Монте Тоти Даль
"Grande barbiere"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Федор Иванович Шаляпин. Том второй. Воспоминания о Ф. И. Шаляпине
   М., "Искусство", 1977
   

ТОТИ ДАЛЬ МОНТЕ

"GRANDE BARBIERE"

   Я прожила довольно большую сценическую жизнь, отдав театру двадцать пять лет, трижды объехала весь мир -- от Америки до Австралии, Китая и Японии. Это дало мне много незабываемых эстетических впечатлений. Я пела под оркестр, которым управлял знаменитый Артуро Тосканини, моими партнерами были лучшие певцы мира. Но самое яркое и волнующее воспоминание оставила встреча с Шаляпиным.
   О, это был гениальный артист, непревзойденный по дарованию художник оперной сцены! Во всех своих ролях он был неповторим, оригинален и грандиозен! Да, именно грандиозен! Такого впечатления, которое он оставил в роли Бориса Годунова, я никогда больше не переживала. Еще до сих пор помню, как после спектакля "Бориса Годунова" с Шаляпиным я не спала ночами. Да и сейчас я не могу вспоминать без волнения, как проводил Шаляпин сцену галлюцинаций или сцену смерти Бориса. Это была сама правда!
   Слышала я Шаляпина в нескольких операх его репертуара, но выступала с ним только в одной, в "Севильском цирюльнике" Россини, зато много раз.
   Встретились мы с ним в Италии, на сцене прославленного миланского театра Ла Скала; потом, кажется, в 1927 году совершили совместно большую гастрольную поездку по всей Америке.
   Эти встречи нас очень сдружили. Шаляпин был так мил, отзывчив и внимателен к своим товарищам по сцене, что невозможно было не поддаться его обаянию и не стать его другом. Ко мне лично он относился с отеческой лаской и заботой, похлопывал по щеке и целовал в лоб, как маленькую девочку. И прозвище-то он придумал для меня детское -- "Тотателла"! Впрочем, разница между нами действительно была велика, и не только по возрасту, но и по внешнему облику. Если вы вспомните богатырскую фигуру Шаляпина и мысленно поставите рядом с ним меня, то поймете, какой получался комический эффект при нашем совместном выступлении в "Севильском цирюльнике".
   Я помню, что, когда мы с Шаляпиным садились на пароход "Луизитания", отправляясь в заграничные турне, -- нас, как всегда, обступили фотокорреспонденты. Потом почти во всех газетах и журналах, как французских, так и американских, можно было увидеть фото: я стою под руку с Шаляпиным на фоне огромного океанского парохода. Подпись под фото гласила: "Отъезд самой маленькой примадонны и самого большого баса в мире". Шаляпина это очень забавляло -- он сам был великолепным юмористом в жизни и очень ценил чувство юмора в других.
   Сценические репетиции с участием Шаляпина доставляли мне большое удовольствие. Он всегда был в хорошем, творческом настроении, шутил, смеялся, импровизировал, что, впрочем, иногда делал и в спектаклях. Помню, однажды в "Севильском цирюльнике" Шаляпин принялся бегать за мной по всей сцене, вытягивая как можно больше свои и без того длинные ноги. Это было невероятно смешно!
   Многие певцы вносили в роль дона Базилио разного рода забавные отсебятины, но часто это граничило с очень плохим вкусом и, как правило, не поощрялось на серьезной сцене. Но все импровизации и комические трюки, проделываемые на сцене Шаляпиным, были так артистичны, отлиты в такую мастерскую форму, так оправданы изнутри, что ими нельзя было не восхищаться.
   Вспоминается, например, великолепно придуманная Шаляпиным сцена в конце третьего акта "Севильского цирюльника". Помните -- когда дон Базилио приходит с нотариусом в дом доктора Бартоло, чтобы тайком заключить брачный контракт Розины и ее опекуна. Но вместо доктора он находит графа Альмавиву, драгоценный перстень которого моментально меняет его решение, и он скрепляет законом брак Розины с графом. Вот тут-то и появляется доктор Бартоло. В этот момент Базилио -- Шаляпин принимал совершенно невинный вид, отворачивался к стене и начинал ловить мух... Делал он это с такой невозмутимой серьезностью, с такой полной, я бы даже сказала -- самозабвенной отдачей себя этому делу, что создавался невероятный комический эффект.
   Надо сказать, что итальянские зрители, пожалуй, самые требовательные в мире. Особым их вниманием, конечно, пользуется опера, оперные певцы. Здесь уж они критикуют не в бровь, а в глаз, и горе тому, кто чем-нибудь не удовлетворит серьезные профессиональные вкусы итальянской публики. От ее критики не уходили даже самые прославленные певцы. Но я не помню ни единого слова упрека, высказанного кем-нибудь в адрес Шаляпина, -- все, что он делал, было так совершенно, так ярко и убедительно, что никогда не вызывало сомнений или возражений.
   Шаляпин обладал не только превосходным голосом и гениальным сценическим талантом. У Шаляпина еще был глубокий ум. Он был мыслитель в искусстве, и это поднимало его даже над уровнем всего самого лучшего, что было в его время на оперной сцене.
   Потом я много видела и слышала в шаляпинском репертуаре хороших, культурных певцов. Могу назвать, например, моего соотечественника, выдающегося баса Пинца. Много раз я слышала баса Залевского, считавшегося в Ла Скала одним из лучших исполнителей Бориса Годунова. Но увы -- это все были маленькие копии с грандиозного и неповторимого по своей трагической силе образа царя Бориса, созданного и увековеченного Шаляпиным.
   Вообще все современные Шаляпину и последующие исполнители его репертуара, в том числе и итальянские, обычно копировали его игру, его грим, перенимали отдельные мизансцены, даже движения. Но Шаляпин так же неповторим в итальянских, как и в русских спектаклях. До сих пор стоит у меня перед глазами его Мефистофель в опере Бойто -- мужественная, сильная фигура, глаза, сверкающие словно адовым пламенем, пронизывающий душу голос -- все внушало зрителю, что перед ним не простой смертный, а сам дух тьмы!
   Несомненно, что искусство Шаляпина сыграло большую роль в повышении требовательности итальянской публики к оперным артистам. Она теперь желает, чтобы оперные певцы не только хорошо пели, но и не менее хорошо играли.
   Однако все образы Шаляпина доставались ему вовсе не так легко, как это можно было подумать, глядя на него из зрительного зала. Искусство Шаляпина -- результат огромной работы, большого и требовательного ума артиста, в котором счастливо и неповторимо соединились таланты певца, актера, художника и режиссера. Надо было быть большим художником, чтобы добиваться такого грима, как у Шаляпина. А как он отделывает свои мизансцены!
   Мне вспоминается один спектакль "Севильского цирюльника".
   Как всегда перед началом второго акта, который, как известно, начинается большой арией Розины, я немного нервничала. Задолго до поднятия занавеса я уже находилась на сцене, и мне хотелось, чтобы скорее начинали, так как нет для актера ничего хуже томительного чувства ожидания. Но мне пришлось пострадать еще по крайней мере полчаса. Оказалось, что Шаляпин, выйдя, как всегда, перед началом акта на сцену, чтобы проверить все детали обстановки, -- вдруг забраковал двери в комнате Бартоло -- они показались артисту малы. Дело в том, что Базилио -- Шаляпин появлялся в первый раз перед зрителем особым образом. Он не входил, как обычно, а как бы выныривал откуда-то снизу и постепенно вырастал в дверях, отчего его фигура приобретала какой-то титанический и в то же время зловещий характер. Такое появление дона Базилио сразу же приковывало к нему внимание зрителя. И вот, пока на сцене все не было устроено так, как требовал Шаляпин,-- занавес не поднимался, а я пережила полчаса большого нервного напряжения и, даже начав петь, все еще не могла успокоиться.
   Глубоко запал мне в память один спектакль "Севильского цирюльника" в Ла Скала, шедший по повышенным ценам. Это был необычайный спектакль по составу исполнителей. Тито Скипа -- граф Альмавива, Франчи -- Фигаро, Баккалони -- Бартоло, Шаляпин -- дон Базилио. Не случайно этот спектакль получил название "Grande barbiere" -- "Большой цирюльник". Это действительно было огромным художественным событием! Такого ансамбля я уже больше не помню, хотя всегда стремилась выступать только с отличными партнерами. На память об этом спектакле у меня сохранилась фотография, запечатлевшая всю пятерку исполнителей "Большого цирюльника".
   У меня дома -- живу я сейчас в Риме -- шесть больших альбомов с фотографиями -- своими и моих лучших друзей и партнеров по сцене. На почетном месте -- фото Шаляпина. В частности, есть снимок Шаляпина, прибывшего в Гонолулу. Там существует прелестный обычай -- встречать почетных гостей гирляндами цветов, которые вешают прямо на шею. Я тоже подвергалась этой поэтичной процедуре. На снимке Шаляпин запечатлен с огромной цветочной гирляндой на широких плечах.
   Одна из памятных встреч с Шаляпиным произошла в Париже, кажется, в 1928 году. Он был на моем концерте и затем любезно пригласил меня в гости.
   Помню превосходно отделанный в русском стиле дом Шаляпина, обильно уставленный яствами стол, в центре которого возвышался настоящий русский самовар. Шаляпин был очень гостеприимным, радушным хозяином и очень любил людей. У него было весело и как-то особенно тепло.
   Из Парижа я собиралась отправиться в большую поездку по Китаю и Японии и помню, как Шаляпин заботливо надавал мне много полезных советов, касавшихся художественных и бытовых проблем, и даже кое в чем помог мне практически. Это был весьма доброжелательный и милый человек, при этом необычайно красивый.
   Он чрезвычайно эффектно выглядел и на эстраде. Мне довелось его слышать в концерте, в Нью-Йорке, где я пела в Метрополитен-опера. Меня потрясло, что Шаляпин никогда не объявлял заранее программ своих концертов. Он всегда брал с собой на эстраду толстую книжку, в которой каждое произведение его репертуара имело свой номер и перевод на несколько языков. Такие же книжки раздавались и публике. Выйдя на эстраду, Шаляпин неторопливо надевал пенсне, спокойно перелистывал книжку, ходя при этом по сцене, затем, найдя нужное произведение, объявлял его номер и пел, а публика следила по книжке за текстом, если Шаляпин пел на незнакомом языке.
   Ах, как он пел русскую песню "Эй, ухнем!". Это был подлинный шедевр! Где-то, словно далеко-далеко, возникал грустно-печальный протяжный напев -- в нем слышалась такая широта и такая сила, которые только и могли возникнуть на берегах великой русской реки. Этот напев приобретал все большую и большую силу и, казалось, разливался во всю ширь непередаваемого шаляпинского голоса. Затем снова постепенно куда-то удалялся. Никто другой не мог так петь! Незнание русского языка нисколько не мешало поддаваться обаянию песни -- такая сила выразительности была в пении Шаляпина.
   Шаляпин много пел и из итальянского репертуара, например, арию из "Сомнамбулы" Беллини, и это тоже было великолепно, настоящее bel canto!
   Итальянским языком он владел в совершенстве, особенно в пении: он пел как истый итальянец. Говорил же несколько хуже, потому что в разговоре у него был слышен русский акцент.
   Если говорить о манере пения Шаляпина, то надо признать близость ее к итальянской школе, во всяком случае в области эмиссии (звукообразования). Его голос прекрасно звучал в любых по размерам помещениях. Я помню, что в Цинциннати (Америка) мы с ним пели спектакль в театре, вмещавшем девять тысяч зрителей, и нас повсюду было превосходно слышно.
   Когда голос хорошо поставлен, он везде и всегда хорошо звучит. Вокальное звукообразование не переносит какого-либо нажима, насилия -- оно должно быть совершенно легким и свободным, тогда голос льется, естественно вибрируя, что и сохраняет красоту тембра. При неверной постановке звук получается напряженный, насильственный, тембр исчезает, стирается, и голос плохо доходит до слушателя.
   У Шаляпина был, видимо, от природы верно поставленный голос. Его же удивительная интуиция и вкус помогли сохранить и закрепить эту постоянную манеру пения, что и приближало ее к итальянской школе, зиждущейся на принципах естественного, природного звукообразования. Правда, в пении Шаляпина слышалось и что-то своеобразное, что, вероятно, шло от русского языка. Ведь он был настоящим русским человеком и хранил свой родной колорит и в пении. Это не только не портило его, но придавало особую выразительность, красоту и своеобразие его искусству. Конечно, лучше всего этот колорит проявился в партиях русского репертуара.
   Но если вокальная школа Шаляпина была близка итальянской, то выразительность у него была особенная, прежде всего в области подачи слова, вокальной декламации. Здесь Шаляпин не превзойден еще никем.
   Я очень счастлива, что смогла поделиться своими воспоминаниями о Шаляпине с моими новыми советскими друзьями. Еще раз повторяю -- это был великий артист, и советский народ вправе гордиться своим гениальным соотечественником, прославившим русское искусство на всех лучших сценах мира.
   

КОММЕНТАРИИ

   Воспоминания выдающейся итальянской певицы записаны с ее слов во время ее пребывания в Москве в 1956 г. для двухтомника "Ф. И. Шаляпин", где эти воспоминания опубликованы (т. 2).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru