Аннотация: Текст издания: журнал "Вѣстникъ Иностранной Литературы", NoNo 7-8, 1896.
Все проходитъ.
Новая новелла Ф. Шпильгагена.
І.
Фрау Регина украдкой вздохнула слегка. Ей не случалось вздыхать, когда ея Эмерихъ всходилъ на дирижерскій пультъ и стучалъ палочкой, или когда онъ прижималъ скрипку полнымъ подбородкомъ, готовясь провести смычкомъ по струнамъ; она знала, что онъ отлично продирижируетъ симфонію или безупречно исполнитъ музыкальное произведеніе, не сомнѣвалась въ томъ, что самое нѣжное piano отлично удается ему. Впрочемъ, фрау Регина не была въ состояніи судить о музыкѣ и не считала себя способной на критику, она просто безусловно вѣрила въ геній Эмериха; вѣру же эту подтверждали шумные, нескончаемые апплодисменты, которые всегда неминуемо вызывало его искусство.
Зато, когда геній фрау Регины вставалъ, желая произнести застольную рѣчь (а это имѣло для него непреоборимую притягательную силу), бѣдная женщина вздыхала, правда, тихо и про себя, но все-таки вздыхала.
Вѣдь она всегда предвидѣла, что, начавъ говорить, Эмерихъ будетъ переходить отъ одного предмета къ другому, совсѣмъ потеряетъ путеводную нить и, наконецъ, предложитъ тостъ за того или за то, о чемъ или о комъ онъ и не думалъ въ началѣ спича.
Впрочемъ, въ этотъ вечеръ онъ не могъ отказаться отъ обязанности сказать рѣчь; ему нельзя было не отвѣтить на спичъ, который уже съ полчаса тому назадъ произнесъ его другъ Арнольдъ въ честь фрау Регины, сегодняшней новорожденной; Арнольдъ, говорилъ по обыкновенію мастерски; его рѣчь лилась словно мелодическій потокъ; не могъ промолчать и Эмерихъ. Вотъ онъ три раза, черезъ правильные промежутки времени, позвонилъ въ стаканъ; фрау Регина вздохнула; въ то же время двѣ пары глазъ обмѣнялись значительнымъ взглядомъ, въ которомъ выразились и отчаяніе и насмѣшка; это были глаза Астридъ и Стеллы. Онѣ обѣ знали, что теперь начнется одинъ изъ тѣхъ ужасныхъ спичей, которые Астридъ называла "историческими", онѣ могли бы поклясться въ томъ, что Эмерихъ увлечется воспоминаніями, очень мало интересными для всѣхъ, кромѣ него самого, потомъ заговоритъ о настоящемъ положеніи вещей, что могло бы имѣть интересъ, если бы не бывало всегда очень непріятно для нихъ. Дѣйствительно, программа начала приводиться въ исполненіе. Въ видѣ интродукціи маленькое общество услыхало то, что уже давно отлично знали всѣ присутствующіе, кромѣ лишь молодого живописца Вилибальда и еще болѣе молодого поэта Альфреда.
Онъ, ораторъ, и его близкіе друзья Арнольдъ и Эйльгардъ -- не только были всѣ дѣтьми этого стараго города, но и родились въ одномъ и томъ же кварталѣ; ихъ крестили въ одно и то же воскресенье, въ одной и той же церкви; вмѣстѣ въ школѣ они проникали въ тайны азбуки и ариѳметики, потомъ всѣ заразъ вступили въ гимназію въ одинъ и тотъ же классъ. Правда, позже Арнольдъ всегда попадалъ на первую скамью, тогда какъ онъ, ораторъ, съ Эйльгардомъ чувствовали себя спокойнѣе въ заднемъ ряду. Имъ было тамъ такъ хорошо, что когда они съ трудомъ дошли до четвертаго класса, директоръ гимназіи призвалъ ихъ отцовъ и посовѣтовалъ имъ взять юношей изъ школы и научить какому-нибудь честному ремеслу. Отцы Эмериха и Эйльгарда, бывшіе сами ремесленниками, послушались этого совѣта. Эйльгардъ сталъ ученикомъ своего отца, маляра; отецъ же оратора, бывшій барабанщикомъ въ оркестрѣ театра въ одномъ изъ предмѣстій, сталъ учить своего сына музыкѣ. Между тѣмъ Арнольдъ, сынъ кистера, получалъ одну школьную награду за другой; summa cum laude -- сдалъ экзаменъ и отправился въ Лейпцигскій университетъ, гдѣ ему дали стипендію. Скоро его друзья тоже разбрелись по свѣту. Изъ Эйльгарда, вмѣсто маляра, вышелъ художникъ; онъ тоже получилъ стипендію и отправился въ Италію. Ораторъ же, владѣвшій первой скрипкой, уѣхалъ въ Вѣну въ оркестръ Императорской оперы.
Потянулись долгіе, долгіе годы разлуки. Разставшись юношами, три друга встрѣтились въ родномъ городѣ зрѣлыми людьми. Каждый изъ товарищей достигъ въ своей спеціальности извѣстной степени значенія. Арнольдъ сдѣлался профессоромъ литературы въ политехническомъ училищѣ; Эйльгардъ сталъ директоромъ академіи художествъ; Эмерихъ -- директоромъ консерваторіи.
Дойдя до этого мѣста своихъ воспоминаній, Эмерихъ сдѣлалъ маленькую паузу, глотнулъ вина и самодовольно улыбнулся, наслаждаясь своимъ ораторскимъ талантомъ. И правда, до сихъ поръ все шло необычайно гладко; конечно, нѣкоторые эпизоды могли бы быть покороче; подробности иногда казались черезчуръ мелкими; но, несмотря на недостатки формы, содержаніе было хорошо; слушатели могли, пожалуй, сдѣлать одинъ упрекъ оратору, а именно: изъ его рѣчи никто изъ нихъ не узналъ ничего новаго для себя. Пока геніальный Эмерихъ съ удовольствіемъ осушалъ бокалъ, Регина спокойнѣе перевела духъ; половина рѣчи прошла счастливо! Между тѣмъ Астридъ и Стелла, отлично понимая другъ друга, снова взглянули и ихъ глаза перестали сверкать веселымъ блескомъ.
Сейчасъ начнется вторая часть пути, это не будетъ гладкое море, нѣжно качающее ладью оратора -- нѣтъ, несчастнаго ждутъ острые утесы, бездонныя пропасти -- и всѣ эти ужасы не сдѣлаются менѣе опасными оттого, что ладья оратора безъ опасенія помчится къ нимъ.
Эмерихъ не слишкомъ неожиданно приступилъ ко второй части своего спича, можно было бы даже назвать переходъ очень остроумнымъ.
-- До нашей встрѣчи послѣ долгой тяжкой разлуки,-- говорилъ онъ,-- мы, три друга, должны благодарить за свои успѣхи прежде всего Бога, а затѣмъ собственный талантъ и прилежаніе, безъ котораго самый большой талантъ ничто. Но съ нашей встрѣчи здѣсь фортуна стала управлять нами. Уже и нашу встрѣчу можно бы назвать счастливымъ случаемъ, если бы она не была отодвинута въ сторону тѣмъ, что произошло вскорѣ послѣ нея. Каждому изъ насъ уже было около сорока лѣтъ, когда мы встрѣтили трехъ прелестныхъ достойныхъ любви дѣвушекъ, которыя согласились прекратить нашу тяжелую холостую жизнь, дали намъ возможность стать мужьями, слѣдовало бы сказать, открыли передъ нами двери рая супружеской жизни, рая, который Господь даровалъ людямъ на землѣ! Въ данномъ случаѣ, болѣе чѣмъ когда-либо подтвердилось старое изреченіе о томъ, что браки заключаются въ небесахъ.
"Высшимъ счастьемъ оказалось то, что подругой знаменитаго историка-литератора и поэта сдѣлалась геніальная писательница, а женой превосходнаго живописца -- искусная художница. Мнѣ, музыканту, судьба дала въ спутницы жизни женщину, которая утверждаетъ, что она не можетъ отличить Моцарта отъ Бетховена. Я не смѣю спорить съ нею, но не страдаю отъ этого. Какъ говоритъ Шекспиръ, каждый хорошій человѣкъ долженъ въ себѣ носить свою мелодію, а этой музыкой она обладаетъ въ огромной степени. Гармонію ея души никогда не нарушалъ никакой диссонансъ.
"Я чувствую себя счастливымъ, знаю, что и мои друзья счастливы. Одно лишь преимущество, можетъ быть, есть у меня передъ ними -- я служу искусству, которое похоже на прародителя всѣхъ водъ земныхъ -- на океанъ; вѣдь и музыку можно назвать прародительницей всѣхъ искусствъ! Всѣ они родились отъ музыки, всѣ обратно стремятся къ ней, какъ дѣти, рѣзвящіяся въ лѣсу, бѣгутъ къ родному дому. Нѣчто подобное предчувствовалъ человѣкъ-художникъ всѣхъ временъ, но сдѣлать дѣйствительностью неясное предчувствіе было предоставлено тому, кто всегда черпалъ очарованіе поэзіи и живописи изъ безконечнагоисточника безконечной мелодіи, и такимъ образомъ создалъ искусство нашего времени, искусство, которое не измѣняется никогда. Этотъ создатель новаго искусства -- безсмертный байретскій маэстро, Микель Анджело музыки, Рихардъ Вагнеръ. Друзья и гости, прошу васъ, наполните ваши бокалы и выпьемъ ихъ въ честь Рихарда Вагнера!"
Самыя разнообразныя чувства волновали слушателей во время этой рѣчи. Только въ одномъ отношеніи всѣ сошлись: всѣ были рады, что спичъ окончился. Поэтому ораторъ могъ остаться доволенъ своимъ успѣхомъ; послышался звонъ стакановъ; всѣ лица радостно улыбнулись; веселѣе всѣхъ была его Регина. Ея одобренія онъ только и ждалъ, такъ какъ говорилъ рѣчи только для нея одной, даже и не подозрѣвая, какой страхъ, какія муки переживаетъ въ это время бѣдная женщина.
Къ сожалѣнію Эмериха, гости, поднявшіеся изъ-за стола, не захотѣли снова сѣсть.-- Поздно! домой далеко,-- говорили они. И той другое было справедливо. Ужинъ затянулся позже часа ночи, а скромныя виллы Арнольда и Эйльгарда, выстроенныя рядомъ, лежали на противоположномъ концѣ длиннаго предмѣстья. Черезъ четверть часа хозяева остались снова наединѣ. Какъ только за. гостями затворилась дверь, Эмерихъ обнялъ Регину и сказалъ ей что-сегодня самый счастливый день въ его жизни.
Еслибы у Регины было немного болѣе скептическое направленіе ума, она бы сильно удивилась этому, потому что то же самое она слышала почти ежедневно. Но молодая женщина только нѣжно улыбнулась своему генію и отвѣтила:
-- Да, Эмерихъ, мы счастливые люди. Только одного не достаетъ намъ.
-- Не бѣдъ,-- сказалъ Эмерихъ,-- нельзя имѣть все въ жизни. У Арнольда и Астридъ тоже нѣтъ дѣтей; кромѣ того, если бы они у насъ и были, они уже спали бы въ своихъ постелькахъ и мы оставались бы съ тобой наединѣ, какъ теперь. Послушай, Регина, вотъ о чемъ я хотѣлъ тебя спросить, что ты скажешь про мой спичъ? только по правдѣ, мое сокровище, по правдѣ.
-- Ты говорилъ чудесно!
-- Не правда-ли? Я высказался честно, какъ чувствовалъ. А заключеніе? Ну, тебѣ я признаюсь -- я хотѣлъ выпить за моихъ друзей и за дружбу вообще и просто не знаю какъ провозгласилъ тостъ въ честь Вагнера. Но, мнѣ кажется, я сдѣлалъ это блестящимъ образомъ.
-- Великолѣпно!
-- Вотъ видишь! вотъ видишь! Я говорю, мнѣ бы слѣдовало засѣдать въ нашемъ ландтагѣ, а если возможно, такъ и въ рейхстагѣ, въ Берлинѣ. Арнольдъ тоже хорошо говоритъ, но у него съ самаго начала видно, чѣмъ онъ закончитъ. Это нехорошо. Какъ по твоему?
-- Конечно! Никто не долженъ подозрѣвать, какой будетъ заключительный аккордъ.
-- Заключительный аккордъ, браво! Брависсимо! И эта маленькая женщина говоритъ, что она немузыкальна! Смѣшно!
* * *
Живописецъ Вилибальдъ и поэтъ Альфредъ жили не въ предмѣстьѣ, но лѣтняя ночь была такъ хороша, такъ пріятно казалось погулять послѣ долгаго сидѣнія за столомъ, что они попросили позволенія проводить остальное маленькое общество.
Впрочемъ, "маленькое общество" состояло только изъ Стеллы и Астридъ, такъ какъ ихъ мужья уже ушли далеко впередъ. Молодыя женщины не отказались отъ этого предложенія. Вилибальдъ подалъ руку Стеллѣ, которая охотно приняла ее. Альфредъ предложилъ свою помощь Астридъ; однако, Астридъ поблагодарила его, отвѣтивъ, что она не любитъ ходить подъ руку. Альфредъ былъ втайнѣ доволенъ ея отвѣтомъ: неудобно вести даму, которая выше васъ на полголовы.
Скоро потянулось предмѣстье; тутъ особенно ясно чувствовалась вся прелесть ночи. Почти полная луна лила съ безоблачнаго неба нѣжный свѣтъ; порой вышка дома или цѣлый фасадъ виллы выступали изъ синихъ тѣней, скопившихся подъ высокими деревьями, среди густыхъ боскетовъ. Воздухъ не двигался; не проносилось ни звука, только изрѣдка раздавался голосъ какой-нибудь проснувшейся птички, потомъ все замирало снова. На дорожкѣ, шедшей вдоль ограды палисадниковъ, не встрѣчалось ни души. Въ призрачной тишинѣ нельзя было бы говорить громко даже въ томъ случаѣ, если бы рѣчь не шла о вещахъ, которыхъ не слѣдовало слушать постороннимъ ушамъ:
-- Ну, что вы мнѣ скажете о поѣздкѣ въ Парижъ?-- спросилъ Вилибальдъ у Стеллы.-- Профессоръ, наконецъ, соглашается?
-- И не думаетъ,-- отвѣтила молодая женщина,
-- Но вѣдь онъ же убиваетъ вашъ чудный талантъ!
-- Скажите это человѣку, который не вѣритъ въ мой талантъ.
-- Это невозможно! Какъ ни зачерствѣлъ (простите мнѣ рѣзкое выраженіе) вашъ супругъ, въ своемъ, такъ называемомъ, классицизмѣ, отрицая вашъ талантъ, онъ просто грѣшитъ противъ Святого Духа... я называю такъ искусство!
Стелла засмѣялась:-- Точно вы вѣрите въ другого Святого Духа.
-- Вы правы, но и того, во что я вѣрю -- достаточно. И мнѣ тяжело, что въ васъ нѣтъ моей вѣры, что вы не почерпаете въ вѣрѣ мужества для смѣлаго рѣшенія.
-- Какого?
-- Бѣжать, просто бѣжать!
-- Что вы говорите! Я замужемъ, у меня двое дѣтей!
-- Да хоть бы четверо! Въ Парижѣ, только въ Парижѣ мо жете вы достигнуть своей цѣли и сдѣлаться тѣмъ, чѣмъ должны, быть. Я говорю по опыту. Чѣмъ былъ я четыре года назадъ, допоѣздки въ Парижъ? Ученикомъ вашего супруга, то есть гусеницей, которая ползала съ полотна на полотно, покрывая ихъ сѣрой пряжей. Я считалъ это искусствомъ, а между тѣмъ это было только шаблонной работой, не имѣвшей большей цѣны, нежели пачкотня маляра, о которой только что говорилъ нашъ хозяинъ въ своей ужасной рѣчи. Первая же недѣля въ Парижѣ открыла мнѣ глаза. Мнѣ показалось, что Богъ только вчера создалъ весь міръ, такія яркія, свѣжія краски, такую силу свѣта увидалъ я въ немъ. До Парижа мнѣ и во снѣ не мерещилось ничего подобнаго. А вы, вы давно грезили обо всемъ этомъ... что я говорю! вы старались осуществить свои грезы, даже осуществляли ихъ! Вамъ нужно сдѣлать только одинъ шагъ, чтобы достигнуть высшей цѣли, а вы не хотите сдѣлать этого шага! Я не понимаю васъ, я могу съума сойти отъ того, что...
-- Простите,-- сказала Стелла, -- я хочу немножко пройтись одна.
Слушая молодого человѣка, Стелла страшно волновалась; ея сердце билось все сильнѣе и сильнѣе. Вилибальдъ притягивалъ ее за руку къ себѣ, и она стала бояться, что онъ объяснитъ себѣ ея волненіе слишкомъ лестнымъ для себя образомъ; ей этого не хотѣлось.
-- Я оскорбилъ васъ, многоуважаемая фрау?-- сказалъ онъ.
-- Чѣмъ же?-- отвѣтила она.-- Развѣ можетъ кто-нибудь оскорбиться, если другой человѣкъ безъ всякой эгоистической задней мысли выскажетъ ему свое убѣжденіе? Я не могу сомнѣваться въ томъ, что вы честно интересуетесь моимъ талантомъ, моимъ художественнымъ будущимъ. Въ Парижѣ я бы не избѣгала вашихъ совѣтовъ, вашей помощи.
-- Еще бы!-- подхватилъ Вилибальдъ.-- Вы знаете, я пріѣхалъ сюда, только чтобы взглянуть на то мѣсто, въ которомъ безполезно износилъ столько паръ башмаковъ, будучи ученикомъ. Это было грустной цѣлью поѣздки, и двухъ мѣсяцевъ мнѣ вполнѣ довольно! Больше ничто не удерживаетъ меня здѣсь. Напротивъ, вотъ уже двѣ недѣли, я все собираюсь уѣхать, и если вы, вы...
-- Пойдемте поскорѣе, а то тѣ подумаютъ, что мы толкуемъ съ вами Богъ вѣсть о какихъ тайнахъ. Что ты такъ бѣжишь, Астридъ!
Астридъ и ея спутникъ остановились. Альфредъ разсердился на то, что имъ помѣшали разговаривать; Астридъ же была рада возможности прервать бесѣду, начавшую подъ конецъ принимать странное направленіе.
Сначала они нѣсколько времени шли молча, другъ послѣ друга. Потомъ молодой человѣкъ заговорилъ:
-- Гете и Шиллеръ счастливы тѣмъ, что они не дожили до этого.
-- Я вѣдь заранѣе зналъ его мнѣніе.
-- Зачѣмъ же было ставить меня въ затруднительное положеніе?
-- Я вамъ скажу это: вы были такъ добры, что нашли мои стихотворенія хорошими, больше -- вы назвали ихъ удивительными. Далѣе: вы сомнѣваетесь въ себѣ, даже не цѣните, какъ слѣдуетъ, вашего послѣдняго романа, говорите, что начинаете вѣрить сужденію вашего мужа, который не находитъ въ васъ таланта. Теперь вы должны перестать сомнѣваться: сужденіе профессора должно для васъ значить не больше, чѣмъ приговоръ патріарха въ Натанѣ: "Еврей будетъ сожженъ". Боритесь, это будетъ борьбой не за вашу личность, а за ваше дѣло.
-- Въ чемъ же вы видите разницу?
-- Разница очень большая: когда вопросъ идетъ о личности человѣка, онъ можетъ соглашаться на уступки, когда на арену выступитъ борьба за дѣло -- никогда!
-- Что подразумѣваете вы въ данномъ случаѣ подъ словомъ дѣло?
-- Какой странный вопросъ. Я говорю о нашемъ дѣлѣ, о дѣлѣ всѣхъ молодыхъ людей, не желающихъ завязнуть въ тинистомъ болотѣ старой рутины, которой такъ много въ поэзіи и во всякомъ искусствѣ, о дѣлѣ людей, не уважающихъ болѣе показныхъ достоинствъ, какъ бы высоко ни котировались они еще на ученомъ рынкѣ, о дѣлѣ людей, желающихъ оцѣнить эти достоинства по настоящему. Мы считаемъ постыднымъ переносить въ новое столѣтіе запыленные и истлѣвшіе уставы нашихъ отцовъ! Вотъ въ чемъ наше дѣло! Развѣ вы не считаете его своимъ?
-- Да, да; но прошу васъ не такъ громко,-- и Астридъ показала на фигуру своего мужа и его друга, шедшихъ шагахъ въ пятидесяти передъ ними, то скрываясь въ тѣни, то показываясь въ яркомъ лунномъ свѣтѣ.
-- Ваша дѣятельность,-- продолжалъ поэтъ, заглушая свой звонкій голосъ,-- началась еще раньше моей. Когда я еще у бивалъ свое сознаніе въ университетѣ (хотя въ моей душѣ начинали являться сомнѣнія во всемогущество такъ называемыхъ кл не сиковъ новаго и стараго времени), вы, какъ я слышалъ отъ васъ же уже вполнѣ отрѣшились отъ стараго хлама. Правда, вы были въ дважды лучшихъ условіяхъ, нежели я: умъ и разсудокъ дѣвушекъ тоже связываютъ, но все же не такъ грубо, какъ наши Потомъ вы -- датчанка...
-- Только съ материнской стороны.
-- И потому вмѣстѣ съ молокомъ матери впитали въ себя любовь къ естественному, къ тому, что есть, и ненависть къ неестественности, къ тому, относительно чего люди дѣлаютъ видъ, будто оно есть. Вы не выросли подъ ужаснымъ эстетическимъ давленіемъ Гетевско-Шиллеровскаго фетишизма. Если не у вашей колыбели, то вокругъ арены вашихъ дѣвическихъ игръ стояли образы Ибсена, Бьернсона, Арне Гарборга. Вы разсказывали мнѣ, какъ, взявъ романъ "Раскольниковъ" Достоевскаго {Подъ этимъ назинаніемъ на нѣмецкій языкъ переведенъ романъ Достоевскаго -- "Преступленіе и Наказаніе".}, вы проби рались къ себѣ въ комнату и при блѣдномъ свѣтѣ лампочки читали эту самую странную и вмѣстѣ съ тѣмъ самую правдивую изъ книгъ.
-- Хорошее это было время,-- тихо прошептала Астридъ.
-- И оно можетъ вернуться, оно вернется, только дѣйствуйте. Время это наступитъ снова въ ту минуту, когда вы разорвете оковы, которыя позволили наложить на себя только потому, что забыли себя и свой долгъ относительно себя. О, многоуважаемая фрау, если бы я имѣлъ власть надъ вами, если бы геній, смотрѣвшій мнѣ черезъ плечо, когда я писалъ мои стихи, и имѣвшій ваши небесно прекрасныя, любимыя черты...
-- Тише!-- шепнула Астридъ, задыхаясь,-- они подошли къ намъ. Ни слова больше, нѣтъ, нѣтъ. Ни сегодня и никогда-никогда!!!
Молодая женщина быстро обернулась.
-- Мы не бѣжимъ, это вы ползете, какъ улитки.
-- Арнольдъ!-- позвала она.
-- Эйльгардъ!-- вторила ей Стелла, подошедшая съ Вилибальдомъ.
Голоса молодыхъ женщинъ прозвучали глухо, боязливо. Немудрено, что мужья не услыхали ихъ.
Впрочемъ, они бы не услыхали, что ихъ зовутъ, даже въ томъ случаѣ, если бы Астридъ и Стелла крикнули громче. Статный, высокій Арнольдъ спокойно двигался впередъ, значительно меньшая и болѣе худощавая фигурка Эйльгарда дѣлала сильные, живые
Жесты, по которымъ было легко понять, что разговоръ двоихъ друзей касался чего-то интереснаго для собесѣдниковъ.
-- Тогда я рѣшительно не понимаю, зачѣмъ ты женился на ней!-- вскрикнулъ Эйльгардъ.
-- Выслушавъ твои іереміады, я имѣлъ бы полное право обратить къ тебѣ этотъ же вопросъ,-- отвѣтилъ Арнольдъ.
-- Іереміады! Милый другъ, мнѣ кажется, это слишкомъ сильное названіе для высказанныхъ мной опасеній относительно художественной будущности Стеллы. Въ послѣднее время мы съ нею часто споримъ изъ-за разницы въ мнѣніяхъ относительно искусства, но все это совершенно не касается нашей супружеской жизни, нашей любви, если ты хочешь. Между тѣмъ изъ твоихъ словъ я долженъ заключить, что...
-- Насколько мнѣ помнится, я тоже не сказалъ ничего, что могло бы тебѣ дать право вывести такое нелестное для жены и меня заключеніе.
-- Значитъ, я совершенно не понялъ тебя.
-- Повидимому.
Оба прошли молча нѣсколько шаговъ. Вдругъ Эйльгардъ остановился.
-- Послушай, Арнольдъ.
-- Что?
-- Какой нелѣпый тостъ предложилъ сегодня нашъ добрый Эмерихъ. Что мнѣ въ его безконечной мелодіи? Безконечная мелодія! Безконечное безуміе! Господь Богъ можетъ покоиться въ безконечной мелодіи, а мы, бѣдняки, земные артисты, должны стремиться уловить одну мелодію (т. е. въ данную мину ту) и не умереть отъ усилія; но я не то хотѣлъ сказать. Съ чего бишь я началъ?
-- Съ рѣчи Эмериха.
-- Да, да... Я хотѣлъ замѣтить, что въ одномъ отношеніи онъ правъ: мы, я говорю теперь о насъ двоихъ,-- друзья съ колыбели, друзья на жизнь и на смерть,-- а потому нехорошо, что мы, уже состарившіеся люди, стараемся играть въ прятки другъ съ другомъ, какъ играли сейчасъ.
-- Я, право, не...
-- Дай мнѣ высказаться! Могу-ли я ждать отъ тебя откровенности, когда самъ прячу отъ тебя правду, говорю, что я ненебыкновенно счастливъ въ супружествѣ, когда... Ну, чортъ возьми, пойми ты меня, наконецъ!
Друзья снова замолчали. Наконецъ, Эйльгардъ, на этотъ разъ не останавливаясь, глубоко вздохнулъ и снова заговорилъ:
-- Просто непонятно! Эти дѣвушки были точно созданы для насъ, мы считали ихъ своими любимыми ученицами, намъ казалось, что именно мы сдѣлали изъ нихъ самостоятельныхъ служительницъ искусства. Онѣ смотрѣли на насъ, какъ на вѣчныхъ боговъ. А теперь! Ты знаешь или, вѣрнѣе, не знаешь, такъ какъ уже давно не заглядывалъ ко мнѣ въ мастерскую въ академіи...
-- Я былъ такъ занятъ.
-- Понятно! Я пишу четыре идеальныя картины для Гамбургскаго музея. Я тебѣ разсказывалъ объ этомъ.
-- Помню!
-- Картоны: весна и лѣто -- готовы; когда я работалъ, она часто бывала въ мастерской, такъ какъ у нея было дѣло въ городѣ; она видѣла картины, но не говорила о нихъ ни слова. Сегодня утромъ я только что окончилъ "лѣто", какъ вдругъ входитъ она, замѣть -- только для того, чтобы задать мнѣ вопросъ о хозяйствѣ. Я отвѣчаю. Она идетъ къ двери, даже не взглянувъ на картины. Это вывело меня изъ себя. Ну?-- спрашиваю я.-- Что?-- говоритъ она.-- Какъ ты находишь картоны?-- Она на половину поворачиваетъ голову, смотритъ одно мгновеніе и говоритъ черезъ плечо, идя къ двери, знаешь, этакъ мимоходомъ:-- Весна и лѣто?-- прекрасно. Остерегайся третьяго.-- Чего третьяго?-- Скуки.-- И ушла... Что ты скажешь?
-- Salamen miseris,-- прошепталъ Арнольдъ.
-- Что это?
-- Изрѣченіе Виргилія: имѣть товарища по несчастію, утѣшеніе въ страданіи.
-- Странное утѣшеніе! Значитъ, ты испыталъ нѣчто подобное?
Арнольдъ боролся съ гордостью. Онъ не могъ рѣшиться, разсказать-ли другу о томъ, что нѣсколько дней тому назадъ, онъ не только перенесъ нѣчто подобное, но совершенно то же самое, или, вѣрнѣе, вынесъ гораздо большее оскорбленіе. Онъ долгое время работалъ надъ одной повѣстью, наконецъ, окончилъ ее и передалъ Астридъ съ просьбой прочитать эту вещицу и высказать о ней свое мнѣніе. Нѣсколько часовъ Арнольдъ съ напряженіемъ ждалъ жену; наконецъ, она вошла въ его комнату, положила рукопись къ нему на письменный столъ и, молча, пошла къ выходу, совершенно какъ Стелла изъ мастерской Эйльгарда. Онъ тоже, какъ Эйльгардъ, спросилъ жену:-- Ну, что же?-- а она, какъ Стелла, мимоходомъ отвѣтила:-- Если я похвалю твою повѣсть -- я солгу; если стану ее бранить, ты разсердишься; лгать я не могу, сердить тебя не хочу, а потому молчу.
Съ этими словами Астридъ ушла изъ комнаты.
Сердце Арнольда болѣзненно сжалось при воспоминаніи о тяжелой сценѣ, промелькнувшей въ его умѣ съ быстротою молніи. Въ намекѣ Стеллы на Шиллерское изреченіе о минезингерахъ было, по крайней мѣрѣ, остроуміе, потомъ вѣдь она невполнѣ была не права; отвѣтъ же Астридъ былъ и жестокъ и совершенно несправедливъ. Неужели разсказать объ этомъ униженіи? Никогда! Между тѣмъ у него противъ воли вырвалось: salamen miseris, и теперь было необходимо объяснить другу, почему онъ произнесъ эти слова.
-- Съ какой точки зрѣнія взглянуть!-- съ напускнымъ спокойствіемъ отвѣтилъ онъ.-- Я уже привыкъ къ тому, что Астридъ, въ противоположность прежнему времени, часто сомнѣвается въ достоинствахъ моихъ произведеній и порицаетъ ихъ. Изъ этого я вывожу только одно заключеніе, а именно, что она не выросла въ той же мѣрѣ, какъ мои литературныя цѣли.
-- Очень удобное объясненіе,-- пробормоталъ Эйльгардъ.
-- Извини, это въ порядкѣ вещей. Въ литературѣ существуютъ различныя ступени и не отъ каждаго таланта, напримѣръ, женскаго можно требовать и ждать, чтобы онъ поднялся выше, чѣмъ это позволяютъ его силы.
-- Вѣрю, какъ дважды два четыре. Впрочемъ, tout comme chez nous,-- снова буркнулъ Эйльгардъ.
-- Не совсѣмъ; существуетъ чувствительная разница и въ нашихъ произведеніяхъ и въ критикѣ, о которой главнымъ образомъ идетъ рѣчь. Поэзія витаетъ въ невидимомъ мірѣ мыслей и ощущеній, живыхъ только для разума и сердца среди образовъ, видимыхъ лишь для духовныхъ глазъ. Живопись касается міра видимаго, живетъ видимымъ. То, что изображаетъ живопись, можетъ видѣть каждый хорошо организованный глазъ -- видѣть и судить. Въ вашемъ искусствѣ нѣтъ тайнъ. Потому, когда твоя жена...
-- Вполнѣ ясно!-- вскрикнулъ Эйльгардъ.-- Чортъ возьми, я никогда не думалъ, что ты выскажешь такое... такую... ну, я не могу придумать парламентскаго выраженія. Въ живописи-то нѣтъ тайнъ? Въ ней тысячи, сто тысячъ тайнъ, столько тайнъ, что голова начинаетъ кружиться при мысли о нихъ. Но вѣдь ты говоришь это только для того, чтобы разсердить меня?
-- Совсѣмъ нѣтъ.
-- Ты хочешь разсердить меня, такъ какъ ты знаешь, что я далеко не такъ высокомѣрно смотрю на литературу твоей жены, какъ ты.
-- А я умѣю цѣнить живопись твоей жены лучше, нежели ты.
-- Только вѣдь не я одинъ признаю талантъ фрау Астридъ.
-- Совершенно тоже могу сказать о талантѣ твоей жены.
-- Я еще никогда не отрицалъ въ моей женѣ большого таланта,-- запальчиво произнесъ Эйльгардъ.
-- Тоже самое я vice versa могу сказать о себѣ, -- произнесъ Арнольдъ.
-- Но Стелла вступила на фальшивую дорогу.
-- Точно также, какъ Астридъ, -- возразилъ Арнольдъ.-- И это кончится тѣмъ, что ея талантъ погибнетъ.
-- Меня тоже сильно безпокоитъ литературная будущность Астридъ.
-- Счастье, что этотъ Вилибальдъ собирается вернуться въ Парижъ.
-- Ты полагаешь, что онъ имѣетъ вредное вліяніе на Стеллу?
-- Несомнѣнно! У него громадный талантъ; но онъ безуменъ, безуменъ, безуменъ!
-- Точно такъ же, какъ Альфредъ.
-- И подумать, что мы видѣли въ нихъ нашихъ горячихъ послѣдователей.
Друзья остановились. Ихъ дачи были рядомъ; общая крыша покрывала домики. Арнольдъ и Эйльгардъ за-разъ вынули по ключу и въ одно и то же мгновеніе открыли калитки. Оба они въ первый разъ обернулись назадъ и увидали отставшихъ, шедшихъ теперь вмѣстѣ. Свѣтъ мѣсяца обливалъ всю группу.
Его другъ стоялъ подлѣ открытой калитки, низко опустивъ о лову. Эйльгардъ съ смущенной улыбкой тихо произнесъ:
-- Послушай, Арнольдъ.
-- Что?
-- Вѣдь разногласіе во взглядахъ на искусство, на технику и т. д. не имѣетъ никакого вліянія на любовь, какъ по твоему?
Арнольдъ поднялъ голову.
-- Желать и не желать одного и того же -- квинтэссенція истинной дружбы,-- сказалъ Саллюстій.
-- Ахъ, что онъ понималъ! Кромѣ того, здѣсь дѣло идетъ не о дружбѣ, а о любви.
-- Дружба -- лучшая часть любви.
-- Знаешь ты, старина, я думаю иначе... Наконецъ-то, вы!
-- Да, вы страшно бѣжали,-- сказала Стелла.
-- Дамы совсѣмъ запыхались,-- замѣтилъ Вилибальдъ, отдавая Стеллѣ пелеринку, которую онъ несъ.
Эйльгардъ не замѣтилъ, чтобы молодыя женщины запыхались отъ ходьбы... Напротивъ, его поразило, что и онѣ, и ихъ спутники были очень блѣдны, вѣроятно, отъ луннаго свѣта. Значитъ, въ "Волшебной ночи", которую онъ писалъ для выставки, положительно слѣдовало бы посвѣтлить лица и тѣла эльфовъ, кружащихся въ хороводѣ подъ лучами мѣсяца. Жаль! Картину необходимо отправить завтра въ двѣнадцать часовъ, а переписать съ полдюжины фигуръ не пустяки. Но лучше переписать ихъ, чѣмъ слышать упреки за коричневые тона.
-- Доброй ночи!-- сказалъ онъ, увлекая Стеллу въ калитку и, запирая дверцу на ключъ.
-- Доброй ночи!
-- Доброй ночи!
Обѣ четы вошли въ свои домики. Вилибальдъ и Альфредъ пошли по направленію къ городу.
* * *
До города было далеко и дорога не стала короче оттого, что молодые люди упорно молчали. Къ счастью, на главной улицѣ предмѣстья они встрѣтили вагонъ конно-желѣзной дороги; Альфредъ и Вилибальдъ сѣли въ него а, по прежнему молча, доѣхали до соборной площади. Тутъ имъ предстояло разстаться. Мастерская Вилибальда и его жилое помѣщеніе находилось въ Нейштатѣ. Альфредъ жилъ недалеко отъ редакціи, въ одномъ изъ узкихъ переулковъ стараго города.
Альфредъ и Вилибальдъ, протянувъ другъ другу руки, сказали:
-- Доброй ночи! Спите спокойно!-- и собрались было разойтись, какъ вдругъ Альфредъ замѣтилъ:-- Собственно говоря намъ слѣдовало бы выпить по стакану пива.
-- Хорошо,-- сказалъ Вилибальдъ,-- гдѣ?
-- Новое кафе на терассѣ еще открыто.
-- Хорошо.
-- То есть хорошо въ томъ случаѣ, если вы находитесь въ такомъ пріятномъ положеніи, что будете въ состояніи заплатить за меня. Сегодня я отдалъ послѣднюю марку на чай и послѣдніе гроши истратилъ на конно-желѣзную дорогу.
-- Я нахожусь въ томъ пріятномъ положеніи, о которомъ вы говорите.
-- Danque andiamo!
Черезъ нѣсколько минутъ молодые люди уже сидѣли на верандѣ, въ защищенномъ мѣстѣ. Передъ ними струилась широкая темная рѣка; отраженія фонарей на мосту дрожали въ водѣ. Мѣсяцъ такъ далеко отодвинулся на западъ, что стоялъ теперь позади молодыхъ людей; они видѣли только его свѣтъ, падавшій на стѣны длинныхъ строеній, вытянувшихся вдоль берега. Запоздавшій пароходъ прошелъ внизъ по рѣкѣ; вѣроятно, на его палубѣ помѣщалось цѣлое общество, возвращавшееся съ увеселительной прогулки. Навѣсъ и мачты парохода были увѣшаны пестрыми фонариками; подъ ними виднѣлись люди, одѣтые по праздничному.
-- Можно это написать?-- спросилъ Альфредъ, указывая на ночную картину, разстилавшуюся передъ ихъ глазами.
-- Теперь можно все писать, должно писать все,-- отвѣтилъ Вилибальдъ.
-- Все можетъ и должно быть выражено -- девизъ импрессіонизма, а мы въ настоящую минуту стоимъ подъ его знаменемъ.
-- Долго-ли протянется его господство?
-- Кто знаетъ? Одно вѣрно: мы не впадаемъ въ условность, которую съ такимъ жаромъ защищаемъ, милѣйшій Эйльгардъ. Она брошена на вѣки.
-- Какъ та поэзія, которую проповѣдуетъ милѣйшій Арнольдъ въ своихъ стихахъ и повѣстяхъ. Выпьемъ!
-- Выпьемъ!
-- Молодые люди хлебнули изъ кружекъ и нѣсколько мгновеній курили молча. Пароходъ присталъ къ набережной. Часть пассажировъ, мужчинъ и дамъ, высадилась на терассу. Недавно почти пустое кафе наполнилось шумомъ и смѣхомъ.
-- Они навѣрное больше веселились сегодня вечеромъ, нежели мы,-- съ досадой сказалъ Альфредъ.
-- Не знаю,-- отвѣтилъ Вилибальдъ.-- Я получилъ то, что хотѣлъ; конечно, вы...
-- Что вы хотите сказать?-- спросилъ Альфредъ. Онъ поднялъ голову и сердито взглянулъ на друга.
-- Mon Dieu! ровно ничего,-- равнодушно отвѣтилъ Вилибальдъ, стряхивая пепелъ съ сигары.-- То есть я замолчу, если васъ оскорбитъ мое замѣчаніе насчетъ того, что я не завидую вашей flirtation съ фрау Арнольдъ.
-- А между тѣмъ, вы, какъ живописецъ, должны бы восхищаться ея красотой.
-- Я согласенъ; старикъ Гете сказалъ бы, что она Юнона Лудовизи и такъ далѣе... Но мы, mon cher, уже перестали бредить всѣмъ этимъ, слава Богу. А вы нѣтъ?
-- Сказать по чести...
-- Въ видѣ исключенія.
-- Нельзя-ли безъ сарказмовъ? Въ стеклянный домъ не бросаютъ камнями, а вы живете въ достаточно прозрачномъ жилищѣ. Держу пари, что фрау Эйльгардъ для васъ не больше, чѣмъ для меня фрау Арнольдъ.
-- Вы проиграли: я на полголовы больше Стеллы, а вы на полголовы ниже Астридъ.
-- Вы отлично понимаете, о чемъ я говорю.
-- Конечно, понимаю, mais que voulez-vous? Берешь въ дорогѣ все, что встрѣчается на пути. Я хочу только дождаться открытія выставки и насладиться своимъ торжествомъ надъ бараньимъ стадомъ, потомъ снова уѣду въ Парижъ.
-- Со Стеллой?
-- Какъ вы догадливы!
-- Можетъ быть. Во всякомъ случаѣ у меня очень острый слухъ; да къ тому же вы нѣсколько разъ такъ возвышали вашъ нѣжный голосъ.
-- Что вы нашли мужество въ первый разъ въ жизни сдѣлать признаніе въ любви?
-- Для молодой, красивой женщины -- это лучшее утѣшеніе въ сердечномъ огорченіи.
-- Вѣрно! только это не вполнѣ безопасное дѣло. Иногда случается, что утѣшителей ловятъ на словѣ.
-- Это было бы...
-- Чортъ возьми, какъ плохо! Аминь. Выпьемъ еще по стаканчику... Кельнеръ!
Принесли свѣжаго пива. Друзья нѣсколько минутъ задумчиво курили и пили.
-- Удивительно,-- началъ опять Альфредъ.
-- Что?-- спросилъ художникъ и закурилъ новую сигару.
-- Когда четыре года тому назадъ я пріѣхалъ сюда, Эйльгардъ только что женился на Стеллѣ. Она хотѣла ѣхать въ Парижъ, но осталась здѣсь и здѣсь отпраздновала свою свадьбу. Вы восхищались молодой женщиной -- вашимъ товарищемъ по искусству, но восхищались и профессоромъ, вашимъ учителемъ. Вы говорили: вотъ это бракъ -- такъ бракъ. Ей Богу, вы это говорили, я даже помню когда и гдѣ! Когда музыкантъ, поклонникъ вѣчной мелодіи, съ полнымъ убѣжденіемъ воспѣвалъ счастье своихъ друзей и вы посмотрѣли на меня своимъ ужаснымъ ироническимъ взглядомъ, я вспомнилъ все это.
-- Моя иронія стоила той святой мины, съ которой вы слушали рѣчь Эмериха.
-- Ну, это въ сторону. Я, какъ психологъ, интересуюсь супругами, а въ васъ цѣню наблюдательность.
-- Очень мило!
-- Я считаю васъ человѣкомъ, который, если ему вѣритъ, имѣлъ столько liaisons...
-- Пожалуйста!
-- Что у него, конечно, явился извѣстный опытъ въ этомъ отношеніи.
-- И я не скрываю результатовъ этого опыта,-- подтвердилъ художникъ, поглаживая свою бородку à la Henri IV.-- Вы питаете къ моей житейской мудрости большое уваженіе (что вполнѣ понятно), но чтобы оно еще выросло, мнѣ придется снова доказать свою опытность. Но дальше. И такъ, четыре года тому назадъ они женились, потому что весьма походили другъ на друга, а теперь готовы разстаться, какъ разъ на томъ же основаніи.
-- Я не вижу ни капли сходства между ними,-- сказалъ Альфредъ.
-- Потому что вы смотрите пои ерхностно. Единственная существенная разница между супругами -- возрастъ. Когда онъ женился, ему было сорокъ лѣтъ, а ей только что минуло двадцать. Впрочемъ, это не играетъ никакой роли. Напротивъ, можно сказать, что въ большинствѣ случаевъ разница лѣтъ -- гарантія супружескаго счастья. Но во всемъ остальномъ! Развѣ они оба не смотрятъ легко на жизнь, не весело относятся къ ней? Развѣ они оба не готовы каждую минуту сдѣлать то или другое безуміе? Развѣ кто-либо изъ нихъ способенъ вести правильную жизнь? Развѣ они оба не похожи на дѣтей, протягивающихъ руки ко всему, что блеститъ, руки, между пальцевъ которыхъ падаетъ все, и золото и ртуть. Милый другъ, подобное сходство мужа съ женой невыносимо. Оно страшно дѣйствуетъ на нервы, вселяетъ ужасъ, какъ видъ двойника. Вы понимаете мою мысль?
-- Вполнѣ, но...
-- Дайте мнѣ досказать! То, что четыре года тому назадъ представлялось супругамъ сладкимъ, какъ пряникъ -- теперь кажется горькимъ, какъ желчь. Конечно, это произошло не внезапно, а peu à реи, съ теченіемъ времени. Я былъ вдали отъ Мадрида въ то время какъ разыгралась вся эта исторія, тѣмъ не менѣе, я могу таюр хорошо нарисовать всѣ фазисы происходившей метаморфозы, точно былъ все время съ ними. А propos, прекрасная тема для романа, рекомендую вамъ! Итакъ, сперва супруги испытывали самую безумную радость, видя одинъ въ другомъ свое изображеніе, повторяющее всѣ его ужимки и гримасы; конечно, это могло быть занимательно. Подумайте, каждый изъ нихъ заранѣе угадывалъ, что подумаетъ другой въ извѣстномъ случаѣ, что онъ скажетъ черезъ секунду, такъ какъ самъ думалъ и говорилъ именно это. А tempo смѣяться, а tempo плакать. Какое добавленіе къ собственному существованію! Чистое раздвоеніе. Подобная жизнь -- ѣзда въ экипажѣ, гуттаперчевыя шины котораго смягчаютъ каждый толчекъ. Трудно не заснуть подъ нѣжную качку. Вѣроятно, есть супруги, которые хорошо выносятъ это и спятъ до самаго конца. Можетъ быть, мой профессоръ могъ бы спать долго, но фрау Стелла, слава Богу, создана изъ другого матеріала, Стелла проснулась и вспомнила, что она сама имѣетъ кое-какое значеніе, что она рождена не только для того, что быть эхо своего мужа, ей захотѣлось, чтобы и мужъ ея тоже былъ чѣмъ-нибудь болѣе значительнымъ, чѣмъ ея эхо. Это произвело переломъ. Какъ наружно выразить то, что произошло въ ней? Какое понятное для себя и для другихъ воплощеніе придать этой перемѣнѣ?-- думала она.-- Очень просто: слѣдовало нанести ударъ въ самое чувствительное мѣсто для противника, которымъ въ данномъ случаѣ явился супругъ. Его чувствительное мѣсто -- область общаго искусства. Сперва Стелла послушно слѣдовала за нимъ, подражала ему; она была подавлена рабствомъ такъ называемой общности духа. Слѣдовало поднять революцію. Прежде она писала пейзажи à la Ратманъ, Преллеръ, Ширмеръ и tutti quanti, какъ добрѣйшій Эйльгардъ. Она, бывало, торжествовала, когда зрители не отличали ея картинъ отъ его. Возмутившись, она рѣшила взяться за жанръ и за портреты, и внезапно поняла все значеніе "plein air", увидала, что у живописи существуютъ другія цѣли, нежели миссія баюкать покой филистеровъ, даватъ имъ лишнее наслажденіе въ лѣнивой жизни. Вотъ вамъ картина художественной эмансипаціи Стеллы. И когда я вспоминаю, что у нея не было ни малѣйшей возможности видѣть настоящія картины, что она не была въ Парижѣ и знаетъ только понаслышкѣ, да по плохимъ гравюрамъ, или еще худшимъ фотографіямъ, произведенія Милле, Руссо, Бастьенъ-Лепажа и всѣхъ этихъ божественныхъ художниковъ, а между тѣмъ сдѣлала такіе шаги впередъ -- я говорю: преклонитесь передъ энергической женщиной; несмотря на все, она уйдетъ дальше, чѣмъ Марія Башкирцева.
-- Кто это Марія Башкирцева?
-- Ангелъ въ образѣ человѣка, котораго завистливые боги отозвали къ себѣ. Прочтите ея дневникъ, онъ только что появился въ печати. У Стеллы есть эта книга, она дастъ вамъ ее, если уже сама дочитала. Однако, вы еще не поблагодарили меня за превосходную тему для романа, которую я вамъ далъ gratis.
-- Къ несчастію, я уже зналъ ее.
-- Будто?
-- Я бы могъ вамъ разсказать всю эту исторію; только personae dramatis назывались бы у меня Арнольдъ и фрау Астридъ, а борьба происходила бы не изъ-за "живописи", а изъ-за "литературы".
-- Гмъ!-- произнесъ Вилибальдъ.-- Я подозрѣвалъ, что у нихъ происходитъ нѣчто подобное, но у меня было такъ много собственныхъ заботъ... Значитъ, тамъ то же самое. Впрочемъ, обѣ пары живутъ подъ одной крышей, тутъ не спасетъ и брандмауеръ. Ну, рѣшайтесь и разскажите все ab ovo. Я только теперь познакомился съ фрау Астридъ.
-- Вѣдь она пріѣхала сюда, когда вы уже были въ Парижѣ.
-- Она явилась изъ Даніи?
-- Да, изъ Копенгагена. Ея отецъ нѣмецъ, переселившійся въ Данію. Онъ судостроитель, судохозяинъ или что-то въ этомъ родѣ; онъ очень богатъ. Ея мать была датчанкой и давно умерла. Отецъ Астридъ женился во второй разъ и опять на датчанкѣ. Повидимому, между мачихой и падчерицей не существовало полнаго согласія; взрослая Астридъ и молодая мачиха обѣ хотѣли властвовать.
-- Бываетъ,-- произнесъ Вилибальдъ.
-- Безхарактерный отецъ...
-- Понятно!
-- Былъ на сторонѣ жены; enfin Астридъ это надоѣло и такъ какъ она была вполнѣ независима...
-- Прекрасно!-- наслѣдство матери?
-- У ея матери было состояніе, и кромѣ Астридъ она не имѣла дѣтей. Но если вы будете меня каждую минуту прерывать, Вилибальдъ...
-- Дурная привычка! простите. Я не буду больше; прошу васъ, продолжайте.
-- Вы совсѣмъ сбили меня съ толку. О чемъ бишь я говорилъ?
-- О бѣгствѣ фрау Астридъ.
-- Вѣрно; она дѣйствительно бѣжала; въ одно прекрасное утро Астридъ исчезла и черезъ Гамбургъ и Берлинъ пріѣхала сюда.
-- Несчастная... pardon. Я не буду больше перебивать; только когда слышишь, что человѣкъ дѣлаетъ безграничное безуміе и пріѣзжаетъ сюда...
-- Кому вы говорите это! Въ теченіе четырехъ лѣтъ я разъ десять стоялъ тамъ, внизу, на набережной и серьезно размышлялъ, не броситься-ли мнѣ въ воду, пока я еще не успѣлъ сойти съ ума. Я могъ и могу сказать о себѣ вмѣстѣ съ Овидіемъ: Barbarus hic ego sum quia non intelligus ulli.
-- Смѣю вамъ замѣтить, что вы уклонились отъ вашего разсказа.
-- Простите! Мы оба съ вами испытали чувство удушливаго одиночества и сошлись въ мнѣніяхъ.
-- Понятно: les beaux esprits, но скажите-ка, почему фрау Астридъ пріѣхала именно сюда.
-- Въ то время здѣсь была ея тетка съ материнской стороны, жившая прежде въ Петербургѣ и пріѣхавшая въ нашъ городъ учиться нѣмецкому языку. Какъ вы знаете, сюда пріѣзжаетъ множество иностранцевъ съ этою цѣлью.
-- И несчастные распускаютъ уши, слушая ужасный жаргонъ, на которомъ говорятъ здѣсь, называя его нѣмецкимъ языкомъ. Фрейлейнъ Астридъ тоже пріѣхала съ этимъ похвальнымъ намѣреніемъ?
-- Нѣтъ, даже свиданіе съ теткой было однимъ предлогомъ. Въ сущности же она хотѣла -- вы не угадаете, чего?
-- Въ то время меня еще нельзя было назвать такъ; кромѣ того, тогда она не знала ни строчки изъ тѣхъ немногихъ моихъ произведеній, которыя были уже напечатаны. Она -- вы разсмѣетесь -- она восхищалась Арнольдомъ; она знала всѣ его конфектные стихи, а лоретныя повѣсти даже перевела на датскій языкъ. Не понимаю, какъ могла Астридъ увлечься имъ, когда она, такъ сказать, выросла на скандинавской великой литературѣ. Теперь она сама не понимаетъ, почему ей такъ нравились его повѣсти, романы и стихи. Фрау Астридъ хотѣла лично познакомиться съ профессоромъ, что было легко осуществимо. Вы знаете или, вѣрнѣе, не знаете, что Арнольдъ задумалъ тогда прочитать цѣлый рядъ публичныхъ лекцій о литературѣ. Все, что въ этомъ гнѣздѣ претендуетъ на образованіе, собиралось слушать его, даже дворъ, высшее общество -- tout le monde. Вы сегодня слышали, какъ онъ говорилъ, но это еще слабый образецъ. Какъ всѣ патетическіе люди, онъ шелъ на полныхъ парусахъ по глубокому фарватеру. А полные періоды, знаете, поднимаются и опускаются точно атлантическія волны. Было тоже на что посмотрѣть, когда онъ стоялъ, выпрямивъ станъ и откинувъ голову.
-- Онъ, дѣйствительно, поразительно красивъ.
-- Въ жанрѣ Астридъ, о которой вы сію минуту говорили, что она нехороша собой.
-- Объ этомъ потомъ. Продолжайте.
-- Астридъ всегда сидѣла въ одномъ изъ переднихъ рядовъ, на одномъ и томъ же стулѣ. На первой же лекціи она поразила меня, и во время слѣдующихъ чтеній я всегда становился у стѣны въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нея и наблюдалъ за нею.
-- Мнѣ кажется -- love's labour lost.
-- Въ то время -- да. Она меня не замѣчала, такъ какъ ея взглядъ не отрывался отъ лектора -- чистый гипнотизмъ, понятно, дѣйствовавшій взаимно. Съ третьей же лекціи онъ говорилъ только для нея. Мнѣ каждый разъ казалось, что вмѣсто того, чтобы начать словами "милостивые государи и милостивыя государыни", онъ скажетъ: "моя дорогая, любимая, единственная" или что-либо въ этомъ родѣ. Злость брала всѣхъ. Всѣ женщины безъ исключенія были по уши влюблены въ красавца-профессора. Еще немножко и всѣ онѣ перемерли бы, и профессору пришлось бы читать передъ пустыми скамейками. Однажды онъ говорилъ о "Promessi sposi". Если бы вы слышали, что за хихиканье поднялось въ залѣ! Многія дамы чуть не задохлись за своими носовыми платками. Это было послѣднимъ ударомъ. Черезъ два дня Астридъ разослала объявленія о своей помолвкѣ. Фрау Астридъ не любитъ шутокъ!
-- Если это такъ, я и не шутилъ бы съ нею.
-- Кто говоритъ вамъ, что я шучу?
-- Если дѣло серьезно, тѣмъ хуже для васъ; потому что сами вы не умѣете легко относиться къ жизни, что ясно видно по вашему оскорбленному лицу. Однако, revenons à nos moutons. Когда же въ фрау Астридъ ожила бацилла оппозиціи?
-- Черезъ годъ послѣ свадьбы она дала прочитать мнѣ одну свою новеллу. Вещь эта составляла діаметральную противоположность съ тѣмъ, что она до сихъ поръ помѣщала въ различныхъ благонамѣренныхъ тихенькихъ журналахъ подъ чужимъ именемъ.
-- Почему подъ чужимъ именемъ?
-- Потому что онъ не хотѣлъ и слышать о ея литературѣ.
-- Этакій... я бы сказалъ что!
-- Только на этомъ условіи онъ милостиво позволилъ ей писать.
-- Вы говорите, что новая повѣсть была въ другомъ родѣ?
-- Я бы спорилъ, что не она написала ее. Стиль, тонъ, все измѣнилось, toto genere. А сюжетъ! Чортъ возьми! Нашъ братъ и то не посмѣлъ бы избрать его.
-- Знаю я это; когда дамы снимаютъ чепцы съ головы, онѣ ихъ бросаютъ черезъ самыя высокія крыши. Понятно!
-- Понятно! Но дѣло пошло не особенно быстро. Я попросилъ Астридъ не печатать новеллы, сказавъ, что самъ помѣщу ее. Ну, мнѣ пришлось таки помучиться; наконецъ, я отыскалъ новый журналъ, желавшій въ первомъ номерѣ дебютировать чѣмъ-нибудь очень пикантнымъ. Я и до сихъ поръ удивляюсь, какъ Арнольда не сразилъ ударъ, когда онъ узналъ все.
-- Незавидное положеніе было и у васъ.
-- Не такое ужь дурное. Профессоръ не зналъ, да и до сихъ поръ не знаетъ, что я замѣшался въ дѣло. Потомъ мнѣ стало легко сбывать ея вещи.
-- Но вѣдь въ здѣшнемъ сплетническомъ городишкѣ нельзя надолго сохранить тайну псевдонима.
-- Она и не сохранила ее. Астридъ съ мужемъ просто прячутъ головы въ песокъ; профессоръ зарывается особенно глубоко. Теперь этому конецъ. Слѣдующій романъ Астридъ выйдетъ подъ ея настоящимъ именемъ.
-- Это будетъ занимательно. Ну, Альфредъ, скажите мнѣ еще, пока кельнеръ не успѣлъ окончательно потушить свѣтъ, вѣдь вы тоже, насколько мнѣ помнится, не всегда были такимъ крайнимъ послѣдователемъ натурализма, какъ теперь.