Шиф Гарри
Для рекламы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст издания: журнал "Нива", 1898, No 36.

Для рекламы

Рассказ Гарри Шифа

I.

   -- Как угодно, синьора, но так продолжаться не может! Что-нибудь, да надо сделать!
   Певица медленно подняла свои чудные, мечтательные глаза на своего американского импресарио, мистера Арбёкль, и посмотрела на него не то с пренебрежением, не то с сожалением. На устах ее играла презрительная улыбка. Знаменитые певицы всегда отвечают таким образом, если импресарио им жалуются на плохие сборы.
   -- Может-быть, по-вашему, я недостаточно хорошо пою? -- спросила она, улыбаясь.
   Мистер Арбёкль порывисто вытянул шею из туго накрахмаленного воротника.
   -- Вы поете, как ангел, синьора Варделли, -- уверял он. -- Все в восхищении от вашего голоса, вашей игры, вашей красоты, но...
   -- Пожалуйста, без "но", сэр, прошу вас. Вы только что сказали, что мое пение -- совершенство, следовательно, я вполне соответствую первому пункту вашего контракта, который требует от меня безукоризненного исполнения своих обязанностей, но если, несмотря на то, сборы не вполне удовлетворяют вас, то советую вам искать тому причину в ваших личных распоряжениях, или, что мне кажется вернее, в недостаточном развитии артистического вкуса вашей нью-йоркской публики!
   -- Боже сохрани, синьора! -- с ужасом воскликнул импресарио. -- Вы совершенно ошибочно судите о нью-йоркской публике. Американцы страстные любители искусства, а пения в особенности, и они далеко не так расчетливы, чтобы из-за высоких цен на места лишать себя наслаждения. Но им присуща особенность: раньше чем восхищаться артистом, они интересуются личностью последнего, а затем уже они начинают знакомиться и с его дарованием.
   -- То есть совершенно наоборот тому, как делается у нас, в Европе, -- сказала певица, нервно вертя в руках ларчик с драгоценностями, стоявший перед нею на столе. -- У нас прежде всего ценится уменье, и раз является неоспоримый талант, то тогда уже начинают обращать внимание и на личность самого артиста. Впрочем, я, кажется, угадываю, на что вы намекаете, мистер Арбёкль. Вы снова варьируете избитую тему о рекламе.
   Импресарио весело потер свою блестящую лысину.
   -- Очень рад, что вы поняли меня! -- воскликнул он. -- Реклама! Это единственная возможность достичь успеха в Америке. Если артист желает здесь служить магнитом для кассы, то публика уже утром, вставая с постели, должна найти в туфлях имя его, за завтраком прочесть о нем в газетах в нескольких местах, за обедом она должна найти имя артиста под своей тарелкой, за ужином слышать о нем лестные отзывы соседей по столу, должна узнать, что модные духи -- bouquet Vardelli, что мыло Vardelli самое изысканное и полезное для кожи, и что галстуки и шляпы Vardelli -- последнее слово моды. Ложась в постель, она, в вечерних газетах, должна узнать, что во время давки у кассы, при продаже билетов на гастроли Варделли, помято трое и легко ранено четверо. Да, почтеннейшая, если янки, наконец, потеряв терпение, швырнет газету в угол, чтобы больше не встречать надоевшего ему имени, то можете" быть вполне уверены, что завтра вечером увидите его в опере.
   Красавица-певица от души расхохоталась.
   -- Стало быть, несчастному не хватает только еще услыхать во сне о ненавистном артисте! -- воскликнула она.
   -- Додумаются и до этого, дорогая синьора, -- уверил ее импресарио. -- Однако, поговоримте серьезно. С вами положительно не случается ничего необыкновенного?
   Варделли встала, прошлась по комнате п, подойдя к роялю, взяла несколько аккордов.
   -- Что же вы хотите, чтобы со мною случилось? -- спросила она. -- Не могу же я, ради вашей рекламы, броситься с балкона гостиницы или дать себя переехать омнибусу. Кроме того, я не имею ни малейшей надежды получить миллионное наследство, и ни одна из нью-йоркских леди не решится на самоубийство из ревности к моей особе.
   Мистер Арбёкль тяжело вздохнул и задумчиво рассматривал свой блестящий, как зеркало, цилиндр.
   -- Я буду откровенен с вами, сударыня, -- сказал он, наконец: -- я должен, я обязан сказать вам все. Ведь вы знаете, чем я рискую. Я вас -- простите за выражение -- ввез сюда, и буду перевозить из Нью-Йорка до Сан-Франциско, все приготовления сделаны, я затратил капитал в надежде его удвоить, то есть для вас и для себя. Все идет прекрасно. Вы поете, как соловей, но, к несчастию, ведете жизнь запуганной птички, которая боится даже покинуть свое гнездышко. Вы нигде не показываетесь, не ездите в свет, ограничиваетесь только неизбежными визитами приличия; мало того, я даже заметил, что, едучи в карете в театр и обратно, вы откидываетесь в самую глубь кареты и избегаете даже показываться у окошка. Скажите, прав я, или нет?
   -- Вы совершенно правы, мистер Арбекль.
   -- Но, многоуважаемая синьора, таким образом не делают карьеры в Америке. Вы, например, до невозможного сокращаете и ограничиваете мои заметки для печати; -- это жестоко, очень жестоко! Что может быть для публики интереснее мило и хорошо изложенного сообщения о частной жизни знаменитой артистки? Ваша же жизнь, как кажется, далеко не лишена романтизма. Ах, если бы я мог рассказать людям, что имя Мария Варделли только артистический псевдоним, что под ним скрывается некая молодая баронесса, что несчастное, непродолжительное супружество ее...
   -- Охота вам, мистер Арбёкль, думать о таких пустяках; никто никогда этому не поверить, как бы искусно вы это ни устроили. Впрочем, может быть, но если вы мною недовольны, то я немедленно уложу свои вещи и сяду на корабль, чтобы...
   -- О, это совершенно невозможно, синьора, ведь у нас с вами контракт! -- воскликнул импресарио.
   -- Да, действительно, контракт! Но знаете ли, я с некоторых пор чувствую какую-то слабость голосовых связок и боюсь, что продолжительная хрипота...
   -- Продолжительная хрипота! -- пробормотал испуганный американец. -- Сударыня, надеюсь, вы будете во всех отношениях довольны мною, -- всё на свете, только не продолжительная хрипота!
   Импресарио даже побледнел. Перспектива, на которую намекала певица, лишила самообладания даже такого флегматичного янки, как Арбёкль.
   Но омрачившееся-было лицо певицы снова прояснилось. Она ласково протянула руку своему импресарио.
   -- Не унывайте, дорогой друг мой! Послушайте сами, опасна ли моя хрипота.
   Она спела восходящую гамму, взяла ее вниз, потом снова вверх и закончила звонкою, чистою, как кристалл, трелью.
   Лицо импресарио выразило удивление и восторг.
   -- Завтра вас ожидает небывалый триумф! Вы будете очаровательною Эльзою! -- воскликнул он. -- Что за чудный, серебристый голос! Какая дивная трель! Вы будете воплощением идеала великого Вагнера! Такой Эльзы ему и во сне не снилось!
   Певица самодовольно подняла свою белокурую головку.
   -- Я постараюсь завтра превзойти самоё себя и как можно эффектнее одеться! -- воскликнула она и, наклонясь над ящиком с драгоценностями, добавила: -- Взгляните-ка на это жемчужное колье. Каждая из жемчужин, в отдельности, хороша и безукоризненной формы. Давно-давно я не надевала его. Завтра решусь это сделать.
   Импресарио весь погрузился в созерцание редкого по красоте жемчуга, а в голове его мысль сменялась мыслью.
   -- Прекрасный убор! -- сказал он рассеянно. -- Он даже здесь, в Нью-Йорке, произведет сенсацию. -- Впрочем, достаточно ли вы осторожны со своими драгоценностями? Хорошо ли вы охраняете их от воров? Хотя прислуга в гостинице и надежна, но, все-таки, такие драгоценности могут соблазнить хоть кого и поколебать честность людей самых солидных правил.
   -- Я оставляю их всегда на этом месте, -- возразила Мария, еле сдерживая улыбку, -- оставляю даже и на ночь. Внешний вид ларчика, как видите, совершенно простой. Я но опыту знаю, что такая видимая беспечность иногда лучше сохраняет вещи, чем десять замков, потому что подделать ключ всегда можно. К тому же я сплю в соседней комнате, сплю очень чутко, и на зов мой сейчас же явилась бы горничная.
   -- Может быть, вы и правы, сударыня. Оставьте ларец, где он есть. А теперь позвольте мне откланяться. Надеюсь, что завтра у нас будет полный сбор, да! Я твердо надеюсь на это!
   Мистер Арбекль ушел. В глазах его светилось лукавство.
   -- Блестящая мысль, -- шептал он про себя: -- но всё зависит от способа ее осуществления. Постараемся придать ей вид правдоподобия, чтобы обмануть даже самых недоверчивых репортеров. Тут выйдет целый столбец для утренней газеты, да, пожалуй, еще и с иллюстрациями. Отлично придумано! Превосходно! Только бы удалось!

II.

   Было около девяти часов вечера. Бовери уже давно приняла свой ночной вид, что для этой, как известно, оживленной, но далеко не пользующейся доброй славою улицы Нью-Йорка означало как раз обратное тому, что это означало для других частей и улиц города.
   По обоим тротуарам Бовери колыхалась несметная толпа, всевозможные экипажи, перекрещиваясь, сновали взад и вперед по смежным переулкам, и посреди всей этой сутолоки проталкивались разносчики с разнообразными товарами, газетчики, раздаватели реклам и -- в огромном количестве -- повсюду рассеянные полицейские, не раз втайне проклинающие распоряжение начальства, назначившего их в нечестивый Бовери. Там работы всегда вдоволь, зевать некогда, и блюститель порядка ежеминутно подвергается опасности получить, в награду за труд, пару добрых синяков.
   Закутанный в теплое пальто, с надвинутою па глаза фетровой шляпой, медленно проталкивался сквозь толпу мистер Арбекль и, ловко минуя опасность быть раздавленным экипажем, дошел до предназначенной цели, то есть до невысокого, но плохо освещенного дома, над подъездом которого красовалась следующая надпись: "Ночлег -- 10, 15 и 25 центов, молиться не принуждают. Полотенце, щетка и гребень -- бесплатно!"
   Мистер Арбекль дошел до конца длинного двора и, подойдя к сколоченному из досок подъезду в крутой лестнице, постучался. Человек, сидевший около кассы, выглянув в окно и узнав мистера Арбёкля, немедленно поднял стекло, приветствовал посетителя п сказал:
   -- Через несколько минут тот, кого вам нужно, будет здесь. Он постоянно приходит в это время.
   -- Но наверное ли он придет сегодня? -- спросил импресарио, входя в бюро.
   Конторщик пожал плечами.
   -- Вполне уверить вас я не смею, -- заметил он: -- бывает, что он иногда не приходит, а именно, когда у него не хватает десяти центов для ночлега.
   -- Но где же он тогда проводит ночь?
   -- Да мало ли где? На ступенях Сити, на скамьях парка, или, если не желает попасться полиции, то гуляет до утра. О, многие проводят ночи таким образом.
   -- Ужасно! И у вас хватает бессердечности отказывать несчастным, если у них иногда не хватает требуемой платы?
   -- Наши клиенты даже не пытаются просить ночлега без денег; они знают, что наши правила не допускают снисхождения. Мой принципал содержит три таких ночлежных дома в Нью-Йорке и два в Бруклине, он уже нажил миллионы, и хвалится тем, что еще никогда не разрешил никому бесплатно растянуться на своих койках.
   Импресарио подавил готовое вырваться с губ проклятие и спросил:
   -- Человек, которого вы мне рекомендуете, всегда спал здесь за десять центов, то есть вповалку со всеми на большом соломенном тюфяке?
   -- О, нет! Он делает это всего недели четыре. Раньше он спал в первом классе. Тот даже очень недурен. Небольшое, разгороженное помещение, довольно сносная постель, умывальник. Люди, имеющие теперь собственное дето в Нью-Йорке и много денег на текущем счету, не раз пользовались таким ночлегом.
   -- Как зовут этого господина?
   -- Сказать по правде, не ручаюсь, что знаю это наверное. Хотя каждый ночующий у нас обязан сказать свое имя, п я вношу его в книгу, но я готов побиться об заклад, что из ста имен только пять настоящих. Человек этот назвал себя Миллером.
   -- Стало-быть, оп немец?
   -- Да, должно-быть. Я говорил с ним очень мало, но лицо его сказало мне многое. В нашем деле со временем приобретаешь известную опытность. Этот Миллер принадлежит к числу тех неудачников, которым в Америке не везет. Они не могут забыть, что за океаном представляли нечто лучшее, и постоянно думают, что должно случиться что-нибудь неожиданное, чудесное, что возвратит им прежнее блестящее положение, которым они пользовались на родине. И они ждут его в лишениях и, подчас голодая, полагают, что даже не стоить приноравливаться к американским требованиям и смею начинать сначала. Кончается, понятно, тем, что в один прекрасный день их хоронят в Патерс-Фильде. Но, вот и он!
   По двору шел высокий, стройный человек, у которого, несмотря на потертый костюм, в осанке виден был отпечаток благородства. Руки его, державшие ломаный портфель, были багрово-синие от холода, по замечательно изящны, а лицо, несмотря на резкий зимний ветер, оставалось бледным. Темно-русая, длинная борода окаймляла это продолговатое, тонкое лицо, на лбу и висках которого, сквозь кожу, видны были нежные голубые жилки. Из-под сильно поношенной шляпы выбивались чудные каштановые волосы. Глаза его были полузакрыты, как будто от чрезмерного утомления.
   Он подошел к окну бюро, в продолжение нескольких секунд рылся в жилетном кармане, затем молча положил на выручку монету в десять центов.
   Приказчик отодвинул ее обратно.
   -- Полагаю, вам удастся сегодня поспать поудобнее, мистер Миллер, -- сказал он приветливо: -- вот этот господин имеет до вас дело. Он обратился ко мне с просьбою рекомендовать ему надежного человека, и я вспомнил о вас.
   Миллер медленно поднял веки и пытливо посмотреть на импресарио.
   -- Я еще не знаю, какого рода дело желают предложить мне, -- сказал он: -- но, во избежание всякого недоразумения и в виду могущего произойти разочарования, считаю долгом предупредить, что я плохой делец. Вот, посмотрите, в этом портфеле я ношу самые популярные журналы и стараюсь собрать на них подписчиков, но проходит день за днем, а мне не удается завербовать даже и одного. Мои собратья прекрасно живут таким образом, но зато они обещают абоненту гораздо больше того, нежели впоследствии даст редакция, а это не мирится с моими взглядами и правилами.
   -- Вы правы, он вовсе не подходит к нашим условиям, -- шепнул мистер Арбекль приказчику, и, выйдя на двор, подошел к идеалисту, собирателю подписчиков.
   -- Дело или, лучше сказать, поручение, которое я имею к вам, очень легкое, а плачу я за него хорошо, потому что на это нужен честный человек. Думаю, что мы с вами поладим. Прежде же вместе поужинаем, а потом поговорим о подробностях дела. Мне кажется, тут поблизости есть довольно сносный ресторанчик. Пойдемте туда со мною.
   Импресарио распрощался с приказчиком ночлежного дома п пошел с Миллером через улицу в ресторан. Столовая была приятно и в пору натоплена, заказанные Арбёклем кушанья довольно недурно приготовлены' а чай также весьма благодетельно подействовал на окоченевшие члены Миллера. Наконец, импресарио протянул ему свой наполненный портсигар п предложил ему выбрать любую сигару.
   На губах молодого бородача заиграла улыбка радостного изумления.
   -- Ах, хорошая сигара! -- воскликнул он. -- Как долго я был лишен этого наслаждения, а ведь я страстный курильщик.
   Вдруг он отдернул уже протянутую руку, и легкий румянец разлился по его лицу.
   -- Нет, это не идет, -- сказал оп вполголоса: -- я и так слишком злоупотребил вашим гостеприимством, а сам, в настоящее время, не имею возможности отблагодарить вас!
   Арбёклю пришлось употребить всю силу своего красноречия, чтобы убедить его принять сигару. Наконец, ему это удалось, и когда собеседник закурил соблазнительно пахнувшую гавану, импресарио пододвинулся к нему поближе и, лукаво посматривая на него, сказал:
   -- Знаете ли вы, господин Миллер, в чем состоит мое предложение? Сегодня, вскоре после полуночи, вы должны будете пробраться в комнату одной важной дамы и выкрасть, из стоящего на столике ларчика, драгоценное жемчужное колье. Понимаете? Согласны?
   Миллер покраснеть и вскочил с места. Сигара, которою он только раза два затянулся, полетела в угол.
   -- Сударь, -- воскликнул он с негодованием, и глаза его метали молнии: -- вы, должно быть, ошиблись! Хотя я в настоящее время и нищ, и наг, но совершить воровство -- на это я не способен!
   -- Я знаю это, господин Миллер, -- возразил Арбекль: -- вы мне кажетесь вполне честным человеком, потому-то я и выбрал вас для этого дела. Но прежде всего успокойтесь, сядьте и!.. закурите другую сигару. Да полно, выбирайте же! Человек, предлагающий вам сигару, честен не менее вас.
   -- Я ничего не понимаю. Ваше спокойствие, ваша уверенность доказывают, что вы не можете иметь дурного намерения, но, тем не менее, предложение ваше...
   -- Друг мой, тут вопрос только в выигрыше пари. Это просто шутка. Дама, которую вы должны обокрасть, имеет привычку очень легкомысленно обращаться со своими драгоценностями. Ей нужно доказать, что обокрасть ее очень легко. Я сам доведу вас до комнаты, у меня есть ключ от нее. Мы ее отопрем, вы проскользнете туда, посредством стамески взломаете замок ларчика, схватите жемчужное колье и броситесь к выходной двери, где вас арестуют на месте.
   -- Арестуют? -- протянул Миллер. -- Арестуют? Это уже, однако, далеко не смахивает на шутку.
   -- По это необходимо! Полицейский, который вас арестует, с нами заодно, он доведет вас до первого угла и отпустит на все четыре стороны. Если хотите, он еще до начала шутки самолично подтвердить вам мои слова.
   -- Но не подвергаюсь ли я опасности попасть в руки прислуги в гостинице? Понимаете ли вы, что я хочу сказать? Не схватят ли они меня раньше, нежели я достигну намеченной цели?
   -- Обь этом вам беспокоиться нечего. Гостиница, в которой проживает эта дама, в сущности даже не гостиница, а частный дом, где отдают меблированные комнаты; между полуночью и часом там все уже улягутся спать. Ну, так как же? Решайтесь, я плачу пятьдесят долларов. Если вы откажетесь, то я поищу другого.
   -- Пятьдесят долларов! -- вырвалось с дрожащих губ Миллера. -- Пятьдесят долларов! Да этого мне вполне хватило бы на возвращение в Германию.
   -- Вам очень хочется вернуться на родину? -- с участием спросил импресарио.
   Голова бледного молодого человека с глубоким вздохом опустилась па грудь.
   -- О, еще бы! Хоть один раз только повидать ее еще! Я... я хотел бы... повидать, повидать, может-быть, в последний раз особу... ту, которую я когда-то очень... очень любил. Я чувствую, что у меня скоро и сил не будет вернуться; нужда, горе, неправильная жизнь... Я согласен, сударь! Согласен на ваше предложение. Располагайте мною.
   -- Я позволю себе удвоить вознаграждение! -- сказал тронутый импресарио. -- Вот билет в 100 долларов. Смотрите, я рву его пополам. Возьмите одну половину, и если вы будете в назначенный час у гостиницы, которую я назову вам, то получите и другую.
   -- Благодарю вас. Постараюсь быть точным.
   Бородач поднялся, но прежде чем уйти, он еще раз наклонился к мистеру Арбёклю и прошептал: -- Не правда ли, вы не захотите сделать меня несчастным? Ведь это только шутка? Ведь вы видите, сударь, я так беден, -- беднее быть нельзя. У меня осталась только честь моя -- вы не хотите, чтобы я лишился и ее!
   -- Клянусь, что петь! Ваша честь останется неприкосновенной.
   -- В таком случае, вас послало мне само Провидение! -- прошептал Миллер с слабою попыткою улыбнуться, и медленно вышел.

III.

   Импресарио очаровательной примадонны Варделли пригласил нескольких знакомых репортеров на жженку в один из лучших ресторанов, напротив того дома, в котором жила певица. Расчет был такой: пока он будет весело болтать с героями пера, Миллер успеет совершить покражу у певицы; последняя, без сомнения, накроет его, позовет на помощь, всполошит весь дом; посвященный в тайну полицейский взбежит по лестнице, арестует вора и при этом подымет такой адский шум, что репортеры, если еще раньше не услышать крики женщин, невольно обратят теперь на него внимание. Они почуют нечто из ряда вон выходящее, помчатся в дом, и на следующее утро все газеты заговорят об этой истории.
   Вот какой план составил мистер Арбёкль. Все благоприятствовало его желанию, в особенности веселое расположение духа пирующих репортеров. Ловкий импресарио велел подать шампанского, которое и привело гостей в такое благодушное настроение; шутка сменялась шуткою, острота -- остротою. Оживление было полное. Тут, стало быть, все было в порядке.
   Убедившись в этом, он постарался незаметно уйти на короткое время из компании журналистов. Было двадцать три минуты первого. Миллер скоро должен быль явиться. Да вот уж и он. Его высокая фигура выделялась в полумраке улицы, он остановился у подъезда гостиницы и, по-видимому, обменялся несколькими словами с полицейским, который, при виде приближавшегося мистера Арбёкля, повернулся спиною к дому и перешел улицу, как будто его присутствие там было крайне необходимо.
   -- Вы аккуратны! -- прошептал Арбёкль Миллеру. -- Это похвально. Войдемте!
   Он тихо отворил дверь подъезда, и они проскользнули в слабо освещенные сени. Здесь импресарио, согласно условию, вручил своему сообщнику другую половину банкового билета, затем дал ему знак следовать за ним.
   -- Надеюсь, вы теперь убедились, что дело не представляет никакой для вас опасности?
   -- Вполне. Я сейчас говорил с полицейским.
   -- Тем лучше. Возьмите стамеску, вот дверь. Вот вам ключ -- желаю удачи! Идите смело к столу посреди комнаты, там стоит ларчик с драгоценностями. Осторожнее с инструментом. Не раньте кого-нибудь! А теперь -- за дело!
   Импресарио спрятался за угольное зеркало в коридоре. Прежде нежели оставить дом и вернуться к журналистам, он хотел посмотреть, удастся ли дело. За Миллера он был спокоен. Он ждал только, чтобы Варделли, увидев вора, изо всех сил позвала на помощь.
   Ночной вор исчез за дверьми комнаты певицы. Настала мертвая тишина. Импресарио мог слышать даже тиканье своих часов в жилетном кармане.
   Ага! Вот раздался легкий треск. Миллер пустил в ход стамеску. Превосходно!
   Опять прошла минута, показавшаяся импресарио вечностью.
   "Он ищет ожерелье! Лунный свет ему благоприятствует. Он сейчас найдет его. Ах, почему он не шумит, не стучит посильнее!"
   -- Помогите! Воры! Грабят! -- закричали разом два женских голоса: из окна высунулись певица и ее горничная.
   "Все идет прекрасно, -- прошептал мистер Арбёкль в восхищении. -- Теперь скорее вон отсюда! А то меня заметят репортеры. Это будет самая удачная из моих реклам".
   И толстяк, как ураган, слетел с лестницы и вышел из дома.
   Между тем, певица взглянула на вора, который стоял неподвижно, отвернувшись к стене.
   -- Да бегите же, несчастный! -- воскликнула она, бесстрашно приближаясь к нему. -- Бегите! Бросьте похищенное. Я не хочу делать вас несчастным.
   -- Ты и без того сделала это, Мария! -- воскликнул он глухим голосом. -- Ты сделала меня не только несчастным, но и презренным подлецом.
   Свеча, которую держала в руках певица, осветив лицо незнакомца, упала на пол и потухла. Хорошенький подсвечник из терракоты разбился вдребезги. Впрочем, в комнате было светло и без свечки. Через окно ярко светила полная луна, фантастически освещая всю странную сцену.
   Пронзительный крик--и красавица Мария бросилась на колени перед похитителем, медленно повернувшим к ней свое бледное, как у мертвеца, лицо.
   -- Жорж! Наконец-то! Ах, я знаю, ты пришел убить меня! Пришел отомстить за все! О! Я умру! Я готова умереть от твоей руки! Но прежде дай мне сказать тебе: я жестоко каюсь, Жорж! О, как жестоко каюсь!
   Рыдания заглушили слова певицы.
   Горничная уже давно перестала звать на помощь и вне себя от страха и изумления, смотрела на высокую фигуру незнакомца, на его бледное, интересное лицо, с длинною бородою, но затем, как догадливая камеристка, смекнув в чем дело, потихоньку удалилась в соседнюю комнату.
   В сенях и в коридоре давно уже толпился сбежавшийся народ. Все кричали, суетились, выходили из себя. Полицейский, намеревавшийся добросовестно исполнить свою роль, рычал, как лев, и неистово стучался в дверь.
   Но в комнате певицы все оставалось тихо -- совершенно тихо.
   -- Отоприте! Тут полиция! -- кричал, теряя терпение, блюститель закона.
   Гробовое молчание; затем чуть слышный шепот за дверьми.
   -- Да ломайте же дверь, полисмен! -- воскликнул один из репортеров, все время подслушивавший у двери. -- Может-быть, негодяй убивает ее!
   -- Пустяки! -- шепнул импресарио полицейскому, но так, чтобы репортер не мог слышать. -- Мой малый не способен убить и мухи. Но посмотрите-ка в замочную скважину. Она довольно велика. Что вы там видите?
   Полицейский повиновался, затем, совершенно опешив, посмотрел на импресарио.
   -- О! Они целуются! -- воскликнул он.
   -- Целуются! Да вы с ума сошли!
   -- Весьма возможно! Он держит певицу в своих объятиях, а та и не думает вырываться. Посмотрите, сэр, -- обратился он к импресарио.
   Мистер Арбёкль наклонился к замочной скважине и, когда он поднял голову, то вид у него был не менее изумленный, чем и у полицейского.
   -- Они действительно целуются! -- пробормотал он:--и, кажется, даже плачут при этом.
   В эту минуту отворилась двери изнутри, и мистер Арбёкль со свитой, то есть репортерами, полицейским и хозяином гостиницы, вошли в комнату.
   Посреди нее стояла Мария Варделли, вся сияющая, обняв худощавого молодого человека из ночлежного дома. Бледные щеки вора горели теперь лихорадочным румянцем; от радостного возбуждения глаза блестели, осанка сделалась самоувереннее, -- одним словом, он весь преобразился.
   -- Мистер Арбёкль! -- сказала певица с приветливою улыбкою, протягивая импресарио руку,-- Я знаю все и от всей души благодарю вас за вполне удавшуюся рекламу. Предоставляю вам самим и господам присутствующим сотрудникам нью-йоркской прессы описать исполнение вашей великолепной идеи. Попрошу у вас только позволения сообщить вам некоторые необходимые подробности. И так, слушайте, господа. Жила-была -- впрочем, это было еще не очень давно, -- некая маленькая баронесса, взбалмошное, избалованное донельзя существо! Несмотря на то, что она до безумия любила своего мужа, ротмистра Жоржа фон-Бредова, она разоряла его своим мотовством, своими прихотями, капризами и несчастною страстью играть первую роль в обществе. Жорж ни в чем не умел отказывать своей обожаемой женке, баловал ее, исполнял все ее прихоти, осыпал ее роскошью до тех пор, пока, наконец, у него уже ничего не осталось давать ей. Тут он наделал долгов, подписывая вексель за векселем, и в один прекрасный день один из ювелиров, у которого барон купил последний подарок жене, чудное жемчужное ожерелье, заявил в полку, что барон фон-Бредов не исполнил долга чести. Его уволили без прощения. Ему пришлось покинуть жену, единственную виновницу его несчастия и позора, и, подобно многим другим несчастным, бежать в Америку. Тогда у безумной молодой женщины открылись глаза, и она поняла, каким сердцем владела и как злоупотребила им. Она решилась исправить зло и, если можно, искупить свою вину. Благодаря своему действительно недюжинному голосу, она сделалась певицей, поступила на сцену, в несколько лет приобрела имя и богатство, уплатила все долги мужа и теперь -- ее труды увенчались достойною наградою. Благодаря счастливой мысли мистера Арбёкль рекламировать ее посредством совершения кражи ее роскошного ожерелья -- вы были свидетелями, господа, -- она нашла своего дорогого мужа, по котором так долго тосковала и которого так тщетно искала. Мистер Арбёкль, господа! позвольте представить вам моего мужа, барона Жоржа фон-Бредова.
   С минуту в комнате царила торжественная тишина, но зато потом раздались шумные возгласы радости и удивления. Все наперерыв бросились поздравлять счастливых супругов, желая им всех благ мира, и репортеры доказали, что и у них, кроме уменья владеть пером, есть еще и доброе чувствительное сердце.
   Мистер Арбёкль, стоя около певицы, шелковым платком стер катившуюся по его щекам слезу, и так умильно и любовно смотрел на нее, как будто из его глаз упала не слеза, а драгоценный камень самой чистейшей воды.
   -- Это редкий случай у янки, -- проворчат он: -- а тем более у импресарио.

* * *

   На следующий вечер большой оперный театр Метрополь был набит битком. Сливки нью-йоркского общества наполняли ярко освещенную залу.
   Мария Варделли превзошла себя, и когда ее прерывали аплодисменты и толпа, ликуя, вызывала ее, она обращала свой взор на элегантную, аристократическую фигуру мужчины в глубине литерной ложи, на которую в антракте устремлялось все внимание публики и были направлены все бинокли.
   -- Интересная личность! Безукоризненно аристократическая фигура! -- шептала леди Ванкувер своей соседке, мисс Гуд, которая пила чай в ее ложе. -- И такой-то человек проводил ночи в ночлежных домах Бовери! Наши общественные условия иногда невозможны, невероятны!
   -- Как это могло случиться!
   Но счастливейшим человеком в этот вечер был мистер Арбёкль. Утренние газеты сделали свое дело, вечерние же еще усилили эффект, а телеграф сообщил о необыкновенном случае во все штаты и даже в Европу.
   -- Полный сбор от Нью-Йорка до Сан-Франциско! -- восклицал, потирая руки, ликующий импресарио.
   Реклама сделала своё дело. Очарованная восторженными овациями и постоянно возраставшими успехами своих спектаклей, Мария Варделли ничуть не раскаивалась, что согласилась превзойти в рекламе даже мистера Арбёкля, а Миллер, счастливый и довольный, отправился на родину и долго еще вспоминал о разыгранной им супружеской сцене со знаменитой певицей Варделли.
   
   Текст издания: журнал "Нива", 1898, No 36. Стр. 710--711, 714--715.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru