Скабичевский Александр Михайлович
Очерки по истории русской цензуры

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ОЧЕРКИ ПО ИСТОРІИ РУССКОЙ ЦЕНЗУРЫ.

III.

   Изъ всего предыдущаго мы видимъ, что послѣ іюльской революціи мы не переставали идти по одной наклонной плоскости до самаго крымскаго погрома. И дѣйствительно, каждый годъ приносилъ какія-нибудь новыя стѣсненія и строгости. Не ограничиваясь запрещеніемъ журналовъ, казавшихся зловредными, министръ Уваровъ не замедлилъ надъ всею журналистикою усилить самый бдительный надзоръ. Съ этою цѣлью, по совѣту члена Главнаго управленія цензуры, барона Брунова, подавшаго въ 1836 году докладную записку о мѣрахъ къ усиленію цензуры, Уваровъ приставилъ къ каждому журналу по два цензора и увеличилъ личный составъ комитетовъ {Истор. Свѣд. о ц. въ Россіи, стр. 46.}. Вмѣстѣ съ этимъ было внушено комитетамъ циркуляромъ, что "цензура должна имѣть строжайшее наблюденіе, чтобы въ повременныхъ изданіяхъ отнюдь не возобновлялась литературная полемика въ томъ видѣ, въ какомъ она въ прежніе годы овладѣла было журналами обѣихъ столицъ" {Сборникъ постановл. и распоряж. по цензурѣ, стр. 227.}.
   Въ тоже время были приняты всѣ мѣры къ ограниченію количества періодическихъ изданій. Такъ распоряженіемъ Главнаго Управленія цензуры 22-го ноября 1837 г. было постановлено, чтобы "издатели, не желающіе продолжать журналъ или газету, но которые получили позволеніе, объявляли, что прекращаютъ свое повременное изданіе; послѣ чего тѣ, которые пожелаютъ возобновить прекращающееся изданіе, входили бы о томъ съ прошеніемъ по установленному порядку, какъ о журналѣ вновь предпринимаемомъ, на который и будетъ испрашиваемо Высочайшее соизволеніе" {Ibid., страница таже.}. Между тѣмъ заранѣе было уже сдѣлано распоряженіе о неразрѣшеніи новыхъ изданій. Это произошла въ 1836 году, когда Краевскій предпринялъ вмѣстѣ съ Одоевскимъ изданіе журнала и обратился съ просьбою объ этомъ установленнымъ порядкомъ къ министру Уварову. Послѣдній представилъ программу журнала, съ ручательствомъ за благонамѣренность редакторовъ на высочайшее усмотрѣніе. Государь находился въ это время бъ Чембарахъ, со сломленною ключицею, былъ въ весьма дурномъ расположеніи духа и на представленіи Уварова о новомъ журналѣ, написалъ: "И безъ того много". Вслѣдъ за тѣмъ Уваровъ разослалъ циркуляръ по комитетамъ отъ 1-го октября 1836 года о томъ, что "представленія о дозволеніи новыхъ періодическихъ изданій на нѣкоторое время запрещаются" {Ibid, стр. таже.}.
   Послѣ этого, дѣйствительно, по словамъ П. И. Панаева (стр. 125), "никакія уже просьбы о новыхъ журналахъ не принимались, и существовавшіе журналы стали перепродаваться за значительныя суммы. Нѣкоторые изъ немногихъ, имѣвшихъ привилегіи на изданіе журналовъ и кое-какъ издававшіе ихъ -- ловко воспользовались этимъ и перепродавали ихъ, дѣлая такимъ образомъ очень хорошія спекуляціи".
   Нѣсколько позже, именно 23-го сентября 1841 года, были сдѣланы еще два распоряженія относительно періодическихъ изданій. Именно, было постановлено недозволять одному лицу быть отвѣтственнымъ редакторомъ двухъ періодическихъ сочиненій безъ особаго разрѣшенія начальства, и во-вторыхъ, были изданы особенныя правила, для изданія сборниковъ. По этимъ правиламъ было дозволено издавать въ неопредѣленные сроки сборники статей по одной или по разнымъ отраслямъ наукъ, литературы, искуствъ, промышленности, общественной жизни, но чтобы въ такихъ сборникахъ отнюдь не были излагаемы послѣдовательно и въ непрерывномъ порядкѣ свѣдѣнія о современныхъ текущихъ явленіяхъ по какой бы то ни было отрасли наукъ, литературы и пр., съ обѣщаніемъ излагать все это впредь. Вмѣстѣ съ тѣмъ исключалась изъ сборниковъ критика, библіографія и полемика. Дозволялись лишь общія и критическія розысканія о разныхъ предметахъ наукъ и пр., также отдѣльныя разсужденія о томъ, что сдѣлано по нимъ въ такую-то эпоху, или такой-то періодъ времени. Подписка на сборникъ, со взносомъ денегъ, допускалась неиначе, какъ отдѣльно на каждую книгу, разсмотрѣнную и одобренную цензурою {Ibid, стр. 232--233.}.
   Результатомъ этихъ мѣръ, само собою разумѣется, былъ полный застой въ развитіи журналистики, въ количественномъ, конечно, отношеніи. Такъ авторъ "Историческихъ свѣдѣній о цензурѣ въ Россіи" упоминаетъ о таблицѣ сочиненій, напечатанныхъ съ дозволенія цензуры, составленной въ началѣ 60-хъ годовъ при министерствѣ народнаго просвѣщенія (стр. 51). Изъ этой таблицы видно, что число періодическихъ изданій, хотя и увеличивалось (весьма, впрочемъ, слабо), но увеличивалось именно число изданій хозяйственно-промышленныхъ, медицинскихъ и модныхъ; напротивъ того, число изданій учено-литературныхъ въ періодъ съ 1834 по 1847 годъ уменьшилось.
   Не малымъ стѣсненіямъ подверглась и книжная торговля. Не говоря уже о цензурныхъ строгостяхъ и мытарствахъ, какія испытывала каждая издаваемая книга, самый способъ изданія подвергся особеннаго рода регламентаціи. Въ то время въ особенномъ ходу былъ обычай, нынѣ почти уже не практикующійся, передъ выходомъ изданія собирать подписку. При ограниченномъ кругѣ читателей, обычай этотъ имѣлъ свое немаловажное значеніе. Собирая подписку, издатель заранѣе могъ сообразить, въ какомъ количествѣ экземпляровъ выпустить ему изданіе; и въ тоже время, если онъ былъ человѣкъ не капитальный, подписка могла дать ему средства для совершенія предпріятія. И вотъ, 12-го ноября 1835 г., были изданы министромъ нар. просв. слѣдующія правила, значительно стѣснившія этотъ обычай: 1) подписка на сочиненіе, заключающее въ себѣ не болѣе 2-хъ томовъ, можетъ быть дозволена только по предварительномъ разсмотрѣніи и одобреніи цензурою всего сочиненія, 2) если сочиненіе содержитъ въ себѣ болѣе двухъ томовъ, то подписка на цѣлый трудъ дозволяется по усмотрѣнію и одобренію половины сочиненія, 3) ежели сочиненіе заключаетъ въ себѣ много томовъ, то подписка дозволяется на одинъ томъ или болѣе, по мѣрѣ разсмотрѣнія и одобренія оныхъ, и 4) не запрещается автору, или переводчику вообще, открывать подписки безденежной, для узнанія: будетъ ли, и въ какой мѣрѣ, поддержано публикою предполагаемое сочиненіе или переводъ, съ тѣмъ, чтобы въ объявленіи сказано было, что по оной подпискѣ деньги вносятся по напечатаніи одного или нѣсколькихъ томовъ" {Сборы, постановл., стр. 226.}.
   Изъ вышеозначенной таблицы мы видимъ, насколько уменьшилось количество выходящихъ книгъ въ періодъ съ 1833 по 1847 годъ: съ 1833--37 годы было издано 51,828 кн.; съ 1838 по 42 -- 44,609, съ 1843 по 47 -- 45,793. "Если разсматривать, говоритъ авторъ "Истор. свѣд. о ценз. въ Россіи":-- эту таблицу по родамъ сочиненій, то окажется, что въ теченіе періода времени съ 1833 по 1847 годъ уменьшилось: книгъ для дѣтей, романовъ, стихотвореній, сочиненій по части теоріи словесности и искуствъ, а также философіи (разительно), отечественной исторіи, математики, естественныхъ наукъ (разительно) и медицины; увеличилось же лишь по предмету сельскаго хозяйства и юридическихъ наукъ" (стр. 51).
   Подтвержденіе этихъ статистическихъ свѣдѣній мы находимъ и въ недавно вышедшей книгѣ "Краткій обзоръ книжной торговли и издательской дѣятельности Глазуновыхъ за сто лѣтъ 1782--1882 г.". На 62-й стр. этой интересной въ своемъ родѣ книги мы читаемъ:
   "Книжная торговля въ Петербургѣ и въ Москвѣ въ это время, или лучше сказать, въ періодъ времени съ 1829--30, почти до 1840 года, была чрезвычайно оживлена. Книжныя лавки были постоянно полны покупателями. Кромѣ покупателей мѣстныхъ, между которыми стали показываться аристократы и люди высшей администраціи, до того времени въ руки небравшіе русскихъ книгъ, зимою появлялись въ значительномъ числѣ помѣщики, покупавшіе за разъ на большую сумму книгъ. В. П. Поляковъ, будучи прикащикомъ въ небольшой лавкѣ No 9, продавалъ въ годъ на 70 тысячъ рублей ассигн.-- сумма по тому времени чрезвычайно значительная. Послѣ 1840 года, книжная, торговля стихла окончательно, покупатель какъ бы исчезъ куда-то, даже и въ настоящее время, если и продается болѣе книгъ, чѣмъ въ то время, то книгъ учебныхъ, ибо число учащихся противу того времени возросло, можетъ быть, болѣе чѣмъ въ 20 разъ, но книгъ собственно для чтенія продается теперь менѣе, чѣмъ тогда"...
   Само общество до такой степени одичало и охладѣло къ умственнымъ интересамъ, что когда въ 1841 году, были выпущены 9, 10 и 11 томы сочиненій Пушкина, то, по словамъ той же книги (стр. 71): "несмотря на то, что въ этихъ томахъ были помѣщены мало знакомыя еще публики, лучшія произведенія Пушкина, каковы: "Мѣдный Всадникъ", "Русалка", "Арапъ Петра Великаго" и множество дотолѣ не напечатанныхъ мелкихъ лирическихъ стихотвореній -- эти новые четыре тома стали продаваться очень тихо и всѣ 5,000 экз. были распроданы въ теченіи десяти лѣтъ". Около того же времени первое изданіе романа Лермонтова, напечатанное типографіею Глазунова въ 1840 году, несмотря на хорошіе отзывы въ "Отечественныхъ Запискахъ" В. Г. Бѣлинскаго, сначала совсѣмъ почти не расходилось; это побудило издателей обратиться къ Ѳ. В. Булгарину и попросить его написать въ "Сѣверной Пчелѣ" статью объ этомъ произведеніи. Какъ только появилась въ "Сѣверной Пчелѣ" статья Ѳ. В. Булгарина, изданіе раскупили почти нарасхватъ" (страница 71--72).
   Подобное равнодушіе невѣжественнаго и апатичнаго общества къ лучшимъ литературнымъ силамъ страны и постыдное подчиненіе его вліянію продажныхъ писакъ, въ родѣ Греча и Булгарина, естественно оправдывали тотъ пренебрежительный взглядъ на всѣхъ литераторовъ вообще, какой господствовалъ въ административныхъ сферахъ. Ужь если наиболѣе авторитетные и вліятельные писатели, какими парадировали въ глазахъ начальства издатели "Сѣверной Пчелы", представлялись въ то же время столь презрѣнными, то какими глазами могло смотрѣть начальство на всю прочую пишущую братью, не исключая и такихъ великихъ именъ, какъ Пушкинъ, Лермонтовъ, Гоголь и Бѣлинскій. Послѣ этого ни малѣйшаго удивленія не заслуживаетъ нижеслѣдующій случай, относящійся къ тому же времени. Когда въ 1839 году г. Краевскій началъ издавать "Отечественныя Записки" и въ первыхъ нумерахъ, подъ рубрикою "неизданныя сочиненія А. С. Пушкина", началъ помѣщать вновь открытыя произведенія только что умершаго поэта, онъ былъ неожиданно приглашенъ къ Дубельту, который встрѣтилъ его слѣдующими словами:
   -- Ну, что, любезнѣйшій, какъ поживаете? Чай веселы, что давненько не зову васъ къ себѣ? А? вѣдь весело, не правда ли? Ну, а теперь призвалъ васъ вотъ для чего: что это, голубчикъ, вы затѣяли, къ чему у васъ потянулся рядъ неизданныхъ сочиненій Пушкина? Къ чему, зачѣмъ, кому это нужно?
   Г. Краевскій попробовалъ было объяснить, кому и чѣмъ дороги сочиненія Пушкина, но былъ прерванъ на первыхъ же словахъ:
   -- Э, эхъ, голубчикъ, заговорилъ Дубельтъ:-- никому-то не нуженъ вашъ Пушкинъ; да вотъ и графъ Алексѣй Ѳедоровичъ (шефъ жандармовъ гр. Орловъ) недоволенъ, сердится и приказалъ вамъ передать, что де довольно этой дряни, сочиненій-то вашею Пушкина, при жизни его напечатано, чтобы продолжать еще и по смерти его отыскивать "неизданныя" его творенія, да печатать ихъ! Не хорошо, любезнѣйшій Андрей Александровичъ, не хорошо. Повторяю, графъ Алексѣй Ѳедоровичъ очень недоволенъ! {"Русск. Стар.", 1881 г., No 3, стр. 714.}
   Дубельтъ имѣлъ свое основаніе сказать подобныя слова, при видѣ того, какъ романы Булгарина, Загоскина или Кукольника расхватываются мигомъ тысячами экземпляровъ, а до сочиненій Пушкина и Лермонтова, дѣйствительно, словно будто не было никому дѣла, и Булгаринъ съ своей стороны могъ бы заявить своимъ литературнымъ врагамъ: "какъ вы меня ни честите, а безъ моей рекламы вашъ Лермонтовъ и до сихъ поръ стоялъ бы на полкахъ книжныхъ лавокъ, и вотъ вамъ доказательство, чьи критическія статьи вліятельнѣе, мои или ваши!"
   Затѣмъ отъ общихъ мѣръ и общаго состоянія литературы подъ ихъ гнетомъ мы перейдемъ къ ряду частныхъ мѣропріятій и отдѣльнымъ случаямъ преслѣдованій различныхъ сочиненій, несмотря на то, что послѣднія успѣли пройти сквозь строй многочисленныхъ цензуръ того времени.
   Такъ еще въ 1834 году было обращено вниманіе на книги, издаваемыя для народа. Замѣтивъ, что нерѣдко поступаютъ прошенія объ изданіи дешевыхъ книгъ и періодическихъ сочиненій, Уваровъ предложилъ на обсужденіе главнаго правленія цензуры вопросъ о томъ, удобно ли распространять подобную литературу? Главное правленіе пришло къ тому заключенію, "что приводить низшіе классы нѣкоторымъ образомъ въ движеніе и поддерживать оные какъ бы въ состояніи напряженія, нетолько безполезно, но и вредно" {Истор. свѣд. о ценз. въ Росс., стр. 52.}.
   Между тѣмъ, несмотря на всѣ регламентаціи прежняго времени, продолжала существовать, минуя всякія цензуры, цѣлая отрасль литературы, именно литература народная, создаваемая самимъ народомъ, въ видѣ лубочныхъ сказокъ и картинъ самаго разнообразнаго содержанія, начиная съ религіознаго и кончая сатирическимъ и скабрёзнымъ. Но Уваровъ не замедлилъ обратить вниманіе и на это упущеніе. Говорятъ, что поводомъ къ этому послужила случайная встрѣча его съ коробейникомъ, продававшимъ лубочныя картины, изъ которыхъ особенное вниманіе министръ остановилъ на одной, изображавшей двухъ дерущихся мужиковъ. Подъ картиной была подпись: "два дурака дерутся, а третій смотритъ и смѣется". Когда графъ, не видя на картинѣ никакого третьяго, спросилъ у коробейника, гдѣ же онъ, то оказалось, что смотрящимъ и смѣющимся дуракомъ бываетъ всегда самъ зритель картины. Это показалось графу непристойною дерзостью, и, принимая во вниманіе скабрёзность или сатирическую соль другихъ картинъ, онъ приказалъ въ 1839 году цензурнымъ комитетамъ вытребовать и процензуровать всю лубочную литературу и живопись, не исключая портретовъ особъ императорской фамиліи и героевъ, начиная съ 1812 г. {Сборн. отд. русс. яз. и слов. ими. акад. наукъ, т. 27; "Русскія народн. карт." Д. Ровинскаго.}
   По всей вѣроятности, въ связи съ этимъ обстоятельствомъ находится распоряженіе 15-го мая 1840 г. о томъ, чтобы "отнюдь не были допускаемы къ печатанію объявленія или афиши съ изображеніемъ Спасителя или другихъ священныхъ лицъ и предметовъ {Сборн. постан., стр. 230.}.
   Послѣ этого можно себѣ представить, какихъ огромныхъ затрудненій и мытарствъ стоило князю Львову выхлопотать дозволеніе издавать книги для народа, несмотря на то, что дѣло шло здѣсь о душеспасительныхъ книгахъ религіознаго содержанія, и князь въ просьбѣ своей писалъ: "служа страждущимъ въ теченіи 20 лѣтъ, и въ продолженіи сего времени обращаясь съ сими несчастными, виновными противъ небеснаго и земного правосудія, я опытомъ убѣдился, что большая часть изъ нихъ не имѣетъ почти никакого понятія о божественной религіи нашей, ни объ обязанностяхъ, ею налагаемыхъ въ отношеніи къ Богу и ближнему, и такимъ образомъ, будучи внѣ закона нравственнаго, они руководствуются однимъ инстинктомъ животной природы... Я желалъ бы снабжать ихъ такими книгами, "которыя вмѣстѣ питаютъ душу и сердце русскаго примѣрами нравственными и благородными. Миссіонеры шотландскіе, англійскіе и американскіе желаютъ помочь намъ своими произведеніями, но ихъ книги не удовлетворяютъ нашимъ потребностямъ". Лишь въ уваженіе къ званію князя и несомнѣнно религіозной цѣли его предпріятія ему было дано разрѣшеніе на изданіе книгъ для народа {Истор. свѣд. о ценъ въ Россіи, стр. 62.}.
   Въ 1837 году была напечатана книга подъ заглавіемъ "Разсказы о преступленіи и невинности". Неизвѣстно, въ чемъ заключалось содержаніе этого сочиненія, но только министръ предложилъ петербургскому цензурному комитету, "не видя никакой пользы въ распространеніи подобныхъ сочиненій" и признавая книгу эту, "хотя ничтожною, но вредною", изъять изъ обращенія и "воспретить дальнѣйшую продажу ея".
   Подобнымъ же образомъ въ 1841 г. были конфискованы экземпляры драматическаго сочиненія "Янетерскій" {Ibid. стр. 45--46.}. Неизвѣстно, объ этэмъ или иномъ драматическомъ сочиненіи московскаго старожилы Великопольскаго упоминаетъ въ своихъ запискахъ Ив. Панаевъ (стр. 203), говоря, что за одну изъ драмъ Великопольскаго "цензоръ Ольдекопъ былъ- отставленъ отъ должности и благородный авторъ тотчасъ же предложилъ ему ежегодно вы давать его цензорское жалованіе. Уволенный цензоръ отказался, кажется, отъ великодушнаго предложенія".
   Къ этому же времени относится появленіе "Трехъ повѣстей" Н. Ф. Павлова, обратившихъ на себя вниманіе правительства либеральнымъ направленіемъ. По словамъ Ив. Панаева (стр. 240), "самъ императоръ удостоилъ ихъ прочтенія, и строго осудивъ ихъ неблагонамѣренное направленіе, замѣтилъ, чтобы посовѣтовать талантливому автору избѣгать впредь такого рода сюжетовъ, что онъ можетъ заняться, напримѣръ, описаніемъ кавказской природы или чѣмъ-нибудь подобнымъ"...
   Изъ мелкихъ частныхъ распоряженій обращаютъ на себя вниманіе слѣдующія два, относящіяся къ этому времени:
   3-го октября 1840 года, Государь Императоръ высочайше повелѣть соизволилъ, чтобы не употреблялись совсѣмъ названія: Бѣлоруссія и Литовскія губерніи. Вслѣдствіе этого заглавіе издаваемой въ Вильнѣ оффиціальной газеты: "Литовскій вѣстникъ" было измѣнено въ "Виленскій Вѣстникъ".
   11-го октября 1841 года, вслѣдствіе Высочайшаго повелѣнія, было сдѣлано распоряженіе отъ канцеляріи министра въ цензурные комитеты о томъ, чтобы "въ статьяхъ о пріѣзжающихъ и отъѣзжающихъ не должны быть помѣщаемы вообще всѣ тѣ лица, кои принадлежатъ къ вѣдомству корпуса жандармовъ, даже и въ тѣхъ случаяхъ, когда они пріѣзжаютъ или уѣзжаютъ изъ столицы и не по казенной надобности" {Сборн. постановл., стр. 230 и 234.}.
   Въ 1841 году, было обращено высочайшее вниманіе на повѣсть Н. Кукольника "Сержантъ или всѣ за одно". Неудовольствіе государя по случаю этой повѣсти повело за собою слѣдующее письмо графа Бенкендорфа къ Н. Кукольнику, отъ 6-го января 1842 г.:
   "М. г. Несторъ Васильевичъ! Историческій разсказъ "Сержантъ или всѣ за одно" обратилъ на себя вниманіе публики желаніемъ вашимъ выказать дурную сторону русскаго дворянина и хорошую -- его двороваго человѣка. Государь императоръ удивляется, какъ можетъ человѣкъ, столь просвѣщенный и обладающій такимъ хорошимъ перомъ, какъ вы, милостивый государь, убивать время на занятія, васъ недостойныя, и на составленіе статей, до такой степени ничтожныхъ.
   "Хотя разсказъ вашъ вы почерпнули изъ дѣяній Петра Великаго, но предметъ, вами описанный, въ анекдотѣ, составляя прекрасную черту великаго государя, въ вашемъ сочиненіи совершенно искаженъ неумѣстными выраженіями и получилъ совершенно другое направленіе. Желаніе ваше безпрерывно выказывать добродѣтель податного состоянія и пороки высшаго класса людей не можетъ имѣть хорошихъ послѣдствій, а потому не благоугодно ли вамъ будетъ на будущее время воздержаться отъ печатанія статей, противныхъ духу времени и правительства, дабы тѣмъ избѣжать взысканія, которому вы, при меньшей какъ нынѣ снисходительности, подвергнуться можете".
   Неизвѣстно, что отвѣчалъ на это грозное посланіе Кукольникъ, но надо полагать, что отвѣтъ его былъ исполненъ подобострастной покорности и страха, такъ какъ 30-го января того же года послѣдовалъ новое письмо гр. Бенкендорфа, исполненное мягкаго и успокоительнаго тона.
   "М. г., Несторъ Васильевичъ! писалъ гр. Бенкендорфъ:-- получивъ письмо ваше, отъ 27-го сего января, спѣшу успокоить васъ, м. г., что изъ памяти государя императора совершенно изгладилось то впечатлѣніе, которое произведено было повѣстью вашею "Сержантъ Ивановъ", и въ мысляхъ его величества не осталось противъ васъ ни малѣйшаго гнѣва; если же вамъ и сообщено было о замѣченныхъ недостаткахъ въ вашей повѣсти, то единственно потому, что его Величество, памятуя всѣ другія произведенія ваши по части литературы, былъ нѣсколько остановленъ тѣмъ, что въ новой повѣсти вашей встрѣчаются мѣста, не вполнѣ достойныя пера вашего, и его императорское величество соизволилъ замѣтить это именно потому, что считаетъ васъ въ числѣ отличныхъ писателей, всегда ожидалъ отъ васъ произведеній, равныхъ вашему таланту, и что вы трудами своими можете приносить пользу и честь нашей литературѣ {"Русск. Стар.", 1871 г., No 6, стр. 793--794.}.
   

LIII.

   Между тѣмъ, духовное вѣдомство, чуждое мірскихъ дѣлъ и тревожныхъ вопросовъ жизни, и въ 30-ые, и въ 40-ые годы, продолжало заниматься все тѣми же вопросами, какіе были подняты въ первой половинѣ 20-хъ годовъ дѣятельностью Библейскихъ обществъ и затѣмъ паденіемъ мистиковъ. Такъ, мы видѣли, что еще въ 1824 году, Шишковъ препроводилъ митрополиту Серафиму цѣлый рядъ мистическихъ книгъ съ цѣлью разсмотрѣнія и осужденія ихъ. Тогда же былъ учрежденъ съ этою цѣлью при с.-петербургской духовной академіи особенный комитетъ, но комитетъ этотъ, мѣняясь то временемъ въ своемъ составѣ, не торопился съ исполненіемъ возложеннаго на него порученія, чему, конечно, способствовали смутныя событія того времени, а затѣмъ отставка Шишкова и ослабленіе того живого интереса, какой внушали мистическія книги въ 24 и 25 годахъ. Отобранныя у публики книги массами валялись по съѣзжимъ домамъ, а о существованіи комитета всѣ позабыли. Но вотъ, въ 1830 году, с.-петербургскій военный генералъ-губернаторъ отнесся вдругъ къ оберъ-прокурору св. Синода о томъ, что дальнѣйшее загроможденіе съѣзжихъ домовъ мистическими сочиненіями крайне неудобно. Тогда св. синодъ, 18-го іюля 1830 г., опредѣлилъ перемѣстить книги въ зданія духовнаго вѣдомства. Тѣмъ дѣло и ограничилось, о комитетѣ опять забыли и продолжалъ онъ безвѣстно и бездѣятельно существовать 8 лѣтъ, до 1838 года.
   Въ этотъ годъ о комитетѣ снова вспомнили по совершенно случайному поводу: въ Пензу былъ командированъ коллежскій совѣтникъ Кудрявцевъ для ревизіи тамошняго консисторскаго архива. Онъ донесъ, между прочимъ, что отобранныя по пензенской епархіи книги стѣсняютъ книгохранилище и предлагалъ сжечь ихъ, по описи, при свидѣтеляхъ. Вслѣдствіе этого, указами изъ св. синода, 24-го октября 1838 года, потребованы были отъ архіереевъ свѣдѣнія о положеніи этого дѣла по епархіямъ, а митрополиту Серафиму поручено было побудить комитетъ немедленно заняться разсмотрѣніемъ книгъ.
   Архіереи не замедлили своими донесеніями, причемъ обнаружилось, что книги хранились такъ небрежно, что по большей части оказались утраченными и похищенными. Такъ, напримѣръ, въ кіевской епархіи не оказалось ни одной книги; онѣ были разворованы еще въ 1831 году нѣкіимъ канцелярскимъ служителемъ Вензелемъ, который продавалъ ихъ на базарѣ. Но при всѣхъ этихъ донесеніяхъ архіереевъ самый курьёзнѣйшій фактъ былъ слѣдующій: св. синодъ внезапно открылъ существованіе такого цензурнаго комитета, о которомъ никто и не подозрѣвалъ. Именно казанскій епископъ Владиміръ доносилъ, что книги, представленныя въ консисторію, онъ поручилъ разсмотрѣнію казанскаго духовнаго цензурнаго комитета. Въ 1842 году 30-го ноября, св. синодъ предписалъ казанскому епископу доставить свѣдѣніе, что это за духовно-цензурный комитетъ, существуетъ ли онъ нынѣ въ казанской епархіи, если существуетъ, то на какомъ основаніи и какія были занятія его въ истекшемъ и прошедшихъ годахъ? Архіепископъ донесъ, что комитетъ учрежденъ въ 1817 г. преосвященнымъ Амвросіемъ (Протасовымъ), при правленіи казанской академіи, какъ цензурный комитетъ проповѣдей, сказываемыхъ духовенствомъ г. Казани и уѣзда его, а по закрытіи академіи, въ 1818 г., продолжался оный при семинарскомъ правленіи, и ему же поручено было разсмотрѣніе вредныхъ книгъ; въ 1840 году, по представленію семинаріи, что въ немъ нѣтъ болѣе нужды, въ томъ видѣ, какъ онъ учрежденъ первоначально, положено не считать его существующимъ, а членамъ его именоваться просто цензорами проповѣдей.
   Между тѣмъ, вышеупомянутый комитетъ при с.-петербургской духовной академіи, выведенный предписаніемъ синода изъ своего пятнадцатилѣтняго усыпленія, прежде чѣмъ приступить къ дѣлу, долженъ былъ заняться пополненіемъ своихъ членовъ, такъ какъ въ эти 15 лѣтъ одни изъ его членовъ успѣли умереть, другіе -- перемѣститься по службѣ и число оставшихся оказалось крайне незначительно; пришлось прибавить еще шесть членовъ. Въ 1843 году 10-го февраля, т. е. 19 лѣтъ спустя послѣ своего учрежденія, комитетъ, наконецъ, окончилъ свои работы. Всѣ разсмотрѣнныя имъ мистическія книги онъ раздѣлилъ на два разряда: къ первому отнесены книги вредныя и опасныя: "Воззваніе къ человѣкамъ", "Таинство креста", "Путь ко Христу", "Побѣдная повѣсть", "Письма къ другу" и "Сіонскій Вѣстникъ". Только въ двухъ изъ нихъ, по мнѣнію комитета, нѣтъ прямой хулы на церковь и правительство, но зато одна изъ нихъ ("Письма къ другу") проповѣдуетъ массонство, а другая ("Путь ко Христу") -- мрачныя начала розенкрейцеровъ или химическихъ философовъ, у которыхъ все духовное идетъ по физическимъ законамъ стихій, а не по слову Божію, не по закону благодати. Ко второму разряду отнесены остальныя книги: въ нихъ, по заключенію комитета, не видно злой политической цѣли, но онѣ всѣ вообще исполнены заблужденій квіэтизма, эманотизма, излишней свободы ума въ разсужденіи вѣры, и весьма ясно проповѣдуютъ то, что противно св. писанію и вообще православному ученію вѣры. По общему заключенію комитета, "самая строгая истина оправдываетъ тѣ мудрыя, давно принятыя духовнымъ и гражданскимъ правительствами мѣры къ изъятію оныхъ изъ употребленія; и потому комитетъ полагалъ бы привести въ исполненіе въ отношеніи ихъ такую мѣру, чтобы онѣ вовсе были уничтожены, какъ плевелы, которыхъ ни подъ какимъ видомъ нельзя оставить растущими до жатвы на благодатной нивѣ единой, святой соборной, апостольской, православно-каѳеолической всероссійской церкви".
   Св. синодъ поручилъ это донесеніе на предварительное разсмотрѣніе митрополиту Антонію, который 8-го іюля 1843 г. представилъ, что мнѣніе комитета, относительно мистическихъ книгъ, онъ признаетъ основательнымъ, а потому полагаетъ истребить ихъ посредствомъ сожженія. 1-го сентября 1843 года состоялось синодское опредѣленіе: рапортъ сей доложить св. синоду впредь, когда будетъ назначено. Въ другой разъ дѣло доложено было 20-го декабря 1844 г. и снова состоялось опредѣленіе: дѣло сіе доложить въ будущемъ 1845 году. Въ декабрѣ 1846 г. составленъ былъ проэктъ опредѣленія св. синода, чтобы всѣ книги, значущіяся въ реэстрѣ, вытребовать изъ епархій въ св. синодъ, съ приложеніемъ описи онымъ. Но было ли приведено въ исполненіе это опредѣленіе св. синода, и вообще получило ли дѣло дальнѣйшее движеніе, или оно такъ и заглохло, остается покрытымъ мракомъ неизвѣстности. И еще бы: болѣе 20-ти лѣтъ спустя, какой-же иной интересъ могли имѣть подобныя книги, кромѣ историческаго? Судъ надъ ними былъ теперь судомъ надъ мертвыми {Исторія перевода библіи на русскій языкъ И. Чистовика, ч. I стр. 137--148.}.
   Гораздо большій интересъ возбуждалъ въ средѣ духовенства вопросъ о переводѣ библіи на русскій языкъ. Вопросъ этотъ былъ нетолько поднятъ, но почти рѣшенъ библейскимъ обществомъ, главная дѣятельность котораго заключалась именно въ переводѣ библіи на всѣ возможные языки. Библейское общество успѣло во время своего существованія перевести на русскій языкъ Новый Завѣтъ и издать его въ параллели съ славянскимъ текстомъ нѣсколькими изданіями въ количествѣ десятковъ тысячъ экземпляровъ; передъ закрытіемъ же своимъ оно готовилось издать Евангеліе на одномъ русскомъ безъ параллели славянскаго текста. Кромѣ этого, оно издало 12 изданій Псалтыри на русскомъ языкѣ въ количествѣ 100,000 экземпляровъ, и готовилось выпустить въ свѣтъ переводъ книгъ Ветхаго Завѣта, при чемъ пять книгъ Моисеевыхъ были уже отпечатаны.
   Партія православнаго духовенства, ратовавшая противъ дѣятельности библейскаго общества, наиболѣе возставала на него именно за эти переводы. Несмотря на то, что по духу православной церкви, переводъ книгъ священнаго писанія на какой бы то ни было языкъ не возбраняется и это составляетъ существенный пунктъ различія православія отъ католичества, въ средѣ духовенства того времени не мало было членовъ, безусловно отрицавшихъ переводъ библіи на русскій языкъ. Правда, что во время существованія библейскаго общества и видя расположеніе Александра къ переводамъ библіи на русскій языкъ, люди эти не смѣли высказываться прямо и протесты свои замаскировывали такимъ образомъ, что они вовсе не противъ того, чтобы библія была переведена на народный языкъ, а лишь требуютъ, чтобы это было сдѣлано православными пастырями подъ вѣдѣніемъ св. синода, а не библейскимъ обществомъ, состоящимъ изъ массы мистиковъ, сектантовъ, людей разныхъ вѣроисповѣданій, подъ начальствомъ свѣтскихъ людей съ колеблющимися мыслями. Но когда партія православнаго духовенства восторжествовала, воздвиглись гоненія на мистиковъ, библейскія общества были закрыты, тогда противники перевода библіи заговорили другимъ языкомъ. Первымъ дѣломъ приступлено было къ истребленію всѣхъ заготовленныхъ библейскимъ обществомъ книгъ св. писанія на русскомъ языкѣ и въ послѣдней половинѣ 1824 г. или первой 1825 г. на кирпичномъ заводѣ было устроено цѣлое auto-do-fe, причемъ были сожжены десятки тысячъ экземпляровъ этихъ книгъ {Ibid. стр. 356--357.}. Затѣмъ, когда во время коронаціи въ 1826 г. и по пріѣздѣ въ Петербургъ, московскій митрополитъ Филаретъ, принимавшій нѣкогда участіе въ библейскихъ обществахъ и не перестававшій открыто ратовать за переводъ св. писанія, заговорилъ съ митрополитомъ Серафимомъ объ этомъ предметѣ, Серафимъ не сталъ уже теперь приводить никакихъ косвенныхъ доводовъ противъ перевода, а безъ всякихъ объясненій категорически заявилъ: "если вы будете настаивать на продолженіи перевода священнаго писанія, я выйду въ отставку" {Ibid. стр. 154.}.
   Вскорѣ послѣ того государю представленъ былъ проэктъ объ улучшеніи духовнаго управленія. Въ проэктѣ этомъ было представлено о томъ, что синодъ самъ не знаетъ положенія церкви, никакихъ ревизій въ эпархіяхъ не производится, во всѣхъ частяхъ церковнаго управленія страшныя упущенія, и поэтому предполагалось учредить надъ синодомъ что-то въ родѣ протестантской консисторіи изъ духовныхъ и свѣтскихъ лицъ. Между прочимъ проэктъ коснулся и вопроса о переводѣ библіи. Государь приказалъ разсмотрѣть этотъ проэктъ въ св. синодѣ. Такъ какъ проэктъ былъ обширенъ и требовалъ разсмотрѣнія многихъ предметовъ, то было положено, чтобы члены синода предварительно прочли его, чтобы потомъ могли при общемъ слушаніи представить свои замѣчанія. Митрополитъ Филаретъ, воспользовавшись этимъ, написалъ особую записку о проэктѣ для предложенія прочимъ членамъ. "Здѣсь между прочимъ, говоритъ онъ въ своихъ воспоминаніяхъ: -- нужно было коснуться и перевода священнаго писанія. Я изложилъ тоже, что говорилъ преосв. Серафиму. Записка была прочтена. О переводѣ снова изъявилъ несогласіе преосв. Серафимъ. Несмотря на то, положено было представить ее государю, какъ мнѣніе одного изъ членовъ синода. Еслибы государь и не одобрилъ, синодъ не потерпѣлъ бы пораженія, представляя только частное мнѣніе. Государь прочиталъ и написалъ: справедливо. Послѣ говорилъ мнѣ А. Н. Голицынъ: что же вы не настояли на своемъ мнѣніи о переводѣ священнаго писанія? Я отвѣчалъ, что не хочу производить раскола въ церкви". {Ibid стр. 157.}
   Послѣ этого вліяніе с.-Петербургскаго митрополита Серафима, первоприсутствующаго въ св. синодѣ, до такой степени превозмогло, что вопросъ о переводѣ библіи казался окончательно погребеннымъ. Наиболѣе вліятельные члены церковнаго управленія рѣшительно стали въ этомъ отношеніи на почву католичества, начавши утверждать, будто у православной церкви есть правило не всѣмъ христіанамъ дозволять чтеніе слова Божія. Они опирались въ этомъ мнѣніи на патріаршія гранаты, въ которыхъ о чтеніи священнаго писанія сказано слѣдующее: "всякому благочестивому позволяется слушать писаніе, дабы вѣровать сердцемъ въ правду и устами исповѣдовать во спасеніе; но не всякому позволяется безъ руководства читать нѣкоторыя части писанія, особливо ветхаго завѣта. Безъ разбору позволять неискуснымъ чтеніе св. писанія тоже значитъ, что и младенцамъ предложить употребленіе крѣпкой пищи".
   На этомъ основаніи было даже предложеніе утвердить исключительное, церковное и учебное, общественное и домашнее употребленіе славянской библіи церковнымъ авторитетомъ, какъ это сдѣлано въ римско-католической церкви относительно Вульгаты.
   Приверженцы перевода св. писанія на русскій были сильно смущены такими предположеніями своихъ противниковъ. Тверской архіепископъ Григорій писалъ по этому поводу къ митрополиту Филарету (московскому): "Одна мысль о запрещеніи чтенія св. писанія простымъ христіанамъ приводитъ меня въ страхъ. Не могу постигнуть, откуда происходитъ такое мнѣніе. Не есть ли оно изобрѣтеніе всегда скрытно дѣйствующихъ агентовъ латинства? Или это мнѣніе есть порожденіе умножающагося въ наше время вольнодумства, дабы потомъ, какъ оно прежде поступало съ духовенствомъ западной церкви, смѣяться надъ нами? Да помилуетъ насъ Всемилостивый"...
   Послѣ этого понятно, что когда въ 1834 г. алтайскій архимандритъ Макарій прислалъ къ московскому митрополиту Филарету письмо о потребности для россійской церкви переложенія всей библіи съ оригинальныхъ языковъ на современный русскій языкъ, пр. Филаретъ не нашелъ удобнымъ дать этому заявленію гласность и оффиціальный характеръ; нечего было и думать объ успѣхѣ подобнаго заявленія {Ibid. стр. 157--169.}.
   Но, какъ это всегда бываетъ, когда какая-либо потребность насильственно одаривается, она ищетъ себѣ удовлетворенія окольными путями и переходитъ на нелегальную почву. Такъ произошло и въ настоящемъ случаѣ. Между тѣмъ, какъ противники перевода библіи на русскій языкъ помышляли о томъ, какъ бы ограничить чтеніе даже и славянской библіи, одинъ изъ самыхъ ревностныхъ участниковъ въ библейскомъ обществѣ, переводчикъ библіи, протоіерей Г. П. Павскій, профессоръ еврейскаго языка въ спб. академіи и богословія въ сиб. университетѣ, и законоучитель наслѣдника престола, продолжалъ переводить библію и послѣ закрытія Библейскаго общества, съ студентами, въ качествѣ профессора и, переводя книгу за книгой, довелъ свой переводъ до конца пророческихъ книгъ. Списки перевода передавались изъ курса въ курсъ; а въ 1838 году, уже по прекращеніи Г. П. Павскимъ его лекцій въ академіи, студенты XIII курса (выпущенные въ 1839 г.) выпросили у академическаго начальства позволеніе отлитографировать свои лекціи, и вмѣстѣ со всѣми прочими курсами приступили къ отлитографированію и перевода библіи. Дѣло это поручено было студенту Гошкевичу. Онъ собиралъ списки, свѣрялъ ихъ и лучшіе приготовлялъ для литографированія, при помощи своихъ товарищей Хергозерскаго и Захарова. Такимъ образомъ въ 1838--39 годахъ было отлитографировано литографщикомъ пажескаго корпуса Мейеромъ 150 экземпляровъ слѣдующихъ книгъ ветхаго завѣта: "Іова", "Экклезіаста", "Пѣсни пѣсней", "Притчей Соломоновыхъ", "Пророковъ" большихъ и меньшихъ. Цѣна каждаго экземпляра обходилась 15 руб. асс. Экземпляры продавались съ большою осторожностью подъ видомъ лекцій.
   Примѣру студентовъ XIII курса послѣдовали и студенты XIV курса, вышедшіе въ 1841 году, съ большею ревностью и предпріимчивостью. Для усиленнаго хода дѣла приглашены были студенты московской и кіевской духовныхъ академій. Главнымъ распорядителемъ былъ студентъ Жемчужинъ: онъ отбиралъ подписки отъ студентовъ, сколько кому изъ нихъ нужно экземпляровъ, договаривалъ писцовъ, велъ разсчетъ съ литографіею и заботился объ исправленіи ошибокъ перваго выпуска перевода. Жемчужинъ бралъ подписку отъ студентовъ съ условіемъ, чтобы получаемыхъ экземпляровъ не давать и не посылать никому изъ лицъ свѣтскихъ, а отсылать ихъ къ однимъ духовнымъ, и то собственно къ профессорамъ и учителямъ семинарій; литографированіе библіи содержать въ тайнѣ. Изъ литографіи Мейера въ 1841 году выпущено было 300 экземпляровъ учительныхъ и пророческихъ книгъ Ветхаго Завѣта. Цѣна каждаго экземпляра обходилась около 10 р. Кромѣ этихъ двухъ изданій, въ литографіи спб. военнаго генералъ-губернатора было отлитографировано 30 экземпляровъ {Ibid., стр. 169, 172, 231.}.
   Но при всѣхъ этихъ предосторожностяхъ дѣло велось слишкомъ явно, чтобы долго сохраниться въ тайнѣ. Литографированные экземпляры библіи, вмѣстѣ съ рукописными, не замедлили распространиться по всей Россіи. И вотъ въ концѣ 1841 года послѣдовалъ доносъ: именно кіевскій митрополитъ Филаретъ получилъ въ Петербургѣ письмо безъ подписи, присланное изъ Владиміра. По нѣкоторымъ извѣстіямъ письмо это было писано баккалавромъ московской академіи іеромонахомъ Агаеангеломъ.
   "Св. апостолъ Іуда, оправдывалъ свой доносъ авторъ письма:-- умоляетъ христіанъ подвизаться за вѣру, однажды преданную святымъ. Апостолъ Павелъ заповѣдуетъ обличать дѣла тьмы. Самъ Господь повелѣваетъ объявлять церкви о томъ, кто вводитъ въ соблазнъ другихъ. Слыша сіи уроки, вѣрующій христіанинъ не можетъ оставаться спокойнымъ, когда передъ его очами превращаютъ истину Божію во лжу, вѣчную премудрость -- въ буйство человѣческое.
   "Недавно вышелъ въ Петербургѣ литографированный русскій переводъ учительныхъ и пророческихъ книгъ ветхо-завѣтнаго канона (исключая псалмовъ). Переводъ показываетъ, что надъ нимъ трудился человѣкъ, свѣдущій въ еврейскомъ языкѣ и способный владѣть русскимъ словомъ... Можно бы почесть не важнымъ сіе дѣло, еслибы оно произошло отъ неопытности и ошибочнаго выбора иностранныхъ пособій; но когда переводчикъ не разъ, не два пересматривалъ свой переводъ, когда при каждомъ пересмотрѣ вводилъ новыя лжесловія и когда авторитетъ его учености и слава многовѣдѣнія грозятъ обширнымъ распространеніемъ переводу, то ни молчаніе ни умѣстно, ни терпѣніе не спасительно".
   Далѣе слѣдуютъ пункты обвиненія перевода Павскаго: 1) "читателя прежде всего поражаютъ заблужденія касательно пророчествъ, относящихся къ Іисусу Христу и Его церкви. Читая переводъ, не видишь ни одного предсказанія о Его божественномъ Лицѣ. Если же гдѣ и захотѣли бы видѣть по причинѣ яснаго описанія свойствъ и дѣйствій Спасителя съ совершенною точностью, повторяемаго евангелистами, то переводчикъ прилагаетъ къ такимъ мѣстамъ замѣчанія, давая совершенно другой смыслъ рѣчамъ пророковъ. 2) Въ переводѣ встрѣчаются многія мѣста, въ которыхъ переводчикъ усвояетъ св. писаніямъ мысли и слова, недостойныя богодухновенныхъ мужей и противныя намѣренію ихъ (въ примѣръ указано на замѣчаніе о книгѣ "Пѣснь Пѣсней", на оглавленіе книги "Іова" и на деревенскія фразы перевода начала 58 главы "Псаіи": "кричи во все горло, не умолкай", что можно бы перевести такъ: "восклицай, провозглашай отъ всей гортани, не умолкай". 3) Наконецъ, переводчикъ не увѣренъ въ подлинности и достовѣрности многихъ частей"...
   Въ заключеніи же этого доноса авторъ совершенно неожиданно петолько не оказывается противникомъ перевода библіи на русскій языкъ, но, напротивъ того, въ этомъ видитъ единственное средство къ искорененію такихъ заблужденій, какъ переводъ Павскаго: "Самое дѣйствительное средство, говоритъ онъ:-- воспрепятствовать распространенію перевода состоитъ въ томъ, чтобы удовлетворить общему чувству нужды вѣрнымъ переводомъ, обнаружить въ полномъ свѣтѣ самую истину, которая имѣетъ довольно силы состязаться съ ложью и одержать надъ нею побѣду. Справедливо, что при семъ дѣлѣ невозможно избѣжать роптанія со стороны людей суевѣрныхъ и упорствующихъ въ темнотѣ невѣжества. Но чѣмъ же виноваты души, ищущія истины, чтобы изъ опасенія возмутить покой суевѣрія и грубости, отказать имъ въ пищѣ? Ни въ какое время истина Божія не была скрываема отъ людей, преданныхъ ей. Мы можемъ указать даже на многіе отечественные примѣры въ доказательство того, какъ всегда заботились пастыри приблизить разумѣніе слова Божія къ понятіямъ и языку современному" {Ibid, стр. 173--179.}.
   Митрополитъ кіевскій Филаретъ, получивъ это письмо, препроводилъ его оберъ-прокурору св. синода Н. А. Протасову, который тотчасъ же поручилъ директору духовно-учебнаго управленія А. И. Карасевскому произвести о переводѣ Павскаго предварительное дознаніе. Затѣмъ св. синодъ, опредѣленіемъ 13/18 февраля, постановилъ нарядитъ слѣдствіе, поручивъ его особенно для того учрежденному комитету, подъ предсѣдательствомъ ревельскаго епископа Венедикта и ректора курской семинаріи, архимандрита Варлаама. Начались обыски, отбиранія литографированныхъ экземпляровъ библіи, допросы.
   Дѣло это повело къ новому враждебному столкновенію двухъ партій, на которыя въ то время дѣлилось духовное вѣдомство, по отношенію къ вопросу о переводѣ библіи. Наиболѣе рьяный противникъ этого вопроса, преосвященный Серафимъ, былъ до крайности возмущенъ открытіемъ перевода Павскаго, и умирающій, лежа на смертномъ одрѣ, онъ тѣмъ не менѣе разразился грознымъ письмомъ къ гр. Протасову. "При извѣстіи объ упомянутомъ переложеніи, писалъ онъ въ этомъ письмѣ:-- я исполнился душевнаго прискорбія, какъ потому, что такое злоупотребленіе святынею, очевидно, угрожаетъ той чистотѣ, въ которой ученіе вѣры преподавалось въ отечествѣ нашемъ, ограждаемомъ отъ пагубныхъ иноземныхъ суемудрій помощію Божіею и попеченіемъ благочестивѣйшаго Государя Императора, такъ и потому, что такое злокачественное посягательство явилось отъ имени и посреди духовнаго юношества, отъ котораго мы ожидаемъ вѣрныхъ и усердныхъ пастырей и служителей церкви, воспитывающей ихъ своими трудами и пожертвованіями. Разсматривая сей случай со всѣхъ сторонъ, я, къ великому прискорбію, усматриваю въ немъ горестное послѣдствіе тѣхъ ложныхъ насчетъ употребленія слова Божія понятій, которыя, бывъ нѣкогда занесены къ намъ иновѣрцами, и увлекши умы нѣкоторыхъ у насъ, угрожали іерархіи подрывомъ власти, народу -- воспитаніемъ въ немъ обольстительнаго, но вмѣстѣ и гибельнаго чувства независимости отъ церкви, православію -- ниспроверженіемъ коренныхъ началъ его; ибо, по ученію православной церкви, св. писаніе передано Богомъ не народу, а сословію пастырей и учителей, и уже черезъ нихъ народу. Зловредныя мнѣнія, пресѣченіе коихъ требовало великихъ усилій, отъ истиннаго усердія къ церкви, возродившись нынѣ и явившись во всемъ своемъ безобразіи, на самомъ опытѣ показали, какъ глубоко вкореняются и съ какимъ трудомъ врачуются подобные недуги. Нечестивое приложеніе священнаго писанія тѣмъ больше возбуждаетъ негодованіе и скорбь, что оно явилось тогда, когда православная церковь наша такъ недавно еще однѣми истинами своего неповрежденнаго ученія возвратила къ себѣ милліоны отпадшихъ чадъ (здѣсь разумѣется возсоединеніе уніатовъ въ 1839 году), когда начинаютъ взразумлятѣся и другіе, погрѣшительно укоряющіе насъ въ допущеніи перемѣнъ, и когда церковь наша съ утѣшеніемъ видитъ возрастающимъ благочестивое чувство въ народѣ, возбужденное примѣромъ благочестія въ Государѣ".
   Въ этихъ мысляхъ преосв. Серафимъ предлагалъ: "1) дознать съ полною достовѣрностью, кто именно тотъ и тѣ, которые возбудили студентовъ приступить къ такому дѣлу: ибо не можетъ онъ допустить, чтобы студенты приступили къ тому сами безъ руководства, безъ опыта, безъ связи съ прежнимъ, воспрещеннымъ образомъ мыслей; и затѣмъ виновнымъ пресѣчь всякую возможность посягать на подобныя дѣйствія, испытавъ совѣсть и тѣхъ, которые почему-либо знали о существованіи зла и оказывали грѣховное равнодушіе, не поспѣшивъ обнаружить того, какъ требовали и присяга, и польза церкви, и 2) усилить мѣры, которыя уже приняты г. оберъ-прокуроромъ, чтобы на будущее время все воспитаніе духовнаго юношества направлено было къ сохраненію во всей неприкосновенности прямого православнаго ученія вѣры и ограждено отъ всякаго колебанія мыслями иновѣрныхъ, и чтобы никто, ни подъ какимъ видомъ и предлогомъ, не отваживался посягать на переложеніе св. писанія, долженствующаго оставаться въ томъ видѣ, въ какомъ оно принято нами отъ нашихъ благочестивыхъ предковъ и до нынѣ служило закономъ нашего благоденствія"...
   Митрополиты, кіевскій и московскій, не зная ничего объ этомъ письмѣ Серафима, однажды въ частной бесѣдѣ между собою разговорились о неясности и невѣрности въ разныхъ мѣстахъ славянскаго перевода библіи и пришли къ такому заключенію, что слѣдовало бы въ иныхъ мѣстахъ присовокупить истолкованіе, въ другихъ -- замѣнить непонятныя слова и неправильныя выраженія иными, въ-третьихъ -- пояснить смыслъ въ краткомъ перечисленіи содержанія въ оглавленіи той или другой книги. О разговорѣ этомъ узналъ гр. Протасовъ, раздѣлявшій всѣ мнѣнія пр. Серафима, и рѣшился устроить особеннаго рода западню для приверженцевъ перевода библіи. Онъ явился къ Филарету московскому и спросилъ его: "Справедливъ ли дошедшій до него слухъ?". Филаретъ передалъ разговоръ свой съ митрополитомъ кіевскимъ отъ слова до слова. Тогда гр. Протасовъ спросилъ: "Не рѣшится ли онъ дать ему записку о такомъ важномъ вопросѣ, чтобъ самому въ него вдуматься и оцѣнить мнѣніе двухъ старшихъ членовъ синода?" -- "Охотно, отвѣчалъ Филаретъ: -- я не отрекусь отъ своихъ словъ, и что говорилъ вашему сіятельству, тоже скажу и на письмѣ".
   Митрополитъ Филаретъ не замедлилъ изложить въ запискѣ всѣ свои мнѣнія о истолкованіи и исправленіи славянскаго текста библіи, графъ же Протасовъ препроводилъ эту записку пр. Серафиму, переговорилъ съ нимъ и затѣмъ, съ его словъ, велѣлъ въ своей канцеляріи написать отъ преосв. Серафима къ нему отношеніе, въ которомъ записка митрополита Филарета разгромлена, и всѣ предположенія, высказанныя имъ, были признаны излишними и опасными.
   Затѣмъ всѣ три бумаги, т. е. два письма Серафима и записку Филарета гр. Протасовъ представилъ св. синоду. При этомъ никакихъ разсужденій не было. Филаретъ полагалъ, что за несогласіемъ первоприсутствующаго съ мыслями двоихъ изъ членовъ синода, предложеніе ихъ само собою уничтожается. Между тѣмъ, гр. Протасовъ обратился съ докладомъ къ государю объ этомъ разногласіи. Государь на этотъ разъ одобрилъ мнѣніе Серафима, и вмѣстѣ съ тѣмъ, "съ прискорбіемъ усматривая изъ настоящаго случая виновность духовныхъ начальствъ въ недосмотрѣ или въ допущеніи столь пагубнаго направленія", повелѣлъ, чтобы "со всею строгостью дознано было и донесено ему, кто именно изъ духовенства виновенъ въ соучастіи по сему дѣлу, и въ какой степени, и чтобы св. синодъ, согласно съ мнѣніемъ преосв. Серафима и по прямому своему долгу, усилилъ мѣры къ охраненію книгъ св. писанія въ настоящемъ ихъ видѣ неприкосновенно и къ утвержденію всего воспитанія духовнаго юношества на истинныхъ началахъ нашего древняго православія, посредствомъ скорѣйшаго преподаванія правильныхъ къ тому руководствъ".
   При подписаніи протокола о выслушаніи Высочайшей резолюціи, Филаретъ кіевскій настаивалъ, чтобы въ протоколъ было внесено, что въ Синодѣ не было сужденія объ исправленіи славянской библіи, что разговоръ объ этомъ былъ. въ частной бесѣдѣ двухъ товарищей на дому, что если затѣвать дѣло, то надобно прежде предложить возбужденный вопросъ присутствію, отобрать мнѣніе всѣхъ членовъ и тогда уже идти съ докладомъ къ императору. Филаретъ московскій мало по малу успокоилъ его и убѣдилъ не заводить тяжбы, въ сущности не съ прокурорской канцеляріей, а съ первоприсутствующимъ, на великій соблазнъ церкви, не воздавать оскорбленіемъ за оскорбленіе, не гнѣваться и покоиться. Тѣмъ не менѣе, отпрашиваясь на лѣто въ свою эпархію, онъ высказалъ всю правду гр. Протасову, т. е., что лучше было бы провести дѣло это черезъ Синодъ.
   -- Что-жъ, вы развѣ не вернетесь въ Синодъ? спросилъ его графъ.
   -- Прикажетъ Государь, не могу ослушаться, а самъ не вернулся бы.
   -- Почему?
   -- Потому, что такъ дѣло вести нельзя и опасно {Ibid, стр. 149--196.}.
   Дѣло Павскаго, со всѣми своими обысками, допросами, дознаніями и пр., возбудило сильный говоръ, особенно въ Петербургѣ, между тѣмъ, слѣдствіе пришло къ результатамъ самымъ ничтожнымъ: все дѣло сводилось не къ какимъ-либо антирелигіознымъ или сектантскимъ цѣлямъ, а къ филологическому изслѣдованію текста библіи на лекціяхъ еврейскаго языка. Вслѣдствіе этого власти, поднявшія и раздувшія это дѣло, быстро склонились къ тому, чтобы скорѣе окончить его и утишить поднятый имъ шумъ съ этою цѣлію, подъ предсѣдательствомъ волынскаго архіепископа Никанора (впослѣдствіи С.-петербургскаго митрополита), былъ образованъ, 19 октября 1842 г., комитетъ для общаго разсмотрѣнія этого дѣла и составленія доклада о немъ Св. Синоду. Комитетъ этотъ приступилъ къ своимъ занятіямъ въ маѣ 1843 и 5 іюня представилъ Св. Синоду журналъ своихъ засѣданій. Заключенія комитета состояли въ слѣдующемъ:
   1) Протоіерей Павскій самъ сознался, что составлялъ переводы съ еврейскаго языка съ оглавленіями, введеніями и замѣчаніями; выдавая же ихъ студентамъ постепенно, въ видѣ уроковъ, имѣлъ въ виду не ученіе догматическое или герменевтическое, а единственно знаніе еврейскаго языка. Но по неразумѣнію студентовъ, переводы сіи явились въ литографированныхъ экземплярахъ съ именемъ книгъ св. писанія, безъ согласія и вѣдома его, и такимъ образомъ распространились не только его, Павскаго, ошибки, догадки и мнѣнія, въ которыхъ онъ самъ признается, но и вставки студентовъ, завѣдывавшихъ редакціею сего дѣла, исказившія самый переводъ до того, что послѣдній, въ томъ видѣ, какъ онъ налитографированъ, Павскій не можетъ признать весь за собственный. По таковымъ объясненіямъ Павскаго, которыя вполнѣ подтверждаются и самымъ изслѣдованіемъ, нельзя признать его ни руководителемъ, ни участникомъ въ томъ, а слѣдовательно, должно освободить его отъ всякой за это отвѣтственности.
   2) Всѣ воспитанники здѣшней академіи отозвались, что литографированіе было предпринято и исполнено ими для облегченія при чтеніи библіи и при переводѣ въ классѣ съ еврейскаго, а также по любознательности и особенному желанію имѣть св. писаніе на отечественномъ языкѣ; иныхъ же цѣлей, и особенно зловредныхъ, никто изъ спрошенныхъ по дѣлу лицъ не указалъ. За всѣмъ тѣмъ, какъ дѣло сіе начато и совершилось безъ дозволенія начальства, а посредствомъ литографированія содержащіяся въ переводѣ ложныя и вредныя мысли сдѣлались извѣстными нетолько между духовными, но и между свѣтскими лицами въ самыхъ даже отдаленныхъ мѣстахъ, то такой безразсудный и могущій быть вреднымъ, но послѣдствіямъ поступокъ, по крайней мѣрѣ, главнѣйшихъ участниковъ въ семъ дѣлѣ, нельзя оставить безъ особеннаго въ свое время разсмотрѣнія.
   3) На начальниковъ академіи падаетъ двойная отвѣтственность за допущеніе студентовъ исполнить свое безразсудное предпріятіе; ибо дѣйствія студентовъ показываютъ, если не совершенное знаніе о литографированіи, то, по крайней мѣрѣ, явное нерадѣніе о надзорѣ за воспитанниками, руководству и попеченію ихъ ввѣренными, и по предмету такой важности. Прочіе за симъ наставники академіи, равно какъ и члены академическаго правленія, имѣвшіе экземпляры, но не доносившіе о томъ, хотя и менѣе виновны, не могутъ остаться однако же безъ замѣчанія {Ibid, стр. 240--244.}.
   Затѣмъ, по опредѣленію Св. Синода 7-го и 10-го марта 1844 года, было постановлено: 1) Прот. Павскій освобождается отъ отвѣтственности въ налитографированіи перевода библіи и участіи въ распространеніи его. но какъ въ переводѣ и особенно въ введеніяхъ, оглавленіяхъ и примѣчаніяхъ, есть мѣста, противныя ученію православной церкви, а это не можетъ быть терпимо въ совершителѣ тайнъ божественныхъ, то епископу полтавскому Гедеону поручено было испытать келейно искренность раскаянія Павскаго и о послѣдующемъ донести Св. Синоду съ своимъ заключеніемъ и съ приложеніемъ собственноручнаго исповѣданія Павскаго и подписки о неуклонномъ исполненіи обязанностей званія своего до конца жизни.
   2) Воспитанники, участвовавшіе въ налитографированіи и распространеніи перевода были подвержены строгому наблюденію со стороны духовно-училищнаго и эпархіалѣнаго начальства за образомъ ихъ мыслей и дѣйствій.
   3) Всѣмъ наставникамъ с.-петербургской академіи, и въ особенности членамъ конференціи, имѣвшимъ у себя экземпляры и представившимъ ихъ въ свое время начальству, сдѣланъ строгій выговоръ. На наставниковъ прочихъ духовно-учебныхъ заведеній, прикосновенныхъ по чему-либо къ настоящему дѣлу, обращено особенное вниманіе мѣстныхъ архіереевъ, съ тѣмъ, что если усмотрятъ они что-либо неправильное въ ихъ преподаваніи или образѣ мыслей, то донесли бы о семъ Св. Синоду.
   4) О нарушеніи литографіями пажескаго корпуса и генералъ-губернаторскою 246 ст. XIV св. зак. литографированіемъ перевода безъ цензурнаго дозволенія и выпускомъ онаго безъ позволительнаго свидѣтельства отъ академическаго начальства, предоставлено оберъ-прокурору Св. Синода сообщить начальствамъ тѣхъ литографій по принадлежности. 5) Всѣ собранные экземпляры, какъ литографированные, такъ и рукописные, положено было уничтожить по особому распоряженію оберъ-прокурора, оставивъ по одному отъ каждаго изданія въ синодальномъ архивѣ за печатью.
   По докладу о семъ Государю Императору 12 марта 1844 г. послѣдовало Высочайшее повелѣніе о приведеніи этого опредѣленія Св. Синода въ исполненіе {Ibid, стр. 268--271.}.
   Одновременно съ пр. Павскимъ занимался переводомъ библіи на русскій языкъ и алтайскій архимандритъ Макарій. Выше мы видѣли уже неуспѣхъ письма его въ 1834 г. къ Филарету московскому о необходимости изданія библіи на русскомъ языкѣ. Неудача эта не остановила Макарія, и среди своихъ миссіонерскихъ трудовъ, испытывая практически все неудобство славянской библіи для новообращенныхъ язычниковъ, онъ предпринялъ переводъ книгъ ветхаго завѣта съ еврейскаго на русскій и въ 1837 году прислалъ въ комиссію Духовныхъ Училищъ переводъ книги Іова, какъ бы продолжая дѣло библейскаго общества, такъ какъ послѣднее довело свой переводъ именно до этой книги. Одновременно съ этимъ Макарій послалъ письмо на Высочайшее имя, прося Высочайшаго повелѣнія о разсмотрѣніи перевода его въ комиссіи Духовныхъ Училищъ и объ изданіи его на суммы комиссіи для употребленія въ духовныхъ училищахъ {Ibid, стр. 281--282.}.
   Комиссія Духовныхъ Училищъ поручила разсмотрѣніе перевода книги Іова профессору еврейскаго языка въ с.-петербургской духовной академіи, протоіерею Иванову. Послѣдній отозвался, что "переводъ, исключая немногихъ мѣстъ, довольно правиленъ, но не вездѣ чистъ и ясенъ, иногда слишкомъ букваленъ, часто весьма растянутъ, а потому безъ значительнаго усовершенствованія не можетъ быть полезно употребленъ въ духовныхъ училищахъ" {Ibid, стр. 292.}.
   Но и эта новая неудача не сломила упорства Макарія, и въ 1839 г. онъ представилъ такимъ же порядкомъ переводъ книги пророка Исаіи съ новымъ письмомъ на Высочайшее имя, причемъ, полагая, что первое письмо его затерялось и не было представлено Государю, онъ приложилъ къ новому письму копію и съ прежняго. Лѣтомъ же въ этомъ самомъ году, посѣтивши Петербургъ, онъ досталъ рукописный переводъ библіи Павскаго и въ донесеніи своемъ св. Синоду, 26-го декабря 1840 года, писалъ:
   "Я имѣлъ радость пріобрѣсти на россійскомъ нарѣчіи всѣ каноническія книги ветхаго завѣта пророческія и поучительныя, переведенныя съ оригинала протопресвит. Г. П. Павскимъ. но какъ сіи подаренныя мнѣ библейскія рукописи были писаны поспѣшно и притомъ молодыми людьми, то я тогда же предположилъ свѣрять ихъ съ оригиналомъ еврейскимъ и рукопись книги Іова свѣрялъ, находясь, на Еозиративмъ пути сюда, въ Москвѣ и въ Казани, а рукопись пророка Исаіи, по возвращеніи къ церковной алтайской миссіи".
   Исправивъ, такимъ образомъ, по переводамъ Павскаго свои переводы, Макарій снова представилъ ихъ въ 1840 г. св. Синоду, заявляя съ прежнею настойчивостью, что увѣренность его въ необходимой благопотребности для церковныхъ миссій и вообще для россійскаго народа полной библіи на россійскомъ нарѣчіи, въ переводѣ съ оригиналовъ, теперь еще болѣе укрѣпилась; что онъ желаетъ и надѣется сохранить сію увѣренность во всю свою жизнь и пр.
   Далѣе же въ своемъ донесеніи св. Синоду, онъ впадаетъ въ обличительно-пророческій паѳосъ и пріурочиваетъ къ вопросу о переводѣ библіи на русскій языкъ всѣ историческія событія и катастрофы предшествовавшаго времени.
   "Всему свѣту извѣстно, говоритъ онъ: -- что великое наказаніе и великое избавленіе, которое Господь послалъ людямъ своимъ, и, какъ одинъ отечественный писатель выразился, людямъ 12-го года, сія животворящая сила креста возбудила и въ царѣ, и въ народѣ благоговѣніе предъ Вседержителемъ; и въ россійскую церковь Богъ послалъ евангелистовъ и апостоловъ, царя Давида и Моисея, проповѣдующихъ слово Божіе на живомъ народномъ, понятномъ для всѣхъ нарѣчіи. Всѣ пророки готовы были явиться и освѣтить русское слово, чтобы оно было великолѣпнымъ храмомъ полнаго слова Христова, апостольскаго и пророческаго. Но шумъ браней утихъ, и громъ побѣдъ умолкъ, и кровь россіянъ уже не проливалась за отечество и народы. Мы успокоились, мы воздремали на лаврахъ, и подъ пѣснями очаровательнаго стихотворца погрузились въ сонъ; и наши юноши, въ бреду усыпленія и безпечности, наизусть произносили стихи очаровательнаго пѣвца -- слова часто гнилыя, но для ветхаго человѣка чрезвычайно сладостныя -- какъ имъ прилично было бы утверждать въ памяти изреченія Духа Святаго! О горе! Мы стали тыломъ къ истинѣ, а лицомъ ко всякой лжи; мы отвратились отъ св. евангелистовъ, апостоловъ и пророковъ, и обратились къ духамъ обольстителямъ, которые пріятностями порабощеннаго суетѣ слова народнаго, у многихъ испортили вкусъ, такъ что многіе не хотѣли уже и не могли наслаждаться словомъ Божіимъ; и всѣ они, отъ малаго до великаго, преклонили колѣна удивленія очаровательному генію міра... О горе! затворились царскія двери, которыми изъ святилища исходили къ намъ евангелисты одинъ за другимъ, и церковь россійскую благословляли отъ лица Іисуса Христа, каждый своимъ евангеліемъ на россійскій языкъ; затворились царскія двери, которыми апостолы отъ престола Божія исходили другъ послѣ друга, и Россію благословляли каждый своимъ посланіемъ на россійскомъ языкѣ; затворились царскія двери, которыми исходили къ намъ изъ чертога небеснаго и царь Давидъ, и пророкъ Моисей, и первый благословлялъ россійскую церковь книгою богодухновенныхъ псалмовъ на россійскомъ языкѣ, а послѣдній, рукою одного избраннаго изъ тысящей Израилевыхъ служителей слова, благословилъ царя и народъ первою книгою божественнаго откровенія на россійскомъ языкѣ. Боговидѣцъ хотѣлъ и другими всѣми писаніями, начертанными имъ по внушенію Духа Святаго, благословить и царя, и народъ; они были уже преложены съ оригинала священнаго на россійскій языкъ; они были уже печати преданы, какъ затворились царскія двери... И все скрылось, и стало темно..."
   Далѣе оказывается, что и наводненіе 1824 года, и смерть императора Александра І-го, и событія 1825 г., и холера 1830, и пожаръ зимняго двора 1838 -- всѣ эти катастрофы были ничѣмъ инымъ, какъ небесными карами, ниспослаными свыше ни за что иное, какъ именно за запрещеніе перевода библіи на русскій языкъ.
   Конечно, Макарію и безъ этого посланія трудно было ждать одобренія своихъ переводовъ. Посланіе же своимъ обличительнымъ тономъ еще болѣе озлобило членовъ св. Синода, и вотъ 11-го апрѣля 1841 г., состоялось опредѣленіе: 1) что арх. Макарій, употребляя передъ св. Синодомъ настояніе о продолженіи перевода св. писанія на русское нарѣчіе, преступаетъ предѣлы своего званія и своихъ обязанностей, и тѣмъ болѣе, что входитъ въ сужденія, несогласныя съ рѣшеніемъ, уже принятымъ по сему предмету высшею властію; 2) что неосмотрительная ревность его основывается на непогрѣшительномъ мнѣніи, будто церковь россійская не имѣетъ всего св. писанія на природномъ нарѣчіи россійскаго народа, тогда какъ она имѣетъ оное на природномъ славянско-русскомъ языкѣ, который употребляется и въ церковномъ богослуженіи, и на которомъ и простолюдины св. писаніе читаютъ и разумѣютъ, и нѣкоторые даже охотнѣе читаютъ, нежели въ переводѣ на ново-русское нарѣчіе; 3) что разсужденія арх. Макарія, въ которыхъ онъ разныя бѣдствія представляетъ какъ бы наказаніемъ за неисполненіе его мысли -- преложить все св. писаніе на новое русское нарѣчіе, сколько неосновательны и нелѣпы, столько же несообразны и съ должнымъ повиновеніемъ къ постановленной отъ Бога власти и съ духомъ смиренія, въ противность которому онъ поставилъ себя непризваннымъ истолкователемъ судебъ Божіихъ, и потому преосвященному томскому поручено было вызвать арх. Макарія въ архіерейскій домъ и, вразумивъ его о вышесказанномъ, внушить ему, что онъ за свой дерзновенный и нетерпимый поступокъ подлежалъ бы строгой отвѣтственности, по силѣ 55 правилъ св. апостолъ, еслибы св. Синодъ не взиралъ на него съ снисхожденіемъ, по уваженію къ людямъ, которымъ онъ приноситъ и еще можетъ принести пользу миссіонерскимъ своимъ служеніемъ. Для такого вразумленія удержать его въ архіерейскомъ домѣ отъ трехъ до шести недѣль, смотря но надобности; и для очищенія совѣсти его отъ поступка, несообразнаго съ долгомъ подчиненности, назначить ему молитвенную эпитимію съ поклонами по силѣ и по усмотрѣнію преосвященнаго... Затѣмъ, отпустить его къ мѣсту служенія съ подтвержденіемъ, чтобы данныя Богомъ способности и время употреблялъ на то служеніе, къ которому Богомъ же чрезъ власть церковную призванъ, и котораго вѣрное прохожденіе должно оправдать его предъ Богомъ и начальствомъ. Сіе служеніе призываетъ его къ переводу св. писанія не на русское нарѣчіе, а на языкъ инородцевъ, которымъ онъ проповѣдуетъ".
   Но и эта грозная эпитимія не въ силахъ была отвлечь неукротимаго Макарія отъ преслѣдованія своей излюбленной цѣли. Въ томъ же самомъ 1841 году, въ ноябрѣ, онъ послалъ въ Москву "Алфавитъ Библіи", рукопись, заключающую въ себѣ извлеченія изъ книгъ Ветхаго и Новаго завѣта на русскомъ языкѣ для чтенія новобращеннымъ. Рукопись эту онъ отправилъ къ московскому военному генералъ-губернатору кн. Голицыну, прося содѣйствія его къ изданію ея въ свѣтъ.
   Кн. Голицынъ препроводилъ эту рукопись, вмѣстѣ съ письмомъ Макарія, къ гр. Протасову, испрашивая отзыва его, можетъ ли быть она одобрена къ напечатанію. Гр. Протасовъ препроводилъ ее на разсмотрѣніе къ ректору с.-петербургской духовной академіи преосв. Аѳанасію. Послѣдній представилъ о ней самый неблагопріятный отзывъ, и св. Синодъ 31-го декабря 1842 года опредѣлилъ: "Оставивъ сію рукопись безъ всякаго употребленія, сдать для храненія въ синодальный архивъ; но въ то же время, принимая въ уваженіе, что уже въ прошломъ году арх. Макарію сдѣлано было замѣчаніе, что онъ время и способности свои долженъ употребить на то служеніе, къ какому призванъ Богомъ чрезъ церковную власть, св. Синодъ признаетъ и въ настоящемъ случаѣ необходимымъ вновь подтвердить ему о томъ, чрезъ преосвященнаго томскаго, съ строгимъ внушеніемъ, что если онъ и впредь будетъ преступать долгъ смиренія предъ церковностію, съ произвольнымъ объясненіемъ св. писанія и по таковымъ совершенно духовнымъ предметамъ обращаться мимо духовнаго начальства къ постороннимъ властямъ, то за сіе подвергнется законному взысканію. О чемъ и послать указъ преосвященному, чтобы онъ для таковаго внушенія вызвалъ его въ архіерейскій домъ и вообще принялъ надлежащія мѣры къ наблюденію за его дѣйствіями и къ отклоненію его впредь отъ неправильныхъ дѣйствованій".
   Но и послѣ этой послѣдней неудачи Макарій остался такимъ же непоколебимымъ. Въ 1843 г. онъ былъ уволенъ отъ алтайской миссіи и назначенъ настоятелемъ въ Волховской Оптинъ монастырь, Орловской губерніи. Мысль о переводѣ библіи и здѣсь не оставляла его. Въ 1846 г. онъ выпросилъ себѣ у св. Синода позволеніе отправиться въ Іерусалимъ и думалъ въ виѳлеемской пещерѣ блаженнаго Іеронима, или въ другомъ какомъ-нибудь іерусалимскомъ мѣстѣ, заняться на свободѣ пересмотромъ своего перевода Ветхаго завѣта; но, не успѣвши отправиться въ свое путешествіе, онъ занемогъ и 18-го мая 1848 года скончался {Ibid, стр. 292--318.}.
   

LIV.

   Одновременно съ тѣмъ, какъ въ духовномъ вѣдомствѣ разыгралась драма съ переводомъ библіи Павскаго, въ свѣтской цензурѣ 1842-й годъ ознаменовалъ себя двумя выдающимися фактами. Во-первыхъ, въ этотъ годъ впервые было обращено вниманіе на пропаганду славянофиловъ. Именно, гр. Уваровъ получилъ доносъ, въ которомъ говорилось: "Въ послѣдніе годы нѣкоторые журналы, и въ особенности "Москвитянинъ", приняли за особенную тэму выставлять живущихъ подъ владычествомъ Турціи и Австріи славянъ, какъ терпящихъ особыя угнетенія и предвѣщать скорое отдѣленіе ихъ отъ иноплеменнаго ига... Возбуждать участіе къ политическому порабощенію нѣкоторыхъ славянскихъ народовъ, представлять имъ Россію, какъ главу, отъ которой могутъ они ожидать лучшаго направленія къ будущности и явно рукоплескать порывамъ ихъ къ эмансипаціи, едва ли можно считать такую пропаганду не опасною" {"Ист. свѣд. о ц. въ Рос.", стр. 52--53.}. Неизвѣстно, сдѣлано ли было гр. Уваровымъ какое-нибудь непосредственное распоряженіе по этому доносу, во всякомъ случаѣ съ этихъ поръ на славянофиловъ было обращено вниманіе.
   Въ томъ же году произошло уничтоженіе первой магистерской диссертаціи г. Костомарова. По выдержаніи экзамена на степень магистра въ 1840 году, г. Костомаровъ представилъ въ 1841 г. въ филологическій факультетъ харьковскаго университета диссертацію, подъ заглавіемъ "О причинахъ и характерѣ Уніи въ Западной Россіи". Диссертація эта была тогда же напечатана въ Харьковѣ, по одобреніи къ печатанію ея большинствомъ членовъ факультета и подписи декана П. Артемовскаго-Гулака. Затѣмъ она была представлена въ совѣтъ и назначено было публичное ея защищеніе. Но внезапно это назначеніе было отмѣнено по распоряженію управляющаго харьковскимъ округомъ, помощника попечителя кн. Цертелева, который представилъ экземпляръ диссертаціи товарищу министра народнаго просвѣщенія кн. П. А. Ширинскому-Шахматову, при отношеніи, отъ 4-го апрѣля 1842 года, слѣдующаго содержанія:
   "Совѣтъ императорскаго харьковскаго университета препроводилъ ко мнѣ экземпляръ разсужденія объ Уніи, написаннаго кандидатомъ Костомаровымъ для полученія степени магистра историческихъ наукъ.
   "Судя по современнымъ событіямъ, я полагаю, что разсужденіе Костомарова можетъ обратить на себя вниманіе нетолько ученыхъ и духовенства, но и вообще читающей публики нашей; а какъ нѣкоторыя мѣста этого сочиненія показались мнѣ слишкомъ рѣзкими и вмѣстѣ неосновательными, то я и предложилъ совѣту университета публичное защищеніе диссертаціи г. Костомарова отложить впредь до особеннаго моего по сему распоряженія. Доводя объ этомъ до свѣдѣнія вашего сіятельства и препровождая при семъ экземпляръ упомянутаго сочиненія съ отмѣткою тѣхъ выраженій, которыя показались мнѣ или сомнительными или неприличными, я покорнѣйше прошу васъ, милостивый государь, почтить меня увѣдомленіемъ: можетъ ли разсужденіе Костомарова быть допущено къ публичному защищенію въ настоящемъ его видѣ?
   "Къ сему неизлишнимъ считаю привосокупить: а) что прилагаемая диссертація, при разсмотрѣніи оной въ 1-мъ отдѣленіи философическаго факультета, признана удовлетворительною и одобрена къ напечатанію не всѣми членами отдѣленія, но большинствомъ голосовъ; в) что диссертаціи этой напечатано всего 100 экземпляровъ, изъ коихъ не болѣе 50 раздалъ г. Костомаровъ преподавателямъ университета и, наконецъ, с) что хотя диссертація эта въ ученомъ ея значеніи имѣетъ многіе недостатки и погрѣшности, но по духу своему, кажется, не представляетъ ничего противнаго видамъ правительства и ученію православной церкви, и если я остановилъ публичное защищеніе этой диссертаціи, то единственно изъ осторожности, опасаясь, чтобы нѣкоторыя необдуманно употребленныя сочинителемъ выраженія не оскорбили нашего духовенства и не дали повода къ невыгоднымъ, хотя бы то и несправедливымъ толкамъ".
   Гр. Уваровъ поручилъ академику Устрялову разсмотрѣть диссертацію Костомарова. Устряловъ сдѣлалъ слѣдующаго рода отзывъ, въ письмѣ на имя кн. Ширинскаго-Шахматова:
   "Во исполненіе воли г. министра народнаго просвѣщенія, объявленной мнѣ предписаніемъ вашего сіятельства отъ 24-го числа минувшаго апрѣля, разсмотрѣвъ диссертацію кандидата Костомарова (при семъ возвращаемую) "О причинахъ и характерѣ Уніи въ западной Россіи", имѣю честь представить, что диссертація сія принадлежитъ къ разряду тѣхъ произведеній современной литературы, въ которыхъ молодые, малоопытные писатели, увлекаясь примѣромъ полуученыхъ софистовъ, заботятся не о подтвержденіи или лучшемъ развитіи давно признанныхъ истинъ (по ихъ мнѣнію, устарѣвшихъ), а о новости воззрѣнія на предметъ, стараются блеснуть остроуміемъ, или особеннымъ взглядомъ, дозволяютъ себѣ странные парадоксы и впадаютъ въ непостижимыя противорѣчія. Такъ пишутся многія статьи "Отечественныхъ Записокъ"; въ томъ же духѣ писалъ и Костомаровъ.
   "Непреложныя свидѣтельства историческія удостовѣряютъ, что Унія была преступнымъ новомъ весьма немногихъ лицъ, руководимыхъ своекорыстными разсчетами, что единственною цѣлію виновниковъ ея было избавиться отъ вліянія царьградскаго патріарха, что вслѣдствіе сего, признавая надъ собою власть папы, вмѣсто власти патріаршей, они удержали главные догматы и обряды православной церкви, что при всемъ томъ русскій народъ въ Литовскомъ княжествѣ встрѣтилъ Унію съ полнѣйшимъ негодованіемъ и только упорныя усилія польскаго правительства дали ей возможность утвердиться въ западной Россіи. Вопреки сему, авторъ диссертаціи принимаетъ за основную идею, что Унія была, по выраженію его, не видимымъ признаніемъ первенства лапы, съ удержаніемъ всей греческой вѣры, но рѣшительнымъ соединеніемъ съ католическою, простымъ принятіемъ римско-католической вѣры (стр. 62). Въ то же время признаетъ ее потребностью и необходимостью народною! (стр. 58 и 62). Этотъ странный выводъ онъ извлекъ изъ неправильнаго воззрѣнія на политическое и религіозное состояніе западной Руси передъ началомъ Уніи. По мнѣнію его, ничѣмъ, однакожъ не доказанному, при постепенномъ сближеніи русскихъ съ поляками въ политическомъ смыслѣ, сближалась православная вѣра съ римско-католическою (стр. 52), и чѣмъ необходимѣе казалось соединеніе Литвы съ Польшею, тѣмъ, необходимѣе становилось соединеніе вѣры и введеніе Уніи (стр. 35). Авторъ какъ будто забылъ цѣлый рядъ событій отъ Ягелла до Сигизмунда Августа, которыя несомнѣнно свидѣтельствуютъ, что православные обитатели Литовскаго княжества постоянно напрягали всѣ свои силы къ спасенію своей національности и своей вѣры, что, вслѣдствіе сего, нѣсколько разъ они разрывали узы, связывавшія ихъ съ поляками при Ягеллѣ, и только тогда согласились соединиться съ Польшею, когда національныя права ихъ, политическія и религіозныя, были обезпечены при Сигизмундѣ Августѣ самымъ торжественнымъ и положительнымъ образомъ. Еслибы авторъ, вмѣсто Варушевича, Солемьяка и другихъ писателей позднѣйшихъ, вникнулъ въ болѣе достовѣрныя и безпристрастныя свидѣтельства современниковъ, то онъ увидѣлъ бы, съ какимъ усиліемъ и неослабнымъ упорствомъ русскій народъ въ Литовскомъ княжествѣ спасалъ вѣру праотцовъ. Объ этомъ свидѣтельствуетъ даже Поссевичъ въ письмахъ своихъ къ римскому папѣ. Да и послѣдующія событія, по введеніи Уніи, въ особенности въ Малороссіи, удостовѣряютъ, что сближеніе съ Римомъ вовсе не было потребностью русского народа.
   "При неосновательномъ воззрѣніи на причины Уніи, авторъ столь же неправильно смотритъ и на характеръ ея. Онъ говоритъ, что "Уніею совершилось возрожденіе югозападной Руси, укрѣпленіе Московіи, что на ней почіетъ наше величіе и благосостояніе, что она показала намъ дорогу на чреду европейскихъ державъ (стр. 68); что главною задачею ея было освобожденіе западной Руси отъ польскаго правленія и присоединеніе оной къ другой половинѣ (69)". Здѣсь авторъ противорѣчитъ нетолько истинѣ, но и самому себѣ: если Унія, по словамъ его, была принятіемъ католицизма и потребностью народа, то она должна была сближать западную Русь съ Польшею и отдѣлять ее отъ Московіи, что дѣйствительно и случилось въ XVII столѣтіи. Возсоединеніе же западной Руси съ восточною было слѣдствіемъ не Уніи, а мудрой политики нашихъ государей. Какъ переходъ къ католицизму, Унія не возрождала, а губила русскую народность въ Литовскомъ княжествѣ. И если оно, бывъ прежде государствомъ самостоятельнымъ, обратилось въ польскую провинцію, то главною, истинною виною тому была Унія. Еще неосновательна мысль автора, будто на Уніи почіетъ наше величіе и благосостояніе: мысль эта такъ нелѣпа, что она не заслуживаетъ и возраженія.
   "Диссертація Костомарова представляетъ, сверхъ того, много опрометчивыхъ сужденій въ подробностяхъ: нѣтъ сомнѣнія, что православное духовенство въ Литовскомъ княжествѣ, находясь подъ верховною властью государя иновѣрнаго, тѣснимое и оскорбляемое, иногда уступало тягостнымъ обстоятельствамъ времени и изъ среды его являлись люди слабодушные; но проступки немногихъ лицъ не давали автору права, по однимъ гаданіямъ, обвинять всего сословія (стр. 41), которое, напротивъ того, заслуживало признательность потомства подвигами благочестія и самоотверженія. Столь же несправедливыми упреками осыпаетъ онъ восточныхъ іерарховъ, называя ихъ неоднократно взяточниками (стр. 56--58) и увѣряя, будто "власть патріаршаго престола, потерявъ свое значеніе, ограничивалась испрашиваньемъ подаяній (31). Кромѣ того, можно ли назвать конфедерацію дворянства, православнаго и протестантскою (стр. 81) святымъ ополченіемъ двухъ частныхъ вѣтисй христіанской религіи? Г. Костомаровъ такъ любитъ парадоксы и такъ упорно идетъ наперекоръ истинѣ, что даже Хмѣльницкаго не хочетъ признать избавителемъ Малороссіи отъ ига польскаго (стр. 101)".
   Отзывъ Устрялова былъ препровожденъ въ Харьковъ попечителю учебнаго округа, вмѣстѣ съ предписаніемъ гр. Уварова отъ 24-го апрѣля 1842 г., въ которомъ по поводу дѣла о диссертаціи Костомарова говорится:
   "Расмотрѣвъ внимательно это дѣло, я нахожу: 1) что самый предметъ означенной диссертаціи, какъ по современности событій, относящихся къ уничтоженію у насъ Уніи, такъ по многосложности и запутанности возникающихъ изъ учрежденія и распространенія ея вопросовъ, и прикосновенныхъ къ состоянію православной церкви и духовенству нашему, не подлежалъ одобренію, и 2) что многія мѣста диссертаціи, по неосновательности своей и недостатку яснаго критическаго взгляда на происшествія, изложенныя притомъ не всегда согласно съ историческою истиною, отнюдь не долженствовали быть пропущены къ напечатанію.
   "Вслѣдствіе сего, поручаю вамъ, милостивый государь, членамъ отдѣленія философскаго факультета, признававшимъ диссертацію Костомарова удовлетворительною и одобрившимъ оную къ напечатанію, поставить на видъ несообразность такого съ ихъ стороны распоряженія, съ подтвержденіемъ быть впредь въ подобныхъ случаяхъ осмотрительнѣе; самую же диссертацію, по приказанію сочинителю испросить обратно розданные имъ преподавателямъ университета и нѣкоторымъ своимъ знакомымъ экземпляры, истребить, съ предоставленіемъ написать ему на степень магистра новую диссертацію и защищать ее публично на основаніи существующихъ правилъ".
   Такое распоряженіе повлекло за собою то, что диссертація Костомарова объ уніи сдѣлалась библіографическою рѣдкостью, и г. Костомаровъ принужденъ былъ предпринять новую работу, обратившись къ памятникамъ устной народной поэзіи. Черезъ годъ съ небольшимъ послѣ уничтоженія первой диссертаціи, онъ представилъ другую, подъ заглавіемъ: "Объ историческомъ значеніи русской народной поэзіи", по защищеніи которой удостоенъ степени магистра историческихъ наукъ {"Стар. и Нов. Россія", 1877 г., а 1 статья г. Сухомлинова "Уничтоженіе диссертаціи Костомарова", стр. 42--55.}.
   Нѣтъ сомнѣнія, что эта неудача съ диссертаціей не осталась безъ вліянія на послѣдующее важное событіе въ жизни г. Костомарова, именно его арестъ въ 1846 году. На него, конечно, тогда же было обращено вниманіе начальства и учрежденъ тайный надзоръ, какъ за нимъ, такъ и за его друзьями. Результатомъ этого надзора было открытіе Кирило-Меѳодіевскаго братства, которому было придано важное политическое значеніе. Между тѣмъ вотъ что самъ г. Костомаровъ повѣствуетъ объ этомъ братствѣ {См. "Кіев. Старину" 1883 г. No 2.}. "Въ январѣ 1846 года пишущій эти строки, вмѣстѣ съ пріятелями своими Ник. Ив. Гулакомъ, Вас. Мих. Бѣлозерскимъ и Ан. Ан. Навроцкимъ толковали о томъ, какъ бы слѣдовало путемъ воспитанія юношества, изданія сочиненій, относящихся къ славяне-вѣдѣнію и при всякомъ случаѣ частными бесѣдами стараться знакомить русское общество съ славянскимъ міромъ. При этомъ мы составили себѣ desiderata, въ которыхъ выражалось то, что по нашимъ убѣжденіямъ должно было лечь въ основу будущей славянской взаимности. Первое желаніе касалось способовъ дѣятельности тѣхъ лицъ, которыя бы нашли въ себѣ силу быть апостолами славянскаго возрожденія. Это желаніе состояло въ томъ, чтобы соблюдалась искренность и правдивость и отвергалось іезуитское правило объ освященіи средствъ цѣлями: затѣмъ слѣдовали желанія, касавшіяся славянъ. Они были немногочисленны и несложны и состояли въ слѣдующихъ пунктахъ: 1) освобожденіе славянскихъ народностей изъ-подъ власти иноплеменныхъ, 2) организованіе ихъ въ самобытныя политическія общества съ удержаніемъ федеративной связи между собою, установленіе точныхъ правилъ разграниченія народовъ и устройства ихъ взаимной связи предоставляется времени и дальнѣйшей разработкѣ этого вопроса исторіей и наукой, 3) уничтоженіе всякаго рабства въ славянскихъ обществахъ, подъ какимъ бы видомъ оно ни скрывалось, 4) упраздненіе сословныхъ привилегій и преимуществъ, всегда наносящихъ ущербъ тѣмъ, которые ими не пользуются, 5) религіозная свобода и вѣротерпимость, 6) при полной свободѣ всякаго вѣроученія употребленіе единаго славянскаго языка въ публичномъ богослуженіи всѣхъ существующихъ церквей, 7) полная свобода мысли, научнаго воспитанія и печатнаго слова и 8) преподаваніе всѣхъ славянскихъ нарѣчій и ихъ литературъ въ учебныхъ заведеніяхъ всѣхъ славянскихъ народностей.
   "Въ оное время мы очень желали, чтобъ могло образоваться общество на вышеозначенныхъ принципахъ, но мы не задавали себѣ вопроса: можетъ ли такое общество, хотя бы съ чисто ученымъ характеромъ быть одобрено тогдашнимъ правительствомъ, хотя отрицательный отвѣтъ на такой вопросъ заранѣе указывался здравымъ разсудкомъ, даже при поверхностномъ знакомствѣ съ окружающимъ насъ міромъ... Но тѣмъ не менѣе, тайнаго общества, со всѣми неизбѣжными атрибутами, выборами, предсѣдателями, секретарями, собраніями, членскими взносами, отчетами, у насъ организовано не было".
   Но правительство увидѣло въ Кирило-Меѳодіевскомъ братствѣ именно тайное политическое общество, и вотъ, въ концѣ марта и въ началѣ апрѣля 1846 года, всѣ, считавшіеся въ главѣ этого общества, въ числѣ 10 человѣкъ, были арестованы, и, послѣ произведеннаго слѣдствія надъ ними, получили административнымъ путемъ различныя кары. Въ 1847 году, Бѣлозерскій за искренность и смиреніе былъ прощенъ и отправленъ въ Петрозаводскъ, въ гражданскую службу; Костомаровъ былъ присужденъ на годичное заключеніе въ Петропавловскую крѣпость, а потомъ препровожденъ въ Саратовъ на гражданскую службу, съ запрещеніемъ навсегда преподавать и печатать. Гулакъ -- на 3 1/2 года въ Шлиссельбургскую крѣпость и затѣмъ въ Пермь съ такими же ограниченіями; Навроцкой въ Вятскую губернію съ выдержкою на мѣстѣ подъ арестомъ 4 мѣсяца.
   Въ числѣ арестованныхъ десяти членовъ Кирило-Меѳодіевскаго братства были писатели Кулишъ и Шевченко, которые, собственно говоря, не принадлежали къ братству и были наказаны за свои сочиненія, мы не знаемъ, за какія именно. Кулишъ, послѣ непродолжительнаго пребыванія въ крѣпости былъ отправленъ въ Тулу; что касается до Шевченки, то вотъ, что повѣствуетъ о немъ біографъ г. Чалый: {Жизнь и произведенія Т. Шевченки, М. Чалаго, Кіевъ 1882 г., стр. 62--63.}
   "Объ арестѣ Шевченко, или лучше о причинахъ этого ареста, княжна Репнина разсказала слѣдующее:
   "Во время пребыванія Шевченко въ Лубнахъ, онъ какъ-то разъ вздумалъ прочесть въ веселой компаніи нѣсколько вольнодумныхъ стихотвореній и между прочимъ одну сатиру. Объ этомъ узналъ исправникъ и тотчасъ же донесъ, куда слѣдуетъ, и поэта велѣно арестовать. На паромѣ случился одинъ гусарскій офицеръ, родственникъ подруги Репниной, Глафиры Дуниной-Барковской, большой любительницы поэзіи Шевченко. Догадываясь, что въ чемоданѣ у поэта находится запретный плодъ его музы, онъ хотѣлъ столкнуть его въ воду, но поэтъ не допустилъ его до этого. Затѣмъ гусаръ предлагалъ полицейскому агенту значительную сумму денегъ (онъ былъ изъ богатыхъ людей) за уничтоженіе нѣкоторыхъ стиховъ, но тотъ не согласился, вѣроятно, по тому только, что при обыскѣ арестованнаго находились свидѣтели, которые могли донести начальству о его дѣйствіяхъ.
   "Еще какъ только разнесся слухъ по Полтавской губерніи о предстоявшемъ Шевченко арестѣ, то многіе помѣщики, поклонники поэта, сильно встревожились. Одинъ даже изъ мелкопомѣстныхъ дворянъ, жившій недалеко отъ Репнина, нѣкто Р--въ, хотѣлъ увезти Шевченко за-границу подъ видомъ своего слуги, и съ этою цѣлью розыскивалъ его у разныхъ помѣщиковъ; былъ между прочимъ и у Репниныхъ.
   "Кн. Варвара Николаевна, узнавъ о постигшей поэта карѣ, дѣятельно принялась хлопотать, черезъ своего двоюроднаго брата, министра Уварова, о смягченіи его участи и даже рѣшилась лично написать любезное письмо, на французскомъ языкѣ, къ шефу жандармовъ Гр. А. Ѳ. Орлову. Шефъ отвѣчалъ, ей оффиціальной бумагой, въ которой княжнѣ Репниной строго приказывалось не мѣшаться не въ свое дѣло и не вести переписки съ солдатомъ Шевченко черезъ капитана Левицкаго, и что въ противномъ случаѣ съ нею поступлено будетъ по всей строгости законовъ. Орловъ былъ родственникъ Репниныхъ и когда княжна, встрѣтившись съ нимъ, напомнила ему о бумагѣ, то всемогущій шефъ сознался, что онъ подмахнулъ бумагу, не читая".
   Вообще изъ всѣхъ своихъ товарищей, Шевченко былъ подвергнутъ самой строгой карѣ: "за оскорбительные отзывы въ стихахъ объ отжившихъ и живущихъ высочайшихъ особахъ" онъ былъ отданъ въ солдаты съ запрещеніемъ писать и рисовать, и долженъ былъ постоянно тяготиться присутствіемъ ефрейторовъ, за нимъ наблюдавшихъ {"Кіевская Старина", 1883 г. No 2.}.
   

LV.

   До какой степени военное вѣдомство въ то время взяло рѣшительный перевѣсъ надъ всѣми отраслями государственнаго правленія, это мы можемъ судить по слѣдующему эпизоду, небывалому въ исторіи цензуры. Мы видѣли уже нѣсколько случаевъ арестовъ писателей и цензоровъ непосредственною властью цензурнаго начальства или же III-го отдѣленія, которому закономъ ввѣрено было верховное наблюденіе за прессою. Но никогда еще не бывало, чтобы совершенно постороннее вѣдомство, въ родѣ инженернаго, могло производить кары надъ цензорами, совершенно ему неподвѣдомственными. Между тѣмъ, въ концѣ 1842 года, гр. Клейнмихель вознегодовалъ на какое-то непочтительное выраженіе въ печати объ офицерахъ, и велѣлъ безъ всякихъ церемоній посадить двухъ цензоровъ на гауптвахту. Правда, ихъ вскорѣ выпустили, но возможность произвольно карать цензоровъ совершенно посторонними администраторами осталась открытою.
   Нѣтъ ничего мудренаго, что подъ вліяніемъ всѣхъ этихъ чрезмѣрныхъ строгостей, ежедневно въ обществѣ происходили случаи паники, доходившей иногда до курьёзовъ. Такъ напримѣръ, около того-же времени, какой-то пасторъ Зедергольмъ вздумалъ за деньги прочесть нѣсколько философскихъ лекцій хорошо знакомымъ людямъ изъ велико-свѣтскаго круга. Но нѣкто вздумалъ подшутить надъ Зедергольмомъ, и только что пасторъ собирался начать вторую лекцію, шутникъ вызвалъ его въ другую комнату и шепнулъ на ухо, что одно высокопоставленное лицо предупреждаетъ его, чтобы онъ прекратилъ свои лекціи подъ опасеніемъ великихъ непріятностей. Этого было достаточно, чтобы ужасъ овладѣлъ всѣми присутствующими. Слушатели всѣ разбѣжались въ смятеніи, а пасторъ и жена его въ отчаяніи начали ожидать невѣдомыхъ каръ.
   1843-й годъ ознаменовался шумомъ по случаю публичныхъ лекцій Грановскаго въ Москвѣ. Очень понятно, что лекціи эти, собравшія въ аудиторію университета все московское общество, своими восторженными оваціями, апплодисментами, а вмѣстѣ съ тѣмъ враждебнымъ отношеніемъ и инсинуаціями славянофиловъ, обратили на себя вниманіе начальства. Попечителемъ московскаго учебнаго округа былъ въ то время гр. Строгановъ. Человѣкъ образованный и для своего времени очень либеральный, которому московскій университетъ былъ обязанъ лучшими своими профессорами, онъ тщетно старался плыть противъ теченія, стоя въ оппозиціи противъ тогдашнихъ цензурныхъ строгостей. Такъ напримѣръ, въ 1845 году, онъ дѣлалъ представленіе графу Уварову о неудобствѣ множественности спеціальныхъ цензуръ. "Рѣшаюсь обратить вниманіе вашего высокопревосходительства, писалъ онъ:-- что въ недавнее время послѣдовали Высочайшія повелѣнія о напечатаніи свѣдѣній, касающихся и другихъ вѣдомствъ безъ предварительнаго соображенія главныхъ ихъ начальствъ: о театрахъ, о Кавказскомъ краѣ, объ обязанныхъ крестьянахъ и по другимъ временнымъ мѣрамъ правительства. При точномъ исполненіи этихъ правилъ, я замѣтилъ на опытѣ, что писатели наши до крайности стѣсняются цензурою въ изданіи своихъ сочиненій и тѣмъ самымъ нерѣдко благонамѣренныя и полезныя для общей образованности статьи или остаются не напечатанными, или выходятъ въ свѣтъ совершенно несвоевременно". Поэтому гр. Строгановъ просилъ, не будетъ ли дозволено ему самому разсматривать непропускаемыя цензурою статьи и одобрять ихъ къ напечатанію, посылая въ министерства лишь тѣ, въ которыхъ онъ самъ усомнится". Ходатайство гр. Строганова осталось, повидимому, безъ послѣдствій {Ист. свѣд. о ценз. въ Р., стр. 49.}.
   Гр. Строгановъ былъ очень расположенъ къ Грановскому, равно и ко всему кружку Станкевича, съ нѣкоторыми членами котораго онъ былъ лично знакомъ и бесѣдовалъ не рѣдкосъ ними обо всѣхъ животрепещущихъ вопросахъ современности; онъ очень хвалилъ "Отечественныя Записки", органъ, въ которомъ въ то время сотрудничали нѣкоторые члены кружка Станкевича, и высоко ставилъ дѣятельность Бѣлинскаго. Лишь благодаря его покровительству, публичныя лекціи Грановскаго могли быть допущены. Тѣмъ не менѣе, и онъ принужденъ былъ принять мѣры къ утишенію того шума, который произвели эти лекціи. Такъ первая статья о лекціяхъ Грановскаго, напечатанная въ "Московскихъ Вѣдомостяхъ", была ^пропущена имъ лишь подъ тѣмъ условіемъ, чтобы имя Гегеля не было въ ней произнесено. Вторую же статью онъ не пропустилъ, а затѣмъ призывалъ Грановскаго къ себѣ и имѣлъ съ нимъ объясненіе по поводу его лекцій. И, вообще послѣ лекцій Грановскаго, надъ чтеніемъ всѣхъ прочихъ московскихъ профессоровъ былъ усиленъ надзоръ настолько, что одинъ изъ друзей Грановскаго пишетъ по этому поводу въ своемъ дневникѣ: "Строгановъ, испуганный, преслѣдуетъ порядочныхъ профессоровъ требованіемъ иначе читать -- они хотятъ бѣжать изъ Москвы, искать слушателей въ другихъ университетахъ. Что-то будетъ?"
   Понятно, что при подобномъ неблагопріятномъ впечатлѣніи, которое произвели лекціи Грановскаго, нечего ему было и надѣяться на разрѣшеніе журнала "Ежемѣсячное Обозрѣніе", изданіе котораго онъ предпринялъ тотчасъ же послѣ своихъ лекцій. Отвѣтъ на просьбу его о журналѣ послѣдовалъ лишь въ 1845 году и былъ весьма кратокъ: "не нужно" {T. Н. Грановскій, біографическій очеркъ А. Станкевича, стр. 145.}.
   Одновременно съ этимъ было обращено вниманіе и на "Отечественныя Записки", въ которыхъ подвизался кружокъ Станкевича и проповѣдывалась ненавистная Гегелевская философія. Уже въ 1843 году послѣдовалъ доносъ на "Отечественныя Записки" со стороны Греча, но видно послѣдній перешелъ черезъ край, потому что III отдѣленіе отвергло съ презрѣніемъ этотъ доносъ и написало Гречу неблагопріятный для него отвѣтъ.
   Въ началѣ слѣдующаго года, разразился на "Отечественныя Записки" доносомъ и Ѳ. Булгаринъ. Онъ писалъ къ попечителю кн. Волконскому, что со времени его попечительства, въ литературѣ показывается вредная тенденція, что "Отечественныя Записки" подрываютъ православіе, самодержавіе и народность, что должно назначить комиссію для разбора этого журнала, что онъ туда явится присяжнымъ доносителемъ, и въ концѣ концовъ, грозилъ Волконскому, буде онъ не сдѣлаетъ никакихъ распоряженій, довести все это до свѣдѣнія государя черезъ прусскаго короля. На этотъ разъ доносъ имѣлъ своимъ результатомъ усиленіе цензурнаго надзора за "Отечественными Записками", что и было внушено цензорамъ, читавшимъ этотъ журналъ.
   1844 годъ былъ вообще богатъ цензурными доносами. Въ этотъ годъ кіевскій генералъ-губернаторъ Бибиковъ донесъ на "Юридическія Записки" Рѣдкина, что въ нихъ была помѣщена, года два назадъ, статья о Литовскомъ статутѣ апологическая ему въ то время, какъ онъ замѣняется русскимъ законодательствомъ. Началась переписка, слѣдствіе и, лишь [благодаря гр. Строганову, дѣло ограничилось однимъ выговоромъ. Въ тоже время и черезъ того же Бибикова, Маркевичъ, авторъ исторіи Малороссіи, и съ нимъ 40 малороссовъ подали доносъ на Сенковскаго, что онъ оскорбительно отзывался о ихъ родинѣ въ "Библіотекѣ для чтенія".
   Въ томъ же 1844 году, подвергся, неизвѣстно почему, запрещенію, даже С.-Петербургскій оберъ-полиціймейстеръ: по крайней мѣрѣ, въ Московскихъ газетахъ было запрещено печатать его полицейскіе отчеты о Петербургѣ.
   Послѣ всего этого могъ ли ожидать ссыльный Кюхельбекеръ, что его сочиненія будутъ разрѣшены въ печати, о чемъ онъ обращался съ просьбою къ гр. Орлову. Вотъ что писалъ онъ по этому поводу въ своемъ письмѣ къ В. А. Жуковскому, 11-го іюня 1846 года изъ Тобольска:
   "20-го декабря прошлаго года, обратился я съ письмомъ къ гр. Орлову (при этомъ письмѣ было письмо и къ вамъ, съ полнымъ спискомъ моихъ сочиненій); писанное къ гр. Орлову было таково, что, кажется, и камень отъ него бы тронулся. Оно, вы отгадаете, заключало двѣ просьбы: во-первыхъ, чтобы самъ графъ благоволилъ войти представленіемъ объ разрѣшеніи печатать мнѣ свои статьи, стихи и прозу, или, по крайней мѣрѣ, напечатать хоть третью часть "Ижорскаго", котораго двѣ первыя части еще въ 1835 году государь императоръ изволилъ приказать напечатать въ III отдѣленіи собственной своей канцеляріи. Вторая просьба состояла въ томъ, чтобы сдѣлалъ милость графъ Алексѣй Ѳедоровичъ и непремѣнно доставилъ вамъ, моему благородному другу, строки, гдѣ говорю къ душѣ, и къ душѣ Жуковскаго. Графъ отказалъ мнѣ въ первой просьбѣ; полагаю, что не исполнилъ и второй. Отказъ его заключается въ слѣдующихъ словахъ: "въ 1840 году, графъ А. В. Бенкендорфъ входилъ съ представленіемъ о разрѣшеніи Кюхельбекеру печатать безъименно его сочиненія и переводы, и получилъ отвѣтъ, что еще не время. Вотъ почему графъ А. Ѳ. Орловъ не осмѣлился войти съ представленіемъ о томъ же предметѣ". Но съ 1840 года прошло шесть лѣтъ: изъ сильнаго и бодраго мужчины я сталъ хилымъ, изнуреннымъ лихорадкою и чахоточнымъ кашлемъ, старикомъ, слѣпцомъ, котораго насилу ноги носятъ. Когда же настанетъ это время? Мои дни сочтены: ужели пущу по міру мою добрую жену и малыхъ дѣтей? Говорю съ поэтомъ и, сверхъ того, полу-умирающій пріобрѣтаетъ право говорить безъ большихъ церемоній: я чувствую, знаю и убѣжденъ совершенно, точно такъ же, какъ убѣжденъ въ своемъ существованіи, что Россія не десятками можетъ противоставить европейцамъ писателей, равныхъ мнѣ по воображенію, по творческой силѣ, по учености и разнообразію сочиненій. Простите мнѣ, добрѣйшій мой наставникъ и первый руководитель на поприщѣ поэзіи, эту мою гордую выходку! Но право, сердце кровью заливается, если подумаешь, что все, все мною созданное, вмѣстѣ со мною погибнетъ, какъ звукъ пустой, какъ ничтожный отголосокъ!.."
   Но не пришлось Кюхельбекеру увидѣть въ печати своихъ сочиненій: ровно черезъ два мѣсяца послѣ написанія этого письма, его не стало {"Русск. Стар.", 1878 г.,.No 6, стр. 345--346.}.

А. Скабичевскій.

"Отечественныя Записки", No 8, 1883

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru