П. Б. Шелли Стихотворения --------------------------------------------------------------------------- Шелли П. Б. Великий Дух: Стихотворения / Пер. с англ. К. Д. Бальмонта. М.: ТОО Летопись, 1998. - (Мир поэзии). --------------------------------------------------------------------------- СОДЕРЖАНИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ Изменчивость О смерти Стансы ("Уходи! Потемнела равнина...") Станса, написанная в Брэкнеле К Мэри Вульстонкрафт Годвин К* ("Гляди, гляди - не отвращай свой взгляде.") Летний вечер на кладбище К Колриджу К Вордсворту Чувства республиканца при падении Бонапарта Закат Гимн Духовной Красоте Монблан. Стихи, написанные в долине Шамуни Холодное небо. Строки Сон Марианны К Констанции, поющей К Констанции К поющей. Отрывок К Музыке. Отрывок Музыка. Отрывок. ("Нет, Музыку ты не зови...") "Орел могучий, ты паришь..." К лорду Канцлеру, по приговору которого у Шелли были отняты дети от первого его брака К Вильяму Шелли ("Вкруг берега бьется тревожный прибой...") О Фанни Годвин, которая кончила свою жизнь самоубийством Строки ("Блаженных снов ушла звезда...") Смерть ("Они умрут - и мертвым нет возврата...") Крылья облаков. Отрывок Любовь бессмертная. Отрывок Мечты в одиночестве. Отрывок Песня ненависти Критику Неудовлетворенное желание Оттон К освобожденному из тюрьмы Озимандия. Сонет К Нилу. Сонет Перевал через Апеннины Минувшее К Мэри ("О, Мэри, мой далекий друг...") Об увядшей фиалке Лесник и соловей Маренги К Байрону ("О, дух властительный, в чьей бездне, присмирев...") Воззвание к Молчанию Утраченный руководитель К Беде Стансы, написанные близ Неаполя в часы уныния Сонет ("Не поднимайте тот покров, который...") Строки, написанные во время правления Кестльри Песнь к Британцам Уподобления двух политических характеров Отрывок. ("Кто деньги скопит честною работой...") Новый национальный гимн. Воззвание к Свободе Англия в 1819 году. Сонет Маскарад Анархии Песнь к защитникам Свободы Песнь к Небу. Хор духов Песнь к Западному ветру Увещание Индийская мелодия К Софии К Вильяму Шелли ("След маленьких ног на песке...") К Вильяму Шелли ("Погибший мой Вильям, в котором...") К Мэри Шелли ("О, Мэри, почему же ты ушла...") К Мэри Шелли ("Мир туманный угрюм...") Медуза Леонардо да Винчи, находящаяся во Флорентийской галерее Философия любви Отрывок ("Иди за мною, в глубь лесную...") Рождение наслажденья Атмосфера любви. Отрывок Соучастие душ. Отрывок Воспоминание и желание. Отрывок Предчувствия. Отрывок Явленье светлых мыслей. Отрывок Поэзия и музыка. Отрывок Гробница памяти. Отрывок Дождь и ветер К Италии "Нет, не буди змею, - куда идти..." Вино шиповника. Отрывок Мимоза Морское видение Облако К Жаворонку Песнь к Свободе "Я ласк твоих страшусь, как горьких мук..." Аретуза Песнь Прозерпины, собирающей цветы на равнине Энны Гимн Аполлона Гимн Пана Вопрос Два духа. Иносказание Песнь к Неаполю Осень. Похоронная песнь Убывающая луна К луне "Не то, что думал, в жизни я нашел..." Смерть ("Смерть всюду, всегда, неизменно. Неразлучна с ней жизнь золотая...") Свобода Лето и зима Башня Голода Иносказание Странники мира Сонет ("Спешите к мертвым вы! Что там найдете...") К журналисту. Сонет Доброй ночи! Орфей Минувшие дни Свет невзошедший Дух Мильтона Плач об умершем годе К Ночи Время Строки ("О, дальше, дальше, Гальционы...") Джиневра Подражание арабскому К Эмилии Вивиани Беглецы К*** ("Пусть отзвучит гармоничное, нежное пенье...") Дух счастья. Песня Превратность Строки, написанные при известии о смерти Наполеона Политическое величие. Сонет Азиола Вопль Воспоминание Станса ("Когда я Осенью блуждаю...") Мир, окружающий жизнь К Эдуарду Уильэмсу Лодка на Серкио "Слишком часто заветное слово людьми осквернялось..." К*** ("О, если б в час, как страсть остыла...") Свадебная песня Свадебная песня. Другая вариация Свадебная песня. Третья вариация Любовь, Желанье, Чаянье и Страх Отрывок ("Я не хотел бы стать царем...") Вечер Музыка ("Умолкли музыки божественные звуки...") Сонет к Байрону Адонаис. Элегия на смерть Джона Китса, автора Эндимиона, Гипериона и др. Отрывок о Китсе, который пожелал, чтоб над его могилой написали Завтра Путник. Отрывок Отрывок ("Я гибну, падаю. Любовь - моя отрава...") В засаде. Отрывок Пробудитель Суровые ветры Отрывок ("И если я хожу увенчан, вверясь чуду...") Отрывок ("О, божество бессмертное, чей трон...") Великий Дух Фальшивые и настоящие цветы. Отрывок Песня ("Тоскует птичка одиноко...") Цукка Леди, магнетизирующая больного Строки ("Если луч отблистает...") Призыв. К Джен Воспоминание. К Джен С гитарой, к Джен. Ариель к Миранде Ария для музыки. К Джен Похоронная песнь Строки, написанные у залива Лерчи Строки ("Повстречались не так, как прощались...") Островок Эпитафия Примечания ИЗМЕНЧИВОСТЬ Мы точно облака вокруг луны полночной. О, как они спешат, горят, дрожат всегда, Пронзают темноту! - но гаснет свет непрочный, Их поглотила ночь, и нет от них следа. Как позабытые мы арфы: лад их струнный Расстроен и дает изменчивый ответ. На ровный вздох ветров, при той же ласке лунной, Вторичных трепетов, таких, как первых, нет. Мы спим. - У сна есть власть нам отравить дремоту. Встаем. - Одна мечта гнетет нас целый день; Лелеем ли мы смех, лелеем ли заботу, Храним ли свет в душе или печаль и тень: Нет выхода для нас! - Все к гибели стремится, Как полон день минут, так жизнь измен полна: С грядущим прошлое не может здесь сравниться, Лишь неизменна здесь Изменчивость одна. <1808> О СМЕРТИ Потому что в могиле, куда ты пой- дешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости. Экклезиаст Еле зримой улыбкою, лунно-холодной, Вспыхнет ночью безлунной во мгле метеор, И на остров, окутанный бездной бесплодной, Пред победой зари он уронит свой взор. Так и блеск нашей жизни на миг возникает И над нашим путем, погасая, сверкает. Человек, сохрани непреклонность души Между бурных теней этой здешней дороги, И волнения туч завершатся в тиши, В блеске дивного дня, на лучистом пороге, Ад и рай там оставят тебя без борьбы, Будешь вольным тогда во вселенной судьбы. Этот мир есть кормилец всего, что мы знаем, Этот мир породил все, что чувствуем мы, И пред смертью - от ужаса мы замираем, Если нервы - не сталь, мы пугаемся тьмы, Смертной тьмы, где - как сон, как мгновенная тайна - Все, что знали мы здесь, что любили случайно. Тайны смерти пребудут, не будет лишь нас, Все пребудет, лишь труп наш, остывши, не дышит. Поразительный слух, тонко созданный глаз Не увидит, о, нет, ничего не услышит, В этом мире, где бьются так странно сердца, В здешнем царстве измен, перемен без конца. Кто нам скажет рассказ этой смерти безмолвной? Кто над тем, что грядет, приподнимет покров? Кто представит нам тени, что скрыты, как волны, В лабиринтной глуши многолюдных гробов? Кто сольет нам надежду на то, что настанет, С тем, что здесь, что вот тут, что блеснет - и обманет? <1808> СТАНСЫ Уходи! Потемнела равнина, Бледный месяц несмело сверкнул. Между быстрых вечерних туманов Свет последних лучей утонул. Скоро ветер полночный повеет, Обоймет и долины и лес И окутает саваном черным Безграничные своды небес. Не удерживай друга напрасно. Ночь так явственно шепчет: "Иди!" В час разлуки замедли рыданья. Будет время для слез. Погоди. Что погибло, тому не воскреснуть, Что прошло, не вернется назад; Не зажжется, не вспыхнет любовью Равнодушный скучающий взгляд. Одиночество в дом опустелый, Как твой верный товарищ, придет, К твоему бесприютному ложу В безысходной тоске припадет. И туманные легкие тени Будут реять полночной порой, Будут плакать, порхать над тобою, Точно тешась воздушной игрой. Неизбежно осенние листья С почерневших деревьев летят; Неизбежно весенним полуднем Разливают цветы аромат. Равномерной стопою уходят - День, неделя, и месяц, и год; И всему на земле неизбежно Наступает обычный черед. Перелетные быстрые тучки Отдыхают в час общего сна; Умолкает лепечущий ветер, В глубине засыпает луна. И у бурного гневного моря Утихает томительный стон; Все, что борется, плачет, тоскует, Все найдет предназначенный сон. Свой покой обретешь ты в могиле, Но пока к тебе смерть не пришла, Тебе дороги - домик и садик, И рассвет, и вечерняя мгла. И пока над тобой не сомкнулась Намогильным курганом земля, Тебе дороги детские взоры, Смех друзей и родные поля. Апрель 1814 СТАНСА, НАПИСАННАЯ В БРЭКНЕЛЕ Мне в грудь упал твой нежный влажный взгляд; Твои слова в ней растравляют яд; Единственный тревожишь ты покой, Что был мне дан в удел моей тоской. Суровым долгом скован, я б сумел Перенести печальный мой удел: Моя душа в оковах, но она Жива, хоть гнетом их поражена. 1814 К МЭРИ ВУЛЬСТОНКРАФТ ГОДВИН Я удержал нахлынувшие слезы, Я твердым был и лишь слегка вздохнул, Свои глаза, как бы страшась угрозы, Я от твоих в испуге отвернул, И я не знал, что ты, меня жалея, Глядела и любила, не робея. Согнуть себя и бешенство души, Что лишь своим питается мученьем, Проклятья повторять в глухой тиши, Томиться беспросветным заключеньем, Да, быть в цепях, не сметь стонать в тюрьме, От глаз чужих скрываться в душной тьме. И ты одна, в мучительные годы, Меж тем как на тебя я не глядел, Во мне лучом любви взрастила всходы И положила тягостям предел, И я, под блеском этого мгновенья, От горького восстал самозабвенья. Твои слова, в которых мир дышал, Упали в сердце, как роса живая На тот цветок, что не совсем завял; Твои уста к моим, изнемогая, Прильнули; взор твой вспыхнул, как в огне, И сладко убедил печаль во мне. О, милая! Тоска и опасенье Еще грозят так странно мне с тобой, Еще нам нужно слово утешенья; Превратности с томительной борьбой Пусть к нам свои не обращают взгляды, А то совсем не будет нам отрады. Ты так кротка, ты так добра, мила, И я не мог бы жить на этом свете, Когда бы ты такою не была, Когда б ты отказала мне в привете, Надела б маску,- лишь в душе, на дне, Скрывая ото всех любовь ко мне. 1814 К {*} Гляди, гляди - не отвращай свой взгляд! Читай любовь в моих глазах влюбленных, Лучи в них отраженные горят, Лучи твоих очей непобежденных. О, говори! Твой голос - вздох мечты, Моей души восторженное эхо. В мой взор взглянув, себя в нем видишь ты. Мне голос твой - ответная утеха. Мне чудится, что любишь ты меня, Я слышу затаенные признанья, Ты мне близка, как ночь сиянью дня, Как родина в последний миг изгнанья! 1814 {* К Мэри Годвин.} ЛЕТНИЙ ВЕЧЕР НА КЛАДБИЩЕ Горит закат, блистает янтарями, Чуть дышит ветер, облачко гоня, И светлый вечер с темными кудрями Прильнул к немым устам бледнеющего дня. Безмолвие и мгла, четой влюбленной, Приходят из долины отдаленной, Приносят дню последний свой привет. Покорны власти их необычайной Лазурь, земля, движенье, звук и свет; Им отвечает мир своей глубокой тайной. И вздохи ветра вдаль уйти спешат, И стебли трав не шепчут, не шуршат. И ты забылось, дремлющее зданье. Закутавшись в сверкающую пыль, Ты к высоте возносишь очертанья, Вздымаешь к небесам туманный стройный шпиль. И сонмы тучек быстро возрастают, И вот уж звезды смотрят и блистают. Усопшие покоятся в земле, Но чудится, как будто слышен шепот, Тень мысли, чувства движется во мгле, Вкруг жизни молодой скользит загробный ропот. Уходит он в безмолвие и тьму, Он внятен только сердцу и уму. И все прониклось цельной красотою, И смерть сама, как эта ночь, нежна. Здесь мне легко уверовать душою, Что тьма загробная желанных тайн полна, Что рядом с смертью, спящей без движенья, Трепещут несказанные виденья. Сентябрь 1815 Лечлед, Глостершил К КОЛРИДЖУ ??????? ?????? ?????? ??????? {*}. {* В слезах вынесу бездольную долю (гр.). Еврипид. Ипполит.} Живут нездешней жизнью где-то Толпы блуждающих теней, Созданья воздуха и света, С очами - звезд ночных светлей: Чтоб встретить нежные виденья, Людей ты покидал и шел в уединенье. Ты вел безмолвный разговор С непостижимым, с бесконечным, С протяжным ветром дальних гор, С волной морей, с ручьем беспечным, Но был неясен их ответ, И на любовь твою любви созвучной нет. Ты жадно ждал огней во взорах, Не предназначенных тебе, Лучей искал в немых узорах, - И все еще не внял судьбе? Все ждешь в чужой улыбке - света, В пожатье рук, в глазах - своей мечте ответа? Зачем, задумав свой чертог, Земных ты ищешь оснований? Иль ты в себе найти не мог Любви, мечты, очарований? Иль вид природы, взор людей Околдовал тебя сильней души твоей? Умчались лживые улыбки, Померкнул пышный блеск луны, Ночные тени слишком зыбки, И сразу ускользнули сны; Один твой дух с тобой - как прежде, Но демоном он стал, сказав "прости" надежде. Как тень, с тобою навсегда Тот демон - дьявол неудачи, - Но не гони его - беда Возникнет б_о_льшая иначе. Будь сам собой. Твой скорбный плен Лишь станет тяжелей от всяких перемен. 1815 К ВОРДСВОРТУ Был сладкозвучен плач твой безнадежный О том, к чему для нас возврата нет; О детстве, о любви, о дружбе нежной, О снах минутных, льющих беглый свет. Певец Природы, ты скорбел за брата, Такую скорбь могу понять и я, Но есть еще тяжелая утрата, О ней скорбит одна душа моя. Ты был звездой, горевшей одиноко Над кораблем средь черной тьмы ночной, Как маяка сверкающее око, Ты высился над бурною волной. Свободу славил гимн твой вдохновенный, Ты бедностью почетной дорожил, И изменил, забыл свой долг священный, И растоптал все то, чему служил. 1815 ЧУВСТВА РЕСПУБЛИКАНЦА ПРИ ПАДЕНИИ БОНАПАРТА Я проклинал тебя, низвергнутый тиран! Сознаньем мучился, что, раб ничтожный, годы Над трупом ты плясал погубленной Свободы. Ты мог царить всегда: ты предпочел обман, Превратность пышности кровавого мгновенья, И время бросило весь этот хлам в забвенье. Пусть на тебя, в твой сон - так небо я молил - Убийство наползет, пусть встанут привиденья, Измена, Рабство, Страх, Грабеж и Вожделенье, Чтоб ты, прислужник их, задушен ими был. Теперь, когда и ты, и Франция - лишь тени, Как поздно я узнал, что есть враги страшней, Чем сила и обман: Обычай старых дней, Уродство дерзкое законных преступлений, И Палачи-Ханжи, исчадья - всех грязней. 1816 ЗАКАТ Был Некто здесь, в чьем существе воздушном, Как свет и ветер в облачке тончайшем, Что в полдень тает в синих небесах, Соединились молодость и гений. Кто знает блеск восторгов, от которых В его груди дыханье замирало, Как замирает летом знойный воздух, Когда, с Царицей сердца своего, Лишь в эти дни постигнувшей впервые Несдержанность двух слившихся существ, Он проходил тропинкой по равнине, Которая была затенена Стеной седого леса на востоке, Но с запада была открыта небу. Уж солнце отошло за горизонт, Но сонмы тучек пепельного цвета Хранили блеск полосок золотых; Тот свет лежал и на концах недвижных Далеких ровных трав, и на цветах, Слегка свои головки наклонявших; Его хранил и старый одуванчик С седою бородой; и, мягко слившись С тенями, что от сумерек возникли, На темной чаще леса он лежал, - А на востоке, в воздухе прозрачном, Среди стволов столпившихся деревьев, Медлительно взошел на небеса Пылающий, широкий, круглый месяц, И звезды засветились в высоте. "Не странно ль, Изабель, - сказал влюбленный, - Я никогда еще не видел солнца. Придем сюда с тобою завтра утром, Ты будешь на него глядеть со мной". В ту ночь они, в любви и в сне блаженном, Смешались; но когда настало утро, Увидела она, что милый мертв. О, пусть никто не думает, что этот Удар - Господь послал из милосердья! Она не умерла, не потеряла Рассудка, но жила так, год за годом, - Поистине я думаю теперь, Терпение ее и то, что грустно Она могла порою улыбаться И что она тогда не умерла, А стала жить, чтоб с кротостью лелеять Больного престарелого отца, Все это было у нее безумьем, Когда безумье - быть не так, как все. Ее увидеть только - было сказкой, Измысленной утонченнейшим бардом, Чтоб размягчить суровые сердца В немой печали, создающей мудрость; Ее ресницы выпали от слез, Лицо и губы были точно что-то, Что умерло, - так безнадежно бледны; А сквозь изгибно-вьющиеся жилки И сквозь суставы исхудалых рук Был виден красноватый свет полудня. Склеп сущности твоей, умершей в жизни, Где днем и ночью дух скорбит бессонный, Вот все, что от тебя теперь осталось, Несчастное, погибшее дитя! "О, ты, что унаследовал в кончине То большее, чем может дать земля, Бесстрастье, безупречное молчанье, - Находят ли умершие - не сон, О, нет, покой - и правда ль то, что видим: Что более не сетуют они; Или живут, иль, умеревши, тонут В глубоком море ласковой Любви; О, пусть моим надгробным восклицаньем, Как и твоим, пребудет слово - Мира!" - Лишь этот возглас вырвался у ней. Лето 1816 ГИМН ДУХОВНОЙ КРАСОТЕ Таинственная тень незримой высшей Силы, Хотя незримая, витает между нас Крылом изменчивым, как счастья сладкий час, Как проблеск месяца над травами могилы, Как быстрый летний ветерок, С цветка летящий на цветок, Как звуки сумерек, что горестны и милы, - В душе у всех людей блеснет И что-то каждому шепнет Непостоянное виденье, Как звездный свет из облаков, Как вспоминаемое пенье От нас ушедших голосов, Как что-то скрытое, как тайна беглых снов. О, Гений Красоты, играющей окраской Ты освящаешь все, на что уронишь свет. Куда же ты ушел? Тебя меж нами нет! Ты в помыслах людей живешь минутной сказкой. Ты нас к туманности унес И позабыл в долине слез, Чтоб люди плакали, обманутые лаской. Зачем? - Но чей узнает взор, Зачем вон там, средь дальних гор, Не светит радуга бессменно, Зачем над нами вечный гнет, Зачем все пусто, все мгновенно, И дух людской к чему идет, И любит, и дрожит, и падает, и ждет? Поэты, мудрецы в небесности прозрачной Искали голоса, но в небе - тишина. И потому слова Эдем и Сатана Есть только летопись попытки неудачной. Нельзя их властью заклинать, Нельзя из наших душ изгнать Сомненья, случая, измен, печали мрачной. Одно сиянье Красоты, Как снег нагорной высоты, Как ветер ночи, сладко спящей, Что будит чуткую струну И грезит музыкой звенящей, Из жизни делает весну, Дает гармонию мучительному сну. Любовь, семья надежд и самоуваженье, Как тучи, сходятся неверною толпой. Мечту бессмертия вкусил бы род людской, Когда б не краткий миг он видел отраженье Непостижимой Красоты, - Когда б священные черты В его душе нашли живое воплощенье. Ты, вестник чувства и лучей В сверканье любящих очей, Ты, пища помыслов от века, Свети, огонь свой не тая, Не уходи от человека, Не уходи, как тень твоя, А то для нас как смерть - вся сказка бытия. Когда, еще дитя, искал я привидений По чутким комнатам, взирая в темноту, В лесу, при свете звезд, преследуя мечту - Беседовать с толпой отшедших поколений, Я звал, я был заворожен, Но ряд отравленных имен Ребенку не принес волшебных откровений. И как-то раннею весной Скитался я в глуши лесной, О судьбах жизни размышляя, Бесшумный ветер чуть дышал, Как вдруг, все в мире оживляя, Твой призрак на меня упал, - Я вскрикнул и, дрожа, в восторге руки сжал. И клялся я тогда, что посвящу все силы Тебе, одной тебе: и клятву я сдержал. Вот, я теперь к теням прошедшего воззвал, И каждый час встает из дремлющей могилы; Когда в полночной тишине Они склонялися ко мне, Мой труд мне легок был, мне ласки были милы. Так пусть же скажет их семья, Что, если радовался я, Всегда я тешился надеждой, Что ты лохмотья нищеты Заменишь светлою одеждой, Что, высший Гений Красоты, Ты дашь нам, дашь нам все, что можешь дать лишь ты. Когда полдневный час проходит, день - яснее, Торжественней лазурь, - и есть покой в мечтах Прозрачной осени, - в желтеющих листах Живет гармония, что летних трав пышнее, - Как будто не было ее, Когда призвание свое Еще не понял мир, в восторгах цепенея. Мой полдень канул; власть твоя Зажгла в нем правду бытия. О, дай мне вечер тихий, ясный, О, дай в тебе себя забыть, Хочу всегда, о, Дух прекрасный, Предназначенью верным быть, - Бояться лишь себя и всех людей любить! Лето 1816 МОНБЛАН Стихи, написанные в долине Шамуни 1 Нетленный мир бесчисленных созданий Струит сквозь дух волненье быстрых вод; Они полны то блесток, то мерцаний, В них дышит тьма, в них яркий свет живет; Они бегут, растут и прибывают, И отдыха для их смятенья нет; Людские мысли свой неверный свет С их пестротой завистливо сливают. Людских страстей чуть бьется слабый звук, Живет лишь вполовину сам собою. Так иногда в лесу, где мгла вокруг, Где дремлют сосны смутною толпою, Журчит ручей среди столетних гор, Чуть плещется, но мертвых глыб громада Молчит и даже стонам водопада Не внемлет, спит. Шумит сосновый бор, И спорит с ветром гул его протяжный, И светится широкая река Своей красой величественно-важной, И будто ей скала родна, близка: Она к ней льнет, ласкается и блещет, И властною волной небрежно плещет. 2 Так точно ты, обрывистый овраг, Лощина Арвы, с ликом властелина, Стозвучная, стоцветная долина, В себе таишь и жизнь, и смерти мрак. Неотразимо страшная картина, Могучая своею красотой: Расставшись торопливо с высотой Угрюмых гор, полна кипучей страсти, Как молния порвавши гнет оков, Стремится Арва, символ вечной Власти, Взлелеянный молчаньем ледников. Гиганты-хвои лепятся по скалам, Созданья незапамятных времен, И в воздухе, чуть дышащем, усталом, Покоится душисто-нежный сон; С благоговеньем ветры прилетают Вдыхать в себя смолистый аромат И слушают, как звуки гула тают, Как сосны вновь шумят и все шумят: Так сотни лет не молкнет их громада, Они поют торжественный хорал. И тут же слышны всплески водопада, Воздушный, он скользит по склонам скал; Трепещет в брызгах радуга земная, Из красок смотрит образ неземной, Там кто-то скрыт, для этих мест родной, Там чья-то тень дрожит, свой лик склоняя. Бушует Арва, бьется о гранит, Пещеры стонут, гулко вторит эхо, И этот звук никто не победит, И в нем не слышно слез, не слышно смеха. Тобой воспринят этот гордый звук, Ты вся полна движеньем неустанным, Долина Арвы! Я смотрю вокруг С восторгом и возвышенным и странным. Как будто ты не жизнь, - не жизнь сама, - А лишь моей фантазии созданье, Виденье одинокого ума, Что речь ведет с огнями мирозданья И у вселенной, где и свет, и тьма, Своей мечты заимствует мерцанье. Как будто бы гонимые судьбой, На крыльях исступленных, над тобой Витают несказанные виденья, Магически-прекрасною толпой, Стремясь найти хоть тень, хоть отраженье Твоей нездешней скрытой красоты, И медлят где-то, в сказочном чертоге, Где ты желанный гость, в дворце мечты, Где в забытьи безмолвном, на пороге, Поэзия-Кудесница сидит И взором ускользающим глядит. 3 Есть мысль, что лучший светоч мирозданья Горит в душе того, кто усыплен, Что смерть не мертвый мрак, а только сон И что ее кипучие созданья Богаче и числом и красотой, Чем дня немого трезвые мечтанья. Я вверх смотрю, плененный высотой. Но что там? Что? Неведомая сила Раздвинула покровы бытия И смерть передо мной разоблачила? Иль это только царство сна, - и я Душой брожу по сказочным пределам, По призрачным цепляюсь крутизнам, И мысль моя, в своем стремленье смелом, Лишь бредит, уступив безумным снам? Там, надо мной, небесный свод прекрасный, Пронзив его, горит вверху Монблан - Гигант, невозмутимый, снежный, ясный, - Вокруг него толпится сквозь туман Подвластных гор немая вереница, Вздымая свой убор, гранит и лед, И, точно исполинская гробница, Зияет пропасть; в ней веков полет Нагромоздил уступы и стремнины, Морозные ключи, поля, долины, Там ни один из смертных не живет, Ютится только в той пустыне буря, Да лишь орел с добычей прилетит, И волк за ним крадется и следит, Оскаля пасть и хищный глаз прищуря. Все жестко, все мертво, обнажено. В скале змеится трещины звено, Неровные пробилися ступени. Средь ужаса безжизненных пространств Встает толпа каких-то привидений В красе полуразорванных убранств. Быть может, здесь Землетрясенья Гений, В любимицы себе Погибель взяв, Учил ее безумству упоений, И все кругом лишь след его забав? Иль, может быть, когда-то здесь бессменным Огнем был опоясан снежный круг? Кто скажет! Кто поймет! Теперь вокруг Все кажется от века неизменным. Раскинулась пустыня и молчит, Но у нее есть свой язык чудесный, Одним угрозой страшной он звучит, Другим несет он веры дар небесный - Такой спокойной, кроткой, неземной, Что тот, в ком эта искра загорится, Из-за нее, из-за нее одной, С природою навеки примирится. Тебе, Титан великий, власть дана Стереть, как пыль, все скорби и обманы; Но в мире эта власть не всем видна, Не всякий видит сказочные страны, А только тот, кто мудр, кто чист, велик, Кто страстного исполнен упованья И кто, пустыни услыхав язык, Мог людям дать его истолкованье, Или сумел им дать хотя намек, Или хоть сам его подслушать мог. 4 Ручьи, луга, лесов уединенье, Поля, озера, вечный океан, Раскаты грома, гул землетрясенья, И молния, и дождь, и ураган, И все, что в глубине земли сокрыто, Когда она объята зимним сном И снежными гирляндами увита, Что будет взращено весенним днем, Оцепеневших почек сновиденья, Их радостный, восторженный расцвет, И человека бурные владенья, И жизнь, и смерть, и сумерки, и свет, Все, что тоскует, дышит и стремится, Все, в чем дрожит сияние и звук, - Встает, растет, и меркнет, и дымится, И вновь растет для счастия и мук. И только Власть, что правит всем движеньем, Недвижна, недоступна и ясна; Громада первозданных гор полна Ее красноречивым отраженьем. Сползают вниз извивы ледников, Как жадные гигантские удавы, В пространствах незапятнанных снегов, Похожих на поля застывшей лавы. Здесь Солнце и причудливый Мороз Творят нерукотворные узоры, Возводят пирамиды и соборы, Воздушнее и легче светлых грез. Здесь смерти неприступная обитель, С оплотами из искристого льда; Приюта здесь не встретит никогда Отторженной земли печальный житель. То не обитель, нет, - то водопад, Поток лавин, сорвавшийся с лазури. Искажены властительностью бури, В земле изрытой сосны стали в ряд, Огромные, как смутный рой видений. И скалы из пустынь толпой сошлись И навсегда угрюмо обнялись, Раздвинули предел своих владений, Все мало им, им тесен круг границ, Жилище отнимают у растений, У насекомых, у зверей, у птиц. Как много жизни было здесь убито, Как строго смерть свой холод сторожит! Людская раса в страхе прочь бежит, И дело рук ее навек забыто, Развеяно, как в урагане - дым, Ее жилье пространством льдов покрыто, И путь минувших дней неисследим, Внизу блестят пещеры-властелины, Из их сердец ключи, журча, текут, Немолчные, смеются и бегут, Чтоб встретиться среди цветов долины. И царственно-могучая Река, Кормилица для пастбищ отдаленных, Прозрачна и привольно-широка, Несет богатство вод неугомонных Туда, вперед, где дремлет океан И к воздуху ласкается попутно, Сплетая для него ежеминутно Из легких струй изменчивый туман. 5 А в высоте горит, горит Монблан. Здесь вечный трон той Власти безмятежной, Что вкруг немых уступов и стремнин Воззвала жизнь, простерла мир безбрежный Теней и света, звуков и картин. В спокойной тишине ночей безлунных, В холодном одиноком блеске дня, Когда в долинах, легче звуков струнных, Вздыхает ветер, плача и звеня, Нисходит снег на дремлющую Гору, И нежится, и ластится к Горе; Но хлопья, загораясь на заре, Не шлют своих огней людскому взору, Не видит их никто. Кругом встают И дышат Ветры, силою порыва Сугробы наметают молчаливо. Здесь молния нашла себе приют, И теплится, и мирным испареньем Гнездится на снегу. Здесь Дух живет, Что над земным немолкнущим смятеньем Незыблемый простер небесный свод, Тот скрытый Дух, что правит размышленьем. И что б ты был, торжественный Монблан, И звезды, и земля, и океан, Когда б воображенью человека, Со всей своей могучей красотой, Ты представлялся только пустотой, Безгласной и безжизненной от века? 23 июля 1816 ХОЛОДНОЕ НЕБО Строки Холодное небо сверкало над нами; Объята морозом, дремала земля. Кругом и луга, и леса, и поля, Окованы льдом и покрыты снегами, Как шепотом смерти, какими-то звуками были полны, Облиты лучами Холодной луны. Тяжелые снежные хлопья висели На ветках деревьев, лишенных листвы; Нигде не виднелось зеленой травы; И, слыша глубокие вздохи метели, Озябшие птички дрожали над пологом белых снегов, Печально сидели Средь мертвых кустов. Мерцали глаза твои грустно и странно При свете неверном далекой луны; В них что-то скрывалось, какие-то сны, В душе твоей было тоскливо, туманно, И пряди волос твоих спутал порывистый ветер ночной, Примчавшись нежданно Холодной волной. Под лунным сияньем ты вся побледнела, Под ветром остыла горячая грудь; К устам твоим Ночь поспешила прильнуть, Осыпала инеем нежное тело, - И ты распростерлась, забылась навеки, простилась с борьбой, И вьюга запела Свой гимн над тобой. 1816 СОН МАРИАННЫ К прекрасной Леди Сон чудесный Пришел, сказал: "Услышь меня! Мне тайны воздуха известны И то, что скрыто в свете дня; Я это все во сне открою Тем, чье доверие - со мною. Ты узришь много тайных лиц, Коль дашь побыть мне меж узорных Твоих бахромчатых ресниц, Над блеском глаз лучисто-черных". И скрыла Леди в забытьи Глаза блестящие свои. Сначала все земные тени В ее дремоте пронеслись, И тучи с ликами видений Проплыли вдоль по небу вниз; А Леди думала, следила: Что солнце, - все не восходило? И на восток она во сне Глядит, - в лазури полутемной Воздушный Якорь в вышине Пред ней чернеется, огромный; Куда ни глянет, все видней, Висит он в небе перед ней. Лазурь была как море летом, Ни тучки в синих глубинах, Был воздух тих и полон светом, И ничего, в чем был бы страх; Лишь над вершиною восточной Чернелся Якорь неурочный. В душе у Леди, как гроза, Испуг промчался небывалый, Она закутала глаза; И чу! раздался звон усталый, И вот она глядит вокруг, Возникло ль что, иль этот звук Лишь кровь висков и нежных рук? Как от волны землетрясенья, Туман бессолнечный дрожал, Меж тем тончайшие растенья Недвижны были, и у скал Оплот их был невозмутимым; В высотах Якорь стал незримым. Но замкнутый являли вид, Меж туч прорезавшись туманных, Громады горных пирамид, И между стен их первозданных Два города, в багряной мгле, Предстали, зыбясь, на скале. На двух чудовищных вершинах, Где б не посмел орел гнезда Повесить для детей орлиных, Средь башен зрелись города. О, странность! Видеть эти зданья, Там видеть эти очертанья, Где нет людей и нет страданья. Ряд беломраморных колонн, Гигантских капищ и соборов, И весь объем их озарен Богатством собственных узоров, Своим роскошным мастерством: Не человек здесь был творцом, С неизменяющим резцом. Но Леди слышала неясный, Как прежде тихий, дальний звон, И был туман багряно-красный Все прежней силой потрясен. И Леди устремляла в горы И на высокие соборы Полуиспуганные взоры. И вдруг огонь из городов, Всю землю сделавши багряной, Взлетел и блеском языков Стал биться вкруг соборов, рдяный. Как кратер серным бьет дождем, Средь башен, капищ, в каждый дом, Он падал каплями кругом. И чу! раздался гул громовый, Как будто бездна порвала Свои тяжелые оковы; Река от запада текла, В долину падая с размаха, Но Леди не внушая страха. С неизмеримой крутизны Струились бешеные воды, И Леди, слыша гул волны, Шепнула: "Башни - знак Природы, И чтоб спасти свою страну, Она разъяла глубину". И вот их яростным приливом Та Леди нежная взята, Она несется по обрывам, Где даль пожаром залита; Прильнув к доске, плывет к высотам, Увлечена водоворотом. Поток, срываясь, вылетал Из каждой башни и собора, И свет угрюмый трепетал Над пеной, вдоль всего простора, Под ночью дыма, чей налет Пятнал прозрачный небосвод. Доска плыла в глуши расщелин, Кругом, кругом, среди стремнин, Казалось, путь был беспределен Среди затопленных вершин; Так на ветрах, воздушней вздоха, Витает цвет чертополоха. Но встречной силою волны Доска успела очутиться У самой городской стены. Какое сердце не смутится, Когда такой предстанет вид: В дворцах огонь, шумит, свистит. Волна ее, круговоротом, К вратам роскошным привела; От дыма к сказочным воротам Как кровь лепилась полумгла; И все в ней стало восхищеньем Пред этим мраморным виденьем. Здесь проливало нежный свет Бессмертье странных изваяний, Не человеческих, о, нет, Но тех теней, но тех созданий, Что веют крыльями сквозь сон Того, кто правдой озарен. Кто так красив, как эта Леди! Она глядела, и пред ней Виденья, в царственной победе, Являлися еще стройней. Померкший в смерти, их ваятель Царил бессмертно, как создатель. Пожар притих, ряды валов Как бы лесной рекою стали, Текущей тихо меж холмов; И изваянья задрожали, Пришли в движенье члены их, Как стебли бледных трав морских. И губы их зашевелились, Заговорила тень одна, Как вдруг утесы разломились, В отверстье хлынула волна, В восторге вскрикнули виденья, И Сон на крыльях упоенья Приподнял Леди от теченья. Так быстро призрак полетел, Что взор у Леди пробудился, - И встала для вседневных дел, Но Сон с ресниц ее струился, И шла она в прозрачном дне, Как тот, кто знает, что во сне Есть целый мир, живой вдвойне. 1817 К КОНСТАНЦИИ, ПОЮЩЕЙ Быть так потерянным, так падать, умирая, Быть может, это смерть! - Констанция, приди! Во мраке глаз твоих блистает власть такая, Что вот я слышу гимн, когда он смолк в груди. В волне волос твоих забвенье, В твоем дыханье аромат, Во мне твое прикосновенье Струит горячий сладкий яд. Пока пишу я эти строки, Я весь дрожу, пылают щеки. Зачем угасших снов нельзя вернуть назад! Твой голос будит страх потоком нот блестящих, Ты в сердце дышишь тем, что выразить нельзя, Неизреченностью, - и в числах восходящих Струится музыка, сверкая и скользя. Подвластный чарам песнопенья, Небесный свод разъединен, И, как крылатое виденье, Я за тобою унесен В предел сверхоблачной долины, Где гаснут луны - исполины, Где край всемирности душою перейден. Напев легко плывет, он веет над душою, Он усыпительно скользит, как тень к теням, И белоснежною искусною рукою Она диктует сны колдующим струнам. Мой ум безмолвствует смущенно, Пронзен пылающим мечом, И грудь вздыхает учащенно, И мысль не скажет ей - о чем. И, весь исполнен обновленья, В немом блаженстве исступленья, Я таю, как роса, под солнечным лучом. Я больше не живу, и только ты, всевластно. Во мне и вне меня, как воздух золотой, Живешь и движешься, светло и сладкогласно, И все кругом поишь певучею мечтой. Твой голос точно ропот бури, Несущей душу выше гор, И я в прозрачности лазури, Как тучка, тку тебе убор. Твой голос точно шепот ночи, Когда цветы смежают очи, И я, как фимиам, лелею твой простор. 1817 К КОНСТАНЦИИ В полдень к розе льнет роса От звенящего фонтана. Но бледна среди тумана, Под луной, ее краса. Свет холодный, свет заемный, Светлый - сам, над нею темный. Так и сердце у меня, Хоть не блещет розой алой, Но цветок, цветок завялый, Живший только в свете дня. Луч в него ты заронила, Изменила - затемнила. 1817 К ПОЮЩЕЙ Отрывок Мой дух ладьею зачарованной, Под звуки сладостного пения, Скользит в гармонии взволнованной Далёко, в область восхищения, Под звуки сладостного пения Скользит ладьею убегающей, По всем излучинам течения Реки, в туманах пропадающей. 1817 К МУЗЫКЕ Отрывок Целебных слез родник прозрачный! К тебе прильнувши, дух наш пьет Забвенье мук, скорбей, забот. На берегу твоем Сомненья призрак мрачный Заснул среди цветов, склонив свой лик больной, Во сне он сладким звукам внемлет И, как ребенок, тихо дремлет Под песню матери родной. 1817 МУЗЫКА Отрывок Нет, Музыку ты не зови "Блаженной пищею Любви", Иль разве, что Любовь питается собою, Своею нежною душою, Пока не станет наконец Всем тем, о чем, рождая звуки, Нам шепчет Музыка - для муки И для блаженства всех сердец. 1817 * * * Орел могучий, ты паришь Над царством гор, где мгла и тишь, Ты светлым облаком летишь В просторе, лишь тебе знакомом, Когда ж туманные леса Рождают в буре голоса И ночь сойдет на небеса, Ты посмеваешься над громом. 1817 К ЛОРДУ КАНЦЛЕРУ, по приговору которого у Шелли были отняты дети от первого его брака Ты проклят родиной, о, Гребень самый темный Узлистого червя, чье имя - Змей Стоглав, Проказа Ханжества! Предатель вероломный, Ты Кладбищу служил, отжитки воссоздав. Ты проклят. Продан Суд, все лживо и туманно, В Природе все тобой поставлено вверх дном, И груды золота, добытого обманно, Пред троном Гибели вопят, шумят, как гром. Но если медлит он, твой Ангел воздаянья, И ждет, чтобы его Превратность позвала, И лишь тогда ее исполнит приказанья, - И если он тебе еще не сделал зла - Пусть в дух твой крик отца войдет как бич суровый. Надежда дочери на гроб твой да сойдет, И, к сединам прильнув, пусть тот клобук свинцовый, Проклятие, тебя до праха пригнетет. Проклятие тебе, во имя оскорбленных Отцовских чувств, надежд, лелеянных года, Во имя нежности, скорбей, забот бессонных, Которых в жесткости не знал ты никогда; Во имя радости младенческих улыбок, Сверкнувшей путнику лишь вспышкой очага, Чей свет, средь вставшей мглы, был так мгновенно зыбок, Чья ласка так была для сердца дорога; Во имя лепета неискушенной речи, Которую отец хотел сложить в узор Нежнейшей мудрости. Но больше нет нам встречи. _Ты_ тронешь лиру слов! О, ужас! о, позор! Во имя счастья знать, как вырастают дети, Полураскрывшийся цветок невинных лет, Сплетенье радости и слез в единой сети, Источник чаяний и самых горьких бед, - Во имя скучных дней среди забот наемных, Под гнетом чуждости холодного лица, - О, вы, несчастные, вы, темные из темных, Вы, что бедней сирот, хоть вы не без отца! Во имя лживых слов, что на устах невинных Нависнут, точно яд на лепестках цветов, И суеверия, что в их путях пустынных Всю жизнь отравит им, как тьма, как гнет оков, - Во имя твоего кощунственного Ада, Где ужас, бешенство, преступность, скорбь и страсть, Во имя лжи твоей, в которой им - засада Всех тех песков, на чем свою ты строишь Власть, - Во имя похоти и злобы, соучастных, И жажды золота, и жажды слез чужих, Во имя хитростей, всегда тебе подвластных, И подлых происков, услады дней твоих, - Во имя твоего вертепа, где - могила, Где мерзкий смех твой жив, где западня жива, И лживых слез - ведь ты нежнее крокодила - Тех слез, что для умов других - как жернова, - Во имя всей вражды, принудившей, на годы, Отца не быть отцом и мучиться любя, Во имя грубых рук, порвавших связь Природы, И мук отчаянья - и самого тебя! Да, мук отчаянья! Я не кричать не в силах: "О, дети, вы мои и больше не мои! Пусть кровь моя теперь волнуется в их жилах, Но души их, Тиран, осквернены - твои!" Будь проклят, жалкий раб, хотя чужда мне злоба. О, если б ад земной преобразил ты в рай, Мое проклятие тебе у двери гроба Благословением возникло бы. Прощай! 1817 К ВИЛЬЯМУ ШЕЛЛИ Вкруг берега бьется тревожный прибой, Челнок наш - и слабый, и тленный, Под тучами скрыт небосвод голубой, И буря над бездною пенной. Бежим же со мной, дорогое дитя, Пусть ветер сорвался, над морем свистя, Бежим, а не то нам придется расстаться, С рабами закона нам нужно считаться. Они уж успели отнять у тебя Сестру и товарища-брата, Их слезы, улыбки и все, что, любя, В их душах лелеял я свято. Они прикуют их с младенческих лет К той вере, где правды и совести нет, И нас проклянут они детской душою, За то, что мы вольны, бесстрашны с тобою. Дитя дорогое, бежим же скорей, Другое - у груди родимой, У матери, ждущей улыбки твоей, Мой мальчик, малютка любимый. Что наше, то наше, гляди на него. Веселья и смеха мы ждем твоего, Ты встретишь в нем, в странах безвестных и дальних, Товарища в играх своих беспечальных. Не бойся, что будут тираны всегда, Покорные лжи и злословью; Они над обрывом, бушует вода, И волны окрашены кровью: Взлелеяна тысячью темных низин, Вкруг них возрастает свирепость пучин, Я вижу, на зыби времен, как обломки, Мечи их, венцы их - считают потомки. Не плачь же, не плачь, дорогое дитя! Испуган ты лодкою зыбкой, И пеной, и ветром, что бьется, свистя? Гляди же: мы смотрим с улыбкой. Я знаю, и мать твоя знает, что мы В волнах безопасней, меж ветра и тьмы, Меж вод разъяренных, чем между рабами, Которые гонятся злобно за нами. Ты час этот вспомнишь душой молодой Как призрак видений безбольных; В Италии будем мы жить золотой, Иль в Греции, Матери вольных. Я Эллинским знанием дух твой зажгу, Для снов о героях его сберегу, И, к речи привыкнув борцов благородных, Свободным ты вырастешь между свободных. 1817 О ФАННИ ГОДВИН, которая кончила свою жизнь самоубийством Дрожал ее голос, когда мы прощались, Но я не видел, что это - душа Дрожит в ней и меркнет, и так мы расстались, И я простился, небрежно, спеша. Горе! Ты плачешь, плачешь - губя. Мир этот слишком велик для тебя. 1817 СТРОКИ Блаженных снов ушла звезда, И вновь не вспыхнет никогда, Назад мы взгляд кидаем. Там жизнь твоя и жизнь моя. И кто убил их? Ты и я. Мы близ теней страдаем, Навек лишив их бытия, Бледнеем и рыдаем. Бежит волна волне вослед, И тем волнам возврата нет, И нет от них ответа. Но мы скорбим о прежних снах, Но мы храним могильный прах В пустыне без привета: Как две могилы мы - в лучах Туманного рассвета. 1817 СМЕРТЬ Они умрут - и мертвым нет возврата. К могиле их открытой Скорбь идет, Седая, слабым голосом зовет То друга, то любовника, то брата; Напрасен плач, напрасен стон, Они ушли - и нет для них возврата, От них остался только ряд имен. Как тяжела родных сердец утрата! Не плачь, о, Скорбь, сестра души моей. Не плачь! Но ты не хочешь утешений. Понятен мне весь гнет твоих мучений: Не здесь ли ты, с толпой своих друзей, В избытке сил весною наслаждалась? О, как была ты молода, И как заманчиво тогда Тебе надежда улыбалась! Непродолжительна была твоя весна, Мечты волшебные умчались, Ты поседела, ты - одна, И от друзей твоих остались Одни пустые имена. 1817 КРЫЛЬЯ ОБЛАКОВ Отрывок Будь крылья облаков моими! Тех быстрых облаков, что буря создает, Своею силою рождая их полет, В тот час когда луна, окаймлена седыми Волнами блещущих волос, на океан Уронит искристый туман. Будь крылья облаков моими! Я устремился бы в простор, На ветре вздувшемся, меж волн его проворных, Туда, на высоту, к краям уступов горных, К серебряной меж них недвижности озер. 1817 ЛЮБОВЬ БЕССМЕРТНАЯ Отрывок Богатство вместе с властью вольно бродят, Вступая в океан добра и зла, Когда они из наших рук уходят; Любовь же, пусть неправильной была, - Бессмертная, в бессмертии пребудет, Все превзойдет, что было - или будет. 1817 МЕЧТЫ В ОДИНОЧЕСТВЕ Отрывок Мечты в одиночестве вянут и вновь расцветают, В созвучья хотел бы одеть их - созвучия тают; Как в блеске рассвета сиянье луны И меркнет и гаснет, так нежные сны Блеснут и, блеснув, улетают. 1817 ПЕСНЯ НЕНАВИСТИ Он пришел Ненавистником, сел над канавой, Взял разбитую лютню, и скошенным ртом Песню пел, - и не пел, - крик бросал он гнусавый Против женщины, бывшей скотом. 1817 КРИТИКУ С шелковичных червей соберет ли кто мед Или шелк у пчелы золотистой? Чувство злобы во мне так же скоро блеснет, Как под вьюгою ландыш душистый. Лицемеров, ханжей всей душой ненавидь Или тех, кто поносит бесчестно; Равным чувством легко им тебе отплатить, Им воздушность моя неизвестна. Иль раба отыщи, что в богатство влюблен, Предсказать я вам дружбу сумею; Но притворщик скорей будет правдой пленен, Чем подвигнут я злобой твоею. То, что чувствую я, невозможно дробить, Никого не хочу я обидеть; Ненавижу в тебе, что не можешь любить, - Как могу я тебя ненавидеть? 1817 НЕУДОВЛЕТВОРЕННОЕ ЖЕЛАНИЕ Томиться жаждою, не зная утоленья, - Блуждать неверною походкой - и томленье В рыданьях выражать - идти и, вставши вдруг, Глядеть растерянно и горестно вокруг - И ощущать, как кровь сквозь жилы ударяет И чувство с мыслями тревожными сливает; Лелеять образ ласк, чья сладость далека, Пока туманная и жадная тоска Настолько распалит собой воображенье, Что вот оно, твое желанное виденье. 1817 ОТТОН Ты не был, Кассий, и не мог ты быть Последним между Римлян, хоть от Брута Ты принял славу, и нельзя забыть, Как много света в вас двоих замкнуто; И не был он последним, хоть тиран Затрепетал пред ним среди сената, Что рабской ложью одобрял обман; Вы бескорыстны, вам лишь слава - плата, Но и Оттон велик, его душа богата. Она тебя не может оскорблять, Его неумирающая слава, И вряд ли ты ее хотел бы взять; Как ты, он жил и умер нелукаво, Тиран и враг тирана, умер он, Меч родины навеки освящая, Своею жгучей кровью обагрен, Была в нем гордость, яркая, живая, Он в смерти светлым был, он щедрым был, давая. К ОСВОБОЖДЕННОМУ ИЗ ТЮРЬМЫ О, пусть в моих глазах слеза дрожит, И сердце бьется так, что наслажденье Рождает боль, - перед тобой бежит Союзник лжи, тупое заблужденье. Благодарю тебя. Пускай тиран Хранит свои оковы и мученья, Пусть с бешенством он видит, что туман Рассеялся, и ты из заключенья Как после сна выходишь в блеске дня, И тщетно жаждал он, на дни, на годы, Сковать твой дух, исполненный огня, Для всех людей желающий свободы. 1817 ОЗИМАНДИЯ Сонет Я встретил путника; он шел из стран далеких И мне сказал: вдали, где вечность сторожит Пустыни тишину, среди песков глубоких Обломок статуи распавшейся лежит. Из полустертых черт сквозит надменный пламень - Желанье заставлять весь мир себе служить; Ваятель опытный вложил в бездушный камень Те страсти, что могли столетья пережить. И сохранил слова обломок изваянья: "Я - Озимандия, я - мощный царь царей! Взгляните на мои великие деянья, Владыки всех времен, всех стран и всех морей!" Кругом нет ничего... Глубокое молчанье... Пустыня мертвая... И небеса над ней... 1817 К НИЛУ Сонет День ото дня потоки дождевые Поят Эфиопийскую страну. Мороз и Зной, обнявшись, как живые, На Атласе, рождают их волну. Там дышат влагой глыбы снеговые; В высотах нарушают тишину, Близ урны Нила, Вихри грозовые, Веля дождям покинуть вышину. Над памятным Египтом ровны воды, Они твои, о, многоводный Нил; Целебный воздух, все бичи Природы - Везде, куда свой путь ты устремил. Вниманье, Смертный! Знанья мир столикий - Как двойственность, как мощь реки великой. 1818 ПЕРЕВАЛ ЧЕРЕЗ АПЕННИНЫ Тише, тише! Слушай, Мэри! Это шепот Апеннин. Там над сводом - точно звери, Точно гром среди вершин; Точно Северное море Там бушует на просторе, Там в пещерах, в глубине, Точно льнет волна к волне. В свете полдня Апеннины - Дымно-серая гора, От долины до вершины Облаков и скал игра; Но в одежде многозвездной Чуть лишь встанет ночь над бездной, Бьется хаос меж стремнин, Шатки выси Апеннин. 1818 МИНУВШЕЕ Ты хочешь позабыть блаженные мгновенья, Что меж цветов любви похоронили мы, Сложив на трупы их, исполненные тленья, Листки и лепестки, в предчувствии зимы? Восторги лепестков, закрывшиеся вежды, Поблекшие листки, упрямые надежды. Забыть минувшее и мертвых, сны судеб? О, духи есть, что мстят за тусклое забвенье, Воспоминания, в чьей власти сердце - склеп. Сквозь сумерки души блуждают угрызенья, И страшным шепотом нам шепчет каждый, Что радость бывшая - мучение для нас. 1818 К МЭРИ О, Мэри, мой далекий друг, Как скучен без тебя досуг. Сижу один, и в тишине Я вижу взор твой; снится мне Улыбка ясная твоя И голос - пенье соловья, Светлей, чем жемчуг вешних струй, Нежней, чем первый поцелуй. Вся очарована земля, Цветут Италии поля, Но я, тоскуя и любя, Твержу: мне грустно без тебя: Ты далеко... Приди ко мне... Как мчится облачко к луне, Как ветер теплый к морю льнет, Как мрак ночной рассвета ждет, - К тебе из тьмы взываю я, Звезда вечерняя моя, Приди ко мне! Приди ко мне! И эхо вторит в тишине: "Приди ко мне!.." 1818 ОБ УВЯДШЕЙ ФИАЛКЕ В цветке исчерпан аромат, Он был как поцелуй со мною; В нем больше краски не горят, Горевшие тобой одною. Измятый, льнет он в смертный час К моей груди осиротевшей, Над сердцем трепетным смеясь Покоем формы онемевшей. Я плачу - он не оживет, Вздыхаю - гаснет вздох напрасный. О, пусть ко мне скорей придет Его удел, покой безгласный! 1818 ЛЕСНИК И СОЛОВЕЙ Один лесник, душою огрубелой, Был враг созвучий, в слепоте своей; При свете звезд и под луною белой Ему был ненавистен соловей, Что пел в лесу, над долом усыпленным; Как по лугам, журча, бежит ручей, - Как лунный свет горит во мраке сонном, Как тубероза, в Индии, дыша, Поит равнину духом благовонным, И жизнь ее небесно-хороша, - Так соловей в лесу поет, счастливый, От звука к звуку радостно спеша, С заката до тех пор, когда над ивой Рассветная заискрится звезда, - И внемлет мир в усладе молчаливой; В узоры звезд замкнувшись навсегда, Внимает небо; замерли, мечтая, Земля и безглагольная вода; Фиалка побледнела, расцветая, Внимают розы, волны, облака, Лучи светил, и травка молодая, И каждое дыханье ветерка, И сонмы птиц, и бабочка ночная, Что, серебрясь, порывисто-легка, Из гроба колыбели улетая, - Как тот, кто в слишком дальнюю влюблен, - Спешит к звезде, как будто золотая Звезда, которой дышит небосклон, Свеча земли, и бабочка не знает, - Как тот, кто, в слишком дальнюю влюблен, - Что, низкая, она полет свершает К чрезмерной невозможной высоте И, неба не достигнув, погибает, - И все кругом, что замерло в мечте, Что в храме ночи дышит обожаньем, Внимает полнозвучной красоте, И чудится, что тем очарованьем, Той бурей звонкой песни соловья Окутан мир, исполненный вниманьем, - Вокруг всех форм и ликов бытия Безбрежность звуков вьется пеленою, И лишь в одной душе шипит змея. . . . . . . . . . . . . . . . . Он с топором вернулся и с пилою, Деревья убивал он целый день, А каждое из них, своей душою, Лесною нимфой было, мглу и тень Рождало и листами кружевными Лелеяло прохладу, сон и лень; В зеленой мгле, как будто в светлом дыме, Среди ветвей дремали ветерки, Дожди, блистая, каплями живыми С них падали, прозрачны и легки, Как слезы счастья, чуждые печали; И колыбелью нежные листки Они для птиц заботливо сплетали, И бледные влюбленные цветы, Как облака, прохладою питали, А там, вверху, где в неге красоты Прильнула ветка к ветке поцелуем, Как будто в пышный храм сплелись листы, - Различен этот мир, неописуем, Столица веток, листьев и стволов, Их мрак зеленый ветерком волнуем, Молитвенных как бы исполнен слов, И нежностью бесчисленных узоров Он каждый миг - другой, он вечно-нов Для восхищенных созерцаньем взоров; Дрожат, шуршат, качаются листы, Слагаются в изменчивость уборов, Здесь дышит сложность нежной красоты, Воздушность блесков, звуков, аромата, Здесь шепчут убедительно мечты; Дух бури, что порывами богата, Поет напев, меняясь каждый час, И каждый звук уходит без возврата, В уме встает он сказкой каждый раз, Рождаясь на неверное мгновенье, И этот дух ветров незрим для глаз. Напев Дриад - восторг самозабвенья, Но в мире слишком много лесников, Они не видят в песне - откровенья, И мучают звенящих соловьев. 1818 МАРЕНГИ 1 Пусть, кто томится гордостью и мщеньем, И думает - за зло должно быть зло, И мстит, пока мятущимся теченьем В пустыню волн его не унесло, - Спешит сюда: седая башня Вадо Ему шепнет, что быть таким не надо. 2 Пред урною Маренги он поймет Обманчивость мечты, такой жестокой. Громада-башня все еще живет, Но город мертв, пустынный, одинокий. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 3 Да, мудрая Этрурия узнала Вторую гибель, внутренний разлад И тиранию низшего закала, Оковы, что пятнают и казнят; За летом - осень с мертвой непогодой И холод Тирании - за Свободой. 4 В одной Пизанской башне чаша есть, - Была! В ней рдела кровь вражды забытой, И Этрурийцы проклинали месть, Вкушая крови, с чуждой кровью слитой; Друг с другом примиренные, они В своей душе клялись хранить огни. 5 Флоренция свободу умертвила? Та славная и вольная толпа, В которой созидательная сила, Чьим духом - в лес проложена тропа, Флоренция, оазис меж тумана, Терзает жертву жадного тирана? 6 Наместница померкнувших Афин, Блистательный очаг воспоминаний, - Как отблеск дня хранят снега вершин, Как светятся руины в океане, Так ты хранишь поблекший стройный лик, И для тебя дух Творчества возник. 7 Все, что познал мыслитель и мечтатель, В живописанье ты передала, И в мраморе явил свой дух ваятель, И мощь его и воля возросла. Ты был меж всех - геройское виденье: Так что ж, твое в том было преступленье? 8 Да; в Пизе травы сорные растут На мраморных стенах, гнездятся змеи; И худший хитрый зверь нашел приют В твоих дворцах, его отрава злее, Сидит он в них как наглый властелин, И с жертвой рук твоих твой рок - один. 9 Нежнейшие цветы с душой влюбленной Живут лишь миг, и редко их найдешь: Добро и зло - как виноград сплетенный, Их гроздья слишком часто вместе рвешь; - Пред тем как пить, разъединить их надо, И в честь Маренги да живет отрада. 10 Греха его не ведает рассказ, Но, если был рассвет как вечер ясен, Свершил он подвиг в этот ранний час, И тот забытый подвиг был прекрасен, И от слепой толпы в награду он Снискал позор, был к смерти присужден. 11 Когда была, под звук трубы призывной, За жизнь его назначена цена И, в достиженье пытки беспрерывной, Всем также смерть была возвещена, Кто б дал ему напиться, - в путь далекий, В изгнание пошел он, одинокий. 12 И голод он и холод и нужду, Как зверь в горах, недели и недели, Переносил, как бы живя в бреду; И как бывал он счастлив, если рдели На толокнянке красные плоды, Горя в листах багряностью звезды. 13 И в хижинах, среди болот огромных, Откуда лихорадкой выгнан раб, Таился он меж трав густых и темных, Меж камышей, где область змей и жаб И где, среди камней, в немом покое, Пятнистое вздымается алоэ. 14 За башней Вадо место есть; вдали Болота, протянувшись, отделяют Тот уголок, сокрытый, от земли, Там остролист и сосны тень роняют, А дальше, где другая сторона, Морская вечно плещется волна. 15 Земля чумой здесь дышит; жизни рады Здесь только те, кто встал на жизнь войной, Изгибистые змеи, черви, гады; Под смертоносной светятся росой Трофеи смерти, смутные предметы, Рога быков, и кости, и скелеты. 16 На крайней точке остов шалаша Стоял, покрытый шпажною травою, На нем висели плевелы, шурша; Там жил один убийца, но чумою Был смят, и птицы, мертвого вкусив, Чумою смяты, падали в прилив. 17 Там в сердце у Маренги верно рдело То пламя, что светлей, чем жизнь сама (С ним узник в очи смерти смотрит смело, С ним - полдень, без него и полдень - тьма), - Иначе, под безмолвным небосводом, Как мог бы жить он, темный, год за годом? 18 Но и не вовсе был он одинок. Он сделал змей, ужей и жаб ручными, И с чайками беседовать он мог, Что реют над волнами кружевными, И как они к нему, он к ним привык, И с ними был короче долгий миг. 19 А вечером, как бы ручные звери, Болотные мелькали огоньки, И шли к нему, и шли до самой двери, И сладкой был исполнен он тоски, Глядя, как пляшут лики их, толпою, И гаснут, устрашенные луною. 20 И на цветах, как бы узор звезды, Он сочетал росу в лучах рассвета, На травах видел инея следы, Глядел, как нежной дымкой все одето, Как созданные влагою мечты Все покрывают тканью красоты. 21 И до восхода солнца он весною Любил вставать, когда вершины гор Пылают ярко-алой пеленою, Как на огне железо; светлый взор Он устремлял на ясную природу И, видя горы, чувствовал свободу. 22 А в час, когда во мгле спала луна И океан, шумя, вздымался шире, Внезапно пробуждался он от сна И чувствовал себя в безбрежном мире; И ум его, разрушив свой предел, Ликуя, был как то, на что глядел. 23 Он смоквой, толокнянкою питался, И шишки с сосен падали к нему, Когда ж на море дикий шквал метался, Он мелких рыб выбрасывал ему, И луковицы ирисов порою Он находил под губчатого землею. 24 Так силы в нем и помыслы зажглись, Что сумрак одиночества смягчили; Когда же годы смутно пронеслись, Нашел он свет во внутреннем горниле, И грелся дух воспоминаньем. Так Пред очагом в грозу сидит рыбак. 25 Но чаянья, заботы, заблужденья, Как волны, не взметенные грозой, В Маренги тайно ждали пробужденья; И над его окрепнувшей душой Не властны были робкие мечтанья, Не властны были страх и колебанья. 26 И, увидав, что призрак корабля, Чернея на багряном океане И в ветре вымпелами шевеля, Встает как дух в оранжевом тумане, Как дух уже слабеющей зари, Рассыпавшей повсюду янтари, - 27 Вдруг вспомнил он о родине любимой, Вдруг вспомнила своих его душа, И, окрылен мечтой непогасимой, Он ринулся, к желанному спеша. 1818 К БАЙРОНУ О, дух властительный, в чьей бездне, присмирев, Трепещет этот век, тростник в дыханье бури, - Зачем ты не смиришь пророческий свой гнев? 1818 ВОЗЗВАНИЕ К МОЛЧАНИЮ Молчанье! Ты, и Смерть, и Сон, так верно Название трех братьев получили, Туманнокрылых стражей некой бездны, Где гаснут жизнь, и правда, и восторг, - Но пощади меня, о, Дух могучий, Пока те звуки, что в меня струятся, Моей душой не станут и она Усталые покинет эти члены, Чтобы идти по ступеням воздушным, За тем напевом зыбким, дальше, дальше, В пустыню гор, и там, вздохнув, уснуть... 1818 УТРАЧЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ Я плачу, скорбь моя необычайна, И я успокоенья не ищу; Коли нашел, нашел его случайно. Я плачу, изумляюсь и ропщу, Дивясь, что тот, кто властвует толпою, Кто вождь ее влечений и судеб, Не свет, не солнце над самим собою, Но темен, холоден и слеп. 1818 К БЕДЕ Приходи ко мне, Беда, В тень одетая всегда: Нареченная печаль, Ты безгласно смотришь вдаль. Мне тебя всем сердцем жаль. Пусть кажусь унылым я, Будь со мной, любовь моя. Я счастливее, чем ты, О, созданье красоты, Скорбно-царственной мечты. Мы вдвоем, как брат с сестрой, Раньше были уж с тобой, Мы с тобой не в первый раз, И опять настанет час, На года скует он нас. Темный рок - служить Судьбе, Все ж его возьмем себе; Есть любовь, хоть умер май, Я люблю, и ты ласкай, Ад сердечный будет Рай. В свежих травах, милый друг. Ляг на выкошенный луг. Чу! Кузнечик нам поет, В мире скорби и забот, Он лишь молод каждый год. Ива будет наш альков, Грудь твоя - приют для снов, Каждый звук и аромат Убаюкает наш взгляд, - Спите крепко, тени спят. Бьется, чувство затая, Кровь холодная твоя. Грудь твоя огнем горит, Взор о страсти говорит, - Что же мой с твоим не слит? О, целуй! - Но в забытьи Губы холодны твои: Ты в любви своей нежна, Но бледна и холодна, Мертвой льдяности полна. Нам глубоко под землей Ложе брачное с тобой: В тишине уютно там, Сумрак склепом будет нам, Брачным ложем сладким снам. Льни, пока не будем мы Тень одна единой тьмы; Пусть наш дух борьбой смущен, Льни, пока не внидет он В непробудный вечный сон. Он шепнет, пока мы спим, Что, скорбя, не мы скорбим; Как Восторгу иногда Снится горькая Беда, Пусть он снится нам всегда. Посмеемся, Грусть моя, Привиденьям бытия, Беглым призракам и сну, Как собаки в тишину Воют, лают на луну. Весь обширный мир, Сестра, Кукол жалкая игра; Вот их нет, и мгла кругом, В мире, где с тобой вдвоем Мы во мнимости живем. 1818 СТАНСЫ, НАПИСАННЫЕ БЛИЗ НЕАПОЛЯ В ЧАС УНЫНИЯ Сияет небо солнцем ясным, Играет быстрая волна, Прозрачным полднем, нежно-красным, Цепь снежных гор озарена: Земля, стряхнув оковы сна, Блаженством почек дышит снова, В ветрах и в пенье птиц - весна, И в звуках рокота морского. Здесь нежен даже гул смятенья городского. Из глубины, с морского дна, Глядят подводные растенья, Их зелень с красным сплетена; В волне - всех светов отраженье, Как звездный дождь - ее движенье. Один встречаюсь я с весной, И океан, тая волненье, Поет размерною волной, - О, если бы теперь был кто-нибудь со мной! Увы! Я чужд надежд, участья, Внутри - раздор, нет мира - вне, Я чужд и царственного счастья, Что знает мудрый в тишине, Живя сознаньем, как во сне, Увенчан внутреннею славой; Ни ласк, ни снов, ни власти мне. Другие жизнь зовут забавой, - Иная чаша мне, с холодною отравой. Но здесь, где ветерок, шутя, Воздушно веет на просторе, Я, как усталое дитя, Хотел бы выплакать все горе, Здесь скорбь нежна, как грусть во взоре; Я здесь хотел бы, в свете дня, Уснуть, остыть и ждать, что море, Неумолкаемо звеня, Свой гимн мне пропоет, баюкая меня. Быть может, кто и пожалеет, Что я забылся вечным сном. Как я, поняв, что день слабеет, Скорблю до времени о нем; Да, я один из тех, о ком Жалеют - пусть им нет признанья; Но я несроден с этим днем. Он светит, а умрет сиянье, Он будет жить еще, как блеск воспоминанья. 1818 СОНЕТ Не поднимайте тот покров, который Зовут живые жизнью: пусть на нем Лишь вымысел мерцает беглым сном, Все то, чему хотели б верить взоры, Два духа, Страх и Чаянье, как воры, Таятся там, во мраке роковом, И тени ткут в провале снов глухом, Над бездной создают свои узоры. Был некто, кем покров приподнят был: Любить хотел он, - но в широком мире Он никого, увы, не полюбил. Свет в тени, зрячий меж слепых на пире, Ждал правды он, спасения от зол И, как Пророк в пустыне, не нашел. 1818 СТРОКИ, НАПИСАННЫЕ ВО ВРЕМЯ ПРАВЛЕНИЯ КЕСТЛЬРИ На улице камни остыли, И холодны трупы в могиле, И выброски мертвы, и лица у их матерей Так бледны, как берег седой Альбиона, Где нет больше ласки, о, Воля, твоей, Где нет ни суда, ни закона. Сыны Альбиона мертвей Холодных дорожных камней, Их топчут как глину, недвижны они, год от года, И выбросок мертвый, которым страна Терзалась так долго и тщетно, Свобода: Убита, убита она. Топчи и пляши. Притеснитель, За жертву не встанет отмститель: Ты полный владыка всех трупов и мертвых камней И выбросков дум, что, не вспыхнув, остыли. Они - как ковер на дороге твоей, Ковер на дороге к могиле. Ты слышишь ли праздничный смех? То Смерть, Разрушенье, и Грех, И с ними Богатство "Сюда! На грабеж!" закричали. Вопят за стенами: "Смелее! Смелей!" И Правда оглохла от их вакханалий, От свадебной песни твоей. Венчайся с ужасной женою, Чтоб Страх и Тревога, волною, Тебе распростерли под сводами жизни альков. Венчайся, венчайся с Погибелью черной, Спеши к ней скорее для мерзостных снов, Тиран, Притеснитель позорный! 1819 ПЕСНЬ К БРИТАНЦАМ Британцы, зачем вы волочите плуг Для лордов, что в тесный замкнули вас круг? Зачем вы готовите пышные платья Тиранам, которые шлют вам проклятья? Зачем бережете вы, жалко стеня, От первого дня до последнего дня Шершней беззастенчивых, пот ваш сосущих, Не пот ваш сосущих, а кровь вашу пьющих? Зачем вы, о, Пчелы родимой страны, Оружье и цепи готовить должны, Чтоб шершни без жала, презревши заботы, У вас отнимали добычу работы? У вас есть достаток, досуг и покой, Уют и слиянье с душой дорогой? Что ж вы покупаете этой ценою, Томленьем, и страхом, и мукой тройною? Хлеба вы взрастили, - другой их пожнет; Богатства нашли вы, - другой их возьмет; Вы платья соткали - кому? - для чужого; Оружье сковали - для власти другого. Растите хлеба, - но не наглым глупцам; Ищите богатства, - не дерзким лжецам; И тките одежду, - но смерть паразиту, И куйте оружье, - себе на защиту. Ну, прячьтесь в подвалы, отверженный род. Вы строили замки, другой в них живет. Вы цепи трясете, что сами сковали, Дрожите пред силою вашей же стали. Берите-ка заступ, ну-ну, не робей, Наметьте могилы, копайте скорей. И, в саван одевшись толпой бледнолицей, Умрите, вам Англия будет гробницей. 1819 УПОДОБЛЕНИЯ ДЛЯ ДВУХ ПОЛИТИЧЕСКИХ ХАРАКТЕРОВ Как в чаще дуба векового Два жадных ворона кричат И каркают, ликуют снова, В теченье воздуха гнилого Людской почуяв трупный яд; Как две совы, крича невнятно, Летят из своего гнезда. И ночь пугать им так приятно, Когда - как будто невозвратно - Луна погасла навсегда, Как две акулы, что таятся Под Атлантической волной, Крушенья ждут, на трупы льстятся. И жабры хищных шевелятся Зловеще красной пеленой, - Так вы - два коршуна у склепа, Два скорпиона в забытьи, Два волка, воющих свирепо, Два пса, ворчащих у вертепа, В клубке едином две змеи. 1819 ОТРЫВОК Кто деньги скопит честною работой, Тот должен их иметь, - и для детей Оставить может заработок дней, Чтоб жить они могли, простясь с заботой. Несправедливость частная - для всех Явиться может благом. Нет в том спора. Но кто в добычу впутал черный грех, - Тот, кто ценой обмана и позора Богатым стал, - кем загнан был другой, - Тот может быть ограблен, - как мы с вора Снимаем платье, чтобы он для взора Предстал в своем бесчестии, нагой. 1819 НОВЫЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ ГИМН Воззванье к Свободе О, Боже, храни и спаси, В Английском гробу воскреси Покойницу, труп Королевы! Пошли ей блестящих побед, Пусть выйдет Свобода на свет, Чье имя Британцам - завет, Название их Королевы! Ее ослепительный трон Высоко над зыбью времен! Боже, храни Королеву! За ней миллионы следят, Борцов нескончаемый ряд; О царстве ее говорят, Боже, храни Королеву! В ней дух твой - как рокоты лир. Лишь ею устроен весь мир, Боже, храни Королеву! Твоей в ней любви глубина, Потоков небесных волна, О, где б ни предстала она, Боже, храни Королеву! Врагов ее втисни в туман, В их собственный черный обман, - Боже, храни Королеву! Воров ее слов накажи, Исчадья насилья и лжи, Как ложных владык, обнажи, - Боже, храни Королеву! Чтоб трон ее, вспыхнув, не гас, Чтоб только в сердцах был у нас, - Боже, храни Королеву! Пусть жалкий тиран говорит, Что трон его ярко горит, Мы любим лишь ту, что царит, - Наших сердец Королеву! Пусть с нами поет серафим, Мы хором стозвучным гласим, - Боже, храни Королеву! Как Ангелов нежных мольбы, Как грозные звуки трубы, Поем мы во имя борьбы, - Боже, храни Королеву! 1819 АНГЛИЯ В 1819 ГОДУ Сонет Король, старик, презренный и слепой, - Подонки расы отупело-праздной, Обжоры-принцы, грязь из лужи грязной, - Правители с пустою головой, - К родной стране прильнул из них любой Бесчувственно, пиявкой безобразной, - Войска, смерть Воли, омут непролазный, - Народ, голодный, загнанный, немой, - Свирепые подкупные законы, Что в петлю завлекают и казнят, - Святоши, что везде рождают стоны, - Гнуснейший хлев, безмысленный Сенат, - То черные могилы, из которых Да встанет Призрак, с пламенем во взорах! 1819 МАСКАРАД АНАРХИИ 1 Когда в Италии я спал, Внезапно голос прозвучал И властно он повел средь дня, В виденьях Вымысла, меня. 2 И вот гляжу, в лучах зари, Лицом совсем как Кестльри, Убийство, с ликом роковым, И семь ищеек вслед за ним. 3 Все были жирны; и вполне Понятно это было мне: Он под плащом широким нес Сердца людей в росе из слез, И сыт был ими каждый пес. 4 За ним Обман; одет был он Весь в горностай, как лорд Эльдон; Он плакал; силой волшебства Те слезы, наземь пав едва, Вдруг превращались в жернова. 5 И дети малые кругом, Себе игрушку видя в том, Ловили слезы те, в борьбе, И выбивали мозг себе. 6 И Лицемерье, все в тенях, Но с светлой библией в руках, На крокодиле, как Сидмут, Ползло, глядя и там и тут. 7 Другие Порчи, целый ряд, Сошлись на страшный маскарад, Наряжены, вплоть до очей, В шпионов, в пэров и в судей. 8 Последней Смута, в этом сне, На белом ехала коне, И конь был кровью обагрен, А Призрак - точно Смерть был он. 9 Чело жестокое в венке, И скипетр был в его руке, И знак на лбу лелеял он - "Я Бог, я Властелин, Закон". 10 Он ехал с пышной быстротой Над всей Английскою землей, И он толпой был слепо чтим, И лужей кровь была за ним. 11 Был свитой Призрак окружен, Был шум и звон со всех сторон, У каждого - кровавый меч, Чтобы врагам пути пресечь. 12 И вот по Англии, кичась, Толпа свирепая неслась, Вином отчаянья полна, Для темных дел опьянена. 13 От моря к морю, как беда, Через поля, чрез города Они неслись, в крови, в пыли, Покуда в Лондон не пришли. 14 Всех обитателей, в домах, Панический застигнул страх, Когда под крик, неукротим, Тот Призрак Смуты прибыл к ним. 15 Ему навстречу, как река, Явились дикие войска, И пели все, и слушал он: "Ты Бог, Король, и ты Закон. 16 Мы твой приветствуем приход, Тебя давно недостает. Мечи остыли, денег нет, Дай крови, золота и бед". 17 Ханжи, законники толпой, Склоняясь перед тенью той, Молитву тихую, как вздох, Шептали: "Ты Закон и Бог". 18 И все вскричали как один: "Ты Бог, Король и Властелин, Тебе от нас земной поклон, Дух Смуты ныне освящен". 19 И вот Анархии скелет Всем, скаля зубы, шлет привет, Народ, чтоб так учтив был он. Учителям дал миллион. 20 Он знал, что всё ему - венцы И королевские дворцы, Ему - почет от всех рабов И шитый золотом покров. 21 И вот приспешников вперед Банк захватить скорей он шлет, В парламент хочет он вступить, Он знает, как ему там быть. 22 Безумная явилась тут, Надеждою ее зовут. Но, как Отчаянье, она Вскричала, вся дрожа, бледна: 23 "Отец мой, Время, стар и сед, Ждет лучших дней, а их все нет, Глядите, он, как идиот, Руками шарит, счастья ждет. 24 Он за детьми рождал детей, Всех схоронил в теченье дней, Осталась только я одна, О, горе, скорбь мне суждена!" 25 И до коня она дошла, Пред ним на улице легла, Ждет, чтоб в нее вдавили след Обман, Убийство и Скелет. 26 Меж ней и ими вдруг возник Какой-то свет, какой-то лик, Сперва он был и слаб и мал, Как бы туман долин меж скал. 27 Но в буре зреют облака, Меж скал густеет их река, И светят молнии из туч, И гром идет к низинам с круч. 28 Так вырос образ тот, в огне, Горя в чешуйчатой броне, На алых крыльях он взвился, Предстал как света полоса. 29 На шлеме, издали светла, Планета блеск зари зажгла, И перья искрились на нем, Горя пурпуровым огнем. 30 Над головами тех людей, Как ветер, все скорей, скорей, Он шел, все слышали его, Но не видали ничего. 31 Как Май, идя, цветы родит, Как звезды Ночь с волос струит, Куда б ни шел он, с высоты, Во всех умах рождал мечты. 32 Толпа взглянула, - перед ней Надежда, в красоте своей, Вперед, вперед спокойно шла, Хоть вся земля в крови была. 33 И Смута, вскормленная в зле, Лежала мертвой на земле, Конь Смерти словно ветер был, Летел, копытами дробил Убийц, чей строй так люден был. 34 Лучистый свет блеснул из туч, Он нежен был, хоть был могуч, И гимн возник во всех умах, Была и радость в нем и страх. 35 Как будто бы Земля, родив Сынов Английских, - ощутив Негодованье, видя кровь И к детям чувствуя любовь, - 36 Из каждой красной капли вдруг Соделала могучий звук И сердце все вложила в крик, И гимн властительный возник: 37 "О Люди Англии, Сыны Непогасимой Старины, Питомцы матери, чей дух На время только в вас потух, - 38 Восстаньте ото сна, как львы, Вас столько ж, как стеблей травы, Развейте чары темных снов, Стряхните гнет своих оков, Вас много - скуден счет врагов! 39 В чем Вольность, знаете ль? Увы, В чем Рабство, испытали вы, И ваше имя - звон оков, В нем отзвук имени рабов. 40 Да, рабство, подневольный труд, В работе вечной дни идут, И платят вам тираны так, Чтоб прозябать вам кое-как. 41 Вы все для них, вы - дом и печь, Станок, лопата, плуг и меч, С согласия иль без него, Вы им пригодны для всего. 42 И жалок вид детей нагих, И бледны матери у них, Покуда речь моя течет, К ним смерть идет, и смерть не ждет. 43 И было бы желанно вам Есть то, что сильный жирным псам Бросает щедрою рукой, Но пищи нет у вас такой. 44 Дух Золота лелеет взгляд И от труда берет стократ, И в тираниях старых дней Работать не было трудней. 45 И за чудовищный ваш труд Бумажных денег вам дают, Вы им даруете кредит, Хоть в них обман бесстыдный скрыт. 46 И воли вам, в мельканье лет, Над волей собственною нет, Но что другие захотят, В то вашу волю превратят. 47 Когда ж вы издадите вздох, Что сон ваш скуден, хлеб ваш плох. Тогда тиран к вам войско шлет И вас и ваших жен он бьет, И кровь из ваших ран течет. 48 И месть горит и хочет вновь За пытку - пытку, кровь - за кровь: Не поступайте так, когда Настанет ваша череда. 49 Да, птицы носятся везде, Но отдохнут в своем гнезде, И есть берлога у зверей В суровый холод зимних дней. 50 Для лошадей и для быков В их стойлах корм всегда готов, Собак дворовых впустят в дом, Когда бушуют вихрь и гром. 51 Есть хлев и корм есть у ослов, И для свиней приют готов, О Англичанин, только ты Бездомен в мраке нищеты. 52 Вот это Рабство - посмотри, Терпеть не станут дикари, И зверь доселе не терпел То, в чем обычный твой удел. 53 В чем ты, Свобода? О, когда б Сказал, в живой могиле, раб Ответ, - тиран бежал бы прочь, Как от лучей победных - ночь. 54 О Вольность, мир огнем одень, Пусть говорят, что ты лишь тень, Что из пещеры Славы ты - Лишь суеверие мечты. 55 Нет, для работника ты хлеб, Чтоб он, насытившись, окреп, Чтобы, окончив труд дневной, Он счастлив был с своей семьей. 56 Ты всем, кто знает скорбь и мрак, Одежда, пища и очаг; В краях, где свет твой не погас, Не мог бы голод мучить нас, Как видим в Англии сейчас. 57 Ты для богатого, когда Он топчет слабых, - как узда: Отдвинет ногу он свою, Как наступивши на змею. 58 Ты Справедливость: никогда Не купишь твоего суда; Продажен в Англии закон, Тобой же всякий огражден. 59 Ты Мудрость: в Вольном не горят Огни, твердящие про ад, Он не подумает, что он Навеки будет осужден. 60 Ты Мир: сокровища и кровь Не тратишь, чтоб сбирать их вновь, Как тратили тираны их, Чтоб пламень в Галлии затих. 61 Но если пролилась из ран Кровь слишком многих Англичан, Свобода, ты затемнена, Но заблистать опять должна. 62 Ты свет Любви: к тебе припал Богатый, ноги целовал, Свое богатство отдал им, Кто был тиранами гоним, - 63 Оружье выковал себе, Чтоб в благородной встать борьбе На притесненье и обман, Кому весь мир был в жертву дан. 64 Познанья, Мысли и Мечты - То светочи средь темноты, Зажженные для тех тобой, Кто в жизни истомлен борьбой. 65 В Терпенье, в Нежности, во всем, Что расцветает нам цветком, Ты скрыта: не слова, дела Нам говорят, что ты светла. 66 Пусть соберутся те толпой, Что вольны смелою душой, Пусть соберет их дух один На свежей зелени долин. 67 Пусть голубые небеса, Земля и светлая роса И все, что вечно, не мертво, Увидят это торжество. 68 Из самых дальних уголков, От всех Английских берегов, Из городов и деревень, Где люди, чахлые, как тень, Живут и стонут каждый день. 69 Из тюрем, где, как тощий труп, С дрожаньем жалким бледных губ, Толпа детей и стариков Ест горький хлеб под звон оков. 70 Из всех тех мест, где жизнь идет И каждый миг усилий ждет, Встают заботы, бьется страх, И сеют плевелы в сердцах, 71 И, наконец, из всех дворцов, Где, точно дальний гул ветров, Звучат, то слабо, то слышней, Глухие отзвуки скорбей. 72 Из тех блистательных темниц, Где жесток вид холодных лиц И где немногим слышен стон Тех, кто нуждой обременен, - 73 Вы все, чьим горестям нет слов И кто сочувствовать готов Стране, где кровь невинных льют И где страданье продают, - 74 В Собранье смелом и живом Сверитесь, с пышным торжеством, Пусть скажут ваши голоса, Что вольным каждый родился. 75 Как заостренные мечи, Слова пусть будут горячи И полны смелой широты, Как в бой поднятые щиты. 76 И пусть тогда, со всех сторон, Тираны к вам, под шум и звон, Придут воинственной толпой, Как море громкое в прибой. 77 Пусть артиллерия гремит И пылью воздух продымит, Чтоб все пространство потряслось Под стук копыт и звук колес. 78 Пускай, блестя, пройдут полки И неподвижные штыки Сольются, сеть одну соткав, Английской крови возжелав. 79 Пусть сабли всадников светло, Под звук команды: "Наголо!" - Горят, чтоб погасить свой свет В пучине гибели и бед. 80 Спокойный сохраните вид, Как лес, что сомкнут и молчит, С такими взорами, где свет, Которому преграды нет. 81 Пусть Паника, чей бег быстрей Проворных боевых коней, Сквозь ваши плотные ряды Пройдет, как только тень беды. 82 Пускай закон родной страны - Ему мы все подчинены - В раздоре том, рука с рукой, Стоит единственным судьей. 83 Закон Английский старых дней Блистает мудростью своей, Умней он наших новых дней; В нем вспыхнет, - как тогда возник, - Свобода, твой могучий крик. 84 Священный вестник он, - и тот, Кто на герольда посягнет, Пусть примет кровь, так суждено, Но будет не на вас пятно. 85 И раз насильники дерзнут, Пусть между вас с мечом пройдут, Пусть рубят, колют и дробят, Пускай поступят, как хотят. 86 Не отводя упорных глаз, На них глядите в этот час, Не удивляясь, не сробев, Пока не кончится их гнев. 87 Тогда они придут домой С позором, жалкою толпой, И кровь, что пролили они, На их щеках зажжет огни. 88 И женщины всех мест родных Укажут пальцами на них, И стыдно будет им встречать Друзей и близким отвечать, 89 И те, что были на войне И бились в Смерти и в огне, Гнушаясь обществом таким, Уйдут к свободным и благим. 90 И для народа та резня Зажжет огонь иного дня, В нем будет знак для вольных дан, Далеко прогремит вулкан. 91 Промчатся звучные слова, И будет сила их жива, Сквозь каждый разум их печать Блеснет опять - опять - опять: 92 Восстаньте ото сна, как львы, Вас столько ж, как стеблей травы; Развейте чары темных снов, Стряхните гнет своих оков, Вас много - скуден счет врагов!" 1819 ПЕСНЬ К ЗАЩИТНИКАМ СВОБОДЫ Смелее, смелее, смелей! Есть кровь на земле, отказавшей вам в пище. Пусть кровь ваших ран, как рыданье очей, Оплачет нашедших приют на кладбище. Какая же скорбь справедливей - такой? Тот с другом расстался, тот с братом, с женой. Кто скажет, что битва их смыла волной? Проснитесь, проснитесь, проснитесь! Тиран и невольник - враги-близнецы; Разбейте оковы, и рвитесь, и рвитесь, В могилах вам внемлют сыны и отцы: Их кости в безмолвных гробах содрогнутся, Когда на погост голоса донесутся Тех смелых, что рвутся на волю и бьются. Пусть знамя горит высок_о_, Когда за добычей помчится Свобода! Пусть ветер его развевает легко, Не ветер, а вздохи и голод народа. И вы, вкруг царицы сомкнувшись толпой, Сражайтесь не в битве тупой и слепой, Во имя Свободы идите на бой. Вам слава, вам слава, вам слава! Хваленье страдавшим в великой борьбе. Никто не затмит наивысшее право, Что вы завоюете в битве себе. Не раз возникал победительный мститель, Но тот настоящий герой-победитель, Кто в силе не мстя, над собою - властитель. Скорее, скорее, скорей, Венчайтесь фиалкой, плющом и сосною! Кровавые пятна, средь пышных ветвей, Да скроются нежною их пеленою: В них - сила, надежда и вечности свет, Но только забудьте про Троицын цвет: То память о прошлом, - в вас прошлого нет! 1819 ПЕСНЬ К НЕБУ Хор духов Первый дух Дворцовый свод безоблачных ночей, Эдем светил, их золотых лучей! Бессмертный храм и зал блестяще- тронный Всегдашних "где", всегда живых "когда", - Как ты теперь, и как ты был тогда, Пространный, и безмерный, и бездонный; Очаг потухнувших огней, Собор теперешних теней, Тайник готовящихся дней! В тебе живут созданья жизнью слитой, Земля, со всей своей лучистой свитой; Шары, толпой кишащею, блестят В твоих стремнинах диких и пустынях; Зеленые миры в провалах синих, И звезды огнекудрые летят; И солнца мощные проходят, И льдины светлых лун уводят, И атомы сверканий бродят. Твое названье - имя божества, В тебе, о, небо, власть всегда жива, В чьем зеркале, - с мольбой склонив колени, - Свою природу видит человек; В течении твоих могучих рек Ряды людей на миг встают, как тени; Проходит быстрая вода, Их боги тают в блеске льда, Ты неизменно навсегда. Второй дух Ты лишь преддверье духа, отраженье, Где нежно спят его воображенья, Как по стенам пещеры вековой, Где светит сталактит нежней зарницы, Спят бабочки; ты только дверь гробницы, Где вспыхнет мир восторгов, но такой, Что блеск твой самый золотистый Пред этой славою лучистой Предстанет сном и тенью мглистой! Третий дух Тсс! Бездна светлой гневностью зажглась, О, атоморожденные, на вас! Чт_о_ небо? - пусть, с огнем его знакомы, Его лучей наследники вы тут, - Что солнца все, которые бегут, Тем духом нескончаемым влекомы, Которого вы только часть, Лишь капли, что Природы власть Сквозь жилы мчит, им давши страсть! Чт_о_ небо? - только капля круговая Росы, что блещет утром, наполняя Глаза непостижимого цветка, Чьи листья раскрываются все шире, Проснувшись в им не грезившемся мире: Несчетность солнц, бестрепетных века, Неизмеримые орбиты, В той хрупкой сфере вместе слиты, Сверкнули, дрогнули, забыты. 1819 ПЕСНЬ К ЗАПАДНОМУ ВЕТРУ 1 О, бурный ветер, Осени дыханье, Перед твоей незримою стопой, Как духи перед властью заклинанья, Бегут листы и кружатся толпой, Тая в себе всех красок сочетанье, Объятые губительной чумой. Перед тобою семена земные, Боясь Зимы, ложатся в колыбель, И, как в могилах, спят они, немые, Пока над ними носится метель, И ждут во тьме, и ждут, полуживые, Когда Зима растеплит их постель, И вмиг рожок Весны лазурно-ясной Поднимет клич везде - вблизи, вдали, - И почки, как стада, семьей согласной Взойдут на лоне матери-земли. Суровый Дух, могучий и бесстрастный! Губитель и зиждитель! О, внемли! 2 В твой мощный ток, бегущий средь тумана По крутизнам расторгнутых Небес, Возносится из бездны Океана Безумных туч растущий смутный лес; То гении громов и урагана, Восставшие из призрачных завес. Прорвав лазурной области преграды, От горизонта мчатся на зенит Твоих зыбей воздушные громады, То кудри бури, что вдали грозит, Разметанные волосы Менады, Принявшей исступленный гневный вид. Над мертвым годом ты - напев печальный, Его твои туманы погребли, Сложившись в саркофаг пирамидальный, И дождь, и град за ними вслед пришли, И, проникаясь песней погребальной, Вот-вот нахлынут бурно: о, внемли! 3 Ты летних дней тревожишь сновиденья, Ты будишь Средиземную волну, Когда, под звуки собственного пенья, Она припоминает старину, И нежит древних замков отраженья, И предается ласковому сну. В немом затишье Байского залива, Над светлою лазурью сонных вод Цветы и мхи склоняются красиво, Особой жизнью каждый лист живет, И надо всем простерся молчаливо Глубокий темно-синий небосвод. Но пред тобой пространство вод смутилось, И борозды повсюду пролегли, Пучина, возмущаясь, разделилась. И там, на дне, далёко от земли, Семья растений в страхе исказилась, Седеет и трепещет: о, внемли! 4 Когда б я был листом, тобой носимым; Когда б с тобой я тучею летал, В восторге бытия невыразимом; О, если б я волною трепетал И под твоим крылом неукротимым Участником твоих порывов стал! О, если бы, как в детстве, я с тобою Мог по небу скользить и ускользать Воздушною проворною стопою, - Как в детстве, - в дни, когда тебя догнать Казалось мне возможною мечтою, - Не стал бы я тебя обременять Такими неотступными мольбами, Такой тоскою, тягостно больной! Житейскими истерзан я шипами! И кровь бежит! Пусть буду я волной, Листом и тучей! Я стеснен цепями, Дай волю мне, приди, побудь со мной! 5 Пусть, вместе с лесом, лютнею певучей Тебе я буду! Пусть мои мечты, Услыша зов гармонии могучей, Помчатся, как осенние листы, Как горный ключ, рожденный темной тучей, Бегущий с звонким плачем с высоты! Моим, моим будь духом, Дух надменный, Неистовый! О, будь, мятежник, мной; Развей мои мечтанья по вселенной, - И пусть из них, как из земли родной, Взойдет иной посев благословенный, Подъятый жизнерадостной волной! Развей среди людей мой гимн свободный, Как искры, что светлы и горячи, Хотя в золе остыл очаг холодный! Пророческой трубою прозвучи, Что за Зимой, и тусклой, и бесплодной, Для них блеснут Весенние лучи! 1819 УВЕЩАНИЕ Хамелеону - свет с простором; Поэту - слава и любовь: Когда б поэт тревожным взором Их видел всюду вновь и вновь, С такой же легкостью встречая, Как видит свет хамелеон, Тогда б он не был, угасая, Так поминутно изменен. Поэт среди толпы холодной Таков же, как хамелеон, Когда бы от земли свободной Он был пещерой отделен; Где - свет, хамелеон меняет Свой собственный воздушный цвет, - Поэт бледнеет и вздыхает, Где нет любви и славы нет. Но да не будет дух поэта Богатством, властью осквернен: Когда б иным чем, вместо света, Питаться стал хамелеон, Когда б совсем он стал телесный, Тогда б он ящерицей был. Служи всегда мечте небесной, Поэт, создание светил! 1819 ИНДИЙСКАЯ МЕЛОДИЯ Я проснулся, задрожал, Мне во сне явилась ты, Нежный ветер чуть дышал, Ночь светила с высоты; Я проснулся, задрожал, И не знаю почему, И не знаю, как попал Я к окошку твоему! Теплый воздух сладко спит На замедлившей волне, Дышит чампак и молчит, Как видение во сне; Укоризны соловья Гаснут, меркнут близ куста, Как умру, погасну я Близ тебя, моя мечта! В сердце жгучая тоска! Я в сырой траве лежу! Холодна моя щека, Я бледнею, я дрожу. Пробудись же и приди, Мы простимся поутру, - И, прильнув к твоей груди, От тревоги я умру! 1819 К СОФИИ {*} {* Мисс Стеси.} Ты нежна, и кто нежней Между Нимф земли и моря; В легкой стройности своей Ты как дух в земном уборе; Все в тебе живет, горит, Рдеет, млеет, говорит. Взор - двузвездная Планета, Взглянешь - в мудром нет ума; В нем - с огнем и с лаской света Зыбко слита полутьма, В нем веселость нежно дышит, Так Зефир волну колышет. Кто в глаза твои взглянул, Тот от счастия бледнеет; В чьей душе твой смех уснул, Тот душою цепенеет. Странно ль, если, вняв твой смех, Я слабей, бледнее всех. Как роса под ветром нежным, Как под Бурями волна, Как лазурь, что вихрем снежным Глубоко потрясена, Близ тебя, как возле духа, Весь я полон зренья, слуха. 1819 К ВИЛЬЯМУ ШЕЛЛИ След маленьких ног на песке, Близ чужой и пустынной волны, Свет раковин в детской руке, Вы на миг были сердцу даны, Взор невинных и любящих глаз Был минутной усладой для нас. 1819 К ВИЛЬЯМУ ШЕЛЛИ With what truth I may say - Roma! Roma! Roma! Non e piu come era prima! {*} {* Как верно я могу сказать - О, Рим! О, Рим! О, Рим! Уж ты не тот, что прежде! (Англ.; ит.)} Погибший мой Вильям, в котором Какой-то светлый дух дышал, И ликом нежным, как убором, Свое сияние скрывал, И сжег его лучистым взором, - Здесь прах твой тлел и остывал; - Но ты не здесь, и коль виденье, Как ты, ушло в уничтоженье, Твой склеп во мне, как боль мученья. О, где ты, нежное дитя? Хочу я тешиться мечтою, Что травы и цветы, блестя, Среди могил живут - тобою, Своей листвою шелестя, Горят твоею красотою, - Хочу я думать, что в цветы Вложил любовь и краски - ты, Душою, полной красоты. 1819 К МЭРИ ШЕЛЛИ О Мэри, почему же ты ушла, Вокруг меня безрадостность и мгла! Твой призрак здесь, пленительный и странный, Но ты ушла дорогою туманной, И там, где Скорбь, и там, где мгла и тишь, У очага Отчаянья сидишь, И в этой тьме, где ты полна борьбою, Из-за тебя - нельзя мне быть с тобою. 1819 К МЭРИ ШЕЛЛИ Мир туманный угрюм, И устал я от дум, Я устал без тебя на пути; Ты смеялась светло, Но сиянье ушло, Нужно было и мне с ним уйти. 1819 МЕДУЗА ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ, находящаяся во Флорентийской галерее Она лежит в туманностях вершины И смотрит вверх, там ночь и высота; Внизу, далеко, зыблются равнины; Чудовищность ее и красота Божественны. Не чарами долины В ней смутно дышат веки и уста; На них, как призрак, мрачно распростертый, Предсмертное мученье, пламень мертвый. Но не от страха, нет, от красоты Дух зрящего пред нею каменеет; Встают на камне мертвые черты, Вот этот лик с ним слился, цепенеет, С ним сочетался в сон одной мечты, И нет следа для мысли, дух немеет; Но музыки исполнена мечта, Затем что в мраке, в боли - красота. И точно на скале росистой - травы, У ней на голове, взамен волос, Растут ехидны, полные отравы, Одна в другой, как пряди длинных кос, Все спутаны, все злобны и лукавы, Гнездо их в звенья светлые слилось, И в воздухе они разъяли пасти, Как бы смеясь, что этот дух - в их власти. И тут же саламандра, яд свой скрыв, С беспечностью глядит в глаза Горгоны; Летучей мыши бешеный порыв Описывает в воздухе уклоны, Для света мрак пещеры позабыв, Она как бы презрела все препоны, Кружит в лучах чудовищных огней, И свет полночный всякой тьмы страшней. Очарованье ужаса и пытки; От змей исходит блеск, он медно-рдян, Они горят в чудовищном избытке, И в воздухе от них дрожит туман; Как в зеркале, как песнь в едином свитке, Свет красоты и ужаса здесь дан - Лик женщины, с змеиными кудрями, Что в смерти видит небо над скалами. 1819 ФИЛОСОФИЯ ЛЮБВИ Ручьи сливаются с Рекою, Река стремится в Океан; Несется ветер над Землею, К нему ласкается Туман. Все существа, как в дружбе тесной, В союз любви заключены. О, почему ж, мой друг прелестный, С тобой мы слиться не должны? - Смотри, уходят к Небу горы, А волны к берегу бегут; Цветы, склоняя нежно взоры, Как брат к сестре, друг к другу льнут. Целует Ночь - морские струи, А землю - блеск лучистый Дня: Но что мне эти поцелуи, Коль не целуешь ты меня? 1819 ОТРЫВОК Иди за мною в глубь лесную, Туда, где сумрак голубой, Тебя я нежно поцелую, И мы смешаемся с тобой. Фиалка ветру там вверяет Свои душистые мечты, Вздыхает, - как ей быть, не знает, С такой четой, как я и ты. 1819 РОЖДЕНИЕ НАСЛАЖДЕНЬЯ При созидании Земли, Там в Небесах, вдали, вдали, Божественное порожденье, Средь нежных звуков, Наслажденье, В мелодии безумных чар, Возникло, как над влагой пар, Что нежно вьется вдоль излучин, Меж сосен, чей напев так звучен, Над зеркалом лесных озер, Откуда он плывет в простор; В волне гармонии небесной Дышал тот призрак бестелесный, Очерчен тонкою чертой, Светясь бессмертной красотой. 1819 АТМОСФЕРА ЛЮБВИ Отрывок Есть ласка теплой нежной атмосферы Вкруг существа, чей вид для наших глаз - Услада. Мы блаженствуем без меры, Мы точно в нежной дымке, в светлый час, Когда мы с тем, кто жизни жизнь для нас. 1819 СОУЧАСТИЕ ДУШ Отрывок В сердце сердца его я, как дух, обитал, С ним, как с ветром родным, я цветком трепетал. Я подслушал слова, что шептал он в тиши, Я проник в тайники этой светлой души. Даже то, что в словах он сказать не успел, Лучшей частью души я подслушать умел. И природу, и мир я сумел полюбить Той любовью, что он, только он, мог любить. В сердце сердца его сладкозвучный родник Я открыл и к нему с нетерпеньем проник. И обилие струй, точно сны наяву, Я на свет вывожу, в них купаюсь, плыву. И лечу, как орел, на могучих крылах, Между молний родных, в грозовых облаках. 1819 ВОСПОМИНАНИЕ И ЖЕЛАНИЕ Отрывок Там, где-то, может быть, с небесными тенями Мы разлучаемся, зовя их здесь друзьями? Или Грядущее мы видим, средь огней, Над тусклым зеркалом текущих наших дней? Иль как мы назовем то смутное влеченье, Что нам велит связать обрывки сновиденья, - И слита часть одна, все стройно в ней вполне, Но часть еще дрожит в сердечной глубине? 1819 ПРЕДЧУВСТВИЯ Отрывок Не будет ли сегодняшнего дня? Зачем гляжу я в мрак того, что будет? Вчера и завтра - то же для меня, И новых снов день новый не пробудит. Цветов немного на твоем пути; Вернись же в холод сумрачного дома, Ты прочь бежал, ты должен вновь прийти, Страдай, страдай, лишь боль тебе знакома. 1819 ЯВЛЕНЬЕ СВЕТЛЫХ МЫСЛЕЙ Отрывок О, светлых мыслей нежное явленье, Вы точно знак блаженнейшей земли, Вам свита - мысли, чуждые значенья; Так звезды между туч горят вдали, Но тучи - миг, а звезды - неизменны, Бессменна - свита, вы же - так мгновенны. 1819 ПОЭЗИЯ И МУЗЫКА Отрывок Как сладостно читать бессмертные созданья Могучих гениев - и слушать в тот же час, Как музыка звучит: чуть упадет вниманье, В тот смутный перерыв, что застигает нас, Врывается волной блаженное рыданье. 1819 ГРОБНИЦА ПАМЯТИ Отрывок Где ж истина? В гробницах? Да, гробницей Была тебе всегда моя душа, - От детских дней, страницу за страницей, Я книгу жизни пробегал спеша, Но в смене дней, в душе, где все - измены, Твой мертвый лик храню без перемены. 1819 ДОЖДЬ И ВЕТЕР Капризный дождь лениво капли сеет, Пока холодный ветер вяло веет, Отяжелев от сырости своей, И в серой атмосфере цепенеет, Где нет лучей. 1819 К ИТАЛИИ Как для ночей - зари явленье, Как ветер северный - для туч, Как быстрый бег землетрясенья - Для задрожавших горных круч, - Так ты, Италия, навеки Живи в свободном человеке. * * * Нет, не буди змею, - куда идти, Она тогда, пожалуй, не узнает, - Дозволь ей, сонной, так во сне ползти, Пока трава ночной росой блистает. Она ползет так тихо, что пчела Ее в безмолвном улье не услышит, Ни мошка мая, что приют нашла Внутри цветка и в полумгле не дышит, Ни звездный свет, играющий собой, Входящий в колокольчик голубой. 1819 ВИНО ШИПОВНИКА Отрывок Шиповник раскрылся под нежной луною, Я сладко упился медовым вином, Которое феи вливают волною В цветочные чаши, сбирая на нем. Под дерном зеленым, в стенах и под крышей Пустынного Замка уснули во мгле Кроты, землеройки, летучие мыши; И если разлить то вино по земле, И если с росою оно задымится, Им что-то веселое, светлое снится, О чем-то бормочут они в полусне. Храните же мирно видения ваши, Немногие феи столь новые чаши Приносят, летая при бледной луне. 1819 МИМОЗА ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Мимоза невинной сияла красой, Питал ее ветер сребристой росой, И к солнцу она обращала листы, Чтоб ночью опять погрузиться в мечты. В прекрасном саду пробудилась от сна, Как Гений Любви, молодая Весна; Траву и цветы пробудила для грез, Заставив забыть их про зимний мороз. Но в поле, в саду, и в лесу, и у скал Никто так о нежной любви не мечтал, Как лань молодая в полуденный зной, С Мимозой сродняясь мечтою одной. Раскрылся подснежник под лаской тепла, Фиалка от вешних дождей расцвела, И слился их запах с дыханьем весны, Как с пеньем сливается рокот струны. Любовью тюльпан и горчанка зажглись; И дивный красавец, влюбленный нарцисс, Расцвел над ручьем и глядит на себя, Пока не умрет, бесконечно любя; И ландыш, подобный Наяде лесной, Он бледен от страсти, он любит весной; Сквозит из листвы, как любовный привет, Его колокольчиков трепетный свет, Опять гиацинт возгордился собой, Здесь белый, пурпурный, а там голубой, Его колокольчики тихо звенят, - Те звуки нежней, чем его аромат; И роза, как нимфа, - восставши от сна, Роскошную грудь обнажает она, Снимает покров свой, купаться спешит, А воздух влюбленный к ней льнет и дрожит; И лилия светлую чашу взяла И вверх, как Вакханка, ее подняла, На ней, как звезда, загорелась роса, И взор ее глаз устремлен в небеса; Нарядный жасмин, и анютин глазок, И с ним туберозы душистый цветок, - Весною с концов отдаленных земли Цветы собрались в этот сад и цвели. Под ласковой тенью зеленых ветвей, Под искристым светом горячих лучей, Над гладью изменчивой, гладью речной Дрожали кувшинки, целуясь с волной; И лютики пестрой толпой собрались, И почки цветов на ветвях налились; А водный певучий поток трепетал И в тысяче разных оттенков блистал. Дорожки средь дерна, как змейки, легли, Извилистой лентой по саду прошли, Сияя под лаской полдневных лучей, Теряясь порою средь чащи ветвей. Кустами на них маргаритки росли И царские кудри роскошно цвели; И, тихо роняя свои лепестки, Пурпурные, синие вяли цветки, И к вечеру искрились в них светляки. Весь сад точно Райской мечтой озарен; И так, как ребенок, стряхнувши свой сон, С улыбкой глядит в колыбели на мать, Которой отрадно с ним петь и играть, - Цветы, улыбаясь, на небо глядят, И в небе лучи золотые горят, И ярко все блещут в полуденный час, Как блещет при свете лучистый алмаз; И льют, наклоняясь, они аромат, И с шепотом ласки друг другу дарят, Подобно влюбленным, которым вдвоем Так сладко, что жизнь им является сном. И только Мимоза, Мимоза одна, Стоит одинока, безмолвна, грустна; Пусть глубже, чем все, она любит в тиши Порывом невинной и чистой души, - Увы, аромата она лишена! И клонится нежной головкой она, И жаждет, исполнена тайной мечты, Того, чего нет у нее, - красоты! Ласкающий ветер на крыльях своих Уносит гармонию звуков земных; И венчики ярких, как звезды, цветков Блистают окраской своих лепестков; И бабочек светлых живая семья, Как полная золотом в море ладья, Скользит над волнистою гладью травы, Мелькает, плывет в океане листвы; Туманы, прильнув на мгновенье к цветам, Уносятся ввысь к голубым небесам, Цветочный уносят с собой аромат, Как светлые ангелы в небе скользят; На смену им снова встают над землей Туманы, рожденные знойною мглой; В них ветер слегка пролепечет на миг, Как ночью лепечет прибрежный тростник; Мечтает Мимоза в венце из росы; Меж тем пролетают мгновенья, часы, Медлительно движется вечера тень, Как тянутся тучки в безветренный день. И полночь с лазурных высот снизошла, Прохлада на мир задремавший легла, Любовь - в небесах, и покой - на земле, Отрадней восторги в таинственной мгле. Всех бабочек, птичек, растенья, зверьков Баюкает море загадочных снов, Как в сказке, волна напевает волне, Их пенья не слышно в ночной тишине. И только не хочет уснуть соловей, - Ночь длится, а песня слышней и слышней, Как будто он гимны слагает луне, И внемлет Мимоза ему в полусне. Она, как ребенок, устав от мечты, Всех прежде печально свернула листы; В душе ее сонная греза встает, Себя она ласковой мгле предает, Ей ночь колыбельную песню поет. ЧАСТЬ ВТОРАЯ В волшебном саду, чуждом горя и зла, Богиня, как Ева в Эдеме, была, И так же цветы устремляли к ней взоры, Как смотрят на Бога все звездные хоры. В лице ее дивном была разлита Небесных таинственных дум красота; Сравниться не мог с ней изяществом стана Цветок, что раскрылся на дне океана. Все утро, весь день и весь вечер она Цветы оживляла, ясна и нежна; А в сумерках падали к ней метеоры, Сплетая блестящие искры в узоры. Из смертных не знала она никого, Не знала, что значит греха торжество, Но утром, под ласкою теплой рассвета Она трепетала, любовью согрета; Как будто бы ласковый Дух неземной Слетал к ней под кровом прохлады ночной, И днем еще медлил, и к ней наклонялся, Хоть в свете дневном от нее он скрывался. Она проходила - к ней льнула трава, К которой она прикасалась едва; И шла она тихо, и тихо дышала, И страсть, и восторг за собой оставляла. Как шепот волны средь морских тростников, Чуть слышен был звук ее легких шагов, И тенью волос она тотчас стирала Тот след, что, идя, за собой оставляла. В волшебном саду преклонялись цветы При виде такой неземной красоты И нежно следили влюбленной толпою За этой прелестной, воздушной стопою. Она орошала их светлой водой, В них яркие искры блистали звездой; И в их лепестках - с мимолетной красою Прозрачные капли сверкали росою. Заботливо-нежной рукою своей Она расправляла цветы меж ветвей, Ей не были б дети родные милее, Она не могла бы любить их нежнее. Всех вредных, грызущих листки, червяков, Всех хищных, тревожащих зелень, жучков Она своей быстрой рукою ловила И в лес далеко-далеко уносила; Для них она диких цветов нарвала, В корзинку насыпала, где их несла: Хоть вред они жизнью своей приносили, Но жизнь они чисто, невинно любили. А пчел, однодневок и всех мотыльков, Прильнувших к душистым устам лепестков, Она оставляла, чтоб нежно любили, Чтоб в этом раю серафимами были. И к кедру душистому шла на заре, Там куколки бабочек - в темной коре, Меж трещин продольных - она оставляла: В них жизнь молодая тихонько дрожала. Была ее матерью нежной - весна, Все лето цветы оживляла она, И прежде чем хмурая осень пришла С листвой золотою, - она умерла! ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Промчалось три дня, - все цветы тосковали, О чем, почему, они сами не знали; Грустили, и бледность была в них видна, Как в звездах, когда загорится луна. А с новой зарею - до слуха Мимозы Коснулося пенье; в нем слышались слезы; За гробом вослед провожатые шли, И плакальщиц стоны звучали вдали. И с тихой тоской погребального пенья Сливалося смерти немой дуновенье; И запах, холодный, тяжелый, сырой, Из гроба к цветам доносился порой. И травы, обнявшись тоскливо с цветами, Алмазными вдруг заблистали слезами; А ветер рыданья везде разносил: Их вздохи он в гимн похоронный сложил. И прежняя пышность цветов увядала, Как труп той богини, что их оживляла; Дух тленья в саду омраченном витал, И даже - кто слез в своей жизни не знал - И тот бы при виде его задрожал. Подкралася осень, умчалося лето, Туманы легли вместо жгучего света, Хоть солнце полудня сияло порой, Смеясь над осенней погодой сырой. И землю остывшую розы, в печали, Как хлопьями снега, цветами устлали; И мертвенных лилий, и тусклых бельцов Виднелись толпы, точно ряд мертвецов. Индийские травы с живым ароматом Бледнели в саду, разложеньем объятом, И с новым осенним томительным днем Безмолвно роняли листок за листком. Багровые, темные, листья сухие Носились по ветру, как духи ночные; И ветер их свист меж ветвей разносил, И ужас на зябнущих птиц наводил. И плевелов зерна в своей колыбели Проснулись под ветром и вдаль полетели, Смешались с толпами осенних листов И гнили в объятиях мертвых цветов. Прибрежные травы как будто рыдали, - Как слезы, в ручей лепестки упадали, Обнявшись, смешавшись в воде голубой, Носились нестройной, унылой толпой. Покрылися трупами листьев - аллеи, И мертвые свесились вниз эпомеи, И блеск средь лазури, как призрак, исчез, И дождь пролился с потемневших небес. Всю осень, пока не примчались метели, Уродливых плевелов стебли жирели; Усеян был пятнами гнусный их род, Как жабы спина иль змеиный живот. Крапива, ворсянка с цикутой пахучей, Волчцы, белена и репейник колючий - Тянулись, дышали, как будто сквозь сон, Их ядом был воздух кругом напоен. И тут же вблизи разрастались другие, Как будто в нарывах, как будто гнилые, Больные растенья, - от имени их Бежит с отвращением трепетный стих. Стояли толпой мухоморы, поганки И ржавые грузди, опенки, листвянки; Взрастила их плесень в туманные дни, Как вестники смерти стояли они. Их тело кусок за куском отпадало И воздух дыханьем своим заражало, И вскоре виднелись одни лишь стволы, Сырые от влажной, удушливой мглы. От мертвых цветов, от осенней погоды В ручье, будто флером, подернулись воды, И шпажной травы разрасталась семья С корнями узлистыми, точно змея. Сильней и сильней поднимались туманы, Бродили и ширились их караваны, Рождаясь с зарей, возрастали чумой, И ночью весь мир был окутан их тьмой. В час полдня растения искриться стали: То иней и изморозь ярко блистали; Как ядом напитаны, ветки тотчас Мертвели от их ослепительных глаз. И было тоскливо на сердце Мимозы, И падали, падали светлые слезы; Объятые гнетом смертельной тоски, Прижались друг к другу ее лепестки. И скоро все листья ее облетели, Внимая угрюмым напевам метели, И сок в ней не мог уже искриться вновь, И капал к корням, точно мертвая кровь. Зима, опоясана ветром холодным, Промчалась по горным вершинам бесплодным, И треск издавали обломки скалы, Звенели в мороз, как звенят кандалы. И цепью своей неземного закала И воды и воздух она оковала; От сводов полярных, из дальней земли, Суровые вихри ее принесли. Последние травы под ветром дрожали, От ужаса смерти под землю бежали, И так же исчезли они под землей, Как призрак бесследный, порою ночной. В извилистых норах уснули в морозы Кроты, под корнями умершей Мимозы; И птицы летели на сучья, на пни, И вдруг, на лету, замерзали они. Теплом потянуло. На ветках снежинки Растаяли, падая вниз, как слезинки; И снова замерзли в холодные дни, И кружевом снежным повисли они. Металася буря, сугробы вздымая И волком голодным в лесу завывая, И сучья ломала в порыве своем, Весь мир засыпая и снегом, и льдом. И снова весна, и умчались морозы; Но нет уже больше стыдливой Мимозы: Одни мандрагоры, цикута, волчцы Восстали, как в склепах встают мертвецы. ЗАКЛЮЧЕНИЕ Знала ль Мимоза, что скрылась весна И что сама изменилась она, Знала ль, что осень с зимою пришла, Трудно сказать, - но она умерла. Дивная Нимфа, чьим царством был сад, Чьим дуновением был аромат, Верно, грустила, когда не нашла Формы, где нега стыдливо жила - Чудная нега любви, красоты И неземного блаженства мечты. Но в этом мире суровой борьбы, Горя, обмана и страха судьбы, В мире, где мы - только тени от сна, Где нам познания власть не дана, В мире, где все - только лживый туман, - Самая смерть есть мираж и обман. Вечен таинственный, сказочный сад, Вечно в нем Нимфа живит аромат, Вечно смеются им вешние дни, Мы изменяемся, - но не они. Счастье, любовь, красота, - вам привет! Нет перемены вам, смерти вам нет, Только бессильны мы вас сохранить, Рвем вашу тонкую, светлую нить! 1820 МОРСКОЕ ВИДЕНИЕ О чудовищность бури! Паруса порвались, И забились как ленты, и под вихрем сплелись. Из туманов, угрюмых, как чернеющий гроб, Вместе с молнией хлынул многоводный потоп. Напряженные смерчи, как подпоры небес, Поднимаясь, коснулись этих темных завес, И тяжелое небо так повисло на них, Что они пошатнулись и в глубинах морских Как в могилах сокрылись, между волн разошлись, Точно море под ними опустилося вниз, И умолкли в их вопле и пучина, и гром, Только эхо от ветра пронеслося кругом. А корабль одинокий, как игрушка ветров, То исчезнет в обрывках грозовых облаков, То скользнет по обрыву рассеченной волны, Опускается в пропасть водяной глубины; В этих водных стремнинах, где страшит тишина, Пред стеною другая возникает стена, Как огромная масса дымно-светлых зеркал; А вверху, свирепея, разъяряется вал, И бурун - как подвижный бесконечный погост, Где смертельное пламя, быстрый хаос из звезд, - Как вращение лавы, что несется горой, - И как серные хлопья, ужасающий рой, - Мчится в бешеной пляске, мчится диким огнем, Устремляясь за черным и немым кораблем. Пирамидные глыбы многопенистых вод Прямо к молнии мчатся и дробят небосвод, Целым лесом спиралей восходя от зыбей, Область неба пронзают бледной влагой своей. Чу! корабль раскололся, он как дуб затрещал, В час когда его ветви буйный вихрь оборвал. Он разорван, расщеплен грозовою стрелой, С раздробленною мачтой, весь окутанный мглой, Он погибель впивает через каждую щель, В бурном море он видит гробовую постель. Мертвый остов несется над живою волной, Точно труп, окруженный, как сплошной пеленой, Дуновением смерти. Трюм затоплен, и вот Волны выхода ищут, влага палубу рвет, И она разломилась от напора воды, Как от теплого ветра преломляются льды. Но один еще целен, еще держится дек, С человеком там тесно мертвый слит человек, Друг для друга гробницей трупы служат кругом, Так убитые в бреши кучей спят пред врагом. Там два тигра, что, в трюме видя влагу зыбей, В нестерпимости страха гнет порвали цепей (То, что дало им смелость, в их темнице, внизу. Здесь велит быть ручными, возвещая грозу); Уцепившись когтями за поверхность доски, Тигры жмутся друг к другу, полны смертной тоски. Это все? Было тихо целых девять недель; Все равно как бы севши на подводную мель, Был корабль без движенья, посреди тишины, На безветренной глади безглагольной волны; Солнце в полдень - без тени, смертных полное чар, Даже в лунном сиянье затаился пожар, И возникли туманы, как свинцовая тьма, И от этих дыханий зародилась чума, И, как веред рождает на колосьях земля, Сон холодный прокрался в экипаж корабля. Между утром и ночью, трупы в койки вложив, Мертвых в воду бросали те, кто был еще жив, Трупы - трупы бросали в глубину, как бы в ров, И акулы срывали их могильный покров, И глотали их с тканью этих трупных завес, Как евреи глотали дождь из манны с небес. Моряки умирали, и в тот день, как из туч Гром прорвался, роняя жгучей молнии луч, Их лишь семь оставалось. Шесть убило грозой, Их, как мумии, черной разложив полосой, А седьмого пронзило в грудь обломком, и он, На обломке - обломок, был в ветрах вознесен И над бездной качался. Это все? У руля Видно женщину. Небо - лик ее, не земля, Так прекрасно лишь небо, над простором морей, В свете звездных сияний и закатных огней; И прекрасный ребенок на коленях ее, Он во всем выражает восхищенье свое; Рад он трепету молний и смеется громам, Полногласному ветру, полнозвучным ветрам, Манит тигров, чтоб встали и пришли поскорей, Между тем как от страха столько ярких лучей В их глазах, что светлее каждый беглый их взор, Чем летящий по небу огневой метеор; Бьется сердце ребенка, не стихает гроза, Но у матери скорбны и без блеска глаза. "О, не смейся, мой милый, о, не смейся, шутя, Лучше спи, успокойся, дорогое дитя, Сон обманет ту муку, что грозит нам с тобой, В чем она, я не знаю, но страшусь пред судьбой, Потому что с тобою будет разный нам путь! Спи же, спи пред разлукой! Эта бледная грудь, Что трепещет в испуге, - для тебя колыбель, Для тебя, мой желанный, в ней приют и постель. Что есть жизнь, что есть смерть, что есть мы, если в час, Как погибнет корабль, больше нет уже нас? Как не видеть тебя, быть без ласки твоей? После жизни быть тем, чем мы были пред ней? Этих рук не касаться, не знать этих грез - Этих губ, этих глаз, этих нежных волос? И не знать этой речи, что ласкает мне слух, Всей телесной одежды, одевающей дух, Что моим был ребенком, был родимым, - и вот, Погасает, бледнеет, точно радуги свод, Чьей улыбке была я - вниз упавшим дождем?" Вот корабль содрогнулся, как разрушенный дом, Погружается в воду, чтоб уйти навсегда; Тигры вспрыгнули в страхе, дюйм за дюймом вода Наползает как туча и растет как гроза, Коченеют от страха лапы, уши, глаза; И в груди их внезапно с тяжкой силой возник Продолжительный, хриплый, потрясающий крик, Он пронесся по горным пенным долам волны, И, как эхо, от высей он достиг глубины, Смешан с хлещущим свистом встречно-бьющих дождей И влеком ураганом над пространством зыбей: Он от запада мчался, ураган грозовой, И к восточному ветру бросил яростный вой, Поперечным теченьем разделяя объем Возмущенного вихря с разрешенным дождем; Как в глуши первобытной, меж деревьев и трав, На слона, выскользая, нападает удав, - Как проворный и черный, быстрокрылый баклан, - Над глухим океаном как другой океан, - Буря мчится, домчалась вплоть до тех облаков, Что для мира восстали колоннадой основ, Опершися на море, вознеслись до небес И окутали бурю целым храмом завес; Но она порвала их, как гремучий ручей Глыбы скал разрывает, чтобы мчаться звончей: И огромные тучи раздробились вдали, Точно камни от храма при трясенье земли; Точно пыль от паденья этих тяжких камней, Тучи в буре распались, разметались по ней; Из расщелины страшной облаков грозовых, Там, где утренний воздух был и ясен и тих, Точно полчища света, протянулись лучи, Златоцветны, кристальны и светло-горячи, Проницательно-остры, устремились, и вот Эти полчища слились у рассветных ворот. Все растет, все яснее в черной буре пролом, И пещеры туманов озарились кругом, И свирепые ветры погружаются в сны, Убаюканы качкой монотонной волны И продольным сияньем колыбельных зыбей; А вверху, разгораясь в яркой славе своей, Златоцветным туманом, еще страшный на вид, Сумрак туч отшумевших блеском солнца горит. Волны, скучившись, видят высоко над собой Углубленный, спокойный, свод небес голубой, И, как страсти, пожаром запылавши в крови, Утихают пред взором светлоликой Любви, Так, увидевши ясный голубой небосвод, Легкой зыбью трепещет успокоенность вод. Смотрят Анды и Атлас, - между ними, светла, Темно-синяя влага протянулась, легла, Острова и утесы, тени чаек морских, Все воздушно и нежно, мир как будто притих. Мир воды чуть трепещет. Где ж корабль? На волне, Где он в водном провале медлит, точно во сне, Тигр - в чудовищной схватке с водяною змеей. Пар и пена от стычки, взрыв родя над водой, Сонмом радуг пятнают светлый воздух, и в плеск Вмешан звук от хрустенья, сильны кости, но треск В них рождают объятья смертоносной змеи, Развернувшей все звенья и сплетенья свои, И шипение крови, из змеиных боков, Что под лапами тигра брызжет в пену валов, Слито с свистом и всплеском, - точно страшный снаряд Влагу с ветром бросает и вперед и назад, Их как жерновом мелет, превращая их в звук, Что ползет сколопендрой в океане вокруг. Голубая акула в голубой глубине В ожиданье застыла, медлит словно во сне, Плавники распростерла, победителя ждет, Как немая гробница в неподвижности вод. И, увидевши тигра в бездне вод, как в гробу, Брат его поспешает встретить ту же судьбу. Приближается шлюпка, и двенадцать гребцов Острый киль устремляют меж соленых валов. Дула к тигру направив, три стрелка у кормы Целят, выстрелы громки, и из вспыхнувшей тьмы Пули вынеслись метко тигру в крепкую грудь, И он должен во влаге беспробудно уснуть. Под кипучей волною чуть концом шевеля, Лишь обломок остался от того корабля, Погружается в бездну, вот почти не видать, Но за это спасенье побледневшая мать Ухватилась упорно цепкой левой рукой И красавца ребенка поднимает в другой. Смерть, Надежда и Ужас, Красота и Любовь Реют, слившись над нею, разделяются вновь, Блещут ярким испугом в исступленных глазах И горят метеором вкруг нее на волнах, А ребенок смеется, как смеялась волна, Перед тем как проснулась под грозой глубина. Океан и ребенок друг на друга глядят, И загадкой исполнен этот радостный взгляд. 1820 ОБЛАКО Прохладу дождей и с ручьев и с морей Я несу истомленным цветам, В удушливый день мимолетную тень Я даю задремавшим листам. Живую росу на крылах я несу, Пробуждаю ей почки от сна, Меж тем как легли они к груди земли, Пока пляшет вкруг солнца она. Бичующий град моей дланью подъят, Я под гром, как цепом, молочу, Белеет вокруг зеленеющий луг, Брызнет дождь, - и опять я молчу. В горах с высоты сею снег на хребты, И гигантские сосны дрожат; Всю ночь на снегах я покоюсь в мечтах И с грозой обнимаюсь, как брат. На башне моей, средь воздушных зыбей, Блещет молнии пламенный щит, И скованный гром ворчит пред дождем, То умолкнет, то вновь зарычит; Над гладью земной, над морской глубиной, Я плыву в нежном пурпуре дня, И молний полет все вперед и вперед Увлекает, как кормчий, меня; Над цепью холмов, над семьей ручейков, Над пространством озер и полей, Мой кормчий спешит, и спешит, и бежит, Разжигает порывы огней, Под небом родным улыбаюсь я с ним И внимаю потокам дождей. Кровавый восход, вырастая, плывет, Возродитель земли и воды, Горит его взор, как ночной метеор, - Гаснет свет предрассветной звезды; На спину ко мне он вспрыгнет весь в огне, И расширятся крылья его: На камни скалы так садятся орлы, Затаивши в груди торжество. А в час, как закат свой багряный наряд Простирает над сонною мглой, И в светлый туман разодет океан, И повсюду любовь и покой, Я крылья сверну и, как голубь, усну, Высоко, высоко над землей. В венце из огня нежит дева меня, Что у смертных зовется луной, Проходит она по извивам руна, Что взлелеяно влагой ночной; Чуть слышны шаги той незримой ноги, Только ангелам внятны они, От этих шагов сквозь раздвинутый кров Многозвездные смотрят огни; Я с ними горю, и смеюсь, и смотрю, Как они, точно пчелы, кишат, Вперяю в них взор, раздвигаю шатер, Золотистые роем спешат, Озера, моря, их лучами горя, Как обломки лазури лежат. Трон солнца свяжу и огнем окружу, И как жемчуг я вьюсь над луной: Вулканы дрожат, звезды гаснуть спешат, Увидавши мой стяг боевой, От мыса на мыс, то к высотам, то вниз, Над пучиной кипучих морей, Как мост протянусь и на горы опрусь, Как преграда для жгучих лучей. Сквозь радуги свод прохожу я вперед, С ураганом, со снегом, с огнем, То арка побед, что в изменчивый цвет Разукрашена пышно кругом, Лучи сплетены, горячи и нежны, И смеется земля под дождем. Из вод на земле я рождаюсь во мгле, Я кормилицей небо зову, Таюсь в берегах и в шумящих волнах, Изменяюсь, но вечно живу. И стихнет ли гром, и нигде ни пятном Не запятнан небесный шатер, И ветры скорей, вместе с роем лучей, Воздвигают лазурный собор, - Я молча смеюсь, в саркофаге таюсь, Поднимаюсь из пропасти бурь, Как призрак ночной, промелькну белизной И опять разрушаю лазурь. 1820 К ЖАВОРОНКУ 1 Пенья дух чудесный, Ты не птичка, нет! С высоты небесной, Где лазурь и свет, Ты песней неземной на землю шлешь привет! 2 Тучкою огнистой К небесам ты льнешь, И в лазури чистой Звук за звуком льешь, И с песней ввысь летишь, и, ввысь летя, поешь. 3 В блеске золотистом Гаснущего дня, В облаке лучистом, В море из огня Резвишься ты, как дух, порхая и звеня. 4 Бледный вечер, тая, Вкруг тебя дрожит; Как звезда, блистая, Днем свой лик таит, Так в небе ты незрим, но песнь твоя звучит. 5 Гимн твой серебристый - Как звезды привет: Блещет день лучистый, Меркнет звездный свет; С земли не видно нам, горит она иль нет. 6 Небеса с землею Звуками полны; Так порой ночною Вспыхнет луч луны, - Вмиг ласкою его поля озарены. 7 Кто ты, дух чудесный? Кто тебя нежней? Радуги небесной Красота - бледней, Чем лучезарный дождь мелодии твоей. 8 Так поэт, плененный Блеском светлых дум, Песней отдаленной Будит чуткий ум, И мир ему дарит рукоплесканий шум: 9 Так прекрасной девы - Точно в полусне - Сладкие напевы Льются в тишине; В них - красота любви, в них - светлый гимн весне; 10 Так в лесу росистом В час ночной - светляк Блеском золотистым Рассекает мрак, Невидимый горит цветов и трав маяк; 11 Так в саду, блистая, Розы в полдень спят; Ветерку внимая, Дышат и дрожат; Роняя лепестки, льют нежный аромат; 12 Солнца отблеск чудный, Вешний цвет ветвей, Дождик изумрудный С музыкой своей, - Бледнеет в мире все пред песнею твоей; 13 Музыки небесной Тайну нам открой, Птичка, дух чудесный, Я молю с тоской, Я не слыхал нигде гармонии такой. 14 Хоры Гименея Нам дарят привет; Пред тобой бледнея, Меркнет этот свет; Мы чувствуем душой, что в них чего-то нет. 15 Где родник кипучий Песен золотых? Волны или тучи Нашептали их? Иль ты сама любовь? Иль чужд ты мук земных? 16 В переливах ясных, Что звенят вокруг, Лишь восторгов страстных Слышен яркий звук, Любя, не знаешь ты любовных горьких мук. 17 Тайну смерти мрачной Верно понял ты, Оттого с прозрачной Светлой высоты Нам, смертным, шлешь свой гимн кристальной чистоты. 18 Жизнь мы полной чашей Пьем, пока - весна; Но в улыбке нашей Искра слез видна, Те песни любим мы, в которых грусть слышна. 19 Но когда б печали К нам толпой не шли, - Если б рай нам дали, Пасынкам земли, - Мы в радости с тобой сравняться б не могли. 20 Музыки нежнее, Льющейся волной, - Глубже и полнее Мудрости земной - Та песнь, с которой ты несешься в мир иной. 21 Если б песни ясной Часть я взял себе, Лился б гимн прекрасный Людям в их борьбе: Мне б целый мир внимал, как внемлю я тебе! 1820 ПЕСНЬ К СВОБОДЕ Свобода, знамя порвано твое, Но все ж оно и против ветра бьется. Байрон 1 Прославленный народ взмахнул опять Молниеносный бич всех стран: Свобода Спешит, от сердца к сердцу, воссиять Средь городов Испанского народа. Стряхнув с себя тоску, моя душа Вся воскрылилась песнопеньем, Живет возвышенным волненьем, - Как молодой орел, упившись отдаленьем, На жертву падает спеша, - Спешит к стихам, несется в буре духа, В далеком небе славы, - а за ним, Сопутствуем сияньем огневым, Усладой неожиданной для слуха, Тот голос, что глубинами храним, Возник, звучат слова, и я внимаю им. 2 Зарделось Солнце с ясною Луною: И брызги звезд из бездны пустоты Низверглись в небо. Вся дыша весною, Прекрасный остров мира, сон мечты, Земля возникла в воздухе безгласном: Но эта дивная звезда Была лишь хаос и беда, Ты не была еще, ты не была тогда: Но, распален огнем ужасным, Зажегся дух зверей, и рыб, и птиц, И этим всем чужда была пощада, Враждой кишела дикая громада, Была война, без меры, без границ: Со зверем - зверь, для всех борьба - услада, И в сердце всех существ был грозный рокот ада. 3 И человек, лик царственный, тогда Взрастил под троном Солнца поколенья: Дворцы и пирамиды, города И тюрьмы, для несчетного волненья, Служили тем, чем глушь лесов - волкам. Все это множество людское, Свирепо-грубое, слепое, Толпилось без тебя, как волны в диком бое: И, наклонившись к городам, Нависла гневной тучей Тирания, С ней рядом села идолом чума, Под тенью крыл ее сгустилась тьма, Сошлись толпы рабов, стада людские, И в деспотах, в святошах - смерть сама Проказою зажглась для сердца и ума. 4 Пространства мысов, гор, подобных тучам, И острова, и синий цвет волны, Вся Греция согрета солнцем жгучим, Глядящим с благосклонной вышины: В пещерах здесь пророческие звуки. В пустыне девственной блестят, Под ветром нежно шелестят Олива кроткая, хлеба и виноград, Людские их не знали руки; И, как цветы под влагою морской, Как мысль ребенка, призрак мысли зрелой, Как новый день, в отшедшем онемелый, Скрывались сны ваяния толпой В Паросских глыбах, в их дремоте белой, И мудрость мыслила, стих лепетал, несмелый. 5 В стране Эгейской встали, точно сон, Афины: лик их сказочный украшен Сиянием сверкающих колонн И серебром воздушно-легких башен: Им пол - океанийские цветы, Им небо служит светлым сводом; И дышат вихри перед входом, Они летят из туч со вновь рожденным годом. О, дивный сон! О, блеск мечты! Но, укрепившись в воле человека, Как на горе алмазной вознесен, Он этим самым - лучший яркий сон; Явилась Ты, и, светлою от века, Твоим созданьем, стройно окружен Толпою мраморной оракул твой и трон. 6 И лик Афин трепещет, искаженный, На зыби вод - немой реки времен, Недвижный и, однако, возмущенный, Дрожит, но никогда не гаснет он. Твои певцы и мудрецы, от гнева, В пещерах прошлого, как гром, Гремят с бушующим дождем, Насилие и Ложь молчат, дрожат кругом: И слышен звонкий вскрик напева, Крик радости пред торжеством чудес Летит туда, куда и Ожиданье Не смело заносить свое мечтанье! Единым солнцем дышит свод небес; Единый дух рождает мирозданье; И лишь в стенах Афин - твой свет для мглы страданья. 7 И Рим возник, и от груди твоей Он, как волчонок от груди Менады, Пил молоко величья много дней, Хоть дочь твоя желала той услады; Любовию твоей освящены, Вставали здесь толпой бесстрастной Деянья честности ужасной, И жил Камилл, погас Атилий смертью ясной. Но чуть до строгой белизны Твоих одежд пятном коснулись слезы И куплен был Капитолийский трон, Ты отошла от деспотов, как сон; И встал один тиран, как гнет угрозы, И замер Ионийской песни стон, И Палатин вздохнул, тебя лишился он. 8 И в долах Гирканийского предела, В Арктических краях, где все мертво, На островах далеких, ты скорбела О гибели влиянья твоего, Учила звукам скорби волны, горы, И урны льдяные Наяд Печальным эхом говорят, Что человек посмел забыть твой светлый взгляд. Да, ты не преклоняла взоры Ни к сновиденьям Скальдов, ни к мечте Друидов спящих. Что же это было, Что вдруг твои все слезы осушило И разметались в дикой красоте Распущенные волосы? Уныло Встал Иудейский змей, земля была - могила. 9 И тысячу как бы несчетных лет Земля тебе кричала: "Где ты, Солнце?" И наконец упал твой слабый свет На лик Альфреда, мудрого Саксонца: И множество воинственных бойниц В святой Италии восстали, И гневным взором заблистали, На деспотов, ханжей - взметнули силу стали; И точно стая хищных птиц, Они разбились вкруг оплотов гордых, А между тем, при ласковом огне, В сердцах людей, в глубокой глубине, Возникла песнь в ликующих аккордах; И вечное Искусство, в дивном сне, Виденья вознесло на творческой волне. 10 Ты, быстрая! Быстрей Луны в лазури! Ты, страх волков, что оскверняют мир! Ты гонишь Тьму, как Солнце - сумрак бури, Ты будишь ум, как звон стозвучных лир. Восточный день! Сиянье звездных лилий! Прозревший Лютер ухватил Рассвет живых твоих светил, Копьем свинцовым он народы пробудил, В оцепенелой их могиле; Тебя поют Английские певцы, Чья не иссякнет музыка живая, Хотя она течет не уставая, Неся свой рокот в мир, во все концы; И близ Мильтона ты прошла немая, А он смотрел как дух, ночь слепоты пронзая. 11 Толпа часов и торопливых лет, Как бы на высоте горы огромной, Вперяла взор в медлительный рассвет, Росла громадой тесною и темной, Крича: "Свобода!" В сумраке глухом Негодованье закричало, На крик тот Жалость отвечала, И побледнела Смерть, и притупила жало. И как в сиянье золотом Восходит солнце, так, огнем одета, Явилась ты, во всей красе своей, Гоня врагов, как дымный ряд теней, Из края в край; и мнилось, блеск рассвета Встал в полночь между западных зыбей - Все вздрогнули, дивясь огню твоих очей. 12 О, рай земной! Скажи, какая чара, Как саваном, тебя закрыла вновь? Твой свет зарделся заревом пожара, В него столетья гнета влили кровь; Но нежность звезд твоих была сильнее. Для Вакханалии своей Сошлась, в свирепости страстей, Вкруг Франции, толпа тиранов и ханжей. Но, гордой силой пламенея, Один из них, сильней, чем все они, Насильник над владеньями твоими, Скрутил их всех, и небо скрылось в дыме, Слились войска с войсками, как огни. Средь мертвых он теперь, задавлен ими, Но он страшит владык тенями роковыми. 13 Спит Англия: ее зовут давно; Испания взывает ныне к сонной; Так Этну, рушив льдяное звено, Везувий пробуждает раскаленный: И сонмы Эолийских островов, От Питекузы до Пелора, Кричат стогласностию хора: Светильники небес, погасните для взора! Как призрак - нить ее оков, Они сейчас исчезнут паутиной; Испания была в стальных цепях, Лишь доблесть - их преобразила в прах. Два блеска, близнецы судьбы единой! Запечатлейте в Западных сердцах Все, что вы сделали, что мыслили в веках. 14 Арминия нетленная гробница, Отдай нам призрак, замкнутый в тебе, Чтоб наша им украсилась бойница, Как знаменем, в бестрепетной борьбе: Вино ума, с игрою переливной, Германия угнетена, Но им еще оживлена. Что ж мы колеблемся? Уж вольная она! Ты, Рай утраченный, но дивный, Цветущая пустыня! Царство снов! Святилище, где, ласковы и строги, Минувшего не умирают боги! Ты, остров средь смятения веков, Италия! Смети зверей с дороги, Что смели превратить твои дворцы в берлоги. 15 О, если б все свободные в пыли Втоптали имя Деспота победно! Чтоб ветерки легчайшие могли Как след змеи стереть его бесследно! И чтоб над ним сомкнулся плотный прах! Гласит оракул вам: внемлите, Победный меч свой поднимите, И, узел Гордиев, то слово разрубите. Оно лишь тень, оно лишь страх, Но перед ним как слитная громада - Бичи и топоры, - и жизнь людей Заражена им в сущности своей, Тот звук исполнен смрадным духом яда; Не откажись, и по свершенье дней Упорного червя сотри пятой своей. 16 О, если бы победно возблистали Все мудрые, тесня исчадий лжи, И к демонам, в глубокий ад прогнали Позорное название Ханжи, Что давит помышления людские; Чтобы склонился ум людей Лишь пред судом души своей Или перед лучом неведомых огней! О, если б все слова - какие Лишь затемняют помыслы, чей свет Им жизнь дает, - расстались с этой мглою, С прикрасой масок, с чуждой мишурою, В чем их огня и их улыбки нет, - Предстали, вспыхнув яркой наготою, Перед своим Творцом покорною толпою! 17 Кем человек премудро научен Все побеждать меж смертью и рожденьем, Владыкой Жизни тем соделан он. И тщетно все! Над собственным хотеньем Тирана добровольно он вознес. Чт_о_ в том, что целым миллионам Земля, по творческим законам, Ниспосылает жизнь, родит цветы по склонам? Чт_о_ в том, что в свете жгучих грез Искусство, возносясь пред трон Природы, Кричит великой матери своей: "Отдай мне высь и бездну!" Чт_о_ нам в ней, Чт_о_ в них? Растут бесчисленные годы, - Растет и жажда, боль, тоска людей, Богатство гнет нужду и топчет для затей. 18 Приди же Ты, но из глухой пещеры Глубокой человеческой души, Денницей в наши сумрачные сферы, Веди с собою Мудрость. О, спеши! Я слышу взмах воздушной колесницы; Она спешит среди огней? И вы спешите вместе с ней, Властители ума, судить неправду дней? Любовь слепая, свет зарницы, И Правосудье, и Мечта о днях, Что будут, и Завет того, что было? Свобода! если б ты их всех забыла, Жила б Свободой лишь в своих лучах! Когда б в слезах твоя взрастала сила, Слезами кровными тебя бы мысль купила! 19 Напев сдержал размерный голос свой, И дух его отдвинулся к глубинам; Так дикий лебедь, в туче грозовой, Взлетя к заре размахом лебединым, Пронзен стрелою, падает стремглав Из светлой выси отдаленья, И гулок шум его паденья; И как завесы туч, дав ливням их рожденье, Как светоч, утро увидав, Как однодневка, с вечером кончаясь, Напев мой, изменяя, смолк во мне, Мой гимн бессильно замер в тишине, И, откликами эхо замыкаясь, Исчез великий голос в глубине, Пловец был здесь, меж волн, теперь он там, на дне. 1820 * * * Я ласк твоих страшусь, как горьких мук, Но ты меня не бойся, нежный друг, - Так глубока души моей печаль, Что огорчить тебя мне было б жаль. Мне страшен каждый вздох твой, каждый звук, Но ты меня не бойся, нежный друг, - О, верь мне, я тебя не погублю, Тебя я, как мечту, как сон люблю. 1820 АРЕТУЗА 1 Аретуза проснулась, На снегах улыбнулась, Между Акрокераунских гор, - С облаков и утесов, Точно стадо с откосов, Устремила потоки в простор. По скалам они льются, Ее кудри мятутся, Точно радуга, вьются за ней; И зеленые краски Возникают как в сказке, Все на запад идя, меж огней; И скользит она, с пеньем, По стремнине, теченьем, Точно лепет воздушного сна; И Земля ее губит, Ее Небо голубит, К светлым безднам нисходит она. 2 Тут Алфей, бурно смелый, В ледниках поседелый, Взяв трезубец, им скалы рассек; И утесы раскрылись, В Эриманте родились, Вместе с дрожью, течения рек. Южный ветер, столь бурный, Что скрывал он за урной Молчаливо дремавших снегов, Гром и туч караваны, Огневые вулканы Разомкнули засов родников: Кудри Бога Речного Потухали и снова Зрелись вдоль водопадных стремнин, Он за Нимфой блестящей Мчался влагой кипящей, До окраин Дорийских глубин. 3 "Скрой меня! Умоляю! Как спастись мне, не знаю! Он волос уж коснулся моих!" Океан взволновался, И в глубинах разъялся, Дал приют ей в волнах голубых. Дочь земли, белизною Промелькнув под волною, Вмиг достигла, как луч, глубины, Ее воды - за нею, Легкой влагой своею Не меняя соленой волны, - Точно темное чудо, На полях изумруда, Устремился за нею Алфей, - Как орел, весь могильный, За голубкой бессильной, Между облачных бурных зыбей. 4 Миновавши чертоги, Где Подводные Боги На жемчужных престолах сидят; Где в лесах из кораллов, Между влажных кристаллов, Самоцветные камни блестят; Меж сияний неясных, Что в потоках бесстрастных Ткань плетут из лучей цветовых; Миновавши пещеры, Там, где волны, без меры, Дышат зеленью мраков лесных; Рыбу-меч миновавши И акул обогнавши, Под густой океанской волной, - Беглецы проносились И в утесах явились, В край домчавшись Дорийский, родной. 5 И стекают со звоном, Вдоль по Эннским уклонам, Там, где греется утро в лучах, - Как два друга, что руки, После долгой разлуки, Протянули в горячих слезах. Утром, с горных постелей, Из своих колыбелей, К скатам двойственный мчится поток; В полдень, быстрой волною, Реет чащей лесною И в лугах, где цветет Златоок; Ночью, в ясности цельной, В бездне спит колыбельной, Под холмом Ортигийским, их свет, - Так два духа в лазури Спят без страсти, без бури; Есть любовь в них, но жизни в них нет. 1820 ПЕСНЬ ПРОЗЕРПИНЫ, собирающей цветы на равнине Энны Священная Богиня, Мать Земля, Богам и людям давшая рожденье, Вскормившая зверей, листы, растенья, Склонись ко мне, моей мольбе внемля, Низлей свое влиянье на равнину, На собственное чадо, Прозерпину. Ты нежишь неподросшие цветы, Питая их вечернею росою, Пока они, дыханьем и красою, Не достигают высшей красоты, Низлей свое влиянье на равнину, На собственное чадо, Прозерпину. 1820 ГИМН АПОЛЛОНА Бессонные Часы, когда я предан сну, Под звездным пологом ко мне свой лик склоняют, Скрывая от меня широкую луну, От сонных глаз моих виденья отгоняют, - Когда ж их Мать, Заря, им скажет: "Кончен сон, Луна и сны ушли", - я ими пробужден. Тогда я, встав, иду средь легкого тумана, Всхожу на Небеса, над царством волн и гор, Оставив свой покров на пене океана; За мной горит огнем весь облачный простор, Моим присутствием наполнены пещеры, Зеленая земля мной счастлива без меры. Мой каждый луч - стрела, и ей убит обман, Который любит ночь, всегда дрожит рассвета; Все, дух чей зло творит, чья мысль - враждебный стан, Бегут моих лучей, и яркой силой света Все добрые умы спешат себе помочь, Блаженствуют, пока не огорчит их ночь. Я сонмы облаков и радуги лелею, Все многоцветные воздушные цветы; Луна и гроздья звезд небесностью моею Окутаны кругом, как чарой красоты; И все, что светится на Небе, над Землею, - Часть красоты одной, рожденной в мире мною. Дойдя в полдневный час до верхней вышины, Вздохнувши, я иду стезею нисхожденья, Туда, к Атлантике, ко мгле ее волны; И облака скорбят, темнеют от мученья; И чтоб утешить их - что может быть нежней? - Я им улыбку шлю от западных зыбей. Я око яркое законченной Вселенной, Что, мной глядя, себя божественною зрит; Все, в чем гармония, с игрою переменной, Пророчества и стих, все в мире мной горит, Все врачевания мою лелеют славу, Победа и хвала мне надлежат по праву. 1820 ГИМН ПАНА Из лесов и с утесов Мы спешим, мы спешим, С островов и откосов, Где простор водяной недвижим, Услажденный моею свирелью, Ветер в густых камышах, Пчела над цветочною кущей, Птички близ мирты, в кустах, Цикада на липе цветущей, И ящериц с_е_мьи, сокрыты травой, Внимали, молчали, как Тмол вековой, Услаждаясь моею свирелью. И спокойно, без звона, Зыбь Пенея текла, И в тени Пелиона Вся во мраке Темпея была, Услаждаясь моею свирелью. Нимфы лесов и ручьев, Сатиры, Силены, Сильваны, Медля на глади лугов, Близ впадин, где дремлют туманы, Внимали, был каждый любовью смущен, Молчали, как ты замолчал, Аполлон, Услаждаясь моею свирелью. Я им пел о Творенье, Пел о пляске миров, О Любви, о Рожденье, И о Смерти, о тайнах богов, - И запел о другом я свирелью. Пел, как я к деве приник, Спеша по равнине Менала, Обнял же только тростник, О, боги, о, люди, как мало, Как мало нам счастья в обмане страстей, Все плакали, плачьте печали моей, Услаждаясь моею свирелью. 1820 ВОПРОС Приснилось мне, что я один блуждал, И вдруг зима сменилася весною, Душистый запах сердце услаждал, Играл ручей певучею волною, И ветер что-то зарослям шептал; Мерцая изумрудной пеленою, Они едва касались нежных струй, Спешили дать им беглый поцелуй. Цветы сплетались точно в пестром свитке, Фиалка, анемона, златоок, Росли и вновь росли они в избытке, Гляделись колокольчики в поток, И буквица теснилась к маргаритке, И стройно встал застенчивый цветок, Что плачет над водой от сладкой муки, Заслыша утра вздох - родные звуки. Качался опьяненный тонкий хмель, Как изгородь, раскинулся шиповник, Над вишневым цветком кружился шмель, Шептались боярышник и терновник, И ветер пел звучнее, чем свирель, - Их ласковый невидимый садовник; Цветы блистали призрачным огнем, Светлей всего, что можно видеть днем. И ближе, вплоть у самой влаги зыбкой, Скользившей и качавшейся едва, Кувшинки раскрывалися с улыбкой, Речной глазок и шпажная трава, Обнялся дуб зеленый с ивой гибкой, Смешалась их влюбленная листва, И лилии своею белизною Как будто им светили над волною. Мне чудилось, что я связал букет Из этих изумрудных привидений, И жил, дышал обманчивый их цвет, Менялись краски призрачных растений, Питомцев - отошедших прошлых лет, Любимцев - ускользающих Мгновений. Вдруг сердце сжалось чувством пустоты: Кому отдам я лучшие цветы? 1820 ДВА ДУХА Иносказание Первый дух Ты весь - крылатое стремленье, Сдержи свой огненный полет, К тебе крадётся Привиденье, - Уж ночь идет! Как чудно-светел мир надзвездный, Как нежно ветер там поет, Но нам нельзя скользить над бездной, - Уж ночь идет! Второй дух Бессмертны звезды и красивы, Мне не страшна ночная тень, В моей груди - любви призывы, - И в этом яркий день! Ко мне луна преклонит взоры, Она разгонит мрак и тень, И золотые метеоры Зажгут средь ночи день! Первый дух А если встанут дети бури, И грянет град, и дождь польет? Смотри, как дрогнул свод лазури, - То ночь идет! Ты слышишь вопли урагана? Как будто мир кончины ждет, Как будто гибнет средь тумана, - То ночь идет! Второй дух Я слышу звуков сочетанье, Я вижу свет, - и тает тень, Во мне - покой, кругом - сиянье, И ночь как яркий день; А ты, когда землей упорно Владеет тьма, тупая лень, Смотри, как я всхожу проворно, Как там светла ступень! В глухой тиши уединенья Возносит призрачный убор Сосны гигантской привиденье Среди Альпийских гор; И если вихорь утомленный К сосне преклонит смутный взор, Он снова мчится, возрожденный, Среди Альпийских гор! Когда дневной замолкнет ропот, Тогда встает в болотах тень, И путник слышит нежный шепот, - И ночь как яркий день; Своей любви первоначальной Он видит искристую тень, И пробуждается, печальный, - И ночь светла как день! 1820 ПЕСНЬ К НЕАПОЛЮ Эпод I. альфа. Я видел город, вырытый из праха; Я слышал, как осенних листьев рой Шептался, точно духи, в звуках страха; И гул Горы мне слышался порой, Среди руин, с их легкой мглой; Вещательных громов дышала сила, Мой дух вниманьем был заворожен; Я чувствовал, Земля мне говорила - Я чувствовал, не слышал, - меж колонн Простор морской сиял как сон, Гладь света между двух Небес лазури: Кругом - гробницы, полные мечты, Здесь Время не промчалось дикой бурей И, Смерть щадя, не посылало фурий; Здесь четки все воздушные черты, Как четки сны скульптурной красоты; И каменные стройные сплетенья Сосны, плюща и мирты, над стеной, Как бы листы в одежде снеговой, Казалось, оставались без движенья Лишь оттого, что, светлый и немой, Висел над ними воздух, как веленья Какой-то Власти над моей душой. Эпод II. альфа. И ветры нежные, из дали, Кружась, легко носиться стали, И острый дух горы, с ним Эолийский звук; И где качается лениво, В пределах Байского залива, Зеленая вода, дрожа, дыша вокруг, Подводные цветы в пурпуровых пещерах Колебля нежною волной, Как воздух чуть дрожит, дыша в безбурных сферах Над Эолийскою страной, Меня, как Ангела, волненье Помчало в той ладье, бегущей без следа, Что никакое дуновенье Не опрокинет никогда; Я плыл бестрепетно туда, Где дух бессмертный вдохновенья, Неистощимых полный сил, Струится от немых могил Царей умерших Песнопенья. Темнил Аорн тенистый, над рулем, Эфир горизонтальный; далью ясной Был окружен Элизиум прекрасный, Крутилась пена в вихре снеговом, Скрывая воду быстрой белизною, А от горы Тифейской, Инарим, Поднялся пар блестящей пеленою, Лучом пронизан огневым, Как знамя сказочной дружины; И громче, громче все, в безмерности морской, Пророчеством своим будя от сна глубины, Светло звучит напев над бездной голубой, Я схвачен - он во мне - да будет он судьбой! Строфа альфа. I. Неаполь! Сердце всех людей, нагое Под ярким оком ласковых небес! Ты заставляешь быть в немом покое Волну и воздух - сном твоих чудес, И дышит свет, и мрак исчез. Столица обездоленного Рая, Ты лишь вчера, так поздно, возвращен! Алтарь прекрасный, на тебе живая - Без крови жертва: весь цветочный, сон Любви Победой принесен! Ты раньше был, быть перестал свободным, Теперь навек ты будешь с волей сродным, Коль в Правде, в Справедливости есть свет, - Привет, привет, привет! Строфа бета. 2. Гигантов юных поколенье, Ты встало, полное стремленья, Над стонущей землей, в блистательной броне! В тебе последняя защита От тех, чье сердце ядовито, Кто силой сеет тьму в прекрасном Божьем дне! Взмахни ж копье свое смелее, Перед врагами не робея, Пусть вход у сотни врат их тесной мглой одет! Пускай они придут скорее! Привет, привет, привет! Антистрофа альфа. Чт_о_ в том, что Киммерийские Бандиты Сомкнулись на Свободу и тебя? В твоем щите слепцам лучи открыты, Как в зеркале, и, жизнь свою губя, Враг обращает на себя Свой острый меч: ошибка Актеона! Им смерть грозит от собственных собак. Будь страхом им, как зверю - звуки гона, Будь Василиском царственным, чтоб враг Погиб от глаз твоих. Вот так! Гляди: когда в глаза врагу взирают, Рабы дрожат, свободные крепчают: Коль в Правде, в Справедливости есть свет, Ты победишь! - Привет! Антистрофа бета. 2. Сорви с божественной Свободы, С заветных алтарей Природы Прикрасы лживые, всю мишуру - долой: И над унылым Разрушеньем, Над побежденным Заблужденьем Встань царственно: твой враг да вздрогнет пред тобой! И всех сравняй своим законом, И всем вещай крылатым звоном Святую истину, слова, где дышит свет: Будь праздником весны зеленым, Всегда живым! - Привет! Антистрофа альфа. гамма. Ты слышишь, из Испании, стогласный, Из края в край стремится стройный хор? От острова Цирцеи, нежно-ясной, Италия, вплоть до Альпийских гор, К тебе свой обратила взор! Венеция, где вместо улиц - волны, Смеется, в светлый спрятавшись туман. И Генуя, вдова, в тоске безмолвной, Чуть шепчет: "Где же Дория?" Милан, Что был так долго в жертву дан Ехидне, наконец своей пятою Ее стереть замыслил. Все - с тобою, Твердят: коль в Справедливости есть свет, Ты победишь! - Привет! Антистрофа бета. гамма. Меж городов Эдем прекрасный, Флоренция, с улыбкой ясной, Среди красот своих Свободы жадно ждет! И Рим с очей надежды звездной Клобук срывает бесполезный, Власть прошлого теперь как бывший сон живет: И чтобы приз теперь был верен, Что при Филиппах был потерян, Для состязания уже готов атлет, - И, может быть, Обман не смеряй, Еще велик! - Привет! Эпод I. бета. Вы слышите, как Формы Земнородных Идут на вечно дышащих Богов? И шум, и мрак от тысяч бурь холодных Кипит среди нагорных облаков, Где недоступный их покров? Вы видите блестящие знамена, На них надменность варварских эмблем? Железным светом, звуком рева, стона Оделся безмятежный наш Эдем, Что прежде был так тих и нем. От Севера идут к нам легионы Бандитов, точно Хаос вековой: Орды, им беззаконие - законы; С Альпийских гор сойдя на наши склоны, Они, как волки, жадною толпой, Ежеминутный поднимают вой, Они стирают отблеск старой славы И втаптывают наши зданья в прах, Труп Красоты, сияющий в цветах, Когтями рвут для мерзостной забавы, - Они идут! И всюду, на лугах, В полях - пожар, горят колосья, травы, И кровь людей на грубых их ногах! Эпод II. бета. О, Дух Любви, о, Дух великий! Ты нежно правишь, светлоликий, Всем тем, в чем дышит жизнь в Италии святой; Ты дал ей ширь, леса, и скалы, И звон волны, и отблеск алый, Играющий с твоей прекрасною звездой! Над западною мглой просторов Океана Ты правишь, Гений Красоты, По слову твоему Земля среди тумана Рождает утро и цветы! Вели своим воздушным чарам Соделать так, чтоб все блестящие лучи Зажглись губительным пожаром, Неумолимо-горячи! Заразу ядом излечи! Земля чтоб гибельным вертепом И западней была врагам! Они готовят гибель нам, Так пусть им Небо будет склепом! Или своей гармонией живой Своих сынов окутай, будь им нежной Зарей небес, как в зыбях мглы безбрежной, Лаская даль, горит светильник твой, - Пусть станут все желанья и надежды Орудьем воли царственной твоей, И мы тогда светло откроем вежды, Исчезнет сумрак от лучей, Бегут от леопардов лани, И от Тебя бегут насилье, страх, вражда! Волков Кельтийских рой сокроется в тумане. О, сделай, светлый Дух, чей нежный храм - звезда, Чтоб этот город твой был вольным навсегда! 1820 ОСЕНЬ Похоронная песнь Лик солнца бледнеет, и ветер свежеет, Листы облетают, цветы доцветают, И год Лежит в облетевших листах, помертвевших, Как лед. Идите, месяцы, вздыхая, Толпой от Ноября до Мая, Печальный траур надевая; Несите гроб, в котором ждет Своей могилы мертвый год, Как тени, вкруг него блюдите свой черед. Червь стынет, таится, и дождик струится, Река возрастает, и буря рыдает: Где год? Где ласточки? Скрылись, толпой удалились В отлет. Идите, месяцы, вздыхая, И белый траур надевая, И с черным серый цвет мешая; Несите гроб, в котором ждет Своей могилы мертвый год, И пусть от ваших слез над ним земля цветет. 1820 УБЫВАЮЩАЯ ЛУНА Затрепетала в небе тьма ночная, Сменилась бледной полумглой: То - скорбная, туманная, больная, Взошла луна над смутною землей, Дрожит, скользит, сквозь тучи свет роняя. Так иногда в тревожный час ночной Встает с постели женщина больная И горько плачет, бледный лик склоняя, Исполнена печали неземной. 1820 К ЛУНЕ Скиталица небес, печальная луна, Как скорбно с высоты на землю ты глядишь! Не потому ли ты бледна, Не потому ли ты грустишь, Что между ярких звезд свершать свой путь должна Всегда, везде - одна, Не зная, на кого лучистый взор склонить, Не зная ничего, что можно полюбить! 1820 * * * Не то, что думал, в жизни я нашел. Я знал, есть злые люди, преступленья, Вражда; и я не ждал сквозь этот дол Пройти легко, без боли, без томленья. Как в зеркале, я в сердце у себя Сердца других увидел, и тройною Спокойного терпения бронею Себя прикрыл, когда пошел, скорбя, В толпу людей, на стогны заблужденья, Чтоб встретить страх, враждебность и презренье. 1820 СМЕРТЬ Смерть всюду, всегда, неизменно. Неразлучна с ней жизнь золотая. Смертью дышит небесная твердь И все, что живет, что трепещет, на заре расцветая. И в нас приютилася смерть. Сперва умирают восторги, а потом опасенья, надежды, - И уж не на что больше смотреть; И прах наклоняется к праху, закрываются вежды, - И мы, мы должны умереть. Все гибнет, над чем наше сердце беззаветной любовью горело, Разрастается смертная тьма, И если бы то, что мы любим, умереть не хотело, Любовь умерла бы сама. 1820 СВОБОДА Лучезарен губительной молнии блеск, В час, когда разразится на небе гроза, Когда слышен морской оглушительный плеск И вулкана горят огневые глаза, И, Зимы потрясая незыблемый трон, На рожке заиграет Тифон. Вспышка молнии в туче одной задрожит, - Озаряются сотни морских островов; Сотрясется земля, - город в прахе лежит, И десятки трепещут других городов; И глубоко внизу, под разъятой землей, Слышен рев, слышен яростный вой. Но светлей твои взоры, чем молнии блеск, По земле ты проходишь быстрей, чем гроза, Заглушаешь ты моря неистовый плеск, Пред тобою вулкан закрывает глаза, Солнца лик пред тобой потускнел и поблек, Как болотный ночной огонек. Как зиждительный ливень могучей весны, На незримых крылах ты над миром летишь, От народа к народу, в страну из страны, От толпы городской в деревенскую тишь, И горит за тобой, тени рабства гоня, Нежный луч восходящего дня. 1820 ЛЕТО И ЗИМА 1 То был веселый день, спокойный, ясный, Конец Июня - в солнечных лучах; На севере, в глуби небес бесстрастной, Свет серебрился в белых облаках; От горизонта тянется их млечность, А там, за ними, - точно бесконечность. Под солнцем радость жизни глубока, Ликуют травы, камыши и нивы, Блистает полноводная река, Под ветерком сияют листья ивы, И все деревья точно сон живой, С иной, не столь воздушною, листвой. 2 Была зима, когда в немой печали Мрут птички в обездоленных лесах, Во льду прозрачном рыбы застывали, И солнце не сияло в небесах, И даже ил озер, чьи теплы воды, Как камень стал в застылости природы. Тот, кто богат, среди своих детей, Сидит и смотрит на игру камина, Но сколько бы в нем ни было огней, Все холодно, и крыша точно льдина; Что ж чувствует лишенный этих льдин, Кто нищ, кто стар, бездомен и один! 1820 БАШНЯ ГОЛОДА Средь запустенья города немого, Что колыбелью был, а ныне склеп, Людей угасших сказанное слово, Обломок от крушения судеб, - Восстала Башня Голода, виденьем. Под ней тюрьма, чудовищный вертеп, Там мука сочеталась с преступленьем, Кто там живет, кошмары их полны И золотом, и кровью, и томленьем. И так они до смерти видят сны. Там высится тяжелая громада - Соборы, башни - ей затенены Лучи небес, воздушная услада, И каждый храм, и каждый пышный дом, От башни той, ее страшася взгляда, Как бы ушел - мир обнажен кругом: Как будто призрак, смутный и ужасный, Средь нежных женщин встал зловещим сном, И, сделавшись зеркальностию ясной, В себе их вид, их лики отражал, И слил в одно весь этот блеск прекрасный, Пока застывшим мрамором не стал. 1820 ИНОСКАЗАНИЕ Из бриллиантов призрачных портал Зияет на большой дороге жизни, Мы все идем, здесь, между страшных скал; Кругом, в борьбе, в какой-то дикой тризне, Как тучи гор, глядящие в провал, Мятутся нескончаемые тени, Теряясь в вихрях быстрых изменений. И чуть не всякий так легко идет, Не ведая, что призрак беспощадный За каждым, следом, шествует и ждет, Чтобы вступил он в область смерти жадной; Иные же - они наперечет - Понять желают смыслы изменений, Глядят, глядят, но всюду только тени. 1820 СТРАННИКИ МИРА Скажи мне, светлая звезда, Куда твой путь? Скажи, когда Смежишь ты в черной бездне ночи Свои сверкающие очи? Скажи мне, бледная луна, Зачем скитаться ты должна В пустыне неба бесприютной, Стремясь найти покой минутный? О, ветер, вечный пилигрим! Скажи мне, для чего, как дым, Ты вдаль плывешь? Куда стремишься? Какой тоской всегда томишься? 1820 СОНЕТ Спешите к мертвым вы! Что там найдете, О, мысли и намеренья мои? Ткань мира ждет на каждом повороте. Ты, Сердце, быстро бьешься в забытьи, - Ждешь радости, но предано заботе. Ты, жадный ум, о смерти, бытии Все хочешь знать. Куда же вы идете, Зачем шаги торопите свои? Путь жизни с быстротою покидая, От боли и от счастия равно Вы прячетесь во гроб, где смерть седая. Здесь зелень трав, там пусто и темно. О, мысли, сердце, ум! Чего ж вы ждете, Что в глубине могильной вы найдете? 1820 К ЖУРНАЛИСТУ Сонет Любезный друг, не скажешь ли ты мне, Зачем ты на того, кто чист душою, Лелеешь злобу, как мечту во сне? Ты в этом не потешишься со мною. Вся злоба - на одной лишь стороне, Игры не будет, нет, и я не скрою, Что даже я презренья чужд вполне И состязаться не могу с тобою. Уж лучше эту жажду утиши, Коль пить нельзя. Я холодней бесстрастной Спокойной девы - ясностью души; Яснее, чем ребенок безучастный. Раз я Нарцисс вражды твоей, - беда: Зачахнешь, будешь Эхом навсегда. 1820 ДОБРОЙ НОЧИ! Доброй ночи? О, нет, дорогая! Она Не добра, если гонит любовь мою прочь; Проведем ее вместе с тобою без сна, - И тогда будет _добрая_ ночь! Разве может быть добрая ночь без тебя? Разве в силах я грусть о тебе превозмочь? Нет, весь мир позабыть, трепеща и любя, - Это _добрая_ ночь! Ночь лишь тем хороша, что мы ночью нежней, От влюбленных сердец скорбь уносится прочь, Но не будем совсем говорить мы о ней, - И тогда будет _добрая_ ночь! 1820 ОРФЕЙ Отсюда близко. Вон с того холма, Что ввысь уходит острою вершиной, Увенчанный как бы кольцом дубравы, Увидите вы темную равнину, Бесплодную, по ней течет поток, Ленивый, черный, узкий, но глубокий, На нем от ветра ряби не бывает, И дальняя луна глядит напрасно: На этой влаге зеркала ей нет. Идите вдоль бестравного откоса, Над этой необычною рекой, И вы придете к мрачному затону, Откуда бьют незримые ключи Той странной речки; их рожденье скрыла Ночь без лучей, живущая под сводом Скалы, чья тень ложится на затон - Источник тьмы, вовек неистощимый; А на краю трепещет нежный свет, Хотел бы он с возлюбленной обняться, - Но, как Сиринкс от Пана убежала, Так ночь бежит от дня или с враждой, Угрюмо, тупо отвергает ласку Его объятий, порожденных небом. На стороне одной того холма, Среди его бесформенных зазубрин, Пещера; из нее, водоворотом, Бесплотный устремляется туман, По бледности воздушней паутины, Дыханием уничтожая жизнь; На миг скала его налетом скрыта, Потом, развеян ветром, вдоль потока Стремится он иль, зацепившись, медлит В расщелинах, дыханьем убивая Червей заснувших, если жизнь в них есть. На той скале, на выступе угрюмом, Растет, вздымаясь, группа кипарисов, - На тех, что восходящими стволами И стройностью спиральною своей Дробят лазурь родной долины вашей, И ветер чуть играет в их ветвях, Торжественности их не нарушая, - Нет, здесь они один к другому льнут Со страхом, поврежденные ветрами; В тоске их ветви хилые вздыхают, Дрожат, меж тем как ветер хлещет их, - Толпа теней, избитых непогодой! Хор Что там за дивный звук, скорбящий, слабый, Но более певучий и воздушный, Чем ропот ветра в храме средь колонн? А То голос лиры под рукой Орфея, Влекомый прочь в дыханье ветерков, Вздыхающих, что их владыка грозный Их мчит от усладивших воздух нот; Но, торопясь, они с собой уносят Смолкающий в таком полете звук, И, как росу, они его роняют На дрогнувшее чувство. Хор Разве он Еще поет? Казалось мне как будто, Что, вспышке опрометчивой отдавшись, Свою он арфу бросил прочь, когда Утратил Эвридику? А Нет, он только Помедлил миг. Затравленный олень, На миг остановившись над потоком, На страшной крутизне дрожит, - но чу! Жестокие собаки с громким лаем Уж близко, стрелы ранят и блестят, - И падает он в бешеные волны: Так, схвачен ненасытною тоскою, В ее когтях терзаемый, Орфей, Как пьяная Менада, поднял лиру, Взмахнул ей в светлом воздухе и дико Вскричал: "О, где ж она? Кругом темно!" И, по струнам ударив, он исторгнул Протяжный ужасающий напев. Увы! Давно, во времена былые, Когда с ним рядом, полная вниманья, Прекрасная сидела Эвридика, При виде этих ярких глаз он пел Воздушно-нежно о вещах небесных; Как в роднике, средь малых волн его, Любая зыбь, в весеннем дуновенье, Является по воле ветерка Многосторонним зеркалом для солнца, Меж тем как средь зеленых берегов Без устали течет он и прозрачно Журчит, журчит, теряя звукам счет, Так песнь его текла, в себе вмещая Глубь радости и нежную любовь, Рождавшую воздушность этих звуков, Амврозию, ниспосланную с неба. Но это безвозвратно отошло. Вернувшись из чудовищного Ада, Он выбрал одинокую скамью Из каменной невыравненной глыбы, Поросшей мхом, в равнине без травы, И к Небесам, из родников глубоких, Из тайника негаснущей его Всегда возобновляющейся скорби, Вознесся гневно яростный напев. Так разделяет две скалы родные Своею силой мощный водопад, И быстрые с высот кидает воды, И с гулом вниз бежит по крутизне; Он от ключей стремится первозданных, Спешит, скользит и преломляет воздух Свирепым, громким, но певучим ревом И, падая, стремит по сторонам Воздушность пены, в чьих обрывках солнце, Как Радуга, рождает все цвета. Так бешеный поток его печали Одет в покров нежнейших сладких звуков И в переливный свет напевных слов, С людскими созиданьями несхожий, Он ни на миг не гаснет, - и всегда, Меняясь, в каждой зыбкой перемене Живут согласно мудрость, красота И властный блеск поэзии могучей, В один сливаясь сладостный аккорд. Так я видал, свирепый южный ветер Несется в потемневших небесах И мчит смятенье облаков крылатых, И, легкие, они не смеют медлить, Но все бегут, бегут, как повелел им Капризный их, безумный их пастух, Меж тем как звезды, с робостью мигая, Глядят сквозь перья тех воздушных крыл. Вдруг небо ясно, и собор высокий Безоблачных, ушедших вглубь, Небес, Звездясь огнелучистыми цветами, Смыкается над трепетной землей; Иль тихая луна свою прогулку Изящно, хоть и быстро, начинает, Взойдя, вся в блеске, за холмом восточным. Я говорю о ветре, о луне, О звездах, не о песне; но когда бы Я отзвуком явиться захотел Его небесно-яркого напева, Природа мне тогда должна была бы Дать свежесть слов, которых никогда Никто еще не стер, произнося их, Иль из ее созданий совершенных Заимствовать придется мне черты, Чтобы его явить вам совершенство. Теперь уже он больше не сидит В пустыне, на утесистом престоле, Что на равнине высится бестравной, Нет, зелень мощных каменных дубов, И кипарисы, что почти недвижны, И светлые, как цвет морской волны, Оливы, чьи плоды нам так приятны, И вязы, вдоль которых, извиваясь, Растет переплетенный виноград, Роняя гроздья закругленных ягод, И терн, в своих кустах таящий племя Младенческих, едва зардевших, роз, И бук, всегда желанный для влюбленных, И нежные стволы плакучих ив, Все крупные и мелкие деревья, То медленно, то быстро, как им можно, Вокруг него столпясь, воздушно веют Одеждами из ласковой листвы. Сама Земля, от материнской груди, Послала звездоликие цветы И ароматно дышащие травы, Чтоб ими разукрасить пышный храм, Воздвигнутый его певучей думой, Свирепые к нему сошлися львы, Легли у ног его; сбежались серны, Бесстрашные от действия любви. И мнится, даже рой червей безглазых Внимает песне. Птицы замолчали И, севши на деревьях, с нижних веток Свои головки свесили к нему; И даже соловей ему внимает И, нежно зачарованный, молчит. 1820 МИНУВШИЕ ДНИ Как тень дорогая умершего друга - Минувшие дни. Цветы - невозвратно отцветшего луга, Мечты - чьи навеки угасли огни, Любовь - с беззаветною жаждой друг друга - Минувшие дни. Нас нежно ласкали тогда сновиденья, В минувшие дни. Была ли в них радость иль было мученье, Нам были так сладко желанны они, Мы ждали еще, о, еще упоенья, В минувшие дни. Нам грустно, нам больно, когда вспоминаем Минувшие дни. И как мы над трупом ребенка рыдаем И муке сказать не умеем: "Усни", Так в скорбную мы красоту обращаем Минувшие дни. 1820 СВЕТ НЕВЗОШЕДШИЙ Свет невзошедший солнца золотого, Ты встанешь и разгонишь нашу тьму. Когда туманов дымная основа, Что встала смертью блеску твоему, Растает пред звездою этой нежной, Зовущею тебя из мглы безбрежной. 1820 ДУХ МИЛЬТОНА Мне снилось, дух Мильтона, мощный, встал. Взял лютню с древа жизни, глянул ясно, И нежный гром в струнах зарокотал; И тот, в ком сердце к сердцу безучастно, Кто людям в человеческом не друг, Затрепетал, услышав этот звук. И покачнулись варварские троны. Распались тюрьмы мрачные вокруг... 1820 ПЛАЧ ОБ УМЕРШЕМ ГОДЕ Идя медлительной стопой, Собрались месяцы толпой И плачут: "Умер старый год, Увы, он, холоден, как лед, - Лежит в гробу декабрьской тьмы, Одетый саваном зимы; Ему в полночный час метель Постлала снежную постель". Мгновений светлых хоровод Поет, смеясь: "Не умер год, - Мерцаньем инея облит, Он только грезит, только спит. Ему сугробы - колыбель, Его баюкает Метель". И вот туда, где дремлет год, Кортеж загадочный идет. Могильный страж, Январь седой, С своею снежной бородой, За ним вослед идет Февраль, И Март, как траур и печаль, И, как весенняя свирель, Рыдает радостный Апрель, Мгновенья Майские вослед Несут подснежников букет. 1821 К НОЧИ По западной зыби приди издалёка, Дух Ночи, скорей! Из дымно-туманной пещеры востока, Где днем, притаившись от ярких лучей, Сплетаешь ты сны из улыбок и страха, Ты, страшная, нежная к детищам праха, - Покров свой развей! В нем яркие звезды: звезда оттеняет Живую звезду! Пусть День пред тобою глаза закрывает, Целуй его так, чтоб померк он в бреду, И после иди по равнинам, по безднам, Коснись их жезлом усыпительно-звездным, - Желанная, жду! Когда я проснулся, при виде рассвета Вздохнул о тебе; Сначала все было росою одето, Роса уступила сиянью в борьбе, День медлил и медлил, как гость нежеланный, И я над цветами, в тревоге туманной, Вздыхал о тебе. Сестра твоя, Смерть, мне сказала с укором: Ты хочешь меня? Ребенок твой, Сон, с затуманенным взором, Шепнул, как пчела, что летает, звеня: К тебе я прижмусь, в этом будет отрада, Ты хочешь меня? - Я ответил: не надо, Уйди от меня! Умрешь ты, и Смерть не замедлит, предстанет С усмешкой своей; Уйдешь ты, и Сон улыбнется, обманет: Их ласк мне не нужно, хочу лишь твоей - Хочу я возлюбленной ласковой Ночи, Спеши же, приблизь потемневшие очи, Скорее, скорей! 1821 ВРЕМЯ Пучина вечная, в которой волны - годы! Всегда шумят твои рыдающие воды, Они горьки от горьких слез людских! Поток без берегов, ты плещешь неустанно В границы вечности приливом волн морских! Добычей пресыщен, ты жаждешь беспрестанно Все новых жертв, и воешь, и ревешь, О скалы мертвые остатки трупов бьешь! Влечешь ты к гибели всех, кто тебе поверит, В затишье ты таишь обман, И кто поймет, и кто тебя измерит, Бездонный Океан! 1821 СТРОКИ О, дальше, дальше, Гальционы Воспоминаний роковых! Одни обрывы и уклоны В мечтах безрадостных моих; Не приносите извещенья О вашей вкрадчивой весне, Ушли, так нет вам возвращенья, Не приближайтесь же ко мне! Вы, Коршуны высокой башни, Что в даль Грядущего глядит, Задавлена мечтой вчерашней, Мечта сегодняшняя спит; Покиньте горние жилища, Надежды умерли, - скорей, Для ваших клювов будет пища В их бледных трупах - много дней! 1821 ДЖИНЕВРА Испугана, бледна, изумлена, Как тот, кто видит солнце после сна, Из комнаты идя походкой шаткой, Где смертной был он скован лихорадкой, - Ошеломленной спутанной мечтой, Беспомощно ловя неясный рой Знакомых форм и ликов и предметов В сиянии каких-то новых светов, - Как бы безумьем странных снов горя, Джиневра отошла от алтаря: Обеты, что уста ее сказали, Как дикий звон, донесшийся из дали, Врывались в помраченный мозг ее, Качая разногласие свое. Так шла она, и под вуалью брачной Прозрачность щек вдвойне была прозрачной, И алость губ вдвойне была красна, И волосы темнее: так луна Лучом темнит; сияли украшенья, Горели драгоценные каменья. Она едва их видела, и ей Был тягостен весь этот блеск огней, Он в ней будил неясное страданье, Ее томил он хаосом сиянья. Она была пленительна, луна В одежде светлых туч не так нежна; Горел огонь в ее склоненном взоре, И бриллианты в головном уборе Ответным блеском, в искристых лучах, На мраморных горели ступенях Той лестницы, что, зеркалом для взора, Вела к простору улиц и собора; И след ее воздушных нежных ног Стирал тот блеск, минутный тот намек, За ней подруги светлой шли толпою, Одни тайком казняся над собою, Завистливой мечтой к тому скользя, Чему совсем завидовать нельзя; Другие, полны нежного участья, Лелеяли мечту чужого счастья; Иные грустно думали о том, Что скучен, темен их родимый дом: Иные же мечтали с восхищеньем О том, что вечно ласковым виденьем Пред девушкой неопытной встает, Ее от неба ясного зовет, От всех родных, куда-то вдаль, к туману, К великому житейскому обману. Но все они ушли, и, в забытьи, Глядя на руки белые свои, Она стоит одна, в саду зеленом; И светлый воздух полон странным звоном, Беснуяся, кричат колокола, Их музыка так дико-весела. Насильственно берет она вниманье, Лазурное убито ей молчанье; Она была как тот, кто, видя сон, Во сне постиг, что спит и грезит он И лишь непрочно предан усыпленью, - Как вдруг пред ней, подобный привиденью, Антонио предстал, и, как она, Он бледен был; в глазах была видна Обида, скорбь, тоска, и он с укором, Невесту смерив пылким гордым взором, Сказал: "Так что же, так ты мне верна?" И тотчас же, как тот, кто ото сна Был резко пробужден лучом жестоким, И светом дня мучительно-широким С дремотною мечтою разлучен, И должен встать и позабыть свой сон, - Джиневра на Антонио взглянула, Сдержала крик, с трудом передохнула, Кровь хлынула ей к сердцу, и она Сказала так, прекрасна и бледна: "О, милый, если зло или сомненье, Насилие родных иль подозренье, Привычка, время, случай, жалкий страх, Иль месть, иль что-нибудь в глазах, в словах Способны быть для нас змеиным взглядом И отравить любовь горячим ядом, Тогда, - тогда с тобой не любим мы, - И если гроб, что полон душной тьмы, Безмолвный гроб, что тесно обнимает И жертву у тирана отнимает, Нас разлучить способен, - о, тогда С тобой мы не любили никогда". - "Но разве миг, спеша за мигом снова, К Герарди, в тишину его алькова, Тебя не увлечет? Мой темный рок В твоем кольце - не видит ли залог, - Хотел сказать он, - нежных обещаний Нарушенных, расторгнутых мечтаний"; Но, золотое сняв с себя кольцо И не меняя бледное лицо, Она сказала с грустью неземною: "Возьми его в залог, что пред тобою Я буду, как была, всегда верна, И наш союз порвет лишь смерть одна. Уж я мертва, умру через мгновенье. Колоколов ликующее пенье Смешается с напевом панихид, Их музыка - ты слышишь? - говорит: "Мы это тело в саван облекаем, Его от ложа к гробу отторгаем". Цветы, что в брачной комнате моей Рассыпаны, во всей красе своей, Мой гроб собой украсят, доцветая, И отцветет фиалка молодая Не прежде, чем Джиневра". И, бледна, Она своей мечтой побеждена. В груди слабеет голос, взор туманен, И самый воздух вкруг нее так странен. Как будто в ясный полдень - страх проник. И вот она лишь тень, лишь смутный лик: Так тени из могил, и так пророки Об ужасах, - которые далеки, Но к нам идут, - вещают. И, смущен, Как тот, кто преступленьем отягчен, Как тот, кто, под давлением испуга, Оговорив товарища и друга, В его глазах упрек не прочитав, Дрожит пред тем, пред кем он так не прав И в приговоре с ним хотел бы слиться, Раз приговор не может измениться, - Антонио, робея, ищет слов, Но вот раздался говор голосов, Он отошел, другие к ней подходят И во дворец ее, дивясь, уводят, С ней девушки о чем-то говорят, Она меняет пышный свой наряд. Они уходят, медля у порога, Ей надо отдохнуть теперь немного. И вот, раскрыв глаза, лежит она, В слабеющем сиянии бледна. День быстро меркнет с ропотом чуть слышным. И гости собрались в чертоге пышном: Сияет красота вдвойне светлей Под взором зачарованных очей. И, на себя влюбленность отражая, На миг она живет в них блеском Рая. Толпа спокойней, чем безмолвный лес, Где шепчет лишь любовь средь мглы завес; Вино горит огнем в сердцах остывших, А для сердец, свой жар с другими сливших, Поют с волшебной негой голоса. Им, детям солнца, музыка роса: Здесь многие впервые вместе будут, Но, разлучась, друг друга не забудут. Пред многими здесь искрится звезда, Что раньше не горела никогда. Очарованье вздоха, слова, взгляда, Власть юности, рассветная услада: Разорван жизни будничной покров, - И как весь мир, стряхнув оковы снов, Когда землетрясенье наступает, Ликует и беды своей не знает. И ветер, над цветами прошептав, Их аромат роняет между трав, И шар земной в восторге пробужденья Во всех сердцах рождает наслажденье. Ликуют горы, долы и моря, Сияньем ослепительным горя. Как будто бы грядущее с минувшим Сошлись в одном мгновении сверкнувшем, Так у Герарди пиршественный зал Огнями и веселием блистал. Но кто-то, взоры вкруг себя бросая, Промолвил вслух: "А где же Молодая?" Тогда одна из девушек ушла, И, прежде чем, как вестник дня - светла, Она придет, среди гостей молчанье Возникло красноречьем ожиданья. Сердца, еще не видя красоту, Уж полны ей и ткут свою мечту; Потом в сердцах возникло изумленье, И страх за ним восстал, как привиденье; От гостя к гостю шепот долетел, И каждый, услыхав его, бледнел. Все громче он и громче становился, И вот Герарди меж гостей явился, Печалью показной исполнен он, Кругом рыданье, слышен чей-то стон. Что ж значит скорбь - как саван распростертый: Увы, они нашли Джиневру мертвой. Да, мертвой, если это смерть - лежать Без пульса, не вздыхать и не дышать, Быть белою, холодной, восковою, С глазами, что как будто над собою Смеются мертвым светом без лучей, Стеклянностью безжизненных очей. Да, мертвой, если это смерть - дыханье Землистое, и льдистый свет, молчанье. И в страхе дыбом волосы встают, Как будто дух чумы нашел приют Вот тут, вот здесь, и в мертвенном покое Глухой земле он отдает земное, За быстрой вспышкой вдруг приводит мглу, За блеском дым рождает и золу: Ночь мысли так нас тесно обнимает, Что наша мысль о нашей смерти знает Лишь то, что может знать о жизни сон, Который умер, прежде чем рожден. Пир свадебный - отрада так обманна - Стал похоронным празднеством нежданно: С тяжелым сердцем, взор склонивши свой, Печально все отправились домой: И слезы неожиданные лили Не только те, что мертвую любили. Во всех сердцах открылся их родник, Затем что никогда уж этот лик Пред ними в красоте своей не встанет, Улыбкой грусть в их сердце не обманет. Над пиршеством покинутым огни То здесь, то там светились, и они В пустом унылом зале освещали Как бы туман густеющей печали, Как будто бы, людской покинув ум, Проникла в воздух тяжесть темных дум. Еще с Герарди медлили иные, Друзья умершей и ее родные, И тупо утешенья слушал он, В которых не нуждался: не зажжен Любовью был в нем дух, и лишь смущенье Он чувствовал, лишь страх, не огорченье. Их шепотом зловещим смущена, Еще как бы полнее тишина; Одни из них беспомощно рыдали, Другие в тихой медлили печали И плакали безмолвно, а иной, Склонясь к столу и скован тишиной, Вдруг вздрагивал, когда из коридоров, Из комнат, где сияньем скорбных взоров Подруги обнимали мертвый лик, Внезапно раздавался резкий крик, И свечи в ветре дымно трепетали, Огнем как бы ответствуя печали; Раздался звон, глухой, как гул псалмов. Священники пришли на этот зов И вновь ушли, увидев, что могила Все прегрешенья мертвой отпустила, И плакальщиц тогда явился рой, Чтоб над Джиневрой плакать молодой. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Похоронный гимн Бежала старая зима, К пустыням гор в бессилии сокрылась, Где холод, свист ветров и тьма, И к нам весна в лучах звезды спустилась, В лучах звезды, что дышит над водой, Непобедимо-молодая, Своей игрою золотой Рубеж зимы и ночи отдвигая; Но, если воздух, травы и вода Явлению весны не рады, Джиневра юная, тогда И мы в тебе не видели отрады! О, как тиха и холодна На ложе радости она! Ты ступишь шаг, - увидишь саван белый. Ты ступишь два, - и гроб перед тобой. И шаг еще, - к могиле роковой. И шаг еще. - Куда? Дрожа, несмелый, Ты видишь, что рукой умелой Пробито сердце черною стрелой. Пред тем как раз еще моря и мысы Обнимет солнце - трепещи и жди - В тиши шурша, чудовищные крысы Совьют гнездо в ее груди, И в волосах, что цвет хранят червонца, Слепые черви будут пировать, Покуда солнце царствует как солнце, Джиневра будет спать и спать. 1821 ПОДРАЖАНИЕ АРАБСКОМУ Мой слабый дух покоился в сиянье Твоих очей, любовь моя; К тебе стремился он, как в полдень знойный Стремится лань к струям ручья. Твой берберийский конь тебя, как буря, Далеко от меня умчан; Тебя догнать, увы, я был не в силах. Мой дух тебя сопровождал. Быстрей коня, быстрей полета бури, Быстрей, чем к людям смерть идет, Стремится мысль на крыльях голубиных Любви и ласковых забот. С тобой в мечтах сливаюсь я повсюду, В нуждах, в скитаниях, в борьбе, И ни одной улыбки не прошу я За все тревоги о тебе. 1821 К ЭМИЛИИ ВИВИАНИ Эмилия, зачем ты мне даришь букет Из нежной резеды с душистой базиликой? Блаженства и любви - в них символ светлоликой, Но братства тесного любви с блаженством - нет! В них капли крупные трепещут и блистают; Ты плакала, когда срывала их? Красы Такой цветы не получают Ни от дождя, ни от росы. Ты плакала иль нет? Мне сладко сомневаться, С самим собою быть в борьбе, И скорбным думам отдаваться, - Мой друг печальный, - о тебе. О, дай мне светлых звезд, любовью не смущая! Не знаешь ты: во мне любовь Огнем сжигает все, и угли, потухая, Дотлеют и не вспыхнут вновь. 1821 БЕГЛЕЦЫ 1 В шумящем просторе Запенилось море, И буря трепещет, И молния блещет - Бежим! И гром возрастает, И гром пропадает, Как будто он тонет, И тонет и стонет - Спешим! Земля точно море, В движенье и в споре, Все мечется, бродит, От бури уходит - Бежим! 2 "Мир безбрежный далек, Одинок наш челнок; Не смутит нас ничто, Не догонит никто", - Он вскричал. А она: "Отплывай! На весло налегай! Поскорей, поскорей!" Между темных зыбей Ветер встал. Чья-то тень на скале, Загорелся во мгле Пушки огненный свет, Выстрел глух, и в ответ Грянул вал. 3 "Мы с бурей поспорим, Мы бег наш ускорим, Ты видишь, одни мы, Никем не гонимы, Только я и ты!" Четою согласной Прекрасной и страстной, Они уплывают, Весь мир забывают, - Шепчут им мечты. А волны, как горы, Возносят узоры, И бьются, и мчатся, И к небу стремятся, - Жаждут высоты. 4 Недвижным виденьем, Объятый смущеньем, У крепости мрачной, Склонясь, новобрачный Сидит. На башне высокой, Как дух одинокий, Отец разъяренный, Грозой окруженный, Глядит. Седины склоняет И дочь проклинает, С в ветром он спорит, И гром ему вторит, Гудит. 1821 К *** Пусть отзвучит гармоничное, нежное пенье, - В памяти все еще звуки ревниво дрожат; Пусть отцветает фиалка, проживши мгновенье, - В венчике бледном хранится ее аромат. Светлые розы, скончавшись, толпой погребальной Искрятся в пышных букетах, как в небе звезда; Так я с тобой разлучен, но твой образ печальный В сердце моем, убаюканный, дремлет всегда. 1821 ДУХ СЧАСТЬЯ Песня Ты умчался навсегда, Счастья светлый дух! Точно яркая звезда, Вспыхнул и потух. От меня умчался прочь, Превратил мой полдень в ночь! Как увидеться с тобой, Нежный сын Утех? С беззаботною толпой Ты свой делишь смех: Лишь к веселым мчишься ты, Только им даришь мечты. Как от шороха листка Лань в лесу дрожит, Так тебя страшит тоска; Путь твой там лежит, Где не падают в борьбе, Где не шлют упрек тебе. Влил я чары красоты В гимн скорбей моих, - Прилетишь, быть может, ты Слушать звонкий стих, Я полет твой задержу, Крылья быстрые свяжу. Я люблю, о, сын Утех, Все, что любишь ты: Свет зари, веселый смех, Вешние листы, И вечерний час, когда Загорается звезда. Я люблю пушистый снег И узоры льдов, Синих волн кипучий бег, Вечный шум ветров, Всю Природу, - мир святой, Чуждый горести людской. Я люблю воздушный стих, Кроткие мечты Тихих, мудрых и благих; Я такой, как ты. Только я лишен его, Света счастья твоего. Я люблю Любовь, - дитя, - Что на краткий миг К нам приходит и шутя Прячет вновь свой лик. Но тебя, в мельканье дней, Я люблю всего сильней. Ты восторг с собой несешь, Гонишь призрак бед, И в ненастный сумрак льешь Лучезарный свет. Жизнь и радость, о, приди, Вновь прижмись к моей груди! 1821 ПРЕВРАТНОСТЬ Цветок чуть глянет - и умрет, Проживши день всего; Мираж восторга нам сверкнет, Глядишь, и нет его. Непрочен счастия привет: Во тьме ночной житейских бед Он - беглых молний свет. Как красота души хрупка, Как редок дружбы смех, И как в любви нас ждет тоска За краткий миг утех! Но пусть восторг промчится сном, - Всегда мы то переживем, Чт_о_ мы своим зовем! Пока лазурны небеса, Покуда ясен день, Пока блестит цветов краса И медлит скорби тень, - Мгновенья быстрые считай, Отдайся райским снам, мечтай, Пробудишься, - рыдай! 1821 СТРОКИ, НАПИСАННЫЕ ПРИ ИЗВЕСТИИ О СМЕРТИ НАПОЛЕОНА Ты все жива, Земля, смела? Таишь весну? Не чересчур ли ты смела? Ты все еще спешишь вперед, как в старину? Сияньем утренним светла, Из стада звездного последней, как была? А! Ты спешишь, как в старину? Но движется ли труп, когда без духа он, Ты двинешься ль, когда погиб Наполеон? Как, сердце у тебя не оковалось льдом? Горит очаг? Звучат слова? Но разве звон _по нем_ не прозвучал как гром, О, Мать Земля, и ты жива? Ты старые персты могла согреть едва Над полумертвым очагом Молниеносного, когда он отлетал - И ты смеешься - да? - когда он мертвым стал? "Кто раньше знал меня, - звучит Земли ответ, - Кто ведал Землю в старину? Ты слишком смел, не я". - И молний жгучий свет Прорезал в небе глубину. И громкий смех ее, родя в морях волну, Сложился в песню и в завет: "К моей груди прильнут все те, что отойдут; Из смерти жизнь растет, и вновь цветы цветут". "Я все жива, смела, - был гордый вскрик Земли, - Я все смелее с каждым днем. Громады мертвецов мой светлый смех зажгли, Меня наполнили огнем. Как мерзлый хаос, я - была объята сном, В туманах, в снеговой пыли, Пока я не слилась с героем роковым, Кого питаю я, сама питаюсь им. Да, все еще жива, - ворчит Земля в ответ, - Свирепый дух, Наполеон, Направил к гибели поток смертей и бед, Из крови создал страшный сон; Так пусть же тот металл, что в лаву превращен, Не тратит даром жар и свет, Пусть примет форму он, и пусть его позор Зажжется как маяк - как в черной тьме костер". ПОЛИТИЧЕСКОЕ ВЕЛИЧИЕ Сонет Ни счастье, ни величие, ни сила, Ни слава не лелеют никогда Рабов, что тирания превратила В послушные безгласные стада. Их летопись - бесславная могила, Поэтов не находит их беда, От них искусство лик свой отвратило, Они как тени гаснут без следа. Бегут к забвенью в слепоте позорной. Чт_о_ эти числа, этот рой тупой? Пусть правит человек самим собой, - В своей лишь воле видит трон бесспорный, Пусть высится он, будучи один, Всем чаяньям, всем страхам - властелин. 1821 АЗИОЛА 1 "Ты слышал, Азиола не кричала? Мне кажется, она вот в этой стороне", - Сказала Мэри мне, Когда сидели мы безмолвно и устало В беззвездных сумерках, не зажигая свеч, И я, боящийся докучных лишних встреч, Спросил: "Кто Азиола эта?" Как я возликовал, узнав из слов ответа, Что нет и тени в ней людского существа; Испуг мой Мэри увидала И, усмехнувшись, мне сказала: "Не бойся! То птенец-сова!" 2 Печальное созданье, Азиола! Я услыхал в вечерний час Твой крик певучий много раз, В глухих лесах, в полях, над ровной гладью дола, В болотах, на откосах гор, С участием тебе внимал я с этих пор; И никогда ни пенье птицы, Ни шум ветров, ни голоса людей, Ни рокот лютни-чаровницы Не трогали души моей, Как ты: не так, как все, и этих всех нежней. Тебя с тех самых пор, печальное созданье, Я полюбил за крик, похожий на рыданье. 1821 ВОПЛЬ Мир! Время! Жизнь! По вашим ступеням Я восхожу неверною стопою, Дрожа и спотыкаясь там, Где раньше я был тверд душою. И жду, когда же вспыхнет надо мною Былой зари рассветная звезда? Она не вспыхнет вновь - нет, больше никогда! Пусть ночь пройдет, пусть утро луч роняет, В душе моей всегда ночная тьма, Пусть летний день весну сменяет, Идет за осенью зима, - Бессменно скорбь мне душу наполняет, Повсюду ждет зловещая беда. А счастье не блеснет - нет, больше никогда! 1821 ВОСПОМИНАНИЕ Быстрей, чем светлый праздник мая, Быстрей, чем радость молодая, Быстрей, чем ночь, от ласк немая, Ты промелькнула тенью сна: Как сад без листьев, обнаженный, Как мрак ночной с тоской бессонной, Как ум, печалью пораженный, Моя душа одна, одна. Пусть Лето ласточкой вернется, Пусть Ночь совою обернется, Но лебедь Молодость несется Скорей, скорее прочь, как ты. Твержу я "завтра" ежечасно, Мой сон - как осень, мгла - ненастна, И взором я ищу напрасно: Где ж есть зеленые листы? Невесте - лилии немые, Матроне - розы огневые, На гроб фиалки голубые, - Веселых глазок дайте мне: Я их на гроб живой роняю, Но их слезами не меняю, О, нет, не плачьте, умоляю, Пусть я тоскую в тишине. 1821 СТАНСА Когда я Осенью блуждаю И вижу мертвых листьев цвет, Когда я на Весну взираю, Я чувствую, чего-то нет. Снега Зимы блестящей, где вы? И где вы, Летние напевы? 1821 МИР, ОКРУЖАЮЩИЙ ЖИЗНЬ Дитя во чреве мирно спит, Спокойно труп в гробу молчит, Мы начинаем - чем кончаем. 1821 К ЭДУАРДУ УИЛЬЭМСУ 1 Из райской области навеки изгнан змей. Подстреленный олень, терзаемый недугом, Для боли ноющей своей Не ищет нежных трав: и, брошенная другом, Вдовица-горлинка летит от тех ветвей, Где час была она с супругом. И мне услады больше нет Близ тех моих друзей, в чьей жизни яркий свет. 2 Я ненавистью горд, - презрением доволен; А к равнодушию, что ранило меня, Я сам быть равнодушным волен. Но, коль забыть любовь и боль ее огня, От сострадания тот дух измучен, болен, Который жизнь влачит, стеня, Взамену пищи, хочет яда, Тот, кто познал печаль, кому рыдать - отрада. 3 И потому, когда, друзья, мой милый друг, Я вас так тщательно порою избегаю, Я лишь бегу от горьких мук, Что встанут ото сна, раз я приближусь к раю, И чаянья меня замкнут в свой лживый круг; Им нет забвения, я знаю; Так в сердце я пронзен стрелой, Что вынете ее, и век окончен мой. 4 Когда я прихожу в свой дом, такой холодный, Вы говорите мне, зачем я весь - другой. Вы мне велите быть в бесплодной Насильственной игре на сцене мировой, - Ничтожной маскою прикрыв мой дух свободный, Условной тешиться игрой. И я - в разгуле карнавала, И мира я ищу, вне вас его так мало. 5 Сегодня целый час, перебирая цвет Различнейших цветков, я спрашивал ответа - "Не любит - любит - нет". Что возвещала мне подобная примета? Спокойствие мечты, виденье прошлых лет, Богатство, славу, ласку света Иль то... Но нет ни слов, ни сил: Вам так понятно все, оракул верным был. 6 Журавль, ища гнезда, через моря стремится; Нет птицы, чтоб она летела из гнезда, Когда скитаньем утомится; Средь океанских бездн безумствует вода, Волна кипит, растет и пеной разлетится, И от волненья нет следа. Есть место, есть успокоенье, Где отдохну и я, где стихнут все томленья. 7 Я ей вчера сказал, как думает она, Могу ль быть твердым я. О, кто быть твердым может, Тому уверенность одна Без этих лишних слов сама собой поможет, Его рука свершит, что совершить должна, Что он за нужное положит. В строках я тешу скорбь мою, Но вы так близки мне, я вам их отдаю. 1821 ЛОДКА НА СЕРКИО Уснула наша лодка сладким сном, И паруса, как мысли в сновиденье, Уж Доменико, лодочник, мечтая, Поправил мачту, весла взял теперь, Но лодка мирно спит, как спал бы зверь, О привязи своей не помышляя, Чуть зримый месяц светится едва, И звезды на лазури догорели; Среди ветвей, в пещере, в темной щели С летучей мышью скрылася сова. Заря зажгла росистые долины, Верхушки скал седых, поток речной, Туман, - дыханье свежести ночной, - Одетые снегами Апеннины. И весь в огне заискрился восток. Пещеры нежным золотом облек. День пробудил все то, что дышит в мире: Дрозд, жаворонок, ласточка, скворец Живут, звенят, поет веселый жнец. Звон колокола шире все и шире, Жужжит и вьется горная пчела Над свежими душистыми цветами, Семья светлянок в глубь травы ушла, Сокрылась под росистыми листами, Мерцая, догорели светляки. И на лугах кузнечики молчали, И жук забыл в свой звонкий рог гудеть, И как грачи всей стаей улететь Спешат, едва лишь выстрел услыхали, Так быстро улетели из умов Ночные страхи, тени темных снов. Все встали для свершенья твердой воли Воззвавшего нас к жизни для того, Чтоб мы не наши цели, а Его Осуществляли в нашей тесной доле; И тысячи проснулись, чтоб узнать, И некто пробудился, чтоб ученье Туманное им дать, как разъясненье Того, чего никто не мог понять; И многие проснулись в жалком страхе, Чтоб ежиться, как червяки во прахе; Но Мильчиор и светлый Лионель, Себя во всем с толпой разъединяя, Поставили себе иную цель: Жить под холмом, на склон его взирая; И здесь был холм; цветущею стеной Он Лукку от Пизанцев отделяет; Как озеро с зеленою волной, Под ним равнина даль распространяет Со множеством полей, болот, ручьев, И этой ширью ласковой равнины Удалены от склона Апеннины, Гигантский остров между облаков. "Как думаете вы, в своей истоме: О чем мечтает лодка в этот час?" - "Коль правда есть в мечтах и в сонной дреме, Она, конечно, сердится на нас И думает, как много, в самом деле, Мы по реке отъехать бы успели". Но Лионель промолвил: "Ничего. Смотрите, ветер дует превосходно, Мы будем хоть сейчас, - когда угодно, - Вон там вдали, где все еще мертво От полумрака; в этом освещенье Ни блеска дня, ни мрака ночи нет, Но, если звезд погас кристальный свет, Они зажгутся нам при возвращенье. Погода благосклонна к нам с утра; Как волосы свистят у Доменико Под ветром! Эй, приятель, в путь пора. Смеется ветер весело и дико". Но проворчал сердито Мильчиор, Свое сдержать не в силах нетерпенье: "Коль в лодке разгадал я ощущенья, Она таит озлобленный укор: Когда бы два часа теперь мы плыли, Черт знает, говорит, уж где б мы были". . . . . . . . . . . . . . . . . . . "Балласт за борт; припасы вниз, сюда". - "Быть может, опустить бочонок ниже?" "Нет, ничего, так хорошо". - Да, да, Бутылки с чаем здесь пускай, поближе, Лежат в соломе. Так в былые дни, Безгорестные школьники в Этоне, У фермеров клок сена, что на склоне, Сушили, полусонные, они, Стянувши, мы на нем, смеясь, валялись. Редиску ели, чаем упивались". . . . . . . . . . . . . . . . . . . Держа бутылку так, как будто чай Есть лучшее, что может дать нам Рай, Веселый Лионель стоял, но строго - "К рулю! - ему промолвил Мильчиор, - Отчаливай!" И вот живет простор, Покрылась пеной водная дорога. Расширились, волнуясь, паруса, И утренник по ткани пролетает, Смеется ветерок, его питает Рассвет и серебристая роса; Разрезав разъяренное теченье, По Серкио бежит вперед ладья, Вот вздрогнула и встала на мгновенье, И вновь пред ней, крутясь, шипит струя: Из тесных гор, из тишины их пленной, Стремительный поток бежит, кипит, Свирепствует, и вот он с морем слит. Во влаге мирной вспыхнул многопенный; Под утренней улыбкой тот прибой Столбы рождает в бездне голубой. Меж мраморных оплотов пробегая, Что в Рипафратте бег реки дробят, Кипит волна, той смертью умирая, Которой, - устремляя светлый взгляд, - Кто любит, умирает так охотно: С любимым слившись, жить в нем безотчетно. И точно не совсем еще прошла Та судорога страсти, виснут горы, Как бы упасть готовые, но, взоры Лаская, упоительно-светла, Река в восторге мчится вдоль равнины, В хрустальном изобилье влагу льет, К подножью Арно дань свою несет, Лозу и колос: дальше, мимо тины Глухих невысыхающих болот, Близ жутких мест, чумою напоенных, Где синеватый ширится туман, Меж сосен проскользнув, недвижно-сонных, Она вбегает с плеском в Океан. 1821 * * * Слишком часто заветное слово людьми осквернялось, Я его не хочу повторять, Слишком часто заветное чувство презреньем встречалось, Ты его не должна презирать. И слова состраданья, что с уст твоих нежных сорвались, Никому я отдать не хочу, И за счастье надежд, что с отчаяньем горьким смешались, Я всей жизнью своей заплачу. Нет того в моем сердце, что в мире любовью зовется, Но молитвы отвергнешь ли ты? Неудержно вкруг солнца воздушное облако вьется, Упадает роса на цветы, Полночь ждет, чтобы снова зари загорелося око, И отвергнешь ли ты, о, мой друг, Это чувство святое, что манит куда-то далеко, Прочь от наших томительных мук? 1821 К * * * О, если б в час, как страсть остыла, Правдивость с нежностью могла Остаться прежней, как была, О, если б жить могла могила И все бы тот же свет блистал, Я б не рыдал, я б не рыдал. Довольно было б ясным взглядом Встречать твой нежный кроткий взгляд, Их сказку сны договорят, И не было б конца усладам, Когда бы только ты могла Такой остаться, как была. Зима пройдет, и сон неволи Сменен прозрачною весной, Фиалкой дышит мрак лесной, Все воскресает, в роще, в поле, Лишь два огня, жизнь и любовь, Что правят всем, не вспыхнут вновь. 1821 СВАДЕБНАЯ ПЕСНЯ Роскошной неги, Снов лучистых Раскрыты светлые врата, Здесь в переливах золотистых Сойдутся Мощь и Красота. Они приникнут к изголовью. Зажгите, звезды, все огни, И ты, о, Ночь, своей любовью Слиянье страсти осени. Еще природа не вверяла Любви - такую красоту. Еще луна не озаряла Такую верную чету. Пусть вкусит он самозабвенье, Не видя милого лица! Бегите, быстрые Мгновенья, И возвращайтесь без конца! Вы, феи, ангелы святые, Склонитесь ласково над ней! Блюдите, звезды золотые, Восторг немеркнущих огней! О, страх! О, радость! Что свершится, Покуда мир окутан сном, Пред тем как солнце загорится! Идем! Идем! 1821 СВАДЕБНАЯ ПЕСНЯ Другая вариация Чтоб сны приникли к изголовью, Зажгите, звезды, все огни, И ты, о, Ночь, своей любовью Слиянье страсти осени. Ужель природа доверяла Любви - такую красоту? Луна ужели озаряла Такую верную чету? О, пусть во мгле самозабвенья Не видит он ее лица! Бегите, быстрые мгновенья, И возвращайтесь без конца! Юноши О, страх! О, радость! Что свершится, Покуда мир окутан сном, Пред тем как солнце загорится! Идем! Идем! Роскошной неги, снов лучистых Раскрыты светлые врата, Здесь в переливах золотистых Сойдутся мощь и красота. О, пусть во мгле самозабвенья Не видит он ее лица! Бегите, быстрые мгновенья, И возвращайтесь без конца! Девушки О, страх! О, радость! Что свершится, Покуда мир окутан сном, Пред тем как солнце загорится! Идем! Идем! Вы, феи, ангелы святые, Склонитесь ласково над ней! Блюдите, звезды золотые, Восторг немеркнущих огней! О, пусть во мгле самозабвенья Не видит он ее лица! Бегите, быстрые мгновенья, И возвращайтесь без конца! Юноши и девушки О, страх! О, радость! Что свершится, Покуда мир окутан сном, Пред тем как солнце загорится, Идем! Идем! 1821 СВАДЕБНАЯ ПЕСНЯ Третья вариация Песня юношей Чтоб сны приникли к изголовью, Зажгите, звезды, все огни, И ты, о, ночь, своей любовью Слиянье страсти осени! Еще природа не вверяла Любви - такую красоту, Еще луна не озаряла Такую верную чету. О, пусть во мгле самозабвенья Не видит он ее лица! Бегите, быстрые мгновенья, И возвращайтесь без конца! Песня девушек Вы, феи, ангелы святые, Склонитесь ласково над ней! Блюдите, звезды золотые, Восторг немеркнущих огней! О, страх! О, радость! Что свершится, Покуда мир окутан сном! О, мы не знаем! Ночь промчится. Идем! Идем! Юноши О, медли, медли, свет востока, Свое завистливое око Скрывай подольше в безднах Сна! Девушки Нет, Веспер, нет, вернись скорее! Пусть лик твой вспыхнет, в блеске млея, И разомкнется глубина! Хор Роскошной неги, Снов лучистых Раскрыты светлые врата. Здесь в переливах золотистых Сойдутся Мощь и Красота. О, пусть вкруг них светло зажжется Пурпуровый туман любви, Пусть чувство их в цветок сольется, В сердечной вспыхнувши крови! И пусть, как камень драгоценный, Их страсть лучи распространит, И этот праздник незабвенный Им детский облик подарит! 1821 ЛЮБОВЬ, ЖЕЛАНЬЕ, ЧАЯНЬЕ И СТРАХ ...И многих ранило то сильное дитя, Чье имя, если верить, Наслажденье; А близ него, лучом безмерных чар блестя, Четыре Женщины, простершие владенье Над воздухом, над морем и землей, Ничто не избежит влиянья власти той. Их имена тебе скажу я, Любовь, Желанье, Чаянье и Страх: Всегда светясь в своих мечтах, В своей победности ликуя И нас волненьями томя, Они правители над теми четырьмя Стихиями, что образуют сердце, И каждая свою имеет часть, То сила служит им, то случай даст им власть, То хитрость им - как узенькая дверца, И царство бедное терзают все они. Пред сердцем - зеркалом Желание играет, И дух, что в сердце обитает, Увидя нежные огни, Каким-то ликом зачарован И сладостным хотеньем скован, Обняться хочет с тем, что в зеркале пред ним, И, заблуждением обманут огневым, Презрел бы мстительные стрелы, Опасность, боль со смертным сном, Но Страх безгласный, Страх несмелый, Оцепеняющим касается копьем, И, как ручей оледенелый, Кровь теплая сгустилась в нем: Не смея говорить ни взглядом, ни движеньем, Оно внутри горит надменным преклоненьем. О, сердце бедное, как жалко билось ты Меж робким Страхом и Желаньем! Печальна жизнь была того, кто все мечты Смешал с томленьем и терзаньем: Ты билось в нем, всегда, везде, Как птица дикая в редеющем гнезде. Но даже у свирепого Желанья Его исторгнула Любовь, И в самой ране сердце вновь Нашло блаженство сладкого мечтанья, И в нежных взорах состраданья Оно так много сил нашло, Что вынесло легко все тонкие терзанья, Утрату, грусть, боязнь, все трепетное зло. А там и Чаянье пришло, Что для сегодня в днях грядущих Берет взаймы надежд цветущих И блесков нового огня, И Страх бессильный поскорее Бежать, как ночь бежит от дня, Когда, туман с высот гоня, Заря нисходит пламенея, - И сердце вновь себя нашло, Перетерпев ночное зло. Четыре легкие виденья Вначале мира рождены, И по решенью Наслажденья Дано им сердце во владенье Со дней забытой старины. И, как веселый лик Весны С собою ласточку приводит, Так с Наслажденьем происходит, Что от него печаль и сны Нисходят в сердце, и с тоскою Оно спешит за той рукою, Которой было пронзено, Но каждый раз, когда оно, Как заяц загнанный, стремится У рыси в логовище скрыться, Желанье, Чаянье, Любовь, И Страх дрожащий, вновь и вновь Спешат, - чтоб с ним соединиться. 1821 ОТРЫВОК Я не хотел бы стать царем: В любви достаточно заботы. И к власти мы всегда идем Крутым обрывистым путем, И бурей скованы высоты. Меня не манит пышный трон: Под солнцем, в полдень светлоликий, Бесследно, льдистый, тает он; Но я б не скоро был смущен Заботою, будь я владыкой. Я б с ней ушел, хранить мечты, На Гималайские хребты. ВЕЧЕР Потухло солнце, ласточки уснули, Летучей мыши виден быстрый взмах, Деревья в полумраке потонули, Вздыхает вечер в дремлющих кустах, И зыбь реки, волнуяся красиво, Расходится и грезит молчаливо. И нет росы, трава суха кругом, Туманов нет среди ветвей сплетенных; Колеблемы чуть слышным ветерком, Они полны мечтаний полусонных. И все темней становится река, И все нежней дыханье ветерка. В волнах трепещут зданий отраженья, Живут, покуда их не скроет мрак, И каждый миг они полны движенья, Не могут успокоиться никак. И воздух обнимается с землею, Все больше проникаясь темной мглою. В гигантской туче спрятался простор Немых небес, где свет до завтра скрылся, Как бы к горам теснятся глыбы гор, Небесный свод печалью омрачился. Но там в лазури, нежной, как вода, Горит меж туч вечерняя звезда. Ponte a Mare, Pisa 1821 МУЗЫКА Умолкли музыки божественные звуки, Пленив меня на миг своим небесным сном. Вослед моей мечте я простираю руки, Пусть льется песня вновь серебряным дождем: Как выжженная степь ждет ливня и прохлады, Я страстно звуков жду, исполненных отрады! О, гений музыки! Растет тоски волна! Пошли созвучий мне живое сочетанье: Я светлый кубок твой не осушил до дна, Я в сердце не убил безбрежное страданье! Еще, еще, молю! Как шумный водопад, Пошли мне звонких струй блистательный каскад! Фиалка нежная тоскливо ждет тумана, Чтоб чашечку ее наполнил он росой; Так точно жажду я минутного обмана Созвучий неземных с их дивною красой. И вот они звенят... Я с ними вновь сливаюсь... Я счастлив... Я дрожу... Я плачу... Задыхаюсь... 1821 СОНЕТ К БАЙРОНУ (Я боюсь, что эти стихи не понравятся вам, но) Когда бы меньше почитал я вас, От Зависти погибло б Наслажденье; Отчаянье тогда б и Изумленье Над тем умом смеялись бы сейчас, Который, - как червяк, что в вешний час Участвует в безмерности цветенья, - Глядя на завершенные творенья, Отрадою исполнен каждый раз. И вот, ни власть, что дышит властью Бога, Ни мощное паренье меж высот, Куда другие тащатся убого, - Ни слава, о, ничто не извлечет Ни вздоха у того, кто возвещает: Червяк, молясь, до Бога досягает. 1821 АДОНАИС Элегия на смерть Джона Китса, автора "Эндимиона", "Гипериона" и др. ????? ????? ??? ??????? ??? ??????? ????. ??? ?? ????? ??????? ??????? ?? ?????????. Platon {*} {* Ты блистал сперва среди живых, как утренняя звезда: теперь, когда ты умер, ты горишь, как Веспер, среди тех, которые жили, платой (гр.).} 1 Он умер, Адонаис, - умер он! Я плачу! Плачьте все о нем, в печали, Хоть он не будет ею воскрешен! Ты, грустный Час, кого Года избрали, Чтоб то оплакать, что мы потеряли, Скажи другим Часам: его уж нет, Скрыт Адонаис в безвозвратной дали; Пока в Грядущем память Прошлых Лет Живет, - его судьба прольет сквозь Вечность свет! 2 Где ты была, о, Мать; в какой стихии, Когда твой сын пронизан был стрелой? К кому лицо склонялось Урании, В тот час как Адонаис взят был мглой? Закрыв покровом взор блестящий свой, Она в Раю впивала упоенья, Средь Откликов, - один, своей душой, Воссоздал все созвучья песнопенья, Чем, как цветами, скрыл он призрак Разрушенья. 3 Он умер, Адонаис, - умер он! О, плачьте! Мать его, скорби с тоскою! Но нет... Как он, храни безмолвный сон, Не жги лица горячею слезою; Туда ушел он, тайною стезею, Куда уходит пламя мыслей всех, - Нет, Бездна сбережет его с собою, Она в нем ищет радостных утех; Смерть слушает его, ей наши слезы - смех. 4 Певучая меж плакальщиц, плачь снова! Печалься, Урания, без конца! - Он умер, тот, кто был Властитель слова, Кто был велик в призвании певца; Рабы, святоши, не дали венца Тому, чья мысль огнем была одета, Но он, слепой, был твердым до конца; И, светлый Дух, все полон он привета, Как третий меж сынов властительного света. 5 Певучая меж плакальщиц, рыдай! Не все дойти посмели до вершины; Счастливы те, что в жизни знали Рай, Чей свет струит свои лучи в долины, Сквозь ночь времен, где солнца-исполины Погибли; есть иные, гневный Рок Им помешал дойти до половины Подъема; и еще, что выждут срок И в Храме завершат свой жизненный урок. 6 Но самого живого, молодого Лишилась ты, погиб питомец твой; Певучая меж плакальщиц, плачь снова! Он был цветком, что вскормлен был росой, Влюбленной девой, нежно-молодой; Увы, последний цвет твоей надежды Увял, не вспыхнув всею красотой, Не развернув роскошные одежды; Гроза прошла - цветок лежит, склонивши вежды. 7 Он прибыл в отдаленнейший предел, Достиг он той возвышенной Столицы, Где Смерть - как царь, что пышный блеск одел, И вкруг нее - виденья, бледнолицы И стройны, свита странной чаровницы. В Италии свод неба голубой Ему - как надлежащий свод гробницы. Он тихо спит, обрызганный росой; О, не буди его - глубок его покой! 8 Он отошел в пределы Разрушенья И не проснется больше никогда! - Тень белой Смерти жаждет расширенья, Растет в чертоге сумрачном всегда; И Тленье отведет его туда, В последний путь, в туманное жилище; И Голода настанет череда, Добычу видя, он дрожит, как нищий, Изменчивость и тьма его наполнят пищей. 9 О, плачьте! Адонаис умер! - Сны, Прислужники крылатых Помышлений, Стада его пленительной весны, Которые питал воздушный Гений Близ родников мечты и вдохновений, Не устремятся от ума к уму, Приняв любовь, как звуки песнопений; Нет, к сердцу, что навек оделось в тьму, Они, скорбя, сошлись и, плача, льнут к нему. 10 Один из Снов, дрожащими руками Коснувшись до холодного чела, Воскликнул, вся лунными крылами: "Нет, наша боль, любовь не умерла, На бахроме ресниц - слеза, светла, Как в чашечке цветка- роса ночная". Не знал он, что его она была, Прекрасный Дух потерянного Рая! Сказал - и вдруг исчез, как тучка в утро Мая. 11 Другой из урны с звездною росой Как будто бальзамировать стал тело; Тот прядью, что обрезал он, густой, Где жемчугом слеза его блестела, Чело украсил мертвое несмело; Другой, как бы желая умертвить, Утратой малой, горе без предела, Старался лук упорный свой сломить, О щеку мертвую огонь свой остудить. 12 Еще витало нежное Сиянье Вкруг уст его, откуда каждый час Оно привыкло извлекать дыханье, Чтоб проникать в тот ум, где свет угас, В сердцах же загоралось как алмаз, Но Смерть, лишив его того убора, Оледенила свет на этот раз; Оно блеснуло вспышкой метеора Сквозь члены бледные - и скрылось ото взора. 13 Сошлись туда воздушною толпой Желанья, Убежденья, Поклоненья, Решения Судьбы, туманный рой, Сиянья, Мраки; в блесках Воплощенья Надежд и страхов, сны Воображенья, Восторг, от слез ослепший, - вместо глаз Его вела улыбка; Огорченье С семьею Вздохов; свет их жил и гас, Как осенью туман речной в вечерний час. 14 Все, что любил он, все, что он в ваянье Мечты включал, - созвучья нежных слов, Благоуханья, краски, очертанья, Все говорило: - Нет певца певцов! Заря, среди восточных облаков, Взошла на башню, кудри распустила, Под стоны опечаленных Громов Глаза, что зажигают день, затмила, И Океан гудел, под вой ветров, уныло. 15 Тоскует Эхо меж безгласных гор, Его припоминает песнопенья, И отклика не шлет ветрам в простор, Без отзвука - ручьи и птичек пенье, Пастуший рог и гулкое гуденье От колокола в час передночной; Нежней тех уст, из-за чьего презренья Оно возникло тенью звуковой, Любя его уста, оно молчит с тоской. 16 Весна безумной сделалась в печали И сбросила на землю все листы, Как будто ветры Осень к ней примчали Иль стали почки красные желты; К чему будить ей год, рождать мечты? Был Гиацинт для Феба - упоенье, И для себя - Нарцисс, - не так, как ты Для них обоих; в них изнеможенье, И весь их аромат - как вздохи сожаленья. 17 О, Адонаис, брат твой, соловей, Не так скорбит, подругу воспевая, Не так орел, средь солнечных зыбей, Дух юный светом утренним питая, Кричит, когда орлица молодая Погибла, как тоскует Альбион, Навеки Адонаиса теряя; Да будет проклят Каин, кем, пронзен, Певец невинный был с душою разлучен! 18 О, горе мне! Зима пришла и скрылась, Но скорбь вернулась в новом бытии; Поют ручьи, и зелень распустилась, И ласточки кружатся в забытьи, И живы пчелы, живы муравьи, Могила Года вся блестит цветами, И птицы строят домики свои, И золотыми светится огнями Рой ящериц и змей, разбуженных лучами. 19 Через поля, потоки и леса, От бездн Земли до глуби Океана, Порыв могучей жизни разлился; Все движется, как в зыби каравана, Как было в утро мира, - в мире, рано, Над Хаосом впервые вспыхнул свет; И все живет, все рвется из тумана; Во мгле нежней сияния планет, Мельчайший из живых в восторг любви одет. 20 И чумный труп, согрет прикосновеньем Той ласки, превращается в цветы, Горящие лучистым упоеньем, Как звезды, что ниспали с высоты; У смерти озаряются черты; Нет смерти. Неужели же в богатом Расцвете гибнут наши лишь мечты? Лишь то, что знает, - напряженный атом, - Горит, чрез миг погас и мертвым скрыт закатом! 21 Увы, все то, что в нем любили мы, Сокрылося подобно легкой пене, И наша скорбь - в объятьях смертной тьмы. Кто мы? Откуда? На какой мы сцене Актеры или зрители, - о плене Скорбящие! В один водоворот Всех Смерть ввергает, в вечной перемене; Пока лазурен синий небосвод, Ночь дню печаль несет, год омрачает год. 22 Он больше не проснется, не проснется! "Восстань, о, Мать бездетная, от сна, - Вскричало Горе, - сердце ужаснется, Но радость слез тебе еще дана". Близ Урании все, кого она Любила, - Сны, и Эхо, и Сверканья Вскричали: "Пробудись!" И как волна Отравленного Памятью Мечтанья, Прочь из своей тиши ушло, дрожа, Сиянье. 23 Осенняя так возникает Ночь, Вставая из туманного Востока, И День лучистый убегает прочь, Земля, как труп, тоскует одиноко, Но вольный свет дневной уже далеко. Так Уранию темный страх сразил, Как бы туман кругом налег широко, И бурный вихрь ее, совсем без сил, Помчал туда, где скорбь, где Адонаис был. 24 Из тайного она умчалась Рая Сквозь лагери и глыбы городов, Где, сталь и камень вечно созерцая, Сердца грубеют; тяжки от оков, Не открываясь для ее шагов, Они ступни воздушные терзали, И острия отравных языков И жесткость дум ту Форму разрывали, И там цвели цветы, где капли крови пали. 25 Смерть в склепе, на мгновенье пристыдясь Присутствием живым Очарованья, Вся вспыхнула, и жизнь на миг зажглась Неясно в теле, на устах дыханье Мелькнуло, как минутность обаянья. "Не брось меня, как тьму бросает в ночь Миг молнии! - возникло восклицанье, Вопль Урании! - Смерть, ты мчишься прочь?" Смерть обняла ее, но не могла помочь. 26 "Постой еще! Поговори со мною; Целуй меня, - твой поцелуй во мне Останется, его в себя я скрою, Твои слова мой мозг, горя в огне, В себя вберет, в непреходящем сне, И грустная мечта не прекратится. О, Адонаис, я в одной стране С тобой хотела б жить и тесно слиться, Но с Временем, увы, нельзя мне разлучиться! 27 "О, нежное дитя, зачем уйти Ты поспешило, быстрыми шагами, От торного пробитого пути, И с мужеством, но с слабыми руками, Вступило в бой с драконом? Он с когтями, Ты беззащитен; он в берлоге скрыт. Когда б ты подождал, - взращенный днями, - С копьем-презреньем, взял бы мудрость-щит, Чудовищам пустынь твой был бы страшен вид. 28 "Шакалы-трусы, храбрые лишь в стае, И вороны, что ищут мертвеца, Объедки Разрушенья доедая, Роняя с крыл заразу без конца, - Как все они бежали от Певца, Когда стрелой из лука золотого Он каждого коснулся наглеца! Быть наглыми они не смели снова, Лежат у гордых ног, что топчут их сурово. 29 "Восходит солнце, - гадов рой кишит, Зайдет, - и в непроглядной смерти тает, Во мраке стынет рой эфемерид, И вновь узор бессмертных звезд блистает; Так меж людей: вот полубог витает, Окутал небо, землю обнажил, Исчез, и рой, что блески разделяет, Или собою свет его темнил, Оставил ночь души сияньям сродных сил!" 30 Она умолкла; пастухи толпою От гор пришли, и каждый был томим, В венке увядшем, скорбною мечтою; И Вечности явился Пилигрим, Чья слава как лазурь была над ним, В которой были молнии и тучи; Эрин, в усладу горестям своим, Послал певца воздушнейших созвучий, И сделала любовь его печаль певучей. 31 Среди других явился хрупкий Лик, Тень меж людей; он тучкой утомленной Той бури, что уж кончилась, возник; Я думаю, что грезою бессонной На красоту Природы обнаженной Глядел он слишком долго, и за ним, За Актеоном, стаей разъяренной, Те мысли, чьим огнем он был томим, За жертвою гнались и за отцом своим. 32 Подобный леопарду, Дух прекрасный - Любовь, что сквозь отчаянье видна; Дух Силы, что в борьбе живет напрасной Со слабостью, - едва несет она Ту тяжесть, что в минуте нам дана; Свет гаснущий, волна, что вдруг дробится, - Вот речь о ней, но где теперь волна? Цветок увял, хоть луч к нему стремится, И сердце порвано, хотя румянец длится. 33 Он был в венке увядшем, из цветов, Зовущихся веселыми глазами, И из фиалок, чей расцвет лилов; Он легкое копье держал руками, В плюще, и все обвитое огнями Лесной росы, а на конце его Плод кипариса был; он меж тенями Один был, хоть глядели на него, На лань, отставшую от стада своего. 34 Сквозь слез все улыбнулись на пристрастье Его тоски; скорбя, чужое зло Он слил со скорбью своего несчастья, Оно в созвучья новые вошло; И Урания, на него светло Взглянув, шепнула: "Кто ты?" Он, смущенный, Вдруг обнажил кровавое чело С клеймом, и так стоял, окровавленный, Как Каин иль Христос. - О, лик тоски бессонной! 35 Чей голос над умершим прозвучал, Нежней? Он смолк. Кто, лик свой закрывая, Над белой смертью скорбной тенью встал, Надгробным изваяньем возникая? В чьем сердце глухо бьется скорбь немая? Коль это Он, нежнейший меж умов, Кто мертвого всегда ценил, встречая Сочувствием, - умолкнуть я готов, Чтоб не смущать его, скорбящего без слов. 36 Наш Адонаис выпил чашу с ядом! Какой глухой, с змеиною душой, Принес конец чуть начатым усладам? Хотел бы червь быть больше не собой, Он понял сладость песни неземной, Той песни, чье чудесное начало Будило зависть, мыслей смутный рой, И лишь в единой груди зарычало, Что песен ждет того, чья лютня отзвучала. 37 Живи, змея, ничтожная средь змей, И от меня не бойся воздаянья! Но будь собой, и быть собой умей, Ты, жалкое пятно воспоминанья! Копи свой яд, злосчастное созданье, Излив его, тем низкий дух измерь, Тебе - в Самопрезренье наказанье, Ты жгучий стыд узнаешь, подлый зверь, И виноватым псом ты вздрогнешь - как теперь! 38 Зачем скорбеть, что наш восторг далеко От коршунов, чьим криком мир смущен, Он бодрствует иль спит в тиши глубоко, Не воспаришь туда, где ныне он. Прах в прах! Но должен дух быть возвращен К источнику, желанному для взора, - Часть Вечного, что в зыбкости времен Незыблемо горит в огнях узора, Меж тем как пепел твой грязнит очаг позора. 39 Молчанье! Он не умер, он не спит, - От жизненного встал он сновиденья - Нас буря лживых грез, взметая, мчит, Вступаем мы в бесплодное боренье, Нож духа мы вонзаем в привиденья, Ничто неуязвимые разим - Мы, точно трупы, в склепах, в царстве тленья, Ветшаем, пыткам преданы своим, И рой надежд в себе, как рой червей, храним. 40 Он выше нашей ночи заблужденья, Терзанье, зависть, клевета, вражда, Тревога, что зовется - наслажденье, К нему не прикоснется никогда, Мирской заразы в вольном нет следа, Не будет он скорбеть иль плакать бурно, Что голова безвременно седа, Что сердце стынет, что мечта мишурна, Что дух устал гореть, полна лишь прахом урна. 41 Он жив, он есть, - Смерть умерла, не он; Жив Адонаис! - Вся в росе блистая, Зажгись, Заря, - с тобой не разлучен Тот дух, о ком тоскуешь ты, рыдая; Леса, не трепещите так, вздыхая! Цветы, цветите, смолкни, глубь пещер, Развейся, Воздух, Землю обнажая, Чтоб лик ее цветист был, а не сер, Улыбку сонмы звезд ей шлют из вышних сфер. 42 С Природою он слился воедино: Во всех ее напевах - звук его, От громких гулов грома-властелина До пенья соловья; среди всего, В лучах, во тьме, влиянье своего Присутствия сознанью он являет, В цветах, в камнях - путь жизни для него; Та Власть любви его с собой сливает, Что держит мир внизу и сверху зажигает. 43 Он часть той красоты, что делал он Еще когда-то более прекрасной: Когда сквозь мир, сквозь этот тусклый сон, Лениво-плотный, Дух проходит властный, Он новым сонмам ликов, - с ним согласный, - Дает черты законченных вещей, - Всем выгаркам, с их тупостью напрасной, Дает свое подобье, блеск лучей, - Горит сквозь мир зверей, деревьев и людей. 44 На небосводе времени - сиянье Возможно затемнить, убить нельзя; Смерть - лишь туман с непрочностью влиянья, У них, как у созвездий, есть стезя, И с высоты они горят, сквозя Сквозь мрак. Когда возвышенные думы Вздымают сердце юное, скользя С ним в воздухе, там слышны споры, шумы, - Что будет суждено, свет или мрак угрюмый? 45 Толпою, каждый покидая трон, Наследники мечты недовершенной, Восстали, там, в Незримом. Чаттертон, Еще предсмертной мукою смущенный; Сидней, каким он жил, как пал, сраженный, Как, кроткий, он возвышенно любил; Лукан, своею смертью вознесенный; Забвение, при виде светлых сил, Отпрянуло, и мрак далеко отступил. 46 И многие, чьи имена негромки, Но сущность чья излитая живет, - Как пламя, бороздящее потемки, Мать-искру пережив, сиянье льет, - Наполнили лучами небосвод. "Гори, теперь ты наш", - они вскричали, - На Небе Песен вон светильник тот Молчал так долго, ждал тебя в печали. Займи крылатый трон, о, Веспер нашей дали!" 47 Кто стонет "Адонаис"? О, пойми Себя, его, - взгляни, узнай воочью, Душой дрожащей Землю обними И, к этому прильнувши стредоточью, Лучистому отдавшись полномочью, Струи свой свет за грани всех миров; Потом туда, где день наш с нашей ночью, Уйди, не то, низвергшись с облаков, Ты в бездну упадешь, заманен лаской снов. 48 Иль в Рим иди, что сделался гробницей - О, не его, а наших снов мечты; И пусть века и царства, вереницей, В обломках там лежат средь пустоты, Что создали они же; красоты Такой, как он, у тех не занимает, Кто грабит мир; о, нет, его черты Средь тех, кто мыслью всем завладевает, Из прошлого лишь мысль одна не умирает. 49 Да, в Рим ступай, он сразу - склеп, Эдем, И город, и пустыня вековая; И там, где сонм руин старинных - нем, Обломками разбитых гор вставая, И остов Разрушенья одевая Иди, пока в том царстве мертвецов Тебя Дух места к склону, где живая Улыбка трав, не приведет в мир снов, Средь детской радости смеющихся цветов. 50 Тупое время кормится камнями, Как скрытый блеск - седою головней, И, ветхими окружена стенами, Вздымает пирамида облик свой, Приют того, кто создал здесь мечтой Заветный тихий мир воспоминанья; Внизу могил позднейших виден строй, Они под Небом, льющим к ним сиянье, Тому, кто дорог нам, шлют тайное дыханье. 51 Помедли здесь: могилы все кругом Так молоды, что возле каждой, тая, Скорбь не вполне еще забылась сном; И, если здесь печать лежит немая На роднике души, в ней боль скрывая, Не тронь ее. О, возвратясь домой, В свой дух взгляни, там желчь найдешь, рыдая. От бурь укройся в сени гробовой! Где Адонаис, там бояться ль быть душой? 52 Единое нетленно остается, Различности меняются, их нет; Над шаткой тенью луч от века льется; Жизнь, чьи цвета столь многи в смене лет, Свет Вечности пятнает, белый свет, Пока не глянет Смерть. - Коль ты слиянья С тем хочешь, что ты ищешь, - вот завет: Умри! - Цветы, руины, изваянья, Все - лишь намек на то, в чем без границ сиянье. 53 О, Сердце, что ж ты медлишь? Погляди, Ушли твои надежды без возврата. Куда умчалось все, и ты иди. Во всех вещах поблеклость и утрата, Год круг свершил, нет больше аромата, Ни в ком, ни в чем; и, если что пьянит, Так лишь затем, чтоб сердце было сжато. Чу! Адонаис! Ветер шелестит! Пусть Жизнь не делит то, что Смерть соединит. 54 Тот Свет, что нежно дышит во Вселенной, Та Красота, в которой все живет И движется, та Благодать, что с пленной Зловещей тьмой рожденья бой ведет, Любовь, что свет сквозь ткани жизни льет, - Сплетаемая воздухом, землею, Людьми, зверьми, - и блеск различный шлет, Как явит каждый зеркало собою, - Все светит на меня, и смертность тает мглою. 55 Дыхание, чью власть я в песнь призвал, Нисходит на меня; ладью мечтанья От берегов далеко вихрь умчал, Прочь от толпы, чей парус чужд дыханья Могучих бурь; в разрывах мирозданья Разъединен с землею небосвод. Так страшно в тьму я мчусь, меж тем сиянье, Маяк-звезда, мне Адонаис шлет Из сокровенных сфер, где Вечное живет. 1821 ОТРЫВОК О КИТСЕ, который пожелал, чтоб над его могилой написали "Здесь тот, чье имя - надпись на воде". Но, прежде чем успело дуновенье Стереть слова, - страшася убиенья, Смерть, убивая раньше все везде, Здесь, как зима, бессмертие даруя, Подула сквозь теченья, и поток, От смертного застывши поцелуя, Кристальностью возник блестящих строк, И Адонаис умереть не мог. 1821 ЗАВТРА Где Завтрашний день? Где ты, призрак желанный? - В богатстве, в нужде, средь утех, средь скорбей Напрасно мы ищем улыбки твоей, Покуда проходим путь жизни туманный. Ты всюду от нас ускользаешь, как тень, Всегда мы встречаем, в печали, Лишь то, от чего так тревожно бежали: Сегодняшний день. 1821 ПУТНИК Отрывок Он бродит без конца, как сон, как привиденье, Сквозь чащу смутную ума, Путями странными, во мгле уединенья, Где бьется океан, где нет границ, где тьма. 1821 ОТРЫВОК Я гибну, падаю. Любовь - моя отрава. Я таю тучкою: ей свет неверный дан От блеска вечера, чья так изменна слава: Уничтожаюсь я, как на ветрах туман, Как зыбь волны, когда безветрен океан. 1821 В ЗАСАДЕ Отрывок Когда в безоблачной лазури, Над изумрудного землей, Чуть дышит ветер молодой И говорит: "Не будет бури", - Когда росистая заря, Как лань, не ведавшая гона, Идет по высям небосклона, Сияньем юности горя, - Когда дрожат лучи во взгляде, - О, смейтесь, - потому что в дне Таятся вихри в глубине, И ждут, и жертву ждут в засаде. 1821 ПРОБУДИТЕЛЬ Приди, пробудитель океана души, Зефир, уходящий так бесследно в пещеру, Ты, незримый для мысли! Тиховейный, спеши! 1821 СУРОВЫЕ ВЕТРЫ Меж ветвей оголенных суровые ветры качаются, Похоронный напев замирает над ропотом струй, И холодные черви, холодные черви цепляются За лицо, где горел, так недавно горел поцелуй. 1821 ОТРЫВОК И если я хожу увенчан, вверясь чуду, Мое отличье в том; когда же я паду, Назавтра прах, рыдать об этом дне не буду, И, сбросив свой убор, прах к праху я сведу. 1821 ОТРЫВОК О, божество бессмертное, чей трон В глубинах помыслов людских стоит от века, Зову тебя, да снидет твой закон, Зову тебя во имя человека, Во имя - и того, чем быть он перестал, И чем он прежде был, и чем еще не стал. 1821 ВЕЛИКИЙ ДУХ Великий Дух, безбрежным морем мысли Ты вскормлен в тишине ее пещер. И, как во мне, ты звуками там правишь, Ее волнам всегда даешь размер. 1821 ФАЛЬШИВЫЕ И НАСТОЯЩИЕ ЦВЕТЫ Отрывок "Кто ты, Надменный, что грязнить дерзаешь Лишь гениям цветущие цветы, Покуда ты как месяц убываешь? Не тронь священно-легкие листы, Что для немногих, дом чей - область славы, Растут в Раю: из безымянных ты". - "О, я ношу их только для забавы, Фальшива этих листьев красота, В росе цветов - дыхание отравы, И прелесть их минутная - не та, Что облегла навек чело Мильтона; Притворной лаской дышит их мечта, Зажглись, - их нет, - и нет над ними стона". 1821 ПЕСНЯ Тоскует птичка одиноко Средь чащи елей и берез; Кругом, куда ни глянет око, Холодный снег поля занес. На зимних ветках помертвелых Нет ни единого листка; Среди полян печальных, белых - Ни птиц, ни травки, ни цветка. И плачет птичка одиноко, А воздух тих, сильней мороз, И еле слышно издалека Роптанье мельничных колес. 1821 ЦУККА 1 Погасло Лето, Осень золотая Кончалась, и над тусклою землей Зима смеялась, - в час, когда, желая Того, что не постигнет мир земной, Я шел по красоте изнемогая; В душе - пески, измытые волной, Прилив исчез, и бледен лик растений От лживости ласкательных мгновений. 2 Погасло Лето, - я живу, скорбя, Что бегло все, но только не мученье, И на земле, которую любя Сон убаюкал, нет мне снов забвенья. Счастливая Земля! вокруг тебя Весенние повеют дуновенья, И вскрикнешь ты, упившись бытием, Что смерти нет в бессмертии твоем. 3 Любил я - о, не вас я разумею, И никого из призраков земных, Хоть дороги вы мне красой своею, Как сердце сердцу, как вниманью стих; Любил не знаю что, люблю, лелею, Но низкий мир не знает черт твоих; Тебя везде, не видя, ощущаю, Тебе молюсь, но как назвать, не знаю. 4 Ни на Земле, ни в Небе, ты ни в чем Не можешь задержаться или скрыться, Всех форм бежишь, но раз твоим лучом Высокий или низкий озарится, Пронзенному как огненным мечом, Ему на миг божественное снится; А ты уйдешь, - улыбка стерта с губ, И лучший низок, холоден, как труп. 5 В цветах, в деревьях, в водах, и в долинах, И в том, что повседневно, в голосах Беззлобных, бессознательно-звериных, В глубоких человеческих глазах, В улыбках женщин, в женщинах-картинах, В стеблях весенних, в листьях и в цветах, В траве осенней - я твой призрак чую, Тебя люблю иль о тебе тоскую. 6 И так я шел, терзаясь и скорбя, И вдруг увидел стебель над рекою На берегу: как будто кто, любя Сверх меры и терзаемый тоскою, В отчаянье хотел убить себя; Его мороз жестокою рукою Лишь ранил, не убил, и он росой Блистал, как слишком искренней слезой. 7 Я взял его и между стенок вазы В земле отборной стебель посадил: Лучи Зимы, родя в стекле алмазы, Зажглись, и блеск их листья осветил; Тая в лучах безмолвные рассказы, Звезда, что светит до других светил, Остановилась на пороге ночи И в тот цветок свои вперила очи. 8 Влиянием лучей и теплоты В стебле душа проснулась молодая, На нем возникли сильные листы И усики, и, нежно расцветая, Горящие раскрылися цветы, Как бы на пире чаша золотая, Вся полная вином; и каждый лист Биеньем сердца нежным был лучист. 9 Тот стебель стал бы сильным и прекрасным, Хотя бы свет небесный не блистал: Над ним всю зиму, предан мыслям страстным, В печали чистой дух один рыдал; Какой-то голос жил напевом ясным, И звук струны, с ним смешан, трепетал; Та песнь, расставшись с нежными устами, В другом вставала негой и слезами. 10 И сердце в нем раскрылось негой снов, И дрогнул стебель, влагой орошенный; Меж тем декабрь, в одежде из ветров, Свирепствовал вкруг комнаты смущенной; Дрожали птички в мертвой мгле кустов, Заслыша голос бури разъяренной; И каждый стебель тенью трепетал, Но этот жил, был юным и блистал. 1821 ЛЕДИ, МАГНЕТИЗИРУЮЩАЯ БОЛЬНОГО 1 Усни, усни! Забудь страданья И власть руки моей прими! Мой дух сковал твои мечтанья, Усни и ласку состраданья Разбитым сердцем восприми! Как утром сумрак, муки тают, И силы жизни возрастают, Растет моих надежд прибой; Они вокруг тебя витают, Хотя не слиться им с тобой. 2 Усни, усни, о, друг мой бедный! Когда подумаю, что тот, Кто сделал жизнь мою победной, Мог быть - такой же грустный, бледный, Мог знать твоих страданий гнет, Что чьей-нибудь чужой рукою Он был бы разлучен с тоскою, - Тогда я вся дрожу, скорбя, Я о тебе скорблю душою, Хотя я не люблю тебя. 3 Мечтам, тоской отягощенным, Пускай придет скорей конец; Усни ребенком нерожденным, Тем сном, ничем не возмущенным, Которым спит в гробу мертвец. Усни, тебе шептать я буду: Забудь борьбу, отдайся чуду, Забудь все то, что давит грудь. Твоей я никогда не буду, Забудь меня, забудь! забудь! 4 Как на луга из туч стремится Дождя целебного поток, Так дух мой плачет и томится, И за слезой слеза струится К тебе, поблекший мой цветок. Но пусть не буду я твоею, Тебя я усыплять умею, В твоей душе горят огни, Тобой глубоко я владею... Усни, мой друг, усни! усни! 1822 СТРОКИ Если луч отблистает, Светлый след беспощадные тени сотрут, Если туча растает, Ослепительной радуги краски умрут, Если лютня разбита, Песнопений волна замолчит навсегда, Если чувство изжито, Не сорвутся признания с уст никогда. Нет ни звуков, ни смеха, Если порваны струны, что пели в тиши, И сердечное эхо Не создаст песнопенья для смолкшей души. Не создаст песнопенья, Разве только споет заунывный хорал, Тот, что после крушенья Распевает морской оглушительный вал. Только души сольются, Как Любовь из гнезда улетает скорей, И, бессильные, льются, Льются горькие слезы из тусклых очей. О, Любовь, ты рыдаешь Надо всем, что непрочно в томленье земном, Для чего ж созидаешь Ты себе лишь в непрочном гробницу и дом? Дух твой в страсти мятется, Точно вороны в ветре, окутавшем лес: И рассудок смеется, Точно мертвое солнце средь зимних небес. И в пустыне бесплодной Все мечты, точно листья, на землю падут, И с насмешкой холодной Огрубевшие ветры толпою придут. 1822 ПРИЗЫВ К Джен Мой лучший друг, мой нежный друг, Пойдем туда, где зелен луг! Ты вся светла, как этот День, Что гонит прочь и скорбь и тень, И будит почки ото сна, И говорит: "Пришла Весна!" Пришла Весна, и светлый Час Блестит с небес, глядит на нас, Целует он лицо земли, И к морю ластится вдали, И нежит шепчущий ручей, Чтоб он журчал и пел звончей, И дышит лаской между гор, Чтобы смягчить их снежный взор, И, как предтеча Майских снов, Раскрыл он чашечки цветов, - И просиял весь мир кругом, Объятый светлым торжеством, Как тот, кому смеешься ты, Кто видит милые черты. Уйдем от пыльных городов, Уйдем с тобою в мир цветов, Туда, где - мощные леса, Где ярко искрится роса, Где новый мир, особый мир Поет звучнее наших лир, Где ветерок бежит, спеша, Где раскрывается душа И не боится нежной быть, К другой прильнуть, ее любить, С Природой жить, и с ней молчать, И гармонически звучать. А если кто ко мне придет, На двери надпись он найдет: "Прощайте! Я ушел в поля, Где в нежной зелени земля; Хочу вкусить блаженный час, Хочу уйти, уйти от вас; А ты, Рассудок, погоди, Здесь у камина посиди, Тебе подругой будет Грусть, Читайте с нею наизусть Свой утомительный рассказ О том, как я бежал от вас. За мной, Надежда, не ходи, Нет слов твоих в моей груди, Я не хочу грядущим жить, Хочу мгновению служить, Я полон весь иной мечты, Непредвкушенной красоты!" Сестра лучистых Вешних Дней, Проснись, пойдем со мной скорей! Под говор птичьих голосов, Пойдем в простор густых лесов, Где стройный ствол сосны могуч, Где еле светит солнца луч, Едва дрожит среди теней, Едва целует сеть ветвей. Среди прогалин и кустов Мы встретим сонм живых цветов, Фиалки нам шепнут привет, Но мы уйдем, нас нет как нет, Мы ускользнем от анемон, Увидим синий небосклон, Ото всего умчимся прочь, Забудем день, забудем ночь, И к нам ручьи, журча, придут, С собою реки приведут, Исчезнут рощи и поля, И с морем встретится земля, И все потонет, все - в одном, В безбрежном свете неземном! 1822 ВОСПОМИНАНИЕ К Джен Из дивных дней, лазурных, ясных, Как ты, мой милый друг, прекрасных, Теперь - увы! - последний день Скончался медленно, уныло; Земля свой образ изменила, На Небесах - густая тень. Восстань, мой дух, стряхни дремоту, Скорей исполнить поспеши Свою привычную работу И эпитафию пиши - Навек умершим дням прекрасным, Мечтам пленительным и ясным. 1 Над Морем спал Сосновый Лес, Чуть слышно воды пели; Дремала буря средь Небес, Как в тихой колыбели. Играли тучи, и с волной Волна сквозь сон шепталась, И над морскою глубиной Лазурь Небес смеялась. Как будто этот мирный час Ниспослан был богами, И вечный Рай сиял для нас Небесными лучами. 2 Друг с другом сосны обнялись, Измятые ветрами; Их сучья змеями сплелись, Склоняяся над нами. И к нам ласкалось - ветерка Чуть слышное дыханье, Примчавшись к нам издалека, Как чье-то лепетанье. Но спали сосны мертвым сном Без грез и без движенья, Как спят всегда на дне морском Подводные растенья. 3 Как тихо все! Ни вздох, ни звук Покоя не смущает, И даже дятла быстрый стук Сильнее оттеняет Беззвучный мир, и тишь кругом, И наших душ мечтанья, И лес, объятый сладким сном, - Всю роскошь обаянья. Слились в один волшебный круг - Вершины гор туманных, Цветы, поля и ты, мой друг, С порывом дум желанных. И свету уступила мгла Пред счастием сознанья, Что центром круга ты была, О, нежное созданье! 4 И долго мы, склонивши взор, Под соснами стояли, Глядели в глубь лесных озер, Там небеса сияли, Полны лучистого огня, Как будто чьи-то очи, Ясней безоблачного дня И глубже черной ночи. И лес виднелся в бездне вод: Сплетался ветвями, Он был волшебнее, чем тот, Что рос вверху над нами. Смотрели с призрачного дна Прибрежных трав извивы, Лесных прогалин пелена И тучек переливы. И были нам внизу видны Таинственные краски, - Их создала любовь волны, Эдем безгрешной ласки; То было - тихих, светлых струй Немое обаянье, То был Природы поцелуй, Всех сил ее слиянье. Но ветер налетел в тиши, Исчезли отраженья, Как лучший райский сон души Пред призраком сомненья. О, пусть ты вечно хороша, Как лес прекрасен вечно, - Но Шелли скорбная душа Лишь миг один беспечна! 1822 С ГИТАРОЙ, К ДЖЕН Ариель к Миранде Возьми вот этого раба Созвучий нежных, чья судьба Слугой быть Музыки; его Во имя ты прими того, Кто раб влиянья твоего, И влей в него свои лучи, Его всем звукам научи, В которых ты, и только ты, Рождаешь столько красоты, Что дух лучам теряет счет, И так восторг его растет, Что до терзания дойдет; Сам Принц, сам Фердинанд сказал, Твой повелитель приказал, Чтобы несчастный Ариель, Чей голос - звукам колыбель, Послал того безмолвный знак, Чего сказать нельзя никак; Твой добрый гений, Ариель, Нежней, чем ласковый Апрель, Из жизни в жизнь, все должен ждать, Блаженства твоего искать, И только так свое найти Случайно может на пути. Как нам могучий стих поет, Из грота Просперо, вперед, Туда, в Неаполь голубой, Летел он быстро пред тобой, Над бездной вод, где нет следа, Он, как падучая звезда, Пред кораблем твоим летел, Тебе светил и весь блестел. Чуть ты умрешь, и вот Луна, В тюрьме ущербности и сна, Не так туманна и грустна, Как бесприютный Ариель, Утративший для жизни цель. Чуть вновь родишься на земле, - Звездой рождения, во мгле, По морю жизни, сквозь метель, Твой путеводный - Ариель. Как изменились все мечты, С тех пор как Фердинанд и ты Доверились любовным снам, И Ариель был верен вам! Теперь, когда иной возник Смиренный миг, счастливый миг, Забыто все, и бедный дух - Он, верно, ранил чей-то слух - В такое тело заключен, Что в нем как в гробе он стеснен; - И он дерзает лишь тебя Просить, служа, молить, скорбя: О, смейся, смейся, пой любя! Художник, в свой счастливый миг Создавший внешний этот лик, Зимой в лесу уснувшем шел И взял - срубил застывший ствол, Средь убаюканных стремнин Повитых ветром Апеннин; А зимним скованные сном, Деревья спали все кругом, И грезилось одним во сне, Что Осень плачет в вышине, Другим шептали грезы сна, Что вот идет, цветет Весна, Листы Апрельские блестят, Дожди текут и шелестят, И третьим снилось Лето вновь, И всем им грезилась любовь; И этот ствол, во мгле Зимы, - О, если б так кончались мы! - Без боли мог свой век свершить, Чтоб в лучшей форме вновь ожить; И под счастливейшей звездой Художник нежно-молодой, В сиянье чувства своего, Гитару сделал из него И научил давать ответ Всем, в чьих вопросах дышит свет. Как дышит в голосе твоем, Что сладким полон волшебством Влюбленных трав, густых лесов, Лугов, и ветра, и цветов; Да, научилася она Всему, о чем поет Весна, Созвучьям неба, склонов гор, Прозрачных рек, лесных озер, Многоголосых родников И перекличек вдоль холмов, Нежнейших звонов, снов ключей, Невнятных рокотов дождей, Мелодий пчел, напевов птиц, Дыханий рос, огней зарниц; Она замкнула в этот круг И редко слышащийся звук, Непостижимый легкий звон, Которым дышит небосклон, Когда свершить свой путь дневной Спешит на небе шар земной; Ей все известно, все, но нем Волшебный голос перед тем, Кто не умеет вопросить И кто серебряную нить Не может помыслом соткать; Она тому бессильна дать Свой яркий свет, кто нищий сам И тайн своих не выдаст вам; Что было в чувстве, то и в ней, И ей нельзя сказать ясней; Но нежный даст она ответ Тому, в чьем сердце лучший свет, И роскошь звуков, блеск их смен, Она хранит, их взявши в плен, Для несравненной нашей Джен. 1822 АРИЯ ДЛЯ МУЗЫКИ К Джен Как луны безмятежной Яркий свет побеждает безжизненных звезд трепетанье, Все сильней и сильнее горит, Так твой голос поющий, твой голос чарующе- нежный Этим струнам бездушным дал жизнь, - и твое в них дыханье Так светло говорит. Звезды ласково блещут, Нынче дремлет за гранью далекой луна золотая, Но проснется, проснется она; Собралися мечты, и на ветках листы не трепещут, Рассыпаются звуки, росой лучезарной сверкая, И вздыхает струна. Звук струны возрастает. Пой, и сладостным пеньем своим нам даруй откровенье, Дай нам знать, что нам знать не дано, Увлеки нас в тот мир, что в безвестности где-то блистает, В мир, где звук, и сиянье луны, и порывы волненья Сочетались в одно! 1822 ПОХОРОННАЯ ПЕСНЬ О, ветер, плачущий уныло, О, вестник тучи грозовой; Пещера, мрачная могила, Где слышен бури скорбный вой; Ты, вечно-трепетное море, Ты, сосен вековых семья, - Оплачьте мировое горе, Тоску земного бытия! 1822 СТРОКИ, НАПИСАННЫЕ У ЗАЛИВА ЛЕРИЧИ Меня оставила она В тот тихий час, когда луна, Устав всходить, лелея сны, Глядит с лазурной крутизны На весь Небесный свой откос И, как уснувший альбатрос, На крыльях реет световых, В лучах багряно-огневых, Пред тем как скрыться наконец В океанический дворец, Чтоб между вод окончить путь, В чертогах Запада уснуть. Она оставила меня, Но, весь исполненный огня, В тиши, загрезившей вокруг, Припоминал я каждый звук; Хоть мгла кругом была мертва, Но сердце слышало слова; Так зов, живя мгновенным сном, Встает как эхо за холмом; И все я чувствовал - о, как! - Что мягко дышит полумрак, Что чья-то нежная рука Меня касается слегка, Дрожа, лежит на лбу моем, И все мы с ней, и все вдвоем; И вот, хоть не было ее, Воспоминание мое Сумело все мне счастье дать, Чего лишь смел мой Ум желать: Вот, страсти смолкли перед ней, Я жил один с мечтой моей, И наш был вечный сладкий час, И мира не было для нас. Мой добрый гений... Где же он? Уж демон занял прежний трон, И выразить не смею я, В чем мысль моя, мечта моя; И так, мятущийся, сижу, На море вольное гляжу, Скользят там быстрые ладьи, Как будто духи, в забытьи, Спешат свершить, за далью стран, Приказ, который был им дан, И светел их мгновенный след Среди стихий, где бури нет; Они стремятся по воде, Туда, в Элизиум, к звезде, Где есть напиток бытия Для боли нежной, как моя, Что, сладость с горечью смешав, Нежней легко дрожащих трав. И ветер, взвивший их полет, Из края светлого идет, И свежесть дышащих цветов, И прохладительность часов, Когда рождается роса И остывают небеса, И дух вечерней теплоты, Вся многослитность красоты Распространилась надо мной, Глядит в залив во мгле ночной. И там вдали рыбак, с огнем И с острогой, меж слитых сном И низких влажных скал, идет И, рыбу пламенем из вод Воззвав к молитвенной мечте, Ее сражает в высоте. Как те блаженны, в ком восторг Всю память прошлого исторг, Все сожаления убил, В ком больше нет ни дум, ни сил, Чья жизнь - уже дотлевший свет, Но в ком раскаяния - нет! 1822 СТРОКИ Повстречались не так, как прощались, То, что в нас, непостижно другим, Мы свободно с тобой расставались, Но сомнением дух наш томим. Вот, мы скованы мигом одним. Этот миг отошел безвозвратно, Как напев, что весной промелькнул, Как цветок, что расцвел ароматно, И как луч, что на влаге сверкнул И на дне, в глубине, утонул. Этот миг от времен отделился, Он был первый отмечен тоской, И восторг его с горечью слился, - О, обман, для души - дорогой! Тщетно ждать, что настанет другой. Если б смерть мою мысли скрывали, О, уста дорогие, от вас, Вы отказывать в ней бы не стали, Вашей влаги вкусивши сейчас, Умирая, ласкал бы я вас! 1822 ОСТРОВОК Из моря смотрит островок, Его зеленые уклоны Украсил трав густых венок, Фиалки, анемоны. Над ним сплетаются листы, Вокруг него чуть плещут волны. Деревья грустны, как мечты, Как статуи, безмолвны. Здесь еле дышит ветерок, Сюда гроза не долетает, И безмятежный островок Все дремлет, засыпает. 1822 ЭПИТАФИЯ Два друга здесь лежат, чьи жизни слиты были, Да не разделится их память никогда, Пусть будет дружен сон - земной их смертной пыли. При жизни - их сердца сливалися всегда. 1822 ПРИМЕЧАНИЯ {*} {* Текст печатается с сокращениями по изданию: Шелли П. Б. Полн. собр. соч. в пер. К. Д. Бальмонта. Т. 1, 2. СПб., 1907.} Стр. 33. В ранней юности Шелли был гораздо более склонен к пессимизму, чем в позднейшие годы своей жизни, и часто размышлял о смерти. Ближайшим примером служат два следующих стихотворения - О смерти и Летний вечер на кладбище, причем, однако, в последнем можно уже уловить то пантеистическое успокоительное настроение, которое впоследствии сделалось господствующей чертой его поэзии. Стр. 36. Это стихотворение Шелли было написано в один из самых тяжелых периодов его жизни, за несколько недель до окончательного разрыва с первой его женой, Гарриэт Вестбрук, на которой он женился девятнадцатилетним юношей (ей было шестнадцать лет), более по соображениям юношеского рыцарства, чем по соображениям любви. Их разногласия были глубокого внутреннего характера и неизбежно должны были окончиться разрывом, который, однако, лег тяжелым жизненным бременем как на Шелли, так и на Гарриэт. Стр. 38. Это стихотворение, так же как следующее, было написано в тяжелую эпоху разрыва Шелли с первой женой. Стр. 41. Это стихотворение написано Шелли на утре любви его к Мэри Вульстонкрафт Годвин, с которой 28 июля 1814 года он бежал из Лондона на континент и на которой впоследствии женился. В то время, когда это стихотворение было написано, Шелли было двадцать два года, Мэри еще не было семнадцати. Она была дочерью известного в свое время писателя Вильяма Годвина (1756-1836), оказавшего своей книгой Political Justice (Общественная справедливость) большое влияние на миросозерцание Шелли, и известной писательницы Мэри Вульстонкрафт (1759-1797), написавшей книгу Vindications of the Rights of Men (В защиту человеческих прав) и др. Шелли прожил с Мэри до конца своей жизни и всегда любил и ценил ее. Она была выдающейся женщиной как по внешним, так и по внутренним своим качествам. Она так же заявила свою личность в области литературы, и ее превосходный фантастический роман Frankenstein (Франкенштейн) оказал влияние на целый ряд таких образцовых произведений, как фантастические сказки Эдгара По, Стивенсона, The Picture of Dorian Cray (Портрет Дориана Грея) Оскара Уайльда, The Isle of Dr. Moreau (Остров Доктора Моро) Уэллса и др. Стр. 44. Сэмюэл Тейлор Колридж (1772-1834), поэт и философ, воспринявший влияние Плотина и мистиков и изучавший немецких метафизиков, был одним из излюбленных писателей Шелли и имел общие с ним черты. Лучшим его произведением является гениальная фантазия The Rime of the Ancyent Marinere (Песня старого моряка), стоящая на одном уровне с наиболее совершенными произведениями Эдгара По. В данном стихотворении Шелли, впрочем, обращается не столько к Колриджу, сколько к самому себе. Стр. 46. Вильям Вордсворт (1770-1850) - один из первых современных английских поэтов, которые начали обращать большое внимание на жизнь природы. Лучшим его произведением является поэма Excursion (Странствие), в особенности первая ее часть The Wanderer (Странник), которая своим пантеистическим настроением оказала большое влияние на Шелли как автора Аластора и Монблана и на Байрона как автора Чайльд-Гарольда. В юности Вордсворт, так же как Роберт Соути (1774-1843), был представителем освободительных воззрений, но в более зрелом возрасте, так же как Соути, сделался консервативным и весьма ограниченным, чем и вызвано данное стихотворение Шелли. Стр. 47. В 18 веке и в начале 19-го в поэзии любили длинные заглавия, кажущиеся нам наивными и смешными. Шелли совсем не разделял того идолопоклоннического отношения к Наполеону, которое мы видим у Байрона и почти у всех или, по крайней мере, у многих выдающихся поэтов того времени. Он видел в нем главным образом убийцу республики. Он, впрочем, признает до известной степени размеры его личности в более позднем своем стихотворении Строки, написанные при известии о смерти Наполеона, являющемся одним из лучших его пантеистических стихотворений. Стр. 48. Когда Шелли описывает природу или человека, прикосновения его кисти легки и воздушны. Он представляет из себя истинный тип импрессиониста. Его поэзия нежна, как музыка Шумана и как нежнейшие лирические волны музыки Вагнера, и так же, как Шуман и Вагнер, он волнует душу своей таинственной нежностью. Его поэзию можно также сравнить с живописью Боттичелли и с живописью английских прерафаэлитов, Данте Россетти и Берн-Джонса. Стр. 51. Гимн Духовной Красоте и следующее стихотворение, Монблан, являются одними из важнейших для выяснения миросозерцания Шелли. Оба стихотворения были написаны под непосредственным влиянием величественных картин швейцарской природы, безмерных гор и таинственной воды. Названные стихотворения, вместе с поэмами Лаон и Цитна, Эпипсихидион, Адонаис, Аластор, Освобожденный Прометей, дают очень любопытные возможности для сближения Шелли с такими мыслителями и поэтами, как Платон, Плотин, Спиноза, Вильям Блэк (1757-1827), Вордсворт и Колридж. По представлениям Плотина, Бог есть Высшее Благо и Высшая Красота. Космический Разум прекрасен, ибо он образ Бога. Мир прекрасен, ибо он образ Разума. Космический Разум, Мировая Душа и Мировое Тело - три высшие Красоты. Когда мы созерцаем красивое, мы делаемся красивыми, но, чтобы созерцать Высшую Красоту, нужно сделать свое внутреннее "я" изваянием: закрыть глаза тела и воскресить живущее в нас видение, которым обладают все, но которое развивают немногие. Миросозерцание Шелли, так же как миросозерцание современной теософии, весьма близко к этой схеме. Стр. 55. У Колриджа есть стихотворение Гимн пред восходом солнца в долине Шамуни, послужившее до известной степени первообразом шеллиевского гимна. Однако стихотворение Колриджа, родственное по содержанию, значительно слабее стихотворения Шелли, и вообще, если Шелли что-нибудь у кого бы то ни было заимствовал, он все претворял в своей индивидуальной, единственной в мире, восприимчивости. Гений не может подражать, так же как бездарность не может не подражать. В ту пору жизни Шелли значительнее, чем влияние Колриджа, было влияние Вордсворта. Он увлек и Байрона через посредство Шелли. Под влиянием тех же внутренних элементов и под влиянием тех же картин природы Байрон восклицал в то же самое время: Я не живу в себе, я обращаюсь Лишь в часть того, что здесь вокруг меня. (Childe Harolds pilgrimage. Canto III, LXXII) И так я поглощен, и это жизнь. (ib., LXXIII) И разве эти волны, горы, тучи Не часть моей души, как я их часть? (ib., LXXV) У Шелли очень тонко описано это слияние человеческой Души с Природой под влиянием созерцания. Оно не менее прекрасно описано у Вордсворта в стихотворении The Prelude: Моей душой тогда овладевало Священное спокойствие, такое, Что зрение телесное мое Я забывал, и то, что видел взором, Являлось мне как нечто, что во мне, Виденье сна, просвет, в мой ум идущий. Стр. 63. Как читатели легко могут заметить, у Шелли в его лирике, так же как и в его более крупных произведениях, необыкновенное разнообразие ритмов, какого, насколько мне известно, нет ни у одного английского поэта 19 века, кроме Теннисона и Суинберна (к ним необходимо также присоединить американского поэта Эдгара По, являющегося одним из замечательнейших ритмистов, какие когда-либо существовали). В данном стихотворении тревожный размер с неровными строками особенно гармонирует с загадочным настроением этих строк, которые могут служить образцом ритмической поэзии, в противоположность поэзии описательной. Стр. 65. Этот сон не есть простой поэтический вымысел. Шелли рассказывает здесь сон, который видела Марианна Гент. К сожалению, у нас нет возможности проверить в точности, много ли было образов Шелли в сне этой леди. Думаю, что почти все принадлежит Шелли, и думаю также, что в данном случае он изображает, в известной мере, действие опиума, с которым как с лекарством он был знаком. Действие опиума гениально описано в книге Де Куинси (1785-1859) Confessions of an english opium-eater (Исповедь английского опиумоеда). Бодлер перевел ее, в извлечении, на французский язык в Les paradis artificiels (Искусственные эдемы). Де Куинси видел под влиянием опиума причудливые здания и большие пространства воды: "Лучший мой год был годом блестящей воды, обостровленным, в оправе из темной тени опиума". Обращаясь к опиуму, он говорит: "Ты строишь на лоне темноты, из фантастических образов мозга, города и храмы превыше искусства Фидия и Праксителя, превыше блесков Вавилона и стовратных египетских Фив. Из беспорядочности дремотной мечты ты властен воззвать в солнечный свет лики давно схороненной красоты". Эдгар По неоднократно описывал необыкновенную силу видения под влиянием этого яда, "мир внушений, веселую и пеструю волну чуждой метода рапсодической мысли". Колридж, который также в течение целых лет знал действие опиума, написал под влиянием сна, навеянного им, гениальную фантазию Кубла Хан, начинающуюся строками: В стране Ксанад Благословенной Дворец построил Кубла Хан, Где Альф бежит, поток священный, Сквозь мглу пещер гигантских, пенный, Впадает в сонный океан. И дальше: И на пять миль, изгибами излучин, Поток бежал, пронзив лесной туман, И вдруг, как бы усилием замучен, Сквозь мглу пещер, где мрак от влаги звучен, В безжизненный впадал он океан. И из пещер, где человек не мерял Ни призрачный объем, ни глубину, Рождались крики: вняв им, Кубла верил, Что возвещают праотцы войну. Интересно, что во всех имеющихся у нас описаниях действия опиума неизменными элементами являются вода и причудливые здания. Образ черного якоря может показаться читателю гротескным. Но он не странен для того, кто знаком со средневековыми легендами. В средние века верили в существование воздушных кораблей. Чарлз Шарп, в своей книге History of witchcraft in Scotland, London, 1884 (История колдовства в Шотландии), рассказывает, как прихожане одной церкви видели на кладбище огромный черный якорь. На их глазах он поднялся на воздух и исчез. Воздушный корабль бросал, для отдыха, якорь около церкви и потом снова отправился в свое безвестное странствование по воздушным морям! Стр. 71. Это стихотворение, так же, впрочем, как следующие, К Констанции, К поющей, К музыке, Музыка, относятся к сводной сестре Мэри, к Джен Клермонт, или, как она сама себя называла, Клэр Клермонт, дочери второй жены Годвина от первого ее мужа. Клэр Клермонт была красивая умная живая девушка, в нее одно время был влюблен Байрон, и у них родилась девочка Аллегра, умершая в отроческом возрасте, в Италии. Клэр оставила известный след и в жизни Шелли, которого она любила всю жизнь, гораздо более, чем Байрона, Вильям Грэхем в своей интересной книге Last Links with Byron, Shelley and Keats (Последние звенья к Байрону, Шелли и Китсу) рассказывает, что и в возрасте восьмидесяти лет она еще сохраняла свою замечательную красоту, серебряный смех, грацию движений, живость ума и насмешливость. У нее был хороший голос. Шелли всегда любил музыку, но лишь в самых простых мелодиях. В настоящем смысле слова он не понимал ни музыки, ни живописи, но был очень впечатлителен к красоте скульптурных созданий. В этом отношении его личность и его творчество совершенно противоположны: его стихи необыкновенно музыкальны и живописны, но в них почти совсем отсутствует скульптурный элемент. Стр. 77. По-видимому, это стихотворение относится к Вильяму Годвину. Стр. 78. Два ребенка от первого брака Шелли, Ианте и Чарлз, были по приговору канцлера лорда Эльдона отняты у Шелли и переданы на воспитание лицу совершенно чужому, как для него, так и для них, на том основании, что он в примечаниях к поэме Царица Маб, написанной им в возрасте девятнадцати лет и не предназначавшейся им для продажи, высказал отрицательное отношение к обязательности брачного института и осуждение установленных форм христианства. Мера эта была совершенно произвольной не только по существу, но и по внешним данным: такие взгляды высказывались в тогдашней английской печати не одним Шелли, однако же у других не отнимали детей. Но в ту пору в Англии еще не было полной свободы слова, и личность не была обеспечена в своих основных правах. Стр. 81. После канцлерского приговора Шелли опасался одно время, что ребенок от второго его брака также будет у него отнят, но этот страх был неоснователен. Стр. 83. Фанни, сестра Мэри, была дочерью Мэри Вульстонкрафт и некого Имлея; она была усыновлена Годвином. Когда Мэри и Клэр покинули дом Годвина, она осталась совершенно одинокой и жизнь ее была совершенно безрадостной, так как Годвин не отличался особенной нежностью, а его жена была грубая и вздорная особа. Есть основания думать, хотя нет возможности утверждать, что она любила Шелли, без взаимности. Как бы то ни было, ее нежность и ее тонкая впечатлительность, нашедшие художественное выражение в письмах, были для нее не отрадой, а невыносимым бременем; уехав в уединенный город Свансию, она выпила флакон раствора опия и ушла из жизни без слова упрека, как умирают цветы. Стр. 84. Через несколько недель после смерти Фанни Годвин Шелли постиг другой тяжелый удар: его первая жена, Гарриэт, к которой он никогда не переставал относиться дружески, утопилась в Лондоне, в the Serpentine river. Вряд ли можно винить в этом Шелли. Как мог он жить с ней, когда между ними не было больше любви? Его душа была слишком правдива, быть может, даже неизбежно беспощадна благодаря своей чрезмерной чистоте и правдивости. Он любил Мэри Годвин, и у Гарриэт была другая любовь. Вероятной непосредственной причиной самоубийства Гарриэт было то, что этот другой, кого она любила, безжалостно бросил ее. Во всяком случае, вся эта история производит тяжелое впечатление. Насколько тяжелее было впечатление, которое она должна была оставить в душе Шелли, хотя бы он и не чувствовал вины! Две эти смерти так повлияли на него, что самая его внешность изменилась. Указанное стихотворение, так же как следующее, Смерть, вызваны одним из настроений, этим обусловленных. Стр. 86. В подлиннике не крылья облаков, а колесница облака, a chariot of cloud - античный образ, близкий английскому восприятию и хорошо укладывающийся в английский стих, но совершенно чуждый восприятию русскому, а главное - первое еще не есть оправдание - плохо гармонирующий с русскими ритмами. Стр. 87. У Шелли много таких небольших стихотворений, как это и следующее. Они кажутся неоконченными отрывками, на самом же деле это совершенно законченные маленькие лирические стихотворения, в которых виртуозный и полный грации талант Шелли сказывается с особенным изяществом. Шелли по натуре своей был не эллином, как он сам думал, а индийцем. Его прямая утонченная экзотическая поэзия нередко страдает тем, что я назову перепроизводством образов, совершенно так же, как философские и поэтические произведения индийцев. В нем так мало земного, он так усложняет каждый свой душевный процесс, что читателю с обыкновенной впечатлительностью нередко бывает очень трудно разобраться в его образах. В небольших же стихотворениях этот недостаток всегда отсутствует; в них мы видим эллинскую сторону его поэтического темперамента, тяготеющую к художественной мере. Стр. 89. Чуть ли не единственный пример шеллиевской эпиграммы. Стр. 90. За все время своей литературной деятельности Шелли подвергался не только ожесточенным и грубым нападкам на его творчество, но и бесчестным пасквильным выходкам, клеветническим нападкам на его частную жизнь, за кото- рой консервативные писаки следили с ревностью шпионов, притом неизменно лживых. Имя Шелли в течение целых десятков лет после его смерти не произносилось "в порядочном обществе", и мой друг, оксфордский ученый Вильям Морфиль, рассказывал мне об этом как живой свидетель. Читатель может оценить его мягкость, если при всем этом он мог так обращаться к критику. К нему можно применить строки Теннисона из стихотворения The Poet: Поэт рожден, чтоб жить среди людей веденьем, В особенной стране, под золотой звездой; И полон дух его к презрению презреньем, К любви любовью и к вражде враждой. Стр. 92. Марк Сальвий Оттон - римский император, родился в 32 году и умер в 69 году по Р. Хр. Он достиг высшей власти собственной смелостью и ловкостью, но через три месяца по вступлении на престол, проиграв битву в борьбе с Вителлием, заколол себя кинжалом. Солдаты так любили его, что многие из них убили себя перед его костром. Стр. 94. В Египте действительно был найден обломок статуи царя Озимандии, и на нем сохранилась надпись, внушившая Шелли его гениальное стихотворение. Любопытно, что друг Шелли, поэт-дилетант, Хорэс Смит, тоже написал стихотворение Озимандия, или, вернее, - как гласит его заглавие, в стиле того времени, - По поводу огромной гранитной ноги, которую найти стоящею в пустынях Египта, с нижеприведенной надписью: "Я Озимандия, я царь царей, И этот город мощный есть свидетель Чудес, соделанных рукой моей". Нет города. Затем автор говорит, что со временем какой-нибудь охотник будет также дивиться на огромные обломки чего-то, там, где некогда был неведомый ему Лондон и где он теперь охотится на волков. (Приведено в приложении к 3 тому сочинений Шелли, в издании Формана, Р. В. Shelly, The Poetical Works, edited by N. B. Forman, 4 vols, London, 1876-1877.) Стр. 95. Это стихотворение было написано по уговору: это было дружеское состязание, в котором приняли участие Лей Гент, Ките и Хорее Смит. Лучшее обращение к Нилу принадлежит Лей Генту (все стихотворения приведены у Формана). Стр. 96. Написано при переезде в Италию, где Шелли провел последние пять лет своей жизни. Стр. 97. Образец отвлеченной лирики, примеров которой можно найти множество почти у каждого английского поэта, в особенности у таких поэтов, как Теннисон или Данте Россетти. Стр. 98. Написано в байроновской Вилла д'Эсте, среди Евганейских холмов, которым Шелли посвятил целую поэму, во время вынужденной разлуки с Мэри. Стр. 99. О любви Шелли к цветам и о его понимании их см. дальше, в примечании к Мимозе. Стр. 100. Настоящая исповедь художника, в частности история Шелли как поэта. Стр. 104. Маренги был присужден к смерти и скитался вдали от родимой Флоренции. Во время войны Флоренции с Пизой флорентийцы осадили Пизу и решили довести своих врагов до сдачи голодовкой. Пизанцы отправили несколько галер за съестными припасами в Сицилию. Одна из галер, застигнутая при возвращении враждебными судами, укрылась под башней Вадо. Маренги, увидав это, бросился с берега с факелом и, несмотря на стрелы, устремленные против него, доплыл до галеры. Пронзенный тремя стрелами, он долго держался под носовой частью галеры и приподнимал свой факел так, что галера воспламенилась. Она сгорела в виду башни Вадо, между тем как Маренги снова достиг берега. После этого геройского подвига он с большими почестями был возвращен во Флоренцию (Сисмонди. История Итальянских республик). Стр. 114. Невольно припоминаешь Обращение Франциска Ассизского к Бедности, и вообще олицетворения средневековой католической поэзии. Стр. 117. Вода таит в себе особую притягательную силу. Из четырех стихий она наиболее затягивающая. Огонь - самая красивая и наиболее разнообразная среди стихий. Это символ жизни. Воздух - самая утонченная. Это символ поэтического отвлеченного созерцания, символ иной жизни, чем наша. Земля - самая успокоительная. Она говорит нам о доступном счастье. Вода - самая таинственная. Она символ бездн и непостижимостей, окружающих нашу жизнь. Шелли всегда чувствовал особое влечение к воде, и у него всю жизнь было предчувствие, что он встретит смерть в этой стихии. У него была любимая забава: делать бумажные кораблики и пускать их по воле ветра и течения. Однажды, когда такой кораблик потонул, он сказал: "Как счастлив был бы я потерпеть крушение в такой ладье; это самая желанная форма смерти!" Когда он бежал с Мэри на континент, при переезде через канал он едва не утонул. Он едва не утонул позднее в Швейцарии, когда катался с Байроном по Женевскому озеру. За год до смерти то же самое случилось между Ливорно и Пизой. Незадолго перед смертью он далеко уплыл в легкой ладье с Джен Уильэмс и предложил ей "разрешить великую тайну". Однако Джен не захотела этого, а смерть уже ждала совсем рядом и наконец овладела им, как будто давно стерегла его.; Стр. 119. Совершенно индийское представление: жизнь - покров, на котором мерцают узоры вымысла. Стр. 120. Время правления Георга IV и Кестльри, равно как их непосредственных предшественников, было временем посягательств на свободу личности, народных бедствий, временем насильственных мер для подавления общественного мнения, вплоть до применения к гражданам военной силы. Негодование Шелли нашло блестящее выражение как в данном стихотворении, так и в следующих пяти, а также в поэме The Mask of Anarchy (Маскарад Анархии), где он наделил меткими ударами бича Кестльри, Эльдона и других представителей английского мракобесия. Стр. 129. Находясь в Италии, с ее чарами романского Юга, Шелли чутко прислушивался ко всему, что происходило в то время в Англии, и политические брожения нашли в нем отзывчивого певца. 16 августа 1819 года один из митингов в Манчестере был рассеян солдатами, произошла схватка, и с той и с другой стороны были убитые и раненые, Шелли более чем кто-нибудь чувствовал низость и нравственную чудовищность таких грубых представителей правительственного произвола, как Кестльри или лорд Эльдон, черная тень от которых легла удушающе и на его частную жизнь, но, будучи убежденным противником насилия в какой бы то ни было форме, он боялся, что негодующая честная часть английского общества и английского народа осквернит себя кровью. "Тираны здесь, так же как во время Французской революции, первые пролили кровь. Да не будут их гнусные уроки выучены с подобной же легкостью", - писал он своему другу, Пикоку. Шелли верил во всепобеждающую силу Слова. Быть может, он слишком верил во власть Слова над насильниками. В связи с этой поэмой см. лирические стихотворения 1819 года. Стр. 148. В этом стихотворении была еще строфа, которую Шелли вычеркнул: Сберите, сверите, сберите, В любви и в согласье, врагов и друзей. Чуть спрячутся бури в прибрежном граните, - И волны спят вместе средь мирных зыбей. С ребенком Свободы спокойная Сила Играет и когти свои притупила, И голубя с змеем она примирила. Написано по поводу освободительного движения в Испании. Идея мести была совершенно чужда Шелли. По этому поводу он много раз высказался в разных местах своих произведений, например, в поэме Лаон и Цитна и в предисловии к трагедии Ченчи. Стр. 150. Произведение философской лирики, лучшие образцы которой Шелли дает в поэме Монблан и на многих страницах лирической драмы Освобожденный Прометей. См., например, 4-е действие Прометея. Снова индийский образ: мир - цветок, с лепестками, уходящими в бесконечность. Стр. 153. Шелли делает следующее примечание к этому гимну: "Эта поэма была задумана и почти целиком написана в лесу, обрамляющем Арно, близ Флоренции, в один из тех дней, когда этот бурный ветер, температура которого одновременно ласкает и живит, собирает испарения, разрешающиеся осенними дождями. Они возникли, как я и предвидел, на закате, вместе с сильными взрывами града и дождя, сопровождаемые теми величественными явлениями грома и молнии, которые составляют особенность Заальпийских областей. Природный фактор, на который я намекаю в конце третьей стансы, хорошо известен естествоиспытателям. Растительность на дне моря, рек и озер находится в содружественной связи с земной растительностью при перемене времен года и, следственно, подчиняется влиянию ветров, которые их возвещают". По поводу способности Шелли индивидуализировать явления природы см. дальше примечание к Облаку. Первобытный индиец совершенно так же, как Шелли, обращался к Ветру с мольбой и восклицал: "Приди, о, Вайю, приди, прекрасный. Вайю впрягает двух красных коней, Вайю впрягает в свою колесницу двух быстрых коней, двух сильнейших" (Ведийские гимны). Гимн Шелли начинается великолепной аллитерацией, как бы сразу вводящей нас в область веяния: "О wild West Wind..." Эта аллитерация существовала уже тысячи лет тому назад в индийском наименовании Ветра - Вайю (Vayu). Я позволю себе указать, что в моем стихотворении "Я вольный ветер, я вечно вью" эта аллитерация исчерпана сполна (сборник Тишина). У бельгийского поэта Верхарна есть стихотворение Ветру, Le Vent, где есть отчасти та же аллитерация: Sur la bruyere longue infiniment Voici le vent cornant Novembre... Voici le vent, Le vent sauvage de Novembre. (Les Villages illusoires) Но французский язык гораздо беднее русского по своим звуковым данным, в нем слишком мало стихийного элемента. Пушкин улавливает в Ветре другую особенность, шуршанье, когда он говорит о деревьях в своем превосходном стихе: "Знакомым шумом шорох их вершин - меня приветствовал" (Вновь я посетил). Стр. 157. У Шелли было пристрастие к экзотическим растениям и к экзотическим животным. У такого среднего английского поэта, как Вордсворт, нет Мимозы и нет Хамелеона. Стр. 159. У Байрона есть Stanzas to a Hindoo air (Стансы для Индийской мелодии), напечатанные в 1832 году. Они гораздо хуже стихотворения Шелли. Стр. 161. Мисс Стеси была красивая девушка с хорошим голосом. Несмотря на самые "черные" слухи о Шелли, который жил в то время во Флоренции, она выразила твердое желание познакомиться с ним, вопреки своим старшим. Профессор Морфил, знавший ее в старости, говорил мне, что, несмотря на преклонный возраст, "она хранила следы былой красоты, как сказал бы Пушкин". Стр. 163. Вильям Шелли, красивый голубоглазый мальчик, которого горячо любили и Шелли и Мэри, умер в Риме, трех с половиной лет от роду. Красивый пантеистический образ этого стихотворения более подробно развит в поэме Адонаис. Стр. 165. Смерть маленького Вильяма так глубоко поразила Мэри, что она не могла оправиться от этого удара всю свою последующую жизнь. Шелли был тоже потрясен, но, конечно, не в такой степени. Стр. 167. Стихотворение Шелли гораздо глубже и красивее, чем находящаяся во Флоренции картина Медузы, в которой весьма мало леонардовского. Образ Медузы был близок фантазии Шелли. Так же как Колридж и Эдгар По, он хорошо понимал поэзию чудовищного, змея была его любимым животным; как он умел поэтизировать ужас, показывает его гениальная трагедия Ченчи. Стр. 169. Это стихотворение, так же как следующее, по непосредственной своей грации может быть сопоставлено с лучшими образцами лирики Гейне; только у Шелли такие любовные стихотворения окрашены лишь ему свойственным нежно-пантеистическим оттенком. Стр. 171. Это воздушное стихотворение, составленное из тончайших черт, по манере своей удивительно напоминает итальянские картины времен Боттичелли. Стр. 172. Это стихотворение, так же как следующие восемь, относятся к тому совершенному типу поэтических миниатюр, которых так много у Шелли и о которых говорилось в примечании к странице 87. Стр. 183. Одно из самых оригинальных и блестящих созданий европейской лирики всех времен и лучшее из всех стихотворений, как европейских, так и неевропейских, в которых воссозданы цветы. Шелли, сколько мне известно, первый ввел Мимозу в английскую поэзию, и он вполне справедливо называет самого себя в письме к Клэр Клермонт "Экзотиком, относящимся к разряду мимозы" (The Life of P. B. Shelly, by Edw. Dowden, vol. II, стр. 453). Интересно бросить общий взгляд на то, как относится Шелли к цветам и как относились к ним другие английские поэты. Шелли не всегда испытывал такую сильную любовь к Природе, какою отмечено его творчество более позднего периода. В ранней юности он был так захвачен психологическими, философскими и социальными вопросами, что вид живописных гор и вообще вид красивых мест Природы оставлял его холодным. Он сознавал красоту Природы, но это сознание не оживлялось чувством. Малопомалу, однако, он вошел в тайники Природы и, раз поняв ее, уже никогда не остывал к ней. У него в удивительной степени развита способность рисовать неопределенные мимолетные состояния Природы и способность изолировать ее, созерцать ее как вполне единичное, живущее в пределах особой индивидуальной жизни, явление. Он сходится в этом отношении с нашим Тютчевым, и, что оригинально, Лей Гент (1784-1859) говорит о Шелли почти теми же словами, какими Владимир Соловьев говорит о Тютчеве. "Шелли, - говорит Лей Гент, - по-видимому, смотрит на Природу с такой серьезной и напряженной любовью, что в конце концов, если она не нарушает свое всегдашнее молчание, она платит ему взглядом за взгляд. Она как будто говорит ему: Ты меня знаешь, другие не знают меня. Для него у красоты внешнего мира есть ответствующее сердце, в самом шепоте ветра есть значение. Для других это просто слова. Для Шелли все, что существует, существует в действительности - цвет, звук, движение, мысль, чувство, возвышенное и смиренное, частность и общее, от красоты травинки или нежнейшего тающего оттенка облака до сердца человека и мистического духа вселенной" (напечатано в Examiner, по поводу поэмы Розалинда и Елена, воспроизведено у Даудена, т. II, стр. 281). Эту черту индивидуализации природных явлений мы видим и в стихотворении Мимоза. Из старых английских поэтов очень часто и хорошо говорит о цветах Чосер (1340-1400) и Шекспир (1564-1616). Но, вопреки Шелли, любившему экзотические и редкие растения и говорящему о цветах с особым пристрастием, Шекспир почти исключительно говорит о растениях английских и говорит о них лишь тогда, когда это логически требуется по условиям данной сцены или данного образа. Этим объясняется, что у него совсем не упоминаются такие общеизвестные цветы, как Подснежник, Незабудка, Ландыш. Современники Шекспира, кроме Бен Джонсона (1573-1637) и Вильяма Брауни (1591-1643), почти совсем не говорят о цветах. Мильтон (1608-1674) и Спенсер (1552-1599) описывают цветы как книжники, изучавшие классиков или итальянцев, между тем как Шекспир описывает их как реалист (см. превосходную книгу Н. N. Ellacombe The Plantlore and Garden-craft of Shakespeare, London, 1896, Знание растений и садоводство у Шекспира). В 18 столетии английские поэты почти совсем не говорят о цветах, во всяком случае, не говорят о таких, например, скромных цветах, как Маргаритка, царственно воспетая Чосером. Зато в поэтах 19 века цветы нашли особенно преданных и сладкозвучных трубадуров. Шелли, Ките, Вордсворт, Теннисон и многие другие английские поэты являются преданными рыцарями Розы и Лилии, Фиалки и Туберозы и многих иных садовых, луговых, водных и лесных красавиц. Из отдельных цветов Чосер особенно любит Маргаритку, которую он считает царицей цветов, Шекспир чаще всего говорит о Розе и Лилии, так же как Вордсворт. Шелли особенно любит Анемону, Фиалку, Туберозу и Златоок. Переходя в отдельности к тем цветам, которые Шелли воссоздал в Мимозе, можно сообщить о некоторых интересные подробности. Фиалка. Шекспир очень часто говорит о ней как о нежном весеннем душистом цветке с голубыми жилками. Мильтон помещает ее среди цветов, которые услаждали Адама и Еву в раю, а именно он называет ее наряду с Ирисом, Розой, Жасмином, Крокусом и Гиацинтом (Paradise Lost, book IV). Вальтер Скотт называет ее красивейшим цветком долины и лесной чащи. Нарцисс (Златоок). Шекспир очень любил Златоок. Он очаровательно описал его в Буре. Ките применяет к Нарциссу свой прекрасный стих "A thing of beauty is a joy for ever" ("Созданье красоты - бессмертная услада"). Его очень любили Вордсворт и Эдгар По. В одной из своих лучших сказок, Элеонора, Эдгар По описывает Златоок как цветок той Долины Многоцветных Трав, где ему дано было испытать первичную райскую любовь. "Роза Шарона" - это большой желтый Нарцисс, о котором Магомет сказал: "У кого два хлеба, пусть он продаст один за цветок Нарцисса, ибо хлеб - пища для тела, а Нарцисс - пища для души". Ландыш. Никто так хорошо не сказал о Ландыше, как Лермонтов, назвав его "росой обрызганный". Гиацинт. Эдгар По в своем рассказе Поместье Арнгейм рисует идеальный пейзаж, и в нем, среди подобных видениям восточных деревьев, между озер, обрамленных Лилиями, луга, пересеченные серебряными ручейками, украшены Фиалками, Тюльпанами, Маками, Гиацинтами и Туберозами (Собрание сочинений Эдгара По, в переводе К. Бальмонта, т. 1. М., 1901). Роза и Лилия. Эти два цветка очень часто сочетаются в описаниях, хотя они не гармонируют в одном букете. Древнеперсидская поэзия окропляет свои любовные гимны пряным запахом свежих Роз, сладчайшая Песнь Песней прославляет любовь среди Лилий. У Шекспира множество упоминаний Розы и Лилии. Сехисмундо в драме Кальдерона La Uida es Sueno (Жизнь есть сон, II, 7) говорит, что на небе царствует Солнце, между ночных светил вечерняя звезда, между драгоценных камней алмаз, а в царстве ароматов "Царица-Роза над цветами владычествует в силу красоты". В другой драме Кальдерона, Mar despues de la muerte (Любовь после смерти, II, 5), говорится, что Весна сзывает цветы на всенародный праздник, Чтобы в собранье этом ярком, Сильнейшей в чарах красоты, Царице-Розе присягнули В повиновении цветы. Два русских поэта очень красиво сочетают Розу с пчелой. Пушкин: "Журчанье пчел над Розой алой" (К. Н., 1834); Фет: "И тебе, Царица-Роза, брачный гимн поет пчела" (Полное собрание стихотворений, т. 1, стр. 8, новое издание под ред. Б. Никольского). Что касается Лилии, она за последние десятилетия сделалась наиболее излюбленным цветком поэтов-декадентов, так же как до известной степени родственная с ней и в то же время прямо ей противоположная, чувственная и хищная Орхидея. Шекспир говорит о Лилии так же часто, как о Розе. Он называет ее "владычицей луга". Спенсер называет ее "царицей цветущего луга". Индийские травы. У Минского есть красивый сонет, начинающийся словами: "Как пряный аромат Индийских трав - для вкуса пресыщенного услада..." Мандрагора. В драме Отелло, игрою случая или с высшей тонкой преднамеренностью, Шекспир назвал лишь четыре растения: Locusts, Coloquintida, Poppy, Mandragora (Рожок, Чертово яблоко, Мак и Мандрагора): сладкое, горькое, усыпляющее и убивающее. В средние века верили, что Мандрагора обыкновенно растет лишь под виселицами. Если повешенный был мужского пола, гной, упадавший с мертвеца, рождал Мандрагору мужского рода, гной с женского тела рождал Мандрагору женского рода. По виду своему Мандрагора имеет в себе нечто человеческое. Колумелла называет это растение "получеловеком" (semi-homo), Пифагор называет его "человекообразным" (anthropomorphus). В средние века относительно Мандрагоры существовало зловещее поверье, о котором говорит Шекспир в Ромео и Юлии, IV, 3: Так Мандрагора, вырванная с корнем, Кричит, и, услыхавши этот крик, Теряют люди в ужасе рассудок. Среди всех этих цветов, как мрачных, так и радостных, Мимоза остается одинокой. Среди всех людей, которые приближались к Шелли, он оставался одиноким в смысле возможности длительного единения. Его только частью понимали самые близкие люди, и только в некоторых движениях его души, слишком необычной и слишком сложной. Стр. 195. В этом красивом отрывке много интересных и даже блестящих частностей, но в целом это скорее байроновская манера, чем шеллиевская. Стр. 201. Пантеистическая поэзия Шелли очень родственна с поэзией космогонии. Природные явления, как облако, ветер, луна, не явления для него, а живые индивидуальные сущности. Интересно сблизить это стихотворение, так же как стихотворение Песнь к Западному Ветру, с Гимном богам Грозы, из Ригведы. Шелли, так же как ведийский поэт, особенно тонко сумел подметить противоположности Ветра и Облака: Ветер у него губитель и зиждитель, Облако переходит от нежнейшего к самому грозному, и, как Маруты, едва их вскормишь, тотчас создают темную тучу и снова смотрят, где бы найти им укрепляющей пищи, так шеллиевское Облако, едва только все небо сделается безоблачным, встает белизною и опять разрушает лазурь. ГИМН БОГАМ ГРОЗЫ (Из Ригведы, I, 168) 1 Вы спешите на каждую жертву, Вы берете мольбу за мольбой, О, Маруты проворные! Дозвольте же мне, Моими молитвами, Привлечь вас сюда от небес и земли, Для нашей защиты И благоденствия! 2 О, вы, потрясатели, Рожденные в мире затем, Чтоб влагу и свет приносить, Саморожденные, самовспоенные, Как источники быстро бегущие, Как обильные волны воды, Вы, зримые, точно стада превосходных быков! 3 Ты, укрепляющий сильных Марутов, Как капли священные Сомы, Что, брызнув из сочных стеблей, Испитые, ярко живут В сердцах у молящихся, - Гляди, как у них на плечах Сверкает, прильнувши, копье. Так льнут к нам влюбленные жены. И диск в их проворных руках, И губительный меч! 4 Как легко они с неба спустились, По согласью с самими собой! Пробудитесь под шорох свистящих бичей, О, бессмертные! По беспыльным путям прошумели Маруты могучие, И блестящими копьями их До основ сотряслись все места! 5 Кто вас двинул сюда изнутри, О, Маруты с блестящими копьями, Как мы видим, что движется пасть языком? Точно пищи хотя, возмутили вы небо; Вы приходите к многим, влекомые многими, Как солнце горящее, конь лучезарного дня! 6 Где вершина, где дно тех великих небес, О, Маруты, куда вы пришли? То, что сильно, как хрупкое что-то, Грозовою стрелой поразив, Вы летите по страшному морю! 7 Как ваша победа, Маруты, Страшна, полновластна, насильственна, Как блестяща она и губительна, Так дар ваш прекрасен, богат, Как щедрости щедрых молящихся, Он весел, широк и лучист, Как небесная молния! 8 От колес колесниц их проворных Струятся потоки дождя, Когда разрешают они Голос густых облаков. И молнии вмиг улыбнулись земле, Когда ниспослали Маруты Поток плодородных дождей! 9 Присни на свет родила для великой борьбы Страшную свиту Марутов Неутомимых. Только их вскормишь, Как темную тучу они создают, И смотрят, и смотрят кругом, Где б найти укрепляющей пищи! Стр. 204. Почти все английские поэты очень любят Жаворонка и говорят о нем более или менее красноречиво. Его прославляют Шекспир, Флетчер, Берне, Купер, Вальтер Скотт, Вордсворт, Ките, но один только Шелли сумел создать такой блестящий гимн этому маленькому царю лазури, несомненно гораздо более заслуживающему всеобщего признания, нежели трубадур Луны, Соловей. Шекспир называет Жаворонка веселым, нежным и вестником Солнца. "То вестник утра, Жаворонок был", - говорит Ромео в известной сцене любви (III, 5). "Чу, Жаворонок песнь свою поет - у врат небесных", говорится в Цимбелине (II, 2). Твои глаза - сиянье звезд полярных, И голос твой пленительней для слуха, Чем Жаворонка песня пастуху, - говорит Елена в драме "Сон в летнюю ночь". Вот Жаворонок нежный, утомившись Покоем, воспаряет к высоте И будит утро: Солнце, пробудившись, Является в роскошной красоте, - читаем мы в "Венере и Адонисе". Вордсворт написал два гимна Жаворонку. В одном из них есть удачные строки: Вверх со мной! вверх со мной! нас зовет вышина! Твоя звонкая песня сильна! Стр. 209. Песнь к Свободе написана под впечатлением освободительного движения Испании весною 1820 года. Шелли излагает в ней свой взгляд на историю человечества несколько туманно и чересчур субъективно. В ней была еще следующая строфа, которую он вычеркнул: В неисследимом духе человека, В пещере - трон, там Образ красоты Такой волшебной, царственной от века, Что, если дерзновенные мечты Туда зайдут, они свой лик склоняют, Трепещут пред сиянием его, И этот блеск впивают - до того, Что им себя всецело наполняют И, будучи воздушными, как сны, Тем пламенем светло озарены. Некоторые места заслуживают особого разъяснения. Марк Фурий Камилл (4 в. до Р. Хр.) - один из самых замечательных представителей республиканского Рима. За свои заслуги он был прозван вторым основателем Рима. Люций Атилий (4 в. до Р. Хр.) - народный трибун. Гиркания - песчаная пустыня, обширная область в Центральной Азии, от восточного берега Каспийского моря до Окса и от Аральского моря до границ Персии и Афганистана. Друиды и Скальды. Шелли говорит, что они не знали свободы. Это не вполне верно. Друиды были древние галльские и британские жрецы, учившие о вечности материи и духа, о перевоплощении, а отсюда о возмездии и награде за поступки. Скальды - древнескандинавские поэты, певшие о тайнах мироздания, о жизни богов, о подвигах царей и героев. Поэзия Скальдов развилась главным образом в Исландии, куда переселились наиболее свободолюбивые норвежцы. Шелли смотрит на тех и других слишком узко и, вероятно, разумеет то, что Друиды, как говорит Вольтер, были "обманщики", а Скальды воспевали подвиги царей. Альфред Великий, король англосаксский (849-901), дважды спас Англию от датчан, был законодателем, покровителем литературы и сам написал несколько сочинений. В своем Завещании он сказал достопримечательные слова: "Англичане должны быть так же свободны, как их мысли". Цитекуза - древнее название маленького острова Исхии в Неаполитанском заливе. Пелор - очень высокий Сицилийский мыс. Шелли называет Англию и Испанию близнецами одной судьбы, ибо две эти страны сыграли великую мировую роль в колонизации. Арминий (18 г. до Р. Хр. - 20 г. по Р. Хр.) - вождь Херусков, освободитель Германии, знаменитый победитель Вара. Стр. 219. Это нежное стихотворение можно сопоставить со стихотворением Лермонтова "Мне грустно потому..." Стр. 220. Миф Аретузы и Алфея красиво рассказан у Овидия, в 5 книге Метаморфоз. Шелли воспользовался этим мифом художественно и самостоятельно. Как я сказал, он слишком талантлив, чтобы заимствовать что-нибудь в точном смысле слова. Стр. 224. История Прозерпины описана в 5-й книге Метаморфоз. Стр. 225. В собрании стихотворений в сущности нужно было бы поместить сперва Гимн Пана, а за ним Гимн Аполлона, ибо состязание начинал Пан. Но Шелли и здесь, как всегда, сумел внести свою оригинальную черту. Состязание Аполлона и Пана, состязание лиры и свирели, описано в 11 книге Метаморфоз. Пан был обманут похвалами нимф и дерзнул вызвать Аполлона на состязание. Тмол (гора) был выбран судьей. Когда Пан кончил, Тмол повернул свое лицо к Аполлону, и весь лес последовал этому движению. Аполлон победил души всех звуками необыкновенной сладости, и только Мидас не признал его победителем, за что и потерпел известную кару. У Шелли и Аполлон и Пан состязатели, но побежденного нет, так как оба несравненны в своих чарах. Аполлон, этот гордый бог, который, едва родившись, сказал: "Мне нравится кифара", роскошен и разнообразен, как его атрибуты и как сфера его влияния, но в то же время он индивидуальный бог, бог личности. В Пане нет такой роскоши, но в нем чувствуется понимание всего Творения, без выделения частей, поэтическое понимание красоты печали, близость ко всемирной тайне. Стр. 229. О шеллиевских цветах уже говорилось в примечании к Мимозе. Здесь необходимо только сказать об Анемоне, которую так любил Шелли. Бион говорит, что Анемона произошла из слез Венеры. Теокрит называет ее цветком Адониса. Плиний говорит, что Анемона раскрывается лишь тогда, когда веет ветер (Nat. Hist. XXI, 11). Стр. 231. Шелли всегда, в своей жизни, как и в своей поэзии, был вторым духом, безотчетно стремящимся к высоте и никогда не связанный чувством страха, - именно поэтому его и окружал всегда свет, который делал из ночи день. Стр. 233. Шелли делает к этому стихотворению следующее примечание: "Автор соединил воспоминания о своем посещении Помпеи и Байского залива с тем восторгом, который был вызван известием о провозглашении конституционного правления в Неаполе. Это придало отпечаток живописной и описательной фантазии вступительным Эподам, изображающим данные картины, и вложило в них некоторые из величественных чувств, неразрывно связанных с обстановкой этого оживляющего события". Под уснувшими царями Песнопенья подразумеваются Гомер и Вергилий. Ехидна, упоминаемая в стихе о Милане, была гербовым девизом миланских деспотов Висконти. - Шелли видел в Италии наследницу великих истин, освобождающих человеческий дух, и оплот против Северной грубости и Северного варварства. Стр. 240. Вильям Блэк говорит: "Реки, камни, травы и деревья, и все иное, это - люди, зримые издали". Для Шелли месяцы и дни - люди. Стр. 241. Шелли - настоящий Ассириянин в своем поклонении Луне. Он может говорить о ней без конца, и всегда находит какой-нибудь новый образ, какой-нибудь новый неожиданный оттенок ее красоты. Прекрасноволосая, красивая, белая, бледная, холодная, заостряющая свой серебряный рог, дремлющая, озаряющая дали, тихая, яснейшая, внезапная, туманная, огромная, широкая, молодая кочевница запада, восходящая, нисходящая, поднимающаяся, озаряющая птиц, которые спят под ней как нарисованные, младенческая, возвышенная, засыпающая в глубине - это только начало перечисления оттенков, которые он в ней подмечает, это лишь малая часть его красивых слов о Луне. Луна производила на него впечатление колдовства, и, соприкоснувшись с ее лучами или с ее неясным далеким светом, душа его становилась как струны Эоловой арфы. Интересно, что в Библии и у Шекспира гораздо чаще встречается Солнце, нежели Луна. Интересно для нас, русских, также и то, что Пушкин, которого считают певцом Солнца, на самом деле гораздо более любит Луну и гораздо чаще говорит о ней. Будучи несравненным мастером эпитетов, какого не было, быть может, ни в одной литературе, он находит всего два-три эпитета для Солнца, между тем как для Луны у него их множество. Он называет ее: тихая, как лебедь величавый (Воспомин. о Царек. Селе), туманная (Наполеон на Эльбе), вечерняя (Мое завещание), царица ночей (Фавн и Пастушка), прекрасная (там же), пустынная (Окно), уединенная, с тусклым сияньем, с явленьем пасмурным, с таинственными лучами (Месяц), двурогая (Русл, и Л., б), влиянием своим создающая то, что все под нею полно тайн, и тишины, и вдохновений сладострастных (Бахч. фонт.), как привидение (Ненастный день потух...), вольная (Цыг.), богиня тайн и вздохов нежных (Евг. Он., II, 10), небесная лампада (там же, 22), отуманенная (там же, 28), вдохновительная (там же, III, 20), - наконец, Луна у Пушкина греет русалок (Рус, сц. 4). Так же как из Шелли, я выписал из Пушкина далеко не все определения луны. Мне кажется, необходимо было бы посвятить специальную статью этому предмету. Вряд ли когда-нибудь раньше была отмечена эта интересная черта общности между Пушкиным и Шелли. Стр. 244. Пушкин говорит о Смерти: "Наш век - неверный день; смерть - быстрое затменье" (Безверие). Стр. 245. В первом моем переводе этого стихотворения была выпущена одна строфа: теперь оно переведено целиком. Стр. 249. Подразумевается Пизанская башня, служившая тюрьмой для Уголино. Роберт Броунинг справедливо указал, что Шелли смешал Башню Гвельфов, к которой относится его описание, с Башней Голода, руины которой находятся на Пьяцца-ди-и-Кавальери. Стр. 251. Мятущиеся бесчисленные тени существ представляются Шелли как бы облаками, тревожно вьющимися в провалах гор. У Де Куинси был родственный поэтический кошмар: ему представлялись миллионы, миллиарды лиц, которые, исступленно обращаясь к небу, образуют волны океана. Стр. 252. Интересно, что у такого сложного и утонченного поэта, как Шелли, встречаются подобные стихотворения. Это прозрачно и просто, как народная песня. Стр. 254. См. примечание к стихотворению "Критику". Стр. 255. Шелли сам перевел это стихотворение на итальянский язык. "Buona notte, buona notte!" - Come mai La notte sara buona senza te? Non dirmi buona notte, - che tu sai, La notte sa star buona da per se. Solinga, scura, cupa, senza speme, La notte quando Lilla m'abbandona; Pei cuori chi si batton insieme Ogni notte, senza dirla, sara buona. Come male buona notte si suona Con sospiri e parole interrotte! - Il modo di aver la notte buona E mai non di dir la buona notte. Стр. 256. История Орфея рассказана в 10 и 11 книгах Метаморфоз Овидия. Стр. 268. Шелли, так же как индийские поэты, с особенной любовью обращается с такими отвлеченными сущностями, как Время и Пространство. Стр. 270. В 1400 году Джиневра Амиери, влюбленная в Антонио Рондинелли, вышла замуж, против своего желания, за некоего Аголанти. Четыре года спустя Джиневра впала в каталепсию и была заживо похоронена. Через некоторое время она очнулась и возвратилась к своему мужу, но тот принял ее за привидение и не захотел пустить ее к себе. Она нашла прибежище у своего первого возлюбленного, и они поженились. Брак был утвержден властями. В 1546 году в Италии появилась пьеса на эту тему: Ginevra, morta del Campanile, la quale sendo morta e sotterrata, ressuscita. Лей Гент также написал на эту тему драму Флорентийская легенда, после того как Шелли написал свою неоконченную поэму. Шелли несколько изменил имена и к значительной художественной выгоде изменил самые обстоятельства события. Стр. 280. История любви Шелли к поэтической Эмилии Вивиани подробно изображена в поэме Эпипсихидион. Стр. 281. В этой поэме столько живости, что можно думать, Шелли, когда писал ее, вспоминал свои ощущения во время бегства с Мэри Годвин во Францию. Стр. 284. Это стихотворение, так же как следующее, принадлежит к нежнейшим образцам лирики Шелли, сотканной из лучей и ароматных лепестков. Стр. 289. Как бы ни была велика личность, ее размеры не могли ослепить Шелли: у него была неподкупная душа, всегда обращавшая свои взоры к вечным законам Жизни, к конечному торжеству Красоты и Добра в мире. Справедливость Шелли была в этом отношении удивительна, если принять во внимание, что он был человек крайне увлекающийся. Но как он, например, ни преклонялся перед поэзией Байрона и перед многими блестящими чертами его личности, для него не остались скрытыми все отрицательные его черты. Стр. 292. Шелли ничто так не ценил, как общество людей с оригинальной восприимчивостью, и ни от чего так не страдал, как от общества людей посредственных. Потому он мог долгие часы разговаривать с Хоггом, с Лей Гентом, с Байроном и с Трэлауни, но он, как школьник от неудобного надсмотрщика, спасался бегством от манекенов повседневности. - Английские поэты называют Сову зловещей, страшной, фатальной, торжественной, печальной, мрачной, ужасной, подобной привидению. Плиний говорит, что Сова есть истинное чудовище ночи, она не кричит и не поет ясно, а о чем-то жалобно и глухо стонет. Шелли, единственный как всегда, написал первый такое нежное любовное признание этой таинственной птице. Стр. 294. Последние полтора года жизни Шелли были временем его последней, постепенно возраставшей, несчастной любви к красивой и полной веселого жизнерадостного изящества Джен Уильэмс. Ее гитара, ее голос, ее магнетическое влияние на Шелли, ее весенняя душа живут в его стихах. В целом ряде предсмертных его стихотворений мы видим призрак этой последней его Музы. Те последние стихи Шелли, где слышится сердечная боль или чувствуется пламенная и возвышенная любовь, посвящены ей и вызваны ею. Шелли говорил, что Джен Уильэмс была прообразом той Богини сада, которую он изобразил в Мимозе, хотя он написал это стихотворение до знакомства с ней. Мы можем угадывать поэтому, как велико было ее очарование. Стр. 299. Эдуард Уильэмс - муж Джен, с которым у Шелли все время их знакомства, до самого последнего дня, когда они вместе утонули, были самые лучшие дружеские и джентльменские отношения. Байрон, когда Шелли прочел вслух это стихотворение, воскликнул с восторгом: "Вы - змея, Шелли". Для Байрона Шелли был образцом утонченного необыкновенного ума. Стр. 302. Шелли описывает свои собственные впечатления от катанья в лодке по Серкио вместе с Уильэмсом. Стр. 307. Я не буду отмечать дальнейшие любовные стихотворения, ибо характер их возникновения очевиден. Стр. 308. Это стихотворение, конечно, относится к Мэри, хотя необходимо сказать, что Шелли до последнего дня жизни не переставал быть глубоко преданным ей. Он продолжал ее любить, но любовью, полной невысказанного мучения. Стр. 311. Свадебные песни Шелли написаны под влиянием двух свадебных гимнов Катулла, которые, в свою очередь, являются частью переводом, частью подражанием утраченным свадебным гимнам Сафо, этой сладкозвучной "десятой музы", как ее называл Платон. Обращаю внимание читателей на следующие параллели с катулловским Juliae et Mallii Epithalamium. У Шелли: "Раскрылись светлые врата..." У Катулла: "Claustra pandite januae: - Virgo adest". У Шелли: "Еще природа не вверяла - любви такую красоту". У Катулла: "Ne qua foemina pulchrior". У Шелли: "Идем! Идем!" У Катулла: "Ite, coincinite im modum - Jo, Hymen..." В Carmen Nuptiale другой образец гимна Шелли. Это переменный хор Juvenes u Puellae. Юноши очень тонко замечают: "Друзья, нелегко будет получить нам пальму в состязании. Смотрите на наших соперниц. Какой у них задумчивый вид! В этом великое предзнаменование. Один предмет приковывает их внимание. А наши умы и наши взоры развлекаются то одним, то другим. Они победят. Победа любит внимание. - Amat victoria curam". Девушки называют Веспер жестокой звездой, так как он отнимает у них и у семьи подругу и дочь. Юноши называют Веспер чарующим, так как при его пламени Любовь завязывает узлы супружества и так как его сиянье озаряет первые ласки новобрачных. В первой из двух этих эпиталамий есть упоминание о ребенке, возникающем из ласк влюбленных супругов. Стр. 315. Это стихотворение очень напоминает итальянские средневековые стихи и итальянские аллегорические картины. Стр. 322. Шелли очень высоко ценил творчество Байрона, его сатанинский величественный размах. В выражении своего преклонения перед поэзией Байрона Шелли переходит пределы скромности. Однако же он сам сознавал и свое величие, только отсутствие сочувственной толпы, которая как-никак необходима поэту, очень часто лишало его уверенности в себе. Необходимо при этом заметить, что и Байрон высоко ценил творчество Шелли, но, будучи чрезмерно самолюбив и тщеславен, он не был так щедр на проявления своих действительных чувств, как Шелли. Необходимо еще заметить, что, несмотря на любовь к Байрону, Шелли ничего не воспринял от него, а Байрон обязан ему очень многим. Шелли вовлек его в пантеистические настроения, передал ему в беседах великие сокровища своей огромной начитанности и своей кристальной чистотой не раз дал Байрону возможность видеть незаурядное психологическое зрелище. Немецкий писатель Гейнрих Гиллярдон в своей книге Chelley's Einwirkung auf Byron, Karlsruhe, 1889, доказывает, что Байрон чуть не целиком вышел из Шелли. Это, конечно, один из тех вздоров, которые нередко измышляют присяжные ученые, способные читать книги, но неспособные создавать их. Однако общий факт значительного влияния Шелли на Байрона не подлежит сомнению. Стр. 323. Дауден метко отпределяет эту поэму, называя ее памятником в стихах. Она действительно имеет все достоинства стройного изваяния. Ее безукоризненная скульптурность и звучный ее размер, спенсеровская станса, как нельзя более подходят к сюжету поэмы, посвященной памяти певца, творчество которого отличается именно скульптурностью и гармонией музыкальности. Пантеистический характер поэмы делает ее особенно ценной. Поясняю отдельные места. Джон Ките (1795-1821) - один из самых утонченных английских поэтов, автор Эндимиона, Ламии, La Belle Dame sans Merci и многих других высокохудожественных созданий, является одним из самых замечательных поэтов 19 века. Под "Властителем слова" (строфа 4) разумеется Мильтон. В строфе 23 подразумевается Байрон как автор сатиры Шотландские критики и Английские поэты. Он же описан как "Пилигрим вечности" в строфе 30. Певец Эрина (строфа 30) - Томас Мур. "Тень меж людей" (строфы 31 и следующие) - сам Шелли. "Нежнейший меж умов" (строфа 35) - Лей Гент. В строфе 50 подразумевается пирамидальная гробница Цестия. Описывая этот уголок римского кладбища, Шелли говорит, что "можно было бы полюбить смерть при мысли, что будешь похоронен в таком очаровательном месте". Прах Шелли покоится именно там. Стр. 354. Шелли говорил, что в нашем земном существовании все мы ищем Антигону, идеальный первообраз недостижимой мечты. Для него это искание было источником боли и творчества. Стр. 358. Джен Уильэмс имела способность магнетическим влиянием погружать Шелли в сон и таким образом избавлять его от жестоких невралгических болей, которым он был подвержен. Джен спросила Шелли, когда впервые усыпила его: что может излечить его, и Шелли, усыпленный, ответил: "То, что излечило бы меня, убило бы меня". Стр. 368. Шелли подарил Джен гитару, доныне сохраняющуюся в Бодлеянской библиотеке, и при этом написал данное стихотворение. Для более полного понимания его отсылаю читателя к шекспировской Буре. Стр. 378. Нежная камея. К. Д. Бальмонт