Шатобриан Франсуа Рене
Замогильные записки

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Статья первая.

ЗАМОГИЛЬНЫЯ ЗАПИСКИ ШАТОБРІАНА (*).

   (*) Объ этихъ "Запискахъ" мы говорили въ восьмой книжкѣ "Отеч. Записокъ" нынѣшняго года, сообщая краткій очеркъ жизни Шатобріана (отд. VIII, стр. 179--185). Теперь будемъ переводить ихъ по мѣрѣ полученія нумеровъ газеты la Presse, въ которой онѣ печатаются.
   

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Парижъ, 14 апрѣля 1846.
Пересмотрѣно 22 іюля 1846.

Sicut nubes... quasi nares... velut umbra.
Іовъ.

   Такъ-какъ невозможно мнѣ предвидѣть часъ смерти, такъ-какъ мои лѣта даются человѣку только въ знакъ милости, или скорѣй въ наказаніе, то я и хочу высказаться.
   4-го будущаго сентября исполнится мнѣ семьдесятъ-восемь лѣтъ: вполнѣ пора оставить міръ, который оставляетъ меня и о которомъ я не жалѣю.
   Записки, которымъ предпосылается это предисловіе, слѣдуютъ естественному раздѣленію, по періодамъ моей жизни.
   Печальная необходимость, которая всегда держала меня наступя на горло, заставила меня продать мои Записки. Никто не можетъ знать, какъ тяжела мнѣ эта необходимость отдать въ закладъ собственную могилу; но я долженъ принесть эту жертву, въ силу моихъ обѣщаній, въ силу единства моего образа жизни. Изъ привязанности, можетъ-быть, малодушной, я смотрю на эта Записки какъ на сердечнаго повѣреннаго, съ которымъ не хотѣлось бы разставаться; мое намѣреніе было -- оставить ихъ г-жѣ Шатобріанъ: отъ ея воли зависѣло бы, сдѣлать ли ихъ извѣстными, или скрыть, чего желалъ бы я именно теперь, больше нежели когда-нибудь.
   О, если бы я могъ, пока еще живъ, найдти такого богатаго и довѣрчиваго человѣка, который бы выкупилъ акціи Общества и не былъ бы, какъ это Общество, въ необходимости печатать книгу, пока не затихнетъ мой похоронный звонъ! Нѣкоторые акціонеры -- мои друзья; многіе изъ нихъ старались быть мнѣ полезными; но вѣдь акціи могутъ быть проданы, могутъ перейдти въ руки людей, которыхъ я не знаю; имъ моя жизнь будетъ если не въ тягость, то по-крайней-мѣрѣ въ досаду. Наконецъ -- еслибъ эти Записки были еще моей собственностью, я или сохранилъ бы ихъ въ рукописи, или отсрочилъ бы изданіе на пятьдесятъ лѣтъ.
   Записки эти писались въ разное время и въ разныхъ краяхъ. Отътого явились неизбѣжные прологи, изображающіе мѣста, бывшія у меня передъ глазами, чувства, подъ вліяніемъ которыхъ былъ я, когда снова завязывалъ нить повѣствованія. Такимъ-образомъ, измѣняющіяся формы моей жизни вошли одна въ другую: вышло такъ, что во дни благосостоянія я говорилъ о временахъ нищеты; въ минуты скорби -- вспоминалъ минуты счастія; Моя молодость проникла въ глубину старости; суровость зрѣлыхъ лѣтъ омрачила лѣта беззаботной юности; всѣ лучи моего солнца, съ утренней до вечерней зари, скрестились; перепутались между собою и произвели въ моемъ разсказѣ какую-то смѣсь, или, если хотите, родъ, неопредѣленнаго единства; въ моей колыбели присуща могила, а въ могилѣ -- колыбель: мои страданія приняли водъ наслажденій, а наслажденія -- скорбей, и, прочитавъ свои Записки, а не могу рѣшить, темноволосой или сѣдой головѣ принадлежатъ онѣ.
   Не знаю, хорошее ли или дурное въ моихъ "Запискахъ" -- эта смѣсь, которую я не умѣю исправить; она -- плодъ непостоянства судьбы моей: часто бури не оставляли мнѣ стола для писанья, кромѣ камея, на которомъ совершилось кораблекрушеніе.
   Меня убѣждали издать при жизни нѣсколько отрывковъ изъ Записокъ; но я лучше хочу говорить изъ глубины Могилы: тогда съ моимъ разсказомъ, будетъ слышаться тотъ голосъ, въ которомъ есть нѣчто священное, потому-что онъ выходитъ изъ гроба. Если я, въ-продолженіе земной жизни, выстрадалъ право быть въ иномъ міръ блаженной тѣнью, тогда лучь, прорвавшійся изъ Елисейскихъ-Полей, разольется на моихъ послѣднихъ картинахъ защитнымъ свѣтомъ: жизнь уже какъ-то не по мнѣ; можетъ-быть, смерть прійдется лучше.
   Эти Записки были предметомъ моей страсти: св. Бонавентура получилъ отъ Неба позволеніе продолжать свои мемуары послѣ смерти; я не надѣюсь на такую милость; но желалъ бы встать изъ гроба въ часъ призраковъ, чтобъ по-крайней-мѣрѣ исправлять корректуру. Впрочемъ, когда Вѣчность заткнетъ мнѣ уши обѣими руками, тогда, въ пыльной семьѣ глухихъ, я уже никого, не услышу.
   Есть въ моемъ трудѣ одна часть, которая влечетъ меня къ себѣ всего сильнѣе, именно та, гдѣ говорится, о моей молодости, о самомъ темномъ, невѣдомомъ уголкѣ моей жизни. Тамъ предстояло мнѣ будить міръ, никому кромѣ меня неизвѣстный; блуждая въ этомъ исчезнувшемъ мірѣ, я не нашелъ ничего, кромѣ воспоминаній и мертвой тишины; изъ тѣхъ, кого я зналъ, сколькихъ уже нѣтъ теперь на свѣтѣ? жители Сен-Мало, 25 августа 1828 года, обращались ко мнѣ, чрезъ своего мэра, на счетъ бассейна, который они желали устроить. Я спѣшилъ отвѣчать, прося, въ обмѣнъ услугъ, подарить мнѣ нѣсколько футовъ земли, для могилы, на Гран-Бэ (Grand-Bé) {Островокъ на сен-малоскомъ рейдѣ.}. Исполненіе этой просьбы встрѣтило затрудненія и возраженія со стороны военнаго вѣдомства. Наконецъ, 27 октября 1831 года, я получилъ письмо отъ мэра, г. Говіуса. Онъ писалъ: "Желаемое вами мѣсто успокоенія на берегу моря, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ вашей колыбели, будетъ "приготовлено сыновней любовью жителей Мало. Но -- печальная мысль "примѣшивается къ этой заботѣ. О, пусть памятникъ долго остаётся пустымъ! впрочемъ, честь и слава переживаютъ все, что проходитъ по "землѣ". Съ благодарностью привожу прекрасныя слова г-на Говіуса: въ нихъ только одно слово лишнее -- слава.
   Итакъ, я усну на берегу любимаго моего моря. Если умру я внѣ Франціи, то хочу, чтобъ прахъ мой былъ перенесенъ на родину не прежде, какъ по прошествіи пятидесяти лѣтъ со дня перваго погребенія. Да избавятся мои останки отъ оскорбительной аутопсіи; да удержатся мои ближніе отъ желанія искать въ холодномъ черепѣ и угасшемъ сердцѣ тайнъ моего существа. Смерть не открываетъ тайнъ жизни. Трупъ, который везутъ на почтовыхъ, наводитъ на меня ужасъ; бѣлыя и легкія кости удобнѣе перевозить: въ томъ послѣднемъ путешествіи онѣ устанутъ меньше, нежели тогда, какъ носилъ я ихъ туда и сюда, обремененныя моей печалью.
   

ЗАПИСКИ.

ТОМЪ ПЕРВЫЙ.

Sicut nunus... quasi naves... relut timbra.
Іовъ.

Волчья-Долина, близь Ольнэ, 4 октября 1841.

   Назадъ тому четыре года, воротясь изъ Святой-Земли., я купилъ, возлѣ деревеньки Ольнэ, въ сосѣдствѣ съ Ссо и Шатлэ, домъ садовника, спрятавшійся между лѣсистыми холмами. Неровная песчаная мѣстность, идущая отъ этого дома, была вся занята плодовымъ садомъ, въ концѣ котораго бѣжалъ ручей и начинался каштановый валежникъ. Это тѣсное пространство показалось мнѣ способнымъ замкнуть въ себѣ мои долгія надежды; spatio brevi spem longam reseces. Деревца, которыя я здѣсь насадилъ, преуспѣваютъ; они еще такія маленькія, что я даю имъ тѣнь, когда становлюсь между ними и солнцемъ. Когда-нибудь они, платя мнѣ той же тѣнью, призрятъ и защитятъ мою старость, какъ защищаю я ихъ молодость. Я выбралъ ихъ, сколько могъ, изъ разныхъ климатовъ, въ которыхъ случалось мнѣ странствовать; они напоминаютъ мои путешествія и питаютъ другія мечты въ глубинѣ моего сердца.
   Если когда-нибудь Бурбоны вступятъ на престолъ, я буду просить за свою вѣрность только одной награды: обогатить меня до такой степени, чтобъ я могъ примкнуть къ моему наслѣдію окружающіе его лѣса: честолюбіе меня обуяло; хочу расширить на нѣсколько арпановъ мѣсто своихъ прогулокъ: я, истый странствующій рыцарь, чувствую въ себѣ наклонность къ уединенному, монашескому домосѣдству: съ-тѣхъ-поръ, какъ поселился въ этомъ уголку, я едва ли три раза переступалъ за предѣлы своихъ владѣній. Если мои сосны, ели, лиственницы и кедры исполнятъ когда-нибудь то, что обѣщаютъ, Волчья-Долина превратится въ настоящій картезіанскій монастырь. Когда Вольтеръ родился въ Шатлэ, 20 Февраля 1679 года, каковъ былъ видъ холма, на который въ 1807 году удалился авторъ Génie du Christianisme?
   Нравится мнѣ это мѣсто; оно замѣнило мнѣ отеческія поля; я заплатилъ за него плодомъ моихъ грёзъ и бдѣній: обширной пустыни Аталы обязанъ я маленькой пустынькой Ольнэ, и, чтобъ создать себѣ это убѣжище, я не ограбилъ, какъ американскій колонистъ, Флоридскаго Индійца. Я полюбилъ свои деревья; я уже писалъ къ нимъ элегіи, сонеты, оды. Нѣтъ между ними ни одного, за которымъ бы я не ухаживалъ, котораго бы я не холилъ собственными руками, очищая корни отъ червей, листья отъ гусеницы; я всѣхъ ихъ знаю по именамъ, какъ дѣтей: это моя семья -- другой у меня нѣтъ, я надѣюсь умереть среди Этой семьи.
   Здѣсь написалъ я: Les Martyres, Les Abencerages, L'Itinéraire, Moïse; а теперь -- что буду я дѣлать въ эти осенніе вечера? Сегодня 4 октября 1811 года, годовщина моего въѣзда въ Іерусалимъ; этотъ день соблазняетъ меня начать исторію моей жизни. Человѣкъ, который въ эту минуту даритъ всемірную имперію Франціи для того только, чтобъ топтать се ногами, человѣкъ, генію котораго я удивляюсь, но чей деспотизмъ меня возмущаетъ, этотъ человѣкъ окружилъ меня своей тиранніей, какъ двойнымъ уединеніемъ; но если онъ рушитъ настоящее, прошедшее его презираетъ, и я воленъ во всемъ, что предшествовало его славѣ.
   Почти всѣ мои чувства хранятся въ глубинѣ души моей, или если и являлись на свѣтъ, то не иначе, какъ въ приложеніи къ лицамъ, созданнымъ воображеніемъ. Теперь, когда я, уже не гоняясь за своими вымыслами, еще жалѣю о нихъ, хочется мнѣ подняться на склонъ моихъ лучшихъ лѣтъ: эти Записки будутъ -- храмъ смерти, сооруженный при Лѣтѣ моихъ воспоминаній.
   По самому рожденію и отъ испытаній, встрѣченныхъ моимъ отцомъ въ началѣ поприща, у него образовался характеръ самый мрачный, какой только бывалъ на свѣтѣ. Этотъ характеръ имѣлъ вліяніе на мой умъ: онъ пугалъ мое дѣтство, омрачилъ мою юность, опредѣлилъ родъ моего воспитанія.
   Я родился дворяниномъ.
   Если кто пожелаетъ, то можетъ справиться о моей фамиліи въ словарѣ Морери, въ разныхъ исторіяхъ Бретани: д'Аржантре, дом-Лобино, дом-Мориса, въ Histoire généalogique de plusieurs maisons illustres de Bretagne Дюпа (Dupaz), у Туссэнъ Сен-Люка, у Ле-Борна, наконецъ -- въ Histoire des grands officiers de la Couronne о. Ансельма {Сокращеніе этой генеалогіи находится въ Histoire généalogique et héraldique des Pairs de France etc., соч. Шевальё де-Курсель.}.
   Документы о моемъ происхожденіи были первоначально составлены Шеревомъ, при поступленіи моей сестры Люсили въ Аржантьерскій Монастырь, изъ котораго она должна была перейдти въ монастырь Ремирмонскій; вторично -- при моемъ- представленіи Лудовику XVI; потомъ -- для причисленія меня къ мальтійскому ордену; наконецъ, въ послѣдній разъ, когда братъ мой представлялся тому же несчастному Лудовику XVI.
   Мое имя прежде писалось Brien, потомъ -- Brian и Briand; по самоуправству Французской орѳографіи, Гильйомъ Ле-Бретонъ пишетъ Саstum-Briani. Во Франціи нѣтъ ни одной фамиліи, которая бы не представляла подобнаго разнообразіи въ правописаніи. Какова, на-примѣръ, орѳографія du Guesclin?
   Бріены (les Brien), въ началѣ одиннадцатаго столѣтія сообщили свое Имя одному изъ замѣчательныхъ замковъ Бретани, и этотъ замокъ сдѣлался главнымъ мѣстопребываніемъ баронской фамиліи Шагобріапъ. Гербъ Шатобріановъ сначала представлялъ еловыя шишки, съ девизомъ: Сѣю золото (je sème l'or). Жоффруа, баронъ Де-Шатобріанъ, ходилъ съ Лудовикомъ IX въ Святую-Землю; была, взята, въ плѣнъ въ массурской битвѣ; потомъ воротился, и жена его, Сибилла, при встрѣчѣ съ нимъ, умерла отъ неожиданной радости. Лудовикъ-Святой, въ награду за его заслуги, пожаловалъ ему и его наслѣдникамъ, вмѣсто прежняго герба, красный щитъ, усѣянной цвѣтами золотыхъ лилій: Сні et ejus haeredibus, говорить одинъ сборникъ грцмматъ Верейскаго Пріорства, Sanctus Ludovicüs tum Francorum rex, proplerejus probifatem in armis, flores lilii auri, loco pomorum pini auri con uht.
   Шатобріаны издавна раздѣлились на три вѣтви: первая, бароны де-Шатобріачъ, отрасль двухъ другихъ, возникла въ 1000 году, въ лицѣ Тьерна (Thiern), сына Бріепа, внука Алэна (Alain) III, графа и правителя Бретани; вторая, прозваиная сеньйоры де-Рошъ Барито (Seigneurs des Roches Baritaut) или Анжерскій-Левъ (Lion d'Angers); третья является подъ именемъ сиръ де-Бофоръ (Sires de Beaufort).
   Когда линія сировъ де-Бофоръ пресѣклась въ особѣ г-жа Рене, Красгофъ II, боковая вѣтвь этой линіи, получилъ во владѣніе Геранду въ Морбиганѣ. Въ это время, около половины семьнадцатаго вѣка, между дворянскими родами распространился величайшій безпорядокъ: титла и фамиліи стали предметомъ незаконныхъ присвоеніи. Лудовикъ XIV повелѣлъ сдѣлать изслѣдованіе и возстановить нрава каждаго рода. Кристофъ, доказавъ подлинность своего дровняго дворянскаго происхожденія, былъ утвержденъ въ званіи и владѣніи гербомъ, постановленіемъ палаты, учрежденной въ Реннѣ для преобразованія британскаго дворянства. Это постановленіе состоялось 16 сентября 1669 г. Вотъ, что въ немъ сказано:
   "Постановленіе палаты, учрежденной королемъ (Лудовикомъ XIV) "для преобразованія дворянства провинціи Бретани, состоявшееся 16 сентября 1669. Между генеральнымъ королевскимъ прокуроромъ и г. Кристофоромъ де-Шатобріанъ, владѣльцемъ Геранды, которое объявляетъ его, Кристофа, происходящимъ отъ древней благородной фамиліи, дозволяетъ ему принять рыцарское званіе и утверждаетъ его въ правѣ имѣть гербомъ: красный щитъ, усыпанный цвѣтами золотыхъ лилій безъ числа, и сіе (состоялось) по предъявленіи имъ своихъ подлинныхъ грамматъ, изъ коихъ видно и пр. и пр.; сказанное постановленіе подписалъ Малески".
   Это постановленіе доказываетъ, что Кристофъ де-Шатобріанъ Герандскій происходилъ по прямой линіи отъ Шатобріановъ, носившихъ титло сиръ де-Бофоръ; а сиры де-Бофоръ по историческимъ документамъ имѣютъ общее происхожденіе съ баронами де-Шатобріанъ. Шатобріаны де-Вильнёвъ, дю-Плесси и де-Комбуръ были младшія линіи Шатобріановъ Герандскихъ, какъ доказываетъ происхожденіе Амори, брата Мишеля, который былъ сынъ Кристофа Герандскаго, утвержденнаго въ дворянствѣ выше приведеннымъ постановленіемъ 16 сентября 1669 г.
   Послѣ того, какъ я представился Лудовику XVI, мой старшей братъ вздумалъ увеличить мое состояніе, предоставивъ мнѣ нѣкоторые доходы, называемые простыми (bénéfices simples)., Такъ какъ я былъ человѣкъ свѣтскій, военный, то, для исполненія намѣренія брата, предстояло только одно средство -- вступить мнѣ въ мальтійскій орденъ. Братъ послалъ мои документы на Мальту, а вскорѣ послѣ того подалъ отъ моего имени прошеніе въ капитулъ аквитанскаго великаго пріорства, находившагося въ Пуатьё, на тотъ конецъ, чтобы назначены были коммисары для окончанія моего дѣла. Г., Понтуа былъ тогда архиваріусомъ, вице-канцлеромъ и герольдмейстеромъ мальтійскаго ордена въ пріорствѣ. ,
   Президентомъ капитула былъ Люи-Жозефъ Дезэскоте, кавалеръ большаго креста, великій пріоръ аквитанскій; при немъ находились: кавалеръ большаго креста де-Фрелонъ, рыцари", де ла-Лоранси, де-Мюра, да-Ланжамо, де ла-Бурдонэ-Монлюкъ, дю Буатьё. Прошеніе было разсмотрѣно 9, 10 и 11 сентября 1789 г. Въ журналѣ о принятіи меня было сказано, что я, по весьма многимъ правамъ (à plus d'un titre) достоинъ просимой мною милости, и что соображенія первѣйшей важности (considérations du plus grand poids) требуютъ удовлетворенія моего xoдaтайства.
   И все это случилось уже по взятіи Бастиліи, наканунѣ событій 6 октября 1789 г. и перевезенія королевской фамиліи въ Парижъ! А въ засѣданіи 7 августа того же 1789 г., національное собраніе уничтожило всѣ права дворянства! Какимъ же образомъ рыцари и лица, разбиравшіе мои документы, находили, что я достоинъ просимой мною милости по весьма многимъ правамъ, я, ничтожный пѣхотный подподпоручикъ, ни чѣмъ неизвѣстный, безъ покровительства, безъ состоянія?
   Старшій сынъ моего брата (эти слова я прибавляю въ 1831 г. къ тексту, писанному въ 1811 г.), графѣ Луи де-Шатобріанъ, женился на дѣвицѣ д'Оргландъ, отъ которой имѣлъ пять дочерей и одного сына, по имени, Жоффруа. Христіанъ, младшій братъ Луи, правнукъ и крестный сынъ Малэрба, Имѣвшій съ нимъ поразительное сходство, отлично Служилъ въ Испаніи, въ чинѣ капитана гвардейскихъ драгуновъ, въ 1823 г. Въ Римѣ онъ сдѣлался іезуитомъ. Іезуиты замѣняютъ отшельническую жизнь по мѣрѣ того, какъ исчезаетъ она съ лица земли. Христіанъ недавно умеръ въ Шери, близь Турина: мнѣ, больному старику, слѣдовало опередить его; но добродѣтели Христіана призвали его на небо прежде меня, меня, которому еще остается оплакать много заблужденій.
   По семейному раздѣлу, Христіанъ получилъ владѣніе Малэрбъ, а Луи владѣніе Комбуръ. Христіанъ, считая равный раздѣлъ незаконнымъ, хотѣлъ, умирая, избавиться отъ непринадлежащаго ему достоянія и предоставилъ его старшему брату.
   Глядя на мои грамматы, я могъ бы, еслибъ былъ одержимъ слѣпотой моего отца и брата, считать себя младшимъ изъ герцоговъ британскихъ, происходя отъ Тьорна, внука Алэна III.
   Эти Шатобріаны два раза соединялись узами крови съ англійскими государями: Жоффруа IV де-Шатобріанъ вступилъ во второй бракъ съ Аньесою де-Лаваль, внучкою графа Анжуйскаго и Матильды, дочери Генриха I-го; Маргерита де-Лузиньянъ, вдова англійскаго короля, внучка Лудовика-Толстаго, была замужемъ за Жоффруа V, двѣнадцатымъ барономъ де-Шатобріанъ. Въ испанскомъ королевскомъ родѣ можно найдти Бріэна, младшаго брата девятаго барона де-Шатобріанъ, который вступаетъ въ бракъ съ Жанною, дочерью Альфонсэ, короля аррагонскаго. Что касается до знатныхъ родовъ Франціи, то слѣдовало бы еще полагать, что Эдуардъ де-Роанъ былъ женатъ на Маргеритѣ де-Шатобріанъ; и еще слѣдовало бы полагать, что Кроа вступилъ въ бракъ съ Шарлотою де-Шатобріанъ. Тэнтоньякъ, побѣдитель въ битвѣ Тридцати, коннетабль дю-Гесклэнъ, едва-ли не были въ родственныхъ связяхъ съ нами, по тремъ отраслямъ. Тифэна дю-Гесклэнъ, внучка брата Бертрана, уступила Бріэну де-Шатобріанъ, своему двоюродному брату и наслѣднику, имѣніе Плесси-Бертранъ. Въ договорахъ, Шатобріаны отдавались заложниками мира королямъ Франціи, Клиссону, барону де-Витре. Герцоги бретанскіе присылали Шатобріанамъ копіи съ журналовъ своихъ засѣданій. Шатобріаны были коронными сановниками, знатью (des illustres) при нантскомъ двора; онъ поручено было охранять свою провинцію отъ Англичанъ. Бріэнъ I участвовалъ въ гастингской битвѣ. Онъ былъ, сынъ Едона, графа пентьеврскаго. Гюи дс-Шатобріанъ находился въ числѣ вельможъ, которыхъ Артуръ Брстаискій назначилъ спутниками своему сыну въ посольствѣ къ папъ, въ 1309 г.,
   Я бы никогда не кончилъ, еслибъ сталъ разсказывать все, что хотѣлъ представить только въ краткомъ очеркѣ: нота {Эта нота будетъ приложена въ концѣ Записокъ.}, которую я наконецъ рѣшился составить для двухъ моихъ племянниковъ, для которыхъ эти подробности, безъ сомнѣнія, дороже, нежели для меня, пополнитъ то, что я здѣсь пропускаю. Впрочемъ ныньче немного впадаютъ въ крайность: вошло въ моду объявлять себя происходящимъ изъ обязанныхъ барщиной; считается за честь быть сыномъ человѣка, приписаннаго къ землѣ (attaché à la glèbe). Въ этихъ признаніяхъ едва ли не столько же гордости, сколько философіи? Нынѣшніе маркизы, графы и бароны, неимѣющіе ни привилегіи, ни земель, изъ которыхъ три четверти умираютъ съ голоду, которые злословятъ другъ друга, не хотятъ признавать другъ друга, спорятъ взаимно о происхожденіи; эти дворяне, у которыхъ отнимаютъ собственное имя, или оставляютъ его только за родовые доходы,-- могутъ ли они внушать какой-нибудь страхъ? Наконецъ, да простятъ мнѣ эти подробности, которыя необходимы для объясненія господствующей страсти, моего отца, страсти, послужившей завязкой драмы моей юности. Что касается до меня, я не хвалюсь прежнимъ и не жалуюсь на нынѣшнее общество. Если въ первомъ я былъ шевалье или виконтъ де-Шатобріанъ, то во второмъ -- Франсуа де-Шатобріанъ; -- я свое имя предпочитаю титулу.
   Теперь, миновавъ моего родителя, начнемъ съ Кристофа, верховнаго обладателя Герарды, и, нисходя по прямой линіи бароновъ де-Шатобріанъ, дойдемъ до меня, Франсуа, обладателя Волчьей-Долины, безъ васалловъ, безъ денегъ.
   Изъ трехъ вѣтвей, составлявшихъ въ началѣ линію Шатобріановъ, двѣ первыя пресѣклись, а третья, сировъ де-Бофоръ, продолжавшаяся отраслью (Шатобріаны Герандскіе), обѣдняла -- неизбѣжное слѣдствіе мѣстнаго закона; старшіе сыновья, въ силу бретанскаго обычая, получали двѣ трети владѣній; всѣ младшіе раздѣляли между собой одну треть отцовскаго наслѣдства. Распаденіе скудной доли этихъ послѣднихъ совершалось тѣмъ быстрѣе, чѣмъ больше они женились; и такъ-какъ между ихъ дѣтьми существовало то же отдѣленіе двухъ третей отъ одной трети, то эти младшіе младшихъ скоро дошли до раздѣла голубя, кролика, охотничьяго шалаша и охотничей собаки, хотя все-таки они были высокіе рыцари и могущественные обладатели голубятни, лужи и заячьяго садка. Въ древнихъ дворянскихъ фамиліяхъ есть много младшихъ; ихъ видно въ-продолженія двухъ или трехъ поколѣній; потомъ они исчезаютъ, перейдя мало-по-малу къ плугу, или потерявшись въ массѣ рабочаго класса, такъ что никто и не знаетъ, чѣмъ они стали.
   Обладателемъ имени и герба нашей фамиліи, въ началъ восемнадцатаго вѣка, былъ Алексисъ де-Шатобріанъ, владѣтель Геранды, сынъ Мишеля, у котораго Мишеля былъ братъ Амори. Мишель былъ сынъ того Кристофа, который былъ утвержденъ въ подлинности происхожденія отъ сировъ де-Бофоръ и бароновъ де-Шатобріанъ вышеприведеннымъ постановленіемъ. Алексисъ Герандскій былъ вдовъ и горькій пьяница; пилъ съ утра до вечера, имѣлъ связи съ служанками и лучшія фамильныя грамматы употреблялъ на покрышку горшковъ съ масломъ.
   Въ одно время съ симъ обладателемъ имени и герба, жилъ его двоюродный братъ Франсуа, сынъ Амори, младшаго брата Мишеля. Франсуа, родившійся 19-го февраля 1683 г., владѣлъ небольшими помѣстьями Тушъ и Вилльнёвъ. Онъ женился, 27-го августа 1713, на Петрониллѣ Клавдіи Ламуръ де-Лаписгю, отъ которой у него было четыре сына: Франсуа-Генрихъ, Рене (мой отецъ), Пьбръ, владѣлецъ Шесси, и Жозсфъ, владѣлецъ Парка. Дѣдъ мои Франсуа умеръ 28-го марта 1729; бабушка -- я звалъ ее въ дѣтствѣ, имѣла прекрасные глаза, которые улыбались и подъ тѣнью старости. Она, по смерти мужа, жила въ вилльнёвскомъ имѣньи, близь Динана. Все имущество моей бабушки простиралось не свыше 5,000 ливровъ дохода; отъ этого имущества старшій сынъ получилъ двѣ трети, т. е. 3,333 ливровъ; осталось 1,666 ливровъ дохода на троихъ младшихъ, и изъ этой суммы старшій еще сдѣлалъ предварительный вычетъ (préciput).
   Къ довершенію несчастія, бабушка моя встрѣчала препятствіе своимъ намѣреніямъ въ характерѣ сыновей: старшій, Франсуа-Генрихъ, которому доставалось великолѣпное наслѣдство -- вилльнёвское владѣніе, отказался отъ брака и сдѣлался священникомъ; но, вмѣсто того, чтобы добиваться доходовъ, которые могло ему доставить его имя и которыми онъ поддержалъ бы братьевъ, -- Франсуа-Генрихъ, по гордости и безпечности, не добивался ничего. Онъ замкнулся въ своемъ деревенскомъ приходъ и былъ ректоромъ, сначала въ Сен-Лонёкѣ, потомъ въ Мердриньякѣ, въ Сен-Малоскомъ Епископствѣ. Онъ имѣлъ страсть къ поэзіи; я видѣлъ много его стиховъ. Веселый характеръ этого человѣка въ роди благороднаго Рабле, служеніе, которое этотъ христіанскій пастырь совершалъ музамъ среди своей паствы, возбуждали любопытство. Онъ раздавалъ все, что имѣлъ, и умеръ въ неоплатныхъ долгахъ.
   Четвертый братъ моего отца, Жозефъ, уѣхалъ въ Парижъ и совершенно поселился въ библіотекѣ: ему каждый іодъ посылали причитавшіеся на его долю 116 ливровъ, и онъ жилъ въ неизвѣстности, посреди книгъ, занимаясь историческими изслѣдованіями. Въ-продолженіе своей недолгой жизни, онъ каждое первое число января писалъ къ матери -- единственный подаваемый имъ знакъ существованія. Странная судьба! Вотъ два дяди -- одинъ ученый, другой поэтъ; старшій братъ писалъ весьма-пріятные стихи; одна изъ сестеръ, г-жа Фарси, имѣла истинный поэтическій талантъ; другая сестра, графиня Люсиль, монахиня, могла-бы сдѣлаться извѣстною нѣсколькими удивительными страницами; самъ я измаралъ много бумаги. Мой братъ погибъ на эшафотѣ, двѣ сестры кончило скорбную жизнь, истомившись въ тюрьмахъ; два дяди не оставили, чѣмъ заплатить за четыре гробовыя доски; литература была источникомъ моихъ радостей и скорбей, и я не теряю надежды умереть въ госпиталѣ.
   Бабушка, утомившись стараніемъ сдѣлать что-нибудь для старшаго и младшаго сыновей, уже ничѣмъ но могла пожертвовать для двухъ остальныхъ -- моего отца Рене и дяди Пьера. Эта фамилія, сѣявшая золото, но словамъ ея девиза, видѣла въ своихъ убогихъ имѣніяхъ основанныя ею богатыя аббатства, сокрывшія ея предковъ. Она предсѣдательствовала въ бретанскихъ государственныхъ чинахъ, владѣя однимъ изъ девяти баронствъ; она подписывалась на королевскихъ договорахъ, служила заложниками Клиссону, и она же не имѣла столько кредита, чтобъ доставить чинъ подпоручика наслѣднику своего имени.
   Бѣдному бретонскому дворянству оставался одинъ исходъ -- королевская морская служба: попытались открыть этотъ путь моему отцу; но нужно было тотчасъ ѣхать въ Брестъ, жить тамъ, платить учителямъ, купить мундиръ съ военными принадлежностями, книги, математическіе инструменты: чѣмъ покрыть всѣ эти издержки? Патентъ, просимый отъ морскаго министра, не являлся, за неимѣніемъ покровителя, который бы постарался о высылкѣ его; владѣтельница Вилльнёва занемогла съ печали.
   Здѣсь мой отецъ обнаружилъ первый признакъ рѣшительнаго характера, который я зналъ въ немъ. Ему было тогда около пятнадцати лѣтъ: замѣтивъ безпокойство матери, онъ подошелъ къ постели, на которой она лежала, и сказалъ: "Я не хочу больше быть вамъ въ тягость". Бабушка заплакала (отецъ мой разъ двадцать разсказывалъ при мнѣ эту сцену).-- Ренё, отвѣчала она,-- что ты хочешь дѣлать? Паши свою землю.-- "Она насъ не прокормитъ; отпустите меня".-- Хорошо, сказала бабушка, ступай, куда Богъ тебѣ велитъ.-- И она обняла его съ рыданіемъ. Въ тотъ же вечеръ, мой отецъ оставилъ материнскую ферму, пришелъ въ Диванъ, гдѣ нашелся родственникъ, который далъ ему, рекомендательное письмо къ одному изъ жителей Сен-Мало. Сирота-авантюристъ былъ принятъ волонтеромъ на вооруженную голетту, которая чрезъ нѣсколько дней вступила подъ паруса.
   Маленькая республика Сен-Мало въ то время одна поддерживала на моряхъ честь Французскаго флага. Голетта присоединилась къ флоту, посланному кардиналомъ де-Флёри на помощь Станиславу, осажденному въ Данцигѣ Русскими. Отецъ мой сошелъ на берегъ и былъ въ достопамятномъ сраженіи, въ которомъ полторы тысячи Французовъ, подъ командою храбраго Бретонца де-Броганъ, графа де-Плело, бились, 29 мая 1734 года, противъ сорока тысячь Московитовъ, предводительствуемыхъ Минихомъ. Де-Бреганъ, дипломатъ, воинъ и поэтъ, былъ убитъ, а мой отецъ -- дважды раненъ. Онъ Воротился по Францію и снова сѣлъ на корабль; у береговъ Испаніи потерпѣлъ кораблекрушеніе; въ Галиціи подвергся нападенію разбойниковъ и былъ ограбленъ. Потомъ отплылъ на кораблѣ въ Байону и еще разъ вступилъ подъ родительскій кровъ. Его храбрость и порядочность доставили ему извѣстность. Онъ отправился на острова, нажился въ колоніяхъ и положилъ основаніе новому родовому имѣнію.
   Бабушка моя поручила своему сыну Ренё сына Пьёра де-Шатобріанъ дю Плесси, сынъ котораго, Арманъ де-Шатобріанъ, былъ, по повелѣнію Бонапарта, разстрѣлянъ въ великую-пятницу 1810 г. То былъ одинъ изъ послѣднихъ Французскихъ дворянъ, погибшихъ за дѣло монархіи {Это писано въ 1811 г. (Примѣчаніе 1831 года, Женева).}. Мой отецъ принялъ на себя попеченіе о братѣ, хотя привычка страдать сообщила его характеру суровость, сохранившуюся въ немъ до самой смерти. Non ingrala mali -- не всегда справедливо: у несчастія есть и своя нѣжность и своя жосткость.
   Г. де-Шатобріанъ былъ высокъ и худощавъ; имѣлъ орлиный носъ, тонкія и блѣдныя губы, маленькіе впалые сѣрые глаза, какъ у льва или древняго варвара. Я никогда не видывалъ подобнаго взгляда: когда онъ загорался гнѣвомъ, блестящіе зрачки, казалось, готовы были выскочить и поразить васъ, какъ пули.
   Единственная страсть владѣла моимъ отцомъ: страсть къ своему имени. Обыкновеннымъ состояніемъ его духа была глубокая грусть, усилившаяся съ лѣтами, и молчаніе, нарушаемое только одними порывами горячности! Онъ былъ скупъ, потому-что мечталъ возвратить прежній блескъ своей фамиліи; гордъ съ бретанскимъ дворянствомъ, суровъ съ своими номбурскими васаллами, молчаливъ, самовластенъ и грозенъ съ домашними.-- Всѣ, при водъ его, чувствовали страхъ. Еслибъ онъ дожилъ до революціи и былъ бы моложе, то или игралъ бы важную роль, или заставилъ бы зарѣзать себя въ своемъ замкѣ. Ясно, что у него былъ геній; я убѣжденъ, что во главѣ администраціи или арміи онъ былъ бы человѣкомъ необыкновеннымъ.
   Жениться задумалъ онъ по возвращеніи изъ Америки. Онъ родился 23 Сентября 1718, а вступилъ въ бракъ, на тридцать пятомъ году, 3 іюля 1753, съ Аполлиною Жанною-Сузанной де-Бедё, родившейся 7 апрѣля 1726, дочерью Анжа-Аннибала, графа де-Бедё. сеньёра де-ла-Буатардё. Онъ поселился съ ней въ Сен-Мало, отъ котораго оба они родились въ семи или восьми льё, такъ что изъ ихъ дома видѣнъ былъ горизонтъ, подъ которымъ они явились на свѣтъ. Моя бабка съ материной стороны, Марія-Анна де Равнель де-Буательёль де-Беде, родившаяся въ Реннѣ 16 октября 1698, воспитывалась въ Сен-Сирѣ, въ послѣдніе годы г-жи де-Мэнтнонъ: воспитаніе это распространилось и на ея дочерей.
   Мать моя, одаренная большимъ умомъ и пылкимъ воображеніемъ, образовалась на чтеніи Фенелона, Расина, мадамъ де-Севинье, и была вскормлена анекдотами двора Лудовика XIV; она знала наизусть всего "Кира". Аполлина де-Бедё, съ крупными чертами лица, была смугла, мала и дурна; изящество манеръ и живость нрава рѣзко противорѣчили строгости и спокойствію моего отца. Она столько же любила общество, сколько онъ уединеніе; она такъ же была рѣзва и жива, какъ онъ -- неподвиженъ и холоденъ, и не было у ней такой склонности или вкуса, которые бы не составляли совершенную противоположность съ склонностями и вкусами ея мужа. Испытавъ противорѣчіе, она, изъ веселой и безпечной, сдѣлалась задумчивою. Принужденная молчать, когда ей хотѣлось бы говорить, она вознаграждала себя какимъ-то безпокойнымъ гореваньемъ, сопровождаемымъ вздохами, которые одни только прерывали нѣмую грусть моего отца. Въ-отношеніи набожности, мать моя была ангелъ.
   

Волчья-Долина, 31 декабря 1811.

   Рожденіе моихъ братьевъ и сестеръ.-- Я являюсь на свѣтъ.
   Въ Сен-Мало, мать моя родила перваго сына, который умеръ въ колыбели; ему дано было имя Жоффруа, какъ почти всѣмъ первенцамъ въ нашемъ родѣ; за этимъ сыномъ слѣдовали -- еще сынъ и двѣ дочери, которые всѣ жили только по нѣскольку мѣсяцевъ.
   Эти четыре ребенка погибли отъ разлива крови въ мозгъ. Наконецъ, родился третій сынъ, названный Жанъ-Батистомъ, который въ-послѣдствіи женился на внучкѣ Малэрба. Послѣ Жанъ, батиста родились четыре дочери: Марія-Анна, Бенинья, Юлія и Люсиль, двѣ удивительныя красавицы, изъ которыхъ только двѣ старшія пережили бурю революціи. Красота, серьёзная ничтожность, остается, когда всѣ другія минули. Я былъ послѣдній изъ десяти дѣтей. Вѣроятно, мои четыре сестры были обязаны своимъ существованіемъ желанію отца обезпечить свое имя рожденіемъ втораго сына; я противился, я имѣлъ отвращеніе къ жизни.
   Вотъ выписка о моемъ крещеніи:
   "Выписка изъ метрическихъ списковъ сен-малоской общины за 1768 годъ.
   "Франсуа-Рене де-Шатобріанъ, сынъ Рене де-Шатобріана и Полины-Жанны-Сузанны де-Беде, его супруги, родившійся 4 сентября 1768 г., окрещенный на слѣдующій день мною, Пьеромъ-Генрихомъ Нуэлемъ, великимъ-викаріемъ сен-малоскаго епископа. Воспріемникомъ былъ Жанъ-Батистъ де-Шатобріанъ, его братъ, а воспріемницею Франциска-Гертруда де-Контадъ, которые подписались, равно и отецъ. Такимъ образомъ, списокъ подписали: Контадъ де-Плуеръ,
   "Жанъ-Батистъ де-Шатобріанъ, Бриньйонъ де-Шатобріанъ, де-Шатобріанъ и Нуэль, генеральный викарій.
   Изъ этого видно, что я ошибался въ моихъ сочиненіяхъ: я родился 4 сентября, а не 4 октября: имя мое: Франсуа-Рене, а не Франсуа-Огюстъ {За двадцать дней до меня, 15 августа 1768 г., на другомъ островѣ; на другой оконечности Франціи, родился человѣкъ, положившій конецъ древнему обществу -- Бонапарте.}.
   Домъ, въ которомъ жили тогда мои родители, находился въ мрачной и тѣсной улицѣ Сен-Мало, называемой Жидовскою: этотъ домъ теперь превращенъ въ трактиръ. Комната, въ которой рождала моя мать, выходитъ на пустынную часть городскихъ стѣнъ, и изъ оконъ этой комнаты видно море, которое, разбиваясь о камни, теряется изъ вида. Крестнымъ отцомъ у меня былъ, какъ видно изъ проведенной выписки, братъ мой; а крестной матерью -- графиня де-Плуёръ, дочь маршала де-Контадъ. Я родился почти мертвый. Шумъ волнъ, гонимыхъ бурнымъ вихремъ, вѣстникомъ осенняго равноденствія, не давалъ разслышать мои крики: мнѣ часто разсказывали эти подробности, и грустный характеръ ихъ никогда не могъ изгладиться изъ моей памяти.
   Не пройдетъ дня, въ который бы я, мечтая о томъ, что я такое былъ, не представилъ себѣ скалы, на которой я родился, комнаты, въ которой мать обрекла меня на жизнь, голоса бури, убаюкивавшей мой первый сонъ, несчастнаго брата, давшаго мнѣ имя, которое я влачилъ почти въ непрерывной невзгодѣ. Небо, казалось, сочетало всѣ. эти обстоятельства, чтобъ въ самую колыбель положить образъ моей судьбы.
   

Волчья-Долина, январь. 1812.

Планкуэ.-- Онѣтъ.-- Комбуръ.-- Планъ, составленный отцомъ для моего воспитанія.-- Ла-Вилльнёвъ.-- Люсиль.-- Дѣвицы Куппаръ.-- Я плохой ученикъ.

   Оставивъ лоно матери, я подвергся первому изгнанію: меня сослали въ Планкуэ, хорошенькую деревеньку, лежащую между Динаномъ, Сен-Мало и Ламбалемъ. Единственный братъ моей матери, графъ де-Бёдё, построилъ близь этой деревеньки замокъ Моншуа. Владѣнія моей бабки съ материной стороны лежали въ окрестностяхъ до мѣстечка Корсёль, Curiosolitcs, какъ сказано въ Комментаріяхъ Цезаря. Бабка моя, уже давно овдовѣвшая, жила съ своей сестрой, дѣвицею де-Буательёль, въ деревенькѣ, отдѣлявшейся отъ Планкуэ мостомъ, которую называли Аббатствомъ, по бенедиктинскому аббатству, основанному во имя Святой Дѣвы Назаретской.
   У моей кормилицы оказался недостатокъ молока; другая бѣдная христіанка приняла меня на свою грудь. Она посвятила меня покровительницѣ деревеньки, Святой Дѣвѣ Назаретской, и дала обѣтъ, что я, въ честь ея, буду носить синій и бѣлый цвѣта до семи лѣтъ. Едва я прожилъ нѣсколько часовъ отъ рожденія, какъ уже тяжесть времени означилась на моемъ челѣ. Зачѣмъ не дали мнѣ умереть? Богу было угодно назначить, чтобъ обѣтъ безвѣстности и невинности сберегъ жизнь, которую грозила настигнуть суетная извѣстность.
   Этотъ обѣтъ бретанской крестьянки -- обѣтъ де нынѣшняго вѣка: какъ бы то ни было, а есть трогательный смыслъ въ томъ, что божественная Матерь становится посредницею между ребенкомъ и небомъ, и раздѣляетъ молитвы земной матери.
   Въ концѣ третьяго года, меня снова привезли въ Сен-Мало; было уже семь лѣтъ тому, какъ отецъ мой отъискивалъ утраченное родовое помѣстье Комбуръ. Онъ желалъ воротить владѣнія предковъ; не имѣя возможности добиваться ни сеньёрства де-Бофоръ, исчезнувшаго въ фамиліи Гойонъ, ни баронства де-Шатобріанъ, перешедшаго въ домъ Конде, онъ устремилъ глаза на Комбуръ, названіе котораго Фруассаръ пишетъ Combour. Многія отрасли нашей фамиліи владѣли этимъ имѣніемъ по брачнымъ связямъ съ Коэткэнами (Coëtquen). Комбуръ защищалъ Бретань на нормандской и англійской границахъ: Жонканъ (Junten), епископъ дольскій, основалъ его въ 1016 г.; главная башня относится къ 1100 г.-- Маршалъ де-Дюра, владѣвшій Комбуромъ по женѣ, Макловіи де-Коэткэнъ, мать которой была изъ фамиліи Шатобріанъ, продалъ его моему отцу. Маркизъ дю-Галлэ, офицеръ конно-гренадерскаго полка королевской гвардіи, пользовавшійся, можетъ-быть, излишнею извѣстностью по своей храбрости, былъ послѣднимъ изъ Коэткэн-Шатобріановъ: у дю-Галлэ есть братъ. Тотъ jäte маршалъ де-Дюра, въ качествъ нашего родственника, въ-послѣдствіи представилъ Лудовику XVI меня и моего брата.
   Я былъ предназначенъ въ королевскую морскую службу: отдаленіе отъ двора было естественно для Бретонца вообще и для моего отца въ особенности. Аристократія нашей провинціи укрѣпила въ насъ это чувство.
   Когда меня привезли въ Сен-Мало, отецъ былъ въ Комбурѣ; братъ, въ сен-бріеской коллегіи, а сестры оставались при матери.
   Всѣ привязанности моей матери сосредоточивались на старшемъ сынѣ; она не то, чтобъ не любила другихъ дѣтей; но оказывала слѣпое Предпочтеніе молодому графу де-Комбуръ. Правду сказать, я, какъ мальчикъ, какъ послѣдній дитя, какъ шевалье (такъ меня называли), имѣлъ Нѣкоторыя преимущества предъ сестрами; но все-таки былъ брошенъ на руки людей. Впрочемъ, моя мать, весьма умная и добродѣтельная женщина, была занята заботами общественной жизни и религіозными обязанностями. Графиня де-Плуэръ, моя крестная мать, была ея задушевной пріятельницей. Она видѣлась также съ родственниками де-Мопертюи и аббатомъ Трюблё. Она любила политику, шумъ, свѣтскую жизнь: потому-что въ Сен-Мало занимались политикой, какъ монахи Сабы во рву Кедрона; она съ жаромъ бросилась въ дѣло Ла-Шалотё. Оно сообщило ей брюзгливый нравъ, разсѣянное воображеніе, наклонность къ бережливости, которые не дали намъ распознать ей превосходныхъ качествъ, Съ ея порядочностію, дѣти содержались безъ порядка; съ ея великодушіемъ, она казалась скупою; съ кротостію души, она безпрестанно ворчала: отецъ мой былъ ужасомъ, а мать наказаніемъ для слугъ.
   Изъ такого характера родителей проистекли первыя чувства, въ моей жизни. Я получилъ привязанность къ женщинѣ, которая за мной ухаживала; имя этого превосходнаго созданія было -- Ла-Вилльнёвъ, имя, которое я пишу съ невольнымъ чувствомъ благодарности и со слезами на глазахъ. Ла-Вилльнёвъ была чѣмъ-то въ родѣ надзирательницы въ домѣ; она носила меня на рукахъ, давала мнѣ украдкой все, что могла; утирала мнѣ слезы; цаловала меня, бросала въ уголъ, опять брала и все бормотала: "Вотъ кто никогда не будетъ гордымъ! вотъ у кого доброе сердце! вотъ кто не обидитъ бѣднаго человѣка! Постой, мальчикъ..." и она начинала меня виномъ и сахаромъ.
   Мою дѣтскую привязанность къ Ла Вилльнёвъ скоро пересилила дружба болѣе возвышенная.
   Люсиль, четвертая изъ моихъ сестеръ, была старше меня двумя годами. Всѣ наряды ея, младшей, покинутой, состояли изъ обновокъ старшихъ сестеръ. Представьте себѣ дѣвочку, худенькую, высокую не по лѣтамъ, съ разслабленными руками, робкую съ вида, съ трудомъ говорящую и немогущую ни чему выучиться; надѣньте на, нее платье, сшитое не по ней; замкните ея грудь въ корсетъ, концы котораго язвятъ ей бока; приподнимите ей шею желѣзнымъ ошейникомъ, обшитымъ темнымъ бархатомъ; соберите ей волосы на маковкѣ и тамъ прикрѣпите ихъ къ черному шелковому току; и вы увидите передъ собой жалкое созданіе, поразившее меня при входѣ подъ родительскій кровъ. Никто не подозрѣвалъ въ непригожей Люсили тѣхъ талантовъ и красоты, которые въ-послѣдствіи должны были въ ней развиться.
   Она была отдана мнѣ въ видѣ игрушки; но я не употребилъ во зло моей власти, и, вмѣсто того, чтобъ подчинить ее своему произволу, сдѣлался ея защитникомъ. Насъ съ ней каждое утро водили къ сестрамъ Куппаръ, двумъ старымъ, одѣтымъ въ черное горбуньямъ, которыя учили дѣтей читать. Люсиль читала очень-худо; я -- еще хуже; ее бранили; я царапалъ сестеръ Куппаръ, и великія жалобы дошли до моей матери. Я началъ слыть повѣсой, буяномъ, лѣнивцемъ, наконецъ -- осломъ. Эти мысли поселились въ головахъ моихъ родителей: отецъ говорилъ, что всѣ шевалье де-Шатобріанъ только и знали, что гонять зайцевъ, пьянствовать да буянить. Мать вздыхала и ворчала, находя безпорядокъ въ моемъ платьѣ. Какъ ни былъ я малъ, но слова отца возмутили меня; а когда мать заключила свои увѣщанія похвалою моему брату, котораго она называла Катономъ; героемъ,-- тогда я почувствовалъ охоту сдѣлать все зло, котораго, казалось, отъ меня ожидали.
   Учитель чистописанія, г. Депрё, носившій матросскій парикъ, былъ на болѣе родителей доволенъ мной; онъ заставлялъ меня вѣчно копировать съ прописи, написанной его почеркомъ, одно двустишіе, приводившее меня въ ужасъ, но не по причинъ ошибки противъ языка, которую я нахожу въ немъ.
   
   C'est â vous mon-esprit a qui je veux parler:
   Vous avez des defauts que je ne puis celer.
   (T. e. тебѣ, мой умъ, хочу я говорить: ты имѣешь недостатки, которыхъ и не могу утаить).-.
   
   Выговоры свои онъ сопровождалъ ударами кулака мнѣ въ шею, называя меня tête d'achôcre; не хотѣлъ ли онъ сказать achore {По-гречески это слово означаетъ: парши.}? Не знаю, какая эту" голова называется tête d'achôcre; но должна быть ужасная голова.
   Сен-Мало -- не что иное, какъ утесъ. Нѣкогда возвышался онъ среди солянаго озера, потомъ сдѣлался островомъ, потому-что море, въ 709, вырыло заливъ, оставивъ гору Сен-Мишель посреди волнъ. Теперь сен-малоскій утесъ соединяется съ твердой землей только одномъ шоссе, поэтически названномъ Бороздой (Sillon). Эта Sillon съ одной стороны выдерживаетъ прибой открытаго моря; съ другой -- омывается приливомъ, который огибаетъ ее, вливаясь въ портъ. Въ 1730 г., Sillon была почти совершенно разрушена бурей. Во время отлива портъ остается сухимъ, и на восточной и скверной окраинахъ моря открываются отвели, покрытыя прекраснымъ пескомъ. Тогда можно бываетъ обойдти вокругъ моего отеческаго гнѣзда. Вблизи и вдали разбросаны утесы, крѣпости, необитаемые островки,-- Форъ-Руайлль, Корше, Сезамбръ и Гран-Бэ, гдѣ будетъ моя гробница. Я, самъ того не зная, сдѣлалъ удачный выборъ: be по-бретонски значитъ могила.
   Въ концѣ Sillon, гдѣ стоитъ крестъ, находится песчаный холмъ на берегу широкой равнины моря. Этотъ холмъ называется ла-Гогеттъ; онъ возвышается надъ старинной висѣлицей: столбы служили намъ для игры ей четыре угла; мы отбивали ихъ у прибрежныхъ птицъ. Впрочемъ, не безъ ужаса останавливались мы на этомъ мѣстѣ.
   Тамъ встрѣчаются также Меды (les Miels) -- дуны, холмы, на которыхъ пасутся овцы; направо -- луга у подошвы Параме, почтовая сенсерванская дорога, новое кладбище, холмъ съ крестомъ и мельницы на возвышенностяхъ, похожихъ на тѣ, какія видны надъ гробомъ Ахилла, при входѣ въ Геллеспонтъ.
   

Жизнь моей бабушки съ материной стороны и ея сестры въ Планкуэ.-- Дядя графъ де-Беде въ Моншуа.-- Разрѣшеніе обѣта моей кормилицы.

   Мнѣ оканчивался седьмой годъ; мать повезла меня въ Планкуэ, гдѣ мнѣ слѣдовало быть разрѣшеннымъ отъ обѣта кормилицы; мы остановилось у бабушки. Если я видѣлъ гдѣ-нибудь счастіе, то, конечно, въ этомъ домѣ.,
   Бабушка занимала, въ улицѣ деревеньки Аббатство, домъ съ садомъ, спускавшимся террасою на долину, въ глубинѣ которой возвышался фонтанъ, осѣненный ивами. Г-жа де-Боде уже не ходила; но, кромѣ этого, не имѣла никакихъ непріятностей своихъ лѣтъ: это была пріятная старушка, полная, бѣлая, опрятная, съ величавымъ видомъ, съ прекрасными, благородными манерами, носившая платья съ складками a l'antique и черный кружевной чепецъ, завязанный подъ подбородкомъ. У нея былъ образованный умъ, важная рѣчь и серьёзное настроеніе. За ней ухаживала сестра ея, дѣвица дс-Буательёль, походившая на нее только одной добротой. Дѣвица де-Буательёль была маленькая, худенькая, веселая говорунья и насмѣшница. Она любила нѣкоего графа де-Тремвгона, и этотъ графъ, долженствовавшій на ней жениться, въ-послѣдствіи нарушилъ свое обѣщаніе. Тётушка утѣшилась, воспѣвая свою любовь, потому.-что она была поэтъ. Помню, я часто слыхивалъ, какъ она, съ очками на носу, вышивая двурядныя маншеты для сестры, напѣвала въ носъ апологъ, начинавшійся такъ:
   
   Un épervier aimait une fauvette,
   -- Ut, ee-dit-on, il en était aimé
   (T. e. Копчикъ любилъ малиновку
   И, говорятъ, былъ ею любимъ.)
   
   Что всегда казалось мнѣ необыкновеннымъ для копчика. Пѣсня оканчивалась припѣвомъ:
   
   Ah! Trémigon, la fable est,elle obscure?
   Ture lure.
   (Ахъ! Тремигонъ, еще ли непонятна басня?
   Тюръ-люръ.)
   
   Слолько есть на свѣтѣ вещей, которыя оканчиваются, какъ тётушкина любовь, такимъ же тюръ-люръ!
   Бабушка, за своей сестрой, была успокоена отъ всѣхъ домашнихъ заботъ. Она обѣдала въ одиннадцать часовъ утра; потомъ отдыхала; въ часъ по полудни просыпалась; ее сносили "ъ террасы сада, подъ Тѣнь изъ, осѣнявшихъ фонтанъ; тамъ она вязала, окруженная сестрой, дѣтьми и внуками. Тогда старость была достоинствомъ; теперь она -- бремя. Въ четыре часа, бабушку опять уносили въ залу; слуга Пьеръ ставилъ игорный столъ; дѣвица де-Буательёль ударяла щипцами въ плату камина, и чрезъ нѣсколько минутъ въ залѣ появлялись еще три старушки-дѣвицы, выходившія на тётушкинъ зовъ изъ сосѣдняго дома. То были три сестры Вильденё, дочери бѣднаго дворянина, которыя, вмѣсто раздѣленія своего скуднаго наслѣдства, пользовались имъ сообща, никогда не разлучались между собою, никогда не выѣзжали изъ отцовской деревеньки. Онѣ съ самаго дѣтства были дружны съ бабушкой; жили у самыхъ ея дверей и каждый день, по призывному знаку, являлись къ старинной подругъ на партію кадрили. Начиналась игра; добрыя старушки ссорились: это было единственное событіе ихъ жизни, единственный моментъ, въ который нарушалось равенство расположеній духа. Въ восемь часовъ, ужинъ возстановлялъ спокойную веселость. Часто дядюшка де-Беде, съ сыномъ и тремя дочерьми, засѣдалъ на бабушкиномъ ужинѣ. Бабушка разливалась въ тысячи разсказахъ про старыя времена; дядюшка, въ свою очередь, повѣствовалъ о Фонтнуаскомъ сраженіи, въ которомъ онъ находился, и довершалъ свои похвальбы немножко откровенными анекдотами, отъ которыхъ добродушныя дѣвицы помирали со смѣху. Въ девять часовъ кончался ужинъ; являлись слуги; все становилось на кольни, и дѣвица де-Буательёль читала вслухъ молитву. въ десять часовъ, весь домъ уже спалъ, кромѣ бабушки, которая заставляла горничную читать себѣ книгу до часа утра.
   Это общество, первое, которое а замѣтилъ въ своей жизни, первое и пропало у меня изъ глазъ. Я видѣлъ, какъ смерть вошла подъ этотъ мирный, благословенный кровъ, какъ она опустошала его мало-по-малу; какъ затворила одну комнату, потомъ другую, которая уже не отворялась больше. Я видѣлъ, какъ бабушка принуждена была отказаться отъ кадрили, за неимѣніемъ обычныхъ партнеровъ; я видѣлъ, какъ уменьшалось число ея постоянныхъ подругъ, до того дня, когда сама бабушка пала послѣднею. Онѣ съ сестрой обѣщали взаимно звать другъ друга скоро послѣ того, какъ одна опередитъ другую, и сдержали слово: г-жа де-Бодё только нѣсколькими мѣсяцами пережила дѣвицу до-Буательёль. Я, рюжетъ-быть, единственный человѣкъ на свѣтѣ, знающій, что эти лица существовали. Съ той поры, двадцать разъ замѣчалъ я то же самое; двадцать разъ вязались и разрывались вокругъ меня общественныя узы. Эта невозможность постоянства и продолжительности-человѣческихъ связей; это остающееся послѣ насъ глубокое забвеніе, это ненарушимое молчаніе, облекающее наши могилы, и отъ нихъ простирающееся на домы, -- все это безпрестанно приводитъ меня къ мысли о необходимости одиночества. Всякая рука будетъ столько добра, что подастъ намъ стаканъ воды, который можетъ понадобиться въ минуту предсмертнаго жара. О! лишь бы эта рука не была слишкомъ-мила намъ! потому-что какъ удержаться отъ отчаянія, оставляя руку, которую покрывалъ поцалуями и хотѣлъ бы вѣчно держать на груди?
   Замокъ графа де-Беде лежалъ въ льё отъ Планкуэ, на возвышенномъ и веселомъ мѣстѣ. Тамъ все дышало радостью; веселость самого дядюшки была неистощима. У него было три дочери -- Каролина, Марія и Флора, и сынъ графъ Буэтардійскій, совѣтникъ въ парламентѣ, о всѣ съ такими же открытыми характерами, какъ отецъ. Моншуа всегда былъ полонъ сосѣдней родней, тамъ занимались музыкой, танцовали, охотились, потѣшались съ утра до вечера. Тётушка, г-жа де-Беде, видѣла, какъ беззаботно проживается дядя, и потому довольно справедливо сердилась; но тётушки не слушали, и ея недовольство только усиливало веселость сёмьи,-- тѣмъ болѣе, что у самой тётушки были свои прихоти: на-примѣръ, большая сердитая охотничья собака всегда лежала у ней на колѣняхъ, а за ней -- ручной кабанъ, который хрюкалъ на весь домъ. Когда я пріѣзжалъ изъ отцовскаго дома, такого мрачнаго и молчаливаго, въ этотъ домъ пировъ и шума,-- онъ казался мнѣ раемъ. Этотъ контрастъ сдѣлался еще разительнѣе, когда наше семейство поселилось въ деревнѣ: бывало, пріѣхать изъ Комбура въ Моншуа,-- все равно, что изъ пустыни въ человѣческое общество, изъ замка барона среднихъ вѣковъ въ виллу римскаго князя.
   Въ день Вознесенія, 1775 г., я съ матушкой, тётушкой де-Буательёль, дядюшкой де-Беде и его дѣтьми, съ кормилицей и молочнымъ братомъ, отправился отъ дома бабушки въ церковь Святой Дѣвы Назаретской. На мнѣ было бѣлое полукафтанье, башмаки, перчатка, шляпа -- все бѣлое и голубой шелковый поясъ. Мы вошли въ аббатство въ десять часовъ утра. Монастырь, стоящій близь дороги, весь заросъ вязами крестовой рощи временъ Іоанна V Бретанскаго. Изъ-подъ вязовъ прямо входъ на кладбище: христіанинъ достигаетъ церкви только чрезъ страну могилъ: только чрезъ смерть предстаетъ онъ предъ лицо Бога.
   Монахи уже всѣ были на своихъ мѣстахъ; алтарь былъ освѣщенъ множествомъ свѣчъ; съ различныхъ сводовъ висѣли лампы: въ готическихъ храмахъ есть дали и какъ-бы послѣдовательные горизонты. Жезлоносцы встрѣтили меня торжественно у дверей и провели на клиросъ. Тамъ приготовлено-было три мѣста: меня посадили на среднее) кормилица сѣла по лѣвую сторону, а молочный братъ -- по правую.
   Началась обѣдня. Во время антифона, священникъ обратился ко мнѣ и прочиталъ молитвы; потомъ съ меня сняли мои бѣлыя одежды и повѣсила ихъ, какъ, ex-voto, подъ образомъ Богородицы. Меня одѣли въ платье Фіолетоваго цвѣта. Пріоръ произнесъ рѣчь о дѣйствительности обѣтовъ; привелъ исторію барона де-Шатобріанъ, ходившаго на Востокъ съ Лудовикомъ-Святымъ, и сказалъ мнѣ, что, можетъ-быть, и я такъ же буду въ Палестинѣ и посѣщу Святую Дѣву Назаретскую. Этотъ монахъ, передававшій мнѣ наше фамильное сказаніе, какъ дѣдъ Данта, разсказывавшій ему исторію его предковъ, могъ бы такъ же, какъ Каччіагвида, прибавить предсказаніе о моемъ изгнаніи:
   
   Tu proverai si сото sà di sale
   Il pane altrui, e com'è duro calle
   Lo scendere e'1 salir per l'altrui scale.
   E quel ehe più ti graverà le spalle,
   Sara la compagnie malragia e scempia,
   Con la quai tu cadrai in questa valle;
   Che tutta ingrata, tutta ed empia _
   Si farà contra te...
   Si sua bestialitate il suo processo
   Sarà la pruova: si ch'а te fia bello
   Averti fatta parte, per se stesso.
   
   "Ты узнаешь, какъ солонъ чужой хлѣбъ, какъ жостко всходить и сходить по ступенямъ чужой лѣстницы. А что еще тяжелѣй наляжетъ на твои плечи, это -- дурное, безчувственное общество, въ которое ты попадешь, и оно, все неблагодарное; все безумное, все нечестивое, возстанетъ на тебя. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Поведеніемъ его будетъ доказана его безсмысленность; такъ-что благо тебѣ будетъ составить себѣ партію изъ себя одного."
   И я, съ той поры, какъ услышалъ проповѣдь бенедиктинца, всегда мечталъ о путешествіи въ Іерусалимъ, и наконецъ совершилъ его.
   Я былъ посвященъ религіи; покровы моей невинности лежали на ея алтарѣ: теперь не одежды мои слѣдовало бы вѣшать въ храмахъ, а мои несчастія.
   Меня опять привезли въ Сен-Мало. Сен-Мало не есть Алетъ, который находимъ въ notitia imperii: скорѣй Римляне полагали Алетъ въ предмѣстьи Сен-Серванъ, при военномъ портѣ, называемомъ Solidor, при устьѣ Рансы. Противъ Алета былъ утесъ, est in conspectu Tenedos, -- не притонъ вѣроломныхъ Грековъ, а убѣжище отшельника Аарона, который въ 507 г. устроилъ на этомъ островѣ себѣ жийище: къ тому же времени относится побѣда Кловиса надъ Аларикомъ; одинъ человѣкъ основалъ небольшой монастырь; другой -- огромную монархію,-- зданія, одинаково рушившіяся.
   Мало, по-латини Maclovius, Мacutus, Machutes, сдѣлался въ 541 г. епископомъ алетскимъ, и, привлеченный молвой, которая шла объ Ааронѣ, посѣтилъ его; былъ капеланомъ при часовнѣ этого отшельника, а по смерти святаго соорудилъ монастырскую церковь, in praedio Machulis. Имя Мало сообщилось острову, а потокъ и городу Maclovium, Maclopolis.
   Отъ святаго Мало, перваго алстскаго епископа, до блаженнаго Іоанна, прозваннаго Рѣшетникомъ (de la Grille), посвященнаго въ 1140 г. и основавшаго соіборъ, насчитываютъ сорокъ-пять епископовъ. Когда Алетъ былъ уже почти совсѣмъ заброшенъ, Іоаннъ-Рѣшетникъ перенесъ епископскую резиденцію изъ римскаго города въ городъ бретонскій, который возрасталъ на утесъ Аарона.
   Сен-Мало много приходилось страдать отъ воинъ, вспыхивавшихъ между Французскими и англійскими королями.
   Графъ Ричмонъ, послѣ Генрихъ VII,_ король англійскій, съ которымъ кончились войны алой и бѣлой розы, привезенный въ Сен-Мало, былъ герцогомъ бретанскимъ выданъ посланникамъ Ричарда, которые везли его въ Лондонъ для преданія казни. Вырвавшись изъ-подъ стражи, онъ укрылся въ соборъ, Asylum quod in cd urbe est inviolatissimum: это право защиты восходитъ ко временамъ друидовъ, первыхъ священнослужителей ааронова острова.
   Епископъ сен-малоскій былъ однимъ изъ трехъ любимцевъ (два другіе были Артуръ де-Монтабапъ и Жанъ Гэнго), которые погубили несчастнаго Жилля Бретанскаго, что можно видѣть въ Histoire lamentable de Gilles, seigneur de Chateaubriand et de Chantocé, prince du sang de France et de Bretagne, étranglé en prison par les ministres du favori, le 24 avril 1450...
   Вотъ какое условіе существовало между Генрихомъ IV и Сен-Мало: городъ договаривается какъ власть со властью, покровительствуетъ тому, кто укрылся въ его стѣнахъ, и воленъ, съ разрѣшенія Филибера Гишскаго, начальника Французской артиллеріи, отлить сто пушекъ. Ни что не было такъ похоже на Венецію (не считая солнца и искусствъ), какъ эта маленькая малоская республика -- по религіи, богатствамъ и морскому рыцарству. Она подкрѣпляла экспедиціи Карла-Пятаго въ Африку, помогала Лудовику XIII подъ Ла-Рошелью. Флаги ея развѣвались на всѣхъ моряхъ; она вела сношенія съ Мокою, Суратомъ, Пондишери, и образовавшаяся въ нѣдрахъ ея компанія изслѣдовала Южное-Море.
   Начиная съ царствованія Генриха IV, мой родной городъ отличался преданностію и вѣрностью Франціи. Англичане бомбардировали его въ 1693 году; 29 ноября этого года они бросили въ него адскую машину, въ обломкахъ которой я часто игрывалъ съ товарищами. Въ 1758 г. городъ былъ опять бомбардированъ.
   Жители Сен-Мало дали значительныя суммы въ ссуду Лудовику XIV во время войны 1701 года; въ вознагражденіе за эту услугу, онъ утвердилъ за ними привилегію на право охранять самихъ-себя; онъ хотѣлъ, чтобъ экипажъ перваго корабля королевскаго флота былъ составленъ изъ однихъ сен-малоскихъ матросовъ.
   Въ 1771 г., жители Сен-Мало возобновило свое пожертвовавіе и ссудили Лудовика XV тридцатью мильйонами. Знаменитый адмиралъ Ансонъ въ 1758 г. спустился въ Канкалъ и сжегъ Сен-Серванъ. Въ Сен-малоскомъ замкъ, Ла-Шалоте, на бѣльѣ, съ помощію зубочистки, воды и сажи, писалъ мемуары, которые надѣлала тогда столько шума и которыхъ уже никто не помнитъ. Событія сглаживаются событіями; какъ надписи, начертанныя на другихъ надписяхъ, они образуютъ страницы исторіи палимпсестовъ.
   Сен-Мало доставлялъ нашему флоту лучшихъ матросовъ; общій спи, сокъ ихъ можно видѣть въ волюмѣ in-folio, изданномъ въ 1682 г. подъ заглавіемъ: Rôle général des officiers, mariniers et matelots de Saint-Malo. Есть Уставь города Сен-Мало (Coutume de Saint-Malo), напечатанныя въ "Общемъ Сборникѣ Уставовъ". Въ городскомъ архивѣ хранится много хартій, важныхъ для исторіи и морскаго права.
   Сен-Мало -- родина Жака Картье, Французскаго Коломба, открывшаго Канаду. Малоскіе мореходы еще на другой оконечности Америки указали острова, которые носятъ ихъ имя: Малуйскіе Острова.
   Сен-Мало -- родина Дюгэ-Труэна (Duguay-Trouin), одного изъ величайшихъ моряковъ, какіе только бывали въ наше время, тотъ-же Сен-Мало подарилъ Франціи Сюркуфа. Знаменитый Маэ де-ла-Бурдоне, губернаторъ Иль-де-Франса, родился въ Сен-Мало, такъ же какъ и Ламетри, Мопертюи, аббатъ Трюблё, надъ которымъ посмѣялся Вольтеръ: -- все это не слишкомъ-дурно для пространства, которое не можетъ равняться съ пространствомъ Тюйльрійскаго Сада.
   Аббатъ де-Ламне далеко опередилъ маленькіе, знаменитости моей родины: Бруссе также родился въ Сен-Мало, такъ же какъ и мой благородный другъ, графъ де-Ла-Ферроннэ.
   Наконецъ, чтобъ уже ничего не пропустить, я упомяну и о собакахъ, составляющихъ сен-малоскій гарнизонъ: онѣ происходятъ отъ тѣхъ славныхъ собакъ, питомицъ галльской дружины, которыя, но словамъ Страбона, вмѣстѣ съ своими господами бросались на Римлянъ въ ожесточенныхъ битвахъ. Алберъ-Великій, монахъ ордена св. Доминика, писатель, замѣчательный не менѣе греческаго географа, объясняетъ, что въ Сен-Мало "караулъ такого важнаго мѣста каждую ночь бывалъ "предоставленъ вѣрности извѣстнаго рода собакъ, которыя производили "точный, надежный патруль." Онѣ была приговерены къ смерти за то, что имѣли несчастіе неосторожно искусать ноги одному дворянину; по поводу этого происшествія, въ наше время была сложена пѣсня: Bon voyage. Люди надо всѣмъ смѣются!, Преступницъ посадили въ тюрьму; одна изъ нихъ не хотѣла принимать пищи изъ рукъ сторожа, который плакалъ. Благородное животное умерло съ голоду... Впрочемъ, и Капитолій, такъ же какъ Делосъ, стерегли собаки, которыя не лаяли, когда Сципіонъ-Африканскій приходилъ на разсвѣтѣ совершать молитву.
   Огражденный стѣнами разныхъ эпохъ, раздѣляющимися на большія и малыя и служащими мѣстомъ прогулокъ для жителей, -- Сен-Мало, сверхъ-того, защищенъ замкомъ, о которомъ я говорилъ и который герцогиня Анна увеличила башнями, бастіонами и рвами. Извнѣ го- родъ похожъ на гранитную цитадель.
   На берегу открытаго моря, между замкомъ и Королевскимъ-Фортомъ (Fort-Royal), собираются дѣти. Здѣсь-то росъ я, товарищъ волнъ и вѣтровъ. Одно изъ первыхъ наслажденій, которое я вкушалъ, было -- бороться съ бурей, играть съ волнами, которыя то отбѣгали отъ меня, то бѣжали за мной на берегъ. Другой моей забавой было -- строить изъ прибрежнаго песка памятники, которые мои товарищи называли пенями. Съ-тѣхъ-поръ, мнѣ часто случалось видѣть, какъ созидались замки на вѣчное существованіе, и распадались скорѣй моихъ песочныхъ дворцовъ.
   Какъ только моя участь была накрѣпко рѣшена, меня предоставили праздному дѣтству. Кой-какихъ познаній въ черченіи, англійскомъ языкѣ, гидрографіи и математикѣ, казалось, совершенно достаточно, для мальчишки, заранѣе обреченнаго на грубую жизнь моряка.
   Я росъ дома безъ всякаго ученья; мы уже не жили въ томъ домѣ, гдѣ я родился: матушка занимала отель на Сен-Винценской Площади, почти противъ самыхъ воротъ, выходившихъ на Сильйонъ. Всѣ городскіе шалуны сдѣлались моими задушевными друзьями: я наводнялъ ими дворъ и всѣ лѣстницы дома; самъ былъ похожъ на нихъ во всемъ, говорилъ ихъ языкомъ; усвоилъ ихъ ухватки и поступь; одѣтъ былъ точно такъ, же, какъ они, такъ же разстегнутъ и растрепанъ; рубашка моя всегда виста лоскутами; не было у меня ни одной пары чулокъ безъ огромной прорѣхи; башмаки носилъ я нестерпимо стоптанные, которые на каждомъ шагу сваливались съ ногъ; часто терялъ шапку, и даже куртку. Лицо у меня всегда было запачкано, исцарапано и избито, руки -- черныя. Вся фигура моя была такая странная, что матушка, вмѣсто того, чтобъ сердиться, бывало, не могла удержаться отъ смѣха и невольнаго восклицанія: "какъ онъ дуренъ!"
   Между-тѣмъ, я и тогда и во всю жизнь любилъ опрятность, даже щегольство. Ночью, бывало, пытался чинить свои лохмотья; добрая Вилльнёвъ и моя Люсиль помогали мнѣ возстановлять несчастный туалетъ, чтобъ спасти меня отъ наказанія и брани; но ихъ штопанье только дѣлало мой нарядъ еще смѣшнѣе. Больше всего приходилъ я въ отчаяніе, когда являлся среди дѣтей, которыя красовались въ новыхъ и щегольскихъ платьицахъ.
   Въ моихъ землякахъ было нѣчто чужеземное, напоминающее Испанію. Нѣкоторыя сен-малоскія семейства поселились въ Кадиксѣ; а нѣкоторыя изъ тамошнихъ жили въ Сен-Мало. Положеніе Сен-Мало, Какъ острова, шоссе, архитектура зданій, водоемы, гранитныя стѣны, все это дѣлало его какъ-бы похожимъ на Кадиксъ. Когда я въ-послѣдствіи увидѣлъ самый Кадиксъ,-- тотчасъ вспомнилъ Сен-Мало.
   По вечерамъ, всѣ жители Сен-Мало, замкнутые въ своемъ городѣ однимъ и тѣмъ же ключемъ, составляли одно семейство. Нравы были до того просты, что молодыя женщины, выписывавшія себѣ ленты и газы изъ Парижа, признавались такими непристойными модницами, что объятыя ужасомъ подруги прерывали съ ними знакомство. Проступокъ противъ нравственности былъ вещью неслыханною: графиню д'Оббевиль подозрѣвали, что имѣло результатомъ жалобную пѣсню, которую пѣли крестясь. Впрочемъ, поэтъ, противъ воли вѣрный преданіямъ трубадуровъ, возставалъ на мужа и называлъ его чудовищемъ-варваромъ (monstre barbare).
   Въ извѣстные дни года, городскіе и деревенскіе жители встрѣчались другъ съ другомъ на ярмаркамъ, называемыхъ собраніями (assemblées), которыя бывала на островкахъ и въ фортахъ, окружавшихъ Сен-Мало. Когда вода въ морѣ бывала низка, на ярмарки ходили пѣшкомъ, а когда высока -- ѣздили въ лодкахъ. Толпы матросовъ и крестьянъ, тележки, крытыя полотномъ, табуны лошадей, ословъ и муловъ; группы купцовъ; палатки, раскинутыя на берегу; процессіи монаховъ и братствъ, пробирающіяся змѣевидными вереницами съ своими хоругвями и крестами, сквозь толпы; шлюбки, снующія взадъ и впередъ и на веслахъ и подъ парусами; корабли, вступающіе въ гавань или становящіеся на рейдъ; пушечные салюты, звонъ колоколовъ, -- все сообщало этимъ собраніямъ шумъ, движеніе и разнообразіе.
   Я былъ единственный зритель этихъ праздниковъ, непричастный внушаемой ими радости. У меня не бывало денегъ, не на что было покупать ни игрушекъ, ни пирожковъ. Чтобъ избѣжать презрѣнія, которое такъ пристаетъ къ бѣдности, я уходилъ далеко отъ толпы и садился подлѣ лужъ, которые морскія всплески наливаютъ во впадины скалъ. Тамъ забавлялся я, глядя на полетъ пингвиновъ и чаекъ, глазѣя На синѣющую даль собирая раковины, слушая, какъ поютъ волны между камнями. Вечеромъ, дома, мнѣ было не лучше: я имѣлъ отвращеніе къ нѣкоторымъ кушаньямъ, а меня заставляли ихъ ѣсть.
   Я обыкновенно обращалъ умоляющіе взоры къ слугѣ Ла-Франсуа, и онъ ловко похищалъ мою тарелку въ ту минуту, когда батюшка отворачивался. Насчетъ огня -- та же строгость: мнѣ не позволялось подходить къ камину. Какая далекая разница между этими строгими родителями и нынѣшними баловниками!
   Но если я имѣлъ непріятности, незнакомыя нынѣшнимъ дѣтямъ, за то имѣлъ такъ же нѣкоторыя неизвѣстныя имъ удовольствія.
   Теперь уже совсѣмъ не знаютъ, что такое -- религіозныя и семейныя торжества, когда вся родина и Богъ этой родины какъ-бы исполнены радости; Рождество-Христово, Новый-Годъ, Крещеніе, Пасха, Троицынъ День, Ивановъ-День -- были для меня днями совершеннаго благополучія. Можетъ-быть, родная скала имѣла вліяніе на мои чувства и стремленія. Еще въ 1015 г. жители Сен-Мало дали обѣдъ идти помогать собственными руками и собственными средствами сооружать колокольни шартрскаго собора: а я развѣ не такъ же работалъ собственными руками, водружая сверженный шпицъ древней христіанской базилики?
   "Никогда, говоритъ отецъ Монуаръ, солнце не освѣщало страны, "гдѣ бы явилась болѣе постоянная и непоколебимая-преданность истинной вѣрѣ, нежели въ Бретанѣ. Прошло уже тринадцать вѣковъ, какъ ни какое невѣріе не оскверняло языка, служившаго органомъ исповѣданія Іисуса Христа, и еще не родился тотъ человѣкъ, который бы видѣлъ Бретонца, исповѣдующаго иную, а не католическую религію,"
   Въ дни праздниковъ, о которыхъ я говорилъ, меня съ сестрами водили въ разные храмы города -- въ капеллу святаго Аарона, въ монастырь Викторіи. Слухъ мой былъ пораженъ пріятными голосами какихъ то невидимыхъ женщину; ихъ гармоническое пѣніе сливалось съ шумомъ волнъ. Когда, зимой, въ часъ вечерней молитвы, соборъ бывалъ полонъ народа, когда старые матросы на колѣняхъ, молодыя женщины и дѣти читали, съ маленькими свѣчами, свои молитвенники; когда толпа, въ минуту благословенія, повторяла хоромъ Tantum ergo, когда, въ промежутки пѣнія, рождественскій шквалъ долеталъ до стеколъ базилики и потрясалъ тѣ своды, которые оглашалась голосомъ изъ мужественной груди Жака-Каргье и Дюгэ-Трузна, -- мной овладѣвало невыразимое религіозное чувство. Не было нужды Вилльнёвъ говорить, чтобъ сложилъ я руки, призывая Бога всѣми именами, которымъ научала меня мать; я видѣлъ отверстыя небеса, видѣлъ ангеловъ, возносящихъ нашъ ѳиміамъ, ваши молитвы; я склонялъ чело: на немъ не лежала еще тоска, которая тяготѣетъ надъ нами такъ страшно, что мы уже не пытаемся поднимать голову, наклонивъ ее къ подножію алтаря.
   Одинъ морякъ, выходя изъ этого священнаго великолѣпія, садился на корабль, весь укрѣпленный противъ ночной тмы; тогда какъ другой входилъ въ гавань, направляясь къ озаренному храму: такъ религія и опасности поперемѣнно, другъ за другомъ, являлись передъ глазами, и ихъ образы были въ умъ моемъ нераздѣльны. Я едва только родился, какъ уже услышалъ рѣчь о смерти: вечеромъ, какой-то человѣкъ ходилъ съ звонкомъ изъ улицы въ улицу, приглашая христіанъ помолиться за усопшаго брата. Почти каждый годъ корабли погибали на моихъ глазахъ и, когда игралъ а на берегу, море приносило къ ногамъ моимъ трупы чужеземцевъ, умершихъ далеко отъ родины. Г-жа де-Шатобріанъ говорила мнѣ, какъ святая Моника говорила своему сыну: Nihil longe est a Deo: "ни что не далеко отъ Бога". Мое воспитаніе предоставили волѣ провидѣнія: оно для меня было щедро на уроки.
   Посвященный святой Дѣвѣ, и зналъ и любилъ мою покровительницу, и смѣшивалъ ее съ ангеломъ-хранителемъ. Ея изображеніе, стоившее доброй Вилльнёвъ пол-су, было приколото четырьмя булавками въ головахъ моей постели. Мнѣ слѣдовало бы жить въ тѣ времена, когда къ Дѣвѣ Маріи обращались такъ: "Doulce Dame du ciel et de la terre, mère de pitié, fontaine de tous biens, qui portaste Jésus Criste en vos prétieulx flânez, belle très doulce Dame, je vous mereye et vous prye." {"Сладкая Госпожа неба и земли, матерь милосердія, источникъ всѣхъ благъ, носившая Іисуса Христа въ своей драгоцѣнной утробѣ, прекрасная, сладчайшая Госпожа, благодарю тебя и прошу тебя".}
   Первое, что я выучилъ наизусть, была матросская кантата, начинавшаяся такъ:
   
   Je mets ma confiance,
   Vierge, en votre secours;
   Servez-moi der défense,
   Prenez soin de mes jours;
   Et quand ma dernière heure
   Viendra finir mon sort,
   Obtenez qûe je meure,
   De la plus sainte mort (*).
   (*) "Надежду мою возлагаю на Твою помощь, Святая Дѣва; будь мнѣ зашитою, пріими попеченіе О моихъ дняхъ. А когда прійдетъ послѣдній часъ окончить судьбу Мою,-- моли, чтобы я умеръ самою святою смертью."
   
   Послѣ я слышалъ, какъ эту кантату пѣли вовремя кораблекрушенія. Еще и теперь повторяю я эти убогія риѳмы съ такимъ же удовольствіемъ, какъ стихи Гомера; мадона, съ готической короной на головѣ, въ синемъ шелковомъ платьѣ, обшитомъ серебряной бахрамой, внушаетъ мнѣ больше набожности, нежели мадона Рафаэля.
   По-крайней-мѣрѣ, если бы эта мирная Звѣзда морей (Étoile des mers) могла утишить тревоги моей жизни! Но мнѣ суждено было треволненіе даже въ дѣтствѣ; едва только стебель мои, какъ стебель аравійскаго Финика, показался изъ скалы, -- какъ вѣтеръ уже началъ бить его.
   

Волчья-Долина, іюнь 18І2.

Жериль.-- Гервина Магонъ.-- Сраженіе съ двумя юнгами.

   Я сказалъ, что слишкомъ раннимъ возмущеніемъ противъ учительницъ Люсили началась моя худая слава; товарищъ довершилъ ее.
   Дядя мой, Шатобріанъ дю-Плесси, такъ же какъ и его братъ, поселился въ Сен-Мало и у него, такъ же какъ у его брата, было четыре дочери и два сына. Мои кузены (Пьеръ и Арманъ) сначала составляли мое общество, потомъ -- Пьеръ былъ сдѣланъ пажемъ королевы, а Армана, предназначеннаго въ духовное званіе, отправили въ коллегіумъ. Пьеръ, по выходѣ изъ пажей, вступилъ въ морскую службу и утонулъ около африканскихъ береговъ. Арманъ, послѣ долгаго заключенія въ коллегіумѣ, оставилъ Францію въ 1790 г., служилъ въ-продолженіе всей эмиграціи, совершилъ двадцать безстрашныхъ путешествій на шлюпкѣ вдоль береговъ Бретани и, наконецъ, умеръ за короля на гренелльской равнинѣ, въ великую-пятницу 1810 г., какъ я уже сказалъ, и какъ еще повторю при разсказѣ о его печальномъ концѣ {Послѣ него остался сынъ Фредерикъ, котораго я сначала помѣстилъ въ гвардію брата короля, и который потомъ поступилъ въ кирасирскій полкъ. Онъ. Женился въ Нанси на дѣвицѣ де-Гастальди (отъ которой имѣлъ двухъ сыновей) и вышелъ въ отставку. Старшая сестра Армана, моя кузина, была долгое время настоятельницей монахинь траппистовъ. (Примѣчаніе 1831 г., Женева).}.
   Лишенный общества кузеновъ, я замѣнилъ ихъ новой дружбой.
   Во второмъ этажѣ занимаемаго нами дома жилъ дворянинъ Жериль: у него были сынъ и двѣ дочери. Этотъ сынъ воспитывался не такъ, какъ я; балованное дитя, онъ что ни дѣлалъ, все признавалось прекраснымъ; единственнымъ удовольствіемъ его было драться, а главное -- ссорить другихъ, и потомъ быть судьей этихъ ссоръ. Коварно потѣшаясь надъ няньками, водившими дѣтей гулять, онъ былъ извѣстенъ только своими шалостями, которыя молва увеличивала до черныхъ проступковъ. Отецъ надо всѣмъ смѣялся и любилъ сына безъ памяти. Жериль сдѣлался моимъ искреннимъ другомъ и пріобрѣлъ надо мной власть невѣроятную; я преуспѣвалъ въ урокахъ наставника, хотя характеръ мой былъ совершенно противоположенъ его характеру. Я любилъ уединенныя игры, не искалъ ссоры ни съ кѣмъ: Жериль былъ помѣшанъ на забавахъ, на шапкахъ, и ликовалъ среди шумной толпы дѣтей. Когда какой-нибудь шалунъ заговаривалъ со мной, Жериль тотчасъ обращался въ мнѣ съ вопросомъ: "Ты ему спускаешь?"
   При этомъ вопросѣ, я чувствовалъ, что честь моя страждетъ, и вцѣплялся въ глаза дерзкому,-- какихъ бы лѣтъ и роста онъ ни былъ, все равно. Зритель битвы, мой другъ апплодировалъ моей храбрости, но самъ нисколько за меня не вступался. Иногда онъ собиралъ цѣлую армію изъ всѣхъ встрѣчныхъ сорванцовъ, раздѣлялъ ихъ на двѣ партіи, и мы бились на морскомъ берегу камнями.
   Другая, изобрѣтенная Жерилемъ игра, казалась еще опаснѣе: когда въ морѣ была высока вода и случалась буря, валы, ударяясь о подошву замка, долетали до главныхъ башенъ. Въ двадцати футахъ высоты надъ основаніемъ одной изъ этихъ башень, находился гранитный парапетъ, узкій, скользкій, наклонный, который служилъ для сообщенія съ равелиномъ, прикрывавшимъ ровъ: нужно было улучшать минуту между двухъ валовъ, чтобы перескочить черезъ опасное мѣсто, пока разбившаяся волна не покрыла стѣну башни. Вотъ движется водяная гора, приближается съ глухимъ ревомъ... промедлите одно мгновеніе, и она или унесетъ васъ, или разобьетъ о стяну. Ни одинъ изъ насъ не отказывался отъ этой потѣхи; но я видѣлъ, какъ нѣкоторыя дѣти блѣднѣли, приступая къ подвигу.
   Эта наклонность сталкивать другихъ между собою, а самому оставаться постороннимъ зрителемъ, заставляла думать, что Жериль въ-послѣдствіи не обнаружитъ большаго благородства характера: не смотря на то, онъ-то именно, конечно въ предѣлахъ меньшей сцены, можетъ-быть, затмилъ героизмъ Регула; славь его не доставало только Рима да Тита-Ливія. Сдѣлавшись морскимъ офицеромъ, онъ былъ взятъ въ киберонскомъ дѣлѣ; когда битва кончилась и Англичане продолжали обстрѣливать республиканскую армію, Жериль бросается вплавь, достигаетъ кораблей, говоритъ Англичанамъ, чтобъ прекратили огонь, и извѣщаетъ ихъ о несчастій и капитуляціи эмигрантовъ. Его хотѣли спасти, бросивъ веревку, убѣждали взойдти на бортъ.- "Я плѣнникъ, отпущенный на слово", закричалъ Жериль изъ волнъ, и такъ же въ плавь воротился на берегъ. Онъ былъ разстрѣлянъ вмѣстѣ съ Сомбрёлемъ и его товарищами.
   Жериль былъ мой первый другъ; оба пользовавшіеся дурною репутаціею въ дѣтствѣ, мы сдружались, угадывая инстинктомъ, на что могли пригодиться въ-послѣдствіи.
   Два приключенія положили конецъ этой первой части моей исторіи и произвели значительное измѣненіе въ системѣ моего воспитанія.
   Разъ, въ воскресенье, мы были на берегу, за Воротами-св.-Ѳомы и вдоль Сильона; толстыя сваи, вбитыя въ песокъ, защищали стѣны отъ прибоя. Мы имѣли обыкновеніе взлѣзать на эти сваи, чтобъ смотрѣть внизъ, какъ появятся у насъ подъ ногами первыя волны прилива. Мы заняли свои обычныя мѣста; многія дѣвочки пристали къ намъ, мальчикамъ. Я былъ почти дальше всѣхъ въ море; передо мной оставалась только одна очень миленькая малютка, Гервина Магонъ, которая смѣялась отъ радости и плакала отъ страха. Жериль былъ, на другомъ концѣ, ближе къ землѣ. Волна приближалась, вѣтеръ крѣпчалъ; няньки и слуги уже начинали кричать: "слѣзьте, сударыня! слѣзьте, сударь!", Жериль ждалъ волны: какъ-только она долетѣла и заплескалась между сваями, Жериль толкнулъ сидѣвшаго передъ нимъ ребенка; тотъ толкнулся на другаго, другой на третьяго, и вся вереница пошатнулась, какъ карточные солдатики; но въ то же время каждый удержался за сосѣда; только послѣдней дѣвочкѣ, которую я толкнулъ, не на кого было опереться, и она упала. Отливъ потащилъ ее за собой. Въ мигъ раздались тысячи криковъ; всѣ няньки, подобравъ платья, поскакали въ море, начали хватать каждая своего ребенка, и каждый тотчасъ же былъ награжденъ тумакомъ. Гервину вытащили; но она объявила, что ее Франсуа столкнула, Няньки ринулись на меня; но я увернулся, убѣжалъ и спрятался у себя въ подвалѣ; женское войско меня преслѣдовало. Къ-счастію, отца и матери не было дома. Вилльнёвъ храбро защищала входъ и отразила непріятельскій авангардъ. Истинный виновникъ зла, Жериль, оказалъ мнѣ помощь: онъ вбѣжалъ къ себѣ и, при содѣйствіи сестеръ, принялся разить нападающихъ изъ окошка водой и печеными яблоками. При наступленіи ночи, они сняли осаду; но вѣсть объ этомъ разнеслась по городу, и шевальё де-Шатобріанъ, девяти лѣтъ отъ роду, прослылъ свирѣпымъ человѣкомъ, остаткомъ тѣхъ пиратовъ, отъ которыхъ святой Ааронъ очистилъ свой утесъ.
   А вотъ другое приключеніе:
   Я отправился съ Жерилемъ въ Сен-Серванъ, предмѣстье, отдѣленное отъ Сен-Мало купеческимъ портомъ. Во время отлива, туда обыкновенно пробирались подъ узкимъ плитнымъ мостикамъ, которые затоплялись, приливомъ. Слуги, которые насъ провожали, остались довольно далеко назади. Мы увидѣли на концѣ одного изъ мостиковъ двухъ юнговъ, которые шли къ намъ навстрѣчу. "Не-уже-ли мы пропустимъ этихъ голышей?" сказалъ мнѣ Жериль, и вслѣдъ за тѣмъ крикнулъ: "въ воду, утки!" Тѣ, въ качествѣ юнговъ, не понимали шутки и шли впередъ. Жериль посторонился; мы стали на краю моста, схватили по камешку и пустили ихъ въ головы гонгамъ. Юнги бросились на насъ, принудили обратиться въ бѣгство и, сами вооружившись камешками, гнали насъ вплоть до резервнаго корпуса, т. е. до нашихъ проводниковъ. Я не былъ, какъ Горацій, пораженъ въ глазъ: по одинъ камень задѣлъ меня такъ жестоко, что лѣвое уха, въ половину оторванное, висѣло у меня до плеча.
   Я думалъ не о боли, а о томъ, какъ ворочусь домой. Когда мой другъ возвращался изъ своихъ похожденій съ подбитымъ глазомъ или изорванымъ платьемъ -- о немъ жалѣли, за нимъ ухаживали, его ласкали, переодѣвали; а я въ подобныхъ случаяхъ попадалъ подъ наказанье. Полученный мной удара, былъ опасенъ; но ла-Франсъ никакъ не могъ уговорить меня воротиться -- такъ я была, напуганъ! Я скрылся во второмъ этажѣ, у Жериля, который стянулъ мнѣ голову салфеткой. Эта салфетка навела его на мысль: она представилась ему въ видѣ митры; онъ преобразилъ меня въ епископа и заставилъ, вмѣстѣ съ нимъ и его сестрами, пѣть миссу до самаго ужина. Теперь -- епископъ принужденъ былъ спуститься внизъ. Сердце у меня билось. Пораженный моей болѣзненной и окровавленной фигурой, отецъ не вымолвилъ ни слова; матушка вскрикнула; ла-Франсъ разсказалъ горестное приключеніе, оправдывая меня; по тѣмъ не менѣе меня бранили. Перевязали мнѣ ухо, и рѣшили разлучить меня съ Жерилемъ какъ-можно-скорѣе {Я уже говорилъ о Жерилѣ въ моихъ сочиненіяхъ. Одна изъ его сестеръ, Анжелика Жериль де-ла-Трошарде, писала ко мнѣ въ 1818 г., прося похлопотать, чтобъ имя Жериль было присоединено къ именамъ ея мужа и мужа ея сестры: я не успѣлъ въ моемъ ходатайствѣ. (Примѣчаніе 1831 г., Женева.)}.
   Не знаю, въ томъ ли самомъ году графъ д'Артуа пріѣзжалъ въ Сен-Мало: для него дѣлали примѣрное морское сраженіе. Съ высоты, бастіона пороховаго погреба, я видѣлъ молодого принца въ толпѣ на берегу моря: въ его знаменитости и моей безвѣстности -- сколько было тайныхъ судебъ! Такимъ образомъ, если не обманываетъ меня память, Сен-Мало видѣлъ только двухъ королей Франціи: Карла IX и Карла X.
   Вотъ картина моего перваго дѣтства. Не знаю, хорошо ли полученное мною суровое воспитаніе; по оно усвоено было моими родителями безъ намѣренія, по естественному ходу ихъ душевнаго настроенія. Всего несомнѣннѣе то, что это воспитаніе сдѣлало мои идеи менѣе похожими на идеи другихъ людей; еще несомнѣннѣе то, что оно бросило на мои чувства оттѣнокъ задумчивости, родившейся во мнѣ отъ привычки страдать въ лѣта слабости, беззаботности и веселья.
   Можетъ-быть, скажутъ, что этотъ образъ воспитанія могъ довести меня до ненависти къ виновникамъ моихъ дней? Нисколько; воспоминаніе объ ихъ строгости мнѣ почти пріятно; уважаю и чту ихъ великія качества. Когда умеръ отецъ, мои товарищи по наваррскому полку были свидѣтелями моей горести. Матери обязанъ я утѣшеніемъ въ жизни, потому-что она дала мнѣ религію; я запечатлѣвалъ въ умѣ моемъ христіанскія истины, которыя исходили изъ устъ ея, подобно Петру Лангрскому, учившемуся ночью въ церкви, при свѣтѣ горящей предъ жертвенникомъ лампады. Лучше ли бы развился мои умъ, еслибъ стали учить меня раньше? Сомнѣваюсь: волны; вѣтра и уединеніе,-- бывшіе моими первыми учителями, можетъ-быть, больше соотвѣтствовали моимъ врожденнымъ наклонностямъ; можетъ-быть, этимъ дикимъ на ставникамъ я обязанъ нѣкоторыми добродѣтелями, которыхъ не зналъ бы безъ нихъ. Вѣрно то, что всякая система воспитанія, сама-по-себѣ, не лучше и не хуже другой системы; больше ли теперь любящъ дѣти родителей отъ-того, что не боятся ихъ и говорятъ имъ: ты? Жериля баловали въ томъ самомъ домѣ, гдѣ меня бранили: мы оба были честные люди, ньжные и почтительные сыновья. Что вы считаете дурнымъ, то раскрываетъ талантъ вашего дитяти; что вамъ кажется хорошимъ, то можетъ заглушить этотъ же самый талантъ. Что творитъ Богъ, то во благо: Провидѣніе ведетъ насъ, когда назначаетъ играть намъ роль на сценъ міра.
   

Діэппъ. сентябрь 1812.

Записка Пакье.-- Діэппъ.-- Перемѣна моего воспитанія.-- Весна въ Бретани.-- Историческій лѣсъ.-- Пелагійскія деревни.-- Закатъ луны на морѣ.

   4-го. сентября 1812 г., я получилъ слѣдующую записку отъ префекта полиціи Пакье:,
   Кабинетъ префекта.
   "Г. префектѣ полиціи проситъ г-на де-Шатобріана пожаловать въ его "кабинетъ, сегодня въ четыре часа по полудни, или завтра въ десять "часовъ утра".
   Префекта, полиціи приглашалъ меня для выслушанія приказанія выѣхать изъ Парижа. Я удалился въ Діэппъ, который сначала былъ названъ Бертвилль (Bertheville), а послѣ, назадъ тому уже болѣе четырехъ-сотъ лѣтъ, переименованъ въ Діэппъ, отъ англійскаго слова deep, глубокій (рейдъ). Въ 1788 году, я содержалъ здѣсь гарнизонъ со вторымъ батальйономъ моего полка: жить въ этомъ городѣ съ каменными домами и лавками слоновой кости, въ этомъ городѣ съ опрятными улицами и, прекраснымъ освѣщеніемъ,-- значило удалиться въ страну моей молодости. Прогуливаясь, я встрѣчалъ развалины замка д'Аркъ съ тысячью окружающихъ ихъ остатковъ. Никто не забылъ, что Діэппъ -- родина Дюкена. Когда я сидѣлъ дома, передо мною было море; сидя за столомъ, я смотрѣлъ на, это море, бывшее свидѣтелемъ моего рожденія, омывающее берега Великой-Бретани, гдѣ выдержалъ я такое долгое изгнаніе: взоръ мой пробѣгалъ по тѣмъ волнамъ, которыя уносили меня въ Америку, снова бросили въ Европу, перенесли въ Африку и Азію. Здравствуй, море! моя колыбель, мое подобіе! Тебѣ хочу я разсказывать продолженіе моей исторіи: если я нарушу правду,-- волны твои, неразлучные спутники моихъ дней, обличатъ меня во лжи передъ будущимъ поколѣніемъ.
   Матушка постоянно желала, чтобъ мнѣ дано было воспитаніе классическое. Жизнь моряка, къ которой меня назначали, "можетъ-быть, будетъ не въ его вкусъ", говорила она; ей казалось, что хорошо было бы, на всякій случай, сдѣлать меня способнымъ вступить на какое-нибудь другое поприще. Набожность внушила ей желаніе посвятить меня церкви, и потому она предложила отдать меня въ коллегіумъ, гдѣ бы я учился математикѣ, рисованью, фехтованію и англійскому языку; о греческому и латинскомъ она не говорила, боясь испугать отца; по велѣла мнѣ заниматься ими, сначала тайкомъ, а потомъ и явно, когда уже сдѣлаю успѣхи. Отецъ одобрилъ предложеніе, и рѣшено было вступить мнѣ въ дольскій коллегіумъ. Городъ Доль былъ предпочтенъ другимъ, потому-что чрезъ него шла дорога изъ Сен-Мало въ Комбуръ.
   Во время очень-холодной зимы, предшествовавшей моему школьному заключенію, домъ, въ которомъ мы жили, сгорѣлъ; въ пожаръ я былъ спасенъ старшей сестрой, которая вынесла меня сквозь пламя. Отецъ мой уѣхалъ въ свой замокъ и звалъ туда матушку: надо, было отправиться къ нему весной.
   Весна въ Бретани пріятнѣе, нежели въ окрестностяхъ Парижа, и начинается тремя недѣлями раньше. Пять птицъ, вмѣстѣ съ первымъ свѣжимъ, подувшимъ съ моря вѣтеркомъ, служатъ ей вѣстниками: ласточка, иволга, кукушка, перепелка и соловей. Земля покрывается маргаритками, фіалками, жонкилями, нарцисами, гіацинтами, ранункулами, анемонами, какъ ты заброшенныя поля, которыя окружаютъ Іоанна-Латранскаго и Св. Крестъ Іерусалимскій въ Римѣ. Поляны полосуются красивыми, высокими папоротниками; кусты дрока и дикаго терна блистаютъ цвѣтомъ, который можно принять за рой золотыхъ бабочекъ. Изгороди, вдоль которыхъ ростетъ земляника и малина, опушаются боярышникомъ, козьимъ листомъ, ежевикой; на ихъ темныхъ, наклонившихся вѣткахъ, висятъ великолѣпные плоды. Все кишитъ пчелами и птичками; рои и гнѣзда останавливаютъ дѣтей на каждомъ шагу. Есть мѣста, гдѣ миртъ и олеандръ растутъ на открытомъ воздухѣ, какъ въ Греціи; фиги зрѣютъ, какъ въ Провансѣ; каждое дерево, покрытое румянымъ цвѣтомъ, похоже на массивный букетъ деревенской невѣсты.
   Въ двѣнадцатомъ столѣтіи, кантоны Фужеръ, Реннъ, Бепіерель, Динанъ, Сен-Мало и Доль -- были заняты Брешёльянскимъ Лѣсомъ, который служилъ мѣстомъ побоища Франкамъ и доммонійскимъ народамъ. Васъ разсказываетъ, что тамъ были дикій человѣкъ, источникъ Берентопа и золотой бассейнъ. Историческій документъ пятнадцатаго вѣка: Usemens et coutumes de la forêt de Brecilen, подтверждаетъ романъ Ру. "Этотъ лѣсъ" говоритъ документъ: "великъ и обширенъ; тамъ четыре "замка; множество прекрасныхъ прудовъ; отличны а охоты, гдѣ нѣтъ "ни одного ядовитаго животнаго, нѣтъ никакихъ мухъ; двѣсти рощь, "столько-же источниковъ, въ особенности источникъ Белентона, у котораго рыцарь Понтусъ началъ свои подвиги".
   И теперь этотъ край сохраняетъ черты своей старины: пересѣченный лѣсистыми оврагами, онъ издали кажется лѣсомъ и напоминаетъ Англію: это было жилище фей, и вы увидите, что я въ-самомъ-дѣлѣ встрѣтилъ тамъ сильфиду. Узкія долины орошаются небольшими, неудобными для судоходства рѣчками. Эти долины отдѣляются лугами и рощами отъ терновыхъ кустарниковъ. По берегамъ тянутся маяки, военные караулы, римскія зданія, развалины средневѣковыхъ замковъ, колокольни временъ возрожденія: море завершаетъ все. Плиній называетъ Бретань: Полуостровъ-зритель Океана.
   Между моремъ и землей лежатъ пелагійскія деревни, неопредѣленныя границы двухъ стихій: здѣсь полевой жаворонокъ летаетъ вмѣстѣ съ морскимъ жаворонкомъ; плугъ и лодка, на разстояніи, черезъ которое можно перекинуть камень, бороздятъ землю и воду. Морякъ и пастухъ взаимно усвоиваютъ нарѣчія другъ друга: матросъ говоритъ: волны кудрявятся (les vagues moutonnent); пастухъ говоритъ: флоты барановъ (flottes de moutons). Разноцвѣтные пески, усыпанныя раковинами мели, морской наносъ, бахрама серебристой пѣны -- составляютъ кайму блѣдной или Зеленѣющей нивы. Не помню, на какомъ-то островѣ Средиземнаго-Моря, я видѣлъ барельефъ, представляющій нереидъ, украшающихъ фестонами низъ платья Цецеры.
   Но что удивительно въ Бретани, это -- луна, всходящая на землѣ и закатывающаяся на морѣ.
   У луны, которую Богъ поставилъ надъ бездной, есть, какъ и у солнца, свои облака, свои пары, свои лучи и тѣни; но она уходитъ не одинакою, какъ солнце: толпа звѣздъ ее провожаетъ. По-мѣрѣ-того, какъ надъ моимъ родимымъ берегомъ спускается она на край неба, молчаніе ея ростетъ и сообщается морю; скоро падаетъ она на горизонтъ, пересѣкаетъ его, кажетъ только половину своего засыпающаго чела, наклоняется и исчезаетъ въ мягкой зыби моря. Звѣзды, близкія къ своей царицѣ, готовыя утонуть въ слѣдъ за нею, какъ-бы останавливаются и висятъ на вершинахъ волнъ. Луна заходитъ только тогда, когда принесшееся издали дыханіе разобьетъ изображеніе созвѣздій, подобно тому, какъ гасятъ факелы по окончаніи церемоніи.
   

Отъѣздъ въ Комбуръ.-- Описаніе Замка.

   Я долженъ былъ провожать сестеръ до Комбура. Мы выѣхали изъ Сен-Мало въ первой половинѣ мая, утромъ, съ восходомъ солнца. Матушка, четыре сестры и я -- усѣлись въ огромный старомодный берлинъ, съ вызолоченными дверцами, съ наружными ступеньками, въ пурпурными желудями на четырехъ углахъ имперіала. Насъ потащили восемь лошадей, убранныхъ на подобіе испанскихъ муловъ, съ колокольчиками на шеяхъ, съ гремушками на уздахъ, въ попонахъ съ разноцвѣтной шерстяной бахрамой. Пока матушка вздыхала, а сестры говорили до устали,-- я смотрѣлъ въ оба глаза, слушалъ обоими ушами и дивился съ каждымъ поворотомъ колеса: первый шагъ вѣчнаго жида, которому уже не остановиться больше. Еще, еслибъ человѣкъ мѣнялъ только мѣсто; но его годы и сердце мѣняются.
   Мы кормили лошадей въ рыбачьей деревнѣ на берегу Канкала; потомъ перебралось черезъ болота и лихорадочный городъ Доль. Проѣхавъ мимо самыхъ воротъ коллегіума, въ которыя мнѣ предстояло скоро войдти, мы углубились во внутренность страны.
   Въ-продолженіе четырехъ мучительныхъ часовъ, мы не видали ничего, кромѣ кустарниковъ, опушающихъ лѣсъ, пара чуть-чуть взбороненнаго и чернѣющей пашни съ бѣдными, короткими всходами. Угольщики вели маленькихъ лошадёнокъ съ растрепанными гривами; крестьяне въ оленьихъ кожахъ, съ длинными волосами, поникали тощихъ быковъ рѣзкими криками, тащась за тяжелыми плугами, какъ пашущіе фавны. Наконецъ -- передъ нами открылась долина, въ глубинъ которой, недалеко отъ пруда, возвышался пшикъ церкви маленькаго городка; башни феодальнаго замка виднѣлись надъ деревьями рощи, освѣщенной вечернимъ солнцемъ;
   Здѣсь я принужденъ былъ остановиться; сердце у меня билось такъ, что готово было оттолкнуть столъ, на которомъ я писалъ. Пробудившіяся воспоминанія давятъ меня своей силой и обиліемъ; а между-тѣмъ, что они значатъ для свѣта?
   Спустившись съ холма, мы переѣхали въ бродъ черезъ ручей, и послѣ получасовой ѣзды, своротило съ большой дороги. Карета покатилась по окраинѣ крестовой рощи, аллеей, усаженной грабинами, вершины которыхъ сплетались у насъ надъ самыми головами: я еще помню минуту, когда очутился въ этой тѣнистой аллеи, и ощущаемую мною тогда робкую радость.
   Выбравшись изъ темноты лѣса, мы миновали передній дворъ, усаженный орѣшникомъ и примыкающій къ саду и дому управителя, и выѣхали на дорогу, устроенную на покрытомъ дерномъ дворѣ, носившемъ названіе зеленаго двора. Направо тянулся длинный рядъ конюшень и росла группа каштановъ; налѣво -- другая группа каштановъ. Въ глубинѣ двора, который шелъ незамѣтно возвышаясь, замокъ виднѣлся между двумя группами деревьевъ. Его печальный, строгій фасадъ представлялъ куртину, или крѣпостную стѣну, поддерживавшую зубчатую, крытую галерею съ бойницами. Эта куртина соединяла собой двѣ башни, неравныя по возрасту, матеріалу, высотѣ и толщинѣ. Башни оканчивались зубцами съ остроконечными кровельками, въ видѣ колпаковъ, надѣтыхъ на готическія короны.
   Нѣсколько рѣшетчатыхъ оконъ мелькали тамъ-и-сямъ на голыхъ стѣнахъ.. Широкое крыльцо, крутое и прямое безъ закраинъ, безъ перилъ, замѣняло прежній подъемный мостъ чрезъ- полный ровъ; оно простиралось до дверей замка, углубляясь въ середину куртины. Надъ дверями красовался гербъ владѣтелей Комбура и видѣлось отверстіе, сквозь которое нѣкогда проходили болты и цѣпи подъемнаго моста.
   Карета остановилась у крыльца; батюшка вышелъ къ намъ навстрѣчу. Свиданіе съ семействомъ до того умягчило его расположеніе духа, что онъ сдѣлалъ намъ самую пріятную мину. Мы поднялись на крыльцо; прошли чрезъ звучный вестибюль съ сводомъ, устроеннымъ огивой, и изъ вестибюля вступили на маленькій внутренній дворъ.
   Съ этого двора вошли мы въ зданіе, обращенное на полдень, съ виднѣвшимися изъ оконъ прудомъ, и соединившее двѣ небольшія башенками. Весь замокъ имѣлъ фигуру колесницы о четырехъ колесахъ. Мы находились въ залѣ, нѣкогда называвшейся караульною залою (salle des Gardes). На каждой оконечности этой залы было по окну; два другіе окна помѣщались на боковой стѣнѣ. Чтобъ увеличить эти четыре окна, нужно было пробивать стѣны отъ восьми до десяти футовъ толщины. Два корридора съ наклоннымъ поломъ, какъ въ корридорѣ большой пирамиды, шли отъ двухъ внѣшнихъ угловъ залы и вели въ маленькія башни. Витая лѣстница, устроенная въ одной изъ башенъ, сообщала караульную залу съ верхнимъ этажомъ: таково было расположеніе главнаго помѣщенія замка.
   Расположеніе фасада большой башни, возвышавшейся на Сѣверъ, со стороны Зеленаго-Двора, состояло изъ комнаты въ родѣ четвероугольнаго, мрачнаго дортуара, которая служила кухнею; она примыкала къ вестибюлю, крыльцу и капеллѣ. Надъ этими частями нижняго этажа была зала Архива, иначе -- зала Гербовъ, иначе -- Птицъ, иначе -- Рыцарей, носившая эти названія отъ плафона, росписаннаго гербами и птицами. Амбразуры узкихъ, завершенныхъ въ трилиственникъ оконъ были такъ глубоки, что составляла родъ кабинетовъ, съ устроенными вкругъ стѣнъ гранитными, скамейками. Прибавьте къ этому въ разныхъ частяхъ зданія, переходы и потаенныя лѣстницы, тюрьмы, башенки, лабиринты галерей и крытыхъ и открытыхъ, замурованныя подземелья, ходы которыхъ никому не были извѣстны: вездѣ молчаніе, сумракъ и каменныя лица; вотъ каковъ былъ Кобурскій-Замокъ.
   Ужинъ въ караульной залѣ, за которымъ я ѣлъ безъ принужденія, заключилъ для меня первый счастливый день въ жизни. Истинное счастіе не многаго стоитъ; а которое дорого, то плохое счастіе.
   На другой день, я какъ только проснулся, тотчасъ отправился осмотрѣть внѣшнюю мѣстность замка и отпраздновать свое прибытіе въ уединеніе. Крыльцо выходило на сѣверо-востокъ; прямо съ него видѣнъ былъ Зеленый-Дворъ; а за Зеленымъ-Дворомъ шелъ огородъ между двумя рощами; одна изъ нихъ, направо, крестовая, чрезъ которую мы ѣхали, называлась пти-Мэль; другая, налѣво, гран-Мэль. Послѣдняя была -- лѣсъ дубовъ, буковъ, фиговыхъ деревьевъ, вязовъ и каштановъ. Мадамъ де-Севинье въ свое время восхищалась этой вѣковой сѣнью; а съ-тѣхъ-поръ еще сто-сорокъ лѣтъ прибавилось къ ея красотѣ.
   Съ противоположной стороны, на югъ и востокъ, представлялась совершенно иная картина: изъ окопъ большой залы виднѣлись дома Комбура, прудъ, насыпь этого пруда, по которой шла большая рейнская дорога, водяная мельница, а за насыпью -- лугъ съ пасущимся стадомъ коровъ. Въ концѣ этого луга тянулась деревня, принадлежавшая пріорству, основанному въ 1149 году Ривальйономъ, владѣтелемъ Комбура, въ пріорствѣ находилась и статуя основателя, изображающая его мертвымъ, лежащимъ спиной на рыцарскихъ доспьхахъ. За прудомъ, мѣстность, поднимаясь уступами, представляла амфитеатръ деревьевъ, изъ за которыхъ выступали деревенскія колокольни и башни дворянскихъ домовъ. На послѣднемъ планѣ горизонта, на юго-западъ, рисовались высоты Бешереля. Терраса, окаймленная густою зеленые подстриженныхъ деревьевъ, развивалась съ этой стороны замка, обгибала конюшни и, послѣ разныхъ перерывовъ, соединялась съ тепличнымъ садомъ, который примыкалъ къ гран-Мэли.
   Если по этому весьма-длинному описанію художникъ возьмется за карандашъ, выйдетъ ли у него эскизъ, похожій на замокъ. Не думаю, а между-тѣмъ, я его такъ помню, какъ-будто онъ теперь у меня передъ глазами. Такъ-то для матеріальныхъ предметовъ безсильно слово и могущественно воспоминаніе! Начиная говорить о Помбурѣ, я запѣваю жалобную пѣсню, которая никого, кромѣ меня, не умиляетъ; спросите тирольскаго пастуха, отъ-чего ему такъ нравятся три или четыре ноты, которыя онъ повторяетъ своимъ козамъ -- горныя ноты, перелетающія изъ эха въ эхо, отдающіяся съ одного берега потока въ другой.
   Первое пребываніе мое въ Комбурѣ было недолго. Едва прошло двѣ недѣли, какъ пріѣхалъ къ намъ аббатъ Поше, начальникъ дольскаго коллегіума; меня сдали ему на руки, и я, не смотра на слезы, отправился съ нимъ.
   

Діэппъ, сентября 1812.
Пересмотрѣно въ іюнѣ 1846.

Дольскій коллегіумъ.-- Математика и языки.-- Моя память.

   Въ Долѣ я былъ не совсѣмъ чужой: тамъ мой отецъ былъ каноникомъ, какъ потомокъ и представитель дома Гильйома де-Шатобріанъ, сира де-Бофоръ, который въ 1529 г. основалъ первое мѣсто каноника въ соборномъ хорь. Дольскимъ епископомъ былъ, г. де-Герсе,-- другъ нашего семейства, прелатъ неизмѣнной политической умѣренности, который, на колѣняхъ, съ распятіемъ въ рукахъ, былъ, вмѣстѣ съ братомъ своимъ разстрѣленъ въ Киберонѣ, на полѣ мученичества (dans le champ du Martyre). По пріѣздѣ въ коллегіумъ, я былъ отданъ подъ особое попеченіе аббата Лепрэпса, который преподавалъ реторику и зналъ основательно геометрію: то былъ человѣкъ умный, красивый собой, любившій искусства и довольно хорошо писавшій портреты. Онъ началъ учить меня математикѣ по Лезу; аббатъ Эго (Egault), регентъ третьяго класса, сдѣлался моимъ учителемъ латинскаго языка; математикой я занимался въ своей комнатѣ, латинскимъ языкомъ -- въ общей залѣ.
   Нужно было время такой совѣ, какъ я, чтобъ привыкнуть къ клѣткѣ коллегіума и подчинить свой полетъ звонку. Я не могъ пріобрѣсти тѣхъ скоронаходимыхъ друзей, которые даются богатствомъ; потому-что нечего было взять съ бѣднаго шалуна, не имѣвшаго даже недѣльныхъ денегъ; не могъ я также войдти въ роль кліента, потому-что ненавидѣлъ протекторовъ. Въ играхъ, я не думалъ управлять ни кѣмъ, но не хотѣлъ, чтобъ и мной управляли: я не годился ни въ тираны, ни въ рабы,-- такимъ и остался.
   При всемъ томъ, скоро пришлось мнѣ сдѣлаться центромъ союза; въ-послѣдствіи, я пользовался такимъ же вліяніемъ въ полку: у меня, простаго подпоручика, проводили вечера старые офицеры и мою квартиру предпочитали кофейному дому. Не знаю, отъ-чего это происходило; можетъ-быть, я умѣлъ понимать характеръ и согласоваться съ нравомъ другаго. Я столько же любилъ охоту и скачки, сколько любилъ читать и писать. Для меня и теперь все равно, говорить ли о самыхъ обыкновенныхъ вещахъ, ила разсуждать о предметахъ возвышенныхъ. Мало обращая вниманія на умъ, я чувствую къ нему почти антипатію, хотя и не могу назвать себя дуракомъ. Ни какой недостатокъ не поражаетъ меня, исключая насмѣшливости и самодовольства, къ которымъ мнѣ очень-трудно бываетъ не обнаружить презрѣнія; мнѣ всегда кажется, что другіе имѣютъ передо мной нѣкоторое превосходство, а если случится почувствовать преимущество на своей сторонѣ,-- это меня ставитъ въ совершенное затрудненіе.
   Качества, которыя, спали во мнѣ подъ вліяніемъ перваго, воспитанія, проснулись въ коллегіумъ. Способность къ труду была у меня замѣчательна, память -- необыкновенна. Я сдѣлалъ быстрые успѣхи въ математикѣ, въ которой обнаружилъ такую ясность соображенія, что аббатъ Лепрэнсъ дивился. Въ то же время, явилась во мнѣ рѣшительная склонность къ языкамъ. Правила латинскаго языка, казнь и мука учениковъ, были мнѣ ни почемъ; начала латинскаго урока я ждалъ всегда съ какимъ-то нетерпѣніемъ, какъ минуты освобожденія отъ цифръ и геометрическихъ фигуръ. Не прошло года, какъ я былъ уже въ пятомъ классѣ. По какой-то странности, моя латинская рѣчь такъ естественно переходила въ пентаметръ, что аббатъ Это называлъ меня элегикомъ (Elégiaque), прозваніе, которое едва ли не осталось между моими товарищами.
   Что. касается до моей памяти, то вотъ двѣ ея характеристическія черты. Я выучилъ наизусть свои таблицы, логариѳмы, т. е. по данной величинѣ, выраженной въ геометрической пропорціи, я прямо, на память, находилъ соотвѣтствующее выраженіе въ пропорціи ариѳметической, и на оборотъ.
   Послѣ общей вечерней молитвы въ капеллъ коллегіума, начальникъ обыкновенно читалъ. Одинъ изъ дѣтей, Вызванный на выдержку, долженъ былъ разсказать, что читали. На молитву мы собирались утомленные игрой и совсѣмъ сонные; бросались по скамьямъ, стараясь забраться въ самый темный уголъ, чтобъ не быть на виду и, слѣдовательно, избавиться отъ вызова. Въ особенности была тамъ исповѣдальня, которая всегда служила предметомъ споровъ, какъ самое надежное убѣжище. Одинъ разъ, мнѣ удалось попасть въ эту пристань, гдѣ я считалъ себя совершенно безопаснымъ отъ вопросовъ начальника; къ-несчастію, онъ замѣтилъ мой манёвръ и рѣшился подать на мнѣ примѣръ другимъ. Онъ сталъ читать, и читалъ медленно и долго второй пунктъ проповѣди; всѣ задремали; а я, самъ не знаю по какому случаю, не спалъ въ своей исповѣдальнѣ. Начальникъ, которому видны были только кончики моихъ ногъ, думалъ, что и я успокоился какъ всѣ другіе, и вдругъ, вызвавъ меня, спросилъ, что онъ читалъ.
   Второй пунктъ проповѣди содержалъ исчисленіе разныхъ случаевъ, въ которыхъ можно оскорбить Бога. Я не. только изложилъ сущность дѣла; но пересчиталъ всѣ случаи по порядку и повторилъ чуть не слово-въ-слово нѣсколько страницъ витіеватой, непонятной для ребенка прозы. Шумъ одобренія поднялся въ капеллѣ. Начальникъ подозвалъ меня, потрепалъ по щекъ и, въ награду, позволилъ мни на другой день встать не раньше, какъ къ завтраку. Я скромно укрылся отъ похвалъ товарищей и вполнѣ воспользовался дарованной малостью. Эта память словъ, не совсѣмъ у меня сохранившаяся, уступила мѣсто другой болѣе необыкновенной памяти, о которой я, можетъ-быть, буду имѣть случаи говорить.
   Одно обстоятельство какъ-то смущаетъ меня: память часто бываетъ признакомъ глупости; она вообще принадлежитъ умамъ тяжелымъ, которые подъ ея грузомъ дѣлаются еще тяжелѣй. А не смотря на то, что бы такое мы были безъ памяти? Мы забывали бы и дружбу, и любовь, и удовольствія, и дѣла; геній не могъ бы собрать своихъ идей; самое любящее сердце утратило бы свои нѣжныя привязанности, еслибъ не стало вспоминать о нихъ; все наше существованіе заключилось бы въ послѣдовательныхъ, безпрерывно убѣгающихъ мгновеніяхъ настоящаго; не было бы прошлаго. О, тогда горе намъ! наша жизнь такъ преходяща, что ее можно считать только отраженіемъ памяти.
   

Діэппъ, октябрь 1812.

Каникулы въ Комбурѣ.-- Жизнь провинціальнаго замка.-- Феодальные нравы.-- Обитатели Комбура.

   Я отправился на каникулы въ Комбуръ. Жизнь замка въ окрестностяхъ Парижа не можетъ дать понятія о жизни замка въ отдаленной провинціи.
   Всѣ комбурскія владѣнія состояли изъ степей, нѣсколькихъ мельницъ и двухъ лѣсовъ -- Бурруэ и Таноэрна, въ такомъ краю, гдѣ лѣсѣ почти не имѣетъ никакой цѣны. Но за то Комбуръ былъ богатъ феодальными нравами; эти права были разныхъ родовъ: одни опредѣляли извѣстныя подати для извѣстныхъ концессій, или утверждали обычая, порожденныя прежнимъ политическимъ устройствомъ; другіе -- казалось, были въ началѣ только забавами.
   Мой отецъ велѣлъ возобновить нѣкоторыя изъ этихъ забавъ, чтобъ предупредить срокъ давности. Когда все семейство было въ сборѣ, мы приняли участіе въ этихъ готическихъ увеселеніяхъ: три главнѣйшія изъ нихъ были: Рыбачій скачокъ (Saut des poissonniers), Квинтана (Quintaine) и ярмарка, называемая Анжевинъ. Крестьяне въ деревянной обуви и холстинѣ, мода Франціи, которой теперь нѣтъ,-- смотрѣли на эти игры Франціи, которой уже и тогда не было. Назначались призы. для побѣдителей и штрафъ съ побѣжденныхъ.
   Такъ-называемая Квинтана сохраняла преданіе турнировъ: она, конечно, имѣетъ какое-нибудь отношеніе къ древней ленной службѣ. Подробное описаніе ея есть у дюо-Канжа (voce Quintana). Штрафы платились старинной мѣдной монетой, цѣною до двухъ золотыхъ коронованныхъ овновъ, въ 25 парижскихъ солей каждый.
   Ярмарка, называемая Анжевинь, происходила на лугу близь пруда, каждое 4 сентября, за день моего рожденія. Вассалы обязаны были вооружаться; они являлись въ замокъ за занаменемь владѣтеля, а оттуда шли на ярмарку давать порядокъ и сбирать пошлины, слѣдовавшія графамъ комбургскимъ съ каждой головы скота. Въ эти дни отецъ мой держалъ открытый столъ; танцовали въ-продолженіи трехъ дней: господа въ большой залѣ, подъ звуки скрипки; васаллы -- на Зеленомѣ-Дворѣ, подъ, гнусавое пѣнье волынки. Пѣли, испускали радостные крики, стрѣляли изъ ружей. Весь этотъ шумъ мѣшался съ мычаньемъ ярмарочныхъ стадъ; толпы бродили по садамъ и лѣсамъ, и -- по-крайней-мѣрѣ одинъ разъ въ годъ, видно было въ Комбурѣ что-то похожее на радость.
   Такимъ то страннымъ образомъ суждено мнѣ было въ жизни быть свидѣтелемъ -- и ристалищъ Капитаны, и "Провозглашенія Правъ Человѣка" (Droits de l'Homme), видѣть -- и гражданское ополченіе бретанской деревни, и національную гвардію Франціи, и знамя владѣтелей Комбури, и знамя революціи. Я -- какъ-будто послѣдній свидѣтель Феодальныхъ нравовъ.
   Посѣтители, принимавшіеся въ замкѣ, состояли изъ обитателей городка и изъ окрестнаго дворянства: эти добрые люди были моими первыми друзьями. Наше тщеславіе придаетъ слишкомъ-много важности роли, которую мы играемъ въ свѣтѣ. Парижскій буржуа смѣется надъ буржуа маленькаго городка; придворный дворянина, глумится надъ провинціальнымъ дворяниномъ; человѣкъ извѣстный презираема, безвѣстнаго человѣка, не думая о томъ, что время равно безпристрастно ко всѣмъ ихъ претензіями, и что всѣ они равно смѣшны или незамѣтны въ глазахъ слѣдующаго поколѣнія...
   Первый мѣстный житель была. г. Потле, бывшій капитанъ корабля индійской компаніи, разсказывавшія, длинныя исторіи о Пондишери. Такъ-какъ онъ имѣлъ обыкновеніе повѣствовать, опершись локтями на столъ, то отецъ мой всегда чувствовалъ сильное желаніе пустить въ него тарелкой. За тѣмъ слѣдовалъ табачный магазинщикъ и отецъ семейства, Лопе де-ла-Бильярдьеръ, имѣвшій, подобно Іакову, двѣнадцать человѣкъ дѣтей, девять дочерей и три сына, изъ которыхъ самый младшій, Давидъ, былъ моимъ товарищемъ въ играхъ {Послѣ я встрѣтилъ моего друга Давида: ниже скажу когда и какъ (примѣчаніе, сдѣланное въ Женевѣ, 1832).}. Этотъ добрякъ вздумалъ искать дворянства въ 1789 году: во-время догадался! У него въ домѣ было вѣчное веселье и безконечные долги. Сенешаль Жеберъ, прокурора, фискала. Пти, сборщика, податей Корвезье, капеллана, аббата, Шармель -- составляли комбурское общество. Я бы и въ. Аѳинахъ не встрѣтилъ личностей болѣе знаменитыхъ.
   Дю-Пти-Боа, де-Шато-д'Асси, де-Тэнтенья, еще два и,іи три дворянина -- пріѣзжали по воскресеньямъ слушать обѣдню въ приходской церкви, и потомъ обѣдать у кастелана. Мы преимущественно были коротки съ семействомъ Тремоданъ, состоявшимъ изъ мужа, жены -- чрезвычайной красавицы, побочной сестры и множества дѣтей. Это семейство жило въ хуторѣ, въ которомъ единственнымъ признакомъ дворянства была голубятня. Тремоданы еще существуютъ. Они благоразумнѣе и счастливѣе меня: они еще не потеряли изъ вида, башень замка, который я оставилъ уже тридцать лѣтъ; оно и теперь дѣлаютъ все то же, что дѣлали тогда, когда я ѣлъ черный хлѣбъ за ихъ столомъ; они не выходили изъ пристани, въ которую мнѣ уже не воротиться. Можетъ-быть, они говорятъ обо мнѣ въ ту самую минуту, какъ пишу я эту страницу; мнѣ совѣстно, зачѣмъ я извлекъ ихъ имя изъ защитнаго мрака неизвѣстности. Они долго сомнѣвались, чтобъ человѣкъ, котораго они слышали говорящимъ, былъ маленькій шевалье. Комбурскій священникъ, аббатъ Севанъ, тотъ самый, чьи проповѣди я слушалъ, обнаруживалъ такое же невѣріе. Онъ никакъ не могъ убѣдиться, чтобъ шалунъ, товарищъ крестьянскихъ мальчишекъ, былъ защитникомъ религіи; но наконецъ повѣрилъ и цитируетъ, въ своихъ проповѣдяхъ меня, котораго держалъ на колѣняхъ. Эти достойные люди, которые съ моимъ образомъ не соединяютъ никакой странной идеи,-- которые потеряли меня изъ вида такимъ, какой я былъ въ дѣтствѣ и молодости, узнали ли бы они теперь меня, преображеннаго временемъ? Мнѣ бы надо было сказать свое имя прежде, нежели бы они рѣшились обнять меня.
   Я несчастливъ на друзей. Лѣсной сторожъ Роль, который очень любилъ меня, былъ убитъ браконьеромъ. Это убійство сдѣлало на меня необыкновенное впечатлѣніе. Какая странная тайна въ человѣческихъ жертвахъ! Отъ чего нужно, чтобъ величайшимъ преступленіемъ и величайшей славой было -- проливать человѣческую кровь? Воображеніе рисовало мнѣ Рола, держащаго въ рукахъ собственныя внутренности и ползущаго въ хижину, въ которой онъ и умеръ. Во мнѣ зародилась мысль о мщеніи; мни хотѣлось драться съ убійцей. Въ этомъ отношеніи, я какъ-то странно устроенъ: въ первую минуту оскорбленія, я его едва чувствую; но оно растетъ у меня въ памяти. Воспоминаніе, вмѣсто того, чтобъ уменьшать, увеличиваетъ его съ теченіемъ времени; оно спитъ у меня на сердцѣ мѣсяцы, годы цѣлью; потомъ просыпается отъ малѣйшей причины, просыпается съ новою силою, и рана моя становится живѣе, нежели въ первый день. Но если и никогда не прощаю врагамъ моимъ, за то и не дѣлаю имъ никакого зла. Я злопамятенъ, но не мстителенъ. Какъ только явится у меня возможность и сила мстить, тотчасъ пропадаетъ желаніе; я былъ бы опасенъ только, въ несчастій. Кто думаетъ заставить меня уступить притѣсненію, тотъ ошибается; противодѣйствіе для меня тоже, что была земля для Антея: я беру новыя силы изъ лона матери. Еслибъ когда-нибудь счастіе захватило меня въ свои руки, оно бы меня задушило.
   

Діэпю, октябрь 1812.

Вторыя каникулы въ Комбурѣ.-- Полкъ Конти.-- Лагерь въ Сен-Мало.-- Аббатство.-- Театръ.-- Замужство двухъ моихъ старшихъ сестеръ.-- Возвращеніе въ коллегіумъ.-- Переворотъ, начавшійся въ моихъ идеяхъ.

   Къ крайнему своему прискорбію я возвратился въ Доль. Въ слѣдующемъ году, былъ предположенъ дессантъ въ Жерсё, и лагерь расположился при Сен-Мало. Войска квартировали въ Комбурѣ; батюшка, изъ любопытства, пріютилъ у себя, одного за другимъ, командировъ полковъ Турэви и Конти: первый былъ герцогъ де-Сен-Симонъ, другой -- маркизъ де-Козинъ {Мнѣ было чрезвычайно пріятно встрѣтить, послѣ реставраціи, этого любезнаго человѣка, отличившагося въ вѣрности и христіанскихъ добродѣтеляхъ (примѣчаніе, сдѣланное въ Женевѣ, 1831).}. Двадцать человѣкъ офицеровъ были каждый день приглашены къ столу моего отца. Шутки этихъ незнакомцевъ мнѣ не нравились; прогулки ихъ нарушали спокойствіе моихъ лѣсовъ. Когда я увидѣлъ втораго полковника полка Конти, маркиза де-Ваньякура, галопировавшаго между деревьями, мысль о путешествія въ первый разъ мелькнула у меня въ головѣ.
   Когда я слышалъ, что гости говорятъ о Парижѣ и о дворѣ, мнѣ становилось грустно; я пытался разгадать, что такое общество; добирался до чего-то темнаго и отдаленнаго; по вслѣдъ за тѣмъ приходилъ въ тревожное состояніе. Изъ мирныхъ странъ невинности устремляя глаза на шумный свѣтъ, я подвергался головокруженію, какъ-будто смотрѣлъ на землю съ высоты одной изъ тѣхъ башень, которыя теряются въ небесахъ.
   Впрочемъ, одна вещь меня плѣняла, именно -- парадъ. Каждый день конный Отрядъ, съ барабаномъ и музыкой впереди, разъѣзжалъ передъ крыльцомъ на Зеленонъ-Дворѣ. Г. де-Казанъ предложилъ показать мнѣ береговой лагерь: батюшка согласился.
   Меня повезъ въ Сен-Мало г. де-ла-Моранде, весьма-добрый дворянинъ, котораго бѣдность заставила вступить въ должность управителя комбурскимъ имѣніемъ. На немъ былъ сѣрый камлотовый кафтанъ, съ узенькимъ галуномъ на воротникѣ, и шапочка или родъ колпака изъ сѣраго войлока, съ наушниками и однимъ рожкомъ впереди. Онъ посадилъ меня верхомъ за собой на крестецъ своей кобылы Изабеллы. Я держался за повязанный сверхъ его кафтана поясъ, на которомъ писалъ охотничій ножъ; я былъ въ восторгѣ. Когда Клодъ де-Бюллононь и отецъ президента де-Ламуаньйона, еще дѣтьми, ѣхали въ деревню, "ихъ обоихъ везли на одномъ ослѣ, въ корзинахъ, одного съ одной стороны, другаго съ другой, и для равновѣсія, былъ положенъ хлѣбъ въ корзину Ламуаньйона, потому-что онъ былъ легче товарища" (Mémoires du président de L'amoignon).
   Г. де-ла-Моранде поѣхалъ по прямой дорогѣ, цѣликомъ:
   
   Moult volontiers, de grand'manière,
   Alloit en bois et en rivière;
   Car nulles gens ne vont en bois,
   Moult volontiers comme Franèois (*).
   (*) "Очень-охотно, очень отважно идетъ въ лѣсъ и въ рѣку; потому-что нѣтъ человѣка, который бы, какъ Французъ, пошелъ въ лѣсъ очень охотно".
   
   Мы остановились обѣдать въ бенедиктинскомъ аббатствъ, которое, за неимѣніемъ достаточнаго числа монаховъ, только-что предъ тѣмъ было присоединено къ резиденціи ордена. Мы нашли тамъ одного отца прокурора, которому поручено было распорядиться движимостію и продать на срубъ рощи. Онъ угостилъ насъ прекраснымъ постнымъ обѣдомъ, въ бывшей библіотекѣ пріора; мы съѣли не малое число яицъ, съ карпами и большими щуками. Сквозь монастырскую арку я ни дѣлъ огромныя фиговыя деревья, окружающія прудъ. Топоръ рубилъ ихъ подъ корень; вершины ихъ дрожали въ воздухѣ, и они падало, служа намъ зрѣлищемъ. Плотники изъ Сен-Мало обсѣкали на землѣ зеленыя вѣтви, какъ молодыя кудри, или обтесывали обрубленные стволы. У меня сердце обливалось кровью при видѣ этихъ вырубленныхъ лѣсовъ, этого опустѣвшаго монастыри. Въ-послѣдствіи, общее расхищеніе монастырей напомнило мнѣ опустошеніе аббатства, которое было для меня предвѣстіемъ.,
   Пріѣхавъ въ Сен-Мало, я нашелъ тамъ маркиза де-Козанъ, и полъ его прикрытіемъ обошелъ линіи лагеря. Палатки, связки оружія, привязанныя къ кольямъ лошади -- составляли прекрасную картину, вмѣстѣ съ моремъ, кораблями, стѣнами и отдаленными колокольнями города. Я видѣлъ, какъ въ гусарскомъ мундирѣ, на варварійскомъ конѣ, проскакалъ одинъ изъ тѣхъ людей, ръ лицѣ которыхъ кончался вѣкъ -- герцогъ лозонскій. Принцъ де-Кариньянъ, пріѣхавъ въ лагерь, женился на дочери де-Буагарэна, немножко хромой, но прелестной: это надѣлало много шума, и было предметомъ процесса, который еще и теперь ведетъ Ланретель старшій. Но какое отношеніе все это имѣетъ къ моей жизни? "По-мѣрѣ-того, какъ память моихъ друзей", говоритъ Аіонтань: "доставляетъ имъ цѣлое, они до того отодвигаютъ назадъ свое повѣствованіе, что если сказка добрая, они задушатъ въ ней доброту; а если нѣтъ,-- вамъ прійдется проклинать или ихъ счастливую память, или ихъ несчастное сужденіе. Я видывалъ, какъ весьма забавные разсказы дѣлались весьма скучными въ устахъ Извѣстнаго господина". Я боюсь быть этимъ господиномъ.
   Братъ мой былъ въ Сен-Мало, когда г. де-ла-Моранде привелъ меня къ нему. Разъ вечеромъ, онъ сказалъ мнѣ: "Я веду тебя въ спектакль; бери шляпу". Я совершенно растерялся и полѣзъ въ погребъ за шляпой, которая была въ анбарѣ. Труппа странствующихъ актёровъ незадолго передъ тѣмъ высадилась на берегъ. Я видывалъ маріонетки, и полагалъ, что въ театрѣ полишинели гораздо лучше, нежели на улицѣ.
   Съ біющимся сердцемъ приблизился я къ деревянному дому, находившемуся въ пустынной улицѣ города. Иду по тёмнымъ корридорамъ не безъ страха; отворяется маленькая дверь, и вотъ -- мы съ братомъ въ ложѣ, въ половину уже наполненной.
   Занавѣсъ поднялся; пьеса началась. Играли Отца Семейства Я видѣлъ, что два человѣка,-- разговаривая, ходили по сценѣ, и всѣ на нихъ смотрѣли. Я принялъ ихъ за директоровъ маріонетокъ, которые предварительно осматриваютъ хижинку мадамъ Жигонь, въ ожиданіи прибытія публики; только мнѣ казалось страннымъ, что они говорятъ о своихъ дѣлахъ такъ громко, и что всѣ молча ихъ слушаютъ. Мое изумленіе удвоилось, когда другія лица вышли на сцену, стали размахивать руками, рыдать, и когда, наконецъ, каждый заразился плачемъ. Занавѣсъ опустился, а я хоть бы что нибудь понялъ. Въ антрактѣ между двухъ пьесъ, братъ сошелъ въ фойе. Оставшись въ ложѣ между незнакомыхъ лицъ, которыя мнѣ, съ моей робостію, были истинными, наказаніемъ, я почувствовалъ желаніе очутиться въ своей коллегіи. Таково-то было первое впечатлѣніе, произведенное на меня искусствомъ Софокла и Мольера!
   Третій годъ моего пребыванія въ Долѣ ознаменовался замужствомъ двухъ моихъ старшихъ сестеръ: Маріанна вышла за графа де-Мариньи, а Венинья за графа де-Кебріяка. Онѣ отправились съ мужьями въ Фужеръ: знакъ разсѣянія семейства, члены котораго скоро должны были разстаться. Брачное благословеніе сестеръ было въ Комбурѣ въ одинъ и тотъ же день, въ одинъ и тотъ же часъ, передъ однимъ и тѣмъ же алтаремъ, въ капеллѣ замка. Онѣ плакали, матушка плакала; я дивился этимъ слезамъ; а теперь понимаю ихъ.
   Въ одинъ и тотъ же годъ начались перевороты и въ нашемъ семействѣ и въ моей личности. Случайно попались мнѣ въ руки двѣ совершенно-различныя книги: полный Горацій и исторія о Confessions mal faites (Несовершенномъ Покаяніи). Эти книги произвели въ моихъ идеяхъ неимовѣрное потрясеніе: странный міръ возникъ вокругъ меня. Съ одной стороны, я подозрѣвалъ тайны, недоступныя моему возрасту; иное, различное отъ моего -- существованіе; наслажденія, живущія за предѣлами моихъ игръ; прелести невѣдомой природы, таящіяся въ той половинѣ существъ, гдѣ видѣлъ я только мать и сестеръ; съ другой стороны -- призраки, дышащіе пламенемъ и влекущіе за собою цѣпи, сулили мнѣ вѣчныя муки за одинъ утаенный грѣхъ. У меня пропалъ сонъ: ночью мнѣ все представлялись поперемѣнно черныя и бѣлыя руки, мелькавшія сквозь занавѣски: я вдругъ вообразилъ, что бѣлыя руки прокляты религіей, и эта мысль усилила ужасъ, внушаемый мнѣ адскими тѣнями. Напрасно искалъ я въ небѣ и въ адѣ объясненія двойственной тайны. Пораженный и нравственно о физически, я еще боролся съ моей невинностію противъ бури преждевременной страсти и суевѣрнаго ужаса.
   Съ этой поры я ощутилъ нѣсколько сверкнувшихъ передо мной искръ изъ огня жизни. Я разбиралъ четвертую книгу Энеиды и читалъ Телемака, и вдругъ -- открылъ въ Дидонѣ и Эвхарисѣ красоты, которыя привели меня въ восторгъ; я сталъ восхищаться гармоніей и этихъ удивительныхъ стиховъ, и античной прозы. Разъ я переводилъ безъ приготовленія Aeneadum genetrix, hominum divumque voluptas съ такой живостію, что г. Эго отнялъ у меня поэму и посадилъ меня за греческой корнесловъ. Я украдкой досталъ Тибулла, а когда дошелъ до Quam juvat inimités ventos audire cubantem,-- эти чувства пылкой страсти и меланхоліи, казалось, разоблачили предо мной мою собственную природу. Томы Массилльйона, въ которыхъ заключаются проповѣди о Грѣшницѣ и о Блудномъ сынѣ, не выходили у меня изъ рукъ. Никто не запрещалъ мнѣ перелистывать эти томы, потому-что никто не подозрѣвалъ, что именно я отъискивалъ въ нихъ. Я кралъ огарки восковыхъ свѣчь изъ капеллы, чтобъ читать по ночамъ обольстительныя описанія душевныхъ безпорядковъ. Я засыпалъ, бормоча отрывочныя фразы, въ которыхъ пытался передать нѣжность, ритмъ и грацію писателя, который лучше всѣхъ перенесъ въ прозу благозвучія расиновскаго стиха.
   Если я въ-послѣдствіи изобразилъ съ нѣкоторою истинностію сердечныя увлеченія, смѣшанныя съ христіанскимъ сокрушеніемъ,-- то, конечно, обязанъ этой удачей случаю, показавшему мнѣ въ одно и то же время двѣ враждебныя между собой силы. Страшное разладье, внесенное въ мое воображеніе дурною книгою, исправлялось ужасомъ, внушеннымъ другой книгой; а этотъ ужасъ какъ-бы умѣрялся обольстительными мыслями, которыя оставляли во мнѣ обнаженныя картины.
   

Діэппъ, конецъ октября 1812.

Приключеніе съ сорокой.-- Третьи каникулы въ Комбурѣ.-- Шарлатанъ.-- Возвращеніе въ коллегіумъ.

   Говорятъ о несчастіяхъ, что бѣды не ходятъ по одиночкѣ; то же можно сказать и о страстяхъ: онѣ ходятъ вмѣстѣ, какъ музы или фуріи. Вмѣстѣ Съ стремленіемъ, начавшимъ меня мучить, родилось во мнѣ самолюбіе, какое-то восторженное настроеніе души, сберегающее сердечную чистоту среди порока; что-то въ родѣ возстановляющаго начала, рядомъ съ началомъ разрушительнымъ, какъ неистощимый источникъ чудесъ, которыхъ любовь требуетъ отъ юности, и жертвъ, которыя она приноситъ.
   Въ хорошую погоду, воспитанники, по четверкамъ и воскресеньямъ, выходили изъ коллегіума. Насъ часто водили на гору Мои-Доль, на вершинѣ которой были какія-то галло-римскія развалины. Съ этой уединенной высоты разстилались передъ глазами море и болота, нагъ которыми ночью летало блудящіе огоньки, свѣтъ колдуновъ. Другимъ мѣстомъ нашихъ прогулокъ были луга, окружающіе семинарію Едистовъ, отъ Еда, брата историка Мезре, основателя этой конгрегаціи.
   Въ одинъ майскій день, аббатъ Эго, бывшій префектомъ той недѣли, повелъ насъ къ семинаріи: намъ давали полную свободу въ играхъ, во было строго запрещено лазить на деревья. Регентъ, пустивъ насъ на муравчатую дорогу, удалился въ сторону читать свои обычныя молитвы.
   По сторонамъ дороги росли вязы; на вершинѣ самаго огромнаго виднѣлось сорочье гнѣздо: мы обрадовались, начали указывать другъ другу на сидѣвшую на яйцахъ сороку и почувствовали живѣйшее желаніе захватить богатую добычу. Но кто рѣшится на смѣлую попытку? Приказаніе было такъ строго, регентъ такъ близко, дерево такъ высоко! Всѣ надежды обратились на меня; я началъ карабкаться какъ кошка. Почувствовалъ-было нерѣшительность, но жажда славы заглушила ее: и сбросилъ верхнее платье, обхватилъ руками вязъ и сталъ подниматься. Стволъ дерева на двѣ трети высоты былъ безъ вѣтвей; а потомъ раздѣлялся вилами, на одномъ концѣ которыхъ покоилось гнѣздо.
   Мои товарищи, столпившись подъ деревомъ, ободряла мои усилія; смотрѣли то на меня, то въ ту сторону, откуда долженъ былъ показаться регентъ; прыгали отъ радости, надѣясь получить яйцы; замирали отъ страха, ожидая наказанія. Я достигъ до гнѣзда; сорока слетѣла; я похитилъ яйца, уложилъ ихъ за пазуху и сталъ спускаться. Къ-несчастію, я поскользнулся надъ тѣмъ мѣстомъ, гдѣ раздвоивался стволъ, и попалъ верхомъ въ развилину. Такъ-какъ внизу не было вѣтвей, то я и не могъ ни на что опереться ни одной ногой, чтобъ приподняться и вылѣсть изъ развилины,-- и висѣлъ такимъ образомъ на высотѣ пятидесяти футовъ.
   Вдругъ крики: "префектъ!" и я тотчасъ же увидѣлъ себя, какъ водится, покинутымъ друзьями. Одинъ изъ нихъ, Гоббьянъ, попытался-было подать мнѣ помощь; но долженъ былъ отказаться отъ своего великодушнаго намѣренія. Было только одно средство выбраться мнѣ изъ несчастнаго положенія: зацѣпиться руками за одну вилину, повиснуть на воздухѣ и потомъ попытаться обхватить ногами стволъ ниже мѣста, раздвоенія. Съ опасностію жизни и рѣшился на этотъ маневръ. При всемъ этомъ бѣдственномъ наложенія, я крѣпко берегъ свое сокровище; а лучше бы сдѣлалъ, еслибъ бросилъ его, какъ бросалъ въ-послѣдствіи столько другихъ сокровищъ. Опускаясь по стволу, я ободралъ себѣ руки, исцарапалъ грудь и ноги, и передавилъ яйца: послѣднее обстоятельство погубило меня. Префектъ не видѣлъ меня на деревѣ; я ловко скрылъ отъ него кровь; но не было возможности скрыть ярко-желтыхъ пятенъ. "Постоите, милостивый государь", сказалъ префектъ: "будутъ вамъ розги."
   Еслибъ этотъ человѣкъ объявилъ мнѣ, что обѣщанное наказаніе онъ замѣняетъ смертной казнью, я бы обрадовался. Мысль о позорѣ была далека отъ моего дикаго воспитанія. Во всѣхъ возрастахъ моей жизни я не зналъ казни, которую бы не предпочелъ страшному положенію -- краснѣть предъ живымъ существомъ. Негодованіе поднялось въ моемъ сердцѣ;, я отвѣчалъ аббату Эго, съ выраженіемъ, свойственнымъ не ребенку, а мужу, что никогда ни онъ, никто на свѣтѣ не подниметъ на меня руки. Этотъ отвѣтъ разсердилъ его; онъ обѣщался показать примѣръ на мнѣ. "Увидимъ", возразилъ я, и принялся играть въ мячь съ такимъ хладнокровіемъ, отъ котораго аббатъ смутился.
   Мы возвратились въ коллегіумъ; регентъ позвалъ меня въ свою комнату и велѣлъ покориться. Мое восторженное чувство уступило мѣсто цѣлому потоку слезъ. Я представилъ аббату Эго, что онъ училъ меня по-латини, что я его ученикъ, его послѣдователь, его дитя; что онъ не захочетъ обезчестить своего воспитанника и заставить его краснѣть передъ товарищами; что онъ можетъ посадить меня въ- карцеръ, на хлѣбъ и на воду, лишить меня рекреацій, задать мнѣ тяжелый урокъ въ наказаніе; что и буду благодаренъ ему за эту милость, буду еще больше любить его. Я упалъ на колѣни, сжалъ руки; именемъ Іисуса Христа, заклиналъ аббата пощадить меня: онъ оставался глуха, ко всѣмъ мольбамъ. Я вскочилъ въ совершенномъ бѣшенствѣ. Онъ бросился къ двери, заперъ ее на два поворота и воротился ко мнѣ. Я укрѣпился за его кроватью; онъ доставалъ меня черезъ кровать кончиками poзогъ, я завернулся одѣяломъ, и, одушевляясь битвой, закричалъ:

Macte animo, generose puer!

   Эта школьническая ученость разсмѣшила моего непріятеля; она, заговорилъ о перемиріи, и мы заключили трактатъ; я согласился, чтобъ меня отдали на судъ начальника. Не признавая меня правымъ начальникъ отмѣнилъ наказаніе ради моего раскаяніе. Когда достойный пастырь произнесъ отпущеніе, я преклонился съ такимъ сердечнымъ чувствомъ, съ такой признатѣльностію, что онъ не удержался, чтобъ не дать мнѣ благословенія. Такъ кончилась первая битва, вызванная тѣмъ самолюбіемъ, которое сдѣлалось идоломъ моей жизни, которому я столько разъ приносилъ въ жертву спокойствіе, радость и благосостояніе.
   Печальны были каникулы, въ которыя наступилъ мнѣ двѣнадцатый годъ. Аббатъ Лепрэнсъ поѣхалъ со мной въ Комбуръ; и выходилъ изъ дому не иначе, какъ съ учителемъ; мы безъ всякой цѣли дѣлали продолжительныя прогулки. Онъ неизлечимо страдалъ грудью; была, задумчивъ и молчаливъ; и я быль не веселье. Мы по цѣлымъ часамъ ходили другъ за другомъ, не говоря ни слова. Однажды мы заблудилась въ лѣсу; Лепрэнсъ обратился ко мнѣ и спросилъ: "но которой дорогѣ надо идти?" Я отвѣчалъ не задумавшись: "солнце садится; теперь оно прямо свѣтитъ въ окно большой башни: пойдемте сюда". Вечеромъ Лепрэнсъ разсказалъ объ этомъ отцу: будущій путешественникъ проявился въ этой догадкѣ. Много разъ, видя закатъ солнца въ лѣсахъ Америки, я вспоминалъ про комбурскій лѣсъ: мой воспоминанія отзываются эхомъ.
   Аббатъ Лепрэнсъ желалъ чтобъ мнѣ дали лошадь; но по понятіямъ моего отца морской офицеръ не долженъ былъ умѣть управлять ни чѣмъ, кромѣ своего корабля. Я принужденъ была, ѣздить украдкой на двухъ толстыхъ каретныхъ кобылицахъ и еще на одной большой Сорокѣ, т. е. пѣгой лошади. Сорока не была, какъ Сорока Тюренна, однимъ изъ тѣхъ коней, устроенныхъ на помощь ихъ хозяевамъ, которыхъ Римляне называли desultorios equos; это былъ упрямый Пегасъ, бѣгавшій рысью и кусавшій мнѣ ноги всякій разъ, когда я понуждалъ его перескакивать рвы. Я никогда не заботился много о лошадяхъ, хотя велъ иногда жизнь татарина, и, вопреки дѣйствію, которое должно было произвести мое начальное воспитаніе, сижу на лошади болѣе красиво, нежели крѣпко.
   Трехдневная лихорадка, зародышъ которой я вынесъ изъ дольскихъ болотъ, избавила меня отъ Лепрэнса. Продавецъ лекарствъ проѣзжалъ чрезъ деревню; батюшка, не вѣруя въ лекарей, вѣрилъ въ шарлатановъ: онъ послалъ за эмпирикомъ, который взялся исцѣлить меня въ двадцать-четыре часа. Онъ явился на другой день въ зеленомъ кафтанѣ, обшитомъ золотымъ галуномъ, въ обширномъ напудренномъ парикѣ, съ длинными грязными манжетами, съ фальшивыми брильянтами на пальцахъ, въ истертыхъ черныхъ атласныхъ штанахъ, въ шелковыхъ синевато-бѣлыхъ чулкахъ и башмакахъ съ огромными пряжками.
   Онъ раздвинулъ мои занавѣски, пощупалъ пульсъ, велѣлъ показать языкъ, пробормоталъ, съ итальянскимъ акцентомъ, нѣсколько словъ о необходимости чистительнаго и далъ мнѣ съѣсть маленькій кусочекъ карамели. Батюшка одобрилъ леченіе, потому-что, по его мнѣнію, всѣ болѣзни происходили отъ несваренія желудка и отъ всякой болѣзни слѣдовало очищать субъектъ до крови.
   Чрезъ полчаса послѣ принятія карамели, у меня началась страшная рвота; сказали батюшкѣ, и онъ хотѣлъ выбросить несчастнаго лекаря изъ окна башни. Испуганный шарлатанъ сбросилъ кафтанъ, засучилъ рукава рубашки, дѣлая самые смѣшные, неуклюжіе жесты; онъ повторялъ мои крики и тотчасъ прибавлялъ: "Che? monsou Lavan dier?" Этотъ монсу Лавандье былъ деревенскій аптекарь, котораго призвали на помощь. При всемъ моемъ страданіи, я не зналъ, прійдется ли мнѣ умереть отъ зелья этого человѣка, или отъ смѣха, гладя на него.
   Наконецъ, остановили дѣйствіе черезъ-чуръ сильнаго пріема рвотнаго, и я оправился. Вся жизнь человѣка бродитъ вокругъ его могилы; всѣ наши болѣзни -- не что иное, какъ порывы вѣтра, болѣе или менѣе подвигающіе насъ къ пристани. Первый видѣнный мною мертвецъ былъ сен-малоскій каноникъ; онъ лежалъ на постели, съ лицомъ, искривленымъ послѣдними судорогами. Смерть -- прекрасна; она -- нашъ другъ; не смотря на то, мы не признаемъ ея, потому-что она является къ намъ подъ маской, и маска ея насъ пугаетъ.
   Меня отослали въ коллегіумъ въ концѣ осени.
   

Волчья-Долина, декабрь, 1813.

Нашествіе на Францію.-- Игры.-- Аббатъ де-Шатобріанъ.

   Изъ Діэппа, откуда полиція заставила меня удалиться, мнѣ позволено было возвратиться въ Волчью-Долину, гдѣ я и продолжаю мое повѣствованіе. Земля дрожитъ подъ ногами чужеземныхъ солдатъ, которые теперь наполняютъ мое отечество; я пишу, какъ писали послѣдніе Римляне, при шумѣ -- полчищъ варваровъ. Днемъ я пишу страницы такія же тревожныя, какъ современныя событія {Бонапартъ и Бурбоны (замѣтка, сдѣланная въ Женевѣ, 1831).}; ночью, когда отдаленные раскаты пушекъ стихаютъ въ моемъ лѣсу, я возвращаюсь къ молчаливымъ годамъ, которые спятъ въ могилѣ подъ сѣнью воспоминаній далекой молодости. Какъ узко и коротко прошедшее человѣка, къ сравненіи съ широкимъ настоящимъ и необъятною будущностью народовъ!
   Математика, греческій и латинскій языки занимали меня въ коллегіумѣ въ-теченіи всей зимы. То, что не посвящалось ученью, отдавалось играмъ первой поры жизни, вездѣ одинаковымъ. Маленькій англичанинъ, маленькій нѣмецъ, маленькій итальянецъ, маленькій испанецъ, маленькій ирокезецъ, маленькій бедуинъ -- вертятъ кольцо и бросаютъ мячь. Братья одной великой семьи, дѣти теряютъ черты сходства между собою только теряя невинность, которая вездѣ одинакова. Тогда страсти, измѣняемыя климатомъ, правленіями и нравами, производятъ различныя національности; люди перестаютъ понимать другъ друга а говорить однимъ языкомъ: общество -- настоящая вавилонская башня.
   Одинъ разъ, утромъ, я съ увлеченіемъ бѣгалъ на большомъ дворѣ коллегіума въ-запуски, когда пришли сказать мнѣ, что меня спрашиваютъ. Я нашелъ толстяка, съ краснымъ лицомъ, съ рѣзкими, безпокойными движеніями, съ грубымъ голосомъ, съ палкой въ рукахъ, въ черномъ дурно-причесанномъ парикѣ, въ разорванномъ и заштопанномъ на карманахъ полукафтаньѣ, въ пыльныхъ башмакахъ, въ чулкахъ съ протертыми пятками. "Маленькій шалунъ", сказалъ онъ: "вы шевалье де-Шатобріанъ де-Комбуръ?"-- Да, сударь, отвѣчалъ я совершенно ошеломленный этомъ титулованьемъ.-- "А я", продолжалъ онъ: "послѣдній "старшій вашей фамиліи, аббатъ де-Шатобріанъ-Герандскій: взгляните на меня хорошенько". Гордый аббатъ опустилъ руку въ карманъ сирыхъ бархатныхъ штановъ, досталъ завернутую въ грязную бумажку заплеснѣвшую экю въ шесть франковъ, сунулъ мнѣ ее и пошелъ дальше, бормоча утреннія молитвы. Послѣ я узналъ, что принцъ Конде предлагалъ этому щеголю-викарію быть наставникомъ герцога бурбовскаго. Спѣсивый аббатъ отвѣчалъ, что принцъ, какъ владѣтель баронства де Шатобріанъ, долженъ бы знать, что наслѣдники этого баронства могутъ имѣть наставниковъ, но не были ни-чьими наставниками. Эта надменность -- нашъ фамильный недостатокъ; она была дурна въ моемъ отцѣ; въ, братѣ моемъ доходила до смѣшнаго и частію перешла къ его старшему сыну. Но смотря на свои противоположныя наклонности, я не увѣренъ, успѣлъ ли я совершенно отъ нея освободиться, хотя тщательно скрывалъ ее.
   

Конфирмація.-- Я оставляю дольскій коллегіумъ.

   Эпоха моей конфирмаціи приближалась, время, когда обыкновенно рѣшается въ семействѣ вопросъ о будущемъ состояніи дѣтей. Эта религіозная церемонія замѣняла для молодыхъ христіанъ римскій обрядъ вступленія въ совершеннолѣтіе. Госпожа де-Шатобріанъ присутствовала при конфирмаціи сына, который, соединившись съ Богомъ, долженъ былъ разлучиться съ своею матерью.
   Благочестіе мое казалось искреннимъ; я служилъ примѣромъ для всего коллегіума: взгляды мои пламенѣли; воздержаніе доходило у меня до того, что сами воспитатели опасались за меня. Опасались крайностей моей набожности; просвѣщенная религіозность старалась умѣрить эти крайности.,,
   Исповѣдникомъ моимъ былъ настоятель семинаріи едистовъ, человѣкъ лѣтъ пятидесяти, суровой наружности. Каждый разъ, когда я представлялся къ исповѣдному трибуналу, онъ тоскливо допрашивалъ меня. Изумленный легкостію моихъ прегрѣшеній, онъ не успѣлъ согласить моего смущенія съ незначительностью тайнъ, которыя я передавалъ на его душу. Чѣмъ ближе подходилъ день Пасхи, тѣмъ настойчивѣе становились вопросы духовника. "Не скрываете ли вы отъ меня чего", говорилъ онъ. Я отвѣчалъ:-- Нѣтъ, отецъ мой.-- "Не сдѣлали ли вы того-то?" -- Нѣтъ, отецъ мой.-- И постоянно: "Нѣтъ, отецъ мой". Онъ отпускалъ меня съ сомнѣніемъ, вздыхая, стараясь взоромъ проникнуть мнѣ въ душу, и я уходилъ отъ него блѣдный, съ измѣнившимся лицомъ, какъ преступникъ.
   Я долженъ былъ получить разрѣшеніе въ среду на страстной недѣлѣ. Со вторника на среду я всю ночь молился и съ трепетомъ читалъ книгу о Несовершенномъ Покаяніи. Въ среду, въ три часа по-полудни, мы отправились въ семинарію; намъ сопутствовали родственники. Вся суетная молва, привязавшаяся въ-послѣдствіи къ моему имени, не произвела бы въ госпожѣ де-Шатобріанъ ни на минуту той гордости, которую она испытывала, какъ христіанка и мать, видя своего сына готовымъ къ принятію великаго таинства религіи.
   Пріѣхавъ въ церковь, я повергся передъ алтаремъ и оставался въ такомъ положеніи, какъ уничтоженный.
   Когда я поднялся, чтобъ подойдти къ настоятелю, который уже ожидалъ меня, колѣни у меня дрожали. Я палъ къ ногамъ священника, и едва-внятнымъ измѣнившимся голосомъ произнесъ Confiteor. "Ну, не забыли ли вы чего?" спросилъ меня духовникъ. Я молчалъ. Вопросы возобновились и роковое, нѣтъ, мой отецъ, было сказано. Онъ задумался, обратился за совѣтомъ къ Тому, Кто передалъ апостоламъ власть вязать и разрѣшать души. Потомъ, сдѣлавъ надъ собою усиліе, готовился дать мнѣ разрѣшеніе.
   Молнія, устремленная на меня съ неба, не такъ бы устрашила меня; я вскрикнулъ: "Я не все сказалъ!" Этотъ грозный судья, этотъ представитель Верховнаго Судіи, лицо котораго внушало мнѣ такой страхъ, сдѣлался самымъ нѣжнымъ пастыремъ; онъ обнялъ меня и залился слезами: "Ничего, сынъ мой", сказалъ онъ: "ободрись!"
   Въ моей жизни не было другой подобной минуты. Если бы съ меня сняли гору -- это не такъ бы облегчило меня: я рыдалъ отъ счастія. Смѣло скажу, что съ этого именно дня сдѣлался я благороднымъ человѣкомъ; я почувствовалъ, что, никогда не могъ бы пережить угрызенія совѣсти: каково же должно быть угрызеніе совѣсти въ преступленіи, если я такъ страдалъ отъ затаеннаго ребяческаго проступка! Но какъ божественна та религія, которая можетъ до такой степени овладѣть нашимъ добрыми наклонностями! Какія правила нравственности въ состояніи когда-нибудь замѣнить правила христіанской религіи?
   Послѣ перваго признанія, все прочее мни ничего не стоило: мои затаенные юношескіе проступки, надъ которыми свѣтъ, сталъ бы смѣяться, были взвѣшены на вѣсахъ религіи. Настоятель затруднялся: ему хотѣлось отсрочить мою конфирмацію, а я оставлялъ дольскій коллегіумъ и долженъ былъ скоро вступить въ морскую службу. Какъ ни ничтожны были мои юношескіе проступки (juveniles); но онъ съ большою проницательностію открылъ, въ самомъ ихъ характерѣ, сущность моихъ наклонностей; онъ первый проникъ тайну того, чѣмъ бы я могъ быть. Онъ отгадалъ мои будущія страсти, и не скрывая хорошаго, которое видѣлъ во мнѣ, предсказалъ мнѣ мои будущія бѣдствія. "Наконецъ", прибавилъ онъ, "времени остается мало для вашего покаянія; но вы омылись отъ грѣховъ искреннимъ, хотя и позднимъ признаніемъ". Поднявъ руку, онъ произнесъ формулу разрѣшенія. Въ этотъ второй разъ, эта громоносная рука призвала на мою голову небесную росу; я наклонился, чтобъ принять ее; въ томъ, что я тогда чувствовалъ, была частица блаженства ангеловъ. Я пошелъ броситься въ объятія матушки, которая ждала меня у подножія алтаря. Въ глазахъ моихъ наставниковъ и товарищей и былъ уже не тѣмъ, какимъ былъ прежде; я шелъ легко, поднявъ голову, съ сіяющимъ лицомъ, со вссю торжественностію) раскаянія.
   На другой день, въ Великій-Четверкъ, я былъ допущенъ къ той трогательной и высокой церемоніи, которую тщетно старался изобразить въ Ginie du christianisme. Здѣсь я могъ найдти тѣ мелочныя обстоятельства, которыя постоянно приводили меня въ смущеніе: мой букетъ, мое платье -- были хуже букетовъ и нарядовъ моихъ товарищей; но въ этотъ день все было Богу и для Бога. Я хорошо знаю, что такое вѣра: дѣйствительное присутствіе жертвы въ святынѣ алтаря было для меня такъ же ощутительно, какъ присутствіе матушки, стоявшей подлѣ меня. Когда небесный даръ положили мнѣ на уста, я почувствовалъ какой-то внутренній свѣтъ, озарившій меня. Я дрожалъ отъ благоговѣнія; и единственное земное чувство было -- страхъ профанировать святой хлѣбъ.
   
   Le pain que je vous propose
   Sert aux anges d'aliment,
   Dieu lui meme le compose
   De la fleur de son froment (*).
   Расинъ.
   (*) Хлѣбь, который я вамъ предлагаю, служитъ нищею ангеламъ; самъ Богъ его творитъ изъ цвѣта своей пшеницы.
   
   Я понялъ тогда мужество мучениковъ; въ ту минуту я могъ бы исповѣдовать Христа и на доскѣ истязанія и среди лютыхъ звѣрей.
   Я люблю вспоминать объ этихъ минутахъ блаженства, за которыми скоро вступили въ мою душу мірскія скорби. Сравнивая эти священные порывы съ восторгами, которые теперь буду описывать; видя, какъ тоже сердце въ-теченіи трехъ или четырехъ лѣтъ испытывало все, что есть самаго сладостнаго и самаго спасительнаго въ невинности и религіи, и все, что есть самаго обольстительнаго и самаго опаснаго въ увлеченіи страстями,-- легко сдѣлать выборъ изъ двухъ восторговъ; легко увидѣть, гдѣ надо искать счастія, а въ особенности спокойствія.
   Чрезъ три недѣли послѣ конфирмаціи, я оставилъ дольскій коллегіумъ. У меня осталось пріятное воспоминаніе объ этомъ домѣ: наше дѣтство что то оставляетъ по себѣ въ мѣстахъ, которыя имъ украшались, какъ цвѣтокъ сообщаетъ благоуханіе предметамъ, къ которымъ онъ прикасался. Я и теперь еще умиляюсь, думая объ участи, разогнавшей въ разныя стороны моихъ первыхъ товарищей и моихъ первыхъ наставниковъ. Аббатъ Лепрэнсъ, получившій бенефиціатъ близь Руана, жилъ не долго; аббатъ Эго получилъ должность въ реннскомъ діоцезѣ, и въ началѣ революціи я видѣлъ кончину добраго начальника коллегіума, аббата Порше: онъ былъ человѣкъ образованный, кроткій и простосердечный. Память объ этомъ безвѣстномъ Роллэнѣ будетъ для меня всегда драгоцѣнна и почтенна.
   

Волчья-Долина, конецъ декабря 1813.

Миссія въ Комбурѣ.-- Реннскій коллегіумъ.-- Встрѣча съ Жерилемъ.-- Моро, Лимоэланъ.-- Замужство моей третьей сестры.

   Въ Комбурѣ я нашелъ пищу для своего благочестія -- миссію. Я получилъ благословеніе, вмѣстѣ съ крестьянами и крестьянками, отъ епископа сен-малоскаго, съ крыльца замка. Послѣ того, водрузили крестъ: я поддерживалъ его, пока его утверждали въ основаніи. Этотъ крестъ еще существуетъ: онъ стоитъ передъ башнею, въ которой умеръ мой отецъ. Въ-теченіи тридцати лѣтъ, онъ ни кого не видѣлъ въ окнахъ этой башни; передъ нимъ уже не кланяются дѣти замка; напрасно ждетъ онъ ихъ каждую весну; къ нему возвращаются только ласточки, подруги моего дѣтства, болѣе вѣрныя своему гнѣзду, нежели человѣкъ своему дому. Какъ бы счастливъ я былъ, еслибъ жизнь моя протекла у подножія креста миссіи, еслибъ голова моя побѣлила только отъ времени, которое покрыла мохомъ вѣтви этого креста!
   Я не откладывалъ отъѣзда въ Реннъ, гдѣ долженъ былъ продолжать мое образованіе и кончить курсъ математики, чтобъ потомъ держать экзаменъ въ морскую гвардію.
   Начальникъ реннскаго коллегіума былъ г. де-Фэйоль. въ этомъ бретонскомъ Жюльи считалось три замѣчательныхъ профессора: аббатъ ле-Шатожиронъ -- для втораго класса, аббатъ Жермё -- для реторики, аббатъ Маршанъ -- для физики. Пансіонеровъ и приходящихъ было много, классы большіе. Въ послѣднее время, Жоффруа и Жэнгень, вышедшіе изъ этой коллегій, сдѣлали бы честь Сэн-Барбу и Плесси. Шевалье Парни воспитывался также въ реннскомъ коллегіумъ; я наслѣдовалъ его кровать въ назначенной мнѣ комнатѣ.
   Реннъ казался мнѣ Вавилономъ, коллегія -- цѣлымъ міромъ. Число учителей и учениковъ, размѣры помѣщеній, сада и дворовъ казались мнѣ огромными; однако я привыкъ къ нимъ. Въ дни торжествъ начальники коллегіи насъ освобождали отъ ученія: мы во все горло пѣли въ честь его превосходные куплеты собственнаго сочиненія, въ которыхъ говорили:
   
   О Terpsichorc, ô Polymnie,
   Venez, venez remplir nos voeux;
   La raison même vous conviel (*)
   (*) О Терпсихора, о Полимнія, пріидите, пріидите исполнить наши обѣты; самъ разумъ васъ приглашаетъ!
   
   Здѣсь, какъ и въ Долѣ, я взялъ верхъ надъ моими новыми товарищами: это стоило мнѣ нѣсколькихъ кулаковъ. Бретонскіе повѣсы задорливы; вызовы за бой обыкновенно дѣлались на праздничные дни съ назначеніемъ мѣста въ рощѣ бенедиктинскаго сада, названнаго таборомъ: мы у потребляли въ дѣло циркули, привязывая ихъ на конецъ палки, или вступали въ бой рукопашный, болѣе или менѣе ухищренный, смотря по важности раздора. У насъ были особые судьи, которые рѣшали выборъ оружія. Битва прекращалась только тогда, когда одна изъ враждующихъ партій признавала себя побѣжденною. Въ коллегіи я нашелъ друга моего Жериля, который, какъ въ Сэи-Мало, предсѣдательствовалъ на этихъ схваткахъ. Онъ хотѣлъ быть моимъ секундантомъ въ дѣлѣ, которое я имѣлъ съ Сэн-Ривёль, юношей, сдѣлавшимся первою жертвою революціи. Я упалъ подъ моего противника, не хотѣлъ сдаться и дорого заплатилъ за свою гордость. Я говорилъ, какъ Жанъ Демарестъ, когда онъ шелъ на эшафотъ: "Только Бога прошу о пощадѣ"
   Въ этомъ коллегіумѣ я встрѣтилъ двухъ человѣкъ, имена которыхъ въ-послѣдствіи прославились различнымъ образомъ: генерала Моро и Лимоэлана, изобрѣтателя адской машины, теперь священника въ Америкѣ. Только одинъ и есть портретъ Люспли, и этотъ несчастный портретъ сдѣланъ Лимоэланомъ, который во время революціонерныхъ смутъ сдѣлался живописцемъ. Моро былъ приходящимъ, Лимоэлазъ -- пансіонеромъ. Рѣдко сходятся въ одной и той же провинціи, въ маленькомъ городкѣ, въ одной и той же школѣ такія странныя участи. Не могу не разсказать одной школьной выходки моего товарища Лимоэлана съ очереднымъ префектомъ.
   Префектъ имѣлъ обыкновеніе ходить послѣ ужина по корридорамъ, чтобъ осмотрѣть, все ли въ порядкѣ: съ этою цѣлью онъ заглядывалъ въ дыры, сдѣланныя въ каждой двери. Лимоэлазъ, Жериль, Сен-Ривёль и я, мы спали въ одной комнатѣ:
   
   D'animaux malfaisans c'était un fort bon plat (*).
   (*) То было весьма хорошее блюдо изъ вредныхъ животныхъ.
   
   Напрасно нѣсколько разъ затыкала мы дыру бумагой: префектъ выталкивалъ бумагу и заставалъ насъ прыгавшими по кроватямъ и ломавшими стулья.
   Одинъ разъ, вечеромъ, Лимоэланъ, не объявивъ намъ своего проекта, предложилъ всѣмъ лечь и потушить огонь. Скоро слышимъ, что онъ всталъ, подошелъ къ двери и потомъ опять легъ на свою кровать. Черезъ четверть часа, крадется префектъ. Намъ, разумѣется, онъ не довѣрялъ; остановился у двери, слушаетъ, смотритъ, огня не видно...
   "Кто это сдѣлалъ?" закричалъ онъ, быстро вошедши въ комнату. Лимоэланъ задыхался отъ смѣха; Жериль, съ полу-простодушнымъ, полу-шутовскимъ видомъ, спрашиваетъ гнусавымъ голосомъ: "Что такое, господинъ префектъ?" Я и Сен-Ривёль хохотали вмѣстѣ съ Лимоэланомъ, и спрятались подъ одѣяла.
   Ничего не могли отъ насъ добиться. Всѣхъ насъ четверыхъ посадили въ тюрьму въ погребъ: Сен-Ривёль раскопалъ землю подъ дверью, выходившей на задній дворъ, и просунулъ въ дыру голову; поросенокъ прибѣжалъ и хотѣлъ съѣсть у него мозгъ; Жериль пролѣзъ въ подвалы коллегіума и выпустилъ бочку вина; Ламоэланъ разломалъ стѣну, а я, новый Перрэнъ Дандэнъ, вскарабкавшись къ окну, привлекъ своими рѣчами уличнаго мальчишку. Жестокій творецъ адской машины, своей школьнической шалостію съ префектомъ коллегіи, напоминаетъ маленькаго Кромвеля, запачкавшаго чернилами лицо другому чудаку, который послѣ него подписалъ приговоръ о смерти Карла І-го.
   Хотя воспитаніе въ реннескомъ коллегіумѣ было весьма религіозное, но моя ревность ослабилась: многіе изъ моихъ наставниковъ и товарищей доставляли случаи къ разсѣянію. Я успѣвалъ въ изученіи языковъ; сталъ силенъ въ математикѣ, къ которой всегда имѣлъ рѣшительную наклонность: я могъ бы сдѣлаться хорошимъ морякомъ или инженеромъ. Вообще, я родился съ быстрыми способностями: равно любя и серьёзные предметы и пріятные, я началъ съ поэзіи прежде, нежели перешелъ къ прозѣ; искусства приводили меня въ восторгъ; я страстно побилъ музыку и архитектуру. Хотя мнѣ все скоро наскучало, во я былъ способенъ вдаваться въ самыя мелкія подробности, былъ одаренъ упорнымъ терпѣніемъ, и хотя утомлялся занимавшимъ меня предметомъ, но настойчивость была во мнѣ гораздо-сильнѣе отвращенія. Я никогда не бросалъ дѣла, когда было трудно- его кончить; бывала такіе предметы въ моей жизни, которые я преслѣдовалъ пятнадцать и двадцать лѣтъ съ одинаковымъ жаромъ отъ перваго до послѣдняго дня.
   Эта гибкость ума обнаруживалась у меня въ предметахъ второстепенныхъ. Я былъ искусенъ въ шахматной игрѣ, ловокъ на бильярдѣ, на охотѣ, въ фехтованьи; рисовалъ порядочно; могъ бы хорошо пѣть, еслибъ позаботились о моемъ голосѣ. Все это, вмѣстѣ съ образомъ жизни солдатской и страннической, произвело то, что я никогда не былъ педантомъ; никогда не имѣлъ шальнаго или самодовольнаго взгляда, неловкости и грязныхъ привычекъ старинныхъ литераторовъ, а еще менѣе -- презрительности и самоувѣренности, претензій и пустаго фанфаронства новѣйшихъ писателей.
   Я пробылъ два гола въ Реннскомъ-Коллегіумѣ; Жориль оставилъ его полтора года прежде меня. Въ-продолженіи этихъ двухъ лѣтъ, Юлія, моя третья сестра, вышла замужъ за грлфа де-Фарси, капитана полка Конде, и поселилась съ мужемъ въ Фужеръ, гдѣ жили и двѣ старшія сестры, г-жи де-Мариньи и де-Кебріи. Бракъ Юліи совершался въ Комбурѣ, я присутствовалъ при немъ. Тамъ встрѣтилъ я ту самую графиню де-Тронжоли, которая сдѣлалась извѣстною но своей неустрашимости на эшафотъ: кузина и короткая пріятельница маркиза де-ла-Руэри, она была замѣшана въ его заговоръ. Я еще не видѣлъ красоты нигдѣ, кромѣ своего семейства, и смущался, замѣтивъ ее въ лицѣ посторонней женщины. Каждый шагъ въ жизни открывалъ передо мной новую перспективу; я слышалъ отдаленный, обольстительный голосъ приближавшихся ко мнѣ страстей; я порывался впередъ, къ этимъ сиренамъ, увлекаемый невѣдомою гармоніей. И вотъ, наконецъ, у меня, какъ у великаго жреца элевзинскаго, разные ѳиміамы для каждаго божества. Но гимны, которые я цѣлъ, сжигая эти ѳиміамы, можно ли назвать бальзамами, какъ назывались стихи гіерофанта?
   

Волчья-Долина, январь. 1814.

Я посланъ въ Брестъ держать экзаменъ въ морскую гвардію.-- Брестскій портъ.-- Еще встрѣча съ Жерилемъ.-- Ла-Перузъ. -- Я возвращаюсь въ Комбуръ.

   Послѣ брака Юліи, я отправился въ Брестъ. Оставляя большой реннскій коллегіумъ, я не чувствовалъ того сожалѣнія, съ какимъ выходилъ изъ маленькаго дольскаго коллегіума; можетъ-быть, теперь уже не было у меня той невинности, которая изъ всего дѣлаетъ очарованіе. Время начинало снимать ее. На новомъ поприщѣ, мнѣ былъ менторомъ дядя мой) съ материной стороны, графъ Равнель де-Буательёль, начальникъ эскадры, одинъ изъ сыновей котораго, весьма замѣчательный артиллерійскій офицеръ въ арміи Бонапарте, женился на единственной дочери моей сестры, графини де-Фарси.
   По прибытіи въ Брестъ, я не получалъ своего кандидатскаго патента; не знаю, какой случай замедлилъ его. Мое состояніе было похоже на то, что называется запыхавшись, и, слѣдовательно, какъ человѣкъ запыхавшійся, я не могъ предаться правильнымъ занятіямъ. Дядюшка помѣстилъ меня въ пансіонъ, въ Сіамской-Улицѣ, съ общимъ кандидатскимъ столомъ, и представилъ меня командиру флота, графу Гектору.
   Предоставленный въ первый разъ самому-себѣ, я, вмѣсто того, чтобъ сблизиться съ моими будущими товарищами, укрѣплялся въ своемъ инстинктивномъ влеченіи къ уединенію. Мое обыкновенное общество ограничивалось учителями фехтованія, рисованья и математики.
   Море, съ которымъ мнѣ суждено было встрѣчаться на столькихъ берегахъ, омывало, въ Брестѣ, оконечность полуострова: за этимъ длиннымъ мысомъ не было ничего, кромѣ безпредѣльнаго Океана и невѣдомыхъ міровъ; моему воображенію было привольно въ этихъ пространствахъ. Часто, сидя на набережной, на какой-нибудь мачтѣ, я слѣдилъ за движеніями толпы: плотники, матросы, солдаты, таможенные, преступники ходили передо мною взадъ-и-впередъ. Путешественники выходили на берегъ и садились на суда, лоцманы командовали, проводя суда, плотники тесали бревна, веревочники вили канаты, юнги разводили огни подъ котлами, изъ которыхъ выходилъ густой дымъ и здоровый смоляной запахъ. Уносили, приносили, катали съ судовъ въ магазины, и изъ магазиновъ, на суда, тюки товаровъ, мѣшки припасовъ, артиллерійскіе снаряды. Здѣсь телеги задомъ подвигались въ воду, къ судамъ, за грузомъ; тамъ -- тали поднимали тяжести, между-тѣмъ, какъ журавли опускали камни, а черпаки рыла наносную землю. Укрѣпленія повторяли сигналы, лодки двигались по всѣмъ направленіемъ, корабли, вооружались, или входили въ бассейнъ.
   Въ умѣ моемъ толпились неясныя идеи объ обществѣ, о его добродѣтеляхъ и порокахъ. Не знаю, какая-то грусть овладѣвала диною; я оставлялъ мачту, на которой сидѣлъ; шелъ вверхъ по берегу рѣки, которая впадаетъ въ портъ; доходилъ до ея загиба, за которымъ гавань исчезаетъ. Тамъ, не видя ничего, кромѣ торфяной долины, но слыша еще глухой шумъ моря и отдаленное голоса, я-ложился на берегъ рѣчки; то глядѣлъ за текущую воду, то слѣдилъ за полетомъ чайки, и, наслаждаясь окружавшей меня тишиною, или прислушиваясь къ ударамъ молотка конопатчика, впадалъ въ глубокую задумчивость, а, если въ минуты этой задумчивости вѣтеръ доносилъ до меня пушечный выстрѣлъ отправлявшагося корабля, я вздрагивалъ и слезы навертывались у меня на глазахъ.
   Однажды, я пошелъ гулять къ внѣшней оконечности порта, къ морю; было жарко: я легъ на песокъ и загнулъ. Вдругъ, страшный грохотъ разбудилъ меня; открываю глаза, какъ Августъ, послѣ побѣды надъ Помпеемъ, для смотра трехвесельныхъ кораблей у береговъ Сициліи; пушечные залпы не прекращались; рейдъ былъ усѣявъ судами: большая французская эскадра вступала въ него послѣ заключенія мира. Корабли маневрировали подъ пару сани, обливались огнями, выкидывали флаги, оборачивались ко мнѣ кормою, носомъ, бокомъ, останавливались, бросая на ходу якорь, или продолжали скользить по волнамъ. Никогда ничто не внушало мнѣ болѣе высокаго понятія объ умѣ человѣческомъ.
   Весь Брестъ сбѣжался. Шлюпка отдѣлялись отъ флота и приставали къ берегу. На загорѣлыхъ лицахъ офицеровъ, которыми онѣ наполнены, было что-то особенное, что приносится изъ другаго полушарія, и не знаю какая-то веселость, гордость, мужество, какъ у людей, которые возвращаются, возстановивъ честь національнаго флага. Заслуженному, знаменитому флоту, товарищамъ Сюффрана, Ламот-Пико, дю-Куёдика д'Этэна, спасшимся отъ непріятеля, суждено было пасть подъ ударами Французовъ.
   Я смотрѣлъ, какъ проходила храбрые воины, когда одинъ офицеръ оставилъ товарищей и бросился ко мнѣ на шею: то былъ Жериль. Мнѣ показалось, что онъ выросъ, но былъ худъ и страдалъ отъ раны, полученной въ грудь. Онъ, въ тотъ же вечеръ, уѣхалъ изъ Бреста домой. Съ тѣхъ-поръ, я видѣлъ его только одинъ разъ -- разскажу послѣ, по какому случаю,-- незадолго до его геройской смерти. Встрѣча съ Жерилемъ и скорый отъѣмъ его породили во мнѣ твердое намѣреніе, которое измѣнило ходъ моей жизни: этому юношѣ суждено было имѣть неограниченную власть надъ моей судьбою.
   Теперь понятно, какъ слагался мой характеръ, какое направленіе принимали мои мысли, каковы были первыя покушенія моего генія, потому-что я могу говорить о немъ, какъ о злѣ, каковъ бы ни былъ этотъ геній, рѣдкій или заурядный, достойный или недостойный имени, которымъ я его называю, за неимѣніемъ другаго слова. Еслибъ я больше походилъ на прочихъ людей, я былъ бы счастливѣе: тотъ, кто, не отнимая у меня ума, успѣлъ бы убить то, что называютъ моимъ талантомъ, тотъ поступилъ бы какъ истинный другъ.
   Когда графъ де-Буательёль привозилъ меня къ г. Гектору, я слышалъ разсказы молодыхъ и старыхъ моряковъ объ ихъ походахъ и о странахъ, въ которыхъ они бывали: одинъ пріѣхалъ изъ Индіи, другой изъ Америки; тотъ готовился идти-вокругъ свѣтя, этотъ шелъ въ Средиземное-Море, къ берегамъ Греціи. Дядя показалъ мнѣ въ толпѣ -- Ла-Перуза, новаго Кука, смерть котораго осталась тайною бури. Я все слушалъ, на всѣхъ смотрѣлъ молча; но слѣдующую ночь не могъ заснуть, и провелъ ее мечтая о, битвахъ, объ открытіи новыхъ странъ.
   Какъ бы то ни было, увидѣвъ Жериля возвращавшимся въ своимъ роднымъ, я думалъ, что и мнѣ ничто не мѣшаетъ возвратиться къ моимъ. Путешествія соблазняли меня, но я чувствовалъ, что любилъ, бы ихъ одинъ, слѣдуя, своему произволу. Наконецъ, въ обличеніе своего -- не имѣвшаго до-тѣхъ-поръ случая обнаружиться -- непостоянства, не сказавшись дядюшкѣ Равнелю, не предупредивъ отца, ни у кого не спросившись, не дождавшись кандидатскаго патента, а, въ одно прекрасное утро, отправился въ Комбуръ, гдѣ такъ же мало ожидали моего пріѣзда, какъ паденія облака съ неба.
   Я и теперь еще не могу понять, какъ при робости, какую мнѣ внушалъ батюшка, могъ я отважиться на подобный поступокъ, и -- что также удивительно -- какъ меня встрѣтили. Я долженъ былъ ожидать вспышки самаго сильнаго гнѣва; меня встрѣтили кротко. Батюшка только покачалъ головою какъ-будто хотѣлъ сказать: "хорошая шутка". Матушка крѣпко обнимала меня съ ворчаньемъ, а моя Люсиль -- съ восторженной радостью.

"Отечественныя Записки", No 11, 1848

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru