Шоу Бернард
Пигмалион

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Pygmalion).
    Комедия в пяти актах.
    Перевели Г. А. Бакланов и Л. Е. РахатПредисловие Александра Дейча.
    Киев. 1915..

Бернард Шоу.
Пигмалион

Комедия в пяти актах.

Перевели Г. А. Бакланов и Л. Е. Рахат

Предисловие Александра Дейча

0x01 graphic

Киев.
Типография В. П. Бондаренко и П. Ф. Гнездовского
Михайловская, 18. Тел. 17-00.
1915.

   К представлению дозволено драматической цензурой 2 июля 1914 года за No 9268.

Предисловие

   Столица Ирландии -- Дублин является родиной двух, быть может, наиболее ярких писателей современности -- Оскара Уайльда и Бернарда Шоу. Первого у нас, в России, знают теперь очень хорошо, любят и даже делают вид, что понимают, а иногда и понимают в самом деле; второго--знают очень мало, и так как он еще "не нашумел", то этого не скрывают и охотно сознаются в непонимании его произведений.
   Между Оскаром Уайльдом и Бернардом Шоу есть очень много общего. "Мы оба так много увеселяли англичан, что они никак не хотели поверить в нашу серьезность"--говорит Шоу, и в этих словах метко схвачена основная черта духовного родства этих двух писателей.
   В серьезной, размеренной Англии, где "для того, чтобы попасть в современное высшее общество, нужно или давать хорошие обеды, или забавлять людей, или возмущать их" -- в этой стране родилось два писателя XIX века, поспешившие, по крайней мере, на одно столетие со своим рождением. Они оба могли бы попасть в такое современное общество, но один Оскар Уайльд пожелал сделать это. Бернард Шоу пошел по другому пути. Оскар Уайльд, которого не даром прозвали "королем жизни", был героем нарядных салонов, не смотря на свое резкое отношение к их пышным гостям, ибо он находил, что стоять вне этого общества--это целая трагедия. Общество--есть необходимость. Он страдал без светских традиций, запутанных отношений современной морали, ибо тогда незачем было носить ему свою маску притворства и нарядной позы, а ведь искренность -- это для Оскара Уайльда смерть.
   Бернард Шоу совсем не похож на него. Для него Уайльд, который говорил "быть современным -- это все", вовсе не современен. Он, оказывается, был просто "отсталым ирландским джентльменом, отсталым в своей приверженности к школе Теофиля Готье, в своем рыцарстве, в своем романтизме, в своем патриотизме, в своей изысканной одежде и в своей привычке жить выше своих средств".
   Бернард Шоу не таков: "Я человек улицы" -- говорит он о себе -- "агитатор, вегетарианец, трезвенник и совершенно не в состоянии переносить салонную жизнь и салонную болтовню".
   И несмотря ни на какие различия в характерах, мировоззрениях и даже внешности, Бернард Шоу близок Оскару Уайльду своей разлагающей скептической улыбкой и своим отрицательным отношением ко всему тому, что зовется современной моралью.
   Он прав, когда замечает, что вечная поза Оскара Уайльда была искренна, а поэтому противна английской нравственности, являвшейся тоже позой, но не оправдываемой никакой искренностью.
   Проповедь "красивой лжи", проходящая красной нитью через все творчество Уайльда, мешала ему резким и свободным жестом разрушителя обнажить все язвы порока и лицемерия, скрыться под ветхим рубищем внешнего приличия. Он всегда удерживался на грани изящного, боясь всего обыденного и отожествляя его с вульгарным. Бернард Шоу совершил этот подвиг. Не даром Альфред Керр называет его "срывателем масок с возвышенного". Но деяние Шоу это -- не шалость юного Алкивиада, разбившего под покровом ночи статуи бога Гермеса. Это -- углубленная, философская работа, идущая не от серьезного к смешному, а скорее от смешного к серьезному. Английская строгая мораль еще готова простить первый путь, считая его безобидным зубоскальством, но никак не может она примириться с этим смелым разоблачением, грозящим ей гибелью и кажущимся безграничным кощунством. Ко всему он подходит не поверхностно, а изощренно и глубоко, и во всем великом находит--и смешное, во всем благородном -- и низкое, во всем светлом -- и темное. Поэтому люди, выведенные в его произведениях -- это разносторонние, живые типы, а не марионетки для изящных салонных разговоров или резонеры для произнесения умных и острых афоризмов, как герои комедий Оскара Уайльда.
   Бернард Шоу высказал очень хорошую мысль, что жизнь равняет всех людей, но смерть выделяет действительно достойных. С этой точки зрения нам ясна та перспектива, с которой он рассматривает личности, увековеченные историей и избранные им для своих творений. Он готов развенчать Наполеона, Цезаря, Клеопатру -- всех, о ком часто мы думаем и говорим с уважением или трепетом, -- и взамен их возвести на высоту героизма какого-нибудь обыкновенного смертного с трезвым, острым умом и смелым, несвязанным никакими условностями взглядом на вещи.
   Что такое величие? -- спрашивает Бернард Шоу. Это просто одно из ощущений ничтожества. Ангел на небе не представляет чего-либо особенного. Величие -- понятие относительное. Для математика одиннадцать не более, как простое число; но для бушмена, который не может считать дальше своих десяти пальцев, это неисчислимая мириада.
   Пользуясь этой относительностью человеческих понятий, иронический ум Бернарда Шоу направляет все свои лучи на земные несообразности, во всем отыскивая комедию--в жизни и в искусстве, со всего снимая личины, во всем с неподражаемым юмором доискиваясь первоосновы вещей.
   Он, трезвый мыслитель современности, как бы задался целью возможно ярче и полнее осветить афоризм мечтателя Уайльда: "Мир всегда смеялся над собственными трагедиями, так как только таким образом он мог переносить их. Следовательно, то, к чему мир относится серьезно, принадлежит к разряду комедий".
   Без Эврипида, низведшего героев с высокого пьедестала до простых смертных, обуреваемых человеческими страстями, нельзя было бы понять переход греческой драматической поэзии к Аристофану. От трагического до комического -- только одна ступень. Надо только уметь перешагнуть ее. И здесь два таких больших художника, как Уайльд и Шоу, встретились и, по-разному разрешив свои задачи, сошлись в одном -- в презрении к современному обществу и к его язвам. Это презрение, роднящее их разные души, сблизило двух дублинских сограждан и сделало их творения ценными и нужными для нас.
   Предлагаемая вниманию читателей пьеса "Пигмалион" -- последняя вместе с тем и едва ли не одна из лучших комедий Бернарда Шоу. Писатель вспомнил эллинский миф о ваятеле Пигмалионе, создавшем дивную статую Галатеи; статуя эта ожила под властью вдохновения ее творца. Бернард Шоу вдохнул новую жизнь в этот старый миф. Эллинской сказке он дал новые формы, и из наивной легенды выросла смелая комедия, построенная на современном, цельном и по-своему красивом миросозерцании. Мистер Хайгинс, профессор фонетики, как древле Пигмалион создает из бедной цветочницы члена того общества, которое так презирает сам Шоу. Здесь романтизм демократических масс, грубоватый, но не лишенный самобытной красоты скрещивается с чопорной моралью английской аристократии -- и на этом фоне развивается комедия.
   Но я спешу закончить эту беглую заметку, которую переводчики сочли полезным предпослать "Пигмалиону" и отойти в сторону перед этой прекрасной комедией, которая, надеюсь, займет подобающее место не только в книжном шкафу русского читателя, но и на сцене наших театров, испытывающих сильную нужду в хороших пьесах...

Александр Дейч

   Киев, Август 1914.

Действующие лица:

   М-с Хайгинс.
   Проф. Генри Хайгинс, ее сын.
   Альфред Дулитль.
   Элиза, его дочь.
   М-с Айнзфорд Гилль.
   Клара } ее дети
   Фредди }
   Полковник Пикринг.
   М-с Пирс.
   Проходимец.
   Саркастический зритель.
   Горничная.
   
   Первый акт происходит под аркой церкви св. Павла в Лондоне. Второй-- на Уимполь-стрит. Третий акт происходит у мистрис Хайгинс. Четвертый--снова на Уимполь-стрит. Пятый--снова у мистрис Хайгинс.

Акт I.

   Ковент-Гарден, 11 ч. 15 м. ночи. Льет сильный, проливной летний дождь Во всех направлениях пронзительными свистками зовут извозчиков. Пешеходы бегом ищут убежища на рынке и под порталом Св. Павла, где уже собралось много людей -- между ними дама с дочерью в вечерних туалетах. Все они с раздражением следят за дождем, за исключением одного господина позади, который, обратясь лицом к церковным надписям, делает заметки в своей записной книжке и кажется вполне занятым своим делом. Церковный колокол бьет первую четверть.
   
   Дочь (в пространстве между средними пилястрами, вблизи левого). Я промокну до костей. Куда это Фредди мог деваться, мама? Ведь уже 20 минут, как он ушел.
   Мать (справа от дочери). Положим, не так давно, но всё-таки он мог уже найти фиакр.
   Проходимец (справа от дамы). До половины двенадцатого он нигде не достанет извозчика, мадам. Не раньше, чем извозчики возвратятся после театрального разъезда.
   Мать. Но мы должны иметь фиакр, не можем же мы стоять здесь до половины двенадцатого. Погода очень уже скверная.
   Проходимец. Ничего не поделаешь, мадам.
   Дочь. Если бы у Фредди хватило догадливости, он мог бы достать фиакр где-нибудь у театра.
   Мать. Как же это может прийти в голову бедному мальчику?
   Дочь. Вот другие достают, почему же он не может? (подбегает Фредди и складывает мокрый зонтик. Это молодой человек, лет 20-ти, во фраке, промокший до костей).
   Дочь. Ну, где же извозчик?
   Фредди. Не достанешь ни одного, ни за какие деньги!
   Мать. О, Фредди, надо достать карету! Ты, вероятно, плохо искал.
   Дочь. Это ведь ужасно! Неужели мы сами должны будем пойти на поиски?
   Фредди. Говорят тебе, что все заняты. Дождь разразился так внезапно, что никто не был предупрежден и все, решительно все, должны были садиться в кареты. Я пробежал по одной стороне Чаринг-Кросса и по другой до самого Людгеть Цирка и все были заняты.
   Мать. Отчего ты не побежал к Трафальгар-скверу?
   Фредди. Там тоже ни одного не было.
   Дочь. Но пробовал ли ты поискать там?
   Фредди. Говорят тебе, что я пробежал до станции Чаринг-Кросс. Быть может, мне надо было бежать до Гаммерсмита?
   Дочь. Вообще я вижу, что ты нисколько не старался...
   Мать. Ты в самом деле очень неловок, Фредди. Попробуй пойти еще раз и не возвращайся, пока не найдешь извозчика.
   Фредди. Значит, мне приходится совершенно понапрасну снова мокнуть под дождем!
   Дочь. А мы? Значит, по-твоему мы должны здесь стоять всю ночь в этих платьях, которых как будто и нет на нас -- да? Ты, ленивый пентюх!
   Фредди. Ну, ладно, ладно, я бегу, бегу уже... (раскрывает свой зонтик и хочет бежать, но в это время сталкивается с девушкой-цветочницей, которая стремительно направляется под крышу, и выбивает у нее из рук корзину. Ослепительный блеск молнии и вслед за ним сильный удар грома аккомпанирует этому происшествию).
   Цветочница. Ну, на что это похоже, Фредди! Почему вы не смотрите, куда вы идете!?
   Фредди. Ах, извините! (убегает).
   Цветочница (поднимает с земли упавшие цветы и снова укладывает их в корзину). Нечего сказать, красивые манеры! Два букетика фиалок упали в грязь! (становится возле дамы справа и отталкивает стоявшего на этом месте проходимца).
   Мать. Как вы узнали, что моего сына зовут Фредди?
   Цветочница. Ах, это был ваш сын? Хорошая мамаша, которая допускает, чтобы сын испортил бедной девушке корзину с цветами и потом убегал бы и ни гроша не заплатил. Может быть, вы заплатите мне за это?
   Дочь. Не плати, мама. Скажите пожалуйста, какие претензии!
   Мать. Оставь, Клара. Есть у тебя медные деньги?
   Дочь. Нет, только шесть пенни.
   Цветочница (обнадеженная). Я могу дать сдачи, мадам!
   Мать. Дай сюда. (Клара нехотя дает). Вот! (цветочнице) получите за цветы.
   Цветочница. Благодарю вас, миледи!
   Дочь. Потребуй сдачи. Это стоит только по одному пенни за букетик.
   Мать. Замолчи же, Клара! (цветочнице). Сдачу можете взять себе.
   Цветочница. Благодарю вас, миледи.
   Мать. А теперь скажите мне, откуда вы знаете имя этого молодого человека?
   Цветочница. Я его вовсе не знаю.
   Мать. Я слыхала, что вы назвали его Фредди. Пожалуйста, не пытайтесь обманывать!
   Цветочница. Кто же хочет вас обмануть? Я назвала его Фредди или Чарли -- все равно, как вы сами сделали бы, если бы заговорили с незнакомым и хотели бы быть любезной! (Садится на пол возле корзины).
   Дочь. Шесть пенни выброшено на ветер! В самом деле, мама, ты могла бы поставить их в счет Фредди! (недовольно отходит назад за колонну. В это время быстро входит под защиту сводов пожилой господин с обходительными манерами военного типа и складывает свой мокрый зонтик. Он также, как и Фредди, промок до нитки. Он во фраке, на нем легкое пальто. Он становится налево от дамы на месте, которое только что занимала ее дочь).
   Господин. Уф!
   Мать (обращаясь к нему). Скоро перестанет дождь?
   Господин. Боюсь, что нет! Вот, последние две минуты он полил еще сильнее, чем раньше.
   Мать. Ах, Боже мой! (она печально отходит назад и становится рядом с дочерью).
   Цветочница. Если полил сильнее, это значит, что скоро совсем перестанет. Не бойтесь, г. офицер, и купите у бедной девушки цветочек!
   Господин. У меня нет мелочи.
   Цветочница. Я могу вам дать сдачи.
   Господин. С золотой монеты? У меня меньше нет.
   Цветочница. Купите, купите цветок... Я могу вам разменять пол кроны. Вот возьмите этот цветок за два пенни.
   Господин. Пожалуйста, не приставайте (ищет в карманах). В самом деле у меня нет мелочи. Ага, вот здесь полтора пенни. Вот, если хотите можете взять за цветок.
   Проходимец (цветочнице). Послушайте, можете дать ему за это цветок. Вот там позади стоит молодец, который каждое ваше словечко записывает себе в книжку. (Все оборачиваются назад и смотрят на господина, который делает заметки).
   Цветочница (испуганно оглядывается). Я ведь ничего такого дурного не сказала и не сделала, если обратилась к этому господину! Я имею право продавать цветы, лишь бы только не ходить по тротуару (истерически), я честная девушка, ей богу! Я с ним ничего такого не говорила, я только хотела, чтобы он купил цветы (к Господину). Господин, не позволяйте ему записывать меня, вы не знаете, что это значит для меня -- у меня отнимут честь и упрячут в рабочий дом за то только, что я разговаривала с мужчиной... Вы будете...
   Господин с записной книжкой (выходит вперед слева, все следуют за ним). Ну, ну-чего вы плачете, глупая девочка, за кого вы меня принимаете?
   Проходимец. Все в порядке. Он джентльмен. Посмотрите на его ботинки (объясняя господину с записной книжкой). Она, видите ли, приняла вас за крючка.
   Господин с книжкой (видимо заинтересованный) За крючка? Что такое значит? -- крючок?
   Проходимец (затрудняясь в определении). Это такой, значит... словом, крючок, это... так говорят, одним словом, крючок... Ну, как назвать такого, вроде сыщика?
   Цветочница (все еще истерически). Чтоб мне провалиться, если я хоть одно слово сказала!..
   Господин с книжкой (резко, но добродушно). Ну, ладно, ладно! Разве я похож на полицейского?
   Цветочница (все еще не успокоенная). Тогда зачем же вы записали мои слова в книжку? Откуда я знаю, что вы все правильно записали? А ну ка, покажите, что вы обо мне записали там! (Господин раскрывает свою книжку и сует ей под нос). Что это такое? Это не простая печать--я такой не могу читать.
   Господин с книжкой. А я могу. Итак, г. офицер, купите же у бедной девушки цветок.
   Цветочница (очень смущенная). Ах, так вот за что -- за то, что я сказала ему "офицер". Я ничего дурного при этом не подумала (к Господину). Послушайте, господин, не позволяйте ему записывать меня за такое слово!
   Господин (к Господину с книжкой). В самом деле, милостивый государь, если вы действительно сыщик, то вы не должны затруднять меня становиться на защиту молодой девушки. Все видели, что девушка не позволила себе ничего плохого.
   Окружающие (демонстрируя против полицейского шпионажа). Разумеется, все это видели. Какое вам до нее дело? Смотрите за своим носом! Она к нему не обращалась вовсе! А если даже и обращалась, так что же из того? Не доставало еще, чтобы бедная девушка не имела права останавливаться здесь во время дождя без того, чтобы ее не обижали!
   Проходимец. Он не сыщик. Он просто любит совать свой нос, куда не следует, больше ничего. Посмотрите-ка на его ботинки.
   Господин с записной книжкой (обращаясь к нему, ласково). Ну, как поживают ваши родственники в Корнуэльсе?
   Проходимец (подозрительно). Откуда вы знаете, что у меня есть родственники в Корнуэльсе?
   Господин с книжкой. Это не ваше дело (к девушке). Как это случилось, что вы живете так далеко на востоке, когда вы родились в Дувре?
   Цветочница (побледнев). Ну, так что же тут плохого, что я из Дувра? Там ни одна свинья не могла бы оставаться и жить, а я еще должна была платить каждую неделю за квартиру четыре шиллинга и шесть пенни (разражается плачем). О, бу, гу, гу, у...
   Господин с книжкой. Живите, пожалуйста, где хотите, но только перестаньте реветь.
   Господин (к девушке). Ну, успокойтесь же! Он вам ничего не сделает. Живите, где хотите...
   Саркастический зритель (пробирается вперед между ними). Например, в Дрюри-Ленском парке. Я с удовольствием поговорил бы с вами относительно квартирного вопроса, ей богу...
   Цветочница (впадает, сидя над своей корзиной, в тихую меланхолию и разговаривает сама с собою). Ей-богу, я честная девушка...
   Саркастический господин (не заботясь более о девушке). А знаете ли вы, откуда я?
   Господин с записной книжкой. Знаю. Виндзор.
   Саркастический зритель (удивленно). Что вы скажете! Право, вы, вероятно, все знаете!
   Цветочница (все еще чувствуя себя обиженной). Он не имеет права вмешиваться в мои дела. Ей-богу, не имеет никакого права!
   Проходимец (к ней). Конечно, не имеет. Не позволяйте ему таких вещей (к Господину с книжкою). Послушайте, вы! По какому праву вы пристаете к людям, которые с вами не хотят иметь дела? Где ваше удостоверение? (Некоторые окружающие ободряются на основании этого законного пункта). Да в самом деле, где ваше удостоверение?
   Цветочница. Пусть болтает, что хочет, а я с ним не хочу иметь никакого дела.
   Проходимец. За кого вы нас всех принимаете, за какую-нибудь сволочь? Разве вы позволили бы себе обращаться так нахально с каким-нибудь джентльменом?
   Саркастический зритель. Ну, скажите, если уже хотите быть ясновидцем, в таком случае и этому господину, откуда он родом.
   Господин с книжкой. Этон, Кембридж и Индия.
   Господин. Совершенно правильно. (Все громко смеются. Возгласы: "он все знает! II этому он тоже сказал, откуда он... Он сказал офицеру, откуда они и проч. и проч.). Позвольте, сэр, спросить вас, если вы так это умеете, почему вы не выступаете в Варьете?
   Господин с книжкой. Об этом я уже однажды думал. Весьма возможно, что я когда-нибудь выступлю и в Варьете. (Дождь перестал идти и остальные собравшиеся начинают расходиться).
   Цветочница (поощренная всеобщей симпатией). Он ведь не джентльмен, не правда ли? Ведь если бы это было так, он не вмешивался бы и не приставал бы к бедной девушке!
   Дочь (вне себя от нетерпения, выходит вперед, отталкивает Господина в сторону; он вежливо дает ей место и переходит по другую сторону колонны). Где же этот Фредди, наконец? Если я еще немного простою здесь в таком платье, я схвачу воспаление легких!
   Господин с записной книжкой. Из Гампстеда.
   Дочь (обиженно). Пожалуйста, оставьте при себе ваши неуместные замечания!
   Господин с книжкой. Разве я это сказал вслух? Я не хотел этого, простите. А ваша мать из Эпсома. Никакого сомнения.
   Мать (выходит вперед и становится между ним и дочерью). Нет, это просто замечательно! Я воспитывалась в Ларж-Леди-Парке [дословный перевод -- "парк толстой леди"] вблизи Эпсома!
   Господин с записной книжкой (очень развеселившись). Ха, ха, ха! Вот так чертовское название! Извините, пожалуйста (к дочери). Вы хотите, конечно, извозчика, не правда ли?
   Дочь. Пожалуйста, прошу вас ко мне не обращаться! (гордо отходит назад).
   Мать. Ах, Клара, Клара! (к Господину с книжкой). Мы были бы вам чрезвычайно признательны, сэр, если бы вы могли достать для нас карету. (Господин с книжкой достает сигнальный свисток и свистит). О, благодарю вас (отходит к дочери). (Господин снова продолжительно свистит).
   Саркастический зритель. Я ведь говорил -- это сыщик в штатском платье.
   Проходимец. Это не полицейский свисток -- это охотничий.
   Цветочница (все еще занятая оскорбленными своими чувствами). Он не имеет никакого права отнимать у меня честь. Мне честь так дорога, как все равно какой-нибудь даме.
   Господин с книжкой. Не знаю, заметили ли вы это, но вот уже две минуты, как дождь перестал идти.
   Проходимец. Правильно, но почему же вы не сказали это раньше, вместо того, чтобы терять здесь время с вашими глупостями? (Уходит).
   Саркастический зритель. Я тоже могу вам сказать, откуда вы. Вы из Бедлама [Этим именем принято называть дома сумасшедших в Англии -- Прим. пер.]. Возвращайтесь туда обратно. Честь имею кланяться (быстро уходит по Королевской улице).
   Цветочница. Так пугать людей! Как это вам понравится!
   Мать (выходит из своего убежища, оглядывается вокруг, желая убедиться, что дождь перестал). Теперь совсем хорошо, Клара. Мы можем подойти к автобусу. Идем (высоко поднимает свои юбки и быстро уходит).
   Дочь. А что же с каретой? (ее мать уже далеко). Ох, как это все ужасно! (в раздражении уходит. Все остальные, за исключением Цветочницы, Господина и Господина с книжкой, разошлись. Цветочница сидит еще на земле и приводит в порядок корзину, бормоча про себя разные сочувственные по отношению к себе же слова).
   Цветочница. Бедная девочка! Да, тяжело зарабатывать свой хлеб! Каждый тебя гонит, всякий тебя обижает...
   Господин (возвращаясь на свое прежнее место, слева от Господина с книжкой). Позвольте вас спросить, каким образом вы все это делаете?
   Господин с книжкой. Только фонетическим способом. Есть наука произношения. Это моя профессия и мой конек вместе с тем. Счастлив тот человек, который может прожить помощью своего конька! Вы можете узнать шотландца или ирландца по его акценту. Я же могу с точностью до восьми километров в окружности угадать место, откуда каждый человек родом. Если он из Лондона, я могу угадать место его происхождения с точностью до трех километров, а в некоторых случаях даже точно указать улицу.
   Цветочница. Стыдился бы, несчастный!..
   Господин. Но разве этим можно существовать?
   Господин с книжкой. О, и даже очень недурно. В нашу эпоху всяких выскочек! Люди начинают свою карьеру где-нибудь в Кентиш-Тоуне с 80 фунтами годового дохода и кончают в Дрюри-Лене с сотней тысяч. Они хотят скрыть свой Кентиш-Тоун, но лишь только они раскроют рот, как они себя моментально выдают. Тогда прихожу им я на помощь.
   Цветочница. Пускай бы лучше за собою смотрел бы и не лез бы к бедным девушкам...
   Господин с книжкой. Послушайте, вы, девица! Перестаньте выть сию же минуту! Или пойдите, поищите себе другую церковь для подпорки!
   Цветочница (с легким упрямством). А если мне нравится стоять здесь рядом с вами...
   Господин. Баба, которая издает такие ужасные и отвратительные звуки, нигде не имеет права стоять -- нигде! Подумайте ведь только о том, что вы человеческое существо, одаренное душою и божественным даром членораздельной речи, что ваш родной язык -- язык Шекспира и Мильтона, а ведь это почти что Библия, -- а вы кудахтаете, как курица и мычите, как корова!
   Цветочница (смотрит на него совсем смущенная полуудивленно, полувопросительно, не смея поднять голову). Э-э-э-э-э-эу-у!
   Господин с книжкой (быстро выхватывает из бокового кармана записную книжку). Боже мой, Боже мой, что за звук! (записывает, затем прочитывает запись, точно подражая всем ее звукам). Э-э-э-э-э-у-эу-эу-у!
   Цветочница (веселая от этого представления, смеется невольно). Черта с два!
   Господин с книжкой. Посмотрите на это создание с ее диалектом водосточной трубы -- диалектом, который до конца дней ее прикрепит ее к канаве. Место горничной для нее также недостижимо, как для меня или для вас корона Турции. Ну-с, а что вы скажете, если эта девчонка через три месяца сойдет у меня на "гарден-парти" у посланника за герцогиню? Я мог бы, положим, достать ей место придворной камеристки или продавщицы, -- для чего требуется, впрочем, еще лучший язык. Вот такие превращения проделываю я с миллионерами из купеческого звания. А на заработки я делаю исследования для настоящей фонетической науки и даже занимаюсь поэзией во вкусе Мильтона.
   Господин. Я сам исследователь индийских наречий и...
   Господин с книжкой (горячо). Неужели? Знаете ли вы полковника Пикринга-, издателя "разговорного санскрита"?
   Господин. Я и есть он самый -- полковник Пикринг. А вы кто?
   Господин с книжкой. Генри Хайгинс, издатель Хайгинсовского Универсального алфавита.
   Пикринг (с воодушевлением). Да ведь я приехал из Индии, чтобы познакомиться с вами!
   Хайгинс. А я хотел ехать к вам в Индию!
   Прикринг. Где вы живете?
   Хайгинс. Уимполь стрит, 27-а. Завтра приходите ко мне.
   Пикринг. Я живу в Карльтон-отеле. Проводите меня теперь, мы вместе поужинаем и поболтаем.
   Хайгинс. Отлично.
   Цветочница (к Пикрингу). Пожалуйста, прошу вас, купите цветов, господин, я ни копейки еще не заработала...
   Хайгинс. Вы врете -- вы только что сказали, что можете разменять пол короны!
   Цветочница (поднимается, рассерженно). А чтоб вам пусто было! (бросает к его ногам корзину). На-те, берите всю эту проклятую корзину за 6 пенни. (Церковный колокол бьет вторую четверть. Хайгинс при этом торжественно снимает шляпу и прислушивается. IIикринг бросает в корзину пол кроны и уходит).
   Хайгинс. На память... (бросает ей в корзину горсть монет и спешит вслед за Пикрингом).
   Цветочница (поднимает пол кроны). Э-э-э-э-у-у! (поднимает монеты -- их много). Э-э-э-эу-у! (находит монету в пол фунта). Э-э-э-э-э-э-эу-у!!!
   Фредди (вбегает). Наконец то я нашел автомобиль! Алло!.. (к девушке). Послушайте, вы не видели, куда ушли эти дамы, которые были здесь?
   Цветочница. Когда перестал дождь, они пошли к автобусу.
   Фредди. И оставили меня здесь с автомобилем! Проклятье!
   Цветочница (важно). Не беспокойтесь, молодой человек -- это ничего не значит -- я поеду домой в этом автомобиле. Восемь пенни для меня ничего не составляют! (бежит к автомобилю).
   Фредди. Вот так фунт!

