Шпильгаген Фридрих
Вперёд

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Allzeit voran.
    Текст издания: журнал "Дѣло", NoNo 6-9, 1871.

   

ВПЕРЕДЪ.

РОМАНЪ ВЪ ДВУХЪ ЧАСТЯХЪ

Ф. ШПИЛЬГАГЕНА.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ГЛАВА I.

   Принцъ всталъ изъ-за стола ранѣе обыкновеннаго, чтобы приготовиться къ пріему гостей, ожидаемыхъ на-завтра. За кофеемъ на террасѣ онъ обстоятельно переговорилъ съ обоими своими собесѣдниками о всемъ, чего слегка коснулся за столомъ. Затѣмъ онъ обратился къ старшему изъ нихъ и сказалъ:
   -- Въ концѣ концовъ, любезный Ифлеръ, посѣщеніе это намъ обойдется не дешево.
   -- Благодаря бережливости вашей свѣтлости, мы, слава Богу, въ такомъ положеніи, что можемъ позволить себѣ нѣкоторую роскошь, не боясь за завтрашній день, возразилъ совѣтникъ канцеляріи.
   -- Я замѣчаю, что вы, противъ обыкновенія, стали щедры, любезный Ифлеръ, замѣтилъ принцъ, улыбаясь.
   -- Если вашей свѣтлости будетъ угодно... началъ было совѣтникъ канцеляріи.
   -- Знаю, что вы хотите сказать, перебилъ его принцъ. Не вы затѣяли это приглашеніе; вы не хлопотали о немъ. Это значило бы уже слишкомъ много требовать отъ васъ. Я боюсь, что вамъ трудно будетъ убѣдить графа, что принцы фонъ-Рода имѣютъ утвержденное сотнями грамотъ право на мѣсто и голосъ въ совѣтѣ нѣмецкихъ князей.
   Совѣтникъ пожалъ плечами.
   -- Вы, любезный господинъ фонъ-Цейзель, продолжалъ принцъ обращаясь къ младшему собесѣднику,-- вы въ иномъ положеніи относительно этого дѣла. Откровенно говоря, Пруссія не пользуется вашимъ расположеніемъ, но вы молоды и однообразіе нашей жизни уже давно успѣло вамъ надоѣсть,-- вамъ бы очень хотѣлось перемѣны, особенно такой, гдѣ много трескотни и шума, что впрочемъ неизбѣжно при всякой перемѣнѣ. Не такъ ли?
   Принцъ не дождался отвѣта кавалера и отошелъ къ самому краю террассы. Оба собесѣдника посмотрѣли другъ на друга.
   Фонъ-Цейзель пожалъ плечами. У совѣтника вертѣлось что-то на языкѣ, но нельзя было высказаться тихо, не подойдя поближе къ кавалеру, а подойти было неловко, потому-что принцъ могъ немедленно обернуться и замѣтить его новую позу. Пришлось отложить разговоръ до болѣе удобной минуты; поэтому и совѣтникъ только пожалъ плечами и нахмурилъ свой ясный лобъ.
   Принцъ все еще стоялъ у каменныхъ перилъ и глядѣлъ вдаль, на поля, разстилавшіяся передъ нимъ, на горы, поднимавшіяся за паркомъ уступами и облитыя золотистымъ свѣтомъ съ розовымъ оттѣнкомъ. На самомъ верхнемъ уступѣ горы мелькали домики маленькой деревушки, лежавшей на лужайкѣ, у самой окраины лѣса. Все еще зоркіе глаза старика долго были устремлены въ ту сторону; потомъ онъ вдругъ быстро обернулся къ совѣтнику канцеляріи и сказалъ:
   -- Вы говорите, что намъ нечего бояться за завтрашній день. А посмотрите-ка на Гюнерфельдъі Тамъ нужны деньги и даже очень нужны! Вы знаете мою слабость: Гюнерфельдъ мой барометръ. Когда тамъ, наверху, довольны, то я здѣсь, внизу, могу быть доволенъ. Но гюнерфельдцы не довольны. Развѣ это не правда?!
   -- Я не отрицаю этого, ваша свѣтлость, отвѣчалъ совѣтникъ; я говорю только, что эти люди вправѣ быть недовольными. Въ прошлую зиму деревня выгорѣла,-- это было страшнымъ бѣдствіемъ для нихъ; нынче ихъ посѣтило новое бѣдствіе -- неурожай на картофель. Впрочемъ тифъ ослабѣваетъ.
   -- Да, когда полдеревни вымерло, замѣтилъ принцъ.
   -- Пять съ половиною процентовъ, пояснилъ совѣтникъ;-- но щедрость вашей свѣтлости превзошла всѣ ожиданія бѣдняковъ; относительно предстоящей зимы будутъ приняты всѣ мѣры для предотвращенія печальныхъ послѣдствіи нынѣшняго бѣдствія, какъ это всегда и было за все время управленія вашей свѣтлости.
   На тонкихъ губахъ принца показалась ироническая улыбка.
   -- Славное управленіе, сказалъ принцъ, -- которымъ мнѣ приходится дѣлиться съ ландратомъ, и дѣлиться вовсе не по-братски! Что тякое вся наша работа, любезный Ифлеръ, какъ не переливаніе воды въ бочку Данаидъ! Чуть удастся намъ закупорить одну, или двѣ дыры и вода въ бочкѣ начинаетъ подниматься, какъ является какое-нибудь ландратское предписаніе и пробиваетъ новую дыру, или всемогущему министру приходитъ въ голову державный капризъ и у бочки вылетаетъ вонъ цѣлое дно. Мы это видѣли въ 1866 г. Какъ намъ нужны были тогда наши деньги, наши люди! Но министру и то, и другое было еще нужнѣе, какъ онъ говорилъ, и намъ пришлось, разумѣется, бросить всѣ свои дѣла и идти выметать соръ у тѣхъ, кто не умѣлъ самъ держать себя въ чистотѣ. Мнѣ-то собственно не на что жаловаться. Solarnen miseris socios habuisse malàrem. Несмотря на декларацію державъ-поручительницъ на вѣнскомъ конгрессѣ, съ Ганноверомъ и Гессеномъ приключилось то-же, что съ моимъ отцомъ; ударъ былъ имъ нанесенъ тѣмъ самымъ Бранденбургскимъ домомъ, которому въ 1723 году было приказано рейхстагомъ въ Регенсбургѣ охранять владѣтельныхъ принцевъ фонъ-Рода отъ всякихъ дальнѣйшихъ покушеній, нарушеній правъ и насилій со стороны императора и имперіи. Но tenapora mutantur. Намъ оставили, по крайней мѣрѣ, наши земли; значитъ -- мы можемъ еще всеподданнѣйше благодарить за отеческое наказаніе.
   -- Шестьдесятъ шестой годъ не такъ скоро повторится, ваша свѣтлость, замѣтилъ совѣтникъ.
   -- Вы думаете?-- потому-что всѣ артишоки съѣдены. Эхъ, любезный Ифлеръ,-- l'appetit vient en mangeant,-- еще осталось парочки двѣ листиковъ, которые также были бы проглочены за эти четыре года, если бы не побоялись проглотить съ ними и своихъ зубовъ. Да, наконецъ, неужели вы думаете, что французы будутъ откладывать расплату за Садову in saecula saeculorum? Мнѣ сообщаютъ изъ самыхъ достовѣрныхъ источниковъ, что вліятельные кружки во Франціи и спятъ и видятъ, какъ бы поквитаться за Садову; въ одно прекрасное утро мы проснемся и отъ удивленія станемъ протирать глаза, заслышавъ гальскаго пѣтуха вмѣсто нашей доброй нѣмецкой курицы. Вы смѣетесь, любезный фонъ-Цейзель? Вамъ, конечно, какъ бывшему воину, война мила сама по себѣ. Не забывайте только одного, что теперь вамъ, можетъ быть, придется сражаться подъ начальствомъ тѣхъ самыхъ главнокомандующихъ. противъ которыхъ вы сражались въ 1866 году. А не пойдешь добровольно, такъ заставлю идти насильно, скажетъ многодумный канцлеръ, подчаливая на буксиръ Саксонію и все остальное. Имѣйте въ виду и позаботьтесь, чтобы вашъ поручичій патентъ не пропалъ даромъ. Поговорите-ка объ этомъ завтра съ графомъ, когда онъ посѣтитъ насъ.
   -- Я не зналъ, что мои ничтожныя услуги уже надоѣли вашей свѣтлости, сказалъ молодой кавалеръ, зардѣвшись, какъ ракъ, при послѣднихъ словахъ принца.
   -- Простите, любезный фонъ-Цейзель, заговорилъ принцъ, подходя къ обиженному кавалеру и добродушно протягивая ему руку;-- я не хотѣлъ оскорблять васъ, а тѣмъ менѣе относиться къ вамъ съ неудовольствіемъ. Напротивъ, я вамъ благодаренъ за вашу преданную и добросовѣстную службу; никогда еще до сихъ поръ впродолженіе всего года,-- какъ быстро летитъ время!-- никогда я такъ не нуждался въ вашихъ услугахъ, какъ теперь. Вы здѣсь одинъ только и знаете обычаи большого свѣта. Кто, кромѣ васъ, поможетъ мнѣ съ честью принять нашихъ гостей? Эти порядки всегда были мнѣ чужды; да и какіе я зналъ и тѣ уже почти позабылъ...
   Принцъ остановился. Онъ потерялъ нить своей мысли. Въ послѣднее время это случалось съ нимъ все чаще и чаще, хотя ему и удавалось почти всегда съ тягостнымъ для себя и для другихъ усиліемъ снова напасть на эту мысль. Такъ и теперь, онъ стоялъ, ловко прикидываясь погруженнымъ въ созерцаніе ласточекъ, которыя вились и кружились около крыши замка, облитыя лучами заходящаго солнца. Наконецъ, какъ бы очнувшись отъ сна, онъ продолжалъ:
   -- Не то, что вы, прошедшій такую хорошую школу при дворѣ вашего государя. Кстати, любезный Цейзель, я хотѣлъ васъ спросить, не лучше ли будетъ, если вы сами будете сопровождать карету на станцію. Я не боюсь, что Поретъ плохо распорядится, нр думаю, что было бы лучше, если бы поѣхали вы. Какъ думаете?
   -- Если угодно вашей свѣтлости, отвѣчалъ кавалеръ.
   -- Значитъ, рѣшено, объявилъ принцъ. Если вы, господа, не имѣете больше ничего сказать...
   Совѣтникъ поклонился. Кавалеръ началъ:
   -- Осмѣлюсь, ваша свѣтлость, спросить, какія будутъ ваши окончательныя приказанія относительно фазаньяго двора.
   Совѣтникъ принялъ видъ, будто онъ вовсе и не собирался уходить, и погрузился въ созерцаніе раскрытаго на столѣ альбома, не замѣчая, что взялъ его вверхъ ногами.
   -- Я думалъ, что мы уже покончили этотъ вопросъ за столомъ, сказалъ принцъ.
   Въ тонѣ, которымъ были сказаны эти слова, звучала раздражительная нотка.
   Совѣтникъ не могъ оторваться отъ удивительнаго листа альбома.
   -- Значитъ, ваша свѣтлость приказываете, чтобы я распорядился передѣлкой фазаньяго двора, отвѣчалъ кавалеръ не безъ запинки; а такъ-какъ принцъ не отвѣчалъ, то онъ продолжалъ съ своей обычной добродушной живостью: -- итакъ, мнѣ необходимо сегодня-же отдать всѣ распоряженія. Палисадникъ надо исправить, дорожки разчистить, а-то онѣ и въ самомъ дѣлѣ сильно заросли травой. Если дать Прахатицу человѣкъ двадцать пять рабочихъ, то къ завтрашнему дню, и ужь никакъ не позже послѣ-завтра, все будетъ готово. Изъ чайнаго домика виденъ только одинъ замокъ съ южной стороны и со стороны оленьяго парка надо срубить два или три дерева, а мнѣ ихъ очень жаль...
   -- Такъ и не рубите, оборвалъ его принцъ, уже совершенно озлившійся.
   Совѣтникъ тихо закрылъ альбомъ; кавалеръ, растерявшись, смотрѣлъ на него.
   -- Или поговорите еще съ Гедвигою, замѣтилъ принцъ.-- Вы правы, любезный Цейзель: въ самомъ дѣлѣ мы не обо всемъ переговорили за обѣдомъ; теперь я вспомнилъ. Но стоитъ-ли, въ самомъ дѣлѣ, хлопотать о чайномъ домикѣ? Часто-ли придется пить чай въ немъ? Раза два или три, да и-то еще придется-ли. Итакъ значитъ, вы поговорите съ Гедвигой или я поговорю съ ней самъ, если вамъ нравится это. Во всякомъ случаѣ подождите моихъ приказаній. Прощайте, любезный Цейзель. А васъ, любезный Ифлеръ, я задержу еще на одну минуту.
   Кавалеръ откланялся и удалился съ террасы. Совѣтникъ остался, ожидая съ нѣкоторымъ безпокойствомъ, о чемъ поведетъ рѣчь милостивый принцъ. по всей вѣроятности, онъ пожелаетъ узнать его мнѣніе относительно фазаньяго двора. Совѣтникъ рѣшилъ отвѣчать принцу сообразно съ тѣмъ, какъ онъ поставитъ вопросъ и какимъ тономъ его свѣтлость будетъ спрашивать.
   -- Я намѣренъ быть нѣсколько нескромнымъ, сказалъ принцъ.
   Совѣтникъ улыбнулся.
   -- Въ какихъ вы отношеніяхъ съ докторомъ,-- я говорю о насъ и о вашихъ дамахъ?
   Совѣтникъ не ожидалъ такого вопроса и, къ великому своему несчастію, не могъ вдругъ сообразить, къ чему клонится этотъ вопросъ, а потому отвѣчалъ не безъ нѣкотораго смущенія:
   -- О, разумѣется... въ хорошихъ, какъ и всегда!
   -- Какъ и всегда? переспросилъ принцъ съ удареніемъ.
   -- По крайней мѣрѣ, мнѣ такъ кажется, ваша свѣтлость.
   -- Такая скромность съ вашей стороны ставитъ въ тупикъ мою нескромность.
   -- Я вовсе не хочу быть скромнымъ, ваша свѣтлость, отвѣчалъ совѣтникъ; -- но я, право, не знаю...
   -- Ну, если вы не знаете, любезный Ифлеръ, -- а оно и въ самомъ дѣлѣ похоже на то, -- то я могу воздержаться отъ моихъ нескромныхъ вопросовъ. Прощайте, любезный Ифлеръ; завтра приходите съ докладомъ часикомъ пораньше. Гости пріѣдутъ въ часъ. Утромъ придется еще о многомъ подумать и многое сдѣлать.
   Совѣтникъ ретировался совершенно уничтоженный, страшно досадуя на себя за свою глупость. Вѣдь вопросъ принца могъ имѣть только одно значеніе. Какъ это онъ сразу не сообразилъ! И какъ онъ передастъ объ этомъ своимъ дамамъ? Но, въ концѣ концовъ, виноватъ все-таки докторъ. Отчего онъ не хочетъ объясниться? Впрочемъ онъ долженъ объясниться немедленно. Онъ обѣщалъ заѣхать сегодня на возвратномъ пути изъ Гюнерфельда.,
   -- Что такое онъ говорилъ вамъ, спросилъ совѣтника кавалеръ, поджидавшій его на дворѣ замка.
   -- Ничего важнаго, отвѣчалъ совѣтникъ.
   Кавалеръ разсмѣялся.
   -- Надѣюсь, сказалъ онъ,-- что сегодня вечеромъ вы будете пооткровеннѣе. Я собираюсь къ вамъ сегодня часовъ съ восьми, если вы не отправляетесь въ кегельный клубъ и ваши дамы не заняты.
   -- Вы доставите намъ особенное удовольствіе, пробормоталъ совѣтникъ съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ.
   -- Такъ ждите, вскричалъ кавалеръ, хлопнувъ совѣтника по плечу и вернулся въ замокъ.
   -- Новая глупость, процѣдилъ сквозь зубы совѣтникъ, снимая шляпу и осторожно, чтобы не задѣть парика, вытирая потъ со лба шелковымъ платкомъ.-- Опять навязалъ себѣ на шею обоихъ... Чортъ знаетъ, что такое!
   Внутренно проклиная себя, совѣтникъ отправился домой. Домъ его находился въ двухъ тысячахъ шаговъ отъ замка и въ нѣсколькихъ стахъ шаговъ отъ городка Ротебюля; онъ выходилъ на великолѣпное шоссе, которое вело отъ замка къ городку, и привѣтливо манилъ къ себѣ изъ-за зелени кустовъ и деревьевъ.
   Когда ушелъ совѣтникъ, принцъ долго не трогался съ мѣста, погруженный въ глубокую задумчивость.
   Полудобродушная, полуироническая улыбка, несходившая съ его лица во время разговора съ приближенными, теперь смѣнилась сосредоточенной грустью.
   -- Всѣ меня покидаютъ, прошепталъ онъ.-- Этотъ Ифлеръ, рывшійся всю свою жизнь въ архивахъ, чтобы доказать, что наши верховныя права не уступаютъ ни въ чемъ правамъ любого другого владѣтельнаго дома въ Германіи, увѣрявшій, что не можетъ простить графу его уничиженія передъ заносчивыми Гогенцоллернами,-- какъ онъ теперь тихъ и скроменъ! Онъ уже готовъ развернуть знамя и перейти въ непріятельскій лагерь! Я ни на кого не могу положиться и менѣе всего на самого себя -- это всего обиднѣе.
   Съ большого луга, орошаемаго рѣчкой Года, -- на которомъ стали появляться олени, сперва поодиночкѣ, а потомъ стадами, -- повѣяло свѣжимъ вѣтеркомъ. Принцъ хотѣлъ-было позвонить камердинера, чтобы онъ принесъ ему пальто, но отдумалъ и отдернулъ руку, котовая потянулась-было къ колокольчику. Она могла войти во всякую минуту: пусть она застанетъ его въ легкомъ лѣтнемъ костюмѣ; ему не хотѣлось теперь -- особенно теперь -- казаться старикомъ. Правда, онъ могъ войдти въ кабинетъ, двери котораго, выходившія на террасу, были открыты настежь, но солнечный закатъ былъ такъ прекрасенъ; по зеленоватому небу тянулись золотистыя облака, горы тонули въ розовомъ отсвѣтѣ. Они такъ любили эту картину, они такъ часто любовались ею съ этого мѣста, когда, четыре года тому назадъ, проводили здѣсь первые прекрасные весенніе дни. Четыре года тому назадъ!
   Облокотясь на каменную балюстраду, принцъ уставилъ неподвижный взглядъ на заходившее солнце. Но онъ не замѣчалъ чудной игры цвѣтовъ. Четыре года тому назадъ жизнь его освѣтилъ первый солнечный лучъ; это былъ какой-то отсвѣтъ другого, лучшаго міра, романтическая весна на закатѣ жизни -- прекрасныя, чудныя минуты.
   -- Если онѣ прошли, кто въ этомъ виноватъ? Я самъ. Кто затьмилъ солнечное сіяніе, потушилъ огонь, отнялъ у весны ея обаяніе, ея романтичную прелесть? Я, я -- самъ! Самъ? Да развѣ моя вина, что противъ меня обращается то, что говоритъ въ пользу другихъ? Ей было семнадцать лѣтъ, теперь ей 21 годъ; мнѣ было шестьдесятъ два года; теперь -- противъ меня время. Вотъ въ чемъ главная вина!
   На террасѣ послышался шелестъ платья; принцъ вздрогнулъ отъ этого шелеста. Онъ быстро провелъ рукой по лицу и когда обернулся къ молодой женщинѣ, то на губахъ его играла улыбка. Дама была въ темнозеленой бархатной амазонкѣ; въ правой рукѣ она держала перчатки и хлыстикъ, а лѣвой приподнимала длинный шлейфъ.
   -- А, Гедвига! Какъ ты поздно отправляешься на прогулку, сказалъ онъ, цѣлуя молодую женщину въ лобъ.
   -- Да было много дѣла, отвѣчала Гедвига:-- сперва нужно было поговорить съ модисткой, которая взялась исправить кое-что въ тѣхъ роскошныхъ платьяхъ, которыя ты выписалъ для меня; потомъ перебраться изъ комнатъ, хотя въ нихъ и немного было моихъ вещей...
   -- Перебраться изъ комнатъ, перебилъ ее принцъ, -- изъ твоихъ комнатъ? Зачѣмъ-же ты изъ нихъ перебиралась?
   -- Ты-же приказалъ приготовить для гостей обѣ комнаты въ Красной башнѣ.
   Блѣдное лицо принца побагровѣло отъ злости. Вмѣсто отвѣта онъ два раза сильно прижалъ пуговку звонка и вскинулся на стараго камердинера, явившагося на его зовъ.
   -- Позвать сюда Порета немедленно.
   -- Поретъ уѣхалъ съ кухонной фурой въ городъ, какъ было приказано вашей свѣтлостью, отвѣчалъ камердинеръ.
   -- Ну, узнаетъ-же онъ меня, когда вернется! кричалъ принцъ, выходя изъ себя окончательно. Впрочемъ, вѣдь и ты находился тутъ, когда я отдавалъ ему приказанія сегодня утромъ; а такъ какъ твой зятекъ, обыкновенно, переспрашиваетъ тебя, такъ-ли онъ понялъ, -- то я не знаю, гдѣ изъ васъ одинъ оканчивается, а другой начинается. Кто вамъ приказывалъ касаться комнатъ Красной башни? Я тебя спрашиваю, кто вамъ приказывалъ!
   -- Ну, другъ мой, замѣтила молодая женщина,-- если это недоразумѣніе...
   -- Это вовсе не недоразумѣніе, и не недослышка; они умышленно не хотѣли понимать и слышать -- я это очень хорошо знаю.
   -- Ваша свѣтлость изволили приказать приготовить всѣ покои ея свѣтлости, покойной принцессы, замѣтилъ старый камердинеръ ворчливо,-- а такъ-какъ комнаты въ красной башнѣ...
   -- Всѣ покои, всѣ покои, горячился принцъ; ну да, всѣ, но конечно не жилые, само собою разумѣется не тѣ, которые занимаетъ жена моя съ тѣхъ поръ, какъ мы переѣхали сюда...
   -- Ну, полно, другъ мой, упрашивала Гедвига, на которую эта сцена производила, повидимому, очень тягостное впечатлѣніе.
   -- Пожалуйста, оставь меня, сказалъ принцъ, вырывая у нея руку свою, которая сильно дрожала.-- На что мнѣ прислуга, которая такъ грубо перетолковываетъ ясно и точно отданныя приказанія!.. Чтобы комнаты были опять приведены въ порядокъ къ тому времени, какъ принцесса возвратится съ прогулки! Теперь можешь идти!
   -- Ну можно-ли такъ горячиться изъ пустяковъ, сказала Гедвига, какъ только Андрей Глейхъ удалился.
   -- Твой комфортъ, твое спокойствіе для меня не пустяки, отвѣчалъ принцъ, приглаживая еще дрожащею рукой блестящіе волосы молодой женщины,-- особенно, теперь, когда я и безъ того долженъ нарушить нашу тихую, спокойную жизнь. Это уже неизбѣжно; но они не должны стѣснять нашей свободы далѣе того, что строго необходимо, не должны измѣнять нашихъ привычекъ. Куда ты отправишься сегодня, дитя мое?
   -- На фазаній дворъ, отвѣчала молодая женщина.-- Я сама отвезу свои приказанія. Прахатицъ такъ привыкъ къ моимъ распоряженіямъ, что, пожалуй, ничего не станетъ дѣлать, пока я не прикажу.
   -- Да, я уже и забылъ объ этомъ, замѣтилъ принцъ съ нѣкоторымъ смущеніемъ.
   -- И я прошу тебя позабыть мой, вѣтряный и ребяческій капризъ, сказала молодая женщина.-- Въ самомъ дѣлѣ, какое ребячество! Желаніе мое сохранить чайный домикъ въ томъ видѣ, въ какомъ я застала его четыре года тому назадъ -- съ пожелтѣвшими гравюрами, съ потускнѣвшими зеркалами, съ красивою, старою, источенною червями мебелью рококо, и вокругъ него маленькій паркъ, съ ржавой рѣшоткой, съ полуобвалившимися статуями, съ поросшими травой дорожками -- вѣдь это романическая сентиментальность, которая, можетъ быть, къ лицу семнадцатилѣтней дѣвушки, но теперь я уже выросла изъ этого. Ты смѣешься. Да если-бы смѣхомъ можно было уничтожить четыре года!
   -- Ужъ не обладаешь-ли ты такимъ секретомъ? Мнѣ кажется, что обладаешь. Къ кому-то ты примѣнишь его? Къ себѣ, ко мнѣ, или къ намъ обоимъ?
   На губахъ его все еще играла улыбка, но сквозь лихорадочную дрожь.
   -- А мнѣ пора, замѣтила молодая женщина,-- уже поздно. Такъ ты позволяешь мнѣ, мой другъ, отдать необходимыя распоряженія Прахатицу?
   -- Напротивъ, ты бы меня очень обязала, если-бы оставила все такъ, какъ оно есть, и извѣстила объ этомъ Цейзеля. Комнаты Красной башни ты займешь опять. Ну, прощай, не скачи, пожалуйста, сломя голову! У насъ сегодня къ чаю никого не будетъ: ты проведешь вечеръ только въ моемъ обществѣ.
   -- Только въ твоемъ? повторила Гедвига.-- Ты говоришь это какъ будто съ упрекомъ.
   -- О, нѣтъ, сказалъ принцъ поспѣшно.
   -- А мнѣ показалось это страннымъ; вѣдь ты очень хорошо знаешь, что вечерніе часы самые пріятные для тебя часы: тогда мы болтаемъ какъ-то по душѣ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? спросилъ принцъ. Онъ держалъ руку молодой женщины въ своей рукѣ и страстными глазами смотрѣлъ на нее. Губы его снова задрожали, но онъ ничего не сказалъ и съ легкимъ вздохомъ выпустилъ ея руку изъ своей руки.
   -- Не задерживаю тебя долѣе, сказалъ онъ.
   Молодая женщина дошла уже почти до дверей залы, какъ принцъ снова окликнулъ ее.
   -- Одно слово, Гедвига. Говорилъ тебѣ докторъ, что онъ собирается подать въ отставку?
   -- Развѣ онъ подалъ? спросила Гедвига.
   Шлейфъ ея платья запутался въ дверяхъ; она быстро нагнулась и, когда опять выпрямилась, щеки ея горѣли яркимъ румянцемъ.
   -- Онъ желаетъ выйти въ отставку, сказалъ принцъ, подходя къ молодой женщинѣ, чтобы помочь ей распутать ея шлейфъ.-- Сегодня послѣ обѣда, когда мы остались съ нимъ на минуту вдвоемъ, онъ просилъ у меня отставки -- неоффиціально, но и не двусмысленно.
   -- Ты уволишь его? спросила Гедвига.
   -- Съ какой стати я стану потакать чистѣйшему капризу -- а вѣдь это капризъ и ничего больше. Работать для блага человѣчества -- такъ всегда говорятъ люди, когда съ ними случится какая-нибудь чисто-личная непріятность, и, они дѣйствительно вбиваютъ себѣ въ голову, что стремятся къ этому искренно. Я пощупалъ сегодня немножко Ифлера, и мнѣ кажется, что Элиза показала доктору носъ, но Ифлеръ, дѣйствительно, ничего не знаетъ -- впрочемъ это еще не доказательство: онъ рѣдко когда знаетъ то, что ему слѣдуетъ знать.-- Не разузнаешь-ли ты объ этомъ какъ нибудь?
   По красивому лицу молодой женщины пробѣжала тѣнь; при послѣднихъ словахъ принца темные глаза ея гнѣвно сверкнули. Гедвига гордо подняла голову, посмотрѣла принцу прямо въ лицо и сказала:
   -- Къ чему это? докторъ не такой человѣкъ, чтобы проводить тебя или себя вымышленными предлогами. Наконецъ, развѣ доводы, которые онъ приводилъ тебѣ, недостаточно полновѣсны?
   -- Ты говоришь такъ, какъ-будто знаешь эти доводы! перебилъ ее принцъ.
   -- Я не знаю ихъ, отвѣчала она, оживляясь все болѣе и болѣе; -- по крайней мѣрѣ, онъ не сообщалъ мнѣ ихъ. Но я могу себѣ представить, что гонитъ отсюда такого человѣка, какъ докторъ; я могу себѣ представить, какъ его увлекаетъ желаніе расправить свои силы, свои знанія въ болѣе широкой сферѣ; я могу себѣ представить, какъ давитъ его этотъ муравьиный міръ, какъ ему душно здѣсь.
   Щеки Гедвиги пылали, принцъ напротивъ поблѣднѣлъ и губи его побѣлѣли.
   -- Дѣйствительно, муравьиный міръ?! Ну, а вѣдь тотъ міръ, въ которомъ я встрѣтилъ его три года тому назадъ, тотъ міръ, изъ котораго я вытащилъ его, былъ еще душнѣе муравьинаго. Правда, не у многихъ есть способность помнить сдѣланныя имъ благодѣянія.
   -- И немногіе обладаютъ еще болѣе завидной способностью забывать оказанныя и.чи благодѣянія.
   -- Надѣюсь, милая Гедвига, что ты, говоря это, намекаешь не на меня?
   Колѣни его подгибались; онъ съ трудомъ держался на ногахъ. Неужели наступаетъ развязка, которой онъ постоянно опасался, которая въ послѣднее время чувствовалась все ближе и ближе?
   -- Какъ можно! возразила Гедвига,-- но ты знаешь мою глупую привычку постоянно вставлять свои замѣчанія! Какое-же отношеніе имѣетъ мое замѣчаніе къ настоящему случаю? Но возьмемъ дѣло такъ, какъ оно есть. Ты пригласилъ доктора на три года; срокъ его контракта кончается. Конечно, ты не захочешь удерживать его противъ воли?
   -- Ошибаешься, милая Гедвига. Скажу тебѣ откровенно, что мнѣ бы очень не хотѣлось отпускать его. Онъ меня знаетъ: другому нужно еще будетъ знакомиться со мной; къ тому-же я такъ привыкъ къ нему, такъ привязался. Да, не говоря уже обо мнѣ -- графинѣ Стефаніи, какъ тебѣ извѣстно, нужна помощь врача. Сама генеральша ужасно труситъ; я обѣщалъ ей, что Стефанію будетъ пользовать мой лейбъ-медикъ, за опытность котораго я могу поручиться. Мнѣ было-бы очень непріятно не сдержать своего обѣщанія.
   -- Но вѣдь докторъ, вѣроятно, не сейчасъ уѣдетъ.
   -- Кто знаетъ... Ему совсѣмъ вскружили голову на съѣздѣ естествоиспытателей. Онъ не станетъ медлить. Ужасно непріятная исторія!
   -- А между-тѣмъ тебѣ не остается другого выбора, сказала Гедвига.-- Я увѣрена, что когда ты обсудишь дѣло спокойно, ты согласишься со мной.
   Принцъ улыбнулся.
   -- Хорошо, хорошо, мы обсудимъ спокойно. Къ чему, въ самомъ дѣлѣ раздражаться прежде времени! Отправляйся кататься, а я позаймусь часокъ. За чаемъ еще поговоримъ объ этомъ. Прощай, милая Гедвига.
   Онъ поцѣловалъ ее въ лобъ и проводилъ до залы; въ залѣ онъ остановился у окна, чтобы посмотрѣть, какъ она сядетъ на лошадь, которую конюхъ держалъ за поводья. На прощаньи она махнула ему хлыстомъ, онъ ей рукою и остановился у окна, чтобы взглянуть еще разъ на нее, когда она проѣдетъ черезъ мостикъ, внизу долины. При своей обыкновенно-быстрой ѣздѣ она доѣзжала до мостика въ двѣ, много-много въ пять минутъ, но прошло пять минутъ, прошло десять, а ея не было. Принцъ съ досадою захлопнулъ окно. Дверь на террасу была открыта. Онъ теперь только замѣтилъ, что стоялъ на сквозномъ вѣтру. Его зазнобило; онъ почувствовалъ себя какъ-то не-по-себѣ. Войдя въ кабинетъ, онъ позвонилъ.
   -- Что угодно приказать вашей свѣтлости? спросилъ вошедшій камердинеръ.
   -- Я хотѣлъ-бы протопить каминъ, сказалъ принцъ.-- Да нѣтъ, не надо: нечего баловать себя.
   -- Не слѣдуетъ баловать и другихъ, не во гнѣвъ будь сказано вашей свѣтлости.
   -- Что такое?
   -- Я хотѣлъ только сказать, что ваша свѣтлость слишкомъ избаловали меня своею добротою за тѣ 40 лѣтъ, которые я имѣю честь служить вамъ, такъ-что мнѣ очень больно слышать какое-нибудь жосткое слово отъ вашей свѣтлости; если вамъ не нужна прислуга, которая такъ грубо перетолковываетъ приказанія вашей свѣтлости...
   -- И ты туда-же!.. вспылилъ принцъ.-- И ты такъ-же въ отставку? Да что вы... обезумѣли что-ли? Или вы думаете особенно хорошо зарекомендовать себя передъ новымъ господиномъ, разставаясь съ старымъ такъ грубо и съ такой неблагодарностью. Погодите выливать старую воду, пока не зачерпнули свѣжей! Погодите... я отрекомендую васъ графу такъ, что онъ будетъ знать, какимъ предателямъ ввѣряетъ себя. Впрочемъ довольно объ этомъ! Подай мнѣ одѣяло; я стоялъ на сквозномъ вѣтру, а мнѣ послѣ этого всегда бываетъ не-по-себѣ.
   Принцъ бросился въ кресло и, дрожа, укутался въ мягкое одѣяло.
   -- Вашей свѣтлости нужно-бы было остаться на террасѣ, сказалъ камердинеръ утвердительнымъ тономъ...-- Принцесса отправилась на фазаній дворъ.
   -- Ты видѣлъ?
   -- Я стоялъ у окна; принцесса проскакала прямо къ фазаньему двору. Ужь очень быстро онѣ скачутъ по такой крутой дорогѣ.
   -- Такъ мнѣ-бы пришлось долго прождать, замѣтилъ принцъ.-- И зачѣмъ она туда поѣхала; вѣдь, кажется, дѣло уже порѣшено.
   -- Можетъ быть, онѣ проѣдутъ черезъ фазаній дворъ на гюнерфельдскую дорогу, оттуда такой красивый видъ на замокъ и на долину Роды.
   При этихъ словахъ Глейхъ медленно приподнялся съ колѣнъ и бросилъ быстрый, пытливый взглядъ на своего господина.
   -- Едвали, замѣтилъ принцъ.
   -- Можетъ быть, онѣ имѣютъ сообщить что-нибудь г. доктору, который въ эту пору обыкновенно возвращается.
   -- Еще того менѣе, пробормоталъ принцъ. Я не говорилъ ей, что докторъ поѣдетъ туда.
   -- Но я слышалъ, какъ г. докторъ сказалъ объ этомъ принцессѣ, за обѣдомъ.
   -- Вотъ какъ! такъ ты слышишь все, что говорится въ залѣ?
   -- Почти все... Больше ничего не изволите приказать?
   Принцъ сидѣлъ, опершись на руку головою; не получая отвѣта, камердинеръ хотѣлъ уйти неслышными шагами, но принцъ окликнулъ его.-- Когда воротится принцесса, спроси у нея, не пожелаетъ-ли она пить чай въ своей комнатѣ. Мнѣ не здоровится, а къ завтрему я долженъ быть совершенно свѣжъ; къ тому-же мнѣ еще надо написать два письма.
   -- Слушаю, ваша свѣтлость, сказалъ Глейхъ, тихонько затворяя за собою дверь.
   Принцъ сидѣлъ неподвижно, погруженный въ невеселыя думы; красивыя бѣлыя руки выставились изъ-подъ одѣяла. Онъ думалъ о завтрашнемъ днѣ, который нарушить любимую имъ тишину, нагонитъ къ нему людей, которыхъ онъ въ душѣ ненавидѣлъ, такъ-что онъ не въ состояніи будетъ отдаться своему уединенному раздумью.
   -- Да, впрочемъ, что за счастье -- отдаваться моимъ думамъ, которыя тянутся передъ тобой, какъ лошади похоронной процессіи, а я -- покойникъ, котораго онѣ везутъ! Зачѣмъ я пригласилъ ихъ? Самъ не знаю... Но я долженъ былъ это сдѣлать... тогда я не такъ мрачно смотрѣлъ на дѣло. Это было написано у нея на лбу; это свѣтилось въ ея глазахъ; это звучало въ каждомъ ея словѣ, въ въ тонѣ ея голоса! Но теперь! Какъ все это говорилось, повидимому, просто и искренно, а между-тѣмъ все было сказано не безъцѣли. "Если-бъ смѣхомъ можно было стереть четыре года!" Четыре года... что это значитъ? Если-бы еще сорокъ. А все-таки я люблю ее сильнѣе, чѣмъ могъ-бы любить двадцати лѣтній юноша, сильнѣе, чѣмъ можетъ любить ее кто-либо на свѣтѣ! О, Боже мой, какъ я люблю ее. Принцъ метался въ креслѣ, сильно взволнованный. Онъ сталъ щупать правою рукою пульсъ лѣвой. "Разстройство нервовъ и лихорадка!" -- моему преемнику недолго придется ждать. Онъ Геркулесъ по сравненію со мной. Благодаря своимъ ученьямъ и смотрамъ, эти люди всегда сильны и глупы. Нѣтъ, въ этомъ случаѣ онъ не глупъ, только антипатиченъ мнѣ. Какъ мнѣ будетъ пріятно любоваться на моихъ цвѣтущихъ преемниковъ, когда они будутъ разгуливать здѣсь передо мною; они позаботились уже и о преемникѣ преемнику.
   Принцъ расхохотался, (но то былъ не веселый смѣхъ), потомъ глубоко вздохнулъ. Глейхъ, стоявшій въ передней, приложивъ ухо къ двери, кивнулъ головой съ довольнымъ видомъ.
   -- Такъ съ нимъ всегда бываетъ, сказалъ онъ, разгибаясь: -- нужно только пользоваться всякимъ удобнымъ случаемъ; когда-нибудь да замѣтитъ. И я былъ-бы уже теперь гораздо дальше, еслибы Дитрихъ не былъ такимъ болваномъ. Онъ говоритъ, что не замѣчаетъ за ними ничего особеннаго, когда они катаются вмѣстѣ и не можетъ подслушать, о чемъ они говорятъ. Былъ-бы я на его мѣстѣ,-- я-бы зналъ, что подслушать и что подсмотрѣть.
   

ГЛАВА ВТОРАЯ.

   Между-тѣмъ Гедвига скакала по красивой дорогѣ, которая, извиваясь зигзагами, вела къ фазаньему двору; она скакала такъ быстро, что Дитрихъ, очень хорошій ѣздокъ, едва могъ поспѣвать за ней. Она не промолвила съ нимъ ни одного слова ни о свадьбѣ его съ Метой Прахатицъ, которая должна была состояться нынѣшнимъ-же лѣтомъ, ни о томъ, какое онъ получитъ приданое. Еще никогда до сихъ поръ не случалось Гедвигѣ быть такой молчаливой; она молчала и тогда, когда помогалъ ей Дитрихъ садиться въ сѣдло, и тогда, когда онъ скакалъ съ нею по зеленому лѣсу. Даже бѣдныя старухи, попадавшіяся ей на встрѣчу съ большими вязанками дровъ за спиною, прижимавшіяся, сторонясь, къ скалѣ и желавшія ей "добраго вечера", не удостоились на этотъ разъ ни ея взгляда, ни отвѣта.
   -- Вотъ скачетъ, точно чортъ за ней гонится, ворчалъ Дитрихъ, пришпоривая свою лошадь.-- Вѣдь отъ такой гоньбы, того и гляди, что лошади протянутъ ноги.
   Но въ эту минуту она подобрала поводья и шагомъ поднялась на послѣдній холмъ. Ей не хотѣлось явиться на фазаній дворъ, не собравшись съ мыслями относительно распоряженій, но, противъ обыкновенія, она не могла остановиться ни на какой мысли. Какъ ничтожно и безцвѣтно теперь показалось ей все сравнительно съ тѣмъ, что такъ глубоко волновало ея душу.
   Онъ хочетъ уѣхать! Онъ просилъ уже объ отставкѣ! Онъ рѣшился на это въ ту минуту, когда пріѣздъ гостей поставитъ ее въ самое щекотливое, почти невыносимое положеніе, когда ей придется употребить всѣ свои силы, призвать на помощь все свое самообладаніе, когда она всего болѣе нуждается въ поддержкѣ друга.
   Онъ хочетъ уѣхать! Ну, что-жъ... и прекрасно! пусть ѣдетъ; она не въ правѣ требовать отъ него жертвъ: долженъ-же онъ получить, наконецъ, такъ горячо желаемую имъ свободу!
   Гедвига едва сдерживала слезы при мысли о томъ, что она должна разстаться съ другомъ, котораго никогда не увидитъ больше; но вѣдь она уже разъ навсегда отказалась отъ полнаго счастія. Кчему-же выпрашивать у неумолимой судьбы это полусчастіе, когда погибли всѣ ея остальныя мечты и надежды.
   Въ это время лошадь, фыркая, остановилась у рѣшетчатыхъ воротъ парка, расположеннаго вокругъ фазаньяго двора; Гедвига вдругъ очнулась отъ своихъ тяжелыхъ думъ. Но чего-же она искала здѣсь?
   Конюхъ подъѣхалъ. Гедвига приказала ему отворить ворота и рысью поѣхала къ маленькому домику, по аллеѣ, отѣненной исполинскими деревьями и поросшей травою. Въ этомъ уютномъ, обвитомъ плющемъ домикѣ жилъ чехъ Прахатицъ среди своихъ индюковъ, куръ и фазановъ,-- жилъ одинокій съ тѣхъ поръ, какъ дочь его Мета, три года тому назадъ, поступила камеръ-юнгферой къ молодой госпожѣ.
   Старика не было дома. Гедвига нашла его подъ открытымъ навѣсомъ, гдѣ вылупившіеся нѣсколько дней тому назадъ фазаньи цыплята клевали насыпанный на землѣ кормъ, а насѣдки гордо и преважно прохаживались, таская за собой веревку, которая моталась на ихъ ногахъ.
   -- Добро пожаловать, добрая госпожа, встрѣтилъ ее старикъ, отставляя въ сторону корыто съ кормомъ и снимая маленькую, зеленую охотничью шапку.-- Вотъ не ждалъ... давненько-таки вы не удостаивали меня вашимъ посѣщеніемъ; а цыплята уже вывелись: девяносто пять штукъ. Была бы и вся сотня, какъ-бы не вотъ этотъ! онъ успѣлъ подцѣпить у меня цѣлыхъ пять штукъ, пока я не подцѣпилъ его самого.
   Съ этими словами Прахатицъ поднялъ за длинное крыло убитаго коршуна.
   -- Я уже давно подстерегалъ его, продолжалъ Прахатицъ; -- но онъ хитеръ, какъ человѣкъ, и ни за что бы не попался въ силки, -- посади я ему туда на приманку хоть цѣлую полдюжину голубей.
   Старикъ привыкъ видѣть въ Гедвигѣ самую внимательную слушательницу его охотничьихъ разсказовъ и крайне былъ удивленъ, когда она, не удостоивъ даже взглядомъ страшную птицу и нетерпѣливо помахивая хлыстомъ, сказала:
   -- Прекрасно, Прахатицъ, прекрасно; но намъ надо поговорить еще кое о чемъ другомъ. Вы уже знаете, что пріѣдутъ сюда графъ и графиня; принцъ желаетъ, чтобы фазаній дворъ былъ приведенъ въ порядокъ. Возьмите себѣ на подмогу сколько вамъ нужно рабочихъ, чтобы къ вечеру-же все приготовить. Впрочемъ господинъ фонъ-Цейзель заѣдетъ еще къ вамъ и вы переговорите съ нимъ обо всемъ поподробнѣе. Понятно, что и чайный домикъ слѣдуетъ также прибрать; всѣ мои рисовальныя принадлежности вы уберите къ себѣ въ домъ. Вѣдь ключъ отъ домика у васъ?
   И не дожидаясь отвѣта изумленнаго егеря, она пошла къ чайному домику -- большому павильону, построенному во вкусѣ прошлаго вѣка. Чайный домикъ, окруженный со всѣхъ сторонъ кустами и деревьями, стоялъ на довольно высокомъ холмѣ, неподалеку отъ фазаньяго двора. Широкая, двойная лѣстница, въ видѣ подковы, вела къ домику; на низшихъ ступенькахъ охраняли его четыре сфинкса; лѣстница поднималась надъ большимъ гротомъ, уставленнымъ Нептуномъ и дюжиной Нереидъ и Тритоновъ.
   Гедвига быстро прошла по лѣстницѣ. Старикъ, покачивая головой, пошелъ за ней и, опять покачивая головой, оспорилъ стеклянную дверь, по которой Гедвига нетерпѣливо хлопала хлыстикомъ. Черезъ среднюю большую залу она прошла въ боковую комнату, которая служила ей мастерской.
   -- Все это надо убрать,-- все, все!.. твердила она, указывая на мольбертъ, стоявшій около окна, и на множество эскизовъ и картинъ, висѣвшихъ по стѣнамъ и разставленныхъ по угламъ комнаты.-- Слышите, Прахатицъ, все уберите да заприте у себя въ комнатѣ и не пускайте туда никого. А теперь ступайте, да скажите Дитриху, чтобы онъ подавалъ мнѣ лошадей.
   -- Не случилось-ли чего съ вами, сударыня, спросилъ старикъ запинаясь, -- или съ его свѣтлостью?
   Гедвига промолчала. Старикъ не осмѣлился повторить своего вопроса и сошелъ внизъ.
   Гедвига подошла къ мольберту и, скрестивъ руки на груди, глядѣла на начатую картину. Это былъ ландшафтъ, очевидно, срисованный съ мѣстности, разстилавшейся передъ самымъ окномъ этой комнаты.
   -- Фи, какъ это поблекло черезъ двѣ недѣли! произнесла она.-- А я воображала, что это одинъ изъ самыхъ изящныхъ эскизовъ. Какое жалкое маранье! А меня увѣряютъ, что я обладаю большимъ талантомъ. Онъ никогда не говорилъ этого; онъ больше всѣхъ понимаетъ въ этомъ; онъ лучше всѣхъ понимаетъ, что значитъ собственными руками зарабатывать кусокъ насущнаго хлѣба. А вѣдь я бы достигла этого, если-бы работала, какъ другія женщины, если-бы я принуждена была работать. Но вѣдь я только играла этимъ, -- играла цѣлыхъ четыре года! О, если-бы я могла воротить эти четыре года!
   Она опустилась на стулъ и сидѣла, нахмуривъ брови и уставивъ неподвижный взглядъ въ синюю даль; розовыя губки ея судорожно подергивались. Онъ уѣдетъ, что-же тогда для нея останется? Безцѣльная жизнь и пустота. Безграничная и страшная пустота! Да, она уже испытала это, когда онъ уѣзжалъ какъ-то дня на два. Какъ тоскливо тогда тянулись часы, какимъ старикомъ тогда казался ей принцъ, какъ невыносимо скучно было смотрѣть на всю окружающую обстановку, А теперь въ перспективѣ виднѣлась цѣлая жизнь -- безъ цѣли и безъ радости.
   Она вскочила съ глухимъ крикомъ ужаса; ей казалось, что она задыхается. Она распахнула окно. Передъ ней возвышались горы, облитыя мягкимъ свѣтомъ поздняго майскаго вечера. Солнце уже закатилось; но было еще свѣтло; на уступахъ холма, соединявшаго Фазанью гору съ другими горами, лежалъ розовый отблескъ прозрачнаго свѣта высшихъ слоевъ эфира.
   Онъ долженъ проѣхать черезъ эти горы на возвратномъ пути изъ Гюнерфельда.
   Вдругъ ей вспомнилось то, о чемъ она едва-ли когда-нибудь прежде вспоминала, -- ей вспомнилось, что въ одинъ прекрасный іюньскій вечеръ, три года тому назадъ, она встрѣтилась съ нимъ здѣсь въ первый разъ. Она возвращалась съ принцемъ съ прогулки, а онъ стоялъ на той отвѣсной скалѣ подъ деревомъ, которое теперь такъ отчетливо вырисовывалось на ясномъ вечернемъ небѣ. Онъ смотрѣлъ на долину и на одинокую скалу, на которой возвышался замокъ, и едва оглянулся, когда они проѣзжали мимо него. Принцъ былъ въ особенно веселомъ настроеніи духа и заговорилъ съ одинокимъ путникомъ; онъ вѣжливо отвѣтилъ ему и, такимъ образомъ, между ними завязался разговоръ, непрекращавшійся во всю дорогу по долинѣ и такъ сильно заинтересовавшій принца, что онъ въ тотъ-же вечеръ пригласилъ молодого ученаго переѣхать изъ гостинницы "Трехъ Форелей" въ замокъ. Молодой человѣкъ переѣхалъ. Принцъ не отпускалъ его отъ себя до тѣхъ поръ, пока тотъ не далъ ему обѣщанія поселиться здѣсь и попробовать, не въ состояніи-ли онъ будетъ привыкнуть къ здѣшней жизни. Онъ попробовалъ.... попробовалъ цѣлыхъ три года; теперь онъ пришелъ, наконецъ, къ окончательному рѣшенію и уѣзжаетъ.
   Она громко засмѣялась и испугалась своего собственнаго смѣха.
   -- Мнѣ кажется, что я сойду съ ума, прошептала она.
   Ей казалось, что съ тѣхъ поръ, какъ ушелъ Прахатицъ, промелькнула цѣлая вѣчность; она взглянула на часы -- не прошло и пяти минутъ. Что она ему сейчасъ приказывала? Да, она велѣла подавать лошадь. А зачѣмъ? Чтобы ѣхать къ нему на встрѣчу. Для чего это? Чтобы сказать ему, что она не можетъ жить безъ него?-- Прекрасное признаніе! Что ему съ нимъ дѣлать? Запретить ей, для успокоенія ея нервовъ, пить по вечерамъ чай, потому-что онъ возбуждаетъ до безсонницы! Вѣдь онъ уже предлагалъ ей это недавно!
   И она разсмѣялась такимъ громкимъ смѣхомъ, что Прахатицъ, подошедшій въ это время къ двери, съ испугомъ остановился и, покачивая головой, проводилъ ее глазами, когда она пробѣжала мимо него изъ чайнаго домика внизъ по лѣстницѣ, сѣла на лошадь и поскакала впередъ.
   -- Сдается мнѣ, что ей очень хотѣлось бы остаться одной, сказалъ Дитрихъ, еще подтягивавшій ремень у своего сѣдла.-- Я не смѣю терять ее изъ виду, а она такъ и старается, какъ бы скрыться у меня изъ глазъ. Что тутъ нашему брату дѣлать?
   -- Да кто тебѣ велитъ не спускать ее съ глазъ? спросилъ Прахатицъ.
   -- Вотъ когда мы выдадите за меня Мету и я стану вашимъ зятемъ, такъ тогда и отвѣчу на вашъ вопросъ. Гоппъ, Лиза!
   И Дитрихъ пустился галопомъ догонять свою госпожу по аллеѣ черезъ открытыя ворота фазаньяго двора. Отъ этихъ воротъ дорога расходилась на двое: въ одну сторону, извиваясь по скаламъ, одѣтымъ лѣсомъ, она поднималась на возвышенность, на которой стоялъ Гюнерфельдъ, а оттуда уходила въ горы; въ другую -- она спускалась къ шоссе, ведущему къ замку.
   Дитрихъ, невоображавшій, чтобы его госпожа могла поѣхать по другому направленію, сталъ спускаться къ шоссе такъ быстро, какъ только позволялъ крутой спускъ, удивляясь, какъ это его госпожа могла такъ далеко уѣхать.
   Тѣмъ временемъ Гедвига доѣхала до еловаго лѣса и не замѣтивъ, что Дитриха съ ней не было. Только тогда, когда она подъѣхала къ опушкѣ лѣса, она увидѣла себя совершенно одинокой.
   Гедвига пріостановила лошадь. Въ лѣсу позади нея все было тихо, впереди на лужайкѣ стрекотали кузнечики, а высоко надъ головой, тамъ, гдѣ еще не погасъ отсвѣтъ закатившагося солнца, слышалась пѣсня жаворонка. Въ этой мягкой красотѣ вечера еще рѣзче выдавалось ея отуманенное печалью лицо; въ этой охваченной глубокимъ миромъ природѣ одно только ея сердце чувствовало и страдало. Гедвигой овладѣла безконечная тоска; слезы неудержимо полились изъ ея глазъ; она еще никогда такъ не плакала; казалось, она хотѣла утопить свое горе въ слезахъ, чтобы затѣмъ навсегда успокоиться.
   Долго не двигалась она съ мѣста, приложивъ платокъ къ глазамъ; поводья выпали изъ ея рукъ; лошадь вытянула тонкую шею и отдыхала послѣ быстрой ѣзды; вдругъ она медленно подняла голову, взбросила сверкающіе глаза на холмъ, насторожила уши и тихо заржала.
   Гедвига выпрямилась. Отирая правой рукой глаза, лѣвой она схватилась за поводья и направилась въ лѣсъ. Ее пугала мысль, что онъ можетъ застать ее въ такомъ положеніи.
   Но было ужь поздно Она услышала позади себя быстрый топотъ коня: наѣздникъ, вѣроятно, уже замѣтилъ ее. Ей не оставалось ничего болѣе, какъ пріостановиться и подождать его. Черезъ нѣсколько минутъ онъ былъ уже. возлѣ нея. Гедвига сдѣлала полуоборотъ на сѣдлѣ и обратилась къ нему съ грустной улыбкою, которая такъ шла къ ея пурпуровымъ губкамъ и темнымъ глазамъ: -- А, это вы, докторъ!
   Германъ осадилъ свою лошадь и сказалъ, приподнимая шляпу:-- Такъ поздно и такъ далеко отъ замка -- одна?
   -- Я была на фазаньемъ дворѣ и не знаю, какъ разъѣхалась съ Дитрихомъ.
   -- Такъ позвольте мнѣ проводить васъ: намъ, кажется, по пути.
   -- Съ удовольствіемъ.
   Германъ снова надѣлъ шляпу и поѣхалъ съ лѣвой стороны рядомъ съ Гедвигой. Нѣсколько минутъ они ѣхали молча но лѣсу.
   -- Ну, что, какъ въ Гюнерфельдѣ? спросила наконецъ Гедвига.
   -- Лучше; у меня тамъ на рукахъ одна только больная, да и ту надѣюсь вылечить.
   Затѣмъ опять замолчали.
   Гедвига боялась выдать себя; Германъ испытывалъ то-же самое. Онъ попытался высвободиться изъ положенія, которое должно было рѣшить, если только уже не рѣшило его судьбу. Попытка почти не удалась; онъ не зналъ, сердиться-ли ему на себя или радоваться. А что-то она скажетъ? Приметъ-ли она симпатично жертву его или отвергнетъ ее?
   Вотъ думы, которыя волновали Германа, когда онъ ѣхалъ въ одинокую деревню; объ этомъ раздумывалъ онъ и теперь, возвращаясь черезъ лѣсъ и останавливаясь у того самаго дуба, подъ которымъ увидалъ ее въ первый разъ три года тому назадъ. И тутъ-то, подъ этимъ дубомъ, онъ почувствовалъ сильнѣе, чѣмъ когда-либо, что жизнь его -- только отраженіе ея жизни, что эта всесильная, безнадежная страсть загубитъ его будущее, велитъ-ли она ему уѣхать или оставаться -- все равно.
   -- Могу-ли я посовѣтоваться съ вами по дѣлу чисто-личному для меня? спросилъ онъ.
   Онъ не зналъ, откуда у него хватило рѣшимости предложить такой вопросъ; звукъ собственнаго голоса отозвался какъ-то странно въ его ушахъ; сердце билось, какъ-будто хотѣло выскочить изъ груди.
   -- Что такое? спросила Гедвига.
   Германъ медлилъ отвѣтомъ. Она сдѣлала надъ собою страшное усиліе и продолжала:
   -- Впрочемъ, этотъ вопросъ совершенно лишній. Вы, вѣроятно, хотите говорить о томъ дѣлѣ, о которомъ я сейчасъ узнала отъ принца. Вы просили отставки. Мало того: я должна вамъ сказать, что принцъ, имѣющій, какъ вамъ извѣстно, привычку совѣтоваться со мною во всѣхъ болѣе важныхъ случаяхъ, поручилъ мнѣ отговорить васъ отъ вашего намѣренія.
   Германъ не рѣшался поднять глазъ; онъ чувствовалъ, что теперь отъ послѣдняго ея слова будетъ зависѣть вся его будущность.
   -- Вы знаете, сказалъ онъ какимъ-то беззвучнымъ тономъ, -- какъ высоко я цѣню ваше мнѣніе; вы знаете, что я всегда готовъ ему слѣдовать.
   -- Тѣмъ тяжелѣе отвѣтственность, которую я беру на себя, возразила Гедвига, стараясь улыбнуться.-- Признаюсь вамъ: ваше дѣло не выходило у меня изъ головы впродолженіе всей моей прогулки. Я старалась взвѣсить всѣ pro и contra.
   -- И наконецъ убѣдились, что я долженъ уѣхать: не правда-ли?
   -- Да, я пришла къ этому убѣжденію.
   При этихъ словахъ она взглянула на своего спутника; ей было ясно, что изъ поблѣднѣлъ и что губы его дрожали, какъ у ребенка, который собирается заплакать. Въ глазахъ у нея зарябило. Ей хотѣлось броситься на грудь къ любимому человѣку и сказать ему, что вѣдь они не могутъ жить другъ безъ друга, что лучше умереть, чѣмъ разстаться. Но ей было досадно на него, что онъ слабѣе ея, что онъ сваливалъ на нее одну страшное бремя рѣшенія. Сердце ея разрывалось отъ противоположныхъ чувствъ, но когда она заговорила снова, тонъ ея голоса былъ спокоенъ, почти холоденъ.
   -- Я согласна, что многое, если хотите, даже очень, очень многое говоритъ въ пользу того, чтобы вы оставались здѣсь... Здѣсь, въ нашихъ милыхъ горахъ, вы пользуетесь такимъ превосходствомъ, какого не будете имѣть нигдѣ, какое бы мѣсто вы ни занимали. Правда, вы связаны нѣкоторыми обязательствами относительно принца. но вы не можете не согласиться, что, служа принцу, вы служите и тѣмъ сотнямъ людей, которыя зависятъ отъ него, которымъ тяжело будетъ потерять такого гуманнаго и заботливаго покровителя. Затѣмъ уваженіе, которое питаютъ къ вамъ здѣсь всѣ, и старые, и малые, признательность, которую вы такъ честно заслужили и которая воздается вамъ отъ чистаго сердца, искреннія, задушевныя отношенія къ окружающимъ васъ добрымъ людямъ, которые не отличаются, можетъ быть, особеннымъ умомъ или ученостью, но съ которыми человѣку умному и ученому иногда отрадно провести часокъ,-- расположеніе, привязанность такого деликатнаго, привѣтливаго, опытнаго государя, какъ принцъ... да чего мнѣ пересчитывать всѣ преимущества вашего положенія: вы сами не разъ признавали ихъ! И все-таки...
   -- И все-таки!
   -- Вы должны уѣхать, и по очень простой причинѣ. Здѣсь вы не можете сдѣлаться тѣмъ, чѣмъ вы должны сдѣлаться, не можете принести той пользы, которую вы въ состояніи, а, слѣдовательно, и обязаны приносить, если не хотите остаться въ долгу у человѣчества. Вы пріѣхали сюда, три года тому назадъ, съ широко задуманными планами научной дѣятельности. Эти планы остаются и до сихъ поръ только планами, не смотря на то, что у насъ много досуга для научныхъ занятій. Почему это? Потому, что васъ, какъ и всѣхъ насъ, убаюкиваетъ вѣчное однообразіе нашей тихой, безмятежной жизни, -- потому, что вамъ нужно возбужденіе, которое человѣкъ находитъ только въ обществѣ людей одинаковыхъ съ нимъ стремленій, ведущихъ одинаковую съ нимъ борьбу,-- потому, что здѣсь вы не находите этого возбуждающаго стимула для умовъ сколько нибудь выдающихся. Мнѣ больно было смотрѣть на вашъ.унылый, грустный видъ, когда вы возвратились со съѣзда естествоиспытателей. Тамъ вы наглядно убѣдились въ томъ золотомъ правилѣ, которому насъ учатъ въ школахъ: кто нейдетъ впередъ, тотъ идетъ назадъ. Тамъ, на вашихъ глазахъ, люди моложе васъ пожинали лавры, которые должны были достаться вамъ, а вы принуждены были стоять въ сторонкѣ и говорить себѣ: я потерялъ даромъ время...
   Щеки Гедвиги разгорѣлись. Напускное спокойствіе измѣнило ей и бурная страсть выражалась все яснѣе и яснѣе въ каждомъ ея словѣ. Не ожидая отвѣта своего спутника, она продолжала, какъ-будто говоря сама съ собой:
   -- Я знаю, какъ грустно хоронить идеалы, приводившіе насъ въ восторгъ въ ранней молодости, видѣть, какъ они мало-по-малу отлетаютъ отъ насъ, принимаютъ видъ туманныхъ призраковъ, которые если и мелькаютъ иногда передъ нами, то уже не воодушевляютъ насъ, а нагоняютъ глубокое уныніе. Я, дочь слуги, раба графской фамиліи, я это испытала. А вѣдь я женщина; вѣдь мы не имѣемъ права жить полною жизнью; мы обречены только томиться недостойнымъ насъ прозябаніемъ и мириться съ нимъ, кто какъ съумѣетъ Но, когда я ставлю себя въ положеніе мужчины, когда я представляю себѣ, что у меня есть другъ, братъ и что этотъ другъ, этотъ братъ, находясь въ такомъ страшномъ рабствѣ, не рѣшается разбить своихъ оковъ, будь что будетъ -- не знаю, но, мнѣ кажется, я разлюбила бы брата, разлюбила бы друга; я отреклась бы отъ того, кто самъ отъ себя отрекается.
   Гедвига порывисто рванула лошадь, которая, пользуясь тѣмъ, что они ѣхали шагомъ, прижала свою голову слишкомъ близко къ головѣ своей подруги, лошади Германа.
   -- И это еще только одна сторона той полупраздности, на которую обрекаетъ васъ ваше положеніе въ домѣ принца. Но есть и другая сторона, которая, на мой взглядъ, не менѣе важна. Вы должны уступить другимъ разрѣшеніе тѣхъ научныхъ и общественныхъ вопросовъ, которые волнуютъ наше поколѣніе. Въ правѣ ли вы это дѣлать? Въ правѣ ли вы отказываться отъ того участія, которое должны принимать, подобно всѣмъ другимъ, въ великой борьбѣ? А развѣ вы можете бороться здѣсь? Окружающее насъ затишье, наша ремесленная школа съ тремя учениками, наше образовательное училище для дѣвочекъ, которое мы должны были закрыть по недостатку сочувствія... какъ все это жалко! какъ тяжело для человѣка, которому стоитъ только захотѣть, чтобы дѣйствовать въ сферѣ болѣе широкой! Развѣ обязанность относительно родины не выше всѣхъ другихъ обязанностей?
   -- У меня нѣтъ болѣе родины, замѣтилъ Германъ.
   -- Потому-что вы ганноверецъ, а Ганноверъ пересталъ существовать, какъ самостоятельное государство?.. Потому-что вы не хотите и не можете преклониться передъ такимъ насиліемъ?.. Потому-что вамъ кажется, что, поступивъ на службу къ принцу, вы нашли исходъ изъ дилеммы: совершенно оторваться отъ Сѣверной Германіи, къ которой вы привязаны, къ которой вы принадлежите, или сдѣлаться пруссакомъ въ тѣсномъ значеніи этого слова?.. Какое странное самообольщеніе! Развѣ нашъ принцъ самостоятельный государь потому только, что мы всѣ держимся за эту мечту или дѣлаемъ видъ, что держимся за нее? Развѣ мы не тѣ-же пруссаки, хотя и дуемся на гогенцоллернскую династію? Наконецъ, я и не думаю превращать васъ въ пруссака, но вы должны быть нѣмцемъ! Вы должны жить и работать для Германіи, которую мы всѣ носили въ своей груди. А развѣ это возможно здѣсь, въ этой узкой долинѣ, среди этихъ горъ, черезъ которыя бабочку переносятъ ея слабыя крылышки, но которыя загораживаютъ отъ насъ весь широкій міръ стремленій и борьбы? Нѣтъ, нѣтъ! Это не въ вашемъ характерѣ; это ниже васъ. Потому я и говорю вамъ: уѣзжайте; самое трудное уже сдѣлано,-- вы поняли, что должны уѣхать. Прошу, заклинаю васъ, думайте только о себѣ, не думайте о насъ, ни о принцѣ, ни обо мнѣ, ни о комъ. Вѣдь вы знаете:
   
   Когда-же благородный другъ
   Товарища по заключенью
   Удерживать отъ бѣгства станетъ...
   
   Стихи эти невольно сорвались съ языка Гедвиги; она хотѣла ихъ произнести съ веселою непринужденностью человѣка, который настолько владѣетъ собою, что позволяетъ себѣ подкрѣплять свои мнѣнія цитатами. Но слова поэта затронули слишкомъ чувствительную струну въ ея собственномъ сердцѣ -- послѣднее слово замерло въ судорожномъ всхлипываніи и слезы неудержимо потекли изъ глазъ. Она ударила свою лошадь хлыстикомъ изъ всѣхъ силъ, такъ-что та вздрогнула и понеслась галопомъ; конюхъ въ эту самую минуту показался изъ-за уступа скалы. Выѣхавъ изъ лѣсу и окинувъ взглядомъ всю дорогу до замка, онъ убѣдился, что госпожа его поѣхала по другой дорогѣ, поспѣшилъ вернуться назадъ и въ настоящую минуту, снявъ шляпу, пропустилъ мимо себя Гедвигу и доктора и поѣхалъ за ними. Но напрасно укоротилъ онъ 20 шаговъ разстоянія, предписанные ему этикетомъ; напрасно прислушивался онъ съ напряженнымъ вниманіемъ ко всякому слову, ко всякому звуку.
   Разговоръ не возобновлялся болѣе; онъ быль уже оконченъ. Гедвига, повидимому, была исключительно занята дорогой; ни словомъ, ни взглядомъ не потребовала она отвѣта у спутника, безмолвно ѣхавшаго рядомъ съ ней. Да и что-бы могъ онъ отвѣтить ей? Сказать "я уѣду", когда сердце громко протестовало противъ этого рѣшенія, когда оно подсказывало ему: "я не могу уѣхать, и если когда-нибудь могъ, то теперь уже поздно!" И онъ бѣсился на самого себя, что не можетъ рѣшиться, не можетъ оторваться, что у него не хватаетъ силы заставить свою лошадь перескочить черезъ низенькій заборъ прямо въ пропасть.
   Такъ выѣхали они на шоссе и миновали гостинницу "Трехъ Форелей". У дверей гостинницы стояло нѣсколько проѣзжихъ; они принялись разспрашивать слугу, что это за господа проѣхали мимо, не самъ-ли принцъ съ принцессой. Кельнеръ объяснилъ имъ, что принцесса скончалась 25 лѣтъ тому назадъ и что эта дама просто барыня, которая приходится принцу женой съ лѣвой стороны, а господинъ, который ѣдетъ съ нею,-- докторъ, очень добрый, услужливый человѣкъ, который со всякимъ умѣетъ поладить, хотя онъ и не здѣшній, а ганноверецъ.
   Гедвига и докторъ не обмѣнялись болѣе ни словомъ и не умѣрили галопа своихъ лошадей до тѣхъ поръ, пока не въѣхали черезъ мостъ и мрачныя ворота во дворъ замка. Германъ соскочилъ съ лошади и помогъ Гедвигѣ сойти. Она поблагодарила его, не поднимая глазъ, наклоненіемъ головы и поспѣшила въ замокъ.
   

ТРЕТЬЯ ГЛАВА.

   -- Ты, поди, опять сдѣлалъ какую-нибудь глупость, грызла совѣтница своего мужа, совѣтника канцеляріи Ифлера, прохаживаясь съ нимъ по саду, между грядъ, недавно засаженныхъ спаржею. Дочь ихъ Лиза, въ ожиданіи гостей, зажигала лампы на столѣ, уже давно накрытомъ для ужина на террасѣ, расположенной на заднемъ фасадѣ дома.
   -- Но, лапка моя... возразилъ совѣтникъ канцеляріи робко.
   -- Дашь-ли ты мнѣ когда-нибудь договорить? продолжала свирѣпствовать супруга.-- Если ты и въ самомъ дѣлѣ такого мнѣнія, если ты дѣйствительно прочишь ее за доктора, тогда тебѣ слѣдовало-бы дать это понять г. фонъ-Цейзелю и отдѣлаться отъ него какъ-нибудь на сегодняшній вечеръ. Это истинное наказаніе, что ты никогда не дѣлаешь того, что долженъ дѣлать, и никогда не знаешь, чего хочешь. Вчера еще ты говорилъ, "что-если-бы г. фонъ-Цейзель только заикнулся," а сегодня...
   -- Но, лапка моя, опять попробовалъ возразить супругъ.
   -- Да дай-же ты мнѣ сказать хоть одно слово!.. А сегодня ты опять твердишь: "что-еслибы докторъ Горстъ заикнулся"... а все только потому, что его свѣтлость спросилъ тебя, въ какихъ ты отношеніяхъ съ докторомъ. Какъ-будто онъ не можетъ завтра-же спросить тебя, въ какихъ ты отношеніяхъ съ г. фонъ-Цейзелемъ?
   -- Но вѣдь это невозможно, проговорилъ совѣтникъ канцеляріи.
   -- А почему ты знаешь? Почемъ ты знаешь, что ему не хотѣлось услышать, что у насъ съ докторомъ ничего такого нѣтъ, и что ему бы.то бы очень пріятно узнать, что и съ г. фонъ-Цейзелемъ у насъ тоже ничего такого нѣтъ, что если онъ, однимъ словомъ...
   -- Однимъ словомъ? переспросилъ удивленный совѣтникъ, когда совѣтница вдругъ остановилась и бросила безпокойный взглядъ на террасу.
   Лиза вошла въ домъ.
   Г-жа Ифлеръ схватила своего супруга подъ-руку и такъ горячо заговорила, что заключенное подъ бѣлымъ жилетомъ сердце совѣтника безпокойно забилось.
   -- Тамъ, наверху дѣла идутъ совершенно не такъ, какъ вы постоянно говорите. Слава богу, у меня у самой во лбу глаза не даромъ, я и сама могу кое-что видѣть; да и старый Глейхъ недаромъ сталъ такъ таинствененъ. Я тебѣ кое-что поразскажу, Ифлеръ; смотри только, слушай хоть разъ въ жизни внимательно. Сегодня утромъ наша Лиза пошла туда, чтобы играть съ ней à quatre mains; въ передней она не нашла никого, кто-бы могъ о ней доложить, и потому вошла прямо въ залу. А та тамъ сидитъ передъ открытымъ роялемъ, облокотившись на него и закрывъ лицо руками. Лиза подумала, что она надъ нотами заснула, и потому подошла тихонько, но вдругъ та подняла голову; лицо ея было мокро отъ слезъ, и она сильно испугалась, но сейчасъ-же засмѣялась и сказала, чтобы Лиза не удивлялась ея волненію,-- что она,-- не знаю тамъ, что такое,-- играла и что это ее очень разстроило. Но Лиза увѣряетъ, что та плакала отъ какой-то другой причины; да это и не можетъ быть, чтобы она разрыдалась отъ игры, потому-что черезъ какія-нибудь четверть часа она сказала, что у нея сильно болитъ голова, и просила Лизу зайти какъ-нибудь на дняхъ... Да ты опять не слушаешь, Ифлеръ?
   -- Да слушаю, слушаю, отвѣчалъ совѣтникъ,-- хоть я право не понимаю...
   -- Такъ погоди-же минутку, продолжала совѣтница.-- Ну вотъ Лиза ушла, а такъ-какъ у нея былъ свободный часъ, то она пошла въ обходъ черезъ садъ, а оттуда хотѣла пройти низомъ черезъ паркъ. Такимъ образомъ она спустилась съ террасы, и пошла къ Родѣ, раздумывая, что-бы это все значило, какъ вдругъ, проходя мимо Лебединой скалы -- знаешь, что противъ лѣсной сторожки, гдѣ дорога такая узкая,-- видитъ она, сидитъ въ гротѣ его свѣтлость; шляпа его лежитъ возлѣ на скамейкѣ, а лицо закрыто обѣими руками, точь въ-точь, какъ та сидѣла у рояля. Лизѣ приходилось пройти мимо его; она до смерти перепугалась и не знала, что ей дѣлать. Вдругъ онъ взглянулъ Лизѣ прямо въ лицо. Лиза божится, что глаза его были полны слезъ, точь въ точь, какъ у той наверху, и что у него былъ такой странный видъ, что Лиза не знаетъ какъ и разсказать. Понятно, онъ сейчасъ же оправился, началъ болтать съ нею о погодѣ, спросилъ у Лизы, откуда она шла и куда и, такимъ образомъ, проводилъ ее вдоль всего берега Роды до самой караулки, что у воротъ парка, и все-то время велъ самыя странныя рѣчи,-- что онъ знаетъ на землѣ только одно несчастіе, -- когда никто тебя не любитъ,-- что когда Лиза выйдетъ замужъ, она, разумѣется, будетъ очень любить своего мужа, потому-что она такая добрая, чудная дѣвушка; а когда Лиза, чтобы что-нибудь отвѣтить, сказала, что она никогда не выйдетъ замужъ, онъ остановился, снова какъ-то странно посмотрѣлъ на нее и сказалъ, что она должна выйти замужъ и что она сдѣлаетъ своего мужа счастливымъ человѣкомъ. Потомъ онъ нѣсколько разъ пожалъ ей руку и медленно пошелъ назадъ. Лиза говоритъ, что она видѣла издали, какъ онъ раза два прижималъ платокъ къ глазамъ. Развѣ все это не странно?
   -- Очень, очень странно, поддакнулъ совѣтникъ.-- Но что-же ты изъ этого выводишь?
   -- А то, отвѣчала совѣтница,-- что я права, что какъ повадится кувшинъ по воду ходить, такъ тамъ ему и голову сломить, и что все можетъ случиться.
   -- Правда, правда, заговорилъ совѣтникъ,-- но...
   -- Ты меня доканаешь своими но, взъѣлась совѣтница на своего супруга.-- Конечно, мнѣ бы ужъ давно надо было знать, что у тебя ни на грошъ нѣтъ любви къ своему дѣтищу. Самъ же ты сотни разъ говорилъ, что они въ сущности не женаты, потому-что его величество король не давалъ согласія на ихъ бракъ, и что они во всякую минуту могутъ разойтись, безъ всякаго развода. Еще прошлой зимой на придворномъ балу онъ разговаривалъ съ Лизой цѣлые полчаса, что всѣмъ тогда бросилось въ глаза. Да и желала-бы я, право, знать, чѣмъ хуже наша Лиза, которая такъ прекрасно поетъ и играетъ на фортепьяно, читаетъ пофранцузски и поанглійски, пишетъ стихи, -- чѣмъ она хуже какой-нибудь госпожи, не знающей ни роду, ни племени; если-бы Лизу одѣть въ зеленое бархатное платье, она была-бы настоящей принцессой, а что она не умѣетъ ѣздить верхомъ, такъ вѣдь этому горю еще можно пособить;-- я объ этомъ позабочусь. Правда, мой отецъ былъ придворнымъ проповѣдникомъ, а въ тебѣ всегда будетъ виденъ сынъ ротебюльскаго городскаго писаря: яблочко отъ яблони далеко не укатится.
   Совѣтница угостила своего супруга самымъ уничтожающимъ взглядомъ и поспѣшно двинулась къ дому, откуда уже раздавался звонкій голосокъ фонъ-Цейзеля, который только-что пришелъ и разговаривалъ съ Лизой.
   Совѣтникъ стоялъ, какъ громомъ пораженный; блестящая перспектива, которую ему только-что нарисовала его супруга, совершенно ослѣпила его. Онъ смутно сознавалъ, что весь этотъ планъ, которымъ воодушевлялась его жена, былъ въ высшей степени глупъ, дикъ и, такъ сказать, до отвращенія безнравственъ. Онъ поправилъ очки и взглянулъ на замокъ, на большихъ окнахъ котораго играли послѣдніе лучи заходящаго солнца.
   -- Собственно говоря, они не женаты, бормоталъ онъ,-- и Лиза была-бы прелестна въ темно-зеленомъ бархатномъ платьѣ, къ тому же что мѣшаетъ ей научиться ѣздить верхомъ.
   -- Папа, папа! послышался нѣжный голосокъ почти надъ самымъ его ухомъ.
   Совѣтникъ очнулся отъ своихъ мечтаній.
   Передъ нимъ стояла Лиза; блѣдныя щечки ея ярко зарумянились; свѣтло-голубые глаза какъ-то особенно блестѣли.
   -- Что-же ты стоишь здѣсь, папа? Г. фонъ-Цейзель давно уже здѣсь и разсказываетъ такіе прекрасные анекдоты, да и докторъ Горстъ тоже сейчасъ пришелъ. Что ты на меня такъ странно смотришь, папа? Или тебѣ не нравится мое платье? А г. фонъ-Цейзель уже наговорилъ мнѣ по поводу его такихъ прелестныхъ комплиментовъ.
   -- Ты достойна, моя милая, ходить въ шелку и въ бархатѣ, бормоталъ совѣтникъ растроганнымъ голосомъ.
   -- Что ты говоришь, папа?
   -- Бѣдный невинный ребенокъ! Бѣдный невинный ребенокъ! бормоталъ совѣтникъ, притягивая къ себѣ дѣвушку и цѣлуя ее въ лобъ.
   -- Ахъ, Боже мой, папа, ты сомнешь мнѣ мой бантъ, вскричала Лиза сердито, высвобождаясь изъ отцовскихъ объятій, и быстро побѣжала домой.
   -- О, святая невинность! бормоталъ совѣтникъ, поправляя воротнички.-- Вотъ такъ странное положеніе, замѣчательное положеніе! Два жениха за-разъ, да въ перспективѣ... Надо, однакожъ, принять выжидательное положеніе: торопиться нечего; надо погодить рѣшеніемъ, надо погодить!
   Общество сидѣло за ужиномъ. I'. фонъ-Цейзель разсказывалъ самые забавные анекдоты; онъ говорилъ съ такимъ одушевленіемъ, такъ прекрасно напѣвалъ своимъ прелестнымъ теноромъ новыя пѣсни, которыя онъ самъ написалъ и самъ положилъ на музыку, что маленькое сердечко Лизы такъ и рвалось въ ту сторону, гдѣ сидѣлъ очаровательный кавалеръ, покручивавшій свои бѣлокурые усики. Однако Лиза не была увѣрена, что отвѣтитъ ему да, еслибы рѣшительный вопросъ она раньше услышала съ суровыхъ, обросшихъ темными усами, губъ мрачнаго доктора.
   Послѣ ея отца, докторъ былъ, безъ сомнѣнія, самымъ уважаемымъ лицомъ въ замкѣ Рода, въ городкѣ Ротебюлѣ и во всѣхъ окрестностяхъ вплоть до самой долины Роды и до самыхъ уединенныхъ лѣснымъ деревушекъ. Да и "Frau doctor" прекрасный титулъ, такой-же прекрасный, какъ и "gnädige Frau", тѣмъ болѣе, что г. фонъ-Цейзель, при небольшомъ камеръ-юнкерскомъ содержаніи, идущемъ ему отъ двора -- (а другихъ рессурсовъ у него нѣтъ) -- не могъ-бы купить такого помѣстья, которое-бы соотвѣтствовало титулу "gnädige Frau".
   Такимъ образомъ молоденькой Лизѣ удавалось, хоть и не безъ нѣкотораго труда, быть одинаково любезной съ обоими гостями, что, впрочемъ, она приняла за правило уже давно, такъ-какъ такое ея поведеніе одобрялось родителями.
   Такъ и въ этотъ вечеръ она ловко раздѣляла свое вниманіе: съ необыкновенно-мрачно настроеннымъ докторомъ она говорила о трудности докторскаго призванія и въ то-же время съ дѣвичьей застѣнчивостью отвѣчала на шутки фонъ-Цейзеля. Какъ-же она удивилась, когда увидѣла, что мать ея и хмуритъ брови, и качаетъ головой, и подмигиваетъ глазами, словомъ, всячески старается дать ей понять, что она совершенно не умѣетъ себя вести, а отецъ, у котораго она въ замѣшательствѣ стала искать помощи, отвѣчалъ ей такими-же подмигиваньями, покачиваньями головы и нахмуриваньемъ бровей.
   Она попробовала измѣнить тонъ,-- посмѣялась надъ меланхоличностью доктора, замѣтила фонъ-Цейзелю, что ему слѣдовало-бы сдѣлаться посерьезнѣе, какъ вообще подобаетъ быть мужчинѣ. Но бѣдной дѣвушкѣ ничѣмъ не удавалось нынче угодить своимъ родителямъ. Жесты ея матери принимали все болѣе и болѣе угрожающій характеръ, а брови ея отца, казалось, готовы были подняться до самаго парика.
   Видя всю безвыходность своего положенія. Лиза совсѣмъ замолчала и уже не возражала, когда мать ея заявила, что у ея милаго дитяти весь день страшно болѣла голова, а потому ей уже пора идти спать.
   Фонъ-Цейзель совсѣмъ разогорчился, что такой прекрасный вечеръ кончается такъ печально, и заявилъ, что слѣдовало-бы распить еще бутылочку спеціально за здоровье прекрасной фрейленъ.
   Докторъ былъ такъ мраченъ, что, казалось, и не замѣтилъ, какъ ушли дамы. Итакъ, совѣтнику поневолѣ пришлось убѣждать, не покушавшихся впрочемъ противорѣчить ему, молодыхъ людей, не расходиться и роспить съ нимъ еще одну бутылочку винца.
   -- Я и въ самомъ дѣлѣ очень доволенъ, что мы проведемъ еще нѣсколько минутъ вмѣстѣ, объявилъ фонъ-Цейзель.-- Цѣлый вечеръ я собирался спросить васъ кое о чемъ, но не ловко было заговаривать объ этомъ при дамахъ. Ради самого Бога, прошу васъ, господа, объясните мнѣ, если можете, что обозначалъ этотъ странный тонъ, который замѣтенъ былъ въ разговорѣ между его свѣтлостью и его супругой за сегодняшнимъ обѣдомъ.
   Совѣтникъ, который и самъ дорого-бы далъ, чтобы умѣть отвѣтить на этотъ вопросъ, таинственно покачалъ головою. Германъ поднялся со стула и сталъ ходить взадъ и впередъ по дорожкѣ передъ террасой.
   -- Или, выражаясь иначе, потому-что оно къ тому сведется, bine illae lacrimae -- какъ говаривали мы въ школѣ.. И зачѣмъ его свѣтлости понадобилось приглашать гостей, когда это было такъ contre coeur для его супруги?... вѣдь ея желанія были для него всегда закономъ; право, для этого приглашенія я не могу найдти никакой основательной причины. Я допускаю, что его свѣтлости необходимо оказывать извѣстное вниманіе графу, своему наслѣднику, но вѣдь для этого нѣтъ никакой необходимости, чтобы онъ былъ непремѣнно здѣсь. Для меня окончательно непонятно, зачѣмъ его свѣтлость такъ настойчиво хлопочетъ о приведеніи въ порядокъ тирклицкаго наслѣдства. Если для бѣднаго прусскаго графа четыре богемскія помѣстья, составляющія все наслѣдство, представляются очень значительнымъ имѣніемъ, то для его-то свѣтлости это сущая бездѣлица, -- да и вы, какъ совѣтникъ его канцеляріи, по всей вѣроятности, вели уже серьезные переговоры по этому предмету.
   Кавалеръ замолчалъ. Казалось, ни одинъ изъ присутствовавшихъ не хотѣлъ или не могъ отвѣчать на его вопросы.
   -- Вы тоже, какъ я вяжу, господа, напускаете на себя таинственность, продолжалъ кавалеръ, раздраженно смѣясь: -- это не хорошо съ вашей стороны. Право вамъ, кажется, нѣтъ никакого основанія секретничать со мною, когда рѣчь заходитъ объ извѣстныхъ вопросахъ.
   -- О, какъ вы можете предполагать это, возразилъ совѣтникъ съ достоинствомъ.-- Кто-же можетъ полнѣе меня сознавать ту солидарность, которая связываетъ всѣхъ насъ съ свѣтлѣйшей особой нашего всемилостивѣйшаго государя? Кого-же болѣе, чѣмъ меня, можетъ озабочивать это неожиданное посѣщеніе?
   -- Кого? остановилъ его фонъ-Цейзель съ лукавой усмѣшкой.-- Ну, мнѣ кажется... что супруга принца...
   -- Не пора ли по домамъ? перебилъ его Германъ, подходя къ столу.
   -- Да подождите-же немножко! уговаривалъ фонъ-Цейзель, стараясь посадить доктора на стулъ.-- Бьюсь объ закладъ, что и вамъ, докторъ, было-бы чертовски-любопытно знать, отчего бы это наша дама такъ замѣтно повѣсила свою прелестную головку и отчего ея хорошенькіе глазки стали свѣтиться грустнѣе съ тѣхъ поръ, какъ получилось извѣстіе о смерти молодого графа Казиміра Тирклица и о переходѣ наслѣдства къ Штейнбургу. Казалось-бы, не все-ли ей равно, кто наслѣдуетъ,-- Тирклицкая или Штейнбургская линія? Но здѣсь, по всей видимости, замѣшаны чьи-то личные интересы, но чьи? Мнѣ сдается, что никто не можетъ разъяснить этого лучше нашего почтеннаго хозяина, который былъ въ Висбаденѣ отъ начала до конца всей этой исторіи... Ну, да будьте-же пооткровеннѣе, многоуважаемый совѣтникъ! Вѣдь здѣсь все свои! Правда-ли, что вначалѣ его свѣтлость предполагалъ вступить въ правильный бракъ и что только Штейнбургъ помѣшалъ этому?
   -- Въ жизни нашего всемилостивѣйшаго государя былъ роковой моментъ, произнесъ совѣтникъ, прихлебывая вино изъ своего стакана.
   -- Ахъ, я смерть-какъ люблю роковые моменты, вскричалъ кавалеръ.-- Дорогой совѣтникъ, умоляю васъ, ради этой луны, которая льетъ такой нѣжный свѣтъ сквозь этотъ плющъ,-- ради того соловья, что такъ восхитительно поетъ въ паркѣ, миленькій совѣтникъ, умоляю васъ, разскажите намъ о роковомъ моментѣ въ жизни нашего принца!
   

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

   Фон-Цейзель въ этотъ вечеръ слишкомъ усердію прикладывался къ бутылкѣ и, конечно, не могъ замѣтить, какое странное выраженіе приняло лицо доктора въ то время, когда рѣчь зашла о женѣ принца. Германа бросало и въ жаръ, и въ холодъ. Ему казалось преступленіемъ оставаться здѣсь и спокойно слушать, какъ сплетничаютъ про любимую имъ женщину. Но въ то-же время онъ сознавалъ, что выдастъ и ее, и себя, если не останется спокойнымъ и не покажетъ вида, что всѣ эти сплетни его волнуютъ такъ-же мало, какъ и его собесѣдниковъ. Что касается совѣтника, онъ былъ внѣ себя отъ радости, что разговоръ принялъ такой благопріятный для него оборотъ. Сегодня цѣлый день онъ дѣлалъ только промахи и теперь ему представлялся случай блеснуть своей проницательностію. Весь вечеръ онъ думалъ объ этой самой исторіи, которую его просили разсказать,-- исторіи страннаго союза, имѣвшаго такое необыкновенное начало, что нельзя было сомнѣваться въ его несовсѣмъ нормальномъ концѣ, -- и теперь для него стало потребностью высказаться; онъ какъ-будто воображалъ, что воспоминанія о прошедшихъ событіяхъ дадутъ ему руководящую нить для разрѣшенія трудной задачи, заданной ему женой. Совѣтникъ поправилъ свои воротнички, убѣдился, что парикъ на мѣстѣ, принялъ важный видъ и началъ:
   -- Надѣюсь, господа, вы знаете мою промеморію...
   Германъ, облокотился на руку и не отвѣтилъ ни слова; фон-Цейзель кивнулъ головою.
   -- Я спросилъ объ этомъ не безъ умысла, продолжалъ совѣтникъ -- Хотя этотъ документъ былъ написанъ по настоянію и, такъ сказать, подъ руководствомъ его свѣтлости, однакожъ я также имѣю право считать себя его авторомъ, такъ-какъ ученая постановка и обработка вопроса принадлежатъ мнѣ. Промеморія издана въ концѣ 1867 года, когда ходъ событій подтвердилъ наши предсказанія, но написана она еще осенью 1866 года, тотчасъ-же по окончаніи войны и передъ поѣздкой на воды его свѣтлости, имѣвшей для всѣхъ насъ весьма важныя послѣдствія. Я упоминаю объ этихъ подробностяхъ для того, чтобы вы видѣли, господа, что послѣдующія событія нимало не подѣйствовали на нашего государя; напротивъ, именно теперь, когда весь свѣтъ преклонился предъ золотымъ тельцомъ успѣха, принцъ еще болѣе, чѣмъ прежде, проникнутъ убѣжденіемъ въ святости, ненарушимости и неотчуждаемости своихъ правъ. Мы пріѣхали въ Висбаденъ и, къ нашем удивленію, узнали, что комнаты, которыя его свѣтлость занималъ двадцать лѣтъ къ ряду, отданы одному семейству, пріѣхавшему изъ Берлина,-- генеральшѣ, графинѣ Турловъ съ дочерью и компаньонкой. Хозяинъ гостинницы объявилъ намъ, что для его свѣтлости онъ приготовилъ цѣлый рядъ комнатъ, несравненно лучше отдѣланныхъ и болѣе комфортабельныхъ. Какъ-будто его свѣтлости нужно было ѣхать на воды, чтобы жить въ великолѣпно-отдѣланныхъ комнатахъ!.. Глейхъ, который, какъ вы знаете, вездѣ сопровождаетъ его свѣтлость, рѣзко выразилъ свое негодованіе; я тоже присоединился къ нему, но его свѣтлость грустно улыбнулся и замѣтилъ, что эта исторія -- знаменіе времени, что теперь старыя, коренныя права болѣе не уважаются, что старое должно уступать свое мѣсто новому, въ особенности, если это новое идетъ изъ Берлина, и что намъ слѣдуетъ какъ можно скорѣе свыкнуться съ этой мыслью. Въ подобномъ-же родѣ шутилъ онъ вечеромъ, когда я имѣлъ честь пить съ нимъ чай; натурально разговоръ коснулся пріѣзжихъ изъ Берлина, занявшихъ наши комнаты. Вы знаете, любезный фон-Цейзель, какъ я хорошо знакомъ съ исторіей нѣмецкихъ дворянскихъ фамилій; потому мнѣ нетрудно было отвѣчать на вопросы его свѣтлости. Турловы не принадлежатъ къ самому старинному дворянству: о нихъ еще не было ни слуху, ни духу, когда, напримѣръ, имя вашего рода, фонъ-Цейзель, встрѣчалось уже въ рыцарскихъ книгахъ и въ отчетахъ о турнирахъ...
   -- За-то фамиліи Турловъ несравненно болѣе повезло, чѣмъ нашей, замѣтилъ со вздохомъ камеръ-юнкеръ.
   -- Это правда, однакожъ все зависитъ отъ вашего взгляда на извѣстныя вещи, отвѣчалъ совѣтникъ.-- Турловы неразъ владѣли большимъ состояніемъ; за ихъ родомъ числились даже большія рыцарскія помѣстья; Бранденбургскій домъ, при дворѣ котораго они служили впродолженіе послѣднихъ трехъ столѣтій, неразъ осыпалъ ихъ своими милостями. Но при всемъ томъ Турловы никогда не владѣли долгое время большими состояніями: только-что разбогатѣетъ какой-нибудь Турловъ,-- смотришь, его сынки ухитрятся спустить отцовское достояніе и становятся такими-же бѣдняками, какимъ былъ ихъ дѣдушка: а то и самъ разбогатѣвшій Турловъ развернется и проживетъ состояніе, которое пріобрѣлъ заслугами на войнѣ и въ мирное время. Оттого-то въ провинціи, откуда идетъ родъ Турловыхъ, сложилась поговорка: "бѣденъ, какъ Турловъ", подобно тому, какъ въ другихъ мѣстахъ существуетъ присловье: "бѣденъ, какъ церковная крыса". Однимъ словомъ, Турловы представляютъ собою типъ молодого, военнаго дворянства, которое можетъ процвѣтать лишь при дворѣ такихъ безпокойныхъ воинственныхъ государей, какъ Гогенцоллерны, гдѣ всѣ перемѣны, случающіяся въ судьбѣ феодальнаго сюзерена, отражаются, какъ въ зеркалѣ, на его вассалахъ...
   -- Какъ хотите, это вовсе не дурная жизнь, замѣтилъ фонъ-Цейзель, крутя свои усики.
   -- И я думаю такъ-же, поспѣшилъ согласиться совѣтникъ;-- такого-же мнѣнія держится и нашъ всемилостивѣйшій принцъ, лучше другихъ умѣющій цѣнить вѣрность въ своихъ слугахъ. Въ тотъ вечеръ онъ съ замѣтнымъ удовольствіемъ слушалъ мои разсказы о фамиліи Турновыхъ, въ особенности исторію Ганса фонъ-Турлова, который за отличіе въ семилѣтнюю войну получилъ отъ Фридриха второго графское достоинство и ознаменовалъ себя такими подвигами, что имя его до сихъ поръ произносится съ уваженіемъ въ прусской арміи. Точно также и убитый подъ Садовой послѣдній графъ Турловъ, храбрый кавалеристъ, удостоился сочувствія отъ нашего принца; его свѣтлость, по своей неизреченной добротѣ, изволилъ на другой день милостиво разговаривать съ вдовой человѣка, который хотя и сражался за неправое дѣло, однако жъ палъ въ бою, какъ храбрый офицеръ и вѣрный вассалъ своего сюзерена...
   "Поговоривъ еще со мною, его свѣтлость отпустилъ меня; въ ту ночь мнѣ спалось хорошо и не томило меня предчувствіе того, что ожидало насъ на слѣдующее утро. Да и кто-же могъ предвидѣть, что случатся такія необыкновенныя событія. Много лѣтъ я уже служилъ у принца и зналъ, какъ онъ остороженъ въ сношеніяхъ съ посторонними лицами, какъ тщательно онъ избѣгаетъ,-- во время путешествій, и въ особенности на водахъ,-- столкновеній съ обществомъ... Конечно, генеральша Турлова на слѣдующее-же утро заявила о своемъ желаніи имѣть честь представиться его свѣтлости. Я представилъ ее и ея дочь принцу и она извинилась передъ нимъ въ безпокойствѣ, какое невольно причинила ему. При всякихъ другихъ обстоятельствахъ это представленіе не повело-бы ни къ какимъ дальнѣйшимъ отношеніямъ: его свѣтлость, по обыкновенію, молча раскланялся-бы съ дамами на прогулкѣ, и тѣмъ-бы все окончилось. Но вышло совсѣмъ иначе. Даже и теперь, когда у меня въ рукахъ находится уже ключъ къ разъясненію этого чудеснаго явленія,-- даже и теперь мнѣ представляется почти сверхъестественнымъ событіемъ, что вечеромъ этого-же самого дня мы пили чай въ нашемъ салонѣ вмѣстѣ съ ея превосходительствомъ.
   "А за этимъ вечеромъ послѣдовало много другихъ; прогуливались вмѣстѣ, даже устраивали общія катанья. Я не узнавалъ принца, хотя въ душѣ благодарилъ его за это знакомство, которое дало толчокъ нашей скучной однообразной жизни на водахъ; къ тому-же исключительность моего положенія возбудила зависть по многихъ изъ пріѣзжихъ на воды. Его свѣтлость выразилъ вскользь свое желаніе, чтобы генеральша была поразборчивѣй на знакомства; ея превосходительство не замедлила понять намекъ и стала приглашать къ себѣ гостей съ такою осторожностію, что самъ принцъ не могъ бы сдѣлать этого лучше. Эта нѣжная внимательность съ ея стороны пріобрѣтетъ въ вашихъ глазахъ еще большую цѣну, если я скажу, что на водахъ въ это время было много прусскихъ дворянъ, и въ особенности офицеровъ, по окончаніи войны пріѣхавшихъ на висбаденскія воды возстановлять свои силы; большая часть изъ этихъ господъ знали генеральшу или ея мужа и, конечно, очень охотно проводили-бы вечера въ обществѣ такихъ очаровательныхъ и пріятныхъ во всѣхъ отношеніяхъ дамъ. Но почти никто изъ этихъ дворянъ и офицеровъ не удостаивался приглашеній отъ генеральши.
   "Такъ прожили мы счастливѣйшихъ семь дней; на восьмой его свѣтлость приходитъ ко мнѣ сильно взволнованный и говоритъ:
   "-- Мнѣ придется уѣхать; сюда прибудетъ господинъ, съ которымъ я не могу вмѣстѣ оставаться на водахъ, гдѣ вообще живутъ такъ тѣсно.
   "Догадываетесь кто?
   "Да, господа, это былъ графъ Роде-Штейнбургъ! Но что хуже всего, графъ ѣхалъ сюда не только затѣмъ, чтобы лечиться отъ ранъ, полученныхъ при Садовой, -- нѣтъ, онъ ѣхалъ для свиданія съ нашими дамами; эту новость его свѣтлость услышалъ отъ самой генеральши. Она долго не рѣшалась объявить ее, зная антипатію нашего государя къ своему прусскому родственнику. Графъ Генрихъ Роде-Штейнбургъ въ послѣднюю войну былъ адъютантомъ графа Турлова и былъ очень друженъ съ его семействомъ. Можете себѣ представить волненіе нашего добраго принца!
   "Вы знаете, онъ неособенно любилъ и своихъ чешскихъ кузеновъ, да и за что было любить ихъ! Но Тирклицы, по крайней мѣрѣ, всегда оставались вѣрны правому дѣлу; въ послѣдней войнѣ они, какъ всегда, сражались за императора и имперію, а двое изъ четырехъ сыновей стараго графа Тирклица своей геройской смертью искупили ихъ, быть можетъ, несовсѣмъ безгрѣшную жизнь. Вамъ небезъизвѣстно, господа, что Тирклицы всегда отличались чрезмѣрной жаждой къ наслажденіямъ и вели довольно буйную жизнь... А графы Штейнбургъ?!.. Они, начиная уже съ дѣда -- третьяго сына Эриха XXXIV, общаго родоначальника всѣхъ трехъ линій дома Роде, -- измѣнили императору и имперіи! Поэтому нашъ принцъ никогда не хотѣлъ считать ихъ своими родственниками; онъ никогда не говорилъ о нихъ, если можно было уклониться отъ непріятнаго разговора, и если не удавалось дать другой оборотъ разговору, онъ всегда называлъ ихъ измѣнниками! Судите теперь, каково-же было принцу узнать, что ему приходится встрѣтиться съ представителемъ этой ненавистной фамиліи Штейнбурговъ! Онъ никогда не жалъ руки ни одному изъ Штейнбурговъ, а при встрѣчѣ, пожалуй, придется протянуть ее,-- нельзя-же: вѣдь они считаются родственниками между собою. Да, господа, тяжело было принцу, но еще тяжелѣе было ему при мысли, что со смертью двухъ графовъ Тирклицовъ, графъ Генрихъ пріобрѣталъ болѣе шансовъ на наслѣдство. Къ тому-же графы Тирклицы убиты въ той самой войнѣ, изъ которой графъ Генрихъ Штейцбургъ вышелъ цѣлъ и невредимъ, получилъ лестныя награды отъ его величества, короля прусскаго, увѣшанъ орденами и былъ участникомъ въ торжествахъ, выпавшихъ на долю побѣдоносной арміи.
   "Я уѣду! повторилъ принцъ нѣсколько разъ въ этотъ день, однако-жъ не уѣхалъ. Мы остались въ Висбаденѣ; пріѣхалъ графъ Генрихъ и сталъ замѣтно ухаживать за старѣйшимъ представителемъ своего рода; и хотя первую встрѣчу ихъ нельзя было назвать особенно дружеской, но тѣмъ не менѣе, молодой графъ не имѣлъ причины жаловаться на суровость своего родственника. Вы хорошо знаете нашего принца: если онъ къ кому-нибудь питаетъ ненависть, то ненавидитъ больше головой, чѣмъ сердцемъ; когда же онъ встрѣчаетъ этого человѣка и въ особенности если можетъ помочь ему,-- онъ забываетъ рѣшительно все, что думалъ и чувствовалъ прежде, и обнаруживаетъ всю силу своей необыкновенной доброты и великодушія.
   "Случилось такъ, что нашъ государь могъ помочь теперь графу въ чрезвычайно важномъ для него дѣлѣ: я долженъ здѣсь именно упомянуть объ этомъ обстоятельствѣ собственно для причинной связи, хотя эта связь въ то.время была мнѣ неизвѣстна; точно также многое другое, что имѣло отношеніе къ этому обстоятельству, не было мнѣ сообщено изъ побужденій, которыя я вполнѣ уважаю.
   "Графъ Генрихъ былъ помолвленъ съ графиней Стефаніей, дочерью генеральши или почти-что помолвленъ. Но графъ былъ не только бѣденъ,-- я чуть было не сказалъ, какъ Турловъ,-- но имѣлъ еще весьма значительные долги, слѣдовательно нечего было и думать о томъ, чтобы поставить на приличную ногу домъ молодыхъ. Правда, этой свадьбой живо интересовалась принцесса прусская, которая любила генеральшу и, тотчасъ послѣ смерти ея мужа, назначила ее гофмейстериной своего двора. Точно также можно было ожидать, что и его величество не забудетъ своего вѣрнаго слугу. Но все это были только надежды и болѣе существеннаго пока ничего не предвидѣлось. Такъ разсуждалъ нашъ принцъ, и вскорѣ убѣдился, что ему, какъ старѣйшему въ родѣ, обладавшему притомъ громаднымъ состояніемъ, слѣдуетъ устроить судьбу своего бѣднаго молодого родственника. Очень возможно, что на такое великодушное рѣшеніе нашего принца повліяли отчасти политическія причины,-- я даже думаю, что это непремѣнно такъ. Но также несомнѣнно, что тутъ дѣйствовала еще и третья пружина... повторяю опять (иначе послѣдующее будетъ непонятно), эта пружина въ то время мнѣ не была извѣстна; я даже не подозрѣвалъ о ней, или, лучше сказать, я подозрѣвалъ, но совсѣмъ не то, и опасался, какъ-бы его свѣтлость ре огорчился, что молодой графъ бываетъ иногда слишкомъ любезенъ съ графиней Стефаніей, любезнѣе, чѣмъ допускаетъ свѣтская вѣжливость. Этому-то обстоятельству я приписывалъ уныніе, которое нерѣдко овладѣвало нашимъ принцемъ, когда мы собирались всѣ вмѣстѣ... Но всего менѣе я могъ подозрѣвать, что случится событіе, которое я считалъ рѣшительно невозможнымъ...
   Совѣтникъ пріостановился на минуту; красивое лицо фонъ-Цейзеля приняло выраженіе, какое замѣчается у лягавой собаки, когда она наконецъ нападетъ на слѣдъ дичи, за которой рыскала цѣлое утро; даже на серьезномъ лицѣ доктора выразилось напряженное вниманіе. Совѣтникъ остался доволенъ произведеннымъ эфектомъ. Онъ отпилъ изъ стакана, поправилъ воротнички и продолжалъ свой разсказъ:
   "Разъ ночью -- (я долго работалъ и только-что собирался лечь) -- принцъ вошелъ въ мою комнату: онъ увидѣлъ у меня свѣтъ; ему что-то не спится и онъ пришелъ поболтать со мной часокъ, сказалъ онъ мнѣ. Затѣмъ онъ попросилъ у меня сигару, что меня крайне удивило; -- вы знаете, принцъ никогда не куритъ; потомъ онъ сталъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ. Я начиналъ разговоръ о разныхъ предметахъ, но никакъ не могъ попасть въ тонъ. Принцъ почти ничего не говорилъ, отдѣлывался однозвучными восклицаніями, такъ-что я наконецъ не зналъ уже, о чемъ говорить, и замолчалъ. Казалось, его свѣтлость не замѣтилъ прекращена разговора. Онъ продолжалъ ходить по комнатѣ взадъ и впередъ съ сигарою, которая давно уже погасла. Вдругъ онъ бросилъ сигару въ каминъ и обратился ко мнѣ съ слѣдующимъ вопросомъ:
   "-- Что-бы вы подумали Ифлеръ, еслибъ я женился во второй разъ?
   "-- Я счелъ-бы тотъ день, въ который случится это событіе, счастливѣйшимъ въ моей жизни, отвѣтилъ я.
   "-- А что бы сказалъ свѣтъ?
   "-- Свѣтъ нашелъ-бы, что вы поступили прекрасно, ваша свѣтлость, отвѣчалъ я.-- Первый вашъ бракъ съ принцессой Эрпестиной былъ бездѣтенъ, и теперь ваша свѣтлость имѣете самыя уважительныя причины оплакивать послѣдствія этого несчастія. Ктоже можетъ найдти неестественнымъ, что ваша свѣтлость пожелали теперь пополнить этотъ пробѣлъ въ вашей жизни!
   "-- Не слишкомъ-ли поздно задумалъ я пополнять этотъ пробѣлъ?
   "-- Совсѣмъ не поздно, возразилъ я.-- Вашей свѣтлости исполнилось теперь всего шестьдесятъ два года; ваши силы еще не ослабѣли... владѣтельный домъ, разъ уже выдавшій за васъ одну изъ своихъ дочерей, конечно, съ радостью согласится...
   "Не въ этомъ дѣло! перебилъ меня его свѣтлость; потомъ онъ взялъ одинъ изъ моихъ подсвѣчниковъ и оставилъ меня въ большомъ недоумѣніи, какъ вы можете вообразить, господа. Брачный союзъ съ однимъ изъ владѣтельныхъ домовъ, конечно, былъ единственный, который могъ одобрить авторъ "промеморіи о владѣтельномъ и графскомъ домѣ Роде". Вторичный бракъ принца съ принцессой крови приходился теперь очень кстати; онъ становился наконецъ политической необходимостію, такъ-какъ именно въ этотъ моментъ мы намѣревались всѣми силами отстаивать наше несомнѣнное право на мѣсто и голосъ въ высокомъ совѣтѣ сѣверо-германскаго союза: въ моей промеморіи, которая однако въ то время еще небыла издана въ свѣтъ, были приведены неопровержимыя доказательства этого права. Принцъ, конечно, могъ разсчитывать на сочувствіе въ это смутное время, когда всѣ медіатизированные и лишенные владѣній принцы имѣли общій интересъ доказать, что право остается правомъ, несмотря ни на какой произволъ и ни на какое насиліе...
   "Не въ этомъ дѣло, сказалъ принцъ, уходя.-- Такъ въ чемъ-же?.. Я почти всю ночь не могъ сомкнуть глазъ отъ мучительной тревоги. Съ нетерпѣніемъ ждалъ я слѣдующаго дня, когда принцъ обѣщалъ дать мнѣ необходимыя объясненія.
   "Однако день прошелъ безъ объясненій: его свѣтлость съ своимъ обычнымъ обществомъ совершилъ длинную прогулку; съ нея воротились мы только вечеромъ. Я былъ приглашенъ на чай въ квартиру генеральши. Наши были по обыкновенію одни. Въ послѣднее время наше общество бывало частенько пасмурно, но сегодня нѣсколько оживилось. Генеральша -- умная, любезная дама,-- была душой разговора; графиня Стефанія пѣла и играла; его свѣтлость почти не отходилъ отъ фортепьяно; повидимому онъ былъ въ восторгъ и наговорилъ графинѣ множество самыхъ утонченныхъ комплиментовъ; одинъ графъ былъ что-то молчаливъ; что же касается молодой компаньонки, она могла молчать, сколько ей угодно, и, вѣроятно, не обратила бы на себя вниманія и самаго проницательнаго наблюдателя. Словомъ, въ одиннадцать часовъ вечера и ушелъ домой въ полномъ убѣжденіи, что выборъ его свѣтлости остановился на графинѣ Стефаніи, и этимъ объяснялось -- (принимая во вниманіе, отношенія, существующія между ею и графомъ Генрихомъ) -- странное настроеніе, въ какомъ былъ принцъ въ прошлую ночь.
   "Господа, я не стыжусь сознаться въ своей ошибкѣ; всякій другой на моемъ мѣстѣ могъ легко впасть въ нее. Я повторяю, что не имѣлъ да и не могъ имѣть понятія о настоящемъ положеніи дѣлъ, и даже, еслибъ я обладалъ несравненно большей проницательностію, то и тогда я оставался-бы при томъ-же убѣжденіи, что нашъ принцъ и графъ стали соперниками. Теперь мнѣ оставалось разсмотрѣть дѣло съ политической точки зрѣнія. Если его свѣтлость намѣревался взять въ супруги графиню Стефанію, то онъ рѣшался на слишкомъ важный шагъ въ теперешнихъ обстоятельствахъ: онъ отступалъ съ избраннаго пути, по которому до сихъ поръ шелъ онъ самъ и его благородные предки. Но обстоятельства легко измѣняютъ положеніе вещей, и мнѣ, какъ политическому человѣку, было хотя и ново, но вполнѣ понятно направленіе, какое принимала политика принца. Въ моихъ глазахъ его поступокъ былъ жертвой новому порядку вещей. При существующемъ нынѣ ходѣ событій я могъ подумать, могъ совмѣстить въ своей головѣ, что благодаря громадному перевороту, который только-что совершился на нашихъ глазахъ, и для насъ можетъ наступить новая эра. Великій Боже! не только мнѣ, но и великимъ людямъ приходилось по-неволѣ примиряться съ обстоятельствами!
   "Всѣ эти соображенія пришли мнѣ въ голову въ то время, какъ я уже вернулся въ свою комнату. Я задумался о своей промеморіи, которая была уже совсѣмъ готова къ печати, но, конечно, теперь должна бы остаться ненапечатанной; я мысленно даже сталъ передѣлывать ее. Было уже очень поздно, а я все еще не рѣшался лечь въ постель въ надеждѣ, что сегодня-же получу разъясненіе тревожащей меня загадки. Мое предчувствіе меня не обмануло.
   "Было почти два часа -- (я помню всѣ подробности этой замѣчательной ночи!) -- когда я услышалъ поспѣшные шаги въ коридорѣ, порывистый стукъ въ мою дверь, и прежде, чѣмъ я успѣлъ сказать "войдите", его свѣтлость стоялъ предо мною. Я никогда не забуду этой минуты. Нѣсколько часовъ тому назадъ, я видѣлъ его во фракѣ, онъ разговаривалъ съ дамами и улыбался съ той важной сдержанностію, которая такъ идетъ къ нему; теперь онъ былъ безъ галстука съ разстегнутой рубашкой, съ растрепанными волосами: повидимому, онъ не замѣчалъ безпорядка своего костюма и потерялъ сознаніе времени и мѣста, какъ это обыкновенно бываетъ съ лунатиками.
   "Подобно лунатику, съ искаженнымъ лицомъ и неподвижными глазами, зашагалъ онъ взадъ и впередъ по комнатѣ, не говоря ни слова; я увѣренъ, что онъ также бы молча удалился изъ моей комнаты, какъ и пришелъ, еслибъ я наконецъ не заговорилъ, умоляя его прервать тягостное молчаніе и почтить довѣріемъ самаго стараго и самаго преданнаго изъ его слугъ. Я осмѣлился замѣтить, что понимаю его сомнѣнія, но что въ то-же самое время я всенижайше и съ твердымъ убѣжденіемъ одобряю сдѣланный имъ выборъ, который оправдывается современнымъ политическимъ положеніемъ Германіи.
   "-- Это радуетъ меня, проговорилъ онъ,-- тѣмъ болѣе радуетъ, что этого отъ васъ я совсѣмъ не ожидалъ.
   "-- Браюь вашей свѣтлости съ графиней Стефаніей, снова началъ я...
   "-- Вы шутите? вскричалъ его свѣтлость, подскочивъ на стулѣ, на который онъ только-что сѣлъ. -- Что вы городите тутъ о графинѣ Стефаніи! Она выходитъ замужъ за графа Генриха: это рѣшено; еще вчера я покончилъ это дѣло, сдѣлавъ всевозможныя уступки моему внуку. Я говорю вамъ: это дѣло рѣшено, окончательно рѣшено. Рѣшено для нихъ! Но для меня... О, Боже, Боже мой!
   "Можете себѣ представить, господа, мой ужасъ! Мнѣ даже пришла мысль, что принцъ лишился разсудка... Вы смѣетесь, любезный фонъ-Цейзель, но будьте вы на моемъ мѣстѣ, я увѣренъ, вы растерялись-бы не менѣе меня. Съ часъ тому назадъ, вы напугали моихъ дамъ, увѣряя, что свѣтъ, виднѣвшійся позади замка, непремѣнно долженъ быть заревомъ пожара; теперь, когда луна взошла и свѣтитъ къ вамъ на терассу, вамъ, конечно, легко утверждать, что и тогда вы знали, что нѣтъ никакого пожара, а свѣтъ исходилъ отъ луны. Кто теперь видитъ жену принца въ зеленой бархатной амазонкѣ, когда она ѣдетъ на конѣ,-- или встрѣчается съ нею во время зимняго бала, когда она, одѣтая въ роскошное бѣлое платье, принимаетъ гостей въ зеркальной залѣ, -- тотъ, безъ сомнѣнія, не узнаетъ семнадцатилѣтней дѣвочки, которая въ тотъ достопамятный вечеръ, въ простомъ черномъ платьѣ, стояла за чайнымъ столомъ ея превосходительства и открывала ротъ только тогда, когда съ ней заговаривали: это впрочемъ случалось не часто. Какъ могъ я подозрѣвать, что именно она околдовала нашего принца, вообще застѣнчиваго, сдержаннаго и разсудительнаго съ женщинами.
   "Да, господа, только колдовствомъ могу я объяснить себѣ эти необычайныя событія. Поймите только: съ одной стороны дочь сержанта, который, выйдя въ отставку, быль чѣмъ-то въ родѣ дворецкаго въ отелѣ генерала,-- дѣвушка -- (я говорю съ друзьями, на скромность которыхъ могу положиться),-- которую нельзя поставить выше обыкновенной камеръ-юнгферы и которая въ то время занимала какое-то промежуточное положеніе между камеръ-юнгферой и компаньонкой графини Стефаніи, а съ другой -- нашъ благородный принцъ, потомокъ рода, процвѣтавшаго слишкомъ тысячу лѣтъ,-- принцъ, который моей промеморіей намѣревался заявить всѣмъ кабинетамъ Европы о своемъ правѣ на мѣсто и голосъ между государями Германіи. Теперь предоставляю вамъ, господа, сообразить, каково было мое удивленіе, когда я убѣдился, что невозможное становится возможнымъ, что нашъ всемилостивѣйшій принцъ желаетъ взять эту дѣвушку себѣ въ супруги.
   "Вотъ это-то необычайное событіе, любезный фонъ-Цейзель, я позволилъ себѣ назвать роковымъ моментомъ въ жизни нашего принца. Я, какъ человѣкъ глубоко проникнутый святостью долга, въ ту тяжелую минуту исполнилъ свой долгъ и высказалъ его свѣтлости мое всенижайшее, но твердое убѣжденіе, что ему нельзя оправдать своего поступка ни передъ Богомъ, ни передъ собой, ни передъ памятью его державныхъ предковъ, ни передъ судомъ живыхъ людей, ни передъ исторіей, ни передъ настоящимъ.
   "Не знаю, оказали-ли какое-нибудь вліяніе мои доводы на принца, но у меня въ запасѣ былъ еще одинъ аргументъ.
   "-- Къ тому-же, ваша свѣтлость, сказалъ я,-- этотъ бракъ рѣшительно невозможенъ: между особами изъ высшаго владѣтельнаго дворянства и изъ низшихъ бюргерскихъ классовъ прусское государственное право допускаетъ только "бракъ съ лѣвой руки".
   "-- Съ какихъ это поръ для меня обязательно прусское государственное право? вскричалъ принцъ.
   "-- De facto всегда, осмѣлился я замѣтить, -- но также и dejuré, если ваша свѣтлость сами отказываетесь отъ святой обязанности государей вступать въ бракъ только съ равными себѣ по рожденію.
   "-- Пожалуй, допустимъ, что я подчиняюсь прусскому государственному праву. Но уже не говоря о томъ, что вопросъ о "бракахъ съ лѣвой стороны" принадлежитъ къ числу спорныхъ вопросовъ, я долженъ вамъ замѣтить, что по закону Фридриха II, изданному въ 1774 году, унтеръ-офицеры, сержанты и фельдфебеля арміи причисляются къ высшимъ бюргерскимъ сословіямъ. Слѣдовательно, и со стороны прусскаго государственнаго права не представляется препятствія моему браку.
   "Согласитесь, господа, что это былъ роковой,-- дѣйствительно, роковой, злосчастный моментъ въ жизни нашего всемилостивѣйшаго принца. Но я уже сказалъ вамъ, что принцъ въ эту ночь былъ похожъ на сумасшедшаго; во всякомъ случаѣ, онъ былъ въ ненормальмомъ положеніи: прежде я никогда не видывалъ его въ такомъ состояніи, слава Богу не видалъ и послѣ! Однакожъ мнѣ удалось наконецъ нѣсколько успокоить его. Его замѣчаніе о "бракѣ съ лѣвой стороны" показывало, что онъ обдумывалъ возможность такого брака, и, вы понимаете, я постарался извлечь изъ этого пользу для принца. Противъ такого брака, конечно, я не имѣлъ ничего; я тотчасъ-же напомнилъ его свѣтлости о подобномъ-же случаѣ въ исторіи его дома; позже, порывшись въ документахъ, я отыскалъ, что и другой изъ его предковъ былъ тоже женатъ съ лѣвой стороны.
   "-- На это она никогда не согласится, сказалъ принцъ.
   "-- А ваша свѣтлость дѣлали ей предложеніе или нѣтъ? спросилъ я.
   "Тутъ его свѣтлости по-неволѣ пришлось посвятить меня въ свои отношенія къ молодой дѣвушкѣ, которыя, какъ хотите, заключали въ себѣ много необыкновеннаго. Я узналъ, что его свѣтлость едвали не съ самой первой минуты почувствовалъ къ ней сильнѣйшую страсть, что онъ заранѣе имѣлъ въ виду, цѣною своего согласія на бракъ графа Генриха съ графиней Стефаніей, купить право на бракъ съ компаньонкой. Съ своей извѣстной трогательной застѣнчивостью, съ какой принцъ всегда относится къ женщинамъ, онъ не осмѣливался, и до сихъ поръ, вѣроятно, не осмѣлился-бы объясниться съ молодой дѣвушкой, еслибъ не засталъ ее въ тотъ день на прогулкѣ одну и въ большомъ горѣ: это, само собою разумѣется, облегчило ему трудную задачу. Какъ было принято ею предложеніе?-- Нашъ добрый принцъ не зналъ хорошенько, и эта тяжелая неизвѣстность была причиной сильнаго волненія, въ какомъ онъ находился въ этотъ вечеръ и ночью.
   "-- Я нахожусь теперь въ такомъ состояніи, сказалъ онъ,-- въ какомъ находится подсудимый, котораго могутъ приговорить къ смерти: ему уже прочли приговоръ, но онъ находился въ такомъ сильномъ волненіи, что не разслышалъ, объявили-ли его виновнымъ или оправдали.
   "-- Не удостоите-ли, ваша свѣтлость, поручить мнѣ продолженіе этого щекотливаго дѣла, предложилъ я рѣшительно.-- Вашей свѣтлости неудобно подвергать себя риску получить отказъ.
   "Конечно, я не могъ вѣрить возможности этого отказа, но я былъ убѣжденъ, что наступила пора дѣйствовать дипломатіи: иначе личная страсть можетъ надѣлать ошибокъ. Былъ-ли принцъ того-же мнѣнія, или силы ему измѣнили, но только я получилъ позволеніе дѣйствовать, и на слѣду ющее-же утро такъ рано, какъ тколько позволяли приличія, явился съ визитомъ къ молодой дѣвушкѣ.
   "Вы, конечно, не ожидаете, господа, чтобы дальнѣйшія событія я сталъ разсказывать съ полной откровенностью; долгъ присяги и уваженіе къ принцу не позволяютъ мнѣ рѣшиться на это. Замѣчу только, что мнѣ приходилось вести много важныхъ и щекотливыхъ дѣлъ, но не было ни одного, при веденіи котораго я бы такъ часто становился въ тупикъ.
   "Идя на переговоры, я былъ убѣжденъ, что мнѣ предстоитъ много труда уговорить молодую дѣвушку согласиться на мое предложеніе. Каково-же было мое удивленіе,-- скажу, радостное удивленіе, когда я встрѣтилъ съ ея стороны полное равнодушіе ко всякаго рода формамъ, полное, если можно такъ выразиться, самоотреченіе, такъ-что въ концѣ концовъ роли наши въ нѣкоторомъ отношеніи измѣнилисьи мнѣ-же пришлось настаивать на необходимости законной санкціи брака. Очень вѣроятно, что мнѣ и совсѣмъ бы не удалось побѣдить необъяснимое для меня тогда -- и до сихъ поръ еще не разъясненное -- ея отвращеніе даже къ этой, довольно свободной, формѣ брака, еслибъ самъ принцъ, въ тайной бесѣдѣ съ нею въ то-же утро, не съумѣлъ настоять на своемъ. Если дѣйствительно принцъ побѣдилъ ея упорство, то побѣда ему не легко досталась. И теперь онъ стоитъ у меня предъ глазами блѣдный, потрясенный, безнадежный, когда по окончаніи этой бесѣды онъ невѣрными шагами вошелъ въ комнату, гдѣ я его дожидался, и бросился на стулъ, сжимая руками лобъ. Увидя его въ такомъ состояніи, я подумалъ, что все пропало. Сперва онъ молчалъ, по наконецъ на мои почтительнѣйшіе распросы отвѣтилъ, тяжело дыша:
   "-- Да, да, она согласна! Мы уѣзжаемъ отсюда сегодня-же вечеромъ.
   "-- Сегодня вечеромъ! вскричалъ я въ изумленіи, которое вы легко поймете, господа.-- А церковная церемонія! А высокіе родственники! А согласіе его величества, необходимое для того, чтобы бракъ, хотя и съ лѣвой руки, считался дѣйствительнымъ!
   -- "Мы уѣзжаемъ сегодня вечеромъ! повторилъ его высочество такъ рѣзко, что я не посмѣлъ возражать.
   "Вы очень хорошо знаете, господа, что высокопоставленныя, лица обладаютъ завидной привилегіей -- садиться за накрытый столъ и не видѣть никогда, какъ его накрываютъ, а мы, грѣшные, его накрываемъ. Такъ случилось и со мной, когда принцъ въ тотъ-же вечеръ дѣйствительно уѣхалъ въ Италію съ своей молодой супругой. Съ ними поѣхали Глейхъ и второпяхъ пріисканная камеръ-юнгфера, а я остался въ Висбаденѣ для приведенія въ порядокъ разныхъ щекотливыхъ дѣлъ. На меня, между прочимъ, возложили затруднительную обязанность объявить дамамъ и графу о свадьбѣ и объ отъѣздѣ,-- проще сказать, принять на себя всю отвѣтственность за всѣ случившіяся событія. Приходится теперь сознаться, что мнѣ предстояла весьма трудная задача, для своего разрѣшенія требующая много ловкости и самообладанія.
   "Я началъ съ генеральши. Ея превосходительство, графиня-мать, какъ я уже говорилъ вамъ, весьма почтенная и разсудительная женщина, приняла дѣло близко къ сердцу; она не могла скрыть глубокаго потрясенія, какое произвелъ на нее мой разсказъ о случившихся событіяхъ, и мнѣ стоило большого труда убѣдить ее, что я не принималъ никакого участія въ этомъ дѣлѣ. Графиня Стефанія разсердилась еще пуще и какъ ни пріискивала мягкія выраженія для передачи своихъ ощущеній, но въ заключеніе разразилась потокомъ негодованія. Труднѣе всего было говорить съ графомъ Генрихомъ. Когда я, отъ имени принца, передалъ разсказъ о свадьбѣ, онъ поблѣднѣлъ и съ минуту не могъ выговорить ни слова. Потомъ онъ рѣзко закричалъ: "я протестую противъ этой свадьбы!" и повторилъ эти слова нѣсколько разъ сряду. Онъ не успокоился даже и тогда, когда я замѣтилъ, что дѣло идетъ о бракѣ съ лѣвой стороны. Если-бы я не зналъ, что графъ уже давно офиціозно, а со вчерашняго дня офиціально помолвленъ съ графиней Стефаніей, я могъ-бы подумать, что у него самого были виды на компапьонку графини. Конечно, когда ближе познакомишься и узнаешь гордаго графа, мысль о подобномъ союзѣ покажется нелѣпой, но тогда я еще мало зналъ графа и онъ былъ для меня непонятной личностью. Право, когда видишь рядомъ его свѣтлость и графа Генриха, трудно повѣрить, что Эрихъ XXXIV ихъ общій родоначальникъ и нашъ принцъ приходится двоюроднымъ дѣдушкой молодому графу.
   "Долголѣтнее пребываніе въ прусской военной службѣ сдѣлало изъ Штейнбурговъ людей особаго закала. Удивительная эта прусская военная служба, господа: въ ней есть что-то рѣзкое, не поддающееся шлифовкѣ, и между-тѣмъ она щеголяетъ вѣжливостью, которой впрочемъ слѣдуетъ остерегаться. Мнѣ самому привелось узнать это на опытѣ. Поручая мнѣ вести переговоры, нашъ всемилостивѣйшій принцъ сообщилъ мнѣ, что онъ назначилъ графу Генриху и его будущей супругѣ значительное ежегодное содержаніе и взялъ на себя уплату долговъ графа. Онъ поручилъ мнѣ намекнуть -- именно только намекнуть -- что онъ былъ-бы очень радъ, если-бъ графъ, послѣ своей свадьбы, оставилъ прусскую службу. Этотъ намекъ вышелъ искрой, брошенной въ порохъ.
   -- Ни за какія блага въ мірѣ я не уступлю чести быть прусскимъ офицеромъ! вскричалъ графъ.-- А его свѣтлость думаетъ купить у меня эту честь за нѣсколько ничтожныхъ тысячъ годового содержанія.
   "Вы не повѣрите, господа, онъ даже отказался принять капиталъ, который его свѣтлость передавалъ ему для уплаты его долговъ.
   -- Ничего я не хочу отъ него, сказалъ онъ,-- ни большого, ни малаго: обходился-же я до сихъ поръ безъ него; обойдусь и на будущее время съ божьею помощью и милостями моего государя. Къ тому-же я убѣжденъ, что это бревно недолго будетъ лежать у меня на дорогѣ! Повѣрьте мнѣ, любезный совѣтникъ, Штейнбурги будутъ подолговѣчнѣе, чѣмъ Ротебюли и Тирклицы, даже вмѣстѣ взятые...
   "Это предсказаніе исполнилось очень скоро... Спрашиваю васъ, господа, кто могъ думать тогда, что линія Тирклицовъ, имѣвшая до войны пять представителей, а послѣ нея все еще трехъ, въ скоромъ времени останется всего съ двумя, затѣмъ съ однимъ и, наконецъ со смертію молодого графа Казиміра окончательно угаснетъ? Долженъ сознаться, господа, что меня разбираетъ ужасъ, когда я поразмыслю объ этихъ изумительныхъ ударахъ судьбы, и въ особенности когда подумаю, что завтра мы обязаны привѣтствовать въ лицѣ этого графа нашего будущаго повелителя. Но если это важное событіе можетъ дѣйствовать на насъ такимъ потрясающимъ образомъ, то не опасаясь обвиненія въ нескромности, я осмѣлюсь сказать, что для супруги принца...
   -- Пора домой, прервалъ неожиданно Германъ, быстро поднимаясь со стула и какъ бы выходя изъ забытья, въ какое онъ, казалось, погрузился во время разсказа совѣтника.
   -- Подождите по крайней мѣрѣ, меня, закричалъ фонъ-Цейзель, залпомъ опорожнивая стаканъ и также поднимаясь съ мѣста.-- Пойдемте вмѣстѣ.
   Совѣтникъ недоумѣвалъ, что ему думать объ этомъ внезапномъ перерывѣ его краснорѣчиваго повѣствованія. По его мнѣнію, онъ мастерски велъ свой разсказъ и только-что собирался перейти къ той темѣ, которая занимала его весь вечеръ. Онъ сталъ уговаривать гостей остаться, но они не согласились, и не прошло пяти минутъ, какъ они уже шли рядомъ по шоссе, ведущему къ замку. Кавалеръ, возбужденный выпитымъ не въ мѣру виномъ, затянулъ пѣсню, въ которой говорилось о несовсѣмъ нравственныхъ отношеніяхъ благороднаго къ бюргерской дѣвицѣ. Окончивъ пѣсню, фонъ-Цейзель вдругъ остановился и предложилъ своему спутнику возвратиться назадъ къ перекрестку, мимо котораго они только прошли, и въ этотъ полуночный часъ, при свѣтѣ луны, скрывавшейся по временамъ за облаками, биться съ нимъ не, на животъ, а на смерть за ту, которую онъ называлъ "die Eine, die Reine, die Kleine, die Meine", проще сказать, за Лизу Ифлеръ. Но и припадокъ буйства скоро прошелъ и смѣнился серьезностью; фонъ-Цейзель сдѣлался вдругъ откровененъ и сообщилъ своему спутнику о странномъ положеніи, въ какомъ онъ находится относительно дамы своего сердца.
   -- Видите-ли, докторъ, сказалъ кавалеръ:-- съ нами, Цейзелями, судьба подшучиваетъ такъ-же, какъ и съ Турловыми, только нѣсколько похуже. Также съ незапамятныхъ временъ мы считаемся вассалами вашего леннаго сюзерена, но между нами и ими та разница, что они получили отъ своего государя графское достоинство, а наши сюзерены, принцы Роде-Ротебюль, не оказали намъ этой чести, да и не могли, оказать ее при существующихъ обстоятельствахъ. Конечно, отъ этого я не чувствую себя менѣе благороднымъ, и дѣйствительно, не менѣе благороденъ, чѣмъ какая угодно дворянская фамилія въ Германіи. И хотя побочныя вѣтви нашей фамиліи все болѣе и болѣе погрязаютъ въ бюргеровщину (съ краской на лицѣ, которой за темнотою вы не увидите, я долженъ сознаться, что одинъ Цейзель продаетъ перчатки въ Лейпцигѣ, а другой занимается выдѣлкой чулокъ въ Хемницѣ), главная отрасль до сихъ поръ безукоризненно поддерживала свое дворянское достоинство. Я первый измѣняю этой традиціи, рѣшаясь жениться на дѣвушкѣ бюргерскаго происхожденія. Долженъ-ли я это сдѣлать? Имѣю-ли на это право? Слѣдовало-бы заключить бракъ съ лѣвой стороны, какой заключилъ нашъ принцъ. Но что вполнѣ естественно для такого высопоставленнаго лица, не всегда дозволительно для вашего брата. Недаромъ-же говоритъ поэтъ:
   
   Zwischen Sinnenglück und Seelenfrieden
   Bleibt dem Menschen nur die bange Wahl;
   Auf der Stirn des hohen Uraniden
   Schwebet ihr vereinter Strahl *).
   *) Человѣку предоставленъ трудный выборъ между чувственнымъ наслажденіемъ и душевнымъ миромъ; соединенный лучъ ихъ горитъ только на челѣ высокаго небожителя.
   
   "Кстати, докторъ, о небожителѣ, нашемъ принцѣ. Во время разсказа нашего почтеннаго совѣтника, когда вы, кажется, дремали, странныя мысли лѣзли мнѣ въ голову: конечно, это были однѣ догадки; но я увѣривъ, что онѣ и не свились простаку-совѣтнику. Знаете-ли, я рѣшительно убѣжденъ, что это графъ настоялъ на заключеніи брака съ лѣвой руки. Я хорошо знаю нашего принца: этотъ юноша съ сѣдыми волосами непремѣнно добился-бы настоящаго брака, если-бъ ему не помѣшали чрезвычайныя обстоятельства. Но кто-же могъ помѣшать ему? Совѣтникъ? Но вѣдь онъ нуль! Сама невѣста? Не можетъ быть: это было-бы совсѣмъ ужь неестественно! Къ чему ей было удовлетворяться бракомъ съ лѣвой стороны, когда она могла заключить настоящій. Графъ, только одинъ графъ Генрихъ имѣлъ личный интересъ помѣшать заключенію настоящаго брака; въ качествѣ близкаго родственника онъ былъ вправѣ проявить всю энергію сопротивленіи. Тирклицы... тѣ, навѣрное посмотрѣли-бы сквозь пальцы на этотъ бракъ, если-бъ принцъ отсчиталъ имъ кругленькую сумму: за деньги они всегда готовы были согласиться на все. Мои предположенія, конечно, нѣсколько противорѣчатъ разсказу Ифлера, по которому оказывается, что дѣло велось слишкомъ поспѣшно; но самъ совѣтникъ говоритъ, что онъ не принималъ никакого участія въ предварительныхъ переговорахъ. Мои предположенія подтверждаются еще и тѣмъ, что нашъ принцъ въ эти послѣдніе три года не знался съ графомъ и графиней Штейнбургъ. Одного я не могу постигнуть, почему именно теперь прекратилась немилость. Докторъ, неужели у васъ нѣтъ ключа къ этой загадкѣ? Ну, да если-бъ и былъ, вы не подѣлились-бы ни съ кѣмъ своей тайной: недаромъ васъ считаютъ единственнымъ дипломатомъ при нашемъ дворѣ!... Ну, не сердитесь, любезный докторъ; я знаю, что вы не менѣе насъ принимаете это дѣло близко къ своему сердцу. Вы, какъ ганноверецъ, такъ-же мало сочувствуете пруссакамъ, какъ и я, саксонецъ; а я, говоря откровенно, скорѣе готовъ дружить съ чортомъ, чѣмъ съ пруссакомъ... Но что значатъ теперь наши симпатіи и антипатіи! Скрѣпя сердце, мы должны, волей-неволей подчиниться событіямъ... Зайдите ко мнѣ, докторъ, выкурить сигару... Не хотите? Такъ доброй ночи... до свиданія докторъ, но только въ здѣшнемъ, а не въ лучшемъ мірѣ.
   Молодые люди пожали другъ другу руки и разошлись по своимъ комнатамъ, находившимся въ одномъ изъ флигелей замка. Германъ открылъ окно, сѣлъ на него и сталъ смотрѣть въ темное пространство. Луна зашла за облака; повременамъ на небѣ вспыхивалъ слабый свѣтъ звѣздочки и тотчасъ-же снова пропадалъ. Въ саду замка деревья нашоптывали свои грустныя мелодіи. На сердцѣ юноши стало очень тяжело; никогда еще любовь не заставляла страдать его такъ сильно, какъ въ нынѣшнюю ночь, какъ сегодня, когда онъ почти убѣдился, что его любятъ.
   -- Странно, почему то чувство, которое другимъ доставляетъ райское блаженство, причиняетъ мнѣ адскія муки. Конечно, съ большимъ горемъ, но я могъ-бы разстаться съ нею, питая въ сердцѣ безнадежную любовь. Я свыкся съ мыслью, что мнѣ предстоитъ одному идти по жизненному пути; желанія мои ограниченны и я легко переносилъ всѣ невзгоды. Но теперь я чувствую слабость; теперь, когда она меня любитъ -- (не такъ, конечно, какъ я ее люблю, -- на это а не смѣю и разсчитывать -- но покрайней мѣрѣ, питаетъ ко мнѣ чувство, сильнѣйшее дружбы) -- я не нахожу въ себѣ силъ удалиться!... Но точно также гдѣ я найду силы и остаться! Оставшись здѣсь, я могу сдѣлаться главной причиной ея несчастій; я буду видѣть, какъ она страдаетъ, и не въ состояніи буду помочь ей!... Къ чему мнѣ оставаться? Развѣ я обязанъ остаться? Впрочемъ, еще ничто не рѣшено. Но, нѣтъ! необходимо завтра-же, рано утромъ отправиться къ принцу и объявить ему, что мое намѣреніе неизмѣнно, что я желаю ѣхать, непремѣнно долженъ уѣхать... Да, я долженъ уѣхать!-- Вотъ настоящее слово, которое мнѣ слѣдуетъ сказать ему... Чудакъ! но развѣ его тонкое ухо не уловитъ настоящаго значенія этого слова въ моихъ устахъ! но какъ-же быть!.. не сказать-же ему въ самомъ дѣлѣ, что она гонитъ меня!
   Молодой человѣкъ закрылъ лицо руками. Мысли, одна безсвязнѣе другой, бродили въ его разгоряченномъ мозгу, но все яснѣе и яснѣе становились картины, создаваемыя его возбужденной фантазіей; въ этихъ картинахъ носился все одинъ и тотъ-же образъ прекрасной женщины, которую онъ любилъ. Чаще всего она представлялась ему верхомъ на лошади, рядомъ съ старикомъ-мужемъ,-- представлялась совершенно такою, какою онъ ее видѣлъ въ первый разъ. Она прислушивалась тогда къ разговору между нимъ и ея мужемъ, но большіе, темные, задумчивые глаза ея смотрѣли не на него, а были обращены вдаль, въ другую сторону. Ахъ! эти большіе, темные, задумчивые глаза! они погубили его съ перваго-же взгляда; они выпили его душу, кровь, его жизнь; онъ потонулъ въ нихъ, какъ въ глубокомъ, бездонномъ морѣ.
   Фантазія его разыгрывалась все сильнѣе и сильнѣе. Онъ припомнилъ всѣ встрѣчи съ нею, разговоры, взгляды... Три года они живутъ вмѣстѣ въ одномъ замкѣ; въ эти три года онъ встрѣчалъ ее и говорилъ съ нею въ салонахъ, въ саду, въ лѣсу, на дорогѣ во время гулянья верхомъ... Всѣ подробности этихъ свиданій припоминались ему такъ ясно, какъ-будто это было сегодня, вчера... всѣ они въ этотъ полуночный часъ тѣснились къ мему изъ мрака прошлаго, а ея образъ носился передъ нимъ и манилъ за собой въ мрачную глубину.
   Докторъ крѣпко сжималъ руками свои виски; пульсъ его бился учащенными ударами. Онъ смутно сознавалъ, что еще пароксизмъ -- и онъ можетъ впасть въ безуміе. Онъ силился возвратить себѣ полное сознаніе, успокоиться, лечь въ постель и заснуть.
   Вдругъ онъ съ дикимъ воплемъ стремительно вскочилъ съ постели. Ему съ изумительной ясностью представилась она въ объятіяхъ графа Генриха!
   -- Въ его объятіяхъ! простоналъ Германъ.
   Но тутъ онъ опомнился и понялъ, что все это онъ видѣлъ во снѣ. Къ тому-же онъ никогда не видалъ графа, даже на портретѣ. "Не рехнулся-ли я въ самомъ дѣлѣ, думалъ онъ, если могъ вообразить ее въ объятіяхъ человѣка, причинившаго ей много непріятностей,-- пріѣзда котораго она ждала съ трепетомъ и безпокойствомъ. Конечно, она ненавидѣла его столько-же, сколько ненавидѣлъ ее онъ... Но развѣ можетъ ненавидѣть ее тотъ, кто узнаетъ ее? А онъ зналъ ее цѣлые годы... Завтра онъ сюда пріѣдетъ, а я долженъ уѣхать: она сама меня гонитъ!
   -- Нѣтъ, нѣтъ! вскричалъ онъ, -- тысячу разъ нѣтъ! Думать такъ -- значитъ не уважать ее, не уважать себя! Не трусъ-ли тотъ, кто вызываетъ привидѣніе, а самъ прячетъ голову подъ одѣяло, чтобы ничего не видѣть, ничего не слышать!
   Германъ подошелъ къ столу и увидѣлъ запечатанное письмо. Онъ вспомнилъ теперь, что при входѣ слуга сказалъ ему, что отъ его свѣтлости только-что принесли записку къ г. доктору.
   Докторъ сломалъ печать, развернулъ письмо и прочелъ слѣдующее:
   "Мой молодой другъ! Прежде, чѣмъ я лягу спать, мнѣ хочется исправить несправедливость, которую я невольно сдѣлалъ противъ васъ сегодня. Вы хотите уѣхать; мнѣ не слѣдуетъ васъ удерживать, если вы окончательно рѣшились оставить насъ. Нечего увѣрять васъ, что намъ всѣмъ тяжело будетъ разставаться съ вами,-- но что-же дѣлать? Вы непремѣнно хотите ѣхать -- пусть будетъ такъ! Человѣкъ, который, какъ я, дожилъ до сумерекъ жизни и близится къ закату, долженъ привыкать къ разлукѣ, долженъ быть къ ней готовъ! Но я прошу васъ отложить на нѣкоторое время эту разлуку; прошу объ этомъ потому, что имѣю въ виду не свою личную пользу, а благо многихъ другихъ людей, относительно которыхъ я принялъ обязательство, разсчитывая на ваше содѣйствіе. Вамъ хорошо извѣстно, о чемъ я говорю. Позвольте-же мнѣ считать васъ своимъ гостемъ на нѣсколько недѣль, а въ это время вы принимайте мѣры, необходимыя для устройства вашей будущей жизни. Должны-же понять тѣ лица, которыя пожелаютъ дать вамъ мѣсто, что нельзя въ нѣсколько дней найти вамъ преемника. Затѣмъ желаю вамъ спокойной ночи и остаюсь вполнѣ расположенный къ вамъ"

Эрихъ.

   Германъ медленно опустилъ письмо.
   -- На нѣсколько недѣль, прошепталъ онъ,-- а болѣзнь растравляетъ мой организмъ цѣлыхъ три года. Неужели я не могу потерпѣть еще нѣсколько недѣль? Она должна понять, что не могъ-же я грубо отнестись къ просьбѣ, выраженной такъ деликатно!
   

ГЛАВА V.

   Уже три дня, какъ молодые господа,-- какъ называли ихъ ротебюльцы,-- пріѣхали въ замокъ, а волненіе, вызванное въ городкѣ этимъ великимъ событіемъ, все еще не улеглось. Никогда кумушки такъ часто не оставляли свою работу и не завязывали горячихъ толковъ черезъ заборы, отдѣлявшіе ихъ садики; никогда кофейныя собранія въ большой бесѣдкѣ передъ аптекой Лебедя на маленькой Рыночной площади, не бывали такъ шумны; никогда жена оружейныхъ дѣлъ мастера Финдельма, купчиха Целлеръ, жена инспектора фабрики Кернике не относились такъ благодушно къ дружбѣ доброй аптекарши Гинне съ женою совѣтника канцеляріи никогда между барынями не бывало болѣе невозмутимаго согласія, никогда не находили онѣ столь смѣшной и неприличной привычку жены совѣтника постоянно говорить о своей Лизочкѣ.
   Жена совѣтника канцеляріи, само собою разумѣется, ходила съ Лизочкой въ замокъ представляться пріѣзжимъ. Она можетъ сказать безъ преувеличенія, что пріемъ превзошелъ ея ожиданія. Конечно, сама по себѣ она не имѣетъ никакихъ претензій; она старуха: ей все равно -- обратятъ-ли на нее вниманіе или нѣтъ,-- только не отказывали бы ей въ должномъ уваженіи, въ чемъ, впрочемъ, ей никогда еще до сихъ поръ въ замкѣ не отказывали, да и теперь не откажутъ. Что-же касается Лизы, то пусть дамы вѣрятъ если хотятъ, или нѣтъ, но молодая графиня приняла ее, какъ родную сестру; а это опять-таки ясно доказываетъ, какъ она уже не разъ говорила, что неподдѣльную любезность и истинную гуманность можно встрѣтить только среди чистой, кровной аристократіи.
   Графиня, продолжала разсказывать совѣтница, черезъ какія-нибудь четыре минуты уже такъ коротко познакомилась съ ея Лизой, какъ-будто Лиза была уже съ ея сіятельствомъ -- совѣтница энергически поправила подъ подбородкомъ ленты чепчика -- знакома цѣлые четыре года.
   Графиня тотчасъ-же замѣтила, какіе славные голубые глаза у ея Лизы, какой у нея нѣжный цвѣтъ лица и съ какимъ вкусомъ она одѣвается, а надо замѣтить, что у самой графини глаза чудно голубые, самый пріятный цвѣтъ лица и прекрасные бѣлокурые волосы, а о томъ, съ какимъ вкусомъ она была одѣта, нечего и говорить, -- понятно, что такая прекрасная молодая дама, которая пріѣхала прямо изъ Берлина, была одѣта такъ изящно и такъ къ лицу, что лучшаго и требовать невозможно.
   Всѣ дамы взглянули въ открытую дверь на замокъ, возвышавшійся надъ лѣсомъ и надъ крышами городка; онѣ дружно и энергически попробовали поощрить совѣтницу въ этомъ въ высшей степени интересномъ разсказѣ.
   Но совѣтница не могла или не хотѣла передавать имъ содержаніе разговора, который она дѣйствительно имѣла съ графиней объ этомъ дѣлѣ; да и разговоръ-то этотъ не былъ особенно длиненъ, потому-что графиня только и говорила, что объ Лизѣ. Лиза должна была что-нибудь спѣть и съиграть; графиня была просто удивлена, когда Лиза исполнила пофранцузски арію "Сжалься" изъ "Роберта Дьявола", и спросила ее, много ли она провела времени въ Парижѣ, на что бѣдное дитя, покраснѣвъ до ушей, отвѣчало, что она никогда еще и не выѣзжала изъ Ротебюля.
   Графъ, самый красивый мужчина въ свѣтѣ, высокій, стройный, съ большой окладистой бородой, былъ также очень любезенъ съ Лизой. Его свѣтлость -- она должна это напомнить -- былъ очень обрадовавъ эфектомъ, произведённымъ Лизой, и сказалъ:
   -- Да, да, у насъ, жителей маленькихъ городковъ, довольно простора и времени заниматься полезными вещами; мы не гуроны, за которыхъ вы, берлинцы, насъ принимаете!
   -- Что это такое гуроны? спросила госпожа Кернике.
   Совѣтница отвѣтила ей только взглядомъ невыразимаго сожалѣнія. Очень вѣроятно, что графиня посѣтитъ ихъ еще разъ послѣ обѣда, почему Лиза осталась дома, а сама она пришла только на минутку, чтобы доказать дамамъ, что она не принадлежитъ къ тѣмъ особамъ, которыя, ради новыхъ знатныхъ знакомствъ, забываютъ старыхъ друзей.
   -- Кажется, добрая ваша совѣтница немного помѣшалась, замѣтила жена фабричнаго инспектора Кернике, какъ-только развѣвающіяся ленты чепчика совѣтницы исчезли изъ бесѣдки.
   -- Вы слишкомъ рѣзко выражаетесь, Кернике, замѣтила кроткая аптекарша Гинне.
   -- Не понимаю, какая для насъ польза изъ всего этого, сказала купчиха Целлеръ.-- Мы, благодаря Бога, до сихъ поръ жили счастливо и безъ берлинскихъ господъ.
   -- Вы поете съ голоса вашего мужа, вмѣшалась жена ружейнаго мастера Финдельмана.-- Онъ уже съ 1866 г. стоитъ за Австрію противъ Пруссіи.
   -- А вы, вставила г-жа Целлеръ -- только со вчерашняго дня стали прусофилкой; сколько я замѣчаю, это только потому, что графъ уже побывалъ въ вашей лавкѣ.
   -- Ахъ, милыя, предоставимъ политику мужчинамъ, попробовала помирить ихъ аптекарша Гинне.
   -- Слава Богу, наше положеніе ничуть не измѣнится оттого, кто сидитъ тамъ, въ замкѣ -- пруссаки или австрійцы. Нашъ фарфоръ, благодареніе Господу, идетъ и въ Голландію, и въ Америку, сказала Кернике.
   Пока представительницы женской половины мѣстной ротебюльской аристократіи, въ виду такихъ важныхъ событій, находили почти невозможнымъ сохранить мирное настроеніе духа, обыкновенно царствовавшее между ними за кофеемъ въ бесѣдкѣ аптеки "Лебедя", Мужья ихъ собрались въ кегельбанѣ, въ саду гостинницы "Трехъ форелей" и вели между собою оживленный споръ.
   -- А я все-таки стою на своемъ; онъ похожъ на кронъ-принца, твердилъ Фиидельманъ.
   -- А uo-моему на господина фонъ-Бисмарка, заявлялъ купецъ Целлеръ, презрительно улыбаясь.
   -- Онъ можетъ походить на нихъ обоихъ, мирилъ ихъ аптекарь Гинне.
   -- А по-моему хоть на самого чорта, потому-что намъ надо продолжать игру, оборвалъ инспекторъ фабрики Кернике.
   -- Дѣло въ томъ, что кумъ Целлеръ, выписавъ свой чулочный товаръ изъ Хемница, а сушеные фрукты изъ Богеміи, воображаетъ, что его должны считать саксонцо-австрійцемъ, сказалъ Финдельманъ.
   -- А кума Финдельмана считаетъ его пруссакомъ, потому-что графъ вчера купилъ у него въ лавкѣ два пистолета.
   -- Да вѣдь съ 1815 года мы всѣ стали пруссаками, какъ прежде были саксонцами, замѣтилъ Гинне.
   -- Пруссаки, саксонцы или австрійцы -- это мнѣ рѣшительно все равно; черезъ нѣсколько лѣтъ мы всѣ будемъ республиканцами, объявилъ Кернике.
   -- Не вздумайте этого сказать господину совѣтнику, боязливо замѣтилъ Гинне, увидѣвъ, что совѣтникъ шелъ по саду прямо въ кегельбанъ.
   -- Господинъ совѣтникъ! Неужели онъ? Какая честь, кто-бы это могъ подумать! вскричали всѣ въ одинъ голосъ.
   -- Очень пріятно, очень пріятно! сказалъ совѣтникъ, снисходительно пожимая руки присутствующимъ.-- Жена моя ожидала визита берлинскихъ господъ и я долженъ былъ остаться дома. Но они не пріѣхали; впрочемъ отложить еще не значитъ отдумать. Всѣ эти послѣдніе три дня у меня, ей Богу, голова идетъ кругомъ; хлопотъ полонъ ротъ! каждый день надо поздравить съ добрымъ утромъ и принца, и графа, и всѣхъ; потомъ надо идти на обыкновенное утреннее совѣщаніе съ его свѣтлостью принцемъ, или совѣщаться съ нимъ и съ графомъ о тирклицкомъ наслѣдствѣ; потомъ готовится парадный визитъ моихъ дамъ въ замокъ, потомъ обѣдъ, ужинъ...
   -- Только смотрите -- не испортьте себѣ желудка, замѣтилъ Кернике и расхохотался во все горло.
   -- А какъ тамъ идутъ дѣла? спросилъ Гинне, чтобы какъ-нибудь загладить дурное впечатлѣніе скверной шутки Кернике.
   -- Хорошо, очень хорошо, отвѣчалъ совѣтникъ,-- могу сказать, что прекрасно, выше самыхъ смѣлыхъ моихъ ожиданій. Вы знаете, господа, что еще осенью 1866 года въ Висбаденѣ я имѣлъ счастіе представляться графу и быть свидѣтелемъ, интимнымъ свидѣтелемъ важныхъ событій того достопамятнаго лѣта. Я долженъ сказать, что уже тогда обращеніе графа было для меня въ высшей степени симпатично, и я въ душѣ сожалѣлъ, что между нимъ и принцемъ стояла тирклицкая линія; право, такого гуманнаго такого ласковаго, такого прекраснаго господина...
   -- А похожъ онъ на кронъ-принца? спросилъ Целлеръ съ горькой усмѣшкой.
   -- Ужь лучше на него, чѣмъ на кого-нибудь другого, замѣтилъ Финдельманъ.
   -- Но вѣдь, господа, мы здѣсь собрались не для того, чтобы заниматься политикой, вставилъ Гинпе трусливо.
   -- Именно такъ, вскричалъ съ жаромъ совѣтникъ; это-же самое сказалъ сегодня за обѣдомъ его свѣтлость, и почти тѣми-же словами: мы здѣсь собрались не для того, чтобы заниматься политикой! Между нами!-- разговоръ началъ-было принимать нѣсколько неудобный оборотъ. Не смотря на то, что ея свѣтлость родомъ изъ Пруссіи, дочь прусскаго солдата -- (при этомъ совѣтникъ замѣтно улыбнулся), и воспитывалась въ домѣ, т. е. даже въ семействѣ прусскаго генерала, она совершенно нерасположена къ Пруссіи и сегодня за обѣдомъ она высказала это нѣсколько рѣзче, чѣмъ-бы слѣдовало въ присутствіи ихъ сіятельствъ, молодыхъ графа и графини. Надо отдать справедливость графу, что онъ съумѣлъ сдержаться и не выйти изъ предѣловъ приличія, несмотря на то, что ея свѣтлость зашла очень далеко; она сказала, что Пруссія до тѣхъ поръ не остановится, пока не помѣряется силами со всѣми великими державами.
   -- Да вы сами въ вашей книгѣ говорите это, господинъ совѣтникъ, вскричалъ купецъ Целлеръ,-- да и здѣсь, на этомъ самомъ мѣстѣ вы сотни разъ повторяли это. Замѣтьте! Вы сами говорили, что Пруссія проглотитъ всю Германію съ головой и съ ногами; да, вы сама это сказали.
   -- И это было-бы совершенно въ порядкѣ вещей! закричалъ оружейный мастеръ Финдельманъ, ударяя кулакомъ по столу.
   -- Миръ -- вещь хорошая, кумъ Финдельманъ, но и во время войны можно кое-чѣмъ поживиться, кумъ Целлеръ, замѣтилъ Гинне.
   -- А въ концѣ концовъ вы всѣ работаете только для одной республики, сказалъ Кернике...
   -- Но я-бы очень попросилъ васъ, господа... заговорилъ совѣтникъ.
   Члены кегельнаго клуба не разслышали, о чемъ хотѣлъ просить ихъ высокоуважаемый совѣтникъ канцеляріи, потому-что его слова заглушилъ грохотъ двухъ каретъ, быстро проѣхавшихъ въ эту минуту мимо нихъ изъ замка по шоссе, раздѣлявшемуся недалеко отъ "Трехъ Форелей" на двѣ дороги, изъ которыхъ одна вела мимо фазаньяго двора въ горы, а другая -- въ Ротебюль и далѣе въ долину.
   Всѣ бросились къ окошечку кегельбана, изъ котораго можно было видѣть дорогу; даже самъ республиканецъ Кернике поднялся на цыпочки, чтобы посмотрѣть черезъ головы другихъ на дорогу.
   -- Въ первой каретѣ сидятъ его свѣтлость, ея свѣтлость, графъ и графиня, сказалъ Финдельманъ.
   -- А во второй господинъ фонъ-Цейзель и докторъ, добавилъ Целлеръ.
   -- Отчего-же вы не съ ними, господинъ совѣтникъ? спросилъ Гинне совсѣмъ испуганнымъ голосомъ.
   -- Потому-что сегодня нашъ клубный вечеръ! отвѣчалъ совѣтникъ съ легкимъ упрекомъ въ голосѣ: онъ не получилъ приглашенія.
   -- Они навѣрно ѣдутъ на мызу, сказалъ Финдельманъ.
   -- Или на фазаній дворъ, прибавилъ Целлеръ.
   -- А, можетъ быть, черезъ мызу на фазаній дворъ, пропищалъ Гинне въ примирительномъ тонѣ.
   -- Они поворачиваютъ налѣво, къ фазаньему двору, порѣшилъ совѣтникъ.
   -- А по мнѣ, хоть къ чорту на кулички, озлился Кернике.
   

ГЛАВА VI.

   Утромъ, на аудіенціи, которую принцъ давалъ до завтрака своимъ чиновникамъ, фонъ-Цейзель доложилъ, что фазаній паркъ и чайный домикъ готовы для пріема общества, и просилъ его свѣтлость устроить тамъ вечерній чай.
   Это извѣстіе нѣсколько смутило принца. У него совсѣмъ вышелъ изъ головы фазаній паркъ, и онъ думалъ, что и Гедвига забыла о немъ. Уступая обществу свой любимый паркъ, хотя принцъ вовсе этого не желалъ, она, можетъ быть, хотѣла отомстить ему за то, что онъ могъ этого отъ нея потребовать, а, можетъ быть, хотѣла угодить ему и, съ своей стороны, содѣйствовать развлеченію гостей.
   Теряясь въ догадкахъ, онъ нехотя далъ фонъ-Цейзелю просимое имъ разрѣшеніе, и успокоился только за обѣдомъ при видѣ невозмутимости Гедвиги въ ту минуту, какъ зашелъ разговоръ о чайномъ домикѣ. Она благодарила принца за то, что онъ излечилъ ее отъ романической причуды. Если бы ей и Прахатицу дана была воля, то они превратили-бы чайный домикъ въ жалкую развалину среди дѣвственнаго лѣса. Теперь ей самой пріятно видѣть его въ реставрированномъ видѣ, и она надѣется быть засыпанной похвалами сегодня вечеромъ.
   И Гедвига не ошиблась.
   Дѣйствительно домъ и паркъ были реставрированы превосходно. Гедвигу осыпали похвалами, она уклонялась отъ нихъ, говоря, что вся честь принадлежитъ фонъ-Цейзелю, который въ свою очередь утверждалъ, что только слѣпо выполнялъ ея приказанія.
   Принцъ таялъ отъ восторга.
   -- Меня не столько удивляетъ изумительная быстрота работы, говорилъ онъ,-- сколько тонкое чувство, съумѣвшее понять духъ времени, создавшаго этотъ паркъ во всѣхъ его мельчайшихъ, уже утратившихся подробностяхъ. Знаете-ли, любезный графъ, что уже болѣе 50 лѣтъ, какъ этотъ паркъ совершенно заброшенъ. Дорожки заросли травой, бесѣдки заглохли, обстриженныя деревья и живыя изгороди разрослись и одичали, статуи повалились, гроты обрушились -- словомъ, паркъ превратился въ романическую пустыню, какъ справедливо выразилась Гедвига за обѣдомъ; въ этой романической пустынѣ нашъ общій прадѣдъ Эрихъ XXXIV, устроитель фазаньяго парка, конечно, не узналъ-бы своего творенія. Но рука знатока стерла обезображенные слѣды, оставленные временемъ, и возстановила паркъ въ томъ видѣ, въ какомъ онъ былъ сто лѣтъ тому назадъ.
   При этихъ словахъ принцъ схватилъ руку Гедвиги и прижалъ ее къ губамъ. Графъ поспѣшилъ выразить свое одобреніе.
   -- Не могу судить, сколько понадобилось труда, чтобы устроить все это. Скажу только одно, что паркъ этотъ производитъ на меня самое гармоническое, чарующее впечатлѣніе. И на тебя также, конечно, милая Стефанія?
   -- Безъ сомнѣнія, возразила графиня со смѣхомъ.-- Все здѣсь гармонируетъ. Мы единственныя темныя пятна на картинѣ; я предлагаю завтра опять собраться сюда -- но въ костюмахъ временъ Людовика XV. Что ты на это скажешь, Гедвига?
   И графиня залилась звонкимъ смѣхомъ.
   -- Я не люблю играть комедій, отвѣчала Гедвига сухо.
   -- Ну, отправимтесь дальше, замѣтилъ принцъ.
   Онъ подошелъ къ чайному домику. Принцъ повелъ Стефанію подъ руку по винтовой лѣстницѣ.
   -- Вашей свѣтлости тяжело вести меня, замѣтила графиня,-- какъ мнѣ благодарятъ васъ.
   Принцъ крѣпче прижалъ красивую руку, которая покоилась въ его рукѣ.
   -- Ну, я не избалованъ въ этомъ отношеніи, отвѣчалъ онъ, и глаза его невольно обратились къ Гедвигѣ, которая уже стояла на террасѣ.
   -- А между тѣмъ никто на свѣтѣ не имѣетъ столько правъ на благодарность, произнесла Стефанія, отъ которой не ускользнулъ взглядъ принца.
   Принцъ вздохнулъ.
   -- Ваша свѣтлость, какъ кажется, расположены къ меланхоліи, замѣтила Стефанія съ лукавою улыбкой.-- Покорная слуга постарается отучить васъ отъ этой маленькой слабости, единственной слабости, которую она могла подмѣтить въ васъ.
   -- Ну, вы первая, и вѣроятно, послѣдняя возьметесь за такой неблагодарный трудъ, отвѣчалъ принцъ, стараясь поддѣлаться подъ веселый тонъ Стефаніи.
   -- Ваша свѣтлость изволите шутить, замѣтила она.
   Въ первый разъ послѣ своего пріѣзда въ замокъ разговоръ ея съ принцемъ вышелъ изъ круга обыкновенныхъ любезностей; въ первый разъ онъ заговорилъ тономъ, который заставилъ ее призадуматься. Стефанія нашла восхитительнымъ и чайный домикъ, и обстановку, и виды изъ оконъ.
   -- Сколько увеселительныхъ домиковъ видѣла я въ королевскихъ садахъ, восхищалась она,-- но ни одинъ не можетъ сравниться съ этимъ. Это истинная поэзія рококо! И какой восхитительный видъ на горы; съ какой стороны ни взглянешь, открываются все новыя и новыя картины, однѣ прелестнѣе другихъ! И какъ уютно онъ устроенъ, какъ будто нарочно приспособленъ для раздумья и мечтаній! Какъ онъ долженъ тебѣ нравиться, Гедвига. Ты всегда умѣла находить жемчужины поэзіи въ дрязгахъ будничной жизни. Теперь только я понимаю великость жертвы, которую ты намъ принесла! Въ такіе завѣтные сердцу уголки непріятно впускать постороннихъ. Но за-то какже признательны тебѣ эти посторонніе. Не правда-ли, ваша свѣтлость?
   -- Еще-бы, еще-бы, сказалъ принцъ, хотя, признаться, мнѣ это даже нѣсколько непріятно; вы не можете себѣ представить, какъ велика жертва. Ты даже вынесла свой мольбертъ и отдала намъ свою мастерскую, Гедвига; ты доводишь уже слишкомъ далеко свою любезность.
   -- Это доказываетъ только, что на насъ смотрятъ, какъ на варваровъ, замѣтилъ графъ.
   -- Пожалуйста, пожалуйста, милая Гедвига, устрой здѣсь снова свою мастерскую и позволь мнѣ иногда заходить къ тебѣ. Ты знаешь, съ какимъ участіемъ я всегда относилась къ твоимъ занятіямъ, Къ живописи у тебя положительный талантъ. Ты, вѣроятно, его очень, очень развила. Не правда-ли, ваша свѣтлость?
   -- Объ этомъ вы спросите у Прахатица, отвѣчалъ принцъ,-- у того старика съ сѣдой бородой, который показывалъ намъ фазаній дворъ. Онъ одинъ удостаивается смотрѣть на работы нашей артистки. Относительно всѣхъ другихъ, не исключая и меня, она держитъ себя въ ревнивой тайнѣ. Вспомните, графиня, что мы живемъ здѣсь въ совершенномъ уединеніи: немудрено, что въ насъ развивается нелюдимость, но мы постараемся разогнать ее ради нашихъ дорогихъ гостей, тѣмъ болѣе, что наша милая Гедвига первая подала намъ такой прекрасный примѣръ. Но не пора ли пить чай?
   Онъ предложилъ Стефаніи руку, чтобы провести ее изъ боковой комнаты, въ которой происходилъ разговоръ, на ротонду, гдѣ былъ уже поданъ чай.
   Графъ Генрихъ велъ подъ руку Гедвигу. Кавалеръ и Германъ слѣдовали за ними.
   Въ ту минуту, какъ принцъ подводилъ уже Стефанію къ столу, и задняя пара нѣсколько поотстала, графъ нагнулся къ Гедвигѣ и произнесъ тихимъ, умоляющимъ голосомъ:
   -- Заклинаю васъ, дайте мнѣ поговорить съ вами нѣсколько минутъ на-единѣ!
   Гедвига подняла темныя рѣсницы и бросила на графа такой странный взглядъ, что того бросило въ дрожь.
   Она была прекраснѣе, гораздо прекраснѣе, чѣмъ въ то время, какъ онъ знавалъ ее еще полуребенкомъ; но какое презрѣніе сковывало теперь эти пурпуровыя губы, какая гордость свѣтилась въ этихъ карихъ глазахъ.
   Графъ не зналъ, радоваться-ли ему, что рискнулъ своей просьбой, которая съ первой минуты встрѣчи была на губахъ его. Она осталась безъ отвѣта и ему было время подумать объ умѣстности ея за чаемъ. Онъ мало вмѣшивался въ разговоръ, который поддерживался почти исключительно принцемъ и Стефаніей. Нѣсколько разъ устремлялъ онъ глаза на оживленное лицо жены, но всякій разъ они невольно обращались опять на Гедвигу.
   Странно ему казалось, какъ онъ могъ когда-нибудь питать къ женѣ серьезное чувство. Снова, и снова сравнивалъ онъ ее съ Гедвигой и результатъ этого сравненія постоянно оказывался неблагопріятнымъ для его жены. Все, что составляло красоту его очаровательной жены, ея необыкновенно густые бѣлокурые волосы, нѣжные голубые глаза, осѣненные длинными рѣсницами, ослѣпительная бѣлизна кожи -- все это блѣднѣло рядомъ съ темными, яркими красками Гедвиги. Блѣдное мерцаніе луны и яркое сіянье лѣтняго солнца -- вотъ сравненія, которыя невольно приходили въ голову графу, но онъ ихъ отгонялъ и старался схватить потерянную нить разговора.
   -- Почему покойный отецъ вашей свѣтлости и вы сами забросили этотъ очаровательный домикъ, не смотря на его красивое и удобное мѣстоположеніе? спрашивала Стефанія.-- Вѣроятно, съ нимъ связанъ какой-нибудь романическій эпизодъ. Откровенно признаюсь, мнѣ-бы очень, очень хотѣлось послушать его.
   -- Ошибаетесь, любезная графиня, отвѣчалъ принцъ.-- Съ этимъ домомъ не связано никакого романическаго эпизода, никакой мрачной тайны, изъ-за которой выглядываетъ пара красивыхъ голубыхъ или карихъ глазъ, или сверкаютъ обнаженные мечи. Напротивъ, событіе, разыгравшееся здѣсь, принадлежитъ исторіи. Какъ вы думаете, милостивыя государыни и государи, кто послѣдній жилъ въ этомъ домѣ, кто послѣдній ужиналъ здѣсь, на этомъ самомъ мѣстѣ, за этимъ самымъ столомъ, для кого въ послѣдній разъ были зажжены эти канделябры? Вы ни за что не угадаете... Это никто иной, какъ самъ Наполеонъ послѣ сраженія подъ Іеной. Повторяю, графъ, это событіе принадлежитъ исторіи, поэтому мы можемъ совершенно спокойно разговаривать о немъ. Ни для кого не покажется оскорбительнымъ, если я скажу, со словъ исторіи, что покойный отецъ мой, ученикъ Руссо, восторженный поклонникъ гуманитарныхъ стремленій прошлаго столѣтія, видѣлъ въ императорѣ французовъ помазанника Божія, избранника, который долженъ былъ осуществить великія гуманныя идеи, однимъ словомъ, предметъ его страстнаго поклоненія. Мнѣ, его сыну, едва-ли нужно прибавлять, что увлеченіе его императоромъ не омрачалось и тѣнью эгоизма. Многіе сомнѣвались въ этомъ, потому что такое увлеченіе могло принести громадныя выгоды, безусловное возстановленіе прежней власти, разширеніе предѣловъ княжества, сообразно тѣмъ предѣламъ, которые оно имѣло во времена имперіи, быть можетъ, корону новаго герцогства. Я не могу и не хочу отрицать, что это дѣйствительно такъ было, но для моего покойнаго отца все это было только средствомъ къ цѣли, а цѣль его была -- осуществленіе въ обширныхъ размѣрахъ его мечтаній о благѣ и счастіи человѣчества. Поэтому онъ съ восторгомъ привѣтствовалъ императора, котораго зналъ еще въ бытность свою въ Парижѣ, и отблагодарилъ его за его гостепріимство, принявъ его въ замкѣ своихъ предковъ. Императоръ поселился здѣсь, въ этомъ павильонѣ, мѣстоположеніе котораго особенно нравилось ему.
   Принцъ замолчалъ и провелъ рукою по-лбу; затѣмъ онъ продолжалъ, какъ будто очнувшись отъ сна.
   -- Это были блестящія минуты въ жизни моего злополучнаго отца. Онъ уже видѣлъ себя на высотѣ, которой былъ достоинъ болѣе, чѣмъ многіе другіе, онъ уже чувствовалъ себя центромъ обширнаго круга, который оживляло, освѣщало и согрѣвало его великое, благородное сердце. Но вскорѣ онъ увидалъ, что Наполеонъ не хочетъ или не можетъ осуществить своихъ обѣщаній, и несбывшаяся мечта разбила это великое, благородное сердце. Паденіе его героя, оскорбленія, которымъ онъ самъ подвергался, отравляли для него настоящее; будущее не могло ему дать ничего; память о прошедшемъ онъ упорно гналъ отъ себя. И никогда нога его не ступила въ этотъ паркъ, колыбель его мечты, священное и проклятое для него мѣсто по безконечно грустнымъ воспоминаніямъ.
   Голосъ принца задрожалъ при послѣднихъ словахъ и снова онъ провелъ задумчиво рукою по лбу.
   -- Что касается до меня, продолжалъ онъ болѣе спокойнымъ тономъ -- я вижу, милая Стефанія, что у васъ на губахъ этотъ вопросъ,-- что касается до меня, то я такъ благоговѣлъ передъ отцомъ, такъ горячо любилъ его, что уважалъ самыя его слабости, находилъ ихъ достойными подражанія. Этотъ паркъ, въ который никогда не ступила его нога, сдѣлался запретнымъ и для меня; и много лѣтъ прошло, пока я наконецъ преодолѣлъ свое отвращеніе и приказалъ возобновить фазаній дворъ. Да, признаюсь, милая Гедвига, мнѣ было страшно, что тебя такъ привлекалъ этотъ паркъ. Мнѣ казалось, что здѣсь тебя нужно ограждать отъ злыхъ демоновъ. Теперь я убѣдился, что это было совершенно безполезно и что въ проклятомъ домѣ препріятно пьется чай. Благодарю всѣхъ, кто доставилъ мнѣ эти отрадныя минуты, прежде всего, нашихъ дорогихъ гостей, которые послужили къ этому первымъ поводомъ, затѣмъ тебя, милая Гедвига, за то, что ты пожертвовала намъ своимъ пріютомъ; васъ, любезный фонъ-Цейзель, за помощь, которую вы оказали при реставрированіи, и васъ, любезный докторъ, за-то, что вы, несмотря на мое нездоровье, позволили мнѣ выѣхать, но теперь пора вспомнить и старую пословицу: хорошенькаго понемножку!
   Принцъ подалъ знакъ къ отъѣзду. Коляски стояли около павильона, Когда общество вышло на крыльцо, луна уже плыла надъ лѣсомъ; на западѣ потухали послѣдніе лучи заходившаго солнца.
   Вечеръ дышалъ лѣтней теплотой; ни одинъ листъ не шелохнулся на деревьяхъ, очертанія которыхъ рѣзко отдѣлялись на свѣтломъ фонѣ неба.
   -- Я предложилъ-бы вашей свѣтлости приказать экипажамъ проѣхать немножко впередъ, а мы прошли бы пѣшкомъ, сказалъ графъ.
   -- Браво! одобрилъ принцъ.-- Надо-же намъ что-нибудь сдѣлать и для дамъ. "Прогулка при лунномъ свѣтѣ" -- этого-то именно и не доставало! Только я боюсь, что, можетъ быть, наша милая графиня... Любезный Цейзель, скажите кучерамъ, чтобы они ѣхали до высокаго дуба,-- это будетъ половина дороги,-- и дайте мнѣ потомъ вашу руку; мнѣ нужно кое-о-чемъ переговорить съ вами.
   Экипажи поѣхали впередъ. Принцъ въ темнотѣ видѣлъ плохо и боялся выдать свою слабость, если-бы взялся вести кого-нибудь изъ дамъ подъ руку. Онъ поплелся медленно и осторожно.
   Такимъ образомъ общество раздѣлилось на пары; графъ съ Гедвигой, графиня съ докторомъ оставили принца нѣсколько позади; первые, повидимому, горячо разговаривая между собою, зашли уже довольно далеко, а вторые шли нѣсколько потише, чтобы не слишкомъ далеко оставить за собою принца. Пары шли на такомъ разстояніи другъ отъ друга, что могли говорить совершенно свободно.
   -- Исполнили-ли вы мое порученіе, любезный Цейзель, и разузнали-ли, что гонитъ доктора отъ насъ? спросилъ принцъ.
   -- Мнѣ кажется, ваша свѣтлость, что намъ остается повѣрить искренности тѣхъ мотивовъ, которые представляетъ самъ докторъ, возразилъ кавалеръ.-- Во всякомъ случаѣ фрейленъ Ифлеръ, какъ ваша свѣтлость сначала заподозрили, тутъ не при чемъ. И въ этомъ едва-ли можно сомнѣваться.
   -- А вѣдь это очень непріятно, замѣтилъ принцъ.-- Я все еще надѣялся, что въ ней скрывается главное побужденіе доктора оставить насъ. Что я не могъ его удержать, что я не могу удержать васъ всѣхъ,-- этого я никогда не чувствовалъ такъ глубоко, какъ теперь, когда надъ Годой всходитъ это новое свѣтило...
   -- Ваша свѣтлость подразумѣваете...
   -- Нашего графа, любезный Цейзель; кого-же иначе я-бы могъ подразумѣвать. Ну, признайтесь, развѣ вы не очарованы имъ, вы и всѣ другіе. Гомельнскій мышеловъ -- просто мальчишка въ сравненіи съ этимъ артистомъ. Въ чемъ его артистичность -- этого я не знаю; но мнѣ-бы очень хотѣлось это узнать.-- Принцъ говорилъ самымъ веселымъ, шутливымъ тономъ, но Цейзель, какъ ни мало онъ обыкновенно обращалъ вниманія на тонъ рѣчи, почувствовалъ, что эта веселость поддѣльна, что шутка скрываетъ затаенную горечь. Принцъ не замедлилъ впрочемъ перемѣнить тонъ и вдругъ заговорилъ:
   -- Тучи все гуще и гуще надвигаются надъ политическимъ горизонтомъ; сегодня я получилъ изъ Парижа извѣстіе, которое меня сильно смутило. Мнѣ сдается, что готовится великая катастрофа.
   -- Мнѣ кажется, что ваша свѣтлость смотрите на вещи уже черезъ-чуръ мрачно.
   -- Вы думаете? отвѣчалъ принцъ съ страннымъ волненіемъ.-- Ну, дѣло имѣетъ и свою свѣтлую, очень свѣтлую сторону; мечта можетъ еще превратиться въ дѣйствительность. Я нѣмецкій принцъ, такой-же нѣмецъ, какъ и всякій другой, но я не хочу быть прусскимъ вассаломъ, а мы никогда не въ состояніи разбить собственными силами цѣпи, которыя куетъ намъ Пруссія. Говорю это вамъ, любезный Цейзель, потому, что знаю, что вы не видите чорта тамъ, гдѣ видитъ его гуртовая посредственность; я знаю, что вы не только лично ко мнѣ привязаны, но что мое дѣло -- ваше дѣло.
   -- Во всякомъ случаѣ, ваша свѣтлость можете разсчитывать на безусловную мою скромность, замѣтилъ кавалеръ.
   -- Знаю, любезный Цейзель. Да, я и забылъ вамъ сообщить, что на дняхъ къ намъ пріѣдетъ еще маркизъ Флорвиль, съ которымъ мы встрѣчались осенью 1866 г. въ Римѣ; онъ былъ тогда секретаремъ французскаго посольства. Это молодой человѣкъ въ высшей степени обходительный и очень образованный. Недавно у него умеръ отецъ и онъ ѣдетъ въ Германію изучать агрономію. Я разсказывалъ ему въ Римѣ о нашемъ образцовомъ хозяйствѣ. Онъ проситъ разрѣшенія осмотрѣть его. Молодой человѣкъ, кажется, нѣсколько избалованъ. Такъ ужь вы, пожалуйста, скажите, любезный Цейзель Пороту, чтобы онъ приготовилъ ему комнаты получше.
   -- Воля вашей свѣтлости будетъ исполнена. Но разрѣшаете-ли говорить о будущемъ посѣтителѣ.
   -- Почему-же и не такъ, любезный Цейзель? замѣтилъ принцъ. Вѣдь мой молодой французскій другъ не тайный агентъ. Но вотъ мы, кажется, и нагнали остальное общество. Кто-же тамъ?
   -- Графиня и докторъ, если не ошибаюсь, сказалъ кавалеръ.
   Принцъ разсмѣялся.-- Ну, тутъ ведется разговоръ о домашнихъ дѣлахъ, произнесъ онъ.
   Едва замѣтила графиня, что она осталась одна съ Германомъ, какъ попросила опереться на его руку, можетъ быть, крѣпче, чѣмъ требовала ея усталость.
   -- Передъ докторомъ можно сознаваться въ своихъ слабостяхъ, не унижая себя,-- не правда-ли, докторъ? сказала она кокетливо.
   -- О, безъ сомнѣнія! отвѣчалъ Германъ, мысли котораго не могли оторваться отъ пары, скрывшейся въ потемнѣвшемъ лѣсу.
   -- Я очень нетруслива, продолжала графиня,-- но сознаніе серьезной отвѣтственности заставляетъ меня робѣть и малодушничать. Вы будете смѣяться надо мною, докторъ; ну, что-же, смѣйтесь. Но если-бы вы знали, что должна чувствовать женщина, у которой уже умерло двое дѣтей черезъ нѣсколько дней послѣ рожденія, и которая ожидаетъ третьяго -- и вдругъ это будетъ опять дѣвочка -- или мой бѣдный Генрихъ умретъ...
   -- Почему-же вы думаете, что графъ умретъ? спросилъ Германъ разсѣянно.
   -- О! это было-бы ужасно, сказала графиня;-- тогда видите-ли, любезный докторъ, за прекращеніемъ мужской линіи -- такъ-какъ на этотъ счетъ не сдѣлано никакихъ оговорокъ -- графство сдѣлается полною собственностью его теперешняго владѣльца, который, съ извѣстными ограниченіями, можетъ передать его, кому угодно: таковы прусскіе законы о наслѣдствѣ.
   -- Въ которыхъ вы, какъ кажется, очень свѣдующи, замѣтилъ Германъ.
   -- Еще-бы, когда отъ этого зависитъ вся наша будущность и будущность нашихъ дѣтей, съ жаромъ сказала графиня;-- а вѣдь это можетъ случиться. О, докторъ если-бы вы знали, сколько тревожныхъ ночей я уже провела благодаря этому опасенію. Умираютъ всѣ наслѣдники мужескаго пола, а намъ, бѣднымъ женщинамъ, приходится отвѣчать за нихъ! Развѣ это не вопіющая несправедливость, любезный докторъ? Ну скажите, простая-ли это случайность, что въ настоящее время столько княжескихъ линій вымираетъ.
   -- Всѣ мы смертны, графиня.
   -- Это такъ; но я хотѣла васъ спросить вотъ о чемъ. Его свѣтлость меня сильно безпокоитъ. Я не видала его, какъ вамъ извѣстно, четыре года. Тогда онъ былъ такой бодрый, такой свѣжій, я-бы сама была не прочь выйти за него замужъ -- а теперь онъ такъ постарѣлъ, такъ измѣнился. Скажите мнѣ, докторъ, пожалуйста, что такое съ нимъ? Не можетъ быть, чтобы это зависѣло только отъ одного времени. Принцу 66 лѣтъ, какіе это еще годы? Мнѣ кажется, что онъ серьезно боленъ. Будьте со мною откровенны.
   -- Его свѣтлость пользуется превосходнымъ здоровьемъ, отвѣчалъ Германъ уклончиво.
   -- Въ самомъ дѣлѣ! Да вознаградитъ васъ Богъ за эти слова! Мнѣ пріятно это слышать. Но въ такомъ случаѣ у него есть какая-нибудь причина тосковать? Я это прямо высказала ему и онъ вздохнулъ; о, докторъ, что это былъ за вздохъ! Пожалуйста, объясните мнѣ, что съ нимъ. Вы можете вполнѣ положиться на мою скромность.
   -- Вы требуете отъ меня, графиня, объясненій, которыхъ я рѣшительно не въ состояніи дать, отвѣчалъ Германъ, котораго этотъ разговоръ сталъ тяготить.-- Я полагаю, что безпокойное состояніе, овладѣвшее такимъ дальновиднымъ и благонамѣреннымъ государемъ, скрывается въ угрожающемъ политическомъ настроеніи...
   -- Ради Бога, вскричала Стефанія,-- не обвиняйте меня, какъ мой мужъ, что я ничѣмъ не интересуюсь, что происходитъ вокругъ меня; онъ только и толкуетъ о томъ, что скоро будетъ война съ Франціей. Но вѣдь вы, докторъ, не солдатъ, вы даже не пруссакъ, т. е. не уроженецъ Пруссіи, хотя вы, ганноверцы, собственно принадлежите намъ. Но что такое со мною и я начинаю толковать о политикѣ! Возвратимся къ нашему разговору. Вы мало еще знаете, что со мною можно обо всемъ говорить. Не забывайте, что я и Гедвига съ трехъ лѣтъ росли вмѣстѣ. Поэтому я знаю Гедвигу лучше, чѣмъ кто-нибудь; вѣроятно, лучше, чѣмъ она сама себя знаетъ. И я вижу многое, что кажется необъяснимымъ для другихъ. Я ей тогда говорила: Гедвига, ты сдѣлаешь себя несчастной, и не сдѣлаешь счастливымъ принца. Но она все-таки поставила на своемъ. Не хорошо, докторъ, когда нашими поступками управляетъ только нашъ собственный произволъ.
   -- Конечно, конечно, пробормоталъ Германъ.
   -- Мы были совершенно поражены и даже возмущены, продолжала Стефанія. Я какъ теперь вижу разстроенное лицо моей матери, а графъ,-- тотъ себя не помнилъ отъ ярости. Ну, между нами будь сказано, мы не ожидали этого отъ Гедвиги. Но, что дѣлать, всѣ люди отчасти эгоисты. Не правда-ли? Какъ жалко, мнѣ бы еще о многомъ нужно было пораспросить васъ, но, можетъ быть, завтра вы будете такъ добры...
   -- Гдѣ-же другіе? спросилъ принцъ, подошедшій въ эту минуту съ фонъ-Цейзелемъ.
   -- Мы ихъ потеряли изъ виду, отвѣчала графиня.
   -- Вѣроятно, мы найдемъ ихъ у экипажей, замѣтилъ фонъ-Цейзель.
   Какъ только увидѣлъ графъ, что они опередили остальныхъ, онъ заговорилъ тихимъ, страстнымъ голосомъ:
   -- Благодарю васъ, что вы такъ скоро исполнили мою просьбу.
   -- Кажется, не за что, отвѣчала Гедвига.-- Но не угодно-ли вамъ сказать, чего вы хотите отъ меня.-- Она вынула руку изъ руки своего спутника и голосъ ея задрожалъ отъ волненія, которое графъ постарался истолковать въ свою пользу.
   -- Я-бы не сталъ вымаливать разговора, если-бы смѣлъ надѣяться, что вы поймете, захотите понять мою нѣмую просьбу. Но...
   -- Извините, графъ, перебила Гедвига;-- кажется, я могу избавить васъ отъ дальнѣйшихъ объясненій. Я рѣшительно не понимаю, отказываюсь понять, откуда у васъ берется смѣлость напоминать мнѣ хоть-бы взглядомъ о томъ, что мы когда-то были знакомы. Я знаю, что вы хотѣли мнѣ сказать; вы можете предугадать, какой отвѣтъ я могу вамъ дать; слѣдовательно разговоръ нашъ конченъ.
   Разсерженная Гедвига и не подумала, что если она дѣйствительно хочетъ окончить это странное объясненіе, то ей слѣдуетъ остановиться и подождать другихъ, но она быстро шагала впередъ.
   Графъ шелъ рядомъ съ нею.
   Онъ заранѣе предвидѣлъ ея отвѣтъ и, подъ вліяніемъ страсти, овладѣвшей имъ, все сильнѣе и сильнѣе волновался во время уединенной ночной прогулки въ паркѣ съ этимъ прелестнымъ созданіемъ; слова ея только подлили масла въ огонь. Тѣмъ не менѣе онъ тотчасъ-же овладѣлъ собою и сказалъ спокойно:
   -- Конечно, если вы прикажете, мы оставимъ этотъ разговоръ; но это будетъ несправедливо какъ по отношенію къ вамъ, такъ и по отношенію ко мнѣ. По отношенію къ вамъ несправедливо потому, что вамъ, конечно, интересно знать, каковы будутъ теперь наши отношенія;-- относительно-же меня потому, что вѣдь и преступнику дается право самозащиты. Я не знаю за собой никакого преступленія; знаю только, что вы несправедливо осудили меня, а это сознаніе гнететъ всякаго порядочнаго человѣка, какъ дѣйствительное преступленіе.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? сказала Гедвига.
   -- Да; и потому вы позволите мнѣ высказать вамъ то, что я намѣренъ былъ сказать въ Висбаденѣ, въ тотъ вечеръ и...
   -- Какъ! вскричала Гедвига; возможно-ли -- вы осмѣливаетесь еще напоминать мнѣ объ этомъ вечерѣ... Возможно-ли это?
   -- Возможно, или, лучше сказать, необходимо. Чтобы наконецъ понять другъ друга, намъ необходимо связать порванную нить -- не говорю по чьей винѣ -- но все-же порванную. Клянусь Богомъ, вы должны меня выслушать сегодня. Чтобы это вамъ было не такъ тяжело, представьте себѣ, что дѣло идетъ не о васъ и не обо мнѣ, а о постороннихъ личностяхъ: о двадцатичетырехъ-лѣтнемъ юношѣ и шестнадцати-лѣтней дѣвушкѣ. Молодой человѣкъ офицеръ, столбовой дворянинъ съ такимъ знатнымъ и древнимъ именемъ, что худо-ли, хорошо-ли -- но ему предназначено играть роль въ обществѣ. Онъ вращается въ высшемъ кругу, преимущественно въ кругу генерала, своего бывшаго воспитателя въ корпусѣ, которому онъ очень многимъ обязанъ. Супруга генерала замѣняла молодому человѣку родную мать; она давала иногда замѣтить ему, что не прочь была-бы назвать его своимъ сыномъ, что еще болѣе даказывало ея истинную, безкорыстную любовь; потому-что папаша былъ голъ, какъ соколъ, а генералъ, напротивъ, былъ очень богатъ. Тѣмъ не менѣе, вездѣ -- и въ обществѣ и при дворѣ -- смотрѣли на этотъ союзъ, какъ на дѣло рѣшенное.
   Наступаетъ война, офицеръ дѣлается адьютантомъ генерала; умирая на рукахъ офицера, генералъ поручаетъ его заботливости дочь и жену. Офицеръ, покончивъ съ войной, отправляется на воды въ сопровожденіи дамъ, нежелавшихъ лишить его своихъ попеченій; тамъ встрѣчаетъ онъ главу дома, съ которымъ его раздѣляли семейныя дрязги; онъ никогда прежде не видалъ его. Тотъ также, противъ всякаго ожиданія, покровительствуетъ предполагавшемуся союзу; офицеръ дѣлаетъ то, что онъ безусловно долженъ былъ сдѣлать, какъ-бы это тяжело ему ни было, что сдѣлалъ-бы всякій другой на его мѣстѣ: онъ открыто высказываетъ то, что два года уже знали всѣ, и....
   -- Трогательная исторія окончена, перебила Гедвига, вы ее превосходно разсказали, ничего не прибавили и ничего не убавили, кромѣ молоденькой шестнадцатилѣтней дѣвушки, которою началась ваша исторія, и которая въ ней болѣе уже не встрѣчается. Впрочемъ, это была только тонкая аллегорія -- неправда-ли? Вы хотѣли этимъ сказать, что молодая дѣвушка принадлежала къ числу такихъ личностей, которыя остаются постоянно въ тѣни въ обществѣ, которыя обязаны исчезать по мановенію ока, какъ только станутъ кому-нибудь поперегъ дороги, а вѣдь онѣ постоянно становятся поперегъ дороги. Или вы, можетъ быть думали, что я знаю эту часть исторіи лучше, чѣмъ вы, что я лучше знаю, каково было бѣдной дѣвочкѣ, когда графъ являлся чуть не каждый день и ухаживалъ за дочерью генерала. Нѣтъ, графъ, снимемъ маски! Для чего разыгрывать комедію, которая нейдетъ ни къ вамъ, ни ко мнѣ. Будемъ имѣть смѣлость прямо взглянуть другъ другу въ лицо и высказать правду. Только подъ этимъ условіемъ могу я оправдать въ собственныхъ глазахъ разговоръ, котораго не желала, котораго не искала.
   -- Такъ выслушайте-же всю правду, я не боюсь. Я любила васъ тогда, любила страстно и думала, что вы также любите меня! Я не стану распространяться о томъ, имѣла-ли я на это право, дали-ли вы сами мнѣ право такъ думать. Но я васъ любила; говорю это, потому что иначе я запуталась бы въ противорѣчіяхъ. И я не стыжусь этого, я была тогда молода, очень молода и наивна; я не понимала, чтобы благородное сердце могло добиваться чего-нибудь кромѣ любви, чтобы для любви могла быть на свѣтѣ какая-нибудь преграда. Мнѣ теперь самой смѣшно вспомнить объ этомъ. Тогда мнѣ было не смѣшно, но я расхохоталась громкимъ, отчаяннымъ смѣхомъ, когда убѣдилась наконецъ въ страшной истинѣ, убѣдилась, что человѣкъ, котораго я любила, на взаимность котораго я разсчитывала, рѣшился, Богъ знаетъ, изъ какихъ соображеній, измѣнить мнѣ, измѣнить своей собственной любви. Я узнала это отъ него самого -- никому другому я бы не повѣрила, и у него не хватило даже великодушной жестокости сказать мнѣ прямо, что наша любовь была ошибкой; напротивъ, всѣмъ, что ему свято, онъ клялся мнѣ, что любитъ меня неизмѣнной любовью. И вы, въ самомъ дѣлѣ, воображали, графъ, что это неслыханное объясненіе окончится иначе? Вы, въ самомъ дѣлѣ, вообразили, воображаете, можетъ быть, еще и теперь, что послѣдняя всемогущая искра любви заставила меня въ страшный часъ разлуки принять вашъ поцѣлуй, не оттолкнуть вашей руки. Такъ я-же вамъ скажу, рискуя быть также непонятой, какъ тогда, -- для меня поцѣлуй любви, первый поцѣлуй, былъ такою-же святыней, какъ теплая молитва для вѣрующаго. Такъ дала я, такъ приняла я первый поцѣлуй... Но судъ -- слушайте графъ -- судъ долженъ былъ покарать измѣнника немедленно. Но онъ не покаралъ его, не поразилъ молніей, онъ не палъ мертвымъ къ моимъ ногамъ, луна свѣтила все также ясно, деревья все также спокойно шелестѣли листьями, какъ будто никакого преступленія не совершилось... тогда покровъ, скрывавшій отъ меня мою святую святыхъ, разорвался; я увидала, какая кукольная комедія разыгрывалась за нимъ, и расхохоталась, расхохоталась такъ безумно, что близкіе ко мнѣ подошли и съ изумленіемъ спрашивали, что со мною случилось. Но кстати о другихъ: мы, кажется, сбились съ дороги, странно! Я такъ отлично знаю эти мѣста, по при лунномъ свѣтѣ, все кажется чѣмъ-то инымъ. А, понимаю, мы слишкомъ свернули вправо, и выйдемъ дальше на шоссе. Но тамъ мы больше не заблудимся... Гедвига произнесла послѣднія слова спокойнымъ тономъ, составлявшимъ рѣзкую противоположность съ тономъ, которымъ она говорила до сихъ поръ. Графъ не зналъ, что сказать. Разговоръ принялъ совершенно не тотъ оборотъ, который онъ хотѣлъ придать ему. Онъ бѣсился на самого себя, какъ хорошій, смѣлый наѣздникъ, который боится не выйти побѣдителемъ изъ борьбы съ дикою, горячею лошадью, и въ то же время никогда онъ такъ не обожалъ Гедвигу, никогда такъ страстно не желалъ обладать ею, какъ въ эту минуту. Ему стоило страшныхъ усилій сдержать себя отъ того, чтобы не обнять ее, не прижать къ груди и не сказать: говори, что хочешь-; унижай меня, сколько угодно, я люблю тебя, какъ я никогда не думалъ такъ любить. А тамъ, шагахъ въ 200, на шоссе, бѣлѣвшемъ при свѣтѣ полной луны стояли экипажи, около экипажей виднѣлись люди; ихъ уже, вѣроятно, ждали. Разговоръ долженъ былъ прекратиться, но онъ не могъ прекратиться такъ просто. Графъ поспѣшилъ его окончить:-- И вы, расхохотавшись, отдались старику не за деньги, не за званіе и положеніе -- на это вы были неспособны -- я знаю -- но чтобы отмстить измѣннику и сдѣлать себя несчастной на всю жизнь.
   -- Это ужь слишкомъ, вскричала Гедвига. Это оскорбительно, это позорно!
   -- Нѣтъ, это не оскорбленіе, это простая, печальная истина; она надрываетъ мнѣ сердце и я не могъ ее не высказать. Неужели вы думаете, что я рѣшился-бы заговорить; еслибы нашелъ васъ счастливой, настолько счастливой, насколько вы несчастны. Да, вы должны уступить мнѣ печальное право знать васъ лучше, чѣмъ знаютъ васъ другіе.
   -- Надѣюсь вамъ доказать, что участіе ваше -- одно пустое тщеславіе, что мое несчастіе создано единственно вашимъ воображеніемъ, что несчастный не я, а вы, которому не удалось сдѣлать меня дѣйствительно несчастной.
   -- О, если бы вы мнѣ это доказали!
   -- Что вы просите Гедвигу доказать? спросилъ принцъ, чуткій слухъ котораго подслушалъ послѣднія слова.
   -- Что она ночью можетъ найти здѣсь дорогу также хорошо, какъ днемъ, отвѣчалъ графъ. Она не съумѣла мнѣ этого доказать; иначе мы пришли бы вмѣстѣ съ другими и не были бы поставлены въ необходимость извиняться предъ вашею свѣтлостью за то, что задержали васъ.
   -- Только бы ночной воздухъ не повредилъ нашей милой графинѣ, сказалъ принцъ, обращаясь къ Стефаніи, которая уже сидѣла въ экипажѣ.
   -- О, я готова была бы просидѣть на воздухѣ всю ночь, отвѣчала Стефанія, плотнѣе укутываясь въ пальто.
   На возвратномъ пути Стефанія занимала общество; остальные молчали. Она говорила, что все было такъ прекрасно, все пришлось ей такъ по сердцу, -- и восхитительная погода, и дивный паркъ, и очаровательный чайный домикъ, и пріятные разговоры, и наконецъ романическая прогулка въ лунную ночь въ лѣсу, прогулка съ такимъ умнымъ и образованнымъ человѣкомъ, какъ докторъ; какъ его свѣтлость счастливъ, что у него служитъ такой человѣкъ; какъ это пріятно и для нея самой. Мама уже тревожилась, но она завтра же напишетъ ей, чтобы она вполнѣ успокоилась. Она всегда представляла себѣ замокъ Роде восхитительнымъ мѣстопребываніемъ; теперь она убѣдилась, что это настоящій земной рай.
   -- О, вы слишкомъ любезны, графиня, замѣтилъ принцъ разсѣянно; остальные молчали, общество, повидимому, находилось въ дурномъ расположеніи духа. Въ другомъ экипажѣ также царило молчаніе, разъ только фонъ-Цейзель проронилъ нѣсколько словъ, обратившись къ доктору: кажется, наша графиня порядочная змѣйка,-- не правда ля?
   Докторъ промолчалъ.
   

ГЛАВА VII.

   Въ открытую дверь балкона комнаты графини лился изъ сада теплый ароматный воздухъ. Террасы подъ балкономъ; лужайки парка въ долинѣ, лѣсъ, синѣвшій на мягкихъ очертаніяхъ отдаленныхъ горъ, все было облито яркимъ свѣтомъ утренняго солнца. Графинѣ было грустно, что она должна была отказаться отъ предложенной принцемъ прогулки на мызу, чтобы написать наконецъ къ своей матери.
   Она вышла на балконъ, взглянула на открывавшійся съ него видъ, воротилась назадъ въ комнату, бросилась въ кресло и стала разсматривать свои розовые ногти. Она думала о молодомъ докторѣ, о томъ, что онъ самый красивый мужчина, какого она только видѣла, и что сегодня утромъ ему вовсе не слѣдовало ѣхать въ Гюнерфельдъ, или какъ тамъ это гнѣздо называется.
   Но вотъ она снова вышла на балконъ, вспомнивъ, что изъ замка, какъ ей говорили, можно было видѣть въ горахъ эту деревушку. Ей стало досадно, что она не могла ничего тамъ разглядѣть, такъ какъ очертанія вершинъ горъ, дрожа, сливались въ ослѣпительныхъ лучахъ солнца. Наконецъ, она сѣла къ письменному столику, опять посмотрѣла минуты съ двѣ на свои ногти и принялась писать своимъ легкимъ, ровнымъ почеркомъ.
   "Ты сердишься, милая мама, что кромѣ пары строкъ о нашемъ пріѣздѣ сюда, ты до сихъ поръ не получаешь никакихъ извѣстій, хоть я и обѣщала писать тебѣ подробно; но развѣ можно писать подробнѣе, когда мы съ утра до ночи окружены обществомъ? Мнѣ и то пришлось взять съ бою сегодняшнее утро, потому-что всѣ уѣхали. Принцъ непремѣнно хотѣлъ, чтобы и я ѣхала, но твоя Стефанія осталась твердой,-- она знала, какъ виновата одна добрая дочь передъ своей добрѣйшей мамой.
   "Милая мама! я не могу сказать тебѣ, до какой степени я чувствую себя здѣсь счастливой и какъ я тебѣ благодарна, что ты тогда поставила на своемъ. Бѣдный Д...! Вчера Генрихъ сказалъ мнѣ, и, кажется, не безъ умысла, что ему будетъ невозможно удержать свое имѣніе, если король не поможетъ ему еще разъ, и что къ осени всѣ его помѣстья будутъ проданы съ аукціона. Это было-бы для меня крайне грустно. Мнѣ жаль его отъ всего сердца, -- право онъ былъ такой милый господинъ, хоть уже и тогда былъ нѣсколько легкомысленъ. Ну, мы не въ состояніи ему помочь и для насъ, такъ сказать, все сложилось такъ счастливо, какъ я не могла и ожидать тогда. Моя разумница мама всегда права.
   "Но она не была права, что не поѣхала съ нами и пустила путешествовать одну свою бѣдную Стефанію. Увѣряю тебя, милая мама, что въ этомъ не было никакой необходимости, хоть и согласна, что будетъ болѣе comme il faut, если ты пріѣдешь немножко позже и поспѣешь къ тому времени, какъ у насъ произойдетъ великое событіе, котораго я рѣшилась дождаться здѣсь. Принцъ, про котораго я должна сказать, что онъ, по отношенію ко мнѣ, сама любовь и сама доброта, -- принцъ предлагалъ уже разъ и, какъ онъ къ тебѣ писалъ, находитъ прекраснымъ и весьма желательнымъ, чтобы наслѣдникъ Рода-Ротебюля (и разумѣется Тирклица) увидѣлъ свѣтъ въ замкѣ своихъ предковъ. Теперь мы его поймаемъ на словѣ.
   "Можетъ быть, ты удивляешься, милая мама, что я говорю съ такою увѣренностью о наслѣдникѣ, но я такъ убѣждена въ томъ, что онъ будетъ, какъ будто онъ ужь и окрещенъ и его зовутъ Эрихъ Генрихъ Леопольдъ,-- именами, которыя онъ долженъ получить, какъ единственный наслѣдникъ всѣхъ трехъ отраслей династіи.
   "Отчего я такъ въ этомъ увѣрена -- я, право, и сама не знаю; эта увѣренность явилась у меня весьма недавно, я думаю, не далѣе какъ со вчерашняго вечера, послѣ длиннаго, серьезнаго интимнаго разговора съ докторомъ во время прогулки на фазаній дворъ: онъ меня, удивительно успокоилъ и утѣшилъ.
   "Это весьма любезный и очень красивый мужчина, слегка застѣнчивый и немножко меланхоличный; впрочемъ, эти господа по большей части, мнѣ кажется, таковы, потому что они никогда не вращаются въ высшемъ кругу, какъ нашъ милый тайный совѣтникъ, что, право, шлифуетъ даже самые грубые самородки.
   "Онъ стоитъ весьма высоко въ глазахъ принца, и принцъ отзывался мнѣ о немъ во всѣхъ отношеніяхъ въ самыхъ теплыхъ выраженіяхъ. "Этотъ человѣкъ чистъ, какъ золото", говорилъ онъ мнѣ вчера,-- "онъ достоинъ самаго безусловнаго довѣрія". Между тѣмъ мнѣ кажется, что принцъ оттого такъ къ нему привязанъ, что докторъ не пруссакъ, а ганноверецъ, сынъ мелкаго чиновника при дворѣ короля Георга, который воспитывалъ его въ молодости на свой счетъ, потому-что родители его умерли рано. Право, нельзя обвинять этого бѣднаго человѣка за то, что во время несчастной для нихъ войны 1866 года онъ сражался противъ насъ въ качествѣ волонтера. Въ битвѣ при Лангензальцѣ -- ты знаешь, что это мѣстечко въ нѣсколькихъ миляхъ отсюда -- онъ былъ раненъ, а на слѣдующую весну договорился и поступилъ на службу къ принцу, находящемуся до нѣкоторой степени въ такомъ-же или почти такомъ-же положеніи, какъ и несчастный король Георгъ,-- юнъ также никакъ не можетъ свыкнуться съ мыслью, что онъ уже болѣе не независимый государь. Но мы поговоримъ объ этомъ поподробнѣе, когда ты сама пріѣдешь сюда. Это вопросъ крайне щекотливый, и мнѣ-бы очень хотѣлось, чтобы Генрихъ показалъ въ этомъ отношеніи нѣсколько побольше такту. Но ты уже знаешь, что онъ не можетъ похвалиться особенною деликатностью, такъ-что раза два-три разговоръ принималъ очень скверный оборотъ, въ чемъ, впрочемъ, въ сущности-то почти всегда была виновата Гедвига, -- она такъ сильно настроена противъ Пруссіи, какъ будто сама во время войны 1866 г. потеряла по меньшей мѣрѣ корону.
   "Это очень скверная черта въ Гедвигѣ; благодаря ей, мы никакъ не можемъ встать въ мало-мальски порядочныя отношенія.
   "Ты можешь быть вполнѣ увѣрена, мама, что я ни на іоту не уклонялась отъ нашего уговора и право до нельзя любезна съ нею. Я прямо сошлась съ нею по сестрински на "ты" и всякій разъ, здороваясь утромъ и прощаясь вечеромъ, цѣлуюсь. Но, кажется, это не производитъ на нее ни малѣйшаго впечатлѣнія,-- бѣдное дитя, она совсѣмъ рехнулась отъ гордости.
   "Мнѣ только жаль милаго старика принца; право не для того-же онъ рѣшился на такую mésaillance, чтобы въ отплату видѣть одну черную неблагодарность, по цѣлымъ днямъ не слышать отъ своей жены (если только можно назвать ее его женой) ни одного ласковаго слова, не видѣть ни одного ласковаго взгляда. Я это отлично подмѣтила, и готова побожиться, что, хотя старикъ ничего другого отъ нея не видитъ, кромѣ самой грязной неблагодарности, онъ не могъ-бы быть къ ней болѣе внимателенъ, если-бы даже она была принцессой крови и принесла ему въ приданое цѣлое герцогство.
   "Впрочемъ, милая мама, для насъ это какъ нельзя болѣе кстати, потому что перетянись струна, такъ она лопнетъ; я говорила это вчера вечеромъ Генриху, когда мы вернулись домой, но онъ только вспылилъ и отвѣчалъ мнѣ дерзостями. Ну чѣмъ-же я тутъ виновата? Генриху слѣдовало-бы въ самомъ дѣлѣ, благодарить меня за то, что я никогда не попрекала его слабостью къ Гедвигѣ. Ему правда, и не представляется случая снова отдаться своей прежней слабости, потому-что Гедвига съ нимъ очень не любезна. Впрочемъ она такова и со всѣми. Съ докторомъ, напримѣръ, она совсѣмъ не говоритъ. Одинъ Богъ знаетъ, что онъ ей сдѣлалъ худого! Можетъ быть, она завидуетъ расположенію къ нему принца, можетъ быть, она не можетъ простить ему его несчастной любви къ одной ничтожной дѣвочкѣ, дочери совѣтника канцеляріи принца, невѣроятно тупому созданію; къ тому-же какъ я слышала, дѣвочка эта почти помолвлена съ однимъ господиномъ фонъ-Цейзелемъ, камер-юнкеромъ принца, которому она больше подъ пару, чѣмъ моему доктору.
   "Ты видишь, дорогая мамочка, я уже совершенно обжилась и освоилась здѣсь. Впрочемъ, вѣдь это и необходимо, такъ какъ рано или поздно я здѣсь буду хозяйничать. Наболтавшись досыта съ моей дорогой мамой, я позвоню свою Софью, -- пора одѣваться, хочется покататься хоть часокъ. Я собственно жду доктора, но онъ что-то долго не идетъ, можетъ быть, встрѣчусь съ нимъ на дорогѣ, я знаю, куда онъ поѣхалъ. P. S. Только-что я отослала Софью за коляской, какъ пришелъ докторъ и мы имѣли съ нимъ опять предлинный, длинный и очень интересный разговоръ. Но представь себѣ мой ужасъ: онъ хочетъ уѣхать отсюда! Наканунѣ нашего пріѣзда онъ подалъ принцу просьбу объ отставкѣ, но тотъ, слава богу, не принялъ ее. Это заставило его, конечно, остаться, но онъ счелъ своею обязанностью, какъ онъ выразился, сообщить мнѣ, что если онъ и остался, то лишь на нѣсколько дней. Я ему тотчасъ-же объявила, чтобъ онъ бросилъ и думать объ этомъ, что мы на него только и разсчитывали, что онъ не можетъ же оставить женщину безпомощной въ томъ положеніи, въ которомъ я нахожусь. Само собою разумѣется, что нападеніе мое, которое я повела весьма живо, не осталось безъ желаемыхъ результатовъ. Такіе люди никогда не въ состояніи противиться намъ, нужно только умѣючи приняться за нихъ. Онъ далъ мнѣ слово, что не уѣдетъ, не представивъ мнѣ вмѣсто себя достойнаго преемника -- стараго и глупаго уѣзднаго доктора я, конечно, не соглашусь принять ему въ преемники -- къ тому же я замѣтила, что у него необыкновенно аристократическая рука. Это чистѣйшій феноменъ. Но вотъ возвращается и кавалькада. Я слышу, какъ они скачутъ по мосту. А я должна отказываться отъ такого удовольствія! Право, это уже черезъ-чуръ жестоко, тѣмъ болѣе, что Гедвига пользуется этимъ. Она ѣздить не дурно, но конечно, не такъ хорошо какъ я, и сильно кокетничаетъ своимъ умѣньемъ ѣздить; она увѣряетъ, что не можетъ прожить безъ того чтобы не посвятить часа два въ день верховой ѣздѣ. Боюсь, что не смотря на все мое добродушіе, мнѣ трудно будетъ разыгрывать предъ этою воплощенною надменностью ту роль, которой мы рѣшили держаться.
   "Прощай, дорогая мама, Генрихъ вернулся и я должна окончить. Конечно, онъ не вмѣшивается въ мою переписку, но все-таки не совсѣмъ ловко, когда знаешь, что онъ можетъ войти но всякую минуту и мимоходомъ заглянуть въ то, что пишешь; у Генриха же такое острое зрѣніе. Прощай!"
   Графъ вошелъ, прошелъ прямо на балконъ и, опершись на перила, сталъ смотрѣть на горы и садъ.
   Черезъ нѣсколько минутъ онъ вернулся въ комнату.
   -- Ахъ, я тебя и не замѣтилъ, обратился онъ къ женѣ.
   -- Кажется, мы не видались со вчерашняго вечера, мой другъ, замѣтила Стефанія, заклеивая конвертъ.
   -- Дѣйствительно, отвѣчалъ графъ,-- ты такъ устала вчера, да и я также.
   -- И какъ-же это случилось, что ты такъ разсердился на свою жену, продолжала Стефанія, вставая и положивъ голову на плечо мужа.
   -- Разсердился? удивился графъ, гладя бѣлокурые волосы жены,-- Богъ съ тобою! Я, можетъ быть, немножко вспылилъ, но, конечно не разсердился. Я уже и забылъ, изъ за чего вышелъ у насъ споръ. Ахъ да, ты что-то намекнула на отношенія стараго принца къ Гедвигѣ и намекнула не совсѣмъ ловко. Мнѣ кажется, что уже изъ простой деликатности намъ слѣдовало бы воздерживаться отъ всякихъ комментаріевъ.
   -- Ну, кажется, и ты когда-то не скупился на комментаріи на этотъ счетъ, замѣтила Стефанія, опускаясь въ кресло.
   -- Когда-то, отвѣчалъ графъ,-- но на все есть свое время. Теперь мы здѣсь въ гостяхъ и уже простая порядочность требуетъ, чтобы мы относились какъ можно любезнѣе и снисходительнѣе къ нашимъ хозяевамъ.
   -- Ну ужь меня, кажется, нельзя упрекнуть въ недостаткѣ любезности и снисходительности.
   -- Любезна-то, ты, любезна, да не такъ, какъ слѣдуетъ, возразилъ графъ, прохаживаясь взадъ и впередъ по комнатѣ.-- Скажу тебѣ откровенно, Стефанія, твоя любезность мнѣ совсѣмъ не по вкусу. А что касается твоей снисходительности, то она выходитъ уже черезъ чуръ дѣланной. Ты слишкомъ низкаго мнѣнія о принцѣ; не смотря на его странности, онъ человѣкъ благородный и съ большимъ тактомъ. Нельзя уже слишкомъ явно ухаживать за нимъ. По крайней мѣрѣ, моя жена не должна этого дѣлать по двумъ причинамъ: во первыхъ, потому, что она моя жена -- ты понимаешь, что я хочу этимъ сказать; во вторыхъ, потому-что его жена -- вѣдь хочешь, не хочешь Гедвига все-таки его жена -- такъ я говорю, его жена не пріучила его къ такой любезности,-- извини меня за выраженіе,-- и потому, кажется, какъ будто ты намѣреваешься вступить съ нею въ весьма неловкую конкуренцію.
   -- Какъ ты заботишься о Гедвигѣ.
   -- Напротивъ, о тебѣ; мнѣ хотѣлось-бы, чтобы ты всегда вела себя съ тактомъ. Съ Гедвигой также ты уже черезъ чуръ любезна; и ее ты этимъ не расположишь къ себѣ, не заставишь забыть, какъ часто прежде ты обращалась съ нею повелительно и безжалостно заставляла ее чувствовать ея зависимое положеніе. Вспомни-ка, видѣла-ли ты отъ нея до сихъ поръ что нибудь кромѣ самой холодной вѣжливости! Согласись сама, что мнѣ не совсѣмъ, пріятно видѣть это.
   -- Ну, что же продолжай; не слишкомъ-ли я любезна и къ другимъ: къ г. ф. Цейзелю, къ доктору, къ....
   -- Откровенно говоря, да, въ особенности къ доктору, и тутъ ты опять таки попала не на такого человѣка. Онъ ненавидитъ насъ, прусскихъ аристократовъ, двойною ненавистью ганноверца и демократа. Я, конечно, не дѣлаю ему чести отвѣчать ему тѣмъ-же, я не вижу къ этому достаточныхъ поводовъ, но онъ мнѣ противенъ и, такъ какъ мы вынуждены сталкиваться съ нимъ всякій день, то я по крайней-мѣрѣ желалъ-бы не обязываться ему ничѣмъ. Объ этомъ-то я собственно и хотѣлъ переговорить съ тобою. Ты, кажется, пишешь къ матери; не потрудишься-ли ты написать ей, что я вернулся къ нашему первоначальному плану, и прошу ее привезти на всякій случай съ собою тайнаго совѣтника.
   -- Помилуй, вскричала Стефанія, перепугавшись не на шутку,-- пріѣздъ тайнаго совѣтника можетъ серьезно обидѣть и принца, и доктора. Тѣмъ болѣе, что я уже переговорила съ докторомъ, какой-нибудь часъ тому назадъ.
   -- Отчего же тебѣ не имѣть и здѣсь, какъ въ Берлинѣ, двухъ, трехъ докторовъ. А теперь мой другъ, прощай, я ухожу. Мнѣ хочется съѣздить до обѣда съ Цейзелемъ въ одно сосѣднее помѣстье, гдѣ продается пара великолѣпныхъ лошадей. Мнѣ очень непріятно, что приходится постоянно ѣздить на лошадяхъ принца, а своихъ не хочется выписывать. Какъ знать, можетъ-быть, скоро придется вернуться обратно въ Берлинъ. Прощай, мой другъ, не правда-ли, ты исполнишь мою просьбу?
   Графъ слегка прикоснулся губами ко лбу жены и вышелъ. Стефанія сидѣла неподвижно въ креслѣ, какъ всегда послѣ какой-нибудь сцены съ мужемъ. Она убѣдилась въ томъ, что графъ готовъ снова влюбиться въ Гедвигу и заподозрѣваетъ ее въ томъ, что она черезъ-чуръ интересуется докторомъ. Первое ее сердило, второе радовало, и она не могла отдать себѣ отчета, которое изъ этихъ двухъ чувствъ преобладаетъ въ ней.
   Что графъ страстный поклонникъ женской красоты -- это была для нея не новость; но ни разу до сихъ поръ она не видѣла, чтобы онъ ревновалъ ее къ кому-нибудь, хотя предлоговъ къ тому было не мало, такъ что ревность, которую онъ обнаружилъ въ этотъ день, показалась ей чѣмъ-то очень пикантнымъ. Она льстила ея тщеславію.
   Не исполнить желанія графа не было возможности; нельзя было сопротивляться ему безнаказанно. Но она предоставляла себѣ въ отместку удовольствіе очаровать красиваго доктора. Мысль эта показалась Стефанія такой завлекательной, что она сообщила матери во второмъ P. S. безъ особеннаго раздраженія о желаніи мужа, и за обѣдомъ по прежнему пускала въ ходъ свою любезность, которую графъ находилъ неумѣстной, а она обворожительной.
   

ГЛАВА VIII.

   И въ доказательство справедливости своего мнѣнія Стефанія могла сослаться на принца, который, казалось, былъ очень чувствителенъ къ ея любезности, а вѣдь онъ былъ главное лице, всѣ другіе не шли въ разсчетъ.
   За обѣдомъ онъ преимущественно обращался къ ней и снисходительно прислушивался къ ея болтовнѣ. Онъ улыбался на ея шутки, улыбался, правда, своею тихою слегка ироническою улыбкою, но нее таки улыбался; онъ постоянно защищалъ ея черезъ чуръ нелогическіе выводы; благодарилъ ее за то, что вечеромъ она съиграла нѣсколько новыхъ пьесъ, хотя ея легкая, музыка едва-ли могла понравиться такому знатоку музыки, какъ принцъ. Онъ самъ водилъ ее по картинной галереѣ и объяснялъ различіе стилей, школъ и живописцевъ, хотя очевидно, она въ живописи смыслила еще менѣе, чѣмъ въ музыкѣ. Онъ былъ даже такъ любезенъ, что прислалъ ей нѣсколько гравюръ изъ своей богатой коллекціи, и когда ея англійская собачка "леди" сгрызла одну очень дорогую гравюру, онъ обратилъ все дѣло въ шутку, похваливъ собаченку за ея изысканный вкусъ.
   Особенную заботливость его возбуждало положеніе Стефаніи, которое въ сущности ее нисколько не тяготило. Если нужно было взойти на лѣстницу, или сойдти съ какой-нибудь ступеньки, онъ тотчасъ-же предлагалъ ей свою руку или посылалъ вмѣсто себя одного изъ своихъ приближенныхъ; Стефанія только заикнулась, что должно быть очень пріятно жить въ комнатахъ нижняго этажа, выходящихъ въ садъ, и онъ тотчасъ-же приказалъ приготовить ихъ для нея и извинялся, что ему самому не пришла въ голову такая естественная мысль.
   Стефанія сперва отнѣкивалась, но наконецъ согласилась на это перемѣщеніе, такъ-какъ графъ ничего не имѣлъ противъ него; но какъ-же она испугалась, когда Генрихъ съ своей стороны попросилъ позволенія остаться на верху, гдѣ, по его словамъ, ему особенно нравится.
   Ей пришло на мысль, что графу только потому нравится оставаться на верху, что тамъ онъ жилъ близко къ Гедвигѣ; дѣйствительно, его комнаты отдѣлялись отъ ея комнатъ только такъ-называемой красной башней, изъ которой витая лѣстница, соединявшая оба флигеля, вела въ самую отдаленную и уединенную часть сада. Стефаніи хотѣлось-бы отказаться отъ нижняго этажа, но всѣ распоряженія были уже сдѣланы, оставалось только покориться. Ее мучила страшная досада, и гуляя съ принцемъ послѣ обѣда по саду, она не выдержала и сорвала свое сердце жалобами, конечно, самыми краткими, но такими, въ которыхъ выражались страданія женщины, которая любитъ мужа болѣе всего на свѣтѣ, которая для него только и живетъ, но въ то-же время видитъ, что этому мужу и дѣла нѣтъ до жены.
   -- Французы отлично выражаютъ такого рода отношенія, заключила она свою іереміаду;-- они говорятъ: одинъ любитъ, другой позволяетъ себя любить.
   Лицо принца омрачилось.
   -- Дѣйствительно, это грустно, замѣтилъ онъ, но нужно привыкать ко всему; кто и что на свѣтѣ незамѣнимъ!
   -- Да, вы первый, ваша свѣтлость.
   -- Я? Для кого-же?
   -- Для всѣхъ.
   -- Для всѣхъ -- понятіе черезъ-чуръ широкое. Я-бы обошелся безъ всѣхъ, если-бы былъ незамѣнимъ хоть для кого-нибудь одного.
   -- Я не стану говорить о себѣ, о насъ, продолжала Стефанія,-- но Гедвига...
   -- Будущность Гедвиги уже обезпечена.
   -- Кто-же объ этомъ говоритъ? О комъ-же не заботится ваша свѣтлость? Къ тому-же Гедвига,-- да нѣтъ, мнѣ невыносимо даже говорить объ этомъ!
   -- Говорите, говорите! Я чаще думаю о смерти, чѣмъ вамъ кажется; и смерть не представляется мнѣ чѣмъ-нибудь особенно ужаснымъ. Вы что-то начали говорить о Гедвигѣ?
   -- Я хотѣла сказать, что у Гедвиги, въ случаѣ катастрофы, о которой мнѣ не хочется даже и думать, остаемся все-таки мы; мы ее такъ любимъ.
   -- И любовь ваша встрѣчаетъ взаимность? спросилъ принцъ, съ ироническою улыбкою.
   -- Дѣйствительно, отвѣчала Стефанія,-- Гедвига слишкомъ сдержанна, слишкомъ замкнута; трудно опредѣлить -- расположена она къ кому или нѣтъ, и по правдѣ сказать, никто изъ насъ не можетъ похвастать особенной короткостью съ ней, за исключеніемъ, конечно, Генриха.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, сказалъ принцъ, останавливая неподвижный взглядъ на графѣ и Гедвигѣ, которые уже съ четверть часа стояли другъ возлѣ друга на одной изъ самыхъ отдаленныхъ терассъ и смотрѣли въ паркъ.
   Графъ, казалось, съ жаромъ разсуждалъ о чемъ-то; онъ сильно жестикулировалъ, затѣмъ они спустились съ терассы и исчезли за живою изгородью.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, повторилъ принцъ.
   -- Да, продолжала Стефанія,-- и это совершенно понятно. У нихъ въ характерѣ такъ много общаго. Покойный папа всегда говорилъ, что Гедвигѣ слѣдовало-бы родиться мужчиной, что изъ нея вышелъ-бы отличный солдатъ. Въ ней есть мужество -- этого нельзя отрицать -- а такъ-какъ это такое качество, которое Генрихъ ставитъ выше всѣхъ другихъ, то весьма естественно, что они тогда чувствовали нѣкоторое влеченіе другъ къ другу. Покойный папа часто меня поддразнивалъ этимъ, а милая, добрая мама даже сердилась. Понятно, я всегда потѣшалась надъ ними. Богъ мой, вѣдь вы, мужчины, не можете не ухаживать за хорошенькими женщинами. Неужто-же намъ изъ-за этого выплакать всѣ глаза? Какъ-бы это было глупо! Нѣтъ, мы ужь будемъ лучше смотрѣть на это сквозь пальцы, а то, такъ и совсѣмъ закроемъ глаза. Вѣдь мы-же знаемъ, что милый измѣнникъ все-таки вернется къ намъ обратно. Къ тому-же Гедвига достигла всего, чего только могло желать ея сердце, да и Генриху, кажется, не на что пожаловаться... Но что съ вами ваша свѣтлость?
   -- Тамъ, кажется, кричатъ? сказалъ принцъ, выпуская вдругъ руку Стефаніи; онъ подошелъ къ балюстрадѣ терассы я смотрѣлъ въ паркъ.
   -- Я ничего не слышала, отвѣчала Стефанія.
   Въ эту минуту раздался явственно женскій крикъ.
   -- Боже мой, что тамъ такое? вскричалъ принцъ, сбѣгая по крутымъ ступенямъ терассы, съ быстротою, на которую его никто не считалъ способнымъ, по его лѣтамъ; два лакея выбѣжали изъ верхней части сада, Стефанія оставалась въ нерѣшимости -- бѣжать-ли за принцемъ или упасть на ближайшую скамейку и подождать тамъ разъясненій страннаго крика.
   Послѣ непродолжительнаго размышленія, она рѣшилась на послѣднее и произнесла про себя не столько съ испугомъ, сколько съ изумленіемъ: неужели Генрихъ былъ такъ неостороженъ?
   Гедвига волей-не-волей должна была остаться съ графомъ, который подошелъ къ ней послѣ обѣда. Она понимала, что подобныя встрѣчи между ними неизбѣжны и черезъ-чуръ суровое обращеніе съ ея стороны можетъ подать поводъ къ всевозможнымъ толкамъ. Къ тому-же ее мучила мысль, что на возвратномъ пути съ фазаньяго двора она зашла слишкомъ далеко. Она разсердилась, когда ей слѣдовало оставаться холодной, говорила съ горечью, тогда какъ тонкая иронія была-бы умѣстнѣе. Она была виновата въ томъ, что разговоръ принялъ такой щекотливый оборотъ, она дала графу преимущество надъ собою и онъ, какъ человѣкъ смѣлый, конечно, воспользовался имъ.
   Поэтому ее нѣсколько удивило, когда графъ подошелъ къ ней съ своей обыкновенной непринужденностью и завелъ разговоръ о положеніи замка съ военной точки зрѣнія.
   -- Не нужно заглядывать и въ хроники, говорилъ, онъ,-- чтобы придти къ убѣжденію, что замокъ построенъ въ такое время, когда еще не существовало огнестрѣльнаго оружія, и скала, отдѣленная отъ окрестныхъ горъ широкою рѣкою, представляла полную безопасность.
   -- Мнѣ такой замокъ на крутой скалѣ всегда напоминаетъ закованнаго въ броню рыцаря на закованномъ въ броню конѣ, отвѣчала Гедвига.
   -- Превосходное сравненіе, подхватилъ графъ съ жаромъ.-- Именно такъ; къ такому бойцу нельзя было подступиться ни съ какой стороны, потому онъ и могъ справиться съ цѣлою толпою плохо снаряженныхъ и вооруженныхъ пѣхотинцевъ. Такой замокъ воплощаетъ передъ нами всѣ средніе вѣка, съ кулачнымъ правомъ рыцарей, изворотливой политикой мелкихъ династій, правомъ убѣжища городовъ и прочими характеристическими чертами, какъ нельзя лучше идущими къ тому времени, потому-что онѣ тогда были вполнѣ естественны; теперь-же онѣ могутъ возбуждать только смѣхъ.
   -- Средніе вѣка, кажется, пользуются большимъ уваженіемъ дворянства, отвѣчала Гедвига.
   -- Но только у той части дворянства, возразилъ графъ съ живостью,-- которая ничему не научилась и ничего не позабыла, у той части, которая свое легкомысліе хочетъ выдать намъ за героизмъ, и тѣмъ только позоритъ себя въ глазахъ всѣхъ образованныхъ людей и, въ концѣ концовъ, въ сущности борется противъ своей-же собственной плоти и крови. Для своей цѣли не надо отступать ни передъ какими средствами.
   -- Какъ, даже передъ пожертвованіемъ своимъ достоинствомъ?
   -- Достоинство наше ни чуть не умаляется, если мы связываемъ то, что и безъ того неразрывно между-собою связано.
   -- Напримѣръ? спросила Гедвига.
   -- Да, напримѣръ, средство и цѣль, какъ я сейчасъ говорилъ.
   -- То-есть?
   -- То-есть, если мы хотимъ удержать за собой свою позицію -- а кто этого не хочетъ?-- мы должны соединиться, какъ нынче всѣ соединяются, подъ одной фирмой, подъ которой мы могли-бы сообща работать въ пользу нашихъ интересовъ и проводить ихъ, такъ какъ интересы фирмы въ сущности и наши интересы: я собственно разумѣю тутъ сильное государство...
   -- Слишкомъ... торгашеская мысль для владѣтельнаго графа!
   -- Мы, Штейнбурги, никогда не были владѣтельными графами, отвѣчалъ графъ,-- а если-бы и были когда-нибудь такими, я все-таки счелъ-бы не торгашескимъ, а политическимъ разсчетомъ пожертвовать внѣшней формой, подъ которой не сохранилось никакого содержанія. 1866 годъ показалъ ясно, какая участь постигаетъ тѣхъ, для кого уроки исторіи проходятъ безслѣдно. Мнѣ ничуть не жаль людей, которые ничего не хотятъ видѣть, хоть у нихъ и есть на то глаза.
   -- Даже того старика, у котораго мы въ гостяхъ, и котораго, ради одного этого, вамъ-бы слѣдовало пощадить? спросила Гедвига.
   -- А, я понимаю, что вы хотите этимъ сказать, отвѣчалъ графъ,-- и я искренно сожалѣю, что я такъ свободно выражался въ политическихъ спорахъ, которые у насъ уже слишкомъ часто возникали. Но скажите-же сами, могу-ли я оставаться равнодушнымъ, выслушивая доктрины принца, которыя и вы съ нимъ раздѣляете, какъ вы хотите сказать? Пусть такъ; я повѣрю, что вамъ доставляетъ какое-то жестокое удовольствіе разжигать меня противорѣчіями, что вы одинаково любите и свободу, и Австрію, хоть для меня непонятно такое соединеніе. Я предоставляю дамамъ сантиментальничать въ политикѣ; я также ничего не имѣю противъ того? чтобы такой человѣкъ, какъ докторъ, былъ республиканцемъ по влеченію своего сердца. Люди его пошиба выростаютъ среди того сословія, которое цѣлыя столѣтія провело въ непробудномъ политическомъ снѣ. Я не говорю, чтобы это была вина самого этого сословія, но вѣдь это такъ. Можно-ли серьезно требовать, чтобы въ тотъ моментъ, когда эти люди пробуждаются отъ сна и протираютъ себѣ глаза, они увидѣли свѣтъ такимъ, каковъ онъ на самомъ дѣлѣ? чтобы свои сны -- а у нихъ вѣдь ихъ полонъ ротъ -- не приняли они за дѣйствительность? Но вѣдь относительно принца, это совершенно другое дѣло. Noblesse oblige! Такой человѣкъ, который, какъ онъ, происходитъ изъ древняго рода, игравшаго роль во все продолженіе исторической жизни Германіи,-- такой человѣкъ обязанъ стоять на высотѣ переживаемаго момента, обязанъ понимать положеніе дѣлъ. Что было-бы теперь съ принцемъ, если-бы въ 1866 году онъ, надѣясь на какую-то призрачную силу, подобно другимъ ослѣпленнымъ безумцамъ, вздумалъ остановить колесо всемірной исторіи? Оно-бы раздавило его, какъ раздавило тѣхъ безумныхъ. А вѣдь принцъ глава моего дома! Было-бы несправедливо требовать отъ меня, чтобы я глядѣлъ спокойно, какъ такое имя, какъ наше, вычеркнули-бы изъ золотой книги нашего дворянства, и что еще хуже, вычеркнули-бы мы сами,-- своими собственными руками.
   Графъ говорилъ живо и съ жаромъ.
   Гедвига въ первый разъ тутъ поняла, что въ человѣкѣ, чьи блестящія качества когда-то такъ очаровали ея юное сердце, жило глубокое убѣжденіе въ справедливости его міросозерцанія. Это міросозерцаніе было діаметрально противуположно тому, которое она считала справедливымъ, -- тому міросозерцанію, которое выяснилось ей въ ея долгихъ, серьезныхъ, горячихъ бесѣдахъ съ Германомъ.
   Она спрашивала себя, что-бы возражалъ на ея мѣстѣ Германъ; она говорила себѣ: вотъ это нашъ врагъ, одинъ изъ злѣйшихъ враговъ нашихъ! А между тѣмъ, какъ ни пренебрежительно отзывался этотъ врагъ о своихъ противникахъ, она не могла отнестись къ нему съ пренебреженіемъ, не могла отказать ему въ томъ уваженіи, которое всегда возбуждали въ ней сильные, энергическіе. характеры.
   -- Вы не отвѣчаете? снова началъ графъ.-- Я не убѣдилъ васъ, я это хорошо знаю; значитъ, вы не считаете меня достойнымъ возраженія. Но я вамъ не уступлю еще. Такія женщины, какъ вы, отличаются замѣчательнымъ чутьемъ: онѣ, хотя смутно, но совершенно вѣрно понимаютъ окружающую ихъ дѣйствительность; чтобы онѣ ни говорили, онѣ сердцемъ на сторонѣ силы и власти. А, вѣрьте мнѣ, сила въ насъ и власть принадлежитъ намъ. Однако, куда-же мы это забрелй?
   Они только-что взошли по крутой тропинкѣ и находились теперь на тропинкѣ, огибавшей терассу сада и лежавшей между отвѣсной скалой и берегомъ Роды, которая въ этомъ мѣстѣ была очень глубока и тихо журчала своими темными и прозрачными водами. По ту сторону рѣки возвышались поросшіе кустарникомъ холмы оленьяго парка, который съ этой стороны не былъ повидимому ничѣмъ огороженъ.
   Только узенькій мостикъ, который нѣсколько дальше велъ къ охотничьему домику, запирался желѣзными рѣшетчатыми воротами. Тропинка, которая была въ этомъ мѣстѣ выбита въ скалѣ, была такъ узка, а обрывъ къ рѣкѣ такъ крутъ, что, проходя по ней, надо было совсѣмъ почти прижаться другъ къ другу.
   -- Кажется, тропинка тутъ и кончается, сказалъ графъ, прервавъ молчаніе, которое продолжалось уже нѣсколько минутъ.
   -- Это только такъ кажется, отвѣчала Гедвига.-- Она круто заворачиваетъ вонъ у той скалы; мы называемъ ее Лебединою. Нѣсколько дальше пробитъ гротъ; а тамъ другая тропинка ведетъ снова въ садъ.
   Она шла впередъ быстрыми шагами.
   Графъ шелъ сзади.
   -- Отважный и сильный человѣкъ, началъ онъ,-- могъ-бы остановить здѣсь цѣлый полкъ.
   Едва выговорилъ онъ эти слова, какъ изъ-за скалы появился гигантскій олень и, увидѣвъ ихъ, опустилъ свои огромные рога, потомъ поднялъ ихъ и снова опустилъ, звонко ударяя ими о скалу.
   -- О, да это становится очень серьезнымъ, проговорилъ графъ.
   -- Да это старый Гансъ, замѣтила Гедвига, продолжая идти далѣе;-- онъ ничего мнѣ не сдѣлаетъ, мы съ нимъ друзья.
   Въ эту минуту разъяренное животное глухо заревѣло и, наклонивъ рога еще ниже, бросилось имъ на встрѣчу.
   Въ одно мгновеніе ока графъ отбросилъ Гедвигу назадъ, сталъ передъ звѣремъ и громко закричалъ, будто надѣясь испугать этимъ крикомъ гиганта.
   Но олень, казалось, еще болѣе разсвирѣпѣлъ отъ его крика. Его грива поднялась дыбомъ, глаза налились кровью; онъ отступилъ шага на два, чтобы сдѣлать новый ужасный прыжокъ.
   -- Бога ради, Гедвига, спасайтесь! вскричалъ графъ, бросаясь на встрѣчу оленю и предупреждая, такимъ образомъ, его нападеніе.
   Это движеніе было такъ быстро и онъ такъ удачно поймалъ оленя за рога, что одну минуту казалось, что ему удастся исполнить свое намѣреніе столкнуть животное съ узкой тропинки въ рѣку. Но это казалось только одну минуту; исполинская сила звѣря побѣдила отчаянное усиліе человѣка. Олень такъ легко справился съ его сопротивленіемъ, будто передъ нимъ былъ малютка; онъ притиснулъ его къ скалѣ и, казалось, хотѣлъ пригвоздить его къ ней. Гедвига не могла долѣе выносить этого страшнаго зрѣлища. Она отчаянно вскрикнула; на ея крикъ отвѣтилъ короткій, рѣзкій выстрѣлъ винтовки. Олень сдѣлалъ страшный прыжокъ впередъ, опрокинулъ графа къ ногамъ Гедвиги и упалъ, издыхая. На другомъ берегу рѣки на лужайкѣ парка стоялъ Прахатицъ: онъ только-что вышелъ изъ-за кустовъ, и медленно по охотничьему опускалъ еще дымившуюся винтовку.
   -- Убитъ? кричалъ онъ.
   Гедвига не отвѣчала.
   Они стояла на колѣняхъ около графа; онъ, блѣдный, какъ смерть, безъ всякихъ признаковъ жизни лежалъ передъ нею навзничъ.
   -- Онъ умеръ за меня, шептала Гедвига.
   Она приподняла его голову, съ которой уже слетѣла его военная фуражка, и пыталась приподнять его самого. Смотря на его мертвенно-блѣдное лицо, покоившееся на ея груди, она подумала, что-бы она должна была теперь чувствовать, если-бы была его женою. Сильный испугъ изгладилъ всѣ другія воспоминанія; ей казалось, что все кругомъ нея вдругъ исчезло и она одна съ этимъ мертвецомъ на свѣтѣ. Но этотъ сонъ на яву длился только одну минуту. По блѣдному лицу графа пробѣжало судорожное движеніе, рѣсницы медленно поднялись и глаза его неподвижно остановились на ней.
   Графъ переживалъ то-же, что за минуту переживала Гедвига. Приходя въ себя отъ обморока, онъ помнилъ только о прекрасной женщинѣ, которая держала его въ своихъ объятіяхъ. Онъ видѣлъ только ее; ему казалось, что въ этомъ чудномъ овалѣ ея дивно-прекраснаго лица заключалось все земное счастіе.
   Но наконецъ, дѣйствительность вступила въ свои нрава. Онъ увидѣлъ смуглое бородатое лицо и услышалъ, какъ Гедвига сказала: "Что намъ теперь дѣлать?" Онъ вспомнилъ о томъ, что случилось, а съ этимъ воспоминаніемъ вернулись и силы.
   Онъ попробовалъ встать; только при помощи смуглаго человѣка, въ которомъ онъ узналъ теперь лѣсничаго Прахатица, ему удалось это. Въ это время изъ-за скалы вышли два лакея, которымъ, чтобы добраться до графа, пришлось, перелѣзть черезъ мертваго оленя, лежавшаго поперегъ дороги. Наконецъ, показался самъ принцъ; онъ былъ блѣднѣе, чѣмъ бывалъ обыкновенно, и отъ непривычнаго напряженія, съ какимъ онъ бѣжалъ съ лѣстницы, и отъ сильнаго душевнаго волненія; мрачно взглянулъ онъ на странную картину, которую никакъ не могъ объяснить себѣ, и прерывающимся голосомъ, спросилъ, что случилось. Графъ оправился на столько, что самъ взялся разсказать обовсемъ.
   -- Дѣло могло-бы кончиться гораздо хуже, да безъ сомнѣнія и кончилось-бы самымъ сквернымъ образомъ, если-бы Прахатицъ не подоспѣлъ во время; онъ сдѣлалъ такой выстрѣлъ, съ которымъ можно сравнить развѣ только выстрѣлъ Вильгельма Телля.
   При этихъ словахъ графъ хотѣлъ протянуть Прахатицу руку, но тутъ только впервые замѣтилъ, что онъ едва можетъ пошевелить своей правой рукой, повидимому сильно зашибленной во время борьбы съ оленемъ или во время паденія.
   Тѣмъ временемъ слуги хлопотали, чтобы убрать съ дороги оленя и для этого столкнули это огромное животное съ крутого берега въ воду. Прибѣжавшій въ это время третій лакей хотѣлъ помочь сталкивавшимъ, но отъ избытка усердія едва самъ не полетѣлъ за оленемъ. При паденіи оленя всѣхъ окатило водою. Это возбудило всеобщій смѣхъ. Но все-таки мрачное настроеніе, вызванное недавними событіями, не могло скоро разсѣяться.
   Принцъ былъ совершенно разстроенъ. Гедвига молчала. Старый Прахатицъ тихо ушелъ черезъ мостикъ. Слуги, перешептываясь, шли за господами. Графъ, отказавшійся рѣшительно ото-всякой помощи, былъ бодрѣе всѣхъ. Онъ говорилъ, хоть это было для него видимо еще трудно, о случившемся спокойно и даже весело.
   Онъ вспоминалъ о подобномъ-же случаѣ, бывшемъ съ однимъ принцемъ, его другомъ; на того напалъ кабанъ, отъ котораго онъ едва убралъ ноги. Правда, это было на охотѣ, когда всякій на готовѣ противъ такихъ случайностей. Ну, а тотъ старый дуракъ, который такъ дорого заплатилъ за свою дерзость и за минутное дурное расположеніе духа, былъ такъ неблагороденъ, что напалъ на безоружнаго противника.
   Графъ не выдалъ ни однимъ словомъ того обстоятельства, что олень прежде всего бросился на Гедвигу, что самъ онъ легко могъ-бы спастись, прыгнувъ въ воду или отступивъ шага на два вверхъ по лѣстницѣ.
   Гедвига понимала, что ея прямою обязанностью было возстановить истину и разсказать, какъ все произошло, но она не знала, съ чего начать, молчала и, сознавая всю неловкость своего молчанія, смущалась все болѣе и болѣе.
   Между тѣмъ Стефанія, оставшаяся въ саду, была такъ перепугана криками, бѣготней прислуги, особенно же выстрѣломъ, что принуждена была позвать къ себѣ на помощь Германа, который въ эту минуту сошелъ въ садъ и хотѣлъ пробѣжать мимо нея, не останавливаясь.
   -- Можетъ быть, моя помощь гораздо нужнѣе внизу, сказалъ Германъ, и уже хотѣлъ опустить на скамью Стефанію, которая упала ему въ объятія въ полу-притворномъ, полу-дѣйствительномъ обморокѣ, но въ это время раздался голосъ графа:
   -- Извини меня, пожалуйста, милая Стефанія!
   -- Боже мой, воскликнула Стефанія, быстро приподнимаясь и спѣша на встрѣчу графу,-- что случилось? Что съ тобою?
   -- Ничего особеннаго, отвѣчалъ графъ,-- только одному бѣшенному оленю вздумалось такъ расправиться съ моей рукою, что я не могу теперь пожать тебѣ руки и долженъ попросить нашего любезнаго доктора повозиться со мною; впрочемъ, я постараюсь не слишкомъ долго злоупотреблять его любезностію.
   Всю остальную часть дня, общество провело врозь. Германъ запретилъ графу выходить изъ комнаты, самъ же графъ изъявилъ желаніе остаться наединѣ со своимъ камердинеромъ. Принцъ также заявилъ, что нуждался въ покоѣ, а дамы не чувствовали ни малѣйшаго желанія дѣлиться другъ съ другомъ своими впечатлѣніями по поводу того, что случилось.
   -- Знаете что, докторъ, говорилъ фонъ-Цейзель, только-что вернувшійся изъ сосѣдняго имѣнія, куда онъ ѣздилъ покупать лошадей для графа и только-что узналъ о случившемся, -- знаете-ли, докторъ, вѣдь это преглупая исторія. Наши дѣла пошли было уже прекрасно, жизнь появилась въ нашемъ мертвомъ замкѣ, а съ появленіемъ графа, человѣка, умѣющаго жить, по словамъ его свѣтлости, дѣла пошли-бы какъ нельзя лучше; завелась-бы у насъ настоящая придворная жизнь, какъ намъ подобаетъ и о какой я всегда мечталъ... Я изучилъ "Гофмаршала" Малорти и знаю, какой слѣдуетъ соблюдать церемоніалъ при обѣдахъ, концертахъ, балахъ, спектакляхъ и проч. Тысячи плановъ созрѣли въ моей головѣ, и теперь этотъ несчастный случай снова разъединитъ все общество и по прежнему мы превратимся въ отшельниковъ. Я просто въ отчаяніи! Видѣлъ сейчасъ принца -- онъ страшно разстроенъ; храбрый графъ прикладываетъ холодные компрессы къ рукѣ, графиня, по всей вѣроятности, прикладываетъ такіе-же къ своимъ заплаканнымъ глазамъ, а супруга принца... ну, объ ней я даже не знаю ужь, что и сказать. Да и у васъ самихъ, докторъ -- видъ прегнусный. Пойду къ Ифлерамъ. Не хотите-ли вмѣстѣ?
   -- Нѣтъ, мнѣ нельзя.
   -- Ну, такъ Богъ съ вами, оставайтесь, совѣтую вамъ въ это время заняться изобрѣтеніемъ лекарства противъ меланхоліи и закатить себѣ первому хорошій пріемъ.
   И Цейзель, смѣясь, вышелъ изъ комнаты. Германъ также разсмѣялся, но, вслѣдъ за тѣмъ, взглянувъ на окно Гедвиги, гдѣ сквозь опущенныя занавѣси былъ еще видѣнъ огонь, ударилъ себя по лбу и сказалъ:
   -- Вѣдь это безумно, что я до сихъ поръ еще здѣсь!
   Въ это время Гедвига сидѣла въ своей комнатѣ и писала.
   "Я не могу заснуть спокойно до тѣхъ поръ, пока не выскажу вамъ того, что тяготитъ мою.душу. Сегодня вы спасли мнѣ жизнь. То, что сдѣлали вы, сдѣлалъ-бы всякій другой на вашемъ мѣстѣ, да къ тому-же я и не особенно дорожу тѣмъ, что вы спасли. Но все-таки непріятно быть обязанной кому нибудь своею жизнью, особенно, если по самой природѣ не чувствуешь себя способной къ благодарности. Снимите съ меня это тягостное чувство. Не знаю, чувствуете-ли вы себя виновнымъ предо мною; мнѣ кажется, что чувствуете. Я не знаю, чѣмъ объяснить иначе тотъ странный разговоръ, который вы на дняхъ завели со мною. И такъ, сведемте счеты.
   "Вы болѣе не въ долгу у меня, и я не хочу быть въ долгу у васъ. Мы квиты. Можетъ быть, все это устроилось къ лучшему, и даже было необходимо, чтобъ мы могли встрѣчаться не какъ друзья, не какъ враги, а какъ люди, честно покончившіе между собою всякіе счеты; теперь каждый изъ насъ спокойно можетъ идти своей дорогой."
   Гедвига запечатала письмо и хотѣла позвонить камеръ-юнгферу, но въ эту минуту ей пришло на мысль, что прислугѣ можетъ показаться страннымъ, что она посылаетъ письмо къ графу, и еще такъ поздно.
   "Не лучше-ли послать графу книгу почитать на сонъ грядущій и вложить въ нее записку", подумала она.
   Но гордость ея возмутилась противъ такого малодушнаго поступка и она позвонила.
   -- Что, Августъ въ передней? спросила она вошедшую Мету.
   -- Августъ отпросился въ Ротебюль, отвѣчала дѣвушка.
   -- И ты за меня отпустила его?
   -- Я думала, что ваша свѣтлость не будете ничего имѣть противъ этого и...
   -- Есть тамъ кто-нибудь другой?
   -- Нѣтъ никого, отвѣчала Мета, запинаясь.
   -- Можешь ты найти камердинера графа?
   -- Онъ сейчасъ былъ въ корридорѣ, отвѣчала Мета поспѣшно.
   -- Ну такъ скажи ему, чтобъ онъ передалъ эту записку графу. Отвѣта не нужно.
   Мета взяла записку и быстро удалилась, чтобы избавиться отъ дальнѣйшихъ разспросовъ.
   Она спровадила Августа, чтобы поболтать часокъ на свободѣ съ своимъ женихомъ Дитрихомъ.
   -- Ну, спросилъ Дитрихъ,-- зачѣмъ тебя звали? Письмо? Вѣроятно къ доктору?
   -- Что у тебя вѣчно докторъ на языкѣ? сказала Мета.
   -- Такъ къ кому-же? вскричалъ Дитрихъ, и ловко выхватилъ записку изъ рукъ дѣвушки.
   -- Экой невѣжа! воскликнула Мета.
   -- Тише, сказалъ Дитрихъ,-- насъ могутъ услышать.
   -- Графу? Что она можетъ писать ему? Не трудно было-бы вскрыть конвертъ.
   И онъ разсматривалъ письмо со всѣхъ сторонъ.
   -- Какъ ты смѣешь, Дитрихъ?
   -- Какъ смѣю? сказалъ Дитрихъ.-- Глупенькая, все на свѣтѣ можно, только осторожно. Но впрочемъ, это до меня не касается. Чтоже ты намѣрена дѣлать съ этимъ письмомъ?
   -- Мнѣ велѣно передать его Филипу, камердинеру графа.
   -- Давай я передамъ, сказалъ Дитрихъ.
   -- Такъ ты, пожалуйста, ужо передай.
   -- Ну, конечно, передамъ, сказалъ Дитрихъ.-- Спокойной ночи, дурушка.
   И онъ побѣжалъ по корридору.
   Мета хотѣла послѣдовать за нимъ, но изъ комнаты Гедвиги раздался звонокъ, и она принуждена была вернуться.
   -- Передать или нѣтъ? раздумывалъ Дитрихъ, остановившись у лампы въ корридорѣ, держа въ правой рукѣ записку, а лѣвой перебирая пуговицы своего жилета.-- Передамъ, мнѣ какое дѣло! Если ужъ я никакъ не могу выслѣдить, что у нея за шашни съ докторомъ, то я, по крайней мѣрѣ, навѣрно теперь знаю, что она по ночамъ переписывается съ графомъ. Это что-нибудь да значить для старика.
   

ГЛАВА IX.

   Виконтъ де-Флорвиль прислалъ сказать, что онъ непремѣнно будетъ въ замкѣ; г. фонъ-Фишбахъ, у котораго графъ купилъ лошадей, также считалъ своею обязанностью представиться графу; баронъ Нейгофъ, сосѣдъ по имѣнію и прежній товарищъ графа, которому тотъ отдалъ визитъ въ первые-же дни по пріѣздѣ, отдалъ контръ-визитъ, явившись со своей молодою супругою; мать графини ждали со дня на день;-- словомъ въ замкѣ Роде обѣщала водвориться такая шумная жизнь, такое оживленіе, которыхъ онъ давно уже не видѣлъ.
   Г. фонъ-Цейзелю пришлось однако долго еще усердствовать ладъ "Гофмаршаломъ" Малорти, готовясь къ предстоящимъ празднествамъ.
   Хотя здоровье графа не находилось въ опасности, но ушибъ правой руки повелъ за собою довольно сильную лихорадку, и онъ не могъ еще выходить изъ комнаты; остальные члены общества также сидѣли большею частью дома.
   Начало іюля было холодно и дождливо. Густой туманъ скоплялся въ ущельяхъ, разстилался фантастическими формами по горамъ, окутывая ихъ иногда до самой подошвы. Крупныя капли не переставая падали съ елей, маковки которыхъ тамъ и сямъ грозно выставлялись изъ густого тумана. Вѣтеръ, завывая, безжалостно теребилъ кусты и цвѣты въ саду около замка. Дождь съ утра до ночи барабанилъ въ окна замка, который при такой погодѣ казался такимъ-же старымъ, какъ порфировая скала, на которой онъ стоялъ.
   Но молодого фонъ-Цейзеля не испугала-бы борьба съ разбушевавшимися стихіями, которыя держали общество взаперти, если-бы, какъ говорилъ онъ, люди сами не сложили оружія.
   Напрасно привелъ онъ въ порядокъ давно заброшенную билліардную, напрасно въ обоихъ каминахъ прекрасной библіотечной залы, по его распоряженію, постоянно поддерживался привѣтливый огонекъ, напрасно приказалъ онъ перевести самыя лучшія растенія и цвѣты изъ оранжереи въ зимній садъ, находившійся возлѣ столовой, напрасно, по его распоряженію, въ манежѣ каждое утро полъ чисто-на-чисто выметался, и голыя стѣны украшались еловыми вѣтвями.
   Никто не ходилъ въ билліардную, никто не грѣлся у каминовъ въ библіотекѣ, никто не удивлялся его розамъ и азаліямъ, а въ манежѣ только одни конюхи объѣзжали лошадей.
   -- Право тутъ придешь въ отчаяніе! говорилъ фонъ-Цейзель.-- Хуже бы у насъ не было, если-бы графъ переломалъ себѣ и руки, и ноги, и можно было-бы ждать съ минуты на минуту, что онъ отправится къ праотцамъ. Его свѣтлость сидитъ въ своей комнатѣ надъ старыми пергаментами, которые Глейхъ таскаетъ ему изъ архива; право, онъ могъ-бы передать это занятіе буквоѣду совѣтнику, которому, впрочемъ, они только для того и служатъ, чтобы доказывать съ ихъ помощью такія истины отъ которыхъ черезъ минуту онъ самъ откажется. Противъ графа, конечно, ничего нельзя сказать; онъ здѣсь единственный здравомыслящій человѣкъ: ему теперь было-бы интереснѣе самому кататься на своихъ рысакахъ, чѣмъ предоставлять это мнѣ. Но графиня... я полагаю, впрочемъ, что меланхолія ея притворна: нынче здѣсь меланхолія въ модѣ и вотъ она подражаетъ ей, какъ подражала-бы всякой другой модѣ. А трудно, ей должно быть, справляться со своими глазенками! Что за глаза у нея, чортъ возьми! Вамъ, по истинѣ, можно позавидовать, докторъ. Знаете-ли, за такіе глаза я готовъ былъ-бы разстаться съ жизнью, если-бы я не былъ связанъ въ извѣстной степени съ другой, хотя, между нами, докторъ, эта другая ведетъ себя послѣднее время весьма странно. Увѣряю васъ, докторъ, если-бы я не принадлежалъ къ тѣмъ рыцарямъ, которые готовы умереть ради прихоти дамы своего сердца, я давно-бы бросилъ неблагодарную, которая меня бросаетъ. И для кого бросаетъ-то? Конечно, докторъ, если-бы вы не были такимъ ненавистникомъ женщинъ, то первое подозрѣніе мое пало-бы на васъ. Въ самомъ дѣлѣ, докторъ, неужели у васъ, дѣйствительно, нѣтъ сердца? Или вы выкупались въ крови дракона? Что дѣлаетъ васъ такимъ нечувствительнымъ къ соблазнамъ и обаянію, которымъ мы, поклонники женщинъ, поддаемся безусловно. "Поклонникъ женщинъ" -- гетевское изреченіе, геніальное изреченіе: глубокій смыслъ его въ состояніи понять только тотъ, кто самъ поклонникъ женщинъ. Я не стыжусь этого названія, напротивъ, я горжусь имъ. Я не пробылъ здѣсь еще и сутокъ, какъ уже бредилъ супругой принца; я уже серьезно размышлялъ -- не превратиться-ли мнѣ въ дикаго сокола, не схватить-ли мнѣ красавицу клювомъ за косы, не умчать-ли ее далеко, далеко, за лѣса и горы, какъ пажи въ народныхъ пѣсняхъ, когда они сгораютъ безнадежной страстью къ супругамъ и дочерямъ своихъ властителей. Вы-же остались безчувственны и холодны. Затѣмъ я нашелъ въ долинѣ прелестный полевой цвѣтокъ, который люди называютъ Элизою Ифлеръ, и меня стали преслѣдовать рифмы "Лизокъ" и "лужокъ", а вы, вы опять остались холодны. Теперь на нашёмъ небосклонѣ взошла яркая звѣзда; я только издали осмѣливаюсь безнадежно созерцать ея кроткое сіяніе изъ земной юдоли и провожу въ мрачномъ молчаніи безсонныя ночи, а вы, счастливецъ, вы, застрахованный международной женевской конвенціей, безнаказанно можете приближаться къ божеству, но и тутъ вы остаетесь холодны. Это значитъ, что природа сдѣлала страшную ошибку; это значитъ, что намъ слѣдуетъ отправиться въ мою комнату и за партіей пикета, у пылающаго камина, при помощи пары хорошихъ сигаръ и бутылки портвейна храбро одолѣвать нашу іюльскую зиму.
   Такъ болталъ веселый юноша, съ первыхъ-же дней своего пребыванія въ замкѣ Роде почувствовавшій особую симпатію къ доктору, который былъ старше его многими годами; мрачность, которая въ послѣднее время, казалось, все болѣе и болѣе овладѣвала докторомъ, серьезно начала безпокоить его молодого друга. Относясь вообще довольно легко къ житейскимъ треволненіямъ, онъ, на этотъ разъ, серьезно призадумался надъ разрѣшеніемъ вопроса, что могло такъ сильно разстроить Германа. Но напрасно напрягалъ онъ свои мозги, напрасно серьезно и въ шутку старался онъ вызвать пріятеля на откровенность и, если возможно, раздѣлить съ нимъ ту тяжесть, которая, очевидно, была не подъ силу ему одному. Германъ вполнѣ цѣнилъ безкорыстное участіе молодого человѣка; онъ благодарилъ его отъ всего сердца, крѣпко пожималъ ему руку, но этимъ все и кончалось. Когда-же фонъ-Цейзель, у котораго обыкновенно было что на умѣ, то и на языкѣ, горько жаловался на такую скрытность, какъ онъ выражался, и даже слегка обижался, Германъ выговаривалъ ему:
   -- Не сердитесь на меня, милый другъ мой: я не принадлежу къ числу людей, которые одарены способностью говорить о своихъ страданіяхъ, особенно когда они сами, благодаря своей глупости, устроили себѣ эти страданія. Но я уже не долго буду васъ мучить; черезъ нѣсколько недѣль я уѣзжаю отсюда. Однако, хорошо, что я вспомнилъ объ этомъ: нужно-же постараться провести съ пользою послѣдніе дни. Здѣсь, полагаю, я пока не нуженъ, а въ деревнѣ что-то опять плохо; я отправлюсь туда. Если я не успѣю вернуться къ чаю, пожалуйста извинитесь за меня.
   Германъ, пожавъ еще разъ руку своему другу, быстро удалился, сѣлъ на лошадь, которая уже ждала его на дворѣ замка, и поскакалъ въ горы; ему хотѣлось остаться наединѣ съ самимъ собою, наединѣ съ своими мыслями. Мрачнымъ взорамъ Германа казалось, что сумрачная природа гармонируетъ съ его собственными мыслями; онъ былъ благодаренъ ей, какъ матери, которая не пристаетъ къ своему страждущему сыну съ разспросами о причинѣ его горя, но заключаетъ его въ свои объятія и спокойно позволяетъ выплакать на груди у ней свое горе.
   Да, крутыя скалы, въ траурныхъ волнообразныхъ одеждахъ не разспрашивали его; темныя ели, печально покачивающія своими мощными вершинами, не разспрашивали его; не спрашивали его воды, шумно стекавшія въ канавы по краямъ дороги, не спрашивалъ его вѣтеръ, со стономъ проносившійся надъ лѣсной долиной и освѣжавшій его пылавшую голову; не спрашивалъ его и дождь, который крупными каплями смачивалъ его сухія губы; они не выспрашивали у него его тайну: она давно была имъ извѣстна, и поэтому онъ могъ признаться имъ въ томъ, что ему хотѣлось-бы утаить отъ самого себя, если-бъ это только было можно,-- признаться въ томъ, что положеніе его въ настоящее время стало хуже, чѣмъ прежде, такъ-какъ онъ утратилъ то, что служило для него единственной поддержкой въ его безотрадной жизни,-- онъ утратилъ уваженіе къ самому себѣ.
   "Да, говорилъ онъ, уваженіе къ самому себѣ,-- уваженіе, которое не можетъ отнять у человѣка самая злая судьба, самое страшное несчастіе, пока онъ настолько еще крѣпокъ, что въ состояніи поступать согласно своимъ убѣжденіямъ, и которое онъ безвозвратна утрачиваетъ, лишь только чувствуетъ, что силы его оставляютъ, что онъ не можетъ уже дѣлать то, что долженъ-бы дѣлать; тогда страданія его уже не тѣ, которыя составляютъ удѣлъ всего человѣчества: на его долю выпадаютъ особаго рода страданія, составляющія участь людей слабыхъ, -- людей жадно пьющихъ гибельный ядъ, потому-что онъ сладокъ. Онъ прикоснулся губами къ этому яду въ первый разъ, когда глаза его встрѣтились съ темными глазами Гедвиги; сладкій ядъ разлился по его жиламъ и сдѣлалъ, его глухимъ къ голосу разсудка. Будучи еще ребенкомъ, онъ горькимъ опытомъ убѣдился, какъ тяжела зависимость отъ личной милости короля, котораго онъ не могъ уважать; онъ выплатилъ ему долгъ благодарности до чиста, какъ ни было это противно его лучшимъ убѣжденіямъ. Что же побудило его, когда, наконецъ, онъ сталъ свободенъ, когда судьба высвободила его изъ рабскихъ цѣпей,-- что же побудило его снова сдѣлаться рабомъ, поступить на службу къ новому господину? Ахъ, все что она говорила ему, когда они въ тотъ тихій вечеръ спускались по этой самой дорогѣ по которой теперь, фыркая, взбиралась его лошадь, все это повторялъ онъ самъ себѣ сто тысячъ разъ -- и вотъ, онъ долженъ, былъ услышать все это опять изъ ея устъ, изъ устъ женщины для которой онъ послѣдніе три года только и жилъ, которою онъ только и дышалъ! И онъ былъ не въ силахъ даже сказать ей: для тебя я выносилъ все это! у него не хватило мужества положить конецъ жертвамъ, которыя теперь отвергало божество, такъ долго милостиво принимавшее ихъ. Неужели онъ потерялъ всякое чувство собственнаго достоинства? Неужели въ немъ погасла послѣдняя искра гордости? Что-же удерживало его здѣсь, какъ не увѣренность въ томъ, что она дѣйствительно его любитъ. Увѣренность?-- Но развѣ-бы у нея хватило силъ гнать меня отсюда, если-бы она дѣйствительно любила меня? Развѣ-бы она могла, еслибы дѣйствительно любила, такъ жестоко карать за ослушаніе?"
   Такъ разсуждалъ несчастный Германъ и остановился въ рощѣ около одинокаго бука, около того самаго бука, гдѣ въ первый разъ увидѣлъ ее.
   Порывистый вѣтеръ шумно шелестилъ листьями, дождь мочилъ его, а онъ все стоялъ и все думалъ; тяжелы, страшны были его думы, такъ страшны, что онъ не рѣшился-бы повѣрить ихъ вѣтру, который можетъ унести ихъ и передать кому-нибудь; отъ этихъ думъ сердце его судорожно сжималось, ему хотѣлось убѣжать отъ нихъ... Пришпоривъ сильно лошадь, невзирая на густой туманъ, онъ помчался какъ безумный по скользкой дорогѣ, точно позади его разверзлась бездна ада и хотѣла поглотить его.
   Прискакавъ въ Гюнерфельдъ -- одну изъ самыхъ бѣдныхъ деревушекъ, онъ остановился у первой избы, соединявшей въ себѣ и кузницу, и трактиръ, оставилъ тамъ лошадь и отправился по больнымъ, число которыхъ снова возрасло за послѣднее время; нищета, бѣдность и страданія царили здѣсь въ такихъ ужасающихъ размѣрахъ, что Германъ чувствовалъ всю ничтожность помощи которую онъ могъ оказать и невольно сравнивалъ себя съ человѣкомъ, который задумалъ-бы осушить гнилое болото, вычерпывая изъ него воду рукою. Онъ повторялъ это себѣ, переходя изъ одной жалкой избушки въ другую; но его личное страданіе оставалось за порогомъ этихъ лачугъ; терзавшее его горе не смѣло вмѣстѣ съ нимъ проникать въ эти дымныя жилища. Здѣсь нуждаются въ немъ; здѣсь горько будутъ сожалѣть о его отъѣздѣ. Крестьяне ужъ узнали, что онъ хочетъ уѣзжать. Они не выражали жалобъ, но видно было, что для нихъ это было новымъ горемъ, тяжелой прибавкой къ ихъ старому горю.
   -- Намъ остается теперь только умереть, сказала одна молодая женщина.
   -- Да, да,-- добавилъ старый крестьянинъ,-- особенно когда умретъ нашъ старый принцъ, который все-таки насколько можетъ помогаетъ намъ,-- и когда вступитъ во владѣніе новый прусскій баринъ; онъ, конечно, уже не будетъ заботиться о бѣдныхъ людяхъ.
   -- Неправда, дѣдушка, возразилъ молодой парень.-- Намедни, какъ я ѣхалъ по лѣсу съ дровами, онъ подарилъ мнѣ цѣлый талеръ, только за то, что я сказалъ ему, что, если онъ хочетъ догнать госпожу Гедвигу, то пусть ѣдетъ на фазаній дворъ: она только-что туда проѣхала. Не знаю, выручилъ-ли онъ что-нибудь за свой талеръ. И парень громко захохоталъ.
   Дубоватый парень и не подозрѣвалъ, какой смыслъ могъ имѣть его дубоватый смѣхъ; между-тѣмъ въ ушахъ Германа онъ отдавался подобно злорадному хохоту сатаны, нагло разглашавшему то, что человѣкъ благочестивый трепетно хранитъ въ тайникахъ своей души. Передъ нимъ снова возстало то страшное привидѣніе, которое еще преслѣдовало его на пути въ деревню,-- вотъ оно глядитъ на него изъ тумана, вотъ оно повисла на его взмылившейся лошади, вотъ оно вцѣпилось въ самого сѣдока, вонзило свои острые когти въ его сердце и злобно, страшно расхохоталось, и измученный наѣздникъ вторилъ этому громкому, демонскому хохоту.
   Да и какъ-же было не хохотать! Впродолженіи трехъ лѣтъ въ трепетномъ благоговѣніи преклонялся онъ передъ образомъ божества, не дерзая даже прикоснуться къ краямъ его одежды, едва осмѣливаясь подымать на него глаза изъ боязни, чтобъ неосторожный взглядъ не выдалъ его любви, -- а тутъ вдругъ появился храбрый рыцарь и простеръ свою дерзкую руку къ этому образу, который не былъ для него святынею, не былъ образомъ, а былъ простою картиною, женщиной, какъ всѣ другія, игрушкой праздной прихоти, лишнимъ трофеемъ всесвѣтнаго побѣдителя, который беретъ себѣ въ добычу всѣ земныя сокровища: власть, почести, богатство и любовь женщинъ, все беретъ себѣ, себѣ одному. Да это было такъ, да такъ и должно было быть. Картина, представившаяся ему въ тотъ вечеръ, когда онъ увидѣлъ ее въ его объятіяхъ, была отраженіемъ страшной дѣйствительности,-- сердце его видѣло то, чего не могли видѣть его глаза. Все сходилось точка въ точку, черта въ черту. Не почтительная признательность, которую она принимала за любовь, -- заставила ее, забивъ разницу въ лѣтахъ, отдать свою руку кроткому, нѣжному, старому принцу, а оскорбленная гордость, мученія отвергнутой любви, низкая злорадная месть, торжество при мысли, что она все-таки поднимется до той высоты, которой онъ считалъ ее недостойной, съ которой онъ такъ безжалостно столкнулъ ее! Разсказъ совѣтника канцеляріи какъ нельзя лучше доказалъ это; ея нерѣшительность, ея колебаніе, при приближеніи развязки, гнѣвъ графа, когда онъ увидѣлъ, что прекрасная добыча ускользаетъ на минуту изъ его рукъ. Да, на минуту! То, что было тогда потеряно, могло было наверстать въ болѣе благопріятную минуту; эта благопріятная минута рано или поздно должна была настать -- и дѣйствительно настала.
   -- Милосердный Боже!-- простоналъ Германъ,-- и она могла это сдѣлать! Измѣнить самому доброму изъ мужей, измѣнить своимъ друзьямъ, измѣнить своимъ лучшимъ убѣжденіямъ! Да, своимъ убѣжденіямъ! Или то, что она говорила о ненависти къ аристократамъ, которые господствуютъ не потому, чтобъ они были лучше всѣхъ, а потому, что люди сами хотятъ, чтобы ихъ порабощали, сами добровольно гнутъ шею передъ тѣми, у кого хватаетъ духу или лучше сказать, безстыдства положить имъ на шею ярмо и взять въ руки плеть,-- все это было лишь однѣ слова, не имѣвшія отголоска въ ея сердцѣ? И все, что она говорила о сходствѣ нашей судьбы, которая бросила насъ, еще беззащитными дѣтьми, въ ряды недовольныхъ и заставила провести всю юность въ безплодныхъ протестахъ, пока, наконецъ, отвоевавъ себѣ сперва нравственную, а затѣмъ и матеріальную свободу, мы не разорвали одну за другою всѣ сковывавшія насъ цѣпи и, свергнувъ съ себя иго, приняли взамѣнъ его святую обязанность всю нашу жизнь бороться противъ насилія, противъ тиранніи, подъ какимъ-бы видомъ она ни проявлялась,-- подъ видомъ-ли жажды завоеванія, юнкерства или кастовой надутости.
   Всѣ эти воспоминанія, мысли, ощущенія, рѣшенія, которыми мы обмѣнивались, о которыхъ мы говорили, которыя мы поддерживали другъ въ другѣ,-- это все была фраза, пустой звукъ, остроумная забава отъ нечего дѣлать, и ничего болѣе...
   И ради кого все это? Эта измѣна, это униженіе, это отступничество, эта комедія..?
   Ради человѣка, который, безъ генеалогическаго дерева и звучнаго имени, былъ-бы только исполнительнымъ унтеръ-офицеромъ, съ крѣпкими легкими, чтобы перекликать рекрутъ, со здоровыми руками для продѣлыванія ружьемъ "на плечо, къ ногѣ", съ прямыми ногами для церемоніальнаго марша,-- ради человѣка, который видитъ въ цѣломъ мірѣ только манежъ, плацъ и въ крайнемъ случаѣ поле сраженія, на которомъ онъ можетъ примѣнять купленное тяжелымъ трудомъ искуство,-- ради человѣка, который смотритъ сгысока на всѣхъ, у кого нѣтъ трехъ мавританскихъ головъ въ гербѣ, а на тѣхъ, у кого нѣтъ никакого герба, смотритъ какъ на сволочь и пушечное мясо,-- ради человѣка, который безчувственъ къ чужимъ страданіямъ и бѣдствіямъ,-- ради человѣка, которому всякая женщина прискучитъ такъ-же скоро, какъ прискучила ему его молодая красивая жена,-- ради человѣка до такой степени бездушнаго, что даже ребенокъ, котораго носитъ подъ сердцемъ его жена, не въ состояніи внушить ему уваженія къ ней,-- ради такого человѣка! Я-бы не повѣрилъ этому, если-бы не видѣлъ собственными глазами!
   Погруженный въ такія безотрадныя мысли, Германъ ѣхалъ, не замѣчая дороги, и не поднялъ головы даже въ ту минуту, когда вокругъ него вдругъ стемнѣло и высокія деревья зашелестили надъ нимъ своими маковками. Кратчайшій путь изъ лѣсу въ замокъ велъ черезъ фазаній дворъ.
   Усталая лошадь, увидавъ, что ворота отворены, избрала этотъ кратчайшій путь и остановилась теперь передъ домомъ лѣсника, какъ-будто ища убѣжища для себя и своего сѣдока отъ дождя, который вдругъ полилъ съ неимовѣрной силой.
   -- Милости просимъ, милости просимъ! закричалъ старый Прахатицъ, вышедшій на топотъ копытъ.-- Въ такую погоду нельзя кататься; я отведу вашу лошадь въ конюшню.
   Германъ машинально слѣзъ съ лошади; онъ чувствовалъ страшный упадокъ силъ и, войдя въ комнату, опустился почти безъ чувствъ на первый попавшійся стулъ.
   Въ такомъ положеніи засталъ его старикъ, вернувшись въ комнату. Онъ услужливо вытащилъ изъ шкапа бутылку и заставилъ Германа выпить стаканъ водки.
   -- Еще стаканъ, угощалъ онъ,-- сейчасъ отведете душу. Да снимите-ка, докторъ, мокрый сюртукъ,-- я его просушу на кухнѣ, а вы пока завернитесь въ это одѣяло. Я слишкомъ малъ ростомъ,-- мой сюртукъ не полѣзетъ на ваши широкія плечи.
   Германъ отклонилъ приглашеніе старика; онъ чувствуетъ себя совершенно хорошо и ему нужно сейчасъ-же ѣхать.
   Въ эту минуту онъ поднялъ голову и къ удивленію своему увидалъ въ полутемной комнатѣ множество картинъ; однѣ изъ нихъ стояли; другія лежали на полу.
   -- Это картины г-жи Гедвиги, сказалъ Прахатицъ.-- Она мнѣ велѣла ихъ убрать, когда они приводили въ порядокъ, какъ они говорили, чайный домикъ. Я снесъ ихъ на чердакъ, но тамъ течь, потому я и перенесъ ихъ сюда. Она нисколько не дорожитъ ими, какъ-будто это мусоръ, а между ними есть великолѣпныя вещицы: посмотрите-ка, г. докторъ! Старикъ взялъ одинъ холстъ и поднесъ его къ окну, у котораго сидѣлъ Германъ и сквозь которое еще мерцалъ кое-какой свѣтъ.
   Германъ увидѣлъ себя самого во весь ростъ; картина была еще не окончена, но выполнена съ необыкновеннымъ тщаніемъ и очень удачно.
   Онъ не слыхалъ и не видалъ, чтобы Гедвига рисовала что-нибудь кромѣ ландшафтовъ; это была попытка, которую она сохранила втайнѣ отъ него, не смотря на то, что всегда съ такимъ удовольствіемъ говорила съ нимъ о своихъ занятіяхъ, -- попытка весьма тщательная и удачная. Нѣсколько времени тому назадъ она-бы тронула и восхитила его до глубины души; но теперь тоска, щемившая его сердце, выразилась въ горькомъ смѣхѣ.
   -- Ну вотъ, сказалъ старикъ, вертя полотно во всѣ стороны,-- по-моему, это великолѣпная вещь. Но моя бѣдная госпожа не можетъ ни на кого потрафить.
   И онъ съ неудовольствіемъ унесъ картину прочь.
   -- Ни на кого? переспросилъ Германъ.
   -- Конечно! подтвердилъ старикъ,-- но отъ васъ-то я этого ужь никакъ не ожидалъ, г. докторъ. Я считалъ васъ лучшимъ ея другомъ; я всегда думалъ: этотъ останется ей вѣренъ, когда другіе бросятъ ее.
   -- Другіе? спросилъ снова Германъ.
   -- Да, другіе... всѣ тамъ. Они отравляютъ ей воздухъ, которымъ она дышетъ, а она всегда дѣлаетъ имъ добро, когда только можетъ; никто не слыхалъ отъ нея никогда дурного слова. Но люди такъ злы, такъ злы! Дитриха-то я еще проучу; не видать, этому висѣльнику моей. Меты, какъ своихъ ушей.
   -- Да что такое? спросилъ Германъ, у котораго сердце тревожна забилось при безсвязныхъ рѣчахъ старика.
   -- Что такое? передразнилъ его старикъ, затягиваясь энергически изъ глиняной трубки,-- а то, что они скалятъ на нее зубы, какъ какія-нибудь овчарки на лань, которую загнали въ лѣсъ. И то-то она сдѣлала, и то-то сказала, и все это перетолковывается, искажается, изгаживается, такъ-что такъ и хотѣлось-бы отстегать ихъ хлыстомъ. Вы-то, г. докторъ, объ этомъ не слышите, а передъ нашимъ братокъ не стѣсняются, хоть я тысячу разъ твердилъ, что и слышать ничего такого не хочу. Такъ было все это время; а теперь они выдумали такую пакостную исторію, что будетъ похуже прежнихъ, и меня хотятъ убѣдить, что это правда, когда я знаю, что это самое безбожное вранье.
   -- Ради самого Бога, говорите яснѣе, упрашивалъ Германъ.
   -- Нѣтъ, тутъ ужь не до Бога дѣло, тутъ хоть святыхъ вонъ неси; они-то этого не слышатъ да не повѣрили-бы, хотя-бы и слышала, какъ не вѣрю я, безбожный христіанинъ, ротебюльскимъ сплетнямъ, которыя слыхалъ вчера, когда зашелъ къ Целлеру купить пороху. Только я вошелъ, онъ сейчасъ: "Накънецъ-то вы удостоили меня посѣщеніемъ, мнѣ такъ давно хотѣлось услышать эту исторію отъ васъ."
   "-- Какую исторію? спросилъ я.
   "-- Ну, вы понимаете, о чемъ я говорю, замѣтилъ онъ и сталъ меня подчивать самымъ лучшимъ кюммелемъ.
   "Я сталъ разсказывать, какъ сидѣлъ въ сторожкѣ и увидалъ, что плетень разломанъ. Ага, подумалъ я, на Ганса опять напало бѣшенство: нужно его застрѣлить; я-бы уже и давно это сдѣлалъ, да г-жа Гедвига все говорила, что не нужно; пошелъ я въ кусты, нарѣзать себѣ палокъ; смотрю... а мой баринъ уже на той сторонѣ Роды пробуетъ свои рога надъ скалой. Опять ты покупался, подумалъ я, ну, оно и хорошо передъ смертью и наставляю ружье. Вдругъ вижу я: къ Родѣ спускаются графъ и г-жа Гедвига. Не успѣлъ я крикнуть имъ, чтобы они вернулись, какъ олень пустился галопомъ на Лебединую скалу, подскочилъ къ нимъ; я сразу и не сообразилъ, что дѣлать, пока наконецъ улучилъ минутку и убилъ звѣря на повалъ.
   "-- И все? спросилъ Целлеръ усмѣхнувшись; жена его, вышедшая къ, намъ изъ второй комнаты, гдѣ торгуетъ матеріями, также усмѣхнулась.
   "-- А что-же вамъ еще? сказалъ я.
   "-- Не сердитесь, заговорилъ Целлеръ: это я такъ... а какъ вамъ понравилось шелковое платье, которое графъ подарилъ вашей Метѣ?
   "-- Моей Метѣ? сказалъ я и такъ посмотрѣлъ, что Целлерша сейчасъ вступилась и говорить, что это очень понятно, что графъ подарилъ Метѣ платье, такъ-какъ я ему жизнь спасъ; вотъ и Финдельмана графъ удостоилъ такою-же честью, только не лично, а черезъ камердинера. Тутъ уже я окончательно вышелъ изъ себя и такъ застучалъ ружьемъ о полъ, что Целлеръ поблѣднѣлъ, какъ полотно, а Целлерша взвыла, что она ничего не хотѣла сказать на Мету,-- что она и сама не вѣритъ, будто графъ назначалъ г-жѣ Гедвигѣ свиданіе въ гротѣ подъ Лебединой скалой, будто они тамъ нѣжничали я цѣловались, а я это подсмотрѣлъ и хотѣлъ убитъ графа, да вмѣсто него попалъ въ оленя, а графъ подарилъ моей Метѣ на платье, а мнѣ далъ 1000 талеровъ, чтобы я держалъ языкъ за зубами. Конечно, все это чистѣйшее вранье. Хоть Дитрихъ и велъ такія скверныя рѣчи вчера въ Красной Курицѣ и говорилъ, что за ничего ничего и не даютъ, и недаромъ графътакъ разщедрілся.
   "-- Ну, такъ я-же хочу знать, что это такое, закричалъ я и, какъ сумасшедшій, выбѣжалъ изъ лавчонки и прямикомъ по шоссе пустился къ замку, вызвалъ Мету и принялся ее исповѣдывать. Она, конечно, разревѣлась и говоритъ: чіо знать ничего не знаетъ, только что графъ прислалъ ей матеріи на платье, черезъ своего камердинера, а Дитрихъ на это разсердился, потому что онъ ревнуетъ графова Филиппа, и опять знаете, что онъ тамъ пѣнялъ на нее по злобѣ. Я сейчасъ къ Дитриху и говорю ему: Ты, что это наплелъ, малый, а! Онъ переконфузился и съ конфузу сталъ грубіянить: я, говоритъ, ничего не плелъ, а это не годится, что Филиппъ съ Метой постоянно шушукаются въ корридорѣ, когда а на конюшнѣ. Я говорю ему: Дитрихъ, если Мета для тебя плоха, такъ и ты для меня не больно хорошъ, такъ и баста! А только ты не смѣй распускать про дѣвку сплетней. Я сейчасъ схожу къ графу и поблагодарю за 1000 талеровъ, которые онъ мнѣ подарилъ за то, что я его не застрѣлилъ. Парень поблѣднѣлъ и сталъ просить, чтобъ я его не губилъ, что другой разъ онъ будетъ держать языкъ за зубами, когда барыня опять станетъ посылать по ночамъ записочки графу. "Опять ты врешь, Дитрихъ", прикрикнулъ я. Онъ роспинается, что говоритъ правду. Онъ всякій разъ беретъ записочки у Меты изъ рукъ и передаетъ ихъ Филиппу; что онъ видѣлъ собственными глазами, въ этомъ его никто не разубѣдитъ. "
   Старикъ замолчалъ, подошелъ къ окну и раскрылъ его. Дождь нѣсколько поутихъ, небо начинало проясняться. Онъ остановился у окна и принялся энергически курить. Вдругъ онъ сжалъ трубку такъ сильно, что она переломилась, выбросилъ обломки за окно, и обернувшись, закричалъ съ волненіемъ:
   -- И вѣдь все это ложь и вранье! Не правда ли, докторъ?
   -- Ну, а если-бы даже это было и правда? спросилъ въ свою очередь Германъ.
   -- Я говорю то-же самое, продолжалъ старикъ съ жаромъ.-- Сто разъ я повторяю себѣ: ну такъ что-же, если-бы и такъ? Отчего-же г-жѣ Гедвигѣ и не написать графу письма, другого, третьяго, а все-таки, все-таки, г. докторъ, это меня грызетъ, я теряю голову. Дитрихъ лгунишка, но такъ нагло онъ не посмѣлъ-бы врать, если бы, если-бы, чортъ возьми!.. да вѣдь она же въ этомъ не виновата. Но графу я-бы не пожелалъ попасть опять въ такое положеніе, какъ тогда съ оленемъ. Вѣдь я не всегда буду подъ рукой, а если и буду, такъ пожалуй не попаду такъ мѣтко.
   Старикъ громко расхохотался, схватился обѣими руками за жесткіе, сѣдоватые волосы и принялся бѣгать по комнатѣ. Вдругъ онъ остановился передъ Германомъ и сказалъ ему почти шопотомъ:
   -- Мнѣ нужно снять тяжесть съ души, а вамъ сказать мнѣ легче, чѣмъ священнику, тамъ на погостѣ; онъ якшается съ вами" протестантами, и я не могу видѣть въ немъ настоящаго католическаго патера. Я вѣрю всему, что сказалъ Дитрихъ, вѣрилъ еще прежде, чѣмъ онъ мнѣ разсказалъ объ этомъ. Она была такъ разстроена вечеромъ наканунѣ ихъ пріѣзда, когда заѣхала въ чайный домикъ, а съ тѣхъ поръ она здѣсь ни разу не была.
   "Но графъ заходилъ сюда каждый день и я долженъ былъ отпирать для него чайный домикъ; по цѣлымъ часамъ стоялъ онъ передъ окномъ, изъ котораго видна часть дороги въ замокъ и красная башня. Наканунѣ исторіи съ оленемъ, онъ прибѣжалъ сюда какъ угорѣлый и спросилъ меня поспѣшно: "не проѣзжала-ли госпожа Гедвига черезъ фазаній дворъ?" Я отвѣчалъ, что не видалъ ея, да и дѣйствительно не видалъ. Онъ взглянулъ на меня такъ странно, что у меня морозъ пробѣжалъ по кожѣ; однако не сказалъ ничего, а только велѣлъ отворить чайный домикъ и простоялъ тамъ битый часъ передъ окномъ, какъ будто приросъ къ мѣсту. Это мнѣ очень не понравилось, господинъ докторъ, потому что -- оно можетъ статься такому простому человѣку, какъ я, не слѣдовало-бы говорить этого -- "я люблю ее какъ свое родное дитя. Когда я вижу, что она смѣется, сердце мое радуется; а когда я вижу ее грустной, такъ мнѣ цѣлый день трубка въ ротъ не лѣзетъ. А она была такая печальная все послѣднее время, господинъ докторъ! И всему этому виной графъ, я всякій день твердилъ себѣ объ этомъ. Не доставало его пріѣзда. Онъ и безъ того всегда былъ у меня бѣльмомъ на глазу, этотъ прусскій баринъ; онъ еще въ 1866 г. разграбилъ мою дорогую родину, а теперь вотъ пріѣхалъ сюда на горе моему доброму господину и...
   Старикъ замолчалъ, и затѣмъ продолжалъ какимъ-то сиплымъ голосомъ:
   -- Какъ я ихъ увидѣлъ однихъ, вокругъ ни души живой, и говорятъ они съ такимъ жаромъ, а я стою на той сторонѣ за кустомъ съ винтовкой въ рукѣ и думаю: грѣхъ-ли, полно, его подстрѣлить, пока не наживемъ отъ него бѣды. А какъ подскочилъ олень, и я увидѣлъ, какъ онъ сталъ бороться съ бѣшеннымъ звѣремъ, вижу, что силъ человѣческихъ не хватитъ; я и подумалъ,-- нѣтъ, я ничего не подумалъ, а взялъ, да и застрѣлилъ, только не человѣка; а оленя.
   Старикъ тяжело перевелъ духъ, окончивъ свою исповѣдь, и продолжалъ болѣе спокойнымъ тономъ:
   -- Слава Богу, снялъ камень съ сердца, а теперь выругайте-ка меня хорошенько, господинъ докторъ; скажите, что у меня черная душа, что я среди бѣла дня вижу чертей; но это все отъ одиночества, да отъ праздности. У меня слишкомъ мало работы, господинъ докторъ. Принцъ и не думаетъ о насъ, а главный лѣсничій беретъ съ него примѣръ. Это-же говоритъ и графъ, а у него, правду сказать, въ мизинцѣ больше охотничьяго смысла, чѣмъ у принца и главнаго лѣсничаго вмѣстѣ. Когда онъ вступитъ здѣсь въ управленіе, не знаю какъ другимъ, а намъ, зеленымъ мундирамъ, навѣрно будетъ лучше.
   Честный старикъ, казалось, хотѣлъ загладить свою вину передъ графомъ, стараясь отыскать въ немъ всевозможныя хорошія качества.
   Графъ присылалъ за нимъ уже два раза, да онъ все не шелъ, но завтра ужь непремѣнно пойдетъ.. На счетъ тысячи талеровъ -- это, конечно, все вранье, но вѣдь нельзя-же не выслушать человѣка, которому спасъ жизнь, особенно когда онъ такой важный ба. ринъ.
   Германъ слушалъ все какъ во снѣ; что онъ отвѣчалъ, онъ самъ не понималъ. Онъ очнулся уже на дорогѣ въ замокъ, не помня самъ, какъ сѣлъ на лошадь.
   Дождь, поутихшій было на время, снова полилъ какъ изъ ведра. Маковки исполинскихъ сосенъ гнулись подъ порывами страшнаго вѣтра; сучья стонали и скрипѣли.
   Лошадь вздрагивала и два раза останавливалась, но Германъ то и дѣло пришпоривалъ ее.
   

ГЛАВА X.

   Въ первый разъ послѣ нѣсколькихъ дней общество собралось наконецъ въ полномъ составѣ къ чаю, въ такъ называемую персидскую комнату. Только одинъ Германъ прислалъ съ фонъ-Цейзелемъ извиненіе.
   Правая рука графа все еще была на перевязи; но ни по чему болѣе нельзя было замѣтить, что онъ былъ боленъ. Онъ ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ съ кавалеромъ, дружески съ нимъ разговаривая.
   -- Я еще не поблагодарилъ васъ за ваши хлопоты съ лошадьми, говорилъ графъ.-- Вы объѣздили Валлаха; ну какъ вы его теперь находите?
   -- Для атаки это будетъ великолѣпнѣйшая кавалерійская лошадь, отвѣчалъ кавалеръ съ энтузіазмомъ.
   -- Прекрасно, замѣтилъ графъ улыбаясь,-- лошадь теперь у насъ есть, значитъ дѣло только за атакой. Я, впрочемъ, полагаю, что намъ недолго придется дожидать ее. Вы какъ думаете?
   -- Право не знаю, отвѣчалъ фонъ-Цейзель,-- во всякомъ случаѣ я-то буду тутъ въ сторонѣ.
   -- Отчего вы подали въ отставку? спросилъ графъ.
   -- Да въ одной рекогносцировкѣ при Кенигрецѣ я зашелъ немножко далеко, отвѣчалъ кавалеръ;-- не скажу, чтобы я поступилъ противъ приказанія, потому-что въ сущности я никакого приказанія и не получалъ, но противъ совершенно-понятнаго намѣренія полковника, которому, для оправданія нѣсколькихъ ошибокъ, имъ тогда надѣланныхъ, нуженъ былъ козелъ искупленія, ну а я не чувствую ни малѣйшей склонности къ роли козла искупленія.
   -- Понимаю, понимаю, замѣтилъ графъ.-- А вѣдь между прочимъ это еще поправимо; если вамъ неудобно снова поступить въ саксонскую армію, то въ нашей у меня найдется достаточно связей...
   -- Извините, графъ, перебилъ его кавалеръ-серьезно,-- мнѣ кажется, я уже сказалъ, что въ послѣдній разъ я обнажилъ саблю при Кенигрецѣ.
   -- О, я понимаю, отвѣчалъ графъ,-- но вѣдь первый разъ, какъ мы ее обнажимъ, мы будемъ стоять плечо съ плечомъ, фронтомъ на западъ, собратъ по оружію!
   Съ этими словами графъ протянулъ ему руку, которую тотъ горячо пожалъ.
   Черный фракъ его рядомъ съ военной формой графа вдругъ показался ему самой неприличнѣйшей одежонкой въ мірѣ.
   Нѣсколько минутъ они молча ходили взадъ и впередъ по комнатѣ.
   За чайнымъ столомъ принцъ разговаривалъ объ ожидавшемся на утро пріѣздѣ маркиза.
   Графъ началъ снова:
   -- Что вы видѣли когда нибудь прежде этого феникса?
   -- Нѣтъ. Его свѣтлость познакомился съ маркизомъ осенью 1866 г., во время своего путешествія по Италіи.
   -- Онъ, кажется, очень его любитъ?
   -- Кажется, что такъ, замѣтилъ кавалеръ.
   -- Иногда подобныя личныя симпатіи пріобрѣтаютъ въ нѣкоторомъ родѣ политическое значеніе, замѣтилъ графъ.
   -- Но вѣдь мы живемъ съ Франціей въ полнѣйшей дружбѣ, сказалъ фонъ-Цейзель, внезапно вспомнивъ странное волненіе принца, когда, возвращаясь въ тотъ вечеръ съ нимъ съ фазаньяго двора, онъ сообщилъ ему о предстоящемъ пріѣздѣ маркиза.
   -- Вы ошибаетесь, возразилъ графъ, съ намѣреніемъ возвышая голосъ;-- уже за долго до 1866 г. мы жили во враждѣ съ Франціей, а съ этого года вражда наша понятна сама собою, хоть правда, до сихъ поръ и не было сдѣлано ни одного выстрѣла. Мы стоимъ другъ противъ друга, какъ два бойца, только и ожидающіе какого-нибудь промаха со стороны противника. Кто первый сдѣлаетъ нападеніе, это еще вопросъ времени, но что оно будетъ сдѣлано, это несомнѣнно.
   -- Послушать васъ, поджигателей, такъ пожалуй и въ самомъ дѣлѣ повѣришь, что эти предсказанія сбудутся завтра-же, замѣтилъ принцъ изъ-за чайнаго стола.-- Впрочемъ, вамъ это лучше знать...
   -- Что вы хотите этимъ сказать, ваша свѣтлость? спросилъ графъ, подходя къ столу.
   -- Что вы сами создали это положеніе, отвѣчалъ принцъ.
   -- Мы создали?
   -- Ну да, именно шестьдесятъ шестымъ годомъ; кто не знаетъ, что месть за Садову сдѣлалась съ тѣхъ поръ конькомъ всѣхъ партій во Франціи.
   -- Я не знаю, причемъ тутъ шестьдесятъ-шестой годъ,-- онъ только выяснилъ положеніе, а это, по моему мнѣнію, въ политикѣ, какъ и въ частной жизни, можетъ быть только счастіемъ, по крайней мѣрѣ для смѣлыхъ.
   Они не возвышали голоса. Они даже не говорили скорѣе; однака фонъ-Цейзель невольно бросилъ на дамъ умоляющій взглядъ; Стефанія раздѣляла его боязнь, а Гедвига, задумавшись о чемъ-то, казалось, не обращала никакого вниманія на происходившій разговоръ.
   -- Докторъ уже вѣрно сегодня не придетъ, сказала Стефанія; она хотѣла дать разговору другое направленіе и сболтнула первое, что пришло ей въ голову.
   -- Очень жаль, замѣтилъ графъ.-- Мнѣ было-бы такъ пріятна поблагодарить его въ присутствіи принца за его предупредительность ко мнѣ въ эти послѣдніе дни. Да я еще въ долгу у нашей любезной хозяйки.
   -- У меня? спросила Гедвига, не подымая глазъ.
   -- У васъ, у васъ, подтвердилъ графъ, оглянувъ общество и убѣдясь, что всѣ его слушали;-- у васъ за тотъ великолѣпный рецептъ, который вы благосклонно прислали мнѣ вечеромъ въ тотъ день, когда случилось со мной несчастіе.
   -- За рецептъ? спросилъ принцъ.
   -- Да, за рецептъ въ видѣ записки, отвѣчалъ графъ улыбаясь;-- я ожидалъ увидѣть въ этой запискѣ самую утонченную благодарность за мой геройскій поступокъ, но не нашелъ въ ней ничего, кромѣ совѣта лежать спокойно и не жалѣть льда! Совѣтъ холодный, но я вамъ горячо за него благодаренъ, дорогая хозяйка; я строго слѣдовалъ ему, и вотъ уже могъ нынче вечеромъ занять мое мѣсто за чайнымъ столомъ.
   Графъ поклонился Гедвигѣ и опустился на стулъ съ непринужденностью, которая составляла рѣзкій контрастъ съ смущеніемъ, слишкомъ ярко выражавшимся на лицахъ и гостей и хозяевъ.
   Стефанія покраснѣла до ушей и низко наклонилась надъ своей работой; Гедвига быстро подняла свои большіе темные глаза на графа, потомъ перевела ихъ на принца, взоры котораго съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ перебѣгали съ графа на нее и съ нее опять на графа. Лице его было поразительно блѣдно, губы дрожали. Она, казалось, хотѣла сдѣлать какое-то замѣчаніе, которое положило-бы неожиданный конецъ этой странной сценѣ, но въ эту минуту вошелъ лакей, отозвалъ кавалера къ сторонѣ, что-то тихо сказалъ ему, и тотъ видимо страшно перепугался.
   -- Что случилось, милый Цейзель? спросилъ принцъ, для котораго всякая перемѣна разговора была какъ нельзя болѣе кстати.
   -- Если ваша свѣтлость дозволитъ, то я...
   И кавалеръ указалъ принцу глазами на дамъ, давая ему понять, что ему не слѣдовало-бы продолжать; но волненіе принца помѣшало ему замѣтить знакъ фонъ-Цейзеля и онъ нетерпѣливо вскричалъ:
   -- Да говорите-же, дражайшій фонъ-Цейзель! Вы видите, что наши дамы уже почти совсѣмъ перепуганы, значитъ всякое несчастіе не покажется уже слишкомъ большимъ.
   -- Надѣюсь, что несчастія еще нѣтъ, сказалъ кавалеръ, быстро поправляясь;-- произошелъ въ высшей степени странный случай, который по всей вѣроятности розыграется пустяками: меня извѣстили, что лошадь доктора сейчасъ прискакала на дворъ безъ сѣдока.
   -- Боже всесильный! закричала. Стефанія пронзительнымъ голосомъ.
   -- Да что ты развѣ никогда не слыхала, что люди падаютъ съ лошади? спросилъ графъ.
   -- Докторъ великолѣпный наѣздникъ, замѣтилъ принцъ,-- во всякомъ случаѣ необходимо узнать, что случилось. Вы-бы, дорогой Цейзель...
   -- Я уже отдалъ распоряженія, сказалъ кавалеръ, -- и хотѣлъ только просить васъ позволенія самому направить розыски.
   -- Да, да ступайте, милый фонъ-Цейзель, ступайте, я, какъ только будете имѣть возможность, извѣстите меня обо всемъ, что случилось.
   Кавалеръ выходилъ уже изъ комнаты, какъ вдругъ кто-то дотронулся до его руки; онъ обернулся и къ изумленію, даже къ испугу своему, увидѣлъ передъ собою Гедвигу, которую, какъ ему казалось, онъ оставилъ сидящею за чайнымъ столомъ.
   Лицо ея было страшно блѣдно и онъ съ трудомъ узналъ ея голосъ, когда она спросила его громко, но совершенно беззвучно и съ страннымъ дрожаніемъ въ губахъ.
   -- Онъ умеръ, скажите правду!
   -- Я право не знаю, не думаю, отвѣчалъ кавалеръ.
   -- Онъ умеръ, повторила Гедвига, и я...
   -- Гедвига, Боже мой, что съ тобой? вскричалъ принцъ, схвативъ Гедвигу за руку; эта рука лежала холодная и неподвижная въ его рукѣ.-- Прошу васъ, любезный Цейзель, идите скорѣе! Мы всѣ здѣсь въ такомъ волненіи, какъ будто и въ самомъ дѣлѣ случилось что-то страшное.
   Гедвига взглянула на него помутившимися глазами, но не успѣла произнести ни слова въ отвѣтъ, какъ дверь снова отворилась и вошелъ лакей.
   -- Что, нашли? обратился къ нему принцъ.
   -- Нашли, ваша свѣтлость, почти у самой опушки лѣса; увидѣли его люди, которые шли въ Гюнерфельдъ; они сейчасъ же вернулись въ трактиръ "Форелей" за носилками, положили его на нихъ и принесли.
   -- И что-же? спросилъ принцъ, блѣднѣя.
   -- Онъ былъ какъ мертвый, отвѣчалъ лакей, но докторъ Струпнъ...
   -- Старый докторъ изъ Ротебюля, пояснилъ принцъ, обращаясь къ дамамъ.
   -- Онъ былъ какъ разъ въ "Фореляхъ" въ то время, какъ люди пришли за носилками, и отправился вмѣстѣ съ ними. Онъ говоритъ, что это простой обморокъ, который не будетъ имѣть никакихъ послѣдствій.
   -- Для успокоенія дамъ я самъ схожу къ нему, замѣтилъ принцъ.-- Не хотите-ли отправиться со мною, любезный Цейзель?
   -- Тебѣ-бы также не мѣшало удалиться къ себѣ въ комнату, милая Стефанія, обратился графъ къ женѣ, какъ только принцъ и Цейзель ушли.-- Ты не на шутку перепугалась и я вижу, что тебѣ нездоровится. Тайный совѣтникъ становится съ каждымъ днемъ все необходимѣе для тебя.
   Онъ предложилъ женѣ руку.
   -- Я такъ огорчена милая Гедвига, сказала Стефанія, которой очень хотѣлось остаться, но она не смѣла ослушаться мужа.
   Гедвига ничего не отвѣчала, она сидѣла неподвижно и казалось, не замѣтила, какъ графъ, извинившись передъ нею, увелъ Стефанію въ залу.
   Такъ вотъ до чего она его довела. Вотъ что значилъ его мрачный видъ, его печальная улыбка;-- они говорили: развѣ ты не видишь, что, выгоняя меня отсюда, ты убиваешь меня? Она не хотѣла его понять и вотъ чѣмъ кончилось. Онъ разстался съ нею, не сказавъ ей послѣдняго прости, она никогда его не увидитъ болѣе.
   Она обвела помутившимися глазами комнату; передъ ней замелькали обои съ пестрыми попугаями, качавшимися на тонкихъ вѣтвяхъ пальмъ; столъ, на которомъ горѣлъ при свѣтѣ хрустальной люстры, серебряный сервизъ; кресла стоявшія въ безпорядкѣ; она сидѣла одна въ парадной гостинной. Всѣ ушли, каждый имѣлъ право выразить свое сочувствіе, удовлетворить своему естественному побужденію. А она, изъ за которой онъ умеръ, она не смѣла пошевелиться, не смѣла выдать ни однимъ мускуломъ.лица, того, что происходило въ ея сердцѣ, она должна была оставаться тутъ и терпѣливо ждать ихъ возвращенія -- о позоръ, позоръ!
   Она сдѣлала нѣсколько быстрыхъ шаговъ по направленію къ двери и снова остановилась.
   А что если его раны снова вскроются и нѣмыя губы, подернутыя смертною блѣдностью, заговорятъ страшнымъ языкомъ, понятнымъ только для меня одной: ты смѣешь приходить ко мнѣ, ты, которая въ теченіи столькихъ лѣтъ дозволяла мнѣ любить себя, а теперь даешь спокойно умереть, чтобы любить другого! Какъ ты можешь сказать, что я его люблю? Кто это смѣетъ говорить? О Боже мой, Боже!
   Она опустилась въ кресло, окончательно уничтоженная и прижалась лицомъ къ спинкѣ его.
   -- Что съ вами? раздался вдругъ надъ ея ухомъ голосъ графа.
   Онъ вошелъ въ комнату, незамѣченный Гедвигою и стоялъ теперь возлѣ нея.
   -- Не понимаю, продолжалъ графъ,-- какъ такой пустяшный случай могъ до такой степени всполошить все общество. Сколько разъ я падалъ съ лошади на своемъ вѣку и оставался на мѣстѣ какъ мертвый. Я сейчасъ былъ у нашего интереснаго паціента р вполнѣ раздѣляю мнѣніе стараго ротебюльскаго доктора, хотя онъ, кажется, дуракъ набитый: я увѣренъ, что черезъ нѣсколько дней докторъ будетъ здоровешенекъ не хуже любого изъ насъ. Я сообщилъ объ этомъ принцу; онъ не вѣритъ или представляется, что не вѣритъ; сообщилъ Стефаніи -- та-же исторія. Вы, конечно, покрѣпче этихъ нѣжныхъ натуръ.
   Графъ сказалъ все это самымъ непринужденнымъ тономъ. Онъ не хотѣлъ подать и вида, какъ глубоко возмутило его поведеніе Стефаніи; порывъ ревности придалъ только болѣе силы его страсти къ Гедвигѣ. Ему и на мысль не приходило, чтобъ волненіе Гедвиги было вызвано катастрофой съ докторомъ; онъ былъ увѣренъ, что проникъ причину этого.волненія и поэтому, сѣвъ на стулъ возлѣ нея, заговорилъ тихимъ интимнымъ тономъ:
   -- Простите мнѣ мою давишнюю нескромность. Я. не имѣю привычки хвастаться расположеніемъ ко мнѣ женщины, и мое сегодняшнее замѣчаніе было сдѣлано не изъ хвастовства, а въ видахъ огражденія васъ самихъ. Люди, кажется, проболтались. По крайней-мѣрѣ Стефанія знаетъ черезъ свою камеръ-юнгферу, которая вѣроятно узнала отъ моего камердинера, что вы писали ко мнѣ. Стефанія, само собою разумѣется, не преминула воспользоваться такимъ благодарнымъ сюжетомъ для трогательной сцены, а при необузданности Стефаніи трудно предвидѣть, кто можетъ еще узнать или даже, можетъ быть, уже и узналъ объ этомъ. Матери она конечно скажетъ, скажетъ можетъ быть и принцу. Мнѣ хотѣлось положить конецъ толкамъ. Можетъ быть, я выбралъ неудобное средство,-- я начинаю этого опасаться; прошу васъ, скажите мнѣ откровенно, отъ васъ я покорно выслушаю выговоръ.
   Графъ ждалъ отвѣта, но напрасно; терпѣніе его лопнуло.
   -- Вы не удостоите меня ни словомъ? спросилъ онъ тихимъ убѣдительнымъ тономъ.
   -- Извините, я не слышала, что выговорили, отвѣчала Гедвига, и порывисто вставъ со стула, принялась ходить взадъ и впередъ по комнатѣ.
   Графъ закусилъ себѣ губу.
   Разсержена ли она настолько, что не хочетъ слушать, или такъ взволнована, что не можетъ слушать, и въ правѣ-ли онъ перетолковать это волненіе въ свою пользу? Во всякомъ другомъ случаѣ онъ бы это сдѣлалъ, но теперь слѣдя за стройной фигурой Гедвиги, которая ходила взадъ и впередъ по комнатѣ, не обращая на него, по видимому, ни малѣйшаго вниманія, онъ невольно подумалъ: "Одинъ невѣрный шагъ, одинъ фальшивый звукъ -- и игра проиграна на всегда."
   -- Такъ я не стану, повторять, сказалъ онъ,-- я лучше поблагодарю васъ за неоцѣненныя строки, которыми вы -- теперь я могу осмѣлиться высказать это -- которыми вы сняли тяжесть съ моего сердца. Но вы опять не слышите, что я вамъ говорю.
   -- О, какже, отвѣчала Гедвига,-- я сняла тяжесть съ вашего сердца. А вѣдь она была такъ тяжела!
   И она засмѣялась.
   -- Я васъ не понимаю, замѣтилъ графъ,-- не понимаю вашей ироніи, вашей горечи послѣ того, какъ вы сами протянули мнѣ руку примиренія, написали собственной рукой, что прошедшее должно быть позабыто, что съ этихъ поръ мы можемъ жить какъ люди, которые свели и покончили взаимные счеты.
   -- Мнѣ не слѣдовало этого писать, сказала Гедвига.
   -- Потому что это дало случай сплетникамъ поточить свои языки?
   -- Какое мнѣ дѣло до нихъ!
   -- Такъ почему же?
   -- Потому-что то, что я писала, неудобоосуществимо; вы никогда не исполните честно честнаго договора между нами; хотя-бы вы тысячу разъ повторяли, что мы квиты,-- въ своемъ эгоизмѣ вы будете считать себя моимъ кредиторомъ, вообразите себя невѣсть какимъ великодушнымъ за то, что не требуете долга силою, но не сочтете унизительнымъ для себя добиваться своей цѣли другимъ путемъ, хотя-бы этотъ другой путь безжалостно врѣзывался въ самое сердце.
   Говоря это, она продолжала ходить по комнатѣ; шлейфъ шелковаго платья ея шуршалъ и шумѣлъ, высокая фигура ея то освѣщалась яркимъ свѣтомъ люстры, то тонула въ мягкомъ полусвѣтѣ огромной залы, голосъ то звучалъ бурной страстью, то замиралъ въ чуть слышномъ шопотѣ.
   Графъ сидѣлъ на креслѣ какъ пригвожденный и внимательно слѣдилъ за всѣми ея движеніями; онъ чувствовалъ, и уже не въ первый разъ, что передъ нимъ бушуетъ необъятная, необузданная сила, которую не по его плечу было сдержать, обуздать; онъ невольно спрашивалъ себя, не теряетъ-ли онъ напрасно время и хлопоты, ухаживая за этой загадочной женщиной.
   -- Если вы хотите, чтобы я васъ понималъ, то не говорите со мною загадками, сказалъ онъ наконецъ.
   -- Я и не требую, чтобы вы меня понимали, графъ, -- вы или кто-нибудь другой.
   -- Вы или кто-нибудь другой! Согласитесь, что для аристократа, какъ меня здѣсь величаютъ, несовсѣмъ лестно, чтобы его смѣшивали со всякимъ другимъ.
   -- А чѣмъ-же вы отличаетесь отъ другихъ? спросила Гедвига, останавливаясь, и, скрестивъ руки на груди, она устремила на графа свои большіе, темные, горѣвшіе страстью глаза.-- Вы всѣ хотите быть божками, вы всѣ требуете отъ насъ жертвъ, а сами никогда для васъ не принесете ни малѣйшей жертвы. Впрочемъ, я должна отдать вамъ справедливость: вы честнѣе другихъ; вы никогда не простирали лицемѣрія до того, чтобы выдавать себя за святого, вы никогда не отрицали, что неспособны къ роли жертвеннаго агнца и не намѣрены пригонять относительно насъ своего общаго правила поведенія: всегда напроломъ! Эти слова сдѣлались вашимъ девизомъ со времени датской войны, остаются девизомъ и до сихъ поръ. Всегда напроломъ! Что бы ни завоевывали: непріятельскую батарею, соціальную привилегію или красивую женщину -- всегда напроломъ! Мы не даемъ пощады, мы не дѣлаемъ уступокъ, мы сломимъ сердце, которое не захочетъ добровольно покориться. Если вы не сломили моего сердца, то, клянусь Богемъ, не по своей винѣ, а потому, что во мнѣ живетъ нѣчто, что должно-бы было жить во всѣхъ вашихъ противникахъ, и тогда вы съ вашимъ "всегда напроломъ" не одерживали бы столько побѣдъ, сколько одерживаете до настоящаго времени.
   -- Что-жеэто за нѣчто?
   -- Любовь къ свободѣ, твердая рѣшимость не отдавать себя въ кабалу кому бы то ни было, не преклонять головы тамъ, гдѣ не можетъ преклониться душа; жить какъ хочешь, идти тою дорогою, которую себѣ изберешь, и ни ради чего не сворачивать съ этой дороги: ни ради лести, ни ради угрозъ, куда бы ни вела эта дорога, хотя бы...
   -- Въ мои объятія! вскричалъ графъ, вскакивая и устремляясь къ Гедвигѣ, которая не отступила ни на шагъ.
   Но когда графъ былъ уже возлѣ нея, она посмотрѣла леденящимъ взглядомъ на его пылающее лицо и произнесла леденящимъ тономъ:
   -- Вы плохо выбрали минуту: кто хочетъ взять меня, тотъ долженъ брать по крайней мѣрѣ обѣими руками, а вы забываете, что у васъ одна рука еще на перевязи.
   -- А вы, сказалъ графъ, -- забываете, почему она на перевязи?
   -- Вы, кажется, только-что сказали, что мы квиты. Или вы желали доказать мнѣ, какъ права я была, когда говорила, что вы никогда не признаете счетовъ поконченными? Это доказательство было совершенно лишнее, но все-таки я вамъ благодарна за него* но не бойтесь, чтобы эти непоконченные счеты меня сколько-нибудь тревожили. Если-бы они въ самомъ дѣлѣ тревожили меня, я бы сказала вамъ: возвратите мнѣ мое спокойствіе, уѣзжайте поскорѣе. Я этого не говорю, графъ, -- слышите-ли, не говорю! Но наше долгое tête-à-tête вамъ вѣроятно уже прискучило; кажется, что остальные не намѣрены сойти сюда сегодня. Я не задерживаю васъ, если вамъ угодно послѣдовать ихъ примѣру и удалиться.
   Она наклонила голову въ знакъ прощанья, графъ поклонился.
   -- Вы сегодня въ ужасномъ настроеніи духа, сказалъ онъ.
   -- Такъ бойтесь меня.
   -- Ну, я не изъ таковскихъ, но за то я никому не позволю играть со мною, какъ вы сейчасъ играли.
   -- Что это -- нотація, графъ? Вы не въ комнатѣ вашей жены.
   -- Не натягивайте слишкомъ тетивы.
   -- Я ничего не имѣю противъ, если она порвется.
   -- Это можетъ случиться скорѣе, чѣмъ вы думаете.
   -- Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.
   -- Вы начали загадками и кончаете загадками.
   -- Что-же, можетъ быть лучше, когда конецъ соотвѣтствуетъ началу.
   -- А все-таки это еще не послѣднее слово между нами.
   -- Если вы въ этомъ такъ увѣрены, то не сочтете-ли вы умѣстнымъ удовольствоваться на сегодня тѣмъ, что было уже говорено?
   -- Какъ вамъ угодно, сударыня.
   Графъ снова поклонился и пошелъ; въ дверяхъ онъ столкнулся съ принцемъ.
   -- А, сказалъ принцъ, -- вы одни? Гдѣ-же графиня?
   -- Я убѣдилъ Стефанію лечь спать, отвѣчалъ графъ.-- Эта исторія съ докторомъ ее нѣсколько разстроила; я также шелъ къ себѣ. Доктору, надѣюсь, лучше?
   -- Ему совершенно хорошо, т. е. мнѣ такъ кажется, сказалъ принцъ.
   -- Въ такомъ случаѣ я не стану васъ безпокоить долѣе.
   Принцъ и Гедвига остались одни. Но минуты шли за минутами, а въ персидской комнатѣ царствовало глубокое молчаніе.
   Принцъ находился въ состояніи лихорадочнаго возбужденія; страшное подозрѣніе, преслѣдовавшее его всѣ эти дни, превратилось сегодня вечеромъ почти въ увѣренность. Когда графъ упомянулъ о запискѣ, которую прислала ему Гедвига, принца передернуло, какъ-будто онъ наступилъ на ящерицу. Какой-то внутренній голосъ говорилъ ему, что записка эта была другого содержанія и что Стефанія знала объ этомъ. Иначе почему-же она такъ видимо испугалась.. И вотъ теперь, противъ своего ожиданія, онъ застаетъ ихъ наединѣ вдвоемъ въ такомъ волненіи, котораго не могъ вызвать спокойный, обыденный разговоръ. Онъ налилъ себѣ стаканъ воды и омочилъ въ немъ свои дрожащія губы. Когда онъ хотѣлъ поставить его снова на столъ, стаканъ выскользнулъ изъ его дрожащихъ рукъ и со звономъ упалъ на серебряный подносъ. Гедвига, казалось, не слышала этого: она не пошевелилась; она смотрѣла передъ собою, сдвинувъ брови.
   -- Гедвига! сказалъ принцъ.
   Она подняла глаза.
   Онъ хотѣлъ спросить ее: любитъ-ли она графа?-- но когда глаза его встрѣтились *съ темными глазами Гедвиги, у него пропала всякая рѣшимость, рѣшительное слово пугливо замерло въ его сердцѣ и -- онъ самъ не зналъ, какъ это случилось -- губы его прошептали:
   -- Кажется, исторія съ докторомъ произвела на тебя менѣе впечатлѣнія, чѣмъ даже на Стефанію.
   Гедвига провела рукой по лбу.
   -- Что ты сказалъ? спросила она.
   -- Я говорю, что несчастіе, случившееся съ докторомъ, къ которому прежде ты всегда показывала нѣкоторое расположеніе, кажется, въ сущности, печалитъ тебя весьма немного.
   -- Да вѣдь онъ не умеръ, отвѣчала она.
   -- Развѣ надо сначала умереть, чтобы заслужить твое расположеніе? спросилъ принцъ съ горечью.
   Гедвига снова провела рукой по лбу.
   -- Да вѣдь онъ не умеръ? повторила она.
   Она встала и начала ходить взадъ и впередъ по комнатѣ.
   Должна-ли она теперь-же положить всему конецъ, сейчасъ, сію минуту? Должна-ли она сказать: вы мучаете меня: одинъ, сильный -- оскорбительной увѣренностью въ своихъ силахъ, другой -- слабостью своего характера, благодаря которой онъ не можетъ рѣшиться ни остаться, ни уѣхать, ни жить, ни умереть; ты, старикъ, -- требованіемъ того, что тебѣ не должно принадлежать, на что ты не имѣешь никакого права; вы всѣ мучаете меня, но я не хочу долѣе выносить этихъ мученій! Должна-ли она это высказать?
   Того, что должно было-бы изъ этого выйти, она не боялась, и не изъ страха она молчала а спустила графу его плоскую ложь. Что ей до того, что съ нею будетъ! А старый! Этотъ блѣдный сѣдой старикъ съ полнымъ тревоги выраженіемъ лица, онъ не перенесъ-бы этого удара, этого смертельнаго удара своему слабому, но не неблагородному сердцу! Онъ былъ такъ добръ, такъ добръ жъ ней... тогда онъ вполнѣ искренно вѣрилъ, что онъ не измѣнитъ своей клятвѣ. Онъ ни чуть не измѣнился, онъ все тотъ-же предупредительный и рыцарски нѣжный.
   Нѣтъ, она не должна допустить до этого, она не должна этого дѣлать, она не должна разрывать связи, пока онъ самъ не разорветъ ее; она должна молча страдать, пока онъ самъ не выдастъ своихъ страданій, какъ теперь, когда отъ этого страданія глаза его все болѣе и болѣе проваливаются, и морщины на красивомъ лбу и блѣдныхъ щекахъ становятся все болѣе и болѣе глубокими.
   Несчастный старикъ!
   Она подошла къ нему, наклонилась и прикоснулась губами къ его лбу. Въ ту-же минуту она вышла изъ комнаты.
   Принцъ сидѣлъ, закрывъ глаза руками, какъ будто хотѣлъ скрыть отъ самого себя, что онъ плакалъ. Онъ понялъ, что это было состраданіе, одно состраданіе! Но онъ былъ такъ убитъ, что сносилъ это, такъ несчастенъ, что былъ даже благодаренъ за тѣ немногія крохи, которыя падали для него со стола ея любви,-- ея любви къ ненавистному человѣку, любви къ измѣннику священнаго наслѣдія его дома, наемнику иностраннаго государя, искателю приключеній, который протягивалъ свою нечестивую руку къ его герцогской коронѣ, и къ ней, которая была для него дороже всякой герцогской короны, дороже всего міра!
   -- Ваша свѣтлость звали меня? спросилъ Глейхъ, уже минуть съ пять стоявшій сзади принца, а теперь сдѣлавшій видъ, что онъ только-что вошелъ въ комнату.
   -- Ахъ, это ты Андрей, произнесъ принцъ;-- хорошо, что ты пришелъ, уложи-ка меня, мнѣ что-то очень не хорошо.
   -- Ваша свѣтлость принижаете все такъ близко къ сердцу, замѣтилъ Глейхъ, уложивъ своего барина, и остановившись передъ кроватью съ платьемъ въ одной рукѣ, а другой задергивая занавѣсы.
   -- А всѣ вамъ отплачиваютъ неблагодарностью. Какъ я посмотрю, какъ ваша свѣтлость безпокоитесь о докторѣ, а докторъ все-таки хочетъ прочь, такъ невольно думается: нѣтъ, ужь онъ не даромъ хочетъ прочь, что нибудь да гонитъ его отсюда.
   -- Ты никогда его не любилъ, замѣтилъ принцъ.
   -- А онъ такой прекрасный человѣкъ, пробормоталъ Андрей. О немъ прольется столько слезъ, когда онъ уѣдетъ. Прикажете, ваша свѣтлость, совсѣмъ задернуть занавѣсы?
   -- Говори все, что у тебя на душѣ, я тебѣ это приказываю, слышишь, закричалъ принцъ запальчиво.
   Андрей нахмурилъ свои густыя брови. Рѣшительная минута наступила слишкомъ рано; онъ еще не зналъ, съ котораго изъ двухъ тузовъ сходить -- оба были у него на рукахъ. Онъ очень хорошо зналъ, о чемъ его спрашивалъ его баринъ: можетъ быть, она теперь и съ графомъ завела такія-же шашни, какъ прежде съ докторомъ. Письмо, о которомъ разсказывай Генрихъ, было черезъ-чуръ подозрительно; если-бы болванъ вскрылъ письмо, можетъ быть изъ него и можно было-бы что нибудь извлечь; а такъ вѣдь ничего не знаешь. Къ тому-же графа принцъ и безъ того ненавидѣлъ. Да, Наконецъ, если тутъ примѣшать графа, такъ дѣло можетъ принять опасный оборотъ; съ докторомъ оно было не такъ опасно, а къ тому и вѣрнѣе.
   -- Ну что-же? спросилъ принцъ.
   -- Если ваша свѣтлость приказываете, то конечно я обязанъ,-- къ тому-же вѣдь оно кончается, значитъ все равно. Я скажу только одно,-- ему не слѣдовало вовсе сюда пріѣзжать.
   -- Ну я ждалъ чего-нибудь другого, пробормоталъ принцъ.
   -- Это на него не дѣйствуетъ, подумалъ Андрей и продолжалъ:
   -- Когда три года видаешься день изо-дня и притомъ молодъ и къ тому-же...
   -- О комъ ты говоришь? вскричалъ принцъ, вскакивая на постели.
   -- О г. докторѣ, ваша свѣтлость,-- о комъ-же иначе?
   -- Ну ты дуракъ, старикъ, замѣтилъ принцъ, снова опускаясь на подушки.
   Андрей закусилъ тонкія губы. Но онъ зашелъ уже такъ далеко, что не могъ остановиться, къ тому-же его взбѣсило прозвище дуракъ.
   -- Ваша свѣтлость говорили какъ-то, что я слышу и вижу, все, что дѣлается около Женя; ну а когда три года все слышишь да видишь...
   Онъ замолчалъ.
   Принцъ задумался.
   -- Невозможнаго тутъ нѣтъ ничего, пробормоталъ онъ,-- и это объясняетъ мнѣ многое. Бѣдняга... конечно, онъ послѣ этого не _ могъ оставаться. Но отчего-же ты ранѣе не сказалъ мнѣ этого?
   -- Я не думалъ, чтобы ваша свѣтлость приняли это такъ легко, замѣтилъ Андрей.
   -- Чего-же тутъ огорчаться?
   -- Конечно, конечно, когда бѣдная бабочка обжигаетъ себѣ крылья, на это смотришь спокойно, а вѣдь это больно, очень больно. Еще-бы: разстаться чтобы не встрѣчаться! Потому-то я и сказалъ, что когда онъ уѣдетъ, прольется много слезъ.
   Принцъ широко раскрылъ глаза и устремилъ ихъ на своего довѣреннаго слугу.
   -- Опусти занавѣсъ, Андрей, сказалъ онъ.
   Андрей исполнилъ приказаніе принца и вышелъ изъ комнаты. Едва закрылась дверь за нимъ, какъ принцъ снова раздвинулъ занавѣси и, сѣвъ на постель, принялся смотрѣть въ полутемную роскошную спальню, едва освѣщенную слабымъ мерцаніемъ ночника.
   -- Такъ вотъ что думаетъ Андрей! Вотъ что значили всѣ его яамеки, которыхъ я никогда не могъ понять. Ну, что-же, это весьма возможно -- съ его стороны; нельзя также отрицать нѣкотораго сочувствія и съ en стороны; но чтобы дѣло доходило до (чего нибудь серьезнаго... гдѣ глаза у этого Андрея? Неужели умный старикъ не видитъ того, что я вижу такъ ясно, что замѣчаетъ очевидно и Стефанія, -- она хотѣла его сбыть до пріѣзда того, другого! Она боялась его, потому-что знала его преданность, знала, что онъ будетъ пристальнѣе наблюдать за нею. И какъ она сурово съ нимъ обращалась; это должно было броситься всѣмъ въ глаза; а сегодня вечеромъ, это равнодушіе послѣ перваго испуга! Да, да, и онъ это знаетъ; это онъ бредилъ обо мнѣ: не тревожь святого сна!.. да, да, я слишкомъ крѣпко спалъ! Кто-бы подумалъ, что у старика еще такъ много крови. Да, чортъ возьми, еще у меня слишкомъ много крови для васъ!
   Принцъ вздрогнулъ, ему показалось, что въ темномъ углу стоитъ кто-то съ ножемъ.
   То, что видѣлъ принцъ, въ дѣйствительности, оказалось просто висѣвшимъ на стѣнѣ портретомъ во весь ростъ отца его, за ножъ онъ принялъ бѣлый свертокъ въ рукѣ покойнаго принца. Вѣроятно, огонь ночника, вспыхнувъ на минуту, освѣтилъ его какъ-нибудь особенно рѣзко.
   "Твоя кровь течетъ въ моихъ жилахъ, прошепталъ принцъ.-- Я наслѣдовалъ отъ тебя твою фигуру, черты твоего лица, я во всемъ похожъ на тебя; но я еще несчастнѣе тебя. Она, которую ты такъ горячо любилъ -- моя мать,-- она могла пожертвовать тобой для человѣка не стоившаго тебя; но, во всякомъ случаѣ она любила тебя когда-то, она принадлежала тебѣ, ты зналъ, что тебѣ наслѣдуетъ твой сынъ, что ты можешь создавать гордыя планы его будущности, что ты можешь говорить съ нимъ объ этихъ планахъ. Но я, я! ахъ я принужденъ постоянно только вздыхать о плодахъ, которыхъ рука моя не можетъ достать, стремиться утолять жажду водою, которая ускользаетъ изъ-подъ ногъ моихъ. Гордая мечта всей твоей жизни представлялась тебѣ одно время легко осуществимымъ идеаломъ. Это была ложь, но ложь, произнесенная властелиномъ міра. Кто осмѣлится осудить тебя за то, что ты ему повѣрилъ! А я? мнѣ приходится имѣть дѣло не съ дядею, а съ племянникомъ, да даже и не съ нимъ самимъ, а съ его племянникомъ, который подползаетъ ко мнѣ изъ-подтишка, потаенными пятами, какъ измѣнникъ! А между тѣмъ, -- о, я никогда не ненавидѣлъ такъ Пруссію, какъ теперь ненавижу ее -- теперь я могу сдѣлать то, чего-бы не сдѣлалъ никогда прежде"..
   Принцъ снова вздрогнулъ. На дворѣ бушевала страшная буря. Передъ окнами спальни, въ саду вѣтеръ свистѣлъ, покачивая вершины громадныхъ деревьевъ, стучалъ въ стѣны зданій, завывалъ въ башняхъ, и старый замокъ дрожалъ, какъ-бы чувствуя, что не можетъ удержаться на своемъ утесѣ, что онъ неизбѣжно долженъ погибнуть, если хозяинъ его будетъ питать тѣ преступныя мысли, которыя овладѣвали теперь его разгоряченнымъ мозгомъ, которыя неотступно преслѣдовали его, какъ ни старался онъ запрятать голову въ шелковыя подушки, какъ ни призывалъ онъ сонъ, который хотя-бы на нѣсколько минутъ избавилъ его отъ его страданій.
   

ГЛАВА XI.

   За бурною, дождливою ночью наступило прелестное утро.-- Іюльское солнце такъ жарко обдавало золотистыми лучами своими мрачныя стѣны стараго замка, что темные, тѣнистые дворы его такъ и манили подъ свою прохладную тѣнь. Теплый ароматъ безчисленнаго множества цвѣтовъ распространялся съ терассъ, гдѣ садовники съ своими помощниками старались уничтожить слѣды опустошенія, произведеннаго бурной погодой предшествовавшихъ дней. Въ свѣжей блестящей листвѣ деревъ порхали и щебетали птицы; съ луговъ оленьяго парка поднимался легкій туманъ и уносился черезъ ущелья въ лѣса, покрывавшіе склоны горъ, вершины которыхъ сіяли полнымъ блескомъ. Германъ стоялъ у окна своей спальни и любовался этой прелестной картиной.
   "Кто-бы могъ ожидать этого вчера, думалъ онъ; еще вчера казалось, будто природа никогда не намѣрена сбросить съ себя печальнаго, мрачнаго покрывала, окутывавшаго ее, а сегодня она улыбается и сіяетъ, какъ счастливая невѣста.
   "Можно-ли осудить несчастнаго, если онъ не остается равнодушнымъ къ кроткому голосу природы, если онъ радостно прислушивается къ словамъ надежды" повидимому возвѣщаемымъ ему и небомъ, и землею, если въ его опечаленной душѣ снова возникаетъ вѣра въ возможность измѣненія всего, всего.
   "Нѣтъ, разочарованіе было слишкомъ горько и страданье вчерашняго дня слишкомъ велико. Мнѣ не нужно было этого знака.
   Онъ схватился за лобъ рукою, -- голова его все еще болѣла. послѣ ночи, проведенной въ лихорадкѣ, -- потомъ посмотрѣлъ на раскрывавшійся, передъ нимъ зидъ, грустно покачалъ головой и сдѣлалъ движеніе, какъ-бы тихо закрывая книгу. Что ему теперь до всего этого? Впереди ему предстоитъ не мало часовъ, когда онъ можетъ сколько угодно, сколько позволитъ наболѣвшее сердце, перелистывать эту книгу.
   Судьбу его должна рѣшиться. Онъ былъ слабъ, но теперь онъ чувствовалъ въ себѣ силы; онъ былъ радъ этой силѣ, былъ радъ тому, что сердце его не трепетало и не бушевало, какъ въ предшествовавшіе дни: это сердце билось глухо, но спокойно, какъ у человѣка, который принужденъ разстаться, но и въ разлукѣ хочетъ сохранить миръ.
   -- Миръ со всѣми, со всѣми безъ исключенія, чтобы быть въ мирѣ самому съ собой, чтобы снова ощущать тотъ миръ, который наполнялъ мое сердце, когда еще судьба не подвергала меня тому испытанію, которое я такъ дурно перенесъ. Я считалъ себя существомъ исключительнымъ, обладателемъ великой тайны, вполнѣ понимавшимъ слово, разрѣшающее печальную загадку жизни, великое, торжественное слово -- самоотреченіе. Я вижу теперь, какъ я былъ тогда неопытенъ, какъ многому мнѣ предстоитъ еще научиться. Во всякомъ случаѣ я уже вынесъ испытаніе: я живу; я еще дышу; я могу загладить мой грѣхъ противъ святого духа свободы и истины. Я самъ себя заковалъ въ цѣпи; я самъ-же могу и освободиться отъ нихъ. Я не смѣюсь надъ этими цѣпями: онѣ изранили мнѣ всѣ члены, но онѣ падутъ съ рукъ моихъ, какъ уже пали съ души моей. Стоитъ мнѣ написать нѣсколько словъ, и я буду такъ-же свободенъ отъ всякихъ внѣшнихъ оковъ, какъ уже свободенъ отъ нихъ въ глубинѣ души!
   Онъ прошелся по комнатѣ и сѣлъ писать принцу.
   Въ сущности его затрудняло одно только обстоятельство, но онъ вскорѣ замѣтилъ, что устранить это одно обстоятельство не легко. Принцу онъ обѣщалъ не ставить его въ неловкое положеніе вередъ гостями своимъ внезапнымъ отъѣздомъ; графинѣ же онъ обѣщалъ не уѣзжать изъ Роды, пока не отыщется ему преемникъ. Для отысканія же этого преемника до сихъ поръ еще ничего не было сдѣлано; онъ понималъ, что невозможно поручить леченье сколько-нибудь серьезной болѣзни его ротебюльскому сотоварищу, съ полчаса тому назадъ бывшему у него. Долгъ лежавшій на немъ былъ тяжелъ, но во всякомъ случаѣ онъ не привыкъ легкомысленно относиться къ своимъ обязанностямъ. Онъ сталъ вспоминать всѣхъ своихъ товарищей по университету, придумывая кого-бы изъ нихъ порекомендовать на свое мѣсто. Всѣ они занимали выгодныя, даже почетныя мѣста. Трудно было предположить, чтобы кто-нибудь изъ нихъ промѣнялъ мало-мальски твердое положеніе на положеніе, представляющее такъ мало привлекательнаго для сколько-нибудь честолюбиваго человѣка.
   Германъ снова почувствовалъ, что онъ остался позади товарищей, что онъ отсталый путникъ, заблудившійся въ пустынѣ. А между-тѣмъ слѣдовало-же что-нибудь придумать. Но его-ли это дѣло? По крайней мѣрѣ дѣло-лы это его одного? Самымъ удобнымъ казалось обратиться къ графу, какъ къ личности наиболѣе заинтересованной въ дѣлѣ, и просить его содѣйствія. Такому важному господину не трудно достать себѣ врача: едва-ли-бы кто вздумалъ отказаться отъ его приглашенія.
   Итакъ, онъ отложилъ въ сторону письмо къ принцу и написалъ графу нѣсколько строчекъ, въ которыхъ изложилъ ему свою просьбу. Только-что онъ дописалъ эти строки, какъ вошелъ слуга и спросилъ, можетъ-ли графъ лично освѣдомиться о состояніи здоровья господина доктора.
   Германъ поднялся на встрѣчу графу, который вошелъ въ комнату вслѣдъ за слугою.
   -- Чортъ возьми, заговорилъ онъ смѣясь, -- я не ожидать этого вчера вечеромъ, когда извѣстіе о вашемъ несчастій упало подобно бомбѣ на ваше общество и перепугало всѣхъ насъ. Невольно приходится вѣрить въ чудесную силу врача, который такъ скоро умѣетъ вылѣчивать самого себя. По всему, что я слышалъ, мнѣ кажется, что вы подвергались серьезной опасности. Какъ это съ вами случилось?
   -- Я хотѣлъ защититься отъ дождя, отвѣчалъ Германъ и забылъ, что паденіе съ лошади, предоставленной самой себѣ, можетъ быть непріятнѣе сильнѣйшаго ливня.
   -- Я такъ и думалъ, сказалъ графъ.-- Я легко могу себѣ представить, что вы чувствовали въ то время. Но вы согласитесь со мной, что ваши паціенты дѣлаютъ вамъ честь и я вдвойнѣ радъ, что могъ сегодня, когда вы сами превратились въ паціента, снять наконецъ свою перевязку.
   -- Надѣюсь, что вы не поторопились, сказалъ Германъ.-- Позвольте мнѣ взглянуть.
   -- Мнѣ-бы не хотѣлось васъ безпокоить, сказалъ графъ?
   -- Какъ угодно, отвѣчалъ Германъ.-- Но я посовѣтовалъ-бы вамъ соблюдать осторожность еще нѣсколько дней, если вы хотите поскорѣе совершенно свободно владѣть рукою.
   -- Если я хочу, вскричалъ графъ,-- еще-бы мнѣ не хотѣть! Мой отпускъ кончается, правда, не ранѣе 16-го, но я не хочу и впродолженіи его играть роль однорукаго калѣки. Кто знаетъ, какъ скоро намъ придется пустить въ дѣло обѣ наши руки. Я получилъ сегодня утромъ письма изъ Берлина. Въ нихъ говорятъ о какомъ-то важномъ событіи, случившемся вчера; какъ-будто мы получаемъ здѣсь газеты такъ-же скоро, какъ бывало въ Беренштрассе; какъ будто мы здѣсь не отстаемъ постоянно дня на два на три отъ событій! Я рѣшительно не понимаю, что могло случиться, когда король на водахъ, а Бисмаркъ въ Варцинѣ; а между тѣмъ дѣло должно быть нешуточное, если мой корреспондентъ, обыкновенно такой положительный человѣкъ, забылъ разсказать мнѣ его. Изъ его письма видно только, что рѣчь идетъ о несогласіи съ Франціей. Эта гроза давно уже чуется въ воздухѣ и рано или поздно,-- по моему чѣмъ раньше, тѣмъ лучше -- должна наконецъ разразиться. Сегодня у насъ будетъ гость -- французъ, можетъ быть мы узнаемъ отъ него что-нибудь. Однако-же я не хочу вамъ больше надоѣдать. Вы были чѣмъ-то заняты, когда я вошелъ.
   Графъ всталъ и взялся за шляпу и перчатки, оставленныя имъ на столѣ.
   -- Ну вотъ, сказалъ онъ,-- я чуть не сдѣлалъ того-же, за что сейчасъ бранилъ своего корреспондента. Жена моя, -- она вамъ премного кланяется,-- получила сегодня утромъ письмо изъ Берлина отъ своей матери. Графиня хотѣла, какъ вы знаете, пріѣхать не раньше будущаго мѣсяца къ разрѣшенію отъ бремени жены моей или, самое раннее, къ рожденью принца, т. е. къ 16-му, но теперь она перемѣнила намѣреніе; ея принцесса нынѣшній годъ ѣдетъ домой къ герцогу ранѣе обыкновеннаго, а потому ея отпускъ начинается раньше и она желаетъ провести его здѣсь. Она пріѣдетъ послѣ завтра -- сегодня у насъ 6-е, значитъ 8-го и -- вы знаете какъ велика материнская заботливость -- привезетъ съ собою своего домашняго доктора, тайнаго совѣтника Винклера. Я ужь смѣялся надъ женой, но что будешь дѣлать, если нехочешь ссориться? Эти добродушныя созданія, въ сущности, совершенно не имѣютъ никакихъ злыхъ умысловъ, какъ это кажется съ перваго взгляда; впрочемъ я долженъ заступиться за жену: въ этотъ разъ она ни сколько не была виновата и сама не меньше меня досадуетъ на слабость своей матери. Я надѣюсь, вы поймете всю неловкость нашего положенія.
   -- О безъ сомнѣнія, вскричалъ Германъ,-- и если вы потрудитесь взглянуть на это письмо, то вы вѣроятно точно также поймете, изъ какого затруднительнаго положенія выводитъ меня то, что вы мнѣ сейчасъ сообщили.
   -- Ахъ, сказалъ графъ, пробѣгая глазами письмо,-- вы серьезно хотите уѣхать?
   -- Вы помните, ваше сіятельство, что я еще до пріѣзда вашего подалъ принцу просьбу объ отставкѣ и остался только по настоятельному желанію его свѣтлости.
   -- Да, да, помню, отвѣчалъ графъ,-- вы остались для насъ, т. е. для графини. Значитъ, дѣло устраивается превосходнѣйшимъ образомъ. Могу я сообщить о вашемъ намѣреніи?
   Онъ сложилъ письмо и сунулъ его въ карманъ.
   -- Одной только графинѣ, если я осмѣлюсь просить васъ объ этомъ. Его свѣтлость долженъ...
   -- Узнать о вашемъ намѣреніи отъ васъ самихъ, перебилъ графъ.-- Ну конечно, само-собой разумѣется. Однако, я не хочу васъ дольше безпокоить. До свиданья, господинъ докторъ.
   Германъ съ горькою усмѣшкой взглянулъ на дверь, въ которую вышелъ графъ.
   -- Опять я понапрасно безпокоился, подумалъ Германъ.-- Нашъ братъ не можетъ себѣ представить, какъ легко другимъ обойтись безъ него! Ну, слава богу, теперь путь передо мной открытъ и уже нынче я не остановлюсь, пока не дойду до конца.
   Онъ опять принялся за письмо къ принцу. То, что онъ написалъ ему сначала, уже не годилось послѣ извѣстія, принесеннаго графомъ; нужно было переписать все снова. Теперь объясниться было уже гораздо легче, но все-таки трудно было пріискивать подходящія выраженія. Тяжесть въ головѣ его все болѣе и болѣе усиливалась. Нѣсколько разъ приходилось ему бросать перо; наконецъ, съ большомъ трудомъ удалось ему написать нѣсколько строкъ. Прочитавъ ихъ, онъ остался ими недоволенъ, но все-таки запечаталъ и написалъ адресъ на конвертѣ.
   -- Его свѣтлость совѣщается теперь съ г. фонъ-Цейзелемъ и съ господиномъ совѣтникомъ канцеляріи, сказалъ слуга; мнѣ трудно будетъ передать ему письмо.
   -- Попробуйте, можетъ быть и передадите,
   -- Постараюсь, господинъ докторъ.
   Слуга вышелъ.
   -- Въ концѣ-концовъ становишься эгоистомъ, сказалъ Германъ. Но своя рубашка ближе къ тѣлу.
   Онъ не могъ удержаться отъ улыбки, такъ какъ послѣднія слова онъ произнесъ громко и серьезнымъ голосомъ.
   "Это новая мудрость, къ которой ты прежде былъ неспособенъ, сказалъ онъ самому себѣ. Впрочемъ, что-жь? съ волками жить по волчьи выть.
   "Ну, что-же мнѣ теперь надо дѣлать? Снять палатку, подъ сѣнью которой ты такъ долго... слишкомъ долго жилъ. Это не трудно."
   Онъ оглядѣлъ комнату. Что принадлежало ему изъ всего этого изящнаго, можно сказать, роскошнаго убранства? Ни тотъ диванъ" на которомъ онъ сидѣлъ, ни тотъ столъ покрытый великолѣпною скатертью, за которымъ онъ писалъ, ни то большое зеркало, въ которомъ онъ видѣлъ свое блѣдное лицо -- да почти ничего; маленькая медицинская библіотека, инструменты, служившіе для его физическихъ и химическихъ опытовъ -- вотъ и все его достояніе. Остальное было не болѣе какъ блестящею одеждою, въ которую одѣваютъ статиста, чтобы онъ могъ приличнымъ образомъ приниматьучастіе въ великолѣпной драмѣ, и которую онъ долженъ снять, когда удалится со сцены.
   "А я и не думалъ объ этомъ до сихъ поръ! А между тѣмъ дѣло было ясно, само бросалось въ глаза всякому, кто ихъ не закрывалъ; міръ вовсе не такъ прекрасенъ, какъ я мечталъ, напротивъ онъ довольно бѣденъ и прозаиченъ. Но тѣмъ лучше: тѣмъ легче мнѣ будетъ не предаваться мечтамъ въ будущемъ."
   Онъ разсуждалъ такъ самъ съ собою, а отяжелѣвшія вѣки все болѣе опускались на его утомленные глаза и наконецъ закрыли ихъ совсѣмъ. Онъ спалъ долго и крѣпко; между тѣмъ на дворѣ замка, куда выходили окна его комнаты, господствовало необыкновенное оживленіе, проникавшее до корридоровъ дома придворныхъ. Солнце подымалось все выше и выше, наконецъ оно озарило своими лучами и его комнату. Ему снился сонъ: онъ видѣлъ, будто послѣ долгаго сна онъ проснулся отъ шума медленно отворившейся двери. Въ нее глядѣла та, которую онъ такъ любилъ, и ласково ему улыбалась.
   -- Ты пришла, наконецъ? спросилъ онъ.
   -- Ты меня долго ждалъ, отвѣчала она, входя въ комнату,-- ты страдалъ, ожидая меня; я знаю, но какъ-же я могла придти раньme? Ты знаешь, вѣдь, что я связана тысячью обязанностей. Развѣ я могу дѣлать то, что хочу! Ахъ если-бы я могла!
   -- Что-же-бы ты сдѣлала? спросилъ онъ.
   Она нѣжно провела рукой по его лбу и глазамъ;, вокругъ него все потемнѣло, а Когда онъ опять взглянулъ, она все еще стояла передъ нимъ; но то не была уже прежняя Гедвига. Она показалась выше обыкновеннаго человѣческаго роста, на ней была какая-то длинная одежда въ родѣ власяницы, она походила на королеву, надѣвшую платье нищей. И эта королева въ одеждѣ нищей, эта королева съ блестящими глазами и темными локонами Гедвиги протянула ему руку и сказала:
   -- Пойдемъ, смотри!
   Потолокъ комнаты разступился и онъ понесся вмѣстѣ съ нею надъ темною землею, съ которой грустно глядѣли на нихъ черезъ облака тумана поля и лѣса, деревни и города. На поляхъ толпились бѣдные люди, въ потѣ лица взрывая сырую землю тяжелыми плугами, въ лѣсахъ такіе-же бѣдняки вонзали свои убійственные топоры въ смолистыя деревья, въ тѣсныхъ деревушкахъ они выковывали на раскаленныхъ угольяхъ несчастные гвозди, въ душныхъ городахъ они сновали, какъ муравьи.
   -- Смотри, говорила Гедвига,-- мой народъ, мой бѣдный, удрученный трудомъ и заботой народъ! Если-бы я могла дѣлать все, что хочу, я отдала-бы по каплѣ всю кровь моего сердца Для того, чтобы солнце озарило сердца всѣхъ, чтобы всѣ знали, какъ прекрасна наша земля.
   При этихъ словахъ кровь медленными каплями полилась изъ груди ея и каждая капля при паденіи превращалась въ красный лучъ солнца и вездѣ, куда падалъ этотъ лучъ, поля, лѣса, хижины и дома озарялась золотистымъ свѣтомъ и всѣ люди, бросая работу, глядѣли вверхъ съ такою веселою, счастливою улыбкой, что глаза Германа наполнились слезами и онъ сказалъ своей чудной спутницѣ:
   -- Я зналъ, что твое сердце принадлежитъ нашему народу, иначе ты не была-бы такъ хороша и прелестна и я не любилъ-бы тебя такъ, какъ люблю теперь, и какъ никогда не могу полюбить ни одну земную женщину. Какъ ты отдала своему народу кровь своего сердца, такъ-бы и я хотѣлъ отдать тебѣ мою кровь.
   -- Такъ отдай мнѣ ее, сказала Гедвига,-- струя моей крови изсякаетъ, силы мои упадаютъ.
   Она говорила, а лицо ея становилось все блѣднѣе и блѣднѣе, блестящіе глаза ея все тускнѣли, ея побѣлѣвшія губы дрожали.
   Германъ протянулъ руки, чтобы поддержать ее, но вдругъ передъ нимъ явился графъ въ блестящемъ вооруженіи съ мечемъ, которымъ онъ замахнулся на Германа.
   -- Я не слабѣе тебя, хотя у меня нѣтъ оружія, вскричалъ Германъ.
   Графъ презрительно засмѣялся и хотѣлъ притянуть къ себѣ Гедвигу, но Германъ бросился на него, съ намѣреніемъ начать борьбу на смерть.
   -- Вы братья, стойте! закричала Гедвига.-- Вы сыновья одной матери, остановитесь!
   Но разъяренные противники не слушали ея словъ; они дрались съ невѣроятнымъ ожесточеніемъ, задыхаясь, скрежеща зубами. А голосъ Гедвиги раздавался все печальнѣе и печальнѣе: "Остановитесь! о горе, горе, теперь все пропало"! Раскаты грома заглушали ея голосъ, земля разверзлась и изъ нея взвилось адское пламя.
   Германъ открылъ глаза; солнце ярко освѣщало комнату, со двора слышался шумъ экипажей, ржанье лошадей, голоса людей. Нѣсколько минутъ онъ не могъ вполнѣ собраться съ мыслями.
   Впечатлѣніе страннаго сна было слишкомъ сильно, картины, вызванныя имъ, заслоняли собою дѣйствительность. Наконецъ, онъ очнулся и понялъ, что спалъ, и должно быть, долго спалъ. Онъ вспомнилъ, что графъ былъ у него въ 12 часовъ, а теперь часы показывали 4.
   Шатаясь, онъ поднялся съ мѣста и подошелъ къ окну. Какой-то экипажъ проѣхалъ по двору дворца во второй дворъ, гдѣ помѣщались конюшни и сараи; на крыльцѣ стояла толпа слугъ въ парадныхъ ливреяхъ; въ домѣ, занимаемомъ придворными, слышна была безпрерывная ходьба взадъ и впередъ, безпрестанное хлопанье дверей. Въ его комнату постучали.
   Г. фонъ-Цейзель вошелъ во фракѣ, бѣломъ галстукѣ и бѣломъ жилетѣ, со шляпою подъ мышкою. Въ лѣвой рукѣ онъ держалъ пару перчатокъ, а правую протянулъ Герману.
   -- Что вы обо мнѣ подумали, мой дорогой другъ, вскричалъ онъ,-- что я цѣлое утро не провѣдалъ васъ! Но прежде всего скажите, какъ вы себя чувствуете? Что вы подѣлываете? Графъ говорилъ, что оставилъ васъ совершенно здоровымъ. Правда это? Мнѣ кажется, у васъ совсѣмъ больной видъ и рука ваша очень горяча. У васъ все еще лихорадка.
   -- Нѣтъ, кажется, теперь ничего, сказалъ Германъ -- я сейчасъ только проснулся.
   -- Это я васъ разбудилъ, вскричалъ Цейзель,-- ахъ какой я дуракъ! Но я сейчасъ уйду.
   -- Нѣтъ лучше останьтесь, заговорилъ Германъ,-- посидите хоть нѣсколько минутъ и разскажите мнѣ все, что тамъ дѣлается.
   -- Я могу посидѣть съ полчаса, отвѣчалъ Цейзель, садясь на софу подлѣ Германа.-- Я поторопился одѣться, чтобы поболтать съ вами. Вы спрашиваете, что тамъ дѣлается? Но вы вѣдь спали, вы говорите?
   -- Цѣлые четыре часа.
   -- Четыре часа? это славно. Еще-бы вамъ не спать послѣ такой ночи. Вы меня порядкомъ напугали.
   -- А вы такъ усердно ухаживали за мной! я нѣсколько разъ видѣлъ ваше доброе лицо, когда приходилъ въ сознаніе. Кажется, и принцъ былъ у меня?
   -- Какже, отвѣчалъ Цейзель;-- и графъ входилъ на нѣсколько минутъ. Но я прогналъ всѣхъ ихъ, чтобы остаться съ вами наединѣ.
   -- Отчего такъ?
   Цейзель посмотрѣлъ на Германа съ полунасмѣшливой, полусконфуженной улыбкой.
   -- Вы говорили такія странныя вещи,-- вы, скрытнѣйшій изъ всѣхъ людей: мнѣ казалось, что всего лучше сидѣть подлѣ васъ такому вѣтреннику, какъ вашъ преданнѣйшій другъ и слуга.
   -- Ну, сказалъ Германъ,-- что-же я такое говорилъ? Мнѣ вы можете пересказать, для меня это будетъ не новость.
   -- Мы въ другой разъ поговоримъ объ этомъ, смѣясь, сказалъ Цейзель.
   -- Нѣтъ ужь лучше теперь, отвѣчалъ Германъ.-- Вы видите, у меня немножко разстроены нервы, а ничто такъ не раздражаетъ, какъ неудовлетворенное любопытство.
   -- Ну такъ я вамъ скажу: вы влюблены.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? я это говорилъ?
   -- Не этими словами, но вы высказались довольно ясно.
   -- Въ присутствіи принца? спросилъ Германъ, чувствуя, какъ кровь приливала къ его головѣ.
   -- Нѣтъ, при немъ вынесли какую-то нелѣпицу: декламировали отрывки изъ Макбета, которые мнѣ, по правдѣ сказать было, тяжело слушать. Старому принцу не совсѣмъ пріятно, когда его сравниваютъ съ Дунканомъ и говорятъ ему, что на немъ лежитъ много крови и ужь не помню, что тамъ дальше; потомъ, когда я остался одинъ подлѣ васъ, любезнѣйшій другъ, вы говорили страшныя вещи и столько разъ пронзали мысленнымъ кинжаломъ сердце нѣкоего господина, что я отъ души порадовался, увидя его сегодня цѣлымъ и невредимымъ. Какъ эта страсть могла такъ внезапно овладѣть вами? Впрочемъ, какое право имѣю я спрашивать? Я самъ обожаю эту прелестнѣйшую изъ женщинъ. Вслѣдствіе-то этого вы и покидаете насъ?
   -- Вы говорите загадками, мой добрый другъ, а я не въ состояніи сегодня угадывать ихъ. Что онѣ означаютъ?
   -- Мнѣ не хочется огорчать васъ, мой милѣйшій, возразилъ Цейзель,-- но мнѣ кажется, наша дружба обязываетъ меня не скрывать отъ васъ, что даже принцъ, какъ кажется, подозрѣваетъ истинную причину вашего внезапнаго удаленія.
   -- Не можетъ быть! вскричалъ Германъ.
   -- Я былъ у него, продолжалъ Цейзель,-- когда ему подали ваше письмо. Онъ прочелъ его, передалъ мнѣ и сказалъ: что это значитъ? Я само собой разумѣется, скромно пожалъ плечами и пробормоталъ что-то о необходимости для человѣка когда-нибудь придти къ рѣшенію; принцъ, казалось, былъ занятъ своими мыслями и проговорилъ, какъ-будто про себя; "можетъ быть, это будетъ лучше для него, хотя мнѣ теперь труднѣе чѣмъ когда-нибудь обойтись безъ него"; и потомъ онъ прибавилъ съ своей обыкновенной насмѣшливой улыбкой: "графиня будетъ очень огорчена, а графъ вѣроятно скоро утѣшится."
   Германъ вздохнулъ свободнѣе.
   -- И изъ этого вы заключаете?
   -- Я ничего не заключаю, я говорю только, что очень стыдно съ вашей стороны уѣзжать отсюда именно теперь, когда я, такъ долго игравшій второстепенную роль, явлюсь наконецъ во всемъ моемъ блескѣ. Я вамъ скажу прямо: до 16-го я не выпущу васъ отсюда, хотя-бы сердце ваше 16 разъ разбилось въ дребезги. Я составилъ удивительнѣйшіе планы; я превзойду самого себя и все это съ дозволенія высшаго начальства, т.-е. его свѣтлости. Подумайте сами, мой любезный другъ,-- давеча, когда я хотѣлъ ужь совсѣмъ откланяться, принцъ сказалъ мнѣ: "Я знаю, что мои добрые ротебюлерцы обыкновенно помнятъ день моего рожденья. Они вспомнятъ его и нынче. Но они всегда выказываютъ болѣе усердія, чѣмъ изящнаго вкуса. А между тѣмъ не худо-бы пустить въ дѣло и вкусъ теперь, когда у насъ полонъ домъ гостей. Что еслибы вы, Цейзель, конечно соблюдая всевозможную скромность, взялись сами устроить празднества"? Вы согласитесь, другъ мой, что этотъ намекъ былъ ясенъ, яснѣе чѣмъ обыкновенные намеки его свѣтлости. Но дѣло въ томъ, что ему пріятно было-бы показаться графу отцомъ народа, нѣжно любимымъ своими подданными. Кромѣ того нельзя-же подавать поводъ къ насмѣшкамъ и французскимъ гостямъ; маркизъ и безъ того, не смотря на свои любезныя манеры, кажется, въ душѣ подсмѣивается надъ нами.
   -- Такъ маркизъ пріѣхалъ?
   -- Еще-бы, вы точно съ луны свалились: пріѣхалъ часъ тому назадъ, съ экстренной почтой: онъ, его секретарь, курьеръ и двое слугъ,-- цѣлый маленькій караванъ. Кромѣ того, какъ вы помните или, лучше сказать, не помните,-- вы вѣдь никогда не занимались подобными вещами,-- сегодня приглашены г-жа Фишбахъ съ дочерью и баронъ Нейгофъ съ супругою. Его свѣтлость непремѣнно желаетъ устроить у себя настоящую придворную жизнь и потому пригласилъ на завтрашній день барона Мансбаха и г-дъ Бухгольца и фонъ-деръ-Шмюке; мнѣ кажется, онъ даже жалѣетъ, чтокромѣ стараго потерявшаго свою репутацію графа Пехтихеля нѣтъ ни одного кровнаго аристократа въ окрестности. Послѣ завтра пріѣдетъ ея сіятельство графиня; у меня голова полна планами празднествъ къ 16 числу. Депутація почетныхъ гражданъ, серенада, иллюминація, живыя картины, драматическое представленіе: "Пробужденіе Барбаросы", и финалъ -- живая картина: Германія.
   -- Во власяницѣ, спросилъ разсѣянно Германъ.
   -- Какъ можно! вскричалъ Цейзель;-- въ голубомъ платьѣ, съ латами на груди, съ поясомъ изъ разныхъ поддѣльныхъ драгоцѣнныхъ камней, съ блестящей каской на головѣ, со щитомъ, на которомъ изображенъ императорскій орелъ, въ лѣвой рукѣ, и съ мечомъ въ правой -- не даромъ же у насъ существуетъ оружейная палата!-- надъ ней, будутъ развѣваться вѣтви нѣмецкаго дуба, въ глубинѣ сцены будетъ виднѣться старый Рейнъ съ берегами, усѣянными замками,-- вотъ какова будетъ моя Германія и такою она должна быть, чтобы добрые ротебюлерцы узнали ее, а господа французы почувствовали къ ней почтенье. Теперь я долженъ бѣжать принимать гостей и по дорогѣ отыскать вашего Іогана, чтобы онъ принесъ вамъ хорошенькій обѣдъ изъ кухни. Вы-бы могли пообѣдать вмѣстѣ съ секретаремъ маркиза, страдающимъ мигренью и нежелающимъ обѣдать за общимъ столомъ. Онъ помѣщенъ здѣсь въ сосѣдней комнатѣ; но мнѣ пришлось угощать его тамъ въ мужскомъ флигелѣ, хотя я у Малорти не нашелъ ничего о томъ, какъ обращаться съ секретарями французскихъ маркизовъ, путешествующихъ по Германіи съ ученою цѣлью. Сейчасъ послѣ стола мы отправляемся на ферму въ трехъ или четырехъ экипажахъ. Вы насъ увидите, будете нами любоваться, выздоровѣете, останетесь здѣсь и будете имѣть право выгнать меня вонъ, если я скажу еще хоть слово, а теперь, Богъ съ вами, прощайте!
   Веселый молодой человѣкъ пожалъ руку другу и поспѣшно вышелъ изъ комнаты.
   Германъ грустно посмотрѣлъ ему въ слѣдъ.
   -- Счастливый человѣкъ, проговорилъ онъ,-- не всякій можетъ такъ легко переносить бремя жизни, оставаясь такимъ честнымъ, какъ ты. Я знаю, тебѣ жаль, что я уѣзжаю, но отъ этого ты ни чуть не менѣе старательно подвязывалъ свой бѣлый галстукъ, не менѣе внимательно разглядывалъ свои лакированные сапоги. Мнѣ очень-бы хотѣлось посмотрѣть на тебя сегодня во всемъ твоемъ блескѣ, видѣть, какъ ты подаешь сигналы и морщишь лобъ и самодовольно улыбаешься, когда все идетъ, какъ по маслу; мнѣ-бы хотѣлось посмотрѣть на все это!
   Но говоря это, Германъ видѣлъ мысленно не своего друга, а Гедвигу, видѣлъ, какъ она стоитъ въ картинной галлереѣ, гдѣ обыкновенно собиралось общество передъ обѣдомъ, и отвѣчаетъ на поклоны мужчинъ тѣмъ едва замѣтнымъ наклоненіемъ головы, которымъ она всегда привѣтствовала всѣхъ, одинаково, и знатныхъ, и не знатныхъ.
   Онъ видѣлъ, какъ она обращается къ дамамъ, какъ едва удостаиваетъ взгляда своихъ темныхъ глазъ высокомѣрную баронессу Нейгофъ и дружески привѣтствуетъ застѣнчивую дочь г-жи Фишбахъ.
   Принцъ входитъ съ маркизомъ; французъ говоритъ ей комплименты, а графъ не спускаетъ съ нея своихъ голубыхъ блестящихъ глазъ, хотя повидимому разговариваетъ съ красавицей Нейгофъ. Г. фонъ-Цейзель подходитъ къ его свѣтлости, шепчетъ ему нѣсколько словъ на ухо и его свѣтлость говоритъ громко:
   -- Милости просимъ господа, а самъ протягиваетъ руку старой г-жѣ фонъ-Фишбахъ.
   -- И такъ далѣе, сказалъ Германъ,-- сегодня, какъ и всегда до скончанія вѣка. Что мнѣ за дѣло до всего этого?
   Слуга поспѣшно вошелъ въ комнату, неся въ рукахъ большой подносъ.
   Онъ извинился, что, можетъ быть, не слышалъ звонка г. доктора, сегодня такъ много работы; заявилъ, что обѣдъ г-ну доктору заказывалъ главному повару самъ г. фонъ-Цейзель, и что г. фонъ-Цейзель желаетъ хорошаго апетита господину доктору; а вотъ еще карточка отъ французскаго секретаря, которому онъ также носилъ обѣдъ въ его комнату; г. секретарь спрашиваетъ, можно-ли ему послѣ обѣда зайти къ г. доктору. Іоганъ собирался накрыть столъ, но Германъ велѣлъ ему оставить только немножко хлѣба и вина и унести все остальное. Онъ сказалъ, что не чувствуетъ апетита и что Іоганъ можетъ отправляться въ замокъ, гдѣ онъ вѣрно нуженъ.
   Слуга не заставилъ дважды повторить себѣ это позволеніе и вышелъ изъ комнаты такъ-же поспѣшно, какъ и вошелъ.
   Германъ взялъ въ руки карточку, лежавшую на подносѣ, подлѣ бутылки вина, и прочелъ: Людовикъ дю-Розель.
   Это имя вызвало въ Германѣ воспоминаніе объ одномъ изъ самыхъ печальныхъ періодовъ его жизни, -- о томъ времени, когда онъ еще жилъ при дворѣ своего короля и долженъ былъ, въ благодарность за милости, оказанныя ему въ дѣтствѣ и юности, давать уроки естественной исторіи дѣтямъ короля.
   Самые уроки онъ давалъ охотно и былъ-бы очень радъ, если-бы все ограничивалось ими одними. Но дѣло въ томъ, что, давая ихъ, ему приходилось выносить много непріятностей, приходилось, напр., приходить въ столкновеніе съ личностями, считавшими его однимъ изъ своихъ потому только, что встрѣчались съ нимъ при исполненіи одинаковыхъ обязанностей и часто удостоивавшими его своимъ довѣріемъ, весьма тяжелымъ, можно сказать, оскорбительнымъ для благороднаго человѣка.
   Среди этихъ личностей находился одно время нѣкій Шарль Розель, выдававшій себя за парижанина, хотя ходили слухи, что онъ родомъ изъ какой-то эльзасской деревушки и что зовутъ его собственно Карлъ Розе.
   Онъ жилъ сначала очень бѣдно, пробавляясь частными уроками, потомъ неизвѣстно какимъ образомъ добрался до двора, гдѣ вскорѣ съумѣлъ добиться милости и даже сдѣлаться необходимымъ. Потомъ онъ, опять-таки неизвѣстно какимъ образомъ, исчезъ не только изъ двора, но даже изъ города и изъ самой страны.
   Объ этомъ пошли сплетни и имя г. Розеля или Розе не разъ упоминалось при разсказахъ то объ исчезнувшей шкатулкѣ короля, то объ одной дамѣ высшаго свѣта, внезапно собравшейся навѣстить свою мать въ Галиціи. Но въ придворныхъ кружкахъ слишкомъ привыкли къ появленію и исчезновенію подобныхъ кометъ и черезъ нѣсколько времени самое имя этого господина было позабыто.
   Германъ точно также забылъ-бы и этого человѣка, и его имя, если-бы г. Розель не заинтересовалъ его нѣсколькими разговорами, которые французъ заводилъ необыкновенно искусно, и въ которыхъ онъ представлялся горячимъ сторонникомъ принциповъ свободы. Германъ не вполнѣ довѣрялъ ему: его дѣятельность слишкомъ противорѣчила его словамъ; онъ даже думалъ иногда: не употребляетъ-ли г. Розель своихъ пламенныхъ рѣчей въ видѣ засады для глупыхъ птицъ, летавшихъ въ лугахъ королевской милости. Вообще г. Розель былъ и остался для него загадкой, и онъ не считалъ простою случайностью тотъ фактъ, что на узкомъ, сѣроватомъ лицѣ француза, носившемъ слѣды сильныхъ страстей, темные брови сходились надъ переносицей, что, по народному повѣрью, считается признакомъ загадочныхъ личностей. Все это теперь ясно припомнилось Герману и онъ даже съ нѣкоторымъ нетерпѣніемъ смотрѣлъ на дверь, за которою раздался стукъ и въ которую поспѣшными шагами вошелъ господинъ и протянулъ ему руку.
   Это былъ Шарль Розель.
   

ГЛАВА XII.

   -- Вы меня не помните, сказалъ вошедшій, ловко опуская руку, которую Германъ, повидимому, вовсе не намѣренъ былъ пожимать.
   -- Очень хорошо помню, отвѣчалъ Германъ, -- только разница именъ...
   -- Шарль Розель или Людовикъ дю-Розель -- это все равно, отвѣчалъ гость: -- у насъ не обращаютъ на это такого вниманія, какъ у васъ; кромѣ того я имѣю право на оба эти имени, такъ какъ меня въ сущности зовутъ Шарль-Людовикъ дю-Розель.
   И г. Шарль-Людовикъ дю-Розель поклонился еще разъ.
   -- Неугодно-ли присѣсть, предложилъ Германъ.
   -- Къ моему сожалѣнію, я узналъ, что вы нездоровы, заговорилъ г. Розель, тотчасъ-же слѣдуя приглашенію, -- и что вы не придете къ обѣду. Я рѣшился воспользоваться этимъ случаемъ и попросить у васъ свиданія, чтобы передать вамъ эти письма и, если позволите, потолковать съ вами по поводу ихъ.
   При этихъ словахъ онъ вынулъ изъ своего портфеля два письма и передалъ ихъ Герману, улыбаясь своими тонкими губами.
   -- Я право не знаю... началъ Германъ.
   -- Пожалуйста прочтите, перебилъ его г. Розель.
   Загадочность, окружавшая этого человѣка, была все еще такъ-же темна и мрачна, какъ его брови. Въ то время какъ г. Розель внезапно исчезъ, при дворѣ отданъ былъ строгій приказъ ничего не говорить о немъ и даже не поминать его имени. И вдругъ въ этомъ письмѣ, писанномъ рукою его величества, просили "вѣрнаго и испытаннаго друга королевскаго дома оказать полное довѣріе подателю"; а въ другомъ письмѣ, писанномъ человѣкомъ, постоянно игравшимъ при дворѣ изгнаннаго короля важную и таинственную роль, его просили "безъ страха слѣдовать за опытнымъ руководителемъ по пути, видимо предначертанному провидѣніемъ, до цѣли, къ которой стремятся всѣ вѣрныя нѣмецкія сердца".
   -- Я ни мало не подозрѣваю подлинность этихъ документовъ, сказалъ Германъ, прочитавъ письма съ возрастающимъ безпокойствомъ;-- адресъ ихъ написанъ вѣрно, а между тѣмъ нѣтъ сомнѣнія, что они предназначались не ко мнѣ. Смѣю-ли я просить васъ взять эти бумаги назадъ?
   -- Что вы хотите этимъ сказать? спросилъ Розель, повинуясь требованію Германа съ тою предупредительностью, съ которой ловкій магазинщикъ принимаетъ назадъ товаръ, непонравившійея покупателю.
   -- Я хочу сказать, отвѣчалъ Германъ,-- что та дама, которая написала эти строки, находится относительно меня въ такомъ-же заблужденіи, какъ и всѣ, принадлежащіе къ тому кругу; это ясно показываетъ мнѣ второе письмо.
   -- А въ чемъ-же заключается это заблужденіе? спросилъ Розель.
   -- Въ томъ предположеніи, продолжалъ Германъ,-- что до самой катастрофы я оставался изъ личной привязанности, какъ, можетъ быть, нѣкоторые, или ради внѣшнихъ выгодъ, какъ многіе, или ради дѣла, какъ большинство. Но я оставался потому, что обязанъ былъ вынести всю тяжесть благодарности и потому, что не считалъ возможнымъ уплатить ее какъ-нибудь иначе. Въ подобномъ положеніи нашему брату ничего другого не остается, какъ отдать свою жизнь. Я это и сдѣлалъ; не моя вина, что я остался живъ. Но разъ это такъ, я думаю, что я вправѣ располагать этимъ остаткомъ моей жизни по своему усмотрѣнію.
   -- О, я васъ вполнѣ понимаю, замѣтилъ Розель.
   -- Тѣмъ лучше, продолжалъ Германъ,-- потому-что это можетъ служить вмѣстѣ съ тѣмъ и отвѣтомъ, который я обязанъ дать и который я далъ-бы на эти письма, если-бы долженъ былъ отвѣчать на нихъ, поэтому я-бы и желалъ, чтобы они были писаны не ко мнѣ.
   Пока Германъ говорилъ, Розель все кивалъ головой; наконецъ онъ сказалъ:
   -- Извините меня, если я позволю себѣ еще остановиться на этомъ обстоятельствѣ, хоть я и вижу, какъ для васъ это тяжело. Я сочувствую вамъ, тяжело вамъ противъ вашего убѣжденія...
   -- Извините, перебилъ его Германъ,-- я не говорилъ "противъ моего убѣжденія"; а если и сказалъ, то подразумѣвалъ; что я былъ искренно убѣжденъ, что никогда дѣло не можетъ побѣдить, если оно такъ плохо отстаивается. Подъ дѣломъ-же я подразумѣваю и тогда подразумѣвалъ автономію германскихъ племенъ противъ притязаній Пруссіи, побѣду свободы, которую я люблю и за которую я отдамъ свою жизнь, надъ господствомъ грубой силы, которую я ненавижу и буду ненавидѣть до самой своей смерти, и полнѣйшее выраженіе которой въ политикѣ я вижу въ прусскомъ военномъ государствѣ.
   -- А вы и до сихъ поръ...-- не обвиняйте посланнаго, которому надо выполнить свое порученіе съ черезъ чуръ педантичною точностью-вы и до сихъ поръ держитесь того-же мнѣнія?
   -- Не переступаете-ли вы этимъ вопросомъ границы строгаго выполненія возложеннаго на васъ порученія? спросилъ Германъ.
   -- Вы правы, отвѣчалъ Розель.-- Мое порученіе не имѣетъ отношенія къ этому вопросу. Вы -- это ясно -- потеряны для моего довѣрителя. Но мнѣ-бы хотѣлось завладѣть вами для меня, лично для меня.
   -- Прошу извинить меня, но я васъ не понимаю.
   -- Въ такомъ случаѣ вы меня, т. е. мы другъ друга никогда не понимали, отвѣчалъ Розель;-- но я не повѣрилъ-бы этому, еслибы не услышалъ отъ васъ самихъ. Или, быть можетъ, это были одни слова, какъ говоритъ Гамлетъ, -- тѣ слова, которыя вы выговорили въ тотъ вечеръ -- вы, разумѣется, помните это, вы должны помнить -- когда вы вышли изъ комнаты принцессъ, а я изъ комнаты принца, и мы, встрѣтившись въ передней, вмѣстѣ спустились по лѣстницѣ, вмѣстѣ шли по парку, молча, каждый погруженный въ свои думы, и дошли такъ по аллеѣ, обсаженной обстриженными тополями, мимо искалеченныхъ статуй боговъ и безукоризненно правильныхъ лебединыхъ прудовъ до рѣки, сжатой между густо поросшими кустарникомъ берегами и облитой послѣдними лучами солнечнаго заката. За рѣкой разстилались луга, надъ которыми скворцы носились цѣлыми тучами; а тамъ, вдали, сквозь легкій туманъ въ золотистыхъ лучахъ вечерней зари терялись поля, окаймленныя на горизонтѣ голубоватой цѣпью едва видныхъ холмовъ. Мы были одни, никакого звука вдали, никого, кто-бы могъ насъ услышать, вблизи; мы чувствовали, что все, что оставалось сзади насъ, было не естественное, мы увидѣли передъ собой часть природы, и тогда, достойный другъ, наши сердца раскрылись и мы поняли, что мы -- я впрочемъ не сомнѣвался въ этомъ съ самой первой минуты-поняли, что, хотя мы и принадлежимъ къ двумъ разнымъ народамъ и говоримъ на разныхъ языкахъ, но что мы родные, что мы граждане одного и того-же царства, царства разума и свѣта, граждане той республики свободы, равенства и братства, которая не признаетъ ни французовъ, ни нѣмцевъ, а признаетъ только человѣка.
   -- Кто-же, т. е. я разумѣю, какой-же современный образованный человѣкъ не признаетъ себя въ концѣ концовъ приверженцемъ этой прекрасной религіи? замѣтилъ Германъ, очень хорошо помнившій также и то недовѣріе, которое уже тогда возбуждали въ немъ блестящія рѣчи иностранца.
   -- Однако съ тѣмъ различіемъ, продолжалъ французъ,-- что у одного эта вѣра остается только вѣрой, тогда какъ у другого она переходитъ въ дѣло. Я бы очень не высоко цѣнилъ мое знаніе людей, если-бы было возможно, что я ошибся въ васъ, ошибся, предположивъ, что вы не принадлежите къ ecclesia militans единой спасительной вѣры.
   -- Мы согласились тогда, что эта религія можетъ только въ немногихъ, въ очень немногихъ возбуждать страсть дѣятельности.
   -- Никогда не надо формулировать, возразилъ Розель,-- такой аксіомы, которая имѣетъ основаніемъ наше непониманіе настоящаго порядка вещей. Уже въ тотъ вечеръ я сознавалъ -- и это сознаніе сдѣлалось во мнѣ очень скоро весьма сильнымъ -- что я долженъ самъ служить живымъ примѣромъ и сразу отрѣшился отъ тѣхъ условій жизни, которыя были для меня дороги. Я уѣхалъ, не сказавъ ни кому "прости"; кому кромѣ васъ могъ я сказать, что меня гнало скитаться по бѣлу свѣту!-- а что я васъ снова увижу, это говорило мнѣ мое сердце. Съ того времени я побывалъ вездѣ, -- въ Швейцаріи, въ Италіи, въ Испаніи, въ Англіи, наконецъ опять на своей родинѣ. Предчувствіе мое не обмануло меня. Я могу доказать теперь цифрами, что по всему свѣту пустило корни громадное республиканское общество, считающее своихъ членовъ сотнями тысячъ,-- общество, соединившееся около однихъ принциповъ, согласившееся въ средствахъ и путяхъ, которые, должны привести его къ его цѣли.
   -- Это было видно по женевскому конгрессу, замѣтилъ Германъ.
   -- Разумѣется, было видно, подхватилъ Розель,-- т.е. это было видно для того, кто умѣетъ смотрѣть, кто понимаетъ какъ отличить ecclesia militans среди той огромной массы, которая не понимаетъ, да никогда и не пойметъ, что ultima ratio королей противъ ихъ народовъ есть также и ultima ratio народовъ противъ ихъ королей. Увѣнчаніе зданія должно обойтись безъ королевскаго вѣнца.
   -- Вы пробовали это во Франціи въ 1848 году, замѣтилъ Германъ,-- и преблагополучно пришли къ имперьялизму. Мы тоже пробовали въ томъ-же году разрѣшить этотъ вопросъ и теоретически, и практически. Отвѣтомъ на него былъ для насъ 1866 годъ. Онъ стоилъ нѣкоторымъ государямъ короны; но вѣдь эти отнятыя короны послужили только для того, чтобы укрѣпить ее на головѣ другого.
   -- Кто-же говоритъ о всеобщемъ мирѣ! вскричалъ Розель; -- только не я, а я убѣжденъ въ томъ, что мы достигнемъ нашей цѣли только путемъ войны, что самое вѣрное, даже единственное средство для того, чтобы и Франція, и Германія могли превратиться въ республику, -- это война между Германіей и Франціей.
   -- Такъ думать -- это преступленіе, вскричалъ Германъ.
   -- Въ глазахъ того, кто привязывается къ словамъ, возразилъ французъ,-- но не въ вашихъ, потому что вы знаете, что Франція и Германія -- я говорю о нынѣшней Франціи и нынѣшней Германіи -- не могутъ идти войной одна на другую, что оба народа хотятъ мира, но что когда настанетъ война -- а что она наступитъ это такъ-же вѣрно, какъ то, что я республиканецъ -- она будетъ начата государями, а не народами, и всею тяжестью своихъ послѣдствій падетъ на государей, а не на народы. Народы вѣчны, государи-же смертны; для народа война не болѣе какъ кровопусканіе, а для государей это вопросъ о томъ, быть или не быть. Государь, который выйдетъ изъ сраженія побѣжденнымъ, потеряетъ вмѣстѣ съ битвой и корону. Въ борьбѣ Франціи съ Пруссіей можетъ быть только одно изъ двухъ: или побѣдитъ Пруссія, или Франція. Въ первомъ случаѣ -- повѣрьте человѣку, понимающему положеніе дѣлъ -- послѣ перваго проиграннаго большого сраженія Франція будетъ республикой.
   -- А во второмъ? спросилъ Германъ.
   -- Позвольте мнѣ нѣсколько остановиться на первомъ случаѣ, отвѣтилъ французъ.-- Значитъ у насъ будетъ республика, а вы, вы, про васъ давно уже ходитъ молва, что вы рядитесь въ прошлогоднія парижскія моды. Вы переживете то, что обреченъ пережить всякій народъ, въ особенности вы, нѣмцы, народъ нѣсколько тяжелый на подъемъ въ дѣлѣ политики. Я говорю: у васъ будетъ то, что мы сбросимъ съ себя: военная диктатура и имперьялизмъ, а такъ-какъ вы очень основательный философскій народъ, то и то и другое будетъ у васъ по всей вѣроятности въ самой рѣзкой формѣ. И такъ, какъ-же это возможно, чтобы такой основательный философскій народъ, проштудировавши обѣ формы правленія, изъ которыхъ вытекаютъ въ наше время, какъ вытекали въ древности, всѣ политическіе виды правленія, -- проштудировавши республику и абсолютизмъ: абсолютизмъ -- у себя, республику -- у своего сосѣда; какъ-же возможно, говорю я, чтобы такой народъ не пришелъ къ полному разумѣнію, въ одинъ прекрасный день не позаимствовалъ у насъ республиканской моды, какъ заимствовалъ имперьялистскую.
   -- Раньше, чѣмъ вы ее сбросите?
   -- Раньше, чѣмъ мы ее сбросимъ. Право первородства можно продать за блюдо чечевицы одинъ разъ, можетъ быть даже два раза, но разумѣется никакъ уже не три раза.
   -- Предположимъ, что такъ, сказалъ Германъ,-- хоть я и не согласенъ съ этимъ; но предположимъ, что таковъ будетъ ходъ событій, если сбудется ваша первая гипотеза,-- но вы все-таки еще состоите у меня въ долгу второй гипотезой. Такъ какъ-же, что будетъ съ Германіей, если побѣдитъ Франція?
   -- Въ этомъ случаѣ, намъ, конечно, будетъ гораздо хуже, хотя и ясно, что для насъ отдалится только на время тотъ порядокъ вещей, который рано или поздно долженъ осуществиться у насъ по самому свойству нашей натуры. А для васъ тутъ profit tout clair. Побѣжденная Пруссія -- уже болѣе не Пруссія. Германія можетъ снова оправиться и оправится она... но вы меня осмѣете и по праву: я хотѣлъ вамъ серьезно доказать, что будетъ, что должно быть съ Германіей, когда она придетъ въ себя.
   -- И потеряетъ нѣсколько провинцій? Или вы не потребуете никакой уплаты за такую высокую услугу?
   -- Никогда! воскликнулъ французъ, прижимая руку къ сердцу.-- Или, если предположить, что въ великодушнѣйшей изъ всѣхъ націй найдутся эгоисты, которые захотятъ платы за услугу, оказанную братомъ брату, то и въ такомъ случаѣ это только покажетъ, что то, что, во времена варварства; слава Богу нами уже пережитыя, было несчастіемъ и зломъ, теперь, при солидарности всѣхъ націй, не будетъ ни тѣмъ, ни другимъ. Развѣ братья могутъ грабить другъ друга? Развѣ-же не остается награбленное въ семьѣ? Развѣ долго ждать того времени, когда Германія и Франція, и не однѣ онѣ, а всѣ народы будутъ одной семьей, великой семьей соединенныхъ штатовъ Европы?
   Германъ смотрѣлъ прямо въ выразительные глаза его, какъ-то страшно блестѣвшіе изъ подъ его прямыхъ бровей. Лицо этого человѣка, на которомъ оставили рѣзкіе слѣды когда-то бушевавшія въ немъ страсти, было чистѣйшимъ типомъ физіономій тѣхъ игроковъ, которыхъ Германъ встрѣчалъ кое-гдѣ на водахъ.
   Онъ только-что передернулъ карту и передернулъ крайне неловко.
   -- По истинѣ это можно было-бы назвать: corriger la fortune, сказалъ Германъ.
   -- А почему-же и нѣтъ? вскричалъ французъ;-- le malheur est une bêtise, говаривалъ великій кардиналъ Ришелье. Для чего-же у человѣка во лбу глаза, какъ не для того, чтобы умѣть пользоваться капризами слѣпого, глухого случая и прихотями людей, которые, къ счастью, осуждены на вѣчную слѣпоту и тупоуміе.
   --..... Дѣйствительно надо быть слѣпымъ, чтобы довѣриться такому ловкому руководителю, отвѣчалъ Германъ съ нѣкоторой насмѣшкой, которую онъ даже не далъ себѣ труда скрыть.
   -- А между тѣмъ письма, которыя я имѣлъ честь передать вамъ, показываютъ, что такіе слѣпцы существуютъ.
   -- Не знаю, о комъ жалѣть болѣе,-- о слѣпомъ или о зрячемъ, замѣтилъ Германъ.
   -- Я становлюсь на сторону зрячаго, отвѣчалъ французъ, не теряя своей самоувѣренности.-- Конечно, въ этомъ случаѣ не все видѣть значитъ ничего не видѣть.
   -- Что вы называете все видѣть?
   Французъ взглянулъ черезъ окно на дворъ замка, съ котораго уже нѣсколько времени доносился шумъ экипажей, потомъ взглянулъ на часы.
   -- Я поѣду вмѣстѣ со всѣми, сказалъ онъ,-- значитъ въ моемъ распоряженіи остается только нѣсколько минутъ. Но впрочемъ и въ нѣсколько минутъ можно, если хочешь, много сказать и много услышать. И такъ слушайте. Видѣть все, значитъ видѣть неизбѣжность войны. Дѣло заключалось только въ томъ, чтобы найти casus belli; теперь онъ найденъ. Теперь уже кидаютъ кости, можетъ быть онѣ даже уже и брошены. Черезъ недѣлю, много двѣ загорится война; въ этомъ уже нѣтъ вопроса, это уже unfait. Вопросъ теперь только въ томъ: будетъ-ли это война между Франціей и Германіей, которыя любятъ другъ друга, или между Франціей и Пруссіей, которые другъ друга ненавидятъ. Рѣшать этотъ вопросъ не намъ, а вамъ, т. е. германскимъ республиканцамъ, на мудрость которыхъ мы, французскіе республиканцы, желающіе войны, за ранѣе разсчитывали и разсчитываемъ. Неужто мы ошибаемся въ разсчетѣ? Это невозможно, Согласны-ли вы теперь подарить меня довѣріемъ, въ которомъ отказывали мнѣ до сихъ-поръ? Оттолкнувъ разъ мою руку, согласитесь-ли вы признать меня теперь опытнымъ руководителемъ?
   -- Экипажи поданы, доложилъ лакей, входя поспѣшно въ комнату.
   -- Сейчасъ, отвѣчалъ Розель, и затѣмъ, обращаясь къ Герману, продолжалъ:
   -- Вы колеблетесь? Эхъ вы, основательные нѣмцы. Но, слава богу, я знаю васъ нѣмцевъ, не со вчерашняго дня, а съ вами, дорогой другъ, я знакомъ уже много лѣтъ. Мы еще увидимся, поговоримъ, и я разсѣю послѣднее облако сомнѣнія, которое еще виднѣется на вашемъ лицѣ. Au revoir!
   Розель схватилъ шляпу и выбѣжалъ вонъ, оставивъ Германа въ неописанномъ волненіи.
   Что онъ слышалъ? Что это значитъ? Что это такое? Фантазія горячечной головы или обдуманный политическій планъ. Эти письма, которыя онъ показываетъ; этотъ самоувѣренный тонъ; таинственные намеки на какое-то событіе, очевидно то самое, о которомъ писали сегодня графу изъ Берлина; странная настойчивость, съ которою принцъ всякій разъ, когда рѣчь заходила о предстоящемъ посѣщеніи маркиза, утверждалъ, что онъ его старый знакомый и путешествуетъ по Германіи какъ частный человѣкъ, прибытіе незнакомца именно въ эту минуту въ сопровожденіи этого человѣка....
   -- Великій Боже, вскричалъ Германъ, возможно-ли это! Слѣпые короли и ослѣпленные принцы! Неужели онъ дѣйствительно такъ ослѣпленъ и мнѣ выпадетъ на долю сдѣлать его окончательно слѣпымъ?
   Германъ подошелъ къ окну.
   На противоположной сторонѣ двора у подъѣзда стояли экипажи.
   Общество уже вышло на крыльцо. Онъ увидѣлъ Гедвигу, какъ видѣлъ ее въ своихъ мечтахъ, рука объ руку съ какой-то молодой дамой.
   Принцъ разговаривалъ очень живо съ какимъ-то изящно одѣтымъ молодымъ человѣкомъ, котораго Германъ не зналъ; по всей вѣроятности это былъ маркизъ де-Флорвиль. Розель подошелъ къ нему и маркизъ, повидимому, представилъ его принцу; который привѣтливо протянулъ ему руку.
   Германа передернуло.
   Онъ оттолкнулъ руку, которую принцъ держалъ теперь въ своей рукѣ!
   Маркизъ подошелъ къ Гедвигѣ и пошелъ рядомъ съ ней; у нихъ казалось, завязался веселый разговоръ; маркизъ смѣялся, Гедвига также смѣялась, смѣялась весело, беззаботно!
   Германъ отошелъ отъ окна, онъ не въ состояніи былъ смотрѣть долѣе.
   Онъ снова бросился на диванъ. Экипажи выѣхали изъ подъ мрачныхъ воротъ на широкую дорогу, облитую яркими лучами лѣтняго солнца, а у него въ ушахъ отдавались слова поэта объ одинокомъ, котораго близкіе оставляютъ страдать въ одиночествѣ, когда сами наслаждаются весельемъ и любовью.
   

ГЛАВА XIII.

   -- Вы слишкомъ добры, графиня, говорилъ маркизъ де-Флорвиль, подсаживая Стефанію въ коляску, въ которой уже сидѣла принцъ и госпожа фонъ-Фишбахъ.
   Остальное общество размѣстилось по двумъ другимъ экипажамъ; графъ и баронъ Нейгофъ просили позволенія ѣхать верхомъ и обѣщали присоединиться къ обществу попозже.
   -- Право, вы слишкомъ добры, повторилъ маркизъ,-- не я принесъ съ собой хорошую погоду, а хорошая погода принесла меня съ собой.
   -- Мы должны быть ей за это благодарны, отвѣчала Стефанія.
   -- По крайней мѣрѣ я ей благодаренъ и не за пустяки, сказалъ маркизъ.-- Богъ мой, первый солнечный лучъ послѣ цѣлой недѣли, какъ я уже путешествую по Германіи. Знаете ли вы, mefrdames, что значитъ для француза, въ особенности для француза южнаго, цѣлую недѣлю не видѣть солнечнаго свѣта? Вы не можете знать этого, но вы получите объ этомъ нѣкоторое понятіе, если подумаете, что было-бы съ нѣмцемъ, если-бы онъ въ продолженіи цѣлой недѣли не читалъ никакой философской книги.
   -- Въ такомъ случаѣ я не нѣмка, я никогда не читала ни одной философской книги, сказала Стефанія.
   -- Дамы, дамы, воскликнулъ маркизъ,-- вѣдь я не говорю о дамахъ, онѣ повсюду составляютъ исключеніе изъ правила, онѣ -- всемірный медіумъ, связующій разсѣянные по всему міру элементы, и остающійся повсюду вѣрнымъ себѣ, въ Лондонѣ, Парижѣ, Римѣ или...
   -- Ротебюлѣ, досказалъ принцъ.
   -- Какъ вы сказали, monseigneur?
   -- Въ Ротебюлѣ, моей резиденціи, въ которую мы теперь въѣзжаемъ, отвѣчалъ принцъ улыбаясь.
   -- А, а, заговорилъ маркизъ, вставляя въ глазъ монокль и проклиная внутренно толчки, которыми угощала его отвратительная мостовая,-- это Ротебюль! Какъ здѣсь прекрасно, эти мрачные средневѣковые ворота съ высокой четыреугольной башней, эти узкія улицы съ поросшей травой мостовою, эти маленькіе бѣлые домики съ зелеными ставнями, -- это истинная поэзія, что-то истинно нѣмецкое.
   Всѣ засмѣялись. Проѣзжая по улицамъ Ротебюля, общество не могло продолжать разговора: грохотъ экипажей по мостовой мѣшалъ этому. Принцъ былъ въ такомъ настроеніи, котораго и самъ не могъ ожидать послѣ страшной вчерашней ночи. Онъ встрѣтилъ день, разсѣявшій его видѣнія, какъ благодѣяніе, и охотно отдался аллюзіи, что если ему казалось все въ черномъ свѣтѣ, то это происходило отъ черезъ чуръ мрачнаго расположенія его духа. Поцѣлуй вчерашняго вечера,-первый поцѣлуй, который онъ получилъ съ ея губъ -- можетъ быть, онъ былъ болѣе, чѣмъ милостыня, быть можетъ, онъ былъ залогомъ того счастія, въ которомъ онъ уже отчаивался, и которое будущность ему, быть можетъ, уже подготовляла. Если кроткое, нѣжное выраженіе, которое онъ замѣтилъ сегодня на лицѣ любимой женщины, укрѣпляло его надежды, то пускай маркизъ молчитъ о тѣхъ страшныхъ проектахъ, которые онъ привезъ съ собою, какъ молчалъ до сихъ поръ; пускай также и уѣзжаетъ, какъ пріѣхалъ.
   Стефанія была въ такомъ настроеніи, какъ бываетъ ребенокъ когда онъ увидѣлъ, что онъ напрасно перепугался. Вчера вечеромъ она была страшно перепугана. Разсказывать эту исторію про записку при принцѣ, при Гедвигѣ, это было крайне скверно со стороны Генриха,-- это было вызывающей местью за маленькую сцену, которую она ему сдѣлала,-- это было открытой угрозой, онъ какъ будто говорилъ ей: напрасно ты надѣешься запугать меня,-- я все, таки пойду своей дорогой. Наконецъ, когда онъ провожалъ ее въ ея комнату, онъ въ жесткихъ выраженіяхъ приказалъ ей поручить maman, привезти съ собой немедленно тайнаго совѣтника, "который знаетъ тебя, дитя мое, и не потеряетъ присутствія духа вслѣдствіе твоего неумѣнія владѣть собою, что, я боюсь, можетъ мучиться въ рѣшительный моментъ съ господиномъ докторомъ".
   Все это было слишкомъ ясно, и когда онъ ушелъ, она все такъ и исполнила, какъ онъ приказывалъ: она написала maman, заклиная ее всѣми святыми, чтобы она не относилась легко къ приказанію Генриха и не пріѣзжала безъ тайнаго совѣтника, и чтобы -- самое лучшее -- пріѣзжала немедленно, а не откладывала поѣздки, какъ было прежде договорено, до дня рожденія принца, т. е. до 16 чнела; до тѣхъ поръ пройдетъ цѣлыхъ десять дней, а если ея милая мамочка еще такъ долго не пріѣдетъ, то ея Стефанія погибнетъ жертвой страха и волненій.
   А теперь Стефанія невольно улыбалась, вспоминая эти патетическія строки, потому-что едва только она успѣла ихъ утромъ отправить, какъ получила письмо отъ своей матери, въ которомъ та извѣщала ее, что пріѣдетъ послѣ завтра.
   Значитъ, теперь дѣло было только за тайнымъ совѣтникомъ, о которомъ мать ничего не писала. Но это уже уладится, а теперь ей было такъ весело и она съ удовольствіемъ переводила глаза съ заманчивыхъ картинъ сельской природы на своего блестящаго vis-à-vis, молодого маркиза съ смуглымъ лицомъ и карими глазами, такъ элегантно одѣтаго, какъ ей рѣдко случалось встрѣчать даже въ самомъ Берлинѣ.
   Наконецъ, они выѣхали изъ этого ужаснаго Ротебюля снова на шоссе и прерванный разговоръ могъ возобновиться.
   -- Теперь только я чувствую себя въ Германіи, заговорилъ маркизъ, играя своимъ моноклемъ.-- Эта узкая долина, эта темная рѣка, которая тутъ журчитъ около насъ въ своемъ каменномъ ложѣ, эти отвѣсныя скалы, а главное эти безконечныя ели: я не могу себѣ представить Германіи безъ елей; изъ насъ никто не можетъ представить этого; наши поэты никогда иначе намъ не изображали ее, когда они переносили мѣсто дѣйствія въ Германію, что впрочемъ случалось очень рѣдко, даже слишкомъ рѣдко. Кто-бы это ни-былъ -- Жоржъ Зандъ или Дюма сынъ -- постоянно они рисуютъ намъ горизонтъ, окоймленный еловымъ лѣсомъ, который, вотъ какъ здѣсь возвышается на вершинахъ тѣхъ скалъ, или обрамляетъ вдали широкую степь, на которую заходящее солнце бросаетъ свои послѣдніе, меланхоличные лучи. Да, или здѣсь -- Германія, или нигдѣ.
   -- А наши люди, они также соотвѣтствуютъ вашимъ представленіямъ о нихъ, какъ и наши виды? спросилъ принцъ.
   -- Люди? удивился маркизъ, оглядываясь по сторонамъ.-- Простите, monseigneur, но гдѣ же люди? Во всю дорогу, не исключая и хорошенькаго, маленькаго, соннаго городка,-- я забылъ какъ онъ называется,-- я не видалъ людей; это также характеристично. Мы никогда не представляемъ себѣ нѣмецкаго вода, гдѣ-бы было много людей, какъ во французскомъ или итальянскомъ; самое большое, что мы представляемъ себѣ на нѣмецкомъ пейзажѣ -- это бѣлокураго пастушка, пасущаго на лугу свое стадо, и наигрывающаго на флейтѣ грустную мелодію, или охотника съ косматой бородой и всклокоченными волосами, бредущаго по лѣсу съ подозрительно длинной винтовкой въ загорѣлыхъ рукахъ, слегка напоминающаго Каина послѣ убійства брата.
   -- Восхитительная картина, замѣтила Стефанія;-- но и въ ней мы, женщины, кажется, не фигурируемъ.
   -- Ахъ, графиня, отвѣчалъ маркизъ,-- женщины, нѣмецкія женщины,-- это нѣчто совершенно иное! Для насъ онѣ ангелы Карло Дольче съ кроткими глазами и золотистыми кудрями, высоко парящими по небу на облакахъ Гвидо Рени надъ презрѣнной землей.
   -- Что онъ сказалъ? спросила госпожа фонъ-Фишбахъ, увидѣвъ что Стефанія и принцъ засмѣялись.
   Стефанія перевела слова маркиза.
   Госпожѣ фонъ-Фишбахъ, сановитой матронѣ съ сѣдѣющими уже волосами, шутка эта пришлась не совсѣмъ по вкусу и она нехотя засмѣялась.
   Маркизъ не удивился этому; переводъ Стефаніи былъ сдѣланъ не особенно правильно.
   -- Тысячу разъ благодаренъ вамъ, графиня, сказалъ онъ,-- что вы были такъ снисходительны ко мнѣ и передали мои ничтожныя слова; вы, нѣмецкія женщины, вы такія ученыя! Конечно, это для васъ необходимо, чтобы на всегда привязать къ себѣ вашихъ мужей!
   -- Какъ, маркизъ, вскричала Стефанія,-- значитъ, въ насъ нѣтъ никакихъ другихъ достоинствъ?
   -- Простите, графиня,-- тысячи, не одно; но все-таки вы не вправѣ недосчитываться хотя-бы и одного изъ нихъ: вамъ они всѣ необходимы.
   -- Значитъ, наши мужья -- чудовища неблагодарности и ненасытности.
   -- Какъ и всегда юность, графиня; въ Германіи женятся всегда слишкомъ рано, т. е. мужчины..... Женщины, это другое дѣло.
   -- Что это значитъ, я васъ не понимаю, сказала Стефанія.
   -- Неужели мои слова нуждаются въ объясненіи, графиня? отвѣчалъ маркизъ.-- Женщинѣ не надо учиться любви, она, такъ сказать, является на свѣтъ любящей; она любитъ всю свою жизнь и умирая она все еще любитъ, она -- сама любовь. Поэтому она можетъ вступать въ бракъ, какъ только захочетъ рано; она при всякихъ обстоятельствахъ будетъ на высотѣ своего положенія. Мы же, мужчины, напротивъ... Ахъ, графиня, мы рождены эгоистами; эгоизмъ -- это наша сила, наша гордость, наше ученіе: малодушная сила,-- я долженъ согласиться съ этимъ,-- позорная гордость, ничтожное ученіе; но прежде чѣмъ мы придемъ къ этому сознанію -- а кто можетъ любить прежде, чѣмъ придетъ къ этому сознанію, да и что такое любовь, какъ не это сознаніе -- пока онъ придетъ къ нему, прійдетъ половина жизни; а если вступаютъ въ бракъ въ ранней молодости, половина супружеской жизни проходитъ въ надрывающей сердце домашней борьбѣ, въ тысячахъ кризисовъ,-- такихъ кризисовъ, которые всякій разъ ставятъ вопросъ о быть или не быть. А каковы же послѣдствія? Въ Германіи до женитьбы любятъ самымъ нѣжнымъ образомъ, а года черезъ два послѣ свадьбы уже расходятся; во Франціи же до свадьбы любви не знаютъ, потому-что и другъ друга-то не знаютъ, и узнаютъ другъ друга только послѣ свадьбы, и научаются любить только послѣ свадьбы. "Monsieur и madame только пять лѣтъ какъ женаты, а уже такъ любятъ другъ друга",-- какъ часто приходилось мнѣ слышать такія слова во Франціи! А скажите-ка, графиня, часто-ли вамъ приходится слышать ихъ въ Германіи? Мы, французы, настолько благоразумны, что не женимся прежде, чѣмъ не наберемся ума. Быть же благоразумнымъ и быть молодымъ -- это для мужчины, какъ мнѣ, кажется, уже удалось доказать, невозможно. Поэтому мы женимся...
   -- Уже стариками, досказала Стефанія.
   -- Кто любитъ, графиня, тотъ не старъ, отвѣчалъ маркизъ.
   Стефанія покраснѣла; она сгоряча и не сообразила, что въ присутствіи принца совершенно не слѣдовало-бы задѣвать этой темы, или уже слѣдовало безусловно согласиться съ маркизомъ.
   Къ счастью для нея, они проѣзжали въ это время черезъ деревню, бросавшуюся въ глаза своей чистотой, солидностью своихъ построекъ и довольствомъ, въ которомъ очевидно жили ея обитатели. Она, также, какъ и всѣ другія деревни въ окрестностяхъ замка, принадлежала къ владѣніямъ принца.
   -- Ну, сказалъ принцъ, когда они выѣхали изъ деревни,-- теперь вы видѣли и людей, которыхъ вы прежде не находили въ нашихъ пейзажахъ; конечно это уже не были ни бѣлокурые пастушки ни полудикіе потомки Немврода, а простые нѣмецкіе поселяне Какое же они произвели впечатлѣніе на вашъ взглядъ, конечно нѣсколько избалованный счастливыми обитателями богатой прекрасной Франціи?
   -- Ахъ, monseigneur, отвѣчалъ французъ,-- но развѣ братство прекрасной Франціи достается тѣмъ, кто воздѣлываетъ ея почву! Я знаю Францію, я знаю французскаго поселянина; я никогда не видалъ на лицахъ ихъ того, что вижу здѣсь на всѣхъ лицахъ, на лицахъ дѣтей, мужчинъ, и -- это самое главное -- даже на лицахъ женщинъ.
   -- Чего же? спросилъ принцъ.
   -- Довольства, отвѣчалъ французъ, склоняя голову передъ принцемъ,-- довольства своей судьбой, равносильнаго у поселянъ довольству своимъ господиномъ. Французскій поселянинъ недоволенъ своимъ господиномъ, да онъ и не можетъ быть имъ доволенъ. Онъ не знаетъ своего господина, который живетъ въ Парижѣ, чтобы растрачивать тамъ силы своей почвы и свои собственныя среди позорной праздности и недостойныхъ удовольствій. Замокъ его предковъ стоитъ пустымъ, а вмѣсто его въ какомъ нибудь надворномъ флигелѣ засѣлъ арендаторъ, котораго поселянинъ ненавидитъ и ненавидитъ вполнѣ правильно. У этихъ людей нѣтъ другихъ интересовъ" нѣтъ другихъ мыслей, кромѣ желанія разбогатѣть какъ можно скорѣе. Это удается имъ рѣдко, потому-что и сами-то они всегда крайне плохо поставлены, но, такъ или иначе, удается имъ или неудается, во всякомъ случаѣ, поселянинъ становится жертвой двоякой алчности,-- алчности господина и алчности арендатора. Нѣтъ никого несчастнѣе французскаго поселянина, пока онъ прикованъ къ той скорлупѣ, въ которой онъ родился; нѣтъ ничего страшнѣе французскаго поселянина, когда онъ отрывается отъ этой скорлупы и кидается въ одинъ изъ двухъ лагерей, которые оба для него одинаково открыты,-- я разумѣю пролетаріатъ большихъ городовъ или армію. И тамъ, и здѣсь онъ хочетъ, онъ требуетъ войны; тамъ онъ требуетъ ея противъ всѣхъ, кто что нибудь имѣетъ, здѣсь противу всего что не есть Франція..
   -- Совершенно справедливо, даже черезъ-чуръ справедливо! сказалъ принцъ.-- Но только не воображайте, чтобы и мы-то жили здѣсь въ раю. Я не считаю себя дурнымъ государемъ и думаю, что исполняю возложенныя на меня судьбою обязанности честно. Но я даже не въ состоянія достигнуть того, чтобы, какъ говорилъ вашъ Генрихъ IV, по воскресеньямъ имѣлъ свою курицу въ горшкѣ каждый поселянинъ даже въ этихъ богатыхъ деревняхъ долины, не говоря уже о поселянахъ моихъ бѣдныхъ лѣсныхъ деревень, промышляющихъ гвоздильнымъ ремесломъ.
   -- Язва централизаціи, monseigneur, отвѣчалъ маркизъ,-- у васъ конечно достигла далеко не такой силы, какъ у насъ, по также уже достаточно чувствительна эта язва централизаціи, жертвующая плотью и кровью цѣлой націи кое-какимъ интересамъ, которые въ сущности никогда не совпадаютъ съ интересами всей націи.
   -- А какъ намъ освободиться отъ этой язвы? спросилъ принцъ.
   Въ отвѣтъ на это маркизъ пожалъ плечами и взглянулъ на дамъ, какъ-бы желая этимъ выразить, что молъ, объ этомъ и еще коео чемъ другомъ мы поговоримъ тогда, когда останемся съ глазу на глазъ.
   Принцъ отлично понялъ этотъ знакъ, но не чувствовалъ себя въ состояніи тотчасъ-же найти какую нибудь другую тему для разговора. Послѣднія слова маркиза были для него какъ-бы ударомъ молота въ запертую дверь, передъ которой онъ стоялъ и за которой было рѣшеніе вопроса, подготовлявшееся -- письма маркиза говорили это -- во Франціи, а вмѣстѣ съ Франціей и въ Германіи;-- рѣшеніе, содѣйствовать которому онъ самъ долженъ былъ, содѣйствовать которому онъ вчера вечеромъ твердо рѣшился.
   Вчера вечеромъ! Принцъ мдачно поглядѣлъ вокругъ себя.
   Справа отъ него на пестрые луга, на которыхъ еще играли послѣдніе лучи солнца, заходила голубая тѣнь надвигавшагося облака. То, что было теперь у него на душѣ, было-ли это также тѣнью облака, или это было нѣчто большее?
   Съ своей стороны маркизъ все еще молчалъ; для принца молчаніе это было слишкомъ краснорѣчиво.
   Но маркизъ просто не зналъ въ эту минуту, что ему говорить и далъ этимъ Стефаніи случай замѣтить, что молодой французъ въ итогѣ далеко не такъ интересенъ, какъ она сочла его за обѣдомъ, когда онъ такъ оживленно разговаривалъ съ Гедвигой. Ей также очень не нравилось и то, что онъ, очевидно минуя ее, нѣсколько разъ наводилъ лорнетъ на другую коляску, гдѣ сидѣла Гедвига; поэтому она молчала. Что-же касается до почтенной Фишбахъ, то и она воздавала благодареніе Богу за то, что не обязана болѣе улыбаться, можетъ быть не кстати, почти непонятному для нея разговору, и что скоро она избавится отъ своего тягостнаго положенія.
   Экипажи выѣхали изъ узкой долины; скалы съ обѣихъ сторонъ разступались все шире и шире, уступая мѣсто плодородной равнинѣ, по которой змѣйкой извивалась Рода. Дорога шла мимо деревень, привѣтливо выглядывавшихъ, своими бѣлыми домиками и стройными колокольнями своихъ скромныхъ церквей сквозь зелень деревьевъ, на проѣзжихъ.
   Свернувъ направо отъ большой дороги, экипажи черезъ нѣсколько минутъ достигли Эрихсталя, цѣли прогулки. Главноуправляющій почтительно встрѣтилъ общество.
   Принцъ отдалъ приказаніе не останавливать работъ. Ему хотѣлось показать гостямъ свое хозяйство въ полномъ ходу.
   -- Я не хотѣлъ разыгрывать передъ вами воскресный фарсъ, который такъ легко устроить, говорилъ онъ;-- вы увидите будничную жизнь, но я надѣюсь, что вы отнесетесь благосклонно къ неподкрашенной истинѣ.
   Общество надѣялось, что графъ и баронъ Нейгофъ на своихъ быстрыхъ лошадяхъ поспѣютъ въ Эрихсталь въ одно время съ экипажами, во они не показывались. Ихъ прождали напрасно четверть часа, наконецъ принцъ, раздосадованный повидимому ихъ неисправностью, предложилъ начать осмотръ фермы.
   Онъ пригласилъ общество слѣдовать за нимъ, и предложилъ маркизу идти съ нимъ рядомъ.
   Маркизъ предчувствовалъ уже заранѣе, какъ невыносимо скучна будетъ эта прогулка по хозяйственнымъ угодьямъ рядомъ съ приицемъ. Онъ пустилъ въ ходъ всю свою ловкость, чтобы подсунуть принцу вмѣсто себя Фишбаха.
   Фишбахъ былъ сельскій хозяинъ старой школы. Онъ, какъ и всѣ сосѣди, слыхалъ много объ образцовой фермѣ принца, самъ много о ней говорилъ, хотя самъ тамъ никогда не былъ. Онъ постоянно утверждалъ, что это чистѣйшее шарлатанство и не можетъ не быть шарлатанствомъ. И вотъ онъ увидѣлъ передъ собой хозяйство, совершенство котораго не могло ускользнуть отъ его опытныхъ глазъ, видѣлъ вещи знакомыя, которыхъ онъ почти не узнавалъ въ этой. Формѣ, видѣлъ вещи новыя, съ которыми ему было очень любопытно познакомиться.
   Восхищеніе его возрастало съ минуты на минуту, онъ выражалъ его такъ наивно, что принцъ, принимавшій очень близко къ сердцу свое образцовое хозяйство и распространеніе своихъ принциповъ, разговаривалъ почти исключительно съ нимъ, предоставляя, противъ обыкновенія, остальное общество самому себѣ.
   -- Посидимъ здѣсь немножко, предложила Стефанія своей подругѣ Нейгофъ, на руку которой опиралась.
   Дамы зашли на задній дворикъ, отведенный подъ молочное хозяйство.
   -- Куда это запропастились наши муженька, продолжала Стефанія,-- имъ-бы ужь давно слѣдовало быть здѣсь.
   -- А ты уже стосковалась по своемъ, замѣтила баронесса смѣясь.-- Я ничего не имѣю противъ того, чтобы Куртъ обошелся часокъ безъ меня,-- эти мужья такъ требовательны.
   -- Вы повѣнчались такими молодыми, сказала Стефанія.
   -- Не моложе васъ.
   -- Да, но за то вы живете въ деревнѣ;-тамъ вполнѣ принадлежишь другъ другу, иногда даже болѣе, чѣмъ-бы это было желательно. Въ городѣ совсѣмъ другое дѣло: тамъ служба, прогулки, холостые обѣды, ужины, развлеченія всякаго рода; иногда я по цѣлымъ днямъ не вижу Генриха.
   -- Ну, развлеченій, кажется, у твоего мужа не мало и здѣсь, замѣтила баронесса.
   -- Да и тебѣ, кажется, не на что пожаловаться, отвѣчала Стефанія.-- Онъ сегодня серьезно пріударилъ за тобой -- разговаривалъ почти исключительно съ тобой.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? замѣтила баронесса,-- но увѣряю тебя, моя милая, что ни сердце, ни глаза его не участвовали въ этомъ разговорѣ.
   -- Глаза его, конечно, были заняты мною, сказала Стефанія съ нѣсколько принужденнымъ смѣхомъ.
   -- Вѣроятно, отвѣчала Нейгофъ и нагнувшись принялась что-то чертить зонтикомъ по мелкому песку двора.
   -- Это ужасно! произнесла Стефанія, едва сдерживая слезы.
   -- Бѣдная Стефанія! пожалѣла ее Нейгофъ.
   Стефанія залилась слезами.
   -- И въ такое время, продолжала она рыдая,-- когда я каждую минуту...
   -- Ну, я думаю, это случится не ранѣе конца будущаго мѣсяца; во всякомъ случаѣ ты не должна принимать этого такъ близко къ сердцу. Отъ этого не умираютъ; я также... т. е. я хочу сказать, что въ такихъ случаяхъ нужно предоставлять полную свободу мужу. Своими слезами мы можемъ только повредить себѣ, а такія женщины, какъ ты и я...
   -- Онъ не обращаетъ на меня ни малѣйшаго вниманія, онъ совершенно поглощенъ ею, рыдала Стефанія.
   -- Если ты сама это признаешь, то я не стану противорѣчить тебѣ. Эти мужчины такой странный народъ.
   -- И какъ это подло съ ея стороны, она намъ такъ многимъ обязана.
   -- Ну развѣ такія личности понимаютъ, что такое благодарность. Онѣ съ малолѣтства привыкаютъ брать все, что имъ даютъ, и считаютъ какъ-бы своею обязанностью дѣлаться любовницами мужей своихъ барынь. Кончаютъ онѣ обыкновенно тѣмъ, что выходятъ замужъ за какого-нибудь камердинера.
   Стефанія засмѣялась, но потомъ покачала головой и сказала:
   -- Гедвига...
   -- Жена принца съ лѣвой стороны, перебила ее Нейгофъ,-- я знаю; но между нами, что-же это такое какъ не любовница и къ тому еще любовница старика, что еще гнуснѣе. Знаемъ мы этихъ женъ съ лѣвой стороны.
   -- Мама и я, мы боимся, чтобы онъ не вздумалъ жениться на ней формальнымъ образомъ.
   -- Милая моя, такихъ вещей можно бояться, но онѣ никогда не случаются; а всего менѣе можно ожидать этого отъ принца. Не смотря на либерализмъ, которымъ онъ щеголяетъ, онъ въ душѣ, можетъ быть, болѣе аристократъ, чѣмъ даже твой мужъ; всякій разъ, какъ онъ разсердится на васъ за что-нибудь, у него будетъ являться желаніе побѣсить васъ этой свадьбой, но на этомъ желаніи онъ и умретъ; она, конечно, пообдѣлаетъ свои дѣла...
   -- И выйдетъ замужъ за камердинера, подхватила Стефанія смѣясь
   -- Нѣтъ, отвѣчала Нейгофъ,-- за доктора.
   -- За Горста? вскричала Стефанія съ испугомъ.
   -- Кажется, такъ его фамилія.
   -- Какъ тебѣ пришла такая мысль въ голову? спросила Стефанія съ недовѣрчивою улыбкой.
   -- Мнѣ-то что до этого за дѣло, отвѣчала баронесса.-- Но вокругъ говорятъ, и должно тебѣ признаться, и о твоемъ мужѣ и о ней много говорятъ также, въ особенности одинъ какой-то конюхъ усердствуетъ въ распространеніи этихъ сплетень. Зовутъ его, кажется, Дитрихъ; братъ его служитъ у моего мужа и передалъ мужу, а онъ сообщилъ мнѣ. Надняхъ этотъ человѣкъ разсказалъ своему брату, что о графѣ это все неправда и выдумано имъ, чтобы позлить свою невѣсту, если не ошибаюсь, камеръ-юнгферу Гедвиги. А что настоящій ея любовникъ докторъ и что въ случаѣ нужды онъ это можетъ доказать. Не знаю, на сколько тебя интересуютъ подобныя сплетни, но я сочла долгомъ сообщить тебѣ объ этомъ: такія вещи могутъ иногда пригодиться. Пора намъ однако вернуться въ общество.
   Баронесса встала.
   -- Это было-бы слишкомъ глупо! произнесла Стефанія, слѣдуя ея примѣру.
   -- Отчего? спросила баронесса.
   Стефанія не отвѣчала.
   Между тѣмъ маркизъ, помощью ловкихъ маневровъ, устроилъ дѣло такъ, что отсталъ съ Гедвигою отъ прочихъ; всѣ остальные ревностно шагали за принцемъ, они-же остались наединѣ. Къ одной сторонѣ двора примыкалъ огородъ; маркизъ отворилъ калитку и сказалъ:
   -- Ради Бога, сударыня, зайдемте сюда на минуту и отрезвимся. Эти альгаускія коровы, эти овцы-мериносы, эти іоркширскія свиньи -- c'est plus fort que moi.
   -- Они придутъ сюда, какъ только осмотрятъ машинное отдѣленіе, сказала Гедвига.
   -- Такъ подождемте ихъ здѣсь.
   -- Ну, вы, кажется, не особенно интересуетесь нѣмецкимъ сельскимъ хозяйствомъ, ради котораго предприняли такое далекое путешествіе.
   -- Нѣмецкое сельское хозяйство? Неужели, вы повѣрили этой баснѣ?
   -- Что-же иначе привело васъ сюда?
   Маркизъ хотѣлъ отвѣчать взглядомъ, но темные его глаза напрасно искали встрѣчи съ глазами Гедвиги: ея глаза разсѣянно блуждали по саду.
   -- Что можетъ вести несчастнаго, сказалъ онъ наконецъ,-- какъ не сознаніе его несчастья? И куда оно можетъ привести его, какъ не на новое несчастье?
   Гедвига взглянула на.своего спутника.
   -- Совершенно вѣрно, отвѣчала она,-- но, конечно, вы не относите этого замѣчанія къ самому себѣ?
   -- Потому-что я ношу маску человѣка, рѣшившагося смотрѣть только на веселую сторону жизни? Но кто-же изъ насъ ходитъ безъ маски? Ужь конечно не вы.
   -- Такъ значитъ вы видѣли мое настоящее лицо, спросила Гедвига, которую противъ воли начиналъ интересовать разговоръ, вертѣвшійся до тѣхъ поръ на самыхъ обыденныхъ предметахъ.
   -- Видѣлъ, отвѣчалъ французъ;-- правда, четыре года тому назадъ, но такого лица не забудешь въ четыре года, не забудешь во всю жизнь. Это было лицо шестнадцати лѣтней дѣвочки, большіе глаза которой въ первый разъ созерцали блескъ волшебнаго міра и отражали его,-- міра уже погибшаго,-- міра, который, быть можетъ, никогда не существовалъ, а если существовалъ, не быть такъ обаятеленъ, какъ поэзія сердца молодой дѣвушки, какъ сладкія иллюзіи, какъ высокія стремленія чистой, дѣвственной души. Да, сударыня, такой я васъ видѣлъ передъ созданіями Рафаэля, Микель Анджело, предъ вели коми развалинами Колизея, среди романтическаго уединенія Кампаніи. Это было ваше настоящее лицо, лицо Коринны,-- вы мнѣ его постоянно напоминали,-- только вы были гораздо моложе, гораздо милѣе, гораздо невиннѣе этого созданія моей геніальной соотечественницы. А теперь...
   -- Теперь?
   -- Теперь, увидавъ васъ черезъ четыре года, я невольно вспоминаю заглавіе другой книги, книги Бальзака.
   -- Подъ заглавіемъ?
   -- Illusions perdues.
   -- Въ такомъ случаѣ маска моя очень плоха, или вѣрнѣе я хожу совсѣмъ безъ маски, если потерянныя иллюзіи отражаются ни моемъ лицѣ и каждый можетъ прочесть выраженіе этого лица.
   -- Извините, сударыня, отвѣчалъ маркизъ,-- я не сказалъ: каждый. Всякій другой можетъ удовольствоваться маской гордости вполнѣ себѣ удовлетворяющей, чуждой печали о прошломъ, надеждъ на будущее. Но для того, кто имѣлъ счастье васъ видѣть, какъ я васъ видѣлъ, для того...
   Маркизъ поднялъ руки и снова граціозно, съ нѣкоторой грустью опустилъ ихъ.
   Гедвига взволновалась тѣмъ болѣе, что маркизъ говорилъ чистую правду, а отъ него она менѣе, чѣмъ отъ кого либо, ожидала услышать эту правду. Глаза ея съ какимъ-то грустно-ласковымъ выраженіемъ покоились на лицѣ молодого человѣка, который казался ей въ эту минуту старымъ дорогимъ другомъ.
   Маркизъ, истолковавшій взглядъ этихъ прекрасныхъ глазъ совершенно иначе, заговорилъ тихимъ страстнымъ голосомъ:
   -- Долженъ-ли я говорить то, что вы уже знаете, что это счастіе было моимъ несчастіемъ, тѣмъ несчастіемъ, которое исходило изъ вашихъ небесныхъ глазъ, и которое сдѣлалось съ тѣхъ поръ моимъ путеводителемъ въ этой безсодержательной жизни,-- путеводителемъ, за которымъ я не въ силахъ былъ не слѣдовать и который привелъ меня туда, откуда исходилъ самъ,-- къ убійственному свѣту вашихъ небесныхъ глазъ.
   -- Ахъ, такъ, сказала Гедвига,-- а я было право и забыла объ этомъ въ эту минуту.
   Маркизъ не зналъ, какъ истолковать эти слова, онъ совершенна не понялъ, что они значили. Но насмѣшливая улыбка, игравшая на губахъ Гедвиги, не предвѣщала ничего добраго.
   -- Сударыня, заговорилъ онъ,-- вы видите меня въ такомъ смущеніи, которое лучше, чѣмъ что-либо, говоритъ въ пользу глубины моего чувства.
   -- Къ чему эти извиненія, маркизъ, отвѣчала Гедвига,-- они совершенно излишни; напротивъ, я не чувствую къ вамъ ничего кромѣ благодарности, самой чистосердечной благодарности.
   Маркизъ еще менѣе могъ понять, какъ ему принять эти загадочныя слова. Къ счастью для него, въ эту минуту подошелъ принцъ со всѣмъ обществомъ. Онъ съ живостью обратился къ принцу. Онъ не могъ устоять противъ искушенія осмотрѣть садъ, и madame была такъ добра, что была его путеводителемъ.
   -- Вы не могли.себѣ найти лучшаго путеводителя, замѣтилъ, принцъ;-- моя жена знаетъ названія всѣхъ растеній и всѣ ихъ свойства.
   Принцъ, казалось, былъ въ отличномъ расположеніи духа. И въ самомъ дѣлѣ, онъ съ такимъ жаромъ исполнялъ обязанности путеводителя, что это разсѣяло на нѣсколько времени тяжелыя думы, омрачавшія его душу. Чистосердечное восхищеніе стараго Фишбаха въ высшей степени было для него пріятно и лестно. Фонъ-Фишбахъ считался во всей странѣ высшимъ авторитетомъ въ дѣлѣ сельскаго хозяйства, и постоянно клалъ этотъ авторитетъ на вѣсы противъ нововведеній принца. Разъ удалось склонить его въ пользу этихъ нововведеній, можно было разсчитывать, что всѣ. послѣдуютъ его примѣру; принцъ видѣлъ уже въ близкомъ будущемъ осуществленіе тѣхъ надеждъ, въ которыхъ уже почти отчаивался: это доставляло ему такое удовольствіе, котораго онъ давно уже не испытывалъ. Небольшая побѣда, только-что имъ одержаяная, почти помирила этого недовольнаго человѣка съ жизнью, которая не была совершенно безполезна; онъ чувствовалъ, что не промѣняетъ эту жизнь ни на какую другую, если на губахъ Гедвиги всегда будетъ играть та улыбка, съ которой она встрѣтила его, когда онъ вошелъ въ садъ, если та ласковость, съ которой она положила свою руку въ его руку, была искренна. И Гедвига дѣйствительно была искренна въ эту минуту, ея улыбка какъ-бы говорила: ты въ сущности гораздо лучше всѣхъ ихъ, я могу твердо на тебя положиться, тверже, чѣмъ на всѣхъ остальныхъ.
   -- Но я не вижу ни графини, ни баронессы, сказалъ принцъ, обращаясь къ фонъ-Цейзелю.
   -- Нѣсколько минутъ тому назадъ я видѣлъ, какъ онѣ шли по направленію къ дому управляющаго, отвѣчалъ кавалеръ.
   -- Мы также пойдемъ туда, сказалъ принцъ.-- Дамамъ надо освѣжиться. Мы не придемъ слишкомъ рано, любезный Цейзель?
   -- О, ни въ какомъ случаѣ, ваша свѣтлость.
   На обсаженной деревьями площадкѣ передъ домомъ управляющаго, фонъ-Цейзель заблаговременно приготовилъ палатку, гдѣ на роскошно-убранныхъ столахъ были приготовлены разныя прохладительныя.
   Дамы усѣлись на садовыхъ стульяхъ; кавалеры стали около слуги усердно разливали шампанское по бокаламъ.
   Въ густой листьѣ высокихъ деревьевъ, на которыхъ играли золотистые солнечные лучи, чирикали воробьи; ласточки рѣяли въ яркомъ вечернемъ вездухѣ; съ крыши дома спускались, высоко поднявъ свои крылья, голуби, садились на землю, клюнувъ пару крошекъ и поворковавъ немножко, они снова взлетали на свое старое мѣсто; со скотнаго двора доносилось мычаніе коровъ; по двору проѣзжала телѣга со свѣжей, только-что скошенной, травой,-- это была мирная сельская картина, очарованіе которой сообщалось впечатлительной натурѣ принца. Онъ былъ сама предупредительность къ дамамъ, сама любезность относительно кавалеровъ.
   -- Какъ жаль, что графъ и баронъ до сихъ поръ еще не пріѣхали, но ихъ не слѣдуетъ подвергать никакому наказанію: они уже и безъ того достаточно наказаны самымъ своимъ отсутствіемъ.
   Онъ поднялъ стаканъ и обращаясь ко всему обществу, хотя взоръ его невольно остановился на Гедвигѣ, голосомъ, дрожавшимъ отъ какого-то радостнаго умиленія, сказалъ, что вѣроятно общество не будетъ противорѣчить, если онъ предложитъ тостъ за здоровье своихъ гостей, и не сочтетъ эгоизмомъ его желаніе провести хотя еще нѣсколько такихъ дней, какъ сегодняшній.
   Дамы поклонились, кавалеры зачокались стаканами; маркизъ, которому Розель наскоро перевелъ слова принца, сдѣлалъ шагъ впередъ и сказалъ, граціозно поклонившись, что такъ-какъ онъ не имѣетъ никакого права говорить отъ имени общества, то говоритъ только отъ своего имени и отъ имени своего друга; впрочемъ онъ увѣренъ, что онъ выразитъ вмѣстѣ съ тѣмъ и чувства всего общества, если осушитъ свой стаканъ за то, чтобы государи всего міра были похожи на того, у котораго они въ гостяхъ, и чтобы вездѣ царствовалъ такой миръ, какъ здѣсь, въ этой сельской картинѣ, которую не омрачаетъ ни одно облачко.
   Стаканы снова зазвенѣли, но на этотъ разъ звонъ стакановъ былъ заглушенъ топотомъ лошадей, такъ внезапно и такъ близко раздавшимся, что нѣкоторыя изъ дамъ не могли удержаться отъ того, чтобы не вскрикнуть. Топотъ лошадиныхъ копытъ до этой минуты не былъ слышенъ изъ за строеній, такъ-что графъ и баронъ Нейгофъ явились передъ обществомъ совершенно неожиданно. Они соскочили съ лошадей, бросили поводья конюхамъ и раскланялись съ обществомъ.
   -- Я прошу извиненія, началъ графъ,-- но когда мы собирались уже сѣсть на лошадей, принесли газеты, которыхъ я съ нетерпѣніемъ ожидалъ съ самаго утра. Въ нихъ было одно извѣстіе, которое крайне взволновало и меня, и барона, и заставило меня немедленно-же написать нѣсколько писемъ въ Берлинъ.
   -- Что случилось? спросилъ принцъ, лицо котораго, за минуту еще улыбавшееся, вдругъ сдѣлалось совершенно мрачнымъ, хотя онъ видимо и употреблялъ всѣ усилія, чтобы скрыть свое волненіе.
   -- Осмѣлюсь-ли обратить ваше вниманіе на эти строки? отвѣчалъ графъ, подавая принцу газету.
   Принцъ сталъ читать.
   Всѣ со страхомъ переглядывались.
   Одинъ маркизъ оставался совершенно спокойнымъ. Графъ говорилъ по нѣмецки и потому онъ не понималъ, въ чемъ дѣло; онъ взглянулъ на Розеля, тотъ прошепталъ беззвучно губами слова съ два и затѣмъ, казалось, обратилъ все свое вниманіе на голубей, кружившихся надъ площадкой.
   -- Ну, сказалъ принцъ, складывая газету и возвращая ее графу,-- въ сущности въ этомъ нѣтъ ничего серьезнаго.
   -- Но въ чемъ-же дѣло? спросили нѣкоторыя изъ дамъ.
   -- Во Франціи повидимому не совсѣмъ благопріятно смотрятъ на кандидатуру гогенцоллернскаго принца, отвѣчалъ принцъ, обращаясь къ. дамамъ по французски, какъ кажется, ради маркиза;-- по крайней мѣрѣ эта газета, вообще пользующаяся хорошими источниками, передаетъ, что третьяго дня французскій повѣренный въ дѣлахъ явился въ министерство иностранныхъ дѣлъ въ Берлинѣ, чтобы выразить то тяжелое впечатлѣніе, которое произвело это извѣстіе въ Парижѣ; но, право, любезный графъ, я не понимаю, почему это извѣстіе васъ такъ встревожило.
   -- Я также не понимаю, заявилъ маркизъ.
   -- Въ такомъ случаѣ вы смотрите на дѣло совершенно иначе, чѣмъ ваши соотечественники, сказалъ графъ, вдругъ поворачиваясь къ маркизу, котораго онъ, казалось, не замѣчалъ до сихъ поръ,-- этому я очень радъ. Мнѣ было-бы очень непріятно, если-бы гость его свѣтлости раздѣлялъ воззрѣнія, которыя мы находимъ въ этой газетѣ, не говоря уже о тѣхъ выраженіяхъ, въ которыхъ тутъ отзываются о Пруссіи.
   Съ этими словами онъ передалъ маркизу французскую газету, которая была получена вмѣстѣ съ нѣмецкими.
   Маркизъ заглянулъ въ нее и пожалъ плечами.
   -- Одна газета, сказалъ онъ,-- еще не представляетъ собою всей парижской печати, парижская печать не представляетъ собою всего Парижа, а Парижъ -- всей Франціи.
   -- Мнѣ очень пріятно слышать это; замѣтилъ графъ,-- въ противномъ случаѣ намъ не долго придется наслаждаться миромъ.
   -- Боже мой! вскричала Стефанія.
   -- Тебѣ опять придется идти на войну, Куртъ, сказала баронесса.
   -- Я бы попросилъ мужчинъ, сказалъ принцъ,-- оставить тему, которая и вообще для всѣхъ непріятна, а для меня сегодня въ особенности.
   -- Если ваша свѣтлость этого желаетъ, отвѣчалъ графъ.-- Но я боюсь, что не отъ насъ будетъ зависѣть не возвратиться къ ней.
   -- По крайней мѣрѣ я просилъ-бы оставить ее на сегодня, произнесъ принцъ, видимо раздосадованный упорствомъ графа.
   Общество старалось послѣдовать примѣру принца и держать себя такъ, какъ будто ничего не произошло. Но мирное, безмятежное настроеніе, въ которомъ оно провело послѣдніе полъ-часа, было разрушено и уже не возвращалось. Къ тому-же самъ принцъ менѣе всѣхъ владѣлъ собою. Лучъ солнца, который на минуту освѣтилъ для него міръ, исчезъ. Туча, которую онъ самъ вызвалъ" надвигалась мрачнѣе и грознѣе, чѣмъ когда-либо. Но дѣйствительно-ли онъ самъ ее вызвалъ? Не подслужились-ли ему злые духи? Блуждающій взглядъ его остановился на графѣ. Да, вотъ его злой духъ; ему всегда казалось, что онъ его не любилъ,-- теперь онъ созналъ, какъ глубоко онъ его ненавидитъ. А маркизъ... почему онъ не предупредилъ его, какъ допустилъ онъ его стать неподготовленнымъ въ такое положеніе, отчего онъ не сказалъ ему, что развязка такъ близка? Онъ-бы имѣлъ еще время подумать, а теперь уже было слишкомъ поздно. Что было слишкомъ поздно? Вѣдь все еще зависѣло отъ него.... нѣтъ, не отъ него, отъ нея; она держала все въ своихъ рукахъ: его сердце, его счастье, его жизнь, его судьбу.
   Мучимый такими мыслями, онъ любезно улыбался обществу и шутилъ, между-тѣмъ глаза его искали встрѣчи съ глазами Гедвиги. Почему она именно въ эту минуту разговаривала съ графомъ, и разговаривала съ такимъ жаромъ, что не хотѣла даже взглянуть на него ни разу.
   Но вотъ графъ поклонился Гедвигѣ и отошелъ; она обернулась къ принцу; онъ быстро пошелъ къ ней навстрѣчу, подалъ ей руку и отвелъ ее нѣсколько въ сторону отъ общества.
   -- Ну, Гедвига, сказалъ онъ,-- надѣюсь, что наши господа политики не испортили, по крайней-мѣрѣ, тебѣ этотъ вечеръ. И изъ за такой бездѣлицы! Это просто непростительно!
   -- Я только-что говорила объ этомъ съ графомъ, отвѣчала Гедвига,-- онъ не находитъ этого бездѣлицей, и, судя по тому, что онъ мнѣ сообщилъ, я вижу, что онъ правъ.
   -- А могу я узнать, что онъ тебѣ сообщилъ? спросилъ принцъ дрожащимъ голосомъ.
   -- Онъ съ этою цѣлью и сообщилъ мнѣ.
   -- Почему же онъ не обратился прямо ко мнѣ?
   -- Ты-же самъ запретилъ ему говорить объ этомъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? Ну что-же предрекаетъ нашъ политическій оракулъ?
   Горечь, таившаяся въ глубинѣ души его, невольно выразилась въ его тонѣ. Онъ подходилъ къ Гедвигѣ, чтобъ облегчить свою душу, онъ ждалъ отъ нея добраго, ласковаго слова,-- а она заговорила о политикѣ.
   Гедвига поняла, что въ немъ происходило, она не обидѣлась, напротивъ, она почувствовала къ нему состраданіе; но она должна была сказать ему всю правду, и потому она начала мягкимъ голосомъ:
   -- Ему пишутъ изъ Берлина, что во вліятельныхъ кружкахъ господствуетъ сильное возбужденіе, что положеніе дѣлъ очень серьезно.
   -- Потому-что хотятъ, чтобы оно было серьезно, отвѣчалъ принцъ;-- знаемъ мы это.
   -- Я этого что-то не понимаю, сказала Гедвига;-- во всякомъ случаѣ мнѣ кажется, что въ сущности-то это рѣшительно все равна и потому....
   -- Потому?
   -- И потому я-бы убѣдительнѣйше просила тебя обратить все твое вниманіе исключительно на это дѣло, и не дозволять личнымъ впечатлѣніямъ затемнять твоего яснаго взгляда на вещи.
   -- А ты можешь поручиться за саму себя, что не находишься подъ вліяніемъ личныхъ впечатлѣній?
   -- Но вѣдь дѣло идетъ не обо мнѣ.
   -- Правда, я и забылъ совершенно объ этомъ.
   -- Я тебя не понимаю, сказала Гедвига.
   -- Или не хочешь понять меня, добавилъ принцъ, оставляя ея руку. Затѣмъ, вернувшись къ обществу, онъ сказалъ:
   -- А что, господа, не пора-ли намъ и домой? Солнце уже заходитъ; я боюсь, чтобы свѣжій вечерній воздухъ не былъ вреденъ для дамъ. Не угодно-ли вамъ будетъ распорядиться, дорогой Цейзель?
   Экипажи были поданы. Господинъ фонъ-Фишбахъ и баронъ Нейгофъ уѣхали съ своими женами; они приказали своимъ экипажамъ пріѣхать сюда, потому-что дорога въ ихъ помѣстья лежала черезъ Эрихсталь. Гедвига и Стефанія уже сидѣли въ экипажахъ и ожидали только, чтобы принцъ сѣлъ къ нимъ, какъ вдругъ оцъ подозвалъ къ себѣ фонъ-Цейзеля.
   -- Мнѣ бы хотѣлось поразспросить маркиза, какъ онъ нашелъ мое хозяйство, сказалъ онъ.-- Не будете-ли вы такъ добры, не проводите-ли дамъ?
   Въ замокъ всѣ возвратились нѣсколько поздно и, какъ казалось, утомленные; по крайней-мѣрѣ въ чайной комнатѣ общество оставалось очень не долго и скоро разошлось.
   Фонъ-Цейзель отвелъ маркизу комнаты въ красной башнѣ; по своему положенію надъ садовыми терассами и по роскошному убранству эти комнаты принадлежали къ числу самыхъ лучшихъ въ замкѣ, и теперь, по желанію Гедвиги, онѣ были предназначены для гостей.
   Розель вошелъ вслѣдъ за маркизомъ; камердинеръ, monsieur Батистъ, зажегъ свѣчи и удалился. Маркизъ бросился въ кресло и сказалъ раздосадованнымъ тономъ:
   -- Ахъ, какъ это несносно, mon cher, и при этомъ еще быть въ пріятной увѣренности, что въ концѣ концовъ мы работаемъ pour le roi de Prusse.
   -- Развѣ старикъ, противъ всякаго ожиданія, въ послѣднею минуту отказался? спросилъ съ удивленіемъ Розель.
   -- О, нѣтъ, отвѣчалъ маркизъ, закуривая папиросу.-- Напротивъ, онъ въ сущности соглашался съ моими доводами и нашелъ весьма уважительными причины, по которымъ я не могъ сообщить ему письменно о томъ, какъ далеко зашло дѣло. Но что толку, если мы и дѣйствительно склонимъ на свою сторону этого ничтожнаго государя, который сегодня самъ мнѣ сказалъ, что его территорія не простирается и на десять квадратныхъ миль, и власть котораго надъ нѣсколькими тысячами поселянъ весьма и весьма сомнительна. Отчего вы не сообщили мнѣ объ этомъ со всей подробностью прежде? Я полагалъ, что его герцогство по крайней-мѣрѣ впятеро больше.
   -- Извините, отвѣчалъ Розель,-- я не говорилъ объ этомъ, во-первыхъ, потому, что полагалъ, что вамъ, маркизъ, это досконально извѣстно, во-вторыхъ, потому, что въ сущности вѣдь это рѣшительно все равно. Вы предполагали, что владѣнія принца впятеро обширнѣе; меня нисколько не удивитъ, если Оливье считаетъ ихъ вдесятеро обширнѣе, во всякомъ случаѣ въ глазахъ публики ихъ можно увеличить въ пятьдесятъ разъ и произвести принца въ самаго могущественнаго изъ европейскихъ государей. А вѣдь въ этомъ вся суть.
   -- Почему вы такъ полагаете? спросилъ маркизъ.
   -- Вы-бы первый осмѣяли меня, маркизъ, если-бы я посмотрѣлъ ца это дѣло серьезно.
   -- Ну хорошо, я согласенъ, что мы произведемъ прекрасное впечатлѣніе на Парижъ, если, улучивъ благопріятную минуту, заявимъ, что Несторъ европейскихъ государей, глава нѣмецкихъ легитимистовъ, владѣтельный великій герцогъ Роды... Какъ называется то гнѣздо, черезъ которое мы проѣзжали сегодня?
   -- Герольштейнъ, отвѣчалъ Розель, не моргнувъ глазами.
   Маркизъ громко расхохотался.
   -- Вы можете уморить меня со смѣху вашей серьезностью; ну хорошо, я согласенъ, что наша миссія окажется столь-же успѣшной, сколько она серьезна, и что мнѣ не всякій день придется такъ скучать, какъ сегодня.
   -- Судя по моимъ наблюденіямъ, отвѣчалъ Розель,-- будущее сулитъ вамъ, маркизъ, все то веселье, все то счастье, на которое вы разсчитывали, принимая на себя миссію, столь мало соотвѣтствующую вашимъ высокимъ дарованіямъ.
   -- Вы полагаете? спросилъ маркизъ съ жаромъ.-- Дѣйствительно, я не отказываюсь отъ надежды, хотя присутствіе этого прусскаго графа и грозитъ неожиданнымъ препятствіемъ. У него кажется очень острое зрѣніе, у этого графа.
   -- Какое-же-бы значеніе имѣла побѣда въ области дипломатіи или любви, если-бы не приходилось бороться съ препятствіями, и какое препятствіе можетъ быть непреоборимымъ для васъ, маркизъ?
   Съ этими словами Розель взялъ шляпу и, отвѣсивъ низкій поклонъ маркизу, удалился.
   -- Подлый льстецъ, подумалъ маркизъ, провожая его глазами.-- Но въ этотъ разъ онъ правъ.
   Маркизъ позвонилъ.
   -- Надѣюсь, что вы не потеряли даромъ времени? спросилъ онъ своего камердинера, быстро вошедшаго на звонокъ.
   -- Боже сохрани, отвѣчалъ monsieur Баптистъ!-- Я все развѣдалъ, что желательно было знать г. маркизу: мѣстность, привычки здѣшнихъ жителей, отношенія принца къ г-жѣ Гедвигѣ, у меня цѣлый коробъ новостей.
   -- Вы передадите мнѣ ихъ, когда я лягу въ постель; я совершенно разбитъ.
   Результаты развѣдываній monsieur Баптиста оказались столь удовлетворительны и порою столь забавны, что маркизъ не разъ громко хохоталъ при разсказѣ; когда камердинеръ удалился черезъ полчаса, въ головѣ маркиза созрѣлъ уже цѣлый романъ, въ которомъ онъ игралъ ту блестящую, обаятельную и благодарную роль, которая, по его мнѣнію, всегда и вездѣ подобала маркизу Анатолю-Виктору де-Флорвиль.

КОНЕЦЪ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

   

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА I.

   -- Если есть свободныхъ четверть часика, говорила г-жа Целлеръ, -- то нигдѣ не отведешь такъ души, какъ у васъ, милая Гиппе, подъ тѣнью вашей прелестной бесѣдки, которая день ото дня разростается все гуще и гуще, и гдѣ сидишь какъ въ комнатѣ, и видишь все, что кругомъ дѣлается. У меня сегодня пюре изъ овсяныхъ крупъ; знаете, милая Гиппе, это любимое кушанье моего мужа и я должна готовить его, по крайней мѣрѣ, разъ въ недѣлю; ну а оно варится очень медленно, да и глядѣть за нимъ не нужно, вотъ я и могу доставить себѣ удовольствіе поболтать съ вами четверть часика, если только у васъ есть свободное...
   -- У такой бездѣтной старухи, какъ я... перебила ее Гиппе, -- да садитесь-же, дорогая сосѣдка... всегда есть свободное время.
   -- Вы-то старуха? удивилась г-жа Целлеръ, поспѣшно усаживаясь:-- вы свѣжѣе и бодрѣе всѣхъ насъ; ну а что касается свободнаго времени, то у меня только двое дѣтей, да и тѣ уже почти взрослые, а вотъ у Финдельманъ, такъ у той ихъ шесть, и двое изъ нихъ еще не говорятъ, да и то, глядите-ка, она идетъ сюда. И какъ это она находитъ свободное время?
   -- Какъ живете, дорогія сосѣдки, раскланялась г-жа Финдельманъ,-- какъ можете? Право, у меня нѣтъ ни минуточки свободной, во поглядѣла я сюда, вижу такъ это у васъ хорошо, меня и забрала зависть, и думаю я: и тутъ почини, и тамъ заштопай, всего не передѣлаешь; ну, большіе въ школѣ, маленькіе спятъ, вотъ я и прибѣжала къ вамъ на четверть часика.
   -- Садитесь, пожалуйста, дорогая сосѣдка, пригласила Гиппе;-- кто такъ много работаетъ, какъ вы, тому не грѣхъ минуточку и отдохнуть.
   -- Поневолѣ устанешь работать въ нашихъ маленькихъ комнатахъ въ нынѣшнюю жару! Вотъ нашей милой Кернике несравненно лучше на большой, прохладной фабрикѣ. Однакожъ, какъ легка она на поминѣ; глядите, вѣдь это она идетъ сюда.
   -- Да, да, правда, она, она! вскричала г-жа Целлеръ.-- Бѣгаетъ по такой жарѣ, по солнопеку! И чего это ей понадобилось выйти въ такую жару изъ дому?
   -- Какъ у васъ здѣсь хорошо, сказала Кернике, входя въ бесѣдку съ корзинкой въ рукѣ, едва переводя духъ и совсѣмъ красная отъ жары.
   -- Не хотите-ли присѣсть, милая г-жа инспекторша, предложила Гиппе.
   -- Развѣ на одну минуточку, согласилась инспекторша; -- благодарю васъ, благодарю васъ, мнѣ такъ очень удобно. Да, у васъ здѣсь прекрасно, вы можете видѣться, поговорить другъ съ другомъ, лишь только вамъ захочется, а я на нашей фабрикѣ успѣю и умереть, и сгнить, пока кто изъ васъ обо мнѣ вспомнитъ. Слава богу еще, когда нужно за какими-нибудь покупками сходить въ городъ,-- вѣдь дорога мнѣ на рынокъ идетъ какъ разъ мимо васъ.
   -- Это и прекрасно, восхитилась Гиппе.-- А не хотите-ли, мои милыя гостьи, вишневой воды?
   -- Ахъ, пожалуйста, не безпокойтесь, пожалуйста, безъ церемоній! затараторили гостьи.
   -- У меня вѣдь все подъ рукою, отвѣчала добрѣйшая аптекарша,-- Въ аптекѣ, знаете...
   Содовую воду и вишневый сиропъ принесли изъ аптеки, стаканы налили и выпили, а дамы все сидѣли молча, что было въ особенности неловко послѣ казенныхъ замѣчаній о жаркой погодѣ, которая такъ неожиданно настала.
   -- А что никто не видалъ въ послѣднее время нашей г-жи совѣтницы? спросила вдругъ инспекторша Кернике.
   Остальныя дамы навострили уши.
   -- А что? спросила Финдельманъ съ присутствіемъ духа, равнымъ, по мнѣнію Целлерши, по крайней мѣрѣ, мужеству, съ, которымъ инспекторша Кернике вызвала чорта.
   -- Да я только такъ, заговорила Кернике.-- Я живу совсѣмъ вдали отъ свѣта, никого не вижу и ни о чемъ-бы не знала, если бы вчера не зашла ко мнѣ Визебрехтенъ. И ужь чего, чего я не наслушалась отъ нея,--вѣдь она цѣлый день низа минутку рта не закроетъ. Конечно, ей нельзя вполнѣ) вѣрить: если-бы и половина того, что она мнѣ вчера наговорила, была правда, то про совѣтницу пришлось-бы сказать, что она скоро и въ самомъ дѣлѣ рехнется.
   -- Ахъ, г-жа Кернике, г-жа Кернике! замѣтила Гиппе съ нѣжнымъ упрекомъ.
   -- Это было-бы ужасно! воскликнула г-жа Целлеръ, взглянувъ на Финдельманшу.
   -- Но что же случилось? спросила г жа Финдельманъ, мѣшая ложкой въ стаканѣ.
   -- Ахъ, зачѣмъ же вы представляетесь, будто ничего не знаете, отвѣчала Кернике.-- Визебрехтенъ шила у васъ третьяго дня, милая г-жа Финдельманъ, а четвертаго дня у васъ, милая г-жа Целлеръ, а суббота -- вашъ день, милая г-жа Гиппе. Въ послѣдній разъ у совѣтницы Визебрехтенъ была въ пятницу, значитъ вы обо всемъ уже давно слышали, давно все знаете, только я, несчастная, живя на своей одинокой фабрикѣ, должна или ничего не слышать, ничего не знать, или узнавать всегда послѣдней.
   -- Ну, сказала Гиппе,-- будемъ откровенны, не станемъ сердить нашу милую Кернике, притворяясь, что будто мы ничего не слышали. Но вѣдь Визебрехтенъ такая ужасная сплетница, что всегда одному одно разскажетъ, а другому другое, кто-же можетъ знать, кому она разсказывала правду.
   -- Да, конечно, кто-же можетъ знать это? поддакнула Целлерша.
   -- Лоэтому-то я и молчу, подхватила Финдельманша.
   -- Такъ я вамъ скажу, сказала Кернике, -- что около чужого горшка сытъ не будешь и что если вы боитесь обжечь себѣ крылышки на свѣчкѣ, такъ за мной этой трусости не водится.
   -- Да, такъ разскажите-же намъ все, милая г-жа Кернике.
   -- Ну-съ, начала Кернике, -- итакъ, Визебрехтенъ пришла къ совѣтницѣ въ обыкновенный часъ въ пятницу, какъ вдругъ на встрѣчу ей выходитъ совѣтница въ черномъ шелковомъ платьѣ и въ высокомъ чепчикѣ съ пунцовыми лентами -- утромъ въ 8 часовъ, мои милыя!-- говоритъ ей: "милая Визебрехтенъ", и заводитъ такія рѣчи, что та и не знала,-- не то ей разсмѣяться до упаду, не то бѣжать за докторомъ Струйномъ. Вся комната была заставлена шкатулками, да картонками съ лентами и всякой всячиной, и все это штука за штукой она стала показывать Визебрехтенъ и все спрашивала, не правда-ли какъ это будетъ идти ея Лизѣ: Визебрехтенъ говоритъ, что покупокъ тутъ было, по крайней мѣрѣ, на двѣсти талеровъ и всѣ онѣ какъ-будто для какой принцессы. "Когда-же свадьба"? спросила Визебрехтенъ.-- "Все это въ рукахъ божіихъ", отвѣчала совѣтница, складывая руки.-- "О, разумѣется, отвѣчала Визебрехтенъ,-- но смѣю-ли я спросить, кто этотъ счастливецъ: г. фон-Цейзель или г. докторъ?" Совѣтница оглядѣла Визебрехтенъ съ головы до ногъ и съ ногъ до головы и сказала: "Я думаю, милая, пора приняться и за работу". Съ этими словами она вынула изъ зеленой картонки огромный кусокъ зеленаго бархату и сказала: "Видѣли ли вы когда-нибудь что-либо подобное?" -- "Да вѣдь это точь въ точь какъ амазонка принцессы", воскликнула Визебрехтенъ.-- "Не правда-ли, сказала совѣтница,-- что матеріи такой доброты нѣтъ ни у одной изъ нашихъ барынь? Этотъ бархатъ привезенъ изъ Берлина".
   -- Вотъ глупости! вскричала Целлеръ со всѣми признаками негодованія.-- Бархатъ, который мы выписываемъ...
   -- Я разсказываю, что знаю, милая г-жа Целлеръ, замѣтила Кернике;-- если вы лучше меня это знаете, такъ разсказывайте-же сами.
   -- Ахъ, пусть сначала одна разскажетъ, а потомъ другая, мирила Гиппе.
   -- Продолжайте, продолжайте, вмѣшалась Финдельманъ.
   -- "Для кого это?" спросила Визебрехтенъ, продолжала Кернике, бросая на Целлершу торжествующій взглядъ; -- вамъ вѣроятно поручили выписать это для г-жи Гедвиги? "Не будешь-ли ты такъ добра, милое дитя мое", сказала Иффлеръ, и изъ комнаты, гдѣ она играла на фортепьяно и пѣла, вышла Элиза въ новомъ съ иголочки голубомъ шелковомъ утреннемъ капотѣ, отдѣланномъ желтыми лентами и говоритъ: "Что прикажетъ моя уважаемая мама"? Слушая ихъ рѣчи, Визебрехтенъ говоритъ, что она боялась, какъ-бы съ ней не сдѣлалось удара. Но это еще цвѣточки, дальше будутъ ягодки. Дѣйствительно, предполагаемую амазонку слѣдовало сшить для Элизы, и Визебрехтенъ, хотя ей не приходилось никогда работать амазонокъ, скроила имъ и всѣ онѣ вмѣстѣ цѣлый день шили ее; совѣтникъ приходилъ къ нимъ раза два и всякій разъ уходя цѣловалъ Элизѣ руку; а разъ Визебрехтенъ слышала, какъ онъ сказалъ: не позабудь только своего стараго отца! А къ обѣду...
   -- Да, да, вмѣшалась г-жа Целлеръ,-- это истинное сумасшествіе. Добрая, старая Визебрехтенъ вотъ уже двадцать лѣтъ работаетъ у совѣтницы, всякую пятницу обѣдаетъ съ ними за однимъ столомъ, и не одинъ пудъ соли съ ними съѣла,-- и этой доброй Визебрехтенъ вдругъ говорятъ: "Моя милая, вы поймете, что обстоятельства измѣняютъ положеніе людей, я пришлю вамъ сюда обѣдъ съ Кристель".
   -- Вамъ подастъ обѣдъ дѣвушка, разсказывала мнѣ Визебрехтенъ, поправила Финдельманша.-- Я знаю это очень хорошо, по тому-что я два раза заставила ее разсказывать объ этомъ.
   -- Ну да, сказала Кернике,-- все одно къ одному. Ну скажите-же мнѣ, мои дорогія, что все это значитъ? Я увѣрена, что бѣдная совѣтница совсѣмъ рехнулась.
   -- Значитъ у нихъ вся семья рехнувшись, пояснила Целлерша
   -- Не можетъ-же все семейство такъ ни съ того, ни съ сего сойти съ-ума, замѣтила Финдельманша.-- На все должна быть своя причина.
   -- Не будемъ слишкомъ строги, вмѣшалась Гиппе; -- будемъ благодарны Богу, что онъ не вводитъ насъ въ искушеніе и избавляетъ отъ грѣха высокомѣрія. Кто знаетъ, что-бы было съ нами, если-бы мы были окружены такими почестями, какъ семейство совѣтника.
   -- Ну что касается до этого, возстала Целлерша,-- то имъ нечего много воображать о себѣ: онѣ всего только одинъ разъ по пріѣздѣ гостей и были въ замкѣ...
   -- А затѣмъ и баста! добавила Финдельманша.
   -- По моему хоть-бы онѣ бывали тамъ всякій день, вставила Кернике, -- только сама-то я вовсе не нуждаюсь въ томъ, чтобы бывать въ этомъ Содомѣ и Гоморрѣ.
   -- Вы никогда ничего хорошаго не скажете о нашемъ государѣ и его супругѣ, замѣтила Целлерша.
   -- А что намъ до нашего государя съ его супругой! отвѣчала Кернике.
   -- Но, милая г-жа Кернике! сказала Гиппе, грозя ей съ упрекомъ указательнымъ пальцемъ.
   -- Ну да развѣ это не правда? отвѣчала Кернике.-- Здѣсь, какъ и всегда и вездѣ, мнѣ приходится говорить только то, что всѣ вы сами думаете. И если я говорю, что не все то золото, что блеститъ, то вѣдь вы очень хорошо меня понимаете.
   -- А какой лгунишка этотъ Дитрихъ, замѣтила вдругъ Финдельманша,
   -- И разсказываетъ теперь совершенно противное тому, что разсказывалъ прежде, продолжала Целлерша.-- Тогда это былъ графъ, а теперь докторъ...
   -- А завтра ужь будетъ парижанинъ, добавила Кернике.-- Ну, для меня это рѣшительно все равно: моей ноги тамъ не было и не будетъ.
   -- Даже въ день рожденья его свѣтлости, 16-го числа? спросила Гиппе.
   -- Задалъ-бы мнѣ гонку мой мужъ! воскликнула Кернике.
   -- Нѣтъ ужь вамъ нельзя нейдти, замѣтила Финдельманша.
   -- Да, разумѣется, нельзя, подтвердила Целлерша.-- Вы знаете, что всѣ мы далеко не такіе сторонники принца, чтобы...
   -- Мужъ мои и я -- мы сами себѣ принцы, оборвала ее Кернике, оскаливъ свои бѣлые зубы.
   -- Милая г-жа Кернике, начала Гиппе съ нѣкоторой торжественностью,-- не примите моихъ словъ въ дурную сторону, но вы еще женщина молодая и здѣсь не прожили даже и цѣлаго года, а я уже старуха и родилась здѣсь, въ Ротебюлѣ, вотъ въ этомъ самомъ домѣ, что налѣво. Сколько я только себя помню, его свѣтлость каждый годъ въ день своего рожденія даетъ въ замкѣ балъ, который мы называемъ почетнымъ баломъ, потому-что на него приглашаютъ насъ всѣхъ, почетныхъ дамъ, безъ исключенія и всѣхъ вашихъ взрослыхъ дочерей; и, сколько я помню, -- кто только отказывался отъ этого приглашенія и не хотѣлъ идти, не былъ на балу, непремѣнно или умиралъ или серьезно заболѣвалъ между 12, когда разсылались приглашенія, и 16 числами.
   -- А если мужъ мой не захочетъ? спросила Кернике, на которую произвело свое дѣйствіе это предостереженіе.
   -- Онъ захочетъ, утѣшала ее Гинне.
   -- Ну, мы увидимъ, рѣшила Кернике, и взяла со стола свою корзинку.-- Но я теперь по крайней мѣрѣ понимаю, зачѣмъ для Элизы шьютъ амазонку.
   -- А зачѣмъ? воскликнули остальныя дамы въ одинъ голосъ.
   -- Для почетнаго бала 16 то числа, а то зачѣмъ-же? отвѣчала Кернике, лукаво прищуривъ свои сѣрые глазки.
   Остальныя дамы съ изумленіемъ переглянулись.
   -- Развѣ-жъ это возможно? удивлялась Целлерша.
   -- У нѣкоторыхъ все возможно, замѣтила Финдельманша.
   -- Мое почтеніе, вдругъ раздался голосъ фон-Цейзеля.
   Дамы были такъ погружены въ разговоръ, что и не слышали топота лошади, которая тихо поворотила съ тѣнистой эрихстальской дороги за уголъ рыночной площади и подъѣхала къ гостинницѣ "Золотая Курица", гдѣ всадникъ соскочилъ съ лошади и, передавъ ее дворнику и не входя въ домъ, пошелъ черезъ площадь къ колодцу передъ аптекой "Лебедя", гдѣ его острые глаза разглядѣли въ бесѣдкѣ женскія платья.
   -- Какъ все прекрасно устраивается, заявилъ фон-Цейзель, раскланиваясь съ дамами и пожимая имъ руки;-- лучшаго ничего нельзя было-бы и ожидать. Достойная г-жа Кернике, вы меня премного обяжете, если снова поставите на столъ вашу прелестнѣйшую корзиночку. Васъ никакъ невозможно отпустить, да и никого нельзя отпустить, иначе мнѣ придется ѣздить къ вамъ къ каждой порознь, а мнѣ необходимо переговорить со всѣми вами. Позвольте, почтеннѣйшая г-жа Гиппе, позвольте, дорогія дамы, позвольте мнѣ присѣсть къ вамъ на одну минуточку. Только ради бога безъ церемоній. Почтеннѣйшая г-жа Гиппе, умоляю васъ, не безпокойтесь обо мнѣ, я здѣсь сижу прекрасно, оставьте себѣ вашъ стулъ,-- ахъ какъ пріятно сѣсть, проскакавъ верхомъ такое большое разстояніе.
   И кавалеръ сѣлъ на верхнюю ступеньку крылечка бесѣдки и такъ добродушно взглянулъ своими голубыми глазами на дамъ, что Кернике сейчасъ-же снова положила на столъ свою корзинку, Финдельманша и Целлерша совершенно забыли, что онѣ были безъ чепцовъ и неодѣты и даже сама скромная г-жа Гиппе возымѣла желаніе, чтобы весь Ротебюль продефилировалъ передъ аптекой "Лебедь" и посмотрѣлъ, какъ на крылечкѣ ея бесѣдки сидитъ кавалеръ его свѣтлости.
   -- Итакъ, дорогія дамы, вы уже знаете, что я самый не дипломатическій человѣкъ въ свѣтѣ, а потому не осудите меня, если я обращусь къ вамъ съ моей просьбой прямо, безъ длинныхъ предисловій. 16-го день рожденья его свѣтлости; что балъ у насъ будетъ и что всѣ дамы будутъ на него приглашены -- объ этомъ мнѣ нечего вамъ и говорить, это самою собой разумѣется, а что дамы, какъ и всегда, примулъ это любезное предложеніе, это я въ интересѣ его свѣтлости осмѣливаюсь предположить, потому-что если-бы хотя одна изъ дамъ не была на балу, то это-бы чрезвычайно огорчило его свѣтлость.
   Взоры трехъ вѣрноподданныхъ дамъ обратились къ г-жѣ Кернике; та раскраснѣлась до самыхъ ушей.
   -- Его свѣтлость всегда такъ необыкновенно любезенъ, растаяла аптекарша.
   -- Благодарю васъ, почтеннѣйшая г-жа Гпппе, отвѣчалъ кавалеръ,-- благодарю васъ, дорогія дамы. Но заручиться вашимъ любезнымъ согласіемъ не было единственною цѣлью моего прихода сюда. На этотъ разъ день рожденія принца мы будемъ праздновать при совершенно особенныхъ условіяхъ. Небольшой кружокъ лицъ, близкихъ къ его свѣтлости, нынче значительно увеличился: у насъ теперь гостятъ берлинскіе господа, а вчера пріѣхали гости изъ Парижа,-- кстати, они очень восхищались красотой нашего городка, дорогія дамы; а потому его свѣтлости желательно, чтобы праздникъ, такъ сказать, вполнѣ соотвѣтствовалъ этимъ новымъ условіямъ и былъ-бы нѣсколько пороскошнѣе обыкновеннаго. Такимъ образомъ прежде всего вамъ нужно разослать гораздо болѣе приглашеній на балъ, чѣмъ въ прежніе годы. Его свѣтлость въ этомъ отношеніи вполнѣ положился на меня, но я не въ состояніи буду ступить шагу, если дамы не пойдутъ со мной рука объ руку. Итакъ моя. просьба къ вамъ заключается вотъ въ чемъ: не потрудитесь-ли вы указать мнѣ тѣхъ дамъ въ Ротебюлѣ, которымъ до сихъ поръ не посылали приглашеній, но которыхъ въ этотъ разъ, а, быть можетъ, и въ будущіе можно будетъ приглашать. При вашемъ близкомъ знакомствѣ съ ротебюльской жизнью, это, мнѣ кажется, не будетъ для васъ слишкомъ трудно. Смѣю-ли я надѣяться на вашу помощь, дорогія дамы?
   Дорогія дамы переглянулись.
   -- Я думаю, можно пригласить г-жу Кернеръ, сказала Целлерша задумчиво.
   -- Помилуй Богъ, возстала Финдельманша,-- чего вы не выдумаете.
   -- А отчего-же нѣтъ? спросилъ фон-Цейзель.-- Это почтенная дама,-- не надо быть черезъ-чуръ взыскательными. Итакъ, госпожу Кернеръ, супругу эконома.
   И онъ записалъ ея фамилію въ памятную книжку.
   -- Ну послѣ этого конечно и г-жу Блуме, сказала Финдельманша.
   -- Боже милостивый, возопила Целлерша, -- садовницу!
   -- Хорошо знакомую его свѣтлости, пояснилъ фон-Цейзель.-- Зачѣмъ такая исключительность, дорогія дамы! Значитъ мы отмѣтимъ и г-жу Блуме, супругу ученаго садовника.
   -- Значитъ намъ нельзя обойти и добрую г-жу Гейнцъ, добавила добрѣйшая Глппе.
   -- Милосердый Боже! воскликнули Целлерша и Финдельманша.
   -- Почтимъ и ремесленное сословіе, дорогія дамы! поддержалъ фонъ-Цейзель.-- Итакъ: г-жа Гейнцъ, супруга придворнаго булочника; чтобъ никого не обидѣть, вы позволите мнѣ отмѣтить и г-жу Гуммель, супругу придворнаго мясника. Такимъ образомъ у насъ есть уже четыре дамы, что вмѣстѣ съ ихъ дочерьми составитъ десять дамъ: для начала этого достаточно. Быть можетъ, дамы согласятся между собою пригласить еще нѣкоторыхъ дамъ, въ такомъ случаѣ я-бы попросилъ ихъ быть любезными до конца, т. е. составить мнѣ списокъ именъ ихъ къ завтрашнему утру, чтобы мнѣ успѣть приготовить пригласительные билеты къ 12 числу. Но, дорогія дамы, я позволю себѣ задержать васъ еще на нѣсколько времени; у меня еще къ вамъ цѣлый рядъ просьбъ. Итакъ, просьба номеръ второй: Балъ начнется по обыкновенію въ 6 часовъ, и кончится, какъ и всегда, въ 9. Послѣ бала будетъ зажжена большая иллюминація...
   -- Ахъ, ахъ! разахались дамы отъ радости.
   -- На терассѣ, въ саду и въ оленьемъ паркѣ, продолжалъ фон-Цейзель.-- Я разсчитываю произвести этой иллюминаціей не малый эффектъ; для общества, которое выйдетъ изъ залы, чтобы прогуляться по аллеямъ, она будетъ весьма пріятнымъ сюрпризомъ; поэтому я просилъ-бы васъ убѣдительнѣйшимъ образомъ держать эту часть программы до времени въ тайнѣ. Около половины восьмого будетъ маленькій спектакль, какой -- я этого еще не рѣшилъ окончательно, а потому и умалчиваю пока о немъ, чтобы тѣмъ скорѣе перейти къ небольшому привѣтствію, которое должна сказать одна изъ дамъ самому принцу, когда онъ выйдетъ въ залу; я убѣдительнѣйше попросилъ бы принять на себя эту обязанность госпожу Кернике.
   -- Меня? вскричала Кернике, объятая ужасомъ.
   -- Васъ, многоуважаемая госпожа Кернике, подтвердилъ фон-Цейзель.-- Небольшіе стишки, только въ нѣсколько строкъ; я напишу ихъ.
   -- Но почему-же именно меня? спрашивала Кернике въ неописанномъ смятеніи.-- Мужъ мой...
   -- Именно поэтому или, вѣрнѣе, отчасти поэтому, прорвалъ ее фон-Цейзель.-- Дѣло, видите, въ томъ, что это привѣтствіе должно быть данью уваженія особѣ его свѣтлости, вслѣдствіе личныхъ его достоинствъ, независимо отъ какихъ-либо постороннихъ интересовъ или соображеній; такого рода привѣтствіе умѣстнѣе всего было-бы въ устахъ жены человѣка, который, какъ господинъ Керинке, извѣстенъ -- извините меня за выраженіе -- по своему крайнему политическому направленію; вотъ почему вамъ, многоуважаемая госпожа Кернике, болѣе чѣмъ кому-либо, прилично взять на себя эту роль, тѣмъ болѣе, что вы обладаете всѣмъ, что такъ необходимо для подобной роли: голосомъ, граціей, молодостью и привлекательной наружностью,-- я боюсь употребить слово" красота", чтобы слово это въ моихъ устахъ не оскорбило васъ. Скажу болѣе: его свѣтлости было-бы особенно лестно услышать привѣтствіе отъ супруги нашего перваго фабриканта: вѣдь онъ такъ заботится о преуспѣяніи ротебюльской промышленности; онъ даже высказывался мнѣ въ этомъ смыслѣ.
   -- Это большое отличіе, сказала Целлерша.
   -- Это высокая честь, добавила Финдельманша.
   -- Мнѣ, кажется, милая Кернике, вамъ нечего тутъ и задумываться, заявила Гиппе.
   -- Я-бы съ радостью согласилась, заговорила Кернике, чуть не плача:-- добрый принцъ, онъ всегда такъ любезно раскланивается, да и въ школѣ я училась декламировать, но мой мужъ...
   -- Предоставьте это мнѣ, безцѣнная госпожа Кернике, сказалъ фонъ-Цейзель, поднимаясь съ своего неудобнаго сидѣнья.-- Значитъ, какъ бы то ни было, я выполнилъ ту часть моей программы, которая относилась къ вѣдомству дамъ, теперь мнѣ надо спѣшить къ мужчинамъ.
   -- Они, вѣроятно, всѣ въ "Золотой Курицѣ", сказала Гиппе.-- Они всегда тамъ передъ обѣдомъ.
   -- Чувствительпѣйше благодаренъ вамъ, отвѣчалъ кавалеръ; тысяча благодарностей, дорогія дамы. Затѣмъ имѣю честь откланяться и просить у уважаемаго комитета -- такъ слѣдуетъ мнѣ назвать васъ, почтенныя дамы, -- прежде всего извиненія, если я еще разъ въ теченіи этихъ дней обезпокою васъ какой-нибудь просьбой.
   Фон-Цейзель пожалъ руки дамамъ, поклонился, вышелъ изъ бесѣдки, снова оттуда поклонился, снявъ шляпу, потомъ надѣлъ ее, проговоривъ энергически: "Ну, слава богу, съ этимъ мы покончили", и пошелъ мимо стараго колодца черезъ ярко облитую солнечнымъ свѣтомъ рыночную площадь къ гостинницѣ "Золотая Курица".
   Подходя къ гостинницѣ, фон-Цейзель увидалъ къ немалому своему удивленію Розеля, который выходилъ изъ раскрытой настежь двери. Розель не тотчасъ-же замѣтилъ кавалера, онъ съ особеннымъ вниманіемъ разглядывалъ небо, на которомъ не показывалось ни одного облачка, и какъ-бы нечаянно зашелъ за телѣги, стоявшія около гостинницы.
   Фон-Цейзель очень хорошо видѣлъ этотъ маневръ, и потому окликнулъ:
   -- Bonjour, monsieur Rosel.
   -- А, откликнулся тотъ,-- monsieur de Zeisel, вы здѣсь и въ эту пору?
   -- Господинъ Розель, вы здѣсь, и въ эту пору? отвѣчалъ кавалеръ.
   -- Какой прелестный городокъ! заговорилъ Розель.-- Церковь пятнадцатаго столѣтія! Путешественнику и притомъ любителю архитектуры надо пользоваться временемъ.
   -- Въ такомъ случаѣ я не стану васъ долѣе задерживать, сказалъ Цейзель, съ утонченной вѣжливостью, приподнимая шляпу.
   -- Позвольте подѣлиться съ вами моими впечатлѣніями за обѣдомъ, отвѣчалъ Розель, раскланиваясь съ нимъ съ неменѣе утонченной вѣжливостью.
   -- Странно! пробормоталъ Цейзель, останавливаясь въ раздумьи передъ полуоткрытой дверью гостинницы, откуда раздавался такой шумъ, будто тамъ горячо о чемъ-то спорили.
   И въ самомъ дѣлѣ, обычное засѣданіе, всегда продолжавшееся не болѣе получаса, сегодня тянулось вотъ уже цѣлый часъ. Вчерашнія вечернія и сегодняшнія утреннія газеты переходили изъ рукъ въ руки; статьи, которыя такъ заняли публику, были уже не одинъ разъ прочитаны въ слухъ и разобраны самымъ основательнѣйшимъ образомъ; тѣмъ не менѣе, публика никакъ не могла сойтись во мнѣніяхъ. Кернике утверждалъ, что если-бы и загорѣлась война между Франціей и Германіей, то это его, какъ республиканца, никакимъ образомъ не касалось бы; Целлеръ и Финдельманъ съ жаромъ возставали противъ такого отношенія къ политическому вопросу; хозяинъ, запустивъ пальцы въ карманы жилета, стоялъ около спорившихъ, не зная, къ какому мнѣнію ему пристать; добродѣтельный Гиппе напрасно выбивался изъ силъ, чтобы какъ-нибудь умиротворить расходившихся спорщиковъ.
   Спорившіе разгорячались все болѣе и болѣе, кричали все громче и громче, не замѣчая, что они уже не одни въ комнатѣ, что секретарь французскаго маркиза вошелъ и сѣлъ за столъ неподалеку отъ двери, терпѣливо ожидая, пока хозяинъ будетъ настолько любезенъ, что обратится къ нему и принесетъ ему кружку великолѣпнаго ротебюльскаго пива.
   -- Извините меня, началъ иностранецъ,-- мое имя дю-Розель, я секретарь маркиза де-Флорвиль, который теперь въ гостяхъ у его свѣтлости въ замкѣ,-- извините меня, если я помѣшалъ вамъ, господа, моимъ приходомъ и, быть можетъ, нескромнымъ вниманіемъ, съ которымъ я слѣдилъ за вашимъ интереснымъ споромъ. Но мы, эльзасцы, далеко не такъ чужды нашему старому отечеству, чтобы разучиться его языку, а тѣмъ менѣе языку той сердечной симпатіи ко всему, что волнуетъ нѣмецкое сердце и занимаетъ нѣмецкій умъ. Поэтому я прошу васъ продолжать вѣрить, что все, здѣсь сказанное, не останется безъ отголоска въ моемъ сердцѣ.
   Трое изъ сидѣвшихъ за столомъ нашли, что нельзя не отвѣчать да такую любезную рѣчь любезностью, и потому потѣснились около стола, очистивъ мѣсто для иностранца и приглашая его принять участіе въ ихъ бесѣдѣ; одинъ только Кернике вскричалъ:
   -- Не примите этого въ дурную сторону, господинъ Розель, -- кажется, такъ ваше имя -- но я неохотно разговариваю объ этихъ вещахъ съ лицами не нашего кружка, и потому думаю, что мы можемъ оставить этотъ разговоръ и поболтать о чемъ-нибудь другомъ.
   -- Пожалуйста, не церемоньтесь со мною, отвѣчалъ Розель,-- если я васъ стѣсняю, то лучше я удалюсь отсюда.
   -- Зачѣмъ, я могу также прекрасно и самъ уйдти, возразилъ Кернике, поднимаясь съ мѣста.
   -- Въ такомъ случаѣ вы дѣйствительно заставляете меня удалиться отсюда, отвѣчалъ Розель и, едва отвѣдавъ пива, вышелъ изъ гостинницы, вѣжливо раскланявшись со всѣми.
   -- Это было очень скверно съ вашей стороны, замѣтилъ Финдельманъ.
   -- Что теперь онъ объ насъ подумаетъ? воскликнулъ Целлеръ.
   -- Слѣдуетъ свято соблюдать долгъ гостепріимства, объяснилъ Гиппе.
   -- И не отбивать у трактирщика его посѣтителей, добавилъ хозяинъ;-- имъ и безъ того гораздо ближе "Три Форели", но за-то тамъ имъ никогда не подадутъ настоящаго ротебюльскаго пива.
   И всѣ четверо набросились на Кернике и подняли такой гвалтъ, стараясь перекричать другъ друга, что напрасно взывалъ Кернике "Господа! господа!" ему никакъ не удавалось выговорить слова. Этотъ-то шумъ и встрѣтилъ Цейзеля, когда онъ входилъ въ полуоткрытую дверь гостинницы.
   -- Господа! крикнулъ Кернике еще разъ уже изо всей мочи.
   -- Слушайте, слушайте! отозвался Цейзель.
   Кернике замолчалъ, а кавалеръ, усѣвшись верхомъ на стулъ около стола, просилъ его продолжать.
   -- Для меня высочайшее удовольствіе послушать рѣчь, господинъ Кернике, пояснилъ онъ,-- а кто не знаетъ васъ за знаменитаго оратора.
   -- Вы черезчуръ любезны, господинъ фон-Цейзель, отвѣчалъ Кернике,-- но этихъ эфіоповъ трудно будетъ вымыть до бѣла.
   -- Развѣ эти господа такъ черны? удивился фон-Цейзель, лукаво разглядывая эфіоповъ.
   -- Все-таки это лучше, чѣмъ быть краснымъ, отозвался насмѣшливо Финдельманъ.
   -- Который всегда говоритъ въ пользу французовъ, добавилъ Целлеръ.
   -- И француза выпроваживаетъ за дверь, ворчалъ хозяинъ.
   -- Я не выпроваживалъ его за дверь, вскричалъ Кернике;-- напротивъ, я самъ хотѣлъ уйти, потому-что видѣлъ, какъ вамъ хотѣлось пооткровенничать своей грязью передъ французомъ.
   -- Я-бы очень попросилъ васъ, вступился Финдельманъ,-- не говорить при господинѣ фон-Цейзелѣ такихъ оскорбительныхъ...
   -- А по мнѣ все равно, оборвалъ его Кернике,-- хоть при самомъ старикѣ! Въ своемъ кружкѣ мы можемъ говорить, что хотимъ; я знаю, кто о комъ что думаетъ, знаю, что въ случаѣ нужды, всѣ мы всегда поможемъ другъ другу, что я побѣгу тушить къ Финдельману, коли у него загорится, и что Финдельманъ побѣжитъ тушить ко мнѣ, коли загорится у меня на фабрикѣ; и такъ сдѣлаетъ всякій изъ насъ, всякій въ Ротебюлѣ, всякій въ Германіи, какъ я полагаю. А французъ этого не знаетъ, онъ объ этомъ и не думаетъ. Онъ думаетъ, что если мы здѣсь и угощаемъ другъ друга не совсѣмъ лестными рѣчами и, такъ сказать, живого мѣста не оставляемъ другъ на другѣ, то все это надо принимать за чистую монету и значитъ, мы и въ самомъ дѣлѣ не хотимъ видѣть другъ въ другѣ ничего хорошаго. Но допускать не надо, чтобъ кто-нибудь изъ нихъ такъ думалъ, а въ особенности теперь, когда они снова насъ начинаютъ такъ ругать, какъ въ той газетѣ, и какъ я самъ своими ушами слышалъ во-время моего путешествія по Франціи въ шестьдесятъ седьмомъ году, когда былъ поднятъ люксембургскій вопросъ, и когда они такъ мнѣ тамъ досадили, что я даже сталъ вмѣшиваться въ ихъ ругню, да раза два, вмѣшавшись и получилъ таки порядочную взбучку, ну а отъ стада волковъ одной собакѣ не отгрызться. Затѣмъ позвольте мнѣ пожелать вамъ всего хорошаго.
   -- Подождите, Кернике, заговорилъ фон-Цейзель, останавливая расходившагося Кернике.-- Я не пущу васъ, пока вы не сдѣлаете мнѣ чести выпить со мной стаканъ вина. Да, г. Кернике, я считаю за честь выпить за здоровье человѣка вашего образа мыслей.
   -- Ну, ну, отвѣчалъ Кернике, чокаясь съ нимъ стаканомъ, -- пусть все остается по старому.
   -- Конечно, конечно, подтвердилъ фон-Цейзель; -- мы знаемъ только то, что у всѣхъ насъ одно отечество -- Германія.
   -- Да, да, Германія, да здравствуетъ Германія! вскричалъ Кернике съ энтузіазмомъ.
   -- И его свѣтлость, нашъ дорогой принцъ! добавилъ фонъ-Цейзель.
   -- Пожалуй, отвѣчалъ Кернике послѣ минутнаго раздумья.
   -- Такъ-какъ, господа, началъ фон-Цейзель,-- я нашелъ васъ здѣсь всѣхъ въ сборѣ и въ такомъ пріятномъ настроеніи, то, пользуясь этой счастливой случайностью, я сообщу вамъ кое-что относительно дня рожденья его свѣтлости, что, я полагаю, будетъ интересно для всѣхъ васъ.
   И фон-Цейзель познакомилъ ихъ съ своими планами. По искони-заведенному обычаю, утромъ въ этотъ день городская музыка будетъ привѣтствовать его свѣтлость серенадой; но такъ-какъ пол-дюжины инструментовъ, какъ бы ни старались музыканты, едва-ли могутъ произвести особенный эффектъ, то фон-Цейзель надѣется достигнуть его, если въ серенадѣ приметъ участіе ротебюльское мужское общество пѣнія, вполнѣ заслуженно пользующееся громкой репутаціей, и исполнитъ піесы три, насчетъ выбора которыхъ было-бы легко согласиться. Что думаютъ объ этомъ господа? а въ особенности г. Кернике, голосъ котораго -- здѣсь фонъ-Цейзель улыбнулся -- имѣетъ такое серьезное значеніе въ обществѣ пѣнія.
   -- Если старику... я хочу сказать, его свѣтлости это доставитъ удовольствіе, то я не прочь, отвѣчалъ Кернике.
   -- Значитъ слажено, обрадовался фон-Цейзель,-- и я заранѣе благодарю васъ. Теперь номеръ второй.
   Номеръ второй: Обыкновенно депутація, которая поздравляетъ его свѣтлость со днемъ его рожденія, всегда составлялась только изъ бургомистра и городскаго пастора, а теперь фон-Цейзель предложилъ присоединить къ ней членовъ городской распорядительной думы и, если это возможно, фабрикантовъ, но этотъ вопросъ не могъ быть рѣшенъ окончательно, такъ-какъ надо было переговорить объ этомъ съ лицами, отъ которыхъ это прямо зависѣло. Всѣ заявили однако готовность оказать помощь въ этомъ дѣлѣ и употребить все свое вліяніе, чтобы депутація состоялась именно въ томъ видѣ, какъ предлагалъ ее фон-Цейзель.
   -- Значатъ она состоится, вскричалъ фон-Цейзель.-- Кто не знаетъ, что у васъ, господа, весь Ротебюль въ карманѣ? Все остальное, о чемъ слѣдовало бы сообщить вамъ, вы узнаете отъ вашихъ супругъ, согласіемъ которыхъ я уже заручился. Что же касается до фейерверка послѣ бала, -- да, господа, фейерверка, блестящаго фейерверка, для устройства котораго я убѣдительнѣйше попросилъ-Бы любезнаго содѣйствія нашего неоцѣненнаго господина Гиппе,-- и такъ, фейерверка и маленькой серенады, которою, я полагаю, было-бы самое лучшее заключить нашъ праздникъ -- конечно нашъ безцѣнный господинъ Кернике не откажетъ въ любезности устроить ее,-- и такъ, обо всемъ этомъ и многомъ другомъ мы поговоримъ, какъ только мнѣ удастся выбрать свободный часокъ. А теперь мнѣ давно уже пора на лошадь; да вотъ и моего гнѣдка подвели.
   Цейзель пожалъ всѣмъ руки, вскочилъ на лошадь, еще разъ поклонился компаніи, вышедшей проводить его на подъѣздъ "Золотой Курицы", и поскакалъ черезъ площадь, проѣзжая по которой, онъ раскланялся съ дамами, все еще сидѣвшими въ полномъ сборѣ въ бесѣдкѣ передъ аптекою, и скрылся въ узенькомъ переулкѣ, выходившемъ на шоссе, которое вело къ замку.
   На выѣздѣ изъ Ротебюля шоссе круто поднималось въ гору; но не по одной этой причинѣ кавалеръ пустилъ такимъ медленнымъ шагомъ своего быстраго коня по тѣнистой дорогѣ, обсаженной сливовыми деревьями. До сихъ поръ все еще шло какъ по маслу, но на дорогѣ изъ Ротебюля въ замокъ стоялъ домъ совѣтника канцеляріи, а въ этомъ-то домѣ и должна была разрѣшиться самая трудная часть той задачи, которую онъ на себя принялъ; потому онъ и не могъ миновать его, какъ миновалъ, ѣдучи въ Ротебюль когда онъ далъ значительнаго крюка, чтобы только не проѣхать мимо дома Иффлера.
   Правда, въ сущности-то дѣло, изъ за котораго онъ хлопоталъ, и не было особенно трудно: онъ хотѣлъ только просить фрейленъ Элизу Иффлеръ, чтобы, когда принцъ со всѣмъ обществомъ выйдетъ вечеромъ гулять въ иллюминованный паркъ, она появилась въ извѣстный моментъ изъ лебединаго грота въ бѣломъ платьѣ убранномъ зеленымъ тростникомъ и водяными лиліями, съ распущенными волосами и, въ роли нимфы рѣки Роды, привѣтствовала принца Роде небольшимъ стихотвореніемъ, которое авторъ его повторялъ въ эту минуту про себя и которое въ устахъ фрейленъ Элизы получитъ, безъ сомнѣнія, особую прелесть. Теперь дѣло было только въ томъ, согласится-ли фрейленъ Элиза произнести эти стихи.
   Двѣ недѣли тому назадъ въ этомъ не могло быть никакого сомнѣнія: фрейленъ Элиза чувствовала себя созданной для такихъ ролей, госпожа Иффлеръ гордилась-бы тѣмъ, что ея дочь появится въ подобной роли, да и совѣтникъ, несмотря на всю свою сухость, съ удовольствіемъ-бы созерцалъ сквозь свои большіе круглые очки превращеніе своей дочери въ водяную нимфу. Но въ двѣ недѣли много воды можетъ утечь, а въ эти двѣ недѣли ничто такъ не измѣнилось, какъ отношенія Оскара фонъ-Цейзеля къ семейству Иффлеръ. Вины онъ никакой за собой не чувствовалъ; несмотря на то, что съ пріѣзда гостей въ замокъ у него хлопотъ былъ полонъ ротъ, онъ все-таки аккуратнѣйшимъ образомъ бывалъ въ домѣ Иффлеровъ, каждый день, аккуратнѣйшимъ образомъ всякій разъ привозилъ дамамъ букеты или вообще какимъ нибудь образомъ выказывалъ свою нѣжную внимательность до тѣхъ поръ, пока странное обращеніе отца, односложныя рѣчи матери и исчезаніе Элизы, какъ только онъ показывался въ домѣ,-- все это показывало ему самымъ несомнѣннымъ образомъ, что его принимаютъ уже далеко не такъ радушно какъ прежде, даже пожалуй, и совсѣмъ не желаютъ его видѣть.
   Онъ спросилъ было у совѣтника, въ чемъ онъ провинился; но совѣтникъ отвѣчалъ, что онъ не въ состояніи дать никакого отвѣта на вопросъ, причины котораго для него непонятны; онъ спрашивалъ о томъ-же совѣтницу, по получилъ тотъ-же отвѣтъ; наконецъ онъ умолялъ Элизу сказать ему откровенно, чѣмъ онъ ее оскорбилъ.
   Элиза потупила свои голубые глазки и отвѣчала:
   
   Вели молчать, не мучь допросомъ,
   Мнѣ тайну долгъ велитъ хранить.
   
   Что же это все значитъ?
   Тщетно фон-Цейзель ломалъ себѣ надъ этимъ голову. Не любила-ли Элиза доктора? Можетъ быть, разсчитывали на доктора, и хотѣли теперь выместить на немъ досаду за отъѣздъ доктора? Но вѣдь не онъ его отсюда выпроваживалъ, да и несчастная любовь и обманутыя надежды никогда не выражаются такимъ страннымъ образомъ, да вѣдь наконецъ-же фон-Цейзель всегда считалъ и имѣлъ полное основаніе считать, что предпочтеніе постоянно оказывалось именно ему.
   -- Чтожъ, пусть осыпаются эти цвѣты съ дерева моей жизни, повторялъ себѣ молодой человѣкъ сотни разъ въ послѣдніе дни;-- если Оскаромъ фон-Цейзелемъ пренебрегаютъ, такъ онъ съумѣетъ утѣшиться. И онъ сталъ убѣждать себя, что голубые глазки графини Стефаніи гораздо прекраснѣе глазъ Элизы, и даже началъ сочинять сонетъ, въ которомъ
   Сіянье матери и любящей, и нѣжной освѣщало ему путь среди безцѣльной жизни -- тьмы кромѣшной; но голубые глазки графини Стефаніи такъ часто, минуя его, глядѣли на доктора, что сонетъ такъ и остался недоконченнымъ.
   За то тѣмъ легче ему удалось теперь сочинить другой, сюжетъ для котораго онъ нашелъ вчера послѣ обѣда во время прогулки въ Эрихсталь. Сонетъ этотъ назывался "Утѣшеніе въ несчастной любви" и въ немъ шла рѣчь о молодомъ "рыбакѣ": изъ глазъ его сыплются слезы и онъ стоитъ на берегу "ручейка", въ свѣтлыхъ волнахъ котораго онъ найдетъ могилу своему невыносимому горю; но пѣніе Филомелы, раздавшееся изъ кустовъ сирени возлѣ него, возвратило его къ надеждамъ на весну, на жизнь, на счастіе. А какая прекрасная риѳма къ "Philomele" -- "Adele".
   -- "Adele!" повторилъ кавалеръ, поворачиваясь на сѣдлѣ и взглянувъ въ долину; онъ вздохнулъ и вздохъ его полетѣлъ по долинѣ къ Эрихсталю, туда дальше, за Эрихсталь, въ далекое помѣстье, на плодоносныхъ равнинахъ котораго рыбообильный ручей его сонета изливался въ воду въ риѳмѣ "Adele"!
   -- Но нѣтъ, продолжалъ онъ,-- никто не долженъ говорить про Оскара фонъ-Цейзеля, что онъ не платитъ долговъ своего сердца, какъ можно было сказать про другіе его долги, для ликвидаціи которыхъ его фонды были не столь обильны. Ты зашелъ слишкомъ далеко, и потому обязанъ, если не ради нея, то ради себя сдѣлать попытку объясниться. Одну попытку, послѣднюю, и если она не удастся, тогда прощай все на вѣки.
   Онъ пришпорилъ лошадь и черезъ нѣсколько минутъ былъ уже у виллы совѣтника.
   Окна въ комнатахъ были отворены; но въ нихъ никого не было видно. Вѣроятно, дамы были въ саду. Фон-Цейзель поворотилъ лошадь и поѣхалъ по узенькой тропинкѣ сначала вдоль дома, потомъ вдоль низенькой садовой изгороди. Въ саду никого не было.
   Возлѣ сада стояло нѣсколько службъ, а за ними разстилался небольшой лужокъ, на которомъ обыкновенно сушилось бѣлье; онъ былъ обнесенъ для безопасности высокой стѣной, верхній край которой былъ усыпанъ битымъ стекломъ, долженствовавшимъ служить угрозой для дерзкаго. Вставъ на стремена, можно было видѣть, что дѣлается за стѣною.
   Фон-Цейзель зашелъ уже слишкомъ далеко, къ тому же за стѣной раздавались голоса, поэтому онъ поднялся на стременахъ, взглянулъ черезъ ограду и... его изумленнымъ очамъ предстало самое необыкновенное зрѣлище, какое ему когда-либо случалось видѣть.
   Въ тѣни стоявшей въ углу яблони на низенькой деревянной скамеечкѣ сидѣла госпожа Иффлеръ въ черномъ шелковомъ платьѣ и въ чепцѣ съ пунцовыми лентами и что-то вязала. Въ противуположномъ углу, подъ тѣнью грушеваго дерева, возсѣдалъ на стулѣ совѣтникъ въ лѣтнемъ костюмѣ и въ соломенной шляпѣ съ широкими полями. Между ними, посреди площадки стоялъ старикъ, садовникъ совѣтника, Габермусъ, съ бичемъ въ одной рукѣ и съ концомъ веревки въ другой; другого конца веревки фон-Цейзель не видѣлъ, такъ-какъ веревка уходила въ ту часть площадки, которая была отъ него закрыта оградой, такъ-что назначеніе этой веревки должно было-бы остаться для него тайной.
   Но вѣдь фон-Цейзель провелъ большую часть своей жизни въ манежѣ; нельзя-жъ ему было не догадаться, что эта веревка составляла часть корды, а площадка представляла собой ничто иное, какъ импровизированный манежъ.
   -- Дѣло идетъ превосходно; не правда-ли. Иффлеръ, вскричала совѣтница.
   -- Magnifiquement! отозвался совѣтникъ.
   -- Ну а конекъ-то, замѣтилъ Габермусъ,-- это капитальный конь; онъ не позабылъ еще своей старой артиллерійской службы, какъ и старикъ Габермусъ, хоть много времени протекло съ тѣхъ поръ. Ну, да вы это сейчасъ увидите!
   Габермусъ щелкнулъ бичемъ и вскричалъ протяжнымъ голосомъ:
   -- Батарейной рысью!
   Го, чего опасался фон-Цейзель, чего не считалъ возможнымъ, случилось: изъ-за стѣны появилась лошадь, древняя, тощая, разбитая на ноги кляча, всегда возбуждавшая въ фон-Цейзелѣ неистовый хохотъ, когда ему случалось ее видѣть; она шла какимъ-то совершенно невѣроятнымъ алюромъ, представлявшимъ какую-то середину между галопомъ, рысью, шагомъ и спотыканьемъ; на ея сухой спинѣ въ какомъ-то необычайномъ коробѣ изъ ивовыхъ прутьевъ, долженствовавшемъ изображать дамское сѣдло, судорожно ухватившись за края этого короба и все-таки качаясь изъ стороны въ сторону, какъ несчастная тростинка на сильномъ вѣтрѣ, сидѣла Элиза, -- его Элиза, такъ много воспѣтая имъ Элиза, въ зеленой бархатной амазонкѣ, безчисленныя складки которой били несчастную клячу по ея тощимъ ногамъ; на ея бѣлокурой головкѣ надѣта была мужская шляпа, около которой уныло болтался бѣлый вуаль. Невесело было выраженіе лица Элизы; жара, необычное напряженіе и, быть можетъ, не. совсѣмъ неосновательный страхъ заставили ее страшно раскраснѣться; видимо было, что она въ высшей степени измучилась и, казалось, каждую минуту готова была расплакаться.
   -- Ну развѣ это не ангелъ, Иффлеръ? восхищалась совѣтница изъ подъ яблони.
   -- Настоящій ангелъ! отзывался совѣтникъ изъ подъ груши.
   -- Батарейной рысью! оралъ Габермусъ, хлопая бичемъ.
   -- Довольно, довольно! стонала Элиза.
   -- Ну, ничего, привыкнешь, мой херувимчикъ, утѣшала совѣтница.
   -- ты должна стоять на высотѣ своего положенія, увѣщевалъ совѣтникъ.
   -- Батарейной рысью! гремѣлъ Габермусъ.
   -- Я не могу больше! стонала въ отчаяніи Элиза.
   Эта сцена привела фон-Цейзеля въ такое неописанное изумленіе, что онъ совершенно упустилъ изъ виду, что если онъ будетъ все выше и выше подниматься на стременахъ, то голова его выставится надъ оградой и ее увидятъ оттуда, а главнымъ образомъ увидитъ Элиза, которая, сидя на долговязой клячѣ, находилась почти на одинаковой высотѣ съ нимъ.
   А вѣдь такъ и случилось.
   Элиза подняла свои испуганные глаза какъ разъ въ ту минуту, когда ея клячу отдѣляла отъ гнѣдка фон-Цейзеля только одна ограда и увидѣла передъ собою голову кавалера; казалось, будто голова Оскара фон-Цейзеля была посажена на битое стекло ему въ наказаніе и другимъ въ примѣръ; она испустила отчаянный крикъ и, казалось, безъ чувствъ упала съ своей клячи на траву.
   По крайней мѣрѣ, фон-Цейзель боялся, что это случилось, хотя онъ и не могъ видѣть, дѣйствительно-ли она упала или только наклонилась. Лошади фон-Цейзеля давно уже надоѣли ея положеніе и она воспользовалась отчаяннымъ воплемъ Элизы, чтобы отпрыгнуть, такъ что съ кавалеромъ случилось-бы то-же, что и съ Элизой, если-бы онъ не былъ такимъ отличнымъ наѣздникомъ. Прошло не мало времени, пока фон-Цейзелю удалось снова усмирить своего коня, продѣлывавшаго по нолю всевозможные курбеты, и заставить его снова подъѣхать къ оградѣ.
   Но лужайка уже опустѣла.
   Фон-Цейзель готовъ былъ принять все, что онъ видѣлъ, за сонъ, если-бы его только клонило ко сну, и если-бы на помятой травѣ лужайки не остались бичъ горластаго Габермуса рядомъ съ шляпкой и вуалью Элизы, а на скамеечкѣ, подъ яблоней -- вязанья г-жи Иффлеръ.
   Кавалеръ съ минуту колебался, что ему предпринять.
   Что въ высшей степени натянутыя отношенія его къ семейству Иффлеровъ не улучшатся отъ всего, что сейчасъ случилось, это было ясно; что сердце Элизы послѣ того, какъ онъ увидѣлъ ее въ такомъ уморительномъ положеніи, не станетъ биться для него горячѣе, это не оставляло никакого сомнѣнія; да и кромѣ того, фон-Цейзель былъ такъ чувствителенъ ко всему комическому, что ему приходилось бояться, какъ-бы обаяніе поэзіи, которою дышалъ этотъ полевой цвѣточекъ, не исчезло безвозвратно отъ дуновенія насмѣшки. Но добродушіе побѣдило.
   "Вѣдь, быть можетъ, бѣдная дѣвочка ни душой, ни тѣломъ не виновата въ томъ глупомъ положеніи, въ которомъ я накрылъ ее, а во всемъ виноваты ея безумные родители; во всякомъ случаѣ ему слѣдуетъ узнать, не ушиблась ли она".
   Итакъ, онъ повернулъ своего коня, поскакалъ по тропинкѣ назадъ къ дому и, соскочивъ съ лошади и привязавъ ее къ рѣшеткѣ, съ рѣшительнымъ видомъ вошелъ въ домъ.
   Въ комнатѣ его встрѣтилъ совѣтникъ съ такимъ разстроеннымъ видомъ, что фон-Цейзель и въ самомъ дѣлѣ совершенно перепугался.
   -- Бога ради, господинъ совѣтникъ, вскричалъ онъ,-- не случилось-ли чего-нибудь съ Элизой?
   -- Фрейленъ Элиза чувствуетъ себя прекрасно, отвѣчалъ совѣтникъ,-- т. е. я хочу сказать, такъ прекрасно, какъ только можетъ себя чувствовать молодая особа, которая развлекается невиннымъ удовольствіемъ подъ бдительнымъ надзоромъ своихъ родителей и когда...
   -- За ней не подсматриваютъ посторонніе? досказалъ фон-Цейзель.-- Увѣряю васъ, что я совершенно тутъ ни въ чемъ не виноватъ.
   И онъ разсказалъ, какимъ образомъ онъ очутился у ограды.
   -- Спрашиваю я васъ, господинъ совѣтникъ, продолжалъ онъ,-- какъ могъ я подозрѣвать, чтобы фрейленъ Элиза, которая никогда при мнѣ не выражала ни малѣйшаго желанія научиться этому искуству, и къ услугамъ которой, если-бы она пожелала учиться ѣздить верхомъ, всегда готовы лучшія лошади изъ конюшни принца, да и я самъ съ величайшимъ удовольствіемъ предложилъ-бы давать ей уроки верховой ѣзды,-- могъ-ли я подозрѣвать, чтобы она...
   -- Господинъ фон-Цейзель, перебилъ совѣтникъ,-- уважайте волю родителей, которые денно и нощно только и думаютъ, что о счастіи ихъ дитяти, да и лучше чѣмъ кто-либо знаютъ свои обязанности по отношенію къ своему дитяти и -- осмѣлюсь сказать -- къ такому дитяти.
   -- Я не позволю себѣ ни на минуту сомнѣваться, отвѣчалъ фон-Цейзель, -- ни въ возвышенности вашихъ побужденій, ни въ высотѣ призванія вашей дочери.
   Совѣтникъ поправилъ воротнички своей рубашки и пристально поглядѣлъ на кавалера сквозь свои большіе, круглые очки.
   -- Мы никогда не забудемъ расположенія, которое господинъ фон-Цейзель оказывалъ намъ въ дни нашего ничтожества, сказалъ онъ.
   Кавалеръ не понялъ смысла этихъ словъ, сказанныхъ самымъ торжественнымъ тономъ, и только молча поклонился.
   -- И не сомнѣваемся ни на одну минуту, продолжалъ совѣтникъ,-- въ его скромности, этой высшей изъ обязанностей человѣка, вращающагося на опасной высотѣ придворной жизни.
   Кавалеръ снова поклонился.
   -- О, будьте въ этомъ увѣрены, господинъ совѣтникъ, сказалъ онъ.
   -- Мы увѣрены въ этомъ, господинъ фон-Цейзель, отвѣчалъ совѣтникъ.-- Легкость, съ которою вы сьумѣли примѣниться къ обстоятельствамъ, измѣнившимся до такой степени, -- хоть и по безъ нѣкоторой боли, смѣю сказать, но все-таки съумѣли.-- служитъ намъ порукой въ томъ.
   -- Безъ боли? повторилъ фон-Цейзель, -- но вѣдь я уже давно билъ подготовленъ къ этому.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? спросилъ совѣтникъ уже нѣсколько довѣрчивѣе.
   -- Его свѣтлость соблаговолилъ не оставить меня во тьмѣ, чтобы моя легко-извинимая непривычка къ такого рода дѣламъ не слишкомъ шокировала.
   -- Да благословитъ Богъ его свѣтлость и васъ, мой молодой другъ, произнесъ совѣтникъ, взявъ руку кавалера и пожимая ее.-- Какъ легко сглаживается маленькая, случайная непріятность, когда имѣешь дѣло съ преданнымъ и благородно-мыслящимъ человѣкомъ Значитъ, я могу открыть передъ вами мое сердце, могу выразить вамъ всю гордость и все счастіе, которое наполняетъ душу отца, когда онъ уже видитъ себя близко къ осуществленію своихъ желаній, которыя, конечно, превосходятъ все...
   -- Антонъ, Антонъ, раздался голосъ г-жи Иффлеръ, съ лихорадочнымъ напряженіемъ прислушивавшейся къ ихъ разговору за слегка притворенной дверью; она нашла, что уже очень и очень пора положить конецъ этой, быть можетъ, весьма несвоевременной откровенности.-- Антонъ, не можешь-ли ты придти сюда на минутку?
   Совѣтникъ исчезъ и фон-Цейзель услышалъ, что супруги тамъ о, чемъ-то съ жаромъ стали перешептываться; одну минуту ему даже послышался голосъ Элизы.
   Совѣтникъ снова вошелъ въ комнату.
   -- Надѣюсь, что состояніе здоровья фрейленъ Элизы не ухудшилось? спросилъ фон-Цейзель.
   -- О нѣтъ, отвѣчалъ совѣтникъ,-- она чувствуетъ себя прекрасно. Дамы убѣдительнѣйше просятъ васъ извинить ихъ.
   Совѣтникъ, если это только возможно, былъ теперь еще сдержаннѣе, чѣмъ при началѣ разговора. Фон-Цейзель уже рѣшительно не зналъ, что и подумать -- Въ такомъ случаѣ я не осмѣливаюсь васъ болѣе безпокоить, сказалъ онъ, взявшись за шляпу.-- Я пришелъ по одному обстоятельству, касающемуся праздника 16-го числа, собственно съ спеціальной просьбой къ фрейленъ Элизѣ, полагая, что ея согласіе столькоже обрадуетъ, сколько и изумитъ его свѣтлость. Но я лучше ужь приду въ болѣе удобное время.
   -- Просьба... къ Элизѣ... которая столько-же обрадуетъ, сколько и изумитъ его свѣтлость... заговорилъ совѣтникъ, съ смущеніемъ поглядывая на дверь въ сосѣднюю комнату.-- Не лучше-ли мнѣ... не лучше-ли вамъ...
   -- Я полагаю, что намъ лучше отложить до завтра, отвѣчалъ фон-Цейзель, терпѣніе котораго уже окончательно истощилось.-- Имѣю честь, господинъ совѣтникъ...
   -- Не лучше-ли вамъ... не лучше-ли мнѣ... бормоталъ совѣтникъ.
   Но фон-Цейзель былъ уже за дверями, на лошади, и скакалъ по шоссе, бормоча самыя нелюбезныя слова, которыя, къ счастью для Иффлеровъ, уносилъ вѣтеръ, качавшій вѣтви деревъ и освѣжавшій пылавшія отъ гнѣва щеки кавалера.
   

ГЛАВА II.

   Въ то время, какъ кавалеръ скакалъ по залитому солнечнымъ свѣтомъ шоссе къ замку, Германъ медленнымъ шагомъ ѣхалъ по тѣнистому лѣсу къ фазаньему двору.
   Это была та-же часть лѣса, по которой онъ возвращался третьяго дня вечеромъ; его сердце тогда было полно такой неизъяснимой тоски, что онъ совершенно не замѣчалъ свирѣпствовавшей вокругъ него бури, а сегодня?-- Сегодня и волшебная красота мѣстности, и безоблачное небо, просвѣчивавшее сквозь маковки исполинскихъ, елей, и золотистые солнечные лучи, скользившіе по изумруднымъ вѣтвямъ и игравшіе на мшистыхъ стволахъ елей, и мягкія тѣни отъ деревьевъ въ лѣсу, и пѣніе птицъ, и нѣжащій ароматъ теплаго лѣснаго воздуха,-- все это не производило на него никакого впечатлѣнія, или производило такое впечатлѣніе, которое производитъ благонамѣренная болтовня благороднаго друга, весело разсказывающаго намъ забавные анекдотики, въ то время какъ вы глубоко погружены въ мрачныя думы, которыя невыносимымъ гнетомъ лежатъ на вашей душѣ.
   Такъ слушалъ онъ часа два тому назадъ болтовню фон-Цейзеля, разсказывавшаго ему о прелестяхъ празднества 16 числа.
   -- Мы обязаны развеселить его свѣтлость, говорилъ фон-Цейзель.-- Когда я былъ у него, онъ снова былъ не въ хорошемъ расположеніи духа, но онъ, кажется, дѣйствительно желаетъ, чтобы вышло что-нибудь порядочное; всякому изъ насъ надо позаботиться объ этомъ; вамъ тоже, докторъ; вы непремѣнно должны остаться здѣсь на этотъ день. Его свѣтлость приметъ, да и не можетъ не принять за оскорбленіе, если вы отсюда уѣдете. Кромѣ того ваша роль написана, такъ сказать, у васъ на лбу. Вамъ нечего надъ него и раздумывать. Вамъ слѣдуетъ только по возможности быть попредставительнѣе, а вѣдь это не составитъ для васъ никакого труда. Безъ возраженій, сударь! Вы отослали карликовъ ждать ворона, и передъ вами встаетъ во-снѣ Германія и провозвѣщаетъ пророчество, что времена исполнились; тутъ возвращаются карлики, за ними тѣснится толпа рыцарей и всадниковъ, звеня щитами, и занавѣсъ падаетъ. Спектакль не слишкомъ оригинальный, хотите вы сказать; я согласенъ съ этимъ, но вѣдь всякой шельмѣ на грошъ пятаковъ купитъ любопытно; ну а самое-то лучшее -- это стихи моей Германіи, а вѣдь моя Германія никто другой, какъ сама г-жа Гедвига. Еще разъ прошу васъ, сударь,-- безъ возраженій! Директоръ театра двора его свѣтлости принца Роде не терпитъ возраженій даже отъ самого императора Барбароссы.
   Но не о роли Барбароссы, которую ему навязывали, думалъ Германъ, ѣдучи теперь по лѣсу; въ это утро ему была предложена другая роль, и объ ней-то и надо было ему поговорить съ Гедвигой. Отъ прислуги онъ услышалъ, что она еще рано утромъ поѣхала на фазаній дворъ. Онъ также отправился туда, хотя и не безъ нѣкотораго раздумья.
   Мысль говорить съ нею съ глазу на глазъ привела его сегодня утромъ въ сильное волненіе. Добровольно онъ не пошелъ-бы на это тяжелое свиданіе,-- оно уже не сулило ему счастія, оно могло быть только пыткой для него и, если онъ не ошибался, то и для нея.
   Но теперь дѣло шло не о немъ; въ его душѣ, какъ на безоблачномъ небѣ, не было и тѣни надежды, тѣни желанія, которое касалось-бы лично его; онъ зналъ это.
   Конечно, только при такомъ настроеніи могло у него хватить мужества пустить лошадь въ гору, слѣзть съ нея, отворить ворота фазаньяго парка, взять лошадь подъ уздцы и повести ее по аллеѣ столѣтнихъ дубовъ къ домику Прахатица.
   Онъ засталъ старика подъ большимъ, открытымъ навѣсомъ, за работой около деревяннаго курятника, въ который сажались на ночь индюки и фазаны съ ихъ цыплятами. Старикъ, котораго рѣдко можно было видѣть улыбающимся, былъ сегодня почти веселъ.
   -- Посмотрите-ка, господинъ докторъ, сказалъ онъ, -- сегодня ночью забралась сюда куница, вотъ въ эту дыру; я-то, сѣдая крыса, проглядѣлъ ее; а теперь взгляните вонъ туда, вонъ виситъ эта бестія, т. е. вѣрнѣе шкура, которую я содралъ съ нея. Нынче мнѣ посчастливилось съ моими фазанами; кромѣ тѣхъ пяти, которые пропали у меня въ самомъ началѣ, у меня болѣе не погибло ни одного; они теперь такіе сильные, что съ ними ничего не можетъ приключиться. Взгляните только.
   Прахатицъ показалъ на цыплятъ, которыя весело пробирались черезъ кустарникъ, въ сопровожденіи насѣдки, пугливо ковылявшей за ними съ веревкой на ногѣ.
   -- Ну какъ не гордиться ими? сказалъ онъ, потирая свои загорѣлыя руки и, вдругъ, какъ-бы устыдившись своего лицемѣрія, прибавилъ скороговоркой:-- они такъ потѣшили ее, и я такъ радъ, что наконецъ-то опять увидѣлъ, какъ она улыбается, и что она снова хочетъ приняться за рисованіе, какъ въ доброе старое время, когда у насъ еще не пошло все вверхъ дномъ съ пріѣздомъ берлинскихъ господъ. Она, конечно, будетъ очень рада васъ видѣть; пойдемте-ка, господинъ докторъ, я сейчасъ доложу о васъ.
   Германъ пошелъ за старикомъ, быстро зашагавшимъ впередъ. Какое-то особое очарованіе окружало эту чудную женщину; казалось, никто не могъ противустоять этому очарованію; онъ самъ, какъ ни боролся противъ него, въ настоящую минуту невольно снова поддался ему; онъ чувствовалъ это по ускоренному біенію сердца, которое билось тѣмъ сильнѣе, чѣмъ ближе онъ подвигался къ павильону.
   -- Ну, сказалъ вдругъ старикъ, останавливаясь и понижая голосъ, -- а все, что мнѣ приходило въ голову третьяго дня вечеромъ, все это было самый, что ни на есть, вздоръ, одно дьявольское навожденіе; я какъ поглядѣлъ сегодня въ ея ясныя очи, такъ отъ всего сердца попросилъ у нея прощенія. Ужь вы, господинъ докторъ, пожалуйста, не пеняйте на меня за это, постарайтесь позабыть, какой я бываю мерзавецъ, когда меня чортъ осѣдлаетъ. Да пойдемте-же наверхъ, господинъ докторъ, она навѣрно захочетъ поговорить съ вами.
   И Прахатицъ сталъ подниматься по лѣстницѣ къ чайному домику; Германъ тихо шелъ сзади. Однако идти было нѣсколько труднѣе, чѣмъ онъ полагалъ; чтобы не упасть, ему пришлось даже разъ ухватиться за перила, такъ дрожали его колѣни.
   Наконецъ, онъ поднялся и остановился передъ одной изъ стеклянныхъ дверей, въ которую вошелъ Прахатицъ, распахнувъ ее за собою настежъ.
   "Теперь ты снова стоишь передъ порогомъ, котораго не должна-бы переступать твоя нога", говорилъ онъ самъ себѣ;-- "если-бы тебя привела сюда та себялюбивая слабость, которую люди называютъ любовью, -- о, тогда ты былъ-бы для самого себя самымъ Презрѣннымъ изъ людей. Благодареніе Богу! На этотъ разъ тутъ любовь не при чемъ".
   -- Ея свѣтлость проситъ васъ подождать въ залѣ; она сейчасъ придетъ, сказалъ Прахатицъ.-- Она занята своими рисунками, прибавилъ онъ, какъ-бы извиняясь.
   Прежде Гедвига довольно часто принимала Германа въ своей мастерской.
   Прахатицъ ушелъ.
   Германъ стоялъ въ залѣ, машинально разглядывая старые гобленовые обои, мраморныя вазы и статуэтки въ нишахъ, -- всю эту поблекшую роскошь герцогской залы,-- словно онъ видѣлъ ихъ въ первый разъ. На него нашелъ какой-то столбнякъ: онъ старался собраться съ мыслями, припомнить, что его привело сюда, что онъ хотѣлъ сказать, но напрасно; онъ помнилъ только, что онъ снова ее увидитъ, что вотъ въ эту дверь она войдетъ и что время тянется такъ медленно.
   Небольшая обитая обоями дверь отворилась; вошла Гедвига въ свѣтломъ лѣтнемъ платьѣ; она шла къ нему на встрѣчу, съ протянутой рукою, прекрасная, какъ всегда, но... очарованіе было разрушено: онъ вспомнилъ, зачѣмъ онъ пришелъ, что ему надо было сказать,-- нѣтъ, онъ не поддастся обаянію дѣйствительности, какъ поддавался порой обаянію своихъ мечтаній.
   -- Вы пришли проститься, сказала Гедвига послѣ нѣсколькихъ секундъ молчанія.
   Голосъ ея слегка задрожалъ, лицо ея покрылось блѣдностью; но какъ-бы желая возможно скорѣе побѣдить эту слабость, она снова заговорила, не дожидаясь отвѣта Германа.
   -- Вы не побоялись длиннаго пути, чтобы посѣтить меня въ моемъ уединеніи, куда я удалилась, чтобы хоть часа на два убѣжать отъ нашей суматохи.
   По губамъ Германа скользнула горькая усмѣшка. Она одна не выказала вчера никакого участія къ постигшему его несчастному случаю; сегодня она также не упомянула объ этомъ ни слова. Значитъ, онъ уже вовсе не существовалъ для нея. Да вѣдь онъ уже давно знаетъ, что это такъ; ну и пусть будетъ такъ.
   -- Я прошу васъ извинить меня, началъ онъ,-- что рѣшился обезпокоить васъ своимъ приходомъ въ минуты вашего отдохновенія. Меня привело къ вамъ одно обстоятельство, которое, къ сожалѣнію, совершенно не соотвѣтствуетъ вашему желанію спокойствія; я предупреждаю васъ, что оно не касается меня лично.
   -- Ни меня также? спросила Гедвига; по лицу ея пробѣжало облако.
   -- И не васъ, отвѣчалъ Германъ,-- по крайней мѣрѣ, прямо, хотя собственно ваше участіе здѣсь безусловно необходимо.
   -- Въ такомъ случаѣ я попрошу васъ теперь-же разсказать мнѣ, въ чемъ дѣло.
   И она откинулась на спинку кресла; лѣвая рука ея лежала на груди, правою она играла шарфикомъ. Большіе глаза ея остановились на Германѣ съ какимъ-то суровымъ, почти угрожающимъ выраженіемъ, которое ясно говорило, что при первомъ непріятномъ ей словѣ она возьметъ назадъ свое позволеніе.
   -- Я употреблю всѣ усилія, чтобы быть по возможности краткимъ, началъ Германъ,-- но если я принужденъ буду начать нѣсколько издалека, то, надѣюсь, меня извиняетъ въ этомъ трудность самаго предмета. Вотъ въ чемъ дѣло: принцъ находится на такомъ пути, на которомъ не могутъ его равнодушно видѣть расположенные къ нему люди: они должны предостеречь его, если смѣютъ,-- отклонить его, если могутъ. Первое я сдѣлалъ; это было напрасно. Я не знаю никого, кромѣ васъ, кто-бы былъ въ состояніи сдѣлать второе; вотъ почему я и обратился къ вамъ.
   -- Мнѣ кажется, я понимаю, о чемъ вы говорите, замѣтила Гедвига,-- но мнѣ кажется, что вы нѣсколько ошибаетесь; но, прошу васъ, продолжайте.
   -- Вамъ извѣстны политическія убѣжденія принца, продолжалъ Германъ,-- вамъ они извѣстны, вѣроятно, лучше, чѣмъ мнѣ; хотя я хорошо зналъ, что онъ ненавидитъ Пруссію, но я не думалъ, чтобы эта ненависть была безгранична, чтобы она заходила даже за предѣлы, священные для патріота. Теперь я это знаю...
   -- Продолжайте, продолжайте, волновалась Гедвига.
   Она выпустила изъ рукъ шарфикъ; лицо ея теперь выражало только одно напряженное вниманіе.
   -- Я знаю это съ сегодняшняго утра, продолжалъ Германъ.-- Принцъ сегодня пригласилъ меня къ себѣ въ необычно-ранній часъ и принялъ у себя въ спальнѣ. Постель была нетронута. Впрочемъ лихорадочное возбужденіе, въ которомъ онъ находился и которое напрасно старался скрыть отъ меня, и безъ того показывало мнѣ. ясно, что онъ не спалъ всю ночь напролетъ. Я не стану разсказывать вамъ подробно весь мой разговоръ съ нимъ,-- быть можетъ, я не былъ-бы даже въ состояніи этого сдѣлать, -- я скажу вамъ только, что планы принца показались мнѣ горячечнымъ бредомъ больного, а не обдуманными рѣшеніями государственнаго человѣка. Принцъ сказалъ мнѣ такъ положительно, что я убѣдился, что свѣденія его почерпнуты не изъ газетныхъ источниковъ, что война между Франціей и Пруссіей дѣло уже рѣшенное въ Парижѣ и, слѣдовательно, неизбѣжна, и что разрывъ послѣдуетъ въ самомъ скоромъ времени. Потомъ онъ повѣрилъ мнѣ сумасбродныя надежды, которыя онъ возлагаетъ на эту войну; говорилъ, что Данія и Италія присоединятся къ Франціи, что вся южная Германія, Ганноверъ, Гессенъ, Шлезвигъ-Голштинія возстанутъ и свергнутъ съ себя прусское иго, потомъ сообщилъ мнѣ, какія онъ принялъ рѣшенія на случай этихъ событій: сильный своимъ легитимнымъ правомъ, котораго у него не въ состояніи отнять никакое насиліе, онъ станетъ на ту сторону, на которой видитъ честь и право; что онъ надѣется, что его примѣръ будетъ сигналомъ къ возстанію всей нашей страны, а если онъ ошибется въ своихъ предположеніяхъ, то онъ одинъ возстанетъ противъ Пруссіи. Потомъ онъ, предполагая, что я безусловно раздѣляю его взгляды, его надежды, его рѣшенія, предложилъ мнѣ принять на себя порученіе, о которомъ я ради чести принца умолчу и о которомъ скажу только, что я отъ него отказался и отказался даже съ нѣкоторой рѣзкостью, въ которой теперь раскаиваюсь.
   Германъ остановился.
   -- Продолжайте, продолжайте! требовала Гедвига.
   -- Раскаиваюсь не потому, продолжалъ Германъ,-- чтобы я когда нибудь могъ перемѣнить свое мнѣніе, но потому, что этимъ я только увеличила, затруднительность своего положенія. Принцъ, понявъ, что онъ уже не можетъ на меня разсчитывать, сказалъ мнѣ, что онъ раскаивается, что зашелъ такъ далеко, и что моя обязанность была остановить его ранѣе, чѣмъ онъ посвятилъ меня въ свою тайну. Я перенесъ эту обиду спокойно; въ эту минуту я совершенно забылъ о себѣ. Я думалъ только о томъ, что мой долгъ употребить всѣ свои силы для спасенія отъ очевидной гибели человѣка, котораго я люблю и уважаю. Я исполнилъ этотъ долгъ, какъ ни было это тяжело для меня, потому-что гнѣвъ принца все болѣе и болѣе возрасталъ. Говоря съ нимъ, я забылъ все, кромѣ уваженія, которымъ обязанъ молодой человѣкъ къ старику. Я пробовалъ доказать принцу, что теперь, если загорится война съ Франціей, дѣло будетъ уже совершенно не то, что въ шестьдесятъ шестомъ году; я говорилъ ему, что онъ дѣлается игрушкой въ рукахъ безсовѣстныхъ искателей приключеній; я привелъ ему въ доказательство, что, по крайней мѣрѣ, Розель, котораго я уже давно знаю и который, не смотря на то, имѣлъ дерзость возобновить со мной знакомство, что этотъ Розель авантюристъ и притомъ самаго сквернаго разбора; наконецъ, я не побоялся произнести слово, которое заклеймитъ такой поступокъ на всегда въ глазахъ патріотовъ, -- слово: государственная измѣна. И все, все было напрасно.
   -- Какъ-же вы разстались? спросила Гедвига.
   -- Какъ я и не ожидалъ, отвѣчалъ Германъ,-- но долженъ-бы былъ ожидать, зная добросердечіе и благородство души принца. Я былъ уже у дверей, какъ принцъ снова позвалъ меня, подалъ мнѣ руку, почти обнялъ и сказалъ: "Вы все-таки, несмотря на все, желаете мнѣ добра". На глазахъ у него дрожали слезы. Я не стыжусь сознаться, что я былъ въ такомъ-же сильномъ волненіи.
   -- На что-же вы теперь рѣшились? спросила Гедвига.
   -- Я рѣшился доказать принцу, что онъ не ошибся, полагая, что моя любовь къ нему не уменьшилась ни на волосъ противъ прежняго, хотя-бы мнѣ пришлось для этого принять на себя тяжелую роль незванаго и непрошеннаго совѣтника.
   -- Въ такомъ случаѣ, я прямо попрошу у васъ совѣта, сказала Гедвига.-- Что вы хотите, чтобы я сдѣлала?
   -- То-же, что сдѣлалъ и я, отвѣчалъ Германъ -- Я прошу васъ, чтобы вы поговорили съ принцемъ, какъ говорилъ съ нимъ я, или, лучше всего, какъ, я знаю, вы умѣете и будете говорить.
   -- А если я уже говорила, сказала Гедвига,-- вчера вечеромъ сейчасъ-же послѣ полученія тѣхъ извѣстій, и если я не достигла лучшаго успѣха, чѣмъ вы?
   -- Въ такомъ случаѣ вы обязаны попробовать еще разъ! отвѣчалъ Германъ.
   -- Обязана? спросила Гедвига.
   Она встала, прошла по комнатѣ къ окну и остановилась передъ нимъ. Потомъ, вдругъ оборотилась и вскричала почти запальчиво:
   -- Почему я обязана?
   -- Я не могу отвѣчать на вопросъ, на который вы одна только и можете дать отвѣтъ, сказалъ Германъ.
   Онъ сидѣлъ неподвижно; Гёдвига продолжала ходить взадъ и впередъ по залѣ; наконецъ, она снова обернулась къ нему, и сказала уже гораздо спокойнѣе.
   -- Положимъ, я обязана, и сдѣлаю то, что обязана; но кто-же мнѣ поручится, что мнѣ удастся то, что не удалось мужчинѣ, голосъ котораго въ такихъ дѣлахъ имѣетъ гораздо болѣе вѣсу, чѣмъ голосъ женщины?
   -- Извините, отвѣчалъ Германъ, -- въ такую минуту на принца никогда не можетъ повліять мужчина, какой-бы вѣсъ ни придавали его словамъ въ другое время; женщина -- это другое дѣло, она дѣйствуетъ не на умъ, а въ сердце, она можетъ сдѣлать много, очень много, она можетъ сдѣлать все, когда ее любятъ такъ, какъ васъ любитъ принцъ.
   Яркая краска выступила на красивомъ лицѣ Гедвиги, голосъ ея дрожалъ отъ волненія, когда она сказала послѣ минутнаго молчаніи:
   -- Быть можетъ, для этого необходимо, чтобы и женщина любила такъ-же, какъ и ее любятъ или, что все равно, чтобы мужчина считалъ, что эта женщина его такъ-же любитъ, какъ онъ ее?
   -- Сударыня, отвѣчалъ Германъ,-- я не знаю...
   -- Что вамъ на это отвѣтить, перебила его Гедвига.-- Почему-же не знаете? Мы уже договорились до того, когда уже нельзя останавливаться, нельзя играть въ прятки, не договаривать до конца. Ну, а. что, если нѣтъ ни того, ни другого? Что, если ни я не люблю принца такъ, какъ вы эту любовь разумѣете, ни онъ не думаетъ, чтобы я его такъ любила? Что тогда? Не будетъ-ли напрасно все, что я скажу, что я могла-бы сказать? Неужто-же я должна, чтобы имѣть успѣхъ, возбудить въ немъ такія надежды, которыя на повѣрку окажутся голымъ обманомъ? Не введу-ли я его въ обманъ самыми моими просьбами, самымъ задушевнымъ тономъ, которымъ онѣ будутъ высказаны? И вы можете этого отъ меня требовать? Вы!-- Смотрите, вѣдь тутъ противорѣчіе, котораго вамъ не разрѣшить, несмотря на все ваше остроуміе; тутъ даже болѣе: тутъ приговоръ...
   Геввига остановилась, потомъ продолжала уже болѣе спокойнымъ тономъ:
   -- Нѣтъ, нѣтъ, было-бы тяжелымъ преступленіемъ возбудить въ вашемъ добромъ сердцѣ неосуществимыя надежды, и тѣмъ помѣшать вамъ искать другого средства, которымъ-бы можно было спасти принца. Если его спасеніе зависитъ только отъ меня, то онъ погибъ.
   "Потому-что ты не хочешь спасти его", думалъ Германъ въ то время, какъ Гедвига снова заходила взадъ и впередъ по комнатѣ; но я, я не имѣю права допустить старика погибнуть за ничто; я долженъ все высказать, что хотѣлъ, что бы изъ этого ни вышло".
   -- Сударыня, началъ онъ,-- позвольте мнѣ сказать еще два слова. Вы знаете, что люди мягкосердечные, хотя, быть можетъ, и нѣсколько слабые не могутъ успокоиться до тѣхъ поръ, пока люди такіе-же добрые, но съ болѣе твердымъ характеромъ не скажутъ своего послѣдняго слова. Я имѣлъ очень много случаевъ за эти три года изучить характеръ принца; поэтому я ничуть не преувеличу, если скажу, что знаю его хорошо. Принцъ, какъ онъ ни убѣжденъ въ противуположномъ, вовсе не государственный человѣкъ, даже не политикъ. Если-бы это еще нуждалось въ доказательствахъ, то достаточно было видѣть то полнѣйшее отсутствіе спокойствія, самообладанія, которое онъ обнаружилъ сегодня утромъ въ разговорѣ со мною, достаточно увидѣть ту безразсудную, лихорадочную торопливость, съ которою онъ бросается въ такое ужасное предпріятіе. Но вѣдь онъ, въ этомъ случаѣ, таковъ-же, какъ и всегда и во всемъ. При легкой воспламеняемости его фантазіи, при невѣроятной впечатлительности его сердца, онъ всегда, легко упускаетъ изъ виду дѣло, которое стоитъ на очереди. Никто болѣе его не подверженъ опасности смѣшивать дѣло съ личностью. Я искренно убѣжденъ въ томъ, что, какъ бы далеко онъ ни зашелъ съ французскими эмисарами, прирожденная нерѣшительность не допуститъ его до послѣдняго, рѣшительнаго шага, что даже самая война не въ состояніи пробудить его отъ его долгаго политическаго сна, какъ не пробудила и въ шестьдесятъ шестомъ году. Страсть его возбуждена теперь въ такой степени личнымъ вопросомъ, замѣшавшимся въ это дѣло,-- глубокимъ личнымъ отвращеніемъ,-- я скажу прямо -- ненавистью въ графу. Присутствіе этого человѣка, которое какимъ-то роковымъ образомъ связалось еще съ нѣкоторыми вопросами, вотъ что кидаетъ его въ крайность, кидаетъ и будетъ подвигать все далѣе и далѣе, до тѣхъ поръ, пока возвратъ уже станетъ невозможнымъ.
   Германъ не могъ видѣть выраженіе лица Гедвиги, когда говорилъ это. Она сидѣла, закрывъ лицо рукою, и не подпила головы, даже когда отвѣчала.
   -- Я уже думала объ этомъ, но что-же тутъ дѣлать? Принцъ самъ пригласилъ графа; онъ долженъ былъ знать, что дѣлаетъ.
   -- Видимо, онъ самъ не зналъ этого, сказалъ Германъ; -- для меня это приглашеніе -- до сихъ поръ не разрѣшимая загадка. Но все-же графъ здѣсь и, мнѣ кажется, каждый лишній часъ, который онъ здѣсь проведетъ, будетъ все болѣе и болѣе приближать принца къ пропасти.
   -- Графъ уѣзжаетъ 16-го, сказала Гедвига.
   -- До тѣхъ поръ все уже можетъ рѣшиться.
   -- Но, Богъ мой, вскричала Гедвига раздражительно, поднимая голову,-- чего-же вы отъ меня требуете? Не могу-же я выгнать графа.
   -- Отчего же нѣтъ, сударыня? Я полагаю, что для этого будетъ достаточно одного вашего намека.
   Гедвига взглянула на Германа, глаза ея вспыхнули огнемъ; онъ выдержалъ этотъ взглядъ и продолжалъ спокойно, хотя сердце его билось отъ гнѣва:
   -- Я полагаю, сударыня, что однако намека на приказаніе,-- что вы съумѣете сдѣлать искуснѣе, чѣмъ я въ состояніи былъ бы вамъ посовѣтовать -- было-бы для графа достаточно, да и будетъ достаточно.
   -- И вы дѣйствительно ожидаете многаго отъ этого шага? спросила Гедвига.
   -- По крайней мѣрѣ, въ настоящее время я не знаю никакого другого, не только что лучшаго средства, отвѣчалъ Германъ.
   -- Хорошо, сказала Гедвига, -- я могу это сдѣлать, а если я могу, то и сдѣлаю.
   Германъ всталъ.
   -- Благодарю васъ, сказалъ онъ,-- отъ всего сердца благодарю васъ за благороднаго человѣка, который за эти три года сталъ мнѣ такъ дорогъ, даже дороже, чѣмъ я самъ думалъ, и который слишкомъ добръ, чтобы мы могли допустить его пасть жертвой какого-то фантастическаго каприза,-- потому-что его политическія мечтанія едва-ли что-нибудь болѣе, чѣмъ простой капризъ. Итакъ, теперь я могу удалиться спокойно, вы хотите спасти его, а вы одна только и можете это.; я полагаю, что я въ послѣдній разъ являюсь передъ вами безъ свидѣтелей, такъ позвольте мнѣ проститься съ вами, сударыня.
   При этихъ словахъ голосъ его задрожалъ, какъ онъ ни старался овладѣть собою.
   Гедвига отрицательно покачала головой.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, сказала она,-- не прощайтесь еще!
   -- Отчего-же, сударыня?
   -- Нѣтъ, не прощайтесь! повторила Гедвига.-- Было-бы лучше, гораздо лучше для васъ, если-бы вы уѣхали и никогда болѣе не возвращались сюда, гдѣ васъ преслѣдуетъ одно только несчастіе; но какое-то предчувствіе говоритъ мнѣ, что вы не уѣдете, что вы не можете уѣхать, что не я, а вы можете спасти и спасете принца. Не глядите на меня такъ вопросительно, не глядите съ такимъ упрекомъ, я сдержу свое обѣщаніе, но... теперь идите, прошу васъ идите!
   Германъ ушелъ.
   Гедвига провела обѣими руками по пылающему лицу и обвела комнату блуждающимъ взглядомъ. Вдругъ она вскочила и бросилась къ двери; она должна воротить его, должна сказать ему, что она не любитъ графа, что она не можетъ перенести, чтобы онъ ушелъ отъ нея съ этою мыслью, что она ни для кого имъ не пожертвуетъ. Площадка передъ павильономъ была пуста, даже не было слышно удалявшихся шаговъ, все было тихо, только чириканье птицъ раздавалось въ яркой зелени деревьевъ.
   Она медленно вернулась назадъ и пошла въ свою мастерскую. Утромъ еще она велѣла принести туда всѣ принадлежности рисованья, чтобы хоть нѣсколько часовъ украсть у этого времени, которое давило ее тяжелымъ свинцемъ.
   Прахатицъ привелъ мастерскую въ прежній порядокъ, какъ-будто ему хотѣлось возвратить ее къ прежнимъ привычкамъ. У стѣны стоялъ натянутый холстъ; она машинально взяла его въ руки. Это былъ портретъ Германа. Холстъ выскользнулъ изъ ея рукъ и упалъ на полъ. Она слова подняла его.
   -- Да, да, сказала она,-- ты не хочешь меня знать, ты не хочешь, чтобы я владѣла и этой добычей, чтобы я пробовала мое искуство на тебѣ, чтобы у меня оставалась эта тѣнь твоя!
   Она поставила холстъ на мольбертъ и остановилась передъ нимъ, сложивъ на груди руки и пристально уставившись на картину.
   -- Ты заслуживаешь лучшей судьбы; зачѣмъ судьба бросила тебя на мою дорогу, а меня на твою? Тѣнь моя всегда будетъ мрачной тѣнью въ твоей жизни, а твоя тѣнь -- въ моей. Быть можетъ, я никогда не умѣла понять тебя, какъ не умѣла удержать въ памяти твои черты. Это не твои ласковые, кроткіе глаза, это не твой ясный лобъ, это не твои добрыя уста, которыя никогда не сказали мнѣ ни одного недружескаго слова, которыя не могутъ произнести ничего, кромѣ дружескаго слова. Добрый, благородный! слишкомъ добрый, слишкомъ благородный для этого міра лжи и обмана, несправедливости и насилія! Ты умѣешь только жертвовать собою; ты уже давно жертвуешь собою: прежде ты жертвовалъ собою для слѣпого короля, а теперь для старика, который не хочетъ видѣть. И всякій принимаетъ твою жертву; отчего-же и не принимать имъ?-- вѣдь это такъ удобно! И ты никогда не негодовалъ! О, если-бъ ты умѣлъ негодовать, если-бъ ты умѣлъ понять, какъ ты силенъ, и оттолкнуть отъ себя тѣхъ, которые были-бы ничто безъ тебя и тебѣ подобныхъ! Но я, я негодую за тебя, негодую за то, что ты не умѣешь негодовать; я не хочу, чтобы ты глядѣлъ такъ добродушно; я не хочу, чтобы ты всегда жилъ только для другихъ! Кто знаетъ, если-бы ты умѣлъ жить для себя, быть можетъ, жить для тебя было-бы моей гордостью, моей отрадой; быть можетъ, твоя вина, что я еще ношу мои цѣпи. Ты научилъ меня терпѣнію; это былъ дурной урокъ.
   Она отвернулась отъ портрета и подошла къ открытому окну, въ которое глядѣли и лѣсъ, и луга, и теряющіяся на горизонтѣ далекія горы, и ясное чистое голубое небо. Она протянула руки.
   -- Я приду, я иду! вырвалось изъ груди ея.
   Она бросилась изъ мастерской въ залу, оттуда черезъ маленькую, обитую обоями дверь въ небольшую заднюю комнату, оттуда на воздухъ и очутилась среди зелени, подъ тѣнью исполинскихъ деревъ, возвышавшихся на холмѣ, къ которому примыкалъ павильонъ своимъ заднимъ фасадомъ.
   Она шла подъ деревьями быстрыми шагами, почти летѣла; вдругъ она остановилась. Что онъ сказалъ ей, разставаясь? что онъ поручалъ ей? Да, она должна удалить отсюда графа, и она обѣщала это. Новая цѣпь наложена на ея свободу! Новая цѣпь, и наложилъ ее онъ, который не можетъ жить безъ цѣпей, и не можетъ видѣть равнодушно, чтобы другіе жили безъ нихъ.
   Она истерически засмѣялась, но тутъ-же ея возбужденное состояніе разрѣшилось слезами; она стыдилась своихъ слезъ, но не могла удержаться.
   -- И я женщина, только женщина! вырвалось у нея изъ груди.
   Она бросилась на скамейку подъ тѣнью высокихъ деревьевъ въ аллеѣ, куда она попала, сама не зная какъ. Вѣтеръ шелестилъ сучьями, птицы беззаботно распѣвали, пара фазановъ перебѣжала черезъ дорожку; она ничего не замѣчала, она ничего не слышала, погруженная въ свои мрачныя думы, пока ее не заставилъ очнуться какой-то шумъ, какъ-будто отъ топота копытъ.
   Она испугалась и вскочила.
   Шагахъ во ста отъ нея изъ узкой боковой дорожки выѣхалъ на аллею всадникъ. Это былъ графъ.
   Первымъ движеніемъ Гедвиги было убѣжать, но она поняла, что было уже слишкомъ поздно, что графъ, безъ сомнѣнія, уже замѣтилъ ее, и что если онъ, дѣйствительно, любитъ ее, то для него теперь гораздо болѣе причинъ самому бѣжать отъ нея, чѣмъ ей отъ него.
   Графъ пришпорилъ лошадь и черезъ минуту уже соскочилъ съ сѣдла возлѣ нея.
   -- Вотъ что называется счастіемъ, сударыня! сказалъ онъ.-- Цѣлый часъ я ѣзжу во всѣ стороны; никто въ замкѣ не умѣлъ мнѣ сказать, куда вы поѣхали; наконецъ, мнѣ пришло въ голову, что вы могли поѣхать на фазаній дворъ... правда, это не совсѣмъ правдоподобно въ такой жаркій день, но... это дѣйствительно такъ и оказывается. Но, прежде всего, здравствуйте.
   Онъ снялъ перчатку и протянулъ руку Гедвигѣ. Глаза его блестѣли, въ его сіяющихъ глазахъ и во всѣхъ чертахъ его красанаго мужественнаго лица отражалась страстная любовь къ той, чью руку онъ держалъ теперь въ своей рукѣ и продержалъ-бы еще долго, если-бы Гедвига тотчасъ-же не отдернула ее.
   -- Зачѣмъ вы меня искали? спросила она.
   Графъ отвѣчалъ не сразу.
   Онъ чувствовалъ, какъ она отдернула свою руку, онъ слышалъ тотъ ледяной тонъ, которымъ она произнесла свой вопросъ; но это было для него только препятствіемъ, только порогомъ, налетая на который волны горнаго потока только выше вздымаются. Всякій разъ, когда онъ ее видѣлъ, ему казалось, что она еще никогда не была такъ прекрасна, какъ въ этотъ разъ, и теперь, когда онъ неожиданно встрѣтилъ ее здѣсь, въ тѣни деревъ, въ уединеньи парка, онъ почувствовалъ то-же, но съ такой страшной силой, что все въ глазахъ его закружилось и онъ судорожно ухватился за гриву своей лошади.
   -- Зачѣмъ я искалъ васъ?-- Простите меня, я увидѣлъ васъ и право теперь забылъ зачѣмъ.
   Это не была фраза, и Гедвига поняла это.
   Въ другое время это произвело-бы на нее, быть можетъ, впечатлѣніе, но теперь душа ея, до боли переполненная мрачными, темными мыслями, была недоступна ни свѣту солнца, ни свѣту любви.
   -- Постарайтесь вспомнить, сказала она.
   -- Я ужь вспомнилъ, отвѣчалъ графъ.
   Опьянѣніе прошло. Въ послѣднихъ словахъ Гедвиги прозвучала насмѣшка, она возмутила гордаго графа. Чѣмъ неудержимѣе, чѣмъ самоотверженнѣе, по его понятіямъ, была страсть, которая его охватывала своимъ пламенемъ, тѣмъ сильнѣе была реакція. Онъ почувствовалъ теперь ясно то. что уже прежде не разъ смутно ощущалъ: ненависть, а не любовь, ненависть къ существу, которое заманивало его только для того, чтобы потомъ оттолкнуть отъ себя, чтобы потомъ унизить его передъ самимъ собою.
   Лицо его, за минуту передъ тѣмъ отражавшее внутренній огонь его души, приняло мрачное, грозное выраженіе; мрачно и грозно звучалъ его голосъ, когда онъ сказалъ, тяжело переводя духъ:
   -- Вы помните, сударыня, что я передалъ вамъ вчера вечеромъ изъ письма ко мнѣ. Я говорилъ вамъ, что въ Берлинѣ считаютъ настоящее положеніе дѣлъ въ высшей степени критическимъ. Сегодня мой корреспондентъ -- это никто другой, какъ баронъ Мальте, котораго вы знаете, и который, какъ вамъ извѣстно, по положенію своему въ состояніи получать свѣденія болѣе достовѣрныя, чѣмъ кто-либо,-- прислалъ мнѣ съ нарочнымъ, вырѣзку изъ телеграммы, полученной вчера послѣ обѣда въ министерствѣ иностранныхъ дѣлъ; я долженъ обратить на нее ваше вниманіе.
   Графъ вынулъ изъ бумажника листокъ.
   -- Это отвѣтъ Грамона, сказалъ онъ,-- на предъявленный ему запросъ; первыя строки не такъ важны, но обратите вниманіе на слѣдующее: "Мы надѣемся, что дѣло не дойдетъ до этого; мы надѣемся на это, потому-что разсчитываемъ на мудрость нѣмецкаго и на дружбу испанскаго народа; но если будетъ иначе, то, сильные вашей поддержкой и поддержкой націи, мы исполнимъ свой долгъ безъ колебанія и безъ слабости".
   Графъ снова сложилъ листокъ и ждалъ отвѣта Гедвиги. Но Гедвига не тотчасъ отвѣтила. Все двигалось такъ быстро, минута, когда надо было уже дѣйствовать, наступила такъ неожиданно, и совершенно иначе, чѣмъ она ее ожидала.
   Когда она давала Герману обѣщаніе, она разсчитывала, что будетъ говорить съ графомъ спокойно, что если даже, въ худшемъ случаѣ, разговоръ ихъ приметъ личный характеръ, она съумѣетъ дать нужный отпоръ. Она ошиблась. Разговоръ, начатый такимъ образомъ, не могъ добромъ кончиться. Она съ гнѣвомъ отвергла страсть графа. Какъ тутъ было уладить дѣло? Сердце ея билось такъ, что, казалось, вотъ, вотъ сейчасъ оно выскочитъ; съ трудомъ она произнесла слова:
   -- Почему-же вы сообщаете это мнѣ, графъ, именно мнѣ?
   Прежде вы были проницательнѣе въ подобныхъ вещахъ, отвѣчалъ графъ.-- Еще вчера вечеромъ вы мнѣ дали обращикъ вашей проницательности. Вчера еще вы знали, не спрашивая меня, что полученныя извѣстія предвѣщаютъ войну между Франціей и Пруссіей. Сегодня, когда война уже почти объявлена, вы этого не знаете, или лучше не хотите знать, Но все равно; я въ такомъ-же положеніи, какъ и французскіе министры, я долженъ, исполнить свой долгъ безъ колебанія и безъ слабости. Выполнить эту обязанность мнѣ было-бы сравнительно легко, если-бы вы были настолько благосклонны, что оказали-бы мнѣ свое содѣйствіе; я поставленъ теперь въ весьма тягостное положеніе, мнѣ приходится спросить васъ прямо: могу-ли я разсчитывать на вашу поддержку или нѣтъ?
   -- Въ какомъ-же отношеніи вы разсчитываете на мою поддержку? спросила Гедвига.
   -- Какъ, и это я долженъ вамъ объяснять? вскричалъ графъ.-- Ну хорошо, по крайней мѣрѣ, намъ не придется жаловаться, что я что-нибудь отъ васъ утаилъ. Я-бы увидѣлъ поддержку моимъ намѣреніямъ съ вашей стороны и былъ-бы очень признателенъ вамъ, если-бы вы обратили вниманіе принца на то, что при такой большой и, быть можетъ, очень рискованной игрѣ невозможно показывать карты такъ открыто, какъ онъ показывалъ ихъ вчера вечеромъ, да, если хотите, и все послѣднее время, и нельзя...
   -- Я не могу говорить объ этомъ съ принцемъ, сказала Гедвига,-- послѣ вчерашняго вечера, когда я сообщила ему о томъ, что вы мнѣ говорили, и получила отъ него строгое внушеніе, я не могу съ нимъ говорить объ этомъ.
   -- Въ настоящее время дѣло находится въ другомъ и гораздо худшемъ положеніи, чѣмъ вчера, возразилъ графъ -- можетъ быть, сегодня онъ васъ выслушаетъ благосклоннѣе.
   -- Извините меня, графъ,-- я знаю принца лучше васъ и совершенно не думаю этого.
   -- Я полагалъ, что вы имѣете болѣе вліянія на него, сказалъ графъ,-- но, конечно, вамъ это лучше знать; если вы говорите, что въ этомъ случаѣ вы не можете подѣйствовать на него, то я, конечно, не могу настаивать. Но въ качествѣ хозяйки дома вы можете обратить вниманіе хозяина дома на не совсѣмъ приличное -- извините за выраженіе, (, но я не могу подыскать болѣе подходящаго -- отношеніе его къ своимъ гостямъ.
   -- Графъ?
   -- Еще разъ прошу васъ извинить меня, но дѣло идетъ не о словахъ, а о фактахъ, т. е. собственно о фактѣ, бьющемъ въ глаза всякому, кто хочетъ видѣть, о томъ нарушеніи законовъ приличія, которое позволилъ себѣ принцъ, пригласивъ сюда вмѣстѣ со мною и маркиза де-Флорвиля, или, вѣрнѣе, оставляя меня въ обществѣ этого господина послѣ того, какъ положеніе вещей приняло такой оборотъ, что этотъ баринъ и я не должны-бы были и встрѣчаться. Конечно, вы избавите меня отъ необходимости доказывать такую простую вещь и дѣлать выводы изъ моихъ посылокъ.
   Графъ остановился, низко поклонился, приложивъ руку къ фуражкѣ, и, отвернувшись отъ Гедвиги, взялся уже за поводья лошади.
   Гедвига въ сильномъ смущеніи прошла нѣсколько шаговъ. Разговоръ принялъ направленіе, какъ разъ противуположное тому, какое она хотѣла ему придать, какое она должна была придать, чтобы исполнить свое обѣщаніе, мало того, чтобы измѣнить положеніе, всю опасность котораго она только теперь поняла совершенно ясно. Если она отпуститъ графа такъ глубоко оскорбленнаго, кипящаго злобой, ясно звучавшей въ ироническомъ іонѣ послѣднихъ его словъ, то можно всего опасаться, можно опасаться катастрофы. А между тѣмъ, что было ей дѣлать? Обратиться къ нему ласково, снизойти до просьбы, вымаливать того, что теперь могло показаться явной насмѣшкой? Но что-же, что же иначе!
   -- Графъ, сказала она, оборачиваясь къ нему,-- одну минуту.
   -- Что прикажете, сударыня? спросилъ графъ, вынимая ногу, которую уже было занесъ въ стремя.
   -- У меня есть до васъ просьба, которая...
   -- Просьба... у васъ? признаюсь, это такая новость для меня, что я горю нетерпѣніемъ узнать, въ чемъ дѣло.
   Губы его дрогнули, въ глазахъ сверкнулъ огонь.
   Гедвига знала, что ей стоитъ сказать слово, и гордый человѣкъ падетъ къ ея ногамъ; она могла отъ него потребовать, что хотѣла, но она не могла, она не хотѣла произнести слово, которое-бы сдѣлало ее рабою, хотя-бы рабою только одной лжи.
   -- Графъ, сказала она,-- я обращаюсь къ вашему благородству, къ великодушію, которое прилично сильному, которое сильный можетъ себѣ позволить, потому-что его за это не обвинятъ въ слабости. Вы требуете отъ меня невозможнаго Сказать принцу, чтобы онъ выпроводилъ своихъ французскихъ гостей, значитъ дать ему понять, что онъ, какъ вы сами говорите, нарушилъ приличія, мало того, это значитъ заставить его сознаться, что политика его -- безуміе, а, можетъ быть, и того хуже. Этого вы не можете потребовать отъ принца, а если-бы и могли требовать отъ принца, то не можете отъ старика, который такъ много выстрадалъ на своемъ вѣку, котораго гнететъ -- заслуженно или незаслуженно, это другой вопросъ, но во всякомъ случаѣ гнететъ -- страшная, судьба. У него не хватаетъ силы подняться. Онъ не можетъ стать другимъ, чѣмъ онъ есть. Да и отъ васъ самихъ я этого не требую. Оставайтесь тѣмъ, чѣмъ вы есть, по пощадите принца, сдѣлайте видъ, что вы не видите того, что происходитъ передъ вашими глазами. Вамъ это такъ легко, вамъ стоитъ только сократить посѣщеніе, которое при настоящемъ положеніи дѣлъ можетъ быть только пыткою для васъ, да врядъ-ли и вообще было вамъ когда-нибудь особенно пріятно. Графиня пріѣдетъ на дняхъ. Вы можете совершенно спокойно оставить Стефанію одну до ея пріѣзда, а для меня...
   -- Кончайте-же, сударыня... вы хотѣли сказать: а для меня будетъ такимъ счастьемъ отдѣлаться отъ васъ такъ легко.
   -- Я этого ожидала, пробормотала Гедвига.
   -- И должны были ожидать. Будемте совершенно откровенны; я не зналъ и до сихъ воръ не знаю, зачѣмъ принцъ меня пригласилъ. Тирклицкое наслѣдство очевидно было предлогомъ, это-то я очень хорошо понялъ, но настоящей причины все-таки не могъ угадать. Въ недоумѣніи я на минуту осмѣлился заподозрить въ этомъ приглашеніи вліяніе женщины дорогой мнѣ, женщины, которую я любилъ въ молодости. Это была страшная глупость, но я вынужденъ къ этому унизительному признанію, потому-что иначе я не могъ себѣ объяснить, зачѣмъ я пріѣхалъ, не могу себѣ объяснить, почему теперь я не уѣзжаю. Да, сударыня, не уѣзжаю. Если-бы вы меня призвали, клянусь Богомъ, я покорно-бы уѣхалъ по первому вашему слову. Ваше сердце могло ошибаться; какъ ни была-бы горька, унизительна для меня эта ошибка,-- я уважалъ-бы вашу волю. Но теперь объ этомъ не можетъ быть и рѣчи. Я не знаю, зачѣмъ меня призвали сюда, но я очень хорошо знаю, зачѣмъ я остаюсь. Не смотрите на меня такъ грозно: окружающіе избаловали васъ, меня не такъ легко запугать; мнѣ кажется, нечего говорить вамъ, что съ этой минуты между нами война; я васъ очень хорошо знаю въ этомъ отношеніи и вы меня знаете, что я не даю пощады и сломлю сердце, которое не захочетъ покориться. Но, къ счастью, въ этой борьбѣ для васъ и для меня о сердцѣ не можетъ быть и рѣчи. Это будетъ, какъ я вижу, борьба интересовъ. Вы очень хорошо знаете, чего вы хотите, вѣдь вы такъ-же умны, какъ и прекрасны. Чего я хочу, я вамъ это также могу сказать и, можетъ быть, лучше, чтобы вы это знали напередъ: я хочу, чтобы принцъ, подъ вліяніемъ (фантастическихъ причудъ не игралъ честью моего дома, какъ мячикомъ, я хочу, чтобы принцъ не запятналъ имени, которое нѣкогда буду носить я, клеймомъ государственной измѣны; я-бы этого никогда не потерпѣлъ, ни при какихъ условіяхъ, но, конечно, есть различныя средства для достиженія цѣли и, ради васъ, я выбралъ-бы самыя мягкія. Если въ настоящее время я не намѣренъ дѣйствовать такимъ образомъ, если я постараюсь достигнуть и, конечно, достигну своей цѣли кратчайшимъ путемъ, то въ этомъ виноваты вы, вы однѣ.
   -- О да, вѣдь я виновата такъ во многомъ въ вашей жизни, отвѣчала Гедвига съ горькою ироніею;-- если вода мутна, то кто же нибудь да замутилъ ее. И наконецъ, вѣдь это только продолженіе исторіи, которую вы мнѣ разсказывали двѣ недѣли тому назадъ на этой самой дорогѣ, подъ этими самыми деревьями.
   -- Такъ бойтесь послѣднихъ главъ ея.
   -- Эта угроза вамъ какъ нельзя болѣе къ лицу, графъ, гораздо болѣе къ лицу, чѣмъ овечья шкура. Здѣсь наши дороги расходятся.
   Она сдѣлала рукою движеніе и повернула назадъ.
   -- Гедвига, закричалъ графъ,-- Гедвига!
   Но она не слушала, не хотѣла слушать и быстро, не оглядываясь шла по направленію къ павильону. Графъ стоялъ, протянувъ руку, потомъ гнѣвно топнулъ ногой, заскрежеталъ зубами, бросился на лошадь и помчался по аллеѣ съ быстротою вихря.
   

ГЛАВА III.

   Едва успѣла уйти изъ павильона Гедвига, какъ къ нему подкатила коляска принца. Онъ ѣздилъ съ маркизомъ въ охотничій домъ и на возвратномъ пути заѣхалъ сюда -- показать ему фазаній дворъ. Они подъѣхали прямо къ чайному домику и хотѣли послать лакея за ключами къ Прахатицу.
   Но парадная дверь, выходившая на терасу, была распахнута настежь: вѣроятно, Прахатицъ прибиралъ тамъ съ своими людьми. Во всякомъ случаѣ за ключами ходить было не нужно.
   Принцъ и маркизъ остановились у лѣстницы. Маркизъ съ искусно сыграннымъ восхищеніемъ осматривалъ паркъ и чайный домикъ.
   -- Прелестно, восхитительно! восклицалъ онъ.-- Съ тѣхъ поръ, какъ я имѣю счастіе находиться возлѣ васъ, monseigneur, мнѣ кажется, что я вдыхаю въ себя французскій воздухъ; но здѣсь я чувствую себя перенесеннымъ совершенно въ мою милую Францію: вся эта обстановка, дышащая граціею, весельемъ и изящнымъ вкусомъ, этотъ свѣтъ и эти тѣни, это солнце все это чисто-французское. Извините меня, ваша свѣтлость, за сравненіе, быть можетъ, не совсѣмъ ловкое, но когда намъ что-нибудь правится, мы не можемъ подобрать лучшей похвалы, какъ сказать: это совершенно какъ у насъ! Французъ, въ особенности, не можетъ иначе выразить своего восторга.
   -- Въ настоящемъ случаѣ, такой отзывъ приходится какъ нельзя болѣе кстати, отвѣчалъ принцъ весело.-- Если французу этотъ паркъ представляется клочкомъ Франціи, то значитъ онъ вполнѣ удовлетворяетъ идеѣ своего творца. Зайдемте на минуту въ этотъ домикъ.
   Маркизъ повелъ принца подъ руку и они поднялись по каменной лѣстницѣ, остановились на нѣсколько минутъ на терасѣ и затѣмъ вошли въ залу, тѣнистая прохлада которой показалась имъ особенно пріятной послѣ продолжительной ѣзды по палящему зною.
   Къ удивленію принца, въ домикѣ не оказалось ни Прахатица, ни его рабочихъ, но маркизъ не далъ ему времени задуматься надъ этимъ.
   Онъ находилъ, что внутреннее убранство комнатъ превосходитъ, если это только возможно, своимъ изяществомъ внѣшній видъ дома; онъ восхищался гобленовыми обоями, съумѣлъ оцѣпить по достоинству севрскія вазы на каминахъ, потѣшался китайскими куколками, приходилъ въ восторгъ отъ мраморной группы, изображавшей освобожденіе Андромеды Персеемъ, снимка съ извѣстной группы въ Луврѣ, изваяннаго, по всей вѣроятности, рукою самого артиста, или кѣмъ-нибудь изъ учениковъ Пюже, подъ руководствомъ самого учителя.
   Принцъ благосклонно выслушивалъ болтовню молодого человѣка, но не въ состояніи былъ вполнѣ сосредоточить на ней свое вниманіе.
   Серьезные разговоры, которые онъ велъ съ маркизомъ во время прогулокъ наканунѣ и въ этотъ день, постоянно занимали ею умъ. Между этими двумя разговорами, утренній разговоръ съ Германомъ являлся мрачною горою между двумя цвѣтущими долинами. Въ устахъ маркиза вчера и сегодня все казалось такъ легко, такъ просто, все такъ естественно вытекало изъ самого свойства вещей -- Германъ же утверждалъ противоположное; его доводы, его просьбы произвели на принца впечатлѣніе тѣмъ болѣе глубокое, что онъ ждалъ отъ молодого ганноверца, по крайней мѣрѣ, условнаго согласія и былъ вполнѣ убѣжденъ въ чистотѣ его побужденій и безкорыстіи его совѣтовъ. Маркизъ, съ своей стороны, замѣтилъ, какъ нельзя лучше, что сегодня принцъ уже относится къ его проектамъ гораздо холоднѣе, выражается гораздо сдержаннѣе, чѣмъ вчера; онъ заключилъ изъ этого, что въ промежутокъ между вчерашнимъ и сегодняшнимъ разговорами кто-нибудь повліялъ на принца, а кто-же могъ повліять, какъ не Гедвига. Ему очень хотѣлось удостовѣриться въ справедливости своихъ догадокъ, и онъ не разъ пытался дѣлать разные намеки съ этою цѣлью.
   Но принцъ постоянно уклонялся отъ прямого отвѣта, а идти далѣе намековъ онъ не рѣшался.
   -- Я утомляю вашу свѣтлость своею болтовнею, сказалъ онъ наконецъ, замѣтивъ, что принцъ, задумчиво сидѣвшій въ креслѣ, опершись на руку, въ продолженіи нѣсколькихъ минутъ ничего ему не возражаетъ.
   -- Нисколько, нисколько, сказалъ принцъ, поднимая голову,-- но вы понимаете, конечно, что человѣкъ моихъ лѣтъ не можетъ относиться такъ легко, какъ вы, люди молодые, къ тѣмъ серьезнымъ вопросамъ, которыхъ мы коснулись въ нашихъ разговорахъ; къ тому-же, то, къ чему вы стремитесь, кажется вамъ въ сущности очень простымъ, очень логическимъ и потому вы можете быть совершенно спокойны; мои же стремленія, или вѣрнѣе, задача, которую вы мнѣ ставите, въ высшей степени затруднительна, темна и запутанна, потому я и не могу сохранять постоянно ровное, веселое расположеніе духа.
   -- Извините меня, monseigneur, возразилъ французъ,-- я понимаю какъ нельзя лучше всю великость жертвы, которую вы приносите, всю громадность ставки, на которую вы рискуете, все мужество сердца, всю смѣлость духа, съ которыми вы отрѣшаетесь отъ извѣстныхъ ощущеній, признаваемыхъ священными толпою, выбрасываете за бортъ традиціи, получившія санкцію всего свѣта. Я не осмѣлюсь быть черезъ-чуръ навязчивымъ, я и безъ того уже слишкомъ испытываю вашу снисходительность моимъ рьянымъ патріотизмомъ. Но, monseigneur, позвольте мнѣ замѣтить, что мое положеніе, мое лично -- если только возможно сравнивать малое съ великимъ -- не менѣе затруднительно и запутанно. Вѣрьте мнѣ, что для потомка такого древняго рода какъ мой, не бездѣлица забыть исторію своихъ предковъ, забыть, что столько поколѣній маркизовъ Флорвиль боролись и страдали съ домомъ Бурбоновъ и поступить на службу къ человѣку, который въ моихъ глазахъ и въ глазахъ всѣхъ, раздѣляющихъ мой образъ мыслей, не болѣе какъ счастливый авантюристъ, порожденіе одной изъ самыхъ проклятыхъ революцій, такъ сказать послѣднее слово этихъ революцій; вѣрьте, monseigneur, что это -- тяжелое испытаніе, тернистая дорога,-- одинъ Богъ знаетъ, что я переношу, принимая на себя этотъ крестъ, раздирая себѣ сердце этими терніями. Но, monseigneur, такъ должно быть!
   "Въ настоящую минуту -- я не говорю, что такъ будетъ вѣчно, потому-что это было-бы смертельнымъ ударомъ для меня, но въ настоящую минуту дѣло легитимистской партіи во Франціи безнадежно, кормило государственнаго судна, носимаго бурными волнами духа времени, выскользнуло изъ черезъ-чуръ слабыхъ рукъ.
   "Пусть улягутся сперва измѣнчивыя волны капризной народной любви и только тогда въ чистомъ зеркалѣ ихъ снова отразится священный образъ монархіи божіею милостью. Но до тѣхъ поръ, monseigneur, я точно также какъ и всякій здравомыслящій, благонамѣренный человѣкъ, вынужденъ выбирать изъ двухъ золъ меньшее -- въ частной жизни можно пожалуй бороться противъ такого положенія, можно возмущаться имъ съ точки зрѣнія личной нравственности, но въ общественной жизни, съ точки зрѣнія политической нравственности, оно должно быть принято безусловно, иначе и быть не можетъ. Чѣмъ ушибся, тѣмъ и лечись. Зіяющая пасть революціи можетъ быть закрыта только тѣмъ, кого революція произвела, какъ свое воплощеніе, какъ свое любимое дѣтище свой конечный выводъ.
   "Въ настоящую минуту императоръ и только одинъ императоръ въ состояніи обуздать революцію, бушующую у нашихъ ногъ, я хочу сказать у ногъ Европы. Если императоръ падетъ, то хаосъ неудержимо охватитъ насъ, а императоръ падетъ, если не рискнетъ на рѣшительный шагъ. Успѣхъ плебисцита -- успѣхъ фиктивный; дерзкое нѣтъ большихъ городовъ, 60,000 нѣтъ арміи обращаютъ въ ничто всѣ 7 милліоновъ да.
   "Республиканцы хотятъ войны, армія хочетъ ея и императоръ долженъ хотѣть противъ воли; въ интересахъ порядка, въ интересахъ всего, что свято для благомыслящаго человѣка, въ интересахъ мира онъ долженъ хотѣть войны. Въ этомъ отношеніи, monseigneur, мнѣ кажется, что наши интересы, интересы французскихъ и германскихъ легитимистовъ -- если можно такъ выразиться -- вполнѣ тожественны. Вашъ проницательный глазъ не можетъ быть введенъ въ заблужденіе мнимыми различіями, тѣмъ что у насъ революція надѣваетъ красную шапку якобинца, а въ Германіи узурпированную корону. Какъ здѣсь такъ и тамъ вопросъ сводится въ концѣ концовъ къ тому, что одержитъ верхъ: варварство, наглость, грубая сила, грабежъ, или цивилизація, гуманность, мирное развитіе, собственность? И тамъ, какъ здѣсь на этотъ вопросъ можетъ быть только одинъ отвѣтъ."
   Маркизъ говорилъ съ жаромъ, но почтительно, какимъ-то полушопотомъ, какъ нельзя болѣе гармонировавшимъ съ тѣнистою прохладою павильона.
   Принцъ слушалъ разсѣянно. Воображеніе его рисовало ему картины прошлаго, рисовало образъ отца, котораго занимали тѣ-же самыя мысли, который думалъ надъ тѣми-же самыми планами и также не могъ придти ни къ какому рѣшенію и провелъ всю свою жизнь въ колебаніи, въ то время, когда нужно было дѣйствовать, въ раскаяніи за свою нерѣшительность, когда время дѣйствовать прошло, и сдѣлалъ себя несчастнѣйшимъ человѣкомъ.
   Потомъ ему пришло въ голову, какъ странно, что этотъ разговоръ происходитъ именно въ чайномъ домикѣ, что слова французскаго эмиссара раздаются въ тѣхъ самыхъ стѣнахъ, въ которыхъ нѣкогда отецъ его прислушивался къ словамъ Наполеона; онъ вспомнилъ, что отецъ его съ тѣхъ поръ ни разу не заходилъ сюда, что онъ самъ много, много лѣтъ обѣгалъ этотъ домъ и ему подумалось, не лучше-ли было-бы, если-бы онъ не побѣдилъ въ себѣ благоговѣйнаго трепета и никогда не заносилъ ногу на этотъ порогъ.
   И для чего онъ переломилъ себя? Въ угоду ей, ей, которая и знать не хотѣла его любви; она будетъ виновата, если онъ на закатѣ дней, которые думалъ посвятить тихой семейной жизни, ринется въ тревоги и волненія политической жизни, чтобы забыться, забыть то горе, которое она ему причинила.
   Принцъ вздохнулъ и провелъ рукою по лбу въ ту минуту, какъ маркизъ замолчалъ.
   Онъ вовсе не слыхалъ послѣднихъ словъ маркиза, и отвѣтилъ ему, что первое пришло ему въ голову; этотъ отвѣтъ не удовлетворилъ и не могъ удовлетворить маркиза.
   "Нужно однако-же знать, на что можно разсчитывать, порѣшилъ маркизъ самъ съ собою и продолжалъ громко:-- Я вполнѣ понимаю, monseigneur, вашу сдержанность, какъ ни настоятельно необходимо ваше рѣшеніе,-- и позвольте мнѣ быть съ вами вполнѣ откровеннымъ -- мнѣ тѣмъ болѣе хотѣлось-бы узнать поскорѣе ваше рѣшеніе, что мнѣ кажется, что впечатлѣніе, которое производитъ на васъ мое слабое краснорѣчіе, парализуется вліяніемъ, противъ котораго я, къ прискорбію своему, совершенно безсиленъ.
   -- Что вы хотите этимъ сказать? спросилъ принцъ.
   -- Не знаю, можетъ быть, я ошибаюсь, но мнѣ кажется, что супруга ваша относится не совсѣмъ благосклонно къ моему пребыванію здѣсь.
   -- Изъ чего вы это заключаете? Я надѣялся, что вы убѣждены въ противоположномъ.
   -- О, прошу васъ, поймите меня хорошенько. Ваша супруга слишкомъ хорошо знаетъ свѣтъ, чтобы позволить себѣ выказать какую-нибудь личную антипатію къ своему гостю, и я льщу себя надеждой, что ваша супруга не питаетъ ко мнѣ никакой личной непріязни; напротивъ, я могу быть только признателенъ ей и дѣйствительно въ высшей степени признателенъ за неизмѣримую доброту, съ которой она вспомнила о нашихъ прежнихъ отношеніяхъ. Но здѣсь дѣло идетъ не о личностяхъ. Супруга ваша -- сама привѣтливость и конечно ни мало не теряетъ отъ того, что интересуется всѣмъ, не исключая и политики. Я не могу поставить ей въ упрекъ того, что ея политическія воззрѣнія идутъ въ разрѣзъ съ моими стремленіями. Это уже мое несчастіе.
   -- Вы его ужь черезъ-чуръ преувеличиваете, отвѣчалъ принцъ.-- Могу васъ завѣрить, что жена моя ненавидитъ Пруссію такъ-же глубоко, какъ и я.
   -- Мнѣ показалось совершенно иначе вчера вечеромъ, когда графъ такъ не кстати нарушилъ нашу восхитительную идиллію, сказалъ маркизъ.
   Принцъ поднялъ на него глаза такъ быстро, съ такимъ гнѣвнымъ выраженіемъ, что маркизъ невольно понизилъ голосъ.
   Онъ добивался только одного -- узнать, чего можетъ опасаться или надѣяться со стороны Гедвиги и вдругъ нежданно негаданно попалъ на открытіе, которое было для него не менѣе интересно; онъ рѣшилъ добраться и тутъ до чего-нибудь положительнаго и потому продолжалъ.
   -- По крайней мѣрѣ, пріемъ, которымъ ваша супруга удостоила графа, показываетъ какъ нельзя лучше, что ея политическія убѣжденія ни мало не вліяютъ на ея личныя отношенія.
   Принцъ порывисто вскочилъ съ кресла.
   -- Пора домой! сказалъ онъ, но тотчасъ-же, какъ-бы раскаявшись въ своей минутной горячности, прибавилъ.-- Дверь въ кабинетъ также, кажется, открыта; оттуда прекрасный видъ на горы.
   -- Какъ угодно вашей свѣтлости, произнесъ маркизъ покорно.
   Они вошли въ мастерскую Гедвиги; вдругъ принцъ съ испугомъ остановился на порогѣ.
   Онъ и не подозрѣвалъ, что Гедвига бывала здѣсь за послѣднее время, что она снова привела въ порядокъ свою мастерскую, а между-тѣмъ, судя по всей обстановкѣ, по открытому ящику съ красками на столѣ, по палитрѣ на стулѣ, по мраморной палкѣ, прислоненной къ мольберту, можно было подумать, что она была здѣсь нынче утромъ, что она только-что ушла отсюда.
   И какимъ образомъ эта картина очутилась на мольбертѣ?
   -- Какая великолѣпная картина! замѣтилъ маркизъ, вставляя свой монокль въ глазъ,-- т. е. какъ картина, потому-что о сходствѣ я судить не могу. Но оригиналъ вправѣ гордиться собою, если портретъ не польщенъ. Какой красивый мужчина, замѣчательно красивый мужчина! Кто это, monseigneur?
   -- Одинъ изъ моихъ придворныхъ, вы еще не видали его, отвѣчалъ принцъ, который все еще не могъ придти въ себя отъ удивленія.
   -- А смѣю спросить, кто-же артистъ?
   -- Вѣроятно, жена моя, мы въ ея мастерской, отвѣчалъ принцъ, смущенно улыбаясь.
   -- А, произнесъ маркизъ снова вставляя монокль въ глазъ и еще съ большимъ интересомъ разсматривая картину,-- изумительно, изумительно.
   -- Не относитесь слишкомъ строго къ этой картинѣ, просилъ принцъ:-- жена моя рисуетъ обыкновенно только ландшафты; это первая попытка ея въ портретной живописи, портретъ писанъ на намять.
   -- На память! Изумительно! восхищался маркизъ.
   Принцъ отвернулся съ досадою. Восхищеніе маркиза казалось ему черезъ-чуръ аффектированнымъ, въ словахъ его звучала какъ будто иронія, нагонявшая краску на лицо принца. Онъ отошелъ къ окну, чтобы нѣсколько овладѣть собою и скрыть свою досаду.
   Въ какихъ-нибудь 200 шагахъ отъ павильона, въ аллеѣ, соединявшей павильонъ съ западною частью парка, онъ увидѣлъ Гедвигу и графа; графъ велъ лошадь подъ уздцы и говорилъ что-то съ жаромъ, Гедвига слушала его, повидимому, опустивъ глаза, щеки ея пылали. И такъ его опасенія сбывались. Онъ увидѣлъ собственными глазами, при яркомъ, дерзкомъ свѣтѣ дня, страшный призракъ, такъ часто преслѣдовавшій его воображеніе! Что это такое? Свиданіе, для котораго достаточно было ему отлучиться на часъ, другой? Любовное свиданіе подъ прикрытіемъ ловко поддѣланной обстановки мастерской!
   Принцъ отшатнулся отъ окна и чуть не упалъ на руки маркиза, который все еще стоялъ передъ мольбертомъ.
   -- Пойдемте, сказалъ онъ.
   -- Вашей свѣтлости дурно, вскричалъ маркизъ, поспѣшно подхватывая подъ руку принца, который еле держался на ногахъ. Это все надѣлала жара и разговоры, которыми я утруждалъ вашу свѣтлость; мнѣ это такъ прискорбно, такъ прискорбно.
   -- Это сейчасъ пройдетъ, отвѣчалъ принцъ, у котораго выступилъ на лбу холодный потъ,-- я подверженъ такимъ припадкамъ. Здѣсь очень душно, вернемтесь домой.
   Маркизъ свелъ принца съ лѣстницы и замѣтилъ, что онъ съ трудомъ идетъ.
   Но принцъ не хотѣлъ поддаваться слабости. Тѣло должно было повиноваться, когда душа вопіяла о мести. Онъ вздохнулъ свободнѣе, когда они очутились снова въ экипажѣ и поѣхали подъ тѣнью высокихъ деревьевъ фазаньяго двора по направленію къ парку. Ему казалось, что быстрота движенія исходитъ изъ него самого, что сила его рысаковъ -- его собственная сила, что онъ тотъ-же, чѣмъ былъ много лѣтъ тому назадъ, когда ѣздилъ въ этомъ самомъ открытомъ легкомъ экипажѣ въ горы на охоту. Да на охоту онъ стремился и теперь, но на охоту болѣе серьезную, чѣмъ та, которой онъ забавлялся въ молодые годы. Тогда онъ велъ войну съ кабанами, опустошавшими поля его крестьянъ; теперь ему приходилось очистить домъ отъ дерзкихъ пришлецовъ. Онъ долженъ сдѣлать это, хотя-бы самъ палъ жертвою своихъ усилій.
   -- Маркизъ, сказалъ онъ, вдругъ оборачиваясь къ своему спутнику,-- когда, вы говорили, вамъ нужно мое рѣшеніе?
   -- Я его уже получилъ, monseigneur, отвѣчалъ французъ.-- Такими глазами смотритъ только человѣкъ уже рѣшившійся.
   Онъ взялъ руку принца и прижалъ ее къ своей груди.
   -- Благодарю васъ, monseigneur, сказалъ онъ,-- благодарю васъ именемъ Франціи, именемъ справедливости и гуманности.
   

ГЛАВА IV.

   Никогда званое общество не являлось болѣе не кстати, чѣмъ въ этотъ вечеръ. Послѣ страшнаго утренняго потрясенія, на принца напалъ какъ-будто столбнякъ. Не будучи въ силахъ ни думать, ни принять какое-нибудь рѣшеніе, отдаваясь безъ сопротивленія мучительнымъ чувствамъ, терзавшимъ его душу, онъ лежалъ въ спальнѣ на диванѣ, не шевелясь, не произнося ни слова, не замѣчая, что старый камердинеръ время отъ времени выходилъ на цыпочкахъ изъ передней, подходилъ къ дивану и шопотомъ спрашивалъ, не звалъ-ли его его свѣтлость, не нужно-ли чего-нибудь его свѣтлости.
   Глейхъ былъ въ отчаяніи. Онъ звалъ, что принцъ ѣздилъ утромъ съ маркизомъ на фазаній дворъ, зналъ, что и Гедвига проводила тамъ утро; но лакей и кучеръ донесли ему, что Гедвига не заходила въ чайный домикъ, слѣдовательно принцъ не могъ съ нею встрѣтиться. Но что-нибудь да случилось-же! Глейхъ послалъ снова въ конюшню за Дитрихомъ, чтобы досконально разспросить его въ корридорѣ: выѣзжалъ кто изъ мужчинъ сегодня утромъ?-- Конечно, выѣзжали и графъ, и докторъ; куда дѣвался графъ -- онъ не знаетъ, докторъ-же проѣхалъ прямо на фазаній дворъ; это ему сказывала Мета, которая слыхала это отъ своего отца, проходившаго часъ тому назадъ въ Ротебюль черезъ замокъ.
   Глейхъ не выругалъ Дитриха за то, что онъ ему не сразу сообщилъ такое важное извѣстіе. Онъ былъ внѣ себя отъ радости, что, наконецъ, нашелъ точку опоры, нашелъ предметъ, о которомъ можно будетъ побесѣдовать съ его свѣтлостью, одѣвая принца къ вечеру.
   -- Какъ вы меня перепугали сегодня, ваша свѣтлость, говорилъ онъ, часъ спустя, причесывая густые, вьющіеся, хотя мѣстами уже совершенно посѣдѣвшіе волосы принца, который сидѣлъ на креслѣ передъ нимъ блѣдйыи, совершенно опустившійся.-- Я уже думалъ рискнуть опалой вашей свѣтлости и пригласить доктора безъ вашего вѣдома, но потомъ раздумалъ, что наша свѣтлость видѣлись съ г. докторомъ утромъ на фазаньемъ дворѣ и, вѣроятно, посовѣтовались съ мимъ насчетъ вашего здоровья.
   -- Я видѣлся съ докторомъ Горстомъ на фазаньемъ дворѣ? спросилъ принцъ.-- Съ чего ты это взялъ? Когда онъ тамъ былъ?
   -- Да, мнѣ кажется, около того-же времени, какъ и ваша свѣтлость, отвѣчалъ Глейхъ.
   -- Отъ кого ты это узналъ?
   -- Прахатицъ недавно заходилъ сюда, отвѣчалъ Глейхъ уклончиво.
   -- На какой лошади онъ ѣздилъ?
   -- На бурой, если не ошибаюсь, отвѣчалъ Глейхъ на удачу.
   Принцъ взглянулъ въ зеркало на свое блѣдное лицо.
   Неужели онъ обознался? Графъ былъ въ статскомъ платьѣ, какъ уже не разъ прежде, но онъ его отлично разглядѣлъ. Нѣтъ, нѣтъ, онъ не обознался. Старая лиса Глейхъ опять напалъ на ложный слѣдъ. Правда, портретъ, который стоялъ на мольбертѣ... она работала надъ нимъ за нѣсколько секундъ до его прихода... и дверь въ паркъ была открыта... странно, странно, въ высшей степени странно! Но его глаза никогда не обманывали его, они не могли обмануть его и на этотъ разъ.
   -- Мнѣ-бы хотѣлось остаться на нѣсколько минутъ одному, Андрей.
   Принцъ зашагалъ по комнатѣ взадъ и впередъ.
   -- Странное совпаденіе обстоятельствъ! твердилъ онъ про себя;-- а если это была не простая случайность, если онъ хотѣлъ поговорить съ нею обо мнѣ -- это было не хорошо съ его стороны; я не требовалъ отъ него молчанія, но вѣдь это само собою разумѣлось; или, можетъ быть, онъ думалъ, что она составляетъ исключеніе? Онъ, добрый, и не подозрѣваетъ всей ихъ черноты и предаетъ меня злѣйшимъ врагамъ моимъ. И неужели-же мнѣ придется предостерегать его, предостерегать его отъ нея, погружаться все глубже и глубже въ это болото позора? Онъ облокотился на свой письменный столъ; на этомъ столѣ стоялъ ея портретъ; маленькій, необыкновенно изящный портретъ пастелью, написанный на слоновой кости четыре года тому назадъ однимъ извѣстнымъ живописцемъ. Онъ убралъ его золотую рамку брилліантами, но брилліанты казались ему слишкомъ мизернымъ украшеніемъ; золотая рамка -- недостойною вмѣщать въ себѣ столько прелести, столько красоты. Долго смотрѣлъ онъ на портретъ. Въ первый разъ онъ показался ему безжизненнымъ, мертвымъ кускомъ разрисованной слоновой кости -- и только.
   Вдругъ онъ вздрогнулъ. На маленькихъ губкахъ ея заиграла милая, грустная улыбка, каріе глаза засвѣтились знакомымъ ему блескомъ и легкая ткань, стыдливо прикрывавшая красивую грудь, казалось, заколыхалась.
   -- Да, да, ты живешь, прелестный образъ! пробормоталъ онъ.-- Ты живешь для меня, будешь вѣчно жить; если-бы я уничтожилъ тебя, я не въ силахъ былъ-бы уничтожить воспоминаніе; если-бы ты самъ меня покинулъ -- ты все-таки вѣчно оставался-бы со мною.
   Онъ бросился на кресло, передъ столомъ.
   -- И это все прошло, и не вернется! пробормоталъ онъ.
   Глейхъ вошелъ доложить, что г. фон-Цейзель ожидаетъ въ передней. Гости уже собрались, нѣтъ одного только графа. Пехтигеля; не соблаговолитъ-ли его свѣтлость выйдти?
   -- Принцессѣ доложено?
   -- Принцесса сейчасъ выйдетъ и встрѣтитъ вашу свѣтлость въ зеленой комнатѣ.
   Принцъ вышелъ въ переднюю и взялъ г. фон-Цейзеля подъ руку. Фон-Цейзель замѣтилъ, что принцъ опирается что-то черезъ чуръ тяжело на его руку и что его обыкновенно эластическая походка какъ-то особенно неровна и не тверда; но онъ воздержался отъ всякаго замѣчанія, не смотря на то, что принцъ не выходилъ къ обѣду подъ предлогомъ усталости и что хочетъ поберечь себя къ вечеру. Онъ зналъ, что принцъ не любитъ, когда его разспрашиваютъ объ его здоровьѣ.
   -- Ну, какъ идутъ ваши приготовленія? спросилъ принцъ, идя подъ руку съ кавалеромъ.-- Выли вы въ Ротебюлѣ?
   -- Какже, ваша свѣтлость, и всюду я встрѣчалъ готовность, свидѣтельствующую самымъ краснорѣчивымъ образомъ о тои горячей любви, которую питаетъ населеніе къ вашей свѣтлости.
   И фон-Цейзель, опасавшійся, не переступилъ-ли онъ своихъ полномочій черезъ-чуръ щедрыми приглашеніями, передалъ принцу вкратцѣ о переговорахъ своихъ съ ротебюльскими дамами. Но онъ замѣтилъ, что принцъ слушаетъ его разсѣянно. Глаза принца были неподвижно устремлены на дверь, въ которую должна была войти Гедвига.
   -- Какъ Гедвига заставляетъ себя ждать, сказалъ онъ.
   -- Ея свѣтлость сейчасъ будетъ здѣсь, отвѣчалъ фон-Цейзель, завидѣвшій Гедвигу въ сосѣдней комнатѣ.
   Принцъ задрожалъ. Фон-Цейзель невольно крѣпче поддержалъ его за руку. Но принцъ судорожно вырвалъ ее и сдѣлалъ шагъ къ двери.
   Гедвига вошла, вся въ бѣломъ, на ней не было ни малѣйшаго украшенія.
   Такою, точно такою видѣлъ онъ ее на портретѣ; такою, точно такою рисовалась она въ его воображеніи.
   -- Каструкчіо, произнесъ онъ дрожащими губами.
   Гедвига взглянула на него вопросительно. Она и забыла, что римскаго живописца, срисовавшаго ея портретъ, звали Каструкчіо и рѣшительно не понимала, къ чему принцъ произнесъ эту фамилію.
   Но принцъ иначе понялъ этотъ вопросительный взглядъ: ему показалось, что она хотѣла оттолкнуть его отъ себя этимъ взглядомъ; и даже задушевный тонъ, съ которымъ обратилась къ нему Гедвига, когда онъ подалъ ей руку и они пошли въ гостинную, предшествуемые г. Цейзелемъ, -- задушевный тонъ, которымъ она спросила его: -- Неправда-ли, тебѣ теперь лучше?-- не въ состояніи былъ изгладить впечатлѣнія, которое произвелъ этотъ взглядъ на его разстроенное воображеніе.
   -- Благодарю тебя, отвѣчалъ онъ, -- я теперь совершенно здоровъ.-- И затѣмъ прибавилъ съ страшнымъ усиліемъ надъ собою:-- Ты была сегодня утромъ на фазаньемъ дворѣ?
   -- Я немножко порисовала тамъ, отвѣчала Гедвига.
   Возвратившись послѣ разговора съ графомъ, она тотчасъ-же ушла изъ павильопа и не замѣтила слѣдовъ колесъ около подъѣзда.
   -- Ты звала Стефанію съ собой? продолжалъ допрашивать принцъ.
   -- Стефанію? переспросила Гедвига.-- Зачѣмъ?
   -- Такъ ты была одна все утро?
   -- Докторъ Горстъ заходилъ на минутку.
   "Былъ-же, значитъ", подумалъ принцъ и продолжалъ:-- А больше никто?
   -- Его свѣтлость и его супруга! провозгласилъ фон-Цейзель въ дверяхъ зеркальной залы, обѣ половинки которыхъ были раскрыты настежъ лакеями.
   -- Графъ еще, отвѣчала Гедвига.
   Этикетъ требовалъ, чтобы принцъ обошелъ залу съ своей супругой, привѣтствуя гостей; при этомъ фон-Цейзель долженъ былъ представлять лицъ, ему неизвѣстныхъ. Каковъ-же былъ ужасъ кавалера, когда, отступя въ сторону, онъ увидѣлъ, что принцъ оставилъ уже руку своей супруги и пошелъ налѣво, а она направо.
   Фон-Цейзелю приходилось разорваться на двое, чтобы удовлетворить своимъ обязанностямъ, и онъ этого искренно желалъ, такъ-какъ въ этотъ вечеръ набралось множество лицъ, правда, приглашенныхъ, но незнакомыхъ лично ни принцу, ни Гедвигѣ: баронъ Мансбахъ съ супругою и двумя сыновьями, г. и г-жа Шмюгге съ сыномъ и двумя дочерьми, г. и г-жа Бухнальдъ съ сыномъ и дочерью; два молодые англичанина, мистеръ Альфредъ и Артуръ Симильзонъ съ своимъ погонщикомъ мистеромъ Дуллемъ; съ этими англичанами молодые бароны Мансбахъ познакомились въ прошломъ году во время своей поѣздки въ Англію, а теперь они, предпринявъ путешествіе на кои тинентъ, сочли долгомъ отплатить имъ визитъ и были привезены въ замокъ съ разрѣшенія принца барономъ Мансбахомъ. Наконецъ, еще съ полдюжины незнакомыхъ мужчинъ и дамъ -- а его свѣтлость находился на одномъ концѣ залы, а супруга его на другомъ! Фон-Цейзель замѣтилъ мимоходомъ Герману, что тутъ, просто хоть изъ кожи лѣзь вонъ, хоть застрѣлись chapeau claque: отъ него требовали невозможнаго. Но фон-Цейзель совершилъ это невозможное, онъ оказался рѣшительно вездѣсущимъ и когда черезъ четверть часа, незамѣтно вытирая батистовымъ платкомъ капли пота со лба. онъ обвелъ глазами портретную залу, онъ въ правѣ былъ сказать себѣ, что выигралъ сраженіе. Самое трудное было сдѣлано.
   Съ 10 до 11 часовъ были назначены танцы; въ 11 подадутъ ужинъ, въ 11 1/2 гости разъѣдутся. Въ эту минуту лакеи обносили чаемъ оживившееся общество. Фон-Цейзель перевелъ духъ. Наконецъ, у него нашлась свободная минута и эту свободную минуту онъ обѣщалъ посвятить Адели фон-Фишбахъ еще вчера вечеромъ, когда они осматривали образцовую ферму и онъ не отходилъ ни на шагъ отъ красивой дѣвочки. Тугъ Оскаръ фон-Цейзель нашелъ то, чего тщетно искалъ съ тоскою и отчаяніемъ въ сердцѣ въ продолженіе всей своей долгой 24-лѣтней жизни: голубые глазки, которые не кокетничали, розовыя губки, которыя не гримасничилы,-- здѣсь нашелъ онъ все, въ добавокъ весьма приличное приданое и свободное отъ долговъ помѣстье въ туманномъ будущемъ, когда г. и г-жа фон-Фишбахъ -- продлитъ Господь на долго дни ихъ -- опочіютъ сномъ праведниковъ.
   Оскаръ (фон-Цейзель не былъ эгоистомъ; онъ былъ способенъ мечтать безъ всякихъ заднихъ мыслей, забывая даже о несчастной любви, надъ которою только-что закрылась свѣжая могила. Разъ только, во время одного упоительнаго, хотя черезъ чуръ короткаго разговора съ Аделью въ оконной нишѣ, воспоминаніе объ этой свѣжей могилѣ омрачило его душу; лобъ его нахмурился и онъ ни къ селу ни къ городу спросилъ Адель, умѣетъ-ли она ѣздитъ верхомъ. Но лице его снова просіяло, когда дѣвушка отвѣчала съ живостью:
   -- Нѣтъ, маменька находитъ, что это неприлично для молодой дѣвушки.
   -- Да благословитъ Господь вашу матушку! вскричалъ кавалеръ съ умиленіемъ, которое осталось совершенно непонятнымъ для дѣвушки, точно также какъ и торжественно серьезный тонъ, которымъ онъ тутъ-же пригласилъ ее на вальсъ и удалился съ низкимъ поклономъ, или какъ онъ самъ повѣдалъ Герману, котораго тотчасъ-же посвятилъ въ тайну своей новой любви -- оторвался съ растерзаннымъ сердцемъ. Фон-Цейзелю необходимо было переговорить съ Германомъ, узнать отъ него навѣрно, принимаетъ-ли онъ на себя роль Барбароссы или нѣтъ. Въ то время какъ онъ стоялъ въ оконной нишѣ съ Аделью фон-Фишбахъ, ему вдругъ пришла въ голову блестящая мысль пригласить ее къ участію въ живой картинѣ, въ которой онъ также, само-собою разумѣется, будетъ фигурировать и такимъ образомъ получить возможность еще до 16-го нѣсколько разъ видѣться и говорить съ предметомъ своего новаго поклоненія.
   Но этотъ остроумный планъ обратился-бы въ мыльный пузырь, если-бы не устроилось нѣсколько картинъ, нокрайней мѣрѣ, еще одна, и потому Германъ долженъ былъ непремѣнно согласиться Послушать фон-Цейзеля, такъ отъ этого зависѣли блескъ, поэзія, самое устройство всего празднества.
   -- Право, мнѣ теперь не до комедій, сказалъ Германъ.
   -- Ужь вы лучше-бы сказали: мнѣ не до жизни, отвѣчалъ кавалеръ.-- Вся жизнь одна комедія.
   -- И часто комедія очень пошлая.
   -- Сегодня она обворожительна.
   -- Комедія?
   -- Нѣтъ, супруга принца, восхитительнѣе и прекраснѣе чѣмъ когда-либо! Я долженъ ей это какъ-нибудь высказать, можетъ быть, можно будетъ воспѣть ее въ стихахъ къ Германіи или Германію въ стихахъ къ ней; ну, мы это увидимъ.
   Фон-Цейзель подошелъ къ Гедвигѣ, которая въ эту минуту легкимъ поклономъ отпустила отъ себя двухъ молодыхъ англичанъ и стояла одна.
   Разговаривая и улыбаясь изъ приличія, Гедвига провела тяжелые полчаса среди веселаго оживленнаго общества. Чувство, овладѣвшее ею, когда Мета хотѣла убрать ее брилліантами, чувство, что она не въ правѣ наряжаться для общества, которому не принадлежитъ ни одною мыслью, ни однимъ движеніемъ сердца -- это чувство охватывало ее все сильнѣе и сильнѣе, такъ-что она представлялась самой себѣ какимъ-то призракомъ другого міра среди всѣхъ этихъ людей, жившихъ ради какихъ-нибудь, дорогихъ имъ интересовъ. Она только мелькомъ остановилась на мысли, что значатъ вопросы принца? Развѣ онъ самъ былъ на фазаньемъ дворѣ? Или до него дошло какимъ-нибудь образомъ, что она тамъ разговаривала съ Германомъ и съ графомъ?
   Вѣроятно.
   И онъ хотѣлъ выразить ей свое неудовольствіе, когда такъ быстро оставилъ ея руку?
   Вѣроятно.
   Но что ей за дѣло до всего этого? Теперь она уже не чувствовала или почти не чувствовала той жалости, которую чувствовала сегодня утромъ, жалости къ старику, который, можетъ быть, ради нея рѣшался на такое страшное дѣло, портилъ себѣ жизнь на закатѣ дней, жалости, подъ вліяніемъ которой она унизилась передъ графомъ до просьбы. Пестрая сѣть интригъ, которая завязывалась передъ ея глазами и въ прежнее время заняла-бы ея дѣятельный умъ, теперь нисколько не интересовала ее, она ничего не боялась, ни на что не надѣялась, она только желала, чтобы все дли нея поскорѣе кончилось, какъ усталый жаждетъ минуты усыпленія.
   А въ эту минуту къ ней подошелъ захлопотавшійся фон-Цейзель и сталъ заклинать ее -- какъ будто отъ этого зависѣло спасенье міра -- быть настолько благосклонной, взять на себя роль Германіи. Это будетъ картина какъ нельзя болѣе соотвѣтствующая настоящему положенію дѣлъ: такая Германія,-- тутъ фон-Цейзель любезно улыбнулся,-- примиритъ всѣ партіи, такой Германіи всѣ партіи захотятъ служить, къ тому-же стихи его... г-жа Гедвига не желаетъ стиховъ. Ну такъ и не надо ихъ! Германіи съ такими выразительными чертами лица,-- о! ей не надо и словъ.
   -- Вы дѣлаете меня счастливѣйшимъ изъ смертныхъ, сударыня. Фон-Цейзель низко поклонился, приложивъ руку къ сердцу.
   "Добрый человѣкъ, подумала Гедвига,-- онъ оказывалъ мнѣ столько услугъ, я никогда не сдѣлала ему никакого одолженія, а кто знаетъ, много-ли времени мнѣ еще остается для расплаты съ моими долгами.
   Къ ней подошелъ маркизъ.
   Онъ слыхалъ, что будутъ танцы. Г-жа Гедвига сдѣлаетъ его счастливѣйшимъ изъ смертныхъ, если согласится протанцовать съ нимъ кадриль.
   Гедвига невольно улыбнулась: маркизъ повторялъ ей по-французски ту-же фразу, которую она только-что слышала по-нѣмецки.
   -- Повсюду все та-же игра тѣми-же жетонами, подумалось ей.
   Она собиралась уже отвѣтить маркизу: я не буду танцевать, но въ эту минуту увидала графа, который стоялъ неподалеку отъ нея и смотрѣлъ на нее не то съ улыбкой, не то съ угрозой.
   "Нѣтъ тебѣ меня не сломить, прошептала она и, обратившись къ маркизу, наклонила съ улыбкой голову въ знакъ согласія.
   Маркизъ разсыпался въ благодарностяхъ. Со вчерашняго вечера ему начали приходить въ голову сомнѣнія, не отрѣзалъ-ли онъ себѣ путь къ сердцу красавицы.
   Небольшой успѣхъ возвратилъ ему его самоувѣренность. Онъ ни словомъ не напомнилъ о сценѣ на фермѣ; но каждый жестъ его, каждый взглядъ, самый тонъ голоса молилъ о прощеніи за смѣлость, съ которою онъ увлекся страстью. Онъ разыгралъ свою пьесу какъ истинный виртуозъ съ приличными случаю варьяціями. Гедвига понимала это какъ нельзя лучше; но графъ не сводилъ съ нея глазъ и это заставило ее сдѣлать видъ, что она прислушивается къ пьесѣ, неимѣвшей для нея ровно никакого интереса; вдругъ маркизъ затронулъ тему, противъ воли приковавшую ея вниманіе.
   Онъ сталъ говорить, въ какомъ онъ восторгъ отъ чайнаго домика, онъ вполнѣ раздѣляетъ пристрастіе принцессы къ поэтическому уединенію этого мѣстечка, которое осѣняютъ всѣ музы и всѣ граціи. И ему удалось поклониться богинѣ этого храма, если не лично, то въ одномъ изъ ея твореній; совершенство этого творенія онъ теперь только въ состояніи оцѣпить вполнѣ, когда можетъ сравнить копію съ оригиналомъ. Monsieur Розель уже много разсказывалъ ему объ этомъ господинѣ, который занимаетъ привиллегированное мѣсто при дворѣ его свѣтлости. Онъ непремѣнно попроситъ г. фон-Цейзеля познакомить его съ этимъ господиномъ.
   -- Въ такомъ случаѣ я не стану васъ задерживать, сказала Гедвига,-- вонъ г. фон-Цейзель стоитъ съ этимъ господиномъ.
   Она постояла нѣсколько минутъ въ раздумьѣ, потомъ, какъ будто рѣшившись на что-то, пошла къ принцу, который разговаривалъ къ старымъ Фишбахомъ.
   -- Ваша дочь, кажется, ищетъ васъ, г. фон-Фишбахъ.
   Фон-Фишбахъ отошелъ.
   -- Мнѣ нужно съ тобой поговорить.
   Принцъ бросилъ на нее суровый вопросительный взглядъ, но послѣдовалъ за нею.
   -- Ты не далъ мнѣ досказать тебѣ, что привело сегодня утромъ доктора Горста и графа ко мнѣ въ чайный домикъ. Ты не разсердишься на доктора за-то, что онъ излилъ передо мною всю свою душу, всѣ свои тревоги о тебѣ, онъ думалъ, что я пользуюсь большимъ твоимъ довѣріемъ, чѣмъ это есть въ дѣйствительности. Онъ требовалъ, чтобы я употребила все свое вліяніе на то, чтобы побудить къ отъѣзду отсюда графа, такъ-какъ антипатичное тебѣ присутствіе его отзывается вредно на твоихъ рѣшеніяхъ. Графъ пришелъ черезъ нѣсколько минутъ и я рискнула попытаться удалить его. Но моя попытка оказалась совершенно неудачной. Графъ утверждаетъ, и не безъ основанія, что ты его пригласилъ, что слѣдовательно онъ здѣсь по праву и что если онъ и маркизъ не могутъ быть теперь одновременно твоими гостями, безъ нарушенія приличій, то уѣхать долженъ маркизъ. Я очень хорошо понимаю, что если маркизъ самъ не сознаетъ неловкости своего присутствія здѣсь, ты не можешь объяснить ему этого, но я могу за тебя. Женщину всегда обвинятъ, если она станетъ мѣшаться въ ссору мужчинъ; но усилія женщины уладить эту ссору, удалить причины къ ней не заключаютъ въ себѣ ровно ничего неприличнаго, а если въ этомъ и есть что-нибудь неприличное, то я охотно беру все это неприличіе на себя, если только ты мнѣ дашь свое позволеніе.
   -- Я не могу тебѣ этого позволить, сказалъ принцъ.
   -- Прошу тебя.
   -- Ты ставишь меня въ непріятное положеніе отказать тебѣ въ твоей просьбѣ.
   -- Это, кажется, первая моя просьба.
   -- И все-таки я не могу исполнить ее.
   -- Даже и въ томъ случаѣ, если эта первая просьба будетъ въ то-же время и послѣдней?
   Глаза принца обратились на графа, который разговаривалъ съ барономъ Нейгофомъ и разсмѣялся въ эту минуту, разсмѣялся не громко, но такъ, что смѣхъ его достигъ явственно до ушей принца. Ему показалось, что этотъ смѣхъ относится прямо къ нему, что графъ заранѣе уже ликуетъ, что его приказанія выполняются съ такою слѣпою покорностью.
   -- Даже и въ томъ случаѣ, отвѣчалъ онъ.
   Онъ не замѣтилъ, что сказалъ это очень громко; онъ спохватился только тогда, когда Гедвига вдругъ выдула свою руку изъ его руки и отошла отъ него.
   Онъ хотѣлъ окликнуть ее, побѣжать за ней, но увидалъ, или это ему такъ показалось, что всѣ замѣтили сцену, происшедшую между нимъ и его женою и недоумѣваютъ; къ тому-же фон-Цейзель подошелъ къ нему въ эту минуту и представилъ ему стараго графа Пехтигеля, который громкимъ, крикливымъ голосомъ принялся извиняться въ томъ, что явился такъ поздно; но его свѣтлость знаетъ: старый капитанъ на половинной пенсіи не всегда можетъ имѣть экипажъ къ своимъ услугамъ, а у него и никогда не было своего экипажа, только въ 13-мъ году во Франціи и то отобранный у непріятеля, да и на парѣ его клячъ вѣдь не скоро дотащишься по лѣсу по ухабамъ и пнямъ.
   -- Не могу-же я его ни съ того, ни съ сего поподчивать хлыстикомъ, говорилъ графъ барону Нейгофу.
   -- Онъ того стоитъ, отвѣчалъ баронъ.-- Впрочемъ я съ тобою согласенъ: такъ, ни съ того, ни съ сего нельзя, нужно имѣть какой-нибудь поводъ. Что-же, ты можешь найти, что онъ говоритъ черезъ-чуръ въ носъ.
   Графъ засмѣялся.
   -- Ты ничего въ этомъ не смыслишь, Куртъ; впрочемъ ты вѣдь всегда понтировалъ на нуль съ минусомъ у француза.
   -- За то теперь научился великолѣпно понтировать на француза, сказалъ баронъ.
   -- Шутки въ сторону, Куртъ, мнѣ нуженъ предлогъ и предлогъ уважительный. Теща моя, которой Стефанія рапортуетъ, какъ кажется, досконально обо всемъ, что здѣсь происходитъ, заклинаетъ меня не затѣвать никакого скандала, въ особенности никакого скандала изъ-за политическихъ мнѣній. Я самъ очень хорошо понимаю, что этого не слѣдуетъ, хотя-бы съ моей стороны не было никакой вины. Все-таки на имя ляжетъ нѣкоторая тѣнь; а я-бы не хотѣлъ, если только это зависитъ отъ меня, чтобы имя Роде было замѣшано въ какой-нибудь политическій скандалъ или политическій процессъ. Моя теща сообщала объ этомъ своему двору и тамъ то-же самое говорятъ: ради бога безъ скандала! Это все прекрасно; а послѣ заговорятъ: вы не должны были допустить до этого. Знаю я это, посылки-то они готовы допустить, но сдѣлать изъ нихъ логическій выводъ, чуть-чуть этотъ выводъ имъ непріятенъ, они не захотятъ.
   -- Ну, хорошо, такъ ты можешь найдти, что онъ самымъ наглымъ образомъ ухаживаетъ за, прекрасною Гедвигою.
   -- Да онъ не ухаживаетъ.
   -- Ну, видно, что ты не влюбленъ, любезный Генрихъ, иначе обращеніе этого хлыща показалось-бы тебѣ возмутительнымъ.
   -- Ну, положимъ, оно мнѣ кажется возмутительнымъ.
   -- Въ такомъ случаѣ нотъ тебѣ и предлогъ къ войнѣ, котораго такъ жадно ищутъ его соотечественники. Въ качествѣ ближайшаго родственника дома ты не можешь этого потерпѣть; будучи моложе принца, ты обязанъ избавить старика отъ труда засадить пулю въ правое или лѣвое плечо г. маркиза. Тутъ, впрочемъ, потребуется значительная натяжка, потому-что маркизъ, какъ кажется, не можетъ похвастать успѣхомъ и если прекрасная Гедвига вздумаетъ увѣрять, что сердце ея было уже отдано другому, что она пожалуй это и докажетъ.
   -- Мои фонды съ сегодняшняго утра значительно пали, замѣтилъ Генрихъ.
   -- Твои фонды, любезный Генрихъ? Не обижайся на меня, но право, мнѣ кажется, что каковы-бы ни были ваши прежнія отношенія, но ты давно уже проигралъ ихъ!
   -- Что ты хочешь этимъ сказать?
   -- Неужели жена моя ничего тебѣ объ этомъ не говорила? У нея теперь только это и на языкѣ.
   -- Чего не говорила?
   -- Впрочемъ, вѣдь обыкновенно такія вещи узнаются позже всего тѣми, до кого ближе всего касаются. И баронъ передалъ графу въ короткихъ словахъ о слухахъ, которые стали ходить за послѣднее время объ отношеніяхъ. Гедвиги къ доктору, слухахъ возникшихъ богъ-вѣсть откуда.
   Графъ слушалъ его недовѣрчиво.
   -- Какъ это у тебя хватаетъ духа передавать такой пустой и -- извини за выраженіе -- такой нелѣпый слухъ.
   -- Почему пустой, почему нелѣпый! допытывался баронъ.
   -- Потому-что Гедвига слишкомъ горда, чтобы не-то что завязать, но даже помечтать о такой жалкой интригѣ; а если-бы въ этомъ отношеніи у нея не хватило гордости, что она настолько умна, что никогда не рѣшилась-бы пойти дорогою, которая можетъ завести ее такъ далеко отъ цѣди ея честолюбія. Что-бы я ни думалъ о ней прежде, но въ настоящую минуту я не сомнѣваюсь въ ея честолюбіи. Принцу она отдалась просто изъ мести, безъ размышленія, какъ отдалась-бы всякому другому. Но вскорѣ послѣ этого она поняла, что месть чуство не только очень сладкое, но и очень выгодное, что изъ него можно извлечь и гораздо большія выгоды, чѣмъ какія ей выпали. Словомъ...
   -- Словомъ?
   -- Она хочетъ быть женою принца не только съ лѣвой стороны, она хочетъ забрать власть въ свои руки не de facto и въ потемкахъ, а гласно и законно, потому она укрѣпляетъ старика въ политическихъ сумасбродствахъ, которыя его все боліе и болѣе изолируютъ, все болѣе и болѣе отчуждаютъ отъ свѣта и отъ которыхъ онъ въ одно прекрасное утро пробудится изгнанникомъ и законнымъ мужемъ женщины, забравшей его безусловно въ свои руки.
   -- Ну, я думаю, она болѣе хлопочетъ объ его состояніи.
   -- Нашъ дворъ очень великодушенъ, какъ ты знаешь. Въ худшемъ случаѣ у него все-таки останется довольно.
   -- Ты такъ полагаешь?
   -- Я давно уже это подозрѣвалъ, съ сегодняшняго утра я въ этомъ убѣдился. Что касается до этого молодого ганноверца, то, можетъ быть, онъ ей нуженъ такъ или иначе для достиженія ея цѣлей, но ни для чего болѣе, вѣрь мнѣ.
   Баронъ Нейгофъ пожалъ плечами.
   -- Конечно, тебѣ это лучше знать отвѣчалъ онъ.-- Я съ своей стороны держусь того мнѣнія, весьма утѣшительнаго для меня, что женщины, слава богу, не понимаютъ нашего вкуса, но, къ сожалѣнію. и мы не понимаемъ ихъ; а о докторѣ ходитъ слухъ, что онъ вообще очень нравится женщинамъ.
   Графъ бросилъ мрачный взглядъ на своего друга.
   Баронъ расхохотался.
   -- Если ты вздумаешь прежде драться со мною, то ты не найдешь себѣ секунданта, когда чередъ дойдетъ до маркиза. Однако уже начинаются танцы, Генрихъ, надо и намъ съ тобою попрыгать. Жалко, что твоя жена теперь не танцуетъ, она вальсируетъ божественно.
   Стефанія усѣлась въ уголку зеркальной залы, куда нахлынуло все общество и смотрѣла на танцы. Хорошее расположеніе духа ея пропало; она готова была каждую минуту расплакаться. На нее сегодня не обращали никакого вниманія, ею сегодня совершенно пренебрегали. Къ холодности мужа она уже привыкла, но и онъ рѣдко такъ игнорировалъ ее, какъ сегодня. Докторъ издали молча поклонился ей; даже баронъ Нейгофъ, бывшій прежде однимъ изъ ея обожателей, теперь почти не обращалъ на нее вниманія; самъ принцъ за послѣдніе дни совершенію измѣнился, онъ, должно быть, и забылъ про нее. Иначе онъ не устроилъ-бы танцевъ, когда она не можетъ танцовать! Если-бы скучная старуха фон-Фишбахъ не подсѣла къ ней, она-бы въ первый разъ въ своей жизни сидѣла во время танцевъ и, что всего хуже, сидѣла одна.
   -- Какъ мы рады, дорогая графиня, болтала добродушная старуха, -- что вы наконецъ-то собрались къ намъ; вѣдь вы наша и по божескому, и по человѣческому закону. Вамъ у насъ понравится. вѣдь графъ конечно выйдетъ въ отставку и поселится здѣсь, когда его свѣтлость -- продли Господи на долго жизнь его -- скончается. Мы люди простые, люди отсталые, но все же у насъ хорошо живется; васъ будутъ носить на рукахъ. Вамъ будетъ житься веселѣе и легче, чѣмъ той бѣдняжкѣ. Что толку, что она молода и хороша и держитъ себя такъ гордо -- никто не уважаетъ ее, хотя въ лицо всѣ и льстятъ ей. Конечно, это очень скверно со стороны всѣхъ этихъ господъ, потому-что она въ эти четыре года сдѣлала много, говоря по совѣсти, невѣроятно много, Кому бы, гдѣ-бы ни нужна была помощь -- она всюду помогала. Нынѣшнюю зиму, когда свирѣпствовалъ тифъ, она была вторымъ провидѣніемъ для бѣдныхъ крестьянъ. Все это сущая правда, а все-таки,-- видите-ли графиня, человѣкъ всегда останется человѣкомъ -- мнѣ самой трудно повѣрить, что она дѣлаетъ все это изъ страха господня: такъ какъ-же послѣ того пенять на народъ, что онъ болтаетъ, будто она все это дѣлаетъ только для того, чтобы принцъ больше восхищался ею и сдѣлалъ ее на старости законною женою; это, говорятъ, можно, хотя я по правдѣ въ этомъ ничего не смыслю. Объ васъ-то этого не могутъ говорить, потому, повторяю, васъ здѣсь будутъ на рукахъ носить, когда вы сдѣлаетесь принцессой. Вы, конечно, будете очень милостивы и вамъ-то повѣрятъ, что вы все дѣлаете отъ чистаго сердца.
   Стефаніи и въ голову никогда не приходило, будетъ-ли она милостива или нѣтъ, когда сдѣлается принцессой Роде; точно также мало интересовалъ ее я вопросъ о томъ, что будетъ говорить о ней народъ; изъ всей болтовни старухи она схватила только одно, что, по общей молвѣ, Гедвигѣ хочется сдѣлаться законной женой принца; она подняла глаза и увидѣла Гедвигу, граціозно танцевавшую кадриль съ маркизомъ; глаза почти всѣхъ мужчинъ слѣдили за стройной фигурой въ бѣломъ; а тутъ еще Нейгофъ, танцевавшая возлѣ Стефаніи, нагнулась къ ней и шепнула: Не грусти, милая, ты опять похорошѣешь; тутъ она не выдержала, горькія слезы смочили батистовый платокъ, между тѣмъ какъ губы привѣтливо улыбалось Нейгофъ, а рука посылала воздушный поцѣлуй принцу.
   -- Вотъ и мой старикъ идетъ вести меня къ ужину, сказала добродушная фон-Фишбахъ. Ему кусокъ не лѣзетъ въ горло, если я не смотрю, какъ онъ ѣстъ. А вотъ и за вами, дорогая графиня, идетъ баронъ Нейгофъ. Вамъ къ лицу такой видный кавалеръ.
   Танцы кончились, общество перешло въ раковинную залу ужинать.
   Маркизъ, танцовавшій съ Гедвигою послѣдній танецъ, повелъ ее въ столовую. Типичная, южная физіономія маркиза сіяла оживленіемъ, жгучіе, темные глаза его сверкали огнемъ, когда онъ проходилъ съ Гедвигою мимо графа.
   Графъ заскрежеталъ зубами.
   -- Что такъ сурово, любезный графъ? спросила баронесса Нейгофъ, которую онъ велъ подъ руку.-- Я готова разцѣловатьГедвигу, она восхитительна. Она мститъ за нашъ бѣдный, безпомощный полъ вамъ, жестокосердымъ мужчинамъ. Вы смѣетесь,-- отлично. Правда, смѣхъ вашъ нѣсколько принужденный; но все-таки вы вышли на настоящую дорогу; вы покоритесь своей судьбѣ. Сначала вы относились ко всему этому уже черезъ-чуръ серьезно.
   -- Не вѣрнѣе-ли будетъ сказать: недостаточно серьезно.
   -- Ну вы опять впадаете въ прежній тонъ! Увѣряю васъ, что смѣяться гораздо удобнѣе и умнѣе. Я сейчасъ совѣтовала это Стефаніи. Какая-бы изъ васъ вышла счастливая парочка, если-бы вы научились смѣяться.
   Вокругъ роскошнаго буфета, устроеннаго посреди великолѣпной огромной залы, было разставлено множество столиковъ; общество усѣлось за нихъ самымъ непринужденнымъ образомъ, среди веселаго смѣха и говора.
   -- Ну, развѣ не восхитительный вечеръ? сказалъ фон-Цейзель, подойдя подъ конецъ ужина на минуту къ Герману,-- Все идетъ, какъ заведенная машина, а вѣдь наша прислуга не привыкла къ такого рода вещамъ -- нѣкоторые изъ лакеевъ сегодня всего второй или третій разъ, какъ во фракѣ! а между тѣмъ ни одинъ не ударилъ лицомъ въ грязь, ни одинъ не выронилъ изъ рукъ подноса съ чаемъ, не облилъ соусомъ дамъ, не оборвалъ имъ шлейфовъ! А самое общество! Я въ жизнь свою не думалъ, что намъ удастся собрать когда-нибудь такое общество: изящные кавалеры, обворожительныя дамы, божественныя дѣвицы! О, другъ мой, простите, я забылъ въ эту минуту о вашей несчастной любви. Счастливые глухи не только къ бою часовъ, но и къ голосу совѣсти. Все исполнено достоинства, прелести, граціи, гармоніи, въ которой не слышно никакого диссонанса, не смотря на то, что ужасный старый графъ Пехтигель -- Господи, что это такое!
   Фон-Цейзель направился бѣгомъ черезъ всю залу къ старому Пехтигелю, который со стаканомъ шампанскаго въ рукѣ остановился у стола, за которымъ сидѣлъ маркизъ рядомъ съ Гедвигой и еще нѣсколько мужчинъ и дамъ.
   -- Испанія, гогенцоллернская кандидатура! кричалъ старый рубака.-- Все это вранье, предлоги. Они хотятъ добраться до нашей шкуры, они этого всегда хотѣли; но, желалъ-бы я знать, на какой мы ногѣ съ французами; на какой я ногѣ съ ними, это я всегда зналъ!
   -- Этотъ господинъ, кажется, говоритъ со мною, обратился маркизъ къ испуганному обществу.-- Не будетъ-ли кто изъ васъ господа, настолько добръ, чтобы передать этому господину, что я не имѣю счастья понимать его.
   -- Да я-то васъ отлично понимаю, красавчикъ! кричалъ старикъ. Я...
   -- Позвольте мнѣ вашу руку, графъ, воскликнулъ фон-Цййзель, хватая за руку полупьянаго графа и уводя его, не смотря на его крики и сопротивленіе, въ дверь, которая на счастье находилась возлѣ и которую лакеи поспѣшили открыть.
   Принцъ всталъ, какъ только первые громкіе звуки голоса долетѣли до его ушей и этимъ подалъ знакъ встать и всѣмъ остальнымъ. Тѣмъ не менѣе непріятная сцена была замѣчена всѣми присутствовавшими въ залѣ, хотя каждый старался сдѣлать видъ, что ничего не видалъ и не слыхалъ, слѣдуя примѣру принца, который продолжалъ спокойно разговаривать съ старымъ Фишбахомъ и нѣсколько смутился только тогда, когда графъ и Гедвига подошли къ нему съ разныхъ сторонъ.
   -- Ну, какъ тебѣ это понравилось? обратился онъ къ Гедвигѣ рѣзкимъ тономъ, отворачиваясь отъ графа.
   Блѣдныя губы Гедвиги еще дрожали отъ негодованія.
   -- Я возмущена, сказала она,-- но...
   Она вдругъ замолчала, замѣтивъ, что графъ стоитъ возлѣ нея.
   -- Тутъ, кажется, не можетъ быть никакихъ но, отвѣчалъ принцъ.-- Всякое но превратитъ насъ въ варваровъ; впрочемъ, варвары и тѣ уважаютъ долгъ гостепріимства.-- А, маркизъ, я очень радъ съ вами потолковать.
   Принцъ дружески оперся на руку маркиза и пошелъ съ нимъ по залѣ; онъ видимо нарочно старался разговаривать съ нимъ какъ можно привѣтливѣе и благосклоннѣе.!
   Графъ и Гедвига пристально взглянули другъ на друга. Онъ не зналъ, какъ далеко она уже зашла и ему показалось, что она смотритъ на него съ дерзкимъ упорствомъ; она въ свою очередь прочла въ его глазахъ вызовъ и угрозу. Она не хотѣла предоставить ему перваго слова.
   -- Я сдѣлала все, что могла.
   Графъ пожалъ плечами.
   Гедвига отвернулась отъ него.
   -- Его свѣтлость желаетъ удалиться на покой, сударыня, обратился къ ней фон-Цейзель.-- Смѣю я васъ просить?
   Она пошла съ кавалеромъ къ принцу. Идя подъ руку съ нею, принцъ обращался къ каждому изъ своихъ гостей съ какимъ-нибудь привѣтливымъ словомъ; но фон-Цейзель замѣтилъ, что принцъ замолкъ, какъ только они вышло изъ пріемныхъ покоевъ и вошли въ зеленую комнату, гдѣ принцъ раскланялся съ своей женой, и въ первый разъ, насколько могъ вспомнить фон-Цейзель, не поцѣловалъ у нея руки.
   

ГЛАВА V.

   -- Вотъ посмотри, что она не вернется, говорилъ Филиппъ.
   -- Да вѣдь онъ-то долженъ вернуться, сказалъ Дитрихъ.
   -- Ну, что-жъ тебѣ отъ этого? сказалъ Филиппъ.-- Тебѣ надо будетъ идти свѣтить секретарю въ мужской флигель, а въ это время мусью-то и махнетъ внизъ по лѣстницѣ.
   -- А ты стереги здѣсь!
   -- А коли меня позвонитъ мой баринъ?
   -- Я всѣ кости переломаю этому мазурику.
   -- Ну и я не отстану, заявилъ Филиппъ, -- но намъ надо сначала поймать его. Слушай, Дитрихъ, вотъ какъ мы это устроимъ. Когда ты воротишься, или прямо въ садъ; я уже тамъ буду. Я болѣе моему барину не нуженъ, ну а коли даже и нуженъ-чтожъ, я все-таки это для тебя сдѣлаю. Мы сойдемся съ тобой у фонтана, знаешь, и когда поймаемъ его...
   -- Ладно, согласился Дитрихъ.-- Только приходи поскорѣе. Лучше, коли онъ тебя здѣсь не увидитъ и будетъ думать, что ему бояться нечего.
   -- Значитъ у фонтана!
   Дитрихъ кивнулъ головой.
   Филиппъ отправился въ садъ, а Дитрихъ остался одинъ за столомъ въ прихожей.
   Дитрихъ съ Филиппомъ сдѣлались заклятыми врагами, съ тѣхъ поръ, какъ Филиппъ сталъ по цѣлымъ днямъ торчать въ корридорахъ, проходившихъ позади комнатъ гостей и сходившихся въ небольшой прихожей передъ красной башней. Дитриху очень рѣдко, да и то на какую-нибудь минутку, удавалось прибѣгать туда изъ своихъ конюшенъ; но за то Мета могла встрѣчаться съ Филиппомъ очень часто, такъ-какъ комнаты ея барыни выходили въ тотъ-же корридоръ, и Дитрихъ не безъ основанія полагалъ, что эти встрѣчи происходили чаще, чѣмъ-бы должны были происходить, если-бы Мета выходила въ корридоръ только для исполненія своихъ обязанностей. Но со вчерашняго обѣда, когда Баптистъ, камердинеръ маркиза, также расположился въ прихо ей передъ комнатой своего барина въ красной башнѣ, вражда его съ Филиппомъ превратилась въ самую закадышную дружбу.
   Филиппъ подмѣтилъ, что Баптистъ и Мета всегда были очень раскраснѣвшись и весьма смущены, когда ему случалось проходить мимо нихъ. Изъ ревности онъ сообщилъ объ этомъ обстоятельствѣ Дитриху; тотъ началъ ругаться и увѣрять Филиппа, что лучше-бы ужь уступилъ дѣвочку, если это неизбѣжно, ему, а ужь никакъ не проклятому французу; онъ заклиналъ Филиппа подстеречь и, если можно, поймать этого мошенника.
   Филиппъ въ личныхъ своихъ видахъ принялъ на себя съ большой готовностью роль шпіона, но до сихъ поръ ему ничего не удавалось сдѣлать, хотя онъ и притворился, что не понимаетъ по французски, не смотря на то, что понималъ отлично, потому-что пробылъ во Франціи довольно долго. Но сегодня ему наконецъ посчастливилось. Пока общество сидѣло въ залахъ, онъ, Баптистъ и Мета, не имѣя никакого дѣла, пировали въ передней передъ красной башней за парой бутылокъ вина, которыя Мета съумѣла припасти для нихъ.
   Вино придало Баптисту смѣлости, а Мету сдѣлало менѣе осторожной. Филиппъ искусно разыгралъ глухого и слѣпого и ловко подсмотрѣлъ, какъ они пожимали другъ другу руки подъ столомъ, и наконецъ подслушалъ, какъ Баптистъ сказалъ Метѣ:
   -- Итакъ, сегодня вечеромъ у фонтана на садовой тропинкѣ!
   Мета подмигнула ему и убѣжала, такъ-какъ на дворѣ начали уже гремѣть экипажи и господа каждую минуту могли выйти. Едва Баптистъ и Филиппъ успѣли убрать бутылки и стаканы, какъ въ корридоръ вошли маркизъ и Розель. Баптистъ пошелъ за ними въ ихъ комнаты.
   Вслѣдъ за ними вышелъ въ корридоръ графъ и Филиппъ пошелъ за своимъ бариномъ.
   Вернувшись отъ графа, онъ засталъ въ корридорѣ Дитриха, котораго прислали туда на подмогу вмѣсто лакея Августа, подававшаго за столомъ; Филиппъ немедленно сообщилъ ему о своемъ открытіи,
   И вотъ Дитрихъ остался одинъ, печально раздумывая о томъ, сколько горя и радости принесла ему его любовь; онъ ожидала, выхода Розеля, то поглядывая на фонарь, которымъ сна. долженъ былъ свѣтить ему но дорогѣ черезъ дворъ въ мужской флигель, то на дверь, изъ которой Розель долженъ была, выйти, то на часы, которые, ему казалось, остановились, и клялся въ полъ-голоса, что онъ сегодня раздѣлается съ подлецомъ, даже если-бы ему изъ-за этого пришлось потерять и Мету, и мѣсто.
   Въ это время Баптистъ, прибравъ спальню своего барина, съ такимъ-же нетерпѣніемъ, какъ въ корридорѣ Дитрихъ, ожидалъ, когда маркизъ отпуститъ Розеля и ляжетъ совсѣмъ спать.
   Маркизъ ничего не имѣлъ противъ того, чтобы Розель уходилъ, но тотъ сказалъ:
   -- Извините меня, маркизъ, если я надоѣдаю вамъ, но я считаю своимъ долгомъ напомнить, что мы здѣсь уже покончили съ нашимъ дѣломъ и хорошо-бы сдѣлали, если-бы подумали объ остальныхъ частяхъ нашей задачи.
   -- Ну и думайте себѣ, отвѣчалъ маркизъ -- это уже ваша забота. Что-же касается до меня, то я еще здѣсь не совсѣмъ покончилъ.
   -- Какъ, маркизъ, вскричать Розель,-- да вѣдь сегодня утромъ принцъ вамъ далъ формальное обѣщаніе, которое онъ сдержитъ безусловно? Чего-же вамъ еще?
   -- Какъ вы стали вдругъ легко глядѣть на дѣло, замѣтилъ маркизъ,-- а еще вчера вечеромъ богъ знаетъ чего не наговорили о его важности. Теперь, когда я начинаю имъ заинтересовываться, для васъ уже пропалъ всякій интересъ въ немъ.
   -- Потому-что я право не вижу, что тутъ еще дѣлать, отвѣчалъ Розель.-- Отъ принца мы добились уже всего, чего только можно было добиться. Что-же касается окружающихъ его, то всѣ мои усилія пріобрѣсти на нихъ вліяніе оказались совершенно напрасными.
   -- А вы такъ разсчитывали на это!
   -- Да, и также ошибся въ этомъ, какъ ошибся въ настроеніи здѣшнихъ жителей. Я протаскался все утро по городку и по окрестностямъ. Повѣрьте мнѣ, маркизъ, что всѣ эти люди будутъ противъ насъ, какъ только начнется война; да они и теперь уже противъ насъ.
   -- Прекрасно, сказалъ маркизъ,-- ну и приготовьте объ этомъ хорошенькое донесеньице, которое-бы мы могли отослать къ министру. Провозитесь надъ нимъ хоть всю ночь, коли вы еще не устали; но увольте меня, мнѣ хочется спать,
   -- А васъ не озадачила сцена за ужиномъ? спросилъ Розель.
   -- Ба! вскричалъ маркизъ.
   -- Я думаю, что тутъ не обошлось безъ вліяніи графа а, можетъ быть, и барона Нейгофа; иначе этотъ бездѣльникъ не зашелъ-бы такъ далеко.
   -- Быть можетъ, отвѣчалъ маркизъ, дѣлая видъ, что зѣваетъ.
   -- Маркизъ, снова заговорилъ Розель, беря шляпу въ руки, -- мнѣ было-бы крайне тяжело, если-бы съ донесеніемъ къ герцогу Грамону мнѣ пришлось послать частное письмо къ monsieur Оливье, съ которымъ я, какъ вамъ извѣстно, въ очень хорошихъ отношеніяхъ, что оживленная переписка господина маркиза съ графомъ Шамборомъ отнимаетъ у маркиза слишкомъ много времени, такъ-что онъ не въ состояніи обратить должнаго вниманіи на интересы настоящаго правительства въ нашемъ порученіи.
   -- Да, да, сказалъ маркизъ,-- что-же вы мнѣ прямо не сказали? Сколько-же вамъ нужно?
   -- Моя бѣдная мать въ Страсбургѣ... началъ было Розель.
   -- И еще болѣе бѣдный Интернасіональ въ Лондонѣ...
   -- Маркизъ!
   -- Великій Боже! вскричалъ маркизъ, -- я не имѣю никакого желанія мѣшаться въ ваши политическія тайны, хорошо, если-бы вы обладали такой-же похвальной привычкой? А вѣдь вы, интернасіоналы, работаете въ сущности на насъ; однимъ словомъ...
   Баптистъ, отъ скуки подслушивавшій этотъ разговоръ въ замочную скважину, не разслышалъ отвѣта Розеля; но слышалъ, какъ маркизъ отперъ и потомъ снова заперъ свою шкатулку и наконецъ сказалъ, смѣясь:
   -- Смотрите, mon cher, пока вы не зайдете за предѣлы въ вашей требовательности, я готовъ платить за то, что имѣлъ глупость вамъ довѣриться; но, повторяю, не выходите за предѣлы.
   -- Благодарю васъ, маркизъ, и позвольте мнѣ выразить вамъ свою благодарность въ видѣ добраго совѣта. Берегитесь, маркизъ! Я убѣжденъ, что графъ только и ждетъ какого-либо предлога, чтобы затѣять съ вами ссору.
   -- Ну, врядъ-ли только онъ затѣетъ ее изъ-за политики, отвѣчалъ маркизъ; -- мы видѣли съ вами сегодня, что людей, которые держатся не тѣхъ политическихъ убѣжденій, которыхъ держится принцъ, просто на просто выпроваживаютъ за дверь.
   -- Графа нельзя выпроводить за дверь.
   -- Значитъ, нечего ему и ставить себя въ такое положеніе, когда другого непремѣнно выпроводили-бы за дверь.
   -- Но не давайте ему, по крайней мѣрѣ, повода къ ссорѣ, потому-что, не говоря уже ни о чемъ другомъ, вы возстановите этимъ противъ себя принца и тѣмъ скомпрометтируете успѣхъ нашего порученія самымъ серьезнымъ образомъ.
   -- Милѣйшій мой господинъ Розель, сказалъ маркизъ,-- я вамъ очень благодаренъ, но вы ничего въ этомъ не смыслите. А теперь, покойной ночи.
   Маркизъ нажалъ звонокъ.
   -- Посвѣти господину Розелю; ты мнѣ болѣе не нуженъ, я одинъ раздѣнусь.
   Баптистъ довелъ Розеля до передней, гдѣ передалъ его Дитриху, который скорчилъ ему сердитую рожу, постоялъ съ минуту въ корридорѣ у окна, чтобы посмотрѣть, какъ Дитрихъ свѣтилъ Розелю на дворѣ и пустился внизъ по лѣстницѣ.
   На серединѣ лѣстница раздѣлялась на двое; каждая изъ вѣтвей ея вела къ особому выходу. Баптистъ остановился на минуту въ нерѣшительности; наконецъ ему показалось, что если онъ пойдетъ налѣво, то это и будетъ такъ, какъ слѣдуетъ.
   Какъ-только маркизъ остался одинъ, онъ бросилъ свою папироску и забѣгалъ взадъ и впередъ по ковру, покрывавшему полъ его комнаты. Гедвига была такъ прекрасна въ этотъ вечеръ; красота ея зажгла его страсть; расположеніе, которое она выказала ему, принявъ его ангажированіе на танцы, любезность ея за ужиномъ, ея видимый испугъ во время сцены съ сумасшедшимъ старикомъ,-- все это пріятно щекотало его самолюбіе.
   -- Она любитъ меня, она любитъ меняі вскричалъ маркизъ,-- а если она и не вѣритъ въ любовь, какъ не вѣрю я самъ, то во всякомъ случаѣ она съ умѣетъ оцѣнить всю прелесть отношеній, которыя ни мало не станутъ менѣе прелестны отъ того, что установятся не надолго. Она нисколько не похожа на этихъ глупыхъ нѣмокъ, какъ эта бѣлокурая Стефанія, напримѣръ; она не только знаетъ, чего она хочетъ, но имѣетъ и мужество добиться исполненія своего желанія. Кто добился того, чего добилась она, тому не нужно до-называть свое мужество. О какой-нибудь щепетильности съ ея стороны не можетъ быть и рѣчи; и этотъ старый мужъ, который къ тому-же не того ревнуетъ, кого-бы слѣдовало,-- ревнуетъ этого отвратительнаго прусскаго графа, Донъ-Кихота въ мундирѣ, которому такъ-бы хотѣлось позавтракать мною,-- да это только облегчитъ дѣло, и ничего болѣе!
   Въ воображеніи молодого человѣка проходили пестрымъ роемъ безумно дерзкія приключенія Фоблаза.
   Онъ уже лѣзетъ по хрупкому шпалернику черезъ садовую ограду, нащупываетъ темный задній ходъ, ищетъ пружину къ потаенной двери; его встрѣчаютъ тысячи препятствій, но онъ ихъ всѣ преодолѣваетъ, наконецъ онъ преодолѣваетъ самое легкое препятствіе въ объятіяхъ обожаемой женщины.
   А вѣдь онъ здѣсь почти рядомъ съ нею; въ этихъ двухъ комнатахъ, которыя онъ занимаетъ, еще недавно жила она.
   Онъ узналъ это отъ своего Баптиста, который не даромъ такъ ухаживалъ за хорошенькой камеръ-юнгферой Гедвиги.
   Вправо отъ башни идутъ ея комнаты. Эта дперь ведетъ въ комнату, которая стоитъ въ углу между башней и флигелемъ, а въ настоящее время никѣмъ не занята: къ ней навѣрно можно попасть изъ этой пустой комнаты.
   Не попробовать-ли ему?
   Вдоль стѣны тянулся карнизъ, который могъ служить отличной точкой опоры для йогъ, а за окопный карнизикъ такъ удобно уцѣпиться руками. Ему бывало-удавались и болѣе смѣлыя предпріятія, а въ комнатѣ передъ ея спальней дверь на балконъ всегда отворена цѣлую ночь.
   Маркизъ высунулся изъ окна. Подъ окномъ, внизу, далеко внизу, какъ ему теперь казалось, разстилался садъ, облитый волшебнымъ полумракомъ ночи; въ саду журчалъ фонтанъ. Свѣтъ изъ Гедвигиной комнаты освѣщалъ, черезъ открытую дверь балкона, верхушки отдаленныхъ деревьевъ. Но теперь было еще слишкомъ рано; въ замкѣ, который былъ ему весь очень хорошо виденъ изъ его выдающейся башни, всѣ окна были еще освѣщены, но скоро все погрузится въ тьму; и въ саду въ эту пору не бываетъ ни души,-- онъ замѣтилъ это еще вчера, когда цѣлый часъ смотрѣлъ въ садъ изъ своего окна.
   Но что это! Игра-ли это его возбужденнаго воображенія, или дѣйствительно въ кустахъ промелькнула легкая тѣнь женскаго платья? Сердце его забилось, зоркіе глаза его хотѣли пронзить мракъ, одѣвавшій паркъ, разстилавшійся у его ногъ.
   Смѣшно! Кто-бы это могъ быть, если глаза его, дѣйствительно, не обманываютъ его: молодая графиня,-- она помѣщалась также тутъ недалеко, да и кромѣ того въ нижнемъ этажѣ, и легко могла сойти въ садъ;-- нѣтъ, ни въ какомъ случаѣ: она не станетъ гулять въ такую позднюю пору; можетъ быть кто нибудь изъ горничныхъ... но отчего-же и не сама Гедвига?
   Онъ снова увидѣлъ тѣнь.
   Черезъ минуту онъ былъ уже у двери и осторожно отворилъ ее. Въ корридорѣ было свѣтло, но никого изъ слугъ не было. Тихонько, на ци почкахъ маркизъ пошелъ по корридору, спустился по лѣстницѣ, но не ошибся, какъ его Баптистъ, по которой изъ двухъ вѣтвей ея надо было идти. Онъ зналъ, что ему надо повернуть на право, чтобы выйти на садовую террасу, гдѣ онъ видѣлъ бѣлое платье какой-то женщины, которая въ его воображеніи не могла быть никѣмъ, кромѣ Гедвиги.
   Въ это время Баптистъ, который вмѣсто того, чтобы выйти въ садъ съ правой стороны, между красной башней и замкомъ, вышелъ съ лѣвой, между замкомъ и мужскимъ флигелемъ, подъ окна графа, напрасно съ нетерпѣніемъ ожидалъ Мету, которая по условію давно уже должна была быть на мѣстѣ. Онъ воспользовался этимъ временемъ, чтобы хорошенько осмотрѣться, гдѣ онъ находится; его взяло сомнѣніе, туда-ли онъ попалъ; и въ самомъ дѣлѣ было нѣсколько удивительно, что онъ никакъ не можетъ найти фонтана, да и деревья здѣсь были такія высокія (онъ этого прежде не замѣчалъ), и аллеи шли просто подъ гору, а не спускались террасами и на нихъ не было лѣсенокъ, а, какъ, кажется ему, онѣ были. Но вѣдь однако-жъ вотъ и башня, и освѣщенныя ркна, и балконъ съ открытою дверью въ освѣщенную комнату,-- да, это навѣрно комната Метиной барыни. Ну да, навѣрно, вонъ тамъ видно и женское платье.
   Баптистъ быстро сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ и такъ сильно хватился о какое-то дерево, что не могъ удержаться, чтобы не вскрикнуть отъ испуга и боли; когда онъ поднялъ свою шляпу, которая въ эту минуту упала у него съ головы., женщина, вѣроятно, испуганная крикомъ, уже исчезла.
   Баптисту показалось умѣстными, успокоить и приманить назадъ испуганную дѣвушку нѣжными звуками, и онъ затянулъ французскую пѣсеньку, сначала тихо, потомъ,-- когда увидѣлъ, что глупая дѣвочка все еще прячется и не хочетъ показаться,-- погромче; наконецъ отъ нетерпѣнія онъ запѣлъ такъ громко, что графъ, безпокойно бродившій взадъ и впередъ по своей комнатѣ, совершенно ясно услышалъ его пѣніе.
   "Французская пѣсня! Пріятный теноръ! Подъ его окномъ! Не маркизъ-ли это насмѣхается надъ нимъ, -- кто-жъ бы это могъ быть другой? Но, быть можетъ, эта пѣсня пѣлась совсѣмъ не для него? Но для кого-же? Комнаты Гедвиги находились на противоположной сторонѣ."
   Графъ не въ такомъ былъ настроеніи, чтобы слушать подъ своимъ окномъ французскія пѣсни, кто-бы и для кого-бы ни пѣлъ ихъ. Какъ быль, въ халатѣ онъ бросился изъ своей комнаты, едва успѣвъ на ходу захватить шапку и хлыстъ, лежавшій на столѣ.
   Маркизъ былъ счастливѣе своего камердинера. Едва онъ успѣлъ сдѣлать шаговъ пятнадцать по саду, какъ увидѣлъ тотъ самый женскій образъ, который заставилъ такъ биться его сердце; онъ появился недалеко отъ фонтана между кустами, потомъ -- видимо съ намѣреніемъ -- снова скрылся въ темную густую аллею, въ которой широкія каменныя лѣсенки вели изъ верхней части сада въ нижнюю.
   Маркизъ сломя-голову пустился бѣжать внизъ по темной лѣстницѣ, догналъ женщину, которая, заслышавъ шаги, остановилась въ ожиданіи внизу лѣстницы,-- бросился къ ея ногамъ, сталъ покрывать ея руки, которыхъ отъ него не отдернули, жаркими поцѣлуями и сіоряча не замѣтилъ, что эти руки далеко не были такъ хороши, какъ тѣ, которыми онъ всегда такъ восхищался.
   -- О, madame, какъ вы добры, какъ вы милостивы! бормоталъ онъ.-- У вашихъ ногъ счастливѣйшій изъ смертныхъ.
   Madame стремительно отдернула отъ него свои руки. Маркизъ принялъ это за вызовъ встать и заключить въ свои объятія жертву своей непреодолимой обворожительности. Поднимаясь, онъ нечаянно взглянулъ на входъ въ аллею и увидѣлъ тамъ двухъ человѣкъ, ясно выдѣлявшихся на свѣтломъ фонѣ входа.
   Дама также замѣтила этихъ двухъ человѣкъ. Она быстро высвободилась изъ его объятій, стремительно сбѣжала съ послѣднихъ ступеней лѣстницы и въ мгновеніе ока исчезла.
   Маркизъ остановился на минуту въ нерѣшительности, что ему дѣлать.
   Поспѣшить за дамой -- значитъ безвозвратно ее скомпрометтировать; противъ этой мысли возставалъ въ немъ остатокъ чувства чести; идти на встрѣчу тѣмъ двумъ, которые спускались по лѣстницѣ, было неразсчетливо, пока была еще возможность уйдти отѣнихъ, сохранивъ свое инкогнито; бѣжать -- для маркиза Флорвиля это было неприлично. Итакъ, ему не оставалось ничего другого, какъ выбрать середину, т. е. не слишкомъ спѣша, но и не медленно, пройти внизъ по террасѣ и выждать, будутъ-ли они имѣть безстыдство преслѣдовать его.
   Маркизъ скоро убѣдился, что безстыдство у нихъ было.
   Оба человѣка пошли слѣдомъ за нимъ тѣмъ-же шагомъ, какимъ шелъ и онъ. Маркизу стало дѣлаться страшновато. До сихъ поръ онъ думалъ, что это были садовники, что ихъ привелъ сюда глупый случай и что они сейчасъ-же увидятъ, что имѣютъ дѣло не съ воромъ.
   А что если это были не садовники? Если ихъ привелъ сюда не случай? Если онъ попалъ въ западню и за нимъ шли такъ тихо потому только, что у нихъ не хватало смѣлости подойти къ нему?
   Такъ думалось маркизу, пока онъ спускался по лѣстницѣ; вдругъ скорѣе, чѣмъ онъ предполагалъ, онъ вышелъ на узенькую дорожку, извивавшуюся между скалъ по направленію къ Родѣ. Здѣсь было уже совершенно темно; у ногъ его какъ-то таинственно журчала, Рода, рука его нащупывала скалы.
   Маркизъ гулялъ здѣсь сегодня утромъ и потому вспомнилъ, что недалеко отъ дорожки, на которую онъ вы шелъ, находилась другая, которая вела назадъ въ садъ. Онъ надѣялся найти эту дорожку, пока преслѣдователи еще не настигли его, и потому побѣжалъ какъ только могъ скорѣе, чтобы и дѣйствительно уйти отъ нихъ.
   Вдругъ онъ услыхалъ еще какіе-то шаги, -- шаги, если его не обманывала, его тонкій слуха., передъ собою. И дѣйствительно, теперь за нимъ шелъ уже одинъ Дитрихъ, Филиппъ пошелъ другой дорогой ему на встрѣчу, чтобы ужь ни коимъ образомъ не упустить изъ рукъ свою жертву и выполнить планъ, въ которомъ они тутъ-же наскоро согласились и который состоялъ ни въ чемъ иномъ, какъ въ томъ, чтобы сбросить французика въ Роду, гдѣ-бы она. могъ великолѣпнѣйшимъ образомъ прохладиться отъ своихъ любовныхъ поползновеній.
   -- Теперь ужь надо ждать врага и смѣло встрѣтить его, сказала. маркизъ про себя.
   Онъ облокотился спиною на скалу и невольно сталъ искать, нѣтъ-ли при немъ какого-нибудь оружія, но не нашелъ ничего, кромѣ золотого портъ-сигара, въ которомъ оказалось нѣсколько спичекъ.
   -- И то хорошо, по крайней-мѣрѣ я могу посмотрѣть на моихъ враговъ при свѣтѣ.
   Онъ подождалъ, пока раздававшіеся справа и слѣва отъ него шаги не приблизились къ нему и тогда онъ зажегъ спичку. Свѣтъ спички былъ едва замѣтенъ въ непроглядной черной тьмѣ, но былъ все-таки достаточепъ для того, чтобы маркиза, могъ разсмотрѣть контуры своихъ преслѣдователей и даже узнать, какъ ему казалось, типичную физіономію камердинера графа. Дитрихъ и Филиппъ еще лучше узнали маркиза, лицо котораго на одну минуту освѣтилось совершенію ясно. Узнавъ маркиза, повернуть назадъ и пуститься, что было мочи, бѣжать, было для перепугавшихся лакеевъ дѣломъ одной секунды.
   -- Трусы! проговорилъ маркизъ, закуривая папироску о почти догоравшую спичку. Жалкіе трусишки нѣмцы! Отъ искорки свѣту улепетывать какъ зайцы! И мы еще могли такъ долго колебаться, вышвырнуть-ли намъ этихъ скотовъ за Рейнъ, или нѣтъ!
   Маркизъ уже не сомнѣвался въ томъ, что такъ, или иначе, провѣдали объ его импровизированномъ rendez-vous съ прекрасной Гедвигой, что его накрыли, что эти люди были подлыми bravi графа. Что-же изъ всего этого выйдетъ? Донесутъ на него принцу? Но въ чемъ-же могутъ его обвинить? Въ томъ, что онъ вечеромъ отправился гулять въ садъ, случайно встрѣтился съ Гедвигой, пожелалъ ей доброй ночи и затѣмъ спокойно продолжалъ свою прогулку? Что-же тутъ дурного? Онъ совершенно чистъ. Но графъ! Графъ, который вмѣсто того, чтобъ лично потребовать у него объясненій, если имѣлъ какой-нибудь поводъ къ ссорѣ, выслалъ противъ него ночью своихъ Ѣгауі, которые пустились въ бѣгство въ рѣшительную минуту! Да, графъ долженъ благодарить свою судьбу, если онъ умолчитъ объ этомъ происшествіи. Но не слѣдуетъ-ли ему самому потребовать графа къ отвѣту? Впрочемъ, къ чему-же это послужитъ? Графъ просто на просто отъ всего отречется, отречется отъ своихъ подлыхъ слугъ; нѣтъ, самое лучшее молчать объ этомъ; наконецъ, если нужно, всегда будетъ время заговорить. А пока вѣрно только одно: красавица, такъ охотно предоставившая ему свои руки, зашла ужь слишкомъ далеко, чтобы остановиться: она должна, во что-бы то ни стало, идти дальше.
   Маркизъ остался такъ доволенъ этимъ результатомъ своихъ размышленій, что закурилъ вторую папироску и въ отличнѣйшемъ расположеніи духа вернулся того-же дорогою, по которой нѣсколько минутъ тому назадъ шелъ съ такимъ замираніемъ сердца.
   Графъ, подъ тѣнью деревьевъ, крался за пріятнымъ теноромъ, который все еще раздавался не тише прежняго, потомъ замолкъ и смѣнился осторожнымъ покашливаніемъ. Очевидно, искавшій начиналъ терять терпѣніе.
   Графъ догадался, что тутъ дѣло идетъ о какомъ-нибудь rendez-vous; но кто-же ждетъ, кто-же та, которая заставляетъ себя такъ долго ждать? Графу показалось, будто это голосъ маркиза. но какъ могъ маркизъ устроить rendez-vous такъ неделикатно? А если это не маркизъ, такъ кто-же это? Не могъ-же это быть какой-нибудь лакей: со стороны лакея это была-бы, по мнѣнію графа, уже черезчуръ неслыханная дерзость; Розель, судя по наружности, не имѣлъ ни расположенія, ни досуга, заниматься такими лирическими intermezzo. А если это былъ маркизъ, такъ кто-же была дама? Гедвига? Не можетъ быть; положительно невозможно: она никогда не согласилась-бы на такую пошлую интригу.
   Но убѣждая себя, что это не можетъ быть Гедвига, а слѣдовательно не можетъ быть и маркизъ, графъ видѣлъ уже въ своемъ воображеніи Гедвигу въ объятіяхъ маркиза и скрежеталъ зубами; вдругъ послѣ довольно продолжительнаго затишья, возлѣ него послышался какой-то шорохъ; онъ крѣпче сжалъ въ рукѣ хлыстъ.
   На маленькой круглой площадкѣ, обсаженной деревьями, у которой онъ стоялъ, показалась женщина; она шла прямо на него. Два раза она останавливалась и затѣмъ осторожно шла далѣе. Въ ту-же самую минуту съ другой стороны показался пѣвецъ; онъ стремительно подбѣжалъ къ женщинѣ и со словами: Enfin, enfin, Dieu merci! хотѣлъ заключить ее въ свои объятія.
   Женщина испустила крикъ. Въ ту-же секунду графъ выбѣжалъ изъ своей засады, схватилъ сильною рукою пѣвца за грудь и въ бѣшенствѣ стегнулъ его хлыстомъ по головѣ и плечамъ.
   -- Пощадите, пощадите, г. графъ! вопилъ плѣнникъ.
   -- Да кто это такой, чортъ возьми? вскричалъ графъ и, схвативъ его за шиворотъ, вытащилъ на свѣтъ.
   -- Это я, Баптистъ, милостивѣйшій графъ, произнесъ перепуганный на смерть камердинеръ и упалъ на колѣни.
   -- А это что за женщина?
   -- Mademoiselle Мета, отвѣчалъ лакей, все еще дрожа.
   -- Отлично; на будущій разъ я васъ попрошу выбрать себѣ другое мѣсто для вашихъ любовныхъ свиданій и не назначать ихъ у меня подъ окнами.
   -- Подъ окнами вашего сіятельства? Простите меня, графъ, какъ могъ я себѣ представить...
   -- Хорошо, проваливайте, сказалъ графъ...
   Баптистъ не заставилъ повторить себѣ этого два раза и исчезъ съ быстротою молніи.
   -- Мнѣ очень жалко, мое прекрасное дитя, сказалъ графъ, обратившись къ темной фигурѣ, которую страхъ повидимому приковалъ къ скамейкѣ,-- что я вамъ помѣшалъ.
   Темная фигура продолжала хранить молчаніе. Графъ счелъ долгомъ ободрить бѣдную, хорошенькую дѣвочку.
   -- На васъ я не сержусь, сказалъ онъ и хотѣлъ въ подтвержденіе своихъ словъ обнять ея талью рукою, какъ вдругъ почувствовалъ, что она обнимаетъ его обѣими руками.
   -- Генрихъ, Генрихъ! рыдала женщина, задыхающимся отъ слезъ голосомъ.
   -- Боже мой, Стефанія, какимъ образомъ ты очутилась здѣсь? изумился графъ.
   -- Ты самъ этого хотѣлъ; ты прогналъ меня отъ себя! рыдала Стефанія.
   -- Но, другъ мой, увѣщевалъ графъ. Онъ все понялъ. Любовь и ревность заставили Стефанію пойдти подъ его окно. Она старалась уйдти отъ monsieur Баптиста, который назначилъ здѣсь свиданіе своей возлюбленной и попала-бы прямо ему въ объятія, еслибы мужъ не спасъ ее въ критическую минуту.
   -- Но, мой другъ, повторилъ графъ,-- ты видишь, къ чему можетъ повести такое сумасбродство. И еще въ твоемъ положеніи! Подумала-ли ты объ этомъ?
   -- А самъ ты много объ этомъ думаешь? пробормотала Стефанія.
   -- Графъ, вмѣсто отвѣта, привлекъ къ себѣ жену и сталъ цѣловать ее въ лобъ и глаза.
   -- Ахъ, Генрихъ, Генрихъ, какъ-бы мы могли быть счастливы! Графъ усумнился въ вѣроятности такого счастія даже въ эту минуту; по столь явное доказательство любви Стефаніи смутило и до извѣстной степени даже тронуло его.
   -- Я-бы былъ въ отчаяніи, въ совершеннѣйшемъ отчаяніи, если бы ты повредила себѣ своею милою неосторожностью.
   -- Ну, что-же!.. ты будешь свободенъ и женишься на другой, которая не такъ долго заставить тебя прождать сына.
   -- Ну, вотъ, давно-ли же мы женаты, а уже черезъ мѣсяцъ...
   -- Ахъ Генрихъ, если-бы мальчикъ!
   -- Я въ этомъ не сомнѣваюсь, ну, а теперь укутайся-ка поплотнѣе въ шаль, глупенькая неосторожная женка!
   Онъ взялъ ее подъ руку и заботливо повелъ по темнымъ аллеямъ.
   Они шли почти молча; графъ чувствовалъ себя не совсѣмъ ловко въ этой нѣжной сценѣ, въ которую попалъ нежданно-негаданно; ему казалось, что, какъ человѣкъ ни въ чемъ неповинный, онъ уже сдѣлалъ достаточно. Стефанія съ своей стороны боялась произнести какое-нибудь неосторожное слово, чтобы не потерять того, что выиграла.
   Такъ дошли они до ея комнаты; на порогѣ стояла камеръ-юнгфера Стефаніи Софья и недоумѣвала, куда дѣвалась ея барыня.
   Стефанія хотѣла поцѣловать у мужа руку, но онъ сказалъ тихо:
   -- Прошу тебя, оставь!
   И потомъ прибавилъ громко:
   -- Покойной ночи, милая Стефанія. Завтра вечеромъ я опять зайду за тобою, если прогулка окажетъ на тебя хорошее дѣйствіе, какъ я надѣюсь.
   Графъ медленно пошелъ назадъ по саду. Нѣсколько разъ онъ останавливался и задумчиво щелкалъ по кустамъ споимъ хлыстомъ.
   Бѣдная Стефанія! Конечно, съ ея стороны тутъ было не мало и эгоизма. Никогда она не чувствовала такъ сильно, какъ теперь, что она получила съ его рукой; но Нейгофъ правъ: онъ слишкомъ неглижировалъ ею за послѣднее время. А вѣдь сегодняшняя ея прогулка могла повести, можетъ быть и поведетъ еще къ очень дурнымъ послѣдствіямъ. И ради чего все это? Ради любви, встрѣчающей взаимность, еще куда бы ни шло, но ради любви отвергнутой, любви, надъ которой глумятся, и вліяніе которой все еще такъ сильно, что оно способно каждую минуту побудить на какое-нибудь сумосбродство -- нѣтъ это уже слишкомъ, слишкомъ!
   Онъ взглянулъ на окна Гедвиги, мимо которыхъ проходилъ. Да, счеты ихъ еще не покончены, и теперь она въ долгу у него. Понятно, съ какою цѣлью она, умная, проницательная дѣлала видъ, что не видитъ того, что ясно какъ день! Иначе, какъ ей было не воспользоваться случаемъ сегодня вечеромъ и не растолковать принцу, что онъ самъ вызываетъ возмутительныя сцены, удерживая около себя этого француза? Будутъ-ли они вправѣ удивляться, если за этимъ грубымъ прологомъ послѣдуетъ кровавый эпилогъ? Что если-бы онъ вступился за стараго офицера, который въ сущности былъ правъ и въ свою очередь пожелалъ-бы узнать отъ маркиза, можетъ-ли въ настоящую минуту прусскій офицеръ встрѣчаться съ французскимъ эмиссаромъ иначе, какъ съ пистолетомъ въ рукѣ.
   -- Да, клянусь Богомъ, бормоталъ графъ,-- я бы очень желалъ, чтобы они зашли сегодня вечеромъ,-- онъ въ своей наглости, она въ своемъ кокетствѣ -- еще на шагъ дальше и назначили себѣ дѣйствительно это невозможное randez-vous. Но она черезъ-чуръ умна, чтобы пособить такимъ образомъ моей глупости.
   Графъ шелъ вдоль забора, закрытый его тѣнью и такъ погрузился въ свои размышленія, что фигура, вдругъ промелькнувшая передъ нимъ въ эту минуту, показалась ему выросшею изъ-подъ земли и снова провалившеюся сквозь землю. Онъ принялъ-бы эту фигуру за игру возбужденной фантазіи, если-бы на него не пахнуло ароматическимъ запахомъ турецкаго табаку, который курилъ обыкновенно маркизъ. Маркизъ-ли это былъ и откуда онъ шелъ? Также съ любовнаго свиданія, какъ и его Баптистъ. Ошибка, въ которую графъ впалъ уже разъ, парализировала его быструю рѣшимость. Прежде, чѣмъ онъ успѣлъ опомниться и броситься вслѣдъ за промелькнувшей передъ нимъ фигурою, ея и слѣдъ простылъ. Вѣроятно, она вошла въ одну изъ дверей красной башни, возлѣ которой произошла встрѣча.
   -- Хорошо, подумалъ графъ, въ слѣдующій разъ мы встрѣтимся уже, конечно, днемъ и разглядимъ другъ друга.
   

ГЛАВА VI.

   Баптистъ по зрѣломъ обсужденіи пришелъ къ тому рѣшенію, что до тѣхъ поръ, пока это будетъ можно, ему не слѣдуетъ самому разглашать о несчастномъ приключеніи съ нимъ, а молча перенести полученные имъ побои. Въ этомъ рѣшеніи, вызванномъ благоразуміемъ, онъ укрѣпился еще болѣе, когда на другое утро его встрѣтила въ коридорѣ Мета и, прошмыгнувъ мимо него, шепнула:
   -- Сегодня вечеромъ, вѣроятно, мы будемъ счастливѣе, чѣмъ вчера.
   Онъ успѣлъ спросить ее:
   -- А если онъ донесетъ на насъ?
   И Мета, кокетливо улыбнувшись, отвѣтила:
   -- Онъ побоится, да вѣдь онъ и не узналъ меня.
   Но Баптистъ не успѣлъ спросить, почему Мета думаетъ, что графъ побоится разсказать объ этомъ. "Быть можетъ, чтобы маркизъ не потребовалъ у него отвѣта"? подумалъ Баптистъ. "Ну, понятно, мой баринъ не позволитъ сѣсть на себя верхомъ. А вѣдь дѣвочка-то такъ-же любезна со мной, какъ и вчера; ну доведись это съ француженкой, она никогда не простила-бы своему любовнику такой штуки; у этихъ нѣмочекъ нѣтъ ни капли чувства чести".
   "Да и у нѣмецкихъ лакеевъ тоже нѣтъ его", подумалъ Баптистъ, встрѣтившись вскорѣ послѣ этого съ графскимъ Филиппомъ, который былъ съ нимъ въ это утро любезнѣе, чѣмъ когда-либо. "Если-бъ какой-нибудь нѣмчура осмѣлился строить куры моей возлюбленной, какъ я Метѣ, и я былъ-бы головы на двѣ выше его, задалъ-бы я ему"!
   Съ такими утѣшительными мыслями несъ Баптистъ шоколадъ своему барину; онъ не мало удивился, войдя въ его комнату, когда тотъ, едва успѣвъ открыть глаза, спросилъ его:
   -- Можешь ты мнѣ, Баптистъ, разузнать, была-ли madame Гедивга вчера вечеромъ послѣ ужина въ саду?
   Маркизу пришло на умъ, какъ это ни было невѣроятно, что онъ, въ концѣ концовъ, обознался, что та дама не была Гедвига. Ему очень хотѣлось разсѣять всѣ сомнѣнія на этотъ счетъ.
   -- Я полагаю, могу, отвѣчалъ Баптистъ, и потомъ прибавилъ: -- Но я боюсь, что мнѣ не очень скоро удастся исполнить ваше порученіе,-- вѣроятно, не ранѣе сегодняшняго вечера, но вечеромъ, уже навѣрное.
   -- Отчего-же навѣрное? спросилъ маркизъ.
   -- Съ позволенія маркиза, у меня условлено сегодня вечеромъ маленькое rendez-vous съ горничной принцессы, отвѣчалъ Баптистъ, улыбаясь на манеръ влюбленнаго кота.
   -- Можетъ быть, и вчера вечеромъ, у тебя было съ ней rendez-vous? спросилъ маркизъ.
   У него блеснула мысль, не обнималъ-ли онъ, вмѣсто Гедвиги, ея горничную.
   -- Да, маркизъ, отвѣчалъ Баптистъ.
   -- Гдѣ?
   -- Въ саду.
   -- Гдѣ въ саду?
   Баптистъ, какъ умѣлъ, описалъ мѣстность; это было совсѣмъ не тамъ, гдѣ маркизъ встрѣтилъ даму.
   -- А въ которомъ часу?
   -- Въ двѣнадцать.
   -- Навѣрно въ двѣнадцать?
   -- Навѣрно; я слышалъ, какъ били башенные часы.
   Маркизъ тоже слышалъ, какъ били часы, когда входилъ въ аллею.
   -- И ты навѣрно знаешь, что это была дѣйствительно mademoiselle... какъ ее?..
   -- Помилуйте, господинъ маркизъ! отвѣчалъ Баптистъ тономъ оскорбленной невинности.
   -- Хорошо, хорошо, сказалъ маркизъ;-- ты можешь идти.
   -- Хорошо, повторялъ молодой человѣкъ, потягиваясь на своей мягкой постелѣ;-- это могла быть только она. Все говоритъ за это; и потомъ эта встрѣча съ этими подлецами! Если они подстерегали Баптиста, зачѣмъ-же имъ было такъ долго дожидаться! да и одинъ изъ нихъ былъ навѣрно камердинеръ графа. Быть можетъ, этимъ мазурикамъ дано было приказаніе убить меня, столкнуть въ рѣку... почемъ я знаю! Но я ихъ импонировалъ своимъ хладнокровіемъ! Если-бы я только зналъ, какимъ образомъ это такъ скоро сдѣлалось извѣстнымъ. Они, должно быть, предчувствовали, должно быть, подстерегали. Вчера они спугнули ее, чтобы тѣмъ вѣрнѣе отдать ее мнѣ сегодня-же или завтра. Эти болваны-нѣмцы!
   Еще вчера вечеромъ Дитрихъ и Филиппъ послѣ того, какъ они тягу дали отъ маркиза въ замокъ, -- держали совѣтъ, что имъ предпринять въ такой странной оказіи. Оба они очень хорошо разглядѣли и узнали маркиза, но не знали навѣрно, такъ-же,іи хорошо узналъ ихъ маркизъ. Ихъ поведеніе, относительно важнаго иностраннаго барина, ихъ подозрительное бѣгство -- могли имъ обойтись дорого, если маркизъ разскажетъ обо всемъ. Но возможность этого была очень не велика, даже собственно говоря, чрезвычайно мала. Маркизу нельзя было разсказывать объ этомъ, неупомянувъ о томъ, что ночью въ двѣнадцать часовъ онъ обнималъ Мету на садовой террасѣ.
   -- Да въ самомъ-ли дѣлѣ это была Мета? спросилъ Филиппъ.
   -- Да кто-же иначе-то? отвѣчалъ Дитрихъ.
   Парни переглянулись,
   -- Я не могу никакъ понять, сказалъ Филиппъ,-- какимъ образомъ это могла быть Мета.
   -- Да, вѣдь они могли случайно встрѣтиться, сказалъ Дитрихъ.
   Филиппъ согласился съ этимъ предположеніемъ, но противъ него говорило одно обстоятельство.
   Кто-бы ни была эта женщина, которую они видѣли, она вышла изъ двери, ведущей изъ комнатъ Гедвиги, и пошла прямо къ мѣсту свиданія, къ фонтану у входа въ темную аллею неподалеку отъ которой они стояли на караулѣ; да и господинъ-то, который ужь навѣрное былъ маркизъ, какъ-разъ въ это время вышелъ изъ краевой банши и безъ малѣйшаго колебанія прямикомъ направился туда, гдѣ они видѣли женщину. Если-же это была не Мета, то кто-жъ-бы это могъ быть?
   Пріятели переглянулись еще въ большемъ смущеніи. Каждый предоставлялъ другъ другу рѣшительное слово.
   -- Да, да, вотъ они каковы, эти важные господа, проговорилъ наконецъ Дитрихъ.
   -- Не лучше насъ, сказалъ Филиппъ.
   -- И все, что ты подслушалъ, это для барина своего онъ хлопоталъ, сказалъ Дитрихъ.
   Филиппъ думалъ, что если-бы Баптистъ устраивалъ съ Метой свиданіе не для себя, а для своего барина, то ему незачѣмъ было пожимать ей подъ столомъ руку; да ему казалось и невѣроятнымъ, чтобы г-жа Гедвига устраивала такое дѣло, черезъ свою горничную. Но ему пришло въ то-же время на память, что и ему случалось иногда служить своему барину въ подобныхъ обстоятельствахъ посредникомъ, хотя, и не такъ прямо; да и въ этотъ разъ его баринъ, конечно, не безъ цѣли велѣлъ ему стать на хорошую ногу съ Метой.
   Какъ-бы то ни было, пріятели, порѣшивъ не говорить ни о чемъ ни слова, разошлись.
   Утромъ подозрѣнія Филиппа, что маркизъ назначилъ свиданіе въ 12 часовъ ночи у фонтана въ саду не съ Метой, а съ кѣмъ-нибудь другимъ, превратились почти въ увѣренность.
   Филиппъ встрѣтилъ въ корридорѣ Мету и, желая, какъ онъ послѣ разсказывалъ Дитриху, вывѣдать у нея что-нибудь, сказалъ ей, что вчера вечеромъ онъ съ Дитрихомъ встрѣтилъ въ саду маркиза съ одной дамой, назвать которую онъ ей не хочетъ.
   Мета была совершенно увѣрена, что преслѣдователи ея, въ которыхъ она тотчасъ-же заподозрила Дитриха и Филиппа, не узнали ее, что маркизъ, называвшій ее madame и цѣловавшій ей руки, также принялъ ее за другую, обдумала за ночь, что ей говорить, когда рѣчь зайдетъ объ этой встрѣчѣ, и потому отвѣчала съ презрительной усмѣшкой, что, коли Филиппъ знаетъ, что это былъ маркизъ, то, разумѣется, онъ долженъ знать, что-за дама была съ нимъ.
   Съ тѣмъ она и оставила Филиппа.
   -- Нѣтъ, ужь эти баре! Право, они ничѣмъ не лучше нашего брата, снова подумалъ про себя Филиппъ и побѣжалъ на зовъ звонка своего барина.
   Графъ провелъ почти всю ночь безъ сна. Страшная мысль, которую сперва онъ съ отвращеніемъ оттолкнулъ отъ себя, какъ прегрѣшеніе противъ Гедвиги или, по крайней мѣрѣ, противъ собственной гордости,-- мысль, что Гедвига могла забыться до такой степени, могла назначить маркизу свиданіе, -- мысль эта безотвязно возвращалась въ его раздраженный умъ и, наконецъ, крѣпко засѣла въ немъ.
   Онъ вспомнилъ, что маркизъ познакомился съ принцемъ и Гедвигой еще четыре года, тому назадъ во время поѣздки ихъ въ Италію и проводилъ цѣлыя недѣли въ ихъ обществѣ. Онъ вспомнилъ, какія страсти бушевали тогда въ молодой 17-ти лѣтней дѣвушкѣ, какъ сердце ея наболѣло отъ обманутой любви, какъ невѣроятно было-бы, еслибъ это молодое наболѣвшее сердце нашло себѣ утѣшеніе въ любви старика; конечно, человѣкъ болѣе молодой, очень ловкій и замѣчательно красивый, каковъ былъ маркизъ, скорѣе съумѣлъ ее утѣшить.
   Онъ вспомнилъ, что маркизъ уже тогда обѣщалъ пріѣхать къ нимъ и если не пріѣзжалъ до сихъ поръ, то по совершенно постороннимъ причинамъ; во всякомъ случаѣ такое замѣчательное постоянство со стороны такого легкомысленнаго человѣка, какъ маркизъ, было въ высшей степени характеристично и указывало на короткость ихъ прежнихъ отношеній.
   Ясно было, что маркиза привело сюда не желаніе ознакомиться съ нѣмецкимъ сельскимъ хозяйствомъ: если онъ былъ, въ чемъ графъ почти не сомнѣвался, дѣйствительно однимъ изъ многочисленныхъ французскихъ эмиссаровъ, разъѣзжавшихъ теперь по Германіи передъ началомъ войны, то это еще нисколько не противоречило его догадкѣ; у маркиза было достаточно ловкости, чтобы, преслѣдуя нѣсколько интересовъ разомъ, съумѣть соединить пріятное съ полезнымъ.
   Потомъ ему припомнилось, что разсказывалъ ему баронъ Нейгофъ объ отношеніяхъ Гедвиги къ доктору, и онъ громко расхохотался надъ такой нелѣпой сплетней и тотчасъ-же снова вернулся къ прежнимъ мыслямъ; онъ опять сталъ раздумывать объ открытіи, сдѣланномъ имъ вечеромъ, и въ концѣ концовъ пришелъ къ тому убѣжденію, что и это въ сущности ничто иное, какъ нелѣпая сплетня, что онъ не повѣрилъ-бы никому, кто вздумалъ-бы ему передавать ее, и вызвалъ-бы на дуэль всякаго, кто осмѣлился-бы заикнуться о ней, но тутъ-же вспомнилъ, что въ такомъ случаѣ ему пришлось-бы себѣ первому пустить въ лобъ пулю. Такой нелѣпый выводъ заставилъ его расхохотаться еще громче прежняго.
   Такимъ образомъ въ борьбѣ между любовью, которую онъ не въ силахъ былъ побѣдить въ себѣ, и ненавистью, которую напрасно гналъ отъ себя, короткая лѣтняя ночь показалась ему безконечной адской пыткой. Уже было совершенно свѣтло, когда онъ заснулъ на какой-нибудь часъ; первыя его слова при пробужденій отъ чудовищныхъ сновъ были:
   -- Я долженъ узнать всю правду! я съ ума сойду, если не узнаю всей правды.
   Онъ позвонилъ.
   Вошелъ Филиппъ.
   -- Въ какихъ ты отношеніяхъ съ Метой? спросилъ онъ.
   -- Такъ себѣ, графъ, отвѣчалъ Филиппъ, сильно перетрусившій отъ этого вопроса. Онъ рѣшился подождать, пока баринъ не выскажется яснѣе.
   -- Вѣдь я тебѣ велѣлъ стать съ этой дѣвушкой въ самыя лучшія отношенія; почему-же ты этого не сдѣлалъ?
   -- Я сдѣлалъ все, что могъ, графъ, отвѣчалъ Филиппъ,-- но вѣдь насильно милъ не будешь; дѣвушка пуглива, графъ; къ тому-же она давно уже якшается съ Дитрихомъ, хочетъ даже за него замужъ идти.
   -- И водитъ васъ обоихъ за носъ... Почему-жъ ты не умѣешь добиться того, чего добиваются другіе, хоть-бы камердинеръ маркиза? Онъ скрутилъ ее въ какіе-нибудь полтора дня, и вчера ужь имѣлъ съ ней въ саду свиданіе: я самъ его накрылъ.
   -- Если ваше сіятельство его сами накрыли, такъ, конечно, я не смѣю возражать; только мнѣ казалось, что это былъ не Баптистъ, а самъ маркизъ.
   Графъ насторожилъ уши; онъ хотѣлъ только выбранить Филиппа за то, что тотъ уступилъ Мету Баптисту и не можетъ узнать отъ нея то, что ему нужно; но теперь оказывалось, что Филиппъ и безъ того попалъ на настоящій слѣдъ.
   -- И чего ты тутъ приплелъ маркиза? спросилъ графъ.
   Филиппъ, убѣжденный, что его баринъ развѣдалъ какимъ-то непонятнымъ для него образомъ о свиданіи маркиза съ женою принца, поспѣшилъ снять съ себя упрекъ въ нерадѣніи и выложить все, что зналъ. Онъ разсказалъ за достовѣрное, что они съ Дитрихомъ вчера, дѣйствительно, хотѣли подстеречь Баптиста и Мету, но что вмѣсто Баптиста наткнулись на маркиза и чуть не столкнули его въ Роду. Что-же касается до дамы, то они и ее узнали, а если-бы не узнали, то Мета разсказала-бы ему, кто она такая, потому-что она съ Баптистомъ совсѣмъ не въ такихъ хорошихъ отношеніяхъ, какъ полагаетъ графъ. Графъ навѣрно будетъ такъ милостивъ, что не станетъ его болѣе объ этомъ разспрашивать, потому-что для такого человѣка, какъ Филиппъ, вмѣшиваться въ подобныя вещи было-бы слишкомъ опасно; а графъ теперь уже самъ знаетъ, что ему дѣлать.
   -- Ты дуракъ, сказалъ графъ,-- потому что даешь поймать себя дѣвчонкѣ на такую пустую удочку. Теперь ты можешь идти; и если ты кому-нибудь объ этомъ проболтаешься, я тебя сію-же минуту выгоню.
   -- Слушаю, ваше сіятельство! отвѣчалъ Филиппъ, замѣтившій, что графъ то блѣднѣлъ, то краснѣлъ во время его разсказа и наконецъ сталъ кусать свою нижнюю губу, что съ нимъ бывало всегда, когда онѣ былъ чѣмъ-нибудь взбѣшенъ.-- Ваше сіятельство можете положиться на меня. Принести вамъ кофе, ваше сіятельство?
   Графъ не отвѣчалъ; какъ только лакей исчезъ за дверью, онъ вскочилъ со своей постели, какъ ужаленный, схватилъ ящикъ съ пистолетами, стоявшій на маленькомъ столикѣ рядомъ съ постелью, и отворилъ его.
   Это были тѣ самые пистолеты, которые онъ купилъ въ первый день послѣ пріѣзда сюда у Финдельмана въ Ротебюлѣ, такъ-какъ свои онъ забылъ въ Берлинѣ, и изъ которыхъ графъ не сдѣлалъ еще ни одного выстрѣла, хотя Филиппъ и зарядилъ ихъ тотчасъ-же послѣ того, какъ они были куплены.
   Онъ взялъ одинъ изъ нихъ и прицѣлился въ воробья, чирикавшаго на вѣткѣ ели передъ окномъ его комнаты, которое Филиппъ отворилъ передъ уходомъ.
   Рука его такъ твердо держала пистолетъ, что блестящій стволъ его не дрогнулъ ни на волосъ.
   Графъ спустилъ курокъ.
   -- Если-бъ мнѣ удалось такъ подцѣпить тебя, обезьяна, сказалъ графъ.
   

ГЛАВА VII.

   Въ этотъ самый день послѣ обѣда длинный радъ экипажей принца тянулся по красивому шоссе, пролегавшему отъ Роды, мимо фазаньяго двора, черезъ лѣсъ къ охотничьему домику, а оттуда къ развалинамъ древняго Родабурга, возвышавшагося на одинокой скалѣ неподалеку отъ охотничьяго домика. Прямое разстояніе Родабурга отъ замка было не болѣе полумили; но, чтобы избѣжать крутого подъема на горы, шоссе извивалось безчисленными изгибами. Такимъ образомъ дорога выходила въ сущности вдвое длиннѣе, но все-таки это не избавляло отъ необходимости иногда тормозить экипажи и пускать лошадей шагомъ.
   -- Но веетаки никто, въ комъ есть вкусъ къ красотамъ лѣсной дороги и къ прелести чуднаго лѣтняго дня, не можетъ жаловаться на то, что мы ѣдемъ шагомъ, вскричалъ фон-Цейзель съ энтузіазмомъ.-- Признайтесь, mesdames, что все это выше всякихъ описаній.эти мшистые стволы, эта земля какъ-бы изборожденная корнями... они, какъ золотомъ, облиты солнечнымъ свѣтомъ... эти мрачныя тѣни лѣса, и этотъ видъ на нѣжную синеву долины Роды! Ахъ, вотъ и исчезъ этотъ видъ, но черезъ нѣсколько шаговъ, когда мы поднимемся на вершину, онъ снова представится нашимъ глазамъ во всемъ своемъ великолѣпіи; но мы увидимъ оттуда даже болѣе; мы увидимъ тамъ большую часть долины Роды,-- ту часть, гдѣ она уже, такъ сказать, прирученная тихо катитъ свои волны у подножья горы замка; я полагаю, что его свѣтлость остановится тамъ на нѣсколько минутъ: по крайней мѣрѣ, я просилъ его объ этомъ. Да вотъ экипажъ его свѣтлости уже и остановился; не хотите-ли, mesdames, выйти изъ экипажа? не хотите ли мистеръ Симильтонъ?
   Фон-Цейзель былъ въ лихорадочномъ волненіи. Съ нимъ въ экипажѣ сидѣли предметы его послѣдней и предпослѣдней любви: фрейленъ Адель фон-Фишбахъ и фрейленъ Элиза Иффлеръ.
   Сегодня утромъ фон-Цейзель былъ сильно перепуганъ: когда онъ давалъ принцу отчетъ о своихъ распоряженіяхъ по поводу прогулки, тотъ сказалъ ему:
   -- Да, чтобъ не позабыть, любезный Цейзель... намъ нужно бы оказать какую нибудь внимательность Иффлеру; самъ я этого не могу сдѣлать, теперь онъ мнѣ еще болѣе антипатиченъ, чѣмъ прежде и жену его также не мѣшаетъ по-боку, но мы пригласили столько дѣвицъ, что можно пригласить и его дочь. За полчаса до прогулки пошлите за ней экипажъ и пригласительный билетъ. Будьте такъ добры -- распорядитесь этимъ.
   Фон-Цейзель былъ внѣ себя.
   Вчера вечеромъ онъ радовался какъ ребенокъ этой поѣздкѣ: онъ снова будетъ съ фрейленъ фон-Фишбахъ, а, если удастся, и поѣдетъ съ нею въ одномъ экипажѣ. Имъ овладѣло предчувствіе, что судьба его рѣшится именно во время этой поѣздки.
   Во всякомъ случаѣ ему хотѣлось какъ-нибудь приплести тутъ свой сонетъ, а при удобномъ случаѣ онъ разсчитывалъ и въ прозѣ излить обуревающія его сердце чувства.
   Безоблачный сводъ лѣтняго неба представлялся ему куполомъ храма, въ которомъ раздавался невидимый хоръ ангеловъ, пѣвшихъ "Адель, Адель..." и вдругъ теперь!
   Но несчастіе не хотѣло такъ скоро покинуть влюбленнаго.
   Фон-Цейзель думалъ уже, что онъ поступилъ весьма остроумно, испросивъ у принца позволеніе посадить всю молодежь отдѣльно отъ старшихъ въ трехъ послѣднихъ экипажахъ; онъ разсчитывалъ, что ему удастся разсадить молодежь, какъ ему хочется. Въ первомъ изъ этихъ трехъ экипажей, онъ назначилъ ѣхать фрейленъ Элизѣ Иффлеръ съ старшимъ изъ братьевъ Симильтонъ, Альфредомъ и баронессѣ Аугустѣ Мансбахъ съ молодымъ Бухгольцемъ, а послѣдній экипажъ оставлялъ для себя съ фрейленъ фон-Фишбахъ, намѣреваясь посадить въ него и молоденькую баронессу Клотильду Мансбахъ съ Артуромъ Симильтонъ.
   Фон-Цейзель уже осмотрѣлъ длинный рядъ экипажей, первые уже тронулись, онъ побѣжалъ къ своему экипажу; въ немъ, правда, сидѣла фрейленъ Адель, но, къ его ужасу, вмѣсто фрейленъ фон-Мансбахъ -- фрейленъ Элиза Иффлеръ и вмѣсто Альфреда -- Артуръ Симильтонъ. Молодые англичане въ торопяхъ перемѣшали экипажи. Несчастіе свершилось, -- но отразить его теперь было уже поздно.
   Фон-Цейзелю оставалось только сѣсть; но, сознавая за собой свою вину, онъ не смѣлъ поднять прямо глазъ, а глядѣлъ все по сторонамъ то въ лѣсъ, то вверхъ на голубое небо, то внизъ на свои колѣни или на колѣни Альфреда.
   Онъ не смѣлъ прямо обратиться ни къ одной изъ молодыхъ дѣвушекъ, и потому, если неизбѣжно было обратиться къ нимъ съ рѣчью, онъ говорилъ: mesdames; понятно, что и темы для разговора онъ бралъ такія, которыя никакимъ образомъ не могли-бы придать общему разговору личный характеръ, и потому остановился на нейтральной почвѣ удивленія красотамъ природы; Альфредъ вторилъ его дифирамбамъ, отпуская аккуратно черезъ каждые пять минутъ или свое монотонное beautiful, или very fine indeed, надъ которыми фрейленъ Адель фон-Фишбахъ отъ всей души хохотала, прикрываясь зонтикомъ, а Элиза Иффлеръ, казалось, ничего не замѣчала, что вокругъ нея происходитъ, и пристально смотрѣла впередъ.
   -- Какъ статуя Изиды, сказалъ насмѣшливо фон-Цейзель, высадивъ дачъ изъ экипажа и наконецъ то оставшись на минуту одинъ съ Аделью.
   -- Что она всегда такова? спросила Адель невинно.
   -- Не знаю, солгалъ кавалеръ, не моргнувъ ни однимъ глазомъ.
   -- Но вѣдь вы, кажется, въ продолженіи всего нынѣшняго года бывали у нихъ ежедневно, сказала Адель.
   -- Въ продолженіи всего года? ежедневно? воскликнулъ фон-Цейзель.-- Боже мой, кто могъ сообщить вамъ это? Какіе нибудь два визита, да и то больше дѣлового характера. Ахъ, фрейленъ, вы живете среди такой счастливой обстановки, что не можете себѣ. представить, что значитъ одиночество, что значитъ тосковать объ обществѣ, не знаете, что отъ этой тоски часто по неводѣ сходишься съ простой, да, именно съ самой простой женщиной, когда лучшая, самая лучшая такъ близко. О, если-бъ я имѣлъ счастіе годъ тому назадъ, какъ только пріѣхалъ сюда, познакомиться съ вашимъ почтеннѣйшимъ батюшкой и съ вашей достойнѣйшей матушкой; о, если-бъ я имѣлъ позволеніе бывать у васъ въ Фишбахѣ; о, тогда этотъ годъ пролетѣлъ-бы для меня совершенно иначе!
   -- Да, сказала Адель,-- у насъ дѣйствительно хорошо; правда, мы живемъ просто, безъ затѣй и безъ претензій; для васъ, человѣка избалованнаго, можетъ быть, даже слишкомъ просто.
   -- Ахъ нѣтъ! вскричалъ кавалеръ фон-Цейзель съ энтузіазмомъ.-- Простота -- это моя любовь, мой идеалъ, моя жизнь; я могу найти счастье только среди простоты.
   -- Въ, такомъ случаѣ милости просимъ къ намъ, отвѣчала Адель, смѣясь.
   -- Я собирался уже завтра пріѣхать, сказалъ фон-Цейзель,-- но графиня мать положительно извѣщаетъ, что будетъ здѣсь завтра вечеромъ.
   -- Такъ послѣ завтра, сказала Адель.-- Но, кажется, намъ пора садиться въ экипажъ.
   Эти нѣсколько словъ, переброшенныхъ мимоходомъ, необыкновенно оживили фон-Цейзеля; онъ уже не былъ такъ разстроенъ, но крайней-мѣрѣ, глаза его, прежде такъ безпокойно блуждавшіе по сторонамъ, теперь обращались къ Адели, останавливаясь на ея свѣжемъ смѣющемся личикѣ. Его восхищеніе красотами природы было уже не такъ восторженно, не смотря на то, что теперь они были прямо подъ вершиной, на которой стоялъ охотничій домъ, какъ разъ въ сердцѣ горъ, гдѣ лѣсъ раскрывалъ передъ ними все свое великолѣпіе, все свое величіе и какъ-бы какими-то чарами оковывалъ веселое общество, все стихавшее и стихавшее, пока наконецъ не сталъ слышенъ одинъ только топотъ копытъ лошадей да стукъ колесъ экипажей: общество вздохнуло свободнѣе только тогда, когда выѣхало изъ густой тѣни лѣса на площадку переда, охотничьимъ домомъ.
   Здѣсь встрѣтилъ принца главный лѣсничій фон-Кессельбушъ, старикъ съ длинными бѣлыми, какъ снѣгъ, усами. Онъ воспитывался вмѣстѣ съ принцемъ и до сихъ поръ былъ съ нимъ въ тѣсной дружбѣ, хоть по нездоровью рѣдко теперь выходилъ изъ своего дома, такъ привѣтливо выглядывавшаго изъ зелени кустовъ и деревьевъ.
   Принцъ представилъ старика обществу; потомъ онъ выслушалъ отчетъ кастеляна, подъ руководствомъ котораго общество сейчасъ-же принялось осматривать домъ, начатый постройкою еще при отцѣ принца и оконченный сыномъ въ первые годы его правленія; домъ былъ построенъ въ романскомъ стилѣ и вполнѣ гармонировалъ съ суровой природой этой мѣстности; общество по достоинству оцѣнило какъ внѣшній видъ его, такъ и обстановку комнатъ, простую, но какъ нельзя лучше отвѣчавшую характеру и назначенію самого зданія.
   Сначала общество держалось вмѣстѣ, но когда всѣ вошли въ величественную пріемную, убранную самыми рѣдкими оленьими рогами и другими эмблемами охоты и прошли изъ нея въ первыя комнаты, одни шли еще за кастеляномъ, тогда-какъ другіе останавливались то передъ дорогой мебелью, то передъ рѣдкими картинами, поотстали и разбрелись во всѣ стороны.
   Принцъ, относившійся обыкновенно съ неудовольствіемъ къ подобнымъ нарушеніямъ порядка, сегодня, казалось, совершенно не замѣчалъ этого. Задумчивый; молча шелъ онъ по комнатамъ, изрѣдка обращаясь съ какимъ нибудь словомъ къ главному лѣсничему или къ фон-Фишбаху и безпрестанно останавливаясь передъ разными предметами, наводившими его на разныя воспоминанія.
   Невеселыя были эти воспоминанія.
   Тридцать пять лѣтъ тому назадъ, когда домъ этотъ только-что былъ отстроенъ, не одинъ годъ сряду проводилъ онъ въ немъ лѣтнюю пору съ своей молодой женой, мечтая найти здѣсь счастіе, но напрасно ждалъ его. Холодный, узкій эгоизмъ принцессы уничтожилъ всякую возможность сердечнаго сближенія и мало-по-малу обратилъ бездѣтный бракъ ихъ въ пытку, отъ которой его даже не вполнѣ освободила смерть постоянно-больной жены его, которая умерла черезъ четыре года послѣ свадьбы; мрачное воспоминаніе объ этой несчастной связи, объ этихъ обманутыхъ надеждахъ преслѣдовало его потомъ всю жизнь. Его никто не любилъ, а онъ такъ жаждалъ любви; это отравило ему жизнь и онъ сталъ избѣгать женщинъ; онъ, созданный для любви, могъ найти въ женщинѣ, которой-бы отдалъ свою душу, щитъ и охрану своей жизни, -- жизни, которая была для этого мягкосердаго, живущаго въ мірѣ фантазіи человѣка какой-то неизмѣримой пустыней безъ свѣта любви, какимъ-то грознымъ, роковымъ сфинксомъ. И вдругъ уже въ тѣ дни, когда около другихъ, болѣе счастливыхъ людей играли и рѣзвились веселые внуки, онъ встрѣтилъ образъ женщины, которая, казалось, была воплощеніемъ его мечтаній. Когда страсть, которой онъ не смѣлъ обнаружить, страсть къ этому милому образу овладѣла его сердцемъ, онъ понялъ, что то, что до сихъ поръ онъ считалъ болью, горемъ, было только облакомъ, слегка омрачавшимъ небо, а что только теперь надъ нимъ грозитъ разразиться страшная, безпощадная буря, теперь, когда, у него нѣтъ силъ бороться съ нею, когда ему, какъ старому королю Лиру, въ бурную ночь въ лѣсу, нѣтъ другого выхода, кромѣ сумашествія или смерти.
   Онъ дѣлалъ усилія надъ собой и отрывался отъ этихъ тяжелыхъ мыслей, чтобы улыбнуться разсѣянно на какое-нибудь замѣчаніе старика фон-Фишбаха или отвѣтить на вопросы главнаго лѣсничаго, и затѣмъ снова погружался въ свое мрачное раздумье, которое охватывало его, какъ тихія воды лѣсного озера охватываютъ самоубійцу. Вдругъ онъ вздрогнулъ отъ испуга: онъ стоялъ въ оконной нишѣ одной изъ залъ -- господа, сопровождавшіе его, въ это время восхищались какимъ-то собраніемъ древняго оружія въ другомъ концѣ залы -- и вдругъ почувствовалъ, что его руку кто-то схватилъ.
   Но не Гедвига, образъ которой ни на минуту не оставлялъ его души, схватила его руку, это была фрейленъ Элиза Иффлеръ; она поднесла ее къ губамъ и, поднявъ на принца свой сантиментальный взглядъ, прошептала:
   -- Мой государь!
   -- Доброе дитя! сказалъ принцъ.
   Онъ никакъ не могъ понять, какъ это Элиза рѣшилась на такое нарушеніе всѣхъ правилъ этикета; быть можетъ, мрачныя думы слишкомъ ясно отразились на его лицѣ и наивная дѣвочка хотѣла такимъ страннымъ способомъ дать ему понять это.
   -- Мой государь! повторила она.
   "Но, можетъ быть, у этой дѣвочки есть до него какая-нибудь просьба и она теперь не осмѣливается прямо ее высказать. А чего могла касаться ея просьба, какъ не отношеній ея къ доктору, котораго ему всегда хотѣлось женить на ней? Но Германъ сегодня отказался отъ прогулки, сказавъ, что не можетъ долѣе откладывать своего отъѣзда, тѣмъ болѣе что завтра уже навѣрно пріѣдетъ графиня мать съ тайнымъ совѣтникомъ. Это было уже нѣчто въ родѣ прощальной аудіенціи.
   Принцъ былъ очень обиженъ и проводилъ своего гостя не очень любезно.
   -- Мнѣ самому сердечно жаль этого, сказалъ принцъ ласковымъ тономъ;-- но, быть можетъ, будущее принесетъ то, въ чемъ отказываетъ настоящее, если не мнѣ, то вамъ, милое дитя,-- вы еще такъ молоды.
   -- О, я съумѣю ждать, отвѣчала Элиза;-- когда бы ни посѣтило такое высокое счастіе смиренное сердце, оно всегда посѣтитъ его слишкомъ рано.
   -- А вы считаете эту связь такимъ высокимъ счастіемъ? спросилъ принцъ, печально улыбаясь.
   -- И ваша свѣтлость можете еще объ этомъ спрашивать! прошептала Элиза, прижимая руку къ сердцу и стыдливо опуская глаза.
   -- Ну, ну, заговорилъ принцъ,-- будемъ надѣяться, что въ зрѣлые годы вы достигнете того, чего такъ жарко желаете въ юности, и что это счастіе придетъ къ вамъ не слишкомъ поздно. Все, что могу сдѣлать -- хоть къ сожалѣнію я не могу многаго -- я конечно сдѣлаю. А теперь, милое дитя мое, вамъ пора воротиться къ молодымъ людямъ.
   Элиза хотѣла еще разъ поцѣловать руку принца, но онъ ласково отнялъ ее и обернулся къ своимъ спутникамъ.
   Элиза ушла, въ совершенномъ опьянѣніи отъ успѣха, который превосходилъ ея самыя смѣлыя ожиданія, хотя мама ея и постоянно твердила ей:
   "Вѣрь мнѣ, Лизочка, дѣло только въ томъ, чтобы вызвать его свѣтлость на разговоръ".
   -- Остальное общество все еще бродило группами по заламъ охотничьяго дома.
   Фон-Цейзель, помня, что еще въ старину говаривали, что коли кто хочетъ завладѣть расположеніемъ дочери, долженъ сперва понравиться матери, ни на минуту не оставлялъ руки госпожи фон-Фишбахъ и съ такой нѣжной заботливостью помогалъ этой нѣсколько грузной дамѣ ходить по лѣстницамъ, что она, повиснувъ на рукѣ своего кавалера, шагала съ полной увѣренностью.
   Маркизъ, насколько это было возможно, не возбуждая вниманія общества, держался вблизи Гедвиги. Онъ находилъ, что теперь, когда его любовныя дѣла дошли уже до такого критическаго фазиса, необходима крайняя осторожность, и былъ благодаренъ Гедвигѣ, находя въ этомъ поразительное доказательство ея благоразумія, за-то, что она держала себя въ обществѣ такъ спокойно, что устраняла тѣмъ всякую возможность какого-либо подозрѣнія и вполнѣ обманывала всякій шпіонскій взглядъ. Она доводила свою осторожность даже до того, что не напоминала ему ни однимъ взглядомъ сцену вчерашняго вечера.
   Конечно, къ чему напоминать о томъ, что и безъ того не забудется, и что можно и должно будетъ возобновить въ первую удобную минуту, которую такъ легко улучить среди большого общества.
   Такъ думалъ маркизъ, расхаживая по комнатамъ съ Гедвигой, которая шла подъ руку съ Аделью фон-Фишбахъ; всякій разъ, встрѣчаясь съ графомъ, который разговаривалъ почти только съ Нейгофъ, онъ злобно ликовалъ въ душѣ.
   "Онъ повѣрилъ ему свою тайну, думалъ маркизъ, и они теперь совѣтуются и недоумѣваютъ, какъ-бы имъ отъ меня отдѣлаться -- эти тупоголовыя нѣмецкія бестіи!
   Графъ, дѣйствительно, сообщилъ своему пріятелю о ночномъ происшествіи, но отчасти по свойственной ему правдивости, отчасти изъ гордости прибавилъ, что не выдаетъ своей догадки за истину; мало того, какъ сильно ни говорятъ факты противъ Гедвиги, онъ все-таки не считаетъ ее способной на такую пошлую интригу, онъ снова повторилъ это выраженіе, и во всякомъ случаѣ не рѣшится ничего предпринять, пока его смутныя подозрѣнія не подтвердятся самымъ несомнѣннымъ доказательствомъ.
   Баронъ не счелъ возможнымъ оспаривать его: въ подобныхъ случаяхъ нужно всегда дѣйствовать съ особенною осторожностью. Очень можетъ быть, что догадка, построенная графомъ, ошибочна, хотя баронъ, на основаніи своего личнаго опыта, и не считалъ этого случая необыкновеннымъ, выходящимъ изъ ряду вонъ.
   Замѣтивъ, что графа сильно покоробило отъ такого заключенія, баронъ вернулся къ своему вчерашнему предложенію, что было-бы гораздо проще, не затрогивая такого щекотливаго вопроса, затѣять ссору изъ-за политики, а предлогъ къ такой ссорѣ графу, какъ прусскому дворянину и офицеру, найти очень легко. Въ утреннихъ газетахъ, напримѣръ, напечатана уже знаменитая фраза "Pays" о каудпискомъ ущельѣ, которое ждетъ Пруссію, объ игѣ, подъ которымъ она пройдетъ безоружная, побѣжденная безъ боя.
   -- Ихъ наглый вызовъ остается до сихъ поръ безъ отвѣта, говорилъ баронъ;-- дай-же ты этому нахалу отвѣтъ, котораго онъ заслуживаетъ. Заговори съ нимъ тономъ, которымъ Пруссія, къ сожалѣнію, до сихъ поръ еще не говорила и выпроводи его отсюда вонъ.
   -- Я уже объ этомъ думалъ, отвѣчалъ графъ, -- но это невозможно, невозможно не только потому, что я тебѣ вчера говорилъ, но и потому, что я, какъ офицеръ, не могу возбуждать ссоры по вопросу, который, по мнѣнію короля, не долженъ вызывать раздора.
   -- Тебѣ нѣтъ рѣшительно никакихъ основаній соблюдать такую-же осторожность, какъ королю; можетъ быть, они тамъ, въ Берлинѣ, просто на просто еще не готовы. Вѣдь всякій день теперь обходится во столько-то и столько-то милліоновъ талеровъ, во столько-то и столько-то тысячъ людей. Ты готовъ, значитъ, тебѣ нечего и медлить: en avant!
   -- Нѣтъ, это неудобно, отвѣчалъ графъ.
   -- Ну, въ такомъ случаѣ я не считаю нужнымъ быть такимъ осторожнымъ, какъ ты, вскричалъ баронъ съ нетерпѣніемъ;-- меня ничто не задерживаетъ. Позволь мнѣ дѣйствовать за тебя; я живо обдѣлаю дѣло.
   -- Благодарю тебя, Куртъ, отвѣчалъ графъ съ улыбкой,-- но я не хочу загребать свои угли твоими руками; я слишкомъ люблю тебя для этого, да и не только тебя, но и жену твою.
   "Гедвигу ты слишкомъ любишь -- вотъ оно что"! подумалъ баронъ, но не рѣшился высказать этого громко, а замѣтилъ:
   -- Хорошо, Генрихъ, никто не усумнится въ твоемъ мужествѣ; такъ намъ остается теперь только ждать.
   -- Можетъ быть, придется ждать не долго, утѣшилъ его графъ Послѣднія слова графъ договорилъ уже на площадкѣ передъ замкомъ, на которой мало-по малу сгруппировалось все общество.
   Фон-Цейзель торопилъ: черезъ часъ солнце зайдетъ; чтобъ дойти изъ замка черезъ лѣсъ до вершины горы и до развалинъ, нужно, по крайней мѣрѣ, полчаса. Онъ испросилъ у принца разрѣшеніе дать знакъ къ отъѣзду.
   Для старшихъ членовъ общества были поданы экипажи, такъ-какъ къ развалинамъ вела довольно крутая и тяжелая дорога. Младшая часть общества отправилась, въ сопровожденіи нѣсколькихъ лѣсничихъ пѣшкомъ, лѣсомъ, который шелъ позади замка; черезъ нѣсколько минутъ общество уже вышло изъ лѣса и глазамъ его представилась прелестная картина. За лѣсомъ поднималась крутая каменистая гора, съ холмомъ, покрытымъ великолѣпнымъ лѣсомъ. Солнце, стоявшее уже низко, освѣщало своими косыми лучами гору; выстланная камнями, громоздившимися другъ на друга, она походила на городъ превращенный въ развалины какой-нибудь страшной катастрофой или который врагъ пытался сравнять съ землею. Подъ синеватой тѣнью непроницаемаго свода лѣса стволы исполинскихъ сосенъ напоминали собою дорійскія колонны какого-нибудь древняго храма, одѣтаго въ пурпуръ лучами вечерняго южнаго неба. Безмолвно и торжественно разстилался надъ величественною картиною безоблачный сводъ, въ безбрежной лазури котораго глазъ терялся съ восторгомъ.
   Общество вполнѣ наслаждалось и, въ ожиданіи принца, ѣхавшаго въ экипажѣ вмѣстѣ съ пожилыми гостями, разсыпалось въ похвалахъ фон-Цейзелю, какъ будто онъ самолично устроилъ эту картину для удовольствія гостей.
   Кавалеръ принималъ эти похвалы съ скромною признательностью, но въ душѣ радовался, что удостоился такой чести въ присутствіи дамы своего сердца и окончательно растаялъ отъ блаженства, когда молодая свѣженькая дѣвушка стала благодарить его сама за себя.
   Онъ раскланивался во всѣ стороны, приложивъ руку къ сердцу, и, чтобы скрыть свое смущеніе, сталъ просить общество не мѣшкать; хорошо-бы было дойти до развалинъ раньше, чѣмъ подоспѣютъ экипажи.
   Общество быстро взошло на вершину и проникло въ лѣсъ, любуясь игрою солнца на стволахъ, которые даже и въ ту минуту, когда гости подошли къ нимъ ближе, казались какъ-бы отлитыми изъ бронзы; золотыя полосы мелькали тамъ и сямъ на далекихъ стволахъ, составляя чудный контрастъ съ синеватою тѣнью болѣе близкихъ деревьевъ и черною ночью далекой чащи лѣса.
   Общество, до тѣхъ поръ весело болтавшее, вдругъ притихло подъ безмолвными деревьями, такъ-что крики молодыхъ англичанъ, забѣжавшихъ впередъ и щебетавшихъ на своемъ птичьемъ языкѣ, отдавались рѣзкимъ диссонансомъ среди общей гармоніи.
   Такъ казалось, по крайней мѣрѣ, Адели и она высказала это фон-Цейзелю, который шелъ возлѣ нея; онъ вполнѣ согласился съ него и схватился за боковой карманъ, въ которомъ лежалъ сонетъ
   Филомелѣ, но, опустивъ туда руку, почувствовалъ вмѣстѣ съ тѣмъ біеніе своего сердца и порѣшилъ, что сердце его можетъ говорить другимъ, лучшимъ языкомъ, чѣмъ эти искуственные стихи, но что ему не пришло еще время говорить, что оно заговоритъ только тогда, когда милая дѣвушка будетъ не такъ пугливо смотрѣть на него своими голубыми глазами.
   Онъ рѣшительно не понималъ, какъ могъ когда-нибудь прежде увлекаться голубыми глазами, какъ будто существовали на всемъ свѣтѣ какіе-нибудь голубые глаза чище и лучше тѣхъ, которые свѣтились теперь передъ нимъ, какъ звѣздочки въ лѣсной рощѣ. Занятый такими важными вопросами, онъ шелъ по лѣсу рядомъ съ своимъ идеаломъ, какъ будто съ какой нибудь чудной волшебницей и даже вздрогнулъ, когда крикъ англичанъ привѣтствовалъ общество на площадкѣ у подножія развалинъ.
   Въ эту минуту съ другой стороны подъѣхали экипажи и общество могло въ полномъ своемъ составѣ приступить къ осмотру развалинъ.
   Впрочемъ, по мнѣнію нѣкоторыхъ скептическихъ умовъ, въ нихъ и смотрѣть-то было нечего; остатки древняго Родабурга состояли изъ уцѣлѣвшихъ тамъ и сямъ, поросшихъ травою, мхомъ, кустарникомъ развалинъ, непредставлявшихъ никакого особеннаго интереса для умовъ неисторическихъ и перомантическихъ; къ тому-же съ развалинъ этихъ, окруженныхъ высокимъ лѣсомъ, даже и вида не было-бы никакого, если-бы не задолго передъ этимъ, по предписанію принца, не была выстроена на площадкѣ четырехъугольная башня, съ которой открывался великолѣпный видъ.
   Нѣкоторые изъ членовъ общества, между прочимъ, молодые англичане, пожелали сепчасъ-же осмотрѣть эту башню, другіе стали бродить по развалинамъ и по лѣсу; такъ-что общество, только-что собравшееся, снова разсыпалось и было еще все въ разбродѣ, когда принцъ черезъ какіе-нибудь четверть часа пожелалъ вернуться домой.
   -- Подъ гору лучше будетъ идти пѣшкомъ, чѣмъ ѣхать по крутымъ проселочнымъ дорогамъ -- это займетъ много времени; словомъ, любезный Цейзель, вы премного меня обяжете, если сообщите всѣмъ, что пора собираться назадъ.
   Принцу вдругъ такъ захотѣлось вернуться, что онъ не сталъ ждать, пока все общество, за которымъ фон-Цейзель разослалъ лѣсничихъ и лакеевъ, соберется, а тотчасъ-же отправился въ сопровожденіи лицъ, находившихся возлѣ него; кавалеръ, приведенный въ сильное смущеніе такою неделикатностію обыкновенно деликатнаго принца, сталъ объяснять возвращавшимся мало-по-малу гостямъ, что его свѣтлость, въ заботливости о старшихъ гостяхъ своихъ, не захотѣлъ долѣе ждать и потому онъ, съ своей стороны, проситъ присутствующихъ распроститься поскорѣе съ великолѣпнымъ зрѣлищемъ заката солнца, чтобы у охотничьяго дома не вышло опять остановки.
   Увлекшись своимъ усердіемъ, кавалеръ только увеличилъ смятеніе, которое думалъ предупредить: одни изъ гостей отправились тотчасъ-же вслѣдъ за принцемъ, другіе объявили, что станутъ ждать неподоспѣвшихъ еще товарищей, но потомъ передумали и ушли, такъ-что въ концѣ концовъ фон-Цейзель рѣшительно сбился съ толку, кто ушелъ, кого еще не было и съ небольшою кучкою собравшеюся вокругъ него, кучкою, въ которой, къ его утѣшенію, находилась и Адель Фишбахъ, также отправился домой.
   -- Гдѣ-же супруга принца? спросила Адель, когда они уже вышли на лѣсную тропинку.
   -- Она отправилась съ его свѣтлостью, отвѣчала одна изъ дамъ.
   -- Я ее не видала, замѣтила другая.
   -- Кажется, что и маркизъ не вернулся, сказалъ одинъ изъ мужчинъ.
   -- И графъ тоже, добавилъ другой.
   -- Извините, графъ былъ также изъ первыхъ, заспорилъ третій.
   -- Мнѣ кажется, нужно-бы немножко подождать ея свѣтлость, замѣтила Адель.
   -- Конечно, конечно, подхватилъ фон-Цейзель; -- прошу васъ, милостивыя государыни, прошу васъ, господа, подождемте немного.
   Гедвига замѣтила, что общество разстроилось, только тогда, когда очутилась вдругъ, сама не зная какъ, среди развалинъ одна. Она пошла медленнымъ шагомъ по неровной почвѣ, между развалинъ, благодаря въ душѣ обвалившіяся стѣны зато, что онѣ скрывали ее отъ глазъ общества, смѣхъ и говоръ котораго долеталъ еще до нея.
   Эти развалины были любимой ея прогулкой, когда ей приходило желаніе проѣхаться куда-нибудь подальше. Такъ хорошо, такъ привольно мечталось подъ шумящими вершинами вѣковыхъ сосенъ, среди развалинъ, на которыя глядѣли съ высоты голубого неба бѣлыя облака, а желтые цвѣты чертополоха уныло кивали изъ разсѣлинъ щелей. А видъ съ башни на цѣлыя мили, во всѣ стороны, на волнующееся море зелени!
   Какъ часто этотъ видъ въ необъятную даль придавалъ ей новое мужество и новую силу переносить пошлость окружающей жизни!
   Должна-же она, наконецъ, когда-нибудь достигнуть этой обѣтованной страны, которая дрожа сливалась въ синихъ линіяхъ горъ съ горизонтомъ.
   Гедвига, сама не зная какъ, очутилась на площадкѣ передъ башней, открытая дверь которой, казалось, приглашала ее еще разъ насладиться далекимъ видомъ ея обѣтованной страны. Ей была необходима эта отрада. Она стала подниматься по полу-разрушенной лѣстницѣ, лѣпившейся по стѣнѣ и доходившей до самаго верхняго этажа, откуда маленькая деревянная лѣсенка вела къ зубцамъ башни... Въ этомъ верхнемъ этажѣ, въ маленькомъ деревянномъ чуланчикѣ сторожъ охотничьяго дома, показывавшій обществу башню, хранилъ зрительныя трубки, флаги, книгу, въ которую онъ вписывалъ имена посѣтителей и вообще всякую всячину.
   Проходя мимо этого чуланчика, Гедвига услышала въ немъ какой-то шорохъ; она подумала, что это должно быть сторожъ укладывалъ на мѣста вещи, которыя вынималъ оттуда для общества, и стала подниматься по деревянной лѣсенкѣ.
   У ногъ ея волновалось ея любимое зеленое море лѣса, изъ котораго то тамъ, то сямъ выступали голые утесы, то тамъ и тутъ выглядывали зеленыя бархатныя поляны, манившія ее къ себѣ, какъ потерянный рай.
   Ни звука кругомъ, только изрѣдка доносились то голоса удалявшагося общества, то шумъ уѣзжавшихъ экипажей, скрипѣвшихъ на этой крутой каменистой дорогѣ своими рессорами; потомъ эти звуки стали замирать и крикъ сокола, вдругъ взвившагося надъ башней, зазвенѣлъ въ воздухѣ, какъ крикъ побѣды, которая снова отдала во власть его одного этотъ лѣсъ.
   -- Владѣй всѣмъ одинъ, сказала Гедвига.
   Она уже оборотилась, чтобы идти назадъ, какъ услышала на лѣстницѣ чьи-то торопливые шаги; безъ сомнѣнія, это былъ кто-нибудь изъ мужчинъ, шедшій сюда за нею, одинъ изъ тѣхъ, которые такъ надоѣдали ей цѣлый день и теперь не хотѣли подарить ей и этой минуты уединенія.
   Едва только маркизъ, цѣлый день невыпускавшій Гедвигу изъ виду, замѣтилъ, что когда принцъ уже ушелъ, она не послѣдовала за нимъ, а видимо съ намѣреніемъ шла все тише и тише между развалинами и наконецъ поворотила совершенно въ другую сторону, чѣмъ куда шло общество,-- онъ принялъ это за указаніе, которое могло быть адресовано только ему, за указаніе, что надо слѣдовать за нею и тихо пошелъ сзади нея. Вотъ она исчезла въ башнѣ, откуда давно уже вышли всѣ любопытные.
   Маркизъ быстро осмотрѣлся и, удостовѣрившись, что никого вблизи не было, кто-бы могъ видѣть его, быстро, черезъ три ступеньки сталъ подниматься по лѣстницѣ въ башню.
   -- Ахъ, маркизъ, сказала Гедвига.
   Она сказала это не очень любезно: изъ всего докучнаго общества онъ былъ сегодня самымъ докучнымъ. Но маркизъ иначе истолковалъ нелюбезный взглядъ Гедвиги.
   -- Не бойтесь, madame, сказалъ онъ,-- наконецъ-то дождались мы этой минуты; мы здѣсь одни, въ этомъ уединеніи ничто для насъ не существуетъ, здѣсь существуютъ только наши сердца, которыя такъ жаждутъ биться вмѣстѣ,-- и уже не въ первый разъ.
   Такая дерзость, ничѣмъ невызванная со стороны Гедвиги, и падавшая всей своей тяжестью на него одного, въ первую минуту болѣе изумила, чѣмъ возмутила ее.. Она съ удивленіемъ смотрѣла на маркиза, какъ смотрятъ на человѣка, который сказалъ или сдѣлалъ вдругъ что-нибудь такое, на что мы его не считали способнымъ и самой причины чего никакъ не можемъ понять. Вдругъ она вспомнила сцену третьяго дня въ Эрихсталѣ: такъ вотъ какъ онъ благодарилъ ее за мягкость, съ которою она отвергла тогда его фантастическое изъясненіе въ любви, и сердце ея закипѣло гнѣвомъ.
   Она хотѣла, не удостоивъ его даже никакого отвѣта, пройти мимо него.
   Но онъ, принявъ это молчаніе, это бѣгство отъ него за остатокъ застѣнчивости, которую можно было побѣдить только смѣлостью, загородилъ ей дорогу.
   -- Ахъ, madame, заговорилъ онъ,-- неужели сердце нѣмки и въ самомъ дѣлѣ можетъ быть смѣло только подъ покровомъ ночи? и развѣ моя вина, что вчера ночью ваши прелестныя ручки такъ скоро были отняты отъ моихъ жаркихъ поцѣлуевъ? Вблизи здѣсь нѣтъ ни одного любопытнаго; сюда еще не проникли шпіоны графа.
   -- О чемъ вы говорите? вскричала Гедвига, выпрямляясь во весь ростъ.
   Маркизъ отвѣчалъ на этотъ вопросъ такой улыбкой, которая была оскорбительнѣе всѣхъ его словъ.
   -- Маркизъ, сказала она,-- если мнѣ не считать васъ самымъ презрѣннѣйшимъ изъ людей, который не остановится ни передъ какою ложью, то мнѣ приходится предположить, что наша слишкомъ уже живая фантазія приводитъ васъ къ самымъ страннымъ ошибкамъ, что вы въ страшнѣйшемъ заблужденіи. но какъ-бы то ни было, эта сцена, которая была-бы просто забавна, если-бы не была такъ неприлична, должна наконецъ прекратиться. Обѣщать, что она не повторится, значитъ, оскорбить меня, а мнѣ объяснять вамъ, какъ избѣжать искушенія, которому вы, кажется, такъ подвержены, запрещаетъ воспоминаніе о той внимательности, которую вы прежде мнѣ оказывали, и вѣра въ лучшія свойства вашей натуры, которыя, конечно, не замедлятъ сказаться.
   На этотъ разъ маркизъ не посмѣлъ уже удерживать Гедвигу, когда она прошла мимо него по лѣстницѣ къ выходу и исчезла въ открытую дверь.
   -- Исчезла, какъ въ люкъ на театрѣ, проводилъ ее маркизъ, топнувъ ногою;-- исчезла послѣ сцены, въ которой я игралъ роль, и за которую самъ себя готовъ освистать.
   Онъ подошелъ къ периламъ и увидѣлъ, какъ Гедвига вышла изъ башни.
   -- Я не сдѣлаю вамъ этого удовольствія, madame, сказалъ онъ, -- я не уѣду.
   -- Такъ я васъ заставлю уѣхать, раздался голосъ сзади его.
   Графъ стоялъ на верху башни съ большей частью общества, когда услышалъ, какъ фон-Цейзель закричалъ снизу, что его свѣтлость уже ушелъ. Всѣ поспѣшили спуститься на зовъ фон-Цейзеля; графъ нѣсколько отсталъ отъ общества.
   Проходя мимо чуланчика, онъ взглянулъ черезъ открытую дверь внутрь его; тамъ на маленькомъ столикѣ лежала раскрытая книга для записыванья именъ посѣтителей, онъ полюбопытствовалъ заглянуть въ нее. Онъ вошелъ туда и сталъ перелистывать книгу, встрѣтилъ въ ней два-три имени, которыя его заинтересовали, и сталъ перелистывать дальше, не найдетъ-ли тамъ имени Гедвиги. Въ этихъ розыскахъ прошло нѣсколько минуть, какъ вдругъ онъ услышалъ шелестъ женскаго платья и сквозь щель въ двери увидѣлъ, что какая-то дама поднималась по деревянной лѣсенкѣ на самый верхъ. Ему показалось, что это была Гедвига. Духъ его замеръ, сердце сильно забилось, рука его, перевертывавшая въ это время одинъ изъ листовъ книги, замерла.
   "Эта страсть дѣлаетъ меня малодушнымъ ребенкомъ", пробормоталъ онъ.
   Онъ колебался еще удостовѣриться: она-ли это или нѣтъ, какъ вдругъ снова услышалъ какіе-то шаги, на этотъ разъ шаги мужчины, быстро взбѣгавшаго но каменной витой лѣстницѣ. Листъ въ рукѣ его задрожалъ, но на этотъ разъ рука его дрожала отъ гнѣва. Кто могъ такъ бѣжать, если не маркизъ?
   И дѣйствительно это былъ маркизъ. Какъ за минуту ему показалось, что онъ видѣлъ сквозь дверную щель Гедвигу, такъ теперь онъ ясно разглядѣлъ ненавистнаго маркиза, пробѣжавшаго мимо, и услыхалъ надъ своей головой его голосъ. Въ свинцовой крышѣ, которую онъ почти доставалъ головою, было пробито маленькое окошечко, освѣщавшее чуланчикъ; это окошечко было въ эту минуту отворено. Графу не нужно было прислушиваться: и безъ того каждое слово, каждый звукъ голосовъ, раздававшихся надъ его головой, долеталъ отчетливо до него. Первыя слова, произнесенныя маркизомъ, какъ кинжаломъ пронзили его страстное сердце. Но вотъ заговорила Гедвига. Ему казалось, что жизнь его зависитъ отъ ея отвѣта.
   Искреннее чувство радости охватило его сердце при мысли, что онъ не совсѣмъ утратилъ вѣру въ нее, не совершилъ передъ ней неискупимаго грѣха. Но когда она произнесла послѣднія слова, которыя такъ недвусмысленно отталкивали маркиза разъ на всегда, торжествующая улыбка пробѣжала по его губамъ; а когда онъ услыхалъ на лѣстницѣ шелестъ платья Гедвиги, ему захотѣлось броситься къ ней и сказать: "Благодарю тебя, Гедвига!" но у него еще оставалось дѣло здѣсь, на верху. Она ушла одна; маркизъ не осмѣлился пойти за ней слѣдомъ; онъ слышалъ, какъ, тотъ продекламировалъ:
   "Я не сдѣлаю вамъ этого удовольствія, я не уѣду отсюда".
   Однимъ прыжкомъ графъ очутился сзади него и осадилъ испуганнаго маркиза своимъ гнѣвнымъ отвѣтомъ.
   Они стояли другъ противъ друга -- идти совсѣмъ рядомъ другъ съ другомъ -- мѣста было очень мало на крошечной площадкѣ,-- и, казалось, пожирали друга друга огненными взглядами.
   -- Отступленіе здѣсь будетъ потруднѣе, чѣмъ въ саду замка, сказалъ графъ,-- да и теперь еще достаточно свѣтло, чтобы не обознаться.
   -- Я не имѣю счастія понимать графа, отвѣчалъ маркизъ.
   -- Быть можетъ, это происходитъ оттого, что я плохо говорю но-французски, сказалъ графъ;-- я очень сожалѣю, что не могу говорить съ вами по-немѣцки, но все-таки надѣюсь, что въ концѣ концовъ мы поймемъ другъ друга.
   Съ этими словами онъ заперъ дверь и всталъ передъ нею, какъ-бы желая уничтожить для маркиза всякую возможность попытки убѣжать.
   Маркизъ понялъ эту оскорбительную предосторожность, кровь бросилась ему въ голову.
   -- Довольно, вскричалъ онъ, слишкомъ довольно!-- Вы не откажете дать мнѣ удовлетвореніе за это оскорбленіе.
   -- Каудинское ущелье для васъ готово, сказалъ графъ; онъ отперъ дверь, и держась за верхъ ея рукою, приглашалъ его вѣжливымъ движеніемъ другой руки пройти.
   Маркизъ отшатнулся.
   -- Каудинское ущелье готово! повторилъ графъ.-- Для васъ есть только одна дорога, другая -- черезъ перила внизъ съ восьмидесятифутовой высоты -- вамъ, вѣроятно, не придется по вкусу.
   -- По крайней мѣрѣ, я сдѣлаю ее не иначе, какъ вмѣстѣ съ вами, отвѣчалъ маркизъ, дрожа отъ бѣшенства.
   -- Сомнѣваюсь, возразилъ графъ; -- вы должны принять въ соображеніе, что я втрое сильнѣе васъ.
   -- Наглость, на которую способенъ только нѣмецъ! пробормоталъ маркизъ.
   -- Хорошо было-бы, если-бы мы, нѣмцы, всегда были такъ наглы, замѣтилъ графъ.-- Не стѣсняйтесь: вѣдь только первый шагъ чего-нибудь стоитъ.
   -- Вамъ будетъ стоить жизни! вскричалъ маркизъ, бросаясь мимо графа на лѣстницу.
   -- Это мы увидимъ, отвѣчалъ графъ съ презрительной улыбкой.
   Онъ постоялъ съ минуту, съ торжествующимъ видомъ оглядывая комнатку, какъ побѣдитель осматриваетъ поле сраженія, которымъ онъ владѣетъ безспорно и, наконецъ, сталъ спускаться вслѣдъ за маркизомъ внизъ по лѣстницѣ, догналъ общество почти въ одно время съ маркизомъ и въ ту самую минуту, когда Гедвига подходила, съ другой стороны: она пошла изъ башни подругой, болѣе длинной тропинкѣ и потому шла дольше.
   Такимъ образомъ Гедвига увидѣла и маркиза, и графа рядомъ, но у нея не зародилось даже и подозрѣнія о томъ, что произошло между ними, тѣмъ болѣе, что лицо графа ничѣмъ не выдавало только-что разыгранную имъ сцену, а лихорадочная поспѣшность маркиза, съ которою онъ вмѣшался въ общій разговоръ, была для нея болѣе, чѣмъ понятна. Кромѣ того предупредительность, съ которою мужчины бросились помогать ей всходить на гору, не дала ей ни минуты надъ этимъ задуматься. Фон-Цейзель неотступно требовалъ, чтобы общество ускорило шагъ, указывая на опасность, которою грозятъ горные туманы, подымавшіеся уже въ ущельяхъ, и пугалъ даже грозою, которая, по словамъ его, собиралась въ огромной бѣлой тучѣ, озаренной послѣдними лучами солнца и, чего добраго, могла застигнуть общество на дорогѣ. Всѣ смѣялись, шутили, старались превзойти другъ друга въ ловкости и быстротѣ перепрыгиванья съ камня на камень, и пришли въ самомъ веселомъ расположеніи духа на лужайку передъ охотничьимъ домомъ.
   Здѣсь главный лѣсничій устроилъ, по указаніямъ фон-Цейзеля, родъ бесѣдки изъ палокъ и сосновыхъ вѣтвей; въ бесѣдкѣ этой заманчиво стояли столы, уставленные всевозможными прохладительными. Солнце зашло ужь за горы и играло на верхнихъ зубцахъ замка, но скоро покинуло и ихъ, чтобы окрасить въ пурпуръ края бѣлыхъ облаковъ. Тутъ общество провело за чаемъ и шампанскимъ пріятные полчаса и собралось въ путь только тогда, когда въ воздухѣ сдѣлалось уже свѣжо.
   Назадъ ѣхать подъ гору было гораздо скорѣе, но все-таки было уже почти темно, когда общество прибыло въ замокъ Рода и уже совершенно темно, когда черезъ часъ гости, напившись чаю въ персидской комнатѣ, раскланялись съ его свѣтлостью.
   "Жаркій выдался денекъ", думалъ фон-Цейзель, вернувшись въ свою комнату, "жаркій, счастливый денекъ! Его свѣтлость могъ вывести изъ терпѣнія своими капризами, но она была невыразимо божественна и я такъ усталъ, что благодарю моего Создателя, что на-сегодня все кончилось: капризы его свѣтлости, длинноногіе англичане, картины природы, лѣсной воздухъ, солнечное сіяніе, любовь,-- все! А завтра утромъ -- на станцію встрѣчать графиню-мать, въ пять часовъ обѣдъ, гости, чортъ побери! Довольно на каждый день своей муки; сегодня я могу только спать и ни на что другое не годенъ."
   

ГЛАВА VIII.

   Фон-Цейзель, измученный хлопотами и удовольствіями дня, спалъ, такъ крѣпко, что даже не слыхалъ, какъ вскорѣ послѣ полуночи въ замкѣ поднялось хлопотливое движеніе, нарушившее его обычную тишину; какъ взадъ и впередъ ходили отъ замка къ мужскому флигелю; какъ слуги бѣгали по корридорамъ; до слуха фон-Цейзеля не долетѣлъ даже шумъ, произведенный тремя каретами, вывезенными въ часъ по полуночи изъ сарая на дворъ. Его разбудилъ только сильный стукъ въ его дверь и чьи-то торопливые шаги въ его комнатѣ.
   Передъ его кроватью стоялъ лакей со свѣчею въ рукѣ, извиняясь, что разбудилъ г. фон-Цейзеля.
   -- Что случилось? спросилъ кавалеръ, протирая свои заспанные глаза.
   -- Французскіе гости отъ насъ уѣзжаютъ.
   -- Какъ? что? вскричалъ фон-Цейзель, не вѣря своимъ ушамъ.
   -- Розель въ вашемъ кабинетѣ и проситъ васъ выйти къ нему на одну минуту.
   Кавалеръ вскочилъ съ постели, надѣлъ халатъ и вошелъ въ кабинетъ, гдѣ Розель ждалъ его уже въ дорожномъ костюмѣ.
   -- Тысячу разъ прошу у васъ извиненія отъ имени маркиза и отъ моего собственнаго, встрѣтилъ его Розель, -- но всему виной эта несносная политика, съ которой мы надѣялись, что уже покончили разъ на всегда! Намъ не хотятъ позволить воспользоваться вполнѣ заслуженнымъ покоемъ. Наше правительство полагаетъ, что оно не можетъ, при нынѣшнемъ положеніи дѣлъ, обойтись безъ услугъ маркиза. Вчера вечеромъ, воротившись домой, онъ нашелъ у себя собственноручное письмо министра, въ которомъ тотъ убѣдительнѣйше упрашиваетъ маркиза еще разъ принять на себя дипломатическое порученіе и немедленно ѣхать въ Эмсъ на помощь къ Бенедетти. Маркизъ внѣ себя отъ досады; но что же дѣлать? Согласиться на такую просьбу, когда живется такъ весело, нѣтъ сомнѣнія, -- очень тяжело; но не согласиться, когда на картѣ стоитъ благо Франціи, Германіи, всего свѣта, -- еще тяжелѣе, вѣрнѣе сказать, просто невозможно. Маркизъ сначала хотѣлъ остаться здѣсь, по крайней мѣрѣ, до утра, но никакъ не можетъ обуздать своего нетерпѣнія и хочетъ, или скорѣе, обязанъ ѣхать сейчасъ, сію минуту и проситъ васъ, фон-Цейзель, дать лошадей для нашихъ экипажей до Ротебюля, но никакъ не дальше; въ Ротебюлѣ мы, само собой разумѣется, возьмемъ экстрапочту.
   -- Его свѣтлость будетъ глубоко огорченъ этимъ внезапнымъ отъѣздомъ, сказалъ фон-Цейзель.-- Я велю сейчасъ разбудить его.
   -- Заклинаю васъ... просилъ Розель.
   -- Я беру это на свою отвѣтственность! перебилъ его фон-Цейзель.
   -- Заклинаю васъ этого не дѣлать, заговорилъ Розель.-- Маркизъ никогда не простилъ-бы себѣ такой неделикатности. Вотъ въ этомъ письмѣ, которое я прошу васъ передать, когда его свѣтлость встанетъ, маркизъ благодаритъ принца за его неисчерпаемую доброту и выражаетъ убѣжденіе, что черезъ нѣсколько дней, когда -- какъ мы всѣ этого желаемъ -- счастливо разрѣшатся возникшія недоразумѣнія и маркизъ снова будетъ свободенъ, онъ повторитъ эту благодарность лично. Во всякомъ случаѣ на возвратномъ пути мы хоть на одинъ насъ заѣдемъ въ вашъ прелестный замокъ. Итакъ до свиданья!
   И Розель протянулъ кавалеру руку; тотъ нехотя взялъ ее.
   Неожиданный отъѣздъ среди глубокой ночи, безъ предувѣдомленія, безъ прощальной аудіенціи (въ "Гофмаршалѣ" Малорти такой случай не былъ предвидѣнъ) просто ошеломилъ кавалера и онъ совершенно растерялся.
   -- Вы застаете меня врасплохъ, сказать онъ.-- Я право не знаю...
   -- Всѣ наши приготовленія мы уже покончили, прервалъ его Розель; каждая минута...
   -- Я сейчасъ распоряжусь всѣмъ, что нужно, перебилъ его кавалеръ рѣшительно.
   Черезъ четверть часа на дворѣ уже стояли совершенно готовыя къ отъѣзду кареты; вскорѣ изъ замка вышелъ маркизъ.
   Онъ поспѣшилъ заявить фон-Цейзелю, что чувствуетъ себя смущеннымъ, видя, что кавалеръ такъ много для него безпокоится. Онъ совершенно не желалъ тревожить уважаемаго кавалера, но теперь чувствуетъ себя счастливымъ, что можетъ лично поблагодарить фон-Цейзеля за его любезность и просить лично передать его свѣтлости и его супругѣ увѣреніе въ глубочайшемъ уваженіи и преданности.
   Маркизъ нѣсколько разъ пожалъ кавалеру руку и быстро вспрыгнулъ въ экипажъ; за нимъ медленно сталъ усаживаться и Розель. Когда нога его была уже на подножкѣ, онъ наклонился къ кавалеру и сказалъ ему по-нѣмецки:
   -- Мы надѣемся, что въ самомъ скоромъ времени, въ благодарность за ваше гостепріимство, мы уступимъ вамъ долю въ кровавой мести за Садову; маркизъ отблагодаритъ этимъ стараго принца и его молодую супругу, а я, съ своей стороны, васъ, какъ саксонскаго офицера.
   Розель сѣлъ въ карету рядомъ съ маркизомъ; экипажи тронулись въ путь.
   Фон-Цейзель отпустилъ спать слугъ, которые, но отъѣздѣ французовъ, столпились въ кучу и разсуждали въ пол-голоса о причинахъ неожиданнаго отъѣзда гостей. Самъ Цейзель также отправился въ свою комнату съ намѣреніемъ тотчасъ-же улечься въ постель и уснуть Въ постель онъ летъ, но долго сонъ не смыкалъ его глазъ. Отъѣздъ маркиза, непріятный ему сперва только потому, что долженъ былъ огорчить принца, благодаря послѣднимъ словамъ Розеля, пріобрѣлъ въ его глазахъ какой-то странный, двусмысленный, таинственный характеръ. Что хотѣлъ Розель сказать своимъ прощальнымъ привѣтствіемъ, содержаніе котораго совершенно противорѣчило объясненію причины отъѣзда, имъ-же самимъ высказанному.
   "Доля въ кровавой мести за Садову, уступленная принцу... уступленная мнѣ?" Неужто и въ самомъ дѣлѣ будетъ война? Не думаетъ-ли этотъ фатъ Розель, что я стану радоваться, если мы будемъ побиты? Правда, въ шестьдесятъ-шестомъ году я думалъ иначе, чѣмъ теперь; тогда я, какъ и всѣ мы, рѣшительнѣйшимъ образомъ симпатизировали Франціи, но, мнѣ кажется, довольно провести въ обществѣ этихъ господъ дня два, чтобы совершенно излечиться отъ всякаго пристрастія къ нимъ. О, эти борзые псы! Правда, я не долюбливаю графа, но все-таки онъ совсѣмъ не то; право, на дняхъ я напомню ему о предложеніи, которое онъ мнѣ дѣлалъ; нельзя-же отставать, если и въ самомъ дѣлѣ драма дойдетъ до развязки. Къ тому-же старикъ фон-Фишбахъ ярый пруссакъ, Адель тоже не менѣе его пруссачка; ради нея я сдѣлался-бы кѣмъ угодно: хоть татариномъ, почему-же мнѣ не сдѣлаться пруссакомъ, тѣмъ болѣе, когда пруссаки къ намъ все-таки ближе чѣмъ другіе народы.
   Для Цейзеля политика была такимъ предметомъ, который при всякихъ обстоятельствахъ дѣйствовалъ на него, какъ сонный напитокъ, даже если-бы къ этому напитку примѣшивалась порядочная доза любви, какъ это было въ настоящемъ случаѣ. И на этотъ разъ, благодаря размышленіямъ о политикѣ, достойный кавалеръ заснулъ; но не долго ему было суждено наслаждаться сномъ.
   -- Извините, говорилъ лакей, снова стоявшій у его постели (на этотъ разъ безъ свѣчки, потому-что утренній свѣтъ уже проникалъ сквозь занавѣсы); графъ требуетъ на сегодня экипажъ, для поѣздки въ Нейгофъ, а къ 12 часамъ надо послать экипажи на станцію за ея сіятельствомъ; вагенмейстеръ не знаетъ, какой экипажъ дать графу; а шталмейстеръ велѣлъ спросить...
   -- Пусть даютъ, какой хотятъ, только я требую, чтобы меня оставили въ покоѣ! вскричалъ фон-Цейзель, котораго разбудили среди небеснаго сновидѣнія: ему снилось, что онъ гулялъ съ Аделью на берегу ручья, въ которомъ играли золотыя рыбки, а на другомъ берегу стояли счастливые родители и г. фон-Фишбахъ бралъ изъ передника своей жены цѣлыми горстями золотыхъ рыбокъ и кидалъ ихъ въ ручеекъ, приговаривая: "это все вамъ, будьте счастливы."
   -- Чортъ побери, оставьте меня въ покоѣ! повторилъ фон-Цейзель и повернулся на другой бокъ.
   Но лакей только тогда вышелъ изъ комнаты, когда кавалеръ поднялся и сѣлъ на постель.
   Вотъ странное стеченіе обстоятельствъ! Въ два часа ночи, т. е. на цѣлыхъ три часа раньше, чѣмъ нужно, чтобы поспѣть изъ Ротебюля къ поѣзду желѣзной дороги, уѣзжаетъ маркизъ со всѣмъ своимъ багажемъ. Теперь, въ три часа, уѣзжаетъ графъ въ Нейгофъ, куда онъ свободно можетъ доѣхать въ полтора часа, и намѣренъ провести тамъ цѣлый день, когда именно въ этотъ день должна пріѣхать сюда его теща!
   Что это значитъ? Что все это можетъ значить, какъ не дуэль?
   Но вѣдь оба они цѣлый вечеръ были такъ веселы, и за закуской передъ охотничьимъ домомъ и потомъ за чаемъ, да и баронъ Нейгофъ почти все время разговаривалъ съ Розелемъ, котораго прежде, кажется, и не замѣчалъ. Да это-то именно и подозрительно; они вели переговоры о дуэли, сговаривались, -- все это было заранѣе подтасованной игрой.
   -- Что мнѣ за дѣло, сказалъ кавалеръ;-- чортъ побери ихъ обоихъ, если они порядочному человѣку не даютъ спать.
   Въ это время на дворѣ вывели лошадей и кавалеръ соскочилъ съ постели.
   Вылъ-ли у графа секундантъ? Не есть-ли прямой долгъ Цейзеля сражаться рядомъ съ Роде-Штейнбургомъ? "Я-бы прекраснѣйшимъ образомъ могъ взять на свою долю Розеля -- partie quarrée! Скверно со стороны графа, что онъ обошелъ меня! Но вѣдь эти прусскіе аристократы всегда любятъ кончать дѣло только между собою, и никогда не дадутъ порядочному человѣку ни малѣйшаго участія въ ихъ дѣлахъ!"
   На этотъ разъ фон-Цейзель уже не легъ снова въ постель, -- онъ чувствовалъ, что не заснетъ болѣе. Онъ закурилъ сигару и прилегъ на диванъ, чтобы на досугѣ поразмыслить о необыкновенной исторіи, розыгравшейся въ замкѣ.
   Въ это время Германъ ходилъ взадъ и впередъ по своей комнатѣ между сундуками, которые онъ уложилъ еще вчера, какъ только услышалъ, что завтра-же вечеромъ пріѣдетъ графиня-мать съ тайнымъ совѣтникомъ. Онъ рѣшился уѣхать немедленно по пріѣздѣ графини, не ожидая дня рожденьи графскаго ребенка.
   Германъ лично сообщилъ о своемъ рѣшеніи принцу; старикъ выслушалъ его далеко не любезно и не совсѣмъ ласково съ нимъ простился.
   Но холодность принца не поколебала рѣшенія Германа; онъ воспользовался тишиной и уединеніемъ, поселившимися на время въ замкѣ, чтобы безъ шуму, никѣмъ незамѣченнымъ, сдѣлать всѣ приготовленія къ отъѣзду.
   Цѣлый день Германъ хлопоталъ, укладывая свои пожитки; наконецъ, наступилъ вечеръ. Общество воротилось изъ охотничьяго дома; Германъ слышалъ, какъ подъѣзжали экипажи, бѣгло взглянулъ на дворъ, освѣщенный факелами, когда черезъ часъ послѣ пріѣзда общество разъѣзжалось по домамъ. Германъ отъ души былъ радъ, что ему уже болѣе ничего не надо въ замкѣ, что его болѣе не обезпокоятъ въ его комнатѣ; онъ чувствовалъ то-же удовольствіе, какое ощущаетъ актеръ, сыгравшій свою роль и скромно удаляющійся изъ театра заднимъ ходомъ, въ то время, какъ на сценѣ еще идетъ шумное представленіе.
   Завтра ему спона надо выходить на эти подмостки, чтобы розыграть сцену прощанья, эту скучную сцену, которая была-бы для него невыносима, если-бы его не утѣшала мысль, что ему приходится играть ее на этихъ подмосткахъ въ послѣдній разъ. Теперь-же онъ укладывалъ свои вещи, приводилъ въ порядокъ свои бумаги, писалъ письма. Наконецъ, наступила ночь, съ ея уже извѣстною намъ суматохой. Но Германъ не обращалъ ни на что вниманія, хотя не спалъ... Пробило часъ, потомъ два.
   Наконецъ, онъ кончилъ. Онъ всталъ и подошелъ къ открытому окну. Первые лучи зари дрожали на горизонтѣ; по кругомъ все еще было тихо, ни одна птичка не чирикала въ неподвижныхъ деревьяхъ. Какъ части съ тихимъ отраднымъ чувствомъ ожидалъ онъ дня. который снова принесетъ ему съ собою часъ свиданья, часъ разговора съ нею! Это та-же утренняя звѣзда, которая такъ часто свѣтила его сердцу; это все тѣ-же горы, к, и капризнымъ очертаніямъ которыхъ такъ привыкъ его острый глазъ; это тѣ-же вершины деревьевъ, которыя какъ-бы во снѣ ожидали дыханія утра; это то-же магическое очарованіе, тотъ-же таинственный шопотъ, который знаетъ только одна ночь,-- все это было то-же, что и прежде, но вмѣстѣ съ тѣмъ и что-то другое; -- это былъ уже не тотъ-же міръ.
   На дворѣ поднялось движеніе и шумъ: закладывали экипажи для маркиза. Подвору, по направленію къ комнатѣ Германа, кто-то пробѣжалъ; въ его дверь стучатся.
   На его изумленное "войдите", въ комнату вошелъ Розель.
   -- Я увидѣлъ свѣтъ въ щель вашей двери, сказалъ Розель, -- и захотѣлъ попробовать, не примете-ли вы меня. Да, мой дорогой другъ -- я называю васъ этимъ именемъ, хотя и не вижу съ вашей стороны поощренія моему влеченію къ вамъ; по общность интересовъ гораздо болѣе крѣпкая связь, чѣмъ личныя симпатіи -- да, мой дорогой другъ, война, которую я предсказывалъ, начинается и начало ея таково, какъ я предвидѣлъ. Наши господа, въ ожиданіи генеральнаго сраженія, намѣрены произвести маленькую репетицію, чтобы испробовать свое искуство подставлять другъ-другу ноги. Старое quid quid delirant reges не имѣетъ уже теперь своего прежняго опаснаго значенія: аргивяне того и этого берега Рейна не пострадаютъ отъ каприза. своихъ повелителей. Вы смотрите на меня съ изумленіемъ, мой дорогой другъ; но неужели-же вы думаете, что я и вамъ стану отводить глаза, какъ долженъ былъ отводить ихъ, по приказанію маркиза, Цейзелю? Неужели-же и вамъ, какъ Цейзелю, долженъ я врать про дипломатическую поѣздку маркиза въ Эмсъ? Я слишкомъ уважаю васъ для такого обмана, да и послѣднія минуты нашего свиданія мы должны употребитъ на болѣе важныя дѣла. Да, мой дорогой другъ, война за Трою началась, и мы станемъ въ ряды сражающихся за нее. Мы знаемъ, гдѣ святое изображеніе Паллады, нашей богини; что намъ за дѣло до прекрасной Елены, этого casus belli нашихъ милыхъ reges, которая должна-же у нихъ бытъ, да, разумѣется, и есть. А вашъ добрый старый Менелай, у него разомъ появилось два Париса, только онъ, кажется, настоящаго-то оставляетъ при себѣ, тогда какъ мнимому приходится втихомолку убираться съ полей Лакедемона! Это препотѣшно, но у меня нѣтъ времени даже, чтобы потѣшиться. Итакъ, до свиданья, мой дорогой другъ, мой собратъ по оружію. До свиданья на равнинѣ Скамандера, зеленыя волны котораго не должны болѣе отнынѣ раздѣлять свободныхъ людей того и этого берега.
   И Розель исчезъ изъ комнаты. Германъ въ изумленіи смотрѣлъ ему вслѣдъ.
   Что наговорилъ тугъ этотъ болтунъ, съ такими непріятными глазами? Но, можетъ быть, все это только порожденіе его горячечной фантазіи, которая завела его такъ далеко, что онъ самыя простыя вещи превратилъ въ самыя безобразныя каррикатуры? Не разукрасилъ-ли онъ въ своемъ вкусѣ обстоятельства, понудившія маркиза ѣхать отсюда какъ можно скорѣе? Не по страсти-ли давать самымъ обыкновеннымъ вещамъ видъ необъяснимой загадки, онъ наговорилъ здѣсь столько несообразностей? И, конечно, вся его необъяснимая загадка разрѣшилась-бы безъ затрудненія, если-бы можно было поймать нить мысли въ его безсмысленной рѣчи!
   Да, да, все, что разсказывалъ этотъ болтунъ, вовсе не было загадкой; напротивъ, отъѣздъ маркиза былъ разрѣшеніемъ вопроса: кто долженъ отступить, графъ или маркизъ. Маркизъ полагалъ, что отступить долженъ графъ, графъ былъ другого мнѣнія; онъ затѣялъ съ маркизомъ борьбу, чтобы вызвать его на дуэль, которая, чѣмъ-бы она ни кончилась, должна выжить маркиза изъ замка. Германъ звалъ, что графъ способенъ прибѣгнуть къ подобному средству для достиженія своей цѣли.
   Но происходили-ли эти событія съ ея вѣдома, съ ея согласія?
   Она обѣщала употребить на графа все свое вліяніе, чтобы заставить его уѣхать. Или она не могла исполнить своего обѣщанія? Отчего-же не могла? Развѣ-бы графъ не уѣхалъ, если-бъ она серьезно попросила его объ этомъ? Серьезно! Но, быть можетъ, она не хотѣла просить объ этомъ серьезно, разумѣется, не хотѣла. Она не захотѣла потерять его, ей болѣе нравилось допустить между ними борьбу, изъ которой ея рыцарь, разумѣется вышелъ побѣдителемъ, какъ выходилъ и изъ всякой другой! Вѣдь спасъ-же онъ ее отъ бѣшенаго оленя, отчего-же не спасти ее отъ щеголя-француза, который къ тому-же былъ чѣмъ-то въ родѣ соперника или, по крайней мѣрѣ, легко могъ имъ сдѣлаться, еслибы захотѣлъ; вѣдь игра выигрывалась только этимъ способомъ.
   Да, да, это было такъ, да и не могло быть иначе. Заставить пустого маркиза надѣть маску Париса, было для графа бездѣлицей, а добрый старикъ Менелай долженъ быть еще благодаренъ истинному Парису за то, что тотъ освободилъ его отъ мнимаго. И сегодня-же, можетъ быть, черезъ какіе нибудь два часа, онъ снова вернется, чтобы получить эту благодарность и...
   -- А я-то изливался передъ нею,-- уменъ, нечего сказать, сказалъ докторъ громко.-- И неужели-же мнѣ оставаться спокойнымъ, безучастнымъ зрителемъ и благодарить еще за деликатность, что не потребовали моихъ услугъ въ такомъ щекотливомъ дѣлѣ? О, будь я проклятъ, если я допущу себя до этого.
   И въ возбужденной душѣ Германа образовалось твердое рѣшеніе не оставаться здѣсь долѣе, потому-что всякая дальнѣйшая остановка сдѣлала-бы его на вѣки презрѣннымъ въ своихъ-же собственныхъ глазахъ. Чего еще ему было здѣсь нужно? Онъ предостерегалъ принца, онъ заклиналъ его... Старикъ выслушалъ его, незванаго непрошенаго совѣтника, неблагосклонно и уволилъ вчера, какъ лакея, которымъ остался недоволенъ.
   Онъ говорилъ ей голосомъ дружбы... она закрыла свои уши, она закрыла свое сердце! Онъ сдѣлалъ все, что могъ; онъ ни у кого болѣе не въ долгу; пусть сами теперь сводятъ концы съ концами.
   Онъ снова сѣлъ къ письменному столу. Изъ писемъ, которыя онъ передъ этимъ уже написалъ, надо было два переписать заново, да написать еще одно къ единственному человѣку, который съ самаго начала ихъ знакомства всегда честно относился къ нему, -- къ единственному человѣку, который будетъ жалѣть о немъ.
   На дворѣ снова поднялось движеніе и снова улеглось; маркизъ и графъ уѣхали. Теперь пора и ему ѣхать; онъ не долженъ болѣе видѣть восходъ солнца надъ замкомъ Роде, надъ тѣмъ замкомъ, который сначала показался для него раемъ, а теперь былъ адомъ.
   Сумерки давно уже смѣнились свѣтомъ; горы ясно выдѣлялись на свѣтломъ востокѣ; паркъ у ногъ его еще лежалъ окутанный въ прозрачный туманъ, но уже листья на деревьяхъ начинали шевелиться отъ дыханія утренняго вѣтерка и кое-гдѣ раздавались голоса пробуждавшихся птицъ. Сильно забилось сердце молодого человѣка. Онъ посмотрѣлъ вдаль на горы, внизъ въ садъ.
   -- Я васъ такъ любилъ, сказалъ онъ про себя, -- и вы ни въ чемъ не виновны; вы никогда и ничѣмъ не огорчили меня, прощайте!
   Фон-Цейзель все еще лежалъ на диванѣ, смущенный странными событіями этой ночи. Вдругъ на дворѣ, гдѣ послѣднюю четверть часа было совершенно спокойно, снова раздался топотъ копытъ; онъ бросился къ окну и увидѣлъ, что въ ворота въѣзжалъ какой-то всадникъ.
   На этотъ разъ онъ уже не сталъ ждать, чтобы лакей принесъ ему еще какое-нибудь роковое извѣстіе; онъ позвонилъ такъ сильно, что снурокъ сонетки остался у него въ рукахъ и закричалъ на встрѣчу Іогану, который уже шелъ къ нему:
   -- Кто это сейчасъ уѣхалъ?
   -- Г. докторъ, отвѣчалъ Іоганъ.-- Вотъ вамъ письмо; г. докторъ отдалъ его мнѣ, садясь на лошадь, и приказалъ передать вамъ.
   Кавалеръ разорвалъ конвертъ и прочелъ слѣдующее:
   "Прощайте, мой дорогой другъ! Сегодня я все-равно долженъ былъ проститься съ вами, такъ примите это прощаніе двумя часами ранѣе. Я не пожалъ вашей руки лично, чтобы избавить и себя, и васъ отъ сцены прощанія. Вы скажете, что это не отъѣздъ, а бѣгство. Пусть будетъ такъ. Ни въ чьихъ глазахъ я не хочу казаться лучше и смѣлѣе, чѣмъ я -- на самомъ дѣлѣ, а тѣмъ менѣе въ вашихъ. Никто не обязанъ дѣлать что-нибудь выше своихъ силъ, терпѣть болѣе, чѣмъ можетъ, а я дошелъ до границы, которую переступить не могу. Я только сбрасываю съ себя тяжесть, которую не въ силахъ нести долѣе. Раздѣлите ее со мною, сказали-бы вы мнѣ. Нѣтъ, другъ мой, я не хочу, чтобъ вы дѣлили со мной отвѣтственность. Для васъ я просто уѣхалъ, и этого довольно. Все остальное предоставьте мнѣ. Принцъ не проститъ мнѣ моего внезапнаго отъѣзда, но я уже свыкся съ этой мыслью. Вещи мои вы найдете у меня въ комнатѣ. Пришлите мнѣ ихъ въ Ганноверъ, куда я теперь ѣду. Моего Гете я оставляю вамъ -- вамъ всегда такъ правилось это изданіе. Лошадь я оставлю въ "Золотой Курицѣ"; я не прошу васъ, чтобы вы приняли подъ свое покровительство это прекрасное вѣрное животное, я знаю, что вы и безъ того это сдѣлаете. А теперь еще разъ прощайте, мой дорогой, мой единственный другъ; дай Богъ, чтобы мы научились, пока не свидимся снова, понимать, что тотъ гоняется за призраками, кто думаетъ, что наше счастіе можетъ зависѣть отъ какого-нибудь отдѣльнаго человѣка, и что удовлетвореніе можно найти только въ строгомъ служеніи великому и цѣлому, -- служеніи, вередъ которымъ намъ нечего стыдиться, что сами мы не что-нибудь великое, не что-нибудь цѣлое".
   -- Ну, тотъ ангелъ, кто тутъ не сдѣлается чортомъ! вскричалъ фон-Цейзель, бросая письмо на столъ.-- Недостаетъ только, чтобы теперь и я уѣхалъ! И кто-же станетъ осуждать меня, если я это исполню, пока меня отсюда еще не прогнали! Его свѣтлость никогда не проститъ мнѣ этого; я все долженъ былъ знать, предвидѣть и обо всемъ предупредить его. Святой Малорти, былъ-ли когда-нибудь гофмаршалъ въ такомъ критическомъ положеніи! Какъ-же кончится день, который начался такъ нелѣпо!
   

ГЛАВА IX.

   Послѣ безпокойной ночи, утромъ и на дворѣ, и внутри замка было совсѣмъ тихо, какъ-то непріятно тихо, какъ находилъ фон-Цейзель.
   Наступилъ часъ, когда ему приходилось передать принцу зловѣщее посланіе, какъ онъ называлъ письмо маркиза, -- передать его, чтобы, по крайней мѣрѣ, сохранить видъ, что онъ, фон-Цейзель, какъ ему и подобало, первый принесъ его свѣтлости важное извѣстіе.
   Хотя кавалеръ и старательно игнорировалъ, но тѣмъ не менѣе очень хорошо замѣчалъ, что ему почти никогда не приходилось разсказывать принцу ничего, что-бы тотъ уже раньше не зналъ изъ другихъ источниковъ.
   На фон-Цейзеля это запаздываніе сообщеніемъ извѣстій часто производило крайне непріятное впечатлѣніе, главнымъ образомъ потому, что источникъ, изъ котораго принцъ черпалъ свои свѣденія, почти никогда не былъ чистъ; а часто былъ даже и очень не чистъ. Но сегодня фон-Цейзель нисколько-бы не былъ въ претензіи, если-бъ Андрей Глейхъ взялъ на себя исполненіе его обязанности.
   Но сегодня Глейхъ, противъ обыкновенія, не удовлетворилъ его желанія, хотя и узналъ еще прежде, чѣмъ фон-Цейзель вышелъ изъ своей комнаты, о событіяхъ этой ночи: и объ отъѣздѣ маркиза, и объ отъѣздѣ графа, и объ отъѣздѣ Германа. Послѣднему обстоятельству онъ не придавалъ никакого значенія; онъ уже такъ долго носился съ планомъ удалить отъ принца ненавистнаго ему человѣка, что не осмѣливался даже и надѣяться, въ самыхъ пылкихъ своихъ грезахъ, чтобы ему удалось такъ легко отъ него отдѣлаться. Глейхъ теперь былъ вполнѣ убѣжденъ, что всѣ розсказни объ отъѣздѣ доктора были только пустымъ слухомъ, который распускалъ самъ докторъ, чтобы заставить принца просить себя остаться и вынудить его прибавить себѣ жалованья.
   Но за-то Глейха сильно занималъ отъѣздъ графа и маркиза. Какое-то смутное предчувствіе говорило ему, что оба эти отъѣзда находились между собою въ связи, такъ-какъ замѣчанія, вырывавшіяся порой у принца, а главнымъ образомъ его собственныя наблюденія, убѣждали его, что отношенія этихъ двухъ господъ ни въ какомъ случаѣ не могли считаться особенно удовлетворительными. Но какая именно была связь между отъѣздомъ графа и отъѣздомъ маркиза, ему че было ясно, да и не могло быть ясно, такъ-какъ оба пріятеля и Дитрихъ, и Филиппъ, сговорились никому не разбалтывать о томъ, что произошло вчера ночью на садовой террасѣ.
   Конечно, настолько Андрей Глейхъ былъ сообразителенъ, чтобы понять, что, чѣмъ-бы ни были вызваны происшествія сегодняшней ночи, они ни въ какомъ случаѣ не могли звучать пріятно для уха его государя, который къ тому-же въ послѣднее время былъ какъ-то особенно разстроенъ. А такъ-какъ онъ поставилъ себѣ за правило предоставлять другимъ сообщать принцу непріятныя извѣстія, если только они не затрогивали его лично, то и сегодня утромъ, когда онъ явился къ принцу принести свое вѣрноподданническое пожеланіе добраго утра, и принцъ, замѣтивъ грустное выраженіе его лица, спросилъ о причинѣ этого. Глейхъ отвѣчалъ, что дурно спалъ эту ночь, что заснулъ только въ два часа, почему и является къ его свѣтлости такъ поздно, въ чемъ и проситъ у него извиненія.
   Принцъ предложилъ ему снова лечь спать, но Глейхъ отклонилъ это предложеніе въ почтительныхъ, но твердыхъ выраженіяхъ: съ позволенія его свѣтлости, онъ лучше вздремнетъ часокъ на креслѣ въ передней.
   Глейхъ усѣлся на креслѣ въ передней, но не задремалъ, тѣмъ болѣе, что, услышавъ въ корридорѣ шаги, ему захотѣлось убѣдиться, дѣйствительно-ли это идетъ фон-Цейзель, которому теперь слѣдовало явиться къ его свѣтлости съ рапортомъ. Да, нѣтъ сомнѣнія, это шаги кавалера. Вскорѣ и самъ кавалеръ появился въ дверяхъ и спросилъ Глейха, испуганно очнувшагося при этомъ отъ глубокаго утренняго сна, всталъ-ли его свѣтлость и можетъ-ли фон-Цейзель говорить съ его свѣтлостью теперь-же о дѣлахъ, нетерпящихъ отлагательства.
   Глейхъ отвѣчалъ, что его свѣтлость уже изволилъ встать и теперь находится въ своемъ кабинетѣ; затѣмъ объявилъ, что онъ сейчасъ доложитъ его свѣтлости, и узнаетъ, приметъ-ли онъ г. фон-Цейзеля.
   -- Старикъ еще ничего не знаетъ, проговорилъ самъ себѣ фон-Цейзель,-- или не хочетъ ничего знать; удовольствіе доложить ему обо всемъ цѣликомъ досталось мнѣ.
   -- Его свѣтлость проситъ васъ пожаловать, объявилъ Глейхъ.
   Кавалеръ хотѣлъ уже спросить, какъ его свѣтлость почивалъ, но еще никогда до сихъ поръ онъ не дѣлать подобной уступки всесильному камердинеру: поэтому онъ не спросилъ ничего и съ стѣсненнымъ сердцемъ пошелъ за Глейхомъ, отворившимъ ему дверь въ кабинетъ принца.
   Принцъ сидѣлъ у письменнаго стола посерединѣ кабинета; онъ смотрѣлъ въ открытыя окна на горы; когда фон-Цейзель вошелъ онъ обернулся къ нему. Яркій свѣтъ утренняго солнца падалъ прямо на его лицо, которое казалось теперь такимъ блѣднымъ, такимъ осунувшимся, что добродушный фон-Цейзель почувствовалъ вдвойнѣ всю тяжесть своей обязанности и созналъ всю основательность своего намѣренія говорить не болѣе, чѣмъ это было безусловно необходимо.
   Итакъ, онъ началъ самымъ непринужденнымъ тономъ разсказывать принцу, ласковымъ движеніемъ руки предложившему ему сѣсть, обо всемъ, что собирался разсказать, и старался сохранить эту непринужденность даже и тогда, когда на лицѣ принца недоумѣніе смѣнилось изумленіемъ, изумленіе -- испугомъ.
   "Пусть, думалъ фон-Цейзель,-- отвѣчаютъ за это тѣ, кто заварилъ всю эту кашу; я не знаю, за что мнѣ тутъ жертвовать своей шкурой".
   Такимъ образомъ, мужественно выдерживая взгляды принца, фон-Цейзель ограничился простымъ изложеніемъ событій нынѣшней ночи, не упомянувъ о двусмысленно-недвусмысленныхъ послѣднихъ словахъ Розеля и не проронивъ ни одного слова о своихъ подозрѣніяхъ, перешедшихъ теперь уже въ увѣренность, и, наконецъ, передала, принцу письмо маркиза.
   Фон-Цейзель замѣтилъ, что руки принца сильно дрожали, когда онъ бралъ письмо маркиза; когда-же онъ прочелъ первыя строки этого письма, то отвернулся, чтобы скрыть впечатлѣніе, произведенное имъ. Предупреждая желаніе принца, фон-Цейзель самъ скромно отошелъ въ сторону, подошелъ къ открытому окну и, въ ожиданіи, пока принца, окончитъ чтеніе и снова заговоритъ съ нимъ, сталъ пристально разсматривать кусты на садовой террасѣ и облитыя яркимъ свѣтомъ утренняго солнца горы.
   Фон-Цейзелю пришлось такъ долго разсматривать горы, что, наконецъ, глаза его перестали видѣть и въ ушахъ зашумѣло отъ прилива крови къ головѣ. Наконецъ, онъ уже не въ силахъ былъ долѣе выдерживать такое состояніе и, подъ страхомъ быть нескромнымъ, обернулся къ принцу.
   -- Великій Боже! вырвалось у него.
   Принцъ сидѣлъ въ своемъ креслѣ совершенно блѣдный, съ почти исказившимся лицомъ, голова его откинулась назадъ, правая рука, изъ которой выскользнуло письмо, повисла, а лѣвая, сжатая въ кулакъ, судорожно прижималась къ сердцу: онъ, казалось, былъ безъ чувствъ или, по крайней мѣрѣ, близокъ къ обмороку.
   Фон-Цейзель подскочилъ къ нему, но принцъ протянулъ руки, какъ-бы отстраняя его помощь, и, собравъ всѣ свои силы, съ трудомъ выпрямился на креслѣ.
   -- Ничего, любезный Цейзель, сказалъ онъ, -- это все мои спазмы въ сердцѣ; въ послѣднее время они мучаютъ меня безъ всякой пощады. Это скоро пройдетъ. Глейхъ знаетъ, что надо дѣлать въ подобныхъ случаяхъ, ну, а если придется ужь очень плохо, такъ у насъ есть нашъ докторъ.
   Докторъ? Великій Боже!
   Фон-Цейзель рѣшилъ еще прежде разсказать объ отъѣздѣ Германа только подъ конецъ, и такъ-какъ едва-ли можно было совершенно скрыть и промолчать о томъ, что касалось его друга, то, по крайней мѣрѣ, оставалось представить его дѣло, по возможности, въ выгодномъ для доктора свѣтѣ. Но не лучше-ли промолчать, чтобы не причинять принцу еще новое страданіе, когда онъ и безъ того уже сильно потрясенъ всѣмъ, что стало уже ему извѣстію изъ разсказа кавалера.
   Но, по зрѣломъ размышленіи, Цейзель пришелъ къ убѣжденію, что молчать рѣшительно невозможно.
   -- Докторъ Горстъ уѣхалъ сегодня рано утромъ, сказалъ онъ; -- я полагаю...
   Онъ хотѣлъ сказать: "въ Гюнерфельдъ", но губы его отказывались произнести такую ложь и онъ замолчалъ.
   -- Что онъ не вернется, досказалъ принцъ съ улыбкой, которая, какъ кинжаломъ, проявила сердце фон-Цейзеля.-- Ну, это меня нисколько не удивляетъ: онъ мнѣ ужь много разъ говорилъ, что хочетъ уѣхать, вчера еще говорилъ, и я такъ нелюбезно съ нимъ разстался. Какъ ему было не уѣхать, когда земли горѣла подъ его ногами.
   Фон-Цейзель былъ перепуганъ до глубины души. Принцъ говорилъ такимъ страннымъ тономъ, будто бесѣдовалъ не съ нимъ, а съ самимъ собою. Фон-Цейзель каждую минуту боялся, какъ-бы принцъ не сказалъ чего-нибудь такого, чего онъ не долженъ былъ слышать ни въ какомъ случаѣ; онъ рѣшился пропустить такое признаніе мимо ушей своихъ, но принцъ, наконецъ, прервалъ тягостную сцену, сказавъ, видимо съ усиліемъ стараясь говорить своимъ обыкновеннымъ тономъ:
   -- Очень благодаренъ вамъ, любезный Цейзель. и если вы болѣе не имѣете ничего доложить мнѣ...
   Кавалеръ хотѣлъ-было сказать, что еще многое есть, о чемъ нужно доложить, но былъ уже черезчуръ смущенъ, чтобы на что-нибудь рѣшиться, и очутился въ корридорѣ, самъ не понимая хорошенько, какъ онъ туда попалъ. Здѣсь онъ очнулся. Онъ говорилъ себѣ, что совершенно недостойно Оскара фон-Цейзеля изъ страха гнѣва своего государя разыгрывать роль немогу-знайки и нѣмого; что его прямая обязанность была не покидать въ критическую минуту такъ горячо любимаго и уважаемаго имъ принца; что ему, по крайней-мѣрѣ, слѣдовало-бы сказать его свѣтлости, что если онъ нуждается въ вѣрномъ и вполнѣ преданномъ ему человѣкѣ, то въ гакомъ случаѣ онъ можетъ вполнѣ располагать Оскаромъ фон-Цейзелемъ.
   Онъ уже хотѣлъ вернуться, но вспомнилъ, что теперь возлѣ принца Глейхъ, который проскользнулъ мимо него въ кабинетъ, и рѣшилъ, что услуги опытнаго камердинера въ настоящее время необходимѣе принцу, чѣмъ услуги Оскара фон-Цейзеля.
   Но онъ все-таки не могъ оставаться спокойнымъ. Вдругъ ему пришла въ голову мысль, которая освѣтила ему выходъ изъ этого лабиринта.
   -- Зачѣмъ-же она тогда и жена его, сказалъ онъ, -- если не захочетъ быть около него въ такую минуту.
   И фон-Цейзель написалъ Гедвигѣ записку, въ которой просилъ принять его, какъ только возможно скорѣе, но очень важному дѣлу.
   Гедвигѣ пришлось долго звонить сегодня утромъ, чтобы наконецъ дозвониться Меты. Дѣвушка была страшно перепугана и озабочена. Не смотря на все ея легкомысліе, ея наглая ложь, будто она не была въ саду, а слѣдовательно и дама, которую Дитрихъ и Филиппъ видѣли съ маркизомъ, была кто-нибудь другая, лежала тяжелымъ камнемъ на ея сердцѣ. Она давила ее, какъ ни убѣждала себя раскаивающаяся дѣвушка, что должна была во всякомъ случаѣ выгородить себя, когда къ тому представлялась возможность; какъ ни утѣшала себя, что вѣдь она не говорила, чтобы это была ея госпожа, да если-бъ даже и сказала, то, конечно, никто не осмѣлится требовать за это ея госпожу къ отвѣту.
   Но теперь Мета узнала отъ Филиппа, также, въ свою очередь, раскаявшагося и пожелавшаго загладить свой грѣхъ передъ Метой, что его баринъ видѣлъ маркиза въ саду и, кажется, очень хорошо знаетъ, кто была эта дама, и что онъ. съ своей стороны, очень-бы желалъ, чтобы эта исторія не разыгралась дурно для маркиза и извѣстной дамы, потому-что его баринъ шутить вообще не любитъ, въ особенности въ подобныхъ щекотливыхъ вещахъ.
   Сердце екнуло у Меты, когда она услышала эти ужасныя слова; она пообѣщала своей Святой Заступницѣ пожертвовать шелковымъ платьемъ, которое подарилъ ей графъ, только-бы смиловалась Заступница надъ нею и не покарала ее за ея ложь.
   Сильно разстроенная волновавшими ее сомнѣніями, Мета грустно провела весь вчерашній день и вздохнула легче, когда онъ миновалъ и не случилось ничего такого,-- что могло-бы возбудить подозрѣнія госпожи Гедвиги; Мета даже сочла особой заслугой съ своей стороны, что она не сдержала даннаго ею обѣщанія Баптисту и не пришла вечеромъ на свиданіе.
   Каковъ-же былъ ея ужасъ, когда сегодня утромъ, -- самымъ раннимъ утромъ.-- Дитрихъ въ корридорѣ подошелъ къ ней на Диночкахъ и, со всѣми признаками испуга, сказалъ ей на ухо, что маркизъ сегодня ночью уѣхалъ, что графъ уѣхалъ вслѣдъ за нимъ, и что Филиппъ, уѣхавшій съ своимъ бариномъ, говорилъ ему, Дитриху, на прощанье, когда онъ помогалъ закладывать лошадей, что для маркиза дѣло идетъ о его головѣ; что, хотя графъ и говорилъ разъ уже десять, будто онъ ѣдетъ сдѣлать визитъ барону, онъ, Филиппъ, кое-что понимаетъ и готовъ прозакладовать свою голову, что еще до вечера у маркиза будетъ въ боку пуля. Хотя онъ, Филиппъ, увѣренъ, что если онъ скажетъ кому-нибудь о своихъ догадкахъ, онъ лишится мѣста, но все-таки онъ считаетъ себя обязаннымъ сообщить о нихъ Дитриху, впрочемъ умоляя его, что если онъ скажетъ Метъ, то предупредилъ бы ее, чтобы она, ради самого Бога, не проговорилась ни однимъ словомъ обо всей этой исторіи, а то изъ-за одного слова ихъ всѣхъ могутъ отправить къ чорту на кулички.
   Дитрихъ ушелъ, а Мета упала на стулъ, ей хотѣлось выплакать свои хорошенькіе черненькіе глазки.
   О, эти мужчины! Браво, съ ними никогда не надо связываться! Развѣ она когда-нибудь говорила, что это была ея барыня? Она говорила, что это была кто-нибудь другая; здѣсь много другихъ женщинъ, отчего-же это должна быть непремѣнно ея барыня? О, это черезъ-чуръ низко! Что если графъ убьетъ маркиза за то, что у маркиза была любовная интрига съ ея барыней, то вѣдь тогда все выйдетъ наружу; окажется, что не ея барыня была въ саду, а она сама, и что... "Ахъ, мой Создатель, что только изъ этого выйдетъ!" всхлипывала Мета.
   Наконецъ, она собралась съ силами и вошла разузнать, по крайней мѣрѣ, правду-ли говорилъ ей Дитрихъ. Она скоро удостовѣрилась, что дѣйствительно все было такъ, какъ передалъ ей Дитрихъ: маркизъ уѣхалъ, графъ уѣхалъ и -- это для Меты было самое ужасное -- люди, съ которыми она говорила, всѣ имѣли такой подозрительный видъ, пожимали плечами и говорили: "посмотримъ еще, чѣмъ все это кончится", и вообще вели такія ужасныя рѣчи, что ея сердце такъ и билось подъ узкимъ корсетомъ.
   Съ этими открытіями она воротилась опять на свое мѣсто въ корридоръ, снова часокъ поплакала, помолилась, затѣмъ поругала мерзкихъ мужчинъ и испугалась, когда услышала звонокъ въ комнатѣ своей госпожи; въ первую минуту ей пришло даже въ голову, не выброситься-ли ей изъ окна, но наконецъ она рѣшилась идти на роковой зовъ, и вошла въ комнату Гедвиги.
   -- Что съ тобой, дитя мое? спросила Гедвига.
   Достаточно было взглянуть на Мету, чтобы увидѣть, что она только-что плакала.
   -- Ты опять поссорилась съ Дитрихомъ? продолжала Гедвига.-- Надо-же, наконецъ, на что-нибудь рѣшиться; я не хочу тебя ни уговаривать, ни отговаривать, ты сама знаешь, какого я мнѣнія о Дитрихѣ, но вѣдь у тебя было довольно времени и самой разсудить, что тебѣ слѣдуетъ дѣлать. Если ты никакъ не можешь отказаться отъ него, такъ скажи откровенно, что не можешь; тогда я поговорю съ твоимъ отцомъ, но должна сказать тебѣ, что онъ теперь еще болѣе возбужденъ противъ Дитриха, чѣмъ прежде.
   Съ каждымъ словомъ Гедвиги, слезы все сильнѣе и сильнѣе лились изъ глазъ Меты.
   Какъ скверно съ ея стороны причинять такія непріятности ея доброй госпожѣ! Разумѣется, у нея и въ помыслахъ не было сдѣлать какой-нибудь вредъ ея госпожѣ, но все-таки, помимо ея желанія, бѣда случилась.
   -- Ахъ, ваша свѣтлость! всхлипывала она.
   -- Повторяю тебѣ: подумай, что тебѣ лучше сдѣлать! говорила Гедвига.-- Да вотъ что, я хотѣла спросить тебя, что это за шумъ былъ сегодня ночью въ замкѣ? Что-нибудь случилось?
   -- Ахъ, ваша свѣтлость, вѣдь маркизъ уѣхалъ! всхлипнула Мета.
   Гедвига вздрогнула, потомъ легкая улыбка промелькнула на ея губахъ. Значитъ, онъ пунктуально исполнилъ ея приказаніе, даже уже нѣсколько черезъ чуръ пунктуально, какъ, кажется.
   Она подошла къ окну, Что-то скажетъ объ этомъ принцъ? Такой поспѣшный отъѣздъ трудно будетъ мотивировать. Она считала маркиза деликатнѣе, осторожнѣе.
   Гедвига совсѣмъ-было позабыла, что въ комнатѣ находилась Мета; но дѣвушка снова стала всхлипывать и Гедвига обернулась.
   -- Ну, о чемъ-же ты плачешь? спросила она.
   -- Дорогая, безцѣнная барыня, плакала Мета, ломая руки -- право я не виновата въ этомъ; мнѣ хотѣлось только досадить Дитриху за то, что онъ такой ревнивый, и за то, что изъ за графскаго Филиппа онъ наговорилъ мнѣ кучу гадостей; это была только шутка, я хотѣла поддразнить его Филиппомъ да Баптистомъ, потому-что не могла болѣе выносить его придирокъ. Какъ я могла думать, что встрѣчу самого маркиза, что графъ будетъ въ это время въ саду и что все это такъ случится.
   -- Что такъ случится? спросила Гедвига, сердце которой при послѣднихъ словахъ Меты тревожно забилось.
   Прошло не мало времени, пока ей удалось выспросить у Меты, въ какомъ легкомысліи погрѣшила вѣтренная дѣвушка, но долго она не могла понять, какое отношеніе можетъ имѣть легкомысліе Меты къ ея госпожѣ. Наконецъ Мета, заливаясь слезами и прерывая себя неудержимыми всхлипываніями, пояснила, что она имѣетъ основаніе думать, что маркизъ принялъ ее за ея свѣтлость, такъ-какъ онъ называлъ ее "madame" и цѣловалъ ей руки, и что графѣ, котораго она въ саду не видѣла, по который, должно быть, былъ тамъ, также принялъ ее за ея свѣтлость, какъ она узнала объ этомъ отъ Дитриха, и что, если-бы она, дрянная дѣвчонка, могла предполагать, что могутъ выйдти подобныя послѣдствія, она, конечно, прямо-бы сказала, что это была она, и что, если ея свѣтлость теперь прогонитъ ее отъ себя и сдѣлаетъ несчастной, то конечно, она заслужила это ужасное наказаніе.
   И Мета бросилась передъ Гедвигой на колѣни, хватая ея руки и подолъ ея платья, но Гедвига велѣла ей встать и выслала вонъ изъ комнаты. Гедвига довольно узнала; ей необходимо было остаться одной.
   Такъ вотъ причина наглости маркиза вчера вечеромъ! Маркизъ считалъ себя вправѣ обращаться съ нею какъ съ женщиной легкаго поведенія,-- о, позоръ, позоръ! А графъ счелъ возможнымъ подобное безумное предположеніе, счелъ ее способной на такое паденіе! О, позоръ, позоръ! И все-таки бросилъ перчатку за падшую женщину? Нѣтъ, не за нее, а за честь своего дома, за честь старика принца, къ которому какъ-бы враждебно графъ ни относился, но который все-же не долженъ называть своей женой развратную женщину! Это было самое ужасное, это было самой горькой каплей въ чашѣ стыда и позора!
   Гедвига скрежетала зубами и рвала свои длинныя косы, которыя упали къ ней на колѣни, когда она, сидя въ креслѣ, наклонила свою голову.
   "Ребяческій договоръ! У тебя было достаточно времени обдумать, что тебѣ слѣдовало дѣлать! Если онъ святъ для бѣдной глупой дѣвочки, неужели-же онъ не долженъ быть святъ и для тебя? И почему я еще терплю всѣ эти мученія? Только потому, что не хочу сознаться въ громадной ошибкѣ, мною сдѣланной. И, въ то время какъ жизнь кипитъ во мнѣ, я остаюсь рабой слова, которое дала въ припадкѣ умопомѣшательства,-- слова, которое и для него должно быть столько-же свято, какъ и для меня, между-тѣмъ онъ давно уже его нарушилъ. Да, онъ нарушилъ его и своимъ сердцемъ, и своими помыслами, и своими взглядами, и выраженіемъ своего лица, -- да, тысячу разъ нарушилъ, а я все еще жду какого-то подтвержденія".
   Обуреваемая такими ужасными мыслями, сидѣла она все еще безъ движенія, когда Мета принесла записку фон-Цейзеля.
   -- Скажи, что мнѣ будетъ очень пріятно увидѣть его, сказала Гедвига.
   "Можетъ быть, его послалъ принцъ, думала она,-- быть можетъ онъ принесъ мнѣ разводную."
   Фон-Цейзель вошелъ, но никакой разводной не принесъ. Онъ пришелъ только для того, чтобы высказать свои опасенія за принца, потому-что извѣстіе объ отъѣздѣ маркиза, кажется, сильно потрясло его, хотя фон-Цейзель и не можетъ понять, почему это извѣстіе могло подѣйствовать такъ неблагопріятно на его свѣтлость. Впрочемъ фон-Цейзель кое-что предполагаетъ, кое-что заключаетъ по нѣкоторымъ признакамъ, и потому хотѣлъ-бы услышать мнѣніе принцессы, на вѣрность сужденія которой онъ вполнѣ полагается.
   И фон-Цейзель разсказалъ, что сообщить ему ночью Розель: дипломатическое порученіе маркиза съ самаго начала казалось для него довольно неправдоподобнымъ, а сегодня утромъ сдѣлалось совершенно подозрительнымъ послѣ того, какъ гофъ-фурьеръ Поретъ сообщилъ ему, что вчера вечеромъ не приходило никакихъ инеемъ, и слѣдовательно маркизъ не могъ получить отъ своего правительства никакихъ приказаній.
   Потомъ онъ передалъ ей странныя слона Розеля о долѣ кровавой мести за Садову, которую маркизъ уступитъ принцу, а Розель ему; разсказалъ о неожиданной поѣздкѣ графа съ визитомъ къ барону, т. е. къ человѣку, къ которому графъ къ первому долженъ обратиться въ дѣлѣ чести.
   -- Все это, какъ я уже сказалъ, только одни предположенія, продолжалъ фон-Цейзель, -- можетъ статься, что маркизъ и въ самомъ дѣлѣ поѣхалъ съ дипломатическимъ порученіемъ, что графъ, богъ вѣсть почему, нашелъ самымъ удобнымъ временемъ для визита три часа утра. Но когда я вспоминаю о томъ волненіи, въ которое приводили графа въ послѣдніе дни политическія событія, объ очевидно дурномъ настроеніи духа, въ которое его приводило присутствіе здѣсь французскихъ гостей, -- припоминаю тревожныя извѣстія, принесенныя намъ вчерашними газетами о дѣйствительно безтактномъ поведеніи французскаго законодательнаго корпуса... я убѣждаюсь, какъ легко самой ничтожной искрѣ поджечь эту пороховую мину! Извините мнѣ это банальное, сравненіе, по нынѣшняя безпокойная ночь произвела совершенный переполохъ въ моихъ мысляхъ; у меня сердце сжимается, когда я подумаю, что эта злополучная политика разрываетъ кружокъ, только-что начавшій жить такою прекрасною -- я долженъ сказать -- идеально-прекрасною жизнью; а тутъ вотъ и нашему превосходному другу пришла вдругъ странная фантазія уѣхать среди ночи безъ офиціальнаго прощанія и тѣмъ поставить меня въ самое неловкое, самое, тяжелое положеніе.
   "Германъ уѣхалъ; этого только недоставало. Это уже слишкомъ"! Гедвига наклонила было голову, чтобы скрыть слезы, которыя навертывались у нея на глазахъ, но скоро овладѣла собою.
   -- И вы думаете, что отъѣздъ доктора Горста въ связи съ тѣмъ, о чемъ вы сейчасъ разсказывали? спросила она глухимъ голосомъ.
   -- Да, мнѣ это приходило въ голову, отвѣчалъ кавалеръ;-- дѣло идетъ о дуэли; мнѣ кажется, что и ваша свѣтлость также склоняется къ этому предположенію -- въ такомъ случаѣ врачъ имъ необходимъ, а къ кому-же, какъ не къ нашему доктору имъ естественнѣе всего было обратиться? Кромѣ того, я узналъ, что сегодня ночью Розель, распростившись со мною, отправился къ Горсту и долго съ нимъ о чемъ-то совѣщался; но разсудивъ все хорошенько, я опять воротился къ первому моему предположенію, что Горстъ написалъ-бы мнѣ, еслибъ это дѣйствительно было такъ. Къ тому-же, и это главное, мнѣ всегда казалось, что графъ и Горстъ не въ очень хорошихъ" отношеніяхъ между собой, и я полагаю, что догадываюсь даже о причинѣ ихъ взаимной антипатіи. Я увѣренъ, что вы не сочтете меня сплетникомъ, ваша свѣтлость, если я кончу то, что началъ, и льстецомъ, если я скажу вамъ, что безграничное уваженіе, которое я къ вамъ питаю, не допускаетъ чтобы я могъ скрыть отъ васъ какую-нибудь тайну.
   -- О какой тайнѣ вы говорите? спросила Гедвига.
   -- Я хотѣлъ сказать, продолжалъ кавалеръ,-- что, мнѣ, кажется, я догадываюсь, отчего ясный умъ нашего друга помрачился до того, что онъ позволилъ себѣ, нарушивъ всякій этикетъ, внезапно уѣхать отъ нашего двора; причина этого та-же, которая, какъ мнѣ кажется, заставила графа не обращаться къ Горсту. Однимъ словомъ, ваша свѣтлость, мнѣ кажется, что графиня произвела глубокое впечатлѣніе на сдержанный и потому довольно мягкій характеръ нашего друга; но вѣдь я разсказываю вамъ, конечно, только то, что проницательный взглядъ вашъ давно уже подмѣтилъ.
   -- Нѣтъ, сказала Гедвига,-- я никогда этого не замѣчала. Но, можетъ быть, докторъ Горстъ намекнулъ объ этомъ въ своемъ письмѣ къ вамъ, о которомъ вы только-что говорили, или сообщилъ. какимъ нибудь инымъ способомъ.
   -- Онъ-то, самый скрытный человѣкъ въ свѣтѣ! вскричалъ кавалеръ.
   -- Не можете-ли вы показать мнѣ его письмо? попросила Гедвига.
   -- Вотъ оно, отвѣчалъ фон-Цейзель;-- я перечиталъ его два раза, но все-таки оно для меня довольно темно, потому-что... но берите!
   Для Гедвиги оно совершенно не было темно; когда она дочитывала его, строчки запрыгали передъ ея глазами, на которыхъ задрожали слезы.
   -- Не правда-ли, ваша свѣтлость, заговорилъ фон-Цейзель, -- его отъѣздъ можно объяснить только страстью. Одна любовь можетъ понудить такого всегда спокойнаго, безстрастнаго человѣка къ подобному безразсудному поступку. Къ тому-же сегодня мы ждемъ графиню-мать съ тайнымъ совѣтникомъ. Согласитесь, ваша свѣтлость, что Горстъ долженъ былъ считать себя оскорбленнымъ: вѣдь онъ откладывалъ свой отъѣздъ только для графини, по просьбѣ принца и по настоятельнымъ просьбамъ самой графини: всякій другой докторъ счелъ-бы себя оскорбленнымъ, даже не принимая во вниманіе расположенія къ прекрасной паціенткѣ. Конечно, графиня тутъ ни въ чемъ не виновата: она и въ этомъ случаѣ, какъ кажется и всегда, только слѣпо повиновалась графу, а послѣ этого графъ конечно не могъ обратиться къ Горсту въ такомъ важномъ дѣлѣ, какъ дуэль. Мнѣ кажется, что и его свѣтлость, которому я обязанъ былъ сообщить о поразительномъ поступкѣ Горста, такъ-же смотритъ на это дѣло.
   Кавалеръ замолкъ.
   Губы Гедвиги дрожали, глаза неподвижно устремились въ одну точку. Наконецъ, она произнесла:
   -- Что-же, по вашему мнѣнію, я должна сказать принцу?
   -- Мнѣ кажется, отвѣчалъ фон-Цейзель,-- что вы оказали-бы и всѣмъ намъ, а главнымъ образомъ самому принцу безконечное благодѣяніе, если-бы подготовили его свѣтлость къ возможности дуэли между маркизомъ и графомъ, или, если его свѣтлость, что мнѣ кажется весьма вѣроятнымъ, также подозрѣваетъ въ чемъ дѣло,-- письмо маркиза, должно быть, заключало въ себѣ намекъ на это, иначе я не умѣю себѣ объяснить испугъ принца,-- то помочь ему перенести это тяжелое испытаніе, а это только для васъ одной и возможно.
   -- Благодарю васъ, сказала Гедвига.
   -- Благодарю васъ, ваша свѣтлость, сказалъ фон-Цейзель, вставая и цѣлуя Гедвигѣ руку.-- Вы уже такъ много разъ были нашимъ добрымъ ангеломъ, будьте имъ и въ этотъ разъ, и всегда!
   Кавалеръ ушелъ.
   Гедвига проводила его грустной улыбкой.
   "О, да, думала она, добрый ангелъ! Такъ называлъ меня тысячу разъ этотъ старикъ; но вѣдь здѣсь нѣтъ этихъ добрыхъ ангеловъ, есть только злые люди".
   Въ страшномъ волненіи она ходила взадъ и впередъ по комнатѣ.
   "Злые люди и слабые люди,-- я не знаю, которые изъ нихъ хуже. Не разумно-ли сбросить съ себя ношу, которую долѣе не въ силахъ выносить! Какъ-же давно надо было мнѣ сбросить мою ношу! Какъ легко могъ-бы справиться съ нею тотъ, другой! Но вѣдь онъ за все берется сильной, твердой рукой, онъ постоянно вѣренъ своему: всегда напроломъ! "Я не даю пощады, всегда напроломъ! Въ прахъ тѣхъ, кто осмѣливается мнѣ противиться"! А мы, мы робко отступаемъ съ его дороги, какъ это сдѣлалъ тотъ или склоняемся передъ нимъ, какъ передъ господиномъ. Да, да, онъ господинъ теперь, какъ и всегда, потому-что онъ создаетъ себѣ положеніе такимъ, какимъ оно ему нужно. Если я не его любовница, то, по его, пусть лучше ужь я буду развратной женщиной, добычей каждаго, у котораго только хватитъ наглости захотѣть меня! А и онъ могъ это подумать, и онъ! Нѣтъ, не могъ, не могъ, по могъ потерпѣть, чтобы другіе это думали, могъ дать своимъ бѣгствомъ желанный примѣръ другимъ уронить ту, которая и безъ того уже погибла -- это онъ могъ, на это хватило его мужества.
   "Да развѣ уже я упала въ глазахъ его, въ глазахъ старика, въ глазахъ всего свѣта,-- я, которой достаточно одного слова, чтобы подняться изъ моего паденія, какъ снопу Іосифа, передъ которымъ всѣ остальные должны склониться! Кто посмѣетъ упрекнуть меня, если я скажу это слово! Развѣ они не дурачили, не травили меня какъ дикаго звѣря, которому нѣтъ спасенія, тогда какъ этотъ гордый домъ, -- все, все могло-бы быть моимъ, если-бъ я только захотѣла! Онъ -- властелинъ! такъ пусть-же поучится склоняться теперь передъ владычицей!
   "Я не хочу носить цѣпей власти. Да! но мнѣ не къ лицу и цѣпи поруганной служанки. Неужели я стану ждать, чтобъ меня прогнали, какъ Агарь? Она должна была ждать, потому-что она утратила свое право уйдти, когда хотѣла, какъ и я должна-бы была остаться, если-бы мнѣ приходилось идти въ пустыню не одной, если-бъ мнѣ приходилось вести въ жгучіе пески пустыни нѣжнаго, привыкшаго къ крову, любимаго ребенка. Но я, чье сердце чисто, какъ лоно водъ, чье тѣло свободно, какъ душа, я могу какъ соколъ взвиться въ высь, и я воспользуюсь своими соколиными крыльями!"
   Она позвонила; вошла Мета съ заплаканными глазами и получила приказаніе немедленно сходить къ его свѣтлости и сказать ему, что Гедвига желаетъ съ нимъ говорить.
   Черезъ нѣсколько минутъ Мета воротилась.
   -- Уже цѣлый часъ, какъ его свѣтлость уѣхали въ охотничій домъ; объ этомъ сказалъ мнѣ г. Глейхъ.
   -- Вели мнѣ сію минуту заложить коляску, слышишь, сію минуту.
   

ГЛАВА X.

   Принцъ, пріѣхавшій съ полчаса тому назадъ, прохаживался съ Кессельбушемъ по тѣнистому саду при охотничьемъ домѣ. Долго онъ говорилъ одинъ; голосъ его дрожалъ и порою прерывался отъ душившихъ его слезъ; спутникъ внимательно слушалъ его, опустивъ голову. Наконецъ принцъ замолчалъ и Кессельбушъ, поднявъ все еще ясные голубые глаза свои на блѣдное лицо принца, проговорилъ:
   -- Ваша свѣтлость..
   -- Прошу тебя, не называй меня такъ, я пріѣхалъ къ старому другу, къ товарищу моихъ дѣтскихъ игръ; я хочу слышать человѣческій голосъ,-- голосъ человѣка, который, я знаю, любитъ меня. Представь себѣ, что мы оба пятьюдесятью годами моложе!
   -- Если-бы это можно было себѣ представить! отвѣчалъ старикъ, съ грустною.улыбкою,-- но какъ ваша свѣтлость... какъ ты хочешь, Эрихъ.
   -- Вотъ такъ, хорошо, сказалъ принцъ.
   -- Какъ ты хочешь, повторилъ старикъ.-- Ахъ, если-бы мнѣ было также легко исполнить всякое твое желаніе! Странное дѣло, эти желанія. Ты часто бранилъ меня за то, что у меня нѣтъ никакихъ желаній, что ты не можешь дѣлать для меня столько, сколько-бы хотѣлъ. Ну, я не намѣренъ хвастаться, можетъ быть, у меня отъ природы уже кровь не такая горячая, какъ у другихъ, или ее охладилъ лѣсной воздухъ, въ которомъ я родился и выросъ, но я чувствую себя какъ нельзя лучше. Можетъ быть, мнѣ незнакомы многія радости, выпадающія на долю другимъ, но мнѣ не приходится испытывать и многихъ страданій, которыя переносятъ другіе; такъ я одинокій и состарѣлся въ моемъ одинокомъ лѣсу, не пославъ ни одного вздоха въ слѣдъ утраченной молодости, и теперь, больной смертельно втеченіи уже многихъ лѣтъ, я не призываю смерти. Такой человѣкъ плохой совѣтникъ въ твоемъ дѣлѣ, и ты можешь напередъ знать, что онъ посовѣтуетъ. Онъ будетъ проповѣдывать, что проповѣдывалъ всегда: оставить то, чего нельзя удержать; онъ будетъ проповѣдывать самоотреченіе. А если-бы даже я и не сталъ этого совѣтовать, то мои сѣдые волоса, мой согбенный станъ оказались-бы въ этомъ случай краснорѣчивѣе всякихъ словъ! Ты говоришь, что не можешь отъ нея отказаться, -- не можешь даже при мысли, что тебѣ приходится отказаться отъ того, на что ты никогда не имѣлъ права и что поэтому никогда тебѣ не принадлежало въ дѣйствительности? Тебѣ было шестьдесятъ два года, когда ты женился на ней; ей шестнадцать. Что можетъ быть общаго между шестнадцатью и шестьюдесятью? Развѣ то-же, что можетъ быть общаго между дѣятельною дневною жизнью и ночнымъ сновидѣніемъ, даже и того менѣе, потому-что сны могутъ являться къ намъ и днемъ, а сонъ нашей молодости исчезаетъ отъ насъ безвозвратно. Не говори, что твое герцогское достоинство съ его атрибутами должно было изгладить въ ея глазахъ различіе лѣтъ. Если-бы это было дѣйствительно такъ, то она была-бы дважды, трижды недостойна сдѣлаться супругой Эриха Рода. Но ты самъ говоришь, что ея натура слишкомъ чиста, слишкомъ благородна, чтобы увлечься чарами власти. Такъ продолжай-же вѣрить этой чистой натурѣ; не говори да тамъ, гдѣ она говорить нѣтъ, гдѣ она -- я буду говорить откровенно -- гдѣ она должна сказать нѣтъ, если это дѣйствительно чистая, благородная натура. Да, Эрихъ, иначе и быть не можетъ: натура говоритъ противъ тебя. Она не благословила дѣтьми твоей поздней страсти.
   Яркая краска вспыхнула на блѣдныхъ щекахъ принца.
   -- Ты не все знаешь, Гергардъ, сказалъ онъ.
   -- Значитъ, ты мнѣ не все разсказалъ, отвѣчалъ лѣсничій.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, вскричалъ принцъ,-- я тебѣ не все разсказалъ." Но я долженъ разсказать, потому-что вижу, что ты меня не понялъ. Она никогда не была моею, Гергардъ, я никогда не прикасался къ ея рукѣ иначе, какъ отецъ прикоснулся-бы къ рукѣ своей дочери -- Одобряю и хвалю тебя за это.
   -- Я не заслуживаю этой похвалы. Я это дѣлалъ не по доброй волѣ; я былъ рабомъ слова, которое далъ ей въ чаду страсти, незнавшей границъ, въ надеждѣ, что она возвратитъ мнѣ мое слово, когда пойметъ мою любовь, въ страхѣ совсѣмъ ее потерять, если не удовольствуюсь малымъ. Ахъ, Гергардъ, ты самъ говоришь, что никогда не зналъ любви. Ты не знаешь, что я выстрадалъ тогда, что я выстрадалъ съ тѣхъ поръ и какъ я страдаю...
   Онъ бросился на грудь къ лѣсничему и разрыдался какъ ребенокъ.
   Лѣсничій былъ глубоко потрясенъ.
   -- Бѣдный другъ, сказалъ онъ,-- такъ вотъ въ какомъ положеніи твои дѣла. Да, теперь я понимаю многое, чего до сихъ поръ не могъ понять. По, мой государь и другъ, несмотря на рискъ возбудить твой гнѣвъ, я остаюсь при томъ, что подсказалъ мнѣ мой внутренній голосъ. Подумай-ка, Эрихъ, если-бы она въ самомъ дѣлѣ была твоею дочерью, не считалъ-ли-бы ты себя счастливѣйшимъ. изъ отцовъ, имѣя такую славную, красивую, добрую дочь? Не переживалъ-ли-бы ты новой, лучшей молодости, любя такую дочь? И на что-же ты вздумалъ промѣнять такія прекрасныя отношенія? На отношенія, которыя причинили тебѣ горечь даже тогда, какъ ты только мечталъ о нихъ, но какою-бы страшною горечью они были отравлены, если-бы ты въ состояніи былъ превратить свои мечты въ дѣйствительность.
   -- Слишкомъ поздно, отвѣчалъ принцъ.-- Ни она, ни я, не можемъ уже повѣрить въ то идиллическое счастье, какое ты рисуешь.
   -- Не знаю. Не трудно повѣрить тому, что вполнѣ естественно. Если она дѣйствительно подозрѣваетъ твою страсть, она все-таки найдетъ въ тебѣ отца, котораго искала, когда ты самъ придешь въ себя, и будетъ тебѣ вдвое признательнѣе и полюбитъ тебя вдвое болѣе.
   -- Слишкомъ поздно, отвѣчалъ принцъ.
   -- А если бы и такъ, по всякомъ случаѣ, тебѣ не остается другого выбора, ты долженъ отказаться отъ того, что не хочетъ принадлежать тебѣ. О, мой государь и другъ, неужели вы, великіе міра, дѣйствительно, не можете научиться тому, чему мы всѣ, простые смертные, научаемся по необходимости? Должно быть что такъ, если даже такой добрый, такой благородный человѣкъ, какъ ты, не могъ этому научиться! Но, нѣтъ, ты лучше и умнѣе, чѣмъ представляешь самъ себя, я это знаю, вѣдь я наблюдалъ за тобою всю твою жизнь и видѣлъ, что ты отъ многаго въ жизни научился отказываться. Вся твоя жизнь -- одна цѣпь самоотреченій! Какими гордыми планами ты тѣшилъ себя въ золотые дни нашей молодости. Твое сердце билось за все человѣчество: апостолъ новой, чистой любви, въ глубокіе тайники которой ты проникъ, какъ тебѣ казалось, ты намѣревался возвести человѣчество на болѣе высокую, болѣе благородную ступень развитія. А люди остались тѣми-же людьми, какими будутъ вѣчно. Какъ страстно билось твое сердце за Германію! Ты хотѣлъ пересоздать ее въ царство свободы, братства, равенства! И гдѣ-же свобода, гдѣ братство, гдѣ равенство? Ты отказался отъ этихъ сновъ; подъ гнетомъ системы, идущей совершенно въ разрѣзъ съ твоими идеалами, ты научился въ тиши работать, насколько хватало твоихъ силъ, на благо твоихъ подданныхъ. Да, мой государь и другъ, ты благодаришь Бога за то, что твои годы дозволяютъ тебѣ удалиться съ арены политической борьбы, предоставляя молодому поколѣнію справляться съ задачами вѣка, которыя оно такъ самоувѣренно беретъ на дерзкія плечи. Ты научился этому, Эрихъ, научился самоотреченію въ великомъ, и колеблешься тамъ, гдѣ дѣло идетъ только о томъ, что ты называешь своимъ личнымъ счастьемъ? Такъ значитъ, ты всегда любилъ себя болѣе, чѣмъ другихъ? Нѣтъ, я-бы не повѣрилъ никому, кто-бы сказалъ это про тебя, не повѣрю и тебѣ, если ты станешь это говорить. Но ты не скажешь этого, Эрихъ, мой государь, мой господинъ, мой другъ, ты не скажешь этого!
   Голосъ старика задрожалъ при послѣднихъ словахъ и онъ дрожащими руками схватилъ руку принца.
   -- Благодарю тебя Гергардъ, заговорилъ принцъ, -- благодарю тебя отъ всего сердца, хотя... оставь меня теперь одного, Гергардъ, я чувствую потребность уединеніи.
   Онъ слегка пожалъ руку лѣсничаго и быстро отдернулъ свою. Лѣсничій подавилъ невольный вздохъ и удалился.
   Принцъ посмотрѣлъ мрачно ему въ слѣдъ.
   -- Слова! слова! пробормоталъ принцъ.-- Впрочемъ, могъ-ли я ожидать чего-нибудь другого отъ этого добряка? Дуракъ, я надѣялся, что онъ мнѣ можетъ помочь, что кто-нибудь можетъ, что кто-нибудь захочетъ мнѣ помочь! Нѣтъ, всякій думаетъ только о себѣ, этотъ старикъ думаетъ только о своемъ спокойствіи, и теперь онъ внѣ себя, отъ того, что я нарушилъ это спокойствіе. Если-бы онъ и ее зналъ -- но я и то разсказалъ ему слишкомъ много. Въ концѣ концовъ, онъ правъ, приравнивая меня къ себѣ. И я, какъ онъ, сдѣлался болтуномъ.
   Принцъ пугливо оглядѣлся; никого не было ни въ аллеѣ, ни въ саду. Но ему все-таки показалось здѣсь недостаточно уединенно. Притворенная калитка вела непосредственно въ лѣсъ на дорогу, которая шла изгибомъ къ охотничьему дому.
   Онъ вышелъ черезъ калитку въ лѣсъ и пошелъ быстрыми шагами, какъ будто кто гнался за нимъ.
   Вдругъ онъ остановился; куда онъ шелъ? Зачѣмъ онъ хотѣлъ остаться одинъ? Да, затѣмъ, чтобы прочитать письмо маркиза, которое онъ читалъ уже разъ десять и теперь снова перечитывалъ такъ жадно, какъ будто читалъ въ первый разъ:
   "Monseigneur! Простите меня: черезъ-чуръ впечатлительное сердце ставитъ меня въ необходимость покинуть съ такой неприличной поспѣшностью, въ такой необычный часъ замокъ Роде, который будетъ мнѣ вѣчно дорогъ, -- уѣхать, не простившись съ вами, который будетъ мнѣ всегда представляться лучезарнымъ идеаломъ всѣхъ человѣческихъ и царственныхъ добродѣтелей. Ахъ, monseigneur, если-бы я менѣе удивлялся вамъ, менѣе любилъ васъ, мое сердце молчало-бы, оно не кричало-бы громко о мести при видѣ, какъ самому завѣтному вашему счастью грозитъ человѣкъ, который хотѣлъ-бы лишить васъ и власти, и жизни, и любви. Твердый сознаніемъ своей безкорыстной любви и чистоты своихъ намѣреній, я рѣшился рискнуть на поступокъ, который былъ-бы преступленіемъ, если-бы для осуществленія его не требовалось самой высокой добродѣтели. Я хотѣлъ смутить, увлечь душу, черезъ-чуръ легко поддававшуюся соблазнамъ любви тѣми чарами, на изученіе которыхъ мы тратимъ свою молодость, и когда она, смущенная, увлеченная, послѣдуетъ за очарователемъ, обратиться къ ней суровымъ тономъ друга и сказать: смотри, видишь, къ чему это приводитъ, къ чему это привело-бы, если-бы вмѣсто того, чтобы попасть въ чистыя руки друга, ты упала въ объятія соблазнителя! Monseigneur, повторяю,-- это былъ смѣлый замыселъ, безумный планъ, но это были смѣлость и безуміе, воодушевляющіе на всякій геройскій подвигъ. Я буду кратокъ, monseigneur. Моя задача выполнена; прекрасная, но черезъ-чуръ страстная душа получила урокъ, она испытала чары, она почувствовала головокруженіе на краю пропасти; она не пойдетъ далѣе, она вернется, она понимаетъ теперь, что въ пропасти жить невозможно, что женщина, которая хочетъ остаться добродѣтельной, должна бѣгать не возлюбленнаго, а любви, не искусителя, а искушенія.
   "Я зналъ, monseigneur, что путь, который велъ къ этой цѣли, былъ путь опасный. Но я не могъ быть первымъ Флорвилемъ, котораго-бы удержалъ страхъ опасности. Я говорю но о грозившей мнѣ самому опасности, пасть жертвою чаръ -- я чувствовалъ, что дружба будетъ моимъ талисманомъ; я говорю не объ опасности быть непонятымъ вами -- я зналъ, что лучшій изъ людей есть вмѣстѣ съ тѣмъ и мудрѣйшій изъ нихъ; тѣмъ менѣе сталъ-бы я говорить о презрѣннѣйшей изъ всѣхъ опасностей,-- опасности грозящей изъ дула пистолета, по промолчавъ о ней, я оставилъ-бы много неяснаго въ дѣлѣ, которое хочу представить вамъ въ его настоящемъ свѣтѣ.
   "Monseigneur, тотъ, отъ котораго я хотѣлъ предохранить колеблющуюся добродѣтель, побѣдивъ его чары еще большими чарами, надѣлъ на себя маску защитника невинности. Я скорблю о такомъ оборотѣ дѣла, скорбѣлъ-бы еще болѣе, если-бы можно было избѣжать этого, если-бы эта маска могла возбудить къ себѣ прочное довѣріе; но вѣдь это невозможно. Кто серьезно повѣритъ, чтобы человѣкъ, бывшій всегда вашимъ врагомъ, могъ сдѣлаться вашимъ другомъ въ этомъ самомъ святомъ дли васъ дѣлѣ; кто усомнится въ томъ, что вы можете довѣрить и свою любовь тому, кому довѣрили свое положеніе, свою жизнь, свою честь?
   "Monseigneur, черезъ нѣсколько дней ослѣпительный свѣтъ озаритъ мрачный горизонтъ Европы и изумленный міръ пойметъ наконецъ, что Франція и ея сыновья могутъ бороться только во имя любви къ ближнимъ, справедливости, братства, что Франція и ея сыновья постоянно предоставляютъ своимъ врагамъ защиту эгоизма, лжи, тиранніи. Monseigneur, ничтожный поединокъ между истиною и ложью, честью и подлостью, на который я отправляюсь теперь, есть только прологъ къ наступающей великой борьбѣ; развязка, въ обоихъ будетъ одинакова. Я долженъ лишить бѣднаго прусскаго короля одного изъ самыхъ гордыхъ его рыцарей. Мнѣ, право, жалъ его, но гордый рыцарь самъ того захотѣлъ.
   "Заканчиваю, monseigneur, какъ началъ, выраженіемъ величайшей преданности и глубочайшаго почтенія, которыя могутъ исчезнуть только съ жизнью вашего.

Виктора-Анатоля де-Флорвиля".

   Принцъ спряталъ въ карманъ скомканное письмо и пошелъ далѣе, бормоча:
   "Какъ онъ старается, біідняга, объяснить то, что для меня ясно само собою, Отчего-жъ было ему не принести свою молодость и красоту на рынокъ, гдѣ существовалъ такой жадный запросъ на этотъ товаръ. Клянусь Богомъ! я-бы это понялъ. Я-бы съумѣлъ уважить чарующую силу такой красоты, такого ума... Ужасно, ужасно! если онъ въ какіе-нибудь два-три часа узналъ, что здѣсь происходитъ, то скоро воробьи зачирикаютъ объ этомъ съ крышъ. И его, моего бѣднаго, честнаго Горста, прогналъ отсюда тотъ-же призракъ, появившійся въ моемъ домѣ, скелетъ, скалящій на меня зубы изъ каждаго угла... Кто этотъ скелетъ?-- я, я самъ, смѣшное пугало, разгоняющее всѣхъ, которые знавали меня въ лучшіе дни и не хотятъ понять, что Эрихъ Роде могъ пасть такъ глубоко".
   Онъ остановился и пугливо оглянулся.
   "А что, если онъ будетъ убитъ, если они уже ищутъ меня, чтобы сообщить мнѣ эту новость! Нѣтъ, онъ не доставитъ мнѣ такого наслажденія: онъ знаетъ, что это единственное наслажденіе, которое онъ можетъ мнѣ доставить въ жизни. Этотъ проклятый родъ нельзя вырвать съ корнемъ, какъ ядовитую траву, какъ вотъ эту собачью петрушку; онъ меня уморитъ. И принять изъ ея руки кубокъ съ отравой, изъ ея руки! Да, въ ея рукахъ жизнь и смерть! Нѣтъ, не жизнь, только смерть! Я не хочу, я не могу жить ни безъ нея, ни съ нею -- вчера еще я надѣялся что могу, сегодня я уже не надѣюсь, сегодня это невозможно"!
   Несчастный шелъ все дальше и дальше по крутой дорогѣ, которая скоро превратилась въ тропинку; тропинка шла по утесу, съ права подъ него разстилалась лѣсистая долина, въ глубинѣ которой шумѣлъ ручей, изливавшійся въ Роду. Тропинка вела каменными уступами прямо къ трехугольному балкону, который вчера былъ замѣченъ далеко не всѣмъ обществомъ, такъ-какъ онъ находился на другомъ фасадѣ охотничьяго домика, но тѣ, которые попали на него, пришли въ восторгъ отъ ужасающаго великолѣпія картины, открывавшейся передъ ихъ глазами.
   Утомленный крутизною горы и бушевавшей въ немъ страстью принцъ опустился на одну изъ изящныхъ скамеекъ балкона и, опершись головою на руку, глядѣлъ въ пропасть, лежавшую у самыхъ ногъ его.
   "Да, бормоталъ онъ, сегодня это невозможно, сегодня я могу выступить передъ нею только обвинителемъ: вотъ что ты сдѣлала, вотъ какое адское преступленіе совершила ты противъ меня! Обвинителемъ и судьею. Эта глубокая и мрачная пропасть -- она недостаточно мрачна, чтобы схоронить ее и позоръ, которымъ она меня покрыла; если-бы этотъ лѣсъ загорѣлся, то самое пламя было-бы не въ силахъ истребить передъ лицомъ неба ее и позоръ, который она навлекла на мое имя! О стыдъ, о позоръ!-- Гедвига"!
   Въ двери, соединявшей балконъ съ одною изъ нижнихъ залъ охотничьяго дома, стояла она въ свѣтломъ лѣтнемъ платьѣ; соломенная шляпа съ широкими полями висѣла у нея на лѣвой рукѣ.
   Солнце, просвѣчивавшее сквозь густыя вѣтви высокихъ чинаръ, окружавшихъ балконъ и распространявшихъ вокругъ себя прохладную тѣнь, освѣщало ее дрожащими лучами.
   И страшныя мысли, занимавшія принца, исчезли, какъ исчезаетъ утренній туманъ отъ дыханія утаеннаго вѣтерка; онъ забылъ ненависть, наполнявшую кипѣвшее гнѣвомъ его сердце, забылъ месть, которую замышлялъ, забылъ все; душа его рвалась къ этой женщинѣ, являвшейся передъ нимъ воплощеніемъ всего самаго дорогого, самаго прекраснаго на землѣ; онъ чувствовалъ, что не можетъ не боготворить ее, не преклоняться передъ ней, какъ не можетъ не закрыть глазъ передъ лучами солнца.
   Опустивъ глаза въ землю, неровными шагами, дрожа, подошелъ онъ къ ней и, прижимая дрожащія губы къ ея рукѣ, произнесъ
   -- Прости меня, Гедвига, прости меня!
   Она отвела его на скамейку, съ которой онъ поднялся при ея приходѣ и сѣла возлѣ него.
   -- Мы оба виноваты другъ передъ другомъ во многомъ, сказала она.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, вскричалъ принцъ, -- я виноватъ, я одинъ, я... прочти это письмо.
   Онъ протянулъ ей письмо маркиза. Гедвига отвела его руку.
   -- Извини, что оно такъ смято, сказалъ принцъ.
   Что-то похожее на прежнюю, привѣтливую улыбку заиграло на его блѣдныхъ губахъ и тронуло Гедвигу противъ воли. Она взяла письмо, прочитала и спросила, возвращая:
   -- Ты какого-же мнѣнія объ этомъ письмѣ?
   -- Что это подлость, гнусная подлость! вскричала, принцъ, разорвавъ письмо въ клочки, скомкавъ ихъ и выбрасывая за перила.
   -- Ты съ самаго начала такъ думалъ? спросила Гедвига.
   Принцъ молча опустилъ глаза.
   Темные глаза Гедвиги были устремлены на его блѣдное лицо и она продолжала твердымъ голосомъ:
   -- Не считалъ, не могъ считать. Подлость разыгралась не на твоихъ глазахъ, я сама была свидѣтельницей ея только отчасти. Но я тебѣ разскажу все, что знаю.
   Спокойно и ясно Гедвига разсказала все, что произошло между нею и маркизомъ съ минуты ихъ разговора три дня тому назадъ въ эрихстальскомъ саду. Она повторила каждое слово, которое было сказано между ними, насколько помнила, а память никогда ей не измѣняла даже въ ничего незначущихъ подробностяхъ. Она описала обращеніе съ нею маркиза, его ухаживанія и афектированность, возбуждавшія въ ней то удивленіе, то смѣхъ; безумную сцену наканунѣ вечеромъ въ башнѣ, сцену невѣроятную, когда маркизъ велъ себя съ нахальствомъ, причина котораго осталасьбы для нея совершенно непонятной, безъ" объясненій, данныхъ ей Метою.
   -- Вотъ все, что касается до этого человѣка, продолжала она;-- я носовѣстилась-бы тратить столько словъ на подобнаго болвана, но это было необходимо: этотъ комическій эпизодъ долженъ служить прологомъ къ трагедіи, въ которой страдательными личностями являемся ты и я. Прежде, однако, мнѣ нужно разсказать тебѣ еще о третьемъ лицѣ.
   Принцъ сидѣлъ, не шевелясь. У него захватывало духъ отъ смѣлой увѣренности, съ которою Гедвига шла прямо къ цѣли, -- къ той цѣли, которую онъ самъ такъ робко обходилъ и хотѣлъ-бы теперь отодвинуть за тридевять земель.
   -- О третьемъ лицѣ, повторила Гедвига.-- Ты догадываешься, что я хочу говорить о графѣ Генрихѣ. О немъ я тебѣ должна разсказать цѣлую исторію, далеко непохожую но содержанію на первую и не столько комичную, потому-что она стоила мнѣ много слезъ; я виновата передъ тобой въ томъ, что не разсказала ее тебѣ ранѣе; въ этой-то винѣ я и каялась передъ тобой сейчасъ.
   -- Довольно! вскричалъ принцъ.-- Я не хочу, я не могу слушать далѣе.
   -- Ты долженъ; я не могу избавить тебя отъ этого страданія, въ сущности благодѣтельнаго. Вѣдь истина всегда благодѣяніе.
   "Я сказала тебѣ тогда, что мое сердце убито несчастною любовью; я не сказала только имени человѣка, сдѣлавшаго меня такъ безгранично несчастной; это, можетъ быть, было не хорошо, но такъ-какъ ты меня не спрашивалъ, то я думала, что ты согласенъ со мною, что тебѣ достаточно знать, что я несчастна, что у тебя я ищу убѣжища отъ свѣта, который представлялся мнѣ раскрытой могилой, что я хочу посвятить остававшуюся еще во мнѣ нѣжность, потребность дѣлать добро, страсть помогать, утѣшать, тебѣ, моему доброму другу, тебѣ и твоимъ подданнымъ, довѣрчиво глядѣвшимъ на своего гуманнаго государя, какъ на свой щитъ и опору на землѣ; съ тебя достаточно было знать, что я надѣюсь найдти въ выполненіи этой чудной, высокой задачи покой сердцу, миръ душѣ.
   "И я поклялась тебѣ въ этотъ торжественный часъ, что съ этихъ поръ я стану тебя любить чистою дочернею любовью. Ты сторицею заслужилъ мою благодарность; заслужилъ тою благородною искренностью, съ которою старался выполнить свое слово, тою неисчерпаемою добротою, которою окружалъ свою дочь, тѣми чудными, прекрасными дарами, которыми ты ее надѣлялъ; изъ нихъ самымъ чуднымъ, самымъ прекраснымъ было для нея то довѣріе, которое ты питалъ къ ней, раздѣляя съ нею всѣ твои заботы, всѣ твои нѣжныя попеченія о благѣ твоихъ подданныхъ!
   "И если я сперва и въ особенности вначалѣ чувствовала себя несчастной въ этомъ положеніи, которое возвышало меня на такую недосягаемую высоту надъ моимъ ничтожнымъ прошлымъ, возбуждая справедливую зависть тысячъ и тысячъ людей, если я не была тебѣ доброю дочерью, то вѣдь не неблагодарность была тому виной. Я тебѣ всегда была благодарна всѣмъ сердцемъ, насколько только мое сердце способно ощущать благодарность и буду вѣчно благодарна. И не боль отъ раны, нанесенной моему сердцу, была въ этомъ виной -- я дала себѣ слово, что эта рана должна зажить и знала, что она заживетъ, -- нѣтъ не она была виною -- всему виной была ненасытность моего сердца, необузданность моей фантазія, непобѣдимое влеченіе къ дѣятельности души моей, стремившейся постоянно къ безпредѣльному. Я тебѣ этимъ причинила много горя, мой бѣдный другъ. Ты ощущалъ потребность въ покоѣ, я принесла тебѣ тревогу; ты хотѣлъ отдыха, въ которомъ нуждался твой работавшій безъ устали умъ, -- я постоянно подбивала тебя то на то, то на другое; я упрекала тебя, когда что-нибудь не удавалось, тогда какъ, можетъ быть, оно никогда и не могло удасться. Я пробуждала въ тебѣ интересъ къ тысячѣ вещамъ, которыя для меня быстро теряли всякое очарованіе.
   -- Остановись! вскричалъ принцъ.-- Я не могу слушать, какъ ты сама на себя клевещешь. Несчастные, слезы которыхъ ты осушала, больные, тебѣ обязанные нѣжнымъ уходомъ, бѣдные, въ хижины которыхъ ты относила хлѣбъ и работу,-- они всѣ евидѣч! іьству ютъ противъ тебя.
   -- Они свидѣтельствуютъ только о томъ, что единичныя личности почти безсильны въ добрѣ и злѣ. Къ этому убѣжденію я пришла очень скоро, и оно усмирило нѣсколько неугомонность, которой я мучила и тебя, и себя, но только увеличило муку неудовлетворенности, отъ которой я страдала и заставляла страдать тебя. Выросшая въ рабской зависимости отъ обѣднѣвшей дворянской фамиліи, которая, съ своею гордостью, но временамъ такою заносчивою; съ своими громкими претензіями, уживавшимися съ самымъ узкимъ безсердечіемъ, съ своимъ чванствомъ, допускавшимъ, однакожъ, мелкое усчитываніе грошей, представлялась мнѣ истиннымъ типомъ прусскаго юнкерства,-- и я перенесла ненависть, которую питала къ этой фамиліи и ея порокамъ на всю партію, скажу болѣе, на всю Пруссію и восхищалась вначалѣ тѣмъ, что здѣсь всѣ, слѣдуя твоему примѣру, относились точно такъ-же къ Пруссіи и прусской идеѣ. Такое странное совпаденіе антипатій дѣвушки изъ народа съ антипатіями высокороднаго принца особенно влекло меня къ тебѣ, да кажется, и тебя ко мнѣ. Но чѣмъ глубже я вникала въ окружавшія насъ условія, тѣмъ яснѣе представлялись мнѣ противорѣчія, вытекавшія изъ нашего положенія; несоразмѣрность средствъ съ великими цѣлями, которыя мы себѣ ставили, невозможность создать себѣ свой независимый экономическій и политическій мірокъ тамъ, гдѣ все стремится къ сплоченію и объединенію,-- это убѣжденіе послужило также источникомъ горечи, источникомъ обильнымъ, хотя, повидимому, мы и не обращали на него вниманія.
   "Въ это время я начала иначе думать и о человѣкѣ, который меня такъ жестоко обманулъ. Можетъ быть, эта жестокость была не такъ велика, можетъ быть, онъ только подчинился условіямъ, о которыхъ я была прежде черезчуръ низкаго мнѣнія и страшную силу которыхъ я теперь начала смутно чувствовать; можетъ быть, съ своей точки зрѣнія, съ точки зрѣнія бѣднаго, честолюбиваго офицера-дворянина, онъ и не могъ поступить иначе; можетъ быть, онъ долженъ былъ пожертвовать юношескою страстью, которая дѣлала его смѣшнымъ въ глазахъ свѣта, невозможнымъ въ арміи, которая безвозвратно компрометировала его въ глазахъ общества и при дворѣ; можетъ быть, онъ долженъ былъ вступить въ бракъ, вполнѣ удовлетворявшій требованіямъ свѣта и котораго всѣ ожидали отъ него. Итакъ, я сказала, что начала иначе думать о немъ; вѣрнѣе было сказать, что я начала думать о немъ, т. е. перестала ненавидѣть его, какъ ненавидѣла до тѣхъ поръ; всею силою моего страстнаго семнадцати-лѣтняго сердца, я старалась понять его, объяснить себѣ его образъ дѣйствій.
   "Результатъ моихъ размышленій оказался далеко не лестнымъ для него, но все-таки ненависть не породила презрѣнія; трудно презирать человѣка, которому, какъ о немъ ни думать, во всякомъ случаѣ нельзя было отказать въ томъ, что онъ знаетъ, чего хочетъ, и имѣетъ силу поступать такъ, какъ хочетъ.
   "Тѣмъ менѣе могла я его презирать, что, въ эту минуту, у меня на глазахъ былъ человѣкъ, дѣйствительно богато одаренный всѣми дарами ума и сердца, и въ добавокъ красивою, привлекательною наружностью, но лишенный, повидимому, одного дара твердой, энергической воли и потому терявшій въ моихъ глазахъ половину своей цѣны. Ты понимаешь, что я говорю о докторѣ Горстѣ.
   "Въ настоящую минуту было-бы пустою тратою времени разсуждать о томъ, могла-ли бы я его полюбить, если бы встрѣтилась съ нимъ ранѣе, чѣмъ сердце мое было поражено сильною, несчастною страстью. Очень можетъ быть, мнѣ не разъ казалось, что я его люблю, но я всегда сомнѣвалась, чтобы это было счастіемъ для него и для меня. Его мягкость превратила-бы мою жесткость въ невыносимое упорство, его нерѣшительность превратплабы мою смѣлость въ неженственную отважность. Если въ графѣ я видѣла типъ честолюбиваго, гибкаго, какъ сталь, но надменнаго прусскаго юнкера, то въ Горстѣ я видѣла воплощеніе нѣмецкаго бюргерства, богато одареннаго умственными способностями, знаніями, всевозможными талантами, трудолюбіемъ, честностью -- драгоцѣнными качествами, которыя не могутъ получить себѣ достойной награды, потому-что прирожденное этимъ людямъ и привитое къ нимъ воспитаніемъ самоотверженное терпѣніе, покорная выносливость, отсутствіе смѣлой иниціативы, дѣлаютъ ихъ способными запахать поле, засѣять его, но неспособными энергически приняться за жатву и убрать нажинъ въ собственныя житницы; такіе характеры привлекаютъ и возбуждаютъ симпатію, но вмѣстѣ съ тѣмъ отталкиваютъ и вызываютъ порою негодованіе.
   "Такія смѣшанныя чувства питала я къ Горсту до сихъ поръ, а теперь, когда онъ въ самомъ дѣлѣ уѣхалъ отъ насъ, теперь мнѣ досадно на него и хочется плакать, когда я подумаю, чего ему стоилъ этотъ внезапный отъѣздъ, чего онъ будетъ стоить еще мнѣ. Я утомляю тебя, мой другъ, своими признаніями, но я должна открыть передъ тобою сердце, чтобы высказать въ одинъ часъ то, о чемъ молчала столько лѣтъ. Пока мы не сведемъ счетовъ относительно прошлаго, мы не уяснимъ себѣ настоящаго, не столкуемся относительно будущаго!
   "Прошедшее я могу передать въ нѣсколькихъ словахъ. Когда ты съ упорствомъ, котораго я долго не могла понять, настаивалъ на пріѣздѣ графа, я, быть можетъ, была обязана поднять покровъ, скрывавшій для тебя такую существенную часть моего прошлаго; но это прошлое оказалось моей могилой, которая не можетъ открыться сама собою, за себя-же я была вполнѣ увѣрена, что не стану ее открывать; въ немъ, въ графѣ Генрихѣ, я ожидала встрѣтить подобное-же отвращеніе отъ воспоминаній, которыя не могли быть особенно пріятны и для него.
   "Въ этомъ отношеніи я ошиблась. Не стану рѣшать, что привлекало его ко мнѣ, желаніе-ли поправить то, что было непоправимо, или въ этомъ случаѣ онъ слѣдовалъ только влеченію своей натуры, которая побуждаетъ его, какъ хищнаго звѣря, постоянно гоняться за добычей, хотя-бы только ради удовольствія травли; можетъ быть, имъ руководило и то и другое побужденіе, не знаю; во, за-то я очень хорошо знаю, въ какомъ настроеніи была я сама и объ этомъ-то я и должна разсказать тебѣ теперь. Для женщины едва-ли можетъ быть болѣе тяжелое испытаніе, какъ видѣть человѣка, который ее покинулъ, сдѣлалъ несчастной на много лѣтъ рука объ руку съ тою, которой она принесена въ жертву, съ которой онъ связалъ себя на всю жизнь. Одинъ видъ предпочтенной женщины представляется покинутой рѣзкимъ приговоромъ надъ нею самою, приговоромъ, который самая смиренная натура и та откажется признать справедливымъ, представляется дерзкимъ вызовомъ, не отвѣчать на который натура страстная почти не въ силахъ.
   "Для меня испытаніе было вдвое тяжелѣе.
   "Я знала Стефанію, какъ только можетъ человѣкъ знать человѣка; я съ дѣтства росла съ нею вмѣстѣ, я такъ несказанно много страдала отъ нея! И эта женщина, въ которой суетное тщеславіе портило всѣ хорошія, добрыя природныя качества -- была его женой,-- женой человѣка, производившаго на меня теперь болѣе чѣмъ когда-нибудь впечатлѣніе силы, которая совершила-бы нѣчто великое, если-бы нашла себѣ достойное поле дѣятельности, женою человѣка, который рука объ руку съ благородной женщиной, способной возбудить страстную любовь въ этой страстной натурѣ, осуществилъ-бы свой гордый девизъ: "всегда на проломъ"! И осуществилъ-бы не въ узкомъ эгоистическомъ смыслѣ своей партіи, а въ великомъ благородномъ смыслѣ патріота, для котораго отечество выше партіи.
   "Если ты и теперь задашь мнѣ вопросъ, который я читала всѣ эти дни въ твоемъ мрачномъ взглядѣ, проснулась-ли во мнѣ старая страсть, люблю-ли я графа, не такъ, какъ тогда, но все-таки люблю -- то въ такомъ случаѣ, все, что я тебѣ говорила, было пустою тратою словъ. Но ты этого не спросишь, ты понимаешь очень хорошо, что кто можетъ такъ спокойно, такъ безстрастно разсуждать о своихъ чувствахъ, какъ я, тотъ не въ состояніи сдѣлаться пассивною добычею этихъ чувствъ, и ты настолько знаешь меня, что тебѣ должно быть извѣстно, что для меня ничего не можетъ быть невыносимѣе посягательства на мою свободу.
   "Нѣтъ, мой другъ, я не люблю графа. Наши дороги встрѣтились здѣсь въ послѣдній разъ и съ этихъ поръ станутъ расходиться все болѣе и болѣе. Но ты согласишься со мною, что я невиновата въ томъ, что наши дороги встрѣтились здѣсь, не виновата въ томъ, что вышло изъ этого и можетъ еще выйдти. Не я пригласила сюда графа, не я ввела его въ общество маркиза; при современномъ положеніи дѣлъ, принимая во вниманіе пылкій характеръ обоихъ, я не могла помѣшать враждебному столкновенію между ними и должна была сдѣлаться жертвою этого столкновенія. Нѣтъ, не отворачивайся отъ меня, не закрывай глаза рукой. Мы не можемъ же вѣчно оставаться слѣпы, мы должны-же видѣть наше собственное положеніе и положеніе окружающихъ насъ.
   "Я, по крайней мѣрѣ, вижу его такъ-же ясно, какъ игру свѣта и тѣней у ногъ нашихъ. Я не могу отрицать солнца, которое свѣтитъ надъ нами, я не могу обличать во лжи истину, которая озаряетъ мою душу.
   "Я для тебя не то, чѣмъ-бы ты желалъ меня видѣть, чѣмъ, ты думаешь, я могла-бы быть для тебя; поэтому, самое утѣшеніе, которое я доставляю тебѣ тѣмъ, что я есть на самомъ дѣлѣ, черезчуръ ничтожно, все-же остальное составляетъ твое мученіе, въ которомъ изнемогаетъ твое прекрасное я,-- мученіе, которое подточитъ твое существованіе, если ты не будешь избавленъ отъ него.
   "Это вѣрно. Твое теперешнее печальное положеніе есть только послѣдствіе того печальнаго настроенія духа, которое развилось въ тебѣ мало-по-малу подъ вліяніемъ нашего рокового союза. Это настроеніе духа побудило тебя пригласить сюда этихъ людей, которыхъ ты избѣгалъ въ теченіи столькихъ лѣтъ; благодаря этому настроенію, ты искуственно развилъ въ себѣ интересъ къ политикѣ, которой до сихъ поръ чуждался, отдался ненависти къ Пруссіи и вмѣстѣ съ чѣмъ превосходящей всякія границы любви къ нашему естественному врагу, отъ которой краснѣетъ чувство патріотизма; благодаря ему, ты преступилъ законы благоразумія и патріотизма до того, что довѣрилъ себя, свое высокое положеніе въ свѣтѣ, свою незапятнанную честь такому шарлатану, какъ этотъ маркизъ, и презирая тихій голосъ совѣсти и смѣлые упреки друга, дожилъ до того, что человѣкъ, ненавистный тебѣ, въ правѣ выступить передъ тобою и сказать тебѣ: я спасъ тебя отъ большой опасности.
   "Но спасти тебя совершенно онъ не можетъ, это могу только я, -- я одна.
   "Я могу и спасу.
   "Я могу и спасу тебя отъ тяжести, давящей твое прекрасное существованіе, я освобожу тебя отъ цѣпей, которыя бередятъ до крови твои благородные члены, я спасу, я освобожу,-- могу, должна спасти и освободить тебя отъ себя самой."
   -- Да, вотъ чего ты добивалась, произнесъ принцъ глухимъ голосомъ.
   -- Добивалась и добиваюсь, отвѣчала Гедвига, -- иначе и быть не можетъ. Отношенія наши были съ самаго начала какого-то аномаліей: по крайней мѣрѣ, теперь онѣ -- положительная аномалія. Призрачное сокровище, которое мы хотѣли добыть, должно скрыться отъ нашихъ глазъ при первомъ произнесенномъ нами словѣ. Я произнесла это слово и оно скрылось,
   -- Куда-бы оно ни скрылось, хоть въ нѣдра земли, вскричалъ принцъ, вскакивая, -- оно должно выйти, оно выйдетъ снова на свѣтъ божій! Гедвига, ради всего святого заклинаю тебя, не отворачивайся отъ меня, не отдергивай отъ меня своей руки; ты не возвратишь меня къ жизни, какъ ты говоришь; ты отнимешь у меня жизнь, ты убьешь меня.
   -- Убиваетъ ложь, не истина, отвѣчала Гедвига; -- ложь сдѣлала насъ больными, смертельно больными; истина васъ вылечитъ.
   -- Такъ пусть-же будетъ истиной передъ нами, передъ людьми, передъ Богомъ то, что было ложью до сихъ поръ. Да, Гедвига, клятва, которую я тебѣ далъ тогда, была ложь; я полюбилъ тебя, какъ только увидѣлъ, полюбилъ, какъ только можно полюбить женщину. Но, Гедвига, эта первая ложь была и послѣднею; все остальное явилось послѣдствіемъ этой первой и послѣдней лжи. И неужели она была въ самомъ дѣлѣ такъ непростительна? Подумай, Гедвига, какъ это все внезапно обрушилось на меня, какъ бѣшеный потокъ, стремящійся съ горъ съ неудержимой, неодолимой силой! У меня не было времени ничего обсудить, я думалъ только о томъ, какъ пріобрѣсти тебя, боялся только того, чтобы совсѣмъ не потерять тебя. Я услышалъ отъ тебя самой, что сердце твое разбито несчастной любовью, что ты близка къ отчаянію. Могъ-ли я говорить о любви несчастной, убитой горемъ? А между тѣмъ, Гедвига, если-бы я тогда сказалъ тебѣ, что люблю тебя, кто знаетъ, можетъ быть, мы-бы такъ не страдали; ты сама говорила тогда, что насъ съ тобою раздѣляетъ не разница лѣтъ! Но за первой ложью должна была послѣдовать вторая, третья, и такъ далѣе, безъ счету; вся наша жизнь превратилась въ ложь. Все остальное было естественнымъ послѣдствіемъ этой первой лжи; все остальное дѣлаюсь точно также въ надеждѣ пріобрѣсти тебя, изъ страха потерять тебя. Разсмотри всю мою жизнь съ тѣхъ поръ, всѣ мои поступки, всѣ мои слова, ты увидишь, что я говорю правду.
   "Ты не сказала мнѣ тогда и я не спросилъ тебя объ имени человѣка, котораго ты любила; я и не подозрѣвалъ, что это могъ быть графъ; я зналъ, что ты не терпишь, ненавидишь, презираешь эту фамилію, которая отравила тебѣ твою молодость; я думалъ, что твоя ненависть простирается и на него, и я, никогда нелюбившій этихъ людей, съ этой минуты возненавидѣлъ ихъ. Твоя ненависть сдѣлалась моею ненавистью!
   "Ты знаешь, какъ поступила Пруссія съ принцемъ Роде, ты знаешь, какія чувства долженъ былъ я питать къ Пруссіи, какъ сынъ моего отца. Но моя затаенная вражда къ Пруссіи была ничто въ сравненіи съ тѣмъ негодованіемъ, которое охватило меня съ той минуты, какъ я сталъ жить съ тобой и видѣлъ, какимъ гнѣвомъ загорались твои темные глаза, какія краснорѣчивыя обвиненія лились изъ твоихъ устъ, когда у насъ заходила рѣчь о Пруссіи. Твоя ненависть стала моею ненавистью.
   "И такъ было всегда во всемъ. Душа моя превращалась подъ твоимъ вліяніемъ въ инструментъ въ рукѣ артиста, ты была небомъ, я -- землею, которая радостно воспринимаетъ каждый лучъ солнца, на которую каждое облако набрасываетъ свою мрачную тѣнь. Ахъ, Гедвига, сколько мрачныхъ, темныхъ тѣней падало на твою бѣдную землю; любимое солнце одѣвалось все болѣе и болѣе непроницаемымъ покровомъ. Я не стану, я не могу высказать тебѣ, Гедвига, сколько я отъ этого выстрадалъ. Мои слова зазвучали-бы обвиненіемъ, а я не хочу обвинять; они зазвучали-бы крикомъ отчаянія, пробудили-бы твое состраданіе, а я этого не хочу; какъ я ни бѣденъ, какъ я ни безгранично бѣденъ и одинокъ безъ твоей любви -- я не могу, я не хочу жить твоимъ состраданіемъ.
   "Погруженный въ мракъ отчаянія, я повторялъ это себѣ тысячу разъ, но стоило тебѣ взглянуть на меня привѣтливо, сказать мнѣ ласковое слово -- и я снова начиналъ надѣяться, что счастье для меня возможно; вѣдь у меня-же бываютъ и теперь, говорилъ я себѣ въ припадкѣ надежды, -- бываютъ-же счастливыя минуты.
   "Да, Гедвига, эта первая ложь нашла себѣ прощеніе въ глазахъ Всевышняго,-- иначе она не нашла-бы себѣ прощенія въ глазахъ людей; если-бы нашъ союзъ былъ преступною, проклятою ложью, онъ не принесъ-бы счастья и радости столькимъ людямъ. Гедвига, въ священномъ писаніи сказано: по дѣламъ ихъ узнаете ихъ. До сихъ поръ ты по обращала вниманія на эти дѣла, но наши бѣдные, наши несчастные -- они знаютъ, каковы были эти дѣла. Сколько разѣ, Гедвига, мнѣ приходилось слышать: да благословитъ ее Господь: она нашъ свѣтъ, наша жизнь, она возвратила насъ къ жизни! Гедвига, голосъ этихъ бѣдняковъ заглушитъ твой голосъ передъ престоломъ Всевышняго Судьи, и на землѣ, куда-бы ты ни пошла, ты услышишь этотъ голосъ и онъ скажетъ тебѣ: ты не вправѣ покинуть его, потому-что ты не вправѣ покинуть насъ!
   "Да, Гедвига, мнѣ постоянно говорилъ мой внутренній голосъ: не можетъ быть, она не можетъ тебя покинуть, потому-что она не можетъ покинуть ихъ.
   "Но вѣдь ты должна будешь ихъ покинуть, когда я закрою глаза? Далекъ-ли, близокъ-ли этотъ часъ, во всякомъ случаѣ онъ долженъ наступить. Рано или поздно, но онъ лишитъ несчастныхъ ихъ утѣшенія, ихъ убѣжища, уничтожитъ чудные всходы твоего посѣва, какъ ледяное дыханіе поздняго мороза истребляетъ весеннія почки.
   "При этой мысли, Гедвига, мною овладѣвалъ неизъяснимый страхъ, -- не за себя, клянусь честью, только за тебя: я зналъ что ты только въ эту минуту поймешь, чѣмъ ты была. Ты этого не понимала; ты должна была это понять, пока еще было не слишкомъ поздно. Я видѣлъ къ этому только одно средство: показать тебѣ во-очію тѣхъ, которые станутъ здѣсь хозяйничать послѣ тебя, навести тебя на мысль, какъ, этотъ надменный графъ, равнодушный къ радостямъ и страданіямъ своихъ ближнихъ, которому никогда и въ голову не приходитъ, какъ увеличить эти радости, какъ облегчить эти страданія, который едва-ли даже признаетъ этихъ людей своими ближними, и во всякомъ случаѣ не считаетъ ихъ себѣ" равными; который смотритъ на крестьянскаго парня, идущаго за плугомъ, только съ мыслью, годится-ли онъ въ солдаты или нѣтъ; который при видѣ крестьянской дѣвушки, взбирающейся на гору съ тяжелой ношей, восхищается не ея силою и трудолюбіемъ, а ея красивыми формами,-- этотъ человѣкъ будетъ правителемъ здѣсь! Эта тщеславная Стефанія, никогда незаглядывавшая въ хижину бѣдняка, недежурившая у постели больного, незакрывшая глазъ ни одному умирающему, считающая бѣдность, болѣзнь, смерть -- плебейской выдумкой, оскорбленіемъ для своихъ аристократическихъ нервовъ, готовая легкомысленно отдать потъ сотни рабочихъ дней за первый суетный капризъ, за первую суетную причуду, -- она, она будетъ здѣсь правительницей! И дѣти этихъ людей будутъ здѣсь властвовать послѣ нихъ и этотъ ненавистный родъ утвердится здѣсь навсегда! Гедвига, я думалъ, что тебя охватитъ ужасъ при этой картинѣ, когда она предстанетъ передъ тобой во всемъ своемъ нагомъ безобразіи, и когда ты вполнѣ проникнешься этимъ ужасомъ, тогда я хотѣлъ броситься къ твоимъ ногамъ, какъ бросаюсь теперь, и сказать тебѣ: Гедвига, сотремъ смѣло голову змѣю лжи, преклонимся передъ истиной; будь ты моей владычицей, моей царицей, будь моей женой передъ Богомъ и людьми!
   -- Ради Бога, встань! вскричала Гедвига, быстро вскакивая со скамейки и увлекая за собою стоявшаго на колѣняхъ принца.
   Они стояли др)гъ противъ друга, оба дрожащіе, оба не въ силахъ произнести ни слова. Наконецъ, Гедвига сказала беззвучнымъ голосомъ:
   -- Эрихъ Роде поклялся мнѣ своею княжеской честью, что никогда не предъявитъ на меня правъ, какъ на жену. Я хотѣла избавить его отъ нарушенія слова, возвративъ ему сама его слово, взявъ всю вину на себя. Это было напрасно.
   Она сдѣлала нѣсколько шаговъ, потомъ снова медленно вернулась къ принцу, который стоялъ неподвижно на томъ-же мѣстѣ, и, взявъ его за руку, сказала:
   -- Эрихъ, другъ мои, неужели мы разойдемся въ такомъ страшномъ возбужденіи, въ минуту дикой бури мыслей и чувствъ, съ злобой въ сердцѣ, съ жесткими, рѣзкими словами на губахъ! Преклонимъ голову передъ судьбою; всѣ должны склоняться передъ нею: и знатные, и нищіе; отъ насъ зависитъ, преклонимъ-ли мы голову съ дерзкимъ высокомѣріемъ или смиренно,-- этимъ обусловливается наше внутреннее достоинство. Останемся-же достойными другъ друга.
   Принцъ дико смотрѣлъ на нее.
   -- Какъ все это сладко звучитъ! сказалъ онъ наконецъ.-- Какъ ангельская музыка, а между тѣмъ все это -- ложь, ложь!
   -- Эрихъ!
   -- Да, ложь, ложь! повторилъ принцъ.-- Кто изъ насъ двухъ преклоняется передъ истиной: ты или я? Я передъ тобою раскрылъ всю мою душу; отчего ты мнѣ не говоришь все, чтоу тебя на душѣ? Отчего ты не скажешь, что ты рада предлогу, котораго такъ долго искала?
   -- Эрихъ!
   -- Прижимай, прижимай руки къ сердцу, ты не помѣшаешь мнѣ читать въ немъ. Я разгадалъ его трогательную тайну.
   -- Эрихъ!
   -- Такъ вотъ оно чѣмъ кончилось! вотъ чѣмъ! вынужденъ слушать, что сердце ея отдано человѣку, который лишаетъ меня свѣта и воздуха, гонитъ меня;со свѣту, моему злѣйшему врагу, котораго я ненавижу, какъ еще никого и ничего не ненавидѣлъ на свѣтѣ, что она любила его, любитъ, будетъ вѣчно любить -- что онъ ея герой, ея рыцарь, ея богъ! И она осмѣливается сказать это мнѣ въ лицо! О наглость, о безстыдство, о ужасъ!
   -- Нѣтъ, это уже слишкомъ, пробормотала Гедвига,-- слишкомъ!
   И затѣмъ, овладѣвъ собою, она произнесла голосомъ, въ которомъ сквозь раздраженіе невольно зазвучала и нѣжность:
   -- Я-бы не хотѣла такъ разстаться.
   -- Да, разстаться, вскричалъ принцъ:-это было твоею первою мыслью и это твое послѣднее слово.
   -- Такъ пусть-же оно и будетъ послѣднимъ, подтвердила Гедвига.
   -- Гедвига! закричалъ принцъ отчаяннымъ голосомъ.
   Она невольно обернулась: онъ стоялъ какъ безумный, ухватившись обѣими руками за край рѣшотки, занеся ногу на скамейку и выставившись всѣмъ корпусомъ за рѣшотку.
   -- Если ты уйдешь такъ, Гедвига, клянусь Богомъ, черезъ минуту я буду на днѣ этой пропасти.
   Гедвига чувствовала, что его отдѣляетъ отъ пропасти не низкая рѣшотка, а только слово, котораго онъ ждалъ отъ нея. Такимъ образомъ насиловать ее, вынуждать ее сказать да, когда все въ ней говорило нѣтъ -- это было неблагородно, это показалось ей подло, она сурово взглянула на него и спросила сердито:
   -- Чего тебѣ отъ меня нужно?
   -- Отсрочки, Простоналъ принцъ,-- на нѣсколько дней, на нѣсколько часовъ, все равно; я не могу такъ потерять тебя, не могу.
   -- Не можешь отказаться отъ того, что не хочетъ принадлежать тебѣ?
   Она повторяла то-же, что онъ слышалъ нѣсколько минутъ тому назадъ изъ устъ стараго, преданнаго друга. Если-бы онъ послушался его! Если-бы онъ отказался, когда еще было время, когда онъ еще не поставилъ на остріе ножа своей княжеской чести, не оставилъ себѣ никакого другого исхода, кромѣ смерти или нарушенія слова.
   Мысли эти промелькнули у него въ умѣ съ быстротою молніи; онъ не могъ найти выхода изъ лабиринта, въ которомъ заблудился.
   Въ эту минуту лакей, котораго Гедвига, подъѣхавъ къ охотничьему дому, послала отыскивать принца, явился съ донесеніемъ, что его свѣтлость ушли и ихъ нигдѣ не могутъ найти.
   Лакей былъ обстоятельный старикъ: онъ считалъ своею обязанностью донести о результатахъ своего порученія даже и тогда, когда присутствіе того, кого онъ искалъ, дѣлало это донесеніе совершенно лишнимъ; затѣмъ онъ прибавилъ, что г. фон-Цейзель поручили ему всеподданнѣйше доложить, что въ отсутствіи его свѣтлости и ихъ супруги они сами думаютъ отправиться на станцію встрѣтить ея превосходительство генеральшу, если его свѣтлость...
   -- Хорошо, остановилъ его принцъ.
   -- Потомъ вотъ еще письмо, которое г. графъ прислалъ съ полчаса тому назадъ, съ нарочнымъ въ замокъ; г. фон-Цейзель прислали его, потому-что можетъ быть нуженъ отвѣтъ.
   -- Подожди въ залѣ, приказалъ принцъ.
   Старый слуга отвѣсилъ поклонъ и, удалившись въ залу, сталъ такъ, чтобы подойти по первому знаку принца.
   -- Ты позволяешь, сказалъ принцъ.
   Онъ распечаталъ письмо графа и, прочитавъ его, передалъ Гедвигѣ.
   -- Прочти пожалуйста, сказалъ онъ,-- оно касается столько-же тебя, сколько меня.
   Гедвига взяла письмо и прочла: "Ваша свѣтлость! Г. маркизъ де-Флорвиль имѣлъ неосторожность избрать вашу супругу предметомъ своихъ ухаживаній. Я счелъ себя обязаннымъ потребовать г. маркиза къ отвѣту за это,-- къ отвѣту кровавому, какъ иначе и быть не могло.
   "Дуэль только-что окончилась. Она происходила въ девять часовъ утра близь станціи Кирхенроде, въ присутствіи секундантовъ гг. Пейгофа и дю-Розеля и доктора Берхгольда изъ Кирхенроде. Ради вашей свѣтлости я счелъ своимъ долгомъ пощадить вашего гостя. Маркизъ лежитъ теперь на станціи желѣзной дороги; онъ раненъ въ правое плечо; рана эта въ настоящую минуту дѣлаетъ его неспособнымъ сражаться и оставитъ ему, можетъ быть" на всю жизнь горькое воспоминаніе о минутномъ легкомыслія, но не помѣшаетъ ему, по мнѣнію врача, завтра-же отправиться въ путь, если онъ поѣдетъ съ остановками.
   "Ваша свѣтлость, я знаю, что это событіе, за которое я неотвѣтственъ, которому я, напротивъ, постарался придать самый лучшій оборотъ, произведетъ на васъ тѣмъ не менѣе тяжелое впечатлѣніе. Я-бы не хотѣлъ поэтому пробуждать въ вашей свѣтлости своимъ присутствіемъ воспоминанія о случившемся и пользоваться долѣе гостепріимствомъ вашей свѣтлости, если-бы это можно было какъ-нибудь устроить. Но это невозможно. Если-бы я теперь распростился съ вашею свѣтлостью, то это истолковали-бы такъ, что Ваша свѣтл сть недовольны исходомъ дуэли, или относитесь ко мнѣ вслѣдствіе нея уже не такъ благосклонно, какъ прежде, а мнѣ нечего говорить, какъ-бы мнѣ было прискорбно такое истолкованіе. Къ тому-же любопытство публики, которое невозможно провести въ такихъ случаяхъ, скоро развѣдало-бы, что поводомъ къ дуэли была женщина, состоящая въ такихъ близкихъ отношеніяхъ къ вашей свѣтлости, и мой внезапный отъѣздъ вызвалъ-бы толки, подробнымъ изложеніемъ которыхъ я не стану огорчать вашу свѣтлость.
   "Поэтому я позволяю себѣ думать, что поступлю согласно съ желаніями вашей свѣтлости, оставшись вашимъ гостемъ до истеченія срока моего отпуска, т. е. до 16-го, и буду имѣть возможность принести въ этотъ день вашей свѣтлости почтительнѣйшее поздравленіе. Я не думалъ, какъ извѣстно вашей свѣтлости, ѣхать за генеральшей на станцію желѣзной дороги. Но такъ-какъ я уже въ этихъ мѣстахъ, то я дождусь ея прибытія, тѣмъ болѣе, что ей всего удобнѣе сообщить е случившемся моей женѣ; я не буду сопровождать генеральшу до самого замка, такъ-какъ хочу еще посмотрѣть, что будетъ съ маркизомъ, хотя состояніе его здоровья не представляетъ поводовъ къ опасеніямъ; Я почую здѣсь или у барона Нейгофа, а завтра снова явлюсь къ вамъ и супругѣ вашей, которой прошу передать мой поклонъ.

Вашей свѣтлости покорный слуга
Генрихъ Роде-Штейнбургъ".

   -- Онъ намъ предписываетъ не только что намъ дѣлать, но даже, что намъ думать, замѣтилъ принцъ съ горечью, когда Гедвига возвратила ему письмо.
   Гедвига ничего не отвѣчала. Слова принца были перефразировкой ея собственныхъ словъ утромъ: онъ господинъ, потому-что создаетъ себѣ положеніе такимъ, какъ оно ему нужно.
   Они встрѣтились на одной и той-же мысли и задумались надъ ней, а у ногъ ихъ переливались свѣтъ и тѣни, надъ головами птицы чирикали въ густой листвѣ чинаръ.
   -- Гедвига! сказалъ принцъ.
   Онъ подошелъ къ ней, но не дотронулся до нея.
   -- Гедвига, прости мнѣ мою горячность, я былъ внѣ себя. Свою необдуманную угрозу я повторяю теперь какъ дружескую просьбу: не рѣшайся слишкомъ быстро! Вѣдь наши интересы все-таки тожественны, по крайней мѣрѣ въ этомъ отношенія. Ты, ради своего женскаго достоинства, должна желать, также какъ я ради моей мужской чести, чтобы послѣдствія этого печальнаго событія не обрушились на насъ черезъ-чуръ тяжело. А они обрушатся и на тебя, и на меня, если ты... нѣтъ, я не могу выговорить того, о чемъ не смѣю даже подумать. Графъ вынудилъ маркиза уѣхать отсюда, запуталъ въ эту исторію тебя, вынудилъ меня признать его правымъ въ глазахъ свѣта. И въ томъ, и въ другомъ случаѣ, онъ выигралъ свою игру. Но самое ужасное, самое адское -- это то, что онъ подготовилъ намъ роковой часъ, который разлучитъ насъ навсегда, или... Гедвига, я не стану повторять, я только прошу тебя, умоляю обдумать спокойно,-- уступить-ли ему и въ этомъ отношеніи или заставить его проиграть игру такъ, какъ ему, въ его высокомѣріи, и не снится. Да, я чувствую каждымъ моимъ первомъ, это -- развязка, которую я вызывалъ, приглашая сюда этихъ людей. Она вышла нною, чѣмъ я думалъ: рѣзче, болѣзненнѣе, смертельнѣе. Можетъ быть, такъ лучше будетъ, я стану молить Всемогущаго, чтобы Онъ все обратилъ къ лучшему. Дай ему время, вѣдь и Ему нужно время, чтобы смягчить непокорныя сердца людей. Дай намъ время, только два дня, только до дня моего рожденія! Я прошу у тебя немногаго, вѣдь это такая бездѣлица въ сравненіи съ тѣмъ, что стоитъ на картѣ. Ты согласна, Гедвига?
   -- Развѣ ты мнѣ оставилъ право выбора? пробормотала Гедвига.
   -- Подавать экипажи, приказалъ принцъ, обращаясь къ лакею.
   -- Оба экипажа, ваша свѣтлость? спросилъ тотъ, подходя. Принцъ посмотрѣлъ на Гедвигу.
   -- Я поѣду съ его свѣтлостью, сказала Гедвига.
   

ГЛАВА XI.

   Насколько я могу вспомнить, говорилъ ночной сторожъ Венцель, разговаривая въ 10 часовъ вечера со сторожемъ магистрата Мюллеромъ у колодца на ротебюльской площади, -- насколько я могу вспомнить,-- а вотъ ужь сорокъ лѣтъ какъ я сторожемъ,-- въ такое время года дѣвушки никогда такъ поздно не ходили за водою.
   -- Да, говорилъ сторожъ магистрата Мюллеръ, -- еще по старому положенію у меня всегда съ 1-го іюля по 31-е августа стоятъ у воротъ домовъ ведра съ водою: никогда еще такъ часто не находилъ я ихъ пустыми, какъ теперь. Человѣкъ двѣнадцать я уже оштрафовалъ за это, а у насъ сегодня только 13-е іюля; если такъ пойдетъ далѣе, то къ 1-му сентября у насъ будетъ открытая революція.
   -- Революція не революція, а ужь война-то у насъ будетъ, заявилъ ночной сторожъ Венцель.
   -- Все-таки ужь лучше война, чѣмъ революція, замѣтилъ сторожъ магистрата Мюллеръ,-- хорошо я помню сорокъ восьмой годъ, я никогда не забуду, какъ они тогда всѣ съума посходили и отравили жизнь его свѣтлости и мнѣ.
   -- Ну, заявилъ ночной сторожъ Венцель,-- они теперь, кажется, опять затѣваютъ то-же, но вѣдь онъ не сдѣлаетъ имъ этой конфессіи.
   -- Концессіи, кумъ Венцель, поправилъ сторожъ магистрата.
   -- Концессіи или конфессіи, обидѣлся старикъ Венцель, -- это все равир. Онъ женится на ней. коли разъ вбилъ себѣ это въ голову. Я знаю старика его свѣтлость, ну, да это до меня не касается. Ахъ ты Господи, вонъ уже бьетъ четверть одинадцатаго, а я еще не протрубилъ десяти.
   И достойный мужъ затрубилъ въ свой огромный рогъ такъ, что его стало слышно и на фабрикѣ Кернике, и у дома совѣтника канцеляріи, а тѣмъ болѣе уже въ гостинницѣ "Золотая Курица", гдѣ господа еще сидѣли за кружками пива, и въ бесѣдкѣ аптеки "Лебедь", гдѣ дамы все еще не кончили своего совѣщанія.
   Но и сегодня, какъ и всѣ послѣдніе дни, никто не обращалъ вниманія на трубу сторожа, и когда Венцель, послѣ обычнаго обхода, снова черезъ полчаса подошелъ къ колодцу, свѣтъ еще не. погасъ ни въ "Золотой Курицѣ", ни въ аптекѣ, ни въ десяткѣ другихъ домовъ на площади, и дѣвушки все еще приходили за водою, и кумъ Мюллеръ все еще стоялъ на старомъ мѣстѣ въ задумчивой позѣ, опершись рукой на край колодца. Когда кумъ Венцель снова шелъ къ мечу, Мюллеръ обратился къ нему, какъ будто разговоръ ихъ вовсе не прерывался.
   -- Вы въ самомъ дѣлѣ думаете, что онъ намъ не сдѣлаетъ этой концессіи? сказалъ онъ.
   Въ это время въ гостинницѣ "Золотая Курица", окна которой отъ жары были растворены, Финдельманъ резюмировалъ дебаты о положеніи дѣлъ всего свѣта вообще и герцогства Ротебюль въ особенности:
   -- Однимъ словомъ, на мѣстѣ короля я никогда-бы этого не сдѣлалъ, я-бы не уступилъ Наполеону. Я сказалъ-бы Гогенцоллернскому принцу: все-таки на испанскій престолъ ты садись, сынъ мой, а чуть они тебѣ начнутъ дѣлать непріятности, ты только кликни меня, я расправлюсь съ ними по свойски.
   -- И у насъ непремѣнно началась-бы война съ Франціею, вскричалъ Кернике,-- а можетъ быть и съ половиной Европы.
   -- И войной можно будетъ кое-что пріобрѣсти, вставилъ Целлеръ.
   -- Война несчастіе, которое иногда кое-кому приноситъ счастіе, замѣтилъ Гинне.
   -- Война всегда несчастіе, вскричалъ Кернике, -- по крайней мѣрѣ всякая война, которая не имѣетъ цѣлью защиту границъ; въ этомъ я вполнѣ согласенъ съ Рошфоромъ.
   -- Съ этимъ краснымъ, замѣтилъ Финдельманъ.
   -- Красный-ли онъ, не красный-ли, вскричалъ Кернике, -- нсетаки онъ правъ. Затѣять-то войну всякій съумѣетъ, а какъ она окончится, этого никто знать не можетъ. Поэтому я снова повторяю: король поступилъ, какъ слѣдовало поступить смѣлому и разумному человѣку, когда онъ не сію-же минуту полѣзъ въ обиду, а объяснился съ Бенедетти разсудительно. И я полагаю, что французы еще образумятся.
   -- Французы и разумъ, заговорилъ Финдельманъ, -- что тутъ общаго? Хвалю я нашего графа: онъ знаетъ, какъ надо разговаривать съ ними; у него расправа коротка.
   -- Ну да, заявилъ хозяинъ, -- вонъ молодца, коли самъ не хочетъ убраться по добру, по здорову!
   -- Да, это какъ есть человѣкъ, ему на зубы не попадайся, подтвердилъ Целлеръ.
   -- Онъ знаетъ, что ему дѣлать, онъ -- какъ Бисмаркъ, вставилъ Финдельманъ.
   -- Да и ганноверскій докторъ-то тоже убрался, замѣтилъ хозяинъ.
   -- Да, да, и онъ подальше отъ бѣды, подтвердилъ Целлеръ.
   -- Это все ихъ частныя дѣла, они до насъ не касаются, заговорилъ Кернике, смущенно запуская пальцы въ свои густые черные волосы.
   -- И очень до насъ касаются, перебилъ его Финдельманъ:-- для насъ, какъ пруссаковъ, не все равно, кѣмъ насъ хочетъ сдѣлать его свѣтлость -- французами или ганноверцами.
   -- Или республиканцами, замѣтилъ Целлеръ иронически.
   -- Что вы всѣ на меня накидываетесь, вскричалъ Кернике,-- подите и скажите старику-государю, что вы имѣете противъ него.
   -- Мы это и сдѣлаемъ, отвѣчалъ Финдельманъ.
   -- 16-го числа, добавилъ Целлеръ,-- послѣ того, какъ ваша жена скажетъ ему свои стихи.
   -- Однако, будетъ ужь съ меня! вскричалъ Кернике, вскакивая и отталкивая свой стулъ.-- Кто убѣждалъ меня, что я не долженъ уклоняться отъ празднества, что я долженъ предводительствовать депутаціей горожанъ, устроить серенаду, и все прочее? Я не добивался этихъ хлопотъ, я взялся за нихъ довольно неохотно, и также неохотно далъ позволеніе моей женѣ,-- я согласился въ угоду вамъ и г. фон-Цейзелю, котораго считаю хорошимъ человѣкомъ, и старику его свѣтлости, хотя я еще никогда не говорилъ съ нимъ ни пол-слова и хотя онъ всегда отворачивается, когда встрѣтитъ меня. Но, я уже говорилъ, и повторяю теперь, онъ -- старикъ и едва-ли много дней рожденія придется ему праздновать, а я останусь тѣмъ-же, чѣмъ и былъ. Ну если вы ко мнѣ такъ придираетесь, то посмотримъ, какъ-то вы безъ меня справитесь.
   -- Ну чтожъ и увидимъ, отвѣчалъ Финдельманъ.
   -- Прежде всегда безъ васъ справлялись, добавилъ Целлеръ.
   -- Но, достойные друзья мои, вступился Гинне.
   -- А я вотъ что скажу, закричалъ Кернике уже въ дверяхъ,-- неблагодарно и подло съ вашей стороны возставать такъ противъ его свѣтлости, который всю жизнь свою дѣлалъ вамъ только одно добро; всѣ вы, сколько васъ тутъ ни есть, должны быть тысячу разъ благодарны ему, передъ которымъ вы тысячу разъ ломали шапку и котораго на каждомъ шагу, при всякомъ удобномъ и неудобномъ случаѣ, величали: добрѣйшій ваша свѣтлость, всемилостивѣйшій ваша свѣтлость! На вашемъ мѣстѣ я-бы поприглядѣлся къ новому колодцу раньше, чѣмъ наплевать въ старый, а то пожалуй въ новомъ-то васъ такъ выкупаютъ, что глаза полопаются. Затѣмъ, да благословитъ васъ Создатель!
   И Кернике выскочилъ изъ комнаты и такъ хлопнулъ за собою дверью, что было слышно даже на другомъ концѣ тихой площади, въ бесѣдкѣ у аптеки.
   Тамъ въ дверяхъ бесѣдки стояла г-жа Кернике и дрожащими руками завязывала ленты шляпки подъ своимъ круглымъ подбородкомъ.
   -- Если уже вы такъ думаете, говорила она,-- то вамъ не надо ходить на балъ, по крайней мѣрѣ я-бы не пошла. Но во-первыхъ, я считаю пустой болтовней, будто онъ хочетъ на ней жениться, а во-вторыхъ, я нахожу вполнѣ справедливымъ, хорошимъ и честнымъ, чтобы онъ какъ слѣдуетъ женился на ней, потому-что этотъ бракъ съ лѣвой стороны, какъ его называютъ, безнравственное изобрѣтеніе знати, и я полагаю, что для всякой честной женщины должно быть желательно, чтобы ничего подобнаго и не существовало въ христіанскихъ странахъ. А все, что тутъ болтаютъ о томъ, будто у ней была какая-то интрига съ маркизомъ да какія-то шуры-муры съ графомъ, да еще, что она будто втайнѣ обвѣнчана съ докторомъ, такъ это такая пакостная сплетня, повторяя которую, мы только сами себя мараемъ, сами себя дѣлаемъ смѣшными. Могу-ли я такъ вотъ, ни съ того ни съ сего повѣрить подобнымъ низкимъ сплетнямъ о женщинѣ, о которой до сихъ поръ никто ничего дурного не могъ сказать, кромѣ того, что она изъ бѣднаго семейства? я сама птица не высокаго полета, да и никто изъ васъ не можетъ похвалиться знатностью: уже по этому одному намъ слѣдуетъ получше относиться къ нашей сестрѣ, не высокаго поля ягодѣ.
   -- Это ваше мнѣніе, любезная Кернике, замѣтила Фидельманша.
   -- Понятно, мое мнѣніе, сказала Кернике.
   -- Вотъ что значитъ стишки-то, замѣтила Целлерша.
   -- Но, дорогія дамы! начала умиротворяющимъ тономъ г-жа Гинне.
   -- Только этого недоставало! вскричала Кернике, завязавъ окончательно ленты своей шляпы.-- Вы знаете, какъ я долго отказывалась отъ прочтенія этихъ стиховъ и не сами-ли вы меня упрашивали принять на себя эту обязанность. Теперь съ меня ужь довольно, можете обойтись и безъ меня. Кстати идетъ за мной мой мужъ, желаю вамъ спокойной ночи.
   -- Наконецъ-то! сказалъ ночной сторожъ Венцель.-- Ну теперь значитъ и другія разойдутся. Говорю я вамъ, кумъ: теперь то-же, что сорокъ лѣтъ назадъ, когда 15-го іюля молнія ударила въ башню, зажгла ее, и черезъ это выгорѣла половина города, а 16-го умеръ старый принцъ. Совы кричали тогда всю ночь, вотъ точь въ точь какъ теперь; говорю я вамъ, что все предвѣщаетъ намъ новое несчастіе: либо революцію, либо войну; я знаю нашего старика его свѣтлость, онъ точь въ точь блаженной памяти его отецъ, нашъ государь; тотъ также никогда не дѣлалъ конфессіи.
   -- Коицессіи, поправилъ сторожъ магистрата Мюллеръ.
   

ГЛАВА XII.

   "Принцъ Гогенцоллернскій не вступитъ на испанскій престолъ. Мы только этого и требовали, и съ гордостью узнали о такой мирной развязкѣ спорнаго вопроса. Эта великая побѣда не стоили ни слезъ, ни капли крови".
   Тайный совѣтникъ Винклеръ опустилъ на колѣни газету, въ которой прочелъ эти строки и съ вопросительнымъ ожиданіемъ посмотрѣлъ сквозь очки на двухъ дамъ, сидѣвшихъ тутъ-же въ комнатѣ.
   -- Ну, что вы на это скажете, ваше превосходительство, ваше сіятельство?
   Отъ разсчитывалъ вызвать такими прекрасными новостями радостное изумленіе, заслужить искреннюю благодарность.
   -- Я почти ничего не смыслю въ подобныхъ вещахъ, отвѣчала Стефанія.
   -- Когда это напечатано въ "Constitutionnel'ѣ?" спросила генеральша.
   -- Двѣнадцатаго, отвѣчалъ тайный совѣтникъ, справляясь съ газетой.
   -- А сегодня у насъ четырнадцатое. Какъ запаздываютъ сюда всѣ новости! Мало-ли что съ тѣхъ поръ могло случиться,
   -- Ваше превосходительство черезчуръ скептичны! вскричалъ тайный совѣтникъ.
   -- Можетъ быть, отвѣчала генеральша, -- съ годами поневолѣ становишься скептикомъ, и въ настоящемъ случаѣ, я, какъ вамъ извѣстно, имѣю особыя причины сомнѣваться. При пашемъ дворѣ смотрѣли на войну, какъ на дѣло рѣшенное. Но, конечно, все возможно. Интересно мнѣ послушать, что скажетъ графъ.
   -- Онъ пріѣдетъ съ Нейгофомъ къ обѣду, замѣтила Стефанія.
   -- Въ пять часовъ, сказалъ тайный совѣтникъ, вставая.-- Теперь два, а я обѣщалъ его свѣтлости за обѣдомъ сообщить результатъ моихъ четырехдневныхъ наблюденій надъ состояніемъ здоровья здѣшняго населенія, и о вліяніи на него климатическихъ, геологическихъ и т. п. условій здѣшней мѣстности. Но вы понимаете, ваше превосходительство и ваше сіятельство, можно-ли изслѣдовать такой сложный вопросъ въ четыре дня, въ особенности если приходится посвятить себя исключительно самой очаровательной изъ женщинъ, которая находится въ интересномъ положеніи, и если все остальное остающееся свободнымъ время занято обѣдами, ужинами и прогулками по восхитительнымъ окрестностямъ! Но его свѣтлость, конечно, не сочтетъ такое извиненіе уважительнымъ. "Нужно имѣть всегда время для бѣдныхъ, говоритъ принцъ, докторъ Горстъ находилъ-же его для нихъ." Я ненавижу этого образцоваго собрата моего по профессіи, хотя и не имѣю счастья быть съ нимъ лично знакомымъ: онъ не сходитъ съ языка у его свѣтлости. А между тѣмъ, судя по грубымъ упущеніямъ, которыя онъ дозволилъ себѣ въ леченіи нашей дорогой графини, я право прихожу къ убѣжденію, что это какой-нибудь вѣтрогонъ и крупный невѣжда.
   -- Я вполнѣ согласна съ вами, подхватила генеральша,-- пожалуйста, не забудьте заявить объ этомъ графу, и скажите ему, что наши желанія сбудутся по всей вѣроятности, гораздо ранѣе, чѣмъ мы предполагали.
   -- Ну, не гораздо ранѣе, ваше превосходительство.
   -- Нѣтъ, гораздо ранѣе. Я имѣю свои основанія это утверждать.
   -- Когда-же ихъ не бываетъ у самой предусмотрительной, самой дальновидной изъ женщинъ! сказалъ тайный совѣтникъ съ легкимъ оттѣнкомъ ироніи, цѣлуя у генеральши руку.-- Честь имѣю почтительнѣйше распроститься съ дамами до обѣда.
   Едва тайный совѣтникъ вышелъ изъ комнаты, Стефанія разрыдалась.
   -- Ахъ, поскорѣе-бы ужь это кончилось! Я навѣрное умру, всхлипывала она.
   -- Милое дитя мое, уговаривала генеральша,-- право тебя точно подмѣнили. Я рѣшительно иногда не узнаю мою добрую, всегда веселую Стефанію. Я также, какъ и ты, желала-бы, чтобы все окончилось какъ можно скорѣе, и окончилось-бы благополучно; тогда, конечно, положеніе дѣлъ приняло-бы совершенно другой и гораздо болѣе благопріятный для насъ оборотъ. Теперь твой мужъ держитъ всѣхъ въ ожиданіи и напряженномъ состояніи. Когда событіе, на которое возлагаютъ такія блестящія надежды, еще не наступило, можно его ожидать завтра, сегодня, каждую минуту, и, такимъ образомъ, пользоваться если не капиталомъ, то, по крайней мѣрѣ, процентами. Нашъ принцъ постоянно держится этого правила. Объявимъ дуракомъ всякаго, кто не считаетъ войну съ Франціей безусловною необходимостью, говоритъ онъ, и война будетъ навѣрное. Ну, онъ иногда ошибается, нашъ милый принцъ, но въ этомъ отношеніи онъ правъ, трижды правъ; доживемъ, такъ увидимъ.
   -- И Генрихъ долженъ будетъ идти на войну и я, можетъ быть, его никогда больше не увижу! всхлипывала Стефанія.
   Генеральша съ трудомъ удержалась отъ смѣха: сантиментальность была черезчуръ не къ лицу Стефаніи; но нужно было поберечь ея будущаго ребенка. Поэтому генеральша слегка нахмурила свой бѣлый лобъ и сказала.
   -- Насколько мнѣ извѣстно, до сихъ поръ всѣ женщины изъ фамиліи Турловыхъ понимали, что мужья ихъ обязаны отдавать жизнь на служеніе Богу и королю. Тебя первую это пугаетъ.
   -- Но Генрихъ теперь такъ ласковъ со мною, оправдывалась Стефанія.
   -- Дѣйствительно, онъ очень ласковъ, но мнѣ было-бы пріятнѣе, если-бы онъ порѣже посѣщалъ Нейгофовъ. А какъ ты думаешь, станетъ онъ менѣе ласковъ, когда ему скажутъ: съ часу на часъ ты можешь сдѣлаться отцомъ? Говорю тебѣ, Стефанія, подари меня нынче-же ночью внукомъ и я отвѣчаю тебѣ за все...
   -- За все, повторила генеральша, вставая и поправляя передъ зеркаломъ свои сѣдые локоны.-- Кто знаетъ мужчинъ, тотъ знаетъ, какъ это льститъ ихъ тщеславію, подстрекаетъ ихъ энергію, побуждаетъ ихъ создавать и приводить въ исполненіе планы, о которыхъ имъ до сихъ поръ и не снилось. Я, конечно, не сомнѣваюсь въ энергіи Генриха, но при такой большой игрѣ, чѣмъ больше козырей на рукахъ, тѣмъ лучше, а рожденіе сына будетъ козырнымъ тузомъ. Да и наша свѣтлость, этотъ добрый взбалмошный старикъ, отличающійся еще такими легкомысленными выходками, несмотря на свои сѣдые волосы, преклонится передъ совершившимся фактомъ, загнуть которому уголъ...
   Генеральша не докончила фразы, и, отходя отъ зеркала, продолжала: -- онъ такой фантазеръ, что, можетъ быть, еще увидитъ въ этомъ знаменіе неба. Вѣдь въ сущности, вся эта исторія-чистое фантазерство. Вы здѣсь всѣ фантазеры, должно быть къ этому располагаетъ здѣшній воздухъ; слава богу, я еще не подверглась его вліянію, по крайней мѣрѣ, до сихъ поръ я еще сохраняю свое нормальное настроеніе духа и надѣюсь въ самомъ скоромъ времени образумить всѣхъ васъ. Я передъ обѣдомъ хочу еще сдѣлать маленькую прогулку; я пойду одна; ты, душенька, слишкомъ взволнована, лучше постарайся заснуть часокъ. Я велю разбудить тебя къ обѣду. Пожалуйста, не противорѣчь, дружочекъ. Твоя старуха мать взяла теперь команду въ свои руки, а ты знаешь, что она не терпитъ непослушанія.
   Генеральша поцѣловала Стефанію въ лобъ и вышла въ садъ; медленно шла она подъ своимъ сѣрымъ зонтикомъ среди залитыхъ солнцемъ цвѣточныхъ клумбъ, наполнявшихъ теплый воздухъ сладкимъ ароматомъ и, обойдя красную башню, очутилась наконецъ въ алеѣ, высокія деревья которой распространяли тѣнь и прохладу, а разставленныя въ разныхъ мѣстахъ скамейки манили къ отдыху.
   Генеральша сѣла на одну изъ этихъ скамеекъ. Она вышла вовсе не за тѣмъ, чтобы погулять. Ей хотѣлось остаться наединѣ съ своими мыслями.
   Здѣсь она была совершенно одна, легкій шелестъ листьевъ, пѣніе птицъ, раздававшееся порою и однообразный плескъ фонтана въ цвѣтникѣ не мѣшали ей.
   Ей было теперь не до шелеста листьевъ, не до пѣнія птицъ, не до журчанія воды. Она обдумывала то затруднительное положеніе, въ которомъ застала своихъ дѣтей, соображала случайности, которыя могутъ послѣдовать, взвѣшивала средства, которыми можно привести все къ благополучному окончанію. Что окончаніе будетъ благополучное, въ этомъ она ни мало не сомнѣвалась. Въ теченіи цѣлыхъ семи лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ графъ Генрихъ явился впервые въ ея домъ молодымъ поручикомъ, надежда увидѣть Стефанію со временемъ герцогиней Роде-Ротебюльской, было центромъ, вокругъ котораго вращались всѣ ея мысли, желанія, планы. Эта слабая вначалѣ надежда принимала все болѣе и болѣе осязательныя формы, туманная даль придвигалась все ближе и ближе -- и неужели все это былъ сонъ, отъ котораго она снова пробудится бѣдной генеральской вдовой, тещею запутаннаго въ долгахъ гвардейскаго ротмистра, подъ древнее графское имя котораго не отпускаютъ даже обѣда изъ ресторана! И изъ-за чего? Изъ-за того, что здѣсь разъигрываетъ роль герцогини дѣвчонка, которую она взяла къ себѣ изъ дворницкой, взяла изъ состраданія, нѣтъ, даже не изъ состраданія, а какъ новую игрушку для своей избалованной Стефаніи,-- впрочемъ, это все равно,-- такъ потерять все изъ-за того только, что эта надменная дѣвчонка финтитъ здѣсь своимъ хвостомъ, кружитъ головы мужчинамъ и съумѣла довести своимъ утонченнымъ кокетствомъ дои-Кихота до того, что онъ готовъ совершить послѣднюю глупость и жениться на ней настоящимъ законнымъ образомъ. Вѣдь это смѣшно, думала генеральша, и на губахъ ея появилась улыбка; она вспомнила стараго графа Силова, который въ гостяхъ постоянно смотрѣлъ въ золотую лорнетку на свою молодую, хорошенькую жену, которая за это окрестила его Діогеномъ.
   Однако-жъ, этотъ Діогенъ, несмотря на свои семьдесятъ лѣтъ, на свои слезящіеся глаза, фальшивые волосы, вставные зубы и искуственныя икры сдѣлался счастливымъ отцомъ и недавно еще увѣрялъ ее, что его сынъ съ каждымъ днемъ становится все болѣе и болѣе похожъ на него, а у дои-Кихота глаза еще совершенно ясны, онъ держится прямо, и можетъ прожить еще богъ знаетъ сколько лѣтъ.
   Рѣзкія черты лица генеральши приняли, подъ вліяніемъ такого оборота мыслей, мрачное выраженіе.
   -- Да, вотъ узелъ, который слѣдуетъ разсѣчь; если его не распутать, то все остальное никуда не годится, сказала она громко. Дойдетъ-ли дѣло до войны, въ чемъ она была увѣрена, несмотря на извѣстіе, принесенное утренними газетами, или нѣтъ, во всякомъ случаѣ принцъ будетъ показывать кулакъ въ карманѣ, какъ показывалъ въ 66 году, тѣмъ болѣе, что теперь положеніе его еще болѣе критическое. Генриху вовсе не слѣдовало смотрѣть на дѣло такъ серьезно, и онъ никогда-бы такъ не отнесся къ нему, если-бы самъ не былъ влюбленъ въ Гедвигу. Какой дуракъ этотъ Генрихъ! Кажется, ему было изъ кого выбирать; ну захотѣлось влюбиться, влюбился-бы въ Нейгофшу, которая очень не прочь полюбить такого молодца; да мало-ли въ кого, а нѣтъ, непремѣнно нужно было опять въ Гедвигу. Скандалъ да и только. Ну, да все равно, разъ уже онъ влюбился, Стефанія должна была помириться съ этимъ, тонко осмѣять мужа, отнестись къ его поведенію, какъ къ ребячеству. А она что сдѣлала? Разсердилась, начала разыгрывать передъ нимъ сантиментальныя сцены, влюбилась немножко въ доктора и, къ довершенію всего, сама возбудила въ принцѣ ревность къ Генриху.
   "Могло-ли быть что-нибудь безразсуднѣе? Право, послѣ такого поведенія родной дочери можно отчаяться въ людяхъ? Не глупо-ли возстановить принца противъ Генриха, противъ собственнаго мужа, отъ котораго она должна была отвести всякое подозрѣніе, будь оно въ тысячу разъ основательнѣе, на перваго встрѣчнаго, который-бы оказался сколько-нибудь подходящимъ. А вѣдь это было такъ легко, само, такъ сказать, просилось въ руки... умная Нейгофша еще за недѣлю разсказала ей то, о чемъ говорило все окрестное дворянство, что зналъ каждый уличный мальчишка въ Ротебюлѣ, каждый конюхъ въ замкѣ, особенно послѣ того, какъ предметъ этихъ толковъ, почуявъ бѣду, улизнулъ ночью!
   "Однако, этотъ докторъ долженъ быть замѣчательный человѣкъ въ своемъ родѣ, продолжала думать генеральша, разрисовывая своимъ зонтикомъ арабески по песку. "Иначе я никакъ себѣ не могу объяснить ни склонности къ нему Стефаніи, ни того упорства, съ которымъ Генрихъ продолжаетъ возставать противъ нашихъ доводовъ, несмотря на все усердіе, съ которымъ добрая Нейгофша и я стараемся убѣдить его, несмотря, наконецъ на то, что факты говорятъ сами за себя. Если-бы онъ въ душѣ не допускалъ возможности этого факта, онъ не настаивалъ-бы такъ упорно на его невозможности; впрочемъ, онъ, конечно, правъ въ томъ отношеніи, что рѣшительно все равно, любитъ она этого человѣка или не любитъ, если въ концѣ концовъ, она все-таки выйдетъ за принца; онъ упускаетъ только изъ вида, что изъ этого обстоятельства можно создать такую преграду, о которую она сломитъ себѣ шею".
   -- Фуй, какое плебейское выраженіе, перебила генеральша сама себя -- но право съ этой путаницей немудрено потерять голову. Не знаешь за что ухватиться. Если-бы только было подъ руками что-нибудь подходящее, что-нибудь осязаемое, я не знаю, что-бы я дала за это!
   Генеральша подняла голову. Ей послышались шаги по направленію отъ мужского флигеля, крыша котораго виднѣлась сквозь деревья, къ тому мѣсту, гдѣ она сидѣла.
   Она откинула сѣдые локоны, которые упали ей нѣсколько на лобъ, такъ-какъ она сидѣла нагнувшись, затерла ногой начерченные ею на пескѣ арабески, комфортебельно откинулась въ уголъ скамейки, поигрывая зонтикомъ и устремила пристальный взглядъ въ кусты, изъ-за которыхъ долженъ былъ сейчасъ показаться кто-нибудь.
   Онъ, дѣйствительно, показался. Это былъ Глейхъ, старый камердинеръ принца. Радостная дрожь пробѣжала по тѣлу генеральши. Только одинъ этотъ старикъ могъ помочь ей.
   Это она почувствовала съ первой-же минуты, и скоро вполнѣ убѣдилась въ своей догадкѣ. Какъ кстати счастливая случайность сталкивала ее съ этимъ человѣкомъ именно теперь!
   Конечно, это была только случайность. Онъ, очевидно, ее не искалъ, какъ она подумала въ первую минуту. Онъ шелъ, нагнувъ нѣсколько впередъ свое длинное сухопарое туловище, опустивъ сѣдую голову, шелъ медленно, по временамъ останавливался, дѣлалъ какіе-то жесты рукою, затѣмъ снова шелъ, опять останавливался, снималъ съ головы фуражку съ широкимъ козырькомъ и проводилъ рукою по волосамъ -- словомъ изображалъ собою человѣка, сильно озадаченнаго какимъ-нибудь серьезнымъ вопросомъ. Вдругъ, поднявъ глаза, онъ увидалъ генеральшу; онъ тотчасъ-же выпрямился, и пошелъ ровною, медленною походкою, какъ подобаетъ старику; почтительное изумленіе, съ которымъ онъ замѣтилъ генеральшу, когда былъ отъ нея шагахъ въ шести, выразилось на его лицѣ такъ просто, осторожность, съ которою онъ, снявъ шапку и ступая на ципочкахъ, чтобы не потревожить ея превосходительство, хотѣлъ проскользнуть мимо, была такъ естественна, что у генеральши невольно вырвалось вполголоса: браво!
   -- Ваше превосходительство изволили мнѣ что-то сказать? спросилъ Глейхъ.
   Онъ быстро остановился. Очевидно, ему хотѣлось, чтобы съ нимъ заговорили.
   -- Есть у васъ свободный часокъ? спросила генеральша.
   -- Къ вашимъ услугамъ, ваше превосходительство, отвѣчалъ Глейхъ, оборачиваясь къ генеральшѣ.
   -- Его свѣтлость уѣхалъ куда нибудь?
   -- Его свѣтлость уѣхали послѣ разговора съ г. совѣтникомъ канцеляріи.
   -- Одинъ?
   -- Одинъ, ваше превосходительство! Ваше превосходительство, имѣете еще что-нибудь приказать мнѣ?
   -- Надѣньте-ка вашу шапку и садитесь сюда на скамейку.
   -- Ваше превосходительство!
   -- Я этого желаю.
   -- Какъ вашему превосходительству угодно, отвѣчалъ Глейхъ. садясь на противоположный край скамейки, на такомъ почтительномъ разстояніи, что между нимъ и генеральшей могло-бы усѣсться еще трое человѣкъ. Однакожъ, честь, оказанная г. Глейху, ни мало его не смутила.
   Онъ безчисленное множество разъ сиживалъ такимъ образомъ по нѣскольку часовъ сряду съ его свѣтлостью въ доброе старое время, когда онъ былъ, такъ сказать, одинъ у его свѣтлости. И генеральша не разъ заставала его такимъ образомъ въ интимной бесѣдѣ съ его свѣтлостью на уединенныхъ прогулкахъ въ Висбаденѣ; правда, все это было прежде, чѣмъ явилась она.
   -- Его свѣтлость часто выѣзжаетъ одинъ это время, сказала генеральша, -- я полагала, что г. Глейхъ сопутствуетъ ему всюду и постоянно.
   Глейхъ вздрогнулъ, какъ человѣкъ, къ свѣжей ранѣ котораго кто-нибудь прикоснулся грубою рукой.
   -- Его свѣтлость хотятъ мало-по-малу привыкнуть обходиться безъ меня, сказалъ онъ, горько улыбаясь беззубымъ ртомъ.
   -- Вы хотите удалиться на покой?
   -- Лечь, ваше превосходительство, лечь, сказалъ Глейхъ, указывая дрожащей отъ волненія рукой на землю.
   -- Что у васъ за черныя мысля, любезный Глейхъ! вы не старше самого принца.
   -- Я родился въ одинъ годъ съ нимъ, въ одинъ мѣсяцъ и былъ его конюхомъ съ шестнадцати до двадцати-шести лѣтъ, -- десять лѣтъ. И съ тѣхъ поръ сорокъ лѣтъ былъ его камердинеромъ, съ самого тридцатаго года, какъ только онъ вступилъ на престолъ. Я постоянно отказывался отъ всѣхъ его милостей, и отъ мельницы въ Эрихсталѣ, и отъ марганцовой руды близь Гюнерфельда, и отъ мѣста кастеляна въ охотничьемъ домѣ, и дѣлалъ это только для того, чтобы оставаться при немъ, отказывался изъ чистой идолопоклоннической любви къ моему государю, и вотъ до чего я дожилъ!
   "Идолопоклонническая любовь принесла ему, конечно, болѣе, чѣмъ всѣ высчитанныя имъ милости, предлагаемыя принцемъ, подумала генеральша, и спросила громко.
   -- До чего дожили, любезный Глейхъ?
   -- Но если стараго Андрея доведутъ до крайности, продолжалъ Глейхъ, -- онъ заговоритъ такъ громко, что его должны будутъ услышать, не во гнѣвъ будь сказано вашей милости.
   -- Что-же услышатъ, любезный Глейхъ? допытывала генеральша съ самымъ трогательнымъ участіемъ, а сердце ея стучало отъ нетерпѣливаго ожиданія.
   -- Что не все то золото, что блеститъ, и что соловья баснями не кормятъ. Что онъ видѣлъ все это время, кромѣ словъ? Слова, слова, одни только слова! Кто его берегъ, кто за нимъ ходилъ, когда у него дѣлались спазмы сердца или ревматизмъ? Кто просиживалъ надъ нимъ ночи, хоть у самого болѣли старыя кости? Они еще для него не пожертвовали ни одною ночью, ни однимъ часомъ ночи; они себѣ спокойно почивали въ своихъ мягкихъ постеляхъ, чтобы на утро встать свѣжими, гладкими, какъ змѣя въ раю...
   "Неужели она постоянно водила его за носъ"? подумала генеральша.
   -- А мы-то всѣ ни за что ни про что стали дураками, да болванами и можемъ убираться не сегодня такъ завтра, и должны сносить косые взгляды, и обидныя слова, и гнѣвъ, когда онъ мечется какъ безумный, не находя себѣ покоя, какъ будто продалъ свою бѣдную душу дьяволу во плоти, прости Господи мое прегрѣшеніе.
   Старикъ все болѣе и болѣе выходилъ изъ себя. Онъ весь дрожалъ и теребилъ длинными бѣлыми пальцами верхнія пуговицы чернаго (фрака, какъ-будто груди его было тѣсно отъ разбушевавшихся въ ней злыхъ страстей.
   Генеральша сидѣла, закусивъ топкую нижнюю губу. Очевидно, что этого человѣка мучилъ тотъ-же страхъ, какъ и ее, жалкая ставка его жизни стояла точно также на картѣ, какъ великая ставка ея жизни, ихъ интересы совпадали; слѣдовательно, его нужно было во всякомъ случаѣ привлечь на свою сторону.
   "Нѣтъ, такъ изъ него ничего не выжмешь, порѣшила генеральша,-нужно сдѣлать шагъ къ нему на встрѣчу.
   -- Мнѣ очень васъ жаль, любезный Глейхъ, вѣрьте, отъ всего сердца жаль, сказала она громко.-- Но не забывайте, что мы, т. е. графиня, графъ и я, сами еще болѣе страдали отъ этого неестественнаго союза. Вамъ, старому слугѣ, я могу это сказать, да къ тому-же вы это и сами чувствуете своимъ преданнымъ честнымъ сердцемъ. Но мы спокойно, терпѣливо сносили все, хотя, видитъ Богъ, какъ тяжело намъ бывало порой.
   -- Это все прекрасно, ваше превосходительство, и я также терпѣливо и спокойно сносилъ, да вѣдь, не во гнѣвъ будь сказано вашей милости, впередъ утро можно похвалить, какъ вечеръ ужь настанетъ; можетъ доживемъ до того, что и у вашего превосходительства лопнетъ терпѣніе; можетъ доживемъ.
   -- Не можетъ быть, вскричала генеральша,-- не можетъ быть!
   Злая усмѣшка искривила беззубый ротъ Глейха; самолюбіе его было пріятно польщено тѣмъ, что онъ зналъ болѣе ея превосходительства.
   -- Ничего тутъ нѣтъ невозможнаго, ваше превосходительство. Не даромъ-же онъ перерылъ весь архивъ, просиживалъ цѣлыя ночи надъ старыми пергаментами, проработалъ, замкнувшись съ г. совѣтникомъ канцеляріи, сегодня опять цѣлое утро, и конечно все лорѣшится послѣ-завтра, въ день его рожденія.
   -- Не можетъ быть, повторила опять генеральша,-- рѣшительно не можетъ быть! Мы этого не потерпимъ; графъ этого не потерпитъ, никогда, никогда!
   Всѣ эти дни генеральша старалась убѣдить дочь и графа въ возможности, въ вѣроятности этого событія, она ожидала, что старый камердинеръ заговоритъ о немъ, и не смотря на то, все-таки перепугалась, какъ-будто эта мысль никогда прежде не приходила ей въ голову.
   -- Ваше превосходительство не волновались-бы такъ сильно, еслибы считали это дѣйствительно невозможнымъ, замѣтилъ Глейхъ,-- теперь вѣдь это совсѣмъ не такъ невозможно, какъ прежде, теперь мы всѣ вѣдь равны передъ закономъ; и въ старыхъ пергаментахъ къ тому-же есть многое, на что можно въ крайнемъ случаѣ сослаться, какъ на прецеденты, или какъ они тамъ называются; его свѣтлость много толковали объ этомъ въ послѣднее время съ г. совѣтникомъ канцеляріи.
   -- Генеральша овладѣла собою. Не время было изливаться въ праздныхъ и неприличныхъ жалобахъ, нужно было дѣйствовать.
   -- Любезный Глейхъ, сказала она,-- я буду съ вами откровенна. Какъ-бы ни было обставлено это дѣло съ юридической стороны, во всякомъ случаѣ оно не должно быть допущено, и мы отблагодаримъ самымъ блестящимъ образомъ того, кто въ состояніи будетъ помѣшать этому, или, по крайней мѣрѣ, оказать намъ въ этомъ дѣлѣ сколько-нибудь существенную услугу.
   -- Ваше превосходительство очень милостивы, сказалъ Глейхъ,-- и я съ своей стороны радъ-бы всею душою услужить въ этомъ дѣлѣ вашему превосходительству, и молодой графинѣ, и сіятельному графу, но вы очень хороню понимаете, ваше превосходительство, что нужно имѣть, такъ сказать, что-нибудь, что можно-бы показать ему, что-нибудь, что можно-бы было ощупать руками.
   -- У васъ есть что-нибудь такое, вскричала генеральша волнуясь,-- признайтесь, есть!
   -- Это мнѣ будетъ стоить моего мѣста, сказалъ Глейхъ.
   -- Мы вознаградимъ васъ за все.
   -- Это можетъ запутать меня въ большія непріятности.
   -- Мы оградимъ васъ отъ всего.
   -- Я молчалъ, когда г. графъ хотѣлъ зайти съ ней дальше...
   -- Я все знаю, все, требуйте чего хотите.
   -- Въ такомъ случаѣ, сказалъ Глейхъ, пугливо озираясь,-- вотъ кое-что для начала.
   И онъ вынулъ изъ кармана фрака маленькую, тщательно увязанную пачку писемъ.
   -- Что это такое? спросила генеральша.
   -- Я нашелъ это часъ тому назадъ въ его комнатѣ, отъ которой я взялъ ключъ у зятя, чтобы немножко пошарить,-- вы понимаете, ваше превосходительство4, въ одномъ изъ ящиковъ письменнаго стола, я нашелъ эту пачку, онъ забылъ ее, должно быть, уѣзжая.
   -- Это письма, сказала генеральша, развязывая пачку,-- отъ нея къ нему, вѣроятно. Вы читали ихъ?
   -- Такъ только заглянулъ, ваше превосходительство.
   -- И...
   -- Ваше превосходительство сами прочитаете, сказалъ Глейхъ.-- Если вашему превосходительству угодно будетъ что-нибудь поручить мнѣ, то я всегда урву минуту свободную; если-же теперь, ваше превосходительство, не имѣете мнѣ ничего больше приказать...
   -- Благодарю васъ, любезный Глейхъ, благодарю васъ, сказала генеральша, опуская пачку въ карманъ.
   -- Такъ я не стану долѣе безпокоить ваше превосходительство, сказалъ Глейхъ, стоя передъ генеральшей съ шапкой въ рукѣ. И отвѣсивъ ей низкій поклонъ, онъ удалился.
   Генеральша слѣдила глазами за сухощавою черною фигурою, и когда она скрылась за деревьями, тотчасъ-же вынула пачку изъ кармана. Она не могла обуздать своего любопытства до тѣхъ поръ, пока не придетъ въ свою комнату; къ тому-же здѣсь было такъ-же безопасно, какъ въ комнатѣ.
   Въ пачкѣ было всего на все двѣнадцать писемъ, состоявшихъ каждое большею частью изъ нѣсколькихъ строкъ; очень немногія помѣченныя маленькимъ сосѣднимъ мѣстечкомъ, гдѣ Гедвига прожила въ прошломъ году нѣсколько недѣль, ради купанья, были длиннѣе. Генеральшѣ не трудно было читать эти письма, написанныя простымъ четкимъ почеркомъ Гедвиги. Мѣста, писанныя на какомъ-то иностранномъ языкѣ (генеральшѣ показалось на англійскомъ) она пропускала, такъ-что чтеніе продолжалось недолго.
   "Ну, я большаго ожидала, подумала генеральша,-- впрочемъ самое пикантное заключается, можетъ быть, въ этихъ иностранныхъ фразахъ; Стефанія мнѣ переведетъ ихъ. Все здѣсь, въ этихъ письмахъ, черезъ-чуръ платонично, или черезъ-чуръ осторожно, но во всякомъ случаѣ онѣ годятся; отзывы о немъ самомъ его не особенно порадуютъ. Если только улучить благопріятную минуту, такъ это должно подѣйствовать. Конечно, этого недостаточно, нужно-бы натянуть и другія струны".
   Генеральша посмотрѣла на часы. До обѣда оставалось еще два часа.
   "У меня хватитъ еще времени съѣздить къ совѣтнику канцеляріи; намъ нужно вполнѣ удостовѣриться на счетъ узаконенія брака. Совѣтникъ такъ глупъ, что отъ него можно выпытать все, что угодно.
   

ГЛАВА XIII.

   Въ тотъ самый часъ какъ генеральша совѣщалась съ Глейхомъ, въ бесѣдкѣ сада г. Иффлера сидѣлъ фон-Цейзель, поглядывая то на свои часы, то на аллею, ведущую къ дверямъ дома, откуда все еще не показывалась особа, такъ нетерпѣливо имъ ожидаемая.
   У фон-Цейзеля совершенно не было времени. Къ празднику, до котораго оставался только одинъ завтрашній день, у него была на шеѣ еще масса всевозможныхъ дѣлъ въ Ротебюлѣ, да кромѣ того ему хотѣлось выгадать часокъ, чтобы ровненькой рысцой съѣздить въ Бухгольцъ пожать руку г. фон-Фишбаху, передать г-жѣ фон-Фишбахъ рецептъ на приготовленіе страсбургскихъ пироговъ, а фрейленъ Адель -- стихотворенія Гейбеля, которыя она у него просила, и поспѣть въ галопъ назадъ къ обѣду. Но если его вездѣ будутъ такъ задерживать, какъ здѣсь, ему придется отказаться отъ сладкой надежды увидѣть прелестную Адель.
   "Это ни на что не похоже", бормоталъ фон-Цейзель,-- вѣдь такая глупость! Дѣлать репетицію въ костюмѣ среди бѣлаго дня, потому-что безъ шума фонтана она не можетъ придти въ надлежащее настроеніе. Шумъ фонтана! Добрые люди, они должно быть съума сошли!
   Фон-Цейзель презрительно взглянулъ на бассейнъ въ шесть футовъ въ діаметрѣ передъ бесѣдкой, въ которомъ маленькій печальный тритонъ осыпалъ едва замѣтными струйками воды съ нолдюжины золотыхъ рыбокъ, неподвижно стоявшихъ въ мелкомъ бассейнѣ и повидимому покорно ожидавшихъ своей судьбы свариться въ жаркомъ іюльскомъ солнцѣ.
   "Тутъ просто придешь въ отчаяніе"! бормоталъ фонъ-Цейзель.
   То-же самое говорила и фрейленъ Элиза, отъ того, что Визебрехтенъ, перешивая крючки на поясѣ изъ раковинъ, который не сходился на цѣлую ладонь, посадила ихъ такъ, что поясъ сталъ на цѣлую ладонь шире, чѣмъ слѣдовало.
   -- Наша добрая Визебрехтенъ становится день-отодня безтолковѣе, жаловалась совѣтница въ нервномъ раздраженіи.-- Я теряю, наконецъ, всякое терпѣніе.
   -- Не думаете-ли вы, что я не теряю своего терпѣнія? вскричала Визебрехтенъ, вскочивъ со стула и съ досадой бросивъ на столъ ножницы, которые она только-что взяла, чтобы снова отпороть эти несчастные крючки.-- Не думаете-ли вы, что у старухи Визебрехтенъ только и дѣла, что по цѣлымъ днямъ сидѣть у васъ, когда цѣлый городъ ждетъ не дождется ея, когда къ послѣ завтрему ей нужно еще скроить цѣлыхъ шесть платьевъ для семействъ Целлеръ и Блуме,-- они сидятъ какъ на иголкахъ -- и булочницѣ Гейнцъ, обѣ дочери которой выплачутъ себѣ всѣ глаза, если старуха Визебрехтенъ не поможетъ имъ показаться на балу, какъ слѣдуетъ, а вѣдь имъ шить-то надо настоящія платья, а не такую дрянь, которой не надѣнетъ ни одна христіанка. А позвольте мнѣ сказать, г-жа совѣтница, что старуха Визебрехтенъ работаетъ только для христіанъ, и христіане довѣряютъ ей, а вамъ не угодно-ли будетъ на будущее время самимъ заниматься вашими грѣховодными тряпками, безъ моей помощи рядиться въ ночныя феи, или чортъ ихъ тамъ знаетъ въ какія, надо быть что въ ночныя, потому-что и ночью-то, а ужь подавно днемъ, грѣхъ и стыдъ въ такомъ нарядѣ показываться передъ мужчинами, въ какомъ я не пустила-бы къ нимъ самаго малаго ребенка. И что вы толкуете, что будто старикъ его свѣтлость можетъ еще разъ жениться, когда у него есть уже жена -- и жениться на вашей дочери! Все это безсмыслица и вы болтаете ее отъ бездѣлья; я только до сихъ поръ молчала, но я всегда думала, что если повадится кувшинъ по воду ходить, такъ ему тамъ и голову сломить; когда пѣсня ваша кончится этимъ, вы вспомянете тогда старуху Визебрехтенъ.
   И расходившаяся старушка собрала дрожащими отъ волненія руками свои вещи, уложила ихъ въ свой большой ридикюль и вышла за дверь раньше, чѣмъ мать и дочь могли опомниться отъ такой неожиданной развязки и собраться сказать въ отвѣтъ хоть слово. Элиза разразилась истерическими рыданіями, а совѣтница, мужественно подавивъ собственное волненіе, сказала:
   -- Великіе земли должны заблаговременно пріучать себя къ людской неблагодарности. Ты должна стоять на высотѣ своего положенія. Дитя мое, посмотри на меня, я стою на высотѣ положенія.
   -- Ахъ, мама, рыдала Элиза,-- теперь она пойдетъ рыскать по всему городу и трезвонить объ этомъ всему свѣту.
   -- Ну такъ чтожъ, заключила совѣтница,-- надо же, чтобы это сдѣлалось когда-нибудь извѣстнымъ, да я думаю, что почти всѣ уже знаютъ объ этомъ. Ну, дитя мое, пойдемъ теперь къ г. фон-Цейзелю; онъ, кажется, уже съ пол-часа, какъ дожидаетъ насъ.
   -- Я не могу, рыдала Элиза, взглядывая въ заркало,-- я право точно...
   -- Элиза, дочь ты мнѣ? строго спросила совѣтница.
   -- Такъ позволь мнѣ, по крайней мѣрѣ, надѣть мой water-proof, просила Элиза.
   -- Чтобы измять весь костюмъ? Элиза, я не узнаю тебя.
   -- Только дойти до бесѣдки, просила Элиза, -- обѣ наши служанки смотрятъ изъ кухни въ окно.
   -- Ну ладно, только до бесѣдки, согласилась совѣтница. Она завернула свое трепещущее дитя въ длинный коричневый waterproof, по которому разсыпались длинные бѣлокурые волосы дѣвушки, перевитые водяными цвѣтами.
   "Наконецъ-то"! подумалъ фон-Цейзель, завидѣвъ фигуру въ длинномъ, коричневомъ water-proof'fc, надъ которой совѣтница развернула огромный красный дождевой зонтикъ, чтобы защитить ее отъ палящихъ лучей солнца.
   -- Мы не забудемъ вашего расположенія къ намъ, заявила совѣтница, привѣтствуя кавалера милостивымъ кивкомъ головы.
   Фон-Цейзель уже успѣлъ привыкнуть къ странностямъ г-жи Иффлеръ и ограничился въ отвѣтъ на торжественное заявленіе со вѣтницы молчаливымъ поклономъ; онъ съ любопытствомъ оглядывалъ фигуру въ коричневомъ water-proof'ѣ, изъ подъ котораго выглядывала пара красныхъ ботинокъ, украшенныхъ раковинами, и падали широкіе буффы складокъ зеленыхъ шелковыхъ турецкихъ шароваръ, которые въ глазахъ кавалера не совсѣмъ-то гармонировали съ костюмомъ нимфы, очевидно надѣтымъ на фрейленъ Иффлеръ.
   -- Я полагаю, мы можемъ тотчасъ-же начать репетировать, сказалъ онъ;-- такъ-какъ дамамъ вѣроятно уже не нужно моихъ указаній на счетъ костюма, безъ сомнѣнія, вполнѣ удачнаго, хотя я самъ не могу судить о немъ, потому-что его до сихъ поръ еще скрываетъ отъ меня ревнивый плащъ...
   -- Мы надѣемся, что мы создали костюмъ самый соотвѣтственный, заявила совѣтница.-- Элиза!
   -- Впрочемъ, я не считаю этого безусловно необходимымъ, поспѣшилъ заявить добродушный кавалеръ, замѣтивъ, что Элиза пугливо придерживала спереди свой плащъ, который заботливая мамаша стаскивала сзади.
   -- Элиза! повторила совѣтница.
   И въ дверяхъ бесѣдки, долженствовавшей изображать собою лебединый гротъ, глазамъ Оскара фон-Цейзеля предстала нимфа Роды, его полевой цвѣтокъ, въ такомъ невѣроятномъ костюмѣ, который, не смотря на нѣкоторыя фантастическія уклоненія, можно было-бы принять за турецкій; и г. фон-Цейзель непремѣнно нашелъ-бы этотъ костюмъ турецкимъ, если-бы его не схватилъ судорожный припадокъ кашля, и ему не пришлось съ быстротою молніи отвернуться къ бассейну и закрыть лицо платкомъ, вмѣстѣ съ тѣмъ до смерти перепугавъ несчастныхъ золотыхъ рыбокъ въ бассейнѣ.
   -- Прошу васъ, извините меня, забормоталъ фон-Цейзель изъ подъ платка, -- это сейчасъ пройдетъ. Богъ мой, этотъ кашель! Прошу васъ, извините меня.
   И фон-Цейзель осторожно повернулся, тихонько отнялъ платокъ и открылъ свое лицо, которое такъ раскраснѣлось отъ кашля, что цвѣтъ его смѣло могъ выдержать сравненіе и съ цвѣтомъ золотыхъ рыбокъ, и съ цвѣтомъ сафьянныхъ, украшенныхъ раковинами ботинокъ Элизы.
   -- Прошу васъ, извините меня, еще разъ повторилъ фон-Цейзель.-- Восхитительно, magnifique, съ огромнымъ вкусомъ, необыкновенно характерно! Его свѣтлость будетъ въ восхищеніи, но я полагаю, дорогія дамы, можно и начать. Я позволю себѣ изобразить собою всесвѣтлѣйшую особу вашего всемилостивѣйшаго государя, который подходитъ по узкой тропинкѣ къ Родѣ и прошу фрейленъ Элизу выйти изъ бесѣдки, я хочу сказать изъ грота, ко мнѣ на встрѣчу, когда я буду отъ него шагахъ въ шести.
   Фон-Цейзель отошелъ отъ бесѣдки на нѣсколько шаговъ, тамъ ему пришлось бороться съ новымъ приступомъ кашля, и наконецъ сталъ подходить шагомъ, исполненнымъ достоинства къ бесѣдкѣ, откуда ему вышла теперь на встрѣчу Элиза.
   -- Осмѣлюсь попросить васъ идти нѣсколько скорѣе, замѣтилъ фон-Цейзель.
   -- Я полагаю, что идти скорѣе было-бы нарушеніемъ женственнаго достоинства, заявила совѣтница.
   -- Какъ вамъ угодно, уступилъ фон-Цейзель.-- И такъ, прошу васъ начать: Сіяетъ дивно такъ...
   Фрейленъ Элиза подняла руки на манеръ молящагося младенца и начала:
   
   "Сіяетъ дивно такъ мой мокрый домъ"!
   
   -- "Мой влажный домъ", позволю себѣ васъ поправить, замѣтилъ фон-Цейзель.
   -- Вода мокра, а не влажна, заявила совѣтница.
   Фон-Цейзель поклонился.
   Элиза продолжала:
   
   "Не серебро-ль лучей луны златой то льется"?
   
   -- Луны печальной! осмѣлюсь поправить васъ, замѣтилъ фон-Цейзель.-- Я опасаюсь, что будетъ не совсѣмъ удобно приводить серебро и золото въ одномъ и томъ-же стихѣ.
   -- Мы находимъ "луны златой" поэтичнѣе, объяснила Элиза.
   Фон-Цейзель поклонился.
   Элиза продолжала:
   
   "И звуки чудные покой смутили въ немъ!
   Не шелестъ-ли и гулъ деревъ то раздается?--
   Не шелестъ листьевъ и не свѣтъ луны,-- о, нѣтъ,
   Не то манитъ меня на скользкія ступени;
   А залы празднества сребристый, яркій свѣтъ,
   А звуки радостныхъ и шумныхъ пѣснопѣній".
   
   -- Прелестно! восхитился фон-Цейзель, разумѣя прелестными свои стихи, а не декламацію Элизы, страшно театральную и утрированную.
   "Какъ чудно звучало-бы это въ устахъ Адели"! думалъ онъ, а Элиза декламировала:
   
   "Я-ль буду далеко, кого себѣ избралъ..."
   
   -- Извините, вскричалъ фон-Цейзель: "кого твой стволъ избралъ".
   -- Мы находимъ, что "кого себѣ избралъ" въ тысячу разъ осмысленнѣе, замѣтила совѣтница.
   -- Безъ сомнѣнія, отвѣчалъ фон-Цейзель,-- но только слѣдующій стихъ читается:
   
   "Чтобъ корни мощные поить живою влагой".
   
   Ясно, что корни относятся къ стволу, который я такимъ образомъ заставляю произрастать въ нѣкоторомъ родѣ изъ водъ Роды; а въ "кого себѣ" слово "себѣ" прямо относится къ самому его свѣтлости; а "корпи мощные"... нѣтъ, дорогія дамы, я васъ серьезно прошу взять этотъ конецъ стиха: "кого твой стволъ избралъ".
   -- Г. фон-Цейзель, заговорила совѣтница,-- это вопросъ, рѣшить который, мнѣ кажется, можетъ только сердце матери.
   -- Я полагаю, отвѣчалъ фон-Цейзель, -- что и логика тутъ имѣетъ право вставить свое слово; кромѣ того "кого себѣ" какъ-то неблагозвучно, по крайней мѣрѣ, для моего уха.
   -- Г. фон-Цейзель, возразила совѣтница, -- мы очень вамъ благодарны за вашу откровенность, мы не забудемъ о ней въ свое время, но не взыщите за замѣчаніе, что дѣло совершенно не въ томъ, хорошо или худо что-нибудь звучитъ для вашего уха. Для нашего материнскаго сердца "кого себѣ" чистая музыка, и я знаю еще одно ухо, для котораго эти слова будутъ музыкой. "Кого себѣ избралъ" -- такъ это нужно, такъ и останется, и я прошу васъ продолжать.
   -- А я, дорогія дамы, вскричалъ фон-Цейзель,-- прошу васъ покорно окончить репетицію безъ меня. У меня сегодня утромъ едва хватаетъ времени, и я боюсь, чтобы за разборомъ поправокъ, которыми вы почтили мои скромные стихи, насъ не застигъ вечеръ. Г-жа совѣтница, фрейленъ, -- имѣю честь почтительнѣйше вамъ откланяться.
   Фон-Цейзель сложилъ свою рукопись, низко поклонился и пошелъ по аллеѣ, даже не взглянувъ на дамъ, изъ которыхъ старшая, подбоченясь, провощала дерзновеннаго гнѣвными взорами, а младшая, пошатываясь, пошла назадъ въ бесѣдку и кинулась тамъ на скамейку.
   -- Вы въ этомъ раскаетесь! закричала совѣтница громко.
   -- Ахъ, мама, мнѣ кажется, что никогда этого не будетъ! рыдала Элиза.
   -- Потому-что ты не стоишь на высотѣ своего положенія, отвѣчала совѣтница.
   -- Боже мой, папа! вскричала Элиза.-- Видишь, я правду говорю.
   -- Что съ тобою, мужъ мой? спросила совѣтница.
   Совѣтникъ только-что за нѣсколько минутъ воротился изъ замка и вышелъ въ садъ черезъ заднюю дверь и уже хотѣлъ-было, заслышавъ голоса, уйти изъ сада, но разсудилъ подойти поближе къ углу и, такимъ образомъ, сдѣлался свидѣтелемъ послѣдней сцены между дамами и кавалеромъ.
   Теперь, когда кавалеръ ушелъ и совѣтникъ увидѣлъ, въ какомъ возбужденіи были дамы, онъ счелъ эту минуту самою удобною, чтобы сообщить имъ роковое извѣстіе.
   Онъ сѣлъ на скамейку подлѣ своей дочери, обмахиваясь платкомъ, въ чемъ такъ нуждалось его разгорѣвшееся лицо.
   -- Что съ тобою, мужъ мои? повторила совѣтница, теребя своего супруга за руку.
   -- Элиза была права, пробормоталъ онъ.-- Я прямо отъ него; брачный контрактъ уже готовъ; онъ совершенно не думаетъ жениться на Элизѣ. Онъ хочетъ на ней жениться!
   -- О, Боже праведный! взвизгнула Элиза.
   -- Никакого праведнаго Бога тутъ нѣтъ! вскричалъ совѣтникъ патетически.
   -- А есть только дураки! вскричала совѣтница и, схвативъ своего супруга обѣими руками за поротъ, стала трясти его, приговаривая: -- есть только дураки, которые никогда не слушаютъ, что имъ говорятъ ихъ жены. Ты, несчастный, ты сдѣлалъ насъ, благодаря своей глупости, посмѣшищемъ ребятъ! Не предупреждала-ли я тебя, не заклипала-ли я тебя: будь остороженъ, Антонъ, говорила я, это снова окажется одной изъ твоихъ фантазій; ты осрамишь и себя, и насъ! А ты, несчастный, тебѣ надо было это знать лучше!
   -- Бѣдное дитя наше! бормоталъ полузадушенный совѣтникъ.-- Она умираетъ.
   -- Дай ей умереть! вскричала совѣтница.-- Она вѣдь не переживетъ этого позора.
   -- Да, дайте мнѣ умереть! вскричала Элиза, вскакивая: -- я не переживу этого несчастія.
   -- Она утопится! вскричалъ совѣтникъ.
   Въ это время Элиза сдѣлала нѣсколько отчаянныхъ шаговъ по направленію къ бассейну. Вдругъ она отскочила съ пронзительнымъ крикомъ отъ дверей бесѣдки и упала уже дѣйствительно безъ чувствъ на руки подоспѣвшей къ ней матери.
   -- Боже мой, что это такое? спросила генеральша, появляясь въ сопровожденіи тайнаго совѣтника. Служанка изъ злорадства провела ихъ прямо въ бесѣдку.
   -- Бѣдное дитя! замѣтилъ тайный совѣтникъ.-- Это отъ волненія, произведеннаго репетированіемъ ею роли ко дню рожденія его свѣтлости, къ тому-же жаръ; надо отвести ее въ комнаты.
   Элизу, пришедшую въ чувство при помощи флакона со спиртомъ и нѣсколькихъ пригоршней теплой воды, которую имѣли бездушіе отнять у бѣдныхъ золотыхъ рыбокъ въ бассейнѣ, отвели въ комлаты, гдѣ она и была оставлена на попеченіе тайнаго совѣтника и своей матери, а генеральша, въ это время оставаясь на тѣнистой террасѣ, вступила съ огорченнымъ отцомъ въ длинный разговоръ, во время котораго умная женщина безъ большого труда узнала отъ разсерженнаго, перепуганнаго, совершенно смущеннаго и разстроеннаго совѣтника все, что ей было нужно и желательно узнать.
   

ГЛАВА XIV.

   Въ помѣстьѣ барона Нейгофа, у котораго графъ гостилъ со вчерашняго дня, были также получены въ это утро газеты съ сулившими миръ извѣстіями: объ отречспіи принца Гогенцоллернскаго отъ испанской кандидатуры, объ успокоительномъ заявленіи Оливье во французскомъ законодательномъ собраніи, о возвышеніи курсовъ на всѣхъ биржахъ. Оба пріятеля срывали свое сердце въ самыхъ рѣзкихъ выраженіяхъ, пока, наконецъ, баронесса не разсмѣшила сангвиническаго барона замѣчаніемъ, что война въ скоромъ времени все-таки состоится и она, баронесса, обѣщаетъ повышенія и всякія другія милостивыя отличія тому, кто доставитъ ей на кухню больше зайцевъ и дичи; однакожъ, графъ, поблагодаривъ хозяйку за ея милыя старанія развлечь его, заявилъ прямо, что онъ не въ состояніи осилить своей досады.
   -- Это хуже Ольмюца, говорилъ онъ,-- а Ольмюцъ сдѣлалъ необходимымъ Кенигсгрецъ; что-же намъ придется сдѣлать, чтобы загладить новую ошибку?
   -- Признайтесь, мой дорогой другъ, замѣтила ему баронесса, когда баронъ вышелъ отдать нужныя распоряженія по хозяйству,-- сознайтесь, что въ васъ говоритъ не одно только военное чувство: вы-бы гораздо легче посмотрѣли на дѣло, если-бы заранѣе не представляли себѣ торжествующей мины, съ которою васъ встрѣтятъ въ замкѣ.
   Умная женщина попала въ самую суть вопроса. Для графа была невыносима мысль, что въ его борьбѣ съ принцемъ внѣшнія событія шли какъ-бы противъ него, оставляя его въ дуракахъ. Какъ неумѣстны, какъ смѣшны покажутся теперь его увѣренія въ томъ, что война неизбѣжна! Какъ непристойно, какъ глупо было его непріязненное обращеніе съ маркизомъ! Какъ непозволительно, какъ преступно было упорство, съ которымъ онъ вызывалъ столкновеніе, пока, наконецъ, легкомысліе противника не представило ему возможности повернуть дѣло круто!
   Онъ уже слышалъ все это отъ Гедвиги: она съ горькой ироніей благодарила его за деликатность, съ которой онъ превратилъ вопросъ политическій въ вопросъ семейный, а вопросъ семейный, грозившій принять непріятную для него развязку, съумѣлъ сдѣлать поводомъ къ ссорѣ, такъ легко возникающей между мужчинами по поводу какой-нибудь женщины, о поведенія которой одни держатся одного мнѣнія, другіе -- другого.
   -- И дѣйствительно, продолжала баронесса,-- они имѣютъ основаніе торжествовать, а вы, мой бѣдный другъ, имѣете полное основаніе впадать въ уныніе. Ваша игра далеко не блестяща, а могла-бы быть блестяща, если-бы вы послѣдовали моему совѣту, если-бы вы, по крайней мѣрѣ, согласились смотрѣть моими глазами, положиться хоть немножко на мою проницательность. Я знаю, какъ тяжелъ для васъ этотъ разговоръ, какъ вы злитесь на меня за то, что я была права съ самаго начала; но я-бы не была вашимъ другомъ, если-бы рѣшилась молчать теперь, когда стало несомнѣнно, что мои слова вполнѣ оправдались. Какъ ни вооружается противъ этого сознанія ваша гордость и -- простите за выраженіе -- ваше тщеславіе, но вы должны сознаться, что Гедвига васъ не любитъ, или, по крайней мѣрѣ, если это для васъ не такъ обидно, разлюбила васъ; во-вторыхъ, что изъ уваженія къ самому себѣ и ко мнѣ -- вашему другу, -- не говоря уже о Стефаніи, -- вы обязаны забыть женщину, которая и знать васъ не хочетъ, и "третьихъ, -- что само-собой вытекаетъ изъ первой и второй посылки,-- вы должны сознаться, что были черезчуръ высокаго мнѣнія объ этой барынѣ; что дѣвушку, которая не понимаетъ чести быть любимой графомъ Штейнбургомъ, нельзя заподозрить въ честолюбивомъ стремленіи сдѣлаться герцогинею Роде, но очень и очень можно предположить въ ней мѣщанскую сантиментальность, способность добродѣтельно пылать платоническою любовью, нелишенною, впрочемъ, и чисто земного влеченія къ демократическому фразеру, съ которымъ она впродолженіи трехъ лѣтъ пробавлялась мечтаніями о человѣческомъ благѣ и тому подобныхъ саитиментальностяхъ. Видите-ли, любезный другъ, вы сами смѣетесь; я вамъ постоянно твердила: самое лучшее, единственное, что вы можете сдѣлать, это -- смѣяться, затѣмъ покаяться въ вашемъ маленькомъ промахѣ, старательно воздерживаться на будущее время отъ такихъ романтическихъ поползновеній, поцѣловать у меня руку -- довольно одинъ разъ -- и закутать меня въ шаль; слышите, Куртъ уже идетъ сказать, что коляска подана.
   Мрачна казалась графу дорога изъ Нейгофа по долинѣ Роды, не смотря на то, что съ безоблачнаго неба солнце обливало золотыми лучами темныя, обросшія соснами, скалы, а въ коляскѣ возлѣ него раздавался веселый смѣхъ баронессы; баронесса казалась въ самомъ отличномъ расположеніи духа, но недовольные взгляды, которые она бросала порою на графа, показывали, что она сердится на него за то, что онъ не вторитъ ея веселью. Да, хорошо ей было смѣяться! Для нея вся эта исторія была забавною комедіей, въ которой она разыгрывала благодарную роль умнаго, безукоризненнаго друга, -- комедіей, которая въ пятомъ актѣ, послѣ цѣлаго ряда неизбѣжныхъ интригъ, заканчивалась именно такъ какъ она желала и предсказывала. А онъ! Какая роль была предоставлена ему -- или вѣрнѣе, какую роль онъ самъ себѣ выбралъ, самъ подыскалъ, самъ аранжировалъ,-- роль надменнаго дурака, который не видитъ того, что всѣ видятъ,-- который хватается за облако и удивляется, что у него не остается въ рукѣ ничего, кромѣ свидѣтельства его глупости! Да, онъ разыгралъ роль дурака въ комедіи, жалкаго дурака! ему сказала это баронесса; черезъ полчаса то-же самое онъ услышитъ отъ генеральши, потомъ отъ Стефаніи. Мало того: всѣ, съ кѣмъ онъ ни встрѣтится, всѣ на тысячу тоновъ станутъ напѣвать ему эту ненавистную мелодію сегодня, завтра, безконечное число разъ. Эта мысль приводила графа въ ужасъ; нѣсколько разъ ему хотѣлось выскочить изъ коляски и разбить себѣ голову объ одинъ изъ утесовъ, мимо которыхъ они проѣзжали.
   Въ такомъ настроеніи духа пріѣхалъ онъ въ замокъ; часъ, который оставался еще до обѣда, представлялся ему мучительнѣе всего, что онъ пережилъ за послѣднее время, нескупившееся для него на тяжелыя минуты. Генеральша ожидала его съ величайшимъ нетерпѣніемъ и велѣла передать ему, чтобы онъ тотчасъ-же но пріѣздѣ зашелъ къ ней на одну минутку.
   -- На одну минутку, сказала она, когда онъ вошелъ: -- я хотѣла сообщить новости, которыя узнала сегодня утромъ,-- сообщить ихъ съ глазу на глазъ, безъ нашей Стефаніи, которую нужно поберечь въ ея теперешнемъ положеніи.
   -- Вы говорите объ ужасной новости изъ Берлина, поспѣшилъ замѣтить графъ.
   -- Ну вотъ еще, отвѣчала графиня.-- Я убѣждена, что все, что говорятъ газеты и заявляетъ г. Оливье,-- чистѣйшій вздоръ,-- что война уже порѣшена тѣми, отъ кого она зависитъ, и что слѣдовательно у насъ будетъ война. Я хотѣла поговорилъ съ вами о дѣлѣ, нѣсколько ближе касающемся насъ,-- о дѣлѣ, развязка котораго, къ счастью, зависитъ отъ насъ,-- словомъ, объ отношеніяхъ Гедвиги къ принцу.
   -- Извините, если я васъ перебью, остановилъ ее графъ, -- но мнѣ до того прожужжали уши этими отношеніями, что, право, возвращаться снова къ разговору объ этомъ предметѣ мнѣ вовсе не хочется.
   -- Меня-то вы, по крайней мѣрѣ, не можете упрекнуть въ томъ, что я нахожу удовольствіе говорить о непріятныхъ для васъ предметахъ; но вѣдь невсегда приходится выбирать предметы себѣ по вкусу, а этотъ, который я теперь избрала, обойти невозможно. Прошу васъ, любезный Генрихъ, выслушайте меня терпѣливо, и если то, что я намѣрена вамъ разсказать, покажется вамъ неинтереснымъ, то помните,-- это только скучное введеніе, которое однакожъ нельзя пропустить, потому-что иначе не поймешь всей книги. Къ тому-же Гедвига -- явленіе, само по себѣ заслуживающее вниманія съ чисто психологической точки зрѣнія; для меня, по крайней мѣрѣ, останется навсегда психологическимъ феноменомъ, какъ дѣвушка, у которой хватило ума и смѣлости пріобрѣсти себѣ такое высокое положеніе, могла предаться такъ слѣпо своимъ вульгарнымъ инстинктамъ.
   -- Это введеніе, сказалъ графъ спокойнымъ тономъ, которому странно противорѣчило дрожаніе губъ и мрачный огонь, вспыхнувшій въ его глазахъ,-- лучше выпустить. Нельзя-ли перейти прямо къ книгѣ, тѣмъ болѣе, что, если я не ошибаюсь, я уже перелисталъ въ ней нѣсколько главъ съ г-жею Нейгофъ.
   -- Превосходно! вскричала генеральша.-- Какая она милая эта Нейгофъ! Такія книги вамъ непремѣнно нужно читать съ женщиной, конечно, только не съ вашей женой, съ ней вы недалеко, или вѣрнѣе, слишкомъ далеко зайдете,-- но съ умною и молодою женщиной, одинъ взглядъ которой можетъ освѣтить много темныхъ мѣстъ, на разъясненіе которыхъ мнѣ, старухѣ, пришлось-бы потратить тысячу словъ.
   И генеральша разсказала графу съ тою пикантностью, на какую она была мастерица, какъ, комбинируя собственныя наблюденія со слухами, которые услужливые люди приносили ей со всѣхъ сторонъ, она пришла къ убѣжденію, что между Гедвигой и докторомъ Горстомъ существовала въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ, а въ послѣднее время уже навѣрно, любовная связь, которая, принимая во вниманіе энергію Гедвиги во всемъ, и въ этомъ случаѣ, безъ сомнѣнія приняла самую опредѣленную форму. Это навѣрное такъ; сомнѣваться въ этомъ можетъ только тотъ, кто преднамѣренно не хочетъ видѣть и не хочетъ слышать того, о чемъ говорятъ въ замкѣ всѣ, начиная съ комнатной прислуги, съ умнаго старика камердинера принца, до прислуги на конюшнѣ и въ кухнѣ; о чемъ разсказываютъ въ каждомъ домѣ, въ каждой пивной лавкѣ въ Ротебюлѣ, на счетъ чего на улицахъ раздаются самыя непристойныя шутки.
   -- Я думаю, заключила генеральша свой разсказъ,-- что такое единодушіе въ свидѣтельскихъ показаніяхъ вызвало-бы со стороны любого судьи обвинительный приговоръ.
   -- Мнѣ кажется, что ни ваше превосходительство, ни я, и никто другой не можетъ быть судьею въ этомъ дѣлѣ, кромѣ самого принца, замѣтилъ графъ.
   -- Если мы не можемъ быть судьями, то во всякомъ случаѣ мы сторона заинтересованная, и я прошу васъ посмотрѣть на дѣло съ этой точки зрѣнія.
   -- Я согласенъ, что не совсѣмъ пріятно видѣть главу фамиліи въ связи съ такою женщиной, но понятіе о неравномъ бракѣ -- понятіе такое широкое, что, можетъ быть, подъ него подходятъ и такого рода явленія.
   -- Отлично сказано, любезный Генрихъ, превосходно! Вы мнѣ позволите воспользоваться при случаѣ этою остротою. Но любезный Генрихъ, дѣло такъ серьезно, что тутъ всякая игра словъ неумѣстна. Что если этотъ неравный бракъ превратится въ дѣйствительный союзъ, въ бракъ вполнѣ законный? Сохраните-ли вы и тогда недосягаемую позицію насмѣшливаго наблюдателя? Откажетесь-ли вы и въ такомъ случаѣ вмѣшаться въ это дѣло? Или вѣрнѣе, неужели вы и въ такомъ случаѣ не признаете себя судьею въ полномъ значеніи этого слова?
   Генеральша не спускала глазъ съ графа; отъ ея проницательности не ускользнуло, что его спокойствіе было напускное, что огонь, въ который она искусно подливала масла, разгорался все сильнѣе и сильнѣе въ этой страстной натурѣ, и что графъ съ величайшимъ трудомъ сохранялъ самообладаніе.
   -- Вы мнѣ не отвѣчаете, продолжала генеральша,-- и я читаю на вашемъ лицѣ: старая пѣсня, вотъ уже три года, какъ она поется на всѣ лады. Ну, а что, другъ мой, если одна сторона этого дѣла, самая существенная сторона, -- не скажу, была совершенно оставлена нами безъ вниманія, но не была достаточно принята въ соображеніе. Что, если мы за разговорами забыли, что когда-нибудь слова могутъ перейти въ дѣло, и если теперь, именно, наступила эта роковая минута? Что если вы -- вѣроятно, сами того не зная и конечно сами того не желая, вызвали эту минуту, необузданностью, съ которой хотѣли привести здѣсь дѣла въ ясность -- неужели вы и въ такомъ случаѣ до того измѣните себѣ, что предоставите этому безумію разыграться до конца? Неужели вы и въ такомъ случаѣ не позволите мнѣ доказать, что принцъ не можетъ, не долженъ, не въ правѣ сдѣлать такую женщину герцогиней Роде?
   -- А чѣмъ-же вы докажете, что эта минута наступила? спросилъ графъ.
   -- Свидѣтельствомъ человѣка, который знаетъ объ этомъ дѣлѣ болѣе, чѣмъ кто-либо другой,-- свидѣтельствомъ Иффлера, который по порученію принца и на его глазахъ составилъ условія брачнаго контракта, часъ тому назадъ.
   -- Онъ самъ вамъ это сказалъ?
   -- Самъ.
   -- Можетъ-ли это быть?
   -- Отчего-же не можетъ быть? вѣдь это старый болтунъ, который имѣлъ въ добавокъ глупость вообразить себѣ, что въ пробѣлы, оставленные первоначально въ контрактѣ, будетъ вписано имя его дочери.
   -- Вы вѣрно обѣщали ему пощадить его, хотя по правдѣ, онъ вовсе не заслуживаетъ пощады, сказалъ графъ.
   -- Нѣтъ, отвѣчала генеральша послѣ небольшого раздумья.
   -- Отлично! вскричалъ графъ, вскакивая со стула.
   -- Что вы хотите дѣлать, Генрихъ?
   -- Да очень просто, то-же что и ваше превосходительство.
   -- Генрихъ, заклинаю васъ, вскричала генеральша, быстрымъ движеніемъ загораживая графу дорогу, -- неужели вы не можете совладать съ вашею гордостью, вѣдь вы сами губите насъ всѣхъ? Вѣдь если вы отправитесь теперь, какъ намѣреваетесь, къ принцу и призовете его къ отвѣту, то вы его поставите въ такое положеніе, что онъ не будетъ въ состояніи отступиться отъ своего рѣшенія, какъ-бы того потомъ ни желалъ.
   -- Зачѣмъ-же тогда вы сообщали мнѣ объ этомъ?
   -- Во-первыхъ затѣмъ, что я считала своею обязанностью не скрывать этого отъ васъ, во вторыхъ потому, что у меня была до васъ просьба.
   -- Какая?
   -- Предоставить все дѣло мнѣ, вы-же можете вмѣшаться и пустить въ ходъ силу, только въ такомъ случаѣ, если хитрость останется безъ всякаго результата. Подумайте, Генрихъ, меня ничто не заставляло говорить этого; будьте-же честны относительно меня, какъ я была честна относительно васъ. Смотрите спокойно съ ружьемъ у ноги на сраженіе, которое не вами затѣяно.
   -- До которыхъ-же поръ?
   -- До послѣ-завтра.
   -- До дня рожденья принца?
   -- До дня рожденья принца. Если и въ этотъ день онъ еще будетъ настаивать на своемъ рѣшеніи сдѣлать Гёдвигу принцессой, тогда дѣлайте, что вамъ будетъ угодно.
   -- Согласенъ, сказалъ графъ.
   -- Вашу руку!
   -- Вотъ она.
   Рука, которую онъ подалъ генеральшѣ, была холодна, какъ ледъ.
   -- Что если-бъ вы сегодня не явились къ обѣду? предложила генеральша.
   -- Что вы? вскричалъ графъ.-- Да у меня волчій аппетитъ и я очень радъ, что черезъ пять минутъ мы будемъ обѣдать.
   И онъ вышелъ изъ комнаты.
   ..Ну", думала генеральша, "трудно досталась побѣда. Хорошо еще, что я ничего не сказала о письмахъ! Ему нужна была хоть только тѣнь предлога, чтобы безъ всякаго состраданія пожертвовать нами. Быть можетъ, я сдѣлала-бы лучше, послѣдовавъ совѣту Стефаніи и не разсказавъ ему ни объ чемъ. Но вѣдь тогда онъ такъ или иначе сталъ-бы вамъ поперегъ дороги, а теперь сдержитъ свое слово и будетъ молчать, когда за обѣдомъ тайный совѣтникъ и я поисповѣдуемъ немножко нашу очаровательную принцессу.
   

ГЛАВА XV.

   Обѣдъ, на которомъ присутствовали и главный лѣсничій Кессельбушъ и ротебюльскій пасторъ, долженъ былъ, повидимому, окончиться такъ, какъ начался, ничего незначущимъ, ни для кого не интереснымъ, разговоромъ, который даже не разъ обрывался за недостаткомъ матерьяла, но впрочемъ не на долго, такъ-какъ въ минуты подобныхъ перерывовъ фон-Цейзелю обыкновенно приходилъ на память какой-нибудь анекдотикъ, которымъ онъ и спѣшилъ подѣлиться съ обществомъ.
   Подали дессертъ.
   Принцъ поглядывалъ уже нетерпѣливо на фон-Цейзеля, который краснорѣчивымъ взглядомъ на буфетъ и легкимъ пожатіемъ плечъ молилъ его свѣтлость обождать еще немного; вдругъ тайный совѣтникъ обратился къ принцу, отъ котораго онъ сидѣлъ черезъ двухъ человѣкъ и произнесъ голосомъ, болѣе громкимъ, чѣмъ повидимому было нужно.
   -- Я еще не имѣлъ чести сообщить вашей свѣтлости о результатахъ наблюденій, произведенныхъ мною какъ по желанію вашей свѣтлости, такъ и, смѣю сказать, изъ научнаго интереса, относительно санитарнаго положенія здѣшней мѣстности.
   -- Я полагалъ просить васъ послѣ обѣда подѣлиться со мною вашими, безъ сомнѣнія, въ высшей степени драгоцѣнными наблюденіями, отвѣчалъ принцъ.
   -- Я опасаюсь, что ваша свѣтлость обманетесь въ вашихъ ожиданіяхъ, продолжалъ тайный совѣтникъ;-- я имѣю мало что сообщить вамъ, и даже отъ передачи этого немногаго попросилъ-бы уволить меня, такъ-какъ, къ сожалѣнію, мои наблюденія идутъ въ разрѣзъ съ письменнымъ донесеніемъ, составленнымъ моимъ юнымъ товарищемъ по профессіи весною, которое вашей свѣтлости благоугодно было вручить мнѣ для руководства.
   -- Въ разрѣзъ? подхватила генеральша.-- Это меня очень интересуетъ:-- этотъ молодой человѣкъ пользовалъ Стефанію;-- въ чемъ-же заключается различіе вашихъ взглядовъ?
   -- Можетъ быть, ваше превосходительство, отвѣчалъ тайный совѣтникъ, улыбаясь, -- это просто различіе, обыкновенно существующее между взглядами старости и молодости.
   -- Ну, да, старость обыкновенно видитъ въ черномъ свѣтѣ то, на что молодость смотритъ сквозь розовые очки, замѣтила генеральша.
   -- Наоборотъ, ваше превосходительство, т. е. по крайней мѣрѣ, въ настоящемъ случаѣ вы ошибаетесь. Мой взглядъ на санитарныя условія здѣшней мѣстности, на положеніе здѣшняго населенія вообще, гораздо благопріятнѣе взгляда моего юнаго собрата по профессіи, которому, по правдѣ сказать, нечего-бы такъ высоко задирать голову послѣ страшной смертности, господствовавшей въ лѣсныхъ деревняхъ во время послѣдней тифозной эпидеміи.
   -- Неужели г. тайный совѣтникъ желаетъ своими словами намекнуть, что докторъ Горстъ былъ непосредственно виновенъ въ томъ, что наша мѣстность понесла такія громадныя потери, сказала Гедвига, оборачиваясь къ принцу съ другой стороны.
   -- Непосредственно виновенъ, сударыня, -- сохрани меня Богъ отъ т кой мысли! вскричалъ тайный совѣтникъ.-- Ни не думалъ этого говорить. Вѣдь это значило-бы признать подлежащею наказанію неопытность начинающаго, признать преступленіемъ робкіе эксперименты новичка.
   Гедвига посмотрѣла еще настоятельнѣе на принца, который видимо не хотѣлъ обратить вниманія на ея нѣмую просьбу. Минуты двѣ продолжалось молчаніе, наконецъ Гедвига произнесла нерѣшительнымъ тономъ:
   -- Конечно, всякій начинающій заслуживаетъ наказанія, всякій новичекъ преступенъ, если онъ утверждаетъ, что обладаетъ искуствомъ въ то время, какъ его вовсе нѣтъ; ему хорошо извѣстно, что нѣтъ у него ни знаній, ни опыта, между тѣмъ онъ старается пріобрѣсти ихъ на счетъ своихъ ближнихъ. Нѣтъ, онъ виноватъ и сильно виноватъ!
   -- Въ такомъ положеніи, находится болѣе или менѣе всякій молодой врачъ.
   -- Все дѣло въ благословеніи Божіемъ! замѣтилъ пасторъ, намекая на вольнодумное отношеніе Германа къ церкви.
   -- Докторъ Горстъ, до своего пріѣзда въ наши мѣста, практиковалъ уже въ теченіи десяти лѣтъ, сказала Гедвига, не удостаивая духовную особу ни однимъ взглядомъ.
   -- Неужели? признаюсь, это извѣстіе меня въ высшей степени изумляетъ, вскричалъ тайный совѣтникъ, -- я бы... но я замѣчаю, къ крайнему моему прискорбію, что зашелъ уже слишкомъ далеко и прошу извинить меня, что вопросъ чисто-научный, безъ сомнѣнія благодаря моей неловкости, принялъ личный характеръ.
   -- Я также нахожу, что мы можемъ оставить этотъ разговоръ, замѣтилъ принцъ.
   -- Это невозможно, вскричала Гедвига.
   Щеки ея горѣли яркимъ румянцемъ, она окинула огненнымъ взглядомъ присутствующихъ и остановила свои темные глаза на принцѣ. За столомъ воцарилась мертвая тишина, даже прислуга стояла неподвижно или ходила на ципочкахъ, чтобы не проронить ни звука изъ грозившей разъиграться сцены.
   -- Почему-же, милая Гедвига? спросилъ принцъ послѣ продолжительнаго тягостнаго молчанія.
   -- Потому-что, оставляя этотъ разговоръ, ты оправдаешь старую пословицу, что отсутствующій всегда неправъ, а эта пословица плохо вяжется съ репутаціею благороднаго и справедливаго человѣка, которую ты заслужилъ себѣ отъ всѣхъ.
   -- Благодарю тебя за то, что ты такъ хлопочешь о моей репутаціи, произнесъ принцъ дрожащимъ голосомъ.
   -- Принимаю эту благодарность буквально и принимаю ее за нашего отсутствующаго друга, который втеченіи трехъ лѣтъ посвящалъ каждый свой часъ тебѣ и твоимъ подданнымъ, тѣмъ изъ нихъ, которые нуждались въ его помощи,-- бѣднымъ, страждущимъ, больнымъ,-- посвящалъ съ самоотверженной, безграничной любовью, которая должна-бы была навсегда оградить его отъ инсинуацій, подобныхъ тѣмъ, какія мы только-что слышали, даже если-бы усилія его и не увѣнчались тѣмъ успѣхомъ, какимъ благословилъ ихъ Господь.
   -- Я думаю, вамъ удобнѣе будетъ продолжать нашъ разговоръ на террасѣ,-- намъ всѣмъ будетъ лучше на свѣжемъ воздухѣ, сказалъ принцъ.
   Онъ порывисто всталъ изъ-за стола, и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ, какъ вдругъ вспомнилъ, что ему слѣдовало предложить руку генеральшѣ, сидѣвшей возлѣ него.
   -- Извините, сказалъ онъ, -- но здѣсь, право, такъ нестерпимо душно.
   -- Что-бы это значило? говорилъ фон-Цейзель лѣсничему, когда, общество вышло на террасу и разсыпалось по аллеямъ... Что-бы это значило?
   -- Ни болѣе ни менѣе, какъ то, что здѣсь собирается гроза отвѣчалъ старикъ, грустно пощипывая свою длинную сѣдую бороду -- и потому я думаю убраться по-добру по-здорову въ свой лѣсъ. Прощайте.
   Фон-Цейзель подошелъ къ Гедвигѣ, которая стояла на краю террасы, одна, въ сторонѣ отъ прочихъ.
   -- Сударыня! обратился къ ней кавалеръ.
   Гедвига не слышала, какъ онъ подошелъ; когда она повернула къ нему на минуту свое лицо, онъ увидѣлъ, что глаза ея полны слезъ.
   -- Блаі одарю васъ, продолжалъ фон-Цёйзель,-- что вы такъ мужественно заступились за нашего доктора; вѣрьте мнѣ, если я молчалъ, то не изъ малодушія.
   -- Я знаю, отвѣчала Гедвига.
   -- Сегодня, когда мы шли къ столу, я получилъ отъ него письмо; онъ мнѣ пишетъ изъ Ганновера. Онъ очень хорошо устроился тамъ и располагаетъ, если дѣло дойдетъ до войны -- а въ этомъ онъ убѣжденъ -- предъявить свои права ганноверскаго военнаго врача; мнѣ онъ также совѣтуетъ снова сѣсть на коня, если война дѣйствительно начнется, и я непремѣнно послѣдую его совѣту, какъ-бы ни гнѣвался на меня за это его свѣтлость. Впрочемъ, я не объ этомъ хотѣлъ поговорить съ вами. Горстъ мнѣ пишетъ, что не находитъ одной пачки писемъ, которую забылъ по всей вѣроятности въ одномъ изъ ящиковъ своего стола; я сейчасъ обшарилъ всю его комнату и нигдѣ ничего не отыскалъ, -- это меня нѣсколько безпокоитъ.
   -- Почему?
   -- Горсту, кажется, очень дороги эти письма.
   -- Въ гакомъ случаѣ ему слѣдовало лучше беречь ихъ, замѣтила Гедвига и начала спускаться въ нижній садъ, давъ понять кавалеру наклоненіемъ головы, что желаетъ остаться одна.
   "Говоритъ холодно, а на глазахъ слезы! подучалъ кавалеръ, провожая глазами стройную фигуру;-- наговорила дерзостей принцу и всему обществу за человѣка, къ которому черезъ пять минутъ относится совершенно равнодушно -- я этого не могу переварить и никогда не переварю; а вѣдь знаетъ она хорошо, что это ея письма. Ну дай Богъ, чтобы въ нихъ не было ничего такого, чему не слѣдовало-бы быть тамъ".
   Кавалеръ озабоченно покачалъ своей красивой бѣлокурой головой; покачалъ ею еще разъ, замѣтивъ, что общество, которое принцъ обыкновенно держалъ около себя еще съ часъ за кофеемъ, уже расходилось; лѣсничій и пасторъ ушли еще изъ обѣденной залы, Нейгофы и графъ откланивались въ эту минуту.
   Все это было подстроено генеральшей. Тотчасъ послѣ обѣда она отвела графа въ сторону и попросила его подъ какимъ-нибудь предлогомъ удалиться съ Нейгофами какъ можно скорѣе.
   -- Надѣюсь, мой дорогой другъ, сказала она, -- что благодаря нашему добрѣйшему тайному совѣтнику который мастерски велъ дѣло, въ васъ исчезли послѣднія сомнѣнія. Я не могла избавить васъ отъ этой тяжелой сцены. Вы сдержали ваше слово, какъ это вамъ ни трудно было, и воздержались отъ всякаго вмѣшательства; теперь сдѣлайте мнѣ такое одолженіе, предоставьте мнѣ дѣйствовать одной, совершенно одной. Я упросила и Стефанію удалиться. Отсутствующіе не всегда неправы и на этотъ разъ ваше право восторжествуетъ самымъ блестящимъ образомъ.
   Графъ колебался, онъ былъ мраченъ.
   -- Помните, Генрихъ, что вы мнѣ дали слово.
   -- Мнѣ не слѣдовало его давать.
   -- Но вы дали, и вѣрьте, Генрихъ, что такъ будетъ лучше. Не мужское дѣло срывать маску съ лицемѣрки; ваше сердце черезъ-чуръ гордо, а рука черезъ-чуръ неловка для этой операціи. Прошу васъ, успокойтесь! Не можетъ-же быть, чтобы вы интересовались женщиной, которая публично, за столомъ, передъ прислугой признается въ любви къ этому шарлатану.
   Графъ горько усмѣхнулся.
   -- Благодарю васъ за этотъ смѣхъ, сказала генеральша, -- со временемъ Стефанія вознаградитъ васъ за все. А пока приволокнитесь за нашей хорошенькой баронессой, которая совсѣмъ свернула себѣ головку, заглядываясь на васъ; а главное уходите поскорѣе.
   Гости разъѣхались, Стефанія удалилась въ свою комнату въ сопровожденіи тайнаго совѣтника; Гедвига уѣхала верхомъ на фазаній дворъ. Генеральша-же попросила у принца позволенія остаться съ нимъ, на что онъ согласился, объявивъ, что ему будетъ очень пріятно побесѣдовать съ нею.
   Со времени пріѣзда генеральши онъ не оставался съ нею ни минуты съ глазу на глазъ, онъ какъ-то бѣгалъ ее; и теперь онъ очень хорошо понималъ, что она навязывается остаться съ нимъ не изъ сочувствія, а изъ жестокаго любопытства; но онъ чувствовалъ себя безгранично несчастнымъ; онъ чувствовалъ потребность въ обществѣ и сознавалъ, что разговоръ съ холодной и умной генеральшей можетъ разсѣять его.
   "Если-бы у меня была хоть капля ея холодности и ума, думалось ему, въ то время, какъ онъ прохаживался съ нею взадъ и впередъ по террасѣ, прислушиваясь къ веселой болтовнѣ ея, перебѣгавшей съ предмета на предметъ.
   "Когда-же она, наконецъ, приступитъ къ дѣлу"?
   Но генеральша, повидимому, не спѣшила. Она передавала самыя интересныя новости о своемъ дворѣ, о бракѣ наслѣднаго принца, вовсе не такомъ несчастномъ, какъ полагаютъ въ публикѣ, хотя само собою разумѣется, въ этой высокой сферѣ невозможно-же ожидать идилліи въ Геснеровскомъ вкусѣ. Отношенія принца къ принцессѣ часто ей напоминаютъ отношенія графа къ ея Стефаніи, тѣмъ болѣе, что графъ, своимъ одностороннимъ увлеченіемъ военнымъ дѣломъ, упорствомъ, съ какимъ онъ преслѣдуетъ свои цѣли, бѣшеною отвагою, съ какой онъ стремится въ опасность, поразительно походитъ на принца, съ которымъ дѣйствительно находится въ самой тѣсной дружбѣ.
   Я всячески поощряю эту entente cordiale, говорила генеральша;-- не въ видахъ блестящей карьеры для Генриха,-- карьеру онъ себѣ такъ или иначе составитъ -- еще когда я уѣзжала, принцъ сказалъ мнѣ, что если будетъ война, Генриха тотчасъ-же произведутъ въ маіоры,-- нѣтъ; но для того, чтобы Генрихъ не чуждался политики. Разъ, человѣкъ рожденъ въ извѣстной сферѣ, воспитанъ для нея, онъ долженъ держаться ея, и всѣ люди, расположенные къ нему, должны поощрять его въ такомъ законномъ стремленіи.
   -- Ну по этой теоріи плохо пришлось-бы тому, что люди называютъ прогрессомъ, замѣтилъ принцъ; -- слѣдуя этой теоріи, человѣчество никогда-бы не вышло изъ кастоваго устройства древнихъ египтянъ.
   -- Я мало смыслю въ исторіи, отвѣчала генеральша;-- но я всегда съ любовію наблюдала за людьми, среди которыхъ жила, и по возможности изучала ихъ, и я должна сознаться, что постоянно находила нормальное развитіе, ровность обращенія, полную гармонію, миръ, довольство, счастье только тамъ, гдѣ люди вращались въ своей естественной средѣ, и наталкивалась на явленія совершенно противоположныя тамъ, гдѣ люди хотѣли во что-бы то ни стало подладиться или должны были подлаживаться къ положенію, для котораго небо ихъ не предназначило. Я думаю, что всякій зрячій человѣкъ долженъ придти къ такому выводу; я, по крайней мѣрѣ, ежедневно,-- могу сказать, ежечасно наталкиваюсь на факты, подтверждающіе его.
   Принцъ бросилъ быстрый, испуганный взглядъ на суровое лицо генеральши; онъ зналъ, что сейчасъ начнется то изліяніе, котораго онъ опасался и вмѣстѣ съ тѣмъ ждалъ съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ.
   -- Дѣйствительно, пробормоталъ онъ,-- въ этомъ отношеніи приходится иногда дѣлать странныя открытія.
   -- Совершенно вѣрно, поддакнула генеральша,-- такія странныя, что иногда среди бѣлаго дня приходитъ мысль: да полно, не во снѣ-ли я все это вижу, пока не сообразишь наконецъ, что сама бодрствуешь и смотришь на все здорово, а окружающіе тебя предаются самымъ безумнымъ фантазіямъ. Ее моту не разсказать вашей свѣтлости одной странной исторіи, которую я и безъ того собиралась передать вамъ, такъ-какъ она должна заинтересовать вашу свѣтлость во многихъ отношеніяхъ.
   И генеральша разсказала, какъ она передъ обѣдомъ ѣздила съ тайнымъ совѣтникомъ къ Иффлерамъ и застала тамъ ихъ хорошенькую, но совершенно глупенькую дочку Элизу, безъ чувствъ въ объятіяхъ родителей; Элиза была одѣта въ какой-то не столько фантастическій, сколько шутовской костюмъ, придававшій ей видъ безумной. Послѣ долгихъ и тщательныхъ разспросовъ совѣтника канцеляріи, который также былъ внѣ себя, генеральшѣ удалось выпытать, что Элиза репетировала свою роль ко дню рожденія его свѣтлости, и во. время этой репетиціи -- совѣтникъ не могъ объяснить какимъ образомъ, можетъ быть вслѣдствіе какого-нибудь неосторожнаго слова г. Цейзеля, присутствовавшаго при репетиціи,-- былъ нанесенъ внезапный смертельный ударъ трогательно-нелѣпой бреднѣ, которою тѣшился бѣдный ребенокъ за послѣднее время: она мечтала, что принцъ въ день своего рожденія сдѣлаетъ ее своей супругой и принцессой Роде.
   -- Вы можете себѣ представить, ваша свѣтлость, продолжала генеральша, -- какое тяжелое впечатлѣніе произвела на меня эта сцена; впечатлѣніе это было тѣмъ тяжелѣе, что родители этой дѣвушки, какъ замѣтилъ также и тайный совѣтникъ, сами болѣе или менѣе раздѣляли эти безумныя фантазіи. Тайный совѣтникъ говоритъ, что такіе случаи нерѣдки.
   -- Боже мой, вскричалъ принцъ, -- теперь мнѣ становится яснымъ многое: странности самого совѣтника за послѣднее время, дикое поведеніе дѣвушки недавно въ охотничьемъ домѣ, -- но можетъ-ли это быть? Какъ могла такая нелѣпость придти въ голову умному въ своемъ родѣ, даже ученому человѣку и одному изъ самыхъ преданныхъ моихъ слугъ,-- какъ могло такое наглое желаніе придти въ голову дѣвушкѣ, воспитанной нравственно и представлявшей собою олицетвореніе скромности и смиренія! Не можетъ-же быть, чтобы я подалъ поводъ къ этому безумію, огорчающему и возмущающему меня, чтобы я подалъ къ нему поводъ какимъ-нибудь словомъ, которое могли невѣрно истолковать, какимъ-нибудь поступкомъ, которому могли придать ложное значеніе!
   -- Ваша свѣтлость позволите мнѣ небольшое замѣчаніе? спросила генеральша.
   -- Я знаю, что вы хотите сказать, отвѣчалъ принцъ.-- Вы хотите, исходя изъ только-что поставленнаго вами положенія, сказать: ты презрѣлъ разграниченія различныхъ сферъ человѣческаго бытія: что-же удивительнаго, если въ глазахъ людей, которые отъ тебя зависятъ, которые смотрятъ на тебя, какъ на примѣръ и на образецъ, эти разграниченія исчезаютъ и спутываются въ какомъ-то отвратительномъ, безнравственномъ хаосѣ.
   -- Вы почти угадали мою мысль, отвѣчала генеральша,-- и, согласитесь, что я имѣю нѣкоторое право говорить такимъ образомъ, такъ-какъ я, лучше всякаго другого, могу обозрѣть обѣ сферы, границы между которыми стерты и спутаны въ настоящемъ случаѣ. Могу-ли я вѣрить въ чудо, когда осязаю, такъ сказать, руками его составныя части! Можетъ-ли меня импонировать блестящая дама, когда при видѣ ея, я вспоминаю болѣзненную дѣвочку въ полиняломъ платьѣ, неумытую, неопрятную, которую я взяла изъ дворницкой, гдѣ отецъ ея, развратный, порочный, тянувшій горькую пьяница только-что покончилъ свое жалкое существованіе. Боже мой, такія минуты запечатлѣваются неизгладимыми чертами въ душѣ! Невольно говоришь себѣ: да, ты такая теперь, но вотъ какая ты была прежде, и, какъ бы мы ни смотрѣли, это прежде постоянно сквозитъ сквозь теперь. Да оно и понятно! Мы -- дѣти нашихъ родителей, т. е. наслѣдуемъ добродѣтели и слабости ихъ крови, какъ наслѣдуемъ ихъ наружность, фигуру, манеры, голосъ. Оторвите сына угольщика отъ груди матери и положите его въ колыбель принца, изъ него все-таки выйдетъ при самыхъ благопріятныхъ условіяхъ только угольщикъ на престолѣ. Такія мысли приходили мнѣ въ голову сегодня за обѣдомъ, когда наша Гедвига такъ явно высказала ту симпатію, которая постоянно влечетъ человѣка низкаго происхожденія къ человѣку, равному ему по рожденію. Она живо напомнила мнѣ шести-восьмилѣтнюю дѣвочку, которая въ общественномъ саду рвалась отъ своей бонны, чтобы играть съ дѣтьми мѣщанъ,-- напомнила нѣсколько рано созрѣвшую четырнадцати-лѣтнюю красавицу, забравшую себѣ въ голову, что она должна сдѣлаться художницей, чтобы заработыватъ себѣ насущный хлѣбъ, или -- между нами будь сказано -- чтобы выйдти замужъ за молодого живописца, который давалъ уроки рисованія обѣимъ дѣвочкамъ. Великій Боже, не слѣдуетъ смѣяться надъ тѣмъ, что составляетъ для другихъ вопросъ жизни и смерти, но, право, я и до сихъ поръ не могу вспомнить безъ смѣха длинной патетической рѣчи, съ которой обратился ко мнѣ молодой человѣкъ, когда я должна была наконецъ отказать ему, и безутѣшныхъ рыданій молодой талантливой художницы, когда она провожала послѣдній разъ глазами съ лѣстницы своего длинноволосаго идола, своего учителя, своего Рафаэля. Все это было такъ невѣроятно ребячески, нелѣпо, глупо и вмѣстѣ съ тѣмъ такъ характеристично, такъ естественно вытекало илъ самого существа дочери пролетарія... Для насъ, кровныхъ аристократовъ, эти люди остаются тѣмъ, чѣмъ они есть: живописцами, докторами, чѣмъ угодно, полезными, можетъ быть, даже очень почтенными личностями, которыхъ мы однако никогда не можемъ признать равными себѣ, даже когда имѣемъ несчастіе влюбиться въ нихъ. Такая-же дѣвушка, какъ Гедвига, чувствуетъ себя вполнѣ ихъ ровней, такъчго она совершенно въ состояніи сдѣлать для нихъ то, что обыкновенно дѣлаютъ только для любимаго человѣка, чему мы были свидѣтелями сегодня за столомъ. Но я утомляю вашу свѣтлость своей болтовней, а моя бѣдная Стефанія, я думаю, уже совсѣмъ стосковалась по своей мамашѣ. Милое дитя! поскорѣе-бы она разрѣшилась; она сильно страдаетъ, но страдаетъ такъ терпѣливо. Она вполнѣ сознаетъ всю великость своего назначенія и такъ любитъ и уважаетъ вашу свѣтлость, что сегодня еще говорила мнѣ: "мнѣ кажется, какъ будто я рождаю ребенка для него".
   Генеральша ушла; принцъ устремилъ неподвижный взглядъ на открытую стеклянную дверь, въ которую она прошла, но онъ думалъ не о ней; онъ думалъ о Гедвигѣ, въ его умѣ рисовался образъ Гедвиги, какъ она стояла на порогѣ этой двери четыре недѣли тому назадъ, въ тотъ вечеръ, когда онъ сказалъ ей, что Горстъ хочетъ уѣхать отъ нихъ, и она такъ сильно взволноваласъ, хотя у нея хватило самообладанія утверждать, что онъ долженъ уѣхать, что она сама убѣдитъ его уѣхать! Впрочемъ, то:іи она сказала или не то, не все-ли это равно, не все-ли равно, какъ были сданы карты, когда въ концѣ концовъ все такъ отлично сошлось, и игра была выиграна насчетъ старика, котораго три года водили за носъ!
   Принцъ провелъ рукою по лбу и дико осмотрѣлся кругомъ.
   "А что, если все это было въ концѣ концовъ хитросплетенной басней, чтобы навести его на ложный слѣдъ, тонко придуманной злою местью ей, за то, что она отвергла гордаго графа, конечно, для того, чтобы влюбиться въ скромнаго доктора!
   "Но вѣдь ему и самому пришло въ голову это подозрѣніе, онъ нянчилъ его вотъ уже четыре дня, съ тѣхъ поръ, какъ она ему совершенно откровенно сказала, что ей не разъ казалось, что она любитъ этого человѣка. Совершенно откровенно! Можно-ли было ожидать совершенной откровенности отъ дѣвушки, происходящей отъ людей, у которыхъ ложь передается изъ поколѣнія въ поколѣніе, какъ грязь! Отецъ пьяница, мать, вѣроятно, публичная женщина: ужасно, ужасно!
   "Почему-бы Элизѣ Иффлеръ и не хотѣть быть принцессой Роде! Она изъ порядочнаго дома, такъ-что, собственно говоря, она еще слишкомъ хороша для меня; да впрочемъ, вѣдь для принца Роде не можетъ быть ничего привлекательнаго тамъ, гдѣ не предвидится соперничества съ живописцами, гвардейскими поручиками, докторами и т. п.".
   Принцъ разразился громкимъ смѣхомъ, но смѣхъ этотъ вдругъ пресѣкся. Онъ почувствовалъ дрожь во всемъ тѣлѣ. Вѣроятно, его проняло холодомъ отъ вечерняго воздуха. Но онъ часто уже испытывалъ эту дрожь за послѣднее время, и въ теплое утро, и въ жаркій полдень. Онъ и ранѣе уже хотѣлъ посовѣтоваться объ этомъ съ тайнымъ совѣтникомъ, значитъ, теперь какъ нельзя болѣе кстати пригласить его.
   Тайный совѣтникъ, котораго Глейхъ ввелъ черезъ нѣсколько минутъ въ кабинетъ, замѣтилъ еще за обѣдомъ нездоровье его свѣтлости и теперь вдвойнѣ скорбѣлъ о томъ, что вызвалъ своею неосторожностью роковую сцену, которая еще болѣе разстроила здоровье его свѣтлости. Дозволитъ-ли ему его свѣтлость болѣе подробное изслѣдованіе.
   Изслѣдованіе продолжалось долго. Наконецъ, тайный совѣтникъ поднялся.
   -- Ну что? спросилъ принцъ.-- Вы стали что-то серьезны. Вѣроятно, существуетъ какая-нибудь опасность?
   -- О вовсе нѣтъ, ваша свѣтлость, къ этому не представляется ни малѣйшихъ основаній: ни одинъ изъ органовъ не пораженъ существенно, объ опасности не можетъ быть и рѣчи, хотя конечно я не стану скрывать, что нѣжный отъ природы организмъ вашей свѣтлости сильно потрясенъ и настоятельно требуетъ продолжительнаго отдыха. Спокойствіе, ваше свѣтлость, спокойствіе, вотъ что я вамъ настоятельно совѣтую, безусловное спокойствіе, которымъ, къ счастію, не трудно окружить себя въ положеніи вашей свѣтлости, и которое естественно и желательно по самымъ лѣтамъ вашей свѣтлости, т. е. я хочу сказать по нашимъ лѣтамъ, когда мы оставили уже, благодареніе Богу, далеко позади себя страсти молодости.
   "Спокойствіе", прошепталъ принцъ, проводивъ тайнаго совѣтника до дверей,-- имъ такъ легко окружить себя, о да! они мнѣ въ этомъ помогаютъ! Что это за свертокъ положилъ ты на столъ, Андрей?
   -- Это бумаги, ваша свѣтлость, который Поретъ нашелъ, убирая комнату г. доктора; ор" полагаетъ, что г. доктору не совсѣмъ будетъ пріятно потерять ихъ и потому онъ передалъ ихъ мнѣ, а я осмѣливаюсь представить ихъ на благоусмотрѣніе вашей свѣтлости.
   -- Да мнѣ-то какое дѣло до нихъ? сказалъ принцъ.-- Отошлите ему ихъ, или передайте г. фон-Цейзелю, если вы не знаете его адреса.
   -- Поретъ полагаетъ, ваша свѣтлость, что это письма, которымъ-бы не слѣдовало проходить черезъ постороннія руки, онъ заглядывалъ въ нихъ; можетъ быть, ваша свѣтлость изволите приказать передать ихъ прямо г-жѣ Гедвигѣ...
   -- Я посмотрю, сказалъ принцъ -- и позвоню тебя, когда захочу лечь.
   Глейхъ вышелъ изъ комнаты, принцъ въ изнеможеніи упалъ на диванъ.
   Еще новое искушеніе! Еще новый позоръ! Было-ли возможно что-либо подобное прежде! Не только самый поступокъ, но даже самая мысль о немъ! Да вѣдь это-то и ужасно, что эта страсть, разстраивая его физически, унижаетъ вмѣстѣ съ тѣмъ нравственно. А что если онъ понапрасну запачкаетъ свою чистую руку? Что, если эти письма не скажутъ ему ничего новаго? Что если они съ умысломъ подсунуты ему подъ руку, если они написаны именно съ этой цѣлью! Несчастный представлялъ себѣ всевозможные доводы, что не слѣдуетъ дотроглваться до этихъ писемъ, а языкъ его присыхалъ къ небу отъ желанія испробовать запретный горькій плодъ; онъ всталъ, чтобы запечатать письма и отослать ихъ къ Гедвигѣ, но въ это время рука его уже сорвала снурокъ, которымъ была завязана пачка и глаза жадно устремились на красивый почеркъ, испещрявшій почтовые листки самаго различнаго формата.
   Онъ былъ правъ: письма не сказали ему ничего новаго; напротивъ, содержаніе ихъ было большею частью такъ невинно, а мѣстами такъ лестно для него, что не разъ онъ готовъ былъ поклясться, что это написано только для того, чтобы дать ему прочитать. Но генеральша была права, когда говорила дочери: "на человѣка непредубѣжденнаго чтеніе этихъ писемъ, особенно днемъ, не произведетъ никакого впечатлѣнія, но я надѣюсь устроить такъ, что принцъ приступитъ къ чтенію уже предубѣжденнымъ, и если мы оставимъ у себя письма черезъ-чуръ идиллическія, то остальныя не замедлятъ произвести свое дѣйствіе ночью."
   Чѣмъ болѣе вчитывался принцъ въ эти письма, сравнивая между собою числа, припоминая, по какому поводу написано то или другое письмо, взвѣшивая отдѣльныя выраженія, стараясь опредѣлить, имѣетъ-ли выраженіе "любезный другъ" болѣе значенія, чѣмъ выраженіе "любезный докторъ", -- тѣмъ болѣе терялъ онъ ту долю здраваго смысла, которая оставалась еще въ немъ, послѣ разговора съ генеральшей и не прошло часу, какъ каждое изъ этихъ писемъ казалось ему пропитаннымъ самою черною, самою безстыдною измѣною.
   Не измѣна-ли была считаться, по крайней мѣрѣ по имени, супругою принца Роде и писать изъ Висбадена, въ прошломъ году къ Горсту, взявшему отпускъ и путешествовавшему по Мозелю, -- писать къ человѣку, находившемуся на службѣ у этого принца?
   "Принцъ -- добрый государь -- онъ это знаетъ; онъ былъ-бы еще лучше, если-бы менѣе былъ въ этомъ увѣренъ".
   "Благодарю васъ за ваши успокоительные отзывы о здоровьѣ принца, которое меня сильно заботитъ въ ваше отсутствіе. Я вполнѣ согласна съ вами: онъ былъ-бы здоровѣе, онъ былъ-бы совершенно здоровъ, если-бы мы могли увлечь, заманить его въ міръ, заставить покинуть одиночество, въ которомъ застываютъ чувства и кровь. Ахъ, другъ мой! мы всѣ здѣсь больны этимъ одиночествомъ -- и принцъ, и вы, и я; у каждаго, на кого я ни посмотрю, на лицѣ отпечатокъ страданія. Ахъ, дохнуть-бы разъ полною грудью жизнью міра, какъ дышете теперь вы! И у васъ хватитъ мужества вернуться! Это мужество самоубійцы"!!
   -- Ваша свѣтлость изволили звать меня? спросилъ Глейхъ, появляясь въ дверяхъ.
   Онъ очень хорошо, зналъ, что принцъ не звалъ его, а только громко запѣлъ: "То дѣйствуетъ шампанское, или что-нибудь въ такомъ-же родѣ", но это пѣніе зазвучало такъ страшно среди мертваго молчанія ночи, а совѣсть Глейха была не совсѣмъ спокойна послѣ того, что онъ сдѣлалъ вечеромъ.
   "Какъ-бы лекарство не подѣйствовало черезъ-чуръ сильно", подумалъ Глейхъ.
   -- Который часъ? спросилъ принцъ.
   -- Три, ваша свѣтлость.
   -- Не можетъ быть!
   Онъ подошелъ къ одному изъ оконъ, и отдернулъ занавѣси, Глейхъ послѣдовалъ за нимъ.
   Принцъ обернулся:
   -- Ну, какое выраженіе у меня на лицѣ? отпечатокъ страданія, а?
   -- Ваша свѣтлость очень блѣдны послѣ безсонной ночи, особенно при этомъ сѣроватомъ свѣтѣ утреннихъ сумерекъ.
   Принцъ распахнулъ окно.
   -- Дохнуть хоть разъ полною грудью жизнью міра, пробормоталъ онъ; вонъ онъ этотъ міръ, я хочу туда, въ горы.
   -- Ваша свѣтлость, три часа, замѣтилъ Глейхъ, не на шутку перетрусившій, такъ-какъ ему показалось, что его государь сходитъ съума.
   -- Экипажъ! вскричалъ принцъ, порывисто обертываясь и топая ногой.-- Охотничьи дрожки! Чего-же стоишь?
   

ГЛАВА XVI.

   Сегодня для Гедвиги часы тянулись медленно, печально; птицы въ листвѣ деревьевъ пѣли какъ-то громче, но печальнѣе, цвѣты издавали ароматъ болѣе сильный, но не такой пріятный, какъ всегда. Было-ли это послѣдствіемъ безсонной ночи? Или той мысли, что сегодня она въ послѣдній разъ увидитъ закатъ солнца въ замкѣ Годе?
   Завтра это должно рѣшиться, но не для нея -- для нея это было уже давно рѣшено, а для принца, для всѣхъ завтра конецъ сроку, который онъ выпросилъ у нея. Ахъ, она горько раскаивалась, что, противъ своего убѣжденія, уступила этой просьбѣ, которая равнялась угрозѣ, которая возмущала ея натуру: она уже дорого поплатилась за эту уступку и, по всей вѣроятности, поплатится еще дороже.
   Какъ тяжело жилось ей въ эти дни, когда она должна была проводить безконечные часы въ обществѣ генеральши, этого воплощенія тиранніи, которую ей приходилось переносить на себѣ въ безотрадные дни ея рабской молодости,-- хитрой, змѣиной тиранны, скрывавшей свою грубость подъ самыми мягкими формами:-- проводить въ обществѣ тайнаго совѣтника, который говорилъ такимъ сладенькимъ голоскомъ съ людьми высокопоставленными, а больныхъ слугъ третировалъ какъ какихъ-нибудь животныхъ; -- въ обществѣ Стефаніи, которая давно уже, въ особенности-же съ пріѣзда матери, потеряла свою веселость, и ходила вѣчно съ слезливо-страдальческимъ видомъ, не сводя своихъ томныхъ глазъ съ графа, видимо съ намѣреніемъ окружавшаго ее самою нѣжною заботливостью, тогда какъ прежде при постороннихъ обыкновенно необращавшаго на нее никакого вниманія; проводить, наконецъ, въ обществѣ принца, который, то сидѣлъ мрачный и разсѣянный, то съ лихорадочною живостью бросался въ разговоръ, -- принца, цѣликомъ поглощеннаго одной мыслью и относящагося ко всему остальному какъ-то безучастно.
   Она знала, какая это была мысль. Она читала ее въ пугливомъ взглядѣ его, когда онъ по временамъ украдкой смотрѣлъ на нее; она слышала ее въ жесткости его тона, когда приличіе заставляло его говорить съ нею; она чувствовала ее въ неловкомъ молчаніи, въ которое онъ впадалъ, когда, несмотря на все его нежеланіе, ему приходилось оставаться съ ней на нѣсколько минутъ наединѣ; она по всему видѣла, слышала, чувствовала, что ему было досадно.
   Ему было досадно, что онъ зашелъ такъ далеко! Принцу Роде было досадно, что онъ такъ глубоко унизился, что онъ стоялъ передъ ней на колѣняхъ, что свою судьбу онъ отдалъ въ ея руки, что ея "да" или "нѣтъ" должно было рѣшить его будущность!
   И взглядъ принца блуждалъ, какъ-бы отыскивая, не найдется-ли на небѣ или на землѣ чего-нибудь, что-бы могло избавить его отъ этого унизительнаго положенія и остановился съ мольбой о помощи на его родственникахъ, которые теперь сразу какъ-то странно съ нимъ сблизились, такъ сблизились, что онъ только теперь почувствовалъ всю тяжесть прегрѣшенія, которое онъ готовъ былъ совершить относительно ихъ и о тѣ котораго онъ былъ только на волоскѣ.
   И они поняли этотъ взглядъ; они почерпнули въ немъ надежду, утѣшеніе и смѣлость выразить свои чувства и дать замѣтить, что они очень хорошо понимаютъ, что та, которая возбуждала страхъ, уже болѣе имъ не страшна.
   Иначе развѣ у нихъ хватило-бы наглости устроить вчера эту сцену за столомъ? И успѣхъ оправдалъ ихъ; принцъ санкціонировалъ своимъ жалкимъ молчаніемъ ихъ безстыдно-наглые нападки на отсутствующаго, хвала которому прежде не сходила съ его устъ, хвалой которому было полно его сердце.
   Это было каплей, переполнившей чашу. Гедвига чувствовала своимъ страстнымъ сердцемъ, что это было знакомъ для разрыва ея съ принцемъ, что ей надо было отказаться даже отъ дружескихъ отношеній, на которыя она надѣялась ради него и ради себя.
   Въ такомъ взволнованномъ, горькомъ настроеніи она пріѣхала на фазаній дворъ и спросила старика Прахатица, согласенъ-ли онъ и можетъ-ли онъ, какъ только она извѣститъ его, явиться во всякое время дня и ночи съ товарищемъ на мѣсто, которое она укажетъ, и сопровождать ее -- куда, этого она еще и сама не знаетъ.
   Старикъ вытеръ ладонью своей загорѣлой руки щетинистыя рѣсницы и сказалъ, что онъ давно уже это предвидѣлъ и что она всегда найдетъ его готовымъ исполнить ея желаніе.
   Изъ фазаньяго двора она поѣхала черезъ лѣсъ къ скалѣ, гордо возвышавшейся надъ долиной Роды. Она хотѣла взглянуть въ послѣдній разъ на прелестный видъ, на которомъ такъ часто отдыхала сердцемъ и глазами;-- взглянуть на лѣса, синѣвшіе вдали, на залитые солнцемъ луга, на зубчатыя горы, на рѣку, извивавшуюся нерпой змѣей около утеса, на которомъ могущественно возвышался гордый замокъ, тонувшій въ лучахъ вечерняго солнца. Ей хотѣлось бросить только одинъ прощальный взглядъ на эту картину и уйти, не давъ тяжелому чувству тоски овладѣть собою.
   Но когда она поднялась на эту скалу, когда надъ головой ея грозно зашумѣли исполинскія ели, среди мертвой тишины до слуха ея долетѣлъ рокотъ Роды, бѣжавшей по каменнному ложу, когда соколъ съ веселымъ крикомъ взвился въ голубую высь, когда ея любимый великолѣпный вороной конь нетерпѣливо замоталъ своей красивой головой, звонко ударяя подковами о скалу,-- жгучія слезы полились изъ глазъ Гедвиги, какой-то внутренній голосъ спрашивалъ ее: не можетъ-ли все остаться по старому? неужели она должна отказаться отъ этого великолѣпія, удалиться въ пустыню свѣта бѣдной покинутой дѣвушкой, слѣдовать за своей звѣздой, которая приведетъ ее, быть можетъ, на край пропасти, отъ которой ей не будетъ другого спасенія кромѣ смерти?
   А хотя-бы и къ смерти, возражалъ другой голосъ,-- все-таки ты должна уѣхать; не можешь-же ты служить въ одно время и Богу, и мамону.
   И она сдѣлалась спокойна, совершенно спокойна. Она воротилась домой, уложила ночью свои вещи, какъ человѣкъ, приготовляющійся къ долгому, очень долгому путешествію, изъ котораго онъ, можетъ быть, уже никогда не возвратится. Но въ маленькій бѣдный сундучекъ, который она для себя приготовила, не попало ни частички тѣхъ громадныхъ богатствъ, которыя такъ соблазнительно блестѣли изъ раскрытыхъ шкаповъ и ящиковъ, ни одно изъ великолѣпныхъ платьевъ, ни одна изъ драгоцѣнныхъ вещей: она взяла только свои скудные пожитки, которые были у нея, когда она еще разливала чай за столомъ генеральши, и которые она бережно сохраняла.
   Потомъ она сожгла въ каминѣ бумаги; между бумагами ей попали въ руки письма, писанныя ей Германомъ втеченіи послѣднихъ трехъ лѣтъ. Какое-то странное чувство овладѣло ею, когда она взяла въ руки эти письма; они были для нея важнѣе всѣхъ остальныхъ бумагъ; съ минуту она колебалась, по наконецъ бросила и ихъ въ огонь и долго смотрѣла, какъ пожирало ихъ пламя.
   "Я не могу уйти отсюда и унести въ своемъ сердцѣ чей-бы то ни было образъ", говорила она себѣ. "Это отниметъ у меня твердость, которая такъ необходима мнѣ теперь; это отниметъ у меня увѣренность въ самой себѣ,-- единственное мое достояніе въ будущемъ".
   Она вышла на балконъ; уже свѣтало; среди утренней тишины раздался стукъ экипажа, выѣзжавшаго со двора замка; черезъ нѣсколько минутъ экипажъ прогремѣлъ черезъ мостъ, она видѣла этотъ экипажъ, но и не подозрѣвала, что въ немъ ѣхалъ принцъ.
   Она услышала объ этомъ только утромъ отъ Меты. Первою ея мыслью было: онъ бѣжитъ отъ тебя! а второю -- воспользуйся этой минутой для своего собственнаго бѣгства; можетъ быть, такая минута не повторится! Но она дала слово дождаться здѣсь дня рожденія принца; она должна была сдержать это слово, хотя ему, такъ не по-рыцарски вынудившему это слово, было, быть можетъ, и все равно: сдержитъ-ли она его или нѣтъ.
   Она бродила по саду, облитому утренними лучами солнца, между клумбами, которыя благоухали ароматомъ резеды и геліотропа, подъ тѣнистыми деревьями, блестящая листва которыхъ тихо шептала, колыхаемая легкимъ утреннимъ вѣтеркомъ, а на ихъ густыхъ вѣтвяхъ звонко чирикали птицы. И утреннее солнце, и прохладная тѣнь, и шептаніе вѣтерка, и киваніе вѣтвей, и ароматъ цвѣтовъ, и пѣніе птицъ, -- все говорило ей: прости! и въ глубинѣ ея сердца раздавалось въ отвѣтъ: прости все, все!
   Вдругъ Гедвига увидѣла въ аллеѣ Стефанію подъ руку съ графомъ; за ними шла генеральша съ тайнымъ совѣтникомъ; чаша, полная сладкой грусти прощанія, была осушена; Гедвигѣ не хотѣлось выпивать осѣвшихъ на дно ея горькихъ капель ненависти и она повернула назадъ въ замокъ.
   -- Какъ я тебѣ благодарна, Генрихъ, что ты пріѣхалъ, говорила Стефанія, нѣжно прижимаясь къ статной фигурѣ мужа.
   -- Только не волнуйся, милая Стефанія, совѣтовалъ графъ, провожая мрачными взглядами исчезавшую за деревьями Гедвигу; -- ты знаешь, какъ строго запретилъ тебѣ тайный совѣтникъ всякое возбужденіе. И къ тому-же... не будете-ли вы такъ любезны, г. тайный совѣтникъ, не походите-ли немного съ моей женой; мнѣ необходимо поговорить съ твоей матушкой, милая Стефанія.
   -- Надѣюсь, не случилось ничего дурного? вскричала Стефанія.
   -- Прошу тебя, дитя мое! нетерпѣливо произнесъ графъ.
   -- Оставимъ политиковъ однихъ, ваше сіятельство, заговорилъ тайный совѣтникъ; -- въ этихъ вещахъ мы, молодыя женщины и ученые, ничего не смыслимъ.
   -- Такъ вы считаете меня старухой? воскликнула генеральша, оборачиваясь къ тайному совѣтнику и грозя ему пальцемъ.
   Часъ тому назадъ графъ привезъ важное извѣстіе, но это из вѣстіе не было неожиданно для генеральши. Она была вполнѣ убѣждена, что война будетъ; и потому экстренное прибавленіе къ офиціальной газетѣ, вышедшее третьяго дня поздно вечеромъ въ Берлинѣ и присланное графу другомъ его, барономъ Мальте, подтвердило ея предсказаніе; вотъ что было напечатано въ этомъ прибавленіи:
   "Его величество король отказался еще разъ принять французскаго посла и послалъ своего дежурнаго генералъ-адъютанта сказать, что его величество не имѣетъ болѣе ничего сообщить французскому послу."
   -- Нашъ принцъ давно-бы ужь не сталъ съ нимъ разговаривать, заявила генеральша, -- но не надо говорить этого Стефаніи; да и къ тому-же это еще не объявленіе войны; дѣло принимало уже не разъ такіе странные обороты, что и теперь еще можно въ сущности всего ожидать.
   Генеральша думала, что графъ еще разъ хочетъ поговорить съ ней объ этомъ дѣлѣ, и потому не мало удивилась, даже испугалась, когда тотъ, въ сильномъ волненіи, которымъ до сихъ поръ съ трудомъ овладѣвалъ, сообщилъ ей, что его заставило прискакать сломя голову отъ Нейгофа.
   -- Прочтите, сказалъ онъ, подавая ей письмо, когда Стефанія съ тайнымъ совѣтникомъ скрылась изъ виду; -- это тоже отъ барона Мальте; вамъ извѣстно, что онъ можетъ знать и знаетъ объ этомъ дѣлѣ болѣе, чѣмъ кто-либо другой. Осмѣлюсь предложить вамъ прочесть вотъ эти строки:
   "Я только-что воротился отъ ***; онъ повѣрилъ мнѣ тайну; я вамъ немедленно сообщаю ее, потому-что, видимо, съ этой цѣлью она и была передана мнѣ. Его свѣтлость, гвельфскій образъ мыслей котораго тѣмъ болѣе здѣсь извѣстенъ, что онъ никогда и не скрывалъ его, допустилъ себя до такого образа дѣйствія, который самый терпимый человѣкъ назоветъ не иначе, какъ государственной измѣной. Все это вышло наружу черезъ какого-то г. Розе или Розеля, который, по неизвѣстнымъ, да и вообще неинтереснымъ побужденіямъ, донесъ на своего начальника, маркиза де-Флорвиля, съ которымъ три дня тому назадъ у васъ была дуэль. Это заговоръ in optima forma, центромъ его, понятно, ***, главная контора, какъ теперь оказывается, въ замкѣ Роде, а развѣтвленія его идутъ въ Ганноверъ и т. д. и достигаютъ Брюсселя и Лондона. Вы понимаете, что это дѣло такъ серьезно, что даже и при обыкновенныхъ обстоятельствахъ его нельзя было-бы оставить безнаказаннымъ, но теперь, въ такой моментъ, когда съ минуты на минуту готова разразиться война съ Франціей, его должно преслѣдовать по всей строгости законовъ. Это понимаютъ и въ высшихъ сферахъ, какъ ни скорбятъ о томъ, что одинъ изъ принцевъ Роде вступилъ въ сношенія съ коммунистами, авантюристами, нитернаціоналами и бѣшеными гвельфами, и какъ ни хотѣло-бы правительство, въ своей благости, отнестись къ этому не по всей строгости законовъ, а съ возможной снисходительностью. Вѣсы еще колеблются, но ***, мнѣніе котораго въ концѣ концевъ будетъ рѣшающимъ, сказалъ мнѣ, что лично онъ, какъ это для него ни грустно, ради васъ не можетъ посовѣтовать и не посовѣтуетъ мѣръ безусловной снисходительности. Сегодня вечеромъ въ совѣтѣ министровъ этотъ вопросъ будетъ поднятъ офиціально, и ночью-же будутъ отправлены телеграммы. Послѣднія слова *** были: я не могу дать графу никакого другого положительнаго совѣта, кромѣ того, чтобы онъ постарался убѣдить принца остаться въ замкѣ Роде, не давать безумнымъ бѣгствомъ подтвержденія тому, что можно будетъ, смотря по обстоятельствамъ, выдать за пустое подозрѣніе, и не отнимать у насъ возможности подтасовать карты такъ, чтобы не всѣ козыри оказались противъ него."
   -- Да это безумнѣе самого безумія, сказала генеральша, выпуская письмо изъ рукъ и глядя на графа удивленными глазами; -- этотъ старикъ способенъ истощить терпѣніе ангела.
   -- Я сдѣлалъ все, что могъ, чтобы предотвратить это, замѣтилъ графъ.
   "Чтобы довести до этого", подумала генеральша и продолжала вслухъ:
   -- Во всякомъ случаѣ теперь уже нельзя измѣнить этого дѣла, но и въ немъ, какъ-бы фатально оно ни было, есть своя хорошая сторона... Если это сумасбродство не повлечетъ за собою для принца непріятныхъ послѣдствій, то не повлечетъ только ради насъ, и тѣмъ, конечно, поставитъ его въ зависимость отъ насъ.
   -- Я боюсь, какъ-бы за однимъ сумасбродствомъ не послѣдовало другого, замѣтилъ графъ.
   -- Противъ этого уже приняты мѣры или, вѣрнѣе, я сама приняла мѣры противъ этого, отвѣтила генеральша.
   -- Вы уже намекали мнѣ объ этомъ еще вчера; признаюсь, мнѣ-бы любопытно было нѣсколько точнѣе знать планъ вашей кампаніи.
   -- Вы обѣщали мнѣ, Генрихъ, имѣть терпѣніе до завтра.
   -- Но вы видите мое нетерпѣніе; мнѣ кажется, что не время разыгрывать комедіи,
   -- Вы сегодня злы, Генрихъ, замѣтила генеральша,-- и потому вы сегодня не такъ счастливы, какъ обыкновенно, въ выборѣ выраженій. Если я играла комедію, то всячески она имѣла весьма значительный успѣхъ, за который, мнѣ кажется, я заслуживала-бы нѣкоторой похвалы.
   Генеральша сообщила своему зятю объ исторіи съ письмами, въ которой она, само собою разумѣется, не приняла никакого другого участія, кромѣ того, что дала камердинеру Глейху, который нашелъ и прочелъ письма, совѣтъ передать ихъ принцу, очевидно, лучше другихъ знавшему, что въ такомъ необыкновенномъ случаѣ надо дѣлать.
   -- Ну, чтеніе этихъ писемъ было такъ интересно, продолжала она съ злорадной улыбкой,-- --что онъ цѣлую ночь бодрствовалъ, а въ три часа утра велѣла, заложить себѣ экипажъ, вѣроятно, для того, чтобы освѣжить нѣсколько свою разгоряченную голову на утреннемъ воздухѣ. Но ему слѣдовало-бы поскорѣе воротиться, чтобы не испортить хорошаго впечатлѣнія.
   -- Принцъ уѣхалъ въ три часа и еще не воротился! вскричалъ графъ.-- И вы толкуете объ этомъ такъ спокойно, когда все говоритъ за то, что это ничто иное какъ бѣгство. Весьма можетъ быть, что его кто нибудь предостерегъ,-- у этихъ людей тысяча потаенныхъ путей. Повторяю вамъ: онъ не воротится и имя наше останется запятнаннымъ на вѣки.
   -- Онъ вернется, возразила генеральша,-- вы можете быть въ этомъ вполнѣ увѣрены. Онъ даже не взялъ съ собою своего фактотума, старика Глейха.
   -- Это еще болѣе говоритъ въ пользу моего предположенія.
   -- Напротивъ, или-же онъ уѣхалъ съ намѣреніемъ наложить на себя руку; я увѣрена, что онъ не съумѣетъ раздѣться безъ Глейха.
   -- Вы все еще продолжаете играть комедію.
   -- И ваша неблагодарность нисколько не смутитъ меня. Мы, женщины, должны были-бы разъ на всегда сложить руки, если-бы разсчитывали исключительно на вашу благодарность. Теперь позвольте мнѣ вашу руку и не давайте Стефаніи замѣтить, что вы не можете простить Гедвигѣ ея слабости къ доктору чудодѣю.
   Генеральша сказала это своимъ обыкновеннымъ легкимъ веселымъ тономъ, но внутренно она возмущалась упорствомъ графа въ его страсти и начинала серьезно безпокоиться за отсутствіе принца.
   Время завтрака, когда принцъ обыкновенно считалъ своею обязанностью выходить на нѣсколько минутъ къ дамамъ въ гостинную, давно уже прошло; на сегодня, конечно, никто уже не былъ приглашенъ къ обѣду, поэтому весьма понятно, что меню обѣда, которое обыкновенно принцъ по утрамъ просматривалъ самъ, сегодня осталось въ распоряженіи главнаго повара; но вѣдь къ завтрашнему празднику надо было еще позаботиться о тысячѣ вещей.
   Фон-Цейзель былъ въ отчаяніи; старикъ Глейхъ, котораго генеральша позвала къ себѣ, сомнительно покачалъ своей сѣдой головой. Въ самомъ дѣлѣ, его свѣтлость былъ сегодня ночью какъ-то необыкновенно возбужденъ и, съ позволенія сказать, совсѣмъ какъ помѣшанный; не странно-ли уѣхать въ темные холодные сумерки? Правда, его свѣтлости и прежде не разъ приходили въ голову очень странныя фантазіи, и не разъ уже наканунѣ своего рожденія онъ объѣзжалъ свои владѣнія, чтобы посмотрѣть, въ какомъ положеніи находятся его подданные и убѣдиться, какъ имѣлъ обыкновеніе выражаться его свѣтлость, имѣетъ-ли онъ право завтра быть довольнымъ.
   Генеральша сдѣлала видъ, что она придаетъ большое значеніе этому объясненію, но графъ не могъ съ этимъ согласиться. При обыкновенныхъ обстоятельствахъ это объясненіе могло-бы еще быть допущено, но теперь принцу было не до патріархальныхъ поползновеній.
   Безпокойство графа возрастало съ минуты на минуту; онъ сталъ требовать, чтобы фон-Цейзель разослалъ гонцевъ по разнымъ направленіямъ. Фон-Цейзель готовъ былъ исполнить его желаніе, но полагалъ, что изъ этого ничего не выйдетъ.
   -- Если его свѣтлость уѣхалъ въ лѣсъ, говорилъ онъ,-- я разумѣю въ горы, то его такъ-же безполезно искать, какъ безполезно безъ собаки ловить курицу на свекловичномъ полѣ; но если дамы такъ безпокоются и графу, повидимому, такъ необходимо видѣть его свѣтлость немедленно, то мы это попробуемъ; я и самъ послѣ обѣда съѣзжу кое-куда. Его свѣтлость въ послѣднее время очень привязался къ г. фон-Фишбаху, такъ что, можетъ быть, онъ проѣхалъ и туда; въ Ротебюль и въ Эрихсталь мнѣ и безъ того нужно, а оттуда до Бухгольца всего какихъ-нибудь десять минутъ ѣзды.
   

ГЛАВА XVII.

   Фон-Цейзель такъ торопился уѣхать, что даже не дождался конца обѣда, и еще до дессерта откланялся обѣимъ дамамъ: Гедвига не явилась къ обѣду.
   "Слава богу, что я выбрался оттуда, думалъ фон-Цейзель, выѣзжая изъ воротъ,-- не доставало только тѣни Банко, чтобы сегодняшній обѣдъ былъ вполнѣ похожъ на пиръ въ замкѣ Макбета. А между тѣмъ онъ былъ en famille! Онъ какъ будто происходилъ въ Берлинѣ. Право, я съ своимъ саксонскимъ акцентомъ самому себѣ казался какимъ-то иностранцемъ, среди этого прусскаго картавленія. А это меню! Я сгоралъ со стыда! Сейчасъ видно было, что хозяина нѣтъ дома!"
   Но что значило это неудавшееся меню -- въ сравненіи съ тѣмъ, что тяготило душу добродушнаго кавалера! А ее тяготило очень многое, и по временамъ кавалеръ искренно сожалѣлъ, что онъ уже не ребенокъ и не можетъ забиться куда-нибудь въ тихій уголокъ и выплакаться въ волю.
   Въ какомъ блаженномъ настроеніи духа ѣхалъ онъ по этой дорогѣ нѣсколько дней тому назадъ! Правда, на небѣ собирались уже тучи, темныя тучи, но солнце его любви пробивалось еще сквозь нихъ и посылало свои лучи прямо въ его сердце; а сегодня даже это чудное солнце не могло разсѣять густыхъ земныхъ тумановъ.
   Направо отъ кавалера возвышался, какъ memento mori, домъ Иффлера. Напрасно онъ пришпоривалъ своего гнѣдка и, мчась мимо, упорно смотрѣлъ влѣво на зеленую долину, на которой онъ когда-то сорвалъ полевой цвѣтокъ своихъ поэтическихъ вдохновеній,-- онъ все-таки видѣлъ, что всѣ жалузи въ домѣ опущены; но не отъ солнца, которое давно уже пекло по ту сторону дома въ саду шесть золотыхъ рыбокъ, а отъ гнуснаго, злобнаго свѣта, къ которому, безъ всякаго сомнѣнія, Иффлеры причисляли перваго его, Оскара фон-Цейзеля.
   Мимо! Мимо!
   Но и въ Ротебюлѣ ему было не легче. Каждое лицо, выглядывавшее изъ окна, когда онъ проѣзжалъ по тихимъ, облитымъ лучами солнца улицамъ, казалось, злорадствовало надъ тѣмъ, что завтра изъ праздника не выйдетъ ничего, или почти ничего, а между-тѣмъ сколько было потрачено словъ, сколько сдѣлано приготовленій!
   Вотъ площадь, вотъ гостинница "Золотой Курицы" -- арена его недавнихъ демагогическихъ подвиговъ, а вотъ и бесѣдка аптеки! въ ея зеленой листвѣ мелькали, казалось, платья измѣнницъ дамъ; ихъ коварные взгляды преслѣдовали Оскара фон-Цейзеля, когда онъ проѣзжалъ мимо колодца, вода котораго сонливо журчала подъ лучами жгучаго послѣобѣденнаго солнца.
   Мимо! Мимо!
   Вотъ и фабрика за городомъ. Замѣтивъ у ея воротъ инспектора, фон-Цейзель осадилъ свою ретивую лошадь.
   -- Не зайдете-ли вы къ намъ? спросилъ Кернике.
   Фои Цейзель поблагодарилъ; ему некогда, нужно спѣшить въ Эрихсталь, можетъ быть, придется проѣхать еще въ Бухгольцъ.
   -- Я хотѣлъ только передать вамъ въ короткихъ словахъ, какъ идутъ здѣсь дѣла, замѣтилъ Кернике.
   -- Скверно, конечно! вскричалъ фон-Цейзель.
   -- Хуже и не можетъ быть, поддакнулъ Кернике.-- Въ нихъ будто самъ дьяволъ вселился. Исторія съ французскимъ бариномъ уже порядкомъ пораздразнила ихъ, а тутъ война все наступаетъ ближе и ближе -- по сегодняшнимъ извѣстіямъ ее можно ждать почти навѣрное, вотъ они и вспоминаютъ о томъ, о чемъ въ этомъ тихомъ уголкѣ обыкновенно не любятъ вспоминать: вспоминаютъ они, что и они пруссаки и...
   Кернике замолчалъ и задумчиво потрепалъ стройную шею лошади кавалера.
   -- Да говоря по совѣсти, г. фон-Цейзель, съ нихъ за это и взыскивать нельзя. Кто можетъ захотѣть, чтобы у насъ опять пошелъ такой погромъ, что не различишь, кто баринъ, кто слуга, а всякій норовитъ только вырвать у тебя кусокъ изо рта. Пруссаки разъ вывели васъ изъ бѣды, могутъ вывести и другой разъ; поэтому каждый, кто честно любитъ Германію, стоитъ теперь за Пруссію, какъ она ему ни солона. Я это понимаю и чувствую, какъ и всякій другой, и мнѣ тяжело было заступаться за старика противъ своего убѣжденія. Да, въ концѣ концовъ, я этимъ только испортилъ дѣло; уже если я хвалю старика, такъ значитъ онъ очень плохъ, подумали они, потому-что они на меня смотрятъ, какъ на какого-то сатану; и вотъ они, перепугавшись, рѣшили сегодня на собраніи городскихъ депутатовъ, что они ни in corpore -- насъ вѣдь семеро -- ни посредствомъ депутатовъ не примутъ участія въ поздравленіи. То-же поговариваютъ и въ цехахъ, а мои любители пѣнія не хотятъ пѣть, если я не соглашусь начать съ гимна "Я пруссакъ" и окончить гимномъ: "Что родина германцевъ"? Ну, г. фон-Цейзель, я такъ разсудилъ, что это не будетъ особенно пріятно старику для дня его рожденія и потому сказалъ моимъ господчикамъ, что въ такомъ случаѣ, мы уже лучше бросимъ всю эту исторію.
   Фон-Цейзелю пришлось, однакожъ, слѣзть съ лошади, чтобы раскланяться съ г-жею Кернике, которая вышла въ эту минуту на дворъ; красивое свѣжее личико ея было очень печально.
   -- Я право не виновата, сказала она, протягивая кавалеру руку.
   -- Знаю, знаю, моя добрѣйшая г-жа Кернике, отвѣчалъ кавалеръ,-- и благодарю васъ и вѣчно буду вамъ благодаренъ за вашу доброту.
   -- Предобрый старичекъ его свѣтлость, замѣтила г-жа Кернике, отирая свои свѣтлосѣрые глаза;-- съ какимъ-бы удовольствіемъ я сказала ему эти прекрасные стихи, и право сказала-бы недурно; но вѣдь пошли такія розсказни... мнѣ-то, конечно, все равно, пусть себѣ болтаютъ, что хотятъ, но мой старикашка немножко горячъ...
   -- Пустяки, перебилъ ее Кернике.
   -- А вѣдь приходится жить среди этихъ глупыхъ людей, и дѣти должны ходить въ школу и...
   -- Право, вы совершенно напрасно извиняетесь, почтенная г-жа Кернике, прервалъ ее кавалеръ; -- я не сомнѣваюсь, что вы произнесли-бы стихи великолѣпно, но, къ сожалѣнію, мнѣ пришлось отложить задуманное мною представленіе; а дѣвица Иффлеръ еще вчера вечеромъ...
   -- Неужели это правда, что она должна была представлять лебедя и не захотѣла лѣзть въ воду? спросила г-жа Кернике.
   -- Великій боже, вскричалъ кавалеръ,-- ну...
   -- Хорошъ-же вы гусь, если повѣрили этому, подсказала г-жа Кернике и лукавый огонекъ снова засвѣтился въ ея сѣрыхъ глазахъ.-- Я-то, положимъ, этому не вѣрю, но въ городѣ всѣ въ голосъ кричатъ объ этомъ.
   Гнѣдко началъ нетерпѣливо бить о землю копытомъ, весьма кстати для своего наѣздника, котораго не мало смутилъ оборотъ, принятый разговоромъ; онъ поспѣшилъ полгать руки супругамъ Кернике и распростился съ ними.
   "Еще того и гляди сдѣлаешься посмѣшищемъ для дѣтей, бормоталъ онъ, трясясь частой рысцей по шоссе,-- а никто еще и не знаетъ, что на самомъ дѣлѣ сталось съ нашимъ праздникомъ. Не достаетъ только, чтобы его свѣтлость забралъ себѣ въ голову идею не вернуться къ завтрему. При такой путаницѣ все возможно".
   Фон-Цейзель пріѣхалъ въ Эрихсталь; тамошній управляющій уже нетерпѣливо ждалъ его, чтобы получить послѣднія приказанія на счетъ завтрашняго дня. Сколько индѣекъ нужно поставить на кухню? достаточно-ли шести экипажей, чтобы привезти ротебюльскихъ дамъ и увезти ихъ домой послѣ праздника? Какъ устроить процессію поселянъ и поселянокъ Эрихсталя и пяти другихъ окрестныхъ деревушекъ принца, во время иллюминаціи? Должны-ли они вступить въ извѣстномъ порядкѣ во дворъ замка, или выстроиться уже тамъ, что гораздо удобнѣе?
   "Тутъ просто съума сойдешь, бормоталъ кавалеръ, отвѣтивъ на эти и тому подобные вопросы противъ своего обыкновенія чрезвычайно нерѣшительно и лаконически;-- это настоящее чистилищс. Да, чистилище -- самое подходящее слово! Черезъ чистилище только можно попасть на небо, которое раскроетъ мнѣ прелестнѣйшій изъ ангеловъ".
   Въ глубинѣ равнины, на которую выѣхалъ теперь всадникъ, лежалъ барскій домъ, скрытый за кущею деревьевъ и кустовъ, изъ которыхъ только мелькали крыши службъ и кровля самого дома. Кавалеръ приподнялся на стременахъ, посылая поцѣлуи и вздохи этому дому; затѣмъ припустилъ своего гнѣдка въ галокъ и мигомъ доѣхалъ до поворота на боковую дорогу, которая вела вдоль поросшаго ольхами и ивами берега ручья по бархатному лугу прямо въ Бухгольцъ.
   Кавалеръ любилъ эту дорогу; онъ воспѣлъ ее въ своемъ сонетѣ Филомелѣ и его восхитительное сновидѣніе ее именно избрало театромъ дѣйствій восхитительнѣйшей изъ сценъ, фата-морганою счастья, осуществленіе котораго Оскаръ фон-Цейзель считалъ возможнымъ только во снѣ. Гнѣдко давно уже смѣнилъ поэтическій галопъ на трезвую рысцу, а изъ рысцы не замедлилъ перейти въ похоронный маршъ.
   Кавалеръ вздохнулъ.
   "Умное животное понимаетъ, что непрошеному гостю нечего торопиться".
   Вдругъ гнѣдко навострилъ уши; въ ту-же минуту сердце Оскара фон-Цейзеля тревожно забилось. Въ ольховомъ кустарникѣ, вдоль котораго шла дорога, раздался свѣжій женскій голосъ, который прозвучалъ въ ушахъ Оскара фон-Цейзеля, какъ пѣніе соловья. Пѣвица остановилась, какъ-бы ожидая отвѣта, и затѣмъ запѣла народную пѣсню, меланхолическій напѣвъ которой показался Оскару фон-Цейзелю трогательнѣе жалобъ рыдающей Филомелы. Вотъ онъ сонетъ, за нимъ долженъ послѣдовать самый сонъ.
   И какъ во снѣ кавалеръ ѣхалъ далѣе на встрѣчу голоса, сердце его сильно стучало, духъ занимался.
   -- Господи, какъ я испугалась!
   Фон-Цейзель спрыгнулъ съ сѣдла и стоялъ, замотавъ поводья около руки, со шляпою въ рукѣ, краснѣя передъ покраснѣвшею дѣвушкою и бормоталъ какое-то извиненіе, которое та едва-ли слышала.
   Адель перепугалась не на шутку, когда человѣкъ, о которомъ она только-что думала, явился передъ ней нежданно-негаданно.
   Но радостный испугъ продолжался не долго; затѣмъ они пошли назадъ по узкой тропинкѣ; фон-Цейзель велъ лошадь подъ уздцы.
   Фон-Цейзель спросилъ Адель, не у нихъ-ли принцъ и получилъ отрицательный отвѣтъ. Принцъ былъ у нихъ третьяго дня и у него былъ очень печальный видъ.
   -- Онъ мнѣ какъ ножемъ рѣзалъ сердце, говорила Адель;-- я очень люблю добраго принца, онъ всегда такъ ласковъ ко мнѣ и у меня болитъ душа при видѣ его горя; онъ очень несчастливъ, не правда-ли?
   -- Къ прискорбію, да! произнесъ фон-Цейзель, вздыхая.
   -- И принцесса также, продолжала Адель, -- и ее я также полюбила за это время.-- Мнѣ постоянно приходитъ въ голову, зачѣмъ они женились?
   -- Одинъ богъ вѣдаетъ, отвѣчалъ фон-Цейзель.
   -- Можетъ быть, молоденькой дѣвушкѣ неприлично объ этомъ говорить, продолжала Адель, -- но мы съ мамой цѣлый день говоримъ объ этомъ и у папы также этотъ вопросъ не выходитъ изъ головы, хоть онъ и говоритъ постоянно, что это до насъ не касается. Папаша, знаете-ли, безъ ума отъ принца и говоритъ, что не можетъ себѣ простить, что прежде постоянно сторонился отъ его свѣтлости. Но съ моей стороны не хорошо заводить съ вами такой печальный разговоръ.
   -- Почему-же не хорошо, фрейленъ?
   -- Потому-что вы всегда такъ веселы и счастливы.
   -- Я веселъ и счастливъ? вскричалъ фон-Цейзельіономъ оскорбленной невинности.
   -- Конечно, да развѣ же преступленіе быть веселымъ и счастливымъ, спросила Адель съ изумленіемъ.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ фон-Цейзель,-- да только я-то не веселъ и не счастливъ, и менѣе, чѣмъ кто-либо на свѣтѣ, имѣю причины быть веселымъ и счастливымъ.
   -- Какъ вамъ не стыдно это говорить, даже въ шутку! вскричала Адель.-- Право, г. фон-Цейзель, вы грѣшите!
   -- Я говорю совершенно серьезно, сказалъ фон-Цейзель, такимъ торжественнымъ голосомъ, что Адель испугалась.
   Не смотря на завѣренія кавалера, она была убѣждена, что онъ, какъ всѣ говорили, былъ втайнѣ помолвленъ съ Элизою Иффлеръ и только по ограниченности средствъ не могъ жениться на ней. Въ Адели было такъ мало эгоизма, что она приняла близко къ сердцу печальное положеніе такого милаго молодого человѣка и даже нѣсколько досадовала на него, что онъ относился къ нему слишкомъ легко. Теперь, она увидала, что ошибалась и неделикатно дотронулась до больного мѣста въ его сердцѣ.
   -- Извините меня, г. фон-Цейзель; съ моей стороны было нехорошо сомнѣваться въ вашемъ горѣ. Какъ можно знать, что у человѣка на душѣ.
   -- Ваша правда, сказалъ кавалеръ, бросая страстные взгляды на дѣвушку, которая шла возлѣ него, опустивъ глаза,-- какъ можно знать, что у кого на душѣ.
   -- Но Богъ всегда исполняетъ скромныя желанія, утѣшала Адель.
   -- Да мои-то желанія не скромны, вскричалъ кавалеръ,-- я самый нескромный изъ людей, я желаю величайшаго, лучшаго, что есть на землѣ.
   -- Вы будете счастливы, право, будете, убѣждала Адель.
   -- Никогда, отчаивался кавалеръ,-- никогда! Мое счастье недосягаемо, какъ звѣзды.
   "Бѣдный! бѣдный! подумала сострадательная дѣвушка.
   Въ эту минуту ей пришло въ голову, какъ расположенъ ея отецъ къ кавалеру, какъ вчера вечеромъ еще онъ говорилъ, что не задумавшись отдалъ-бы Цейзелю въ аренду Бухгольцъ, если-бы ему самому надоѣло хозяйничать, и она произнесла медленнымъ нерѣшительнымъ тономъ:
   -- Поговорите съ папенькой.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? можно? вскричалъ кавалеръ.-- Мой ангелъ, мое божество!
   Такъ-какъ ему понадобились въ эту минуту обѣ руки, то онъ выпустилъ поводья гнѣдка; умное животное, не желая мѣшать своему хозяину въ такую рѣшительную минуту его жизни, спокойно слѣдовало за нимъ, только время отъ времени приподнимая голову, чтобы не наступить на поводья.
   -- Какъ это гадко съ вашей стороны! Я этого не заслужила отъ васъ! всхлипывала Адель, вырываясь изъ объятій черезчуръ смѣлаго кавалера.
   Фон-Цейзель остановился, какъ окаменѣлый. Ему позволено говорить съ отцомъ, и за эти чудныя, сладкія слова, за это позволеніе, раскрывавшее передъ нимъ небо, сулившее ему неземное счастье, не отблагодарить жаркимъ поцѣлуемъ! Да когда-же, съ тѣхъ поръ, какъ первый влюбленный получилъ позволеніе поговорить съ отцемъ, на это позволеніе не отвѣчали поцѣлуемъ! Да, развѣ можно было отвѣтить на это какъ-нибудь иначе!
   Но не словами выразилъ кавалеръ свое недоумѣніе; оно сказывалось въ его гладахъ, полныхъ упрека; оно обнаруживалось грустнымъ вздрагиваніемъ его красивыхъ губъ; Адель поняла этотъ нѣмой языкъ, поняла такъ хорошо, что когда влюбленные вошли въ рощицу, освѣщенную пурпуровыми лучами заходящаго солнца, добрый гнѣдко нашелъ возможнымъ воспользоваться свободной минутой, чтобы полакомиться сочной травой, насколько позволяла его уздечка.
   -- Боже мой, отецъ! вскричала Адель.
   Откуда-то не вдалекѣ раздавался громкій голосъ фон-Фишбаха, кликавшаго дочь.
   -- Вѣдь ты-же мнѣ сказала, чтобы я съ нимъ поговорилъ? отвѣчалъ смѣлый кавалеръ, снова прижимая раскраснѣвшуюся дѣвушку къ своему сердцу.
   -- Адель! Адель!
   -- И мать, прошептала Адель.
   -- И мать скажетъ да -- и аминь, вскричалъ кавалеръ; -- пойдемъ, моя ненаглядная, къ нимъ на встрѣчу. Я не боюсь теперь никого въ мірѣ, а тѣмъ менѣе твоихъ добрыхъ родителей.
   У самой опушки рощи черезъ рѣчку былъ перекинутъ мостикъ, и когда счастливый Оскаръ вышелъ изъ-за кустовъ, съ смущеніемъ, но смѣло ведя за руку любимую дѣвушку, а другой держа поводья гнѣдка, онъ увидалъ г. и г-жу Фишбахъ, какъ видѣлъ ихъ во снѣ: -- г. Фишбахъ стоялъ, приложивъ ко рту руки, приготовляясь еще разъ крикнуть Адель; г-жа Фишбахъ, перегнувшись черезъ перила, кормила булкой рыбокъ. Чудный сонъ Оскара превращался въ чудную дѣйствительность. Послѣднее колебаніе въ немъ исчезло; удерживая крѣпкимъ пожатіемъ въ своей рукѣ маленькую ручку, пытавшуюся вырваться, онъ подошелъ къ достойной четѣ и произнесъ:
   -- Многоуважаемый г. Фишбахъ, многоуважаемая г-жа Файбахъ...
   -- Ульрихъ, что а тебѣ говорила вчера вечеромъ? вскричала добродушная г-жа Фишбахъ, спѣша освободить свои руки отъ послѣднихъ крошекъ, чтобы всплеснуть ими отъ удивленія, а затѣмъ открыть свои объятія Адели, стремительно бросившейся на грудь матери
   -- Дѣйствительно, отвѣчалъ фон-Фишбахъ, -- но...
   -- Дорогой мой, добрѣйшій г. фон-Фишбахъ, вскричалъ кавалеръ пожимая не совсѣмъ охотно протянутую руку старика, -- прошу васъ, умоляю,-- не нарушайте чудной прелести этого блаженнаго часа злополучнымъ "о"!
   -- Ну, ну, не злодѣй-же я какой, отвѣчалъ фон-Фишбахъ съ самымъ задушевнымъ смѣхомъ; -- этакая плутовка, ну кто-бы это могъ ожидать! Но надѣюсь, что и я заслужилъ поцѣлуй.
   Адель вырвалась изъ объятій матери, чтобы броситься въ объятія отца, а Оскаръ поспѣшилъ прижать свои губы съ горячей признательностью къ рукѣ доброй старушки.
   -- Ну, я думаю, пора намъ и домой, замѣтилъ фон-Фишбахъ,-- форель уже вѣрно переварилась, да и какъ ей не перевариться, когда молодежь тутъ своевольничаетъ и заставляетъ себя искать такъ долго къ ужину.
   -- Ну благо ужь нашлась, теперь не пропадетъ, прошепталъ счастливый кавалеръ, бросая нѣжный взглядъ на свою молоденькую, хорошенькую невѣсту.
   Форели перестояли минутъ пять, зато рейнвейнъ вылежалъ свое время въ погребѣ, и оба мужчины засидѣлись послѣ ужина за второй бутылкой этого стараго вина такъ долго, что кавалеръ начиналъ совершенно терять терпѣніе. Старикь-же Фишбахъ только посмѣивался.
   -- Ну, ну клюйте, клюйте какъ рыбка удочку; поклюйте еще.
   Намъ скоро уже пора на покой, такъ надо-же припасти себѣ кое-что про запасъ, пока еще мы на что-нибудь, кому-нибудь да годны. А вамъ-то я пригожусь, по крайней мѣрѣ, на первое время, любезный Цейзель. Вѣдь я долженъ, въ противность всѣмъ человѣческимъ и божескимъ законамъ, отнять васъ у вашего государя, тутъ ужь безъ меня вамъ не обойтись. Его свѣтлость къ вамъ очень расположенъ, поэтому нужно будетъ обдѣлывать это дѣло очень тонко.
   -- Не знаю, отвѣчалъ фон-Цейзель,-- долго-ли еще мы будемъ ладить съ его свѣтлостью: въ послѣднее время наши взгляды что-то стали расходиться, а если дѣло дойдетъ до войны, то, конечно...
   Фон-Цейзель вдругъ умолкъ, бросивъ взглядъ на Адель, гулявшую по саду съ матерью. Не разъ ему приходила уже въ голову мысль о войнѣ и онъ ни на минуту не колебался относительно того, какъ поступить ему въ этомъ случаѣ: но теперь положеніе дѣла измѣнялось, теперь приходилось идти на войну уже не бѣдному Оскару фон-Цейзелю, до котораго въ сущности никому не было дѣла, а объявленному жениху самой восхитительной дѣвушки. Мысль эта легла камнемъ ему на душу и онъ запилъ остановившіяся въ горлѣ слова нѣсколькими глотками вина.
   -- Ну, конечно, подхватилъ Фишбахъ, пугливо озираясь на двухъ женщинъ,-- въ такомъ случаѣ будетъ abonnement suspendu. Вы должны идти на войну, это такъ-же вѣрно, какъ то, что я хочу имѣть васъ своимъ зятемъ, и если-бы довольно было одного хотѣнья, такъ вы-бы отправились не одни, а съ тестемъ. Но мнѣ уже стукнулъ пятьдесятъ-пятый годъ, я никогда не былъ въ военной службѣ, да въ добавокъ еще проклятый ревматизмъ донимаетъ, тутъ поневолѣ уступишь дорогу тому, кто помоложе. Господи боже мой, кто-бы не желалъ, чтобы чаша миновала насъ! Я не позавидовалъ-бы тому, кто-бы этого не желалъ и всего менѣе его свѣтлости. Ему хотѣлось-бы вычеркнуть все время съ 66 года, что я говорю,-- съ 15 года и даже ранѣе, чтобы сохранить, въ противность желаніямъ девяти десятыхъ нѣмцевъ, въ противность исторіи, право за собою и за какимъ-нибудь десяткомъ пыльныхъ, изъѣденныхъ червями пергаментовъ. Я рѣшительно не понимаю, какъ такой умный, разсудительный человѣкъ, какъ принцъ, можетъ въ этомъ отношеніи придерживаться такихъ нелѣпыхъ воззрѣній. Понятно, почему онъ сталъ въ такое фальшивое, двусмысленное положеніе относительно графа, хотя, по правдѣ сказать, я не одобряю и точки зрѣнія графа. Непозволительно желать войны ради ея самой; это значитъ сознательно или безсознательно питать элементы, которые порождаютъ войну, А этой точки зрѣнія держится, за рѣдкими исключеніями, кажется, вся прусская военная аристократія и все, что состоитъ съ нею въ болѣе или менѣе близкихъ отношеніяхъ. Такого рода воззрѣнія придаютъ ей въ настоящее время, когда, къ сожалѣнію, война носится въ воздухѣ, громадный перевѣсъ надъ всѣми другими сословіями, какъ въ комнатѣ больного первенствующую роль играетъ докторъ, на котораго всѣ смотрятъ съ боязливымъ почтеніемъ. Но мѣрило оцѣнки внутренняго достоинства человѣка, вызванное исключительными условіями, -- мѣрило относительное; вашимъ собратьямъ не слѣдовало-бы этого забывать, а то они, пожалуй, дискредитируютъ, сдѣлаютъ невозможными и насъ, и себя на будущее время,
   -- Вы выражаете мои собственныя чувства, вскричалъ кавалеръ, протягивая черезъ столъ руку Фишбаху.-- Теперь я понимаю, почему, когда между мною и графомъ заходила рѣчь о войнѣ, мы говорили какъ-будто о двухъ совершенно различныхъ вещахъ, и почему я чувствую къ нему какую-то непреодолимую антипатію, хотя не могу не удивляться ему.
   -- Такъ, такъ разсмѣялся Фишбахъ, -- какъ леопардъ удивляется льву! Всѣ мы, древніе роды, происходимъ отъ хищныхъ звѣрей, я хотѣлъ сказать, отъ хищныхъ рыцарей, и наши прусскія собратья сохранили въ себѣ болѣе прирожденнаго хищничества, чѣмъ мы, прирученные тюрингенцы и саксонцы. Это придаетъ имъ болѣе гордую и суровую осанку, а она-то и нравится простому народу. Да вотъ, напримѣръ, недавно, иду я по платформѣ съ Нейгофомъ; кондукторъ открываетъ ему вагонъ перваго класса, а мнѣ безцеремонно кричитъ: "второй классъ дальше"! Да, да, любезный Цейзель, мы съ вами попали во второй классъ. Вотъ оно до чего дошло! Однако я не стану долѣе испытывать вашего терпѣнія. Пойдемте! Мнѣ нужно перекинуться словцомъ другимъ съ женой, а вы можете пока помечтать о лунѣ съ Аделью.
   Оскаръ фон-Цейзель проблаженствовалъ весь вечеръ; была уже почти ночь, когда онъ пустился въ обратный путь.
   Вся семья проводила его немного по дорогѣ и прощальный поцѣлуй, который онъ далъ своей возлюбленной въ присутствіи ея родителей, еще горѣлъ на его губахъ.
   Неизъяснимое блаженство наполняло его душу; скорая ѣзда на добромъ гнѣдкѣ, отдохнувшемъ вволю, дѣйствовала особенно возбудительно на его нервы.
   Онъ ощущалъ въ себѣ разомъ всѣ благородныя чувства, которыя когда-либо волновали его сердце, всѣ поэтическія грезы, которыя когда-либо создавало его воображеніе, казалось, воплощались въ лучи мѣсяца, серебрившаго поверхность рѣчки, въ шопотъ ночного вѣтерка, шелестившаго листьями деревьевъ, въ топотъ копытъ его лошади, въ крикъ куропатки на пшеничномъ полѣ, въ ароматный запахъ свѣжаго сѣна на лугахъ.
   "О счастье! о блаженство! повторялъ онъ себѣ въ сотый и сотый разъ. Возможно-ли это? Неужели все это не сонъ? Нѣтъ, Оскаръ, пора сновъ уже миновала. Теперь надо бодрствовать, жить, работать для нея, для себя, для людей, которые будутъ отъ насъ зависѣть; мы должны всѣхъ сдѣлать счастливыми, не такими счастливыми, какъ мы -- это невозможно, какъ-бы искренно намъ того мы хотѣлось -- но все-таки счастливыми, такими счастливыми, какъ только можетъ быть человѣкъ, который не любитъ такъ, какъ люблю и не такъ любимъ, какъ я!
   Будущее, полное мира и радости, раскрывалось передъ его восторженнымъ воображеніемъ, ему представлялась уже спокойная, богатая наслажденіями жизнь сельскаго хозяина. Онъ уже видѣлъ себя на полѣ верхомъ среди жнецовъ и жницъ; онъ уже видѣлъ себя на дворѣ Бухгольца, въ высокихъ сапогахъ съ отворотами, встрѣчающимъ телѣги съ хлѣбомъ, въѣзжающія въ амбары; онъ уже видѣлъ радостныя пары, танцующія вокругъ него на веселомъ сельскомъ праздникѣ.
   Но гнѣдко заржалъ и прервалъ мирныя фантазіи кавалера; гнѣдко поднялъ голову, навострилъ уши и снова заржалъ, глядя въ темную вечернюю тѣнь, откуда вдругъ послышался топотъ копытъ.
   Это вѣрно не одинъ всадникъ, а, по крайней мѣрѣ, два, и должно быть они скакали во весь опоръ, потому-что звукъ копытъ приближался очень быстро.
   По мѣрѣ того, какъ топотъ приближался, сердце обыкновенно не робкаго кавалера все сильнѣй и сильнѣй билось въ груди. Какое-то предчувствіе говорило ему, что эти всадники скачутъ съ извѣстіемъ о какомъ-нибудь несчастій. Не тѣ-ли это люди, которыхъ онъ послалъ разыскивать принца? Не нашли-ли они его уже мертвымъ? Великій Боже! прошло уже нѣсколько часовъ, какъ онъ забылъ и думать о томъ, зачѣмъ онъ собственно поѣхалъ.
   Все ближе и ближе подъѣзжали всадники; гнѣдко, котораго фон-Цейзель остановилъ, чтобы прислушаться, рылъ землю копытомъ, нетерпѣливо порываясь скакать такимъ-же галопомъ, какъ скакали тѣ лошади; и даже противъ своего обыкновенія поднялся на дыбы, такъ-что кавалеру стоило не малаго труда осадить его; въ эту минуту изъ-за крутого поворота дороги выѣхали два всадника и проскакали мимо кавалера.
   Онъ далъ гнѣдку шпоры и въ минуту поровнялся съ всадниками, въ которыхъ узналъ графа и барона Нейгофа.
   -- Добрый вечеръ, господа! Что вы такъ спѣшите?
   -- Ахъ, г. фон-Цейзель.
   -- Что случилось, графъ?
   -- Война объявлена!
   -- Невозможно!
   -- Это было-бы скверно! Но, къ счастію, извѣстіе это вполнѣ достовѣрно. Нейгофъ былъ на станціи, когда телеграмма, полученная сегодня въ семь часовъ вечера въ Берлинѣ, проходила здѣсь. Какъ я радъ, что мнѣ пришло въ голову, послѣ того, какъ вы уѣхали, еще разъ побывать сегодня въ Нейгофѣ.
   -- Ну, я по всякомъ случаѣ немедленно привезъ-бы тебѣ это извѣстіе, замѣтилъ баронъ.
   -- А, можетъ быть, и не привезъ-бы; ты изъ тѣхъ людей, которые могутъ радоваться и одни.
   -- А его свѣтлость уже воротился?
   -- Нѣтъ; а вы что объ немъ узнали?
   -- Онъ не былъ ни въ Эрихсталѣ, ни въ Бухгольцѣ; я надѣюсь, что онъ уже вернулся.
   -- Я также вполнѣ надѣюсь на это.
   Бо время этого разговора всадники ни на минуту не пріостановили своихъ коней. Напротивъ, благородныя животныя теперь, когда ихъ стало три, почувствовали особенное удовольствіе скакать въ перегонку, и такъ-какъ они всѣ три были одинаково прекрасные рысаки, то ни одно изъ нихъ не могло ни на минуту выдвинуться впередъ хоть на одну голову.
   Но и всадники были въ нервномъ возбужденіи, съ которымъ вполнѣ гармонировалъ ихъ бѣшеный галопъ; въ ушахъ ихъ раздавалась музыка, ей въ тактъ билъ частый топотъ ихъ быстрыхъ коней: это была музыка духовыхъ инструментовъ, они трубили въ атаку; съ этими звуками наши всадники давно уже познакомились на поляхъ сраженій.
   Такъ летѣли они во весь карьеръ среди тихой ночи мимо заборовъ, деревьевъ, домовъ, мимо фермъ, на дворахъ раздавался лай собакъ, наконецъ они поровнялись съ фабрикой Кернике. Инспекторъ стоялъ у воротъ, покуривая трубку.
   -- Голла, г. фон-Цейзель! Что случилось?
   -- Война объявлена.
   Кавалеръ пріостановилъ лошадь только для того, чтобы Кернике могъ разслышать его слова и сейчасъ-же нагналъ остальныхъ своихъ спутниковъ.
   -- Что вы остановились?
   -- Я только сообщилъ о войнѣ Кернике.
   -- А ему что за дѣло?
   Вотъ она снова раскрылась эта пропасть между нимъ и прусскимъ графомъ.
   "Что ему за дѣло! Великій Боже, кому-же нѣтъ дѣла теперь до объявленія войны? Чья жизнь, чья собственность не стоятъ теперь на картѣ? Долго-ли добрые жители Ротебюля, по улицамъ котораго раздается теперь звонъ копытъ вашихъ лошадей, долго-ли они будутъ беззаботно покуривать свою трубку у пороговъ своихъ домиковъ, гдѣ имъ такъ хорошо живется? Долго ли еще дѣвушки будутъ спокойно ходить за водою къ городскому колодцу? Долголи еще наше небо не будетъ горѣть багровымъ заревомъ пожаровъ городовъ и деревень? Долго-ли еще извощики будутъ спокойно съ неизмѣнной трубкой во рту возить по дорогамъ кладь на своихъ лошадкахъ, беззаботно позванивающихъ бубенчиками? И имъ, всѣмъ имъ нѣтъ дѣла до этого? Великій Боже"!
   Они пріѣхали на дворъ замка и соскочили съ лошадей; конюхи взяли замыленныхъ животныхъ подъ уздцы; изъ подъѣзда высыпали лакеи.
   -- Его свѣтлость вернулся?
   -- Нѣтъ-съ еще, г. графъ.
   

ГЛАВА XVIII.

   На слѣдующій день около полудня дворъ замка представлялъ собою странное зрѣлище. Народу тутъ толпилось много: большая часть были мужчины, но было много и женщинъ; были даже и дѣти; жители и граждане Ротебюля, фермеры, рабочіе изъ помѣстій принца, крестьяне, угольщики изъ лѣсовъ, горнорабочіе,-- всѣ были тутъ; эта пестрая толпа все еще росла; хотя многіе, утомленные ожиданіемъ, уходили по домамъ, но ихъ тотчасъ-же замѣняли новыя толпы, постоянно входившія въ ворота замка. Всѣ лица говорили о безпокойствѣ и напряженномъ ожиданіи; на губахъ у всѣхъ дрожали два вопроса: неужто и въ самомъ дѣлѣ объявлена война? неужто его не нашли еще до сихъ поръ?
   Дѣйствительно, война была объявлена, въ этомъ уже невозможно сомнѣваться, вчера вечеромъ графъ самъ говорилъ объ этомъ въ Ротебюлѣ, и сегодня утромъ уже появились печатныя телеграммы; а полчаса тому назадъ пришелъ отъ главнаго лѣсничаго человѣкъ съ увѣдомленіемъ, что его свѣтлость ночевалъ тамъ; со стороны г. фон-Цейзеля непростительно, что онъ такъ перепугалъ всѣхъ, разослалъ гонцовъ во всѣ концы, а не подумалъ послать туда, гдѣ всего естественнѣе было ожидать найти его свѣтлость.
   -- Да, конечно, замѣтилъ коренастый фермеръ, подходя къ толпѣ;-- но для его свѣтлости, можетъ быть, было-бы лучше и совсѣмъ не возвращаться, для него-то отъ этой войны никакой радости не будетъ.
   -- Да, да, подтвердилъ другой фермеръ,-- было-бы лучше, если-бъ на его мѣстѣ былъ нашъ графъ, которому,-- пока не приходилъ еще человѣкъ отъ лѣсничаго,-- кричали уже, какъ новому принцу "да здравствуетъ", но онъ все пятился.
   -- И хорошо дѣлалъ, замѣтилъ коренастый фермеръ.
   -- Конечно, вѣдь старикъ-то еще здравствуетъ! вскричалъ ротебюльскій острякъ изъ середины толпы.
   Всѣ засмѣялись.
   -- И будемъ надѣяться, что проздравствуетъ еще много лѣтъ, замѣтилъ фермеръ, съ неудовольствіемъ отворачиваясь.
   -- Ну что онъ? куда онъ годится въ такое время, надсѣдался ротебюльскій острякъ.
   -- Онъ все съ французами якшается, поясняли въ толпѣ.
   -- Да и какой-же онъ послѣ того нѣмецъ?
   -- Какой-же онъ пруссакъ?
   -- Графъ у окна! Ура, нашему графу! Ура! Нашему графу ура!
   
   "Jch bin ein Preusse, kennt ihr meine Farben",
   
   затянулъ одинъ ротебюлецъ.
   Окружающіе подхватили. Въ эту минуту на флагштокѣ одной изъ башень подняли черно-бѣлый флагъ; вѣтерокъ заколыхалъ имъ, а хоръ гудѣлъ все оглушительнѣе и оглушительнѣе:
   
   "Die Fahne webt uns schwarz und weiss voran"!
   
   Всѣ бросились къ окну, въ которомъ стоялъ графъ, повернувшись спиной къ народу и горячо разговаривая съ какимъ-то господиномъ, полчаса тому назадъ пріѣхавшимъ съ экстра-почтой. Пѣніе раздавалось тѣмъ громче, чѣмъ менѣе, повидимому, графъ обращалъ на него вниманія; толпа пѣла съ такимъ одушевленіемъ, чіо едва два-три человѣка оборотились, когда во дворъ въѣхала охотничья бричка и остановилась у одного изъ подъѣздовъ.
   Двое мужчинъ вышли изъ брички и тотчасъ-же скрылись въ подъѣздѣ.
   -- Кто это? его свѣтлость? спросилъ одинъ.
   -- Какъ можно! это главный лѣсничій и какой-то старикъ весь сѣдой, отвѣчалъ другой.
   Въ эту минуту на флаг-штокѣ другой башни подняли флагъ принца Роде; его поднимали всегда, когда его свѣтлость билъ въ замкѣ.
   -- Его свѣтлость воротился! закричали два или три голоса.-- Ура его свѣтлости!
   Но остальные или не замѣтили этого флага, или не могли обуздать своего патріотическаго чувства; только воздухъ огласился восторженнымъ:
   
   "Ich bin ein Preusse, will ein Preusse sein"!
   
   Принцъ тотчасъ-же удалился въ свой кабинетъ и черезъ фон-Цейзеля попросилъ, чтобы его больше не безпокоили.
   Фон-Цейзель шепотомъ разговаривалъ съ главнымъ лѣсничимъ въ амбразурѣ окна одной изъ пріемныхъ комнатъ.
   -- Жалко смотрѣть на него, говорилъ главный лѣсничій;-- еще вчера вечеромъ въ его волосахъ была только просѣдь, а сегодня утромъ онъ ужь сѣдъ, какъ лунь; въ двадцать четыре часа онъ сдѣлался старикъ старикомъ.
   -- Когда онъ вчера пріѣхалъ? спросилъ фон-Цейзель.
   -- Около десяти часовъ, отвѣчалъ главный лѣсничій; -- я уже собирался ложиться спать, вдругъ раздался стукъ экипажа, подъѣхавшаго и остановившагося у моего подъѣзда. Ничего не подозрѣвая, я приподнялъ немного стору и чуть не уронилъ ее отъ испуга, узнавъ старую охотничью бричку его свѣтлости. Не знаю почему, но я сейчасъ-же почувствовалъ, что случилось какое-то несчастіе. А когда онъ упалъ ко мнѣ въ объятія, вылѣзая изъ брички, и мнѣ, слабому, больному, пришлось почти-что нести его, сильнаго, здороваго, въ домъ, тогда я уже не могъ болѣе сомнѣваться, что предчувствіе не обмануло меня.
   Фон-Кессельбушъ вытеръ платкомъ свои влажныя рѣсницы.
   -- А гдѣ-же былъ онъ все это время? спросилъ кавалеръ.
   -- Одинъ Богъ знаетъ, отвѣчалъ главный лѣсничій;-- этого никто не знаетъ, даже кучеръ Іоганнъ, который возилъ его. Старикъ былъ совершенно изломанъ и плакалъ, какъ ребенокъ, когда я распрашивалъ его въ кухнѣ. Они вездѣ побывали, и въ Гюнерфельдѣ, и въ Дахелохѣ, и въ каменноугольныхъ коняхъ въ Вюсгрумнеѣ, изъѣздили вдоль и поперегъ всѣ дороги, поднимались до снѣжной линіи, спускались снова внизъ, наконецъ были даже тамъ, гдѣ кромѣ оленей и браконьеровъ никого не бываетъ. Онъ приказалъ тогда остановиться, вышелъ изъ экипажа и сѣлъ на какой-то пень или камень. Прошло нѣсколько часовъ, а онъ все сидѣлъ на томъ-же мѣстѣ, подперевъ голову руками, не шевелясь, не выронивъ слова. Старки Іоганъ просто изнывалъ отъ тоски и боязни: онъ увѣрялъ, что не согласился-бы снова пережить этотъ тягостный день -- даже за цѣлое графство. Наконецъ, уже къ вечеру, когда лошади совсѣмъ пристали и не могли сдѣлать шагу, онъ сталъ нѣсколько бодрѣе, и хотя онъ все еще стремился куда-то въ даль, однако онъ направился къ охотничьему замку, около котораго неизвѣстно, какимъ образомъ они очутились.
   -- Развѣ онъ совсѣмъ не разговаривалъ съ вами? спросилъ кавалеръ.
   -- Нѣтъ, возразилъ главный лѣсничій,-- черезъ два часа, такъ -- около часу, онъ очнулся изъ оцѣпенѣлаго состоянія, въ которомъ находился, и заговорилъ о старыхъ временахъ, которыя мы пережили съ нимъ вмѣстѣ, постоянно прибавляя, что онъ ужь старикъ. Онъ! Боже мой! онъ, который никогда прежде не хотѣлъ казаться старымъ! Это была раздирающая сцена!
   Главный лѣсничій замолчалъ и затѣмъ спросилъ еще болѣе тихимъ голосомъ:
   -- Какъ она приняла это?
   -- Не знаю, сказалъ фон-Цейзель,-- Вотъ уже другой день, какъ я ея не вижу. Мы находимся въ крайне непріятномъ положеніи, г. Кессельбушъ, и я уже подумывалъ, не могъ-ли-бы кто-нибудь, напримѣръ, хоть вы, взять на себя посредничество въ этомъ дѣлѣ.
   -- Никакое тутъ посредничество не поможетъ, мой милый молодой другъ, возразилъ главный лѣсничій,-- повѣрьте моей опытности. Что Богъ не соединилъ, то само собою должно разъединиться. Потому-то и здѣсь неизбѣженъ разрывъ, хотя сердце его и будетъ, конечно, надрываться.
   -- Онъ приказалъ попросить ее къ себѣ и теперь она должно быть у него въ комнатѣ, сказалъ фон-Цейзель.
   -- О если-бъ Господь направила, ихъ серди, а, замѣтилъ главный лѣсничій, сложивъ руки.
   Между тѣмъ принцъ приказалъ Глейху одѣвать себя, ни слова не говоря съ своимъ старымъ повѣреннымъ, и только подъ, конецъ, когда Глейхъ сталъ убирать его совсѣмъ сѣдые волосы, онъ замѣтилъ;
   -- Третьяго дня вечеромъ ты не повѣрилъ-бы этому, не такъ-ли? Ты оказалъ мнѣ плохую услугу.
   Глейхъ, совершенно растерявшійся и блѣдный, хотѣлъ что-то возразить, но принцъ, махнувъ рукою, перебилъ его:
   -- Оставь, Андрей, ты былъ лишь орудіемъ высшей руки.
   Послѣ этого онъ съ трудомъ всталъ и удалился въ свой рабочій кабинетъ; тамъ, между двумя окнами, помѣщался большой столъ, на которомъ стояла шкатулка; онъ вынулъ изъ шкатулки какія-то бумаги, приготовилъ ихъ и наконецъ опустился въ кресло, стоявшее тутъ-же передъ столомъ. Онъ сидѣлъ теперь удрученно и опустивъ голову на руки, почти въ томъ-же самомъ положеніи, въ какомъ Іоганъ Крейзеръ видѣлъ его вчера, когда онъ сидѣлъ на пнѣ, въ глубинѣ лѣса. А въ тяжело-склонившейся головѣ его тянулся тотъ-же рядъ мыслей, навѣянныхъ ему грозными облаками на вѣчномъ небѣ, солнечнымъ блескомъ, сквозившимъ изъ-за зеленыхъ вершинъ вѣковыхъ сосенъ и, наконецъ, сѣдымъ мхомъ на порфировыхъ скалахъ;-- и онъ мысленно повторялъ ихъ урокъ. Казалось, онъ уже совсѣмъ терялъ сознаніе -- будто стѣны обрушились и давили ему голову. И увы! сердце его билось такъ глухо-тревожно... главное ему было извѣстно; а остальное... остальное принесетъ съ собою время. Легкій шумъ шаговъ и шелестъ платья послышался въ передней.
   
   "Уймись, бѣдное сердце, уймись!
   Перенеси только теперь, перенеси!"
   
   Онъ медленно поднялъ голову.
   Гедвига громко вскрикнула; на стулѣ сидѣлъ дряхлый старикъ съ сѣдыми волосами и съ глубокими морщинами на исхудаломъ лицѣ, съ опушенными, потухшими глазами -- и это былъ онъ, принцъ! И вотъ до чего дошло!
   Она бросилась къ нему, онъ хотѣлъ встать при ея появленіи, но, обезсиленный, снова опустился въ кресло; она упала передъ нимъ на колѣни и прижимала его блѣдныя, дрожащія руки къ своимъ глазамъ, изъ которыхъ струились слезы, къ своимъ горячимъ губамъ.
   Безконечное чувство горя, перешедшее въ радость, наполнило сердце принца; онъ еще разъ на одно мгновеніе долженъ былъ выдержать борьбу,-- борьбу, которую онъ выдерживалъ уже въ продолженіе двадцати четырехъ часовъ.
   Онъ громко застоналъ; потомъ успокоился и тихо, кротко сказалъ ей:
   -- Прошу васъ, милая Гедвига, встаньте!
   Гедвига поднялась и на ея дрожащихъ губахъ появилась болѣзненная улыбка. Она, съ трудомъ преодолѣвая себя, исполнила его неотступную просьбу и "ты", которое онъ почти вынудилъ у нея, всегда какъ-то странно звучало въ ея ушахъ...
   -- Садитесь сюда, ко мнѣ, милая Гедвига! сказалъ принцъ.-- Не глядите на меня такъ печально,-- это отнимаетъ у меня и тѣ послѣднія силы, которыми я еще могу располагать; вы, конечно, не виноваты въ перемѣнѣ, происшедшей со мной. Природа требовала лишь справедливаго возмездія за то, что я хотѣлъ идти ей на перекоръ и разрушила тѣ иллюзіи, которыя стремились изгнать ее.
   Взоръ его былъ неподвиженъ; казалось, онъ продолжалъ говорить съ самимъ собою, когда сказалъ, послѣ короткой паузы:
   -- Я узналъ объ этомъ на Вюструмнеѣ. Тамъ однажды молодой пастухъ, пася своихъ овецъ, услышалъ въ горахъ звуки и пѣніе и пошелъ на нихъ; цѣлую короткую лѣтнюю ночь онъ танцовалъ съ прекрасными горными феями: одну короткую лѣтнюю ночь, но она продолжалась столѣтіе, такъ-что тѣ немногіе люди, которыхъ онъ повстрѣчалъ рано утромъ, съ испугомъ бѣжали отъ него, столѣтняго старца. Когда онъ достигъ своей деревни, и первые лучи восходящаго солнца освѣтили его, онъ превратился въ прахъ... Пастухъ этотъ -- я, милая Гедвига; надежда добиться вашей любви была иллюзіей, которыя заставила меня забыть даже время, Но время не забываетъ ничего и никого, и скоро наверстываетъ, что съ виду, кажется, пропустило. Мнѣ оно удѣлило только одинъ день,-- одинъ, обильный страданіями, день! Я не хочу васъ утруждать разсказомъ о немъ; но я хочу, я долженъ вамъ сказать -- чему онъ научилъ меня. Онъ меня научилъ, что вы были совершенно правы, когда сказали, въ самомъ началѣ нашего знакомства, что старикъ не можетъ и не долженъ домогаться любви молодой дѣвушки, не грѣша предъ ней и предъ самимъ собою... Да, юность хочетъ жить, наслаждаться... Старости-же нѣтъ дѣла до того, наслаждался-ли человѣкъ втеченіе своей жизни или нѣтъ;-- она ничего не возвращаетъ изъ утраченнаго времени, ни часа, ни минуты, она говорить: приготовляйся къ смерти!.. Все это очень простыя истины, но сколько страданій я долженъ былъ приготовить и вамъ и себѣ, прежде чѣмъ успѣлъ подчинить имъ свое сознаніе... Я скажу въ короткихъ словахъ, потому-что говорить для меня тяжелѣе, чѣмъ я предполагалъ. Здѣсь въ шкатулкѣ лежитъ контрактъ, который я приказалъ составить подъ впечатлѣніемъ нашей послѣдней бесѣды объ Иффлерѣ. Не хочу скрывать отъ васъ, что я постоянно задавался вопросомъ: не буду-ли я отвѣчать за этотъ шагъ предъ моими предками, и что мнѣ стоило нелегкой борьбы побѣдить врожденный и вкоренившійся, какъ результатъ воспитанія, предразсудокъ. Теперь я обязанъ вамъ сказать, что, насколько я понимаю, насъ разъединяетъ сила, которая не подчиняется вліянію нашего воображенія, воли, желанія; сила, разъединяющая насъ -- сама природа. Однако, милая Гедвига, природа бываетъ иногда также добра и разъединяетъ то, что необходимо разлучить, самымъ тихимъ, безобиднымъ образомъ.
   Принцъ замолчалъ и снова опустилъ свои неподвижные, задумчивые глаза.
   -- На что-же вы рѣшились? тихо спросила Гедвига.
   Мрачная улыбка заиграла на блѣдныхъ губахъ принца.
   -- Рѣшать -- дѣло юности, сказалъ онъ,-- юности, которая имѣетъ время приводить рѣшеніе въ исполненіе. Надѣюсь, что вы простили-бы старику, если-бъ онъ спросилъ молодую, цвѣтущую здоровьемъ дѣвушку,-- что она думаетъ о своей будущности?
   -- Можетъ-ли отдѣльная единица разсчитывать на спокойную будущность, когда будущность всего отечества стоитъ на картѣ? спросила Гедвига, поднимая голову, которую она подпирала обѣими руками, и устремляя на принца свои большіе глаза.
   -- Я васъ не понимаю! сказалъ принцъ.
   Двери изъ кабинета въ большую залу были отворены, и окна залы, выходившія на площадь замка, вѣроятно, также были отворены, потому-что оттуда слышался говоръ и шумъ собравшейся толпы; въ это самое мгновеніе раздались звуки національнаго гимна Арндта:
   
   "Вся Германія должна быть такова!"
   
   Гедвига молча указала въ ту сторону. Принцъ покачалъ головою и замѣтилъ съ оттѣнкомъ своей прежней ироніи:
   -- Добрую слышу я вѣсть!
   -- И я, оживилась Гедвига,-- я хватаюсь за религію и убѣжденія моего народа, отъ природы сильныя и великія убѣжденія, какъ утопающій хватается за соломинку. Да, какъ утопающій! Безъ этихъ мыслей мы должны погибнуть; я всегда такъ чувствовала, но я впервые узнала это, когда получила извѣстіе объ объявленіи войны и каждая капля крови возмутилась и заговорила во мнѣ. О боже мой, боже мой! Я должна была нести тяжесть, подавлявшую меня, совершенно одна, у меня никого не было, кто могъ-бы протянуть мнѣ руку,-- никого, въ чьи глаза я могла-бы взглянуть, съ кѣмъ могло-бы подѣлиться мое переполненное сердце. Ваша удерживающая рука, вашъ странный взглядъ ясно говорятъ мнѣ, что не въ васъ я отыщу того человѣка, къ которому должна обратиться... Увы! насмѣшкою и сомнѣніемъ я еще болѣе способствовала тому, чтобы подорвать въ васъ вѣру въ нашъ народъ превратитъ въ каррикатуру самый образъ его. Однако, какъ я любила всегда свой народа! какъ я свято чтила его образъ въ глубинѣ моей души! И вы съ вашей благородной, честной душою не можете чувствовать иначе. Прочь, черныя тучи негодованія! Прочь изъ этой суетливой страны слѣпого предразсудка, мелочного упрямства, боязливаго малодушія и отчаянія! Идемъ туда, въ святую страну солнца, -- въ страну свѣжаго, веселаго дѣла! Солнце не превратитъ насъ въ прахъ, нѣтъ -- оно освѣжитъ нашу кровь и помолодитъ наши силы. И васъ также! и васъ! Нынче день вашего рожденія, и если-бы каждое слово было каплею моей крови, то и тогда я не съумѣла-бы сказать вамъ чего-нибудь лучше, пожелать вамъ чего-нибудь выше!
   Она стояла, гордо выпрямившись, даже слегка приподнявши руки, чудный, небесный огонь сверкалъ въ ея темныхъ, большихъ глазахъ, она казалась пророчицей.
   Взоры принца были устремлены на нее съ выраженіемъ удивленія и изумленія.
   -- Вы очень перемѣнились, сказать онъ,-- или, я васъ никогда не понималъ.
   У Гедвиги опустились руки; огонь въ ея глазахъ погасъ: ея молитва не была услышана, твердая скала осталась замкнутою; она чувствовала, что совсѣмъ истомится, если не представится другой возможности утолить жажду.
   Она снова упала передъ нимъ на колѣни, цѣловала его опущенную руку, прижимая се къ своимъ губамъ. Потомъ поднялась и тихо вышла за дверь.
   -- До свиданья, Гедвига! сказалъ принцъ тихимъ голосомъ;-- намъ нужно еще о многомъ переговорить.
   "Онъ и не предчувствуетъ, что это послѣдній разъ", подумала Гедвига, оборачиваясь и бросая ему прощальный взглядъ; а дорогой образъ все еще носился передъ ея затуманенными отъ слезъ глазами.
   -- Еще многое, бормоталъ принцъ,-- и очень важное, самое важное... Она должна узнать, что можетъ свободно слѣдовать влеченію своего сердца... она должна услышать это отъ меня.
   -- Графъ проситъ у вашей свѣтлости позволенія войти, сказалъ Глейхъ.
   Принцъ такъ былъ погруженъ въ свои горькія мысли, что и не слышалъ, какъ вошелъ его камердинеръ. Глейху пришлось повторить свои слова.
   -- Вѣдь онъ уже былъ у меня послѣ того, какъ я пріѣхалъ, отвѣчалъ принцъ.-- Скажи ему, что я очень, очень утомленъ; или нѣтъ, пусть войдетъ. Только прежде убери прочь эти бумаги, положи ихъ въ шкатулку.
   Эти бумага были: составленный Пфгеромь брачный контрактъ, дарственная запись на имѣніе, и письма Гедвиги къ Герману, Глейхъ мгновенно остановился, когда пришлось ему класть въ шкатулку письма, и быстро заговорилъ:
   -- А высшую руку, ваша свѣтлость, орудіемъ которой я быть, вашей свѣтлости нечего искать слишкомъ далеко. Это была рука ея превосходительства. Я полагаю, что и глаза ея превосходительства не миновали этихъ писемъ, по крайней мѣрѣ, письма пробыли у ея превосходительства довольно долго.
   Принцъ вздрогнулъ, блѣдныя щеки его вспыхнули.
   -- Жестокое, справедливое наказаніе, бормоталъ онъ;-- мнѣ приходится теперь стоять на одной доскѣ съ подобными людьми! Ну чтожь, за то теперь мнѣ не будетъ такъ тяжело говорить объ этомъ.
   Онъ взглянулъ на своего стараго слугу, тотъ стоялъ въ мрачномъ смущеніи.
   -- Да, дѣйствительно это была высшая рука, Андрей, сказалъ принцъ.
   Андрей Глейхъ не понялъ, что разумѣлъ подъ этимъ его свѣтлость. Выдавая генеральшу, онъ слѣдовалъ только одному побужденію -- страху принять на себя одного отвѣтственность за такія серьезныя, непредвидѣнныя послѣдствія своего двусмысленнаго поступка. Съ поникшей головой вышелъ онъ въ дверь, въ которую вскорѣ вошелъ графъ.
   Графъ былъ сегодня въ полной формѣ, широкая грудь его была украшена многими орденами. Взглядъ принца остановился съ чувствомъ невольнаго удивленія на блестящей воинственной фигурѣ, подходившей къ нему медленнымъ, но легкимъ шагомъ. Графъ никогда не казался ему такимъ статнымъ, виднымъ мужчиной.
   Съ другой стороны глаза графа съ участіемъ глядѣли на согбеннаго старика, который еще нѣсколько дней тому назадъ былъ еще почти юношески крѣпокъ. Въ принцѣ онъ всегда видѣлъ своего личнаго врага, теперь ему приходилось видѣть въ немь еще врага государства, врага короля; но этотъ врагъ лежать на землѣ и рука графа не поднималась, чтобы пригнуть еще ниже старика, который и безъ того опустилъ такъ низко голову.
   -- Прошу васъ, ваша свѣтлость, не вставать и позволить мнѣ тоже присѣсть, заговорилъ графъ мягкимъ голосомъ, съ нѣжностью удерживая принца на креслѣ, когда тотъ собрался было встать.-- Мнѣ невыразимо тяжело, въ особенности въ такой день, сообщить вашей свѣтлости извѣстіе, о которомъ я, ради васъ самихъ, смѣю сказать, ради всѣхъ насъ, не долженъ молчать ни одной минуты.
   -- Не обращайте вниманія на дрожанье моихъ рукъ, сказалъ принцъ:-- онѣ дрожатъ вовсе не отъ страха. Кто пережилъ то, что я пережилъ, тому уже болѣе нечего бояться. Что-жь вы имѣете сообщить мнѣ дурного?
   -- Вотъ что! отвѣчалъ графъ.
   И онъ разсказалъ, что извѣстіе, которое онъ получилъ вчера отъ барона Мальте, сегодня подтвердилъ полицейскій совѣтникъ Данкель, часъ тому назадъ пріѣхавшій изъ Берлина спеціальнымъ комиссаромъ по этому дѣлу; понятно, что дѣло перешло уже въ дальнѣйшую инстанцію. Monsieur Шарль-Людовикъ дю-Розель или какъ онъ собственно зовется, Карлъ-Людвигъ Розе представилъ копіи корреспонденціи принца съ маркизомъ; вѣрность этихъ копій подтвердилась сличеніемъ ихъ съ подлинными письмами принца, которыя нашли у маркиза, лежавшаго больнымъ въ Ганноверѣ. Мѣстами темное содержаніе этихъ писемъ разъяснено съ одной стороны объясненіями Розеля, а съ другой показаніями компрометированныхъ лицъ, уже арестованныхъ, или перехваченной перепиской другихъ компрометированныхъ, еще только розыскиваемыхъ, и вообще тѣми, или другимъ способомъ освѣщено и подтверждено.
   Графа, разсказывалъ съ своимъ обычнымъ спокойствіемъ, и только нѣкоторое дрожаніе въ голосѣ выдавало, какъ тяжело доставалось ему это спокойствіе.
   Принцъ сидѣлъ, склонивъ голову на руки, неподвижно, въ томъ самомъ положеніи, въ какомъ сидѣлъ вчера въ лѣсу. Можетъ быть, это тоже составляло частъ того горькаго урока, который онъ вчера училъ цѣлый день; голова его съ трудомъ могла понять этотъ урокъ, за то сердцемъ онъ понимала, его отлично, хотя теперь оно было уже переполнено горечью. Тише, тише, бѣдное сердце!
   Принцъ поднялъ голову и открылъ свое блѣдное лицо.
   -- Благодарю васъ, сказалъ онъ,-- за ту деликатность, съ которою вы исполнили вашу задачу и заранѣе снимаю съ васъ отвѣтственность за все, что неизбѣжно въ такомъ дѣлѣ и для исполненія чего присылаютъ изъ Берлина полицейскихъ совѣтниковъ. Мои бумаги будутъ опечатаны?
   -- Этого невозможно избѣжать, ваша свѣтлость. Комиссаръ ждетъ въ передней и проситъ, чтобы ему позволено было немедленно приступить къ этому.
   -- А я арестованъ?
   -- Комиссаръ получилъ строгое приказаніе прибѣгнуть къ этой мѣрѣ только въ томъ случаѣ, если ваша свѣтлость не пожелаете связать себя честнымъ словомъ не уклоняться отъ суда, пока дѣло не разъяснится.
   -- Хорошо, отвѣчалъ принцъ,-- даю въ томъ мое княжеское слово. Вы его принимаете?
   -- Да, отвѣтилъ графъ, послѣ нѣкотораго раздумья.
   -- Что-же этотъ комиссаръ сниметъ съ меня допросъ?
   -- Очень можетъ быть, что въ теченіе этихъ дней онъ обратится съ тѣмъ или другимъ вопросомъ къ вашей свѣтлости, если вашей свѣтлости благоугодно будетъ принять этого господина, какъ гостя. Онъ не будетъ обращать на себя вниманія и никто не узнаетъ, съ какой цѣлью онъ пріѣхалъ; ваша свѣтлость можете быть увѣрены,-- мнѣ поручено убѣдить васъ въ томъ,-- что въ высшихъ сферахъ желаютъ скрыть это дѣло отъ глазъ публики.
   -- Понимаю, надо мною будетъ тайное судилище.
   -- На суровость котораго обвиняемому не придется жаловаться.
   Принцъ улыбнулся.
   -- Я знаю прусское милосердіе, сказалъ онъ;-- оно никогда еще не измѣняло себѣ. Но довольно объ этомъ.
   Графъ хотѣлъ встать, принцъ пригласилъ его жестомъ остаться.
   -- Я у васъ попрошу еще нѣсколько минутъ терпѣнія, сказалъ онъ.-- Я и прежде хотѣлъ переговорить съ вами о дѣлѣ, которое лежитъ у меня на сердцѣ; положеніе, въ которомъ я очутился такъ неожиданно, побуждаетъ меня желать еще настоятельнѣе облегчить душу отъ этого бремени.
   -- Я къ вашимъ услугамъ, отвѣчалъ графъ.
   Принцъ вынулъ изъ шкатулки, стоявшей на столѣ передъ нимъ, какія-то бумаги, разложилъ ихъ передъ собою на столѣ и сказалъ:
   -- Вы понимаете, что отказавшись отъ всякой свободы воли, я не пошевелю пальцемъ для себя, и что мои бумаги съ этой минуты уже не принадлежатъ мнѣ, относятся-ли онѣ до извѣстнаго вамъ дѣла или нѣтъ. Тѣмъ не менѣе, мнѣ хочется ознакомить васъ съ содержаніемъ этой шкатулки; можетъ быть, узнавъ, что въ ней находится, вы сочтете нужнымъ взять ее подъ особое ваше покровительство. Во-первыхъ, вотъ эта бумага!
   Рука его задрожала, когда онъ взялъ со стола два листа, исписанные крупнымъ круглымъ почеркомъ совѣтника канцеляріи.
   -- Вотъ! это переписанный набѣло и подписанный мною контрактъ предполагавшагося брака между мною и Гедвигой.
   Онъ запнулся и продолжалъ едва слышно:
   -- Контрактъ этотъ оказывается ненужнымъ по причинамъ, унизительнымъ для меня, но которыя ни въ какомъ случаѣ не могутъ быть поставлены ей въ вину. Не знаю, представитъ-ли для прусскаго правительства особенный интересъ это дѣло, касающееся моей частной жизни.
   -- Я полагаю, что нѣтъ, отвѣчалъ графъ,-- и въ силу дискреціонной власти, предоставленной мнѣ высочайшей волею, я возьму на себя уничтожить этотъ документъ, въ случаѣ, если ваша свѣтлость того пожелаете.
   -- Уничтожьте, сказалъ принцъ.-- Но за-то этотъ я попрошу васъ сохранить какъ можно тщательнѣе.
   Онъ взялъ другой документъ и снова опустилъ его на столъ.
   -- Это дарственная запись на Тирклицкія помѣстья Гедвигѣ, помѣченная и имѣющая вступить въ силу съ сегодняшняго дня, на случай предвидѣнный мною и дѣйствительно наставшій, что брачный контрактъ окажется ненужнымъ. Вы удивлялись тогда, что я такъ настаивалъ на томъ, чтобы купить у васъ вашу часть этихъ помѣстій, и получить ихъ въ полную нераздѣльную собственность. Теперь вы знаете, для чего я этого добивался. Я старъ и могу не сегодня -- завтра умереть: имѣю-ли я право надѣяться, что вы уважите мою волю?
   -- Съ однимъ ограниченіемъ, ваша свѣтлость.
   Принцъ взглянулъ на графа вопросительно.
   -- Когда ваша свѣтлость купили у меня мою часть за 200,000 талеровъ, продолжалъ графъ, -- то я полагалъ, что ваша свѣтлость, дѣлая эту покупку, руководитесь желаніемъ управлять этими имѣніями по своему усмотрѣнію; мнѣ и въ мысль не приходило, что ваша свѣтлость вздумаете когда-нибудь ихъ продавать или отдавать въ даръ. Иначе, я едва-ли-бы согласился на предложенія вашей свѣтлости. Эти помѣстья составляли въ продолженіи 150 лѣтъ собственность всего нашего дома, одна вѣтвь нашей фамиліи называется ихъ именемъ. Впрочемъ, я ничего не имѣю противъ вашего желанія: я нахожу вполнѣ справедливымъ, чтобы особа, имѣвшая честь носить имя супруги вашей свѣтлости, была обезпечена такимъ образомъ на всю свою жизнь, или пока она не вступитъ въ другой бракъ. Но, мнѣ кажется, отъ нея слѣдовало-бы отнять право передавать въ другія руки эти помѣстья; они должны быть, смотря по уговору, или возвращены намъ, или вмѣсто нихъ мы обяжемся выплатить ей извѣстную, опредѣленную заранѣе сумму. Если ваша свѣтлость согласны на эти предложенія, я поставлю себѣ долгомъ чести строго выполнить вашу волю.
   -- Хорошо, согласился принцъ,-- поручите Иффлеру сдѣлать соотвѣтствующія измѣненія въ этомъ документѣ.
   Графъ поклонился.
   -- И вотъ еще бумаги, сказалъ принцъ, и жгучая краска покрыла блѣдныя щеки его.-- Клянусь моей княжеской честью, что въ нихъ нѣтъ ни одного слова, ни одного намека, имѣющаго какое-либо отношеніе къ моему дѣлу... это письма отъ нея... къ доктору Горсту... я ихъ... мнѣ ихъ... я имѣю основаніе подозрѣвать, что они прошли черезъ много рукъ прежде, чѣмъ дошли до меня. Послѣ лица, кому эти письма были адресованы, особа, написавшая ихъ, имѣетъ ближайшее право на нихъ...
   -- Я спрошу у г-жи Гедвиги. Желаетъ-ли она взять эти письма, сказалъ графъ, -- мнѣ кажется, это все, что мы можемъ сдѣлать. А теперь, продолжалъ онъ, бросая взглядъ на дверь въ переднюю,-- я-бы попросилъ позволенія...
   -- Я понимаю, сказалъ принцъ.
   Графъ прижалъ пуговку сонетки и обратился къ вошедшему Глейху съ такими словами:
   -- Какъ только его свѣтлость и я уйдемъ изъ кабинета, проводите сюда г. совѣтника; исполняйте его приказанія и отвѣчайте на его вопросы. Эту шкатулку отнесите въ мою комнату и скажите г. совѣтнику, что я приказалъ вамъ отнести ее къ себѣ. Я-же самъ провожу его свѣтлость.
   -- Въ спальню, если это возможно, попросилъ принцъ.
   Графъ взялъ принца подъ руку и заботливо повелъ его; принцъ шатался.
   Для того чтобы попасть въ спальню принца, минуя пріемную, принцу и графу пришлось проходить черезъ залу, окна которой выходили на дворъ замка. Толпа на дворѣ еще болѣе увеличилась; со двора доносился громкій гулъ голосовъ, крики, пѣніе.
   -- Не удостоите-ли вы вашимъ вниманіемъ эту толпу, ваша свѣтлость? спросилъ графъ.-- Иначе намъ не разогнать ее.
   -- Силы совершенно измѣняютъ мнѣ, сказалъ принцъ.
   -- Если-бы ваша свѣтлость согласились только подойдти къ открытому окну?
   -- Если вы считаете это необходимымъ...
   Они подошли къ окну. Нѣсколько человѣкъ изъ толпы тотчасъ-же замѣтили ихъ, пересказали объ этомъ другимъ и въ одно мгновеніе ока всѣ глаза устремились на окно и увидѣли блестящаго смуглаго офицера, украшеннаго орденами, держащаго подъ руку поблекшаго сѣдого старика, съ блѣднымъ, страдальческимъ лицомъ.
   -- Да здравствуетъ наша свѣтлость! закричало нѣсколько голосовъ.
   Но этотъ слабый крикъ былъ заглушенъ громовымъ: Да здравствуетъ г. графъ, ура, да здравствуетъ!" "Долой француза!" Ich bin ein Preusse, kennt ihr meine Farben".
   Страшная улыбка показалась на помертвѣлыхъ губахъ принца.
   -- Дѣйствительно, эта война, какъ кажется, очень популярна, сказалъ онъ.
   Графъ ничего не отвѣтилъ, но какой-то особенный блескъ озарилъ его лицо, когда, въ ту минуту, какъ они отвернулись отъ окна и онъ повелъ далѣе шатавшагося старика, имъ вслѣдъ зазвучали съ какимъ-то злораднымъ торжествомъ звуки его любимой пѣсни:
   
   "Ich bin ein Preusse, will ein Preusse sein".
   
   И тотъ-же блескъ продолжалъ озарять лицо его въ то время, какъ онъ проходилъ по длинной анфиладѣ комнатъ и залъ, обводя время отъ времени глазами лѣпные потолки, паркетные полы, огромныя зеркала, великолѣпныя картоны, вазы и тысячи дорогихъ вещей, украшавшихъ роскошныя комнаты. Теперь рѣшались вопросы посерьезнѣе вопроса о томъ, кто здѣсь хозяинъ,-- онъ зналъ это какъ нельзя лучше, но и болѣе серьезные вопросы будутъ рѣшены подобно этому и его гордая Пруссія выйдетъ побѣдительницей изъ начинающейся борьбы, какъ вышелъ онъ побѣдителемъ изъ борьбы здѣсь.
   Вдругъ лицо его снова сдѣлалось мрачно, глаза уставились въ землю. Побѣда была куплена имъ не безъ жертвы и побѣдителю придется выдержать еще послѣднюю борьбу.
   -- Все еще, бормоталъ графъ,-- даже и теперь! Эта женщина -- демонъ. Въ средніе вѣка се сожгли-бы, какъ колдунью, теперь-же мнѣ приходится расправляться съ нею безъ помощи инквизиторовъ, патеровъ и палачей. Правда, онѣ поступили съ нею черезъ чуръ іезуитски и поплатятся за это, но кто знаетъ, не имѣй я этихъ писемъ въ рукахъ, я, можетъ быть, былъ-бы черезъ-чуръ снисходительнымъ судьею. А вѣдь она не заслуживаетъ пощады.
   Но не судьею чувствовалъ себя графъ, когда черезъ четверть часа онъ остановился съ письмами въ рукахъ, тяжело переводя духъ, у дверей комнаты Гедвиги, которую предупредилъ черезъ Филиппа о своемъ приходѣ.
   -- Можетъ-ли это быть, бормоталъ онъ, хватаясь нетвердою рукой за грудь, въ которой бѣшено билось сердце, -- даже теперь! Ба, не время предаваться ребяческому саитиментальничанью.
   Онъ рѣшительною рукою отворилъ дверь и очутился лицомъ къ лицу съ Гедвигой.
   -- Я все знаю, вскричала она, увидавъ его, -- тайна не долго оставалась тайной: принцъ арестованъ въ своемъ собственномъ домѣ; судьба, которую онъ самъ на себя накликалъ, тѣмъ не менѣе разразилась надъ нимъ съ неожиданной быстротой.
   Относя шкатулку въ комнату графа, Глейхъ мимоходомъ сообщилъ неслыханную новость Метѣ, которая, не смотря на взятое съ нея обѣщаніе никому не говорить о ней ни слова, не утерпѣла и поспѣшила передать новость своей барынѣ.
   Извѣстіе это какъ громомъ поразило Гедвигу. Страстное возбужденіе сверкало еще въ ея блестящихъ глазахъ, пылало на ея щекахъ; не обращая повидимому никакого вниманія на графа, она бѣгала взадъ и впередъ по комнатѣ въ страшномъ нервномъ волненіи.
   -- Такъ вотъ она пришла пора разсчета за все, говорила она;-- сердце надрывается, какъ подумаешь о несчастномъ старикѣ. Но такъ должно было случиться рано или поздно; Богъ не позволяетъ глумиться надъ собою,-- что человѣкъ посѣялъ, то онъ и пожнетъ. И въ настоящую минуту, когда серпъ занесенъ надъ великимъ посѣвомъ человѣчества, единичной личности должно быть легче переносить свою судьбу. Принцъ этого еще не чувствуетъ теперь -- неучастіе съ нимъ случилось слишкомъ внезапно, слишкомъ жестоко, но онъ сочувствуетъ скоро, и эта мысль утѣшаетъ меня.
   -- Мнѣ очень пріятно слышать это отъ васъ теперь, сказалъ графъ.
   -- Теперь! перебила его Гедвига.-- Когда-же я говорила иначе? Приходится-ли мнѣ отрекаться хотя отъ одного изъ моихъ убѣжденій? Но вѣдь мы никогда не сговоримся съ вами на этотъ счетъ да къ тому-же вы, конечно, пришли сюда не затѣмъ, чтобы вести со мною философско-политическій разговоръ. Что вамъ угодно отъ меня? Что это за бумаги у васъ въ рукахъ?
   -- Я никогда не былъ силенъ въ философіи, отвѣчалъ графъ,-- но политики намъ нельзя будетъ миновать, если только можно назвать политикой фантастическія бредни умной женщины относительно сословной борьбы, судьбы народовъ, развитія внутреннихъ и внѣшнихъ условій быта государства. Вы знаете мои воззрѣнія на этотъ предметъ и я убѣжденъ, что съумѣю провести ихъ въ надлежащихъ сферахъ, хотя теперь тамъ держатся повидимому другого взгляда. По крайней мѣрѣ, этимъ только объясняется данная судебному слѣдователю инструкція, въ силу которой вы должны раздѣлить не суровую, правда, участь его свѣтлости, отдавъ всѣ ваши бумаги и дать слово не оставлять замокъ безъ разрѣшенія...
   Графъ пріостановился отчасти потому, что ему было какъ-то трудно говорить, отчасти для того, чтобы выждать отвѣтъ Гедвиги. Но она ничего не отвѣчала, она не шевелилась и сидѣла молча, скрестивъ руки; только краска на щекахъ и вздрагиваніе ноздрей показывали, что она слышала, что сказалъ графъ.
   Онъ продолжалъ:
   -- По крайней мѣрѣ, таково было положеніе дѣла полчаса тому назадъ, теперь оно измѣнилось. Суда по сообщеніямъ, сдѣланнымъ мнѣ принцемъ... сообщеніямъ весьма прискорбнымъ для меня... я не сомнѣваюсь въ томъ, что вамъ... можетъ быть и ему... но мы будемъ говорить только о насъ... Жить вмѣстѣ, хотя-бы только въ однѣхъ и тѣхъ-же стѣнахъ, слишкомъ тяжело. Такимъ образомъ, я могу сейчасъ перейти къ тѣмъ бумагамъ, которыя у меня въ рукѣ; это дарственная запись вамъ на Тирклицкія помѣстья съ нѣкоторыми ограниченіями, которыя я съ вашего позволенія изложу вамъ. Въ Тирклицкомъ замкѣ вы дождетесь окончанія слѣдствія, которое будетъ произведено съ возможной быстротою и, вѣроятно, оправдаетъ васъ совершенно; я съ своей стороны позволилъ-бы себѣ предложить вамъ отправиться туда сегодня-же вечеромъ.
   -- Принцъ этого также желаетъ? спросила Гедвига.
   -- Я счелъ долгомъ пощадить принца и пока скрыть отъ него инструкціи комиссара, на сколько онѣ васъ касаются, но, судя по готовности, съ которою онъ согласился на всѣ остальныя мои предложенія, я увѣренъ, что онъ согласится и на это.
   -- Позвольте мнѣ этотъ документъ? сказала Гедвига.
   -- Вотъ онъ.
   -- А вотъ отвѣтъ! проговорила Гедвига, разрывая бумагу пополамъ.-- Это очень неженственно, не правда-ли?
   Графъ насмѣшливо улыбнулся.
   -- Напротивъ, отвѣчалъ онъ,-- я нахожу вполнѣ женственнымъ всякій безразсудный поступокъ, но утро вечера мудренѣе. Въ замкѣ найдется еще два листа бумаги, добрякъ Иффлеръ охотно передѣлаетъ свою работу заново, и принцъ не откажется дать второй разъ свою подпись. Самимъ-же вамъ придется остаться въ замкѣ Роде, пока документъ не будетъ готовъ и вы не передумаете.
   -- А это еще какія у васъ бумаги?
   -- Ваши письма къ г. доктору Горсту; если я понялъ его свѣтлость, то они послѣ отъѣзда г. доктора были случайно найдены и отданы принцу. Принцъ не хотѣлъ, чтобы эти письма попались въ руки слѣдователю и просилъ меня передать ихъ вамъ, что я и исполняю.
   Лицо Гедвиги приняло при этихъ словахъ графа полу-гнѣвное, полу-презрительное выраженіе.
   -- Что послѣ этого покажется мелкимъ для этого великана, пробормотала она.-- Ты, великій, ты никогда не опускался до этихъ мелочей!
   Она подняла голову.
   -- Я не могу взять этихъ писемъ, сказала она громко,-- меня даже удивляетъ, что мнѣ ихъ прислали. Проще было-бы отправить ихъ къ ихъ владѣльцу.
   -- Можетъ быть, его свѣтлость былъ слишкомъ разстроенъ и потому такая дѣйствительно самая простая мысль не пришла ему въ голову.
   -- А для васъ было такъ сладко унизить меня, показавъ мнѣ эти письма, которыя, вы очень хорошо знали, я не приму, -- унизить въ вашихъ глазахъ, не въ моихъ. Если-бы эти письма, каждая строка этихъ писемъ была признаніемъ въ любви, молила о любви, мнѣ-бы не пришлось краснѣть за нихъ, напротивъ, я могла-бы только гордиться тѣмъ, что люблю такого человѣка, могла-бы быть только счастлива тѣмъ, что любима имъ. Да, г. графъ, могла-бы только гордиться, могла-бы быть только счастлива, не смотря на презрительную улыбку, которой вы меня удостаиваете. Позвольте мнѣ вамъ сказать, что я считаю себѣ за честь возбуждать въ васъ презрѣніе. Кто не заслуживаетъ презрѣнія въ вашихъ глазахъ? Вѣдь вы презираете всякаго, кто, подобно вамъ и горсти вашихъ собратьевъ, не родится для того чтобы повелѣвать, кто, вслѣдствіе присущаго ему рабскаго духа, ощущаетъ какія-либо другія потребности, кромѣ потребности приносить пользу себѣ самому, жить только для себя, и исключительно для себя, хотя-бы даже удовлетвореніе этихъ другихъ потребностей и было выгодно для васъ и вамъ подобныхъ. Развѣ вы не презираете эту толпу, которая оглашаетъ теперь дворъ своими плебейскими криками! Вы-бы давно ихъ прогнали, если-бы вамъ не захотѣлось устроить демонстраціи противъ принца, и если-бы вы не разсудили, что въ виду настоящаго положенія дѣлъ, необходимо сдѣлать нѣкоторыя уступки? Эти люди будутъ сражаться за васъ въ битвахъ, которыя принесутъ вамъ ордена.
   -- Или смерть! замѣтилъ графъ.
   -- И самая смерть зачтется за новое отличіе, которое принесетъ выгоду всей вашей фамиліи, выдвинетъ впередъ вашихъ сыновей.
   -- Или государство, вставилъ графъ.
   -- Государство, какъ вы его понимаете, государство, на которое вы смотрите, какъ на вотчину вашей фамиліи. Если-бы вы только могли предчувствовать, что изъ этой войны, которой вы такъ страстно желаете, которую накликаете съ 1866 года, которую вы и намъ подобные помогли вызвать, чтобы не сказать выівали, -- если бы вы только могли предчувствовать, что Германія выйдетъ свободной и счастливой изъ этой войны,-- свободной и счастливой въ томъ смыслѣ, какъ понимаютъ свободу и счастье столь глубоко презираемые вами мечтатели и идеалисты, -- вы-бы лучше переломили вашу шпагу, чѣмъ обнажили ее ради такого дѣла. Вотъ вашъ патріотизмъ, вотъ ваше геройство!
   -- Мы, кажется, нѣсколько уклонились отъ нашего разговора? замѣтилъ графъ спокойно, но губы его дрожали.
   -- Вы, отвѣчала Гедвига,-- не я. Я постоянно считала дѣло народа своимъ собственнымъ дѣломъ и мое собственное дѣло отчасти дѣломъ народа. Жить для народа было стремленіемъ всей моей жизни, и я надѣюсь, что теперь это стремленіе найдетъ себѣ удовлетвореніе. Можетъ быть, когда жизнь народа станетъ богаче, она принесетъ плоды для меня и мнѣ подобныхъ; можетъ быть, народъ окажется признательнымъ и создастъ для меня и мнѣ подобныхъ жизнь, ради которой стоитъ жить. Простите мнѣ, что я надоѣдаю вамъ этими фантастическими бреднями,-- (которыя едва-ли могутъ быть интересны и даже понятны для васъ) -- забывая, какъ дорого время хозяину минуты.
   Гедвига по старому гордо еле кивнула ему головой и встала съ мѣста, чтобы уйти.
   Графъ стоялъ блѣдный, жилы на лбу его натянулись, вся его мощная фигура дрожала отъ бѣшенства. Ему приходило неистовое желаніе растоптать ее ногами. Онъ сдѣлалъ шагъ къ ней, но овладѣлъ собою съ страшнымъ усиліемъ и стремительно выбѣжалъ изъ комнаты.
   Гедвига прислонилась къ дверному косяку сосѣдней комнаты; грудь ея высоко подымалась, изъ глазъ лились слезы отъ горя и восторга. Она не сознавала до сихъ поръ, какъ горячо любила его, она поняла это только теперь, когда принесла послѣднія крохи своей любви на алтарь великаго и святого дѣла, которому рѣшилась съ этой минуты посвятить всю свою жизнь.
   Въ такомъ положеніи застала ее Мета, тихо вошедшая въ эту минуту въ комнату.
   -- Ахъ, барыня, заголосила она, -- что вы сдѣлали! Этого онъ вамъ никогда не проститъ!
   -- Ты все слышала, сказала Гедвига, -- ну все равно. Я знаю, что ты мнѣ предана. Ты можешь доказать свою преданность теперь на дѣлѣ.
   -- Такъ вы въ самомъ дѣлѣ хотите остаться здѣсь, когда все для насъ погибло, рыдала Мета,-- и не хотите принять великолѣпныхъ помѣстій въ моей милой Богеміи.
   -- Ты не понимаешь этого, дитя мое, сказала Гедвига.-- Я не хочу оставаться здѣсь и не хочу ѣхать въ Богемію; схода къ отцу и скажи ему: "сегодня вечеромъ, въ 10 часовъ", больше ничего не говори; "сегодня вечеромъ въ 10 часовъ у чайнаго домика";-- онъ пойметъ, что это значитъ.
   

ГЛАВА XIX.

   Былъ уже поздній вечеръ, а въ замкѣ Роде огни все еще не были погашены. Изъ оконъ лился свѣтъ; на дворѣ замка горѣла на высокихъ шестахъ смоляные факелы, ярко освѣщая своимъ краснымъ пламенемъ весь замокъ вплоть до самыхъ башень; въ саду между вѣтвями деревьевъ висѣли гирлянды разноцвѣтныхъ фонарей, спускаясь внизъ по террасамъ къ Родѣ, гдѣ свѣтъ береговыхъ гирляндъ игралъ въ черномъ зеркалѣ ея водъ.
   Въ залѣ, на дворѣ и въ саду ходила и толкалась волнующаяся пестрая толпа; великолѣпное шелковое платье важной барыни терлось о скромное темное ситцевое платье крестьянки, господину во фракѣ неожиданно вдругъ приходилось вступать въ разговоръ съ крестьяниномъ въ синей блузѣ; но сегодня и важная барыня сносила безъ высокомѣрія сосѣдство простолюдинки и господинъ во фракѣ съ вѣжливой предупредительностью отвѣчалъ, что и онъ узналъ о войнѣ только сегодня утромъ, и что и у него два сына, которымъ также приходится отправиться на войну.
   -- Это на половину похоже на празднество, на половину -- на народное собраніе, говорилъ фон-Фишбахъ фон-Цейзелю, случайно съ нимъ столкнувшись.
   -- Это и то и другое, отвѣчалъ кавалеръ, отирая потъ со лба;-- я уже самъ теперь не могу разобрать, гдѣ начинается одно и гдѣ кончается другое, и оставляю все на произволъ Господа Бога. Ктобы могъ предположить это вчера вечеромъ? Изъ двухсотъ-пятидесяти приглашенныхъ, сто вчера вечеромъ прислали отказъ,-- между нами сказать, по наущенію Нейгофа, предполагавшаго устроить этимъ демонстрацію противъ его свѣтлости,-- а сегодня пріѣхали всѣ, и даже, сколько я могу судить на взглядъ, человѣкъ на пятьдесятъ больше; изъ Ротебюля, гдѣ вчера была открытая революція t пріѣхали всѣ; изъ лѣсной стороны и изъ деревень наѣхало теперь столько, что и не пересчитаешь. Всякому теперь хочется послушать, поразсказать, потолковать съ своимъ братомъ...
   -- А теперь каждый считаетъ всякаго своимъ братомъ, вставилъ фон-Фишбахъ; -- и это совершенно справедливо: передъ такими громадными событіями всѣ мы одинаково малы и безпомощны.
   -- Конечно, отозвался горячо кавалеръ,-- поэтому-то они всѣ и прибѣжали сюда сегодня утромъ да и до сихъ поръ еще сбѣгаются. Я знаю людей, которые пришли пѣшкомъ за пять миль, чтобы пробыть здѣсь какіе-нибудь полчаса. День рожденья нашего бѣднаго принца только предлогъ: кто сегодня думаетъ о принцѣ! Онъ уступилъ свое мѣсто графу; и нельзя отрицать, что графъ вполнѣ, соотвѣтствуетъ своему новому положенію.
   -- Что, старикъ совсѣмъ не покажется? спросилъ фон-Фишбахъ.-- Я-бы очень былъ радъ, если-бы мнѣ можно было представить ему васъ, какъ своего будущаго зятя.
   -- Трудно надѣяться, отвѣчалъ кавалеръ, вздыхая.-- Я только-что былъ у него за приказаніями, впрочемъ больше только подъ этимъ предлогомъ,-- я уже напередъ знмъ, что онъ скажетъ мнѣ, чтобы я обратился къ графу. Но больше я уже не пойду туда, я не могу на него смотрѣть, душа болитъ за него. За одну ночь онъ сталъ старикъ-старикомъ; сидитъ онъ тамъ, опустивъ голову на руки, точь-въ-точь въ такомъ положеніи, въ какомъ, по описанію Іогана Крейзера, вчера онъ цѣлые часы сидѣлъ въ лѣсу.
   -- Кто теперь у него?
   -- Глейхъ и фон-Кессельбушъ; они мѣняются другъ съ другомъ; кромѣ нихъ принцъ никого не хочетъ видѣть. А вотъ и наши дамы. Не хотите-ли прогуляться по саду? Фейерверкъ непремѣнно будетъ. Графъ этого желаетъ. Онъ полагаетъ, что это самое приличное развлеченіе, которое только мы можемъ доставить своимъ гостямъ въ такой день, какъ сегодняшній.
   И они пошли на встрѣчу дамамъ, выходившимъ изъ прекрасно-иллюминованной огромной оранжереи. Адель оперлась на руку своего жениха и шепнула ему:
   -- Слава Богу, насилу-то ты опять со мною. Я такъ перепугана.
   -- Чѣмъ, сердце мое?
   -- Вотъ уже съ четверть часа, какъ насъ преслѣдуютъ двѣ какія-то дамы въ глубокомъ траурѣ и подъ вуалями; мнѣ сдѣлалось такъ страшно. Видишь, вотъ онѣ снова идутъ.
   Проницательный взглядъ кавалера тотчасъ-же распозналъ въ этихъ черныхъ фигурахъ совѣтницу и Элизу. Въ любвеобильномъ сердцѣ храбраго кавалера осталось воспоминаніе о тѣхъ минутахъ, которыя онъ провелъ на терассѣ иффлеровскаго дома за бутылкой вина; вспомнились ему также стихи, гдѣ онъ рифмовалъ "Лизокъ" и "лужокъ" и онъ не могъ подавить вздоха.
   -- Кто эта черная тѣнь? спрашивала Адель.
   -- Это тѣнь, которая падаетъ на жизнь всякаго человѣка, т. е. я хочу сказать, всякаго мужчины, отвѣчалъ фон-Цейзель задумчиво.
   Но сейчасъ-же, слѣдуя своей эластичной натурѣ, продолжалъ уже веселымъ тономъ:
   -- Но только для того, чтобы тѣмъ ярче свѣтилъ ему свѣтъ, и чтобы тѣмъ болѣе онъ былъ благодаренъ этому дивному свѣту. Посмотри вонъ туда на деревья, какъ сквозь нихъ все ярче и ярче идетъ свѣтъ, а тѣни все становятся меньше и меньше,-- кругомъ все свѣтъ и огонь. Но весь свѣтъ и весь огонь для меня въ твоемъ личикѣ, и это милое личико будетъ вѣчно освѣщать мнѣ всю мою жизнь, что-бы со мною ни случилось.
   Влюбленные въ упоеніи глядѣли другъ на друга, хотя во взглядахъ ихъ отчасти и просвѣчивала грусть. Сегодня они еще принадлежали друга, другу; а уже завтра Оскаръ собирался взять отпускъ въ Дрезденъ, чтобы устроить свое опредѣленіе въ армію; а чаю будетъ послѣ!
   Публика столпилась на нижней терассѣ сада, передъ широкимъ лугомъ, на которомъ, подъ непосредственнымъ наблюденіемъ г. Гиппе, горѣлъ бенгальскій огонь, летали ракеты, вертѣлись огненныя колеса.
   Каждый удачный фейерверочный фокусъ сопровождался восклицаніями въ толпѣ, по вся толпа соединилась въ одномъ крикѣ "браво", когда въ одномъ мѣстѣ на опушкѣ лѣса появилась свѣтлая точка, сначала блѣдная, потомъ все разгоравшаяся ярче и ярче и наконецъ запылавшая ослѣпительнымъ блескомъ, свѣтлымъ, прекраснымъ и сильнымъ, какъ солнце, обдавая потоками чистаго почти дневного свѣта всю окружающую картину, на блѣдно-зеленомъ фонѣ которой рѣзко выдѣлялись контуры средней терассы, на которой показались графъ подъ руку съ своей тещей и баронессой Нейгофъ и баронъ Нейгофъ съ графиней Стефаніей. Музыка, расположенная неподалеку отъ этой терассы, привѣтствовала вхъ сіятельства троекратнымъ тушемъ и потомъ перешла, въ честь графа, къ прусскому національному гимну, безчисленное число разъ уже исполненному ею въ теченіе этого дня; вся толпа съ энтузіазмомъ подхватила его. Графъ нѣсколько разъ поблагодарилъ публику и воротился съ края терассы назадъ съ недовольнымъ, мрачнымъ выраженіемъ лица, какъ замѣтили это стоявшіе ближе къ терассѣ.
   Въ самомъ дѣлѣ, выраженіе лица графа не перемѣнилось съ тѣхъ поръ, какъ онъ вышелъ изъ комнаты Гедвиги. Только разъ, когда ему подали за обѣдомъ полученное съ эстафетой собственноручное письмо кронъ-принца, заключавшее въ себѣ поздравленіе съ повышеніемъ графа по службѣ и выраженіе надежды видѣть его 17 вечеромъ въ Берлинѣ, чтобы поговорить съ нимъ о дѣлѣ высокой важности;-- когда онъ, прочитавъ письмо, поднялся и предложилъ присутствующимъ тостъ за его величество и за благоденствіе Пруссіи, которая, съ божіею помощью и опираясь на свое превосходное войско, подъ опытнымъ предводительствомъ короля, выйдетъ изъ этой войны, окруженная ореоломъ слава;-- и когда многочисленные гости встрѣтили его тостъ восторженными криками,-- только въ эту минуту мрачное облако исчезло съ его лица и его холодные голубые глаза со стальнымъ блескомъ загорѣлась воинственнымъ огнемъ. Но и въ этотъ разъ мрачность исчезла только на одну минуту и лицо графа тотчасъ-же снова приняло свое неподвижное выраженіе. Но хотя онъ исполнялъ свои обязанности представителя больного принца, съ предупредительной заботливостію; хотя на безчисленные вопросы и пожеланія счастія онъ отвѣчалъ съ ровной вѣжливостію,-- генеральша и Стефанія знали, что внѣшнее спокойствіе графа было только маской бушевавшей въ немъ страсти. Стефанія сознавала свою вину въ дѣлѣ съ письмами и ходила совершенно убитая, но генеральша смотрѣла на дѣло нѣсколько иначе.
   -- Ужь это у мужчинъ обыкновеніе, говорила она, -- они смотрятъ сквозь пальцы, если мы дѣлаемъ въ ихъ интересѣ то, что имъ самимъ запрещаетъ дѣлать ихъ высокомѣріе; если дѣло удалось, то больше о немъ не подымается и рѣчи, но если-же оно идетъ неудачно, т. е. результатъ или сомнителенъ, или еще не получился, тогда за ихъ напряженное ожиданіе, за ихъ безпокойство, за угрызенія ихъ совѣсти платиться приходится намъ.
   -- Да что-же мы такого дурного сдѣлали? спросила Стефанія съ испугомъ.
   -- Все это одно ребячество! замѣтила генеральша.-- Погоди, не пройдетъ и недѣли, какъ онъ станетъ благодарить насъ за это на колѣняхъ.
   -- Да вѣдь завтра онъ уже долженъ ѣхать, замѣтила Стефанія.
   -- Ну, этого-то намъ дѣйствительно нельзя измѣнить, отвѣчала генеральша, -- ну, да все равно, онъ можетъ поблагодарить насъ на колѣняхъ и письменно.
   -- Можетъ быть, онъ ужь не вернется! вскричала Стефанія, разражаясь слезами.
   Генеральша пожала плечами.
   -- Потому-то ты и должна родить мнѣ внука, сказала она сухо; -- только, ради Создателя, утри свои слезы! Мужчины не любятъ видѣть, что мы изъ-за нихъ страдаемъ.
   Стефанія дѣйствительно страдала; она цѣлый день чувствовала себя нехорошо и непремѣнно подумала-бы, что ея часъ насталъ, если-бъ тайный совѣтникъ не увѣрилъ ее самымъ положительнымъ образомъ, что ея часъ настанетъ не раньше, какъ черезъ четыре недѣли. Она охотно-бы ушла въ свою комнату, потому-что уже цѣлый день, насколько ей позволяло ея состояніе, исполняла обязанности Гедвиги; но не осмѣлилась отказаться идти на фейерверкъ, когда мужъ ея и баронъ Нейгофъ пришли за нею. Когда пришли на терассу, она съ трудомъ держалась на ногахъ и когда электрическій свѣтъ достигъ полнаго блеска, ей пришлось уже просить, чтобы ее увели въ ея комнату.
   Графъ оставилъ руки своихъ дамъ и взялъ подъ руку свою жену.
   -- Я тебя такъ много утруждаю, говорила Стефанія, -- а ты все еще такъ добръ къ своей бѣдной женѣ.
   -- Ты знаешь, что я не могу выносить подобныхъ фразъ, отвѣчалъ графъ, слегка прижавъ ея руку.
   -- Отчего Гедвига цѣлый день не показывалась, если она не была у принца? спросила Стефанія.
   Графъ не отвѣчалъ.
   Онъ замѣтилъ, что конюхъ Дитрихъ видимо искалъ кого-то въ толпѣ и, наконецъ, завидѣвъ его, быстро бросился къ нему. Лицо Дитриха выражало тревогу.
   -- Что случилось? спросилъ графъ.
   -- Могу-ли я попросить г. графа удѣлить мнѣ одну минутку?
   Графъ передалъ руку Стефаніи Нейгофу, который шелъ за ними съ остальными двумя дамами, и отошелъ съ Дитрихомъ въ сторону.
   -- Эту записку г. Глейхъ далъ мнѣ для передачи вамъ, сказалъ Дитрихъ.-- Г. Глейхъ, повторилъ онъ, будто этимъ именемъ было все сказано.
   -- Не смотри такимъ дуракомъ, болванъ, ругнулъ его вполголоса графъ, замѣтивъ, что около нихъ уже сталъ собираться кружокъ любопытныхъ.
   -- Слушаю-съ! отвѣчалъ Дитрихъ, отступая.
   Графъ бросилъ взглядъ на незапечатанную записку, сложилъ ее, засунулъ между двумя пуговицами своего мундира и снова вернулся къ остальному обществу.
   -- Ради Бога, что случилось? спросила Стефанія: она очень хорошо видѣла, какъ графъ поблѣднѣлъ и задрожалъ, прочитавъ записку.
   -- Ничего, рѣшительно ничего, отвѣчалъ графъ; -- чисто дѣловое сообщеніе, которое отыметъ у меня всего какихъ-нибудь минуты двѣ, три.
   -- Навѣрно случилось какое-нибудь несчастіе! вскричала Стефанія, близкая къ обмороку, падая на руки баронессѣ Нейгофъ.
   -- Пожалуйста уведите ее, попросилъ графъ генеральшу. И потомъ пробормоталъ сквозь зубы:
   -- Если случится несчастіе, то имъ я буду обязанъ вамъ.
   -- Что-же случилось? спросилъ баронъ тихо.
   -- Принцъ убѣжалъ и Гедвига тоже, отвѣчалъ графъ.
   

ГЛАВА XX.

   За полчаса до этой сцены Дитрихъ ходилъ по саду, кишѣвшему народомъ, не то розыскивая свою Мету, которую не видалъ уже цѣлый день, не то надѣясь, что онъ ее не встрѣтитъ. Сегодня въ саду было такъ много хорошенькихъ дѣвушекъ, а господинъ лі кеи такъ ловко проходилъ мимо нихъ въ своей черной, убранной снурками курткѣ, въ брюкахъ съ золотыми лампасами, въ кокетливо надѣтой шапочкѣ на курчавую голову, позванивая шпорами на своихъ высокихъ сапогахъ, что дѣвушки перемигивались и весело хихикали; -- зачѣмъ-же мнѣ упускать случай? спрашивалъ себя Дитрихъ.
   Дитрихъ былъ въ жару болтовни и хихиканья съ двумя особенно смѣшливыми дѣвушками изъ лѣсной стороны, какъ вдругъ его кто-то схватилъ сзади за руку; онъ обернулся; сзади него стоялъ его двоюродный братъ, "дуракъ" Каспаръ изъ "Красной Курицы", отъ родства съ которымъ онъ постоянно отказывался. Ему и теперь захотѣлось съ приличнымъ ругательствомъ, отправить "дурака" Каспара къ чорту, но на этотъ разъ Каспаръ не позволилъ себя такъ скоро спровадить.
   У него было письмо къ принцессѣ, которое онъ долженъ былъ передать Метѣ, но никакъ не могъ найти въ замкѣ ни ее и никого, кто-бы взялъ отъ него это письмо, и поэтому онъ былъ душевно радъ, что, наконецъ, нашелъ хоть Дитриха.
   -- Отъ кого это письмо? спросилъ Дитрихъ.
   -- Этого я не смѣю сказать никому, кромѣ Меты, отвѣчалъ Каспаръ.
   -- Такъ я и не возьму у тебя письма, отвѣчалъ Дитрихъ, у котораго письмо было уже въ рукахъ.
   -- Она. мнѣ строго-на-строго запретилъ говорить это, говорилъ Каспаръ.
   -- Кто запретилъ? спросилъ Дитрихъ.
   -- Да онъ, г. докторъ, отвѣчалъ Каспаръ, почесывая за ухомъ.
   -- Нашъ докторъ?
   -- Ну, конечно; онъ только пріѣхалъ съ экстра-почтой со станціи и сейчасъ-же поѣхалъ дальше, на фазаній дворъ, да только не мимо замка, а черезъ Дахебергъ, а это страшный крюкъ.
   -- Хорошо, сказалъ Дитрихъ, -- письмо я передамъ вѣрно, можешь быть спокоенъ.
   Дитрихъ оставилъ Каспара и двухъ сельскихъ красавицъ и быстро удалился въ одну изъ аллей, въ которой въ эту минуту никого не было. Оглянувшись пугливо по сторонамъ, онъ распечаталъ письмо.
   -- Такъ, говорилъ онъ, прочитавъ, -- такъ! Здѣшній старикъ ругалъ меня за то, что я не могъ ничего разузнать; тамошній старикъ ругалъ меня за то, что я представляюсь будто и богъ-вѣсть что знаю; ну теперь, по крайней мѣрѣ, у меня все на ладони.
   Онъ разлегся на одну изъ скамеекъ и принялся раздумывать, что ему дѣлать съ его находкой.
   -- Отнести-ли письмо барынѣ и сказать ей, что печать была сломана и что Дитрихъ можетъ держать языкъ за зубами, если.... Да, если... да кажется и у нея-то у самой немного; Мета говоритъ, что долго такъ не протянется; значитъ, я, пожалуй, даромъ изведу порохъ. Нѣтъ, ужь лучше идти прямо къ старику.
   И онъ раздумывалъ и раздумывалъ, какъ ему будетъ лучше, т. е. выгоднѣе поступить, нельзя-ли соединить оба пути, доставить письмо по адресу, получить награду и затѣмъ передать обо всемъ старику.
   "Но старикъ также захочетъ видѣть письмо. Сколько разъ онъ уже говаривалъ: если-бы у меня только было что-нибудь писаное подъ рукою...
   Дитрихъ прочелъ записку еще разъ:
   "Я только-что пріѣхалъ въ Ротебюль, писалъ докторъ, -- проѣду черезъ Дакштейнъ на фазаній дворъ и буду васъ тамъ ждать. Можетъ быть, въ суматохѣ праздника вамъ удастся вырваться на часокъ. Во всякомъ случаѣ знайте, что дѣло идетъ о жизни и смерти."
   "О жизни и смерти"! повторилъ Дитрихъ. Ну ужь вѣрно не такъ плохо ему приходится; подобные ему люди всегда любятъ попугать. Или, можетъ быть, она хочетъ съ нимъ убѣжать! Да, должно быть, что такъ; въ такомъ случаѣ, каждая минута дорога. Старикъ долженъ узнать объ этомъ; старикъ придумаетъ, что дѣлать."
   Дитрихъ вскочилъ и пустился черезъ садъ въ замокъ такимъ скорымъ шагомъ, какимъ только могъ идти, не обращая на себя вниманія. Прибѣжавъ въ замокъ, онъ хотѣлъ пробраться по лѣстницѣ красной башни въ корридоры флигеля, оттуда въ главный корпусъ замка и въ узенькій корридорчикъ, изъ котораго дверь вела прямо въ переднюю; а въ этой передней сидѣлъ обыкновенно его дядя.
   Но только-что Дитрихъ хотѣла, подняться по лѣвой лѣстницѣ красной башни, какъ услыхалъ, что съ лѣстницы направо кто-то спускается. Онъ тотчасъ-же остановился, и такъ какъ у него былъ очень тонкій слухъ, то онъ разслышалъ, что шаги были женскіе, и что шла не одна женщина, а двѣ. И дѣйствительно, двѣ женщины спустились съ лѣстницы и на нижней площадкѣ остановились въ какихъ-нибудь трехъ шагахъ отъ Дитриха, который прижался къ стѣнѣ и затаилъ дыханіе.
   -- Не или за мною далѣе, милое дитя мое, говорила одна изъ женщинъ, безспорно сама Гедвига,-- а то пожалуй еще насъ увидятъ вмѣстѣ; тысячу разъ благодарю тебя за твою преданность, я ее никогда не забуду. Окажи мнѣ еще одну услугу, пробудь часа два у себя въ комнатѣ, а теперь прощай.
   Наступило молчаніе, Мета повидимому цѣловала руки своей госпожи, потомъ Дитрихъ услыхалъ, какъ Гедвига пошла внизъ, а Мета начала тихо всхлипывать,
   "Ну теперь воздухъ прочистился, подумалъ Дитрихъ и, обогнувъ уголъ стѣны, схватилъ плачущую Мету за обѣ руки.
   Мета вскрикнула и упала на колѣни, но Дитрихъ безцеремонно поднялъ ее.
   -- Не дурачься, Мета, сказалъ онъ;-- я все слышала, и знаю, куда она ѣдетъ.
   -- Ахъ ради Бога, Дитрихъ, не выдай насъ! вскричала перепугавшаяся до смерти дѣвушка.-- Тутъ дѣло идетъ о жизни и смерти.
   -- Такъ! сказалъ Дитрихъ.-- Такъ вы уже получили письмецо?
   -- Я не понимаю, что ты говоришь, отвѣчала Мета, -- она должна была уѣхать, если не хотѣла отправляться въ Богемію, что было-бы всего умнѣе; но съ ней вѣдь не сговоришь, когда она себѣ вобьетъ что-нибудь въ голову. И я должна была сходить къ отцу и передать ему, что она приказала, и она ушла въ моемъ платьѣ, чтобы ее никто не узналъ, потому-что вѣдь она здѣсь подъ арестомъ, она мнѣ сама объ этомъ сказала, и я ей вѣрю; ради Господа, Дитрихъ, ради Пресвятой Богородицы, не выдай ты нашу бѣдную, несчастную барыню.
   -- Ну, вотъ еще, стану я выдавать! Иди себѣ въ свою комнату, какъ ты ей обѣщала, я приду немного погодя посидѣть съ тобою.
   Дитрихъ поцѣловалъ не совсѣмъ успокоенную Мету, въ три прыжка сбѣжалъ съ лѣстницы и черезъ нѣсколько минутъ, едва переводя духъ, стучался уже въ дверь, въ корридорѣ, изъ которой тотчасъ-же осторожно высунулась сѣдая голова стараго Глейха.
   Они шепотомъ обмѣнялись нѣсколькими словами, бумажка скользнула изъ одной руки въ другую, затѣмъ дверь затворилась такъ-же тихо, какъ отворилась.
   Дитрихъ прикурнулъ на скамеечкѣ у дверей въ нолу-темномъ корридорѣ; ему наказано было подождать тамъ, не будетъ-ли какихъ приказаній; въ самой-же передней подъ висячей лампой стоялъ Андрей Глейхъ; въ лѣвой рукѣ онъ держалъ записку, которую только-что прочиталъ со вниманіемъ; указательный палецъ правой руки былъ глубокомысленно приложенъ къ длинному завостренному носу, украшенному большими роговыми очками, безъ которыхъ Глейхъ не могъ читать.
   Нѣсколько минутъ простоялъ онъ такимъ образомъ неподвижно; наконецъ, онъ рѣшился и смѣло направился къ двери, которая вела въ спальню принца; сегодня онъ уже входилъ туда разъ десять безъ зова.
   -- Ваша свѣтлость!
   -- Что тебѣ нужно? спросилъ принцъ.
   Онъ сидѣлъ за письменнымъ столомъ, на которомъ всѣ бумаги, всѣ. письма лежали въ такомъ-же порядкѣ, какъ и всегда, только что на каждой пачкѣ бумагъ виднѣлась узенькая полоска синей бумажки, припечатанная печатью. Но принцъ, вернувшись сюда подъ вечеръ, послѣ того какъ совѣтникъ изъ Берлина и его секретарь прохозяйничали тутъ съ часъ, не удостоилъ ни однимъ взглядомъ произведенную перемѣну. Онъ поспѣшно подошелъ къ столу и убѣдился, что маленькій оправленный въ брилліанты портретъ стоитъ на старомъ мѣстѣ; передъ этимъ портретомъ сидѣлъ юнъ и теперь, и только слегка отстранилъ его рукою, когда услышалъ за собою голосъ Глейха.
   -- Ваша свѣтлость, повторилъ Глейхъ,-- меня сегодня, какъ ножомъ кольнуло въ сердцѣ, когда я услышалъ, что оказалъ вашей свѣтлости дурную услугу этими письмами, хотя вашей свѣтлости извѣстно, по чьему приказанію я отдалъ ихъ вашей свѣтлости. А теперь, г. графъ принесъ ихъ обратно вашей свѣтлости, и ваша свѣтлость держите ихъ въ карманѣ у сердца, хотя я этого и не долженъ собственно видѣть; такъ вотъ я думаю, если ваша свѣтлость приложите къ этимъ письмамъ еще вотъ это, такъ пачка окажется уже черезчуръ тяжела и толста и ваша свѣтлость позволите мнѣ швырнуть ее въ огонь.
   Съ этими словами Глейхъ развернулъ письмо Германа и положилъ его передъ пріищемъ.
   Принцъ наканунѣ ночью читалъ и перечитывала. письма Германа, такъ-что съ перваго взгляда, его еще юношески зоркіе глаза увидали, что записка написана рукой доктора.
   -- Вотъ, оно какъ дѣло было, продолжалъ Глейхъ, передавъ въ короткихъ словахъ, какимъ образомъ записка попала ему въ руки, -- по хуже, или вѣрнѣе, лучше всего тутъ-то, что она узнала объ этомъ другимъ путемъ, или, можетъ быть, между ними оно было уже и раньше условлено, только она убѣжали съ помощью Меты Прахатицъ, которая всегда была негодной дѣвчонкой, и убѣжала въ ея платьѣ. А если вашей свѣтлости угодно еще послушать моего совѣта, такъ ваша свѣтлость пустите ее на всѣ четыре стороны, а сами ляжете спать и завтра встанете бодрый и здоровый, и мы заживемъ еще съ вами на славу.
   Въ то время, какъ Глейхъ говорилъ, принцъ сидѣлъ, широко раскрывъ глаза, мертвенно блѣдный.
   Это ни мало не смутило Глейха, онъ этого ожидалъ, но какъ-же онъ перепугался, когда принцъ вдругъ вскочилъ и устремился въ переднюю. Въ передней, однако, онъ остановился, такъ-что Глейхъ успѣлъ догнать его и спросить дрожащимъ голосомъ, что намѣренъ дѣлать его свѣтлость.
   Принцъ ничего не отвѣчалъ, онъ обводилъ помутившимися глазами комнату и Глейхъ пришелъ къ убѣжденію, что принцъ спятилъ съ ума, когда онъ вдругъ указалъ рукой на стулъ, на которомъ лежала шинель и шапка главнаго лѣсничаго, устремился къ этому стулу, закутался въ эту шинель и надвинулъ себѣ шапку на самые глаза.
   -- Проводи меня, сказалъ онъ, -- иначе я не найду дороги въ потьмахъ. Я пройду черезъ корридоръ, никто не узнаетъ меня, черезъ минуту выходи и ты, я подожду тебя въ воротахъ. Мы возьмемъ на право по болоту, тамъ мы ни съ кѣмъ не встрѣтимся; оттуда дорога очень крутая, да за то короче. Черезъ минуту!
   Глейхъ не вѣрилъ своимъ глазамъ и ушамъ. Неужели это его свѣтлость, который только-что сидѣлъ сгорбившись восьми десятилѣтнимъ старикомъ, а теперь стоялъ выпрямившись, Какъ въ лучшіе года своей жизни, и отдавалъ приказанія тихимъ, но отчетливымъ и твердымъ голосомъ, недопускавшимъ возраженій.
   -- Слушаю, ваша свѣтлость, отвѣчалъ Глейхъ;-- ваша, свѣтлость можете на меня положиться.
   Онъ открылъ принцу дверь въ главный корридоръ, въ которомъ не было теперь ни души, такъ-какъ вся прислуга высыпала въ садъ, посмотрѣлъ, какъ принцъ пошелъ по корридору, закутавшись въ шинель главнаго лѣсничаго, фигурой, осанкой, походкой вылитый лѣсничій,-- вырвалъ листокъ изъ своей записной книжки, написалъ на немъ нѣсколько словъ и передалъ его Дитриху съ наказомъ тотчасъ-же отнести графу и самъ, схвативъ свою шапку и шинель, которыя постоянно висѣли наготовѣ въ корридорѣ, пустился вслѣдъ за принцемъ, шагая во всю длину своихъ ногъ.
   Въ это самое время какъ принцъ съ такой торопливостію направлялся къ фазаньему двору, въ чайномъ домикѣ былъ свѣтъ. Прахатицъ уже получилъ приказаніе Гедвиги и вышелъ приготовлять экипажъ; Германъ, опершись о перила лѣстницы, смотрѣлъ передъ собою, ночь уже окутывала все вокругъ непроницаемымъ покровомъ. Германъ сильно усталъ отъ длинной дороги, которую онъ сдѣлалъ, нигдѣ не останавливаясь для отдыха; какая-то тяжесть давила его голову и мѣшала думать, такъ-что онъ почти не понималъ, зачѣмъ онъ скакалъ день и ночь безъ отдыха, и все-таки, какъ оказалось, опоздалъ, потому-что если Прахатицъ вѣрно понялъ Мету, принцъ уже былъ арестованъ. И въ такую-то минуту рѣшилась она покинуть несчастнаго старика? Но, можетъ-быть, она дѣйствовала не но доброй волѣ? можетъ-быть, она была вынуждена? Кѣмъ? Чѣмъ? Кѣмъ, какъ не графомъ. Чѣмъ, какъ не тѣмъ, что не сегодня -- завтра онъ самъ уѣзжалъ изъ замка въ свой полкъ? Впрочемъ, по словамъ Меты, они сегодня совсѣмъ разсорились и старый Прахатицъ также говорилъ, что не можетъ быть, чтобы она уѣзжала для графа. Да, впрочемъ, что ему за дѣло до этого? Вѣдь не для нея пріѣхалъ онъ сюда, и если она не принимаетъ участія въ судьбѣ принца, хотя-бы просто изъ чувства гуманности, то отъ постарается обойтись и безъ нея. Но вѣдь и самъ онъ въ лучшемъ случаѣ могъ предложить лишь такую бездѣлицу, какъ добрый совѣтъ, слово утѣшенія, проще сказать, ничто; а между тѣмъ у него не хватало духу отправиться на воину, если онъ въ день рожденія не явится съ этимъ ничто къ старику, котораго такъ любилъ! Великій Боже!
   Германъ взглянулъ на звѣзды, которыя блестѣли все ярче и ярче на ночномъ небѣ; онъ прислушивался къ шуму лѣса, къ шелесту листьевъ, кустовъ и деревьевъ.
   Ночь была такъ-же прекрасна, какъ четыре недѣли тому назадъ, когда общество пило здѣсь чай. Всего четыре недѣли, а кажется, что будто прошло уже четыре года; черезъ минуту ему казалось, что все это было какъ-будто вчера; по все равно, въ тотъ вечеръ онъ предчувствовалъ этотъ часъ.
   Германъ медленными шагами поднялся по лѣстницѣ въ залу. При тускломъ освѣщеніи свѣчей, которыя Прахатицъ зажегъ въ одной изъ стѣнныхъ канделябръ, завѣшенныя кисеей зернала. вазы и статуи походили на какіе-то призраки, спертый воздухъ отдавалъ могилой. Да и дѣйствительно онъ былъ здѣсь на могилѣ дней счастья,-- единственныхъ хорошихъ дней, которые принесла ему жизнь, и которые исчезли безвозвратно;-- онъ былъ здѣсь на могилѣ своей любви!
   На пескѣ заскрипѣли легкіе шаги, вслѣдъ затѣмъ кто-то сталъ подниматься по лѣстницѣ. Должно быть она! Германъ всталъ ей на встрѣчу; по напрасно сердце его забилось такъ тревожно. Въ дверяхъ показалась Мета Прахатицъ, въ красивомъ крестьянскомъ нарядѣ, который она носила по желанію Гедвиги, даже и тогда, когда сдѣлана была ея каммер-юнгферой.
   -- Придетъ ваша барыня, Мета? спросилъ Германъ.
   Передъ нимъ сверкнули большіе, темные глаза Гедвиги.
   -- Гедвига, закричалъ онъ, протягивая обѣ руки,-- Гедвига!
   Она схватила его руки и наклонилась къ нему; одну секунду, казалось, она хотѣла броситься къ нему на грудь, но вдругъ снова выпрямилась.
   -- Какимъ образомъ вы здѣсь?
   -- Получили вы мое письмо?
   -- Какое письмо?
   Дѣло объяснилось въ немногихъ словахъ. Германъ разсказалъ, что безсовѣстный фанатикъ эльзасецъ, достигнувъ своей цѣли, убѣдившись, что война несомнѣнна, донесъ правительству о заговорѣ, чтобы, какъ онъ говорилъ самому Герману, возбудить въ правительственныхъ кружкахъ смятеніе, послѣдствіемъ чего, само собой разумѣется, явятся крутыя мѣры противъ обвиняемыхъ, что въ свою очередь приведетъ въ негодованіе оппозиціонныя нѣмецкія партіи, а вслѣдствіе этого у войны, какъ онъ выражался, будетъ съ самаго начала отнятъ характеръ національно-аристократическій.
   -- Чтобы не смущать бездѣльника, я далъ ему высказаться, говорилъ Германъ, но затѣмъ немедля ни секунды поѣхалъ сюда, чтобы предупредить, чтобы спасти принца. Но доносчикъ уже успѣлъ начать свою работу днями двумя раньше и поэтому я опоздалъ.
   -- Такъ возвращайтесь туда, откуда вы пріѣхали, сказала Гедвига, -- и оставьте мертвымъ хоронить мертвыхъ.
   Германъ поднялъ глаза.
   Она говорила совершенно инымъ тономъ, уже не тѣмъ мягкимъ тономъ, который онъ только-что слышалъ; у нея уже было не то выраженіе лица, которое онъ сейчасъ только-что видѣлъ, глаза ея смотрѣли уже не такъ кротко, какъ минуту назадъ; это была та Гедвига, которую онъ никогда не пойметъ.
   -- Вы смотрите на меня со страхомъ и упрекомъ, заговорила Гедвига,-- что я не такъ владѣю собою, какъ вы, и не такъ готова, какъ вы, когда загорается домъ, спасать какую-нибудь реликвію изъ временъ дѣтства. Вѣчно одно и то-же. Никто никогда не знаетъ, что на душѣ у другого, а вѣчно хочетъ предписывать этому другому свои правила жизни и дѣйствій. Вы не знаете, что у меня на душѣ, да и не можете этого знать; вы не знаете, какъ они мучили меня, терзали, каждая капля крови во мнѣ кипѣла, я готова была съума сойти, и теперь ничто и никто меня не удержитъ здѣсь. Да, никто и ничто! Я сознала это сегодня утромъ, когда увидѣла добраго стараго принца, котораго горе въ одну ночь сдѣлало совершенно сѣдымъ. Если-бы меня что-нибудь могло удержать здѣсь, то это только грустное положеніе старика. Что значитъ уничтоженіе его плановъ, которые никогда не были дѣйствительнѣе мыльнаго пузыря; что значитъ этотъ такъ-называемый арестъ, которому его теперь подвергли, когда въ самомъ скоромъ времени его вознаградятъ сторицей всевозможными милостями и почестями,-- что для него значитъ все это и всѣ остальныя мелкія невзгоды въ сравненіи съ тѣмъ горемъ, которое я ему причинила и должна была причинить! Я это знала, но все-таки не хотѣла посягнуть на то, что даетъ цѣну жизни, что ее освящаетъ, -- посягнуть на голосъ моего сердца, на внушенія моего разсудка, божественный законъ свободы, потому-то у меня теперь такъ легко на сердцѣ и душа моя свободна, такъ свободна, что я могу перенести даже то, что меня не оцѣните вы, единственный человѣкъ во всей вселенной, который меня любилъ искренно-чистой любовью, и котораго-бы я такъ-же любила, если-бы я смѣла и могла любить. Я не смѣю, я не могу... теперь не могу! И что мы такое, чтобы смѣли говорить о себѣ и о будущемъ въ подобную минуту? Нѣтъ, пусть будетъ благословенна та минута, тя ужасная минута, когда я -- ничтожный атомъ -- рѣшилась броситься въ борьбу дѣйствительной жизни, гдѣ одинъ человѣкъ съ своей судьбой уже ничего не значитъ, гдѣ всѣ должны быть готовы жертвовать собою. Но вотъ уже Прахатицъ готовъ; прощай, дорогой другъ, прощай.
   И, сдѣлавъ Герману знакъ, чтобы онъ не слѣдовалъ за нею, она вышла изъ павильона; послышался ударъ бича, колеса захрустѣли по песку... она уѣхала.
   Германъ какъ убитый бросился на стулъ и закрылъ лицо руками.
   -- Прощай, бормоталъ онъ,-- прощай!
   -- Прощай! раздалось какъ глухое эхо въ обширной залѣ.
   Въ испугѣ Германъ вскочилъ; волосы его поднялись дыбомъ, когда онъ увидѣлъ посереди залы принца, -- нѣтъ, не принца, а призракъ принца съ сѣдыми волосами и мертвеннымъ лицомъ; призракъ простиралъ руки къ двери, въ которую вышла Гедвига.
   -- Прощай! вскрикнулъ принцъ еще разъ надрывающимъ душу голосомъ, и, громко зарыдавъ, бросился на руки Герману, который поспѣшилъ къ нему.
   -- Ей не зачѣмъ было разставаться со мною такъ безчеловѣчно, рыдалъ онъ;-- я хотѣлъ сказать ей, чтобы она любила свободно, что она не должна омрачать свою жизнь воспоминаніемъ обо мнѣ. Она не нуждалась въ моемъ благословеніи; она не нуждается ни въ чьемъ благословеніи, ни въ чьей любви; она не любила никого изъ васъ, никого, никого!
   Принцъ потерялъ сознаніе; Герману показалось, что они съ Глейхомъ, который подоспѣлъ въ эту минуту, положили на диванъ не живого человѣка, а трупъ.
   -- Это и не могло-бы кончиться иначе, говорилъ Глейхъ;-- онъ бѣжалъ какъ сумасшедшій на гору, у меня у самого дрожатъ и руки, и воги. И вѣдь онъ все оттуда слышалъ,-- Глейхъ указалъ на дверь въ сосѣднюю комнату, которая еще была открыта.-- Онъ не переживетъ этого, г. докторъ, онъ не переживетъ этого!
   Старикъ весь дрожалъ; онъ не долженъ былъ доводить дѣло до такого исхода, но онъ и ме ожидалъ, чтобы такъ кончилось! Онъ хотѣлъ только, чтобы его старый господинъ принадлежалъ лишь одному ему, какъ въ былое время, и вотъ...
   -- Онъ не переживетъ этого, все бормоталъ Глейхъ про себя, усердно исполняя указанія Германа, хлопотавшаго около принца, чтобы снова привести его въ чувство.
   Глейхъ совершенно забылъ о своей глубокой ненависти къ доктору, съ которымъ теперь ему приходилось вмѣстѣ ухаживать за принцемъ.
   Вмѣстѣ и, кажется, напрасно. Пульсъ все дѣлался рѣже и слабѣе, вѣки не поднимались, худые блѣдные пальцы судорожно хватались за грудь, въ которой уже слышалось хрипѣніе.
   -- Онъ хочетъ вынуть письма, сказалъ Глейхъ.
   -- Какія письма?
   -- Изъ своего бокового кармана,-- возьмите ихъ, это ваши письма.
   Германъ взялъ небольшой запечатанный печатью принца пакетъ, на которомъ былъ написанъ его адресъ. Умирающій улыбнулся и сталъ искать руку Германа; тотъ подалъ ему свои обѣ руки; принцъ слабо пожалъ ихъ, еще одинъ глубокій, глубокій вздохъ -- и благородная сѣдая голова склонилась на бокъ.
   -- Слишкомъ скоро, пробормоталъ Германъ.
   На лѣстницѣ раздались быстрые шаги; черезъ минуту въ залу вошелъ графъ; лицо его горѣло -- онъ очень скоро бѣжалъ сюда, глаза его сверкали; они загорѣлись дикимъ гнѣвомъ, когда онъ вдругъ обратился къ Герману.
   -- Что здѣсь такое? произнесъ онъ повелительно.
   -- Покойникъ, отвѣчалъ Германъ, тихо поднимаясь и открывая фигуру покойнаго, котораго онъ съ Глейхомъ до этой минуты закрывалъ отъ глазъ графа.
   Графъ вздрогнулъ, но сейчасъ-же овладѣлъ собою и твердыми шагами подошелъ къ покойнику; Германъ и Глейхъ отошли немного въ сторону.
   Онъ остановился передъ мертвымъ и сталъ внимательно смотрѣть на блѣдное лицо его. Когда черезъ нѣсколько секундъ онъ поднялъ голову, на лицѣ его осталось только серьезное выраженіе и его голосъ звучалъ мягче, когда онъ, обращаясь къ Герману, сказалъ:
   -- Будьте добры, разскажите мнѣ, какъ все это случилось. Я буду вамъ крайне благодаренъ.
   На площадкѣ передъ павильономъ загремѣлъ экипажъ.
   -- Это экипажъ, въ которомъ я ѣхалъ сюда; съ половины дороги я пошелъ ближайшимъ путемъ пѣшкомъ; вѣроятно сейчасъ подъѣдетъ и другой экипажъ съ г. фон-Цейзелемъ, главнымъ лѣсничимъ и г. фон-Нейгофомъ.
   И въ самомъ дѣлѣ вслѣдъ за этимъ подъѣхалъ и другой экипажъ и пріѣхавшіе вошли въ павильонъ; главный лѣсничій, увидавъ трупъ принца, упалъ въ слезахъ передъ нимъ на колѣни.
   -- И этотъ день мнѣ приходится переживать! рыдалъ старикъ.
   По щекамъ фон-Цейзеля катились слезы, даже съ лица барона Нейгофа исчезло фривольное выраженіе.
   Изъ дома лѣсничаго привезли коляску, положили на нее солому и одѣяла, и на нихъ уложили трупъ принца; Глейхъ былъ въ отчаяніи и не хотѣлъ отходить отъ трупа своего господина. Всѣ разсѣлись по экипажамъ и уже тронулись въ путь, какъ вдругъ яркій свѣтъ озарилъ видимое пространство. Никто не обратилъ вниманія, что въ павильонѣ канделябра стояла въ узкомъ простѣнкѣ на деревянной тумбѣ. На сквозномъ вѣтру, который образовался, когда растворили двери, занавѣси заколебались и, задѣвъ за канделябру, загорѣлись; огонь въ одну секунду охватилъ мягкую матерію, пламя нашло себѣ богатую пищу въ старыхъ шелковыхъ обояхъ. Графъ приказалъ остановить экипажи; онъ и всѣ его спутники побѣжали наверхъ по витой лѣстницѣ:-- вся внутренность павильона была въ пламени, которое уже вырывалось теперь изъ оконъ.
   -- Бросьте, господа, здѣсь больше нечего спасать, сказалъ графъ.
   И процѣдилъ сквозь зубы:
   -- Пусть этотъ огонь сожжетъ и то пятно измѣны, которымъ хотѣли заклеймить здѣсь наше имя.
   

ГЛАВА XXI.

   Графъ, теперь уже принцъ, стоялъ у окна и задумчиво смотрѣлъ на медленно проѣзжавшій по двору экипажъ, который долженъ былъ отвезти его на станцію. На зубцахъ башенъ играли первые слабые лучи зари, розовыя облака ходили по свѣтло-зеленоватому небу, короткая лѣтняя ночь приходила къ концу.
   Короткая лѣтняя ночь... какихъ-нибудь нѣсколько часовъ, а сколько перемѣнъ эти нѣсколько часовъ принесли съ собою! Они сдѣлали его принцемъ Роде; они принесли ему, наконецъ, наслѣдника, котораго онъ жаждалъ столько лѣтъ, о которомъ онъ втайнѣ молилъ небо.
   Когда онъ пріѣхалъ въ замокъ, обогнанъ тихо двигавшійся экипажъ съ трупомъ принца, чтобы сдѣлать здѣсь необходимыя распоряженія, ему сказали, что графиня мучается родовыми болями. Онъ тотчасъ-же пошелъ въ спальню своей жены; Стефанія сильно страдала; генеральша, которую вообще ничто никогда не разстраипало, была теперь крайне озабочена, а тайный совѣтникъ, казалось, совсѣмъ растерялся. Роды, по его словамъ, были ранніе, нѣсколькими недѣлями раньше, чѣмъ слѣдовало, что явилось послѣдствіемъ слишкомъ большого физическаго напряженія, особенно втеченіи нынѣшняго дня, а также душевнаго потрясенія при извѣстіи о бѣгствѣ принца... Къ тому-же паціентка была слишкомъ слабаго сложенія, замѣчались опасные симптомы...
   -- Можете-ли вы поручиться за исходъ родовъ? спросилъ графъ.
   -- Я попросилъ-бы васъ г. графъ, не задѣвать этого вопроса, отвѣчалъ тайный совѣтникъ:-- замѣчаются нѣкоторые симптомы, которые я однако не считаю... правда, они не безопасны и трудно по нимъ предсказать исходъ болѣзни; но и не слишкомъ опасны... есть нѣкоторыя средства, нѣкоторые способы... конечно, если-бы мы были въ Берлинѣ, я-бы самъ попросилъ васъ пригласить одного изъ моихъ уважаемыхъ сотоварищей...
   -- И прекрасно, перебилъ графъ, окончательно убѣдившись, что тайный совѣтникъ не составилъ еще яснаго понятія о положеніи больной,-- здѣсь есть вашъ товарищъ по профессіи, съ которымъ я попросилъ-бы васъ посовѣтываться.
   Тяжело было для графа приглашать Германа, но онъ былъ не изъ тѣхъ людей, которые поддаются какимъ-бы-то ни было чувствамъ, когда дѣло идетъ о достиженіи извѣстной цѣли, въ особенности такой цѣли, съ которой было связано многое, даже можетъ быть -- (кто знаетъ это) -- самое продолженіе его древняго рода. И такъ, онъ отправился къ Герману и прямо отъ тѣла принца, которое между-тѣмъ положили въ спальнѣ, привелъ его въ спальню Стефаніи.
   Генеральша пришла въ сильное смущеніе, а тайный совѣтникъ вышелъ изъ себя, когда они услышали, съ кѣмъ имъ придется имѣть дѣло; но въ извѣстные моменты съ графомъ, какъ выражалась генеральша, рѣшительно невозможно было сговорить, а настоящій моментъ, безъ сомнѣнія, былъ именно такимъ моментомъ.
   Графѣ категорически заявилъ генеральшѣ, что если она несогласна съ его распоряженіями, то, быть можетъ, для избѣжанія недоразумѣній, ей будетъ удобнѣе удалиться въ свою комнату,-- а тайному совѣтнику, что въ случаѣ, если онъ не съумѣетъ столковаться съ Германомъ, графъ будетъ считать себя обязаннымъ возложить отвѣтственность на одного доктора Горста, который соглашается взять ее на себя.
   Графъ остался при своемъ рѣшеніи, несмотря на сдѣланныя ему возраженія генеральшей и тайнымъ совѣтникомъ, не смотря даже на то, что на лицѣ Стефаніи, искаженномъ отъ боли, появилась почти блаженная улыбка, когда она узнала о присутствіи здѣсь доктора Горста. Узнавъ о рѣшеніи своего мужа, она сказала, что болѣе не чувствуетъ никакого страха и теперь готова перенести всякія страданія.
   Часа черезъ два, около часу пополуночи, слабый крикъ далъ знать горничной въ передней, что родился наслѣдникъ принца Роде. Изъ передней это великое извѣстіе полетѣло по корридору къ тѣмъ, которые, не смотря на поздній часъ, все еще толковали въ большой передней и даже на дворѣ замка о необычайныхъ событіяхъ этой ночи. Самые неугомонные изъ нихъ хотѣли уже привѣтствовать радостную вѣсть торжественнымъ ура и патріотическимъ гимномъ подъ окномъ графа; но болѣе разсудительные находили, что такая овація неприлична въ виду того, что старый принцъ лежитъ въ замкѣ мертвый, и что поэтому нельзя пѣть ничего другого, кромѣ "Христосъ мое упованіе". Во-всякомъ-же случаѣ, по ихъ мнѣнію, самое лучшее разойтись всѣмъ потихоньку по домамъ.
   Вскорѣ всѣ согласились съ этимъ благоразумнымъ предложеніемъ и вотъ, наконецъ, псслѣ двадцати-четырехъ часовой суматохи въ замкѣ и на дворѣ все стихло; такъ стихло, что экипажъ, медленно выѣхавшій теперь со второго двора, произвелъ замѣтный шумъ.
   Коляска остановилась передъ подъѣздомъ; камердинеръ Филиппъ вынесъ вещи своего барина,-- вещей было не много, только самое необходимое для дороги; онъ уже уложилъ китель графа; но самъ графъ все еще стоялъ у окна неподвижно, погруженный въ свои мысли.
   Но не радостныя мысли осаждали теперь графа; большая часть изъ нихъ была самаго горькаго свойства; омѣ на столько волновали графа, что губы его сжимались, а лобъ омрачался.
   Ему было непріятно, что человѣкъ, въ искусныхъ рукахъ котораго лежала будущность его дома, и который, судя по всѣмъ видимостямъ, перенесъ это драгоцѣнное сокровище надъ пропастью смерти въ жизнь,-- что этотъ человѣкъ, не дождавшись благодарности, которою ему былъ обязанъ графъ, не дождавшись платы, которая ему слѣдовала за его труды и искуство, не простившись, втихомолку, тайно оставилъ замокъ и теперь уже снова на дорогѣ въ гвельфскій городъ, откуда онъ пріѣзжалъ предупредить, спасти того, для котораго всякое предостереженіе было уже излишне, такъ-какъ его уже нельзя было спасти, да и самъ онъ не захотѣлъ-бы спасаться.
   Непріятенъ былъ графу разговоръ, только-что бывшій у него съ фон-Цейзелемъ. Графъ просилъ кавалера на время его отсутствія заняться его дѣлами, но фон-Цейзель въ почтительныхъ выраженіяхъ поблагодарилъ его за довѣріе и заявилъ, что можетъ удержать за собой свое мѣсто только до погребенія принца, а что вслѣдъ за этимъ онъ, кавалеръ, немедленно отправится въ Дрезденъ, чтобы хлопотать тамъ лично о своемъ зачисленіи въ армію.
   Непріятно было графу, что главный лѣсничій, старикъ фон-Кессельбушъ, поздравляя его съ рожденіемъ сына и наслѣдника, обратился съ просьбой уволить его отъ службы, которую онъ такъ долго, слишкомъ долго несъ, и дозволить ему провести небольшой уже остатокъ его жизни въ тихой печали по отошедшемъ въ вѣчность его государѣ и другѣ.
   Не желаютъ-ли всѣ они и старый Глейхъ, сидѣвшій теперь полу-мертвый отъ горя и печали у тѣла принца, и эрихстальскій управляющій, также уже представившій просьбу объ отставкѣ, и всѣ, кто еще придетъ съ подобными-же просьбами,-- не желаютъ-ли они этимъ сказать графу, что онъ не достоинъ занимать мѣсто умершаго? Не желаютъ-ли они дать ему понять, что они не одобряютъ того пути, которымъ онъ достигъ своего нынѣшняго положенія, и что старый принцъ не умеръ бы, если-бъ у него былъ другой наслѣдникъ, не такой нетерпѣливый, какъ онъ?
   Лицо графа становилось все сумрачнѣе и сумрачнѣе, но вдругъ онъ встряхнулъ головою.
   "Ба!" заговорилъ онъ,-- пусть себѣ высчитываютъ они заслуги покойнаго, кстати еще присчитываютъ къ нимъ свои собственныя, чтобы выводить въ итогѣ, что я въ сравненьи съ нимъ ничего не стою! Что они создали со всѣмъ ихъ муравьинымъ трудолюбіемъ, со всей ихъ пчелиной хлопотливостью, кромѣ красиваго зданія, которое первый проходящій мимо опрокидываетъ и превращаетъ въ развалину? Развѣ эта толпа, которая тѣснилась здѣсь на дворѣ, чѣмъ-нибудь отличается отъ моей лошади, безъ которой я дѣйствительно не могу многаго сдѣлать, во которая только съ той минуты пріобрѣтаетъ какую-нибудь цѣнность, какъ я сажусь въ сѣдло и, направляя ее, заставляю помогать мнѣ выиграть сраженіе? Кто-бы изо всѣхъ этихъ людей осмѣлился отвѣтить на наглый вызовъ, брошенный намъ Франціей? Кто-бы изъ нихъ не склонилъ головы и не проглотилъ-бы своего позора и не возблагодарилъ-бы Бога, что онъ по крайней мѣрѣ живъ остался?
   Графъ скрестилъ руки на груди.
   "Все случилось къ моей выгодѣ, несмотря на сопротивленіе со стороны ея, гордой, необузданной женщины, которая представляется, будто только и дышетъ дѣломъ народа. Да, если-бы народъ походилъ на нее! Она, право, дѣлаетъ народу уже слишкомъ много чести. Я никогда но ненавидѣлъ народъ, но ее я ненавижу безгранично, какъ прежде безгранично любилъ.
   "Впередъ! воскликнула она, когда я ночью схватилъ подъ уздцы ея лошадей, -- впередъ! а безумный чехъ ударилъ бичомъ по лошадямъ и она чуть не растоптала меня подъ копытами своихъ лошадей.
   "Впередъ! Да, впередъ и напроломъ! Всегда напроломъ! Это было девизомъ бѣднаго графа Штейнбурга, у котораго не было почти ничего, кромѣ коня и меча; и это сдѣлается девизомъ Генриха Роде; этотъ девизъ будетъ звенѣть въ его шпорахъ, когда онъ станетъ гордо проѣзжать передъ глупой толпой: этотъ девизъ будетъ сверкать на клинкѣ его сабли, когда онъ поведетъ свой эскадронъ къ побѣдѣ и смерти. Всегда напроломъ"!
   

ГЛАВА XXII.

   Солнце закатилось въ день сраженія подъ Гравелотомъ. На высоты Прива, за которыя отчаянно билась гвардія въ соединеніи съ саксонцами, спустилась ночь, и окутала своимъ мрачнымъ покровомъ кровавую цѣну за побѣду, лежавшую еще несчитанной на полѣ сраженія.
   Холодная ночная роса и страшная боль, дававшая себя чувствовать въ разможженной рукѣ теперь, когда кровь перестала течь, пробудили принца Генриха отъ обморока, продолжавшагося нѣсколько часовъ кряду. Ему снилось, что старый Гансъ, бѣшеный олень пригвоздилъ его своими рогами къ скалѣ, и что Гедвига съ берега кричала: "впередъ, впередъ!" и смѣялась и издѣвалась, что онъ не можетъ оторваться отъ утеса, несмотря на то, что вырывалъ себѣ мясо съ руки о зубчатые камни. И вдругъ Гедвига исчезла, Рода стала подниматься все выше и выше, до его колѣнъ, до сердца, ему становилось все холоднѣе и холоднѣе, такъ-что его трясло; рѣка шумѣла, бурлила; насколько хваталъ его глазъ, видна была только вода, а когда онъ наклонилъ голову и хотѣлъ выпить эту рѣку, превратившуюся въ болото, пришелъ гигантскій олень и легъ ему на грудь, и надавилъ ее такъ тяжело, что онъ не могъ дышать и хотѣлъ, какъ ему ни стыдно было, закричать: Помогите! помогите, И онъ вѣроятно закричалъ громко, потому-что возлѣ него отвѣчалъ чей-то голосъ:
   -- Намъ никто не поможетъ, г. маіоръ.
   -- Кто это? спросилъ принцъ.
   -- Іоганъ Шварцъ, г. маіоръ.
   Іоганъ Шварцъ, прозванный Іоганомъ долгимъ, былъ флигельманомъ въ первомъ эскадронѣ, принцъ Генрихъ зналъ его, какъ и всякаго другого драгуна въ своемъ полку. Принцъ вспомнилъ, что когда они уже послѣ захода солнца произвели послѣднюю атаку на французскую пѣхоту, которая уже отступала, но бѣшенно, отчаянно ринулась снова въ бой, Іоганъ долгій ѣхалъ позади него. Воспоминаніе это промелькнуло какъ молнія въ умѣ принца; онъ принялся съ холодной рѣшимостью выяснять себѣ свое положеніе и свою обстановку. Сперва онъ попробовалъ повернуться немножко на спину, чтобы высвободить лѣвое плечо и лѣвую руку, въ которой чувствовалась нестерпимая боль. Но попытка не удалась, такъ-какъ и думать было нечего о томъ, чтобы опереться на разможженную руку, а въ добавокъ лѣвая нога его, какъ онъ замѣтилъ въ эту минуту, лежала подъ лошадью.
   Онъ попробовалъ еще разъ, по движеніе причинило ему такую нестерпимую боль, что онъ чуть снова не лишился чувствъ и отказался отъ всякихъ дальнѣйшихъ попытокъ.
   Затѣмъ ему захотѣлось узнать, гдѣ онъ находится; но много времени прошло прежде, чѣмъ онъ успѣлъ составить себѣ изъ отдѣльныхъ подробностей приблизительное представленіе о мѣстѣ, гдѣ онъ лежалъ.
   Ему показалось, что онъ лежалъ въ канавѣ. Онъ вспомнилъ, что когда ихъ полкъ врѣзался въ ряды французской пѣхоты, онъ хотѣлъ заставить свою лошадь перепрыгнуть черезъ какую-то канаву. Въ эту минуту, вѣроятно, онъ и былъ подстрѣленъ вмѣстѣ съ лошадью.
   Іоганъ долгій подтвердилъ его догадку и прибавилъ, что видѣлъ въ эту самую минуту, какъ съ горы неслась саксонская кавалерія, но что было дальше, не знаетъ, потому-что тутъ пришелъ конецъ и ему.
   Принцъ Генрихъ не могъ видѣть Іогана, лежащаго позади его.
   -- Уже прошелъ часъ, какъ я пришелъ въ сознаніе, г. маіоръ, заговорилъ опять Іоганъ,-- у меня обѣ ноги, точно затиснуты въ мортиру, и одинъ только Богъ знаетъ, какъ я мучусь.
   Іоганъ замолчалъ,
   Онъ, казалось, прислушивался къ слабому раздирающему душу стону, который раздавался гдѣ-то вблизи.
   -- Это Августъ Крейзеръ, г. маіоръ, сказалъ Іоганъ,-- изъ второй шеренги. Кромѣ насъ, г. маіоръ, другіе всѣ понемножку стихли, и французы и наши, да и этотъ вѣрно не долго протянетъ. Вотъ ужь часъ, какъ онъ стонетъ, чтобы ему дали пить; я не могу достать до него, онъ лежитъ слишкомъ далеко, а бросать бутылку мнѣ-бы не хотѣлось, можетъ быть, я и не въ состояніи буду добросить ее до него.
   Іоганъ долгій снова замолчалъ; на растрескавшихся отъ жажды губахъ принца шевелился вопросъ, который онъ никакъ не рѣшался произнести; наконецъ онъ спросилъ хриплымъ голосомъ:
   -- Есть у васъ еще глотокъ, Шварцъ?
   -- Есть, г. маіоръ, если-бы вы только потрудились немножко придвинуться.
   -- Я прикованъ къ своему мѣсту, отвѣчалъ принцъ, улыбаясь, несмотря на страшную боль.
   -- Такъ я попробую.
   Ихъ отдѣляло другъ отъ друга какихъ-нибудь шесть шаговъ, но каждый дюймъ, на который подползалъ къ принцу Іоганъ долгій, цѣпляясь судорожно руками за траву, покупался адскими муками, заставлявшими этого желѣзнаго человѣка стонать и охать сквозь стиснутые зубы, какъ ребенка. Вдругъ принцу вспомнилось, что не прошло еще и недѣли съ тѣхъ поръ, какъ онъ приговорилъ Іогана долгаго къ трехдневному аресту за то, что у него лошадь была не по формѣ вычищена, а такъ-какъ карцера не имѣлось, то взамѣнъ ареста Іогана въ теченіи трехъ дней сряду привязывали къ дереву, во время приваловъ.
   -- Не нужно, Шварцъ, сказалъ принцъ.
   -- Я сейчасъ буду возлѣ васъ, отвѣчалъ Іоганъ.
   Онъ уже подползъ на столько, что, вытянувъ руку, могъ подать принцу бутылку -- большую кожаную французскую походную бутылку, которую Іоганъ добылъ себѣ два дня тому назадъ въ стычкѣ во время рекогносцировки.
   -- Но это только вода съ уксусомъ, г. маіоръ, сказалъ Іоганъ.
   Принцъ сталъ жадно пить. Вдругъ онъ отнялъ бутылку это рта; какое право имѣлъ онъ лишать этого солдата послѣдняго облегченія?
   -- Пейте до дна, г. маіоръ; мнѣ больше не нужно.
   Послѣ небольшого молчанія онъ прибавилъ:
   -- А если вы, г. маіоръ, слишкомъ горды, чтобы принять питье отъ какого-нибудь солдата, такъ купите его у меня. У васъ, г. маіоръ, въ револьверѣ, вѣрно, остались еще пули двѣ; всадите мнѣ ихъ сюда надъ ухомъ.
   -- Вы еще можете оправиться, Шварцъ.
   -- Нѣтъ, я не оправлюсь, г. маіоръ; а если и оправлюсь, что толку: вѣдь меня дома ждетъ нужда да горе. У насъ въ Эйхфельденѣ и безъ меня довольно нищихъ!
   Солдатъ говорилъ необыкновенно яснымъ и громкимъ голосомъ, но и его желѣзная натура не въ состояніи была осилить ревматической лихорадки. Онъ вдругъ заговорилъ о Катеринѣ, которой не слѣдуетъ топиться изъ-за того, что она родила отъ солдата честнаго, хотя его г. маіоръ и привязывалъ три дня сряду къ дереву.
   Бредъ солдата кололъ принца, какъ ножомъ въ сердце.
   "О, чего-бы я не далъ теперь, если-бы могъ возвратить назадъ мой приговоръ, присуждающій этого солдата къ аресту"! шепталъ принцъ.
   Но самъ онъ находился въ такомъ положеніи, что долженъ былъ умереть отъ боли, если помощь не явится немедленно. Онъ сдѣлалъ отчаянное усиліе, чтобы высвободить ногу; въ эту минуту лошадь, лежавшая до тѣхъ поръ неподвижно, съ страшнымъ сгономъ вытянула длинную шею и начала метаться въ предсмертныхъ судорогахъ. Принцъ громко закричалъ отъ нестерпимой боли и лишился чувствъ.
   Когда онъ снова очнулся, онъ не зналъ, сколько времени онъ пролежалъ безъ сознанія. Но слѣдовало полагать, что довольно долго. Большая Медвѣдица, приходившаяся прежде надъ самой его головой, уже спускалась низко надъ горизонтомъ; вѣтеръ свѣжѣлъ; принца пробирала дрожь; зубы его стучали.
   Онъ находился однако уже не въ такомъ ужасномъ положеніи: боль нѣсколько утихла и, главное, онъ былъ освобожденъ отъ страшной тяжести: лошадь въ предсмертной агоніи освободила его ногу. Онъ могъ, хотя и съ большимъ трудомъ, повернуться сперва на спину, потомъ на правый бокъ и увидѣть то, что ожидалъ: груды тѣлъ, разбросанныхъ въ безпорядкѣ, въ перемежку съ трупами лошадей, -- страшное сосѣдство! Возлѣ него лежалъ Іоганъ Шварцъ съ искаженнымъ лицомъ; ему уже не нужно было пути. Безстрашное сердце храбраго человѣка забилось отъ страху. Пока былъ еще живъ Іоганъ Шварцъ, пока онъ слышалъ еще человѣческій голосъ, мысль о смерти не приходила ему на умъ; теперь, обреченный на страшное, безмолвное дежурство у мертвыхъ, онъ видѣлъ, что ему приходится умирать не такъ, какъ онъ мечталъ, не во главѣ своихъ солдатъ, сраженнымъ пулей на всемь скаку, на глазахъ своицъ товарищей, на глазахъ своего командира, быть можетъ, даже своего короля, -- нѣтъ, смерть захватываетъ его въ забытомъ уголкѣ поля сраженія, среди глубокой темной ночи,-- захватываетъ одинокаго; дня черезъ два его найдутъ свои, а можетъ быть и совсѣмъ не найдутъ, и французскіе крестьяне зароютъ его въ землю, имя его будетъ занесено въ списокъ "безъ вѣсти пропавшихъ"... Маіоръ принцъ Генрихъ Роде Штейнбергъ безъ вѣсти пропавшій!... какъ мародеръ, котораго бабы въ деревнѣ забили до смерти!
   И принцу, выносившему страшныя мученія отъ лихорадки и боль отъ раны, вдругъ пршила мысль, которую онъ прежде никогда-бы не допустилъ въ себѣ: не была-ли побѣда куплена черезъ-чуръ дорого? Да полно, дѣйствительно-ли побѣдили нѣмцы? Сраженіе продолжалось нѣсколько часовъ сряду и затѣмъ возобновилось къ вечеру, когда саксонскій корпусъ принялъ участіе въ военныхъ дѣйствіяхъ. Не прорвался-ли Базенъ, не смотря на всѣ страшныя потери? Можетъ-ли это быть? Неужели сраженіе проиграно?
   Принцъ Генрихъ вдругъ приподнялся и сѣлъ. Мысль, ужаснѣе которой нѣтъ для солдата, сдѣлала то, что за мгновеніе казалось невозможнымъ.
   Онъ осмотрѣлся вокругъ.
   На скатѣ холма виднѣлся яркій свѣтъ; тамъ, вѣроятно, лежала деревня Прива, которая вечеромъ загоралась во многихъ мѣстахъ; вдалекѣ на другихъ окраинахъ котловины виднѣлся также свѣтъ, вѣроятно, огонь биваковъ -- но чьихъ, французскихъ или прусскихъ?
   Вдругъ до напряженнаго слуха принца долетѣли издалека, но явственно, звуки прусскаго сигнала! Затѣмъ еще ближе, музыканты одного изъ батальоновъ заиграли: Wallt am Rhein! Принцъ часто втихомолку подсмѣивался и сердился, когда, во время марша и во время бигаковъ и на привалахъ по цѣлымъ часамъ грубые, негармоническіе голоса пѣли эту новую пѣсню, но теперь на глазахъ ею навернулись слезы; эта пѣсня была привѣтомъ ему, одинокому, раненому,-- привѣтомъ и радостною вѣстью: поле, на которомъ играли эту пѣсню, не могло находиться въ непріятельскихъ рукахъ.
   "И лежать здѣсь, здѣсь умереть!" вздохнулъ принцъ.
   Онъ попробовалъ встать совершенно на ноги, чтобы дотащиться куда-нибудь, но это оказалось невозможнымъ; нога, на которой лежала лошадь, была или раздроблена, или сломана; онъ не могъ шевельнуть ею; къ тому-же силы его были совершенно истощены; охая отъ боли, онъ снова опустился на землю; она была холодна, какъ ледъ; "вѣроятно, отъ утренней росы", подумалъ онъ, не подозрѣвая, что это была его собственная кровь. Но онъ вообще утратилъ способность создавать себѣ ясныя представленія о чемъ-бы то ни было. Въ усталой головѣ его зароились самыя дикія фантазіи: то онъ сидитъ за богато-сервированнымъ обѣдомъ въ замкѣ Роде и дѣлаетъ знакъ лакею, чтобы онъ налилъ ему стаканъ шампанскаго; то является вередъ нимъ Іоганъ долгій изъ Эйхсфельда, у котораго нѣтъ на свѣтѣ ничего, кромѣ нѣсколькихъ капель уксусной воды въ походной бутылкѣ, и онъ продаетъ эти капли за выстрѣлъ въ него изъ револьвера. Принцъ совершенно потерялъ способность различать и отдѣлять Генриха Роде отъ Іогана долгаго. Въ одну особенно свѣтлую минуту онъ произнесъ вслухъ: "да вѣдь это одно и то-же!"
   Вдругъ до слуха его достигли человѣческіе голоса. Въ одно мгновеніе онъ уже сидѣлъ. Неподалеку отъ него появился яркій свѣтъ, исчезъ, а черезъ нѣсколько секундъ замелькалъ снова. Что это -- блудящій огонь на болотистой почвѣ котловины или фонарь санитарнаго отряда?
   Принцъ хочетъ закричать, но въ горлѣ у него спираетъ дыханіе, языкъ присыхаетъ къ небу; съ палящихъ губъ срывается только слабый, хриплый стонъ. Что, если они его не найдутъ, что, если они пройдутъ мимо него? Онъ не въ состояніи выдержать долѣе ни часа!
   Въ револьверѣ его есть еще двѣ пули. Онъ сберегалъ ихъ на крайній случай. Онъ выстрѣлитъ, чтобы привлечь вниманіе появившихся на полѣ людей; съ невѣроятнымъ трудомъ удалось ему вытащить револьверъ, но закоченѣвшіе, слабые пальцы тщетно ощупывали курокъ, они не могли съ нимъ справиться; а свѣтъ все удалялся и удалялся. Вдругъ онъ сталъ снова подвигаться ближе и ближе; несчастному принцу казалось, что въ захолодѣвшія его жилы вливается новая жизнь; онъ пробормоталъ благодарственную молитву, воспаленные глаза его сдѣлались влажны и свѣтъ засіялъ лучами сквозь застилавшій ихъ туманъ.
   И вотъ этотъ свѣтъ уже такъ близко, что принцъ можетъ различить фигуры: одну, двѣ, три. Онѣ не спѣшатъ; онѣ останавливаются долѣе, чѣмъ-бы слѣдовало, по мнѣнію принца, надъ нѣкоторыми изъ труповъ; человѣкъ съ фонаремъ свѣтитъ въ лицо этимъ трупамъ, а двое другихъ....
   Боже мой, что это такое?! Принцъ увидѣлъ совершенно явственно, какъ одинъ изъ нихъ, съ ножомъ въ зубахъ, всталъ на грудь убитаго, другой поднялъ лѣвую руку мертваго и опустилъ ее съ восклицаніемъ: "sacré"! Третій поднялъ фонарь, чтобы посвѣтить негодяю. Свѣтъ упалъ на его дикое, животное лицо, на которомъ сверкали глаза гіены, и эти глаза замѣтили сидящаго принца.
   Онъ нетерпѣливо замахалъ фонаремъ.
   -- Справляйтесь скорѣе, сказалъ онъ; -- вонъ тамъ офицеръ.
   Какъ-будто какимъ-то чудомъ къ храброму принцу вернулись его обычное присутствіе духа, дерзкая отвага, вѣрный глазъ и твердая рука. Онъ прицѣлился не въ фонарщика, а въ перваго изъ разбойниковъ, чтобы при свѣтѣ фонаря выстрѣлить и во второго. Раздался короткій, рѣзкій звукъ выстрѣла, за нимъ другой; оба сообщника фонарщика, справа и слѣва, падаютъ; онъ самъ, объятый ужасомъ, роняетъ фонарь возлѣ принца и убѣгаетъ со всѣхъ ногъ. Свѣчка въ фонарѣ продолжаетъ горѣть, указывая путь группѣ людей, привлеченныхъ звукомъ выстрѣловъ и огибавшихъ холмъ.
   Но послѣдняя искра силы и энергіи, только-что вспыхнувшая въ пылкой душѣ принца, угасаетъ. Ему кажется, какъ-будто надъ нимъ наклоняется фон-Цейзель, ему какъ-будто слышится голосъ доктора Горста, но онъ не знаетъ, дѣйствительность-ли это или горячешный бредъ. На одну минуту онъ снова приходитъ въ сознаніе отъ страшной боли и видитъ передъ собою лицо доктора и слышитъ голосъ фон-Цейзеля; затѣмъ все погружается въ глубокій мракъ почти мертвеннаго оцѣпенѣнія.
   Два коренастые гановерца понесли принца на носилкахъ, рана его была перевязана, самъ онъ покрытъ шинелью; возлѣ носилокъ шли фон-Цейзель и Германъ,-- фон-Цейзель въ мундирѣ саксонскаго драгунскаго офицера, Германъ въ мундирѣ прусскаго военнаго врача. Фон-Цейзель разсказывалъ своему другу вполголоса подробности того, о чемъ сообщилъ прежде только въ самыхъ общихъ чертахъ.
   -- Я ясно различалъ принца, когда мы спускались съ холма, говорилъ Цейзель; -- онъ скакалъ впереди своихъ солдатъ, какъ только онъ одинъ въ состояніи скакать: великолѣпная атака! но въ эту самую минуту свѣжая рота открыла по насъ такой страшный огонь, что мы должны были свернуть направо и по ту сторону холма встрѣтились съ пруссаками, которые только-что смяли другую роту. Тутъ произошло небольшое смятеніе, но всѣхъ одушевлялъ одинъ и тотъ-же духъ, такъ-что мы мигомъ выстроились фронтомъ и поскакали обратно въ котловину; французы тѣмъ временемъ добрались уже до противоположнаго конца и подъ великолѣпнымъ прикрытіемъ другой высоты открыли по насъ бѣглый огонь, который я не скоро забуду. Но мы стояли твердо, и такъ-какъ наши солдаты хотѣли превзойти пруссаковъ, а пруссаки хотѣли превзойти насъ, то дѣло не долго оставалось сомнительнымъ. Всѣ, кто не просилъ пардону, были смяты, да я думаю, подъ копыта нашихъ лошадей попало не мало и такихъ, которые охотно-бы приняли пардонъ. Увлекшись погоней, мы заѣхали довольно далеко отсюда. Забили сборъ; намъ пришлось собрать своихъ людей и вернуться назадъ; тѣмъ временемъ уже почти стемнѣло. Только въ эту минуту я вспомнилъ, что не видалъ принца, когда мы устремились во вторую атаку. Впрочемъ, мы соединились только съ однимъ отрядомъ пруссаковъ; два другіе эскадрона завернули влѣво, чтобы напасть на французовъ съ фланга. Можетъ быть, онъ примкнулъ къ этимъ эскадронамъ, но въ то время какъ мы неслись по котловинѣ, я видѣлъ много голубыхъ мундировъ, пестрѣвшихъ на подъ битвы среди красныхъ штановъ. Принцы Рода -- наши владѣтельные князья, вотъ уже 300 лѣтъ; мой старикъ отецъ и теперь еще управляетъ однимъ изъ Родскихъ помѣстій въ Саксоніи. Поэтому я взялъ отпускъ на часъ и прискакалъ сюда, а тутъ подоспѣли и вы. Я благодарю Господа, что наткнулся на человѣка, который мнѣ въ настоящую минуту всего нужнѣе. Какъ вы думаете, Горстъ, оправится онъ?
   -- Я думаю; не знаю только, можно-ли будетъ сохранить ему руку. Но, посмотримъ.
   Къ счастью, до перевязочнаго пункта было недалеко.
   Германъ, съ помощью одного молодого ассистента, перевязалъ какъ слѣдуетъ раны принца, который такъ ослабѣлъ отъ сильной потери крови, что очнулся только на минуту и снова упалъ въ обморокъ.
   Результатъ докторскаго осмотра оказался благопріятенъ для раненаго, особенно въ виду его крѣпкой натуры, но за исходъ во всякомъ случаѣ нельзя было поручиться. У фон-Цейзеля хватало времени только на то, чтобы выслушать мнѣніе врачей: ему нужно было вернуться къ своему полку. У Германа также были полны руки работы. Онъ сказалъ своему другу, что надѣется на слѣдующій день сообщить ему навѣрное, куда помѣстятъ принца.
   Полкъ его выступалъ далѣе, онъ самъ получилъ назначеніе сопровождать обратно транспортъ легко-раненыхъ; вѣроятно, ему придется отправиться до Кобленца, а можетъ быть и еще далѣе.
   Фон-Цейзель подалъ съ лошади еще разъ руку своему другу.
   -- А я васъ и не спросилъ, какъ поживаетъ ваша невѣста, сказалъ Германъ.
   -- Великолѣпно, отвѣчалъ фон-Цейзель,-- т. е. она плачетъ полдня: я постоянно ношу письмо отъ нея здѣсь -- онъ приложилъ руку къ сердцу -- оно было моимъ талисманомъ все это время, къ тому-же я раздѣляю мнѣніе Георга, въ "Гецѣ фон-Бирлингенѣ", что хорошій дождь и хорошій наѣздникъ всюду пробьютъ себѣ дорогу. Сегодня эти слова оправдались на дѣлѣ, и я благодарю моего Бога и вспоминаю оней.
   Онъ хотѣлъ уже пришпорить лошадь, во снова придержалъ ее -- А вы, докторъ, не имѣете штатахъ извѣстій о той?
   -- Никакихъ.
   -- Такъ до свиданія!
   -- До свиданія!
   

ГЛАВА XXIII.

   Прошла недѣля со времени сраженія. Въ одной изъ обширныхъ залъ іезуитской семинаріи въ *** свѣтъ ночниковъ боролся съ свѣтомъ утра. Не смотря на то, что верхнія части высокихъ оконъ были растворены настежъ, воздухъ въ залѣ былъ тяжелый, удушливый; характеристическія испаренія, носившіяся въ немъ, ясно говорили человѣку, знакомому съ госпиталями, что здѣсь лежатъ тяжело-раненые.
   Сюда-то въ первыя минуты сильнѣйшей суматохи, недѣлю тому назадъ, положили маіора принца Генриха Роде-Штейнбургъ. Принцы и знать приходили засвидѣтельствовать ему свое участіе; король передалъ ему черезъ одного изъ своихъ флигель-адъютантовъ орденъ желѣзнаго креста съ лестнымъ выраженіемъ своей особенной благосклонности и благорасположенія, и велѣлъ высказать отъ своего имени сожалѣніе, что время не позволяетъ ему лично освѣдомиться о здоровьѣ его свѣтлости. Бо всевозможныхъ выраженіяхъ внимательности не было недостатка. Положеніе ранъ было, сверхъ всякаго ожиданія, какъ нельзя болѣе удовлетворительно: пуля изъ плеча была вынула и доктора обѣщали, навѣрно сохранить руку, но пасмурное, мрачное настроеніе духа не оставляло раненнаго; напротивъ, оно увеличивалось съ каждымъ днемъ,-- увеличивалось по мѣрѣ того, какъ выздоровленіе подвигалось быстрыми шагами впередъ.
   Онъ рѣшительно не согласился, чтобы его перенесли изъ этой залы, въ которой лежало нѣсколько десятковъ раненыхъ, на половину простыхъ солдатъ и унтеръ-офицеровъ,-- въ болѣе спокойную комнату; когда-же его стали убѣждать перемѣнять помѣщеніе, онъ пришелъ въ страшное раздраженіе. "Во время сраженія я подвергалъ свою жизнь опасности наравнѣ съ моими солдатами, и не хочу послѣ сраженія искать себѣ большей безопасности, чѣмъ они".
   За обѣдомъ у главнокомандующаго рѣчь зашла объ этомъ капризѣ, объ этомъ упрямствѣ больного и одинъ генералъ, извѣстный своею невоздержностью на языкъ, замѣтилъ:
   -- Ну, я сегодня узналъ, почему онъ не хочетъ переходить изъ общей палаты.
   -- Почему-же?
   -- Тамъ сестрой милосердія прелестнѣйшая изъ женщинъ.
   -- Кто такая?
   Генералъ пожалъ плечами:
   -- Развѣ красота нуждается въ имени, ваше королевское высочество? Впрочемъ, проходя мимо, я слышалъ, какъ одинъ изъ больныхъ, который отъ нея, кажется, безъ ума, называлъ ее фрейленъ Гедвига.
   Въ бумагахъ центральнаго комитета она, можетъ быть, и была прописана полнымъ именемъ, но въ госпиталѣ никто ее не называлъ иначе. Никому не было охоты въ такое время заниматься посторонними дѣлами; каждый долженъ былъ добросовѣстно выполнять свою обязанность и фрейленъ Гедвига строго выполняла свою. Доктора знали это и потому выказывали къ ней уваженіе, граничившее съ боготвореніемъ; фельдшера и лазаретная прислуга знали это и подчинялись ей безусловно во всемъ, но лучше всего знали это больные. Они знали, что стоило имъ позвать, когда-бы это ни было, днемъ или ночью, фрейленъ Гедвига придетъ къ нимъ; да даже не нужно было и просьбы: красивая дѣвушка, казалось, читала въ душѣ больныхъ своими темными серьезными глазами, и проходя мимо, она тамъ разглаживала складку, тутъ поправляла одѣяло своими бѣлыми руками, которыя, казалось, были созданы не для работы,-- все говорило для нея языкомъ, понятнымъ ея сердцу.
   И потому какъ только она входила, улыбка радости озаряла искаженныя страданіями лица; не одна холодѣющая рука держала ея руку въ предсмертномъ пожатіи, не однѣ мертвѣющія губы шептали ей на ухо послѣднюю просьбу, послѣднюю исповѣдь.
   Только одинъ не улыбался, когда она подходила къ его кровати; только глаза одного не слѣдили съ восхищеніемъ за ея граціозными движеніями, когда она неслышною походкой обходила залу,-- только одинъ никогда не обращался къ ней ни съ какою просьбою; только одинъ никогда не произносилъ ея имени своими молчаливыми губами.
   Но не потому, чтобы она менѣе заботилась объ этомъ одномъ, чѣмъ объ остальныхъ; нѣтъ, она подавала ему питье, прежде чѣмъ воспаленныя губы его успѣвали просить объ этомъ, она акуратно мѣняла ледяные компрессы, она не отвѣчала на его молчаніе молчаніемъ, напротивъ, всегда заговаривала съ нимъ по обязанностямъ своей службы привѣтливо, только вопроса, съ которымъ она часто обращалась къ бѣднымъ солдатамъ: не осталось-ли у нихъ дома родныхъ, которымъ они хотѣли-бы послать извѣстіе о себѣ и не написать-ли имъ письма?-- только этого и тому подобныхъ вопросовъ она никогда не задавала ему.
   Да въ сущности, впрочемъ, для него это вовсе не было необходимо, такъ что она этимъ упущеніемъ не нарушала ни одной изъ обязанностей сестры милосердія.
   Не проходило дня, чтобы главнокомандующій не присылалъ справиться, какъ его свѣтлость провелъ ночь? какъ его свѣтлость себя чувствуетъ? Несмотря на страшную работу, лежавшую на его плечахъ, кронпринцъ два или три раза заходилъ лично навѣстить друга и просиживалъ по нѣсколько минутъ у его постели; каждый день къ нему являлись товарищи съ предложеніемъ своихъ услугъ; въ случаѣ нужды, въ распоряженіи его свѣтлости находился телеграфъ, который въ первый-же день послѣ сраженія, при несъ въ военное министерство въ Берлинъ и оттуда въ Роду извѣстіе о томъ, что принцъ раненъ, и вообще передавалъ все, что было необходимо и желательно узнать его близкимъ.
   Нѣтъ, объ его свѣтлости принцѣ Генрихѣ Рода Штейнбургъ всѣ заботились, онъ могъ обойтись безъ особенныхъ попеченій и утѣшеній сестры милосердія, а между тѣмъ изъ всѣхъ этихъ несчастныхъ, стоны которыхъ наполняли палату денно и нощно, не было, быть можетъ, никого безпомощнѣе, безутѣшнѣе этого человѣка, съ гордыхъ губъ котораго ни разу не сорвалась жалоба; ни одному изъ самыхъ несчастныхъ солдатъ постель не казалась такъ жестка, какъ ему, ни одинъ не призывалъ такъ искренно, какъ онъ, смерти, которая-бы освободила его отъ жизни, непредставлявшей для него повидимому никакой прелести, никакой цѣны. Когда Генрихъ Роде встанетъ съ этой постели, отъ него останется одна тѣнь.
   Онъ постоянно разсчитывалъ только на смерть, ему никогда и въ умъ не приходило, что смерть можетъ миновать его, положивъ на него только свою печать, что Генрихъ Роде можетъ сдѣлаться калѣкой.
   Какъ горько упрекалъ онъ себя за то, что никогда не думалъ о возможности подобнаго случая! по глупость была уже сдѣлана, и то, о чемъ онъ никогда не думалъ, превратилось въ ужасающую осязательную дѣйствительность. Генрихъ Роде лишился навсегда лѣвой руки, той сильной руки, которая въ состояніи была осадить бѣшеный бѣгъ самой дикой лошади; никогда уже не придется ему, размахивая палашомъ, врѣзаться во главѣ своихъ эскадроновъ въ непріятельскіе ряды. Всегда напроломъ! Это слово теперь утратило для него свой смыслъ,-- теперь и навсегда.
   Теперь! При этой мысли онъ въ отчаяніи скрежеталъ зубами. Эту войну,-- онъ сама, ее желалъ, самъ накликалъ; эта война съ Франціей была содержаніемъ всей его жизни, его истинною задачею, относительно которой все остальное служило только приготовленіемъ. И теперь онъ принужденъ предоставить выполненіе этой задачи другимъ, принужденъ съ одра болѣзни слышать бой барабановъ, звукъ трубъ, грохотъ пушекъ, глухой шумъ войскъ, наступающихъ на непріятеля; онъ принужденъ мысленно слѣдовать за ихъ побѣдоноснымъ шествіемъ, не принимая участія въ великомъ ударѣ, подготовленномъ заранѣе, о которомъ съ такимъ энтузіазмомъ разсказывали ему его друзья изъ генеральнаго штаба: онъ не ступитъ побѣдоносною ногою въ поверженную въ прахъ столицу непріятеля.
   Что-же ему осталось послѣ этого,-- ему, удаленному съ поля сраженія, гдѣ онъ чувствовалъ себя какъ дома, гдѣ заключалась вся его сила, гдѣ до сихъ поръ онъ могъ отважно помѣриться со всякимъ?
   Что ему остается?
   Сельское хозяйство въ большихъ размѣрахъ, -- что онъ смыслилъ въ сельскомъ хозяйствѣ? Развѣ управлять княжескимъ имѣніемъ такъ-же легко, какъ дѣлать долги? Досужее спокойное существованіе должно было истомить тоскою человѣка, незнавшаго никакой науки, кромѣ науки войны, никакого искуства, кромѣ искуства осады. Онъ съ юношескихъ лѣтъ предоставилъ всѣ плебейскія занятія, все демократическое знаніе людямъ, которыхъ низкое рожденіе обрекало на служеніе такимъ низкимъ предметамъ -- бюргерамъ или раззоривишмея дворянамъ -- Иффлерамъ, Горстамъ, Цейзелямъ. Неужели-же ему вступать въ конкуренцію съ какимъ-нибудь Иффлеромъ, Горстомъ, Цейзелемъ?
   Да полно, не конкурировали-ли они съ нимъ уже и теперь? Не вторглись-ли уже они и имъ подобные въ ту сферу, которую онъ и его собратья по сословію отмежевала себѣ на вѣки вѣчные? Правда, онъ всегда понималъ, что обойтись безъ нихъ совсѣмъ нельзя; это была печальная необходимость, но все-таки между нимъ и ими существовало такое же различіе, какъ между наѣздникомъ и конемъ, между рукою и мечемъ. Такъ казалось ему постоянно: въ воинѣ съ Даніею и даже еще въ 1866 г. во время богемскаго похода; эти господа либералы съ своимъ умничаніемъ были постоянно неподвижнымъ камнемъ, тянувшимъ къ землѣ, только одно воинственное дворянство въ состояніи было побѣдить эту неподвижность и бросить этотъ камень въ голову непріятеля.
   Развѣ на этотъ разъ было не такъ? Такія мысли не приходили ему въ голову, когда онъ, бодрый и сильный, сидя на лошади, смотрѣлъ съ нея на копошившуюся вокругъ массу. При выступленіи войскъ, жены и дѣти выли, какъ и всегда; горожане кричали ура, дочери ихъ махали платками по заведенному искони обычаю; на всѣхъ станціяхъ по дорогѣ подчиняли войска -- подчивали черезчуръ усердно и черезчуръ обильно, такъ что дисциплина отъ этого страдала; что касается до самыхъ войскъ, то линейныя войска шли постоянно охотно, ландверцы отличались по прежнему сумрачнымъ видомъ и порою обнаруживали явные признаки недовольства; солдаты переносили на этотъ разъ какъ-то безропотнѣе тягости похода, какъ-то спокойнѣе стояли подъ огнемъ, какъ-то храбрѣе бросались въ атаку, но вѣроятно только потому, что французъ былъ для нихъ ненавистнѣе датчанина или австрійца.
   Теперь все представлялось ему въ новомъ свѣтѣ, можетъ быть, только потому, что онъ потерялъ такъ много крови, лежалъ въ такомъ печальномъ, безпомощномъ состояніи; но когда онъ теперь переживалъ мысленно впечатлѣнія послѣднихъ четырехъ недѣль, ему казалось, что до сихъ поръ онъ постоянно имѣлъ передъ глазами только рябь, играющую на поверхности воды, не обращая вниманіи на могучее теченіе, скрывавшееся подъ этою рябью; ему казалось, что это могучее теченіе уносило теперь его и всѣхъ остальныхъ, что эта война разнуздала силу, о которой онъ никогда не думалъ, на которую онъ никогда не разсчитывалъ,-- силу, страшное дѣйствіе которой онъ и не могъ разсчитать и которая поэтому пугала и ужасала его.
   Что станется съ Пруссіею, если только она мыслила въ тѣсномъ союзѣ съ Саксоніею и Баваріею, Вюртембергомъ и Баденомъ?
   Не придетея-ли ей за-то, чѣмъ она сдѣлалась, поплатиться тѣмъ, чѣмъ она была, и навязать себѣ взамѣнъ то, отъ чего -- но мнѣiiiio принца Генриха и его единомышленниковъ -- Богъ въ своей неизреченной милости спасалъ до сихъ поръ Пруссію.
   А что если-бы Пруссія погибла въ этой войнѣ, безъ помощи другихъ, какъ погибъ-бы онъ самъ, если-бы саксонецъ не спасъ его отъ мучительной смерти, не вырвалъ изъ рукъ убійцъ, если-бы ганноверецъ не перевязалъ ему ранъ, прежде чѣмъ послѣднія капли крови вытекли изъ его жилъ.
   Конечно, все это было только счастливою случайностью -- такоюже счастливою случайностью, какъ нѣсколько глотковъ воды, оказавшихся въ бутылкѣ Іогана Шварца и спасшихъ его отъ смерти.-- Случайность?
   А что у Іогана хватило на столько силы, чтобы доползти до него и затѣмъ умереть, -- это также была случайность? Случайностью было безпокойство, заставившее саксонца, до полусмерти уставшаго отъ страшной работы дня, снова сѣсть на свою заморенную лошадь и кружить взадъ и впередъ по нолю сраженія ночью, отыскивать чутьемъ охотника и солдата, среди тысячъ убитыхъ и раненыхъ, и наконецъ найти его, принца Генриха, который, въ сущности, такъ мало имѣлъ права на признательность и любовь фон-Цейзеля?
   Да, случайность, но случайность, въ которой сердце и великодушіе играли что-то черезчуръ большую роль, почти такую-же, какъ и въ поступкѣ ганноверца, фамилія котораго не жила въ теченіи двухъ столѣтій во владѣніяхъ принца Роде и котораго не связывали съ Генрихомъ Роде никакіе узы личной любви и признательности.
   Нѣтъ, это не была случайность!
   Иначе не было-бы первою мыслью его на третій день, когда силы его нѣсколько возвратились къ нему, продиктовать адъютанту его полка письмо къ старостѣ Эйхсфельдской деревни о томъ, что Іоганъ Шварцъ убитъ подъ с. Прива, какъ храбрый солдатъ, оставшійся до самой смерти вѣрнымъ своему королю, что онъ, маіоръ Іогана, такъ многимъ обязанъ самоотверженію Іогана, что считаетъ своимъ долгомъ взять на себя попеченіе объ его невѣстѣ и обо всемъ его семействѣ?
   Иначе почему жгучая краска выступала ему на лобъ всякій разъ при мысли о Цейзелѣ и Горстѣ, при мысли о томъ, что онъ не можетъ ничѣмъ ихъ отблагодарить, такъ-какъ они отказались даже отъ весьма значительныхъ суммъ, оставленныхъ имъ по завѣщанію покойнымъ принцемъ? Почему иначе ему такъ тяжело было считать себя обязаннымъ этимъ двумъ людямъ сомнительнымъ благомъ жизни?
   Но сознаніе, что онъ останется на весь остатокъ жизни жалкимъ инвалидомъ, забота о славѣ и могуществѣ Пруссіи, страхъ передъ грозящимъ вторженіемъ ненавистнаго ему духа нѣмецкой демократіи, стыдъ быть обязаннымъ жалкимъ остаткомъ жизни самоотверженію простого солдата, рыцарской преданности саксонскаго вассала, сдѣлавшагося его сотоварищемъ по оружію, и великодушію политическаго и личнаго врага -- все это было ничто въ сравненіи съ пыткой повѣрять въ ея величіе, въ ея безкорыстіе, въ ея искренность, убѣдиться, что сама она честно и искренно вѣровала въ идеалы, которые всегда исповѣдывала.
   Вотъ гдѣ лежалъ ключъ къ вопросамъ, надъ разрѣшеніемъ которыхъ трудился мозгъ его въ долгія безсонныя ночи: если ея вѣра была истинна, тогда онъ смирится, онъ признаетъ, что и идеалы ея были истинны и непреложны; что она была всегда права, а онъ всегда неправъ.
   Была-ли ея вѣра истинна?
   До сихъ поръ онъ не могъ убѣдиться въ этомъ, не смотря ни на что.
   Почему дѣвушкѣ, вполнѣ сознававшей свою гордую силу, свою дивную красоту, свои громадныя дарованія, было не играть дерзко со всѣми и каждымъ, не презирать мужчинъ и весь. свѣтъ, не считать ихъ неизмѣримо ниже себя? Почему ей было не отказаться отъ короны принца, когда въ придачу къ ней она должна была принять руку старика? Почему ей было не отвергнуть власти, для которой нужно было завернуть направо, когда она вбила себѣ въ голову, что пойдетъ налѣво? Почему ей было не остаться вполнѣ вѣрною роли избалованной, капризной красавицы? И въ заключеніе всего почему было не задумать бѣгства, и не привести въ исполненіе своего плана, не смотря на всѣ препятствія, чтобы жить для самой себя, какъ она въ сущности всегда дѣлала?
   Когда-же какая кокетка жила для кого нибудь, кромѣ себя самой!
   Такими мыслями утѣшалъ себя принцъ послѣ бѣгства Гедвиги.
   "Она никогда не любила никого изъ васъ, говорилъ онъ себѣ,-- она всегда любила только одну себя! Слава Богу, что она вдругъ, наконецъ, исчезла изъ моей жизни, какъ образъ ея исчезнетъ мало по малу изъ моей памяти."
   И вотъ ему пришлось столкнуться съ нею снова, столкнуться здѣсь, увидать ее посвятившею себя призванію, которое требуетъ высшаго самоотреченія, самой искренней любви къ людямъ.
   На него произвело страшное впечатлѣніе, когда рано утромъ въ первую-же ночь по перенесеніи его въ госпиталь, она вошла въ залу, въ черномъ простомъ платьѣ, которое она носила будучи компаньонкой въ домѣ генеральши -- и стала переходить отъ постели къ постели, тутъ останавливаясь, тамъ проскользая не слышно мимо, пока наконецъ не дошла до его постели. Тутъ она на минуту растерялась, но тотчасъ-же подошла ближе, молча подала ему питье, стоявшее на столикѣ передъ нимъ, слегка прикоснулась рукою къ его лбу и затѣмъ пошла дальше, а онъ уткнулъ голову въ подушку и зарыдалъ, какъ ребенокъ.
   И всякое утро она появлялась въ тотъ-же часъ въ палатѣ и оставалась тамъ до поздняго вечера, приходя, уходя, возвращаясь,-- неутомимая, неслышная, облегчая страданія и утѣшая, тамъ, гдѣ одно уже появленіе ея, одно присутствіе было живительнымъ бальзамомъ и отрадой.
   И каждое утро въ этотъ часъ онъ не спалъ и устремлялъ неподвижный взглядъ на дверь, въ которую она обыкновенно входила, нетерпѣливо ожидая минуты ея появленія.
   

ГЛАВА XXIV.

   Такъ лежалъ онъ и сегодня утромъ. Это было его послѣднее утро, проводимое въ здѣшнемъ госпиталѣ.
   Сегодня отправлялся въ Германію санитарный поѣздъ съ тѣми изъ раненыхъ, которые въ состояніи были вынести дорогу; въ число ихъ попалъ и онъ, благодаря заботливому уходу и своей желѣзной натурѣ.
   Назадъ! Ужасная мысль! Домой! Его домомъ было поле сраженія. И видѣть ее въ послѣдній разъ -- да, навѣрное въ послѣдній. Дверь отворилась и она вошла. Тусклый свѣтъ ночниковъ и едва начинавшагося утра падалъ на ея поблѣднѣвшее, чудное личико, ласково глядѣвшее изъ подъ чернаго платка. Никогда не казалась она ему такъ дорога; неизъяснимая тоска наполнила его сердце при мысли, что завтра она также придетъ сюда, также будетъ ходить отъ постели къ постели, подойдетъ и къ его кровати, на которой будетъ лежать уже не онъ, а кто-нибудь другой, о которомъ она станетъ также заботиться, съ которымъ рука ея будетъ такъ-же нѣжно обращаться, съ которымъ она станетъ говорить тѣмъ-же тихимъ голосомъ.
   "Вѣдь все это дѣлается не для тебя, говорилъ онъ себѣ, а для больного; твое единственное право на нее была твоя болѣзнь. Изъ всей ея любви осталось только немножко состраданія.
   Онъ не могъ додумать свою мысль до конца; онъ терялъ сознаніе отъ невыносимой тоски; слезы, застилавшіе его глаза, мѣшали разглядѣть любимый образъ.
   -- Мы не виноваты въ этомъ, произнесъ тихій голосъ надъ его головой и чья-то рука нѣжно легла на правую руку его, высунувшуюся изъ одѣяла.
   Онъ поднесъ эту руку къ своимъ горячимъ губамъ, ко лбу.
   -- Такъ разстанемтесь-же въ мирѣ, продолжала Гедвига,-- пусть никогда горькое чувство не омрачаетъ вашихъ воспоминаній обо мнѣ, пусть не омрачаетъ оно и моихъ воспоминаній. Мы разъ уже попробовали свести между собою счеты -- когда вы спасли мою жизнь отъ бѣшеннаго оленя -- но тогда было еще слишкомъ рано; тогда въ нашихъ отношеніяхъ играло слишкомъ большую роль личное чувство. Теперь, когда вы спасли отечество, участвовали въ спасеніи его отъ бѣшеннаго врага; теперь, когда единичныя личности находятъ свое счастіе -- въ подчиненіи и принесеніи себя въ жертву цѣлому; теперь я вижу васъ въ новомъ, болѣе яркомъ свѣтѣ; быть можетъ, теперь и вы понимаете меня лучше и судить будете мягче, быть можетъ, наши счеты теперь въ лучшемъ положенія.
   -- А въ какомъ положеніи теперь наши счеты? спросилъ принцъ Генрихъ, мрачно улыбаясь.
   -- Спросите нашего врага, отвѣчала Гедвига;-- спросите ужасъ, съ которымъ онъ видитъ, какъ дружно возстаетъ противъ него, какъ дружно, съ какой непреодолимой силой бросается на него то, что онъ считалъ на вѣки разъединеннымъ.
   Принцъ Генрихъ тихо покачалъ головой.
   -- Вы отвѣчаете не искренно, сказалъ онъ,-- не можетъ быть, чтобы вы, какъ близорукій мечтатель, обманывались этимъ призракомъ единства, вызваннымъ минутною опасностью. Я вижу, какъ мы относимся другъ къ другу теперь, но какъ будемъ мы относиться, когда опасность пройдетъ? Не сдѣлаемся-ли мы но прежнему врагами?
   -- Врагами, которые на опытѣ убѣдились, что въ извѣстныя минуты они должны и могутъ стоять дружно. А это уже не бездѣлица, этого никогда и представить себѣ не могли люди, поджигавшіе страсти обѣихъ сторонъ. Къ тому-же самая вражда приметъ теперь другой характеръ.
   -- Какой?
   -- Изъ противниковъ мы сдѣлаемся соперниками,-- соперниками въ дѣлѣ стремленія къ славѣ и счастію Германіи,-- соперниками, которые будутъ подстерегать другъ друга не столько слабости, сколько достоинства, чтобы по возможности соединить ихъ всѣхъ, въ себѣ.
   -- Такъ вы разсчитываете, что буржуазія сдѣлается воинственной, а дворянство посвятитъ себя паукамъ?
   Гедвига указала на одну изъ кроватей въ передней части палаты.
   -- Тамъ лежитъ, сказала она,-- молодой человѣкъ двадцати трехъ лѣтъ -- онъ бредитъ на всѣхъ извѣстныхъ мнѣ языкахъ и на языкахъ, которыхъ я совсѣмъ не знаю; доктора сказали мнѣ, что это сынъ башмачника, состоявшій доцентомъ при какомъ-то университетѣ. Въ сраженіи подъ Марсъ-Латуромь, онъ былъ раненъ на пушкѣ, около которой оставался послѣднимъ, которую ни за что не хотѣлъ оставить, и которая только поэтому не досталась въ руки французамъ; его король почтилъ его такимъ-же крестомъ какъ крестъ, лежащій на вашемъ ночномъ столикѣ и...
   Гедвига остановилась.
   -- Продолжайте, сказалъ принцъ Генрихъ съ горькою улыбкой,-- вы хотѣли сказать, и здѣсь лежите вы, ни чуть не храбрѣе, только гораздо невѣжественнѣе его.
   -- Вы невѣрно толкуете мою мысль, отвѣчала Гедвига,-- я хотѣла сказать: и вы должны соединить въ себѣ доблести вашихъ противниковъ съ прирожденными вамъ и привитыми воспитаніемъ качествами.
   Принцъ Генрихъ указалъ на свою руку въ лубкѣ.
   -- Развѣ ваша храбрая сильная рука была вашимъ единственнымъ достоинствомъ? Въ такомъ случаѣ плохой смыслъ имѣли-бы слова, которыя вы избрали девизомъ своей жизни: всегда на проломъ! Но вы несправедливы къ самому себѣ. Вы забываете ваше испытанное мужество, чувство собственнаго достоинства, придающее вамъ такую увѣренность въ себѣ, привычку повелѣвать, здравый взглядъ на вещи,-- все это неоцѣненныя качества, которыя могутъ принести самые благотворные результаты въ томъ новомъ положеніи, въ которое поставила васъ судьба.
   -- Можетъ быть не совсѣмъ политично указывать противникамъ выгоды ихъ положенія, продолжала Гедвига послѣ небольшого молчанія, во время котораго принцъ Генрихъ лежалъ неподвижно, задумчиво глядя въ пространство,-- но мы сегодня видимся въ послѣдній разъ: вы -- больной, а я -- сестра милосердія. Позвольте-же мнѣ быть на нѣсколько минутъ не сестрою милосердія, а просто сестрою. И вотъ вамъ мой сестринскій совѣтъ и желаніе: пусть Генрихъ Роде употребитъ на пользу той неизмѣримой сферы, которая отведена ему счастіемъ, всѣ драгоцѣнные дары, которые любящая природа положила ему въ колыбель, употребитъ теперь, когда судьба заставляетъ его обратиться къ самому себѣ. Она дѣйствительно неизмѣрима, та сфера, въ которой ему предстоитъ дѣйствовать. Покрайней мѣрѣ, я не въ состояніи измѣрить мыслью того, что можетъ сдѣлать принцъ Роде, владѣлецъ такого огромнаго состоянія, естественный защитникъ, наставникъ, руководитель такой массы людей,-- до какихъ предѣловъ онъ можетъ разширить сферу своей власти, если съумѣетъ понять знаменія своего времени. А вы, Генрихъ, вы въ состояніи понять эти знаменія и проводить желѣзною волею въ жизнь то, что понято вашимъ проницательнымъ умомъ и воспринято вашимъ мужественнымъ сердцемъ. Вы будете гораздо болѣе на мѣстѣ, чѣмъ нашъ покойный, несчастный, благородный другъ. Онъ былъ ужь слишкомъ старъ, чтобы переучиваться; а научился онъ быть только самостоятельнымъ государемъ, держать власть руками человѣка съ слабымъ сердцемъ, для котораго весь свѣтъ сосредоточивается въ его мечтахъ, закрывающихъ для него дѣйствительность. Вы не будете жить мечтами, вы будете бодрствовать, дѣйствовать; вы будете такъ счастливы, какъ только можетъ быть человѣкъ счастливъ на землѣ.
   -- Съ вами, какъ моей путеводительницей на жизненномъ поприщѣ.
   -- Кто знаетъ! Вы не желали разрушать гармоніи своей жизни, вы-бы никогда не могли никого назвать своей женой, кромѣ аристократки, и я не знаю, сдѣлалась-ли-бы я тѣмъ, что я есть, если-бы родилась аристократкой, и обладала-ли-бы я тѣмъ, что теперь вы во мнѣ на половину ненавидите, на половину любите.
   -- Въ такомъ случаѣ женою моей, конечно, должна была сдѣлаться Стефанія, отвѣтилъ принцъ Генрихъ.
   -- Во всякомъ случаѣ теперь вѣдь она ваша жена, сказала Гедвига;-- для васъ, какъ для человѣка совершившагося факта, этого должно быть довольно. Кромѣ того не забывайте, что мы, женщины, можемъ перенести отъ васъ невѣроятно много, почти все,-- но однако одного мы не переносимъ, это -- быть брошенной.
   Принцъ лежалъ безмолвно, уставившись глазами на окно, сквозь которое ярче и ярче пробивался утренній свѣтъ.
   -- Я часто въ гнѣвѣ называлъ васъ моимъ злымъ демономъ, сказалъ онъ;-- неужели-же вамъ суждено быть моимъ добрымъ ангеломъ?
   -- Я вѣрю только въ людей и въ то, что ихъ добродѣтели неразрывны съ ихъ слабостями.
   -- Примѣняя это къ вамъ, сказалъ принцъ Генрихъ,-- я посовѣтовалъ-бы вамъ беречься вашего благородства, которое заставляетъ васъ цѣнить людей выше того, чего они стоитъ въ дѣйствительности. Вы уже много изъ-за этого выстрадали; я боюсь, чтобы вамъ не пришлось еще больше выстрадать.
   -- Не будемъ говорить обо мнѣ, отвѣчала Гедвига.
   -- Будемъ говорить о васъ, сказалъ принцъ;-- не думаете-ли вы, что я могу спокойно отсюда уѣхать, разстаться съ вами навсегда, не имѣя ни малѣйшаго представленія о томъ, какъ устроится ваша будущность? Гедвига, для меня невыносима мысль видѣть васъ брошенной въ будничную жизнь. Не обманывайте саму себя. Жизнь здѣсь полна ужаса и самыхъ страшныхъ опасностей; но поэтому-то и потому, что она посвящена здѣсь служенію великой идеѣ, она стоитъ высоко надъ обыденной дѣйствительностью. А вы избалованы въ этомъ отношеніи, быть можетъ, болѣе, чѣмъ полагаете. Гедвига, вы не приняли отъ врага того, что онъ вамъ предлагалъ отъ имени другого человѣка, можете-ли, захотите-ли вы принять это отъ друга, отъ брата?
   -- Даже какъ жена доктора Горста?
   Глаза Гедвиги покоились съ какой-то странной, грустной улыбкой на лицѣ молодого принца, который при ея вопросѣ вздрогнулъ будто кто-нибудь грубо придавилъ его різбитую руку.
   -- Вы отлично знаете, что Генрихъ, который теперь лежитъ здѣсь, уже не тотъ, что былъ мѣсяцъ тому назадъ, и что теперь ему уже не въ чемъ съ вами считаться. Кромѣ того, вѣдь вы никогда не будете женой этого человѣка, къ чему-же безполезная жестокость этого вопроса?
   -- А можетъ быть этотъ вопросъ не такъ безполезенъ, можетъ быть, я задала его не безъ намѣренія?
   -- Ба, Гедвига;-- я слышалъ объ этомъ отъ Цейзеля, который видѣлъ васъ здѣсь, когда навѣстилъ меня въ первый день, и котораго вы обязали молчаніемъ; Горстъ былъ вблизи отъ васъ, вы не хотѣли дать ему никакого извѣстія, вы хотѣли исчезнуть и для него, какъ исчезли для всѣхъ насъ.
   -- Вотъ онъ, сказала Гедвига -- и съ нимъ Стефанія.
   Докторъ Горсть и Стефанія дѣйствительно вошли въ эту минуту въ палату. Германъ остановился въ дверяхъ, разговаривая съ врачомъ, который ввелъ ихъ; Стефанія, въ сопровожденіи одігвй изъ сидѣлокъ, быстро направилась къ послѣднему окну, возлѣ котораго лежалъ принцъ Генрихъ.
   -- Останьтесь, сказалъ принцъ, замѣтивъ, что Гедвига хочетъ удалиться;-- Стефанія должна знать, кто такъ долго занималъ ея мѣсто.
   Онъ еще крѣпко сжималъ ея руку, когда Стефанія опустилась на колѣни возлѣ его кровати.
   -- Отъ меня все скрывали, Генрихъ, рыдала она;-- мнѣ сказали только три дня тому назадъ. Я ѣхала днемъ и ночью, но все-таки не попала-бы сюда безъ доктора Горста; онъ взялъ меня съ собою на санитарный поѣздъ; и я всю дорогу пряталась. Ахъ, мой бѣдный, бѣдный Генрихъ!
   -- Доброе дитя мое, сказалъ принцъ, гладя правою рукою бѣлокурые волосы жены, все еще стоявшей на колѣняхъ,-- доброе дитя мое, поздоровайся же съ Гедвигой.
   Стефанія была такъ смущена, что даже и не взглянула на даму въ черномъ, стоявшую возлѣ ея мужа; при словахъ мужа она подняла глаза и, узнавъ Гедвигу, протянула къ ней руки, не вставая съ колѣнъ.
   -- Благодарю тебя за все, что ты сдѣлала для него, для насъ всѣхъ, сказала она,-- и прости меня Гедвига, прости меня.
   Заливаясь слезами, она покрывала поцѣлуями руки Гедвиги, она сама себя не помнила.
   -- Я сама во многомъ виновата, сказала Гедвига, ласково поднимая Стефанію съ колѣнъ и обращаясь къ Герману, который подошелъ поздороваться съ принцемъ и остановился какъ вкопанный при видѣ Гедвиги, будто ему представился какой-нибудь призракъ.
   -- Она всегда разбиваетъ собою всѣ наши предположенія, всѣ наши разсчеты, сказалъ принцъ Генрихъ, съ улыбкой протягивая руку Герману.
   -- Я долженъ былъ этого ожидать, пробормоталъ Германъ.
   

ГЛАВА XXV.

   Санитарный поѣздъ, который увезъ на родину принца Рода и его супругу, только-что отправился.
   Военный поѣздъ, пріѣхавшій нѣсколько минутъ спустя, стоялъ на тѣхъ-же рельсахъ, по которымъ только-что уѣхалъ этотъ поѣздъ. Онъ привезъ полкъ, къ которому былъ причисленъ Германъ, и Германъ долженъ былъ немедленно выступить съ этимъ полкомъ.
   Солдаты -- загорѣлые, бородатые ландверманы, вылѣзали изъ вагоновъ, суетливо выстраиваясь въ ряды -- они должны были выступить со станціи желѣзной дороги; непосвященный зритель видѣлъ передъ собою только хаосъ, но черезъ нѣсколько минутъ этотъ хаосъ долженъ былъ превратиться въ образцовый порядокъ.
   Нѣсколько далѣе выгружали баттарею; одна пушка завязла въ топкой почвѣ, широкоплечіе канонеры вытаскивали ее изъ грязи съ криками ура! въ нѣсколькихъ шагахъ оттуда чинили рельсы на пути, по которому долженъ былъ сейчасъ проѣхать поѣздъ съ нѣсколькими тысячами плѣнныхъ французовъ.
   Десятки лопатъ были заняты работой, молотки ударяли со звономъ о желѣзо, свистъ локомотива, крики солдатъ, ржанье лошадей, команда офицеровъ, звуки музыки полка, передовыя колонны котораго выступали съ пѣснью: "Lieb Vaterland kannst ruhig sein!" -- все смѣшивалось и сливалось въ одинъ гулъ.
   Герману, стоявшему съ Гедвигой нѣсколько въ сторонѣ отъ всей этой картины, казалось, какъ будто онъ видѣлъ уже когда-то все это, все это переживалъ.
   Сонъ, который онъ видѣлъ въ день прибытія маркиза въ замокъ Рода, превращался въ грозную дѣйствительность.
   Плуги превратились въ пушки, топоръ дровосѣка въ кирку піонера, трудъ крестьянина и бюргера въ трудъ солдата. Кто изъ этихъ храбрецовъ не оставилъ свою заботу дома? Кто не несъ эту заботу на сердцѣ, какъ громко онъ ни распѣвалъ, какой беззаботный видъ себѣ ни придавалъ, кому она не казалась тяжелѣе ранца на спинѣ, игольчатаго ружья на плечѣ?
   Ранецъ снимался на бивуакѣ, ружье во время марша перекидывалось съ лѣваго плеча на правое; но что могло избавить его отъ его заботы -- отъ заботы о женѣ и дѣтяхъ?
   Въ душѣ Германа снова воскресло желаніе, которое онъ вложилъ въ уста призраку, явившемуся ему во-снѣ, и онъ улыбнулся, когда Гедвига, задумчиво стоявшая возлѣ него, обернулась къ нему и сказала:
   -- Дай Богъ, чтобы страшный трудъ ихъ нашелъ себѣ благо словеніе! Чтобы они получили заслуженную награду!
   -- Вы въ этомъ сомнѣваетесь? спросилъ Германъ.
   -- Сказавъ да, я скажу не всю правду; сказавъ нѣтъ, я выскажу не все, что у меня на сердцѣ. Я чувствую въ сердцѣ какую-то раздвоенность. Я не сомнѣваюсь въ побѣдѣ, я ни минуты не сомнѣваюсь, что мы побѣдимъ; мы побѣдили, мы побѣдимъ еще; Германія выйдетъ изъ этой войны вознесенная на такую высоту могущества и величія, о которой мы никогда не смѣли мечтать въ самыхъ радужныхъ надеждахъ нашихъ. Но, другъ мой, ни вы, ни я, ни тысячи людей съ нами, мы никогда не искали счастья и чести родины на этомъ пути -- съумѣемъ-ли мы сохранить то, что получимъ такимъ путемъ.
   "Я питаю безграничное довѣріе къ врожденной силѣ нашего народа, къ его трезвому уму, здравому смыслу, неутомимому, неистощимому генію. Мы никогда не хотѣли войны -- я согласенъ съ этимъ; но кто-же, въ концѣ-концевъ, и желалъ ее? Войны не желали даже тѣ, кто приписываетъ себѣ громко или втихомолку славу,-- рыцари съ гордымъ девизомъ: всегда на проломъ! Въ концѣ-концовъ они слѣдуютъ только призыву, который обратилъ къ нимъ геній націи, -- къ нимъ, какъ и ко всѣмъ намъ; ихъ, въ концѣ-концовъ, несетъ та-же могучая волна, которая несетъ и насъ. Куда? У кого хватитъ смѣлости отвѣтить на это? но кто-же и будетъ такъ безчувственъ, чтобы не желать, чтобы она принесла насъ въ гавань, но не въ гавань празднаго покоя, а въ гавань будущности, полной работы, которая вознаграждаетъ рабочаго, полной свѣта, который тепло и ярко освѣщаетъ путь каждому -- и высокопоставленному, и низкорожденному, и вѣнценосцу, и поденщику.
   -- Аминь! сказала Гедвига.
   -- А теперь, Гедвига, мнѣ пора ѣхать; если война пощадитъ меня, если я вернусь -- я не могу сказать: вернусь домой -- у меня нѣтъ дома -- увижу-ли я васъ снова? позволите-ли вы мнѣ снова увидѣть васъ?
   -- Кто въ состояніи, кто могъ-бы жить безъ друзей! сказала Гедвига.
   Тихо, едва слышно раздались звуки музыки; послѣдній батальонъ выходилъ въ походъ...
   Когда Германъ обернулся снова, Гедвига все еще стояла на возвышеніи, гдѣ они находились вмѣстѣ. Заходящее солнце обливало своимъ красноватымъ свѣтомъ ея темную, стройную фигуру, которая вырисовывалась на свѣтломъ фонѣ и, казалось, принимала грандіозные размѣры.
   Она подняла руки. Было-ли это прощанье? было-ли это благословеніе? и кому?-- ему или тѣмъ храбрецамъ, которые вмѣстѣ съ нимъ выступали въ эту борьбу.

(Окончаніе.)

"Дѣло", NoNo 6--9, 1871

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru