Федор Иванович Шаляпин. Том второй. Воспоминания о Ф. И. Шаляпине
М., "Искусство", 1977
Ф. СЛИВИЦКАЯ
КОНЦЕРТ В ЗАЛЕ "ПЛЕЙЕЛЬ"
В июне 1937 года мне выпало счастье присутствовать на концерте Федора Ивановича Шаляпина в Париже, который состоялся в концертном зале "Плейель". И хотя с тех пор прошло более двадцати лет, память об этом незабываемом событии и обо всем том, что ему сопутствовало, сохранилась так отчетливо, как если бы все это произошло совсем недавно.
Мое пребывание в Париже было связано с работой в Советском павильоне на Всемирной парижской выставке в качестве экскурсовода и заведующей экспозицией павильона.
Выставка открылась 25 мая, когда Париж утопал в цветущих каштанах.
Все мы, советские работники павильона, испытывали необыкновенное чувство гордости за нашу родину, симпатии и интерес к которой приводили в наш павильон несметное количество людей всяких национальностей.
В одном из залов павильона помещался раздел, посвященный театру. Много восторженных отзывов пришлось нам выслушать по адресу корифеев русского искусства. И с особенным благоговением произносилось имя Шаляпина. "Celui-ci est hors de concours, il est surprenant, votre célèbre compatriote" {Он вне всякого сравнения, он пора" зителен, ваш знаменитый соотечественник (франц.).}. Такие и подобные реплики приходилось постоянно слышать, когда речь заходила о замечательном русском певце.
"Никто меня так не волновал, как Чайковский и Шаляпин",-- сказал, покидая экспозицию, посвященную русскому театру, английский писатель Герберт Уэллс. Американский профессор Дэвис сокрушенно сетовал на судьбу за то, что ему еще ни разу не удалось послушать самого Шаляпина, а приходилось лишь довольствоваться его пластинками.
Однажды вечером, зайдя в наш павильон за письмами, я застала там необычную для конца работы картину. Хотя павильон был уже закрыт, никто не ушел. Между отдельными работниками велись оживленные разговоры. Лица у всех были возбужденными, у одних -- радостные, у других -- озабоченно-огорченные. В этот день ждали Ромена Роллана и его жену Марию Павловну, и я полагала, что этот визит послужил причиной царившего оживления. Однако оказалось совсем другое: кто-то принес известие о том, что 18 июня состоится концерт Шаляпина, и всех волновала сейчас только одна мысль: будут ли они свободны от дежурства и смогут ли попасть на концерт. Никакие мольбы и уговоры об обмене дежурств и любые посулы за это ни к чему не приводили. Никто ни за какие блага не хотел уступать этого вечера.
Все последующие дни только и было разговоров, что о предстоящем концерте. Ничто в жизни павильона не возбуждало теперь обычного внимания: ни посетитель, прибывший с Канарских островов, с ушами, сплошь утыканными сверху до мочки диковинными металлическими украшениями, ни новозеландец с головным убором из перьев, ни многое другое, что всегда вызывало живейший интерес. Наконец наступил день концерта. Счастливчики из утренней смены ходили с торжествующим видом. Вторая смена утешалась тем, что застанет хотя бы несколько номеров после вечернего дежурства. В этот день в павильоне были два интересных посетителя: французский президент Альбер Лебрен и известный французский коммунист Вайян-Кутюрье, бывший в тот период редактором газеты "Юманите" -- большой друг Советского Союза, обаятельный человек и блестящий оратор. Однако даже эти знаменательные события не отвлекали ни на минуту мыслей всех сотрудников от предстоящего концерта Шаляпина, разговоры о котором возобновлялись в каждую свободную минуту.
Вечером 18 июня к залу "Плейель" было трудно пробраться. К подъезду то и дело подходили машины, толпа широким потоком вливалась в открытые настежь двери театра, а не доставшие билетов заполнили всю улицу. Несмотря на то, что мы пришли задолго до начала, нам нелегко было пробраться в зал, который оказался уже переполненным. Многие с нетерпением поглядывали на часы. Разговаривали мало, все напряженно ждали начала концерта. Волнение наше нарастало. Каким увидим мы его, гордость русского искусства, как он будет петь? Ведь Шаляпину уже 64 года.
Но вот наконец раздвинулся занавес, и через несколько мгновений твердой, величавой походкой вышел на сцену Шаляпин. Он чуть заметно улыбался, лицо его казалось скорее усталым, чем пожилым, но глаза блестели, и весь облик был торжественно взволнованным. Как только полились звуки его песни, выражение усталости исчезло с лица Шаляпина и уступило место вдохновению. Перед нами предстал Шаляпин таким, каким он жил в нашем воображении: прекрасным, сильным чудо-богатырем. Казалось, что искусство этого артиста бессмертно и не подвластно времени. Эта мысль утверждалась все более и более, по мере того как Шаляпин без малейшего напряжения пел одну за другой столь знакомые всем нам вещи своего репертуара.
После второго номера Шаляпин, посмотрев искоса на рояль, подошел к нему и без всякого усилия придвинул его ближе к середине сцены. Это еще больше подчеркнуло то ощущение физической силы, которое исходило от всей его стройной и могучей фигуры.
Трудно описать непревзойденную высоту вокального мастерства Шаляпина. Он с величайшей легкостью переходил от сильнейшего форте к тончайшему пианиссимо. А русские песни лились свободно, широко, с особой, присущей только ему напевностью. Каждый вздох, пауза были поистине его -- шаляпинские. После бурных взрывов аплодисментов со всех сторон слышались возгласы французов: "C'est épatant, c'est génial". {Это изумительно, это гениально (франц.).}
Мы были потрясены могучим талантом Шаляпина и покорены всем обаятельным обликом этого человека.
Несмотря на обширную программу -- более двадцати номеров и, кроме того, нескольких вещей, где артист солировал в сопровождении церковного хора Афонского, Шаляпин пел очень много "на бис". Бисировал он очень охотно и даже с радостью, не заставляя себя долго просить. Шаляпин пел по-русски. Программа была очень разнообразная, преобладали русские композиторы -- Мусоргский ("Блоха", "Баллада", "Трепак", "Листья шумели уныло"), Даргомыжский (ария Мельника, "Титулярный советник", "Старый капрал" на слова Беранже, "Расстались гордо мы"), Бородин (ария князя Галицкого из "Князя Игоря"), Глинка ("Ночной смотр"), Римский-Корсаков ("Пророк"), Рубинштейн ("Персидская песня").
Не обошлось, конечно, без "Дубинушки", вызвавшей особый восторг у публики. Шаляпин исполнил рекрутскую песню, аранжированную им с напева его матери "Эх ты, Ванька". Эту песню я никогда раньше не слышала.
Характерно, что в программе концерта наряду с очень веселыми песнями, такими, например, как "Вдоль по Питерской" и другими, было много песен и романсов трагического содержания -- "Под камнем могильным" Бетховена, "Смерть и девушка" Шуберта, "Бродит смерть вокруг меня" Ю. Сахновского. И все же от всего концерта осталось бодрое, жизнеутверждающее ощущение г.
Шаляпин долго прощался с аудиторией, много раз возвращаясь на сцену; казалось, что ему очень не хочется расставаться с нами. Он знал, что на этом концерте присутствовали люди из Советского Союза, которые с особо чутким вниманием слушали его.
Позднее, в октябре, мне пришлось участвовать в качестве представителя Советского Союза в Международном жюри по классу музыкальных представлений, которые состоялись на выставке. Председателем этого жюри был известный французский музыкальный критик г-н Астрюк. Все члены жюри (французы, немцы, итальянцы, поляки) вспоминали Шаляпина. "Le peuple russe doit en être bien fier", {Русский народ должен им очень гордиться (франц.).} -- обращаясь ко мне, сказал Астрюк
Тщетно ждали мы следующего концерта Шаляпина. Так хотелось снова пережить незабываемые минуты. Однако, пробыв в Париже до конца декабря 1937 года, мы больше ничего не слышали о Шаляпине 2.
12 апреля 1938 года, уже в Советском Союзе, мы узнали горестную весть: не стало дивного певца -- Федора Ивановича Шаляпина.
Вспоминая сейчас о последнем концерте артиста и о волшебном звучании его голоса, невольно думаешь с щемящей тоской в сердце, что он покинул свое искусство гораздо раньше, чем оно могло покинуть его.
КОММЕНТАРИИ
Написано для двухтомника "Ф. И. Шаляпин" (т. 2).
1 И. А. Бунин пишет об этом концерте в несколько иной "тональности": "В июне тридцать седьмого года я слушал его в последний раз в Париже. Он давал концерт, пел то один, то с хором Афонского. Думаю, что уже и тогда он был тяжело болен. Волновался необыкновенно. Он, конечно, всегда волновался, при всех своих выступлениях,-- это дело обычное: я видел, как вся тряслась и крестилась перед выходом на сцену Ермолова, видел за кулисами после сыгранной роли Ленского, и даже самого Росси,-- войдя в свою уборную, они падали просто замертво. То же самое в некоторой мере бывало, вероятно, и с Шаляпиным, только прежде публика этого никогда не видала. Но на этом последнем концерте она видела, и Шаляпина спасал только его талант жестов, интонаций. Из-за кулис он прислал мне записку, чтобы я зашел к нему. Я пошел. Он стоял бледный, в поту, держа папиросу в дрожащей руке, тотчас спросил (чего прежде, конечно, не сделал бы): -- Ну что, как я пел?
-- Конечно, превосходно,-- ответил я. И пошутил: -- Так хорошо, что я все время подпевал тебе и очень возмущал этим публику.
-- Спасибо, милый, пожалуйста, подпевай,-- ответил он со смутной улыбкой.-- Мне, знаешь, очень нездоровится, на днях уезжаю отдыхать в горы, в Австрию. Горы -- это, брат, первое дело. А ты на лето куда?
Я опять пошутил:
-- Только не в горы. Я и так все в горах: то Монмартр, то Монпарнас.
Он опять улыбнулся, но очень рассеянно. Ради чего дал он этот последний концерт? Ради того, вероятно, что чувствовал себя на исходе и хотел проститься со сценой, а не ради денег..." (И. Бунин, Собр. соч. в девяти томах, т. 9, М., "Художественная литература", 1967, стр. 386--387).
2 После Парижа Шаляпин через пять дней, 23 июня, дал концерт в Истборне (Англия). Этот концерт оказался последним.