Занавес.

Акт II.

   На следующий день в 11 часов утра. Лаборатория профессора Хайгинса на Уимполь-стрит. Это комната в первом этаже, выходящем на улицу, предназначенная для салона. Входные двери находятся в середине задней стены. Входящие видят сейчас же справа в правом углу два больших шкафа для "дел" у стены. В этом же углу стоит широкий письменный стол. На нем стоят: фонограф, зеркало для исследования гортани и ряд металлических небольших звуковых труб в старомодном регале с раздувальными мехами, на подобие тех, какие изображаются на картинах XIV столетия с играющими на них ангелами. Кроме того, целый гарнитур цилиндрообразных ламп с горелками, которые демонстрируют звучащее пламя -- они соединены каучуковой трубкой с газовым рожком на стене. Там и сям разбросаны камертоны различных величин. Рисунок в натуральную величину разреза человеческой головы, изображающий горловые органы, и картотека. '
   На той же стороне, на втором плане камин и возле двери удобное обитое кожей кресло и ящик для угля. В камине огонь. На камине часы. Между камином и столом, где стоит фонограф, вешалка с крючками для газет.
   По другую сторону входной двери, слева от посетителей, на подставке аппарат для измерения дыхания, с трубкой как раз на высоте рта учеников профессора Хайгинса, желающих испробовать силу своих легких. Этот угол занимает большой рояль с клавиатурой, обращенной как можно дальше от входной двери. Перед роялем скамья во всю длину клавиатуры. За скамьею ящик для нот. На рояле коробка с шоколадом.
   Середина комнаты свободна. Кроме кресла, скамьи перед роялем и двух стульев перед письменным столом еще только один стул около камина. На стенах гравюры на меди и стали--картин никаких, на гравюрах только портреты.
   Пикринг сидит за столом, откладывает в сторону несколько карточек и камертонов, которые он рассматривал. Хайгинс стоит вплотную возле него и закрывает ящички с карточками.
   
   Хайгинс. Теперь, я полагаю, уже все.
   Пикринг. Поистине -- все это достойно удивления, я не воображал себе и половины этого.
   Хайгинс. Хотите посмотреть еще что-нибудь?
   Пикринг (встает и идет к камину, становясь спиною к огню). Нет, благодарю -- на сегодня довольно.
   Хайгинс (становясь рядом с ним). Вам надоело выслушивать тоны?
   Пикринг. Да, это страшно утомительно. Я полагал, что могу произносить 24 различных гласных. Но ваши 132 -- меня уничтожили совершенно. В большей части их я не могу уловить ни малейшей разницы.
   Хайгинс (смеясь, подходит к роялю). О, это зависит от упражнения. Сначала не слышишь никакой разницы, но чем дальше, тоны начинают казаться такими различными, как А и Б. (в комнату входит мистрис Пирс -- его экономка). Что такое?
   М-с Пирс (в нерешительности, смущенно). Господин профессор, вас спрашивает какая то молодая девица.
   Хайгинс. Молодая девица? Что ей от меня нужно?
   М-с Пирс. Она говорит, что вы ей очень обрадуетесь, в особенности, когда узнаете, для чего она пришла. Это совсем простая девушка, очень даже простая. Я ее отослала бы, если бы не подумала, что, быть может, она хочет поговорить в ваши машины. Надеюсь, что я не сделала глупости, так как вы ведь иногда принимаете у себя таких странных людей. Вы извините меня, г. профессор, не правда ли?
   Хайгинс. Ну, ну, хорошо, мистрис Пирс. Что же, у нее интересное наречие?
   М-с Пирс. О, ужасное! Я не понимаю, как вы можете интересоваться таким разговором.
   Хайгинс (к Пикрингу). Пусть войдет? Приведите ее, м-с Пирс!
   М-с Пирс (только на половину решившись). Хорошо, г. профессор. Конечно, ваше дело приказывать... (уходит).
   Хайгинс. Это в самом деле счастливая случайность. Вы увидите, как я делаю съемки. Мы заставим говорить визитершу -- сначала в аппарат Белля, затем в большой римский аппарат запечатлеем это и, наконец, в фонограф для того, чтобы он всякий раз, когда захочется, проверял записанный текст.
   М-с Пирс. Вот эта девица, г. профессор.
   (Входит Цветочница в полном параде. На голове шляпа с тремя страусовыми перьями -- оранжевого, светло -- голубого и красного цвета. На ней почти чистый передник и шаль наброшенная так, что придает ее фигуре некоторую элегантность).
   Хайгинс (с нескрываемым разочарованием, резко) Как?! Это особа, о которой я делал вчера вечером заметки? Она мне не нужна. У меня уже есть все съемки дуврского диалекта и на это я не намерен тратить лишний валик (к девушке). Пожалуйста уходите, вы мне не нужны.
   Цветочница. Чего же вы так... Вы же еще не знаете, чего я пришла... (к м-с Пирс, которая стоит у двери и ждет приказаний). А вы сказали ему, что я приехала на таксомоторе?
   М-с Пирс. Глупости какие! Неужели ты думаешь, что такой джентльмен, как профессор Хайгинс, будет интересоваться, в каком экипаже ты приехала?
   Цветочница. Эге, так мы такие гордые? Гордиться оттого, что он дает уроки -- я сама слыхала от него, что он дает уроки. Ну, так я не для того пришла сюда, чтобы делали мне одолжение -- за свои деньги я могу пойти к другому...
   Хайгинс. Для чего деньги? Для кого?
   Цветочница. Для вас. Теперь вы знаете для кого? Я пришла брать уроки -- только для того. И еще могу платить за это самое -- вот, понимаете это?
   Хайгинс (в высшей степени удивленный). Скажите пожалуйста! (со вздохом). Какого же вы ждете от меня ответа?
   Цветочница. А вот какого -- я думаю, что джентльмен предложит мне сесть. Разве я вам не сказала, что пришла по делам?
   Хайгинс. Пикринг -- просить ли эту дрянную девчонку сесть или выкинуть ее через окно?
   Цветочница (озадаченно). Э-э-э-э-эу-эу-у! (внезапно обидевшись, визжит). Я не позволю называть себя дрянной девчонкой, когда я предлагаю деньги и плачу, как настоящая дама!
   Пикринг (кротко). Что же вам собственно угодно, деточка?
   Цветочница. Я хочу стать продавщицей в цветочном магазине вместо того, чтобы торчать на углу Тоттенгем Корт Род и продавать цветы на улице. А это я смогу тогда, когда я буду говорить по благородному. А он сказал, что он может меня выучить. Ну, вот и хорошо, я и пришла сюда и желаю заплатить ему за это -- мне никаких одолжений не надо, а он обращается со мною, как будто я последняя дрянь какая-нибудь.
   М-с Пирс (выходит на середину комнаты и становится между нею и Хайгинсом). Какая ты глупая! Как ты можешь думать, что ты в состоянии заплатить профессору Хайгинсу за уроки?
   Цветочница. А почему же нет? Я знаю, сколько может это стоить -- знаю столько же, как и вы и заплачу ему за это.
   Хайгинс. Сколько?
   Цветочница (торжествуя). Ага, вот то-то! Я знала, что вы захотите хоть сколько-нибудь вернуть себе из того, что вы вчера вечером бросили мне в корзину. Что, вы нализались верно вчера, не правда ли?
   Хайгинс. Садитесь, пожалуйста.
   Цветочница. Если вы хотели мне подарить эти деньги...
   Хайгинс (громовым голосом). Садитесь!
   М-с Пирс (спокойно). Садись, девочка. Делай то, что тебе говорят (ставит стул вблизи камина напротив Хайгинса, становится позади и ждет, пока девушка сядет).
   Цветочница. Э-э-э-эу-эу-у! (садится полуробко, полусмущенно).
   Хайгинс. Как вас зовут?
   Цветочница. Лизка Дулитль.
   Хайгинс и Пикринг (смеясь, повторяют за нею). Лизка! Лизка!
   Лиза (обидевшись). Чего вы так глупо смеетесь?
   М-с Пирс. Ты не должна так разговаривать с профессором.
   Лиза. Я чего же он не хочет со мною говорить, как следует?
   Хайгинс. Ну, к делу! Сколько вам угодно платить мне за уроки?
   Лиза. О, я знаю, сколько вам следует. У меня подруга одна берет уроки у настоящего француза на французском языке за 18 пенни в час. Так я думаю, что вы с меня так много не возьмете за то, что будете учить меня родному языку. Так вот, больше одного шиллинга в час я не заплачу. Берете или нет?
   Хайгинс (начинает ходить по комнате, заложив руки в карманы и бренча ключами и монетами). Знаете, Пикринг, если смотреть на этот шиллинг не как на шиллинг, а как на процентное отношение к доходу этой девицы, то ведь это выходит как раз такой же гонорар, как если бы получать от миллионера 60 или 70 фунтов за урок.
   Пикринг. Каким образом?
   Хайгинс. Я вот высчитайте. Миллионер имеет дохода каждый день приблизительно сто фунтов. Она зарабатывает приблизительно пол кроны...
   Лиза (гордо). Кто вам сказал, что я только...
   Хайгинс (продолжая). Она предлагает мне две пятых своего ежедневного дохода за один час. Две пятых такого же дохода миллионера составляли бы около 60 фунтов. Это самый большой гонорар, который мне когда-либо предлагали!
   Лиза (ужаснувшись). Шестьдесят фунтов! О чем вы говорите? Когда я предлагала вам 60 фунтов? Что вы выдумываете!
   Хайгинс. Замолчите-ка!
   Лиза. Но у меня нет 60 фунтов! О! подумайте! (плачет).
   М-с Пирс. Не плачь, девочка, не плачь, глупая, садись. Никто не тронет твоих денег.
   Хайгинс. Да, денег я не трону, но за то хвачу ее кочергой, если она сейчас же не перестанет реветь. Садитесь.
   Лиза (медленно исполняет приказание). Э-э-э-эу-эу-у-у! Можно подумать, что вы мой отец... скажите пожалуйста...
   Хайгинс. Если я решусь вам давать уроки, я буду хуже для вас, чем два отца сразу. На-те... (дает ей свой шелковый платок).
   Лиза. На что он мне?
   Хайгинс. Вытрите глаза и всякое мокрое место на вашем лице. Заметьте, что это -- ваш носовой платок, а это -- ваша шаль, а не наоборот. И не путайте одно с другим, если желаете быть продавщицей в магазине. (Лиза, в высшей степени смущенная, беспомощно смотрит на него).
   М-с Пирс. Бесполезно с ней так говорить, г. профессор. Она вас не поймет, все равно. А затем вы ошибаетесь -- она этого вовсе не делает.
   Пикринг. Хайгинс, это меня начало занимать. А что вы скажете о "гарден-парти" у посланника? Я раструблю о вас славу, как о величайшем преподавателе, если вы доведете ее до этой стадии. Я буду держать с вами пари на все издержки, какие связаны с этим экспериментом, что вы не достигнете таких результатов. И я буду присутствовать на всех уроках.
   Хайгинс (заинтересованный, смотрит на Лизу). Я едва могу противостоять этому. Она так восхитительно не отёсана, так ужасно грязна...
   Лиза (сильно протестует). Э-э-э-эу-эу-угу! Что же, разве я не вымыла, как шла сюда, лицо и руки?!
   Пикринг (смеясь). Надеюсь, вы вашими комплиментами не вскружите ей голову, Хайгинс.
   М-с Пирс (угрюмо). Не говорите этого сэр. Девушке можно вскружить голову разными способами. И никто лучше этого не знает, чем сам профессор Хайгинс. Я надеюсь, сэр не будет уговаривать его сделать какую-нибудь глупость.
   Хайгинс. Что такое жизнь, как не сплетение искусственно создаваемых глупостей? Весь труд состоит в том, чтобы распутать его. Не надо пренебрегать никакими возможностями -- они являются не каждый день. Я сделаю из этой грязной уличной девчонки герцогиню!
   Лиза (как бы охраняя себя от таких намерений на ее счет). Э-э-эу-угу!
   Хайгинс (с удивлением). Да, через 6 месяцев -- нет, через три -- если у нее хороший слух и гибкий язык -- я буду брать ее с собою всюду и выдавать ее за что мне будет угодно. Мы сегодня же начнем этим заниматься -- сию же минуту. Отведите ее вниз, мистрис Пирс, умойте ее, трите ее мылом и песком даже, если мыло не поможет. Горит ли еще огонь в кухне?
   М-с Пирс (протестуя). Да, но...
   Хайгинс (быстро, с увлечением). Снимите с нее все платья и сожгите эти тряпки. Телефонируйте к Уитлею или к кому-нибудь другому, чтобы прислали сюда целый ассортимент готовых платьев -- пока готовых. Я ее заверните в оберточную бумагу.
   Лиза. Какой вы джентльмен, вы не джентльмен! Как можно говорить о таких вещах! Я честная девушка, да, я знаю теперь, кто вы такой, знаю я вашего брата, да-с!
   Хайгинс. Ваши провинциальные жеманства вы здесь бросьте, малютка. Вы должны выучиться, как ведут себя герцогини. Уведите ее, м-с Пирс. Я если она вам хотя в малейших вещах не будет повиноваться, так лупите ее.
   Лиза. Я позову полицию, ей богу!
   М-с Пирс. Но, право, я не знаю, куда я ее дену.
   Хайгинс. В ящик с мусором.
   Лиза. Э-э-э-эу-эу-эу-угу!
   Пикринг. Ну, Хайгинс, будьте же серьезнее!
   М-с Пирс (решительно). Вы должны быть серьезнее, г. профессор! В самом деле, вы никого не должны оскорблять таким образом!
   Хайгинс (с изумлением, мягко). Я оскорбляю кого-нибудь? Милая мистрис Пирс, милый Пикринг, я еще никогда в жизни никого не оскорблял! Единственно, чего я требую от вас, чтобы вы были милы с этой бедной девочкой, чтобы вы оказали этому ребенку то небольшое внимание, которое ей необходимо для подготовки ее к новому положению в жизни. Если я, быть может, не так ясно выразился, так это случилось потому, что я не желал задеть ее или ваше нежное чувство.
   М-с Пирс (Пикрингу). Ну, слыхали вы что-нибудь подобное?
   Пикринг (смеется от души). Никогда, мистрис Пирс.
   Хайгинс (терпеливо). А в чем дело?
   М-с Пирс. В том дело, что нельзя подбирать девушку так, как будто камушек на берегу моря.
   Хайгинс. Я почему же нет?
   М-с Пирс. Почему нет!! Да ведь вы ничего о ней не знаете! Я кто ее родители? Я, быть может, она замужем!
   Лиза. Черта с два!
   Хайгинс. Вот -- правильно она говорит -- черта с два! Разве вы не замечаете, что она еще так молода, что она так свежа и будет еще свежее, если вы ее вымоете? Разве вы не знаете, что женщины этого класса людей через год после замужества выглядят, как 50-летния старухи?
   Лиза. А кто ж на мне женится?
   Хайгинс. Честное слово даю вам, Лиза, что улицы города будут покрыты трупами тех, кто застрелится из-за любви к вам -- прежде даже, нежели я закончу ваш курс.
   М-с Пирс. Глупости, сэр -- вы не должны говорить ей такие вещи!
   Лиза (поднимается, закидывает свою шаль на плечи). Я иду. Он просто с ума сошел. Не желаю брать уроки у сумасшедшего.
   Хайгинс (кротко). Да, в самом деле, я с ума сошел. Мистрис Пирс, не надо заказывать новые платья. Выбросьте вон эту особу.
   Лиза (начинает плакать). Вы не имеете права меня трогать...
   М-с Пирс. Вот видишь, что бывает, когда ведут себя нехорошо. (Указывает ей на дверь). Вот сюда...
   Лиза (в слезах). Не надо мне никаких платьев, на черта мне ваши платья, я все равно не взяла бы их, я сама могу себе купить платья...
   Хайгинс. Вы неблагодарная, злая девчонка. Это ваша благодарность мне за то, что я хочу вытянуть вас из канавы, роскошно одеть вас и сделать из вас настоящую даму!
   М-с Пирс. Подождите, профессор, я этого не позволю. Кто зол -- так это вы сами. Иди к своим родителям, девочка, и скажи им, чтобы они получше смотрели за тобою.
   Лиза. У меня нет родителей. Они сказали, что я уже большая и могу сама зарабатывать себе на хлеб и выкинули меня из дома.
   М-с Пирс. Кто твоя мать?
   Лиза. Нет у меня матери. Меня выкинула за дверь моя шестая мачеха. Но я могу обойтись без мачехи, и все-таки я честная девушка -- вот как...
   Хайгинс. Ну, слава Богу. Так в чем же дело? Девушка ничья и никому не нужна, а мне нужна. Вы можете взять ее вместо дочери, мистрис Пирс, я уверен, что такая дочка вам доставить много развлечения. Оставьте в таком случае пустую болтовню и возьмите ребенка вниз...
   М-с Пирс. Но что же из нее выйдет? Чем она будет? Жалование она будет получать? Подумайте-ка серьезно, г. профессор!
   Хайгинс. О, платите ей, сколько найдете нужным и расход поставьте мне в книжку, но черт возьми, что она будет делать с деньгами? Она будет есть и носить платья. Ведь она будет пьянствовать, если вы будете давать ей деньги!
   Лиза. О, какой вы грубиян! Так врать! Никто не смеет сказать, что я хоть одну каплю водки, хоть раз в жизни имела во рту!
   Пикринг (добродушно протестуя). Думаете ли вы, Хайгинс, что девушка может что-нибудь чувствовать?
   Хайгинс (критически смотрит на нее). О, нет, не думаю. Во всяком случае тех чувств, которые мы с вами подразумеваем, у нее не имеется. (Весело). Не правда ли, Элиза?
   Лиза. У меня все те чувства есть, что и у кого хотите, вот как.
   Хайгинс. Трудновато только будет внушить ей понятие о правильной грамматической речи, произношение не так трудно дается...
   М-с Пирс. Не угодно ли вам будет перейти к делу, профессор. Я хотела бы знать, какое положение она займет в доме. Будет ли она получать жалование, что из нее должно выйти, когда она окончит курс учения, и так далее. Вы ведь должны смотреть немного в будущее.
   Хайгинс. А что из нее может выйти, если я оставлю ее в канаве?
   М-с Пирс. Это ее дело, г. профессор, а не ваше.
   Хайгинс. Так вот, когда она окончит курс учения, тогда можно будет ее снова бросить в канаву -- это уже будет ее дело. Стало быть, все в порядке.
   Лиза. О, у вас нет никакого сердца -- вы только о себе думаете! Довольно с меня, я пойду себе. Стыдитесь сами, да, стыдитесь -- вот как!
   Хайгинс (быстро достает с рояля коробку конфект). Возьмите парочку шоколадных конфект.
   Лиза (жадно смотрит на конфекты). А кто знает, что там внутри. Я уже слыхала от подруг, какие конфетки можно получить от вашего брата!
   (Хайгинс достает перочинный ножик, разрезает конфекту на двое, кладет себе половину в рот, съедает ее и предлагает другую половину Лизе).
   Хайгинс. На дружбу и верность -- я съедаю одну половину, вы -- другую. (Лиза раскрывает рот, чтобы возразить, но он затыкает ей рот половинкой конфекты). Вот таких конфект у вас будет каждый день новая коробка, вы будете есть их бочками, вы будете питаться только ими, хорошо?
   Лиза (проглотив конфекту, чуть-чуть не поперхнувшись). Я не хотела есть, но только я понимаю, что некрасиво выплевывать, когда берешь что-нибудь в рот!
   Хайгинс. Послушайте, Лиза, мне послышалось, что вы сказали раньше, что приехали на таксомоторе?
   Лиза. Ну так что же из того? Кажется, я имею право взять автомобиль, как всякий другой -- вот как!
   Хайгинс. Да, Лиза, имеете право. И в будущем вы будете ездить в автомобилях, сколько вашей душе будет угодно. Каждый день в автомобиле по городу, за город, по всем направлениям, туда, сюда... Подумайте, Лиза, а?
   М-с Пирс. Г. профессор, вы искушаете девушку -- это не годится. Она должна подумать о будущем.
   Хайгинс. Да, конечно, на старости! Какие глупости! Достаточно у нее будет времени думать о будущем тогда, когда никакого будущего уже не будет! Нет, Лиза, не делайте так -- думайте о будущем других людей, но не о своем собственном. Подумайте о шоколаде, об автомобиле, о золоте и о бриллиантах.
   Лиза. Нет, не надо мне никакого золота и бриллиантов -- я честная девушка, вот как! (снова садится и старается иметь важный вид).
   Хайгинс. Вы такою и останетесь, Лиза, под покровительством мистрис Пирс. Вы выйдете замуж за гвардейского офицера с великолепными усами, сына маркиза, который лишит его наследства за то, что он женится на вас, но когда маркиз этот увидит, как вы хороши собой и добры, он возьмет назад свое решение.
   Пикринг. Извините, Хайгинс, но я в самом деле должен вмешаться. Мистрис Пирс совершенно права: если девушка отдает вам себя в руки на шесть месяцев для подобных экспериментов, она должна дать себе отчет в том, что она делает.
   Хайгинс. Да разве это возможно? Разве она способна в чем-либо дать себе отчет? А разве может кто-нибудь из нас дать себе отчет? А если бы мы действительно были на это способны, то разве мы могли бы когда либо что либо предпринять?
   Пикринг. Очень остроумно, Хайгинс, но недостаточно серьезно. (К Лизе). Мисс Дулитль...
   Лиза (покоренная этим обращением). Э-э-э-эу-эу-у!
   Хайгинс. Вот оно! Это все, что из нее можно извлечь. Э-э-э-у-у! К чему здесь объяснения? Как офицер, вы должны это знать: приказываете ей -- это все, в чем она нуждается. Лиза, будущее полугодие вы будете жить здесь и великолепно выучитесь говеть, как продавщица в цветочном магазине. Если вы будете послушны и будете все делать, что вам прикажут, вы будете спать в красивой спальной, будете есть, сколько влезет, будете иметь кучу денег, чтобы покупать себе шоколад и разъезжать в автомобилях. Если же вы будете ленивы и не воспитаны, то будете спать в прачешной с тараканами и мистрис Пирс будет колотить вас кочергой. По истечении шести месяцев вы, великолепно одетая, поедете в экипаже в Букингемский дворец. Если король заметит, что вы не леди, то вас полиция отправит в тюрьму, где вам, в назидание другим цветочницам, отрубят голову. Если же вас не узнают, то вы получите от меня в подарок семь с половиной шиллингов, чтобы начать жизнь продавщицы в магазине. Если вы отклоните это предложение, то вы будете в высшей степени неблагодарной и злой девушкой, и ангелы будут о вас скорбеть. (Пикрингу). Ну-с, теперь вы довольны, Пикринг? (к М-с Пирс) можно ли говорить яснее и благороднее, мистрис Пирс?
   М-с Пирс (терпеливо). Я полагаю, вы поступили бы лучше, если бы позволили мне самой хорошенько поговорить с девушкой. Я вообще не знаю, столкуюсь ли я с нею. Я знаю, конечно, что вы ничего дурного ей не сделаете, однако, когда дело идет о том, что вы называете "заниматься произношением", вы никогда не подумаете, что может случиться с вами или с кем-нибудь другим. Пойдем, Лиза.
   Хайгинс. Вот это правильно! Благодарю, мистрис Пирс. Скорее в ванную комнату.
   Лиза. Вы -- грубьян! Вы -- мужик! Я не останусь здесь, если мне не нравится. Я никому не дам колотить себя кочергой. Я никогда не поеду в Букингемский дворец. Я никогда не имела дела с полицией, я честная девушка -- вот как!
   М-с Пирс. Не противоречь, девочка, ты не понимаешь профессора. Идем, (указывает ей дорогу к двери, которую открывает для Лизы).
   Лиза (выходя). Что я говорю -- то правда. Не хочу я к королю, хоть бы мне голову отрезали. Если бы я знала, что здесь будут так говорить, так я никогда не пришла бы. Я всегда была честная девушка, я никогда ни слова бы не сказала ему. Я ему ничего не должна, мне нет дела до него и пусть он не делает со мною все, что ему угодно, -- чувства у меня тоже есть, как и у всякого другого... (М-с Пирс захлопывает дверь и жалобы Лизы уже не слышны. Пикринг отходит от камина и садится на стул верхом, сложив руки за спиною).
   Пикринг. Извините меня за откровенный вопрос, Хайгинс. Вы порядочный человек в отношениях к женщинам?
   Хайгинс. Встречали ли вы когда-нибудь человека порядочного, в отношении женщин?
   Пикринг. Да, очень часто.
   Хайгинс. А я никогда. Я нахожу, что женщина, которой я позволяю приблизиться к себе, становится ревнивой, придирчивой, подозрительной и чертовски невыносимой. Когда же я приближаюсь к ней, то сам я становлюсь самолюбивым и деспотом. Разумеется, исключая тот случай, когда дело идет только об ухаживании и ни о чем больше, потому что тогда мы оба преследуем одну и ту же цель. Однако, это наполняет только мгновения, но не всю жизнь. Когда же это проходит, то мы тогда только узнаем, что женщины хотят совсем иного.
   Пикринг. Например?
   Хайгинс. А Бог их знает! Вероятно, женщина хочет жить своею жизнью, а мужчина своею. И каждый пытается тащить другого в противоположном направлении. Одна стремится на север, другой на юг, а в результате оба должны идти на восток, хотя оба ненавидят восточный ветер. Вот почему я остаюсь убежденным старым холостяком и таким, вероятно, буду всегда.
   Пикринг. Ах, Хайгинс, вы знаете, что я хочу сказать. Если я приму какое-либо участие в этом предприятии, то буду чувствовать себя ответственным за судьбу этой девушки. Я думаю, это разумеется само собою, что ее беззащитным положением девушки никто не должен воспользоваться.
   Хайгинс. Что?! Вот таким чучелом? Клянусь, она будет для меня святая, можете быть покойны. Ведь она будет ученицей, а если бы ученики не были святыми, то ведь учение было бы невозможно. Я выучил английскому языку многих американок-миллионерш, самых красивых женщин в свете. Но я был тверд, как будто они были куском дерева, и я был куском дерева... (входит мистрис Пирс и держит в руках шляпу Лизы). Ну, как, м-с Пирс, все в порядке?
   М-с Пирс (у двери). Можно попросить вас, г. профессор, на одно только слово?
   Хайгинс. Ну, да, конечно, войдите. Этого, м-с Пирс, не сжигайте, я хочу сохранить эту вещь, как редкость (берет у нее шляпу).
   М-с Пирс. Пожалуйста, г. профессор, обходитесь со шляпой заботливо. Я должна была ей обещать, что не сожгу ее, но, признаться, мне хотелось ткнуть ее на короткое время в печку.
   Хайгинс (кладет шляпу Лизы на рояль). О, благодарю вас. Что же вы хотели мне сказать?
   Пикринг. Я вам не помешаю?
   М-с Пирс. О, нисколько, г. полковник. Ах, г. профессор, будьте, прошу вас, осторожны в выборе ваших выражений, в присутствии девушки!
   Хайгинс (строго). Ну, разумеется. Я всегда очень осторожен в выборе слов. Для чего это вы мне говорите?
   М-с Пирс (твердо). Нет, г. профессор. Вы совершенно неосторожны, когда вас что-нибудь раздражает или вы становитесь нетерпеливы. Конечно, меня это мало беспокоит, я к этому привыкла. Но перед девушкой вы не должны браниться.
   Хайгинс (недовольно). Я когда-нибудь бранюсь? Никогда! Я ненавижу эту привычку. Но какого же черта вы хотите, собственно?
   М-с Пирс (наивно). Вот этого я и хочу, г. профессор. Вы чересчур много бранитесь. Мне, собственно говоря, это не мешает -- ваши вечные "какого черта", "какому черту", "на черта" и т. д...
   Хайгинс. Мистрис Пирс, такие слова с ваших уст! Возможно ли это?
   М-с Пирс, (которую нельзя сбить с толку). Но есть известное слово, которое я прошу вас не употреблять. Положим, эта девица только что сама его употребила, когда нашла, что ванна чересчур горяча. Но ведь она этого не понимает, она выучилась ему, когда мать убаюкивала ее у себя на коленях, но из ваших уст она не должна услышать его!
   Хайгинс (легкомысленно). Я не могу себя упрекнуть в том, что когда-либо произносил это слово, мистрис Пирс, разве только, может быть, в минуту сильнейшего гнева и волнения.
   М-с Пирс. Вы только сегодня употребили это слово, когда бранили вино...
   Хайгинс. Ах, помню -- ну, это только для рифмы, мистрис Пирс. Поэту это вполне простительно.
   М-с Пирс. Ну, так во всяком случае, прошу вас, если вы так любите это слово, произносите его не в присутствии девушки -- из ваших уст она не должна его слышать.
   Хайгинс. Отлично, чудесно. Это все?
   М-с Пирс. Нет, г. профессор. Засим, мы должны быть очень строги с нею в отношении чистоты.
   Хайгинс. Понятно. Вы вполне правы, это чрезвычайно важно.
   М-с Пирс. Она не должна быть небрежной или неаккуратной в одежде и не должна разбрасывать свои вещи повсюду.
   Хайгинс. Ладно. Я, собственно говоря, сам хотел обратить ваше внимание на это. Надо следить за этими мелочами, Пикринг. Смотрите за копейкой, а рубль сам за собою посмотрит. Это относится также и к личным привычкам.
   М-с Пирс. Да, г. профессор. Поэтому я еще попрошу вас являться к завтраку не в халате и ни в каком случае не пользоваться им, как салфеткой. И если бы вы были еще так добры и не ели бы все из одной и той же тарелки и не ставили бы кастрюльки от супа на чистую скатерть, то это служило бы прекрасным примером для молодой девушки. Вы ведь помните, как вы подавились рыбною костью, которую нашли в мармеладе...
   Хайгинс. А! иногда это бывает со мною вследствие рассеянности, но не вследствие привычки. Кстати, от моего халата страшно несет бензином.
   М-с Пирс. Совершенно верно. Но если вы будете продолжать обтирать пальцы об халат...
   Хайгинс. Ну, ладно, ладно. На будущее я буду обтирать их об волосы.
   М-с Пирс. Я думаю, вы не обиделись, г. профессор? Хайгинс. О, нисколько, нисколько. Вы совершенно правы, я перед нею постараюсь сдержаться. Это все?
   М-с Пирс. Нет еще. Может ли девочка надеть одно из тех японских платьев, которые вы вывезли с собою из путешествия? Я, действительно, не решаюсь одеть ее снова в старое ее платье.
   Хайгинс. Конечно. Словом, как вам угодно.
   М-с Пирс. Благодарю вас. Это все (уходит).
   Хайгинс. Знаете, Пикринг, эта баба создает мне невообразимую репутацию. А ведь я очень робкий и очень сдержанный человек. Я никогда не чувствовал себя действительно взрослым и опасным, как другие мужчины. И все-таки она вполне убеждена, что я своевольный и надменный человек. Я не могу себе объяснить, почему это так. (М-с Пирс возвращается).
   М-с Пирс. Извините, профессор, но неприятности уже начинаются. Внизу уже дожидается какой то Альфред Дулитль, развозчик муки -- он хочет говорить с вами. Он говорит, что вы держите его дочь у себя в доме.
   Пикринг (вставая). Благодарю вас (отходит снова к камину).
   Хайгинс (вскакивая). Пошлите этого негодяя сюда.
   М-с Пирс. Слушаю, г. профессор.
   Пикринг. Быть может, он и не негодяй?
   Хайгинс. Глупости, наверняка негодяй.
   Пикринг. Так или иначе, но боюсь, что у нас будут с ним неприятности.
   Хайгинс. О, нет, не думаю. Если у кого будут неприятности, то во всяком случае у него со мною, но не у меня с ним. Во всяком случае мы услышим от него что-нибудь интересное.
   Пикринг. О дочери?
   Хайгинс. Нет, я разумею его наречие.
   Пикринг. Ах, вот что! (Входит м-с Пирс, впускает Дулитля).
   М-с Пирс (докладывая). Дулитль, г. профессор (уходит).
   (Альфред Дулитль пожилой, коренастый мужчина в одежде своей профессии мучного развозчика: на нем широкополая шляпа, закрывающая своими полями затылок и плечи. У него хорошо выраженные и довольно интересные черты лица. Он кажется в настоящий момент лишенным страха и совести. У него сильный, выразительный голос, как результат того, что он дает своим чувствам непринужденный исход. В настоящий момент фигура его выражает оскорбленное достоинство и серьезную решимость).
   Хайгинс. Здравствуйте. Садитесь.
   Дулитль. Доброго утра, сэр (с достоинством садится). Я пришел по очень важному делу к вашей милости.
   Хайгинс (к Пикрингу). Вырос в Суссексе, мать из Уэльса, если не ошибаюсь. (Дулитль удивленно раскрывает рот. Хайгинс продолжает). Что же вы хотите, Дулитль?
   Дулитль (угрожающим тоном). Я хочу мою дочь -- больше ничего. Понимаете?
   Хайгинс. Как не понять! Ведь вы ей отец, не так ли? Вы ведь не думаете, что кроме вас еще кто-нибудь имеет право на вашу дочь, не правда ли? Итак, я весьма рад, что в вас есть еще искорка родственных чувств. Ваша дочь там наверху. Берите ее сию минуту с собою.
   Дулитль (встает, совершенно опешив). Как?
   Хайгинс. Забирайте свою девицу. Не воображаете ли вы, что я вместо вас стану заботиться о вашей дочери?
   Дулитль (протестуя). Ну, ну, послушайте, сэр, разве это разумно, разве это справедливо так обижать человека? Девчонка действительно моя, но она теперь у вас -- какое же мне до этого дело?
   Хайгинс. Ваша дочь осмелилась ворваться ко мне в дом и потребовала от меня, чтобы я выучил ее приличному разговору для получения места продавщицы в цветочном магазине. Этот господин и моя экономка все время противились этому (становится грубым). Как вы смеете врываться сюда и предъявлять шантажные требования? Вы сами нарочно прислали ко мне свою дочь!
   Дулитль (протестуя). Боже сохрани, сэр!
   Хайгинс. Должно быть это так!.. Откуда же вы узнали, что она здесь? Это заговор, ловушка, чтобы угрозами выманить деньги. Я сию минуту телефонирую в полицию.
   Дулитль. Не ловите человека на слове, сэр. Разве я потребовал от вас хоть один грош? Я спрашиваю вот этого господина -- разве я хоть слово сказал о деньгах?
   Хайгинс. Для чего же вы явились сюда?
   Дулитль. Для чего же я мог придти сюда? Будьте же человеком, сэр!
   Хайгинс. Вы старый плут, я научу вас, как подбрасывать дочерей!
   Дулитль. Да разразит меня Господь, сэр, я вовсе не думал вам подбрасывать ее! Я и не думал посылать ее к вам! Вот провалиться мне на этом месте, что я уж два месяца, как в глаза ее не видал!
   Хайгинс. Каким же образом вы узнали, что она здесь?
   Дулитль (садится тихонько на стул и говорит в примирительном тоне). А вот я вам сейчас все расскажу, сэр, если вы только дадите мне слово сказать. Я охотно вам это скажу. Я хочу вам сказать. Я только и жду, чтоб сказать вам...
   Хайгинс. Пикринг, этот малый одарен природным даром риторики. Замечаете этот врожденный ритм элементарной природной музыки в его речи? "Я охотно вам это скажу"... Я хочу вам сказать... я только и жду, чтоб сказать вам"... Это сантиментальная риторика. Здесь сказывается его западное происхождение. Это обозначает также его лживость и плутовство.
   Пикринг. Благодарю вас, Хайгинс -- я тоже родился на западе (Дулитлю). Откуда вы узнали, что ваша дочь здесь, если не вы ее сюда послали?
   Дулитль. А вот как было дело, сэр. Она взяла с собою в таксомотор мальчишку, чтобы прокатиться с ним -- это сын нашей квартирной хозяйки -- и обещала отвезти его обратно домой. А когда она услыхала, что ей позволили здесь остаться, так она послала его домой за своими вещами, а я уже встретил мальчишку на углу Лонгакра и улицы Эндель.
   Хайгинс. Там какой-нибудь кабачок?
   Дулитль. Так, клуб для бедных людей, сэр... Зачем же, мне иногда...
   Пикринг. Дайте ему досказать эту историю, Хайгинс.
   Дулитль. Вот он мне и стал рассказывать, что здесь такое происходит. Вот я вас и спрашиваю -- какие должны были быть чувства у отца и как он должен был поступить? Я сказал мальчишке -- принеси ее вещи мне. Я сказал...
   Хайгинс. А почему же вы сами не поехали за вещами?
   Дулитль. Хозяйка мне не поверила бы... Знаете, она такая женщина... ну, словом, вы уже понимаете, какая... Я еще дал мальчишке один пенни, потому что он еще, подлец такой, не хотел мне дать эти вещи. Вот тогда я взял их и принес дочери, чтобы услужить вашей милости. Вот и все.
   Хайгинс. Много там вещей?
   Дулитль. Одна гармоника, сэр, пара картинок и клетка для птички. Она сказала, что платьев ей никаких не нужно. Что же я должен был при этом подумать, сэр? Я спрашиваю вас, что бы вы подумали на месте отца? В моем то положении?
   Хайгинс. Стало быть, вы явились сюда защитить свою дочь от позора, не так ли?
   Дулитль (радостно и облегченно, потому что, наконец, его поняли). Вот, вот, оно самое, сэр. Вот это правильно!
   Пикринг. Для чего же тогда вы взяли с собою вещи, когда намерены были забрать ее отсюда?
   Дулитль. А разве я хоть слово сказал о том, чтобы забрать ее? Скажите-ка сами!
   Хайгинс (звонит). Вы заберете ее сию же минуту.
   Дулитль (умоляюще). Нет, сэр, не говорите этого... (входит м-с Пирс и ждет приказаний).
   Хайгинс. М-с Пирс! Это отец Лизы. Он пришел за нею и хочет ее забрать с собою. Дайте ему девочку.
   Дулитль. Нет, вы меня не так поняли... Послушайте же...
   М-с Пирс. Он не может взять ее с собою. Вы же сами приказали сжечь ее платье.
   Дулитль. Вот, вот! Не могу же я взять девочку и водить ее по улицам, как голую обезьяну, не правда ли? Посудите сами...
   Хайгинс. Вы мне с самого начала заявили, что хотите свою дочь. Берите ее. Если у нее нет платья, так идите, купите и принесите.
   Дулитль. А где же то платье, в котором она пришла сюда? Разве я его сжег, а не ваша жена?
   М-с Пирс. Я здесь экономка, если позволите. Я уже заказала для вашей дочери пару платьев. Как только их принесут, вы сможете взять ее. Вы можете подождать на кухне. Сюда пожалуйте... (Дулитль обеспокоенный поднимается со стула, чтобы выйти за нею, но останавливается, доверчиво обращаясь к Хайгинсу).
   Дулитль. Послушайте-ка меня, сэр -- ведь я и вы -- ведь мы, так сказать, люди света, не так ли?
   Хайгинс. Вы так думаете? Быть может, вы удалитесь, м-с Пирс?
   М-с Пирс. Я сама так думала, г. профессор (с достоинством уходит).
   Пикринг. Вам принадлежит слово.
   Дулитль (к Пикрингу). Благодарю вас, сэр (к Хайгинсу). Так вот, если уж пошло на чистоту, так скажу вам, что вы мне чертовски нравитесь. И если вам нужна моя дочь, так я уж не так сильно стремлюсь к тому, чтобы забрать ее назад домой. Если смотреть на нее, как на молодую бабенку, так она красивая и свежая девчонка. Но как дочь -- держать ее дома не стоит. Это я говорю откровенно. Я хочу только сохранить свои отцовские права, а вы требуете от меня, чтобы я отдал их так, совершенно даром. А я вижу, что вы человек первого сорта, сэр. Что для вас значит какой нибудь пятифунтовый билет? А что для меня Лиза?
   Пикринг. Я думаю, что вы, Дулитль, могли уже убедиться, что намерения профессора Хайгинса самые честные.
   Дулитль. Ну, конечно, я в этом не сомневаюсь, сэр. Если бы я не был в этом так твердо убежден, я попросил бы 50 фунтов!
   Хайгинс (возмущенно). Это значит, старый греховодник, что вы продали бы свою дочь за 50 фунтов?
   Дулитль. Принципиально, конечно, нет, но, чтобы услужить такому господину, как вы, я был бы на это способен. Этому вы можете вполне поверить.
   Пикринг. Послушайте, да есть ли у вас хоть какое-нибудь нравственное чувство?
   Дулитль (бесстыдно). А где я его могу достать? И у вас его не было бы, если бы вы были так же бедны, как я. Я ничего дурного не хочу этим сказать, понимаете... Но если Лизка будет от этого иметь какую-нибудь выгоду, то почему бы и мне не попользоваться тоже.
   Хайгинс. Положительно, я не знаю, Пикринг, что мне делать. Разумеется, нет никакого спора о том, что было бы вполне преступно с точки зрения морали дать этому плуту хотя бы один грош. И все-таки я ясно чувствую, что в его требовании заключается нечто вроде примитивного чувства справедливости.
   Дулитль. Вот, то самое, сэр, я тоже так говорю. Сердце отца -- ничего не поделаешь!
   Пикринг. Ну, это чувство мне известно, однако, оно кажется мне ничуть не справедливо.
   Дулитль. Не говорите этого, сэр. Посмотрите на эти вещи не с такого взгляда. Что я собой представляю, господа? Спрашиваю вас, что я такое? Я -- один из неблагородных бедняков. Вот что я такое. Подумайте только, что это для человека значит. Это значит, что он постоянно должен был бы возмущаться против морали среднего человека. Как только где-нибудь что-нибудь такое появляется и как только стоит мне захотеть получить оттуда тоже и для себя кусочек, как происходит всегда одна и та же история: "вы не благородны, значит, вы этого получить не можете". Но ведь моя нужда такая же большая, как у какой-нибудь самой благородной вдовы, которая, говорят, когда-то после смерти своего мужа через неделю получила деньги из шести разных благотворительных обществ. А разве мне меньше нужно, чем благородному человеку -- нет, мне нужно больше! Мне требуется развлечение, потому что я человек мыслящий и рассуждающий. Меня должна увеселять музыка и пение, когда я чувствую себя не в духе. А за это все я ведь должен платить столько же, сколько и благородные люди. А что такое "мораль среднего человека"? Ерунда- это только отговорка для того, чтобы мне ничего не досталось. Вот по этой причине прошу вас, как джентльменов, не играйте со мною в такую игру. Я играю с вами в открытую. Я не благороден и имею намерение оставаться и дальше неблагородным. Мне так нравится, откровенно говоря. Неужели вы будете преследовать человека за его природные убеждения и наклонности и не дадите ему определить цену за собственную дочь, которую он в поте лица своего воспитал, кормил, одевал, пока она не выросла настолько, чтобы самой смотреть за своими интересами? Разве пять фунтов это дорого? Ну, посудите по совести и по чести сами!..
   Хайгинс. Пикринг, если бы мы занялись этим человеком в продолжение трех месяцев, он мог бы выбрать себе место -- между министерским кабинетом или кафедрой проповедника.
   Пикринг. А что вы думаете, Дулитль, по этому поводу?
   Дулитль. Это не для меня, сэр. Очень благодарен вам -- я слыхал уже всех министров и проповедников ведь я человек мыслящий и занимаюсь политикой или религией или социальными реформами, как и другими развлечениями -- так вот скажу вам, что их жизнь собачья, с какой стороны ни посмотришь. Мое дело -- это неблагородная бедность. Какое бы мне ни предлагали место в обществе, так это единственное, ну, словом, единственное, которое приходится мне по вкусу.
   Хайгинс. Я полагаю, мы должны будем дать ему пять фунтов.
   Пикринг. Я боюсь, что он из них сделает плохое употребление.
   Дулитль. Боже сохрани, сэр! Вот клянусь вам, что ни в каком случае! Вы боитесь, что я спрячу эти деньги куда-нибудь на черный день и стану из-за этого вести жизнь лентяя? Завтра уже от этих денег ни гроша не останется, и я снова начну работать так, как будто у меня никогда их и не было. Можете держать пари, что они не сделают из меня какого-нибудь франта. Нет -- только одна приличная праздничная выпивка для меня и для моей "мадам" для того, чтобы отпраздновать радость по поводу такого заработка, а вы будете иметь удовольствие, что ваши деньги не промотаны понапрасну. Лучшего и не придумаете.
   Хайгинс. Это ясно, как день. Мы дадим ему десять фунтов.
   Дулитль. Нет, сэр -- у "мадам" моей, пожалуй, не хватит смелости истратить десять фунтов, да и у меня тоже. Десять фунтов -- это куча денег! Она может заставить призадуматься человека. И тогда прощай, счастье! Дайте мне только то, о чем я вас прошу, ни одного пенни больше и ни одного пенни меньше.
   Пикринг. Почему бы вам не жениться на "мадам"? Я лично неохотно поддерживаю этот род безнравственности.
   Дулитль. Скажите-ка ей это, сэр. Попробуйте-ка сказать ей это. Я то готов это сделать. Я то первый страдаю от этого. У меня нет никакой власти над нею, я должен быть для нее всегда приятным, я должен делать ей подарки, я должен покупать ей кучу платьев, я раб этой женщины, сэр, только потому, что я не законный ее супруг, и она это великолепно понимает. Я для того и нашел ее, чтобы жениться. Послушайте-ка моего совета, сэр, женитесь вы на Лизке, пока она еще молода и не понимает этого. Если вы этого н е сделаете, будете жалеть. Если вы это сделаете, она будет жалеть. А это все-таки лучше будет, потому что вы мужчина, а она только баба и вообще не понимает, что значит быть счастливой.
   Хайгинс. Пикринг, если мы еще хоть минуту будем выслушивать рассуждения этого человека, то все наши принципы разлетятся к черту. (Дулитлю). Кажется, пять фунтов, вы сказали? (достает бумажник).
   Дулитль. Благодарю вас, сэр.
   Хайгинс. Убеждены ли вы в том, что не хотите взять десять?
   Дулитль. Нет, теперь нет -- может быть, в другой раз как-нибудь.
   Хайгинс (дает ему банкнот). Получите.
   Дулитль. Благодарю вас, сэр. Прощайте, (спешит к выходу с добычей; открыв дверь, он сталкивается на пороге с дочерью, одетой в японский кимоно, умытой и причесанной. Она совершенно неузнаваема. М-с Пирс рядом с нею. Дулитль робко уступает ей дорогу). Извините, миледи.
   Лиза. Ах, я лопну! Он не узнает своей собственной дочери!
   Дулитль. Да ведь это Лизка, чтоб мне провалиться!
   Хайгинс и Пикринг. Это что такое?
   Лиза. А что, разве я похожа на чучело?
   Хайгинс. На чучело? Гм...
   М-с Пирс. Прошу вас, г. профессор, не делать таких замечаний, которые заставили бы ее Бог знает, что вообразить себе.
   Хайгинс (понимая в чем дело). О, совершенно верно, м-с Пирс (к Лизе). Да. На самое дурацкое чучело.
   М-с Пирс. О, пожалуйста, г. профессор!
   Хайгинс. То есть, я хотел сказать -- настоящее чучело.
   Лиза. Вот теперь пойдет ко мне моя шляпа (берет шляпу, надевает ее, прохаживается по комнате, подражая элегантным манерам, и садится на скамью перед роялем).
   Хайгинс. Новая мода, ей Богу. Ха-ха-ха! Вот так ужасный фасон!
   Дулитль (с отцовскою гордостью). Никогда бы я не думал, что она, когда умоется, будет так выглядеть. Она делает мне честь, не правда ли?
   Лиза. Ну, послушай -- в этом доме легко сделаться чистой. Горячая и холодная вода, сколько тебе угодно, мохнатые полотенца и машина, где сушится белье, такая горячая, что пальцы можно обжечь. Мягкие щетки, чтобы тереть себя и ящичек для мыла, которое пахнет фиалками.' Теперь я понимаю, почему дамы бывают такими чистыми. Умываться -- для них это просто одно удовольствие.
   Хайгинс. Меня радует, что ванна имела у вас успех.
   Лиза. Ну, не все, положим...
   Хайгинс. Что ж там такое недоставало, мистрис Пирс?
   М-с Пирс. О, пустяки, сэр, не стоит об этом и говорить.
   Лиза. Да, хорошие пустяки! Мне хотелось треснуть и разбить его на кусочки, я не знала куда мне деться от стыда! Но я завесила его полотенцем, вот как!
   Хайгинс. Кого треснуть? Кого разбить? Не понимаю.
   М-с Пирс. Она говорит о зеркале, сэр.
   Хайгинс. Дулитль, вы слишком строго воспитали вашу дочь!
   Дулитль. Я? Я? вообще никогда ее не воспитывал, разве только иногда немножко ремешком стегал. Не вините меня за то, что она не привыкла к таким вещам--просто не привыкла вот и все. Но я думаю, что она живо переймет все ваши свободные взгляды и легкомысленные штуки!
   Лиза. Я честная девушка, и не желаю быть свободнее и легкомысленнее, вот как!
   Хайгинс. Лиза, если вы хотя один раз еще скажете, что вы честная девушка, отец заберет вас снова к себе.
   Лиза. Он то? Ни за что! Ведь он пришел сюда только для того, чтобы выклянчить немного денег и потом нализаться.
   Дулитль. Ну, а для чего же еще. мне нужны деньги? Может быть, для того, чтобы пожертвовать их на церковный колокол? Смотри, не смей говорить дерзости ни мне, ни этим господам, а то я тебя проучу, понимаешь?
   Хайгинс. Не пожелаете ли вы, Дулитль, дать ей какой-нибудь совет на прощание или дать свое благословение, например?
   Дулитль. Нет, сэр, я не так жесток, чтобы наделять детей своих советами. И без того трудно держать их под уздой. А если вы желаете благословения для Лизы, так делайте это сами... ремешком. До свидания, господа.
   Хайгинс (убедительно). Стоп. Вы будете регулярно приходить к вашей дочери. Это ваша обязанность, понимаете? У меня есть брат священник и он мог бы быть вам полезен в ваших беседах с нею.
   Дулитль (уклончиво). Конечно, я уж буду приходить, сэр. Не на этой неделе, однако, так как я буду очень занят и буду очень далеко отсюда, но вы уж будьте покойны, я приду еще. До свидания, господа. (Уходит, за ним м-с Пирс).
   Лиза. Не верьте этому старому лгуну -- скорее он позволит, чтобы на него выпустили бульдога, чем священника. Не так скоро вы его увидите.
   Хайгинс. Я тоже не особенно стремлюсь к этому. А вы, Лиза? '
   Лиза. Я тоже нет. Лучше всего, если бы я его никогда уже не видела больше. Это позор для меня. Он окружил себя разными мошенниками, вместо того, чтобы заниматься своим делом.
   Пикринг. Какое его дело, Лиза?
   Лиза. Главное и любимое его дело -- это выкачивать деньги у людей из их карманов в свои собственные, а по-настоящему он землекоп и иногда он и этим занимается для моциону -- и порядком зарабатывает. Ведь вы оттого не перестанете называть меня мисс Дулитль?
   Пикринг. О, извините, мисс Дулитль, мне это так безразлично.
   Лиза. Собственно, мне тоже все равно, как вы меня называете--но это так красиво слышать -- "мисс Дулитль"... Я теперь хочу взять таксомотор и поехать до угла Тоттенгем Корт-Род, там я выйду из автомобиля и велю подождать шоферу -- только для того, чтобы позлить немножко девчонок. Конечно, я с ними и разговаривать не буду.
   Пикринг Подождите, пока вам не купят какой-нибудь модный туалет.
   Хайгинс. Во всяком случае я не советовал бы вам порывать с прежними друзьями теперь, когда вы принадлежите уже к высшему свету. Мы называем это "снобизмом".
   Лиза. Надеюсь, что вы такую дрянь не станете называть моими друзьями? Достаточно они надо мною издевались, когда только можно было, а теперь я хочу немного отомстить им. Но мне долго ждать модных платьев, мне теперь нужны хоть какие-нибудь. М-с Пирс сказала мне, что когда я буду ложиться в постель на ночь, она будет давать мне не те платья, что днем --так ведь это лишние деньги! Ведь за эти деньги можно будет покупать такие, которые можно будет надевать днем и показывать всем! И вообще я никогда не любила возиться с легкими платьями, особенно зимой!
   М-с Пирс (возвращается). Пойдем Лиза. Уже принесли новые платья для примерки.
   Лиза. Э-э-эу-эу-у! (быстро убегает).
   М-с Пирс (за нею). Не лети так, девочка! (уходит и запирает за собой дверь). (Пауза).
   Хайгинс. Пикринг, в замечательное дело влопались мы с вами, а?
   Пикринг. Э-э-эу-угу, Хайгинс!

Занавес

Акт III.

   Приемный день у мистрис Хайгинс. Еще никого нет. Гостиная в квартире ее, выходящей на набережную Чельзи, имеет три окна, выходящие на реку; потолок не так высок, как это обыкновенно бывает в таком старом и фешенебельном доме. Окна открыты и ведут на балкон со спущенной маркизой. Если стать лицом к окнам, то дверь находится в стене направо, вблизи последнего окна.
   Мистрис Хайгинс большая поклонница Морриса и Берн Джонса, и комната ее, не имеющая ни малейшего сходства с комнатой сына ее на Уимполь стрит, не уставлена мебелью, маленькими столиками; в середине комнаты стоит огромный турецкий диван, который с ковром, обоями и занавесами во вкусе Морриса, парчовой обивкой и подушками оттоманки, составляет все убранство комнаты, которое слишком красиво для того, чтобы портить его всюду расставленными бесполезными вещами. Несколько ценных картин масляными красками, которые лет тридцать тому назад можно было видеть на выставках в Гросвенор-галлерее (вроде Джонса, Уистля), висят на стенах. Один лишь ландшафт -- Сесиль Лоусона и в единственном экземпляре портрет мистрис Хайгинс, писанный во времена ее юности, когда она пренебрегала модою и носила один из тех великолепных туалетов Россетти, которые осмеивались людьми, ничего в этом не понимавшими, и которые привели к невозможностям популярного эстетизма 70-ых годов.
   В углу, наискось от двери сидит мистрис Хайгинс, которой теперь далеко за 60 лет. Она намеренно одета не по-современному. Она пишет за простым, но изящным письменным столом; вблизи ее кнопка электрического звонка. Позади нее, вблизи окна, стоит стул в стиле "Чиппендаль", далее, на другой стороне комнаты, на переднем плане--стул в стиле Елисаветы, деревянный, грубо отесанный во вкусе Джонса. Углы комнаты заняты двумя небольшими оттоманками, обитыми ситцем во вкусе Морриса. Около четырех часов пополудни. Дверь быстро открывается и входит Хайгинс.
   
   М-с Хайгинс (удивленно). Генри, что ты делаешь здесь сегодня? Сегодня у меня приемный день, и ты ведь обещал, что в эти дни не будешь приходить ко мне? Ступай сейчас же домой.
   Хайгинс (целуя мать). Ну, ладно, мама. Я пришел специально в этот день.
   М-с Хайгинс. Не имеешь никакого права. Я говорю это вполне серьезно, Генри. Ты оскорбляешь всех моих друзей. Они ведь никогда не придут ко мне, если увидят тебя здесь.
   Хайгинс. Глупости. Я знаю, я не могу вести легкую беседу, но это не мешает никому и не вредит. (Садится на елисаветинский стул).
   М-с Хайгинс. Вот как! Это никому не вредит? Легкие беседы? Л как же быть с тяжелыми? Нет, милый, в самом деле, ты должен уйти.
   Хайгинс. Я должен остаться. У меня есть для тебя дело--нечто фонетическое.
   М-с Хайгинс. Ничего не поможет, мой милый, мне очень жаль, но я не справлюсь с твоими гласными. И хотя я получаю от тебя очень охотно твои изящные открытки, написанные по способу твоей патентованной стенографии, тем не менее я желала бы получать вместе с ними и копии их, написанные обыкновенным способом.
   Хайгинс. Дело здесь совсем не в фонетике.
   М-с Хайгинс. Ты ведь сам только что так заявил. Хайгинс. Если разобраться подробнее, то дело не в фонетике. Я нашел одну девицу.
   М-с Хайгинс. То есть, ты хочешь сказать, она нашла тебя?
   Хайгинс. Ничуть. Это не любовная история.
   М-с Хайгинс. Ах, как жаль!
   Хайгинс. Почему жаль?
   М-с Хайгинс. Тебе уж под сорок пять, и ты еще ни разу не влюблялся. Когда же ты, наконец, откроешь, что между молодыми женщинами есть все-таки одна или две красивых?
   Хайгинс. Молодые женщины меня ничуть не беспокоят. Мой идеал женщины, достойной моей любви, это нечто в твоем роде. Я никогда не смогу действительно полюбить женщину. Есть привычки, которые так глубоко вкореняются, что их никак невозможно изменить. М в общем, все они глупые гусыни.
   М-с Хайгинс. Включая и эту девицу?
   Хайгинс. Разумеется. Она будет у тебя сегодня здесь.
   М-с Хайгинс. Насколько я припоминаю, я ее не приглашала.
   Хайгинс. Ты не приглашала. Пригласил я. Если бы ты знала ее, то никогда бы и не пригласила.
   М-с Хайгинс. Почему?
   Хайгинс (поднимается и ходит по комнате, заложив руки в карманы и бренча связкой ключей и деньгами). А вот почему -- она простая цветочница. Я ее подобрал на улице, когда она продавала Цветы.
   М-с Хайгинс. И ты пригласил ее на мой журфикс?
   Хайгинс. Да. Дело пойдет хорошо. Я ее научил приличному разговору и у нее есть точные указания насчет манер и прочего. Она должна оставаться при двух темах -- о погоде и о здоровье. Кто-нибудь там скажет, например, что сегодня хорошая погода, ну, спросит ее, как она поживает, как ее здоровье, словом, вот такой разговор -- он не должен распространяться на другие обыкновенные вещи. Тогда все сойдет хорошо.
   М-с Хайгинс. Сойдет?! А если мы захотим поговорить о нашем здоровье, о том, как мы поживаем или о чем-нибудь постороннем, что тогда? Какой ты глупый, Генри!
   Хайгинс. Ну, о чем-нибудь она все-таки кое-как умеет поговорить. (Садится). О, она прекрасно будет себя вести. Не беспокойся. Со мною в соучастии Пикринг. Я с ним держал пари, что через 6 месяцев я смогу выдавать ее за герцогиню. Я начал заниматься с нею всего две недели тому назад, и она делает колоссальные успехи. Я выиграю мое пари. У нее превосходный слух и с нею легче заниматься, чем с моими учениками из большого света, потому что родной язык оказался для нее совершенно новым. Она говорит теперь так же по-английски, как и по-французски.
   М-с Хайгинс. Этого достаточно на все случаи жизни.
    Хайгинс. И да, и нет.
   М-с Хайгинс. То есть?
   Хайгинс. Знаешь, язык-то я исправил ей, но ведь надо заботиться не только о том, как говорит девушка, но также и о том, что она говорит. А это, знаешь, довольно таки... (его перебивает горничная, которая докладывает о гостях).
   Горничная. Мистрис и мисс Айнзфорд-Гилль (уходит обратно).
   Хайгинс. О Господи! (Невольно содрогается).
   Мистрис и мисс Айнзфорд-Гилль -- это те мать и дочь, которые скрывались от ливня в Ковент-гардене. Мать хорошо воспитана, спокойна и боится выдать плохо скрытую бедность. Дочь старается сохранить поддельную уверенность светской дамы.
   М-с Айнзфорд (к М-с Хайгинс). Как поживаете? (Жмут друг другу руки).
   Клара. Здравствуйте, как поживаете? (Жмут руки).
   М-с Хайгинс (представляя). Мой сын Генри.
   М-с Айнзфорд. Ваш знаменитый сын? Я так давно желала познакомиться с вами, г. профессор.
   Хайгинс (грубовато, не сделав ни шагу к ней). Очень рад! (Торопливо кланяется).
   Клара (радушно подходит к нему). Здравствуйте г. профессор!
   Хайгинс (смотрит на нее в упор, засунув руки в карманы). Я уже вас где-то видел. Никак не могу себе представить, где бы это могло быть, но ваш голос я уже слыхал. Ну, все равно, впрочем. (Садится таким образом, как будто ожидает, что она сделает то же).
   М-с Хайгинс. К сожалению, я должна констатировать, что у моего знаменитого сына нет манер. Поэтому будьте к нему снисходительны.
   Клара (весело). Так или иначе -- я буду снисходительна. (Садится на оттоманку).
   М-с Айнзфорд (немного смущенная). О, нисколько, что вы!.. (Садится также на оттоманку между дочерью и м-с Хайгинс).
   Хайгинс. Разве я был не любезен? Право, я не имел намерения. (Входит горничная с докладом).
   Горничная. Полковник Пикринг. (Уходит).
   Пикринг. Честь имею кланяться, мистрис Хайгинс.
   М-с Хайгинс. Очень рада вас видеть. Знакомы ли вы с м-с Айнзфорд-Гиль? Мисс Айнзфорд-Гилль. (Кланяются друг другу. Полковник ставит чипендалевский стул немного вперед, между М-с Гилль и М-с Хайгинс и садится).
   Пикринг. Сказал ли вам Генри о цели нашего прихода?
   Хайгинс. Нет, черт возьми, нам помешали.
   М-с Хайгинс. О, Генри, Генри! нет, это действительно...
   М-с Гилль (поднимаясь). Мы, может быть, помешали вам?
   М-с Хайгинс (заставляет ее сесть обратно на место). О, нет, нет. Вы пришли как раз вовремя. Мы вас познакомим с одной нашей общей знакомой.
   Хайгинс. Верно, ей богу, верно. Нам нужны двое или трое посторонних. Вы так же удобны для этого, как и другие.
   Горничная. Мистер Айнзфорд-Гилль. (Уходит).
   Фредди (входит и жмет м-с Хайгинс руку). Здравствуйте, м-с Хайгинс.
   М-с Хайгинс. Как мило с вашей стороны, что вы меня навестили, (представляет). Полковник Пикринг.
   Фредди (кланяясь). Очень рад.
   М-с Хайгинс. Мне кажется, с сыном моим вы не знакомы? Профессор Хайгинс.
   Фредди (направляясь к Хайгинсу). Очень рад.
   Хайгинс (осматривает его, как будто карманного воришку). Я могу поклясться, что я вас где-то уже встречал. Где только это было?
   Фредди. Я не могу вспомнить.
   Хайгинс. Ну, это все равно. Садитесь. (Жмет Фредди руку и, усаживая его на диван, положительно бросает его на место. Сам он садится с размаху на оттоманку между мистрис и мисс Гилль). Да, черт его знает, о чем мы будем говорить до прихода Лизы?
   М-с Хайгинс. Генри, ты душа общества в Королевском Клубе. Но в некоторых случаях ты положительно невозможен.
   Хайгинс. В самом деле? Очень сожалею... (вдруг, воспламеняясь). Положим, я сам так думаю. Ха, ха, ха!
   Клара (которая смотрит на Хайгинса, как на кандидата в мужья). Я точно такого же взгляда, что и вы -- я тоже не создана для легкой беседы. Если бы люди стали искренни и говорили лишь то, о чем думают!
   Хайгинс. Не дай Бог!
   М-с Гилль (угадав намерения дочери). Почему же так?
   Хайгинс. Уже плохо то, что люди думают, что они должны о чем-нибудь думать. Полагаете ли вы, что было бы приятно, если бы я вдруг выпалил то, о чем я действительно думаю в настоящий момент?
   Клара (весело). Неужели это так цинично?
   Хайгинс. Какой черт цинично! Просто неприлично.
   М-с Гилль (серьезно). О, это не так, г. профессор!
   Хайгинс. Видите ли, все мы более или менее дикари. А поступаем мы так как, будто мы цивилизованы и образованы и понимаем решительно все, что касается поэзии, философии, искусства или науки и т. д. Но ведь многие из нас знают только эти названия и что они обозначают. (К м-с Гилль). Что вы понимаете в поэзии? (К мисс Гилль). А вы -- что вы понимаете в науке? (Указывая на Фредди), А что он понимает в искусстве или науке или в чем-нибудь другом? И какого черта я смыслю в философии?
   М-с Хайгинс (сильно забавляясь). Или в хороших манерах, Генри? (Входит горничная и пропускает Лизу, восхитительно одетую. Она производит впечатление выдающейся красоты и благородства).
   Горничная. Мисс Дулитль. (Уходит).
   (Мужчины поднимаются с мест, м-с Хайгинс тоже. Хайгинс подходит к Лизе, подает ей руку и подводит к матери).
   Хайгинс. Вот она, мама. (Садится на угол письменного стола и полу-стоя, полу-сидя наблюдает затем за Лизой).
   Лиза (говорит с педантической правильностью и очень красивым тоном). Здравствуйте, миледи. Профессор Хайгинс сказал мне, что я могу посетить вас...
   М-с Хайгинс (не скрывая удовольствия). Разумеется, я очень рада видеть вас у себя.
   Пикринг. Как поживаете, мисс Дулитль?
   Лиза (подавая ему руку). Полковник Пикринг, если не ошибаюсь...
   М-с Гилль. Я думаю, я не ошибусь, если скажу, что мы уже где-то встречались с вами, мисс Дулитль. Я хорошо помню ваши глаза.
   Лиза. О, вы мне льстите... я очень рада! (грациозно садится на оттоманку на место, которое оставил только что Хайгинс).
   Фредди. Я тоже, кажется, имел удовольствие...
   Хайгинс (внезапно вскрикивая). Черт возьми, теперь я вспомнил! (Все с удивлением смотрят на него). Что за чертовская история!
   М-с Хайгинс. Прошу тебя, Генри... (он снова хочет сесть на письменный стол). Не садись на мой письменный стол. Ты ведь сломаешь его.
   Хайгинс. Ах, извини. (Подходит к дивану и садится на него, в стороне от других).
   М-с Хайгинс (в разговорном тоне). Как вы думаете, дождя не будет?
   Лиза. Слабое давление атмосферы на западе нашего острова, по всей вероятности, возьмет более восточное направление. Но во всяком случае крупных перемен барометр не предсказывает.
   Фредди. Ха, ха, ха, вот комично!
   Лиза. Что же тут смешного, молодой человек? Мне кажется, я вполне правильно выразилась!
   Фредди. Умру со смеха!
   М-с Гилль. Напротив, я думаю, что не будет холодно. Инфлуенца страшно распространяется. Каждую весну она регулярно обходит все наше семейство.
   Лиза. Моя тетка умерла от инфлуенцы. Но я убеждена, что старушку укокошили.
   М-с Хайгинс (с недоумением). Укокошили?
   Лиза. Да-а-а! Честное слово. С какой же стати она должна была умереть от инфлуенцы? За год перед тем она перенесла великолепно дифтерит. Я видела ее собственными глазами. Она уже совершенно посинела. Все думали уже, что она мертва. Но отец взял водку и лил ей в горло до тех пор, пока она не пришла в себя, так что она проглотила целую ложку. Каким же образом могла такая сильная женщина умереть от инфлуенцы? А что сталось с ее новой соломенной шляпой, которую я должна была получить в наследство? Ее, оказывается, кто-то слимонил. Вот я и подумала тогда -- кто слимонил шляпу, тот и тетку укокошил.
   Фредди. Что такое значит -- "укокошил", "слимонил?"
   Хайгинс. О, это новые разговорные слова --"укокошить" кого-нибудь -- это значить умертвить; "слимонить" -- значит украсть.
   М-с Гилль (к Лизе, с ужасом). Неужели вы серьезно убеждены, что вашу тетку кто-нибудь отравил?
   Лиза. Почему же нет? Те, кто жил с нею, могли убить ее не только из-за шляпы, но из-за шляпной шпильки.
   М-с Гилль. Но мне кажется, что отец ваш поступил неправильно, когда вливал ей в горло водку -- ведь это одно могло ее убить.
   Лиза. Ее то? Никогда. Водка была ее материнским молоком. А кроме того за всю свою жизнь он столько водки влил в свое собственное горло, что хорошо знал ее спасительное действие.
   М-с Гилль. Неужели вы хотите сказать, что он выпивал иногда?
   Лиза. Выпивал? Да он хронический пьяница!
   М-с Гилль. Как это ужасно было для вас, воображаю!
   Лиза. Нисколько. Водка никогда ему не вредила, насколько я замечала, и он ведь не делал это регулярно. Вы могли бы назвать это скорее припадками, случавшимися время от времени, и он был гораздо более обходительным, когда в желудке у него была хотя одна капля. Когда он бывал без работы, мать обыкновенно давала ему 4 пенни и говорила ему, чтобы он уходил и не смел возвращаться до тех пор, пока не упьется до хорошего настроения и любезности. Есть масса женщин, которые сами стремятся к тому, чтобы мужья их пьянствовали, потому что только тогда с ними можно жить. А происходит это так: если у мужчины есть чуточка совести, так она его грызет до тех пор, пока он протрезвится -- а когда протрезвится, тогда он становится грустным. И вот от одной капли водки, которая прогоняет грусть, он становится счастлив. (К Фредди, который мучится от подавляемого смеха). Ну, чего же вы хихикаете?
   Фредди. Я смеюсь над новым разговорным тоном. Вы отлично его усвоили.
   Лиза. А если я это правильно делаю, тогда почему вы смеетесь? (Хайгинсу). Разве я сказала что-нибудь такое, что нельзя было сказать?
   М-с Хайгинс. О нисколько, милая мисс Дулитль.
   Лиза. Ну, слава Богу. (Возбужденно). Я всегда говорю, что нужно...
   Хайгинс (смотрит на часы). Гм, гм...
   Лиза (смотрит на него, понимая намек, встает). Ну, надо идти. (Мужчины поднимаются, кроме Хайгинса). Очень рада была познакомиться с вами. До свидания, (жмет руку м-с Хайгинс).
   М-с Хайгинс. До свидания!
   Лиза. До свидания, полковник Пикринг.
   Пикринг. До свидания, мисс Дулитль. (Жмут друг другу руки).
   Лиза (делая поклон остальным). До свидания.
   Фредди (открывая ей дверь). Вы направляетесь через парк, мисс, Дулитль? В таком случае я осмелился бы предложить вам проводить вас...
   Лиза. Пешком?! Черта-с-два! (Фредди отскакивает, Хайгинс вскакивает с дивана). Лучше уж найму какой-нибудь паршивый таксомотор. (Уходит, Пикринг садится).
   М-с Гилль. Нет, положительно, я никак не могу привыкнуть к новомодным манерам.
   Клара. А мне это страшно нравится, мама. Ведь могут подумать, что мы нигде не бываем, и никто к нам не ходит, когда ты так держишься старой моды.
   М-с Гилль. Я сама думаю, что я старомодна, но я все-таки надеюсь, Клара, что ты не будешь приучаться к таким выражениям. Я уже привыкла к тому, что ты называешь мужчин "головотяпами" и находишь все "хамским" или "свинским", хотя думаю, что все эти выражения не для леди. Но то, что я слыхала сейчас, это было чересчур сильно. Не правда ли, полковник Пикринг?
   Пикринг. О, не спрашивайте меня. Я долгое время был в Индии и нравы за это время в Англии так сильно изменились, что я временами не знаю, сижу ли я за ужином в приличном доме или же на спардеке корабля.
   Клара. Все зависит от привычки. Здесь нет ничего ни недозволенного, ни дозволенного -- об этом никто не думает. Но это так своеобразно, так оригинально и придает вещам, которые сами по себе не остроумны, шикарный отпечаток. Я нахожу новый разговорный тон восхитительным и совершенно невинным.
   М-с Гилль (встает). Я думаю, нам уж пора. (Пикринг и Хайгинс встают. Хайгинс подходит к дивану, до того обрадованный уходом гостей, что становится почти любезным).
   Клара. Да, нам предстоит еще сделать три визита. До свидания, профессор Хайгинс.
   Хайгинс (наклоняется через диван и жмет ей руку). До свидания. Я убежден, что вы сегодня же будете применять новый разговорный тон на ваших трех визитах. Только не стесняйтесь и все пойдет чудесно.
   Клара (хохочет). О, непременно. До свидания, м-с Хайгинс. До свидания, полковник Пикринг (снова обращается к Хайгинсу, который провожает ее до двери). Такая ерунда вся эта "pruderie" времен королевы Виктории! Не правда ли? Этот смешной тон!
   Хайгинс. Такой дурацкий тон!
   Клара. Такой паршивый тон! Ха, ха, ха!
   М-с Гилль (конвульсивно). Клара, Клара!
   Клара. Ха, ха, ха! (сияя, уходит в сознании, что она вполне в стиле модерн).
   Фредди (к Хайгинсу). Скажите, пожалуйста!.. (не кончает и подходит к м-с Хайгинс, Хайгинс следует за ним). До свидания.
   М-с Хайгинс (подавая ему руку). До свидания. Захотите ли вы еще раз встретить мисс Дулитль?
   Фредди. О, с наслаждением!
   М-с Хайгинс. Что ж -- вы знаете мои приемные дни.
   Фредди. О, благодарю вас, тысячу раз благодарю. До свидания. (Уходит).
   М-с Гилль. До свидания, г. профессор.
   Хайгинс. До свидания, до свидания!
   М-с Гилль. Нет, положительно никогда я не буду в состоянии говорить в таком тоне.
   Пикринг. О, не стоит принуждать себя. Это вовсе не так необходимо. Вы великолепно проживете и без этого.
   М-с Гилль. Одно только неприятно--поверите ли, житья от Клары не будет, если я не овладею этот новомодным жаргоном. До свидания.
   Пикринг. До свидания. (Жмут друг другу руки).
   М-с Гилль. Пожалуйста, будьте снисходительны к Кларе. Мы так небогаты, мы так мало бываем в свете... бедное дитя. (М-с Хайгинс видя, что глаза ее становятся влажными, нежно берет ее за руку и провожает до двери). А как вы находите моего мальчика? Не правда ли, он мил?
   М-с Хайгинс. О, очень мил. Я всегда буду страшно рада видеть его у себя.
   М-с Гилль. Очень вам благодарна, м-с Хайгинс, благодарю вас, милый друг. До свидания (уходит).
   М-с Хайгинс (возвращается). Какая ужасная это вещь -- бедность! Бедняжка выросла в богатом помещичьем доме и удивляется, почему ее детей, которые не получили никакого воспитания и не имеют никакой будущности, никто не приглашает. И почему это люди, которые живут в какой-то дыре на Фульгем-Род, с одной прислугой за все, на 150 фунтов в год, должны называть себя "Айнзфорд-Гиллями" и вести себя так, как будто имеют 5000 фунтов годового дохода! (садится на диван; Пикринг сидит в кресле, которое только что оставила м-с Хайгинс, а Хайгинс садится на оттоманку слева от матери).
   Хайгинс. Ну-с, как же ты полагаешь, может ли Лиза бывать в обществе?
   М-с Хайгинс. Глупый мальчик! Конечно, нет. Она -- это триумф твоего искусства и искусства ее портного, но если ты полагаешь что она не выдает себя каждой фразой, которую она произносит, то ты -- по крайней мере в этом отношении -- с ума сошел.
   Пикринг. Но надеетесь ли вы, что из нее все-таки кое что можно будет сделать т. е. под этим я подразумеваю, можно ли будет устранить этот грубый элемент из ее разговора?
   М-с Хайгинс. Никогда -- пока она в руках у Генри.
   Хайгинс. Не хочешь ли ты этим сказать, что мои выражения грубы?
   М-с Хайгинс. Нет, мой милый, в матросском кабачке они были бы совершенно безукоризненны, но где-нибудь на "гарден-парти" они были бы неприличны.
   Хайгинс (обиженно). Ну, положим!..
   Пикринг. Послушайте, Хайгинс, вы должны же, наконец, оценить самого себя. Я, признаться, не слыхал такого разговора уже лет двадцать с тех пор, как обучал новобранцев в Гайд-Парке.
   Хайгинс. Ну, если вы так говорите, то действительно, я должен сознаться, что не всегда говорю, как епископ.
   М-с Хайгинс. Мистер Пикринг -- не объясните ли вы мне толком, что такое происходит на Уимполь-стрит?
   Пикринг (весело, как будто это изменит тему разговора). Очень просто -- мы живем там вместе с Генри, мы работаем вместе над моими индийскими наречиями, и мы превосходно чувствуем себя...
   М-с Хайгинс. Все это так, все это я понимаю, это прекрасная идея. Но где же живет эта девушка?
   Хайгинс. Разумеется, у нас. Где же она может жить?
   М-с Хайгинс. Но в качестве кого? Что она -- прислуга у вас? Если не прислуга, так кто же?
   Пикринг (медленно). Кажется, я вас понял, м-с Хайгинс.
   Хайгинс. Черт меня возьми, если я понимаю что-нибудь. Я работал над девчонкой почти месяц, пока довел ее до сегодняшнего уровня. И вообще, она становится полезной. Она знает, где лежат мои вещи, напоминает о том, что надо мне сделать, какие у меня уроки и так далее;
   М-с Хайгинс. А как относится к ней твоя экономка?
   Хайгинс. Мистрис Пирс? О, она очень довольна, что у нее исчезла такая тяжелая обязанность, потому что до Лизы она должна была находить мои вещи, напоминать мне обо всем и заведовать расписанием уроков. Но она все еще что-то воображает о Лизе. Она все еще повторяет: "ведь это не серьезно, г. профессор?" Не правда ли, Пик?
   Пикринг. Да, это ее обычная формула -- "ведь это не серьезно, профессор?" Этим кончается всякий ее разговор об Элизе.
   Хайгинс. Я положительно до смерти устаю от занятий с нею и от наблюдения за ее губами, зубами и языком, не говоря уже о наблюдении за ее внутренним миром, который представляет в ней самое достопримечательное.
   М-с Хайгинс. Но вы оба, положительно, дети. Вы играете с живою куклою.
   Хайгинс. Играем?! Это труднейшая работа, какую я только когда-либо проделывал! Этого ты не станешь отрицать, мама. Но ты не можешь себе представить, как это интересно-- взять человеческое существо и переработать его совсем в другое существо и дать ему совсем новый для него язык.
   Пикринг (пододвигает свое кресло ближе к м-с Хайгинс и обращается к ней горячо). Да, это поразительно интересно. Поверьте мне, мистрис Хайгинс, мы смотрим на Лизу вполне серьезно. Каждую неделю, чуть ли не каждый день мы открываем в ней что-нибудь новое (подвигается ближе). Мы отмечаем каждую стадию ее развития. Целая дюжина граммофонных пластинок и фотографий...
   Хайгинс (докладывает с другой стороны). Да, ей Богу, это самый захватывающий опыт, какой я только производил в своей жизни. Она наполняет нашу жизнь всецело. Не правда ли, Пик?
   Пикринг. Мы постоянно говорим о Лизе...
   Хайгинс. Мы постоянно учим Лизу...
   Пикринг. Мы одеваем Лизу...
   М-с Хайгинс. Что такое?!
   Хайгинс. Мы все время открываем новых Лиз...
   Хайгинс и Пикринг (говорят одновременно).
   Хайгинс. Ты должна знать, что у нее необычайно тонкий слух...
   Пикринг. Уверяю вас, милая мистрис Хайгинс, что эта девушка...
   Хайгинс... как у попугая. Я пробую с нею решительно все...
   Пикринг... Она гениальна -- она прекрасно играет уже на рояле...
   Хайгинс... Она подражает каждому звуку, какой только может издать человек.
   Пикринг. Мы водили ее на классические концерты и в Варьете...
   Хайгинс. Континентальные диалекты, африканские наречия, готтентотские...
   Пикринг. И результат один и тот же -- она схватывает все одинаково...
   Хайгинс. Вещи, которые я изучал годами, чтобы усвоить их...
   Пикринг... Когда она приходит домой, она все повторяет по слуху...
   Хайгинс... она схватывает все моментально, как будто бы она...
   Пикринг. Бетховен и Брамс, или Легар и Лайонель Монктон...
   Хайгинс... она всю свою жизнь ничего другого не делала.
   Пикринг... несмотря на то, что она несколько недель тому назад впервые увидала клавиатуру.
   (М-с Хайгинс затыкает уши пальцами, так как они теперь невыносимо шумят, крича одновременно).
   М-с Хайгинс. Тсс! Тише, ради Бога! (Они перестают кричать).
   Пикринг. О, извините, пожалуйста! (отодвигается со стулом назад к письменному столу).
   Хайгинс. Прости, мама -- когда Пикринг начинает кричать, никто на милю в окружности не может заговорить.
   М-с Хайгинс. Тише, Генри! Г. полковник, разве вам не ясно, что в тот день, когда Элиза пришла на Уимполь-стрит еще кое-что явилось перед вами?
   Пикринг. Ах, ее папаша! Но Генри с ним сразу поладил.
   М-с Хайгинс. Было бы лучше, если бы пришла мамаша. Но не в них дело.
   Хайгинс. А в чем дело?
   М-с Хайгинс. Не явилась ли перед вами проблема...
   Пикринг (перебивая). Ах, понимаю -- проблема, как ее выдавать за даму?
   Хайгинс. Я разрешу эту проблему -- я ее уже разрешил.
   М-с Хайгинс. Нет. Вы безгранично наивные экземпляры мужской породы! Проблема в том, что из нее может выйти впоследствии!
   Хайгинс. В этом я не вижу никакой проблемы. Она может идти своей дорогой со всеми теми выгодами и преимуществами, которые я ей доставил.
   М-с Хайгинс. С теми преимуществами бедной девушки, которые мы здесь только что видели? С манерами и привычками, которые препятствуют, "благородной даме" зарабатывать свой хлеб, не давая ей в то же время тех средств, которые приличествуют "благородной" даме?
   Пикринг. О, относительно этого все будет улажено, мистрис Хайгинс! (поднимается, собираясь уходить).
   Хайгинс (также поднимается). Мы уже найдем для нее какое-нибудь легкое занятие...
   Пикринг. Она вполне счастлива. Не беспокойтесь о ней. До свидания (пожимает ей руку с таким видом, как будто утешает испуганного ребенка, и направляется к выходу).
   Хайгинс. Во всяком случае я не вижу никакого повода теперь ломать себе голову над тем, что будет. R того, что было -- не вернешь. До свидания, мама (целует ее и следует за Пикрингом).
   Пикринг (оборачиваясь, как будто в последнее утешение). На свете есть такая масса различных профессий -- мы уже все сделаем, что потребуется.
   Хайгинс (к Пикрингу). Мы повезем ее сейчас на Шекспировскую выставку в Ирльз-Корт.
   Пикринг. Да, да, непременно. Она будет делать там удивительные замечания.
   Хайгинс. И после, дома, она будет нам копировать всех, кого мы там видели!
   Пикринг. Это будет замечательно! (слышно, как они оба, сходя с лестницы, смеются).
   М-с Хайгинс. О, мужчины, мужчины! (садится к письменному столу и начинает писать).

Занавес.

Акт IV.

   Лаборатория в Уимполь-стрит. Полночь. В комнате никого нет. Каминные часы бьют полночь. Огонь в камине не горит -- дело происходит в летнюю ночь. Слышно, как по лестнице подымаются Хайгинс и Пикринг.
   
   Хайгинс (за сценой, Пикрингу, который внизу). Будь так добр, Пик, запри парадную дверь. Я уж больше не выйду.
   Пикринг (за сценой). Хорошо. Можно отпустить мистрис Пирс спать? Нам ведь больше ничего не нужно, правда?
   Хайгинс. Кажется, ничего.
   Лиза входит первая, зажигает электрический свет. Она в театральном манто, под которым роскошный вечерний туалет, бриллианты, цветы, веер, словом, все, что полагается. Она утомлена. ее бледность бросается в глаза, оттеняемая ее темными волосами и блеском глаз, выражение которых почти трагическое. Она сбрасывает манто, кладет веер и цветы на рояль и садится молча и задумчиво на скамью перед роялем. Хайгинс во фраке, пальто и шляпе входит за нею. Он снимает пальто, шляпу, бросает все это небрежно куда попало и устало опускается в большое кресло у камина. Пикринг входит в таком же одеянии. Он снимает шляпу и пальто и хочет последовать примеру Хайгинса, но, видимо, колеблется.
   Пикринг. Послушай! Ведь мистрис Пирс устроит нам завтра представление, если мы все эти вещи так и оставим здесь разбросанными повсюду.
   Хайгинс. Так брось все это вниз по лестнице в переднюю. Завтра утром она все это найдет там и разместит куда следует. Она подумает, что мы были пьяны.
   Пикринг. Собственно говоря, оно так и есть немного. Есть письма?
   Хайгинс. Я их не просматривал. (Пикринг берет шляпу и пальто и спускается с ними вниз. Хайгинс начинает полу-зевая, полу-напевая арию из "Девушки с Запада". Вдруг он останавливается и восклицает). Куда к чёрту делись мои туфли? (Лиза печально смотрит на него, затем поднимается и уходит из комнаты. Хайгинс снова зевает и начинает снова арию; Пикринг возвращается с содержимым почтового ящика).
   Пикринг. Только брошюрки и вот этот billet doux с одной кроной для тебя (бросает брошюрки в камин и раскладывается лежа на ковре перед камином, спиною к решетке его).
   Хайгинс (бросая взгляд на записку). От должника. (бросает записку в камин. Лиза возвращается с парой больших истоптанных туфель. Она кладет их на ковре перед Хайгинсом и садится, не говоря ни слова).
   Хайгинс (замечает туфли, как будто бы они сами собой появились). О, вот они, вот они!
   Пикринг (вытягиваясь). Ах, я немного устал. Боже, что это был за день! Гарден-парти, обед, опера! Слишком много удовольствий! Но ты выиграл свое пари, Хайгинс. Лиза сыграла свою роль -- да еще как! Не правда ли?
   Хайгинс (горячо). Славу Богу, все кончено! (Лиза сильно содрогается, но мужчины не обращают на нее никакого внимания. Она овладевает собою и продолжает оставаться такою же неподвижною, как до сих пор).
   Пикринг. А что, ты волновался на гарден-парти? Я очень. А Лиза ничуть.
   Хайгинс. О, она была совершенно спокойна. Я знал, что она проведет свое дело хорошо. Собственно говоря, это постоянное напряжение, которое длилось месяцами, меня, наконец, утомило. Сначала это было интересно, мы занимались фонетикой, но затем все это мне страшно надоело. Если бы я не держал пари, что проведу это дело, то, пожалуй, уже месяца два тому назад, я бы все это бросил. Это была глупая затея. Вообще вся эта шутка была скучна.
   Пикринг. Ах, оставь, гарден-парти была страшно интересна. Я был так взволнован, что сердце чуть не выскочило!
   Хайгинс. Да, первые две-три минуты, но когда я видел, что мы побеждаем, "как хотим", у меня появилось такое настроение, как у медведя в клетке, который от нечего делать слоняется и кружит по ней. За обедом было еще хуже. Сидеть целый час на одном месте, наедаться до отвалу, быть предметом наблюдений и разглядываний чертовски глупых, разряженных баб и не иметь никого, с кем можно было бы обменяться парой слов! Скажу тебе, по правде, Пикринг -- никогда больше! Не надо больше искусственных герцогинь! Все это было поистине адом для меня.
   Пикринг. Это потому, что ты, собственно, никогда не предавался светской рутине. Временами я охотно окунаюсь в эти волны и затем снова чувствую себя молодым. Во всяком случае это был большой успех, небывалый успех. Раза два мне действительно стало страшно, но Лиза делала все великолепно. Знаешь, есть много настоящих герцогинь, которые не могли бы найтись. Они так глупы, -- они думают, что стиль у людей их класса приходит сам собою и поэтому они никогда ему не учатся. Если же что-нибудь и удается им необыкновенно хорошо, то знай, что в этом есть выучка.
   Хайгинс. Вот это и приводит меня в бешенство. Эти глупые башки не знают собственного глупого ремесла (поднимается). Во всяком случае, все окончено, все прошло, и я могу, наконец, спокойно лечь в постель, не боясь за завтрашний день. (Красота и выражение лица Лизы становятся при его словах убийственными).
   Пикринг. И я пойду с удовольствием спать. Во всяком случае для тебя это было великое дело, это был триумф. Покойной ночи!
   Хайгинс (идет вслед за ним). Покойной ночи (у двери, через плечо). Потушите электричество, Лиза, и скажите мистрис Пирс, что завтра утром я кофе пить не буду. Я буду пить чай (выходит и оставляет дверь открытой. Лиза смотрит на него несколько мгновений пристально, с непередаваемым выражением лица. Затем она бросается с бешенством на оттоманку).
   Хайгинс (за сценой, с отчаянной яростью). Чёрт возьми, где мои туфли? (показывается на пороге).
   Лиза (схватывает туфли, не вставая с места, и изо всей силы бросает сначала одну, потом другую в голову Хайгинсу). Вот вам ваши туфли! Вот! Нате! Нате! И пусть не будет у вас ни одного счастливого дня, пока вы их будете носить!
   Хайгинс. Ради Бога... что случилось? Встаньте! (заставляет ее встать). Чего вам не хватает?
   Лиза. Ничего -- ничего такого, что бы вас касалось. Я выиграла вам ваше пари -- довольно с вас этого. Кажется, обо мне самой вы не думаете!
   Хайгинс. Вы? вы выиграли мое пари?! Вы?! Какое самомнение?! Я -- выиграл свое пари! Почему вы бросили мне туфли в голову?
   Лиза. Потому что охотнее всего я вам расцарапала бы вашу физиономию! Я уничтожила бы вас, вы, грубый эгоист! Почему вы не оставили меня там, где вы меня нашли -- в канаве? Вы благодарили Бога за то, что все кончилось, и вы можете меня отправить туда обратно? Да, не так ли? (она в бешенстве ломает себе руки).
   Хайгинс (смотрит на нее с холодным удивлением). Ээ, зверек становится нервным. (Лиза испускает крик бешенства и инстинктивно поднимает руки, как бы желая вцепиться ему в лицо ногтями). А! (хватает ее за кисти рук). Этого еще не доставало! Кошка выпустила свои когти! Как вы смеете демонстрировать на мне ваши капризы? Сядьте и сидите смирно (с силой бросает ее в кресло).
   Лиза (укрощенная его силой и авторитетом). Что из меня будет? Что из меня будет?
   Хайгинс. Ах, чёрт возьми! Откуда я знаю, что из вас выйдет? Какое мне дело до того, что из вас будет?
   Лиза. Вам нет никакого дела, я знаю, что вам нет до того никакого дела. Вам тоже было бы безразлично, если бы я умерла. Я для вас значу столько же, сколько вот этот туфель.
   Хайгинс (поправляя ее). Эта туфля.
   Лиза (с горькой покорностью). Эта туфля. Я не знала, что у вас теперь такие вещи в голове. (Пауза. Лиза подавлена и безнадежна).
   Хайгинс (своим выразительным тоном). Для чего вы провоцировали эту сцену? Позвольте вас спросить, можете ли вы жаловаться по поводу обращения с вами?
   Лиза. Нет.
   Хайгинс. Я смею надеяться, вы не будете в конце концов утверждать, что я плохо с вами обращался?
   Лиза. Нет.
   Хайгинс. Ну, слава Богу. (Пауза. Он понижает свой тон). Вы, вероятно, утомлены от напряжения, которое испытывали сегодня днем? Может быть, хотите бокал шампанскаго?
   Лиза. Нет. (Еще пауза. Она вспоминает, что должна быть манерна и прибавляет). Благодарю вас.
   Хайгинс (почти снова в хорошем настроении) Это собиралось у вас уже несколько дней. Конечно, вполне естественно, что вы испытывали перед гарден-парти страх, но все ведь прошло (дружески хлопает ее по плечу, она вздрагивает). Теперь уже вам не о чем думать и заботиться.
   Лиза. Да, теперь вам неочем заботиться (она порывисто встает и, отойдя от него, садится на скамью у рояля и закрывает лицо руками). О, Боже, как бы мне хотелось умереть!
   Хайгинс (изумленно смотрит на нее). Почему? Ради Бога, почему? (подходя к ней, спокойно). Послушайте меня, Лиза. Все ваши чувства чисто субъективны...
   Лиза. Не понимаю я этого. Я для этого мало образована.
   Хайгинс. Все это -- воображение, ничего больше. Никто не хочет причинить вам какое-нибудь страдание. Ничего особенного не произошло. Идите, как хороший ребенок, в кроватку и засните. Можете немножко поплакать, прочтите на ночь молитву и все будет снова хорошо.
   Лиза. Слыхала я вашу молитву: "слава Богу, что все кончилось!"
   Хайгинс. Как? А разве вы не благодарите Бога, что все кончилось, что вы снова свободны и можете делать, что вам угодно?
   Лиза (горячо, с отчаянием). Куда же я гожусь теперь? Что я начну теперь делать, чем я буду заниматься, куда я пойду? Что будет из меня?
   Хайгинс (понимая в чем дело, однако, не трогается этим). А, вот что вас мучит? (засовывает руки в карманы, начинает звенеть ключами и деньгами и ходит взад и вперед с таким видом, будто он только из одной любезности снисходит к таким пустякам). Ну, по этому поводу, будь я на вашем месте, я ни на минуту не задумался бы. Полагаю, что никаких серьезных препятствий вы не встретите, куда бы вы не обратились, хотя мне совсем не приходило в голову, что вы желаете меня покинуть (она быстро взглядывает на него. Он испытующе смотрит на Лизу). Знаете, ведь вы можете выйти замуж? Ведь не все же мужчины такие убежденные старые холостяки, как я с полковником. Большинство мужчин -- бедняги! -- женятся, а вы очень недурны. Знаете, временами просто удовольствие смотреть на вас--разумеется, не в настоящий момент, когда вы плачете и так безобразны, как чёрт в натуральную величину. Но если вы себя сдерживаете и вполне владеете собою, то вы... сказал бы я, вы даже "привлекательны", как говорят. То есть, я разумею, для тех мужчин, которые намереваются жениться. Ну, а теперь идите спать и успокойтесь. А когда проснетесь, то посмотрите в зеркало. Тогда вы не будете считать себя такой ничтожной. (Лиза снова безмолвно смотрит на него, как будто это ее не касается. Взор ее блуждает).
   Хайгинс (не вынимая рук из карманов, таким тоном, как будто бы ему пришла в голову гениальная идея). Вы знаете, я уверен даже, что моя мать найдет вам какого-нибудь подходящего мужа.
   Лиза. На углу Тоттенгем Корт-Род мы были на этот счет возвышеннее!..
   Хайгинс. Что вы хотите этим сказать?
   Лиза. Там я продавала цветы, но себя не продавала. Теперь, когда вы сделали из меня даму, я не способна уже продавать что-либо и где-либо. Я предпочла бы, чтобы вы оставили меня там, где нашли.
   Хайгинс. Какая ерунда! Вы смотрите на чисто человеческие отношения так, как будто бы все дело шло о продаже и покупке. Если вам молодой человек не понравится, можете не выходить за него.
   Лиза. Что же мне тогда делать?
   Хайгинс. О, все, что возможно! А что вы думаете относительно прежней вашей мечты--открыть цветочный магазин? Пикринг мог бы вам устроить магазин -- у него куча денег. Он заплатит за все тряпки, которые вы теперь носите, а все это вместе с платою ювелиру за прокат ваших бриллиантов составит не меньше двухсот фунтов. Не пройдет и полугода, как у вас будет собственный цветочный магазин. Все будет прекрасно, вы уже найдете что-нибудь. Идите-ка теперь спать. Я страшно спать хочу. Да! За чем это я, собственно, вернулся сюда? Что я такое искал?
   Лиза. Ваши туфли.
   Хайгинс. Да, так, так. Вы бросили их мне в голову (поднимает с полу туфли; в это время Лиза встает с своего места).
   Лиза. Прежде чем вы, милостивый государь, уйдете...
   Хайгинс (в изумлении от "милостивого государя" роняет туфли на пол). Как вы сказали?
   Лиза. Я желаю знать, принадлежат ли платья, что я ношу, мне или полковнику Пикрингу?
   Хайгинс. На кой чёрт они нужны Пикрингу?
   Лиза. Вещи эти, может быть, понадобятся вам для другой девушки, которую вы разыщете для своих экспериментов. Во всяком случае, я хотела бы знать, что мне принадлежит. Ведь мои собственные платья были сожжены.
   Хайгинс. Да какое мне до всего этого дело? Неужели вам нечего делать, что вдруг, глубокой ночью, вы ломаете себе голову над такой ерундой?
   Лиза. Я желала бы знать, что я могу взять с собою. Я не хочу обвинения в воровстве.
   Хайгинс (оскорбленно). В воровстве? Вы этого не имеете права говорить, Лиза. Это свидетельствует о недостатке чувства и такта.
   Лиза. Простите, я ведь простая, глупая девчонка и в моем положении надо быть особенно осторожной. В отношениях между людьми моего и вашего класса не может быть и речи о чувствах. Будьте любезны подтвердить, что мое и что не мое.
   Хайгинс (раздражительно). Если вам угодно, можете взять с собою все, что в этом доме валяется, за исключением бриллиантов, которые взяты напрокат. Довольно с вас? (хочет уйти).
   Лиза. Постойте (снимает с себя драгоценности). Пожалуйста, возьмите это с собою в вашу комнату и спрячьте хорошо. Я не хотела бы, чтобы вы первым делом хватились за драгоценности.
   Хайгинс (в бешенстве). Давайте сюда (она кладет все драгоценности ему в руку). Если бы это не принадлежало ювелиру, я с удовольствием воткнул бы все это вам в рот (небрежно рассовывает вещи по карманам, не замечая, что что украшает себя цепочкой, высунувшейся концом из кармана).
   Лиза (снимая с пальца кольцо). Это кольцо не от ювелира. Это купили вы в Брайтоне и дали мне. Мне оно больше не нужно. (Хайгинс хватает кольцо и бросает его в камин, обращается к ней затем с таким грозным видом, что она, закрыв лицо руками, склоняется над роялем и восклицает): Не бейте меня!..
   Хайгинс. Бить вас? Вы бесчестное создание! Как вы смеете приписывать мне такие намерения? Вы ударили меня, вы оскорбили меня до глубины души!
   Лиза (с тайной радостью). Это меня радует. По крайней мере, мы немного поквитались.
   Хайгинс (с достоинством). Вы довели меня до того, что я потерял терпение, чего со мною никогда, никогда еще не случалось! Больше об этом сегодня мы не разговариваем. Кончено. Я иду спать.
   Лиза (намеренно, желая его разозлить). Будьте любезны оставить записочку мистрис Пирс относительно кофе. Я ей этого не буду передавать.
   Хайгинс (официально). Чёрт пусть возьмет мистрис Пирс, ее кофе, вас и меня, дурака, за то, что я тратил свою науку, которая досталась мне с таким трудом, расточал свою доброту, свое участие для мерзкой, бессердечной уличной девчонки! (Направляется к двери, выразительно изображая достоинство и приличные манеры, но все пропадает, так как он яростным ударом захлопывает за собою дверь).
   Лиза (за весь акт в первый раз улыбается, подбежав к камину, опускается на ковер и ищет брошенное Хайгинсом кольцо).

Занавес.

Акт V.

   Гостиная м-с Хайгинс. Она сидит, как в 3 акте, за письменным столом. Входит горничная.
   
   Горничная. Мистер Генри и полковник Пикринг, миледи, внизу.
   М-с Хайгинс. Хорошо, проводите их сюда.
   Горничная. Они у телефона, миледи. Мне кажется, что они телефонируют в полицию. Мистер Генри очень взволнован, миледи. Может быть, я должна была предупредить вас об этом?
   М-с Хайгинс. Если бы вы мне сказали, что мистер Генри не взволнован -- конечно, я удивилась бы. Он, вероятно, потерял что-нибудь. Скажите им, что они могут подняться наверх, как только покончат свои дела с полицией.
   Горничная. Слушаю, миледи.
   М-с Хайгинс. А затем зайдите наверх и доложите мисс Дулитль, что пришли мистер Генри и полковник, что я прошу ее сойти вниз только тогда, когда я пошлю за нею.
   Горничная. Слушаю, миледи. (Хайгинс, взволнованный врывается в комнату).
   Хайгинс. Слушай, мама, случилась чертовская история!
   М-с Хайгинс. Да, мой милый, здравствуй. (Он подавляет свое нетерпение и целует мать. Горничная выходит). Что такое случилось?
   Хайгинс. Лиза пропала. Удрала!
   М-с Хайгинс (спокойно продолжает свою работу). Вероятно, из страха перед тобою.
   Хайгинс. Из страха? Глупости! Вчера, по обыкновению, она должна была вечером потушить всюду свет и пойти спать -- вместо этого она оделась и тихонько убежала. Кровать ее была нетронута. Сегодня утром еще не было семи часов, как она подъехала в экипаже, взяла свои вещи и уехала. А мистрис Пирс, эта старая дура, все сама дала ей в руки и ни слова мне об этом не сказала. Что мне делать?
   М-с Хайгинс. Боюсь я, Генри, что придется тебе обойтись без нее. Девочка имела полное право оставить тебя, если ей этого хотелось.
   Хайгинс (в отчаянии ходит по комнате взад и вперед). Но я ничего не могу найти, я не знаю расписания моих уроков, я не знаю...
   Пикринг (входит в комнату, м-с Хайгинс кладет в сторону перо и здоровается с ним). Здравствуйте, мистрис Хайгинс. Говорил ли вам уже Генри?.. (Садится на оттоманку).
   Хайгинс. Что же говорит этот осел, полицейский инспектор? Обещал ли ты ему вознаграждение?
   М-с Хайгинс. Неужели ты вмешал и полицию в эти дела с Лизой?
   Хайгинс. Разумеется! Для чего же тогда существует полиция? Что мы делали бы без полиции?
   Пикринг. Инспектор ставит нам серьёзные препятствия. Я положительно думаю, что он приписывает нам какие-то неблаговидные намерения...
   М-с Хайгинс. Конечно, он имеет основания. Как же вы можете обращаться к содействию полиции за розысками девушки, как будто бы она была воровка, потерянный зонтик или нечто в таком роде? Это уже чересчур.
   Хайгинс. Но мы хотим найти ее!
   Пикринг. Не можем же мы так отпустить Лизу, подумайте, м-с Хайгинс. Что нам делать?
   М-с Хайгинс. У вас у обоих детский разум. Почему... (Входит горничная и прерывает беседу).
   Горничная. Господин профессор, какой-то господин непременно хочет вас видеть. Его послали сюда с Уимполь-стрит.
   Хайгинс. Ах, как неприятно. Я никого не могу принять теперь. Как его фамилия?
   Горничная. Мистер Дулитль.
   Пикринг. Как? Дулитль, извозчик?
   Горничная. О, нет, профессор. Это не извозчик. Это приличный господин.
   Хайгинс (возбужденно). Честное слово, Пик, это, наверное, один из ее родственников, к которому она ушла. Мы его, вероятно, не знаем. (К горничной). Пошлите его наверх. Сию секунду!
   Горничная. Сейчас. (Выходит).
   Хайгинс. Благородные родственники. Ну, теперь услышим в чем дело! (Садится на чипендалевский стул).
   М-с Хайгинс. Знаете ли вы кого-нибудь из ее родственников?
   Пикринг. Только отца ее -- того старикашку, о котором мы вам говорили.
   Горничная (докладывает). Мистер Дулитль. (Выходит. Входит Дулитль. Он великолепно одет в новый, с иголочки сюртук, белый жилет и темно серые брюки. В петлице цветок; блестящий цилиндр и лакированные ботинки довершают впечатление. Он так занят целью своего визита, что не замечает мистрис Хайгинс. Он направляется прямо к Хайгинсу и говорит ему тоном сильнейшего упрека).
   Дулитль (показывая на себя самого). Вот на-те, полюбуйтесь. Вот, это ваша работа.
   Хайгинс. Что такое?
   Дулитль. А вот это все! Вот, смотрите на эту шляпу, на этот сюртук...
   Пикринг. Вам купила это платье Лиза?
   Дулитль. Лиза? Ничего подобного. С чего вы взяли? Почему это она должна покупать мне платье?
   М-с Хайгинс. Здравствуйте, мистер Дулитль. Не сядете ли вы?
   Дулитль (смущается, потому что не заметил дамы). Ах! Извините, миледи. (Подходит к ней и пожимает протянутую ему руку). Благодарю вас... (Садится на оттоманку справа от Пикринга). Я так полон тем, что со мною произошло, что я ни о чем другом и думать не могу!
   Хайгинс. Что за чертовщина с вами случилась?
   Дулитль. Я ничего не делал бы и не обращал бы внимания, если бы со мною нечто подобное и случилось. Нет ничего на свете, что не могло бы произойти со всяким, и никто не может быть ответственным, как сказали бы вы сами, за волю Провидения. Но ведь это вы сделали, вы виною этому, вы, Генри Хайгинс.
   Хайгинс. Вы, значит, нашли Лизу? Так что ли?
   Дулитль. А вы разве потеряли ее?
   Хайгинс. Да.
   Дулитль. И везет же вам, черт возьми! Я не нашел Лизу, но за то она очень скоро найдет меня, особенно после того, что вы со мной сделали.
   М-с Хайгинс. Но что же такое сделал вам мой сын, мистер Дулитль?
   Дулитль. Что он мне сделал? Он разорил меня. Он расстроил мое счастье. Он заставил меня жениться и последовать морали среднего человека!
   Хайгинс (поднимается, подходит к Дулитлю и говорит брезгливо). Что вы такое болтаете! Вы пьяны, вы с ума сошли! Я дал вам 5 фунтов. Затем я имел с вами две беседы -- по 5 шиллингов за каждую. После этого я не видал вас в глаза!
   Дулитль. Скажите мне только одно -- разве не вы написали какому-то дураку в Америку, который истратил 5 миллионов на образование союза для реформы нравов во всем свете и который требовал от вас изобретения нового всемирного языка -- писали ему или не писали?
   Хайгинс. Что? Вы говорите об Эзре Уоннфеллере? Да ведь он уже умер!
   Дулитль. Да, он то умер, это верно, но я то жив остался. Теперь скажите мне, писали ли вы ему, что самый оригинальный моралист нашего времени в Англии, которого вы когда-либо знали, это простой развозчик муки, по имени Альфред Дулитль? Да или нет?
   Хайгинс (смеясь). Да, да, вспоминаю, после вашего последнего визита ко мне я выкинул такую штуку -- конечно, глупая шутка!
   Дулитль. Да, легко вам назвать это глупой шуткой! А мне эта шутка боком вышла. "Пусть он убедится в том, что американцы не похожи на англичан, что они ценят заслуги в каждом, хотя бы он происходил из низшего класса, и что они умеют ценить эти заслуги" -- вот эти слова стоят в этом проклятом духовном завещании его, которым он, мой милый Генри Хайгинс, из-за вашей глупой шутки, завещал мне пай в своем предприятии по продаже консервированного сыра. Тридцать тысяч годового дохода! Под условием, чтобы я не менее шести раз в год читал лекции в его (с трудом произносит) "Уоннфеллерском Институте лиги всемирной моральной реформы".
   Хайгинс. Ах ты, черт побери!
   Пикринг. Ну что касается чтения лекций, то для вас это сущие пустяки -- я думаю, вас не придется умолять об этом!
   Дулитль. Против лекций я ничего не имею. Я буду так читать, что слушатели мои будут корчиться в судорогах -- и глазом не моргну при этом. Я только против того, что из меня сделали джентльмена. Чего мне недоставало? Я был счастлив, я был свободен. Я так ловко занимал у всех деньги -- вот точно так же, как у вас, Генри Хайгинс, когда я в них нуждался. Теперь я затравленный зверь -- я связан по рукам и ногам, и каждый теперь занимает деньги у меня. "Вы можете себя поздравить", -- говорит мой адвокат. То есть, замечаю ему, вы можете поздравить себя. Я был бедняком и однажды мне понадобился адвокат, когда я на своем возу нашел кукольную повозочку, так тогда он живо освободился от меня и только думал о том, чтобы избавиться от меня, как можно скорее. Такая же история была у меня и с врачами. Они только и думали о том, чтобы поскорее вышибить меня из больницы, даже тогда, когда я еще едва мог держаться на ногах -- я ничего за это не платил им. А теперь они открыли, что я человек больной и не могу прожить на свете спокойно, если они не будут меня навещать по два раза в день. В своем собственном доме я не смею пальцем сам двинуть -- это делают за меня другие -- за деньги, конечно, а я, вместо того, чтобы жить для себя, должен жить для других. Вот вам мораль среднего человека! Еще год тому назад у меня во всем свете не было ни одного родственника, исключая двух-трех человек, которые знать меня не хотели. Теперь у меня их целых пятьдесят! И ни один из них не обеспечен достаточным заработком. Вы говорите, что вы потеряли Лизу. Пожалуйста, не беспокойтесь. Бьюсь об заклад, что она стоит уже у порога моей двери, -- девочка, которая шутя могла зарабатывать и содержать себя, продавая цветы, когда я еще не был джентльменом. И первый, кто ко мне прицепится, так это вы, Генри Хайгинс. Я должен буду вместо того, чтобы говорить, как следует, учиться у вас разговору благородного общества. Вот для чего я вам понадоблюсь и без сомнения вы только из-за этого соорудили всю эту штуку.
   М-с Хайгинс. Но, мой милый мистер Дулитль, если вы серьезно говорите, то ведь вы совершенно не должны себя принуждать. Никто не вправе заставить вас принять наследство. Вы можете отсылать деньги обратно. Не так ли, полковник?
   Пикринг. Разумеется.
   Дулитль (в присутствии дамы старается манерничать). Вот в этом то и вся трагедия, миледи. Легко сказать -- отказаться, но как трудно это сделать, какое надо иметь для этого мужество! А у кого из нас оно имеется? Все мы трусы. Да, миледи, трусы. Что ожидает меня, если я откажусь от денег? Богадельня на старости лет. Уже теперь я должен был красить волосы, чтобы не потерять должности развозчика муки. Вот, если бы я принадлежал к числу благородных бедных и отложил бы что-нибудь на черный день, вот тогда я отказался бы от наследства, потому что благородные бедняки живут, как миллионеры. Но между мною, неблагородным бедняком, и между богадельней стоит это проклятое наследство, которое тащит меня как на буксире к этому паршивому среднему классу людей -- простите меня за это выражение, миледи, но если бы вы были так раздражены, как я, то вы тоже, наверное, его употребили бы. У меня выбор только между овсяным супом в богадельне и экипажем буржуя. У меня не хватает смелости избрать богадельню, я стал трусом, продажным, унизился. И всем этим я обязан вашему сыну! (Дулитль совсем расстроился).
   М-с Хайгинс. Меня радует, что вы не собираетесь сделать глупость, мистер Дулитль. Теперь именно и разрешена проблема относительно будущности Лизы. Вы можете о ней теперь позаботиться.
   Дулитль (меланхолически). Да, миледи, теперь от меня потребуют, чтобы я на какие-нибудь три тысячи фунтов годового дохода заботился бы о каждом человеке...
   Хайгинс (вскакивает с места). Глупости! Он не может о ней заботиться, он не должен о ней заботиться! Она ему больше не принадлежит. Я заплатил ему за Лизу пять фунтов. Дулитль, вы порядочный человек или мошенник?
   Дулитль. Понемногу и то и другое, Генри, как все мы -- и то и другое.
   Хайгинс. Вы позволили откупить девушку за деньги и не имеете никакого права брать ее назад.
   М-с Хайгинс. Не будь смешным, Генри. Хочешь знать, где теперь Лиза? Она у меня наверху.
   Хайгинс. Наверху?! Так я сейчас же ее стащу вниз! (решительно идет к выходу)
   М-с Хайгинс. Успокойся, Генри, и сядь на место. Хайгинс. Я...
   М-с Хайгинс. Сядь на место, милый мой, и послушай, что я скажу тебе.
   Хайгинс. Ну, ладно, ладно (довольно неграциозно бросается на оттоманку спиною к присутствующим). Но я полагаю, что об этом ты могла бы нам сказать полчаса тому назад.
   М-с Хайгинс. Лиза пришла ко мне сегодня утром. Часть ночи она яростно бегала по улицам, часть ночи пыталась броситься в воду, но побоялась, а часть ночи провела в Карльтон-Отеле. Она рассказывала мне, как жестоко вы оба с ней обходились.
   Хайгинс (снова вскакивает). Что такое?
   Пикринг. Любезная мистрис Хайгинс, она вам лгала. Мы вовсе не жестоко обходились с барышней. Мы вообще даже не разговаривали с нею и расстались с нею в прекрасных отношениях. Хайгинс, разве ты бранил Лизу, когда она пошла спать?
   Хайгинс. Напротив, совсем напротив! Это она бросила мне туфли в лицо. Вот как оскорбительно она поступила со мною! Я не сделал ей ни малейшего упрека за это. Туфли полетели мне в лицо как раз в тот момент, когда я входил в комнату -- я не успел даже слова молвить, а она разразилась самыми ужасными выражениями по отношению ко мне.
   М-с Хайгинс. Мне очень желательно было бы узнать, что у вас на самом деле происходило? Ведь она очень самолюбивая девушка, не так ли, мистер Дулитль?
   Дулитль. Олицетворение нежности, миледи.
   М-с Хайгинс. Вот то-то. Она добросовестно жертвовала собою для вас обоих, она тяжело работала для тебя, Генри. Я думаю, ты не даешь даже себе отчета, что значит для такой девушки умственная работа, Генри. Н тогда, когда наступил великий день ее испытания и когда она этот экзамен выдержала так чудесно, так безукоризненно, вы сидели при этом и ни слова ей об этом не сказали. Между собою вы говорили только о том, как вы рады, что все кончилось и как вам в конце концов вся эта история надоела. И ты еще удивляешься, что она бросила тебе туфли в лицо! Я бросила бы тебе в голову кочергу!
   Хайгинс. Мы только сказали, что устали и хотим спать. Не так ли, Пик?
   Пикринг (пожимая плечами). Вот только это.
   М-с Хайгинс. Да, но я боюсь, что она не захочет вернуться на Уимполь-стрит, особенно теперь, когда мистер Дулитль в состоянии обеспечить ее положение, для которого вы ее воспитали. Но она сказала, что дружески протянет вам на прощание руку и забудет о происшедшем.
   Хайгинс (возмущенный). Дружески протянет руку! Скажите пожалуйста!
   М-с Хайгинс. Если ты обещаешь, что будешь вести себя вполне прилично, я позову ее сюда, Генри. Если же нет, так ступай себе домой, потому что ты и так уже много времени отнял у меня.
   Хайгинс. Ну, разумеется, разумеется. Пикринг, веди себя прилично. Мы выложим пред этим созданием, которое подобрали в канаве, наши самые лучшие воскресные манеры (раздражительно бросается на елисаветинский стул).
   Дулитль (протестуя), Ну, ну, Генри Хайгинс, пощадите же хотя немного мои чувства, как члена буржуазии!
   М-с Хайгинс. Вспомни о своем обещании, Генри. (Нажимает кнопку звонка на своем письменном столе). Мистер Дулитль, будьте так добры и выйдите на минутку на балкон. Я не хотела бы, чтобы Элиза узнала эти важные новости до примирения с этими господами. Вы ничего не имеете против этого?
   Дулитль. Как вам угодно, миледи. Я сделаю все возможное, чтобы отвязаться от Лизы. (Уходит на балкон. Входит горничная).
   М-с Хайгинс. Попросите мисс Дулитль сойти вниз.
   Горничная. Слушаю, миледи.
   М-с Хайгинс. Ну, будь же вежлив, Генри.
   Хайгинс. Я веду себя теперь превосходно.
   Пикринг. Он делает все от него зависящее, м-с Хайгинс. (Пауза. Хайгинс откидывает назад голову, вытягивает ноги и начинает насвистывать).
   М-с Хайгинс. Мой милый Генри, в такой позе ты выглядишь не особенно вежливым.
   Хайгинс (огрызаясь). Я еще не приготовился!
   М-с Хайгинс. Нет, ничего, милый -- я только хотела заставить тебя говорить.
   Хайгинс. Почему?
   М-с Хайгинс. Да потому, что ты не сможешь одновременно и свистеть и говорить! (Генри стонет. Еще томительная пауза).
   Хайгинс (вскакивает, потеряв терпение). Куда же к черту делась она? Что, мы будем ожидать ее здесь целый день? (В это время входит Лиза. Она выглядит очень весело и спокойно и озадачивает своими непринужденными и изящными манерами; у нее в руках рабочая корзинка с рукоделием, и чувствует она себя, как дома. Пикринг слишком раздосадован, чтобы подняться с места).
   Лиза. Как поживаете, г. профессор? Надеюсь, вы вполне здоровы?
   Хайгинс (поперхнулся). О, я... (не может продолжать).
   Лиза. Впрочем, вы ведь никогда не болеете. Очень рада вас видеть, полковник. (Пикринг быстро поднимается и они пожимают друг другу руки). Не правда ли, сегодня довольно холодно? (Садится возле него слева).
   Хайгинс. Со мною это не пройдет. Такие штучки у меня успеха иметь не могут. Я сам выучил вас этим штучкам. Вставайте-ка, едем домой и не делайте никаких историй. (Лиза достает из рабочей корзинки рукоделие, начинает вышивать, не обращая ни малейшего внимания на слова Хайгинса).
   М-с Хайгинс. Ты действительно любезен, Генри. Какая женщина могла бы устоять против такого приглашения?
   Хайгинс. Не твое дело, мама. Пусть говорит сама за себя. Вот ты сейчас увидишь, имеет ли она хотя бы одну мысль, которую я сам не вложил бы ей в голову или хотя бы одно слово, которое она сказала бы самостоятельно. Я повторяю тебе, что создал это существо из сорных отбросов овощного рынка. А теперь она желает разыгрывать из себя по отношению ко мне благородную даму.
   М-с Хайгинс. Мой милый, может быть, ты сядешь хотя бы на минутку! (Хайгинс садится, продолжает негодовать).
   Лиза (обращаясь к Пикрингу, не обращая никакого внимания на Хайгинса и продолжая усердно работать). Я надеюсь, полковник, что теперь, когда все эксперименты со мною окончены, вы не дадите мне дойти до полного падения? Я вам так много обязана, что была бы очень несчастна, если бы вы забыли обо мне.
   Пикринг. То, что вы говорите, мисс Дулитль, это очень мило, очень мило.
   Лиза. Это я говорю не потому, что вы платили по счетам моего портного. Нет -- я знаю, что в денежных отношениях вы одинаково великодушны решительно ко всем. Но вы единственный человек, от которого я выучилась хорошим манерам. А ведь только они создают настоящую даму -- не так ли? Вы можете себе представить, как было мне тяжело, особенно имея постоянно перед глазами пример профессора Хайгинса.
   Я была бы воспитана точь-в-точь, как он сам, никогда бы не могла владеть собою и бранилась бы при малейшем поводе. И никогда в жизни я не могла бы узнать, действительно ли в порядочном обществе ведут себя таким образом, если бы вас при этом не было.
   Хайгинс. Что вы скажете?!
   Пикринг. Ну, это только его привычка -- на самом деле он так не думает.
   Лиза. Да, я тоже была такого мнения, когда была цветочницей. Это тоже было только моей привычкой. Но я все-таки так поступала. А ведь от этого все зависело.
   Пикринг. Разумеется. Но тем не менее ведь это он научил вас говорить! А я этого не умел.
   Лиза (снисходительно). Конечно -- это ведь его профессия.
   Хайгинс. Проклятие!
   Лиза (продолжая). Это равносильно было тому, как бы я училась только модным танцам и больше ничему. А знаете ли вы, когда началось мое действительное развитие?
   Пикринг. Когда?
   Лиза (глубже заглядывая в свою работу). В тот самый день, когда я впервые явилась на Уимполь-стрит и вы назвали меня "мисс Дулитль". Это было началом моего уважения к себе. (Она продолжает вышивать). А за этим следовала масса мелочей, на которые вы не обращали внимания, потому что они были свойственны вашей натуре. Ваша манера подниматься, снимать шляпу, открывать дверь, словом, масса признаков, которые доказывали мне, что в вашем мнении я представляю из себя нечто более, чем кухонную девчонку, хотя я убеждена в том, что вы и с кухонной девчонкой, которую привели бы в вашу гостиную, обращались бы точно так же. В моем присутствии в столовой вы никогда не снимали ботинок.
   Пикринг. Вы должны его извинить. Хайгинс везде снимает ботинки.
   Лиза. Мне это известно. Я не упрекаю его в том -- ведь это его привычка -- не так ли? Но мне чрезвычайно нравилось, что вы этого не делали. Видите ли, если не обращать внимания на то, что может быть легко каждым усвоено -- т. е. умение одеваться, правильное произношение и т. д., то в таком случае вся разница между дамой и продавщицей цветов будет заключаться, вероятно, не в ее манерах и в том, как она себя ведет, а в том, как ведут себя по отношению к ней другие. Для профессора Хайгинса я всегда буду цветочницей, потому что он всегда обходился со мною, как с цветочницей, и будет всегда так обходиться. Но я знаю, что для вас я могу быть дамой, потому что вы всегда обходитесь и будете обходиться со мною, как с дамой.
   М-с Хайгинс. Прошу тебя, Генри, не скрежещи зубами.
   Пикринг. О, вы в самом деле очень милы, мисс Дулитль.
   Лиза. Мне доставило бы большое удовольствие, если бы вы теперь называли меня просто Лизой.
   Пикринг. О, очень вам благодарен. Конечно, Лиза.
   Лиза. И мне доставило бы огромное удовольствие, если бы профессор Хайгинс называл меня мисс Дулитль.
   Хайгинс. Скорее черт ее возьмет!
   М-с Хайгинс. Генри, Генри!
   Пикринг (смеясь). Почему же вы не отвечаете ему таким же образом? В его же тоне? Это было бы прекрасным уроком для него!
   Лиза. Не могу. Раньше я могла, а теперь, я не знаю... как-то не выходит. Вчера ночью я попробовала, когда бродила по городу. Какая то девушка задела меня, и я попробовала ответить ей в моем прежнем тоне -- но как-то не удавалось. Помните, вы рассказывали мне, как один ребенок, привезенный в чужую страну, в продолжение нескольких недель выучился чужому языку и забыл совершенно свой родной? Ну-с, так вот я и оказалась этим ребенком в вашей стране. Я забыла свой родной язык и умею говорить только на вашем. Да, это действительно свидетельствует о полном разрыве с Тоттенгем-Кортом. Теперь, покидая Уимполь-стрит, я порываю также и с этою страною.
   Пикринг (весьма смущенный). Как, вы не возвратитесь на Уимполь-стрит? Ведь вы простите Хайгинса, не правда ли?
   Хайгинс. Простить меня? Ну-ну!
   Лиза. Нет, благодарю вас. Если бы вы были там одни, может быть, я ничего против этого не имела бы, но ведь герцогиня не может жить в том доме, где с нею обходятся, как с кухонной девчонкой.
   М-с Хайгинс. И притом кто же? Самый обыкновенный учитель.
   Хайгинс (сардонически). Ну-ну!
   Пикринг. Но подумайте, Лиза, что вы будете делать?
   Лиза. О, профессор Хайгинс был так добр, что позаботился об этом. Он стал выдумывать разные занятия для меня. Он находит, что я достаточно хороша собою, чтобы довести мужчину до такого состояния, что он мог бы жениться на мне. Мне стоит, мол, только захотеть. А за сим моя давнишняя мечта -- магазин цветов.
   Пикринг (с негодованием). О, нет, нет! Это абсолютно невозможно!
   Хайгинс (встает и взбешенный ходит по комнате). Пусть только уйдет и попробует, как она сможет обходиться без нас. Через три недели, если меня при ней не будет, она снова будет в канаве. (В это время показывается на пороге балконной двери Дулитль. Взглянув на Хайгинса полным достоинства и укоризны взором, он медленно и молча подходит к дочери, которая, обращенная спиною к балкону, не замечает его появления).
   Пикринг. Он неисправим, Лиза. Ведь вы не вернетесь к прежнему, не правда ли, Лиза?
   Лиза. Нет, теперь уж никогда. Я не думаю даже, чтобы я когда-нибудь могла произносить такие слова или звуки, как произносила прежде. (Дулитль тихонько касается ее левого плеча. Она роняет свою работу и совершенно теряет способность самообладания, видя своего отца в таком ослепительном виде), Э-э-э-эу-эу-эу-угу!
   Хайгинс (с криком триумфа). Ага! Вот оно, вот оно! Э-э-э-эу-угу! Э-э-э-эу-угу! Э-э-э-эу-угу! Победа! Победа! (Он бросается на стул, скрещивает на груди руки и вытягивается с насмешливым видом).
   Дулитль. Вы не должны смеяться над нею! Не смотри на меня так, Лизочка. Я в этом не виноват. У меня завелись деньжонки.
   Лиза. Да ты, видно, на этот раз набрел на миллионера, папа!?
   Дулитль. Я сам тоже миллионер. Но сегодня я одет особенно хорошо, потому что отправляюсь в церковь Сен- Джордж, в Гановер-Сквере. Твоя мачеха намерена выйти за меня замуж.
   Пикринг. Что такое? Что это ей вдруг пришло на ум?
   Дулитль (печально). Она трусиха. Мораль среднего человека требует от нее жертвы. Не наденешь ли и ты шляпу, Лиза, и посмотришь, как это будет происходить? Не беспокойся, она теперь уже ни с кем не сцепится. Буржуазное достоинство совершенно укротило ее темперамент.
   Лиза. Хорошо -- только для того, чтобы показать, что я ей прощаю все. Сейчас я вернусь (выходит).
   Дулитль (садясь рядом с Пикрингом). Эта церемония действует мне на нервы, полковник. Не захотите ли и вы посмотреть, как я буду это проделывать!
   Пикринг. Но вы ведь это проделали уже однажды, мой друг. Ведь вы были мужем матери Элизы.
   Дулитль. Кто это вам мог сказать?
   Пикринг. Нет, мне этого никто не говорил, но... я так... полагал... само собою...
   Дулитль. Нет, совсем не само собою, полковник. Это для среднего человека. Я же принадлежал к неблагородным беднякам. Но только не говорите ничего Лизе -- она этого не знала. Я имел достаточно нежного чувства, чтобы не посвящать ее в такие вещи.
   Пикринг. Очень хорошо с вашей стороны. Так мы это и оставим, если вам так хочется.
   Дулитль. А вы не поедете со мною в церковь, полковник, не поможете мне?
   Пикринг. С удовольствием -- если для этого годится холостяк.
   М-с Хайгинс. Могу ли я также присутствовать при вашем венчании, мистер Дулитль? Мне было бы очень приятно...
   Дулитль. О, ваше присутствие будет для меня исключительной честью, миледи, а моя старуха увидит в этом необычайную любезность. Она была очень печальна, когда вспоминала о минувших счастливых днях...
   М-с Хайгинс (встает). Я сейчас закажу карету и переоденусь. (Мужчины, кроме Хайгинса, поднимаются). Мне достаточно только 10 минут. (В то время, как она выходит, входит Лиза. Она в шляпе и застегивает перчатки). Я еду в церковь и буду на венчании вашего отца, Лиза. Вы можете поехать в моей карете. Полковник Пикринг поедет с женихом. (М-с Хайгинс уходит. Лиза останавливается на середине комнаты).
   Дулитль. Жених! Как это звучит! При этом человек только начинает сознавать свое положение! (Берет шляпу и направляется к выходу).
   Пикринг (идя, вслед за ним, обращаясь к Лизе). Прежде чем уйти, я попрошу вас, Лиза -- простите его и возвращайтесь к нам обратно!
   Лиза. Я не думаю, чтобы папа мне позволил. Не правда ли, папочка?
   Дулитль (нежно, с огорчением). Они ловко опутали тебя, эти хитрые головы! С одним только ты давно уже была бы готова, но их было двое и каждый служил щитом от другого. (Пикрингу). Это было очень хитро с вашей стороны, и я за это на вас не сержусь. Я сам тоже сделал бы так. Всю свою жизнь я был жертвою женщин и одна сменяла другую. Я не вижу ничего дурного в том, что Лиза попала к вам. Я в это дело не буду мешаться. Нам пора, полковник. До скорого свидания, Генри Хайгинс. До свидания в церкви, Лиза. (Уходит).
   Пикринг (ласково). Оставайтесь у нас, Лиза! (Следует за Дулитлем. Хайгинс встает. Лиза следит за ним, затем поворачивается и выходит на балкон, он следует за нею. Она мгновенно ускользает, а затем появляется, через другую дверь и хочет уйти из комнаты, но он быстро заграждает ей дорогу и заслоняет спиною выходную дверь).
   Хайгинс. Ну, Лиза, теперь, как вы говорите, вы немного поквитались со мною. Теперь довольно. Будете ли вы теперь благоразумны или же будете продолжать в таком же роде?
   Лиза. Вы хотите, чтобы я вернулась к вам для того только, чтобы подавать вам туфли, чтобы на мне разряжалось ваше скверное настроение, чтобы посылать меня куда угодно за покупками?
   Хайгинс. Я ни слова не сказал о том, чтобы вы вернулись ко мне.
   Лиза. В самом деле? Тогда о чем же мне с вами разговаривать?
   Хайгинс. О вас, не обо мне. Если вы вернетесь ко мне, я буду обращаться с вами так, как обращался до сих пор. Характер мой не может измениться, а манеры мои я не хочу изменить. Манеры у меня такие же, как у полковника Пикринга.
   Лиза. Неправда. Он обращается с цветочницей так, как будто она герцогиня.
   Хайгинс. А я обхожусь с герцогиней так, как будто она цветочница.
   Лиза. Понимаю. По-вашему, надо обходиться с каждым так, как с равным себе?
   Хайгинс. Да, так.
   Лиза. Так, как и отец. (Хладнокровно садится на оттоманку. Хайгинс следует за нею с некоторою робостью).
   Хайгинс. Хотя я допускаю это сравнение не во всех частях, но в одном отношении оно является верным -- ваш отец не сноб и справится со всяким положением, в которое его поставит необыкновенная судьба. Великая тайна не в том, Лиза, какие манеры у человека--хорошие, или худые, или какие-нибудь особенные, а в том, чтобы показывать каждому человеческому существу одинаковые манеры. Короче говоря, в том, чтобы люди обращались друг с другом так, как на небе, где нет третьего класса, где одна душа так же хороша, как и всякая другая.
   Лиза. Аминь. Вы прирожденный проповедник.
   Хайгинс (раздраженно'). Дело не в том, что я груб по отношению к вам. Слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы я обходился с кем-нибудь и где-нибудь лучше этого?
   Лиза (с внезапной откровенностью). Мне совершенно безразлично, как вы со мною обращаетесь, мне безразлично, когда вы браните меня (встает и смотрит ему прямо в лицо), но я не позволю вам переехать через меня.
   Хайгинс. Так сойдите с дороги, потому что из-за вас я не остановлюсь. Вы говорите обо мне, как будто я какой-нибудь автобус.
   Лиза. Вы и есть автобус. Что бы на дороге ни лежало, вы мчитесь прямо вперед, не обращая ни на что внимания. Но я могу обойтись и без вас. Не думайте, что я не способна на это.
   Хайгинс. Я знаю, на что вы способны -- я вам сам это сказал.
   Лиза. Я знаю, что вы мне сказали, дерзкий грубьян! Вы хотели отделаться от меня.
   Хайгинс. Лгунья.
   Лиза. Благодарю вас (с достоинством садится).
   Хайгинс. В вашем безграничном самомнении вы ни разу не осведомились о том, могу ли я без вас обойтись.
   Лиза (серьезно). Пожалуйста, не пытайтесь вернуть меня. Вы должны будете обойтись без меня.
   Хайгинс (высокомерно). Мне никого не нужно. У меня есть собственная душа и собственная искра божественного огня. Но... (с внезапным смирением). Я буду чувствовать ваше отсутствие, Лиза, потому что из ваших тупоумных замечаний я извлекал для себя пользу и кое чему учился. Я смиренно признаю это, я благодарен вам за это. Я привык к вашему голосу и к вашей фигуре -- они мне даже нравятся (садится рядом с нею).
   Лиза. Ну, так вот что--и то и другое запечатлено в вашем граммофоне и фотографическом альбоме. Если вы соскучитесь по мне, вам стоит только завести машину -- у машины нет никаких чувств, которые можно было бы оскорблять.
   Хайгинс. Я не могу завести вашу душу. Оставьте мне ваши чувства, ваш голос, а ваше милое личико можете забрать с собою.
   Лиза. О, вы настоящий дьявол! Вы способны, чтобы причинить боль, зашнуровать девичье сердце с таким же спокойствием, как будто вы зашнуровываете корсет. Мистрис Пирс меня предупреждала! Она тоже постоянно хотела уйти от вас и постоянно в последнюю минуту вы возвращали ее назад. И при этом вы так же мало были расположены к ней, как и ко мне.
   Хайгинс. В том отношении, какое вы подразумеваете, -- весьма возможно. Но это не должно препятствовать вам быть со мною в хороших отношениях... если только вы хотите быть со мною в хороших отношениях...
   Лиза. Я не могу относиться к тому хорошо, кто сам относится ко мне скверно.
   Хайгинс. Это все деловые принципы, Лиза, как при продаже фиалок, не правда ли?
   Лиза. Не издевайтесь надо мною. Это бесчестно.
   Хайгинс. Всю свою жизнь я ни над кем не издевался. Насмешка составляет человеческое лицо, как и душа. Я не насмехаюсь. Вы называете меня дерзким грубьяном потому, что не могли поработить меня вашим умением находить мои туфли или очки. Это было глупо. Женщина, которая подает мужчине туфли, мне противна. Разве я подавал вам когда-нибудь туфли? Вы стали гораздо выше в моем представлении, когда бросили их мне в лицо. Это было глупо играть роль рабыни и требовать за это моего расположения. Кто относится с уважением к рабыне? Если вы ко мне вернетесь, то вернетесь, как добрый товарищ. Другого вы ничего от меня не получите. Вы получили от меня в тысячу раз, больше чем я от вас. И если вы осмелитесь герцогиню Элизу, мое создание, унижать разными штуками, которые проделывает каждый пудель, вроде поноски туфель, я закрою дверь перед самым вашим глупым носом.
   Лиза. Зачем вы это сделали из меня, когда вы ко мне ничего не чувствовали?
   Хайгинс. Зачем? Это моя профессия.
   Лиза. Думали ли вы о тех неприятностях, которые я могу иметь впоследствии от этого?
   Хайгинс. Н разве был бы когда-либо создан мир, если бы Творец его думал о неприятных последствиях этого? Творить жизнь -- значит творить неприятности, огорчения, заботы. Единственный есть путь избежать этого -- он заключается в том, чтобы умерщвлять жизнь. Разве вы не замечали, что только трусы, постоянно кричат о том, что следует умерщвлять беспокойные головы, бунтовщиков и зачинщиков всяких "неприятностей"?
   Лиза. Я не проповедник, я таких вещей не замечаю. Я замечаю только, что вы меня не замечаете.
   Хайгинс (вскакивает и недовольно ходит по комнате) Лиза -- вы гусыня. Я расточаю перед вам сокровища моего духа, как бисер перед свиньей. Раз на всегда заметьте себе, что и я иду своим путем и делаю свое дело и ни капельки не забочусь о том, что с одним из нас в это время произойдет. Я не так труслив, как ваш отец или ваша мачеха. Таким образом вы можете вернуться или идти к черту -- как вам будет угодно.
   Лиза. Для чего же мне возвращаться?
   Хайгинс (становится коленями на оттоманку и наклоняется к ней). Для чего? Для шутки. По той самой причине, для чего я взял вас.
   Лиза (отвернув лицо в сторону). А завтра вы меня выбросите на улицу, если я не все буду проделывать, что вы от меня потребуете?
   Хайгинс. Да -- и завтра же вы можете уйти, если я не все то буду проделывать, что вы от меня потребуете.
   Лиза. И жить тогда у мачехи?
   Хайгинс. Да, -- или продавать цветы.
   Лиза. О! Если бы я могла вернуться к моей корзине с цветами! Я была бы совершенно независимой от вас обоих, от отца и от целого света! Почему вы отняли у меня мою независимость? Почему я отдала ее? Теперь я рабыня, несмотря на все мои красивые наряды.
   Хайгинс. Если вам угодно, я приму вас вместо дочери -- усыновлю вас. Или, может быть, вы лучше выйдете замуж за полковника Пикринга?
   Лиза (поворачивается к нему лицом и гневно смотрит на него). Я даже и за вас не выйду, если бы вы этого хотели. Не смотря на то, что по возрасту вы подходите ко мне лучше, как он.
   Хайгинс (поправляя). Лучше, чем он, а не "как он".
   Лиза (теряя терпение, поднимается). Я буду говорить так, как мне нравится. Теперь вы уж не учитель мне.
   Хайгинс (задумчиво). Впрочем, не думаю, чтобы Пикринг пошел на это. Он такой же убежденный старый холостяк, как и я.
   Лиза. Это все не то, что я хочу. Пожалуйста, не воображайте себе этого. Я находила многих молодых людей, которые вполне были готовы к этому. Вот Фредди Гилль пишет мне по два и по три раза в день длиннейшие письма.
   Хайгинс (неприятно удивленный). Черт его возьми! Какой нахал!
   Лиза. Это его право, и бедняжка действительно меня любит!
   Хайгинс (встает с оттоманки). Вы не имеете никакого права поощрять его или обнадеживать.
   Лиза. Каждая девушка имеет право быть любимой. Но такого чувства я от вас и не требую. Такая девушка из народа, как я, легко может достигнуть того, чтобы заставить какого-нибудь аристократика влюбиться и жениться на себе. Однако, вам милее была бы смерть моя.
   Хайгинс. Само собою. Так какого же черта мы спорим с вами?
   Лиза (очень взволнованная). Мне нужно только немного доброты. Я сознаю, что я простая, невежественная девушка, а вы образованный благородный господин. Но я не последняя из последних. То, что я делала, было не из-за туалетов и автомобиля. Я делала это потому, что в конце концов -- да, в конце концов -- я могла вас переносить. Не потому, что я желала влюбить вас в себя до забвения разницы между нами, но просто для того, чтобы между нами установились простые дружеские отношения.
   Хайгинс. Да, разумеется, точно то же самое чувствовал и я. И Пикринг тоже. И выходит, что вы глупы.
   Лиза. Это не настоящий ответ, я ждала не такого ответа (садится на оттоманку и плачет).
   Хайгинс. И это единственный мой ответ, пока вы не перестанете быть такой тупоумной. Если вы хотите быть настоящей дамой, вы не должны приходить в отчаяние оттого, что знакомые ваши мужчины не проливают из-за вас слезы одну половину своей жизни, а другую--не делают вам влюбленные глаза. Если вы не можете переносить моего строгого, холодного характера, возвращайтесь в канаву. Валяйтесь там до тех пор, пока не станете похожи скорее на животное, нежели на человека, а затем любите, деритесь и напивайтесь, пока не заснете. О, это великолепная жизнь, жизнь в канаве! Удобно, тепло и пикантно! Вы можете ощущать все это через самую толстую кожу. Вы можете смаковать и нюхать все это, не давая себе ни малейшего труда, без малейшей подготовки, без помощи всяких наук, литератур, философий, искусств и классической музыки. Вы находите, что я холоден, бесчувственен, что во мне много самомнения, не правда ли? Хорошо. Ступайте к тому сорту людей, к которым вас тянет. Выходите замуж за какого-нибудь сентиментального барана, у которого будет толстый кошелек и пара толстых губ, которыми он вас будет целовать, и пара толстых сапог, которыми он будет давать вам пинки. Если вы не умеете ценить того, что у вас есть, тогда берите тех, кто вас будет ценить.
   Лиза. Как вы жестоки! Я не умею с вами разговаривать, каждое мое слово вы переворачиваете по-своему и всегда оказываюсь неправа я. Но вы все время сами чувствуете, что по отношению ко мне вы -- тиран. Вы знаете, что я не вернусь в канаву, как вы говорите, и что на земле у меня нет других друзей, кроме вас с полковником. Вы знаете, что я должна буду возвратиться на Уимполь-стрит, потому что могу уйти только к отцу. Но не рассчитывайте на то, что вы вернете меня для того, чтобы попирать меня и делать бессловесной. Я выйду замуж за Фредди, как только он получит возможность зарабатывать и содержать меня.
   Хайгинс (садясь рядом с нею). Глупости. Вы выйдете замуж за посланника. Или за генерал-губернатора Индии, или за наместника Ирландии, или за кого-нибудь, кому нужна вице-королева. Я не отдам своего шедевра какому-нибудь Фредди.
   Лиза. Вы знаете, что мне приятно это слушать, но этим вы меня не покорите -- я не маленький ребенок и не кукла. Я хочу независимости, если уж нельзя иметь ласкового к себе отношения.
   Хайгинс. Независимость? Это мечта буржуев. Все мы зависим друг от друга. Каждое существо на земле...
   Лиза. Вот я и хочу вам показать, как я от вас завишу. Если вы умеете проповедовать, то я могу давать уроки. Я уйду от вас и сделаюсь учительницею.
   Хайгинс. Чему же вы будете учить, скажите ради Бога!
   Лиза. Тому, чему и вы меня учили. Я буду учить фонетике.
   Хайгинс. Ха, ха, ха!
   Лиза. Я предложу свои услуги в качестве ассистентки профессору Непину.
   Хайгинс (в ярости) Что такое? Этому шарлатану, этому мошеннику, этому гнусному невежде? Учить его моему методу, моей системе, моим открытиям? Если вы только попробуете, я сверну вам шею, понимаете? (хватает ее за руку).
   Лиза (освобождаясь). Ну, и свернете -- что же? Я знаю, вы когда-нибудь все равно это сделаете. (Он оставляет ее и так быстро отступает, что спотыкается об оттоманку и шлепается на прежнее свое место). Ха, ха, ха! Теперь я знаю, как мне с вами надо обращаться. Боже, какая я раньше была дура, что не подумала об этом! Ведь те познания, которые вы дали мне, вы отнять обратно не можете! Ведь вы сами говорили мне, что у меня более тонкий слух, чем у вас, что я могу быть с учениками и вежлива и сдержанна, а ведь это преимущество перед вами. Ха, ха! Вот вам и сдача, Генри Хайгинс, вот как! Теперь меня ни столечко (показывает на мизинец) не трогают ваши грубости и ваши базарные ругательства. Я опубликую в газетах, что ваша герцогиня всего на всего найденная вами цветочница и что я любую девушку за 1000 гиней в течение шести недель могу сделать такой же герцогиней. О, когда я подумаю, что я ползала, пресмыкалась перед вами и унижалась! О, когда я подумаю об этом, мне хочется себя высечь!
   Хайгинс. Вы -- проклятое, дерзкое создание! Но все-таки мне это нравится больше, чем когда вы хнычете, подаете туфли и ищете очки. Гм! Бог тому свидетель -- я сказал, что сделаю из вас женщину, и я этого достиг. Вот такой вы мне нравитесь.
   Лиза. Да, теперь вы идете уже на попятный -- теперь вы будете уже стараться о том, чтобы я не боялась вас, чтобы я не могла обойтись без вас.
   Хайгинс. Само собою разумеется, я буду стараться, маленькая дурочка! Пять минут тому назад вы были, как мельничный жернов на моей шее, теперь вы мой оплот и крепость! Товарищ по борьбе! Вы, я и Пикринг, мы трое все будем старыми холостяками -- только, к сожалению, двое мужчин и одна девушка. (М-с Хайгинс возвращается, одетая для свадьбы. Лиза становится моментально холодна и сдержанна).
   М-с Хайгинс. Карета ждет. Вы готовы, Лиза?
   Лиза. Совсем готова. Профессор едет с нами?
   М-с Хайгинс. Конечно, нет. Он не может вести себя хорошо в церкви. Он все время делает заметки относительно чтения Евангелия.
   Лиза. В таком случае мы не увидимся с вами, профессор. Прощайте (направляется к выходу).
   М-с Хайгинс. Прощай, милый.
   Хайгинс. Прощай, мама (хочет ее поцеловать, но в это время вспоминает о чем-то). Да, Лиза, будьте так добры, купите немного ветчины и сыру. И купите мне, пожалуйста, пару лайковых перчаток номер восьмой. И галстук, который бы подходил к моему новому костюму. Цвет предоставляю выбрать вам самим.
   Лиза (презрительным тоном). Можете купить себе сами (быстро выходит).
   М-с Хайгинс. Я боюсь, что ты немного исковеркал эту девушку, но не беспокойся, я сама куплю тебе галстук и перчатки.
   Хайгинс (весело). Не беспокойся, мама! Не беспокойся -- Лиза все-таки купит их! Прощай. (Целуется с матерью. М-с Хайгинс торопливо уходит. Хайгинс остается один, засовывает руки в карманы, звенит ключами и деньгами, и лукаво ухмыляется).

Занавес.

К о н е ц.

--------------------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Пигмалион. Комедия в 5 актах / Бернард Шоу; Пер. Г. А. Бакланов и Л. Е. Рахат Предисл. Александра Дейч. -- Киев: тип. В.П. Бондаренко и П.Ф. Гнездовского, 1915. -- 72 с.; 23 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru