Скотт Вальтер
Жизнь Наполеона Бонапарте и проч. Соч. Сира Валтера Скотта

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Статья 4-я и последняя)

  

Жизнь Наполеона Бонапарте, и проч. Соч. Сира Валтера Скотта (*).
(Статья 4-я и послѣдняя).

(*) См. Телеграфъ, 1827 года, No XII и XV, и 1828 года, No III.--

  
   Забывая, кажется, экспедицію Англичанъ въ Египетъ, и двѣ арміи, приведенныя въ Голландію Герцогомъ Іоркскимъ, въ 1793 и 1799 годахъ, В. Скоттъ думаетъ, что въ первыя двѣнадцать лѣтъ воины, Англійскія войска мало приобрѣли славы отъ ошибокъ Сенъ-Джемскаго Кабинета, который, по его мнѣнію, руководствовался планомъ, не столько военнымъ, сколько меркантильнымъ, и раздроблялъ силы народныя, а не соединялъ ихъ для удара болѣе рѣшительнаго. Авторъ спѣшитъ сказать (томъ XI стр. 23), что "первые признаки измѣненія Англійской политики явились въ славной Копенгагенской экспедиціи."
   Здѣсь не можно удержаться отъ горестной улыбки. Читатель вспомнятъ: сколько разъ Авторъ приставлялъ къ имени Франціи вѣроломство, звѣрство, разбойничество? Давно-ли (т. X стр. 132) обвинялъ онъ Пруссію въ недобросовѣстности, въ эгоизмѣ, и самымъ обиднымъ тономъ объявлялъ, что она была столько-же нестерпима своимъ хищничествомъ, сколько неизвинительна тѣсными предѣлами своей политики (стр. 121 ). Когда сія держава потеряла сраженіе на полякъ Іенскяхъ, онъ не боится сказать вамъ, что въ семъ бѣдствіи "не могли не признать, съ нѣкоторымъ удовольствіемъ, возмездія, заслуженнаго политикою Пруссіи, въ послѣднее время непрямодушною, корыстною и столь-же недальновидною, сколь жадною и недобросовѣстною" (стр. 173). Наконецъ, наслѣдующихъ страницахъ онъ позволилъ себѣ изобразишь намъ поступокъ Берлинскаго Кабинета, положившаго приступить къ союзу съ Англіею, не отступая отъ Ганновера, уступленнаго ему Наполеономъ, какъ поступокъ несправедливыя и своекорыстныя.
   Ухо читателя еще наполнено сими восклицаніями, оглушено еще сими бранями, которыя онъ, не смотря на ихъ холодность, желалъ-бы приписать великодушному негодованію. Теперь, онъ спрашиваетъ самого себя: Человѣкъ, показавшій необыкновенную строгость къ чужестраннымъ Правительствамъ, какъ будетъ говорить о своемъ собственномъ, перемѣняющемся въ политикѣ, то есть, во время совершеннаго мира сожигающемъ столицу Даніи, для того, чтобы заставишь государя Датскаго выдать свои флотъ и арсеналы? Какое слово выберетъ историкъ изъ множества оскорбительныхъ наименованій, коими онъ безпрестанно удивлялъ насъ? Не будетъ это вѣроломство? но выраженіе кажется вамъ неполнымъ; хищингество, кажется вамъ несвойственнымъ и неудовлетворительнымъ; вы ищете другаго слова, колеблетесь. Но Сиръ В. Скоттъ не раздумываетъ долго: первымъ словомъ въ устахъ его является -- человѣколюбіе! Да, экспедицію Копенгагенскую сдѣлали столь грозною изъ человѣколюбія, чтобы Датчане, съ самаго начала поняли, какъ безполезно будетъ всякое ихъ сопротивленіе! Спѣшу объявить однакожъ, что Авторъ видитъ здѣсь человѣколюбіе только въ исполненія; касательно-жь сущности дѣла, соглашается, что такой способъ требовать ручательствъ былъ суровъ. За то, сдѣлавъ эту уступку, онъ продолжаетъ: "При обыкновенной формѣ политики между народами, такія реквизиціи Англіи относительно Даніи, были-бы неизвинительны, если-бы ихъ не оправдывали тогдашнія обстоятельства. Положеніе Англіи было подобно положенію человѣка, угрожаемаго приближеніемъ превосходныхъ силъ смертельнаго непріятеля, и въ это-же время видящаго подлѣ себя вооруженнаго человѣка, которому имѣетъ онъ право не ввѣряться, потому, что сей уже два раза вооружался на него, и все показываетъ, что онъ готовъ измѣнить ему и въ третій. Въ такомъ (е случаѣ, угрожаемый, безъ сомнѣнія можетъ по всѣмъ правамъ требовать, чтобы третій объявилъ ему свои намѣренія; если-же достанетъ силы, то можетъ отнять у него оружіе и удержать оное какъ лучшее поручительство за его неутральность (т. XI стр. 28)."
   Подлинно! послѣ этого стоило труда, въ продолженіе десяти томовъ взывать къ общественной вѣрѣ и народному праву, чтобы раздать всѣмъ нарушителямъ правъ народныхъ такое полное отпущеніе въ грѣхахъ! Но пусть на минуту примутъ столь удобное ученіе -- и въ лѣтописяхъ міра не найдется ни единаго притѣснителя, который не могъ-бы оправдаться вѣроятными намѣреніями своихъ жертвъ. Къ счастію В. Скотта, чувствуешь, что патріотизмъ не столько ослѣпилъ его совѣсть, сколько разсудокъ, и что, даже вѣруя въ необходимость сей мѣры критической и рѣшительной, ему было гораздо труднѣе одобрить ее, чѣмъ похвалить. Однако-жь, каково народное предубѣжденіе у столь отлично умнаго Человѣка! Избавимъ его отъ всякаго другаго доказательства въ этомъ родѣ; и это я долженъ былъ привесть для его мночисленныхъ читателей, опасаясь, чтобы во всей Европѣ не нашелся, хотя одинъ изъ нихъ, который отважился-бы сдѣлать его судьею между Англійскимъ и другихъ народовъ Правительствами.
   Но, такъ много насмѣхавшись (потому, что у В. Скотта Исторія любитъ насмѣшку) надъ нашими намѣреніями сдѣлать высадку въ Англію; сказавши въ послѣдствіи, что Бонапарте видѣлъ, какъ при Трафальгарѣ погибли всѣ надежды его на вторженіе, для чего ссылаться и на приближеніе смертельнаго непріятеля и на его превосходныя силы? Не будетъ-ли противорѣчія между превосходствомъ нашихъ силъ и презрѣніемъ, болѣе нежели высокомѣрнымъ, какое возбуждали въ Англичанахъ угрозы и вооруженія Наполеона, даже прежде дня, истребившаго наши надежды? Какъ-бы то ни было, но порядокъ идеи довелъ насъ до похвалъ, при всякомъ случаѣ, и весьма справедливо, воздаваемыхъ нашимъ Авторомъ Англійскимъ морякамъ, за ихъ храбрость и удивительную ловкость. Европа, особенно Франція, думаетъ и говоритъ о нихъ также какъ В. Скоттъ; но она будетъ сожалѣть, единственно за него и за нихъ, что онъ надѣялся польстить имъ, явившись столь несправедливымъ къ нашимъ морякамъ.
   Какое чувство угодно ему внушишь намъ, когда мы слышимъ, что онъ сравниваетъ наши эскадры съ зайцомъ, бѣгущимъ передъ сворою? Очень знаю, что всѣ эти порицанія, болѣе жалкія, нежели оскорбительныя, износились въ продолженіе вѣковъ въ народныхъ, или лучше сказать, простонародныхъ пѣсняхъ Англичанъ (такъ платятъ они намъ за нашу Англоманію!); но еще не доказано, чтобы справедливость и вкусъ позволяли дѣлать Исторію эхомъ Соутварскихъ тавернъ. Здѣсь недостатокъ не въ одномъ отсутствіи справедливости и приличія: здѣсь страшная неловкость. Геройство побѣжденныхъ при Трафальгарѣ и Абукирѣ необходимо для славы ихъ побѣдителей: отнять его у первыхъ, значитъ помрачить славу послѣднихъ. Кажется, въ этомъ случаѣ сама истина была столь богата и прекрасна, что она одна могла-бы удовлетворить народное честолюбіе, самое взыскательное, и Историкъ, не унижая Турвиллеи, Дюкеновъ, Сюффренновъ, и проч., могъ-бы сохранить Британской морской силѣ ея достоинство и означить ея превосходство, коихъ никто не оспориваетъ.
   Признаюсь, гораздо оригинальнѣе и труднѣе было доказать, за что однакожъ Историкъ ее побоялся взяться, что Англійскій солдатъ, человѣкъ за человѣка, имѣетъ то-же превосходство надъ своими непріятелями, какое Англійскіе моряки надъ коряками другихъ народовъ. И доказательство, на которое онъ опирается, конечно покажется странно выбраннымъ. Это -- повѣрятъ-ли?-- незамѣчательная, ничтожная побѣда Майдская въ Калабріи, одержанная Сиръ Джономъ Стюартомъ, надъ Генераломъ Ренье! Такъ-то, послѣ двадцати лѣтъ безпрерывной и отчаянной борьбы атлетовъ, судятъ по образу однодневнаго счастія! Когда безчисленныя арміи столько лѣтъ мѣрялись другъ съ другомъ, хотятъ чтобы вѣнокъ мужества былъ цѣною сшибки пяти или шести тысячъ человѣкъ. По крайней мірѣ, хорошо-ли знаютъ обстоятельства сраженія, которое одно должно утвердишь достоинство храбрыхъ между двумя великими народами? Не могу подтвердишь этого.
   Вотъ разсказъ В. Скотта: "Въ девять часовъ утра оба войска были готовы къ битвѣ. Англійская бригада легкой пѣхоты составляла правое крыло линіи фронта, а первый легкій отборный полкъ составлялъ лѣвое крыло Французовъ. Такимъ образомъ, противополагаясь одинъ другому, оба сіи корпуса, какъ-бы съ обоюднаго согласія, послѣ двухъ или трехъ выстрѣловъ, пошли на штыки. Англійскій начальникъ замѣтивъ, что плащи, бывшіе у солдатъ его на спинахъ, мѣшаютъ имъ, велѣлъ остановиться, чтобы солдаты могли сбросишь съ себя плаща. Видя, что непріятель идетъ впередъ, и думая, что страхъ заставляетъ его колебаться. Французы пошли усиленнымъ шагомъ, громко восклицая... Но Англичане, какъ скоро освободились отъ своей тягости, получили приказъ двинуться на непріятеля: они двинулись бодро, и въ свою очередь скорымъ шагомъ, съ примкнутыми штыками. Тутъ Французскіе офицеры начали поощрять своихъ солдатъ, которые потеряли спѣлость, увидѣвъ, что помѣнялись ролею съ Англичанами, перестали быть нападающими. Они остановились, всѣ усилія офицеровъ подвинуть ихъ впередъ, остались безуспѣшны, и когда Англичане приблизились; противники ихъ разстроили свои ряды и побѣжали (т. XI стр. 8 и 9 )."
   Но вотъ что нахожу я въ Опытѣ изслѣдованія о легкой пѣхотѣ (Essai sur l'Infanterie légère), сочиненіи Генерала Дюэма. Прежде всего читатели замѣтятъ, что здѣсь не историкъ, какъ въ предшествующемъ повѣствованіи, описывающій битву, и желающій показать непріятельскихъ старыхъ усачей, бѣгущими при одномъ приближеніи молодыхъ рекрутъ своего народа; но Авторъ сочиненія чисто дидактическаго: онъ долженъ былъ говорить о сраженіи, тѣмъ съ большею точностію и большимъ безпристрастіемъ, что говоритъ о немъ единственно для подтвержденія примѣромъ правилъ имъ выше изложенныхъ. Описавъ порядокъ, въ какомъ онъ располагаетъ свою аттаку, и замѣтивъ, что непріятелю всего лучше ожидать ее твердо въ батальной, хорошо устроенной линіи, готовой произвести огонь на близкомъ выстрѣлѣ онъ прибавляетъ (стр. 390 ): "Такъ, Англичане отразили при Майдѣ, въ Калабріи, войнами Генерала Ренье, приближавшіеся съ штыками, не стрѣляя, и положили на мѣстѣ почти всѣ первые ряды изъ." Эти два разсказа совершенно несогласны одинъ съ другимъ. Но если-бы послѣдній и не былъ вѣрно засвидѣтельствованъ, то шло задумался-бы принять его? Онъ одинъ естественъ: онъ объясняетъ гибель нашихъ старыхъ отборныхъ войскъ, и всего болѣе онъ, съ особенною вѣроятностію, даешь понятіе о торжествѣ ихъ противниковъ, потому, что если Англичане доказали свое умѣнье ходишь въ штыки, то еще болѣе отличились они хладнокровіемъ, съ какимъ ожидали самой жаркой аттаки, и мѣткостью выстрѣла, сохраняемою имя въ самыя опасныя минуты.
