Предисловие к "Пигмалиону" Бернарда Шоу (Киев, 1915)
Столица Ирландии -- Дублин является родиной двух, быть может, наиболее ярких писателей современности -- Оскара Уайльда и Бернарда Шоу. Первого у нас, в России, знают теперь очень хорошо, любят и даже делают вид, что понимают, а иногда и понимают в самом деле; второго--знают очень мало, и так как он еще "не нашумел", то этого не скрывают и охотно сознаются в непонимании его произведений.
Между Оскаром Уайльдом и Бернардом Шоу есть очень много общего. "Мы оба так много увеселяли англичан, что они никак не хотели поверить в нашу серьезность"--говорит Шоу, и в этих словах метко схвачена основная черта духовного родства этих двух писателей.
В серьезной, размеренной Англии, где "для того, чтобы попасть в современное высшее общество, нужно или давать хорошие обеды, или забавлять людей, или возмущать их" -- в этой стране родилось два писателя XIX века, поспешившие, по крайней мере, на одно столетие со своим рождением. Они оба могли бы попасть в такое современное общество, но один Оскар Уайльд пожелал сделать это. Бернард Шоу пошел по другому пути. Оскар Уайльд, которого не даром прозвали "королем жизни", был героем нарядных салонов, не смотря на свое резкое отношение к их пышным гостям, ибо он находил, что стоять вне этого общества--это целая трагедия. Общество--есть необходимость. Он страдал без светских традиций, запутанных отношений современной морали, ибо тогда незачем было носить ему свою маску притворства и нарядной позы, а ведь искренность -- это для Оскара Уайльда смерть.
Бернард Шоу совсем не похож на него. Для него Уайльд, который говорил "быть современным -- это все", вовсе не современен. Он, оказывается, был просто "отсталым ирландским джентльменом, отсталым в своей приверженности к школе Теофиля Готье, в своем рыцарстве, в своем романтизме, в своем патриотизме, в своей изысканной одежде и в своей привычке жить выше своих средств".
Бернард Шоу не таков: "Я человек улицы" -- говорит он о себе -- "агитатор, вегетарианец, трезвенник и совершенно не в состоянии переносить салонную жизнь и салонную болтовню".
И несмотря ни на какие различия в характерах, мировоззрениях и даже внешности, Бернард Шоу близок Оскару Уайльду своей разлагающей скептической улыбкой и своим отрицательным отношением ко всему тому, что зовется современной моралью.
Он прав, когда замечает, что вечная поза Оскара Уайльда была искренна, а поэтому противна английской нравственности, являвшейся тоже позой, но не оправдываемой никакой искренностью.
Проповедь "красивой лжи", проходящая красной нитью через все творчество Уайльда, мешала ему резким и свободным жестом разрушителя обнажить все язвы порока и лицемерия, скрыться под ветхим рубищем внешнего приличия. Он всегда удерживался на грани изящного, боясь всего обыденного и отожествляя его с вульгарным. Бернард Шоу совершил этот подвиг. Не даром Альфред Керр называет его "срывателем масок с возвышенного". Но деяние Шоу это -- не шалость юного Алкивиада, разбившего под покровом ночи статуи бога Гермеса. Это -- углубленная, философская работа, идущая не от серьезного к смешному, а скорее от смешного к серьезному. Английская строгая мораль еще готова простить первый путь, считая его безобидным зубоскальством, но никак не может она примириться с этим смелым разоблачением, грозящим ей гибелью и кажущимся безграничным кощунством. Ко всему он подходит не поверхностно, а изощренно и глубоко, и во всем великом находит--и смешное, во всем благородном -- и низкое, во всем светлом -- и темное. Поэтому люди, выведенные в его произведениях -- это разносторонние, живые типы, а не марионетки для изящных салонных разговоров или резонеры для произнесения умных и острых афоризмов, как герои комедий Оскара Уайльда.
Бернард Шоу высказал очень хорошую мысль, что жизнь равняет всех людей, но смерть выделяет действительно достойных. С этой точки зрения нам ясна та перспектива, с которой он рассматривает личности, увековеченные историей и избранные им для своих творений. Он готов развенчать Наполеона, Цезаря, Клеопатру -- всех, о ком часто мы думаем и говорим с уважением или трепетом, -- и взамен их возвести на высоту героизма какого-нибудь обыкновенного смертного с трезвым, острым умом и смелым, несвязанным никакими условностями взглядом на вещи.
Что такое величие? -- спрашивает Бернард Шоу. Это просто одно из ощущений ничтожества. Ангел на небе не представляет чего-либо особенного. Величие -- понятие относительное. Для математика одиннадцать не более, как простое число; но для бушмена, который не может считать дальше своих десяти пальцев, это неисчислимая мириада.
Пользуясь этой относительностью человеческих понятий, иронический ум Бернарда Шоу направляет все свои лучи на земные несообразности, во всем отыскивая комедию--в жизни и в искусстве, со всего снимая личины, во всем с неподражаемым юмором доискиваясь первоосновы вещей.
Он, трезвый мыслитель современности, как бы задался целью возможно ярче и полнее осветить афоризм мечтателя Уайльда: "Мир всегда смеялся над собственными трагедиями, так как только таким образом он мог переносить их. Следовательно, то, к чему мир относится серьезно, принадлежит к разряду комедий".
Без Эврипида, низведшего героев с высокого пьедестала до простых смертных, обуреваемых человеческими страстями, нельзя было бы понять переход греческой драматической поэзии к Аристофану. От трагического до комического -- только одна ступень. Надо только уметь перешагнуть ее. И здесь два таких больших художника, как Уайльд и Шоу, встретились и, по-разному разрешив свои задачи, сошлись в одном -- в презрении к современному обществу и к его язвам. Это презрение, роднящее их разные души, сблизило двух дублинских сограждан и сделало их творения ценными и нужными для нас.
Предлагаемая вниманию читателей пьеса "Пигмалион" -- последняя вместе с тем и едва ли не одна из лучших комедий Бернарда Шоу. Писатель вспомнил эллинский миф о ваятеле Пигмалионе, создавшем дивную статую Галатеи; статуя эта ожила под властью вдохновения ее творца. Бернард Шоу вдохнул новую жизнь в этот старый миф. Эллинской сказке он дал новые формы, и из наивной легенды выросла смелая комедия, построенная на современном, цельном и по-своему красивом миросозерцании. Мистер Хайгинс, профессор фонетики, как древле Пигмалион создает из бедной цветочницы члена того общества, которое так презирает сам Шоу. Здесь романтизм демократических масс, грубоватый, но не лишенный самобытной красоты скрещивается с чопорной моралью английской аристократии -- и на этом фоне развивается комедия.
Но я спешу закончить эту беглую заметку, которую переводчики сочли полезным предпослать "Пигмалиону" и отойти в сторону перед этой прекрасной комедией, которая, надеюсь, займет подобающее место не только в книжном шкафу русского читателя, но и на сцене наших театров, испытывающих сильную нужду в хороших пьесах...
Источник текста: Пигмалион. Комедия в 5 актах / Бернард Шоу; Пер. Г. А. Бакланов и Л. Е. Рахат Предисл. Александра Дейч. -- Киев: тип. В.П. Бондаренко и П.Ф. Гнездовского, 1915. -- 72 с.; 23 см.