Lib.ru/Классика: Шпильгаген Фридрих. Все вперед

ВСЕ ВПЕРЕДЪ

ПОВѢСТЬ.

Переводъ съ рукописи.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

Принцъ всталъ сегодня изъ-за стола раньше обыкновеннаго: по случаю пріѣзда гостей, которыхъ ожидали на завтра, приходилось еще обо многомъ потолковать распорядиться. Сидя на террасѣ, за кофе, онъ еще разъ основательно Перебралъ одинъ за другимъ тѣ вопросы, на которые вскользь указалъ обоимъ господамъ за обѣдомъ. Затѣмъ, обращаясь къ старшему изъ своихъ собесѣдниковъ, принцъ замѣтилъ:

-- Какъ бы то ни было, любезный Ифлеръ, а это посѣщеніе обойдется вамъ не дешево.

-- Къ счастію, благодаря мудрой экономіи вашей свѣтлости, мы въ состояніи, не стѣсняя себя ни съ какой стороны, выдержать предстоящіе расходы, возразилъ совѣтникъ канцеляріи.

-- Сегодня вы противъ своего обыкновенія оказываетесь щедры, любезный Ифлеръ, подсмѣивался принцъ?

-- Ваша свѣтлость, соблаговолите.... началъ-было совѣтникъ канцеляріи.

-- Я знаю, что вы хотите сказать, перебилъ принцъ. Это приглашеніе совершилось помимо вашей воли и согласія. Да и жестоко было бы отъ васъ требовать того. Я боюсь, что вы едва ли столкуетесь съ графомъ о томъ, что право принцевъ фонъ-Роде засѣдать въ совѣтѣ нѣмецкихъ государей и подавать свой голосъ неоспоримо.

Совѣтникъ канцеляріи пожалъ плечами.

-- Что касается васъ, любезный Цейзель, то вы особая статья, продолжалъ принцъ, обращаясь къ младшему собесѣднику. Хотя вы также далеко не изъ пруссофиловъ, но вы молоды и однообразіе нашей жизни, конечно, давно уже тяготитъ васъ; вы жаждете перемѣны, въ особенности теперь, когда предвидится нѣкоторая кутерьма, и что заранѣе можно легко предсказать. Правду ли я говорю?

Принцъ, не дожидаясь отвѣта своего придворнаго кавалера, отошелъ на край террасы. Оба его собесѣдника поглядѣли другъ на друга. Фонъ-Цейзель пожалъ плечами. У совѣтника канцеляріи вертѣлось на языкѣ замѣчаніе, но такъ какъ онъ не могъ его высказать не подойдя ближе въ кавалеру, а между тѣмъ слѣдовало, чтобы принцъ, обернувшись, нашелъ его на прежнемъ мѣстѣ, то совѣтникъ и удовлетворился тѣмъ, что также, какъ и кавалеръ, пожалъ плечами и сморщилъ свой лысый лобъ.

Принцъ все еще стоялъ у колонныхъ перилъ и глядѣлъ черезъ лужайки, разстилавшіяся подъ его ногами, черезъ холмы, на которыхъ раскинулся паркъ въ горы; уступы, громоздившіеся одинъ надъ другимъ, озолотились лучами вечерней. зари. На самомъ верхнемъ уступѣ блестѣли домики маленькой деревушки, расположившейся на краю лѣса. Все еще зоркіе глаза престарѣлаго принца долго покоились на этомъ пунктѣ; затѣмъ онъ живо обернулся къ совѣтнику канцеляріи:

-- Намъ не нужно стѣснять себя ни съ какой стороны, говорите вы. Я вамъ сейчасъ укажу такую сторону; вотъ -- та бѣдная деревушка Гюнерфельдъ. Мнѣ деньги нужны, очень нужны. Но вы знаете мое воззрѣніе: Гюнерфельдъ -- для меня барометръ. Если тамъ наверху довольны, то и я здѣсь внизу могу быть доволенъ. А вѣдь тамъ недовольны; этого вы не можете отрицать.

-- Я не спорю, ваша свѣтлость, возразилъ совѣтникъ, но дѣло въ томъ, въ правѣ ли -они быть недовольными. Пожаръ, случившійся прошлой зимой, былъ великимъ бѣдствіемъ; что картофель такъ плохо уродился -- это опять зло. Впрочемъ, тифъ значительно ослабѣлъ....

-- Послѣ того, какъ полъ-деревни вымерло, прервалъ принцъ.

-- Не полныхъ десять процентовъ, продолжалъ совѣтникъ; къ тому же щедрость, съ какой ваша свѣтлость облегчаете настоящія нужды бѣдняковъ, превышаетъ всѣ ихъ ожиданія; касательно же возможныхъ случайностей слѣдующей зимы примутся надлежащія мѣры, и помощь будетъ подана своевременно, какъ это -- осмѣлюсь замѣтить,-- всегда было, во время управленія вашей свѣтлости.

Ироническая усмѣшка скривила тонкія губы принца.

-- Хорошо управленіе, сказалъ онъ, которое мнѣ приходится дѣлить съ господиномъ ландратомъ, да еще вдобавокъ такъ не равномѣрно! Эхъ, любезный Ифлеръ! и весь-то нашъ трудъ сводится къ наполненію бочекъ Данаидъ! Только-что мы успѣемъ заткнуть двѣ, три дыры, и вода уже поднимется въ бочкѣ, какъ приходитъ распоряженіе отъ ландрата и пробиваетъ новую дыру; а не то -- въ дѣло замѣшается державный капризъ всесильнаго министра, глядишь, бочка и совсѣмъ опрокинулась. Мы видѣли тому примѣръ въ 1866-мъ году! Какъ мы нуждались тогда и въ деньгахъ, и въ людяхъ! Но министру они были еще нужнѣе, какъ онъ и отвѣтилъ; ну и конечно намъ пришлось уступить. Мнѣ собственно не приходится жаловаться --

Solamen miseris -- eocios habuisse malorum!

Ганноверъ и Гессенъ постигла тогда та-же самая участь, какая постигла и моего отца, не взирая на декларацію державъ-поручительницъ на вѣнскомъ конгрессѣ; и ударъ былъ нанесенъ тѣмъ же самымъ бранденбургскимъ домомъ, которому въ 1723-мъ году на рейхстагѣ въ Регенсбургѣ приказано было охранять владѣтельныхъ принцевъ дома фонъ-Роде отъ дальнѣйшихъ притязаній со стороны императора и имперіи. Что-жъ, tempora mutantur! Намъ оставили, по крайней мѣрѣ, наши земли, и мы слѣдовательно можемъ всеподданнически благодарить за милости; все наказаніе.

-- Тысяча-восемьсотъ-шестьдесятъ-шестой годъ не скоро повторится, сказалъ совѣтникъ канцеляріи.

-- Вы полагаете, потому что всѣ артишоки съѣдены. Эхъ, любезный Ифлеръ, l'appétit vient en mangeant; еще остались парочки двѣ, которыя давно бы были уже проглочены, еслибы не боялись ими подавиться. Да, кромѣ того, развѣ вы полагаете; і что французы будутъ откладывать in saecula saeculorum отплату за Садову? Я знаю изъ вѣрнаго источника, что у нихъ, вліятельные кружки и спятъ и видятъ эту отплату; того и гляди, что въ одно прекрасное утро мы проснемся и съ изумленіемъ примемся протирать глаза, заслышавъ, вмѣсто нашего добраго, нѣмецкаго пѣтуха, пѣніе пѣтуха галльскаго... Вы смѣетесь, любезный Цейзель? Конечно, вамъ, какъ бывшему военному, война мила сама по себѣ. Не забывайте только, что на этотъ разъ легко можетъ случиться, что вы будете сражаться подъ начальствомъ тѣхъ самыхъ полководцевъ, противъ которыхъ вы воевали въ 1866-мъ году. А не пойдешь-молъ добровольно, такъ заставлю идти силой, скажетъ остроумный премьеръ. Позаботьтесь по крайней мѣрѣ заранѣе, чтобы не пропалъ вашъ патентъ на чинъ поручика. Поговорите-ка объ этомъ съ графомъ, когда онъ завтра пріѣдетъ.

-- Я не зналъ, что мои ничтожныя услуги уже наскучили вашей свѣтлости, сказалъ молодой офицеръ, покраснѣвъ до самыхъ ушей при послѣднихъ словахъ принца.

-- Простите, любезный фонъ-Цейзель, заговорилъ принцъ, подходя къ обиженному и добродушно протягивая ему руку; я не хотѣлъ васъ огорчить, а еще менѣе выказать вамъ неудовольствіе, котораго во мнѣ вовсе нѣтъ. Напротивъ, я благодарю васъ за вашу вѣрную и рачительную службу; никогда еще въ теченіи того года -- какъ быстро летитъ время,-- который вы провели у меня, она не была мнѣ такъ необходима, какъ теперь. Вы одинъ у насъ знаете обычаи большого свѣта. Кто же бы помогъ мнѣ" принять нашихъ гостей? Мнѣ всѣ эти порядки всегда были чужды, а теперь я позабылъ и то немногое, что зналъ....

Принцъ остановился. Онъ потерялъ нить своихъ мыслей. Въ послѣднее время это бывало съ нимъ чаще обыкновеннаго, хотя ему и удавалось, послѣ тягостнаго для него самого и для другихъ напряженія, снова нападать на свою мысль. Такъ и теперь стоялъ онъ, и ловко прикидываясь внимательнымъ, смотрѣлъ на крышу замка, надъ которой при вечернемъ освѣщеніи кружились ласточки; затѣмъ опять продолжалъ, какъ бы пробуждаясь отъ сна:

-- Не такъ, какъ вы, воспитанные въ такой хорошей школѣ при дворѣ вашего государя. Кстати, любезный фонъ-Цейзель, я хочу васъ спросить: не лучше ли будетъ, чтобы вы сами сопровождали завтра карету, когда она поѣдетъ на станцію. Я конечно не боюсь, что Поретъ худо распорядится, но все же такъ будетъ лучше. Какъ вы думаете?

-- Я исполню приказаніе вашей свѣтлости, отвѣчалъ кавалеръ.

-- Итакъ, рѣшено, сказалъ принцъ. Если, господа, вамъ больше нечего мнѣ докладывать....

Совѣтникъ поклонился; кавалеръ продолжалъ:

-- Осмѣлюсь, ваша свѣтлость, спросить, какія будутъ окончательныя распоряженія на счетъ двора фазановъ?

Совѣтникъ сдѣлалъ видъ, что вовсе еще не собирается уходить и погрузился въ созерцаніе альбома, раскрытаго на одномъ изъ столовъ, при чемъ вовсе не замѣтилъ, что держитъ его вверхъ ногами.

-- Я полагалъ, что мы относительно этого достаточно условились уже за столомъ, отвѣтилъ принцъ.

Въ тонѣ, съ какимъ были произнесена эти слова, звучало неудовольствіе. Совѣтникъ не могъ оторваться, отъ замѣчательной картинки.

-- Ваша свѣтлость приказываете, значитъ, привести дворъ фазановъ въ порядокъ; сказалъ кавалеръ запинаясь; -- и такъ какъ отвѣта со стороны принца не воспослѣдовало, то одъ продолжалъ съ своей обычной добродушной живостью:

-- Тогда а долженъ еще сегодня отдать необходимыя приказанія. Палисадникъ слѣдуетъ исправить, а дорожки расчистить;! онѣ, въ самомъ дѣлѣ, очень заросли. Прахатицъ успѣетъ все это; устроить къ завтрему, а самое позднее послѣ-завтра, если ему дать съ десятокъ рабочихъ. Кромѣ того, видъ изъ оконъ чайнаго домика собственно сохранился только на замокъ; съ южной стороны и со стороны оленьяго парка необходимо срубить два, три дерева, которыхъ мнѣ очень жалко....

-- Такъ не рубите ихъ, сказалъ принцъ сердито.

Совѣтникъ тихонько закрылъ альбомъ, а кавалеръ въ смущеніи поглядѣлъ на него.

-- А не то -- переговорите еще разъ съ моею женою, сказалъ принцъ. Вы правы, любезный Цейзель; дѣйствительно, за столомъ мы не условились окончательно; я теперь припоминаю. Вообще сомнѣваюсь, чтобы намъ пришлось быть въ чайномъ домикѣ. Часто іи пьютъ тамъ чай! Два, много три раза въ годъ. Итакъ, какъ я уже сказалъ, переговорите съ женою; а не то, если хотите, я самъ съ нею переговорю. Во всякомъ случаѣ подождите, пока я не дамъ самыхъ точныхъ приказаній. Прощайте, любезный Цейзель! А вы подождите еще минутку, -- обратился онъ въ совѣтнику,

Кавалеръ откланялся и удалился съ террасы.

Между тѣмъ совѣтникъ ждалъ съ нѣкоторымъ безпокойствомъ, что такое соблаговолитъ сообщить ему принцъ. Вѣроятно, онъ спроситъ его мнѣнія касательно двора фазановъ. Совѣтникъ рѣ! шилъ въ отвѣтѣ своемъ сообразоваться съ тономъ и постановI кой вопроса.

-- Я намѣреваюсь быть немного нескромнымъ, сказалъ принцъ.

Совѣтникъ улыбнулся.

-- Въ какихъ вы отношеніяхъ съ докторомъ, то-есть, я хочу сказать, вы и ваши дамы?

Такъ какъ совѣтникъ не ожидалъ такого вопроса и не могъ сообразить сразу, къ чему все это клонится, то и проговорилъ не безъ нѣкотораго смущенія:

-- Правду сказать... въ очень хорошихъ, какъ всегда, разумѣется...

-- Какъ всегда? сказалъ принцъ съ удареніемъ.

-- Я такъ думаю, ваша свѣтлость.

-- Мнѣ трудно быть нескромнымъ, когда вы сами такъ скромны.

-- Я вовсе не хочу быть скромнымъ, принцъ, сказалъ совѣтникъ, но только я право не знаю...

-- Ну, если вы ничего не знаете, любезный Ифлеръ -- а вы, въ самомъ дѣлѣ похожи на незнающаго человѣка -- то и а могу воздержаться отъ своего нескромнаго вопроса. Прощайте, любезный Ифлеръ, да приходите-ка завтра часикомъ пораньше съ докладомъ. Гости пріѣдутъ въ часъ. Въ теченіи утра придется еще на счетъ многаго распорядиться.

Совѣтникъ ушелъ совершенно уничтоженный, оплакивая свою глупость. А вѣдь вопросъ принца могъ имѣть только одинъ смыслъ!.Какъ этого было не понять сразу! ну какъ теперь сказать объ этомъ нашимъ дамамъ? Но всему виною опять-таки докторъ! Зачѣмъ онъ до сихъ поръ не выскажется? Онъ непремѣнно долженъ сдѣлать это сегодня же вечеромъ, когда вернется изъ Гюнерфельда.

-- Что тамъ такое сказалъ вамъ принцъ? спросилъ кавалеръ, подходя къ совѣтнику, котораго поджидалъ на дворѣ замка.

-- О, пустяки, возразилъ совѣтникъ.

-- Надѣюсь, сказалъ кавалеръ смѣясь, что сегодня вечеромъ вы будете откровеннѣе. Кстати, я располагалъ зайти къ вамъ сегодня около восьми часовъ, если вы не пойдете въ кегельный клубъ и если ваши дамы свободны.

-- Мы будемъ очень рады, пробормоталъ совѣтникъ.

-- Итакъ, рѣшено, громко сказалъ кавалеръ, хлопнувъ совѣтника по плечу и направляясь къ замку.

-- Опять сглупилъ, сказалъ совѣтникъ, снимая шляпу и осторожно,-- чтобы не задѣть бѣлокураго съ просѣдью парика,-- утирая шелковымъ платкомъ вспотѣвшій лобъ.-- Вотъ опять навязалъ себѣ на шею ихъ обоихъ. Это просто наказаніе!

И совѣтникъ, совершенно разстроенный, направился къ своему дому, отстоявшему около версты отъ замка и въ шагахъ въ двухстахъ отъ городка Ротебюль. Домъ стоялъ на великолѣпномъ шоссе, которое вело изъ замка въ городокъ, и привѣтливо выглядывалъ изъ-за окружавшихъ его деревьевъ и кустовъ.

Принцъ, по уходѣ совѣтника, оставался неподвиженъ на своемъ мѣстѣ и погрузился въ глубокую думу.

Полу-ласковая, полу-ироническая улыбка, игравшая на его губахъ во время совѣщанія съ подчиненными, смѣнилась выраженіемъ глубокой печали.

у -- Все мнѣ измѣняетъ, пробормоталъ онъ. Этотъ Ифлеръ, который всю жизнь старался доказать, на основаніи документовъ, что мы -- такой же владѣтельный домъ, какъ и всякій другойвъ Германіи, который утверждалъ, что не можетъ простить графу его уничиженія передъ этими высокомѣрными Гогенцолернами,-- этотъ самый Ифлеръ, какой онъ сталъ теперь ручной? Онъ совсѣмъ готовъ съ музыкой и барабаннымъ боемъ перейти въ чужой лагерь! Я ни на кого больше не могу положиться, а всего менѣе на самого себя,-- вотъ что всего обиднѣе?

Съ большого луга, -- разстилавшагося въ нижней части парка и орошаемаго рѣчкой Рода, -- на которомъ изъ-за деревьевъ стали показываться олени, сначала по одиночкѣ, а потомъ и стадомъ -- повѣяло прохладой. Принцъ хотѣлъ-было позвонить и приказать камердинеру принесть ему пальто, на отдернулъ руку, готовую уже дернуть за колокольчикъ. Она можетъ придти каждую минуту; пусть она увидитъ его въ легкомъ лѣтнемъ платьѣ; онъ теперь, именно теперь, особенна боялся показаться ей старикомъ. Конечно, онъ могъ войти въ свой рабочій кабинетъ, двери котораго раскрыты на террасу, но солнечный закатъ такъ великолѣпенъ: золотистые, продолговатые облава тянутся по небу, а горы тонутъ въ розоватой, сверкающей мглѣ. Она такъ любитъ эту картину. Они такъ часта любовались ею вмѣстѣ съ этого самаго мѣста, и наблюдали за малѣйшими измѣненіями въ тѣняхъ, когда три года тому назадъ проводили здѣсь первые, блаженные, весенніе дни.

Три года!

Опершись одной рукой на каменныя перила, принцъ стоялъ, устремивъ неподвижный взоръ на солнечный закатъ. Но онъ уже не слѣдилъ за великолѣпными переливами красокъ.... Тогда это былъ по истинѣ первый солнечный лучъ, озарившій его жизнь, свѣтъ, долетавшій до него изъ другого, лучшаго міра, романическая, чудная весна, посѣтившая его на закатѣ дней! Какъ все это было прекрасно!

-- А если оно было и прошло, то кто же въ этомъ виноватъ, какъ не я самъ? Кто помрачилъ солнечный лучъ, потушилъ свѣтъ, убилъ чудесную весну, разрушилъ романъ, какъ: не я, не я самъ! Я самъ? Но въ чемъ же заключается моя вина? Ей было семнадцать лѣтъ, а теперь ей двадцать-одинъ годъ; мнѣ было шестьдесятъ-два года, а теперь... время противъ меня. Да, это такъ!

Принцъ вздрогнулъ, услыхавъ позади себя на террасѣ шелестъ платья. Онъ поспѣшно провелъ рукою по лицу и съ улыбкой обернулся къ молодой дамѣ въ амазонкѣ изъ темнозеленаго бархата, въ беретѣ, съ перчатками и хлыстомъ въ правой рукѣ; лѣвой она придерживала длинный шлейфъ амазонки.

-- А, это ты, Гедвига! ты сегодня поздно собралась на прогулку, сказалъ онъ, цѣлуя молодую даму въ лобъ.

-- Много было дѣла, отвѣчала Гедвига. Совѣщанія съ модисткой, такъ какъ нѣкоторые изъ нарядовъ, -- черезъ-чуръ роскошныхъ по обыкновенію, -- которые ты мнѣ выписалъ -- пришлось передѣлать; затѣмъ надо было прибрать комнаты, и хотя моихъ вещей тамъ было и немного...

-- Комнаты, спросилъ принцъ, твои комнаты? Зачѣмъ понадобилось ихъ прибирать?

-- Да вѣдь ты приказалъ отвести обѣ комнаты въ красной башнѣ для пріѣзжихъ? возразила Гедвига.

Краска гнѣва вспыхнула на блѣдномъ лицѣ принца; вмѣсто отвѣта онъ сильно придавилъ пуговку колокольчика и крикнулъ старику-камердинеру, поспѣшавшему изъ комнатъ черезъ рабочій кабинетъ:-- Позвать сюда Порста, сейчасъ, сію минуту!

-- Поретъ только-что уѣхалъ съ кухонной фурой въ городъ, какъ было приказано вашей свѣтлостью, возразилъ Андрей Глейхъ.

-- Это ему даромъ не пройдетъ, закричалъ принцъ, гнѣвъ котораго разгорался все сильнѣе. Впрочемъ ты вѣдь былъ тутъ, сегодня утромъ, когда я отдавалъ приказанія, а такъ какъ твой любезный зятюшка, какъ мнѣ извѣстно, во всемъ съ тобой совѣтуется, то ты можешь отвѣчать за него. Кто вамъ сказалъ, что вы можете распоряжаться двумя комнатами въ красной башнѣ? я васъ спрашиваю, кто?

-- Но, другъ мой, сказала молодая дама, если это простое недоразумѣніе...

-- Это вовсе не недоразумѣніе, сказалъ принцъ, и совсѣмъ не ошибка -- развѣ только они нарочно оглохли и ослѣпли -- я это знаю!

-- Ваша свѣтлость изводили точно приказать, чтобы всѣ комнаты покойной свѣтлѣйшей принцессы были отведены для высокихъ посѣтителей, проворчалъ старый камердинеръ, а такъ лакъ обѣ комнаты въ красной башнѣ...

-- Комнаты, комнаты! закричалъ принцъ; но само собой разумѣется, не жилые покои! но, само собой разумѣется, не тѣ, которые отведены съ перваго же дня моей женѣ!...

-- Но, другъ мой, повторила молодая дама, на которую эта сцена производила повидимому весьма тягостное впечатлѣніе....

-- Прошу тебя, оставь меня, сказалъ принцъ поспѣшно отнимая свою руку, которая сильно дрожала; мнѣ не надобны слуги, которые такъ грубо перевираютъ ясныя и точныя приказанія. Чтобы все было приведено въ порядокъ сегодня же, прежде чѣмъ жена вернется съ прогулки!. Теперь ступай!

-- Но какъ можешь ты сердиться на такіе пустяки, сказала Гедвига, когда слуга вышелъ.

-- Твой комфортъ, твой покой для меня не пустяки, сказалъ принцъ, проведя все еще дрожащей рукой по блестящимъ волосамъ молодой дамы, въ особенности теперь, когда мнѣ приходится къ несчастію вносить такое безпокойство и такія неудобства въ нашу жизнь. Конечно, этого нельзя измѣнить; но они все-таки не должны нарушать нашу свободу и наши привычки больше, чѣмъ то слѣдуетъ. Куда ты поѣдешь сегодня, мое дитя?

-- Къ двору фазановъ, отвѣчала дама, я хочу лично передать твои приказанія. Прахатицъ такъ привыкъ къ тому, что я распоряжаюсь тамъ на верху, что пожалуй ничего не станетъ дѣлать безъ моего приказа."

-- Да я больше объ этомъ и не думаю, сказалъ принцъ не безъ нѣкотораго смущенія.

-- А я прошу тебя позабыть о моемъ неприличномъ и дѣтскомъ противорѣчіи, сказала дама, по истинѣ дѣтскомъ! Желаніе мое, чтобы чайный домикъ оставить въ томъ видѣ, въ какомъ я нашла его три года тому назадъ... съ пожелтѣвшими гравюрами и потускнѣвшими зеркалами, съ красивой, старой, источенной червями мебелью-рококо, и чтобы въ маленькомъ паркѣ все оставалось по прежнему... заржавѣвшая рѣшетка, опрокинутыя статуи и заросшія дорожки... положимъ, это просто романическая затѣя, быть можетъ приличная семнадцатилѣтней дѣвушкѣ, но которая ко мнѣ теперь совсѣмъ не пристала. Ты смѣешься? Да, еслибы можно было смѣхомъ стереть четыре года!

-- Не открыла ли ты такой секретъ? сказалъ принцъ. Оно похоже на то; но къ кому ты намѣрена примѣнить секретъ? къ себѣ? ко мнѣ? къ намъ обоимъ?

Онъ сказалъ это съ улыбающимся лицомъ, но губы его подергивались.

-- Ахъ, мнѣ пора ѣхать, сказала молодая дама, давно пора; итакъ, милый другъ, я могу отдать Прахатицу всѣ нужныя приказанія.

-- Ты даже очень обяжешь меня, если оставишь все, какъ оно есть, и сообщишь объ этомъ фонъ-Цейзелю... Но ты не должна никому уступать тѣхъ комнатъ въ башнѣ. Ну, прощай, и пожалуйста не скачи сломя голову. У насъ сегодня никого не будетъ за чаемъ,-- не прогнѣвайся.

-- Не прогнѣваться, сказала Гедвига, это отзывается упрекомъ.

-- Я вовсе не хотѣлъ упрекать, возразилъ принцъ.

-- Вѣдь ты самъ знаешь, что именно по вечерамъ всего пріятнѣе быть вмѣстѣ, что тогда особенно хорошо болтается.

-- Въ самомъ дѣлѣ? сказалъ принцъ.

Онъ держалъ руку молодой женщины въ своихъ рукахъ; глаза его съ выраженіемъ страсти покоились на прекрасномъ ея лицѣ. Снова губы его передернулись, но слова замерли на губахъ, и онъ со вздохомъ выпустилъ ея руку.

-- Я не хочу тебя задерживать, сказалъ онъ.

Молодая женщина дошла уже до дверей салона, когда принцъ закричалъ ей вслѣдъ:

-- Одно слово, Гедвига! а что, докторъ не намекалъ тебѣ въ послѣднее время о томъ, что онъ намѣренъ просить отставки?

-- Развѣ онъ намѣренъ? сказала молодая женщина. Шлейфъ ея платья, повидимому, зацѣпился въ дверяхъ; она быстро нагнулась, и когда поднялась, щеки ея были красны.

-- Да, онъ просилъ объ отставкѣ, сказалъ принцъ, подходя къ молодой женщинѣ, чтобы помочь ей высвободить шлейфъ. Онъ сказалъ мнѣ это въ ту минуту, какъ я остался съ нимъ наединѣ, послѣ обѣда, и хотя не самымъ формальнымъ образомъ, но такъ ясно, что нельзя было ошибиться.

-- Ты согласился отпустить его? сказала молодая женщина.

-- Боже сохрани, возразилъ принцъ, чтобы я сталъ обращать вниманіе на чистѣйшій капризъ, а это капризъ и больше ничего. Такъ всегда бываетъ съ людьми, когда имъ гдѣ-нибудь сапогъ жметъ. Я уже разспрашивалъ Ифлера; я думалъ, что онъ получилъ отказъ отъ Элизы, но Ифлеръ, повидимому, ничего объ этомъ не знаетъ; конечно, это не доказательство:, онъ никогда не знаетъ о томъ, что ему слѣдовало бы знать; быть можетъ, ты легче добьешься истины.

Прекрасное лицо молодой женщины омрачилось, а при послѣднихъ словахъ принца темные глаза ея гнѣвно сверкнули. Она гордо закинула голову и, поглядѣвъ принцу прямо въ лицо, сказала:

-- Это совершенно безполезно; докторъ не такой человѣкъ, чтобы прибѣгать къ отговоркамъ. Да и неужели причины, приведенныя имъ, недостаточно основательны?

-- Ты говоришь такъ, какъ будто эти причины тебѣ извѣстны, перебилъ принцъ.

-- Онѣ мнѣ неизвѣстны,-- возразила молодая женщина еще съ большимъ жаромъ, чѣмъ прежде,-- по крайней мѣрѣ онъ мнѣ ихъ не сообщалъ, но я могу представить себѣ, что гонитъ отсюда такого человѣка, какъ докторъ; я могу представить себѣ, какъ ему страстно хочется примѣнить свои силы, свои знанія на болѣе обширномъ поприщѣ; могу представить себѣ, какъ ему тѣсно, какъ онъ задыхается въ той узкой сферѣ, какая насъ окружаетъ...

Щеки Гедвиги покрылись яркимъ румянцемъ, когда она произносила эти слова; принцъ же, напротивъ того, совсѣмъ поблѣднѣлъ, губы его побѣлѣли и онъ сказалъ:

-- Въ самомъ дѣлѣ! Узкая сфера! Ну, я полагаю, что та сфера, въ которой я нашелъ его три года тому назадъ, изъ которой я вывелъ его три года тому назадъ, была еще уже. Конечно, мало кто умѣетъ цѣнить оказанныя благодѣянія.

-- А еще рѣже кто умѣетъ забывать объ оказанныхъ благодѣяніяхъ.

-- Я надѣюсь, милая Гедвига, что твое замѣчаніе не относится ко мнѣ? сказалъ принцъ. Онъ чувствовалъ, что колѣни его подгибались; ему стоило большого труда стоять прямо. Неужели развязка, которой онъ постоянно боялся, но которая, онъ чувствовалъ, въ послѣднее время становилась все неизбѣжнѣе, должна была разъиграться теперь?

-- Какъ это можно, сказала Гедвига, ты знаешь мою дурную привычку при всякомъ удобномъ случаѣ придираться къ словамъ! да и какое отношеніе это имѣетъ къ данному случаю? Но обсудимъ дѣло такъ, какъ оно есть. Ты пригласилъ тогда доктора на три года; срокъ пришелъ къ концу. Ты не такой человѣкъ, чтобы удерживать его, когда онъ самъ не желаетъ оставаться.

-- Ты ошибаешься, милая Гедвига. Я буду откровеннымъ^ сознаюсь, что очень не охотно съ нимъ разстанусь. Онъ знаетъ меня, а другому пришлось бы снова знакомиться со мной; наконецъ, я привыкъ къ нему, мнѣ онъ до извѣстной степени нравится. Да и помимо меня, графинѣ Стефаніи, какъ тебѣ извѣстно, рѣшительно нужна медицинская помощь. Генеральша очень безпокоилась; я обѣщалъ, что Стефанія можетъ обратиться къ моему лейбъ-медику, за искусство котораго я могу поручиться. Какъ непріятно было бы мнѣ, послѣ того, какъ все уже порѣшено и они завтра будутъ здѣсь, не сдержать обѣщанія!

-- Но докторъ не уѣдетъ же тотчасъ? сказала Гедвига.

-- Въ томъ-то и горе, что да, сказалъ принцъ. Ему совсѣмъ вскружило голову собраніе естествоиспытателей. Онъ долженъ тотчасъ рѣшить. Это непріятно, право, ужасно непріятно!

-- А между тѣмъ для тебя возможенъ только одинъ образъ дѣйствія, сказала Гедвига, и я увѣрена, что ты придешь къ тому же результату, когда спокойно обсудишь все дѣло.

Принцъ усмѣхнулся.-- Хорошо, сказалъ онъ, мы обсудимъ спокойнѣе это дѣло. Сначала мы взволновались, и совсѣмъ понапрасну. Ступай гулять, я часокъ почитаю. Сегодня вечеромъ за чаемъ мы переговоримъ, какъ слѣдуетъ. Прощай, милая Гедвига!

Онъ поцѣловалъ молодую женщину въ лобъ, проводилъ ее до салона и остановился у окна, чтобы поглядѣть, какъ она сядетъ на лошадь, которую рейткнехтъ держалъ подъ устцы вмѣстѣ съ своею. Она усѣлась въ сѣдлѣ, махнула въ его, сторону хлыстикомъ, а онъ отвѣчалъ ей рукой. Затѣмъ принцъ остался у окна, чтобы еще разъ взглянуть на нее, когда она поѣдетъ черезъ мостикъ, перекинутый въ долинѣ черезъ рѣчку. Она должна была показаться на немъ, при ея быстрой ѣздѣ, черезъ двѣ, много черезъ пять минутъ; но прошло пять минутъ, прошло десять минутъ.... принцъ съ сердцемъ закрылъ окно. Дверь на террасу оставалась все время открытой, онъ только теперь замѣтилъ, что стоялъ все время на сквозномъ вѣтру, и почувствовалъ, что его продуло. Вернувшись въ рабочій кабинетъ, онъ позвонилъ:

-- Что прикажете, ваша свѣтлость, спросилъ камердинеръ входя.

-- Затопи каминъ, сказалъ принцъ. Впрочемъ, нѣтъ, не слѣдуетъ баловать себя.

-- А также не слѣдуетъ и другихъ людей пріучать къ милости, ваша свѣтлость.

-- Что ты хочешь сказать?

-- Я осмѣливаюсь только замѣтить, что ваша свѣтлость въ теченіи сорока лѣтъ, которые я имѣлъ честь прослужить вашей свѣтлости, такъ избаловали меня своей добротой, что мнѣ особенно больно услышать жесткое слово отъ вашей свѣтлости; а такъ какъ ваша свѣтлость не желаете держать слугъ, которые такъ грубо перевираютъ приказанія вашей свѣтлости....

-- И ты туда же? рѣзко перебилъ принцъ слугу; ужъ и ты не хочешь ли отойти прочь? Что вы, всѣ съума сошли? или быть можетъ воображаете особенно угодить новому господину, если будете дерзки и неблагодарны относительно стараго? Такъ подождите по крайней мѣрѣ, пока старый сойдетъ съ дороги! Я отрекомендую васъ графу; пусть онъ остережется отъ такихъ вѣроломныхъ тварей... Ну, довольно объ этомъ, мнѣ это все надоѣло. Подай мнѣ вонъ то одѣяло; я простоялъ на сквозномъ вѣтру, это всегда мнѣ нездорово.

Принцъ бросился въ кресло и дрожа завернулся въ мягкое, одѣяло.

-- Ваша свѣтлость должны были остаться на террасѣ, сказалъ камердинеръ съ увѣренностью, точно послѣднія слова его господина допускали только одно объясненіе; ваша супруга поѣхала къ двору фазановъ.

-- Развѣ ты видѣлъ?

-- Я стоялъ здѣсь какъ разъ у окна и видѣлъ, какъ онѣ поскакали по дорогѣ къ двору фазановъ. Скакать-то бы, казалось, не годится по такой крутой дорогѣ.

-- Ну, тогда мнѣ пришлось бы долго дожидаться, сказалъ принцъ. Зачѣмъ она поѣхала туда, дѣло кажется рѣшено.

Принцъ сказалъ это частью про себя, частью обращаясь къ камердинеру.

Онъ давно привыкъ, чтобы Глейхъ разрѣшалъ его сомнѣнія и отвѣчалъ на его мысли.

-- Быть можетъ; онѣ поѣдутъ дальше двора фазановъ, по дорогѣ въ Гюнерфельдъ; оттуда прекрасный видъ на замокъ и на долину Роды.

Глейхъ, медленно выпрямляясь при этихъ словахъ, изъ своего согбеннаго положенія бросилъ быстрый, испытующій взглядъ на лобъ и глаза своего повелителя.

-- Не совсѣмъ правдоподобно, сказалъ принцъ.

-- Можетъ быть, онѣ желаютъ сообщить что-нибудь доктору, который въ это время долженъ возвращаться изъ Гюнерфельда.

-- Еще не правдоподобнѣе, пробормоталъ принцъ, я не сообщалъ женѣ, что докторъ тамъ проѣдетъ.

-- Но я слышалъ, какъ самъ докторъ сообщилъ имъ объ этомъ за столомъ.

-- Вотъ какъ! сказалъ принцъ. Ты, значитъ, слышишь почти все, что говорится въ столовой?

-- Да, почти, сказалъ камердинеръ. Ваша свѣтлость ничего больше не прикажете въ настоящую минуту?

Принцъ подперъ голову рукою. Камердинеръ, не получая отвѣта, хотѣлъ удалиться неслышными шагами, какъ вдругъ принцъ крикнулъ ему вслѣдъ:

-- Ты можешь освѣдомиться у жены, когда она вернется домой, можетъ быть она предпочтетъ пить чай въ своей комнатѣ. Я чувствую себя не совсѣмъ хорошо, а долженъ завтра быть свѣжимъ; къ тому же мнѣ нужно написать нѣсколько дѣловыхъ писемъ.

-- Слушаю, ваша свѣтлость, сказалъ Глейхъ, тихонько притворяя за собою дверь.

Принцъ сидѣлъ неподвижно, погруженный въ грустную думу, высвободивъ изъ подъ одѣяла красивыя, бѣлыя руки. Онъ думалъ о завтрашнемъ днѣ, когда спокойствіе и тишина, которыя. онъ такъ любилъ, будутъ нарушены вокругъ него шумнымъ наѣздомъ людей, которыхъ онъ въ сущности ненавидѣлъ. Тогда уже нельзя ему будетъ уединяться, слѣдя за игрою своихъ мыслей.

-- Сомнительное счастье, думалось ему про себя, слѣдить за мыслями, которыя плетутся рысцей передъ нами, какъ лошади въ похоронной процессіи, а я самъ -- тотъ мертвецъ, котораго онѣ везутъ въ могилу. Зачѣмъ я вызывалъ ее на объясненія? И самъ не знаю, но я былъ правъ, я не слишкомъ мрачно смотрѣлъ на вещи: оно выражалось такъ ярко на ея лицѣ, свѣтилось въ ея глазахъ, звучало въ каждомъ ея словѣ, въ тонѣ ея голоса. И только теперь впервые это обнаружилось. Какъ, повидимому, все было просто сказано, а между тѣмъ въ каждомъ словѣ скрывалась задняя мысль. "Еслибы можно было смѣхомъ стереть четыре года"! Четыре года! къ чему это послужило бы! Еслибы даже прошло сорокъ! и вѣдь я люблю ее лучше, чѣмъ двадцатилѣтній юноша, лучше, чѣмъ кто бы то ни было можетъ любить ее! О Боже мой, Боже мой, какъ я ее люблю!

Принцъ вертѣлся въ креслѣ, онъ никакъ не могъ усѣсться покойно и подложилъ правую руку подъ локоть лѣвой.

-- Ну, сказалъ онъ, нервы мои разстроены, у меня лихорадка; моему преемнику не долго придется ждать. А онъ Геркулесъ въ сравненіи со мной. Парады да разводы помогаютъ этимъ людямъ быть здоровыми и глупыми. Нѣтъ, онъ не глупъ, онъ только мнѣ антипатиченъ. Куда какъ весело будетъ мнѣ видѣть около себя своего преемника; а о преемникѣ преемника навѣрное уже позаботились.

Принцъ засмѣялся, но не веселымъ смѣхомъ, и затѣмъ глубоко вздохнулъ. Глейхъ, который стоялъ въ передней, приложивъ ухо къ двери, съ довольнымъ видомъ покачалъ головой.

-- Такъ всегда съ нимъ бываетъ, сказалъ онъ, выпрямляясь, нужно только пользоваться минутой, когда-нибудь да замѣтить онъ. И я зашелъ бы гораздо дальше, еслибы Дитрихъ не былъ такой болванъ. Онъ говоритъ, что ничего особеннаго не можетъ подмѣтить, когда они катаются вмѣстѣ верхомъ, и ничего не можетъ слышать. Желалъ бы я быть на его мѣстѣ; ужъ я бы услышалъ, что нужно, и увидѣлъ бы, что слѣдуетъ.

ГЛАВА ВТОРАЯ.

Гедвига, между тѣмъ, неслась по красивой и превосходной дорогѣ, которая, извиваясь какъ лента, вела къ двору фазановъ; Дитрихъ былъ хорошій наѣздникъ, однако едва поспѣвалъ за нею. И чего съ нею никогда прежде не бывало, подсаживалъ ли онъ ее на сѣдло или скакалъ съ нею зеленымъ лѣсомъ,-- она ни слова не промолвила съ нимъ ни о свадьбѣ его съ Метой Прахатицъ, которая должна была совершиться нынѣшнимъ лѣтомъ, ни о приданомъ. А также и бѣдныя старухи, попадавшіяся ей на встрѣчу съ большими вязанками хвороста за спиной, громко желали ей вслѣдъ "добраго вечера", и сторонясь прижимались въ каменной оградѣ, но на этотъ разъ не удостоивались ни взгляда, ни привѣта.

-- Вотъ скачетъ, словно за ней чортъ гонится по пятамъ, ворчалъ Дитрихъ, пришпоривая своего коня; если она не угомонится, то лошади, того и гляди, растянутся.

Но въ эту самую минуту наѣздница подобрала поводья и начала шагомъ подниматься на послѣднюю возвышенность. Ей не хотѣлось явиться туда на верхъ, не принявъ окончательнаго рѣшенія касательно двора фазановъ, а между тѣмъ, противъ своего обыкновенія, она не могла напасть ни на какую мысль. Но какъ ничтожно, какъ безразлично казалось ей все въ сравненіи съ тѣмъ чувствомъ, какое наполняло всю ея душу.

Онъ хочетъ уѣхать! Онъ проситъ объ отставкѣ!

Онъ рѣшился это сдѣлать въ тотъ самый моментъ, когда съ пріѣздомъ гостей она будетъ поставлена въ самое затруднительное, въ самое тяжелое положеніе: когда ей придется обнаружить всю свою силу, все свое присутствіе духа; когда другъ будетъ ей нуженъ болѣе, чѣмъ когда-либо.

Онъ хочетъ уѣхать! Ну, чтожъ, пусть уѣзжаетъ; онъ не обязанъ приносить ей жертвъ; долженъ же онъ наконецъ возвратить себѣ страстно желаемую имъ свободу!

Гедвига готова была громко заплакать, мысленно уже разставаясь съ другомъ, съ тѣмъ, чтобы никогда больше не свидѣться съ нимъ. Но она уже разъ отказалась отъ цѣльнаго счастья; что стоитъ ей принести въ жертву жестокой судьбѣ и эту частицу, вмѣстѣ съ другими радостями ея молодой жизни!

Лошадь, фыркая, остановилась у рѣшетки парка, окружавшаго дворъ фазановъ, и Гедвига пробудилась отъ своего тяжелаго сна. Зачѣмъ она сюда пріѣхала? Да, вспомнила!

Рейткнехтъ подъѣхалъ; Гедвига велѣла ему отворить рѣшетку и рысью проѣхала по дорогѣ, осѣненной высокими деревьями и заросшей всякаго рода травой, къ маленькому двору, гдѣ чехъ Прахатицъ проживалъ одинъ въ маленькомъ домикѣ среди своихъ фазановъ.

Дочка его Мета три года тому назадъ поступила въ камеръ-юнгферы въ молодой госпожѣ.

Старика не было въ домикѣ; Гедвига нашла его подъ открытымъ навѣсомъ, гдѣ выведенные нѣсколько дней тому назадъ цыплята клевали насыпанный кругомъ кормъ, между тѣмъ какъ насѣдки важно прохаживались, съ достоинствомъ волоча веревку, привязанную къ ихъ ногѣ.

-- Добро пожаловать, сударыня, сказалъ старикъ, отставляя корытце съ кормомъ и снимая маленькую, зеленую, егерскую шляпу; кто бы могъ этого ожидать, давно уже не удостаивался такой чести! а тѣмъ временемъ цыплятки вылупились, девяносто пять штукъ. Была бы полная сотня, да вотъ этотъ молодецъ успѣлъ подцѣпить у меня цѣлыхъ пять штукъ, пока мнѣ не удалось подцѣпить его самого.

При этихъ словахъ Прахатицъ приподнялъ за длинное врыло мертваго коршуна, лежавшаго возлѣ него на сундукѣ.

-- Я давно уже точилъ на него зубы, продолжалъ онъ, но птица была умная, такая умная, точно человѣкъ, и ни за что не полѣзла бы въ сѣть, хоть посади туда съ полдюжины голубей.

Старикъ привыкъ, чтобы Гедвига внимательно выслушивала его охотничьи разсказы, а потому не мало изумился, когда она, не удостоивъ взглядомъ великолѣпную птицу, и нетерпѣливо помахивая хлыстомъ, проговорила:

-- Хорошо, хорошо Прахатицъ: но сегодня намъ надо заняться другимъ. Вы знаете, что завтра пріѣдутъ графъ съ графиней; принцъ желаетъ, чтобы дворъ фазановъ былъ приведенъ въ порядокъ. Поэтому завтра вы позовете рабочихъ, сколько понадобится, для того, чтобы все было готово къ вечеру. Фонъ-Цейзель непремѣнно заѣдетъ къ вамъ, и вы окончательно переговорите съ нимъ. Само собой разумѣется, что и чайный домикъ слѣдуетъ прибрать. Мои рисовальныя принадлежности вы заберете въ себѣ въ домъ. Ключъ отъ домика при васъ?

Она направилась, не дожидаясь отвѣта изумленнаго егеря, въ чайному домику -- большому павильону, построенному во вкусѣ прошедшаго столѣтія; онъ стоялъ на довольно высокомъ холмѣ, вблизи двора фазановъ, и былъ обсаженъ деревьями и кустами. Широкая лѣстница въ формѣ подковы вела къ домику: на нижнихъ ступеняхъ сторожили сфинксы, а полудуга лѣстницы окружала гротъ, украшенный раковинами, Нептуномъ и дюжиной нереидъ и тритоновъ. Гедвига поспѣшно взошла по лѣстницѣ; старикъ, раскачивая головой, послѣдовалъ за ней; раскачивая же головой онъ отворилъ балконъ, между тѣмъ какъ Гедвига нетерпѣливо хлопала по рамѣ хлыстикомъ. Она прошла черезъ среднюю большую комнату, въ боковую, которая служила ей мастерской.

-- Все это слѣдуетъ убрать, сказала она, указывая на мольбертъ, стоявшій у окошка и на безчисленные эскизы и начатыя картины, висѣвшія по стѣнамъ и разставленныя по угламъ комнаты. Слышите, Прахатицъ, уберите все и сегодня же вечеромъ заприте у себя въ горницѣ и никому не показывайте. А теперь ступайте и скажите Дитриху, чтобы онъ подавалъ лошадей.

-- Не случилось ли чего съ вами, сударыня, или съ его свѣтлостью? спросилъ старикъ съ разстановкой.

Гедвига не отвѣчала. Старикъ не посмѣлъ повторить своего вопроса и ушелъ. Гедвига подошла въ мольберту и поглядѣла, скрестивъ руки на груди, на начатую картину, -- ландштафтъ, списанный съ того, который открывался изъ окошка.

-- Фи, сказала она, какъ это кажется некрасиво, когда взглянешь спустя двѣ недѣли! А я полагала, что на этотъ разъ вышло удачно. Какое жалкое маранье! А еще они говорятъ, что у меня большой талантъ. Онъ никогда этого не говорилъ; ему это лучше извѣстно; ему лучше извѣстно также, что значитъ честно заработывать своими руками дневное пропитаніе. А вѣдь я бы достигла этого, еслибы начала работать во время, какъ другія женщины, еслибы мнѣ нужно было работать; а то, я только забавлялась цѣлыхъ четыре года! Еслибы мнѣ вернуть назадъ эти четыре года!

Она опустилась на стулъ и сидѣла насупивъ брови и уставивъ неподвижно глаза въ пространство, между тѣмъ какъ прекрасный ротъ ея судорожно подергивался.

Онъ уѣдетъ и что же тогда ее ожидаетъ? Пустыня, пустота! безграничная пустыня, страшная, мучительная пустота! О! она какъ бы предвкушала ее, когда ему случилось какъ-то уѣхать на два дня. Какъ медленно тянулись часы, какимъ принцъ казался старымъ, какую невыносимую скуку навѣвали остальныя лица! И это предстоитъ ей, это она должна будетъ выноситъ во всю свою послѣдующую жизнь!

Съ глухимъ стономъ вскочила она со стула; ей казалось" что она задыхается. Она рванула окно, которое растворилось настежъ. Передъ ней предстали горы, озаренныя мягкимъ свѣтомъ, поздняго, майскаго вечера. Хотя солнце уже зашло, вокругъ было еще свѣтло. На лужайкахъ хребта, описывавшаго мягкую дугу и соединявшаго гору, на которой былъ дворъ фазановъ, съ массой остальныхъ горъ, лежалъ розовато-золотистый отблескъ, отраженіе свѣта еще не погасшаго въ высшихъ слояхъ эѳира.

Черезъ этотъ хребетъ ему нужно проѣхать, возвращаясь изъ Гюнерфельда.

Вдругъ ей вспомнилось то, о чемъ она никогда почти не думала, а именно: что она впервые увидѣла его на этомъ мѣстѣ, три года тому назадъ, и точно также въ прекрасный майскій вечеръ. Она возвращалась съ принцемъ съ прогулки, а онъ стоялъ тамъ на верху подъ одинокимъ деревомъ, которое такъ отчетливо выдѣляется теперь на свѣтломъ вечернемъ небѣ; онъ опирался на палку и смотрѣлъ въ долину, окруженную горами, гдѣ на одинокой скалѣ возвышался замокъ, и едва оглянулся, когда они проѣхали мимо него. Но принцъ былъ особенно весело настроенъ и заговорилъ съ одинокимъ путникомъ, который вѣжливо отвѣчалъ ему; такимъ образомъ между ними завязался разговора, не прекращавшійся всю дорогу и до того заинтересовавшій принца, что онъ въ тотъ же вечеръ пригласилъ молодого ученаго переѣхать изъ гостинницы "Трехъ Форелей" въ замокъ и не хотѣлъ отпустить прежде, чѣмъ онъ не дастъ обѣщанія, что вернется и попытается привыкнуть къ здѣшнему мѣсту.

Онъ пытался.... цѣлыхъ три года; теперь онъ пришелъ къ окончательному выводу и хочетъ уѣхать. Она громко разсмѣялась и испугалась своего собственнаго смѣха.

-- Мнѣ кажется, что я съума схожу, прошептала она.

Ей думалось, что цѣлая вѣчность прошла съ тѣхъ поръ" какъ Прахатицъ ушелъ отъ нея; она посмотрѣла на часы, прошло не болѣе пяти минутъ. Что такое приказывала она ему? Да, чтобы подали ея лошадь. Зачѣмъ? Чтобы ѣхать ему навстрѣчу? Съ какою же цѣлью? Сказать ему, что она не можетъ безъ него жить? Славное признаніе! Что же ему тутъ дѣлать? Запретить ей, какъ онъ это недавно сдѣлалъ, пить чай по вечерамъ, для успокоенія нервовъ, потому что чай мѣшаетъ ей спать по ночамъ!

И она вновь разразилась такимъ страннымъ хохотомъ, что Прахатицъ, подходившій въ это время въ двери, остановился въ испугѣ и вачая головой глядѣлъ ей вслѣдъ, пока она пробѣжала мимо него по лѣстницѣ, усѣлась на лошадь и быстро поскакала прочь.

-- А вѣдь мнѣ сдается, что ей куда-какъ хотѣлось бы остаться одной, сказалъ Дитрихъ, подтягивавшій ремень у своего сѣдла. Я не долженъ упускать ее изъ виду, а она всячески старается уйти съ глазъ долой. Нашему брату тяжко приходится подчасъ.

-- Кто тебѣ не велитъ спускать съ нея глазъ? спросилъ Прахатицъ.

-- Вы узнаете это только тогда, когда выдадите за меня вашу дочь и я сдѣлаюсь вашимъ зятемъ, не раньше. Гоппъ, Лизхенъ!

И Дитрихъ галопомъ пустился, вслѣдъ за своей госпожей, по аллеѣ въ открытыя ворота двора фазановъ. Отсюда шла проселочная дорога, и извиваясь, вела черезъ лѣсъ къ возвышенности, на которой стоялъ Гюнерфельдъ, и дальше въ гору; ниже она пересѣкала шоссе, которое шло въ замку. Дитрихъ, вообразившій, что госпожа его поѣхала въ этомъ направленіи, поскакалъ внизъ съ горы насколько позволяла крутизна дороги, все удивляясь, кивъ это его госпожа успѣла такъ далеко отъѣхать.

Тѣмъ временемъ Гедвига доѣхала до еловаго лѣса, не замѣчая вначалѣ, что слуга не слѣдовалъ за ней. Только уже тогда, когда она подъѣхала къ чащѣ, она замѣтила, что съ нею никого нѣтъ. Она придержала лошадь. Въ лѣсу, позади ея все было тихо; на пустотѣ, разстилавшейся передъ ней, трещали сверчки, а жаворонокъ пѣлъ высоко надъ головой, въ тѣхъ слояхъ воздуха, въ которыхъ еще не погасъ свѣтъ. И вотъ, созерцая печально тихую красоту вечера, охваченная глубокимъ миромъ, разлитымъ въ природѣ, между тѣмъ какъ растерзанное сердце ея ныло и болѣло -- она вдругъ ощутила глубокую тоску. Слезы неудержимо полились изъ ея глазъ; она плакала такъ, какъ никогда, такъ какъ будто хотѣла утопить все горе въ слезахъ и на вѣки успокоиться.

Она оставалась на опушкѣ лѣса, приложивъ платокъ въ глазамъ, между тѣмъ какъ поводья покоились на гибкой шеѣ лошади, отдыхавшей послѣ быстрой ѣзды; но лошадь вдругъ приподняла голову, уставилась сверкающими глазами въ холмъ, пошевелила ушами и наконецъ тихо заржала.

Гедвига выпрямилась, и вытирая одной рукой слезы, другою схватилась за поводья и поспѣшно направила лошадь въ лѣсъ. Мысль попасться ему на глаза въ ея теперешнемъ настроеніи привела ее въ ужасъ. Но было поздно. Она услышала позади себя лошадиный топотъ; всадникъ уже, безъ сомнѣнія, замѣтилъ ее. Ей ничего не оставалось, какъ выждать его приближенія. Черезъ нѣсколько минутъ онъ подъѣхалъ къ ней. Гедвига повернулась на сѣдлѣ и сказала съ грустной улыбкой, которая такъ пристала къ ея пунцовымъ губкамъ и темнымъ глазамъ:

-- Это вы, докторъ!

Германъ остановилъ лошадь и, снимая шляпу, отвѣтилъ: -- Вы гуляете въ тако# позднее время! такъ далеко отъ замка и безъ провожатаго!

-- Я была у двора фазановъ, возразила Гедвига, и должно быть тамъ разъѣхалась съ Дитрихомъ.

-- Позвольте мнѣ сопровождать васъ; притомъ намъ, кажется, одна дорога.

-- Сдѣлайте одолженіе, сказала Гедвига.

Германъ надѣлъ шляпу и пустилъ свою лошадь съ лѣвой стороны. Они ѣхали нѣсколько минутъ по лѣсу рядомъ и молча.

-- Какъ идутъ дѣла въ Гюнерфельдѣ? спросила наконецъ Гедвига.

-- Теперь лучше, отвѣчалъ Германъ; у меня тамъ всего трое больныхъ, да и тѣхъ я скоро поставлю на ноги.

И оба снова замолчали. Гедвига боялась выдать себя, Германъ Опасался того же самаго. Онъ сдѣлалъ попытку выдти изъ положенія, которое -- онъ это чувствовалъ -- могло погубить его, если уже не погубило. Попытка удалась лишь вполовину; онъ не зналъ, слѣдуетъ ли ему горько упрекать себя за то или радоваться? И что она скажетъ? приметъ ли жертву благосклонно? или же отвергнетъ ее? Германъ, раздумывалъ все это, когда ѣхалъ, по уединенной дорогѣ, въ уединенную деревеньку; объ этомъ же размышлялъ онъ и за минуту, когда, возвращаясь по пустоши, долго стоялъ подъ дубомъ, на томъ мѣстѣ, съ котораго впервые увидѣлъ ее три года тому назадъ. Снова и сильнѣе, чѣмъ когда-либо, почувствовалъ онъ, что у него ничего не осталось въ жизни, что бы онъ могъ назвать своимъ; что его жизнь можетъ быть лишь отраженіемъ ея жизни; что его жизнь загублена этой всесильной, безнадежной страстью, все равно, прикажетъ ли ему Гедвига оставаться или уходить.

-- Могу ли я позволить себѣ спросить совѣта у васъ, касательно одного обстоятельства, которое лично для меня очень важно? сказалъ онъ.

Онъ самъ не понималъ, откуда вдругъ взялась у него смѣлостъ. Его собственный голосъ показался ему какъ будто чужимъ, а сердце билось такъ, что, казалось, готово выпрыгнуть.

-- Что же это такое? спросила Гедвига и прибавила съ большимъ усиліемъ, такъ какъ Германъ не тотчасъ отвѣтилъ: -- Конечно, это то самое обстоятельство, о которомъ принцъ только-что говорилъ со мной. Вы просили объ отставкѣ. Да, а могу даже сказать вамъ больше: принцъ, который, какъ вамъ извѣстно, имѣетъ любезную привычку совѣтоваться со мной въ затруднительныхъ случаяхъ, поручилъ мнѣ убѣдить васъ отказаться отъ этого намѣренія.

Германъ не смѣлъ поднять глазъ; слова, которыя онъ теперь услышитъ, должны рѣшить участь всей его дальнѣйшей жизни.

-- Вы знаете, сказалъ онъ какъ-то беззвучно, что я высоко цѣню ваше мнѣніе и всегда готовъ ему подчиниться.

-- Тѣмъ тяжелѣе отвѣтственность, которую я беру на себя, продолжала Гедвига, дѣлая слабую попытку улыбнуться. Признаюсь вамъ, ваше намѣреніе не выходило у меня изъ ума во все время моей прогулки; я старалась, насколько умѣла, выяснить себѣ всѣ мотивы за и противъ.

-- И вы порѣшили, что я долженъ удалиться, неправда ли?

-- Да, сказала она, я такъ рѣшила.

При этихъ словахъ она поглядѣла на своего спутника. Отъ взоровъ ея не укрылось, что онъ поблѣднѣлъ и что губы его задрожали, какъ у ребенка, которому не хочется расплакаться. Глаза ея загорѣлись. Ей хотѣлось броситься любимому человѣку на шею и сказать ему, что они не могутъ жить другъ безъ друга, и что лучше имъ умереть, чѣмъ разстаться; но ею тотчасъ же овладѣла досада на него за то, что онъ колебался, за то, что онъ былъ слабѣе ея и сваливалъ на нее всю страшную тяжесть рѣшенія. И между тѣмъ, какъ сердце ея раздиралось отъ противорѣчивыхъ ощущеній, она снова заговорила спокойно и почти холодно:

-- Я согласна, что многое, если хотите, весьма многое говоритъ за то, чтобы вамъ остаться: вы пользуетесь здѣсь, въ нашихъ милыхъ горахъ, многими преимуществами, которыхъ вы нигдѣ не найдете въ другомъ мѣстѣ, какого бы положенія вы ни достигли. Я согласна, что вы очень связаны требованіями, которыя заявляетъ вамъ принцъ; но вы должны также сказать себѣ, что, служа принцу, вы служите тѣмъ сотнямъ людей, которые отъ него зависятъ и которымъ весьма чувствительна была бы утрата такого добраго, заботливаго человѣка. Затѣмъ, уваженіе, какое питаютъ къ вамъ и старики и дѣти; благодарность, какую ни по праву заслужили и какою вамъ охотно здѣсь платятъ; хорошія отношенія со многими, добрыми людьми, не отличающимися быть можетъ умомъ и ученостью, но съ которыми однако ученый и умный человѣкъ не безъ удовольствія можетъ провести время; дружба, мало того, привязанность такого образованнаго, любезнаго, опытнаго человѣка, какъ принцъ... ну да что мнѣ перечислять выгоды вашего положенія, вы и безъ меня ихъ знаете, но при всемъ томъ...

-- Но при всемъ томъ....

-- Вы должны уѣхать по одной очень простой причинѣ. Здѣсь вы не можете стать тѣмъ, чѣмъ вамъ быть суждено, дать того, что вы призваны дать; а вѣдь вы не захотите "согрѣшить противъ святого духа". Когда вы явились сюда три года тому назадъ, вы задавались великими, научными планами. Планы остались планами, не взирая на досугъ, который вы здѣсь, повидимому, могли бы найти для большихъ, кропотливыхъ работъ. Почему? потому что вы, также какъ и всѣ мы здѣсь, дали себя убаюкать вѣчному однообразію тихихъ солнечныхъ дней, которые мы только коротаемъ; потому что вы нуждаетесь въ возбужденіи, какое человѣкъ находитъ лишь въ обществѣ тѣхъ людей, которые одинаково трудятся, одинаково борятся какъ и онъ самъ; потому что вы нуждаетесь въ толчкѣ, которымъ служатъ для всякаго возвышеннаго ума чужіе успѣхи. Мнѣ было больно глядѣть, какимъ обезкураженнымъ, какимъ глубоко печальнымъ вернулись вы недавно съ собранія естествоиспытателей. Тамъ вы на опытѣ провѣрили то, чему насъ учатъ въ школахъ: кто не двигается впередъ, тотъ идетъ назадъ! Тамъ вы видѣли людей моложе васъ, которыхъ усилія увѣнчались успѣхомъ, а вамъ приходилось стоять въ сторонѣ и говорить себѣ: я даромъ растратилъ свое время....

Щеки Гедвиги пылали, пока она такимъ образомъ говорила" Искусственное спокойствіе съ каждымъ словомъ уступало мѣсто страсти, бушевавшей въ ней. Не дожидаясь отвѣта своего спутника, она продолжала дальше, какъ бы разсуждая сама съ. собой:

-- Я знаю, что значитъ сознавать, какъ блѣднѣетъ мало-помалу свѣтлый идеалъ, къ которому мы стремимся въ молодости; чувствовать, что онъ все болѣе и болѣе удаляется отъ насъ, становится. намъ чуждымъ, а если и мерещится по временамъ, то уже не вдохновляетъ насъ, какъ прежде, а повергаетъ въ глубокую, глубокую печаль. Я, дочь служителя, подвластная одной графской фамиліи, и я испытала это! А я только женщина; мы не смѣемъ заявлять требованій на высшую жизнь, мы можемъ только страдать отъ низкой доли и ждать, когда будетъ конецъ. Но если я перенесусь въ душу мужчины, когда я представлю себѣ брата, друга, въ такомъ ужасномъ рабствѣ и подумаю, что онъ не разбиваетъ цѣпей во что бы то ни стало.... не знаю, но мнѣ кажется, что я не могла бы больше любить этого брата, другъ. Я отказалась бы отъ того, кто самъ себя заживо похоронилъ.

Гедвига дернула поводья и отвела въ сторону голову своей лошади, которую та приблизила къ головѣ чужой лошади, пока спутники, занятые своей бесѣдой, ѣхали шагомъ.

-- И это еще, начала она снова, одна только сторона, благодаря которой вы осуждены здѣсь на жизнь празднаго, до извѣстной степени, человѣка. Есть еще другія обстоятельства, которыя, по моему мнѣнію, столь же важны. Вы вынуждены, живя здѣсь, предоставить другимъ рѣшеніе вопросовъ, поднятыхъ въ настоящее время, какъ въ наукѣ, такъ и въ общественной жизни. Можете ли вы брать на себя такую отвѣтственность? Развѣ вы не обязаны, какъ всякій человѣкъ, занять мѣсто въ рядахъ этихъ великихъ бойцовъ. А возможно ли это, оставаясь здѣсь? Ничтожны усилія, которыя мы здѣсь дѣлаемъ: наши ремесленныя школы, гдѣ всего какихъ-нибудь три ученика, наши училища для молодыхъ дѣвушекъ, которыя намъ приходится закрывать по недостатку сочувствующихъ.... какъ все это жалко, какъ позорно для всякаго, кому стоитъ только захотѣть для того, чтобы дѣйствовать въ другомъ мѣстѣ, на болѣе обширномъ поприщѣ и въ болѣе обширныхъ размѣрахъ! Развѣ не выше всего долгъ предъ родиною?

-- У меня нѣтъ больше родины, сказалъ Германъ.

-- Потому что вы ганноверецъ, и потому что Ганноверъ пересталъ существовать, какъ самостоятельное государство? Потому что, какъ вы говорите, вы не желаете и не можете подчиниться такому насилію? Потому что вы полагаете, что, поступивъ на службу принца, вы нашли выходъ изъ дилеммы,-- выходъ, помогающій вамъ избѣжать необходимости причислить себя въ числу сѣверогерманцевъ, къ которымъ вы теперь принадлежите, или сдѣлаться пруссакомъ въ собственномъ смыслѣ? Но вѣдь это не что иное, какъ странное ослѣпленіе! Развѣ нашъ принцъ -- самостоятельный владѣтель оттого, что всѣ мы здѣсь вѣримъ въ эту фикцію, или по крайней мѣрѣ показываемъ видъ, что вѣримъ? Развѣ мы всѣ здѣсь не такіе же пруссаки, несмотря на то, что фрондируемъ противъ гогенцоллернской династіи? Къ тому же я вовсе не хочу обращать васъ въ пруссака, но нѣмцемъ вы обязаны быть; вы обязаны жить и бороться ради той Германіи, которую мы всѣ носимъ въ своей груди. А развѣ это возможно здѣсь? Здѣсь, въ этой тѣсной долинѣ, среди этихъ горъ, за которыя даже слабыя крылья бабочки могутъ перенести ее, но которыя тѣмъ не менѣе закрываютъ отъ насъ широкій божій міръ, лежащій по ту сторону. Нѣтъ, нѣтъ! Ничего здѣсь нѣтъ хорошаго; изъ всего этого не выйдетъ ничего для васъ путнаго, никогда, никогда! А потому я говорю вамъ: уѣзжайте, такъ какъ самый трудный шагъ сдѣланъ, такъ какъ вы пришли къ убѣжденію, что вы должны уѣхать. Я прошу, я умоляю васъ, думайте только о себѣ. Не думайте о насъ, о принцѣ, обо мнѣ! Вѣрьте мнѣ:

Великодушный другъ

Товарищу по плѣну

Бѣжать не запретитъ!

Стихи это вспомнились Гедвигѣ нечаянно, и ей очень хотѣлось произнести ихъ съ беззаботностью человѣка, котораго чувство вполнѣ свободно, такъ что онъ позволяетъ себѣ подкрѣпить свое мнѣніе посторонней цитатой. Но слова поэта, казалось, переполнили чашу ея страданій; послѣднее слово заглушилось истерическимъ рыданіемъ, и слезы неудержимо потекли по ея щекамъ. Въ тоже самое время она пустила лошадь въ галопъ, а въ это время изъ-за выступа, который образовали тутъ горы, показался рейткнехтъ. Выбравшись изъ лѣса и окинувъ глазами всю дорогу до самаго замка, онъ скоро убѣдился, что его госпожа поѣхала по другой дорогѣ. Тогда онъ поспѣшно повернулъ назадъ и теперь, посторонясь съ дороги и приподнявъ шляпу, пропустилъ впередъ госпожу вмѣстѣ съ докторомъ, а самъ поѣхалъ за ними слѣдомъ. Но напрасно нарушилъ онъ на этотъ разъ этикетъ и ѣхалъ ближе отъ господъ, чѣмъ полагалось, напрасно напрягалъ свой слухъ, стараясь ловить слова.

Разговоръ былъ конченъ, продолжать его было не-зачѣмъ. Гедвига ѣхала, сосредоточивъ, повидимому, все свое вниманіе на дорогѣ, и ни единымъ взглядомъ не требуя отвѣта отъ своего молчаливаго, спутника. Да и что ему было отвѣчать? сказать: я уѣду! тогда какъ сердце протестовало и твердило: я не могу уѣхать, и теперь менѣе, чѣмъ когда-либо! Онъ былъ золъ на себя за то, что не могъ рѣшиться, не могъ оторваться, за то, что у него не хватало духу перескочить вмѣстѣ съ своимъ конемъ черезъ низкую ограду дороги и броситься въ пропасть. Онъ выходилъ изъ себя.

Такъ доѣхали они до шоссе и миновали гостинницу "Трехъ Форелей". У дверей ея стояли только-что прибывшіе путешественники и спрашивали кельнера: не принцъ ли съ принцессой этотъ господинъ и эта дама, которые проѣхали мимо? На это имъ отвѣчали, что собственно никакой принцессы не существуетъ, а есть только жена принца, такъ какъ ея сцѣтлость принцесса умерла уже дватцать пять лѣтъ тому назадъ, а эта госпожа приходится его свѣтлости женой "съ лѣвой руки". Господинъ, проѣхавшій съ госпожей,-- это ихъ домашній докторъ, очень милый, любезный человѣкъ, котораго здѣсь всѣ любятъ, хотя онъ не здѣшній, а изъ Ганновера.

Между Гедвигою и докторомъ не было больше произнесено ни Слова, и они оставили лошадей скакать, пока тѣ не пронеслись черезъ мостъ въ темныя ворота и не остановились на дворѣ замка.

Германъ соскочилъ съ лошади и помогъ Гедвигѣ сойти на землю. Она, не поднимая глазъ, поблагодарила его однимъ наклоненіемъ головы и въ ту же минуту исчезла въ подъѣздѣ замка.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

-- Если ты только опять не наглупилъ! сказала супруга совѣтника Ифлера, прохаживаясь съ нимъ почти въ это же самое время въ своемъ саду между свѣжими грядами спаржи.

Они вели жаркую бесѣду, между тѣмъ, какъ дочь ихъ, Лиза, хлопотала въ верандѣ, позади дома, около накрытаго для ужина стола, давно уже ожидавшаго гостей, и зажигала свѣчи.

-- Но, милый другъ, прервалъ совѣтникъ робко....

-- Дашь ты мнѣ однако договорить! продолжала супруга разсерженнымъ голосомъ. Если ты дѣйствительно такого мнѣнія, если ты хочешь выдать ее за доктора, то тебѣ слѣдовало дать понять фонъ-Цейзелю и отдѣлаться отъ него на сегодняшній вечеръ во что бы то ни стало. Но въ томъ-то и бѣда, что ты никогда не дѣлаёшь того, что слѣдуетъ, и никогда не знаешь, чего ты хочешь. Вчера еще ты говорилъ: "еслибы Цейзель заикнулся только....", а сегодня....

-- Но, милое дитя, сказалъ совѣтникъ.

-- Ну, дай-же мнѣ хоть разъ досказать до конца!... А сегодня уже опять ты твердишь: "еслибы докторъ Горстъ наконецъ объяснился со мной"... и все это потому, что его свѣтлость спросилъ: въ какихъ вы отношеніяхъ съ докторомъ? Какъ будто завтра онъ не можетъ спросить: въ какихъ вы отношеніяхъ съ Цейзелемъ?

-- Но это невозможно, сказалъ совѣтникъ.

-- Съ чего ты это взялъ? почёмъ ты знаешь: можетъ, ему просто хотѣлось удостовѣриться, что у насъ съ докторомъ ничего такого нѣтъ; можетъ, онъ обрадуется, если услышитъ, что и съ Цейзелемъ та же исторія? можетъ онъ, однимъ словомъ....

-- Однимъ словомъ? подхватилъ изумленный совѣтникъ, когда жена его вдругъ замолкла и бросила торопливѣй взглядъ на веранду. Лиза вошла въ домъ. Мадамъ Ифлеръ взяла своего супруга подъ-руку и заговорила съ такимъ волненіемъ, что сердце совѣтника сильно забилось подъ бѣлымъ жилетомъ.

-- Тамъ, на верху дѣла, идутъ совсѣмъ не такъ, какъ вы полагаете; у меня не даромъ глаза во лбу, и, слава Богу, я умѣю наблюдать; да и старый Глейхъ что-то сталъ черезъ-чуръ таинственнымъ. Мнѣ надо тебѣ кое-что разсказать, и прошу тебя, слушай же хоть разъ въ жизни внимательно. Сегодня утромъ наша дѣвица пошла къ ней въ гости, играть à quatre mains; не найдя никого въ передней, кто могъ бы о ней доложить, что случалось уже не разъ, она прошла по-просту безъ затѣй въ салонъ, и вдругъ видитъ: та сидитъ у открытаго ройяля, наклонившись надъ нимъ и подперши голову обѣими руками. Лиза подумала, что она заснула надъ нотами и тихонько подошла; но вдругъ она подняла голову, а лицо-то у ней все въ слезахъ, и она ужасно испугалась, но тотчасъ же принялась смѣяться и сказала, чтобы Лиза не удивлялась: она только-что играла какую-то, Богъ ее тамъ знаетъ, грустную пьесу, которая ее опечалила. Но Лиза говоритъ, она увѣрена въ томъ, что она плакала по другой причинѣ... Ну, и немного же онѣ наиграли въ это утро, потому что черезъ какихъ-нибудь четверть часа она сказала, что у нея очень болитъ голова, и что пусть Лиза придетъ въ другой день... Но ты опять не слушаешь?

-- Слушаю, слушаю, сказалъ совѣтникъ, хотя я право не знаю...

-- Да постой же, что будетъ дальше, заговорила мадамъ Ифлеръ. Ну вотъ Лиза ушла, и такъ какъ ей выдавался свободный часокъ, то она пошла дальней дорогой, черезъ садъ и хотѣла пройти низомъ, черезъ паркъ. Ну, вотъ она сошла съ террасы и пошла къ рѣчкѣ, а сама все думаетъ: что бы такое могло случиться; какъ вдругъ, огибая Лебединую скалу -- знаешь тамъ какъ разъ, гдѣ дорожка такая узкая -- она увидѣла его свѣтлость; онъ сидѣлъ въ гротѣ, шляпа лежала возлѣ него на скамейкѣ, а лицо было закрыто обѣими руками, ну точь-въ-точь, какъ съ той у ройяля. Лиза была уже очень близко отъ него; она испугалась до смерти и не знала, что ей теперь дѣлать. Вдругъ онъ поднялъ голову и поглядѣлъ прямо въ лицо Лизѣ, и Лиза божится, что у него глаза были полны слезъ,-- точь-въ-точь, какъ у той на верху,-- и такой странный видъ, что Лиза и описать не можетъ. Ну, разумѣется, онъ тотчасъ же оправился и заговорилъ о прекрасномъ утрѣ, спросилъ, откуда идетъ Лиза, и куда она идетъ, да такимъ образомъ прошелъ съ неё всю дорогу до самой сторожки у воротъ парка, и все время велъ самыя странныя рѣчи: будто на свѣтѣ существуетъ одно только несчастіе, когда никто насъ не любитъ, и что когда Лиза выйдетъ замужъ, то она должна очень любить своего мужа, потому что она такая добрая и славная дѣвушка. А когда Лиза, чтобъсказать ему хоть что-нибудь, замѣтила: "я никогда не выйду замужъ, ваша свѣтлость" -- то онъ остановился, опять странно поглядѣлъ на нее и сказалъ, что она должна выдти замужъ, что ея мужъ будетъ счастливый человѣкъ. Затѣмъ онъ нѣсколько і разъ пожалъ ей руку и медленно пошелъ назадъ, и Лиза говоритъ, что она видѣла издали, какъ онъ нѣсколько разъ прикладывалъ платокъ къ глазамъ. Развѣ это не странно?

-- Очень, очень странно, возразилъ совѣтникъ. Но что же ты изъ этого выводишь?

-- Я вывожу изъ этого, сказала Ифлеръ, что я права, к что повадится кувшинъ по воду ходить, тамъ ему и голову сломить, а также и то, что мы еще увидимъ, чѣмъ все это кончится.

-- Совершенно справедливо! сказалъ совѣтникъ, но....

-- Ты меня съума сведешь своими но, заговорила Ифлеръ рѣзко; конечно, мнѣ слѣдовало бы давно уже знать, что у тебя нѣтъ искры любви къ своему ребенку; вѣдь ты же самъ сто разъ говорилъ, что собственно говоря они не женаты, что бракъ ихъ недѣйствителенъ, потому что на него не было получено согласія его величества, и что они всегда могутъ разойтись, безъ всякаго развода. Да и на послѣднемъ придворномъ балѣ, прошлою зимой, онъ разговаривалъ съ нею цѣлыхъ полчаса, такъ что и тогда еще всѣ это замѣтили. Да, наконецъ, желала бы я знать, чѣмъ лучше какая-нибудь особа, у которой родители Богъ-знаетъ кто, чѣмъ наша Лиза, которая такъ прелестно поетъ и играетъ на фортепіано, читаетъ по-французски и по-англійски и пишетъ стихи; и еслибы одѣть ее въ зеленый бархатъ, такъ она была бы настоящей принцессой, даромъ, что не умѣетъ ѣздить верхомъ, чему легко впрочемъ пособить, и я ужъ позаботилась бы объ, этомъ... Да, но за то мой отецъ былъ придворнымъ проповѣдникомъ, а въ тебѣ всегда будетъ видѣнъ сынъ Ротебюльскаго городскаго писца: яблочко отъ яблони не далеко падаетъ.;

Мадамъ Ифлеръ бросила на своего супруга уничтожающій взглядъ и поспѣшно направилась по аллеѣ къ дому, гдѣ уже раздавался звонкій голосъ фонъ-Цейзеля, который только-что явился. Совѣтникъ остался недвижимъ, словно оглушенный громомъ. Чудная перспектива, которую только-что ему указали, совершенно ослѣпила его. Онъ смутно чувствовалъ, что, о чемъ сейчасъ толковала его жена, было легкомысленно, глупо и -- такъ-сказать -- до отвращенія безнравственно. Но въ тотъ самый моментъ онъ приподнялъ очки и поглядѣлъ на замокъ, въ высокихъ окнахъ котораго отражались послѣдніе лучи заходящаго солнца.

-- Они, собственно говоря, не женаты, пробормоталъ онъ, и Лиза была бы удивительно какъ мила въ зеленомъ бархатѣ; а ѣздить верхомъ, она въ самомъ дѣлѣ можетъ еще научиться.

-- Папа, папа! послышался нѣжный голосокъ совсѣмъ у него надъ ухомъ.

Совѣтникъ пробудился отъ своихъ мечтаній; передъ нимъ стояла Лиза; круглыя щечки ея были краснѣе обыкновеннаго, а свѣтло-голубые глаза блестѣли сильнѣе, чѣмъ когда-нибудь.

-- Папа, папа, гдѣ ты? Фонъ-Цейзель давно уже пришелъ и разсказываетъ такіе интересные анекдоты, а докторъ Горстъ только-что явился...." Отчего у тебя такой странный видъ, папа? Развѣ тебѣ не нравится мой нарядъ? Фонъ-Цейзель уже насказалъ мнѣ, по поводу его, цѣлую кучу комплиментовъ.

-- Тебѣ пристало ходить въ шелку и въ бархатѣ, проговорилъ совѣтникъ растроганнымъ голосомъ.

-- Что ты хочешь этимъ сказать, папа?

-- Бѣдное, невинное дитя! Бѣдное, невинное дитя! прошепталъ совѣтникъ, притягивая въ себѣ молодую дѣвушку и цѣлуя ее въ лобъ.

-- Ахъ, Боже мой, папа, ты сомнешь мой новый бантъ! вскрикнула Лиза съ нѣкоторой досадой, высвобождаясь изъ родительскихъ объятій, и поспѣшно побѣжала въ домъ.

-- О, святая невинность! сказалъ совѣтникъ, выправляя свои воротнички. Какое странное положеніе! какое необыкновенное положеніе! Два жениха за разъ, а въ перспективѣ.... Слѣдуетъ принять выжидающее положеніе, не нужно торопиться, и ни за что не брать на себя какихъ-нибудь обязательствъ, ни въ какомъ случаѣ!

-----

Общество сидѣло за ужиномъ. Фонъ-Цейзель разсказывалъ самые забавные анекдоты и затѣмъ ловко переходилъ въ такой чувствительный тонъ, что маленькое сердечко Лизы рѣшительно рвалось въ ту сторону, гдѣ сидѣлъ очаровательный кавалеръ, покручивая свои бѣлокурые усики. Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, Лиза не была увѣрена въ себѣ, что скажетъ ему "да", еслибы серьезный докторъ, сидѣвшій по другую сторону, первый сказалъ рѣшительное слово. Послѣ ея отца, докторъ несомнѣнно билъ самимъ уважаемымъ лицомъ въ замкѣ Роде, въ городкѣ Ротебюль и во всей окрестности вплоть до самой долины Роды съ одной стороны и уединенной горной деревеньки -- съ другой. Вмѣстѣ съ тѣмъ "frau Doctor" было прекраснымъ титуломъ, который звучалъ почти также хорошо, какъ и дворянское "gnädige Frau"; а фонъ-Цейзель едвали когда-нибудь будетъ въ состояніи, при своемъ незначительномъ камеръ-юнкерскомъ содержаніи -- а другихъ рессурсовъ у него не было -- купить господское помѣстье, необходимое для "gnädige Frau",

Такимъ образомъ, молодой дѣвушкѣ удавалось, хотя не безъ нѣкотораго труда, относиться одинаково любезно и ровно къ обоимъ молодымъ людямъ, что до сихъ поръ и поощрялось ея родителями. Сегодня вечеромъ, напримѣръ, она замѣтила доктору, особенно мрачно настроенному, о трудностяхъ докторскаго призванія и затѣмъ съ дѣвической застѣнчивостью возражала на шутки фонъ-Цейзеля. Каково же было ея удивленіе, когда мамаша, хмуря лобъ, качая головой и подмигивая глазами, дала ей чувствовать, что отнюдь не довольна ея поведеніемъ, и когда папаша, у котораго она въ своемъ замѣшательствѣ вздумала искать помощи, отвѣчалъ ей тоже миганіемъ глазъ, покачиваніемъ головы и морщинами на лбу. Она попробовала-было, перемѣнивъ тонъ, пожурить доктора за его меланхолію, а фонъ-Цейзелю замѣтить, что пора ему перестать дурачиться и сдѣлаться серьезнымъ, какимъ собственно и подобаетъ быть мужчинѣ; но бѣдная дѣвушка, очевидно, никакъ не могла сегодня угодить родителямъ. Манеры мамаши принимали все болѣе и болѣе угрожающій характеръ, а брови папаши чуть-чуть не касались парика.

Сознавая свою безпомощность, Лиза окончательно умолкла и ничего не возражала, когда мамаша объявила, что ея милое дитя весь день страдала отъ сильной головной боли, а потому ей давно пора спать. Но фонъ-Цейзель выходилъ изъ себя, что такой веселый вечеръ кончился такъ печально, и объявилъ, что желательно было бы распить еще бутылочку за здоровье барышни. Докторъ едва замѣтилъ отсутствіе дамъ, до того онъ былъ мраченъ и разстроенъ. Совѣтнику поневолѣ пришлось убѣдительнѣйше просить гостей, которые не трогались съ мѣста, распить съ нимъ еще бутылочку.

-- Въ сущности я доволенъ, что мы останемся нѣсколько минутъ наединѣ, сказалъ фонъ-Цейзель. У меня весь вечеръ вертится на языкѣ вопросъ, который я не могъ позволить себѣ въ присутствіи дамъ. Умоляю васъ, ради самого неба, господа, объясните мнѣ, если можете, что за странный тонъ царствовалъ, сегодня за столомъ между его свѣтлостью и его супругой?"

Совѣтникъ, который самъ дорого бы далъ, чтобы умѣть отвѣтить на этотъ вопросъ, таинственно покачалъ головой. Германъ всталъ и прошелся нѣсколько разъ взадъ и впередъ по садовой дорожкѣ, передъ верандой.

-- По подойдемъ къ дѣлу съ другой стороны, продолжалъ кавалеръ, а въ этомъ-то и вся загадка -- hinc illiae lacrimae, калъ мы говаривали въ школѣ: что побудило его свѣтлость къ приглашенію этихъ гостей -- для котораго я, поистинѣ, не могу прибрать никакой основательной причины -- когда супругѣ его -- а ея желанія всегда были для него закономъ -- оно, очевидно, приходится contre coeur? Я согласенъ, что его свѣтлость обязанъ выказывать извѣстное вниманіе графу, нашему наслѣдному принцу, но вѣдь все это возможно дѣлать на извѣстной дистанціи; между тѣмъ, приведеніе въ порядокъ тирклицкаго наслѣдства такъ волнуетъ его свѣтлость, что это для меня просто непостижимо. Если четыре богемскія помѣстья, составляющія это наслѣдство, и могутъ казаться весьма значительнымъ имуществомъ бѣдному прусскому графу, то для его свѣтлости они составляютъ сущую бездѣлицу, и вы, совѣтникъ нашей канцеляріи, вѣроятно вели уже важные для его свѣтлости переговоры по этому вопросу?

Кавалеръ умолкъ; никто изъ присутствующихъ, казалось, не имѣлъ желанія или возможности отвѣчать на его вопросы.

-- Вы, господа, тоже, кажется, напускаете на себя таинственное молчаніе, сказалъ кавалеръ, сердито смѣясь, и это нехорошо съ вашей стороны. Вамъ, право, нѣтъ причинъ скрываться отъ меня такимъ образомъ, какъ скоро рѣчь зайдетъ объ извѣстныхъ вещахъ.

-- Я вовсе не имѣю въ виду ничего подобнаго, сказалъ совѣтникъ съ достоинствомъ. Кто можетъ глубже, чѣмъ я, сознавать солидарность, связывающую насъ всѣхъ съ свѣтлѣйшей особой нашего всемилостивѣйшаго господина? Кого, какъ не меня, можетъ всего сильнѣе озабочивать это посѣщеніе?

-- Кого?! прервалъ фонъ-Цейзель съ лукавой усмѣшкой. Ну, я бы думалъ.... что супруга принца....

-- Не пора ли домой? перебилъ Германъ, подходя къ столу.

-- Ну, да побудьте же еще немного! вскричалъ кавалеръ, притягивая доктора къ стулу. Я пари держу, что вамъ также чертовски любопытно было бы знать, почему наша дама такъ замѣтно повѣсила свою хорошенькую головку и ея прекрасные глазки глядятъ печальнѣе, чѣмъ когда-либо, съ той самой минуты, какъ получено извѣстіе о смерти молодого графа Казиміра Тирклица и о томъ, что Штейнбургъ наслѣдуетъ ему. Мнѣ кажется, не все ли ей равно, кто наслѣдуетъ, Тирклицкая или Штейнбургская линія? Однако, здѣсь, по всей вѣроятности, замѣшаны личные интересы; во какіе? Я полагаю, что никто не можетъ лучше разъяснить намъ все дѣло, какъ нашъ почтенный хозяинъ, который присутствовалъ въ Висбаденѣ отъ начала до конца, когда заваривалась ваша... Ну, полно! Многоуважаемый совѣтникъ, развяжите-на свой язычекъ! Мы здѣсь между своими? Правда ли, что его свѣтлость подумывалъ вначалѣ о правильномъ бракѣ и что только Штейнбургъ помѣшалъ всему дѣлу?

-- Была роковая минута въ жизни нашего всемилостивѣйшаго принца, сказалъ совѣтникъ, потягивая изъ стакана.

-- Ахъ, я обожаю роковыя минуты, вскричалъ кавалеръ, и умоляю васъ, дорогой совѣтникъ, ради этой луны, которая такъ скромно свѣтитъ сквозь венеціанскій плющъ, ради пѣнія соловья, который такъ обворожительно заливается въ паркѣ, умоляю васъ, милый совѣтничекъ, разскажите намъ о роковой минутѣ, которую пережилъ нашъ принцъ!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

Молодой кавалеръ слишкомъ усердно бесѣдовалъ съ бутылкой, чтобы замѣтить, какое странное выраженіе приняло лицо доктора при его послѣднихъ словахъ. Германъ былъ какъ на иголкахъ. Ему казалось преступленіемъ сидѣть тутъ спокойно и слушать, какъ сплетничали про женщину, которую онъ любилъ. И въ то же время на него нападалъ страхъ, что онъ выдастъ и ее и себя, если не будетъ сидѣть смирно и не покажетъ вида, что его также мало волнуютъ всѣ эти рѣчи, какъ и его собесѣдниковъ. Совѣтникъ же обрадовался обороту, какой принялъ разговоръ. Цѣлый день онъ дѣлалъ промахи, и теперь ему захотѣлось блеснуть своей проницательностью. Къ тому же то, о чемъ его просили разсказать, а именно исторія того союза, Начало котораго было такъ необыкновенно, что конецъ не могъ быть совершенно нормальнымъ,-- онъ думалъ объ этой исторіи весь вечеръ; для него сдѣлалось потребностью разсказать всю эту исторію, точно она могла послужить указаніемъ въ рѣшенію той трудной задачи, которую задала ему передъ тѣмъ жена. Онъ поправилъ свои воротнички, удостовѣрился, что парикъ на мѣстѣ, принялъ важный видъ и началъ такъ:

-- Вы, господа, знаете мою промеморію....

Совѣтникъ пріостановился. Германъ подперъ голову рукой и не отвѣчалъ ни слова. Кавалеръ кивнулъ головой. Совѣтникъ продолжалъ:

-- Я спросилъ не безъ умысла. Этотъ документъ, авторомъ котораго я могу назвать себя, по отношенію къ ученой постановкѣ и обработкѣ вопроса, -- былъ, однако, написанъ по настоянію и, такъ сказать, подъ руководствомъ его свѣтлости. Хотя онъ изданъ годомъ позднѣе, когда ходъ событій удивительно какъ подтвердилъ наши предвидѣнія, но написанъ онъ еще осенью 1866-го года, то-есть немедленно по окончаніи войны и передъ поѣздкой на воды его свѣтлости, поѣздкой, которая должна была имѣть для всѣхъ насъ самыя важныя послѣдствія. Я упоминаю объ этомъ обстоятельствѣ, чтобы дать вамъ, господа, доказательство того, что послѣдовавшія событія нисколько не подѣйствовали на нашего принца; напротивъ, именно теперь, когда весь свѣтъ преклонился передъ золотымъ тельцомъ успѣха, онъ болѣе чѣмъ когда-либо проникнутъ святостью, ненарушимостью и неотчуждаемостью своихъ правъ. Мы пріѣхали въ Висбаденъ и нашли, что комнаты, которыя его свѣтлость занимаетъ цѣлыхъ двадцать лѣтъ сряду, заняты однимъ семействомъ, прибывшимъ изъ Берлина: генеральшей, графиней Турловъ, съ дочкой-графиней и компаньонкой. Хозяинъ отеля, какъ онъ объявилъ и какъ то оказалось на дѣлѣ, приготовилъ для его свѣтлости цѣлый рядъ покоевъ, гораздо болѣе красивыхъ и комфортабельныхъ. Какъ будто бы его свѣтлости нужно было ѣхать на воды, чтобы жить въ великолѣпныхъ комнатахъ! Глейхъ, который всегда сопровождаетъ его свѣтлость, и я самъ, -- мы оба были внѣ себя отъ негодованія; но его свѣтлость замѣтилъ съ меланхолической улыбкой, что это -- знаменіе времени, что старыя, коренныя права больше не уважаются, что старое должно уступать новому, въ особенности когда это новое идетъ изъ Берлина, и намъ слѣдуетъ какъ можно скорѣе свыкаться съ этой мыслью. Въ такомъ же родѣ шутилъ онъ, когда я имѣлъ честь пить съ нимъ вечеромъ чай въ салонѣ, и естественно, что рѣчь зашла и о новыхъ постояльцахъ, занявшихъ наши комнаты. Вы знаете, любезный фонъ-Цейзель, что я спеціалистъ по части исторіи нѣмецкаго дворянства. Иначе мнѣ трудно было бы отвѣчать на вопросы его свѣтлости. Турловы не принадлежатъ къ старинному дворянству; ихъ, напримѣръ, еще и въ поминѣ не было, когда имя вашего рода, фонъ-Цейзель, встрѣчается во всѣхъ рыцарскихъ книгахъ и отчетахъ о турнирахъ...

-- Тѣмъ не менѣе, фамиліи Турловъ больше повезло, чѣмъ намъ, замѣтилъ кавалеръ съ легкимъ вздохомъ.

-- Конечно, то-есть это зависитъ отъ того, какъ мы смотримъ на вещи, сказалъ совѣтникъ. Турловы неоднократно располагали большимъ состояніемъ, обладали даже не разъ большими рыцарскими помѣстьями, потому что Бранденбургскій домъ, при дворѣ котораго они выступаютъ въ исторіи и гдѣ мы ихъ находимъ въ теченіи послѣднихъ трехсотъ лѣтъ, какъ, они существуютъ исторически,-- неоднократно осыпалъ ихъ милостями. Но никогда не владѣли они долго своими помѣстьями. Если и выдавался когда-нибудь богатый Турловъ, такъ сейчасъ сыновья его ухитрялись такъ устроить свои дѣла, что снова становились такими же бѣдняками, какъ и ихъ дѣдушка, а по большей части уже самъ владѣлецъ при жизни растрачивалъ то, что ему доставляли его заслуги на вовнѣ и въ мирное время. Оттого въ провинціи, откуда Турловы родомъ, сложилась поговорка: бѣденъ, какъ Турловъ! подобно тому, какъ въ другихъ мѣстахъ говорятъ: бѣденъ, какъ церковная крыса! Однимъ словомъ, Турловы представляютъ собою настоящій типъ того молодого, военнаго дворянства, которое можетъ процвѣтать только при дворѣ такихъ безпокойныхъ, воинственныхъ государей, каковы Гогенцоллерны, и всѣ перемѣны, какія совершаются въ судьбахъ феодальнаго сузерена, отражаются, какъ въ зеркалѣ, на его вассалахъ...

-- Въ моихъ глазахъ это вовсе не дурная жизнь, сказалъ кавалеръ, крутя свои бѣлокурые усики.

-- Да и въ моихъ также, поспѣшно возразилъ совѣтникъ, а всего менѣе въ глазахъ нашего всемилостивѣйшаго принца, который болѣе, чѣмъ кто-нибудь умѣетъ цѣнить вѣрность: онъ и въ тотъ вечеръ съ замѣтнымъ удовольствіемъ слушалъ то, что я ему разсказывалъ изъ исторіи Турловыхъ, особенно про Ганса фонъ-Турлова, который отличился въ семилѣтнюю войну, былъ произведенъ Фридрихомъ Вторымъ въ графское достоинство за свои заслуги, и о подвигахъ котораго до сихъ поръ сохранилось воспоминаніе въ прусской арміи. Точно также и убитый при Садовѣ послѣдній графъ былъ смѣлымъ кавалеристомъ, и его свѣтлость, внимательную доброту котораго мы всѣ цѣнимъ, выразилъ свое удовольствіе тѣмъ, что былъ потомъ очень любезенъ съ вдовой человѣка, который хотя и сражался за неправое дѣло, но все же палъ, какъ храбрый офицеръ и вѣрный вассалъ своего сузерена... Послѣ того, его свѣтлость отпустилъ меня; мнѣ и не снилось въ ту ночь то, что ожидало насъ на слѣдующее утро. Да и какъ могъ я это предвидѣть: изъ долголѣтняго опыта я зналъ, какъ -его свѣтлость остороженъ въ сношеніяхъ съ посторонними лицами, какъ старательно избѣгаетъ онъ въ путешествіяхъ, а въ особенности на водахъ, столкновеній съ обществомъ. Само собою разумѣется, ея превосходительство генеральша Турлова заявила на слѣдующее же утро желаніе быть представленной мнок" его свѣтлости и вмѣстѣ представила ему графиню, свою дочь, извиняясь въ безпокойствѣ, причиненномъ ею. Но при всякихъ другихъ обстоятельствахъ это не повело бы ни къ какимъ дальнѣйшимъ отношеніямъ: его свѣтлость молча раскланялся бы съ дамами на прогулкѣ, и тѣмъ бы дѣло и кончилось. Но посмотрите что вышло? Даже и въ настоящее время, когда у меня уже въ рукахъ ключъ къ этому чудесному явленію, мнѣ тѣмъ не менѣе представляется необыкновеннымъ то, что вечеромъ того же самаго дня мы пили чай въ нашихъ покояхъ, вмѣстѣ съ ея превосходительствомъ...

А за этимъ вечеромъ послѣдовало много другихъ; на прогулкахъ опять дружескія привѣтствія, даже общія катанья. Я не узнавалъ его свѣтлости, хотя и былъ очень благодаренъ за это intermezzo въ скучномъ однообразіи нашей жизни на водахъ; также и остальные посѣтители очень завидовали исключительности моего положенія. Ея превосходительство поспѣшила исполнить выраженное вскользь желаніе его свѣтлости и стала такъ разборчива на знакомства, что самъ его свѣтлость не могъ бы быть разборчивѣй. Такая нѣжная внимательность ея превосходительства была тѣмъ цѣннѣе, что между посѣтителями было не мало членовъ прусскаго дворянства, то*есть очень много знакомыхъ генеральши, въ особенности много офицеровъ, которые, по окончаніи войны, пріѣхали на висбаденскія воды возстановлять свои силы, и по всей вѣроятности охотно проводили бы послѣобѣденное или вечернее время въ обществѣ такихъ очаровательныхъ, пріятныхъ во всѣхъ отношеніяхъ, дамъ.

Такъ прожили мы счастливѣйшихъ семь дней, когда на восьмой его свѣтлость приходитъ ко мнѣ, очевидно сильно взволнованный:

-- Мнѣ придется уѣхать; сюда явится господинъ, съ которымъ я не могу оставаться на водахъ, гдѣ вообще живутъ такъ тѣсно. Догадываетесь кто?

Ну-съ, господа, то былъ графъ Роде-Штейнбургъ! и что всего хуже, графъ ѣхалъ не только затѣмъ, чтобы лечиться отъ ранъ, полученныхъ при Садовѣ; онъ ѣхалъ ради свиданія съ нашими дамами, какъ его свѣтлость только-что услышалъ это изъ устъ самой генеральши. Она долго не рѣшалась объявить этой новости, потому что знала объ антипатіи нашего принца, къ своему прусскому родственнику, и теперь ей тѣмъ мучительнѣе было объявить, что графъ Гейнрихъ очень друженъ съ ея семействомъ, такъ какъ онъ былъ въ послѣдней войнѣ адъютантомъ графа Турлова. Вы можете представить себѣ волненіе нашего добраго принца. Конечно, онъ не любилъ также и своихъ чешскихъ кузеновъ, и, строго говоря, ему и не было причины любить ихъ. Но Тирилицы по крайней мѣрѣ всегда оставались вѣрны правому дѣлу; въ послѣдней войнѣ опять сражались за императора и имперію, и двое ихъ четырехъ сыновей стараго графа искупили геройской смертью свою, быть можетъ, не совсѣмъ безгрѣшную жизнь: необузданная жажда наслажденій -- наслѣдственная черта въ Тирклицкой линіи. Но графы Штейнбургъ! Они, начиная уже съ дѣда -- третьяго сына Эриха XXXIV, общаго родоначальника трехъ линій, какъ то вамъ извѣстно, господа -- отпали отъ императора и имперіи! Его свѣтлость, поэтому, никогда не считалъ ихъ своими родственниками, о нихъ онъ никогда не говорилъ, если можно было уклониться отъ разговора, а если нельзя, то всегда называлъ ихъ измѣнниками! И вдругъ встрѣтиться съ послѣднимъ отпрыскомъ этой линіи, когда долгіе годы избѣгалъ всякой встрѣчи, когда нашъ принцъ никогда не жалъ руки ни одному Штейнбургу -- это было тяжело, а еще тяжелѣе при мысли, что со смертью обоихъ графовъ Тирклицъ, этотъ графъ Гебирихъ получалъ болѣе шансовъ на наслѣдство. Далѣе, представлялось, что графы Тирклицъ пали въ той самой войнѣ, изъ которой молодой графъ Штейнбургъ вышелъ, такъ сказать, побѣдителемъ, увѣшанный орденами, заслуживъ самое лестное отличіе отъ его величества!

Я уѣду! повторилъ принцъ нѣсколько разъ. Однако, мы не? уѣхали; мы остались; графъ явился и сталъ ухаживать за старѣйшимъ въ своемъ родѣ; и хотя встрѣчу ихъ нельзя было назвать особенно дружеской, но молодой графъ отнюдь не имѣлъ причины жаловаться. Вы знаете нашего принца; онъ всегда ненавидитъ людей лишь мысленно; когда онъ ихъ видитъ передъ собой, и въ особенности, когда онъ можетъ имъ помочь, онъ забываетъ рѣшительно все, что думалъ и чувствовалъ передъ тѣмъ, и становится воплощенной благосклонностью и добротой.

Между тѣмъ нашъ всемилостивѣйшій принцъ могъ помочь графу самымъ прямымъ образомъ; и я долженъ здѣсь же упомянуть объ этомъ обстоятельствѣ ради причинной связи, хотя эта связь въ то время и была скрыта отъ меня, точно также какъ и все прочее, что имѣло отношеніе къ этому обстоятельству, не было; мнѣ сообщено изъ побужденій, которыя я уважаю.

Графъ былъ помолвленъ съ графиней Стефаніей, или почти что помолвленъ. Но графъ былъ не только бѣденъ -- я чуть-было не сказалъ, какъ Турловъ -- но у него были также и значительные долги: о томъ, чтобы поставить домъ молодыхъ на приличную ногу, пока нечего было и думать! Конечно, этой свадьбой живо интересовалась принцесса, которая давно отличала генеральшу и тотчасъ же по, смерти ея мужа назначила ее гофмейстериной своего двора. Также слѣдовало ожидать, что и его величество не забудетъ своего вѣрнаго слугу. Но все это были только ожиданія, надежды,-- а его свѣтлость не былъ бы его свѣтлостью, еслибы, не взирая ни на что, не отнесся къ бѣдному молодому родственнику, какъ то слѣдуетъ старѣйшему фамиліи и обладателю весьма значительнаго имущества. Очень возможно, что нашъ принцъ преслѣдовалъ при этомъ еще другія цѣли, политическія, и несомнѣнно также, что во всемъ этомъ дѣйствовала еще третья пружина, которая -- я долженъ повторить это, или иначе послѣдующее было бы совершенно непонятно -- не была мнѣ въ то время извѣстна и даже я не подозрѣвалъ о ней, или подозрѣвалъ такъ мало -- вы, господа, поймете меня,-- что опасался, какъ бы его свѣтлость не "огорчился тѣмъ, что молодой графъ бывалъ иногда любезнѣе съ графиней Стефаніей, чѣмъ того требовала свѣтская вѣжливость; даже этому обстоятельству я приписывалъ уныніе, которое зачастую было довольно замѣтно въ нашемъ принцѣ, когда мы всѣ собирались вмѣстѣ, а всего менѣе ожидалъ я того, что случилось въ непродолжительномъ времени...

Совѣтникъ умолкъ на минуту; хорошенькое лицо бѣлокураго фонъ-Цейзеля приняло отчасти выраженіе, какое замѣчается у охотничьей собаки, когда она наконецъ напала на слѣдъ дичи, которую чуяла въ теченіи цѣлаго утра; даже серьезныя черты доктора выражали самое напряженное вниманіе. Совѣтникъ могъ быть доволенъ эффектомъ, который онъ произвелъ. Онъ отпилъ изъ стакана, поправилъ воротнички и продолжалъ разсказъ:

-- Но разъ ночью -- я поздно заработался я только-что собирался лечь въ постель -- принцъ пришелъ въ мою комнату: онъ видѣлъ у меня свѣтъ; ему не спится; нельзя ли еще поболтать со мной часокъ? Онъ попросилъ сигару, что уже само по себѣ не мало изумило меня, такъ какъ принцъ, какъ извѣстно, не куритъ, и началъ ходить по комнатѣ взадъ и впередъ. Я заговаривалъ о разныхъ предметахъ, но никакъ не могъ попасть на настоящій. Принцъ оставался молчаливымъ, едва раскрывалъ ротъ; и наконецъ я уже больше не зналъ о чемъ говорить, и замолчалъ. Его свѣтлость, повидимому, этого не замѣтилъ. Онъ ходилъ съ сигарою, которая скоро погасла, взадъ и впередъ по комнатѣ; но вдругъ онъ бросилъ сигару въ каминъ и обратился ко мнѣ съ вопросомъ: что бы вы сказали, Ифлеръ, еслибы я женился во второй разъ?

-- Я считалъ бы тотъ день, въ который это случилось, счастливѣйшимъ въ моей жизни, отвѣчалъ я.

-- А какъ вы думаете, что бы сказалъ свѣтъ?!

-- Свѣтъ нашелъ бы, что вы хорошо поступили, ваша свѣтлостъ, возразилъ я. Ваша свѣтлость имѣли то несчастіе, что вашъ бракъ съ принцессой Эрнестиной остался бездѣтнымъ; ваша свѣтлость какъ разъ теперь имѣете самыя настоятельныя причины оплакивать послѣдствія этого несчастія. Что можетъ быть естественнѣе того, что ваша свѣтлость пожелали наконецъ пополнить этотъ пробѣлъ въ жизни.

-- Немножко только поздно.

-- Но не слишкомъ поздно, возразилъ я. Вашей свѣтлости исполнилось шестьдесятъ два года, силы ваши въ полномъ цвѣтѣ; -- владѣтельный домъ, который уже разъ отдалъ одну изъ дочерей вашей свѣтлости, конечно съ радостью...

-- Не въ этомъ вовсе дѣло, сказалъ его свѣтлость. За этимъ, онъ взялъ одинъ изъ подсвѣчниковъ и оставилъ меня одного въ большомъ недоумѣніи, какъ вы, господа, можете себѣ представить. Союзъ съ однимъ изъ владѣтельныхъ домовъ конечно былъ единственный, который могъ одобрить авторъ "промеморіи о владѣтельномъ и графскомъ домѣ Роде"; и въ тотъ моментъ, когда дѣло шло о томъ, чтобы отстоять наше несомнѣнное право на мѣсто и голосъ въ высокомъ совѣтѣ сѣверо-германскаго союза, когда я такъ ясно доказалъ это право въ моей промеморіи; въ этотъ моментъ, говорю я, вторичный бракъ нашего принца съ принцессой крови былъ, такъ-сказать, политической необходимостью. И именно теперь могъ принцъ разсчитывать на сочувствіе, потому что медіатизированнымъ и лишеннымъ владѣній принцамъ былъ такой же интересъ доказать, что право остается правомъ, несмотря ни на какой произволъ и ни на какое насиліе.

"Но не въ этомъ дѣло", сказалъ принцъ, уходя. А въ чемъ же? Я почти не могъ сомкнуть глазъ всю ночь отъ мучительнаго ожиданія. На слѣдующій день я съ нетерпѣніемъ ждалъ дальнѣйшаго объясненія, какое мнѣ обѣщалъ принцъ.

День прошелъ однако безъ объясненія; его свѣтлость совершилъ въ обществѣ длинную прогулку, съ которой вернулись только вечеромъ. Я былъ приглашенъ на чай въ покои ея превосходительства. Наши были по обыкновенію одни. Общество, которое въ послѣднее время зачастую бывало у насъ нѣсколько пасмурно, сегодня оживилось, частью по крайней мѣрѣ. Ея превосходительство -- необыкновенно умная, любезная дама -- не давала разговору прекращаться; графиня Стефанія пѣла и играла; его свѣтлость, почти не отходившій отъ фортепіано, казался въ восторгѣ и говорилъ графинѣ самые утонченные комплименты. Одинъ графъ былъ очень молчаливъ, что же касается молодой компаньонки, то она могла молчать и все равно не обратила бы вниманія на себя даже и самаго проницательнаго наблюдателя. Короче: я ушелъ изъ салона около одиннадцати часовъ въ убѣжденіи, что выборъ его свѣтлости остановился ни на комъ другомъ, какъ на графинѣ Стефаніи, и это объясняло, -- принимая во вниманіе существующія отношенія,-- странное настроеніе, въ какомъ я видѣлъ принца въ прошлую ночь.

Я не стыжусь сознаться, господа; я полагаю, что всякій другой на моемъ мѣстѣ впалъ бы въ ту же самую ошибку. Я повторяю, что не имѣлъ, да и не могъ имѣть, ни малѣйшаго понятія о настоящемъ положеніи дѣлъ, и будь а особенно проницательный человѣкъ, то и тогда я могъ опасаться одного только: въ рѣшительную минуту его свѣтлость и графъ могли очутиться въ положеніи соперниковъ. Теперь, разсмотримъ -- думалъ я -- дѣло съ политической точки зрѣнія: если его свѣтлость рѣшился избрать въ супруги графиню Стефанію, то это былъ во всякомъ случаѣ такой шагъ, который заводилъ насъ далеко съ избраннаго пути, по которому шли до сихъ поръ принцъ и его благородные предки. Но обстоятельства измѣняютъ положеніе вещей, и мнѣ, какъ политическому человѣку, такое направленіе было хотя и, ново, однако не непонятно. Въ моихъ глазахъ это было жертвой, такъ сказать un pis-aller. При существующемъ ходѣ дѣлъ я могъ понять, могъ совмѣстить въ своей головѣ, что благодаря громаднымъ событіямъ, которыя только-что совершились на нашихъ глазахъ, и для насъ можетъ наступить новая эра. Боже милостивый! не мнѣ, а и великимъ людямъ приходилось волей-неволей примиряться съ обстоятельствами!

Вернувшись въ свою комнату, я погрузился въ эти соображенія. Я думалъ о своей промеморіи, которая уже была готова къ печати, а теперь, очевидно, должна остаться ненапечатанной; я даже мысленно принялся ее передѣлывать. Было очень поздно, а я не могъ рѣшиться лечь въ постель; мнѣ все казалось, что разгадка, которой я жаждалъ, будетъ мнѣ дана сегодня же ночью, и мое предчувствіе меня не обмануло.

Около двухъ часовъ -- мнѣ памятны малѣйшія подробности этой замѣчательной ночи!-- я услышалъ поспѣшные шаги въ корридорѣ, порывистый стукъ въ мою дверь и прежде, чѣмъ я успѣлъ сказать "войдите!" его свѣтлость былъ уже у меня. Никогда не позабуду я этой минуты. Съ часъ тому назадъ, я видѣлъ его во фракѣ, онъ разговаривалъ съ дамами, улыбался съ той важной сдержанностью, которая такъ идетъ къ нему. Теперь онъ стоялъ передо мной безъ галстуха, съ разстегнутой рубашкой, съ взъерошенными волосами; но всего ужаснѣе было то, что самъ онъ, повидимому, вовсе не замѣчалъ этого, что онъ очевидно потерялъ сознаніе времени и мѣста, какъ это бываетъ съ лунатиками.

Какъ лунатикъ, съ искаженнымъ лицомъ и неподвижными глазами, принялся онъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, не говоря ни слова, и я полагаю, что онъ также бы молча ушелъ, какъ и пришелъ, еслибы я наконецъ не рѣшился и не сталъ умолять его нарушить молчаніе и удостоить довѣріемъ самаго стараго и самаго вѣрнаго изъ своихъ слугъ. Я осмѣлился въ то же самое время замѣтить, что я понимаю его сомнѣнія, но что, въ концѣ концовъ, я всенижайше и съ полнымъ убѣжденіемъ одобряю выборъ, который оправдывается современнымъ политическимъ положеніемъ дѣлъ.

-- Это радуетъ меня, сказалъ онъ, тѣмъ болѣе радуетъ, что я этого совсѣмъ отъ васъ не ожидалъ.

-- Бракъ вашей свѣтлости съ графиней Стефаніей, началъ-было я...

-- Что, вы шутите? вскричалъ его свѣтлость, подскочивъ на стулѣ, на который онъ только-что бросился передъ тѣмъ. Что вы толкуете о графинѣ Стефаніи! Ея бракъ съ графомъ Гейприхомъ -- дѣло рѣшеное! Я вчера уже покончилъ съ моимъ кузеномъ и сдѣлалъ всевозможныя уступки молодой четѣ! Дѣло рѣшено* окончательно рѣшено. Для нихъ! но для меня? Боже мой, Боже мой!

Вы, господа, можете представить себѣ мой ужасъ. Одну минуту я серьезно думалъ, что принцъ лишился разсудка. Вы смѣетесь, добрѣйшій фонъ-Цейзель, но я увѣренъ, что будь вы на моемъ мѣстѣ, вы растерялись бы точно также, какъ и я. Съ часъ тому назадъ вы вздумали утверждать, что свѣтъ, показавшійся позади замка, есть не что иное, какъ зарево пожара, и очень напугали моихъ дамъ. Ну, теперь, когда луна взошла на небо и свѣтитъ къ намъ въ бесѣдку, вамъ конечно легко утверждать, что вы съ самаго начала знали, что это луна. Кто теперь видитъ жену принца въ зеленомъ бархатномъ платьѣ, когда она красуется на конѣ и скачетъ по двору замка, или же принимаетъ гостей, на одномъ изъ нашихъ зимнихъ баловъ, въ зеркальной залѣ, въ бѣломъ атласномъ платьѣ, тотъ конечно не узнаетъ семнадцатилѣтней дѣвочки, которая въ тотъ памятный вечеръ стояла въ простомъ, черномъ платьѣ за чайнымъ столомъ ея превосходительства и только тогда раскрывала ротъ, когда съ ней заговаривали, что случалось не часто. Въ такой обстановкѣ я видѣлъ ее тогда, два часа тому назадъ. Какъ могъ я думать, какъ могъ я подозрѣвать, что именно она околдовала нашего принца, который вообще такъ застѣнчивъ съ женщинами, такъ сдержанъ, такъ разсудителенъ можно сказать!

Я употребляю слово въ его настоящемъ смыслѣ, господа, потому что только колдовствомъ могу я себѣ объяснить то, что тогда произошло. Дочь сержанта, который позднѣе былъ въ въ отелѣ генерала чѣмъ-то въ родѣ дворецкаго, дѣвушка, которую -- я говорю это друзьямъ, на скромность которыхъ полагаюсь,-- ни въ какомъ случаѣ нельзя было поставить выше камеръ-юнгферы и которая въ эту минуту занимала среднее положеніе между камеръ-юнгферой и компаньонкой графини Стефаніи; съ другой стороны, нашъ благородный принцъ, потомокъ рода, который процвѣталъ цѣлую тысячу лѣтъ, который въ моей промеморіи только что заявлялъ передъ всѣми кабинетами Европы свое право на мѣсто и голосъ между государями Германіи,-- я предоставляю вамъ, господа, вообразить, каково было мое горестное удивленіе, когда я убѣдился, что невозможное становится возможнымъ, несомнѣннымъ, что нашъ всемилостивѣйшій принцъ желалъ взять эту дѣвушку себѣ въ супруги...

И вотъ, любезный фонъ-Цейзель, что я позволилъ себѣ назвать роковой минутой въ жизни нашего принца. Я, господа,, человѣкъ безусловно проникнутый святостью долга, а потому, и въ эту трудную минуту я исполнилъ свой долгъ и высказалъ его свѣтлости мое всенижайшее, но неизмѣнное мнѣніе, а именно слѣдующее: ему -- говорилъ я -- нельзя оправдать своего поступка, ни передъ Богомъ, ни передъ самимъ собой, ни передъ памятью его высокородныхъ предковъ, ни передъ судомъ живыхъ людей, ни передъ исторіей, ни передъ настоящимъ.

Я не знаю, насколько убѣдили эти доводы его свѣтлость; къ счастью у меня былъ еще аргументъ in petto:

-- Къ тому же, ваша свѣтлость, сказалъ я, дѣло это почти невозможное; по крайней мѣрѣ прусское государственное право допускаетъ только "бракъ съ лѣвой руки" между особами изъ высшаго дворянства и изъ низшихъ бюргерскихъ классовъ.

-- Съ какихъ поръ для меня обязательно прусское государственное право? вскричалъ его свѣтлость.

-- De facto всегда, осмѣлился я возразить, но также и de jure, если ваша свѣтлость такъ торжественно отказываетесь отъ святой обязанности государей вступать въ бракъ только съ равными себѣ по рожденію.

-- Ну, допустимъ прусское государственное право, сказалъ его свѣтлость. Весь вопросъ, сколько я знаю, спорный. Допустимъ даже, что опредѣленія государственнаго права на счетъ брака съ лѣвой руки настолько же не подлежатъ спору, насколько и подлежатъ, а во многихъ случаяхъ даже оспаривались,-- но унтеръ-офицеры, сержанты и фельдфебели арміи, согласно постановленію Фридриха Второго въ 1774-мъ году, не принадлежатъ къ низшимъ бюргерскимъ сословіямъ. Поэтому ничто съ этой стороны не препятствуетъ моему браку.

Вы, господа, согласитесь, что это была роковая, весьма роковая минута -- эта была самая злополучная минута въ жизни нашего всемилостивѣйшаго принца. Но я уже замѣтилъ раньше: принцъ былъ похожъ въ эту ужасную ночь на сумасшедшаго, онъ былъ внѣ себя; я никогда не видывалъ его такимъ ни прежде, ни послѣ этого, и слава тебѣ Господи! Лишь мало-помалу удалось мнѣ его успокоить. Его послѣднее замѣчаніе доказало мнѣ, что онъ самъ уже обдумывалъ возможность брака съ лѣвой руки, и вы легко поймете, что я постарался извлечь изъ этого пользу для себя. Противъ такого брака я, само собой разумѣется, ничего не имѣлъ; я припомнилъ его свѣтлости еще въ ту же ночь о подобномъ же случаѣ въ исторіи его дома, а позднѣе, при болѣе точномъ изслѣдованіи, открылъ еще второй подобный случай.

-- На это она никогда не согласится, сказалъ его свѣтлость.

-- Да ваша свѣтлость дѣлали ей предложеніе или нѣтъ? спросилъ я.

Здѣсь его свѣтлости пришлось волей или неволей посвятить меня въ свои отношенія къ молодой особѣ, которыя во всякомъ случаѣ заключали для меня много изумительнаго. Я узналъ, что его свѣтлость, такъ сказать, съ первой же минуты почувствовалъ сильнѣйшую страсть къ молодой особѣ, что онъ заранѣе имѣлъ въ виду, цѣной согласія своего на бракъ графа съ графиней Стефаніей, купить право на бракъ съ нею; что онъ съ его извѣстной, трогательной застѣнчивостью, съ какой онъ всегда относился къ женскому полу, не осмѣливался и до сихъ поръ не осмѣлился бы объясниться, еслибы не засталъ сегодня на прогулкѣ молодую дѣвушку одну и въ большомъ горѣ, и такимъ образомъ ему представилось удобное время и мѣсто для объясненія. Какъ было принято это объясненіе? Нашъ доброй принцъ, строго говоря, не былъ въ состояніи дать себѣ отчета, и эта тяжелая неизвѣстность и была причиной ужаснаго волненія, въ какомъ одъ находился.

-- Я нахожусь въ такомъ же точно состояніи духа, сказалъ онъ, какъ подсудимый, котораго могутъ приговорить въ смерти, и которому уже прочитали и приговоръ, но онъ въ своемъ волненіи не разслышалъ, какъ было сказано: "виновенъ" или "не виновенъ".

-- Не угодно ли будетъ вашей свѣтлости поручить мнѣ дальнѣйшее веденіе этого щекотливаго дѣда, сказалъ я тутъ. Ваша свѣтлость ни подъ какимъ видомъ не должны подвергать себя риску услышать отказъ.

Я конечно нисколько не вѣрилъ въ возможность этого отказа; но мнѣ казалось, что давно пора дипломатіи выступить впередъ, вмѣсто личной страсти; былъ ли нашъ принцъ того же самаго мнѣнія, или же силы измѣнили ему, но только я получилъ желаемое позволеніе, и на слѣдующее же утро, такъ рано, какъ только позволяли приличія, отправился съ визитомъ къ молодой дѣвушкѣ.

Вы, господа, конечно не ожидаете, чтобы я сталъ разсказывать о дальнѣйшемъ ходѣ этого дѣла съ откровенностью, которой мнѣ никогда не позволитъ уваженіе къ нашему принцу, также какъ и моя присяга. Я скажу только, что мнѣ случалось вести много важныхъ и щекотливыхъ дѣлъ, но не было ни одного, въ которомъ бы я такъ часто становился въ тупикъ. Я пришелъ въ полной увѣренности, что мнѣ будетъ стоить большого труда уговорить молодую дѣвицу согласиться на мое предложеніе, и съ радостнымъ удивленіемъ встрѣтилъ такое равнодушіе во всякаго рода формамъ, такое, если можно такъ выразиться, самоотреченіе, что роли въ нѣкоторомъ отношеніи совершенно перемѣнились, и мнѣ самому пришлось настаивать на необходимости законной санкціи союза. Да, вѣроятно, мнѣ бы, и совсѣмъ не удалось побѣдить непостижимое для меня тогда,-- и до сихъ поръ неразъясненное, -- отвращеніе даже и къ этой довольно свободной формѣ брака, еслибы нашъ принцъ въ тайной бесѣдѣ, которая происходила въ теченіи того же утра, не съумѣлъ настоять на своемъ. По крайней мѣрѣ я могъ это заключить изъ успѣха, хотя и нашему принцу побѣда не легко досталась. Я какъ будто вижу, какъ по окончаніи этой бесѣды онъ вошелъ въ салонъ, гдѣ я его дожидался, невѣрной поступью, блѣдный, потрясенный, безнадежный и бросился на стулъ, сжимая руками лобъ, такъ что я въ первую минуту подумалъ, что все пропало, пока наконецъ на мои почтительные разспросы не послѣдовало отвѣта:-- Да, да, она согласна! и мы уѣзжаемъ отсюда сегодня же вечеромъ.

-- Сегодня вечеромъ! вскричалъ я въ изумленіи, которое вы легко поймете, господа; а церковная церемонія! а высокіе родственники! а согласіе его величества, которое совершенно необходимо для того, чтобы бракъ, хотя бы съ лѣвой руки, считался дѣйствительнымъ.

-- Мы уѣзжаемъ сегодня вечеромъ! повторилъ его свѣтлость такъ рѣзко, что я не посмѣлъ возражать.

Ну-съ, господа, вамъ извѣстно, что привилегія высокопоставленныхъ лицъ -- садиться всегда за накрытый столъ и никогда не видѣть, какъ его накрываютъ; послѣднее достается намъ грѣшнымъ. Такъ было и со мной тогда, послѣ того какъ принцъ дѣйствительно уѣхалъ въ Италію въ тотъ же самый вечеръ съ своей молодой супругой, въ сопровожденіи Глейха и камеръюнгферы, которую пріискали второпяхъ. Меня же оставили для приведенія въ порядокъ разныхъ щекотливыхъ дѣлъ; мнѣ была предоставлена между тѣмъ затруднительная задача принять, такъ сказать, на свою отвѣтственность передъ дамами и графомъ все то, что случилось. Я долженъ сознаться, задача была не изъ легкихъ. Ея превосходительство, графиня-мать, хотя она и весьма любезная, превосходная женщина, не могла скрыть своего глубокаго потрясенія при разсказѣ о случившемся; и мнѣ стоило tie малаго труда доказать ей, что я былъ въ этомъ дѣлѣ ни при чемъ. Еще менѣе, чѣмъ графиня-мать, могла графиня Стефанія пріискать мягкія выраженія для передачи своихъ ощущеній; но самый тяжелый оборотъ дѣло приняло, когда пришлось сообщить о немъ графу Гейнриху. Когда я передалъ случившееся отъ имени принца, то онъ поблѣднѣлъ и съ минуту стоялъ безмолвный. Затѣмъ Онъ рѣзво вскричалъ: я протестую противъ этого! и повторилъ это нѣсколько разъ; и даже тогда, когда я сказалъ ему, что дѣло шло о бракѣ съ лѣвой руки, онъ отнюдь не хотѣлъ успокоиться. Если бы я не зналъ, что графъ давно уже оффиціозно, а со вчерашняго дня и оффиціально помолвленъ съ графиней Стефаніей, то подумалъ бы, что у него самого... были совсѣмъ иныя намѣренія. Конечно, ни въ чемъ подобномъ цельзц заподозрить гордаго графа, когда познакомишься съ нимъ и ближе его узнаешь; но тогда для меня графъ былъ относительно мало извѣстной личностью, которую я не могъ съ разу понять. Право, трудно повѣрить; когда видишь рядомъ его свѣтлость и графа, что Эрихъ XXXIV -- ихъ общій родоначальникъ, и что нашъ принцъ доводится двоюроднымъ дѣдушкой молодому графу.

Но долголѣтнее пребываніе въ прусской службѣ сдѣлало изъ Штейнбурговъ совсѣмъ другихъ людей. Прусская служба, господа, это -- удивительное дѣло вообще. Въ ней есть что-то рѣзное, неподдающееся шлифовкѣ, и вмѣстѣ съ тѣмъ она щеголяетъ вѣжливостью, которой слѣдуетъ остерегаться. Я узналъ это тогда на опытѣ. Нашъ всемилостивѣйшій принцъ, какъ онъ сообщалъ мнѣ, когда поручилъ мнѣ вести переговоры, назначилъ молодой четѣ значительное ежегодное содержаніе и взялъ на себя уплату громадныхъ, какъ я уже сказалъ, долговъ графа. Онъ поручилъ мнѣ также намекнуть, но именно лишь намекнуть, что ему было бы пріятно, еслибы графъ, послѣ своей свадьбы, оставилъ прусскую службу. Но это оказалось лишь искрой, брошенной въ порохъ.-- Я ни за что въ мірѣ не уступлю чести быть прусскимъ офицеромъ, вскричалъ графъ, тѣмъ менѣе за нѣсколько жалкихъ тысячъ годового содержанія, которыми думаетъ его свѣтлость купить у меня эту честь! Да, онъ отказался даже принять капиталъ, который его¹ свѣтлость предоставилъ ему получить для уплаты долговъ.-- Ничего я не хочу отъ него, ни большого, ни малаго, сказалъ онъ, я до сихъ поръ обходился безъ него, и на будущее время также обойдусь съ божьей помощью и милостью моего государя. Да и долго ли будетъ лежать у меня это бревно на дорогѣ! Повѣрьте мнѣ, любезный совѣтникъ, Штейнбурги будутъ недолговѣчнѣй, чѣмъ Ротебюли и Тирклицы вмѣстѣ взятые..

Ну-съ, господа, послѣднее предсказаніе исполнилось скорѣе, чѣмъ я или кто-нибудь другой могли тогда предполагать. Кто бы могъ тогда думать, что линія Тирклицъ, которая да войны имѣла пять представителей, а послѣ войны все еще трехъ, вскорѣ будетъ имѣть только двухъ, затѣмъ одного, а со смертью молодого графа Казиміра совершенно угаснетъ? Я сознаюсь, господа, что мнѣ становится страшно, когда я объ этомъ подумаю; а въ особенности, когда я подумаю, что завтра мы будемъ привѣтствовать въ лицѣ этого графа нашего будущаго властителя. Но если для насъ это важное событіе можетъ быть названо обоюдоострымъ, то безъ опасенія быть обвиненнымъ въ нескромности, я могу утверждать, что оно для супруги принца...

-- Пойдемте домой, прервалъ неожиданно Германъ, вставая и какъ-бы выходя изъ забытья, въ какое онъ, казалось, впалъ во время повѣствованія совѣтника.

-- Такъ возьмите же по крайней мѣрѣ и меня съ собой,закричалъ фонъ-Цейзель, опоражнивая стаканъ и приподнимаясь съ мѣста.

Совѣтникъ не зналъ, что ему думать объ этомъ внезапномъ перерывѣ. Онъ отлично велъ свой разсказъ и только-что собирался перейти бъ настоящей темѣ разговора. Напрасно старался онъ уговорить своихъ гостей остаться дольше. Нѣсколько минутъ спустя, они уже шли рядомъ по шоссе, окаймленному тамъ-и-сямъ кустарникомъ, которое извилистой лентой вело вверхъ по холму къ замку. Кавалеръ былъ очень возбужденъ, благодаря выпитому съ излишкомъ вину, и затянулъ пріятнымъ теноромъ пѣсенку, въ которой говорилось о не совсѣмъ чистыхъ отношеніяхъ одного благороднаго пажа'къ бюргерской дѣвушкѣ. Затѣмъ онъ остановился и предложилъ своему спутнику: биться съ нимъ не на животъ, а на смерть, въ этотъ полуночный часъ на перекресткѣ, мимо котораго они только-что прошли, при свѣтѣ луны, прятавшейся за облаками, -- за ту, которую онъ называлъ "die Eine, die Reine, die Kleine, die Meine" -- а именно за Лизу Ифлеръ; затѣмъ сдѣлался почти серьезнымъ я повѣдалъ своему.спутнику, въ какомъ странномъ положеніи находится онъ относительно, дамы своего сердца.

-- Видите ли, докторъ, сказалъ онъ, съ нами Цейзелями повторяется таже исторіи, что и съ Турловыми, только немножко похуже. Мы также съ незапамятныхъ временъ состоимъ вассалами нашего леннаго господина, съ тою только разницей, что принцы Роде-Ротебюль не возвели насъ въ графское достоинство, да и не могли этого сдѣлать при существующихъ обстоятельствахъ. Но я чувствую себя отъ этого не менѣе благороднымъ, и дѣйствительно не менѣе благороденъ, чѣмъ какая угодно фамилія въ Германіи. И хотя другія, побочныя вѣтви моей фамиліи все болѣе и болѣе погрязаютъ въ бюргерскомъ образѣ жизни, и я съ краской въ лицѣ, которой вы не можете теперь видѣть, долженъ сознаться, что въ настоящее время одинъ Цейзель продаетъ перчатки въ Лейпцигѣ, а другой фабрикуетъ чулки въ Хемницѣ,-- главная отрасль до сихъ поръ все еще поддерживала въ чистотѣ свое дворянское достоинство;. я буду первымъ, который женится на бюргерской дѣвушкѣ. Могу ли я это сдѣлать? Долженъ ли я это сдѣлать? Остается слѣдовательно только одно: бракъ съ лѣвой руки, какой заключилъ его свѣтлость. Но то, что считается вполнѣ естественнымъ для такихъ высокопоставленныхъ лицъ, было бы нѣсколько странно для нашего брата, потому что, какъ говоритъ поэтъ:

Zwischen Sinnenglück und Seelenfrieden

Bleibt dem Menschen nur die bange Wahl;

Auf der Stirn des hohen Uraniden

Schwebet ihr vereinter Strahl. ¹)

¹) Человѣку остается одинъ тяжелый выборъ между чувственнымъ наслажденіемъ душевномъ миромъ; ихъ соединенный лучъ горитъ только на челѣ высокаго небожителя.

Кстати, докторъ, о высокомъ небожителѣ, нашемъ принцѣ! Знаете ли, что во время разсказа нашего почтеннаго совѣтника, когда вы, кажется, изволили дремать, мнѣ пришли странныя мысли въ голову -- догадки, мимолетныя соображенія, которыя тому простяку и не снились никогда; и я болѣе, чѣмъ когда-либо убѣжденъ: графъ причиной того, что въ то время между нашимъ принцемъ и его женой совершенъ былъ бракъ съ лѣвой руки. Я знаю нашего принца, этотъ юноша съ сѣдыми волосами привелъ бы въ исполненіе свое первое намѣреніе, еслибы ему не помѣшали. Но кто же именно? Совѣтникъ? Онъ нуль! Сама молодая дѣвушка? Вотъ еще! это было бы неестественно! Какъ могла бы она удовлетвориться бракомъ съ лѣвой руки, когда могла бы выхлопотать настоящій. Графъ, и графъ одинъ имѣлъ существенный интересъ не допускать до настоящаго брака; онъ, и онъ одинъ, въ качествѣ родственника, имѣлъ силу или по крайней мѣрѣ энергію воспрепятствовать ему. Тирклицы всѣ, сколько ихъ ни было, посмотрѣли бы на дѣло сквозь пальцы, если бы принцъ отсчиталъ имъ кругленькую сумму; за деньги Тирклицы готовы были на все. Это конечно нѣсколько противорѣчитъ разсказу Ифлера, по которому все дѣло велось на почтовыхъ; но онъ самъ заявилъ, что не принималъ никакого участія въ предварительныхъ переговорахъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ это объясняетъ мнѣ, почему въ эти послѣдніе три года его свѣтлость не знался съ графомъ и съ графиней, и только одного я все еще не постигаю, почему именно теперь превратилась немилость? Неужели у васъ нѣтъ ключа къ этой загадкѣ? Но, конечно, еслибы онъ у васъ и былъ, то вы оставили бы его про себя, вѣдь вы единственный дипломатъ при нашему дворѣ!... Ну, ну, не сердитесь, докторъ; я знаю, что васъ все это дѣло интригуетъ не менѣе, чѣмъ всѣхъ насъ. Я сегодня вечеромъ замѣтилъ это. Вы, какъ ганноверецъ, также мало сочувствуете пруссакамъ, какъ и я, саксонецъ, потому что я, говоря откровенно, скорѣе готовъ симпатизировать чорту, чѣмъ Пруссіи... Но къ чему все это ведетъ! Мы должны скрѣпя сердце подчиняться событіямъ... Не хотите ли выкурить еще у меня сигару... Нѣтъ? ну такъ, доброй ночи, докторъ, до свиданія завтра утромъ, но только въ здѣшнемъ, а не въ лучшемъ мірѣ!

Оба молодые человѣка, которые тѣмъ временемъ пришли въ замокъ, пожали другъ другу руки и разошлись по своимъ комнатамъ, расположеннымъ въ общемъ корридорѣ въ одномъ изъ флигелей замка. Германъ открылъ окно и сталъ всматриваться въ темноту. Луна зашла за темныя облака; лишь по временамъ мерцала звѣздочка и снова пропадала. Подъ нимъ, въ саду замка, деревья нашептывали свои грустныя мелодіи, и тяжко, очень тяжко было на сердцѣ у юноши. Никогда еще любовь не заставляла его такъ страдать, какъ въ эту ночь, сегодня, когда ему стало почти ясно, что онъ любимъ.-- Странно,-- разсуждалъ онъ самъ съ собою,-- то, что другимъ доставляетъ райское счастіе, превращается для меня въ адскую муку. Я могъ бы, съ горестью конечно, но могъ бы разстаться съ ней, питая въ сердцѣ безнадежную любовь; я никогда и ничего не желалъ для себя, я свыкся съ мыслью, что долженъ свершить одинокимъ свой жизненный путь; и вотъ теперь, когда она меня любитъ, не такъ конечно, какъ я ее люблю,-- это было бы немыслимо, и я на это не разсчитываю -- но когда она питаетъ ко мнѣ чувство, которое сильнѣе дружбы, гдѣ найти силы удалиться!... Ахъ! но гдѣ найти также силы оставаться! Остаться и видѣть ежедневно, ежечасно, что она несчастлива со мной, черезъ меня быть можетъ, и я не могу, не могу этому помочь!

Да и зачѣмъ мнѣ оставаться? развѣ я долженъ оставаться? еще ничего не рѣшено! Мнѣ стоитъ только завтра рано утромъ пойти къ принцу и объявить ему, что мое намѣреніе неизмѣнно, что я хочу уѣхать! долженъ уѣхать! да, долженъ уѣхать? Это было бы настоящее, единственное слово! и это. слово мнѣ слѣдовало бы ему сказать! и развѣ его тонкое ухо не уловило бы тотчасъ же, что значитъ подобное слово въ моихъ устахъ? Или же я долженъ ему сказать: она сама гонитъ меня!

Молодой человѣкъ опустился на стулъ у открытаго окна и закрылъ лицо руками. Мысли все безсвязное и безсвязнѣе бродили въ его головѣ; все яснѣе и яснѣе становились картины, создаваемыя его возбужденной фантазіей, и во всѣхъ этихъ картинахъ носился образъ прекрасной женщины, которую онъ любилъ. Она представлялась ему такъ; какъ онъ видѣлъ ее въ первый разъ верхомъ на лошади, рядомъ съ престарѣлымъ мужемъ. Она прислушивалась тогда къ разговору, завязавшемуся между нимъ и принцемъ, но большіе, темные, серьезные глаза не глядѣли на него: они задумчиво всматривались въ вечерній ландшафтъ. Ахъ! эти большіе, темные, задумчивые глаза! они погубили его съ первой же минуты; они выпили его душу, его кровь, его жизнь; онъ всѣмъ существомъ потонулъ въ нихъ, какъ въ глубокомъ, бездонномъ морѣ!

И все сильнѣй и сильнѣй разыгрывалась, фантазія! ему казалось, что онъ не забылъ ни одной изъ безчисленныхъ сценъ, въ которыхъ онъ видѣлъ ее въ теченіи этихъ послѣднихъ трехъ лѣтъ; ни одной минуты, когда онъ съ ней бесѣдовалъ въ салонѣ, въ саду, на гуляньѣ, въ лѣсу; что все это въ этотъ полуночный часъ тѣснилось къ нему изъ мрака прошлаго, носилось надъ нимъ, жадно ловило его и манило за собой въ мрачную глубину.

Германъ сжималъ руками свои виски, которые сильно билась. Онъ смутно сознавалъ, что на этомъ пути гнѣздится безуміе. Онъ силился придти въ себя, лечь въ постель, заснуть.

Вдругъ онъ вскочилъ съ мѣста съ дикимъ воплемъ. Ему ясно, поразительно ясно представилась она въ объятіяхъ -- графа! Онъ наклонился къ ней, и она глядѣла на него тѣми же самыми глубокими, темными, задумчивыми глазами, въ которыхъ "первые зажглась любовь.

-- Въ его объятіяхъ! простоналъ Германъ. Только тутъ опомнился юноша и замѣтилъ, что все это сонъ, что онъ никогда не видывалъ графа даже на портретѣ, и что онъ, должно быть, окончательно рехнулся, если вообразилъ ее въ объятіяхъ. этого человѣка, который когда-то сталъ ей поперегъ дороги,. пріѣзда котораго она ожидала съ величайшимъ безпокойствомъ, котораго она очевидно также ненавидѣла, какъ и онъ ее... Ненавидѣть! какъ можетъ ненавидѣть ее тотъ, кто ее знаетъ? А юнъ зналъ ее цѣлые годы до того, и завтра онъ сюда пріѣдетъ, а я долженъ уѣхать, она сама меня гонитъ!...

-- Нѣтъ, нѣтъ, вскричалъ онъ, тысячу разъ нѣтъ! думать такъ -- предательство относительно ее, предательство относительно меня самого! И трусъ тотъ, который вызываетъ привидѣніе для того, чтобы ничего больше не видѣть, ничего не слышать и спрятать голову подъ одѣяло.

Онъ подошелъ къ столу, на которомъ лежало письмо. Онъ вспомнилъ только теперь, что слуга, свѣтившій ему, сказалъ, что его свѣтлость прислалъ записку.

Германъ сломалъ печать. Записка гласила слѣдующее:

"Мой молодой другъ, позвольте мнѣ, прежде чѣмъ лечь спать, исправить несправедливость, съ какой я отнесся къ вамъ сегодня. Вы хотите уѣхать. Мнѣ не слѣдуетъ васъ удерживать, когда васъ самихъ ничто больше не удерживаетъ. Не стану говорить вамъ, какъ мнѣ тяжело васъ отпустить, потому что это наложитъ на васъ новыя цѣпи. Итакъ, пусть будетъ рѣшено. Кто, какъ я, дожилъ до сумерекъ жизни и близится въ закату, тотъ долженъ привыкать къ разлукѣ, долженъ быть къ ней готовъ! Но отложите на нѣкоторое время эту разлуку. Я прошу васъ объ этомъ, потому что имѣю въ виду не свое личное благо, а благо другихъ лицъ, относительно которыхъ я принялъ обязательства, причемъ главнымъ образомъ разсчитывалъ на ваше содѣйствіе. Вы знаете, о чемъ я говорю. Итакъ, позвольте мнѣ считать васъ своимъ гостемъ на нѣсколько недѣль, а тѣмъ временемъ принимайте всѣ мѣры, которыхъ требуетъ устройство вашей дальнѣйшей жизни. Тѣ лица, которыя пожелаютъ, чтобы вы перешли къ нимъ, поймутъ, что нельзя же въ какихъ-нибудь нѣсколько дней замѣстить мѣсто, которое вы занимали столько лѣтъ. Затѣмъ желаю вамъ спокойной ночи и остаюсь навсегда вполнѣ расположенный къ вамъ --

Эрихъ.

Германъ медленно опустилъ письмо.

На нѣсколько недѣль, -- проговорилъ онъ, -- а болѣзнь свирѣпствуетъ въ моемъ организмѣ уже цѣлыхъ три года. Неужели же а не съумѣю перетерпѣть еще нѣсколько недѣль,-- да и она сама пойметъ, что не могу же я грубо оттолкнуть дружескую руку, которая мнѣ такъ пишетъ.

РОМАНЪ.

Переводъ съ рукописи.

**ГЛАВА ПЯТАЯ*).**

*) Въ предыдущей книжкѣ мы назвали новый трудъ Шпильгагена "повѣстью", вслѣдствіе ошибки въ самой рукописи автора; исправляемъ теперь это названіе по его указанію.-- Ред.

Молодые господа, какъ выражались жители Ротебюля, уже цѣлыхъ три дня находились въ замкѣ, а волненіе, вызванное этимъ великимъ событіемъ въ маленькомъ городѣ, все еще не унималось. Никогда еще кумушки не отрывались такъ часто отъ работы, чтобы перешептываться черезъ плетни, отдѣлявшіе ихъ садики. Никогда еще не собирались онѣ такъ часто пить кофе въ большой бесѣдкѣ, передъ аптекой, подъ вывѣской "Лебедя", на небольшой базарной площади. Никогда еще жена оружейнаго мастера Финдельманъ, жена купца Целлеръ, жена управляющаго фабрикой Кёрнике, не завидовали такъ сильно дружбѣ аптекарши Гиппе съ женой совѣтника. Никогда еще эти дамы не жили въ такомъ ладу другъ въ другомъ; никогда еще привычка совѣтницы вѣчно толковать про свою Лизхенъ не казалась имъ такой смѣшной и неприличной, какъ теперь.

Совѣтница, само собой разумѣется, уже побывала въ замкѣ вмѣстѣ съ Лизхенъ, чтобы представиться господамъ. "Она могла сказать безъ преувеличенія, что пріемъ превзошелъ всѣ ея ожиданія. Она съ своей стороны не заявляетъ никакихъ претензій; она старая женщина и ей все равно -- отличаютъ ее или нѣтъ, лишь бы оказывали ей должное уваженіе; а въ этомъ послѣднемъ ей никогда и прежде не отказывали въ замкѣ. Но что касается Лизхенъ! Дамы могутъ вѣрить или нѣтъ, какъ имъ будетъ угодно: но молодая графиня отнеслась къ Лизхенъ, какъ въ сестрѣ. И вотъ, какъ оправдалось еще разъ то, что совѣтница всегда утверждала: истинная любезность и истинная гуманность встрѣчаются лить у истинныхъ, у настоящихъ аристократовъ. Черезъ какихъ-нибудь пять минутъ графиня обращалась съ Лизхенъ такъ дружески, какъ супруга принца -- при этомъ мадамъ Ифлеръ энергически поправила завязки чепца подъ подбородкомъ -- ни разу въ цѣлые четыре года не отнеслась къ ней. Графиня сейчасъ же замѣтила, какого прекраснаго голубого цвѣта глаза у Лизхенъ, и какъ хорошъ ея цвѣтъ лица, и съ какимъ вкусомъ дѣвочка одѣвается. И это тѣмъ любезнѣе со стороны графини, что у ней у самой прелестнѣйшіе голубые глаза и прекраснѣйшій цвѣтъ лица и самые дивные, бѣлокурые волосы; а ужъ про туалетъ и говорить нечего: само собой разумѣется, что у такой знатной, молодой, хорошенькой дамы, которая только-что пріѣхала изъ Берлина, туалетъ и не можетъ быть иной, какъ самый изящный, самый великолѣпный; а что юнъ самымъ превосходнымъ образомъ приспособленъ къ интересному положенію, въ какомъ находится теперь молодая женщина -- объ этомъ и упоминать безполезно".

Тутъ глаза всѣхъ присутствующихъ дамъ устремились на замокъ, возвышавшійся надъ городскими крышами и виднѣвшійся шъ раскрытыя двери бесѣдки.

Ну и само собой разумѣется, что дамы пустили въ ходъ всѣ уловки, чтобы выспросить совѣтницу касательно этого въ высшей степени интереснаго пункта. Но совѣтница или не хотѣла, или не могла передать разговоръ свой съ графиней на эту тему; кромѣ того разговоръ длился не долго, потому что графиня занималась исключительно Лизхенъ; Лизхенъ заставили пѣть и играть и графиня очень изумилась, когда Лизхенъ пропѣла большую арію изъ Роберта съ французскими словами, и спросила у Лизхенъ: долго ли она пробыла въ Парижѣ? при чемъ, бѣдное дитя, вспыхнула какъ огонь и отвѣчала, что она никогда не выѣзжала изъ Ротебюля. Но и самъ графъ -- кстати, онъ Юдинъ изъ красивѣйшихъ мужчинъ, какихъ только можно встрѣтить, высокій, стройный съ темной бородой -- былъ также очень любезенъ съ Лизхенъ; а его свѣтлость -- она не можетъ не упомянуть объ этомъ -- видимо очень радовался восхищенію, какое возбудила Лизхенъ и сказалъ:

-- Да, да, мы провинціалы и находимъ время, и любимъ заниматься полезнымъ дѣдомъ; мы вовсе не гуроны, за какихъ вы, берлинцы, насъ считаете.

-- Что такое гуроны? спросила Кёрнике.

Совѣтница успѣла только бросить взглядъ невыразимаго состраданія на вопрошавшую. Очень возможно, что графиня отдастъ сегодня визитъ, Лизхенъ потому и дома осталась, а, она сама пришла лишь на минуточку, чтобы доказать, дамамъ, что она не принадлежитъ къ числу тѣхъ, которыя ради новыхъ и внятныхъ знакомыхъ забываютъ старыхъ друзей.

-- Мнѣ кажется, что старая рехнулась, сказала Кёрпике, какъ только чепецъ совѣтницы, съ развѣвающимися лентами, скрылся изъ бесѣдки.

-- Вы очень жестко выражаетесь, милая Кёрнике! сказала кроткая аптекарша, фрау Гиппе.

-- Я не думаю также, чтобы мы выиграли отъ этого всего, сказала жена купца Целлера; до сихъ поръ мы отлично обходились и безъ берлинскихъ господъ.

-- Вы повторяете слова вашего мужа, замѣтила жена оружейнаго мастера Финдельмана. Онъ еще въ 1866 году стоялъ за Австрію противъ Пруссіи.

-- А вы, сказала Целлеръ, только со вчерашняго дня стоите за пруссаковъ, да и то -- сколько мнѣ извѣстно -- потому только, что графъ уже побывалъ въ вашей лавкѣ.

-- Ахъ! мои дорогія, предоставимъ политику мужчинамъ, сказала Гиппе успокоивающимъ тономъ.

-- Наше дѣло, къ счастью, не зависитъ отъ того, будутъ ли въ замкѣ держать сторону австрійцевъ или пруссаковъ; нашъ фарфоръ, слава тебѣ Господи, идетъ и въ Голландію и въ Америку, сказала жена управляющаго фабрикой.

Въ то время, какъ ротебюльскія барыни, взволнованныя великимъ событіемъ, съ трудомъ могли поддерживать то мирное настроеніе, какому прилично царствовать за кофе -- мужья ихъ, собравшіеся въ кегельную залу, въ саду гостинницы подъ вывѣской "Три Форели", вступили также въ ожесточенный споръ.

-- А я еще разъ повторяю: онъ похожъ на кронпринца, сказалъ Финдельманъ.

-- А я говорю, что на графа Бисмарка, возразилъ Целлеръ, при чемъ насмѣшливо усмѣхнулся.

-- Онъ можетъ быть похожъ на обоихъ, сказалъ аптекарь Гиппе успокоивающимъ тономъ.

-- Чортъ побери! будемъ продолжать игру, замѣтилъ управляющій фабрикой Кёрнике.

-- Дѣло въ томъ, что кумъ Целлеръ считаетъ нужнымъ высказывать саксонско-австрійскія симпатіи, потому что получаетъ свой чулочный товаръ изъ Хемница, а сушеные плоды* изъ Богеміи, продолжалъ Финдельманъ.

-- А кумъ Финдельманъ воображаетъ, что онъ долженъ сочувствовать Пруссіи, потому что графъ удостоилъ вчера купить въ его лавкѣ пару пистолетовъ.

-- Но, въ сущности, вѣдь всѣ мы пруссаки, сказалъ Гиппе.

-- Пруссаки ли, саксонцы, или австрійцы, это для меня все равно; годика черезъ два всѣ мы будемъ республиканцами, замѣтилъ Кёрнике.

-- Ахъ! не говорите этого при нашемъ многоуважаемомъ совѣтникѣ! сказалъ тревожно Гиппе, между тѣмъ какъ этотъ послѣдній показался въ саду и направился къ кегельной залѣ.

-- Въ самомъ дѣлѣ! господинъ совѣтникъ! какая честь... кто бы могъ этого ожидать! вскричали всѣ присутствующіе разомъ.

-- Много обязанъ, много обязанъ! сказалъ совѣтникъ, благосклонно пожимая присутствующимъ руки, но сегодня я право не могъ придти раньше. Жена моя ожидала визита берлинскихъ господъ и мнѣ нельзя же было уйти. Они однако не были, во что отложено, то не потеряно. А что только происходило въ эти три послѣдніе дни.... великій Боже! столько дѣла, столько дѣла! Встрѣча пріѣзжихъ господъ! длинныя конференціи по утрамъ съ его свѣтлостью; или на-единѣ съ его свѣтлостью, по обыкновенію, или же съ его свѣтлостью и съ графомъ, касательно тирклицскаго наслѣдства; парадные визиты моихъ дамъ въ замокъ, обѣды, ужины....

-- Смотрите, не испортите себѣ желудка, сказалъ Кёрнике и засмѣялся во все горло.

-- Какъ идутъ у васъ дѣла? спросилъ Гиппе, чтобы сгладить дурное впечатлѣніе, произведенное неловкой шуткой Кёрнике.

-- Хорошо, очень хорошо! сказалъ совѣтникъ, я могу сказать: лучше, чѣмъ я смѣлъ ожидать. Вамъ, господа, извѣстно, что уже осенью 1806-го года я имѣлъ честь служить графу и былъ очевидцемъ,.близкимъ очевидцемъ важныхъ событій тѣхъ достопримѣчательныхъ дней. Теперь я могу сказать: графъ былъ мнѣ симпатиченъ уже тогда и я оплакивалъ въ душѣ, что между нимъ и наслѣдствомъ стояла Тирклицкая линія, и, правду сказать, такого прекраснаго, любезнаго, милаго господина....

-- Который вдобавокъ похожъ на кронпринца, замѣтилъ Целлеръ съ горькой насмѣшкой.

-- Есть люди, на которыхъ я менѣе желалъ бы походить, сказалъ Финдельманъ.

-- Но вѣдь мы сошлись здѣсь не затѣмъ, чтобы заниматься политикой, возразилъ Гиппе тревожно.

-- Какъ разъ то же самое сказалъ сегодня за обѣдомъ его свѣтлость! вскричалъ съ жаромъ совѣтникъ. Право! почти въ тѣхъ же самыхъ выраженіяхъ. Мы собрались здѣсь не затѣмъ, чтобы заниматься политикой! Между нами будь сказано, разговоръ принялъ непріятное направленіе. Супруга принца, несмотря на то, что она по рожденію пруссачка и даже дочь прусскаго солдата -- здѣсь совѣтникъ чуть-чуть улыбнулся,-- и воспитывалась въ домѣ и въ семействѣ прусскаго генерала, пропитана анти-прусскимъ духомъ и сегодня за столомъ это высказалось рѣзче, чѣмъ того требуютъ интересы нашихъ молодыхъ господъ. Нужно отдать справедливость графу, онъ сохранилъ спокойствіе и вѣжливость, несмотря на то, что фрау Гедвига зашла такъ далеко, что сказала, будто пруссаки не успокоятся до тѣхъ поръ, пока не сведутъ счетовъ со всѣми державами Европы поочередно.

-- Вы сами высказали это въ своей книгѣ, господинъ совѣтникъ, вскричалъ Целлеръ; и здѣсь, на этомъ самомъ мѣстѣ, вы повторяли это сто разъ. Послушайте! развѣ вы не говорили, что Пруссія проглотитъ цѣликомъ всю Германію, развѣ вы этого не говорили?

-- И это было бы въ порядкѣ вещей! вскричалъ оружейный мастеръ Финдельманъ, ударяя по столу.

-- Миръ доброе дѣло, кумъ Финдельманъ, но и война также имѣетъ свои хорошія стороны, кумъ Целлеръ, сказалъ Гиппе.

-- И въ концѣ концовъ все-таки всѣ вы работаете на пользу республики, замѣтилъ Кёрнике.

-- Однако я покорнѣйше прошу, началъ совѣтникъ....

Господа члены кегельнаго клуба такъ и не узнали, о чемъ хотѣлъ покорнѣйше просить этотъ почтенный человѣкъ, потому что въ эту минуту послышался стукъ колесъ и показались два экипажа, быстро катившіеся отъ замка по шоссе. Мужчины бросились къ окнамъ кегельной залы, изъ которыхъ видна была дорога; даже самъ республиканецъ Кёрнике не утерпѣлъ, чтобы не встать на цыпочки и не поглядѣть черезъ головы другихъ господъ.

-- Въ переднемъ экипажѣ сидятъ его свѣтлость и графъ, вмѣстѣ съ двумя дамами, сказалъ Финдельманъ.

-- А въ заднемъ господинъ фонъ-Цейзель съ докторомъ, замѣтилъ Целлеръ.

-- И васъ тамъ нѣтъ, господинъ совѣтникъ? спросилъ Гиппе испуганнымъ голосомъ.;

-- Вы забываете, что сегодня день, когда мы собираемся въ кегельный клубъ! сказалъ съ кроткимъ упрекомъ совѣтникъ, который не получалъ приглашенія.

-- Они вѣрно ѣхали на мызу, замѣтилъ Финдельманъ.

-- А не то на фазаній дворъ, сказалъ Целлеръ.

-- А не то черезъ мызу на дворъ фазановъ, сказалъ Гиппе;

-- По моему, они могутъ ѣхать и на Блоксбергъ, замѣтилъ Кёрнике.

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

Сегодня утромъ во, время конференціи, которую принцъ имѣлъ обыкновеніе держать съ своими подчиненными до завтрака, фонъ-Цейзель объявилъ, что паркъ, окружающій дворъ фазановъ, и чайный домикъ готовы для пріема гостей и что онъ проситъ позволенія у его свѣтлости приготовить сегодня вечеромъ тамъ чай.

Это извѣстіе нѣсколько смутило принца. Онъ не вспоминалъ больше объ этомъ дѣлѣ и полагалъ, что Гедвига также о немъ забыла. Если же теперь, несмотря на твердо выраженное желаніе его, она все-таки принесла въ жертву обществу свое любимое убѣжище, то неужели это была месть за то, что онъ рѣшился заявить ей такое требованіе? или быть можетъ она желала сдѣлать ему угодное и съ своей стороны содѣйствовать развлеченію гостей? Находясь въ сомнѣніи, принцъ почти нехотя далъ фонъ-Цейзелю разрѣшенія, котораго тотъ просилъ, и только за обѣдомъ, когда рѣчь зашла о чайномъ домикѣ, его успокоила видимая непринужденность Гедвиги. "Она благодарна принцу за то, что онъ вылечилъ ее отъ романической затѣи. Еслибы дать волю ей и Прахатицу, то чайный домикъ вскорѣ превратился бы въ печальную развалину, среди первобытнаго лѣса. Теперь она сама рада сдѣланнымъ поправкамъ и надѣется заслужить сегодня вечеромъ похвалу".

Гедвига похвалилась не даромъ. Домикъ былъ исправленъ, а паркъ расчищенъ окончательно. Гедвигу осыпали похвалами, которыя по ея мнѣнію принадлежали фонъ Цейзелю, а тотъ въ свою очередь утверждалъ, что слѣпо исполнялъ указанія Гедвиги. Всѣхъ больше восхищался принцъ.

-- Кромѣ изумительной быстроты, съ какой произведена вся эта работа, сказалъ онъ, меня еще болѣе поражаетъ тонкое пониманіе, благодаря которому духъ времени, создавшій это убѣжище, сохраненъ въ малѣйшихъ деталяхъ. Я долженъ вамъ сказать, любезный графъ, что по крайней мѣрѣ цѣлыхъ полстолѣтія никто не заботился объ этомъ мѣстѣ. Дорожки заросли, боскеты заглохли, подстриженныя деревья и изгороди утратили свою форму, статуи свалились съ пьедесталовъ, гроты полу-обрушились -- словомъ все это мѣсто превратилось, какъ справедливо замѣтила Гедвига сегодня за обѣдомъ, въ романтическую глушь, но до того романтическую, до того дикую, что нашъ общій предокъ Эрихъ XXXIV, творецъ фазаньяго двора, едва-ли бы узналъ свое созданіе. И вотъ мудрая рука стерла слѣды столѣтія, пролетѣвшаго надъ нимъ, и все снова получило свой прежній видъ.

Съ этими словами принцъ взялъ руку Гедвиги и поднесъ ее къ своимъ губамъ. Графъ также поспѣшилъ выразить свое одобреніе.

-- Я не могу опредѣлить, сколько труда стоило создать все это, сказалъ онъ, но могу лишь повторить, что все вмѣстѣ взятое производитъ на меня впечатлѣніе чего-то гармоническаго и милаго. И на тебя также, милая Стефанія, не правда ли?

-- Разумѣется, возразила графиня смѣясь. Все здѣсь гармонично. Мы составляемъ единственное пятно въ картинѣ; я предлагаю, чтобы всѣ мы собрались опять здѣсь завтра, но только -- смѣю просить -- въ костюмахъ Людовика XV. Что ты скажешь на это, Гедвига? и графиня весело захохотала.

-- Я не люблю разыгрывать комедій, отвѣчала Гедвига сухо.

-- Пойдемте дальше, сказалъ принцъ.

Пришли къ чайному домику. Принцъ повелъ Стефанію по витой лѣстницѣ.

-- Я доставляю много хлопотъ вашей свѣтлости, сказала графиня, но я благодарна отъ всего сердца.

Принцъ пожалъ прекрасную ручку, покоившуюся на его рукѣ.

-- Я не очень избалованъ въ этомъ отношеніи, возразилъ онъ, и глаза его невольно остановились на Гедвигѣ, которая стояла на верху, на террасѣ.

-- А между тѣмъ вы больше, чѣмъ кто-либо въ мірѣ, заслуживаете благодарности, сказала Стефанія, отъ которой не укрылся взглядъ принца. Принцъ вздохнулъ.

-- Мнѣ кажется, что ваша свѣтлость немного хандрите, сказала Стефанія съ лукавой усмѣшкой. Ваша покорнѣйшая слуга употребитъ всѣ старанія, чтобы исправить васъ отъ этого маленькаго недостатка, единственнаго, какой она въ васъ могла замѣтить.

-- Когда такъ, то вы разумѣется будете первымъ человѣкомъ, который приметъ въ себя такой неблагодарный трудъ, а по всей вѣроятности также и послѣднимъ, возразилъ принцъ, стараясь, поддѣлаться подъ веселый тонъ Стефаніи.

-- Ваша свѣтлость любите шутить, сказала Стефанія.

"Въ первый разъ со времени пребыванія ея въ замкѣ разговоръ ея съ принцемъ зашелъ за предѣлы обыкновенныхъ любезностей; въ первый разъ онъ принялъ направленіе, наводившее ее на размышленія.

Стефанія нашла чайный домикъ, его мѣстоположеніе, убранство, словомъ все рѣшительно -- восхитительнымъ.-- Придала много бесѣдокъ въ королевскихъ садахъ, вскричала она, но ни одна не можетъ съ этой сравниться! Право! Здѣсь передана вся поэзія рококо! И какой дивный видъ отсюда въ горы! Съ каждаго пункта открываются новые виды и одинъ прекраснѣе другого. Какъ здѣсь все наводитъ на размышленія и навѣваетъ мечты. Ты вѣроятно оцѣнила это, Гедвига. Ты всегда умѣла находить перлы поэзіи среди мусора повседневной, будничной жизни. Право! я только теперь оцѣняю всю великость жертвы, принесенной тобою! Въ такіе любимые уголки неохотно пускаешь постороннихъ. Но посторонніе съумѣютъ оцѣнить это, не правда ли, ваша свѣтлость?

-- Конечно, конечно, сказалъ принцъ, хотя я собственно чувствую себя нѣсколько неловко, потому что вы не подозрѣваете, господа, какъ велика жертва. Я вижу, Гедвига, что ты очистила даже свою мастерскую; признаюсь: это значитъ доводить.доброту до крайности.

-- По моему мнѣнію, это значитъ, что насъ пришельцевъ считаютъ за варваровъ, сказалъ графъ.

-- Ахъ, пожалуйста, милая Гедвига, возстанови все, какъ было, вскричала Стефанія; и ты должна мнѣ позволить приходить къ тебѣ въ гости. Ты знаешь, какой интересъ возбуждали во мнѣ всегда твои рисунки. У тебя былъ рѣшительный талантъ къ рисованію. Ты конечно сдѣлала большіе, большіе успѣхи? Не правда ли, ваша свѣтлость?

-- Вы должны спросить объ этомъ у Прахатица, возразилъ принцъ, улыбаясь, у того старика, съ сѣдой бородой, который провожалъ васъ на фазаній дворъ. Онъ одинъ пользуется счастіемъ любоваться произведеніями нашей художницы. Всѣхъ прочихъ -- не исключая и меня -- она оставляетъ въ невѣдѣніи. Конечно вы не должны забывать, любезная графиня, что всѣ мы здѣсь живемъ нѣсколько уединенно, а потому у всѣхъ у насъ развилась наклонность къ нелюдимости, которую мы всѣ отложимъ въ сторону въ угоду нашимъ милымъ гостямъ, послѣ того какъ наша милая Гедвига показала намъ такой хорошій примѣръ. Но, я полагаю, что пора пить чай.

Онъ предложилъ Стефаніи руку, чтобы провести ее изъ бокового покоя, въ которомъ они находились, въ ротонду, куда поданъ былъ чай. Графъ Гейнрихъ повелъ Гедвигу. Кавалеръ и Германъ пошли за ними. Въ тотъ моментъ, какъ принцъ съ Стефаніей уже подошли къ столу, а оба господина замѣшкались позади, графъ наклонился къ Гедвигѣ и сказалъ тихо и убѣдительно:

-- Умоляю васъ, позвольте мнѣ переговорить съ вами безъ свидѣтелей.

Гедвига подняла свои темныя рѣсницы и поглядѣла на графа такимъ страннымъ взглядомъ, что онъ вздрогнулъ. Она стала еще красивѣе, чѣмъ въ то время, когда была, собственно говоря, еще ребенкомъ; но какъ дерзко складывались теперь эти алыя губы; какою гордостью свѣтились темные глаза. Графъ не зналъ: радоваться ли тому, что онъ осмѣлился выразить просьбу, которая съ первыхъ же минутъ вертѣлась у него на языкѣ. Отвѣта не воспослѣдовало и онъ имѣлъ достаточно времени за чаемъ раздуматься объ этомъ. Онъ мало принималъ участія въ разговорѣ, который вели почти исключительно принцъ и Стефанія. Глаза его неоднократно останавливались на оживленномъ, лицѣ жены и затѣмъ неудержимо переходили на Гедвигу. Ему казалось страннымъ, что жена его могла когда-нибудь серьезно ему нравиться. Онъ не переставалъ сравнивать ее съ Гедвигой, но съ какой бы стороны ни шло сравненіе, оно постоянно оказывалось не къ выгодѣ жены. Даже самая главная красота очаровательной женщины, ея необыкновенно густые, бѣлокурые волосы, ея мягкіе, осѣненные длинными рѣсницами, голубые глаза, ея ослѣпительно-бѣлая кожа стушовывались передъ темными глазами и смуглымъ лицомъ Гедвиги. Зимній лунный свѣтъ рядомъ съ яркимъ лѣтнимъ солнцемъ, говорилъ самъ себѣ графъ, и затѣмъ пробуждался отъ своихъ мечтаній и старался уловить потерянную нить разговора.

-- Но почему же, говорила Стефанія, этотъ прелестный домъ, несмотря на его красивое и удобное мѣстоположеніе, находился въ такомъ пренебреженіи у его послѣднихъ владѣльцевъ, какъ у покойнаго родителя вашей свѣтлости, такъ и у васъ самихъ? Мнѣ все кажется, что тутъ кроется какая-нибудь романическая причина, которую, говоря откровенно, мнѣ очень хотѣлось бы знать.

-- Вы ошибаетесь, любезная графиня, возразилъ принцъ; здѣсь вовсе не кроется никакого романическаго происшествія, никакой мрачной тайны, въ которой бы играли роль голубые или черные глаза и сверкали шпаги. Напротивъ того: событіе, происходившее здѣсь, принадлежитъ исторіи. Какъ бы вы думали, милостивые государи и милостивыя государыни, кто жилъ здѣсь въ послѣдній разъ, кто послѣдній ужиналъ на этомъ самомъ мѣстѣ, на этомъ самомъ столѣ, для кого были зажжены вотъ эти большіе канделябры? Ну-съ, вы никогда этого не угадаете, а поэтому я вамъ скажу, кто это былъ. Никто иной, какъ самъ Наполеонъ, послѣ Іенскаго сраженія. Я повторяю, любезный графъ, событіе это принадлежитъ исторіи; а потому мы можемъ спокойно о немъ говорить и никому не можетъ быть непріятно, если я разскажу, какъ историческій фактъ, что блаженной памяти отецъ мой, ученикъ Руссо и жаркій послѣдователь гуманныхъ стремленій прошедшаго столѣтія, видѣлъ въ императорѣ французовъ помазанника Божія, апостола великихъ, гуманныхъ идей, которыми онъ увлекался. Мнѣ, его сыну, едва ли слѣдуетъ прибавлять, что въ его поклоненіи императору не было и тѣни эгоизма. Въ этомъ сомнѣвались, потому что большія, матеріальныя преимущества стояли на заднемъ планѣ: безусловное возстановленіе прежней власти, расширеніе владѣній въ тѣхъ границахъ, въ какихъ они существовали во времена имперіи, даже ворона вновь учреждаемаго герцогства. Ну-съ, я не хочу и не могу отрицать того, что все это было такъ, но для моего, блаженной памяти, отца -- я глубоко убѣжденъ въ этомъ -- все это были только средства, ведущія въ цѣли, а цѣлью было осуществленіе его мечты о счастіи и благосостяніи людей въ широкихъ размѣрахъ. Поэтому привѣтствовалъ онъ императора, поэтому принималъ онъ его у себя; онъ познакомился съ нимъ еще въ Парижѣ и теперь возобновилъ дружескія связи, пригласилъ его въ замокъ своихъ предковъ. Мѣстоположеніе этого павильона чрезвычайно понравилось императору и онъ здѣсь поселился.

Принцъ замолкъ на минуту и провелъ рукою по лбу; затѣмъ продолжалъ, какъ бы очнувшись:

-- Это было самое счастливое время въ жизни моего несчастнаго отца. Онъ уже видѣлъ себя на той высотѣ, какой онъ былъ достоинъ предпочтительно передъ многими другими; онъ уже чувствовалъ себя центромъ значительнаго кружка, которому его великое, прекрасное сердце сообщало жизнь, свѣтъ и тепло. То была мечта. Скоро увидѣлъ онъ, что Наполеонъ не хочетъ или не можетъ сдержать своихъ обѣщаній и сознаніе того, что все это было одной только мечтой, разбило это прекрасное, великое сердце. Настоящее было для него отравлено паденіемъ его героя, враждой, какую онъ навлекъ на себя; будущее не сулило ему ничего; о прошедшемъ онъ не хотѣлъ больше вспоминать. Всего болѣе навѣвали на него болѣзненныя воспоминанія эти мѣста, бывшія, такъ сказать, колыбелью его мечтаній; они казались ему проклятыми и онъ порѣшилъ, что нога его не будетъ больше здѣсь.

Голосъ принца задрожалъ при этихъ послѣднихъ словахъ и онъ снова задумчиво провелъ рукою по лбу.

-- Что же касается меня, продолжалъ онъ болѣе спокойнымъ тономъ -- потому что я вижу, милая Стефанія, что этотъ вопросъ готовъ сорваться съ вашихъ устъ -- то я такъ глубоко почиталъ моего отца и такъ жарко любилъ его, что съ почтеніемъ и вниманіемъ относился даже къ его слабостямъ. Этотъ паркъ, куда никогда не проникала его нога, казался и мнѣ недоступнымъ, и такъ длилось долго, пока, наконецъ, я не побѣдилъ моего страха и не далъ позволенія возобновить фазаній дворъ. Да, теперь я могу сознаться, что мнѣ было вначалѣ очень страшно, когда тебя, милая Гедвига, такъ привлекало это мѣсто. Мнѣ все казалось, что мнѣ слѣдуетъ охранять тебя здѣсь отъ злыхъ демоновъ. Ну теперь я, конечно, вижу, насколько это было безполезно и какъ пріятно пить чай въ этомъ очарованномъ домѣ. Я благодарю всѣхъ, кто доставилъ мнѣ эти пріятныя минуты: нашихъ милыхъ гостей, за то, что они дали этому поводъ; тебя, милая Гедвига, за то, что ты принесла намъ въ жертву твое убѣжище; васъ, любезный Цейзель, за ваши хлопоты и содѣйствіе въ прекрасномъ устройствѣ, и наконецъ васъ, любезный докторъ, за то, что вы позволили мнѣ, несмотря на нездоровье, выѣхать сегодня вечеромъ изъ дому; но теперь напомню вамъ старинную поговорку, что слѣдуетъ выходить изъ-за стола, прежде чѣмъ почувствовалъ пресыщеніе.

Принцъ подалъ знакъ къ отъѣзду. Экипажи стояли у павильона. Когда общество сошло съ лѣстницы, луна взошла надъ лѣсомъ, между тѣмъ какъ на западѣ послѣдніе лучи дня догарали на горизонтѣ. Воздухъ былъ необыкновенно тепелъ; ни малѣйшій вѣтерокъ не колебалъ высокихъ деревьевъ, верхушки которыхъ ясно обозначались на свѣтломъ фонѣ неба.

-- Я рѣшаюсь предложить вашей свѣтлости послать экипажи впередъ и пройтись пѣшкомъ, сказалъ графъ.

-- Отлично! отвѣчалъ принцъ. Мы должны доставить дамамъ "удовольствіе. Прогулка при лунномъ свѣтѣ, это прекрасно -- ею не слѣдуетъ пренебрегать. Я не знаю только, какъ наша малая графиня... Вотъ что, любезный Цейзель, прикажите людямъ остановиться у большого дуба. Это какъ разъ половина дороги, а затѣмъ дайте мнѣ вашу руку; мнѣ нужно съ вами переговорить.

Экипажи поѣхали впередъ. Принцъ очень плохо видѣлъ въ темнотѣ и боялся, чтобы не обнаружился этотъ недостатокъ, если онъ поведетъ подъ руку даму. Даже и теперь шелъ онъ осторожно и тихимъ шагомъ.

Такимъ образомъ случилось, что остальные: графъ и Гедвига, графиня и докторъ вскорѣ обогнали его на довольно значительное разстояніе, а такъ какъ первые, казалось, вели оживленную бесѣду, а послѣдніе стали замедлять шаги, чтобы принцъ могъ ихъ догнать, то между отдѣльными парами оказалось довольно значительное пространство, что весьма способствовала непринужденности разговора.

-- Исполнили ли вы мое порученіе, любезный Цейзель, и разузнали ли, что собственно гонитъ его отъ насъ? сказалъ принцъ.

-- Я пришелъ къ заключенію, ваша свѣтлость, что причина, высказанная докторомъ, дѣйствительно настоящая, возразилъ кавалеръ. Во всякомъ случаѣ фрейлейнъ Ифлеръ, какъ ваша свѣтлость полагали сначала, тутъ ни при чемъ. Я полагаю, чта могу сказать это положительно.

-- Это очень непріятно, сказалъ принцъ. Я все надѣялся, что его свяжутъ эти отношенія. Что лично я не могу удержать его, никого изъ васъ не могу удержать, это я всегда зналъ и никогда не ощущалъ такъ глубоко, какъ теперь, когда надъ замкомъ Роде взошло новое свѣтило!

-- Ваша свѣтлость говорите...

-- О нашемъ графѣ, любезный Цейзель, о комъ же еще я могу говорить! Сознайтесь, что вы очарованы, что всѣ вы очарованы! Знаменитый чародѣй Гамельна ученикъ въ сравненіи съ этимъ великимъ мастеромъ. Въ чемъ состоитъ его мастерство -- я не знаю, но очень и очень желалъ бы это узнать.

Принцъ говорилъ все это самымъ веселымъ, самымъ шутливымъ тономъ, но даже юный кавалеръ, который не отличался особой наблюдательностью, догадался, что веселость поддѣльная, что за шуткой скрывается горькая иронія. Да и самъ принцъ вскорѣ перемѣнилъ тонъ и началъ безъ всякаго вступленія:

-- Тучи сгущаются на политическомъ горизонтѣ. Я получилъ сегодня извѣстіе изъ Парижа, которое очень смущаетъ меня; я не могу отдѣлаться отъ мысли, что дѣло вскорѣ дойдетъ до разрыва.

-- Мнѣ кажется, что ваша свѣтлость видите дѣло въ слишкомъ мрачномъ свѣтѣ, сказалъ кавалеръ.

-- Вы полагаете? возразилъ принцъ съ необыкновеннымъ волненіемъ. Ну-съ, дѣло имѣетъ также и свою свѣтлую сторону, весьма свѣтлую сторону, и мечта можетъ еще перейти въ дѣйствительность. Я нѣмецкій принцъ, такой же нѣмецкій, какъ и всякій другой, но именно потому и не желаю быть прусскимъ вассаломъ, если только могу избѣжать этого; а своей собственной силой намъ никогда не разбить цѣпей, какія намъ куетъ Пруссія. Я говорю вамъ это, любезный Цейзель, потому, что знаю, что вы не тамъ ищете непримиримаго врага, гдѣ его ищетъ слѣпая толпа, потому что знаю, что вы не только лично привязаны ко мнѣ, но что мое дѣло есть также и ваше дѣло.

-- Во всякомъ случаѣ, ваша свѣтлость можете быть увѣрены въ моей безусловной скромности, сказалъ кавалеръ.

-- Я знаю это, любезный Цейзель. Кстати, я соображаю, что позабылъ сообщить вамъ новость; черезъ нѣсколько дней къ намъ пріѣдетъ новый гость: маркизъ де-Флорвиль, съ которымъ мы познакомились осенью 1866 г. въ Римѣ; онъ былъ членомъ французскаго посольства и показался мнѣ весьма любезнымъ и образованнымъ молодымъ человѣкомъ. Онъ недавно наслѣдовалъ своему отцу и ѣдетъ въ Германію изучать наше сельское хозяйство. Я говорилъ ему въ Римѣ о нашемъ образцовомъ хозяйствѣ. Онъ проситъ теперь позволеніе пріѣхать ознакомиться съ нимъ. Кстати, молодой человѣкъ показался мнѣ нѣсколько избалованнымъ. Недурно будетъ, если вы, любезный Цейзель, прикажете Порсту приготовить для него нѣсколько лучшихъ комнатъ.

-- Приказаніе вашей свѣтлости будетъ исполнено! Можно, значитъ, говорить о предстоящемъ посѣщеніи?

-- А почему же нѣтъ, любезный Цейзель? сказалъ принцъ. Мой молодой французскій другъ вовсе не какой-нибудь тайный агентъ. Однако, мы кажется догнали наше общество? Кто идетъ впереди насъ?

-- Графиня и докторъ, какъ кажется, сказалъ кавалеръ.

-- Ну, сказалъ принцъ, смѣясь, навѣрное сплетничаютъ о нашихъ домашнихъ дѣлахъ.

Едва только графиня замѣтила, что осталась почти наединѣ съ Германомъ, какъ немедленно завладѣла его рукой и стала опираться на нее крѣпче, чѣмъ того требовало ея положеніе. При этомъ она сказала:

-- Врачу не унизительно сознаться въ своей слабости, не правда ли, докторъ?

-- О, конечно, конечно! отвѣчалъ Германъ, мысли котораго летѣли вслѣдъ за парой, только-что скрывшейся изъ ихъ глазъ въ темномъ лѣсу.

-- Я вообще очень смѣла, продолжала графиня, но сознаніе великой отвѣтственности, лежащей на мнѣ, дѣлаетъ меня трусливой. Вы будете смѣяться надо мной, любезный докторъ, смѣйтесь сколько хотите. Но еслибы вы знали, что испытываетъ женщина, которая лишилась уже двухъ дѣтей, нѣсколько дней спустя послѣ ихъ рожденія и которая ожидаетъ теперь третьяго... и вдругъ у насъ родится дѣвочка или умретъ мой бѣдный Гейнрихъ...

-- Зачѣмъ графу умирать! сказалъ Германъ разсѣянно.

-- Это было бы ужасно, сказала графиня, потому что видите ли въ чемъ дѣло, любезный докторъ: если мужская линія совершенно угаснетъ -- а родоначальникъ фамиліи не сдѣлалъ на этотъ случай никакихъ особенныхъ распоряженій -- то родовое имѣніе сдѣлается безусловной собственностью настоящаго его владѣльца, слѣдовательно принца, который съ нѣкоторыми ограниченіями можетъ передать его кому хочетъ; таковъ порядокъ наслѣдія по прусскому праву.

-- Который вы, графиня, кажется хорошо изучили, замѣтилъ Германъ.

-- Мнѣ кажется, есть полное основаніе заботиться о томъ, отъ чего зависитъ все наше будущее и будущее нашихъ дѣтей? сказала Стефанія съ жаромъ. А тутъ какъ разъ представляется такой случай! Безусловная собственность, любезный докторъ! Я могу вамъ сказать, что провела не одну безсонную ночь. Если погаснетъ мужская линія, то мы, бѣдныя женщины, за это отвѣчаемъ! Развѣ это не жестокая несправедливость, любезный докторъ? Пожалуйста, скажите мнѣ, дѣйствительно ли простая случайность то, что въ настоящее время вырождается такъ много владѣтельныхъ домовъ?

-- Но вѣдь всѣ мы смертны, графиня.

-- Конечно! но оставимъ это; я хотѣла собственно спросить васъ о другомъ. Меня озабочиваетъ нашъ бѣдный, милый принцъ. Я, какъ вамъ извѣстно, не видала его цѣлыхъ четыре года. Тогда онъ былъ такъ свѣжъ, такъ бодръ, такъ... я бы сама готова была во всякую минуту выдти за него замужъ... а теперь я нахожу, что онъ такъ постарѣлъ, такъ измѣнился, какъ я не ожидала. Скажите мнѣ, ради Бога, милый докторъ, что это значитъ? Простое вліяніе времени? Это невозможно. Принцу всего шестьдесятъ шесть лѣтъ, ну много ли это! Я не могу иначе объяснить себѣ это, какъ тѣмъ, что онъ серьезно боленъ. Вы должны быть со мною совершенно откровенны.

-- Его свѣтлость пользуется, вообще говоря, прекраснымъ здоровьемъ, сказалъ Германъ уклончиво.

-- Въ самомъ дѣлѣ, Богъ васъ благослови за эти слова! Вы сняли у меня камень съ груди. Но, быть можетъ, у него есть какая-нибудь другая причина горевать. Я сказала ему это сегодня вечеромъ, и онъ вздохнулъ. Докторъ, онъ вздохнулъ! Прошу васъ, объясните мнѣ это! Вы должны быть увѣрены въ моей безграничной скромности.

-- Вы, графиня, требуете, по истинѣ, больше того, что я, при всемъ моемъ желаніи, могу вамъ сказать,-- возразилъ Германъ, котораго этотъ разговоръ съ каждой минутой тяготилъ все сильнѣе. Но мнѣ кажется, что заботы, отъ которыхъ не свободенъ такой, добрый, дальновидный владѣтель, политическое положеніе...

-- Ради самого неба! вскричала Стефанія, не говорите мнѣ объ этихъ вещахъ; точно мой мужъ, который кажется считаетъ, что я ничѣмъ инымъ не интересуюсь и постоянно утверждаетъ, что въ непродолжительномъ времени у насъ будетъ война съ Франціей. Но вы вѣдь, докторъ, не военный; вы даже не пруссакъ, то-есть, я хочу сказать, не природный пруссакъ, потому что въ сущности вы, ганноверцы, принадлежите теперь намъ. Но, Богъ мой, я кажется тоже свела рѣчь на политику! Возвратимся къ нашей темѣ. Вы еще мало знакомы со мной, любезный докторъ, не знаете, что мнѣ можно все говорить. Къ тому же не забывайте одного: Гедвига и я росли вмѣстѣ съ трехлѣтняго возраста. Я поэтому я понимаю Гедвигу лучше, чѣмъ кто-нибудь; лучше, чѣмъ она сама себя понимаетъ. Поэтому отъ меня не можетъ укрыться многое, что незамѣтно для другихъ. Я тогда еще твердила ей" ты сдѣлаешь себя несчастной, Гедвига, а принца не сдѣлаешь счастливымъ. Все было напрасно; она захотѣла поступить по-своему. Не всегда хорошо бываетъ, милый докторъ, когда люди поступаютъ по-своему!

-- Конечно, конечно, пробормоталъ Германъ.

-- Мы всѣ были поражены и до извѣстной степени разсержены, продолжала Стефанія. Я какъ теперь вижу растерянное лицо мама, а графъ просто выходилъ изъ себя. Ну, между нами будь сказано, мы конечно не заслужили такого поступка со стороны Гедвиги. Но вѣдь всѣ мы немножко эгоисты. Не правда ли? Какъ жаль! Я хотѣла еще такъ о многомъ разспросить васъ, но быть можетъ вы будете такъ добры завтра...

-- Гдѣ остальные? спросилъ принцъ, который теперь подошелъ къ нимъ съ Цейзелемъ.

-- Мы потеряли ихъ изъ виду, сказала графиня.

-- Мы сойдемся съ ними у экипажей, сказалъ Цейзель.

Тѣмъ временемъ графъ, замѣтивъ, что опередилъ другихъ, на значительное разстояніе, сказалъ тихимъ, но страстнымъ голосомъ:

-- Благодарю васъ, что вы такъ скоро исполнили мою просьбу.

-- Мнѣ кажется вамъ нѣтъ причины благодарить меня, возразила Гедвига. Но будьте такъ добры, сообщите мнѣ то, что вы хотѣли сказать?

Она отняла свою руку отъ руки своего спутника и въ голосѣ ея слышалось волненіе, которое графъ перетолковалъ въ свою пользу.

-- Я бы не просилъ, какъ милости, удостоить меня разговора, сказалъ онъ, еслибы я могъ надѣяться, что вы поймете, захотите, понять нѣмой языкъ моей мольбы. Но...

-- Извините, графъ, перебила его Гедвига. Я полагаю, что избавлю васъ отъ необходимости продолжать вашу рѣчь, если скажу вамъ, что я съ своей стороны не понимаю, что для меня просто непостижимо, откуда у васъ, графъ, берется смѣлость напоминать мнѣ, хотя бы только взглядомъ, что мы когда-нибудь были знакомы съ вами до настоящей минуты. А такъ какъ я знаю, что вы хотѣли мнѣ сказать, и такъ какъ вамъ извѣстенъ единственный отвѣтъ, какой я могу вамъ дать, то разговоръ нашъ можно считать поконченнымъ.

Гедвига не думала, увлеченная гнѣвомъ, о томъ, что если она дѣйствительно хотѣла, чтобы этой странной сценѣ былъ положенъ конецъ, то ей слѣдовало остановиться и подождать остальную компанію. Она же, напротивъ того, быстрыми шагами пошла впередъ. Графъ не отставалъ отъ нея. Онъ ждалъ, что она ему отвѣтитъ въ такомъ духѣ, но слова ея только подливали масла въ огонь; страсть съ каждой минутой все сильнѣе и сильнѣе бушевала въ его груди, въ то время какъ онъ шелъ въ темномъ паркѣ, наединѣ съ этой прекрасной женщиной. Совсѣмъ тѣмъ, онъ сказалъ спокойнымъ и увѣреннымъ голосомъ:

-- Разумѣется, разговоръ нашъ на этомъ покончится, если вы прикажете, но вы будете неправы относительно себя и меня:, относительно себя, потому что для васъ не безразлично, какія отношенія установятся между нами какъ теперь, такъ и послѣ, а относительно меня вы будете неправы потому, что даже преступнику предоставляютъ возможность защищаться. Я не чувствую за собой преступленія, но полагаю, что вы неправильно судите обо мнѣ, а подобное сознаніе тяготитъ честнаго человѣка, какъ преступленіе.

-- Въ самомъ дѣлѣ? сказала Гедвига.

-- Въ самомъ дѣлѣ; а потому вы должны позволить мнѣ высказать то, что я хотѣлъ сказать въ тотъ памятный вечеръ, въ Висбаденѣ, и...

-- Великій Боже! вскричала Гедвига, возможно ли!

-- Возможно и даже необходимо. Необходимо, чтобы въ случаѣ, если мы придемъ въ соглашенію, я началъ тамъ, гдѣ порвалась нить... я не спрашиваю по чьей винѣ, по моей или кого-нибудь другого... но все же порвалась. Да, клянусь Богомъ, вы должны выслушать меня сегодня, а для того, чтобы это не было для васъ слишкомъ тяжело, представьте себѣ, что мы говоримъ не про васъ и не про меня, а про постороннихъ людей: про молодого, двадцатичетырехлѣтняго человѣка и про шестнадцатилѣтнюю дѣвушку. Молодой человѣкъ -- офицеръ и потомокъ такого стариннаго и родовитаго дворянства, носитъ такое громкое имя, что волей или неволей долженъ играть извѣстную роль въ обществѣ. Онъ вращается въ самыхъ высшихъ кружкахъ, но всего охотнѣе посѣщаетъ домъ своего генерала, бывшаго директоромъ того кадетскаго корпуса, гдѣ онъ воспитывался, генерала, которому онъ много обязанъ во всѣхъ отношеніяхъ. Жена генерала относится съ материнской, добротой къ молодому человѣку, и если она даетъ ему понять, что охотно назоветъ его сыномъ, то это лишь новое доказательство ея безкорыстной любви, потому что молодой офицеръ бѣденъ, очень бѣденъ, а генералъ далеко не богатъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ вездѣ, въ обществѣ, при дворѣ, толкуютъ объ этомъ бракѣ, какъ о вещи рѣшенной. Но вотъ наступаетъ война, въ которой молодой человѣкъ участвуетъ, въ качествѣ адъютанта генерала; генералъ падаетъ на полѣ битвы и умирая поручаетъ молодому офицеру свою жену, свою дочь. Офицеръ раненъ. Онъ ѣдетъ на воды въ дамамъ, не желающимъ уступить кому-нибудь удовольствіе ухаживать за нимъ, и здѣсь встрѣчается съ главой своего рода, съ которымъ глубокая фамильная вражда разлучала его и котораго до тѣхъ поръ онъ никогда не видалъ. Онъ также, противъ всякаго ожиданія, покровительствуетъ вышеупомянутому союзу. Офицеръ поступаетъ такъ, какъ онъ волею или неволею необходимо-долженъ былъ поступить, въ виду существующихъ обстоятельствъ, какъ всякій другой поступилъ бы на его мѣстѣ: онъ оффиціально заявляетъ о томъ, о чемъ знала всѣ въ послѣдніе два года и....

-- Трогательная повѣсть кончена, сказала Гедвига. Вы превосходно разсказали ее, ничего не прибавляя, ничего не опуская, даже не забыли упомянуть о шестнадцатилѣтней молодой дѣвушкѣ, съ которой, какъ вамъ извѣстно, графъ, вы начали свой разсказъ и которая въ немъ больше не появлялась. Но вѣдь это была тонкая аллегорія, не правда ли? Вы хотѣли этимъ намекнуть, что молодая дѣвушка принадлежитъ къ числу тѣхъ людей, которые не замѣчаются въ обществѣ и задача которыхъ заключается въ томъ, чтобы при малѣйшемъ знакѣ безслѣдно исчезать, какъ скоро они мѣшаютъ, а къ сожалѣнію, они всегда мѣшаютъ Или же, быть можетъ, вы полагаете, что эта часть повѣсти мнѣ лучше извѣстна, чѣмъ вамъ? что я лучше знаю, каково было бѣдной дѣвочкѣ, когда графъ то появлялся, то исчезалъ, ухаживалъ за дочерью хозяйки дома и... Графъ, сбросимъ маски, перестанемъ разыгрывать комедію, которая неприлична для насъ обоихъ, а въ особенности для меня. Посмотримъ смѣло въ лицо другъ другу и выскажемъ правду. Только при этомъ условіи могу я оправдать въ собственныхъ глазахъ разговоръ, котораго не желала и не вызывала. Итакъ, выслушайте правду: я не стыжусь ея я не стыжусь сказать, что въ то время я любила васъ безгранично, страстно! и думала, что и вы меня также любите! я не хочу разбирать, имѣла ли а на то право, давали ли вы мнѣ право заключить это. Я говорю только: такъ было. Я должна это сказать, потому что иначе могу запутаться въ противорѣчіяхъ; и могу это сказать, потому что была тогда молода, ребячески молода и неопытна, и не постигала, чтобы благородная душа могла поставить что-либо выше своей любви; чтобы могло существовать на землѣ какое-нибудь препятствіе, какая-нибудь преграда, которую любовь не была бы въ состояніи преодолѣть. Ну-съ, графъ, теперь я и сама смѣюсь надъ этимъ, но тогда я не смѣялась. Я разсмѣялась только тогда -- то былъ дикій, убійственный смѣхъ,-- когда не могла больше скрывать отъ себя ужасной истины: человѣкъ, котораго я любила, который, я полагала, платилъ мнѣ взаимностью, этотъ человѣкъ, Богъ вѣсть изъ какихъ соображеній, измѣнилъ моей, своей любви; когда я услышала это отъ него самого -- никому другому я бы не повѣрила -- и при этомъ онъ не былъ даже настолько благородно жестокъ, чтобы сказать мнѣ: наша любовь была ошибкой; нѣтъ, напротивъ того, онъ клялся мнѣ всѣмъ святымъ, что не. переставалъ и никогда не перестанетъ любить меня. А вы, графъ, воображали и быть можетъ воображаете до сихъ поръ, что послѣдняя, всесильная вспышка страсти въ горькій часъ разлуки помѣшала мнѣ въ тотъ вечеръ оттолкнуть вашу руку, отвернуться отъ поцѣлуя, который вы осмѣлились мнѣ дать! Слѣдуетъ ли мнѣ высказываться? рискуя, что меня не поймутъ теперь, какъ и тогда! Да, я иду, на рискъ! Для меня поцѣлуй любви, первый поцѣлуй, казался священнѣе, чѣмъ причащеніе для вѣрующаго. Такъ дала бы я первый поцѣлуй, такъ приняла бы его; къ тому же я помнила слова молитвы: кто пріемлетъ причащеніе, не будучи того достоинъ, тому оно обращается въ судъ и въ осужденіе! въ судъ! слышите ли, графъ, въ судъ! который тутъ же долженъ разразиться надъ предателемъ. А такъ какъ молнія не сверкнула въ небесахъ, такъ какъ предатель не палъ сраженный къ моимъ ногамъ, и луна спокойно взошла на небѣ, и деревья, осѣнявшія насъ, спокойно колыхали своими вершинами, какъ будто ничего преступнаго не совершилось,-- то завѣса, прикрывавшая мою святыню, порвалась и я увидѣла кукольную комедію, происходившую за ней и расхохоталась, расхохоталась такъ дико, что сбѣжалось наше общество и спрашивало съ изумленіемъ: что со мной? Кстати: мы заговорили о нашемъ обществѣ, и, я замѣчаю, сбились съ настоящей дороги. Удивительное дѣло! я знаю здѣсь каждый уголокъ, но лунный свѣтъ такъ обманчивъ. Ахъ, теперь я вижу, что мы взяли слишкомъ вправо, и выйдемъ на шоссе выше. Ну тамъ ужъ мы не можемъ заблудиться!

Гедвига сказала послѣднее спокойнымъ тономъ, который рѣзко отличался отъ того, которымъ она говорила до тѣхъ поръ. Графъ напрасно искалъ словъ для возраженія. Разговоръ принялъ не то, совсѣмъ не то направленіе, какое онъ хотѣлъ ему дать. Онъ сердился на себя, какъ хорошій, смѣлый наѣздникъ, который чувствуетъ, что не можетъ справиться съ дикимъ, горячимъ конемъ; и въ тоже самое время Гедвига казалась ему такой очаровательной, такой желанной. Онъ долженъ былъ сдѣлать надъ собой усиліе, чтобы не обнять милое существо, не прижать его къ своей груди, не сказать: говори, что хочешь, унижай меня, сколько тебѣ угодно, а я все-таки люблю тебя такъ, какъ никогда не любилъ, какъ никогда не подозрѣвалъ, что можно любить! А тамъ, въ какихъ-нибудь ста шагахъ, на шоссе, которое сквозило изъ-за темныхъ елей, залитое луннымъ сіяніемъ, стояли экипажи; возлѣ экипажей стояли люди; общество, безъ сомнѣнія, уже было въ сборѣ. Разговору наступилъ конецъ.

Но онъ не долженъ былъ такъ кончиться." Графъ быстро проговорилъ:

-- Вы расхохотались и пошли прочь, и отдались старику не за деньги, величіе или власть -- на это вы неспособны, я знаю -- но, чтобы отмстить предателю и сдѣлать себя невыразимо несчастной на всю жизнь.

-- Нѣтъ, это слишкомъ! вскричала Гедвига, это обидно, это простооскорбленіе!

-- Нѣтъ, не оскорбленіе, а простая, печальная истина, отъ которой сердце мое разрывается на части и вынуждаетъ меня высказаться. Неужели вы думаете, я промолвилъ бы хотя одно слово, еслибы нашелъ васъ столько же счастливой, сколько вы несчастны. Да, печальнаго преимущества знать васъ лучше другихъ людей вы у меня не можете отнять; да, не можете, несмотря ни на что.

-- Я надѣюсь вамъ доказать, что вы зовете сердцемъ свое тщеславіе, а несчастіе мое сводится просто къ неСчастію, испытываемому вами потому, что вамъ не удалось сдѣлать меня несчастной.

-- Я бы желалъ, чтобы вы доказали мнѣ это, сказалъ графъ.

-- Что такое должна вамъ доказать Гедвига? спросилъ принцъ, тонкое ухо котораго поймало послѣднія слова.

-- Что она также легко найдетъ здѣсь-дорогу ночью, какъ и днемъ, возразилъ графъ. Она именно обязана доказать мнѣ это, потому что, будь это правда, мы бы вышли на шоссе въ одно время со всѣмъ обществомъ, и намъ не пришлось бы теперь просить извиненія у вашей свѣтлости за то, что заставили себя ждать.

-- Я желаю одного только, чтобы ночной воздухъ не повредилъ нашей милой графинѣ, сказалъ принцъ, обращаясь къ Стефаніи, которая уже сидѣла въ экипажѣ.

-- О, я желала бы пробыть всю ночь на воздухѣ! отвѣчала Стефанія, заботливо кутаясь въ свой бѣлый бурнусъ.

Стефанія взяла на себя трудъ на возвратномъ пути занимать разговоромъ молчаливое общество. Все было такъ прелестно, такъ ей по душѣ: чудная погода, очаровательный паркъ, милый чайный домикъ, пріятная бесѣда и наконецъ романтическая, ночная прогулка по лѣсу, при лунномъ свѣтѣ, во время которой она имѣла случай познакомиться съ докторомъ, и онъ показался ей искуснымъ врачемъ и вмѣстѣ съ тѣмъ образованнымъ человѣкомъ. Его свѣтлость можно поздравить съ такимъ пріобрѣтеніемъ, и для нея самой это большое утѣшеніе. Мама такъ безпокоилась о ней. Она завтра же напишетъ мама, что она должна быть спокойна на счетъ этого пункта, также какъ и на счетъ остальныхъ. Она всегда представляла себѣ замокъ Роде очаровательнымъ убѣжищемъ, но онъ болѣе чѣмъ очаровательное убѣжище, онъ простой рай.

-- Вы очень любезны, милая графиня, замѣтилъ принцъ разсѣянно.

Больше никто не вымолвилъ ни слова. Остальная часть пути совершилась молча и даже какъ будто уныло. Во второмъ экипажѣ оба спутника также молча сидѣли другъ возлѣ друга. Только разъ кавалеръ замѣтилъ:

-- Мнѣ сдается, докторъ, что наша графиня просто змѣйка. А вы какъ думаете?

Докторъ ничего не отвѣчалъ.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

Въ комнату графини, черезъ раскрытый балконъ, проникалъ теплый, ароматическій воздухъ. Садъ замка подъ балкономъ, лужайки парка въ долинѣ, лѣса на верху отлогихъ горъ -- все было залито яркимъ утреннимъ солнцемъ. Графинѣ было очень жаль, что она изъ-за того, чтобы написать письмо своей мама вынуждена была отказаться отъ поѣздки на мызу, предложенной принцемъ. Она вышла на балконъ, поглядѣла на открывавшійся передъ ея глазами видъ, вернулась въ комнату, сѣла въ кресло, оглядѣла свои розовые ногти и задумалось о докторѣ; о томъ, что онъ одинъ изъ красивѣйшихъ мужчинъ, какихъ она когда-либо встрѣчала, и что ему не слѣдовало бы вовсе ѣздить сегодня утромъ въ Гюнерфельдъ, или какъ тамъ это называется; затѣмъ снова вышла на балконъ, вспомнивъ, что ей говорили, что изъ замка видна деревня, лежащая въ горахъ; разсердилась, увидя, что при ослѣпительномъ солнечномъ сіяніи верхніе уступы горъ сливались другъ съ другомъ; наконецъ усѣлась за письменный столъ, оглядѣла еще разъ свои ногти и принялась писать мелкимъ, красивымъ почеркомъ.

"Ты сердишься, дорогая мама, что за исключеніемъ нѣсколькихъ строкъ, написанныхъ тотчасъ по пріѣздѣ сюда, ты до сихъ поръ не получаешь обѣщанныхъ, подробныхъ извѣстій; но какая возможность писать подробно, когда общество отнимаетъ у насъ весь день! Даже и сегодня утромъ мнѣ пришлось взбунтоваться; всѣ улетѣли. Принцъ хотѣлъ непремѣнно, чтобы я ѣхала съ нимъ, но твоя Стефанія оказалась стойкой: она не забываетъ обязанностей доброй дочери относительно такой добрѣйшей матери.

"Дорогая мама, я не могу передать тебѣ, какою счастливой я чувствую себя здѣсь и какъ я благодарна тебѣ за то, что ты тогда настояла на своемъ. Бѣдный Д...! Вчера Гейнрихъ сказалъ мнѣ, и какъ кажется не безъ намѣренія, что если король снова не поможетъ ему, то онъ не въ состояніи будетъ, удержать свои помѣстья и все его имущество будетъ продано осенью съ аукціона! я была бы поставлена въ печальное положеніе! Я сожалѣю о немъ отъ всего сердца; онъ былъ дѣйствительно такой милый человѣкъ, хотя и тогда уже немножко легкомысленный. Ну, мы не можемъ ему помочь, а для насъ всѣ обстоятельства дѣла сложились такъ удачно, какъ я, быть можетъ, въ то время не смѣла и надѣяться. Но моя умная мамаша была права, какъ и всегда.

"Въ одномъ только она, конечно, не права: что не пріѣхала одновременно съ нами и пустила свою бѣдную Стефанію ѣхать одну. Я увѣряю тебя, дорогая мама, что такая сдержанность вовсе не была необходима, хотя я согласна, что гораздо болѣе comme-il-faut пріѣхать тебѣ немного позднѣе и какъ будто къ времени великаго событія: я твердо рѣшилась выждать его здѣсь. Принцъ, воплощенная любовь и доброта относительно меня, и самъ предложилъ это, находя, какъ онъ писалъ въ тебѣ, прекраснымъ и желаннымъ, чтобы наслѣдникъ Роде-Ротебюль-Тирклицской линіи узрѣлъ свѣтъ въ замкѣ своихъ предковъ. Ну вотъ мы и поймаемъ его на словѣ. Ты удивишься быть можетъ, дорогая мама, что я съ такой увѣренностью говорю о наслѣдникѣ; но на этотъ разъ я такъ увѣрена въ его рожденіи, какъ будто бы его окрестили и нарекли ему имя: Эрихъ-Гейнрихъ-Леопольдъ, которое ему прилично носить, какъ представителю трехъ линій. Откуда во мнѣ эта увѣренность, я, собственно говоря, сама не знаю; и родилась она недавно, я полагаю со вчерашняго вечера, когда, во время поѣздки въ фазаній паркъ, мнѣ довелось вести длинную, весьма умную и совсѣмъ дружескую бесѣду съ здѣшнимъ докторомъ, которая меня удивительно утѣшила и успокоила. Но онъ такой милый, превосходный человѣкъ, немного застѣнчивый и грустный, каковы, я полагаю, всѣ эти господа, если дни не имѣли случая, подобно нашему милому тайному совѣтнику, постоянно вращаться въ высшемъ обществѣ, которое конечно способно нѣсколько отшлифовать самый грубый камень. Принцъ о немъ самаго высокаго мнѣнія и съ жаромъ отрекомендовалъ мнѣ его, какъ человѣка достойнаго во всѣхъ отношеніяхъ.

"Этотъ человѣкъ чистое золото, сказалъ онъ мнѣ вчера, а ему слѣдуетъ безусловно вѣрить. За всѣмъ тѣмъ я полагаю, что эта сильная привязанность принца обусловливается главнымъ образомъ тѣмъ обстоятельствомъ, что докторъ не пруссакъ, а ганноверецъ, сынъ незначительнаго чиновника при дворѣ короля Георга, который воспиталъ мальчика, рано потерявшаго своихъ родителей, на свой счетъ. Поэтому конечно нельзя ставить въ вину бѣдняку, что онъ участвовалъ въ 1866 году, въ качествѣ вольноопредѣляющагося, въ неудачномъ походѣ противъ васъ. Въ битвѣ при Лангензальцѣ -- который, слѣдуетъ тебѣ сказать, лежитъ въ нѣсколькихъ миляхъ отсюда -- онъ былъ раненъ, а на слѣдующую весну, не знаю какимъ случаемъ, попалъ сюда и поступилъ на службу принца, положеніе котораго до извѣстной степени одинаково или весьма сходно съ положеніемъ несчастнаго короля Георга, и который одинаково не можетъ примириться съ потерей своей независимости. Но объ этомъ мы поговоримъ подробнѣе, когда ты сюда пріѣдешь, рто весьма щекотливый пунктъ и я желала бы, чтобы Гейнрихъ относился къ нему съ большей деликатностью. Но вѣдь ты знаешь, что осмотрительность не совсѣмъ въ его характерѣ, поэтому разговоръ уже неоднократно принималъ весьма скверное направленіе, и въ сущности почти всегда по винѣ Гедвиги, которая выказываетъ такую враждебность къ Пруссіи, что можно подумать, будто она сама лишилась короны, благодаря войнѣ.

"Эта черта въ Гедвигѣ для меня отвратительна и она виновата, если мы еще до сихъ поръ не вполнѣ на дружеской ногѣ. Ты можешь быть увѣрена, дорогая мама, что я твердо держусь нашего рѣшенія и любезна съ ней до послѣдней степени. Я встрѣтила ее братскимъ "ты"; обнимаю ее всякій разъ, какъ мы здороваемся по утру и прощаемся вечеромъ; но это, повидимому, не дѣлаетъ на нее ни малѣйшаго впечатлѣнія и мнѣ право приходитъ иногда въ голову: бѣдное дитя, помѣшалась отъ высокомѣрія. Мнѣ жаль только милаго, стараго принца, который конечно не затѣмъ сдѣлалъ такой mésalliance, чтобы ему отплачивали самой черной неблагодарностью и чтобы его жена -- если только ее можно назвать женой -- иногда не удостоивала его ни однимъ ласковымъ словомъ, ни однимъ дружескимъ взглядомъ. Я пристально наблюдала за ними и могу въ этомъ поклясться; и несмотря на это, добрый старый принцъ относится къ ней такъ внимательно, какъ если бы она въ самомъ дѣлѣ была принцессой крови и принесла ему въ приданое герцогство. Но, дорогая мама, для насъ это собственно выгодно, потому что какъ аукнется, такъ и откликнется, какъ я сказала вчера Гейнриху, когда мы вернулись домой; но онъ сейчасъ же разсердился и совсѣмъ не кстати. Какъ будто я въ этомъ виновата! Гейнриху право слѣдовало бы быть благодарнымъ за то, что я никогда не попрекала его страстишкой къ Гедвигѣ. Да ему право нѣтъ никакого резона снова увлекаться, потому что Гедвига обращается съ нимъ вовсе не любезно, что ей впрочемъ и не трудно, потому что она ни съ кѣмъ не любезна. Съ докторомъ, напримѣръ, она совсѣмъ не разговариваетъ. Богу одному извѣстно, чѣмъ тотъ провинился передъ ней! Быть можетъ, она завидуетъ благосклонности, съ какой относится къ нему принцъ; быть можетъ, она не можетъ простить ему несчастной любви къ одной ротебюльской дѣвочкѣ, дочери совѣтника канцеляріи принца, ничтожнѣйшему созданію; дѣвочка, какъ я слышу, почти помолвлена съ нѣкимъ господиномъ фонъ-Цейзелемъ, здѣшнимъ придворнымъ кавалеромъ, для котораго она гораздо болѣе подходящая партія, чѣмъ для моего доктора. Ты видишь, дорогая мама, что я совсѣмъ здѣсь освоилась и довольно хорошо вникла во всѣ дѣла. Да оно и необходимо, такъ какъ рано или поздно мнѣ придется быть здѣсь хозяйкой. Теперь же, послѣ того, какъ я вдоволь наболталась съ моей дорогой мама, я позволю, чтобы пришла Софья, помогла мнѣ одѣться и покатаюсь съ часокъ.

"Я собственно дожидаюсь доктора; но онъ что-то медлитъ и быть можетъ я встрѣчу его по дорогѣ, такъ какъ знаю, куда онъ поѣхалъ".

"Postcriptum. Только-что я послала Софью распорядиться на счетъ экипажа, явился докторъ и я снова вела съ нимъ длинный и въ высшей степени интересный разговоръ. Представь себѣ мой испугъ: онъ собирается уѣхать отсюда! За день до нашего пріѣзда онъ просилъ у принца отставки, въ чемъ его свѣтлость, слава Богу, отказалъ ему. Онъ конечно остался, но счелъ своей обязанностью, какъ онъ говоритъ, предупредить меня, что пробудетъ здѣсь, лишь нѣсколько дней. Я сказала ему, что онъ не долженъ думать объ отъѣздѣ, что мы вполнѣ разсчитывали на него и невозможно, чтобы онъ оставилъ женщину въ моемъ положеніи безъ помощи. Само собою разумѣется, что такая аттака, которую я съ намѣреніемъ вела довольно живо, не осталась безъ желаннаго успѣха.

"Эти люди никогда не могутъ отказывать намъ, если мы не захотимъ этого. Онъ обѣщалъ мнѣ навѣрное, что не уѣдетъ, прежде чѣмъ не поступитъ другой на его мѣсто -- стараго, глупаго деревенскаго ротебюльскаго доктора я, разумѣется, не соглашусь взять на его мѣсто. И при этомъ я сдѣлала одно наблюденіе, что у этого человѣка самая аристократическая рука, какую только можно себѣ представить. Онъ просто феноменъ!

"Кавалькада только-что вернулась домой. Я слышу, какъ лошади скачутъ по мосту. Ахъ! подумать только, что я лишена этого удовольствія! Это слишкомъ тяжко! А Гедвига разумѣется пользуется этимъ. Она ѣздитъ недурно, хотя мнѣ кажется не такъ хорошо, какъ я, но разумѣется кокетничаетъ своей ловкостью и представляется, что жить не можетъ безъ того, чтобы не провести на сѣдлѣ нѣсколько часовъ ежедневно. Я боюсь, что, благодаря высокомѣрію нашей принцессы, мнѣ трудно будетъ, несмотря на все мое добродушіе, держаться относительно ея условленной роли. Прощай, дорогая мама, я слышу, Гейнрихъ вошелъ въ свою комнату и спѣшу кончить письмо.

"Онъ конечно не заботится, слава тебѣ Господи, о моей перепискѣ, но всегда чувствуешь себя какъ-то неловко, когда знаешь, что мужъ можетъ войти каждую минуту и мелькомъ заглянуть въ письмо, а у Гейнриха такое острое зрѣніе. Прощай!"

Графъ вошелъ въ комнату, прошелъ прямо на балконъ и поглядѣлъ, опираясь на перила, въ садъ; затѣмъ вернулся въ комнату.

-- Ахъ! сказалъ онъ, я тебя не видѣлъ.

-- Мнѣ кажется, мы не видѣлись съ тобой со вчерашняго дня, милый другъ, отвѣчала Стефанія, захлопывая портфель.

-- Конечно, замѣтилъ графъ, ты такъ устала, да и я также.

-- И могъ обойтись такъ рѣзко съ своей маленькой женой, сказала Стефанія, вставая и ласкаясь къ мужу.

-- Я былъ рѣзокъ? возразилъ графъ, проводя рукой по бѣлокурымъ волосамъ молодой женщины, съ чего ты это взяла? я быть можетъ увлекся въ разговорѣ, но уже никакъ не былъ рѣзокъ. Я не помню теперь, въ чемъ было дѣло. Да, теперь вспомнилъ. Ты сдѣлала какое-то замѣчаніе объ отношеніяхъ стараго принца къ Гедвигѣ, которое мнѣ не понравилось. И я въ самомъ дѣлѣ думаю, что намъ слѣдуетъ изъ деликатности воздерживаться отъ всякихъ комментаріевъ на этотъ счетъ.

-- Мнѣ кажется, въ свое время ты высказывалъ довольно. много комментаріевъ объ этомъ предметѣ, замѣтила Стефанія, усаживаясь въ креслѣ.

-- Въ свое время! повторилъ графъ, на все есть свое время. Теперь мы здѣсь въ гостяхъ и приличіе требуетъ, чтобы мы относились къ хозяевамъ дружески и внимательно.

-- Ну, мнѣ кажется, меня нельзя упрекнуть въ недостаткѣ дружелюбія и всякаго рода вниманія, сказала Стефанія.

-- Да, всякаго рода, кромѣ быть можетъ того, который слѣдуетъ, отвѣчалъ графъ, прохаживаясь взадъ и впередъ по комнатѣ. Позволь мнѣ быть откровеннымъ, Стефанія; тотъ родъ дружелюбія, о которомъ ты говоришь, не нравится мнѣ. А то, что ты называешь вниманіемъ, слишкомъ похоже на разсчетъ, котораго не слѣдуетъ выказывать такъ явно, а иначе, онъ можетъ смутить. У тебя же разсчетъ слишкомъ выступаетъ наружу. Ты слишкомъ низкаго мнѣнія о принцѣ. При всѣхъ своихъ странностяхъ, онъ истинный джентльменъ, съ большимъ тактомъ. За нимъ не слѣдуетъ слишкомъ явно ухаживать. Женѣ же моей всего менѣе прилично это по двумъ причинамъ: во-первыхъ потому, что она моя жена; ты знаешь, что я хочу этимъ сказать; во-вторыхъ потому, что его жена -- вѣдь какъ бы то ни было, а Гедвига ему жена -- не пріучила его къ такого рода дружелюбію, извини меня -- и все это получаетъ такой видъ, какъ будто ты желаешь выставить Гедвигу въ невыгодномъ свѣтѣ.

-- Какая нѣжная заботливость о Гедвигѣ, замѣтила Стефанія.

-- Совершенно наоборотъ, возразилъ графъ, я забочусь о тебѣ: я хотѣлъ бы, чтобы ты вела себя такъ прилично, какъ только можно. Я нахожу также, что ты слишкомъ любезна съ Гедвигой; ты ее не привлечешь этимъ къ себѣ, не заставишь ее забыть, что въ былое время, когда ты сама была хозяйкой дома, то часто, слишкомъ часто и безжалостно давала ей чувствовать ея зависимое положеніе. Спроси сама себя, добилась ли ты до сихъ поръ отъ Гедвиги чего-нибудь, кромѣ вѣжливо-холоднаго отпора! Ты согласишься, что такое зрѣлище не особенно для меня пріятно.

-- Быть можетъ, я слишкомъ внимательна также и съ другими, спросила Стефанія, съ господиномъ фонъ-Цейзелемъ, съ докторомъ, съ...

-- Говоря откровенно, да, отвѣчалъ графъ съ живостью, въ особенности съ послѣднимъ, въ которомъ ты, къ несчастію, ошибаешься. Этотъ человѣкъ ненавидитъ насъ, прусскихъ аристократовъ, двойной ненавистью ганноверца и демократа. Я, конечно, не дѣлаю ему чести ненавидѣть его въ свою очередь -- на это у меня нѣтъ никакого основанія -- но онъ мнѣ антипатиченъ, и я бы желалъ -- разъ его общество неизбѣжно, не быть ему ничѣмъ обязаннымъ. Это напоминаетъ мнѣ о томъ собственно предметѣ, о которомъ я хотѣлъ съ тобой переговорить. Ты, конечно, писала твоей мама; передай ей пожалуйста, что я возвращаюсь къ нашему первоначальному плану и прошу ее на всякій случай привезти съ собой тайнаго совѣтника.

-- Боже мой, сказала Стефанія, серьезно испугавшись, это совсѣмъ невозможно, это очень оскорбитъ принца, да и доктора также. Я такъ сказать пригласила уже его... только сегодня утромъ... съ часъ тому назадъ.

-- Я не вижу причины, возразилъ графъ, почему бы тебѣ здѣсь, также какъ и въ Берлинѣ, не пригласить двухъ или трехъ врачей, въ особенности при такихъ важныхъ обстоятельствахъ. А теперь, милое дитя, я долженъ тебя оставить. Я хочу съѣздить до обѣда съ Цейзелемъ въ одно сосѣднее помѣстье, гдѣ можно купить пару лошадей, которыхъ онъ очень расхваливаетъ. Мнѣ непріятно постоянно ѣздить на лошадяхъ принца, а своихъ я не могу выписать сюда. Кто знаетъ, какъ скоро мнѣ придется вернуться въ Берлинъ. Прощай, милое дитя, и не правда ли, ты сдѣлаешь то, о чемъ я тебя просилъ.

Графъ слегка коснулся губами лба жены и вышелъ изъ комнаты. Стефанія осталась неподвижной въ креслѣ, какъ это всегда съ ней бывало послѣ всякой сцены съ мужемъ. Она не сомнѣвалась больше въ двухъ вещахъ: во-первыхъ, что графъ совсѣмъ готовъ снова влюбиться въ Гедвигу, если уже не влюбился; во-вторыхъ, что онъ подозрѣваетъ ее въ томъ, что она интересуется докторомъ. Она не знала, сердиться ли ей за первое, или радоваться послѣднему. Что графъ имѣлъ обыкновеніе усердно ухаживать за всѣми хорошенькими женщинами -- это была для нея не новость, но въ первый разъ замѣтила она въ немъ ревность, хотя по временамъ и давала ему поводы къ ней. Это было пикантно, это льстило ея тщеславію. Она, конечно, должна была покориться волѣ графа, которому нельзя было безнаказанно противорѣчить или противодѣйствовать. Но за то она намѣрена была доставить себѣ маленькое развлеченіе: вскружитъ голову красивому доктору.

Эта мысль заключала въ себѣ такую прелесть для Стефаніи, что она безъ особенной горечи сообщила матери, во вторичной припискѣ, о желаніи супруга и могла выказать за обѣдомъ ту любезность, которую графъ считалъ такой неприличной, а она сама такой очаровательной.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

Стефанія могла, по крайней мѣрѣ, привести въ свое оправданіе, что -- не говоря о другихъ лицахъ -- принцъ, на которомъ, главнѣйшимъ образомъ сосредоточивалась ея внимательность, отнюдь не оставался нечувствительнымъ, но напротивъ платилъ ей тѣмъ же. За обѣдомъ онъ преимущественно обращался къ ней съ разговорами и всегда охотно слушалъ ея болтовню. Шутки ея всегда вызывали у него усмѣшку, конечно, спокойную и слегка ироническую, по обыкновенію, но все-таки усмѣшку, когда только представлялась возможность поддержать ея не всегда, логическія замѣчанія, онъ никогда не упускалъ этого. Онъ. очень былъ ей благодаренъ, за то, что она исполняла по вечерамъ на фортепьяно нѣкоторыя новѣйшія салонныя піесы, хотя я поверхностная игра едва-ли могла нравиться такому привычному уху, какъ его. Онъ бралъ на-себя трудъ водить ее по прекрасной картинной галлереѣ и объяснять ей разницу въ стилѣ различныхъ школъ и мастеровъ, хотя она очевидно еще менѣе понимала въ живописи, чѣмъ въ музыкѣ. Этого мало; онъ простеръ любезность до того, что прислалъ въ ея комнату нѣсколько портфелей изъ своего богатаго собранія гравюръ, и когда Леди, ея англійская лягавая собака, весьма немилостиво обошлась съ одной драгоцѣнной гравюрой, то онъ обратилъ все дѣло въ шутку и похвалилъ животное за его хорошій вкусъ.

Но особенно нѣжную внимательность возбуждала въ немъ беременность Стефаніи, которую вообще она переносила чрезвычайно легко. Стефанія не могла взойти на лѣстницу или сойти съ нея безъ того, чтобы онъ не предложилъ ей своей руки или не поручилъ этого кому-нибудь изъ кавалеровъ, и едва лишь успѣла Стефанія высказать мнѣніе, что въ комнатахъ нижняго этажа, выходящихъ въ садъ, должно быть особенно удобно жить, какъ онъ немедленно отдалъ приказъ приготовить эти комнаты для графини и просилъ извиненія, что самъ не догадался о такой простой вещи.

Стефанія, послѣ нѣкоторой борьбы, согласилась на эту перемѣну, какъ скоро увидѣла, что графъ ничего противъ нея не имѣетъ. Но она не мало испугалась, когда вслѣдъ затѣмъ онъ попросилъ позволенія, съ своей стороны, удержать за собой комнаты верхняго этажа, которыя ему особенно нравились.

Ей пришло въ голову, что онъ, вѣроятно, потому только дорожилъ этими комнатами, что онѣ находились въ близкомъ сосѣдствѣ съ тѣми, въ которыхъ жила Гедвига и отъ которыхъ ихъ отдѣляла только такъ-называемая красная башня, откуда вела общая обоимъ флигелямъ, соприкасавшимся другъ съ другомъ, лѣстница въ самую уединенную, тихую часть сада. Теперь она охотно взяла бы назадъ свое согласіе, но перемѣщеніе совершилось и она должна была удовольствоваться, давъ волю своему гнѣву въ разговорѣ съ принцемъ, когда все общество гуляло въ саду послѣ обѣда. Въ этомъ разговорѣ она весьма кротко пожаловалась на горе, достающееся въ удѣлъ женщинѣ, которая любитъ своего мужа больше всего на свѣтѣ, живетъ только для него и порою замѣчаетъ, какъ легко обходится безъ нея нѣжно-любимый мужъ.

-- Иначе не можетъ быть, прибавила она, вздыхая; въ этихъ отношеніяхъ, какъ говорятъ французы, участвуютъ двое: одинъ, который любитъ, и другой, который позволяетъ себя любить.

Лицо принца омрачилось.

-- Конечно, сказалъ онъ, но мало ли безъ чего намъ приходится обходиться, да и существуютъ ли наконецъ вещи или люди, которые были бы вполнѣ необходимы!

-- А вы, напримѣръ, ваша свѣтлость, возразила Стефанія.

-- Я? вскричалъ принцъ. Великій Боже! для кого же я такъ необходимъ?

-- Для всѣхъ!

-- Для всѣхъ? это обширное понятіе. Я желалъ бы, чтобы весь міръ могъ обойтись безъ меня, лишь бы для нѣкоторыхъ людей я былъ необходимъ.

-- Я не буду говорить о себѣ, о всѣхъ насъ, отвѣчала Стефанія, но Гедвига....

-- Гедвига обезпечена на всякій случай, замѣтилъ принцъ.

-- Кто объ этомъ думаетъ? вскричала Стефанія, да и развѣ возможно, чтобы ваша свѣтлость забыли кого-нибудь обезпечить? въ особенности же Гедвигу, которая.... но объ этомъ право ужасно даже говорить.

-- Говорите, говорите, сказалъ принцъ. Я чаще думаю о смерти, чѣмъ вы полагаете, и смерть не представляетъ для меня ничего ужаснаго. Но что такое хотѣли вы сказать про Гедвигу?

-- Я хотѣла сказать, возразила Стефанія, что Гедвига на тотъ случай, о которомъ я не могу и не хочу думать, можетъ разсчитывать на насъ, которые ее такъ любимъ.

Опирается ли эта любовь на взаимности? спросилъ принцъ съ иронической улыбкой.

-- Правда, возразила Стефанія, Гедвига такъ сдержанна, такъ скрытна; часто нельзя сказать, какъ она относится къ людямъ. Да, говоря откровенно, никто изъ насъ не можетъ похвалиться, что дѣйствительно былъ близокъ съ ней, кромѣ одного Гейнриха.

-- Въ самомъ дѣлѣ, сказалъ принцъ, пристально поглядѣвъ на графа и Гедвигу, которые уже съ четверть часа какъ стояли рядомъ на одной изъ нижнихъ террасъ и глядѣли въ оленій паркъ. Графъ казалось что-то доказывалъ; онъ съ живостью размахивалъ руками; затѣмъ они исчезли въ боковой аллеѣ, которая вела на послѣднюю ступень террасы.

-- Въ самомъ дѣлѣ, повторилъ принцъ.

-- Конечно, отвѣчала Стефанія, и я вполнѣ понимаю это. Въ ихъ характерѣ столько общаго; покойный папа всегда говорилъ, что Гедвигѣ слѣдовало бы родиться мужчиной, изъ нея вышелъ бы отличный солдатъ. Ну, разумѣется, въ ней много мужества, этого нельзя отрицать, а такъ какъ Гейнрихъ всего болѣе цѣнить это качество, то весьма естественно, что они чувствовали въ то время нѣкоторое влеченіе другъ къ другу. Покойный папа часто поддразнивалъ меня этимъ, а добрая, милая мама дѣлала иногда весьма серьезное лицо. Боже моя, вы, мужчины, не можете не ухаживать за хорошенькими женщинами. Неужели намъ слѣдуетъ изъ-за этого выплакать всѣ глаза? вѣдь это было бы глупо! Нѣтъ, лучше намъ смотрѣть сквозь пальцы. Мы вѣдь знаемъ, что милый измѣнникъ вернется къ намъ обратно. И вотъ теперь, когда Гедвига достигла всего, чего только могло желать ея сердце, и когда мой Гейнрихъ тоже не можетъ пожаловаться на свою судьбу.... Но что съ вами, ваша свѣтлость?

-- Развѣ вы не слыхали крика? сказалъ принцъ, внезапно выпуская руку Стефаніи и подходя къ каменнымъ периламъ террасы, чтобы поглядѣть въ оленій паркъ.

-- Я ничего не слышу, отвѣчала Стефанія.

Въ эту минуту ясно долетѣлъ женскій крикъ.

-- Боже мой, что случилось? вскричалъ принцъ, сбѣгая съ крутыхъ ступенекъ съ такой быстротой, какой нельзя было бы ожидать въ его годы, между тѣмъ какъ нѣсколько слугъ пробѣжало мимо изъ верхней части сада. Стефанія не знала, бѣжать ли ей за ними или сѣсть на скамейку и на ней дожидаться объясненія этого страннаго случая. Послѣ нѣкотораго колебанія, она рѣшилась на послѣднее, проговоривъ про себя скорѣе съ удивленіемъ, чѣмъ съ испугомъ:

-- Неужели Гейнрихъ былъ такъ неостороженъ!

Гедвига рѣшила не избѣгать общества графа, когда послѣ обѣда онъ подошелъ къ ней.

Она говорила себѣ, что столкновенія съ нимъ неизбѣжны и что слишкомъ суровое обращеніе съ ея стороны можетъ быть ложно истолковано. Кромѣ того ее давило сознаніе, что въ прошлый вечеръ, на возвратномъ пути изъ фазаньяго парка, она зашла слишкомъ далеко. Она разгорячилась, тогда какъ ей слѣдовало оставаться хладнокровной; говорила съ ѣдкой насмѣшкой, когда всего умѣстнѣе была бы легкая иронія. Она была виновата въ томъ, что разговоръ принялъ такое бурное направленіе и этимъ дала преимущество графу, которымъ такой смѣлый человѣкъ, какъ онъ, не могъ не воспользоваться.

Вотъ почему она нѣсколько удивилась, когда графъ подошелъ къ ней съ той непринужденностью, какою отличались его манеры и заговорилъ о положеніи замка съ военной точки зрѣнія.

-- Не нужно даже заглядывать въ хроники, сказалъ онъ, чтобы узнать, что замокъ построенъ въ то время, когда не существовало еще никакого огнестрѣльнаго оружія и слѣдовательно скала, отдѣленная отъ близлежащихъ высотъ рѣкой, шириной футовъ въ двѣсти, представляла довольно безопасное убѣжище.

-- Мнѣ подобный замокъ на его крутой скалѣ всегда представляется рыцаремъ, закованнымъ въ желѣзо, на конѣ, который точно также весь закованъ въ желѣзо, замѣтила Гедвига.

-- Превосходное сравненіе, возразилъ графъ съ живостью. Это именно то же самое; къ молодцу нельзя было подступиться ни съ какой стороны, и это давало ему перевѣсъ въ битвѣ и позволяло имѣть дѣло съ цѣлой толпой плохо обученныхъ и плохо вооруженныхъ пѣхотинцевъ. Когда видишь подобный замокъ, тогда понимаешь средніе вѣка съ кулачнымъ правомъ рыцарей, уклончивой политикой маленькихъ династій, заповѣдными границами городовъ и всѣми другими характеристическими чертами, которыя очень пристали тому времени, такъ какъ они тогда были совершенно въ порядкѣ вещей, но надъ которыми нельзя не смѣяться, когда наталкиваешься на нихъ въ наши дни.

-- Средніе вѣка должны однако пользоваться большей милостью у дворянства, возразила Гедвига.

-- Только у той части дворянства, живо подхватилъ графъ, которая ничему не научилась и ничего не позабыла; у той части, которая выдаетъ намъ свою близорукость за героизмъ и черезъ это только срамитъ себя въ глазахъ всѣхъ просвѣщенныхъ людей и въ концѣ концовъ возстаетъ на свою собственную плоть и кровь. Кто стремится къ извѣстной цѣли, тотъ не долженъ брезгать средствами!

-- Даже съ ущербомъ для своего достоинства?

-- Достоинство ни мало не страдаетъ, когда соединяютъ вещи подходящія другъ къ другу.

-- Напримѣръ? спросила Гедвига.

-- Ну вотъ то, о чемъ сейчасъ было говорено: средство и цѣль.

-- Вы хотите сказать?

-- Я хочу сказать, что намъ слѣдуетъ -- если только мы желаемъ остаться цѣлы, а кто этого не желаетъ -- соединяться, подобно тому, какъ всѣ ныньче соединяются, и избрать фирму, подъ которой мы могли бы съобща заботиться о своихъ интересахъ и проводить ихъ, потому что интересы фирмы главнымъ образомъ сходятся и съ нашими интересами: я подразумѣваю сильное государство съ королемъ, царствующимъ Божіею милостью.

-- Весьма.... купеческая мысль для такого богатаго графа!

-- Мы, Штейнбурги, никогда не были особенно богаты, возразилъ графъ, да будь мы и богаты, то я считалъ бы не купеческимъ, а политическимъ разсчетомъ пожертвовать формой, въ которой не сохранилось ни малѣйшаго содержанія. Мнѣ кажется, что 1866 годъ показалъ достаточно ясно, какая судьба постигала и постигаетъ тѣхъ, кто остается глухъ къ урокамъ исторіи. Мнѣ нисколько не жаль людей, которые не хотятъ ничего видѣть, несмотря на то, что у нихъ есть глаза.

-- Даже если мы имѣемъ дѣло съ старикомъ, у котораго мы въ гостяхъ, и котораго намъ хотя бы изъ одного этого слѣдовало щадить? спросила Гедвига.

-- Я знаю, что вы хотите сказать, возразилъ графъ, и мнѣ искренно жаль, если я черезъ-чуръ увлекался въ политическихъ спорахъ, которые поднимались у насъ слишкомъ часто. Но скажите сами, могу ли я равнодушно выслушивать доктрины принца, которыя вы раздѣляете, хотите вы сказать? Быть можетъ! я вѣрю, что вы находите жестокое удовольствіе раздражать меня противорѣчіемъ; что вы серьезно относитесь въ бреднямъ о свободѣ, которыя высказываете иной разъ, и къ консерватизму, который проявляется у васъ въ другой -- хотя для меня непонятно такое сочетаніе. Я охотно предоставляю женщинамъ право увлекаться политикой чувства. Я также ничего не имѣю противъ того, если такой человѣкъ, какъ докторъ, дѣлается республиканцемъ по влеченію своего сердца. Люди его происхожденія принадлежатъ къ такому классу, который цѣлыя столѣтія провелъ въ непробудномъ политическомъ снѣ. Я не говорю, что этотъ классъ виноватъ въ этомъ, но вѣдь это фактъ. Можно ли серьёзно требовать, чтобы въ тотъ моментъ, какъ они пробуждаются отъ этого сна и протираютъ глаза,-- они увидѣли свѣтъ такъ, какъ онъ есть на самомъ дѣлѣ? чтобы они не приняли своихъ сновидѣній -- а такихъ у нихъ было вдоволь -- за дѣйствительность? Но что касается принца, то тутъ иное дѣло. Noblesse oblige! Кто, какъ онъ, происходитъ изъ такого рода, который не сходилъ со сцены во все время, пока существуетъ исторія Германіи, тотъ долженъ былъ научиться видѣть вещи въ ихъ истинномъ свѣтѣ; тотъ не долженъ отставать отъ вѣка, обязанъ понимать настоящее положеніе дѣлъ. Что было бы съ принцемъ, еслибы въ 1866 году у него была безсильная возможность, какъ у другихъ ослѣпленныхъ людей, ухватиться за колесо всемірной исторіи? Оно до смерти раздавило бы его, какъ и тѣхъ. А принцъ -- глава моего дома! несправедливо требовать отъ меня, чтобы я спокойно глядѣлъ на то, какъ такое имя, какъ наше, вычеркивается изъ золотой книги нашего дворянства и, что всего хуже, какъ оно само себя вычеркиваетъ.

Графъ говорилъ съ энергіей и жаромъ. Гедвига въ первый разъ поняла, что въ этомъ человѣкѣ, чьи блестящія качества, должны были плѣнить ея юное сердце, жило вмѣстѣ съ тѣмъ глубокое убѣжденіе въ справедливости своего міросозерцанія. Это міросозерцаніе совершенно противорѣчиво ея понятіямъ о справедливомъ, которое вполнѣ уяснилось ей въ долгихъ, серьезныхъ, умныхъ бесѣдахъ съ Германомъ. Она спрашивала себя, что возразилъ бы на это Германъ, будь онъ на ея мѣстѣ; она говорила себѣ: вотъ нашъ врагъ, вотъ нашъ злѣйшій врагъ! И вмѣстѣ съ тѣмъ она не могла относиться къ этому врагу съ пренебреженіемъ, хотя онъ самъ пренебрежительно отзывался о своихъ противникахъ; не могла отказать ему въ томъ уваженіи, какое внушало ей всякая мужественная манера держать себя.

-- Вы ничего не отвѣчаете? началъ снова графъ. Я не убѣдилъ васъ, это мнѣ хорошо извѣстно; слѣдовательно, вы не считаете меня достойнымъ возраженія. Но я еще не отчаяваюсь убѣдить васъ. Такія женщины, какъ вы, таятъ въ себѣ глубокое сознаніе истиннаго порядка, смутное, но вѣрное пониманіе вещей; сердце влечетъ ихъ туда, гдѣ онѣ видятъ силу и власть. А вѣрьте мнѣ, сила въ насъ и намъ принадлежитъ власть! Но куда это мы забрели?

Они спустились съ довольно крутой дорожки и находились теперь на тропинкѣ, огибавшей садовую террасу и съ одной стороны примыкавшей къ ея послѣдней, крутой скалѣ, между тѣмъ какъ по другую журчали темно-прозрачныя волны Роды, которая въ этомъ мѣстѣ была очень глубока и медленными извивами катила свои воды. По ту сторону раскинулись поросшія кустарникомъ холмистыя лужайки оленьяго парка, и повидимому его не нашли нужнымъ обнести въ этомъ мѣстѣ оградой. Только узкій мостикъ, который въ нѣкоторомъ разстояніи велъ къ охотничьему домику, замыкался рѣшеткой съ воротами. Тропинка, которую пришлось въ этомъ мѣстѣ пробивать въ скалѣ, была такъ узка, а край идущій къ рѣкѣ такъ крутъ, что проходя здѣсь приходилось тѣсниться другъ къ другу.

-- Мнѣ кажется тропинка кончается здѣсь, сказалъ графъ, который шелъ нѣкоторое время въ молчаніи, возлѣ Гедвиги.

-- Это только такъ кажется, возразила Гедвига, она круто огибаетъ вотъ ту скалу, которую мы зовемъ Лебединой. Нѣсколько дальше пробитъ гротъ, отъ котораго новая тропинка ведетъ обратно въ садъ.

Она пошла впередъ быстрыми шагами. Графъ послѣдовалъ за ней.

-- Одинъ смѣлый и сильный человѣкъ, сказалъ онъ, могъ бы остановить здѣсь цѣлый полкъ.

Едва успѣлъ онъ проговорить это, какъ изъ-за угла скалы показался громадный олень и завидѣвъ обоихъ спутниковъ наклонилъ огромные рога, затѣмъ приподнялъ ихъ снова, и снова наклонилъ, при чемъ концы ихъ громко ударяли въ свалу.

-- Это становится серьезнымъ, замѣтилъ графъ.

-- Это старый Гансъ, возразила Гедвига, идя далѣе, онъ не сдѣлаетъ мнѣ вреда; мы съ нимъ хорошіе пріятели.

Въ этотъ моментъ разъяренное животное издало глухой ревъ и еще ниже Наклонивъ рога направилось какими-то странными прыжками имъ на встрѣчу.

Въ одно мгновеніе ока графъ отбросилъ Гедвигу назадъ, сталъ между ней и оленемъ и закричалъ громкимъ голосомъ, надѣясь этимъ устрашить животное. Но олень, повидимому, только сильнѣе разсвирѣпѣлъ, глаза его горѣли, онъ отступилъ назадъ, приготовляясь къ новому прыжку.

-- Ради Бога, Гедвига, спасайтесь! вскричалъ графъ, бросаясь въ животному и предупреждая такимъ образомъ его нападеніе. Его движеніе было такъ быстро и онъ такъ удачно схватилъ оленя за рога, что одну минуту казалось, что ему удастся привести въ исполненіе задуманное и столкнуть животное съ узкой тропинки въ рѣку. Но это продолжалось всего одну минуту; затѣмъ гигантская сила звѣря побѣдила силу человѣка. Онъ побѣдилъ его сопротивленіе съ такой легкостью, какъ будто имѣлъ дѣло съ самымъ слабымъ мальчикомъ, и приперъ его къ скалѣ, точно хотѣлъ пригвоздить къ ней. Гедвига не въ силахъ была долѣе выносить ужаснаго зрѣлища и громко закричала; на ея крикъ отозвался короткій, рѣзкій выстрѣлъ винтовки. Олень прыгнулъ впередъ, опрокинулъ графа къ своимъ ногамъ и повалился самъ, испуская духъ. По ту сторону рѣки, на лужайкѣ парка стоялъ Прахатицъ, вышедшій изъ-за кустовъ, медленно, по охотничьему, отводя винтовку, которая еще дымилась.

-- Убитъ ли онъ? закричалъ онъ.

Гедвига ничего не отвѣчала. Она опустилась на колѣни возлѣ графа, который лежалъ передъ ней на спинѣ безъ малѣйшаго признака жизни, съ лицомъ, покрытымъ мертвенной блѣдностью.

-- Онъ умеръ за меня, прошептала она, приподняла его голову, съ которой давно уже слетѣла военная фуражка и пыталась его приподнять; и вотъ въ ту минуту, какъ его мертвенно блѣдная голова покоилась на ея груди, въ ея умѣ промелькнула странная мысль: каковы бы были ея чувства теперь, еслибы она была его женой. Сильный испугъ какъ будто сгладилъ всѣ другія воспоминанія, все вокругъ нея какъ будто замерло и ей казалось, что она осталась одна въ цѣломъ мірѣ съ мертвецомъ. Но это безсознательное состояніе длилось всего одну минуту. Блѣдное лицо передернулось. Рѣсницы медленно приподнялись и глаза его пристально остановились на ея лицѣ. То, что происходило передъ тѣмъ въ душѣ Гедвиги, повторилось въ душѣ графа. Пробуждаясь отъ смертельнаго обморока, онъ помнилъ только о прекрасной женщинѣ, которая держала его въ своихъ объятіяхъ. Онъ видѣлъ только ее одну и ему представлялось, что кромѣ нея никого больше нѣтъ въ этомъ обширномъ мірѣ... все это длилось одну минуту. Затѣмъ дѣйствительность вступила въ свои права. Онъ увидѣлъ смуглое, бородатое лицо; онъ услышалъ слова Бедвиги: что намъ теперь дѣлать? Воспоминаніе о случившемся вернулось къ нему, а вмѣстѣ съ нимъ и силы. Онъ попытался приподняться; это удалось ему при помощи смуглаго человѣка, въ которомъ онъ теперь узналъ лѣсничаго Прахатица. Затѣмъ изъ за-угла скалы появилось двое слугъ, которымъ пришлось перескочить черезъ мертваго оленя, лежавшаго поперегъ дороги, прежде чѣмъ достичь до группы; и вотъ наконецъ показался и самъ принцъ, поблѣднѣвшій болѣе обыкновеннаго, отъ непривычнаго напряженія, съ какимъ онъ бѣжалъ внизъ съ террасы и отъ внутренняго волненія; онъ поглядѣлъ мрачными глазами на необыкновенную сцену, которую ему трудно было объяснить себѣ, и спросилъ нетвердымъ голосомъ, что такое случилось? Графъ оправился настолько, что самъ взялся дать требуемое объясненіе.

-- Дѣло могло кончиться хуже и кончилось бы худо, безъ сомнѣнія, если бы не подоспѣлъ во-время Прахатицъ, который далъ такой выстрѣлъ, съ какимъ могъ сравниться только выстрѣлъ Вильгельма Телля.

При этихъ словахъ графъ хотѣлъ протянуть принцу руку, и только теперь замѣтилъ, что съ трудомъ могъ двигать правою рукой, вслѣдствіе, какъ ему показалось, сильнаго ушиба, во время борьбы, или при паденіи.

Тѣмъ временемъ слуги хотѣли принять оленя съ дороги, и при этомъ огромное животное полетѣло съ крутого берега въ воду. Прибѣжавшій въ эту минуту, третій слуга хотѣлъ помочь остальнымъ, но отъ избытка усердія едва самъ не полетѣлъ внизъ; всѣ были облиты водой съ головы до ногъ. Это возбудило смѣхъ. Тѣмъ не менѣе мрачное настроеніе, вызванное всей предыдущей сценой, не могло разсѣяться.

Принцъ былъ совершенно разстроенъ. Гедвига молчала. Старый Прахатицъ тихо ушелъ черезъ мостикъ; слуги шли сзади и шептались; графъ, отклонившій отъ себя всякую помощь, былъ рѣшительно бодрѣе всѣхъ. Онъ говорилъ, хотя очевидно еще съ трудомъ, о случившемся спокойно и даже весело. Онъ припомнилъ о подобномъ же происшествіи, случившемся съ однимъ принцемъ, изъ его друзей, на котораго напалъ кабанъ и точно также былъ сраженъ на смерть. Конечно, то было на охотѣ, когда всякій приготовленъ къ подобнымъ вещамъ, между тѣмъ какъ старый пріятель, заплатившій такъ дорого за минуту сквернаго расположенія духа, былъ настолько неблагороденъ, что напалъ на безоружнаго врага.

Графъ ни единымъ словомъ не намекнулъ на то, что Гедвига первая задѣла оленя, что самъ онъ легко могъ спастись, спрыгнувъ въ воду или отступивъ на нѣсколько шаговъ внизъ. Гедвига чувствовала, что ей слѣдуетъ вступить въ разговоръ и возстановить событіе въ его настоящемъ свѣтѣ, но не находила словъ, молчала, а сознаніе въ своей неловкости еще болѣе смущало ее и дѣлало еще молчаливѣй. Такимъ образомъ дошли до сада, гдѣ, тѣмъ временемъ, Стефанія пришла въ такой ужасъ отъ бѣготни и криковъ слугъ и раздавшагося затѣмъ выстрѣла, что нашла нужнымъ обратиться за помощью къ доктору, который бѣжалъ въ эту минуту мимо нея и хотѣлъ пробѣжать дальше.

-- Я боюсь, графиня, что тамъ помощь моя еще нужнѣе, отвѣчалъ Германъ и хотѣлъ посадить обратно на скамейку Стефанію, лежавшую у него на рукахъ и частію разыгрывавшую обморокъ, частію же въ самомъ дѣлѣ напуганную. Но въ эту минуту показалось общество, а графъ издали еще закричалъ: прошу извиненія, милая Стефанія!

-- Ради Бога! вскричала Стефанія, поспѣшно подымаясь на ноги и спѣша на встрѣчу къ графу: что случилось? что ты сдѣлалъ?

-- Сдѣлалъ не особенно много, возразилъ графъ, только допустилъ одурѣвшаго оленя такъ повредить мнѣ руку, что не могу поздороваться съ тобой, какъ слѣдуетъ, и долженъ просить нашего доктора любезно заняться моей особой, хотя надѣюсь не долго.

Общество разошлось на остальную часть дня, такъ какъ графъ, по приказанію Германа, долженъ былъ удалиться въ свою комнату и выразилъ желаніе остаться наединѣ съ своимъ камердинеромъ. Принцъ также объявилъ, что ему нуженъ покой, а дамы не чувствовали ни малѣйшаго желанія сообщать другъ другу свои впечатлѣнія отъ случившагося.

-- Знаете ли, докторъ, сказалъ фонъ-Цейзель, который поздно вернулся изъ сосѣдняго помѣстья, гдѣ покупалъ для графа лошадей и только теперь узналъ о послѣобѣденныхъ происшествіяхъ:-- знаете ли, докторъ, это преглупая исторія. Мы только-что было-расходились; нашъ старый, мертвый замокъ оживился, а съ прибытіемъ маркиза, о которомъ его свѣтлость отзывается какъ о настоящемъ свѣтскомъ человѣкѣ, мы окончательно развернулись бы: устроилась бы настоящая придворная жизнь, какая для насъ прилична и о которой я всегда мечталъ. Я снова проштудировалъ "Гофмаршала" Малортиса и былъ готовъ устроить всякія увеселенія: обѣды, завтраки, балы во всѣхъ, видахъ, театръ, все, что угодно. У меня былъ въ головѣ цѣлый міръ плановъ, и вотъ вдругъ случай, разъединяющій все общество, снова превращаетъ насъ въ пустынниковъ! Это можетъ привести въ отчаяніе! Принцъ, у котораго я только-что былъ, чрезвычайно разстроенъ; графъ сидитъ съ холодными компрессами на своей храброй рукѣ; графиня, по всей вѣроятности, прикладываетъ ихъ къ своимъ заплаканнымъ глазамъ, а супруга принца.... ну про ту я ужъ и не знаю что мнѣ думать, въ какомъ видѣ мнѣ ее себѣ представить. А васъ, докторъ, васъ я нахожу невыносимымъ. Я пойду къ Ифлерамъ; вы пойдете со мной?

-- Мнѣ нельзя.

-- Ну и прекрасно, чтобы изобрѣсти рецептъ противъ меланхоліи, и первому себѣ пропишите сильный пріемъ.

Кавалеръ ушелъ, смѣясь. Германъ также разсмѣялся и поглядѣлъ на окна Гедвиги; сквозь опущенныя занавѣсы въ нихъ виднѣлся свѣтъ; докторъ ударилъ себя по лбу и сказалъ: просто безумно, что я здѣсь остаюсь.

Гедвига же сидѣла въ своей комнатѣ и писала:

"Не не могу допустить, чтобы ночь смѣнила день, не. высказавъ вамъ того, что тѣснитъ мою душу. Вы сегодня спасли мнѣ жизнь. Всякій другой на вашемъ мѣстѣ сдѣлалъ бы тоже самое, да и кромѣ того, я не особенно дорожу моимъ спасеніемъ. Но тѣмъ не менѣе быть обязаннымъ кому-нибудь жизнью -- странное чувство, въ особенности, когда человѣкъ по природѣ такъ мало способенъ ощущать благодарность, какъ я. Хотите освободить меня отъ этого тягостнаго чувства? Я не знаю, считаете ли вы себя виноватымъ противъ меня, но я догадываюсь объ этомъ. По крайней мѣрѣ только этимъ я могу объяснить себѣ странный разговоръ, къ которому вы меня принудили недавно. Итакъ, сведемъ наши счеты! Ни я, ни вы, мы не въ долгу больше другъ у друга. Мы квиты. Быть можетъ, хорошо, что такъ случилось; быть можетъ, такъ надо было для того, чтобы мы могли встрѣчаться и относиться другъ къ другу не какъ два старыхъ друга, не какъ два старыхъ врага, но какъ два честныхъ человѣка, которые свели свои счеты и могутъ спокойно идти каждый своей дорогой".

Гедвига запечатала записку, и хотѣла уже позвать свою камеръ-юнгферу, какъ вдругъ ей пришла мысль, что людямъ можетъ показаться страннымъ, что она пишетъ графу, да еще въ такую позднюю пору. Не лучше ли положить записку въ книгу, которую она пошлетъ графу читать на ночь? Но гордость ея возмутилась противъ такого мелочного поступка и она позвонила.

-- Что Августъ въ передней? спросила она входившую Мету.

-- Августъ просилъ позволенія сходить въ Ротебюль, отвѣчала дѣвушка.

-- И ты дала ему это позволеніе за меня?

-- Я полагала, что ваша милость ничего не будете имѣть противъ этого и....

-- Есть тамъ еще кто-нибудь?

-- Нѣтъ, отвѣчала дѣвушка, запинаясь.

-- Съумѣешь ли ты найти камердинера графа?

-- Онъ только-что былъ въ коридорѣ, возразила Мета поспѣшно.

-- Такъ отдай ему эту записку къ его господину. Отвѣта не требуется.

Мета взяла записку и быстро удалилась, чтобы избѣжать дальнѣйшихъ вопросовъ. Она отослала Августа, чтобы на свободѣ провести часокъ-другой съ Дитрихомъ, своимъ женихомъ.

-- Ну, спросилъ Дитрихъ, въ чемъ дѣло? Письмо? навѣрно къ доктору?

-- Что ты вѣчно пристаешь ко мнѣ съ своимъ докторомъ, отвѣчала Мета.

-- Ну, такъ къ кому же? спросилъ Дитрихъ, вырывая быстрымъ движеніемъ письмо изъ рукъ дѣвушки.

-- Ахъ, какой ты несносный человѣкъ! вскричала Мета.

-- Тише, замѣтилъ Дитрихъ, насъ могутъ услышать.-- Къ графу? О чемъ она можетъ ему писать? Записку легко было бы распечатать.

Онъ вертѣлъ записку въ рукахъ.

-- Ты слишкомъ много себѣ позволяешь, Дитрихъ!

-- Позволяю? сказалъ Дитрихъ:-- глупости; можно все себѣ позволять, лишь бы только не попадаться. Но мнѣ собственно нѣтъ никакого дѣла до этой записки. Что ты хочешь съ ней, дѣлать?

-- Я должна передать ее Филиппу, графскому камердинеру.

-- Лучше я самъ это сдѣлаю, сказалъ Дитрихъ.

-- Но ты отдашь записку непремѣнно?

-- Ну да, разумѣется! отвѣчалъ Дитрихъ. Спокойной ночи, глупая дѣвочка.

Онъ побѣжалъ по коридору, Мета пустилась-было ему въ догонку, но изъ комнаты Гедвиги послышался звонокъ и она принуждена была вернуться.

-- Да, или нѣтъ? сказалъ Дитрихъ, остановившійся у одной изъ лампъ, горѣвшихъ въ коридорѣ, держа въ одной рукѣ записку, а другою пересчитывая пуговицы своей куртки. Да! если я не могу вывести на свѣжую воду ея отношеній съ докторомъ, за то знаю теперь, что она пишетъ по ночамъ записки графу; это все-таки открытіе для стараго.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.

Виконтъ де-Флорвиль извѣстилъ самымъ положительнымъ образомъ о своемъ пріѣздѣ; господинъ фонъ-Фишбахъ, дворянинъ, у котораго графъ купилъ лошадей, также счелъ своей обязанностью сдѣлать визитъ; точно также и баронъ Нейгофъ, владѣлецъ одного сосѣдняго помѣстья, бывшій товарищъ графа, котораго послѣдній посѣтилъ въ первую недѣлю по пріѣздѣ, отдалъ ему визитъ вмѣстѣ съ своей молодой женой. Пріѣздъ ея превосходительства графини-матери былъ обѣщанъ не позже слѣдующаго мѣсяца, по домашнимъ обстоятельствамъ. Такимъ образомъ наступили самые оживленные, самые блестящіе дни, какихъ, быть можетъ, замокъ Роде не переживалъ съ незапамятныхъ временъ. Тѣмъ не менѣе господинъ фонъ-Цейзель имѣлъ больше времени въ своемъ распоряженіи, чтобы приготовиться ко всѣмъ этимъ событіямъ, чѣмъ ему было угодно, и могъ еще и еще разъ проштудировать "Гофмаршала" Малор* тиса. Хотя графъ страдалъ только ушибомъ верхней части руки,какъ оказалось, однако онъ провелъ нѣсколько дней и ночей въ лихорадочномъ состояніи и все еще не могъ выходить изъ своей комнаты. Но и другіе члены общества также не часта показывались изъ своихъ комнатъ. Холодная, дождливая погода наступила теперь, въ началѣ іюля, вслѣдъ за прекрасными днями. Изъ ущелій непрерывно подымался темно-сѣрый туманъ и затѣмъ разбивался на бѣловатыя облака, которыя принимали самыя фантастическія формы и проносились надъ горами, а иногда окутывали ихъ до самой подошвы непроницаемымъ покрываломъ. Непрерывно падали капли дождя съ иглъ елей, вершины которыхъ, по временамъ, грозно обрисовывались сквозь туманъ. Непрерывно вихрь теребилъ кусты и куртины въ саду замка, и непрерывно завывалъ вѣтеръ и шумѣлъ дождь вокругъ владѣтельнаго замка, который при этой погодѣ казался такимъ же древнимъ, какъ и та порфировая скала, съ вершины которой онъ господствовалъ надъ долиной Роды. Совсѣмъ тѣмъ, молодой кавалеръ готовъ былъ вступить въ борьбу съ злыми геніями, наславшими вѣтеръ и дождь и принудившими общество запереться въ четырехъ стѣнахъ, еслибы само общество, какъ онъ говорилъ, не положило оружія. Ну, къ чему служило то, что онъ привелъ въ порядокъ большую и давно уже заброшенную билліардную? что въ обоихъ каминахъ прекрасной библіотеки, по его распоряженію, постоянно горѣлъ огонь и что онъ велѣлъ уставить зимній садъ, прилегавшій къ столовой, самыми прекрасными растеніями и самыми прелестными цвѣтами? что въ манежѣ онъ каждое утро приказывалъ укатывать полъ такъ гладко, какъ въ овинѣ и украсилъ голыя стѣны его еловыми вѣтвями? Никто не ходилъ въ билліардную, никто не грѣлся у каминовъ библіотеки; никто не любовался его розами и азаліями, а въ манежѣ одни только рейткнехты проѣзжали лошадей.

-- Рѣшительно есть отъ чего придти въ Отчаяніе! говорилъ фонъ-Цейзель. Они не могли бы больше горевать, еслибы графъ сломилъ себѣ обѣ руки и обѣ ноги, и мы каждую минуту ожидали бы, что онъ отправится къ праотцамъ! Его свѣтлость сидитъ въ своей комнатѣ надъ старыми дрянными книжонками, которыя Глейхъ ему таскаетъ изъ архива и которыя ему, право, слѣдовало бы предоставить нашему буквоѣду совѣтнику, хотя, конечно, онѣ служатъ ему, чтобы доказывать то, отъ чего онъ тотчасъ же отказывается, какъ скоро успѣлъ доказать. Про графа я не говорю, онъ самый удалой изъ всего общества, и конечно ему пріятнѣе было бы самому кататься на своихъ гнѣдыхъ, чѣмъ предоставлять это мнѣ; но графиня! положимъ, я понимаю, что она напускаетъ на себя меланхолію, потому что она здѣсь въ модѣ, точно такъ, какъ она стала бы подражать всякой другой модѣ, да и тяжело это должно быть ей, съ ея глазами! Чортъ побери! Какой вы счастливый человѣкъ, докторъ! Видите ли, за такіе глаза я охотно разстался бы съ жизнью, не будь я очарованъ другою; хотя эта другая, между нами будь сказано, докторъ, въ послѣднее время относится ко мнѣ совсѣмъ странно. Говорю вамъ, докторъ, что не принадлежи я къ рыцарямъ, которые находили величайшее наслажденіе въ томъ, чтобы оставаться вѣрными дамѣ своего сердца и умирать по ея желанію, то мнѣ слѣдовало бы покинуть неблагодарную, которая меня покидаетъ! Но для кого? Я, разумѣется, прежде всего заподозрилъ бы васъ, еслибы была какая-нибудь возможность подозрѣвать такого жено-ненавистника, какъ вы. Скажите, докторъ, неужели у васъ дѣйствительно нѣтъ сердца въ груди? не купали ли васъ въ крови дракона? или что, наконецъ, дѣлаетъ васъ нечувствительнымъ къ прелести и очарованію, которыя на насъ, поклонниковъ женщинъ, дѣйствуютъ неотразимо? Поклонникъ женщинъ! божественное слово; нѣтъ, знаете ли, геніальное слово, всю глубину котораго можетъ только тотъ оцѣнить, кто самъ можетъ быть окрещенъ этимъ названіемъ: поклонникъ женщинъ! я вовсе не стыжусь, напротивъ того, я горжусь, что я -- поклонникъ женщинъ! Но вы!... Я не успѣлъ пробыть здѣсь сутокъ, какъ уже влюбился въ жену принца и даже спрашивалъ себя, не повелѣваетъ ли мнѣ долгъ превратиться въ дикаго сокола, схватить сильнымъ клювомъ красавицу за косы и далеко, далеко улетѣть съ ней, какъ это дѣлаютъ пажи въ народныхъ пѣсняхъ, когда ихъ сожигаетъ безнадежная страсть къ женѣ или дочери ихъ леннаго властителя; вы же остались холодны и нечувствительны. Затѣмъ открылъ я въ долинѣ чудный полевой цвѣтокъ, который люди зовутъ Элизой Ифлеръ -- съ тѣхъ поръ я началъ бредить риѳмами Wiese и Elise, но вы остались холодны! Теперь на нашемъ горизонтѣ взошла звѣзда; я созерцаю ея мягкое сіяніе изъ моего безнадежнаго земного далека, въ печальной тиши безсонныхъ ночей, тогда какъ вы, счастливецъ,-- можете безнаказанно приближаться въ божеству! и вы все-таки остаетесь холодны! Это значитъ, что природа сдѣлала тяжкій промахъ; это значитъ, что мы должны удалиться въ мою комнату и за партіей пикета, при пылающемъ каминѣ, въ обществѣ двухъ хорошихъ сигаръ и бутылки портвейна мужественно бороться съ ужасами этой іюльской зимы.

Такъ говорилъ веселый молодой человѣкъ, почувствовавшій съ первыхъ дней своего пребыванія въ замкѣ Роде сердечную склонность къ доктору, который былъ старше его нѣсколькими годами; грустное настроеніе, все сильнѣе и сильнѣе овладѣвавшее въ послѣднее время его другомъ, въ самомъ дѣлѣ озабочивало его. Онъ, относившійся вообще довольно легко къ явленіямъ жизни, серьезно раздумывалъ: какія могли быть причины такого сильнаго разстройства. Но напрасно ломалъ онъ себѣ голову; напрасно шутя и серьезно убѣждалъ мрачнаго товарища высказаться и раздѣлить, если можно, тяжесть, которую ему очевидно было не подъ силу нести одному. Германъ не оставался глухъ къ безкорыстному участію добраго юноши. Онъ благодарилъ его въ словахъ, исходившихъ изъ сердца; онъ крѣпко жалъ ему руку, но вотъ и все. И когда этотъ послѣдній, у котораго на языкѣ было то, что и на умѣ, горько жаловался на такую, какъ онъ называлъ, скрытность и даже сердился насколько только умѣлъ, Германъ сказалъ ему:

-- Вы не должны на меня сердиться, любезный другъ; я не принадлежу къ числу людей, которымъ боги даровали способность высказывать свои страданія, въ особенности, когда по ихъ мнѣнію страданія происходятъ отъ ихъ собственной глупости; но я не долго буду васъ мучить; черезъ нѣсколько недѣль я уѣду отсюда и это напоминаетъ мнѣ, что я долженъ воспользоваться этимъ временемъ съ наибольшей пользой. Здѣсь я не понадоблюсь въ теченіи нѣсколькихъ часовъ, а тамъ, на верху, въ деревнѣ, дѣла все еще идутъ плохо; я съѣзжу туда. Если я не вернусь къ чаю, то извинитесь за меня.

Германъ еще разъ пожалъ другу руку, быстро удалился, сѣлъ на лошадь на дворѣ замка, гдѣ она стояла осѣдланная, и поскакалъ въ горы, чтобы побыть наединѣ съ самимъ собой и съ своими мыслями.

Онѣ гармонировали съ природой, какою она представлялась его мрачнымъ взорамъ въ эти мрачные дни, и онъ былъ ей благодаренъ, какъ матери, которая не разспрашиваетъ огорченнаго сына, а только прижимаетъ его голову къ своей груди, предоставляя ему спокойно выплакать свое горе. Да, не разспрашивали его эти крутыя скалы, облеченныя въ волнующіяся траурныя одежды, не разспрашивали его темныя ели, печально наклонявшія то въ одну, то въ другую сторону свои мощныя вершины; не разспрашивали его и воды, съ шумомъ катившіяся по сторонамъ дороги по каменному руслу; не разспрашивали его ни вѣтеръ, который съ стономъ проносился надъ лѣсной долиной и освѣжалъ его горячую голову, ни дождь, медленно накрапывавшій и смочившій его сухія губы; они не разспрашивали о его тайнѣ: она давно была имъ извѣстна и ему приходилось сознаться имъ еще. и въ томъ, что онъ охотно утаилъ бы отъ самого себя, еслибы это было только возможно, а именно: что его постигло худшее изъ худшаго, что онъ утратилъ то, что служило ему единственнымъ утѣшеніемъ въ его печальной жизни; что онъ утратилъ уваженіе къ самому себѣ:

-- Да, шепталъ онъ, уваженіе къ самому себѣ, котораго самая злая судьба, постигающая человѣка, самое страшное несчастіе, обрушивающееся на него, все могутъ у него отнять, пока онъ въ состояніи дѣйствовать согласно своимъ убѣжденіямъ, и котораго онъ тотчасъ же и невозвратно лишается, какъ скоро ему измѣняютъ силы, какъ скоро онъ не можетъ больше исполнять своего долга: тогда онъ страдаетъ не такъ, какъ слѣдуетъ, страдаетъ не тѣмъ страданіемъ, которое составляетъ удѣлъ всѣхъ людей на землѣ, нѣтъ, но, тѣмъ, которое выпадаетъ на долю слабыхъ людей, жадно пьющихъ отраву, потому что она сладка.

Онъ поступилъ такъ съ первой минуты, тогда, когда впервые поглядѣлъ въ темные глаза Гедвиги. Тогда сладкая отрава разлилась по его жиламъ и сдѣлала его глухимъ къ голосу разсудка. Что заставило его, горько прочувствовавшаго, будучи еще маленькимъ мальчикомъ, зависимость отъ личной милости короля, котораго онъ не могъ уважать и которому онъ уплатилъ тяжкую дань благодарности, всю сполна, цѣной самыхъ святыхъ убѣжденій -- что заставило его, когда онъ почувствовалъ себя свободнымъ, когда судьба разбила рабскія цѣпи, снова поступить въ рабство, на личную службу къ господину? О, все, что она говорила ему въ тотъ тихій вечеръ, когда они ѣхали по этой самой дорогѣ, по которой стучали теперь копыта его лошади, все это говорилъ онъ самъ себѣ сто, тысячу разъ, и вотъ теперь ему пришлось выслушать это изъ устъ той самой женщины, которою онъ жилъ, которою онъ дышалъ въ эти послѣдніе три года! И у него не хватило даже силы сказать ей: ради тебя выносилъ я это! не хватило мужества прекратить жертву, въ которой перестали нуждаться, послѣ того, какъ долго и милостиво принимали ее.

Неужели онъ утратилъ всякое чувство собственнаго достоинства, неужели въ немъ погасла послѣдняя искра гордости? Что удержало его, какъ не увѣренность въ томъ, что она его любитъ? Увѣренность? развѣ у нея достало бы силы отослать меня, если бы она меня дѣйствительно любила, и такъ жестоко наказывать за неповиновеніе?

Такъ разсуждалъ про себя несчастный человѣкъ и остановился передъ тѣмъ дубомъ на пустоши, подъ которымъ онъ впервые увидѣлъ ее. Онъ слушалъ, какъ вѣтеръ шелестилъ листьями; дождь мочилъ его, а онъ все думалъ и его дума была. чернѣе всѣхъ остальныхъ думъ, такая дума, въ которой онъ едва смѣлъ признаться себѣ, которую онъ не рѣшился бы повѣрить вѣтру, потому что у него есть голосъ и онъ могъ бы передать ее дальше; дума, отъ которой такъ судорожно сжалось его сердце, что онъ вдругъ пришпорилъ коня и какъ безумный понесся по скользкому лугу, не взирая на густой туманъ, какъ-будто всѣ адскія силы гнались за нимъ и хотѣли его поглотить.

Онъ поѣхалъ въ Гюнерфельдъ, самую жалкую изъ всѣхъ, лѣсныхъ деревушекъ на верху горы; поставилъ свою лошадь въ сарай одного изъ первыхъ домовъ, служившаго за разъ кузницей и трактиромъ, и пошелъ осматривать своихъ больныхъ, число которыхъ снова возрасло въ послѣдніе дни. Здѣсь было много страданія, такъ много, что помощь, которую онъ приносилъ, которую могъ принесть, показалась ему затѣей человѣка, вздумавшаго рукой вычерпать всю воду изъ гнилого болота. Онъ говорилъ это себѣ, переходя изъ одной жалкой лачужки въ другую, но совсѣмъ тѣмъ горе, душившее его, оставалось за порогомъ этихъ лачужекъ и не смѣло проникать въ эти душныя горницы. Здѣсь нуждались въ немъ, здѣсь тяжело почувствуютъ его отъѣздъ. Жители знали, что онъ собирался уѣхать. Они не жаловались, но считали, что къ старому несчастію присоединяется еще новое. Одна молодая женщина сказала:

-- Тогда мы всѣ, конечно, умремъ и пропадемъ.

Одинъ старикъ прибавилъ:

-- Да, да, особенно, когда умретъ нашъ принцъ, который все-таки помогаетъ, насколько можетъ, и когда новый господинъ изъ Пруссіи вступитъ во владѣніе; у того, конечно, нѣтъ жалости къ бѣднымъ людямъ!

-- Не правда, дѣдушка, замѣтилъ одинъ молодой парень. Онъ недавно, какъ я везъ дрова изъ лѣсу, далъ мнѣ талеръ только за то, что я ему сказалъ, что онъ долженъ ѣхать къ двору фазановъ, если хочетъ нагнать госпожу Гедвигу, которая только-что туда проѣхала. Не знаю, окупился ли ему его талеръ! И парень засмѣялся.

Онъ конечно не думалъ о томъ, что говорилъ этотъ грубый парень съ его грубымъ смѣхомъ, но въ ушахъ Германа, когда онъ скакалъ, на обратномъ пути черезъ пустошь, сквозь туманъ, раздавался какъ будто смѣхъ злого демона, который громко прокричалъ то, что человѣкъ робко таилъ на днѣ души. Да, вотъ оно опять поднялось то страшное видѣніе, которое уже прежде преслѣдовало его, вотъ прошмыгнуло оно возлѣ въ туманѣ, вотъ оно повисло на его скачущей лошади, вотъ оно ринулось на наѣздника и сжало какъ въ тискахъ его сердце, и громко и насмѣшливо-злобно захохотало, а онъ, этотъ измученный наѣздникъ, онъ также разразился громкимъ и насмѣшливымъ хохотомъ. И вѣдь было отъ чего хохотать. Съ робкимъ благоговѣніемъ, цѣлыхъ три года, преклонялся онъ передъ Мадонной, не смѣя прикоснуться къ краямъ ея одежды, едва осмѣливаясь поднимать глаза на нее, изъ боязни, чтобъ неосторожный взглядъ не выдалъ его любви. Но вотъ явился рыцарь -- хищникъ занесъ дерзкую руку надъ Мадонной, которая для него не была святой! нѣтъ, то было земное созданіе, женщина, такая же, какъ и всѣ другія, игрушка для его праздной фантазіи, трофей для всесвѣтнаго побѣдителя, который забираетъ себѣ, какъ добычу, все, что есть на землѣ самаго драгоцѣннаго: власть, честь, богатство, любовь женщинъ... себѣ и только одному себѣ!

Да, такъ было, такъ должно было быть! Видѣніе, посѣтившее его въ тотъ вечеръ, когда онъ во снѣ увидѣлъ ее въ его объятіяхъ, было только отраженіемъ, страшной дѣйствительности въ его впечатлительной душѣ! Все указывало на это. Не почтительная благодарность, которую она приняла за любовь, заставила ее забыть разницу лѣтъ и отдать руку кроткому, доброму, старому принцу! нѣтъ, оскорбленная гордость, муки презрѣнной любви, неблагородная месть, чувство торжества, при мысли, что она все-таки попадетъ на ту высоту, возвести на которую другіе считали ее недостойной, съ которой другіе столкнули ее. Жестокой рукой! Это ясно изъ разсказа совѣтника канцеляріи: ея нерѣшительность, колебаніе, когда дѣло дошло до развязки,-- гнѣвъ графа, когда онъ увидѣлъ, что прекрасная добыча ускользнула отъ него въ ту минуту! только въ ту минуту! да, онъ дол. Женъ былъ вернуть потерянное, въ свое время, которое должно было рано или поздно наступить, и вотъ теперь наступило!

-- Великій Боже! простоналъ Германъ. И она можетъ такъ поступать? она! Измѣнить добрѣйшему супругу, измѣнить своимъ друзьямъ, измѣнить своимъ лучшимъ убѣжденіямъ? Да, своимъ убѣжденіямъ! или же, быть можетъ, эти убѣжденія вертѣлись у нея только на языкѣ, а не исходили изъ сердца: ненависть къ этимъ аристократамъ, которые господствуютъ не потому, чтобы они были лучше другихъ, но потому, что люди желаютъ подчиняться ихъ господству, покоряются тому, у кого хватаетъ настолько смѣлости и нахальства, чтобы наложить имъ ярмо на шею и взять въ руки плеть! И все, что она говорила о сходствѣ нашей судьбы, которая и меня и ее бросила въ оппозицію еще тогда, когда мы были беззащитными дѣтьми; которая заставила насъ напрасно провздыхать всю юность въ этой оппозиціи, пока наконецъ, освободясь сначала духомъ, а потомъ и тѣломъ, мы не разбили нашихъ цѣпей, одну за другой, и вмѣсто ярма, тяготѣвшаго на насъ, не приняли священной обязанности бороться всю жизнь противъ насилія и тиранніи, въ какой бы формѣ она. ни проявлялась: какъ жажда завоеванія, какъ юнкерское управленіе или какъ желаніе общественныхъ отличій,-- всѣ эти воспоминанія, мысли, ощущенія, намѣренія, которыми мы обмѣнивались, о которыхъ разсуждали -- все это было только фразы словоизверженія, остроумная забава, наполнявшая часы досуга... и ничего больше!

И для кого все это: измѣна, униженіе, паденіе, вся эта комедія? Для человѣка, который,-- не будь у него длиннаго рядя предковъ, не носи онъ громкаго имени,-- былъ бы себѣ исправнымъ унтеръ-офицеромъ съ достаточно крѣпкими легкими, чтобы кричать на рекрутъ, съ достаточно сильными руками, чтобы прокидывать артикулъ: "ружье на плечо!", съ достаточно прямыми и длинными ногами для церемоніальнаго шага! человѣка, для котораго въ цѣломъ мірѣ существуютъ только экзерциргаузъ,манежъ, да еще въ крайнемъ случаѣ поле битвы, гдѣ онъ можетъ выказать свои старательно пріобрѣтенные таланты! человѣка, который на всѣхъ насъ, простыхъ смертныхъ, немогущихъ похвастаться дворянскимъ гербомъ, глядитъ какъ на подлую чернь, какъ на пушечное мясо! человѣка, который глухъ къ. бѣдствіямъ неимущихъ, страждущихъ! человѣка, для котораго жизнь проходитъ въ суетливой праздности, а порокъ составляетъ славную прерогативу человѣка, способнаго также быстро надоѣсть всякой женщинѣ, какъ онъ надоѣлъ своей молодой, хорошенькой женѣ и до того безсердечнаго, что даже ребенокъ, котораго жена его носитъ подъ сердцемъ, не освящаетъ эту послѣднюю въ его глазахъ!.... Для такого человѣка!.. развѣ я повѣрилъ бы этому, еслибы не видѣлъ собственными глазами?

Погруженный въ печальныя мысли, Германъ ѣхалъ не замѣчая дороги и не приподнимая опущенныхъ глазъ, какъ вдругъ вокругъ него стемнѣло и зашумѣли высокія деревья, колеблемыя вѣтромъ. Ближайшая дорога изъ лѣсу въ замокъ вела черезъ дворъ фазановъ. Утомленная лошадь, найдя ворота открытыми, избрала этотъ кратчайшій путь и теперь остановилась передъ домикомъ лѣсничаго, какъ будто желая найти для себя и для своего всадника пріютъ отъ дождя, внезапно полившаго какъ изъ ведра.

-- Милости просимъ! закричалъ старый Прахатицъ, вызванный изъ дому лошадинымъ топотомъ. Въ такую погоду не годится быть на дворѣ. Я поставлю лошадь въ конюшню.

Германъ слѣзъ съ лошади; онъ чувствовалъ полнѣйшее истощеше силъ и, войдя въ комнату, почти безъ чувствъ опустился на первый попавшійся стулъ. Въ такомъ состояніе нашелъ его старикъ, вернувшись со двора. Онъ услужливо досталъ изъ шкапа бутылку и принудилъ Германа выпить рюмку водки.

-- Еще рюмочку, сказалъ онъ, это согрѣетъ душу и тѣло; да снимите-ка, господинъ докторъ, ваше мокрое платье; я высушу его въ кухнѣ, а вы, тѣмъ временемъ, закутайтесь въ это одѣяло. На ваши широкіе плечи не влѣзетъ ни одинъ сюртукъ такого приземистаго парня, какъ я.

Германъ отказался отъ предложенія старика; онъ совсѣмъ оправился, говорилъ онъ, и поѣдетъ обратно черезъ нѣсколько минутъ. Только теперь оглядѣлся онъ вокругъ себя и изумился, увидя въ полутемной комнатѣ пропасть рисунковъ, которые лежали и стояли вдоль стѣнъ.

-- Это рисунки госпожи Гедвиги, сказалъ Прахатицъ. Мнѣ пришлось ихъ спрятать, когда она принялась приводить въ порядокъ, какъ они говорили, чайный домикъ. Я заперъ ихъ на чердакѣ, да дождь проходитъ туда, и вотъ мнѣ пришлось внести ихъ въ комнату. Она больше нисколько не интересуется ими, точно это какая-нибудь ветошь; а вѣдь есть хорошенькія вещицы; поглядите-ка сюда, господинъ докторъ.

Старикъ взялъ одинъ холстъ и держалъ его на свѣту, скудно проникавшемъ черезъ окошко, у котораго сидѣлъ Германъ. Послѣдній узналъ самого себя: это былъ этюдъ въ натуральную величину, не вполнѣ еще оконченный, но исполненный съ большимъ стараніемъ и, насколько можно было судить, удавшійся.

Германъ никогда не слыхалъ и не видалъ, чтобы Гедвига рисовала что-нибудь, кромѣ ландшафтовъ; то былъ опытъ, который она держала отъ него втайнѣ, хотя вообще охотно говорила и совѣтовалась съ нимъ на счетъ своихъ этюдовъ -- старательный, удавшійся опытъ, и еще недавно онъ былъ бы глубоко тронутъ и восхищенъ; но теперь мучительное чувство, наполнявшее его сердце, выразилось горькимъ смѣхомъ.

-- Ну вотъ, а я полагалъ, что это мастерское произведеніе, сказалъ старикъ, поворачивая картину въ разныя стороны. Но бѣдная госпожа Гедвига никому больше не можетъ угодить. Прахатицъ съ сердцемъ отставилъ картину.

-- Никому? повторилъ Германъ.

-- Да, отвѣчалъ старикъ; а отъ васъ, господинъ докторъ, я всего менѣе этого ожидалъ. Васъ я всегда считалъ за ея лучшаго друга и говорилъ себѣ: онъ останется ей вѣренъ, когда другіе ее покинутъ.

-- Другіе? повторилъ Германъ.

-- Да, другіе, отвѣчалъ Прахатицъ; всѣ они, сколько ихъ ли на есть, завидуютъ воздуху, которымъ она дышетъ. А вѣдь она ничего имъ не сдѣлала, кромѣ добра, и никто никогда не слыхалъ отъ нея худого слова. Люди злы, очень злы! Но Дитриху это даромъ не сойдетъ; негодяй не скоро дождется, чтобы я отдалъ ему Мету въ жены.

-- Но что такое случилось? спросилъ Германъ, сердце котораго безпокойно забилось отъ несвязныхъ рѣчей старика.

-- Что случилось? закричалъ старикъ, усердно затягиваясь изъ своей коротенькой трубочки; а то, что они вѣчно преслѣдуютъ ее своимъ лаемъ, точно злобныя овчарки въ погонѣ за косулей, которую они подняли въ лѣсу. То она сдѣлала одно, то другое; то сказала такъ-то, то этакъ-то, и все-то они перетолковываютъ, переиначинаютъ, перевираютъ, такъ что иной разъ просто руки чешутся. Да, да, господинъ докторъ, вамъ этого слышать не приходится, а передъ нашимъ братомъ не стѣсняются, хотя я тысячу разъ говорилъ, что ни о чемъ подобномъ и слышать не хочу. Такъ было всѣ эти годы; ну, а теперь они сочинили новую исторію, хуже всѣхъ прежнихъ, и хотятъ меня увѣрить въ ней, точно я не знаю, что все это одна злая ложь.

-- Ради Бога, что случилось? спросилъ Германъ.

-- Ровнехонько ничего такого, чтобы призывать Бога или святыхъ его, отвѣчалъ Прахатицъ. Они не слышатъ того, что здѣсь говорятъ, а если и слышатъ, то не вѣрятъ", какъ не вѣрю и я, грѣшный человѣкъ, тому, что они разсказываютъ въ Ротебюлѣ, куда я ходилъ вчера послѣ обѣда, чтобы купить пороху у Целлера. А онъ какъ закричитъ: очень радъ, что вы сдѣлали мнѣ наконецъ эту честь, а я давно уже желалъ услышать все, какъ было, отъ васъ самихъ. Что услышать-то? спрашиваю я. Вы сами знаете, говоритъ онъ, и налилъ мнѣ рюмку кюммеля, да что ни на есть лучшаго. Ну, вотъ я сталъ разсказывать, какъ я былъ въ охотничьемъ домикѣ и вдругъ вижу, что плетень-то помятъ и поломанъ; ну, думаю себѣ, это опять старый Гансъ накуралесилъ; придется пристрѣлить стараго звѣря, какъ я и давно бы сдѣлалъ, да госпожа Гедвига все отговаривала; ну, вотъ пошелъ я въ кустарникъ, чтобы срѣзать нѣсколько кольевъ и вдругъ вижу, какъ мой мусье по ту сторону Роды чешетъ себѣ рога объ скалы. А, ты опять купался, говорю я; вѣдь я обѣщалъ, что это тебѣ съ рукъ не сойдетъ, а самъ вотъ этакъ берусь за винтовку. Въ эту минуту съ горы спускался графъ и госпожа Гедвига и направляются къ Родѣ; я хочу закричать имъ, чтобы они повернули назадъ, какъ вдругъ мой звѣрь пускается галопомъ впередъ, въ одно мгновеніе подлетаетъ въ Лебединой скалѣ и не успѣлъ я опомниться, какъ-они уже очутились другъ противъ друга, да въ такомъ положеніи, что я и выстрѣлить-то совсѣмъ не могъ, пока не улучилъ удобную минуту.... ну, тутъ ужъ, конечно, звѣрю пришелъ капутъ. И это все, что было? спрашиваетъ Целлеръ, усмѣхаясь про себя, а жена Целлера, которая тѣмъ временемъ пришла изъ второй лавки, гдѣ она продаетъ, знаете, господинъ докторъ, матеріи, и прислушивалась къ моему разсказу, тоже усмѣхнулась про себя. А что еще могло быть? спрашиваю я. Не сердитесь, отвѣчаетъ Целлеръ, я хочу только спросить: какъ вамъ понравилось шелковое платье, которое графъ подарилъ вашей Метѣ?-- Моей Метѣ? спрашиваю я, и должно быть сталъ самъ на себя не похожъ, потому что жена Целлера сейчасъ же вмѣшалась и сказала: все это совершенно въ порядкѣ вещей, что графъ подарилъ моей Метѣ платье, когда я спасъ ему жизнь, и что графъ и ихъ осчастливилъ, какъ и Финдельмана, хотя не лично своей персоной, а черезъ своего камердинера.

"Однако я отъ этихъ рѣчей разсвирѣпѣлъ, да должно быть порядкомъ настращалъ ихъ, потому что Целлеръ поблѣднѣлъ какъ смерть, а жена его принялась выть и приговаривать: что она ничего не хотѣла сказать обиднаго про мою Мету и что съ своей стороны она-де не вѣритъ, чтобы графъ назначилъ свиданіе госпожѣ Гедвигѣ въ гротѣ, у Лебединой скалы, а я будто все подглядѣлъ, какъ они миловались и цѣловались, да и хотѣлъ застрѣлить графа, но вмѣсто него попалъ въ оленя, а графъ подарилъ моей Метѣ платье, а мнѣ тысячу талеровъ за тѣмъ, чтобы я держалъ языкъ за зубами. Что все это конечно ложь, хотя -- дескать Дитрихъ и велъ вчера вечеромъ такія худыя рѣчи и говорилъ: что даромъ никто денегъ не даетъ и что графъ конечно знаетъ, съ чего онъ такъ разщедрился.

-- И я также хочу это знать, закричалъ я, да и пустился какъ безумный изъ лавки по городу, да на шоссе и прямо въ замокъ, гдѣ сейчасъ же вызвалъ Мету и принялся ее пытать. Та, разумѣется, первымъ дѣломъ въ слезы и говоритъ: что она ничего ровно не знаетъ, а только графъ прислалъ ей матерію на платье черезъ своего камердинера, а Дитрихъ разсердился, на нее за это, потому что ревнуетъ къ графскому камердинеру Филиппу, а она не можетъ знать, что тамъ Дитрихъ навралъ въ своей злобѣ.

"Я, затѣмъ, къ Дитриху и спрашиваю: что ты такое навралъ, малый? Онъ совсѣмъ смутился, а отъ смущенья сталъ грубить, да и говоритъ: я-дескать ничего не навралъ, а вотъ это не годится, что Филиппъ и Мета вѣчно торчатъ вмѣстѣ въ коридорѣ, пока я нахожусь въ конюшнѣ. А я ему въ отвѣтъ: Дитрихъ, говорю я, если Мета для тебя худа, то ты для меня не хорошъ, ну, значитъ, и баста объ этомъ! а вотъ, что ты сплетничаешь про дѣвушку, такъ за это я съ тобой расправлюсь по-своему.

"А теперь я пойду къ графу и поблагодарю его за тысячу талеровъ, которую онъ мнѣ подарилъ за то, что я его не убилъ. Ну, тутъ молодецъ мой весь поблѣднѣлъ, да и молитъ: что я не долженъ дѣлать его несчастнымъ, а ужъ онъ на будущее время будетъ держать языкъ за зубами, когда госпожа Гедвига опять вздумаетъ посылать въ ночное время графу записки.-- Вѣдь вотъ ты опять врешь, Дитрихъ, говорю я. Куда тебѣ, божится, клянется малый, что говоритъ сущую правду. Онъ самъ-дескать взялъ записку изъ рукъ Меты и передалъ Филиппу, который отнесъ ее графу. А что онъ видѣлъ собственными глазами, того ужъ никому не уступитъ."

Старикъ замолчалъ, подошелъ къ окну и раскрылъ его.

Дождь пересталъ, на дворѣ стало свѣтло, несмотря на густую тѣнь деревьевъ. Старикъ остался у окна, сильно затягиваясь изъ трубочки. Вдругъ онъ переломилъ трубку пополамъ и выбросилъ за окошко, а самъ, круто повернувшись, сказалъ:

-- И все это сочинено и выдумано; не правда ли, господинъ докторъ?

-- Но чтожъ изъ того, еслибы это была и правда? спросилъ Германъ.

-- Ну вотъ и я говорю тоже самое, съ живостью возразилъ старикъ. Сто разъ повторялъ я себѣ: ну что же такое? почему не можетъ госпожа Гедвига написать графу записку, да хотябы и не одну, а нѣсколько... и... и... видите ли, господинъ докторъ, это меня такъ грызетъ, что я просто съ ума схожу! Дитрихъ конечно лгунъ: но онъ не посмѣлъ бы быть такимъ дерзкимъ, еслибы... еслибы... Чортъ побери! да вѣдь она-то здѣсь ни при чемъ! Но графъ... Этотъ берегись у меня! не попадайся опять въ такомъ положеніи, какъ недавно! Я не всегда могу оказаться подъ рукой, а если и окажусь, то пожалуй не попаду такъ ловко.

Старикъ громко захохоталъ и запустивъ обѣ руки въ курчавые съ просѣдью волосы, принялся бѣгать взадъ и впередъ по комнатѣ. Вдругъ онъ остановился возлѣ Германа и сказалъ тихимъ голосомъ:-- Я долженъ облегчить свою душу и охотнѣе выскажусь передъ вами, чѣмъ передъ священникомъ на духу, потому что живя между вами, протестантами, я и самъ сталъ плохимъ католикомъ. То, что наболталъ Дитрихъ... вѣдь я всему этому вѣрю и вѣрилъ, раньше его болтовни. Она била совсѣмъ разстроена въ тотъ вечеръ, наканунѣ ихъ пріѣзда, когда ходила въ чайный домикъ, а теперь больше никогда туда не заглядываетъ; но онъ является туда ежедневно и я долженъ отпирать для него чайный домикъ, а онъ торчитъ по цѣлымъ часамъ у окна, черезъ которое видна часть дороги въ замокъ и красная башня; а наканунѣ исторіи съ оленемъ, онъ опять явился сюда среди бѣлаго дня и поспѣшно такъ спросилъ: не проѣзжала ли сейчасъ госпожа Гедвига черезъ дворъ фазановъ?-- Я ее не видѣлъ, отвѣчалъ я, и сказалъ правду. А онъ какъ глянетъ на меня, да такъ странно, что у меня морозъ по кожѣ пробѣжалъ; однако не сказалъ ни слова, а велѣлъ отпереть чайный домикъ и простоялъ тамъ у окна съ добрый часъ, точно къ землѣ приросъ. Это мнѣ вовсе не понравилось, господинъ докторъ, потому что -- быть можетъ такому простому человѣку, какъ я и не пристало такъ говорить -- я люблю ее, какъ мое родное дитя. Когда я вижу ее смѣющеюся, то сердце.мое веселится, а когда я вижу ее грустной, такъ мнѣ весь день трубка кажется противной. А она была такъ грустна послѣднее время, господинъ докторъ! И въ этомъ виноватъ графъ, я твердилъ себѣ это каждый день, а тутъ еще не доставало этого. У меня и безъ того не лежало къ нему сердце, къ этому прусскойу барину, который въ 1866 году опустошилъ огнемъ и мечомъ мою прекрасную родину, и вотъ недоставало еще, чтобы онъ явился сюда огорчать моего добраго господина, и...

Старикъ замолчалъ и когда опять заговорилъ послѣ минутной паузы, то совсѣмъ уже хриплымъ голосомъ:

-- И вотъ, когда я въ послѣдній разъ увидѣлъ ихъ, какъ они шли рядкомъ въ уединенномъ мѣстѣ и съ жаромъ бесѣдовали, а я стоялъ по другую сторону за кустами, съ винтовкой въ рукѣ, то и подумалъ: неужто будетъ очень грѣшно, если я размозжу ему голову прежде, чѣмъ случится еще большее несчастіе? Но тутъ подоспѣла исторія съ оленемъ и когда я увидѣлъ, какъ онъ боролся съ разсвирѣпѣвшимъ звѣремъ, какъ въ этой борьбѣ плохо приходилось человѣку... ну, тутъ я подумалъ... или нѣтъ, ничего я не думалъ, но взялъ да и застрѣлилъ не человѣка, а оленя.

Старикъ глубоко перевелъ духъ, окончивъ свою исповѣдь и прибавилъ спокойнѣе: слава Богу, что я свалилъ съ души это бремя; ну а теперь, господинъ докторъ, побраните меня хорошенько за то, что я угрюмый и желчный человѣкъ, которому среди бѣлаго дня кажутся привидѣнія. Но во всемъ виноваты уединеніе и праздность. У меня слишкомъ мало работы, господинъ докторъ, но госпожа Гедвига совсѣмъ насъ позабыла, а господинъ главной лѣсничій въ охотничьемъ домѣ подражаетъ принцу. Такъ думаетъ самъ графъ, а ужъ ему можно повѣрить; у него въ одномъ мизинцѣ больше охотничьей крови, чѣмъ у нашего принца и главнаго лѣсничаго вмѣстѣ взятыхъ. Когда онъ вступитъ въ управленіе, то не знаю какъ другимъ, а намъ егерямъ придется держать ухо востро -- это вѣрно!

Честный старикъ, казалось, хотѣлъ загладить свою несправедливость, признавъ въ своемъ врагѣ всѣ добрыя качества, какія только можно. "Графъ уже нѣсколько разъ звалъ его въ себѣ, но до сихъ поръ онъ оставался глухъ къ его приглашеніямъ. Теперь же онъ пойдетъ туда завтра. Хотя исторія съ тысячью талерами и вздоръ, однако нужно же дать возможность человѣку, которому спасъ жизнь, высказать свою благодарность, еслибы даже онъ и не былъ такой знатный господинъ."

Германъ слушалъ все это, какъ во снѣ. Онъ отвѣчалъ безсознательно, а затѣмъ также безсознательно очутился на дорогѣ къ замку, не помня, какъ онъ усѣлся въ сѣдло. Дождь и буря, снова разыгравшаяся послѣ короткаго промежутка, ревѣла и завывала въ лѣсу, верхушки гигантскихъ елей склонялись то въ ту, то въ другую сторону, сучья трещали и скрипѣли. Лошадь дрожала и раза два совсѣмъ останавливалась, но Германъ снова пришпоривалъ ее. Такъ ѣхалъ онъ въ замокъ, черезъ лѣсъ, гдѣ стонала и завывала буря.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.

Общество собралось сегодня впервые, послѣ промежутка нѣсколькихъ дней, къ чаю въ такъ-называемой персидской комнатѣ. Только Германъ поручилъ фонъ-Цейзелю извиниться за себя. У графа рука была все еще на перевязи, но вообще безсонныя ночи не оказали на него своего дѣйствія. Онъ ходилъ съ кавалеромъ взадъ и впередъ до комнатѣ и велъ съ нимъ оживленную бесѣду.

-- Я еще не успѣлъ поблагодарить васъ за хлопоты о лошадяхъ, сказалъ графъ. Что вы скажете теперь про Валлаха, послѣ того, какъ поѣздили на немъ?

-- Онъ будетъ отличной кавалерійской лошадью, чрезвычайно пригодной для аттаки, съ восторгомъ отвѣчала кавалеръ.

-- Прекрасно, замѣтилъ графъ, смѣясь. Лошадь уже на лицо, теперь дѣло стало за аттакой. Но я полагаю, что и тутъ намъ придется не долго ждать. Какъ вы думаете?

-- Не знаю, возразилъ фонъ-Цейзель. Во всякомъ случаѣ, и въ ней не буду участвовать.

-- Отчего вы вышли въ отставку? спросилъ графъ.

-- Я предпринялъ слишкомъ рискованную рекогносцировку при Кениггрецѣ, возразилъ кавалеръ; не скажу, чтобы я поступилъ противно приказаніямъ, потому что такихъ собственно не было мнѣ дано, но, тѣмъ не менѣе, навлекъ неудовольствіе своего полковника, которому, послѣ нѣсколькихъ ошибокъ, сдѣланныхъ имъ въ этотъ день, требовался козелъ отпущенія; ну, а такъ какъ я не чувствовалъ ни малѣйшей склонности къ роли козла отпущенія, то....

-- Понимаю, понимаю, сказалъ графъ. Но дѣло поправимое, и если вамъ неудобно снова поступить въ саксонскую службу, то.... у меня достаточно связей....

-- Извините, графъ, перебилъ кавалеръ съ серьезной миной: -- я кажется имѣлъ честь докладывать вамъ, что дрался въ послѣдній разъ при Кениггрецѣ.

-- Я знаю это, возразилъ графъ; но въ слѣдующій разъ, когда намъ придется драться, мы будемъ въ однихъ рядахъ и фронтъ нашъ будетъ обращенъ на западъ. Такъ-то, товарищъ!

При этихъ словахъ, онъ протянулъ кавалеру руку, которую тотъ съ жаромъ пожалъ. Черный фракъ, надѣтый на немъ, вдругъ показался ему, рядомъ съ мундиромъ графа, самымъ неприличнымъ одѣяніемъ въ свѣтѣ. Оба господина прошлись нѣсколько разъ по комнатѣ молча. За чайнымъ столомъ принцъ толковалъ о пріѣздѣ маркиза, котораго ожидали назавтра. Графъ снова заговорилъ съ фонъ-Цейзелемъ:

-- Вы имѣли уже случай лицезрѣть этого феникса?

-- Нѣтъ, его свѣтлость познакомился съ маркизомъ во время своего путешествія по Италіи, осенью, тысяча восемьсотъ шестьдесятъ шестого года.

-- И, кажется, чувствуетъ къ нему живѣйшую симпатію?

-- Кажется, возразилъ кавалеръ.

-- Бываютъ времена, когда подобныя личныя симпатіи получаютъ нѣкотораго рода политическое значеніе, проговорилъ графъ.

-- Но мы живемъ въ глубокомъ мирѣ съ Франціей, замѣтилъ фонъ-Цейзель, которому вдругъ припомнилось волненіе, съ какимъ принцъ объявилъ ему о пріѣздѣ маркиза, въ тотъ вечеръ, когда они вмѣстѣ возвращались со двора фазановъ.

-- Вы ошибаетесь, сказалъ графъ громче, чѣмъ говорилъ до сихъ поръ. Мы долго жили въ мирѣ, пока не наступилъ тысяча восемьсотъ шестьдесятъ шестой годъ; но съ тысяча восемьсотъ шестьдесятъ шестого года мы уже воюемъ съ Франціей, хотя до сихъ поръ не сдѣлано ни единаго выстрѣла. Мы стоимъ другъ противъ друга, какъ два борца, старающіеся открыть слабую сторону противника. Кто первый начнетъ нападеніе -- вопросъ времени; но что оно неизбѣжно -- это вѣрно!

-- Послушать васъ, горячихъ головъ, то можно подумать, что борьба начнется завтра, откликнулся принцъ изъ-за чайнаго стола. Конечно, вамъ лучше знать....

-- Что вы хотите сказать, ваша свѣтлость? перебилъ графъ, подходя къ столу.

-- Потому, что вы создали это положеніе, докончилъ принцъ начатую фразу.

-- Мы, создали положеніе?

-- Ну, разумѣется, и именно въ тысяча восемьсотъ шестьдесятъ шестомъ году. Кто же не знаетъ, что съ того времени отплата за Садову сдѣлалась лозунгомъ всѣхъ партій во Франціи.

-- Не тысяча восемьсотъ шестьдесятъ шестой годъ создалъ положеніе, возразилъ графъ; онъ только выяснилъ его, и по моему, мнѣнію, это счастіе, какъ въ политической, такъ и въ частной жизни.... по крайней мѣрѣ для людей мужественныхъ.

Оба господина не возвышали голоса. Говорили они не поспѣшнѣе обыкновеннаго; тѣмъ не менѣе фонъ-Цейзель невольно бросилъ умоляющій взглядъ на дамъ; изъ нихъ, Стефанія очевидно раздѣляла его впечатлѣніе, между тѣмъ, какъ Гедвига, погруженная въ свои мысли, повидимому, не принимала никакого участія въ разговорѣ.

-- Докторъ, конечно, уже не пріѣдетъ теперь, сказала Стефанія. Желая дать разговору новое направленіе, она невольно высказала то, о чемъ думала.

-- Я очень жалѣю объ этомъ, сказалъ графъ. Я заранѣе думалъ объ удовольствіи поблагодарить его, въ присутствіи всего общества, за любезный уходъ, которымъ онъ окружалъ меня въ послѣднее время. Кстати, прибавилъ графъ, обращаясь въ Гедвигѣ, я долженъ также поблагодарить и васъ.

-- Меня? спросила Гедвига, не глядя на него.

-- Васъ, повторилъ графъ, увидя, что всѣ его слушаютъ. За тотъ прекрасный рецептъ, который вы были такъ добры прислать мнѣ вечеромъ того дня, когда со мной случилась эта бѣда.

-- Рецептъ? переспросилъ принцъ.

-- Въ формѣ записки, сказалъ графъ, смѣясь. Я ожидалъ найти въ ней тонко выраженную благодарность за мой геройскій поступокъ, но въ ней заключался простой совѣтъ: сидите смирно и почаще прикладывайте ледъ! Холодный совѣтъ, за который я вамъ приношу самую горячую благодарность и которому я слѣдовалъ такъ усердно, что уже сегодня вечеромъ могъ занять обычное мѣсто за чайнымъ столомъ.

Графъ поклонился Гедвигѣ и опустился на стулъ съ непринужденностью, которая составляла довольно рѣзкій контрастъ съ спущеніемъ, ясно выразившимся на всѣхъ лицахъ. Стефина очень покраснѣла и поспѣшно наклонилась къ работѣ, которую дергала въ рукахъ; Гедвига также поспѣшно подняла свои большіе, темные глаза на графа, а затѣмъ перевела ихъ на принца; послѣдній безпокойно поглядывалъ то на Гедвигу, та на графа. Лицо Гедвиги было блѣдно, губы ея дрожали. Она собиралась, повидимому, сказать что-то такое, что положило бы, неожиданный для всѣхъ, конецъ этой странной сценѣ, какъ вдругъ вошелъ слуга, знакомъ подозвалъ фонъ-Цейзеля и шепнулъ ему нѣсколько словъ, видимо испугавшихъ послѣдняго.

-- Что случилось, любезный Цейзель? спросилъ принцъ, которому всякій перерывъ былъ пріятенъ въ настоящую минуту.

-- Съ позволенія вашей свѣтлости, я бы желалъ... и кавалеръ указалъ глазами на дамъ, желая дать знать принцу, что не хочетъ говорить при нихъ; но принцъ ничего не замѣтивъ въ своемъ волненіи и нетерпѣливо вскричалъ:

-- Да говорите же, любезный Цейзель. Вы видите, что даю уже начинаютъ безпокоиться, а бѣда вѣрно не такъ велика.

-- Я надѣюсь, что никакой бѣды не случилось, отвѣчалъ кавалеръ, быстро оправляясь; это вѣроятно простая случайность, которая, надо надѣяться, скоро объяснится: мнѣ пришли сказать, что лошадь доктора прискакала на дворъ замка безъ всадника.

-- О, Боже мой! громко вскрикнула Стефанія.

-- Развѣ ты никогда не слыхала, чтобы кто-нибудь упалъ съ лошади? спросилъ графъ.

-- Докторъ отличный наѣздникъ, замѣтилъ принцъ; во всякомъ случаѣ надо справиться. Пожалуйста, любезный Цейзель.

-- Я уже отдалъ приказаніе, отвѣчалъ кавалеръ, но хочу просить позволенія самому отправиться на поиски.

-- Ступайте, любезный Цейзель, сказалъ принцъ; да! ступайте и какъ можно скорѣй извѣстите меня обо всемъ.

Кавалеръ собирался выдти изъ комнаты, какъ вдругъ почувствовалъ, что кто-то тронулъ его за руку; онъ обернулся и къ величайшему своему изумленію, мало того, ужасу увидѣлъ передъ собой Гедвигу, которую онъ передъ этимъ оставилъ за столомъ. Лицо ея было измучено и онъ едва узналъ ея голосъ, когда она дрожащими губами произнесла громко, а между тѣмъ беззвучно:-- Онъ умеръ, скажите мнѣ.

-- Я самъ не знаю, но думаю, что нѣтъ, отвѣчалъ кавалеръ.

-- Онъ умеръ, повторила Гедвига, и я...

-- Гедвига! ради самого Бога, что съ тобой? закричалъ принцъ, сжимая холодную и безжизненную руку Гедвиги въ своихъ рукахъ. Прошу васъ, любезный Цейзель, удалитесь. Мы здѣсь всѣ въ такомъ неописанномъ смятеніи, которое, право, выходить изъ границъ.

Гедвига дико поглядѣла на него; но прежде, чѣмъ она успѣла промолвить, слово, дверь отворилась и вошелъ новый "луга.

-- Нашли его? закричалъ принцъ.

-- Точно такъ, ваша свѣтлость, отвѣчалъ слуга: на опушкѣ лѣса,-- люди, шедшіе въ Гюнерфельдъ; они тотчасъ вернулись назадъ и добыли носилки изъ "Трехъ Форелей", на которыхъ и перенесли его.

-- Ну? спросилъ принцъ, сильно поблѣднѣвъ.

-- Онъ былъ совсѣмъ какъ мертвый, отвѣчалъ слуга, но докторъ Струпъ...

-- Это старый врачъ изъ Ротебюля, сказалъ принцъ, обращаясь въ дамамъ.

-- Онъ былъ въ гостинницѣ въ то время, какъ туда пришли люди, продолжалъ слуга, и тотчасъ же пошелъ съ ними. Онъ говоритъ, что это только обморокъ, который останется безъ послѣдствій.

-- Чтобы успокоить дімъ, я самъ навѣдаюсь, сказалъ принцъ; хотите идти со мной, любезный Цейзель?

-- Я совѣтую тебѣ также пойти въ себѣ, милая Стефанія, замѣтилъ графъ, какъ только оба господина вышли изъ комнаты; ты такъ сильно испугалась и я вижу по твоему лицу, что ты чувствуешь себя не совсѣмъ хорошо. Помощь тайнаго совѣтника становится съ каждымъ днемъ необходимѣе для тебя.

Онъ подалъ женѣ руку.

-- Мнѣ очень жаль, милая Гедвига, сказала Стефанія, которая охотно осталась бы, но не смѣла противиться требованію своего супруга.

Гедвига ничего не отвѣчала. Она какъ будто не замѣтила, что графъ, проговоривъ какое-то извиненіе, увелъ Стефанію изъ салона.

Вотъ до чего она его довела! Вотъ что означали его мрачные взгляды, его горькая усмѣшка: развѣ ты не видишь, что прогоняя меня отсюда, ты отнимаешь у меня жизнь? Она не хотѣла его понять, ну вотъ, теперь все кончено! Онъ ушелъ... не простясь... навѣки...

Она дико оглянулась кругомъ. Тамъ, на гибкихъ вѣтвяхъ пальмъ, прислоненныхъ къ вышитымъ обоямъ, качались пестрые попугаи; тамъ сверкалъ, отражаясь въ хрустальныхъ канделябрахъ, серебрянный сервизъ на чайномъ столѣ; тамъ стояли сбитые въ одну кучку кресла, а здѣсь стояла она одна, посреди пышнаго покоя. Всѣ ушли; каждый могъ выказать свое участіе, тотъ интересъ, который онъ чувствовалъ. Только она одна, ради которой онъ умеръ, не смѣла двигаться, не смѣла выдать ни единымъ взглядомъ того, что у ней происходило на сердцѣ. Она должна спокойно сидѣть тутъ, терпѣливо дожидаться, пока они вернутся... О позоръ! позоръ!...

Она быстрыми шагами пошла-было къ двери, но снова остановилась.

-- Но развѣ раны его не раскроются, но развѣ его нѣмыя, мертвенно-блѣдныя уста не заговоритъ страшнымъ, ей одной понятнымъ языкомъ: ты осмѣлилась во мнѣ придти, ты! ты, долгіе годы поощрявшая мою любовь, а теперь спокойно оставившая меня умирать, чтобы имѣть возможность любить другого? Кто, смѣетъ это говорить? о, Боже мой, Боже мой!

Она бросилась, подавленная горемъ, въ кресло и уткнула лицо въ спинку.

-- Но что же все это значитъ? спросилъ графъ. Онъ вошелъ въ комнату, незамѣченный Гедвигой и теперь стоялъ передъ ней.-- Я не постигаю, продолжалъ графъ, какъ могъ такъ взволновать все общество простой случай, который, Богу извѣстно, не имѣетъ ровно никакого значенія. Я не разъ въ своей жизни падалъ съ лошади и лежалъ, какъ мертвый. Я сейчасъ навѣщалъ вашего интереснаго паціента и вполнѣ раздѣляю мнѣніе стараго Ротебюльскаго врача, хотя бы во всемъ остальномъ онъ былъ совершеннѣйшій дуракъ: черезъ нѣсколько дней докторъ поправится и будетъ также здоровъ, какъ любой изъ насъ. Я сказалъ это принцу, онъ мнѣ не вѣритъ или дѣлаетъ видъ, что не вѣритъ. Говорилъ Стефаніи... та же исторія! Но вы, я полагаю, созданы изъ болѣе крѣпкаго матеріала, чѣмъ тѣ двѣ, слишкомъ нѣжно организованныя натуры.

Графъ проговорилъ все это самымъ шутливымъ тономъ. Онъ не хотѣлъ дать замѣтить, что поведеніе Стефаніи возмутило его до глубины души и что, въ тоже время, ревнивая страсть его къ Гедвигѣ достигла до своего зенита. Что возбужденіе, въ которомъ онъ засталъ Гедвигу, могло относиться къ доктору,-- это ему и въ голову не приходило. Онъ зналъ, что именно его вызвало, а потому сказалъ тихимъ, довѣрчивымъ голосомъ, усаживаясь на стулъ возлѣ Гедвиги:

-- Простите мнѣ мою давишнюю нескромность. Я не долженъ былъ хвалиться милостью женщины; но я и не хвалился; я просто хотѣлъ отвести подозрѣнія, ради васъ самихъ. Прислуга, кажется, вздумала сплетничать; по крайней мѣрѣ Стефанія знаетъ -- черезъ свою камеръ-юнгферу, полагаю, которая, въ свою очередь, слышала это отъ моего камердинера, -- что вы ко мнѣ писали. Само собой разумѣется, что Стефанія не могла упустить такого удобнаго случая разыграть чувствительную сцену, а зная неразуміе Стефаніи, нельзя сказать: кому она уже успѣла или не успѣла объ этомъ сообщить. Своей матери навѣрное, да во всей вѣроятности, и принцу. Мнѣ, разумѣется, хотѣлось положить конецъ этой сплетнѣ. Если я выбралъ плохое средство -- а я почти сознаюсь, что средство никуда негодно, -- то прошу васъ сказать мнѣ это откровенно; отъ васъ мнѣ пріятно даже получить выговоръ.

Графъ подождалъ отвѣта, но его такъ долго не было, что терпѣніе его лопнуло.

-- Развѣ вы не желаете говорить со мной? спросилъ онъ тихо и убѣдительно.

-- Извините, я не слыхала, что вы сказали, отвѣчала Гедвига, которая вдругъ встала и принялась ходить по комнатѣ.

Графъ прикусилъ губу. Неужели Гедвига такъ разсердилась, что не хочетъ его слушать? или же она такъ взволнована, что не можетъ слушать? и слѣдуетъ ли ему объяснить ея волненіе въ свою пользу? Во всякомъ другомъ случаѣ, онъ бы такъ и сдѣлалъ; но теперь, слѣдя глазами за стройной фигурой Гедвиги, въ то время, какъ она расхаживала по комнатѣ, повидимому не обращая на него ни малѣйшаго вниманія, онъ сказалъ про себя: одинъ невѣрный шагъ, одинъ фальшивый звукъ -- и дѣло проиграно!

` -- Ну, такъ я не повторю того, что сказалъ, а лучше по

благодарю васъ за тѣ дорогія строчки, которыми вы -- теперь я могу это сказать -- сняли тяжесть съ моей груди. Но вы опять не слушаете того, что я вамъ говорю.

-- Слушаю, слушаю, возразила Гедвига; я сняла тяжесть съ вашей груди! Какъ великъ былъ ея вѣсъ?

И она засмѣялась.

-- Я васъ не понимаю, сказалъ графъ, не понимаю вашей насмѣшки и вашего озлобленія послѣ того, какъ вы сами протянули мнѣ руку примиренія, послѣ того, какъ вы собственной рукой начертали: "прошлое должно быть предано забвенію и отнынѣ мы будемъ жить какъ люди, покончившіе свои разсчеты".

-- Мнѣ не слѣдовало писать этого, замѣтила Гедвига.

-- Потому что письмо дало желанную пищу сплетникамъ?

-- Какое мнѣ до этого дѣло?

-- Такъ почему же?

-- Потому, что предложеніе мое несбыточно; потому, что ш никогда не выполните честно договора, заключеннаго съ вами; потому что, хотя бы вы тысячу разъ утверждали, что мы квиты, но въ эгоистическомъ сердцѣ своемъ вы не перестанете считать себя нашимъ заимодавцемъ и приписывать себѣ Богъ знаетъ какое великодушіе, если не подкрѣпите своего требованія прямымъ насиліемъ; но вы не сочтете низкимъ добиваться инымъ путемъ своей цѣли, хотя бы онъ безжалостно разбивалъ наше сердце.

Говоря такимъ образомъ, она все время прохаживалась по комнатѣ; шлейфъ ея шелковаго платья шумѣлъ и хрустѣлъ, высокая фигура ея то ярко освѣщалась люстрой, то чуть обрисовывалась въ тѣни, когда она скрывалась въ глубинѣ комнаты; такъ точно и голосъ ея, то гремѣлъ въ порывѣ страсти, то переходилъ чуть не въ шопотъ.

Графъ, сидѣвшій въ креслѣ, какъ прикованный, и внимательно слѣдившій за каждымъ ея движеніемъ, почувствовалъ, хотя уже не впервые, что здѣсь онъ имѣетъ дѣло съ безгра¹ яичной, безпредѣльной силой, покорить, обуздать которую -- внѣ его власти; онъ спрашивалъ себя, не значитъ ли терять напрасно время и трудъ -- любить существо, которое съ каждой минутой становилось для него все неуловимѣе и могло ускользнуть совсѣмъ?

-- Не говорите со мной загадками, если хотите, чтобы я васъ понялъ, сказалъ онъ.

-- Я вовсе не требую, чтобы вы, или вамъ подобные, понимали меня, графъ!

-- Вы или вамъ подобные? повторилъ графъ. Немного обидно для аристократа, какимъ зовутъ меня люди, что его смѣшиваютъ, безъ дальнихъ околичностей, со всякимъ.

-- А въ чемъ же разница между вами и всякимъ другимъ человѣкомъ? спросила Гедвига, остановись передъ графомъ, скрестивъ руки на груди и устремивъ на него свои большіе, темные, сверкавшіе страстью глаза.-- Люди вашего круга вѣчно хотятъ быть безгрѣшными богами, милостиво принимающими жертвы отъ насъ, простыхъ смертныхъ, но никогда и ни при какихъ обстоятельствахъ не желаютъ приносить жертвъ намъ, простымъ смертнымъ. Но я готова отдать справедливость лично вамъ, Вы честнѣе другихъ. Вы никогда не доводили обманъ до того, чтобы выдавать себя за святого, никогда не отрицали, что вы вовсе не годитесь для роли жертвеннаго агнца и что относительно насъ, простыхъ смертныхъ, вы намѣрены держаться того же самого образа дѣйствій, какого вы вообще держитесь въ жизни и который выражается словами: все впередъ!-- Съ самой датской война слова эти сдѣлались вашимъ лозунгомъ, и теперь вы не разстаетесь съ нимъ! Все впередъ! хотимъ ли мы завладѣть непріятельской батареей, или соціальной привилегіей, или красивой женщиной, все равно! впередъ! впередъ! мы не даемъ пощады, не дѣлаемъ уступокъ, мы разбиваемъ сердца, которыми, не можемъ завладѣть. Что вы не разбили моего сердца, то, Богу извѣстно, это случилось не по вашей винѣ, а благодаря тому, что во мнѣ живетъ нѣчто такое, что должно было бы жить во всѣхъ вашихъ противникахъ, и тогда вы не много бы выиграли отъ вашего пресловутаго: впередъ! впередъ! не столько, сколько теперь.

-- А что такое, осмѣлюсь спросить, это нѣчто?

-- Любовь къ свободѣ, твердая рѣшимость не дозволять поработить себя цикому въ свѣтѣ, никогда не склонять главы передъ тѣмъ, что я считаю недостойнымъ, жить по своему разумѣнію, идти той дорогой, какую я себѣ избрала, и никому не позволять своротить меня съ этой дороги, ни лестью, ни угрозами, куда бы меня ни привела эта дорога, хотя бы....

-- Въ мои объятія! вскричалъ графъ, вскакивая и бросаясь къ Гедвигѣ, которая ни на шагъ не отступила назадъ, но устремивъ въ. разгоряченное лицо графа ледяной взоръ, промолвила ледянымъ голосомъ:

-- Вы плохо выбрали время; кто хочетъ меня удержать, тотъ долженъ уцѣпиться за меня обѣими руками, а вы забываете, что носите одну руку на перевязи.

-- А вы забываете, почему я ношу ее на перевязи!

-- Мнѣ помнится, вы только что говорили, графъ, что мы квиты. Или, быть можетъ, вы хотите мнѣ доказать, насколько я была нрава, говоря, что разсчитаться съ вами невозможно? Мнѣ не требовалось этого доказательства, но, тѣмъ не менѣе, благодарю васъ и прошу не опасаться того, что меня будетъ тревожить неконченный разсчетъ съ вами. Будь это такъ, я бы сказала: возвратите мнѣ мой покой и уѣзжайте какъ можно скорѣй! но я не говорю этого, слышите, графъ, я этого не говорю!" Однако я боюсь, что нашъ долгій tête-à-tête наскучилъ вамъ; остальное общество, кажется, не намѣрено вернуться, а потому я не задерживаю васъ, если вы желаете послѣдовать его примѣру и удалиться къ себѣ.

Она поклонилась графу, который отвѣчалъ ей тѣмъ же..

-- Вы сегодня ужасно сердиты, замѣтилъ графъ.

-- Когда такъ, то берегитесь!

-- Это не совсѣмъ въ моихъ привычкахъ, а еще менѣе -- позволять съ собой играть, какъ вы только-что изволили это сдѣлать.

-- Вы, кажется, читаете мнѣ мораль, графъ? Вы здѣсь не въ комнатѣ вашей супруги.

-- Не натягивайте слишкомъ тетивы.

-- Я ничего не имѣю противъ того, если она лопнетъ.

-- Это можетъ случиться скорѣе, чѣмъ вы думаете.

-- Я думаю, что чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.

-- Вы начали съ загадокъ и загадками кончаете.

-- Прекрасно, когда конецъ дѣло вѣнчаетъ.

-- И все-таки это не послѣднее слово между нами.

-- Если вы такъ въ этомъ увѣрены, то конечно согласитесь, что на сегодняшній день съ насъ довольно.

-- Какъ вамъ угодно.

Графъ поклонился вторично и направился къ двери, въ которой столкнулся съ принцемъ.

-- Ахъ! сказалъ принцъ, вы одни? гдѣ же графиня?

-- Стефанія, по моему желанію, пошла отдохнуть, отвѣчалъ графъ. Несчастный случай этотъ нѣсколько разстроилъ ее; я тоже собирался уходить. Докторъ, надѣюсь, внѣ опасности?

-- Да, то-есть я полагаю, отвѣчалъ принцъ.

-- Ну, такъ я не стану долѣе задерживать васъ, сказалъ графъ.

Принцъ и Гедвига остались одни. Но прошло нѣсколько минутъ прежде, чѣмъ въ персидской комнатѣ нарушено было молчаніе. Принцъ находился въ лихорадочномъ возбужденіи; страшное подозрѣніе, преслѣдовавшее его всѣ эти дни, сегодня вечеромъ почти перешло въ увѣренность. Когда давеча графъ упомянулъ о запискѣ, которую ему написала Гедвига, принцъ вздрогнулъ, точно онъ наступилъ На змѣю. Предчувствіе подсказало ему, что исторія съ запиской не такъ проста и что Стефаніи это извѣстно. Иначе, почему же она такъ испугалась? И вотъ теперь, противъ ожиданія, онъ засталъ ихъ здѣсь наединѣ; оба были такъ взволнованы, что нельзя предположить, чтобы они вели обыкновенную, салонную бесѣду.

Принцъ взялъ съ чайнаго стола стаканъ воды и омочилъ свои дрожащія губы.

Онъ хотѣлъ поставить стаканъ на мѣсто, но онъ выскользнулъ изъ его дрожащихъ рукъ и съ звономъ покатился на серебряный подносъ. Гедвига какъ будто ничего не слыхала; она сидѣла не шевелясь и неподвижно уставивъ глаза въ одну точку.

-- Гедвига! сказалъ принцъ.

Она взглянула на него.

Онъ хотѣлъ спросить: любишь ли ты графа? но когда глаза его встрѣтились съ темными глазами Гедвиги, то мужество покинуло его. Рѣшительное слово замерло на губахъ, а вмѣсто него онъ сказалъ почти безсознательно:

-- Кажется, что несчастный случай съ докторомъ интересуетъ тебя менѣе даже, чѣмъ Стефанію?

Гедвига провела рукой но лбу.

-- Что ты говоришь? спросила она.

-- Я говорю, что несчастный случай съ докторомъ, къ которому ты прежде относилась съ участіемъ, повидимому, вовсе не интересуетъ тебя.

-- Но вѣдь онъ не умеръ, проговорила Гедвига.

-- Неужели люди должны умереть, чтобы возбудить твое участіе? замѣтилъ принцъ съ горечью.

Гедвига снова провела рукой по лбу.

-- Но вѣдь онъ не умеръ, повторила она.

Она встала и принялась ходить взадъ и впередъ по комнатѣ. "Не покончить ли со всѣмъ этимъ теперь же? не сказать ли: вы всѣ терзаете меня: сильный терзаетъ меня оскорбительной увѣренностью въ своей силѣ; другой терзаетъ меня свой слабохарактерностью, изъ-за которой не можетъ рѣшить: оставаться ли ему или уходить, жить или умереть! ты, старикъ, терзаешь меня, требуя того, чего я никакъ не могу-тебѣ дать! всѣ вы терзаете меня и я не хочу долѣе выносить этой пытки! Не сказать ли ей это? Вѣдь она не боится послѣдствій и не изъ боязни молчала она до сихъ поръ и допустила графа впасть въ жестокое заблужденіе. Какое ей дѣло, что будетъ съ ней! Но, старикъ! вотъ этотъ старикъ съ сѣдой головой, съ блѣднымъ, измученнымъ лицомъ: онъ вѣдь не перенесетъ удара, смертельнаго удара въ его слабое, но не неблагородное сердце! Онъ былъ очень, очень добръ къ ней.... тогда! и честно вѣрилъ въ исполненіе своей клятвы! И онъ остался все тѣмъ же; онъ относится къ ней все съ той же преданностью и рыцарской нѣжностью. Нѣтъ, она на можетъ нанести ему такого удара; не слѣдуетъ, не должна она разрывать союза, прежде чѣмъ онъ самъ не разорветъ его! Она должна молчать и страдать, пока онъ самъ молча страдаетъ, какъ теперь, когда печаль отуманиваетъ его все еще прекрасные глаза и глубокими морщинами ложится на его красивомъ лбу и вдоль блѣдныхъ щекъ. Бѣдный, бѣдный старикъ!" Она подошла къ нему, наклонилась, коснулась губами его лба, и вышла изъ комнаты.

Принцъ сидѣлъ прикрывъ глаза рукой, какъ бы желая скрыть, что онъ плакалъ. Вѣдь онъ зналъ, что она чувствуетъ въ вену только состраданіе! Да! только состраданіе! И онъ такъ слабъ, что выноситъ это; такъ нищъ, что чувствуетъ благодарность за тѣ крохи, которыя перепадаютъ ему со стола ей любви, ея любви къ ненавистному человѣку, измѣнившему святымъ и завѣтнымъ преданіямъ своего рода, наемщику на службѣ у чужого господина, искателю приключеній, который заносить нечестивую руку на его княжескую корону и на нее, на ту женщину, которая дороже ему вороны, дороже всего въ мірѣ!

-- Ваша свѣтлость изволили звать меня, сказалъ Глейхъ, уже нѣсколько минутъ стоявшій позади своего господина, а теперь сдѣлавшій видъ, какъ будто онъ только-что вошелъ въ комнату.

-- Ахъ! это ты, Андрей, отвѣчалъ принцъ; ты хорошо сдѣлалъ, что пришелъ; ты уложишь меня въ постель, я не хорошо себя чувствую, дай мнѣ руку.

-- Ваша свѣтлость принимаете все слишкомъ близко къ сердцу, замѣтилъ Глейхъ. Онъ уложилъ своего господина въ постель и стоялъ теперь у кровати, держа въ рукахъ различныя принадлежности его костюма и готовясь задернуть пологъ кровати.-- А люди-то вовсе не умѣютъ цѣнить этого. Когда я вижу, какъ ваша свѣтлость изволите заботиться о господинѣ докторѣ, я господинъ докторъ, тѣмъ не менѣе, собирается уходить отъ вашей свѣтлости, то говорю самому себѣ: Андрей, говорю я, юнъ уходитъ не спроста, его что-нибудь гонитъ отсюда.

-- Ты всегда не терпѣлъ его, сказалъ принцъ.

-- А онъ вообще такой пріятный человѣкъ, проговорилъ Глейхъ, какъ будто про себя. Много слезъ прольется, когда, онъ уѣдетъ. Прикажете, ваша свѣтлость, задернуть пологъ?

-- Я приказываю тебѣ высказать то, что у тебя на умѣ, закричалъ съ сердцемъ принцъ.

Андрей нахмурилъ густыя брови. Развязка наступала, по его мнѣнію, не въ пору; онъ самъ еще не могъ рѣшить, съ какого козыря изъ двухъ, имѣвшихся у него на рукахъ, слѣдуетъ ему сходить. Онъ очень хорошо зналъ, о чемъ спрашивалъ его принцъ; но вѣдь могло легко случиться, что она находится теперь въ такихъ же отношеніяхъ съ графомъ, какъ прежде съ докторомъ. Письмо, про которое разсказалъ ему Дитрихъ, было довольно подозрительно, и еслибы болванъ Дитрихъ распечаталъ его, то, быть можетъ, оно могло бы пригодиться; но теперь оно ровно ни къ чему не служило. Да, графа принцъ и безъ того ненавидитъ! Притомъ графа опасно впутывать въ исторію, доктора же менѣе опасно, а слѣдовательно дѣло будетъ вѣрнѣе.

-- Ну? закричалъ принцъ.

-- Если ваша свѣтлость приказываете, то, конечно, мой долгъ повиноваться; а такъ какъ дѣло приходитъ къ концу, то въ сущности не бѣда, если я скажу: ему не слѣдовало бы вовсе пріѣзжать сюда.

-- Вотъ ужъ совсѣмъ не того я ожидалъ, пробормоталъ принцъ.

-- Рыбка не хочетъ клевать, подумалъ Андрей и громко сказалъ: когда видишься этакимъ манеромъ изо дня въ день, цѣлымъ три года, да къ тому же молодъ, да, наконецъ....

-- О комъ говоришь ты? закричалъ принцъ, приподнимаясь съ подушекъ.

-- О господинѣ докторѣ, ваша свѣтлость, о комъ же еще? отвѣчалъ Андрей.

-- Ты глупъ, старикъ! сказалъ принцъ, снова укладываясь на подушкахъ.

Андрей прикусилъ свои тонкія губы. Но онъ зашелъ слишкомъ далеко, чтобы остановиться на пол-пути; да къ тому же его сердило, что его назвали глупымъ.

-- Ваша свѣтлость замѣтили однажды, что я все вижу и слышу, что вокругъ меня происходитъ; ну вотъ, когда свяжешь вмѣстѣ все, что видѣлъ и слышалъ въ теченіи этихъ трехъ лѣтъ....

Онъ умолкъ; принцъ лежалъ въ раздумья.

-- Невозможнаго тутъ нѣтъ, пробормоталъ онъ, и оно многое объясняетъ. Бѣдный малый, конечно.... ему нельзя было долѣе оставаться. Но зачѣмъ ты раньше не сказалъ мнѣ объ. этомъ?

-- Я не зналъ, что ваша свѣтлость такъ легко это примете, отвѣчалъ Андрей.

-- Но изъ чего я буду волноваться? спросилъ принцъ. Конечно, конечно, бѣдный мотылекъ, сожигающій свои крылышки на пламени.... на это смотрятъ хладнокровно, а между тѣмъ ему больно, очень больно!

-- Еще бы! прощаніе и разлука! замѣтилъ Андрей, вотъ потому-то я и говорилъ, что много слезъ прольется, когда онъ уѣдетъ.

Принцъ широко раскрылъ глаза и пристально поглядѣлъ на своего повѣреннаго.-- Задерни пологъ, Андрей, сказалъ онъ.

Андрей исполнилъ, что ему было приказано, и вышелъ изъ комнаты. Но не успѣлъ онъ затворите дверь, какъ принцъ снова отдернулъ пологъ и, приподнявшись на постелѣ, сталъ вглядываться въ полу-мракъ, который ночь проливала въ большомъ, великолѣпномъ покоѣ.

-- Такъ вотъ что хотѣлъ сказать Андрей. На это намекалъ онъ своими вѣчными недомолвками, которыхъ я никода вполнѣ не понималъ? Что-жъ, это можетъ быть.... съ его стороны; нельзя также отрицать и нѣкотораго участія съ ея стороны; но чтобы она чувствовала къ нему серьезную привязанность!... пустяки! гдѣ у Андрея глаза! И неужели умный старикъ дѣйствительно не видитъ того, что для меня такъ ясно, да и для Стефаніи кажется также не секретъ, и.... она хотѣла, чтобы онъ уѣхалъ прежде, чѣмъ тотъ пріѣдетъ. Должно быть она боялась того, чья почтительная преданность хорошо была ей извѣстна: она, быть можетъ, знала, что именно онъ станетъ всего внимательнѣе наблюдать за ней?... и какъ она дурно обращается съ нимъ съ тѣхъ поръ.... это всякому бросается я глаза.... и это равнодушіе, послѣ перваго испуга! Да, да, онъ знаетъ въ чемъ дѣло, и она также! ко мнѣ относились его послѣднія слова: не тревожь блаженнаго сна!.... да, я слишкомъ крѣпко спалъ! Кто бы могъ думать, что у старика такая горячая кровь! у меня также кровь еще слишкомъ горяча!...

Принцъ вздрогнулъ: ему показалось, что въ темномъ углу стоитъ какая-то фигура съ ножемъ въ рукѣ. Но то былъ ли портретъ его отца въ натуральную величину, который на минуту ярче освѣтился ночной лампой.

-- Твоя кровь течетъ въ моихъ жилахъ, прошепталъ принцъ, ты передалъ мнѣ свою фигуру, свои черты; я во всемъ похожъ на тебя, но только я еще несчастнѣе тебя. Та, которую ты такъ любилъ! она! моя мать.... она также предпочла тебѣ негодяя; но все-таки она хоть когда-нибудь любила тебя. Тф все-таки обладалъ ею и наслѣдникомъ твоимъ былъ твой сынъ, для него лелѣялъ ты свои гордыя мечты, съ нимъ ты могъ говорить о своихъ планахъ. Но я, я! ахъ! мнѣ вѣчно приходится жить плодами, которыхъ рука моя не можетъ достать! утолять жажду водою, которая убѣгаетъ изъ-подъ моихъ ногъ! Гордая мечта твоей жизни хотя однажды приняла осязаемую форму. То была ложь, но ее произнесли уста властелина міра. Кто могъ осудить тебя за то, что ты ей повѣрилъ! У меня же... у меня племянникъ, вмѣсто дяди! да и не онъ самъ, а его посолъ, который тайно пробирается ко мнѣ, тайными путями, путями измѣны! Но пусть будетъ такъ! никогда еще не ненавидѣлъ я Пруссію сильнѣе, чѣмъ теперь! Я могу теперь сдѣлать то, чего прежде не могъ бы!

Принцъ снова вздрогнулъ. Ужасающая буря съ воемъ разразилась надъ замкомъ. Въ саду, передъ окнами спальной принца, буря ревѣла и теребила верхушки деревъ; она стонала въ башняхъ и старый замокъ содрогался до самого основанія, точно онъ чувствовалъ, что слишкомъ долго простоялъ на своей скалѣ и что пора ему развалиться, если его господинъ питаетъ такіе страшные, измѣнническіе помыслы, какъ тѣ, что зародились въ его разгоряченномъ мозгу и упорно засѣли въ немъ. Напрасно прижималъ принцъ сѣдую голову къ шелковымъ подушкамъ, напрасно призывалъ сонъ, который далъ бы ему забыться, хотя бы на нѣсколько минутъ!...

ГЛАВА ОДИНАДЦАТАЯ.

Ясное утро смѣнило бурную и дождливую ночь. Золотое іюльское солнце обливало такимъ горячимъ свѣтомъ зубцы стараго замка, что влажная прохлада, царствовавшая въ темныхъ дворахъ, казалась благодѣяніемъ. Съ террасъ, гдѣ садовники, съ своими помощниками, дѣятельно старались исправить поврежденія, случившіяся за послѣдніе дни, вѣялъ теплый вѣтерокъ, пропитанный благоуханіями безчисленныхъ цвѣтовъ и растеній. Въ свѣжей листвѣ деревъ чирикали, пѣли и заливались птицы; надъ слабо озаренными лужайками оленьяго парка тянулись къ ущельямъ легкія полосы тумана, и поднимались въ лѣсу, между тѣмъ какъ вершины горъ уже были залиты яркимъ свѣтомъ.

Германъ стоялъ у окна своей спальни и долго любовался очаровательной картиной природы.-- Кто бы могъ представить себѣ это вчера, говорилъ онъ про себя; вчера казалось, что природа никогда болѣе не разстанется съ темной, траурной одеждой, въ которую она облеклась, а сегодня она улыбается и вся сіяетъ, точно счастливая невѣста. Можно ли упрекнуть несчастливца, если онъ не остается нечувствительнымъ къ такому пріятному явленію, если онъ радостно вникаетъ сладкой вѣсти, которою какъ будто встрѣчаютъ его небо и земля, если въ его омраченномъ умѣ снова воскреснетъ благочестивая вѣра въ то, что все, все можетъ еще измѣниться къ лучшему. Но я слишкомъ разочарованъ и муки, пережитыя мною вчера, слишкомъ велики. Мнѣ не надо этого знаменія!

Онъ подперъ лобъ рукой, потоку что голова его все ея болѣла, послѣ ночи, проведенной въ лихорадкѣ и снова долго созерцалъ ландшафтъ, затѣмъ печально покачалъ головой и сдѣлалъ такое движеніе, какъ будто тихо закрылъ книгу. Что ему теперь во всемъ этомъ! впереди ждетъ еще много часовъ, когда ему можно будетъ перелистывать эту книгу съ сердечной радостью или съ сердечной болью.

Вѣдь теперь должно все рѣшиться. При всей своей слабости, онъ ощущалъ теперь въ себѣ силы и былъ благодаренъ за то, что у него явились силы; и совсѣмъ тѣмъ, сердце его больше не билось и не рвалось, какъ въ предыдущіе дни; нѣтъ, хотя оно все еще слегка ныло, но билось медленно и спокойно, какъ должно биться сердце у человѣка, которому хотя и предстоитъ разлука, но онъ встрѣчаетъ ее съ миромъ.

-- Съ миромъ.... и въ мирѣ со всѣмъ и со всѣми, для того, чтобы ко мнѣ самому вернулся миръ, тотъ миръ, который наполнялъ мое сердце, прежде чѣмъ судьба послала мнѣ это испытаніе, которое я такъ плохо выдержалъ. Я полагалъ, что посвященъ въ великую тайну, что овладѣлъ ею и вполнѣ поспи слово, въ которомъ заключается печальная разгадка здѣшняго міра, великое, торжественное слово: самоотреченіе! Я вижу теперь, что я новичокъ, что мнѣ еще многому слѣдуетъ учимъ Какъ бы то ни было, а испытаніе осталось позади меня; я еще живу, я дышу и слѣдовательно могу искупить свой грѣхъ противъ святого духа свободы и истины. Я носилъ цѣпи, которыя самъ наложилъ на себя, но я могу самъ освободить себя. Я не глумлюсь надъ этими цѣпями: онѣ сильно поранили мои члены, но я долженъ стряхнуть ихъ съ рукъ, какъ стряхнулъ съ дули! Нѣсколько строкъ, и я также свободенъ съ внѣшней стороны, какъ свободенъ въ сватая святыхъ моей души.

Онъ пошелъ въ свой кабинетъ и сѣлъ писать въ принцу. Въ сущности ему оставалось устранить только одно препятствіе, но Германъ вскорѣ почувствовалъ, что устранить его не такъ-то легко. Онъ обѣщалъ принцу не ставить его своимъ поспѣшный отъѣздомъ въ затруднительное положеніе относительно гостей; онъ обѣщалъ самой графинѣ не уѣзжать изъ замка, пока не будетъ кѣмъ его замѣнить. До сихъ поръ ничего не было сдѣлано въ этомъ направленіи, а что его Ротебюльскому сотоварищу, который за полчаса передъ тѣмъ ушелъ отъ него, нельзя было поручить никакого важнаго случая,-- это ему было слишкомъ хорошо извѣстно. То было несносное обязательство; но несносное или нѣтъ, а онъ не привыкъ легко относиться въ долгу. Онъ перебралъ въ умѣ всѣхъ своихъ университетскихъ товарищей, размышляя: можетъ ли кто-нибудь изъ нихъ служить ему преемникомъ. Всѣ они занимали болѣе или менѣе обезпеченное и почетное положеніе. Нельзя надѣяться, чтобы кто-нибудь изъ нихъ промѣнялъ то, чего достигъ, на мѣсто, представлявшее весьма мало привлекательнаго для всякаго сколько-нибудь честолюбиваго человѣка. Германъ снова при этомъ тяжело почувствовалъ, что остался позади великаго воинства, что онъ отсталый, заблудившійся въ пустынѣ. Однако надо было придумать, какъ пособить горю. Но развѣ это его дѣло? или же во всякомъ случаѣ дѣло, касающееся его одного? Всего проще, казалось, обратиться прямо къ графу, котораго это дѣло касалось всего ближе, и потребовать, чтобы онъ самъ занялся имъ. Для такого знатнаго барина не могло быть слишкомъ затруднительнымъ найти врача, его желанія не знали отказа.

Германъ отложилъ въ сторону начатое письмо къ принцу, чтобы въ короткой запискѣ къ графу изложить свою просьбу; онъ только-что подписалъ свое имя, когда слуга спросилъ: можетъ ли графъ лично освѣдомиться о здоровья господина доктора? Германъ всталъ и пошелъ на встрѣчу графу, который, вслѣдъ затѣмъ, вошелъ въ комнату.

-- Вотъ какъ! сказалъ онъ, смѣясь, я бы никакъ не ожидалъ этого вчера вечеромъ, когда вѣсть о вашемъ паденіи упала къ намъ, какъ бомба, и произвела страшное замѣшательство. Нельзя не увѣровать въ цѣлительную силу лекарствъ и въ искусство самого врача, который умѣетъ и можетъ такъ быстро излечить самого себя. А между тѣмъ, по всему, что я слышалъ, паденіе ваше было весьма серьезное. Какъ это съ вами случилось?

-- Я хотѣлъ спастись отъ дождя, возразилъ Германъ, но позабылъ при этомъ, что скакать на плохо выѣзженной лошади опаснѣе, чѣмъ находиться подъ самымъ проливнымъ дождемъ.

-- Совсѣмъ такъ, какъ я предполагалъ, замѣтилъ графъ. Ну, я живо могу представить себѣ, каково вамъ было. Но вы согласитесь со мной, что ваши паціенты приносятъ вамъ честь; и теперь, когда вы сами обратились въ паціента, я вдвойнѣ радуюсь, что могъ наконецъ сегодня утромъ снять несносную повязку.

-- Желаю, чтобы вы не слишкомъ поторопились, отвѣчалъ Германъ. Позвольте еще разъ освидѣтельствовать вашу руку.

-- Я не желалъ бы васъ безпокоить, сказалъ графъ.

-- Какъ вамъ угодно, отвѣчалъ Германъ, но я совѣтовалъ бы вамъ остерегаться еще, въ теченіи нѣсколькихъ дней, если вы желаете поскорѣй владѣть своей рукой вполнѣ свободно.

-- Желаю ли я? возразилъ графъ. Еще бы не желать! Конечно, отпускъ ной кончается лишь шестнадцато числа, но роль однорукаго показалась бы мнѣ слишкомъ продолжительной, даже въ теченіи этого времени. Да и кто знаетъ, какъ скоро налъ могутъ понадобиться обѣ руки! Я получилъ сегодня письма изъ Берлина. Въ нихъ упоминается о важномъ событіи, случившемся вчера; какъ будто намъ здѣсь приносятъ газеты на домъ, какъ въ Берлинѣ; какъ будто мы здѣсь не отстаемъ на день или на два отъ всемірной исторіи! Я не могу представить себѣ, что могло случиться, когда король находится на водахъ, а графъ Бисмаркъ въ Варцинѣ, а между тѣмъ событіе должно быть важное, потому что мой корреспондентъ, человѣкъ вообще съ свѣтлой, трезвой головой, совершенно забылъ сказать мнѣ, въ чемъ дѣло. Но изъ всего можно заключить, что вышло недоразумѣніе съ Франціей. Ну, съ этой стороны гроза давно уже чувствуется въ воздухѣ и рано или поздно -- а по моему мнѣнію, лучше рано, чѣмъ поздно!-- она должна разразиться. Сегодня долженъ пріѣхать нашъ французскій гость; быть можетъ, отъ него мы узнаемъ какія-нибудь подробности. Но я не хочу долѣе надоѣдать вамъ. Вы были, какъ я вижу, заняты.

Графъ всталъ и взялся за фуражку и перчатки, которыя лежали передъ нимъ на столѣ.

-- Ахъ! сказалъ онъ, я чуть-было самъ не провинился сейчасъ, какъ тѣ люди, которыхъ я только-что укорялъ въ забывчивости. Жена, которая, кстати, поручила вамъ очень кланяться, точно также получила сегодня письмо изъ Берлина, отъ своей матери. Графиня хотѣла, какъ вамъ извѣстно, пріѣхать лишь въ будущемъ мѣсяцѣ, во времени разрѣшенія моей жены, самое раннее ко дню рожденія принца, но теперь она передумала, или лучше, сказать: получила возможность передумать, потому что ея принцесса на этотъ разъ вздумала раньше ѣхать домой къ герцогу, и слѣдовательно графиня раньше получитъ свою свободу, которой она, разумѣется, и воспользуется съ тѣмъ, чтобы пріѣхать сюда. Она послѣ завтра будетъ уже здѣсь, слѣдовательно.... у насъ сегодня шестое.... значитъ восьмого, и въ этомъ вы тотчасъ же признаете слишкомъ заботливую мамашу -- въ сопровожденіи своего домашняго врача, тайнаго^ совѣтника Винклера. Я смѣялся надъ женой, по что прикажете дѣлать, если желаешь сохранить домашній миръ? Добрыя созданія вовсе не имѣютъ въ виду никого обидѣть, хотя, быть можетъ, на видъ оно и кажется обиднымъ; и на этотъ разъ я долженъ оправдать мою жену, она совсѣмъ невиновата и не менѣе, чѣмъ я, огорчена слабостью своей мамаши. Я увѣренъ, что вы войдете въ наше положеніе.

-- О, разумѣется, отвѣчалъ Германъ; но и вы, если потрудитесь взглянуть на эту записку, -- увидите, изъ какого затруднительнаго положенія выводитъ меня ваше сообщеніе.

-- Ахъ! сказалъ графъ, пробѣгая строчки, вы серьезно желаете уѣхать?

-- Вы помните, конечно, графъ, что а уже до вашего пріѣзда просилъ отставки у принца и остался лишь вслѣдствіе убѣдительной просьбы его свѣтлости.

-- Какъ же, какъ же! отвѣчалъ графъ, и именно ради насъ, то-есть, я хочу сказать, ради графини. Но вотъ теперь все устроивается, какъ нельзя лучше. Я могу сообщить о вашемъ рѣшеніи? И онъ сложилъ записку и положилъ ее въ карманъ.

-- Но только одной графинѣ, смѣю просить; его свѣтлость долженъ, конечно....

-- Услышать отъ васъ самихъ то, что вы имѣете ему сообщить, поспѣшно добавилъ графъ. Ну, конечно, это само собой разумѣется. Но еще разъ, не хочу долѣе мѣшать вамъ. Добраго утра, докторъ!

Германъ съ горькой усмѣшкой поглядѣлъ на дверь, въ которой скрылся графъ.-- Я опять задалъ себѣ безполезныя хлопоты, сказалъ онъ про себя. Подумаешь, какъ нашему брату трудно понять, что безъ него легко обойтись! Ну, теперь, слава Богу, дорога расчищена и ужъ на этотъ разъ я съ нея не сверну.

Онъ снова принялся за письмо къ принцу. То, что онъ написалъ, не годилось больше послѣ сообщенія графа; онъ долженъ былъ начать снова. Теперь положеніе значительно упрощалось, но онъ все-таки не могъ подобрать настоящихъ выраженій. Неопредѣленная тяжесть въ головѣ становилась все мучительнѣе. Онъ не одинъ разъ долженъ былъ останавливаться. Наконецъ съ трудомъ написалъ нѣсколько строкъ, которыя ему совсѣмъ не понравились, когда онъ ихъ прочелъ, но которыя онъ, тѣмъ не менѣе, запечаталъ въ конвертъ и надписалъ.

-- У его свѣтлости конференція съ господиномъ фонъ-Цейзелемъ и съ господиномъ совѣтникомъ, сказалъ слуга. Едва-ли мнѣ удастся доставить записку.

-- Все-таки попытайтесь.

-- Непремѣнно, господинъ докторъ.

Слуга ушелъ.

-- Въ концѣ концовъ становишься эгоистомъ, проговорилъ Германъ. Но вѣдь каждому своя рубашка ближе къ тѣлу.

Онъ усмѣхнулся, когда замѣтилъ, что произнесъ эти слова громко и серьезно.-- Новая мудрость въ твоихъ устахъ! но живя съ волками научаешься по-волчьи выть! Что теперь остается дѣлать? Сложить палатку, подъ которой такъ долго.... слишкомъ долго отдыхалъ. Сборы будутъ не долгіе.

Онъ окинулъ взоромъ комнату. Многое ли принадлежало ему въ этой нарядной, даже богатой обстановкѣ? ни диванъ, на которомъ онъ лежалъ, ни столъ съ великолѣпнымъ ковромъ, на которомъ онъ писалъ, ни большое зеркало, въ которомъ отражалось его блѣдное лицо, -- ничто изъ этого ему не принадлежало. Имущество его невелико: небольшая библіотека медицинскихъ книгъ, инструменты и приборы для физическихъ и химическихъ изслѣдованій -- вотъ и все. Все остальное было богатымъ одѣяніемъ, въ которое облекаютъ статиста затѣмъ, чтобы онъ могъ прилично участвовать въ великолѣпномъ зрѣлищѣ; и которое онъ снимаетъ, когда его отпускаютъ домой. И обо всемъ этомъ я ни разу не подумалъ во все это время! а между тѣмъ все это такъ просто, такъ ясно, если раскрыть глаза. Но я былъ глупъ; свѣтъ вовсе не такъ прекрасенъ, какъ я воображалъ; напротивъ того, онъ жалокъ и ничтоженъ. Тѣмъ лучше! тѣмъ легче будетъ мнѣ на будущее время оставаться трезвымъ.

Пока онъ думалъ все это, вѣки его сомкнулись. Онъ долго и крѣпко спалъ, въ то время, какъ на дворѣ замка, на который выходили окна его комнаты, царствовало необыкновенное движеніе, и перешло даже въ коридоры кавалерскаго флигеля; тѣмъ временемъ солнце поднималось все выше и выше и наконецъ ярко озарило комнату.

И вотъ, наконецъ, приснилось ему слѣдующее: онъ спалъ, но его разбудилъ стукъ у дверей, которая медленно отворилась. Лицо милой выглянуло изъ-за двери и съ кроткой улыбкой кивнуло ему.-- Ты пришла наконецъ? спросилъ онъ.-- Ты долго меня ждалъ,-- возразила она, проскользнувъ въ комнату,-- мучительно ждалъ; я это знаю. Но развѣ я могла придти раньше? развѣ я не связана тысячью приличій? развѣ я могу поступать такъ, какъ я хочу? Ахъ! еслибы я могла дѣлать то, что хочу!

-- А что бы ты сдѣлала? спросилъ онъ.

Она тихо провела рукой по его лбу и глазамъ, такъ что вокругъ него воцарился глубокій мракъ, а когда онъ снова раскрылъ глаза, то передъ нимъ опять предстала Гедвига, но уже не такая, какую онъ видѣлъ передъ тѣмъ: дивная фигура, гораздо выше обыкновеннаго человѣческаго роста, облеченная въ длинную, волнистую власяницу, съ видомъ королевы, нарядившейся въ нищенское платье. И вотъ царственная женщина въ нищенскомъ одѣяніи, у которой были блестящіе глава, темные локоны Гедвиги, протянула ему руку, говоря: или за мной и смотри! И вотъ потолокъ комнаты разверзся и онъ полетѣлъ съ ней надъ темной землей, гдѣ сквозь туманный покровъ печальна просвѣчивали поля и лѣса, села и города. А на поляхъ бѣдные люди, въ потѣ лица своего, водили тяжелымъ плугомъ на сырой землѣ, въ лѣсахъ они вонзали тяжелый топоръ въ сочное дерево, въ тѣсныхъ деревушкахъ они ковали на дымномъ огнѣ жалкіе гвозди, въ душныхъ городахъ они, подобно муравьямъ, суетились на улицахъ.-- Видишь ли ты, заговорила Гедвига, мой народъ, мой бѣдный, задавленный трудомъ, замученный народъ? Ахъ, еслибы мои силы равнялись моей волѣ, а отдала бы всю кровь свою, до послѣдней капли, чтобы хотя разъ солнышко пригрѣло ихъ, какъ слѣдуетъ, и они узнали бы, какъ прекрасенъ здѣшній свѣтъ.

Въ то время, какъ она это говорила, кровь сочилась изъ ея груди и медленно падала, капля за каплей, и при паденіи каждая капля превращалась въ солнечный лучъ, и куда проникалъ этотъ солнечный лучъ, тамъ поля и лѣса, хижины и дома освѣщались золотистымъ свѣтомъ; и всѣ люди отрывала глаза отъ работы и поглядывали на верхъ съ такими веселыми, счастливыми лицами, что глаза Гедвиги наполнились слезами, а онъ со слезами на глазахъ сказалъ прекрасному видѣнію: я зналъ, что въ тебѣ воплотилось сердце нашего народа; иначе ты не была бы такъ прекрасна и я не любилъ бы тебя такъ, какъ люблю, и какъ нельзя любить земное созданіе. И какъ ты проливаешь свою кровь за народъ, такъ и я хотѣлъ бы отдать тебѣ свою. "Ну такъ отдай -- отвѣчала Гедвига,-- потому что кровь моя истощилась и силы меня покидаютъ". И вотъ въ то время, какъ она говорила это, лицо ея становилось все блѣднѣе и блѣднѣе; сверкающіе глаза теряли свой блескъ, а блѣдныя губы стали болѣзненно подергиваться. Тогда Германъ протянулъ руки впередъ, чтобы поддержать ее, какъ вдругъ возлѣ него очутился графъ въ сверкающемъ вооруженіи, съ мечомъ въ рукѣ, который онъ занесъ надъ Германомъ съ угрозой. "Я также силенъ какъ и ты, хотя и безоруженъ!" вскричалъ Германъ. Тогда рыцарь насмѣшливо захохоталъ и хотѣлъ вырвать у него Гедвигу; но Германъ бросился на него, чтобы сразиться съ нимъ на смерть. Тогда Гедвига вскрикнула: "вы братья! остановитесь!" Но никто изъ разъяренныхъ борцовъ не послушался; они боролись, напрягая всѣ свои силы, вцѣпившись другъ въ друга зубами; а голосъ Гедвиги раздавался все печальнѣе: "остановитесь! горе! горе! теперь все погибло!" и раскаты грома, разразившагося изъ облаковъ, покрыли ея голосъ, а снизу земля разверзлась и изъ нея показался адскій свѣтъ, страшно сверкавшій....

Германъ открылъ глаза, солнце ярко освѣщало комнату; со двора доносился стукъ экипажей, ржаніе лошадей и людскіе голоса.

Но прошло нѣсколько минутъ прежде, чѣмъ онъ опомнился. Впечатлѣніе, произведенное страннымъ сновидѣніемъ, было слишкомъ сильно; картины, которыя онъ созерцалъ во снѣ, не хотѣли уступить мѣсто дѣйствительности. Наконецъ онъ сообразилъ, что спалъ, и спалъ должно быть долго. Онъ припомнилъ, что графъ заходилъ къ нему около двѣнадцати, а теперь часа его показывали четыре. Онъ всталъ, шатаясь, и подошелъ къ окну. Какой-то экипажъ катился по двору замка, и проѣхать на второй дворъ, гдѣ были расположены конюшни и экипажные сараи; у подъѣзда стояло нѣсколько слугъ въ богатыхъ ливреяхъ; въ кавалерскомъ флигелѣ также замѣчалось необыкновенное движеніе, двери отворялись и затворялись, и вотъ кто-то постучался въ его дверь. Вошелъ фонъ-Цейзель во фракѣ и бѣломъ галстухѣ и жилетѣ, со шляпой подъ мышкой и парой перчатокъ въ одной рукѣ; другую онъ протянулъ Герману.

-- Что подумаете вы обо мнѣ, дорогой другъ? вскричалъ онъ. Цѣлое утро я не могъ забѣжать къ вамъ! Но, во-первыхъ, какъ вы себя чувствуете? Что вы подѣлываете? графъ говорилъ, что нашелъ васъ совершенно здоровымъ. Правда ли это? Однако я нахожу, что у васъ разстроенный видъ и рука у васъ горячая; у васъ все еще лихорадочное состояніе.

-- Не думаю, отвѣчалъ Германъ, я только-что проснулся.

-- И я разбудилъ васъ, вскричалъ кавалеръ, какъ глупо! но я сейчасъ уйду.

-- Останьтесь лучше, замѣтилъ Германъ, хотя на нѣсколько минутъ, и разскажите мнѣ обо всемъ, что у насъ происходятъ.

-- Я могу пробыть у васъ полчаса, сказалъ кавалеръ, усаживаясь на диванъ рядомъ съ Германомъ. Я поскорѣе одѣлся, чтобы поболтать съ вами немного. Что происходитъ? но вы спали, говорите вы?

-- Четыре часа.

-- Четыре часа! это дѣлаетъ вамъ честь. Ну, я понимаю, послѣ такой ночи! Вы меня очень напугали!

-- А вы такъ отлично за мной ухаживали; я по временамъ узнавалъ ваше доброе лицо, когда выходилъ изъ забытья. Не приходилъ ли также ко мнѣ и принцъ?

-- Безъ сомнѣнія, отвѣчалъ Цейзель, также какъ Глейхъ; да и самъ графъ заходилъ на нѣсколько минутъ. Но я всѣхъ ихъ выпроводилъ, чтобы остаться съ вами наединѣ.

-- Зачѣмъ же это?

Кавалеръ взглянулъ на Германа съ полу-лукавой, съ полусмущенной усмѣшкой.-- Вы вели такія странныя рѣчи, скрытнѣйшій изъ смертныхъ! ну, вотъ я и подумалъ, что пусть лучше съ вами побудетъ такой вѣтренный субъектъ, какъ вашъ преданный другъ и слуга.

-- Ну, замѣтилъ Германъ, что же это были за рѣчи? мнѣ-то ужъ вы должны ихъ передать; во всякомъ случаѣ, вы ничего новаго мнѣ не скажете.

-- Мы въ другой разъ поговоримъ объ этомъ, отвѣчалъ кавалеръ, смѣясь.

-- Лучше теперь же, сказалъ Германъ. Видите ли, у меня все еще разстроены нервы, и ничто меня такъ не волнуетъ, какъ неудовлетворенное любопытство.

-- Хорошо, отвѣчалъ Цейзель; вы влюблены.

-- Въ самомъ дѣлѣ; я это говорилъ?

-- Не прямо, но все-же довольно ясно.

-- Въ присутствіи принца? спросилъ Германъ, при чемъ кровь бросилась ему въ лицо.

-- Нѣтъ, при немъ вы просто бредили: приводили отрывки изъ Макбета, что мнѣ было, между прочимъ, очень непріятно. Старому господину и вдобавокъ принцу не можетъ быть особенно пріятно, когда его сравниваютъ съ всемилостивѣйшимъ Дунканомъ и напоминаютъ ему, что у него кровь все еще слишкомъ горяча, ужъ не знаю, какъ это тамъ говорится; но позднѣе, когда я остался съ вами наединѣ, любезный другъ, вы говорили ужасныя вещи и столько вонзали воображаемыхъ кинжаловъ въ Сердце извѣстнаго вамъ господина, что сегодня у меня положительно отлегло отъ души, когда я увидѣлъ его въ живыхъ. И какъ это страсть такъ внезапно овладѣла вами? Но имѣю ли я право спрашивать это, когда самъ поклоняюсь прекраснѣйшей изъ женщинъ? И неужели это самое и гонитъ васъ отсюда?

-- Вы говорите загадками, любезный другъ, разгадать которыя я совершенно не въ силахъ сегодня утромъ. Что вы хотите сказать?

-- Я ни за что въ мірѣ не желалъ бы васъ огорчить, дорогой другъ, возразилъ кавалеръ. Но я считаю, что наша дружба обязываетъ меня не таить отъ васъ, что самъ принцъ намекнулъ мнѣ о причинѣ вашего внезапнаго рѣшенія.

-- Не можетъ быть! вскричалъ Германъ.

-- Я былъ съ нимъ, продолжалъ кавалеръ, когда ему ноши ваше письмо. Онъ прочиталъ его, протянулъ мнѣ и сказалъ: что это значитъ? Я пожалъ плечами, разумѣется, и пробормоталъ про себя, что нужно же когда-нибудь рѣшиться, какъ вдругъ услышалъ, какъ принцъ, углубившійся въ свои мысли, тихо проговорилъ: быть можетъ, такъ для него лучше, хотя мнѣ онъ теперь нужнѣе, чѣмъ когда-либо; и затѣмъ,-- вы вѣдь знаете его ироническую усмѣшку,-- онъ прибавилъ все тѣмъ же разсѣяннымъ тономъ: графиня будетъ неутѣшна, графъ же съумѣетъ утѣшиться.

Германъ вздохнулъ свободнѣе.

-- Я не вывожу никакихъ заключеній,-- продолжалъ Цейзель,-- я говорю только, что стыдно съ вашей стороны уѣзжать именно теперь, когда вы можете увидѣть меня въ полномъ блескѣ, тогда какъ до сихъ поръ я игралъ второстепенную роль! Но я говорю вамъ прямо: раньше шестнадцатаго числа я не выпущу васъ, хотя бы сердце ваше шестнадцать разъ разбилось. У меня громадные проекты; я намѣренъ превзойти самого себя, и все это съ высочайшаго, я хочу сказать, свѣтлѣйшаго разрѣшенія. Подумайте, любезный другъ: когда я уже совсѣмъ раскланялся съ принцемъ, онъ вдругъ говоритъ мнѣ: я знаю, что мои добрые Ротебюльцы такъ любезны, что не забываютъ о днѣ моего рожденія. Они, конечно, вспомнятъ о немъ и на этотъ разъ. Но въ ихъ вниманіи сказывается больше доброты, чѣмъ изящества. А между тѣмъ послѣднее весьма било бы желательно теперь, когда у насъ домъ полонъ гостей. Нельзя ли, любезный Цейзель, чтобы вы взяли все это дѣло на себя, конечно съ наивозможнѣйшей осторожностью и, такъ сказать, негласно? Вы согласитесь, дорогой другъ, что намекъ былъ ясенъ, гораздо яснѣе, чѣмъ обыкновенные намеки его свѣтлости. Но дѣло въ томъ, что тутъ примѣшивается извѣстная ревность и графу, передъ которымъ мы не прочь разыграть любимаго отца страны. Конечно, при этомъ желательно также не попасть на зубокъ французскому гостю; и безъ того у маркиза такой видъ, несмотря на его вѣжливыя манеры, точно онъ постоянно смѣется надъ нами про себя.

-- Развѣ маркизъ пріѣхалъ?

-- Точно такъ, человѣкъ съ луны; часъ тому назадъ, на курьерскихъ, точно самъ сатана; съ нимъ его секретарь, курьеръ и двое сдугъ -- словомъ цѣлый маленькій караванъ. Кромѣ того приглашены на сегодняшній день" какъ вы, быть можетъ, помните -- а вѣрнѣе, что позабыли, потому что не интересуетесь подобными вещами -- господинъ Фишбахъ съ супругой и дочкой, я баронъ Нейгофъ съ супругой. Его свѣтлость, желая по преимуществу собрать вокругъ себя въ настоящее время маленькій дворъ, пригласилъ также назавтра барона Манебаха и господина фонъ-Бухгольца и фонъ-деръ-Шмюке; и мнѣ кажется, ему жить, что за исключеніемъ стараго графа Пехтигеля, пользующагося не хорошей славой, во всемъ околодкѣ не найдешь больше дворянъ. Послѣ завтра пріѣдетъ наконецъ ея превосходительство графиня-мать и при этомъ голова моя полна плановъ, касательно праздника, имѣющаго быть шестнадцатаго числа! Депутація почетныхъ бюргеровъ, серенада, иллюминація, живыя картины: пробужденіе Барбаруссы и заключительная картина: Германія....

-- Въ власяницѣ, промолвилъ Германъ, задумчиво.

-- Съ чего вы это взяли! вскричалъ кавалеръ:-- въ голубомъ платьѣ, разумѣется, такъ-называемаго берлинскаго цвѣта, въ кольчугѣ и поясѣ, усыпанныхъ всякаго рода драгоцѣнными, хотя и поддѣльными камнями; на головѣ сверкающій шлемъ, въ лѣвой рукѣ щитъ съ императорскимъ орломъ, въ правой знамя -- къ чему бы иначе намъ служила оружейная зала! надъ ней колышется вѣтви нѣмецкаго дуба, на заднемъ планѣ: берега стараго Рейна, съ красующимися на нихъ замками -- вотъ въ какомъ видѣ предстанетъ моя Германія и это необходимо, если я хочу, чтобы добрые Ротебюльцы узнали ее, а господа французы прониклись къ ней должнымъ решпектомъ. Ну-съ, а теперь я долженъ бѣжать и занимать гостей, да по дорогѣ приказать вашему плутоватому Іоганну принести вамъ изъ кухни тонкій обѣдецъ. Вы могли бы отобѣдать вмѣстѣ съ секретаремъ маркиза, который, страдаетъ мигренью и не сойдетъ къ столу. Онъ живетъ тутъ рядомъ съ нами. Я долженъ былъ помѣстить его въ кавалерскомъ флигелѣ, хотя ничего не могъ найти у "Малорти" на счетъ того, какъ слѣдуетъ обращаться съ секретарями французскихъ маркизовъ, совершающихъ по Германіи путешествія съ учеными цѣлями. Тотчасъ послѣ обѣда все общество отправляется на мызу, въ двухъ или трехъ экипажахъ. Вы можете на насъ глядѣть, восхищаться нами, выздоровѣть, оставаться здѣсь и вдобавокъ выбросить меня вонъ, если я скажу еще хоть одно слово, а затѣмъ: храни васъ Богъ!

Веселый молодой человѣкъ пожалъ руку другу и поспѣшно убѣжалъ. Германъ поглядѣлъ ему вслѣдъ съ печальной усмѣшкой.-- Счастливъ, сказалъ онъ, кто, какъ ты, можетъ принимать такъ легко тяжелое бремя жизни и при этомъ оставаться такимъ славнымъ человѣкомъ! Я знаю, тебѣ жаль, что я уѣзжаю, во это не помѣшало тебѣ также безукоризненно завязать свой бѣлый галстухъ и съ такимъ же удовольствіемъ напялить свои новые лакированные сапога. Я бы очень желалъ увидѣть тебя сегодня во всемъ блескѣ, увидѣть, какъ ты подмигиваешь, морщишь лобъ и наконецъ самодовольно улыбаешься, когда все идетъ, какъ по маслу!

Но передъ Германомъ, когда онъ говорилъ все это, носился не образъ друга, а образъ Гедвига, въ ту минуту, какъ она, стоя въ картинной галлереѣ, гдѣ обыкновенно собиралось общество передъ обѣдомъ, отвѣчала на поклоны мужчинъ тѣмъ едва замѣтнымъ наклоненіемъ головы, которое ей было свойственно и которое никогда не измѣнялось, раскланивалась ли она съ высшими или низшими міра сего. Онъ какъ будто видѣлъ, какъ она обратилась къ дамамъ и едва окинувъ мимолетнымъ взглядомъ темныхъ глазъ молодую, высокомѣрную баронессу Нейгофъ, съ серьезной привѣтливостью здоровалась съ дѣвицей Фишбахъ. Принцъ вошелъ съ маркизомъ; французъ осыпалъ ее любезностями, а графъ ни на минуту не спускалъ своихъ голубыхъ, съ холоднымъ, стальнымъ блескомъ, глазъ съ группы, хотя повидимому весьма живо бесѣдовалъ съ прекрасной Нейгофъ; но вотъ подошелъ фонъ-Цейзель въ принцу и шепнулъ ему нѣсколько словъ на ухо. Его свѣтлость повторилъ громко: "прошу васъ, господа", подавая руку старухѣ фонъ-Фишбахъ.

-- Итакъ далѣе, сказалъ Германъ, сегодня, какъ и завтра, и послѣ завтра и во вѣки вѣковъ. Какое мнѣ дѣло до всего этого?

Слуга поспѣшно вошелъ въ комнату съ большимъ подносомъ въ рукахъ. Онъ просилъ извиненія въ томъ, что сегодня, быть можетъ, разокъ-другой недослышалъ звонка господина доктора; сегодня столько дѣла. Обѣдъ для господина доктора заказалъ главному повару самъ господинъ фонъ-Цейзель; господинъ фонъЦейзель велѣлъ пожелать ірсподину доктору хорошаго аппетита; хромѣ того, онъ долженъ ему передать карточку французскаго господина секретаря, которому онъ только-что принесъ обѣдъ въ его комнату, и господинъ секретарь велѣлъ спросить: не можетъ ли онъ придти къ господину доктору послѣ обѣда.

Іоганнъ поспѣшно принялся-было накрывать на столъ, но Германъ велѣлъ ему оставить только немного хлѣба и вино, а все остальное унести прочь. Онъ не хочетъ ѣсть, а Іоганнъ можетъ понадобиться въ замкѣ.

Слуга не заставилъ себѣ повторить этого позволенія два раза и исчезъ также поспѣшно, какъ и пришелъ. Германъ взялъ въ руки карточку, лежавшую на подносѣ возлѣ бутылки съ виномъ и прочиталъ: Луи дю-Розсль.,

Это имя пробудило въ душѣ Германа воспоминаніе о самомъ тяжеломъ и печальномъ времени его жизни; о томъ времени, когда онъ еще жилъ при дворѣ своего короля и господина и благодарность за королевскія милости, оказанныя мальчику и юношѣ въ школѣ и въ университетѣ, выражалъ въ формѣ уроковъ изъ естественныхъ наукъ королевскимъ дѣтямъ. Уроки-то онъ давалъ охотно, но къ несчастью этимъ дѣло не ограничивалось. Онъ долженъ былъ переносить нѣчто худшее, а именно близость съ людьми, считавшими, что имѣютъ дѣло съ равнымъ себѣ, потому что встрѣчаются съ нимъ на одномъ паркетѣ, и зачастую удостоивавшими его довѣрія, которое для честнаго человѣка вовсе не было пріятно, а подчасъ просто даже оскорбительно.

Въ числѣ этихъ людей находился одно время нѣкій Шарль Розель, выдававшій себя за парижанина, хотя про него говорили, что онъ родомъ изъ одной эльзасской деревни и называется собственно Карлъ Розе. Вначалѣ онъ велъ въ городѣ бѣдственную жизнь, перебираясь частными уроками, а затѣмъ -- никто не могъ сказать, какъ это случилось -- появился при дворѣ, гдѣ, благодаря великой ловкости своей, съумѣлъ сдѣлаться пріятнымъ, а вскорѣ я необходимымъ человѣкомъ. Затѣмъ -- и опять никто не могъ сказать, какъ это случилось -- онъ исчезъ изъ придворнаго кружка и даже изъ города. По этому поводу ходили, разумѣется, различные слухи, и имя Розеля или Розе приводили то въ связи съ нѣкоей королевской шкатулкой, которая будто бы исчезла нѣсколько дней тому назадъ, то связывали его съ именемъ одной дамы de la haute-volée, которая внезапно уѣхала къ своимъ родителямъ въ Галицію. Но въ этихъ кружкахъ слишкомъ привыкли въ мимолетному появленію подобныхъ блуждающихъ звѣздъ и въ скоромъ времени самое имя этого человѣка было позабыто.

Германъ, также какъ и другіе, позабылъ бы человѣка и его имя, еслибы Розель не съумѣлъ его заинтересовать до нѣкоторой степени своими рѣчами, которыя французъ мастерски умѣлъ вести и въ которыхъ онъ, -- если вѣрить ему, -- высказывался какъ самый ярый поклонникъ свободы. Германъ никогда не могъ вполнѣ повѣрить ему: поведеніе его слишкомъ разнилось отъ его словъ; у него даже зарождалось по временамъ подозрѣніе: не составляютъ ли огненныя тирады Розеля просто на просто приманку для глупой птицы, которая достаточно долго грѣлась подъ лучами солнца королевской милости. Какъ бы то ни было, а Розель былъ и остался для него загадкой и онъ считалъ не простой случайностью, что самое лицо этого человѣка, узкое, темное, изсушенное страстями съ темными бровями, сросшимися надъ переносицей, олицетворяло собой то, что на картинномъ, языкѣ народа называютъ загадкой. Обо всемъ этомъ думалъ Германъ и не безъ волненія услышалъ стукъ въ дверь и увидѣлъ, какъ она отворилась и въ комнату поспѣшно вошелъ господинъ и, протягивая руку, подошелъ къ нему. То былъ Шарль Розель.

ГЛАВА ДВѢНАДЦАТАЯ.

-- Вы, конечно, не помните меня, сказалъ вошедшій, ловко отдергивая руку, которую Германъ, повидимому, не выказывалъ ни малѣйшаго желанія пожать.

-- Напротивъ, отвѣчалъ Германъ, только разница въ именахъ....

-- Шарль Розель или Луи дю-Розель, -- это какъ вамъ будетъ угодно; у насъ меньше обращаютъ на это вниманія, чѣмъ у васъ; къ тому же я имѣю дѣйствительное право носить оба имени, потому что каждое изъ нихъ составляетъ только часть моего настоящаго: Шарль Луи дю-Розель! И господинъ Шарль Луи дю-Розель снова поклонился.

-- Прошу садиться, замѣтилъ Германъ.

-- Я слышалъ, къ моему сожалѣнію, что вы нездоровы,-- началъ Розель, принимая приглашеніе,-- и не появитесь за столомъ во время обѣда. Я тотчасъ же рѣшилъ воспользоваться, если можно, этимъ обстоятельствомъ и попросить у васъ позволенія переговорить съ вами наединѣ, во-первыхъ, чтобы передать вамъ эти письма, а во-вторыхъ, сообщить о нихъ, если пожелаете, дальнѣйшія подробности, послѣ того, какъ вы ихъ прочтете.

Съ этими словами онъ вынулъ изъ своего портфеля два письма и передалъ ихъ Герману, съ улыбкой на тонкихъ губахъ.

-- Я право не знаю.... началъ Германъ.

-- Прошу васъ, прочитайте, перебилъ Розель.

Загадочность, окружавшая этого человѣка, была также непроницаема и черна, какъ и его брови. Когда во время оно Розель исчезъ, то при дворѣ отдано было строжайше приказаніе ни единымъ словомъ не напоминать о случившемся, даже не произносить его имени. И вотъ, въ этомъ письмѣ, писанномъ высочайшей рукой, значилось: "вѣрнаго и испытаннаго друга вашего дома просятъ отнестись съ полнымъ довѣріемъ къ подателю сего письма". А во второмъ письмѣ, рукою человѣка, всегда игравшаго при дворѣ изгнанной королевской фамиліи значительную и таинственную роль, была написана просьба сбезъ страха послѣдовать за избраннымъ руководителемъ, по тому пути, который Провидѣнію очевидно угодно было избрать, и къ той цѣли, которая не можетъ не быть общей для всѣхъ вѣрныхъ сердецъ".

-- Я не позволяю себѣ ни на минуту усумниться въ подлинности этихъ документовъ, сказалъ Германъ, прочитавъ съ постоянно усиливавшимся безпокойствомъ оба письма; адресъ также написанъ вѣрно, и со всѣмъ тѣмъ нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, что они попали не туда, куда слѣдуетъ. Поэтому, прошу васъ взять эти бумаги обратно.

-- Что вы хотите сказать? спросилъ Розель, исполняя требованіе Германа съ готовностью сговорчиваго купца, берущаго назадъ товары, которые не нравятся.

-- Я хочу сказать, возразилъ Германъ, что высокопоставленная особа, написавшая эти строки, находится въ заблужденіи относительно меня, и что заблужденіе, какъ явствуетъ изъ второго письма, раздѣляется всѣми, кто вращается въ томъ кругу.

-- И это заблужденіе заключается?.... спросилъ Розель.

-- Это заблужденіе заключается въ мнѣніи, будто я остался на своемъ пбстѣ до самой катастрофы изъ личной преданности, какъ, быть можетъ, многіе другіе, или же ради внѣшнихъ интересовъ, какъ большинство, безъ сомнѣнія. Я же оставался потому, что меня вынуждало къ тому бремя благодарности, которую, я полагалъ, что не могъ иначе доказать. Нашъ братъ въ подобномъ положеніи можетъ предложить только свою жизнь. Я сдѣлалъ это; не моя вина, если жизнь моя осталась спасена. Но разъ обстоятельства уже сложились такимъ образомъ, то я полагаю, что имѣю право воспользоваться своей жизнью, какъ мнѣ будетъ угодно.

-- Я вполнѣ понимаю васъ, замѣтилъ Розель.

-- Тѣмъ лучше, отвѣчалъ Германъ, потому что именно такой отвѣтъ, я долженъ былъ бы дать и далъ бы на тѣ письма, еслибы мнѣ пришлось на нихъ отвѣчать, а потому я лучше хочу считать, что они не во мнѣ писаны.

Розель опять наклонилъ голову, въ то время какъ Германъ говорилъ это; затѣмъ сказалъ: извините, милостивый государь, если я еще разъ упомяну о предметѣ, который очевидно тягостенъ для васъ. Я полагаю, что могу понять; тяжело дѣйствовать противъ убѣжденія....

-- Извините, милостивый государь, перебилъ Германъ, я не говорилъ, что дѣйствовалъ противъ убѣжденія; а если и сказалъ, то думалъ слѣдующее: я былъ убѣжденъ въ томъ, что дѣло, которое такъ плохо защищалось, не могло восторжествовать. Дѣломъ-же я считаю и тогда считалъ автономію нѣмецкихъ племенъ, противупоставленную насилію, исходившему отъ пруссаковъ, борьбу свободы, -- которую я любилъ и ради которой хотѣлъ жить,-- противъ господства грубой силы, которую я ненавидѣлъ смертельно и крайнее политическое выраженіе которой я видѣлъ въ прусскомъ милитаризмѣ.

-- А въ настоящее время -- простите послу, который исполняетъ данное ему порученіе, его педантическую точность -- вы все того же мнѣнія?

-- Но вѣдь этотъ вопросъ уже выходитъ за строгіе предѣлы вашего порученія, возразилъ Германъ.

-- Вы правы, сказалъ Розель. Мое порученіе окончено. Для меня ясно, что вы утрачены для моего довѣрителя. Но я самъ, я желалъ бы привлечь васъ на свою сторону.

-- Прошу извинить, но я васъ не понимаю.

-- Если такъ, то вы меня, или лучше сказать, мы другъ друга никогда не понимали, замѣтилъ Розель, а этому я не могу повѣрить, даже еслибы слышалъ это изъ вашихъ собственныхъ устъ. Или же то были одни слова, какъ говоритъ Гамлетъ, нашъ разговоръ въ тотъ вечеръ -- вы, конечно, его помните, не можете не помнить;-- вышли изъ покоевъ принцессъ, а я изъ покоя принца, мы встрѣтились въ передней, сошли рядомъ съ лѣстницы и молча пошли по парку, и углубясь въ своя мысли, шли по аллеѣ подстриженныхъ тисовыхъ деревьевъ, мимо гипсовыхъ статуй и прудковъ съ лебедями, пока наконецъ не дошли до рѣки, озаренной вечернимъ сіяніемъ и катившей свои тихія воды вдоль береговъ, покрытыхъ кустарникомъ. По ту сторону рѣки тянулись луга, надъ которыми, по временамъ, проносилось облачко, вдали въ вечерней, золотистой мглѣ виднѣлись поля и вся эта картина заканчивалась наконецъ голубой цѣпью холмовъ. Мы были одни, кругомъ не слышно было ни звука, ничье ухо не могло насъ слышать; послѣ всего неестественнаго, оставшагося позади насъ, передъ нами снова была сама природами вотъ тогда, дорогой другъ, раскрылись наши сердца и мы нашли -- въ чемъ я, съ своей стороны, не сомнѣвался съ первой же минуты, -- что хотя мы носимъ различныя имена и говоримъ на различныхъ языкахъ, однако принадлежимъ одному и тому же царству -- разума и свѣта, что мы граждане одной и той же республики свободы, равенства и братства, для которой не существуетъ ни французовъ, ни нѣмцевъ, а существуютъ только люди.

-- Какой человѣкъ, я хочу сказать, какой образованный человѣкъ нашего времени не увлекался этимъ прекраснымъ вѣрованіемъ,-- отвѣчалъ Германъ, очень хорошо помнившій тотъ вечеръ, но вмѣстѣ съ тѣмъ не забывшій и того чувства недовѣрія, которое уже и тогда возбуждали въ немъ блестящія рѣчи иностранца.

-- Съ тою только разницею, продолжалъ французъ, что у одного это вѣрованіе такъ и остается вѣрованіемъ, а у другого примѣняется на практикѣ, и я плохо, значитъ, знаю людей, если ошибся въ васъ въ этомъ отношеніи, если вы не принадлежите къ "ecclesia militans" единственнаго вѣрованія, дающаго блаженство.

-- Мы тогда согласились во мнѣніи, возразилъ Германъ, что это вѣрованіе, въ весьма небольшомъ числѣ людей, переходить въ дѣятельную страсть.

-- Никогда не слѣдовало бы, замѣтилъ Розель, высказывать подобныя аксіомы, потому что онѣ всегда опираются на вашемъ невѣдѣніи существующихъ отношеній. Во мнѣ уже въ тотъ вечеръ проснулось ощущеніе, которое вскорѣ вполнѣ овладѣло мной: что мнѣ слѣдуетъ провѣрить себя на дѣлѣ, и я не долго раздумывая, порвалъ отношенія, которыя становились для меня дороги. Я ушелъ, не простясь; да и кому, кромѣ васъ, могъ я сказать, что меня гонитъ шататься по бѣлу-свѣту, а что съ вами я когда-нибудь встрѣчусь,-- это подсказывало мнѣ мое сердце. Съ тѣхъ поръ я вездѣ потолкался: въ Швейцаріи, Италіи, Испаніи, въ Англіи, Россіи и наконецъ опять посѣтилъ мою родину. Предчувствіе мое оправдалось. Теперь я могу доказать цифрами, что по всему земному шару распространилась республиканская община, насчитывающая сотни тысячъ приверженцевъ, которые сходятся въ принципахъ и даже въ средствахъ и путяхъ, которыми достичь цѣли.

-- Мы это видѣли на конгрессѣ въ Женевѣ, сказалъ Германъ.

-- Какъ бы то ни было, а, мы это видѣли, возразилъ Розель, то-есть тотъ видѣлъ это, кто съумѣлъ прозрѣть, съумѣлъ отдѣлить "ecclesia militans" отъ массы, которая ничего не понимаетъ и никогда не пойметъ, что "ultima ratio" королей относительно ихъ народовъ составляетъ также послѣднюю защиту народовъ противъ своихъ королей. Зданіе слѣдуетъ увѣнчать, не прибѣгая для этого въ коронѣ.

-- Вы сдѣлали эту попытку во Франціи въ 1848 году, замѣтилъ Гермавъ, и удачно привели къ имперіализму; мы занимались въ томъ же году теоретически и практически тѣмъ же вопросомъ. Отвѣтомъ на него былъ тысяча восемьсотъ шестьдесятъ шестой годъ. Нѣкоторые вѣнчанные главы лишились, правда, своей короны, но лишь затѣмъ, чтобы она тверже укрѣпилась на другихъ. Нѣтъ, многоуважаемый другъ, вѣрьте мнѣ, свобода народовъ, въ вашемъ смыслѣ, есть такая же утопія, какъ и вѣчны! миръ.

-- Кто говоритъ о вѣчномъ мирѣ! вскричалъ Розель:-- во всякомъ случаѣ, не я, потому что увѣренъ, что только война выведетъ насъ изъ этого положенія, что война между Франціей и Германіей есть самое вѣрное, мало того, единственное средство освободить Францію и Германію отъ ихъ тирановъ!

-- Подобныя мысли преступны! вскричалъ Германъ.

-- Въ глазахъ тѣхъ, кто увлекается словами, возразилъ французъ; но не въ вашихъ глазахъ, потому что вы вѣдь знаете, что Франція и Германія -- я подразумѣваю Францію и Германію нашего времени -- не могутъ больше воевать другъ съ другомъ; оба народа желаютъ мира, а если, несмотря на это, вспыхнетъ война -- а она вспыхнетъ, также вѣрно, какъ то, что я республиканецъ, -- то она будетъ исходить отъ государей, а не отъ народовъ и по своимъ послѣдствіямъ отразится на государяхъ, а не на народахъ. Народы вѣчны, но государи смертны! для народа война есть не болѣе, какъ кровопусканіе; для государей же война, въ наше время, является вопросомъ жизни или смерти. Государь, выходящій изъ битвы побѣжденнымъ, теряетъ сраженіе и вмѣстѣ съ тѣмъ ворону. Въ борьбѣ же между Франціей и Пруссіей возможны только два исхода: или Пруссія побѣдить, или Франція. Въ первомъ случаѣ, -- повѣрьте человѣку, близко знакомому съ обстоятельствами -- Франція, послѣ перваго проиграннаго большого сраженія, будетъ республикой.

гА во второмъ случаѣ? спросилъ Германъ.

-- Позвольте мнѣ остановиться пока на первомъ, отвѣчалъ французъ. Итакъ, у насъ будетъ республика, а вы... ну вы стоите на пути къ тому, чтобы принять то, что Парижъ отвергнетъ. Вы получите то, отъ чего народы, повидимому, не могутъ уберечься, особливо вы, нѣмцы, которые въ политикѣ нѣсколько неповоротливы; я хочу сказать: вы получите то, отъ чего мы только-что избавимся: военную диктатуру и имперіализмъ, а при вашей основательности надо полагать, что все это будетъ облечено въ самую рѣзвую форму. Между тѣмъ, возможно ли, чтобы основательный, философскій народъ, когда ему дадутъ время изучить обѣ формы правленія, которыя въ наше время, какъ и въ древности, служатъ образцами политическихъ стремленій) республику и абсолютизмъ -- абсолютизмъ у себя, республику у сосѣда, -- возможно ли, говорю я, чтобы такой народъ не опомнился, не сообразилъ и въ одинъ прекрасный день не захотѣлъ бы примѣнить къ себѣ республиканскую моду, подобно тому, какъ онъ примѣнилъ имперіалистскую.

-- Прежде, чѣмъ вы сами ее отмѣните?

-- Прежде, чѣмъ мы сами ее отмѣнимъ. Право первородства можно продать за чечевичную похлебку разъ, быть можетъ, два; но не въ третій разъ -- это, конечно, невозможно.

-- Положимъ, сказалъ Германъ, хотя это и не_: рѣшено, но положимъ, что таковъ былъ бы ходъ вещей въ первомъ случаѣ; теперь вы должны объяснить мнѣ, что будетъ во второмъ случаѣ: если Германія будетъ побѣждена, а. Франція побѣдительница?

-- Тогда, конечно, обстоятельства слагаются для насъ менѣе благопріятно, хотя тотъ порядокъ вещей, который, въ концѣ концовъ, не можетъ уйти отъ насъ, принимая во вниманіе нашу натуру, только отдалится. Но для васъ будетъ "profit tout clair". Побѣжденная Пруссія уже будетъ не Пруссіей; вы однимъ ударомъ освобождаетесь отъ Гогенцоллерновъ, то-есть освобождаетесь отъ ига, которое теперь давитъ нѣмецкую націю. Германія образумится и станетъ вдумываться.... но вы имѣли бы право смѣяться надо мной, еслибы я серьезно стадъ доказывать вамъ, чѣмъ станетъ, чѣмъ должна стать Германія, предоставленная самой себѣ.

-- Поутратившая нѣсколько провинцій? или же, быть можетъ, вы не заставите ее платить за такія большія услуги?

-- Никогда! вскричалъ французъ, приложивъ руку въ сердцу; а если среди великодушнѣйшей изъ всѣхъ націй и найдутся эгоистическія сердца, которыя потребуютъ платы за услугу, которую оказываетъ братъ брату, тогда мы увидимъ, что то, что въ варварскія времена, которыя, слава Богу, остались далеко позади насъ, было несчастіемъ и зломъ, это самое, въ настоящее время, при солидарности, существующей между націями, перестало имъ быть. Развѣ братья могутъ ограбить другъ друга? Во всякомъ случаѣ награбленное остается въ семействѣ. И развѣ Франція и Германія, развѣ всѣ народы не превратятся, въ непродолжительномъ времени, въ одну общую семью, великую семью соединенныхъ европейскихъ штатовъ!

Германъ поглядѣлъ въ пронзительные глаза, дико сверкавшіе изъ-подъ прямой линіи бровей. Вся физіономія этого человѣка, на которой положила свой отпечатокъ борьба страстей, въ настоящую минуту угасшихъ, представляла типичное лицо игрока, какія Герману доводилось наблюдать на водахъ. Человѣкъ только-что поставилъ на карту цѣлый народъ, да вдобавокъ еще весьма почтенный.

-- Вотъ что по истинѣ можно назвать: "corriger la fortune", сказалъ Германъ.

-- А почему бы и не такъ? вскричалъ французъ; "1е malheur est une bêtise", говорилъ великій кардиналъ Ришелье. Зачѣмъ человѣку даны два глаза, какъ не затѣмъ, чтобы прозрѣвать капризы слѣпого, глупаго счастія и обращать ихъ себѣ на пользу, а вмѣстѣ съ тѣмъ и капризы людей, которые, къ счастію, осуждены всегда оставаться слѣпыми и глупыми.

-- Во всякомъ случаѣ тотъ долженъ быть очень слѣпъ, кто довѣряется.... такому ловкому вожаку, сказалъ Германъ съ насмѣшкой, которую не далъ себѣ труда скрыть.

-- А между тѣмъ письма, которыя я имѣлъ честь вамъ представить, доказываютъ вамъ, что существуютъ такіе слѣпые люди.

-- Я не знаю, о комъ мнѣ больше сожалѣть: о слѣпыхъ, или о зрячихъ.

-- Я имѣю дѣло съ зрячими, отвѣчалъ французъ, не теряя хладнокровія. Конечно, въ этомъ случаѣ, если не видишь всею, то ничего не видишь.

-- А что значитъ видѣть все?

Французъ поглядѣлъ съ того мѣста, гдѣ сидѣлъ, въ раскрытое окно, на дворъ замка, откуда въ послѣднія минуты долеталъ стукъ экипажей, и затѣмъ на часы.

-- Я ѣду кататься вмѣстѣ съ остальнымъ обществомъ,-- сказалъ онъ, -- а потому у меня остается теперь лишь нѣсколько минутъ свободныхъ. Но и въ нѣсколько минутъ можно многое сказать и... многое услышать, если того пожелаешь. Итакъ, слушайте; все видѣть -- значитъ: видѣть, что война неизбѣжна. Все дѣло стояло за "casus belli", и теперь онъ найденъ; въ настоящій моментъ жребій уже брошенъ, быть можетъ уже вынутъ. Черезъ недѣлю, много двѣ у насъ будетъ война; это уже болѣе не вопросъ -- это фактъ. Но второе еще вопросъ: должна ли война произойти между Франціей и Германіей, которыя любятъ другъ друга, или же между Франціей и Пруссіей, которыя другъ друга ненавидятъ. Этотъ вопросъ рѣшить не намъ, а вамъ, я хочу сказать, нѣмецкимъ республиканцамъ, на чью мудрость мы, французскіе республиканцы, желающіе войны во что бы то ни стало, заранѣе уже разсчитывали и разсчитываемъ. Неужели мы обочтемся? Это невозможно; оно было бы возможно только въ томъ случаѣ, еслибы нѣмецкіе республиканцы не знали того, что Кастеляръ давно уже высказалъ въ Испаніи, что всѣмъ республиканцамъ, во всѣхъ странахъ міра, давно извѣстно; а именно: что самый сильный, оплотъ, настоящая твердыня абсолютизма на землѣ -- это прусская монархія, прусскій милитаризмъ. Если этотъ оплотъ рушится, то республика, всемірная республика становится вопросомъ ближайшаго будущаго, и это легко усматривается прозорливыми людьми. Если же онъ останется цѣлъ, или же пожалуй еще укрѣпится, то осуществленіе нашихъ идеаловъ отодвинется, быть можетъ, на нѣсколько столѣтій. Но эта твердыня падетъ, если мы ее изолируемъ, если мы окружимъ ее широкимъ рвомъ, котораго мы сами не можемъ вырыть, но который запасъ должны вырыть рабы счастія, слѣпые короли и ослѣпленные принцы, разумѣется затѣмъ, чтобы свалиться въ него самимъ и расчистить намъ путь. Неужели этотъ путь кажется вамъ слишкомъ тяжелымъ, слишкомъ опаснымъ? Неужели вы не подарите меня теперь вашимъ довѣріемъ, въ которомъ до сихъ. поръ, мнѣ отказывали? Неужели вы не признаете теперь опытнымъ вождемъ того, чью руку вы доселѣ отталкивали?

-- Экипажи поданы, возвѣстилъ слуга, поспѣшно входя въ комнату.

-- Сейчасъ, отвѣчалъ Розель и затѣмъ, обратившись снова къ Герману, прибавилъ: вы колеблетесь принять мое предложеніе? ахъ, вы! основательные нѣмцы. Но я знаю нѣмцевъ не съ сегодняшняго дня, а васъ, дорогой другъ, слава Богу, уже нѣсколько лѣтъ! Мы еще увидимся, еще Переговоримъ другъ съ другомъ и тогда разсѣется послѣднее облако сомнѣнія, которое я теперь замѣчаю на вашемъ лицѣ. "Au revoir"!

Розель схватилъ свою шляпу и поспѣшно вышелъ изъ комнаты, оставивъ Германа въ неописанномъ волненіи.

Что такое онъ слышалъ? что это значило? что это такое было? Фантазіи рехнувшагося ума? зрѣло обдуманный политическій планъ? эти письма, которыя носилъ при себѣ этотъ человѣкъ... его самоувѣренная рѣчь... таинственные намеки на какое-то событіе, очевидно то же самое, о которомъ сегодня писали графу изъ Берлина, странное выраженіе, съ которымъ принцъ,-- говоря въ эти послѣдніе дни о предстоящемъ визитѣ маркиза, -- подчеркнулъ слово: что маркизъ его старинный знакомый, ѣдущій въ Германію по частнымъ дѣламъ... пріѣздъ иностранца какъ разъ въ настоящую минуту и въ сопровожденіи этого человѣка... Великій Боже! сказалъ Германъ, неужели это возможно? Слѣпые короли и ослѣпленные принцы! Неужели онъ дѣйствительно до такой степени ослѣпленъ! а мнѣ предназначена роль довести его ослѣпленіе до конца?

Германъ подошелъ къ окну. По ту сторону двора, у подъѣзда, стояли экипажи. Общество стояло на подъѣздѣ. Онъ увидѣлъ Гедвигу въ томъ видѣ, въ какомъ она представлялась ему передъ тѣмъ мысленно, подъ руку съ молодой дамой. Принцъ разговаривалъ въ эту минуту съ молодымъ человѣкомъ, чрезвычайно изящно одѣтымъ, и незнакомымъ Герману, въ которомъ онъ безъ труда призналъ маркиза де-Флорвиль. Въ эту минуту подошелъ Розель и маркизъ, повидимому, представилъ его принцу, который весьма привѣтливо протянулъ ему руку. Германъ вздрогнулъ. Самъ онъ оттолкнулъ руку, которую принцъ держалъ теперь въ своихъ рукахъ! Маркизъ подошелъ теперь къ Гедвигѣ и пошелъ рядомъ съ ней. Они вели, должно быть, шутливую бесѣду; маркизъ смѣялся, и Гедвига засмѣялась громко, надменно! Германъ отошелъ отъ окна, онъ не могъ смотрѣть долѣе.

Онъ снова бросился на диванъ и въ то время, какъ экипажи выѣхали изъ-подъ темныхъ воротъ замка и покатились по яркоосвѣщенной солнцемъ дорогѣ, въ ушахъ его прозвучали слова поэта объ одинокомъ, который скоро остается наединѣ и которому предоставляютъ страдать тогда, когда для другихъ царить смѣхъ и любовь.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.

-- Вы слишкомъ добры, графиня,-- сказалъ маркизъ де-Флорвиль, подсаживая Стефанію въ экипажъ, гдѣ уже сидѣли принцъ и г-жа фонъ-Фишбахъ. Остальное общество размѣстилось въ двухъ другихъ экипажахъ, а графъ съ барономъ Нейгофомъ просили позволенія осмотрѣть сначала конюшни и обѣщались затѣмъ верхомъ нагнать общество.

-- Вы, право, слишкомъ добры,-- повторилъ маркизъ,-- не я принесъ хорошую погоду, а хорошая погода принесла меня.

-- Но за это мы должны быть благодарны погодѣ, возразилъ Стефанія.

-- Я по крайней мѣрѣ благодаренъ ей, и по справедливости! замѣтилъ маркизъ. Боже мой! вѣдь это первый солнечный лучъ съ тѣхъ поръ, какъ я путешествую по Германіи, вотъ уже дней восемь. Знаете ли, сударыни, каково это для француза", да еще вдобавокъ для француза съ юга Франціи? цѣлыхъ восемь дней не видѣть солнца! Вы не можете себѣ этого представить, развѣ только догадаться, если подумаете, каково было бы нѣмцу, который бы цѣлыхъ восемь дней не читалъ ни одной философской книги.

-- Ну, если такъ, то я не могу назваться нѣмкой; я еще въ жизнь свою не прочитала ни одной философской книги, отвѣчала Стефанія.

-- Ахъ! дамы! дамы! сказалъ маркизъ, я не говорю о дамахъ; онѣ вездѣ являются исключеніемъ изъ правила, онѣ представляютъ собою космополитическое звено, связующее разнородные элементы другъ съ другомъ и остающееся вездѣ неизмѣннымъ, въ Лондонѣ, Парижѣ, Римѣ или....

-- Ротебюлѣ, подсказалъ принцъ.

-- Вы говорите, ваша свѣтлость?...

-- Ротебюль, моя резиденція, куда мы теперь пріѣхали, возразилъ принцъ, смѣясь.

-- Ага! сказалъ маркизъ, вставляя стеклышко въ правый главъ и проклиная въ душѣ толчки, получаемые имъ на тряской постовой.

-- Это Ротебюль! но какая, однако, прелесть, эти темные, средневѣковые ворота съ высокой, четырехъ-угольной башней,-- эти узкія улицы съ мостовой, поросшей травой, эти маленькіе,-- бѣленькіе домики съ зелеными ставнями -- все это дышетъ поэзіей, все это носитъ чисто-нѣмецкій характеръ.

Общество разсмѣялось и поѣхало черезъ Ротебюль, гдѣ стукъ колесъ, раздававшійся особенно громко въ узкихъ улицахъ, не особенно способствовалъ бесѣдѣ. Принцъ былъ въ такомъ настроеніи, какого онъ никакъ не ожидалъ послѣ ужасной ночи, проведенной имъ. Онъ принималъ уже какъ благодѣяніе свѣтлый день, разогнавшій мрачныя видѣнія и охотно ласкалъ себя мыслью, что въ сущности онъ видѣлъ все въ черезъ-чуръ мрачномъ свѣтѣ, благодаря своей хандрѣ. Если графъ и виноватъ, то изъ этого вовсе не слѣдуетъ, чтобы и Гедвига была виновата. Поцѣлуй, который она ему подарила вчера вечеромъ -- первый поцѣлуй, полученный имъ отъ нея -- значитъ больше, чѣмъ простая милостыня; онъ залогъ счастія, на которое онъ уже пересталъ совсѣмъ разсчитывать, но которое, быть можетъ, будущее хранило для него. И если, кроткое, мягкое выраженіе, покоившееся сегодня на лицѣ милой, подкрѣпляетъ его надежды,-- тогда пусть маркизъ молчитъ, какъ молчалъ до сихъ поръ, объ ужасныхъ планахъ, съ которыми онъ явился; пусть юнъ уѣзжаетъ съ тѣмъ, съ чѣмъ пріѣхалъ. Съ своей стороны, Стефанія находилась въ такомъ расположеніи духа, какъ ребенокъ, который видитъ, что глупо испугался. Вчера вечеромъ она очень испугалась. Заговорить о письмѣ въ присутствіи принца, въ присутствіи Гедвиги -- это было совершенно во вкусѣ самыхъ злѣйшихъ выходовъ Гейнриха: такая злая месть за маленькую сцену, которую она ему сдѣлала, такая ясная угроза: ты напрасно надѣешься запугать меня; я все-таки пойду своей дорогой. И тоже самое повторилъ онъ ей въ рѣзкихъ словахъ, когда велъ ее въ ея комнату и тутъ же приказалъ поручить мамашѣ немедленно привезти съ собой тайнаго совѣтника, "который хорошо знаетъ твой организмъ, дорогое дитя, и не потеряетъ присутствія духа, чего, какъ я боюсь, не случилось бы, пожалуй, съ докторомъ въ рѣшительную минуту!"

Это было очень ясно; а потому она немедленно, послѣ того какъ онъ ушелъ, сѣла и написала письмо мамашѣ, умоляя ее, ради самого неба, не относиться легко къ приказанію Гейнриха и не пріѣзжать безъ тайнаго совѣтника. Всего лучше, если она пріѣдетъ тотчасъ же, а не ко дню рожденія принца, какъ было условлено раньше. До него осталось еще около десяти дней, и если она будетъ такъ долго разлучена съ дорогой мама, то дорогая мама рискуетъ найти свою Стефанію мертвой: она падетъ жертвой страха и волненія. А теперь Стефанія улыбалась, вспоминая объ этихъ патетическихъ строкахъ; не успѣла она сегодня утромъ отослать ихъ на почту, какъ пришло письмо отъ мама, въ которомъ послѣдняя увѣдомляла, что пріѣдетъ послѣ-завтра. Дѣло стало теперь только за тайнымъ совѣтникомъ; о немъ мама ничего не писала. Ну, да это какъ-нибудь уладится, во всякомъ случаѣ. И вотъ поэтому Стефанія весело глядѣла своими голубыми глазами на веселый ландшафтъ и затѣмъ поглядывала на своего красиваго vis-à-vis, молодого маркиза съ его смуглымъ лицомъ и темными глазами, въ такомъ изящномъ костюмѣ, какой рѣдко встрѣтишь въ самомъ Берлинѣ. И теперь, когда они проѣхали противный Ротебюль и очутились на шоссе, прерванный разговоръ могъ быть возобновленъ.

-- Мнѣ кажется, что я только теперь попалъ въ Германію, сказалъ маркизъ, переводя духъ и поворачивая стеклышко, то въ правую, то въ лѣвую сторону. Эта узкая долина, эта темная рѣка, шумящая по одной сторонѣ дороги, съ ея каменистымъ русломъ, эти отвѣсныя скалы и, главное, эти безконечныя ели! Я не могу представить себѣ Германіи безъ елей; мы всѣ не можемъ себѣ этого представить; наши поэты никогда не представляли намъ ее иначе, когда только имъ случалось -- что бываетъ однако рѣдко, слишкомъ рѣдко, я согласенъ -- переносить сцену дѣйствія въ Германію. Возьмемъ ли мы Жоржа Санда или Дюма-сына -- всегда горизонтъ окаймляется елями, возвышающимися, какъ здѣсь, на крутыхъ скалахъ, или опоясывающими широкой дугой темную пустошь, которую заходящее солнце печально озаряетъ своими послѣдними лучами. Да, здѣсь, или нигдѣ, слѣдуетъ искать Германіи!

-- Ну, а здѣшніе люди соотвѣтствуютъ ли вашимъ представленіямъ, также какъ и ландшафтъ? спросилъ принцъ.

-- Люди? возразилъ маркизъ, глядя направо и налѣво. Извините, ваша свѣтлость, гдѣ же люди? я вовсе не видѣлъ людей во время нашего пути,-- за исключеніемъ хорошенькаго, маленькаго, соннаго городка, какъ это вы его называли -- но это тоже характеристично. Мы никогда не представляемъ себѣ нѣмецкаго ландшафта оживленнымъ присутствіемъ множества людей, какъ французскій или итальянскій. Самое большое если допускается бѣлокурый пастухъ, стерегущій свое стадо на пустоши и наигрывающій на флейтѣ печальныя мелодіи, или же егерь съ щетинистой бородой и всклокоченными волосами, пробирающійся черезъ лѣсъ съ подозрительно длинной винтовкой въ загорѣлыхъ рукахъ и похожій съ виду на Каина, когда тотъ только-что зарѣзалъ брата.

-- Прекрасная картина, замѣтила Стефанія, въ которой мы, женщины, какъ кажется, не играемъ ровно никакой роли.

-- Ахъ, графиня! сказалъ маркизъ, женщины, нѣмецкія женщины, это совсѣмъ другое дѣло! Онѣ представляются намъ просто ангелами Карла Дольче съ кроткими глазами и золотистыми волосами, которые несутся по воздуху на облакахъ Гвидо Рени, высоко, высоко надъ грѣшной землей.

-- Что онъ говоритъ? спросила госпожа фонъ-Фишбахъ, увидѣвъ, что Стефанія и принцъ смѣются.

Стефанія перевела послѣднія слова маркиза; госпожа фонъ-Фишбахъ, статная матрона съ сѣдыми, уже волосами, не нашла шутку такой прекрасной и разсѣянно улыбнулась. Маркизъ нашелъ это понятнымъ; переводъ Стефаніи былъ не вполнѣ удаченъ.

-- Тысячу разъ благодарю васъ, графиня, за то, что вы были такъ любезны и повторили мои незначительныя слова; но вы, нѣмецкія, женщины, такія ученыя! Конечно, это для васъ необходимо, если вы хотите привязать къ себѣ своихъ мужей!

-- Какъ, маркизъ? вскричала Стефанія, неужели мы лишены всякой другой прелести?

-- Извините, графиня, у васъ тысяча прелестей, и вся эта тысяча сполна выпала вамъ на долю; вы одарены рѣшительно всѣмъ.

-- Но тогда наши мужья чудовища неблагодарности и непониманія.

-- Какъ всякая молодежь, графиня. Въ Германіи женятся слишкомъ рано; я говорю про мужчинъ.... Женщина, конечно, иное дѣло.

-- Пожалуйста объясните мнѣ это, сказала Стефанія.

-- Неужели это требуетъ объясненія, графиня, замѣтилъ, маркизъ. Женщинѣ не надо учиться любить; она родится, можно сказать, любящей; она любитъ, пока живетъ; умирая, она все еще продолжаетъ любить; она воплощенная любовь! Поэтому она можетъ выходить замужъ такой молодой, какъ ей угодно, она всегда и при всякихъ обстоятельствахъ будетъ достойна своего положенія. Напротивъ того, мы, мужчины! ахъ, графиня! мы, мужчины, прирожденные эгоисты; въ эгоизмѣ наша сила, гордость, наше знаніе; слабая сила, согласенъ, пагубная гордость, жалкое знаніе; но прежде, чѣмъ мы придемъ къ такому воззрѣнію -- а кто можетъ любить, прежде чѣмъ онъ не пришелъ къ нему? да, развѣ любовь не заключается въ этомъ самомъ воззрѣніи?-- пройдетъ пол-жизни; а если женился рано, то половина супружеской жизни пройдетъ въ раздирающей борьбѣ" въ тысячѣ кризисовъ, при которыхъ всякій разъ дѣло будетъ идти о томъ: быть или не быть! А какія слѣдствія такого положенія вещей? Въ Германіи нѣжно любятъ другъ друга до брака и разводятся, проживя два, три года въ супружествѣ; во Франціи до брака вовсе не любятъ другъ друга, потому что вовсе другъ друга не знаютъ; только въ супружествѣ научаются знать и любить другъ друга. Его свѣтлость и его супруга женаты только пять лѣтъ и такъ нѣжно любятъ другъ друга: какъ часто слышалъ я эти слова во Франція! Спросите самихъ себя, графиня, часто ли вы ихъ слышите въ Германіи! Но за то мы, французы, настолько благоразумны, что не женимся, пока не станемъ благоразумны. Быть же благоразумнымъ и молодымъ -- это, какъ я уже доказывалъ вамъ, невозможно для мужчины. Поэтому мы женимся, когда....

-- Когда состарѣетесь, замѣтила Стефанія.

-- Кто любитъ, графиня, тотъ никогда не старѣется.

Стефанія вспыхнула; въ своемъ рвеніи она не подумала, что въ присутствіи принца или вовсе не слѣдовало затрогивать этой темы, или же безусловно соглашаться съ маркизомъ. Къ счастію для нея въ эту минуту проѣзжали черезъ деревню, которая своимъ опрятнымъ видомъ и прочностью построекъ какъ нельзя лучше доказывала очевидное благосостояніе ея жителей. Она принадлежала, также какъ и всѣ другія въ окрестностяхъ замка, къ владѣніямъ принца.

-- Ну, сказалъ принцъ, когда они проѣхали деревню, теперь вы видѣли также и людей, которыхъ до того недоставало въ нашемъ ландшафтѣ; хотя то были, конечно, не бѣлокурые пастухи и не одичалые сыны Немврода, но просто-на-просто нѣмецкіе поселяне. Ну, какое впечатлѣніе произвели они на ваши глаза, конечно нѣсколько избалованные зрѣлищемъ счастливыхъ обитателей богатой, прекрасной Франціи?

-- Ахъ! ваша свѣтлость, замѣтилъ французъ, какую пользу приноситъ богатство прекрасной Франціи тому, кто обработываетъ ея почву! Я знаю Францію, я знаю французскаго поселянина; я никогда не замѣчалъ въ немъ того, что написано здѣсь на всѣхъ лицахъ, у дѣтей, мужчинъ и у женщинъ.... да, у послѣднихъ даже оно еще замѣтнѣе.

-- Что же это такое? спросилъ принцъ.

-- Довольство, отвѣчалъ французъ, поклонясь принцу. Довольство своей судьбой, то-есть у поселянина оно означаетъ: довольство своимъ господиномъ. Французскій крестьянинъ недоволенъ своимъ господиномъ и не можетъ быть имъ доволенъ. Онъ не знаетъ своего господина, который живетъ въ Парижѣ, чтобы тамъ въ безусловной праздности или среди разсѣяній, приносящихъ ему мало чести, расточать свои земли и свой умъ. Замокъ его предковъ стоить пустымъ; вмѣсто него, во флигелѣ помѣщается арендаторъ, котораго поселянинъ ненавидитъ и имѣетъ къ тому всѣ основанія. У этихъ людей нѣтъ другого интереса, нѣтъ другой мысли какъ разбогатѣть и въ возможно короткое время. Это имъ рѣдко удается, потому что ихъ положеніе вообще довольно скверное; но такъ или иначе, а поселянинъ при всѣхъ обстоятельствахъ становится жертвой двойного корыстолюбія, господина и его арендатора. Нѣтъ жалче существа, какъ французскій поселянинъ, пока онъ привязанъ, къ почвѣ, на которой родился; нѣтъ страшнѣе существа, какъ, французскій поселянинъ, какъ скоро онъ оторвется отъ почвы и пристанетъ къ одной изъ двухъ армій, готовыхъ принять его: я подразумѣваю пролетаріатъ большихъ городовъ и войско. Какъ тамъ, такъ и тутъ онъ стоитъ за одно, желаетъ одного -- войны! Тамъ, противъ тѣхъ, у кого есть какая-нибудь собственность; здѣсь, противъ всего, что не зовется Франціей.

-- Справедливо, слишкомъ справедливо! замѣтилъ принцъ; но неужели вы думаете, что мы живемъ здѣсь въ раю. Я не считаю себя дурнымъ господиномъ и полагаю, что свято исполняю обязанности, наложенныя на меня судьбой. За всѣмъ тѣмъ я не могу добиться, чтобы у каждаго крестьянина, говора словами вашего Генриха IV-го, по воскресеньямъ варилась въ котлѣ курица. Конечно, не здѣсь, въ богатыхъ селеніяхъ долины, но тамъ на верху, въ моихъ бѣдныхъ лѣсныхъ деревушкахъ, живущихъ ковкой гвоздей.

-- Проклятіе централизаціи, ваша свѣтлость, сказалъ маркизъ; хотя, конечно, у васъ она не достигла такихъ ужасающихъ размѣровъ, какъ у насъ, однако все-таки довольно чувствительна; проклятіе централизаціи, которая жертвуетъ мозгомъ и кровью цѣлой націи, ради мизерныхъ интересовъ, вовсе не составляющихъ истинныхъ интересовъ націи.

-- А какъ намъ освободиться отъ этого проклятія? спросилъ принцъ.

Маркизъ отвѣчалъ легкимъ пожиманіемъ плечъ и взглядомъ, брошеннымъ на дамъ, какъ будто желая сказать: объ этомъ и о многомъ другомъ мы поговоримъ, когда останемся наединѣ. Принцъ хорошо понялъ намекъ, но не былъ въ состояніи немедленно перейти къ другому предмету. Послѣднія слова маркиза произвели на него впечатлѣніе удара молотомъ въ запертую дверь, передъ которой онъ стоялъ и за которой скрывалось рѣшеніе, рѣшеніе,-- такъ гласили письма маркиза,-- которое ждало Францію, и вмѣстѣ съ ней и Германію; рѣшеніе, которому онъ самъ долженъ былъ, мало того -- вчера вечеромъ твердо рѣшился содѣйствовать. Вчера вечеромъ! принцъ мрачными глазами поглядѣлъ ша ландшафтъ. Надъ пестрыми лугами, лежавшими направо отъ него и передъ тѣмъ ярко озаренными солнечными лучами, надвинулась синеватая тѣнь, бросаемая облакомъ. Были ли его теперешнія мысли только тѣнью отъ облака, или же нѣчто большее? Карнизъ, съ своей стороны, еще молчалъ; для принца это молчаніе было слишкомъ краснорѣчиво.

Но маркизъ въ настоящую минуту не говорилъ ни слова и это подало поводъ Стефаніи сдѣлать про себя замѣчаніе, что въ сущности молодой французъ далеко не такой любезный и разговорчивый, какимъ она представляла его себѣ сегодня по-утру, когда онъ такъ живо бесѣдовалъ съ Гедвигой. Также и то, что онъ неоднократно вглядывался на второй экипажъ, непосредственно ѣхавшій за ними и въ которомъ сидѣла Гедвига, не понравилось Стефаніи. Поэтому, она также умолкла. Что же касается. достойнѣйшей госпожи фонъ-Фишбахъ, то она благодарила Бога:за то, что кончился разговоръ, который былъ такъ мало ей понятенъ и во время котораго она, быть можетъ, смѣялась не впопадъ, и что, наконецъ, пришелъ конецъ ея мучительному пониженію.

Теперь экипажи уже выбрались изъ узкой долины; горы, по обѣимъ сторонамъ дороги, расходились все дальше и дальше между ними раскинулась плодородная равнина, орошаемая прихотливымъ теченіемъ Роды, съ деревнями, весело выглядывавшими изъ-за кустовъ и деревъ своими бѣлыми домиками и стройной колокольней скромной церкви. Затѣмъ экипажи свернули съ большой дороги и въ нѣсколько минутъ доѣхали до Эрихсталя, цѣли прогулки. Главный управляющій почтительно встрѣтилъ вышедшее изъ экипажей общество. Принцъ отдалъ приказаніе, чтобы обычныя работы не прекращались. Ему хотѣлось показать гостямъ свое хозяйство въ полномъ ходу.

-- Я не желаю разыграть передъ вами, господа, праздничную комедію, которую легко поддѣлать, сказалъ принцъ; то, что вы увидите,-- это будничная, обыкновенная жизнь, но я надѣюсь, что вы одобрите это безъискусственное представленіе дѣйствительности.

Надѣялись, что графъ и баронъ Нейгофъ, на своихъ быстроногихъ коняхъ прискачутъ въ Эрихсталь вмѣстѣ съ экипажами; однако они не показывались. Подождали, съ четверть часа, когда принцъ, которому, повидимому, не нравилось такое замедленіе, предложилъ заняться осмотромъ. Онъ попросилъ господъ послѣдовать за нимъ, а маркиза въ особенности просилъ не отходить отъ себя. Маркизъ заранѣе проклиналъ скуку, угрожавшую ему во время безконечной прогулки, рядомъ съ принцемъ, по обширнымъ хозяйственнымъ заведеніямъ. Поэтому онъ съумѣлъ, помощью нѣсколькихъ ловкихъ маневровъ, устроить вскорѣ такъ, что почтенный фонъ Фишбахъ занялъ его мѣсто. Фонъ-Фишбахъ былъ землевладѣлецъ старой школы. Онъ, конечно, также какъ и всѣ сосѣди, много слышалъ объ образцовомъ хозяйствѣ принца и самъ толковалъ о немъ, хотя ни разу не видѣлъ его. Онъ постоянно утверждалъ, что все дѣло чистые пустяки и не можетъ не быть пустяками.

Теперь онъ увидѣлъ заведеніе, превосходство котораго не могло уйти отъ его опытнаго глаза, увидѣлъ знакомое, которое онъ едва призналъ въ этой формѣ, новое, которому онъ желалъ научиться. Изумленіе его росло съ каждой минутой и высказывалось такъ наивно, что принцъ, горячо принимавшій къ сердцу свое образцовое хозяйство и распространеніе своихъ принциповъ, разговаривалъ почти исключительно съ старымъ господиномъ, а противно своему обыкновенію предоставилъ остальное общество самому себѣ.

-- Посидимъ здѣсь немного, сказала Стефанія своей пріятельницѣ Нейгофъ, на руку которой опиралась. Дамы пришли въ маленькій боковой дворикъ, вокругъ котораго расположены были заведенія молочнаго хозяйства.

-- Гдѣ это только пропадаютъ наши мужья, продолжала Стефанія, имъ бы давно уже слѣдовало быть здѣсь.

-- Неужели ты такъ стремишься увидѣть своего? спросила баронесса, смѣясь. Я же, съ своей стороны, ничего не имѣю противъ того, если Куртъ проведетъ часокъ-другой и безъ меня; у этихъ мужчинъ столько претензій.

-- Вы женились такими молодыми, сказала Стефанія.

-- Также какъ и вы.

-- Быть можетъ, но вы живете въ деревнѣ; тамъ люди вполнѣ принадлежатъ другъ другу, быть можетъ больше, чѣмъ было бы желательно подчасъ. Въ городѣ, знаешь ли, иначе: служба, прогулки верхомъ, холостые обѣды, ужины, развлеченія всякаго рода -- я иногда по цѣлымъ днямъ не вижу Гейнриха.

-- Ну, я полагаю, что у твоего мужа нѣтъ недостатка въ развлеченіяхъ и здѣсь, замѣтила баронесса.

-- Я думала, что ты не имѣешь основанія на это жаловаться, возразила Стефанія. Онъ сегодня, какъ мнѣ кажется, по настоящему ухаживалъ за тобой; онъ почти съ тобой одной только и разговаривалъ.

-- Ты думаешь, сказала баронесса. Ну, я могу тебя увѣрить, дорогая, что сердце его въ этомъ не участвовало, да и глаза направлены были въ другую сторону.

-- Они, конечно, были устремлены на меня, замѣтила Стенанія съ принужденнымъ смѣхомъ.

-- Должно быть, отвѣчала Нейгофъ, наклонившись впередъ." чертя фигуры на тонкомъ пескѣ, которымъ былъ усыпанъ дворъ.

-- Это ужасно! сказала Стефанія, стараясь подавить слезы.

-- Бѣдная Стефанія! проговорила Нейгофъ.

Стефанія залилась слезами.-- И въ такое время, рыдала она, когда я каждую минуту....

-- Я полагаю, что не раньше, какъ въ концѣ будущаго мѣсяца, замѣтила Нейгофъ; но тебѣ не слѣдуетъ волноваться больше, чѣмъ нужно. Отъ этого такъ легко не умираютъ; я точно также... я хочу сказать, что въ такихъ случаяхъ слѣдуетъ предоставить мужу полную свободу. Слезами только ухудшишь дѣло, а такія женщины, какъ ты да я, полагаю...

-- Онъ совсѣмъ и не глядитъ больше на меня, все его вниманіе принадлежитъ ей, рыдала Стефанія.

-- Ну, если ты сама это говоришь, то я не стану тебѣ противорѣчить. Эти мужчины непостижимы!

-- И какъ гадко съ ея стороны: она намъ такъ многимъ обязана, сказала Стефанія.

-- Развѣ эти люди понимаютъ, что такое благодарность, возразила баронесса. Они съ юности привыкаютъ брать то, что имъ даютъ; а быть возлюбленными мужей своихъ госпожъ -- онѣ считаютъ нѣкотораго рода обязанностью. Въ концѣ концовъ онѣ выходятъ замужъ за камердинера.

Стефанія засмѣялась, но тутъ же покачала головой, говоря:-- Гедвига...

-- Жена принцу съ лѣвой, руки, подхватила Нейгофъ, я это знаю, но, между нами будь сказано, вѣдь это почти тоже самое, что быть любовницей... и вдобавокъ старика, это не улучшаетъ дѣла. Вѣдь это извѣстная вещь!

-- Мама и я, мы всегда боялись, какъ-бы принцъ не женился, на ней по настоящему.

-- Милое дитя, возразила баронесса,-- такихъ вещей всегда опасаются, но онѣ никогда не случаются; по крайней мѣрѣ здѣсь этого не будетъ. Принцъ, несмотря на свой либерализмъ, доходящій до чванства, въ душѣ, быть можетъ, болѣе аристократъ, чѣмъ даже твой мужъ; онъ. постоянно будетъ помышлять, въ минуты неудовольствія на васъ, о томъ, чтобы насолить вамъ этимъ бракомъ; но въ одинъ прекрасный день такъ и умретъ съ этой мыслью; она, тѣмъ временемъ, конечно, устроитъ свои дѣлишки...

-- И выйдетъ замужъ за камердинера, договорила Стефанія, смѣясь.

-- Нѣтъ, возразила Нейгофъ, за доктора.

-- Горста? вскричала Стефанія съ испугомъ.

-- Кажется, его такъ зовутъ.

-- Но какъ это пришло тебѣ въ голову? спросила Стефанія съ недовѣрчивой усмѣшкой.

-- Мнѣ вовсе это въ голову не приходило, отвѣчала баронесса, какое мнѣ до этого дѣло. Но люди многое болтаютъ и я должна тебѣ сказать, что также и про твоего мужа и про нее много толковали въ послѣдніе дни; въ особенности, кажется, одному человѣку, какому-то рейткнехту принадлежитъ главная роль въ этихъ сплетняхъ. У этого человѣка,-- теперь я вспомнила, его зовутъ Дитрихъ,-- есть братъ, который служитъ у моего мужа и отъ него-то слышалъ мой мужъ и пересказалъ мнѣ: въ послѣдніе дни этому человѣку братъ его говорилъ, что про графа все врутъ и что онъ самъ навралъ на него, чтобы досадить своей невѣстѣ -- камеръ-юнгферѣ Гедвиги, если припомню. Настоящій ея возлюбленный -- это докторъ и еслибы дѣло на то пошло, то онъ могъ бы это доказать. Я не знаю, имѣютъ я эти вещи какой-нибудь интересъ для тебя, но я считаю долгомъ сообщить тебѣ о нихъ; такого рода вещи всегда могутъ пригодиться. Однако, я полагаю, что намъ пора вернуться въ остальному обществу.

Баронесса встала.

-- Это было бы позорно! сказала Стефанія, идя за баронессой.

-- Почему же? спросила послѣдняя.

Стефанія не отвѣчала.

Тѣмъ временемъ маркизу удалось, благодаря различныхъ ловкимъ маневрамъ, остаться съ Гедвигой позади остального общества, которое ревностно слѣдовало по стопамъ принца. Наконецъ маркизъ остался съ Гедвигой наединѣ. Тщательно воздѣланный огородъ примыкалъ къ одному углу двора; маркизъ отворилъ калитку и связалъ: ради самого неба зайдемте сюда на минуту, чтобы придти въ себя. Эти коровы альгауской породы, эти мериносовыя овцы, эти йоркширскія свиньи -- c'est plus fort que moi!

-- Когда окончится осмотръ машинъ, тогда общество придетъ на этотъ огородъ, замѣтила Гедвига.

-- Ну такъ подождемъ здѣсь остальное общество.

-- Мнѣ сдается, что для человѣка, который совершилъ такое дальнее путешествіе, чтобы познакомиться съ нѣмецкимъ сельскимъ хозяйствомъ, рвеніе ваше не велико.

-- Нѣмецкимъ сельскимъ хозяйствомъ? повторилъ маркизъ. Ахъ! неужели вы вѣрите этой баснѣ!

-- Но, иначе, что же привело васъ къ намъ, спросила Гедвига.

Маркизъ хотѣлъ-было отвѣчать взглядомъ; но его темные глаза напрасно искали глазъ Гедвиги, разсѣянно глядѣвшей по сторонамъ.

-- Ахъ, отвѣчалъ онъ, что же можетъ руководить несчастливцемъ, какъ не сознаніе его несчастія? и куда можетъ оно привести его, какъ не къ несчастію же?

Теперь Гедвига поглядѣла на своего собесѣдника.

-- Весьма справедливо, замѣтила она; но не можетъ быть, чтобы ваше замѣчаніе относилось къ вамъ самимъ.

-- Потому что я ношу маску человѣка, рѣшившагося принимать жизнь только съ свѣтлой стороны? Но, кто же изъ насъ не носитъ маски? Вы первая, напримѣръ.

-- Вы, значить, видѣли мое настоящее лицо, сказала Гедвига, которую почти противъ воли начинало интересовать страннoe направленіе разговора, до сихъ поръ постоянно вертѣвшагося на пустякахъ..

-- Я видѣлъ его, отвѣчалъ французъ, четыре года тому назадъ, но такія вещи не забываются: нельзя забыть лица шестнадцати-лѣтней дѣвушки, большіе глаза которой впервые созерцаютъ всю прелесть міра и эта прелесть отражается въ нихъ; міра, быть можетъ, давно уже минувшаго, быть можетъ никогда не существовавшаго и который, еслибы онъ и существовалъ, то конечно не былъ бы такъ прекрасенъ, какъ поэзія сердца этой молодой дѣвушки, какъ чудныя иллюзіи, какъ высокія стремленія чистой, непочатой души. Ахъ! такою видѣлъ я васъ передъ твореніями Рафаэля, Микель-Анджело, среди величавыхъ развалинъ Колизея, романтической глуши Кампаньи. То было ваше настоящее лицо, лицо Коринны, которую вы мнѣ всегда напоминали, съ тою разницей, что вы были гораздо моложе, гораздо милѣе, гораздо невиннѣе, чѣмъ созданіе моей геніальной соотечественницы. Теперь....

-- Теперь?...

-- Теперь, когда я снова увидѣлъ васъ, послѣ четырехъ лѣтъ разлуки, мнѣ приходитъ въ голову другая книга, заглавіе одного сочиненія Бальзака.

-- А какъ заглавіе этой книги?

-- Illusions perdues.

-- Если такъ, то маска, которую я ношу, очень плоха, сказала Гедвига, или лучше сказать, а не ношу никакой маски, если мои утраченныя иллюзіи написаны на моемъ лицѣ и всякій ихъ можетъ прочитать на немъ.

-- Извините, возразилъ маркизъ, я не говорилъ: всякій. Всякій другой можетъ быть введенъ въ заблужденіе маской, изображающей гордость, довольствующуюся самой собою, не оплакивающей прошлаго, не возлагающей надеждъ на будущее; но для того, кто имѣлъ счастіе видѣть васъ такъ, какъ я васъ видѣлъ, для того...

Маркизъ приподнялъ обѣ руки и затѣмъ уронилъ ихъ граціознымъ, исполненнымъ печали движеніемъ. Гедвига была тронута, тѣмъ болѣе, что маркизъ сказалъ, только правду, а она отъ этого человѣка всего менѣе ожидала услышать правду. Глаза ея остановились съ грустнымъ и дружескимъ выраженіемъ на лицѣ молодого человѣка, который представился ей въ этотъ моментъ стариннымъ и дорогимъ. пріятелемъ. Маркизъ, понявшій по-своему взглядъ прекрасныхъ глазъ, продолжалъ болѣе тихимъ я страстнымъ голосомъ:

-- Долженъ ли я говорить о томъ, что вамъ извѣстно: что его счастіе оказалось моимъ несчастіемъ, тѣмъ несчастіемъ, моторамъ заразили меня ваши небесные глаза и которое сдѣлалось съ тѣхъ поръ моимъ руководителемъ въ этой пустой жизни; за нимъ слѣдовалъ я неуклонно и онъ привелъ меня снова туда, откуда произошелъ, подъ смертельные лучи вашихъ небесныхъ глазъ.

-- Вотъ что, проговорила Гедвига, я право на минуту позабыла объ этомъ.

Маркизъ не зналъ какъ ему понять эти слова; мало того, онъ вовсе не понялъ ихъ. Но насмѣшливая усмѣшка, передернувшая губы Гедвиги, не предвѣщала ничего добраго.

-- Вы видите меня, продолжалъ маркизъ въ такомъ неописанномъ смущеніи и оно лучше всего ручается за глубокое чувство, которое таится въ моемъ сердцѣ.

-- Не извиняйтесь, маркизъ! замѣтила Гедвига, это совершенно лишнее; напротивъ того, я вамъ благодарна, право, очень благодарна.

Маркизъ еще меньше могъ понять, что означали эти загадочныя слова, какъ вдругъ на его счастіе показался принцъ въ. сопровожденіи остального общества. Маркизъ съ живостью заговорилъ съ принцемъ. Онъ не могъ устоять противъ искушенія осмотрѣть огородъ, а супруга принца, была такъ добра, что показала его ему.

-- Вы не могли найти лучшаго руководителя, сказалъ принцъ. Моя жена знаетъ названіе каждаго растенія и свойство каждаго изъ нихъ.

Принцъ, казалось, былъ въ отличномъ расположеніи духа". Въ самомъ дѣлѣ, роль путеводителя, которую онъ ревностно выполнялъ, заставила его позабыть на нѣкоторое время о мрачныхъ мысляхъ, тревожившихъ его душу. Искренній восторгъ стараго дворянина чрезвычайно радовалъ его и льстилъ ему. Фонъ-Фишбахъ считался самымъ большимъ авторитетомъ въ дѣлѣ, хозяйства во всемъ околодкѣ и этотъ авторитетъ постоянно высказывался до сихъ поръ противъ стремленій принца. Разъ онъ привлеченъ на сторону принца, то несомнѣнно, что всѣ послѣдуютъ его примѣру. Принцъ предвѣщалъ почти осуществленіе надеждъ, отъ которыхъ онъ-было совсѣмъ отказался; онъ ощущалъ такое довольство, какого не испытывалъ уже нѣсколько, лѣтъ. Маленькій успѣхъ, только-что выпавшій ему. на долю, заставилъ недовольнаго, человѣка почти вновь увѣровать въ жизнь, которая не прошла значитъ совершенно безполезно и которой онъ не желалъ бы промѣнять ни на чью, еслибы онъ всегда видѣлъ улыбку на устахъ Гедвиги, которой она привѣтствовала его, когда онъ вошелъ въ огородъ, если бы пріязнь, съ какой она. оперлась на его руку, исходила у нея изъ сердца. Но Гедвига дѣйствительно ощущала эту пріязнь и ея улыбка говорила: въ сущности ты лучше ихъ всѣхъ; на тебя я могу въ концѣ концовъ болѣе положиться, чѣмъ на всѣхъ другихъ.

-- Я не вижу графини и баронессы, сказалъ принцъ, обращаясь къ фанъ-Цейзелю.

-- Я видѣлъ какъ дамы прошли нѣсколько минутъ тому назадъ въ домъ управителя, возразилъ кавалеръ.

-- Такъ и мы отправимся туда же, замѣтилъ принцъ. Дамамъ нужно подкрѣпить свои силы. Мы пришли не слишкомъ рано, любезный Цейзель?

-- Никакъ нѣтъ, ваша свѣтлость.

Фонъ-Цейзель распорядился, чтобы на площадкѣ, обсаженной деревьями, передъ домомъ управляющаго, была раскинута, палатка, въ которой, на прекрасно убранныхъ столахъ, стояла закуска. Дамы сѣли на походные стулья, мужчины стояли вокругъ со стаканами въ рукахъ, которые слуги безпрестанно доливали шампанскимъ. Въ густой листвѣ высокихъ деревъ, сквозь которую пробивались красные лучи солнца, чирикали воробьи; ласточки кружились въ ясномъ вечернемъ воздухѣ; воркующіе* голубки, сидѣвшіе по крышамъ зданій, спускались внизъ, клевали Крошки и затѣмъ снова отлетали;. по временамъ изъ хлѣвовъ долетало мычанье коровы; телѣга, нагруженная зеленымъ сѣномъ, въѣхала на дворъ -- то была мирная, сельская картина, и впечатлительное сердце принца охотно подчинилось ея неотразимой прелести. Онъ былъ необыкновенно внимателенъ съ дамами, необыкновенно дружелюбенъ съ кавалерами. Какъ жаль, однако, что графъ съ барономъ не пріѣхали! Но ихъ не слѣдуетъ за это наказывать: они уже сами наказали себя своимъ отсутствіемъ. Затѣмъ онъ поднялъ свой стаканъ и сказалъ голосомъ, дрожащимъ отъ радостнаго волненія и со взглядомъ, который скользнулъ по всѣмъ гостямъ, но остановился на Гедвигѣ: общество не должно считать за противорѣчіе и обвинять его въ эгоизмѣ, если онъ, пивши за здоровье своихъ гостей, выскажетъ желаніе, чтобы ему удалось прожить еще много такихъ дней, какъ сегодняшній.

Дамы поклонились. Мужчины чокались другъ съ другомъ; маркизъ, которому Розель торопливо перевелъ слова принца, выступилъ впередъ и сказалъ, граціозно кланяясь: онъ не имѣетъ право говорить за все общество, а потому говоритъ только за себя и за своего друга; тѣмъ не менѣе, онъ все-таки увѣренъ, что передастъ впечатлѣніе всѣхъ присутствующихъ, если скажетъ, осушая при этомъ свой стаканъ: пусть всѣ принцы въ мірѣ походятъ на того, у кого они находятся въ гостяхъ въ настоящую минуту, и тогда въ мірѣ будетъ царствовать такое же мирное настроеніе, какое отличаетъ сельскій видъ, который ихъ окружаетъ и сладкій миръ котораго не нарушается ни единымъ облачкомъ.

Снова зазвенѣли стаканы, мужчины чокались, но на этотъ разъ "вонъ стакановъ былъ покрытъ лошадинымъ топотомъ, раздавшимся такъ внезапно и такъ близко, что нѣкоторыя изъ дамъ не могли не вскрикнуть. Окружавшія зданія заглушали до того времени стукъ копытъ и поэтому въ ту минуту, какъ ихъ заслышали, графъ и баронъ Нейгофъ уже предстали передъ обществомъ. Оба господина соскочили съ сѣделъ, бросили поводья рейткнехтамъ и поздоровались съ обществомъ.

-- Прошу извиненія, сказалъ графъ. Но въ ту минуту, какъ мы собирались сѣсть на лошадей, пришли газеты, которыхъ я ждалъ съ нетерпѣніемъ съ сегодняшняго утра. Онѣ содержали новость, которая привела барона и меня въ нѣкоторое волненіе и я нашелся вынужденнымъ написать нѣсколько писемъ въ Берлинъ.

-- Что такое? спросилъ принцъ, улыбавшееся дотолѣ лицо котораго сдѣлалось вдругъ очень мрачно, хотя онъ видимо старался скрыть свое волненіе.

-- Пусть ваша свѣтлость обратитъ вниманіе на эти строки. Принцъ сталъ читать. Общество испуганно переглядывалось между собой. Маркизъ былъ единственнымъ изъ всѣхъ присутствующихъ, чья физіономія сохраняла полнѣйшую безмятежность. Такъ какъ говорилось по-нѣмецки, то онъ не понялъ, въ чемъ дѣло, и теперь поглядывалъ на Розеля; послѣдній чуть слышно прошепталъ два или три слова и затѣмъ принялся съ большимъ, повидимому, вниманіемъ слѣдить за полетомъ голубей, кружившихся надъ площадкой.

-- Ну чтожъ, сказалъ принцъ, складывая газету и возвращая ее графу, въ сущности тутъ нѣтъ ничего особеннаго.

-- Но въ чемъ же дѣло? вскричали нѣкоторыя изъ дамъ.

-- Во Франціи, какъ кажется, произвела непріятное впечатлѣніе кандидатура на испанскій тронъ принца фонъ-Гогенцоллерна, возразилъ принцъ, обращаясь къ дамамъ и, какъ казалось, ради маркиза, на французскомъ языкѣ; по крайней мѣрѣ "та газета, которая, какъ кажется, получила свѣдѣнія изъ вѣрнаго источника, возвѣщаетъ, что французскій повѣренный въ дѣлахъ третьяго-дня явился въ министерство иностранныхъ дѣлъ въ Берлинѣ и заявилъ о непріятномъ впечатлѣнія, какое произвело въ Парижѣ это обстоятельство; но я, въ самомъ, дѣлѣ, не понимаю, графъ, почему васъ такъ волнуетъ это извѣстіе.

-- И я также, замѣтилъ маркизъ.

-- Если такъ, то вы, во всякомъ случаѣ, иначе смотрите на дѣло, чѣмъ ваши соотечественники, возразилъ графъ, внезапно обращаясь "къ маркизу, на котораго онъ до сихъ поръ не обращалъ, повидимому, никакого вниманія, и это мнѣ пріятно. Я ни за что не желалъ бы, чтобы гость его свѣтлости раздѣлялъ взгляды, выражаемые здѣсь; я умалчиваю о выраженіяхъ, въ какихъ, при этомъ случаѣ, считали нужнымъ говорить о Пруссіи.

Говоря такимъ образомъ, онъ передалъ маркизу французскую газету, полученную одновременно съ нѣмецкими. Маркизъ, пробѣжалъ ее и пожалъ плечами.

Одна газета, сказалъ онъ, не выражаетъ всей парижской прессы, а парижская пресса -- Парижа; Парижъ же -- Франціи.

-- Ваши слова меня радуютъ, отвѣчалъ графъ; еслибы было иначе, то миру въ самомъ непродолжительномъ времени наступилъ бы конецъ.

-- Боже мой! вскричала Стефанія.

-- И тогда ты долженъ былъ бы также идти на войну, Куртъ? спросила баронесса.

-- Я покорнѣйше прошу господъ прекратить разговоръ, который, во всякомъ случаѣ, непріятенъ, а въ настоящее время для меня вдвойнѣ непріятенъ, сказалъ принцъ.

-- Какъ угодно вашей свѣтлости, отвѣчалъ графъ. Я боюсь, только, что мы принуждены будемъ къ нему возвратиться противъ воли.

-- Но только не сегодня, осмѣлюсь проектъ, возразилъ, принцъ, очевидно разсерженный упорствомъ графа.

Общество старалось послѣдовать примѣру принца и сдѣлать видъ, какъ будто ничего не случилось. Но хорошее, мирное настроеніе, въ какомъ общество находилось въ послѣдніе полчаса, было нарушено и не могло вернуться. Къ тому же принцъ былъ, сильнѣе всѣхъ потрясенъ и въ сущности совсѣмъ пересталъ, владѣть собой. Погасъ солнечный лучъ, на минуту озарившій для него вселенную. Туча, которую онъ самъ вызвалъ, надвигалась мрачнѣе, грознѣе, чѣмъ когда-либо. Но неужели онъ самъ вызвалъ ее? Не было ли это дѣломъ злыхъ демоновъ? Безпокойный взоръ его скользилъ по лицу графа. Да, вотъ его злѣйшій демонъ; онъ всегда зналъ, что ненавидитъ этого человѣка, но только теперь впервые созналъ, какъ сильно онъ его ненавидитъ. А маркизъ... Зачѣмъ онъ его не предупредить, зачѣмъ допустить попасть въ такое положеніе неподготовленномъ, зачѣмъ не сказалъ ему, что рѣшеніе такъ близко? Тогда, быть можетъ, онъ еще подумалъ бы; теперь же поздно. Но развѣ поздно? Все еще зависѣло отъ него; нѣтъ, не отъ него... а отъ нея... въ ея рукахъ все: его сердце, его счастіе, его жизнь, его участь.

Въ то время, какъ, терзаемый этими мыслями, онъ шутилъ съ присутствующими съ принужденной улыбкой на губахъ, глаза его постоянно искали встрѣтить глаза Гедвиги. Зачѣмъ именно теперь говорила она съ графомъ и съ такимъ жаромъ, что не находила времени взглянуть на него.

Но вотъ графъ отошелъ отъ нея съ поклономъ; Гедвига обратилась въ принцу; послѣдній поспѣшно пошелъ къ ней навстрѣчу и предложивъ ей руку, отвелъ нѣсколько въ сторону отъ остального общества.

-- Ну, Гедвига, сказалъ онъ, я надѣюсь, что наши политики не испортили твоего расположенія духа. Такіе пустяки! право это непростительно!

-- Я только-что говорила объ этомъ съ графомъ, отвѣчала Гедвига; онъ не считаетъ дѣла пустяками, и послѣ того, что онъ сообщилъ мнѣ, а полагаю, что онъ правъ.

-- А можно узнать то, что онъ тебѣ сообщилъ? спросилъ принцъ дрожащими губами.

-- Онъ сказалъ мнѣ это затѣмъ, чтобы я передала тебѣ.

-- Почему же онъ самъ не сказалъ мнѣ этого?

-- Ты перебилъ его на полу-словѣ.

-- Въ самомъ дѣлѣ? Ну-съ, что же говоритъ политическій оракулъ?

Противъ воли горечь, таившаяся у него въ сердцѣ, выступила наружу. Онъ подошелъ къ Гедвигѣ съ раскрытымъ сердцемъ, онъ желалъ услышать отъ нея доброе, ласковое слово -- она говорила о политикѣ. Гедвига понимала, что въ немъ происходило; она не чувствовала себя оскорбленной, нѣтъ, она чувствовала больше всего состраданіе, но вмѣстѣ съ тѣмъ сознавала, что должна высказать голую истину. Поэтому она сказала мягкимъ тономъ:

-- Ему пишутъ изъ Берлина, что въ политическихъ кружкахъ царствуетъ сильное волненіе и что положеніе дѣлъ въ самомъ дѣлѣ весьма серьезно.

-- Потому что его желаютъ сдѣлать серьезнымъ, замѣтилъ принцъ, знаемъ мы это!

-- Я не понимаю этого, возразила Гедвига, но мнѣ сдается, что для дѣла это все равно и потому...

-- Потому....

-- И потому я хотѣла дружески просить тебя думать только о дѣлѣ и не позволятъ твоему ясному взгляду помутиться, вслѣдствіе личныхъ ощущеній.

-- А ты сама вполнѣ увѣрена, что дѣйствуешь не подъ вліяніемъ личныхъ ощущеній?

-- Но вѣдь дѣло идетъ не обо мнѣ..

-- Разумѣется, я совсѣмъ объ этомъ позабылъ.

-- Я тебя не понимаю, сказала Гедвига.

-- Или не хочешь понимать, возразилъ принцъ, выпуская ея руку и снова обращаясь къ обществу:

-- Какъ вы полагаете, господа, не пора ли подумать о возвращеніи. Солнце заходитъ; я боюсь, чтобы холодный воздухъ не повредилъ дамамъ. Прошу васъ, распорядитесь, любезный Цейзель.

Экипажи были поданы. Господа фонъ-Фишбахъ и баронъ Нейгофъ простились вмѣстѣ съ своими дамами; они велѣли своимъ экипажамъ пріѣхать за собой, такъ какъ дорога въ ихъ помѣстья ведетъ черезъ Эрихсталь. Гедвига и Стефанія уже усѣлись въ одинъ изъ экипажей и ожидали, что принцъ сядетъ вмѣстѣ съ ними, какъ вдругъ этотъ послѣдній подозвалъ фонъ-Цейзеля.

-- Я желалъ бы услышать мнѣніе маркиза о моемъ хозяйствѣ. Будьте такъ добры сопровождать дамъ.

Въ замокъ общество вернулось довольно поздно, и повидимому сильно утомленное; по крайней мѣрѣ оно не долго оставалось въ чайной комнатѣ и разошлось по своимъ аппартаментамъ.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.

-- Ужъ если выдастся свободныхъ четверть часа, то, конечно, нигдѣ такъ пріятно ихъ не проведешь, какъ у васъ, милая Гиппе,-- говорила госпожа Целлеръ,-- въ вашей великолѣпной бесѣдкѣ, которая съ каждымъ днемъ становится, все гущсь Сидишь точно въ горницѣ, а между тѣмъ видишь все, что творится на божьемъ свѣтѣ. У меня сегодня выдалась свободная минутка по хозяйству, такъ мнѣ и захотѣлось провести съ вами четверть часика, если вы ничего лучшаго....

-- У старой, бездѣтной женщины, какъ я.... но прошу васъ садиться, милая сосѣдка,-- всегда есть свободное время, сказала Гиппе.

-- Старая? повторила Целлеръ, поспѣшно принимая приглашеніе; желала бы я звать, кто изъ насъ можетъ похвалиться такой живостью и свѣжестью, какъ вы; что же касается свободнаго времени, то, конечно, у меня только двое дѣтей, да и тѣ почти взрослые; но посмотрите-ка на нашу Финдельманъ; у нея шестеро дѣтей, изъ которыхъ двое еще не говорятъ, а вотъ s она плетется сюда. Желала бы я знать, откуда у ней берется время.

-- Милѣйшіе, добрѣйшіе друзья, заговорила Финдельманъ, какъ поживаете? что подѣлываете? У меня, конечно, нѣтъ минутки свободной, но увидѣвъ, какъ вы здѣсь пріятно прохлаждаетесь, а подумала: чинишь, чинишь бѣлье съ утра до ночи, право есть отчего и устать; большіе въ школѣ, маленькіе спятъ, какихъ-нибудь четверть часика можно и отдохнуть.

-- Не угодно ли присѣсть, милая сосѣдка, отвѣчала Гиппе, кто такъ работаетъ, какъ вы, можетъ позволить себѣ отдыхъ.

-- Къ тому же, сидѣть въ тѣсныхъ комнатахъ, и при этой жарѣ! продолжала Финдельманъ. Хорошо нашей милой Кёрнике на просторной, прохладной фабрикѣ. Но вотъ ужъ правду скакать, легка на поминѣ! Да, такъ точно... сюда идетъ наша милая Кёрнике.

-- Да, дѣйствительно, это она, замѣтила Целлеръ. Каково было идти эту длинную дорогу по солнцу! что привело ее сюда?

-- Да, вамъ хорошо, заговорила Кёрнике, входя въ бесѣдку съ корзиночкой въ рукахъ, запыхавшись и вся красная.

-- Не угодно ли присѣсть, милая Кёрнике, промолвила Гиппе.

-- Только на одну минутку, отвѣчала Кёрнике; благодарю, благодарю, мнѣ здѣсь отлично; да, вамъ хорошо; вы можете видѣться и бесѣдовать другъ съ другомъ, когда вамъ вздумается; обо мнѣ же никто не заботится, я могла бы преспокойно умереть и сгнить, а вы бы объ этомъ и не спохватились. Поневолѣ обрадуешься, когда понадобится ѣхать въ городъ за покупками, а дорога на рынокъ какъ разъ проходитъ мимо этого мѣста.

-- Вотъ и прекрасно! сказала добрая Гиппе, если дамы позволятъ, то я сейчасъ велю принести содовой воды и сиропу изъ вишенъ...

-- Ахъ, пожалуйста, пожалуйста... не безпокойтесь... не хлопочите, сдѣлайте одолженіе, закричали разомъ всѣ три дамы.

-- Все это у меня подъ рукой, отвѣчала добрая Гиппе, живя въ аптекѣ, знаете...

Содовая вода и сиропъ изъ вишенъ были принесены, стаканы наполнены и почти уже опорожнены, а въ бесѣдкѣ все еще царствовало молчаніе, еще болѣе удручавшее благодаря случайнымъ, равнодушнымъ замѣчаніямъ на счетъ жаркой погоды, которая такъ внезапно наступила.

-- Никто не видѣлъ въ послѣдніе дни нашу любезную совѣтницу? спросила Кёрнике.

Остальныя три дамы перевели духъ.

-- А что? возразила Финдельманъ, выказывая присутствіе духа, которое, по мнѣнію Целлеръ, могло только сравняться съ мужествомъ, съ какимъ Кёрнике нарушила очарованіе.

-- Нѣтъ, я такъ, отвѣчала Кёрнике. Я вѣдь живу внѣ. міра и никого не вижу и ничего не знала бы, еслибы Визебрехтъ не была у меня вчера. Ну, признаюсь, наслушалась-такъ я; вѣдь она цѣлый божій день не закрываетъ рта ни на секунду. Но, конечно, нельзя положиться на то, чтоона вообще говоритъ, а если изъ того, что она вчера разсказывала, половина, правды, то я могу только сказать одно: я полагаю, что добрая совѣтница серьезно рехнулась.

-- Кёрнике, Кёрнике! проговорила Гиппе съ кроткимъ упрекомъ.

-- Это было бы ужасно, сказала Целлеръ, поглядывая на Финдельманъ.

-- Но въ чемъ же дѣло? спросила Финдельманъ, мѣшая ложечкой въ стаканѣ.

-- Ах?! пожалуйста не притворяйтесь, будто вы ничего не знаете, продолжала Кёрнике. Третьяго дня Визебрехтъ работала у васъ, милая Финдельманъ, четвертаго дня у васъ, милая Целлеръ, а суббота кажется вашъ день, милая Гиппе? Въ пятницу она была въ послѣдній разъ у совѣтника, и чтобы послѣ этого вы давно не слыхали всего, не знали всего, чего мнѣ, мелкой букашкѣ, влачащей свое существованіе на уединенной фабрикѣ, не приходится знать и слышать?

-- Ну, отвѣчала Гиппе, мы будемъ откровенны и не станемъ сердить нашу милую Кёрнике, какъ будто мы дѣйствительно ничего не слыхали. Но вѣдь Визебрехтъ такая ужасная сплетница и одному говоритъ одно, другому другое; кто знаетъ, насколько тутъ правды.

-- Конечно, кто это знаетъ, замѣтила Целлеръ.

-- Вотъ причина, почему я ничего не говорила, вставила свое слово Финдельманъ.

-- Ну, а я скажу; перебила Кёрнике; потому что мало толку, если мы будемъ ходить вокругъ да около, а меня знаютъ достаточно и мнѣ плевать, если я и проврусь.

-- Да, да, подхватили три дамы, разскажите милая Кфнике!

-- Ну такъ, слушайте, начала Кёрнике. Визебрехтъ отправилась въ пятницу, въ обыкновенное время туда, какъ вдругъ попадается ей на встрѣчу совѣтница въ своемъ черномъ шелковомъ платьѣ и большомъ чепцѣ съ пунцовыми лентами. И это въ восемь часовъ утра, замѣтьте! Ну, вотъ она заговорила: любезная Визебрехтъ, да и повела такія рѣчи, что Визебрехтъ не знала, какъ ей быть -- смѣяться или бѣжать за докторомъ Штрупомъ. А комната-то полнехонька шкатулокъ, ящиковъ съ лентами и всякаго рода бездѣлушками и она стала показывать всѣ эти вещи одну за другой, приговаривая: не правда ли, это пристанетъ къ моей Лизѣ; а Визебрехтъ говоритъ, что тамъ было добра по крайней мѣрѣ на двѣсти талеровъ и все такое хорошее, точно для какой-нибудь принцессы.-- Когда же будетъ свадьба? спросила Визебрехтъ. Когда Богу будетъ угодно, отвѣчала совѣтница, складывая руки.-- Разумѣется, замѣтила Визебрехтъ; а можно спросить, кто собственно счастливый избранный: господинъ фонъ-Цейзель или господинъ докторъ?-- Совѣтница оглядѣла Визебрехтъ съ ногъ до головы и съ головы до ногъ, да и говоритъ: я полагаю, милая, что пора и за работу. При этомъ она вытащила изъ большого картона.кусокъ зеленаго бархату и говоритъ: видали ли вы что-нибудь подобное?-- Да это точь-въ-точь, какъ амазонка госпожи Гедвиги! вскричала Визебрехтъ.-- Не правда ли? сказала совѣтница; это тоже изъ Берлина; здѣсь у насъ ничего подобнаго не достанешь.

-- Глупости! вскричала Целлеръ съ сердцемъ; бархатъ, который мы получаемъ...

-- Я разсказываю о томъ, что знаю, милая Целлеръ, если вамъ лучше извѣстно, такъ говорите вы.

-- Разскажите поочереди, мои милыя, замѣтила Гиппе.

-- Дальше, дальше! закричала Финдельманъ.

-- Для кого же это, спрашиваетъ Визебрехтъ,-- продолжала Кёрнике, бросивъ торжествующій взглядъ на Целлеръ;-- для кого же это? вы вѣрно выписали это для госпожи Гедвиги? Будь такъ добра, подойди сюда, милое дитя, говоритъ Иффлеръ; и вотъ изъ сосѣдней комнаты -- гдѣ она играла на фортепьяно и пѣла -- является Лизхенъ въ новомъ какъ съ иголочки голубомъ шелковомъ пенюарѣ съ желтыми лентами и спрашиваетъ: что прикажете, многоуважаемая мама?-- Визебрехтъ говоритъ, что услышавъ, какъ они такъ между собой разговариваютъ, она боялась, какъ бы съ ней не случилось удара. Но это были только цвѣточки, а ягодки оказались впереди: представьте, вѣдь это дѣйствительно оказалась амазонка для Лизхенъ, и Визебрехтъ, хотя она никакого понятія не имѣла, какъ за это взяться, пришлось ее кроить и онѣ весь день просидѣли за ней, а совѣтникъ раза два заглядывалъ къ нимъ и всякій разъ уходя цѣловалъ у Лизхенъ руку и разъ Визебрехтъ слышала, какъ онъ ей сказалъ: не забудь только своего стараго отца!-- А за обѣдомъ...

-- Да, перебила Целлеръ, это всего глупѣе; добрая старая Визебрехтъ уже двадцать лѣтъ какъ вхожа въ домъ у совѣтника, каждую пятницу обѣдала на ихъ столомъ, и не знаю сколько пудовъ соли съѣла съ ними, и вдругъ они ей говорятъ: хилая моя, вы конечно поймете, что обстоятельства измѣняютъ положеніе, я пришлю вамъ сюда обѣдъ съ Христиной.

-- Визебрехтъ передавала мнѣ такъ: горничная подастъ намъ сюда обѣдать,-- поправила Финдельманъ;-- я знаю навѣрное, потому, что заставила ее два раза мнѣ это повторить.

-- Ну, сказала Кёрнике, одно стоитъ другого. Нѣтъ, скажите мои милыя, что же все это означаетъ? по-моему бѣдная женщина съ ума сошла.

-- Въ такомъ случаѣ вся семья, значитъ, рехнулась, замѣтила Целлеръ.

-- Однако не можетъ же цѣлая семья рехнуться ни съ того ни съ сего, возражала Финдельманъ; всему должны быть причины.

-- Не будемъ жестоки, мои милыя, сказала Гиппе, и вмѣстѣ со мной поблагодаримъ Бога за то, что онъ не вводитъ насъ во искушеніе и удаляетъ отъ насъ демона высокомѣрія. Кто знаетъ, что было бы съ нами, еслибы и мы удостоились такой чести, какъ семейство совѣтника.

-- Что касается этого, возразила Целлеръ, то имъ нечего особенно чваниться: они были всего одинъ разъ въ зѣмкѣ, въ. самомъ началѣ...

-- И затѣмъ баста! докончила Финдельманъ.

-- Я охотно допускаю, что они ежедневно тамъ бываютъ, сказала Кёрнике и нимало не завидую имъ, потому что вовсе не желаю попасть въ Содомъ и Гоморру.

-- Вы никогда не скажете добраго слова про господъ, замѣтила Целлеръ.

-- Какое мнѣ дѣло до господъ! вскричала Кёрнике, мы всѣ происходимъ отъ Адама и Евы.

-- Однако, милая Кёрнике! сказала Гиппе, поднимая вверху указательный палецъ, въ видѣ предостереженія.

-- Ну вотъ, развѣ это неправда? возразила Кёрнике. Но здѣсь повторяется старая исторія: я высказываю то, что вы думаете. И если говорю: не все то золото, что блеститъ,-- то вы меня очень хорошо понимаете.

-- Дитрихъ извѣстный враль, сказала Финдельманъ.

-- И говоритъ теперь какъ рань противоположное тому, что разсказывалъ недавно, замѣтила Целлеръ. Тогда онъ толковалъ про графа, теперь про доктора...

-- А завтра будетъ толковать про чужого, господина изъ Парижа, перебила Кёрнике. Ну, да это мнѣ все равно, моей ноги тамъ не было и не будетъ.

-- Какъ, даже въ день рожденія его свѣтлости, шестнадцатаго? спросила Гиппе.

-- Такъ меня мужъ и пуститъ? сказала Кёрнике.

-- Но вамъ никакъ нельзя отказаться, замѣтила Финдельманъ.

-- Нѣтъ, конечно нѣтъ, сказала Целлеръ. Вы знаете, что мы вовсе не особенно ухаживаемъ за дворомъ, но...

-- Мой мужъ и я не хотимъ знать ни объ какомъ дворѣ, отвѣчала Кёрнике, выставляя при этомъ на показъ свои бѣлые зубы.

-- Милая Кёрнике, начала Гиппе съ нѣкоторою торжественностью; не примите этого въ худую сторону, но вы еще молодая женщина и всего какихъ-нибудь четыре мѣсяца живете здѣсь, я же женщина старая и родилась въ Ротебюлѣ, вотъ въ этомъ самомъ нашемъ домѣ. И съ тѣхъ поръ, какъ я только себя помню, его свѣтлость въ день своего рожденія всегда давалъ большой балъ въ замкѣ, который мы привыкли называть почетнымъ баломъ, потому что мы, почетныя здѣшнія дамы, всѣ безъ исключенія приглашались на него вмѣстѣ съ нашими взрослыми дочерьми; и сколько я знаю, до сихъ поръ никто и никогда не отказывался отъ этого приглашенія, развѣ только умиралъ или тяжко заболѣвалъ въ промежутокъ между двѣнадцатымъ, когда разсылались пригласительные билеты, и шестнадцатымъ, когда давался балъ.

-- Но когда мой мужъ не хочетъ? сказала Кёрнике, на которую это воззваніе, повидимому, сдѣлало нѣкоторое впечатлѣніе.

-- Онъ захочетъ, утѣшала Гиппе.

-- Ну, мы увидимъ, сказала Кёрнике, беря въ руки корзиночку, которую-было поставила на столъ; но я, по крайней мѣрѣ, знаю, къ чему Лизхенъ шьетъ себѣ амазонку.

-- Въ самомъ дѣлѣ, вскричали всѣ три дамы разомъ.

-- Она готовитъ ее къ почетному балу, который будетъ шестнадцатаго числа, продолжала Кёрнике. Въ сѣрыхъ глазахъ ея зажглась насмѣшка.

Всѣ три дамы въ смущеніи поглядѣли другъ на друга.

-- Возможно ли? спросила Целлеръ.

-- У нихъ все возможно, возразила Финдельманъ.

-- Добраго утра! сказалъ господинъ фонъ-Цейзель.

Дамы были до того, погружены въ свою бесѣду, что не слыхали лошадинаго топота; между тѣмъ всадникъ шагомъ выѣхалъ изъ тѣнистой боковой улицы, которая вела изъ долины Эрихсталь, обогнулъ уголъ рыночной площади и подъѣхалъ къ трактиру подъ вывѣской "Золотая насѣдка". Здѣсь всадникъ слѣзъ съ лошади, но не вошелъ въ домъ, а поручилъ своего гнѣдого трактирному слугѣ, а самъ направился черезъ площадь, мимо бьющаго фонтана, прямо къ аптекѣ, подъ вывѣской "Лебедя", и тамъ въ бесѣдкѣ острые глаза его разглядѣли женскія платья.

-- Какая удача, заговорилъ фонъ-Цейзель, поочередно раскланиваясь съ дамами и пожимая имъ руки; трудно было бы представить себѣ что-нибудь удачнѣе. Многоуважаемая г-жа Кернике, вы весьма обяжете меня, если поставите на столъ свою корзинку. Вы никакъ не должны уходить, никто изъ васъ не долженъ уходить, иначе мнѣ пришлось бы у всѣхъ васъ перебывать, потому что мнѣ нужно переговорить со всѣми вами. Позвольте мнѣ, многоуважаемая г-жа Гиппе, на минуту присѣсть къ вамъ. Но, ради Бога, не безпокойтесь, сударыня! Многоуважаемая г-жа Гиппе, умоляю васъ, оставьте себѣ вашъ стулъ, мнѣ здѣсь отлично... Ахъ! какъ пріятно отдохнуть послѣ долгаго пути!

И кавалеръ усѣлся на верхней изъ трехъ ступенекъ, которыя вели въ бесѣдку и такъ дружелюбно глядѣлъ на барынь своими голубыми глазами, что Кёрнике безъ дальнѣйшихъ отличностей поставила свою корзинку обратно на столъ, а Финдельманъ и Целлеръ совершенно позабыли, что ихъ застали съ непокрытой головой и въ утреннемъ неглиже, и даже сама скромная аптекарша Гиппе пожелала въ душѣ, чтобы весь Ротебюль прошелся мимо аптеки и увидѣлъ придворнаго кавалера его свѣтлости, сидящаго на порогѣ ея бесѣдки.

-- Ну-съ, сударыни, сказалъ фонъ-Цейзель, вамъ извѣстно, что я самый плохой дипломатъ въ мірѣ, а поэтому вы должны извинить, если я прямо обращаюсь къ вамъ съ моей просьбой, не прибѣгая въ длиннымъ предисловіямъ. Шестнадцатаго числа день рожденія его свѣтлости; что балъ будетъ, что всѣ дамы будутъ приглашены -- считаю лишнимъ объ этомъ говорить; эта само собой разумѣется. А въ интересахъ его свѣтлости осмѣливаюсь разсчитывать, что всѣ дамы примутъ приглашеніе, потому что принцъ былъ бы несчастливъ, еслибы хотя одна икъ нихъ не пріѣхала.

Здѣсь взоры всѣхъ трехъ дамъ съ вѣрноподданническими чувствами устремились на Кёрнике, которая покраснѣла до самыхъ ушей.

-- Его свѣтлость такъ необычайно добръ, замѣтила Гиппе.

-- Благодарю васъ, многоуважаемая госпожа Гиппе -- отвѣчалъ кавалеръ; благодарю васъ, сударыни. Но я пріѣхалъ не затѣмъ только, чтобы получить ваше дружеское согласіе. На этотъ разъ празднество будетъ происходить при чрезвычайныхъ, такъ сказать, обстоятельствахъ. Небольшое общество людей, окружающихъ обыкновенно его свѣтлость, значительно увеличилось, вслѣдствіе пребыванія въ замкѣ берлинскихъ господъ и пріѣзда гостей изъ Парижа, которые вчера, когда мы проѣзжали черезъ Ротебюль, восхищались красотой нашего городка, сударыни; поэтому его свѣтлость желаетъ, чтобы на празднествѣ, такъ сказать, отразилась эта перемѣна въ обстоятельствахъ и чтобы оно, соотвѣтственно тому, приняло большіе размѣры. И прежде всего дѣло идетъ о томъ, чтобы разослать на этотъ разъ больше пригласительныхъ билетовъ, чѣмъ до сихъ поръ это дѣлалось. Его свѣтлость предоставилъ мнѣ полную свободу дѣйствій, но я чувствовалъ бы себя совсѣмъ неловко, еслибы дамы не оказали мнѣ своего содѣйствія. Поэтому, я прошу взять на себя трудъ указать мнѣ тѣхъ изъ дамъ Ротебюля, которыя до сихъ поръ не получали приглашеній, но на этотъ разъ и, быть можетъ, вообще на будущее время должны получать ихъ. При вашемъ короткомъ знакомствѣ съ здѣшними отношеніями, мнѣ кажется, это не можетъ особенно затруднить васъ. Могу я надѣяться на васъ, сударыни?

Всѣ четыре дамы поглядѣли другъ на друга.

-- Можно было бы, пожалуй, пригласить госпожу Кернеръ, сказала Целлеръ, размышляя.

-- Ради Бога! вскричала Финдельманъ, что это вы выдумали?

-- Почему же нѣтъ? замѣтилъ фонъ-Цейзель, весьма достойная дама... Намъ не слѣдуетъ быть слишкомъ разборчивыми" Итакъ, жену фермера, г-жу Кернеръ.

Онъ отмѣтилъ имя въ своей записной книжкѣ.

-- Ну, когда такъ, то конечно и г-жу Блуме, сказала Финдельманъ.

-- Ради Бога! вскричала Целлеръ, жену садовника!

-- Хорошо извѣстнаго его свѣтлости! замѣтилъ кавалеръ. Не будемъ исключительными, сударыня! отмѣтимъ: жена садовника, госпожа Блуме.

-- Ну, тогда нельзя обойти и добрую Гейнцъ, сказала добрѣйшая Гиппе.

-- Ради Бога! вскричала Целлеръ и Финдельманъ.

-- Почтимъ среднее сословіе сударыня, сказалъ фонъ-Цейзель. Итакъ: жену придворнаго пекаря Гейнцъ; ну, и уже что. бы угодить всѣмъ, позвольте мнѣ записать жену придворнаго мясника Гуммеля. Эти четыре дамы съ ихъ дочерьми составятъ въ итогѣ десять персонъ,-- этого достаточно для начала. Быть можетъ, дамы выберутъ еще нѣсколько именъ, въ такомъ случаѣ я прошу сдѣлать мнѣ одолженіе прислать списокъ завтра рано утромъ, чтобы пригласительные билеты могли поспѣть къ двѣнадцатому. Но, сударыни, я еще не кончилъ. У меня еще цѣлый запасъ просьбъ. Итакъ, нумеръ второй: балъ начинается въ 6 часовъ, какъ обыкновенно, и оканчивается въ 9, какъ и всегда. Послѣ бала большая иллюминація...

-- Ахъ! вскричали дамы въ одинъ голосъ.

-- Террасы сада и оленьяго парка, продолжалъ фонъ-Цейзель. Я разсчитываю при этомъ на нѣкоторый эффектъ и надѣюсь, что общество, которое, выйдя изъ залы, отправится гулять въ любую изъ освѣщенныхъ аллей, будетъ пріятно изумлено; поэтому я покорнѣйше прошу васъ, сударыни, содержать въ тайнѣ эту часть программы. Въ промежутокъ, около половины восьмого, будетъ маленькое представленіе, относительно котораго я еще не вполнѣ порѣшилъ самъ съ собою и поэтому оставляю его пока въ сторонѣ, и перехожу къ небольшому привѣтствію, которое одна изъ дамъ должна сказать его свѣтлости, когда онъ войдетъ въ залу. Эту роль я покорнѣйше прошу госпожу Кёрнике взять на себя.

-- Меня? вскричала Кёрнике, замѣтно испугавшись.

-- Васъ, многоуважаемая госпожа Кёрнике, повторилъ фонъ-Цейзель. Стихотвореніе, которое кстати принадлежитъ мнѣ, будетъ вовсе не длинно.

-- По почему же именно меня? возразила Кёрнике въ неописанномъ смущеніи, мой мужъ...

-- Какъ разъ потому самому, сказалъ кавалеръ. Стихотвореніе заявляетъ о преданности къ особѣ его свѣтлости, и выразить такое личное, свободное отъ всякихъ другихъ интересовъ и отношеній заявленіе приличное всего супругѣ человѣка, который, какъ господинъ Кёрнике -- извините за выраженіе -- извѣстенъ своимъ крайнимъ политическимъ направленіемъ. Не говоря уже о томъ, многоуважаемая госпожа Кёрнике, что вы обладаете всѣми необходимыми качествами для подобной роли: голосомъ, выраженіемъ, молодостью и прекраснѣйшей наружностью; не произношу слова "красота", потому что изъ моихъ устъ оно можетъ показаться вамъ оскорбительнымъ. Да, скажу еще болѣе: его свѣтлость сочтетъ за особенное вниманіе, если супруга вашего перваго фабриканта будетъ привѣтствовать его, который принимаетъ такъ близко къ сердцу благосостояніе Ротебюля; онъ и высказался мнѣ въ этомъ смыслѣ.

-- Это большое отличіе, сказала Целлеръ.

-- Необыкновенная честь, подхватила Финдельманъ.

-- Я полагаю, милая Кёрнике, что вамъ нельзя и думать отказаться, замѣтила Гиппе.

-- Я бы съ удовольствіемъ согласилась, отвѣчала Кёрнике, почти со слезами; добрый старый принцъ! онъ всегда такъ дружелюбно раскланивается; а меня еще и въ школѣ всегда заставляли декламировать стихи; но мой мужъ...

-- Предоставьте это мнѣ, многоуважаемая г-жа Кёрнике, сказалъ фонъ-Цейзель, съ своего неудобнаго сидѣнья. До сихъ поръ я выполнилъ только часть моей программы и именно ту, которая касается дамъ, а теперь потороплюсь къ кавалерамъ.

-- Я полагаю, что вы ихъ всѣхъ найдете въ "Золотой насѣдкѣ". Теперь тотъ часъ, когда тамъ собираются передъ обѣдомъ, сказала Гиппе.

-- Много обязанъ, отвѣчалъ кавалеръ. Покорнѣйше благодарю, сударыни; честь имѣю кланяться и прошу почтенный комитетъ -- осмѣлюсь такъ назвать васъ, многоуважаемыя госпожи -- заранѣе извинить меня, если въ теченіи этихъ дней я не одинъ разъ его побезпокою.

Фонъ-Цейзель снова пожалъ всѣмъ дамамъ руку по очереди, поклонился, вышелъ изъ бесѣдки, еще разъ махнулъ шляпой и затѣмъ энергически воскликнувъ: "слава тебѣ Господи, съ однимъ теперь покончено!" надѣлъ ее на голову и пошелъ черезъ рыночную площадь, залитую солнцемъ, мимо столѣтнихъ деревьевъ, по направленію къ "Золотой насѣдкѣ".

Подойдя довольно близко къ дому, фонъ-Цейзель, къ немалому изумленію своему, увидѣлъ Розеля, выходившаго изъ раскрытыхъ настежъ дверей. Какъ только Розель замѣтилъ кавалера, онъ принялся съ большимъ вниманіемъ поглядывать на небо, на которомъ не видно было ни малѣйшаго облачка и затѣмъ проскользнулъ за три или четыре деревенскихъ фуры, стоявшихъ распряженными передъ домомъ.

Фонъ-Цейзель прекрасно замѣтилъ этотъ маневръ, а потому сказалъ: Bonjour, monsieur Rosel.

-- Ахъ! отвѣчалъ Розель, monsieur de Zeizel, здѣсь, въ этотъ часъ!

-- Господинъ Розель здѣсь, въ этотъ часъ! повторилъ Цейзель.

-- Какой миленькій городъ! заговорилъ Розель. Церковь построена въ пятнадцатомъ столѣтіи; путешественникъ, знаете ли, любитель архитектуры... долженъ пользоваться временемъ.

-- Когда такъ, то я не хочу далѣе задерживать васъ, сказалъ кавалеръ, вѣжливо приподнимая шляпу.

-- Я сообщу вамъ мои наблюденія за обѣдомъ, замѣтилъ Розель, не менѣе вѣжливо отвѣчая на вѣжливый поклонъ.

-- Странно, сказалъ Цейзель и остановился на минуту передъ пріемной, изъ полуоткрытыхъ дверей которой доносился порядочный шумъ, точно бесѣдовавшіе въ ней Посѣтители вступили въ жаркій споръ.

Въ самомъ дѣлѣ засѣданіе, которое обыкновенно продолжалось всего какихъ-нибудь полчаса, сегодня затянулось на цѣлый часъ. При этомъ газеты, прибывшія вчера вечеромъ, и сегодня по утру переходили изъ рукъ въ руки; статья, о которой шла рѣчь, неоднократно была прочитана вслухъ, а содержаніе ея разобрано по ниточкѣ. Совсѣмъ тѣмъ разноголосица во мнѣніяхъ не превращалась. Кёрнике утверждалъ, что если дѣло дойдетъ до войны между Франціей и Германіей, то его, какъ республиканца, это нисколько не касается; Целлеръ и Финдельманъ съ жаромъ оспаривали такую политику; хозяинъ, стоявшій возлѣ нихъ, засунувъ пальцы за жилетъ, не высказывался ни за ту, ни за другую сторону, а добрякъ Гиппе напрасно пытался умиротворить расходившіеся умы. Мужчины разгорячались все болѣе и болѣе, кричали все громче и громче и совсѣмъ не замѣчали, что уже давно не были одни, но что секретарь французскаго гостя въ замкѣ усѣлся за столъ, недалеко отъ двери, и скромно поджидалъ, пока хозяинъ соблаговолитъ обратиться къ нему и, исполняя его желаніе, подастъ ему кружку превосходнаго ротебюльскаго пива.

-- Прошу извинить, сказалъ иностранецъ, мое имя Розель; я сопровождаю маркиза де-Флорвилль, который въ настоящее время гоститъ у его свѣтлости въ замкѣ... Прошу извинить, если я помѣшалъ вамъ, господа, своимъ присутствіемъ и не совсѣмъ приличнымъ, быть можетъ, вниманіемъ, съ какимъ я слѣдилъ за вашими интересными преніями. Но мы, эльзасцы, не настолько чужды нашего стараго отечества, чтобы разучиться его языку и не чувствовать сердечной симпатіи какъ къ языку, такъ и ко всему, что волнуетъ нѣмецкія сердца и занимаетъ нѣмецкія головы. Поэтому я дружески прошу васъ, господа, продолжать бесѣду и быть убѣжденными, что все сказанное здѣсь найдетъ отголосокъ въ моемъ сердцѣ.

Трое изъ господъ сочли себя обязанными возразить на эти дружескія слова приглашеніемъ иностранцу занять мѣсто за ихъ столомъ, но Кёрнике вскричалъ:

-- Не сочтите себѣ за обиду, господинъ Розель,-- такъ кажется ваше имя,-- но я не охотно говорю о такихъ вещахъ съ человѣкомъ постороннимъ и поэтому полагаю, что мы лучше сдѣлаемъ, если оставимъ этотъ предметъ и поговоримъ о чемъ-нибудь другомъ.

-- Я не желаю ни подъ какимъ видомъ мѣшать вамъ, господа, возразилъ Розель, и поэтому лучше удалюсь.

-- Я точно также могу уйти, сказалъ Кёрнике, вставая.

-- Въ такомъ случаѣ вы дѣйствительно принуждаете меня выйти изъ комнаты, отвѣчалъ Розель и, не допивъ своего пива, съ вѣжливымъ поклономъ удалился изъ комнаты.

-- Это очень скверно съ вашей стороны! замѣтилъ Финдельманъ.

-- Что подумаетъ о насъ этотъ человѣкъ? вскричалъ Целлеръ.

-- Гостепріимство слѣдуетъ уважать, сказалъ Гиппе.

-- И не гнать изъ трактира посѣтителей, вмѣшался хозяинъ, которымъ и безъ того ближе къ "Тремъ Форелямъ", хотя тамъ они никогда не получатъ порядочнаго ротебюльскаго пива.

И такъ какъ всѣ четверо налетѣли разомъ на Кёрнике, и желая возбудить вниманіе къ своимъ словамъ кричали во все горло, кричалъ и Кёрнике, напрасно силившійся высказаться и только повторявшій: господа! господа!-- то изъ всего этого военикъ такой гвалтъ, что оглушилъ фонъ-Цейэеля, вошедшаго въ пріемную черезъ растворенную дверь.

-- Господа! вскричалъ еще разъ Кёрнике, громче прежняго.

-- Слушайте! слушайте! сказалъ Цейзель.

Кёрнике умолкъ, но кавалеръ, усѣвшись безъ дальнѣйшихъ околичностей на стулъ возлѣ стола, просилъ его продолжать.

-- Я очень люблю слушать рѣчи, господинъ Кёрнике, а вы вѣдь славитесь, какъ прекрасный ораторъ.

-- Вы слишкомъ добры, господинъ фонъ-Цейзель! сказалъ Кёрнике; но этихъ негровъ мнѣ едва-ли удастся отмыть добѣла.

-- Неужели эти господа такъ черны, возразилъ фонъ-Цейзель, съ лукавой внимательностью осматривая тѣхъ, о комъ шла рѣчь.

-- Это мнѣ все же пріятнѣе, чѣмъ быть краснымъ, сказалъ насмѣшливо Финдельманъ.

-- И онъ же первый всегда вступался за французовъ, замѣтилъ Целлеръ.

-- А теперь выгналъ француза за дверь, вмѣшался хозяинъ.

-- Я не выгонялъ его за дверь, закричалъ Кёрнике, напротивъ, я самъ хотѣлъ уйти, потому что видѣлъ, что вы готовы полоскать свое грязное бѣлье въ присутствіи француза.

-- Однако я покорнѣйше прошу, сказалъ Финдельманъ, въ присутствіи господина фонъ-Цейзеля воздержаться....

-- Мнѣ все равно! кричалъ Кёрнике, еслибы и самъ старый господинъ былъ здѣсь. Когда мы между собой, то можемъ говорить все, что вздумаемъ; каждый знаетъ, какъ ему понимать другого и что, въ случаѣ крайности, каждый вступится за другого, точно также, какъ я бы, напримѣръ, побѣжалъ тушить пожаръ, еслибы у Финдельмана загорѣлось, а Финдельманъ точно также побѣжалъ бы тушить пожаръ на фабрику въ Кёрнике; такимъ образомъ всѣ мы здѣсь четверо стоимъ другъ за друга, да и весь Ротебюль также, да и вся Германія, смѣю думать. Но французъ этого не знаетъ и не думаетъ. Онъ думаетъ, что если мы здѣсь препираемся въ словахъ и одинъ другому, такъ сказать, мылимъ голову, то все это слѣдуетъ принимать за чистую монету и что мы въ самомъ дѣлѣ готовы другъ другу выцарапать глаза. Ну, а этихъ мыслей у нихъ не слѣдуетъ допускать, и особенно теперь, когда они опять на насъ лаютъ, какъ вотъ здѣсь въ газетѣ и какъ я своими ушами слышалъ, когда въ 1867-мъ году, во время люксембурскаго вопроса, путешествовалъ по Франціи, гдѣ меня такъ дразнили, что мнѣ хотѣлось драться, да я и подрался раза два, при чемъ меня порядкомъ вздули; гдѣ же управиться одному противъ семерыхъ; ну-съ, а затѣмъ прощайте, господа.

-- Останьтесь, господинъ Кёрнике! вскричалъ фонъ-Цейзель, переступая разсерженному барину дорогу. Я не отпущу васъ прежде, чѣмъ вы не сдѣлаете мнѣ честь чокнуться со мной. Да, господинъ Кёрнике, я поставляю себѣ за честь выпить съ человѣкомъ вашихъ мыслей.

-- Ну, ну! сказалъ Кёрнике, чокаясь съ кавалеромъ, все прежнее остается какъ было.

-- Конечно, конечно, возразилъ фонъ-Цейзель, только бы мы знали, что для насъ всѣхъ существуетъ единая Германія, единое отечество.

-- Да, да! да здравствуетъ Германія! вскричалъ Кёрипел восторгомъ.

-- И его свѣтлость, нашъ всемилостивѣйшій принцъ! правилъ фонъ-Цейзель.

-- Пожалуй! сказалъ Кёрнике, послѣ нѣкотораго раздумья.

-- И такъ какъ я засталъ васъ, господа, всѣхъ вмѣстѣ въ такомъ любезномъ настроеніи, то я воспользуюсь этимъ обстоятельствомъ и передамъ вамъ нѣкоторыя подробности о днѣ рожденія его свѣтлости, которыя, я полагаю, васъ всѣхъ равно заинтересуютъ.

Фонъ-Цейзель познакомилъ съ своими планами всѣхъ присутствующихъ. Существовалъ древній обычай, по которому городскіе музыканты привѣтствовали принца утренней серенадой; и полдюжины музыкантовъ, которыхъ, при всемъ усердіи, удавалось собрать, въ самомъ удачномъ случаѣ не производили особеннаго эффекта; между тѣмъ фонъ-Цейзель не сомнѣвается, что эффектъ былъ бы вполнѣ достигнутъ, еслибы ротебюльское общество любителей пѣнія, столь извѣстное своимъ искусствомъ, приняло участіе въ серенадѣ и исполнило пьесы три, относительно которыхъ очень легко условиться. Какого мнѣнія объ этомъ присутствующій и особенно господинъ Кёрнике, который, какъ извѣстно, имѣетъ-ли этомъ фонъ-Цейзель улыбнулся -- наиболѣе значенія и обществѣ любителей пѣнія?

-- Если это доставитъ удовольствіе старику -- то-есть ст свѣтлости, то я не прочь, сказалъ Кёрнике.

-- Итакъ, рѣшено! воскликнулъ господинъ фонъ-Цейзель, я благодарю васъ заранѣе! Теперь номеръ второй.

Номеръ второй: депутація для поздравленія съ днемъ рожденія; депутація состояла обыкновенно прежде только изъ стараго бургомистра и городского священника; на этотъ, разъ желательно, чтобы въ ней приняли участіе представители города, если возможно, также ремесленники, хотя этого и нельзя порѣшить здѣсь на мѣстѣ, потому что объ этомъ должно переговорить съ упомянутыми лицами. Присутствующіе обѣщали свое содѣйствіе и вообще выразили готовность употребить все свое вліяніе, чтобы депутація осуществилась въ томъ видѣ, въ какомъ желаетъ господинъ фонъ-Цейзель.

-- Въ такомъ случаѣ она и осуществится, сказалъ фонъ-Цейзель. Кому неизвѣстно, что вы четверо, здѣсь присутствуютъ держите въ рукахъ весь Ротебюль! Остальное, что я бы могъ вамъ сообщить, господа, вы узнаете отъ вашихъ женъ, согласіемъ которыхъ я уже заручился. Что касается фейерверка,-- да господа, фейерверка! блистательнаго фейерверка, при чемъ я прошу содѣйствія нашего уважаемаго господина Гиппе,-- и маленькой серенады,-- такъ какъ ею, можетъ быть, приличнѣе всего закончить торжественный день, и нашъ почтенный господинъ Кёрнике, конечно, также не откажетъ въ своемъ содѣйствіи, -- мы объ этомъ и о другомъ еще поговоримъ, когда мнѣ снова выдастся свободный часъ. А теперь мнѣ давно пора ѣхать, да вотъ кстати и подводятъ моего гнѣдого.

Фонъ-Цейзель пожалъ руку всѣмъ присутствующимъ, сѣлъ на лошадь и кивнулъ еще разъ, уже сидя на сѣдлѣ, обществу) которое вышло проводить его за двери "Золотой Насѣдки", поклонился, проѣзжая черезъ базарную площадь, дамамъ, засѣдавшимъ еще въ полномъ сборѣ въ аптекарской бесѣдкѣ и скрылся въ узкомъ переулкѣ, который выходилъ на шоссе, ведущее въ гору къ замку.

Шоссе, при выѣздѣ изъ Ротебюля, довольно круто поднималось въ гору; но это была не единственная причина, почему кавалеръ пустилъ своего бойкаго коня шагомъ вдоль сливныхъ деревъ, бросавшихъ жидкую тѣнь. До сихъ поръ, сверхъ ожиданія, все шло прекрасно; но между Ротебюлемъ и замкомъ находился домъ совѣтника канцеляріи и хотя, отправляясь въ Ротебюль, онъ миновалъ его, для чего сдѣлалъ значительный крюкъ, но теперь, избравъ прямую дорогу, онъ не могъ этого сдѣлать, тѣмъ болѣе, что самая затруднительная часть задачи, принятой имъ на себя, могла разрѣшиться только въ этомъ домѣ.

Конечно, дѣло, о которомъ шла рѣчь, въ сущности не было особенно трудно: онъ хотѣлъ просить Элизу Иффлеръ появиться вечеромъ, въ извѣстный моментъ, когда принцъ, въ сопровожденіи своего общества, отправится гулять по освѣщенному парку, изъ лебединаго грота въ бѣломъ платьѣ, убранномъ водяными растеніями и лиліями, съ распущенными волосами, въ видѣ нимфы рѣки Роды, и привѣтствовать принца стихотвореніемъ, которое авторъ въ настоящую минуту повторялъ про себя вполголоса и которое въ устахъ Элизы Иффлеръ получитъ, конечно, особую прелесть. Недѣли двѣ тому назадъ не могло быть никакого сомнѣнія въ согласіи; Элиза чувствовала себя созданною для такихъ ролей; госпожа Иффлеръ гордилась бы тѣмъ, что ея дочка появится въ такой роли, а совѣтникъ, несмотря на всю свою сухость, съ радостью созерцалъ бы сквозь свои круглые очки превращеніе дочки въ водяную нимфу. Но въ двѣ недѣли многое можетъ измѣниться, и въ эти послѣднія двѣ недѣли ничто такъ не измѣнилось, какъ отношеніе Оскара Цейзеля къ семейству Иффлеръ. Онъ не чувствовалъ за собой никакой вины; несмотря на то, что со времени пріѣзда гостей въ замокъ у него было дѣла по уши, онъ вначалѣ ежедневно совершалъ свои обычныя посѣщенія въ семейство Иффлеръ, аккуратно приносилъ букеты дамамъ и вообще оказывалъ различныя маленькія услуги, пока, наконецъ, странное обращеніе отца, односложные отвѣты матери и исчезаніе Элизы, какъ скоро онъ показывался въ домѣ, доказали ему самымъ несомнѣннымъ образомъ, что онъ уже пересталъ быть такимъ желаннымъ гостемъ, какъ прежде; мало того, что онъ совсѣмъ пересталъ быть желаннымъ гостемъ. Онъ спросилъ-было у совѣтника,, въ чемъ онъ провинился? Совѣтникъ возражалъ, что не въ состояніи отвѣтитъ на вопросъ, причины котораго ему непонятны; онъ обратился къ совѣтницѣ съ тѣмъ же самымъ вопросомъ и получилъ тотъ же отвѣтъ; онъ умолялъ Элизу откровенно сказать ему, чѣмъ онъ ее оскорбилъ. Элиза опустила голубые глазки и сказала:

Не спрашивай, не вынуждай призванья,

Мнѣ долгъ велитъ хранить молчанье.

Что все это означало? Фонъ-Цейзель тщетно ломалъ себѣ голову. Любила ли Элиза доктора? Разсчитывали ли на доктора, и теперь хотѣли вымостить на немъ то, что докторъ уѣзжаетъ? Но вѣдь не онъ его выживалъ отсюда, да и наконецъ несчастная любовь, обманутая родительская надежда не выражаются такимъ необыкновеннымъ образомъ; кромѣ того, фонъ-Цейзель всегда полагалъ и имѣлъ всѣ основанія полагать, что онъ пользуется предпочтеніемъ. Итакъ, пусть осыпается этотъ цвѣтъ съ дерева моей жизни, сто разъ повторялъ себѣ молодой человѣкъ. Когда пренебрегаютъ Оскаромъ Цейзелемъ, то онъ съумѣетъ утѣшиться; и вотъ онъ задался мыслью, что голубые глаза графини Стефаніи гораздо красивѣе темныхъ глазъ Элизы и началъ сонетъ, въ которомъ "трогательный, нѣжный образъ молодой матери" долженъ былъ освѣщать "мрачную пустыню его жизни"; но голубые глаза Стефаніи слишкомъ часто устремлялись на доктора, минуя фонъ-Цейзеля, и сонетъ остался недоконченнымъ.

-- Еще опытъ, сказалъ фонъ-Цейзель, и если онъ не удастся, тогда прости все на вѣки.-- Онъ пришпорилъ своего коня черезъ нѣсколько минутъ подъѣхалъ къ виллѣ совѣтника. Окна въ комнатахъ были раскрыты, но въ нихъ никого не было видно; быть можетъ, дамы въ саду. Фонъ-Цейзель поворотилъ лошадь и проѣхалъ вдоль боковой стороны дома по узкой, маленькой тропинкѣ къ низкому забору сада. Въ саду никого по было. Къ саду прилегало нѣсколько хозяйственныхъ построекъ, за ними находился маленькій лужокъ; на немъ обыкновенно сушилось бѣлье и для большей безопасности онъ былъ обнесенъ, высокой стѣной, верхній край которой, усыпанный битымъ -стекломъ, служилъ угрозой для дерзновенныхъ. Но приподнявшись на стременахъ, можно было заглянуть по ту сторону стѣны.-- Фонъ-Цейзель, забравшись такъ далеко и слыша голоса по ту сторону стѣны, приподнялся на стременахъ, поглядѣлъ черезъ битое стекло и.... самое необыкновенное зрѣлище, какое ему когда-либо случалось видѣть, предстало передъ его изумленными очами.

Въ тѣни яблони, росшей въ углу, сидѣла госпожа Иффлеръ на низенькой деревянной скамейкѣ, въ черномъ шелковомъ платьѣ съ пунцовыми лентами и съ вязаньемъ въ рукахъ. Въ противоположномъ углу, пріютившись подъ грушевымъ деревомъ, бросавшимъ жидкую тѣнь, сидѣлъ на стулѣ совѣтникъ, въ лѣтнемъ костюмѣ и въ соломенной шляпѣ съ широкими полями. Между ними, посреди площадки, стоялъ старый садовникъ совѣтника, Табермусъ, держа въ одной рукѣ бичъ, а въ другой веревку, назначеніе которой оставалось вначалѣ непонятнымъ для фонъ-Цейзеля, такъ какъ онъ не могъ видѣть ту часть площадки, куда уходила веревка. Но Цейзель провелъ слишкомъ много времени въ манежѣ, чтобы не догадаться, что эта веревка составляла часть корды, а вся площадка была не что иное, какъ импровизированный манежъ.

-- Дѣло идетъ отлично, не правда ли, Иффлеръ? вскричала совѣтница.

-- Великолѣпно! отвѣчалъ совѣтникъ.

-- А лошадка-то какова? сказалъ Габермусъ, отличная лошадка; она еще не позабыла своихъ артиллерійскихъ штукъ, также какъ и старый Габермусъ, хотя много времени утекло съ тѣхъ поръ. Ну, да вы это сейчасъ увидите!

Габермусъ щелкнулъ бичемъ и вскричалъ протяжнымъ голосомъ: "батарейной рысью!"

И чего фонъ-Цейзель опасался, чего онъ не считалъ возможнымъ, то совершилось: подъ стѣной показалась лошадь, древняя, тощая, разбитая на ноги бѣлая кляча, всегда возбуждавшая хохотъ Цейэеля, когда ему случалось ее видѣть, двигавшаяся совершенно необычайнымъ алюромъ, представлявшимъ нѣчто среднее между рысью, галопомъ, шагомъ и спотыканьемъ. На ея худой спинѣ, въ странномъ коробѣ, сплетенномъ изъ ивовыхъ прутьевъ и долженствовавшемъ изображать дамское сѣдло, судорожно цѣпляясь за края и, несмотря на то, качаясь взадъ и впередъ какъ былинка, колеблемая вѣтромъ, сидѣла Элиза... его Элиза, его неоднократно воспѣтая Элиза, въ амазонкѣ темно-зеленаго бархата, безконечныя складки которой хлопали клячу по ея тощимъ ногамъ; на бѣлокурыхъ волосахъ надѣта была мужская шляпа, на которой уныло развѣвался бѣлый вуаль. Невесело было выраженіе лица Элизы; жара, непривычное напряженіе и быть можетъ не вполнѣ неосновательный страхъ заставили ее сильно раскраснѣться." Она казалась усталой. и повидимому готова была расплакаться.

-- Ну развѣ она не похожа на ангела! закричала совѣтница изъ-подъ яблони.

-- Какъ есть ангелъ! откликнулся совѣтникъ изъ подъ груши.

-- Батарейной рысью! гремѣлъ Габермусъ и хлопалъ бичемъ.

-- Довольно! стонала Элиза.

-- Ничего, привыкнешь, ангелочекъ! вскричала совѣтница.

-- Тебѣ слѣдуетъ стать въ уровень съ твоимъ положеніемъ, подхватилъ совѣтникъ.

-- Батарейной рысью! гремѣлъ Габермусъ.

-- Не могу больше, простонала Элиза.

Фонъ-Цейзель пришелъ въ такое неописанное изумленіе отъ всего, что видѣлъ и слышалъ, что совершенно упустилъ изъ виду, что рискуетъ, приподнимаясь на стременахъ и заглядывая черезъ заборъ, быть замѣченнымъ, въ особенности Элизой, которая, сидя на своей долговязой клячѣ, находилась почти на одинаковой высотѣ съ нимъ. Такъ и случилось. Элиза приподняла свои, полные испуга, глаза, какъ разъ въ ту минуту, когда ея бѣлую лошадь отдѣлялъ только заборъ отъ гнѣдого коня Цейвеля и увидѣла голову Оскара, которая казалась посаженной на битое стекло, какъ бы въ наказаніе и какъ грозный примѣръ для другихъ.

Элиза испустила отчаянный вопль и безъ чувствъ, какъ казалось, повалилась съ своей клячи на траву.

По крайней мѣрѣ фонъ-Цейзель опасался, что это случилось, хотя и не могъ прослѣдить до конца паденіе Элизы. Гнѣдой, которому давно уже надоѣло его положеніе, принялъ отчаянный вопль Элизы за предлогъ въ возмущенію и отпрыгнулъ отъ забора, причемъ фонъ-Цейзеля несомнѣнно постигла бы участь Элизы, не будь онъ такимъ отличнымъ наѣздникомъ. Но и теперь прошло нѣсколько минутъ, прежде чѣмъ онъ обуздалъ гнѣдого, продѣлывавшаго разныя штуки, и принудилъ его снова подъѣхать въ забору. Но лужайка опустѣла. Цейзель готовъ былъ принять все видѣнное имъ за сонъ въ лѣтній день, еслибы его только клонило ко сну, да еслибы не видѣлъ на помятомъ лугу бича Габермуса, рядомъ съ шляпой и съ вуалемъ Элизы, а на скамейкѣ подъ яблоней вязанье совѣтницы. Кавалеръ колебался съ минуту, что ему теперь предпринять. Что его я безъ того чрезвычайно напряженныя отношенія къ семейству совѣтника не улучшатся отъ всего происшедшаго -- это было ясно. Что сердце Элизы, послѣ того, какъ онъ увидѣлъ ее въ такомъ комическомъ положеніи, не будетъ любовнѣе настроено къ нему -- въ этомъ тоже не было ни малѣйшаго сомнѣнія; мало того, Цейзель опасался, зная свою впечатлительность ко всему комическому, что обаяніе поэзіи, до сихъ поръ окружавшее его полевой цвѣтокъ, невозвратно исчезнетъ подъ вліяніемъ смѣшного. Но доброта его вскорѣ взяла верхъ. Быть можетъ, бѣдная дѣвушка гораздо менѣе была виновата въ этомъ дурацкомъ положеніи, чѣмъ ея сумасбродные родители, и во всякомъ случаѣ: ему слѣдуетъ освѣдомиться, не ушиблась ли она.

Поэтому онъ поворотилъ гнѣдого, проскакалъ по тропинкѣ обратно къ дому, соскочилъ съ сѣдла, привязалъ лошадь къ рѣшеткѣ и съ рѣшительнымъ видомъ вошелъ въ домъ.

Въ пріемной встрѣтилъ его совѣтникъ съ такимъ разстроеннымъ лицомъ, что фонъ-Цейзель не на шутку испугался и вскричалъ: ради Бога, господинъ совѣтникъ, не случилось ли чего съ Элизой?

-- Мадемуазель Иффлеръ чувствуетъ себя вполнѣ хорошо, возразилъ совѣтникъ, я хочу сказать такъ хорошо, какъ только можетъ чувствовать себя молодая особа, пользующаяся невиннымъ развлеченіемъ, подъ бдительнымъ надзоромъ своихъ родителей, и при этомъ....

-- Когда за ней не подглядываютъ посторонніе? вскричалъ фонъ-Цейзедь. Увѣряю васъ, что я не виноватъ. И онъ разсказалъ, какимъ образомъ онъ очутился у забора.-- Спрашиваю васъ, господинъ совѣтникъ, продолжалъ онъ, могъ ли я предполагать, что мадемуазель Элиза, которая никогда не заявляла при мнѣ о желаніи ѣздить верхомъ и еслибы захотѣла учиться этому искусству, то могла бы выбрать любую лошадь изъ конюшни принца, а я лично съ величайшимъ удовольствіемъ далъ бы необходимые уроки.... могъ ли я подозрѣвать, что она....

-- Господинъ фонъ-Цейзель, перебилъ совѣтникъ, уважайте волю родителей, которые денно и нощно пекутся о благѣ своего дитяти и лучше знаютъ, каковы ихъ обязанности въ отношеніи ихъ дитяти.... и.... могу сказать.... такого дитяти, какъ Элиза.

-- Я нимало не сомнѣваюсь, возразилъ фонъ-Цейзель, въ томъ, что ваши намѣренія превосходны и что вашу дочь ждетъ высокій удѣлъ.

Совѣтникъ поправилъ свои воротнички и пристально поглядѣлъ на кавалера сквозь круглые очки.

-- Мы никогда не забудемъ пріязни, какую оказывалъ намъ господинъ фонъ-Цейзель во дни нашего ничтожества, сказалъ онъ.

Кавалеръ, не знавшій какъ ему понять эти слова, произнесенныя торжественнымъ тономъ, поклонился.

-- И ни минуты не сомнѣваемся въ его скромности, продолжалъ совѣтникъ, этой высшей изъ обязанностей человѣка, вращающагося въ опасной, но высокой средѣ придворной жигни.

Кавалеръ снова поклонился.-- Будьте въ этомъ увѣрены, господинъ совѣтникъ, сказалъ онъ.

-- Мы въ этомъ увѣрены, господинъ фонъ-Цейзель, отвѣчалъ совѣтникъ; легкость, съ какою вы съумѣли примѣниться къ измѣнившимся обстоятельствамъ.... смѣю сказать, не безъ боли, но тѣмъ не менѣе все же примѣнились -- порукой намъ въ томъ.

-- Безъ боли? повторилъ фонъ-Цейзель, но я давно былъ къ этому подготовленъ.

-- Въ самомъ дѣлѣ? спросилъ совѣтникъ, становясь довѣрчивѣе.

-- Его свѣтлость достаточно намекалъ на это, когда моя извинительная непривычка къ рутинѣ въ подобныхъ вещахъ дѣлалась слишкомъ замѣтной.

-- Богъ благослови его свѣтлость и васъ, мой молодой другъ, произнесъ совѣтникъ, беря за руку кавалера и крѣпко пожимая ее.-- Какъ легко сглаживается маленькая непріятность, навлеченная случаемъ, когда имѣешь дѣло съ такимъ преданнымъ и благородно мыслящимъ человѣкомъ! Итакъ, я могу вполнѣ открыть вамъ мое сердце, могу высказать гордость и блаженство отца, видящаго себя у цѣли своихъ желаній, которая, конечно, превосходитъ....

-- Антовъ, Антонъ! раздался здѣсь голосъ совѣтницы, которая съ напряженнымъ вниманіемъ прислушивалась къ разговору, черезъ слегка притворенную дверь и нашла, что давно пора положить конецъ этому, быть можетъ, несвоевременному признанію.-- Антонъ, поди сюда на минуту.

Совѣтникъ исчезъ и фонъ-Цейзель услышалъ, какъ въ сосѣдней комнатѣ супруги съ жаромъ, хотя и шопотомъ, переговаривались другъ съ другомъ; ему послышался также одну минуту голосъ Элизы.

Совѣтникъ вернулся въ комнату.

-- Я надѣюсь, что состояніе здоровья вашей дочери не ухудшилось? спросилъ фонъ-Цейзель.

-- Нисколько, отвѣчалъ совѣтникъ; она совсѣмъ здорова. Дамы приказали вамъ кланяться.

Совѣтникъ былъ, если возможно, еще сдержаннѣе, чѣмъ въ началѣ разговора. Фонъ-Цейзель рѣшительно не зналъ, что ему думать.

-- Когда такъ, то я не буду долѣе мѣшать, сказалъ онъ, берясь за свою шляпу. Я явился собственно по случаю праздника, имѣющаго быть шестнадцатаго числа, съ спеціальной просьбой къ вашей дочери, полагая, что ея согласіе столько же обрадуетъ, сколько и изумитъ его свѣтлость. Но я лучше вернусь въ другое, болѣе благопріятное время.

-- Просьба.... къ Элизѣ.... его свѣтлость будетъ столько же обрадованъ, сколько изумленъ..... проговорилъ совѣтникъ, съ смущеніемъ, поглядывая на дверь въ сосѣднюю комнату. Не лучше ли мнѣ.... не лучше ли вамъ....

-- Я полагаю, что лучше отложить до завтра, перебилъ Цейзель, терпѣніе котораго истощилось. Честь имѣю, господинъ совѣтникъ....

-- Не лучше ли вамъ.... не лучше ли мнѣ, бормоталъ совѣтникъ. Но фонъ-Цейзель уже былъ за дверью, на лошади и скакалъ по шоссе, произнося разныя сердитыя восклицанія, которыя, къ счастью для семейства Иффлеръ, разносилъ вѣтеръ, колебавшій сливныя деревья и освѣжавшій щеки кавалера, разгорѣвшіяся отъ гнѣва.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

Въ тотъ самый часъ, какъ кавалеръ скакалъ по шоссе, озаренному солнцемъ, въ замокъ, Германъ ѣхалъ по тѣнистому лѣсу на дворъ фазановъ.

Онъ проѣзжалъ по той самой части лѣса, черезъ которую возвращался третьяго дня вечеромъ, когда сердце его такъ невыразимо ныло и болѣло, что онъ не замѣчалъ ревущей бури; сегодня же утромъ волшебная красота этого мѣста и погоды, безоблачное небо, просвѣчивавшее сквозь верхушки гигантскихъ елей, золотистые лучи солнца, скользившіе по вѣткамъ и игравшіе на мшистыхъ стволахъ, душистая прохлада лѣсной чащи, пѣніе птицъ, благоуханіе теплаго лѣсного воздуха -- все это не производило на него никакого впечатлѣнія, или, лучше сказать, производило впечатлѣніе ласковыхъ рѣчей друга, который весело болтаетъ о веселыхъ вещахъ, въ то время, какъ мы неудержимо слѣдимъ за печальными мыслями, свившими гнѣздо въ нашей душѣ.

Точно такъ слушалъ онъ часа два тому назадъ болтовню фонъ-Цейзеля, разсказывавшаго ему объ увеселеніяхъ, имѣющихъ быть шестнадцатаго числа.

-- Мы должны развеселить его свѣтлость, говорилъ фонъЦейзель. Онъ былъ далеко не въ хорошемъ расположеніи духа, когда я явился къ нему, однако ему очевидно желательно, чтобы вышло нѣчто порядочное и каждый изъ насъ долженъ этому содѣйствовать; и вы также, докторъ, потому что вы необходимо должны провести этотъ день здѣсь. Его свѣтлость сочтетъ за оскорбленіе, если вы уѣдете раньше. Кромѣ того роль ваша, такъ сказать, предназначена вамъ самой судьбой, наградившей васъ такой наружностью. Вашъ умъ можетъ въ ней не участвовать. Отъ васъ требуется только быть сколько можно величественнымъ, а это вамъ не будетъ стоить большого труда. Не извольте противорѣчить, милостивый государь! Вы только-что послали карловъ посмотрѣть на ворону а во снѣ вамъ является Германія и возвѣщаетъ въ пророческихъ словахъ, что время наступило; и вотъ карлы уже возвращаются, а позади нихъ тѣснятся рыцари и всадники, ударяющіе въ свои щиты и занавѣсъ падаетъ. Это представленіе не особенно оригинально, хотите вы сказать? согласенъ; но чѣмъ богатъ, тѣмъ и радъ; къ тому же всего лучше здѣсь стихи, которыя произнесетъ моя Германія, а Германія моя никто иной, какъ госпожа Гедвига. Еще разъ, милостивый государь, не дерзайте противорѣчить! Вы имѣете дѣло съ придворнымъ театромъ Роды. Директоръ не Терпитъ противорѣчія, даже со стороны императора Барбаруссы.

Но не о роли Барбаруссы, которую ему приходилось принять на себя, думалъ Германъ, проѣзжая теперь по лѣсу; сегодня утромъ ему предложена была иная роль и объ этомъ ему нужно было переговорить съ Гедвигой. Онъ слышалъ отъ прислуги, что она рано утромъ уѣхала на дворъ фазановъ, и послѣ тяжкаго раздумья рѣшился отправиться туда.

Еще сегодня утромъ мысль о свиданіи съ ней наединѣ приводила его въ сильное смущеніе; да, по доброй волѣ онъ ни за что не рѣшился бы подвергаться свиданію, которое не могло больше доставить ему счастія, которое для него, и если только онъ не заблуждается, и для нея также могло быть только мучительнымъ. Но теперь дѣло шло не о немъ; онъ сознавалъ, что ни тѣни личной надежды, ни тѣни желанія не было въ его душѣ, подобно тому, какъ вотъ на этомъ голубомъ небѣ не виднѣлось ни облачка. Да только при такомъ условіи и могъ онъ найти въ себѣ мужество ѣхать далѣе въ гору, слѣзть съ лошади, отворить рѣшетку фазаньяго парка и провести коня подъ уздцы, мимо исполинскаго дуба, къ домику Прахатица.

Онъ нашелъ старика въ открытомъ большомъ сараѣ; старикъ хлопоталъ около одной изъ тѣхъ деревянныхъ клѣтокъ, куда на ночь загоняютъ насѣдокъ съ цыплятами. Лицо старика, рѣдко улыбавшееся, было сегодня почти весело.

-- Поглядите-ка, господинъ докторъ; вотъ въ это отверстіе, которое я, сѣдая борода, проглядѣлъ, вздумала-было забраться сегодня ночью куница; а теперь взгляните-ка туда: вонъ виситъ она, т.-е. ея шкурка, что, въ сущности, сводится къ одному. Мнѣ, право, на этотъ разъ, посчастливилось съ моими фазанами; за исключеніемъ пяти штукъ, которыхъ я лишился въ началѣ, они всѣ уцѣлѣли и стали теперь такими сильными, что больше за нихъ нечего почти опасаться. Поглядите сами.

Прахатицъ показалъ на цѣлую стаю цыплятъ, бойко шмыгавшихъ по кустамъ, между тѣмъ какъ насѣдка, съ привязаннымъ къ лапѣ шнуркомъ, безпокойно расхаживала вокругъ.-- Ну развѣ нельзя ими гордиться? сказалъ Прахатицъ, и затѣмъ прибавилъ, не переводя духа, словно стыдясь своей похвальбы:-- она тоже радовалась на нихъ и я такъ счастливъ, что она наконецъ опять стала улыбаться и опять хочетъ рисовать, какъ въ доброе старое время, пока не завелась у насъ вся эта суматоха. Она, конечно, будетъ очень рада васъ видѣть; пожалуйте, господинъ докторъ, я сейчасъ о васъ доложу.

Германъ послѣдовалъ за старикомъ, который быстрыми шагами пошелъ впередъ. Этому прекрасному существу свойственно было особое очарованіе; избѣжать его, повидимому, никто не могъ и власть его, несмотря на всѣ усилія Германа, сказывалась теперь и на немъ въ усиленномъ біеніи его сердца и все сильнѣе овладѣвала имъ, по мѣрѣ того, какъ онъ приближался къ павильону.

Вдругъ старикъ остановился и, понижая голосъ, сказалъ: -- а то, что взбрело мнѣ на умъ третьяго дня вечеромъ, -- все это пустыя бредни, одно дьявольское навожденіе, и сегодня утромъ, когда я стоялъ передъ нею и поглядѣлъ въ ея свѣтлые глаза, то отъ всего сердца попросилъ у ней прощенія. А васъ, докторъ, хотѣлъ я просить постараться забыть о томъ, какой я бываю скверный, когда чортъ осѣдлаетъ меня. Пойдемте на верхъ, господинъ докторъ, она навѣрное пожелаетъ васъ видѣть.

Прахатицъ взошелъ на лѣстницу чайнаго домика; Германъ медленно шелъ за нимъ. Предпріятіе было однако труднѣе, чѣмъ онъ духахъ, и ему пришлось даже ухватиться за перша, чтобы не упасть, такъ дрожали его колѣни.

Наконецъ онъ остановился наверху, передъ одной изъ трехъ стеклянныхъ дверей, черезъ которую вошелъ Прахатицъ, но не притворилъ ее за собой.-- Теперь ты стоишь передъ порогомъ, котораго не суждено больше тебѣ переступать, говорилъ онъ самъ себѣ; и еслибы тебя привела сюда себялюбивая слабость, которую люди называютъ любовью, то ты былъ бы въ своихъ собственныхъ глазахъ презрѣннѣйшимъ изъ людей. Слава Богу! настоящій шагъ не имѣетъ ничего общаго съ любовью.

-- Госпожа Гедвига проситъ васъ подождать въ залѣ, она сейчасъ придетъ, сказалъ Прахатицъ. Она занята своими рисунками, прибавилъ онъ въ видѣ извиненія. Прежде Гедвига довольно часто принимала Германа въ своей мастерской.

Прахатицъ ушелъ. Германъ стоялъ въ ротондѣ и машинально поглядывалъ на старинные гобеленовые обои, на мраморныя вазы и статуи въ нишахъ, на все это поблекшее великолѣпіе княжескаго убѣжища, словно видѣлъ все это въ первый разъ. Какой-то странный столбнякъ овладѣлъ имъ; онъ старался припомнить, что привело его сюда, что онъ хотѣлъ ей сказать. Все было тщетно, онъ помнилъ только одно: что онъ сейчасъ ее увидитъ, что вотъ она войдетъ въ эту дверь и что время какъ будто остановилось, пока онъ ее ждетъ.

Обитая обоями дверь отворилась; вошла Гедвига въ свѣтломъ лѣтнемъ платьѣ и пошла къ нему навстрѣчу съ протянутой рукой; она была хороша, какъ и всегда, однако.... очарованіе было нарушено. Онъ зналъ, что ему слѣдуетъ сказать, зачѣмъ онъ пришелъ, чувствовалъ, что дѣйствительность не осилитъ его, подобно его мечтамъ.

-- Вы пришли проститься, сказала Гедвига послѣ нѣсколькихъ секундъ обоюднаго молчанія. Ея низкій голосъ слегка дрожалъ, когда она говорила это, и легкая блѣдность разлилась по ея лицу; но какъ бы желая какъ можно скорѣе преодолѣть эту слабость, она продолжала, не дожидаясь отвѣта Германа:

-- Вы не побоялись длиннаго пути и разыскали меня въ моемъ уединенномъ убѣжищѣ, куда я укрылась часа на два отъ суматохи, царствующей тамъ, наверху.

Горькая усмѣшка скривила губы Германа. Она была единственнымъ лицомъ, не выказавшимъ вчера ни малѣйшаго участія въ несчастному случаю, постигшему его; сегодня она также не упомянула о немъ ни словомъ. Онъ больше не существовалъ для нея. Но вѣдь онъ давно уже знаетъ, что это такъ; ну, и пусть будетъ такъ.

-- Прошу извинить, возразилъ онъ, если я такъ нелюбезно нарушаю вашъ отдыхъ. Меня привело къ вамъ обстоятельство, которое, къ сожалѣнію, вовсе не такого свойства, чтобы быть пріятнымъ уму, ищущему отдохновенія; но спѣшу заранѣе прибавить, что оно не касается меня лично.

-- Ни меня также? спросила Гедвига. По лицу ея пробѣжала тѣнь.

-- Ни васъ также, отвѣчалъ Германъ, по крайней мѣрѣ не прямо, хотя, конечно, ваше участіе необходимо.

-- Всего лучше, если вы скажете мнѣ въ чемъ дѣло.

Она усѣлась въ креслѣ; одна рука ея лежала на колѣняхъ, другою она перебирала свой передникъ. Большіе глаза устремлены были на Германа съ мрачнымъ, почти угрожающимъ выраженіемъ, какъ будто она намѣревалась, при первомъ же словѣ, которое ей не понравится, взять назадъ свое позволеніе.

-- Я постараюсь быть по возможности краткимъ, сказалъ Германъ, и если я долженъ начать нѣсколько издалека, то меня, можетъ извинить самая затруднительность дѣла. Дѣло заключается въ слѣдующемъ: я вижу принца на такой дорогѣ, на₎которой никто изъ расположенныхъ къ нему людей не можетъ, равнодушно видѣть его, не предостерегая, если смѣетъ, или не. стараясь удалить съ нея, если можетъ. Первое я сдѣлалъ, но тщетно. Я никого не знаю, кто могъ бы сдѣлать второе, кромѣ васъ, а потому и обратился къ вамъ.

-- Я полагаю, что знаю, о чемъ вы говорите, возразила Гедвига, и полагаю также, что вы заблуждаетесь на счетъ одного пункта; но прошу васъ, продолжайте.

-- Вамъ извѣстны политическія мнѣнія принца, продолжалъ Германъ; извѣстны конечно лучше, чѣмъ мнѣ, потому что хотя я зналъ, что онъ ненавидитъ Пруссію, но не предполагалъ, что ненависть эта не знаетъ границъ, что она заходитъ за предѣлы, которые священны для патріота. Теперь я это знаю....

-- Дальше, дальше, перебила Гедвига. Она выпустила передникъ изъ рукъ. Лицо ея выражало теперь самое напряженное вниманіе.

-- Сегодня утромъ я узналъ это, продолжалъ Германъ. Принцъ пригласилъ меня къ себѣ въ необычный, весьма ранній часъ и принялъ меня въ своей спальнѣ. Постель была нетронута. Лихорадочное возбужденіе, въ которомъ онъ находился и которое напрасно старался скрыть отъ меня, доказывало мнѣ и безъ того, что онъ не спалъ всю ночь. Я не стану подробно передавать вамъ моего съ нимъ разговора; не чувствую себя въ состояніи это сдѣлать; скажу только, что готовъ принять сообщенія принца за фантазію человѣка въ горячкѣ, чѣмъ за обдуманные планы государственнаго человѣка. Принцъ сказалъ мнѣ съ увѣренностью, источникъ которой лежалъ не въ газетныхъ извѣстіяхъ, полученныхъ нами, что война между Франціей и Пруссіей рѣшенное въ Парижѣ дѣло и что разрывъ послѣдуетъ въ непродолжительномъ времени. Затѣмъ, онъ сообщилъ мнѣ о сумасбродныхъ надеждахъ, которыя возбуждала въ немъ эта война; что Данія и Италія присоединятся къ Франціи, вся южная Германія, Ганноверъ, Гессенъ, Шлезвигъ-Голшитейнъ возстанутъ и свергнутъ прусское иго; далѣе передалъ онъ мнѣ о планахъ, составленныхъ имъ на этотъ случай: что онъ, опираясь на свои законныя права, которыхъ никакое насиліе не можетъ его лишить, станетъ на той сторонѣ, гдѣ онъ видитъ право и честь; что онъ надѣется, что его примѣръ послужитъ сигналомъ для возстанія всей нашей мѣстности и что, если онъ въ этомъ ошибается, то одинъ, лично своей особой приметъ участіе въ борьбѣ противъ Пруссіи. Въ заключеніе, предполагая, что я раздѣляю его воззрѣнія, онъ предложилъ мнѣ взять на себя одно порученіе, о которомъ я умалчиваю ради принца и скажу только, что безъ малѣйшаго раздумья отказался отъ него и даже въ такихъ сильныхъ выраженіяхъ, въ какихъ теперь раскаиваюсь.

Германъ умолкъ.

Дальше, дальше! повторила Гедвига.

-- Не потому, чтобы я могъ когда-нибудь измѣнить свои взгляды, продолжалъ Германъ, но потому, что этимъ я безъ нужды усложнилъ свое положеніе. Принцъ узналъ, что не можетъ на меня разсчитывать, и сказалъ мнѣ: онъ раскаявается, что зашелъ такъ далеко и что я обязанъ былъ перебить его, прежде чѣмъ онъ открылъ мнѣ свою тайну. Я спокойно принялъ эту обиду; право, я вовсе не думалъ о себѣ въ эту минуту. Я думалъ только, что обязанъ употребить всѣ свои усилія, чтобы спасти отъ явной погибели человѣка, котораго люблю и уважаю. Я исполнилъ свой долгъ, какъ это ни было трудно, благодаря постоянно возраставшему гнѣву принца. Я говорилъ, не принимая въ соображеніе ничего, кромѣ уваженія, съ какимъ долженъ относиться молодой человѣкъ къ старому. Я старался доказать принцу, что теперь, когда дѣло шло о войнѣ Между Франціей и Пруссіей, обстоятельства совсѣмъ не тѣ, что въ тысяча восемьсотъ шестьдесятъ шестомъ году; я говорилъ ему, что онъ игрушка въ рукахъ безсовѣстныхъ авантюристовъ; доказалъ, что по крайней мѣрѣ Розель, котораго я знавалъ раньше и который имѣлъ дерзость возобновить со мной знакомство, принадлежитъ къ числу авантюристовъ самаго дурнаго сорта; въ заключеніе я не побоялся произнести слово, позорящее подобный замыселъ въ глазахъ всякаго патріота теперь и на будущее время -- слово: государственная измѣна; все, все было тщетно.

-- Какъ же вы разстались другъ съ другомъ? спросила Гедвига.

-- Какъ я не ожидалъ,-- отвѣчалъ Германъ,-- а между тѣмъ долженъ былъ ожидать, зная сердечную доброту и благородство принца. Я уже былъ у дверей, какъ онъ подозвалъ меня къ себѣ и съ пожатіемъ руки, походившимъ больше на объятіе, сказалъ: какъ бы то ни было, а вы желаете мнѣ добра. Слезы навернулись на его глазахъ; я не стыжусь признаться, что былъ тронутъ не менѣе, чѣмъ онъ.

-- Чѣмъ же вы рѣшили? спросила Гедвига.

-- Доказать, что принцъ не ошибся, предполагая, что моя личная привязанность къ нему также велика въ настоящую минуту, какъ была передъ тѣмъ, еслибы даже мнѣ пришлось снова принять на себя неблагодарную роль непрошеннаго совѣтника.

-- Когда такъ, то я лучше прямо спрошу вашего совѣта, сказала Гедвига. Что же мнѣ сдѣлать, по вашему мнѣнію?

-- Тоже самое, что и мнѣ, отвѣчалъ Германъ. Я прошу васъ поговорить съ принцемъ такъ, какъ я говорилъ, или лучше сказать такъ, какъ, я знаю, вы можете и умѣете говорить.

-- А если я уже говорила? замѣтила Гедвига,-- вчера вечеромъ, тотчасъ послѣ полученія извѣстія.... и успѣла не больше вашего?

-- Вы должны еще разъ попытаться.

-- Должна? повторила Гедвига.

Она встала и прошлась по комнатѣ до окна, у котораго остановилась. Вдругъ она снова обернулась и сказала рѣзко: почему же я должна?

-- Я не могу отвѣчать на вопросъ, на который вы должны сами себѣ отвѣтить, отвѣчалъ Германъ. Онъ продолжалъ сидѣть, между тѣмъ какъ Гедвига ходила взадъ и впередъ по ротондѣ и наконецъ, обращаясь къ нему, сказала болѣе спокойнымъ голосомъ:

-- Положимъ, что я должна это сдѣлать и хочу исполнить то, что должна; но это ручается, что я добьюсь того, чего не могли добиться вы, мужчина, чей голосъ въ подобныхъ вещахъ имѣетъ гораздо больше вѣса, чѣмъ голосъ женщины!

-- Извините, возразилъ Германъ; мужчина, въ подобныя минуты, имѣетъ очень мало вліянія; между тѣмъ какъ женщина, которая обращается не въ разуму, но въ сердцу, можетъ достигнуть многаго, весьма многаго; женщина же, которую любитъ мужчина такъ, какъ любитъ васъ принцъ, можетъ достигнуть всего.

Яркая врасва разлилась по лицу Гедвиги и голосъ ея звучалъ необыкновеннымъ волненіемъ, когда она отвѣчала послѣ нѣкотораго молчанія:

-- А не требуется ли при этомъ, чтобы женщина столько же любила мужчину, сколько онъ ее, или, что сводится къ тому же, чтобы мужчина считалъ себя любимымъ этой женщиной?

-- Я право не знаю....

-- Что вамъ на это возразить? перебила Германа Гедвига. Почему нѣтъ? Мы дошли до такого пункта, гдѣ скрытность больше неумѣстна. Какъ быть, когда не существуетъ ни того, ни другого? когда я не люблю принца настолько и когда принцъ не считаетъ себя любимымъ мной? что тогда? Не будетъ ли все, что я скажу, что я могу сказать, заранѣе безполезнымъ? могу ли я возбуждать надежды, которыя были бы неосновательны? А между тѣмъ, развѣ мои просьбы, задушевный тонъ, съ которымъ мнѣ пришлось бы говорить, не возбудятъ неосновательныхъ надеждъ? и можете ли вы этого отъ меня требовать? Вы!... Видите ли, здѣсь заключается противорѣчіе, котораго не разрѣшить вашему глубокомыслію; скажу больше: здѣсь сказывается приговоръ....

Она остановилась и прибавила болѣе спокойнымъ тономъ: -- нѣтъ, нѣтъ, я была бы неправа, еслибы пробудила въ вашемъ сердцѣ надежду, которая неисполнима, и черезъ это помѣшала бы вамъ придумать другое средство для спасенія принца. Если спасеніе его дѣйствительно зависитъ только отъ меня, то онъ погибъ.

"Потому что ты не хочешь его спасти,-- сказалъ Германъ про себя, между тѣмъ какъ Гедвига снова заходила по комнатѣ,-- но я-то, я не хочу такъ легко отказаться отъ старика, а потому выскажусь до конца, что бы изъ этого ни вышло."

-- Позвольте мнѣ сказать еще нѣсколько словъ, заговорилъ онъ громко. Вы знаете, что судьба добрыхъ, но слабыхъ сердецъ заключается въ томъ, что они не могутъ успокоиться даже и тогда, когда болѣе мужественныя сердца высказали свое послѣднее слово. Въ послѣдніе три года у меня было довольно случаевъ изучить принца, поэтому съ моей стороны не будетъ слишкомъ самонадѣяннымъ сказать, что я хорошо его знаю. Принцъ далеко не государственный человѣкъ, не политикъ, хотя онъ и убѣжденъ въ противномъ. Еслибы требовалось новое доказательство этому, то его можно было бы найти въ полномъ отсутствіи спокойствія, самообладанія, выказанномъ имъ сегодня утромъ относительно меня; въ безразсудной, лихорадочной поспѣшности, съ какой онъ бросается въ такое чудовищное предпріятіе. Но здѣсь повторяется вѣчная исторія. При безграничной возбужденности своей фантазіи, при невѣроятной впечатлительности своего сердца онъ слишкомъ легко упускаетъ изъ виду самое дѣло. Никто такъ не подверженъ опасности смѣшивать дѣло съ личностями. Мое глубочайшее убѣжденіе въ томъ, что если раньше онъ и зашелъ довольно далеко съ французскимъ эмиссаромъ, то все-таки прирожденная ему осмотрительность удержала бы его отъ послѣдняго, рѣшительнаго шага; что даже самая война не могла бы вывести его изъ бездѣйствія, съ которымъ онъ свыкся въ теченіи своей долгой жизни. Если страсти разыгрались въ немъ до такой степени, то этому причиной особое обстоятельство -- глубокое отвращеніе, могу сказать: ненависть къ графу. Присутствіе этого человѣка, которое, не несчастной случайности, совпало съ другимъ обстоятельствомъ -- вотъ что довело его до этой крайности и вотъ что постоянно будетъ толкать его дальше и дальше, туда, откуда возвратъ невозможенъ!

Германъ не могъ видѣть выраженія лица Гедвиги въ то время, какъ произносилъ эти слова. Она заслонила лобъ рукой и не подняла головы, даже тогда, когда отвѣчала:

-- Мнѣ самой уже приходило въ голову нѣчто подобное; но что же тутъ дѣлать? Принцъ самъ пригласилъ графа; онъ долженъ былъ знать, что дѣлаетъ.

-- Онъ очевидно этого не гналъ, сказалъ Германъ; для меня также это приглашеніе до сихъ поръ остается загадкой. Но какъ бы то ни было: графъ здѣсь и я полагаю, что всякій лишній часъ, который онъ здѣсь проведетъ, будетъ толкать, принца дальше по пути, ведущему къ его погибели.

-- Графъ уѣзжаетъ шестнадцатаго, сказала Гедвига.

-- До тѣхъ поръ можетъ многое рѣшиться.

-- Но, Боже мой, вскричала Гедвига, поднимая внезапно голову:-- чего же вы хотите отъ меня? вѣдь не могу же я отослать графа!

-- Почему нѣтъ? я полагаю, что вамъ стоитъ для того лишь сказать слово.

Глаза Гедвиги прожигали Германа, но онъ выдержалъ ея взглядъ; но его сердце гнѣвно забилось, когда онъ спокойно продолжалъ:

-- Я полагаю, что одного намека, который вы съумѣете гораздо лучше придумать, чѣмъ я, будетъ достаточно для графа.

-- И вы дѣйствительно многаго ожидаете отъ этого шага? спросила Гедвига.

-- По крайней мѣрѣ, въ настоящую минуту, я не знаю иного средства, отвѣчалъ Германъ.

-- Хорошо, сказала Гедвига, это я могу и потому самому хочу сдѣлать.

Германъ всталъ.

-- Благодарю васъ,-- проговорилъ онъ,-- благодарю васъ отъ всей души за благороднаго человѣка, который сталъ мнѣ такъ дорогъ въ эти три года, гораздо дороже чѣмъ я думалъ, и который по истинѣ слишкомъ добръ, чтобы пасть жертвою своего фантастическаго каприза, потому что его политическія стремленія не что иное, какъ капризъ. Ну, а теперь, когда я успокоился на его счетъ, когда вы готовы его спасти -- а вы единственное лицо, которое можетъ его спасти -- позвольте мнѣ съ вами проститься.

Голосъ Германа задрожалъ при этихъ словахъ, несмотря на всѣ его усилія; Гедвига отрицательно покачала головой: нѣтъ, нѣтъ, сказала она, не прощайтесь!

-- Что вы хотите сказать?

-- Не прощайтесь! повторила Гедвига. Я знаю, что для васъ было бы лучше, гораздо лучше, еслибы вы уѣхали и никогда больше не возвращались въ эти зловѣщія для васъ мѣста; но предчувствіе говоритъ мнѣ, что вы не уѣдете, что вамъ нельзя будетъ уѣхать, что не я, а вы должны и можете спасти принца. Нѣтъ, не смотрите на меня такъ вопросительно и съ такимъ упрекомъ; я сдержу то, что обѣщала, но.... теперь оставьте меня, прошу васъ!

Германъ ушелъ. Гедвига провела обѣими руками по своему разгорѣвшемуся лицу и дикими глазами оглядѣлась вокругъ себя. Вдругъ она вскочила съ мѣста и бросилась къ двери; она хотѣла позвать его назадъ, сказать ему, что она не любитъ графа, что она не можетъ вынести, чтобы онъ разстался съ ней съ этой мыслью; что она никому не приноситъ его въ жертву. Слишкомъ поздно! площадка передъ павильономъ была пуста; не слышно было удаляющихся шаговъ; все было тихо, только птицы пѣли на деревьяхъ, залитыхъ солнечнымъ свѣтомъ.

Она медленно вернулась въ свою мастерскую. Она велѣла сегодня поутру перенести въ нее свои рисовальныя принадлежности, чтобы какъ-нибудь скоротать время, давившее ее какъ свинецъ. Прахатицъ возстановилъ ея мастерскую въ прежнемъ видѣ, какъ будто желая пригласить ее вернуться въ прежнимъ привычкамъ. У стѣны стоялъ натянутый холстъ; она машинально взяла его въ руки; то былъ портретъ Германа. Холстъ выскользнулъ изъ ея рукъ и упалъ на полъ.-- Да, да, проговорила она, ты не хочешь больше меня знать; ты сердишься на меня за мое посягательство, на твою особу, за то, что я въ тебѣ примѣнила свое искусство, за то, что въ моихъ рукахъ останется отъ тебя эта блѣдная тѣнь.

Она поставила портретъ на мольбертъ и остановилась передъ нимъ, скрестивъ руки на груди и устремивъ въ него неподвижный взглядъ..

"Ты заслуживалъ лучшей участи; зачѣмъ судьба толкнула тебя на мою дорогу, а меня на твою? и неужели я навсегда останусь тѣнью въ твоей жизни, а ты тѣнью въ моей? Быть можетъ, я никогда не понимала тебя, точно такъ, какъ не съумѣла передать твои черты. Это не твои честные, кроткіе глаза, не твой чистый лобъ, не твой ласковый ротъ, который всегда говорилъ мнѣ только одни добрыя слова, и не можетъ говорить другихъ, кромѣ Добрыхъ. Добрый, благородный человѣкъ, слишкомъ благородный для здѣшняго міра, міра лжи, обмана и насилія! Ты знаешь только одно: принесть себя въ жертву; ты съ давнихъ поръ привыкъ къ этому; сначала ты жертвовалъ собой своему слѣпому королю, теперь жертвуешь старику, который не хочетъ видѣть. И каждый принимаетъ твою жертву; да и какъ имъ не принять) это такъ удобно! А ты ни разу не вознегодовалъ! Да, еслибы ты могъ вознегодовать, еслибы ты могъ понять, какъ ты силенъ, и низвергъ бы ихъ въ ничтожество, тѣхъ, которые были бы нулями, не будь тебя и тебѣ подобныхъ людей! Но я, я негодую за тебя, за то, что ты не умѣешь негодовать; я не хочу, чтобы ты смотрѣлъ такъ ласково, не хочу, чтобы ты весь вѣкъ свой жилъ для другихъ. Кто знаетъ, еслибы ты умѣлъ жить для себя, то, быть можетъ, въ настоящую минуту моя гордость и мое счастіе заключались бы въ томъ, чтобы жить для тебя; кто знаетъ, не ты ли виноватъ въ томъ, что я до сихъ поръ ношу свои цѣпи; ты научилъ меня терпѣть: урокъ далеко не полезный!"

Она отвернулась отъ картины и подошла въ открытому окну, черезъ которое ей улыбались лѣса, и луга, я горы, тонувшія въ солнечномъ сіяніи, и темно-голубое небо. Она протянула руки: "иду, иду!"

Она поспѣшно вышла изъ мастерской въ ротонду, а изъ ротонды черезъ дверь, обитую обоями, въ маленькую заднюю комнату, изъ которой прямо очутилась въ зелени и въ тѣни исполинскихъ деревьевъ холма, къ которому павильонъ прилегалъ своимъ заднимъ фасадомъ. Она быстро шла между деревьями, почти летѣла; но вдругъ остановилась. "Что такое сказалъ онъ ей напослѣдокъ? Какое далъ порученіе? да: отослать графа; и сна это обѣщала. Новая цѣпь, наложенная на нее и которую онъ сковалъ; вѣдь онъ не можетъ жить безъ цѣпей и вѣчно хлопочетъ, чтобъ и другіе носили цѣпи".

Она разсмѣялась, и затѣмъ страшное волненіе, овладѣвшее ею, разрѣшилось слезами: она стыдилась ихъ, но не могла удержать. "А вѣдь я женщина, я только женщина"!

Она опустилась на скамейку въ одной изъ аллей, осѣненныхъ высокими деревьями, куда ее привела безцѣльная прогулка. Надъ ней вѣтеръ шелестилъ листьями деревъ; птицы пѣли безъ устали; пара фазановъ прошмыгнула по дорогѣ. Она ничего не видѣла, ничего не слышала, погруженная въ свои мучительныя размышленія, пока не раздался вдругъ лошадиный топотъ. Испуганная, она вскочила съ своего мѣста. Не болѣе, какъ въ шагахъ ста отъ нея, показался изъ боковой тропинки, прилегавшей къ аллеѣ, всадникъ. То былъ графъ. Первымъ движеніемъ Гедвиги было убѣжать; но затѣмъ она сказала себѣ, что поздно, что графъ, безъ сомнѣнія, уже видѣлъ ее, и если онъ дѣйствительно ее любитъ, то ему больше причинъ избѣгать ея въ настоящую минуту, чѣмъ ей его. Графъ пришпорилъ коня и черезъ секунду былъ уже около нея, соскочилъ съ сѣдла и сказалъ:

-- Вотъ что называется удачей! я кружусь уже болѣе часу вдоль и поперегъ лѣса, такъ какъ въ замкѣ никто не могъ мнѣ сказать, куда вы отправились, пока, наконецъ, мнѣ не пришло на умъ, что, быть можетъ, вы поѣхали на дворъ фазановъ -- что казалось не особенно вѣроятнымъ, принимая во вниманіе жару -- и вотъ, однако, я нахожу васъ здѣсь; но прежде всего: здравствуйте!

Онъ протянулъ ей руку, съ которой снялъ перчатку. Глаза его сверкали и въ каждой чертѣ прекраснаго, мужественнаго лица выражалась страстная любовь къ той, чью руку онъ держалъ теперь въ своей и вѣроятно долго продержалъ бы, еслибы она сама не отняла ее.

-- Зачѣмъ вы искали меня? спросила она.

Графъ не тотчасъ отвѣтилъ. Онъ, конечно, замѣтилъ движеніе, которымъ она какъ будто оттолкнула его, и ледяной тонъ вопроса, но это равнялось препятствію, которое лѣсной потокъ встрѣчаетъ на своемъ пути и отъ котораго лишь сильнѣе пѣнятся его бурныя волны. Всякій разъ, при видѣ ея, ему казалось, что она стала прекраснѣе прежняго; а въ настоящую минуту, когда онъ неожиданно встрѣтилъ ее здѣсь, подъ деревьями, въ прохладномъ уединеніи парка, имъ снова овладѣло это ощущеніе и съ такою силой, что у него закружилась голова и онъ судорожно ухватился за гриву своей лошади.

-- Зачѣмъ я васъ искалъ? повторилъ онъ. Прошу извиненія; увидя васъ, я забылъ объ этомъ.

То была не фраза, и Гедвига знала это. Но какое бы впечатлѣніе ни произвело это на нее въ другое время, въ настоящую минуту душа ея слишкомъ болѣла, а потому и оставалась нечувствительна къ солнцу и любви.

-- Постарайтесь припомнить, сказала она.

-- Я припомнилъ, отвѣчалъ онъ. Въ послѣднихъ словахъ Гедвиги звучала насмѣшка, которая болѣзненно задѣла его гордость. Чѣмъ могущественнѣе и безкорыстнѣе, въ его смыслѣ, кипѣла въ немъ страсть, тѣмъ сильнѣе была реакція. Да, онъ почувствовалъ теперь ясно то, что смутно ощущалъ уже не разы ненависть вмѣсто любви, ненависть къ женщинѣ, которая привлекала его лишь затѣмъ, чтобы отталкивать и унижать передъ собой. Лицо его, только-что отражавшее внутренній пылъ души, приняло мрачное, угрожающее выраженіе и угрозой звучалъ его голосъ, когда онъ заговорилъ, глубоко переведя духъ:

-- Вы помните, что я сообщилъ вамъ вчера изъ моего письма. Я сказалъ вамъ, что въ Берлинѣ считаютъ положеніе дѣлъ въ высшей степени серьезнымъ. Сегодня мой корреспондентъ, то-есть не кто иной, какъ баронъ Мальте, знакомый вамъ, и болѣе чѣмъ кто-нибудь, какъ вамъ извѣстно, по своему положенію, могущій получать вѣрныя свѣдѣнія, присылаетъ мнѣ съ нарочнымъ слѣдующую вырѣзку изъ телеграммы, полученной вчера послѣ полудня въ министерствѣ иностранныхъ дѣлъ и на которую я желаю обратить ваше вниманіе.

Графъ взялъ изъ своего портфеля листокъ: -- это отвѣтъ Граммона, сказалъ онъ, на сдѣланный запросъ; первыя строчки не такъ важны, но вотъ взгляните, прошу васъ, на это: "...мы надѣемся, что эта возможность не осуществится; мы разсчитываемъ при этомъ на благоразуміе нѣмецкаго и на дружбу испанскаго народовъ; но, еслибы случилось иначе, то сильные вашей поддержкой и поддержкой націи, мы исполнимъ нашъ долгъ не медля и не робѣ!...."

Графѣ сложилъ листокъ и ждалъ возраженія Гедвиги; но Гедвига молчала. Все совершилось такъ быстро, минута дѣйствовать наступила такъ внезапно и совсѣмъ при другихъ обстоятельствахъ, чѣмъ она предполагала! Она разсчитывала, щц обѣщаніе Герману, что ей можно будетъ спокойно переговоры съ графомъ, что, въ крайнемъ случаѣ, если разговоръ перейдетъ на личности, она съумѣетъ устранить ихъ. Она ошиблась. Ть кое начало не обѣщало ничего хорошаго для дальнѣйшаго разговора. Она со страстью отвергла страсть графа. Какой возможенъ здѣсь исходъ? Сердце ея билось до боли; она съ трудомъ произнесла слѣдующія слова:

-- А почему вы сообщаете это именно мнѣ, графъ?

-- Вы выказали больше проницательности въ этихъ вещахъ, чѣмъ другіе. Еще вчера вечеромъ вы дали мнѣ доказательства вашей проницательности. Вчера вы знали, прежде чѣмъ я вамъ сказалъ, что полученныя извѣстія возвѣщаютъ войну между Франціей и Пруссіей. Сегодня, когда война объявлена, или почти-что объявлена, вы больше ничего не знаете, не хотите знать. Нужды нѣтъ. Мнѣ, также какъ и мужчинамъ въ Парижѣ, остается одно только: исполнить свой долгъ не медля и не робѣя. Исполненіе этого долга значительно облегчилось бы для нея, еслибы вы пожелали оказать мнѣ содѣйствіе, и теперь я поставленъ въ непріятную необходимость спросить у васъ: могу я я надѣяться на ваше содѣйствіе, или нѣтъ?

-- А въ чемъ же должно заключаться мое содѣйствіе? спросила Гедвига.

-- И это я долженъ вамъ сказать! вскричалъ графъ. Хорошо же; вамъ нельзя, по крайней мѣрѣ, будетъ пожаловаться, что я что-либо умолчалъ. Я буду видѣть содѣйствіе моимъ планамъ и буду вамъ за это благодаренъ, если вы замѣтите принцу, что когда ведешь такую большую и въ высшей степени рискованную игру, то не слѣдуетъ показывать своихъ картъ, какъ онъ это сдѣлалъ вчера и какъ, если хотите, дѣлалъ все это время, и....

-- Я не могу говорить объ этомъ съ принцемъ,-- отвѣчая Гедвига,-- послѣ вчерашняго вечера.... когда я сообщила ему немедленно сказанное вами и встрѣтила съ его стороны самый рѣзкій отпоръ.... это невозможно для меня.

-- Сегодня обстоятельства перемѣнились и къ худшему, возразилъ графъ; быть можетъ, сегодня будутъ внимательнѣе къ вашимъ словамъ.

-- Вы извините меня, графъ, если я, зная лучше принца чѣмъ вы, не соглашусь съ вами.

-- Я считалъ, что вы имѣете больше власти надъ принцемъ, замѣтилъ графъ, но вы должны лучше знать, и если увѣрите меня, что безсильны надъ нимъ съ этой стороны, то я долженъ согласиться. Но вы можете, какъ хозяйка дома, указать хозяину дома на неприличіе -- извините за выраженіе, я не умѣю иначе выразиться, -- въ общественномъ отношеніи....

-- Графъ!

-- Еще разъ прошу извинить, но здѣсь дѣло идетъ не о словахъ, но о фактахъ; а я полагаю, это фактъ, въ глазахъ всѣхъ, кто не хочетъ быть слѣпымъ, что пригласить меня сюду я наградить меня обществомъ маркиза де-Флорвилля -- значитъ нарушать всѣ законы приличія; то-есть, лучше сказать, неприлично оставлять меня въ обществѣ этого господина, когда дѣла приняли такой оборотъ, что онъ и я, мы не можемъ находиться въ одной и той же" комнатѣ. Вы не считаете нужнымъ, надѣюсь, чтобы я доказывалъ такую простую истину и выводилъ простыя слѣдствія, вытекающія изъ нея.

Графъ простоялъ съ минуту, низко поклонился приложивъ руку къ фуражкѣ и, отвернувшись отъ Гедвиги, сталъ поправлять поводья у своей лошади. Гедвига прошла шага два въ неописанномъ смущеніи. Разговоръ принялъ какъ разъ обратное направленіе тому, какой она хотѣла и должна была ему дать, если желала выполнить свое обѣщаніе, и даже болѣе: если она хотѣла измѣнить положеніе, опасность котораго была для нея яснѣе, чѣмъ когда-либо. Если графъ уйдетъ отъ нея глубоко оскорбленный, полный гнѣва, ясно выражавшагося въ ироническомъ тонѣ, съ какимъ онъ говорилъ въ послѣднія минуты -- то можно было опасаться всего, слѣдовало ждать катастрофы. Но что же ей дѣлать? наговорить ему ласковыхъ словъ? снизойти до просьбы? просить его, когда именно въ настоящую минуту это будетъ похоже на насмѣшку? Но однако, однако!...

-- Графъ, сказала она, поворачиваясь, одну минуту.

-- Что прикажете, отвѣчалъ графъ, опуская ногу, которую уже занесъ-было въ стремя.

-- У меня есть до васъ просьба, которая...

-- Просьба? съ вашей стороны? ну, это что-то совсѣмъ новое въ вашихъ устахъ... вы, право, возбуждаете во мнѣ любопытство.

Губы его задрожали и глаза сверкнули. Гедвига знала, что ея стоитъ сказать слово, и гордый человѣкъ будетъ у ея ногъ; она могла потребовать отъ него все, что ей вздумается; но она не могла, не хотѣла произнести слова, которое сдѣлало бы ее рабой, еслибы даже то была ложь.

-- Графъ, сказала она, я обращаюсь къ вашему благородству, къ великодушію, которыя приличны сильному и которыя онъ можетъ выказать, потому что ихъ не объяснятъ слабостью. То, чего вы отъ меня требуете, невозможно. Потребовать отъ принца, чтобы онъ попросить своего французскаго гостя уѣхать, значило бы намекнуть, заявить ему, что онъ поступилъ -- какъ вы сами выразились -- неприлично; даже больше: значитъ присудить его согласиться, что его политика глупость, быть можетъ даже нѣчто худшее. Этого вы не можете требовать отъ принца, или лучше указать отъ старика, который прострадалъ всю свою долгую жизнь и озлобился, надъ которымъ тяготѣетъ такая страшная судьба, заслуженная или нѣтъ -- это все равно! У него нѣтъ больше силъ опомниться; онъ не можетъ стать инымъ! Этого я не требую и отъ васъ. Вы должны оставаться самимъ собой и это не помѣшаетъ вамъ щадить принца, закрыть глаза на то, что вы видите. И вамъ это такъ легко. Вамъ стоитъ только сократить визитъ, который при этихъ условіяхъ долженъ быть для васъ пыткой и быть можетъ никогда не былъ-радостью. Графиня пріѣдетъ надняхъ. Нѣтъ причины, почему бы Стефаніи не остаться до тѣхъ поръ одной, а я...

-- Доканчивайте же. Вы хотѣли сказать: а я буду очень счастлива, отдѣлавшись отъ васъ такъ легко.

-- Вотъ чего я ожидала, прошептала Гедвига.

-- И чего вы должны были ожидать, возразилъ графъ. Будемъ говорить откровенно: я не имѣлъ и не имѣю ни малѣйшаго понятія, зачѣмъ принцъ пригласилъ меня; Тирклицкое наслѣдство было только предлогомъ, и я хорошо это понялъ, но не могъ разобрать, что за нимъ скрывается. Въ моемъ недоумѣніи, я былъ даже настолько смѣлъ, что одну минуту предполагалъ, не скрывается ли за нимъ дорогой образъ возлюбленной моей юности. Это предположеніе было ужасной глупостью, но я вынужденъ къ этому позорному признанію, потому что иначе не могъ бы объяснить, почему я теперь не уѣду! Нѣтъ, не уѣду! Еслибы вы призвали меня, то клянусь Богомъ, я послушался бы вашего приказанія и уѣхалъ бы. Ваше сердце могло заблуждаться; это заблужденіе было бы очень больно, очень унизительно для меня, но я все-таки подчинился бы вашей волѣ. Объ этомъ не можетъ быть теперь и рѣчи. Зачѣмъ меня призвали сюда, я не знаю, но я хорошо знаю, зачѣмъ я остаюсь. Еще разъ, не глядите на меня съ такой угрозой; окружающіе нѣсколько избаловали васъ; меня не такъ легко запугать; а что съ этой минуты между нами завязывается борьба -- это не требуетъ объясненія. Съ этой стороны я также хорошо знаю васъ, какъ и вы меня; вы знаете, что я не даю пощады, что я разбиваю сердце, которое не хочетъ покориться. Но, къ счастью для васъ и для меня, въ этой борьбѣ сердце вообще не участвуетъ. Здѣсь, сколько я могу понять, идетъ борьба интересовъ. Чего вы хотите?... вамъ это хорошо извѣстно, потому что вы столько же умны, сколько и хороши. Чего я хочу?... это а могу вамъ съ точностью объяснить, да и хорошо, быть можетъ, если вы это узнаете: я хочу, чтобы принцъ не обращалъ чести моего дома въ игрушку своихъ фантастическихъ капризовъ; я хочу, чтобы принцъ не клалъ позорнаго клейма государственно! измѣны на имя, которое я со временемъ буду носить. Я не потерпѣлъ бы этого ни въ какомъ случаѣ; но цѣли этой можно было бы достичь различными средствами, и ради васъ а избралъ бы самыя мягкія. Если а не приму больше этого въ разсчетъ, если изберу кратчайшій путь для достиженія моей цѣли, то вы, и однѣ вы будете отвѣтственны за это.

-- Совершенно такъ, какъ я отвѣтственна... за многое и многое въ вашей жизни, возразила Гедвига съ горькой насмѣшкой. Если вода мутна, то конечно нужно же, чтобы кто-нибудь ее замутилъ. А все это вообще служитъ лишь продолженіемъ той повѣсти, которую вы мнѣ разсказали двѣ недѣли тому назадъ, на этомъ самомъ мѣстѣ и подъ этими самыми деревьями.

-- Берегитесь же послѣдней главы, сказалъ графъ.

-- Эта угроза очень пристала вамъ, графъ, гораздо больше, чѣмъ маска кротости. Здѣсь дороги наши расходятся.

Она сдѣлала знакъ рукой и отвернулась.

-- Гедвига, закричалъ графъ, Гедвига!

Но она не слыхала, не хотѣла слышать его и не оглядываясь скорыми шагами шла къ павильону. Графъ съ минуту постоялъ съ протянутой рукой, затѣмъ топнулъ ногой, скрипнулъ зубами, вскочилъ на лошадь и бѣшенымъ галопомъ поскакалъ по аллеѣ.

ГЛАВА ВТОРАЯ.

Нѣсколько минутъ спустя послѣ того, какъ Гедвига "ставила павильонъ, подъѣхалъ къ нему экипажъ принца. Онъ катался съ маркизомъ, посѣтилъ охотничій домикъ и хотѣлъ показать ему на обратномъ пути фазаній дворъ. Они подъѣхали прямо къ чайному домику, а слугѣ приказано было идти за ключомъ къ Прахатицу.

Но одна изъ дверей была отперта; вѣроятно Прахатицъ былъ въ домикѣ и убиралъ его вмѣстѣ съ своими помощниками; во всякомъ-случаѣ въ ключѣ не представлялось болѣе надобности.

Оба господина остановились у лѣстницы; маркизъ съ отлично разыграннымъ интересомъ обозрѣвалъ паркъ и чайный домикъ.

-- Но вѣдь это прелестно, восхитительно! Во все время, которое я имѣлъ счастье провести въ обществѣ вашей свѣтлости, мнѣ постоянно казалось, что я какъ будто дышу французскимъ воздухомъ. Но здѣсь мнѣ кажется, что я снова очутился въ моей милой Франціи: вся эта прелесть, ясность, изящный вкусъ... и при этомъ эти переходы отъ свѣта къ тѣни, это солнце -- все это чисто французское. Извините, ваша свѣтлость, если слово это не вполнѣ прилично, но вѣдь въ сущности нельзя лучше охарактеризовать того, что намъ нравится, какъ сказавъ: совсѣмъ какъ у васъ! Для француза же это положительно невозможно.

-- Въ настоящемъ случаѣ выраженіе, въ самомъ дѣлѣ, вполнѣ подходящее, возразилъ принцъ весело; если этотъ паркъ карается французу какъ бы частичкой Франціи, то желаніе творца его достигнуто. Войдемте на минуту.

Маркизъ предложилъ принцу руку и они взошли по лѣстницѣ, постояли нѣсколько минутъ на площадкѣ и вошли въ ротонду; тѣнь и прохлада, царствовавшія въ ней, казались вдвое пріятнѣе послѣ долгой прогулки на солнцѣ. Принцъ немного удивился, не найдя здѣсь Прахатица и его помощниковъ, во маркизъ не далъ ему времени раздуматься объ этомъ. Маркизъ нашелъ внутреннее убранство еще изящнѣе, если возможно, чѣмъ внѣшность зданія. Онъ восхищался гобеленовыми обоями, съумѣлъ оцѣнить севрскія вазы по достоинству, забавлялся китайскими фигурками, красовавшимися вдоль карниза, и пришелъ въ восторгъ отъ мраморной группы, изображавшей освобожденіе Андромеды Персеемъ, которая, если не была копіей съ извѣстной луврской группы, сдѣланной рукой самого художника, то безъ сомнѣнія исполнена ученикомъ Пюжё и на глазахъ у самого учителя. Принцъ благосклонно слушалъ болтовню молодого человѣка, но все-таки не могъ сосредоточить на ней своего вниманія. Мысли его постоянно возвращались къ содержанію важнаго разговора, который онъ велъ съ маркизомъ вчера вечеромъ и сегодня, во время прогулки. Въ промежуткѣ этихъ двухъ бесѣдъ происходила та, для которой онъ призывалъ сегодня утромъ Германа, и эта послѣдняя производила на него впечатлѣніе отдаленной цѣпи горъ, лежащей между двумя очаровательными долинами. То, что маркизъ вчера и сегодня представлялъ такимъ легкимъ, такимъ простымъ и вытекающимъ изъ порядка вещей,-- обо всемъ этомъ Германъ утверждалъ противное и его представленія, его просьбы произвели на принца тѣмъ сильнѣйшее впечатлѣніе, что хотя онъ именно ожидалъ услышать одобреніе своимъ планамъ отъ молодого ганноверца, но былъ глубоко убѣжденъ въ честности его направленія и въ безкорыстіи его совѣтовъ. Съ своей стороны маркизъ хорошо замѣтилъ, что сегодня принцъ далеко не съ такимъ жаромъ относился къ его планамъ и былъ гораздо сдержаннѣе въ выраженіяхъ. Изъ этого маркизъ заключилъ, что со вчерашняго вечера принцъ, вѣроятно, подпалъ подъ иное вліяніе и приписалъ его Гедвигѣ. Ему хотѣлось убѣдиться въ этомъ и онъ дѣлалъ нѣсколько намековъ, съ этой цѣлью, но принцъ постоянно уклонялся отъ прямого отвѣта и маркизъ не посмѣлъ настаивать.

-- Я утомляю вашу свѣтлость своей болтовней, сказалъ онъ наконецъ, замѣтивъ, что принцъ, сидѣвшій въ креслѣ, задумчиво подперевъ рукой голову, пересталъ отвѣчать ему.

-- Нисколько, нисколько, отвѣчалъ принцъ, подымая голо-' ву; но вы поймете, что человѣкъ моихъ лѣтъ не такъ легко, какъ ваша братья, молодежь, относится къ такимъ важнымъ вещамъ, какъ тѣ, о которыхъ мы толковали, не говоря уже о томъ, что то, чего вы желаете, въ сущности кажется вамъ весьма простымъ, весьма логичнымъ и поэтому вашъ духъ совершенно спокоенъ; моя же роль или, лучше сказать, задача, которую вы мнѣ задали, весьма трудна, весьма темна и сбивчива, а потому мои мысли полны противорѣчій и далеко не веселы.

-- Извините, ваша свѣтлость, возразилъ французъ: я вполнѣ оцѣняю великость жертвы, которую вы приносите, возвышенность задачи, принимаемой вами на себя, мужество сердца, и смѣлость духа, съ какими вы отказываетесь отъ нѣкоторыхъ чувствъ, священныхъ въ глазахъ толпы, отвергаете преданія, освященныя сужденіемъ цѣлаго міра. Я далекъ отъ того, чтобы настаивать долѣе, потому что чувствую, что уже и безъ того долженъ извиниться передъ вами за мое патріотическое рвеніе. Но вы должны извинить мнѣ, ваша свѣтлость, если я скажу, что для меня лично -- если мнѣ позволено сравнить великое съ малымъ -- положеніе не менѣе затруднительное и запутанное. Право, не пустяки для потомка такого древняго рода, забыть исторію своихъ предковъ, забыть, что многія поколѣнія маркизовъ де-Флорвиль сражались за домъ Бурбоновъ, страдали за него, и вступить на службу человѣка, который въ моихъ глазахъ, какъ и въ глазахъ всѣхъ единомыслящихъ со мной людей, не кто иной, въ сущности, какъ счастливый проходимецъ, выдвинутый впередъ самой пагубной изъ всѣхъ революцій и въ нѣкоторомъ родѣ представляющій послѣднее слѣдствіе этой революціи; повторяю, ваша свѣтлость, это тяжелое по истинѣ испытаніе, тернистая задача и одному Богу извѣстно, что а испытываю, принимая на себя эту задачу и вонзая въ свое, кровью истекающее сердце эти терніи; но, ваша свѣтлость, это необходимо. Каждый разумный, благомыслящій человѣкъ долженъ выбирать изъ двухъ золъ наименьшее, и если въ частной жизни это правило можетъ оспариваться и частная нравственность можетъ возставать противъ него, то оно безусловно царитъ въ общественной жизни и политическая нравственность должна признать его. Но иначе и быть не могло. Копье, нанесшее рану, могло залечить эту самую рану; закончить революцію могъ лишь тотъ, кто явился воплощеніемъ этой революціи, ея высшей силой и крайнимъ выраженіемъ. При настоящемъ положеніи дѣлъ -- императоръ, и только онъ одинъ, въ состояніи обуздывать революцію, бушующую у нашихъ ногъ, и хочу сказать, у ногъ Европы. Если императоръ падетъ, то революція неизбѣжна, а онъ падетъ, если будетъ побѣжденъ. Успѣхъ плебисцита только кажущійся; дерзкое нѣтъ большихъ городовъ, тысячи нѣтъ арміи подрываютъ всѣ семь милліоновъ да. Республиканцы хотятъ войны, армія также, императору приходится идти на нее противъ воли, въ интересахъ порядка, въ интересахъ всего, что свято для благородно мыслящихъ людей, въ интересахъ мира. И въ этомъ отношеніи я полагаю, ваша свѣтлость, что интересы французскихъ и нѣмецкихъ легитимистовъ -- если можно употребить это выраженіе -- тожественны. Такой проницательный умъ, какъ вашъ, не можетъ быть введенъ въ заблужденіе кажущимся различіемъ, то-есть тѣмъ, что у насъ революція увѣнчана красной шапкой якобинца, а въ Германіи узурпаторской короной! Здѣсь, какъ и тамъ, весь вопросъ сводится къ тому: должны ли побѣдить варварство, наглость, грубая сила, грабежъ или цивилизація, гуманность, мирное развитіе, собственность? и какъ тамъ, такъ и здѣсь на это можетъ быть только одинъ отвѣтъ.

Маркизъ говорилъ съ рѣшимостью и оживленіемъ, тихимъ голосомъ, какъ будто вдохновленный тѣнистой прохладой, господствовавшей въ павильонѣ. Принцъ слушалъ разсѣянно. Воображеніе его перенеслось въ прошедшее, къ отцу, который задавался такими же мыслями, лелѣялъ тѣ же планы, также не могъ придти къ рѣшенію, и провелъ всю свою жизнь въ колебаніи, когда время требовало дѣйствія, и въ раскаяніи, когда время дѣйствовать прошло, и сдѣлалъ себя несчастнѣйшимъ изъ людей. Онъ думалъ, затѣмъ, какое странное стеченіе обстоятельствъ привело къ тому, что настоящій разговоръ происходилъ именно здѣсь, въ чайномъ домикѣ; что слова французскаго эмиссара раздавались въ томъ самомъ пространствѣ, гдѣ нѣкогда отецъ его внималъ словамъ Наполеона, и что его отецъ послѣ того никогда не переступалъ за этотъ порогъ, а онъ самъ долгіе годы избѣгалъ его; да и не лучше ли бы было, еслибы онъ не подавилъ насильственно благоговѣйнаго трепета и никогда не приходилъ бы сюда. Но ради чего онъ это сдѣлалъ? Ради любви къ ней! она, отвергающая его любовь, должна отвѣчать, если онъ проведетъ годы, которые мечталъ посвятить тихой домашней жизни, въ волненіяхъ, если онъ бросится въ политическую борьбу, чтобы забыть горе, горе, которое она на него накликала.

Принцъ вздохнулъ и провелъ рукой по лбу, между тѣмъ, какъ маркизъ умолкъ. Принцъ не слышалъ послѣднихъ словъ своего собесѣднику и отвѣчалъ на удачу. Отвѣтъ его не удовлетворилъ и не. могъ удовлетворить маркиза.

"Мнѣ нужно добиться толку", подумалъ маркизъ про себя и громко прибавилъ:

-- Я вполнѣ понимаю вашу сдержанность, хотя время не терпитъ и вамъ необходимо рѣшиться. Могу ли я говорить откровенно? я тѣмъ сильнѣе желаю, чтобы вы рѣшились, что имѣю основаніе опасаться, что то впечатлѣніе, какое могло имѣть мое слабое краснорѣчіе, всякій разъ парализуется вліяніемъ, передъ которымъ я съ горестью чувствую себя безсильнымъ.

-- Что вы хотите сказать? спросилъ принцъ,

-- Не знаю, ошибаюсь ли я, отвѣчалъ маркизъ, но мнѣ кажется, что вашей супругѣ непріятно мое пребываніе здѣсь.

-- Изъ чего вы это заключаете? спросилъ принцъ. Я надѣюсь, что вы убѣждены въ противномъ.

-- Я прошу не перетолковывать моихъ словъ, возразилъ маркизъ. Дама, съ такими безукоризненными манерами, никогда не позволитъ себѣ высказать себѣ личную антипатію, еслибы она ее чувствовала, къ гостю дома и я льщу себя надеждой, что я не внушаю такой антипатіи; напротивъ того, я могу быть только благодаренъ за безконечную доброту, съ какой она вспомнила наше прежнее знакомство, и дѣйствительно въ высшей степени благодаренъ за это. Но здѣсь дѣло идетъ не о личныхъ вопросахъ. Супруга ваша пріятнѣйшая особа и конечно ни мало не теряетъ своей привлекательности отъ того, что интересуется всѣмъ, а также и политикой. Я, конечно, не могу ставить ей въ упрекъ, что ея политическія воззрѣнія противоположны моимъ желаніямъ; но въ этомъ состоитъ мое несчастіе.

-- Которое вы, во всякомъ случаѣ, преувеличиваете, замѣтилъ принцъ. Я могу даже увѣрить васъ, что ненависть моей жены къ пруссакамъ едвали уступаетъ моей.

-- Я готовъ былъ заключить противное вчера вечеромъ, когда графъ положилъ такой непріятный конецъ нашей очаровательной идилліи, сказалъ маркизъ.

Принцъ такъ быстро и съ такимъ страннымъ, гнѣвнымъ выраженіемъ поглядѣлъ на маркиза, что тотъ невольно опустилъ глаза. Въ эту минуту онъ, дѣйствительно, желалъ только узнать: чего онъ можетъ опасаться или надѣяться, въ этомъ смыслѣ, со стороны Гедвиги. Оказывалось, что тутъ предстоитъ еще новое открытіе, не менѣе для него интересное, а потому онъ продолжалъ, рѣшаясь изслѣдовать почву въ этомъ направленіи:

-- По крайней мѣрѣ обращеніе вашей супруги съ графомъ, можетъ служить доказательствомъ, какъ мало вліяютъ политическія убѣжденія на ея личныя отношенія.

Принцъ быстро поднялся съ кресла и рѣзко сказалъ:

-- Кончимте.-- Но затѣмъ, какъ бы раскаяваясь въ своей рѣзкости, прибавилъ: -- Я вижу, что дверь въ кабинетъ тоже отперта; оттуда открывается прекрасный видъ на горы.

-- Какъ угодно вашей свѣтлости, отвѣчалъ маркизъ.

Они вошли въ мастерскую Гедвиги; принцъ въ испугѣ остановился на порогѣ. Онъ никакъ не подозрѣвалъ, что Гедвига бывала здѣсь во все это время и всего меньше, что она снова возстановила свою мастерскую, а между тѣмъ, судя потому, что его окружало-раскрытый ящикъ съ красками на столѣ, кисть, лежавшая на стулѣ, мраморная палка, стоявшая возлѣ мольберта -- она была здѣсь еще сегодня утромъ, совсѣмъ недавно. Но какимъ образомъ попалъ этотъ портретъ на мольбертъ?

-- Превосходная картина! сказалъ маркизъ, вставляя въ глазъ стеклышко; я говорю о ней, какъ о картинѣ, потому что не могу судить о сходствѣ. Но, во всякомъ случаѣ, оригиналъ можетъ себя поздравить, если только художникъ не польстилъ ему. Право, какой красивый человѣкъ, необыкновенно красивый! Чей это портретъ, ваша свѣтлость.

-- Одного изъ моихъ приближенныхъ, съ которымъ вы еще не успѣли познакомиться, отвѣчалъ принцъ, все еще не пришедшій въ себя отъ изумленія.

-- А какъ зовутъ художника, смѣю спросить?

-- Я долженъ предположить, что художникъ никто иной, какъ моя жена, потому что мы находимся въ ея мастеровой, отвѣчалъ принцъ, улыбаясь съ смущеніемъ.

-- Ахъ! Замѣтилъ маркизъ, снова вставляя въ глазъ стеклышко и разсматривая портретъ съ удвоеннымъ интересомъ.

-- По истинѣ, изумительно!

-- Вы не должны слишкомъ критически относиться къ этому портрету, такъ какъ жена моя рисуетъ, главнымъ образомъ, ландшафты и только въ видѣ исключенія сдѣлала этотъ портретъ, и во всякомъ случаѣ заочно.

-- Заочно? Въ самомъ дѣлѣ это замѣчательно! сказалъ маркизъ.

Принцъ отвернулся съ нѣкоторымъ нетерпѣніемъ; восторгъ маркиза казался ему преувеличеннымъ и ему послышалась даже какъ будто легкая насмѣшка въ его словахъ, отъ которой кровь бросилась ему въ голову. Онъ подошелъ къ окну, желая совладать съ своимъ волненіемъ и скрыть непріятное смущеніе. Въ шагахъ двухстахъ отъ павильона, по аллеѣ, которая вела отъ него въ западную часть парка, шла Гедвига съ графомъ; графъ велъ лошадь подъ уздцы и говорилъ съ жаромъ; Гедвига слушала его, какъ казалось, съ опущенными глазами и пылающими щеками. Итакъ, то, чего онъ бойся, дѣйствительно осуществилось! Передъ его глазами, при яркомъ дневномъ свѣтѣ, предстала страшная картина, которая давно мерещилась ему въ воображеніи: онъ былъ свидѣтелемъ свиданія и, для того, чтобы оно состоялось, ему стоило только уѣхать кататься часа на два! Да, то было свиданіе, для котораго мнимая выставка въ мастерской должна была, въ крайнемъ случаѣ, послужить ловкимъ предлогомъ.

Принцъ отскочилъ отъ окна и почти упалъ на руки къ маркизу, который все еще стоялъ у мольберта.

-- Пойдемте, сказалъ онъ.

-- Ваша свѣтлость не хорошо себя чувствуете, спросилъ маркизъ, быстро хватая руку принца, который пошатнулся. Я боюсь, что жаръ, а быть можетъ и разговоръ, которымъ я утомилъ вашу свѣтлость... мнѣ очень жаль, очень, очень жаль!

-- Это скоропроходящая дурнота, которой я иногда подверженъ, отвѣчалъ принцъ; холодный потъ выступилъ у него на лбу. Въ этихъ комнатахъ очень душно, я полагаю, что намъ пора домой.

Маркизъ свелъ принца съ лѣстницы и замѣтилъ при этомъ, что послѣдній очевидно съ трудомъ держался на ногахъ. Но принцъ не хотѣлъ поддаться слабости; тѣло должно было повиноваться, когда душа взывала о мщеніи. Онъ вздохнулъ свободнѣе, проѣзжая подъ высокими деревьями фазаньяго двора, по направленію къ шоссе. Ему казалось, что быстрота движенія исходитъ отъ него самого, что силы породистыхъ лошадей принадлежатъ ему самому, что онъ все тотъ же, какимъ былъ много лѣтъ тому назадъ, когда въ этой самой легкой коляскѣ отправлялся на охоту въ горы. Да, теперь онъ также отправляется на охоту, на охоту! на другую, болѣе важную охоту, чѣмъ та, которой онъ занимался въ дни своей юности! Тогда онъ велъ войну съ кабанами, которые опустошали поля его крестьянъ, теперь онъ долженъ былъ освободить свои собственныя владѣнія отъ дерзкихъ пришельцевъ; онъ долженъ сдѣлать это, хотя бы цѣной своей погибели!

-- Маркизъ, сказалъ онъ вдругъ, поворачиваясь къ своему спутнику: къ какому времени, говорили вы, нуженъ вамъ мой рѣшительный отвѣтъ?

-- Я уже получилъ его, ваша свѣтлость, отвѣчалъ маркизъ. Въ вашихъ глазахъ свѣтится душа, уже принявшая рѣшеніе!

Онъ взялъ руку принца и прижалъ ее къ своей груди.

-- Благодарю васъ, ваша свѣтлость, сказалъ онъ; благодарю васъ во имя Франціи, во имя справедливости и гуманности.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

Большое общество, приглашенное на вечеръ, было вовсе не по душѣ принцу. Онъ чувствовалъ себя, послѣ ужаснаго волненія, пережитаго имъ утромъ, какъ будто оглушеннымъ. Потерявъ способность мыслить, не чувствуя себя въ силахъ принять какое-нибудь рѣшеніе, терзаемый мучительными ощущеніями, тѣснившими его грудь, лежалъ онъ въ своей спальнѣ на софѣ, не двигаясь, не произнося ни слова, не замѣчая стараго камердинера, который, время отъ времени, тихо заглядывалъ въ дверь изъ передней, подходилъ даже не разъ къ софѣ и тихимъ голосомъ спрашивалъ: не прикажетъ ли чего его свѣтлость? Глейхъ былъ въ смущеніи. Онъ зналъ, что его свѣтлость былъ сегодня утромъ съ маркизомъ на фазаньемъ дворѣ; ему скоро стало извѣстно, что, супруга принца также провела тамъ все утро, но и слуга, и кучеръ въ голосъ подтвердили, что барыни не было въ чайномъ домикѣ. Слѣдовательно принцъ и его супруга не встрѣтились другъ съ другомъ. Но что-нибудь да произошло, однако. Глейхъ еще разъ вызвалъ изъ конюшни Дитриха, чтобы хорошенько разспросить его въ корридорѣ. Уѣзжалъ ли кто-нибудь изъ господъ сегодня поутру?-- Конечно, уѣзжали: графъ и докторъ; куда ѣздилъ графъ -- ему неизвѣстно, но докторъ былъ на дворѣ фазановъ, ему сказывала Мета, которая слышала это отъ отца; онъ съ часъ тому назадъ проходилъ въ Ротебюль и зашелъ по дорогѣ въ замокъ.

На этотъ разъ Глейхъ не побранилъ Дитриха за то, что тотъ самъ не догадался сообщить ему о такой важной новости. Онъ слишкомъ обрадовался, что нашелъ точку опоры въ своей безпомощности и предметъ для разговора съ его свѣтлостью, когда его свѣтлость станетъ одѣваться къ вечеру.

-- Ваша свѣтлость очень напугали меня сегодня, началъ Глейхъ, когда часъ спустя его повелитель сидѣлъ передъ нимъ весь блѣдный и разстроенный, а онъ причесывалъ его все еще довольно густые вьющіеся волосы, хотя мѣстами и пи сильно пробивалась сѣдина. Я уже готовился навлечь на себя неудовольствіе вашей свѣтлости и позвать доктора, но потомъ подумалъ, что ваша свѣтлость, быть можетъ, уже говорили съ докторомъ на фазаньемъ дворѣ и совѣтовались съ ними и счетъ своего здоровья...

-- Докторъ Горсть на фазаньемъ дворѣ? спросилъ принцъ. Что ты хочешь сказать? когда онъ былъ тамъ?

-- Я полагаю, что въ тоже самое время, какъ и ваша свѣтлость, отвѣчалъ Глейхъ.

-- Отъ кого ты это знаешь? спросилъ принцъ.

-- Прахатицъ билъ здѣсь, отвѣчалъ Глейхъ, уклончиво.

-- Какую лошадь осѣдлали для него?

-- Броулока, сколько мнѣ извѣстно, отвѣчалъ Глейхъ на удачу.

Принцъ поглядѣлъ въ зеркало на свое блѣдное лицо. Не ошибся ли онъ? графъ былъ въ штатскомъ платьѣ, какъ это бывало уже не разъ, но онъ хорошо разглядѣлъ его. Нѣтъ, нѣтъ, онъ не ошибся. Старая лисица, Глейхъ, все еще держится ложнаго слѣда. Конечно, портретъ, который онъ видѣлъ на мольбертѣ... и она только-что передъ тѣмъ занималась имъ... а задняя дверь въ аллею была открыта... странно, странно! очень странно! Но глаза никогда не обманывали его и на этотъ рая онъ также можетъ на ницъ положиться.

-- Я бы желалъ остаться одинъ на нѣсколько минутъ, Андрей.

Принцъ сталъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ. "Странная случайность! разсуждалъ онъ самъ съ собою; а если это вовсе не случайность, если онъ хотѣлъ переговорить съ ней обо мнѣ... отъ него это станется. Я не требовалъ отъ него молчанія, это само собой подразумѣвалось, но, быть можетъ, онъ полагалъ, что для нея можетъ сдѣлать исключеніе. Онъ и не подозрѣваетъ, добрякъ, какъ велика ея измѣна, идетъ и предаетъ меня злѣйшимъ изъ моихъ враговъ. Слѣдуетъ ли мнѣ предостеречь его, предостеречь его отъ нея? неужели мнѣ придется все больше и больше погрязать въ этомъ позорномъ болотѣ?"

Онъ облокотился на письменный столъ, на которомъ стоялъ ея портретъ: маленькій, прекрасный пастель, произведеніе знаменитаго художника въ Римѣ, снятый четыре года тому назадъ.

Онъ велѣлъ отдѣлать его въ брилліантовую оправу и она всегда казалась ему недостаточно драгоцѣнной, а золотая подставка, на которой стоялъ портретъ, недостойной поддерживать столько прелести и красоты.

Онъ долго глядѣлъ на портретъ. Впервые показался онъ ему безжизненнымъ, мертвымъ кускомъ разрисованной слоновой кости.... и только. Но вдругъ онъ задрожалъ: вотъ заиграла прелестная, меланхолическая улыбка вокругъ маленькаго ротика, темные глаза засверкали; легкій газъ, прикрывавшій прекрасную грудь, казалось, заколыхался.-- Да, да, ты живешь, прекрасный портретъ! прошепталъ онъ, для меня ты живешь и вѣчно будешь жить; и еслибы я даже уничтожилъ тебя, то все-таки не могъ бы уничтожить воспоминанія; и еслибы ты покинулъ меня, то все же я никогда не разстался бы съ тобой.

Онъ притронулся дрожащей рукой до груди, провелъ рукой по лбу и бросился въ кресло.-- Все напрасно, прошепталъ онъ.

Глейхъ снова вошелъ въ комнату и доложилъ, что фонъ-Цейзель дожидается въ передней. Общество уже собралось; недостаетъ лишь графа Пехтигеля; не угодно ли будетъ его свѣтлости?...

-- Что, жена уже вышла?

-- Госпожа Гедвига сейчасъ выйдетъ, и по обыкновенію, встрѣтитъ его свѣтлость въ зеленой комнатѣ.

Принцъ вышелъ изъ своей комнаты и въ передней взялъ фонъ-Цейзеля подъ руку. Фонъ-Цейзель замѣтилъ, что принцъ сильнѣе, чѣмъ когда-либо, опирался на его руку и что его вообще довольно легкая походка, на этотъ разъ, казалась нетвердой и неувѣренной. Но онъ воздержался отъ всякаго замѣчанія, хотя принцъ, подъ предлогомъ усталости и необходимости поберечь силы для вечера, не выходилъ въ обѣденному столу. Онъ звалъ, что принцъ не любитъ, чтобы его разспрашивали о здоровья.

-- Какъ идутъ приготовленія въ празднику? спросилъ принцъ дорогой: были ли вы въ Ротебюлѣ?

-- Точно такъ, ваша свѣтлость, и со всѣхъ сторонъ встрѣтилъ самую полную готовность содѣйствовать моимъ планамъ, вогорая самымъ яркимъ образомъ доказываетъ сильную любовь, внушаемую вашей свѣтлостью.

Фонъ-Цейзель, не увѣренный, что не превысилъ даннаго ему полномочія по части приглашеній, далъ краткій отчетъ о своихъ переговорахъ съ ротебюльскими дамами; но замѣтилъ, что принцъ слушалъ весьма разсѣянно.

Глаза его были неподвижно устремлены на дверь, черезъ которую должна была войти Гедвига.

-- Гедвига долго не идетъ, замѣтилъ онъ.

-- Вотъ она, отвѣчалъ фонъ-Цейзель, увидя Гедвигу, которая проходила по сосѣдней комнатѣ.

Дрожь пробѣжала по тѣлу принца. Фонъ-Цейзель невольно крѣпче прижалъ его руку. Но принцъ рѣзво вырвалъ ее и направился въ двери. Гедвига вошла; она была вся въ бѣломъ, безъ всякихъ украшеній. Такою точно видѣлъ онъ ее сейчасъ на портретѣ; такою точно представлялась она ему въ воображеніи.

-- Каструччіо, сказалъ онъ дрожащими губами.

Гедвига вопросительно поглядѣла на него. Она совершенно позабыла, что этимъ именемъ звали римскаго художника, нарисовавшаго ея портретъ. Она не поняла, почему принцъ произнесъ это имя.

Но для принца вопросительный взглядъ имѣлъ иное значеніе, а именно: онъ подумалъ, что она отталкиваетъ его и даже дружескій тонъ, съ какимъ Гедвига, опираясь на поданную имъ руку и слѣдуя за фонъ-Цейзелемъ въ пріемную залу, спросила: не правда ли, тебѣ лучше? не могъ возвратить ему хорошее расположеніе духа и усмирить его волненіе.

-- Благодарю тебя, отвѣчалъ онъ, и затѣмъ прибавилъ съ страшнымъ волненіемъ: ты была сегодня утромъ на дворѣ фазановъ, не правда ли?

-- Я немного рисовала, возразила Гедвига.

Послѣ разговора съ графомъ она поспѣшно оставила павильонъ и не замѣтила слѣдовъ, оставленныхъ колесами передъ подъѣздомъ.

-- Ты приглашала съ собой Стефанію? спросилъ принцъ.

-- Стефанію, переспросила Гедвига; зачѣмъ?

-- Слѣдовательно, ты была все утро одна?

-- Докторъ Горстъ, пріѣзжалъ на минуту.

-- Вотъ какъ, сказалъ принцъ про себя, и затѣмъ громко спросилъ: а больше никого не было?

-- Его свѣтлость съ супругой, возвѣстилъ фонъ-Цейзель въ дверяхъ, обѣ половины которыхъ были раскрыты лакеями, и направился къ обществу, собравшемуся въ столовой.

-- Былъ также графъ, сказала Гедвига.

Этикетъ требовалъ, чтобы принцъ, съ своей супругой, обошелъ залу, раскланиваясь съ знакомыми и незнакомыми гостями, которыхъ представлялъ ему фонъ-Цейзель. Поэтому кавалеръ порядочно испугался, когда, отойдя нѣсколько въ сторону, увидѣлъ, что принцъ выпустилъ руку своей супруги и, отвернувшись отъ нея, пошелъ на лѣво, между тѣмъ, какъ она повернула направо. Фонъ-Цейзелю пришлось разрываться на части, чтобы исполнить свой обязанности, тѣмъ болѣе, что сегодня вечеромъ присутствовало здѣсь нѣсколько лицъ, которыя, хотя и получили приглашеніе, но не были лично знакомы ни съ его свѣтлостью, ни съ его супругой: баронъ Манебахъ съ женой и двумя сыновьями, господинъ и госпожа фонъ-Шмюгге съ сыномъ и двумя дочерьми, господинъ и госпожа фонъ-Бухвальдъ съ сыномъ и дочерью, два молодыхъ англичанина, м-ръ Альфредъ я м-ръ Артуръ Симильтовъ вмѣстѣ съ своимъ гувернеромъ м-ромъ Дэль, съ которыми молодые бароны фонъ-Манеоахъ познакомились во время своего путешествія по Англіи въ прошломъ году и которые теперь, объѣзжая Европу, отдали визитъ и пріѣхали сюда по приглашенію, которое выхлопоталъ для нихъ баронъ Манерахъ. Кромѣ нихъ было еще съ полдюжины незнакомыхъ дамъ и мужчинъ.... и вдругъ его свѣтлость очутился на одномъ концѣ залы, а супруга его на другомъ! Это значило, какъ замѣтилъ мимоходомъ фонъ-Цейзель Герману, требовать отъ него невозможнаго. Но фонъ-Цейзель выполнилъ невозможное, фонъ-Цейзель былъ вездѣсущъ, и когда, четверть часа спустя, онъ обвелъ глазами вдоль залы, осторожно вытирая батистовымъ платкомъ выступившій на лбу потъ, то могъ сказать себѣ, что выигралъ сраженіе. Теперь все дѣло было налажено. Съ десяти до одиннадцати назначены были танцы; въ одиннадцати долженъ быть сервированъ ужинъ, а въ половинѣ двѣнадцатаго поданы экипажи. Въ настоящую минуту слуги подносили подносы съ чаемъ оживленному обществу. Фонъ-Цейзель перевелъ духъ. У него выдавалась свободная минута, и ее онъ намѣренъ былъ посвятить дѣвицѣ Адели фонъ-Фишбахъ Это рѣшеніе онъ принялъ еще вчера вечеромъ, во время осмотра образцоваго хозяйства, когда онъ не отходилъ отъ прелестной дѣвочки. Да, здѣсь нашелъ Оскаръ фонъ-Цейзель то, чего тщетно искалъ, съ трепетомъ сердечнымъ, въ теченіи всей своей долгой, двадцати-четырехлѣтій жизни: голубые глаза, въ которыхъ еще не свѣтилось кокетство, алый ротикъ, незнакомый съ гримасами; здѣсь онъ нашелъ все, даже весьма приличное приданое и незаложенное рыцарское помѣстье въ будущемъ, когда господинъ и госпожа фонъ-Фишбахъ перестануть украшать своимъ присутствіемъ землю... да продлитъ Господь имъ вѣку! Оскаръ фонъ-Цейзель не былъ корыстолюбивъ: онъ способенъ былъ влюбиться безъ всякихъ заднихъ мыслей, даже не думая при этомъ о несчастной любви, которую только-что сокрыла свѣжая могила. Только одинъ разъ, во время неоцѣненной, слишкомъ краткой бесѣды, которую онъ велъ съ Аделью въ нишѣ окна, воспоминаніе объ этой свѣжей могилѣ посѣтило его душу, потому что тѣнь пробѣжала по его лицу и онъ спросилъ, совсѣмъ не кстати: ѣздитъ ли Адель верхомъ?

Но лицо его просвѣтлѣло, когда молодая дѣвица довольна живо возразила: "нѣтъ, мама находитъ это неприличнымъ для молодой дѣвушки".-- Богъ благослови вашу матушку! вскричалъ кавалеръ такимъ растроганнымъ голосомъ, что молодая дѣвушка не могла себѣ этого объяснись, также какъ и торжественной, важности, съ какой онъ пригласилъ ее на вальсъ и, затѣмъ, съ низкимъ поклономъ удалился или, какъ онъ сказалъ Герману, которому немедленно сообщилъ о своей новой страсти: оторвался отъ нея съ растерзаннымъ сердцемъ.

Фонъ-Цейзелю нужно было переговорить съ Германомъ; Германъ долженъ былъ объявить: принимаетъ ли онъ на себя ролъ Барбаруссы или нѣтъ. Цейзелю пришла блестящая мысль, въ товремя, какъ онъ стоялъ съ;Аделью фонъ-Фишбахъ въ нишѣ окна: уговорить молодую дѣвушку участвовать въ живой картинѣ" гдѣ и онъ, разумѣется, долженъ играть роль, и такимъ образомъ, у него будетъ случай нѣсколько разъ видѣться и говорить съ предметомъ своего поклоненія до шестнадцатаго числа.

Но этотъ остроумный планъ могъ лопнуть, какъ мыльный пузырь, если не устроится нѣсколько живыхъ картинъ, по крайней мѣрѣ еще одна, а поэтому Германъ непремѣнно долженъ сказать да.

По словамъ фонъ-Цейзеля, блескъ, поэзія, просто судьба всего праздника зависѣли отъ этого.

-- Но я ровно ничего не могу рѣшить, сказалъ Германъ; если а даже пробуду здѣсь до шестнадцатаго числа, что весьма, сомнительно, то еще вопросъ: согласится ли госпожа Гедвига.

-- Эту заботу предоставьте мнѣ, отвѣчалъ фонъ-Цейзель; а спрашиваю только: согласны ли вы, если она согласится.

-- Ну, хорошо! сказалъ Германъ въ твердой увѣренности, что Гедвига скажетъ нѣтъ.

Фонъ-Цейзель случайно могъ безпрепятственно подойти къ Гедвигѣ, которая въ эту минуту раскланялась съ обоими молодыми англичанами.

Гедвига переживала печальныя минуты среди улыбающагося и болтающаго общества, хотя сама также улыбалась и болтала. Ощущеніе, проснувшееся въ ней, когда Мета хотѣла надѣть въ нее брилліанты: что ей не слѣдуетъ наряжаться для общества, которому не принадлежала больше ни одна мысль ея, ни одно движеніе сердца -- это ощущеніе все сильнѣе и сильнѣе овладѣвало ею, такъ что она чувствовала себя совсѣмъ чужой среди всѣхъ этихъ людей, запятыхъ различными интересами. Она не успѣла еще обдумать, какое значеніе имѣли вопроса принца. Развѣ онъ былъ на фазаньемъ дворѣ? узналъ ли онъ такъ или иначе, что она разговаривала тамъ съ Германомъ и съ графомъ? Похоже на то. И вѣроятно онъ хотѣлъ выказать ей свое неудовольствіе, когда съ такой поспѣшностью оставилъ ея руку? Должно быть такъ. Но какое ей дѣло до того или другого? Даже то состраданіе, которое она чувствовала сегодня утромъ къ старику, который быть можетъ изъ-за нея бралъ на себя такую отвѣтственность и готовился помрачить остатокъ своихъ дней, даже это состраданіе, по милости котораго она унизилась до просьбы къ графу.... почти совсѣмъ исчезло въ ея душѣ.

Разнородныя интриги, которыя велись на ея глазахъ и въ былое время непремѣнно заняли бы ея проницательный умъ" потеряли весь свой интересъ для нея; она ничего не боялась" ни на что не надѣялась; она желала только одного: чтобы все поскорѣе кончилось, подобно тому, какъ утомленный человѣкъ ждетъ не дождется, когда сонъ смежитъ его глаза.

И вотъ въ эту минуту подошелъ къ ней озабоченный фонъ-Цейзель и сталъ умолять ее, точно спасеніе міра зависѣло отъ ея согласія, быть такой доброй и принять на себя роль Германіи. То будетъ картина весьма подходящая къ настоящей минутѣ, такъ какъ такая Германія -- здѣсь фонъ-Цейзель любезно улыбнулся -- примиритъ всѣ партіи; всѣ онѣ захотятъ служить такой Германіи; что, кромѣ того, его стихи.... стиховъ не угодно ея милости? Ну оставимъ ихъ въ сторонѣ! Въ самомъ дѣлѣ, Германія съ такими выразительными чертами не нуждается въ словахъ. Вы сдѣлали меня счастливѣйшимъ изъ смертныхъ!

Фонъ-Цейзель низко поклонился, приложивъ руку къ сердцу.

-- Почему бы мнѣ этого не сдѣлать, спросила себя Гедвига. Этотъ добрый малый оказывалъ мнѣ безчисленныя услуги, а я ему до сихъ поръ ни одной.

Маркизъ подошелъ въ ней. Онъ слышалъ, что будутъ танцы; Гедвига сдѣлаетъ его счастливѣйшимъ изъ смертныхъ, если согласится протанцовать съ нимъ кадриль.

Гедвига невольно улыбнулась; она услышала на французскомъ языкѣ ту самую фразу, которую только-что выслушала на нѣмецкомъ. Вездѣ и всегда платятъ той же фальшивой монетой, подумала она и хотѣла сказать маркизу: я не танцую, но въ эту минуту ей бросилось въ глаза лицо графа, стоявшаго недалеко отъ нея и глядѣвшаго на нее съ полу-улыбающейся, съ полу-угрожающей миной. "Ты не смѣешь навязывать мнѣ свою волю", подумала она и съ улыбкой наклонила голову передъ маркизомъ, въ знакъ своего согласія.

Маркизъ разсыпался въ благодарностяхъ. Со вчерашняго вечера его осаждали нѣкоторыя сомнѣнія насчетъ того, удачный ли онъ избралъ путъ къ сердцу прекрасной женщины. Маленькій успѣхъ возвратилъ ему самоувѣренность. Онъ ни однимъ словомъ не напомнилъ о вчерашней сценѣ въ огородѣ, но всѣ его жесты, всѣ мины, тонъ голоса молилъ о прощеніи въ томъ, что онъ осмѣлился поддаться своей страсти. Этотъ господинъ мастерски разыгрывалъ свою роль, съ нѣкоторыми варіяціями, какъ того требовали обстоятельства, и Гедвига прекрасно понимала его, но выраженіе, подмѣченное ею на лицѣ графа, не сводившаго съ нея глазъ, заставило ее продолжать игру, которая безъ того не имѣла бы для нея никакого интереса. Вдругъ маркизъ. заговорилъ о такомъ предметѣ, который невольно приковалъ ея вниманіе. Маркизъ былъ въ восторгѣ отъ чайнаго домика; онъ совершенно раздѣлялъ пристрастіе Гедвиги въ поэтическому уединенію этого жилища, обитаемаго всѣми музами и граціями. Онъ могъ также поклониться богинѣ этого храма, если не лично ея особѣ, то ея произведенію, мастерство котораго онъ вполнѣ оцѣняетъ теперь, когда имѣетъ возможность сравнить вопію съ оригиналомъ. Розель уже много говорилъ ему о докторѣ, занимающемъ такое почетное мѣсто при дворѣ его свѣтлости. Онъ хочетъ непремѣнно отыскать фонъ-Цейзеля и просить познакомить его съ докторомъ.

-- Когда такъ, то я не стану васъ задерживать, сказала Гедвига; вонъ тамъ фонъ-Цейзель разговариваетъ съ докторомъ.

Она съ минуту простояла въ глубокомъ раздумья; затѣмъ рѣшительно подошла къ принцу, который бесѣдовалъ съ старикомъ Фишбахомъ.

-- Мнѣ кажется, господинъ фонъ-Фишбахъ, что ваша дочь ищетъ васъ.

Фонъ-Фишбахъ отошелъ прочь.

-- Я должна переговорить съ тобой.

Принцъ бросилъ на нее мрачно^:вопросительный взглядъ, но послѣдовалъ за ней.

-- Ты не далъ мнѣ времени сказать тебѣ, что привело сегодня во мнѣ въ чайный доживъ доктора Горста и графа. Не сердись на доктора, если онъ излилъ мнѣ все свое сердце, полное заботъ и печали, полагая, конечно, что я пользуюсь большимъ довѣріемъ съ твоей стороны, чѣмъ это есть на самомъ дѣлѣ. Онъ просилъ меня употребить свое вліяніе на то, чтобы удалить графа, такъ какъ его непріятное для тебя присутствіе опасно вліяетъ на твои намѣренія. Такъ какъ графъ пріѣхалъ нѣсколько минутъ спустя, то я могла попытаться, но попытка моя не удалась. Графъ утверждаетъ, и не безъ нѣкотораго основанія, что такъ какъ ты самъ пригласилъ его сюда, то онъ имѣетъ право оставаться, и что если въ настоящую минуту ему и маркизу неудобно быть твоими гостями одновременно и это можетъ повести къ разнымъ непріятностямъ, то не ему, а маркизу слѣдуетъ уѣхать. Для меня совершенно понятно, что если маркизъ самъ не догадывается объ этомъ, то ты не можешь навести его на эту мысль; но я могла бы сдѣлать это за тебя. Конечно, женщинѣ никогда не прощаютъ, если она вмѣшивается въ споры мужчинъ; но усилія женщины уладить споръ, удалить причину спора не кажутся мнѣ предосудительными; а если и есть въ этомъ что-нибудь предосудительное, то я охотно беру это на себя, если ты дашь мнѣ свое согласіе.

-- Я не могу дать тебѣ моего согласія, отвѣчалъ принцъ.

-- Я прошу тебя.

-- Я поставленъ въ тяжкую необходимость отказать тебѣ въ просьбѣ.

-- Это, сколько мнѣ помнится, моя первая просьба.

-- И все-таки я не могу исполнить ее.

-- Даже и въ такомъ случаѣ, если моя первая просьба будетъ послѣдней.

Глаза принца были устремлены на графа, который въ эту минуту разговаривалъ съ барономъ Нейгофомъ и смѣялся, хотя не во все горло, однако довольно громко, такъ что смѣхъ его долетѣлъ до принца. Ему показалось, что этотъ смѣхъ относится къ нему, что графъ уже заранѣе торжествуетъ надъ покорностью, съ какой исполняются его приказанія.

-- Нѣтъ, даже и въ такомъ случаѣ, произнесъ принцъ.

Онъ не сознавалъ, что сказалъ это громко; онъ опомнился лишь тогда, когда Гедвига внезапно отняла свою руку и отвернулась отъ него. Онъ хотѣлъ позвать ее назадъ, побѣжать за ней, но замѣтилъ, или ецу такъ показалось, что сцена эта начинала возбуждать вниманіе; въ эту минуту къ нему подошелъ фонъ-Цейзель, чтобы представить стараго графа Пехтигеля, который тотчасъ же началъ извиняться громкимъ, крикливымъ голосомъ въ томъ, что такъ поздно пріѣхалъ; но его свѣтлость, конечно, знаетъ, что старый капитанъ, получающій половинную пенсію, не всегда имѣетъ въ своемъ распоряженіи экипажъ, а -что касается до него, то у него никогда не бывало таковаго послѣ того, какъ въ тринадцатомъ году онъ пользовался имъ во Франціи, благодаря реквизиціи, а на его двухъ старыхъ, рабочихъ клячахъ далеко не уѣдешь въ лѣсу и по дурной дорогѣ.

-- Не могу же я, однако, вздуть его инетомъ, безъ дальнѣйшихъ околичностей, говорилъ графъ барону Нейгофу.

-- Онъ стоилъ бы этого, отвѣчалъ баронъ. Но и согласенъ, что такъ, ни съ того, ни съ сего, сдѣлать это негодится; надо найти предлогъ. Еслибы ты замѣтилъ ему, что онъ говоритъ черезъ-чуръ въ носъ и что это тебѣ не нравится.

Графъ засмѣялся.

-- Ты не знаешь въ этомъ толку, Куртъ. Сколько мнѣ помнится, ты всегда получалъ двойки изъ французскаго языка.

-- Тѣмъ не менѣе отлично научился съ тѣхъ поръ объясняться съ французами, отвѣчалъ баронъ.

-- Серьезно, Куртъ! Мнѣ нуженъ предлогъ, приличный предлогъ. Моя свекровь, которой Стефанія, повидимому, сообщила подробный отчетъ обо всемъ, что здѣсь происходитъ, умоляетъ меня не доводить дѣла до скандала, всего же менѣе до такого скандала, основаніемъ которому послужили бы политическія несогласія. Я вполнѣ сочувствую ей, хотя вина была бы и не на моей сторонѣ. Имя всегда страдаетъ при этомъ, а я не хочу, чтобы имя Рода,-- если только я могу этого избѣжать,-- было замѣшано въ политическомъ скандалѣ, или въ политическомъ процессѣ. И при ея дворѣ,-- моя свекровь говорила тамъ объ этомъ дѣлѣ -- думаютъ точно также: ради самого неба не затрогивать подобныхъ вопросовъ! Прекрасно; но за этимъ скрывается: вы не должны были допускать этого. Я вѣдь знаю это: всегда выскажутъ мысль, но никогда не сдѣлаютъ изъ нея правильнаго вывода, если онъ неудобенъ.

-- Хорошо, сказалъ баронъ, если такъ, то сдѣлай открытіе, что онъ самымъ наглымъ образомъ ухаживаетъ за прекрасной Гедвигой.

-- Но этого нѣтъ.

-- Ты больше не влюбленъ, милый Гейнрихъ, а не то -- нашелъ бы манеры этого дуралея невыносимыми.

-- Положимъ, что я нахожу ихъ невыносимыми.

-- Когда такъ, то мы нашли то, чего такъ усердно добиваются его соотечественники, предлогъ къ войнѣ. Какъ ближайшій родственникъ дома, ты не можешь этого допустить; какъ молодой человѣкъ, ты обязанъ избавить старика отъ труда посадить маркизу пулю въ правое или лѣвое плечо. Все зданіе, конечно, построено, такъ сказать, на пескѣ, потому что маркизъ, повидимому, не пользуется чрезмѣрнымъ успѣхомъ, а прекрасная Гедвига, если утверждаетъ, что занята другимъ, во всякомъ, случаѣ доказываетъ, что это справедливо.

-- Мои шансы вовсе не высоки послѣ сегодняшняго утра, замѣтилъ графъ.

-- Твои шансы, любезный Гейнрихъ? пожалуйста не разсердись, но я полагаю, что каковы бы ни были ваши прежнія отношенія, а у тебя давно уже нѣтъ никакихъ шансовъ.

-- Что ты хочешь сказать? спросилъ графъ.

-- Но развѣ жена моя, исключительно занятая этимъ предметомъ въ настоящее время, никогда тебѣ о немъ не говорила.

-- О чемъ могла говорить со мной твоя жена?

-- Удивительное дѣло, что подобныя вещи всегда доходятъ всего позднѣе до тѣхъ, кого онѣ ближе всѣхъ касаются, замѣтилъ баронъ и сообщилъ графу въ краткихъ словахъ о слухахъ, которые -- богъ вѣсть какъ и откуда -- появились въ обществѣ и во всей окрестности, насчетъ отношеній Гедвиги къ доктору.

Графъ слушалъ съ недовѣріемъ.

-- Какъ можешь ты передавать такой пустой и -- извини за выраженіе -- такой глупый слухъ.

-- Почему пустой? почему глупый? спросилъ баронъ.

-- Потому, что Гедвига слишкомъ горда, чтобы подумать только о такой жалкой интригѣ, не то, что завязывать ее, а еще потому, что не будь она слишкомъ горда, то она все-таки слишкомъ умна, чтобы выбрать путь, который такъ далеко завелъ бы ее отъ ея честолюбивой цѣли. А въ настоящее время я ни на одну минуту больше не сомнѣваюсь въ ея честолюбіи, хотя прежде думалъ иначе. Когда она отдалась принцу, то сдѣлала это безъ разсчета, просто изъ мести. Она одинаково бросилась бы въ объятія всякому другому. Но съ теченіемъ времени она открыла, что месть не только сладка, но и очень выгодна и можетъ быть еще выгоднѣй. Однимъ словомъ....

-- Однимъ словомъ?...

-- Она хочетъ быть не только женой принца съ лѣвой руки, она хочетъ забрать бразды правленія не только фактически и въ тишинѣ, но законнымъ и гласнымъ образомъ, а потому поощряетъ политическія глупости старика, которыя его все болѣе и болѣе изолируютъ, ожесточаютъ противъ всего свѣта и, благодаря которымъ, онъ проснется въ одно прекрасное утро изгнанникомъ и законнымъ супругомъ молодой женщины, безусловно управляющей имъ.

-- Я полагалъ, что его богатство для нея дороже.

-- Нашъ дворъ очень великодушенъ, какъ тебѣ извѣстно. На самый худой конецъ денегъ у нихъ будетъ довольно.

-- Такъ ты вотъ какъ судишь о дѣлѣ?

-- Я всегда подозрѣвалъ это, но съ сегодняшняго утра вполнѣ убѣдился. Что же касается этого франта, молодого ганноверца, то, быть можетъ, она пользуется имъ для какихъ-нибудь своихъ цѣлей, но этимъ дѣло и ограничивается, повѣрь мнѣ.

Баронъ Нейгофъ пожалъ плечами.-- Тебѣ должно быть лучше извѣстно, сказалъ онъ. Я, съ своей стороны, всегда держался того мнѣнія, и не имѣлъ случая каяться, что хотя женщины, слава Богу, не могутъ судить о нашихъ вкусахъ, но и мы, къ сожалѣнію, не можемъ судить объ ихъ вкусахъ. А про доктора говорятъ, что онъ приходится по вкусу женщинамъ.

Графъ бросилъ мрачный взглядъ на своего друга. Баронъ засмѣялся:-- Если ты вздумаешь теперь драться со мной, то лишишься секунданта на тотъ случай, если за мной наступитъ очередь маркиза. Музыканты забренчали, намъ слѣдуетъ немножко попрыгать, Гейнрихъ; жаль, что твоя жена не танцуетъ, она божественно вальсировала въ былое время.

Стефанія глядѣла на танцы, сидя въ углу зеркальной залы, куда теперь перешло общество. Хорошее расположеніе духа совершенно покинуло ее; она готова была расплакаться отъ скуки. Сегодня на нее не обращали почти никакого вниманія, самымъ ужаснымъ образомъ пренебрегали ею. Мужъ, конечно, пріучилъ ее къ этому, но никогда еще не былъ онъ такъ невнимателенъ въ ней, какъ сегодня. Докторъ молча и издали поклонился ей; даже самъ баронъ Нейгофъ, нѣкогда принадлежавшій и числу ея поклонниковъ, не обращалъ на нея почти никакого вниманія и даже самъ принцъ совсѣмъ измѣнился въ послѣдніе дни; онъ должно быть совсѣмъ позабылъ о ней; а не то, какъ могъ бы онъ допустить танцы, когда она не могла принять въ нихъ участіе! Право, еслибы старая, несносная госпожа Фишбахъ не усѣлась теперь возлѣ нея, то она, быть можетъ, впервые въ своей жизни сидѣла бы на одномъ мѣстѣ въ большой залѣ во время танцевъ, и, что всего хуже, сидѣла бы одинокой.

-- Мы очень рады, милая графиня, говорила добрая старуха, что вы наконецъ пріѣхали къ намъ, гдѣ вы можете считаться своими по праву и по божіей милости. Вамъ понравится у насъ; вѣдь мы надѣемся, что графъ оставитъ службу и поселится здѣсь, когда старый принцъ -- Господь продли его дни!-- переселится въ вѣчность. Мы здѣсь живемъ по простотѣ и немного отстали отъ вѣка, но живется у насъ недурно, а васъ-то ужъ будутъ на рукахъ носить. Ваше положеніе гораздо легче и пріятнѣе, чѣмъ положеніе вотъ этой бѣдной дѣвочки. Къ чему служатъ ей красота, молодость и величественный видъ? къ ней никто не чувствуетъ настоящаго почтенія, хотя въ глаза всѣ, быть можетъ, очень любезны. Собственно говоря, это служитъ не къ чести людской, потому что въ тѣ четыре года, которые она провела здѣсь, она сдѣлала много, говора по справедливости, очень много добра. Гдѣ и когда только ни понадобится помощь -- а въ деревнѣ она всегда нужна,-- тамъ ужъ она тутъ какъ тутъ и помогаетъ словомъ и дѣломъ. Когда нынѣшней зимой, тамъ на верху, въ лѣсныхъ деревняхъ свирѣпствовалъ тифѣ, то она была можно сказать вторымъ Провидѣніемъ для бѣдныхъ людей. Все это вѣрно, однако.... видите ли, графиня, таковы ужъ люди... мнѣ самой трудно вѣрится, что все это она дѣлаетъ изъ желанія угодить Богу; какъ же послѣ этого обвинять людей, если они говорятъ: она все это дѣлаетъ изъ желанія еще сильнѣе очаровать стараго принца, чтобы онъ на старости лѣтъ сдѣлалъ ее своей законной супругой, что, конечно, можно допустить, хотя я ничего тутъ не понимаю. Ну, а вотъ про васъ нельзя будетъ сказать ничего такого, а потому я повтбряю: васъ будутъ на рукахъ носить, когда вы будете здѣсь госпожей. Вы конечно будете очень добры, въ этомъ я не сомнѣваюсь.

Стефанія никогда не думала о томъ: будетъ ли она добра или нѣтъ, когда сдѣлается принцессой Рода; вопросъ о томъ, какъ будутъ судить о ней люди, казался ей также не особенно важнымъ; она обратила вниманіе только на ту часть рѣчи старухи, въ которой упоминалось, что всѣ считаютъ, будто Гедвига хлопочетъ о томъ, чтобы сдѣлаться законной супругой принца. Она подняла глаза и увидѣла, что Гедвига въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нея весело танцовала кадриль съ маркизомъ, увидѣла, что⁴ глаза многихъ мужчинъ слѣдили за стройной, бѣлой фигурой, а Нейгофъ, танцовавшая возлѣ нея, нагнулась къ ней и сказала: не будь такъ печальна: придетъ время и ты опять будешь хороша!-- тутъ уже она не могла болѣе сдерживать своего горя и залилась горькими слезами, утирая ихъ украдкой кружевнымъ платкомъ. Сквозь слезы улыбнулась она Нейгофъ и послала воздушный поцѣлуй принцу.

-- Вотъ идетъ мой старикъ, чтобы вести меня къ ужину, сказала добрая Фишбахъ. Кушанье кажется ему невкуснымъ, если я не гляжу, какъ онъ ѣстъ. А вотъ идетъ за вами, милая графиня, баронъ Нейгофъ. Такой красивый кавалеръ какъ разъ вамъ подъ стать.

Танцы кончились; общество перешло ужинать въ другую залу. Маркизъ, танцовавшій передъ тѣмъ съ Гедвигой, провелъ ее въ столовую. Южное, оживленное лицо молодого человѣка шло и его огненные, черные глаза сверкали, когда онъ проходилъ съ нею мимо графа. Графъ заскрипѣлъ зубами.

-- За что такая немилость, любезный графъ? спросила баронесса Нейгофъ, которую онъ велъ подъ руку. Мнѣ бы хотѣлось расцѣловать Гедвигу, я нахожу, что она достойна обожанія; она мститъ жестокимъ мужчинамъ за нашъ бѣдный, безпомощный полъ. Вы смѣетесь? вотъ это хорошо! смѣхъ звучитъ нѣсколько притворно, но вы попали на настоящую дорогу; вы примиритесь съ своей судьбой. Вы съ самаго начала принимали все это слишкомъ серьезно.

-- Или недостаточно серьезно.

-- Вы снова впадаете въ старую ошибку! Увѣряю васъ, что смѣхъ гораздо умнѣе и удобнѣе. Я уже дала этотъ благой совѣтъ Стефаніи. Ахъ, какую счастливую пару составите вы, когда научитесь смѣяться.

Вокругъ большого прекраснаго буфета, стоявшаго посреди комнаты, было разставлено много маленькихъ столиковъ, за которыми разсѣлось, безъ всякихъ церемоній и весело болтая, все общество.

-- Не правда ли, какой удачный вечеръ? спросилъ фонъ-Цейзель, подходя въ концѣ ужина къ Герману; все идетъ превосходно, какъ, по писанному, несмотря на то, что наша прислуга непривычна къ дѣлу и многіе изъ лакеевъ сегодня впервые облеклись въ черный фракъ? совсѣмъ тѣмъ ни одинъ не ударилъ лицомъ въ грязь; подносы не ронялись, ни одной изъ дамъ не опрокинули блюда на колѣни и не оторвали шлейфа! А само общество! Никогда въ жизни не повѣрилъ, бы, что вамъ удастся собрать здѣсь такое общество: изящные мужчины, любезныя женщины, очаровательныя дѣвицы! Ахъ, другъ мой, простите, я не думалъ въ эту минуту о вашей несчастной любви. Счастливые не только часовъ не наблюдаютъ, но и не знаютъ угрызеній совѣсти! Все здѣсь исполнено достоинства, веселья, граціи, гармоніи, въ которой не звучитъ ни одной фальшивой ноты, несмотря на безобразнаго, стараго графа Пехтигеля... Создатель! что это такое!..

Фонъ-Цейзель направился бѣгомъ черезъ всю комнату къ старому графу Пехтигелю, который съ бокаломъ шампанскаго въ рукахъ стоялъ передъ столикомъ, за которымъ сидѣлъ маркизъ съ Гедвигой и еще нѣсколько дамъ и мужчинъ.

-- Какая тамъ Испанія! какая тамъ гогенцоллернская кандидатура! кричалъ старый буянъ; все это чепуха! Они просто хотятъ насъ вздуть; они давно этого хотятъ. Но я желалъ бы знать, что мнѣ дѣлать съ французами; я всегда зналъ, что мнѣ дѣлать съ французами!

-- Этотъ господинъ обращается, кажется, во мнѣ, сказалъ маркизъ испуганному обществу. Не возьметъ ли кто изъ господъ на себя трудъ объяснить ему, что я не имѣю счастія его понимать?

-- Но я-то хорошо понимаю васъ, прекрасный молодчикъ, причалъ старикъ... я...

-- Дайте мнѣ вашу руку, графъ, вскричалъ фонъ-Цейзель, хватая за руку полу-пьянаго старика и несмотря на его крики "и сопротивленіе, выводя его за дверь, которая, къ счастію, находилась по близости и которую слуги поспѣшили отворить.

Принцъ тотчасъ же всталъ, какъ только до него долетѣло первое громкое слово, и этимъ подалъ знакъ всѣмъ остальнымъ. Совсѣмъ тѣмъ онъ не могъ помѣшать всѣмъ присутствующимъ, намѣтить безобразную сцену, хотя всѣ и повязывали видъ, что ничего не слыхали и не видали, и послѣдовали примѣру принца, который спокойно разсуждалъ съ старымъ Фишбахомъ и только тогда потерялъ какъ будто самообладаніе, когда къ нему подошли съ разныхъ сторонъ графъ и Гедвига.

-- Ну, сказалъ онъ, рѣзво отворачиваясь отъ графа и обращаясь къ Гедвигѣ: какъ тебѣ это нравится?

Блѣдныя губы Гедвиги говорили о пережитомъ ею волненіи.

-- Я въ негодованіи, отвѣчала она; но...

Она умолкла, увидя вдругъ рядомъ съ собой графа.

-- Ну, замѣтилъ принцъ, мнѣ сдается, что тутъ не можетъ быть никакого но. Всякое но превратитъ насъ въ варваровъ, хотя даже самые варвары уважаютъ гостепріимство. Ахъ! это вы, любезный маркизъ.

Принцъ отвернулся, и опершись на руку маркиза и очевидно съ намѣреніемъ завязавъ съ нимъ дружескую бесѣду, сталъ обходить всю залу.

Графъ и Гедвига пристально поглядѣли другъ на друга Онъ, не зная какъ далеко зашла она въ этомъ дѣлѣ, прочиталъ въ ея лицѣ только дерзкую насмѣшку; она, съ своей стороны, увидѣла въ немъ вызовъ и угрозу. Она не хотѣла удо: стоить графа словомъ: а сдѣлала все, что могла. Графъ пожалъ плечами, Гедвига отвернулась.

-- Его свѣтлость желаетъ удалиться въ себѣ, связалъ фонъЦейзель Гедвигѣ. Осмѣлюсь предложить вамъ свою руку?

Гедвига пошла съ кавалеромъ въ принцу. Принцъ, проходя Гедвигой мимо гостей, каждому изъ нихъ связалъ какое-нибудь любезное слово; но фонъ-Цейзель замѣтилъ, что онъ внезапно замолчалъ, какъ только пріемная зала осталась позади нихъ и они вошли въ зеленую комнату, и что принцъ, поклонившись женѣ, впервые, сколько могъ запомнить фонъ-Цейзель, не поцѣловалъ у нея руки.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

-- Вотъ увидишь, она больше не вернется, говорилъ Филиппъ.

-- Но онъ долженъ же вернуться, отвѣчалъ Дитрихъ.

-- Какой же тебѣ изъ этого прокъ; ты долженъ проводить господина секретаря въ кавалерскій флигель, а тѣмъ временемъ мой мусью внизъ по лѣстницѣ, да и былъ таковъ.

-- Такъ или ты!

-- А если тѣмъ временемъ мой господинъ позвонитъ?¹

-- Я переломаю всѣ кости молодчику.

-- Я не отстану отъ тебя, сказалъ Филиппъ; но прежде мы должны поймать его. Слушай, Дитрихъ, мы вотъ какъ сдѣлаемъ: когда ты вернешься, то тотчасъ пойдешь въ садъ; а я уже тамъ буду. Господину моему я вѣроятно больше не понадоблюсь, а если бы даже... я дѣлаю это по дружбѣ къ тебѣ. Затѣмъ мы встрѣтимся внизу, у фонтана, знаешь, и если мы его поймаемъ...

-- Ладно, отвѣчалъ Дитрихъ; уходи скорѣй, пусть онъ лучше не застанетъ тебя здѣсь и подумаетъ, что никто ему не мѣшаетъ.

-- Итакъ, у фонтана!

Дитрихъ кивнулъ головой и остался одинъ въ передней у стола, между тѣмъ какъ его товарищъ отправился на свой постъ.

Дитрихъ и Филиппъ были заклятыми врагами, потому что Филиппъ проводилъ теперь почти весь день въ корридорѣ, который велъ изъ комнатъ гостей въ маленькій задъ, передъ красной башней. Дитрихъ могъ лишь изрѣдка и на минуту появляться тамъ изъ своей конюшни; во тѣмъ чаще могла встрѣчаться съ Филиппомъ Мета, выходя изъ комнатъ своей госпожи въ тотъ же корридоръ; Дитрихъ же имѣлъ основаніе думать, что эти встрѣчи бывали гораздо чаще, чѣмъ того требовала служба Меты. Но со вчерашняго утра, когда Баптистъ, камердинеръ маркиза, точно также поселился въ прихожей передъ комнатами своего господина, расположенными въ красной башнѣ, вражда Дитриха и Филиппа превратилась въ тѣсную дружбу. Филиппу казалось, будто онъ замѣтилъ, что Баптистъ и Мета, всякій разъ, какъ онъ случайно входитъ въ комнату, казались весьма смущенными, а лица у обоихъ были очень красны. Въ своей ревности, онъ сообщилъ это наблюденіе Дитриху, который принялся страшно, ругаться и увѣрять Филиппа, что если ужъ на то пошло, то онъ лучше желаетъ уступить ему дѣвушку, чѣмъ проклятому французу. Онъ заставилъ Филиппа поклясться, наблюдать за ними и поймать молодчика, если возможно. Филиппъ охотно принялъ на себя роль наблюдателя, ради своихъ собственныхъ интересовъ, но до сихъ поръ ничего не могъ открыть, несмотря на то, что притворился непонимающимъ по-французски, тогда какъ, напротивъ, пробывъ довольно долго во Франціи, онъ порядочно понималъ французскій языкъ. Но сегодня вечеромъ хитрость удалась ему. Онъ, Баптистъ и Мета, пользуясь свободнымъ часкомъ, выдавшимся у нихъ въ то время, какъ собрались гости, усѣлись въ прихожей красной башни за бутылками вина, которыя Мета ухитрилась достать, собираясь попировать въ свою очередь. Вино придало смѣлости Баптисту, а Мету сдѣлало менѣе осторожной. Филиппъ очень искусно разыгралъ глухого и слѣпого и увидѣлъ, какъ они пожимали другъ другу руки подъ столомъ, а наконецъ услышалъ, какъ Баптистъ сказалъ Метѣ: итакъ, сегодня вечеромъ, у фонтана, въ саду, гдѣ терраса!

Мета мигнула глазомъ и убѣжала, потому что экипажи покатились по двору и господа могли придти каждую минуту. Баптистъ и Филиппъ едва успѣли убрать бутылки и стаканы, какъ маркизъ и Розель показались въ корридорѣ, и Баптистъ послѣдовалъ за ними. Вслѣдъ затѣмъ пришелъ графъ, и Филиппъ ушелъ за своимъ господиномъ. Вернувшись, онъ нашелъ Дитриха, котораго откомандировали въ корридоръ, на мѣсто Августа, который Долженъ былъ прислуживать сегодня вечеромъ гостямъ, какъ это уже не разъ бывало. Филиппъ немедленно сообщилъ о своемъ открытіи Дитриху.

И вотъ теперь сидѣлъ Дитрихъ одинокій, горестно размышляя о своихъ любовныхъ невзгодахъ и, дожидаясь Розеля, поглядывалъ то на фонарь, которымъ онъ долженъ былъ освѣщать путь Розелю, провожая его черезъ дворъ въ кавалерскій флигель, то на дверь, черезъ которую долженъ былъ выдти Розель, то на свои часы, которые сегодня какъ будто остановились, и въ душѣ клялся, что утопитъ сегодня негодяя, хотя бы за это лишился мѣста и Меты.

Тѣмъ временемъ Баптистъ привелъ въ порядокъ спальню своего господина и также нетерпѣливо, какъ и Дитрихъ въ корридорѣ, дожидался, чтобы маркизъ простился съ Розелемъ, легъ спать.

Маркизъ ничего такъ не желалъ, какъ ухода Розеля, но послѣдній сказалъ:

-- Извините, маркизъ, если я надоѣдаю вамъ, но я считаю своей обязанностью напомнить, что въ сущности мы покончили наше дѣло здѣсь и теперь хорошо сдѣлаемъ, если подумаемъ объ остальной части нашей задачи.

-- Думайте, думайте, это ваше ремесло, отвѣчалъ маркизъ; я съ своей стороны еще не готовъ.

-- Какъ, маркизъ? замѣтилъ Розель; послѣ того какъ принцъ далъ сегодня утромъ формальное обѣщаніе, которое онъ непремѣнно исполнитъ; чего же вамъ еще нужно?

-- Вы очень легко относитесь къ дѣлу, отвѣчалъ маркизъ, тогда какъ еще вчера вечеромъ Богъ вѣсть чего наговорили о его важности. Теперь, когда я начинаю имъ интересоваться, вашъ интересъ уже остылъ.

-- Потому что намъ въ самомъ дѣлѣ нечего больше здѣсь, дѣлать, возразилъ Розель. Склонивъ принца на свою сторону, мы добились всего, что только возможно. Старанія мои пріобрѣсти вліяніе на его окружающихъ, остались тщетными!

-- Я вы такъ разсчитывали на нихъ!

-- Я просчитался, и точно также ошибся въ настроеніи бюргеровъ. Сегодня я все утро бродилъ но городку и его окрестностямъ. Повѣрьте мнѣ, маркизъ, всѣ эти люди ополчатся на насъ, какъ скоро вспыхнетъ война, да они уже и теперь, возбуждены противъ насъ.

-- Прекрасно, отвѣчалъ маркизъ, приготовьте хорошенькій отчетецъ, который мы пошлемъ министру. Употребите на это ночь, если вы не устали, а меня извините, если я съ своей стороны лягу спать.

-- А развѣ васъ не озадачила сцена, которая произошла сегодня вечеромъ, маркизъ?

-- Пустяки! отвѣчалъ маркизъ.

-- Я полагаю, что графъ, а быть можетъ также баронъ Нейгофъ замѣшаны въ дѣлѣ, иначе старый негодяй не зашелъ бы такъ далеко.

-- Очень возможно, замѣтилъ маркизъ, притворно зѣвая.

-- Маркизъ, сказалъ Розель, беря въ руки шляпу, мнѣ было бы весьма прискорбно, еслибы я нашелся вынужденнымъ предпослать отчету, который я долженъ отправить къ герцогу Граммону, частное письмо къ Олливье, съ которымъ, какъ маркизу извѣстно, я очень близокъ, и въ этомъ письмѣ упомянуть, что дѣятельная переписка маркиза съ графомъ Шамборъ отнимаетъ у господина маркиза то время, какое, въ интересахъ теперешняго правительства, господинъ маркизъ исключительно долженъ былъ бы посвятить нашей миссіи.

-- Такъ, такъ, замѣтилъ маркизъ; зачѣмъ вы не сказали этого тотчасъ же? Сколько вамъ нужно?

-- Моя бѣдная матушка въ Страсбургѣ, началъ Розель...

-- И еще бѣднѣйшее "международное общество" въ Лондонѣ, подхватилъ маркизъ.

-- Маркизъ!

-- Великій Боже! вскричалъ маркизъ, я вовсе не желаю вмѣшиваться въ ваши политическія тайны; хорошо было бы, еслибы и вы держались той же похвальной привычки! Къ тому же ваше "международное общество" работаетъ въ нашу пользу; однимъ словомъ...

Баптистъ, отъ скуки приложившій ухо въ замочной скважинѣ, не разслышалъ отвѣта Розеля, но услышалъ, какъ маркизъ отперъ свою шкатулку и снова заперъ ее, и затѣмъ, смѣясь, сказалъ:

-- Видите ли, mon cher, до тѣхъ поръ, пока вы не станете черезъ чуръ навязчивымъ, вы всегда найдете меня готовымъ платить вамъ за глупость, съ какой я довѣрился вамъ вначалѣ. Но, повторяю, вы не должны быть навязчивымъ.

-- Благодарю васъ, маркизъ, отвѣчалъ секретарь, и такъ какъ вы столь добры, то позвольте выразить вамъ мою благодарность въ формѣ добраго совѣта: будьте осторожны, маркизъ! я увѣренъ, что графъ ищетъ лишь приличнаго предлога, чтобы затѣять съ вами ссору.

-- Политика, при настоящихъ обстоятельствахъ, непригодна для этой цѣли, сказалъ маркизъ; мы только что видѣли, какъ люди, не раздѣляющіе политическихъ мнѣній принца, выгоняются по просту за дверь.

-- Графа нельзя выгнать за дверь.

-- Поэтому онъ и не долженъ ставить себя въ такое положеніе, при которомъ всякаго другого постигла бы такая участь.

-- Пусть же маркизъ не подаетъ ему иного повода, который, вдобавокъ, будетъ имѣть еще одно худое послѣдствіе, а именно: ожесточитъ противъ него принца, то-есть самымъ серьезнымъ образомъ скомпрометтируетъ успѣхъ нашей миссіи.

-- Любезный Розель, сказалъ маркизъ, я вамъ очень благодаренъ. Но вы ничего въ этомъ не смыслите. А теперь, покойной ночи.

Маркизъ позвонилъ.

-- Посвѣти господину Розелю, а потомъ можешь не возвращаться, я самъ раздѣнусь и лягу въ постель.

Баптистъ провелъ Розеля въ переднюю и тамъ предоставилъ его Дитриху, мрачно поглядѣвшему на него; затѣмъ постоялъ съ минуту у окна въ корридорѣ, наблюдая за тѣмъ, какъ Дитрихъ провожалъ Розела по двору съ фонаремъ, и сбѣжалъ наконецъ съ лѣстницы, которая развѣтвлялась ниже на двѣ части а каждая изъ нихъ вела къ особому выходу. Баптистъ простоялъ съ минуту въ нерѣшимости и затѣмъ, думая повернуть направо, повернулъ налѣво.

Какъ скоро маркизъ остался одинъ, такъ немедленно отбросилъ папиросу и принялся бѣгать взадъ и впередъ по комнатѣ, устланной ковромъ, разставивъ руки. Красота Гедвиги разожгла его страсть до послѣдней степени сегодня вечеромъ; любезность, съ какой она согласилась съ нимъ танцовать, дружеское обращеніе ея за ужиномъ, очевидный испугъ во время сцены съ старымъ, безумнымъ барономъ -- все это послужило сладкой пищей его тщеславію.

-- Она любитъ меня, она любитъ меня! вскричалъ маркизъ: и если любовь для нея, какъ и для меня, волшебная сказка, то она все-таки умѣетъ оцѣнить сладость отношеній, нисколько не теряющихъ своей прелести отъ того, что заранѣе предвидится ихъ кратковременность. Она не такова, какъ всѣ остальныя, несносныя нѣмецкія женщины, какъ, напримѣръ, эта бѣлокурая Стефанія; она не только знаетъ, чего хочетъ, но и имѣетъ мужество добиваться того, чего хочетъ. Кто достигъ того, чего она достигла, тому не нужно ходить за доказательствами своего мужества. Что касается угрызеній совѣсти, то у нея не можетъ быть о нихъ и рѣчи; старый супругъ, который притомъ же ревнуетъ неправильно, ревнуетъ къ этому противному прусскому графу, этому Донъ-Кихоту въ мундирѣ, который постоянно дѣлаетъ видъ, что охотно изрубилъ бы меня въ куски да, случай, удобный случай -- вотъ все, что требуется!

Въ воображеніи молодого человѣка носились пестрымъ роемъ самыя безумно-смѣлыя похожденія изъ Фоблаза. Онъ мысленно цѣплялся за хрупкія шпалеры садовой стѣны. Онъ ощупью взбирался по темнымъ заднимъ лѣстницамъ и искалъ скрытую пружину потаенной двери; онъ встрѣчалъ тысячи препятствій и преодолѣвалъ ихъ всѣ, и подъ конецъ всего легче сопротивленіе обожаемой женщины, когда ему удалось добраться до нея. А онъ былъ въ близкомъ сосѣдствѣ отъ нея; даже тѣ двѣ комнаты, которыя онъ занималъ, недавно еще принадлежали ей. Ему сообщилъ это Баптистъ, который недаромъ ухаживалъ за хорошенькой камеръ-юнгферой. Справа къ башнѣ примыкали ея комнаты. Эта дверь вела въ комнату, расположенную въ углу,между флигелемъ и башней и въ настоящее время никѣмъ необитаемую; изъ нея, по всей вѣроятности, можно было пройти въ ея покои. Не попытаться ли ему? Вокругъ стѣны шелъ широкій уступъ, могущій служить точкой опоры⁷ для ногъ, а руками легко ухватиться за карнизъ. Ему случалось удачно совершать болѣе головоломныя путешествія, а въ комнатѣ, рядомъ, съ ея спальней, балконъ не запирался всю ночь.

Маркизъ выглянулъ въ окно. Подъ нимъ -- довольно глубоко, какъ ему теперь показалось -- раскинулся садъ, озаренный магическимъ свѣтомъ лѣтней ночи. Фонтанъ шумѣлъ. Изъ открытыхъ дверей балкона той комнаты, гдѣ жила Гедвига, падалъ, свѣтъ на верхушки деревъ, росшихъ гораздо далѣе. Въ настоящую минуту было слишкомъ рано; въ замкѣ, значительная часть котораго была видна изъ выдающейся башни, виднѣлись" еще освѣщенныя окна; но вскорѣ замокъ долженъ былъ погрузиться во мракъ, какъ и вчера ночью, и что касается сада, то хотя маркизъ пристально наблюдалъ за нимъ вчера въ этотъ самый часъ, но ни души не видѣлъ въ немъ.

Но что это такое? была ли то игра его разгоряченной фантазіи, или дѣйствительно то мелькнуло женское платье, скрывшееся въ кустахъ? Сердце маркиза сильно забилось, въ то время какъ зоркіе глаза пристально вглядывались въ темноту, разстилавшуюся подъ его ногами. Какъ глупо! если даже онъ и не ошибся, то мало ли кто могъ это быть: молодая графиня, которая, какъ онъ зналъ, также жила по близости, да еще въ нижнемъ этажѣ, и могла сойти въ садъ; нѣтъ, только не она;: она не пойдетъ гулять въ этотъ часъ, во быть можетъ кто-нибудь изъ горничныхъ; почему непремѣнно Гедвига?

Тутъ снова мелькнуло платье.

Черезъ секунду онъ былъ уже у двери, которую тихо отворилъ. Въ корридорѣ горѣла лампа, но никого изъ прислуги не было. Маркизъ проврался на цыпочкахъ къ лѣстницѣ и сбѣжалъ съ нея, не заблудясь, какъ Баптистъ, тамъ, гдѣ она развѣтвлялась. Онъ зналъ какъ добраться до садовой террасы, гдѣ мелькнуло бѣлое платье, которое въ его воображеніи никому не могло принадлежать, кромѣ Гедвиги.

Тѣмъ временемъ Баптистъ, вмѣсто того, чтобы выдти въ садъ справа между красной башней и главнымъ зданіемъ, вышелъ слѣва между красной башней и кавалерскимъ флигелемъ, и очутившись подъ окнами графа тщетно поджидалъ Мету, которая, по условію, должна бала давно находиться на мѣстѣ свиданія. Баптистъ, воспользовавшійся временемъ, чтобы оглядѣться кругомъ себя, началъ подозрѣвать, что заблудился; и дѣйствительно, ему казалось удивительнымъ, что онъ не можетъ отыскать фонтана, что здѣсь стоятъ высокія деревья, которыхъ онъ что-то не припомнитъ и что аллеи тянутся по гладкому мѣсту, тогда какъ по его мнѣнію онѣ неоднократно должны прерываться -ступенями. Однако вотъ башня, и въ ней освѣщенныя окна, и вотъ открытый балконъ, ведущій также въ освѣщенную комнату; это, по всей вѣроятности, покои барыни Меты. Но вотъ.... да, да, дѣйствительно, передъ глазами его мелькнуло женское платье. Баптистъ поспѣшно сдѣлалъ два шага и ударился о дерево, да такъ крѣпко, что не, могъ удержать легкаго крика испуга и боли; но когда онъ нашелъ свою шляпу, которая слетѣла у него съ головы, то фигура, испуганная должно быть крикомъ, исчезла. Баптистъ нашелъ приличнымъ ободрить и привлечь нѣжными звуками робкую дѣвушку и затянулъ первый куплетъ одной пѣсенки, сначала очень тихо, затѣмъ, такъ какъ дурочка, которая конечно, спряталась по близости отъ него, все еще не показывалась, немного громче; наконецъ въ нетерпѣніи запѣлъ такъ громко, что графъ, ходившій взадъ и впередъ по своей комнатѣ, мучимый безсонницей, ясно услышалъ пѣніе.

-- Французская пѣсня! пріятный теноръ! подъ его окнами! Ужъ не вздумалъ ли маркизъ.... потому что, кто же иной пожжетъ пѣть.... посмѣяться надъ нимъ? Или же, быть можетъ, пѣсня поется не для него? Но для кого же? Комнаты Гедвиги расположены на другой сторонѣ. Графу, при его настроеніи, не могла быть понутру французская пѣсня, пропѣтая подъ его окнами, все равно кѣмъ бы и для кого бы она ни пѣлась. Онъ бросился какъ былъ, въ своемъ шелковомъ халатѣ, изъ комнаты, захвативъ съ собой только фуражку и хлыстъ, лежавшій на столѣ.

Маркизу посчастливилось болѣе, чѣмъ его камердинеру. Не успѣлъ онъ сдѣлать пятидесяти шаговъ по саду, какъ женская фигура, къ которой рвалось его сердце, показалась изъ-за кустовъ недалеко отъ фонтана и -- очевидно съ намѣреніемъ -- скрылась въ одной изъ темныхъ аллей, гдѣ широкія каменныя ступени вели изъ верхней части сада въ нижнюю.

Маркизъ бросился, рискуя сломать себѣ шею, внизъ по совершенно темнымъ ступенямъ, настигъ фигуру, которая, заслышавъ его приближеніе, остановилась у послѣдней ступеньки я поджидала его, бросился къ ея ногамъ, покрылъ безчисленными и жаркими поцѣлуями обѣ руки, которыя у него не отнимали, и въ своемъ волненіи не замѣнилъ, что эти руки не были такими нѣжными, какъ тѣ, которыми онъ такъ часто восхищался.

-- О, сударыня, какая доброта, какая милость! прошепталъ, онъ. Вы видите у своихъ ногъ счастливѣйшаго изъ смертныхъ!

Дама съ нѣкоторымъ усиліемъ вырвала руки; маркизъ счелъ что за приглашеніе поскорѣй встать на ноги и заключить въ. свои объятія жертву своей неотразимой любезности, какъ вдругъ, невольно устремивъ глаза на верхній конецъ аллеи, онъ увидѣлъ тамъ двѣ фигуры, весьма ясно выдѣлявшіяся на свѣтломъ фонѣ ночного неба. Но дама, вѣроятно, тоже замѣтила эту фигуру. Она съ силой высвободилась изъ его объятій, быстро сбѣжала, съ послѣднихъ ступенекъ и въ одно мгновеніе исчезла.

Маркизъ простоялъ съ минуту въ нерѣшимости, что ему предпринять. Броситься вслѣдъ за дамой, значило неизбѣжно скомпрометтировать ее, а такая мысль была противна его рыцарскому духу; идти на встрѣчу двумъ фигурамъ, которыя сходили теперь со ступенекъ и шли на него,-- тоже было неразумно, пока существовала какая-нибудь возможность избѣжать ихъ а сохранить свое incognito; но обратиться въ бѣгство казалось маркизу де-Флорвилю тоже неприлично. Ему ничего не оставалось больше, какъ избрать средній путь и безъ особаго спѣха, но и не очень медленно, идти по аллеѣ и убѣдиться, хватить ли безстыдства его преслѣдовать.

Маркизъ вскорѣ убѣдился въ этомъ безстыдствѣ. Обѣ фигуры двигались за нимъ тѣмъ самымъ шагомъ, какимъ онъ шелъ. Маркизу стало не по себѣ. До сихъ поръ онъ предполагалъ, что эти люди были помощники садовника, которыхъ случай привелъ на его дорогу и которые должны были скоро убѣдиться, что имѣютъ дѣло не съ воромъ. Значитъ то не были помощники садовника? значитъ не случай свелъ его съ ними? неужели онъ попалъ въ ловушку? и не потому ли шли они за нимъ такъ, медленно, что не смѣли напасть на него?

Размышляя такимъ образомъ, маркизъ спускался со ступенекъ, пока, наконецъ, не достигъ, гораздо быстрѣе, чѣмъ предполагалъ, узкой тропинки, которая вела подъ скалой въ Родѣ. Здѣсь царствовалъ полный мракъ и воды рѣки грозно плескались слѣва, у самыхъ почти его ногъ, между тѣмъ, какъ правой рукой онъ ощупывалъ скалу.

Маркизъ прогуливался здѣсь сегодня утромъ и помнилъ, что недалеко отъ тропинки, по которой онъ шелъ, другая вела обратно въ садъ. Онъ надѣялся добраться до этой тропинки прежде, чѣмъ его преслѣдователи настигнутъ его, и затѣмъ ужо намѣревался пуститься во всѣ лопатки, чтобы уйти отъ нихъ.

Но вотъ услышалъ онъ шаги позади, и если ухо его не обманываетъ, то и впереди себя. Въ самомъ дѣлѣ за нимъ шелъ подъ конецъ одинъ Дитрихъ, между тѣмъ какъ Филиппъ набралъ другую дорогу для того, чтобы жертва не ускользнула отъ нихъ и они могли бы привести въ исполненіе планъ, составленный ими на скорую руку, и заключавшійся ни болѣе, мы менѣе, какъ въ томъ, чтобы сбросить проклятаго француза въ Роду, гдѣ онъ съ успѣхомъ могъ остудить свою горячую кровь.

-- Теперь остается одно: смѣло ждать врага, сказалъ маркизъ про себя.

Онъ прислонился спиной къ скалѣ и невольно сталъ шаритъ около себя, отыскивая какого-нибудь оружія, но ничего не нашелъ, кромѣ золотой сигарочницы, въ которой были также и спички.

-- Прекрасно, подумалъ маркизъ, по крайней мѣрѣ я могу поглядѣть при огнѣ на моихъ молодцовъ.

Онъ подождалъ пока шаги справа и слѣва отъ него приблизились къ нему и зажегъ восковую спичку. Спичка тускло освѣтила окрестность, погруженную въ непроглядный мракъ, но и этого освѣщенія было достаточно для того, чтобы маркизъ могъ не только разглядѣть абрисъ своихъ преслѣдователей, но я узнать, какъ ему показалось, довольно своеобразное лицо графскаго камердинера. Но еще яснѣе разглядѣли Дитрихъ и Филиппъ маркиза, лицо котораго на минуту освѣтилось довольно ярко. Узнать маркиза, повернуть налѣво кругомъ и удрать со всѣхъ ногъ -- было для нихъ дѣломъ одной минуты.

-- Какіе трусы! сказалъ маркизъ, зажигая папиросу о спичку, готовую уже погаснуть; какіе жалкіе нѣмецкіе трусы! пугаются одной искорки, точно польскіе волки! а мы такъ долго колебались: прогнать ли этихъ скотовъ за Рейнъ, или нѣтъ.

Маркизъ не сомнѣвался болѣе, что о его импровизированномъ свиданіи съ прелестной-женщиной догадались такъ или иначе; что эти трусы были подосланы графомъ. Что теперь будетъ? донесутъ ли на него принцу? но въ чемъ можно его обвинить? въ томъ, что онъ совершилъ ночную, прогулку по саду и во время ея случайно встрѣтился съ Гедвигой, раскланялся съ ней и спокойно продолжалъ свою прогулку? Что же изъ этого? онъ вполнѣ невиненъ. Но графъ! графъ, который вмѣсто того, чтобы лично потребовать отъ него удовлетворенія, если считаетъ дѣйствительно, что у него есть основаніе къ ссорѣ, -- подсылаетъ ночью своихъ лакеевъ, удирающихъ въ рѣшительную минуту! Ну, право же, графъ можетъ считать себя счастливымъ, если онъ умолчитъ обо всемъ этомъ дѣлѣ. Но не слѣдуетъ ли ему самому потребовать теперь отъ графа удовлетворенія? Но къ чему это послужитъ? Графъ ни въ чемъ не признается, отопрется отъ своихъ сообщниковъ; нѣтъ, дѣло такого рода, что каждой сторонѣ слѣдуетъ хранить гробовое молчаніе; къ тому же всегда будетъ время заговорить, когда обстоятельства того потребуютъ. Одно несомнѣнно: прелестная женщина, съ такой охотой предоставившая ему свои руки для поцѣлуевъ, зашла, такъ далеко, что уже не можетъ остановиться, а должна идти; дальше.

Маркизъ былъ такъ доволенъ своимъ послѣднимъ выводомъ, что закурилъ вторую папиросу и весело пошелъ по той самой дорогѣ, по которой недавно шествовалъ не безъ робости и біенія сердца.

Графъ, пользуясь тѣнью деревъ, осторожно подкрался къ пріятному тенору, все еще продолжавшему, хотя и тише прежняго, напѣвать свою пѣсенку, но наконецъ умолкнувшему и замѣнившему пѣніе легкимъ кашлемъ. Очевидно онъ начиналъ приходить въ нетерпѣніе.

Графъ не сомнѣвался болѣе, что напалъ на свиданіе; но кто былъ пѣвецъ? и кто была дама, заставлявшая себя такъ долго ждать? Графу казалось, что онъ узнаетъ голосъ маркиза. Но возможно ли, чтобы маркизъ, съ такой неделикатностью, затѣялъ свиданіе? Но если это не маркизъ, то это же можетъ-это быть, чортъ возьми? со стороны слуги, по мнѣнію графа, такая дерзость была немыслима; Розель казался не большимъ охотникомъ до такихъ лирическихъ intermezzo. А если то былъ маркизъ, то кто же, чортъ побери, его дама? Гедвига? Невозможно, немыслимо! она никогда не снизойдетъ до такой жалкой интриги.

И повторяя себѣ, что невозможно, чтобы то была Гедвига, а слѣдовательно это вовсе не маркизъ,-- графъ мысленно представилъ себѣ Гедвигу въ объятіяхъ маркиза, и заскрежетавъ зубами, крѣпко сжалъ рукоятку хлыста; но въ эту минуту, послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія, онъ услышалъ вблизи себя шорохъ.

На маленькой, круглой, окруженной деревьями площадкѣ, на краю которой онъ стоялъ, показалась женская фигура и пошла прямо на него. На минуту она остановилась, и затѣмъ осторожно продолжала свой путь. Но въ тотъ же самый моментъ показался съ другой стороны пѣвецъ, подбѣжалъ къ женщинѣ и произнеся по-французски: "наконецъ, наконецъ, слава тебѣ Господи"! хотѣлъ обнять ее. Женщина вскрикнула; въ одно мгновеніе графъ очутился возлѣ нихъ, схватилъ сильно" рукой мужчину за грудь и яростно ударилъ его хлыстомъ раза два по головѣ и по плечамъ.

-- Помилосердствуйте, графъ, вскричалъ наказанный.

-- Но съ кѣмъ же, чортъ побери, я имѣю дѣло? сказалъ графъ, хватая человѣка за шиворотъ и оттаскивая его на нѣсколько шаговъ далѣе, куда падалъ яркій лучъ свѣта, сквозь деревья.

-- Я, Баптистъ, милостивѣйшій графъ, отвѣчалъ смертельно испуганный камердинеръ, падая на колѣни.

-- А кто эта женщина? спросилъ графъ.

-- Мадемуазель Мета, отвѣчалъ Баптистъ, весь дрожа.

-- Прекрасно; въ другой разъ ищите другого мѣста ли свиданія, а не передъ моими окнами.

-- Передъ окнами господина графа? прошу покорнѣйше извинить меня, какъ могъ я предполагать....

-- Хорошо, сказалъ графъ, ступайте.

Баптистъ не заставилъ повторить себѣ два раза этого приказанія и исчезъ съ быстротой молніи.

-- Ну, прекрасное дитя, заговорилъ графъ, обращаясь и темной фигурѣ, которую страхъ казалось приковалъ въ мѣсту; мнѣ очень жаль, что а вамъ помѣшалъ.

Темная фигура ничего не отвѣчала. Графъ счелъ приличнымъ нѣсколько ободрить бѣдную, хорошенькую дѣвочку.

-- Я не сержусь на васъ, замѣтилъ онъ и хотѣлъ, въ подкрѣпленіе своихъ словъ, охватить рукою ея талію, какъ вдругъ почувствовалъ, что его обняли двѣ руки.

-- Гейнрихъ, Гейнрихъ! прошепталъ заглушаемый рыданіями голосъ.

-- Ради Бога, Стефанія, какъ ты очутилась здѣсь? вскричалъ графъ.

-- Ты самъ причиной этому; ты прогналъ меня отъ себя, рыдала Стефанія.

-- Но милое дитя! замѣтилъ графъ. Весь ходъ дѣла для него объяснился. Любовь и ревность привели Стефанію подъ его окна Она желала избѣжать Баптиста, поджидавшаго здѣсь свою возлюбленную и все-таки очутилась бы, въ концѣ концовъ, въ его объятіяхъ, еслибы къ счастію ея супругъ не вывелъ ее изъ такого опаснаго положенія.

-- Но, милое дитя! повторилъ графъ; ты видишь, чѣмъ кончаются подобныя сумасбродства. И въ твоемъ положеніи.... развѣ ты о немъ вовсе не думаешь?

-- А ты развѣ думаешь о немъ? прошептала Стефанія.

Графъ не нашелъ лучшаго отвѣта на этотъ вопросъ, какъ привлечь въ себѣ супругу и поцѣловать ее въ лобъ и глаза.

-- Ахъ, Гейнрихъ, Гейнрихъ! какъ мы могли бы быть счастливы, сказала Стефанія.

Графъ даже въ эту минуту усумнился въ возможности этого счастія; но его пристыдило и до нѣкоторой степени тронуло очевидное доказательство любви Стефаніи.

-- Я былъ бы безутѣшенъ, право безутѣшенъ, еслибы, вслѣдствіе твоей милой неосторожности, съ тобой случилась какая-нибудь бѣда, сказалъ онъ.

-- Тогда ты получилъ бы свою свободу и женился бы на другой, которая не заставила бы тебя такъ долго ждать сына.

-- И, полно, отвѣчалъ графъ; давно ли мы женаты! а черезъ мѣсяцъ....

-- Ахъ, Гейнрихъ! еслибы родился мальчикъ.

-- Я ни минуты въ этомъ не сомнѣваюсь, отвѣчалъ графъ; а, теперь плотнѣе завернись въ шаль, маленькая, глупенькая, неосторожная женщина!

Онъ взялъ ее подъ руку и осторожно повелъ по темной аллеѣ. Разговоръ не продолжался; графа стѣсняла нѣсколько нѣжная сцена, на которую онъ неожиданно попалъ, и онъ думалъ, что для человѣка, ни въ чемъ непровинившагося, онъ выказалъ слишкомъ много доброты. Стефанія, съ своей стороны, не хотѣла утратить пріобрѣтеннаго, какимъ-нибудь неосторожнымъ словомъ. Такъ дошли они до ея комнаты, въ открытыхъ дверяхъ которой стояла камеръ-юнгфера Стефаніи, Софья, недоумѣвая, куда могла дѣваться ея барыня. Стефанія хотѣла поцѣловать руку у своего супруга, но графъ тихо сказалъ: спрошу тебя!" а затѣмъ громко прибавилъ: "покойной ночи, милая Стенанія, я опять зайду за тобой завтра вечеромъ, если, какъ я надѣюсь, маленькая прогулка послужитъ тебѣ въ пользу".

Графъ медленно пошелъ назадъ по саду. Раза два онъ останавливался и задумчиво хлопалъ хлыстомъ по темнымъ кустамъ. Бѣдная Стефанія! Хотя, конечно, въ ея поступкѣ сказывалась не малая доля эгоизма. Никогда еще не сознавала она такъ глубоко, какъ теперь, какъ много выиграла она отъ брака съ нимъ; но Нейгофъ права, въ послѣднее время онъ слишкомъ пренебрегалъ ею. И какъ легко могло подобное происшествіе имѣть худыя послѣдствія для Стефаніи; чего добраго, будетъ имѣть худыя послѣдствія! И ради чего все это? Еслибы еще ради взаимной любви? а то нѣтъ, ради любви отверженной, осмѣянной, отъ вліянія которой онъ все еще не могъ освободиться, ради которой онъ каждую минуту готовъ былъ на всякую глупость.... это слишкомъ, это, право, слишкомъ!

Графъ поглядѣлъ на окна Гедвиги, мимо которыхъ проходилъ. Да, ея счеты съ нимъ не покончены, и теперь она въ долгу у него. Ясно, чего Гедвига хотѣла, если она, такая умная, такая проницательная, дѣлала видъ, что не замѣчаетъ того, что было однако очевидно! Въ противномъ случаѣ, развѣ не могла она воспользоваться случаемъ и ясно доказать принцу, что присутствіе этого француза неизбѣжно вызываетъ такія возмутительныя сцены? Могъ ли онъ, могла ли она удивляться, если за этимъ шутовскимъ прологомъ послѣдуетъ кровавая драма? Если онъ вступится за стараго офицера, который, въ сущности, былъ правъ и съ своей стороны пожелаетъ узнать отъ маркиза: какъ онъ думаетъ, можетъ ли въ настоящую минуту прусскій офицеръ, иначе какъ съ пистолетомъ въ рукахъ, разговаривать съ французскимъ эмиссаромъ? Да, клянусь Богомъ, бормоталъ графъ, я желалъ бы, чтобы сегодня вечеромъ они зашли нѣсколько дальше, она съ своимъ кокетствомъ, а онъ -- съ своимъ нахальствомъ, и дѣйствительно назначили бы этотъ невозможный rendez-vous. Но она слишкомъ умна, чтобы облегчить мнѣ, такимъ образомъ, мою глупую задачу.

Графъ билъ до того погруженъ въ свои размышленія, что ему показалось, что человѣческая фигура, мелькнувшая мимо него въ то время, какъ онъ стоялъ въ тѣни изгороди, выросла какъ будто изъ земли и опять провалилась сквозь землю. Онъ готовъ былъ даже принять все это за игру своего разгоряченнаго воображенія, еслибы ночной вѣтерокъ не донесъ до него ароматическаго запаха турецкаго табаку, который обыкновенно курилъ маркизъ. Неужели то былъ маркизъ? откуда онъ шелъ? также съ rendez-vous, какъ и его Баптистъ?

Ошибка, въ которую онъ впалъ передъ тѣмъ, ослабила рѣшимость графа. Прежде, чѣмъ онъ успѣлъ опомниться и пойти вслѣдъ за фигурой, она исчезла безслѣдно. Безъ сомнѣнія, она скрылась, въ одну изъ дверей красной баннни, по близости которой произошла эта встрѣча.

-- Ладно, сказалъ графъ, въ слѣдующій разъ, когда мы встрѣтимся, авось будетъ свѣтло и мы хорошо разглядимъ другъ друга.

ГЛАВА ПЯТАЯ.

По зрѣломъ размышленіи, Баптистъ пришелъ въ заключенію, что ему лучше всего молчать, пока можно, о своемъ несчастномъ приключеніи и не заикаться о претерпѣнныхъ ударахъ. Въ этомъ намѣреніи, внушенномъ, такъ сказать, самой мудростью, его еще болѣе укрѣпила утренняя встрѣча въ корридорѣ съ Метой, которая шепнула ему мимоходомъ: сегодня вечеромъ и авось удачнѣе, чѣмъ вчера! Онъ успѣлъ только спросить убѣгавшую дѣвушку: но что, если онъ насъ выдастъ? на что Мета отвѣчала съ кокетливой улыбкой: онъ не рѣшится этого сдѣлать, да къ тому же онъ меня не узналъ.

Баптистъ не успѣлъ спросить: почему Мета думаетъ, что графъ не рѣшится говорить объ этомъ дѣлѣ? Быть можетъ потому, что не захочетъ, чтобы оно дошло до свѣдѣнія маркиза? подумалъ Баптистъ; конечно, мой господинъ не потерпѣлъ бы ничего такого, а такъ какъ дѣвушка также хорошо ко мнѣ относится сегодня, какъ и вчера.... Француженка никогда не простила бы ничего подобнаго своему возлюбленному, но у этихъ нѣмокъ нѣтъ никакого чувства собственнаго достоинства....

-- Да и у нѣмецкихъ слугъ точно также, прибавилъ Баптистъ, когда графскій Филиппъ, котораго онъ вскорѣ затѣмъ встрѣтилъ, отнесся къ нему дружелюбнѣе, чѣмъ когда-либо. Вздумай-ка какой-нибудь нѣмецъ такъ ухаживать за моей возлюбленной, какъ я за Метой, да будь я при этомъ двумя головами выше его.... ужъ я бы ему задалъ!

Съ этими утѣшительными мыслями Баптистъ поднесъ шоколадъ къ постели своего господина и былъ не мало изумленъ, когда тотъ, едва успѣвъ протереть глаза, обратился къ нему со словами:

-- Какъ ты думаешь, Баптистъ, можешь ты разузнать, была ли вчера вечеромъ, послѣ того, какъ гости разъѣхались, госпожа Гедвига въ саду?

Маркизу пришла мысль -- какъ ни казалась она невѣроятной -- что вѣдь, чего добраго, онъ ошибся въ личности вчерашней дамы. Поэтому онъ желалъ вполнѣ разъяснить для себя важное обстоятельство.

-- Я полагаю, отвѣчалъ Баптистъ и прибавилъ: боюсь только, что не могу такъ скоро услужить господину маркизу; по всей вѣроятности, не раньше сегодняшняго вечера, но тогда навѣрное.

-- Почему навѣрное? спросилъ маркизъ.

-- Съ позволенія господина маркиза, у меня назначено свиданіе съ горничной, отвѣчалъ Баптистъ съ самодовольной улыбкой.

-- Не было ли у тебя назначено свиданіе и вчера? спросилъ маркизъ. Ему вдругъ пришло въ голову, не держалъ ли онъ въ своихъ объятіяхъ горничную вмѣсто барыни.

-- Точно такъ, отвѣчалъ Баптистъ.

-- Гдѣ?

-- Въ саду.

-- Въ какомъ мѣстѣ?

Баптистъ описалъ мѣстность насколько съумѣлъ; маркизъ встрѣтилъ даму не тамъ.

-- Въ которомъ часу?

-- Въ двѣнадцать.

-- Ты увѣренъ въ этомъ?

-- Совершенно увѣренъ; я слышалъ, какъ били часы ни замкѣ.

Маркизъ также слышалъ бой часовъ, когда вошелъ въ аллею.

-- А ты увѣренъ, что то была мадемуазель... какъ бишь, ее.... Мета?...

-- Помилуйте, господинъ маркизъ, возразилъ Баптистъ тономъ оскорбленной невинности.

-- Хорошо, сказалъ маркизъ, ступай.

-- Очень хорошо, повторилъ молодой человѣкъ, потягиваясь въ своей мягкой постелѣ. Теперь нѣтъ сомнѣнія, что то былъ она. Все какъ разъ совпадаетъ одно съ другихъ; и къ тому же встрѣча съ негодяями! Еслибы они гнались за Баптистомъ, то не стали бы такъ долго церемониться, а одинъ изъ нихъ былъ, несомнѣнно камердинеръ графа. Быть можетъ, негодяямъ поручено было убить меня, бросить въ рѣку, почемъ я знаю! Но я остановилъ ихъ своимъ хладнокровіемъ. Еслибы только мнѣ узнать, какъ могли такъ скоро напасть на слѣдъ? должно быть подозрѣвали, должно быть подглядывали. Ну, вчера ее вырвали изъ моихъ объятій, но за то сегодня она тѣмъ вѣрнѣе бросится въ нихъ. Ужъ эти нѣмецкіе болваны!

Дитрихъ и Филиппъ еще вчера вечеромъ, вернувшись бѣгомъ въ замокъ, совѣщались другъ съ другомъ, что имъ дѣлать при тѣхъ странныхъ обстоятельствахъ, какія происходили передъ ихъ изумленными глазами. Оба отлично узнали маркиза и вовсе не были увѣрены, чтобы маркизъ не узналъ ихъ также хорошо, какъ и они его. Ихъ поведеніе относительно знатнаго, иностраннаго барина, подозрительное преслѣдованіе и еще болѣе подозрительное бѣгства могли дорого обойтись имъ, если только маркизъ заговоритъ объ этомъ дѣлѣ. Совсѣмъ тѣмъ послѣднее было мало вѣроятно, а по зрѣломъ обсужденіи и совсѣмъ неправдоподобно. Господинъ маркизъ не могъ заговорить объ этомъ дѣлѣ, не упомянувъ, что держалъ въ своихъ объятіяхъ Мету ночью, въ двѣнадцать часовъ, въ саду.

-- Но точно ли то была Мета? спросилъ Филиппъ.

-- Такъ кто же, если не она? отвѣчалъ Дитрихъ.

Оба парня поглядѣли другъ на друга.

-- У меня не выходитъ изъ головы, сказалъ Филиппъ, что Мета вмѣстѣ съ возлюбленнымъ перемѣнила также и цвѣтъ платья.

-- Но встрѣча могла быть также и случайная, замѣтилъ Дитрихъ.

Филиппъ согласился, но противъ этого предположенія говорило другое обстоятельство. Женская фигура, кто бы она ни была, вышла изъ двери, которая вела прямо въ покои жены принца и явилась какъ разъ на условленное мѣсто свиданія, возлѣ фонтана, при входѣ въ темную аллею, вблизи которой спрятались наши друзья; вмѣстѣ съ тѣмъ и мужчина, оказавшійся маркизомъ, пришелъ изъ красной башни, какъ разъ въ тотъ же часъ и прямо, не колеблясь, подошелъ къ женской фигурѣ. Если то была не Мета, то кто же, это же наконецъ?

Здѣсь оба друга снова поглядѣли другъ на друга; каждый охотно предоставлялъ рѣшительное слово другому.

-- Да, да, таковы всѣ знатные господа, сказалъ наконецъ Дитрихъ.

-- Они не лучше насъ, грѣшныхъ, отвѣчалъ Филиппъ.

-- А то, что ты подслушалъ, касалось господъ, сказалъ Дитрихъ.

Филиппъ подумалъ про себя, что если Баптистъ и Мета условливались въ свиданіи не для себя, а для своихъ госйодъ, то могли бы обойтись при этомъ безъ пожатія рукъ подъ столомъ; ему казалось также не совсѣмъ вѣроятнымъ, чтобы жена принца уговаривалась насчетъ такого свиданія черезъ горничную. Со всѣмъ тѣмъ ему пришло въ голову, что онъ самъ, въ подобныхъ случаяхъ, хотя и не такъ прямо, игралъ роль посредника для своего барина, да и если его господинъ наказывалъ ему особенно строго: какъ можно ближе сойтись съ Метой, то вѣдь объяснить это можно было только однимъ манеромъ. Какъ бы то ни было, а оба друга условились въ томъ, чтобы никому ни словечка не проронить обо всемъ этомъ дѣлѣ, и съ этимъ разстались.

Сегодня же утромъ подозрѣнія Филиппа въ томъ, что маркизъ разыгралъ вчера ночью въ двѣнадцать часовъ, у фонтана, въ саду чувствительную сцену не съ Метой, а съ кѣмъ-то другимъ,-- перешло почти въ увѣренность. Онъ встрѣтилъ Мету въ корридорѣ и не могъ удержаться, какъ онъ потомъ объяснялъ Дитриху, чтобы не навести справокъ, и сказалъ, что онъ и Дитрихъ встрѣтили вчера маркиза въ саду съ одной дамой, которой не хотятъ называть. Мета, вполнѣ увѣренная, что объ преслѣдователя, въ которыхъ она тотчасъ же признала Дитрихъ и Филиппа, не могли узнать ее, и не менѣе увѣренная, что маркизъ, называвшій ее "сударыней" и цѣловавшій ей руки, пртнялъ ее за другую, успѣла уже обдумать, что ей говорить, если коснется рѣчь объ этомъ дѣлѣ и возразила колко: если Филиппъ знаетъ, что то былъ маркизъ, то долженъ также знать, это бы дама. Съ этими словами она ушла отъ Филиппа.

-- Ну ужъ господа! право, они не лучше насъ, вторично сказалъ Филиппъ про себя и пошелъ къ своему господину, который въ эту минуту позвонилъ.

Графъ не спалъ почти всю ночь. Ужасная мысль, которую онъ сначала отгонялъ отъ себя съ отвращеніемъ, и которая почти, казалась ему преступленіемъ передъ Гедвигой, или, по крайней мѣрѣ, передъ собственной гордостью: мысль, что Гедвига могла забыться до такой степени, могла назначить свиданіе маркизу -- эта мысль постоянно возвращалась въ его разгоряченную голову и подъ конецъ не выходила больше изъ нея. Онъ припоминалъ теперь, что маркизъ познакомился съ принцемъ и Гедвигой четыре года тому назадъ, во время ихъ путешествія по Италіи, и что тогда онъ провелъ нѣсколько недѣль въ ихъ обществѣ. Онъ думалъ о томъ, какія страсти бушевали тогда въ душѣ молодой, семнадцатилѣтней дѣвушки, какъ болѣло ея сердце отъ оскорбленной любви и какъ невѣроятно, чтобы. ея молодое, изстрадавшееся сердце нашло утѣшеніе и любви старика; и какъ, напротивъ, естественно, чтобы такой молодой, ловкій и несомнѣнно поразительно-красивый человѣкъ, какъ маркизъ, съумѣлъ утѣшить ее въ то время. Далѣе онъ думалъ, что маркизъ уже тогда далъ обѣщаніе посѣтить принца и если такъ долго откладывалъ исполненіе своего обѣщанія, то причиной этому могли быть различныя обстоятельства. Во всякомъ случаѣ, такая долголѣтняя привязанность со стороны такого вѣтреннаго человѣка чрезвычайно поразительна и даетъ заключить о близости ихъ прежнихъ отношеній.

Что не интересъ къ нѣмецкому сельскому хозяйству повелъ сюда маркиза, это не требовало доказательствъ; и если, какъ графъ предполагалъ почти навѣрное, этотъ человѣкъ былъ дѣйствительно однимъ изъ многочисленныхъ французскихъ эмиссаровъ, сновавшихъ по Германіи въ настоящую минуту, передъ предстоявшей войной, -- то и это нисколько не мѣшало; маркизъ былъ настолько ловокъ, что могъ преслѣдовать нѣсколько цѣлей за разъ и соединить полезное съ пріятнымъ.

Затѣмъ ему вспомнилось то, что баронъ Нейгофъ говорилъ объ отношеніяхъ Гедвиги къ доктору, и онъ громко расхохотался въ ночной тиши надъ такой вздорной басней; затѣмъ снова мысли его приняли прежнее направленіе и онъ принялся ломать голову надъ своимъ новымъ открытіемъ, увѣряя себя, что и оно такая же вздорная басня, и онъ ей не вѣритъ, и никому не повѣритъ, кто бы ни заговорилъ о ней; мало того: всякаго, кто заговоритъ о ней, поставитъ подъ дуло своего пистолета; но при этомъ ему пришло въ голову, что когда такъ, то онъ долженъ себѣ первому всадить пулю въ лобъ. Надъ такимъ забавнымъ предположеніемъ онъ снова и громко расхохотался.

Такъ, въ борьбѣ между любовью, которой онъ не въ силахъ былъ подавить, и ненавистью, которая разгоралась съ новой силой всякій разъ, какъ онъ хотѣлъ ее потушить, тянулась для обуреваемаго страстями человѣка краткая лѣтняя ночь, какъ безконечная адская пытка. Наконецъ, когда утренняя заря уже заглянула въ комнату сквозь опущенныя гардины, онъ вздремнулъ съ часокъ, но вскочилъ, пробужденный дикими сновидѣніями, со словами: "я хочу знать навѣрное; я съ ума сойду, если не буду знать навѣрное".

Онъ позвонилъ; вошелъ Филиппъ.

-- Въ какихъ ты отношеніяхъ съ Метой? спросилъ графъ.

-- Такъ себѣ, графъ, отвѣчалъ Филиппъ, испугавшись этого вопроса и порѣшивъ выжидать, пока выяснится: чего его барину угодно.

-- Я приказывалъ тебѣ какъ можно ближе сойтись съ дѣвушкой. Почему ты этого не исполнилъ?

-- Я старался^ насколько умѣлъ, графъ; но вѣдь ни одинъ человѣкъ не можетъ принудить другого силой, а дѣвушка, кромѣ того, робка и давно уже водится съ Дитрихомъ, который хочетъ на ней жениться.

-- И водитъ васъ обоихъ за носъ, замѣтилъ графъ; почему ты не можешь добиться того, чего могутъ другіе, чего съумѣлъ добиться камердинеръ маркиза? Онъ скоренько обошелъ ее, въ какихъ-нибудь два дня достигъ того, что она назначила ему свиданіе въ саду, на которомъ я самъ его поймалъ.

-- Если графъ самъ поймалъ его, отвѣчалъ Филиппъ, то я не смѣю спорить; въ противномъ случаѣ я бы подумалъ, что то былъ не Баптистъ, а самъ маркизъ.

Графъ навострилъ уши; онъ собирался побранить Филиппа на то, что тотъ допустилъ Баптиста перебить у него Мету и не могъ отъ нея узнать того, чего ему было желательно. Теперь оказывалось, что Филиппъ и безъ того напалъ на настоящій слѣдъ.

-- Къ чему ты приплелъ маркиза? спросилъ графъ.

Филиппъ, воображавшій, что его господинъ, какимъ-то непонятнымъ для него образомъ, провѣдалъ о свиданіи маркиза и Гедвиги, и только ошибался въ лицахъ, не счелъ приличнымъ выказаться нерадивымъ слугой и умолчать о томъ, что зналъ.

Онъ разсказалъ, какъ самое достовѣрное событіе, что онъ и Дитрихъ хотѣли вчера ночью подкараулить Баптиста и Мету, но вмѣсто Баптиста наткнулись на маркиза и едва не сбросили его въ Роду; что же касается дамы, то они, конечно, также узнали ее, а еслибы даже и не узнали, то все равно онъ могъ узнать отъ Меты,-- которая, быть можетъ, и не въ такихъ близкихъ отношеніяхъ съ Баптистомъ, какъ полагаетъ графъ,-- кто была дама; но графъ, конечно, будетъ такъ добръ и не станетъ разспрашивать его болѣе, потому что вмѣшиваться въ такія дѣла такому маленькому человѣку, какъ онъ, всегда опасно, а графъ ужъ будетъ знать, что ему дѣлать.

-- Ты болванъ, сказалъ графъ, потому что позволяешь дѣвчонкѣ набивать тебѣ голову такимъ вздоромъ. Теперь ступай и не смѣй говорить объ этомъ ни слова, если не хочешь, чтобы я тебя прогналъ.

-- Слушаю, графъ! отвѣчалъ Филиппъ, замѣтившій, что его господинъ то блѣднѣлъ, то краснѣлъ во время его разсказа и кусалъ нижнюю губу, какъ онъ всегда дѣлалъ, когда бывалъ особенно сердитъ.-- Графъ можетъ на меня положиться. Прикажете принести теперь кофе?

Графъ не отвѣчалъ, но когда слуга вышелъ изъ комнаты, то онъ, какъ безумный, подскочилъ на кровати и ударилъ рукой по ящику съ пистолетами, стоявшему близъ него на ночномъ столикѣ. То были тѣ самые пистолеты, которые онъ купилъ въ первое время по пріѣздѣ сюда у Финдельмана въ Ротебюлѣ, такъ какъ его собственные остались въ Берлинѣ, и изъ которыхъ онъ еще не дѣлалъ пробнаго выстрѣла, хотя Филиппъ тогда же зарядилъ ихъ.

Онъ вынулъ одинъ изъ пистолетовъ и прицѣлился изъ окна, отвореннаго Филиппомъ, въ зяблика, щебетавшаго на вѣткахъ ели. Рука его не дрожала и твердо держала пистолетъ. Графъ опустилъ пистолетъ.

-- Ахъ! когда бы я могъ такъ прицѣлиться въ тебя, французская обезьяна! промолвилъ онъ.

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

Въ тотъ же день, раннимъ вечеромъ, цѣлый рядъ придворныхъ экипажей тянулся по прекрасному шоссе, которое вело ютъ Роды, черезъ фазаній паркъ, направо въ лѣсъ къ охотничьему замку и къ развалинамъ древняго бурга Рода, лежавшимъ на одинокой скалѣ, недалеко отъ охотничьяго замка. Дѣйствительное разстояніе между ними и замкомъ было всего какихъ-нибудь полмили, но для избѣжанія крутого подъема, экипажи огибали горы безчисленными извивами. Дорога поэтому оказалась вдвое длиннѣе, и все-таки лошадямъ приходилось во многихъ мѣстахъ ѣхать шагомъ, а не рысью.

-- Но кто только способенъ понимать красоту лѣсного ландшафта въ прекрасный лѣтній день, тотъ не можетъ быть недоволенъ этимъ обстоятельствомъ, говорилъ фонъ-Цейзель съ восторгомъ. Скажите, mesdames, не правда ли, этотъ золотистый отблескъ на мшистыхъ стволахъ, на лѣсныхъ, поросшихъ травою, лужайкахъ, эти тѣни въ лѣсной чащѣ, и вотъ этотъ, видъ на синѣющую вдали дикую долину Роды,-- не правда ли, все это выше всякаго описанія? Ахъ, видъ на Роду уже исчезъ, но онъ снова откроется намъ, когда мы поднимемся выше, шаговъ на двѣсти, и даже тамъ онъ еще величественнѣе; и при этомъ мы полюбуемся еще видомъ на долину нашей прирученной Роды и на скалу съ замкомъ; я надѣюсь, что его свѣтлость прикажетъ сдѣлать маленькій привалъ на этомъ пунктѣ, по крайней мѣрѣ, я его просилъ объ этомъ. Вотъ экипажъ его свѣтлости уже остановился; не угодно ли вамъ будетъ, mesdames, выдти изъ коляски; прошу васъ, м-ръ Симпльманъ?

Фонъ-Цейзель находился въ лихорадочномъ волненіи. Дамы, сидѣвшія въ экипажѣ, были не кто иныя, какъ предметы его оскорбленной и его послѣдней любви: Элиза Иффлеръ и Адель фонъ-Фишбахъ.

Фонъ-Цейзель очень испугался сегодня утромъ, когда принцъ, которому онъ сообщилъ о своихъ распоряженіяхъ насчетъ прогулки, вдругъ сказалъ ему: "Да, какъ бы не забыть, любезный Цейзель; надо оказать небольшое вниманіе Иффлерамъ; самого Лффлера мнѣ не надо, я еще менѣе понимаю его поведеніе теперь, чѣмъ прежде; мы также можемъ обойтись и безъ его супруги; но у насъ въ гостяхъ много молодыхъ дѣвушекъ дочку ихъ можно пригласить. Вы можете послать имъ экипажъ съ запиской, за полчаса до отъѣзда. Будьте такъ добры, распорядитесь!

Фонъ-Цейзель былъ внѣ себя. Вчера вечеромъ онъ радовался, какъ дитя, прогулкѣ, которую онъ могъ совершить въ обществѣ Адели фонъ-Фишбахъ и даже, если удастся, въ одномъ экипажѣ. У него было сладкое предчувствіе, что эта прогулка рѣшить его судьбу. Онъ, на всякій случай, собрался захватить съ собой сонетъ "Къ соловью" и надѣялся, что ему удастся излить также и прозой свое переполненное сердце. Безоблачное лѣтнее небо казалось ему весь день куполомъ собора, изъ котораго звучали сладкіе хоры невидимыхъ ангеловъ, воспѣвавшіе Адель и только одну Адель.... а теперь, что будетъ теперь!...

Но бѣда идетъ за бѣдой. Фонъ-Цейзель считалъ, что онъ особенно ловко распорядился, выпросивъ у принца позволеніе размѣстить молодыхъ людей въ трехъ послѣднихъ коляскахъ, отдѣльно отъ старшихъ гостей, и посадить ихъ вмѣстѣ съ молодымъ фонъ-Бухгольцемъ и старшей баронессой Манебахъ въ первыхъ двухъ коляскахъ, а въ послѣднюю онъ располагалъ сѣсть самъ, вмѣстѣ съ Аделью фонъ-Фишбахъ и младшей баронессой Манебахъ, кавалеромъ которой долженъ былъ быть. Артуръ Симпльтонъ. Онъ уже осмотрѣлъ въ послѣдній разъ длинный рядъ экипажей, первые уже тронулись съ мѣста, скорехонько побѣжалъ онъ къ своей коляскѣ и нашелъ въ ней, правда, Адель фонъ-Фишбахъ, но кромѣ того, къ величайшему своему ужасу, вмѣсто Артура, Альфреда Симпльтона и вмѣсто дѣвицы фонъ-Манебахъ -- Элизу Иффлеръ. Оба молодые англичанина перепутали экипажи въ суматохѣ; несчастіе совершилось, исправить его, въ настоящую минуту, не было никакой возможности.

И вотъ сидѣлъ теперь злополучный фонъ-Цейзель и, въ сознаніи своей виновности, не осмѣливался глядѣть прямо, а. больше поглядывалъ по сторонамъ, то направо,.то налѣво; и переводя свои взоры съ одной стороны дороги на другую поднималъ ихъ, большею частью, къ голубому небу или опускалъ на собственныя колѣни или на колѣни Альфреда Симпльтона" Онъ не рѣшался также заговорить прямо съ той или другой дѣвушкой, а когда прямое обращеніе оказывалось неизбѣжнымъ, то говорилъ: mesdames. Онъ старательно избѣгалъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, всякой темы, которая могла бы принять личное направленіе, а держался постоянно на нейтральной почвѣ восхищенія природой. Его диѳирамбы находили отголосокъ у мистера Альфреда, который аккуратно, черезъ каждыя пять минутъ, изрекалъ монотонное: beautiful! или very fine indeed! причемъ Адель фонъ-Фишбахъ отъ души расхохоталась раза два, прикрываясь своимъ зонтикомъ, между тѣмъ какъ Элиза Иффлеръ, повидимому, ничего не слыхала и не видала изъ всего, что происходило вокругъ нея. Она сидѣла неподвижно, устремивъ глаза въ пространство. Точно статуя египетской Изиды, замѣтилъ иронически фонъ-Цейзель, когда, высадивъ дамъ изъ экипажа, юнъ могъ, наконецъ, отведя Адель нѣсколько въ сторону, на свободѣ перекинуться съ ней нѣсколькими словами.

-- Она всегда такая? спросила Адель въ невинности души.

-- Не знаю, отвѣчалъ сознающій свою вину кавалеръ.

-- Но, мнѣ кажется, вы бывали у нихъ въ домѣ ежедневно, въ теченіи, цѣлаго года?

-- Ежедневно! въ теченіи цѣлаго года! вскричалъ фонъ-Цейзель; ради Бога! кто вамъ сказалъ это? Два, три визита и по большей части самыхъ церемонныхъ! Ахъ! вы, мадемуазель Адель, живя въ такихъ счастливыхъ условіяхъ, какъ ваши, вы не. можете себѣ представить, какъ тяжело бываетъ одинокому человѣку, какъ его тянетъ къ обществу и какъ это стремленіе заставляетъ его иногда довольствоваться ничтожными, да, ничтожнѣйшими изъ людей, между тѣмъ какъ счастье отъ него такъ близко, такъ близко! Еслибы годъ тому назадъ; когда я сюда пріѣхалъ, я имѣлъ счастіе познакомиться съ вашимъ превосходнымъ батюшкой, съ вашей многоуважаемой матушкой и получить позволеніе посѣтить васъ въ Фишбахѣ, ахъ! не такъ, не такъ бы сложился для меня этотъ годъ!

-- Чтожъ, сказала Адель, у насъ дѣйствительно хорошо, немножко просто, конечно, какъ для насъ и подобаетъ; для васъ, быть можетъ, показалось бы слишкомъ просто; вѣдь вы такъ избалованы.

-- Это невозможно! вскричалъ кавалеръ съ восторгомъ; я обожаю простоту, простота -- мой идеалъ, моя жизнь! Я могу быть счастливымъ только подъ условіемъ простоты.

-- Когда такъ, то вы можете рискнуть посѣтить насъ, сказала Адель, смѣясь.

-- Я уже собирался завтра утромъ исполнить это, отвѣчалъ фонъ-Цейзель; но графиня-мать прислала сегодня рѣшительное извѣщеніе о своемъ пріѣздѣ завтра вечеромъ.

-- Когда такъ, то пріѣзжайте послѣ завтра, замѣтила Адель. Однако, я полагаю, намъ пора снова сѣсть въ экипажъ.

Эта маленькая бесѣда удивительно какъ освѣжила фонъ-Цейзеля; онъ уже не чувствовалъ больше себя такимъ нервнымъ; по крайней мѣрѣ настолько совладалъ съ своими глазами, которые до того безпокойно перебѣгали съ одного предмета на другой, что могъ, время отъ времени, покоить ихъ на свѣжемъ, улыбающемся личикѣ Адели. Точно также и восхищеніе его природой нѣсколько поулеглось, хотя именно теперь -- непосредственно подъ возвышенностью, на которой стоялъ охотничій замокъ -- они находились въ самомъ центрѣ горъ, гдѣ горный лѣсъ раскидывался во всемъ своемъ великолѣпіи и точно какимъ-то волшебствомъ околдовалъ кичливое общество, становившееся все тише и тише, пока, наконецъ, стукъ лошадиныхъ копытъ и шумъ, колесъ не раздались снова и общество не вздохнуло свободнѣе, когда экипажи, выбравшись изъ сумрачнаго лѣса, покатились, по открытому мѣсту передъ охотничьимъ замкомъ.

Здѣсь общество встрѣтилъ оберъ-форстмейстеръ принца, фонъ-Кессельбушъ, старикъ съ бѣлыми, какъ снѣгъ, усами: онъ, въ свое время, воспитывался вмѣстѣ съ принцемъ и до сихъ поръ былъ очень друженъ съ нимъ, хотя теперь, вслѣдствіе своей болѣзненности, очень рѣдко выходилъ изъ своего дома, весело выглядывавшаго изъ-за кустовъ и деревьевъ, напротивъ охотничьяго замка.

Принцъ представилъ старика обществу и выслушалъ докладъ кастеляна, подъ руководствомъ котораго общество немедленно отправилось осматривать замокъ, прекрасное зданіе, начатое отцомъ принца и оконченное этимъ послѣднимъ въ первые годы его правленія. Зданіе было выстроено въ романскомъ стилѣ и отлично гармонировало съ величественной природой, окружавшей его; общество оцѣнило его по достоинству, также какъ и внутреннее убранство, простота и массивность котораго вполнѣ соотвѣтствовали характеру и цѣли замка.

Многочисленное общество вначалѣ держалось вмѣстѣ, но какъ скоро переступило изъ прекрасной прихожей, украшенной рѣдкими экземплярами оленьихъ роговъ и другими охотничьими эмблемами, въ остальные покои, такъ стало разбиваться на отдѣльныя группы: кто шелъ за кастеляномъ, кто останавливался передъ той или другой особенно драгоцѣнной мебелью или любовался какой-нибудь замѣчательной картиной; такимъ образомъ, въ непродолжительномъ времени, общество разсѣялось по всему охотничьему замку, состоявшему изъ двухъ этажей. Принцъ, вообще не терпѣвшій такого нарушенія любезнаго ему порядка, сегодня, повидимому, не замѣчалъ его. Углубленный въ самого себя, молчаливый, изрѣдка лишь перекидываясь словомъ съ оберъ-форстмейстеромъ или господиномъ фонъ Фишбахомъ, проходилъ онъ по комнатамъ, часто останавливаясь передъ какимъ-нибудь изъ окружающихъ его предметовъ: каждый изъ нихъ пробуждалъ въ немъ какое-нибудь воспоминаніе, но то были невеселыя воспоминанія.

Тридцать пять лѣтъ тому назадъ, окончивъ постройку замка, онъ проводилъ въ немъ въ теченіи нѣсколькихъ лѣтъ лѣтніе ^мѣсяцы вмѣстѣ съ своей супругой, призывая въ мечтахъ то счастіе, какое никогда не переходило въ дѣйствительность. Холодный, узкій умъ принцессы мѣшалъ всякому сердечному сближенію двухъ супруговъ и мало-по-малу превратилъ для принца бездѣтный бракъ въ пытку, отъ которой не вполнѣ освободила его даже послѣдовавшая, четыре года спустя, кончина вѣчно болѣзненной женщины: печальная тѣнь, оставшаяся послѣ этихъ несчастныхъ отношеній, разрушившихъ самыя дорогія его надежды, омрачала всю его послѣдующую жизнь. Съ сердцемъ, жаждавшимъ любви, онъ истомился влача жизнь, не согрѣтую любовью, и съ этихъ поръ началъ избѣгать женщинъ, между тѣмъ какъ болѣе, чѣмъ кто другой, способенъ былъ найти въ любви женщины, которую онъ самъ любилъ бы отъ всего сердца, оплотъ и спасеніе отъ жизни, представлявшейся слабохарактерному фантазёру голой, безплодной пустыней и зачастую даже грознымъ, опаснымъ сфинксомъ. И вотъ, наконецъ, въ тотъ періодъ жизни, когда у счастливыхъ людей играютъ на колѣняхъ веселые внуки, ему встрѣтилось существо, бывшее, повидимому, олицетвореніемъ всѣхъ его мечтаній; когда онъ со страстью, которой не смѣлъ обнаружить, раскрылъ свои объятія этому очаровательному существу,-- тогда-то ему пришлось убѣдиться, что то, что онъ до сихъ поръ считалъ горемъ и страданіемъ, было только мимолетнымъ облачкомъ, отуманивающимъ небо, что только теперь готова разразиться надъ нимъ безжалостная буря, теперь, когда у него не было больше силъ бороться съ съ ней и когда для него, какъ и для престарѣлаго Лира, бурная ночь въ полѣ могла имѣть только одинъ исходъ: безуміе или смерть.

По временамъ онъ съ усиліемъ отрывался отъ этихъ мрачныхъ думъ и разсѣянно улыбался на какое-нибудь замѣчаніе старика Фишбаха или отвѣчалъ на вопросъ оберъ-форстмейстера, и затѣмъ снова отдавался глухой тоскѣ, которая поглощала его, подобно тому, какъ тихія воды лѣсного озера смыкаются надъ трупомъ самоубійцы. Вдругъ принцъ испуганно вздрогнулъ, почувствовавъ, что кто-то взялъ его за опущенную внизъ руку: онъ стоялъ въ нишѣ окна одной изъ залъ; господа, сопровождавшіе его, любовались на противоположномъ концѣ залы собраніемъ стараго оружія.

Но то была не Гедвига, образъ которой, какъ и всегда, носился въ его душѣ; то была Элиза Иффлеръ, схватившая его руку и поднесшая ее къ своимъ губамъ, устремивъ на него мечтательный взоръ и шепча: мой высокій покровитель!

-- Доброе дитя, сказалъ принцъ.

Онъ хорошенько не понималъ, какъ могла рѣшиться молодая дѣвица на такой необыкновенный, нарушающій всякій этикетъ, поступокъ; быть можетъ мучительныя мысли, наполнявшія его душу, слишкомъ ясно выразились на его лицѣ и наивная дѣвочка думала выказать ему свое участіе такимъ страннымъ способомъ.

-- Мой высокій покровитель! повторила Элиза.

Быть можетъ дѣло не въ этомъ: у дѣвочки есть просьба, но она не смѣетъ ее высказать. Вѣроятно дѣло идетъ объ ея отношеніяхъ къ доктору, и самъ онъ всегда желалъ, чтобы они окончились бракомъ. Германъ сегодня лично извинился, что не можетъ участвовать въ поѣздкѣ, такъ какъ не могъ долѣе откладывать своего отъѣзда, послѣ того, какъ пріѣздъ графини съ тайнымъ совѣтникомъ окончательно возвѣщенъ на завтрашній день. То былъ родъ прощальной аудіенціи. Принцъ не могъ скрыть, что считаетъ себя оскорбленнымъ и разставаніе была не особенно дружеское.

-- Мнѣ самому весьма жаль, сказалъ принцъ добродушнымъ тономъ: но быть можетъ будущее принесетъ то, въ чемъ отказываетъ настоящее; если не для меня, то для васъ, милое дитя, вы еще такъ молоды.

-- О, я съумѣю ждать, отвѣчала Элиза; такое высокое счастіе никогда не приходитъ слишкомъ поздно для скромныхъ сердецъ.

-- Развѣ этотъ бракъ представляется вамъ такимъ высокимъ счастьемъ? спросилъ принцъ съ меланхолической улыбкой.

-- Можете ли вы спрашивать объ этомъ, ваша свѣтлость? прошептала Элиза, прикладывая руку къ сердцу и стыдливо опуская глаза.

-- Хорошо, хорошо, замѣтилъ принцъ; будемъ надѣяться, что вамъ съ избыткомъ дано будетъ то, чего вы теперь въ молодости такъ горячо желаете, и будемъ надѣяться, что счастье посѣтитъ васъ не на старости лѣтъ. Все, чѣмъ я могу этому содѣйствовать -- а конечно, средства мои тутъ не особенно велики -- будетъ, разумѣется, исполнено. А теперь, милое дитя, не лучше ли вамъ снова присоединиться къ обществу молодежи.

Элиза хотѣла еще разъ поцѣловать руку у принца, но онъ ласково уклонился отъ этого и повернулся къ своей свитѣ. Элиза убѣжала совершенно очарованная успѣхомъ, который превзошелъ самыя смѣлыя надежды ея, хотя мама постоянно говорила ей: "вѣрь мнѣ, Лиза, вся задача въ томъ, чтобы заставить стараго господина высказаться".

Остальное общество все еще бродило по замку группами, которыя составлялись по волѣ случая или по желанію. Фонъ-Цейзель, помня стариннную поговорку: это хочетъ овладѣть дочкой, то пусть ухаживаетъ за матушкой, постоянно водилъ подъ руку госпожу фонъ-Фишбахъ и съ такой тревожной заботливостью водилъ по лѣстницамъ эту довольно полную даму, какъ будто оступись она только разъ -- и погибель ея неизбѣжна. Маркизъ старался, насколько то было возможно, не привлекая общаго вниманія, держаться вблизи Гедвиги. Онъ говорилъ себѣ, что теперь, когда его любовныя дѣла приняли такой опасный оборотъ, необходима величайшая осторожность и былъ благодаренъ Гедвигѣ, считая это доказательствомъ величайшаго ума съ "я стороны, что она своимъ спокойно-свѣтскимъ обращеніемъ устраняла всякую тѣнь подозрѣнія и совершенно отводило глаза наблюдателямъ. Она доводила осторожность до того, что даже ему самому ни однимъ взглядомъ не напоминала о вчерашней сценѣ. Впрочемъ, къ чему напоминать о томъ, чего нельзя забыть, что должно было возобновиться въ прекрасную, свободную минуту, какой, разумѣется, нельзя было найти среди шумнаго, большого общества.

Такъ размышлялъ маркизъ, идя рядомъ съ Гедвигой, которая прохаживалась по комнатамъ подъ руку съ дѣвицей фонъ-Фишбахъ, и внутренно подсмѣивался всякій разъ, какъ проходилъ мимо графа, почти исключительно разговаривавшаго съ барономъ Нейгофомъ. Онъ сдѣлалъ этого господина своимъ повѣреннымъ, думалъ маркизъ, и теперь оба ломаютъ головы и дивятся, что никакъ не могутъ найти удобнаго предлога сбыть меня съ рукъ. Глупые нѣмецкіе скоты!

Графъ, конечно, сообщилъ своему другу о ночныхъ происшествіяхъ, но тутъ же присовокупилъ, частью изъ правдивости, частью изъ гордости, что далеко не убѣжденъ въ справедливости своихъ подозрѣній; мало того, что хотя обстоятельства, повидимому, говорятъ противъ Гедвиги, но онъ считаетъ ее неспособной на такую жалкую интригу -- это выраженіе постоянно навертывалось ему на языкъ -- и во всякомъ случаѣ долженъ ждать яснаго подтвержденія весьма смутнаго до сихъ поръ подозрѣнія, прежде чѣмъ дѣйствовать дальше.

Баронъ не хотѣлъ прямо противорѣчивъ ему; въ подобныхъ вещахъ слѣдуетъ вести себя весьма осмотрительно. Возможность, что все вертѣлось на чистой ошибкѣ, была слишкомъ очевидна, хотя онъ, съ своей стороны, основываясь на своемъ познанія женщинъ, не находилъ въ этомъ дѣлѣ ничего необыкновеннаго, чудовищнаго.

Замѣтивъ, какъ больно было графу такое направленіе разговора, баронъ вернулся къ мысли, высказанной имъ вчера: не проще ли, не затрогивая такого щекотливаго пункта, избрать предлогомъ политику, если уже нуженъ непремѣнно предлогъ, и для графа, какъ прусскаго дворянина и офицера, ничего не можетъ быть приличнѣе въ мірѣ. Вѣдь упоминали же сегодняшнія газеты о знаменитой фразѣ "Pays" о кавдинскомъ игѣ, ожидающемъ Пруссію, подъ которое подпадетъ Пруссія, побѣжденная и обезоруженная безъ борьбы.

-- Ихъ воинственный кликъ оставался до сихъ поръ безъ отвѣта, говорилъ баронъ; прекрасно, дай этому молодцу тотъ отвѣтъ, какого онъ заслуживаетъ; поговори съ нимъ такимъ языкомъ, какимъ, къ сожалѣнію, Пруссія до сихъ поръ не заговаривала и отправь его въ чорту.

-- Я снова думалъ объ этомъ, отвѣчалъ графъ; но это невозможно не только по той причинѣ, какую я тебѣ вчера сообщилъ, но прежде всего именно потому, что я, какъ офицеръ, не могу дѣлать предметомъ распри такое обстоятельство, которое король не считаетъ пригоднымъ.

-- У тебя нѣтъ тѣхъ причинъ къ осмотрительности, какія есть у короля, замѣтилъ баронъ; быть можетъ, они тамъ въ Берлинѣ просто не готовы. Теперь каждый день стоитъ нѣсколькихъ милліоновъ талеровъ и нѣсколькихъ тысячъ солдатъ. Ты же готовъ, слѣдовательно: en avant!

-- Не Годится, отвѣчалъ графъ.

-- Когда такъ, вскричалъ нетерпѣливо баронъ, то мнѣ нѣтъ основанія быть такимъ осторожнымъ, какъ ты, не говоря уже о разныхъ другихъ соображеніяхъ. Предоставь мнѣ дѣйствовать за тебя, и дѣло въ шляпѣ.

-- Благодарю тебя, Куртъ, отвѣчалъ графъ, смѣясь; но я не могу посылать тебя въ огонь вмѣсто себя; ты, да и твоя жена также, вы слишкомъ дороги для меня.

-- Гедвига дорога тебѣ, вотъ и все! подумалъ баронъ про себя, но остерегся высказать это вслухъ, и замѣтилъ:-- Хорошо, Гейнрихъ, что твое мужество не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію; а потому мы, конечно, можемъ принять выжидательное положеніе.

-- Быть можетъ оно продлится не долго, отвѣчалъ графъ.

Послѣднія слова были произнесены уже на площадкѣ передъ замкомъ, куда мало-по-малу сошлось все общество. Фонъ-Цейзель торопилъ отъѣздомъ; черезъ часъ солнце должно было закатиться; чтобы добраться черезъ горный лѣсъ до вершины горы и до развалинъ, требовалось полчаса времени. Онъ просилъ у принца позволенія подать знакъ въ отъѣзду.

Для пожилыхъ господъ поданы были экипажи, такъ какъ колесная дорога шла почти до самыхъ развалинъ, хотя, конечно, довольно крутая и головоломная. Молодежь, подъ руководствомъ нѣсколькихъ лѣсничихъ, отправилась пѣшкомъ черезъ лѣсъ, примыкавшій непосредственно къ заднему фасаду замка, чтобы полюбоваться прекраснымъ видомъ, который открывался по ту сторону замка.

Передъ путниками возвышался, на протяженіи, быть можетъ, пятиста шаговъ, довольно крутой, каменистый откосъ горы, верхняя граница котораго была увѣнчана великолѣпнымъ горнымъ лѣсомъ. Солнце, спустившееся уже довольно низко и къ которому наши путники стояли спиной, бросало свои косые лучи на откосъ: безчисленные обломки гранита, которыми онъ былъ усѣянъ, сверкали, какъ море брилліантовъ въ арабскихъ сказкахъ. Толстые же стволы исполинскихъ елей, на верху горы, выдѣлялись на темно-синемъ фонѣ лѣсной чащи, подъ непроницаемымъ куполомъ, образуемымъ ихъ вершинами, точно столбы древняго храма, которые заливало пурпуромъ вечернее солнце южнаго неба. Тихо и торжественно разстилалось надъ величественной картиной безоблачное небо, въ лазурную глубину котораго взоръ уходилъ съ наслажденіемъ.

Общество было изумлено, восхищено и, за отсутствіемъ принца, уѣхавшаго съ старѣйшими изъ гостей, осыпало комплиментами фонъ-Цейзеля, точно онъ нарочно для гостей создалъ эту картину.

Кавалеръ съ скромной благодарностью принималъ всѣ эти любезности, но въ душѣ очень радовался, что ему выпала на долю такая честь въ присутствіи дамы его сердца, и почувствовалъ себя на седьмомъ небѣ, когда цвѣтущая, молодая дѣвушка въ свою очередь поблагодарила его. Онъ раскланивался во всѣ стороны, прижимая руку въ сердцу, и чтобы скрыть свое смущеніе высказалъ просьбу: не мѣшкать долѣе, чтобы успѣть дойти до развалинъ во-время и, если можно раньше, чѣмъ подъѣдутъ экипажи.

Вскорѣ общество поднялось по скату и вошло въ лѣсъ, все еще любуясь тѣмъ, какъ горѣли стволы деревьевъ, которые даже теперь вблизи казались какъ-бы вылитыми изъ бронзы, и восхищаясь золотистыми отблесками, тамъ и сямъ ложившимися полосами на дальнихъ деревьяхъ и представлявшими самый чудный контрастъ съ голубоватой тѣнью фона и черной глубиной лѣсной чащи.

Весело болтавши до того, общество смолкло подъ безмолвно тихими деревьями и крики забѣжавшихъ впередъ молодыхъ англичанъ, увлекшихся совершенно излишнею ролью путеводителей, были рѣзкимъ диссонансомъ среди прекрасной гармоніи.

Такъ выразилась Адель, и фонъ-Цейзель, очутившійся какъ разъ съ ней вдвоемъ, подтвердилъ ея слова, причемъ ощупалъ боковой карманъ, гдѣ находился сонетъ "Къ соловью"; въ то же время онъ почувствовалъ какъ бьется его сердце и сказалъ про себя, что оно можетъ говорить другимъ, лучшимъ языкомъ, чѣмъ эти искусственные стихи, но что время для этого языка сердца придетъ лишь тогда, когда прекрасная дѣвушка будетъ менѣе застѣнчиво смотрѣть на него своими голубыми глазами. Онъ спрашивалъ себя, возможно ли, чтобы когда-нибудь ему нравились голубые глаза, да существуютъ ли вообще голубые глаза, кромѣ тѣхъ, которые свѣтились теперь для него, какъ звѣзды въ лѣсной мглѣ; углубленный въ эти важные вопросы онъ шелъ лѣсомъ возлѣ своей возлюбленной, какъ-бы переживая очевидный сонъ и почти испугался крика ура! съ которымъ англичане, встрѣтили общество на площадкѣ горы у подножья развалинъ.

Въ то же время подъѣхали съ другой стороны экипажи и все общество, соединившись, отправилось осматривать развалины.

Правда, по мнѣнію нѣкоторыхъ скептиковъ тамъ нечего было осматривать, и дѣйствительно бренные останки стараго Родабурга состояли изъ разсѣянныхъ обломковъ, покрытыхъ мхомъ и верескомъ, частью поросшихъ кустарниками, и не представлявшихъ особеннаго интереса для людей, не занимающихся исторіей или не расположенныхъ къ романтизму; видъ въ даль, заслоненный верхушками деревьевъ разросшагося кругомъ лѣса, открывается съ четырехъ-угольной башни, недавно построенной принцемъ на открытомъ мѣстѣ.

Одни, въ томъ числѣ молодые англичане, горѣли нетерпѣніемъ взойти на башню, и обозрѣть прелестный видъ на лѣсистыя горы; другіе прогуливались въ лѣсу или между развалинами, и общество, только что соединившееся, снова разбрелось, и даже не успѣло еще собраться, какъ принцъ, оставшись всего съ четверть часа на верху, подалъ сигналъ пуститься въ обратный путь.

-- Спускъ съ горы, по крутымъ лѣснымъ тропинкамъ и для пожилыхъ гостей будетъ удобнѣе совершить пѣшкомъ, чѣмъ въ экипажахъ, но это потребуетъ больше времени; однимъ словомъ, любезный Цейзель, вы меня обяжете, если предупредите объ этомъ общество.

Принцъ такъ нетерпѣливо желалъ пуститься въ обратный путь, что даже не дождался, пока Цейзель, съ помощью лѣсничихъ и прислуги, собралъ прогуливающееся общество, и отправился впередъ съ тѣми кто былъ возлѣ него, въ то время какъ Цейзель, смущенный этимъ невниманіемъ своего господина, обыкновенно столь мягкаго въ обращеніи, объяснялъ собирающимся гостямъ, что его свѣтлость, заботясь о пожилыхъ гостяхъ, не могъ дольше дожидаться, и онъ съ своей стороны проситъ проститься съ прекраснымъ зрѣлищемъ солнечнаго заката, чтобы не останавливаться снова у охотничьяго замка.

Излишнее усердіе кавалера привело къ тому, что происшедшая неурядица только усилилась: одни поспѣшили за принцемъ, другіе заявили желаніе дожидаться отставшихъ, но не дождавшись тоже выступали въ путь, такъ что наконецъ Цейзель не зналъ больше, кто ушелъ, кого недоставало и отправился самъ въ обратный путь съ небольшимъ обществомъ, собравшимся вокругъ него, въ которомъ, къ его утѣшенію, находилась и Адель фонъ-Фишбахъ.

-- Гдѣ госпожа Гедвига? спросила Адель, когда общество вступило снова на узкую лѣсную тропинку.

-- Она пошла въ обществѣ съ его свѣтлостью, сказала одна дама.

-- Я ее не видѣла, возразила другая дама.

-- Мнѣ кажется, что и маркизъ еще не отыскался, сказалъ одинъ изъ господъ.

-- Да и графъ тоже, прибавилъ другой.

-- Помилуйте, вскричалъ третій, графъ ушелъ одинъ изъ первыхъ.

-- Я полагаю, что слѣдуетъ немного подождать госпожу Гедвигу, сказала Адель.

-- Конечно слѣдуетъ подождать, подтвердилъ фонъ-Цейзель, я прошу о томъ общество.

Гедвига замѣтила суматоху, которая произошла въ обществѣ, только тогда, когда, неожиданно для самой себя, осталась одна среди развалинъ. Она шла медленно по неровной поверхности, между обломками и была благодарна полуразвалившимся стѣнамъ, которыя скрывали ее отъ общества, смѣхъ и крики котораго доносились до нея.

Эти развалины были любимой цѣлью ея дальныхъ прогулокъ верхомъ. Пріятно мечталось подъ шелестъ дѣвственныхъ елей, между обломками развалинъ, на которыя бѣлыя облака глядѣли съ голубого неба, а желтые цвѣты дрока, растущаго въ трещинахъ стѣнъ, уныло покачивались отъ вечерняго вѣтерка. Ко всему этому видъ съ башни на многія мили во всѣ стороны на колыхающееся море лѣса.

Какъ часто одинъ взглядъ на эту ширь вливалъ въ нее новое мужество и новыя силы переносить узкую прозу ея жизни.

Должна же когда-нибудь быть достигнута та обѣтованная страна, которая синими линіями горъ рисовалась на горизонтѣ.

Гедвига остановилась безотчетно на площадкѣ передъ башней, открытая дверь которой манила ее еще разъ взглянуть на картину надежды, на даль. Духъ ея требовалъ именно теперь этого подкрѣпленія. Она поднялась по витой каменной лѣстницѣ, три поворота которой приводили въ верхній этажъ, откуда деревянная лѣстница вела далѣе до верха. Въ верхнемъ этажѣ досчатой перегородкой отдѣлялось небольшое мѣстечко, гдѣ сторожъ охотничьяго домика, провожавшій путешественниковъ на башню, сохранялъ зрительныя трубы, флаги и всякія другія принадлежности, а также толстую книгу, въ которой просилъ расписываться посѣтителей.

Проходя мимо этого помѣщенія, Гедвига услышала шорохъ, который приписала сторожу, приводящему въ порядокъ свои вещи, я поднялась далѣе по деревянной лѣстницѣ.

И вотъ подъ ея ногами появилось возлюбленное море зеленѣющихъ верхушекъ, среди которыхъ тамъ и сямъ выдавались, какъ островки, голыя скалы и тихо привѣтствовала ее подернутая синевой лѣсная долина.

Далеко кругомъ не слышно ни единаго звука, только отъ время до времени долетаютъ голоса удаляющагося общества или шумъ экипажей, рессоры которыхъ звенятъ отъ ѣзды по крутой каменистой дорогѣ; затѣмъ замираютъ и эти звуки и крикъ ястреба, пролетающаго высоко надъ башней, раздается какъ побѣдоносный кликъ: онъ снова одинъ въ своемъ царствѣ.

-- Тебѣ одному оно должно принадлежать, сказала Гедвига.

Она повернулась, чтобы идти, но вдругъ услышала поспѣшные шаги вверхъ по лѣстницѣ; это навѣрно кто-нибудь изъ общества ее отыскиваетъ, одинъ изъ тѣхъ несносныхъ людей, которые толпились вокругъ нея цѣлый день и не хотятъ пощадить и теперь нѣсколько минутъ ея одиночества.

Маркизъ, слѣдившій все время глазами за Гедвигой, какъ только замѣтилъ, что она не намѣревается идти въ обществѣ съ принцемъ, и, конечно нарочно, медленнымъ шагомъ идетъ между развалинъ, принявъ направленіе, противуположное тому,-- куда удалялось общество, -- сейчасъ-же послѣдовалъ примѣру, который могъ быть поданъ только ему, и потихоньку пошелъ -за ней слѣдомъ. Она вошла въ башню, оставленную уже давно любопытными.

Маркизъ бросилъ бѣглый взглядъ кругомъ, чтобы убѣдиться, что вблизи никого нѣтъ, и побѣжалъ стремглавъ, перескакивая черезъ три ступеньки, вверхъ по лѣстницѣ.

-- Ахъ, маркизъ! сказала Гедвига.

Она сказала это не особенно любезнымъ тономъ; изъ всего общества онъ былъ сегодня для нея самымъ несноснымъ. Но маркизъ объяснилъ по-своему нелюбезный взглядъ Гедвиги.

-- Не бойтесь, madame, сказалъ онъ, часъ, котораго мы. оба не могли дождаться, наконецъ наступилъ -- мы одни; въ этомъ уединенномъ мѣстѣ бьются одни наши сердца, страстно желающія прижаться одно къ другому, ахъ! не въ первый разъ.

Гедвига въ первую минуту была болѣе поражена, чѣмъ возмущена дерзостью, въ которой не чувствовала себя нисколько виновной, и которая падала цѣликомъ на маркиза. Она посмотрѣла на маркиза большими глазами, какъ смотрятъ на человѣка, который совершенно неожиданно скажетъ или сдѣлаетъ что-нибудь такое, на что его считали неспособнымъ, на что не имѣется разгадки; затѣмъ она вспомнила сцену, происшедшую третьяго дня въ Эрихсталѣ; это было благодарностью за мягкость, съ которою она отклонила его фантастическое объясненіе въ любви, и гнѣвъ закипѣлъ въ ея горячемъ сердцѣ.

Она хотѣла уйти, не удостоивъ маркиза отвѣтомъ.

Но онъ, сочтя это молчаніе, это бѣгство за остатокъ застѣнчивости, побѣдить которую возможно только смѣлостью, -- преградилъ ей дорогу.

-- А, madame, сказалъ онъ, развѣ въ самомъ дѣлѣ сердца нѣмецкихъ женщинъ смѣлы только во мракѣ ночи, и развѣ моя вина, что вчера ночью ваши милыя ручки такъ скоро ускользнули отъ моихъ жаркихъ поцѣлуевъ? Здѣсь никто не подслушиваетъ; шпіоны графа сюда не проникли.

-- О чемъ говорите вы? вскричала Гедвига, выпрямившись но весь ростъ.

Маркизъ отвѣчалъ на этотъ вопросъ улыбкой, которая для Гедвиги показалась обиднѣе всякихъ словъ.

-- Маркизъ, сказала она:-- если не считать васъ за презрѣннѣйшаго изъ людей, прикрывающагося дерзкой ложью, то приходится признать, что ваша черезъ-чуръ живая фантазія васъ, совершенно обморочила, что вы находитесь въ страшномъ заблужденіи. Но какъ-бы тамъ ни было, эта сцена, которая была бы весьма смѣшна, еслибы не была такъ неприлична, -- должна кончиться. Сказать, что она не должна повторяться, значило бы нанести мнѣ обиду; указать вамъ тотъ способъ, посредствомъ котораго вы бы легче всего избѣгли искушенія, которому вы повидимому такъ подвержены, воспрещаетъ мнѣ воспоминаніе о дружелюбіи, которое вы мнѣ прежде оказывали, и моя вѣра въ вашу хорошую натуру, которая поздно или рано должна восторжествовать.

На этотъ разъ маркизъ не посмѣлъ помѣшать Гедвигѣ пройти мимо его и исчезнуть черезъ выходъ на лѣстницу.

-- Провалилась сквозь полъ, какъ на сценѣ, сказалъ маркизъ, топая ногой объ полъ, какъ на сценѣ, въ которой я разыгралъ роль, за которую долженъ самъ себя освистать.

Онъ подошелъ къ периламъ и увидѣлъ, какъ Гедвига вышла внизу изъ башни.

-- Я вамъ не доставлю удовольствія, закричалъ онъ ей вслѣдъ, не уѣду.

-- Въ такомъ случаѣ я васъ заставлю это сдѣлать, раздался голосъ сзади его.

Графъ находился, съ частью общества, наверху башни въ то время, когда фонъ-Цейзель заявлялъ громогласно, что его свѣтлость уже отправился въ обратный путь. Общество поспѣшило послѣдовать этому призыву; графъ пошелъ за другими не торопясь.

Проходя мимо чулана сторожа, онъ заглянулъ въ него и вниманіе его остановилось на находившейся на столѣ книгѣ для путешественниковъ. Онъ вошелъ машинально, сталъ перелистывать книгу, нашелъ нѣсколько именъ, его интересовавшихъ, и продолжалъ перелистывать, въ надеждѣ найти имя Гедвиги. Въ тщетномъ стараніи найти ея имя прошло нѣсколько минутъ, какъ вдругъ, онъ услышалъ шорохъ платья и сквозь щель двери увидѣлъ даму, поднимающуюся по деревянной лѣстницѣ. Ему показалось, что онъ узналъ Гедвигу. Неподвижно, съ сильнобьющимся сердцемъ, остановился онъ, держа между пальцами листъ, который хотѣлъ повернуть.

"Эта страсть превращаетъ тебя въ трусливаго ребенка", сказалъ онъ про себя.

Пока онъ медлилъ въ нерѣшимости, удостовѣряться ли ему въ своемъ предположеніи или нѣтъ, послышались другіе шаги, шаги мужчины, быстро поднимающагося по лѣстницѣ. Листъ, который онъ держалъ, задрожалъ; на этотъ разъ рука его дрогнула отъ гнѣва. Кому спѣшить, какъ не маркизу?

И это былъ маркизъ. Черезъ ту же щель, черезъ которую юнъ видѣлъ, какъ ему показалось, Гедвигу, ясно увидѣлъ онъ ненавистнаго человѣка, стремящагося на-верхъ и вслѣдъ затѣмъ услышалъ надъ собой его ненавистный голосъ. Въ цинковой крышѣ, до которой онъ почти касался головой, было маленькое окно, освѣщавшее чуланъ и открытое въ эту минуту. Графу не нужно было прислушиваться: каждое слово, каждый звукъ, произнесенные надъ нимъ, доходили до него съ полною ясностью, каждый звукъ первыхъ словъ маркиза былъ для него ударомъ кинжала въ мятежное сердце. Затѣмъ начала говорить Гедвига; графу казалось, что его жизнь зависитъ отъ ея отвѣта. Горячее чувство благодарности переполнило его сердце, вѣра въ нее не вполнѣ обманула его; онъ почувствовалъ, что виноватъ передъ ней. Когда она произнесла послѣднія слова, смыслъ которыхъ былъ ясенъ для маркиза, торжествующая улыбка показалась на "го лицѣ; услышавъ шорохъ платья на лѣстницѣ, онъ хотѣлъ броситься ей на встрѣчу и сказать: благодарю тебя, Гедвига! но ему предстояло другое дѣло. Она ушла одна, маркизъ не посмѣлъ за ней послѣдовать; вслѣдъ затѣмъ графъ услышалъ сверху слова:

"Я вамъ не доставлю удовольствія, madame, не уѣду".

Однимъ прыжкомъ взлетѣлъ графъ по ступенькамъ наверхъ и бросилъ испуганному французу свой сердитый отвѣтъ.

Они стояли другъ противъ друга, на весьма близкомъ разстояніи -- на маленькой площадкѣ было немного мѣста -- и вперили пылающіе взоры одинъ въ другого.

-- Здѣсь не такъ легко улизнуть, какъ въ саду замка, сказалъ графъ, и достаточно свѣтло, чтобы не ошибиться въ томъ, съ кѣмъ имѣешь дѣло.

-- Я не имѣю удовольствія понимать, что желаетъ сказать графъ, возразилъ маркизъ.

-- Можетъ быть я не достаточно хорошо выражаюсь по-французски, сожалѣю, что не могу говорить съ вами по-нѣмецки; но все-таки надѣюсь, что мы другъ друга поймемъ.

Съ этими словами онъ затворилъ двери и загородилъ ихъ собой, какъ-бы желая сдѣлать невозможнымъ для маркиза всякую попытку къ бѣгству.

Маркизъ понялъ эту обиду и кровь ударила ему въ голову.

-- Довольно, сказалъ онъ, вполнѣ довольно! вы мнѣ не откажете въ удовлетвореніи за нанесенную обиду.

-- Кавдинское ущелье готово, возразилъ графъ, отходя отъ двери, отворяя ее за кольцо и приглашая рукой карниза идти впередъ.

Маркизъ отступивъ назадъ.

-- Кавдинское ущелье готово, повторилъ графъ. Только одна дорога, потому что другая черезъ перила, восемьдесятъ футовъ отъ земли, вѣроятно, вамъ не по вкусу.

-- По этой второй дорогѣ вамъ конечно пришлось бы мнѣ сопутствовать, сказалъ маркизъ, дрожа отъ ярости.

-- Я въ этомъ сомнѣваюсь, отвѣчалъ графъ; развѣ вы не признаете, что я по крайней мѣрѣ втрое сильнѣе васъ.

-- Насиліе, на которое способенъ только нѣмецъ, прошепталъ маркизъ.

-- Давай Богъ, чтобы мы, нѣмцы, всегда выказывали такое насиліе! возразилъ графъ. Не церемоньтесь, вѣдь только первый шагъ дорого стоитъ.

-- Онъ будетъ стоить вашей жизни, сказалъ маркизъ, промелькнувъ мимо графа на лѣстницу.

-- Это мы увидимъ, замѣтилъ графъ съ презрительной улыбкой, и остановился, окидывая довольнымъ взоромъ маленькое пространство, какъ побѣдитель поле сраженія, безспорно выигранное; затѣмъ послѣдовалъ за маркизомъ внизъ, черезъ лѣсъ и догналъ общество почти что въ одно время съ нимъ, и нѣсколько минутъ раньше Гедвиги, которая шла дальней тропинкой и присоединилась къ обществу съ другой стороны.

Такимъ образомъ Гедвига, хотя и замѣтила черезъ нѣсколько времени присутствіе обоихъ, но не могла подозрѣвать о томъ, что произошло; лицо графа ни одной чертой не напоминало о сценѣ, которую онъ разыгралъ, лихорадочная же веселость, съ которой маркизъ вмѣшивался въ разговоры, была для нея вполнѣ понятна.

Кромѣ того ревностныя услуги различныхъ господъ, хлопотавшихъ вокругъ нея и предлагавшихъ свою помощь при каждомъ подъемѣ въ гору, не давали ей времени думать. Фонъ-Цейзель постоянно торопилъ общество, указывая на опасность, какой грозитъ горное облако, надвигавшееся изъ темнаго ущелья, говорилъ даже о грозѣ, которую сулитъ большое, бѣлое, окаймленное золотомъ облако и которая по всей вѣроятности застигнетъ общество еще на пути.

Смѣялись, шутили, показывали другъ передъ другомъ примѣры ловкости и проворства, перескакивая съ камня на камень, и въ самомъ пріятномъ расположеніи духа достигли площадки охотничьяго замка.

Здѣсь по распоряженію главнаго лѣсничаго, условившагося съ фонъ-Цейзелемъ, была устроена большая открытая бесѣдка изъ еловыхъ вѣтокъ, въ которой помѣщались столы, богато убранные всевозможными питьями и закусками; такой отдыхъ послѣ труднаго пути былъ для всѣхъ весьма пріятенъ. Солнце только-что спряталось за горы, но освѣщало еще зубцы замка, наконецъ покинуло и ихъ, обливъ пурпуромъ края бѣлаго облака; любуясь этой картиной, за чаемъ или за шампанскимъ, общество провело пріятные полчаса, пока повѣявшая изъ долинъ прохлада не напомнила о томъ, что пора домой.

Путь съ горы совершился правда быстрѣе, тѣмъ не менѣе уже стемнѣло, когда общество подошло къ замку Рода, а часъ спустя, когда оно прощалось съ принцемъ въ персидской комнатѣ, гдѣ еще разъ подавался чай и закуска, была совершенная ночь.

-- Ну, выдался денёкъ, сказалъ фонъ-Цейзель, входя въ свою комнату: трудный благополучный день. Его свѣтлость могъ привести въ отчаяніе хоть кого своимъ расположеніемъ духа; но она была божествена, и я такъ усталъ, что благодарю Бога, что день миновалъ: капризы его свѣтлости, длинноногіе англичане, наслажденіе природой, лѣсной воздухъ, сіяніе солнца, любовь, все! А завтра въ полдень на станцію для встрѣчи графини-матери, обѣдъ въ пять часовъ -- нечего сказать житье -- чтобы чортъ его побралъ! Довольно того, что "довлѣетъ дневи злоба его"; сегодня я больше ни на что неспособенъ, кромѣ спать.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

Фонъ-Цейзель, утомленный заботами и тревогами дня, заснулъ такъ крѣпко, что не слыхалъ суматохи, нарушившей послѣ полуночи глубокую тишину, въ которую былъ погруженъ замокъ; онъ не слыхалъ бѣготни, происходившей между замкомъ и кавалерскимъ флигелемъ, не слыхалъ шаговъ прислуги, бѣгавшей по корридору, шума, съ какимъ часъ позднѣе выкатили на дворъ три кареты изъ каретнаго сарая, пока наконецъ у дверей его комнаты не раздался стукъ, сначала тихо, а потомъ все громче и громче.

Передъ его постелью стоялъ со свѣчей въ рукѣ слуга и просилъ извиненія въ томъ, что ему пришлось разбудить господина фонъ-Цейзеля.

-- Что случилось, спросилъ кавалеръ, протирая заспанные глаза.

-- Французскіе господа уѣзжаютъ.

-- Что? какъ? вскричалъ кавалеръ, не вѣра своимъ ушамъ.

-- Господинъ Розель въ комнатѣ господина фонъ-Цейзеля и желаетъ переговорить съ господиномъ фонъ-Цейзелемъ.

Кавалеръ вскочилъ съ постели, накинулъ наскоро халатъ и вышелъ въ свою комнату, гдѣ нашелъ Розеля уже одѣтаго по дорожному.

-- Отъ имени маркиза и отъ моего собственнаго тысячу разъ извиняюсь, сказалъ Розель, но эта несносная политика, съ которой мы думали разъ и навсегда покончить, намъ не даетъ заслуженнаго нами покоя. Наше правительство полагаетъ, что не можетъ въ такое время обойтись безъ услугъ маркиза. Вчера маркизъ, по возвращеніи, нашелъ собственноручное письмо министра, въ которомъ тотъ умоляетъ его, изъ дружбы къ нему, снова выступить на тернистый путь дипломата и немедленно ѣхать на помощь Бенедетти въ Эмсъ. Маркизъ внѣ себя, но что прикажете дѣлать? Отвѣчать на такую просьбу "да", когда такъ весело проводишь время, весьма тяжело; сказать "нѣтъ", когда дѣло идетъ о благѣ Франціи, Германіи, цѣлаго міра еще тяжелѣе, мало того, невозможно. Маркизъ хотѣлъ сначала подождать до утра, но нетерпѣніе взяло верхъ, онъ хочетъ или, лучше сказать, онъ долженъ ѣхать тотчасъ-же, немедленно, и проситъ господина фонъ-Цейзеля дать лошадей подъ наши экипажи, само собой разумѣется только до Ротебюля, гдѣ мы возьмемъ почтовыхъ.

-- Его свѣтлость будетъ неутѣшенъ, сказалъ фонъ-Цейзель. Я сейчасъ прикажу его разбудить.

-- Умоляю васъ, перебилъ Розель.

-- На мою отвѣтственность, замѣтилъ кавалеръ.

-- Умоляю васъ, ни въ какомъ случаѣ не дѣлайте этого, продолжалъ Розель. Маркизъ никогда не проститъ себѣ этого. Вотъ въ этомъ письмѣ, которое я имѣю честь вручить вамъ, прося доставить его свѣтлости, по его пробужденіи, маркизъ благодаритъ его свѣтлость за неописанную доброту и твердо надѣется, что онъ въ состояніи будетъ, лично высказать эту благодарность, черезъ нѣсколько дней, когда это несносное дѣло счастливо уладится, какъ мы всѣ этого желаемъ, и онъ снова освободится. На возвратномъ пути мы во всякомъ случаѣ заѣдемъ въ милый Роде, хотя бы на одинъ часъ. Итакъ, до свиданія.

Розель протянулъ кавалеру руку, которую тотъ неохотно, взялъ.

Внезапный отъѣздъ, въ ночное время, безъ предувѣдомленія, безъ прощанья.... въ "Гофмаршалѣ Малортѣ" этотъ случай не былъ предвидѣвъ; кавалеръ былъ совсѣмъ разстроенъ.

-- Вы крайне изумили меня, сказалъ онъ, я право не знаю...

-- Наше распоряженіе уже сдѣлано, перебилъ Розель убѣдительнымъ тономъ; каждая минута....

-- Я отдамъ необходимыя приказанія, отвѣчалъ кавалеръ рѣшительно.

Четверть часа спустя стоялъ онъ на дворѣ возлѣ готовыхъ къ отъѣзду экипажей, къ которымъ теперь подошедъ маркизъ, вышедшій изъ замка.

Маркизъ былъ внѣ себя, что господина фонъ-Цейзеля побезпокоили. Это было совсѣмъ противъ его желаній, хотя ему поистинѣ пріятно высказать благодарность господину фонъЦейзелю за его любезность и лично попросить его передать почтительное привѣтствіе его свѣтлости и его супругѣ.

Маркизъ нѣсколько разъ пожалъ руку фонъ-Цейзелю и поспѣшно усѣлся въ карету; Розель медленнѣе послѣдовалъ за, нимъ. Занеся уже ногу на подножку, онъ наклонился къ кавалеру и сказалъ по-нѣмецки:

-- Мы надѣемся въ благодарность за ваше гостепріимство, ~ въ самомъ непродолжительномъ времени, имѣть возможность, прислать вамъ кровавый трофей, въ видѣ отплаты за Садову, который маркизъ думаетъ адресовать старому принцу и его молодой супругѣ, а я съ своей стороны адресую его вамъ, саксонскому офицеру.

Розель усѣлся рядомъ съ маркизомъ и всѣ три экипажа тронулись съ мѣста.

Цейзель сказалъ слугамъ, толпившимся вокругъ и дѣлавшимъ въ полголоса свои замѣчанія, что они могутъ теперь идти спать и самъ съ тою же цѣлью отправился въ свою комнату.

Но много времени прошло прежде чѣмъ сонъ сомкнулъ его глаза. Отъѣздъ маркиза, который до сихъ поръ былъ ему* непріятенъ лишь по отношенію къ принцу, принялъ, благодаря послѣднимъ словамъ Розеля, странный, двусмысленный, таинственный характеръ, и наводилъ его на размышленія. Что хотѣлъ сказать Розель этими словами, содержаніе и форма которыхъ такъ противорѣчили первому вѣжливому заявленію?

-- Кровавый трофей въ видѣ отплаты за Садову, адресованный принцу и мнѣ? Неужели дѣло дѣйствительно дойдетъ до войны? Ужъ не думаетъ ли онъ, что я буду радъ, если мы будемъ побиты? Конечно, въ тысячу восемьсотъ шестьдесятъ, шестомъ году я думалъ иначе: тогда всѣ мои симпатіи, какъ и всѣхъ насъ вообще, были, на сторонѣ французовъ; но я полагаю, что стоитъ провести два дня въ обществѣ этихъ господъ, чтобы основательно излечиться отъ своего пристрастія. Эти французскіе головорѣзы! Я не очень-то долюбливаю и графа, но онъ все-таки совсѣмъ другой человѣкъ; мнѣ надо будетъ на этихъ дняхъ подумать о его предложеніи; вѣдь никакъ нельзя будетъ остаться назади, если война дѣйствительно вспыхнетъ. Къ тому же старый господинъ фонъ-Фишбахъ ярый прусакъ, Адель конечно также заражена пруссофильствомъ, ей въ угоду я готовъ записаться въ казаки или татары, а пруссаки все-таки мнѣ поближе.

Политика была такимъ предметомъ, который дѣйствовалъ, при всѣхъ обстоятельствахъ, какъ усыпительный напитокъ на фонъ-Цейзеля, даже и тогда, когда этотъ напитокъ, какъ въ настоящемъ случаѣ, былъ сильно разбавленъ любовью. Фонъ-Цейзель заснулъ; во ему не суждено было долго спать.

-- Прошу прощенія, сказалъ слуга,-- стоявшій снова у кровати, на этотъ разъ безъ свѣчи, потому что заря уже занималась и первые лучи проникали сквозь оконныя занавѣски: но господинъ графъ желаетъ получить экипажъ для поѣздки на нынѣшній день въ Нейгофъ, а такъ какъ сегодня утромъ надо еще послать экипажи на станцію, на встрѣчу ея превосходительству, то надсмотрщикъ за экипажами не знаетъ какой можно дать, а шталмейстеръ присылаетъ спросить....

-- Берите что хотите, оставьте меня въ покоѣ, вскричалъ фонъ-Цейзель, пробужденный изъ небеснаго сновидѣнія, въ которомъ онъ подъ руку съ Аделью гулялъ по берегу ручья, гдѣ играли серебряныя рыбки, а по ту сторону берега стояли счастливые родители и господинъ фонъ-Фишбахъ полными пригоршнями забиралъ изъ передника своей жены серебряныхъ рыбокъ и бросалъ ихъ въ ручей, приговаривая: все это для васъ, будьте счастливы.

-- Ради самого неба оставьте меня въ покоѣ, сказалъ еще разъ фонъ-Цейзель и повернулся на другой бокъ.

Но не успѣлъ слуга выйти изъ комнаты, какъ кавалеръ уже сидѣлъ выпрямившись на своей кровати.

Какое однако странное совпаденіе обстоятельствъ! Въ два часа, то-есть тремя часами ранѣе, чѣмъ нужно, чтобы доѣхать черезъ Ротебюль на станцію желѣзной дороги, уѣзжаетъ маркизъ въ торопяхъ. Теперь въ три часа утра графъ отправляется въ Нейгофъ, куда онъ спокойно можетъ доѣхать въ полтора часа, чтобы провести тамъ цѣлый день, тотъ самый день, вечеромъ котораго должна пріѣхать его теща!

Что можетъ это означать, кромѣ дуэли?

Но оба господина еще вчера вечеромъ были такъ веселы, каждый на свой ладъ, во время закуски передъ охотничьимъ замкомъ и позднѣе, за чаемъ, и даже баронъ Нейгофъ, который до того времени не замѣчалъ Розеля, вступилъ съ нимъ въ бесѣду. Да, но это самое и было подозрительно; толковали объ условіяхъ, уговаривались; все это была подтасованная игра.

-- Которая до меня не касается, сказалъ кавалеръ; чортъ бы побралъ обоихъ за то, что они не даютъ спать честному человѣку.

Тутъ приведены были лошади и кавалеръ вскочилъ обѣими ногами съ кровати.

-- Неужели у графа уже былъ секундантъ? Развѣ долгъ Цейзеля не повелѣваетъ стоять въ борьбѣ за Рода-Штейнбургъ! Я бы могъ взять на себя Розеля и вышло бы partie-carrée! Стыдно графу, что онъ не подумалъ обо мнѣ! Но эти прусскіе аристократы любятъ лучше водиться другъ съ другомъ и не удостаиваютъ честнаго человѣка своимъ вниманіемъ!

На этотъ разъ фонъ-Цейзель не, легъ больше въ постель, такъ какъ чувствовалъ, что не заснетъ. Онъ закурилъ сигару и растянулся на диванѣ, чтобы на досугѣ обдумать эту странную исторію.

Въ то же самое время Германъ прохаживался по своей комнатѣ между чемоданами, которые онъ уже уложилъ вчера, какъ скоро узналъ, что графиня пріѣдетъ съ тайнымъ совѣтникомъ на слѣдующій день.

Онъ тотчасъ же порѣшилъ, что ихъ пріѣздъ и его отъѣздъ совершатся въ одинъ и тотъ же день и что онъ ни за что не согласится оставаться до дня рожденія принца.

Онъ счелъ нужнымъ лично сообщить о своемъ намѣреніи принцу; принцъ выслушалъ его очень немилостиво и очень немилостиво простился съ нимъ. Но Германъ не допустилъ себя этимъ сбить съ толку; онъ воспользовался тишиной и спокойствіемъ, которыя царствовали вчера въ замкѣ, чтобы никѣмъ незамѣченному, никѣмъ неудерживаемому и никѣмъ неотсылаемому, проложить свой одинокій путь.

Такъ прошелъ день, наступилъ вечеръ. Общество вернулось изъ охотничьяго замка; онъ слышалъ стукъ экипажей и окинулъ бѣглымъ взглядомъ освѣщенный факелами дворъ замка, когда общество, часомъ позднѣе, разъѣзжалось и въ глубинѣ души почувствовалъ благодарность за то, что у него ничего не было больше съ ними общаго, за то, что его оставляли спокойно въ его комнатѣ, какъ актера, отбывшаго свою роль и спокойно удаляющагося со сцены, въ то время, какъ шумъ еще царствуетъ на ней.

Завтра ему еще предстояло разыграть на этой сценѣ прощальную роль, жалкую роль, которая была бы для него совсѣмъ невыносима, еслибы онъ не утѣшалъ себя мыслью: это уже въ послѣдній разъ! Онъ совсѣмъ уложилъ свои вещи, привелъ въ порядокъ свои бумаги, написалъ письма. Среди этихъ занятій наступила ночь, тишина которой на этотъ разъ была такъ внезапно нарушена. Но Германъ не обращалъ вниманія на шумъ; такъ прошелъ часъ, два. Наконецъ онъ кончилъ; всталъ и подошелъ къ открытому окну. Заря чуть занималась на востокѣ, но все еще было тихо, ни одной птицы не слыхать было въ неподвижныхъ деревьяхъ. Какъ часто въ глубокой радости встрѣчалъ онъ день, въ который долженъ былъ выдасться наконецъ часъ, когда онъ могъ ее видѣть, съ ней говорить! Таже утренняя звѣзда, которая улыбалась ему; тѣже горы, смутныя очертанія которыхъ привыкли различать его зоркіе глаза; тѣже вершины, которыя пробуждались изъ глубокаго сна подъ дуновеніемъ, утренняго вѣтерка; тотъ же таинственный шопотъ и шелестъ, свойственные лишь ночи -- все было какъ и тогда, а вмѣстѣ съ тѣмъ все было иначе: то былъ другой совсѣмъ міръ.

На дворѣ происходила суматоха: готовили экипажъ для отъѣзда маркиза. Въ корридорѣ, который велъ въ комнату Германа, слышалась ходьба и движеніе, и въ настоящую минуту кто-то постучался къ нему въ двери.

На его изумленное "войдите" въ комнату проскользнулъ Розель.

-- Я увидѣлъ свѣтъ въ щель вашей двери, сказалъ Розель, и хотѣлъ попытаться на всякій случай лично проститься съ вами. Да, мой любезный другъ, -- я называю васъ такъ, хотя вы неособенно поощряли ту симпатію, которая влечетъ меня къ вамъ, но общій интересъ болѣе сильная связь, чѣмъ личныя симпатія -- да, мой любезный другъ, борьба, которую я вамъ предсказывалъ, начинается и начинается такъ, какъ я вамъ предсказывалъ. Наши господа собираются въ частности сломать другъ другу шею, послѣ чего, дастъ Богъ, исполнятъ это и въ большихъ размѣрахъ. Но древнее quidquid delirant reges не должно на этотъ разъ имѣть своихъ злополучныхъ послѣдствій: народы по сю и по ту сторону Рейна не будутъ терпѣть отъ безумія своихъ государей. Вы смотрите на меня съ изумленіемъ, любезный другъ; но развѣ я могу и вамъ также пустить пыль въ глаза, какъ я это сейчасъ сдѣлалъ милому Цейзелю, по приказанію маркиза; не могу же я вамъ также разсказывать о дипломатической миссіи, которая призываетъ маркиза въ Эмсъ? Я слишкомъ уважаю васъ для этого, и намъ слѣдуетъ употребить наши послѣднія минуты на болѣе важныя вещи. Да, моя другъ, троянская война загорается и мы будемъ сражаться въ одной сторонѣ. Мы знаемъ гдѣ обрѣтается святое изображеніе Паллады, изображеніе властительницы; какое намъ дѣло до прекрасной Елены, которую наши милые reges избрали какъ casus belli: Нашъ добрый, старый Менелай, у котораго на рукахъ очутилось разомъ два Париса, только, какъ кажется, настоящійто остается при немъ, между тѣмъ какъ ложный ночью, въ непогоду долженъ бѣжать изъ Спарты! Потѣха да и только, но мнѣ даже и смѣяться нѣтъ времени. Итакъ, до свиданія, мой другъ, мой товарищъ по оружію!

Розель исчезъ изъ комнаты. Германъ пристально поглядѣлъ ему вслѣдъ.

Что хотѣлъ сказать этотъ человѣкъ, съ его зловѣщими глазами? Было ли то порожденіе его болѣзненной фантазіи, которая самымъ простымъ вещамъ придавала причудливыя формы? Исказилъ ли онъ на свой собственный ладъ фактъ внезапнаго отъѣзда маркиза и сдѣлалъ изъ него загадку, которая быть можетъ была вовсе не такъ странна, если уловить нить, проходившую черезъ его безумныя рѣчи?

Да, да, рѣчи этого человѣка не заключали въ себѣ никакой загадки; напротивъ дѣло шло о разрѣшеніи вопроса: кто изъ двухъ долженъ уступить; графъ или маркизъ. Онъ думалъ, что графъ; но графъ былъ другого мнѣнія; онъ втянулъ маркиза въ споръ, принудилъ къ дуэли, что и привело къ цѣли, вынудивъ маркиза бѣжать. Подобныя средства похожи на графа.

И то, что случилось, было ли ей извѣстно, совершилось ли съ ея согласія?

Она обѣщала употребить свое вліяніе, чтобы понудить графа къ отъѣзду. Была ли она въ состояніи исполнить свое обѣщаніе? Отчего же нѣтъ? Развѣ графъ не уѣхалъ бы, еслибъ она его серьезно объ этомъ попросила? Серьезно! Да можетъ быть она и не просила его объ этомъ серьезно. Она не хотѣла его утратить, лучше втянуть въ борьбу, изъ которой, какъ изъ всякой другой, ея рыцарь выйдетъ побѣдителемъ! Вѣдь спасъ же онъ ее отъ разъяреннаго оленя, отчего же не спасти отъ учтиваго француза, который къ тому же нѣчто въ родѣ соперника, ила по крайней мѣрѣ легко могъ быть возведенъ въ соперники, еслибы это потребовалось для выигрыша дѣла.

Да, да, такъ оно и было, не могло быть иначе. Тщеславный французъ самъ напрашивался на роль Париса, и добрый, старый Менелай долженъ быть еще благодаренъ настоящему Парису за то, что онъ освободилъ его отъ ложнаго! И сегодня, можетъ быть черезъ нѣсколько часовъ, онъ уже вернется вы благодарностью, какъ побѣдитель, какъ герой!

-- И я долженъ при этомъ присутствовать, спокойно на все смотрѣть, даже пожалуй благодарить за то, что не потребовали моихъ услугъ въ этомъ деликатномъ дѣлѣ? Будь я проклятъ, если это сдѣлаю.

И вдругъ въ возбужденной до крайности душѣ Германа появилось непреклонное рѣшеніе не оставаться долѣе, несмотря ни на какія приличія, ни на какія соображенія; всякое приличіе, всякое соображеніе, которыя до сихъ поръ имѣли для него значеніе, сдѣлали бы его презрѣннымъ въ собственныхъ глазахъ. Что ему еще здѣсь дѣлать? Принца онъ предупреждалъ, умолялъ -- принцъ выслушалъ его немилостиво, непрошеннаго, назойливаго совѣтника, и простился съ нимъ вчера вечеромъ какъ съ слугой, которымъ недовольны.

Онъ говорилъ съ ней языкомъ друга -- она не вняла его рѣчамъ, отворотила отъ него свое сердце! Онъ дѣлалъ все, что могъ, ни передъ кѣмъ не остался въ долгу, всякій можетъ самъ въ этомъ убѣдиться.

Онъ снова сѣлъ за письменный столъ. Изъ писемъ, уже написанныхъ, нѣкоторыя пришлось переписать, одно было написано вновь: нѣсколько строкъ къ единственному человѣку, который съ самаго начала относился къ нему честно и вѣрно и съ которымъ разлука будетъ для него ощутительна.

На дворѣ снова поднялся шумъ и снова стихло; маркизъ и графъ уѣхали. Теперь наступила его очередь; ему слѣдовало уѣхать до восхода солнца надъ Роде, до восхода солнца надъ мѣстечкомъ, представлявшимся ему прежде раемъ, теперь же превратившемся для него въ адъ. Онъ еще разъ подошелъ къ окну.

Уже совсѣмъ почти разсвѣло; линія горъ ясно обозначалась на востокѣ; паркъ растилался въ полумракѣ подъ его ногами; тамъ и сямъ покачивался листъ отъ легкаго дуновенія утренняго вѣтерка; нѣсколько птицъ подали голосъ, какъ бы сквозь сонъ; затѣмъ все снова стихло. Тяжело было на сердцѣ молодого человѣка. Онъ послалъ свое привѣтствіе горамъ и тихому саду.

-- Я васъ такъ любилъ, сказалъ онъ про себя, и вы въ томъ неповинны; вы никогда не причиняли мнѣ горя, прощайте!

Фонъ-Цейзель все еще лежалъ растянувшись на диванѣ, перебирая странныя событія ночи въ своей озабоченной головѣ. Вдругъ услышалъ онъ на дворѣ, гдѣ уже съ четвертаго часа все стихло, снова стукъ подковъ, и подскочивъ къ окну, увидѣлъ всадника, выѣзжающаго въ ворота.

На этотъ разъ онъ не дожидался рокового донесенія слуги и позвонилъ такъ громко, что оборвалъ колокольчикъ и крикнулъ Іоганна, который уже шелъ къ нему:

-- Кто это тамъ сейчасъ уѣхалъ?

-- Господинъ докторъ, отвѣчалъ Іоганнъ, и вотъ письмо, которое господинъ докторъ далъ мнѣ, садясь на лошадь, для господина фонъ-Цейзеля.

Кавалеръ разорвалъ пакетъ и прочелъ:

"Прощайте, милый другъ! Я бы долженъ былъ сказать вамъ свое прости въ теченіи дня, но ужъ пусть случится это нѣсколькими часами раньше. Если я не попытался придти пожать еще разъ вашу руку, то это единственно для того, чтобы избавить и васъ и себя отъ прощанья. Вы скажете: это не отъѣздъ, это бѣгство. Говорите это, сколько хотите! Я не желаю ни въ чьихъ глазахъ казаться храбрѣе, чѣмъ я есть, менѣе же всего въ вашихъ глазахъ. Всякій человѣкъ долженъ сообразоваться во всемъ съ своими силами, -- моимъ силамъ наступилъ предѣлъ. Я сбрасываю съ себя тяжесть, которую не въ состояніи дольше нести. И сваливаете ее на меня, скажете вы? Нѣтъ, мой другъ, вы. ни за что не отвѣтите. Лично для васъ, я просто уѣхалъ, и этого довольно. Все остальное предоставьте мнѣ. Принцъ мнѣ не можетъ простить, но на это я иду. Мои вещи вы найдете въ моей комнатѣ. Потрудитесь выслать мнѣ ихъ въ Ганноверъ, куда я ѣду. Моего Гёте я оставляю; вамъ такъ нравилось это изданіе. Браунлака я оставлю въ "Золотой Насѣдкѣ"; я не прошу покровительства красивому, вѣрному животному; я знаю, что вы и безъ того о немъ позаботитесь. Еще разъ прощайте, милый, единственный другъ, и да будетъ для насъ ясно, когда мы снова встрѣтимся, что кто ставитъ свое счастье въ зависимость отъ личностей, тотъ преслѣдуетъ тѣнь, что мы можемъ найти удовлетвореніе единственно въ службѣ великому, всеобъемлющему, передъ которымъ намъ не придется стыдиться, если мы сами не представляемъ ничего великаго, ничего всеобъемлющаго".

-- Нужно быть ангеломъ, чтобы при этомъ не сдѣлаться чортомъ! вскричалъ кавалеръ, бросая письмо на столъ. Не достаетъ только того, чтобы и я самъ уѣхалъ! И кто можетъ осудить меня, если я это сдѣлаю раньше, чѣмъ меня выгонятъ! Его свѣтлость мнѣ никогда не проститъ этого; я долженъ былъ все видѣть, все предчувствовать и обо всемъ предупредить его свѣтлость. Святой Малортисъ, бывалъ ли когда-нибудь гофмаршалъ въ такой бѣдѣ! Какъ долженъ окончиться день, такъ начавшійся!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

Послѣ безпокойной ночи, сегодня на дворѣ замка и въ самомъ замкѣ царствовала тишина, зловѣщая по мнѣнію фонъ-Цейзеля.

Наступилъ часъ, когда ему необходимо было идти съ письмомъ Уріи, какъ онъ называлъ посланіе маркиза къ принцу, если желалъ спасти по крайней мѣрѣ приличія, обязавшія его сообщить прежде другихъ важную новость принцу.

Кавалеръ слишкомъ хорошо зналъ, хотя и не давалъ замѣчать, что обыкновенно все, что онъ ни сообщалъ принцу, извѣстно уже ему изъ другого источника.

Фонъ-Цейзелю часто бывало весьма непріятно это обстоятельство, главнымъ же образомъ потому, что источникъ, изъ котораго черпалъ принцъ свои новости, былъ зачастую весьма мутный. Но сегодня онъ былъ не прочь, чтобы Андрей Глейхъ взялъ на себя исполненіе его обязанностей.

Но сегодня Глейхъ какъ нарочно не спѣшилъ предупредитъ этого желанія, хотя зналъ о событіяхъ ночи раньше, чѣмъ фонъ-Цейзель вышелъ изъ своей комнаты: объ отъѣздѣ маркиза, графа и доктора. Послѣднему обстоятельству онъ не придавалъ особаго значенія; онъ слишкомъ долго лелѣялъ планы, имѣвшіе цѣлью удалить глубоко ненавистнаго человѣка изъ общества, принца, а потому не смѣлъ надѣяться, что онъ такъ дешево отъ него избавился. Онъ вѣдь былъ убѣжденъ, что всѣ толки доктора объ отъѣздѣ не что иное, какъ пустые разговоры, которые клонились лишь къ тому, чтобы заставить себя упрашивать остаться и вмѣстѣ съ тѣмъ выманить у принца побольше жалованья.

Но одновременный отъѣздъ маркиза и графа наводилъ его на размышленія. Темное предчувствіе, что между ними была связь, неудержимо овладѣла имъ, такъ какъ различныя замѣчанія, сказанныя вскользь принцемъ и его собственныя наблюденія привели его къ убѣжденію, что отношенія между двумя господами были отнюдь не дружелюбныя. Но настоящій смыслъ событія все-таки былъ для него не вполнѣ ясенъ и не могъ бытъ ясенъ, такъ какъ оба друга, Дитрихъ и Филиппъ, порѣшили не говорить никому ни слова о томъ, что происходило вчера въ саду.

Андрею Глейху одно было ясно, что какое бы значеніе ни имѣли великія новости сегодняшняго утра, онѣ не могли бытъ особенно пріятны для его повелителя, который безъ того послѣдніе дни былъ постоянно не въ духѣ. А такъ какъ онъ порывался правила не доводить до принца того, что могло быть ему особенно непріятно, если оно прямо его не касалось, и предоставлять это другимъ, то сегодня утромъ, почтительнѣйше здороваясь съ принцемъ, онъ скорчилъ жалобную мину и на вопросы принца отвѣчалъ, что онъ провелъ плохую ночь и заснулъ только около двухъ часовъ, почему и извиняется въ своемъ позднемъ приходѣ.

Принцъ немедленно сталъ настаивать, чтобы онъ опять легъ въ постель, но Глейхъ очень вѣжливо, но твердо отклонилъ это предложеніе. Съ позволенія его свѣтлости онъ подремлетъ съ часокъ въ передней на стулѣ.

И вотъ теперь сидѣлъ Глейхъ въ передней на стулѣ, но вовсе не дремалъ, а прислушивался къ шагамъ въ корридорѣ, желая узнать не идетъ ли фонъ-Цейзель, который долженъ былъ въ непродолжительномъ времени явиться съ рапортомъ къ его свѣтлости. И вотъ наконецъ послышались шаги кавалера; онъ заглянулъ въ дверь и спросилъ Глейха, который вскочилъ съ мѣста, какъ человѣкъ, пробудившійся отъ глубокаго утренняго сна: всталъ ли принцъ и не можетъ ли принять его, въ виду особенныхъ обстоятельствъ, немедленно.

Глейхъ сказалъ, что его свѣтлость уже всталъ и находится въ своемъ кабинетѣ, и что онъ спроситъ, можетъ ли войти фонъ-Цейзель.

-- Старикъ еще ничего не знаетъ, подумалъ фонъ-Цейзель, или не хочетъ знать; удовольствіе все сполна выпадетъ мнѣ на долю.

-- Его свѣтлость проситъ васъ войти, сказалъ Глейхъ.

Кавалеръ хотѣлъ спросить о томъ, какъ почивалъ его свѣтлость, но онъ еще никогда не пускался въ такія интимности съ всемогущимъ камердинеромъ и поэтому проглотилъ свой вопросъ, и съ бьющимся сердцемъ послѣдовалъ за Глейхомъ, который распахнулъ передъ нимъ дверь кабинета принца.

Принцъ сидѣлъ за письменнымъ столомъ, посреди прекрасной комнаты, въ окна которой виднѣлись горы, и обернулся къ входящему Цейзелю. Яркое утреннее солнце освѣтило при этомъ его лицо и оно показалось фонъ-Цейзелю такимъ блѣднымъ и измученнымъ, что его задача стала для него вдвое тяжелѣе и намѣреніе, до того лишь мелькнувшее въ его умѣ, не говорить болѣе того, что было крайне необходимо, вполнѣ утвердилось въ немъ.

Итакъ, онъ началъ возможно непринужденнымъ образомъ сообщать принцу, дружескимъ жестомъ пригласившему его сѣсть, свои новости, стараясь удержать эту непринужденность, несмотря на то, что видѣлъ, какъ физіономія принца переходила отъ изумленія къ смущенію, и отъ смущенія къ неудовольствію.

-- Я въ этомъ неповиненъ, подумалъ про себя кавалеръ, пусть отвѣчаютъ тѣ, кого это касается. Я не вижу причины отвѣчать за все своей шкурой.

И онъ мужественно продолжалъ сообщать событіи изумленному, смущенному и разсерженному принцу, держась одной фактической стороны и не пускаясь въ разсужденія; не упомянулъ о послѣднихъ двусмысленныхъ, но тѣмъ не менѣе ясныхъ, словахъ Розеля, ни единымъ словомъ не позволилъ себѣ намекнуть на подозрѣніе, которое перешло у него въ увѣренность, и наконецъ передалъ письмо маркиза.

Фонъ-Цейзель замѣтилъ, что руки принца сильно дрожала, когда онъ взялъ письмо и раскрылъ его и что онъ, прочитавъ первыя слова, отвернулся, безъ сомнѣнія для того, чтобы скрыть впечатлѣніе, производимое на него содержаніемъ письма.

Фонъ-Цейзель понялъ намѣреніе принца, отошелъ въ сторону и пристально сталъ глядѣть въ раскрытое окно, черезъ куртины сада на горы, залитыя яркимъ утреннимъ солнцемъ, дожидаясь пока его свѣтлость кончитъ чтеніе и заговоритъ съ нимъ.

Но фонъ-Цейзелю пришлось такъ долго созерцать горы, что подъ конецъ у него потемнѣло въ глазахъ и поднялся шумъ въ ушахъ. Онъ не могъ долѣе выдержать и рискуя быть нескромнымъ, повернулся къ принцу.

-- Великій Боже! вскричалъ фонъ-Цейзель.

Принцъ лежалъ, откинувшись въ своемъ рабочемъ креслѣ, блѣдный какъ смерть, съ искаженными чертами лица, съ закинутой назадъ головой; правая рука, изъ которой выпало письмо, безсильно повисла, между тѣмъ какъ лѣвая, сжатая въ кулакъ, судорожно прижималась къ сердцу; принцъ былъ въ обморокѣ или близокъ къ тому.

Цейзель бросился къ нему, но принцъ, вытянувъ обѣ руки, устранилъ его помощь и приподнялся съ невѣроятнымъ усиліемъ

-- Ничего, любезный Цейзель, сказалъ онъ, это судороги сердца, которыя послѣднее время особенно безпокоятъ меня Они скоро проходятъ. Глейхъ знаетъ какъ помочь горю; въ крайнемъ случаѣ нашъ докторъ всегда помогалъ мнѣ.

Докторъ? Великій Боже!

Фонъ-Цейзель рѣшилъ сообщить объ отъѣздѣ Германа послѣ всего, и такъ какъ здѣсь дѣло шло объ его другѣ и кромѣ того оговорки и недомолвки были совсѣмъ не у мѣста, то передать же дѣло въ возможно смягченной формѣ. Неужели онъ долженъ былъ нанести и это огорченіе принцу, котораго уже и безъ того такъ потрясло сдѣланное имъ донесеніе?

Это казалось невозможнымъ.

-- Докторъ Горстъ уѣхалъ сегодня рано утромъ, сказалъ онъ, я предполагаю....

Онъ хотѣлъ сказать: въ Гюнерфельдъ, но языкъ его не повернулся сказать положительную ложь, и онъ умолкъ въ смущеніи.

-- Что онъ не вернется, сказалъ принцъ съ улыбкой, которая больно отозвалась въ сердцѣ фонъ-Цейзеля. Ну, это меня не удивляетъ, онъ достаточно часто говорилъ мнѣ, что хочетъ уѣхать, и еще вчера я довольно недружелюбно разстался съ нимъ. Какъ ему было не уѣхать отсюда, когда онъ здѣсь былъ какъ на горячихъ угольяхъ.

Фонъ-Цейзель очень испугался. Принцъ проговорилъ эти слова такимъ страннымъ тономъ, какъ будто онъ разговаривалъ не съ нимъ, а съ самимъ собою, и фонъ-Цейзель ожидалъ каждую минуту услышать такія вещи, которыя слышать ему не подобало, и твердо рѣшился не слушать ихъ; но принцъ покончилъ эту тяжелую сцену и, принимая свой обычный тонъ, сказалъ:

-- Очень благодаренъ вамъ, любезный Цейзель, и если вамъ нечего больше мнѣ сообщить....

Кавалеръ хотѣлъ сказать, что ему еще многое слѣдуетъ сообщить, но онъ былъ такъ смущенъ, что не могъ на это рѣшиться и очутился въ корридорѣ, самъ не замѣтивъ какъ туда попалъ. Здѣсь сознаніе вернулось къ нему. Ему пришло на мысль, что недостойно Оскара фонъ-Цейзеля, изъ одной боязни жесткости принца, разыгрывать роль невѣдущаго и нѣмого; что его обязанностью было, при такихъ обстоятельствахъ, не оставлять принца, котораго онъ такъ любилъ и уважалъ, на произволъ судьбы; что ему по крайней мѣрѣ слѣдовало спросить: если его свѣтлость нуждается въ службѣ вѣрнаго и вполнѣ преданнаго человѣка, то можетъ разсчитывать на Оскара фонъ-Цейзеля.

Онъ уже хотѣлъ вернуться, но зналъ, что застанетъ теперь у своего милостиваго господина Глейха, который мимо его прошмыгнулъ въ его комнату, и сказалъ себѣ, что принцу въ настоящую минуту нужны услуги болѣе опытныхъ людей, чѣмъ Оскаръ фонъ-Цейзель.

Тѣмъ не менѣе, въ его настроеніи ему казалось невозможнымъ предоставить дѣла самимъ себѣ. И вдругъ пришла ему мысль, указавшая на исходъ изъ этого лабиринта.

-- Что же она за жена, сказалъ онъ про себя, если не придетъ на помощь въ такую минуту!

И фонъ-Цейзель отправился просить Гедвигу немедленно, по весьма важному дѣлу, принять его.

Гедвигѣ пришлось сегодня утромъ много разъ звонить, прежде чѣмъ Мета рѣшилась придти на ея зовъ. Дѣвушка была въ байтомъ горѣ и заботѣ. Ея смѣлая ложь, что въ саду была не она, и что слѣдовательно дама, которую Дитрихъ и Филипа видѣли съ маркизомъ, была другая, лежала пудовой гирей у ней на душѣ, какъ она себя ни увѣряла, что должна была себя выручить, если только представлялась возможность; что она вовсе не говорила, что эта дама была госпожа Гедвига, а что да если и сказала, то кто же осмѣлится укорить въ этомъ ея госпожу.

Но въ тоже время раскаивающійся Филиппъ, желая загладить свою несправедливость, сообщилъ ей, какъ его господинъ встрѣтилъ господина маркиза въ саду и повидимому очень хорошо узналъ, это была дама, и что онъ, съ своей стороны, только желаетъ, чтобы эта исторія обошлась благополучно какъ ли маркиза, такъ и для извѣстной дамы, потому что его господа шутить не любитъ, особенно же въ подобныхъ вещахъ.

При этомъ извѣстіи сердце Меты забилось и она обѣщала принести въ жертву своему ангелу-хранителю шелковое платье, подаренное ей графомъ, если онъ милостиво выручитъ ее и бѣды и не дастъ разразиться удару надъ ея головой.

Въ такомъ-то разстроенномъ состояніи духа провела она вчерашній день и вздохнула легко, когда онъ миновалъ благополучно, и поставила себѣ въ большую заслугу, что не исполнила обѣщанія, даннаго Баптисту, встрѣтиться съ нимъ свои вечеромъ.

Каково же было ея отчаяніе, когда Дитрихъ сегодня утромъ, очень рано, подскочилъ на цыпочкахъ къ ней въ корридорѣ и со страхомъ прошепталъ ей на ухо: маркизъ ночью уѣхалъ, господинъ графъ тоже, и Филиппъ, провожавшій своего господина, сказалъ ему, когда онъ помогалъ запрягать, передъ самымъ отъѣздомъ: теперь господину маркизу придется плохо; еслибы господинъ графъ мнѣ десять разъ повторилъ, что онъ ѣдетъ въ гости къ барону, онъ, Филиппъ, понимаетъ кое-что въ этомъ дѣлѣ и готовъ поручиться головой, что не пройдетъ дня, какъ у маркиза между ребрами будетъ сидѣть пуля, но что его прогонятъ, если онъ объ этомъ будетъ болтать; но Дитриху-то ужъ онъ скажетъ и Дитрихъ долженъ сказать Метѣ, чтобы она, ради самого неба, ни словечкомъ не проговорилась объ этой исторіи, потому что одного слова достаточно, чтобы ихъ всѣхъ послать къ чорту.

Съ этими словами Дитрихъ исчезъ, а Мета бросилась на стулъ, намѣреваясь повидимому выплакать свои хорошенькіе черные глазки.

-- Ахъ, какіе эти мужчины! Право, съ ними нельзя имѣть ровно никакого дѣла! Ну, когда она говорила, что это была ея госпожа? Она сказала, что то была другая, а не она; мало ли другихъ на свѣтѣ, неужели на свѣтѣ только и существуетъ, что ея госпожа? О, это просто позорно! И если теперь графъ убьетъ маркиза, за то что маркизъ имѣлъ любовное свиданіе съ госпожей Гедвигой, то исходъ могъ быть только одинъ: все должно открыться, что не госпожа Гедвига, а она сама была въ саду, и Боже ты мой милостивый! что же изъ всего этого должно выйти! рыдала Мета.

Черезъ нѣсколько времени, она настолько овладѣла собой, что догадалась по крайней мѣрѣ освѣдомиться о справедливости того, что ей сообщилъ Дитрихъ, и вскорѣ убѣдилась, что все сказанное имъ была правда. Маркизъ уѣхалъ, графъ уѣхалъ, и что Метѣ казалось страшнѣе всего -- люди, съ которыми она объ этомъ говорила, всѣ дѣлали такія значительныя физіономіи, пожимали плечами и приговаривали: Богъ вѣсть, чѣмъ еще это кончится, и вели тому подобныя страшныя рѣчи, отъ которыхъ сердце ея сильно билось подъ узкимъ корсетомъ.

Она снова вернулась на свой постъ въ корридоръ, поплакала съ часовъ, помолилась святымъ угодникамъ, попеняла на отвратительный родъ мужской и вся вздрогнула, когда вдругъ раздался звонокъ изъ покоевъ ея госпожи; одну минуту она думала, не лучше ли будетъ, если она выбросится въ открытое окошко, у котораго она сидѣла, но затѣмъ заблагоразсудила послѣдовать роковому призыву и вошла_въ комнату своей госпожи.

-- Что съ тобой мое дитя? спросила Гедвига.

Одного взгляда было ей достаточно, чтобы замѣтить, что Мета только-что плакала.

-- Ты вѣрно опять поссорилась съ Дитрихомъ? продолжала она. Тебѣ право слѣдуетъ придти къ какому-нибудь рѣшенію; я не хочу тебѣ ни совѣтовать, ни отсовѣтовать; ты знаешь, какого я мнѣнія о Дитрихѣ, и у тебя было достаточно времени, чтобы отдать себѣ отчетъ въ своихъ чувствахъ. Если ты не можешь съ нимъ разстаться, то скажи смѣло: да! и я переговорю съ твоимъ отцемъ, хотя теперь онъ еще болѣе вооруженъ противъ Дитриха.

Съ каждымъ словомъ Гедвиги слезы Мети текли обильнѣе.

Ну не скверно ли было съ ея стороны дѣлать такія непріятности такой доброй госпожѣ.... конечно противъ воли! Она конечно ничего дурного на умѣ не имѣла, а бѣда все-таки произошла.

-- Ахъ, сударыня! рыдала она.

-- Еще разъ: рѣшись на что-нибудь! сказала Гедвига. А теперь я хотѣла спросить, отчего сегодня ночью былъ такой шумъ въ замкѣ? Не случилось ли чего-нибудь?

-- Ахъ, сударыня! Маркизъ уѣхалъ! вскричала Мета.

Гедвига вздрогнула, но затѣмъ улыбка показалась на ея устахъ. Итакъ, онъ пунктуально исполнилъ ея приказаніе, даже слишкомъ пунктуально, какъ кажется.

Она подошла къ окну. Что сказалъ на это принцъ? Вѣдь этотъ поспѣшный отъѣздъ трудно было мотивировать. Несмотря на все она предполагала въ немъ больше мягкости чувствъ, больше деликатности.

Гедвига на минуту совершенно позабыла о присутствіи Мети и повернулась къ ней лишь тогда, когда опять послышались рыданія дѣвушки.

-- Послушай, о чемъ же ты плачешь, Мета? спросила она.

-- Милая, добрая, хорошая барыня, заговорила Мета, ломая руки: я право совершенно невинна; я хотѣла только подразнить Дитриха за то, что онъ такой ревнивый и уже надоѣдалъ мнѣ съ графскимъ Филиппомъ, и я просто только шутила и съ нимъ и съ Баптистомъ, котораго я совсѣмъ терпѣть не могла. И какъ могла я думать, что встрѣчу самого господина маркиза и что господинъ графъ придетъ въ садъ въ то же самое время, и все это такъ случится.

-- Но что же случилось? спросила Гедвига, у которой при послѣднихъ словахъ забилось сердце.

Но прошло не мало времени, прежде чѣмъ она цѣлымъ рядомъ вопросовъ добилась отъ Меты признанія о томъ, какъ она свѣтренничала, да и тогда ей все еще не было ясно, какое отношеніе все это имѣетъ лично къ ней, пока, наконецъ, Мета, видя, что госпожа ея никакъ не понимаетъ въ чемъ дѣло, заливаясь горючими слезами прошептала, что она имѣетъ причины предполагать, что маркизъ принялъ ее за ея госпожу, потому что называлъ ее "сударыня" и цѣловалъ у ней руки, а господинъ графъ, котораго она не видала въ саду, хотя онъ должно быть тамъ былъ, также принялъ ее за госпожу Гедвигу, о чемъ ей сказалъ Дитрихъ; и, еслибы она только могла подозрѣвать, что случится нѣчто подобное, то скорѣе сама призналась бы, что это она была, и что если госпожа Гедвига теперь прогонитъ ее и сдѣлаетъ на всю жизнь несчастной, то конечно, она заслужила это жестокое наказаніе.

Мета бросилась на колѣни и ловила руки Гедвиги и подолъ ея платья, но Гедвига приказала ей встать и выйти вонъ изъ комнаты. Она достаточно наслушалась и желаетъ остаться одна.

Итакъ, вотъ причина, по которой маркизъ былъ такъ нахаленъ! Онъ считалъ себя въ правѣ отнестись къ ней, какъ жъ потерянной женщинѣ; дозоръ, о позоръ! И графъ повѣрилъ такому безумному предположенію; онъ счелъ ее способной на такое постыдное дѣло! Позоръ, о позоръ! И несмотря на то, онъ все-таки бросилъ перчатку за потерянную женщину? Нѣтъ, же за нее, но за честь дома, за честь старика, который -- какъ бы не былъ враждебно къ нему настроенъ -- не долженъ называть супругой потерянную женщину! Это было самой горькой каплей въ отравленной и позорной чашѣ!

Гедвига заскрежетала зубами и рванула длинныя косы, которыя упали въ ней на колѣни, пока она сидѣла нагнувшись.

Дѣтскія выходки! У тебя было достаточно времени, чтобы принять какое-нибудь рѣшеніе! То, что справедливо для той бѣдной дѣвочки, то справедливо также и для тебя! Но къ чему я все это терплю? Только потому, что не хочу сознаться въ громадной ошибкѣ, потому что въ здравомъ умѣ соглашаюсь быть рабой слова, даннаго мной въ часъ безумія, между тѣмъ какъ онъ давно нарушилъ свое слово, которое должно быть для него не менѣе свято. Да, онъ нарушилъ его, сердцемъ, волей, взглядами, миной, тысячу разъ нарушилъ, а мнѣ все еще нужно подтвержденій!

Такъ сидѣла она, погруженная въ ужасныя мысли, недвижимая, пока Мета не принесла ей записки отъ фонъ-Цейзеля.

-- Милости просимъ! сказала Гедвига. Быть можетъ, его присылаетъ принцъ, подумала она; быть можетъ, онъ присылаете мнѣ разводную.

Но Цейзель не принесъ никакого письма, когда вскорѣ затѣмъ вошелъ къ Гедвигѣ. Онъ пришелъ лишь затѣмъ, чтобы сообщить о своемъ безпокойствѣ на счетъ принца, котораго повидимому весьма потрясло извѣстіе объ отъѣздѣ маркиза, несмотря на то, что онъ не могъ подозрѣвать о настоящей связи; да и самъ онъ лишь догадывается объ ней по весьма неопредѣленнымъ признакамъ, и теперь желалъ бы повергнуть все это на здравое обсужденіе госпожи Гедвиги.

Фонъ-Цейзель разсказалъ о томъ, что ему сообщилъ Розель ночью, и какъ ему казалось неправдоподобной дипломатическая миссія маркиза, а сегодня утромъ сдѣлалась и вовсе сомнительной, послѣ того, какъ онъ узналъ отъ гоффурьера Портса, что вчера вечеромъ какъ разъ не получалось вовсе никакихъ писемъ, которыя могли бы передать маркизу приказъ его правительства.

Затѣмъ онъ заговорилъ о странномъ сообщеніи Розела: кровавый трофей въ отплату за Садову, который маркизъ адресуетъ принцу, а Розель фонъ-Цейзелю; затѣмъ внезапный отъѣздъ графа въ барону, то-есть къ тому самому человѣку, къ которому графъ долженъ былъ обратиться въ случаѣ дуэли.

-- Все это, какъ я уже сказалъ, одно только предположеніе, продолжалъ фонъ-Цейзель; возможно, что дипломатическая миссія маркиза вовсе не выдумка, что графъ, Богъ вѣсть по какимъ причинамъ, нашелъ, что три часа утра самое удобное время для визита. Но когда я подумаю, въ какомъ страшномъ волненіи находился графъ всѣ эти дни вслѣдствіе политическихъ событій, когда я вспомню достаточно очевидное неудовольствіе, какое возбуждало въ немъ присутствіе французскихъ гостей,-- знаменательныя извѣстія еще вчера были напечатаны въ газетахъ касательно по истинѣ безумнаго, поведенія французской палаты -- какъ легко одной искрѣ было зажечь весь этотъ порохъ! Извините за это банальное выраженіе, но голова моя не свѣжа послѣ плохо проведенной ночи, а на сердцѣ щемитъ, когда я подумаю, что благодаря этой злополучной политикѣ расторгнутъ кружокъ, для котораго начиналась прекрасная -- я могу даже сказать идеально прекрасная -- жизнь; и ко всему этому надо же, чтобы нашъ превосходный другъ поступилъ самымъ страннымъ образомъ, исчезъ среди ночи, не распрощавшись оффиціально и этимъ самымъ поставилъ меня въ самое неудобное, самое тяжелое положеніе.

Германъ уѣхалъ; еще и это во всему остальному. Это было слишкомъ!

Гедвига опустила голову, чтобы скрыть слезы, навернувшіяся у нея на глазахъ, но тотчасъ же сдѣлала надъ собою усиліе.

-- И вы полагаете, что отъѣздъ доктора Горста находится въ связи съ тѣмъ обстоятельствомъ, о которомъ вы только-что говорили? спросила она глухимъ голосомъ.

-- Одну минуту я такъ предполагалъ, возразилъ кавалеръ; если дѣло идетъ о дуэли -- а мнѣ кажется, что также и вы склоняетесь къ этому предположенію -- то врачъ совершенно необходимъ, а всего ближе было обратиться къ нашему доктору. Кромѣ того я узналъ отъ своего слуги, что сегодня ночью Розель, разставшись со мной, отправился къ Горсту и долгое время съ нимъ бесѣдовалъ. Но по зрѣломъ размышленіи, а вернулся къ моему первому предположенію. Во-первыхъ, я твердо увѣренъ, что онъ написалъ бы мнѣ, еслибы это было такъ; затѣмъ -- и это самое существенное -- мнѣ всегда казалось, что графъ и Горстъ не особенно симпатизируютъ другъ другу, и я полагаю, что знаю причину; но вы сочтете меня за сплетника, если я буду продолжать, и за льстеца, если я скажу, что при томъ безграничномъ уваженіи, которое я къ вамъ питаю, для меня совершенно невозможно сохранить что-либо въ тайнѣ отъ васъ.

-- О какой тайнѣ говорите вы? спросила Гедвига.

-- Я хотѣлъ сказать, продолжалъ кавалеръ, что полагаю, что мнѣ извѣстна причина, которая такъ отуманила свѣтлый умъ нашего друга, что онъ безцеремонно покинулъ нашъ дворъ, и эта же самая причина не дозволитъ, по всей вѣроятности, графу обратиться въ настоящемъ случаѣ въ Горсту. Словомъ, я полагаю, что графиня произвела глубокое впечатлѣніе на скрытное, но тѣмъ не менѣе весьма мягкое сердце нашего друга; но я конечно сообщаю вамъ о томъ, что ваша проницательность давно уже сдѣлала для васъ яснымъ.

-- Вовсе нѣтъ, сказала Гедвига, я объ этомъ совсѣмъ не думала; но случалось ли доктору Горсту прежде, или въ томъ письмѣ, о которомъ вы говорите, намекать объ этомъ обстоятельствѣ?

-- Доктору Горсту, этому скрытнѣйшему изъ людей! вскричалъ кавалеръ.

-- Не можете ли вы показать мнѣ его письмо? спросила Гедвига.

-- Вотъ оно, отвѣчалъ фонъ-Цейзель; а нѣсколько разъ перечелъ его, но оно все-таки осталось бы для меня не вполнѣ яснымъ, еслибы.... но прошу васъ!

Гедвигѣ письмо вовсе не показалось неяснымъ, но когда юна дочитала до конца, то строчки запрыгали у нея передъ глазами, изъ которыхъ неудержимо полились слезы.

-- Не правда ли, замѣтилъ фонъ-Цейзель, здѣсь возможно только одно объясненіе. Только любовь могла побудить этого вообще спокойнаго, безстрастнаго человѣка къ такому неразумному поступку.

Фонъ-Цейзель продолжалъ:

-- Примите къ тому же во вниманіе то обстоятельство, что графиня-мать должна сегодня прибыть съ тайнымъ совѣтникомъ. Должно сознаться, что для Горста это была обида, потому что онъ такъ надолго отложилъ свой отъѣздъ единственно только дня графини, уступая просьбамъ принца и настояніямъ самой графини; всякій другой врачъ принялъ бы это за обиду, не чувствуя даже никакого сердечнаго влеченія къ своей паціенткѣ. Графиня ни въ какомъ отношеніи не виновата въ этомъ случаѣ, какъ въ большинствѣ другихъ, она исполняетъ слѣпо желанія графа; но вѣдь неудобно обращаться въ такомъ важномъ дѣлѣ, какъ дуэль, къ человѣку, отъѣзду котораго способствовалъ. И мнѣ приходится думать, что его свѣтлость, которому, по обязанности, я сообщилъ объ отчаянномъ шагѣ Горста, поймаетъ вещи не иначе.

Кавалеръ умолкъ.

Гедвига сидѣла съ судорожно сжатыми губами и неподвижными глазами. Наконецъ она произнесла:

-- Какого же рода вліяніе я могу оказать при этихъ обстоятельствахъ на принца?

-- Я полагаю, что вы окажете безконечное благодѣяніе всѣмъ намъ и особенно его свѣтлости, если подготовите его свѣтлость къ возможности столкновенія между маркизомъ и графомъ, вы въ томъ случаѣ, если его свѣтлость -- что мнѣ кажется весьма вѣроятнымъ -- имѣетъ предчувствіе о настоящемъ положеніи дѣла -- письмо маркиза должно заключать указанія на это, иначе я не могу себѣ объяснить испуга его свѣтлости -- помочь ему въ этомъ тяжеломъ испытаніи, что вы одни въ состояніи сдѣлать.

-- Благодарю васъ, сказала Гедвига.

-- Благодарю и я васъ, отвѣчалъ кавалеръ, вставая и цѣлуя руку Гедвигѣ. Вы уже такъ часто были нашимъ добрымъ геніемъ, будьте имъ на этотъ разъ, какъ и на будущее время!

Кавалеръ ушелъ.

Гедвига посмотрѣла ему вслѣдъ съ грустной улыбкой.

-- Да, сказала она, добрый геній! Такъ называлъ меня старикъ тысячу разъ, но добрыхъ геніевъ не существуетъ, а есть только злые люди.

Она ходила въ страшномъ волненіи взадъ и впередъ по комнатѣ.

-- Злые люди и слабые люди -- не знаю которые хуже. Сбросить ношу, которую не въ силахъ дольше нести! Сколько же времени тому назадъ я-то должна была сбросить свою ношу! Какъ легко было бы исполнить это тому человѣку! Но онъ дѣйствуетъ твердо, рѣшительно, непреклонно, онъ остается себѣ вѣренъ: впередъ, впередъ! Нѣтъ пощады никому, впередъ! Втоптать въ грязь того, кто смѣетъ сопротивляться! А мы, мы боязливо уступаемъ ему дорогу, какъ тотъ и сдѣлалъ, или преклоняемся передъ нимъ, господиномъ. Да, да, онъ господинъ, теперь, какъ и всегда, потому что умѣетъ создать себѣ положеніе, какое ему требуется. Если я не хочу быть его любовницей, то пусть же я буду потерянной женщиной, легкой добычей всякаго, кто протянетъ во мнѣ руку! И онъ могъ этому повѣрить, онъ также! Нѣтъ, онъ этого не могъ сдѣлать, но онъ могъ допустить, чтобы другіе этому вѣрили, своимъ бѣгствомъ онъ подалъ хорошій примѣръ; бросить ту, которая все равно потеряна для него -- это онъ могъ сдѣлать, въ этомъ состояло все его мужество!

-- И я погибла въ его глазахъ, въ глазахъ старика, въ глазахъ всего свѣта, когда мнѣ отбитъ только сказать одно слово, чтобы возвыситься надъ этимъ сквернымъ положеніемъ, подобно колосьямъ Іосифа, передъ которыми преклонялись колосья другихъ братьевъ! Кто можетъ упрекнуть меня, если я произнесу это слово! Развѣ они не преслѣдовали, не травили меня, какъ дикаго звѣря въ лѣсу, которому нѣтъ спасенія, между тѣмъ какъ этотъ гордый замокъ, все, все могло быть моимъ и для этого стоитъ мнѣ лишь мигнуть глазомъ! Онъ, господинъ! Пустъ же поучится преклоняться передъ госпожей!

-- Я не могу нести ига господства. Прекрасно! но и иго обруганной служанки точно также мнѣ не къ лицу. Должна ли я ждать, чтобы меня выгнали, какъ Агарь? Она должна была ждать, она лишила себя права уйти, когда захочетъ, какъ и я должна была бы остаться, еслибы пустыня ждала не меня одну, еслибы за мной должны были слѣдовать по горячему песку пустыни нѣжныя, непривычныя ноги любимаго ребенка. Но я, съ моимъ чистымъ какъ вода сердцемъ, столь же свободная тѣломъ, какъ и духомъ, я могу подняться въ воздухѣ, какъ соколъ и воспользуюсь своими соколиными крыльями!

Она позвонила и сказала Метѣ, которая вошла съ заплаканными глазами, чтобы доложили его свѣтлости, что она желаетъ говорить съ нимъ немедленно.

Мета вернулась черезъ нѣсколько минутъ:

-- Его свѣтлость съ часъ уже, какъ уѣхалъ въ охотничій замокъ, говоритъ Глейхъ. Вели сейчасъ-же заложить для меня лошадей, сейчасъ-же.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.

Принцъ, который съ полчаса тому назадъ пріѣхалъ, ходилъ въ тѣнистомъ саду главнаго лѣсничаго. Онъ долго говорилъ голосомъ, дрожавшимъ отъ страсти и неоднократно заглушаемымъ слезами, между тѣмъ какъ его спутникъ внимательно слушалъ его съ поникшей головой. Наконецъ принцъ замолчалъ, а спутникъ, устремивъ свои все еще ясные голубые глаза на блѣдное лицо принца, сказалъ:

-- Ваша свѣтлость....

-- Прошу тебя не называй меня такъ; я пришелъ къ старому другу, къ товарищу моей юности; я хочу услышать человѣческій голосъ, голосъ человѣка, который, я знаю, меня любитъ. Представь себѣ, что мы на пятьдесятъ лѣтъ моложе.

-- Еслибы только можно было себѣ это представить, сказалъ старикъ, съ меланхолической улыбкой. Но ваша свѣтлость.-- или, если хочешь, Эрихъ....

-- Вотъ такъ хорошо, сказалъ принцъ.

-- Какъ тебѣ угодно, повторилъ старикъ. Ахъ, еслибы я могъ также легко исполнить всякое твое желаніе! Но странная вещь эти желанія. Сколько разъ ты упрекалъ меня, что у меня ихъ совсѣмъ нѣтъ и что ты можешь такъ мало для меня сдѣлать. Но я не хочу хвалиться, можетъ быть кровь моя не такъ, горяча, какъ у другихъ людей, или, быть можетъ, лѣсной воздухъ, въ которомъ я родился и выросъ, такъ охладилъ ее, но я могу себя лишь поздравить съ этимъ. Очень возможно, что я не знавалъ многихъ радостей, выпадающихъ на долю другимъ людямъ, но за то не знавалъ и многихъ заботъ, отъ которыхъ, я видѣлъ, страдали другіе; и такимъ образомъ я одинокій состарѣлся въ моемъ одинокомъ лѣсу, не подаривъ ни однимъ вздохомъ утраченную молодость, а теперь, вотъ уже нѣсколько лѣтъ, я боленъ неизлечимой болѣзнью, но не зову смерть. Такой человѣкъ быть можетъ совсѣмъ неспособенъ подать совѣта въ такомъ дѣлѣ, какъ настоящее, или во всякомъ случаѣ можно заранѣе знать, какого рода будетъ его совѣтъ. Онъ будетъ проповѣдывать тоже, что и всегда: предоставлять вещи ихъ теченію, когда не можешь ихъ задержать; онъ будетъ проповѣдывать самоотреченіе. И еслибъ я этого не сдѣлалъ, то развѣ мои, сѣдые волосы, моя согбенная фигура не сказали бы того же самаго, только еще выразительнѣе, чѣмъ мой голосъ? Ты говоришь, что не можешь отъ нея оторваться, но подумай, что ты отрываешься отъ того, что тебѣ никогда не могло принадлежать и не принадлежало въ дѣйствительности. Тебѣ было шестьдесятъ, два года, когда ты избралъ ее въ супруги, ей шестнадцать. Что общаго между шестнадцатью и шестьюдесятью? Также мало, какъ между бодрой жизнью дня и сновидѣніемъ ночи и даже менѣе, потому что сновидѣніе можетъ сопровождать насъ, и днемъ, а сновидѣніе вашей юности невозвратно отлетѣло, и я не говорю, что твое княжеское достоинство и все, что съ нимъ связано, можетъ уровнять разницу лѣтъ въ глазахъ молодой дамы. Будь это такъ, она была бы вдвойнѣ и втройнѣ недостойна быть супругой Эриха фонъ-Рода. Но ты самъ говоришь, она слишкомъ чистая, возвышенная натура, чтобы допустить себя ослѣпить очарованіемъ власти. Прекрасно, предоставь полную свободу этой чистой натурѣ; не говори да, тамъ гдѣ она говоритъ нѣтъ, тамъ гдѣ -- я долженъ это высказать -- она принуждена говорить нѣтъ, если она дѣйствительно чистая, возвышенная натура. Да Эрихъ, это такъ: природа противъ тебя. Юна не наградила ребенкомъ эту позднюю страсти

Яркая краска залила блѣдное лицо принца.

-- Ты не все знаешь, Герардъ, сказалъ онъ.

-- Значитъ, ты не все мнѣ сказалъ, возразилъ оберфорстмейстеръ.

-- Нѣтъ, нѣтъ, вскричалъ принцъ, я тебѣ не все сказалъ. Я долженъ это сдѣлать, потому что вижу, что ты меня не понимаешь. Она никогда не была моею, Герардъ, я никогда не цѣловалъ ея руки иначе, какъ отецъ у своей дочери.

-- Я могу это только хвалить, замѣтилъ оберфорстмейстеръ.

-- Я не заслуживаю этой похвалы, отвѣчалъ принцъ. Я дѣйствовалъ не по доброй волѣ; я былъ рабомъ слова, которое далъ ей въ то время, въ безумномъ порывѣ страсти, не знавшей границъ, въ надеждѣ, что она сама, какъ скоро пойметъ, какъ велика моя любовь, сама возвратитъ мнѣ мое слово; изъ боязни вполнѣ потерять ее, если я не удовольствуюсь малымъ. Ахъ, Герардъ, ты самъ говоришь, что не знавалъ любви. Ты не знаешь, какъ я тогда страдалъ, какъ а страдалъ послѣ того и какъ я теперь страдаю....

Онъ бросился на грудь въ другу и зарыдалъ какъ ребенокъ. Оберфорстмейстеръ былъ глубоко тронутъ.

-- Бѣдный другъ, сказалъ онъ, такъ вотъ каковы твои дѣла! Да, теперь я понимаю многое, чего прежде не понималъ. Но другъ и принцъ, рискуя заслужить твою немилость, я повторю то, что уже мнѣ раньше подсказывалъ внутренній голосъ. Эрихъ! Что было бы, еслибы она была дѣйствительно твоей дочерью, такой величавой, прекрасной, доброй дочерью, развѣ ты не чувствовалъ бы себя счастливымъ? Развѣ въ любви къ такому ребенку для тебя не расцвѣла бы вторичная, прекраснѣйшая молодость? И на что хочешь ты промѣнять эти сладостныя отношенія? На другія, которыя уже принесли тебѣ, пока ты объ нихъ только мечталъ, безконечную горечь и которыя, еслибъ ты могъ ихъ осуществить, еще больше бы отравили твою жизнь.

-- Слишкомъ поздно, сказалъ принцъ, ни я, ни она не можемъ больше увѣровать въ то идиллическое счастье, какое ты рисуешь.

-- Не знаю, возразилъ оберфорстмейстеръ, легко вѣрится тону, что согласно съ природой. И если она дѣйствительно подозрѣваетъ о твоей страсти, то снова найдетъ въ тебѣ отца, котораго въ тебѣ искала, если только ты овладѣешь самъ собой и будетъ тебѣ вдвойнѣ благодарна и будетъ любить тебя двойною любовью.

-- Слишкомъ поздно, повторилъ принцъ.

-- А еслибы такъ, то тебѣ все-таки ничего не остается, какъ предоставить вещи ихъ собственному теченію. Принцъ мой и другъ, неужели дѣйствительно справедливо, что вы, высокопоставленные люди, не можете научиться тому, чему мы, всѣ простые смертные, научаемся? Это должно быть такъ, если даже такой добрый благородный человѣкъ, какъ ты, котораго я такъ, люблю и уважаю, не можетъ этому научиться! Но ты лучше и мудрѣе чѣмъ себя представляешь; я знаю это, потому что всю твою жизнь наблюдалъ за тобой и видѣлъ, что ты съумѣлъ отречься отъ многаго въ жизни. Да, что такое была твоя жизнь, какъ не цѣлый рядъ самоотреченій? Какіе гордые планы лелѣялъ ты въ прекрасные дни нашей молодости! Сердце твое было" открыто для всего человѣчества; ты хотѣлъ -- провозвѣстникъ чистаго ученія, глубокую тайну котораго думалъ, что постигъ -- возвысить человѣчество на высшую, благороднѣйшую ступени Люди остались тѣмъ, чѣмъ были, чѣмъ они будутъ вѣчно. Какъ горячо любилъ ты Германію! Ты хотѣлъ образовать изъ нея страну свободы, братства и равенства! Гдѣ свобода, братство и равенство? Тебѣ пришлось отказаться и отъ этой мечты; ты научился подъ гнетомъ правленія, совершенно противоположнаго твоему идеалу, въ тиши заботиться на свой ладъ о благѣ своихъ подданныхъ.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.

Бесѣда принца съ оберфорстмейстеромъ скоро окончилась,

-- Да, принцъ и другъ, сказалъ оберфорстмейстеръ, послѣ короткаго молчанія, ты благодаришь Бога, что твои лѣта позволяютъ тебѣ держаться вдалекѣ отъ арены политической борьбы, и ты можешь предоставить эту борьбу болѣе юному поколѣнію, а самъ остаешься зрителемъ того, какъ она справляется съ задачами вѣка и принимаетъ ихъ на себя, очертя голову и съ высокомѣріемъ. Все это ты понялъ, Эрихъ, понялъ возможность самоотстраненія въ великихъ вопросахъ жизни, и не хочешь признать того же въ тѣхъ случаяхъ, гдѣ дѣло идетъ о томъ, что ты называешь личнымъ счастьемъ? Неужели же ты всегда больше любилъ самого себя, чѣмъ другихъ? Въ этомъ я никому не повѣрю, даже и самому тебѣ, если бы ты вздумалъ утверждать, подобное. Но ты и не станешь этого утверждать, не правда ли, Эрихъ, мой господинъ, мой другъ, ты этого не скажешь?

Голосъ старика задрожалъ отъ волненія, при послѣднихъ словахъ, и онъ схватилъ трепещущими руками руку принца.

-- Благодарю тебя, Герардъ, сказалъ принцъ, благодарю тебя отъ всего сердца, если я... Оставь меня теперь одного, Герардъ, я долженъ побыть наединѣ съ самимъ собою.

Принцъ, послѣ легкаго пожатія, освободилъ свою руку. Оберфорстмейстеръ подавилъ вздохъ, готовый вырваться изъ его груди, повернулся и пошелъ.

Принцъ мрачно посмотрѣлъ ему вслѣдъ.

"Слова, слова! шепталъ про себя онъ. Но развѣ и могъ я ожидать чего-нибудь другого отъ этого добряка? Какъ могъ я быть настолько безумнымъ и мечтать, что онъ въ состояніи мнѣ помочь, что кто-либо въ состояніи мнѣ помочь -- мало того: захочетъ мнѣ помочь! Всякій думаетъ только о себѣ, и онъ думаетъ только о своемъ покоѣ, а теперь горюетъ, что я нарушилъ его покой. Если бы онъ все зналъ... но я и то слишкомъ много ему наговорилъ. Пожалуй, онъ правъ, считая меня равнымъ себѣ. Я сталъ такимъ же болтуномъ, какъ и онъ."

Принцъ боязливо оглянулся во всѣ стороны; въ саду не было ни души. По это уединеніе не удовлетворяло его. Притворенныя ворота выходили прямо въ лѣсъ, на дорогу, которая, образуя дугу, вела лѣсомъ въ гору къ охотничьему замку.

Онъ прошелъ черезъ ворота въ лѣсъ ускореннымъ шагомъ, словно спасаясь отъ погони. Затѣмъ внезапно остановился; чего же хотѣлъ онъ? Зачѣмъ искалъ уединенія? Онъ хотѣлъ прочесть письмо маркиза, которое уже читалъ несчетное число разъ и теперь принялся снова читать съ такимъ любопытствомъ, какъ и въ впервые:

"Принцъ! Простите, если мое слишкомъ впечатлительное сердце поставило меня въ положеніе, заставляющее покинуть замокъ Рода съ такой неприличной поспѣшностью, въ такой необычный часъ, не простившись съ вами, съ лицомъ, которое навсегда останется для меня свѣтлымъ идеаломъ всякихъ человѣческихъ и царственныхъ добродѣтелей. Ахъ, принцъ, если бы я менѣе вамъ удивлялся, менѣе васъ любилъ,-- мое сердце молчало бы; но оно громко возопило о мщеніи, когда я увидѣлъ, что вашему семейному счастью угрожаетъ, опасность, опасность со стороны человѣка, который одинаково желалъ бы отнять у васъ власть, жизнь, любовь. Увѣренный въ своей безкорыстной привязанности, поддерживаемый сознаніемъ чистоты своихъ побужденій, я рѣшился пойти на то, что могло бы считаться преступленіемъ, если бы не требовало для своего выполненія всяческой доблести. Я хотѣлъ поразить и увлечь той чарующей силой, для ознакомленія съ которой мы тратимъ нашу молодость, -- душу, готовую, какъ я видѣлъ, поддаться приманкамъ любви, и когда она, пораженная и увлеченная, рѣшилась бы послѣдовать за чародѣемъ, я хотѣлъ обратиться къ ней съ предостереженіемъ, какъ другъ, сказать ей: посмотри, вотъ къ чему это приводитъ, вотъ къ чему привело бы, если бы ты попала не въ чистыя руки друга, а въ руки соблазнителя!

"Принцъ, повторяю: то было смѣлое предпріятіе, безумный планъ, смѣлость и безуміе, всегда присущія всякому геройскому поступку. Позвольте мнѣ быть краткимъ, принцъ. Моя цѣль достигнута; та прекрасная, но черезчуръ страстная душа предупреждена, она испытала очарованіе, испытала головокруженіе на краю пропасти; она дальше не пойдетъ, она вернется назадъ, она теперь будетъ знать, что нельзя жить на днѣ пропасти, что женщина, желающая остаться добродѣтельною, должна бѣгать не любовниковъ, а любви, не соблазнителей -- а соблазна.

"Что путь къ такой цѣли былъ усѣянъ опасностями -- это было мнѣ извѣстно, принцъ. Но я былъ бы недостойнымъ потомкомъ рода Флорвилей, если бы отступилъ передъ этими опасностями. Я не говорю объ угрожавшей опасности самому поддаться очарованію -- я чувствовалъ, что моимъ талисманомъ будетъ дружба; я не говорю объ опасности быть непонятымъ вами -- я зналъ, что лучшій изъ людей въ то же время всегда и мудрѣйшій; менѣе всего конечно сталъ бы я говорить о презрѣннѣйшей изъ всѣхъ опасностей: о пистолетномъ дулѣ, направленномъ въ мою грудь, если бы молчаніемъ своимъ не рисковалъ затемнить положеніе, которое желаю выяснить.

"Принцъ! тотъ, отъ кого я хотѣлъ охранить колеблющуюся добродѣтель, противопоставивъ его чарамъ сильнѣйшія чары -- этотъ человѣкъ сдѣлался на первый взглядъ защитниковъ невинности. Я протестую противъ такого оборота дѣла, и протестовалъ бы еще громче, если бы все это не было неизбѣжно и если бы такое заблужденіе могло быть продолжительно; но это невозможно. Кто повѣритъ серьезно тому, что человѣкъ, являющійся во всемъ вашимъ врагомъ, въ этомъ священномъ дѣлѣ станетъ вашимъ другомъ; не проще ли предположить, что вы довѣрите и свою любовь защитѣ того, кому вы уже ввѣрили свое общественное положеніе, свою жизнь, свою честь?

"Принцъ! Скоро, скоро яркій свѣтъ озаритъ тьму, въ которую погружена Европа, и изумленный міръ пойметъ наконецъ, что Франція и ея сыны могутъ сражаться только на той сторонѣ, которая служитъ палладіумомъ любви къ ближнему, справедливости и братства, что Франція и ея сыны предоставляютъ всегда врагамъ защиту эгоизма, лжи и тиранства.

"Принцъ! микроскопическій поединокъ между истиной и ложью, между честью и вѣроломствомъ, на который я выступаю теперь, будетъ прологомъ великой борьбы, долженствующей вспыхнуть и окончиться какъ и моя дуэль. Я вынужденъ лишить бѣднаго прусскаго короля одного изъ его самыхъ гордыхъ рыцарей. Мнѣ очень жаль, но гордый рыцарь самъ этого пожелалъ.

"Я кончаю, принцъ, тѣмъ же, чѣмъ и началъ: увѣреніемъ въ высокой любви и глубокомъ уваженіи, которыя не перестанетъ до конца жизни питать къ вамъ, преданный рамъ

"Викторъ-Анатоль де-Флорвиль."

Принцъ спряталъ смятое письмо и шепталъ про себя, идя далѣе:

"Какъ старается онъ, бѣдняга, объяснять мнѣ то, что для меня не требуетъ никакого объясненія... Почему же ему не нести свою молодость и красоту на рынокъ, гдѣ такой спросъ на этотъ товаръ? Но въ самомъ дѣлѣ, я не могу этого понять. Я уважалъ бы чарующую силу красоты и ума; но такого рода положеніе возмутительно, возмутительно! И если ему ръ нѣсколько часовъ стало все яснымъ, то пожалуй, вскорѣ воробьи съ крышъ станутъ кричать объ этомъ? Что изгнало отсюда этого бѣднаго, славнаго Горста, какъ не то привидѣніе, которое гуляетъ по моему дому, не тотъ скелетѣ, который скалитъ на меня зубы изъ каждаго угла, и который не кто иной, какъ я самъ, да! я самъ -- смѣшное пугало, прогоняющее всѣхъ-кто меня знавалъ въ лучшіе дни и теперь не желаетъ видѣть, какъ низко палъ Эрихъ фонъ-Рода."

Онъ снова остановился и боязливо поглядѣлъ вокругъ себя.

"Хоть бы его убили! хоть бы кто-нибудь мнѣ встрѣтился съ этою вѣстью! Нѣтъ, онъ мнѣ не доставитъ этого удовольствія, не разстанется съ жизнью; онъ хорошо знаетъ, что это было бы единственнымъ удовольствіемъ, которое онъ можетъ мнѣ доставить. Этотъ нечестивый родъ ничѣмъ не изведешь, какъ и сорную траву, какъ вонъ ту болиголову; съ этимъ я такъ и умру.... И изъ ея рукъ, изъ ея собственныхъ, рукъ принять кубокъ съ ядомъ! Да, въ ея рукахъ жизнь и смерть! Не жизнь, но только смерть! Я не хочу и не могу жить безъ нея, а съ ней.... вчера еще я надѣялся, сегодня нѣтъ больше надежды, сегодня это невозможно!"

Несчастный брелъ все дальше по крутой лѣсной дорогѣ и вышелъ наконецъ на тропинку, выбитую въ скалахъ лѣваго берега долины, такъ что справа представлялась глубокая ложбина, на днѣ которой шумѣлъ ручей, впадающій въ Роду. На верху скалы дорожка вела къ охотничьему замку, а поднявшись по каменной лѣстницѣ, можно было выйти прямо на трехугольную террассу, которую, благодаря тому, что она лежала въ сторонѣ, посѣтили только немногіе изъ вчерашнихъ гостей, не могшихъ всласть налюбоваться романтичностью мѣста.

Принцъ, изнемогшій отъ усилій при подъемѣ на гору, и еще болѣе отъ кипѣвшей въ немъ страсти, опустился на одну изъ изящныхъ скамеекъ террассы, подперевъ голову рукой, и устремилъ взоръ черезъ перила въ бездну.

"Да, разсуждалъ онъ про себя, сегодня это невозможно, сегодня я могу предстать передъ ней только какъ обвинитель: вотъ, что ты сдѣлала, вотъ какое преступленіе совершила ты надо мной! Ея обвинитель и ея судья! Но эта глубокая, темная бездна недостаточно темна и глубока, чтобы схоронить ее и позоръ, которымъ она меня покрыла, и если бы весь этотъ лѣсъ занялся пламенемъ, то этого пламени было бы мало, чтобы стереть съ лица земли позоръ, наброшенный на мое имя! О стыдъ, о позоръ!" -- Гедвига!...

Въ дверяхъ, которыя вели съ террассы въ одну изъ нижнихъ залъ замка, стояла она, въ свѣтломъ лѣтнемъ платьѣ, съ большой соломенной шляпой въ лѣвой рукѣ.

Сквозь густую зелень мощныхъ платановъ, выступавшихъ изъ лѣса возлѣ террассы и бросавшихъ прохладную тѣнь, трепетные лучи свѣта озаряли ея фигуру.

Страшныя мысли, которыя только-что поглощали принца, разсѣялись, какъ легкія утреннія облака передъ восходомъ солнца! Забыта ненависть, наполнявшая его сердце, забыта месть, о которой онъ помышлялъ, забыто все! Его душой всецѣло овладѣлъ этотъ образъ, воплощавшій для него всю земную прелесть и красоту, передъ которой благоговѣть и преклоняться влекла его какая-то сила, войти въ борьбу съ которой для него казалось столь же невозможнымъ, какъ не закрыть глазъ передъ лучами солнца.

И съ опущенными къ землѣ глазами, съ дрожью въ колѣняхъ, весь трепеща, стоялъ онъ передъ ней, прижимая свои судорожно искривленныя губы къ ея рукамъ и лепеча:

-- Прости мнѣ, Гедвига, прости мнѣ!

Она довела его, почти безчувственнаго, до скамьи, съ которой онъ всталъ при ея появленіи, и сѣла возлѣ него.

-- Мы должны многое другъ другу простить, сказала она.

-- Нѣтъ, нѣтъ, возразилъ принцъ, я виноватъ, одинъ я, я прочти это письмо.

Онъ хотѣлъ передать ей письмо маркиза. Гедвига отстранила его руку.

-- Извини, оно такъ смято, сказалъ принцъ.

Слабый призракъ его обычной свѣтской улыбки появился на его блѣдныхъ губахъ и тронулъ Гедвигу противъ ея воли. Она взяла письмо, прочла и сказала, возвращая:

-- Что же ты объ этомъ думаешь?

-- Что это ложь, безчестная продѣлка! вскричалъ принцъ, разрывая письмо и бросая за перила смятые клочки бумаги.

-- И это первая мысль, которая пришла тебѣ въ голову? спросила Гедвига.

Принцъ вперилъ взоръ въ землю, не чувствуя себя въ силахъ дать отвѣтъ.

Гедвига, не спуская глазъ съ блѣднаго лица, продолжала твердымъ голосомъ:

-- Нѣтъ, это не такъ, это не могло быть такъ. Вѣдь безчестная продѣлка была разыграна не на твоихъ глазахъ; да и на моихъ глазахъ разыгралась она лишь отчасти. Но прежде всего ты долженъ узнать все, что мнѣ извѣстно.

Гедвига сообщила въ спокойныхъ и ясныхъ выраженіяхъ то, что произошло между ней и маркизомъ при первой встрѣчѣ, три дня тому назадъ, въ Эрихстальскомъ саду. Она повторила, насколько могла припомнить, каждое слово, сказанное между ними, и ея память не измѣнила ей даже относительно незначительныхъ подробностей.

Она описала поведеніе маркиза, свѣтская любезность котораго, приправленная фанфаронствомъ, возбуждала въ ней порою удивленіе, чаще же желаніе подтрунить надъ нимъ, пока безумная сцена, случившаяся вчера вечеромъ въ башнѣ, не доказала ей неслыханной дерзости маркиза, которая осталась бы совершенно непонятной, если бы то, что ей только-что сообщила Мета, не объясняло отчасти его поведенія.

-- Вотъ все, что касается этого господина, сказала она; я бы стыдилась останавливаться такъ долго на такомъ глупцѣ, если бы не было необходимо перейти такимъ образомъ отъ забавнаго пролога къ трагедіи, въ которой мы съ тобой изображаемъ достойныхъ сожалѣнія героевъ; но прежде я должна упомянуть еще о третьей личности.

Принцъ сидѣлъ какъ вкопанный.

Смѣлая увѣренность, съ которой Гедвига шла прямо къ цѣли, вокругъ которой онъ самъ такъ боязливо вращался и которую въ настоящую минуту желалъ бы видѣть отодвинутой въ _t недосягаемую даль, захватила у него дыханіе.

-- Перейдемъ къ третьей личности, сказала Гедвига. Ты знаешь, что я хочу говорить о графѣ Гейнрихѣ; мнѣ предстоитъ-также передать его повѣсть, правда иного свойства, чѣмъ первая, повѣсть далеко не забавная, стоившая мнѣ много слезъ и до сихъ поръ тебѣ неизвѣстная, въ чемъ прежде всего и признаю себя передъ тобой виноватой.

-- Остановись! вскричалъ принцъ. Я не хочу, не могу слушать дальше.

-- Ты долженъ выслушать, сказала Гедвига; я не могу тебя избавить отъ этой пытки, которая въ сущности будетъ для тебя благодѣяніемъ. Истина во всякомъ случаѣ благодѣяніе.... Я тебѣ еще тогда говорила, что моему сердцу нанесенъ былъ смертельный ударъ несчастной любовью; я не назвала тогда человѣка, сдѣлавшаго меня безгранично несчастной -- можетъ быть, я дурно поступила, но ты меня не спрашивалъ объ этомъ, и я сочла, что ты раздѣляешь мое мнѣніе и думаешь также какъ и я, что тебѣ достаточно знать, что я была несчастна, что въ тебѣ я искала спасенія отъ свѣта, казавшагося мнѣ могилой, что я хотѣла посвятить незаглохшее во мнѣ безвозвратно участіе къ людямъ, потребность дѣлать добро, страсть помогать, утѣшать,-- тебѣ, нѣжному другу, тебѣ и окружающимъ тебя, съ упованіемъ взиравшимъ на своего добраго господина, какъ на свою защиту и опору, и что въ этой прекрасной, высокой задачѣ я надѣялась снова обрѣсти покой для сердца, миръ для души... И я поклялась въ тотъ торжественный часъ, что буду любить тебя чистой любовью дочери. Я тебѣ за многое благодарна: за серьезное намѣреніе оставаться вѣрнымъ клятвѣ, за доброту, съ какой ты относился къ своей дочери, за все прекрасное, которымъ ты украсилъ ея жизнь; но цѣннѣе всего для нея было то довѣріе, которое ты ей оказывалъ, раздѣляя съ ней заботы, никогда непокидавшія тебя, нѣжныя заботы о благѣ подвластныхъ тебѣ... Если я съ первыхъ же дней чувствовала себя несчастной, въ обстановкѣ, которая поставила меня на неизмѣримую высоту сравнительно съ жалкой обстановкой моей юности, и чему тысячи людей могли справедливо позавидовать, если я не была для тебя доброй дочерью -- то поистинѣ это происходило не отъ неблагодарности. Я всегда была тебѣ отъ всей души благодарна, настолько, насколько способна моя душа ощущать благодарность, и останусь благодарной навѣки....

Причиной тому была также не боль отъ раны, еще незажившей въ моемъ сердцѣ -- я поклялась себѣ, что эта рана должна зажить, и знала, что она заживетъ -- нѣтъ, это было не то: причина заключалась въ неудовлетворенномъ состояніи моего сердца, въ необузданности моей фантазіи, въ неудержимомъ стремленіи моей души къ дѣятельности, стремленіи, незнавшемъ границъ. Много горя приготовила я тебѣ всѣмъ этимъ, мой бѣдный другъ. Ты стремился къ покою, я внесла въ твою и жизнь безпокойство; ты хотѣлъ отдыха, котораго требовалъ твой неутомимый духъ -- я наталкивала тебя то на то, то на другое предпріятіе, и упрекала, если не удавалось то, что, быть можетъ, и не могло удасться. Я возбуждала твой интересъ въ тысячѣ вещамъ, которыя въ короткое время теряли свой интересъ въ моихъ глазахъ....

-- Остановись! воскликнулъ принцъ. Я не могу слышать, какъ ты себя обвиняешь. Несчастные, чьи слезы ты осушала, больные, которымъ ты приносила исцѣленіе, бѣдняки, которыхъ ты надѣляла хлѣбомъ и работой -- свидѣтельствуютъ противъ тебя...

-- Они свидѣтельствуютъ только, что одинъ человѣкъ безсиленъ какъ въ хорошемъ, такъ и въ дурномъ. Этотъ взглядъ, къ которому я скоро пришла, ослабилъ безпокойную дѣятельность, которой я мучила и тебя, и себя, но усилилъ чувство неудовлетворенности, терзавшее меня, а вмѣстѣ съ тѣмъ и тебя. Выросши въ рабской зависимости, среди обѣднѣвшей дворянской семьи, казавшейся мнѣ типомъ прусскаго юнкерства по сѣоей чрезмѣрной гордости, по своимъ громаднымъ претензіямъ, превосходно мирившимся съ сердечной сухостью, по своему желанію блеснуть своей знатностью, что не мѣшало ей считать гроши -- я всосала ненависть къ этому семейству и _чего порокамъ и перенесла эту ненависть на все сословіе, на всю Пруссію, и находила въ началѣ прекраснымъ, что здѣсь всѣ, слѣдуя твоему примѣру, не иначе думали о Пруссіи и пруссакахъ, какъ я; да, рѣдкое совпаденіе мнѣній по этому предмету у дѣвушки изъ плебеевъ и у высокорожденнаго принца было, можетъ быть, главною причиною, которая такъ сильно влекла меня къ тебѣ и, я полагаю, также и тебя ко мнѣ. Чѣмъ дальше я изучаю наше положеніе, тѣмъ яснѣе становятся для меня проистекающія изъ него противорѣчія: недостаточность средствъ, которыми мы полагали произвести великія дѣла, невозможность сосредоточить въ своихъ рукахъ народное хозяйство и политику въ такое время, когда все. стремится къ объединенію, къ величію...

Этотъ взглядъ, говорю я, былъ также источникомъ огорченій для насъ обоихъ, источникомъ, не терявшимъ своей силы отъ того, что мы на него мало обращали вниманія...

Съ этого времени я начала иначе думать о томъ, кто меня такъ жестоко обманулъ. Можетъ быть, его жестокость не была такъ велика, его обманъ не такъ жестокъ; можетъ быть, онъ только покорился обстоятельствамъ, которымъ въ то время я не придавала большого значенія, и страшную силу которыхъ я начала понимать только теперь; можетъ быть, онъ съ своей точки зрѣнія -- точки зрѣнія бѣднаго, благороднаго, честолюбиваго офицера,-- и не могъ иначе поступить, долженъ былъ пожертвовать страстью молодости, дѣлавшей его смѣшнымъ въ глазахъ свѣта, арміи, безвозвратно компрометировавшей его въ мнѣніи общества, двора; можетъ быть, онъ долженъ былъ вступить въ союзъ, соотвѣтствовавшій внѣшнимъ условіямъ его жизни и, сверхъ того, всѣми ожидаемый. Однимъ словомъ, я начала иначе о немъ думать; вѣрнѣе сказать: я только теперь начала о немъ думать, то-есть я перестала его ненавидѣть, какъ ненавидѣла до той поры, всей силой своего страстнаго семнадцатилѣтняго сердца, я постаралась его понять, уяснить себѣ его поступки...

Результатъ этихъ размышленій былъ во всякомъ случаѣ для него не блестящій, но ненависть не перешла въ презрѣніе; нельзя презирать того, за кѣмъ признаешь, какого бы мнѣнія о немъ ни былъ, что онъ знаетъ, чего хочетъ, и обладаетъ силой достигнуть желаемаго...

Тѣмъ менѣе могла я его презирать, что имѣла передъ глазами примѣръ человѣка, поистинѣ щедро надѣленнаго всѣми дарами ума и души, а также физической красотой и изяществомъ, но лишеннаго твердой, энергической воли, а это умаляло въ моихъ глазахъ всѣ его достоинства. Ты знаешь, что я говорю о докторѣ Горстѣ...

Считаю совершенно излишнимъ разбирать въ настоящую минуту вопросъ о томъ, могла ли бы я полюбить его, еслибы встрѣтилась съ нимъ въ то время, когда мое сердце еще не утратило своей свѣжести, благодаря сильной и несчастной страсти. Это могло случиться; вѣдь думала же неразъ я и теперь, что люблю его, хотя постоянно сомнѣвалась въ счастьи, которое могло бы произойти изъ этой любви для насъ обоихъ. Его мягкость довела бы мою жесткость до крайности, его нерѣшительность возбуждала бы мой свободный духъ къ рискованнымъ поступкамъ, несвойственнымъ женщинѣ....

Въ графѣ я признаю типъ честолюбиваго, гибкаго какъ сталь и въ тоже время непреклоннаго прусскаго "юнкерства"; въ Горстѣ -- образъ нѣмецкаго бюргерства, преисполненнаго ума и знаній, талантовъ всякаго рода, прилежанія, добросовѣстности -- драгоцѣнныхъ качествъ, но которыя не цѣнятся и не будутъ никогда цѣниться по достоинству, потому что врожденный и выработанный воспитаніемъ духъ терпѣнія, доходящаго до самопожертвованія, смиренія, способнаго все перенести, и повиновенія, ожидающаго приказаній, представляетъ элементы, нужные для того, чтобы подготовить и обсѣменить почву, но не заключаетъ такихъ, которые необходимы, чтобы энергически собрать жатву и убрать ее въ свои житницы; вся эта картина бюргерства привлекаетъ и трогаетъ, но также часто отталкиваетъ и возбуждаетъ гнѣвъ...

Этихъ смѣшанныхъ впечатлѣній относительно Горста у меня прежде не было, и сегодня, послѣ того какъ онъ насъ дѣйствительно покинулъ, я снова негодую на него, и вмѣстѣ готова даже плакать при мысли, чего стоилъ ему отъѣздъ безъ прощанья, чего онъ еще будетъ мнѣ стоить...

Я утомляю тебя, мой другъ, своими признаніями, но не могу ихъ совратить ради тебя, такъ какъ намъ приходится въ теченіи одного часа исправить то, что было упущено въ теченіи нѣсколькихъ лѣтъ. И развѣ возможно выяснить для себя настоящее, не подводя итоговъ предшествовавшему; какъ порѣшить иначе, что дѣлать въ будущемъ?...

То, что случилось, я могу разсказать въ нѣсколькихъ словахъ. Когда ты настаивалъ, съ непонятнымъ для меня упорствомъ, на этомъ приглашеніи, мнѣ бы слѣдовало быть можетъ поднять завѣсу, скрывавшую отъ тебя столь важную сторону моего прошедшаго; но это прошедшее представлялось мнѣ могилой, которая не могла открыться сама собой, и которой я сама не открыла бы, въ этомъ я была убѣждена; относительно графа Гейнриха я считала совершенно естественнымъ предполагать, что онъ не будетъ возвращаться къ воспоминаніямъ, которыя и для него не могутъ быть пріятны...

Въ этомъ послѣднемъ я ошиблась. Не берусь рѣшать, что его ко мнѣ влекло: желаніе ли исправить то, что неисправимо, стремленіе ли его природы, подобной природѣ хищнаго звѣря, вѣчно преслѣдующаго добычу, было ли то простое преслѣдованіе, быть можетъ тутъ играло роль и то, и другое вмѣстѣ, не знаю; но знаю хорошо, каково было мнѣ, и объ этомъ намѣрена теперь говорить...

Для женщины нѣтъ, быть можетъ, ничего тяжелѣе, какъ видѣть человѣка, покинувшаго ее, сдѣлавшаго ее на многіе годы несчастной, рядомъ съ той, которой она была принесена въ жертву, съ которой онъ связалъ себя на всю жизнь. Для покинутой одинъ видъ предпочтенной уже есть жестокій приговоръ, съ справедливостью котораго не согласится ни одна, даже самая смиренная душа, -- раздражающій вызовъ, который невозможно оставлять безъ отвѣта для страстной натуры...

Въ моемъ дѣлѣ мнѣ было вдвойнѣ тяжко исполнить то, что мнѣ выпадало на долю...

Я знала Стефанію такъ хорошо, какъ только, полагаю, одинъ человѣкъ можетъ знать другого; съ ранней молодости мы были вмѣстѣ, и какъ невыразимо много я страдала по ея милости!

И это существо, граціозное и изящное отъ природы, но зараженное пустымъ тщеславіемъ,-- его подруга жизни, подруга человѣка, который въ настоящее время представляется мнѣ гораздо большей силой, чѣмъ прежде, силой, способной, если отвести ей соотвѣтствующее поле дѣятельности, на великія дѣла, человѣка, который рука объ руку съ благородно мыслящей женщиной, страстно любящей все страстное, обратилъ бы въ дѣло свое гордое слово: "все впередъ"! не въ томъ узкомъ и эгоистическомъ смыслѣ, какъ его приводятъ въ исполненіе, въ настоящее время, сторонники его партіи, но въ томъ широкомъ, благородномъ смыслѣ, какъ его понимаетъ патріотъ, ставящій отечество выше своей партіи...

Если ты послѣ всего этого меня спросишь о томъ, о чемъ всѣ эти дни вопрошали меня твои мрачные взгляды: не проснулась ли во мнѣ снова прежняя страсть, не люблю ли я снова графа, хоть и не такъ какъ прежде, но все же не люблю ли его?-- то все сказанное мною было напрасной тратой словъ. Но ты этого не спросишь; ты скажешь самъ себѣ, что тотъ, кто можетъ такъ спокойно, безстрастно говорить о своихъ впечатлѣніяхъ, не сдѣлается рабомъ этихъ впечатлѣній, и ты знаешь меня достаточно, чтобы не сомнѣваться, что я не потерплю никакого насилія надъ своей личностью...

Нѣтъ, мой другъ, я графа не люблю. Наши пути встрѣтились здѣсь въ послѣдній разъ; въ будущемъ они будутъ все дальше и дальше расходиться.

Но что наши пути здѣсь встрѣтились... въ этомъ -- ты долженъ сознаться -- я не виновата; не виновата также и во всемъ томъ, что изъ того произошло и произойдетъ. Я графа не приглашала, не навязывала ему общества маркиза, не въ моихъ силахъ было, разъ все это случилось, устранить непріязненное столкновеніе между ними и устранить возможность стать жертвой этого столкновенія...

Нѣтъ, не отворачивайся отъ меня и не закрывай глазъ руками. Вѣдь мы не можемъ постоянно себя обманывать и не видѣть того, что происходитъ въ насъ самихъ и вокругъ насъ.

Для меня, по крайней мѣрѣ, это ясно, какъ Божій день. Я не могу отрицать солнца, сіяющаго надъ нами, не могу уличать во лжи истину, озаряющую мою душу.

Я для тебя не то, чѣмъ бы ты желалъ, чтобы я для тебя была, чѣмъ ты полагалъ, что я могу для тебя быть, и это портитъ наши отношенія, отъ которыхъ остаются однѣ безплодныя муки, разстроивающія твою прекрасную натуру, и которыя могутъ въ конецъ ее разрушить, если ихъ не устранить...

Иначе и быть не, можетъ. Твое настоящее злосчастное положеніе есть только слѣдствіе того тяжелаго состоянія духа, которое мало-по-малу развилъ въ тебѣ нашъ несчастный бракъ. Поддавшись этому настроенію, ты созвалъ сюда людей, которыхъ цѣлый годъ избѣгалъ; благодаря ему ты принудилъ себя интересоваться современной политикой, которая прежде была такъ тебѣ чужда, и которая раздула въ тебѣ ненависть къ пруссакамъ, перешедшую всѣ границы, и симпатію цъ непримиримому врагу, заставляющую краснѣть патріотическое чувство; благодаря ему, ты могъ настолько забыть внушенія разума и закона патріотизма, что ввѣрилъ свое высокое положеніе въ свѣтѣ, свою честь такому шарлатану, какъ маркизъ, не обращая вниманія ни на предостереженія совѣсти, ни на смѣлые упреки друга, и теперь тебѣ приходится вытерпѣть и пережить то, что человѣкъ, котораго ты ненавидишь, явится передъ тобой и скажетъ: я тебя спасъ отъ столь великой опасности!

По спасти тебя по настоящему этотъ человѣкъ не Можетъ, это могу сдѣлать я одна...

Я могу и намѣрена это сдѣлать. Я могу и хочу избавить тебя отъ злого рока, тяготѣющаго надъ твоей прекрасной жизнью, освободить тебя отъ цѣпей, растирающихъ до крови твои благородныя руки; я хочу, могу и должна избавить и освободить тебя отъ себя самой...

-- Да, прежде.... сказалъ принцъ глухимъ голосомъ.

-- И прежде, возразила Гедвига, и теперь, и такъ оно будетъ. Наши отношенія съ самаго начала можетъ быть уже были нелѣпостью, теперь это стало только ясно. Обманчивое сокровище, которое мы хотѣли обрѣсти, должно разсыпаться въ прахъ, въ тотъ моментъ, какъ произнесется первое слово. Я произнесла это слово -- и кладъ обратился въ прахъ!

-- Но если бы даже онъ провалился въ преисподнюю, вскричалъ принцъ, вскакивая съ своего-мѣста, то его слѣдуетъ снова добыть! Гедвига, заклинаю тебя всѣмъ, что есть для тебя святого, не отворачивайся отъ меня, не отнимай у меня своей руки; ты утверждаешь, что не даешь мнѣ жизни, и отнимаешь у меня жизнь, предлагая мнѣ смерть!

-- Ложь есть смерть, а не истина, возразила Гедвига; ложь сдѣлала насъ больными, смертельно больными; въ истинѣ наше спасеніе!

-- Пускай же будетъ истиной передъ нами, передъ людьми, передъ Богомъ то, что до сихъ поръ было ложью, вскричалъ принцъ. Да, Гедвига, то была ложь, въ чемъ я тебѣ тогда клялся, я полюбилъ тебя, съ той минуты, какъ увидѣлъ, полюбилъ какъ только можно полюбить женщину. Но эта первая ложь, Гедвига, была и послѣдней, потому что все дальнѣйшее было только ея слѣдствіемъ. И развѣ въ самомъ дѣлѣ она непростительна? Подумай, Гедвига, какъ все это сразу опрокинулось на меня, подобно дикому потоку, гонимому бурей съ горъ, съ нежданной, могучей, непреодолимой силой! Гдѣ же у меня было время, чтобы все обдумать, вообще могъ ли я думать о чемъ-нибудь другомъ, кромѣ того, какъ бы тобой овладѣть, бояться чего-либо другого, кромѣ того какъ бы тебя не утратить? Я слышалъ отъ тебя, что твое сердце смертельно ранено несчастной любовью, что ты была близка къ отчаянью. Развѣ возможно было говорить о любви съ несчастной, терзаемой отчаяніемъ? И я все-таки, Гедвига, это сдѣлалъ -- ты сама тогда сказала, что не года насъ раздѣляютъ -- кто знаетъ, можетъ быть мы были бы избавлены отъ всѣхъ этихъ страданій. Конечно, вслѣдъ за первой ложью послѣдовала вторая и всѣ послѣдующія; конечно, вся наша жизнь должна была превратиться въ ложь. Какъ первая ложь, такъ и всѣ послѣдующія произносились только въ надеждѣ овладѣть тобой, изъ боязни утратить тебя. Разбери всю мою жизнь съ того времени, каждый мои поступокъ, каждое мое слово, вездѣ найдешь одинъ и тотъ же смыслъ...

Ты мнѣ не сказала и я у тебя не спрашивалъ, кто былъ человѣкъ, котораго ты любила; я не подозрѣвалъ, что то былъ графъ; но я зналъ, что ты ненавидѣла, презирала семейство, которое превратило въ пытку твою юную жизнь; я думалъ, что и онъ былъ въ числѣ твоихъ мучителей; не любя никогда этихъ людей, я возненавидѣлъ ихъ только съ этой минуты. Твоя ненависть была моей ненавистью!

Ты знаешь, какъ поступила Пруссія съ принцемъ фонъ-Рода, ты понимаешь, какъ велико должно было быть мое нерасположеніе къ Пруссіи,-- вѣдь я былъ сынъ моего отца! Но какъ я ни былъ возстановленъ противъ Пруссіи -- все это было слабымъ возбужденіемъ въ сравненіи съ тѣмъ гнѣвомъ, который охватилъ меня въ ту минуту, какъ я увидѣлъ тебя на своей сторонѣ, увидѣлъ, какъ твои темные глаза метали молніи, и услышалъ твои краснорѣчивыя и гнѣвныя жалобы, какъ скоро мы заговаривали о пруссакахъ. Твоя ненависть была моей ненавистью!

Какъ въ этомъ случаѣ, такъ было вездѣ и во всемъ. Моя душа была подъ твоимъ вліяніемъ, подобно инструменту въ рукахъ артиста, подобно землѣ, зависящей отъ неба, и радостно привѣтствующей всякій солнечный лучъ, и омрачаемой всякимъ облакомъ, набѣгающимъ на небо. Ахъ, Гедвига, не разъ омрачалась твоя бѣдная земля, и возлюбленное солнце уходило все дальше и дальше. Гедвига! что я при этомъ выстрадалъ -- не хочу, не могу тебѣ выразить! Это бы звучало какъ жалоба, а я не хочу жаловаться; это бы звучало какъ крикъ отчаянья, разсчитанный на то, чтобы возбудить твое состраданіе, а я этого не хочу; чувствуя себя несчастнымъ, безконечно несчастнымъ и покинутымъ безъ твоей любви -- я не хотѣлъ твоего состраданія.

Я говорилъ тебѣ это безчисленное множество разъ, и когда блуждалъ въ глубокомъ отчаяніи, достаточно было твоего веселаго взгляда, добраго слова, чтобы снова возбудить во мнѣ надежду, что все еще можетъ уладиться, что уже кое-что уладилось -- такъ говорилъ я себѣ въ эти веселыя минуты, когда пробуждалась надежда.

Да, Гедвига, та первая ложь должна была найти оправданіе передъ лицомъ Всевышняго; иначе она не могла бы найти оправданія передъ людьми, иначе изъ нашего союза, основаннаго на несчастной, гибельной лжи, развѣ могло бы произойти счастье и отрада для такого множества людей? Гедвига, въ писаніи стоитъ: вы познаете ихъ по ихъ плодамъ! Ты до сихъ поръ на нихъ на обращала вниманія; эти плоды -- знакомы лучше нашимъ бѣднымъ и несчастнымъ. Какъ часто случалось мнѣ слышать отъ нихъ: да благословитъ ее Богъ, она для насъ свѣтъ и жизнь, она намъ возвратила жизнь! Гедвига, голосъ этихъ бѣдняковъ заглушитъ твой голосъ передъ небеснымъ судьей, а здѣсь, на землѣ, ты услышишь этотъ голосъ, куда ни обернешься, и онъ тебѣ скажетъ: ты не должна его повидать, потому что не должна насъ покидать!

Гедвига, мой внутренній голосъ говорилъ мнѣ тоже самое: не можетъ быть, она тебя не покинетъ, потому что не можетъ ихъ покинуть...

Но развѣ не придется тебѣ ихъ покинуть въ тотъ часъ, когда я закрою глаза? Часъ этотъ можетъ быть далекъ, можетъ быть и близокъ: но когда-нибудь онъ долженъ настать. Но поздно или рано, онъ похититъ у бѣдныхъ ихъ утѣшеніе, ихъ прибѣжище, уничтожитъ прекрасный посѣвъ, тобою посѣянный, подобно тому какъ гибнутъ отъ ледяного дыханія зимы весенніе ростки.

Безконечный страхъ овладѣвалъ мною, Гедвига, когда я объ этомъ думалъ -- не относительно себя, клянусь честью, но относительно тебя, потому что только тогда ты познаешь себѣ цѣну...

Ты этого не знала; ты должна была узнать это прежде, чѣмъ будетъ поздно.... Я вижу только одно средство: если ты посмотришь трезвыми глазами на тѣхъ, кто будетъ здѣсь распоряжаться послѣ меня, послѣ тебя, и скажешь: Какъ! этотъ высокомѣрный человѣкъ, нечувствительный ни къ благу, ни къ горю своихъ собратій, никогда не думавшій о томъ, какъ бы увеличить это благо и облегчить горе, едвали считающій ихъ за своихъ братьевъ и уже никакъ не за равныхъ себѣ; который смотритъ на парня, пашущаго землю плугомъ, только съ одною мыслью, выйдетъ ли изъ него хорошій солдатъ или нѣтъ; который, въ молодой дѣвушкѣ, идущей въ гору съ тяжелой ношей на головѣ, видитъ не силу и упорное прилежаніе, а только красивыя формы:-- онъ, онъ будетъ здѣсь господиномъ! Какъ? Эта тщеславная Стефанія, никогда не переступавшая порога хижины бѣдняка, никогда не сидѣвшая у кровати больного, никогда не закрывавшая помутившихся очей покойника, считающая бѣдность, болѣзни, смерть за плебейскую выдумку и за оскорбленіе, наносимое ея аристократическимъ нервамъ, готовая жертвовать потомъ и кровью голодныхъ ради первой забравшейся ей въ голову причуды, ради первой тщеславной похоти:-- она, она будетъ здѣсь госпожей! И дѣти этихъ людей будутъ господами послѣ нихъ, и этотъ проклятый родъ останется господствовать здѣсь навсегда! Гедвига, я думалъ, что ужасъ обниметъ тебя отъ этой картины, когда она предстанетъ передъ тобой въ своей отвратительной наготѣ, и хотѣлъ, когда этотъ ужасъ охватитъ тебя, предстать передъ тобой, хотѣвъ броситься къ твоимъ ногамъ, подобно тому, какъ теперь лежу у твоихъ ногъ, и сказать тебѣ: Гедвига, раздробимъ голову змію лжи, воздадимъ честь истинѣ, будь моей госпожей, моей властительницей, будь моей женой передъ Богомъ и людьми...

-- Ради самого Бога, встань! вскричала Гедвига, быстро поднявшись со скамейки, на которой сидѣла, и поднимая стоящаго передъ ней на колѣняхъ принца.

Они стояли другъ противъ друга, дрожащіе, безмолвные. Наконецъ, Гедвига сказала глухимъ голосомъ:

-- Эрихъ фонъ-Рода далъ мнѣ свое княжеское слово, что никогда не потребуетъ, чтобы я была его женой. Я хотѣла его избавить отъ стыда нарушить данное слово, возвративъ ему свое и принявъ всю вину на себя. Но это оказалось тщетно.

Она сдѣлала-было нѣсколько поспѣшныхъ шаговъ, потомъ повернулась и, возвращаясь медленно къ принцу, который стоялъ, какъ вкопанный, на томъ же мѣстѣ, взяла его за руку и сказала:

-- Эрихъ, другъ мой, не допускай, чтобы мы такъ разстались; въ такомъ страшномъ возбужденіи, съ такимъ вихремъ бурныхъ мыслей и впечатлѣній, съ непріязнью въ душѣ, съ смутными, холодными словами на языкѣ. Покоримся судьбѣ; вѣдь это неизбѣжно для всякаго, какъ для знатнаго, такъ и для простолюдина; но упорствовать или покориться съ смиреніемъ, -- это зависитъ отъ насъ и свидѣтельствуетъ о нашемъ достоинствѣ. Сохранимъ каждый свое достоинство.

Принцъ устремилъ на нее дикій взглядъ.

-- Какъ прекрасно все это звучитъ! сказалъ принцъ. Точно небесная музыка, а между тѣмъ все это обманъ и ложь.

-- Эрихъ!

-- Да, ложь и обманъ! вскричалъ принцъ. Кто же, наконецъ, изъ насъ двухъ отдаетъ честь истинѣ, я или ты! Я открылъ передъ тобой свою душу, почему же ты мнѣ не скажешь, что лежитъ у тебя на душѣ? Отчего ты не говоришь, что счастлива, найдя наконецъ предлогъ, котораго такъ долго искала!

-- Эрихъ!

-- Да, напрасно прижимаешь ты руки къ груди, тебѣ не утаить отъ меня, того, что въ ней происходитъ. Я знаю теперь его трогательную тайну!

-- Эрихъ!

-- И вотъ каковъ конецъ! Быть вынужденнымъ слушать, что человѣкъ, лишающій меня свѣта и воздуха, вгоняющій меня шагъ за шагомъ въ могилу, мой злѣйшій врагъ, котораго я ненавижу хуже всего на свѣтѣ, этотъ самый человѣкъ властелинъ ея сердца; былъ имъ, есть и будетъ -- что онъ ея герой, ея рыцарь, ея Богъ! И это дерзаетъ она говоритъ мнѣ въ глаза! Неслыханно, безстыдно, возмутительно!

-- Это слишкомъ, проговорила Гедвига, это слишкомъ!

Затѣмъ, собравшись съ духомъ, она сказала голосомъ, въ которомъ, помимо ея воли, звучала нѣжность:

-- Я бы не хотѣла такъ разстаться.

-- Да, разстаться, вскричалъ принцъ: это твоя первая мысль и послѣднее слово.

-- Такъ пусть же это и будетъ моимъ послѣднимъ словомъ, сказала Гедвига.

-- Гедвига! воскликнулъ принцъ голосомъ полнымъ страха и почти съ воплемъ.

Невольно повернувъ голову, она увидѣла, какъ онъ, точно бѣшеный, ухватился обѣими руками за верхнюю перекладину перилъ, поставилъ одну ногу на скамейку и перевѣсилъ свое туловище.

-- Если ты такъ отъ меня уйдешь, Гедвига, клянусь Всевышнимъ, черезъ минуту я буду лежать разбитый вонъ тамъ, внизу!

Гедвига знала, что не жидкія перила, но слово, котораго онъ отъ нея ждалъ, отдѣляетъ его отъ пропасти. Прибѣгать къ такому насилію! вынуждать ее сказать: да! тамъ, гдѣ все говоритъ: нѣтъ!-- это безчестно; она приняла это съ презрѣніемъ и, устремивъ на него мрачный взглядъ, спросила разгнѣваннымъ голосомъ:

-- Чего ты требуешь отъ меня?

-- Отсрочки, говорилъ задыхаясь принцъ, на нѣсколько дней, хоть на нѣсколько часовъ; я не могу съ тобой такъ разстаться, не могу.

-- Даже и въ томъ случаѣ, если ты получишь отсрочку, между тѣмъ, какъ я не желала бы того.

Онъ услышалъ изъ ея устъ почти тѣже слова, которыя нѣсколько минутъ тому назадъ слышалъ изъ устъ стараго вѣрнаго друга. Еслибъ онъ его послушался! Еслибъ онъ отказался во время, не ставивъ свою княжескую честь на карту, послѣ чего ему оставался только выборъ между смертью и нарушеніемъ слова.

Это быстро промелькнуло въ его головѣ; онъ не могъ найти исхода изъ лабиринта, въ который забрелъ...

Въ это время вернулся слуга, котораго Гедвига передъ тѣмъ послала за принцемъ, съ донесеніемъ, что его свѣтлость ушелъ отъ оберфорстмейстера и неизвѣстно гдѣ находится.

Слуга былъ старый, весьма солидный человѣкъ, считавшій своей обязанностью обстоятельно исполнить порученіе, несмотря на то, что присутствіе того, кого онъ искалъ, дѣлало уже это больше не нужнымъ; кромѣ того, фонъ-Цейзель сообщалъ, что онъ, за отсутствіемъ его свѣтлости и его супруги, думаетъ самъ отправиться на станцію для встрѣчи ея превосходительства, если его свѣтлость!...

-- Хорошо, сказалъ принцъ.

-- Кромѣ того, вотъ письмо, которое прислалъ, полчаса тому назадъ, графъ съ нарочнымъ и которое господинъ фонъ-Цейзель счелъ нужнымъ тотчасъ же представить, потому что, можетъ быть, будетъ отвѣтъ.

-- Ты можешь подождать тамъ, въ залѣ, сказалъ принцъ.

Старикъ низко поклонился и удалился въ залу, гдѣ выбралъ такое мѣсто, съ котораго могъ бы явиться по первому знаку господина.

-- Ты позволишь, сказалъ принцъ.

Онъ открылъ письмо графа и подалъ его, по прочтеніи, Гедвигѣ.

-- Прошу тебя прочесть, сказалъ онъ, содержаніе его относится столько же до тебя, сколько и до меня.

Гедвига взяла письмо и прочитала:

"Ваша свѣтлость! Маркизъ де-Флорвиль имѣлъ неосторожность избрать вашу супругу предметомъ своихъ ухаживаній. Я счелъ долгомъ привлечь его къ отвѣтственности, которая въ этомъ случаѣ могла быть только кровавой.

"Дуэль только что -- въ девять часовъ утра -- произошла, вблизи станціи Кирхенроде, въ присутствіи господъ фонъ-Нейгофа и Розеля, какъ секундантовъ, и доктора Бертгольда изъ Кирхенроде, призваннаго для медицинскаго пособія. Я счелъ, нужнымъ, ради вашей свѣтлости, пощадить вашего гостя. Маркизъ лежитъ въ станціонной гостинницѣ, раненый въ правое плечо, что лишаетъ его возможности, въ настоящую минуту, продолжать борьбу и оставитъ можетъ быть въ немъ грустное воспоминаніе ïïa всю жизнь о нѣсколькихъ легкомысленно проведенныхъ часахъ, но не помѣшаетъ ему, по мнѣнію врача, завтра же продолжать свое путешествіе, небольшими переѣздами.

"Ваша свѣтлость, я знаю, что этотъ случай, вызванный не мною,-- я желалъ, напротивъ, дать ему только наилучшій оборотъ,-- тѣмъ не менѣе весьма печаленъ для вашей свѣтлости. Поэтому, во избѣжаніе непріятныхъ ощущеній, невольно вызванныхъ въ вашей свѣтлости моимъ присутствіемъ, я готовъ былъ бы отказаться отъ дальнѣйшаго гостепріимства, если бы это возможно было сдѣлать удобнымъ образомъ. Но это невозможно. Если бы я теперь же откланялся вашей свѣтлости, то, безъ сомнѣнія, это сочли бы за доказательство, что ваша свѣтлость недовольны исходомъ дуэли, или, во всякомъ случаѣ, неблагосклонно относились ко мнѣ за нее, а я считаю лишнимъ упоминать, какъ тяжко было бы для меня подобное заключеніе. Кромѣ того, любопытство публики, отъ котораго, въ подобныхъ случаяхъ, не укроешься, скоро обнаружитъ, что причина раздора была дама, весьма близкая вашей свѣтлости, и мой внезапный отъѣздъ поведетъ къ соображеніямъ, отъ изложенія которыхъ я избавляю вашу свѣтлость.

"Такимъ образомъ, я позволяю себѣ предположить, что съ личными желаніями вашей свѣтлости будетъ вполнѣ согласоваться, если я уѣду не раньте окончанія своего отпуска, то-есть не раньше шестнадцатаго, засвидѣтельствовавъ _t свое глубокое уваженіе предъ вашей свѣтлостью въ день вашего рожденія.

"Я не имѣлъ намѣренія, какъ извѣстно вашей свѣтлости, встрѣчать графиню на станціи. Но такъ какъ обстоятельства привели меня именно сюда, то буду дожидаться пріѣзда генеральши, тѣмъ болѣе, что ей приличнѣе, чѣмъ кому-либо другому, сообщить моей женѣ о случившемся. Я самъ не буду провожать графиню до замка Рода, потому что желаю слѣдить за состояніемъ здоровья маркиза, хотя оно и не представляетъ опасности. Поэтому я проведу ночь или, здѣсь, или у барона Нейгофа, и не ранѣе, какъ въ теченіи завтрашняго дня, буду имѣть честь представиться вашей свѣтлости и вашей супругѣ, которой прошу передать мой поклонъ.

Вашей свѣтлости покорнѣйшій слуга

Гейнрихъ Рода-Штейнбургъ.

-- Онъ предписываетъ, что мы должны дѣлать, даже что мы должны думать, сказалъ съ горечью принцъ, принимая письмо изъ рукъ Гедвиги.

Гедвига не отвѣчала. Слова принца совпадали съ ея собственнымъ замѣчаніемъ, высказаннымъ сегодня утромъ: онъ господинъ, потому что умѣетъ создать себѣ то положеніе, какое ему нужно.

Мысли ихъ встрѣтились, и они предались имъ молча, въ то время, какъ подъ ихъ ногами переливались свѣтъ и тьма, а надъ головою, въ густой чащѣ платановъ, щебетали птицы.

-- Гедвига! сказалъ принцъ.

Онъ подошелъ къ ней, не касаясь ее.

-- Гедвига, прости мнѣ мою жесткость, я былъ внѣ себя. Позволь повторить мнѣ свои отвратительныя угрозы въ формѣ дружеской просьбы: не торопись рѣшеніемъ! Наши интересы, несмотря на все, сходятся на этомъ пунктѣ. Для твоего женскаго достоинства и для моей мужской чести одинаково важно, чтобы послѣдствія этого несчастнаго происшествія не отозвались на насъ слишкомъ тяжко. Это случится, если ты пожелаешь.... Я не въ состояніи произнести то, о чемъ не дерзаю думать. Графъ принудилъ маркиза удалиться отсюда и, впутавъ тебя въ это дѣло, принуждаетъ меня признать его правымъ передъ свѣтомъ. Въ этихъ обоихъ пунктахъ онъ выигралъ игру. Самая же чертовщина заключается въ томъ, что онъ заставилъ насъ провести эти несчастные часы, разлучающіе насъ навсегда, или.... Гедвига, я не хочу этого повторять, я хочу только просить, умолять тебя спокойно подумать, неужели и тутъ онъ будетъ правъ? не предстоитъ ли ему проиграть игру въ такомъ смыслѣ, въ какомъ его высокомѣріе не допускаетъ его и помыслить? Да, каждый нервъ мой чувствуетъ: вотъ рѣшеніе, которое я хотѣлъ вызвать, приглашая сюда этихъ людей. Оно вышло инымъ, чѣмъ я думалъ, болѣе рѣзкимъ -- смертельно рѣзкимъ. Можетъ быть такъ лучше; я буду молить Всевышняго, чтобы онъ обратилъ его къ лучшему. Дай Ему срокъ, Ему также нужно время, чтобы смягчить жестокія сердца людей. Дай намъ срокъ, всего какихъ-нибудь нѣсколько дней, до дня моего рожденія! Вѣдь это такъ ничтожно, чего я прошу, въ сравненіи съ громадной опасностью, которой я подвергаюсь. Хочешь, Гедвига?

-- Развѣ ты мнѣ оставилъ выборъ? отвѣчала Гедвига.

-- Запрягать! крикнулъ принцъ, обращаясь къ слугѣ.

-- Оба экипажа, ваша свѣтлость? спросилъ слуга. Принцъ посмотрѣлъ на Гедвигу.

-- Я поѣду съ его свѣтлостью, сказала Гедвига.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.

-- Сколько мнѣ помнится, говорилъ ночной сторожъ Венцель, стоя въ десять часовъ вечера съ магистратскимъ служителемъ Мюллеромъ на ротебюльской рыночной площади, у фонтана,-- сколько мнѣ помнится, а вѣдь я ужъ живу на свѣтѣ сорокъ лѣтъ, никогда еще дѣвушки въ эту пору года не приходили такъ поздно за водой.

-- Да, отвѣчалъ магистратскій служитель Мюллеръ, а я никогда еще не находилъ такъ часто пустыми ведра, которыя по, старому положенію должны стоять съ водой у дверей домовъ отъ 1-го іюля до 31-го августа. Мнѣ пришлось уже оштрафовать человѣкъ двѣнадцать, а у насъ сегодня только еще 13-е іюля; если такъ будетъ продолжаться, то къ 1-му сентября намъ слѣдуетъ ждать революціи.

-- Ну, а войны-то ужъ намъ не миновать, замѣтилъ ночной сторожъ Венцель.

-- Все же война лучше революціи, возразилъ магистратскій служитель; я узналъ это еще въ сорокъ-восьмомъ году и буду помнить всю жизнь, какъ они всѣ тогда одурѣли и отравляли жизнь нашему принцу и мнѣ.

-- Ну, сказалъ ночной сторожъ Венцель, они и теперь не прочь побунтовать, но ужъ этой конфессіи онъ имъ не сдѣлаетъ.

-- Концессіи! другъ Венцель, поправилъ магистратскій служитель.

-- Концессіи тамъ или конфессіи, сказалъ старый Венцель, это все равно. Онъ женится, если ему это разъ запало въ голову. Я знаю стараго принца; впрочемъ, это не мое дѣло... Создатель, вотъ ужъ пробило четверть, а я еще не протрубилъ десяти.

И почтенный человѣкъ принялся дуть въ рожокъ съ такой силой, что его должны были услышать на фабрикѣ Кёрнике съ одной стороны и въ домѣ совѣтника канцеляріи съ другой, и ужъ навѣрное въ общей залѣ "Золотой Насѣдки", гдѣ возсѣдала мужская компанія за кружками пива, а въ особенности въ бесѣдки аптеки, подъ вывѣской "Лебедь", гдѣ собравшіяся дамы бесѣдовали другъ съ другомъ.

Но громкое предостереженіе сегодня, какъ и въ предыдущіе дни осталось втунѣ, и когда старый Венцель, совершивъ свой обходъ, вернулся снова въ фонтану, то ни въ "Золотой Насѣдкѣ", ни въ аптекѣ, ни въ другихъ домахъ, окружавшихъ площадь, не были потушены огни, и дѣвушки все еще ходили взадъ и впередъ, нося воду; да вотъ и самъ кумъ Мюллеръ стоитъ въ той же самой задумчивой позѣ, опершись рукой на край фонтана, и говоритъ, завидя кума Венцеля, точно будто тѣмъ временемъ и воды нисколько не утекло изъ фонтана:

-- Неужели вы въ самомъ дѣлѣ думаете, кумъ, что онъ не сдѣлаетъ намъ этой уступки?

Въ общей залѣ "Золотой Насѣдки", окна которой были открыты вслѣдствіе жары, ораторствовалъ Финдельманнъ, излагай результатъ длинныхъ дебатовъ, касательно всего міра вообще и княжества Ротебюль въ особенности.

-- Словомъ, на мѣстѣ короля я бы этого не сдѣлалъ; я бы не сдѣлалъ такой уступки Наполеону. Я бы сказалъ принцу фонъ-Гогенцоллернъ: принимай корону, любезный другъ, сказалъ бы я, а если они тебя вздумаютъ безпокоить, то призови меня, ужъ я съ ними расправлюсь.

-- И мы нажили бы войну съ Франціей, а быть можетъ и съ полміромъ.

-- Во время войны тоже можно зашибить копѣйку, замѣтилъ Целлеръ.

-- Война такое несчастье, благодаря которому не одинъ составляетъ свое счастье, сказалъ Гиппе.

-- Война всегда несчастье, возразилъ Кёрнике, по крайней мѣрѣ такая, которая не имѣетъ цѣлью удержать врага отъ вторженія; и въ этомъ я согласенъ съ Рошфоромъ.

-- Онъ вѣдь тоже красный, замѣтилъ Финдельманнъ.

-- Красный или нѣтъ, возразилъ Кёрнике, а онъ правъ. Начало войны, пожалуй, извѣстно всякому, но исходъ ея никому неизвѣстенъ. А поэтому повторяю: король поступилъ какъ честный, разумный человѣкъ, не закусивъ сразу удила, а поговоривъ благоразумно съ Бенедетти. И я полагаю, что теперь французы тоже образумятся.

-- Французы и благоразуміе! перебилъ Финдельманнъ; нѣтъ, я согласенъ съ графомъ, вотъ тотъ, такъ знаетъ, какъ надо обращаться съ этими молодчиками; у него расправа коротка.

-- Да, да, вмѣшался хозяинъ, заупрямился молодчикъ, такъ въ шею его!

-- Да, этотъ баринъ шутить не любитъ, замѣтилъ Целлеръ.

-- Еще бы; онъ точно Бисмаркъ, сказалъ Финдельманнъ.

-- Ганноверскій докторъ тоже убрался по добру по здорову, вставилъ свое слово хозяинъ.

-- Да, да, онъ повымелъ соръ изъ дому, замѣтилъ Целлеръ.

-- Все это частныя дѣла, которыя до насъ не касаются, возразилъ Кёрнике, съ смущеніемъ ероша свои густые черные волосы.

-- Анъ нѣтъ, касаются, отвѣчалъ Финдельманнъ; намъ, какъ прусакамъ, вовсе не все равно, желаетъ ли нашъ принцъ обратить насъ во французовъ или въ ганноверцевъ.

-- Или республиканцевъ, замѣтилъ Целлеръ иронически.

-- Чего вы всѣ привязались ко мнѣ, вскричалъ Кёрнике; ступайте и скажите старому господину, чѣмъ вы имъ недовольны.

-- Мы такъ и сдѣлаемъ, отвѣчалъ Финдельманнъ.

-- Шестнадцатаго числа, сказалъ Целлеръ, тотчасъ послѣ того, какъ ваша жена прочтетъ свое прекрасное стихотвореніе.

-- Ну, довольно! вскричалъ Кёрнике, съ силой оттолкнувъ стулъ, съ котораго вскочилъ. Кто же мнѣ напѣвалъ въ уши, что я не могу устранить себя отъ праздника, что я долженъ взять въ руки дѣло и предводительствовать депутаціей бюргеровъ, устроить серенаду и все прочее? Я на все это не навязывался и не безъ неудовольствія далъ позволеніе своей женѣ, только для васъ и для господина фонъ-Цейзеля, потому что онъ славный малый, и для стараго принца, несмотря на то, что до сихъ поръ ни разу съ нимъ не разговаривалъ и что онъ, при встрѣчѣ со мной, отворачивается всегда въ другую сторону. Но, сказалъ я, онъ старикъ, которому предстоитъ не долго жить на свѣтѣ, а тебя отъ этого не убудетъ. Но если вы такъ со мной поступаете, посмотрю, какъ-то вы безъ меня управитесь.

-- Посмотримъ, сказалъ Финдельманнъ.

-- Управлялись же всегда прежде безъ васъ, замѣтилъ Целлеръ.

-- Но, мои дорогіе друзья! вмѣшался Гиппе.

-- Сверхъ того, кричалъ Кёрнике, уже въ дверяхъ, я долженъ вамъ сказать: неблагородно и скверно съ вашей стороны дѣйствовать противъ стараго господина, дѣлавшаго вамъ только добро всю жизнь, и которому всѣ вы, сколько васъ ни на есть, всѣ должны быть тысячу разъ благодарны и передъ которымъ всякій изъ васъ тысячу разъ ломалъ шапку и подслуживался то передъ добрымъ принцемъ,.то передъ принцессой! Я бы на вашемъ мѣстѣ не выливалъ старую воду, не испробовавъ новой; я думаю, что новой водой такъ намоютъ вамъ головы, что у васъ слезы изъ глазъ выступятъ. Ну, да Богъ съ вами!

Кёрнике выскочилъ изъ комнаты и такъ хлопнулъ дверью, что было слышно на другой сторонѣ рыночной площади въ бесѣдкѣ.

Въ дверяхъ бесѣдки стояла госпожа Кёрнике, завязывая въ торопяхъ ленты подъ круглымъ подбородкомъ и говоря: -- Если вы такъ думаете, вамъ не слѣдуетъ идти на балъ; и, по крайней мѣрѣ, туда не пойду. Но, во-первыхъ, я считаю за-пустую болтовню, что онъ хочетъ дѣйствительно на ней жениться, а во-вторыхъ, нахожу вполнѣ справедливымъ, законнымъ и приличнымъ, если онъ это сдѣлаетъ; потому, что этотъ бракъ съ лѣвой руки, какъ они тамъ его называютъ, все-таки безбожная выдумка знатныхъ господъ, и думаю, что каждая честная женщина должна желать, чтобы подобныя вещи не дѣлались въ христіанской странѣ. А все то, что здѣсь про нее разсказываютъ, что она была въ связи съ французомъ, кокетничала съ графомъ, тайно обвѣнчалась съ докторомъ, все это глупая сплетня, которую слѣдуетъ стыдиться повторять, чтобы не быть осмѣянной. Мнѣ этого мало, чтобы повѣрить подобнымъ вещамъ о дамѣ, которую никто не можетъ ни въ чемъ упрекнуть, кромѣ развѣ, что она родомъ изъ бѣднаго семейства; что касается до меня, то я тоже не изъ знати, да полагаю, что и всѣ вы также незнатнаго происхожденія, а потому намъ слѣдуетъ лучше считать ее равной себѣ.

-- Таковы ваши убѣжденія, милая Кёрнике, сказала Финдельжаннъ.

-- Конечно, отвѣтила Кёрнике.

-- Какъ можно возмечтать изъ-за ничтожныхъ стиховъ, сказала Целлеръ.

-- Полно! вмѣшалась Гиппе.

-- Этого только не доставало! вскричала Кёрнике, оправивъ послѣдній разъ свой бантъ отъ шляпки. Мнѣ уже столько пришлось выслушать по поводу этихъ стиховъ, о которыхъ, какъ вамъ извѣстно, вы сами такъ долго меня просили, что баста! пускай дамы обходятся безъ меня. Да вотъ и мой мужъ идетъ за мной, желаю вамъ спокойной ночи!

-- Наконецъ! проговорилъ ночной сторожъ Венцель. Авось теперь и другіе разойдутся; но вотъ что, кумъ: сорокъ лѣтъ тому назадъ, когда 15-го іюля молнія ударила въ башню и полгорода выгорѣло, а 16-го умеръ старый принцъ, было тоже, что и теперь. Совы кричали не переставая всю ночь, какъ теперь, а потому повторяю,-- слѣдуетъ ждать бѣды: революціи или войны, потому что я знаю нашего стараго принца; онъ, какъ и блаженной памяти господинъ, никогда не ходилъ въ церковь на конфессію.

-- Концессію! поправилъ Мюллеръ.

ГЛАВА ДВѢНАДЦАТАЯ.

"Гогенцоллернскій принцъ не будетъ царствовать въ Испаніи. Мы только этого и требовали, и съ гордостью узнаёмъ о мирномъ разрѣшеніи вопроса. Великая побѣда, нестоившая ни одной слезы, ни одной капли крови"!

Тайный совѣтникъ Винклеръ опустилъ на колѣни газету, изъ которой прочелъ громко эти строки, и посмотрѣлъ удивленными глазами на обѣихъ дамъ, черезъ свои очки.

-- Ну, милостивыя государыни, человѣкъ, сообщающій такія прекрасныя новости, могъ надѣяться, что вызоветъ пріятное удивленіе и заслужитъ искреннѣйшую благодарность.

-- Я такъ мало понимаю въ этихъ дѣлахъ, сказала Стефанія.

-- Когда это появилось въ "Constitutionnel"? спросила генеральша.

-- 12-го, отвѣтилъ тайной совѣтникъ, глядя въ газету.

-- А сегодня уже 14-е. Какъ медленно доходятъ сюда извѣстія! Мало ли что могло съ тѣхъ поръ произойти.

-- Ваше превосходительство слишкомъ скептичны! воскликнулъ тайный совѣтникъ.

-- Можетъ быть, возразила генеральша, съ годами становишься скептикомъ, а на этотъ разъ, какъ вамъ извѣстно, у меня есть свои особенныя основанія: При моемъ дворѣ дѣло считалось несомнѣннымъ. Впрочемъ, все возможно. Мнѣ интересно послушать, что скажетъ на это графъ.

-- Вѣдь онъ пріѣдетъ съ Нейгофомъ въ обѣду, сказала Стефанія.

-- Въ пять часовъ, сказалъ тайный совѣтникъ, вставая. Теперь два, а я обѣщалъ его свѣтлости сообщить за столомъ о своихъ наблюденіяхъ за эти четыре дня, касательно состоянія здоровья здѣшняго населенія, также касательно климатическихъ, геологическихъ условій и т. д. Но много ли можно сдѣлать наблюденій въ четыре дня, пріѣхавъ сюда съ цѣлью посвятить себя вполнѣ любезнѣйшей изъ женщинъ, находящейся въ интересномъ положеніи, и когда, сверхъ того, приходится тратить остальное время на обѣды, ужины и маленькія прогулки въ этой райской мѣстности? Но его свѣтлость конечно не сочтетъ всего этого за достаточное извиненіе. Для бѣдныхъ людей слѣдуетъ всегда находить время, говоритъ онъ. У доктора Горста всегда было время для нихъ. Я просто ненавижу этого достойнаго собрата, не имѣя счастья быть съ нимъ знакомымъ лично; онъ не сходитъ съ языка его свѣтлости. По той же небрежности, съ которой онъ пользовалъ нашу милую графиню, я долженъ заключить, что онъ весьма легкомысленный человѣкъ, да къ тому же и невѣжда.

-- Я вполнѣ съ вами согласна, сказала генеральша; не забудьте же внушить это самымъ серьезнымъ образомъ графу и сказать ему, что наши желанія исполнятся, по всей вѣроятности, гораздо раньше, чѣмъ мы думали,

-- Нельзя сказать, чтобы гораздо раньше, ваше превосходительство.

-- Скажите: гораздо раньше. У меня на то есть свои основанія.

-- Иначе и быть не можетъ у осторожнѣйшей и дальновиднѣйшей изъ всѣхъ женщинъ! сказалъ тайный совѣтникъ, съ легкимъ оттѣнкомъ ироніи, цѣлуя руку у генеральши. Имѣю честь проститься до обѣда.

Едва тайный совѣтникъ удалился черезъ открытыя двери въ садъ, какъ Стефанія залилась слезами.

-- Ахъ, еслибы ужъ все поскорѣй миновало! На этотъ разъ я умру! хныкала она.

-- Милое дитя, сказала генеральша, тебя точно мнѣ подмѣнили. Мнѣ иногда просто не вѣрится, чтобы это была моя веселая, живая Стефанія, которая обыкновенно такъ легко относится во всему. Я желаю, такъ же какъ и ты, чтобы все миновало, и благополучно миновало; наше положеніе черезъ это измѣнилось бы и измѣнилось бы много къ лучшему. А потому и принца, и твоего мужа, и весь міръ слѣдуетъ держать въ состояніи ожиданія и напряженія. Если то, что много обѣщаетъ, замедляется, то всего лучше въ этомъ случаѣ убѣждать, что оно случится завтра, сегодня, каждую минуту. При этомъ пользуются если не капиталомъ, то по крайней мѣрѣ процентами.

-- Этому принципу слѣдовалъ всегда нашъ принцъ. Если мы будемъ завѣрять, говоритъ онъ, что каждый, кто не считаетъ войну съ Франціей неизбѣжной, дуракъ, -- то разумѣется у насъ будетъ война. Ну-съ, онъ не всегда правильно судитъ, нашъ милый принцъ, но тутъ онъ правъ, трижды правъ, и мы это еще увидимъ.

-- И тогда, значитъ, Гейнрихъ уйдетъ на войну и я, быть, можетъ, никогда больше его не увижу, плакалась Стефанія.

Генеральшу разбиралъ смѣхъ; сантиментальная выходка Стефаніи совсѣмъ не пристала къ ней, но приходилось щадить ее, ради ребенка. Поэтому она сморщила бѣлый лобъ и сказала:

-- Сколько я знаю, ты первая изъ Турловыхъ, которая не находитъ естественнымъ, чтобы ея мужъ пожертвовалъ жизнью Богу и королю.

-- Но Гейнрихъ былъ такъ добръ со мной въ эти послѣдніе дни, сказала Стефанія.

-- Согласна, возразила генеральша, хотя мнѣ бы было пріятнѣе, если бы онъ наполовину сократилъ свои визиты къ Нейнофамъ; но неужели ты думаешь, что онъ не станетъ добрѣе, если ему скажутъ: ты каждую минуту можешь сдѣлаться отцемъ? Говорю тебѣ, Стефанія, подари йнѣ сегодня ночью внучка, и я ручаюсь тебѣ за все...

-- За все, повторила генеральша, подымаясь со своего мѣста и поправляя сѣдые локоны передъ зеркаломъ. Нужно на знать мужчинъ, чтобы не понимать, какъ это льститъ ихъ честолюбію, пришпориваетъ ихъ энергію, заставляетъ произносить, я выполнять рѣшенія, а которыхъ имъ даже не снилось. Не то, чтобы я сомнѣвалась въ энергіи Гейнриха, но при такой крупной игрѣ чѣмъ больше имѣешь козырей, тѣмъ лучше; а это былъ бы самый старшій козырь. И даже нашъ принцъ, добрый, старый, нерѣшительный человѣкъ, и онъ отнесся бы съ почтеніемъ къ fait accompli и не рѣшился бы загнуть уголъ...

Генеральша не докончила фразы, и продолжала, поворачиваясь снова въ зеркалу:

-- При его склонности къ фантазерству, онъ увидитъ въ этомъ перстъ божій. Вѣдь все это чистое фантазерство. Всѣ вы здѣсь фантазеры; это должно быть здѣсь въ воздухѣ; слава Богу, что а не поддалась этому вліянію, по крайней мѣрѣ, до сихъ поръ сохранила свое нормальное состояніе духа и надѣюсь всѣхъ васъ вразумить въ короткое время... Мнѣ хочется немного пройтись передъ обѣдомъ; милое дитя, ты очень утомлена, а потому попробуй съ часовъ заснуть. Я велю тебя ві время разбудить. Прошу не прекословить. Твоя старая мама приняла на себя команду, и, ты знаешь, она не терпитъ непослушныхъ.

Генеральша поцѣловала Стефанію въ лобъ и нѣсколько минутъ спустя медленно разгуливала, съ распущеннымъ сѣрымъ зонтикомъ, между освѣщенными солнцемъ клумбами, безчисленные цвѣты которыхъ распространяли пріятный ароматъ въ тепломъ воздухѣ, и наконецъ достигла другой части парка, по ту сторону красной башни, гдѣ густая листва высокихъ деревьевъ давала тѣнь и прохладу и поставленныя на удобныхъ мѣстахъ скамейки приглашали къ отдыху.

Генеральша сѣла на одну изъ скамеекъ. Она пошла не для прогулки. Ей хотѣлось побыть одной, чтобы свободно предаться своимъ мыслямъ.

Здѣсь она была одна; легкій шелестъ высокихъ деревьевъ, голоса птицъ, прерывавшіе по временамъ тишину, и монотонный плескъ фонтана въ цвѣточномъ саду, не мѣшали ей.

Ей было не до шелеста деревьевъ, не до пѣнья птицъ, т до плеска воды. Ей предстояло подумать о трудномъ положеніи, которое она здѣсь застала, взвѣсить шансы и средства для благгопріятнаго исхода дѣла. Что исходъ долженъ быть благопріятенъ, въ этомъ она, съ своей стороны, не сомнѣвалась. Всѣ ея надежды, еще семь лѣтъ тому назадъ, -- когда графъ вступилъ въ ихъ домъ молодымъ лейтенантомъ, сводились къ тому, что ея Стефанія будетъ когда-нибудь принцессой Рода-Ротебюль; это было пунктомъ, около котораго вращались всѣ ея мысли, соображенія, планы. Эта надежда, въ началѣ слабая, росла все 4олѣе и болѣе въ ней съ теченіемъ времени; синѣющая даль шла, повидимому, къ ней на встрѣчу -- и неужели все это сонъ, изъ котораго она пробудится снова бѣдной вдовой генеральшей, тещей гвардейскаго ротмистра, который весь въ долгу, какъ въ шелку, и на древнее графское имя котораго не дадутъ даже обѣда въ харчевнѣ? И все это изъ-за чего? Изъ-за того, что здѣсь важно разгуливаетъ, какъ барыня, дѣвчонка, которую она только изъ состраданія взяла къ себѣ изъ швейцарской -- нѣтъ, не изъ состраданія -- а чтобы доставить игрушку Стефаніи, до крайности избалованной,-- все равно, изъ-за того, что она здѣсь важно разгуливаетъ съ гордой миной, кружитъ голову мужчинамъ и своимъ тонкимъ кокетствомъ привела, наконецъ, къ тому, что донъ-Кихотъ готовъ выкинуть свою послѣднюю глупость и серьезно жениться на ней.

-- Потѣха! сказала генеральша и засмѣялась, вспомнивъ о старомъ графѣ Зиловѣ, постоянно искавшемъ въ обществѣ свою любезную жену, приставивъ золотой лорнетъ къ слабымъ глазамъ, и котораго она за это прозвала Діогеномъ.

Но этотъ Діогенъ, несмотря на свои семьдесятъ лѣтъ, свои мутные глаза, фальшивые волоса, зубы и икры сдѣлался счастливымъ отцемъ и еще недавно увѣрялъ ее, что ребенокъ становится съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе на него похожимъ; а у этого донъ-Кихота глаза еще ясны, фигура стройна, и онъ можетъ еще Богъ знаетъ сколько прожить и...

Рѣзкія черты лица генеральши приняли весьма серьезное выраженіе при этихъ мысляхъ.

Да, здѣсь былъ узелъ, который слѣдовало разрубить, еслибы не удалось развязать; все же остальное было побочнымъ дѣломъ. Дойдетъ ли дѣло до войны, или нѣтъ, несмотря на извѣстія, полученныя сегодня утромъ, она полагала, что будетъ война;-- принцъ въ 1866-мъ году доказывалъ кулакъ въ карманѣ и теперь, когда его положеніе гораздо труднѣе, поступитъ не иначе. Напрасно Гейнрихъ далъ дѣлу такой серьезный оборотъ, но онъ бы этого не сдѣлалъ, еслибы не былъ влюбленъ въ Гедвигу.

Гейнрихъ -- глупъ! У него былъ выборъ; ужъ если хотѣлось во что бы то ни стало влюбиться, то почему же не влюбиться въ Нейгофъ, которая навѣрно была бы отъ этого не прочь, или въ кого угодно; зачѣмъ именно въ Гедвигу? Скандалъ да и только. Но разъ такой скандалъ уже случился, Стефаніи не слѣдовало придавать ему значенія; ей слѣдовало слегка осмѣять мужа и отнестись въ его поступку, какъ къ мальчишеской выходкѣ.

Что же она вмѣсто того сдѣлала? Сердилась, устраивала ему сантиментальныя сцены, влюбилась слегка въ этого доктора, и увѣнчала все тѣмъ, что возбудила въ принцѣ ревность въ Гейнриху.

Можно ли придумать что-нибудь безумнѣе? Не приходится ли, послѣ подобныхъ поступковъ своей родной дочери, разочароваться въ цѣломъ мірѣ? Возбуждать ревность въ Геинриху, къ своему собственному мужу, отъ котораго ей слѣдовало устранять всякое подозрѣніе, даже въ десять разъ сильнѣйшее, набросивъ это подозрѣніе на кого бы то ни было другого, сколько-нибудь подходящаго? И программа дѣйствій была такъ проста, такъ легко выполнима; да къ тому же мудрая Нейгофъ разсказала ей, не обинуясь, восемь дней тому назадъ то, о чемъ говорятъ у всѣхъ помѣщиковъ кругомъ, что извѣстно каждому уличному мальчишкѣ въ Ротебюлѣ и каждому конюху въ замкѣ, послѣ того, какъ этотъ человѣкъ, не будучи въ состояніи переносить больше своего тяжелаго положенія, улизнулъ отсюда ночью, какъ тать.

-- Этотъ человѣкъ, должно быть, былъ не безъ достоинствъ, сказала генеральша про себя, выводя зонтикомъ завитушки на пескѣ. Иначе капризъ Стефаніи былъ бы совершенно необъяснимъ, а также и упорство, съ которымъ Гейнрихъ не переставалъ противорѣчить всѣмъ нашимъ доводамъ, несмотря на то, что добрая Нейгофъ и я сама дѣлали все, что могли, да и факты ясно за себя говорятъ.

Еслибы онъ не сознавался внутренно въ возможности даннаго факта, то не настаивалъ бы такъ упорно на его невозможности. Впрочемъ онъ правъ, утверждая, что рѣшительно все равно, любитъ ли она этого человѣка или нѣтъ, если, въ концѣ концовъ, все-таки выйдетъ окончательно замужъ за принца; но онъ забываетъ при этомъ, что изъ этого обстоятельства можно и должно было бы создать препятствіе, на которомъ бы она сломала себѣ шею.

-- Возмутительно-плебейское выраженіе, сказала генеральша, но меня по истинѣ доводятъ до крайности. Никто на свѣтѣ не можетъ меня осудить, если я такъ или иначе покончу съ этой безсмыслицей. Еслибы только найти что-нибудь осязательное, правдоподобное, я не знаю, что бы. я за это дала!

Генеральша подняла голову.

Ей послышались чьи-то шаги въ направленіи отъ кавалерскаго флигеля, фронтонъ котораго виднѣлся сквозь деревья, къ площадкѣ.

Она поправила сѣдые локоны, упавшіе на лобъ, пока она сидѣла наклонившись, стерла ногой завитки на пескѣ, спокойно прижалась, помахивая зонтикомъ, въ уголъ скамейки и зорко посмотрѣла въ кусты, изъ-за которыхъ долженъ былъ сейчасъ показаться идущій.

То былъ Глейхъ, старый камердинеръ принца.

Радостный трепетъ овладѣлъ ею. Если кто-нибудь на свѣтѣ могъ помочь ей, то это былъ Глейхъ.

Она это почувствовала съ первой минуты и все подтверждало ей то. Замѣчательно счастливый случай свелъ ее съ этимъ человѣкомъ именно здѣсь, сегодня утромъ.

Это была случайность. Ясно, что старикъ не искалъ ее, какъ подумала она въ первую минуту. Онъ шелъ медленно по аллеѣ, нагнувъ впередъ свое худое туловище и низко наклонивъ голову, останавливался по временамъ, поднималъ голову и, сдѣлавъ шаговъ впередъ, снова останавливался, затѣмъ нѣсколько снималъ шляпу съ широкими полями и проводилъ рукой по сѣдымъ волосамъ -- словомъ, представлялъ человѣка, который старается и не можетъ себѣ разъяснить важнаго обстоятельства.

Наконецъ онъ замѣтилъ генеральшу. Сразу выпрямившись во весь ростъ, онъ пошелъ ровнымъ, медленнымъ шагомъ, какъ, подобаетъ старику, и удивленіе, выразившееся на его лицѣ при видѣ генеральши, когда онъ очутился отъ нея шагахъ въ шести, было такъ прекрасно разъиграно, и осторожность, съ которой онъ, снявъ шапку и потихоньку выступая, чтобы не помѣшаться милости, хотѣлъ прошмыгнуть мимо нея, такъ естественно выражена, что генеральша не могла удержаться, чтобы не сказать въ полголоса: молодецъ!

-- Что прикажете, ваше превосходительство? спросилъ Глейхъ.

Старикъ быстро остановился; не было сомнѣнія, что онъ хотѣлъ, чтобы съ нимъ заговорили.

-- Найдется ли у васъ свободный часокъ времени? сказала, генеральша.

-- Къ вашимъ услугамъ, ваше превосходительство, возразилъ Глейхъ, дѣлая полуоборотъ къ генеральшѣ.

-- Уѣхалъ его свѣтлость?

-- Его свѣтлость уѣхали на совѣщаніе съ господиномъ совѣтникомъ канцеляріи.

-- Одинъ?

-- Точно такъ, ваше превосходительство... Не будетъ ли еще приказаній отъ вашего превосходительства?

-- Надѣньте шляпу и садитесь здѣсь на скамейку.

-- Ваше превосходительство!

-- Я этого желаю.

-- Какъ прикажете ваше превосходительство, сказалъ Глейхъ, садясь осторожно на другой конецъ скамейки, такъ, что между нимъ и барыней оставалось мѣсто еще по крайней мѣрѣ для трехъ человѣкъ.

Несмотря на то, Глейхъ нимало не былъ смущенъ оказанной ему честью.

Глейху случалось безчисленное множество и по цѣлымъ часамъ сиживать такимъ образомъ съ своимъ господиномъ, въ доброе старое время, когда онъ, такъ сказать, составлялъ единственное общество его свѣтлости. Ея превосходительство генеральша не разъ заставала ихъ на скамейкѣ рядомъ, во время уединенныхъ прогулокъ, въ былое время, въ бытность ихъ въ Висбаденѣ; но все это, конечно, миновало съ тѣхъ поръ какъ она здѣсь поселилась.

-- Его свѣтлость часто выѣзжалъ одинъ въ послѣдніе дни, начала генеральша; я полагала, что вы всегда и вездѣ ему сопутствуете.

Глейхъ скорчился, какъ человѣкъ, къ больному мѣсту котораго прикоснулись.

-- Его свѣтлость пріучается мало-по-малу обходиться безъ меня, отвѣчалъ онъ съ злой улыбкой, скривившей его беззубый ротъ.

-- Развѣ вы хотите удалиться на покой?

-- Лечь, ваше превосходительство, лечь, подхватилъ Глейхъ, и указалъ дрожащей отъ волненія рукой на землю.

-- Откуда въ васъ такія мрачныя фантазіи, любезный Глейхъ? возразила генеральша. бы не старѣе принца.

-- Я родился въ одномъ году съ нимъ, сказалъ Глейхъ, и въ одномъ мѣсяцѣ, и прослужилъ у него рейткнехтомъ, съ шестнадцати лѣтъ и до двадцати-шести, цѣлыхъ десять лѣтъ. А теперь состою сорокъ лѣтъ его камердинеромъ, съ тридцатаго года, когда онъ оставилъ полкъ, и постоянно отказывался отъ всего, что онъ мнѣ предлагалъ: сегодня мельницу въ Эрихсталѣ, завтра мѣсто надсмотрщика за каменноугольными копями въ Гюнерфельдѣ, потомъ мѣсто кастелляна въ охотничьемъ замкѣ и т. д., и все лишь затѣмъ, чтобы не разставаться съ нимъ, чисто изъ страстной привязанности къ моему доброму господину; и теперь, подумаешь, что мнѣ пришлось дожить до этого!

"Страстная любовь къ его доброму господину, конечно, принесла ему болѣе выгодъ, чѣмъ всѣ исчисленныя блага вмѣстѣ взятыя"; подумала про себя генеральша и произнесла вслухъ:

-- До чего же вамъ пришлось дожить, любезный Глейхъ?

-- Но когда стараго Андрея доведутъ до крайности, то онъ поневолѣ заговоритъ такъ громко, что его принуждены наконецъ будутъ выслушать, не взыщите.

-- Что же именно выслушать, любезный Глейхъ? спросила генеральша тономъ дружескаго участія, между тѣмъ какъ сердце ея билось отъ нетерпѣнія.

-- Что не все то золото, что блеститъ, отвѣчалъ Глейхъ, и что соловья баснями не кормятъ. А чѣмъ его кормили все это время, какъ не баснями? Ничѣмъ, какъ есть ничѣмъ! Кто ухаживалъ за нимъ, когда онъ страдалъ отъ судорогъ въ сердцѣ или отъ ревматизма? Кто просиживалъ надъ нимъ ночи, даромъ, что у самого, быть можетъ, болѣли старыя кости? Такъ-то, небось другія прочія ни одной ночи не подарили ему, какъ есть ни одной; онѣ изволили спокойно почивать въ мягкой постелькѣ, ну, и конечно могли похвалиться на другое утро своей свѣжестью, да привлекательностью, словно змій въ раю.

"Неужели она въ самомъ дѣлѣ водила его все это время за носъ?" подумала генеральша про себя.

-- А потому, продолжалъ Глейхъ, ни за что, ни про что всѣхъ насъ честятъ дураками, да болванами, и готовы каждую минуту прогнать съ глазъ долой; на нашу долю достаются злые взгляды, да немилостивыя слова, да капризы, когда онъ, какъ безумный, мечется изъ угла въ уголъ, словно, прости Господи, запродалъ бѣдную душу свою сатанѣ!

Старикъ съ каждымъ словомъ раздражался все сильнѣе. Онъ весь дрожалъ и постоянно оттягивалъ бѣлыми, длинными пальцами верхнія пуговицы своего чернаго фрака, точно онъ тѣснилъ его грудь, гдѣ кипѣли такія злыя страсти.

Генеральша сидѣла, кусая свою тонкую нижнюю губу. Очевидно, что старика разбиралъ тотъ же страхъ, что и ее; что для него на картѣ стояла жалкая ставка его жизни, точно такъ, какъ для нея стояла великая ставка ея жизни; что ихъ интересы сходились и что на всякій случай слѣдовало привлечь его на свою сторону.

"Дѣлать нечего, подумала генеральша, приходится сдѣлать первый шагъ".

' И прибавила вслухъ:

-- Мнѣ васъ жаль отъ всего сердца, любезный Глейхъ, по истинѣ отъ всего сердца. Но согласитесь, что мы, я хочу сказать, графиня, графъ и я сама, мы еще больше страдаемъ отъ этого страннаго союза. Я могу это высказать вамъ, старому слугѣ, и конечно не сказала вамъ ничего новаго, чего бы не прочувствовало ваше вѣрное, доброе сердце. Однако, мы спокойно и терпѣливо переносили все, хотя, Богу одному извѣстно, какъ тяжко приходилось подчасъ.

-- Точно такъ, ваше превосходительство; вы изволите, говорить правду, отвѣчалъ Глейхъ. Я самъ терпѣливо и спокойно выносилъ все до сихъ поръ; но, не взыщите, чего добраго, мы доживемъ и до такого, къ чему ваше превосходительство врядъ ли отнесетесь терпѣливо и спокойно; да, мы можемъ до этого дожить.

-- Невозможно, сказала генеральша, невозможно!

Злая улыбка скривила беззубый ротъ Глейха. Его самолюбію льстило, что онъ зналъ больше, чѣмъ генеральша.

-- Вовсе не такъ невозможно, ваше превосходительство, замѣтилъ онъ. Онъ не даромъ перерылъ весь архивъ и просиживалъ цѣлыя ночи надъ старыми документами, и по цѣлымъ днямъ занимался, запершись съ совѣтникомъ; сегодня онъ опять занимался съ нимъ все утро, и теперь все приведено въ надлежащій порядокъ и, я полагаю, отложено до послѣ завтра, до дня его рожденія.

-- Невозможно, вскричала генеральша еще разъ, совершенно невозможно! Мы никогда,-- графъ никогда этого не потерпитъ, никогда, никогда!

Всѣ эти дни генеральша старалась изо всѣхъ силъ убѣдить свою дочь и графа въ возможности и даже въ большой вѣроятности "событія"; за минуту передъ тѣмъ, она ожидала, что рѣчи стараго камердинера сведутся къ этому предмету, но теперь такъ испугалась, какъ будто сообщеніе это застало ее врасплохъ.

-- Ваше превосходительство не были бы такъ взволнованы, еслибы дѣйствительно думали, что это невозможно, сказалъ Глейхъ; и въ настоящее время, когда мы всѣ равны передъ закономъ, это гораздо возможнѣе, чѣмъ прежде; а въ старинныхъ документахъ можно отыскать многое, на что можно сослаться въ крайнемъ случаѣ: разные прецеденты, или какъ тамъ, это называется, о чемъ его свѣтлость такъ часто толковалъ въ послѣднее время съ совѣтникомъ канцеляріи.

Генеральша снова овладѣла собой. Нельзя было терять времени въ безплодныхъ и къ тому же неприличныхъ жалобахъ. Слѣдовало дѣйствовать.

-- Любезный Глейхъ, начала она, я буду говорить сѣвами откровенно. Пусть съ точки зрѣнія права дѣло это и возможно, но оно отнюдь не должно совершиться и мы по-царски наградили бы того, кто могъ бы помѣшать ему или даже просто оказать намъ содѣйствіе.

-- Ваше превосходительство очень милостивы, отвѣчалъ Глейхъ,-- и съ своей стороны я конечно отъ всего сердца готовъ услужить въ этомъ дѣлѣ вашему превосходительству, также какъ молодой графинѣ и господину графу; но ваше превосходительство согласитесь, что нужно же имѣть въ рукахъ что-нибудь осязательное, что можно было бы представить ему.

-- У васъ есть нѣчто подобное, сознайтесь, подхватила генеральша съ жаромъ.

-- Я боюсь потерять мѣсто, сказалъ Глейхъ.

-- Мы васъ за все вознаградимъ, возразила генеральша.

-- Я могу нажить большія непріятности.

-- Мы васъ не дадимъ въ обиду.

-- Я и то молчалъ, когда господинъ графъ захотѣлъ свестк съ ней болѣе близкое знакомство...

-- Я знаю все, все; требуйте, чего хотите.

-- Въ такомъ случаѣ, сказалъ Глейхъ, боязливо поглядѣвъ вокругъ себя, вотъ кое-что для начала;-- и онъ вынулъ изъ кармана своего фрака небольшую, аккуратно связанную пачку.

-- Что это? спросила генеральша.

-- Я нашелъ это, часъ тому назадъ, въ его комнатѣ, ключъ отъ которой досталъ у своего зятя, съ цѣлью пошарить, ваше превосходительство, понимаете... и нашёлъ тамъ, въ одномъ изъ ящиковъ конторки, эту пачку, конечно забытую имъ при отъѣздѣ.

-- Это письма,-- сказала генеральша, развязывая ниточку,-- отъ нея къ нему -- безъ сомнѣнія. Читали вы ихъ?

-- Такъ, слегка пробѣжалъ, ваше превосходительство.

-- И...

-- Ваше превосходительство сами прочтете, сказалъ Глейхъ. Если вашему превосходительству угодно будетъ дать мнѣ какое-нибудь порученіе, то я всегда могу освободиться на минутку, и если въ настоящую минуту вы не имѣете ничего больше приказать...

-- Благодарю васъ, любезный Глейхъ, благодарю васъ, сказала генеральша, опуская пачку въ карманъ своего платья.

-- Въ такомъ случаѣ не буду долѣе утруждать вашего превосходительства, сказалъ Глейхъ, уже стоя при послѣднихъ словахъ передъ генеральшей, съ шляпой въ рукѣ, и затѣмъ удалился съ низкимъ поклономъ.

Генеральша прослѣдила глазами за тощей, черной фигурой, пока она не исчезла за кустами. Затѣмъ вынула пачку изъ кармана. Она не въ силахъ была настолько обуздать любопытства, чтобы дойти до своей комнаты; впрочемъ здѣсь ей было также покойно, какъ и въ комнатѣ.

Всѣхъ писемъ было двадцать съ небольшимъ, большая часть состояла изъ нѣсколькихъ строкъ; только нѣкоторыя, написанныя съ сосѣднихъ водъ, гдѣ Гедвига провела въ прошломъ году нѣсколько недѣль, были подлиннѣе. Изящный почеркъ облегчалъ чтеніе для генеральши. Нѣкоторыя мѣста, написанныя на иностранномъ языкѣ, на англійскомъ, какъ предполагала генеральша, были ею пропущены. Такимъ образомъ, чтеніе продолжалось недолго.

-- Ну, сказала генеральша, я ожидала большаго; но можетъ быть самое-то интересное заключается въ строчкахъ, которыя переведетъ мнѣ Стефанія; весьма платонически или весьма осторожно, но во всякомъ случаѣ пригодится: есть нѣсколько отзывовъ о немъ, которые его не порадуютъ. Пущенное въ ходъ во время, это произведетъ свое дѣйствіе. Но конечно этого мало, слѣдуетъ взяться за разныя пружины.

Генеральша посмотрѣла на часы. Оставалось два часа до обѣда.

-- У меня какъ разъ довольно времени, чтобъ съѣздить къ совѣтнику канцеляріи; намъ нужно имѣть вѣрныя свѣдѣнія, вполнѣ вѣрныя свѣдѣнія объ этомъ важномъ пунктѣ, а совѣтникъ настолько тупъ, что отъ него можно все вывѣдать, что пожелаешь.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.

Въ то время, какъ генеральша вела свои совѣщанія съ Глейхомъ, фонъ*Цейзель сидѣлъ въ бесѣдкѣ Ифлеровскаго сада, посматривая то на часы, то на дорогу, которая вела къ дверямъ дома, откуда все еще не появлялись ожидаемыя имъ съ нетерпѣніемъ дамы.

У фонъ-Цейзеля рѣшительно не было свободнаго времени. Ему предстояло еще множество дѣлъ въ Ротебюлѣ, по случаю послѣзавтрашняго праздника; да сверхъ того онъ надѣялся выгадать часокъ, чтобы поскорѣе съѣздить въ Бухгольцъ, пожать руку господину фонъ-Фишбаху, доставить рецептъ для пирога изъ гусиной печенки госпожѣ фонъ-Фишбахъ, передать стихотворенія Гебеля Адели, о которыхъ она его просила, и поспѣть галопомъ къ обѣду обратно въ замокъ. Но если его вездѣ будутъ такъ задерживать, какъ здѣсь, то ему придется отказаться ютъ своихъ сладкихъ надеждъ.

"Это ни съ чѣмъ несообразно, говорилъ фонъ-Цейзель, какая безсмыслица! Репетиція въ костюмѣ днемъ, на солнечномъ припекѣ, потому, видите ли, что она не можетъ должнымъ образомъ вдохновиться, если не будетъ слышать плеска воды! Плескъ воды! Добрые люди съ ума сошли".

Фонъ-Цейзель бросилъ презрительный взглядъ на каменный бассейнъ передъ бесѣдкой, всего шести футовъ въ діаметрѣ, въ которомъ небольшой унылый тритонъ пускалъ изъ раковины едва замѣтную струйку на полдюжину золотыхъ рыбокъ, неподвижно стоявшихъ въ водѣ, глубиной въ дюймъ, и повидимому съ покорностью ожидавшихъ своей неизбѣжной участи: свариться на палящемъ іюльскомъ солнцѣ.

"Это можетъ довести до отчаянія"! говорилъ фонъ-Цейзель.

Тоже самое произносила Элиза; модистка Визебрехть посадила крючки къ поясу, украшенному раковинами, которымъ заканчивался ея костюмъ, на цѣлую ладонь шире, чѣмъ нужно, пришивъ ихъ передъ тѣмъ на цѣлую ладонь уже, чѣмъ слѣдовало.

-- Наша добрая Визебрехть становится съ каждымъ днемъ все разсѣяннѣе, сказала совѣтница, находившаяся въ раздраженномъ состояніи. Моему терпѣнію насталъ конецъ.

-- А моему, вы думаете нѣтъ? сказала Визебрехть, бросая на столъ ножницы, которыя только-что взяла въ руки, чтобы снова отпарывать несчастные крючки, и вскакивая съ своего стула. Вы думаете, что у старой Визебрехть нѣтъ другого дѣла, какъ просиживать у васъ цѣлые дни, въ то время, какъ къ послѣ завтра ей предстоитъ еще сшить шесть платьевъ у Целлеровъ и у Блумовъ, которыя сидятъ теперь какъ на иголкахъ, и у булочника Гейнца, обѣ дочки котораго выплакали себѣ глаза, потому что не могутъ обойтись безъ старой Визебрехть; а это по крайности такія платья, что знаешь, съ чѣмъ имѣешь дѣло, а не такія одѣянія, которыхъ не надѣнетъ ни одна христіанская душа; а вы не взыщите, госпожа совѣтница, если я скажу, что старая Визебрехть шьетъ только на христіанъ и для христіанъ, и достаточно толкова; а еще, что на будущее время вы сами можете выполнять свои грѣховодныя затѣи и разыгрывать всякихъ нимфъ, какъ тамъ они зовутся; но какъ бы ни звались, а грѣшно и стыдно такъ бѣгать ночью, не говоря уже днемъ, и въ такомъ видѣ показываться передъ мужчинами, и а никогда не дала бы на это позволенія ребенку, даже еслибы его свѣтлость дважды обѣщалъ обвѣнчаться съ ней, что, впрочемъ, все пустяки и нелѣпости; я до сихъ поръ молчала и думала: повадился кувшинъ по воду ходить, тамъ ему и голову сломить; а затѣмъ, когда пѣсенка будетъ вся пропѣта, тогда вы вспомните про старую Визебрехть.

Разгнѣванная женщина сложила дрожащими руками свои вещи въ рабочій мѣшокъ и вышла въ дверь, прежде чѣмъ мать и дочь успѣли опомниться отъ испуга, произведеннаго на нихъ этой неожиданной выходкой и открыть ротъ. Вслѣдъ затѣмъ Элиза залилась истерическими слезами, а совѣтница, сдерживая свой гнѣвъ, проговорила:

-- Великіе міра сего должны спозаранку привыкать въ людской неблагодарности. Ты должна стать въ уровень съ своимъ положеніемъ. Посмотри на меня, я это сдѣлала.

-- Ахъ, мама, хныкала Элиза, вѣдь она теперь обѣжитъ весь городъ и всѣмъ разскажетъ.

-- Пускай, сказала совѣтница; вѣдь когда-нибудь, да должны же всѣ узнать объ этомъ, и я бы удивилась, еслибъ это не было уже извѣстно всѣмъ и каждому. А теперь, мое дитя, пойдемъ къ фонъ-Цейзелю, онъ ждетъ насъ, я думаю, уже цѣлыхъ полчаса.

-- Я не могу, продолжала хныкать Элиза, смотрясь въ большое зеркало, я, въ самомъ дѣлѣ...

-- Элиза, сказала строго совѣтница, дочь ты мнѣ или нѣтъ?

-- Позволь мнѣ, по крайней мѣрѣ, накинуть регенмантель, проговорила Элиза.

-- Чтобы смять весь нарядъ? Элиза, я тебя не узнаю.

-- Только до бесѣдки, сказала Элиза:-- обѣ служанки стоятъ у окна въ кухнѣ.

-- Ну, до бесѣдки пожалуй, согласилась совѣтница, облекая дрожащую дѣвушку въ длинный, коричневый регенмантель, поверхъ котораго падали распущенные, переплетенные водяными растеніями бѣлокурые волосы.

-- Наконецъ-то! произнесъ фонъ-Цейзель, завидѣвъ приближавшуюся по озаренной солнцемъ дорожкѣ фигуру въ коричневомъ регенмантелѣ, надъ которой совѣтница держала большой распущенный красный зонтикъ.

-- Мы никогда не забудемъ вашей предупредительности, сказала совѣтница, милостиво кивнувъ головой кавалеру.

Фонъ-Цейзель привыкъ за послѣднее время къ странностямъ госпожи Ифлеръ и отвѣчалъ на эти торжественныя слова нѣмымъ поклономъ, устремивъ любопытный взглядъ на фигуру въ регенмантелѣ, изъ-подъ котораго выглядывала пара красныхъ башмаковъ, усѣянныхъ раковинами, и нижнія широкія складки зеленыхъ шелковыхъ турецкихъ шароваръ, появленія которыхъ, въ костюмѣ рѣчной нимфы кавалеръ никакъ не могъ себѣ объяснить.

-- Я полагаю, мы сейчасъ же приступимъ къ репетиціи, сказалъ онъ, потому что, навѣрное, дамы не нуждаются въ моемъ мнѣніи касательно вполнѣ удавшагося, безъ сомнѣнія, костюма, скрытаго отъ меня коварнымъ регенмантелемъ.

-- Мы думаемъ, что въ костюмѣ не ошиблись, сказала совѣтница.-- Элиза!

-- Я не считаю этого безусловно необходимымъ, сказалъ добродушный кавалеръ, замѣтивъ, что Элиза со страхомъ запахнула регенмантель, въ то время, какъ мама собиралась снять его.

-- Элиза! повторила совѣтница, и у входа въ бесѣдку, долженствовавшую изображать лебединый гротъ, предстала нимфа Роды, этотъ полевой цвѣтокъ Оскара фонъ-Цейзеля, въ невѣроятномъ костюмѣ, который, несмотря на многія фантастическія уклоненія, приходилось признать за турецкій; конечно такимъ, бы призналъ его и фонъ-Цейзель, еслибы не былъ вынужденъ, припадкомъ судорожнаго кашля отвернуться съ быстротой молніи къ бассейну и смертельно напугать злополучныхъ шесть золотыхъ, рыбокъ бѣлымъ носовымъ платкомъ, который онъ вытащилъ изъ кармана и прижалъ къ лицу.

-- Прошу извинить, заговорилъ фонъ-Цейзель изъ-подъ платка, это сейчасъ пройдетъ. Боже мой, какой несносный кашель! Прошу извинить.

Фонъ-Цейзель осторожно повернулся, медленно отнялъ платокъ отъ лица, цвѣтъ котораго, благодаря припадку кашля, могъ смѣло соперничать съ цвѣтомъ золотыхъ рыбокъ, а не то, пожалуй, съ сафьянными башмаками Элизы, покрытыми раковинами.

-- Прошу дамъ извинить меня, повторилъ фонъ-Цейзель. Очаровательно, великолѣпно, вполнѣ изящно и согласно съ характеромъ роли! Его свѣтлость будетъ восхищенъ.... но, полагаю, намъ пора начать. Я позволю себѣ изобразить свѣтлѣйшую" особу вашего принца, который спускается по узкой тропинкѣ близъ Роды, и прошу мадемуазель Элизу выдти ко мнѣ на встрѣчу изъ бесѣдки, я хотѣлъ сказать, изъ грота, когда я приближусь на шесть шаговъ.

Фонъ-Цейзель отошелъ нѣсколько отъ бесѣдки, причемъ съ. нимъ, повидимому, сдѣлался новый припадокъ кашля; затѣмъ величественнымъ шагомъ пошелъ въ бесѣдкѣ, изъ которой выступила ему на встрѣчу Элиза.

-- Осмѣлюсь попросить васъ прибавить шагу, сказалъ фонъ-Цейзель.

-- Я полагаю, что прибавить шагу значило бы нарушить женское достоинство, возразила совѣтница.

-- Какъ вамъ угодно, отвѣчалъ фонъ-Цейзель; итакъ, прошу васъ, начинайте: "Откуда онъ, сей дивный, яркій свѣтъ"...

Элиза приподняла обѣ руки, приняла позу молящагося мальчика и начала:

"Откуда онъ, сей дивный, яркій свѣтъ"

"Что мокрый домъ мой чудно озаряетъ"?

-- Осмѣлюсь замѣтить "влажный домъ", поправилъ фонъ-Цейзель.

-- Вода мокра, а не влажна, вмѣшалась совѣтница. Фонъ-Цейзель поклонился.

Элиза продолжала:

"Иль золотой луны сребристые

"Лучи предъ нами быстро загорѣлись"?

-- Осмѣлюсь замѣтить: "Не кроткой ли луны"... перебилъ фонъЦейзель. Золото и серебро, боюсь, не совсѣмъ умѣстно помѣщать въ одномъ и томъ же стихѣ.

-- Мы находимъ, что "Иль золотой луны" -- поэтичнѣе, замѣтила Элиза.

Фонъ-Цейзель опять поклонился.

Элиза продолжала:

"А въ воздухѣ, откуда этотъ шумъ?

"Не шумъ ли то дубравы отдаленной?

"О нѣтъ! то не лѣсной дубравы шумъ,

"Не мѣсяца то кроткое сіянье

"Меня манятъ изъ грота темноты,--

"Но яркимъ пламенемъ чертогъ горящій

"Веселый кликъ пирующихъ людей".

-- Прекрасно! сказалъ фонъ-Цейзель, подразумѣвая при этомъ свои стихи, а вовсе не дикцію Элизы, которая показалась ему страшно театральной и напыщенной.

"Какъ бы звучало это въ устахъ Адели?" подумалъ онъ про себя, въ то время, какъ Элиза декламировала дальше:

"Но мнѣ пришлось остаться въ сторонѣ,

"Хотя ты самъ меня избрать рѣшился"....

-- Извините, замѣтилъ фонъ-Цейзель: "Хоть древа стволъ меня избрать рѣшился"...

-- Мы находимъ, что "Хотя ты самъ" безконечно остроумнѣе, сказала совѣтница.

-- Безъ сомнѣнія, отвѣчалъ кавалеръ; но слѣдующій стихъ гласитъ:

"Чтобъ корень свой могучій напоятъ"....

"корень" очевидно относится къ "стволу дерева", который я, такъ сказать, веду изъ водъ Роды; между тѣмъ, какъ въ стихѣ "Хотя ты самъ", слово "ты" очевидно относится къ самому принцу и "корень"... нѣтъ, mesdames, я покорнѣйше прошу оставить: "Хоть древа стволъ"...

-- Ахъ, проговорила совѣтница, это такой вопросъ, рѣшить который, полагаю, можетъ только сердце матери.

-- Я думаю, возразилъ фонъ-Цейзель, что нелишнее согласоваться также и съ логикой; да и для уха звучитъ какъ-то не особенно пріятно: "Хотя ты самъ"... по крайней мѣрѣ для моего уха.

-- Послушайте, сказала совѣтница, мы благодаримъ васъ за вашу откровенность, которую вообще не забудемъ, но извините за замѣчаніе: вѣдь въ сущности рѣшительно не важно, какъ звучитъ это для вашего уха. Для нашего материнскаго уха фраза: "Хотя ты самъ"... звучитъ какъ настоящая музыка, и я знаю также другое ухо, для котораго эти слова точно также покажутся музыкой. Мы остановились на "Хотя ты самъ"... пусть такъ оно и останется; теперь прошу продолжать.

-- А я, mesdames, вскричалъ фонъ-Цейзель, покорнѣйше прошу безъ меня докончить репетицію. Сегодня утромъ у меня особенно мало времени, и я боюсь, что обсужденіе измѣненій, которыми почтили дамы мои скромные стихи, займетъ насъ до самаго вечера. Mesdames, честь имѣю кланяться.

Фонъ-Цейзель сложилъ свою рукопись, низко поклонился и пошелъ прочь, не взглянувъ на покинутыхъ имъ дамъ; старшая изъ нихъ, разставивъ руки, гнѣвными глазами глядѣла вслѣдъ дерзновенному, между тѣмъ какъ младшая, шатаясь, прошла въ бесѣдку и тамъ упала на скамейку.

-- Вы раскаетесь въ своемъ поступкѣ! вскричала совѣтница громкимъ голосомъ.

-- Ахъ, мама, мнѣ кажется этимъ дѣло не кончится, рыдала Элиза.

Потому, что ты никакъ не можешь стать въ уровень съ своимъ положеніемъ, замѣтила совѣтница.

-- Боже мой, папа! вскричала Элиза. Видишь, я была права.

-- Что съ тобою, отецъ родной? сказала совѣтница.

Совѣтникъ вернулся изъ замка за нѣсколько минутъ, прошелъ черезъ заднюю калитку въ свой садъ и заслышавъ голоса хотѣлъ-было удалиться восвояси, но затѣмъ подкрался къ забору и такимъ образомъ сдѣлался свидѣтелемъ послѣдней сцены между своими барынями и кавалеромъ.

Теперь же, когда послѣдній удалился и совѣтникъ замѣтилъ, въ какомъ волненіи находились его барыни,-- онъ счелъ данную минуту особенно благопріятной для того, чтобы передать свою злополучную вѣсть. И вотъ, опустился онъ на скамейку возлѣ своей дочери, обмахивая носовымъ платкомъ свое разгорѣвшееся лицо, которое, повидимому, дѣйствительно въ этомъ нуждалось.

-- Что съ тобой, сударь, вскричала совѣтница вторично, очень нецеремонно тряся своего супруга за руку.

-- Элиза была права, пробормоталъ онъ. Я только-что отъ него; свадебный контрактъ готовъ; онъ и не помышляетъ о томъ, чтобы жениться на Элизѣ. Онъ хочетъ на ней жениться!

-- О Боже праведный! взвизгнула Элиза.

-- Нѣтъ праведнаго Бога! патетически завопилъ совѣтникъ.

-- Но есть глупые люди! вскричала совѣтница, схвативъ теперь, ради перемѣны, своего супруга за шиворотъ обѣими руками и при каждомъ словѣ тряся его болѣе или менѣе энергично. Есть глупые люди, которые никогда не слушаютъ того, что имъ говорятъ ихъ жены. Ахъ ты шутъ гороховый! благодаря твоей глупости, мы сдѣлаемся посмѣшищемъ для людей! Развѣ я тебя не предупреждала и не заклинала: будь остороженъ, Антонъ, говорила я, это опять одна изъ твоихъ фантазій; смотри, какъ бы тебѣ не опозориться, да и намъ съ тобой! Но ты, шутъ гороховый, хотѣлъ быть умнѣе всѣхъ.

-- Наше бѣдное дитя, прошепталъ полузадушенный совѣтникъ. Она умираетъ.

-- Дай ей умереть! вскричала совѣтница, она конечно этого не переживетъ.

-- Да, дайте мнѣ умереть! возопила Элиза, внезапно вскакивая съ мѣста, я этого не переживу.

-- Она утопится! закричалъ совѣтникъ, между тѣмъ какъ Элиза направилась невѣрными шагами къ бассейну. Но въ дверяхъ бесѣдки она повернула назадъ, испустивъ отчаянный вопль, и на этотъ разъ по настоящему упала безъ чувствъ въ объятія поспѣшившей въ ней матери.

-- Боже мой, что случилось? спросила генеральша, которая только-что прибыла въ сопровожденіи тайнаго совѣтника и которую злорадная служанка провела прямо въ бесѣдку.

-- Бѣдное дитя, сказалъ тайный совѣтникъ, ее кажется очень взволновала репетиція сцены, которую готовятъ ко дню рожденія его свѣтлости, да и жара помогла. Намъ нужно перенести ее въ домъ.

Элизу, которая, мало-по-малу, пришла въ себя, благодаря флакону съ солями генеральши и нѣсколькимъ пригоршнямъ теплой воды, которую имѣли жестокость отнять у шести золотыхъ рыбокъ въ бассейнѣ, довели до дому, гдѣ предоставили попеченіямъ тайнаго совѣтника и ея матери; между тѣмъ, генеральша удалилась съ разогорченнымъ отцомъ въ прохладную веранду и тамъ вступила съ нимъ въ бесѣду, во время которой нашей смышленной барынѣ ничего не стоило вывѣдать отъ разсерженнаго и испуганнаго, совершенно смутившагося и растерявшагося человѣка все, что ей было желательно и необходимо.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.

Въ помѣстьи барона Нейгофа, гдѣ уже со вчерашняго вечера пребывалъ графъ, сегодня утромъ также получены были газету, принесшія мирныя извѣстія: отказъ гогенцоллернскаго принца отъ испанскаго престола, успокоительное заявленіе Олливье, произнесенное имъ въ пріемной французской палаты, повышеніе курсовъ на всѣхъ биржахъ. Оба друга напрасно старались отвести душу, изливая потоки горькихъ жалобъ, носившихъ почти измѣнническій характеръ, пока наконецъ шутки баронессы, увѣрявшей, что въ ближайшемъ будущемъ имъ все-таки предстоитъ война и что она тому, кто доставитъ на ея кухню наибольшее число зайцевъ и куропатокъ, обѣщаетъ свое милостивое расположеніе и другіе знаки отличія, -- не разсмѣшили легкомысленнаго барона, между тѣмъ какъ графъ -- выразивъ своей пріятельницѣ благодарность за ея доброту -- откровенно заявилъ, что не можетъ совладать съ дурнымъ расположеніемъ духа.

-- Это гораздо хуже Ольмюца, говорилъ графъ, а и тотъ сдѣлалъ необходимымъ Кёниггрецъ; что придется намъ сдѣлать, чтобы загладить эту ошибку!

-- Сознайтесь, любезный другъ, сказала баронесса, когда баронъ вышелъ изъ комнаты, чтобы передъ отъѣздомъ сдѣлать нѣкоторыя распоряженія по хозяйству; сознайтесь, что въ васъ говоритъ не только воинъ; вы отнеслись бы гораздо спокойнѣе къ дѣлу, еслибы воображенію вашему не рисовались торжествующія мины, съ которыми васъ сегодня встрѣтятъ въ замкѣ.

Проницательная женщина затронула самую больную струну. Графу невыносима была мысль, что въ столкновеніи, возникшемъ между нимъ и принцемъ, факты говорили противъ него, и онъ оказывался кругомъ неправъ. Какою дикою и смѣшною должна была казаться теперь самоувѣренность, съ которой онъ утверждалъ, что война неизбѣжна. Какъ неприлично и безумно враждебное отношеніе, въ какое онъ сталъ съ первой же минуты къ маркизу! Не достойно ли порицанія и укора упорство, съ какимъ онъ поддерживалъ и разжигалъ споръ, пока, наконецъ, легкомысліе противника не доставило ему удобнаго предлога повернуть все дѣло на свой ладъ!

И это самое высказала ему Гедвига въ ясныхъ выраженіяхъ, и съ колкой ироніей поблагодарила его за тактъ, съ какимъ онъ дѣйствовалъ, когда обратилъ въ семейное дѣло важный политическій вопросъ, а затѣмъ, когда семейное обстоятельство грозило принять не совсѣмъ удобный исходъ, раздулъ небольшой разладъ, такъ легко возникающій между свѣтскимъ кавалеромъ и дамой, поведеніе которыхъ одними истолковывается и можетъ истолковываться такъ, а другими иначе.

-- И дѣйствительно,-- продолжала баронесса развивать свою мысль,-- у нихъ есть кое-какія причины торжествовать, а вы, мой бѣдный другъ, имѣете полное основаніе глядѣть мрачно на свѣтъ божій. Въ настоящую минуту роль ваша не особенно благопріятная, а могла бы быть гораздо благопріятнѣе, еслибы вы послѣдовали моему совѣту, еслибы вы хоть отчасти взглянули на дѣло моими глазами, еслибы вы положились на мою способность наблюдать. Я знаю, какъ страшно тяжела для васъ эта тема, какъ вы сердиты на меня за то, что я съ самаго начала была права; но я бы не была вашимъ другомъ, еслибы молчала тамъ, гдѣ факты поистинѣ громко говорятъ за себя. Какъ ни противно это вашей гордости и -- извините за выраженіе -- вашему тщеславію, но вы должны теперь признать, что Гедвига васъ не любитъ, или, если это менѣе для васъ непріятно, что Гедвига васъ больше не любитъ; а во-вторыхъ -- и это само собою разумѣется, что вы обязаны передъ самимъ собою и передо мною, вашей пріятельницей, не говоря уже о Стефаніи, позабыть о женщинѣ нимало вами не интересующейся; въ-третьихъ, съ чѣмъ вы безъ труда согласитесь послѣ моихъ первыхъ доводовъ, что вы были слишкомъ высокаго мнѣнія объ этой дѣвчонкѣ, что вы не должны приписывать честолюбиваго замысла -- сдѣлаться принцессой фонъ-Рода особѣ, которая не поняла, какая для нея честь быть любимой графомъ Штейнбургомъ, но видѣть въ ней одну мѣщанскую сантиментальность, заставившую ее добродѣтельно пылать небесной любовью, не вполнѣ свободной отъ маленькаго земного привкуса къ демократическому фразеру, съ которымъ она цѣлыхъ три года фантазировала насчетъ людского благополучія и Богъ ихъ знаетъ чего тамъ еще. Видите ли, любезный другъ, теперь вы сами станете смѣяться; я всегда вамъ говорила: самое лучшее, мало того, единственное, что вамъ остается -- это смѣяться, кромѣ того, чистосердечно сознаться въ сдѣланной вами ошибкѣ, старательно избѣгать на будущее время подобныхъ романтическихъ поползновеній, поцѣловать мою ручку -- одного раза достаточно, и подать мнѣ шаль, потому что я слышу, Куртъ идетъ, намъ возвѣстить, что экипажъ поданъ.

Невесело было графу ѣхать изъ Нейгофа по долинѣ Роды, даромъ, что солнце проливало золотистые лучи съ высоты голубого неба на темные, увѣнчанные елями, скалы и пестрые луга, а баронесса весело смѣялась и была въ самомъ веселомъ расположеніи духа, хотя, по временамъ, надутыя губки показывали графу, что она сердится на него за то, что онъ не раздѣляетъ ея веселость.

Ей хорошо было смѣяться! Для нея все это казалось просто забавной интригой, въ которой она съ самаго начала играла благодарную роль мудрой безкорыстной пріятельницы и которая теперь, послѣ необходимой путаницы, получала въ пятомъ актѣ ту самую развязку, какой она желала и какую предсказывала. Но онъ! какая роль выпала ему на долю, -- нѣтъ, какую онъ самъ пожелалъ, избралъ, навязалъ себѣ: роль высокомѣрнаго шута, который не хочетъ видѣть того, что ясно для всего свѣта, который гонится за призракомъ и удивляется, если ничего не обрѣтаетъ, кромѣ доказательства своей глупости!

Да, онъ былъ шутомъ пьесы, жалкимъ шутомъ! И выслушавъ это теперь отъ баронессы, ему придется выслушивать въ слѣдующіе полчаса отъ генеральши и затѣмъ отъ Стефаніи и отъ всего міра -- все ту же скверную мелодію, только всякій разъ въ новомъ тонѣ, сегодня, завтра и во вѣки вѣковъ -- какая ужасная мысль! Графа подмывало выскочить изъ экипажа и разбить себѣ голову объ одинъ изъ утесовъ, мимо которыхъ они такъ близко проѣзжали.

Въ такомъ настроеніи пріѣхалъ онъ въ замокъ; часы, которые предстояло провести въ ожиданіи обѣда, грозили быть непріятнѣе, чѣмъ какіе бы то ни было изъ проведенныхъ въ эти послѣдніе дни, богатые непріятными часами.

Генеральша дожидалась его пріѣзда съ величайшимъ нетерпѣніемъ и приказала, только-что онъ пріѣдетъ, немедленно доложить ему, что она желаетъ, прежде чѣмъ Онъ выйдетъ въ гостинную, переговорить съ нимъ нѣсколько минутъ і|ъ своей комнатѣ.

-- Я просила васъ только на одну минуту, заговорила генеральша; но я хочу вамъ сообщить то, что я узнала сегодня утромъ и сообщить вамъ однимъ, такъ, чтобы наша милая Стефанія ничего объ этомъ не звала, потому что въ ея положеніи мы должны разъ навсегда удалить отъ нея всѣ подобныя вещи.

-- Вы говорите объ ужасной новости изъ Берлина, отвѣчалъ графъ, какъ скоро генеральша умолкла послѣ первыхъ словъ.

-- Вовсе нѣтъ, возразила генеральша. Я совершенно убѣждена, что рѣшительно все равно, что бы тамъ ни говорили газеты и Олливье, а война рѣшенная вещь у тѣхъ лицъ, отъ кого она зависитъ, и что, слѣдовательно, война у насъ будетъ. Но есть обстоятельство, которое насъ касается немного поближе и исходъ котораго, по счастью, зависитъ, отъ насъ самихъ. Однимъ словомъ: это отношеніе, Гедвиги въ принцу.

-- Извините, если я васъ перебью, произнесъ графъ; я только-что вдоволь объ этомъ наслушался.

-- Вы должны отдать мнѣ справедливость, что я не нахожу особеннаго удовольствія говорить о непріятныхъ вещахъ, возразила генеральша; но мы не всегда властны выбирать предметы для разговора, а этотъ предметъ не терпитъ ни малѣйшаго отлагательства. Прошу васъ, любезный Henri, выслушайте меня терпѣливо, и если то, что я вамъ сейчасъ сообщу, не заслужитъ вашего вниманія, то сочтите это за скучное введеніе, которое охотно бы хотѣлось пропустить, еслибы оно не было необходимо для пониманія книги. Кромѣ того, Гедвига представляетъ, во всякомъ случаѣ, явленіе, которое заслуживаетъ вниманія,-- съ чисто психологической стороны, того, кто изучаетъ родъ человѣческій. Для меня, по крайней мѣрѣ, она всегда останется психологическимъ феноменомъ, какъ женщина, имѣвшая достаточно мужества и мудрости, чтобы достигнуть положенія, какого достигла эта дѣвочка, и затѣмъ всѣмъ пренебречь и сдѣлаться легкой добычей своего плебейскаго инстинкта..

-- Такъ это было введеніе, сказалъ графъ спокойнымъ тономъ, съ которымъ очень мало согласовались судорожно искривившіяся губы и мрачное выраженіе его глазъ. Что же должно послѣдовать, если мы приступимъ къ чтенію самой книги, которая, впрочемъ, я полагаю, навѣрно та самая, изъ которой я только-что перелистовалъ нѣсколько главъ съ госпожей фонъ-Нейгофъ.

-- Прелестно! вскричала генеральша. Милая Нейгофъ! Да, да, такого рода книги вамъ слѣдуетъ всегда читать съ какой-нибудь женщиной, конечно только не съ женой, -- въ послѣднемъ случаѣ можно ни къ чему не придти, или же зайти слишкомъ далеко -- а съ умной и, если можно, молодой женщиной, которая однимъ взглядомъ можетъ разъяснить много темныхъ пунктовъ, для разъясненія которыхъ такой старухѣ, какъ я, потребуется цѣлый потокъ словъ...

Послѣ этого генеральша разсказала графу въ пикантныхъ выраженіяхъ, на которыя была мастерица, какъ она, комбинируя свои личныя наблюденія съ свѣдѣніями, доходившими до нея со всѣхъ сторонъ, пришла въ убѣжденію, что между Гедвигой и докторомъ Горстомъ несомнѣнно существовала въ послѣднее время любовная связь, длившаяся по всей вѣроятности уже нѣсколько лѣтъ и принявшая, благодаря энергіи, выказываемой Гедвигой во всемъ, самую опредѣленную форму. Это обстоятельство доказано самымъ положительнымъ образомъ и сомнѣваться въ немъ можетъ только тотъ, кто намѣренно закроетъ уши и глаза, и не захочетъ, главное, выслушать того, о чемъ шопотомъ толкуетъ вся прислуга въ замкѣ, начиная съ умнаго, стараго камердинера принца, и кончая конюхами и поваренками; надъ чѣмъ неприлично подшучиваютъ въ домѣ каждаго ротебюльскаго бюргера, во всѣхъ пивныхъ и даже на улицахъ.

-- Я полагаю, заключила генеральша, что такое единодушное показаніе показалось бы достаточнымъ для всякаго судьи въ мірѣ, чтобы произнести приговоръ.

-- Сколько мнѣ кажется, замѣтилъ графъ, ни вы, ни я и никто другой, за исключеніемъ принца, не судья въ этомъ дѣлѣ.

-- Мы не судьи, положимъ, возразила генеральша, но мы несомнѣнно заинтересованныя въ дѣлѣ стороны, и я требую отъ васъ только одного: чтобы вы стали на эту точку зрѣнія.

-- Я согласенъ, сказалъ графъ, что не совсѣмъ пріятно видѣть старѣйшаго представителя своего рода въ такомъ дурномъ обществѣ, но понятіе о неравномъ бракѣ такъ обширно... быть можетъ, это обстоятельство входитъ также въ сферу этого обширнаго понятія.

-- Прекрасно сказано, милый Henri, превосходно! возразила генеральша. Я прошу у васъ позволенія пустить въ ходъ при случаѣ это словцо. Но, милый Henri, дѣло по истинѣ слишкомъ серьезно, чтобы служить только темой для острыхъ словъ. А если мы находимся наканунѣ не неравнаго брака, а настоящаго, законнаго союза, что тогда? Неужели и тогда вы сохраните хладнокровную роль ироническаго зрителя? Неужели и тогда вы откажетесь вмѣшаться въ дѣло? Что я говорю: неужели вы не почувствуете себя, въ такомъ случаѣ, призваннымъ къ роли судьи, въ полномъ значеніи этого слова?

Отъ генеральши, несводившей проницательныхъ глазъ съ графа, не могло укрыться, что непринужденность, выказываемая имъ, была не болѣе какъ маска, и что страсти, разжигаемыя ею такъ ловко въ пылкомъ человѣкѣ, разыгрывались все сильнѣе и сильнѣе, и что онъ съ величайшимъ трудомъ сохранялъ хладнокровіе.

-- Вы ничего не отвѣчаете мнѣ, продолжала генеральша, но я читаю отвѣтъ на вашемъ лицѣ; притомъ эта тема мнѣ давно хорошо знакома: мы со всѣхъ сторонъ разбирали ее въ теченіи цѣлыхъ трехъ лѣтъ. Но какъ быть, милый другъ, если мы, не скажу, чтобы совершенно упустили изъ виду, а недостаточно обратили вниманія на одну сторону, на самую важную! Занятые болтовней, такъ сказать, мы позабыли, что придетъ пора дѣйствовать, и теперь этотъ моментъ дѣйствовать наступилъ. Если вы -- охотно допускаю, что безсознательно и уже, разумѣется, помимо всякаго желанія,-- вслѣдствіе рѣзкости, съ какой вздумали здѣсь разъяснить положеніе дѣлъ, сами вызвали этотъ моментъ, то неужели вы измѣните своему характеру, настолько, что допустите этой нелѣпости совершиться? Неужели и тогда вы не дозволите мнѣ представить принцу доказательства, что эта дѣвчонка не можетъ и не должна сдѣлаться принцессой фонъ-Рода?

-- А чѣмъ можете вы доказать, что этотъ моментъ теперь наступилъ? спросилъ графъ.

-- Свидѣтельствомъ человѣка, которому это дѣло извѣстно лучше, чѣмъ кому-либо, отвѣчала генеральша; однимъ словомъ свидѣтельствомъ Иффлера, который, по порученію принца и модъ его непосредственнымъ наблюденіемъ, обработывалъ условія брачнаго контракта и кончилъ свою работу съ часъ тому назадъ.

-- И вы слышали это отъ него самого?

-- Отъ него самого.

-- Неужели это возможно?

-- Развѣ есть что-либо невозможное для стараго болтуна, который къ тому же имѣлъ глупость вообразить, что имя его собственной дочери займетъ пробѣлъ, который первоначально былъ оставленъ въ контрактѣ, чтобъ вставить имя послѣ.

-- Обѣщались ли вы этому человѣку -- который вообще не заслуживаетъ пощады, но все равно, -- обѣщались ли вы ему пощадить его?

-- Нѣтъ, отвѣчала генеральша, послѣ краткаго раздумья.

-- Хорошо же, вскричалъ графъ, вскакивая со стула.

-- Что вы намѣрены дѣлать, Гейнрихъ?!

-- Кажется, это легко понять.

-- Гейнрихъ, заклинаю васъ, вскричала генеральша, быстрымъ движеніемъ заступая ему дорогу къ двери; неужели вы, въ самомъ дѣлѣ, не въ силахъ сдержать свою гордость, которая погубитъ и васъ, и всѣхъ насъ? Что выйдетъ изъ того, если вы теперь отправитесь, какъ намѣрены, къ принцу и вздумаете потребовать отъ него отчета?-- а только то, что вы поставите его въ такое положеніе, изъ котораго ему уже не выбраться, еслибы онъ и самъ страстно того пожелалъ.

-- Для чего же, когда такъ, вы сообщили мнѣ обо всемъ этомъ?

-- Во-первыхъ, потому, что я считала это своимъ долгомъ, во-вторыхъ, потому, что у меня есть до васъ просьба.

-- Въ чемъ же состоитъ эта просьба?

-- Въ томъ, чтобы вы мнѣ предоставили дѣйствовать, чтобы вы не раньше вмѣшались въ дѣло, какъ того потребуетъ благоразуміе. Подумайте, Гейнрихъ, меня ничто не вынуждало къ этимъ признаніямъ; итакъ, будьте также добросовѣстны относительно меня, какъ и я относительно васъ. Присутствуйте спокойно, хотя и съ ружьемъ къ ногѣ, при сраженіи, которое не вы завязали.

-- Какъ долго?

-- До послѣ-завтра.

-- До дня рожденія принца?

-- До дня рожденія принца. Если до этого дня онъ не оставитъ мысли сдѣлать Гедвигу принцессой фонъ-Рода, тогда поступайте какъ вамъ вздумается.

-- Хорошо! сказалъ графъ.

-- Вашу руку.

-- Вотъ она.

Рука, которую онъ протянулъ генеральшѣ, была холодна какъ ледъ.

-- А что, еслибы вамъ не являться сегодня къ обѣду? замѣтила генеральша.

-- Мнѣ? отвѣчалъ графъ. Я голоденъ, какъ волкъ, и страшно радъ, что черезъ пять минутъ буду сидѣть за обѣдомъ.

Онъ вышелъ изъ комнаты.

"Ну, сказала генеральша про себя, побѣда досталась не даромъ. Хорошо, что я ничего не сказала ему про письма! Ему нужна была только тѣнь предлога, чтобы всѣхъ насъ принести въ жертву безъ милосердія. Быть можетъ, лучше бы было послѣдовать совѣту Стефаніи и умолчать обо всемъ. Но тогда онъ такъ или иначе узналъ бы; теперь же сдержитъ слово, а также и языкъ, когда мы съ тайнымъ совѣтникомъ немножко пошпигуемъ, сегодня за обѣдомъ, нашу неоцѣненную принцессу".

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.

Обѣдъ, на которомъ присутствовали также оберфорстмейстеръ фонъ-Кессельбушъ и главный пасторъ изъ Ротебюля, казалось, долженъ былъ окончиться на тѣхъ же темахъ, какими начался: разговоръ вели самый незначительный, никого собственно не интересовавшій, да и тотъ постоянно грозилъ прекратиться и прекратился бы, еслибы не старанія фонъ-Цейзеля, который постоянно имѣлъ въ запасѣ небольшой анекдотъ, всегда приходившійся какъ нельзя болѣе кстати.

Наконецъ, подали дессертъ.

Принцъ поглядывалъ уже нетерпѣливо на фонъ-Цейзеля, который легкимъ движеніемъ плечъ и взглядами на буфетъ приглашалъ его свѣтлость повременить еще нѣсколько минутъ; какъ вдругъ тайный совѣтникъ внезапно обратился къ принцу, отъ котораго сидѣлъ черезъ два мѣста и громче, чѣмъ то, казалось бы, слѣдовало, сказалъ:

-- Я еще не имѣлъ чести сообщить вашей свѣтлости о результатѣ наблюденій, которыя я, по желанію вашей свѣтлости, и, смѣю сказать, изъ научнаго интереса производилъ всѣ эти дни надъ санитарными условіями здѣшней мѣстности.

-- А я имѣлъ намѣреніе разспросить васъ послѣ обѣда объ этихъ, безъ сомнѣнія, въ высшей степени интересныхъ наблюденіяхъ, отвѣчалъ принцъ.

-- Боюсь, что ваша свѣтлость обманется въ своихъ ожиданіяхъ, продолжалъ тайный совѣтникъ; я могу сообщить весьма немногое и тѣмъ охотнѣе умолчалъ бы пока объ этомъ немногомъ, что оно идетъ совершенно въ разрѣзъ съ письменнымъ отчетомъ, составленнымъ весною по этому предмету моимъ юнымъ собратомъ и милостиво, сообщеннымъ мнѣ вашей свѣтлостью для скорѣйшаго ознакомленія съ мѣстностью.

-- Въ разрѣзъ? повторила генеральша. Право, я начинаю этимъ интересоваться -- ради Стефаніи, которую пользовалъ также этотъ молодой человѣкъ. Въ чемъ же состоитъ разница?

-- Быть можетъ, ваше превосходительство, отвѣчалъ тайный совѣтникъ улыбаясь, въ томъ, какая вообще существуетъ между старостью и юностью.

-- И, безъ сомнѣнія, старость видитъ въ черномъ цвѣтѣ то, что юности представляется въ розовомъ? замѣтила генеральша.

-- Наоборотъ, ваше превосходительство, возразилъ тайный совѣтникъ, или лучше сказать совсѣмъ иначе, чѣмъ вы предполагаете. Мое мнѣніе о санитарныхъ условіяхъ здѣшней мѣстности, о положеніи здѣшняго населенія вообще и обо всемъ, что входитъ въ эту область, гораздо благопріятнѣе, чѣмъ мнѣніе моего юнаго собрата, который, конечно, не имѣлъ особенныхъ причинъ поднимать голову послѣ необыкновенно-сильной смертности, царившей въ лѣсныхъ деревняхъ во время послѣдней тифозной эпидеміи.

-- Не можетъ быть, чтобы нашъ тайный совѣтникъ хотѣлъ этимъ сказать, что докторъ Горстъ прямо виноватъ въ томъ, что наши потери были такъ велики? вмѣшалась Гедвига, обращаясь къ принцу.

-- Прямо виноватъ?! нѣтъ, Боже упаси! вскричалъ тайный,совѣтникъ. Кто это говоритъ! Еслибы такъ, то недостатокъ опытности въ начинающемъ заслуживалъ бы наказаніе, невѣрные шаги новичка вмѣнялись бы ему въ преступленіе.

Гедвига снова поглядѣла на принца, который, повидимому, не желалъ исполнить ея нѣмой просьбы, на этотъ разъ весьма сильно выражавшейся въ ея, взорѣ. Такъ прошло нѣсколько секундъ, пока она медленно заговорила:

-- Конечно, начинающій можетъ заслуживать наказаніе и новичокъ считаться преступнымъ, если онъ похваляется своимъ искусствомъ, когда знаетъ, а онъ обязанъ это знать, что не обладаетъ такимъ искусствомъ и достичь его можетъ лишь насчетъ своихъ ближнихъ.

-- Но въ такомъ положеніи находится болѣе или менѣе всякій молодой врачъ.

-- Да и безъ благословенія Божія не можетъ быть удачи! проговорилъ пасторъ, намекая на всѣмъ извѣстный не-церковный образъ мыслей Германа.

-- Докторъ Горстъ, до прибытія своего сюда, цѣлыхъ десять лѣтъ занимался практикой, сказала Гедвига, не удостоивая взгляда духовную особу.

-- Вы чрезвычайно удивляете меня этимъ сообщеніемъ, отвѣчалъ тайный совѣтникъ; я бы.... однако я къ сожалѣнію вижу, что уже и безъ того зашелъ слишкомъ далеко; прошу извинить, если чисто научный вопросъ, конечно благодаря моей неловкости, принялъ личное направленіе.

-- Я тоже полагаю, что лучше оставить этотъ вопросъ въ сторонѣ, замѣтилъ принцъ.

-- Невозможно! возразила Гедвига.

Щеки ея горѣли и темные глаза метали искры на все общество; наконецъ, она остановила ихъ на принцѣ. За столомъ воцарилось гробовое молчаніе; даже слуги замерли на своихъ мѣстахъ или же на цыпочкахъ приблизились, словно не желая упустить ни слова изъ того, что должно было послѣдовать далѣе.

-- Почему же, милая Гедвига? спросилъ принцъ, послѣ мучительно длинной паузы.

-- Потому что, возразила Гедвига, ты не можешь устранить этого вопроса, не оправдавъ тѣмъ старинной поговорки, что отсутствующій всегда виноватъ, а это не согласовалось бы съ той репутаціей справедливости и безпристрастія, какая за тобой признана всѣми.

-- Благодарю тебя за дружескую заботливость о моей репутаціи, проговорилъ принцъ дрожащими губами.

-- Я принимаю эту благодарность въ буквальномъ смыслѣ, отвѣчала Гедвига, и принимаю ее во имя моего отсутствующаго друга, который въ теченіи трехъ лѣтъ посвящалъ каждый часъ своей жизни тебѣ и твоимъ -- я хочу сказать бѣднымъ, страждущимъ и больнымъ изъ твоихъ подданныхъ -- съ такой преданной и безграничной любовью и вѣрностью, что онѣ должны были бы -- еслибы даже его усилія не увѣнчались успѣхомъ, которымъ награждаетъ небо -- разъ и навсегда оградить его отъ нападокъ, какимъ онъ только что здѣсь подвергся.

-- Будемъ продолжать нашъ разговоръ на террасѣ, сказалъ принцъ; я полагаю, что свѣжій воздухъ будетъ полезенъ для всѣхъ насъ.

Онъ быстро всталъ изъ-за стола и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ прежде, чѣмъ спохватился предложить руку генеральшѣ, сидѣвшей рядомъ съ нимъ.

-- Прошу извинить, проговорилъ онъ, здѣсь дѣйствительно нестерпимо душно.

-- Ради самого неба, что это такое? спросилъ фонъ-Цейзель у оберфорстмейстера, когда общество перешло на Іеррасу я разсыпалось по близлежащимъ аллеямъ сада. Что это значитъ?

-- Что въ воздухѣ собирается гроза, возразилъ старикъ съ меланхолическимъ подергиваніемъ длинныхъ, бѣлыхъ усовъ, и что я поспѣшно возвращаюсь въ свой лѣсъ. Прощайте.

Фонъ-Цейзель подошелъ къ Гедвигѣ, которая, отвернувшись отъ общества, стояла одна на краю террасы, созерцая ландшафтъ и обратился въ ней.

Гедвига не слыхала его приближенія, и въ ту минуту, какъ она повернула къ нему лицо, онъ увидѣлъ, что глаза ея были полны слезъ.

-- Благодарю васъ, сказалъ фонъ-Цейзель, что вы такъ храбро вступились за нашего добраго доктора; повѣрьте мнѣ, что если я молчалъ, то не изъ трусости.

-- Я это знаю, отвѣчала Гедвига.

-- Я получилъ сегодня, какъ разъ передъ обѣдомъ, письмо отъ него, продолжалъ фонъ-Цейзель; онъ пишетъ изъ Ганновера, что здоровъ и разсчитываетъ въ случаѣ войны -- а онъ совершенно убѣжденъ, что она будетъ -- выступить въ качествѣ ганноверскаго военнаго врача и приглашаетъ меня сѣсть на коня въ случаѣ, если дѣло дойдетъ до катастрофы, что я, разумѣется, и сдѣлаю, хотя бы его свѣтлость и хмурилъ брови... Но я не объ этомъ хотѣлъ поговорить. Горстъ пишетъ мнѣ, что онъ не доискивается пачки писемъ, которую онъ, вѣроятно оставилъ въ ящикѣ своей конторки; я немедленно осмотрѣлъ конторку, но ничего не нашелъ, и это обстоятельство меня до жѣкоторой степени безпокоитъ.

-- Почему?

-- Горстъ, кажется, очень дорожитъ этими письмами, отвѣчалъ кавалеръ.

-- Въ такомъ случаѣ ему слѣдовало бы лучше беречь ихъ, замѣтила Гедвига, давая знать поклономъ кавалеру, что желаетъ остаться одна. Затѣмъ она спустилась по ступенямъ въ нижнюю часть сада.

"Упрямство въ головѣ и слезы на глазахъ!" сказавъ кавалеръ, глядя вслѣдъ стройной фигурѣ; наговорить рѣзкостей принцу, цѣлому обществу изъ-за человѣка, котораго пять минутъ спустя повидимому не удостоиваютъ ни малѣйшаго участія -- этого я не понимаю я никогда не пойму; и при этомъ она безъ сомнѣнія тацже хорошо знаетъ, какъ еслибы сама прочитала, что письма, о которыхъ идетъ рѣчь, ея собственныя. Ну, я желаю только, чтобы въ нихъ ничего не было такого, чему въ нихъ не слѣ.дуетъ быть".

Кавалеръ озабоченно покачалъ красивой бѣлокурой головой: онъ вторично покачалъ ею, когда замѣтилъ, что общество, которое принцъ обыкновенно удерживалъ послѣ обѣда еще съ часъ за кофе, уже частью распрощалось, какъ оберфорстмейстеръ и пасторъ, частью же, какъ Нейгофы и графъ, всѣ готовились распрощаться..,

Это устроила генеральша. Она передъ тѣмъ отвела графа въ сторону и убѣдительнѣйше просила его, подъ какимъ бы то ни было предлогомъ, удалиться съ Нейгофами и безъ малѣйшаго промедленія.

-- Надѣюсь, любезный другъ, что благодаря нашему доброму тайному совѣтнику, который мастерски исполнилъ свою задачу, у васъ исчезло послѣднее сомнѣніе. Я не могла избавить васъ отъ этой сцены. Вы сдержали свое обѣщаніе, какъ это ни трудно было для васъ, и не вмѣшались; теперь сдѣлайте мнѣ еще одну милость и предоставьте дѣйствовать дальше одной, совсѣмъ одной. Я просила также и Стефанію удалиться. Отсутствующіе не всегда бываютъ неправы, и на этотъ разъ вы будете должны блистательно восторжествовать.

Но видя, что графъ медлилъ, мрачно глядя впередъ, она прибавила:

-- Напоминаю вамъ ваше слово, Henri!

-- Мнѣ не слѣдовало его давать.

-- Но вы его дали, и повѣрьте мнѣ, Henri, что такъ лучше. Изобличить обманщицу не дѣло мужчины; на это ваше сердце слишкомъ гордо, а рука слишкомъ неловка. Прошу васъ, Henri? Вѣдь не возможно же, чтобы вы все еще интересовались дѣвчонкой, которая призналась въ своей любви къ этому шарлатану за столомъ принца, при всѣхъ слугахъ.

Графъ горько разсмѣялся.

-- Благодарю васъ за этотъ смѣхъ, а впослѣдствіи Стефанія васъ за все вознаградитъ. Теперь же займитесь нашей прекрасной баронессой, которая бросаетъ на васъ умильные взгляды, и уходите, сдѣлайте одолженіе.

Гости разъѣхались; Стефанію уже раньше тайный совѣтникъ проводилъ въ ея комнату; Гедвига уѣхала на фазаній дворъ; съ принцемъ осталась одна (только генеральша; она просила позволенія побыть въ его обществѣ, и принцъ отвѣчалъ, что это ему будетъ весьма пріятно.

Сегодня ему еще не случалось оставаться ни одной минуты наединѣ съ генеральшей, да и онъ со страхомъ избѣгалъ этого; онъ слишкомъ хорошо зналъ, что сегодня она ищетъ его общества не изъ состраданія, а изъ безжалостнаго любопытства, но онъ чувствовалъ себя безгранично несчастнымъ -- а эта женщина была такъ хладнокровна и благоразумна!

"Еслибъ у меня была хоть небольшая частичка ея хладнокровія и благоразумія!" неоднократно повторялъ онъ про себя, прохаживаясь взадъ и впередъ по террассѣ съ нею рядомъ и выслушивая ея болтовню, при чемъ она весело толковала о тысячи вещахъ.-- "Когда же наконецъ она заговоритъ о дѣлѣ?*

Но генеральша, повидимому, не торопилась. Она сообщала интереснѣйшія подробности про свой дворъ, про брачную жизнь высочайшихъ супруговъ, которая была вовсе не такъ дурна, какъ о ней говорили въ публикѣ, хотя само собой разумѣется, что нельзя разсчитывать на Геснеровскую идиллію въ такихъ сферахъ. Да, отношеніе между молодымъ принцемъ и принцессой часто напоминали ей отношеніе графа и Стефаніи; въ особенности графъ, по своимъ солдатски-одностороннимъ тенденціямъ, по упорству, съ какимъ онъ преслѣдуетъ свои цѣли, по пылкой храбрости, съ какой онъ бросается въ опасность, поразительно напоминаетъ молодого принца, съ которымъ онъ вообще очень друженъ.

-- Я всячески стараюсь поддержать этотъ entente cordiale, продолжала генеральша, не для того, чтобы обезпечить Гейнриху блестящую карьеру, которую онъ и безъ того сдѣлаетъ,-- принцъ сказалъ мнѣ не далѣе, какъ въ минуту моего отъѣзда сюда, что какъ скоро война будетъ объявлена, Гейнриха немедленно произведутъ въ майоры -- но затѣмъ, чтобы поддерживать его интересъ къ задачамъ высшей политики. Потому что въ сущности все сводится въ тому, чтобы человѣкъ, разъ онъ родился такъ сказать въ извѣстной сферѣ и былъ для нея воспитанъ, не выходилъ бы изъ этой сферы, и чтобы всѣ, кто желаетъ ему добра, поддерживали въ немъ это законное стремленіе.

-- Съ этой теоріей плохо пришлось бы тому, что люди называютъ прогрессомъ, замѣтилъ принцъ; съ этой теоріей человѣчество никогда не разсталось бы съ кастовымъ порядкомъ древняго Египта.

-- Я мало понимаю въ исторіи, возразила генеральша; все свое время я посвящала наблюденію за тѣми людьми, съ которыми я жила и по возможности изучала, а поэтому я могу только сказать, что я только тамъ находила нормальное развитіе, разумный образъ дѣйствій, гармонію, довольство, счастье, гдѣ люди вращались въ свойственной имъ сферѣ, и вездѣ находила противоположное, гдѣ только они стремились выйти изъ того состоянія, которое имъ было опредѣлено самимъ небомъ. Всякій, кто глядитъ на вещи трезвыми глазами, долженъ придти къ тому же результату, и каждый день, могу сказать каждый годъ, приноситъ мнѣ новое доказательство его вѣрности.

Принцъ бросилъ бѣглый и робкій взглядъ на рѣзкія черты лица генеральши; онъ зналъ, что теперь наконецъ должно наступить то, чего онъ опасался цѣлыхъ полчаса и вмѣстѣ съ тѣмъ ожидалъ съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ.

-- Конечно, въ этомъ отношеніи приходится переживать странныя вещи, пробормоталъ онъ.

-- Необыкновенно странныя, подхватила генеральша, такія странныя, что иногда кажется, что грезишь среди бѣлаго дня, пока наконецъ не опомнишься, и тогда увидишь, что хотя самъ несомнѣнно трезвъ и здоровъ, но другіе предаются самымъ необузданнымъ бреднямъ. Я намѣрена разсказать вашей свѣтлости удивительнѣйшую вещь, которая по многимъ причинамъ покажется интересной вашей свѣтлости.

И генеральша разсказала, какъ она отправилась передъ обѣдомъ, вмѣстѣ съ тайнымъ совѣтникомъ, съ визитомъ въ Ифлерамъ, какъ она тамъ нашла хорошенькую, хотя въ сущности совершенно ничтожную дѣвочку, не столько въ фантастическомъ, сколь въ безвкусномъ, кожно сказать, просто безумномъ нарядѣ, лежавшую безъ чувствъ въ объятіяхъ своихъ родителей; какъ она, послѣ многихъ напрасныхъ вопросовъ, допыталась отъ совѣтника, который тоже былъ внѣ себя, что дѣло шло о репетиціи сцены, приготовлявшейся ко дню рожденія принца, и что при этой окказіи -- совѣтникъ не могъ сказать какъ это случилось, быть можетъ фонъ-Цейзель, руководившій репетиціей, сказалъ что-нибудь такое -- внезапно и безвозвратно разрушена была трогательно безумная мечта, которую бѣдное дитя долгое время лелѣяло: что принцъ въ день своего рожденія возведетъ ее въ званіе своей супруги и принцессы фонъ-Рода.

-- Ваша свѣтлость, можете себѣ представить, продолжала генеральша, какое тяжелое впечатлѣніе произвела на меня эта "сцена, впечатлѣніе было тѣмъ тяжеле, что -- по наблюденію нашего тайнаго совѣтника -- родители дѣвочки были сами болѣе шли менѣе преданы этой безумной идеи. Тайный совѣтникъ сказалъ мнѣ, что подобные случаи бываютъ не рѣдко.

-- Великій Боже, вскричалъ принцъ, теперь мнѣ многое объясняется: странности отца, замѣченные мною въ послѣднее время, безумное поведеніе дѣвушки, когда мы были недавно въ охотничьемъ замкѣ; но неужели это возможно? Какъ могла зародиться такая нелѣпая мысль у такого разумнаго въ своемъ родѣ и даже ученаго человѣка, да къ тому же одного изъ преданнѣйшихъ моихъ слугъ; какъ могла прилично воспитанная дѣвушка, сама скромность и смиреніе на видъ, задаться такой дерзской мечтой! Совершенно немыслимо, чтобы я подалъ поводъ какимъ-нибудь словомъ, которое могли бы ложно истолковать, какимъ-нибудь поступкомъ, который могъ бы повести къ неправильнымъ заключеніямъ къ этой нелѣпости, смущающей Женя и вмѣстѣ съ тѣмъ приводящей въ негодованіе!

-- Дозволитъ ли ваша свѣтлость сдѣлать одно замѣчаніе? спросила генеральша.

-- Я знаю, что вы хотите сказать, возразилъ принцъ. Вы ?ютите сказать въ подтвержденіе только-что выраженнаго мнѣнія: ты не захотѣлъ держаться границъ, раздѣляющихъ различныя сферы человѣческаго существованія, чего же ты удивляешься, если эти самыя границы такъ безпутно пренебрегаются и нарушаются людьми тебѣ подчиненными, которые видятъ въ тебѣ примѣръ и образецъ.

-- Я хотѣла дѣйствительно высказать это, отвѣчала генеральша; и быть можетъ я, до нѣкоторой степени, въ своемъ правѣ,, такъ какъ могу лучше, чѣмъ кто другой, обозрѣть обѣ сферы, которыя въ этомъ случаѣ перепутаны и смѣшаны. Какъ могла я повѣрить чуду, отдѣльныя нити котораго я, такъ сказать, держу въ своихъ рукахъ! Какъ могла я преклониться передъ блестящей дамой, которую маленькой болѣзненной дѣвочкой, въ полинявшемъ платьѣ и, къ сожалѣнію должна сказать, далеко не въ приличномъ видѣ извлекла изъ привратницкой, гдѣ только-что покончилъ свое жалкое существованіе ея отецъ, распутный, обезславленный человѣкъ, подъ конецъ жизни своей безъ мѣры предавшійся пьянству! Праведное небо, такіе моменты не забываются! Нельзя не говорить себѣ: прекрасно, да, такова ты теперь, но вотъ какою ты была нѣкогда; и что бы мы ни дѣлали,-- а при всѣхъ возможныхъ случаяхъ прошедшее ясно проглядываетъ сквозь настоящее. Да и можетъ ли быть иначе! Вѣдь мы дѣти нашихъ родителей, то-есть наслѣдуемъ ихъ добродѣтели и слабости, вмѣстѣ съ кровью, какъ наслѣдуемъ ихъ ростъ, манеры, физіономію, голосъ. Сынъ угольщика, взятый съ колѣнъ матери и положенный въ царскую колыбель, былъ бы, въ самомъ благопріятномъ случаѣ, угольщикомъ на царскомъ престолѣ. Вотъ что я подумала сегодня за обѣдомъ, когда наша Гедвига такъ беззастѣнчиво выказала симпатію, которую всегда испытываютъ, низкорожденные люди къ себѣ подобнымъ...

Мнѣ снова представилась шести, восьмилѣтняя дѣвочка, вырывавшаяся у няньки изъ рукъ во время прогулки, чтобы поиграть съ бюргерскими дѣтьми, или скороспѣлая, четырнадцатилѣтняя красавица, вбившая себѣ въ голову, что она должна Сдѣлаться Художницей для того, чтобы современемъ заработывать трудомъ рукъ своихъ пропитаніе, или, между нами будь сказано, чтобы выдти замужъ за юнаго живописца, который давалъ уроки рисованія обѣимъ дѣвочкамъ...

Великій Боже, не слѣдовало бы смѣяться надъ такими убійственно-серьезными замыслами; но я и теперь еще не могу удержаться отъ смѣха, когда припомню то время и длинную патетическую рѣчь, съ какой обратился ко мнѣ молодой человѣкъ, когда мнѣ наконецъ пришлось отказать ему, и отчаянныя слезы юной, начинающей художницы, когда она въ послѣдній разъ видѣла, какъ спускался съ лѣстницы ея идолъ съ длинными волосами, ея учитель, ея Рафаэль. Все это были такія невѣроятно ребяческія выходки, глупыя и смѣшныя, а между тѣмъ такія характеристичныя, совершенно въ духѣ этой дѣвочки или лучше сказать этого дитяти-пролетарія...

Для насъ, природныхъ аристократовъ, эти люди остаются тѣмъ, чѣмъ они суть: живописцами, докторами, мало ли еще чѣмъ, полезными, быть можетъ весьма почтенными личностями, которыхъ мы даже и тогда, когда имѣемъ несчастіе въ нихъ влюбиться, не считаемъ за равныхъ себѣ. Дѣвушка, какъ Гедвига, чувствуетъ себя до того близкой, равной этимъ людямъ, что можетъ, какъ, напримѣръ, давича, дѣлать для нихъ то, что въ обыкновенной жизни дѣлается лишь для возлюбленнаго.

Но я утомляю вашу свѣтлость своей болтовней, а бѣдная Стефанія вѣроятно давно уже соскучилась по своей мама. Доброе, дитя! когда-то она освободится отъ своего бремени; она много, страдаетъ, но страдаетъ безропотно. Она вполнѣ сознаетъ важность своего положенія и такъ любитъ и уважаетъ вашу свѣтлость, что еще сегодня говорила мнѣ: мнѣ кажется, что я для него произведу на свѣтъ ребенка!

Генеральша ушла; принцъ пристально глядѣлъ въ открытую стеклянную дверь салона, черезъ которую она вышла, но онъ думалъ не о неё, онъ думалъ о Гедвигѣ, онъ видѣлъ Гедвигу; какъ она стояла въ дверяхъ четыре недѣли тому назадъ въ тотъ вечеръ, когда онъ сказалъ ей, что Горстъ хочетъ уѣхать и въ какое волненіе привело ее это извѣстіе, хотя у нея и хватило самообладанія, чтобы утверждать, что онъ долженъ уѣхать, что она сама убѣдитъ его уѣхать. Можно ли было придавать значеніе ея словамъ, ея поступкамъ, когда все приводило къ одному заключенію: что интрига удалась, интрига, которую вели за спиной старика, обманываемаго въ теченіе трехъ лѣтъ!

Принцъ провелъ рукой по лбу, и дико оглядѣлся вокругъ.

Все это,-- мелькнуло опять въ его мысляхъ,-- не что иное, какъ хитро придуманная сказка, чтобы навести его на ложный слѣдъ, тонкое измышленіе злобы противъ нея, оскорбившей гордаго графа и теперь обвиняемой въ любви къ скромному доктору.

Но вѣдь въ немъ въ самомъ зародилось тоже подозрѣніе, вѣдь это подозрѣніе жило уже въ немъ четыре дня, съ тѣхъ поръ, какъ она ему совершенно откровенно объявила, что она неоднократно воображала, будто любитъ этого человѣка? Совершенно откровенно! Какъ можно ожидать полной откровенности ютъ дѣвушки, происходившей отъ людей, между которыми ложь, какъ и грязь, наслѣдуется изъ поколѣнія въ поколѣніе! Отецъ -- пьяница, мать -- по всей вѣроятности, развратная женщина: ужасно, ужасно!

Почему бы Элизѣ Ифлеръ и не желать сдѣлаться принцессой фонъ-Рода!

Вѣдь у нея родители приличные люди; слѣдовательно, она очень хорошая, въ сущности, для меня партія, и кромѣ того дѣло лишено всякой привлекательности для принца фонъ-Рода, если ему не приходится коякуррировать съ юными живописцами; поручиками гвардіи, докторами и т. п.!

Принцъ громко захохоталъ, но смѣхъ его внезапно оборвался. Дрожь пробѣжала по всему его тѣлу.

Причиной этому былъ конечно вечерній воздухъ, вѣявшій прохладой съ луговъ парка. Но въ послѣдніе дни его часто схватывала та же дрожь и яснымъ утромъ, я жаркимъ полднемъ. Онъ уже помышлялъ о томъ, чтобы посовѣтоваться съ тайнымъ совѣтникомъ; пора, наконецъ, обратиться къ его помощи.

Тайный совѣтникъ, котораго Глейхъ ввелъ черезъ нѣсколько живутъ въ кабинетъ, замѣтилъ уже за столомъ, что его свѣтлости нездоровится, и теперь вдвойнѣ огорченъ, что своей неосторожностью вызвалъ роковую сцену, несомнѣнно ухудшившую состояніе здоровья его свѣтлости. Не дозволитъ ли его свѣтлость болѣе точно изслѣдовать себя?

Принцъ согласился.

Изслѣдованіе длилось долго. Наконецъ, тайный совѣтникъ выпрямился.

-- Ну что? спросилъ принцъ. Вы что-то нахмурились?

-- И не думалъ, ваша свѣтлость, возразилъ тайный совѣтникъ, да къ этому право нѣтъ ни малѣйшаго основанія: ни одинъ изъ органовъ не пострадалъ существенно, о близкой опасности не можетъ быть и рѣчи, хотя я вообще и не отрицаю, что нѣжный отъ природы организмъ вашей свѣтлости очень потрясенъ и требуетъ продолжительнаго отдыха. Спокойствіе, ваша свѣтлость, спокойствіе -- вотъ что я совѣтую прежде всего; безусловное спокойствіе, какое въ положеніи вашей свѣтлости, къ счастью, легко достижимо, а въ лѣта вашей свѣтлости -- я хочу сказать въ наши лѣта, когда юношескія страсти, благодаря Богу, остались позади насъ -- и естественно и желательно"

"Спокойствіе, сказалъ самъ себѣ принцъ, проводивъ тайнаго совѣтника до двери, и легко достижимое! да, какъ же! Дадутъ они мнѣ покой!" -- Что за свертокъ, Андрей, ты кладешь ко мнѣ на письменный столъ?

-- Бумаги, ваша свѣтлость, которые Поретъ нашелъ, убирая комнату доктора; онъ полагаетъ, что доктору непріятно было бы потерять ихъ, а потому передалъ мнѣ, чтобы я спросилъ приказанія вашей свѣтлости.

-- Какое мнѣ до нихъ дѣло? спросилъ принцъ. Пошлите ихъ ему или передайте фонъ-Цейзелю, если не знаете его адресса.

-- Это письма, ваша свѣтлость, которымъ бы не слѣдовало, какъ полагаетъ Поретъ, заглянувшій въ нихъ, проходить черезъ чужія руки; быть можетъ, вашей свѣтлости угодно будетъ прямо передать ихъ супругѣ вашей свѣтлости...

-- Я посмотрю, сказалъ принцъ, и позвоню, когда захочу лечь въ постель.

Глейхъ вышелъ изъ комнаты, а принцъ упалъ на диванъ совершенно уничтоженный.

Какъ? и это испытаніе предстоитъ ему! и этотъ позоръ долженъ онъ принять на свою голову! Возможно ли было что-нибудь подобное въ былое время! Самая мысль была невозможна, не только что фактъ! Но ужаснѣе всего то, что эта страсть унижаетъ его душу, вмѣстѣ съ тѣмъ какъ убиваетъ тѣло! О что, если онъ напрасно осквернитъ свои чистыя руки? Что, Сели эти письма не сообщатъ ему ничего новаго? Что, если они поддѣланы съ извѣстной цѣлью и нарочно подсунуты ему?

И въ то время, какъ несчастный человѣкъ изыскивалъ все возможныя причины не читать ихъ, у него во рту пересохла ютъ желанія вкусить запретнаго, горькаго плода, и въ то самое время, какъ онъ поднялся съ тѣмъ, чтобы запечатать письма и отослать ихъ Гедвигѣ, рука его сорвала шнурокъ, связывавшій пачку, а глаза съ жадностью устремились на строчки, набросанныя прекраснымъ почеркомъ и покрывавшія почтовыя листки различнаго формата.

Онъ былъ правъ: письма не сообщили ему ничего новаго; мало того, содержаніе ихъ было большею частью такъ невинно и такъ лестно для него, что одъ могъ бы побожиться, что многія мѣста были нарочно написаны, чтобы быть прочитанными имъ. Но генеральша была также права, когда говорила своей дочери: для человѣка непредубѣжденнаго, это чтеніе совершенно безвредно, въ особенности днемъ; но я надѣюсь устроить такъ, чтобы юнъ прочелъ ихъ съ предубѣжденіемъ, да притомъ если мы выкинемъ нѣкоторыя изъ писемъ, которыя черезчуръ идилличны, то остальныя произведутъ сегодня ночью свое дѣйствіе.

Чѣмъ долѣе читалъ эти листки принцъ, сравнивая число и припоминая, при какихъ обстоятельствахъ было написано то илк другое и взвѣшивалъ различныя выраженія, вникая въ ихъ смыслъ и разбирая какое многозначительнѣе: "любезный другъ", напримѣръ, или "любезный докторъ" -- тѣмъ сильнѣе мутился послѣдній остатокъ здраваго смысла, остававшійся въ немъ послѣ бесѣды съ генеральшей; и не прошло часу времени, какъ уже каждый изъ этихъ листковъ казался ему пропитаннымъ самой черной, самой безсовѣстной измѣной.

Развѣ не было уже само по себѣ измѣной то, что особа, бывшая хотя бы только по имени супругой принца фонъ-Рода, писала письма человѣку, находившемуся въ услуженіи принца? Письма были писаны изъ Висбадена въ прошломъ году, когда Горстъ совершилъ въ каникулярное время путешествіе по Мозелю:

"Въ настоящее время здѣсь находится нѣсколько высоко рожденныхъ лицъ, и я никакъ не могу привыкнуть къ тому идолопоклонству, какимъ ихъ окружаютъ. Мнѣ земное величіе никогда не внушало почтенія, и когда я вижу, какъ робко уступаютъ люди дорогу какому-нибудь принцу и какъ охотно снимаютъ передъ нимъ шляпу, не потому, чтобы онъ былъ хорошимъ человѣкомъ, къ которому они должны были бы чувствовать благодарность, но потому только, что онъ принцъ,-- то должно признать, что мой мозгъ и мое сердце отличаются отъ мозга и сердца остальныхъ людей. Ахъ! одно несомнѣнно: великіе міра сего потому только такъ велики, что низкопоставленные люди такъ убійственно низки!"

Далѣе:

"Право, чѣмъ больше я объ этомъ разсуждаю, тѣмъ рѣшительнѣе прихожу къ заключенію, что король или принцъ не можетъ быть такимъ добрымъ или такимъ великимъ человѣкомъ -- развѣ при какихъ-нибудь исключительныхъ обстоятельствахъ,-- какимъ бы онъ былъ, еслибы родился въ иной долѣ. Ибо, что же я дѣлаетъ человѣка добрымъ, какъ не то, что онъ признаетъ и чувствуетъ себя равнымъ между равными, чью судьбу онъ раздѣляетъ, чьи радости и горести знакомы ему или могутъ быть знакомы! Что дѣлаетъ его великимъ, какъ не то, что ему приходится напрягать до послѣдней степени и изощрять, благодаря препятствіямъ, которыя встрѣчаются ему на жизненномъ пути, врожденную силу! Но когда же и какой принцъ чувствовалъ себя равнымъ своимъ "подданнымъ", пока оставался принцемъ? Когда пробуждалось въ немъ сознаніе въ своихъ дѣйствительныхъ силахъ, пока ему служили, какъ принцу, льстили, поклонялись? Да и можетъ ли быть иначе, когда ему все и вся гораздо легче дается, чѣмъ всякому другому человѣку! Всякій другой человѣкъ долженъ самъ охотиться за своей дичью, самъ заряжать свою винтовку, самъ выѣздить своего непокорнаго коня, самъ отворить дверь, черезъ которую желаетъ пройти. Для принцевъ же двери всегда открыты! Поразмыслите объ этомъ, любезный другъ, всякій разъ, какъ вспомните про принцевъ!"

Далѣе:

"Нѣтъ сомнѣнія, что нашъ принцъ лучшій изъ нихъ! но не потому ли онъ лучшій, что самый незначительный!"

Далѣе:

"Принцъ -- добрый господинъ, и это ему извѣстно, а между тѣмъ онъ былъ бы еще лучшимъ господиномъ, еслибы ему это не было извѣстно". ¹

Далѣе, изъ самаго послѣдняго письма, писаннаго тогда, когда Горстъ былъ на собраніи естествоиспытателей:

"Благодарю васъ за успокоительныя свѣдѣнія о здоровья принца, которое въ послѣднее время вашего отсутствія очень безпокоило меня. Я вполнѣ также согласна съ вами: онъ былъ бы здоровѣе, онъ былъ бы совсѣмъ здоровъ, еслибы мы могли увлечь и заманить его "на просторъ, подальше отъ уединенія, гдѣ вянутъ чувства и силы". Ахъ, другъ мой, мы всѣ здѣсь страдаемъ отъ уединенія, принцъ, вы и я; каждый, на кого я ни погляжу, но ситъ отпечатокъ страданія. Ахъ! еслибы подышать на просторѣ, какъ дышете теперь вы! И у васъ хватаетъ мужества дернуться рода! Это мужество самоубійцы!"

-- Ваша свѣтлость изволили звать? спросилъ Глейхъ, появляясь въ дверяхъ.

Онъ очень хорошо зналъ, что принцъ просто затянулъ какую-то пѣсенку, но пѣніе прозвучало такъ страшно въ глубокой, ночной тиши, совѣсть же Глейха была не совсѣмъ спокойна насчетъ того, что онъ совершилъ сегодня вечеромъ.

"Лекарство, чего добраго, подѣйствовало слишкомъ сильно", подумалъ Глейхъ.

-- Который часъ? спросилъ принцъ, когда вошелъ Глейхъ.

-- Уже три часа, ваша свѣтлость.

-- Не можетъ быть!

-- Онъ подошелъ къ окну и раздвинулъ гардины; Глейхъ * подбѣжалъ.

Принцъ повернулся къ нему:

-- Ну что? каково выраженіе моего лица; носитъ ли оно отпечатокъ страданія, какъ по-твоему?

-- Ваша свѣтлость кажетесь блѣдны отъ безсонной ночи и отъ сѣраго утренняго свѣта, отвѣчалъ Глейхъ.

Принцъ раскрылъ съ силой окно.

-- "Подышать на просторѣ", пробормоталъ онъ; да, вонъ гдѣ просторъ, я хочу туда, въ горы!

-- Ваша свѣтлость, еще три часа, замѣтилъ Глейхъ, начинавшій опасаться, что его повелитель сошелъ съума.

-- Заложить экипажъ! закричалъ принцъ, рѣзко повернувшись къ нему и топнувъ ногой. Охотничій экипажъ! Зачѣмъ ты еще здѣсь?

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.

Вчера Гедвигѣ казалось, что день, какъ онъ ни ясенъ, но особенно тихо и скучно тянется въ вймкѣ Рода; птицы на вѣткахъ пѣли громче, но какъ будто печальнѣе обыкновеннаго; цвѣты въ клумбахъ благоухали сильнѣе, но менѣе восхищали. Было ли то слѣдствіемъ безсонной ночи? или же Гедвигу преслѣдовала мысль, что сегодня въ послѣдній разъ для нея солнце зайдетъ надъ замкомъ Рода?

Завтра должно все окончательно рѣшиться, не для нея -- для нея все уже давно было порѣшено -- но для принца, для всего міра; завтра конецъ отсрочки, выпрошенной принцемъ. О, она горько раскаивалась, что противъ своего убѣжденія, противно своему характеру согласилась исполнить эту просьбу, бывшую, угрозой: она уже дорого поплатилась за свою уступчивость и по всей вѣроятности поплатится еще дороже.

То были тяжелые дни для нея: ей приходилось цѣлые часы проводить въ обществѣ генеральши, видъ которой переносилъ ее въ безотраднымъ днямъ ея юности, и сама она представлялась ей прототипомъ худшаго тиранства на землѣ -- хитраго, утонченнаго тиранства, прикрывающаго свою грубость самой мягкой формой; въ обществѣ тайнаго совѣтника, который съ знатными людьми говорилъ самымъ сладкимъ голосомъ, а съ больныхъ слугой обращался, какъ съ паршивой собакой; въ обществѣ Стефаніи, которая съ нѣкоторыхъ поръ, особенно съ пріѣзда матери, промѣняла свою прежнюю веселость на слезливыя страдальческія мины и не сводила тоскливыхъ взоровъ съ графа, очевидно съ намѣреніемъ окружавшаго необыкновенной бдительностью свою супругу, на которую прежде не обращалъ никакого вниманія въ гостяхъ; наконецъ, въ обществѣ принца, мрачно и разсѣянно обращавшагося съ своими гостями и затѣмъ по временамъ съ лихорадочнымъ оживленіемъ вмѣшивавшагося въ разговоръ -- являя собой типъ человѣка, вполнѣ поглощеннаго одной мыслью и относящагося ко всему остальному совершенно механически.

О она знала какая то была мысль! Она читала ее въ робкихъ взорахъ, украдкой бросаемыхъ имъ на нее; она слышала ее въ сухихъ словахъ, съ какими онъ обращался въ ней, когда приличіе требовало, чтобы онъ съ ней заговорилъ; она слышалась ей въ смущенномъ молчаніи, въ какое онъ тотчасъ впадалъ, какъ скоро обстоятельства принуждали его остаться съ ней наединѣ на нѣсколько минутъ; все говорило, все обнаруживало ей одно: онъ страдаетъ!

Онъ страдаетъ тѣмъ, что зашелъ слишкомъ далеко! Принцъ фонъ-Рода страдаетъ, что такъ глубоко унизился, что лежалъ у ея ногъ, что вручилъ ей свою судьбу, что да или нѣтъ, сказанное ею, должно было рѣшить ихъ будущее!

И взоръ принца блуждалъ кругомъ, какъ-бы выражая, что ни на небѣ, ни на землѣ, нигдѣ не можетъ онъ найти спасенія отъ этой бѣды, и затѣмъ съ мольбой устремлялся на родственниковъ, которые сразу стали ему чрезвычайно близки, такъ близки, что онъ только теперь ощущалъ всю тяжесть прегрѣшенія, которое готовился совершить противъ нихъ и отъ котораго былъ на волосокъ. И они понимали этотъ взоръ! они черпали въ этомъ взорѣ надежду, утѣшеніе и мужество выражать свои ощущенія, давать чувствовать, что они очень хорошо знаютъ, что опасность для нихъ уже почти миновала! Осмѣлились ли бы они иначе устроить вчерашнюю сцену за обѣдомъ? и успѣхъ оправдалъ ихъ! Принцъ одобрилъ своимъ позорнымъ молчаніемъ безсовѣстно дерзкое нападеніе на отсутствующаго, похвалы которому не сходили съ его языка въ былое время и, конечно, исходили изъ сердца!

То было каплей, переполнившей чашу. Гедвига чувствовала въ глубинѣ своего страстнаго сердца, что разрывъ между ней и принцемъ совершился; что она не можетъ больше разсчитывать даже на дружескія отношенія, какихъ желала и какія надѣялась сохранить ради него и ради себя.

И въ этомъ страстно-горькомъ настроеніи отправилась она на фазаній дворъ и спрашивала стараго Прахатица, хочетъ и можетъ ли онъ, по первому ея призыву, во всякій часъ дня и ночи, дожидаться ее съ экипажемъ на указанномъ ею мѣстѣ, чтобы отвести ее, а куда -- она еще и сама не знаетъ.

И старикъ, проведя, смуглою рукой по густымъ рѣсницамъ, отвѣчалъ, что онъ уже давно предвидѣлъ все это -- и будетъ готовъ.

Гедвига проѣхала съ фазаньяго двора, черезъ лѣсъ, на утесъ, смѣло возвышавшійся надъ долиной Роды. Она въ послѣдній разъ хотѣла полюбоваться чудной картиной, которая такъ часто приковывала ея сердце и взоры: посмотрѣть на лѣса, темнѣвшіе по сю и по ту сторону, на озаренные солнцемъ луга, на зубчатыя горы, на рѣку, глубоко подъ ея ногами черной змѣей извивавшуюся вокругъ утеса, на которомъ величественно возвышался гордый замокъ, облитый горячими лучами вечерняго солнца. Прощаніе должно было быть коротко, безъ жалобъ.

Но пока она стояла тамъ наверху и прислушивалась къ страшному шопоту исполинскихъ елей, доносимому до нея вечернимъ вѣтеркомъ, и ропоту Роды, катившей свои воды по каменистому руслу, и долетавшему до нея сквозь глубокую тишину, вдругъ въ голубомъ пространствѣ неба пролетѣлъ съ веселымъ крикомъ соколъ, а великолѣпный вороной, ея любимый конь, нетерпѣливо опустивъ прекрасную голову, сталъ бить копытомъ въ голый камень, громко звенѣвшій, -- слезы градомъ покатились изъ ея глазъ, и внутренній голосъ спросилъ: неужели все это возможно? неужели она должна отказаться отъ всей этой прелести и выступить на перепутье жизни, бѣдной, покинутой женщиной, слѣдуя за своей звѣздой, которая, быть можетъ, приведетъ ее въ безграничному горю, и тогда спасеніе -- одна только смерть!

Но даже, еслибы и ждала тебя смерть, отвѣтилъ какой-то другой голосъ первому, -- все-таки ты должна уйти отсюда; ты не можешь служить Богу и Мамонѣ!

И вотъ, внезапно въ душѣ ея воцарилось спокойствіе, глубокое спокойствіе; она вернулась въ замокъ и провела всю ночь, укладывая свои вещи, какъ человѣкъ, отправляющійся въ долгій, долгій путь, изъ котораго быть можетъ не вернется. Но въ маленькій, жалкій сундукъ, куда она укладывала свои вещи, ничего не попало изъ безчисленныхъ сокровищъ, сверкавшихъ въ открытыхъ ящикахъ и коммодахъ, ни одного изъ великолѣпныхъ платьевъ, никакихъ драгоцѣнностей; только скудный гардеробъ, принадлежавшій ей еще въ то время, когда она стаивала за чайнымъ столомъ генеральши, и заботливо сохраненный ею. Послѣ этого она стала жечь въ наминѣ бумаги; ей попались между прочимъ въ руки письма, полученныя отъ Германа, въ теченіи послѣднихъ трехъ лѣтъ. Необыкновенное волненіе овладѣло ею въ то время, какъ она держала связку въ рукахъ; они были ей дороже всѣхъ остальныхъ, и съ минуту она колебалась, по затѣмъ бросила въ огонь и глядѣла какъ пламя пожирало ихъ.

-- Я не могу уйти отсюда, унося въ душѣ образъ мужчины, сказала она сама себѣ. Это испортило бы мнѣ торжество настоящей минуты и лишило бы меня увѣренности въ самой себѣ,-- единственнаго блага, остающагося мнѣ на будущее время.

Послѣ этого она вышла на балконъ и, вглядываясь въ сумерки, услышала сквозь утреннюю тишину стукъ экипажа на дворѣ замка, и вскорѣ затѣмъ увидѣла какъ черезъ мостъ проѣхала карета; она не подозрѣвала, что это уѣзжалъ принцъ.

Только сегодня утромъ услышала она объ этомъ отъ Меты. Ея первою мыслью было: онъ бѣжитъ отъ меня! а второю:-- нужно воспользоваться этимъ часомъ, который быть можетъ не вернется, для моего собственнаго бѣгства! но она дала слово ждать до дня рожденія принца; она должна была его сдержать, хотя быть можетъ тотъ, кто такъ невеликодушно вынудилъ у нея это слово, уже болѣе не нуждался въ томъ, чтобы она его сдержала.

И вотъ теперь бродила она по саду, озаренному утренними лучами солнца, между клумбами, съ которыхъ доносилось до нея благоуханіе резеды и геліотропа, подъ тѣнистыми деревьями, пышныя вѣтви которыхъ тихо качались, колеблемыя утреннимъ вѣтеркомъ, а въ густой листвѣ громко распѣвали птицы; и утреннее солнце и прохладная тѣнь, лепечущій вѣтерокъ и колыхающіяся вѣтви, благоухающіе цвѣты и распѣвающія птицы -- все говорило ей: прости! и въ глубинѣ ея сердца раздалось также: прости! простите всѣ!

Въ эту минуту Гедвига увидѣла Стефанію подъ руку съ графомъ, въ сопровожденіи генеральши и тайнаго совѣтника, показавшихся въ аллеѣ; кубокъ сладкой, прощальной грусти былъ осушенъ, горькія капли ненависти остались на днѣ; она медленно повернулась и пошла къ замку.

-- Какъ я благодарна тебѣ, Henri, за то, что ты пришелъ, говорила Стефанія, нѣжно прижимаясь къ высокой фигурѣ супруга.

-- Только не волнуйся, милая Стефанія, отвѣчалъ графъ, провожая мрачными взорами Гедвигу, скрывшуюся въ кустахъ; ты знаешь, какъ строго запрещено тебѣ въ такое время всякое волненіе. Вотъ что... не будете ли вы такъ добры, докторъ, подать руку моей женѣ; мнѣ нужно сказать пару словъ твоей мама, милая Стефанія.

-- Но вѣдь ничего худого не случилось? вскричала Стефанія.

-- Прошу же тебя, милое дитя! возразилъ графъ, нѣсколько нетерпѣливо.

-- Оставьте нашихъ политиковъ однихъ, графиня, вмѣшался тайный совѣтникъ; въ этихъ вещахъ мы, т.-е. молодыя женщины и ученые, ничего не понимаемъ.

-- Какъ? вы производите меня въ старухи? вскричала генеральша, поворачиваясь назадъ и грозя пальцемъ.

Часъ тому назадъ, графъ получилъ важное извѣстіе, которое во всякомъ случаѣ не заключало для генеральши ничего неожиданнаго. Она была такъ твердо убѣждена, что на этотъ разъ война непремѣнно будетъ, и такимъ образомъ, прибавленіе къ газетѣ, вышедшее въ Берлинѣ третьяго дня поздно вечеромъ и немедленно присланное графу его пріятелемъ, барономъ Малые, только оправдало ея пророчество:

"Его величество король отказался принять еще разъ французскаго посла и велѣлъ ему передать черезъ дежурнаго адъютанта, что его величеству больше нечего сказать послу".

-- Нашему королю давно уже нечего было говорить ему, сказала генеральша; но лучше мы не скажемъ объ этомъ Стефаніи ни слова; къ тому же тутъ нѣтъ настоящаго объявленія войны, а это дѣло столько разъ принимало самые неожиданные обороты, что въ сущности все возможно.

Генеральша думала, что графъ хотѣлъ еще разъ переговорить съ ней объ этомъ дѣлѣ, а потому не мало удивилась и даже испугалась, когда графъ съ волненіемъ, какое до сихъ поръ старательно скрывалъ, сообщилъ ей, что собственно заставило его прискакать во весь карьеръ изъ Нейгофа.

-- Прочитайте, сказалъ онъ, подавая ей письмо, которое вынулъ изъ кармана, когда Стефанія скрылась изъ виду вмѣстѣ съ тайнымъ совѣтникомъ; это мнѣ также пишетъ баронъ Мальте, который, какъ вамъ извѣстно, знаетъ и можетъ объ этомъ знать больше, чѣмъ кто другой. Вотъ здѣсь, эти строчки:

"Я только-что вернулся отъ ***, сообщившаго мнѣ тайну, которую я немедленно передаю вамъ, такъ какъ, очевидно, мнѣ довѣрили ее съ этой цѣлью. Его свѣтлость, ганноверскія симпатіи котораго тѣмъ извѣстнѣе здѣсь, что онъ никогда не скрывалъ ихъ въ послѣднее время позволилъ себѣ такой образъ дѣйствій, какой самый мягкій судья назоветъ не иначе, какъ измѣнническимъ. Все дѣло выплыло наружу при посредствѣ нѣкоего Pose или Розеля, по неизвѣстнымъ, но по всей вѣроятности весьма неблаговиднымъ причинамъ, явившагося доносчикомъ на своего господина, маркиза де-Флорвиль, съ которымъ у васъ былъ поединокъ три дня тому назадъ. Дѣло идетъ о заговорѣ in optima forma; центральный пунктъ его, разумѣется, находится къ N., но вторымъ центромъ его, какъ теперь видно, служитъ намокъ Рода, а развѣтвленія идутъ черезъ Ганноверъ и т. д., въ Брюссель и Лондонъ. Вся исторія такова, что вообще не могла бы пройти незамѣченной, но въ настоящую минуту, наканунѣ почти неизбѣжной войны съ Франціей, должна вызвать всю строгость законовъ. Такъ думаютъ и при дворѣ, гдѣ очень огорчени, что принцъ Рода могъ вступить въ товарищество съ коммунистическими портными, международными искателями приключеній я революціонными "enragés", хотя при мягкости настроенія вообще желали бы поставить милость на мѣсто права. Чаша вѣсовъ еще колеблется, но тотъ, мнѣніе котораго можетъ дать перевѣсъ, говорилъ мнѣ, что лично онъ, -- какъ ему ни горько это ради васъ, -- никакъ не можетъ и не станетъ совѣтовать безусловное снисхожденіе. Сегодня вечеромъ -- совѣтъ министровъ, гдѣ дѣло будетъ обсуждаться оффиціально; въ ночь будутъ отправлены депеши. Послѣднія слова его были: я не могу дать графу положительнаго совѣта, кромѣ развѣ одного: убѣдить принца спокойно оставаться въ замкѣ Рода, не давать подтвержденія безумнымъ бѣгствомъ тому, что, при настоящихъ обстоятельствахъ, должно оставаться простымъ подозрѣніемъ, и не отнимать у насъ возможности такъ перетасовать карты, чтобы козыри остались у него на рукахъ".

-- Это однако безумнѣе всего, что только есть безумнаго на свѣтѣ, сказала генеральша, широко раскрывъ глаза и уста нивъ ихъ на графа; этотъ старикъ можетъ ангела вывести изъ терпѣнія.

-- Я дѣлалъ все что могъ, чтобы этому помѣшать, замѣтилъ графъ.

"Чтобы это вызвать", подумала генеральша и прибавила громко:

-- Во всякомъ случаѣ дѣло непоправимо, но несмотря на свою опасность, оно имѣетъ также и свою хорошую сторону. Эта безумная выходка если и отпустится ему, то только ради насъ, и поставитъ его въ полную отъ насъ зависимость.

-- Боюсь, какъ бы за первой безумной выходкой не послѣдовала вскорѣ и вторая, сказалъ графъ.

-- Объ этомъ позаботились, то-есть, лучше сказаться позаботилась.

-- Вы уже вчера намекали мнѣ на это; долженъ сознаться, что мнѣ, до нѣкоторой степени, любопытно нѣсколько ближе ознакомиться съ планомъ вашей компаніи.

-- Вы обѣщали мнѣ, Henri, предоставить полную свободу дѣйствія до завтра.

-- Но вы видите мое нетерпѣніе; мнѣ кажется, что теперь совсѣмъ не время разыгрывать комедіи"

-- Вы въ дурномъ расположеніи духа, Henri, замѣтила генеральша, и вслѣдствіе этого употребляете менѣе удачныя выраженія, чѣмъ обыкновенно. Если я и разыграла комедію, то во всякомъ случаѣ она сопровождалась такимъ успѣхомъ, что, полагаю, я заслуживаю нѣкоторой похвалы.

Генеральша сообщила затѣмъ своему зятю исторію съ письмами, причемъ, само собой разумѣется, разсказала только, что она посовѣтовала камердинеру Глейху, нашедшему письма и прочитавшему ихъ, представить ихъ принцу, которому, очевидно, лучше знать, какъ поступить въ такомъ особенномъ случаѣ.

-- Ну-съ, чтеніе этихъ писемъ показалось столь интереснымъ, продолжала она съ злой улыбкой, что онъ не спалъ всю ночь и въ три часа утра велѣлъ запречь экипажъ, вѣроятно затѣмъ, чтобы освѣжить утреннимъ воздухомъ разгоряченную голову. Теперь онъ долженъ скоро вернуться, если полезное дѣйствіе этихъ писемъ не пропало даромъ.

-- Принцъ уѣхалъ въ три часа утра и до сихъ поръ еще не возвращался! вскричалъ графъ. И вы говорите -объ этомъ такъ спокойно, когда, по всей вѣроятности, это не что иное, какъ. бѣгство! Очень легко могъ онъ получить увѣдомленіе отъ кого-нибудь -- вѣдь у этихъ господъ всегда есть, тысячи тайныхъ путей! Онъ не вернется, говорю я вамъ, и наше имя останется опозореннымъ навѣки!

-- Онъ вернется, возразила генеральша, будьте увѣрены;, онъ даже не взялъ своего фактотума, стараго Глейха.

-- Это еще болѣе подтверждаетъ мое мнѣніе.

-- Напротивъ; иначе ему пришлось бы вмѣстѣ съ тѣмъ разстаться съ жизнью; я убѣждена, что безъ Глейха онъ не съумѣетъ лечь спать.

-- Вы все еще въ шутливомъ расположеніи духа.

-- И я не допущу, чтобы вы разстроили его своей неблагодарностью. Мы, женщины, разъ и навсегда должны были бы покончить, еслибы вообще разсчитывали на вашу благодарность. Дайте-ка мнѣ теперь вашу руку и не показывайте виду Стефаніи, что все еще не мажете простить Гедвягѣ ея страстишки къ этому удивительному доктору.

Генеральша сказала это своимъ обычнымъ веселымъ и беззаботнымъ тономъ, хотя въ душѣ была возмущена упорствомъ, съ какимъ графъ оставался вѣренъ своей страсти,-- а отсутствіе принца начинало серьезно безпокоить ее.

Время завтрака, къ которому принцъ аккуратно появлялся на нѣсколько минутъ въ салонъ, къ дамамъ, давно прошло.

Къ обѣду сегодня, какъ нарочно, никто не былъ приглашенъ, а поэтому "menu", подаваемое ежедневно утромъ принцу на обсужденіе, было предоставлено главному повару; но для завтрашняго праздника предстояло обдумать тысячу вещей.

Фонъ-Цейзель былъ въ великомъ смущеніи, такъ же какъ Глейхъ, котораго призвала къ себѣ генеральша; онъ сомнительно покачивалъ сѣдой годовой. Его свѣтлость дѣйствительно былъ необыкновенно взволнованъ сегодня ночью и, съ дозволенія сказать, казался какъ-бы помѣшаннымъ, -- а уѣхать этакимъ манеромъ на разсвѣтѣ -- мудреный случай, какъ вамъ угодно; конечно, его свѣтлость иногда обнаруживалъ самыя странныя фантазіи и не разъ наканунѣ своего рожденія объѣзжалъ, ни свѣтъ ни заря, свои владѣнія, чтобы вблизи поглядѣть на положеніе своихъ подданныхъ и, вагъ выражался его свѣтлость, убѣдиться, что онъ можетъ весело провести наступавшій день...

Генеральша притворилась, что придаетъ огромное значеніе этому сообщенію, но графъ былъ иного мнѣнія. Настоящій случай произошелъ при необыкновенныхъ обстоятельствахъ; тутъ ужъ было принцу не до патріархальныхъ треволненій.

Безпокойство графа росло съ каждой минутой; онъ пожелалъ, чтобы фонъ-Цейзель отправилъ людей въ разныя стороны,разыскивать принца. Кавалеръ заявилъ о своей готовности, но прибавилъ, что не ждетъ ничего путнаго отъ этой мѣры. J

-- Если его свѣтлость поѣхалъ "въ лѣсъ", сказалъ онъ, то-есть, я хочу сказать въ горы, то это будетъ все-равно, что искать куропатку на свекловичномъ полѣ, безъ собаки; но такъ какъ дамы сильно безпокоятся, да и графу кажется желательно; возможно скорѣе переговорить съ его свѣтлостью, то мы попытаемся, и я самъ послѣ обѣда объѣду всю окрестность. Въ послѣднее время его свѣтлость такъ полюбилъ господина фонъ-Фишбаха, что, весьма возможно, поѣхалъ прямо къ нему, и никуда больше; а въ Эрихсталь и Ротебюль мнѣ необходимо, кромѣ того, съѣздить по дѣламъ. Оттуда же до Бухгольца, -- рукой подать.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ.

Фонъ-Цейвель такъ спѣшилъ уѣхать, что даже не дождался конца обѣда, несмотря на то, что сегодня обѣдъ прошелъ необыкновенно быстро, и передъ дессертомъ раскланялся съ обѣими дамами -- Гедвига не выходила къ столу.

-- Схава Богу, что я выбрался изъ замка и сижу на конѣ, сказалъ самъ себѣ фонъ-Цейзель, выѣхавъ изъ воротъ замка. Недоставало только тѣни Банко, чтобы вышелъ настоящій лиръ во дворцѣ Макбета. И при этомъ мы были совсѣмъ ей famille! совсѣмъ, какъ въ Берлинѣ! Я чувствовалъ себя настоящимъ иностранцемъ, съ моимъ саксонскимъ говоромъ, среди этихъ картавыхъ прусскихъ трещотокъ. И къ тому же это "menu"! Мнѣ просто было совѣстно! Сейчасъ было видно, что хозяина нѣтъ дома!

Но какъ ничтожно все-таки казалось неудачное "menu" въ сравненіи со всѣмъ, что мутило душу честнаго кавалера! Такъ много было причинъ ему задумываться, что онъ уже и не зналъ съ чего начать -- махнуть же на все рукой онъ былъ не въ состояніи, и минутами искренно сожалѣлъ, что больше не ребенокъ и не можетъ, усѣвшись гдѣ-нибудь въ уголку, выплакаться вволю.

Какимъ счастливымъ ѣхалъ онъ нѣсколько дней тому назадъ но этой самой дорогѣ!

Тучи уже и тогда сгущались на небѣ, черныя тучи, но солнце его любви все же проглядывало сквозь нихъ и согрѣвало его сердце; сегодня даже это милое солнышко не могло осилить мрачнаго тумана.

Непосредственно по правую руку отъ кавалера появился Ифлеровскій домъ, точно memento mori! Что толку, что онъ пришпорилъ своего коня и, проѣзжая мимо, отвернулся, устремивъ взоры на зеленую долину, лежавшую по лѣвую сторону, гдѣ онъ нѣкогда искалъ вдохновенія для своихъ стихотвореній! Онъ все же увидѣлъ, что всѣ ставни дома были закрыты, не отъ солнца, которое давно уже перешло на другую сторону, въ садъ, и тамъ пекло шесть золотыхъ рыбокъ, но отъ злого, непривѣтнаго міра, въ которомъ, безъ всякаго сомнѣнія, въ умѣ Иффлеровъ, Оскаръ фонъ-Цейзель игралъ первую роль.

Мимо! мимо!

Но и въ Ротебюлѣ было не лучше. Каждая физіономія, выглядывавшая изъ окошка въ то время, какъ онъ проѣзжалъ по тихимъ, озареннымъ солнцемъ улицамъ, казалось торжествовала, что вотъ завтра, послѣ столькихъ приготовленій, послѣ такихъ безконечныхъ хлопотъ и переговоровъ праздникъ все равно какъ бы не состоятся!

Вотъ рыночная площадь, вотъ трактиръ "Золотой насѣдки", арена демагогическихъ происковъ въ то достопамятное утро; вотъ бесѣдка у аптеки, сквозь зеленыя стѣны которой, казалось, мелькали платья вѣроломныхъ барынь, и насмѣшливые взгляда преслѣдовали Оскара фонъ-Цейзеля, въ то время, какъ онъ проѣзжалъ возлѣ фонтана, вода котораго сонно журчала въ жаркій послѣобѣденный часъ.

Мимо! мимо!

Мимо и дальше! къ самой фабрикѣ, расположенной за городомъ, гдѣ Кернике внезапно придержалъ его лихого коня, когда увидѣлъ, что всадникъ остановился въ воротахъ.

-- Не хотите ли слѣзть? спросилъ Кернике.

Фонъ-Цейзель поблагодарилъ; онъ очень спѣшитъ, ему нужно ѣхать въ Эрихсталь; а можетъ быть и въ Бухгольцъ.

-- Я хотѣлъ только отдать вамъ краткій отчетъ о томъ, въ какомъ положеніи здѣсь дѣла, сказалъ Кернике.

-- Въ плохомъ, конечно! вскричалъ фонъ-Цейзель.

-- Да ужъ такъ, что плоше и быть нельзя, отвѣчалъ Кернике. Право можно подумать, что они всѣ здѣсь взбѣсились. Исторія съ французскимъ господиномъ произвела дурное впечатлѣніе; теперь опять война все ближе и ближе угрожаетъ намъ, и судя по сегодняшнимъ извѣстіямъ, все равно что объявлена; ну вотъ и начинаютъ подумывать о томъ, о чемъ въ здѣшнемъ скромномъ уголку неохотно думалось прежде, о томъ, что вѣдь въ сущности мы пруссаки и."..

Кернике умолкъ и задумчиво погладилъ стройную шею скакуна кавалера.

-- И по правдѣ говоря, вѣдь нельзя ихъ и упрекать за это. Кому желательно, чтобы вернулись старые порядки, когда никто не зналъ, кто считается поваромъ, а кто кельнеромъ въ священной римской имперіи; когда бывало кто захочетъ, тотъ и слизнетъ у насъ масло съ хлѣба, да и хлѣбъ-то еще отниметъ. Пруссія уже разъ выручила насъ изъ бѣды и теперь выручитъ, а поэтому всякій, кто только желаетъ добра Германіи, долженъ теперь стоять за Пруссію, хотя бы вообще ему и было это не по сердцу. Все это я знаю и понимаю такъ же хорошо, какъ и всякій другой, а потому мнѣ казалось очень непріятнымъ читать привѣтствіе старому принцу противъ моего убѣжденія. Въ концѣ концовъ это только испортило бы все дѣло, потому что нашимъ пришло бы въ голову: если старый господинъ выслушиваетъ привѣтствіе отъ меня, когда въ глазахъ добрыхъ людей я не многимъ лучше чорта, то значитъ ужъ ему совсѣмъ плохо приходится; и вотъ вдругъ они и струсили и порѣшили сегодня въ собраніи городскихъ депутатовъ не посылать поздравленія ни in corpore -- васъ всѣхъ семь человѣкъ -- ни чрезъ депутата: Тоже самое толкуютъ и ремесленники, а мои товарищи-пѣвцы не хотятъ пѣть, если я не соглашусь начать съ пѣсни: "Ich bin ein Preusse!" и закончить: "Was ist des Deutschen Vaterland". Ну, я и подумалъ, что старику это не доставитъ большого удовольствія въ день его рожденія, и сказалъ этимъ господамъ, что лучше ужъ оставить всѣ наши затѣи.

Фонъ-Цейзелю пришлось-таки слѣзть съ лошади, чтобы поздороваться съ госпожей Кернике, которая вышла на дворъ изъ дому съ выраженіемъ искренней горести на хорошенькомъ, свѣжемъ личикѣ.

-- Я право не виновата, сказала она, протягивая кавалеру руку.

-- Я это знаю, многоуважаемая госпожа Кернике, возразилъ кавалеръ, и очень благодаренъ вамъ, и всегда буду благодаренъ, за ваше дружеское участіе.

-- Добрый старый принцъ, продолжала Кернике, утирая свѣтлые сѣрые глаза; съ какимъ удовольствіемъ я произнесла бы передъ нимъ хорошенькое стихотвореніе, и право справилась бы съ своимъ дѣломъ; но сплетни сдѣлались просто невыносимы, и хотя я съ своей стороны не обращаю вниманія на то, что про меня скажутъ... но старикъ-то мой немножко вспыльчивъ...

-- Глупости, перебилъ Кернике.

-- Ну да и все же вѣдь приходится жить съ этими глупыми людьми, а тамъ дѣти начнутъ ходить въ школу и...

-- Вамъ, право, нечего извиняться, многоуважаемая госпожа Кернике, промолвилъ кавалеръ; ваша, безъ сомнѣнія, преі красная декламація и безъ того пропала бы даромъ, такъ какъ и я долженъ былъ, по другимъ причинамъ, отмѣнить мое предІ ставленіе, и вчера еще вечеромъ m-lle Иффлеръ...

-- Правда ли, что она должна была изображать лебедя, но не захотѣла лѣзть въ воду? спросила Кернике.

-- Великій Боже! вскричалъ кавалеръ, какъ могли вы...

-- Оказаться такой гусыней и повѣрить этому, перебила Кернике, а ея сѣрые глаза снова заискрились насмѣшкой. Ну нѣтъ, я этому не повѣрила, но весь городъ это разсказываетъ.

Гнѣдой началъ выказывать знаки нетерпѣнія, весьма кстати для всадника, котораго не мало смущалъ оборотъ, какой принялъ разговоръ, и онъ поспѣшилъ раскланяться, пожавъ супругамъ руки.

"Скоро мальчишки пальцемъ будутъ на насъ показывать"! проговорилъ про себя фонъ-Цейзель, пустивъ коня крупной рысью вдоль по шоссе; "и при этомъ еще никто не знаетъ, какъ провалился нашъ праздникъ въ дѣйствительности. Не доставало только, чтобы его свѣтлость забилъ себѣ въ голову не возвращаться, пока не пройдетъ день его рожденія. При настоящемъ положеніи дѣлъ всего можно ожидать".

Фонъ-Цейзель прибылъ въ Эриксталь, гдѣ управляющій съ нетерпѣніемъ ждалъ разныхъ важныхъ приказаній на завтрашній день. Сколько индѣекъ послать на кухню? Довольно ли будетъ шести упряжекъ лошадей, чтобы привезти ротебюльскихъ дамъ и отвезти ихъ обратно домой, послѣ праздника? И какъ распорядиться съ процессій юношей и дѣвушекъ изъ Эрихстаія и изъ другихъ пяти близлежащихъ имѣній принца, во время иллюминаціи? Должны ли люди явиться въ полномъ порядкѣ на дворъ замка, или же ихъ разставятъ уже тамъ, гдѣ это будетъ удобнѣе?

-- Я просто съума сойду, сказалъ кавалеръ, отвѣчая, противъ своего обыкновенія, на тотъ или другой вопросъ съ смущеніемъ и неохотой; я попалъ въ настоящее чистилище. Да, чистилище, думалъ онъ, это самое подходящее слово! Но вѣдь черезъ чистилище идетъ дорога въ рай, который отпираетъ ли меня прелестнѣйшій изъ ангеловъ.

Передъ всадникомъ, въ глубинѣ долины, куда онъ теперь спускался, лежало имѣніе, почти скрытое отъ глазъ деревьями и кустарниками: виднѣлись только красные гребни нѣкоторыхъ зданій, и наконецъ показалась бѣлая крыша господскаго дома.

Кавалеръ приподнялся на стременахъ и вздыхая посылать поцѣлуи въ этомъ направленіи, затѣмъ пустилъ коня бѣшенымъ галопомъ, и черезъ нѣсколько минутъ очутился на томъ мѣстѣ, откуда вела кратчайшая проселочная дорога вдоль берега ручейка, усаженнаго ольхами и ивами, черезъ хорошенькую долину, прямо въ Бухгольцъ.

Кавалеръ предпочелъ ѣхать по этой дорогѣ, которую онъ уже воспѣлъ въ своемъ сонетѣ, а счастливый сонъ вскорѣ затѣмъ представилъ ему эту дорогу ареной пріятнѣйшей сцены -- fata morgana блаженства, въ дѣйствительность котораго Оскаръ фонъ-Цейзель вѣрилъ только во снѣ.

Гнѣдой давно уже перешелъ изъ поэтическаго галопа въ презрѣнную рысь, и наконецъ нашелъ нужнымъ замѣнить ее меланхолическимъ шагомъ.

Кавалеръ вздыхалъ:

-- Умное животное знаетъ, что незванному гостю нечего торопиться.

Вдругъ гнѣдой навострилъ уши и въ ту же минуту сердце Оскара сильно забилось. Изъ ивовыхъ кустарниковъ, въ которыхъ терялась тропинка, раздался свѣжій дѣвичій голосокъ, громко запѣвшій пѣсенку, показавшуюся Оскару фонъ-Цейзелю слаще трелей соловья. Пѣвунья умолкла на минуту, и какъ будто тщетно дожидалась отвѣта, потому что затянула теперь народную пѣсенку, меланхолическій напѣвъ которой былъ для Оскара фонъ-Цейзеля трогательнѣе жалобы соловья.

То былъ сонетъ, за которымъ долженъ былъ осуществиться сонъ.

И какъ было во снѣ, кавалеръ поѣхалъ навстрѣчу голосу, съ сильно бьющимся сердцемъ, съ замираніемъ духа.

-- Боже мой, какъ вы меня испугали!

Фонъ-Цейзель соскочилъ съ сѣдла и сталъ, перекинувъ черезъ руку поводья, снявъ шляпу и съ раскраснѣвшимся лицомъ, передъ раскраснѣвшейся молодой дѣвушкой, бормоча извиненіе, которое едва ли было разслышано.

Адель серьезно испугалась, когда неожиданно увидѣла передъ собой того, кто занималъ ея мысли.

Но радостное смущеніе длилось всего нѣсколько моментовъ; затѣмъ они пошли рядомъ по узкой тропинкѣ, по которой при шла Адель: фонъ-Цейзель велъ гнѣдого подъ уздцы.

Фонъ-Цейзель успѣлъ уже спросить: не находится ли принцъ въ гостяхъ у господина фонъ-Фишбаха? но получилъ отрицательный отвѣтъ. Принцъ пріѣзжалъ третьяго дня и казался очень печальнымъ.

-- Такъ что у меня сердце болѣло на него глядя, досказала Адель; я искренно полюбила добраго принца; онъ всегда такъ милостиво относился ко мнѣ, и его несчастіе трогаетъ меня до глубины души; а вѣдь онъ несчастливъ, неправда ли?

-- Богу извѣстно! отвѣчалъ фонъ-Цейзель, вздыхая.

-- Да и супруга его также, продолжала Адель, а ее я то: полюбила въ послѣднее время; я все себя спрашиваю: за: чѣмъ только они женились?

-- Богъ знаетъ, отвѣчалъ фонъ-Цейзель.

-- Быть можетъ, молодой дѣвушкѣ неприлично говорить объ этихъ вещахъ, замѣтила Адель, но мама и я, мы ни о чемъ другомъ не говоримъ цѣлый день, а папа также не можетъ выкинуть этого изъ головы, хотя и говоритъ, что это не наше дѣло. Папа, надо вамъ сказать, влюбленъ въ принца и говорить, что ему очень прискорбно то, что онъ прежде постоянно избѣгалъ его. Но нехорошо съ коей стороны занимать васъ такими печальными разговорами.

-- Почему нехорошо?

-- Потому что вы всегда такъ веселы и беззаботны.

-- Я веселъ и беззаботенъ? вскричалъ фонъ-Цейзель тономъ оскорбленной невинности.

-- Но развѣ преступно быть веселымъ и беззаботнымъ? спросила изумленная Адель.

-- Не въ томъ дѣло, возразилъ фонъ-Цейзель, но въ томъ, что именно я не веселъ и не беззаботенъ, и меньше всѣхъ людей имѣю причины быть веселымъ и беззаботнымъ.

-- Какъ можете вы говорить это, даже въ шутку, вскричала Адель. Право, вы клеплете на себя.

-- Я говорю совершенно серьезно, проговорилъ фонъ-Цейзель, кладя руку на сердце и такимъ печальнымъ голосомъ, что Адель перепугалась.

Несмотря на завѣренія кавалера, она была убѣждена, что онъ, какъ утверждали всѣ, тайно помолвленъ съ Элизой Иффлеръ, и что только бѣдность мѣшаетъ ему жениться на ней. Она была настолько несебялюбива, что принимала къ сердцу печальное положеніе милаго молодого человѣка и даже немного сердилась на него за то, что онъ такъ легко къ нему относился. Теперь она увидѣла, что ошиблась и даже затронула больное мѣсто въ! его сердцѣ.

-- Виновата, проговорила она, съ моей стороны нехорошо было сомнѣваться въ вашей печали. Но чужая душа -- потемки.

-- Совершенная правда, повторилъ кавалеръ, бросая страстный взоръ на молодую дѣвушку, которая шла возлѣ него съ опущенными глазами:-- чужая душа потемки!-- Небо снисходительно къ скромнымъ желаніямъ, утѣшала Адель.

-- Но я вовсе не скроменъ, вскричалъ кавалеръ:-- я самый смѣлый изъ людей, я желаю самаго лучшаго, самаго прекраснаго, что только есть на землѣ.

-- Вы еще будете счастливы, повѣрьте мнѣ, замѣтила Адель.

-- Никогда, вскричалъ кавалеръ, никогда! Счастіе мое недосягаемо, какъ звѣзды.

"Бѣдный, бѣдный!" подумала сострадательная дѣвушка.

И затѣмъ вспомнивъ, какъ благосклонно относится въ кавалеру ея отецъ, который еще вчера вечеромъ сказалъ: "я готовъ отдать фонъ-Цейзелю въ аренду Бухгольцъ, когда мнѣ надоѣстъ хозяйничать",-- медленно проговорила:

-- Переговорите съ моимъ отцомъ.

-- Вы позволяете? вы разрѣшаете? вскричалъ кавалеръ.-- Милая, очаровательная дѣвушка!

Такъ какъ ему понадобились въ эту минуту обѣ руки, то онъ выпустилъ поводья и предоставилъ гнѣдому свободу, но послѣдній, какъ разумный конь, не захотѣлъ въ такую важную для его господина минуту выкинуть какой-нибудь штуки, и спокойно шелъ сзади, поднимая время отъ времени голову, чтобы не наступить на поводья.

-- Это ужасно съ вашей стороны! Я этого не заслужила! рыдала Адель, вырываясь изъ объятій черезъ-чуръ смѣлаго кавалера.

Фонъ-Цейзель остановился, какъ вкопанный. Какъ! Ему позволяютъ переговорить съ отцомъ и не позволяютъ поблагодарить за такія милыя, неоцѣненныя, небесныя, блаженныя слова маркимъ поцѣлуемъ! Слыханное ли дѣло, чтобы влюбленные, когда имъ разрѣшали переговорить съ отцемъ, не отвѣчали на это разрѣшеніе поцѣлуемъ! Да и развѣ возможенъ другой отвѣтъ?

Онъ не сказалъ и не спросилъ этого словами; но его нѣжные, полные укора взоры, грустное подергиваніе хорошенькихъ, алыхъ губъ говорили и вопрошали объ этомъ, и такъ или иначе, а Адель, должно быть, поняла этотъ нѣмой языкъ, потому что гнѣдой, въ то время какъ влюбленная пара шла впереди него по рощѣ, сквозь густые вѣтви которой проникали красноватые лучи вечерняго солнца, нашелъ приличнымъ воспользоваться досугомъ и пощипать, насколько позволяли поводья, короткую, сочную траву."

-- Боже мой, отецъ! сказала Адель, когда внезапно послышался невдалекѣ громкій голосъ господина фонъ-Фишбаха, звавшій ее по имени.

-- Развѣ ты не предлагала мнѣ переговорить съ нимъ? спросилъ храбрый кавалеръ, еще разъ прижимая къ сердцу раскраснѣвшуюся дѣвушку.

-- Адель! Адель!

-- И мама здѣсь, прошептала Адель.

-- Мама также скажетъ да и аминь, вскричалъ кавалеръ; пойдемъ, моя прелесть, къ нимъ навстрѣчу. Я не боюсь никого въ свѣтѣ, а всего менѣе твоихъ добрыхъ родителей.

Непосредственно за рощей бить перекинутъ мостикъ черезъ ручей, и когда счастливый Оскаръ, одной рукой ведя любимую дѣвушку, а другой гнѣдого, съ скромной храбростью выступилъ изъ-за послѣднихъ кустовъ, то увидѣлъ -- точно въ своемъ снѣ -- господина и госпожу фонъ-Фишбахъ; первый, пркставивъ руки ко рту, готовился снова крикнуть: Адель! вторая, прислонясь къ периламъ мостика, кормила булкой, которую принесла съ собою, рыбъ, стоявшихъ здѣсь противъ теченія. То былъ прекрасный сонъ Оскара, воплотившійся въ прекрасную дѣйствительность. Послѣдняя робость исчезла въ его душѣ и съ силой придерживая маленькую руку, которая выказывала стремленіе выскользнуть изъ его руки, онъ подошелъ къ почтенной парѣ и началъ:

-- Многоуважаемый....

-- Ульрихъ, что я говорила тебѣ вчера вечеромъ? вскричала добрая женщина, бросая при этомъ остатокъ булки въ воду; сначала она всплеснула руками отъ изумленія, а затѣмъ раскрыла объятія Адели, которая съ порывистой нѣжностью бросилась на грудь матери.

-- Конечно, сказалъ фонъ-Фишбахъ, но....

-- Любезный, дорогой господинъ фонъ-Фишбахъ, заговорилъ кавалеръ, тряся несовсѣмъ охотно протянутую руку почтеннаго старика:-- прошу, умоляю васъ, не омрачайте чудной прелести этой счастливой минуты злополучнымъ но!

-- Могу сказать, что никогда не служилъ помѣхой-ничьему счастію, возразилъ фонъ-Фишбахъ съ добродушной улыбкой.-- Ахъ, ты маленькая колдунья, кто бы этому повѣрилъ. Но я также хочу, чтобы и меня поцѣловали.

Адель вырвалась изъ объятій матери и бросилась въ объятія отца, между тѣмъ какъ Оскаръ фонъ-Цейзель поспѣшить прижать въ губамъ, въ порывѣ сердечной благодарности, руку доброй старухи.

-- Полагаю, что пора идти домой, сказалъ фонъ-Фишбахъ; форели, я думаю, совсѣмъ больше никуда не годятся; но такъ всегда бываетъ, когда молодые люди выкидываютъ такіе пассажи, и заставляютъ себя долго искать передъ ужиномъ.

-- Что за бѣда, если, въ концѣ концовъ, эти молодые люди найдутъ другъ друга, прошепталъ счастливый кавалеръ, съ нѣжностью глядя на свою молодую, хорошенькую невѣсту.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ.

Форели, пожалуй, что перестояли минутъ пять, до за то рейнвейнъ пролежалъ сколько слѣдовало въ погребѣ. Мужчины долго еще послѣ ужина сидѣли за второй бутылкой стараго вина, такъ долго, что терпѣніе младшаго подвергалось жестокому искусу. Но старшій засмѣялся и сказалъ:

-- Вамъ не по себѣ, точно рыбѣ, пойманной на крючекъ; ничего, потерпите еще маленько. Нашего брата рано или поздно сдаютъ въ архивъ, а потому слѣдуетъ ковать желѣзо, пока горячо: то-есть пользоваться временемъ, пока мы еще нужны. А я еще вамъ пригожусь, любезный фонъ-Цейзель, на первыхъ порахъ. Мнѣ вѣдь нужно теперь -- въ противность всѣмъ божескимъ и человѣческимъ законамъ -- переманить васъ отъ принца; вѣдь вамъ безъ меня не справиться. Его свѣтлость очень къ вамъ привязанъ, а потому надо повести дѣло тонко, очень тонко.

-- Не знаю, отвѣчалъ фонъ-Цейзель, долго ли еще мы будемъ ладить съ его свѣтлостью. Въ послѣднее время наши воззрѣнія часто расходились, и если дѣло дойдетъ до войны, то...

Фонъ-Цейзель внезапно остановился и бросилъ взглядъ на Адель, которая прохаживалась съ матерью взадъ и впередъ по саду, надъ которымъ начинали уже сгущаться ночныя тѣни. Онъ часто въ послѣдніе дни взвѣшивалъ всѣ шансы войны и ни минуты не сомнѣвался въ томъ, какъ ему слѣдовало поступить въ случаѣ, если она будетъ объявлена; но въ то время, когда онъ предполагалъ идти на войну, онъ былъ бѣднымъ Оскаромъ фонъ-Цейзелемъ, который, какъ ему извѣстно, никому не былъ особенно дорогъ, а теперь онъ объявленъ женихомъ милѣйшей дѣвушки. Эта мысль тяжко отозвалась въ его сердцѣ, и онъ запилъ нѣсколькими медленными глотками вина слова, остановившіяся у него въ горлѣ.

-- Да, конечно, отвѣчалъ фонъ-Фишбахъ, посматривая робко на обѣ женскія фигуры, тогда и безъ того выйдетъ abonnement suspendu. Что вы должны идти на войну, -- это также вѣрно какъ и то, что я желаю васъ назвать стоимъ зятемъ, и еслибы это онъ меня зависѣло, то вы отправились бы вмѣстѣ съ своимъ тестемъ. Но когда доживешь до пятидесяти пяти лѣтъ, не будучи военнымъ по призванію, да къ тому же страдаешь ревматизмами, то понимаешь, что сперва нужно предоставить мѣсто болѣе молодымъ. Боже мой, кто же не желаетъ, чтобы чаша сія миновала насъ! Я никому не завидую, кто этого не желаетъ, всего же менѣе вашему принцу. Онъ желать бы вычеркнуть все время, начиная съ 1866-го года, что я говорю?! начиная съ самаго 1815-го года и еще ранѣе, для того, чтобы онъ и дюжины двѣ пыльныхъ, изъѣденныхъ червями пергаментовъ восторжествовали надъ девятью десятыми всѣхъ нѣмцевъ и надъ всемірной исторіей. Я не понимаю, какъ такой добрый и вообще разумный человѣкъ оказывается такимъ безумцемъ именно на этомъ пунктѣ. Само собой разумѣется, что ему пришлось стать въ ложное, невыносимое положеніе относительно графа, хотя я точно также не могу одобрить точки зрѣнія этого послѣдняго. Желать войны болѣе или менѣе ради самой войны этого рѣшительно нельзя оправдать, потому что это значитъ сознательно или безсознательно питать тѣ элементы, изъ которыхъ родится война. И такова точка зрѣнія, насколько я могу судить, всего прусскаго военнаго дворянства, за немногими исключеніями, и всѣхъ, кто находится съ нимъ въ связи. Это стремленіе даетъ ему въ эпоху, столь насыщенную воинственными элементами, какова къ сожалѣнію настоящая, необыкновенный перевѣсъ надъ всѣми остальными сословіями, подобно тому какъ въ комнатѣ больного самымъ важнымъ человѣкомъ является докторъ, на котораго всѣ взираютъ съ робкимъ почтеніемъ. Но если чрезвычайныя обстоятельства обусловливаютъ особенный масштабъ для оцѣнки людей, то вѣдь оцѣнка эта лишь относительная, и это слѣдуетъ уразумѣть членамъ нашего сословія, а не то они рискуютъ обезславить себя и насъ на будущія времена, которыя должны же наступить и непремѣнно наступятъ,-- мало того: они сдѣлаютъ насъ невозможными.,

-- Вы высказали то, что у меня таилось на днѣ души, сказалъ кавалеръ, протягивая старику черезъ столъ руку. Теперь мнѣ ясно стало: почему, когда мы говоримъ съ графомъ о войнѣ, мнѣ кажется, точно мы говоримъ о двухъ разныхъ вещахъ, и почему а никакъ не могу побѣдить нѣкоторой антипатіи къ нему, несмотря на то, что, вообще говоря, восхищаюсь имъ.

-- Да, да, вставилъ господинъ фонъ-Фишбахъ, смѣясь,-- какъ леопардъ -- львомъ! Вѣдь мы всѣ не даромъ происходимъ отъ хищныхъ звѣрей, я хотѣлъ сказать отъ хищныхъ рыцарей -- подразумѣваю наши старинные роды, -- ну и въ нашихъ прусскихъ собратахъ сохранилось нѣсколько больше первоначальной, естественной дикости, чѣмъ въ насъ, тюрингенцахъ и саксонцахъ,, уже прирученныхъ до нѣкоторой степени. Это сознаніе развиваетъ у нихъ гордую, рѣзвую манеру держать себя, а милые плебеи восхищаются ею. Такъ, недавно, кондукторъ на желѣзной дорогѣ, когда я шелъ по платформѣ вмѣстѣ съ Нейгофомъ, отперъ барону вагонъ перваго класса, а мнѣ закричалъ безъ: дальнѣйшихъ околичностей: "второй классъ дальше"! Да, да, любезный Цейзель, насъ перемѣстили во второй классъ! Такъ то! Ну, а теперь я не хочу долѣе Одерживать вашего нетерпѣнія. Пойдемте! Мнѣ еще нужно переговорить съ женой, а вы, молодежь, можете тѣмъ временемъ помечтать при лунномъ свѣтѣ.

То былъ счастливый вечеръ для Оскара фонъ-Цейзеля, и ночь уже спустилась на землю, когда онъ снова очутился на сѣдлѣ и поскакалъ по шоссе.

Его проводили часть дороги, и поцѣлуй, которымъ наградила его невѣста въ минуту разставанья, въ присутствіи родителей, еще горѣлъ на его устахъ.

Блаженство переполняло его грудь, и быстрый бѣгъ ретиваго гнѣдого, давно уже отдохнувшаго отъ сильной ѣзды, содѣйствовалъ къ необыкновенному возбужденію всѣхъ его жизненныхъ силъ.

Всѣ благородныя чувства, когда-либо оживлявшія его душу, казалось разомъ нахлынули въ нее; всѣ поэтическія мысли, когда-либо носившіяся въ его воображеніи, казалось перешли въ дѣйствительность: онѣ какъ будто воплотились въ лучахъ мѣсяца, отражавшихся въ водѣ ручейка, въ ропотѣ ночного вѣтерка, перебиравшаго вѣтви деревьевъ, въ звукѣ копытъ его, коня, въ крикѣ куропатки, доносившемся съ пшеничнаго поля, въ бальзамическомъ благоуханіи скошеннаго сѣна на лугахъ.

-- О счастіе, о блаженство! повторялъ молодой человѣкъ. Неужели это возможно? Неужели все это не мечта? Нѣтъ, Оскаръ, прочь теперь всѣ мечты! Теперь надо жить, дѣйствовать для нея, для меня, для людей, которые отъ насъ будутъ зависѣть и которыхъ мы должны всѣхъ сдѣлать счастливыми, не такими счастливыми, какъ мы -- этого невозможно, какъ ни старайся -- но все-таки счастливыми, настолько счастливыми, сколько можетъ быть счастливъ человѣкъ, который не любитъ и не любимъ такъ, какъ я!

И передъ его восхищенными взорами вставало будущее, исполненное мира и радостей, мирная, счастливая жизнь помѣщика и сельскаго хозяина. Онъ мысленно видѣлъ себя на полѣ верхомъ, среди жнецовъ и жницъ; видѣлъ себя въ высокихъ сапогахъ на дворѣ Бухгольца въ то время, какъ подъѣзжаютъ нагруженныя сѣномъ фуры; онъ видѣлъ вокругъ себя веселящіяся пары, танцующія во время веселаго храмового праздника.

Ржаніе гнѣдого прервало его мирныя фантазіи; лошадь подняла голову, навострила уши и снова заржала, и въ эту минуту всаднику также послышался стукъ копытъ.

Судя по всему, нѣсколько лошадей, по меньшей мѣрѣ двѣ, скакали во весь карьеръ: стукъ копытъ, хотя, быть можетъ, и невѣрно доносимый вечернимъ вѣтеркомъ, быстро приближался.

И отъ этого глухого, все ближе и ближе приближавшаго стука, забилось сердце въ груди у мужественнаго кавалера. Предчувствіе сказало ему, что эти всадники должны быть гонцы, везущіе недобрую вѣсть. Были ли то люди, которыхъ онъ послалъ розыскивать принца? Быть можетъ, они нашли его мертвымъ? Великій Боже! Въ теченіи долгихъ часовъ онъ ни разу и не вспомнилъ о томъ, зачѣмъ собственно поѣхалъ!

Ближе, ближе подъѣзжаютъ всадники; гнѣдой, котораго кавалеръ придержалъ, чтобы удобнѣе прислушиваться, рылъ землю, словно отъ нетерпѣнія принять участіе въ скачкѣ, и наконецъ, противъ своего обыкновенія, взвился на дыбы въ тотъ моментъ, какъ всадники обогнули крутой поворотъ дороги и проскакали мимо него, такъ что кавалеръ съ трудомъ его осадилъ.

Онъ пришпорилъ гнѣдого и въ одно мгновеніе очутился возлѣ всадниковъ, въ которыхъ теперь узналъ графа и барона Нейгофа.

-- Добраго вечера, господа! Куда вы такъ спѣшите?

-- Ахъ, господинъ фонъ-Цейзель!

-- Что случилось, графъ?

-- Война объявлена!

-- Не можетъ быть!

-- Ну это было бы печально! Къ счастію извѣстіе вполнѣ достовѣрное. Нейгофъ былъ на станціи, когда депеша, которая пришла сегодня въ семь часовъ вечера въ Берлинъ, проходила здѣсь. Какъ удачно, что мнѣ пришло въ голову, когда вы уѣхали, съѣздить еще разъ въ Нейгофъ.

-- Но я во всякомъ случаѣ сообщилъ бы тебѣ эту новость, сказалъ баронъ.

-- Пожалуй, что и нѣтъ; ты принадлежишь къ числу людей, которые способны радоваться въ одиночку.

-- Вернулся ли его свѣтлость?

-- Нѣтъ; а вы съ какими вѣстями?

-- Онъ не былъ ни въ Эрихсталѣ, ни въ Бухгольцѣ; я надѣюсь, что въ наше отсутствіе онъ вернулся.

-- Я очень этого желаю.

Во время этого разговора всадники не пріостановили лошадей. Напротивъ того, благородныя животныя только теперь, когда ихъ было трое, нашли особенно пріятнымъ скакать, какъ бы въ перегонку, и тмъ какъ всѣ трое были хорошими скакунами, то ни одно не могло опередить другого.

Но въ самихъ всадникахъ трепетало нериное возбужденіе, которому бѣшеная скачка, среди ночи, служила противодѣйствіемъ -- въ ушахъ ихъ звучала музыка, для которой стукъ коситъ служилъ аккомпаниментомъ: музыка рожковъ, трубящихъ аттаку, которую каждый изъ нихъ не разъ слышалъ на полѣ битвы.

Такъ летѣли они во весь карьеръ въ тишинѣ ночи: изгороди, деревья, отдѣльно стоявшіе дома мелькали передъ ихъ глазами, а затѣмъ промелькнуло большое строеніе и раздался лай собакъ; затѣмъ опять пошли изгороди, деревья, дома; наконецъ показалась фабрика Кернике; передъ ней стоялъ владѣлецъ, куря вечернюю трубку.

-- Э! господинъ фонъ-Цейзель? Господи помилуй!

-- Воина объявлена!

Кавалеръ придержалъ свою лошадь, чтобы слова явственно донеслись до Кернике, и затѣмъ нагналъ другихъ.

-- Что случилось?

-- Я передалъ извѣстіе Кернике.

-- Ему какое дѣло?

И вотъ снова разверзлась пропасть, существовавшая между нимъ и прусскимъ графомъ.

Какое ему дѣло? Великій Боже! Да кому же нѣтъ дѣла до войны? Чья жизнь, чье имущество не замѣшаны въ дѣлѣ? Долго ли еще придется добрымъ людямъ въ Ротебюлѣ, въ узкихъ улицахъ котораго гремѣли теперь копыта лошадей, спокойно посиживать, болтая передъ дверьми своихъ домиковъ долго ли будутъ еще дѣвушки спокойно черпать воду у журчащаго фонтана? Долго ли еще ночное небо не будетъ озаряться заревомъ пылающихъ городовъ и деревень? Долго ли будутъ извозчики также спокойно ночью, какъ и днемъ, проходить съ трубкой во рту возлѣ своихъ, побрякивающихъ бубенчиками, лошадей? И всѣмъ имъ нѣтъ, будто бы, дѣла до войны? Великій Боже!

Тутъ они остановились на дворѣ замка и соскочили съ сѣделъ, между тѣмъ, какъ конюхи схватили подъ уздцы лошадей, покрытыхъ пѣной, а на подъѣздѣ показались слуги.

-- Его свѣтлость вернулся?

-- Никакъ нѣтъ, господинъ графъ.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ.

На слѣдующій день, въ обѣденное время, дворъ замка представлялъ курьезное зрѣлище. Толпа людей двигалась въ безпорядкѣ: больше всего было мужчинъ, но не мало и женщинъ, даже дѣтей; пестрая толпа жителей и бюргеровъ Ротебюля, арендаторовъ, рабочихъ изъ имѣній принца, лежавшихъ въ долинѣ, крестьянъ, угольщиковъ "изъ лѣса", рудокоповъ -- постоянно прибывала; одни, утомившись ждать, -- уходили, взамѣнъ имъ прибывали новые черезъ темныя ворота. На лицахъ всѣхъ этихъ людей замѣтна была одна и та же забота, одно и то же напряженіе; на устахъ всѣхъ вертѣлись одни и тѣ же вопросы: дойдетъ ли въ самомъ дѣлѣ до войны? неужели онъ все еще не отыскался?

Дѣло, конечно, дойдетъ до войны, въ этомъ нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія; господинъ графъ самолично разнесъ это извѣстіе вчера вечеромъ по Ротебюлю; сегодня утромъ уже появились печатныя депеши; а полчаса тому назадъ прибыло извѣстіе отъ господина оберфорстмейстера, что его свѣтлость провелъ ночь у него, и со стороны господина фонъ-Цейзеля непростительно нагонять такой страхъ на людей и посылать гонцевъ повсюду, за исключеніемъ именно того мѣста, гдѣ всякій другой прежде всего поискалъ бы его свѣтлость.

-- Да, конечно, замѣтилъ одинъ коренастый арендаторъ, входя въ толпу; но для нашего принца было бы, можетъ быть, не хуже, еслибы онъ вовсе не вернулся; война не доставитъ ему большихъ радостей.

-- Да, да, сказалъ другой, въ этомъ дѣлѣ вашъ господинъ графъ болѣе на мѣстѣ; и давеча, пока не прибылъ посланный отъ господина оберфорстмейстера, его ужъ было-хотѣли сдѣлать нашимъ принцемъ; но онъ не согласился на это.

-- И хорошо сдѣлалъ, сказалъ коренастый арендаторъ.

-- Конечно, вѣдь старикъ еще живъ! вскричалъ изъ толпы одинъ ротебюльскій острякъ.

Остальные засмѣялись.

-- И проживетъ, надѣюсь, еще много, много лѣтъ, сказалъ арендаторъ, отворачиваясь съ негодованіемъ.

-- Это никакъ одинъ изъ тѣхъ, у которыхъ душа въ пятки ушла, замѣтилъ острякъ.

-- И который сочувствуетъ французамъ, замѣтилъ другой.

-- Это не настоящій нѣмецъ!

-- И плохой пруссакъ.

-- Графъ у окна! Ура! да здравствуетъ нашъ графъ, и еще I разъ ура! и въ третій разъ ура!

"Ich bin ein Preusse, kennt ihr meine Farben", затянулъ ротебюлецъ.

Стоящіе вокругъ него подхватили, и когда, на верху одной изъ башенъ, появился, развѣваемый вѣтромъ, большой черный съ бѣлымъ флагъ, то хоръ, все болѣе и болѣе прибывающій, громогласно запѣлъ:

"Die Fahne weht une echwan und weiss voran!"

Тѣснились впередъ посмотрѣть на окно, у котораго все еще стоялъ графъ, повернувшись спиной къ толпѣ и горячо разговаривая съ господиномъ, прибывшимъ полчаса тому назадъ на курьерскихъ. Пѣснь раздавалась тѣмъ громче, чѣмъ менѣе графъ, повидимому обращалъ на нее вниманія; толпа тѣснилась, продолжая пѣть, и такъ ревностно глазѣла, что немногіе только оглянулись, когда на дворъ замка въѣхалъ охотничій экипажъ и остановился у одного изъ боковыхъ подъѣздовъ.

Изъ него вышли два господина и тотчасъ же исчезли въ дверяхъ.

-- Не его ли свѣтлость это? спросилъ одинъ.

-- Что вы! это -- оберфорстмейстеръ и какой-то старый господинъ съ бѣлыми, какъ лунь, волосами, замѣтилъ другой.

Вслѣдъ затѣмъ, на вышкѣ другой башни взвился флагъ принца, Рода, который всегда тамъ развѣвался, когда его свѣтлость находился въ замкѣ.

-- Его свѣтлость вернулся! закричало нѣсколько голосовъ.

Ура! да здравствуетъ нашъ принцъ!

Но остальные или не замѣтили флага, или сочли своей обязанностью ревностнѣе показать свой патріотизмъ, и какъ на какомъ-нибудь торжествѣ гудѣло и гремѣло:

"Ich hin em Preusse, will ein Preusse sein!"

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ.

Принцъ по пріѣздѣ немедленно удалился въ свой кабинетъ и просилъ черезъ фонъ-Цейзеля, чтобы хоть на одинъ часъ его оставили въ покоѣ.

Фонъ-Цейзель стоялъ съ оберфорстмейстеромъ въ глубокой оконной нишѣ одной изъ пріемныхъ и тихо разговаривалъ.

-- Жалость глядѣть на него, сказалъ оберфорстмейстеръ: вчера вечеромъ онъ былъ сѣдъ, сегодня утромъ сталъ бѣлъ какъ лунь; въ теченіи двадцати четырехъ часовъ онъ превратился въ старца.

-- Когда онъ вчера пріѣхалъ? спросилъ кавалеръ.

-- Около десяти, отвѣчалъ оберфорстмейстеръ; я только-что хотѣлъ ложиться спать, вдругъ подъѣзжаетъ экипажъ шагомъ и останавливается у моихъ дверей. Я приподнялъ штору, не подозрѣвая ничего худого, но выронилъ ее отъ испуга, узнавъ старый охотничій экипажъ его свѣтлости, а въ экипажѣ его самого. Самъ не знаю почему, но меня сейчасъ же охватило предчувствіе, что случилось какое-нибудь несчастіе. Ну, а когда онъ бросился изъ экипажа мнѣ въ объятія, и я, бѣдный больной человѣкъ, долженъ былъ почти внести его въ домъ, его, обыкновенно такого сильнаго, то нельзя было долѣе сомнѣваться: мое предчувствіе меня не обмануло.

Фонъ-Кессельбушъ провелъ платкомъ по влажнымъ рѣсницамъ.

-- Гдѣ же былъ онъ все время? спросилъ кавалеръ.

-- Одному Богу извѣстно, отвѣчалъ оберфорстмейстеръ, болѣе никому; даже Іоганнъ Крейзеръ, который правилъ лошадьми, и тотъ не знаетъ. Старикъ былъ совершенно сокрушенъ и шакалъ какъ ребенокъ, когда я позже разспрашивалъ его на кухнѣ. Они были вездѣ, въ Гюнерфельдѣ, Дакслохѣ, у каменноугольныхъ копей наверху въ Вюсттрумней -- онъ и самъ хорошенько не знаетъ; кружились они, кружились взадъ и впередъ, вверхъ и внизъ, то сюда, то туда, попадали въ такія мѣста, куда заходятъ лишь олени, да браконьеры. По временамъ принцъ останавливалъ лошадей, садился то на пень, то на камень, подпирать голову рукой и просиживалъ такъ по нѣскольку часовъ, не двигаясь, не говоря ни слова, такъ что старый Іоганнъ отъ горя и страха чуть не помѣшался. Онъ говоритъ, что не хотѣлъ бы пережить еще такой день ни за какія блага въ мірѣ. Наконецъ къ вечеру, когда лошади совсѣмъ уже пристали, онъ собрался съ духомъ и несмотря на то, что ему постоянно приказывали ѣхать "дальше", повернулъ къ охотничьему замку, въ сосѣдствѣ съ которымъ они очутились, онъ и самъ не знаетъ какъ.

-- А развѣ съ вами онъ совсѣмъ не говорилъ? спросилъ кавалеръ.

-- Какже, продолжалъ оберфорстмейстеръ, часа два позднѣе, такъ около часу пополуночи, когда пробудился отъ тревожнаго сна, которымъ было-забылся. Но тутъ онъ говорилъ только о былыхъ временахъ, которыя мы съ нимъ вмѣстѣ пережили, и припѣвъ былъ все одинъ и тотъ же, а именно: что онъ уже старикъ! Онъ-то старикъ?! Боже милостивый! до сихъ поръ онъ ни за что не хотѣлъ считать себя старымъ! Просто, сердце разрывалось на него глядя!

Оберфорстмейстеръ умолкъ-было и затѣмъ спросилъ, понижая голосъ:

-- А что она?

-- Не знаю, отвѣчалъ фонъ-Цейзель; я не видѣлъ ее цѣлый день ни вчера, ни сегодня. Дѣла очень плохи здѣсь, и я уже подумывалъ, что если кто-нибудь въ состояніи тутъ помочь, то это вы.

-- Тутъ никто помочь не въ состояніи, мой милый молодой другъ, возразилъ оберфорстмейстеръ, повѣрьте мнѣ. Кого Богъ не соединялъ, тѣмъ слѣдуетъ разстаться. И они должны кончить разлукой,-- но сердце его разорвется при этомъ.

-- Онъ позвалъ ее въ себѣ, сказалъ фонъ-Цейзель; она должна быть теперь у него.,

-- Да успокоитъ Господь ихъ сердца! проговорилъ оберфорстмейстеръ, складывая руки.

Между тѣмъ принцъ велѣлъ Глейху переодѣть себя, не говоря ни слова съ своимъ старымъ повѣреннымъ; только, когда Глейхъ сталъ причесывать его почти бѣлые волосы, онъ проговорилъ:

-- Ты бы не повѣрилъ этому третьяго дня, не правда ли? Плохую службу сослужилъ ты мнѣ.

Глейхъ, весь блѣдный и убитый, хотѣлъ что-то возразить, но принцъ махнулъ рукой, промолвивъ:

-- Оставимъ это, Андрей, ты былъ орудіемъ высшей руки.

Затѣмъ онъ съ трудомъ приподнялся, перешелъ въ свой кабинетъ, вынулъ изъ шкатулки, стоявшей на столѣ между двумя окнами, нѣкоторыя бумаги, сложилъ ихъ и наконецъ опустился передъ столомъ на кресло.

И сидѣлъ онъ согнувшись, подперши голову руками, въ той позѣ, въ какой его видѣлъ Іоганнъ Крейзеръ вчера въ лѣсной чащѣ, на пнѣ.

И тѣ же мысли снова тѣснились въ опущенной головѣ, тѣ же мысли, которыя навѣвали ему вчера и темныя облака на вѣчномъ небѣ, и лучи солнца, пробивавшіеся сквозь зеленыя вершины первобытныхъ елей, и сѣрый мохъ на порфировыхъ скалахъ; онъ хотѣлъ провѣрить: помнитъ ли онъ ихъ урокъ. Онъ не помнилъ всего; ему казалось, что тѣсныя перегородки комнаты, толстыя стѣны давятъ его голову, и увы! также и его сердце, бившееся глухо и безпокойно; но самое главное онъ помнилъ, а остальное еще придетъ само собою.

Въ прихожей послышались легкіе шаги и шелестъ шелковаго платья.

-- Перестань биться, бѣдное сердце, замри хоть на минуту! замри!

Онъ медленно поднялъ голову.

Гедвига громко вскрикнула. Неужели старикъ, сидѣвшій передъ ней въ креслѣ, съ бѣлыми какъ лунь волосами, глубокими морщинами на исхудавшемъ лицѣ, провалившимися потухшій глазами -- былъ онъ, принцъ! Вотъ до чего все это довело!

Она быстрыми шагами направилась къ нему; онъ хотѣлъ приподняться при ея появленіи, но снова опустился безъ силъ на кресло; она бросилась возлѣ него на колѣни и прижала его дрожащія, блѣдныя руки къ своимъ глазамъ, изъ когорта слезы лились градомъ, къ своимъ горячимъ губамъ.

Безконечное чувство горя наполнило его сердце; ему предстояло снова пережить въ теченіи какой-нибудь минуты ту борьбу, какая совершалась въ немъ въ теченіи цѣлыхъ сутокъ. Онъ громко застоналъ, но затѣмъ все замерло въ немъ, и онъ тихо и кротко сказалъ:

-- Милая Гедвига, прошу васъ, встаньте!

Гедвига встала съ болѣзненной улыбкой на дрожащихъ губахъ.

Ей стоило жестокихъ усилій нѣкогда согласиться на его настоятельныя просьбы, и слово "ты", которое онъ почти вынудилъ у нея, всегда казалось ей не совсѣмъ умѣстнымъ... но... но!..

-- Сядьте милая Гедвига, здѣсь, возлѣ меня, продолжалъ принцъ; не глядите на меня такъ уныло, это отнимаетъ у меня послѣдній остатокъ силъ, и въ сущности вы не виноваты въ перемѣнѣ, происшедшей во мнѣ. Природа вступила въ свои права, которыя я у нея оспаривалъ, и разрушила чары, сковывавшіе ее.

Глаза его глядѣли неподвижно; казалось, что онъ говори самъ съ собой, когда, послѣ минутной паузы, продолжалъ:

-- Тамъ наверху, въ Вюсттрумнеѣ я узналъ это. Тамъ ни однажды молодой пастухъ овецъ и услышалъ звонъ и пѣніе и горѣ; привлекаемый этими звуками, онъ проникъ черезъ разсѣлину въ утесѣ и протанцовалъ короткую лѣтнюю ночь съ прекрасными горными духами. То была короткая лѣтняя ночь, но она длилась сто лѣтъ, такъ что люди, которые повстрѣчались ему утру, бѣжали въ испугѣ отъ древняго старика. И когда онъ дошелъ до своей деревни, а солнце взошло на небѣ и первые лучи озарили его, онъ разсыпался прахомъ...

Этотъ пастухъ -- я самъ, милая Гедвига; надежда заслужить вашу любовь была тѣми чарами, которые заставляли меня, забывать о времени. Но время никого не забываетъ и быстра наверстываетъ то, что повидимому уступило. Для меня ему понадобился всего одинъ день...

Горькіе, скорбный день! я не хочу утруждать васъ его описаніемъ, скажу вамъ только то, чему онъ научилъ меня...

Онъ научилъ меня тому, что вы были правы съ самаго начала, что старикъ не долженъ и не смѣетъ добиваться любви молодой дѣвушки, не прегрѣшая противъ себя и противъ нея. Молодость хочетъ жить и наслаждаться; старость не спрашиваетъ о томъ: насладился ли человѣкъ жизнью? она ничего не возвращаетъ изъ потеряннаго времени, ни одного часа, ни одной минуты, но говоритъ: готовься къ смерти!...

Это простыя истины, а между тѣмъ сколько горя долженъ былъ я причинить себѣ и вамъ, прежде чѣмъ ихъ уразумѣлъ!...

Позвольте мнѣ быть краткимъ, потому что мнѣ труднѣе говорить, чѣмъ я думалъ....

Здѣсь въ шкатулкѣ лежитъ контрактъ, который я, будучи подъ впечатлѣніемъ нашего послѣдняго разговора, велѣлъ приготовить Ифлеру. Я не хочу скрывать отъ васъ, я спрашивалъ себя неоднократно: не придется ли мнѣ отвѣчать передъ моими предками за этотъ шагъ, и мнѣ стоило тяжелой борьбы побѣдить привитый воспитаніемъ, а быть можетъ и прирожденный предразсудокъ. Теперь я могу сказать вамъ все, когда я знаю, что насъ разлучаетъ сила, независящая отъ нашихъ стремленій, желаній, воли -- насъ разлучаетъ природа...

Но, милая Гедвига, природа также бываетъ мягкосердечной и облегчаетъ и смягчаетъ разлуку.

Принцъ умолкъ и уставился неподвижными, задумчивыми глазами въ полъ.

-- Какъ же вы рѣшили? спросила Гедвига тихо.

Печальная улыбка заиграла на блѣдныхъ губахъ принца.

-- Принимать рѣшенія -- дѣло молодости, сказалъ онъ, у которой есть время для ихъ выполненія. Простите старику, если онъ проситъ у молодой, цвѣтущей силой и красотой дѣвушки: какъ на думаетъ распорядиться своимъ будущимъ?

-- Развѣ есть будущее у отдѣльнаго лица, когда будущее отечества подвергается опасности? спросила Гедвига, поднимая голову, которую подперла-было рукою, и глядя на принца большими глазами.

-- Я не понимаю васъ, сказалъ принцъ.

Дверь изъ кабинета въ салонъ была открыта, а также вѣроятно и окна салона, выходившія на дворъ замка: шумъ и говоръ собравшейся толпы неоднократно доносились оттуда, и въ эту минуту раздались звуки Патріотической пѣсни Арндта:

"Das ganse Deutschland soll es sein!"

Гедвига, молча указала въ ту сторону. Принцъ покачалъ головой и сказалъ, съ слабымъ оттѣнкомъ своей прежней ироніи:

-- Да, я слышу слова!

-- А я, вскричала Гедвига, а я вѣрю, вѣрю въ природныя силы и мощь нашего народа, какъ утопающій хватается за спасительную веревку. Да, какъ утопающій! Безъ этой вѣры, ни погибнемъ; я всегда это чувствовала, но сознала только теперь, съ тѣхъ поръ какъ я услышала эту воинственную пѣснь, при чемъ во мнѣ заговорила каждая жилка. О, Боже мой, Боже мой! Я должна была въ себѣ таить свои чувства, у меня никого не было, на чью руку я могла бы опереться, въ чьихъ взорахъ искать сочувствія, чьему сердцу открыть свое переполненное сердце! Ваша рука, отталкивавшая меня, ваши взоры, отворачивавшіеся отъ меня, говорили мнѣ, что не вы тотъ человѣкъ, къ которому я могу обратиться. Увы! мои насмѣшки, мои сомнѣнія содѣйствовали тому, чтобы подорвать въ васъ эту вѣру, представить въ карикатурномъ видѣ образъ нашего народа!...

А между тѣмъ, какъ я всегда любила мой народъ! Какимъ священнымъ въ глубинѣ души почитала я всегда его образъ! Ваша благородная, прекрасная душа не можетъ питать иныхъ чувствъ! Прочь мрачныя тѣни неудовольствія! Бѣжимъ изъ туманной земли слѣпого предубѣжденія, мелочного упрямства, болѣзненныхъ стремленій и унынія! Умчимся въ свѣтлую, солнечную страну живого, радостнаго дѣла! Солнце не превратитъ насъ въ прахъ, оно освѣжитъ нашу кровь и обновитъ намъ силы! И вамъ также! и вамъ также! Сегодня день вашего рожденія, и еслибы каждое мое слово было каплей моей крови... то а не смогла бы пожелать вамъ или сказать ничего лучшаго, ничего болѣе высокаго!

Она стояла, выпрямившись во весь ростъ, съ приподнятыя! на половину руками, небесный огонь горѣлъ въ большихъ, темныхъ глазахъ; она походила на пророчицу.

Взоры принца покоились на ней съ выраженіемъ восторга и вмѣстѣ съ тѣмъ изумленія.

-- Вы очень перемѣнились, проговорилъ онъ, или... я никогда васъ не понималъ.

Гедвига опустила руки, огонь потухъ въ ея глазахъ: мольба ея не была услышана, твердая скала не разверзлась, она должна умереть отъ жажды, если не найдетъ другого источника ли своего утоленія.

Она стала на колѣни возлѣ принца, прижала къ губамъ его опущенную руку, затѣмъ медленно встала и тихо пошла къ двери.

-- До свиданія, Гедвига, сказалъ принцъ беззвучнымъ голосомъ; намъ еще нужно о многомъ переговорить.

"Онъ не подозрѣваетъ, что мы говорили сегодня въ послѣдній разъ"! сказала Гедвига про себя, когда еще разъ обернулась въ дверяхъ, чтобы бросить на него прощальный взглядъ. Но дорогой образъ его предсталъ ей какъ бы въ туманѣ, отъ горячихъ слезъ, катившихся изъ ея глазъ.

-- Еще многое осталось совершить, прошепталъ принцъ, и именно важное, самое важное; она должна узнать, что отнынѣ свободна слѣдовать внушеніямъ своего сердца; она должна услышать это отъ меня, а не то она, быть можетъ, не послушаетъ своего сердца.

-- Господинъ графъ проситъ позволенія войти, сказалъ Глейхъ.

Принцъ былъ такъ погруженъ въ свои печальныя мысли, что не слыхалъ, какъ вошелъ его камердинеръ. Глейху пришлось повторить свой докладъ.

-- Онъ уже поздоровался со мной, когда я пріѣхалъ, сказалъ принцъ. Скажи ему, что я очень, очень утомленъ; или нѣтъ, пусть онъ лучше войдетъ. Но сначала убери эти бумаги... вотъ сюда, въ эту шкатулку.

То были брачный контрактъ, составленный Ифлеромъ, дарственная запись и письма къ Герману. Глейхъ медленно положилъ письма рядомъ съ остальными бумагами и затѣмъ быстро сказалъ:

-- А высокую руку, ваша свѣтлость, орудіемъ которой я былъ, вашей свѣтлости придется искать не очень высоко. То рука ея превосходительства, а глаза ея то же должно быть не лѣнились, по крайней мѣрѣ она довольно долго держала у себя эти письма.

Принцъ вздрогнулъ и его блѣдныя щеки слегка покраснѣли.

"Тяжелое, но справедливое наказаніе", подумалъ онъ, быть осужденнымъ на такое сообщество! "Ну, теперь, по крайней мѣрѣ, мнѣ не тяжело будетъ объ этомъ говорить".

Онъ поглядѣлъ на стараго слугу, который стоялъ возлѣ него съ мрачнымъ, разстроеннымъ лицомъ.

-- Нѣтъ, Андрей, высшая рука руководила тобой, сказалъ онъ.

Андрей Глейхъ не понялъ, что хотѣлъ сказать его свѣтлость.

Самъ онъ, выдавая генеральшу, дѣйствовалъ подъ двоякимъ побужденіемъ: во-первыхъ, состраданія, а во-вторыхъ, боязни взять на себя одного отвѣтственность въ важныхъ, непредвидѣнныхъ послѣдствіяхъ двусмысленнаго поступка. Опустивъ голову, направился онъ къ двери, въ которую вслѣдъ затѣмъ вошелъ графъ.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ПЕРВАЯ.

Сегодня графъ облекся въ полный парадный мундиръ и украсилъ широкую грудь всѣми своими, довольно уже многочисленными, орденами. Взоръ принца съ выраженіемъ удивленія остановился на блестящей, воинственной фигурѣ, подходившей къ нему медленными, но бодрыми шагами. Графъ никогда еще не казался ему такимъ статнымъ, такимъ высокимъ.

Съ своей стороны, графъ съ участіемъ глядѣлъ на согбенную фигуру человѣка, который нѣсколько дней тому назадъ отличался почти юношеской бодростью. Хотя онъ всегда видѣлъ въ принцѣ личнаго врага, а теперь, кромѣ того, врага своей страны, своего короля, но теперь врагъ лежалъ во прахѣ, и у него рука не поднималась на лежачаго.

-- Прошу вашу свѣтлость не безпокоиться и позволить мнѣ сѣсть возлѣ васъ, сказалъ онъ тихимъ голосомъ, и мягкимъ движеніемъ принудилъ принца, хотѣвшаго встать, остаться въ креслѣ. Мнѣ невыразимо тяжело, ваша свѣтлость, и къ тому же именно сегодня, быть обязаннымъ сообщить вамъ то, чего, ради вашей свѣтлости, смѣю сказать, ради всѣхъ насъ, я не могу утаить ни одной минуты.

-- Не обращайте вниманія на мои дрожащія руки, замѣтилъ принцъ; онѣ дрожатъ не отъ страха. Кто пережилъ то, что пережилъ я, тотъ не знаетъ страха. Какую дурную вѣсть пришли вы сообщить мнѣ?

-- Слѣдующую, отвѣчалъ графъ.

И сообщилъ, что извѣстіе, полученное имъ вчера отъ барона Мальте, подтвердилъ сегодня совѣтникъ полиціи Дайкель, съ часъ тому назадъ прибывшій изъ Берлина въ качествѣ спеціальнаго коммиссара по этому дѣлу, которое, само собой разумѣется, получило уже дальнѣйшій ходъ. Шарль Людовикъ дю-Розель или Карлъ-Людвигъ Pose, какъ онъ собственно называется, представилъ копію со всей переписки принца съ маркизомъ; подлинность копіи засвидѣтельствовали, сличивъ ее съ подлинникомъ, найденнымъ у маркиза, который все еще лежитъ больной въ Ганноверѣ, а неясное содержаніе писемъ разъяснено съ одной стороны Розелемъ, съ другой стороны -- показаніями скомпрометтированныхъ лицъ, уже арестованныхъ, или же захваченной перепиской другихъ лицъ, которыя еще розыскиваются; -- словомъ, все разслѣдовано и приведено въ ясность.

Графъ разсказалъ все это съ свойственнымъ ему невозмутимомъ спокойствіемъ, и только легкое дрожаніе въ голосѣ по временамъ выдавало, какъ трудно ему доставалось это спокойствіе.

Принцъ сидѣлъ, подперевъ голову обѣими руками, не шевелясь, какъ сидѣлъ вчера въ лѣсу. Быть можетъ, то было продолженіемъ того урока, который онъ выслушивалъ вчера весь день; голова уже усвоила его себѣ по необходимости, быть можетъ, сердце также, наконецъ, проникнется имъ, хотя именно теперь оно было переполнено горечью. Замри, замри безнадежное сердце!

Онъ поднялъ блѣдное лицо.

-- Благодарю васъ, сказалъ онъ, за бережность, съ какой вы выполнили свою задачу, и заранѣе снимаю съ васъ отвѣтственность за все, что неизбѣжно при такихъ обстоятельствахъ и для выполненія чего присылаютъ изъ Берлина совѣтниковъ полиціи. Мои бумаги будутъ опечатаны?

Этого нельзя избѣжать, ваша свѣтлость. Коммиссаръ въ прихожей и проситъ черезъ меня позволеніе немедленно приступить къ дѣлу.

-- Я самъ буду арестованъ?

-- Коммиссару дано положительное приказаніе прибѣгнуть къ этой мѣрѣ, лишь въ томъ только случаѣ, если вашей свѣтлости не угодно будетъ дать честнаго слова, что до рѣшенія дѣла вы не станете дѣлать попытокъ уйти отъ приговора судей.

-- Хорошо, сказалъ принцъ, я даю мое княжеское слово. Можете ли вы принять его?

-- Да, отвѣчалъ графъ, послѣ минутнаго раздумья.

-- Будетъ этотъ коммиссаръ производить мнѣ допросъ?

-- Весьма возможно, что въ теченіи этихъ дней онъ обратится съ тѣмъ или другимъ вопросомъ къ вашей свѣтлости, если ваша свѣтлость будете столь милостивы, чтобъ смотрѣть на него, какъ на гостя, проживающаго въ замкѣ. Онъ постарается быть незамѣтнымъ, и никто не узнаетъ, въ качествѣ чего онъ здѣсь проживаетъ, ваша свѣтлость можете быть въ этомъ увѣрены -- мнѣ спеціально поручено завѣрить вашу свѣтлость, что при дворѣ ничего такъ не желаютъ, какъ скрыть это обстоятельство отъ публики.

-- Значитъ, будетъ тайный судъ?

-- На строгость котораго обвиняемому отнюдь не придется жаловаться.

Принцъ засмѣялся.

-- Я знаю, какова прусская мягкость, замѣтилъ онъ; она доказана на опытѣ. Но довольно объ этомъ.

Графъ хотѣлъ встать; принцъ сдѣлалъ ему знакъ остаться.

-- Подарите мнѣ еще нѣсколько минутъ, сказалъ онъ. Я уже раньше намѣревался переговорить объ одномъ обстоятельствѣ, которое очень близко принимаю къ сердцу; положеніе, въ какое я теперь неожиданно поставленъ, заставляетъ меня вдвойнѣ желать стряхнуть съ себя эту заботу.

-- Сдѣлайте милость, отвѣчалъ графъ.

Принцъ вынулъ изъ шкатулки, стоявшей передъ нимъ на столѣ, бумаги, разложилъ ихъ передъ собой и сказалъ:

-- Вы, конечно, понимаете, что послѣ того, какъ я отказался отъ свободной воли, то больше пальцемъ не пошевелю для самого себя, и что прежде всего, я уже не смотрю на мои бумаги, какъ на свои собственныя, все равно, относятся онѣ къ вышеназванному обстоятельству или нѣтъ. Но я желалъ бы познакомить васъ съ содержаніемъ этой шкатулки; быть можетъ, вы согласитесь взять ее въ себѣ на сохраненіе. Во-первыхъ, вотъ это!

Рука его судорожно задрожала, когда онъ бралъ нѣсколько сложенныхъ листовъ, исписанныхъ круглымъ почеркомъ совѣтника канцеляріи.

-- Вотъ! это вполнѣ готовый и уже подписанный мною контрактъ брака съ правой руки, который я предполагалъ заключить съ Гедвигой.

Онъ умолкъ и продолжалъ едва слышно:

-- Этотъ контрактъ, по причинамъ, печальнымъ для меня, но ни въ какомъ случаѣ не оскорбительнымъ для нея, сдѣлался ненужнымъ; я не знаю: будетъ ли для правительства особенно интересно это обстоятельство, касающееся моей частной жизни.

-- Полагаю, что вовсе нѣтъ, возразилъ графъ, и пользуясь полномочіемъ, даннымъ мнѣ высшей властью, принимаю на себя уничтоженіе документа, если ваша свѣтлость этого пожелаетъ.

-- Когда такъ, то уничтожьте его, отвѣчалъ принцъ. Но за то вотъ это, я прошу васъ бережно сохранить.

Онъ взялъ со стола другой документъ и опять положилъ его на мѣсто.

-- Это дарственная запись, помѣченная мною сегодняшнимъ числомъ, и съ этого же числа вступающая въ свою силу; ею я предоставляю во владѣніе Гедвиги Тирклицкія помѣстья, въ томъ случаѣ, предусмотрѣнномъ мною и дѣйствительно наступившемъ, если брачный контрактъ окажется невыполнимымъ. Вы удивлялись, что я такъ хлопоталъ о томъ, чтобы вы уступили мнѣ свою часть и чтобы помѣстья эти были свободной собственностью. Теперь вы знаете, какое употребленіе я желалъ изъ нихъ сдѣлать. Могу ли я -- я старикъ, и могу каждый день умереть -- могу ли я надѣяться, что вы исполните мою волю?

-- Съ нѣкоторыми ограниченіями, ваша свѣтлость.

Принцъ вопросительно поглядѣлъ на графа.

-- Когда ваша свѣтлость купили у меня мою часть за 200,000 талеровъ, продолжалъ графъ, то я предполагалъ, что ваша свѣтлость не желаете быть стѣснены въ управленіи помѣстьями; но я не думалъ, что ваша свѣтлость желаете отчуждить или подарить ихъ. Въ противномъ случаѣ я врядъ ли бы согласился на предложеніе вашей свѣтлости. Помѣстья въ теченіи ста-пятидесяти лѣтъ были собственностью нашего дома, и одна вѣтвь фамиліи называлась по ихъ имени. Я ничего не имѣю противъ, и даже нахожу вполнѣ приличнымъ, чтобы особа, пользовавшаяся честью называться супругой вашей свѣтлости, при жизни и пока она не заключитъ другого союза, называлась этимъ именемъ. Но по моему мнѣнію она не должна завѣщать или инымъ какимъ способомъ отчуждать помѣстья; они должны впослѣдствіи вернуться къ намъ или же быть выкуплены за извѣстную, заранѣе опредѣленную сумму. Если ваша свѣтлость согласитесь на эти предложенія, то я буду считать долгомъ чести строгое выполненіе нашего договора.

-- Хорошо, сказалъ принцъ, будьте такъ добры поручить Ифлеру сдѣлать необходимыя измѣненія.

Графъ поклонился.

-- А теперь, продолжалъ принцъ, между тѣмъ какъ жгучая краска покрывала его блѣдныя щеки, здѣсь остались еще нѣкоторыя бумаги. Я клянусь вамъ моей княжеской честью, что въ нихъ нѣтъ ни единаго слова измѣны, ни единаго слова, которое имѣло хотя бы какое-нибудь отношеніе къ моему дѣлу... письма отъ нея къ... къ доктору Горсту, которыя я... которыя мнѣ... я имѣю основаніе предполагать, что они прошли черезъ многія руки, прежде чѣмъ попали въ мои. Послѣ того, кому они были писаны, на нихъ всего болѣе имѣетъ права та, которая ихъ писала...

-- Я спрошу, желаетъ ли она взять эти письма, отвѣчать графъ; сколько мнѣ кажется, это все, что мы можемъ сдѣлать. А теперь, продолжалъ онъ, бросая взглядъ по направленію къ прихожей, я прошу позволенія...

-- Понимаю, замѣтилъ принцъ.

Графъ позвонилъ и сказалъ вошедшему Глейху:

-- Проведите сюда господина совѣтника; когда его свѣтлость и я уйдемъ изъ кабинета, окажите ему содѣйствіе и дайте всѣ свѣдѣнія, какихъ онъ потребуетъ. Эту шкатулку отнесите въ мою комнату и скажите господину совѣтнику, что я такъ приказалъ. Я же самъ проведу его свѣтлость...

-- Въ мою спальную, прошу васъ, докончилъ принцъ.

Графъ подалъ принцу руку и заботливо вывелъ шатающагося старика.

Принцъ съ графомъ, чтобы попасть въ спальную, минуя прихожую, должны были пройти черезъ салонъ, окна котораго выходили на дворъ замка. Толпа все прибывала; слышался громкій говоръ, крики, пѣніе.

-- Быть можетъ, ваша свѣтлость найдете нужнымъ оказать любезность толпѣ? спросилъ графъ. Безъ того мы отъ нея не отдѣлаемся.

-- Я боюсь, что мои силы истощились, отвѣчалъ принцъ.

-- Быть можетъ, ваша свѣтлость не откажетесь показаться здѣсь у окна на одну минуту?

-- Если вы полагаете, что это необходимо.

Они подошли къ окну. На дворѣ присутствіе ихъ было тотчасъ же замѣчено нѣкоторыми изъ толпы, и эти тотчасъ же сообщили другимъ. Въ одно мгновеніе всѣ глаза устремились на нихъ: на великолѣпнаго, изукрашеннаго орденами офицера, съ смуглой физіономіей, поддерживавшаго хилаго старика съ бѣлыми волосами и блѣднымъ, печальнымъ лицомъ.

-- Да здравствуетъ нашъ Принцъ! крикнуло два, три голоса.

Но ихъ слабый крикъ былъ заглушенъ ревомъ: "да здравствуетъ графъ, ура!" и "долой подлыхъ французовъ!" и еще: "Ich bin ein Preusse, kennt ihr meine Farben".

Печальная улыбка мелькнула на смертельно блѣдномъ лицѣ принца:

-- Эта война въ самомъ дѣлѣ кажется очень популярна, промолвилъ онъ.

Графъ ничего не отвѣчалъ, но гордыя черты его просіяли, когда, въ то время какъ они отошли отъ окна и онъ повелъ далѣе шатающагося старика, вслѣдъ ему раздались торжествующіе звуки любимой пѣсни:

"Ich bin ein Preusse, will ein Preusse sein".

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ВТОРАЯ.

Лицо графа точно также сіяло, когда онъ проходилъ подлинной анфиладѣ комнатъ и залъ, а глаза его время отъ времени перебѣгали отъ паркетныхъ половъ къ большимъ зеркаламъ, прекраснымъ картинамъ, вазамъ и разнымъ другимъ драгоцѣнностямъ, служившимъ блистательнымъ украшеніемъ великолѣпныхъ покоевъ. Теперь дѣло шло о болѣе важныхъ вопросахъ, чѣмъ тотъ: кто здѣсь будетъ господиномъ? и это ему хорошо было извѣстно; но великіе вопросы рѣшатся также, какъ и этотъ послѣдній: его гордая Пруссія выйдетъ побѣдительницей изъ той борьбы, какъ и онъ вышелъ побѣдителемъ изъ этой.

Но вдругъ лицо его омрачилось, и онъ уставилъ суровые глаза въ полъ. Эта побѣда досталась не безъ жертвъ, и побѣдителя ждетъ еще послѣдняя борьба.

-- Все еще не конецъ, шепталъ графъ про себя, даже и теперь! Эта женщина просто демонъ. Въ среднихъ вѣкахъ ее сожгли бы, какъ колдунью, но сегодня я долженъ покончить съ ней безъ суда инквизиціи, поповъ и палача. Конечно, они по поповски провели ее, и они поплатятся за это, но кто знаетъ: не будь этихъ писемъ, быть можетъ я былъ бы слишкомъ мягкимъ судьей. А между тѣмъ она не заслуживаетъ пощады.

Но не судьей чувствовалъ себя графъ, когда четверть часа спустя, съ бумагами въ рукахъ, тяжело дыша стоялъ у двери комнаты Гедвиги, къ которой онъ послалъ Филиппа передъ тѣмъ доложить о своемъ приходѣ.

-- Возможно ли это, думалъ онъ, прикладывая дрожащую руку къ сильно бьющемуся сердцу: -- даже и теперь! Но теперь не время предаваться сантиментальному ребячеству!

Онъ съ рѣшимостью отворилъ дверь и увидѣлъ передъ собой Гедвигу.

-- Знаю, вскричала она, увидя его:-- тайна не долго сохранилась; принцъ -- заключенный въ своемъ собственномъ домѣ; ударъ, который онъ вызвалъ, страшно быстро разразился надъ нимъ.

Глейхъ, относя шкатулку въ комнату графа, разсказалъ мимоходомъ Метѣ страшную новость, а послѣдняя, несмотря на взятое съ нея обѣщаніе молчать, поспѣшила немедленно сообщить услышанное своей госпожѣ.

Извѣстіе поразило Гедвигу, какъ молнія. Страшное волненіе высказывалось въ ея сверкающихъ глазахъ, въ ея пылающихъ щекахъ въ то время, какъ она порывисто ходила взадъ и впередъ по комнатѣ, не обращая, повидимому, никакого вниманія на графа, и говорила:

-- Итакъ, пришло время всеобщаго разсчета; сердце разрывается при мысли о несчастномъ старикѣ. Но, вѣдь, рано или поздно, а это должно быть случиться; нельзя безнаказанно шутить съ Богомъ, и что человѣкъ посѣетъ, то и пожнетъ. И въ такую минуту, какъ настоящая,-- когда предстоитъ собрать великую жатву человѣчества, -- я полагаю, что отдѣльной личности легче перенести свою судьбу, чѣмъ въ другое время. Принцъ еще не сознаётъ этого... ударъ слишкомъ внезапенъ, слишкомъ силенъ... но онъ сознаетъ это позже, и это служитъ мнѣ утѣшеніемъ.

-- Меня радуютъ, сказалъ графъ, ваши теперешнія разсужденія...

-- Теперешнія! перебила его Гедвига. Когда же я иначе разсуждала? Отъ какихъ мнѣній приходится мнѣ сегодня отказываться? Но, впрочемъ, безполезно было бы намъ пытаться понять другъ друга, да и вы врядъ ли пришли сюда, чтобы вести со мной философско-политическую бесѣду. Что вы желаете мнѣ передать? что за бумага у васъ въ рукахъ?

-- Я во всякомъ случаѣ никогда не былъ силенъ въ философіи, отвѣчалъ графъ; но политики мнѣ невозможно вполнѣ обойти, если только можно назвать государственной политикой фантазіи умной дамы насчетъ сословной борьбы и судьбы народовъ. Вамъ извѣстны мои мнѣнія на этотъ счетъ, и я увѣренъ, что съумѣю провести свое воззрѣніе, гдѣ слѣдуетъ, хотя бы предварительно тамъ существовали иныя воззрѣнія. По крайней мѣрѣ этимъ объясняется инструкція слѣдователя, по которой вамъ предписывается раздѣлить мягкую участь его свѣтлости, выдать всѣ ваши бумаги и дать слово не оставлять замка безъ разрѣшенія.

Графъ остановился, чтобы перевести духъ, потому что ему необыкновенно тяжело было говорить, а отчасти, чтобы выждать отвѣта Гедвиги. Но Гедвига ничего не отвѣчала, не шевелилась. Безмолвная, прижавъ руки въ груди, сидѣла она и только румянецъ на щекахъ и раздувающіяся ноздри показывали, что она слышала сказанное графомъ.

Графъ продолжалъ:

-- Таково, по крайней мѣрѣ, было положеніе вещей какихъ-нибудь полчаса назадъ; теперь оно измѣнилось. Изъ сообщеній, сдѣланныхъ мнѣ принцемъ -- сообщеній, содержаніе которыхъ а глубоко оплакиваю -- явствуетъ, что вамъ, а быть можетъ также и ему... но позвольте мнѣ говорить только о васъ... вамъ до крайности тяжело пребываніе подъ однимъ кровомъ. И вотъ теперь я перехожу къ этой бумагѣ; это дарственная запись на Тирклицкія помѣстья, совершенная на ваше имя, съ нѣкоторыми ограниченіями, о которыхъ я упомяну позднѣе, если позволите. Вы должны будете дожидаться въ Тирклицкомъ замкѣ исхода слѣдствія, который, надо надѣяться, вскорѣ наступитъ и будетъ вполнѣ благопріятенъ, а я съ своей стороны позволю себѣ предложить вамъ выѣхать туда сегодня же вечеромъ.

-- Это то же желаніе принца? спросила Гедвига.

-- Я долженъ былъ щадить принца и счелъ нужнымъ предварительно умолчать объ инструкціяхъ коммиссара, насколько онѣ касались лично васъ; однако, судя по готовности, съ какой онъ принялъ всѣ мои другія предложенія, я полагаю, что могу отвѣчать за его согласіе.

-- Дайте мнѣ, прошу, документъ, сказала Гедвига.

-- Вотъ онъ.

-- А вотъ отвѣтъ! промолвила Гедвига, разрывая бумагу на двѣ части. Вы, конечно, находите этотъ поступокъ совсѣмъ не женственнымъ.

Графъ насмѣшливо засмѣялся.

-- Напротивъ того, я нахожу чрезвычайно женственными всѣ необдуманные поступки. Но утро вечера мудренѣе. Два листа бумаги найти не трудно, а добрый Ифлеръ охотно напишетъ снова документъ, и принцъ охотно подпишетъ его. Вамъ же придется до тѣхъ поръ, и пока вы не передумаете, остаться въ замкѣ Рода.

-- А другія бумаги?

-- Письма, писанныя вашей рукой къ доктору Горсту, если я хорошо понялъ его свѣтлость, и которыя, не знаю по какому случаю, дошли до принца, послѣ отъѣзда того господина. Принцъ не желалъ, чтобы эти письма были присоединены къ слѣдственному акту и просилъ меня передать ихъ вамъ, что я и дѣлаю.

Лицо Гедвиги приняло, при послѣднихъ словахъ графа, полу-гнѣвное, полу-презрительное выраженіе.

-- Развѣ высокопоставленныя лица отступаютъ передъ какой бы то ни было низостью, прошептала она: тебѣ, великому человѣку, всегда были незнакомы эти мелкіе людишки!

Она приподняла голову.

-- Я не могу принять этихъ писемъ, сказала она громко; я даже удивляюсь, что мнѣ дѣлаютъ такое предложеніе. Зачѣмъ не послали ихъ попросту тому, кому они принадлежатъ.

-- Его свѣтлость вѣроятно былъ слишкомъ разстроенъ, чтобы вспомнить о такой простой вещи, отвѣчалъ графъ.

-- А вамъ казалось сладкимъ унизить меня -- въ своихъ глазахъ, но не въ моихъ -- этимъ предложеніемъ, отъ котораго, вы заранѣе знали, что я откажусь. Еслибы эти письма, еслибы каждая строчка этихъ писемъ заключала въ себѣ признаніе въ любви, то я не стыдилась бы, а напротивъ того, гордилась, что люблю такого человѣка и была бы счастлива, что любима имъ. Да-съ, господинъ графъ, гордилась бы и была бы счастлива, не взирая на презрительную улыбку, какой вы меня удостоиваете. Знайте, что я считаю себѣ за честь казаться презрѣнной въ вашихъ глазахъ. Да и кто не презрѣнный въ вашихъ глазахъ? Развѣ не всякій, кто не родился, подобно вамъ и немногимъ избраннымъ, господиномъ -- кто, вслѣдствіе врожденнаго въ немъ духа рабства, чувствуетъ въ себѣ иныя побужденія, кромѣ желанія личной пользы, стремленія жить исключительно для себя и для своихъ, даже и въ томъ случаѣ, если эти стремленія оказываются полезными для васъ и вамъ подобныхъ? Или, быть можетъ, непрезрѣнна въ вашихъ глазахъ толпа, оглашающая теперь своими плебейскими криками дворъ замка и которую вы давно бы уже прогнали, еслибы демонстрація не пришлась кстати для васъ, по отношенію къ принцу, и еслибы вы не убѣдились, что въ виду существующихъ обстоятельствъ вамъ нужно сдѣлать нѣкоторыя уступки? Вѣдь въ концѣ концовъ это тѣ самые люди, съ которыми вы выигрываете свои сраженія, гдѣ добываете себѣ ордена, украшающіе вашу грудь...

-- Или смерть! сказалъ графъ.

-- Которая то же считается отличіемъ, выгоднымъ для цѣлаго семейства, въ особенности же для карьеры сыновей...

-- Или государства, замѣтилъ графъ.

-- Государства, какъ вы его понимаете, то-есть какъ помѣстье, кормящее и обогащающее вашу фамилію. Еслибы вы только подозрѣвали о томъ, что изъ этой войны, о которой вы только и думали и гадали съ тысячи восемьсотъ шестьдесять шестого года, которой вы и вамъ подобные, здѣсь и тамъ, содѣйствовали изо всѣхъ силъ, а не то пожалуй и вызвали -- еслибы вы только подозрѣвали, что изъ этой войны Германія выйдетъ свободной и счастливой, въ смыслѣ одного изъ глубоко презираемыхъ вами мечтателей и идеологовъ -- о! тогда вы скорѣе сломали бы свою шпагу, чѣмъ рѣшились бы участвовать въ подобномъ дѣлѣ. Вотъ вашъ патріотизмъ и ваше геройство!

-- Мы кажется нѣсколько удалились отъ нашей темы, сказалъ графъ спокойно, но съ дрожащими губами.

-- По вашему -- да, а по моему -- нѣтъ, возразила Гедвига. Я всегда считала дѣло народа своимъ собственнымъ дѣломъ, а мое собственное дѣло -- дѣломъ народа. Стремленіемъ моей жизни было жить и умереть для народа; я надѣюсь, что съ помощью Божіей теперь это стремленіе будетъ удовлетворено. Быть можетъ, что послѣ этого выпадетъ болѣе счастливая жизнь на долю народа и принесетъ плоды для меня и для нашихъ; быть можетъ, что народъ не окажется неблагодарнымъ и сдѣлаетъ возможной лучшую участь для меня и для нашихъ. Но извините, что я утомляю васъ этими фантазіями -- которыя едвали интересны, и даже, полагаю, непонятны для васъ -- особенно если принять во вниманіе время, которое должно быть чрезвычайно дорого для героя дня.

Гедвига слегка кивнула головой, съ своей обычной горделивой манерой, и повернулась, чтобы уйти.

Графъ стоялъ весь блѣдный; жилы на лбу его напряглись, все его сильное тѣло дрожало отъ бѣшенаго гнѣва. Не повергнуть ли ему ее во прахъ къ своимъ ногамъ? Онъ ступилъ-было впередъ, но сдѣлалъ надъ собою страшное усиліе и черезъ секунду бросился вонъ изъ комнаты.

Гедвига прислонилась въ косяку двери, которая вела въ сосѣднюю комнату; грудь ея высоко вздымалась, слезы горя и экстаза струились изъ ея глазъ. Никогда еще не сознавала она такъ ясно, какъ горячо она его любила; только теперь вполнѣ оцѣнила она это, теперь, когда принесла послѣдній остатокъ своей любви на алтарь великаго и святого дѣла, которому отнынѣ должна посвятить свою жизнь.

Такъ нашла ее Мета, проскользнувшая въ комнату.

-- Ахъ, сударыня, сказала она, что вы сдѣлали! Онъ никогда не проститъ вамъ этого!

-- Ты все слышала? спросила Гедвига, все равно! Я знаю, что ты мнѣ вѣрна. Ты можешь теперь доказать мнѣ свою вѣрность.

-- Неужели вы въ самомъ дѣлѣ хотите оставаться здѣсь, гдѣ все для насъ погибло, рыдая говорила Мета, и не хотите брать великолѣпныхъ помѣстьевъ въ моей прекрасной Богеміи?

-- Ты этого не понимаешь, милое дитя, отвѣчала Гедвига.

Я не хочу оставаться здѣсь и не хочу также ѣхать въ Богемію; а ты должна сбѣгать къ отцу и сказать ему: "сегодня вечеромъ, въ десять часовъ" -- ни больше, ни меньше; сегодня вечеромъ въ десять часовъ, у чаднаго домика: онъ знаетъ, что это значитъ.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ТРЕТЬЯ.

Наступила ночь, но въ замкѣ Рода огни не потухали. Всѣ окна были залиты свѣтомъ; на дворѣ замка красное пламя горящихъ факеловъ, вставленныхъ въ высокіе канделябры, озаряло старыя башни; въ саду змѣились цѣпи пестрыхъ фонариковъ, съ вѣтви на вѣтвь, внизъ по террасамъ, и послѣдніе отражались въ темныхъ водахъ Роды.

А въ залахъ, на дворѣ и въ садахъ тѣснилась шумная, пестрая толпа, въ которой царствовало полнѣйшее смѣшеніе сословій, такъ что шелковое платье дворянки часто задѣвало выбойчатое платье крестьянки, а съ господиномъ во фракѣ свободно заговаривалъ человѣкъ въ синей блузѣ. Но дворянка не чувствовала себя сегодня оскорбленной, а господинъ во фракѣ съ вѣжливой готовностью отвѣчалъ на разспросы: онъ самъ только сегодня утромъ узналъ объ этомъ, а у него двое сыновей должны уйти на войну.

-- Это напоминаетъ частью праздникъ, а частью народное собраніе, сказалъ фонъ-Фишбахъ фонъ-Цейзелю, когда ему удалось, наконецъ, поймать послѣдняго.

-- Оно и то и другое вмѣстѣ, отвѣчалъ кавалеръ, отирая со лба потъ; я не знаю гдѣ кончается одно и гдѣ начинается другое, и рѣшился предоставить все на волю Божію! Кто бы могъ этого ожидать вчера вечеромъ! Изъ двухсотъ пятидесяти приглашенныхъ вчера вечеромъ сто человѣкъ отказалось -- между вами: главнымъ образомъ по наущеніямъ Нейгофовъ, которые затѣвали такимъ образомъ демонстрацію противъ нашего принца -- сегодня же всѣ явились и, сколько я могу судить, еще лишнихъ пятьдесятъ человѣкъ. Изъ Ротебюля, гдѣ вчера была открытая революція, прибыло все населеніе; а тѣхъ, что набѣжали изъ "лѣсу" и изъ деревень, и не пересчитаешь. Каждому хочется послушать, поговорить, побыть, между себѣ равными...

-- Какими считаютъ въ настоящую минуту каждаго человѣка, замѣтилъ фонъ-Фишбахъ; и совершенно справедливо -- передъ такимъ великимъ событіемъ мы всѣ одинаково слабы и безпомощны.

-- Конечно, съ жаромъ возразилъ кавалеръ, это самое пригнало ихъ сюда съ самаго утра и до сихъ поръ еще гонитъ. Я видѣлъ людей, которые прошли пять миль пѣшкомъ, чтобы побыть здѣсь полчаса. День рожденія нашего бѣднаго принца служитъ только предлогомъ. Кто о немъ думаетъ сегодня! Онъ уступилъ графу свое мѣсто, и нельзя отрицать, что графъ занимаетъ его съ достоинствомъ, какъ человѣкъ, призванный рожденіемъ.

-- Развѣ старый господинъ совсѣмъ не выйдетъ? спросилъ фонъ-Фишбахъ. Я съ такимъ удовольствіемъ думалъ представить васъ ему, какъ моего зятя.

На это едвали можно разсчитывать, отвѣчалъ кавалеръ, вздыхая. Я только-что заходилъ къ нему за приказаніями -- конечно только для виду; я вѣдь зналъ, что получу все тотъ же отвѣтъ: обратитесь къ графу!.. Но больше я къ нему не пойду, я не могу видѣть его печали. Бѣдный старикъ, посѣдѣвшій въ одну ночь, сидитъ онъ тамъ, подперевъ голову руками, совсѣмъ такъ, какъ, по разсказу Іоганна Крейзера, сидѣлъ онъ вчера въ лѣсу, въ горахъ, по цѣлымъ часамъ.

-- Кто при немъ?

-- Глейхъ и Кессельбушъ; послѣдній то приходитъ, то уходитъ; онъ больше никого не хочетъ видѣть.

-- Вотъ идутъ наши дамы, продолжалъ кавалеръ, пройдемтесь по саду. Скоро зажгутъ фейерверкъ. Графъ непремѣнно этого хочетъ. Онъ полагаетъ, что это самое приличное развлеченіе, какое мы можемъ доставить сегодня нашимъ гостямъ.

Они пошли на встрѣчу госпожѣ фонъ-Фишбахъ и Адели, которыя показались изъ большой, точно также освѣщенной оранжереи. Адель повисла на рукѣ у своего жениха и прошептала:

-- Слава Богу, что я наконецъ тебя нашла. Я такъ испугалась.

-- Чего лье, моя радость?

-- Вотъ уже добрыхъ четверть часа, какъ насъ съ мама преслѣдуютъ какія-то двѣ дамы подъ густыми вуалями и въ глубокомъ траурѣ; это просто страшно. Погляди, вонъ, опять онѣ!

Зоркіе глаза кавалера немедленно признали въ двухъ черныхъ фигурахъ совѣтницу и Элизу. Воспоминаніе о часахъ, проведенныхъ въ верандѣ Ифлеровскаго дома, съ совѣтникомъ за бутылкой вина, и обо всѣхъ стихотвореніяхъ, въ которыхъ онъ воспѣвалъ Элизу, тронуло мягкое сердце кавалера; онъ не могъ подавить легкаго вздоха.

-- Что это за тѣнь набѣжала на тебя? спросила Адель.

-- Это тѣнь, набѣгающая порою въ жизни всякаго человѣка, я хотѣлъ сказать: всякаго мужчины, отвѣчалъ Оскаръ фонъ-Цейзель съ задумчивой миной.

Но, повинуясь своей впечатлительной натурѣ, онъ весело прибавилъ:

-- Затѣмъ, чтобы свѣтъ ярче просіялъ ему, затѣмъ, чтобы онъ лучше оцѣнилъ божественный свѣтъ! Видишь ли ты, какъ тамъ сквозь вѣтви свѣтъ все сильнѣе и сильнѣе разгорается, а тѣни становятся все меньше и меньше, такъ что наконецъ все заливается яркимъ свѣтомъ. Но въ твоемъ миломъ личикѣ соединяется для меня весь блескъ и весь свѣтъ, и пусть твое милое личико освѣщаетъ весь мой жизненный путь, что бы меня ни ожидало впереди.

Влюбленные поглядѣли другъ на друга страстными глазами, въ которыхъ отражалась однако и грусть. Сегодня они еще принадлежали другъ другу; но завтра уже Оскаръ хотѣлъ проситься въ отпускъ, въ Дрезденъ, чтобы уладить свои военныя дѣла; и затѣмъ кто знаетъ, что будетъ!

Толпа тѣснилась на послѣдней террасѣ, откуда лучше всего былъ видѣнъ большой лугъ парка, гдѣ теперь -- подъ мудрымъ руководствомъ аптекаря Гиппе -- горѣли непрерывные бенгальскіе огни, взлетали ракеты, вертѣлись колеса.

Громкія восклицанія удивленія и восторга сопровождай каждую особенно удачную штуку, но всѣ они слились въ единодушное ура!-- когда на одномъ пунктѣ, у опушки лѣса показалась сначала одна свѣтлая точка, затѣмъ она разгоралась все ярче и ярче, и вдругъ, точно внезапно взошедшее солнце, залила яркимъ свѣтомъ всю окрестность, въ особенности же выдающійся уголъ средней террасы, гдѣ въ ту минуту показались: графъ, который велъ съ одной стороны свою тещу, а съ другой баронессу Нейгофъ, и баронъ Нейгофъ подъ руку съ Стефаніеѣ Расположенный по близости оркестръ привѣтствовалъ господь троекратнымъ повтореніемъ туша, а потомъ заигралъ, въ честь графа, безчисленное множество разъ повторявшуюся сегодня мелодію прусскаго гнѣва, который толпа подхватила съ восторгомъ. Графъ нѣсколько разъ поклонился толпѣ, но затѣмъ немедленно отступилъ отъ края террасы съ недовольнымъ, мрачнымъ лицомъ, какъ замѣтили стоявшіе вблизи.

Въ самомъ дѣлѣ, лицо графа, съ тѣхъ поръ какъ онъ вернулся сегодня утромъ изъ комнаты Гедвиги, постоянно оставалось мрачнымъ; только на минуту просіяло оно, когда за обѣдомъ подали ему письмо, присланное съ эстафетой и содержавшее собственноручное поздравленіе крон-принца въ повышенія чиномъ; принцъ писалъ также, что надѣется увидѣться съ нимъ въ Берлинѣ, 17-го вечеромъ, потому что ему надобно переговорить съ нимъ о вещахъ первой важности; когда графъ прочиталъ письмо и всталъ, предлагая присутствующимъ выпить вмѣстѣ съ нимъ за здоровье его величества и за благо Пруссіи, которая съ божіей помощью, опираясь на свое храброе войско, подъ надежнымъ предводительствомъ короля, со славой выйдетъ изъ этой войны -- а многочисленные гости отвѣчали громкимъ ура! на эти слова -- только тогда разсѣялось мрачное облако, застилавшее его лицо, а голубые, съ стальнымъ отливомъ, глаза сверкнули воинственнымъ огнемъ. Но все это длилось одно мгновеніе. Затѣмъ мрачное выраженіе вернулось, и хотя онъ добросовѣстно исполнялъ свои обязанности, какъ представитель заболѣвшаго принца, и съ неизмѣнной вѣжливостью отвѣчалъ на безчисленныя рѣчи и счастливыя пожеланія -- но генеральшѣ и Стефаніи было ясно, что это внѣшнее спокойствіе служило лишь обманчивой оболочкой для бушевавшей въ его груди страсти.

Стефанія была очень разстроена, сознавая свое соучастіе въ исторіи съ письмами; напротивъ того, генеральша не унывала.

-- Такова вѣчная манера у мужчинъ, говорила она; они смотрятъ равнодушно, когда мы дѣлаемъ вещи для нихъ полезныя, но сдѣлать которыя имъ мѣшаетъ ихъ высокомѣріе; если все идетъ ладно, то имъ и горя мало; если же не все идетъ успѣшно, если результатъ сомнителенъ или еще неизвѣстенъ, то мы должны конечно платиться за ихъ волненіе, безпокойство, за ихъ угрызенія совѣсти.

-- Но развѣ мы сдѣлали что-нибудь очень дурное? испуганно спросила Стефанія.

-- Пустяки! отвѣчала генеральша. Не пройдетъ и недѣли, какъ онъ на колѣняхъ будетъ благодарить насъ.

-- Завтра утромъ онъ уѣзжаетъ, замѣтила Стефанія.

-- Не въ нашей власти это измѣнить, возразила генеральша. Кромѣ того, можно также хорошо и письменно благодарить на колѣняхъ.

-- И можетъ быть не вернется! вскричала Стефанія, заливаясь слезами.

Генеральша пожала плечами.

-- А потому подари мнѣ внука, сухо сказала она; и ради самого неба брось свои плаксивыя мины! Мужчины не могутъ терпѣть, когда мы показываемъ имъ, что страдаемъ изъ-за нихъ.

Стефанія дѣйствительно страдала; она весь день чувствовала себя очень нехорошо и готова была бы думать, что ея часъ пробилъ, еслибы тайный совѣтникъ не увѣрялъ самымъ положительнымъ образомъ, что этого не можетъ быть раньше добрыхъ четырехъ недѣль. Несмотря на это, она охотно удалилась бы въ свою комнату -- послѣ того, какъ весь день сегодня, насколько позволяло ея состояніе, занимала гостей, какъ хозяинъ дома, вмѣсто Гедвиги, -- но не посмѣла отказаться, когда ея супругъ и баронъ Нейгофъ подошли къ дамамъ, предлагая имъ проводить ихъ на фейерверкъ. Она съ трудомъ держалась на ногахъ и должна была -- когда электрическій свѣтъ загорѣли особенно ярко -- попросить, чтобы ее провели въ ея комнату.

Графъ оставилъ своихъ двухъ дамъ и предложилъ своей супругѣ руку.

-- Я доставляю тебѣ столько хлопотъ, сказала Стефанія, а ты такъ добръ къ своей бѣдной женушкѣ.

-- Ты знаешь, что я не выношу подобныхъ фразъ, возразилъ графъ, слегка пожавъ ей руку.

-- Почему же Гедвига не показывалась весь день, если она не у принца? спросила Стефанія.

Графъ ничего не отвѣчалъ.

Онъ замѣтилъ, что рейткнехтъ Дитрихъ, очевидно кого-то отыскивая, пробирался сквозь толпу и теперь поспѣшно шел къ нему. Видъ у него былъ совсѣмъ потерянный.

-- Что такое? спросилъ графъ.

-- Позвольте сказать нѣсколько словъ наединѣ, господинъ графъ.

Графъ передалъ Стефанію барону Нейгофу, который идетъ сзади него съ двумя другими дамами, и отошелъ съ Дитрихомъ въ сторону.

-- Эту записку сейчасъ далъ мнѣ Глейхъ, для передачи господину графу, сказалъ Дитрихъ.-- Глейхъ! повторилъ онъ, какъ будто имя это поясняло все.

-- Перестань корчить такую глупую рожу, дуракъ, замѣтить шопотомъ графъ Дитриху, видя, что вокругъ нихъ уже собралась кучка зрителей.

-- Слушаю-съ, отвѣчалъ Дитрихъ, удаляясь.

Графъ пробѣжалъ записку, сложилъ ее, и засунувъ между двумя пуговицами своего мундира, подошелъ къ остальной компаніи.

-- Ради Бога, что случилось? спросила Стефанія, отлично замѣтившая, что ея супругъ, читая записку, поблѣднѣлъ и вздрогнулъ.

-- Ничего, ровно ничего, отвѣчалъ графъ; просто дѣловое сообщеніе, по которому я долженъ отлучиться на нѣсколько минутъ.

-- Навѣрное случилось какое-нибудь несчастіе! вскрикнула Стефанія, опускаясь, почти безъ чувствъ, на руки баронессы Нейгофъ.

-- Прошу васъ, уведите ее, сказалъ графъ генеральшѣ. И затѣмъ прибавилъ сквозь зубы:

-- Если случится несчастіе, то я вамъ обязанъ этимъ.

-- Но въ чемъ же дѣло? тихо спросилъ баронъ.

-- Принцъ бѣжалъ и Гедвига также, отвѣчалъ графъ.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ЧЕТВЕРТАЯ.

Полчаса передъ тѣмъ, Дитрихъ бродилъ вѣтолпѣ, тѣснившейся въ саду, отчасти отыскивая свою Мету, которой не видалъ сегодня цѣлый день, отчасти надѣясь, что не встрѣтится съ ней. Дѣло въ томъ, что сегодня вечеромъ собралось очень много хорошенькихъ дѣвушекъ, которыя толкали другъ друга въ бокъ и принимались хихикать всякій разъ, какъ лакей проходилъ мимо нихъ въ своей черной курткѣ съ галунами, гороховыхъ панталонахъ, шапочкѣ, лихо сидѣвшей на темныхъ, курчавыхъ волосахъ и съ звенящими шпорами у высокихъ сапоговъ.-- Почему бы мнѣ не воспользоваться случаемъ? думалось Дитриху.

Дитрихъ только-что собрался воспользоваться случаемъ и завязалъ-было веселую и забавную бесѣду съ двумя особенно дюжими дѣвушками изъ "лѣсной" деревни, какъ вдругъ почувствовалъ, что его кто-то схватилъ за руку сзади, и обернувшись, увидѣлъ "дурачка" Каспара изъ "Красной Насѣдки", своего двоюроднаго брата, отъ котораго онъ постоянно отрекался. Онъ собирался-было и на этотъ разъ прогнать "дурачка" Каспара, наградивъ его крѣпкимъ ругательствомъ, но Каспаръ не хотѣлъ уходить.

У него есть письмо къ госпожѣ Гедвигѣ, которое онъ долженъ передать Метѣ, но онъ напрасно искалъ Мету въ замкѣ и никого не нашелъ, кто бы взялся передать письмо, и онъ такъ радъ, что наконецъ нашелъ Дитриха.

-- Отъ кого это письмо? спросилъ Дитрихъ.

-- Этого я никому не долженъ говорить, кромѣ Меты, отвѣчалъ Каспаръ.

-- Когда такъ, то и я не возьму отъ тебя письма, сказалъ Дитрихъ, который уже держалъ письмо въ рукахъ.

-- Онъ мнѣ строго запретилъ говорить это, отвѣчалъ Каспаръ.

-- Кто? спросилъ Дитрихъ.

-- Да онъ, господинъ докторъ, возразилъ Каспаръ, почесывая за ухомъ.

-- Нашъ докторъ?

-- Да, конечно; онъ только-что пріѣхалъ на курьерскихъ со станціи и тотчасъ же поѣхалъ дальше, на фазаній дворъ, но не мимо замка, а черезъ Дахсбергъ, что будетъ чортъ-знаетъ какой крюкъ.

-- Хорошо, сказалъ Дитрихъ; я передамъ письмо, будь спокоенъ.

Дитрихъ оставилъ Каспара вмѣстѣ съ обѣими сельскими красавицами и поспѣшно удалился по направленію къ одной изъ аллей, которая случайно была въ эту минуту пуста. Придя туда, онъ робко оглядѣлся и затѣмъ сломалъ печать, не давая себѣ времени посовѣтоваться съ оракуломъ пуговицъ, пришитыхъ къ курткѣ.

-- Такъ, проговорилъ онъ, прочитавъ письмо, такъ! Мнѣ приходилось выслушивать брань отъ старика здѣсь, въ замкѣ,за то, что я ничего не могу открыть, и отъ старика на фазаньемъ дворѣ, за то, что я будто бы хвастался, что ни вѣсть что открылъ; ну, теперь на моей улицѣ праздникъ.

Дитрихъ бросился на скамейку, стоявшую въ аллеѣ, чтобы хорошенько поразмыслить, что ему предпринять съ своей находкой.:

Отнести ли ему письмо къ госпожѣ Гедвигѣ и сказать, что печать была сломана, но что Дитрихъ умѣетъ молчать, если... Да, если... но я думаю у ней у самой не много осталось, а Мета говоритъ, что исторія не долго продлится, а тогда я, значитъ, даромъ потрачу свой порохъ. Въ концѣ концовъ гораздо лучше, если я прямо отдамъ письмо моему старику.

Дитрихъ все еще раздумывалъ, какой путь будетъ наилучшимъ, то-есть наивыгоднѣйшимъ, и додумался наконецъ, нельзя ли ему соединить оба пути, то-есть отнести письмо по адрессу, получить за это награду, а затѣмъ выдать все дѣло старику.

Но старикъ захочетъ имѣть самое письмо. Сколько разъ онъ говорилъ мнѣ: еслибы только у насъ было что-нибудь писанное.

Дитрихъ еще разъ перечелъ записку:

"Я только-что прибылъ въ Ротебюль и тотчасъ же ѣду черезъ Дахсбергъ на фазаній дворъ, гдѣ буду васъ ждать. Быть можетъ, что, благодаря именно праздничной суматохѣ, вы найдете возможность освободиться на нѣсколько времени. Во всякомъ случаѣ знайте, что дѣло идетъ о жизни и смерти".

-- О жизни и смерти! повторилъ Дитрихъ. Ну, авось дѣло не такъ плохо; эти господа всегда преувеличиваютъ. Или, быть можетъ, она собралась бѣжать съ нимъ! Да, навѣрное, это такъ; но въ такомъ случаѣ нельзя терять ни минуты. Старика нужно предупредить объ этомъ; старикъ ужъ будетъ знать, какъ ему поступить.

Дитрихъ вскочилъ съ мѣста и бросился со всѣхъ ногъ, стараясь однако не возбудить ничьего вниманія, черезъ садъ въ замокъ. Ближайшая дорога была вверхъ по лѣстницѣ красной башни, черезъ корридоръ флигеля въ главный корпусъ замка до маленькаго бокового корридора, изъ котораго дверь, обитая обоями, вела прямо въ прихожую, гдѣ сиживалъ обыкновенно его дядя.

Когда Дитрихъ собирался взбѣжать вверхъ по лѣвой сторонѣ лѣстницы, онъ услышалъ, что съ правой стороны кто-то спускался. Онъ тотчасъ же притаился, и такъ какъ у него былъ очень тонкій слухъ, то онъ тотчасъ же различилъ, что то была женщина и даже двѣ. То были, въ самомъ дѣлѣ, двѣ женщины, достигнувъ нижней площадки онѣ остановились въ трехъ шагахъ отъ Дитриха, который прижался къ стѣнѣ, сдерживая дыханіе.

-- Не ходи дальше, милое дитя, сказала одна изъ женщинъ, которая была, безъ малѣйшаго сомнѣнія, сама Гедвига: -- а не то насъ могутъ увидѣть вмѣстѣ; отъ дущи благодарю тебя за преданность, которой никогда не забуду. И не правда ли, ты сдѣлаешь для меня одолженіе и посидишь часа два въ комнатѣ, а теперь прощай!

Наступила маленькая пауза, во время которой Мета повидимому цѣловала руки у госпожи Гедвиги, и затѣмъ Дитрихъ услышалъ, какъ эта послѣдняя пошла внизъ по лѣстницѣ, а Мета тихонько заплакала.

-- Ну, теперь поле свободно, сказалъ Дитрихъ самъ себѣ и, выдѣлясь отъ стѣны, схватилъ плачущую Мету за обѣ руки.

Мета вскрикнула и чуть-было не упала на колѣни, но Дитрихъ грубо поднялъ ее.

-- Полно глупить, голубушка, сказалъ онъ; я все слышалъ, и знаю даже, куда путь лежитъ.

-- Ахъ! ради Бога, Дитрихъ, не выдавай насъ! вскричала смертельно испуганная дѣвушка. Дѣло идетъ о жизни и смерти.

-- Такъ! замѣтилъ Дитрихъ. Развѣ вы уже получили письмо?

-- Я не знаю, что ты хочешь сказать, отвѣчала Мета. Она должна уѣхать, если не хочетъ отправиться въ Богемію, что было бы, конечно, гораздо благоразумнѣе; но вѣдь съ ней не сговоришь, разъ она заберетъ себѣ что-нибудь въ голову. И вотъ я должна была сбѣгать на гору и дать знать батюшкѣ, а она только-что ушла въ моемъ платьѣ, чтобы никто не могъ ее признать, потому что она здѣсь какъ заключенная, говоритъ она; ахъ! и а этому вѣрю! ахъ! Дитрихъ, ради самого Христа и Богородицы, не выдавай бѣдную, несчастную госпожу Гедвигу!

-- Ну вотъ, какъ можно! отвѣчалъ Дитрихъ. Ступай теперь въ горницу, если ты ей обѣщала; я приду попозже и посижу съ тобой.

Дитрихъ поцѣловалъ успокоенную Мету, въ три прыжка взбѣжалъ на лѣстницу и черезъ нѣсколько минутъ, весь запыхавшись, уже стучался въ дверь, обитую обоями, изъ которой тотчасъ же осторожно высунулась сѣдая голова стараго Глейха.

Нѣсколько шопотомъ сказанныхъ словъ, бумажка, переданная изъ рукъ въ руки -- и дверь также тихо затворилась, какъ и отворилась.

Передъ дверью, въ маленькомъ полутемномъ корридорчикѣ, Дитрихъ присѣлъ на скамейку, потому что старикъ велѣлъ ему на всякій случай подождать; въ передней же, подъ висячей лампой, стоялъ Андрей Глейхъ, держа внимательно прочитанное письмецо въ лѣвой рукѣ, и задумчиво поглаживая указательнымъ пальцемъ правой руки свой длинный, острый носъ, на которомъ еще красовались большіе очки въ роговой оправѣ, обыкновенно употребляемыя Глейхомъ во время чтенія.

Такъ простоялъ онъ минуты двѣ неподвижно; затѣмъ очевидно принялъ какое-то рѣшеніе.

Онъ рѣшительно направился въ двери, которая вела въ спальную принца; онъ вѣдь ужъ десять разъ входилъ сегодня безъ зова.

-- Ваша свѣтлость!

-- Что тебѣ? спросилъ принцъ.

Онъ сидѣлъ передъ письменнымъ столомъ, на которомъ сегодня связки съ документами и письма были разложены въ такомъ же порядкѣ, какъ и всегда, съ тою только разницей, что каждая связка, каждая пачка были обтянуты узкой полоской изъ синей бумаги, припечатанной сургучомъ. Но принцъ, вернувшись сюда подъ вечеръ, послѣ того какъ здѣсь проработалъ около часа совѣтникъ изъ Берлина съ своимъ секретаремъ, не обращалъ никакого вниманія на происшедшія тѣмъ временемъ перемѣны. Онъ только поспѣшилъ къ столу и удостовѣрился, что маленькій настольный портретъ, оправленный брилліантами, все еще стоитъ на старомъ мѣстѣ. Онъ только-что усѣлся передъ этимъ портретомъ и отодвинулъ его ладонью нѣсколько въ сторону, какъ внезапно услышалъ голосъ Глейха.

-- Ваша свѣтлость, повторилъ Глейхъ, сегодня утромъ меня точно ноженъ ударили въ сердце, когда мнѣ пришлось выслушать, что я плохую службу сослужилъ вашей свѣтлости, хотя вамъ хорошо извѣстно, чье приказаніе я исполнялъ, отдавая вашей свѣтлости письма; они лежатъ въ карманѣ вашей свѣтлости, у самого сердца, и мнѣ собственно видѣть этого не подобаетъ; но я думаю, что если ваша свѣтлость приложитъ къ нимъ вотъ еще это письмо, то пакетъ станетъ слишкомъ тяжелъ и толстъ, и ваша свѣтлость отдастъ ихъ мнѣ, чтобы я могъ кинуть ихъ въ огонь.

Съ этими словами Глейхъ раскрылъ письмо Германа и положилъ его передъ принцемъ.

Принцъ слишкомъ много перечитывалъ въ прошлую ночь письма Германа, чтобы не увидѣть, при первомъ же взглядѣ своихъ все еще юношески зоркихъ глазъ, что настоящія строчки были набросаны тою же рукой.

-- И вотъ какъ было дѣло, продолжалъ Глейхъ, пояснивъ въ немногихъ словахъ, какимъ образомъ записка попала въ его руки:-- и что всего хуже или смѣю сказать, что всего лучше, она вѣдь провѣдала объ этомъ инымъ какимъ-то путемъ, или быть можетъ они сговорились раньше, потому что она только что убѣжала при помощи Меты Прахатицъ (которая всегда была ничего нестоющей дѣвчонкой), переодѣвшись въ платьѣ Меты; и если ваша свѣтлость удостоите принять мой совѣтъ, то предоставите ей убѣжать, а сами ляжете почивать; а завтра встанете снова свѣжимъ и здоровымъ, и затѣмъ ваша свѣтлость и ея вѣрный слуга, не взирая на все случившееся, снова мирно заживутъ на многіе годы; вотъ мое мнѣніе.

Принцъ сидѣлъ, пока Глейхъ докладывалъ ему все это, съ широко раскрытыми глазами и неподвижнымъ, блѣднымъ лицомъ.

Это не тревожило Глейха, потому что онъ этого ожидалъ; то онъ страшно испугался, когда его повелитель вскочилъ однимъ прыжкомъ съ кресла и побѣжалъ безъ оглядки черезъ большую комнату въ прихожую. Здѣсь онъ внезапно остановился, и это дало возможность Глейху его нагнать и спросить дрожащимъ голосомъ: что именно намѣренъ дѣлать его свѣтлость.

Принцъ не отвѣчалъ; онъ поводилъ безумными глазами по комнатѣ, и Глейхъ совсѣмъ увѣрился, что его повелитель сошелъ съума; какъ вдругъ тотъ указалъ на стулъ, на которомъ лежали плащъ и фуражка оберфорстмейстера, бросился въ стулу, накинулъ на себя плащъ и надвинулъ на лицо фуражку.

-- Ты долженъ сопровождать меня, а не то я не найду дороги въ темнотѣ. Я пройду черезъ корридоръ, меня никто не узнаетъ. Ты послѣдуешь черезъ минуту, я подожду тебя у воротъ. Мы пойдемъ прямо черезъ болото, тамъ мы никого не встрѣтимъ; дорога тутъ немного крута, но за то самая короткая. Черезъ минуту!

Глейхъ не вѣрилъ своимъ глазамъ и ушамъ. Неужели то былъ принцъ, который только-что сидѣлъ, согбенный какъ восьмидесятилѣтній старецъ и который теперь стоялъ выпрямившись, какъ во дни своей молодости, и все это говорить, правда, тихимъ, но яснымъ, увѣреннымъ голосомъ, какъ будто! это было совершенно въ порядкѣ вещей.

-- Слушаю, ваша свѣтлость, отвѣчалъ Глейхъ; ваша свѣтлость можете на меня положиться.

Онъ отворилъ принцу дверь въ главный корридоръ, который былъ совершенно пустъ, благодаря тому, что все устремилось въ садъ, поглядѣлъ какъ его свѣтлость, завернувшись въ плащъ оберфорстмейстера, -- и фигурой, походкой поразительно "напоминая оберфорстмейстера, -- шелъ по корридору; затѣмъ вырвалъ листокъ изъ своей записной книжки, написалъ на немъ нѣсколько словъ и передалъ Дитриху, съ приказаніемъ немедленно доставить графу, а самъ поспѣшилъ, схвативъ свой плащъ и фуражку, которые всегда висѣли наготовѣ въ корридорѣ, длинными шагами за своимъ повелителемъ.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ПЯТАЯ.

Въ окнахъ чайнаго домика виднѣлся свѣтъ. Прахатицъ только-что пошелъ запрягать экипажъ. Германъ прислонялся въ лѣстницѣ и пристально глядѣлъ въ темноту, окутавшую густымъ покрываломъ всю окрестность. Физическія силы его были почти совсѣмъ истощены, голова тяжела, такъ что мысли его совсѣмъ не вязались и онъ почти позабылъ, зачѣмъ собственно скакалъ день и ночь безъ оглядки, и все-таки опоздалъ повидимому, если Прахатицъ хорошо понялъ Мету и принцъ уже былъ арестованъ.

И такую-то минуту выбрала она, чтобы покинуть стараго несчастнаго человѣка? Или, быть можетъ, выборъ зависѣлъ не отъ нея? Быть можетъ, ее вынудили къ тому? Но кто же? Что же? Кто-жъ иной, какъ не графъ? Что другое, какъ не то обстоятельство, что онъ самъ сегодня или завтра повидаетъ замокъ, чтобы ѣхать въ свой полкъ? Но Мета увѣряла, что она слышала сегодня утромъ, будто они совсѣмъ разсорились, да и старый Прахатицъ былъ того мнѣнія, что невозможно, чтобы она уѣзжала ради графа. Но какое ему до этого дѣло? Не ради нея онъ пріѣхалъ сюда, и если она больше не принимаетъ въ судьбѣ принца даже обыкновеннаго человѣческаго участія, то онъ попытается обойтись и безъ нея; да въ сущности онъ могъ предложить теперь такую малость: быть можетъ, хорошій совѣтъ, утѣшительное слово, бездѣлицу, и все-таки... ему казалось, что онъ съ тяжелымъ сердцемъ пойдетъ на войну, если не предложитъ этой бездѣлицы старику, котораго онъ такъ любилъ... въ день его рожденія. Великій Боже!

Германъ глядѣлъ на звѣзды, которыя теперь ярче засверкали на ночномъ небѣ; онъ прислушивался въ ропоту и шопоту кустарниковъ и деревъ въ лѣсу.

Ночь была прекрасна -- какъ и четыре недѣли тому назадъ, когда общество пило здѣсь чай.

Четыре недѣли! Точно будто четыре года тому назадъ; и вмѣстѣ съ тѣмъ ему казалось, что это было не далѣе какъ вчера; все равно... въ тотъ вечеръ его осѣнило какъ бы предчувствіе настоящей минуты.

Германъ медленно поднялся по лѣстницѣ и вошелъ въ ротонду. При слабомъ освѣщеніи свѣчей, которыя Прахатицъ зажегъ въ одномъ изъ стѣнныхъ канделябръ, зеркала, вазы и статуя, въ кисейныхъ чехлахъ, походили на призраковъ, а спертый воздухъ наводилъ на мысль о могильномъ склепѣ. Да онъ и находился здѣсь среди могилъ, гдѣ были схоронены тѣ счастливые дни... единственные, которые подарила ему жизнь и которые теперь прошли безвозвратно; вѣдь онъ стоялъ здѣсь на могилѣ, гдѣ была схоронена его любовь!

Песокъ заскрипѣлъ на площадкѣ подъ чьими-то легкими шагами, которые затѣмъ раздались на лѣстницѣ.

Германъ поднялся ей на встрѣчу; но сердце его напрасно забило такую тревогу. Въ дверяхъ показалась Мета Прахатицъ въ деревенскомъ костюмѣ, который она, по желанію Гедвиги, продолжала носить, будучи камеръ-юнгферой.

-- Что, ваша госпожа будетъ, Мета? спросилъ Германъ.

Тутъ только онъ увидѣлъ сверкающіе, темные, большіе глаза Гедвиги.

-- Гедвига, вскричалъ онъ, протягивая обѣ руки, Гедвига! Она схватила его за обѣ руки, она наклонилась къ нему; одну минуту казалось, что она хочетъ броситься къ нему и грудь, но затѣмъ она снова выпрямилась.

-- Какъ вы сюда попали?

-- Развѣ вы не получали моего письма?

-- Какого письма?

Нѣсколькихъ словъ было достаточно, чтобы выяснить положеніе дѣлъ, а именно, какимъ образомъ фанатическій, безсовѣстный эльзасецъ, достигнувъ своей цѣли и увѣрившись, что война неизбѣжна, открылъ властямъ о заговорѣ, для того, какъ онъ самъ сказалъ Герману, чтобы произвести замѣшательство въ правительственныхъ кружкахъ, и чтобы строгими мѣрами, которыя безъ сомнѣнія употребятъ противъ, виновныхъ, разжечь гнѣвъ всѣхъ республиканцевъ, и этимъ способомъ, какъ онъ выражался, съ самаго начала лишить войну національно-аристократическаго оттѣнка и вмѣсто того придать ей коммунистическій характеръ.

-- Я выслушалъ этого негодяя до конца, сказалъ Германъ, чтобы вполнѣ узнать его намѣренія, и затѣмъ безъ оглядки поспѣшилъ сюда, чтобы предупредить, спасти принца. Но предатель привелъ свою махинацію въ исполненіе двумя днями раньше, и я опоздалъ.

-- Уѣзжайте же теперь обратно, отвѣчала Гедвига и предоставьте мертвымъ хоронить своихъ мертвецовъ.

Германъ поглядѣлъ на нее.

Мягкій передъ тѣмъ голосъ. Гедвиги перешелъ въ другой тонъ, въ кроткихъ дотолѣ глазахъ ея зажглось иное выраженіе: передъ нимъ стояла Гедвига, которую онъ никогда не понималъ и никогда не пойметъ.

-- Вы смотрите на меня съ испугомъ и съ упрекомъ,-- продолжала Гедвига,-- потому что я не такъ настроена, какъ вы, не такъ готова, какъ вы, броситься спасать амулетъ ребяческихъ дней, когда горитъ домъ. Это вѣчная исторія. Никто не знаетъ, что происходитъ у другого на душѣ, а всякій хочетъ Предписывать законы для его дѣйствій и поступковъ. Вы не знаете каково у меня на душѣ, не можете этого знать; не знаете, какъ они меня мучили и терзали, пока каждая капля крови не закипѣла во мнѣ, и мнѣ оставалось только сойти съ ума, еслибы кто-нибудь или что-нибудь могло меня удержать. Нѣтъ, никто этого не знаетъ. Я сознала это сегодня утромъ, когда увидѣла добраго старика, посѣдѣвшаго въ одну ночь, какъ лунь, отъ печаля. Еслибы что-нибудь могло меня удержать, такъ это зрѣлище. Что значитъ гибель его плановъ, которые всегда были мыльными пузырями; что значитъ это, такъ-называемое, заключеніе, которому его теперь подвергаютъ и изъ котораго, въ самомъ непродолжительномъ времени, его освободятъ, подаривъ неограниченной милостью и прощеніемъ -- что значитъ это и все остальное въ сравненіи съ тѣмъ горемъ, которое я ему приготовила, должна была приготовить! И вотъ потому именно, что я должна была это сдѣлать, я не хотѣла измѣнить всему, чѣмъ дорога и красна наша жизнь: голосу моего сердца, внушеніямъ моего разума, свободѣ божественнаго закона -- поэтому-то на сердцѣ у меня теперь легко, а на душѣ покойно, такъ покойно, что а могу даже перенести, что вы, единственный человѣкъ на божьемъ свѣтѣ, честно и искренно любившій меня, и котораго я сама могла бы и должна бы полюбить, будь я только способна любить, вы не понимаете меня. Я не могу и не должна любить -- теперь, по крайней мѣрѣ! Да и какъ можно намъ говорить въ такую минуту о будущемъ и о насъ самихъ! Нѣтъ, да будетъ благословенна та святая минута, которая меня -- блуждающій атомъ -- охватила и несетъ въ міровую борьбу, гдѣ личность и ея судьба не играетъ никакой роли, гдѣ всѣ должны быть готовы всѣмъ пожертвовать... А! я слышу Прахатица, прощайте, милый другъ, прощайте!

Выходя изъ павильона, она сдѣлала Герману знакъ, чтобы онъ не провожалъ ее; ударъ бича, скрипъ колесъ по песку -- и она исчезла.

Германъ опустился на стулъ въ смятеніи и закрылъ лицо руками.

-- Прощай, проговорилъ онъ, прощай!

-- Прощай, отозвалось какъ бы глухое эхо въ большой комнатѣ.

Въ испугѣ Германъ вскочилъ и волоса его стали дыбомъ, когда онъ увидѣлъ посреди ротонды принца -- нѣтъ, только тѣнь принца съ бѣлыми волосами и мертвенно-блѣднымъ лицомъ; онъ простиралъ руки къ двери, въ которую исчезла Гедвига.

-- Прощай, вскричалъ принцъ еще разъ, раздирающимъ душу голосомъ и упалъ съ громкимъ плачемъ въ объятія Германа, подбѣжавшаго къ нему.

-- Я хотѣлъ разстаться съ ней въ мирѣ, рыдалъ онъ; я хотѣлъ сказать ей, что она можетъ свободно любить, что воспоминаніе обо мнѣ не должно отравлять ея жизни. Но ей не нужно ничьего благословенія, ничьей любви; она никого изъ насъ не любила, никого, никого!

Онъ вдругъ осунулся; Герману показалось, что онъ кладетъ мертвеца на диванъ вмѣстѣ съ старымъ Глейхомъ, который подбѣжалъ къ нему.

-- Иначе и быть не могло, сказалъ Глейхъ; мы какъ безумные бѣжали по горѣ, у меня до сихъ поръ еще трясутся руки и ноги. И онъ все слышалъ оттуда -- Глейхъ показахъ и дверь въ темную сосѣднюю комнату, стоявшую открытой. Это онъ не переживетъ, господинъ докторъ, этого онъ не переживетъ.

Глейхъ былъ страшно потрясенъ; этого онъ никакъ и желалъ, этого онъ никакъ не предполагалъ! Онъ хотѣлъ, чтобы старый господинъ весь принадлежалъ ему, какъ въ доброе сирое время, и вдругъ....

-- Этого онъ не переживетъ, снова прошепталъ онъ, охотно повинуясь указаніямъ Германа, пытавшагося привести въ чувство принца.

Онъ совсѣмъ позабылъ, что передъ нимъ глубоко ненавистный докторъ, съ которымъ онъ старался теперь съобща устранить грозившую бѣду. Съобща и, какъ казалось, тщетно. Пульсъ бился медленнѣе и крѣпче, вѣки отяжелѣли, худыя бѣлыя руки нетерпѣливо прижимались къ хрипящей груди.

-- Онъ хочетъ вынуть письма, сказалъ Глейхъ.

-- Какія письма?

-- Въ его боковомъ карманѣ; возьмите ихъ, они принадлежатъ вамъ.

Германъ вынулъ маленькій пакетъ съ печатью принца и его адрессомъ; умирающій улыбнулся, пытаясь взять Герни за руку. Германъ подалъ ему обѣ руки; слабое пожатіе -- глубокій, глубокій вздохъ... и благородная блѣдная голова свѣсилась и бокъ.

-- Онъ быстро кончается, прошепталъ Германъ.

Вдругъ на лѣстницѣ послышались шаги; черезъ секунда въ ротондѣ появился графъ; лицо его пылало отъ поспѣшной ходьбы, а сверкающіе глаза, загорѣлись страшнымъ гнѣвомъ, когда онъ увидѣлъ передъ собой Германа.

-- Что здѣсь такое? повелительно спросилъ онъ.

-- Покойникъ, отвѣчалъ Германъ, медленно приподнимаясь и указывая на распростертую фигуру принца, которую онъ съ Глейхомъ до того заслоняли отъ графа.

Графъ вздрогнулъ, но тотчасъ же овладѣлъ собой и твердо шагами подошелъ къ дивану; Германъ и Глейхъ отошли въ сторону.

Онъ остановился передъ покойникомъ и пытливо поглядѣлъ въ блѣдное лицо. Когда, черезъ нѣсколько секундъ, онъ приподнялъ голову, -- лицо его было глубоко серьезно, а голосъ звучалъ почти мягко, когда онъ сказалъ, обращаясь къ Герману.

-- Будьте такъ добры, разскажите мнѣ, какъ все случилось? Но прежде всего позвольте поблагодарить васъ.

На площадкѣ передъ павильономъ послышался стукъ экипажа.

-- Это карета, въ которой я пріѣхалъ, сказалъ графъ; я взялъ самую короткую дорогу; скоро должна пріѣхать другая, которая привезетъ фонъ-Цейзеля, оберфорстмейстера и Нейгофа.

Дѣйствительно, вскорѣ подъѣхалъ другой экипажъ и въ павильонъ вошли три господина; оберфорстмейстеръ подбѣжалъ и съ плачемъ опустился на колѣни передъ покойникомъ.

-- Зачѣмъ я дожилъ до этого дня! рыдалъ старикъ.

По щекамъ фонъ-Цейзеля катились крупныя слезы, и даже лицо барона утратило свое легкомысленное выраженіе.

Въ домъ лѣсничаго, гдѣ помощникъ Прахатица еще не спалъ, было послано за открытымъ экипажемъ, тѣло покойнаго положили на солому, покрытую одѣяломъ; старый Глейхъ, внѣ себя отъ горя, не захотѣлъ разстаться съ своимъ мертвымъ господиномъ. Господа разсѣлись по экипажамъ, которые уже тронулись съ мѣста, какъ вдругъ яркій свѣтъ озарилъ ихъ и стоящія въ отдаленіи деревья. Никто не подумалъ о свѣчахъ, горѣвшихъ въ канделябрѣ между двумя окнами. Сильный порывъ сквозного вѣтра, который дулъ черезъ раскрытыя двери на лѣстницу и черезъ маленькую, также раскрытую заднюю дверь, произвелъ то, что огонь коснулся гардинъ, пламя быстро сообщилось гнилой матеріи; старыя шелковыя обои также легко загорѣлись и прежде чѣмъ успѣли остановить экипажи, выскочить изъ нихъ и взбѣжать по витой лѣстницѣ, вся внутренность павильона уже была объята пламенемъ, которое било изъ оконъ.

-- Оставьте господа, сказалъ графъ, тутъ нечего больше спасать.

И пробормоталъ сквозь зубы:

-- Пусть позоръ измѣны, задуманной здѣсь, точно также сотрется съ нашего имени.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ШЕСТАЯ.

Графъ, въ настоящую минуту уже принцъ, стоялъ у окна и задумчиво глядѣлъ во дворъ, по которому медленно катился экипажъ, долженствовавшій отвезти его на станцію.

Зубцы башенъ озарились первыми слабыми лучами утренней зари, красноватыя облава носились высоко на свѣтло-голубомъ небѣ; короткая лѣтняя ночь пришла къ концу.

Короткая лѣтняя ночь...-- всего нѣсколько часовъ; но какъ много совершилось перемѣнъ въ эти нѣсколько часовъ! Онъ сталъ принцемъ фонъ-Рода; у него родился наслѣдникъ, котораго онъ такъ горячо желалъ въ теченіи нѣсколькихъ лѣтъ, о которомъ тайно молилъ небо.

Когда онъ прибилъ въ замокъ, -- обогнавъ медленно ѣхавшій экипажъ, который везъ тѣло принца,-- чтобы сдѣлать необходимыя распоряженія, его встрѣтило извѣстіе, что часъ графини наступилъ. Онъ тотчасъ же поспѣшилъ въ комнату супруги и нашелъ ее въ мукахъ, генеральшу, которая вообще никогда не теряла самообладанія, весьма озабоченной, а тайнаго совѣтника, какъ казалось, совершенно растерявшимся. Роды начались раньше срока -- на нѣсколько недѣль раньше -- вслѣдствіе черезъ-чуръ сильной физической усталости, испытанной графиней въ протекшій день, и кромѣ того вслѣдствіе душевнаго потрясенія при извѣстіи о бѣгствѣ его свѣтлости -- къ тому же слабое сложеніе паціентки и нѣкоторые весьма серьезные симптомы...

-- Можете ли вы поручиться за исходъ? спросилъ графъ.

-- Къ чему этотъ вопросъ, графъ, сказалъ тайный совѣтникъ; безъ сомнѣнія, то-есть, если нѣкоторыя случайности, которыя, я не считаю именно теперь возможными... трудно заранѣе опредѣлить дѣйствіе природы; у нея столько средствъ и путей... правда, еслибы мы были въ Берлинѣ, я бы самъ попросилъ, чтобы одинъ изъ моихъ достойныхъ собратовъ...

-- Хорошо, перебилъ графъ, убѣдившійся вполнѣ, что тайный совѣтникъ не понималъ положенія больной: -- я вамъ достану собрата, съ которымъ прошу поладить.

Такое рѣшеніе не легко было для графа, но онъ не принадлежалъ къ числу людей, способныхъ поддаваться какого бы то ни было рода впечатлѣніямъ въ томъ случаѣ, гдѣ дѣло шло о достиженіи цѣли, да къ тому же такой цѣли, отъ которой зависѣло для него столь многое, быть можетъ -- кто знаетъ -- продленіе его стариннаго рода. Такимъ образомъ, онъ отправился къ Герману и привелъ его отъ трупа принца, котораго тѣхъ временемъ перенесли въ спальню, къ постели своей супруги.

Генеральша была сильно смущена, а тайный совѣтникъ вышелъ изъ себя, когда они узнали съ кѣмъ имъ приходится имѣть дѣло; но съ графомъ, въ извѣстные моменты, ничего нельзя подѣлать, какъ выражалась генеральша, и настоящій -- былъ однимъ изъ тѣхъ моментовъ, которыхъ она опасалась.

Графъ объявилъ генеральшѣ, что если она несогласна съ его распоряженіями, то хорошо сдѣлаетъ, если, во избѣжаніе недоразумѣній, удалится въ свою комнату, а тайному совѣтнику,-- что онъ считаетъ себя обязаннымъ, въ случаѣ, если господа доктора не поладятъ другъ съ другомъ, передать отвѣтственность доктору Горсту, заявившему готовность принять ее на себя.

При этомъ рѣшеніи графъ и остался, несмотря на то, что на измученномъ лицѣ Стефаніи появилась блаженная улыбка; когда онъ сообщилъ ей о своемъ рѣшеніи, она немедленно объявила, что теперь нисколько больше не боится и готова все вытерпѣть.

Два часа спустя, въ часъ утра, слабый крикъ возвѣстилъ горничнымъ, сидѣвшимъ въ прихожей, что родился наслѣдникъ фонъ-Рода. Изъ прихожей великая вѣсть быстро распространилась но корридорамъ и дошла до тѣхъ, которые, несмотря на поздній часъ, все еще совѣщались въ большихъ залахъ и на самомъ дворѣ замка о странныхъ событіяхъ настоящей ночи, и о тѣхъ, которыя еще должны наступить. Нѣкоторые встрѣтили радостную вѣсть торжественнымъ ура!-- и собирались привѣтствовать графа, пропѣвъ подъ его окнами патріотическій гимнъ, но другіе полагали, что въ такую минуту, когда тѣло покойнаго стараго принца лежало на столѣ, нельзя ничего другого пѣть, кромѣ: "Jesus meine Zuversicht"; а самое лучшее -- тихонько разойтись по домамъ.

Это образумило остальныхъ и, послѣ двадцати-четырехъчасового гвалта, въ замкѣ и во дворѣ замка воцарилась наконецъ тишина.

Такая тишина, что стукъ экипажа, медленно выѣхавшаго со второго двора, былъ явственно слышенъ.

Коляска остановилась у подъѣзда; камердинеръ Филиппъ выносилъ вещи своего господина; ихъ было немного, только то, что его господину могло понадобиться въ дорогѣ; остальной багажъ долженъ былъ отправиться позднѣе. Филиппъ разложилъ въ углу плащъ своего господина, но послѣдній все еще стоялъ на-верху у окна, не шевелясь, погруженный въ свои мысли.

Не веселы были эти мысли! были между ними такія тяжелыя, ~ что подъ вліяніемъ ихъ графъ, то-есть, въ настоящую минуту принцъ, закусывалъ губы и поникалъ головой.

Не пріятно было думать, что человѣкъ, искусству котораго онъ довѣрилъ будущее своего дома и который, очевидно, спасъ это драгоцѣнное сокровище отъ когтей смерти, незамѣтно, тайкомъ оставилъ замокъ, не дожидаясь благодарности, заслуженной имъ, награды, подобающей ему, и теперь уже опять скакалъ обратно въ городъ революціонеровъ, изъ котораго прилетѣлъ, чтобы предупредить, спасти того, кому всякое предостереженіе было уже безполезно, всякое спасеніе не нужно и немыслимо.

Не радостенъ былъ разговоръ и съ фонъ-Цейзелемъ: онъ просилъ его принять на себя всѣ заботы на время его отсутствія, но тотъ вѣжливо поблагодарилъ за такое лестное довѣpie и прибавилъ, что, къ сожалѣнію, онъ можетъ принять на себя такую отвѣтственность лишь до похоронъ принца,.такъ какъ затѣмъ ему необходимо ѣхать въ Дрезденъ, чтобы лично хлопотать о своемъ вторичномъ поступленіи въ армію.

Не пріятно было и то, что старикъ оберфорстмейстеръ фонъ-Кессельбушъ, поздравляя его съ рожденіемъ сына и наслѣдника, присовокупилъ просьбу освободить его отъ поста, который онъ занималъ такъ долго, слишкомъ долго, и позволить ему провести короткій остатокъ своихъ дней въ уединеніи, оплакивая своего отошедшаго въ вѣчность господина.

Неужели всѣ они, вмѣстѣ съ старымъ Глейхомъ, который теперь, полумертвый отъ горя и отчаянія, сидѣлъ возлѣ покойника, и съ эрихстальскимъ управляющимъ, уже просившемъ объ отставкѣ, и разными другими лицами, отъ которыхъ, пожалуй, можно было ожидать, что они придутъ и заявятъ о своемъ нежеланіи служить ему -- неужели они хотятъ сказать этимъ, что онъ недостоинъ быть здѣсь господиномъ на мѣстѣ покойнаго? Неужели они желаютъ дать ему понять, что не одобряютъ пути, которымъ онъ достигъ господства? Что старый принцъ не умеръ бы, будь у него наслѣдникъ, который терпѣливѣе умѣлъ бы ждать?

Лицо человѣка, стоявшаго у окна, становилось все мрачнѣе и мрачнѣе, но вдругъ онъ съ усиліемъ овладѣлъ собою.

-- Ба! сказалъ онъ: какой изъ того толкъ, что они перечисляютъ его заслуги и свои собственныя съ тѣмъ, чтобы доказать, что я ничего не стою въ сравненіи съ нимъ! Къ чему послужило; все ихъ муравьиное прилежаніе, ихъ пчелиное трудолюбіе: они съумѣли лишь создать искусственную постройку, но одного шага умнаго прохожаго достаточно, чтобы опрокинуть и раздавить ее?! Развѣ та толпа, которая такъ долго тѣснилась здѣсь, многимъ отличается отъ моей лошади, безъ которой, конечно, я безсиленъ, но которая съ той минуты только и получаетъ цѣну, какъ я сижу на сѣдлѣ и направляю ее въ ту или другую сторону, принуждая помогать мнѣ одержать побѣду? Кто изъ всѣхъ этихъ людей осмѣлился бы принять дерзкій вызовъ, сдѣланный намъ теперь Франціей? Кто изъ нихъ не склонилъ бы главы и не примирился бы съ позоромъ и утратой, вознося благодаренія Богу, что самъ хоть живъ?

Графъ скрестилъ руки на груди.

-- Да, это такъ, на зло ей, гордянкѣ, непокорной, которая носится съ своей любовью къ народу и, пожалуй, считаетъ себя геніемъ народа. Да, еслибы народъ на нее походилъ! Она право дѣлаетъ слишкомъ много чести народу. Я никогда не ненавидѣлъ народа, но ее я ненавижу безгранично, какъ прежде безгранично любилъ.

Впередъ! вскричала она, когда сегодня ночью я остановилъ ея лошадей,-- впередъ! Безумный чехъ ударилъ по лошадямъ, и она безъ жалости готова была раздавить меня.

Впередъ! хорошо же: впередъ и впередъ! Все впередъ! Это 5ыло лозунгомъ бѣднаго графа Штейнбурга, у котораго ничего іе было за душой, кромѣ Бога, коня и меча; это будетъ лозунгомъ Гейнриха фонъ-Рода; въ его шпорахъ прозвенитъ этотъ лозунгъ, когда онъ гордо проскачетъ мимо глупой толпы, и свернетъ на клинкѣ его сабли, когда онъ поведетъ свои эскадронмъ побѣдѣ, въ смерти. Все впередъ!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-СЕДЬМАЯ.

Солнце зашло надъ браннымъ полемъ Гравелота. Надъ высотами Сен-Привата, трофеемъ дня, за который прусская гвардія вмѣстѣ съ саксонцами выдержала страшную перепалку, раскинулась ночь и скрыла подъ мрачнымъ покровомъ страшныя кровавыя жертвы, цѣной которыхъ была куплена побѣда, и которая лежали еще неубранными на полѣ битвы.

Ночная роса, становившаяся, все холоднѣе и холоднѣе послѣ полуночи, и ужасающая боль въ раздробленной рукѣ, дававшая себя чувствовать сильнѣе, послѣ того, какъ унялась кровь, пробудила графа Гейнриха изъ его долгаго, долгаго забытья. Ему снилось передъ тѣмъ: старый Гансъ, бѣшеный олень, пригвоздлъ его своими рогами къ лебединому утесу, а на противоположномъ берегу стояла Гедвига и кричала: впередъ, впередъ! И насмѣшливо смѣялась надъ тѣмъ, что онъ не можетъ оторваться отъ утеса, что онъ тщетно ранитъ въ кровь свои руки объ острые камни. Но вдругъ Гедвига исчезла, а вода стала подниматься все выше и выше, до самыхъ его колѣнъ, до самаго сердца; все холоднѣе и холоднѣе, такъ что холодъ пронималъ его до костей; и вотъ вездѣ кругомъ, насколько могъ обнять взоръ, бурлила, шумѣла, пѣнилась вода; но когда онъ наклонилъ голову, собираясь выпить рѣку, превратившуюся внезапно въ болото, набѣжалъ исполинскій олень и всею своею тяжестью надавилъ ему грудь; ему стало трудно дышать, и онъ невольно закричалъ, взывая о помощи, несмотря на то, что это ему казалось постыднымъ: помогите! помогите!

Должно быть онъ громко прокричалъ эти слова, потому что близости отъ него чей-то голосъ проговорилъ:

-- Намъ не откуда ждать помощи, господинъ майоръ.

-- Кто здѣсь? спросилъ принцъ.

-- Іоганнъ Шварцъ.

Іоганнъ Шварцъ, прозванный долговязымъ Іоганномъ, былъ фланговымъ въ первомъ эскадронѣ; принцъ Гейнрихъ хорошо зналъ его, какъ и каждаго драгуна своего полка. Онъ припомнилъ, что когда, передъ закатомъ солнца, они въ послѣдній разъ аттаковали французскую пѣхоту, которая уже отступала, но съ озлобленіемъ и отчаяніемъ снова завязала борьбу, долговязый Іоганнъ скакалъ позади него. Воспоминаніе молніею освѣтило его душу, между тѣмъ какъ онъ хладнокровно начиналъ обсуждать свое состояніе и то положеніе, въ которомъ находился.

Прежде всего онъ попытался повернуться на спину, чтобы освободить лѣвое плечо и лѣвую руку, гдѣ чувствовалъ самую сильную боль. Но это ему не удалось, такъ какъ не представлялось ни малѣйшей возможности опереться на раздробленную руку, да и кромѣ того, его лѣвая нога, какъ онъ только теперь замѣтилъ, лежала подъ его лошадью. Онъ попытался еще разъ, но боль, причиненная ему этимъ движеніемъ, была такъ ужасна, что онъ почувствовалъ приближеніе новаго обморока и долженъ былъ отказаться отъ дальнѣйшихъ усилій.

Затѣмъ онъ пытался сообразить, гдѣ онъ находится; но прошло нѣсколько минутъ, прежде чѣмъ онъ могъ составить себѣ приблизительное понятіе о мѣстности, соображая разныя обстоятельства.

Ему казалось, что онъ лежитъ во рву, на днѣ небольшой ложбины.

Ему припомнилось также, что когда они врѣзались во французскую пѣхоту, то онъ пришпорилъ лошадь, чтобы перескочить черезъ ровъ. Въ эту минуту должно быть пуля сразила его вмѣстѣ съ лошадью.

Это подтвердилъ также и долговязый Іоганнъ и прибавилъ, что онъ въ ту минуту еще видѣлъ, какъ неслась саксонская кавалерія по горѣ, но что онъ не знаетъ, что было дальше, потому что тутъ ему самому пришелъ капутъ.

Принцъ Гейнрихъ не могъ видѣть Іоганна, лежавшаго позади его.

-- Я лежу здѣсь уже съ часъ, сказалъ Іоганнъ; мои обѣ ноги въ такомъ видѣ, точно ихъ въ ступѣ толкли, а какую боль я терплю, такъ это одному Богу извѣстно.

Ему показалось, что онъ слышитъ тихій, раздирающій сердце стонъ; онъ раздавался совсѣмъ по близости.

-- Это Августъ Крейзеръ, сказалъ опять Іоганнъ; изъ второй шеренги. Онъ теперь послѣдній, кромѣ насъ, господинъ майоръ: всѣ остальные, французы и наши, смолкли одинъ за другимъ; онъ также не долго протянетъ. Онъ ужъ цѣлый часъ молитъ о водѣ; я не могу до него доползти, онъ лежитъ слишкомъ далеко, а перебросить фляжку не рѣшаюсь; боюсь промахнуться.

Долговязый Іоганнъ опять умолкъ; пересохшіе отъ жажды уста принца медленно произнесли вопросъ, который съ трудомъ выговорился:

-- Есть у васъ еще глотокъ, Шварцъ?

-- Конечно, господинъ майоръ, отвѣчалъ долговязый Іоганнъ; если вы можете чуточку подвинуться.

-- Я прикованъ къ мѣсту, на которомъ лежу, проговорилъ принцъ, усмѣхаясь, несмотря на жестокую боль.

-- Ну такъ я попытаюсь, отвѣчалъ Іоганнъ.

Обоихъ раздѣляли какихъ-нибудь шесть шаговъ, но каждый вершокъ, на который подвигался долговязый Іоганнъ, цѣпляясь пальцами за траву, стоилъ должно быть адскихъ мученій, погону что желѣзный человѣкъ стоналъ и охалъ какъ дитя, сквозь втиснутые зубы. И вотъ вдругъ припомнилось принцу, что всего недѣлю тому назадъ, какъ онъ приговорилъ долговязаго Іоганна съ тремъ днямъ ареста за плохо вычищенную лошадь, и такъ какъ не было помѣщенія для ареста, то Іоганну приходилось отбывать свое наказаніе тѣмъ, что его три дня сряду привязывали къ дереву, во время стоянокъ.

-- Не трудитесь, Шварцъ, сказалъ онъ.

-- Я ужъ тутъ, отвѣтилъ Іоганнъ.

Онъ подползъ такъ близко, что могъ, вытянувъ руку, подать фляжку принцу -- большую кожаную, французскую походную фляжку, добытую Іоганномъ дня два тому назадъ на рекогносцировкѣ.

-- Но вѣдь это вода съ уксусомъ, господинъ майоръ, замѣтилъ Іоганнъ.

Принцъ съ жадностью прильнулъ къ фляжкѣ. Вдругъ онъ отнялъ ее отъ губъ; нельзя же было лишать бѣднаго человѣка то послѣдней надежды на спасеніе.

-- Пейте до дна, господинъ майоръ, сказалъ Іоганнъ, мнѣ больше не нужно.

И послѣ минутнаго молчанія прибавилъ:

-- Если же майоръ такъ гордъ, что не хочетъ даромъ принять услуги отъ бѣднаго рядового, то пусть онъ заплатить мнѣ за нее. Вашъ револьверъ конечно еще заряженъ, выстрѣлите въ меня -- вотъ сюда, въ ухо.

-- Вы еще можете выздоровѣть, Шварцъ, замѣтилъ принцъ.

-- Нѣтъ, я не выздоровлю, господинъ майоръ; да еслибы и выздоровѣлъ, то что толку: впереди голодъ и горе. Тамъ у насъ въ Эйхсфельдѣ, довольно нищихъ и безъ меня!

Іоганнъ говорилъ необыкновенно яснымъ, звонкимъ голосомъ, но его крѣпкая натура не могла долѣе противустоять лихорадкѣ отъ ранъ. Онъ вдругъ началъ бредить Катериной, которой нечего топиться оттого, что родила мальчика отъ человѣка, который все же честный малый, хотя майоръ и привязывалъ его въ теченіи трехъ дней въ дереву.

Слова бѣдняка, сказанныя въ бреду, пронзили сердце принца, какъ мечемъ.

-- Зачѣмъ я приговорилъ его къ аресту, прошепталъ онъ.

Но его собственное состояніе было таково, что если не подоспѣетъ въ скоромъ времени помощь, то его ожидаетъ неминуемая смерть. Онъ сдѣлалъ отчаянное усиліе, чтобы освободить свою ногу; въ эту самую минуту животное, лежавшее до того неподвижно, вытянуло длинную шею и, испустивъ жалобный стонъ, заметалось въ агоніи. Принцъ громко вскрикнулъ отъ безумной боли и лишился чувствъ.

Очнувшись, онъ не зналъ, какъ долго пролежалъ безъ чувствъ. Но времени должно быть прошло не мало. Большая Медвѣдица, сверкавшая передъ тѣмъ прямо надъ его головой, низко опустилась на горизонтѣ, вѣтеръ, дувшій черезъ котловину, свѣжѣлъ; дрожь пробирала его до костей, зубы стучали.

Совсѣмъ тѣмъ положеніе его улучшилось; боль нѣсколько унялась, а главное, онъ освободился отъ своей страшной тяжести: лошадь, въ предсмертной агоніи, скатилась съ его ноги. Съ невѣроятными усиліями удалось ему сначала повернуться на спину, затѣмъ на правый бокъ и увидѣть вокругъ себя то самое зрѣлище, какого онъ ожидалъ: груду мертвыхъ тѣлъ, лежавшихъ какъ попало въ перемежку съ лошадиными трупами -- ужасное сосѣдство -- не вдалекѣ отъ него искаженное лицо Іоганна Шварца, который больше не нуждался въ пулѣ.

Непоколебимое сердце мужественнаго человѣка мучительно билось въ груди. Пока еще былъ живъ Іоганнъ Шварцъ, пока онъ еще слышалъ человѣческій голосъ, мысль о смерти не представлялась ему такъ явственно; теперь же, когда онъ остался одинъ обреченнымъ на стражу у мертвыхъ тѣлъ, онъ сказалъ себѣ, что ему предстоитъ умереть, но не такъ, какъ онъ всегда мечталъ, не сраженнымъ пулею на полномъ скаку своего коня во главѣ своихъ солдатъ, не на глазахъ своихъ товарищей, не на глазахъ главнокомандующаго, можетъ быть самого короля, но здѣсь, въ этомъ забытомъ уголку браннаго поля, въ глубокой ночной тиши, въ одиночествѣ, всѣми покинутымъ и быть найденнымъ два дня спустя, а быть можетъ и вовсе не быть найденнымъ, но зарытымъ въ землю французскими крестьянами, и отмѣченнымъ въ числѣ "пропавшихъ безъ вѣсти": майоръ принцъ Гейнрихъ Рода Штейнбургъ "пропавшій безъ вѣсти" -- точно мародеръ, укокошенный деревенскими бабами.

И измученному лихорадкой, истерзанному болью человѣку пришла въ голову мысль, которую онъ не считалъ дотолѣ возможной, мысль: дѣйствительно ли правое дѣло война и не слишкомъ ли дорого куплена побѣда? Да и точно ли это была побѣда? Битва длилась въ теченіи нѣсколькихъ часовъ, а къ вечеру, когда саксонскій армейскій корпусъ вступилъ въ дѣло, разгорѣлась съ новой силой. Неужели Базену удалось пробиться, несмотря на ужасающій уронъ? Неужели это возможно? Неужели дѣло проиграно?

Принцъ Гейнрихъ внезапно приподнялся и сѣлъ; убійственная для солдата мысль придала ему силы, которой ему до сихъ поръ не хватало.

Онъ оглядѣлся вокругъ себя.

Тамъ, вдали, на хребтѣ холма сверкалъ яркій свѣтъ; то былъ, по всей вѣроятности, Сен-Приватъ, который уже къ вечеру загорѣлся во многихъ мѣстахъ, и кругомъ на другихъ краяхъ котловины также виднѣлся свѣтъ: то были безъ сомнѣнія бивуачные огни.... Французскіе или прусскіе?-- вотъ вопросъ.

Но вотъ, довольно далеко, однако достаточно явственно для внимательнаго уха, послышался прусскій сигналъ! а теперь, нѣсколько ближе, военный оркестръ заигралъ "Wacht am Rhein".

Принцъ часто про себя подтрунивалъ и ругался, когда марширующія колонны или расположившіяся лагеремъ группы на стоянкѣ, у сторожевыхъ огней, затягивали эту самую мелодію грубыми, негармоничными голосами, но теперь онъ прослезился, теперь она звучала какъ привѣтствіе одинокому раненому и какъ надежда: поле, на которомъ раздавалась эта пѣснь, не могло принадлежать непріятелю!

-- А мнѣ приходится лежать здѣсь и ждать смерти! вздыхалъ принцъ.

Онъ еще разъ попытался приподняться и проползти нѣсколько шаговъ. Все напрасно; нога, на которой лежала лошадь, была смята или сломана; онъ не могъ сдвинуть ее съ мѣста; кромѣ того силы его совсѣмъ истощились: онъ со стономъ упалъ обратно на землю, показавшуюся ему теперь совсѣмъ ледяною. Онъ думалъ, что то была утренняя роса; онъ не зналъ, что то была его собственная кровь.

Но сознаніе уже почти совсѣмъ покинуло его. Все страннѣе и страннѣе разыгрывалась фантазія въ утомленномъ мозгу. Онъ сидитъ за богато накрытымъ столомъ въ замкѣ Рода и даетъ знакъ слугѣ наполнить его бокалъ шампанскимъ; затѣмъ снова ему мерещится долговязый Іоганнъ изъ Эйхсфельда, у котораго ничего нѣтъ за душой, кромѣ нѣсколькихъ капель уксуса въ походной фляжкѣ, и тѣ онъ желаетъ продать за выстрѣлъ ему въ ухо изъ револьвера. Онъ не можетъ больше отдѣлить принца Гейнриха фонъ-Рода отъ долговязаго Іоганна: оба человѣка сливаются въ одно лицо. Въ моментъ, когда его сознаніе проясняется, онъ громко произноситъ:

-- Да это въ самомъ дѣлѣ одно и то же!

Внезапно ухо его различаетъ человѣческіе голоса. Въ одно мгновеніе онъ выпрямляется. Не очень далеко отъ него сверкнулъ яркій свѣтъ, исчезъ и черезъ нѣсколько секундъ снова появился. Что это? Блудящій ли огонекъ на болотистомъ грунтѣ котловины? или же то фонарь носильщиковъ раненыхъ?

Принцъ хочетъ крикнуть, но дыханіе спирается у него въ горлѣ, языкъ прилипаетъ въ гортани, пересохшія уста съ трудомъ издаютъ слабый, хриплый стонъ. Что, если они его не найдутъ, что, если они пройдутъ мимо? Онъ не выдержитъ болѣе ни одного часа!

Въ его револьверѣ есть еще два заряда. Онъ приберегать ихъ на самый худой конецъ. Онъ хочетъ выстрѣлить, подать сигналъ; съ невыразимыми усиліями хватается онъ за револьверъ, но его окоченѣлые, безсильные пальцы тщетно силятся спустить курокъ, ему это не удается, а свѣтъ удаляется все дальше и дальше.

Но вотъ онъ снова ближе, ближе; въ омертвѣвшія жилы несчастнаго какъ-будто вливается новая жизнь; онъ шепчетъ благодарственную молитву, воспаленные глаза его увлажаются, сквозь навернувшіяся слезы свѣтъ преломляется лучами.

Ботъ онъ уже такъ близко, что принцъ можетъ различать фигуры, одну, двѣ, три. Они не особенно торопятся; они останавливаются болѣе, чѣмъ слѣдуетъ -- такъ по крайней мѣрѣ кажется принцу -- возлѣ мертвыхъ тѣлъ, которымъ тотъ, что держитъ фонарь, свѣтитъ въ лицо, между тѣмъ какъ два остальныхъ....

Великій Боже! Что это такое? Принцъ явственно увидѣлъ, какъ одинъ изъ нихъ, съ ноженъ въ зубахъ, придавливаетъ колѣномъ грудь мертвеца, а другой приподнимаетъ руку и опускаетъ назадъ съ восклицаніемъ: "sacré"! Третій приподнимаетъ фонарь, чтобы посвѣтить своимъ сообщникамъ и лучше оглядѣть окрестность. Свѣтъ ярко озаряетъ его свирѣпое, звѣрское лицо, на которомъ сверкаютъ глаза гіены, и вотъ вдругъ глаза гіены останавливаются на сидящемъ.

Онъ нетерпѣливо махаетъ фонаремъ.

-- Кончайте скорѣй, говоритъ онъ, вонъ тамъ офицеръ.

Какъ будто волшебствомъ возвращается къ храбрецу его присутствіе духа, его отчаянное мужество, его вѣрный глазъ, то твердая рука. Онъ прицѣливается не въ человѣка съ фонаремъ, но въ перваго изъ грабителей, чтобы второго не скрыла тѣ него темнота. Короткій, рѣзкій трескъ! разъ, два! и носильщикъ фонаря, видя какъ падаютъ его сообщники направо налѣво, съ ужасомъ роняетъ фонарь, какъ разъ возлѣ принца убѣгаетъ со всѣхъ ногъ. Фонарь продолжаетъ горѣть и служитъ вѣрнымъ путеводителемъ группѣ людей, которые, бывъ привлечены двумя выстрѣлами, спускаются теперь съ холма. Но послѣдній яркій проблескъ прежней силы и энергіи, только-что проснувшійся въ страстной душѣ принца, потухаетъ. Ему кажется, что онъ видитъ надъ собой лицо фонъ-Цейзеля, что онъ слышитъ голосъ доктора Горста, но не можетъ отличить дѣйствительность ли то, или лихорадочный бредъ. Ужасающая боль возвращаетъ ему сознаніе на одну минуту и онъ точно видитъ лицо доктора и слышитъ голосъ фонъ-Цейзеля, но затѣмъ все она стушевывается во мракѣ, и принцемъ овладѣваетъ глубокій, непробудный обморокъ.

Между тѣмъ, нѣсколько дюжихъ ганноверцевъ несутъ принца по полю битвы; ему была сдѣлана предварительная перевязка, а томъ его положили на мягкія носилки и прикрыли плащемъ; фонъ-Цейзель и Германъ идутъ рядомъ; фонъ-Цейзель въ мундирѣ саксонскаго драгунскаго офицера, Германъ въ мундирѣ прусскаго военнаго врача. Фонъ-Цейзель въ полголоса передаетъ теперь болѣе подробно то, что сообщилъ передъ тѣмъ другу въ общихъ чертахъ.

-- Я ясно видѣлъ принца, когда мы спускались съ горы, говорилъ онъ. Онъ скакалъ, какъ только онъ одинъ умѣетъ скакать, во главѣ своихъ солдатъ: великолѣпная аттака! но въ тотъ самый моментъ насъ встрѣтилъ новый совершенно свѣжій отрядъ такимъ страшнымъ огнемъ, что намъ пришлось свернуть вправо и смѣшаться по ту сторону холма съ пруссаками, которые только-что пробились сквозь другой отрядъ. Путаница произошла порядочная, мой другъ, когда смѣшались прусскіе и саксонскіе драгуны, но вѣдь не даромъ ихъ одушевлялъ одинъ и тотъ же духъ. Въ одно мгновеніе ока, мы выстроились во фронтъ и поскакали снова въ котловину, а затѣмъ дальше, потому что тѣмъ временемъ французы перебрались на другую сторону, гдѣ одинъ изъ холмовъ служилъ имъ отличнѣйшимъ прикрытіемъ, которымъ они мастерски воспользовались, и встрѣтили насъ такимъ жаркимъ огнемъ, что я не скоро его позабуду. Но мы разгорячились, а солдаты наши не захотѣли ударить лицомъ въ грязь передъ пруссаками, тѣ же въ свою очередь передъ нами, и побѣда осталась за нами. Все, что не молило о пардонѣ, было безпощадно смято, и я боюсь, что тутъ досталось вмѣстѣ и тѣмъ, которые охотно попросили бы пардона. Но при этомъ мы далеко отскакали отсюда, а тутъ протрубили раза два сборъ, и намъ пришлось стянуть солдатъ и вернуться назадъ.

Къ этому времени совсѣмъ почти стемнѣло.

Тогда только припомнилось мнѣ, что я больше не видѣлъ принца, когда мы двинулись во вторую аттаку. Правда, что мы соединились только съ одной частью пруссаковъ -- эскадрона два взяли влѣво, чтобы напасть на французовъ съ фланга. Принцъ могъ находиться при этихъ эскадронахъ; но когда мы скакали по ложбинѣ, я видѣлъ на полѣ много свѣтло-синихъ мундировъ въ перемежку съ красными штанами, ну и... принцы фонъ-Рода были нашими сюзеренами въ теченіи трехъ сотъ лѣтъ, и мой старый отецъ до сихъ поръ еще владѣетъ помѣстьемъ въ Саксоніи, нѣкогда принадлежавшимъ принцамъ фонъ-Рода. Я выпросилъ часовой отпускъ и поскакалъ сюда; а тутъ подоспѣли и вы. Я благодарю Бога, что нашелъ какъ разъ того человѣки, встрѣча съ которымъ была для меня желаннѣе всего въ настоящемъ случаѣ. Какъ вы думаете, Горстъ, переживетъ онъ?

-- Полагаю; хотя, конечно, неизвѣстно, останется ли цѣла его рука. Надо точнѣе изслѣдовать.

Къ счастью перевязочный пунктъ, къ которому они направлялись, лежалъ не очень далеко.

Принца, переходившаго изъ одного обморока въ другой, вслѣдствіе страшной потери крови, Германъ перевязалъ теперь какъ слѣдуетъ; ему помогалъ молодой собратъ.

Результатъ былъ въ цѣломъ благопріятенъ, въ особенности если разсчитывать на крѣпкую натуру раненаго; во невозможно было вполнѣ ручаться за исходъ.

Фонъ-Цейзель успѣлъ только выслушать сообщенное; ему необходимо было ѣхать обратно. Съ своей стороны, у Германа было вдоволь дѣла. Онъ сказалъ другу, что завтра надѣется съ точностью увѣдомить, куда перенесутъ принца.

Его полкъ долженъ былъ выступить далѣе; самъ онъ былъ назначенъ сопровождать транспортъ съ легко-ранеными; по всей вѣроятности ему придется сопровождать его до Кобленца, а можетъ быть и далѣе.

Фонъ-Цейзель протянулъ руку еще разъ съ сѣдла своему другу.

-- Я еще не успѣлъ спросить васъ, какъ поживаетъ ваша невѣста, сказалъ Германъ.

-- Превосходно, отвѣчалъ фонъ-Цейзель; я хочу сказать, она плачетъ по цѣлымъ днямъ: я всегда ношу письмо отъ нея здѣсь -- онъ приложилъ руку къ сердцу -- оно служило мнѣ талисманомъ все это время и... я, впрочемъ, думаю вмѣстѣ съ Георгомъ изъ "Гётца фонъ-Берлихенгенъ", что добрый ливень и хорошій всадникъ всюду проберутся. Сегодня это оправдалось, и я благодарю Бога... ради милой...

Онъ хотѣлъ пришпорить лошадь, но остановился:

-- Кстати, докторъ, у васъ нѣтъ извѣстій о ней?

-- Никакихъ.

-- Итакъ, до свиданья!

-- До свиданья!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ОСЬМАЯ.

Восемь дней протекло послѣ сраженія. Въ одной изъ большихъ залъ іезуитской коллегіи, въ ***, обращенной въ походный госпиталь, догорали ночники, а въ окна уже врывался утренній свѣтъ. Несмотря на то, что верхняя часть высокихъ оконъ была раскрыта настежъ, въ обширномъ покоѣ царствовала душная, давящая атмосфера и тотъ особенный запахъ, который сразу даетъ чувствовать присутствіе тяжело-раненыхъ.

Здѣсь лежалъ уже восемь дней майоръ принцъ Гейнрихъ Рода-Штейнбургъ. Принцы и князья навѣщали его, желая показать свое участіе; король прислалъ ему съ однимъ изъ своихъ флигель-адъютантовъ орденъ желѣзнаго креста, поручая выразить ему въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ свое особенное расположеніе и милость, и сожалѣніе, что недосугъ не позволяетъ ему лично освѣдомиться о состояніи здоровья его свѣтлости. Принца окружали всевозможнымъ вниманіемъ, состояніе его ранъ было лучше, чѣмъ ожидали: пуля въ плечѣ была найдена, и врачъ ручался за цѣлость руки... совсѣмъ тѣмъ мрачное, грустное настроеніе больного не проходило, и даже повидимому усиливаюсь, ю мѣрѣ того, какъ выздоровленіе шло быстрыми шагами.

Онъ самымъ рѣшительнымъ и вмѣстѣ раздражительнымъ тономъ отклонялъ предложенія перевести его въ болѣе покойную комнату изъ этого помѣщенія, которое онъ дѣлилъ съ десятый двумя товарищей-страдальцевъ, на половину изъ простыхъ солдатъ и унтеръ-офицеровъ.

-- Я дѣлилъ участь своихъ солдатъ въ сраженіяхъ подъ непріятелемъ, и теперь хочу раздѣлять ее, говорилъ онъ.

За обѣдомъ у главнокомандующаго толковали объ этой фантазіи и приписывали ее капризу, но одинъ генералъ, прославившися своимъ разглагольствіемъ, замѣтилъ:

-- Сегодня я узналъ, мнѣ кажется, навѣрное, почему онъ не хочетъ разстаться съ этой палатою.

-- Ну?

-- Потому что тамъ сидѣлкой прелестнѣйшая дѣвушка

-- Кто такая?

Генералъ пожалъ плечами.

-- Развѣ красота нуждается въ имени, ваше королевой высочество? Впрочемъ а слышалъ мимоходомъ, какъ больна которые ее кажется боготворятъ, называли ее Гедвигой.

Въ документахъ центральнаго комитета быть можетъ прописано было ея имя и фамилія, но здѣсь никто не называлъ ее иначе. Да никому и въ голову не приходило въ эти дни заниматься вещами, неотносящимися къ дѣлу; всѣ хлопотали лишь о томъ, чтобы каждый былъ на своемъ посту, а Гедвига занимала свой -- безукоризненно. Врачи знали это и относились къ ней съ уваженіемъ, доходившимъ почти до благоговѣнія; лазаретные служители видѣли это и повиновались ей безпрекословно; но всего лучше знали это сами больные. Они знали, что при малѣйшемъ ихъ зовѣ, днемъ и ночью -- все равно, -- Гедвига будетъ возлѣ нихъ; да по большей части не надо было и звать, прекрасная дѣвушка какъ будто читала своими темными, серьезными глазами въ душѣ больныхъ; когда она обходила ихъ, бѣлыя руки, по которымъ нельзя было судить, что она привыкла къ труду, разглаживали тамъ складку, здѣсь поправляли одѣяло; какъ будто все говорило ей языкомъ, понятнымъ для ея сердца.

Поэтому на самомъ измученномъ лицѣ появлялась радости улыбка, какъ скоро она входила въ комнату; не одна холодѣющая рука ощущала послѣднее пожатіе ея руки; не одни блѣднѣющія уста шептали ей свою послѣднюю просьбу, свою послѣднюю исповѣдь.

И только одинъ никогда не улыбался, когда она подходила къ его ложу; только одинъ никогда не слѣдилъ веселыми глазами за ея граціозными движеніями, когда она неслышными шагами проходила по залѣ; только одинъ никогда ни о чемъ не просилъ ее; только одинъ никогда не произносилъ ея имени.

Не потому, чтобы она менѣе заботилась о немъ, чѣмъ о другихъ; она подносила ему прохладительное питье, прежде чѣмъ его пересохшія губы успѣвали промолвить слово; она ни минутой позже, чѣмъ слѣдовало, не мѣняла ледяныхъ компрессовъ. Она не платила ему молчаніемъ за молчаніе; напротивъ того, у нея всегда имѣлось въ запасѣ дружеское слово, вмѣстѣ съ услугой, какую она оказывала, и только одинъ вопросъ, съ которымъ она часто обращалась къ бѣднымъ солдатамъ: есть ли у нихъ на родинѣ близкіе люди, которымъ имъ хотѣлось бы подать о себѣ вѣсточку? не написать ли ей за нихъ письмо?-- только этого и тому подобныхъ вопросовъ она ему не задавала.

Но въ нихъ не было и надобности, и она не нарушала этимъ отступленіемъ своихъ обязанностей сидѣлки.

Вѣдь одного дня не проходило, чтобы главнокомандующій не присылалъ освѣдомиться о томъ, какъ провелъ ночь его свѣтлость? какъ теперь здоровье его свѣтлости? Вѣдь несмотря на заботы, тяготѣвшія на немъ въ эти дни, онъ все же находилъ время раза два или три лично навѣстить друга и посидѣть съ четверть часа у его постели; вѣдь ежедневно являлись товарищи, предлагая свои услуги; вѣдь въ случаѣ нужды самъ телеграфъ былъ въ услугамъ его свѣтлости и въ первый же день далъ знать о томъ, что онъ раненъ и обо всемъ, что необходимо или желательно было узнать его близкимъ, въ военное министерство въ Берлинѣ, а оттуда въ замокъ Рода.

Нѣтъ, объ его свѣтлости принцѣ Гейнрихѣ Рода-Штейнбургъ заботились со всѣхъ сторонъ, и онъ могъ обойтись безъ особенной помощи, безъ участія и утѣшенія своей сидѣлки, а между тѣмъ изъ всѣхъ несчастныхъ, вздохи которыхъ день и ночь раздавались въ больничномъ покоѣ, быть можетъ ни одинъ не чувствовалъ себя такимъ безпомощнымъ, такимъ безутѣшнымъ, какъ этотъ человѣкъ, гордыя уста котораго никогда не произносили ни одной жалобы; быть можетъ, ложе ни одного изъ этихъ бѣдняковъ не казалось ему такимъ жесткимъ, быть можетъ ни одинъ изъ нихъ не желалъ такъ искренно смерти, которая освободила бы его отъ жизни, утратившей въ его глазахъ всю свою цѣну и привлекательность.

Что останется отъ Гейнриха фонъ-Рода, когда онъ встанетъ съ своего одра, кромѣ его тѣни?

Онъ всегда принималъ въ соображеніе только смерть, но никогда не имѣлъ въ виду, что она можетъ миновать его и только положить на него свою печать: что Гейнрихъ фонъ-Рода можетъ сдѣлаться калѣкой.

Онъ горько упрекалъ себя за свою глупость, за то, что упустилъ изъ виду такое возможное обстоятельство -- но, какъ бы то ни было, а онъ никогда о немъ не думалъ, и вотъ теперь немыслимое превращается въ ужасную, осязаемую дѣйствительность. Никогда больше не владѣть Гейнриху фонъ-Рода такой сильной лѣвой рукой, чтобы остановить самую ретивую лошадь, среди бѣшеной скачки; никогда больше не гнать ему передъ собой врага съ палашемъ въ рукѣ, во главѣ своихъ эскадроновъ. Все впередъ? Приходится проститься съ этимъ лозунгомъ -- теперь и навсегда!

Теперь! онъ стискивалъ зубы отъ жестокой боли, когда думалъ объ этомъ. Вѣдь онъ такъ страстно желалъ этой войны, призывалъ ее; война съ Франціей составляла суть его жизни, его истинную задачу, въ сравненіи съ которой всѣ остальныя являлись лишь приготовительными мѣрами.

И вотъ теперь ему приходится предоставить выполненіе этой задачи другимъ, теперь онъ осужденъ слушать съ одра болѣзни какъ бьетъ барабанъ, какъ трубятъ рожки, какъ грохочутъ пушки, слышать глухой топотъ колоннъ, выступающихъ противъ непріятеля; теперь осужденъ онъ мысленно сопутствовать имъ въ ихъ побѣдоносномъ шествіи; онъ не можетъ принять участіе въ великой битвѣ, которая готовится, и о которой его друзья изъ генеральнаго штаба съ одушевленіемъ разсказываютъ ему, ему не придется ступить пятой побѣдителя на лежащую во прахѣ вражескую столицу!

И что же остается ему, когда у него все это отнято, когда онъ вытѣсненъ съ поля, гдѣ онъ чувствовалъ себя дома, гдѣ выказывалась его сила, гдѣ онъ доселѣ смѣло могъ поспорить со всякимъ?

Что же остается?

Сельское хозяйство въ обширныхъ размѣрахъ.... но что понимаетъ принцъ въ сельскомъ хозяйствѣ въ обширныхъ или малыхъ размѣрахъ? Управленіе княжескимъ имѣніемъ... развѣ это также легко, какъ дѣлать долги? Досугъ спокойнаго существованія... но онъ долженъ превратиться въ пытку непроходимой скуки для всякаго, кому незнакома иная наука, кромѣ войны, иное искусство, кромѣ искусства вести осаду. Развѣ онъ не предоставилъ всѣхъ прочихъ плебейскихъ знаній демократической науки людямъ, чье низкое рожденіе осуждало ихъ на такія низкія занятія: бюргерамъ или же обѣднѣвшимъ дворянамъ: Ифлеру, Горсту, Цейзелю! Неужели же ему придется конкуррировать съ Ифлеромъ, Горстомъ, Цейзелемъ?

Но развѣ они уже не конкуррировали съ нимъ? Развѣ они и имъ подобные не выступили уже на ту арену, которую онъ и его сословіе разъ и навсегда признали своимъ неотъемлемымъ царствомъ? Конечно, онъ всегда зналъ, что безъ нихъ нельзя обойтись; это была печальная необходимость, но онъ и они... разница между ними была такая же, какъ между всадникомъ и конемъ, между рукой и мечомъ. Такъ по крайней мѣрѣ ему всегда казалось: и во время войны съ Даніей, и даже въ 1866-мъ году во время похода въ Богемію; эти умники господа либералы были тяжелымъ камнемъ, который всегда стремится упасть на родную землю; вотъ и понадобилось воинственное дворянство, чтобы побѣдить эту косность и швырнуть камень въ голову врага.

Неужели теперь все измѣнилось?

Это ему не казалось такъ, пока онъ сидѣлъ, цвѣтущій силой и здоровьемъ, на конѣ и поглядывалъ съ коня на суетливое движеніе, происходившее вокругъ него. Женщины и дѣти выли при выступленіи войска въ походъ, какъ это они всегда дѣлаютъ; бюргеры кричали -- ура! а дочери ихъ махали платками, какъ это водится; на каждыхъ станціяхъ ревностно старались угостить проходящія войска -- гораздо ревностнѣе и усерднѣе, тѣмъ требовала дисциплина, которая только страдала отъ этого; что касается самаго войска, то линейное шло также охотно, какъ и всегда, ландверъ проявлялъ по временамъ обычное глупое недовольство; а если солдаты на этотъ разъ охотнѣе, повидимому, переносили трудности похода, если они болѣе стойко выдерживали огонь и съ большей храбростью шли въ аттаку, то это проиходило оттого, что французы были имъ ненавистнѣе датчанъ и австрійцевъ.

Теперь все представлялось ему въ новомъ, чуждомъ свѣтѣ... быть можетъ только потому, что онъ потерялъ такъ много крови и лежалъ здѣсь такимъ безпомощнымъ и больнымъ; но когда онъ размышлялъ о впечатлѣніяхъ и событіяхъ послѣднихъ четырехъ недѣль, ему казалось, что прежде онъ видѣлъ лишь одну волнующуюся поверхность моря и не замѣчалъ могучаго вала, который гонитъ мелкія волны; что его захватилъ этотъ могучій валъ вмѣстѣ со всѣми остальными; что эта война высвободила въ оковъ силу, о которой онъ никогда не помышлялъ, на которую никогда не разсчитывалъ, могучее дѣйствіе которой онъ не въ силахъ былъ опредѣлить, и которая казалась ему пагубной и ужасной.

Что ждетъ Пруссію, если она немыслима безъ тѣснаго со, юза съ Саксоніей и Баваріей, Виртембергомъ и Баденомъ?

Неужели ей придется отказаться отъ того, что ею доато и промѣнять на то, отъ чего до сихъ поръ -- по мнѣнію его друзей -- небо хранило Пруссію?

И неужели Пруссія была бы побѣждена въ настоящей борьбѣ безъ помощи остальныхъ, подобно тому, какъ его самого давно бы уже не было въ живыхъ, еслибы его не избавилъ отъ страшной смерти, не спасъ отъ рукъ убійцъ саксонецъ, а ганноверецъ не перевязалъ его ранъ, прежде чѣмъ онъ весь изошелъ кровью?

Все это, безъ сомнѣнія, было счастливой случайностью, точно также какъ и то, что у Іоганна Шварца оставалось въ фляжкѣ еще нѣсколько глотковъ, предохранившихъ его отъ окончательнаго изнеможенія...

Случайность?

А развѣ случайно Іоганнъ Шварцъ нашелъ столько силы, чтобы проползти до него и затѣмъ умереть? Развѣ случайность заставила саксонца, утомленнаго страшными дневными трудами, снова сѣсть на измученнаго коня и поскакать на бранное поле, и ѣздить по немъ взадъ и впередъ, розыскивая его среди тысячи убитыхъ и раненыхъ, съ чутьемъ охотника и солдата, пока, наконецъ, ему не удалось найти того, кто въ сущности такъ мало заслуживалъ его любви и благодарности?

Нѣтъ, въ этой случайности играли слишкомъ большую роль благородство и высокія душевныя качества, почти столько же, какъ и въ дѣйствіяхъ ганноверца, фамилія котораго не владѣла въ теченіи двухсотъ лѣтъ помѣстьями дома фонъ-Рода, и котораго ужъ конечно не привязывали къ Гейнриху фонъ-Рода личная любовь и благодарность.

Нѣтъ, то была не случайность!

Въ противномъ случаѣ, развѣ онъ поспѣшилъ бы на третій же день, какъ скоро почувствовалъ нѣкоторыя силы, продиктовать своему адъютанту письмо къ сельскому старостѣ въ Эйхсфельдѣ: что Іоганнъ Шварцъ палъ при Сен-Приватѣ, какъ храбрый и вѣрный, до послѣдняго издыханія, своему королю солдатъ, и что онъ, майоръ, командиръ Іоганна, чувствуя себя глубоко обязаннымъ покойному Іоганну, считаетъ своимъ долгомъ уплатить долгъ благодарности и принимаетъ на свое попеченіе жену и все семейство Іоганна?

И развѣ кровь бросалась бы ему въ голову всякій разъ, какъ онъ думалъ о Цейзелѣ и Горстѣ, и о томъ, что онъ лишенъ всякой возможности отблагодарить ихъ, послѣ того какъ оба уже отказались отъ довольно значительныхъ суммъ, завѣщанныхъ имъ покойнымъ принцемъ? Развѣ бы онъ желалъ всякій разъ, какъ эти мысли приходили ему въ голову, чтобы сомнительнымъ счастіемъ своего спасенія онъ былъ обязанъ, по крайней мѣрѣ, не этимъ двумъ людямъ?

И совсѣмъ тѣмъ: увѣренность въ томъ, что онъ останется на весь остатокъ своей жалкой жизни калѣкой, опасенія за славу и могущество Пруссіи, страхъ торжества ненавистнаго демократическаго духа, стыдъ быть обязаннымъ жалкою жизнью самоотверженію простого солдата, рыцарской вѣрности саксонскаго вассала, сдѣлавшагося теперь его товарищемъ, благородству политическаго и личнаго врага -- все это было ничто въ сравненіи съ мукой, какую испыталъ онъ, когда ему пришлось убѣдиться въ ея благородствѣ, въ ея безкорыстіи, въ ея справедливости, въ томъ, что она на самомъ дѣлѣ искренно вѣрила въ идеалы, которые проповѣдывала!

Да, вотъ гдѣ самая суть мудренаго вопроса, надъ разрѣшеніемъ котораго мучился его дѣятельно работавшій мозгъ въ долгія безсонныя ночи: если ея вѣра истинная, тогда онъ смирится и признаетъ, что идеалы ея истинные; тогда онъ признаетъ, что она была всегда права, а онъ всегда неправъ; тогда онъ согласится съ ея положеніями, что Пруссія должна слиться съ Германіей, что цѣль, въ которой стремятся европейскіе народы, не взирая на безчисленныя уклоненія, заключается въ абсолютномъ уравненіи всѣхъ людей предъ закономъ -- будетъ ли республика этихъ, равныхъ другъ другу, людей имѣть во главѣ своей короля или президента.

Была ли ея вѣра истинная?

Онъ не могъ убѣдиться въ этомъ раньше -- не взирая ни на что.

Почему было дѣвушкѣ,вполнѣ сознающей свою гордую силу, свою дивную красоту, свой высокій умъ не насмѣяться надъ всѣмъ и всѣми, и ни во что поставить весь мужской родъ и весь свѣтъ, сравнительно съ своей собственной прелестью? Почему было ей не отказаться отъ княжества, когда ей приходилось вмѣстѣ съ нимъ принять руку старика? Почему было ей не отвергнуть помѣстья, когда оно, быть можетъ, лежало направо, а она забила себѣ въ голову пойти налѣво? Вообще, почему было ей не поступать такъ, какъ свойственно избалованной, капризной красавицѣ? Затѣять таинственное бѣгство и побороть всѣ препятствія, чтобы жить по-своему, какъ въ сущности она привыкла?

Когда же кокетка жила для кого-нибудь, кромѣ самой себя! Такъ думалъ онъ и утѣшалъ себя, послѣ бѣгства Гедвиги.

-- Она никого изъ насъ не любила, сказалъ онъ самъ себѣ, и прибавилъ: она любила только себя! Слава Богу, что она исчезла наконецъ изъ моей жизни, и самый образъ ея мало-помалу изгладится въ моей памяти.

И вотъ вдругъ встрѣтилъ онъ ее снова, здѣсь, въ такую минуту! Встрѣтилъ ее на томъ пути, который, болѣе чѣмъ всякій другой, требуетъ безграничнаго самоотверженія, высокой любви къ ближнимъ.

Странное ощущеніе испыталъ онъ, когда увидѣлъ... раннимъ утромъ перваго дня, по прибытіи сюда... какъ она вошла въ залу, въ томъ самомъ черномъ, простенькомъ платьѣ, какое носила молодая компаньонка въ домѣ генеральши; какъ она обходила кровати, останавливаясь порою, и скользя мимо, какъ тѣнь, пока наконецъ не подошла къ его кровати... на секунду остолбенѣла, но затѣмъ подошла, молча подала ему питье, стоявшее передъ нимъ на столикѣ, тихо приложила свою руку къ его лбу, и затѣмъ пошла дальше къ другимъ кроватямъ, между тѣмъ какъ онъ спряталъ голову въ подушки и заплакалъ какъ дитя.

И такъ входила она каждое утро въ одинъ и тотъ же часъ въ залу и оставалась весь день до поздняго вечера; уходила, приходила, неслышными шагами, неутомимая, облегчая страданія, утѣшая тѣхъ, для кого одинъ видъ ея, одно ея присутствіе уже служили отрадой и утѣшеніемъ.

И каждое утро въ тотъ самый часъ лежалъ онъ съ открытыми глазами, не спуская ихъ съ той двери, въ которую она должна была войти, съ нетерпѣніемъ ожидая минуты, когда она появится.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ДЕВЯТАЯ.

Такъ лежалъ онъ и сегодня утромъ. То было послѣднее утро.

Ожидали санитарнаго поѣзда изъ Германіи; онъ сегодня же долженъ былъ уѣхать обратно на родину Съ транспортомъ раненыхъ, которые могли вынести путешествіе и къ числу которыхъ принадлежалъ и онъ, благодаря отличному уходу и своей сильной натурѣ.

Уѣхать! Ужасная мысль! Домой!-- Его домъ былъ на бранномъ полѣ! И видѣть ее въ послѣдній разъ, да! конечно въ послѣдній!

Дверь отворилась, она вошла.

Свѣтъ ночной лампы и первые блѣдные лучи дня упали на ея поблѣднѣвшее, чудное лицо, обрамленное чернымъ крепомъ.

Еще никогда не казалось оно ему такимъ прекраснымъ; неизвѣданное имъ дотолѣ чувство горя наполнило его грудь при мысли, что завтра она снова войдетъ, снова обойдетъ всѣ кровати, подойдетъ и къ его кровати, гдѣ уже не будетъ его, гдѣ будетъ лежать другой, которому она подаритъ тѣ же заботы, для котораго рука ея будетъ также нѣжна, а голосъ также мягокъ!

-- Это она дѣлаетъ не для тебя, сказалъ онъ самъ себѣ: она дѣлаетъ это для больного; только твоя болѣзнь давала тебѣ право на ея вниманіе! Отъ ея любви ничего не осталось, кромѣ частички состраданія!

Онъ не могъ этого вынести; острое чувство горя лишило его самообладанія, милый образъ скрылся отъ его глазъ, заслоняемый слезами, наполнявшими ихъ.

-- Мы невиноваты, скоро проговорилъ тихій голосъ у его изголовья, и чья-то рука тихонько прикоснулась къ его рукѣ, лежавшей на одѣялѣ.

Онъ поднесъ руку къ своимъ горячимъ губамъ, къ своему лбу.

-- Итакъ, разстанемся въ мирѣ, продолжала Гедвига, и пусть воспоминаніе обо мнѣ будетъ для васъ безъ всякой горечи, также какъ и ваше для меня. Мы уже разъ пытались свести другъ съ другомъ счеты... когда вы спасли меня отъ бѣшенаго оленя... но тогда было еще слишкомъ рано, слишкомъ много личнаго примѣшивалось къ нашимъ взглядамъ. Теперь, когда вы спасли отечество, помогли спасти его отъ разъяреннаго врага, теперь, когда личность радостно подчиняется и приноситъ себя въ жертву общему дѣлу, я лучше, правильнѣе сужу о васъ; быть можетъ, вы также лучше понимаете меня теперь, и мягче судите обо мнѣ; быть можетъ, теперь нашъ разсчетъ будетъ точнѣе.

-- Какой же будетъ нашъ разсчетъ теперь? спросилъ принцъ Гейнрихъ съ грустной улыбкой.

-- Спросите у нашего врага, возразила Гедвига, взгляните на тотъ ужасъ, съ какимъ онъ смотритъ на сліяніе элементовъ, которые онъ считалъ у насъ на вѣки разъединенными, и которые теперь общими силами поднялись на него.

Принцъ Гейнрихъ тихонько покачалъ головой.

-- Это не настоящій вашъ отвѣтъ, сказалъ онъ. Васъ не можетъ ввести въ заблужденіе, какъ какого-нибудь близорукаго мечтателя, это кажущееся единодушіе, вызванное минутной необходимостью. Въ какихъ мы отношеніяхъ теперь -- это я мху, но въ какихъ будемъ мы стоять, когда минуетъ опасность? Не окажемся ли мы снова_врагами...

-- Которые узнали, что могутъ и должны въ извѣстныхъ случаяхъ стоять другъ за друга, возразила Гедвига; а это уже много значитъ, гораздо больше, чѣмъ ожидали горячія головы обѣихъ партій. Вообще же, конечно мы останемся при прежней борьбѣ, но и она приметъ теперь иной характеръ.

-- Какой же?

-- Изъ враговъ мы станемъ соперниками; соперниками въ стремленіи къ величію и счастію Германіи; соперниками, которые не будутъ напирать на взаимныя слабости, а заимствовать другъ у друга хорошія качества, чтобы по возможности соединить въ себѣ ихъ всѣ.

-- Вы хотите сдѣлать бюргеровъ воинственными, а дворянство ученымъ.

Гедвига указала на одну изъ кроватей на переднемъ планѣ залы.

-- Тамъ, сказала она, лежитъ молодой человѣкъ двадцати двухъ лѣтъ; онъ бредитъ на всѣхъ языкахъ, какіе я знаю, и еще на многихъ, мнѣ неизвѣстныхъ; онъ -- какъ мнѣ сказали врачи,-- сынъ башмачника и доцентъ въ одномъ изъ университетовъ. При Марсъ-Латурѣ онъ не отступилъ вмѣстѣ съ остальными и далъ изрубить себя на пушкѣ, которую не хотѣлъ оставить и которая только потому не попала въ руки французовъ. Король почтилъ его тѣмъ же крестомъ, какой лежитъ здѣсь на вашемъ ночномъ столикѣ, а...

Гедвига умолкла!

Принцъ Гейнрихъ сказалъ съ улыбкой:

-- Продолжайте! вы хотите сказать:-- а здѣсь лежите вы, и нисколько не храбрѣе его... а гораздо невѣжественнѣе.

-- Вы плохо передаете мою мысль, возразила Гедвига; я хотѣла сказать: вы должны, какъ я уже говорила раньше, соединять въ себѣ хорошія качества своихъ соперниковъ вмѣстѣ съ прирожденными и пріобрѣтенными воспитаніемъ преимуществами.

Принцъ Гейнрихъ указалъ на свою руку въ лубкѣ.

-- Развѣ ваша храбрая, сильная рука была вашимъ единственнымъ преимуществомъ? отвѣчала Гедвига. Тогда конечно пришлось бы сказать прости избранному вами лозунгу: все впередъ! Но вы несправедливы къ самому себѣ. Вы забываете о мужествѣ, объ испытанномъ, неизмѣнномъ чувствѣ собственнаго достоинства, которое придаетъ вамъ самоувѣренность, о привычкѣ повелѣвать, о трезвомъ взглядѣ на житейскія отношенія... все это драгоцѣнныя преимущества, которыми вы выгодно можете воспользоваться въ новомъ положеніи, въ какое поставила васъ судьба...

Быть можетъ, не совсѣмъ политично,-- продолжала Гедвига послѣ минутной паузы, во время которой принцъ Гейнрихъ тихо лежалъ, задумчиво вперивъ взоръ въ пространство -- разъяснять своему противнику выгоды его положенія, но вѣдь мы видимся здѣсь въ послѣдній разъ... вы больной а я -- сестра милосердія... И такъ, позвольте мнѣ быть вашей сестрой, хотя и не изъ милосердія... въ теченіи этихъ немногихъ минутъ...

И вотъ вамъ ной сестринскій совѣтъ и мое желаніе: пусть Гейнрихъ фонъ-Рода съ пользой примѣнитъ драгоцѣнные дары, которыми въ колыбели надѣлила его щедрая природа, на томъ пути, какой она ему указала, въ той необъятной сферѣ дѣятельности, какую ему приготовила его счастливая звѣзда. Да, необъятная сфера! По крайней мѣрѣ мои взоры не могутъ измѣрить того, что можетъ совершить принцъ фонъ-Рода -- владѣлецъ такого имущества, естественный покровитель, руководитель такого множества людей -- измѣрить его обширной сферы дѣйствія, если только онъ пойметъ знаменіе своего времени. А вы, Гейнрихъ, такой человѣкъ, что можете понять это знаменіе и съ желѣзной волей провести въ жизнь то, что обниметъ вашъ острый умъ, что западетъ въ ваше мужественное сердце. Вы поставлены въ болѣе выгодныя условія, чѣмъ нашъ покойный, несчастный, благородный другъ. Онъ былъ слишкомъ старъ, чтобы измѣнить свои воззрѣнія, а его воззрѣнія заключались въ томъ, чтобы быть мягкимъ, добродушнымъ государемъ, царствующимъ божіей милостью, и въ мечтаніяхъ своихъ онъ создавалъ міръ, закрывавшій отъ него міръ дѣйствительный. Вы не станете мечтать, вы будете бодрствовать, дѣйствовать, вы будете такъ счастливы, какъ только можетъ быть человѣкъ въ здѣшнемъ мірѣ.

-- Имѣя васъ спутницей своей жизни.

-- Богъ вѣсть! Вы никогда не могли бы жениться иначе, какъ на аристократкѣ, еслибы не захотѣли нарушить гармоніи вашей жизни, а я не знаю, была ли бы я такова какъ теперь, еслибы родилась аристократкой; существовали ли бы тогда у меня тѣ качества, которыя вы на половину любите, на половину ненавидите во мнѣ.

-- Въ такомъ случаѣ мнѣ конечно слѣдовало жениться на Стефаніи, сказалъ принцъ Гейнрихъ.

-- Какъ бы то ни было, а она ваша жена, сказала Гедвига; и для васъ, человѣка признающаго только факты, этого должно быть достаточно. А затѣмъ не забывайте слѣдующаго: мы, женщины, можемъ безконечно много перенести отъ васъ, почти все... только одного не можемъ мы снести -- пренебреженія.

Принцъ тихо лежалъ, созерцая утреннюю зарю, все ярче и ярче озарявшую высокое окно, напротивъ котораго стояла его кровать.

-- Я часто называлъ васъ въ гнѣвѣ моимъ злымъ демономъ, сказалъ онъ; неужели же вы окажетесь, не взирая ни на что моимъ добрымъ геніемъ.

-- Я не вѣрю ни въ демоновъ, ни въ геніевъ, отвѣчала смѣясь Гедвига; я вѣрю только въ людей и въ то, что оно добрыя качества тѣсно связаны съ ихъ недостатками.

-- Примѣняя это къ вамъ, замѣтилъ принцъ Гейнрихъ, я долженъ вамъ сказать: берегитесь вашего благородства, оно заставляетъ васъ цѣнить людей выше, чѣмъ они того стоятъ. Вы уже много страдали отъ этого и, боюсь, будете еще страдать.

-- Я раздѣляю въ такомъ случаѣ участь народа, изъ котораго происхожу, отвѣчала Гедвига; онъ всегда считалъ свое повелителей болѣе великими, чѣмъ они были на самомъ дѣлѣ, всегда твердо вѣрилъ въ свои идеалы и примирялся съ печальною дѣйствительностью.

-- А вы также вѣрите въ эти идеалы, вскричалъ принцъ, приподнимаясь въ кровати и опираясь на здоровую руку и вѣрите въ эти идеалы?

-- Я въ нихъ вѣрю, отвѣчала Гедвига серьезно.

-- Но вы не вѣрите въ народъ и въ то, что онъ когда-нибудь осуществитъ эти идеалы, сказалъ принцъ, снова опускаясь на подушки.

-- Не будемъ говорить обо мнѣ, замѣтила Гедвига.

-- Нѣтъ, будемъ говорить о васъ, отвѣчалъ принцъ Гейнриху, неужели вы думаете, что я могу спокойно уѣхать отсюда, и разстаться съ вами на вѣки, не имѣя ни малѣйшаго понятія о томъ, что ожидаетъ васъ въ будущемъ? Гедвига, для меня невыносима мысль, что васъ будетъ окружать пошлость будничной жизни. Не обманывайтесь на свой собственный счетъ. Здѣсь васъ окружаетъ жизнь полная ужаса и страшныхъ тревогъ, и потому самому, а главное потому, что здѣсь дѣло идетъ о служеніи великой идеѣ,-- эта жизнь гораздо выше пошлой дѣйствительности. А вы съ этой стороны избалованы, гораздо болѣе нежели вы сами сознаете. Гедвига, вы отказались принять отъ врага то, что онъ предлагалъ вамъ отъ имени другого; неужели ли вы не согласитесь принять это отъ друга, отъ брата.

-- Даже будучи женой доктора Горста?

Глаза Гедвиги покоились съ страннымъ, печально-улыбающимся выраженіемъ на лицѣ молодого принца, который вздрогнулъ при ея вопросѣ, какъ-бы отъ грубаго прикосновенія къ его прострѣленной рукѣ.

-- Вѣдь вы хорошо знаете, что тотъ Гейнрихъ, что лежитъ здѣсь, совсѣмъ не тотъ, какимъ онъ былъ четыре недѣли тому назадъ, и что онъ больше не считается и не торгуется съ вами. Кромѣ того: вы никогда не будете женой того человѣка, къ чему же, слѣдовательно, этотъ безполезный и жестокій вопросъ?

-- А если онъ вовсе не безполезенъ, а если, я спросила не безъ намѣренія.

-- Полноте, Гедвига... я знаю отъ Цейзеля, который васъ здѣсь видѣлъ, когда посѣтилъ меня, въ первый день, и котораго вы обязали молчать... вы не подавали ему о себѣ вѣсти, вы хотѣли исчезнуть безслѣдно для него, какъ и для всѣхъ насъ.

-- Вотъ онъ, сказала Гедвига... и съ нимъ Стефанія.

Они только-что вошли въ залу. Германъ остановился у входа, заговорившись съ врачемъ, который ввелъ ихъ въ залу; Стефанія быстро подошла, въ сопровожденіи сидѣлки, къ послѣднему окну, гдѣ лежалъ принцъ Гейнрихъ.

-- Останьтесь, сказалъ принцъ Гедвигѣ, хотѣвшей удалиться; Стефанія должна знать, кто такъ долго занималъ ея мѣсто.

Онъ крѣпко держалъ ее за руку, когда Стефанія опустилась на колѣни передъ его кроватью.

-- Отъ меня все скрывали, Гейнрихъ, рыдала она; они сказали мнѣ объ этомъ только три дня тому назадъ. Я ѣхала днемъ и ночью и все-таки едва ли бы добралась сюда, еслибы не докторъ Горстъ, который взялъ меня на санитарный поѣздъ; я была тамъ, конечно, контрабандой. Ахъ, мой бѣдный, бѣдный Гейнрихъ!

-- Доброе дитя, сказалъ принцъ, гладя рукой бѣлокурую головку колѣнопреклоненной Стефаніи, доброе дитя, развѣ ты не хочешь поздороваться съ Гедвигой?

Стефанія въ своемъ волненіи ни разу не взглянула еще на черную даму, стоявшую у постели ея мужа; теперь она подняла глаза и, узнавъ Гедвигу, протянула ей обѣ руки, не вставая съ колѣнъ.

-- Благодарю тебя за все, что ты сдѣлала для него, для всѣхъ насъ, промолвила она; и прости меня, Гедвига, прости меня!

Она покрыла, заливаясь слезами, обѣ руки Гедвиги поцѣлуями; она была внѣ себя.

-- Я сама столько же нуждаюсь въ прощеніи, отвѣчала Гедвига, тихо приподнимая Стефанію и обращаясь къ Герману, который медленно подходилъ, чтобы поздороваться съ принцемъ, и вдругъ остановился, уставивъ глаза на Гедвигу, какъ на привидѣніе.

-- Она издѣвается надъ нашими предположеніями и разсчетами, сказалъ принцъ Гейнрихъ, съ улыбкой протягивая Герману руку.

-- Мнѣ слѣдовало это понять, прошепталъ Германъ.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ.

Санитарный поѣздъ, который долженъ былъ отвезти на родину принца Рода и его супругу, только-что ушелъ, не задолго до солнечнаго заката.

Военный поѣздъ, прибывшій нѣсколькими минутами позднѣе, занялъ тѣже самые рельсы. Онъ привезъ полкъ, къ которому былъ прикомандированъ Германъ и съ которымъ онъ долженъ былъ немедленно ѣхать далѣе.

Солдаты -- изъ ландвера, загорѣлые, бородатые малые -- вылѣзали изъ вагоновъ и тѣснились туда, сюда, направо и налѣво, отыскивая свои ряды -- прямо со станціи они должны были выступить въ походъ; для взора непосвященнаго, хаосъ казался неописанный, но изъ него черезъ нѣсколько минуть долженъ былъ возникнуть полнѣйшій порядокъ.

Въ другомъ мѣстѣ выгружали баттарею; одна пушка завязла въ мягкомъ грунтѣ; широкоплечіе канониры съ громкимъ ура! тянули ее изъ грязи; въ другомъ мѣстѣ исправляли путь, по которому недавно проѣхалъ поѣздъ, провезшій тысячу плѣнныхъ французовъ.

Дюжины двѣ заступовъ дружно работали, молотки ударяли по желѣзу, слышался свистъ локомотива, перекличка солдатъ, ржаніе лошадей, команда офицеровъ; наконецъ, заиграла полковая музыка, передняя колонна тронулась съ мѣста: "Lieb Vaterland, kannst ruhig sein!"

Герману, стоявшему съ Гедвигой нѣсколько поодаль отъ всей этой суматохи, казалось, что все это онъ уже видѣлъ, что все это онъ когда-то пережилъ.

Но то былъ только сонъ, приснившійся ему въ тотъ день, когда маркизъ прибылъ въ замокъ Рода, сонъ, воплотившійся въ воинственную дѣйствительность.

Плуги превратились въ пушки, топоры горныхъ поселянъ въ заступы саперовъ, трудъ земледѣльца, бюргера -- въ трудъсолдата; но то былъ все тотъ же неутомимый, заваленный работой народъ -- и заботы были все тѣ же; кто изъ этихъ загорѣвшихъ людей былъ свободенъ отъ тяжкой заботы? Кому не давила она сердце, -- не давила сильнѣе, чѣмъ ранецъ -- спину, игольчатое ружье -- плечо, даромъ что люди эти пѣли и бодро двигались.

Ранецъ снимался на бивуакахъ, ружье перекладывалось на ходу съ лѣваго на правое плечо; но куда было дѣвать заботу -- заботу о женѣ и дѣтяхъ?

Желаніе, которое Германъ тогда вложилъ въ уста приснившагося ему видѣнія, снова проснулось въ его душѣ, и онъ усмѣхнулся, когда Гедвига, стоявшая молча, погруженная въ глубокую дуну, повернулась къ нему и проговорила:

-- Ахъ! только бы ихъ плодотворный трудъ не пропалъ даромъ! только бы награда, заслуженная ими, дѣйствительно выпала имъ на долю!

-- Развѣ вы сомнѣваетесь въ этомъ? спросилъ Германъ.

-- Если я отвѣчу вамъ да, то не скажу всей правды, возразила Гедвига, а если отвѣчу нѣтъ, то не передамъ своихъ послѣднихъ мыслей. Сердце мое раздвоилось. Не то, чтобы я сомнѣвалась въ побѣдѣ, я ни на минуту не сомнѣвалась въ томъ, что мы побѣдимъ; мы побѣдили и будемъ побѣждать далѣе; Германія выйдетъ изъ этой борьбы такой мощной и славной, что всѣ наши самыя смѣлыя надежды будутъ превзойдены. Но, другъ мой, вы, и я, и тысячи людей -- которые никогда не искали на этомъ пути счастія и славы отечества -- съумѣемъ ли мы сохранить то, что намъ досталось этимъ путемъ? Не уступитъ ли снова добродушный, впечатлительный народъ лучшую долю побѣдъ тѣмъ, кто велъ его къ побѣдѣ и кто всегда эксплуатировалъ ее исключительно въ свою пользу, то-есть лишалъ народъ, а въ концѣ концовъ и себя, неизмѣримаго пріобрѣтенія!

-- Не думаю, отвѣчалъ Германъ; я питаю безграничную вѣру въ природную силу нашего народа, въ его здравый смыслъ, въ его трезвый умъ, въ его неутомимый, неисчерпаемый геній. Мы этого не хотѣли -- согласенъ; но кто же въ сущности этого хотѣлъ? Не хотѣли даже и тѣ, которые теперь громко или про себя приписываютъ себѣ славу -- рыцари съ гордымъ лозунгомъ: все впередъ! Вѣдь, въ сущности, они только повиновались призыву, съ которымъ геній націи обратился къ нимъ, также какъ и всѣ мы; вѣдь, въ сущности, ихъ несетъ тотъ же могучій валъ, который несетъ всѣхъ насъ... Куда? У кого хватитъ дерзости отвѣтить на это, и гдѣ тѣ безсердечное люди, которые не желали бы, чтобы этотъ валъ пригналъ васъ въ пристани, -- не пристани лѣниваго покоя, но будущности полной работы, окупающей усилія труженика, полной свѣта, который равно свѣтилъ бы и согрѣвалъ сердце какъ высокороднымъ, такъ и низкорожденнымъ, какъ вѣнценосцу, такъ и поденщику.

-- Аминь! промолвила Гедвига.

-- А теперь, прощайте, Гедвига; если война пощадитъ меня, если я вернусь, не могу сказать: на родину, -- у меня нѣтъ родины -- увижусь ли я съ вами? позволите ли мнѣ отъискать васъ?

-- Кто можетъ, кто хотѣлъ бы обойтись безъ друзей! отвѣчала Гедвига.

Тихо, едва-едва долетали звуки военнаго марша; послѣдній батальонъ тронулся съ мѣста...

Когда Германъ обернулся еще разъ, Гедвига все еще стояла на той самой возвышенности, гдѣ они только-что были вмѣстѣ. Красноватые лучи заходящаго солнца озаряли ея темную фигуру, которая вырѣзывалась на свѣтломъ фонѣ неба чрезвычайно стройно и казалась выше обыкновеннаго человѣческаго роста.

Вотъ, она поднимаетъ руки, въ знакъ привѣта, благословенія. Кому посылаетъ она это благословеніе? Ему, или всѣмъ храбрымъ, которые вмѣстѣ съ нимъ идутъ на битву народовъ.

Конецъ.

Фр. Шпильгагенъ.

"Вѣстникъ Европы", NoNo 6--11, 1871

Оставить комментарий Шпильгаген Фридрих (перевод: Без указания переводчика) (yes@lib.ru) Год: 1871 Обновлено: 26/05/2021. 1067k. Статистика. Роман: Проза, Переводы Романы и повести	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Allzeit voran. Текст издания: журнал "Вѣстникъ Европы", NoNo 6-11, 1871.

Шпильгаген Фридрих Все вперед

ВСЕ ВПЕРЕДЪ

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

ГЛАВА ВТОРАЯ.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

РОМАНЪ.

ГЛАВА ПЯТАЯ*).

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.

ГЛАВА ОДИНАДЦАТАЯ.

ГЛАВА ДВѢНАДЦАТАЯ.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

ГЛАВА ВТОРАЯ.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

ГЛАВА ПЯТАЯ.

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.

ГЛАВА ДВѢНАДЦАТАЯ.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ПЕРВАЯ.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ВТОРАЯ.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ТРЕТЬЯ.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ЧЕТВЕРТАЯ.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ПЯТАЯ.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ШЕСТАЯ.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-СЕДЬМАЯ.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ОСЬМАЯ.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ДЕВЯТАЯ.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ.

Шпильгаген Фридрих
Все вперед

**ГЛАВА ПЯТАЯ*).**