   Историку угодно также, чтобы въ битвѣ Вимеираской, имѣвшей слѣдствіемъ капитуляцію Жюно, успѣхъ праваго крыла Англичанъ рѣшенъ былъ двойнымъ нападеніемъ въ штыки, гдѣ, "какъ при Майдѣ, Французы храбро шли впередъ, но потеряли бодрость въ роковую минуту столкновенья..." Какой другой причинѣ, спрашиваетъ онъ у самаго себя (т. XII. стр. 55), можемъ мы приписать то неотрицаемое событіе, что весь первый рядъ, состоявшій болѣе нежели изъ трехъ сотъ гренадеровъ, былъ опрокинутъ въ одну минуту?"
   На этѣ четыре строчки можно написать четыре листа возраженій. Я не буду такъ многословенъ; но прежде всего замѣчу, что весьма рѣдко случается, чтобы при нападеніи на штыкахъ, войска оставались въ развернутой линіи; они обыкновенно строятся въ колонну, и тогда, первый рядъ составляетъ почти всегда третью часть взвода, слѣдовательно, въ немъ не можетъ быть трехъ сотъ. Во вторымъ, если-бы къ сшибкѣ холоднымъ оружіемъ, весь первый рядъ былъ опрокинутъ, это было-бы яснымъ доказательствомъ, но онъ не бѣжалъ, а смѣло сблизился съ непріятелемъ, или покрайней мѣрѣ, ожидалъ его въ наилучшемъ порядкѣ. Наконецъ, отъ того, что В. Скоттъ не позаботился о ясности описанія битвы, не льзя хорошо распознать; о какой аттакѣ говоритъ онъ; однакожъ, все заставляешь полагать, что въ этомъ мѣстѣ онъ имѣлъ въ виду аттаку нашего втораго полка гренадеровъ. Но очевидный свидѣтель сего движенія, Генералъ Фуа, вотъ что разсказываетъ о немъ: "Много потерпѣвъ на маршѣ отъ непріятельскихъ выстрѣловъ чиненными ядрами, колонна готова была развернуться, когда шесть полковъ Англійскихъ открыли въ нее ружейный огонь, сходившійся въ одну мѣшу. Два первые взвода были истреблены въ одну минуту. Колонна не имѣла возможности прямо построиться въ боевой порядокъ, и уклонявшись вправо, не взирая на приказаніе и примѣръ вождей, спустилась въ оврагъ."
   Вотъ, не разсказъ слово въ слово (для сокращенія я измѣняю его), но свидѣтельство Генерала, гдѣ видна печать величайшей точности {См. Histoire de la Guerre de la Péninsule, T. IV, стр. 934.}. Пусть судятъ теперь: есть-ли, въ этомъ дѣлѣ, или въ Майдскомъ, что нибудь такое, что-бы заставило, не раздумывая, провозгласишь неоспоримое превосходство Англичанъ, вездѣ, гдѣ только они встрѣчались въ равномъ числѣ съ своими противниками.
   Впрочемъ, для чего сіи тщетные споры? Арміи двухъ народовъ должны быть справедливы одна къ другой: это могутъ онѣ исполнять съ гордостью. Славная борьба должна была внушить имъ взаимное уваженіе. Столь-же храбрые можетъ быть, какъ наши, болѣе непоколебимые ни упорные, особенно болѣе ловкіе стрѣлки, Англійскіе солдаты не имѣютъ ни той силы въ аттакѣ, ни той быстроты въ маршахъ, ни того мужества въ бѣдствіи, какъ наши, и далеко не обладаютъ, въ той степени, какъ ихъ соперники, смѣтливостію, необходимою для всѣхъ войскъ, за аванпостахъ, и для всѣхъ корпусовъ, начинающихъ или продолжающихъ осаду.
   Одною вѣрною чертою, гдѣ нибудь кстати, замѣтить сіи различія между войсками, вообще или поперемѣнно заслуживавшими честь быть примѣромъ для войскъ всѣхъ образованныхъ государствъ: вотъ что, кажется мнѣ, было-бы достойнѣе Исторіи и В. Скотта, чѣмъ безпрестанное стараніе его утверждать, (а Богъ знаетъ какъ!) превосходство своихъ соотечествениковъ, въ схваткахъ голова на голову. Въ этомъ упорствѣ его есть что-то дѣтское, невольно изумляющее. Къ чему оно? Чего хотѣлъ Авторъ? Можешь быть угодить тому классу Англійской публики, который, какъ говорятъ, наконецъ рѣшительно убѣдился, что одинъ Великобританецъ непремѣнно побѣдитъ, при всякой встрѣчѣ, трехъ Французовъ, или четырехъ, или, помнится, даже десятерыхъ? По крайней мѣрѣ не льзя не вывесть такого заключенія, когда примемъ трудъ сблизить размышленія Историка, разсѣянныя въ повѣствованіи его о воинахъ на Пиринейскомъ полуостровѣ. Конечно, это его слабость, но такая невинная, что что для нее не нуженъ-бы дальнѣйшій комментарій, и здѣсь я положилъ-бы перо, если-бы Авторъ не позволялъ себѣ, по случаю Пиринейской-же войны, такаго обвиненія, что мнѣ не возможно оставить его безъ отвѣта.
   "Никогда Франція столько не гордилась Наполеономъ, и никогда не удивлялись ему такъ, какъ по возвращенія его изъ Байонны, когда стараясь овладѣть короною Испаніи, онъ сдѣлалъ великое преступленіе и явное дурачество." Вотъ что утверждаетъ Сиръ Валтеръ, слово въ слово, том. XI. стр. 267. Онъ не думалъ клеветать на насъ: въ этомъ я увѣренъ; онъ самъ былъ обманутъ. Но бросая на какой либо народъ столь важное обвиненіе, не должно-ли заблужденію обвинителя быть непобѣдимымъ, и тогда только будетъ оно еще извинительно, ибо должно выдержать самое тщательное, самое глубокое изслѣдованіе. Спрашиваемъ у обвинителя доказательствъ. Онъ ссылается на рѣчи префектовъ и сенаторовъ. Ручательство прекрасное! Но давно-ли забылъ онъ, кто въ это время былъ суффлёромъ всѣхъ декламировавшихъ роли? Столько разъ, и такъ справедливо, обозначивъ учрежденныя тогда власти, скромнымъ эхомъ мыслей Наполеона, для чего теперь рѣшается онъ почитать ихъ истолкователями мыслей народа? Онъ свидѣтельствуется почестями, отданными Наполеону на всемъ пути отъ Байонны до Парижа; спрашиваю его: кто учреждалъ сіи празднества? Но, продолжаетъ онъ, все народонаселеніе тѣснилось на дорогѣ. Гдѣ онъ видѣлъ это? Конечно, въ Монитёрѣ? Но развѣ опять забылъ онъ: кто былъ тогда редакторомъ или главнымъ цензоромъ Монитёра и всѣхъ другихъ журналовъ? Какъ не понялъ онъ, что чѣмъ болѣе народъ являлся недовольнымъ, тѣмъ болѣе Наполеонъ долженъ былъ окружаться или прикрываться оффиціяльными комплиментами? Нѣтъ! что-бы ни говорили Сенатъ и префекты и Монитеръ и В. Скоттъ, нѣтъ! Франціи не была сообщницею въ Байоннскомъ вѣроломствѣ! Напротивъ: ничто, рѣшительно ничто, никогда м нигдѣ, такъ скоро, такъ сильно не было означено печатью всеобщаго неодобренія. Ни въ одной части цѣлой Европы не смотрѣли съ такою горестью, какъ во Франціи, на человѣка, которому счастіе и его геніи ввѣрили судьбу нашу, употребившаго геройство нашихъ войскъ на порабощеніе народа, явившагося въ то время столь достойнымъ спасенія своей независимости. Въ самыхъ отдаленныхъ деревенькахъ и въ Парижскихъ гостиныхъ, всѣ голоса, всѣ сердца были на сторонѣ утѣсняемыхъ, и даже, гораздо позднѣе, даже тогда, какъ Испанцы, раздраженные бѣдствіями, смѣшали свои благородные подвиги съ отвратительными жестокостями, Франція ни на минуту не переставала жалѣть о нихъ. Не похожая на старинную свою соперницу, она показывала себя человѣколюбивою и сострадательною ко всѣмъ своимъ плѣнникамъ; она сдѣлала еще болѣе для плѣнныхъ Испанцовъ: она изъявляла имъ не только человѣколюбіе, но горестное участіе, смѣшенное, почти съ уваженіемъ. Возвратившись въ свои жилища, плѣнники сіи утишили ненависть семействъ своихъ, когда разсказали, что дѣлали ихъ хозяева, желая усладишь и, прибавлю, почтишь ихъ несчастіе. Пусть В. Скоттъ спроситъ у нихъ, пусть узнаетъ отъ нихъ, что истинно чувствовали къ нимъ, къ ихъ отечеству, Французы всѣхъ классовъ -- и да поспѣшитъ онъ отступиться отъ обвиненія несправедливаго; онъ самъ, я совершенно увѣренъ въ томъ, будетъ имъ глубоко опечаленъ.
   Заключеніе въ границы, какія я самъ назначилъ себѣ, разбора шести томовъ, обнимающихъ величавшее разнообразіе предметовъ, можетъ показаться дѣломъ труднымъ. Къ счастію, сіи столь различные предметы, могутъ быть мысленно раздѣлены на нѣсколько разрядовъ, столь-же опредѣленныхъ, какъ дѣйствія трагедіи. И такъ, не вступая въ подробности явленіи, я пробѣгу главныя раздѣленія, и если не покажу, то, по крайней мѣрѣ, означу, какъ по моему мнѣнію изображено каждое изъ нихъ.
   Кампаніи 1812, 1813 и 1814 год. написаны по Запискамъ, болѣе точнымъ и вѣрнымъ, нежели какими дотолѣ руководствовался Историкъ: это очевидно. Большіе пропуски изчезаютъ; ошибки, вообще не столь разительныя, становятся также гораздо рѣже. Повѣствованіе, правда, слишкомъ лѣнивое и частію безцвѣтное, развивается почти постоянно съ удовлетворительною послѣдовательностію и методою, такъ, что безъ труда можно схватывать, безъ усилія соображать военныя движенія и политическіе разсчеты, которые запутываются, не смѣшиваясь. Но что выходитъ изъ всего этого? Простое удовлетвореніе любопытства. Нѣтъ сильныхъ движеніи души, ни отъ истины, ни отъ дѣйствія разсказа. Изображая съ нѣкоторою силою быстрый упадокъ Франціи и неутомимую армію, до конца поддержавшую свою славу, и народъ, утомленный и измѣненный деспотизмомъ, до того, что онъ не подкрѣпляетъ, болѣе своей армія, Историкъ могъ-бы видѣть и чувствовать, почему тотъ-же народъ, явившійся непобѣдимымъ въ народной воинѣ противъ всей Европы, долженъ былъ наконецъ пасть, когда воина перестала для него быть народною и сдѣлалась такою для его непріятелей. Изображенныя къ своимъ настоящемъ свѣтѣ, противоположности, того, что мы были прежде, и чѣмъ сдѣлались послѣ; что претерпѣли наши противники и на что еще могли отважиться, сіи подробности могли явишь картины новыя и важныя. Но не начертывая ихъ и даже еще не создавая, надобно-бъ было понять характеръ и духъ Французовъ. Безъ этого; В. Скоттъ и здѣсь пускается не въ попадъ толковать наши чувства и мысли: въ картинамъ его всегда, или почти всегда, хуже всего изображено положеніе Франціи.
   Посмотрите, какую роль заставляетъ онъ ее играть въ 1814 году! Роль набалованнаго дитяти: и это выраженіе кажется ему такъ вѣрно и прилично избраннымъ, что онъ съ большою охотою повторяешь его два раза. У избалованнаго дитяти есть кормилица, и кормилица неразсудительная; да будетъ извѣстно читателямъ, что это значитъ соединенныя Державы, къ большому сожалѣнію Автора {T. XVI, гл. XII и именно 105 стр.}, имѣвшія романическое великодушіе возвратить намъ плѣнниковъ, не обирать нашихъ Музеевъ и подписать трактатъ, по коему мы отдали, кромѣ завоеванія Бонапарте, четвертую часть народнаго населенія и третью часть земель, бывшихъ у васъ до консульства. Сердишься нѣчего; лучше разсудишь. Если-бы B. Скоттъ въ такихъ милостяхъ находилъ одну изученную нѣжность, конечно, я допустилъ-бы его сказать это; но когда онъ обвиняетъ Державы, и въ пагубныхъ уступкахъ, и въ худо понятой снисходительности, я долженъ въ свою очередь объявить сіи обвиненія такъ несправедливы, что убѣдить его въ несправедливости оныхъ, могу сильнымъ авторитетомъ: его собственнымъ.
   Не самъ-ли онъ напомнилъ, что за десять дней до входа союзниковъ въ Парижъ, и Главнокомандовавшіе ихъ арміями и весь Совѣтъ Австрійскій, рѣшились отступишь за Объ, почитая это началомъ другаго отступленія за Рейнъ; что Великобританскій Министръ Лордъ Кастлере воспрепятствовалъ этому, взявъ на себя объявить Державамъ, что какъ скоро начнется отступленіе, Англія перестанетъ имъ платишь, субсидіи; наконецъ, что одинъ изъ союзныхъ Монарховъ, также противившійся рѣшенію Австріи, весьма справедливо далъ замѣтить, что продолжительная война проводитъ въ отчаяніе жителей деревень, и что крестьяне начинаютъ браться за оружіе... Это также могло быть только началомъ. Теперь, прошу Автора принять трудъ, или доставить себѣ удовольствіе перечитать мѣста, только означенныя мною, и кое-что другое: все это очень хорошо изложено въ IV главѣ его XV-го тома. Послѣ сего, пусть онъ подвергнешь зрѣлому разсмотрѣнію снисходительность союзниковъ, которые, говоришь онъ съ досадою, казалось, хотѣли столько-же утаить свою побѣду, сколько Французы скрыть свое пораженіе,-- можешь быть въ томъ, что сначала показалось ему романическимъ великодушіемъ, увидишь онъ, болѣе нѣжнымъ глазомъ, учтивость благоразумную и достойную Исторіи, такъ, что нельзя позволишь себѣ помѣстишь ее въ число романическихъ добродѣтелей.
   Не скажу того-же о нѣкоторыхъ анекдотахъ, собранныхъ біографомъ и относящихся къ пребыванію Наполеона на островѣ Эльбѣ: можешь быть они и справедливы, но вѣрно то, что они романическіе, къ тому-же забавны и малоизвѣстны. Въ самомъ дѣлѣ, любопытно новое государствованіе Императора, подъ скипетромъ коего не болѣе двѣнадцати тысячъ подданныхъ. В. Скопилъ обрисовалъ его очень хорошо. Монархъ-островитянинъ начинаетъ экспедицію, состоящую изъ сорока человѣкъ: она присоединяетъ къ его владѣніямъ необитаемый островокъ. Для обезпеченія своего завоеванія, которое у него могли-бы оспоривать корсары, онъ располагается дѣлать укрѣпленія; потомъ прожектируетъ водопроводы для своей столицы, соляныя варницы для одного изъ своихъ портовъ, большія дороги для всѣхъ своихъ областей, суда для рыбной ловли, лазаретъ, дворецъ въ городѣ и дворецъ за городомъ и -- гдѣ мнѣ все звать! Эта миніатура администраціи, въ слѣпкѣ своемъ приведенная въ размѣръ Лиллипутовъ.-- И все это Исторія?-- Слѣдующая глава есть не иное что, какъ бранная выходка. Авторъ, думая излагать причины возвращенія Бонапарте въ 1815 году и объяснять переворотъ 20 Марта, смѣшиваетъ событія, извращаетъ подробности и безъ разбора расточаетъ недоказанныя обвиненія.
   Можно полагать, что кампанія Ватерлооская изображена въ лучшемъ порядкѣ, начертана съ большимъ тщаніемъ. Италіянецъ воскликнулъ-бы, что особенно битва описана con amore, и по моему мнѣнію это значило-бы похвалить Историка: чѣмъ болѣе любимъ патріотизмъ, тѣмъ не похвальнѣе было-бы желать его только для себя. Истинно-Патріотическое повѣствованіе В. Скотта и въ другихъ отношеніяхъ замѣчательно и любопытно. Пьесы, приводимыя имъ въ доказательство, какъ Приложенія, также достойны того, чтобы обратить на нихъ вниманіе. За всѣмъ тѣмъ, мнѣ пріятно вѣрить, что не въ этѣхъ пьесахъ и совсѣмъ не въ этомъ разсказѣ будутъ узнавать Англичане (болѣе привязанные къ славѣ своихъ войскъ, нежели къ извѣстности счастливаго вождя) все, что солдаты ихъ показали въ сей ужасный день героическаго, или, вѣрнѣе сказать, неукротимаго. Если они хотятъ имѣть вѣрную идею, или живой образъ своего геройства, Французскій Генералъ скажетъ имъ: "Въ день нашего бѣдствія, мы видѣли васъ сомкнутыхъ въ баталіоны-каре, въ долинѣ, между Гонгемоншскимъ лѣсомъ и деревнею Монъ-Сенъ-Жанъ... Конница, подкрѣплявшая васъ, была истреблена, огонь вашей артиллеріи погашенъ... повозки, раненые, резервные парки, вспомогательныя войска бѣжали въ безпорядкѣ къ Брюсселю.... При этомъ страшномъ столкновеніи, ядра нашей гвардейской артиллеріи, громившія непріятеля на близко цѣли и побѣдоносная Французскія конница не могла сбить неподвижное Британская пѣхоты. Можно-бъ было подумать, что она пустила корни въ землю если-бы черезъ нѣсколько минутъ по захожденія солнца, батальоны ея не заколебались такъ величественно: прибытіе Прусской арміи возвѣстило Веллингтону, что числомъ, силою, стойкостію и храбростію войскъ, выставленныхъ имъ въ битву, онъ одержалъ рѣшительнѣйшую побѣду нашего времени." (Guerre de la Péninsule, томъ I, стр. 322).
   Кажется, трудно воздать благороднѣйшую почесть врагамъ-побѣдителямъ: какое-то героическое движеніе чувствуешь вездѣ при этой похвалѣ, и оно-то придаешь ей цѣну несравненную. Такъ истинно, что люди, достойнѣйшіе торжества, бываютъ въ дни пораженія великодушны къ своимъ соперникамъ! Но, да будетъ справедливость ко всѣмъ нашею всегдашнею, первою обязанностію! И мнѣ кажется, что въ этомъ раздѣлѣ, между Веллингтономъ и его войсками пальмовыхъ вѣнковъ за Ватерлооскую битву. Генералъ Фуа могъ-бы, не похищая ничего у солдатъ, оставилъ вождю болѣе, нежели одну неоспоримую честь, выставить ихъ въ битву. Съ какою-бы строгостію ни судили распоряженія, безмѣрно превознесенныя В. Скоттомъ, (и которыя, за всѣмъ тѣмъ, кажется мнѣ, были благоразумны и предусмотрительны), однако-жъ, честь Герцога, и не малая, состоитъ въ томъ, что онъ умѣлъ вѣрно оцѣнить все, чего можно было ожидать отъ своихъ храбрыхъ воиновъ. Впрочемъ, говоря собственно, я думаю, что въ Ватерлооскій день точно въ этомъ состояла главная его заслуга.
   Поверхностно налагая безмѣрныя слѣдствія сего дня, Историкъ обличаетъ себя и въ томъ, что онъ плохо дознался, какое дѣйствіе пѣло второе отреченіе на образъ поступковъ и духъ Французскихъ войскъ. Онъ полагаетъ несомнѣнныхъ, даже то, что въ арміи патріотическія идеи были нераздѣльны съ самою особою и талантами Наполеона. Откуда онъ взялъ это? Какіе нибудь фанатики, могли кричать: "Нѣтъ Императора, нѣтъ солдатъ!" По крайней мѣрѣ я позволилъ-бы имъ это указать; В. Скоттъ могъ повѣрить этому легче или охотнѣе, нежели я, а его всегдашняя привычка заключать у насъ по частному объ общемъ, могла довершить остальное. Это одна изъ тѣхъ ошибокъ, которыя опровергать почти вездѣ я заставляю его самаго противорѣчіями, а это и говоритъ въ пользу его откровенности. Здѣсь опроверженія ждать не далеко: Историкъ, почти не медля, разсказываетъ, что Генералы-побѣдители замедлили до 7-го Іюля вступленіемъ своимъ въ Парижъ, потому, что -- такъ замѣчаетъ Авторъ -- не смотря на конвенцію, подписанную въ ночи съ 2-го на 3-е число, не могли убѣдить войскъ къ удаленію изъ столицы: "тщетный энтузіазмъ заставлялъ ихъ отвергать сіе съ негодованіемъ."
   Между тѣмъ, какъ уступая наконецъ увѣщаніямъ своихъ начальниковъ, войска отступаютъ за Луару, ихъ прежній Генералъ, почти безъ свиты, приѣзжаетъ къ берегамъ Океана; но Океанъ не допускаетъ его переѣхать въ Новый Свѣтъ. Какъ скоро Наполеонъ ступалъ на корабль Великобританскій, сцена перемѣнявшей и переносится, вмѣстѣ съ нимъ, къ Англичанамъ. Многія изъ новыхъ дѣйствующихъ лицъ извѣстны В. Скотту лично: онъ отвсюду получалъ оффиціяльныя извѣстія о пребываніи на Беллерофонтѣ и о переѣздѣ Наполеона отъ береговъ Англіи на островъ Св. Елены. Сія извѣстія, впрочемъ любопытныя, совсѣмъ не такъ окончательно рѣшаютъ, какъ можешь быть думаетъ Авторъ, продолжительныя споръ между Бонапарте, до самой смерти своей утверждавшаго, что онъ сдѣлалъ только визитъ Англіи, и Англійскими Министрами, неучтиво вмѣнившими этотъ визитъ въ дѣло и желавшими обратить его въ отдачу. Должно однакожъ согласиться, что разсказъ В. Скотта, или, когда угодно, его защитительная рѣчь за одну изъ двухъ партіи, необходима всякому, кто хочетъ по совѣсти изслѣдовать все это странное преніе. Недовѣрчивость и внимательность будутъ здѣсь справедливостью и благоразуміемъ {В. Скоттъ почти вездѣ слѣдуетъ Повѣствованіе Капитана Мейтленда, на которое появилось недавно Опроверженіе, какъ сказываютъ, достойное замѣчанія; но мнѣ оно неизвѣстно.}. Почти тоже скажу я о несогласіяхъ знаменитаго плѣнника, съ начала съ Сиромъ Жоржемъ Кокбургомъ, и особенно послѣ, съ Сиромъ Гудзономъ Лоу. Впрочемъ, въ семъ случаѣ есть пунктъ, въ коемъ всѣ разсудительные читатели будутъ согласны съ Историкомъ: это замѣчаніе его, нѣсколько поздно сдѣланное, что и описаніе сихъ сплетней недостойно исторіи."
   Напротивъ, что достойно и оригинально-историческое, что могло-бъ быть описано съ большею живостью и величіемъ, это преждевременная кончина и послѣдніе дни человѣка, родившагося простымъ гражданиномъ небольшаго острова Средиземнаго моря, но впослѣдствіи видѣвшаго подлѣ своего трона посланниковъ всѣхъ государей Европы, кромѣ одного. Наконецъ: онъ видитъ посланниковъ четырехъ великихъ Державъ подлѣ своей тюрьмы, и умираетъ на скалѣ Атлантическаго моря, въ немилости у счастья, не повелителемъ, но плѣнникомъ міра! Хотя въ уменьшенномъ видѣ; но и у нашего Историка развязка сей столь обширной драмы, представляетъ истинно любопытныя подробности.
   Слѣдующій за нею отрывокъ превосходенъ. Онъ названъ Заключеніемъ, и составляетъ нѣчто большее или лучшее, чѣмъ обѣщаетъ его названіе. Это обзоръ, живой, сильный, и весь составленный изъ выводовъ, счастія, генія и характера Наполеона. Умы разсудительные не согласятся, ни со всѣми правилами Автора, ни со всѣми слѣдствіями, какія онъ извлекаетъ изъ нихъ; но они не могутъ не признать и не похвалишь въ семъ блестящемъ сокращеніи правды, иногда силы ума и, почти вездѣ, необыкновеннаго таланта. Или я ошибаюсь, или В. Скоттъ собралъ всѣ силы свои, желая кончить свой трудъ блестящимъ образомъ -- и успѣлъ въ томъ.
   Теперь мой чередъ сдѣлать заключеніе, а мѣста остается у меня мало. Къ счастію, я доставилъ читателю возможность предупредить меня, и безъ сомнѣнія, разборъ большихъ отдѣленій сочиненія, въ различныхъ частяхъ предмета, уже далъ ему вѣрную идею объ общности цѣлаго. Основный, и можетъ бытъ неисправимые недостатокъ всего этого огромнаго зданія, есть дурной выборъ матеріаловъ. Вмѣсто того, чтобы основаніемъ своего труда поставить публичные акты и все къ нимъ относящееся по важности и достовѣрности, Историкъ почти вездѣ составлялъ, то есть, разсказывалъ, описывалъ и судилъ, основываясь на Памятныхъ Запискахъ (Mémoires). Сочинители ихъ, долженствовавшіе быть только свидѣтелями при изслѣдованіи, показались ему удобными и вѣрными руководителями. Сверхъ того, онъ слѣдовалъ иногда одному изъ нихъ, иногда другому, поочередно, не приводя ихъ въ порядокъ, и что еще хуже, не соглашая одного съ другимъ. Отсюда, неминуемо невѣрный ходъ, не ясныя картины, не твердость сужденіи; всего болѣе, отсюда промахи, безчисленныя неточности, безпрестанныя повторенія, и наконецъ противорѣчія, коихъ вотъ еще послѣдній примѣръ. Въ осьмомъ, или девятомъ томѣ, Бонапарте, еще бывши первымъ Консуломъ, являлся благородно исполняющимъ обязанности своего высокаго достоинства, основывающимъ заведенія для народнаго просвѣщенія; въ ХІ-мъ томѣ показали намъ Наполеона учредителемъ Университета, который былъ началомъ всѣхъ лицеевъ, училищъ, частныхъ пансіоновъ, и въ разсказѣ Автора, и въ дѣйствительности являющихся послѣ сего во всѣхъ углахъ Франціи. Хорошо; но вотъ, что читаемъ мы на 129-й страницѣ XVI-го тома: "Во время возстановленія, многіе приходы были и оставались иного лѣтъ безъ всякаго публичнаго богослуженія. Невѣжество увеличилось до удивительной степени. "Намъ извѣстно," писалъ Бонапарте къ одному изъ своихъ префектовъ, "что опасныя сочиненія распространяются въ вашемъ департаментѣ." -- "Если-бы дороги были усыпаны ими," отвѣчалъ чиновникъ, "то Вашему Величеству ненужно-бъ было опасаться вліянія такихъ сочиненіи: у насъ нѣтъ ни единаго человѣка, который-бы желалъ или могъ ихъ читатъ." В. Скоттъ не сказываетъ, и я не знаю, кто сыгралъ съ нимъ дурную шутку; не не принимая, и не выдавая намъ этой шутки за историческое доказательство, онъ умно сдѣлалъ-бы, посовѣтовавшись немного съ двумя совѣтниками, бывшими здѣсь не въ разногласіи: здравымъ разсудкомъ и своими первыми томами.
   Всѣ сіи противорѣчія (упорствую въ моемъ замѣчаніи!) доказываютъ по крайней мѣрѣ, что заблужденіи Автора происходятъ не отъ разсчета, но просто отъ ошибокъ, незнанія событій, неразмышленія и, всего болѣе, отъ поспѣшности въ работѣ. Обвиняя его въ легкомысліи, они говорятъ за его прямодушіе. Оба сіи качества онъ соединились въ такой степени, что если мнѣ укажутъ предметъ, на счетъ котораго онъ обманулся въ цѣломъ своей книги, берусь указать въ этой-же книгѣ такую страницу, такой параграфъ, гдѣ о томъ-же предметѣ находится сущая истина, сущая справедливость. На примѣръ: можно было видѣть, что онъ безпрестанно позволяетъ себѣ поставлять всю Францію виновницею и даже соучастницею во всѣхъ тиранствахъ, претерпѣнныхъ и, почти тотчасъ, свергнутыхъ ею съ себя, въ краткое время своихъ переворотовъ. Но въ концѣ XVI тома, Авторъ отдѣляешь партіи во Франціи отъ всего народонаселенія, и объясняетъ политическія несогласія вообще, слѣдующею краснорѣчивою картиною: "Партіи въ государствѣ, и народъ суть тоже, что вѣтры и Океанъ: которыя вѣтръ сильнѣе, тотъ гонитъ передъ собою волны" -- и черезъ сто страницъ онъ говоритъ еще: "Мы, никогда не подвергавшіеся такимъ испытаніямъ, не имѣвшіе подобныхъ измѣненій въ нашей политической системѣ, мы, казалось-бы, могли обвинять Французовъ въ перемѣнчивости. Но бросивъ взглядъ на исторію Англіи, на времена частыхъ переворотовъ нашихъ въ семнадцатомъ столѣтіи, мы перемѣнимъ восклицаніе, и вмѣсто: Бѣдная Франція! скажемъ: Бѣдное человѣчество!"
   В. Скоттъ могъ-бы прибавить, что во время своихъ переворотовъ Англія, по крайней мѣрѣ никогда не трепетала за свое политическое существованіе. Но и ничего не прибавляя, почему, довольно прямымъ умомъ, не сдѣлать было ему сближенія и замѣчанія, выше приведеннаго? Чего недоставало ему быть правдивымъ? Или сдѣлать-бы сіе замѣчаніе и зрѣло обдумать его, не писавши пятнадцати томовъ, или передѣлать всѣ сіи томы, окончивши ихъ и хорошенько подумавъ.
   Напротивъ, Историкъ кажется возвращался, при весьма многихъ предметахъ, къ впечатлѣніямъ времени самыхъ событій, бывшихъ, можетъ быть, слѣдствіемъ Чтенія газеты или браннаго сочиненія. Что сказали-бы, если-бъ теперь кто нибудь изъ насъ рѣшился судить Питта и Англію по выходкамъ Конвента и Бонапартовскаго Монитёра? Но болѣе нежели кто либо другой, В. Скоттъ долженъ былъ подвергнутъ спокойному а строгому разсмотрѣнію свои понятія о Франціи. Онѣ всегда принадлежалъ къ партіи, самими Англичанами называемой Анти-Французскою, и безъ сомнѣнія, болѣе занятый своими плѣнительными произведеніями, чѣмъ нашими раздорами. Онъ долженъ былъ не одинъ разъ на своемъ вѣку принимать мнѣнія своихъ Политическихъ друзей. Такимъ образомъ, будучи съ давняго времени предубѣжденъ, къ тому-же не сдѣлавъ необходимыхъ изысканій, дабы противоположить предубѣжденію совершенное познаніе событій, при самой прямой душѣ, онъ не могъ предохранишь себя отъ заблужденій, и даже отъ несправедливости, И, какъ помнится я сказалъ уже, что онъ былъ безпристрастенъ совершенно безъ пользы. Отъ того, какъ-бы ни была хороша такая-то, или такая-то часть, но цѣлое сочиненіе не для тѣхъ читателей, которые пожелаютъ во всей строгости изучить тридцать годовъ, обнимаемыхъ сею исторіею, ни для тѣхъ, которые, зная, или думая знать описываемыя въ ней событія, будутъ искать въ ней надежнаго руководства къ сужденію о сихъ событіяхъ. Но въ замѣну того, что я уже замѣтилъ и опять повторяю, если угодно знать: какъ измѣненія революціи, какъ эпохи Имперіи, или, лучше сказать, каждое явленіе и почти каждый актёръ сихъ двухъ великихъ трагедій, понимаемы были, не скажу Англичанами, но Министерскою партіею Англіи, то здѣсь можно узнать это, и можетъ быть единственно здѣсь, ибо ни одна книга, изъ извѣстныхъ мнѣ, не можетъ, въ семъ отношеніи, замѣнишь нѣкоторыхъ главъ сочиненія В. Скотта: онѣ представляютъ богатый рудникъ, изъ коего можно извлечь важные матеріалы, даже для исторіи Англіи за все время безмѣрной четверти вѣка, когда историческое существованіе почти всѣхъ народовъ, почти все состояло изъ отношеніи ихъ къ Французскому народу.
   Кто-то сказалъ, если не ошибаюсь, что Реньярову комедію Légataire, стоитъ только назвать: Fieux Célibataire, и изъ комедіи безнравственной выйдетъ пьеса полезная для нравовъ. Можетъ быть сочиненіе В. Скотта также надобно-бъ было наименовать Исторіею мнѣній, провозглашенныхъ Англійскимъ Министерствомъ о Французской революціи и Императорѣ Наполеонѣ, дабы изъ книги, исполненной ошибками, сдѣлать собраніе полное, чрезвычайно любопытное для свѣдѣнія и чрезвычайно полезное для справокъ. Вотъ я думаю, что удержитъ ее во многихъ библіотекахъ, не смотря на недостатки ея въ цѣломъ, ошибки въ исполненіи, при коихъ мнѣ нѣчего останавливаться, послѣ замѣчаній, уже сдѣланныхъ мною въ предшествующихъ моихъ статьяхъ, и всего болѣе собранныхъ въ первой. Въ самомъ дѣлѣ, всѣ недостатки, какіе, казалось мнѣ, должно было обличить въ четырехъ томахъ Введенія, впослѣдствіи становятся рѣже, особливо въ нѣкоторыхъ отрывкахъ, тщательно мною показанныхъ; однакожъ все являются они съ одного конца сочиненія до другаго. Безпрестанно видите много ума; иногда признаете прекрасный талантъ но слишкомъ часто сіи блестящія силы замѣчаете только въ въ злоупотребленіяхъ. Авторъ, мало затрудняясь въ выборѣ украшеніи и матеріаловъ кажется, не отметаетъ ничего, какъ-бы что ни было противно достоинству рода сочиненія и важности предмета. Намъ говорятъ (томъ V-й), что двѣ трети Конвента, въ ІІІ-мъ году сдѣлавшись членами двухъ Совѣтовъ, поступили, какъ несчастныя женщины, собранныя на перекресткахъ и въ тюрьмахъ столицы и сосланныя въ колоніи, гдѣ, послѣ юности проведенной въ безпутствѣ... онѣ становятся честными... и въ томѣ VIII-мъ, такимъ-же языкомъ говорятъ намъ, что во многихъ случаяхъ, союзъ перваго Консула и его Министровъ (употребленныхъ, какъ увѣряютъ насъ, безъ излишнихъ изслѣдованіи прежняго ихъ поведенія) можно было уподобитъ свадьбамъ Испанскихъ колонистовъ, съ тѣми тварями и нечистотою городовъ, которыхъ посылаютъ для населенія колоній; далѣе, какъ-бы желая исчерпать предметъ, утѣшаются, приводя въ примѣръ рѣчь одного буканьера своей женѣ, выбранной имъ изъ этого привоза пороковъ; потомъ, послѣ сихъ госпожъ и господъ, еще встрѣчаемыхъ въ послѣдствіи, являются, или лучше сказать, снова появляются, можетъ быть въ сотый разъ, колдуньи и домовые, во всякой главѣ представляющія намъ какой нибудь новыя призракъ. Какъ не признаться, что всѣ сіи особы, плохое товарищество и для романиста, у историка составляютъ безобразную, нищенскую свиту.
   Самое увлекательное повѣствованіе "едва-ли заставило-бы проглядѣть такія погрѣшности. Къ несчастію В. Скоттъ дастъ читателю время и доставляетъ необходимое хладнокровіе пересчитать сіи погрѣшности. Исключая описаніе нѣкоторыхъ военныхъ происшествіи, въ числѣ коихъ особенно замѣчу я пораженіе Баварскаго корпуса въ тѣснинахъ Тироля, разсказъ В. Скотта рѣдко бываетъ драматическій: никогда картины его не возвышаютъ и почти совсѣмъ не волнуютъ душу. Жаль, но должно сказать, что сочиненіе его вообще холодно.
   Появленіе сего сочиненія въ свѣтъ несчастливо для Автора; но можетъ быть намъ оно будетъ полезно. У насъ было множество энтузіастовъ В. Скотта, людей, одаренныхъ умомъ и талантами, которые предназначали ему возобновить всѣ роды, и особенно Исторію, въ ихъ глазахъ не столь истинную, какъ его романы. Я не увеличиваю, а только переписываю. Можетъ быть двадцать подражателей, падкихъ на новизну, готовились уже представить намъ историческую пародію его блестящихъ вымысловъ. Но вдругъ, учитель ихъ самъ выходитъ на сцену и съ перваго шага -- падаетъ! Можно надѣяться, что его паденіе надоумитъ учениковъ не столь строго осуждать великую школу Ѳукидида, Тацита, Макіавеля, и другую, не столь великую, но за то болѣе приспособленную къ нуждамъ нашего времени, которой первая мысль находится у нашего де-Ту: она имѣла основателемъ своимъ въ Европѣ Вольтера и произвела у Англичанъ истинныхъ историковъ: Робертсона, Юма, Гиббона. Можетъ быть согласятся подумать и о томъ, что заключить занимательность и историческую, истину въ мѣлкихъ подробностяхъ наряда и нравовъ, кои могутъ понравиться въ романѣ, гдѣ являются украшенныя по лѣтописямъ, значить вести націю, кажется уже возрастную, къ первому вкусу дѣтства. Это уже значило-бы что нибудь; но вотъ что еще важнѣе: Люди, съ самыми лучшими намѣреніями, одаренные талантомъ, умомъ, и умомъ весьма просвѣщеннымъ, внесли къ намъ филантропію, въ глазахъ которой, патріотизмъ, зараженный нетерпимостью и гордостью, есть не иное что, какъ предразсудокъ, недостойный просвѣщенія нашего вѣка, и едва пригодный варварамъ, еще извѣстнымъ въ мірѣ подъ именемъ Грековъ и Римлянъ. Казалось, ученіе это съ каждымъ днемъ приобрѣтало новаго прозелита; можно было подумать, что благородное самолюбіе народа, изъ вѣка въ вѣкъ производившаго чудеса силою патріотической чести, притуплялось. Но славный чужестранецъ пускается судишь насъ; извѣстность привлекаетъ полное вниманіе къ его разсказу -- и съ перваго слова способнаго встревожить самолюбіе (чтобы ни говорили -- самое общественное, потому что безъ него въ городахъ были-бы только жители, а не граждане), тотчасъ, со всѣхъ сторонъ начались всеобщія возраженія, ее всѣхъ сторонъ возвысилось чувство народнаго я. За это искренно благодарю В. Скотта, потому что это заслуга важная.

F****

"Московскій Телеграфъ", No 4, 1828

  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru