Изданіе Д. П. Ефимова. Москва, Б. Дмитровка, д. Бахрушиныхъ.
I.
У подъѣзда гостиницы, идущаго полукругомъ, стояла щегольская викторія, очень глубокая -- по модѣ. Кучеръ сдерживалъ лошадей, нетерпѣливо бьющихъ копытомъ объ асфальтъ мостовой. Дверь отворилась, выскочилъ швейцаръ и вытянулся въ струнку возлѣ экипажа, съ готовностью подсадить. Второй швейцаръ держалъ дверь, распахнувъ ее передъ Жанной.
Жанна пропустила Засѣкина мимо себя и остановилась на подъѣздѣ, застегивая перчатки.
Стоя такъ, гибкая и стройная, въ своемъ длинномъ свѣтло-сѣромъ пальто и огромной черной шляпѣ съ перьями, она была очень красива и сознавала это. Ей стоило посмотрѣть на лицо откровенно любующагося ею Засѣкина,-- на нѣсколькихъ мужчинъ, завтракающихъ тутъ же у гостиницы за отдѣленными трельяжемъ столиками,-- чтобы убѣдиться въ своемъ обаяніи,-- и на ея губахъ играла спокойная, почти счастливая улыбка.
Она и была счастлива въ эту минуту.
Ярко-голубое небо, весь этотъ клочокъ Москвы, болѣе напоминающій Европу, чѣмъ другія улицы; великолѣпные засѣкинскіе рысаки; самъ онъ въ цилиндрѣ, съ гвоздикой въ петличкѣ,-- все вмѣстѣ взятое настраивало ее весело, казалось наряднымъ и радостнымъ. Она обвела вокругъ себя довольнымъ взглядомъ, а встрѣтившись глазами съ Засѣкинымъ, прямо улыбнулась ему и сказала:
-- Ну, ѣдемъ!
Онъ не далъ швейцару подсадить ее въ коляску, а самъ помогъ ей, почти поднялъ ее на рукахъ до подножки и незамѣтно сжалъ ея талію. Въ этомъ мимолетномъ жестѣ онъ лишній разъ выказалъ наполнявшее его влеченіе къ ней, а ей и въ голову не пришло обидѣться. Она откинулась на кожаную подушку, прикрѣпленную съ правой стороны къ спинкѣ викторіи, и приказала:
-- На Дѣвичье Поле.
-- Слышалъ, Степанъ?
Засѣкинъ сѣлъ рядомъ, и лошади сразу взяли крупной рысью. Покойный экипажъ, благодаря шинамъ, мягко и неслышно катился по неровной мостоврй.
-- Отдохнули вы? -- заботливо спросилъ Засѣкинъ, вглядываясь въ свѣжее, нѣжно-розовое лицо Жанны.-- Впрочемъ, нечего и спрашивать: у васъ такой видъ!
-- Я еще въ дорогѣ чудно отдохнула. Для меня разстояніе отъ Петербурга до Москвы незамѣтно. Спальный вагонъ, отдѣльное купэ... Я совсѣмъ раздѣваюсь и силю, какъ убитая. Я даже люблю эти поѣздки, по крайней мѣрѣ, рано ложишься спать и рано встаешь.
-- Да, вы говорили мнѣ, что только въ вагонѣ начинаете вести "правильный образъ жизни!"
Оба засмѣялись.
Она дѣйствительно только-что пріѣхала съ курьерскимъ поѣздомъ. Засѣкинъ встрѣтилъ ее на вокзалѣ, отвезъ въ гостиницу и по ея повелѣнію возвратился за ней къ 12 часамъ. Она успѣла взять душъ и переодѣться; они рѣшили поѣхать на Дѣвичье Поле, а ужъ оттуда завтракать.
Завтракъ въ перспективѣ былъ пріятный. Засѣкинъ любилъ и умѣлъ поѣсть и высоко ставилъ въ женщинѣ легкую "gourmandise".
-- Ненавижу женщинъ, которыя не понимаютъ, что ѣдятъ! -- говорилъ онъ.-- Дайте ей вареный картофель, дупели, прэ-сале или маринованную калошу, она не разберетъ. Воля ваша, въ этомъ видно отсутствіе извѣстной утонченности! У настоящей женщины всѣ пять чувствъ должны быть развиты и аффектированы!
Въ этомъ отношеніи, какъ и во всѣхъ другихъ, Жанна вполнѣ удовлетворяла его вкусу.
Этотъ завтракъ долженъ былъ вознаградить ихъ за ту немножко непріятную поѣздку, которую предприняла Жанна: пріѣхавъ на мѣсяцъ въ Москву, она рѣшила навѣстить бѣднаго Макса въ лѣчебницѣ.
Конечно, это не обѣщало ничего веселаго,-- такой визитъ, особенно при ея нервности,-- но она чувствовала своимъ долгомъ повидать бѣднягу.
-- Удивляюсь я вашему желанію... ѣхать къ этому несчастному Максу...-- сказалъ ей Засѣкинъ, когда они выѣхали на Садовую и мчались между двумя линіями садовъ, запыленныхъ палисадниковъ и домовъ большей частью стариннаго типа.-- Только разстроите себя.
-- Что же дѣлать! -- принимая не безъ легкаго усилія грустный видъ, отвѣтила Жанна.-- Это будетъ доброе дѣло. Нельзя же думать только о себѣ. Онъ былъ моимъ другомъ.
-- Знаете, какъ-то плохо вѣрится въ дружбу... между красивымъ молодымъ человѣкомъ, какимъ былъ Максъ, и такой женщиной, какъ вы.
-- И, однако, это такъ было.
Жанна взглянула на него съ едва уловимымъ презрительнымъ оттѣнкомъ и продолжала:
-- Вы, мужчины, удивительный народъ. Повѣрить въ существованіе какихъ бы ни было чистыхъ чувствъ и отношеній для васъ совершенно невозможно. Вы еще можете сдѣлать видъ, что повѣрили, если это вамъ выгодно, но не больше. Тѣмъ не менѣе Максъ былъ только моимъ другомъ.
Она помолчала.
-- Скажу вамъ больше... если бы мы встрѣтились при иныхъ обстоятельствахъ, можетъ быть... почти навѣрно, это и было бы иначе. Но когда мы съ нимъ познакомились, онъ весь былъ полонъ любовью къ другой, такъ что у насъ сразу установились только пріятельскія отношенія. Она его бросила, онъ хотѣлъ застрѣлиться. Я стала его утѣшать, какъ брата, и никогда ничего другого въ немъ не видѣла. Но онъ очень любилъ меня, это правда,-- правда и то, что, вѣроятно, будь я стара и безобразна, онъ бы не чувствовалъ ко мнѣ такой... какой-то нѣжности, не баловалъ бы меня, какъ онъ это дѣлалъ. Онъ всегда старался исполнить малѣйшее мое желаніе, а отъ меня не требовалъ ничего. Такое отношеніе къ себѣ я видѣла настолько рѣдко, что не могла не цѣнить его. А теперь, когда онъ погибъ, я должна хоть навѣстить его... Это будетъ однимъ изъ немногихъ добрыхъ дѣлъ, которыя мнѣ зачтутся! -- заключила она.
-- Убѣжденъ... и побѣжденъ! -- отвѣтилъ Засѣкинъ.-- Преклоняюсь передъ милосердіемъ доброй самарянки. Теперь я, по крайней мѣрѣ, спокоенъ за себя.
-- Въ какомъ смыслѣ?
-- Въ томъ, что если я кончу, какъ бѣдный Максъ, то вы и меня не забудете, не правда ли?
-- Ни за что, обѣщаю вамъ! -- серьезно отвѣтила Жанна, и опять оба засмѣялись. Всякая мысль о несчастіи, казалось, отъ нея такъ далека въ этотъ яркій и веселый день. Такъ же мало, вѣроятно, думаютъ о несчастіи пассажиры поѣзда за минуту до крушенія.
-----
Жанна Меранжи была дочерью маленькой французской актрисы и извѣстнаго русскаго тенора Заблоцкаго.
Мать ея, Розу Меранжи, привезла въ Петербургъ кузина, знаменитая въ то время актриса Михайловскаго театра, Инесъ Легранъ.
Красавица Инеса, прослуживъ нѣсколько лѣтъ въ Петербургѣ, составила себѣ хорошую пожизненную ренту, пріобрѣла виллу въ Ниццѣ и брилліанты, извѣстные отъ Невы до Сены. То же самое проектировала она и для своей юной кузины, дочери честныхъ парижанъ "rentiers", которые вовсе были не прочь, чтобы ихъ хорошенькая Роза заработала себѣ приданое. Но къ странному негодованію Инесы, ея легкомысленная кузина, вмѣсто того, чтобы оправдать ожиданія родственниковъ, влюбилась безъ памяти въ молодого опернаго пѣвца "un cabot", да, къ тому же, еще и женатаго. Она отвергла ухаживанія блестящаго гвардейца барона Линде, "trois fois millionnaire", и ушла къ своему тенору, заявивъ кузинѣ, что "будетъ ему принадлежать, пока бьется ея сердце".
Инеса пришла въ бѣшенство, но въ концѣ-концовъ видя, что дѣла не поправишь, какъ женщина умная, махнула на все рукой и только совершенно перемѣнила свое отношеніе къ Розѣ. Роза изъ "mon petit chou adore" превратилась въ "cette malheureuse insencée", а когда черезъ годъ послѣ этого ея теноръ поссорился съ дирекціей и уѣхалъ въ провинцію, заставивъ Розу бросить службу и ѣхать за нимъ, то Инеса сказала:
-- Je lui avais toujours prédit que cela va mal finir! -- и окончательно выкинула изъ сердца неблагодарную кузину.
Такимъ образомъ прекратилась артистическая карьера Розы, потому что въ провинціи, по которой она ѣздила съ Заблоцкимъ, никакихъ труппъ французскихъ не было, по-русски же хотя она и быстро,-- какъ каждая женщина на языкѣ любимаго человѣка,-- научилась говорить, но говорила съ сильнымъ акцентомъ, такъ что играть бы не могла. Да ей было и не до игры. Она вся ушла въ безумное, болѣзненное чувство къ Заблоцкому.
Красавецъ-теноръ пользовался страшнымъ успѣхомъ, и когда они жили въ крупныхъ городахъ -- Одессѣ, Кіевѣ, Харьковѣ, Казани, гдѣ бы онъ ни пѣлъ, его преслѣдовали раздушевныя записки, посыльные, вѣнки и т. д., и т. д., а бѣдная Роза сходила съ ума отъ ревности.
Первымъ яснымъ воспоминаніемъ Жанны былъ "роскошный" номеръ провинціальной гостиницы, съ ярко-синей триковой мебелью, зеркалами до потолка и пыльными цвѣтами. По стѣнамъ развѣшены высохшіе лавровые вѣнки, лиры и т. п., а на этажеркѣ стоятъ футляры отъ подношеній, чаще всего пустые, потому что подношенія обыкновенно закладывались: хоть денегъ было много, но расходовались онѣ безъ толку, и къ концу мѣсяца семья сидѣла безъ гроша.
Въ этой комнатѣ мать Жанны, красивая, хотя и очень худенькая, съ растрепанными волосами, съ красными пятнами на щекахъ, въ растерзанномъ капотѣ, мечется изъ угла въ уголъ, какъ львица въ клѣткѣ. Отецъ красивый, чисто выбритый, съ улыбкой на румяныхъ губахъ, стоитъ передъ зеркаломъ и кончаетъ одѣваться.
-- Чтобы я своими руками стала завязывать тебѣ галстукъ, когда ты идешь на свиданіе?
-- Ты съ ума сошла.
-- Да, если еще не сошла, то это чудо, по ты скоро сведешь меня. Развѣ я не знаю, куда ты идешь, и зачѣмъ приходилъ посыльный, и отъ кого записка? Но ты напрасно думаешь, что я тебя пущу. Ты не пойдешь къ этой швали! -- сильно грассируя, вскрикиваетъ она.
-- Роза, брось! -- приказываетъ отецъ.
-- Не брошу! Я не позволю ей разрушать мое счастіе. Я не позволю насмѣхаться надо мной какой-нибудь распутной бабенкѣ!
-- Да ты кто такая сама? -- отецъ поворачивается къ ней. Глаза у него свѣтлые-свѣтлые и холодные, какъ вода, когда онъ взбѣшенъ.-- Какое ты имѣешь право пускать меня или не пускать, позволь тебя спросить? Что, ты жена мнѣ, что ли?
Мать широко раскрываетъ глаза и хватается за сердце. Пятна на ея щекахъ становятся ярче.
-- Ты должна быть еще довольна, что я тебя держу и кормлю, милая моя, и что люди считаютъ тебя моей женой. И такъ ты веревка на моей шеѣ!
-- Ah! Misérable! lâche! lâche! -- вскрикиваетъ мать, отыскавъ голосъ и переходя на французскій языкъ, какъ всегда въ минуты возбужденія. Je te suis de trop? Mais tuemoi! Tue moi alors, tu n'as que cela à faire. Oh, maudit soit le jour quand je t'ai vu pour la première fois!
Ея голосъ дрожитъ истерическими нотами, она близка къ рыданіямъ: южный темпераментъ ея, легко воспламеняющійся, теперь внѣ себя. Она распахиваетъ капотъ и, подставляя худенькую грудь подъ воображаемый кинжалъ, кричитъ:
-- Mais tuemoi donc, misérablel tuemoi donc!..
-- Убивать я тебя не стану,-- кричитъ въ свою очередь отецъ, со сжатыми кулаками и совершенно багровый отъ гнѣва,-- а прибить прибью, если ты не бросишь свои штуки. Молчи, сумасшедшая баба! Слышишь, дай мнѣ дышать, не то...
Онъ хватаетъ ее за руку, стискиваетъ до боли и швыряетъ на полъ, а самъ выбѣгаетъ изъ номера, хлопнувъ дверьми; онъ весь дрожитъ и бормочетъ:
-- Изволь тутъ беречь голосъ!
-- Jean! -- съ отчаяніемъ и ужасомъ вскрикиваетъ мать и, не поднимаясь съ пола, съ безумными глазами начинаетъ тихо шептать; ея слова звучатъ, какъ жалоба ребенка:
-- Il m'а frappée! Lui, mon Jean! Il m'а frappée, oh!..
Тогда Жанна выползаетъ изъ своего угла за печкой, гдѣ она сидѣла притаившись, какъ мышка, широко раскрывъ свои огромные, такіе же синіе, какъ у матери, глаза. Ея сердчишко переполнено жалостью и страхомъ. Она тихонечко подбирается къ матери и, протягивая къ ней ручки, шепчетъ:
-- Maman! ma petite maman!
Мать вздрагиваетъ. Видъ испуганнаго ребенка ярко воскрешаетъ передъ ней сцену ея униженія. Она рѣзко вскрикиваетъ:
-- Va t'en, enfant de malheur!
И разражается рыданіями.
Тогда Жанна, чувствуя себя несчастной и взволнованной, быстро проскальзываетъ въ дверь, въ коридоръ. Она боится разсердить мать, потому что ей въ такомъ случаѣ достанется не одинъ пинокъ или шлепокъ, а мама послѣ того, какъ поссорится съ папой и поплачетъ, бываетъ очень сердитой. Потому Жанна рѣшаетъ, что безопаснѣе ей побродить въ коридорѣ.
Съ первыхъ дней своего сознанія, она ничего кромѣ номеровъ и коридоровъ не видѣла, и привыкла къ нимъ. Она думаетъ, что всѣ дома такіе, и что всѣ маленькія дѣвочки спятъ за темными перегородками, гдѣ наставлены корзины и сундуки, и гуляютъ по длиннымъ коридорамъ, гдѣ разостланы сѣрыя дорожки съ красными каймами. Естественнымъ ей кажется и зайти въ буфетную, гдѣ на нее прислуга смотритъ, какъ на ручного звѣрька.
-- Ты что, Женя, бродишь? спрашиваетъ ее какая-нибудь горничная, такъ они передѣлываютъ ея имя.
-- Опять баталія была! -- равнодушно отзывается коридорный.
-- О! И какъ это имъ не надоѣстъ? -- возмущается другая горничная.-- Да, ужъ нечего сказать! Одно слово, что господа, а больше нашего промежъ себя скандалятъ. Утромъ тринадцатая въ двадцать перваго-то блюдцемъ запустила.
-- Ну-у?
-- Ей-Богу! Дворня хохочетъ. Нѣсколько времени перемываютъ косточки постояльцамъ. Жанна узнаетъ, что къ "десятой" мужъ пріѣхалъ, а у ней въ гостяхъ офицеръ, былъ скандалъ. Что "шестнадцатому" хозяинъ хочетъ отказать, потому что онъ все барышень къ себѣ водитъ,-- да бѣда: солидный гость и платитъ хорошо. Все это Жанна слушаетъ: присутствіемъ ея не стѣсняются. Потомъ Марѳуша вспоминаетъ о ней.
Марѳушу Жанна любитъ, она такая хорошенькая, отъ нея пахнетъ духами и юбки у нея шелестятъ, не какъ у горничной. Она гладитъ дѣвочку по кудрявой головѣ и даетъ ей конфету изъ стащенныхъ у "пятой".
-- Ей ея старикашка что ни день пять фунтовъ привозитъ, куды ей всѣ, не объѣсться, небось. На, ѣшь, Женя.
-- А ну-ка, Женя, представь, какъ папаша поетъ?
Жанна рада сдѣлать своимъ друзьямъ удовольствіе. Она нѣсколько разъ видѣла отца въ театрѣ. Слухъ у нея удивительный. Она схватываетъ пыльную метелку вмѣсто меча и начинаетъ пѣть, размахивая метелкой.
-- Пускай же кро-о-овь пролье-о-о-отся!
Она путаетъ слова, переходитъ съ аріи на арію, поетъ, копируя отца: "О-о, повтори слова любви-и-и!" Потомъ взмахиваетъ метелкой и выскакиваетъ въ "окно", т.-е. черезъ скамью. Прислуга хохочетъ.
-- А ну, представь, какъ мамаша въ обморокъ падаетъ?
Жанна вскрикиваетъ и падаетъ навзничь съ истерическими рыданіями. Она не сознаетъ, что это нехорошо, и кто бы ей это объяснилъ?
-- И я съ тобой,-- и держась за юбку своей любимицы, Жанна отправляется съ ней.
Когда онѣ приходятъ къ незнакомому господину, тотъ смотритъ на хорошенькаго ребенка, стоящаго въ дверяхъ.
-- Это чья дѣвочка?
-- Это-съ... тутъ... г. Заблоцкаго-съ... и одной француженки! -- понижая тонъ, объясняетъ Марѳуша, но дѣвочка отлично слышитъ. Она давно уже знаетъ, что ее такъ называютъ и сама не понимаетъ почему, потому ли, что это говорится въ пониженномъ тонѣ и слегка сконфуженно, но ей чего-то становится стыдно, когда она слышитъ эту фразу и ея 5-лѣтнее сердечко инстинктивно сжимается.
Обыкновенно ее подзываютъ, ласкаютъ, угощаютъ чѣмъ-нибудь. Она не дичится. Она привыкаетъ смотрѣть на поцѣлуи и на ласки, какъ на что-то, что легко можно давать всѣмъ. Когда Марѳуша убираетъ чей-нибудь номеръ, а она къ ней прижимается, то она видитъ, какъ Марѳуша спокойно отливаетъ себѣ духовъ, отсыпаетъ пудры, кладетъ въ карманъ конфеты и прибавляетъ:
-- Отчего не взять? У нихъ всего много.
Такимъ образомъ она развиваетъ въ дѣвочкѣ взглядъ на пользованіе чужой собственностью, какъ на вещь естественную, и по-своему примѣняетъ прудоновское правило: "La propriété c'est le vol".
Иногда отецъ, возвращаясь, застаетъ Жанну въ коридорѣ.
-- Ахъ ты, Боже мой! -- сердится онъ.-- Даже за ребенкомъ не можетъ присмотрѣть. Что ты тутъ дѣлаешь, Жанна? Пойдемъ! Онъ беретъ ее на руки и вдругъ обращаетъ на нее вниманіе.
-- Да ты у меня прехорошенькій чертенокъ! Любишь мармеладъ.
-- Люблю.
-- А шоколадъ?
-- Люблю.
-- Что больше?
-- Оба больше.
-- Завтра у тебя все будетъ.
Войдя въ номерь, онъ особенно долго нѣжничаетъ съ ней, словно желая уязвить этимъ мать. Онъ играетъ съ ребенкомъ, цѣлуетъ его, щекочетъ, напѣваетъ что-то. Жанна въ восторгѣ. Она тянется къ нему всѣмъ тѣльцемъ, визжитъ, хохочетъ, наслаждается, какъ котенокъ на солнцѣ. И только ей становится неловко, когда она видитъ вдругъ почти враждебный взглядъ синихъ глазъ матери. Она дѣтскимъ чутьемъ соображаетъ, что что-то неладно, и осмѣлившаяся, раскраснѣвшаяся отъ игры бѣжитъ къ матери и тянетъ ее за руки:
-- Maman! Viens jouer avec nous!
-- Va! -- рѣзко отталкиваетъ ее мать.-- Va chez ton père! -- и съ плохо скрытой злобой въ сторону говоритъ:-- Il enjôle même за fille!
Если отецъ въ духѣ, то онъ не поднимаетъ реплики, а говоритъ ей: "Viens, viens, Rosinette! Donne moi vite un bon baiser"!
Онъ знаетъ ея слабую струнку. И дѣйствительно, отъ ласковыхъ словъ на родномъ языкѣ она мѣняется, какъ по волшебству. Она бросается къ нему... Въ одну минуту она уже на колѣняхъ возлѣ него, и льнетъ къ нему всѣмъ своимъ гибкимъ тѣломъ, и дрожитъ, и смѣется, и плачетъ, повторяя: "Vrai? Alors tu m'aimes encore un peu? Méchant, méchant"!., и цѣлуетъ его лицо, глаза, руки...
Изъ дождя этихъ поцѣлуевъ перепадаетъ и Жаннѣ. Они сидятъ всѣ трое, обнявшись, умиленные, счастливые...
Жанну рано отсылаютъ спать и просятъ Марѳушу присмотрѣть за ней; а мама надѣваетъ большую шляпу, нарядную накидку -- и улыбающаяся, красивая, похожая на шестнадцатилѣтнюю дѣвочку, подъ руку съ папой уходитъ.
На ночь Жанна молится. Молится она по-русски: ее научила молитвамъ Марѳуша. Когда-то мама учила ее: "Notre Père qui êtes aux cieux"... Но Жаннѣ больше нравится по-русски. Что-то таинственное есть въ непонятныхъ для нея славянскихъ словахъ... и она произноситъ ихъ, какъ заклинаніе, а потомъ прибавляетъ свою молитву о разныхъ вещахъ и главное -- чтобы папа и мама всегда были такіе добрые и ласковые, какъ сегодня...
А на завтра повторяется то же.
Иногда къ ночи они не успѣютъ помириться и тогда всю ночь напролетъ спорятъ и ссорятся. Жанна слышитъ заглушенныя рыданія матери, жестокія слова, угрожающій шопотъ, вскрикиванія, обиды, взаимныя оскорбленія... И всю ночь не спитъ. Она лежитъ съ сухими, испуганными глазами и чувствуетъ странную горечь, почти озлобленіе, почти ненависть въ эту минуту, къ кому, къ чему -- сама хорошенько не понимаетъ.
Иногда отецъ не ночуетъ дома. Тогда мать мечется, какъ безумная, по комнатѣ и громко, и безсвязно говоритъ сама съ собою. То она его проклинаетъ, такъ что страшно дѣлается, то начинаетъ думать, что съ нимъ случилось какое-нибудь несчастіе. Тогда она бросается на землю и кричитъ: "Sainte Vierge! Sauvez le moi!"
Но когда утромъ онъ возвращается здоровый и невредимый, то вмѣсто того, чтобы радоваться этому, она опять начинаетъ проклинать его.
Никогда Жанна не забудетъ одной сцены...
Отецъ пришелъ въ одиннадцать часовъ утра съ красными глазами, небрежно завязаннымъ галстукомъ. Не поздоровавшись съ матерью, онъ прошелъ прямо въ спальню. Мать судорожно схватила испуганную Жанну на руки. Она была такая хрупкая и слабенькая, что обыкновенно не могла поднять дѣвочки, но сейчасъ подняла ее, какъ перышко. Она вскрикнула:
-- Maintenant je sais ее qui me reste à faire! -- въ одно мгновеніе вскочила на большое окно въ гостиной и съ возгласомъ:-- Adieu! распахнула его.
Жанна сразу поняла, что мать хочетъ выброситься въ окно. Она часто пугала этимъ отца... и крохотная дѣвочка все сообразила. Въ смертельной тоскѣ она крѣпко ухватилась одной ручонкой за шею матери, словно могла удержать ее, другой -- за перекладину окна, и закричала:
-- Non, non, maman, je ne veux pas!...
Но мать уже занесла одну ногу за подоконникъ. Съ высоты третьяго этажа передъ Жанной виднѣлась площадь, камни мостовой... Въ это время отецъ, полураздѣтый, успѣлъ добѣжать до нихъ и схватитъ обѣихъ. Все это было дѣломъ двухъ-трехъ минутъ, но Жаннѣ онѣ показались нѣсколькими часами... Отецъ почти грубо стащилъ мать на полъ, а самъ взялъ Жанну на руки и, задыхаясь, повторилъ:
-- Безумная!..
Онъ былъ очень блѣденъ. Жанна судорожно вздрагивала и плакала, прижимаясь къ отцу, а мать упала на кресло и лежала, тяжело дыша и такъ смотря блуждающими глазами, словно ничего не видѣла.
-- О, Господи! Господи!...-- шепталъ отецъ.
На другой день они помирились, какъ будто ничего и не случилось. У нихъ были гости, всѣ пили, пѣли, смѣялись.
Жаннѣ дали шампанскаго цѣлую рюмку! Хохотали надъ тѣмъ, что она опьянѣла, и заставили ее пѣть куплеты. И мужчины и дамы восхищались ею, цѣловали ее. Она переходила съ рукъ на руки. Толстый басъ схватилъ ее и началъ высоко подбрасывать въ воздухъ, говоря:
-- А вотъ я тебя выброшу! У-у! Возьму и выброшу!
И вдругъ Жанна вспомиила, какъ вчера ее мама хотѣла въ окно выбросить. Она затряслась всѣктъ тѣломъ и закричала:
-- Не хочу! Боюсь, боюсь!..
Съ ней сдѣлалась первая истерика. Растерявшійся басъ спустилъ ее съ рукъ. Мать, совершенно забывшая вчерашнюю сцену, дала ей сердитаго шлепка и отправила спать, а отецъ смѣялся.
-- Въ шесть лѣтъ уже истерика! Вотъ это настоящая женщина.
Жанна долго въ темнотѣ всхлипывала и дрожала; ей представлялось высокое окно и куда-то внизъ, на камни, мама ее броосала... И она вскрикивала, и сердце у нея разрывалось отъ страху, а въ сосѣдней комнатѣ слышался хохотъ, игра на рояли и звонъ тарелокъ.
Такъ у нихъ часто собирались гости, ужинали, обѣдали, играли въ карты; а иногда въ домѣ вовсе не было денегъ. Особенно это не чувствовалось, потому что жили въ гостиницѣ и имъ отпускали въ кредитъ, но бывало такъ, что отецъ привозилъ ей десятифунтовую коробку шоколаду и мармеладу, а она ходила въ дырявыхъ башмачкахъ.
Такъ шло время.
Жаннѣ минуло девять лѣтъ, когда отецъ уѣхалъ отъ нихъ. Онъ воспользовался предлогомъ, что Жаннѣ надо учиться, и объявилъ матери, что онѣ должны основаться въ томъ самомъ городѣ, гдѣ сейчасъ находились.
Послѣ неимовѣрныхъ сценъ съ обѣихъ сторонъ, онъ поставилъ на своемъ. Жанну отдали въ гимназію. Онъ обѣщалъ платить за нее и кромѣ того высылать имъ по двѣсти рублей въ мѣсяцъ. Самъ онъ уѣхалъ съ труппой, давъ слово вернуться постомъ.
Разстался онъ съ обѣими очень нѣжно, успокаивая Розу, говоря ей, что это все дѣлается для блага ихъ дочки, что нельзя же дѣвочку таскать за собою, не думая о ея будущемъ, а что онъ будетъ работать для нихъ и думать только о нихъ...
Мать послѣ его отъѣзда нѣсколько дней лежала замертво; потомъ стала оправляться -- и, къ удивленію Жанны, начала обращаться съ ней гораздо мягче. Иногда она точно шла къ дочери за лаской.
Года два прошло монотонно, одно образно, разнообразясь только рѣдкими наѣздами отца. Онѣ остались жить въ той же гостиницѣ, гдѣ жили съ отцомъ, только взяли дешевле номеръ: Роза и подумать не могла о хозяйствѣ и о чемъ-либо подобномъ. Привыкшая къ бурямъ и волненіямъ семейной жизни, теперь она становилась вялой и апатичной. Ходила не одѣваясь, не причесываясь, жила отъ письма до письма, гадая на картахъ, грызя леденцы и перечитывая романы Фелье и Саля... Общества у нея не было никакого: всѣ ея знакомые по труппѣ, гдѣ служилъ Заблоцкій, отхлынули вмѣстѣ съ нимъ. Не считая жившей въ той же гостиницѣ массажистки да оставшейся въ этомъ городѣ француженки, опереточной пѣвички, нашедшей покровительство въ образѣ богатаго банкира,-- она никого не знала. Только когда пріѣзжалъ Заблоцкій, она оживлялась. За мѣсяцъ до этого она всѣмъ, не исключая и коридорнаго, разсказывала: "Мой мужъ пріѣзжаетъ... Когда мой мужъ пріѣдетъ" и. т. д.
И тѣ нѣсколько дней, что онъ пріѣзжалъ, проводила, какъ въ чаду, похорошѣвшая, нарядная... Потомъ страстная истерика передъ его отъѣздомъ и опять монотонное существованіе...
Тѣмъ временемъ Жанна училась въ гимназіи. Училась она превосходно и быстро развивалась, но гимназія не приносила ей большой радости.
Если у нея и были двѣ-три подруги, съ которыми она сдружилась, ходя обнявшись и разговаривая на рекреаціяхъ,-- то какъ только она звала ихъ прійти къ ней, онѣ отвѣчали: "я спрошу маму".
И всегда оказывалось, что нельзя.
Одна изъ нихъ, болѣе откровенная, чѣмъ другія, дочь богатаго инженера, сказала ей причину:
-- Мама не позволяетъ мнѣ ходить къ тебѣ, потому что у тебя нѣтъ папы... и ты живешь въ гостиницѣ... и она не можетъ познакомиться съ твоей мамой...
Изъ двухъ разговаривавшихъ наиболѣе была смущена она, потому что у Жанны только глаза засверкали, какъ у волчонка, и она, сжавъ губы, отошла отъ подруги.
Этотъ случай заставилъ ее сторониться всѣхъ остальныхъ, изъ боязни натолкнуться на такую обиду,-- и въ гимназіи она держалась особнякомъ.
Изъ маминыхъ знакомыхъ она больше любила хорошенькую, веселую пѣвицу. Та сама привязалась къ дѣвочкѣ, баловала ее, постоянно дарила ей разныя бездѣлушки, возила съ собой кататься и т. д.
Классныя дамы и учительницы, часто видя маленькую Меранжи на рысакахъ рядомъ съ хорошенькой m-me Флерэ съ ея накрашенными волосами, съ сожалѣніемъ покачивали головами и, поджимая губы, пріучались заранѣе видѣть будущее прелестной дѣвочки въ извѣстномъ свѣтѣ.
Пріятельницы при Жаннѣ не стѣснялись, и часто, сидя за столомъ и уча свои уроки, она вслушивалась и въ ихъ откровенные разговоры. Имена рѣкъ и заливовъ, Бискайскаго, Гасконскаго... переплетались въ ея головѣ съ вольными анекдотами и воспоминаніями о веселыхъ дняхъ въ Парижѣ.
Изъ всѣхъ этихъ бесѣдъ,-- особенно за чаемъ съ ликерами на французскій манеръ,-- Жанна выносила много аксіомъ и уроковъ. Уроки эти были иного свойства, чѣмъ гимназическіе, но произносились такимъ авторитетнымъ тономъ и съ такой непреложностью, что невольно возбуждали къ себѣ довѣріе.
Напримѣръ:
"Для женщины красота -- это все. Только красотой и шикомъ и можно привязать къ себѣ это неблагодарное животное -- мужчину".
Или:
"Та, которая не сумѣетъ воспользоваться своей прелестью и пропуститъ удобный случай добыть себѣ капиталъ -- une cruche, une idiote achevée".
Или:
"Добродѣтельны только или женщины очень глупыя, или очень некрасивыя!" И такъ далѣе, все въ томъ же родѣ.
-- En voilà une qui n'aura pas froid aux yeux! -- кивала m-me Флерэ на свою маленькую пріятельницу, склонившуюся надъ географической картой.
-- Да! если захочетъ, не одинъ изъ-за нее застрѣлится! -- съ жирнымъ смѣхомъ подтверждала румяная массажистка, опрокидывая стаканчикъ ликера шутя.
-- Ah, oui, ma fille! Tâche de ne pas être si bête que ta mère! -- вздохнула Роза.-- Si je voulais pourtant...
Тутъ начинали воспоминаться проекты Инэсъ Легранъ, баронъ "trois fois millionnaire" и т. д.
Такъ дни шли, когда вдругъ Роза узнала, что Заблоцкій овдовѣлъ и немедленно женился на молоденькой барышнѣ изъ общества...
Онъ самъ сообщилъ это Розѣ въ необыкновенно ласковомъ письмѣ, просилъ принять это спокойно, признавался, что онъ не могъ не жениться, но что никогда онъ не забудетъ ихъ и по-прежнему будетъ о нихъ заботиться.
Когда Роза узнала, что онъ для нея безвозвратно потерянъ, она отравилась.
Жанна, которой уже было 13 лѣтъ, не растерялась, услышавъ отъ матери.
-- Adieu, ma fille! Je me suis empoisonnée!
Она немедленно разбудила массажистку, разослала прислугу за докторами, телеграфировала m-me Флерэ, и тѣмъ спасла мать.
Послѣ этого онѣ какъ-то совершенно перемѣнились ролями. Жанна въ одну ночь выросла и стала взрослой дѣвушкой. Роза -- совсѣмъ превратилась въ ребенка, безпомощная, слабая, не интересующаяся тѣмъ, что съ ней дѣлалось.
Какъ-то вечеромъ, когда она уже начала оправляться, она лежала и тихо разговаривала съ Флерэ. M-me Флерэ ухаживала за ней во время ея болѣзни такъ усердно, что даже волосы забывала подкрашивать.
На этотъ разъ ихъ бесѣда не носила никакой примѣси гривуазности.
Роза говорила какимъ-то не своимъ голосомъ, тихимъ, усталымъ.
Жанна, за перегородкой, у стола, на которомъ шумѣлъ остывающій самоваръ, учила урокъ исторіи. И сжавъ виски обѣими руками, старалась запомнить хронологію германскихъ королей, а сама невольно вслушивалась въ тихій разговоръ.
-- Знаешь,-- говорила ея мать.-- Мнѣ больно не столько то, что онъ бросилъ меня, сколько то, что онъ даже мысли не допустилъ, что это было мое право -- стать его женой. Его настоящая жена скончалась... Вѣдь я никогда ей дурного недѣлала... Когда я его узнала, онъ съ ней уже разошелся... Я не настаивала ни на разводѣ, ни на чемъ!... Я просто повѣрила ему -- и отдала ему и себя, и свою жизнь. А я была честной дѣвушкой, Маргарита! И я ему родила ребенка... такого прекраснаго ребенка!...
Жанна вздрогнула. Это слово въ устахъ ея матери такъ и пронизало ее. Такъ мать ее любила?..
-- И что же? -- продолжала Роза.-- Когда онъ освободился, то вмѣсто того, чтобы вознаградить меня за эти 14 лѣтъ, чтобы дать имя и честную будущность нашей дочери, онъ поспѣшилъ обвѣнчаться съ той! Онъ пишетъ: "она была невинной дѣвушкой, я иначе не могъ поступить". Но вѣдь и я была молода и невинна, только онъ успѣлъ позабыть это!..
И она заплакала тихими слезами, не похожими на ея обычные истерическіе вопли, и Флерэ заплакала съ ней.
-- Потому что эта "дѣвушка изъ общества"! Изъ общества! -- воскликнула Posa.-- О, и потому "cette malheureuse enfant est née pour être déclassée!"
Жанна отодвинулась отъ лампы и застыла надъ своимъ учебникомъ. Въ ея душѣ смутно, неясно, но все сильнѣе закипала вражда къ тому обществу, изъ котораго она ясно сознавала себя почему-то исключенной, отверженной; къ тому обществу, изъ-за котораго бросилъ ихъ отецъ; къ тому обществу, изъ-за котораго плакала ея мать.
И къ этому бросившему отцу росло въ ней враждебное чувство. Вспоминала она о немъ часто, тѣмъ болѣе, что онъ сталъ это дѣлать рѣдко. Онъ все неаккуратнѣе высылалъ имъ деньги; имъ случалось терпѣть нужду.
Жанна узнала дорогу въ ломбардъ. Часто она ходила туда, и стояла въ шеренгѣ бѣдняковъ съ утомленными лицами, съ жалкими узелочками приходившихъ закладывать послѣдніе пожитки. И все лучше и лучше видѣла жизнь, какъ она есть. Ей приходилось самой отправляться къ хозяйкѣ гостиницы просить подождать уплаты.
Хозяйка,-- толстая купеческая вдова, пообтершаяся за границей, и ея управляющій, красивый господинъ съ бородкой à la Фигнеръ и необыкновенными галстуками,-- очень любили ея визиты.
Они заставляли тринадцатилѣтнюю Жанну при гостяхъ пѣть куплеты и танцовать, угощали ее любимой наливкой хозяйки, а управляющій въ темномъ коридорѣ не разъ нагонялъ дѣвочку, звеня брелоками, и обнималъ, и цѣловалъ ее. А она терпѣла все это, и дѣлала веселую улыбку, потому что знала, что все это нужно терпѣть, иначе ихъ будутъ притѣснять. И только ночью она не спала и заглушала рыданія, кусая подушку; но если мать тревожно окликала ее:
-- Jeanne tu не dors pas? Qu'est ее que tu as?
Она отвѣчала только:
-- Ее n'est rien maman, j'ai un peu de migraine,-- щадя мать, становившуюся все слабѣе.
Еще годъ прошелъ. Провинціальная гимназія продолжала относиться къ дѣвочкѣ по-прежнему, по-прежнему m-me Флерэ и массажистка составляли все ея общество, когда ея матери стало совсѣмъ плохо.
Въ одно утро Жаннѣ показалось, что ей лучше. Она была оживленнѣе и даже попросила:
-- Oh, je voudrais tant un bouquet de violettes! когда Жанна разсказала ей, что на улицахъ уже продаютъ фіалки.
Жанна спустилась на площадь, купила и принесла матери букетикъ душистыхъ темно-лиловыхъ фіалокъ. Та занялась ими; распутала связывавшія ихъ нитки и, поставивъ на столикъ рядомъ съ кроватью, любовалась ими.
Пріѣхала m-me Флерэ и привезла ей конфетъ, тѣхъ pralines, которыхъ ей страшно хотѣлось, по-дѣтски, она раньше все просила ихъ.
Она обрадовалась и лежала совсѣмъ довольная, улыбающаяся. Велѣла дать себѣ чашку чая. Выпила глотокъ -- и больше не могла, сразу устала, примолкла. Потомъ вдругъ приподнялась, широко раскрыла глаза, съ какимъ-то удивленіемъ сказала:
-- Oh! Jeannette! Que je suis bien?
Откинулась на подушки -- и умерла.
Жанна и m-me Флерэ поняли это только черезъ нѣсколько минутъ. Флерэ бросилась съ рыданіями на колѣни передъ постелью, а Жанна стиснула зубы, сжала руки -- и окаменѣла.
Въ гробу Роза лежала тоненькая, прелестная, съ улыбкой счастливаго ребенка... и больше похожа была на 15-лѣтнюю дѣвочку, чѣмъ Жанна, вся потемнѣвшая, суровая и безмолвная,
Телеграоировали Заблоцкому на его послѣдній адресъ. Въ этотъ же день къ вечеру получили телеграмму, раскрыли и прочли:
"No 1355 адресата въ городѣ не оказалось".
Похороны устроила m-me Флерэ, она же и взяла къ себѣ дѣвочку; рыдая и совсѣмъ не заботясь, что слезы портили румяна, она цѣловала Жанну и повторяла:
-- Va, tu rfes pas seule, ne pleure pas, mon petit chou!
Подъ ея покровительствомъ Жанна и осталась.
Отецъ прислалъ ей очень ласковое письмо и сто рублей, и время отъ времени продолжалъ присылать деньги, но впослѣдствіи прекратилъ это совсѣмъ.
M-me Флерэ слышала, что онъ почти потерялъ голосъ и что ему самому туго приходится, а у него двое маленькихъ дѣтей.
Тогда Жанна по собственному рѣшенію отправилась къ городскому головѣ, пріятелю банкира m-me Флерэ, и выхлопотала у него сама, чтобы онъ устроилъ ей освобожденіе отъ взноса и маленькую стипендію.
Она пробыла у него больше двухъ часовъ, вышла пылающая, съ горящими мрачнымъ озлобленіемъ глазами, но стипендію онъ ей назначилъ.
Она блестяще окончила гимназію и не терпѣвшая ее начальница вынуждена была, скрѣпя сердце, выдать ей золотую медаль.
По окончаніи курса она рѣшила пойти въ актрисы.
-- Таланта у меня нѣтъ,-- сказала она m-me Флерэ,-- но у меня есть умъ, энергія и наружность -- и, думаю, что я чего-нибудь добьюсь.
-- Mais oui, ma bichette! -- поддержала ее Флерэ.
Жанна надумала обратиться къ теткѣ своей, знаменитой Инесъ Легранъ. Та уже бросила сцену, вышла замужъ за какого-то барона и жила въ Парижѣ.
Она написала ей, что никогда не станетъ ей надоѣдать своимъ родствомъ и не претендуетъ на "emploi" бѣдной родственницы, но проситъ отъ тетки только одной услуги: даже не говоря, что она ея племянница,-- устроить ее безплатно въ петербургскую театральную школу.
Тетка, какъ и предполагала Жанна, сохранила связь съ театромъ, она откликнулась на ея письмо и устроила Жаннѣ безплатный прісмъ, но предупредила, чтобы въ дальнѣйшемъ она на ея помощь не разсчитывала.
У Жанны, отъ продажи кое-какихъ бездѣлушекъ, подарковъ m-me Флерэ и т. д., накопилось рублей 500, и съ ними она, нѣжно простившись съ Маргаритой, уѣхала въ Петербургъ.
Въ училище ее приняли, но жить ей было не на что. Тогда она разузнала адресъ одного мецената, милліонера и коллекціонера Фирсова, о которомъ ей говорила m-me Флерэ, и спокойно пошла къ нему.
Въ траурѣ, цвѣтущая нѣжной красотой 17 лѣтъ, она тронула его гуманное сердце, и онъ назначилъ ей стипендію, съ тѣмъ, чтобы она ежемѣсячно являлась къ нему за полученіемъ.
Милліонеръ очень не нравился ей и она сумѣла повести себя съ нимъ такъ, что старикъ видѣлъ въ ней дѣвочку, и только. Онъ угощалъ ее завтраками, иногда катался съ ней и, заѣзжая къ Кнопу, дарилъ ей какія-нибудь бездѣлушки или духи. Ее видѣли въ коляскѣ милліонера, съ нимъ въ ложѣ. Ей не для кого было жалѣть своей репутаціи, да она и не знала хорошенько, что это такое... и репутація устанавливалась.
Жанна кончила школу. Таланта у нея не обнаружилось, но его дѣйствительно довольно успѣшно замѣняла красота, изящество, умъ и осмысленность читки. Ее хотѣли принять, какъ прочихъ, на выходныя роли въ императорскій театръ, на 50 руб. жалованья въ мѣсяцъ; но она разсчитала, что лучше, чѣмъ "выносить подносы" и застыть на этомъ,-- поиграть сначала на частныхъ сценахъ или въ провинціи, а тамъ посмотрѣть.
Унаслѣдованное отъ матери французское изящество сослужило ей большую службу.
Она выдѣлялась изъ толпы, и ее нельзя было не замѣтить. Волосы ея всегда лежали такъ, какъ будто были убраны лучшимъ куаферомъ, и она не боялась немного эксцентричныхъ причесокъ. Она поднимала шлейфъ по-парижски; ея походка, ея гибкая по-змѣиному фигура,-- все было красиво и оригинально. Она культивировала свою красоту и холила себя. Еще стараго Фирсова она забавляла тѣмъ, что съ тонкимъ знаніемъ дѣла и выборомъ требовала отъ него разныхъ pâte, ongoline, essence capillaire и т. п. Но такъ-же тщательно культивировала она и свой умъ: читала всѣхъ новѣйшихъ писателей, даже философовъ, запаслась Ларуссомъ и выписывала въ записную книжку наиболѣе поражавшія ее цитаты -- отъ Ницше до Аннунціо.
Но какъ тѣло холила она съ точки зрѣнія кокетства, а не гигіэны, такъ и душу. Она дѣлала это не изъ потребности развитія, самообразованія, а ясно понявъ, что именно въ ея кругѣ и положеніи умъ и образованіе будутъ выдѣляться такъ ярко, какъ ни въ какомъ другомъ, сознательно готовила изъ себя женщину сильную не только красотою, но и "интеллектомъ".
Съ этими картами она вошла въ жизнь, преждевременно все знающая, все презирающая, судящая о человѣчествѣ по тѣмъ людямъ, что встрѣчались до сихъ поръ на ея пути,-- прелестная и совершенно одинокая въ свои 20 лѣтъ.
Въ большихъ городахъ есть совершенно особые кружки лицъ, самыхъ разно образныхъ, которыхъ связываетъ между собою одно общее: призракъ литературно-артистической профессіи.
Эти люди гдѣ-то пишутъ, гдѣ-то играютъ, гдѣ-то поютъ, и т. д. Но если пишутъ, то не въ лучшихъ журналахъ, и ужъ, конечно, не серьезныя статьи. Романисты среди нихъ занимаютъ "подвальные этажи" какихъ-нибудь листковъ мелкой прессы и описываютъ страданія въ великосвѣтскихъ гостиныхъ, которыхъ отъ роду не видывали. Поэты пишутъ въ отдѣлѣ смѣси иллюстрированныхъ листковъ юмористическіе стихи, сочиняютъ цыганскіе романсы и куплеты для открытыхъ сценъ; драматурги переводятъ оперетки или выкраиваютъ обозрѣнія для лѣтнихъ театровъ.
Артисты служатъ въ фарсахъ, играютъ на клубныхъ сценахъ; пѣвцы поютъ въ опереткахъ; художники рисуютъ въ юмористическихъ изданіяхъ, и т. п.
Много здѣсь похороненныхъ надеждъ, сгинувшихъ мечтаній; попадаются и неудачники съ настоящимъ талантомъ, но рѣдко: чаще всего -- большое самомнѣніе, дерзость и беззастѣнчивость.
Общество у этихъ людей самое смѣшанное.
Здѣсь въ большинствѣ случаевъ семьи съ какимъ-нибудь изъяномъ, жены, живущія съ чужими мужьями, мужья -- съ чужими женами; дѣти въ одной семьѣ "твои", "мои" и "наши". Барышни -- съ таинственнымъ прошлымъ... Самыя невѣроятныя семейныя отношенія; средства, берущіяся невѣдомо откуда; но вмѣстѣ съ тѣмъ этого нельзя назвать полусвѣтомъ. Всѣхъ ихъ именно спасаетъ профессія, заставляющая соблюдать извѣстный декорумъ.
У всей этой богемы -- въ отличіе отъ богемы истинныхъ талантовъ и "аристократіи умовъ" -- страстное желаніе не отличаться отъ остальныхъ людей, быть "принятыми", имѣть такую же столовую и гостиную, какъ "у всѣхъ" -- но вмѣстѣ съ тѣмъ натура тянетъ ихъ къ безпорядочному веселью.
Въ этомъ обществѣ бываютъ самые неожиданные и разнородные элементы. То -- пріѣхавшая изъ провинціи чья-нибудь сестрёнка, чистая и невинная дѣвочка, рядомъ съ отцвѣтающей опереточной этуалью; то отставной пѣвецъ, ставшій профессоромъ bel canto -- и рядомъ свѣтская дама, съ любопытствомъ совершающая эскападу въ неизвѣстный ей мірокъ, выше котораго она себя считаетъ настолько, что даже не боится скомпрометировать себя, какъ не боялась бы въ Парижѣ пойти въ Moulin-Rouge, изъ любопытности. Вотъ прогорѣвшій антрепренеръ, предки котораго числятся въ Готскомъ Альманахѣ, а вотъ комическая старуха, получившая наслѣдство и вышедшая за массажиста. Тутъ молодой офицеръ, покинувшій полкъ изъ-за женитьбы на солисткѣ русскаго хора, и окончившая консерваторію барышня, служащая въ опереточномъ оркестрѣ, и т. д. и т. д.
И этотъ призракъ профессіи объединяетъ ихъ всѣхъ подъ своей защитой, и дѣлаетъ изъ нихъ что-то одно.
Такъ иногда въ дождь соберутся подъ воротами самые разнообразные люди укрыться отъ ливня: тутъ и модистка съ картономъ, и барыня въ шляпѣ, и дрожащій нищій въ лохмотьяхъ, и толстый купецъ... и всѣ они въ это время представляютъ изъ себя что-то общее...
Къ такому обществу примкнула Жанна, и сразу оказалась вполнѣ подходящей къ нему.
Одѣвалась она элегантно, какъ большинсгво женщинъ этого круга. Жила всегда въ хорошей гостиницѣ. Если оставалась долго въ одномъ городѣ, то держала лошадей и съ удовольствіемъ разрѣшала ими пользоваться знакомымъ дамамъ. У нея всегда было можно найти радушный пріемъ, хорошій ужинъ и полную свободу; кто хотѣлъ -- могъ играть въ карты, кто -- пѣть цыганскіе романсы, кто -- развалиться въ качалкѣ и читать газеты.
Хозяйка не только не стѣсняла никого, но даже иногда сама уѣзжала на цѣлый вечеръ и, вернувшись, заставала у себя сервированный ужинъ и массу народу.
У нея бывали охотно: она, кромѣ по клонниковъ -- любила и умѣла создавать себѣ "друзей", привлекая ихъ своимъ остроуміемъ и равнодушнымъ снисхожденіемъ къ ихъ слабостямъ, которое казалось добротою.
Обыкновенно при ней жила какая-нибудь пріятельница -- начинающая актриса, консерваторка, что-нибудь въ этомъ родѣ, которой она покровительствовала и услугами которой за то пользовалась: занять гостей, когда она уѣзжала, разлить чай, съѣздить въ магазинъ, гдѣ-нибудь и какъ-нибудь ее замѣнить. Обыкновенно подруга занимала смежный номеръ, и тамъ Жанна скрывалась; если не хотѣла кого-нибудь принимать, вмѣсто нея выходила та и спроваживала нежеланнаго гостя и т. д.
Поклонниковъ у Жанны было много. Но она не стерпѣла бы офиціальнаго повелителя, а къ тому же жила одна -- и въ дальнѣйшее никто не вступался. Съ улыбкой, втихомолку, указывали то на одного, то на другого; но въ сущности у всѣхъ было такъ много подобныхъ провинностей, что допытываться и преслѣдовать за это -- никому и въ голову бы не пришло. Пусть живетъ, какъ знаетъ! Она красива, изящна, образована, въ глаза своимъ поведеніемъ не бросается -- и отлично. Тѣмъ болѣе, что она рѣдко была безъ дѣла, она играла на разныхъ клубныхъ сценахъ, и играла очень мило,-- а ея туалеты и внѣшность заставляли обращать на нее вниманіе, и многіе ея рѣдко изящную индивидуальность принимали за талантъ.
Сцены она не любила, хоть и говорила всѣмъ, что живетъ только для искусства. Она, впрочемъ, ничего и никого не любила.
Иногда въ ней просыпалась мучительная, безмолвная, почти безсознательная тоска по чемъ-то чистомъ и прекрасномъ, что должно же существовать на свѣтѣ... но чего -- она не знала. Обыкновенно это случалось подъ вліяніемъ природы. Природа на нее дѣйствовала, и она была способна просидѣть нѣсколько часовъ на одномъ мѣстѣ, вглядываясь въ небо, въ море, словно ища въ нихъ отвѣта на свой нѣмой вопросъ. И безпричинныя слезы приходили потомъ, не облегчавшія, медленныя слезы. Но это было очень рѣдко. Чаще всего она интересовалась "вещами", жизнью, какъ она ей представлялась. Она старалась добыть себѣ изъ этой жизни какое-нибудь удовольствіе; какъ истинная эпикурейка наслаждалась хорошимъ ужиномъ, прогулкой въ коляскѣ по островамъ, легкою музыкой румынскаго оркестра и т. д.
Только проведя полный оживленія, шума и блеска день и очутившись на разсвѣтѣ у себя въ спальной, взявши душъ изъ воды, разбавленной lait d'iris, и улегшись въ широкую кровать, бѣлую и свѣжую -- она вдругъ чувствовала, что это-то и есть самый лучшій моментъ дня, и что изъ-за него стоило жить.
Наконецъ, она была одна и могла не двигаться! И странно въ такія минуты было выраженіе ея лица. Трудно было бы узнать въ немъ прелестное личико, какихъ-нибудь два часа назадъ оживленное, со сверкающими въ улыбкѣ зубами и яркими глазами. Она вся словно потухала, словно снимала маску -- поблѣднѣвшая, утомленная, съ темными кругами подъ глазами она казалась старше и некрасивѣе. Засыпая, она громко вздыхала, долгими вздохами, а во снѣ лицо ея принимало страдальческое выраженіе; она часто вздрагивала и стонала. Ей снились тяжелые сны, и во снѣ она страдала изъ-за тѣхъ чувствъ, которыхъ наяву у нея не было: или она кого-то мучительно любила и ревновала, или у нея умиралъ обожаемый ребенокъ, или она разставалась съ кѣмъ-то близкимъ и дорогимъ... Такъ мстила ея душа въ безсознательномъ состояніи за отсутствіе настоящихъ чувствъ въ дѣйствительности. А чувствъ у Жанны не было. Ея увлеченія, потому что увлекаться она не теряла способности, тяготили ее. Пока это была только прелюдія, она загоралась, она ждала, что вотъ-вотъ будетъ что-то новое, что этотъ человѣкъ дастъ ей испытать тѣ ощущенія, которыя она напрасно призывала -- ощущенія нѣжности къ нему, заботливости о немъ, глубокой преданности и готовности на самоотверженную любовь... хотя бы цѣною собственнаго страданія... Но кромѣ тягости, а подчасъ и отвращенія -- она не могла испытать ничего, и сознавая, что онъ въ этомъ не виноватъ, а виновата только ея натура -- несла послѣдствія своей ошибки съ терпѣніемъ, повторяя себѣ свою любимую фразу:
-- Ayons delà résignation!..
До перваго случая, когда, не обижая, имѣла возможность удалить этого человѣка.
Это заставляло особенно привязываться къ ней... Организмъ ея, по виду обѣщавшій такой пламенный темпераментъ, не держалъ этихъ обѣщаній...
Въ ней была какая-то врожденная вялость. Можетъ быть, какъ иногда дѣти алкоголиковъ не выносятъ алкоголя, она -- дочь человѣка, ежеминутно увлекавшагося, и женщины страстной, какъ южанка -- была лишена этого, и когда отъ нея требовалась ласка, то въ ней было полное равнодушіе, если не просыпались усталость и протестъ.