъ онъ, ударяя рукою со всею силою по плечу какого-нибудь купчины, подходя къ нему сзади.
   -- Ой, чортъ возьми, вскрикивалъ купецъ, хватаясь рукою за плечо и оборачиваясь къ Ѳомину.
   -- Ахъ, извините, говорилъ этотъ, приподнимая картузъ. Представьте, я васъ принялъ за одного моего знакомаго...
   -- Бываетъ, отвѣчалъ обыкновенно купецъ. Однако, рука-то у васъ того... тяжела... Настоящее желѣзо...
   -- Это у насъ въ роду ужь такія руки. Отецъ мой разъ пожалъ одному пріятелю руку, въ минуту, знаете ли, особенной радости. Рука почернѣла, и пріятель умеръ черезъ два дня отъ аптонова огня...
   -- Скажите...
   -- Да, увѣряю васъ...
   Завязывался разговоръ на-полчаса -- Ѳоминъ и былъ доволенъ.
   Ходя по базару въ воскресные дни, Ѳоминъ обыкновенно высматривалъ какую-нибудь хорошенькую барышню и, сломя голову, несся къ ней, восклицая: "Сестрица, голубчикъ, наконецъ-то ты пріѣхала. Ангелочикъ мой, милая!" -- И онъ обнималъ и цаловалъ дѣвушку до-тѣхъ-поръ, пока та не приходила въ себя отъ такихъ неожиданныхъ объятій и отталкивала съ гнѣвомъ непрошеннаго любезника.
   -- Извините, mademoiselle, говорилъ Ѳоминъ, дѣлая сконфуженную физіономію и разшаркиваясь самымъ изящнѣйшимъ образомъ. Mille pardons, m-lle... Я съ-часу-на-часъ жду сестру... Она такъ похожа на васъ... Пять лѣтъ я ея невидалъ. Я даже теперь невполнѣ увѣренъ, что вы не сестра моя.
   -- Помилуйте, я -- дочь судьи, проговорила барышня; какая же я ваша сестра? Я отстала въ лавкахъ отъ маменьки, и вотъ ищу ее...
   -- Позвольте васъ проводить и хоть этимъ загладить мой проступокъ.
   -- Благодарю -- маменька вонъ у Бѣляевыхъ въ лавкѣ...
   -- Представьте однако, какое странное можетъ быть сходство!...
   Ѳомипъ отправлялся опять ходить по базару и приставать съ разными нелѣпыми вопросами къ встрѣчнымъ чиновникамъ и купцамъ...
   -- Позвольте васъ спросить, говорилъ онъ, останавливая кого-нибудь...
   -- Что вамъ угодно?
   -- Видите... со мной случилась исторія, такая странная... Здѣсь такъ-много народу... Выйдемте пожалуйста изъ этой толпы.
   -- Но мнѣ некогда; я тороплюсь въ церковь.
   -- На одну минуту всего я прошу васъ... Конечно, божія служба... что можетъ быть выше божіей службы?... Но въ то же время, согласитесь, оказать ничтожную услугу человѣку... Не подумайте, что я хочу просить у васъ денегъ -- нѣтъ; я хочу сказать вамъ нѣсколько словъ.
   -- Но говорите здѣсь...
   -- Никакъ не могу.
   И Ѳоминъ со страхомъ озирался кругомъ.
   -- Пойдемте, говорилъ остановленный господинъ, ожидая, въ-самомъ-дѣлѣ, услышать что-нибудь необыкновенное и думая про себя: "будетъ что поразсказать дома -- будетъ."
   Они выходили изъ толпы. Ѳоминъ молча.велъ господина на другой край площади, гдѣ вовсе не было народу, и наконецъ останавливался.
   -- Здѣсь никого нѣтъ, говорилъ онъ.-- Слава-богу... Видите... Я говорю вамъ это за великую тайну... пожалуйста никому ни слова.
   -- Будьте увѣрены.
   -- Нѣтъ, дайте мнѣ честное слово...
   -- Извольте -- честное слово.
   -- Благодарю васъ. Я вижу, что вы благородный человѣкъ... Видите, въ чемъ дѣло, продолжалъ Ѳоминъ таинственно: -- Въ городѣ... вы извините меня пожалуйста... въ городѣ распространились слухи, что вы... что у васъ голова несовсѣмъ въ порядкѣ...
   Господинъ хватался за голову.
   -- Пуху нѣтъ ли на мнѣ? спрашивалъ онъ, снимая шапку.
   -- Нѣтъ; я говорю относительно внутренняго состава вашей головы...
   -- Я васъ не понимаю, однако...
   -- Извините, я принужденъ въ такомъ случаѣ говорить прямо. Въ городѣ распространились слухи, что вы очень глупы. Но я этому рѣшительно не вѣрю... Извините, что задержалъ васъ. Прощайте -- и Ѳоминъ быстро уходилъ...
   А господинъ, придя домой, разсказывалъ этотъ случай женѣ.
   -- Остановилъ меня какой-то господинъ... Я будто и видѣлъ его гдѣ-то... и говоритъ, что въ городѣ такіе вотъ слухи...
   -- Это непремѣнно засѣдатель уѣзднаго суда эти слухи пустилъ, подхватывала жена.-- Ты съ нимъ въ контрахъ -- вотъ онъ и пустилъ...
   -- Немудрено... Эдакая, вѣдь, скотина!...
   И супруги дня два выдумывали, какими бы это средствами отомстить засѣдателю...
   Въ церкви Ѳоминъ выбиралъ обыкновенно такое мѣсто, съ котораго можно бы было пристально смотрѣть на какую-нибудь даму или дѣвицу, не поворачивая особенно голову всторону. Дама сначала конфузилась, потомъ становилось ей неловко, потомъ сердилась, и, случалось, выходила изъ церкви, подъ предлогомъ дурноты, унося въ свой душѣ глубокую ненависть къ школьнику Ѳомину.
   -- Петръ Егорычъ! Петръ Егорычъ! Господинъ исправникъ! кричалъ однажды Ѳоминъ вслѣдъ исправнику, который ѣхалъ на пролеткѣ, и, услышавъ, что зовутъ его, приказалъ кучеру остановиться. Ѳоминъ подошелъ и почтительно раскланялся.
   -- Что вамъ угодно? спросилъ исправникъ.
   -- Вы давно изъ дому? спросилъ Ѳоминъ.
   -- Вамъ что за дѣло?
   -- Повѣрьте, что еслибъ не было мнѣ дѣла, такъ не сталъ бы я васъ останавливать...
   -- Съ часъ будетъ, сказалъ исправникъ.
   -- Такъ и есть... вы, значитъ, не знаете, что у васъ тамъ дѣлается?
   -- Гдѣ?
   -- У васъ дома... Представьте: я сейчасъ проходилъ мимо вашего дома -- тамъ собралась огромная толпа народа. Крики, шумъ... Ваша супруга бѣгаетъ по двору, съ распущенными волосами... Ужасъ, что такое... Я только могъ разобрать слова: "серебро украли, шкатулка съ деньгами пропала".
   -- Послушайте, вы не шутите? спросилъ исправникъ, поблѣднѣвъ какъ смерть.
   -- За кого вы меня принимаете? воскликнулъ Ѳоминъ.-- Развѣ подобными вещами шутятъ?
   -- Живо домой! крикнулъ исправникъ кучеру, и пролетка понеслась по немощенной улицѣ.
   Никакой толпы народа, никакого шума и крику, разумѣется, исправникъ не нашелъ и взбѣсился невообразимо. Тотчасъ же онъ полетѣлъ къ штатному смотрителю и требовалъ, чтобъ тотъ донесъ директору о противузаконныхъ поступкахъ Ѳомина.
   -- Давно я самъ сбираюсь, Петръ Егорычъ, задать острастку этому молодцу. На него чуть не каждый день жалобы. Вонъ дочь судьи поцаловалъ -- говоритъ, будто она на сестру его похожа, а все вретъ. Да наконецъ, еслибъ и точно сестру онъ свою встрѣтилъ, то бросаться къ ней сломя голову, согласитесь, неприлично. Во всемъ должна быть мѣра соблюдаема, самая строгая мѣра. Я ему ужь дѣлалъ выговоръ, говоритъ: "Я близорукъ; надъ чтеніемъ, говоритъ, книгъ я зрѣніе потерялъ." -- Такъ купите, говорю, очки. "На какія, говоритъ, я суммы стану ихъ покупать?..." Дерзость этакая и въ отвѣтахъ вездѣ.
   -- Онъ, просто, мерзавецъ! воскликнулъ исправникъ.
   -- Именно, испорченный въ корнѣ человѣкъ. Представьте, не далѣе, какъ вчера, мнѣ жаловалась на него почтенная Александра Петровна.
   -- Полковница? спросилъ исправникъ.
   -- Да, она. Вѣдь онъ ее какъ оконфузилъ при всей публикѣ. На гуляньи,въ саду было дѣло. Вдругъ... тутъ, знаете, было много дамъ и кавалеровъ -- вдругъ онъ подлетаетъ къ ней эдакимъ козыремъ и подастъ ей грязный-прегрязный платокъ. "Вы, говоритъ, сударыня, обронить изволили." Та, какъ взглянула на платокъ, такъ даже обомлѣла. "У меня, говоритъ, и горничныя такихъ платковъ не имѣютъ." А онъ, знаете, съ эдакимъ нахальствомъ утверждаетъ, что самъ видѣлъ, какъ платокъ выскочилъ изъ ея кармана. "А что; говоритъ, касается до вашихъ горничныхъ, я не знаю, какіе платки онѣ имѣютъ, но знаю, что ѣдятъ онѣ у васъ въ скоромные дни сухую селедку." И что ему за дѣло, что ѣдятъ горничныя? Что ему за дѣло до другихъ? Вотъ-съ, какой это человѣкъ. Думаю донесть -- не знаю только, описывать ли мнѣ всѣ эти случаи, или какъ-нибудь въ общихъ чертахъ.
   Исправникъ посовѣтовалъ донести въ общихъ чертахъ, что, молъ, г. Ѳоминъ внушаетъ всѣмъ возмутительныя мысли. Это будетъ и кратко, и сильно. Смотритель такъ и сдѣлалъ и получилъ отъ директора приказаніе строго слѣдить за г. Ѳоминымъ, сдѣлавъ ему на первый разъ выговоръ. Ѳомина это взбѣсило: "Погодите же, подумалъ онъ, я васъ посажу!"
   Въ этотъ же день онъ отправился на лугъ, возлѣ рѣчки, гдѣ исправничиха имѣла обыкновеніе гулять. Завидѣвъ ее съ семействомъ, онъ пошелъ прямо къ нимъ на встрѣчу, сильно покачиваясь, будто пьяный. Встрѣтившись съ ней, онъ сильно покачнулся и толкнулъ ее. Исправничиха, конечно, взволновалась, и передала этотъ случай мужу. А Ѳоминъ, сдѣлавъ скандалъ, отправился къ смотрителю и просидѣлъ у него весь вечеръ совершеннымъ агнцемъ, прося убѣдительно, чтобъ смотритель наставилъ его на путь истинный, какъ отецъ. Смотритель развѣсилъ уши и толковалъ ему о почтеніи, смиреніи и послушаніи, какъ необходимыхъ качествахъ для молодаго человѣка.
   -- Что это съ вами сталось? спросилъ смотритель Ѳомина.-- Признаться, я никогда не предполагалъ въ васъ и тѣни раскаянія.
   -- Отца видѣлъ во снѣ, сказалъ Ѳоминъ.-- И явился онъ мнѣ такъ странно. Будто мы съ нимъ вмѣстѣ купаемся въ банѣ. Я сижу съ шайкой, вотъ этакъ, какъ вы, а онъ какъ я. Только онъ мнѣ и говоритъ: Генъ, говоритъ, вылей на меня шайку воды. Я, знаете, взялъ шайку и лью ему вотъ эдакъ. (Ѳоминъ всталъ съ мѣста и посыпалъ песку на голову смотрителя). А онъ вдругъ, какъ крикнетъ: "Вода эта, Генъ, подобна твоимъ дурачестиммъ. Молю Бога, чтобъ такъ же вышла дурь изъ головы твоей, какъ вода изъ этой шайки." Я проснулся тутъ и рѣшился исправиться.
   -- Какіе, однако, чудесные сны бываютъ, сказалъ смотритель и поникъ головой.
   -- И замѣтьте, сказалъ Ѳоминъ, внутренно хохоча:-- папенька мой былъ ужасно похожъ во снѣ на нашего законоучителя. А на самомъ дѣлѣ онъ вовсе не похожъ на него...
   -- Удивительно, удивительно!!.. Вы скажите объ этомъ батюшкѣ; онъ вамъ преподастъ наставленіе.
   -- Слушаю-съ... Я самъ вижу, что этотъ сонъ чудесный..
   На другой день отъ исправника -- записка къ смотрителю, въ которой разсказывается произведенный Ѳоминымъ скандалъ.
   -- Непостижимо! воскликнулъ смотритель и призвалъ Ѳомина.-- Вы опять? обратился онъ къ нему.
   -- Что такое? спросилъ Ѳоминъ.
   -- Да вотъ, читайте!
   Ѳоминъ прочиталъ и всплеснулъ руками.
   -- Это -- клевета! воскликнулъ онъ:-- гнусная клевета! Я вчера цѣлый вечеръ сидѣлъ у васъ -- вы видѣли, пьянъ ли я былъ?
   -- Да, да.
   -- Наконецъ, я искренно раскаялся. Вы открыли мнѣ глаза на ту бездонную пропасть, въ которую я готовъ былъ впасть. Я слушалъ васъ, какъ сынъ; вы говорили мнѣ, какъ отецъ. Неужели я до того безчувственъ, что ваши слова, директорскій выговоръ и, наконецъ, этотъ ужасный сонъ не вразумили меня? Вѣдь я не камень, Платонъ Михайловичъ... И у Ѳомина дрожалъ голосъ.
   -- Да, я вамъ вѣрю, проговорилъ смотритель:-- но чѣмъ же объяснить мнѣ эту записку?
   -- Клеветой, воскликнулъ Ѳоминъ трагически.-- Исправникъ хочетъ меня погубить -- вотъ и все. Я директору стану жаловаться; я васъ свидѣтелемъ поставлю -- вы съумѣете защитить невиннаго...
   -- Нѣтъ, ужь вы директору не жалуйтесь. Мы такъ это покончимъ. Предадимъ волѣ божіей этотъ случай!
   -- Слушаю-съ, сказалъ Ѳоминъ.-- Изъ вашего повиновенія я отнынѣ не выйду, вашъ совѣтъ мнѣ будетъ дороже всего...
   "Я тебя утру, старая крыса!" подумалъ онъ въ то же время.
   Не прошло недѣли послѣ этого случая, какъ исправникъ получилъ слѣдующее письмо:
   "М. г. Петръ Егоровичъ! Глубоко уважая васъ, какъ человѣка, цѣня ваши семейныя добродѣтели -- добродѣтели нѣжнаго отца и прекраснаго мужа, я не могу оставаться глухимъ къ гласу совѣсти, которая шепчетъ мнѣ постоянные укоры, не могу не исполнить долга гражданина и христіанина въ отношеніи васъ. У меня есть знакомый, который... который, въ пьяномъ видѣ, мнѣ признавался... Сберите, м. г., все свое мужество, которое такъ-часто и такъ-блистательно выказывали вы при возмущеніи крестьянъ противъ помѣщиковъ -- сберите это мужество, чтобъ услышать роковую вѣсть... Въ то время, когда вы уѣзжаете въ уѣздъ для исполненія своихъ высокихъ обязанностей, супруга ваша бросается въ объятія, въ незаконныя объятія къ другому человѣку, къ ничтожному пошляку, имя котораго позвольте мнѣ умолчать. Впрочемъ, зачѣмъ стану я молчать? Исполню ли я долгъ свой, умолчавъ имя презрѣннаго злодѣя? Нѣтъ, я скажу это имя... Но прежде позвольте вамъ сообщить, что сердце мое разрывается на части, видя и злодѣянія моего знакомаго, и невѣрность вашей почтенной супруги. Она уже въ лѣтахъ, имѣетъ дѣтей... Но я не могу продолжать. Перо вываливается изъ рукъ... Доказательства слишкомъ очевидны... Супруга ваша имѣетъ на спинѣ, ниже правой лопатки, бородавку въ горошину величиной... Имя злодѣя -- Ѳоминъ, учитель здѣшняго уѣзднаго училища, извѣстный уже своею безнравственностью.

Вашъ доброжелатель."

   Г. Бородуевъ. 1852 г.
   
   Прочитавъ, письмо, исправникъ впалъ въ неописуемое нравственное состояніе. И недовѣріе къ письму, и гнѣвъ, и стыдъ, и ревность волновали его.
   -- Неужели, неужели? восклицалъ онъ, ходя быстрыми шагами по кабинету. Не можетъ быть... Ѳоминъ -- да она ненавидитъ его, презираетъ его!... Стой!... А если это было лукавство съ ея стороны, а если она принимала его безъ меня?... Нужно людей спросить! Эй, кто тамъ? крикнулъ онъ.
   Вошелъ лакей.
   -- Послушай, ты... ты знаешь учителя Ѳомина?
   -- Никакъ нѣтъ-съ...
   -- Врешь, мерзавецъ! крикнулъ исправникъ. Ты долженъ его знать... Зубы всѣ повыбью -- говори!
   -- Я... ей-богу я не знаю... Если прикажете, я узнаю его!..
   -- Если прикажу?!... Я тебя, чортово рыло, на поселеніе пошлю, въ Сибирь!... Мерзавцы всѣ, скоты... Позови разсыльнаго!...
   Вошелъ солдатикъ.
   -- Сидоренко! Ты знаешь, любезный, Ѳомина?... спросилъ исправникъ мягко.
   -- Хвомина?... Тое ще такій мухортенькій?
   -- Какой мухортенькій, что такое мухортенькій?...
   -- Та ще-жь мухортенькій такій... Винъ въ училищу уче усе...
   -- Ну, да... въ училищѣ онъ...
   -- Сёго знаю... Винъ добрій такой панъ...
   -- Врешь, подлецъ!... Какой онъ добрый? Кто тебѣ сказалъ, что онъ добрый?
   -- Та винъ меня на горилку разъ давъ двугривенникъ.
   -- А-а, протянулъ исправникъ, свирѣпѣя:-- такъ ты съ него на водку взялъ? Какъ же ты смѣлъ?
   -- Та когда жь винъ давъ.
   -- Значитъ, онъ бывалъ у меня...
   -- Та ни, не бувавъ!...
   -- За что жь онъ тебѣ далъ?
   -- Сёго казать не можно.
   -- Какъ? Отчего?
   -- Та такочки не можно, да усэ...
   -- Говори сейчасъ!... Ну?... и исправникъ подступилъ къ нему съ кулаками.
   Разсыльный, добрый такой хохликъ, и удивился и испугался.
   -- Та ще жь виноватъ я, коли винъ дурнищими дѣлами займается?...
   -- Пошелъ вонъ, скотъ!
   Исправникъ совсѣмъ потерялся; всякое соображеніе, которымъ онъ былъ такъ силенъ во время слѣдствій, оставило его. Несмотря на очевидность того, что слуги ничего не знали, онъ все-таки будто сомнѣвался и рѣшился еще разспросить горничную Ѳеню, которая вошла въ это время съ чаемъ.
   Дрожащею рукою взявъ стаканъ съ подноса, онъ устремилъ на хорошенькую дѣвушку испытующій взглядъ.
   -- Барыня встала? спросилъ онъ.
   -- Встала, но не одѣвалась еще.
   -- Такъ... Погода-то нынче, кажется, хороша?...
   -- Ничего-съ. Погода хорошая...
   -- Вѣтру сильнаго нѣтъ?
   -- Нѣтъ-съ, не вѣтрено.
   -- А учителя Ѳомина ты знаешь? спросилъ онъ вдругъ и впился глазами въ дѣвушку.
   -- Ѳомина? проговорила Ѳеня, покраснѣвъ.-- Нѣтъ*съ, Ѳомина я не знаю, я вотъ Синайскаго, Павла Николаевича -- знаю.
   -- Когда барыня одѣнется, попроси ее ко мнѣ въ кабинетъ,
   -- Слушаю-съ.
   Исправникъ опять предался размышленіямъ. "Не штука ли это чья нибудь, подумалъ онъ. Но кромѣ вѣдь Ѳомина на такую подлость никто не рѣшится. А тутъ очевидно, что не Ѳоминъ писалъ... Но онъ хвастался... онъ говорилъ объ этой бородавкѣ... Господи, скандалъ-то, скандалъ-то какой!..."
   Вошла исправница.
   -- Что тебѣ, мой другъ? спросила она.
   -- Мой другъ, съ укоромъ промычалъ исправникъ.-- А скажите пожалуйста, Надежда Петровна, отчего это про вашу бородавку на спинѣ всѣ говорятъ?
   -- Какую бородавку?... Что ты мелешь?...
   -- А про ту бородавку, которая у васъ ниже правой лопатки...
   -- Ты шутишь очень тупо... Важный порокъ -- бородавка...
   -- Онъ, точно, неважный, но зачѣмъ эту проклятую бородавку другимъ показывать?
   -- Другимъ?
   -- Конечно. Чего ты притворяешься? Что ты смотришь на меня овцой, а?
   -- Я овцой смотрю?...
   -- Да, овцой, или ягненкомъ, чортъ васъ разберетъ. А только я знаю то, что знаю.
   -- Я тебя, Петруша, не понимаю. Бородавка, овца, ягненокъ... Что съ тобой? Не спятилъ ли ты съ-ума?
   -- Я съ-ума спятилъ, я? Каково-съ! Да вы, сударыня, чорта ума лишите, ей-богу, лишите!... Да что я? Въ васъ самъ чортъ и сидитъ. Онъ, подлецъ, и орудуетъ вами, и на всѣ эти амури подбиваетъ...
   -- Амуры?
   -- Ну да, ну да, сударыня. Отчего Ѳомину извѣстно про вашу бородавку?
   -- Послушай, ты шутишь?...
   -- Я шучу? Я, матушка, такъ шучу, что возьму вотъ васъ да и изволочаю...
   -- Нѣтъ, теперь я ясно вижу, что ты съ-ума сошелъ... Дѣти, дѣти! закричала исправница...
   -- Цыцъ! крикнулъ исправникъ.
   -- Дѣти, дѣти! продолжала она кричать.-- Отецъ съ-ума сошелъ, идите сюда!...
   -- Пошла вонъ, крикнулъ исправникъ.
   Вбѣжала дочь Полина, взрослая дѣвушка, и пятилѣтній сынъ.
   -- Что тутъ такое? спросила Полина.
   -- Ничего, ничего, заторопился сконфузившійся отецъ.-- Идите, идите отсюда. Оставьте меня одного...
   -- Вы такъ встревожены, папа, не послать ли за докторомъ?
   -- Убирайтесь къ чорту! крикнулъ исправникъ.-- Мучители вы эдакіе! Пошли сейчасъ, ну?
   Онъ выпроводилъ ихъ изъ кабинета и заперся.
   -- Господи, господи! говорилъ исправникъ:-- пошли мнѣ разумѣніе, пошли мнѣ просвѣтлѣніе мысли моей... Чувствую, что дуракъ я... Не такъ, не такъ должно было приступать къ изслѣдованію. А вѣдь старый я воробей -- на мякинѣ трудно поймать меня... Какія преступленія открывалъ я... Въ самую бездну порока проникалъ я... А тутъ вотъ лошадью сталъ, клячей...
   Вошелъ разсыльный и подалъ ему записку...
   -- Отъ кого? спросилъ исправникъ.
   -- Казать не велѣно, вашескородіе.
   -- Какъ не велѣно, болванъ?
   -- А такочки не велѣно... Пріѣхавъ мужикъ верхомъ и сунувъ...
   -- Догнать его сейчасъ!...
   -- Та винъ вже ускакавъ, вашескородіе...
   -- Скотъ ты эдакой, рыло твое дурацкое! и исправникъ сунулъ ему въ зубы кулакомъ.,
   -- Не могймъ знать... промямлилъ сконфуженный Сидоренко.
   -- Вонъ, убью! оралъ исправникъ.
   Сидоренко вышелъ, думая про себя: "что се за чортъ такій, панъ!... Бѣлены винъ обтрескался, дурній..."
   Исправникъ рвалъ на себѣ волосы. Письмо было такого содержанія:
   "Милостивый государь Петръ Егоровичъ. Будьте увѣрены, что самая пытка не вьррветъ у меня признанія, Тайна умретъ вмѣстѣ со мною. Скрываться долѣе нечего. Я узналъ, что связь наша открыта вами. Все кончено!! Молю васъ не за себя, но за вашу супругу. Пощадите ее, простите ея увлеченіе!...

Вашъ покорнѣйшій слуга
Евгеній Ѳоминъ."

   -- Не пойму, ей-богу ничего не пойму! говорилъ несчастный мужъ, овладѣваемый то отчаяніемъ, то бѣшенствомъ.-- Это письмо было написано другою рукою.
   -- Лошадь запряги! крикнулъ онъ, и бросился къ смотрителю. Тамъ сидѣлъ Ѳоминъ. При входѣ исправника, онъ почтительно всталъ и раскланялся... Исправникъ позеленѣлъ отъ злости и проговорилъ смотрителю глухимъ голосомъ: "Платонъ Михайлычъ, на два слова!..."
   Они ушли въ кабинетъ. Ѳоминъ потеръ себѣ руки и, лукаво улыбнувшись, сталъ что-то насвистывать... Черезъ полчаса смотритель вышелъ одинъ.
   -- Милостивый государь! строго обратился онъ къ Ѳомину.-- Ваши шутки переходятъ всякія границы. Будьте увѣрены, что васъ накажутъ примѣрнымъ образомъ. Послѣдняя ваша выходка такова, что пахнетъ острогомъ...
   -- Я васъ не понимаю, проговорилъ Ѳомипъ.
   -- А вотъ сейчасъ вы поймете... Прочтите это письмо, и смотритель подалъ ему второе письмо.
   -- Это -- не моя рука, сказалъ онъ, прочитавши:-- и я тутъ ровно ничего не понимаю.
   -- Ну, а вотъ это? И смотритель подалъ ему первое письмо.
   Пробѣжавъ и это письмо, онъ сказалъ:
   -- Я теперь ясно вижу, что г. исправникъ хочетъ погубить меня. Онъ даже письма подъ мою руку сочиняетъ...
   -- Какъ вы осмѣливаетесь говорить это?
   -- Я говорю потому такъ, что увѣренъ въ коварствѣ моего врага, и Ѳоминъ спряталъ письма въ боковой карманъ.
   -- Нѣтъ, ужь письма-то вы подайте назадъ, сказалъ смотритель.
   -- Нѣтъ, ужь извините, Платонъ Михайлычъ: писемъ я не отдамъ назадъ. Я представлю ихъ, вмѣстѣ съ прошеніемъ, къ директору и попрошу его заступничества. Я затѣю цѣлое дѣло. Г. исправника притянутъ въ судъ. Я не оставлю этого такъ, не оставлю. У насъ, слава-богу, есть судъ. Есть Богъ и государь, я всюду пойду... Г. исправникъ думаетъ, что я маленькій человѣкъ, такъ онъ можетъ играть со мною такія штуки. Ошибается!...
   -- Вы, кажется, говорите это серьёзно?
   -- А вы, кажется, думаете, что я шучу?... Пора вамъ знать, что я не мальчикъ. Скажите вы это г. исправнику...
   -0 Но, послушайте, Евгеній Алексѣйчъ, началъ смотритель заискивающимъ тономъ: я обѣщалъ Петру Егорычу возвратить письма.
   -- Мнѣ до этого дѣла нѣтъ никакого...
   -- Но я васъ прошу... Я употреблю все свое вліяніе, чтобъ потушить это дѣло...
   -- Покорно васъ благодарю, но на этотъ разъ я не нуждаюсь въ вашемъ покровительствѣ. Я сейчасъ пойду въ училище, призову сюда господъ-учителей и попрошу ихъ быть свидѣтелями этого дѣла. (Нужно замѣтить, что квартира смотрителя была въ самомъ училищѣ).
   -- Такъ вы такъ-то обнаруживаете свое раскаяніе? сказалъ смотритель съ гнѣвомъ.
   -- Такъ-то, Платонъ Михайлычъ. Я благодарю судьбу, что она дала мнѣ въ руки г. исправника. А тамъ разберутъ, кто сочинялъ письма. Я убѣжденъ только въ одномъ, что никто не найдетъ ни малѣйшаго сходства между моею рукой и рукою писавшаго эти письма. А васъ лично я прошу обратить вниманіе на то обстоятельство, что почеркъ одного письма, именно неподписаннаго, очень-похожъ на вашъ почеркъ...
   -- Не можетъ быть, сказалъ смотритель, поблѣднѣвъ.
   -- Я не говорю, что вы писали это письмо, а что почеркъ похожъ, такъ я въ этомъ не виноватъ... Мою догадку я сообщу и г. директору... Прощайте. Мнѣ пора въ классъ.
   -- Куда вы? Погодите, погодите!... Петръ Егорычъ, Петръ Егорычъ! закричалъ онъ.
   Исправникъ вошелъ какъ-то неловко...
   -- Евгеній Алексѣичъ, продолжалъ смотритель:-- хочетъ дѣло затѣвать... Онъ не хочетъ отдавать писемъ, онъ даже васъ обвиняетъ въ сочиненіи ихъ...
   -- Я этого не утверждаю, сказалъ Ѳоминъ.-- Я говорю объ этомъ въ видѣ догадки... Черезъ минуту я буду здѣсь съ господами учителями, которымъ прочту оба письма.
   -- Вы скандала хотите, заговорилъ исправникъ.-- Я вамъ честью клянусь, что письма эти я получилъ, что я съ-ума сходилъ все утро...
   -- До меня это не касается. Если вы сходили съ-ума, то для васъ же хуже. Всякій ребёнокъ увидѣлъ бы всю нелѣпость подобнаго обвиненія. Я не могу вѣрить, чтобъ въ ваши лѣта можно сомнѣваться въ вѣрности своей жены... Для меня ясна, какъ дважды-два, вся эта недостойная комедія, которую вздумали вы разъиграть со мной!... Мальчикъ, молъ, дуракъ еще... Посмотримъ, кто изъ насъ умнѣй еще.
   Смотритель и исправникъ рѣшительно потерялись. А Ѳоминъ взялся за шапку.
   -- Такъ какъ же, Платовъ Михайлычъ? сказалъ исправникъ, самъ не зная что говорить, потому-что въ головѣ его происходила такая сумятица, чтц самъ чортъ ничего бы не разобралъ.
   -- А такъ, сказалъ уныло смотритель.-- Я не понимаю Евгенія Алексѣича.
   -- А я васъ очень хорошо понимаю. Прощайте. Иду читать письма учителямъ.
   -- Погодите, погодите, закричалъ исправникъ, гнѣвно взглядывая на смотрителя.--Кончимте это дѣло. Разорвите письма, я готовъ все бросить. Поймите, что тутъ моя честь и честь жены моей замѣшаны.
   -- Нѣтъ, я не стану рвать писемъ...
   -- Евгеній Алексѣичъ, сказавъ смотритель ласково. Бросьте, ей-богу бросьте. Ну, что.тутъ вамъ за выгода... Будьте благороднымъ человѣкомъ. Ну, для меня это сдѣлайте.
   Ѳомипъ насмѣшливо поглядѣлъ на смотрителя.
   -- Вы теперь и о благородствѣ заговорили, началъ онъ.-- Не скажетъ ли еще чего-нибудь о благородствѣ г. исправникъ.
   -- Я могу васъ только просить, сказалъ исправникъ.-- Я тутъ ничѣмъ не виноватъ, согласитесь...
   -- Гм! сказалъ Ѳомипъ: -- странно! Впрочемъ, господа, до пріятнаго свиданія -- и онъ рѣшительно пошелъ.
   Смотритель опять его остановилъ, опять начались просьби. Ѳомипъ заставилъ ихъ просить себя самымъ заискивающилі образомъ, насмѣялся вдоволь и надъ смотрителемъ, и надъ исправникомъ и согласился только на то, чтобъ не показывать никому писемъ.
   -- Да и то, прибавилъ онъ: -- я только до-тѣхъ-поръ не стаеу ихъ никому показывать, пока не разразится надъ моей бѣдной головой какая-нибудь новая ваша штука.
   Оставшись наединѣ съ смотрителемъ, исправникъ сердито поглядѣлъ на него и сказалъ:
   -- Я долженъ васъ благодарить, Платонъ Михайлычъ, за это удовольствіе...
   -- Я же тутъ при чемъ?...
   -- Зачѣмъ вы отдавали ему письма? Кто васъ объ этомъ просилъ?
   -- Да сами же вы...
   -- Какъ самъ, помилуйте!... Я вамъ сказалъ только, чтобъ вы показали ихъ ему для улики... Да, впрочемъ, вы вѣдь ученые, чортъ бы васъ побралъ!... Въ такихъ дѣлахъ ни бельмеса не смыслите... Я-то, я-то какимъ пентюхомъ оказался, а?... Нѣтъ, нужно стараться удалить этого молодца изъ нашего города...
   -- Нужно, согласился смотритель...
   -- При первой возможности нужно удалить...
   -- При первой...
   -- Вы наблюдайте за нимъ... Нельзя ли какъ-нибудь такъ это сдѣлать, чтобъ онъ разомъ очутился чортъ знаетъ гдѣ, а?... Время теперь удобное... Городничаго какъ-нибудь можно будетъ подструнить... Какъ вы думаете?...
   -- Это хорошо будетъ...
   -- Ужь вы пожалуйста, чтобъ все это между нами...
   -- О, будьте спокойны, будьте спокойны...
   Происшествіе это не огласилось, благодаря молчанію Ѳомина, который былъ въ восторгѣ, что оно кончилось такъ-блистательно и въ его пользу. Владѣя искусствомъ поддѣлываться подъ всѣ почерки, искусствомъ, которымъ онъ славился еще въ гимназіи, Ѳоминъ, узнавъ отъ горничной Ѳени про порокъ исправницы, написалъ вышеозначенныя два письма и отправилъ ихъ по назначенію, при посредствѣ полтинника, чрезъ одного знакомаго деревенскаго парня. Но онъ никакъ не ожидалъ, чтобъ дѣло кончилось такъ хорошо. Онъ разсчитывалъ только на непріятности между мужемъ и женой -- пусть, молъ, погрызутся -- да на то еще, что, вмѣшавъ себя самого въ эту исторію, онъ будетъ имѣть возможность выставиться передъ смотрителемъ жестоко-гонимымъ. Случай и вдохновеніе рѣшили дѣло иначе.
   -- Бородавка остается необъясненною, думалъ исправникъ, отправляясь домой. А я таки найду... Живъ не хочу быть, если не найду я...
   -- Придетъ сегодня Ѳеня -- нахохочемся мы съ нею вдоволь, думалъ Ѳоминъ. А пока заняться бы проектами будущихъ шалостей, въ болѣе игривомъ родѣ...
   -- За грѣхи, видно, Господь наказалъ меня такимъ чиновникомъ, думалъ смотритель. Тридцать лѣтъ служу -- еще не встрѣчалъ такого. Да ужь сбуду я его, непремѣнно сбуду...

-----

   Судьба хотѣла такъ, что Ѳоминъ впродолженіе цѣлыхъ двухъ недѣль ничего не могъ придумать, но зато одна минута вдохновенія -- и каша заварилась. Ѳоминъ разослалъ любовныя письма къ разнымъ барынямъ, особенно молоденькимъ, тремъ дѣвушкамъ и двумъ старымъ дѣвицамъ-сестрамъ, жившимъ вмѣстѣ.
   Плакида Тимофѣевна получила письмо утромъ, а Ульяна Тимофѣевна въ обѣдъ.
   -- Уляша, Уляша! кричала Плакида, прочитавъ первыя строки письма... Господи, что за рай такой, что за рай...
   -- Что вы, сестрица?
   -- Ахъ, Уляша, ахъ... письмо... читай... ахъ!... "Прекрасная Плакида"... Ахъ, это онъ льститъ мнѣ...
   -- Что вы, сестрица?.. Мы съ вами совершенно еще свѣжи.
   -- "Прекрасная Плакида! Я видѣлъ васъ и полюбилъ, а полюбивъ, сгорѣлъ желаніемъ насладиться..." Ахъ, это нельзя, это нельзя... Уляша, это съ его стороны слищкомъ дерзко...
   -- Отчего жь сестрица, дерзко?.. Онъ -- человѣкъ...
   -- Ахъ, ты такая прозаическая, Уляша... Нѣтъ, я могу любить только идеалъ.
   -- Чтожь, сестрица, толку въ идеалѣ-то?...
   -- Ахъ, не серди меня. Слушай;
   "Наслажденья... Въ объятіяхъ взаимныхъ мы забудемъ міръ и насладимся и выпьемъ чашу радостей до дна"... До дна -- какая проза, Уляша: нужно бы сказать -- до глубины... "Сегодня я рѣшился васъ видѣть, но судьба преслѣдуетъ меня, и я не могу къ вамъ явиться въ настоящемъ своемъ видѣ. Я пройду мимо васъ съ лоткомъ вишень, и если вы желаете меня видѣть, то зазовите къ себѣ..." Ахъ, какъ же это онъ такъ?.. Зачѣмъ онъ съ вишнями, зачѣмъ разнощикомъ?..
   -- Онъ говоритъ, сестрица, что судьба его преслѣдуетъ...
   -- Да, я знаю, я вѣрю... Но онъ могъ бы испанцемъ какимъ0нибудь, въ плащѣ...
   -- Ахъ, сестрица, вѣдь онъ, можетъ-быть, бѣденъ, а испанскій костюмъ дорогъ... Наконецъ, это было бы несообразно.
   -- У тебя, Уляша, все счеты, да разсчеты, вся эта пошлая жизнь на умѣ.
   -- Нельзя, сестрица, безъ этого.
   -- Есть два рода душъ -- однѣ созданы изъ чистаго эфира, другія -- простыя души.
   -- Эти простыя-то, сестрица, изъ чего же созданы?
   -- Изъ чего? Изъ чего слѣдуетъ, изъ того и созданы... Мнѣ, однако, одѣться надо.
   Съ часъ одѣвалась старая, глупая дѣва. Въ городѣ ее иначе и не называли, какъ Дура Тимофѣвна -- разумѣется, за глаза. Въ Бородуевѣ, впрочемъ, рѣдко кто назывался своимъ собственнымъ именемъ и фамиліей -- у всѣхъ были клички. Казначея называли "сапогомъ Святополка Окаяннаго"; доктора -- "анаѳемой", исправника -- "кобелемъ", засѣдателя Александра Ивановича -- "тряпкой".
   -- Разнощикъ, разнощикъ! закричала Уляша, вбѣгая въ спальню къ сестрѣ.
   -- Ахъ, ахъ, я не одѣта, не одѣта, запищала Плакида.
   -- Вишеньевъ, вишеньевъ!... Шпанскихъ вишеньевъ! раздавалось на улицѣ.
   -- Накиньте шаль, сестрица!..
   -- Давай шаль, шаль скорѣй, Малашка!
   Пока накидывала Плакида шаль и смотрѣлась въ зеркало, разнощикъ прошелъ.
   -- Разнощикъ, разнощикѣ закричали обѣ сестры, высовываясь изъ окна.
   Разнощикъ вернулся. Это былъ молодцоватый парень, въ красной рубахѣ, въ тяжелыхъ сапогахъ.
   -- Вишеньковъ, что-ли, вашей милости? спросилъ онъ, подходя къ окну.
   -- Да, да... Это онъ, непремѣнно онъ!... шептала Плакида сестрѣ, замирая отъ восторга.
   -- Сколько прикажете? спрашивалъ разнощикъ, становясь на одно колѣно и опуская лотокъ. Вишенья важныя, сударыня.
   -- Ахъ, ахъ, говорила Плакида, закидывая глаза... Ахъ, прелестный незнакомецъ!..
   -- Чего-съ? спросилъ разнощикъ.
   -- Какая нынче прекрасная погода!.. О, шеръ анжъ!..
   -- Жара точно-съ... Я инда взопрѣлъ, сударыня... Ей-богу!.. Сколько прикажете-то?.. И парень, приподнявъ шляпу, сталъ съ какимъ-то азартомъ чесать рукою у себя въ головѣ.
   -- Не онъ, не онъ, закричала Плакида благимъ матомъ и отбѣжала отъ окна.
   -- Уходи, разнощикъ, не надо! сказала Уляша. Не ты, не ты.
   -- Зачѣмъ же звали-то?.. Какъ не я?
   -- Не груби.
   -- Чего грубить?.. Я не грублю. Подзовутъ тоже, словно заправскія.
   -- Пошелъ вонъ, грубіянъ! крикнула Плакида.
   -- Чего вонъ? Я -- на улицѣ, стало-быть на своемъ мѣстѣ.
   -- Вишенье, спѣло-вишенье! раздалось на другомъ концѣ улицы.
   -- Онъ, онъ! закричала Плакида. Пошелъ отъ окна, пошелъ! Ахъ онъ, ахъ онъ!
   -- Думаете, у того-то лучше... Ждите!.. Возьмите хоть маленечко!.. Дешево отдамъ.
   -- Уляша, отгони его!.. Ахъ, это непремѣнно онъ.
   -- Пошелъ вонъ! Отдавай даромъ -- не возьмемъ... Слышишь... Пошелъ, пошелъ!
   -- Вишенье, спѣло вишенье, раздавалось ближе.
   -- Ну-же, возьмите! приставалъ разнощикъ.
   -- Ахъ, онъ убьетъ, убьетъ меня! восклицала Плакида.
   -- Небось, не трону.-- Разбойникъ я что-ли вамъ? Чудно!
   -- Люди, люди! закричала Уляша.
   -- И самъ уйду... Эдакія шлында, довольно громко проговорилъ парень и ушелъ.
   Другой разнощикъ въ это время подходилъ. Сестры опять уткнулись въ окно.
   -- Нѣтъ, это не онъ, застонала Плакида, и звать нечего. Это какой-то безобразный мужикъ, съ бородой.
   -- Вишенья, барышни, не угодно-ли, а? заговорилъ разнощикъ, останавливаясь.
   -- Не онъ, не онъ! стонала Плакида.
   -- Не надо, любезный, не надо!.. вторила Уляша.
   -- Ни одному чорту пенадоть. Что это за напасть такая! прости, Господи... Право.
   Уляша получила такое письмо:
   "Милостивая государыня, Ульяна Тимофѣевна! Я давно имѣлъ намѣреніе сочетаться съ вами законнымъ бракомъ, но все какъ-то времени не было. Теперь я рѣшился наконецъ, но желалъ бы знать напередъ ваше мнѣніе обо мнѣ. Я пройду сегодня мимо васъ въ бѣлой соломенной фуражкѣ, парусинномъ пальто и пестрыхъ панталонахъ. Если вы меня одобрите -- кивните головой".
   Письмо это очень понравилось Уляшѣ, но за то Плакида пришла отъ него въ ужасъ и разъ сто все повторяла съ насмѣшкой и презрѣніемъ: "панталоны, панталоны... Что за нахалъ!"
   -- Вѣдь не вамъ, сестрица, съ нимъ жить, заступалась Уляша. Для меня онъ и въ панталонахъ хорошъ... Отчего вотъ онъ не подписалъ своего имени -- вотъ что меня удивляетъ.
   Обѣ сестры ждали своихъ возлюбленныхъ, но до самого вечера ни господина въ штанахъ, ни разнощика съ вишеньями не показывалось. Уляша утѣшала себя тѣмъ, что, вѣрно, ему что-нибудь помѣшало, такъ-какъ, очевидно, онъ -- человѣкъ занятой. А Плакида приходила въ отчаяніе, что не позвала втораго разнощика. "Ахъ, я несчастная, ахъ, я несчастная!" восклицала она. "Сама отъ себя счастье отняла... Можетъ, онъ нарочно такъ замаскировался... Несчастная я, несчастная!..." И она ломала себѣ руки.
   Дочь судьи тоже получила письмо, самаго изящнаго содержанія, подписанное двумъ буквами: А. М. "Я часто хожу мимо вашего дома -- ваше сердце должно узнать меня." -- Такъ кончалось письмо. Бѣдная дѣвушка цѣлый день не отходила отъ окна, видѣла много народу но сердце не указано ей на возлюбленнаго. "Можетъ-быть, завтра пройдетъ?" утѣшала она себя, и билось, сильно билось дѣвическое сердце, и работала молодая головка. Совершенно того же содержанія письма получили еще три барышни. И кто знаетъ, не доставилъ ли нашъ школьникъ этимъ дѣвушкамъ лучшихъ минутъ въ жизни? Не хранили ли онѣ эти письма на груди своей, и сладко занывала грудь. Не перечитывали ли онѣ эти письма черезъ нѣсколько лѣтъ, когда сдѣлались женами чиновниковъ, и самая пошлая проза со-дня-на-день затягивала ихъ въ себя и убивала самыя чистыя стремленія.
   Жена непремѣннаго члена, получивъ письмо, въ которомъ онъ обѣщался пройти по улицѣ въ бѣломъ костюмѣ, цѣлый день просидѣла у окна, воткнувъ въ грудь бѣлую розу, въ знакъ, вѣроятно, своей чистоты и невинности.
   Послѣ обѣда мужъ легъ-было спать, а она опять сѣла къ окну, съ сладостной надеждой.
   Вдругъ спальня отворилась, и мужъ появился на порогѣ, въ неописуемомъ костюмѣ.
   -- Маша, а Маша!
   -- Чего тебѣ?
   -- Я спать легъ...
   -- А мнѣ что за дѣло?...
   -- Ты развѣ не хочешь?
   -- Нѣтъ, не хочу.
   -- Да какже это ты нынче не.хочешь? Вѣдь всегда спала.
   -- А нынче вотъ не стану.
   -- А то поди, усни!
   -- Убирайся!.. Что это, въ-самомъ-дѣлѣ, за тиранство такое?... Каждый день спи.
   -- А у окна-то лучше, что-ли, сидѣть?
   -- Хочу сидѣть, и сижу... Видно, лучше...
   -- Да ты словно прилипла.
   -- Можетъ-быть и прилипла.
   -- А то усни... Спать хорошо послѣ обѣда.
   -- Ахъ, какой несносный... Говорятъ не хочу, не хочу, не хочу. Отстань! Это Богъ знаетъ что такое.
   -- Эхъ, какая ты, право!.. Никогда человѣку удовольствія не сдѣлаетъ... И онъ ушелъ почесываясь.
   Другія дамы были не менѣе взволнованы, не менѣе тянуло ихъ къ окнамъ. Только одна помѣщица Мимозина, ожирѣвшая молодая бабёнка, получившая письмо вскорѣ послѣ обѣда, вовсе не заинтересовалась имъ. Распечатавъ его въ постели, на которую она завалилась соснуть маленько, она отдала его прочесть двѣнадцатилѣтнему сыну вслухъ. Сынъ сталъ читать и вдругъ остановился.
   -- Мамаша, дальше читать нельзя.
   -- Отчего?
   -- Неприлично, мамаша.
   -- Ты почему-жъ знаешь, что неприлично?
   -- А такое слово тутъ, мамаша.
   -- Ну-ка, дай сюда!
   Мимозина прочитала неприличную фразу и была очень довольна и ею, и невинностью своего сына. Фраза эта была: "О, дай мнѣ упиться на холмистыхъ грудяхъ твоихъ млекомъ наслажденья!"
   -- Какой подлецъ, подумала она: почему онъ знаетъ, какая у меня грудь? (Слово "подлецъ" она употребила въ ласкательномъ смыслѣ). Отдавъ сыну письмо, она приказала отнести его мужу, а сама тотчасъ уснула. Довольный вѣрностью своей жены, мужъ отправился къ ней въ спальню.
   Жена засѣдателя Тряпки, прочитавъ письмо, тотчасъ же показала его мужу.
   -- Вызови его на дуэль! сказала она.
   -- Кого же я матушка вызову? Никто не подписался... сказалъ Тряпка унылымъ голосомъ, который образовался у него тотчасъ же послѣ свадьбы.
   -- Найди и вызови.
   -- Стану я искать? Еще въ солдаты пойдешь.
   -- Не хочешь -- прекрасно! Такъ я сама его найду и полюблю.
   -- Какъ хочешь... Только я думаю, это пошутилъ кто-нибудь.
   -- Пошутилъ.-- Это интересно слышать... Кто же смѣетъ шутить со мной? А? Кто смѣетъ, я спрашиваю -- и жена стала наступать на мужа.
   Вечеромъ Ѳоминъ прошелся по городу и, подходя къ окнамъ, у которыхъ сидѣли замирающія отъ волненія дамы, говорилъ: "Бѣдныя пташки, это я сошкольничалъ." Дамы догадывались въ чемъ штука, но дѣвицъ онъ пощадилъ.
   Читатель можетъ тотчасъ же задать мнѣ два вопроса: какимъ-образомъ Ѳоминъ могъ разослать письма?-- первый вопросъ, а второй: неужели всѣ бородуевскія дамы такъ легковѣрны и такъ легко поддаются соблазну?... Странные вопросы! Я не стану разрѣшать ихъ, потому-что милая читательница пойметъ меня и сообразитъ тотчасъ же, какъ можно доставить письма; милая читательница пойметъ волненіе бородуевскихъ дамъ, принявъ во вниманіе скуку и праздность нашихъ уѣздныхъ городковъ. А если милая читательница пойметъ меня, что мнѣ за дѣло до медвѣдей-читателей?...

-----

   Впередъ моя исторья!...
   Все надоѣдаетъ въ мірѣ, надоѣли и шалости Ѳомину. Онъ почти совсѣмъ ихъ бросилъ послѣ послѣдней исторіи и посвятилъ себя окончательно женщинамъ, или, вѣрнѣе сказать, посвятилъ себя любви. Мѣщаночка Маша особенно заинтересовала его своимъ блѣднымъ личикомъ, длинною косою, густыми рѣсницами, изъ-подъ которыхъ выглядывали голубые глазки. Скоро, безъ затрудненій, сошелся онъ съ нею. Дѣвушка отдалась любви, не раздумывая, словно не боялась она никакихъ осужденій, словно презирала людской судъ. Маша жила съ своею матерью одна-одиною и чуть не умирала съ голоду, сидя за шитьемъ и вышиваньемъ цѣлые дни и половину ночей. Всегда молчаливая, всегда грустная какая-то, она немного оживилась, полюбивъ Ѳомина. Любовь эта, а Маша истинно любила, была для нея словно долгомъ какимъ-то, а не страстнымъ наслажденіемъ, которое погружаетъ дѣвушку въ совершенное забытье.
   -- Ты меня не любишь, говорилъ ей часто Ѳоминъ, цалуя ея блѣдныя щеки.
   -- Нѣтъ, я люблю тебя, я очень тебя люблю.
   -- Отчего жь ты такая грустная?
   -- Такъ. Жить мнѣ недолго... Маменька все говоритъ: "скоро, говоритъ, ты умрешь, Маша. У тебя, говоритъ, отцовская болѣзнь..."
   -- Не вѣрь ей, Маша. Ты еще долго проживешь...
   -- Нѣтъ, не проживу. Я рада, что съ тобой встрѣлась. А то сидишь, сидишь. Такъ и умерла бы... А теперь и смерть будетъ въ-счастье... Ты только до смерти не покидай меня. Батюшка умеръ на ходу -- и я такъ умру. Я передъ смертью приду къ тебѣ, золотой мой...
   "Любовь и смерть -- два противоположные полюса, все равно, что огонь и ледъ", думалъ Ѳоминъ: "какъ она можетъ любить и думать о смерти? Какъ не оледенитъ въ ней дума о гробѣ сердца..."
   Въ Машѣ, дѣйствительно, засѣла глубоко чахотка, и часто поцалуи прерывались удушливымъ кашлемъ. Ѳоминъ такъ и отпрянетъ, бывало, отъ нея, и страхомъ волновалось его молодое сердце.
   -- Погоди, это сейчасъ пройдетъ, говорила Маша.-- Тебѣ, небось, гадко смотрѣть на меня?
   -- Нѣтъ, Маша, мнѣ страшно за тебя... Я тебѣ лекарства достану. Я съ докторомъ поговорю...
   -- Не нужно. Зачѣмъ тратиться!... Вотъ и прошло совсѣмъ, говорила она, улыбаясь..-- Дай, я поцалую тебя.
   Ѳоминъ обнималъ ее.
   -- Ты въ Бога вѣришь? спросилъ онъ ее разъ.
   -- Въ Бога! повторила она.-- Кто жь въ Бога не вѣритъ?
   -- Есть такіе, что и не вѣрятъ.
   Маша съ удивленіемъ поглядѣла на него.
   -- Какъ же это они такъ? спросила она.
   -- А такъ, не вѣрятъ, да и полно. И умираютъ, не причастившись, не исповѣдавшись.
   -- И хорошіе бываютъ люди?
   -- Всякіе бываютъ... Есть и хорошіе между ними.
   -- Чудно мнѣ это, сказала Маша и задумалась.
   На другую ночь, какъ только вошла она къ нему, сейчасъ и спросила:
   -- Зачѣмъ ты меня вчера спрашивалъ: вѣрю я въ Бога, али нѣтъ?
   -- Такъ спросилъ...
   -- Нѣтъ, не такъ. Я цѣлый день все о словахъ твоихъ думала.
   -- Охота же тебѣ...
   -- Нѣтъ, погоди. Узнала я, или не узнала. Ты скажешь, если я отгадала?
   -- Скажу.
   -- Ну, хорошо. Ты вотъ что думалъ: какъ это она о смерти думаетъ, и точно умирать ей скоро, а ко мнѣ ходитъ. Вѣдь она грѣхъ тяжкій на душу беретъ.
   Ѳоминъ опустилъ голову и покраснѣлъ.
   -- Угадала? спросила она весело.
   -- Нѣтъ, солгалъ онъ.
   -- Анъ угадала, анъ угадала, зарѣзвилась она.-- Ты безпремѣнно это думалъ. Голову даю на отсѣченье -- думалъ ты. Вѣдь думалъ, ну же, скажи!.. И она смотрѣла ему въ глаза такъ весело, такъ задушевно-проницательно.
   -- Думалъ, сказалъ Ѳоминъ и спряталъ свое лицо у ней на плечѣ.
   -- Видишь, какая я; всѣ твои мысли отгадать могу, сказала она и опять запечалилась.
   -- О чемъ же ты опять загрустила?
   -- А все объ этомъ, ты не безпокойся обо мнѣ. Я во всемъ передъ смертью покаюсь; я и теперь утромъ, какъ домой приду, долго молюсь. Иной разъ даже слезы потекутъ. Ей-богу...
   Ѳоминъ гладилъ ее по волосамъ, и ни одной грѣшной мысли не пришло ему въ голову.
   -- Я вѣдь не скрываюсь, продолжала Маша.-- Маменька вѣдь все знаетъ...
   -- Знаетъ? спросилъ Ѳоминъ съ удивленіемъ.
   -- А то какже? Я какъ пришла отъ тебя, какъ деньги-то ты мнѣ далъ, такъ и отдала ихъ маменькѣ. Вотъ, говорю, маменька, пять цѣлковыхъ. "Откуда, говоритъ, ты ихъ взяла?" А я и говорю ей прямо. Все, говорю, равно: замужъ не выходить мнѣ, такъ безъ пользы умру. А маменька покачала только головой и деньги взяла.
   -- Я тебѣ сегодня еще денегъ дамъ, сказалъ Ѳоминъ.-- Я жалованье получилъ.
   -- Хорошо. Маменька рада будетъ... А ты меня больше люби. Ты не гляди, что я кашляю, это ничего. А ты помни завсегда, какой отвѣтъ я передъ Господомъ должна держать... А знаешь, я еще все думаю, какъ это въ Бога не вѣрятъ хорошіе люди. Это, должно-быть, враки, что они хорошіе люди...
   -- Нѣтъ, это правда.
   -- Чудно, сказала она опять...-- Ты чего такой скучный? Тебѣ не умирать, зачѣмъ грустить? Давай я тебѣ пѣсню сыграю...
   Ѳоминъ покачалъ головой.
   -- Что? Небось думаешь, гдѣ ей пѣсни играть, закашляется. Такъ?
   Ѳоминъ молчалъ: ему было смертельно грустно.
   -- Ну, вотъ опять я отгадала... Ничего, я съиграю. Я тихонечко...
   -- Не нужно, не нужно, сказалъ Ѳоминъ довольно рѣзко.
   -- Ну, давай, я поцалую тебя. Я безпремѣнно развеселю тебя. Мнѣ нынче хорошо такъ... И она задула свѣчку.
   -- Зачѣмъ ты? спросилъ Ѳоминъ.
   -- Такъ. Въ-потьмахъ лучше, сказала она нетвердымъ, сконфуженнымъ голосомъ, и Ѳоминъ почувствовалъ на своемъ лицѣ слезы дѣвушки...
   -- Ты плачешь? сказалъ онъ.
   -- А ты зачѣмъ меня не любишь? не то спросила, не то укорила она его сквозь слезы.
   -- Да кто же тебѣ это сказалъ? Я готовъ за тебя полжизни отдать.
   -- Нѣтъ, я такая хворая -- ты не любишь меня, я надоѣла тебѣ... А я готова мертвая ходить къ тебѣ... Вотъ какъ я люблю тебя, вотъ какъ...
   Не прошло недѣли послѣ этого разговора, какъ Маша пришла къ нему съ заплаканными глазами. Онъ спросилъ, конечно, что такое съ нею?
   -- Дура я, расплакалась, сама не знаю чему.
   Ѳоминъ сталъ настаивать, чтобъ она разсказала. Дѣвушка долго отнѣкивалась, и когда Ѳоминъ сталъ сердиться -- она разсказала, запинаясь.
   -- Тятенька покойникъ, начала она, остался долженъ одному своему сродственнику пятьдесятъ цалковыхъ. Сродственникъ-то этотъ, Кузьма Терентьичъ, все терпѣлъ о сю пору. А теперя ему самому на что-то деньги до зарѣзу нужны. Вотъ онъ и пилитъ теперче маменьку -- дня три ужь пилитъ. А вчера пришелъ пьяный-распьяный, шумъ поднялъ, крикъ такой -- "я, говоритъ, избу размечу всю -- подавай мнѣ деньги. Нынче опять пьяный приходилъ -- говоритъ, станетъ жаловаться, грозитъ домъ продать... Маменька въ такомъ горѣ, сердитая такая...
   -- Тебѣ, стало, матери жаль?
   -- Да, жаль -- я и плачу.
   -- А вотъ и лжешь. Ты мои мысли отгадывала прежде, теперь я твои отгадаю.
   -- Нечего отгадывать, я все сказала...
   -- Нѣтъ, не все. Мать твоя разсердилась, и благо ты подвернулась подъ-руку, она и начала съ горя бранить тебя, пожалуй попрекнула тѣмъ, что вотъ ты съ голякомъ такимъ связалась, какъ я... Ну, и такъ далѣе...
   Маша опустила голову и молчала.
   -- Ну, погоди, милая, я достану денегъ...
   -- Достанешь!... вскрикнула Маша радостно.-- Голубчикъ мой, я твои пальчики всѣ разцалую... Я не говорила только тебѣ -- маменька давно пилитъ меня. Просто, и не ходила бы домой. Нужно ей зачѣмъ-то пятьдесятъ цалковыхъ, она и пилитъ меня.
   -- Ты говорила должна она...
   -- Да, она точно должна, только всего двадцать должна-то... Теперь я жалѣю, что сказала про тебя... не нужно было говорить.
   -- Ничего, достанемъ..
   -- Да вѣдь это много денегъ. Откуда ты ихъ достанешь... Тебѣ не откуда достать... Ахъ, я -- дура, дура, продолжала она черезъ минуту.-- Зачѣмъ я тебѣ, дура, сказала про это? Ужь равно бы...
   -- А еслибъ ты не сказала, я бы разсердился на тебя, потому-что я и безъ тебя зналъ все это.
   -- Зналъ? Какъ же могъ ты узнать? спросила она съ испугомъ.
   -- А ужь это -- мое дѣло. Я знаю больше, чѣмъ ты сказала, и сталъ бы еще больше любить тебя, еслибъ можно было больше любить...
   Дѣвушка бросилась къ нему на шею и заплакала.
   Ѳоминъ узналъ еще утромъ отъ Акулины разсказанную Машей исторію, только съ нѣкоторыми дополненіями. Акулина эта была кухарка и вмѣстѣ-съ-тѣмъ сожительница приходскаго учителя Квашни, съ которымъ она жила уже лѣтъ двадцать и пользовалась общимъ уваженіемъ и почетомъ. Ѳоминъ искренно полюбилъ ее за простоту и добросердечіе, а Акулина съ своей стороны принимала самое горячее участіе въ молодомъ учителѣ. Иногда они вмѣстѣ проводили по цѣлымъ часамъ, говорили вздоръ и дѣло. Ѳоминъ у нея разспрашивалъ о крестьянскомъ житьѣ-бытьѣ. Акулина умѣла отвѣчать на всякій вопросъ здраво и разсудительно. Когда нечего было говорить, Акулина начинала говорить сказки, которыхъ Ѳоминъ заслушивался. Разсказывала она ихъ мастерски. Выражалась она всегда какьто грубо; самый голосъ, казалось, былъ созданъ у нея вовсе не для выраженія нѣжныхъ чувствъ. Но подъ этой грубой оболочкой было пропасть любви ко всѣмъ тѣмъ, которыхъ снѣдала нужда или горе, и она готова была всегда подѣлиться послѣднимъ грошомъ съ любезнымъ ей человѣкомъ.
   -- Мать-то ея, дуй ее горой, говорила Акулина: -- и ничего бы женщина. Да ужь горе-то ихъ велико, вотъ она и пилитъ дочь-то...
   -- Что жь ты мнѣ давно объ этомъ не сказала?
   -- Ишь, дуй тѣ горой, чего захотѣлъ. Мнѣ-то зачѣмъ тутъ мѣшаться? Думала, дѣвка сама скажетъ, вѣдь языкъ-то есть у ней... Ну, опосля вижу это -- птаха, молъ, она молчаливая такая, да забитая, гдѣ ей сказать? А живемъ-то вѣдь мы о-бокъ -- такъ иной разъ все слышно, какъ она ругать-то зачнетъ дочь. Ну, да и хожу я къ нимъ, такъ мнѣ оно и видно все это дѣло-то. Я было и захаживала около старухи-то, и такъ и эдакъ, знаешь, смиряла ее... Куда тебѣ? Ничего не подѣлаешь... Горе-то, дуй ее горой, ужь больно озлило ее. Я-тѣ скажу, горе это хоть какого теперче человѣка испортитъ. Вотъ что!... Ну, а деньжонки ей точно нужны, вотъ она и говоритъ безперечь дочери: "ежели, говоритъ, онъ любитъ тебя, пущай женится..."
   -- Вонъ какъ! е
   -- А ты думышь какъ? У насъ, дуй ихъ горой, всяко-то есть суконное рыло въ калашный рядъ тоже лѣзетъ...
   -- Ну, а Маша что. на это?...
   -- А что Маша? Извѣстно ревомъ реветъ. Зачѣмъ, говоритъ, жениться ему на мнѣ, коли я и такъ помру скоро. Ужь и жаль мнѣ ее, птахи горемышной, до смерти жаль... Такая молоденькая, Господь съ ней, а разуму нѣсть числа... Хорошіе-то люди, говорятъ, Богу очень нужны... Ну, а тутъ вотъ этотъ сродственникъ подоспѣлъ -- она и стала канючить о деньгахъ-то... Подавай ты ей ихъ, да и только. Сродственникъ-то мать пилитъ, а мать -- дочь, такъ вотъ кругомъ все и ходитъ... А тутъ домишко ей поправить надать, а то зиму-то не простоитъ... Въ печи-то и теперь топить нельзя... Э-эхъ, дуй ихъ горой -- горя-то колько, какъ поглядишь... Радости-то тебѣ вотъ съ наперстокъ всего, а горе-то ушатами черпай... Гдѣ ты теперь денегъ-то возьмешь?...
   -- Я достану...
   -- Дай Богъ. А то у меня возьми. Цалковыхъ двадцать есть у меня. Подъ старость себѣ собрала...
   -- Нѣтъ, зачѣмъ же?
   -- Коли не достанешь, бери... Мнѣ, дуй ихъ горой, я и безъ нихъ пробуду... А ужь мнѣ птаху эту, Машу-то, жаль...
   Ѳомипъ думалъ достать у смотрителя, но тотъ клялся всѣми святыми, что у него нѣтъ денегъ, а еслибъ онѣ были, то онъ одолжилъ бы съ удовольствіемъ. Тогда нашъ бѣднякъ отправился къ исправнику. Прямо объявивъ ему, зачѣмъ пришелъ, Ѳоминъ сказалъ, что даетъ росписку, по которой исправникъ всегда можетъ получить свои деньги, конечно, не разомъ, но по частямъ.
   -- Если вы мнѣ дадите денегъ, я сейчасъ же разорву извѣстныя вамъ записки.
   -- Что жь, сказалъ исправникъ, вѣдь тѣ записки теперь не имѣютъ никакой силы. Я рѣшительно не придаю имъ никакого значенія.
   -- Но согласитесь однако, что одно изъ писемъ заключаетъ фактъ.
   -- Да, знаю, знаю, перебилъ исправникъ: -- но согласитесь, что вы и безъ писемъ этихъ можете пустить про мою жену всякую сплетню...
   -- Я до-сихъ-поръ молчалъ, сказалъ Ѳоминъ.-- А письма эти все-таки могутъ васъ скомпрометировать гораздо больше, чѣмъ изустная молва.
   -- Такъ, значитъ, если я вамъ не дамъ денегъ -- вы станете ихъ показывать?
   -- Я этого не говорю.
   -- Согласитесь, что такой поступокъ съ вашей стороны-будетъ безчестенъ.
   -- Знаю-съ. Но я руководствуюсь такимъ правиломъ, что съ людьми безчестными слѣдуетъ поступать такъ же...
   -- Вы дерзости говорите мнѣ...
   -- Ничуть. Вы знаете, что я говорю правду, а потому напрасно изволите обижаться. Вѣдь письмо, подписанное моимъ именемъ, написано вами. Это очевидно для слѣпаго даже. Вамъ, просто, хотѣлось отомстить мнѣ за тѣ маленькія непріятности, которыя сдѣлалъ я вамъ и вашей супругѣ. Вооружись, напримѣръ, неподписаннымъ письмомъ, вы могли бы очернить меня передъ директоромъ очень легко.
   -- Я васъ не понимаю, совершенно искренно сказалъ исправникъ.
   -- Полноте притворяться...
   -- Но клянусь вамъ честью...
   -- Я -- не мальчикъ, не клянитесь... Вы могли бы сказать директору, что я распускаю самыя позорныя сплетни про вашу супругу, что вотъ вы получаете даже письма отъ незнакомыхъ людей, что я говорю даже про несуществующіе недостатки вашей супруги...
   -- Въ томъ-то и штука, что эти недостатки существуютъ, проговорилъ исправникъ.
   -- А, очень пріятно услышать это...
   -- То-есть... я не то хотѣлъ сказать...
   -- Это все равно, перебилъ его Ѳоминъ.-- Директоръ не сталъ бы свидѣтельствовать вашу супругу. А я вамъ объявляю теперь, что если вы не дадите мнѣ денегъ, я вамъ надѣлаю тысячу непріятностей...
   -- Поглядимъ, поглядимъ. Надѣюсь, что вы сами за это воплотитесь...
   -- Мнѣ -- все равно. Да впрочемъ, я такой искусникъ въ штукахъ подобнаго рода, что мнѣ рѣшительно ничего не сдѣлаютъ -- развѣ переведутъ въ другой городъ. Ну, а это можетъ-быть еще лучше -- все-таки перемѣна мѣста...
   Исправникъ подумалъ съ минуту...
   -- Вы сказали, что письмо написано моею рукою?
   -- Да, сказалъ. е.
   -- Но это не можетъ быть. Я читалъ это письмо,-- никакого сходства съ моей рукой я не замѣтилъ.
   -- Не угодно ли взглянуть? сказалъ Ѳоминъ, и, отойдя отъ исправника на два шага, онъ показалъ его ему, зорко вмѣстѣ съ тѣмъ наблюдая за его движеніями.
   -- Вѣдь точно похожъ почеркъ, сказалъ онъ невольно.-- Дайте мнѣ подержать, получше разсмотрѣть...
   Ѳоминъ улыбнулся, исправникъ потупился.
   -- Вы не глядите, что я молодъ, сказалъ Ѳоминъ: -- чорта самъ проведу.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? спросилъ исправникъ и задумался.
   Ѳоминъ взялся за шапку и сталъ вертѣть въ рукахъ свою тяжелую трость...
   -- Хорошо-съ, я вамъ дамъ, сказалъ исправникъ: -- но не иначе, какъ за поручительствомъ вашего смотрителя...
   -- Покорно васъ благодарю. Съѣздимте къ нему.
   -- Хорошо-съ, хорошо-съ... Я убѣжденъ, что послѣ этой услуги съ моей стороны, вы меня оставите въ покоѣ.
   -- Даю вамъ даже честное слово...
   -- А ваше правило, про которое вы давеча говорили?
   -- Въ отношеніи васъ я его забываю.
   Въ этотъ же вечеръ, какъ только пришла Маша, Ѳоминъ отдалъ ей пятидесяти-рублевую.
   -- Какая хорошенькая бумажка, сказала Маша.
   -- Ты развѣ прежде никогда не видала?
   -- Нѣтъ. Погоди жь, я сбѣгаю сейчасъ домой -- отнесу ее матери, и ворочусь.
   Она такъ и сдѣлала, и въ этотъ разъ была такъ весела, какъ никогда еще.

-----

   Маша со-дня-на-день худѣла; кашель чаще и чаще мучилъ ее; но съ-тѣхъ-поръ, какъ мать перестала пилить ее, она будто повеселѣла немного, хоть эта веселость была какая-то болѣзненная, странная. Она вовсе не заражала другихъ, а напротивъ, Ѳомину, напримѣръ, становилось тяжело и неловко отъ этой веселости. Тщательно скрывая это чувство, онъ, однако, не могъ иногда не выдать его. Маша сердилась и задумывалась.
   -- Маша, неужели тебѣ жить не хочется? спросилъ разъ ее молодой человѣкъ.
   -- Мнѣ-то?... Кому не хочется жить -- ты скажи мнѣ... Всякому жить хочется. А что жь дѣлать? Я привыкла ужь -- маменька вѣдь цѣлый годъ твердитъ одно и то же -- умрешь, да умрешь. Ну, я и привыкла. А спервоначалу-то страшно было. Все бывало думаешь, какъ это въ гробъ тебя станутъ класть, какъ понесутъ, со святыми упокой станутъ пѣть... А тамъ и въ землю зароютъ. Все это мнѣ похороны бывало представлялись, особливо какъ спать ляжешь... Жутко станетъ такъ...
   -- Да какъ же это тебѣ похороны представлялись? Вѣдь тогда ужь человѣкъ ничего не чувствуетъ...
   -- Ну, а вотъ представлялись же. Какъ умираю я -- и это представлялось. Матушка плачетъ, стоитъ... Акулина плачетъ. Болѣе никого нѣтъ. А тутъ ангелъ мнѣ все мерещился... Да ну ихъ!... Вотъ еще была бѣда вспоминать это. Я еще поживу. Я цѣлый годъ еще проживу, а можетъ и совсѣмъ выздоровлю...
   -- Еслибы Господь далъ! сказалъ Ѳоминъ.
   -- Ты только люби меня, другъ мой, а-то я проживу. Я лекарство теперь стала принимать -- мнѣ лучше. Она вдругъ закашлялась.
   -- Вотъ только этотъ кашель, сказала она, отдохнувъ.-- Нѣтъ, не проживу я, чай, не проживу -- и улыбалась она, и слезы блестѣли въ ея хорошенькихъ глазкахъ.-- А еслибъ выздоровѣла я, продолжала она:-- ты бы женился на мнѣ?
   -- Женился бы, совершенно искренно сказалъ Ѳоминъ:-- Я и теперь готовъ жениться...
   -- Нѣтъ, теперь не надо. Зачѣмъ... А хорошо намъ было бы. Ужь какъ бы я за тобой ходить стала, какъ бы стала беречь тебя! и она взяла его руки и стала цаловать ихъ.
   -- Полно, полно тебѣ, сказалъ онъ, стараясь отнять свои руки...
   -- Оставь, оставь. Можетъ въ послѣдній разъ мы съ тобой -- почемъ знать?... Я вѣдь на ходу умру. Я и глаза твои разцалую, и голову. Не мѣшай мнѣ, золотой мой, не мѣшай!...
   Въ обѣдъ на другой день Акулина прибѣжала къ Ѳомину.
   -- Иди къ своей-то, сказала она, отворачивая свое лицо.
   -- Что такое случилось?
   -- Вотъ, дуй тѣ горой, стану я тѣ разсказывать еще. Я домой забѣгу, и она вышла.
   "Неужели она умираетъ!" подумалъ Ѳоминъ, и холодный потъ выступилъ на лбу его.-- "Не можетъ быть -- это такъ что-нибудь случилось." Онъ видѣлъ, что ей недолго жить, но старался все-таки увѣрить себя, что она проживетъ хоть годъ, и теперь, когда наступала рѣшительная минута, онъ не находилъ въ себѣ ни твердости, чтобъ встрѣтить эту минуту, ни утѣшенія -- ничего, кромѣ какого-то безсмысленнаго отчаянія и пришибающей тоски. Онъ шелъ сначала чуть не бѣгомъ, потомъ, когда домикъ Маши былъ уже въ двухъ шагахъ, онъ вдругъ остановился, перевелъ дыханіе и посмотрѣлъ по сторонамъ, словно ища какой-нибудь поддержки. У него тряслись колѣнки и грудь замирала чуть не до обморока. Онъ прислонился къ забору... Вышелъ священникъ изъ калитки.
   -- А, Евгеній Алексѣевичъ: -- какъ поживаете?...
   Ѳоминъ посмотрѣвъ на него спросилъ:
   -- Вы... отъ умирающей, сказалъ онъ нетвердымъ голосомъ.
   -- Да-съ, къ отцу міровъ, такъ-сназать, сопровождалъ, проговорилъ священникъ.-- Отъ чахотки кончается. Что вы ко мнѣ никогда не зайдете?
   Ѳоминъ ни слова не отвѣчалъ и вошелъ въ калитку.
   Маша сидѣла на постели, прислонившись спиною и головой къ подушкамъ, и пристально смотрѣла на дверь болѣзненно горѣвшими глазами.
   -- Что онъ нейдетъ? говорила она матери, сидѣвшей на концѣ постели.
   -- Акулина за нимъ пошла, проговорила старуха, глубоко вздохнувъ.
   Послышавъ шаги въ сѣняхъ, Маша выпрямилась, и лицо ея заблистало радостью.
   -- Здравствуй, сказала она вошедшему Ѳомину, который съ плачемъ бросился къ ней.
   Старуха встала и отошла всторону.
   -- Вотъ, видишь, я умираю, мой милый, сказала Маша.-- А ты не плачь. Я сама хотѣла сегодня придти къ тебѣ, да ноги что-то не слушаются.
   -- Ты еще выздоровѣешь, сказалъ Ѳоминъ.
   -- Нѣтъ, я еще утромъ знала, что умру нынче. Я и за батюшкой ужь посылала -- я совсѣмъ готова... Прощай!... Сядь, поди сюда, со мной.
   Ѳоминъ сѣлъ съ ней рядомъ. Она обняла его одной рукой и положила голову на плечо къ нему...
   -- Вотъ такъ и умру я, продолжала она.-- Тебѣ не страшно, что обнявшись съ тобой умру я, а?...
   -- Нѣтъ.
   -- Ну, хорошо...
   Вошла въ это время Акулина.
   -- Касатики, проговорила она, взглянувъ на постель.
   -- Не грѣшно ли, родимая, такъ-то имъ, шепнула старухамать Акулинѣ.
   -- И-ихъ, Ивановна, какой тутъ грѣхъ?... Словно пташки... У ней навернулись на глазахъ слезы.-- Охъ, дуй ихъ горой! проговорила она, поднося конецъ платка къ глазамъ... Чтой-то ужь слезлива-то какъ я стала, и начала она съ необыкновеннымъ усиліемъ сморкаться.
   Маша замѣтила ее.
   -- Акулина ты пришла?...
   -- Пришла, касатка...
   -- Ну, вотъ, такъ и представлялось мнѣ. Маменька тутъ... Акулина тутъ... А ты -- эптотъ ангелъ, прибавила она, тихо поцаловавъ его въ плечо...
   Ѳоминъ заплакалъ.
   -- Не плачь... Почитай мнѣ евангеліе лучше.... Маменька, дайте вонъ энту книгу, что на шкафѣ-то...
   Книгу подали. Ѳоминъ отеръ глаза и раскрылъ наудачу книгу. Эго былъ конецъ седьмой главы евангелія отъ Луки, гдѣ повѣствуется о грѣшницѣ, омывавшей своими слезами ноги Христа.
   "Прощаются грѣхи ея многіе за то, что она много возлюбила; а кому мало прощается, тотъ мало любитъ. Ей же сказалъ: прощаются тебѣ грѣхи..." Ѳоминъ не могъ продолжать и зарыдалъ... Заплакала и Маша...
   -- Знаешь, что, начала она:-- хотѣла я сказать... Станетъ, меня Господь спрашивать о тебѣ, объ имени твоемъ -- я не скажу ему этого... Я одна виновата, одна. Пускай меня караетъ онъ...
   -- За что тебя, птаху, карать-то? выговорила Акулина, захлебываясь слезами, и корчилось ея доброе лицо.
   -- Прощай, милый, едва слышно говорила Маша, судорожно сжимая его плечо рукой.-- Прощайте всѣ... всѣ... Господи...
   Акулина выбѣжала въ сѣни, напрасно стараясь удержать слезы.
   -- Охъ, дуй васъ горой, повторяла она... Охъ, погибели на васъ нѣтъ... Такъ и текутъ, такъ и текутъ... Фу, ты Господи!... Охъ, лихоманка васъ забей проклятыхъ!... Пташка-то, а?...
   Ѳоминъ до могилы проводилъ гробъ Маши и нѣсколько разъ смѣнялъ собою одного изъ крестьянъ, несшихъ гробъ. Когда поставили гробъ на краю могилы, чтобъ опустить въ нее навѣкъ, зарыдалъ, какъ ребёнокъ, молодой человѣкъ и обхватилъ его руками: "Погодите, братцы, погодите!" простоналъ онъ.
   -- Пустите, баринъ, говорили могильщики.-- Батюшка ждетъ...
   -- Пускай его наплачется, сказала Акулина, стоявшая тутъ же.-- Пускай отъ сердца-то отлегаетъ.
   -- Нельзя, тётка... Чего ждать-то?... Зароемъ и баста...
   -- Успѣешь зарыть-то...
   -- Батюшка ждетъ...
   -- Дайте ему, сердечному, наглядѣться...
   Однако его принуждены были просто оттащить. Акулина посадила его въ пролетку, выпрошенную ею у кого-то изъ купцовъ, и крикнула кучеру:
   -- Поѣзжай въ училище, въ приходское...
   -- Садись, Акулина, сюда же! сказалъ Ѳоминъ. Мѣсто есть...
   -- Ну, вотъ еще... Я и такъ дойду... Поѣзжай!
   Похороны Маши возбудили многоразличные толки въ городѣ, конечно, по отношенію къ Ѳомину. Почти каждая дама, торопясь предъявить декорумъ своей нравственности, разражалась противъ бѣдняги учителя укорами, обзывала нахальствомъ провожанье имъ гроба какой-то мѣщанки. Немного голосовъ раздавались въ его пользу, и между этими голосами громче всѣхъ былъ голосъ сантиментальной Плакиды Тимоѳѣевны. Узнавъ о смерти Маши и о любви ея, она хотѣла пойти поклониться ея тѣлу и непремѣнно пошла бы, еслибъ не остановила ея благоразумная и практическая Ульяна Тимоѳѣевна. Когда же послышала она протяжное "со святыми упокой", когда показался гробъ противъ ея дома, когда она увидѣла блѣдное и разстроенное лицо молодаго человѣка, несшаго гробъ, Плакида Тимоѳѣевна заахала, пронзительно и взвыла на всю комнату, повторяя много разъ: "Они любили, любили... О, я несчастная, о, я несчастная!..."
   -- Сестрица, голубчикъ, не компрометируйте себя' умоляла Уляша, стараясь оттащить свою сестру отъ окна.
   -- Они любили, любили! кричала, не слушая совѣтовъ сестры, Плакида. О, я несчастная, о, я несчастная!
   Отставной поручикъ Сукинскій, сидѣвшій очень часто безъ платья, когда прокучивалъ свой третной пенсіонъ, неистово хохоталъ надъ Ѳоминымъ, собравъ вокругъ себя писцовъ и столоначальниковъ земскаго суда.
   -- Я тысячу женщинъ перелюбилъ на своемъ вѣку, восклицалъ онъ -- а не по одной не плакалъ. Согласитесь, что мужчинѣ плакать стыдно. Мужчина долженъ быть твердъ и непоколебимъ.

А слезы жаркія -- орудье слабыхъ женъ!

   Смотритель хотѣлъ-было доносить директору объ этомъ случаѣ, но потомъ разсудилъ, что это ужь слишкомъ будетъ, да къ тому жь онъ подалъ въ отставку, а потому усердіе его къ службѣ уменьшалось вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ приближался конецъ ея.

-----

   Приступаю къ описанію такого пассажа, что читатели навѣрно заподозрятъ меня въ сочинительствѣ и рѣшительно скажутъ, что я -- великій враль и клеветникъ. Смиренно подчиняясь такому приговору, я долженъ, однако, сказать въ свое оправданіе, что нижеслѣдующій фактъ дѣйствительно совершился въ области уѣздной жизни, а не въ области моей фантазіи.
   Былъ уже конецъ августа, но погода стояла не только прекрасная, но даже жаркая, что ясно доказывалось, между-прочимъ, тѣмъ, что не только мужчины, но и дамы еще купались. Да и купалися не такъ, чтобъ окунуться разикъ въ водѣ, да и бѣжать оттуда, сломя голову, а, напротивъ, купались съ надлежащимъ комфортомъ: плавали, плескались, выпрыгивали до пояса и потомъ снова погружались въ отрадныя струи.
   Такъ, въ послѣднихъ числахъ августа, бородуевцы были глубоко, тяжко, ужасно оскорблены дерзостью все того же Ѳомина. Да и нельзя было не оскорбиться благовоспитаннымъ горожанамъ, потому-что Ѳомипъ сдѣлалъ поступокъ невѣроятный: онъ верхомъ на лошади проѣхалъ по городу въ костюмѣ праотца до грѣхопаденія. Правда, лошадь бѣжала, а не шла тихимъ шагомъ, но все-таки бородуевскія дамы и дѣвицы видѣли мужчину, такъ-сказать, въ натурѣ. Правда, что такъ-какъ рѣка была чуть не въ самомъ городѣ, то бородуевцы, поневолѣ, очень часто видѣли мужчинъ въ натурѣ, особенно мужиковъ, купавшихъ лошадей, но вѣдь то мужики; дамы, какъ извѣстно, не упадутъ въ обморокъ, если встрѣтятъ мужиковъ нетолько безъ галстуковъ, но даже съ растегнутымъ воротомъ -- но попробуй явиться въ такомъ видѣ цивилизованный мужчина?... Нѣтъ-съ, статья выйдетъ совсѣмъ другаго рода.
   Такъ бородуевцы, чиновные бородуевцы, были страшно оскорблены. Исправникъ разсвирѣпѣлъ, аки левъ, искій кого поглотити, и выразился очень справедливо, хотя нѣсколько рѣзко, что дочь его лишена теперь непорочности. Онъ собралъ къ себѣ, вслѣдствіе такого казуса, всѣ городскія власти, и изложилъ имъ кратко, но ярко это событіе. Нужно замѣтить, что исправникъ жилъ лучше всѣхъ въ городѣ и пользовался рѣшительнымъ вліяніемъ на всѣхъ.
   -- Да, сказалъ онъ, выдѣлывая яростные жесты,-- лишена...
   -- Ужь будто и лишена? возразилъ исправляющій должность судьи, высокій, полный мужчина, въ уланскомъ сюртукѣ. Вы ужь Петръ Егорычъ, черезчуръ..
   -- Ничего не черезчуръ... Повѣрьте, что для дѣвицы, нравственно воспитанной въ благородномъ пансіонѣ, вдали отъ всѣхъ соблазновъ и смутъ (чортъ его знаетъ, зачѣмъ это онъ употребилъ это послѣднее слово?), что-нибудь да значитъ увидѣть мужчину въ этакомъ видѣ...
   -- Ничего не значитъ, отрубилъ исправляющій должность судьи.
   -- Какъ ничего, какъ ничего? напустился на него засѣдатель Гордюшкипъ. Какъ ничего, Николай Петровичъ?
   -- А такъ, ничего, да и все тутъ.
   -- Я послѣ этого и говорить не знаю что..
   -- И не говорите, а, просто, плюньте на это дѣло.
   -- Какъ плюнуть? закричалъ исправникъ.
   -- А вотъ какъ -- и исправляющій должность судьи показалъ, какъ слѣдуетъ плюнуть.
   -- У васъ нѣтъ ни жены, ни дочерей, сказалъ городничій, такъ вамъ можно шутить.
   -- Зачѣмъ шутить? Возьмите, напримѣръ, во вниманіе дикихъ...
   -- Какихъ дикихъ? спросилъ Гордюшкинъ.
   -- А просто дикихъ. Вы, Петръ Егорычъ, Дюмонъ-Дюрвиля то, вѣрно, читали?
   -- Стану читать я тамъ всякаго выжигу! гордо произнесъ исправникъ.
   -- Нѣтъ-съ, онъ -- не выжига, защитилъ Николай Петровичъ Дюмонъ-Дюрвиля. Онъ описываетъ, какъ -- такъ дикіе-то ходятъ, и ничего...
   -- Да вѣдь -- то дикіе, а мы развѣ дикіе? замѣтилъ секретарь уѣзднаго суда, до сего времени все молчавшій и одергивавшій то жилетку, то брюки.
   -- Именно, именно, закричали всѣ. Развѣ мы дикіе, развѣ мы дикіе? Нѣтъ, мы -- не дикіе, мы -- не дикіе!...
   -- Что, Николай Петровичъ, втесались? вѣско замѣтилъ городничій.
   -- Нисколько. Развѣ дикіе -- не люди?
   -- Люди-съ, только не въ образѣ человѣческомъ, сказалъ опять секретарь.
   -- А въ какомъ же?
   -- Не въ человѣческомъ. А ужъ въ какомъ -- это ихъ дѣло.
   Николай Петровичъ искоса поглядѣлъ на секретаря и направился вонъ изъ кабинета, гдѣ происходило совѣщаніе.
   -- Вы куда жъ? спросили его.
   -- Въ гостинную, къ Марьѣ Павловнѣ.
   -- Погодите жъ -- общими силами нужно обсудить происшествіе.
   -- По моему мнѣнію -- предать его волѣ божіей...
   -- Ну, ужъ это -- дудки, закричалъ исправникъ. Ѳоминъ и такъ у всѣхъ на шеѣ сидитъ. Штука-то эта -- не первая...
   -- И не послѣдняя, повѣрьте, замѣтилъ Гордюшкинъ.
   -- Я, какъ начальникъ города, непремѣнно долженъ донесть, сказалъ городничій.
   -- Дѣлайте, что хотите -- а я уйду.
   И Николай Петровичъ отправился въ гостинную, гдѣ сидѣла исправничиха съ дочерью Полиной, той самой, которая, по словамъ своего папеньки, была лишена непорочности. Дѣвушка, какъ только увидѣла, что исправляющій должность судьи входитъ въ гостинную, тотчасъ же, съ легкостью птички, юркнула вонъ.
   -- Скажите, Николай Петровичъ, какой афронтъ! сказала Марья Павловна, здороваясь.
   -- Ничего-съ. Все это вздоръ -- повѣрьте.
   -- Какъ вздоръ? Полинѣ теперь глазъ нельзя будетъ никуда показать.
   -- Это отчего?
   -- А какъ же вы думаете? Мужчина -- и голый. Она сама говоритъ: "маменька, говоритъ, я теперь на мужчинъ глядѣть не могу. Я, говоритъ, такъ теперь и сгорю отъ стыда"...
   -- Эхъ, Марья Павловна, умная вы женщина, а говорите такое...
   -- Но, согласитесь, что Ѳоминъ -- такой скотъ, какого еще земля не производила, сказала исправница, сильно польщенная тѣмъ, что назвали се умной женщиной.
   -- И съ этимъ не соглашусь. Ѳоминъ -- просто шалунъ...
   -- Шалунъ?!... Кхе... Нѣтъ, ужъ извините, я съ вами не могу согласиться...
   -- Что же, не соглашайтесь!... Погода-то какая стоитъ -- благодать!...
   Когда дѣло пошло о погодѣ, значитъ разговаривающихъ можно оставить совершенно въ покоѣ, что мы и сдѣлаемъ, и перенесемся снова въ кабинетъ, гдѣ было уже новое лицо, нашъ знакомый штатный смотритель. За нимъ посылалъ исправникъ.
   -- Каковъ-съ Ѳоминъ-то? Этимъ вопросомъ встрѣтилъ исправникъ смотрителя.
   -- Что дѣлать, господа, сказалъ смотритель. Просвѣщеніе обращается въ развращеніе. Хотя грустно это, а сознаться надобно.
   -- Нѣтъ, примѣръ-то каковъ-съ! продолжалъ исправникъ. Примѣръ-то каковъ!... Наставникъ-то юношества!...
   -- Что жъ, Петръ Егоровичъ, отъ него всего можно ожидать было. Кому онъ неизвѣстенъ съ самой безнравственной стороны? Кто изъ здѣсь присутствующихъ поручится, что завтра же не будетъ оскорбленъ этимъ нахаломъ или самъ, или кто-нибудь изъ семьи? Кто поручится, что, ложась спать съ пріятными мыслями, онъ на утро не будетъ пораженъ какой-нибудь гнусной картиной?...
   -- Вы -- настоящій Цицеронъ, сказалъ городничій.
   -- Да, Панкратій Кондратьичъ, заговоришь Онъ мнѣ на шеѣ сидитъ, вотъ что-съ. Теперь, вотъ на дняхъ былъ у насъ директоръ, какъ вамъ извѣстно -- вѣдь остался доволенъ по его предмету, чрезвычайно доволенъ.
   -- Что вы?
   -- Не лгу-съ...
   -- Однако, это ужасно скверно, сказалъ исправникъ. Онъ, пожалуй, теперь возьметъ подъ свою защиту этого мерзавца.
   -- Возьметъ, сказалъ смотритель, непремѣнно возьметъ.
   -- Господа, не безпокойтесь, сказалъ городничій. Тамъ у директора могутъ быть свои, такъ-сказать, ученыя цѣли...
   -- Въ администраціи, замѣтилъ секретарь, ученые не годятся. Истинно-съ.
   -- О, кто жъ въ этомъ сомнѣвается? воскликнулъ исправникъ. Кто вѣрный служака?-- простой человѣкъ... да, самый простой человѣкъ...
   -- Вы, господа, меня перебили, продолжалъ городничій. Выясню свою мысль: директоръ, говорю, могъ имѣть свои ученыя цѣли. Но мы, господа, имѣемъ цѣли административныя... такъ сказать, спокойствіе и цѣлость государства!...
   -- И порядокъ, добавилъ Гордюшкинъ.
   -- И порядокъ -- совершенно справедливо. Въ виду общественной безопасности и спокойствія, ученыя цѣли, по разуму самихъ законовъ, должны быть всенепремѣнно устранены. Я, господа, имѣю уже въ головѣ проэктъ допошенія и останавливаюсь только на одномъ. По моему мнѣнію, слѣдуетъ описать всѣ поступки Ѳомина.
   -- Непремѣнно, непремѣнно, хоромъ закричалъ ареопагъ.
   -- Да-съ. Такъ вотъ-съ, одно обстоятельство меня нѣсколько смущаетъ. Ѳоминъ, какъ извѣстно, дѣлалъ самыя возмутительныя штуки надъ нашими женами и дочерями, даже разсыпалъ имъ любовныя письма.
   -- Скотъ! сказалъ исправникъ.
   -- Мерзавецъ! подтвердилъ Гордюшкинъ.
   -- Убійственный человѣкъ, произнесъ секретарь.
   -- Развратникъ и развратитель, добавилъ штатный.
   -- Совершенно согласенъ, господа, продолжалъ городничій. Такъ вотъ этотъ пунктъ меня и тревожитъ. Если мы напишемъ, что онъ производилъ эти штуки надъ нашими женами и дочерьми, то не скомпрометируемъ ли мы, господа, и себя, и наши семьи въ глазахъ начальства?
   -- Пожалуй, что и такъ, сказалъ исправникъ.
   Гордюшкинъ и секретарь что-то промычали...
   -- Я, господа, этого не думаю, сказалъ смотритель. Развѣ отъ разбойника можно уберечься? Развѣ ножъ убійцы не равно падаетъ и на человѣка благороднорожденнаго, и на послѣдняго нищаго. Развѣ свирѣпый волкъ станетъ разбирать вѣрнаго ли царскаго слугу ему растерзать, или хлѣбопашца-крестьянина?
   Поднялся шумный споръ, кончившійся тѣмъ, что всѣ согласились съ мнѣніемъ городничаго. Смотритель, впрочемъ, остался при своемъ.
   -- Итакъ, господа, нужно написать, продолжалъ градоправитель, что всѣ таковые скандалы онъ производилъ надъ мѣщанскими женами и дочерьми.
   -- А если это умалитъ его преступленія въ глазахъ начальства? замѣтилъ смотритель.
   -- Ничего-съ, продолжалъ городничій. Послѣдній его поступокъ далеко выходитъ изъ ряда случаевъ обыкновенныхъ...
   -- Въ лѣтописяхъ просвѣщенія поступокъ безпримѣрный, перебилъ смотритель.
   -- И въ лѣтописяхъ просвѣщенія поступокъ безпримѣрный... Очень-хорошо. Эту фразу нужно имѣть въ виду... Очень хорошая фраза. Итакъ, господа, означенный учитель долженъ подвергнуться всей строгости законовъ, и какъ нарушитель общественной нравственности, и паче всего, какъ человѣкъ злоумышленно посягавшій и неоднократно посягнувшій на злодѣяніе, безпримѣрное въ лѣтописяхъ отечественнаго просвѣщенія и въ исторіи отечественной администраціи.
   -- Теперь, господа, началъ смотритель, позвольте объявить вамъ, что я имѣлъ уже объясненіе съ виновнымъ.
   -- Какъ, ужели?-- Что вы? это любопытно. Какъ же это вы молчали до-сихъ-поръ? послышались голоса.
   -- Да, господа, имѣлъ и наглостью его былъ крайне удивленъ. Приноситъ и оправданіе безпримѣрное, какъ безпримѣренъ и самый его поступокъ.
   -- Говорите! Пожалуйста говорите!.
   -- Приходитъ ко мнѣ, какъ ни въ чемъ не бывалъ, и смѣется. "Какой, говоритъ, странный случай со мною"..
   -- Странный, замѣтилъ злобно исправникъ, только странный!... Каковъ гусь!
   -- Я, конечно, продолжалъ смотритель, тотчасъ же сказалъ ему строго: милостивый государь, вы стоите теперь передъ лицомъ начальника, и я прошу васъ отвѣчать мнѣ, что побудило васъ на такой поступокъ? А онъ съ явной насмѣшкой вытянулся предо мною, какъ солдатъ, склонилъ голову набокъ и однообразнымъ голосомъ отрапортовалъ: "Я, говоритъ, поѣхалъ купаться на кобылѣ, которую выпросилъ у знакомаго мужика. Пришла мнѣ охота выкупать лошадь. Сѣлъ я на нее верхомъ, раздѣвшись, въѣхалъ въ рѣку. Вдругъ лошадь бросилась изъ воды, я удержать ее не могъ, потому-что она была не взнуздана. Подходившіе купаться мальчишки гаркнули еще на нее, и она понесла меня... Соскочить нельзя было безъ того, чтобъ не расшибиться -- вотъ я и проѣхалъ по городу!"
   -- Каково-съ, вскричалъ исправникъ.
   -- Оправданіе не правдоподобно, замѣтилъ секретарь.
   -- Но остроумно, добавилъ городничій.
   -- А донести все-таки нужно, необходимо! воскликнулъ исправникъ.
   -- Конечно, конечно...
   -- И тѣмъ необходимѣе, продолжалъ онъ, что Ѳоминъ смущаетъ спокойствіе города... Ба! воскликнулъ онъ вдругъ, ударяя себя по лбу -- еще одно обстоятельство...
   Всѣ пасторожили уши и вытянули лица.
   -- Очень важное обстоятельство. Онъ взялъ лошадь у знакомаго мужика. Хорошо. Замѣтьте -- у знакомаго мужика. Стало-быть, онъ ведетъ сношеніе съ мужиками...
   -- Те-те-те, перебилъ городничій, понимаю, понимаю...
   -- Поняли?... Возмутительныя мысли, значитъ, внушаетъ...
   -- Отлично! воскликнулъ Гордюшкинъ, словно просыпаясь отъ тяжелаго сна.
   Къ чести бородуевцевъ я долженъ замѣтить, что между ними находились и такіе, которые вовсе не придавали криминальнаго значенія поступку Ѳомина и разсуждали объ немъ съ добродушіемъ и улыбкою. Бургомистръ даже обратился къ своей дочери съ цинической шуткой, отъ которой она вся вспыхнула и выбѣжала въ другую комнату, думая про себя: "ахъ, какой же этотъ тятенька, право!"
   Черезъ два дня послѣ этого происшествія, мнѣ удалось подслушать такой разговоръ двухъ старухъ, выходившихъ отъ вечерни.
   -- Слышала, Ивановна? сказала одна.
   -- Охъ, слышала, матушка. Соблазнъ!...
   -- Одинъ соблазнъ. Стоялъ этотъ человѣкъ на лошади, стоялъ, матушка, а лошадь дуетъ во весь опоръ, а онъ все стоитъ, не шелохнется, словно прикованный. Голый, какъ есть голый... Барыни и барышни видятъ и въ обморокъ падаютъ.
   -- Господи, страсти какія!
   -- Соблазнъ, одинъ соблазнъ... Падаютъ въ обморокъ, а онъ ѣдетъ... ѣхалъ-ѣхалъ и скрылся. Куда скрылся? неизвѣстно...
   -- Что же это такое, матушка?
   -- А ужъ видно то, Ивановна, что нашему глупому разуму и не по плечу. Чудеса, матушка, вездѣ... Теперича мы ѣдемъ съ тобой, а вдругъ земля надъ нами и провалится...
   -- Сохрани насъ, Господи, и помилуй!...
   -- Въ молитвѣ только и спасенье, Ивановна... А люди забыли Бога, вотъ онъ и посылаетъ такую планиду... Зайди чайку хлебнуть.
   Легенда готова, подумалъ я.
   Мнѣ остается объяснить, какимъ образомъ пришла Ѳомину въ голову такая дурь, за которую его перевели въ другой городъ.
   Послѣ смерти Маши, онъ нѣсколько дней ходилъ какъ полоумный, безъ мысли въ головѣ, съ какой-то тупоумной, какъ свинецъ, тяжелой тоской. Развлечься было не у кого, да и нечѣмъ. Знакомыхъ у него почти не было, кромѣ Квашни, да еще двухъ учителей -- Синайскаго, получившаго образованіе въ семинаріи, и Медовикова, учителя русскаго языка, воспитанника, педагогическаго института. Да и съ ними онъ сходился только для того, чтобъ поглумиться надъ ихъ недостатками, стравить Квашню съ Синайскимъ, Синайскаго съ Медовиковымъ и любоваться, какъ они начинали грызться между собою. Къ Квашнѣ, впрочемъ, онъ заходилъ иногда для того, чтобы поболтать съ Акулиною и отвѣдать наливокъ и настоекъ, которыя приготовлялъ съ особенною любовью и съ большимъ искуствомъ самъ педагогъ. Эти наливки и настойки хранились въ среднемъ и верхнихъ этажикахъ шкафчика, ключи отъ которыхъ брала себѣ Акулина, отпуская своему сожителю по рюмкѣ до обѣда, да разъ въ мѣсяцъ позволяя ему напиться до положенія ризъ. Въ этотъ день къ приходскому учителю приходилъ обыкновенно Синайскій, Медовиковъ иногда, и Ѳоминъ, никогда ненапивавшійся. Акулина отпирала шкафчикъ, вынимала изъ него нѣсколько бутылокъ, съ такими надписями: Лондонъ, Сивалдай, Назаретъ, Кана Галилейска, Тиверіадское Озеро, Парижъ и проч., и. поставивъ ихъ на столъ, говорила обыкновенно: "Жрите, дуй васъ горой, покуда не обтрескаетесь"... Попойка начиналась,
   -- Ну, господа, говорилъ Квашня, куда намъ отправиться? Въ многолюдный ли Лондонъ, въ Парижъ ли, сей Вавилонъ новый, въ Назаретъ ли?... Назаретъ мнѣ удался нынче, а потому не говорите: аще можетъ что быть доброе отъ Назарета!.. А вотъ подлецъ англичанинъ подкузмилъ...
   -- Погрузимся лучше въ озеро Тиверіадское, замѣчалъ Синайскій, и обрѣтемъ на днѣ его восторги, ихъ же не испыталъ самъ знаменитый Лукуллъ...
   Къ полночи Квашня, Синайскій и Медовиковъ были совсѣмъ пьяны. Послѣдній, имѣвшій свое небольшое состояніе, приносилъ обыкновенно съ собою бутылки три донскаго, которое и распивалось въ заключеніе.
   Пробуя отъ всѣхъ бутылокъ, Квашня и Синайскій, однокашники по семинаріи, затѣвали споръ, иногда о томъ, кого изъ нихъ больше пороли, а иногда споръ, такъ-сказать, философскій о томъ, кто самый мудрѣйшій изъ людей. Синайскій, преподававшій исторію и географію, стоялъ за Наполеона, а Квашня -- за Соломона.
   Вскорѣ послѣ смерти Маши, Ѳоминъ зашелъ какъ-то вечеромъ къ Квашнѣ и засталъ это тріо. Смѣяться и глумиться -- онъ былъ не расположенъ и сталъ пить такъ, какъ никогда еще не пилъ.
   Разговоръ зашелъ объ удальствѣ между охмѣлѣвшими педагогами. Синайскій, осуждавшій Ѳомина, когда былъ въ трезвомъ видѣ, теперь хвалилъ его на чемъ свѣтъ стоитъ.
   -- Герой, герой! восклицалъ онъ. Все можетъ сдѣлать, все!...
   -- Нѣтъ, не все! сказалъ Медовиковъ.
   -- Врешь -- все! крикнулъ Квашня... Ѳоминъ -- душа... Съѣздимъ-съ въ Кану, а?...
   -- Погоди, братъ, сказалъ Ѳоминъ, сильно охмѣлѣвъ. Я вотъ этого молодчика прежде осажу... Ты говоришь... не все я сдѣлаю?
   -- Говорю...
   -- Ну, а что жъ бы, напримѣръ, я не осмѣлился сдѣлать?...
   -- А... а... напримѣръ... проѣхать по городу голымъ...
   -- Проѣду, воскликнулъ Ѳоминъ... Хочешь пари?
   -- Хочу. Объ чемъ?
   -- Объ тридцати цалковыхъ.
   -- Больно много...
   -- Меньше, братъ, не стану. Мараться не стоитъ...
   -- Да ну, Медовиковъ, качай! подзадорилъ Синайскій...
   -- Идетъ! сказалъ Медовиковъ, протягивая Ѳомину руку.
   -- Ладно! сказалъ тотъ. Только я вѣдь знаю, что ты -- свинья порядочная, а потому -- деньги за-руки.
   -- Кому жъ?
   -- Акулинѣ. У меня денегъ нѣтъ -- отдаю часы.
   По утру, проспавшись, Ѳоминъ вспомнилъ о пари и назвалъ себя дуракомъ. "Однако жъ, дѣлать нечего, подумалъ онъ. Денегъ нѣтъ, за квартиру скоро платить... общество -- плевать мнѣ на него... Авось сойдетъ... Директоръ за меня... качну! Дѣло вѣдь можетъ кончиться тѣмъ, что доставлю я этимъ дуракамъ чиновникамъ и помѣщикамъ разговора на цѣлую жизнь. Ей-богу доставлю. Черезъ двадцать лѣтъ станутъ вспоминать, и имя мое увѣковѣчится... А все-таки скверно, чортъ возьми... Зайду къ Квашнѣ, хвачу для смѣлости... Голова трещитъ -- кстати опохмѣлюсь..."
   Читатель видѣлъ уже, что Ѳоминъ сдѣлалъ свое дѣло. Извѣстное намъ доношеніе не осталось также безъ послѣдствій: Ѳомина перевели въ другой городъ. Бумагу объ этомъ прочиталъ ему уже новый смотритель, Аѳиногенъ Ивановичъ Крестовоздвиженскій.
   -- Жаль, жаль, очень жаль, говорилъ Аѳиногенъ Ивановичъ, маленькій человѣчекъ, уже пожилой, съ сѣдоватымъ кокомъ, тщательно завитымъ, и съ добродушнымъ, но помятымъ лицомъ. Мнѣ было бы такъ пріятно съ вами служить, такъ пріятно!...
   -- Почему же вамъ было бы пріятно? спросилъ Ѳоминъ не безъ насмѣшки.
   -- Отъ директора слышалъ я объ васъ, отъ директора... Прекрасный человѣкъ у насъ директоръ, прекрасный. Да, да... А просвѣщеніе-то, однако, идетъ быстрыми шагами, быстрыми, прибавилъ онъ неизвѣстно для чего.
   Ѳоминъ поглядѣлъ на него и сталъ откланиваться...
   -- Не хотите ли водочки? сказалъ смотритель.
   -- Нѣтъ, покорно васъ благодарю.
   -- А то выпили бы. У меня славная водка, славная...
   Въ сѣняхъ Ѳоминъ наткнулся на какую-то свѣжую, румяную женщину, лѣтъ двадцати-пяти, которую легко можно было принять за горничную.
   -- Милушка! произнесъ Ѳоминъ.
   -- Извините-съ, не на тоё напали-съ, отвѣчала женщина, обидѣвшись.
   -- Право?
   -- Да-съ, и она шмыгнула въ комнату.
   -- Кто она? подумалъ Ѳоминъ, и идя мимо окопъ смотрительской квартиры, онъ заглянулъ въ нихъ.
   Женщина притворилась, что смахиваетъ пыль съ подоконниковъ, а на самомъ дѣлѣ ей хотѣлось взглянуть на Ѳомина. Глаза ихъ встрѣтились, и женщина улыбнулась...
   -- Душка! сказалъ Ѳоминъ. Женщина отошла отъ окна. Спрошу у Акулины, подумалъ онъ -- она вѣрно ужъ знаетъ, кто это?... А впрочемъ... зачѣмъ мнѣ знать? Развѣ на всякій случай... Ну, господа бородуевцы, держитесь -- удеру я съ вами на прощанье какую-нибудь такую штуку, что вы еще обо мнѣ поговорите...
   Акулина была очень огорчена, узнавъ о переводѣ Ѳомина, къ которому она сильно привязалась и полюбила словно сына.
   -- Ахъ, дуй-тѣ-раздуй-тѣ горой, говорила она -- шалапутъ ты, шалапутъ... Чуяло мое сердечко, какъ еще спорилъ ты тогда съ этимъ учитилишкой, что не сдобровать тебѣ, моему ягодкѣ. Вотъ -- на мое и вышло. Дурилъ-то-ужъ ты больно, и видно такъ на дуростяхъ и свернуть тебѣ шею...
   -- Ты не знаешь, какая эта женщина у смотрителя? Онъ, ка жется, холостой?
   -- А тебѣ зачѣмъ?
   -- Да такъ.
   -- Охъ, ты зелье, зелье... Машурочку-то али ужъ забылъ?...
   Ѳоминъ нахмурился.
   -- Ты вотъ сейчасъ подумала не вѣсть что, сказалъ онъ...
   -- Ну, ничего, ничего. Я вѣдь такъ это. Губъ-то ненадувай -- и такъ знаю, что толсты... А у смотрителя-то ты, видно, пріятельницу его видѣлъ.
   -- Недурна, сказалъ Ѳоминъ.
   -- Одно слово -- смотрительская... Носъ-то деретъ, что твоя госпожа. Тоже великатится. Я, молъ, не кухарка...
   -- Ты это по чему же знаешь?
   -- А ужъ знаю... Бѣлоручка, дуй ее горой, говорила Акулина съ злобою. Все мы-ста съ Ѳиногеномъ Иванычемъ, дамы-ста... А что это мы-ста-то?... Думаетъ, коли смотритель, такъ ужъ не вѣсть какая птица -- чуть не губернаторъ... Погоди, хвостъ-то еще подожмешь, родимая...
   -- Что это съ тобой, Акулина? Словно ты сердита на нее за что?
   -- А что мнѣ на нее серчать? Такъ, говорю, дрянь она женщина -- вотъ и все тутъ, Ходила я тоже туда, къ нимѣто -- такая фуфыря, что на -- поди!... Эхъ, голотяпа окаянная!... Все -- мой Ѳиногей Иванычъ, мой Ѳиногей Иванычъ!... Дура, молъ, ты -- вотъ что! Да, ну ихъ! Ты когда ѣдешь-то?
   -- Черезъ недѣлю.
   -- До-смерти мнѣ тебя жалко. Я тебѣ на дорогу всего напеку, и денегъ ты у меня пожалуйста возьми. Послѣ пришлешь, какъ будутъ. Кстати и вѣсточку о себѣ подашь...
   -- Я впередъ жалованье возьму...
   -- Что тамъ брать-то?... А пріѣдешь туда и голодать будешь. Нѣтъ, ужъ какъ ты тамъ хошъ, а я тѣ всучу рублевъ пятнадцать. Ты мнѣ и поперечить не смѣй, а то живо разсерчаю... На могилу-то сходи къ Машѣ, какъ поѣдешь, безпремѣнно сходи. Душенька-то ея возрадуется тамъ на небеси... Эхъ, птаха, птаха она горькая!...
   -- Все сдѣлаю, все, говорилъ Ѳоминъ.
   -- То-то, все. Тебѣ все напомнить надоть. А то, вѣдь, ты словно махонькій. Право слово. Не дури ты на послѣдахъ-то. Дуй ихъ горой всѣхъ!...
   Черезъ недѣлю Ѳоминъ дѣйствительно ѣхалъ. Выѣхавъ за городъ, онъ встрѣтился съ возвращавшимся съ охоты Николаемъ Петровичемъ, съ которымъ онъ велъ шапочное знакомство.
   -- Куда вы? спросилъ тотъ.
   -- Въ изгнаніе, весело отвѣчалъ Ѳоминъ.
   -- Какъ же это на послѣдахъ не подурили?
   -- Всему своя пора.
   -- Значитъ, возмужали?
   -- Возмужалъ.
   -- Ну, счастливый вамъ путь! Не поминайте насъ лихомъ!

А. СУВОРИНЪ.

"Отечественныя Записки", No 1, 1863

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru