Аннотация: Hammer und Amboß. Текст издания: журнал "Дѣло", NoNo 10-11, 1868, NoNo 1-9, 1869.
Между молотомъ и наковальней.
(Романъ Фр. Шпильгагена).
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
I.
Мы стояли въ глубокой нишѣ у открытаго окна классной комнаты. На тихомъ дворѣ привольно играли воробьи, и лучи осенняго солнца, скользившія по старымъ стѣнамъ, падали на траву, пробивавшуюся сквозь плиты. Изъ высокой мрачной комнаты, пропитанной школьной атмосферой, раздавался гулъ голосовъ нашихъ товарищей; всѣ они, за исключеніемъ насъ, сидѣли уже на мѣстахъ, склонившись надъ своими Софоклами, и ждали съ минуты на минуту прихода "старины", потому что рекреаціонная четверть часа уже прошла.
-- "Увидишь", повторилъ я еще разъ, въ ту минуту, какъ дверь отворилась, и "онъ" вошелъ. "Онъ", профессоръ Дедереръ, временно исправлявшій должность директора гимназіи, прозванный на школьномъ нарѣчіи "стариной", въ сущности не былъ старъ. Ему было лѣтъ подъ пятьдесятъ; маленькая, уже обсыпанная просѣдью голова его выходила изъ накрахмаленыхъ воротничковъ снѣжной бѣлизны; на длинномъ, изумительно-худощавомъ туловищѣ красовался, и лѣтомъ и зимой, сюртукъ изъ самаго тонкаго сукна, застегнутый на-глухо. У него были бѣлыя, изящныя руки, съ длинными, заостренными ногтями; когда онъ,-- что случалось довольно часто,-- въ нервномъ возбужденіи размахивалъ этими руками подъ самыми моими глазами, я изумлялся бѣлизнѣ ихъ; раза два я съ трудомъ удержался отъ искушенія схватить эту изящную руку и раздавить, ее въ своихъ широкихъ, грубыхъ ладоняхъ. Профессоръ Ледереръ направлялся отъ двери къ кафедрѣ двѣнадцатью мѣрными шагами, исполненными необыкновеннаго достоинства; голова и глаза его были слегка опущены; на лицѣ выражалась сосредоточенная мысль. Онъ казался жрецомъ, идущимъ совершить жертву на алтарѣ, или Цезаремъ, вступающимъ въ сенатъ -- во всякомъ случаѣ существомъ, далекимъ отъ современной плебейской сферы. Останавливать классика на пути въ кафедрѣ было бы преступленіемъ. Величественное движеніе руки служило, въ большей части такихъ случаевъ, единственнымъ отвѣтомъ профессора. Но сангвиникъ Артуръ такъ былъ убѣжденъ въ томъ, что просьба его будетъ исполнена, что охотно отказался отъ лишняго шанса въ свою пользу. Онъ заступилъ профессору дорогу и высказалъ ему свою просьбу; онъ просилъ объ увольненіи на этотъ день; это была суббота.-- Ни за что, сказалъ профессоръ.-- "Ради увеселительной прогулки," продолжалъ Артуръ, ни мало не смущаясь рѣзкимъ тономъ суроваго педагога. Его было трудно запугать, моего друга Артура. "Ради увеселительной прогулки на пароходѣ моего дяди, для изслѣдованія устричныхъ отмелей, которыя онъ снялъ два года тому назадъ. У меня есть письмо отъ отца, господинъ профессоръ". И онъ подалъ письмо. Блѣдное лицо профессора покраснѣло отъ гнѣва. Бѣлою рукою, съ которой онъ снялъ черную перчатку, онъ сдѣлалъ классическій жестъ по направленію къ Артуру, голубые глаза его потемнѣли, какъ морская пучина, когда по небу проходятъ тучи.-- Ни за что!-- вскричалъ онъ въ третій разъ, прошелъ мимо Артура на кафедру, сложилъ молча бѣлыя руки, но черезъ секунду объявилъ, что слишкомъ взволнованъ, чтобы молиться, и заикаясь -- почтенный педагогъ всегда заикался, когда приходилъ въ возбужденное состояніе -- разразился филипикой противъ заразы, овладѣвшей молодежью, противъ пристрастія въ свѣту и суетнымъ наслажденіямъ, постоянно отличающимъ тѣхъ, надъ которыми не парить духъ Аполлона и Паллады Афины; онъ помнитъ слова поэта, что можно порою сбрасывать съ себя серьезность, Можно даже иногда плясать и пировать, но дѣйствіе должно соотвѣтствовать причинѣ; это дозволительно, когда какой нибудь Виргилій возвращается съ чужбины, или Клеопатра, своею добровольною смертью, спасаетъ отечество отъ грозящей опасности. Но какъ смѣетъ личность, завѣдомо принадлежащая къ самымъ худшимъ ученикамъ, личность, которая была бы безусловно самымъ худшимъ ученикомъ, если бы у нея не оспаривала пальмы первенства другая личность, положительно недосягаемая въ этомъ отношеніи -- здѣсь близорукіе глаза профессора обратились въ мою сторону,-- какъ смѣетъ подобная личность домогаться вѣнка, который можетъ по праву украшать только чело, покрытое трудовымъ потомъ. Можно ли упрекать его4 оратора, въ строгости? Онъ не думаетъ; онъ искренно желалъ бы, онъ отъ души былъ бы радъ, еслибы личность, которую онъ покаралъ суровымъ словомъ порицанія, доказала свою невинность, переводя безъ запинокъ, великолѣпный хоръ Антигоны, что составляетъ предметъ настоящей лекціи.
Фонъ-Церенъ, начинайте.
Бѣдный Артуръ! Еще теперь, черезъ много, много лѣтъ, я живо вижу передъ собой его красивое, тогда уже нѣсколько помятое лицо, тщетно пытавшееся удержать на тонкихъ губахъ аристократически-равнодушную улыбку, съ которою онъ слушалъ выговоръ профессора, и въ настоящую минуту, когда онъ раскрылъ книгу и прочелъ съ грѣхомъ пополамъ два стиха греческаго текста. По мѣрѣ того, какъ онъ читалъ, презрительная улыбка сбѣгала съ губъ его, и въ ту минуту, какъ онъ кончилъ, смущенный взглядъ его обратился съ мольбою о помощи къ его сосѣду и другу. Но, Боже мой, какъ могъ я ему помочь, и онъ долженъ былъ знать лучше всякаго другого, что я не въ состояніи оказать ему помощь. Неотвратимое совершилось. Онъ превратилъ "лучъ Геліоса" въ "щитъ Эола" и наговорилъ еще много подобныхъ нелѣпостей. Товарищи заявляли о своихъ превосходныхъ познаніяхъ взрывами смѣха, и даже на серьезномъ лицѣ профессора появилась злобная улыбка торжества надъ уничтоженнымъ противникомъ,-- "Собаки", пробормоталъ Артуръ, поблѣднѣвшими губами, садясь на мѣсто послѣ двухминутной пытки.-- Отчего ты мнѣ не подсказалъ?-- Я не успѣлъ отвѣтить на такой глупый вопросъ, потому что очередь дошла и до меня. Но я не чувствовалъ ни малѣйшаго расположенія подвергаться ученой пыткѣ на потѣху товарищей, и объявилъ, что еще менѣе подготовленъ, чѣмъ мой другъ, и надѣюсь вполнѣ оправдать этимъ признаніемъ отзывъ, который сдѣлалъ обо мнѣ самъ господинъ профессоръ нѣсколько минутъ тому назадъ. При этомъ я грозно посмотрѣлъ на товарищей. Они тотчасъ же перестали смѣяться, и самъ профессоръ, потому ли, что ему показалось, что онъ зашелъ уже слишкомъ далеко, или потому, что онъ считалъ ниже своего достоинства отвѣчать на ною дерзкую выходку, только пожалъ плечами и отвернулся отъ насъ. Во всю остальную часть лекціи онъ былъ необыкновенно любезенъ съ прочими учениками, отпускалъ имъ остроты самого ученаго свойства, а къ намъ относился съ полнѣйшимъ пренебреженіемъ,
Едва затворилась за нимъ дверь, какъ Артуръ подбѣжалъ къ первой скамьѣ и закричалъ:
-- Вы опять веди себя, какъ подлецы, но я не намѣренъ здѣсь оставаться; "старина" не придетъ сюда сегодня, а если кто другой обо мнѣ спроситъ, то вы скажите, что я болѣнъ.
-- И обо мнѣ тоже, вскричалъ я, становясь подлѣ Артура и положивъ ему руку на плечо.-- Я пойду съ нимъ, только подлецы оставляютъ друзей.
Черезъ минуту мы спустились изъ окна, отстоявшаго на 12 футовъ отъ земли, на дворъ и, прижавшись къ стѣнкѣ, чтобы профессоръ насъ не замѣтилъ, когда онъ пойдетъ изъ классовъ домой, стали обдумывать, что намъ дѣлать. Выйти изъ тѣснаго глухого задняго двора, на которомъ мы стояли, на улицу, можно было только двумя путями: или, по длиннымъ извилистымъ корридорамъ гимназіи -- стараго Августинскаго монастыря -- или мимо оконъ самого профессора, квартира котораго примыкала однимъ угломъ во двору. Первый путь былъ опасенъ; часто учителя, несмотря на то, что опредѣленный для ихъ лекціи часъ уже пробилъ, еще расхаживали по корридорамъ, а намъ была дорога всякая минута. Второй путь былъ еще опаснѣе; онъ велъ прямо черезъ логовище льва, но за то былъ короче, и мы рѣшились попробовать его. Пробираясь по стѣнкѣ, подъ самыми, окнами нашего класса, гдѣ уже началась вторая лекція, мы дошли до калитки, которая вела въ дворикъ квартиры профессора. Здѣсь все было тихо. Сквозь открытую калитку мы увидѣли профессора, который только-что вернулся и игралъ на крыльцѣ съ своимъ младшимъ сыномъ, хорошенькимъ черноволосымъ шестилѣтнимъ мальчикомъ. Онъ бѣгалъ за нихъ въ догонку и хлопалъ въ ладоши. Мальчикъ смѣялся и кричалъ; разъ онъ даже выбѣжалъ на дворъ, прямо въ кучѣ хвороста, за которой мы скрывались. Если бы эти маленькія ножки сдѣлали еще шагъ, мы были бы открыты.
Часто потомъ мнѣ приходило на мысль, что отъ этого шага зависѣла вся моя жизнь. Еслибъ мальчикъ подбѣжалъ къ намъ, то мы должны были бы выйти изъ-за хвороста, и такъ какъ эта дорога вела, прямо изъ гимназіи въ квартиру профессора, то мы, конечно, объявили бы, что шли просить у него прощенія за то, что сдѣлали ему непріятность. По крайней мѣрѣ, Артуръ признавался, что въ ту минуту какъ ребенокъ подбѣгалъ къ намъ, эта мысль промелькнула, какъ молнія, въ его головѣ. Тогда все дѣло кончилось бы нотаціей, или вѣрнѣе кроткимъ увѣщаніемъ, потому что профессоръ, въ сущности, былъ человѣкъ добрый, мы вернулись бы въ классъ, объявили бы товарищамъ, что подшутили надъ ними, сказавъ, что думаемъ убѣжать тайкомъ, и -- впрочемъ я и самъ не знаю, чтобы тогда случилось, во всякомъ случаѣ не то, что случилось на самомъ дѣлѣ. Но маленькія ножки не добѣжали до насъ, отецъ догналъ ребенка, поднялъ его на руки, такъ что черные волосы мальчика засвѣтились на солнцѣ и, лаская, понесъ его домой. На порогѣ встрѣтила его жена въ папильоткахъ и въ бѣломъ кухонномъ передникѣ; затѣмъ отецъ, мать и сынъ всѣ исчезли, дворъ опустѣлъ. Теперь или никогда. Съ сильно бьющимся сердцемъ проскользнули мы въ калитку черезъ дворикъ профессорской квартиры, готическія окна которой были освѣщены косыми лучами солнца. Выходная дверь жалобно заскрипѣла, и мы, черезъ минуту, были уже на бульварѣ и направлялись быстрыми шагами, и даже рысцою, къ гавани.-- Что же ты скажешь отцу, спросилъ я.-- Да ничего, онъ и не спроситъ, отвѣчалъ Артуръ,-- а если спроситъ, скажу, что отпустили, нельзя же иначе. Но это будетъ чудная прогулка, я великолѣпно покучу.
Нѣсколько минутъ мы шли молча другъ подлѣ друга. Въ первый разъ мнѣ пришла въ голову мысль, что я убѣжалъ изъ школы рѣшительно за-даромъ. Если Артура посадятъ дня на два въ карцеръ, то онъ, по крайней мѣрѣ, сегодня покутитъ, къ тому же родители его были очень снисходительны, словомъ, онъ почти ничѣмъ не рисковалъ. А же, напротивъ, подвергался опасности быть открытымъ и наказаннымъ, не имѣя въ виду никакого удовольствія. Мой строгій старикъ отецъ не любитъ шутить, особенно такими вещами. Я снова таскалъ для другого каштаны изъ огня. Ну, что за важность. Идти скорымъ шагомъ по этой усаженной деревьями аллеѣ было во всякомъ случаѣ лучше, чѣмъ сидѣть въ душномъ классѣ, а для меня тогда всякая шалость, всякая безразсудная выходка были привлекательны сами по себѣ. Я счелъ особеннымъ великодушіемъ со стороны моего эгоистическаго друга, когда онъ мнѣ сказалъ:
-- Послушай-ка, Георгъ, поѣдемъ съ нами; дядя поручилъ мнѣ пригласить, какъ можно больше товарищей, я тебѣ говорю, чудо, что будетъ. Элиза, Коль и Эмилія Хекепфенигъ также ѣдутъ. Я тебѣ предоставлю Эмилію, а за тѣмъ устрицы, шампанское, ананасовый пуншъ, право поѣдемъ.
-- А отецъ мой? сказалъ я, но сказалъ совершенно машинально, потому что твердо рѣшился ѣхать. Эмилія Хекепфенигъ, Эмилія, съ своимъ тупымъ носикомъ и смѣющимися глазками, которая меня всегда особенно отличала и недавно еще, во время игры въ фанты, такъ крѣпко поцѣловала, чего вовсе не требовала игра, и ее-то Артуръ предоставлялъ мнѣ! Да, я поѣду, непремѣнно поѣду, чтобы тамъ не было.
-- Какъ ты думаешь, могу я ѣхать въ такомъ видѣ, спросилъ я, останавливаясь и оглядывая свой костюмъ, правда, простой и опрятный, но далеко не парадный.
-- Отчего же не ѣхать, возразилъ Артуръ,-- не все ли это равно, къ тому же намъ нельзя терять ни минуты.
Одѣтый въ самое лучшее платье, Артуръ даже не взглянулъ на меня и не умѣрилъ своего шага. Дѣйствительно, каждая минута была дорога. Когда мы вышли двумя узкими переулками въ гавань, съ парохода раздался звонокъ. Угловатая фигура капитана виднѣлась у колеса. Мы протѣснились сквозь густую толпу зѣвакъ и, перескочивъ черезъ трапъ въ ту минуту, когда его уже хотѣли снять, очутились на палубѣ среди самаго пестраго общества.
II.
-- Какъ ты меня напугалъ! сказала г-жа фонъ-Церенъ, взявъ сына за обѣ руки;-- мы уже предположили невозможное, что профессоръ Ледереръ не отпустилъ тебя. Видишь ты, Церенъ, что я была права?
-- Тѣмъ лучше, возразилъ штейерратъ,-- барышни были въ такомъ горѣ, что ты не придешь, Артуръ; надѣюсь, что я не сказалъ ничего лишняго, mademoiselle Emilie, mademoiselle Elise, галантно обратился штейерратъ къ дѣвочкамъ, въ коричневыхъ соломенныхъ шляпкахъ, которыя въ отвѣтъ захихикали.-- Поздоровайся же съ дядюшкой, прибавилъ штейерратъ тише,-- гдѣ же дядюшка? и онъ окинулъ взорами толпившееся на палубѣ общество.
Въ эту минуту къ намъ приблизился самъ коммерціи совѣтникъ Штреберъ. Его маленькіе свѣтло-голубые глазенки безпокойно бѣгали подъ сѣдоватыми бровями, козырекъ старомодной фуражки былъ отодвинутъ на затылокъ, лѣвый рукавъ широкаго синяго фрака съ золотыми пуговицами съѣхалъ на половину съ плеча, ножки въ желтыхъ нанковыхъ панталонахъ проворно двигались.
-- Куда этотъ проклятый Іоганнъ...
-- Позвольте представить вамъ моего Артура...
-- Хорошо, хорошо! вскричалъ коммерціи совѣтникъ, не смотря на представляемаго;-- ага! вотъ онъ мошенникъ! и онъ устремился въ лакею, вышедшему въ эту минуту изъ каюты съ подносомъ.
Штейерратъ и жена его обмѣнялись взглядами, въ которыхъ ясно можно было прочесть: "невѣжа" или что нибудь въ этомъ родѣ. Артуръ обернулся въ дѣвушкамъ и сказалъ имъ что-то, что заставило ихъ расхохотаться и пригрозить ему своими зонтиками;, на меня никто не обращалъ ни малѣйшаго вниманія, потому я удалился на переднюю часть палубы, усѣлся на грудѣ канатовъ и сталъ смотрѣть въ море. Пароходъ вышелъ уже изъ гавани и слѣдовалъ лѣвымъ берегомъ, на которомъ виднѣлись красныя крыши домиковъ, окруженныя зелеными деревьями; на песчаномъ плоскомъ берегу мелькали какія-то фигуры,-- купальщики или матросы, трудно было разобрать,-- онѣ смотрѣли на пароходъ, съ шумомъ проносившійся мимо нихъ.
По правую руку берегъ почти ускользалъ изъ виду; на дальнемъ горизонтѣ виднѣлись мѣловые берега сосѣдняго острова, надъ моремъ носились чайки, наполнявшія воздухъ своимъ однозвучнымъ крикомъ.
Утро было великолѣпное; я это видѣлъ, но не сознавалъ. Я былъ въ очень мрачномъ настроеніи духа. Если бы пароходъ коммерціи совѣтника, "Пингвинъ", отправлялся въ Китай или Буеносъ-Айресъ, и я былъ бы пассажиромъ съ кошелькомъ, полнымъ золота, или даже простымъ матросомъ, но съ увѣренностью, что никогда не увижу болѣе ненавистныхъ башенъ родного города, рѣзко обрисовавшихся на лазурной синевѣ неба -- тогда бы дѣло другое. Но теперь! что же нагоняло на меня такую меланхолію? Сознаніе моего непослушанія, страхъ непріятныхъ послѣдствій вины? О нѣтъ! Въ самомъ худшемъ случаѣ строгій отецъ только выгналъ бы меня изъ дому, какъ онъ уже не разъ грозилъ, а такое изгнаніе представлялось мнѣ освобожденіемъ отъ ига, которое становилось съ каждымъ днемъ все невыносимѣе, ни привѣтствовалъ мысль о немъ улыбкой злобнаго довольства. Такъ отчего же мнѣ было такъ грустно? Отчего? Поставьте себя на мое мѣсто; вообразите, каково школьнику, убѣжавшему изъ училища, богъ-вѣсть ради какихъ благъ, сидѣть на палубѣ парохода на канатѣ, вдали отъ веселаго общества, чувствовать общее пренебреженіе въ себѣ, потерять даже надежду, что лакей съ бутербродами и портвейномъ подойдетъ къ нему! Этотъ послѣдній знакъ пренебреженія особенно тяжело отозвался у меня на сердцѣ. Я всегда отличался хорошимъ аппетитомъ, въ настоящее же время быстрая ходьба изъ школы въ гавань и свѣжій морской вѣтеръ еще сильнѣе раздражили этотъ аппетитъ.
Я всталъ въ порывѣ негодованія и тотчасъ же сѣлъ опять. Нѣтъ, Артуръ самъ долженъ подойти и представить меня обществу, я думаю -- это не богъ знаетъ какая услуга послѣ того подвига, который я совершилъ ради него. Впрочемъ онъ мнѣ никогда не платилъ за мои услуги. Сколько удочекъ, канареекъ, раковинъ, чубуковъ, ножичковъ и т. д. перекупилъ онъ у меня; т. е. вѣрнѣе, выманилъ ласкою или силою, и ни разу не выплатилъ условленной цѣны; сколько разъ онъ занималъ у меня чистыми деньгами, если у меня оказывалась сколько нибудь солидная сумма; впрочемъ онъ не брезгалъ и двумя съ половиной зильбергрошами.
Странно, что мнѣ вздумалось подводить такіе мрачные итоги именно въ это ясное, чудное утро! Въ первый разъ, за все время нашей дружбы, которая, завязалась между нами чуть ли не на шестомъ году отъ роду, приходили мнѣ въ голову такія мысли; я всегда любилъ хорошенькаго, гнойнаго мальчика съ длинными золотистыми кудрями и добрыми карими глазами,-- мальчика, ходившаго въ бархатной курточкѣ, которую такъ пріятно было гладить рукою. Я любилъ его, какъ цѣпная собака любитъ комнатную болонку, которую можетъ растерзать въ одно мгновеніе ока, любилъ его даже въ настоящую минуту, когда онъ ухаживалъ за барышнями и смѣясь прогуливался по палубѣ какъ свѣтскій молодой человѣкъ.
Я слѣдилъ за нимъ изъ своего уголка и мнѣ становилось все грустнѣе и грустнѣе; должно быть я былъ очень голоденъ.
Мы доѣхали, до мыса, далеко выдающагося въ море и который намъ нужно было обогнуть. На берегу самаго моря виднѣлась хижина, осѣненная старымъ, полусгнившимъ дубомъ,-- хижина, съ которой у меня связывались дорогія воспоминанія. Въ ней жилъ кузнецъ Пиннофъ, отецъ моего друга Клауса Пиннофа. Кузнецъ Пиннофъ былъ для меня одною изъ самыхъ интересныхъ личностей въ года моего дѣтства. У него были четыре старыя заржавленныя двухствольныя ружья и еще огромное ружье, которымъ онъ одолжалъ пріѣзжавшихъ купаться, а также и насъ, дѣтей, когда мы были при деньгахъ, потому что кузнецъ Пиннофъ рѣдко что дѣлалъ за простое спасибо; кромѣ того у него была огромная парусная лодка, которую мы дѣти прозвали катеромъ, служившая также исключительно для развлеченія пріѣзжихъ, особенно за послѣдніе годы, когда онъ сталъ плохо видѣть и не могъ предпринимать дальнихъ поѣздокъ. Въ былые годы онъ предпринималъ поѣздки, далеко не такія невинныя; таможенные чиновники, сотоварищи моего отца, покачивали головами, когда заходила рѣчь о похожденіяхъ кузнеца Пиннофа. Но какое дѣло было до этого намъ! какое дѣло было мнѣ, обязанному четыремъ заржавленнымъ охотничьимъ ружьямъ и лодкѣ Пиннофа самыми лучшими часами жизни, мнѣ, для котораго Клаусъ Пиннофъ былъ лучшимъ товарищемъ въ мірѣ! потому что, съ тѣхъ поръ какъ Клаусъ поступилъ въ ученіе въ слесарю съ годъ тому назадъ, я рѣдко съ нимъ видѣлся, а за послѣдніе полгода совсѣмъ потерялъ его изъ виду.
Но въ настоящее время, когда мы проѣзжали мимо хижины его отца, я вспомнилъ о немъ; на пескѣ, возлѣ вытянутой на берегъ лодки, стояло маленькое существо, въ которомъ, не смотря на громадное разстояніе, мои глаза узнали пріемную сестру Клауса Кристель Меве; 16 лѣтъ тому назадъ покойная жена Пиннофа нашла дѣвочку на берегу, среди обломковъ потерпѣвшаго крушеніе судна, и кузнецъ, въ порывѣ великодушія, а, можетъ быть, какъ говорили нѣкоторые, въ надеждѣ получить когда нибудь богатое вознагражденіе, принялъ ее к:" себѣ. Судно было голландское изъ Явы, на сколько можно было судить по обломкамъ, но имя его и его владѣльцевъ осталось тайною, благодаря, можетъ быть, небрежности, съ которою власти наводили справки. Найденыша же назвали Христиной или Кристелью Меве, потому что дикій крикъ кружившихся въ воздухѣ чаекъ привелъ г-жу Пиннофъ къ тому мѣсту, гдѣ лежала дѣвочка.
Шорохъ подъ самымъ моимъ ухомъ заставилъ меня повернуть голову. Въ двухъ шагахъ отъ меня открылся одинъ изъ палубныхъ люковъ и изъ него высунулся до половины какой-то человѣкъ. Короткіе жесткіе волоса, широкое лицо, обнаженная мускулистая шея, открытая почти по поясъ грудь, нѣкогда красная рубаха, нѣкогда бѣлые панталоны -- все было покрыто сажей, и такъ какъ черный человѣкъ прищурилъ свои и безъ того маленькіе глазенки, чтобы лучше всмотрѣться вдаль, то на немъ не было бы ни одного свѣтлаго пятнышка, еслибы онъ не раскрылъ въ эту минуту широкаго рта въ веселую улыбку, которая выказала два ряда ослѣпительно-бѣлыхъ зубовъ. Онъ приподнялся еще на два дюйма, замахалъ своею черною рукою въ знакъ привѣтствія на берегъ, и я узналъ его.
-- Клаусъ! крикнулъ я.
-- Голда! закричалъ онъ вздрагивая, и обращая на меня свои маленькіе глазенки.
-- Какое нѣжное привѣтствіе, Клаусъ!
Клаусъ покраснѣлъ подъ сажей и выставилъ всѣ свои зубы.
-- Господи Боже мой, вскричалъ онъ.
-- Георгъ! какъ ты -- какъ вы сюда попали?
-- Такъ, а ты Клаусъ!
-- Я здѣсь уже давно, отвѣчалъ онъ,-- я все собирался сходить провѣдать васъ.
-- Богъ глупый-то, зачѣмъ же ты говоришь мнѣ вы? спросилъ я.
-- Да вѣдь вы съ важными господами, сказалъ Клаусъ, указывая большимъ пальцемъ черезъ плечо на заднюю палубу.
-- Лучше бы я былъ съ тобою, и ты бы мнѣ далъ кусокъ хлѣба съ масломъ, сказалъ я. Чортъ бы ихъ побралъ -- этихъ важныхъ господъ!
Клаусъ посмотрѣлъ на меня съ удивленіемъ.
-- Такъ зачѣмъ же, началъ онъ...
-- Зачѣмъ я здѣсь? прервалъ я его.-- Потому что я дуракъ, оселъ, Клаусъ.
-- Ну нѣтъ! сказалъ Клаусъ.
-- Вѣрь мнѣ, Клаусъ, я чистѣйшій оселъ. Лучше бы у меня были такіе друзья, какъ ты, Клаусъ. И мой взглядъ обратился на вѣроломнаго Артура, который разгуливалъ среди гостей съ зонтикомъ коварной Эмиліи, а она щеголяла въ маленькой соломенной шляпѣ, кокетливо надѣтой на локоны.
-- Мнѣ нужно внизъ, сказалъ Клаусъ, дружески улыбаясь.-- прощай. И онъ спустился внизъ.
-- Это былъ трубочистъ? спросилъ серебристый голосъ позади меня.
Я поспѣшно обернулся и тотчасъ же всталъ съ мѣста.
Передо мною стояла нарядная дамочка лѣтъ 12, въ бѣломъ платьицѣ съ голубыми ленточками на рукавахъ, голубыя же ленты развѣвались съ ея соломенной шляпки и большіе голубые глаза съ любопытствомъ смотрѣли то на люкъ, куда исчезъ мой черный другъ, то вопросительно на меня. Въ эту минуту люкъ поднялся, Клаусъ выглянулъ изъ него.
-- Тебѣ къ самому дѣлѣ принести хлѣба съ масломъ...
-- Господи! вскрикнула дѣвочка. Люкъ тотчасъ же захлопнулся за мгновенно исчезнувшимъ другомъ моимъ.
-- Господи! повторила опять дѣвочка,-- какъ я испугалась!
-- Чего, ma chère? спросилъ другой голосъ. Голосъ былъ очень тонокъ, принадлежалъ онъ сухопарой барынѣ, которая вышла въ это время изъ-за каюты; на ней было надѣто поношенное двуличневое шелковое платье; по обѣимъ сторонамъ блѣднаго лица спускались рѣдкія рыжеватыя букли.
Эта дама была Амалія Дуффъ; голубоглазая, съ голубыми ленточками дѣвочка была ея питомица Термина Штреберъ, единственная дочь коммерціи совѣтника.
Я зналъ ихъ обѣихъ, какъ зналъ всѣхъ жителей нашего маленькаго городка; вѣроятно, и онѣ меня знали, потому что я раза для былъ съ Артуромъ въ огромномъ саду коммерціи совѣтника, близь воротъ, и двѣ недѣли тому назадъ имѣлъ даже честь качать маленькую Термину цѣлые полчаса на огромныхъ качеляхъ, съ которыхъ, если ихъ хорошенько поддать, можно было видѣть между деревьями море. Кромѣ того дѣвица Дуффъ была родомъ изъ того самого саксонскаго города, въ которомъ родились и мои родители и, пріѣхавъ нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ въ нашъ городъ, привезла рекомендательныя письма и поклоны изъ родного города, но они нѣсколько запоздали: моей доброй матушки уже не было на свѣтѣ,-- она скончалась 5 лѣтъ тому назадъ. Г-жа Дуффъ не разъ удостоивала меня своею назидательною бесѣдою, но она была близорука, и потому я не могъ обидѣться на нее за то, что она приставила золотую лорнетку къ поблекшимъ глазамъ и спросила меня съ поклономъ, который танцовальные учителя называютъ кажется grand compliment:-- "Съ кѣмъ я имѣю честь"?
Я назвалъ свою фамилію.
-- О ciel! вскричала госпожа Дуффъ,-- mon jeune compatriote! Тысячу разъ простите мою близорукость. Ну какъ поживаетъ вашъ батюшка? Ваша матушка? Боже мой, я сама не помню, что говорю, но ваше внезапное появленіе въ этомъ тихомъ уголкѣ совсѣмъ меня смутило. Что я хотѣла сказать? Да, тамъ на верху вами очень интересуются. Куда это вы такъ запрятались? Васъ всюду искали.
-- А между тѣмъ меня было очень легко найти, проговорилъ я, вѣроятно, съ нѣкоторою горечью, которая не ускользнула отъ чуткаго уха г-жи Дуффъ.
-- Ахъ, да, сказала она съ многозначительнымъ взглядомъ.-- Кто предается уединенію... Это старая истина... Потише, ma petite. Это отвратительное животное разорветъ тебѣ платье!
Послѣднія слова относились, къ маленькой Терминѣ, начавшей играть на гладкомъ полу палубы съ прехорошенькой собачкой, которая съ громкимъ лаемъ бѣгала за ней.
-- У васъ задумчивый характеръ, продолжала гувернантка, снова обращаясь ко мнѣ;-- это видно по грустному выраженію вашихъ губъ. Вамъ непріятно шумное веселье, вы не любите крика и возни, но мы, бѣдные люди, должны мириться съ тѣмъ, чего не можемъ избѣжать, я говорю, по крайней мѣрѣ, о себѣ. Въ противномъ случаѣ, неужели я сидѣла бы здѣсь, на этомъ колеблющемся суднѣ, гдѣ я умираю отъ страха? И съ какой цѣлью? Чтобы участвовать въ канибальскомъ угощеніи! Невинныхъ устрицъ отрываютъ отъ. материнской груди соленой влаги и ѣдятъ живыми! Развѣ эта картина можетъ быть назидательна для ребенка?
И г-жа Дуффъ печально потрясла своими жиденькими локонами.
-- Вопросъ еще, найдемъ ли мы устрицъ-то, сказалъ я.
-- Вы думаете нѣтъ? Другіе мужчины также сомнѣваются. Въ Балтійскомъ морѣ слишкомъ мало соли. Хотя въ прѣсной водѣ,-- около Неаполя, римляне... но я не смѣю выставлять свои скромныя ія передъ молодымъ ученымъ! Этотъ добродушный совѣтникъ коммерціи! Да, да, презирай себѣ умъ и знаніе! Но вотъ онъ и самъ идетъ. Ни слова о томъ, что мы говорили, мой молодой другъ, прошу васъ.
Я не успѣлъ завѣрить блѣдную даму въ моей скромности, такъ какъ въ эту минуту коммерціи совѣтникъ, ведя подъ руку толстую совѣтницу Геккепфенигъ, и за ними все общество явилось на переднюю палубу разсматривать какое-то трехмачтовое судно, которое неслось на встрѣчу намъ на всѣхъ парусахъ. Я очутился посреди компаніи и ледъ, окружавшій меня, такъ сказать, сразу сломился. Артуръ, красивое лицо котораго уже сильно покраснѣло отъ выпитаго вина, дружески потрепалъ пеня по плечу и спросилъ: "куда это я запропастился"? Коварная Эмилія протянула мнѣ руку, прошептавъ: "Неужели вы меня совсѣмъ забыли"? и съ легкимъ крикомъ упала въ мои объятія, такъ какъ въ эту минуту нашъ пароходъ салютовалъ выстрѣлами изъ своихъ мортиръ проѣзжавшаго великана норей. Это трехмачтовое судно, возвращавшееся изъ Вест-Индіи, принадлежало въ флоту коммерціи совѣтника. Извѣстно было, что оно пріѣдетъ сегодня, и коммерціи совѣтникъ не безъ удовольствія провезъ гостей, по дорогѣ къ своей устричной отмели, мимо лучшаго изъ своихъ кораблей. Онъ стоялъ у колеса, приставивъ рупоръ ко рту и изо всѣхъ силъ кричалъ что-то, чего невозможно было разслышать среди всеобщаго ура! и выстрѣловъ изъ мортиръ; мѣднолицый капитанъ корабля пожималъ широкими плечами, давая знать, что ничего не понимаетъ,-- но все равно! Зрѣлище было величественное и главную роль въ немъ игралъ коммерціи совѣтникъ на кожухѣ, съ рупоромъ у рта. Онъ былъ доволенъ; и когда "Альбертосъ" пролетѣлъ мимо насъ на своихъ громадныхъ крыльяхъ и желѣзныя ноги "Пингвина" задвигались снова, онъ сошелъ съ пьедестала, чтобы принять поздравленія общества, и въ эту минуту его свѣтлые глазки блестѣли, ноздри широкаго носа дрожали и громкій смѣхъ походилъ на пѣніе пѣтуха, утѣшающагося гордымъ сознаніемъ своего первенства въ птичникѣ.
Прочія птицы охотно признавали это превосходство; они ворковали, пищали, кудахтали комплименты; спины сгибались, головы наклонялись и всѣхъ ниже сгибалась спина и наклонялась голова отца Артура, штейеррата; онъ не отходилъ отъ виновника торжества и сладенькимъ голосомъ говорилъ ему любезности, которыя тотъ принималъ какъ нѣчто вполнѣ подобающее и обычное, съ такимъ равнодушіемъ, что всякій другой могъ бы обидѣться. Можетъ быть, и штейеррату не совсѣмъ нравилось обращеніе зятя, но у него было слишкомъ много такта, чтобы высказать все, что тяготило его въ эти минуты. Супруга его не отличалась такимъ самообладаніемъ; урожденная баронесса Биппенрейтеръ безъ сомнѣнія могла требовать почтенія къ себѣ, и имѣла право обижаться, не встрѣчая его. Она старалась вознаградить себя за это униженіе презрительно покровительственнымъ обращеніемъ съ прочими дамами -- бургомистершей Кихъ, совѣтницей Геккепфенигъ, женой инспектора зданій Штромбахъ и прочими важными дамами нашего городка; по это вознагражденіе не могло согнать облава съ ея аристократическаго лба, хотя тонкія губы и опускались съ какой-то судорожной привѣтливостью на ея длинные желтые зубы.
Какъ только я нѣсколько освоился съ обществомъ -- а за этимъ дѣло не стало -- мой живой, отчасти шаловливый характеръ началъ проситься наружу и выражаться въ различныхъ шуткахъ, не всегда приличныхъ, но никогда не доходившихъ до злости, и увлекавшихъ меня тѣмъ болѣе, что они возбуждали громкій смѣхъ. Боже мой, я до сихъ поръ краснѣю, вспоминая какія плоскости выдавалъ я за остроуміе своимъ скромнымъ слушателямъ, какъ бѣдны помысломъ и грубы по формѣ были представляемыя мною сцены, прославившія меня по всему городу (главная была: любовникъ хочетъ дать серенаду своей милой, но ему безпрестанно мѣшаетъ лай собакъ, мяуканье кошекъ, воркотня сосѣдокъ, злобныя замѣчанія прохожихъ и наконецъ полицейскій арестуетъ его); какъ безтактны и безсмысленны были мои рѣчи за столомъ и сколькими стаканами вина вознаграждалъ я себя за эти глупыя рѣчи.
Ахъ, этотъ обѣдъ подъ парусинной палаткой, на палубѣ парохода, спокойно стоявшаго на якорѣ!-- этотъ обѣдъ былъ послѣдніе истинно веселые часы на много, много лѣтъ моей жизни. Не знаю, не оттого ли они представляются мнѣ такими свѣтлыми,-- молодость ли играла во мнѣ, или вино, искрившееся въ хрустальныхъ стаканахъ, или солнечный свѣтъ, обливавшій яркимъ свѣтомъ безграничное море, или благоуханный воздухъ, едва колебавшій громадную равнину водъ, и не прохлаждавшій даже горячихъ щекъ дѣвушекъ; или все вмѣстѣ: молодость, солнечный блескъ, море, золотое вино, розовыя щечки дѣвушекъ, ахъ! и устрицы, въ два года успѣвшія расплодиться, какъ песокъ морской, и унесенныя морскимъ теченіемъ, засыпанныя морскимъ пескомъ, всѣ, за исключеніемъ нѣсколькихъ, пустыхъ раковинъ! Какой неисчерпаемой темой для юмора служили эти пустыя раковины, красовавшіяся на великолѣпномъ блюдѣ среди стола! Какъ всякій изощрялъ надъ ними свое остроуміе! Какъ всѣ тайно радовались, что упрямый милліонеръ получилъ урокъ, что онъ, не смотря на все свое богатство, не можетъ взять у природы того, чего она не хочетъ подарить.
Но надо отдать справедливость коммерціи совѣтнику, онъ переносилъ свою неудачу съ необыкновеннымъ спокойствіемъ и когда, послѣ веселой рѣчи, въ которой онъ оплакивалъ свое несчастіе, вдругъ на палубѣ раздался громкій крикъ и матросы притащили огромныя бочки съ устрицами, увѣряя, что сейчасъ только наловили ихъ, то не было конца радости и привѣтствіямъ щедрому хозяину, во второй разъ доказавшему, что у него хитрость и предусмотрительность еще превосходятъ упрямство и настойчивость.
Не знаю, долго ли сидѣли за роскошнымъ обѣдомъ мужчины, пока дамы прогуливались на палубѣ; во всякомъ случаѣ долго, слишкомъ долго для насъ, юношей. Разговоръ вертѣлся на двусмысленныхъ анекдотахъ, въ которыхъ особенно отличался коммерціи совѣтникъ; хохотали, кричали; меня заставили пѣть пѣсни, которымъ громко рукоплескали; и я очень гордился, замѣтя, что мой сильный басъ привлекъ даже дамъ снова къ столу; я изъ всѣхъ силъ постарался, какъ можно лучше выполнить второй голосъ въ пѣсни "Ich weis nicht was soll es bedeuten", пропѣтой хоромъ мужчинъ и дамъ, и при этомъ не спускалъ глазъ съ Эмиліи. Мое вниманіе, конечно, заставило переглядываться и пересмѣиваться подругъ молодой особы, и возбудило такую ревность въ Артурѣ, что онъ не могъ не высказать мнѣ ее, когда мы попозже съ сигарами во рту прогуливались по палубѣ.
Между тѣмъ насталъ вечеръ, но наше объясненіе съ Артуромъ все еще продолжалось, не принимая особенно враждебнаго характера. Но вотъ, на берегу острова, мимо котораго мы проѣзжали, усмотрѣли мы развалину, освѣщенную лучами заходящаго солнца; она состояла изъ башни, возвышавшейся на крутомъ обрывистомъ мысу.
Видъ ея далъ нашему спору, и безъ того очень оживленному, непріятный поворотъ. Эта старая башня была единственнымъ остаткомъ Церенбурга, родоваго помѣстья Артурова семейства, владѣвшаго дѣйствительно въ прежнія времена обширными землями на островѣ и, кажется, также на материкѣ. Артуръ указалъ на нее патетическимъ жестомъ и требовалъ, чтобы я, предъ замкомъ его предковъ, на вѣки отказался отъ Эмиліи Геккепфенигъ: какъ бюргеръ, я всегда долженъ уступать дворянину. Я утверждалъ въ отвѣтъ, что любовь не различаетъ бюргеровъ отъ дворянъ, и что я ни за что не могу согласиться на клятву, которая сдѣлаетъ несчастными и меня и молодую дѣвушку.
-- Рабъ, сказалъ Артуръ,-- такъ-то платишь ты мнѣ за снисходительность, съ которой я удостоилъ тебя своимъ обществомъ?
Я громко расхохотался, мой смѣхъ еще болѣе разгорячилъ пьяный гнѣвъ Артура.
-- Оставь отцевъ нашихъ въ покоѣ, Артуръ, сказалъ я,-- ты знаешь, что я не позволю шутить именемъ моего отца.
-- Твой отецъ...
-- Еще разъ, Артуръ, прошу тебя не поминай моего отца! Мой отецъ, по крайней мѣрѣ, не хуже твоего. И если ты скажешь еще хоть слово противъ моего отца, я тебя выброшу за бортъ... И я приставилъ кулаки къ лицу Артура.
-- Что случилось? спросилъ штейерратъ, внезапно подходя къ намъ.-- Какъ, молодой человѣкъ, такъ-то вы оказываете уваженіе моему сыну, мнѣ? Вы, кажется, хотите достойно короновать все ваше сегодняшнее неприличное поведеніе. Сынъ мой никогда больше не возьметъ васъ съ собой.
-- Возьметъ съ собой? вскричалъ я,-- какъ возьметъ съ собой! Да мы оба убѣжали, какъ онъ, такъ и я. Вмѣстѣ возьмутъ, вмѣстѣ засадятъ, вмѣстѣ повѣсятъ... и я разразился громкимъ, оглушительнымъ смѣхомъ, вполнѣ оправдавшимъ сдѣланный мнѣ упрекъ въ неприличномъ поведеніи.
-- Какъ? вскричалъ штейерратъ,-- Артуръ, что это значитъ?
Но Артуръ не былъ въ состояніи дать разумный отвѣтъ. Онъ промычалъ что-то и бросился на меня, вѣроятно, съ намѣреніемъ побить. Отецъ схватилъ его за руку и увелъ прочь, уговаривая потихоньку, и мимоходомъ бросилъ на меня сердитый взглядъ.
Эта сцена окончательно взбѣсила меня и безъ того уже достаточно разгоряченнаго. Не помню, что со иной было потомъ, помню только что -- не знаю какимъ образомъ удостоился я этой чести -- я куда-то велъ подъ руку коммерціи совѣтника и въ страстныхъ выраженіяхъ жаловался ему на свое несчастіе, на оскорбленіе, причиненное мнѣ моимъ лучшимъ другомъ, которому я всегда готовъ былъ принести въ жертву и мое состояніе, и мою кровь. Коммерціи совѣтникъ помиралъ со смѣху.
-- Имѣніе и кровь, вскричалъ онъ,-- да, это вамъ пригодится; имѣніе-то;-- коммерціи совѣтникъ поднялъ плечи вверхъ и надулъ себѣ щеки,-- а кровь,-- онъ толкнулъ меня локтемъ подъ бокъ -- кровь, чистая кровь, настоящая кровь, и у меня была такая кровь; мой Германъ, по крайней мѣрѣ, на половину моя кровь. Вонъ она скачетъ -- не ангелъ ли она? Жаль, что она не мальчикъ, оттого я все и называю ее Германъ. Германъ, Германъ!
Малютка подбѣжала къ намъ; на шеѣ ея былъ надѣтъ красный платокъ, который отецъ еще крѣпче обвязалъ вокругъ ея нѣжныхъ плечь.
-- Не ангелъ ли она? точно козочка, продолжалъ онъ снова взявъ меня за руку.-- Она выйдетъ замужъ за графа, не за такого проголодавшагося дворянчика, какъ мой зять, штейерратъ, ни за такого, какъ его братъ, пьяница Церендорфскій, или какъ тотъ дурень, директоръ рабочаго дона въ Динсдѣ. Нѣтъ, она выйдетъ за настоящаго графа, за молодца въ шесть футовъ росту, вотъ какъ вы. Да, за такого какъ ты, ной мальчикъ!
Онъ положилъ свои коротенькія руки мнѣ на плечо и смотрѣлъ на меня умильно-плаксивыми глазами.
-- Ты славный малый, великолѣпный малый, жаль, что ты голъ, какъ соколъ, а то бы я взялъ тебя зятемъ; но, я буду говорить тебѣ -- ты; можешь и ты называть меня -- ты, мой милый.
И почтенный мужъ зарыдалъ на моей груди и велѣлъ принести шампанскаго, вѣроятно для того, чтобы запечатлѣть, по старинному обычаю, братскій союзъ торжественною выпивкою. Сомнѣваюсь, чтобы желаніе его было выполнено; по крайней мѣрѣ, я не помню, чтобы мы пили на брудершафтъ, а такая торжественная церемонія, вѣроятно, запечатлѣлась бы въ моей памяти. Я помню только, что, вскорѣ послѣ этой сцены, я спустился внизъ къ моему другу, Клаусу, съ бутылкой вина, сталъ съ нимъ чокаться и увѣрять его, что онъ лучшій малый въ свѣтѣ, и что я его сдѣлаю главнымъ истопникомъ въ преисподней, какъ только самъ туда попаду, что случится очень скоро, потому что сегодня же вечеромъ я покончу съ отцемъ, хотя я готовъ каждую минуту дать себя разорвать на клочки за него и т. п. Что было со мною дальше и какъ добрый Клаусъ проводилъ меня на верхъ но крутой лѣстницѣ -- не помню, но вѣроятно, ему удалось справиться со мною, потому что, когда мы вошли въ гавань, я снова сидѣлъ на палубѣ и снова смотрѣлъ на мачты судовъ и видѣлъ мѣсяцъ надъ высокой церковью башни св. Николая, и вдругъ этотъ мѣсяцъ упалъ, и я самъ чуть не упалъ, потому что wПингвинъ" толкнулся бокомъ о сваи моста, на которомъ снова стояла густая масса народа; но эта масса не кричала, какъ сегодня утромъ, а стояла тихо, страшно тихо, и, когда я сталъ пробираться сквозь нее, она смотрѣла на меня такъ серьезно, что мнѣ показалось, что случилось какое нибудь несчастіе или скоро случится, и что я самъ причиною какого нибудь несчастія. Я подошелъ къ маленькому домику отца въ узкомъ Гаванскомъ переулкѣ; въ комнатѣ на-лѣво отъ сѣней, сквозь запертые ставни, свѣтился огонекъ, значитъ отецъ былъ уже дома; онъ обыкновенно прогуливался въ это время по городскому валу. Развѣ уже было такъ поздно; я вынулъ часы и старался разглядѣть, при слабомъ свѣтѣ луны -- фонари не зажигались въ городѣ X. въ лунныя ночи -- который часъ. Невозможно.
-- Э, все равно, сказалъ я,-- будь что будетъ, и схватился за мѣдную ручку двери. Она показалась кускомъ льда моей горячей рукѣ.
III.
Едва затворилась за мною входная дверь, Рикхенъ, смотрѣвшая за нашимъ хозяйствомъ по смерти матери, быстро вышла изъ комнаты на право. При тускломъ свѣтѣ лампы, я замѣтилъ, что добрая старуха,; увидавъ меня, всплеснула руками и смотрѣла на меня, вытаращивъ глаза, съ выраженіемъ крайняго ужаса.
-- Не случилось ли чего съ отцемъ? спросилъ я, хватаясь за столъ.
Переходъ отъ свѣжаго воздуха въ душную переднюю и страхъ, причиненный мнѣ испуганною физіономіею Рикхенъ, подѣйствовали на меня самымъ потрясающимъ образомъ; у меня захватило дыханіе и затѣмъ кровь прилила мнѣ въ голову. Все закружилось передъ моими глазами.
-- Несчастный, что ты сдѣлалъ?-- простонала Рикхенъ.
-- Ради Бога, что случилось? закричалъ я, схвативъ старуху за руку.
Въ эту минуту дверь комнаты отца отворилась, и самъ отецъ появился на порогѣ, наполняя собою почти все дверное пространство, потому что отецъ былъ высокій плотный мужчина, а дверь была низенькая и узенькая.
-- Слава Богу! произнесъ я.
Въ эту минуту я чувствовалъ только радость, что не сбылись опасенія, отъ которыхъ у меня захватывало духъ, но этотъ естественный порывъ продолжался только одну секунду; мы смотрѣли другъ на друга, какъ два противника, вдругъ столкнувшіеся лицомъ къ лицу, какъ два противника, изъ которыхъ одинъ давно поджидалъ другого, а другой смѣло шелъ на встрѣчу неизбѣжной судьбѣ.
-- Войди, сказалъ отецъ, отступая отъ двери.
Я повиновался. Въ ушахъ у меня звенѣло, но я шелъ твердыми шагами и сердце мое билось не отъ страху. Въ ту минуту, какъ, я вошелъ, съ волосянаго кресла отца -- отецъ не терпѣлъ дивановъ у себя въ домѣ -- поднялась длинная черная фигура, это былъ профессоръ Ледереръ. Я стоялъ ворѣ двери, отецъ посреди комнаты, профессоръ у письменнаго стола передъ лампой, такъ что тѣнь его падала на меня. Ни одинъ изъ насъ не шевелился, ни одинъ изъ насъ не говорилъ. Профессоръ предоставлялъ отцу начать. Отецъ былъ слишкомъ взволнованъ, чтобы говорить. Такъ прошло съ полминуты, которыя показались мнѣ вѣчностью, но въ это время я успѣлъ сообразить, что если профессоръ сейчасъ же не уйдетъ изъ этой комнаты и изъ этого дома, примиреніе между отцемъ и мною сдѣлается невозможнымъ.
-- Заблудшійся молодой человѣкъ, началъ профессоръ.
-- Оставьте меня одного съ отцемъ, г. профессоръ, сказалъ я.
Профессоръ посмотрѣлъ на меня, какъ человѣкъ, который не вѣритъ своимъ ушамъ. Обвиненный, преступникъ,-- такимъ я казался въ глазахъ педагога,-- осмѣливался прерывать судью, прерывать съ такимъ дерзкимъ требованіемъ,-- какая неслыханная наглость!
-- Молодой человѣкъ, началъ онъ снова, но голосъ его былъ уже менѣе твердъ.
-- Онъ съ ума сошелъ, вскричалъ профессоръ, отступая и натыкаясь на столъ.
-- Мальчишка! закричалъ отецъ, выступая впередъ, какъ будто желая оградить профессора отъ нападенія.
-- Если я сошелъ съ ума, сказалъ я, обращая пылающіе глаза, то на профессора, то на отца,-- то вамъ тѣмъ болѣе слѣдуетъ оставить насъ однихъ.
Профессоръ сталъ искать глазами шляпы, которая стояла позади его на столѣ.
-- Нѣтъ, останьтесь! останьтесь! закричалъ отецъ дрожащимъ отъ гнѣва голосомъ.-- Неужели этотъ дерзкій мальчишка снова поставитъ на своемъ, я былъ къ нему слишкомъ снисходителенъ; пора перемѣнить обращеніе.
Отецъ началъ ходить по комнатѣ взадъ и впередъ, какъ онъ всегда дѣлалъ, когда былъ сильно взволнованъ.
-- Да, перемѣнить обращеніе, продолжалъ онъ,-- такъ не можетъ идти далѣе; я сдѣлалъ, что могъ, мнѣ не въ чемъ упрекать себя, но я не хочу служить посмѣшищемъ людямъ изъ-за сквернаго мальчишки; если онъ не хочетъ дѣлать то, что онъ обязанъ дѣлать, то и я не хочу исполнять никакихъ обязанностей относительно его. Посмотримъ, какъ-то онъ проживетъ на свѣтѣ безъ меня.
Онъ ни разу не взглянулъ на меня, произнося эти слова прерывающимся отъ гнѣва голосомъ.
Впослѣдствіи, я видѣлъ картину, изображавшую древняго римлянина, сжигавшаго руку на горячихъ угольяхъ и смотрѣвшаго въ землю съ выраженіемъ неописаннаго страданія на лицѣ. Эта картина живо напоминала мнѣ отца въ тотъ роковой вечеръ.
-- Вашъ батюшка совершенно правъ, вмѣшался снова профессоръ, считавшій своею обязанностью подсоблять ковать желѣзо, у де лежавшее на наковальнѣ.-- Какой отецъ дѣлалъ болѣе для своихъ дѣтей, чѣмъ этотъ превосходный человѣкъ! Его честность, трудолюбіе, прямота вошли въ пословицу. Его украшаютъ всѣ бюргерскія добродѣтели и, по вашей винѣ, онъ лишенъ лучшаго, драгоцѣннѣйшаго украшенія бюргера, благонравнаго сына, опоры въ старости. Этого безподобнаго человѣка постигла неумолимая рука судьбы, онъ лишился дорогой супруги, сына въ цвѣтѣ лѣтъ, выдалъ единственную дочь замужъ на чужбинѣ, и чтоже?-- теперь онъ лишается послѣдняго -- Веніамина своей старости. Неужели его неусыпныя заботы, его молитвы денно и нощно...
Отецъ мой былъ человѣкъ строгій, но вовсе не набожный съ точки зрѣнія священниковъ; онъ ненавидѣлъ ложь, а что онъ молился денно и нощно -- это была сущая ложь Къ тому же онъ отличался чрезвычайною, почти болѣзненною скромностью, и похвалы профессора показались ему неумѣстными и неприличными.
-- Оставимте это, господинъ профессоръ, прервалъ онъ рѣзко краснорѣчиваго ученаго.-- Повторяю еще разъ, я исполнилъ свою обязанность и баста! Онъ долженъ исполнить свою обязанность и баста! И больше я ничего отъ него не требую, ровно ничего, но этого я требую, и если онъ отказывается...
Негодованіе отца все возрастало и возрастало при видѣ моего спокойствія. Странно, еслибы я сталъ просить его и умолять, я убѣжденъ, что отецъ почувствовалъ было мнѣ презрѣніе, но потому что я держалъ себя такъ, какъ безъ сомнѣнія сталъ бы держать себя и онъ, если бы находился въ моемъ положеніи, потому что я хранилъ презрительное молчаніе, онъ ненавидѣлъ меня въ эту минуту, какъ ненавидимъ мы то, что стоитъ намъ поперегъ дороги, и что мы не можемъ оттолкнуть съ презрѣніемъ ногою.
-- Вы совершили тяжелый проступокъ, Георгъ Гартвигъ, снова началъ профессоръ.-- Вы удалились изъ гимназіи безъ разрѣшенія вашихъ наставниковъ. А не говорю о томъ безграничномъ легкомысліи, съ которымъ вы оттолкнули въ этотъ разъ, какъ отталкивали часто прежде, драгоцѣнный случай обогатиться новыми свѣденіями; -- я говорю только о страшномъ нравственномъ преступленіи, о непокорности, о дерзкомъ нарушеніи запрещенія, о дурномъ примѣрѣ, который, вашимъ постыднымъ поведеніемъ, вы подали "войнъ сотоварищамъ. Если Артуръ фонъ-Церенъ, изъ юноши, склоннаго къ удовольствіямъ, превратился въ совершенно легкомысленнаго юношу, то этимъ онъ обязанъ вашему дурному примѣру, никогда бы этотъ совращенный вами юноша не рѣшился на то, что онъ сдѣлалъ сегодня....
При этихъ словахъ, я, слишкомъ хорошо знавшій этого совращеннаго мною юношу, разразился презрительнымъ смѣхомъ, который окончательно смутилъ профессора. Онъ схватилъ шляпу и, пробормотавъ какія-то несвязныя слова, вѣроятно, что я человѣкъ окончательно погибшій, хотѣлъ уйти. Отецъ заступилъ ему дорогу.
-- Одну минуту, господинъ профессоръ, сказалъ онъ, и затѣмъ, обратившись ко мнѣ:-- ты сейчасъ же по просишь у своего учителя прошенія за эту новую дерзость, сейчасъ же, повторилъ онъ повелительно.
Онъ стоялъ передо мною, дрожа отъ гнѣва. Его желтоватое лицо подернулось пепельнымъ оттѣнкомъ. На лбу натянулась жила, глаза горѣли. Послѣднія слова онъ произнесъ хриплымъ, шипящимъ голосомъ.
-- Нѣтъ, сказалъ я.
Отецъ поднялъ руку, чтобы ударить меня, но не ударилъ, рука его медленно опустилась и указала на дверь.
-- Вонъ, произнесъ онъ, медленно и твердо,-- вонъ изъ моего дома навсегда.
Я пристально смотрѣлъ ему въ лицо, я хотѣлъ что-то сказать, сказать, можетъ быть: "прости меня, прости меня, у тебя я готовъ просить прощенія", но на сердцѣ у меня точно лежалъ камень, зубы мои были стиснуты и я не могъ ихъ разжать, не могъ произнести ни слова; я безмолвно направился къ двери.
Профессоръ устремился за мною и схватилъ меня за руку, вѣроятно, съ самымъ благимъ намѣреніемъ, но я видѣлъ въ немъ только виновника того, что случилось, грубо оттолкнулъ его, хлопнулъ дверью и выбѣжалъ мимо старой экономки -- добрая старуха можетъ бытъ подслушала, что происходило между нами и стояла статуей отчаянія -- выбѣжалъ вонъ изъ дому, прямо на улицу.
IV.
Я, какъ безумный, пробѣжалъ нѣсколько шаговъ; но вдругъ колѣни у меня подкосились, крыши, освѣщенныя луною, и, кое-гдѣ мелькавшія огнями окна -- все вокругъ меня закружилось; потомъ въ глазахъ у меня потемнѣло; опьяненіе, начавшееся на кораблѣ, и побѣжденное силою воли во время страшной сцены, которой я только-что былъ дѣйствующимъ лицомъ, снова ударило мнѣ въ голову. Я прислонился въ стѣнѣ, чтобы не упасть.
Такъ я простоялъ одну или двѣ минуты въ полузабытьѣ, изъ котораго меня вывели голоса дѣвушекъ, шедшихъ за водою въ сосѣднему колодцу. Я оправился и побрелъ по улицѣ шатаясь. Но вскорѣ крѣпкая натура моя одержала верхъ, поступь моя стала тверже, и я началъ размышлять, что со мною будетъ, и куда теперь мнѣ прежде всего обратиться. О помѣщеніи въ гостинницѣ я и не думалъ; я никогда еще не спалъ подъ иной кровлею, какъ кровлею отчаго дома; кромѣ того все мое богатство заключалось менѣе чѣмъ въ одномъ талерѣ -- отецъ мало мнѣ давалъ карманныхъ денегъ -- и я не зналъ навѣрное, какъ долго мнѣ придется существовать на этотъ талеръ. Не разстанься я сегодня врагомъ съ Артуромъ, я, можетъ быть, отправился бы къ нему; но явиться къ нему въ домъ просителемъ я не могъ; кромѣ того, вѣроятно, Артуръ спалъ теперь послѣ хмѣля, а родители его никогда не были расположены во мнѣ. Коммерціи совѣтникъ? онъ обшить меня сегодня, говорилъ мнѣ ты и назвалъ братомъ; онъ, вѣроятно, съ радостью приметъ меня, и отведетъ великолѣпную комнату съ балдахиномъ надъ кроватью.
Въ то время, какъ тревожное воображеніе рисовало мнѣ блестящій пріемъ въ домѣ коммерція совѣтника, я твердо шелъ въ противную сторону къ гавани. Проходя мимо двухъ кабачковъ, изъ которыхъ раздавались дикія матроскія пѣсни, мнѣ пришло въ голову: "Что если я войду, примажусь къ матросамъ и завтра отправлюсь скитаться по бѣду свѣту, какъ братъ мой Фрицъ? Одинаковымъ образомъ потерять двухъ сыновей!-- это была бы хорошая месть отцу. А потомъ я долженъ погибнуть въ морѣ, и буду лежать на днѣ морскомъ, гдѣ давно уже лежатъ кости брата моего!-- Фи! Георгъ! громко проговорилъ я,-- фи! бѣдный старикъ!
Что если я тотчасъ вернусь? Профессора, вѣроятно, уже нѣтъ въ нашемъ домѣ. Отецъ одинъ у себя въ комнатѣ; я войду къ нему и скажу: "Теперь бей меня; я не стану защищаться, я глазомъ не моргну".
Но я не вернулся, даже ни на минуту не остановился; городъ былъ далеко уже за мною, и я щель по широкой аллеѣ предмѣстья, гдѣ и вправо и влѣво стояли рыбацкіе домики, въ это время года большею частью занятые купальщиками. Тамъ и сямъ они ярко просвѣчивали сквозь деревья; передъ нѣкоторыми изъ нихъ, въ зелени палисадниковъ, у дверей сидѣли, вокругъ лампы, покрытой стекляннымъ колпакомъ, веселыя группы; слышались пѣсни и смѣхъ и веселые дѣтскіе голоса; вечеръ былъ отличный; вѣтерокъ едва шелестилъ вершины деревьевъ, склонявшихся надо мною; въ травѣ и кустахъ у ногъ моихъ передвигались свѣтлячки.
Сырой теплой вѣтерокъ, долетавшій съ моря, освѣжилъ мою пылавшую голову. Вдругъ на глаза мнѣ попалась хижина кузнеца Пиннофа. Вотъ она! тутъ я могъ найти пріютъ. Старикъ могъ дать мнѣ постель, если не постель, то мѣсто въ кузницѣ, или кресло старухи; вѣдь не могла же она и день и ночь сидѣть въ креслѣ! Жаль, что Клауса не было болѣе дома, но все равно -- дома была хорошенькая Бристоль. Кристель всегда была моей любимицей; нѣкоторое время я даже серьезно мечталъ объ ней, и она меня привлекала въ хижину по крайней мѣрѣ также часто, какъ двухстволка и длинное ружье старика, или глинтвейнъ, что продавалъ старикъ зимою катальщикамъ на конькахъ, толпившимся у берега.
Юношеское легкомысліе! или мнѣ за него слѣдуетъ обвинить себя? Но въ эту минуту я забылъ причиненное иною несчастіе, горе отца, свое собственное опасное положеніе -- все позабылъ, или, если не позабылъ, то все это мнѣ представлялось какимъ-то темнымъ фономъ, отъ котораго ясно и радостно отдѣлялась картина гостепріимной хижины, съ пылавшимъ кузнечнымъ огнемъ, и легкая фигура занятой и торопливо суетившейся Кристель. Что такое школа! что такое отцовскій домъ и всякое другое рабство! Когда прежде не было меня въ это время дома, я начиналъ раздумывать, какъ воротиться домой не слышно отъ отца, ложившагося акуратно въ половинѣ десятаго; но теперь отецъ самъ выгналъ меня изъ дому; мнѣ не надо было снижать сапоги въ сѣняхъ и; крадучись, пробираться по скрипучей лѣстницѣ къ себѣ въ комнату; я человѣкъ свободный и могу дѣлать все, что мнѣ угодно!
Я оставилъ за собою аллею и предмѣстье, и шелъ знакомой дорогой по волнистой почвѣ. Слѣва отъ меня была небольшая поляна, справа картофельное поле, кое-гдѣ одинокія деревья, мрачно поднимавшіяся на свѣтломъ ночномъ небѣ, а далеко впереди -- море, шумъ котораго становился все яснѣе и яснѣе, по мѣрѣ того какъ я шелъ и болѣе приближался въ образовавшейся тутъ косѣ, въ особенности же онъ сталъ ясенъ къ западу, гдѣ было открытое море и откуда теперь несся вѣтеръ. Тутъ я въ первый разъ замѣтилъ, что шелъ безъ шапки. Я или потерялъ ее, или оставилъ въ сѣняхъ на столѣ около лампочки; тѣмъ лучше, теперь мнѣ не надо было нести ее въ рукахъ и морской вѣтеръ могъ свободно играть по моимъ пылавшимъ вискамъ я развѣвавшмися волосамъ.
Надо мною высоко поднялась пара дикихъ лебедей; я не могъ ихъ видѣть, но слышалъ ихъ протяжный, жалобный крикъ,-- кривъ изъ двухъ тоновъ, странно раздавшійся въ ночной тиши, и тутъ я увидѣлъ ихъ на одну минуту, освѣщенныхъ луною, послѣ чего они опять скрылись во мракѣ! "Счастливаго пути!" закричалъ я имъ.-- "Счастливаго пути, мои добрые товарищи!"
Меня охватило какое-то невѣдомое мнѣ до сихъ поръ блаженное состояніе, и грустное, и вмѣстѣ съ тѣмъ радостное. Мнѣ хотѣлось броситься на землю и заплакать, хотѣлось поднять руки къ небу и возликовать. Тогда я не зналъ, что такъ сильно охватило меня. Теперь я понимаю: то было пріятное чувство, которое должно являться у рыбы, когда она съ быстротою молніи летитъ въ своемъ родномъ элементѣ, у птицы, когда она паритъ въ воздухѣ, у серны, когда она несется по лѣснымъ лужайкамъ; -- восторженное состояніе человѣка, когда онъ чувствуетъ себя въ полной юношеской силѣ съ глазу на глазъ съ матерью природой, создавшей его изъ элементовъ, изъ которыхъ она сама состоитъ, для того, чтобы собою доставлять ему счастье. Присутствіе этого восторга, блаженство испытывать его, и есть то чувство, которое влечетъ человѣка изъ узкихъ отношеній, въ которыхъ онъ находился, въ широкій міръ, въ море, въ пустыню, на вершины Альпъ, всюду, гдѣ свободно ходитъ вѣтеръ, гдѣ небо торжественно смотритъ на него, гдѣ стоило бы поставить жизнь на карту, чтобы выиграть, хотя бы это было на полѣ битвы въ кровавой борьбѣ со смертью, пугающей наше зрѣніе.
Можетъ ли извинить эта мысль то преступное упрямство, съ которымъ я только-что обошелся съ отцомъ и невѣроятное легкомысліе заставившее меня поставить на карту все мое будущее? Конечно нѣтъ. Я не хоту ничего оправдывать, ничего щадить; я просто хочу разсказывать, что происходило во мнѣ и со мною при такихъ-то и такихъ обстоятельствахъ, и объяснять только тамъ, гдѣ мнѣ покажется это необходимымъ.
Во, какъ я сказалъ, въ ту минуту ужасный призракъ съ парализованной ногой былъ слишкомъ далекъ, чтобы навести на меня страхъ; вмѣсто него передо мною вынырнули двѣ другія фигуры, въ то самое время, какъ, я съ удвоенною скоростью поднимался на холмъ. Въ этихъ фигурахъ не было ничего призрачнаго, и когда а ихъ увидалъ, они ничего призрачнаго не дѣлали, такъ какъ они стояли крѣпко обнявшись, будто сросшіеся вмѣстѣ, и, съ тихимъ боязливымъ крикомъ, вырвавшимся изъ устъ дѣвушки, отскочили другъ отъ друга, когда я вдругъ, на поворотѣ дороги спустившись съ холма, очутился передъ ними. Дѣвушка наклонилась къ корзинѣ, которую доставила возлѣ себя, такъ какъ руки ей нужны были на другое, а мужчина окликнулъ меня такимъ громкимъ и смущеннымъ голосомъ, какой могъ вырваться только изъ очень невинной груди.
-- Здравствуйте, сказалъ я,-- я надѣюсь...
-- Господи, да это вы! сказалъ мужчина.-- Кристель, взгляни, вѣдь это онъ! и Клаусъ удержалъ за платье Кристель Меве, хотѣвшую уже обратиться въ бѣгство.
-- Я думала, что это дядя, проговорила Кристель, не вполнѣ довольная открытіемъ, что ихъ засталъ врасплохъ хорошій пріятель.
Хотя отношенія, очевидно существовавшія между Клаусомъ и Кристель, не требовали объясненія, тѣмъ не менѣе я былъ въ нѣкоторомъ родѣ удивленъ. Въ то время какъ Клаусъ былъ у своего отца -- когда началась наша съ нимъ дружба -- я никогда не замѣчалъ, что въ сердцѣ добраго парня таится что нибудь другое, кромѣ братской привязанности къ своей хорошенькой пріемной сестрѣ; но конечно это было уже четыре года тому назадъ, и Клаусъ шестнадцати лѣтъ поступилъ къ слесарю Вангерифу, и очень можетъ быть, что эта продолжительная разлука пробудила любовь, которая безъ этого спокойно продолжала бы покоиться и, можетъ быть, никогда не пробудилась бы сама. Тоже самое подтвердили и влюбленные, въ то время, какъ мы тихо возвращались въ кузницу, и когда разговоръ принималъ интересное направленіе, мы останавливались на нѣсколько минутъ. А онъ принималъ это направленіе, въ особенности когда рѣчь заходила о затрудненіи преодолѣть высказанное въ разныхъ случаяхъ, въ самыхъ жесткихъ словахъ, неодобреніе и неудовольствіе стараго Пиннофа противъ этихъ отношеній. Клаусъ не высказывалъ прямо, но изъ всего мною слышаннаго я могъ заключить, что старикъ самъ сладко посматриваетъ на свою хорошенькую воспитанницу; по крайней мѣрѣ, чему же было приписать, что онъ, безъ всякаго повода со стороны молодаго человѣка, съ каждымъ годомъ, и почти съ каждымъ днемъ становился все ворчливѣе, и наконецъ совершенно запретилъ ему входить въ домъ, за долго передъ тѣмъ начавъ браниться и кричать на его шатанье и преступное препровожденіе времени. Поэтому-то они -- влюбленные -- принуждены теперь видѣться потихоньку, что къ сожалѣнію представляетъ большія затрудненія, такъ какъ старикъ чрезвычайно остороженъ и бдителенъ, и предпочитаетъ посылать въ городъ глухонѣмаго ученика Якова за необходимыми покупками, хотя тотъ исполняетъ порученія дурно и безтолково; и навѣрно не послалъ бы и сегодня Кристель, если бы не услыхалъ, что Клаусъ до поздней ночи будетъ занятъ на пароходѣ, и слѣдовательно не найдетъ времени для свиданія.
Такъ какъ я отъ души любилъ честнаго Клауса, съ которымъ не разъ отличался въ юношескихъ шалостяхъ и на водѣ и на сушѣ, и не менѣе былъ привязанъ къ краснощекой, нѣжно говорившей Кристель Меве, то я почуствовалъ такую живую къ нимъ симпатію, что горе и радости ихъ любви въ эту минуту были ближе моему сердцу, чѣмъ моя собственная участь. Я вспомнилъ о себѣ только тогда? когда мы перешли еще черезъ холмъ, и увидали передъ собою кузницу съ нижними окнами, освѣщенными краснымъ кузнечнымъ огнемъ, и Клаусъ спросилъ, не пройденъ ли мы еще разъ. Только тутъ узналъ онъ, что я вышелъ такъ далеко за городъ не ради вечерней прогулки по полянъ, и что я намѣренъ просить у отца его пріюта на одинъ, а можетъ быть, и на много дней. Въ тоже время я, въ короткихъ словахъ, сообщилъ ему о причинѣ, побудившей меня на такой шагъ.
Клаусъ, казалось, былъ пораженъ моими словами; онъ взялъ меня за руку и, отведя меня нѣсколько въ сторону, спросилъ тихимъ голосомъ, въ которомъ слышалось безпокойство, хорошо ли я обдумалъ, что сдѣлаю? Отецъ мой, вѣроятно, не желалъ сдѣлать мнѣ зла, и, вѣроятно, проститъ меня, если я тотчасъ же вернусь. Онъ съ удовольствіемъ готовъ идти предувѣдомить моего отца о моемъ приходѣ, и вынести на себѣ первую бурю.
-- Клаусъ, старина моя, сказалъ я,-- твоя доля не лучше моей. Мы товарищи по несчастію; тебя отецъ не пускаетъ въ себѣ, точно также какъ мой отецъ не пускаетъ меня. Какая тутъ разница?
-- Та, сказалъ Клаусъ,-- что я ничего не сдѣлалъ, за что бы отецъ могъ сердиться на меня, тогда какъ вы сами говорите, что вы -- не сердитесь на меня за слово -- съиграли съ отцомъ скверную штуку.
Я отвѣчалъ, что пусть будетъ, что будетъ, но дохой я не пойду. Что я стану дѣлать потомъ, я не знаю. Мы объ этомъ поговорить ножекъ завтра; я прійду къ нему на пароходъ, и, очень можетъ быть, буду нуждаться въ его услугахъ.
Клаусъ, видя ною рѣшительность, и привыкшій давно повиноваться моимъ распоряженіямъ, еще разъ пожалъ мнѣ руку и сказалъ: "Ну такъ до завтра?"
Его добрая душа была такъ занята всѣмъ, слышаннымъ имъ, что онъ ушелъ бы не простившись съ Кристалъ, если бы я, смѣясь, не напомнилъ ему о такой преступной забывчивости. Но поцѣлуя, о которомъ я позаботился для него, онъ не получилъ; Кристель сказала, что я злой и такимъ образомъ ни разстались; Клаусъ пошелъ снова по дорогѣ въ городъ, и скоро исчезъ во мракѣ, а мы съ Кристель отправились къ кузницѣ, въ окнахъ которой свѣтъ виднѣлся еще ярче прежняго.
-- Отчего это старикъ такъ поздно работаетъ? спросилъ я. дѣвушку.
-- Да такъ, отвѣчала она.
На многіе мои другіе вопросы я получалъ только односложные отвѣты. Прежде мы съ Кристель были хорошими друзьями, и я зналъ ее, какъ самую веселую хохотунью. Поэтоіу мнѣ оставалось только предположить, что она разсердилась на мою шутку о поцѣлуѣ. А когда меня не ослѣпляли страсти, я не имѣлъ обыкновенія завѣдомо кого нибудь оскорблять, а тѣмъ болѣе бѣдную дѣвушку, къ которой душевно былъ привязанъ, и потому мнѣ не трудно было попросить у Кристель прощенія, если я оскорбилъ ее, хотя и съ хорошимъ намѣреніемъ, а именно, не желая, чтобы она, по моей винѣ, ушла не поцѣловавъ на прощанье своего возлюбленнаго, Кристель не отвѣчала, и я хотѣлъ уже взять ее за талью, чтобы придать болѣе вѣсу моей просьбѣ о прощеніи, какъ вдругъ дѣвушка начала плакать, и сказала безпокойнымъ голосомъ: "что мнѣ нельзя прійти съ нею къ нему", и что это будетъ совершенно напрасно, потому что онъ не приметъ меня.
Это заявленіе и предостереженіе, можетъ быть, остановило бы другихъ. Кузница стояла такъ одиноко, слава стараго кузнеца была не вполнѣ хороша, и я достаточно начитался разбойничьихъ разсказовъ, чтобы вспомнить о подходящихъ романическихъ положеніяхъ, когда дочь разбойника предостерегаетъ заблудившагося героя отъ прочихъ членовъ своего почтеннаго семейства, и при этомъ скромно, но вмѣстѣ съ тѣмъ ясно намекаетъ о своей любви. Но во-первыхъ какъ тогда, такъ и теперь, душа моя не поддавалась трусости, такъ часто подчиняющей себѣ людей съ пылкимъ воображеніемъ; второе,если старикъ ревновалъ своего собственнаго сына -- а я считалъ это несомнѣннымъ -- то почему же ему не ревновать и меня? а въ третьихъ въ эту самую минуту къ ногамъ моимъ бросилась съ дикимъ лаемъ маленькая дворняшка, и въ то же время въ дверяхъ кузницы показалась широкая фигура, и послышался знакомый голосъ старика Пиннофа, крикнувшаго густымъ басомъ: "Кто тамъ?"
Вѣроятно, Кристель проходя въ домъ, мимо старика, сообщила ему уже о моемъ посѣщеніи, потому что онъ не трогаясь съ мѣста и продолжая стоять въ дверяхъ, сказалъ мнѣ:
-- Я не могу дать вамъ ночлега, у меня не постоялый дворъ.
-- Я знаю, Пиннофъ, отвѣчалъ я, подходя къ нему и протягивая ему руку,-- но я думалъ, что мы съ вами друзья.
Старикъ не взялъ моей руки, и пробормоталъ что-то непонятное.
-- Домой я больше не пойду, продолжалъ я,-- въ этомъ вы можете быть увѣрены. Поэтому если вы не хотите, чтобы я заснулъ въ этихъ кустахъ, и въ запуски съ вашей дворняшкой вылъ на луну, то впустите меня и сдѣлайте мнѣ стаканъ грогу, знаете половину на половину, и сами выпейте стаканчикъ или два, это вамъ будетъ полезно и вы станете веселѣе.
При этихъ словахъ я положилъ негостепріимному кузнецу правую руку на плечо, и въ знакъ моихъ дружелюбныхъ чувствъ сильно потрясъ его.
-- Кажется, вы хотите вытолкать слабаго старика изъ его собственнаго дома! злобно вскричалъ онъ, и я съ своей стороны почувствовалъ на своихъ плечахъ двѣ руки, величина и крѣпость которыхъ были удивительны, въ особенности если принять въ соображеніе, что это были руки "слабаго старика". Кровь моя, которую ночной вѣтеръ никакъ не охладилъ въ достаточной степени, тотчасъ же снова взволновалась, кромѣ того это былъ благопріятный случай излить на комъ нибудь свою злобу, и потому я схватилъ своего противника, однимъ толчкомъ столкнулъ его съ порога, на которомъ онъ все еще стоялъ, и отбросилъ на нѣсколько шаговъ въ сторону. Я никакъ не думалъ прежде силою ворваться въ домъ, но кузнецъ, опасавшійся этого и желавшій во что бы то ни стало помѣшать моему намѣренію, съ такой яростію бросился на меня, что мнѣ надо было употребить всю свою силу, чтобы преодолѣть бѣшенство кузнеца. Мнѣ не разъ приходилось участвовать въ дракахъ, и я всегда выходилъ изъ нихъ побѣдителемъ, но такого равнаго себѣ противника я еще никогда не встрѣчалъ. Кромѣ того, по какой-то жалости "къ старику", бросившемуся на меня съ матроскими ухватками кулачнаго бойца, я не платилъ ему тою же монетою, хотя и могъ, а довольствовался только давить его въ своихъ рукахъ. Наконецъ я почувствовалъ, что могу побороть его, и съ быстротою молніи схватилъ его нѣсколько ниже, поднялъ съ земли и черезъ секунду онъ лежалъ бы у меня въ растяжку на пескѣ, какъ вдругъ гдѣ-то вблизи раздался звучный смѣхъ. Я выпустилъ противника, а онъ, лишь только почувствовалъ себя на свободѣ, снова бросился на меня. Такъ какъ я не былъ приготовленъ къ этому новому нападенію, то потерялъ равновѣсіе, пошатнулся, упалъ, а противникъ мой насѣлъ на меня. Я почувствовалъ уже на горлѣ его желѣзныя руки, какъ вдругъ смѣхъ превратился и послышался голосъ: "Фи, старикъ! этого онъ отъ тебя не заслужилъ!" и чьи-то руки, обладавшія достаточной силой, оттащили отъ меня кузнеца. Я вскочилъ на ноги, и остановился передъ своимъ спасителемъ -- такъ слѣдуетъ мнѣ назвать его, потому что не будь его, Богъ знаетъ, что было бы со мною.
Сколько я могъ различить при слабомъ свѣтѣ луны, только что скрывшейся за облава, это былъ высокій мужчина хорошо сложенный и съ такими быстрыми тѣлодвиженіями, что я счелъ его за молодого человѣка, какъ вдругъ, при поворотѣ, на него упалъ свѣтъ кузнечнаго огня черезъ открытую дверь, и я увидѣлъ передъ собою старика съ глубоко морщинистыми чертами лица. Когда же, взявъ меня за руку, онъ привелъ въ кузницу, освѣщенную красноватымъ пламенемъ,-- омъ мнѣ снова показался ни молодымъ, ни старымъ, или скорѣе и тѣмъ и другимъ.
Конечно время это не было благопріятно для изслѣдованій физіономій. Незнакомецъ осматривалъ меня во всѣ глаза, какъ-то непріятно блестѣвшіе между глубокими морщинами и складками. Потомъ онъ повернулся на каблукахъ, и разразился бѣшенымъ смѣхомъ, такъ какъ въ ту минуту кузнецъ далъ такой толчекъ глухонѣмому ученику Якову, въ продолженіи всего этого времени необращавшему вниманія на происходившее вокругъ него, и продолжавшаго раздувать мѣхи,-- что тотъ какъ кубарь два раза перевернулся.
-- Браво! браво! вскричалъ незнакомецъ,-- съ этимъ дѣло идетъ удачнѣе чѣмъ съ другимъ? не такъ ли Пиннофъ?
-- Другой долженъ радоваться, что такъ счастливо отдѣлался, проворчалъ кузнецъ, вынимая изъ огня кусокъ желѣза, раскаленнаго до красна.
-- Я готовъ всякую минуту начать съ начала, Пиннофъ, вскричалъ я, обрадованный, что веселые глаза незнакомца одобрительно моргали мнѣ, въ то время, какъ онъ съ притворной важностью восклицалъ: "Стыдитесь, молодой человѣкъ, стыдитесь!-- слабый старикъ! что тутъ за искуство!"
Кузнецъ взялъ молотъ, и сталъ бить имъ по каленому желѣзу, такъ что полетѣли искры и задрожали окна.
Незнакомецъ заткнулъ себѣ уши.
-- Ради Бога, вскричалъ онъ,-- перестаньте шумѣть, вѣдь этого самъ чортъ не выдержитъ! Неужели вы думаете, что у меня ваши плебейскія уши? Перестаньте, говорю я вамъ, или....
Онъ далъ кузнецу пинокъ, такой же, какой тотъ далъ своему ученику; но старикъ стоялъ тверже того, и поднялъ молотъ, дико озираясь, какъ будто слѣдующимъ ударомъ хотѣлъ раскроить голову незнакомцу.
-- Вы съ ума сошли, сказалъ тотъ, выразительно взглянувъ на взбѣшеннаго. Когда старикъ медленно опускалъ молотъ, незнакомецъ продолжалъ разговоръ съ нимъ вполголоса, на что кузнецъ отвѣчалъ ему глухимъ ворчаніемъ, въ которомъ мнѣ послышалось мое имя.
-- Можетъ быть, отвѣчалъ незнакомецъ,-- но разъ онъ здѣсь, пусть же здѣсь и останется.
-- Извините, сказалъ я,-- но я никакъ не имѣю намѣренія навязываться; я не перешелъ бы этого порога, еслибы...
-- Ну, теперь этотъ начинаетъ, вскричалъ незнакомецъ серди, то смѣясь,-- будете ли вы наконецъ благоразумны! Я хочу мира и покоя, но больше всего хочу ужинать, и вы отъужинаете со мною. Эй, Бристель! гдѣ же дѣвочка! А вы Пиннофъ, снимите вашъ фартукъ, и приходите тоже къ намъ!
Съ этими словами онъ отворилъ низенькую дверь вправо отъ очага, ведущую изъ кузницы въ жилую комнату. Я часто бывалъ тамъ, и потому хорошо зналъ расположеніе дома. Жилая комната была довольно велика, но вдвое ниже кузницы, такъ какъ надъ нею находились спальни, къ которымъ вела лирообразная лѣстница въ нѣсколько ступеней, изъ угла комнаты, черезъ отверстіе въ потолкѣ. Потомъ была еще дверь. Она вела въ маленькую боковую комнату, гдѣ спала мать кузнеца, дряхлая старуха, которая и теперь еще сидѣла въ креслѣ въ своемъ обычномъ углу жилой комнаты, подлѣ самой печки, натопленной извнѣ. Посреди комнаты стоялъ тяжелый дубовый столъ, а на столѣ корзина, принесенная Кристелью изъ города. Кристель копошилась въ шкапу въ глубинѣ комнаты.
-- Ну, Кристель, вскричалъ незнакомецъ, со свѣчой въ рукѣ заглядывая въ корзину,-- Что ты принесла? На видъ все хорошо. Поторопись, я голоденъ какъ волкъ. И вы тоже, неправда ли? Вы въ такихъ счастливыхъ годахъ, когда вѣчно хочется ѣсть. Идемте сюда къ окну. Садитесь!
Онъ посадилъ меня на одно изъ двухъ креселъ, стоявшихъ у окна, самъ сѣлъ на другое, и продолжалъ болѣе тихимъ голосомъ, посматривая на Кристель, накрывавшую на столъ торопливо, но безъ шума:
-- Хорошенькая дѣвушка, но черезъ чуръ бѣлокура, вѣдь она голландка; это идетъ въ здѣшнему дому; а старуха тамъ въ креслѣ киваетъ головою, точно Тербургская картина! къ этому Пиннофъ съ физіономіей бульдога, а Яковъ съ глазами карпа! Но все это мнѣ нравится, и, когда я; какъ въ этотъ разъ, пріѣзжаю въ городъ не въ экипажѣ, я рѣдко пропускаю, чтобы не зайти сюда, и потомъ Пиннофъ меня перевозитъ, тѣмъ болѣе, что при попутномъ вѣтрѣ я въ полчаса дома, а въ экипажѣ сюда доѣхать изъ городу часъ, да до моего имѣнья столько же.
Незнакомецъ проговорилъ все это пріятнымъ, обязательнымъ тономъ, чрезвычайно мнѣ понравившимся, при этомъ онъ постоянно гладилъ себѣ лѣвой рукой бороду, доходившую до половины груди, при чехъ на пальцѣ у него иногда блестѣло брилліантовое кольцо. Я начиналъ чувствовать почтеніе въ незнакомцу, и очень желалъ знать, кто онъ такой, но не рѣшался спросить.
-- Какой здѣсь въ комнатѣ скверный воздухъ, вдругъ вскричалъ онъ,-- задохнуться можно! и онъ хотѣлъ открыть окно, у котораго мы сидѣли, но обернулся и сказалъ:-- Ахъ да! старуха можетъ простудиться. Кристель! Нельзя ли уложить старуху спать?
-- Сейчасъ, сударь, сказала Кристель, только-что окончившая накрывать на столъ.
Она подошла въ старухѣ и крикнула ей на ухо:
-- Бабушка, спать пора!
Старуха мотнула головой вверхъ, потомъ мотнула внизъ и, поддерживаемая дѣвушкой, поднялась съ кресла и поплелась черезъ комнату. Подойдя къ ступенямъ, ведущимъ въ боковую комнату, Кристель осмотрѣлась кругомъ, я подбѣжалъ и поднялъ старуху на ступени, въ то время какъ Кристель отворяла дверь, за которою и исчезла съ своей спутницей.
-- Отлично, молодой человѣкъ, сказалъ незнакомецъ, когда я возвратился къ нему;-- надо всегда быть любезнымъ съ дамами. Ну теперь мы отворимъ окно.
Онъ отворилъ его. Ночной воздухъ ворвался въ комнату. На дворѣ стало темно; мѣсяцъ спрятался за густой тучей, налетѣвшей съ запада; съ моря, находившагося только въ нѣсколькихъ шагахъ, несся громкій ревъ и плескъ разбивавшихся о берегъ волнъ; нѣсколько капель дождя упало мнѣ на лицо.
Незнакомецъ внимательно посмотрѣлъ въ окно.
-- Намъ надо скоро ѣхать, прошепталъ онъ; потомъ обратившись ко мнѣ, онъ сказалъ:-- теперь же поѣдимъ; я умираю отъ голода. Идемте.
Онъ подошелъ къ столу, за который сѣлъ, движеніемъ руки приглашая женя занять мѣсто подлѣ него. Я въ продолженіи всего дня гораздо болѣе пилъ, чѣмъ ѣлъ, и моя крѣпкая натура, долго боровшаяся съ хмѣлемъ, настоятельно требовала подкрѣпленія. Такимъ образомъ я съ удовольствіемъ принялъ приглашеніе хозяина, да и содержаніе корзины могло плѣнить даже избалованнаго лакомку. Тамъ была икра, свѣжая лососина, ветчина, колбаса, пикули; въ винѣ также не было недостатка. На столѣ уже стояли двѣ бутылки краснаго вина, съ хорошими этикетами, а изъ корзинки выглядывало бѣлое горлышко бутылки шампанскаго.
-- На видъ это не дурно, сказалъ незнакомецъ, наливая вина и мнѣ и себѣ, и отрѣзывая то того, то другого, причемъ просилъ меня слѣдовать его примѣру, безпрерывно болтая все время. Безъ прямого вопроса съ его стороны, я не знаю какъ мы начали говорить о моихъ дѣлахъ, и не успѣли еще окончить первой бутылки, какъ я, по природной мнѣ откровенности, довѣрчиво разсказалъ ему почти всю краткую исторію моей, вообще еще краткой и небогатой содержаніемъ жизни. На разсказъ о событіяхъ настоящаго, столь важнаго для меня дня, потребовалось нѣсколько болѣе времени. Въ пылу разсказа, я, безо всякаго вниманія, снова выпилъ нѣсколько стакановъ вина, и тяжесть, давившая мнѣ сердце, тотчасъ же исчезла; во мнѣ воротилось мое обычное хорошее расположеніе духа, тѣмъ болѣе, что встрѣча съ таинственнымъ незнакомцемъ, и при такихъ странныхъ обстоятельствахъ, удовлетворяла моей страсти къ приключеніямъ. А описалъ бѣгство изъ школы, передразнивалъ голосъ и манеру говорить профессора Ледерера, я самымъ сатирическимъ образомъ обрисовалъ совѣтника коммерціи, и, кажется, даже ударилъ по столу кулакомъ, когда началъ говорить о постыдной неблагодарности друга моего Артура, и о высокомѣрномъ и грубомъ пристрастіи штейррата. Послѣ этого языкъ мой запнулся, печальный полусвѣтъ въ рабочей комнатѣ отца распространился въ моей омрачившейся душѣ, я сталъ говорить въ трагическомъ духѣ:-- что хоть бы мнѣ пришлось ходить босому, безъ сапогъ, какъ началъ уже ходить безъ шапки, хоть бы пришлось переселиться въ Нордкапъ и просить подаянія, или если просить не буду въ состояніи, то разбоемъ добывать себѣ кусокъ хлѣба -- то и тогда я никогда, никогда не вернусь къ отцу послѣ того, какъ онъ выгналъ меня изъ своего дома. Это предѣлъ того, что я считаю обязаннымъ терпѣть отъ отца; обязательство природы уничтожено,-- это во мнѣ утвердилось такъ же твердо, какъ звѣзды на небѣ, и если кто нибудь будетъ смѣяться надъ этимъ, то онъ за это поплатится.
Съ этими словами я выскочилъ изъ-за стола, и такъ толкнулъ стаканъ, изъ котораго пилъ, что тотъ разлетѣлся въ дребезги. Незнакомецъ постоянно, во время моего разсказа, то одобрялъ меня, то пугалъ своей веселостью; вдругъ, при послѣднихъ моихъ словахъ, которыя, можетъ быть, были произнесены весьма патетически, разразился звонкимъ смѣхомъ, которому, казалось, не предвидѣлось конца.
-- Вы были добры ко мнѣ, вскричалъ я,-- безъ вашего вмѣшательства, Богъ знаетъ, что было бы со мною, но все равно. Ея оказали мнѣ помощь во время, а теперь напоили и накормили меня -- поэтому вы можете смѣяться сколько вамъ угодно; но я, съ своей стороны, не хочу, покрайней мѣрѣ, слушать вашъ смѣхъ. Прощайте!
Я глазами сталъ отыскивать фуражку, потомъ вспомнивъ, что фуражки у меня нѣтъ, я провелъ рукою по своимъ густымъ кудрявымъ волосамъ и бросился въ двери, когда незнакомецъ, поднявшійся въ это время, бросился за мною, схватилъ меня за руку, и заговорилъ тѣмъ дружескимъ, серьезнымъ голосомъ, который мнѣ такъ понравился.
-- Молодой человѣкъ, простите меня, а теперь идемте и снова сядемъ; честное слово дворянина, я буду уважать ваши чувства, хотя бы вы ихъ выражали нѣсколько странно.
Темные глаза его судорожно моргнули, и по морщинамъ тоже пробѣжала судорожная дрожь.
-- Вы шутите со мною, сказалъ я.
-- Честное слово дворянина, нѣтъ! Напротивъ того, вы чрезвычайно какъ мнѣ нравитесь, и, во время вашего разсказа, мнѣ нѣсколько разъ хотѣлось прервать васъ, чтобы попросить у васъ одного одолженія. Поѣдемте на нѣкоторое время ко мнѣ! Помиритесь ли вы съ отцомъ, какъ я надѣюсь, или нѣтъ, какъ вамъ кажется -- но во всякомъ случаѣ вамъ прежде всего надо пріютъ, а вѣдь здѣсь, гдѣ очевидно не желаютъ вашего присутствія, оставаться вамъ нельзя. Относительно меня, какъ я уже говорилъ, вы, принявъ мое приглашеніе, сдѣлаете мнѣ одолженіе. Я не могу вамъ предложить многого, но... давайте руку! Ну, отлично, теперь мы выпьемъ шампанскаго въ честь нашего товарищества.
Я уже давно простилъ своему любезному, таинственному незнакомцу, и, отуманенный виномъ, отъ души могъ отвѣтить ему. Со смѣхомъ и шутками мы въ одинъ мигъ опорожнили бутылку, послѣ чего вошелъ кузнецъ. Онъ снялъ свой фартукъ, и на мускулистую. толстую шею завязалъ толстый платокъ. Кромѣ того, въ этотъ вечеръ, мнѣ въ первый разъ бросилось въ глаза, что на немъ не было болѣе большихъ синихъ очковъ, которые онъ носилъ уже нѣсколько лѣтъ, и которые вошли чуть не въ поговорку; мнѣ припоминалось, что и до нашей драки онъ былъ безъ нихъ и потомъ тоже; но я могъ ошибиться, и кромѣ того, мнѣ некогда было думать о такихъ пустякахъ, нотой) что вниманіе мое было тотчасъ же обращено на разговоръ, происходившій въ полголоса между кузнецомъ и незнакомцемъ.
-- Что, пора?
-- Да, отвѣчалъ кузнецъ.
-- Вѣтеръ попутный?
-- Да.
-- Все въ порядкѣ?
-- Кромѣ якоря, который вы мнѣ не дали докончить.
-- И такъ сойдетъ.
-- Но худо.
Незнакомецъ задумался, его прекрасное лицо снова показалось мнѣ старше двадцатью годами, онъ погладилъ себѣ бороду, и я замѣтилъ, что онъ искоса вглядывался въ меня. Вдругъ онъ взялъ кузнеца за руку, и вывелъ въ другую комнату, дверь въ которую онъ за собою заперъ. Я слышалъ, какъ они за дверью разговаривали, но разобрать ничего не могъ, потому что незнакомецъ очевидно говорилъ въ полголоса, а ворчливый басъ кузнеца всегда трудно было понять. Но потомъ разговоръ сталъ громче и какъ казалось, все горячѣе и горячѣе, въ особенности со стороны кузнеца. "Я этого хочу"! вскричалъ незнакомецъ.-- "А я нѣтъ"? проворчалъ старикъ.-- "Это мое дѣло".-- "Точно такъ хе какъ и мое".
Голоса снова затихли, потомъ я услыхалъ, какъ отворилась наружная дверь. Они вышли изъ кузницы; я видѣлъ въ открытое окно, къ которому подошелъ, какъ они пошли подъ навѣсъ, у самаго берега, куда вытаскивали обыкновенно на песокъ лодку Диннофа. Они исчезли въ тѣни навѣса; потомъ я услышалъ звукъ цѣпей и трескъ песку; это спускали лодку, потомъ снова все затихло; только сильнѣе раздавался плескъ моря и смѣшивался съ шумомъ вѣтра, шелестѣвшаго листьями стараго дуба, раскинувшаго надъ кузницей свои засохшіе сучья.
Шорохъ въ комнатѣ заставилъ меня обернуться. Недалеко отъ меня стояла Кристель и смотрѣла въ окно съ такимъ хе лихорадочнымъ вниманіемъ, какъ и я за минуту до этого.
-- Ну, Кристель! сказалъ я.
Она приложила палецъ къ губамъ..
-- Тсъ! прошептала она.
Она сдѣлала мнѣ знакъ отойти отъ окна и стать посрединѣ комнаты.
Я послѣдовалъ за нею болѣе удивленный, чѣмъ испуганный.
-- Что съ тобою, Кристель?
-- Не ѣздите съ ними! Пожалуйста не ѣздите! И уходите поскорѣе отсюда. Вы не должны оставаться здѣсь ни минуты.
-- Да, почему хе? Что это за баринъ?
-- Я не смѣю сказать; я не смѣю назвать его по имени. Если вы поѣдете съ нимъ, такъ узнаете, но не ѣздите.
-- Что же они мнѣ сдѣлаютъ?
-- Сдѣлать? Ничего вамъ не сдѣлаютъ; но не ѣздите съ ними. Съ улицы послышались звуки приближающихся шаговъ; Кристель отошла отъ меня и начала убирать со стола; голосъ кузнеца и его спутника, возвращавшихся съ берега, дѣлался все яснѣе и яснѣе.
Не знаю, какъ бы поступилъ другой на моемъ мѣстѣ; но на меня предостереженіе дѣвушки произвело совершенно обратное дѣйствіе.
Правда, сердце мое билось сильнѣе и взглядъ мой какъ-то пугливо скользилъ по охотничьимъ ружьямъ, висѣвшихъ на обычныхъ мѣстахъ своихъ на стѣнѣ; но во мнѣ пробуждалось страстное желаніе испытать приключеніе. Я готовъ былъ помѣряться со всякою опасностью, къ тому же Кристель сама говорила, что противъ меня лично ничего не злоумышляютъ. Крохѣ того-и это обстоятельство лучше всего объясняете мое поведеніе въ тотъ вечеръ -- незнакомецъ, кто бы онъ ни былъ, рѣшительно очаровалъ меня своимъ полусерьезнымъ, полунасмѣшливымъ, полудерзкимъ, полусочувственнымъ обращеніемъ. Много лѣтъ спустя, когда мнѣ пришлось слышать легенду о мышеловѣ Гамнельнѣ, увлекавшемъ за собою волею-неволею молодежь, я вспомнилъ про этого человѣка.
Онъ переодѣлся въ широкую куртку изъ грубаго сукна, вмѣсто своей суконной фуражки надѣлъ низенькую клеенчатую шляпу. Пиннофъ отворилъ стѣнной шкапъ и вынулъ оттуда точно такую же куртку; незнакомецъ надѣлъ ее на меня и далъ мнѣ шляпу взамѣнъ потерянной фуражки.
-- На дворѣ холодно, сказалъ онъ,-- а вы легко одѣты и можете простудиться, хотя, надѣюсь, мы и не пробудемъ долго въ дорогѣ. Ну, великолѣпно, отправимтесь же.
Кузнецъ подошелъ къ Кристель и сказалъ ей что-то; Кристель ничего не отвѣчала съ той минуты, какъ кузнецъ и незнакомецъ вошли въ комнату; она повернулась ко мнѣ спиной и не оглянулась даже въ ту минуту, какъ я пожелалъ ей доброй ночи.
-- Пойдемте, сказалъ незнакомецъ.
Мы прошли черезъ темную кузницу на улицу. Сдѣлавъ шага два, я обернулся назадъ; свѣтъ въ жилой комнатѣ уже погасъ; дохъ стоялъ во мракѣ, вѣтеръ гудѣлъ и свистѣлъ въ сучьяхъ стараго дуба.
Съ берега раздавался сильный шумъ; вѣтеръ крѣпчалъ; мѣсяцъ скрылся; ни одной звѣздочки не виднѣлось сквозь тучи; которыя освѣтились въ ту минуту блѣдноватымъ блескомъ сверкнувшей молніи; за ней послѣдовалъ глухой раскатъ грома.
Мы подошли въ лодкѣ, которая была уже до половины въ водѣ. Меня посадили въ нее, а Пиннофъ, незнакомецъ и глухонѣмой Яковъ, вдругъ появившійся изъ мрака также въ матроскомъ платьѣ и высокихъ сапогахъ, отчалили ее окончательно отъ берега. Черезъ двѣ минуты мы скользили уже по волнамъ, клокотавшимъ вокругъ лодки; незнакомецъ стоялъ у руля, пока Пиннофъ и Яковъ прилаживали парусъ, потомъ онъ уступилъ свое мѣсто Пиннофу, а самъ сѣлъ возлѣ меня.
-- Ну, какъ вамъ нравится здѣсь? спросилъ онъ.
-- Великолѣпно, отвѣтилъ я; -- но вамъ, Пиннофъ, слѣдуетъ еще убавить парусовъ; вѣтеръ слишкомъ крѣпокъ, а тамъ -- и я указалъ на западъ -- сильно заноситъ.
-- Э, да вы не новичекъ, замѣтилъ незнакомецъ. Пиннофъ не отвѣчалъ ни слова, и тотчасъ же скомандовалъ: "кливеръ внизъ", и ловкимъ движеніемъ руля поставилъ судно подъ вѣтеръ. Лодка нагнулась на бокъ подъ напоромъ вѣтра, такъ что я думалъ, что мы перевернемся. Но паруса скоро пришли въ равновѣсіе, и мы полетѣли въ непроглядную морскую даль, озаряемые по временамъ блѣднымъ свѣтомъ молній, смѣнявшихся все чаще и чаще, при усиливающихся раскатахъ грома.
Буря однако скоро стихла; сквозь тучи засвѣтились звѣзды, я перешелъ съ передней части судна, гдѣ помогалъ Якову управляться, съ парусомъ, на корму, и сѣлъ возлѣ незнакомца, который пощупалъ мою куртку рукой.
-- Вы насквозь промокли, сказалъ онъ.
-- Я думаю и всѣ также, отвѣтилъ я.
-- Но вы не привычны.
-- За то мнѣ 19 лѣтъ.
-- Только.
-- Ровнехонько.
-- Вы совершенный мужчина.
Никогда, никакая длинная нотація профессора Дедерера или другихъ учителей не въ состоянія были пристыдить меня до такой степени, до какой возвысило меня въ собственныхъ глазахъ это лаконическое заключеніе. Въ эту минуту я готовъ былъ сдѣлать все, что бы ни потребовалъ отъ меня незнакомецъ; но онъ потребовалъ немногаго, потребовалъ не договора съ адомъ, а только того, чтобы я легъ на дно лодки и далъ укрыть себя подушкой, потому что придется ѣхать можетъ быть долго, такъ какъ вѣтеръ перемѣнилъ направленіе; моя помощь была не нужна, а сонъ -- это теплая шинель, какъ говоритъ Санчо Панса.
Я упирался и завѣрялъ, что могу не спать трое сутокъ; но сдался, наконецъ, на его просьбы, и едва опустился на дно лодки, какъ сонъ совершенно неожиданно наложилъ на меня свою свинцовую руку.