Сервантес Мигель Де
Дон Кихот Ламанчский. Том первый

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ДОНЪ КИХОТЪ ЛАМАНЧСКІЙ.

СОЧИНЕНІЯ

МИГЕЛЯ СЕРВАНТЕСА САВЕДРЫ,
ПЕРЕВЕДЕННОЕ СЪ ИСПАНСКАГО
КОНСТАНТИНОМЪ МАСАЛЬСКИМЪ.

ТОМЪ ПЕРВЫЙ.

   

САНКТПЕТЕРБУРГЪ,
ВЪ ТИПОГРАФІИ ИЗДАТЕЛЯ А. ПЛЮШАРА.
1858.

0x01 graphic

О ЖИЗНИ И ТВОРЕНІЯХЪ СЕРВАНТЕСА.

   Можно сказать вообще, что исторія жизни писателя, какъ и художника, ограничивается исторіею твореній, которыя его пережили; что эти творенія -- его дѣянія, и что весь человѣкъ видѣнъ въ писателѣ. О Сервантесѣ нельзя однакожъ сказать этого. Сдѣлавшись знаменитымъ человѣкомъ прежде, нежели сдѣлался знаменитымъ авторомъ, онъ совершилъ нѣсколько великихъ дѣлъ до сочиненія безсмертной книги. Описаніе его жизни было бы любопытно даже и тогда, когда бы онъ не пріобрѣлъ славы писателя; жизнь его занимательна и поучительна не менѣе его твореній.
   Не оцѣненный при жизни и даже долгое время послѣ смерти, Сервантесъ не имѣлъ біографовъ-современниковъ, которые, какъ то было съ другими писателями, обращая вниманіе на знаменитаго человѣка, собирали бы съ благоговѣніемъ малѣйшія подробности славной его жизни. Удивленному потомству надлежало употребить всѣ усилія, чтобы съ помощію преданій и подлинныхъ актовъ, догадокъ и вѣрныхъ свѣдѣній, составить неполное описаніе жизни долговѣчной и богатой произшествіями. Для полнаго описанія многое недостаточно, многое сомнительно; но того, что до нынѣ извѣстно за достовѣрное или за вѣроятное; довольно, чтобы изобразить судьбу одного изъ величайшихъ геніевъ, которыми гордится человѣчество.
   До сихъ поръ еще неизвѣстно, гдѣ похороненъ Сервантесъ, и долгое время не знали, гдѣ онъ родился. Восемь городовъ спорили о чести быть мѣстомъ его рожденія: Мадридъ, Севилья, Толедо, Люцена, Эсквивіасъ, Альказаръ де Санъ-Хуанъ, Консуегра и Алькала де Энаресъ. Онъ родился въ этомъ послѣднемъ городѣ, и былъ крещенъ въ приходской церкви Св. Маріи 9 Октября 1547. Предки его, родомъ изъ Галиціи, поселились потомъ въ Кастиліи, и, не принадлежа къ титулованному дворянству, считались по крайней мѣрѣ въ числѣ дворянъ, извѣстныхъ подъ названіемъ гидальго. Съ тринадцатаго столѣтія имя Сервантесовъ упоминалось съ честію въ лѣтописяхъ Испаніи. Воины съ этимъ именемъ были извѣстны во время завоеваній Фердинанда Святаго, при взятіи Баезы и Севильи. Имъ досталась часть земель, которыя раздавались въ то время, когда населяли христіанами мѣста, покинутыя Маврами. Другіе изъ Сервантесовъ находились въ числѣ завоевателей Новаго Свѣта и тамъ поселились. Въ первые годы шестнадцатаго вѣка Хуанъ Сервантесъ былъ Коррехидоромъ въ Осунѣ. Сынъ его, Родриго Сервантесъ, женился около 1540 года на Доньѣ Леонорѣ де Кортинасъ, дворянкѣ изъ городка Барахаса, и прижилъ съ нею, сначала, двухъ дочерей, Андрею и Луизу, а потомъ двухъ сыновей, Родриго и Мигуеля (Михаила). Этотъ послѣдній былъ младшій въ семействѣ, бѣдномъ, но почтенномъ.
   О юности Сервантеса мало подробныхъ свѣдѣній. Вѣроятно, что, родясь въ городѣ, гдѣ былъ университетъ и куда съѣзжались учиться молодые люди изъ Мадрида, отъ котораго до Алькалы только четыре мили, Сервантесъ первое время учился въ этомъ университетѣ. Изъ постороннихъ свѣдѣній и изъ собственныхъ его сочиненій извѣстно, что онъ съ самыхъ юныхъ лѣтъ имѣлъ склонилть къ наукамъ, а чтеніе любилъ до такой степени, что даже на улицѣ подбиралъ исписанные клочки бумаги. Склонность къ поэзіи и къ театру возбудилась въ немъ, представленіями извѣстнаго Лопе де Руеда, странствующаго комедіанта и основателя испанскаго театра. Еще до одиннадцати лѣтъ отъ роду Сервантесъ любилъ смотрѣть на эти представленія въ Сеговіи и Мадридѣ.
   Молодой Мигуель, достигнувъ юношескихъ Лѣтъ, отправился въ Саламанку, гдѣ провелъ два года, въ числѣ студентовъ славнаго университета этого города. Извѣстно, что онъ жилъ въ улицѣ Мавровъ (de los Могов.) Тамъ узналъ онъ нравы студентовъ, которые такъ хорошо изобразилъ въ нѣкоторыхъ изъ своихъ твореній, между прочимъ во второй части Донъ Кихота и въ двухъ лучшихъ своихъ повѣстяхъ: Лиценціатъ Видріера и Мнимая тетка (la Тіа fingida). Въ послѣдствіи Сервантесъ находился въ училищѣ довольно извѣстнаго ученаго, Хуана Лопеца де Гоіоса. Этому директору коллегіи поручено было Мадридскимъ городовымъ начальствомъ сочинить аллегорическія надписи и девизы для украшенія памятника королевы Елисаветы Валуа, поставленнаго послѣ пышныхъ ея похоронъ 24 Октября 1568 въ церкви de las Descal zas Reales. Гоіосъ взялъ къ себѣ для этого въ помощники нѣкоторыхъ изъ лучшихъ учениковъ своихъ, и ставитъ Сервантеса въ числѣ первыхъ. Въ описаніи, которое этотъ ученый издалъ о болѣзни, смерти и похоронахъ королевы, онъ выдаетъ, за сочиненія Сервантеса, котораго называетъ дорогимъ и любезнымъ своимъ ученикомъ, первую эпитафію, составленную въ формѣ сонета, четыре redondillas (четверостишія), copia castellana (стансы съ перебитыми риѳмами), и наконецъ элегію въ терцетахъ, сочиненную отъ имени всего класса учениковъ и посвященную кардиналу Донъ Діего де Эспиноза, президенту Кастильскаго совѣта и главному инквизитору.
   Эти первые опыты были приняты съ одобреніемъ, и вѣроятно въ это же время Сервантесъ, поощренный успѣхомъ, написалъ небольшую пастушескую поэму Filena, нѣсколько сонетовъ и романсовъ, и наконецъ rimas, собраніе смѣшанныхъ стихотвореній. Объ этихъ сочиненіяхъ Сервантесъ при концѣ жизни упомянулъ въ своемъ Путешествіи на Парнассъ (Viage al Parnaso); но изъ нихъ, кромѣ воспоминанія, ничего не сохранилось.
   Въ это самое время, во дворцѣ Филиппа II разыгрывалась та кровавая и таинственная драма, которой двоякую развязку составила смерть инфанта Донъ Карлоса и королевы Елисаветы, пережившей его только двумя мѣсяцами. Папа Пій V отправилъ немедленно въ Мадридъ своего нунція, чтобы изъявить королю испанскому свое сожалѣніе, въ надеждѣ посредствомъ этого посольства, внушеннаго этикетомъ, вынудить у Филиппа уступку нѣкоторыхъ церковныхъ правъ въ Италіянскихъ его владѣніяхъ. Нунцій былъ римскій прелатъ, по имени Джуліо Аквавива, сынъ герцога Атрійскаго, получившій по возвращеніи изъ Италіи кардинальскую шляпу. Посольство не могло понравиться Филиппу, который издалъ повелѣніе, чтобы никто не говорилъ ему о смерти сына, и который при всей своей набожности не дѣлалъ никакихъ уступокъ Римскому Двору. Эти причины ускорили отъѣздъ легата изъ Мадрида. Онъ получилъ свои паспорты 2 Декабря 1568, спустя два мѣсяца по пріѣздѣ, съ повелѣніемъ возвратиться прямо въ Италію чрезъ Валенсію и Барселону. Такъ какъ Сервантесъ самъ говоритъ, что онъ въ Римѣ служилъ у кардинала Аквавивы въ качествѣ camarero {Поиспански camarero значить камергеръ или камердинеръ.}, то вѣроятно, что римскій нунцій, которому молодой Мигуель представленъ былъ въ числѣ поэтовъ, писавшихъ на смерть королевы, полюбилъ его, и, тронутый его бѣдностію и раждающимися дарованіями, рѣшился принять его въ свое семейство. Такъ называли знатные господа того времени свою прислугу. Впрочемъ этотъ обычай былъ общій. Множество испанскихъ дворянъ вступало тогда, не думая унизить себя, въ услуженіе къ римскимъ духовнымъ сановникамъ, или для того, чтобы даромъ съѣздить въ Италію, или чтобы получить выгодныя духовныя мѣста съ помощію своихъ покровителей.
   Безъ сомнѣнія въ эту поѣздку, провожая въ Римъ новаго своего господина, Сервантесъ побывалъ какъ въ Валенціи и Барселонѣ, о которыхъ часто отзывается съ похвалою въ своихъ сочиненіяхъ, такъ и въ южной Франціи, которую описалъ въ Галатеѣ. Ни въ какую другую эпоху своей жизни онъ не могъ быть въ этихъ мѣстахъ.
   Не смотря на пріятную праздность въ домѣ римскаго прелата, и еще большую пріятность имѣть досугъ для занятій поэзіею, Сервантесъ недолго пробылъ въ услуженіи. Въ слѣдующемъ 1569 году онъ записался въ испанское войско, занимавшее часть Италіи. Молодымъ, бѣднымъ дворянамъ предстояли только два поприща: военное и духовное. Сервантесъ избралъ, первое. Записаться въ солдаты значило тогда не то, что нынѣ. Солдатское званіе составляло тогда первый военный чинъ, изъ котораго можно было перейти прямо въ прапорщики (alferez), или даже въ капитаны. Потому-то не всякому можно было вступить въ солдаты; на это надобно было имѣть родъ права, и въ Испаніи говорили: asentar plaza de soldado (опредѣлиться на мѣсто солдата).
   Тогда было самое благопріятное время для людей съ такою дутою, какъ Сервантесѣ. Пламя раздора, тогда вспыхнувшее, готовило борьбу христіанства съ исламизмомъ. Селимъ II, нарушивъ трактаты, среди мира овладѣлъ островомъ Кипромъ, который принадлежалъ Венеціанцамъ. Послѣдніе просили помощи у Папы Пія V, который немедленно свои галеры и испанскія соединилъ съ венеціянскими и поручилъ предводительству Марка Литонія Колоны. Соединенный флотъ, въ началѣ лѣта 1570 года, отплылъ въ моря Леванта, чтобы остановить успѣхи общаго врага. Но несогласіе между союзными предводителями и нерѣшительность ихъ содѣлали эту кампанію безуспѣшною. Турки взяли Никосію приступомъ и завоевали весь островъ. Христіанскія эскадры, разлученныя бурями, принуждены были возвратиться въ тѣ гавани, изъ которыхъ вышли. Между сорока девятью испанскими галерами, которыя соединились съ папскими, состоявшими подъ начальствомъ Іоанна Андрея Доріа, находилось двадцать галеръ неаполитанской эскадры, предводимыхъ Маркизомъ Санта-Круцомъ. Экипажъ ихъ былъ усиленъ пятью тысячами испанскихъ солдатъ, между которыми находилась рота храбраго капитана Діего де Урбина, отдѣленная отъ полка (tertio) Мигуеля Монкады. Въ эту самую роту завербовался Сервантесъ и сдѣлалъ тогда первый шагъ на военномъ поприщѣ.
   Между тѣмъ, какъ онъ зимовалъ съ флотомъ въ Неаполѣ, военныя приготовленія дѣятельно производились тремя южными морскими державами Европы, и дипломатическіе переговоры полагали основаніе союзу между ними. Наконецъ, 20 Мая 1571, подписанъ былъ извѣстный трактатъ между Папою, королемъ испанскимъ и Венеціянскою республикою. Въ этомъ трактатѣ союзныя державы назначали главнымъ предводителемъ соединенныхъ силъ побочнаго сына Карла V, Донъ Хуана Австрійскаго, который тогда прославился, въ началѣ своего военнаго поприща, усмиреніемъ продолжительнаго бунта Морисковъ {Мориски -- потомки Мавровъ и Арабовъ, оставшіеся въ Испаніи послѣ взятія Гренады и обращенные силою въ Католическую вѣру.} въ Гренадѣ.
   Донъ Хуанъ поспѣшно соединилъ въ Барселонѣ старыя войска, испытанныя имъ въ воинѣ, которую онъ велъ въ горахъ Алпухарраскихъ, и помѣстивъ между ними отличные полки Дона Мигуеля де Монкады и Дона Лопе де Фигуероа, отправился немедленно моремъ въ Италію, и 26 Іюня прибылъ на Генуэзскій рейдъ, съ сорока семью галерами. По распредѣленіи войскъ и экипажей ію разнымъ судамъ эскадра отплыла въ Мессину, куда собирался весь союзный флотъ. Въ слѣдствіе этого распредѣленія къ войскамъ на галерахъ Іоанна Андрея Доріа, состоявшимъ тогда въ испанской службѣ, прибавлены были двѣ новыя роты ветерановъ полка Монкады: рота Урбины и рота Родриго де Мора. Сервантесъ послѣдовалъ за своимъ капитаномъ на галерѣ: Маркеза, которою командовалъ Францеско Санто Піетро.
   Союзный флотъ, подавъ помощь Корфу и преслѣдовавъ нѣсколько времени флотъ непріятельскій, открылъ его 7 Октября утромъ при входѣ въ Лепантскій заливъ. Крыло Барбариго вступило въ сраженіе вскорѣ послѣ полудня, бой распространился немедленно по всей линіи и къ вечеру кончился самою блистательною, а вмѣстѣ и самою безполезною побѣдою изъ всѣхъ, упоминаемыхъ въ лѣтописяхъ новѣйшаго времени.
   Сервантесъ въ это время былъ боленъ перемежающеюся лихорадкою. Предъ началомъ сраженія капитанъ и товарищи убѣждали его удалиться въ трюмъ галеры; но достойный потомокъ покорителей Севильи, хотя и ослабѣвшій отъ болѣзни, не послушался совѣта, внушеннаго робостью, и просилъ капитана назначить ему самое опасное мѣсто. Его поставили къ шлюбкѣ съ двѣнадцатью отборными солдатами. Галера его, Маркеза, была одна изъ тѣхъ, которыя наиболѣе отличились въ этотъ день. Она взяла на абордажъ главную александрійскую галеру, на которой убили до пяти сотъ Турокъ съ ихъ предводителемъ и взяли султанскій штандартъ египетскаго флота. Во время схватки Сервантесъ былъ раненъ, изъ ружья, два раза въ грудь и разъ въ лѣвую руку, которую раздробило, и онъ остался калѣкою на всю жизнь. Гордясь по справедливости участіемъ въ этомъ достопамятномъ сраженіи, Сервантесъ никогда не жалѣлъ о потерѣ руки, и часто повторялъ, что радуется, купивъ этою цѣною славу принадлежать къ воинамъ лепантскимъ. Въ доказательство своей храбрости, которую ставилъ гораздо выше ума, онъ любилъ показывать свои раны и говорилъ, что онъ получилъ ихъ при самомъ блистательномъ дѣлѣ изъ тѣхъ, какія встрѣчались въ настоящемъ и прошедшихъ вѣкахъ, и какія могутъ встрѣтиться въ будущихъ; что раны, полученныя въ сраженіи, должны служить для другихъ путеводными звѣздами на небѣ чести.
   Донъ Хуанъ хотѣлъ было въ довершеніе побѣды овладѣть. замками Лепантскимъ и Санта-Маврскимъ, и блокировать Турокъ въ Дарданеллахъ; но позднее время года, недостатокъ въ съѣстныхъ припасахъ, множество раненыхъ и больныхъ, и наконецъ настоятельное повелѣніе брата его, Филиппа, заставили его-возвратиться въ Мессину, куда онъ прибылъ 31 Октября. Войска распредѣлены были по разнымъ мѣстамъ на зимнія квартиры, и полкъ Монкады расположился въ южной части Сициліи. Что касается до Сервантеса, то онъ, какъ больной и притомъ раненый, не могъ оставить Мессины и пробылъ тамъ около шести мѣсяцевъ, въ тамошнихъ госпиталяхъ. Донъ Хуанъ Австрійскій, который удостоилъ его особеннаго вниманія, когда на другой день послѣ сраженія осматривалъ войско, не забылъ его и въ этомъ печальномъ убѣжищъ. Изъ бумагъ того времени видно, что Сервантесу назначаемы были изъ интендантства флота (pagaduria) нѣсколько разъ небольшія денежныя выдачи, а именно 15 и 27 Января, 9 и 17 Марта 1572. Наконецъ, когда онъ выздоровѣлъ, приказомъ генералиссимуса отъ 17 Апрѣля, даннымъ войсковымъ казначеямъ (oficiales de cuenta y razon), назначено было большое жалованье, три ефимка въ мѣсяцъ, солдату Сервантесу, который перешелъ въ роту полка Фигероа.
   Кампанія, которая слѣдовала за Лепантскою, далеко не имѣла тѣхъ великихъ послѣдствій, какихъ отъ нея ожидали. Пій V, душа союза, умеръ; Венеціяне, увлекаемые выгодами Левантской торговли, уже охладѣли; Испанія почти одна противу поставлена была Туркамъ тогда, какъ послѣдніе, -- будучи поддерживаемы диверсіею, которую Франція предприняла въ пользу ихъ противу короля католическаго, въ годъ Варѳоломеевской ночи, угрожая Испанской Фландріи,-- г прилежно готовились къ войнѣ и въ свою очередь угрожали берегамъ Сициліи. Между тѣмъ Маркъ-Антоній Колона отплылъ 6 Іюня въ Архипелагъ съ частію союзнаго флота, и между прочимъ съ тридцатью шестью галерами Маркиза Санта-Круца, на которыхъ находилась и рота полка Фигероа, въ которую поступилъ Сервантесъ. Донъ Хуанъ отправился 9 Августа съ остальною частію флота; но обѣ эскадры потеряли много времени, отыскивая одна другую. Потомъ, соединясь въ Сентябрѣ, онѣ упустили, по недостатку въ лоцманахъ, случай напасть съ успѣхомъ на турецкій флотъ, котораго силы были по неосторожности раздѣлены, такъ, что одна часть стояла въ Наваринѣ, другая въ Модонѣ. Послѣ тщетнаго покушенія взять приступомъ Наваринскій замокъ, Донъ Хуанъ принужденъ былъ посадить войска обратно на суда и возвратиться въ началѣ Ноября въ Мессинскій портъ. Сервантесъ въ повѣсти о Плѣнномъ Капитанѣ пространно описываетъ эту неудачную кампанію 1572 года, въ которой самъ участвовалъ.
   Между тѣмъ Филиппъ II не отступалъ отъ своего намѣренія. Онъ хотѣлъ къ слѣдующей веснѣ соединить до трехъ сотъ галеръ въ Корфу и нанести оттоманской морской силѣ ударъ, отъ котораго бы она не оправилась. Но Венеціяце, которые вели тайные переговоры съ Селимомъ при посредствѣ Франціи, заключили съ нимъ миръ въ Мартѣ 1573. Это неожиданное отпаденіе разстроило союзъ и заставило отказаться отъ всякихъ предпріятій противъ Турціи. Чтобъ занять силы, собранныя Испаніей", рѣшились сдѣлать высадку въ Алжирѣ, или въ Тунисѣ. Филиппъ и Донъ Хуанъ избрали для того послѣднее мѣсто; но король желалъ только свергнуть съ престола Турка Алухъ-Али, возвести на него вновь Мавра Мулей-Могаммеда и срыть крѣпости, содержаніе которыхъ обходилось очень дорого; между тѣмъ принцъ, братъ его, которому онъ отказывалъ въ титулѣ Инфанта Испанскаго, хотѣлъ сдѣлаться королемъ въ этой странѣ, въ которой Испанцы со временъ Карла V владѣли крѣпостью Голеттою.
   Сначала все шло хорошо. Высадивъ войска въ Толеттѣ, Донъ Хуанъ послалъ маркиза Санта-Круца съ отборными ротами занять Тунисъ, оставленный турецкимъ гарнизономъ и почти всѣми жителями. Но Филиппъ, сколько опасаясь намѣреній принца, искателя приключеній, столько же сердясь на него за непослушаніе, послалъ къ нему повелѣніе немедленно возвратиться въ Ломбардію. Донъ Хуанъ отправился, оставивъ слабые гарнизоны въ Толеттѣ и крѣпости, которую Турки взяли приступомъ въ концѣ того же года.
   Сервантесъ, вступивъ въ Тунисъ съ маркизомъ СантаКруцомъ, въ рядахъ славнаго полка Фигероа, отъ ружей котораго, говоритъ историкъ Ванъ-деръ-Гаменъ, дрожала земля, возвратился съ флотомъ въ Палерму. Оттуда опять отправился Сервантесъ въ море подъ начальствомъ герцога де Сеса, который тщетно покушался подать помощь Голеттѣ, потомъ на зимнія квартиры въ Сардинію, и возвратился въ Италію на галерахъ Марселя Доріа. Тогда получилъ онъ отъ Донъ Хуана Австрійскаго, который пріѣхалъ въ Неаполь въ Іюнѣ 1575 года, дозволеніе возвратиться въ Испанію, изъ которой семь лѣтъ былъ въ отсутствіи.
   Благодаря этимъ походамъ, Сервантесъ обозрѣлъ всю Италію. Онъ былъ во Флоренціи, Венеціи, Римѣ, Неаполѣ, Палермѣ, и посѣщалъ въ Болоньи коллегію, основанную для Испанцевъ кардиналомъ Альборноцомъ. Онъ узналъ языкъ и глубоко изучилъ литературу италіянскую, по которой до него образовались Босканъ, Гарсиласо, Гуртадо де Мендоза, и которую въ его время изучали Меса, Вируесъ, Мира де Амескуа и братья Леонардо де Аргенсола. Это изученіе имѣло вліяніе на послѣдующіе его литературные труды и вообще на его слогъ, въ которомъ нѣкоторые изъ его современниковъ, послѣдователи секты анти-петраркистовъ, замѣтили много явныхъ италіянизмовъ.
   Сервантесъ, которому тогда было двадцать восемь лѣтъ, изувѣченный, ослабленный трудами трехъ походовъ и оставленный въ званіи простаго солдата, рѣшился возвратиться на родину, въ свое семейство. Впрочемъ, будучи извѣстенъ двору, онъ могъ надѣяться, что блистательныя его заслуги будутъ вознаграждены. Донъ Хуанъ Австрійскій, кромѣ отпуска, снабдилъ его письмами къ королю, своему брату, въ которыхъ, превознося похвалами раненаго при Лепантѣ, просилъ убѣдительно Филиппа назначить его командиромъ одной изъ ротъ, которыя составлялись въ Испаніи, для отсылки въ Италію или Фландрію. Вице-король Сициліи, Донъ Карлосъ Аррагонскій, герцогъ де Сеса, поручалъ также милости короля и министровъ солдата, дотолѣ невознагражденнаго, который снискалъ уваженіе товарищей и начальниковъ своею храбростью, умомъ, примѣрнымъ поведеніемъ.
   Снабженный такими важными свидѣтельствами, съ которыми можно было ожидать отъ поѣздки счастливаго успѣха, Сервантесъ сѣлъ въ Неаполѣ на испанскую галеру el Sol (Солнце), со старшимъ братомъ своимъ, Родриго., такимъ же солдатомъ, какъ и онъ самъ, съ артиллерійскимъ генераломъ Перо-ДіецоМъ Карильо де Кесада, бывшимъ Голеттскимъ губернаторомъ, и со многими другими высшими воинскими чиновниками, которые также возвращались въ отечество. Но его ожидали новыя испытанія, и для него не настало еще время покоя. Двадцать шестаго Сентября 1575 года галера el Sol была окружена алжирскою эскадрою подъ начальствомъ Арнаута (Албанца) Мами, который пріобрѣлъ прозваніе Капитана моря. На испанскую галеру напали три турецкія судна и между ними гальотъ о двадцати двухъ гребецкихъ лавкахъ, подъ начальствомъ Дали-Мами, греческаго ренегата, прозваннаго Хромымъ. Послѣ упорнаго и неравнаго сраженія, въ которомъ Сервантесъ оказалъ обычную храбрость, галера; принужденная спустить флагъ, была отведена съ торжествомъ въ Алжиръ, гдѣ плѣнныхъ раздѣлили побѣдители между собою. Сервантесъ достался на долю того самаго Дали-Мами, который овладѣлъ христіанскимъ кораблемъ.
   Мами былъ столько же скупъ, сколько жестокъ" Увидѣвъ у Сервантеса письма къ королю отъ Донъ Хуапа Австрійскаго и герцога де Сеса, онъ счелъ своего плѣнника за самаго знатнаго испанскаго дворянина. Поэтому, чтобы скорѣе получить за него богатый выкупъ, онъ наложилъ-на него цѣпи, содержалъ въ тѣсной неволѣ и заставилъ его испытывать разнаго рода лишенія и муки. Варварійскіе корсары поступали такъ со всѣми знатными плѣнниками, которые попадались имъ въ руки. Они обходились съ ними, какъ нельзя хуже, по крайней мѣрѣ въ первое время плѣна; съ тою цѣлію, чтобы заставить ихъ отпасть отъ вѣры, или просить своихъ родственниковъ и друзей внести за нихъ богатый выкупъ.
   Въ этомъ бореніи съ безпрерывными мученіями Сервантесъ явилъ рѣдкое геройство, которое безъ сомнѣнія выше храбрости: геройство терпѣнія, "это другаго рода мужество," какъ говоритъ Солисъ, "которое такъ же дитя сердца, какъ и первое." Далекій отъ уступчивости, отъ покорности, Сервантесъ принялъ намѣреніе, которое потомъ неоднократно покушался исполнить, намѣреніе освободиться изъ плѣна смѣлостью и хитростью. Вмѣстѣ съ собою онъ желалъ освободить и всѣхъ своихъ товарищей, надъ которыми скоро его возвысило превосходство ума и характера, такъ, что онъ сталъ душею и руководителемъ ихъ общества. Имена нѣкоторыхъ изъ нихъ извѣстны. Это были: капитанъ Донъ Франциско де Менесесъ, прапорщики Ріосъ и Кастаньеда, сержантъ Наваррете, нѣкто Донъ Бельтранъ дель Сальто-и-Кастильа и другой дворянинъ, по имени Осоріо. По словамъ Патера Гаедо, (historia de Argei), первымъ ихъ намѣреніемъ было пробраться, слѣдуя примѣрамъ прежнихъ плѣнниковъ, въ Оранъ, принадлежавшій тогда Испаніи. Имъ удалось даже выйти изъ Алжира подъ руководствомъ одного тамошняго Мавра, который былъ подкупленъ Сервантесомъ. Но на другой день Мавръ ушелъ отъ нихъ, и имъ осталось только возвратиться къ владѣльцамъ своимъ и подвергнуться наказанію за покушеніе-къ бѣгству. Сервантесъ былъ признанъ главою заговора.
   Нѣкоторые изъ его товарищей, и между прочими прапорщикъ Гавріилъ де Кастаньеда, были выкуплены въ половинѣ 1576 года. Этотъ Кастаньеда взялся отвезти къ родителямъ Сервантеса письма, въ которыхъ оба брата описывали свое горестное положеніе. Родриго Сервантесъ, отецъ ихъ, частію продалъ, частію заложилъ небольшое, принадлежавшее сыновьямъ, и свое собственное значительное имѣніе, даже приданое двухъ незамужнихъ дочерей своихъ, и такимъ образомъ обрекъ все свое семейство на бѣдность. Къ несчастію усилія эти были тщетны. Сервантесъ, получивъ деньги, вырученныя продажею и займомъ, хотѣлъ было договариваться съ владѣльцемъ своимъ, Дали-Мами; но ренегатъ цѣнилъ своего плѣнника слишкомъ высоко, чтобы уступить его за малую цѣну. Онъ потребовалъ огромнаго выкупа, такъ, что Сервантесъ долженъ былъ отказаться отъ надежды искупить свою свободу. Онъ великодушно пожертвовалъ своею половиною денегъ на выкупъ брата, котораго цѣнили дешевле. Тотъ былъ выкупленъ въ Августѣ 1577 года. Отъѣзжая, Родриго обѣщался немедленно снарядить въ Валенсіи или на Балеарскихъ островахъ вооруженный фрегатъ, который бы, приѣхавъ къ берегу Африки на условленномъ мѣстѣ, могъ освободить его брата и другихъ христіанъ. Въ этомъ намѣреніи онъ взялъ отъ нѣсколькихъ знатныхъ плѣнниковъ убѣдительныя письма къ вице-королямъ приморскихъ областей.
   Эти мѣры состояли въ связи съ давнишнимъ планомъ Сервантеса. Въ трехъ миляхъ отъ Алжира, къ востоку, находился садъ, или загородный домъ Каидъ Гасса на, греческаго ренегата. Одинъ изъ его невольниковъ, по имени Хуанъ, уроженецъ наваррскій, вырылъ тайно въ этомъ саду, который онъ обработывалъ, подземелье. Туда, слѣдуя наставленіямъ Сервантеса, начали съ исхода февраля 1577 убѣгать и скрываться разные христіанскіе невольники. Число ихъ, при отъѣздѣ Родриго, возрасло до четырнадцати или пятнадцати. Сервантесъ, не выходя изъ дома, управлялъ этою подземною республикою, снабжалъ ее всѣмъ нужнымъ и пекся объ ея безопасности. Можно было бы усомниться въ истинѣ этого событія, указывающаго всю изобрѣтательность его ума, еслибъ оно не подтверждалось множествомъ свидѣтельствъ и доказательствъ. Главными помощниками его въ этомъ дѣлѣ были садовникъ Хуанъ, который сторожилъ садъ и не дозволялъ никому къ нему приближаться, и еще другой невольникъ; прозванный золотильщикомъ (el dorador), который, отпавши отъ Христіанской вѣры въ молодыхъ лѣтахъ, обратился опять къ Христіанству, когда пришелъ въ совершенный возрастъ. Этому поручено было носить съѣстные припасы въ пещеру, изъ которой никто не выходилъ иначе, какъ при темнотѣ ночи. Сервантесъ, разсчитавъ время, въ которое надлежало прибыть фрегату, отправленному его братомъ, убѣжалъ и самъ изъ острога Дали-Мами, и 20 Сентяг бря, простясь съ другомъ своимъ, докторомъ Антоніо де Соза, который по болѣзни не могъ.за нимъ слѣдовать, скрылся въ подземелье, къ товарищамъ.
   Разсчетъ его былъ вѣренъ. Въ Валенсіи, или на островѣ Маіоркѣ, успѣли снарядить "регатъ, начальникомъ котораго назначили испанца, по имени Віана, недавно выкупленннаго изъ неволи, человѣка дѣятельнаго, неустрашимаго и знавшаго хорошо берега варварійскіе. Этотъ фрегатъ прибылъ на видъ Алжира 28 Сентября и, продержавшись въ открытомъ морѣ цѣлый день, приблизился ночью къ условленному мѣсту довольно близкому отъ сада; чтобъ извѣстить скрывавшихся невольниковъ о своемъ прибытіи и принять ихъ немедленно на бортъ. Къ несчастію рыбаки, возвращаясь съ моря, узнали христіанскій фрегатъ, не смотря на темноту, подняли тревогу и собрали столько народу, что Віана принужденъ былъ возвратиться въ открыто? море. Спустя нѣсколько времени онъ рѣшился вторично пристать къ берегу, но покушеніе его имѣло несчастныя послѣдствія. Мавры сторожили фрегатъ, напали на него во время высадки, забрали въ плѣнъ весь экипажъ и такимъ образомъ разрушили планъ бѣгства.
   До того времени Сервантесъ и товарищи его, въ надеждѣ близкаго избавленія, терпѣливо переносили всѣ лишенія, страданія и самыя болѣзни, открывшіяся между ними отъ долговременнаго пребыванія, въ сыромъ и мрачномъ ихъ жилищѣ, но вскорѣ лишились они и самой надежды. На другой день по взятіи фрегата золотильщикъ, этотъ обратившійся ренегатъ, къ которому Сервантесъ имѣлъ полное довѣріе, отпалъ снова отъ Христіанства, явился къ Алжирскому Дею Гассанъ-Агѣ и открылъ убѣжище невольниковъ, которыхъ Віана хотѣлъ освободить. Дей, обрадованный этимъ извѣстіемъ, которое по обычаю страны давало ему право присвоить себѣ Христіанъ, какъ бѣглыхъ невольниковъ, послалъ начальника своихъ тѣлохранителей, съ отрядомъ турецкихъ солдатъ, захватить бѣглецовъ и укрывавшаго Ихъ садовника. Солдаты, путеводимдо доносителемъ, спустились неожиданно, съ саблями въ рѣкахъ, въ подземелье. Между тѣмъ, какъ они вязали Христіанъ, Сервантесъ возвысилъ голосъ и съ благородною твердостью сказалъ, что никто изъ несчастныхъ его товарищей не виноватъ; что онъ. одинъ уговаривалъ ихъ къ бѣгству и скрывалъ, и одинъ долженъ понести и наказаніе, какъ зачинщикъ заговора. Удивленные такимъ великодушнымъ признаніемъ, которое должно было на одного Сервантеса обратить весь гнѣвъ жестокаго Гассанъ-Аги, Туркипослали къ повелителю своему гонца съ извѣстіемъ обо всемъ произшедшемъ. Дей приказалъ привести всѣхъ плѣнниковъ въ свой особенный острогъ и начальника Ихъ представить къ нему лично. Сервантесъ, обремененный цѣпями, препровожденъ былъ изъ подземелья во дворецъ Дея, пѣшкомъ, подвергаясь на пути оскорбленіямъ возмутившейся черни.
   Дей допрашивалъ его нѣсколько разъ. Онъ употреблялъ самыя лестныя обѣщанія и самыя ужасныя угрозы, чтобы заставить его открыть своихъ сообщниковъ; но Сервантесъ, не поддаваясь мы искушеніямъ, ни угрозамъ, продолжалъ обвинять одного себя. Дей, утомленный его твердостью, и вѣроятно тронутый его великодушіемъ, удовольствовался тѣмъ, что велѣлъ содержать его въ цѣпяхъ, въ острогѣ.
   Камдъ-Гассанъ, владѣлецъ сада, въ которомъ случилось это произшествіе, прибѣжалъ къ Дею просить, чтобы всѣ бѣглецы были примѣрно наказаны, и, начавъ съ невольника своего, садовника Хуана, онъ повѣсилъ его собственноручно. Та же участь постигла бы и Сервантеса съ товарищами, еслибъ скупость Дея не удержала на этотъ разъ его обычной жестокости. Къ тому же большая часть владѣльцевъ потребовала обратно своихъ невольниковъ, такъ, что и санъ Сервантесъ попалъ къ прежнему своему господину Дали-Мами. Но вскорѣ Дей, потому ли что считалъ Сервантеса человѣкомъ опаснымъ, или надѣялся получить за него богатый выкупъ, вскорѣ купилъ его за пятьсотъ ефимковъ.
   Этотъ Гассанъ-Ага, родомъ изъ Венеціи, котораго настоящее имя Андрета, былъ одинъ изъ самыхъ свирѣпыхъ разбойниковъ. То, что разсказываетъ Патеръ Гаедо о жестокостяхъ его правленія, превосходитъ всякое вѣроятіе и заставляетъ содрогаться отъ ужаса. Онъ равно былъ страшенъ, какъ Мусульманамъ, своимъ подданнымъ, такъ и Христіанскимъ невольникамъ, которыхъ число доходило почти до двухъ тысячъ. Сервантесъ говорятъ объ этомъ въ повѣсти о плѣнномъ капитанѣ: "Ничто насъ такъ не терзало, какъ быть свидѣтелями неслыханныхъ жестокостей, которымъ владѣлецъ мой подвергалъ Христіанъ. Всякой день онъ приказывалъ кого нибудь изъ нихъ вѣшать. Одного сажали на колъ, другому обрубали уши, и все за такую малость или лучше сказать до того безъ причины, что сами Турки признавались, что онъ дѣлалъ зло просто изъ желанія его дѣлать, побуждаемый природною своею наклонностію истреблять людей".
   Сервантесъ былъ купленъ Гассанъ-Агою въ концѣ 1577 года. Несмотря на тѣсное свое заключеніе и на опасность, какая угрожала ему при всякомъ покушеніи къ бѣгству; онъ не переставалъ приводить въ дѣйствіе всѣ средства, какія представляли ему обстоятельства,-- или какія самъ вымышлялъ. Въ 1578 году онъ нашелъ средство послать Мавра въ Оранъ съ писмами къ тамошнему губернатору Донъ Мартину де Кордова; но посланный былъ задержанъ на дорогѣ и приведенъ съ писмами къ Дею. Гассанъ-Ага велѣлъ посадить посланнаго на колъ; а Сервантесу дать двѣ тысячи ударовъ кнутомъ. Нѣсколько человѣкъ изъ свиты Дея, съ которыми Сервантесъ успѣлъ подружиться, заступились за него, и неумолимый Гассанъ простилъ его и на этотъ разъ: снисхожденіе тѣмъ болѣе удивительное, что въ то же время этотъ варваръ уморилъ въ своемъ присутствіи, подъ палками, трехъ испанскихъ невольниковъ у которые покушались бѣжать тѣмъ же путемъ, но были схвачены и приведены обратно въ острогъ туземцами.
   Столько неудачъ и несчастій не могли поколебалъ твердости Сервантесу, который, непрестанно думалъ о средствахъ, какъ бы освободить себя и близкихъ пріятелей своихъ. Около Сентября 1579 года познакомился онъ съ испанскимъ ренегатомъ, родомъ изъ Гренады, гдѣ онъ былъ лиценціатомъ. Онъ прозывался Хиронъ; а обратившись къ исламизму, принялъ имя Абдъ-ель-Раменъ. Этотъ ренегатъ изъявлялъ раскаяніе и желаніе возвратиться въ отечество, чтобы примириться съ церковью. Сервантесъ, по сношенію съ нимъ, составилъ новый планъ бѣгства. Оба они обратились къ двумъ поселившимся въ Алжирѣ Валенсійскимъ купцамъ" Онофрію Екзарку и Балтазару де Торресу, которые вступили въ заговоръ; и первый изъ нихъ пожертвовалъ до 1500 дублоновъ на покупку вооруженнаго фрегата о двѣнадцати гребецкихъ лавкахъ; который былъ и купленъ Абдъ-ель-Раменомъ,-- подъ предлогомъ употребленія его для крейсерства. Экипажъ былъ набранъ, и многіе изъ знатныхъ невольниковъ, извѣщенные Сервантесомъ, ждали только знака къ отъѣзду, но Докторъ Хуанъ Бланко де Пацъ, Доминиканскій монахъ, прельстясь наградою, измѣнилъ имъ и донесъ Дею о намѣреніи своихъ соотечественниковъ.
   Гассанъ-Ага разсудилъ сначала притвориться, и хотѣлъ, схвативъ невольниковъ на самомъ дѣлѣ, пріобрѣсти право на присвоеніе ихъ въ собственность, какъ людей; приговоренныхъ къ смерти. Не смотря на то, слухъ о сдѣланномъ донесеніи разнесся, и до Валенсійскихъ Купцовъ дошло, что Дею извѣстенъ заговоръ, въ которомъ они участвуютъ. Опасаясь за свое имущество и за жизнь, Онофрій Екзархъ хотѣлъ удалить Сервантеса, чтобы бы онъ въ пыткѣ не сдѣлалъ противу него показанія. Онъ обѣщалъ выкупить его, за какую бы то цѣну ни было, и послѣ того тотчасъ отправитъ въ Испанію; но Сервантесъ былъ неспособенъ бѣжать въ такое время, когда бѣдствіе могло обратиться на его товарищей, отвергъ эти предложенія и увѣривъ купца, что никакія мученія, ни самая смерть не заставятъ его выдать кого бы то ни было.
   Въ это время, въ ожиданіи отплытія фрегата; Сервантесъ уже бѣжалъ и скрывался въ домѣ.-- одного изъ своихъ сослуживцевъ, Прапорщика Діего Кастельяно. Вскорѣ обнародованъ былъ указъ Дея, который требовалъ выдачи невольника своего Сервантеса и угрожалъ укрывающимъ его смертію. Сервантесъ по обычному своему великодушію, избавилъ своего друга отъ такой отвѣтственности и явился добровольно къ Дею, найдя себѣ ходатая въ любимцѣ Дея, Мурсійскомъ ренегатѣ Морато Раецъ Мальтрапильо. Гассанъ потребовалъ отъ Сервантеса, чтобы онъ назвалъ всѣхъ своихъ сообщниковъ, а чтобы болѣе устрашить его, велѣлъ связать ему руки и надѣть петлю на шею, какъ бы готовясь его повѣсить; но Сервантесъ оказалъ прежнюю твердость: онъ обвинялъ только себя, а сообщниками назвалъ только четверыхъ испанскихъ дворянъ, которые не задолго передъ тѣмъ были выкуплены изъ неволи. Онъ отвѣчалъ съ такимъ благородствомъ и умомъ, что Деи вторично простилъ его. Онъ удовольствовался только тѣмъ, что сослалъ лиценціата Хирона въ королевство Фецъ, а Сервантеса заключилъ въ темницу, куда сажали Мавровъ, и въ которой несчастный томился цѣлые пять мѣсяцевъ, нося оковы на рукахъ и на ногахъ. Такова была награда за этотъ благородный поступокъ, которымъ, по словамъ очевидца, прапорщика Луиса де Педроса, заслужилъ онъ между Христіанами славу, честь и вѣнецъ.
   Эти происшествія, которыя по словамъ самого Сервантеса, "остались надолго въ памяти туземцевъ," и о которыхъ, какъ говоритъ Патеръ Гаеде, можно было нависать особенную исторію, поставила виновника ихъ въ такую довѣренность между Христіанами а Маврами, что Гассанъ-Ага началъ опасаться какого нибудь болѣе важнаго и общаго предпріятія. Уже прежде того два храбрые Испанца пытались произвести въ Алжирѣ возмущеніе. Сервантесъ, поддерживаемый двадцатью пятью тысячами невольниковъ, могъ напасть на такую же мысль. Одинъ изъ новѣйшихъ его историковъ, Фернандецъ Наваретте, говорить, что у него была эта мысль, и утверждаетъ, что Сервантесъ успѣлъ бы привести ее въ дѣйствіе, еслибы зложелательство и неблагодарность не помѣшали ему въ этомъ, какъ и въ другихъ случаяхъ. Какъ бы то ни было, Гассамъ-Ага до того опасался храбрости Сервантеса, его ловкости и власти надъ товарищами плѣна, что говорилъ объ немъ "пока я держу подъ стражей изувѣченнаго Испанца, до тѣхъ поръ я увѣренъ въ безопасности моей столицы, моихъ невольниковъ и моихъ Галеръ." И при всемъ томъ (таково могущество истиннаго величія!) этотъ злой человѣкъ оказывалъ Сервантесу доброжелательство и снисхожденіе. Сервантесъ въ повѣсти: плѣнный капитанъ, упоминаетъ объ этомъ, говоря: "Одинъ только могъ съ нимъ ладить. Это былъ испанскій солдатъ, нѣкто Сааведра, который совершилъ для освобожденія своего изъ неволи такія дѣла, которыя на долгое время останутся въ памяти туземцевъ. Не смотря на то, Гассанъ-Ага ни самъ не билъ его палкою, ни другимъ бить не приказывалъ, и не сказалъ ему во все время браннаго слова, между тѣмъ, какъ при каждомъ покушеніи къ бѣгству его, (а ихъ было нѣсколько,) мы боялись, что его посадятъ на колъ, чего онъ и самъ не разъ ожидалъ."
   Положеніе Сервантеса, скованнаго въ темницѣ, было нисколько не хуже того, въ которомъ находились другіе невольники, называвшіеся свободными, и которое сдѣлалось несноснымъ. Присвоивъ себѣ исключительную торговлю хлѣбомъ и всякими съѣстными припасами; Гассанъ-Ага произвелъ такой недостатокъ между народомъ, что мертвыя тѣла туземцевъ, умершихъ отъ голоду и болѣзней, валялись по улицамъ. Христіане, въ довольствованіи которыхъ владѣльцы руководствовались болѣе скупостію, чѣмъ сожалѣніемъ, получали отъ нихъ только самое необходимое; а между тѣмъ безпрестанно обременяли ихъ самыми трудными работами, потому что приготовленія Филиппа II къ войнѣ съ Португалліею, принятыя за намѣреніе напасть на Алжиръ, распространили страхъ, который побуждалъ тамошнее правительство употреблять невольниковъ день и ночь на работы, при поправкѣ укрѣпленій и починкѣ флота.
   Между тѣмъ, какъ Сервантесъ употреблялъ столько тщетныхъ усилій къ освобожденію себя, родственники его въ Мадридѣ старались достигнуть того же обыкновеннымъ путемъ выкупа. Истощивъ всѣ свои средства въ 1577 году на выкупъ старшаго брата, они 17 Марта 1578, подали прошеніе одному изъ придворныхъ алькальдовъ (alcaldes de corte,) въ которомъ многіе самовидцы свидѣтельствовали о заслугахъ Сервантеса въ Левантскую кампанію и о совершенной бѣдности его семейства, которое не могло его выкупить своими средствами. Къ этой бумагъ, представленной, королю, герцогъ де Сеса, вице-король Сициліи, присовокупилъ родъ свидѣтельства, въ которомъ усердно ходатайствовалъ передъ монархомъ за стариннаго своего солдата.
   Смерть Сервантесова отца пріостановила ходъ этого дѣла и навлекло на опечаленное семейство важнѣйшія заботы. Въ слѣдующемъ году Филиппъ II рѣшился отправить въ Алжиръ коммисаровъ для выкупа плѣнныхъ. Это порученіе возложено было на аотца Хуана Хиля, Генералъ-Прокурора ордена Св. Троицы, который сверхъ того носилъ званіе Выкупателя отъ лица Кастилльской короны. Въ помощники ему назначенъ былъ другой монахъ того же ордена, по имени Антоніо де ла Белла. Къ этимъ духовнымъ лицамъ явились 31 Іюля 1579 года Донья Леонора да Кортинасъ и дочь ея Донья Андрея де Сервантесъ, и представили триста червонцевъ, чтобы облегчитъ выкупъ Мигуеля Сервантеса, сына первой и брата послѣдней. Двѣсти пятьдесятъ червонцевъ внесла бѣдная вдова, и|пятьдесятъ бѣдная дoчь.
   Отцы-Выкупатели вышли на берегъ въ Алжирѣ 29 Мая 1580 года,, и немедленно приступили къ выполненію своей священной обязанности; но множество препятствій замедлили надолго выкупъ Сервантеса. Дей, владѣлецъ его, просилъ за него тысячу ефимковъ, вдвое противу заплаченной за него цѣны, и угрожалъ, если сумма не будетъ внесена, послать Сервантеса въ Констатинополь. И въ самомъ дѣлѣ, не задолго передъ тѣмъ, фирманомъ Султана назначенъ былъ новый Дей, и Гассанъ-Ага, готовый къ отплытію со всѣми своими богатствами, содержалъ уже Сервантеса въ оковахъ на одной изъ своихъ галеръ. Отецъ Хуанъ Хиль, тронутый положеніемъ плѣнника, и опасаясь, чтобъ этотъ замѣчательный человѣкъ не потерялъ навсегда надежды къ освобожденію, успѣлъ наконецъ посредствомъ просьбѣ и ходатайствъ выкупить его за пятьсотъ испанскихъ ефимковъ золотомъ. Чтобы составитъ эту сумму надлежало сдѣлать заемъ у нѣсколькихъ европейскихъ купцовъ и взять значительную часть изъ общаго капитала, назначеннаго на выкупъ. Наконецъ, по выдачѣ еще девяти дублоновъ въ награду галернымъ офицерамъ, Сервантесъ былъ высаженъ на берегъ 19 Сентября 1580 года въ то самое время, когда Гасанъ-Ага, отплывалъ въ Константинополь,-- такимъ образомъ Сервантесъ былъ сохраненъ для отечества и для свѣта.
   Первымъ дѣломъ его по полученіи свободы было очистить себя самымъ торжественнымъ образомъ отъ клеветы, которой онъ незадолго передъ тѣмъ сдѣлался жертвою. Гнусный донощикъ, Хуанъ Бланко де Пацъ, который ложно выдавалъ себя за коммиссара Инквизиціи, воспользовался заключеніемъ Сервантеса, чтобы приписать ему ссылку ренегата Хирана и неудачу послѣдней попытки къ бѣгству. Сервантесъ просилъ Отца Хуана Хили произвести слѣдствіе. Производство этого слѣдствія поручено было Папскому нотаріусу Педро-де Риберъ, который по двадцати пяти вопросамъ отобралъ показанія отъ одиннадцати испанскихъ дворянъ, самыхъ знатныхъ между невольниками. Это слѣдствіе, въ которомъ раскрыты всѣ обстоятельства Сервантесова плѣна, содержитъ въ себѣ любопытныя подробности обѣ его умѣ, характерѣ, чистотѣ нравовъ и великодушномъ участіи, какое принималъ онъ въ судьбѣ несчастныхъ, и которое пріобрѣло ему столько друзей; изъ показаній можно привести одно, сдѣланное Донъ Діего де Бенавидесомъ. По прибытіи въ Алжиръ говоритъ онъ, освѣдомясь о значительныхъ плѣнникахъ, я узналъ изъ первыхъ о Сервантесѣ, котораго описали мнѣ человѣкомъ честнымъ, благороднымъ, добродѣтельнымъ, превосходнаго характера и любимымъ всѣми прочими дворянами. Этотъ Бенавидесъ искалъ дружбы Сервантеса и былъ имъ такъ принятъ и обласканъ, что нашелъ въ немъ отца и мать. Кармелитскій монахъ Фелисіано Энрикецъ объявляетъ также, что, узнавъ о ложности взведенной на Сервантеса клеветы, онъ подружился съ нимъ, какъ и другіе плѣнники, которые завидовали его благородному, честному, истинно Христіанскому поведенію. Наконецъ прапорщикъ Луисъ де Педроса говоритъ, что изъ всѣхъ дворянъ, бывшихъ въ Алжирѣ, никто не дѣлалъ другимъ плѣннымъ столько добра, и не оказывалъ столько благородства, какъ Сервантесъ; что обхожденіе его увлекательно: онъ такъ остроуменъ, благоразуменъ и разсудителенъ, что немногіе могутъ съ нимъ сравниться.
   Послѣ этого не удивительно, что Сервантесъ во всю жизнь сохранялъ воспоминаніе о произшествіяхъ, случившихся во время его плѣна; что онъ избиралъ ихъ предметомъ своихъ драмъ и повѣстей, и что почти во всѣхъ его сочиненіяхъ находятся намеки, который были не ясны, пока не было. полной исторіи его жизни. Онъ не забылъ также и того, какимъ образомъ возвращена была ему свобода, и благодарность внушила ему въ повѣсти: Испанка-Англичанка, справедливую похвалу Отцамъ-Выкупателямъ. Снабдивъ себя спискомъ со слѣдствія, произведеннаго нотаріусомъ Педро де Рибера, и особенными свидѣтельствами Отца Хуана Хиля, онъ отправился изъ Алжира въ концѣ Октября 1580 года, и насладился наконецъ, по его выраженію, величайшею радостью, какую можно имѣть въ жизни, радостью изъ продолжительнаго плѣна возвратиться здоровымъ и невредимымъ на родину. Н123;тъ въ мірѣ, прибавляетъ онъ въ другомъ мѣстѣ, блага, которое бы могло сравняться съ возвращеніемъ потерянной свободы.
   Бѣдность скоро заставила его отдѣлиться отъ родныхъ. Во время его возвращенія Филиппъ II выздоравливалъ отъ болѣзни, въ Бадахосѣ, по смерти второй своей супруги Анны Австрійской. Этотъ Монархъ 5 Декабря вступилъ въ Португалію, которую завоевалъ и усмирилъ для него Герцогъ Альба. Испанская армія занимала еще эту страну, какъ для довершенія покоренія, такъ и для приготовленія къ завоеванію Азорскихъ острововъ, на которомъ партизаны Пріора Ократо продолжали еще противиться. Родриго Сервантесъ, по освобожденіи своемъ, вступилъ опять въ службу, вѣроятно въ прежній свой полкъ Генерала Донъ Лопе де Фигероа. Братъ его поѣхалъ къ нему, и тотъ Мигуель Сервантесъ, который, находясь въ острогѣ, наводилъ страхъ на Дея Алжирскаго, взялъ опять въ изувѣченную руку ружье простаго солдата. Сервантесъ лѣтомъ 1581 года сѣлъ на эскадру Дона Педро Вальдеса, назначенную для нападенія на Азорскіе острова и для защиты торговли съ Индіею. Онъ участвовалъ въ кампаніи слѣдующаго года подъ предводительствомъ Маркиза Санта-Круца и былъ въ морскомъ сраженіи, которое этотъ адмиралъ выигралъ 25 Іюля близъ острова Терсеиры у Французовъ, помогавшихъ Португальскимъ инсургентамъ. Галіотъ Санъ-Матео, на которомъ находились ветераны Фигероа, а между ними безъ сомнѣнія и Сервантесъ, принялъ важное участіе въ побѣдѣ. Наконецъ оба брата сдѣлали кампанію 1583 года и находились при взятіи штурмомъ Терсейры. Родриго Сервантесъ, который отличился въ этомъ дѣлѣ, вышедъ на берегъ одинъ изъ первыхъ, былъ произведенъ при возвращеніи флота въ Прапорщики.
   Не смотря на нижній свой чинъ, который возвышался только личнымъ его достоинствомъ, и не смотря на бѣдность, Сервантесу нравилось пребываніе въ Португаліи, гдѣ, во время зимовки, онъ былъ принять въ лучшихъ обществахъ. Въ это время съ одною Лиссабонскою дамою прижилъ онъ дочь, Доньа Изабеллу де Сааведра, которая оставалась при немъ по смерть его, даже и въ то время, когда онъ женился, потому, что другихъ дѣтей никогда у него не было.
   Любовь сдѣлала Сервантеса писателемъ. Въ промежутокъ походовъ онъ познакомился въ Кастильскомъ городкѣ Эсквивіасѣ съ благородною дѣвицею, по имени: Доньа Каталина де Паласіосъ Салазаръ и Возмедіано. Влюбившись въ нее, онъ нашелъ посреди безпокойной жизни солдата время сочинить въ честь своей красавицы поэму: Галатея. Эта поэма, которую онъ называетъ эклогою, есть пастушеская повѣсть, составленная совершенно по образцу тогдашнихъ. Въ ней онъ умѣлъ, подъ вымышленными именами, разсказать часть своихъ приключеній, похвалить умныхъ людей своего времени, а болѣе всего принесть своей любезной дань любви и уваженія. Не льзя сомнѣваться, имѣя передъ глазами примѣръ Родриго де Кота, автора Селестины, Георгія де Монтемайора, автора Діаны, и свидѣтельство Лопе де Веги, что Сервантесъ, скрываясь подъ именемъ Элисіо, пастуха береговъ Тага, изобразилъ свою любовь къ Галатеѣ, пастушкѣ, родившейся на берегахъ этой рѣки. Не подвержено сомнѣнію и то, что подъ именемъ другихъ дѣйствующихъ въ его твореніи пастуховъ: Тирсиса, Дамона, Мелисо, Сиральво, Лаусо, Ларсилео, Артидоро, надобно подразумѣвать друзей Сервантеса, писателей того времени болѣе или менѣе извѣстныхъ, а именно: Франциско де Фигероа, Педро Лаинеца, Донъ Діего Гуртадо де Мендоза, Луиса Гальвеца де Монтальво, Луиса Барагона де Сото, Донъ Алонзо де Эрсилья и Андреса Рей де Артіеда. Галатея, которой только первая часть вышла въ свѣтъ, замѣчательна чистотою слога, красотою описаній и нѣжностью въ изображеніи любви. Но пастухи Сервантеса люди слишкомъ ученые, которые любятъ философствовать и говорятъ слишкомъ красно; кромѣ того авторъ, по богатству мыслей введя въ поэму множество эпизодовъ, не соблюлъ притомъ надлежащаго порядка и не слѣдовалъ чистому вкусу. Вотъ недостатки, въ которыхъ Сервантесъ самъ сознается въ прологѣ. Онъ вѣроятно избѣжалъ бы ихъ во второй части, которой однакожъ не кончилъ, не смотря на неоднократныя обѣщанія.
   Галатея, посвященная Аббату Асканіо Колона, сыну Марка-Антонія Колоны, прежняго Сервантесова адмирала, вышла въ свѣтъ въ концѣ 1584 года, а 14 Декабря того же года Сервантесъ, будучи тридцати семи лѣтъ отъ роду, женился на героинѣ своей поэмы. Отецъ Доньа Каталины де Паласіосъ Салазаръ умеръ, и вдова его при обрученіи дочери обѣщалась отдать за него въ приданое достаточную часть недвижимаго и движимаго имущества... Это обѣщаніе исполнено было черезъ два года. Въ свадебномъ контрактѣ (carta dotal), засвидѣтельствованномъ 9 Августа 1586 года у Нотаріуса Алонзо де Агилера, Сервантесъ назначилъ самъ въ приданое женѣ сто червонцевъ, объявивъ, что эта сумма составляетъ десятую часть его имущества.
   Оставивъ армію послѣ такой отличной службы, въ томъ же званіи простаго солдата, какъ и вступилъ въ нее, Сервантесъ сдѣлался гражданиномъ городка Эскивіаса, но однообразная въ немъ жизнь не могла удовлетворить дѣятельности ума его. Кромѣ того, при ограниченныхъ доходахъ принужденный увеличивать ихъ трудомъ, Сервантесъ обратился къ первоначальнымъ своимъ мечтамъ, къ первымъ упражненіямъ своей молодости. Близость Мадрида позволяла ему часто туда ѣздить и даже тамъ жить. Въ это время онъ возобновилъ знакомство со многими изъ писателей того времени, и между прочимъ съ Хуаномъ Руфо, Лопецомъ Мальдонадо, и особенно съ Викентіемъ Эспинелемъ, авторомъ романа: Маркосъ де Обрегонъ, которымъ Ле-Сажъ такъ удачно воспользовался при сочиненіи Жилблаза. Вѣроятно даже, что Сервантесъ былъ принятъ въ родъ академіи, составившемся въ домѣ одного Мадридскаго вельможи, который учрежденіемъ ея при Филиппѣ II сдѣлалъ тоже, что знаменитый Фернандъ Кортесъ при Карлѣ V, По крайней мѣрѣ Сервантесъ, говоря въ одной изъ своихъ повѣстей объ академіяхъ италіянскихъ, упоминаетъ и объ академіи imitatoria Мадридской.
   Въ теченіи четырехъ лѣтъ послѣ брака, съ 1584 до 1588 года, Сервантесъ, сдѣлавшись снова писателемъ вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ сдѣлался гражданиномъ Эскивіаса, оставилъ пастушескую поэзію, которая не приносила никакихъ выгодъ, и обратился исключительно къ драматическимъ сочиненіямъ, которыя одни были въ то время прибыльны. Еще во время дѣтства его, испанскій театръ, оставивъ духовныя формы и сдѣлавшись свѣтскимъ, началъ появляться публично на подмосткахъ Лопе де Руеда, этого странствующаго Эсхила, автора и актера скромнаго, но истиннаго основателя сцены, на которой должны были прославиться Лопе де Вега, Кальдеронъ, Морето, Тирсо де Молина, Солисъ, и отъ которой заимствовали вдохновеніе Корнель и Мольеръ. Испанскій дворъ, который переселялся изъ одной провинціальной столицы въ другую, поселился наконецъ постоянно въ 1561 году въ Мадридѣ, а около 1580 года построили въ это.мъ городѣ два театра, до нынѣ существующіе: de la Cruz и del Principe. Тогда нѣкоторые и изъ первостепенныхъ писателей начали трудиться для сцены, для которой до того начальники странствующихъ труппъ (autores) сами составляли Фарсы. Сервантесъ одинъ изъ первыхъ вышелъ на это поприще и дебютировалъ комедіею въ шести дѣйствіяхъ, подъ названіемъ Los Trafos de Argei, для которой предметъ заимствовалъ изъ собственныхъ приключеній. За этою піесою слѣдовало болѣе двадцати другихъ, изъ которыхъ самъ онъ отзывается съ похвалою о слѣдующихъ: Numancia, la Batalla naval, la Gran-Turquesca, la Entretenida, la Casa de los zelos, la Jerusalen, la Amaranta о la del Mayo, el Bosque amoroso, la Unicajr bizarra Arsinda, и особенно la Confusa, которая, если вѣрить ему, была превосходна на сценѣ. "Я осмѣлился," говоритъ онъ, "сократить комедію до трехъ дѣйствій изъ прежнихъ пяти. Я первый началъ въ театральныхъ сочиненіяхъ обнаруживать тайныя помышленія души, выводя на сцену нравственныя лица, къ живому и общему одобренію публики. Въ это время я сочинилъ отъ двадцати до тридцати комедій, которыя всѣ были играны (que todas se recitaron), не были привѣтствованы бросаньемъ огурцовъ и другихъ вещей, и совершили свое поприще безъ свиста, шума и крика...."
   Всѣ эти піесы, подобно нѣсколькимъ другимъ его сочиненіямъ, долгое время были извѣстны только по имени и заставляли жалѣть о ихъ потерѣ. Судя по богатству его воображенія, по живости и возвышенности его ума, по чистотѣ вкуса, по знанію правилъ театра, которое онъ обнаруживаетъ во многихъ мѣстахъ въ домъ Кихотѣ, по похваламъ, которыя онъ самъ себѣ воздаетъ не обинуясь за комическія сочиненія, и наконецъ по отличному таланту, который въ самомъ дѣлѣ видѣнъ въ его интермедіяхъ, полагали, что всѣ великія его театральныя сочиненія были образцовыя; но ко вреду его драматической славы три или четыре изъ его пьесъ были найдены, и между прочими: Numanda, la Entretenida и los Tratos de Argei, вовсе не заслуживающіе сожалѣнія, которое было изъявляемо о ихъ потерѣ, такъ, что слава ихъ автора выиграла бы гораздо болѣе, еслибъ объ нихъ знали только по отеческимъ его сужденіямъ о родныхъ дѣтищахъ. Вотъ замѣчательный примѣръ, какъ трудно и при большихъ дарованіяхъ быть судьею въ собственномъ дѣлѣ.
   Лучшая изъ отысканныхъ пьесъ есть трагедія Нуманція. Хотя и эта пьеса далека отъ совершенства, однакожъ безъ всякаго сравненія она лучше трагедій Люперсіо Аргенсолы, которымъ Сервантесъ воздаетъ такія похвалы (Донъ Кихотъ, часть II, глава 48), что удивляешься, какъ могъ въ такой степени льстить писатель, который не любилъ щадить другихъ. Въ героическихъ чувствованіяхъ народа, обрекающаго себя на смерть за независимость, въ трогательныхъ эпизодахъ, которые сопровождаютъ главное произшествіе, и въ которыхъ изображается энтузіазмъ дружбы, любви, нѣжности родительской, проявляется весь геній Сервантеса, вся душа его благородная и добрая. Но драма, взятая въ цѣломъ, исполнена недостатковъ: планъ неопредѣленный и невкладный; подробности худо связаны съ главнымъ предметомъ; вниманіе зрителя развлекается разнообразіемъ, и занимательность исчезаетъ. Изъ театральныхъ произведеній Сервантеса всего лучше его интермедіи и мелкія пьесы, которыя игрались тогда не послѣ главной пьесы, а въ антрактахъ трехъ ея сутокъ. Найдено девять интермедій Сервантеса: еі Juez de los divortios, el Rufian viudo, la Election de los alcaldes и другія, которыя въ шуточномъ родѣ могутъ служить образцами.
   Бѣдный Сервантесъ въ театральныхъ своихъ успѣхахъ не долго находилъ для себя славу и выгоду. Этотъ источникъ скоро изсякъ. "Для комедій," говорить онъ самъ въ своемъ прологѣ, "есть свое время. Потомъ овладѣлъ театромъ этотъ великій Лопе де Вега, это диво природы, подчинилъ себѣ монархію комедій (alzose con la monarquia comica), подвергъ своей подсудности всѣхъ актеровъ и наполнилъ міръ своими комедіями!!." Согнанный съ театра, подобно многимъ другимъ, чрезвычайною плодовитостью Лопе де Веги, Сервантесъ принужденъ былъ приняться за другое ремесло, не совсѣмъ по своему вкусу, не такъ блистательное и не такъ благородное, но которое бы доставляло прибыль. Доживъ до сорока лѣтъ, не имѣя состоянія, не будучи вознагражденъ за двадцатилѣтнюю службу и за претерпѣнныя бѣдствія, онъ долженъ былъ содержать семейство, въ которое принялъ двухъ своихъ сестеръ и побочную дочь. Антоніо де Гевара, совѣтникъ финансовъ въ Севильѣ, былъ назначенъ въ началѣ 1588 года интендантомъ Индѣйскаго флота, съ нравомъ выбрать себѣ въ помощники четырехъ коммисаровъ. Дѣло шло о вооруженіи непобѣдимой армады, которую разрушили бури и Англичане. Гевара предложилъ одно изъ этихъ мѣстъ Сервантесу, который отправился въ Андалузію со всѣмъ своимъ семействомъ, исключая Родриго. Тотъ все еще служилъ во Фландрской арміи.
   Такимъ образомъ авторъ Галатеи, прославленный драматическій поэтъ, сдѣлался поставщикомъ съѣстныхъ припасовъ! Это еще не все. Онъ въ Маѣ 1590 года подавалъ на имя короля просьбу объ опредѣленіи его по финансовой части въ новую Гренаду или въ Коррехидоры въ городокъ Гоетемалу съ тѣмъ, чтобы переселиться въ Америку, которую самъ называлъ обыкновеннымъ убѣжищемъ тѣхъ, которымъ нечего надѣяться, въ Испаніи. Къ счастію просьба его осталась безъ исполненія въ дѣлахъ Индѣйскаго Совѣта.
   Сервантесъ жилъ въ Севильѣ долгое время. Исключая нѣсколькихъ поѣздокъ въ Андалузію и одной поѣздки въ Мадридъ, онъ провелъ тамъ десять лѣтъ сряду. Прослуживъ до 1591 года помощникомъ при интендантѣ (proveedor) Геварѣ, онъ пробылъ въ этой должности еще два года при Педро де Исунза, преемникѣ прежняго начальника. Потомъ, когда должность его вмѣстѣ съ должностью интенданта была упразднена, Сервантесъ сдѣлался ходатаемъ по дѣламъ и жилъ нѣсколько лѣтъ тѣмъ, что исполнялъ порученія обществъ и частныхъ богатыхъ людей, и между прочимъ Донъ Гернандо де Толедо, владѣльца Сигалесскаго, котораго дѣлами онъ управлялъ и который сдѣлался его другомъ.
   Посреди занятій, такъ мало его достойныхъ, Сервантесъ не сказалъ однакожъ музамъ послѣдняго прости; онъ въ тайнѣ приносилъ имъ жертвы и тщательно питалъ священное пламя своего генія. Домъ знаменитаго живописца Франциска Пачеко, учителя и тестя великаго Велазкеза, открытъ былъ тогда для всѣхъ людей съ дарованіями; рабочая комната этого живописца, который занимался также и поэзіею, была, по словамъ Родриго Каро, обыкновенною академіею всѣхъ Севильскихъ отличныхъ умовъ. Сервантесъ считался однимъ изъ самыхъ ревностныхъ посѣтителей Пачеко, который снялъ съ него портретъ и украсилъ имъ свою галлерею, состоявшую болѣе нежели изо ста портретовъ людей знаменитыхъ. Въ этой академіи Сервантесъ свелъ дружбу съ славнымъ лирическимъ поэтомъ Фернандо де Геррерою, котораго соотечественники почти забыли, не зная ни о времени его рожденія и смерти, ни о подробностяхъ его жизни, и котораго сочиненія, или, лучше сказать, остатки сочиненій найдены были въ отрывкахъ между бумагами друзей его. Сервантесъ, сочинившій сонетъ на смерть Герреры, былъ также другомъ поэта Хуана де Хауреги, превосходнаго переводчика поэмы Тасса Aminta, переводъ которой, равняясь достоинствомъ оригиналу, пользуется рѣдкимъ преимуществомъ считаться между произведеніями классическими. Живописецъ Пачеко занимался поэзіею, а поэтъ Хауреги живописью и снялъ также портретъ съ друга своего, Сервантеса.
   Большую часть своихъ повѣстей Сервантесъ сочинилъ въ Севильѣ; но собраніе ихъ, постепенно увеличившееся, издано гораздо послѣ, въ промежуткѣ изданія двухъ частей Донъ Кихота. Такимъ образомъ похожденіе двухъ извѣстныхъ воровъ, схваченныхъ въ Севильѣ въ 1569 году, о которыхъ тогда всѣ еще говорили, доставили ему предметъ для Rinconete y Cortadillo. Штурмъ Кадикса, у котораго 1 Іюля 1596 года сдѣлалъ высадку Англійскій флотъ подъ командою адмирала Говарда и Графа Эссекса, подалъ ему мысль къ сочиненію Испанки-Англичанки. Въ Севильѣ же написалъ онъ el Curioso impertinente (Безразсудно-любопытный), повѣсть, помѣщенную во второй части Донъ Кихота, Ревнивый Эстемадурецъ и Мнимая тетка, которую онъ написалъ въ память пребыванія своего въ Саламанкѣ, и которая долго извѣстна была только по имени. Манускриптъ ея недавно найденъ.
   Испанцы со времени войнъ Карла V, которыя познакомили ихъ съ италіянского литературою, до Сервантеса ограничивались только переводами безнравственныхъ повѣстей Декамерона и послѣдователей Боккачіо. Сервантесъ въ своемъ Прологѣ имѣлъ право сказать: "Я "первый изъ Испанцевъ началъ писать повѣсти на "природномъ языкѣ, а вышедшіе до того изъ печати "во множествѣ всѣ заимствованы у иностранцевъ. Эти "же повѣсти мои, не заимствованныя, не украденныя; и они составились въ умѣ моемъ, а перо мое ихъ написало." Онъ назвалъ ихъ образцовыми повѣстями (Novelas ejemplares,) чтобъ отличить ихъ отъ италіянскихъ повѣстей, и потому, какъ онъ самъ говоритъ, что изъ нихъ нѣтъ ни одной, изъ которой бы нельзя было извлечь полезнаго примѣра. Кромѣ того онѣ раздѣлены на важныя (sérias) и шуточныя (jocosas.) Семь изъ нихъ принадлежать къ первому, а восемь ко второму роду.
   Флоріанъ, который удостоилъ признать повѣсти Сервантеса пріятными, сдѣлалъ ему честь и передѣлалъ изъ нихъ двѣ на Французскій ладъ, именно: la Fuerza de la sangre (Сила крови, которую онъ назвалъ Леокадіею) и Разговоръ собакъ. Онъ поступилъ съ нимъ точно такъ же, какъ съ Галатеею и Донъ Кихотомъ. По истинѣ жалко смотрѣть, какъ дерзко творенія такого геніяльнаго писателя сокращены, обрѣзаны и изуродованы щепетильнымъ умникомъ, каковъ Флоріанъ. Какъ узнать на десяти заносчивыхъ и безцвѣтныхъ страницахъ Леокадіи сильный и страстный разсказъ Силы крови? Какъ узнать въ плоскомъ разговорѣ Сципіона и Берганція, настоящей будуарной болтовнѣ, тонкія насмѣшки надъ глупостями людскими и уроки высокой нравственности, которые передаютъ одинъ другому два сторожа въ госпитали Воскресенія? Изъ всѣхъ сочиненій Сервантеса, повѣсти даютъ ему послѣ Донъ Кихота наиболѣе правъ на безсмертіе. Въ нихъ, подъ тысячами различныхъ видовъ, является и богатство его воображенія, и доброта его сердца, и сила его остроумія безъ колкости, и способность находить выраженіе для всякой мысли, однимъ словомъ всѣ разнородныя качества, которыя въ равной степени блистаютъ и въ трогательной повѣсти: Корнелія, и въ превосходной картинѣ развратныхъ нравовъ, называемой Rinconete y Cortadillo, которой единственный недостатокъ заключается, можетъ быть, въ томъ, что ее невозможно передать ни на какой другой языкъ.
   По смерти Филиппа II, послѣдовавшей 13 Сентября 1598 года, въ Севильской соборной церкви воздвигли ему великолѣпной катафалкъ, чудеснѣйшій изъ надгробныхъ памятниковъ, какіе когда либо были виданы, говоритъ одинъ изъ лѣтописцевъ, описавшій церемонію. На этотъ случай сочинилъ Сервантесъ тотъ славный шуточный сонетъ, въ которомъ съ такою тонкостію осмѣиваетъ хвастовство Андалузцевъ, этихъ испанскихъ Гасконцевъ, и который называетъ онъ (въ Путешествіи на Парнасъ) красою своихъ сочиненій {Этотъ сонетъ принадлежитъ къ роду, называемому eslrambote, въ которомъ тремя стихами болѣе, нежели въ другихъ сонетахъ, т. е. ихъ семьнадцать вмѣсто четырнадцати. Въ переводѣ онъ теряетъ всю оригинальную красоту. Послѣдніе стихи, холодные и почти смѣшные въ переводѣ, приводятъ въ восхищеніе Испанцевъ, которые знаютъ estrambote Сервантеса наизусть. Вотъ сонетъ его:
   "Клянусь Богомъ! это величіе меня поражаетъ, и я даль бы дублонъ, чтобы описать его. И кто не удивится и не восхитится, видя такую пышность и такой величественный памятникъ.
   Клянусь. Спасителемъ! каждая часть памятника стоитъ больше милліона, и какъ жаль, что онъ не простоитъ столѣтія. О знаменитая Севилья! Римъ, торжествующій храбростью и богатствомъ.
   Бьюсь объ закладъ, что душа усопшаго покинула сегодня небо, вѣчное свое жилище, чтобы только побывать въ этомъ памятникѣ.
   Услышавъ эти слова, какой-то хвастунъ воскликнулъ: Ваша милость, господинъ солдатъ, сказали сущую правду; а кто скажетъ противное, тотъ солжетъ. Сказавъ это онъ надвинулъ шляпу на глаза, ухватился за эфесъ шпаги, бросилъ косой взглядъ, ушелъ, и все тутъ."}. Число, подписанное подъ этимъ сонетомъ, указываетъ на послѣднее время пребыванія его въ Севильѣ, которую онъ вскорѣ за тѣмъ оставилъ навсегда. Это произошло по слѣдующему случаю.
   Сервантесъ, сходный во многомъ съ Камоэнсомъ, испыталъ такое же несчастіе, какъ и этотъ великій человѣкъ. Камоэнсъ, состоя въ должности провіантскаго коммисара въ Макао, по обвиненію въ неисправностяхъ былъ посаженъ въ тюрьму и отданъ подъ судъ. Сервантеса постигла та же участь; но онъ, какъ и авторъ Лузіады, скоро оправдался своею бѣдностію. Въ концѣ 1594 года, сводя въ Севильѣ счеты по должности и взыскивая съ трудомъ запоздалыя недоимки, Сервантесъ пересылалъ получаемыя суммы въ Мадридскую Главную Счетную Палату (Contaduria-mayor) посредствомъ векселей, которыя бралъ въ Севильѣ. Одну изъ этихъ суммъ, собранную съ округа Велезъ-Малагскаго и простиравшуюся до 7,400 реаловъ, отдалъ онъ наличными деньгами Севильскому купцу Симону Фреире де Лима, который обязался внести деньги въ Мадридское казначейство. Въ это время Сервантесъ пріѣхалъ въ Мадридъ и не найдя тамъ своего должника, началъ производитъ съ него взысканіе, а между тѣмъ Фреире, сдѣлавшійся банкротомъ, убѣжалъ изъ Испаніи. Сервантесъ поспѣшилъ обратно въ Севилью; но нашелъ, что все имущество должника уже захвачено другими его заимодавцами. Онъ принесъ жалобу королю, въ слѣдствіе которой повелѣніемъ 7 Августа 1593 года, даннымъ доктору Бернандо де Ольмедильа, судьѣ de los grudos въ Севильѣ, разрѣшено въ видѣ исключенія взыскать отданную Сервантесомъ сумму изъ имѣнія Фреире. Этотъ судья дѣйствительно произвелъ взысканіе и взялъ на должную сумму 22 Ноября 1596 года вексель, который и переслалъ къ Государственному Казначею, Донъ Педро Месіа де Тобаръ.
   Судъ Contaduria дѣйствовалъ въ это время съ чрезчай ною строгостію, требуя очистки счетовъ отъ всѣхъ чиновниковъ казначейства, которыхъ кассы были тогда совершенно истощены завоеваніемъ Португаліи и Терсейры, походами во Фландрію, истребленіемъ непобѣдимаго флота и разорительными опытами нѣсколькихъ шарлатановъ по финансовой части, которыхъ тогда называли arbitristas. Главнаго собирателя податей при которомъ Сервантесъ былъ помощникомъ, вызвали въ Мадридъ, для подачи отчетовъ. Онъ объявилъ, что всѣ документы, на которыхъ должны основываться отчеты, были въ Севильѣ на рукахъ Сервантеса. Королевскимъ указомъ 6 Сентября 1597 года, даннымъ судьѣ Гаспару де Вальехо, повелѣно было взять Сервантеса, безъ соблюденія общихъ формъ судопроизводства, подъ стражу, и препроводить въ столицу, въ распоряженіе Счетнаго Суда. Въ самомъ дѣлѣ Сервантесъ посаженъ былъ въ тюрьму, но, представивъ поручительство въ недостающей суммѣ, простиравшейся до 2,641 реала (около 670 рублей,) онъ былъ освобожденъ вторичнымъ указомъ 1 Декабря того же года, съ условіемъ явиться въ судъ по истеченіи тридцати дней и внесть недоимку по своимъ счетамъ.
   Неизвѣстно, чѣмъ кончилось это первое притязаніе къ Сервантесу; но спустя нѣсколько лѣтъ, съ него начали вновь требовать той же суммы 2,641 реала. Базскій казначей, Гаспаръ Осоріо де Техада, представилъ при своихъ отчетахъ, въ концѣ 1602 года, росписку Сервантеса въ этой суммѣ, полученной имъ тогда, какъ въ 1594 году онъ отправленъ былъ въ Базскій Округъ за недоимками. По справкѣ въ судѣ Contaduria mayor, члены его составили въ Вальадолидѣ 24 Января 1603 года рапортъ, въ которомъ изъяснили, что Сервантесъ въ 1597 году взятъ былъ подъ стражу по взысканію съ него такой же суммы, и потомъ освобожденъ на поручительство и послѣ того къ суду не являлся. По этому-то случаю Сервантесъ отправился со всѣмъ своимъ семействомъ въ Вальядолидъ, въ который за два года передъ тѣмъ Филиппъ III перенесъ свою столицу. Дѣйствительно найдено, что 8 февраля 1603 года, сестра Сервантеса, Доньа Андрея, занималась починкою разныхъ вещей и гардероба нѣкоего Донъ Педро де Толедо Осоріо, Маркиза Вильа-Франки, возвратившагося изъ Алжира. Въ домашнихъ его счетахъ, доказывающихъ бѣдность Сервантесова семейства, есть нѣсколько записокъ и счетовъ, писанныхъ Сервантесомъ. Неизвѣстно, какъ Сервантесъ окончилъ свои дѣла съ судомъ, представленіемъ ли доказательствъ о прежнемъ платежѣ, или же уплатою взыскиваемой суммы, только преслѣдованія прекратились и онъ потомъ до самой смерти служилъ при этомъ судѣ, который преслѣдовалъ его такъ жестоко. Честь Сервантеса требовала этихъ мелочныхъ подробностей; но еслибы кромѣ того надлежало доказывать его безкорыстіе, то стоило бы вспомнить только, съ какимъ остроуміемъ и веселостію онъ самъ отзывается о томъ, какъ онъ нѣсколько разъ сидѣлъ въ тюрьмѣ. Слишкомъ безстыдно было бы съ его стороны упоминать объ этомъ, еслибъ причиною задержанія были дурные поступки. Враги его, завистники и доносчики всякаго рода, которые попрекали его даже тѣмъ, что у него руки нѣтъ, не упустили бы случая уязвить его не со стороны авторскаго самолюбія, а со стороны гораздо чувствительнѣйшей.
   Здѣсь свѣдѣнія, собранныя о жизни Сервантеса, становятся недостаточными. Объ немъ ничего неизвѣстно достовѣрнаго съ 1598 года, когда Онъ написалъ сонетъ на памятникъ Филиппа II, до 1603 года, когда онъ пріѣхалъ ко двору въ Вальадолидъ. Однакожъ именно въ этотъ пятилѣтній промежутокъ онъ задумалъ, началъ и почти кончилъ первую часть Донъ Кихота. По нѣсколькимъ догадкамъ надобно полагать, что онъ уѣхалъ съ семействомъ изъ Севильи около 1599 года, поселился въ какомъ нибудь городкѣ Ла-Манчской провинціи, гдѣ у него были родственники, и занимался тамъ разными дѣлами. Скорость, съ какою онъ явился къ суду въ Вальадолидъ въ 1603 году, заставляетъ навѣрное полагать, что онъ въ это время жилъ въ какомъ нибудь мѣстѣ, которое ближе къ этому городу, нежели къ Андалузіи. Знаніе мѣстностей и нравовъ Ла-Манчи, которое выказываетъ онъ въ своемъ романѣ, доказываетъ также, что онъ жилъ тамъ долгое время. Есть вѣроятность, что онъ поселился въ мѣстечкѣ Аргамасильа де Альба, и, принявъ его за родину своего полоумнаго рыцаря, онъ хотѣлъ осмѣять тамошнихъ деревенскихъ дворянъ, которые именно въ это время за какіе-то права первенства ссорились и тягались между собою до того, что, по словамъ современнаго лѣтописца, народонаселеніе того края значительно отъ того потерпѣло.
   Слушая Сервантеса въ прологѣ къ Донъ Кихоту, что это дитя его ума, сухое, тощее, желтое, капризное, родилось въ тюрьмѣ, въ жилищѣ тревоги и печальнаго шума, спрашиваешь самъ себя съ любопытствомъ, по какому случаю, въ какое время, гдѣ доставленъ былъ ему этотъ печальный досугъ, которому мы обязаны самымъ блистательнымъ произведеніемъ человѣческаго ума? Внѣ Испаніи, всѣ долгое время полагали, что онъ задумалъ и началъ свой трудъ въ темницахъ инквизиціи; но, какъ говоритъ Вольтеръ, надобно быть человѣкомъ очень неловкимъ, чтобы рѣшиться клеветать на инквизицію. При всѣхъ своихъ бѣдствіяхъ, Сервантесъ имѣлъ по крайней мѣрѣ счастіе не имѣть съ нею никакихъ дѣлъ. О тюремномъ заключеніи его въ Ла-Манчѣ составляли нѣсколько предположеній, въ которыхъ еще нѣтъ ничего достовѣрнаго. Нѣкоторые полагаютъ, что это несчастіе случилось съ нимъ въ деревнѣ Тобозо, по случаю оскорбительныхъ словъ, сказанныхъ имъ какой-то женщинѣ, родственники которой отмстили ему этимъ способомъ. Но вообще думаютъ, что онъ посаженъ былъ въ тюрьму жителями Аргамасильи де Альба, раздраженными противу него или за то, что онъ взыскивалъ съ нихъ недоимки по сбору десятины въ пользу великаго пріорства Санъ-Хуанскаго, или что онъ для дѣланія селитры бралъ у нихъ воду изъ протоковъ, проведенныхъ ими изъ Гвадіаны для орошенія полей. Достовѣрно извѣстно, что еще до нынѣ показываютъ въ этомъ мѣстечкѣ старинный домъ, называемый casa de Medrano, который, слѣдуя давнишнему мѣстному преданію, служилъ Сервантесу тюрьмою. Достовѣрно также извѣстно, что бѣдный собиратель десятины или селитряный заводчикъ томился въ ней долгое время и приведенъ былъ въ такое жалкое положеніе, что принужденъ былъ прибѣгнуть къ дядѣ своему, Донъ Хуану Варнавѣ де Сзаведра, жителю города Альказаръ де Санъ-Хуанъ, съ просьбою о покровительствѣ и помощи. Помнятъ о письмѣ, писанномъ тогда Сервантесомъ къ этому дядѣ, которое начиналось словами: "Долгіе дни и безсонныя ночи удручаютъ меня въ этой тюрьмѣ, или "лучше сказать пещерѣ...." Въ память этого жестокаго съ нимъ обращенія началъ онъ Донъ Кихота словами: "Въ одной Ламанчской деревнѣ, объ имени "которой не хочу вспомнить...."
   Послѣ тринадцатилѣтняго отсутствія возвратясь къ такъ называемому двору (la corte), т. е. въ резиденцію Монарха, Сервантесъ очутился, какъ въ чужой землѣ. Другой государь и другіе любимцы управляли королевствомъ, прежнія друзья его или умерли, или жили въ удаленіи отъ двора. Если солдатъ Лепантскій, авторъ Галатеи и Нуманціи, не нашелъ правосудія и справедливости въ то время, когда заслуги его были недавни, то чего могъ онъ надѣяться отъ наслѣдника Филиппа II, послѣ пятнадцати лѣтъ забвенія? Не смотря на то, побуждаемый положеніемъ своего семейства, Сервантесъ рѣшился на послѣднее покушеніе. Онъ явился къ Герцогу Лермскому, Атласу, поддерживающему тяжесть монархіи, какъ онъ его называетъ, т. е. всесильному раздавателю милостей. Надменный любимецъ принялъ его съ пренебреженіемъ, и Сервантесъ, оскорбленный до глубины своей души, гордой и чувствительной, отказался навсегда отъ роли просителя. Съ тѣхъ поръ, посвятивъ время на ходатайство по частнымъ дѣламъ и на занятія словесностью, онъ жилъ уединенно и скромно плодами своихъ трудовъ и пособіями, которыя доставляли ему два его покровителя, Графъ Лемосскій и Архіепископъ Толедскій.
   Трудное положеніе, въ какомъ находился Сервантесъ, бѣдный и заброшенный, заставило его ускорить изданіемъ Донъ Кихота, или по крайней мѣрѣ первой его части, которая была почти готова. Онъ получилъ 26 Сентября 1604 года королевскую привилегію на напечатаніе; но надобно было сыскать Мецената, чтобы посвятить ему книгу, и который бы принялъ ее подъ сѣнь своего имени. Послѣдовать этому обычаю было для Сервантеса, неизвѣстнаго и бѣднаго, дѣломъ необходимымъ по существу его книги. Еслибъ она, по заглавію, принята была за рыцарскій романъ, то попалась бы въ руки такихъ людей, которые, не найдя въ ней любимаго своего чтенія, не нашли бы и тонкой сатиры на ихъ испорченный вкусъ. Напротивъ, еслибъ ее тотчасъ узнали и поняли; то множество тонкихъ и смѣлыхъ насмѣшекъ, соединенныхъ въ разныхъ видахъ съ насмѣшками надъ рыцарствомъ, поставляли сочинителя въ необходимость избрать заступника. Покровительство вельможи спасало книгу отъ этой двоякой опасности. Сервантесъ избралъ Донъ Алонзо Лопеца де Цуньмга-и-Сотомайоръ, седьмаго герцога Бехарскаго, одного изъ тѣхъ знатныхъ празднолюбцевъ, которые благоволятъ иногда съ высоты ихъ титулованнаго невѣжества дарить наукамъ И искусствамъ улыбку одобренія. Разсказываютъ, что герцогъ, узнавъ, что предметомъ Донъ Кихота была насмѣшка, счелъ, что посвященіе оскорбитъ его достоинство, и отказался принять его, Сервантесъ притворно уступилъ этому сопротивленію, и просилъ у герцога только дозволенія прочитать передъ нимъ одну главу. Но восхищеніе слушателей при чтеніи ея было таково, что вмѣсто одной главы они выслушали всю книгу. Авторъ былъ осыпанъ похвалами, и герцогъ, уступая общей просьбѣ, дозволилъ себя обезсмертить посвященіемъ книги своему имени. Говорятъ также, что какая-то духовная особа, управлявшая и домомъ и совѣстью герцога Бехарскаго, изъ зависти къ успѣху Сервантеса, разбранила и книгу и автора, и осыпала герцога упреками за благосклонный пріемъ автора съ его книгою. Эта особа вѣроятно имѣла большую власть надъ герцогомъ: онъ скоро забылъ Сервантеса, а послѣдній не посвящалъ уже ему ничего. Онъ отомстилъ ему по своему, изобразивъ всю эту сцену въ домъ Кихотѣ.
   Первая часть была издана въ началѣ 1605 года. Прежде, чѣмъ мы будемъ продолжать разсказъ и приступимъ къ изложенію частной цѣли романа, надобно изобразить состояніе умовъ во время это появленія.
   Періодъ, въ которомъ процвѣтало странствующее рыцарство и къ которому относятся приключенія паладиновъ, членовъ этого мнимаго сословія, начинается съ паденія древняго образованнаго міра и оканчивается съ возрожденіемъ новѣйшей образованности. Въ этомъ періодѣ мрака и варварства сила составляла право, поединокъ заступалъ мѣсто суда, феодальное безначаліе опустошало страны, и власть духовная, призванная на помощь свѣтской, въ одномъ мирѣ Божіемъ находила средство дарить людей нѣсколькими днями спокойствія. Надобно сознаться, что въ такое время посвятить себя защитѣ несчастныхъ, покровительству угнетенныхъ, значило рѣшиться на знаменитый подвигъ. Воинъ знатнаго происхожденія, покрытый бронею, съ копьемъ въ рукахъ отправлявшійся въ путь искать случаевъ доказать въ исполненіи высокихъ обязанностей своего званія великодушіе и силу руки своей, былъ существо благодѣтельное, достойное благодарности, удивленія и славы. Когда онъ истреблялъ разбойниковъ на большихъ дорогахъ, или выгонялъ разбойниковъ другаго рода, отличенныхъ рыцарскими гербами, изъ ихъ убѣжищъ, построенныхъ на вершинахъ утесовъ, откуда они, какъ хищныя птицы, устремлялись на безоружныхъ путниковъ; когда онъ освобождалъ плѣнниковъ отъ оковъ, спасалъ невиннаго отъ казни, наказывалъ убійцу и хищника; когда онъ, наконецъ, въ это время младенчества новѣйшихъ обществъ, возобновлялъ труды Геркулеса или Тезея, полубоговъ прежняго младенчествующаго міра, -- тогда имя его, переходя изъ устъ въ уста, сохранялось въ памяти людей со всѣми украшеніями, свойственными преданію: Въ то время женщины, которыхъ слабость не имѣла еще защиты въ общественныхъ нравахъ, становились главнымъ предметомъ покровительства странствующаго рыцаря. Угодничество прекрасному полу, этотъ новый родъ любви, неизвѣстный древнимъ, составившійся изъ смѣшенія понятій о чувственности съ понятіями о христіанской нравственности, служило рыцарю отрадою въ свободное время, такъ, что вся жизнь его посвящалась поперемѣнно то воинскимъ подвигамъ, то любви.
   Изъ такого источника, еслибъ за него приняться какъ слѣдуетъ, набралось бы предметовъ не. на книгу, а на цѣлую литературу. Къ жизнеописанію рыцарей можно было бы присоединить описаніе тогдашнихъ обычаевъ, турнировъ, праздниковъ, вѣжливаго правосудія судилищъ любви, пѣсней трубадуровъ и плясокъ Фигляровъ, путешествій и походовъ къ святымъ мѣстамъ; востокъ со всѣми своими чудесами открылся бы воображенію романиста. Но не къ этимъ предметамъ обратились сочинители рыцарскихъ книгъ. Не уважая ни истины, ни даже вѣроятія, они ввели въ нихъ грубыя погрѣшности противу исторіи, географіи, физики, и даже опасныя нравственныя заблужденія; они ничего не могли придумать, кромѣ ломанья копьевъ, ударовъ мечей, кромѣ безпрерывныхъ, сраженій, невѣроятныхъ подвиговъ, приключеній безсвязныхъ, нелѣпыхъ; смѣшали нѣжность съ жестокостью, порокъ съ суевѣріемъ; помогали скудости своего воображенія, вымышляя великановъ, чудовищъ, волшебниковъ, однимъ словомъ старались превзойти одинъ другаго преувеличеніемъ невозможнаго и чудеснаго.
   Между тѣмъ этотъ родъ книгъ не могъ не нравиться самыми своими недостатками. Правда, что во время ихъ появленія нѣкоторые ученые начали уже прилежно изучать древности; но невѣжественная и праздная толпа, не находя еще въ области ума ничего такого, что было бы ей по силамъ и заставляло бы ее жертвовать досугомъ, бросилась съ жадностію на эту добычу: Кромѣ того, со времени крестовыхъ походовъ общій вкусъ къ исканію приключеній приготовилъ путь для рыцарскихъ романовъ, и если они въ Испаніи, болѣе, нежели гдѣ нибудь, сдѣлались такъ прочно народными, то это потому, что ни въ какой другой странѣ вкусъ къ рыцарской жизни такъ глубоко не укоренялся. За безпрерывными, шесть столѣтій длившимися войнами противу Арабовъ и Мавровъ, слѣдовало открытіе и завоеваніе Новаго Свѣта, потомъ войны въ Италіи, Фландріи и Африкѣ. Неудивительно, что къ рыцарскимъ книгамъ явилась страсть въ государствѣ, гдѣ примѣры, въ нихъ заключающіеся, были исполняемы на дѣлѣ. Донъ Кихотъ былъ не первый своего рода безумецъ, и имѣлъ предшественниковъ, которые въ самомъ дѣлѣ жили на свѣтѣ. Стоитъ заглянуть въ книгу О знаменитыхъ мужахъ Кастиліи Гернандо дель Пульгара, чтобъ удостовѣриться, какъ онъ выхваляетъ знаменитое сумасбродство Донъ Суеро де Киньонеса, сына Великаго Бальи Астурійскаго, который, чтобы отдѣлаться отъ своей возлюбленной, произнесъ обѣтъ переломить триста копьевъ, и въ продолженіи тридцати дней защищалъ переправу чрезъ Орбиго, какъ Родомонтъ, охранявшій Монпельерскій мостъ. Тотъ же лѣтописецъ говоритъ, что въ царствованіе Іоанна II (1407 по 1454 годъ) онъ лично зналъ много военныхъ людей, и между прочими Гонзало де Гусмана, Хуана де Мерло, Гутьерре Кехада, Хуана де Поланко, Перо Вазкеза де Санаведра, Діего Варела, которые отправлялись не только къ сосѣдямъ своимъ, Маврамъ Гренадскимъ, но объѣхали, какъ истинные странствующіе рыцари, Францію, Германію, Италію, предлагая всякому, принимавшему ихъ вызовъ, переломить съ ними копье въ честь дамъ {Подробности объ этихъ рыцаряхъ находятся въ примѣчаніяхъ къ главѣ 49 Донъ Кихота.}.
   Сильное пристрастіе къ рыцарскимъ романамъ вскорѣ принесло плоды, какихъ ожидать надлежало. Молодые люди, бросивъ изученіе исторіи, которая не удовлетворяла ихъ любопытству, получившему ложное направленіе, начали подражать не только языку, но и дѣйствіямъ любимыхъ романическихъ героевъ. Повиновеніе женскимъ капризамъ, незаконныя любовныя связи, ложное понятіе о чести, кровавое мщеніе за малѣйшія обиды, неограниченная роскошь, презрѣніе къ общественному порядку, все это исполнялось на самомъ дѣлѣ, и рыцарскіе книги имѣли одинаково вредное вліяніе на чистоту и нравовъ, и вкуса.
   Эти гибельныя послѣдствія возбудили прежде всего ревность моралистовъ. Люисъ Вивесъ, Алехо Венегасъ, Діего Грасіанъ, Мельхоръ Кано, Люисъ де Гранада, Малонъ де Чаиде, Аріасъ-Монтано и другіе умные и благочестивые писатели наперерывъ возвышали голосъ негодованія противу вреда, производимаго чтеніемъ такихъ книгъ. Къ нимъ въ послѣдствіи присоединились и законы. Декретомъ Карла V, послѣдовавшимъ въ 1543 году, повелѣно Вице-Королямъ и присуственнымъ мѣстамъ Новаго Свѣта не дозволять никакому Испанцу или Индѣйцу ни печатать, ни продавать, ни читать рыцарскихъ романовъ. Въ 1555 году Вальадолидскіе Кортесы просьбою, написанною въ сильныхъ выраженіяхъ, ходатайствовали о такомъ же запрещеніи для полуострова, требуя стверхъ того, чтобы повелѣно было собрать и сжечь всѣ существующія этого рода книги. Королева Іоанна обѣщала издать законъ, но онъ не былъ изданъ {Вотъ отрывокъ изъ этого любопытнаго прошенія:
   "... Мы присовокупляемъ, что въ этихъ королевствахъ весьма извѣстенъ вредъ, причиняемый молодымъ людямъ и дѣвицамъ чтеніемъ книгъ, исполненныхъ лжи и вздору, каковы Амадисъ и другія, того же разбора, изданныя послѣ него. Такъ какъ молодые люди и дѣвицы отъ праздности преимущественно ими занимаются, то получаютъ вкусъ къ бреднямъ о любви, о военныхъ подвигахъ, и къ прочимъ пустякамъ, содержащимся въ этихъ книгахъ: а получивъ вкусъ, они при первомъ случаѣ осуществляютъ свои помыслы на самомъ дѣлѣ, чего не было бы, еслибъ они не занимались подобнымъ чтеніемъ. Часто матери запираютъ дочерей дома, находя, что уединеніе для нихъ полезно; а дочери читаютъ подобныя книги, и выходятъ, что лучше бы было матерямъ водить дочерей съ собою. Это чтеніе имѣетъ вредное вліяніе не только на внѣшнія отношенія, но и на совѣсть; ибо, чѣмъ болѣе люди прилѣпляются къ такимъ пустякамъ, тѣмъ болѣе отстаютъ отъ ученія истиннаго, святаго, христіанскаго.... Для исправленія вышеозначеннаго вреда, мы умоляемъ Ваше Величество повелѣть, подъ опасеніемъ строгаго наказанія, чтобы ни одна изъ этихъ и имъ подобныхъ книгъ не употреблялись для чтенія и не печатались, а существующія нынѣ были бы собраны и сожжены. Исполненіемъ того Ваше Величество угодите Богу, отвративъ людей отъ вздорнаго чтенія, и обративъ ихъ къ чтенію книгъ священныхъ, укрѣпляющихъ и душу и тѣло, и окажете этимъ королевствамъ благодѣяніе и милость."}.
   Но ни краснорѣчіе риторовъ и моралистовъ, ни прещенія законодателей не прекращали заразы. Всѣ эти средства были безсильны противу страсти къ чудесному, страсти, отъ которой и мы при всей помощи разсудка, наукъ и философіи не совсѣмъ Могли освободиться. Чтеніе рыцарскихъ романовъ продолжалось. Принцы, вельможи, прелаты позволяли посвящать ихъ своему имени. Тереза, любившая въ молодости это чтеніе, сочинила рыцарскій романъ прежде, нежели написала Внутренній Замокъ и другія свои мистическія творенія. Карлъ V наслаждался тайкомъ чтеніемъ Донъ Беліаннса Греческаго, самымъ чудовищнымъ произведеніемъ этой сумасбродной литературы, между тѣмъ издавалъ противу нея запретительные декреты. Когда сестра его, королева Венгерская, захотѣла торжествовать возвращеніе его изъ Фландріи, то не придумала, ничего лучшаго на знаменитыхъ своихъ Винскихъ праздникахъ (1549 года), какъ представить въ лицахъ рыцарскій романъ, въ представленіи котораго принимали участіе всѣ знатные придворные, не исключая и суроваго Филиппа II. Эта страсть проникла даже въ монастыри; и тамъ читали, сочиняли романы. Францисканскій монахъ, Габріель де Мата, въ 1589 году напечаталъ рыцарскую поэму, въ которой, вывелъ героемъ Св. Франциска, патрона своего ордена, и назвалъ ее: Рыцарь Асисскій (el caballero Asisio). На заглавной виньеткѣ изображенъ былъ святой верхомъ, вооруженный съ головы до ногъ, какъ изображались герои въ Амадисахъ и Эспландіанахъ. Лошадь украшена была чапракомъ и строусовыми перьями. На всадникѣ былъ шлемъ, на верхушкѣ котораго утверженъ былъ крестъ и терновый вѣнецъ; на щитѣ было изображеніе пяти казней Египетскихъ, а на значкѣ копья изображеніе вѣры съ крестомъ и чашею въ рукахъ, съ надписью: En esta no faltaré, то есть: Въ этой не оскудѣю. Эта странная книга посвящена была Коннетаблю Кастильскому.
   Вотъ какое было положеніе умовъ въ то время, когда Сервантесъ, заключенный въ тюрьмѣ Ламанчской деревни, задумалъ ниспровергнуть рыцарскую литературу. Бѣдный, неизвѣстный, безъ имени, безъ покровительства, при одной помощи своего генія и пера, онъ не побоялся напасть на эту стоглавую гидру, попиравшую и разумъ и законы, и еще въ такое время, когда она была въ полной своей силѣ. Но онъ избралъ оружіе, которое могло помочь здравому смыслу лучше всѣхъ доказательствъ, проповедей и запрещеній, а именно оружіе насмѣшки. Успѣхъ былъ полный. Придворный Филиппа III, Донъ Хуанъ де Сильва-и-Толедо, владѣлецъ Каньада-Гермозы, издалъ въ 1602 году Лѣтопись принца Донъ Полисиспе де Боесія. Эта книга, одна изъ глупѣйшихъ въ своемъ родѣ, была послѣднимъ рыцарскимъ романомъ, изданнымъ въ Испаніи. Съ появленіемъ Донъ Кихота не только не выходило новыхъ романовъ, но и старые не перепечатывались, и нынѣ считаются библіографическою рѣдкостью. Объ нѣкоторыхъ осталось только воспоминаніе, а многихъ другихъ и названія вѣроятно погибли. Наконецъ успѣхъ Донъ Кихота былъ такъ великъ въ этомъ отношеніи, что люди взыскательные упрекали его за то, что онъ, какъ весьма сильное средство, произвелъ противоположное зло, и утверждали, что иронія его сатиры, превзойдя мѣру, коснулась дотолѣ свято соблюдаемыхъ правилъ чести Кастильской и ослабила ихъ.
   Объяснивъ первоначальную цѣль Донъ Кихота, возвратимся къ исторіи книги и ея автора Слѣдуя общепринятому и заслуживающему вѣроятія преданію, первая часть книги принята была сначала съ совершеннымъ равнодушіемъ. Она была, какъ и должно было Сервантесу ожидать, читана людьми, которые не могли ее понять, и пренебрежена тѣми, которые бы въ состояніи были дать ей цѣну. Тогда пришла ему мысль: распространить въ народѣ безъимянную брошюрку, подъ заглавіемъ Buscapié (фейерверочный змѣй, бросаемый подъ ноги,) въ которомъ, по видимому критикуя книгу, онъ объяснялъ настоящую ея цѣль и даже намѣкалъ, что лица романа и ихъ дѣйствія хотя и чисто вымышленныя, могли быть однакожъ приложены къ современнымъ людямъ и обстоятельствамъ. Эта невинная хитрость имѣла полный успѣхъ. Завлеченные полуобъясненіями Buscapié умные люди прочли книгу, и съ тѣхъ поръ равнодушіе публики превратилось въ ненасытное любопытство. Первая часть Донъ Кихота была перепечатана въ Испаніи четыре раза въ одномъ 1605 году, и почти въ то же время другими изданіями распространилась по Франціи, Италіи, Португаліи и Фландріи.
   Блистательный успѣхъ книги не доставилъ Сервантесу славы и богатства, а множество враговъ и завистниковъ. Нечего уже упоминать о томъ мелочномъ тщеславіи, которое опасается униженія отъ всякой блестящей заслуги и огорчается всякою славою. въ домъ Кихотѣ находится довольно сатиръ на литературу, много стрѣлъ, направленныхъ въ сочинителей и въ поклонниковъ современныхъ книгъ. Эти мѣста привели въ движеніе весь литературный міръ. Великіе знаменитости перенесли ударъ, по обыкновенію, безъ огорченія, и Лопе де Вега, которому, можетъ быть, всего больше досталось, не показалъ никакого огорченія противу новичка, который осмѣлился примѣшать нѣсколько полынныхъ капель въ нектаръ похвалы, которымъ всѣ его подливали. Его слава и богатство позволяли ему быть великодушнымъ. Онъ даже соблаговолилъ признаться, что у Сервантеса нѣтъ недостатка ни въ граціи, ни въ слогѣ. Но не такъ поступили авторы второстепенные, которымъ надлежало отстаивать небольшой запасъ славы и доходовъ. Они всѣ громко возопіяли на Сервантеса, и составили цѣлый концертъ изъ публичныхъ рецензій и тайныхъ насмѣшекъ. Одинъ, съ высоты своей педантической учености, назвалъ его невѣжественнымъ умомъ безъ образованія и знаній; другой, думая его уязвить, называлъ Кихотистомъ, тотъ унижалъ его въ маленькихъ брошюркахъ, замѣнявшихъ тогда журналы; иной присылалъ къ нему въ видѣ писемъ насмѣшливые сонеты, которые Сервантесъ, для мщенія, самъ публиковалъ. Изъ числа писателей; сколько-нибудь достойныхъ, наиболѣе нападали на него: Донъ Люисъ де Гонгора, основатель секты просвѣщенныхъ (cultos,) столькоже завистливый по сердцу, сколько бранчивый по свойству ума; докторъ Кристовалъ Суарезъ де Фигероа, другой завистливый и насмѣшливый писатель, и наконецъ даже вѣтреный Эстебанъ Вильегасъ, который называлъ наслажденіями свои школьные опыты въ стихахъ и скромно изображалъ себя на заглавной виньеткѣ восходящимъ солнцемъ, передъ которымъ померкаютъ звѣзды; а чтобъ эта эмблема была понятнѣе, онъ прибавлялъ къ ней девизъ: sicut sol matutinus me surgente, quidistae? Сервантесъ, въ которомъ желчи было столько же мало, сколько и тщеславія, вѣроятно смѣялся при такихъ нападеніяхъ на свою раждающуюся славу; могло только быть больно его сердцу то, что его покинуло нѣкоторые друзья, по крайней мѣрѣ такіе, которые считались друзьями подъ условіемъ равенства, и не прощали никому преступленія быть выше ихъ. Къ сожалѣпію надобно сюда причислить Викентія Эспинеля, романиста, поэта и музыканта, который написалъ Marcos de Obregon, изобрѣлъ строфу, названную espinela прежде, нежели стали называть ее десятичною, и прибавилъ пятую струну къ гитарѣ. Впрочемъ Сервантесу надлежало быть слишкомъ счастливымъ, чтобъ избѣжать неудовольствіи, сопряженныхъ со всякимъ успѣхомъ.
   Время изданія Донъ Кихота сошлось со временемъ рожденія Филиппа IV, который родился въ Вальадолидѣ 8 Апрѣля 1605. Въ предъидущемъ году отправленъ былъ въ Англію коннетабль Кастильскій, ДонъХуанъ Фернандезъ де Веласко, для переговоровъ о мирѣ. Іаковъ I, въ отплату этой почести, послалъ Адмирала Карла Говарда, Графа Гонтингамскаго, поднести мирный договоръ на ратификацію Королю испанскому и поздравить его съ рожденіемъ сына. Говардъ, вышедъ на берегъ въ Коруньѣ съ шестью стами Англичанъ, вступилъ въ Вальадолидъ 26 мая 1605 года. Онъ былъ принятъ со всѣмъ великолѣпіемъ двора испанскаго. Кромѣ духовныхъ процессій, боя быковъ, маскарадовъ, воинскихъ смотровъ, каруселей, въ которыхъ участвовалъ самъ Король, и другихъ празднествъ, данныхъ въ честь Адмирала, упоминаютъ объ обѣдѣ, которымъ угощалъ его коннетабль Кастильскій, и за которымъ подано было до тысячи двухъ сотъ кушаньевъ мясныхъ и рыбныхъ, не включая дессерта и блюдъ, которыя не уставились на столъ. Герцогъ Лермскій велѣлъ составить описаніе этихъ празднествъ, которое было напечатано въ томъ.же году. Думаютъ, что сочинялъ его Сервантесъ; это по крайней мѣрѣ подтверждается эпиграматическимъ сонетомъ Гонгоры, очевидца празднествъ {Вотъ сонетъ Гонгоры:
   "Королева разрѣшилась отъ бремени; Лютеранинъ прибылъ съ шестью стами еретиковъ и съ такимъ же числомъ ересей; мы издержали милліонъ въ двѣ недѣли на подарки ему, на обѣды и кино.
   Мы поблестѣли, или подурачились, давали нестройныя празднества, и все это въ честь Англійскаго посла и шпіоновъ человѣка, который клялся Кальвиномъ въ соблюденіи мира.
   Мы крестили сына Государева, который родился, чтобы быть Государемъ Испаніи, и устроили волшебный пиръ.
   Мы не разжились, Лютеръ обогатился; а описать эти знаменитые подвиги по ручили Донъ Кихоту, Санчо и ослу его."}.
   Вскорѣ послѣ этихъ увеселеній случилось непріятное для семейства Сервантесова произшествіе, по поводу котораго, онъ въ третій разъ содержался подъ стражею. Кавалеръ Св. Іакова, Донъ Гаспаръ де Эзпелета, намѣреваясь ночью 27 Іюня 1605 года переѣхать по деревянному мосту черезъ рѣку Эсгеву, былъ остановленъ какимъ-то незнакомцемъ. Началась ссора, противники обнажили шпаги и Донъ Гаспаръ былъ раненъ въ нѣсколькихъ мѣстахъ. Призывая на помощь, онъ спасся, весь окровавленный, въ одинъ изъ сосѣднихъ домовъ. Въ одномъ отдѣленіи перваго этажа этого дома жила вдова Доньа Луиза де Монтойя, вдова лѣтописца Эстебана де Гарибая, съ двумя сыновьями; другое занималъ Сервантесъ съ семействомъ. На крикъ раненаго Сервантесъ выбѣжалъ изъ дома съ однимъ изъ сыновей сосѣдки. Они нашли Донъ Гаспара лежащаго у крыльца, со шпагою въ одной и со щитомъ въ другой рукѣ, и отнесли въ комнаты вдовы де Гарибай, гдѣ онъ умеръ на другой день. Алькадъ de casa y corte, Кристобаль де Вильароель, немедленно началъ слѣдствіе. Допросили Сервантеса, жену его, побочную его дочь Изабеллу де Сзаведра, двадцати лѣтъ, сестру его, Андрею Сервантесъ, вдову, у которой была восмнадцатилѣтняя дочь Констанца де Овандо, монахиню Магдалену де Сотомайоръ, которая выдавала себя также за сестру Сервантеса, служанку его Марію де Севэльосъ, наконецъ двоихъ друзей его, находившихся тогда у него въ домѣ: дворянина де Сигалеса и Португальца Симона Мендеза. Въ ложномъ или справедливомъ предположеніи, что Донъ Гаспаръ де Эзпелета былъ умерщвленъ за любовную связь съ дочерью или племянницею Сервантеса, судья взялъ подъ стражу тѣхъ дѣвицъ, также и Сервантеса съ сестрою, вдовою де Овандо. Онъ и онѣ были освобождены на поручительство не прежде, какъ по истеченіи восьми или десяти дней, когда допросили подсудимыхъ и выслушали свидѣтелей. Изъ показаній, данныхъ по этому случаю, видно, что въ это время Сервантесъ, обязанный содержать пятерыхъ женщинъ, которыхъ онъ былъ единственною подпорою, все еще занимался частными дѣлами, и примѣшивалъ къ трудамъ литературнымъ не столь высокій, но болѣе прибыльный трудъ адвокатства.
   Надобно полагать, что Сервантесъ послѣдовалъ за дворомъ въ Мадридъ, въ 1606 поду, и поселился съ тѣхъ поръ въ этой столицѣ, гдѣ ему ближе было отъ его родственниковъ, жившихъ въ Алкалѣ, и отъ родственниковъ жены, жившихъ въ Эсквивіасѣ, и вмѣстѣ съ тѣмъ удобнѣе для литературныхъ и дѣловыхъ сношеній. Достовѣрно извѣстно, что въ Іюнѣ 1609 года онъ жилъ въ улицѣ: Магдалена, а вскорѣ потомъ за коллегіею Божіей Матери Лореттской; въ Іюнѣ 1610 въ улицѣ del Leon, No 9; въ 1614 году въ улицѣ Las Huertas; потомъ въ улицѣ Герцога Альбы, на углу Санъ-Исидоро, гдѣ онъ получилъ отставку; наконецъ въ 1616 году въ улицѣ del Leon, No20, на углу улицы Francos. Здѣсь онъ умеръ.
   Сервантесъ возвратился въ Мадридъ уже въ преклонныхъ лѣтахъ. Безъ сомнѣнія, обремененный большимъ семействомъ, встрѣчая такую же неблагодарность къ своимъ дарованіямъ, какую прежде встрѣчалъ къ трудамъ своимъ по службѣ, живучи въ такое время, когда посвященія книгъ доставляли пенсіи, а книги не приносили никакой выгоды, пренебреженный друзьями и терзаемый врагами, однимъ словомъ достигшій долговременною опытностью до состоянія разочарованности, которое Испанцы называютъ дезенганьо, Сервантесъ осудилъ себя на совершенное затворничество. Онъ жилъ, какъ философъ, безъ ропота, безъ жалобъ, не въ той золотой посредственности, какой желаетъ любимцамъ Музъ Горацій, но въ горъ, въ бѣдности. Однакожъ онъ нашелъ себѣ двухъ покровителей: Донъ Бернардо де Сандоваль-и-Рохасъ, Архіепископа Толедскаго, и Донъ Педро Фернандеза де Кастро, Графа Лемосскаго, просвѣщеннаго вельможу, сочинителя комедіи la Casa confusa, который въ 1610 году привлекъ за собою въ Неаполь, куда онъ былъ назначенъ Вице-Королемъ, нѣсколько литераторовъ, и на такой высотѣ и въ такой дали не забывалъ стараго, изувѣченнаго солдата, который не могъ за нимъ слѣдовать.
   Трудно объяснить одно обстоятельство, которое впрочемъ приноситъ столько же чести Сервантесу, сколько стыда раздавателямъ королевскихъ милостей: это забвеніе, которому предали этого знаменитаго человѣка, между тѣмъ, какъ толпы мелочныхъ умниковъ получали пенсіи, которыя они выпрашивали и прозою и стихами. Разсказываютъ, что однажды Филиппъ III съ дворцоваго балкона увидѣлъ студента, который читалъ книгу на берегу Мансанареса. Студентъ поминутно размахивалъ руками, ударялъ рукою по лбу и громко смѣялся. Филиппъ, наблюдая за его тѣлодвиженіями, сказалъ: "этотъ студентъ или помѣшался, или читаетъ Донъ Кихота." Придворные побѣжали узнать: вѣрна ли догадка короля, и возвратились съ донесеніемъ, что студентъ дѣйствительно читалъ Донъ Кихота; но ни одному изъ нихъ не пришло на мысль напомнить государю, въ какомъ бѣдственномъ положеніи живетъ сочинитель этой любимой народной книги.
   Другой анекдотъ, нѣсколько позднѣйшій, который кстати помѣстить здѣсь, еще лучше показываетъ какимъ уваженіемъ пользовался Сервантесъ, не взирая на свою бѣдность. Мы повторимъ слова сохранившаго анекдотъ каноника Архіепископа Толедскаго, Лиценціата Франциско Маркеца де Торреса, которому поручено было процензировать вторую часть Донъ Кихота. Онъ говоритъ: "Удостовѣряю, что 25 февраля 1615 года, когда высокопреосвященнѣйшій кардиналъ и архіепископъ, мой владыка, пріѣхалъ въ гости къ Французскому посланнику, тогда многіе изъ французскихъ дворянъ изъ свиты посланника, люди вѣжливые и просвѣщенные любители словесности, подошли ко мнѣ и другимъ каноникамъ кардинала, нашего владыки, и спрашивали какія книги по изящной словесности теперь наиболѣе въ ходу. Я случайно упомянулъ объ этой книгѣ (Донъ Кихотѣ), которую разбираю. Едва услышали они имя Сервантеса, какъ начали шептаться между собою, а потомъ громко говорить, какимъ уваженіемъ пользуются во Франціи и сосѣднихъ государствахъ сочиненія этого автора, и особенно Галатея, которую одинъ изъ этихъ дворянъ зналъ почти наизусть, также первая часть Донъ Кихота и повѣсти. Похвалы ихъ такъ были велики, что я вызвался сводить ихъ къ автору. Они приняли это предложеніе съ живѣйшимъ удовольствіемъ, и начали разспрашивать у меня въ подробности о лѣтахъ Сервантеса, его занятіяхъ, его званіи и состояніи. Я принужденъ былъ отвѣчать, что авторъ уже старъ, бѣденъ, чиномъ солдатъ, состояніемъ дворянинъ. На это одинъ изъ Французовъ сдѣлалъ замѣчаніе: "Какъ! Испанія не обогатила такого человѣка! Его не содержатъ на общественный счетъ!" Другой, пользуясь этимъ замѣчаніемъ, продолжалъ: "Если нужда заставляетъ его писать, то надобно желать, чтобы онъ никогда не сдѣлался богатымъ, и, оставшись самъ въ бѣдности, обогатилъ бы весь міръ своими твореніями."
   Первое изданіе Донъ Кихота, вышедшее въ 1605 году, было печатано за глазами автора съ его собственной рукописи, и потому наполнено было ошибками. Первою заботою Сервантеса по возвращеніи въ Мадридъ было заняться вторымъ изданіемъ своей книги, которую онъ тщательно просмотрѣлъ и исправилъ. Это второе изданіе, 1608 года, несравненно лучшее перваго, служило образцемъ для всѣхъ послѣдующихъ.
   Потомъ, въ 1612 году, Сервантесъ издалъ двѣнадцать повѣстей. Съ двумя включенными въ домъ Кихотѣ и найденною въ послѣдствіи онѣ составляютъ собраніе пятнадцати повѣстей, которыя сочинилъ онъ во время пребыванія въ Севильѣ. Эта книга, которая въ привилегіи названа "благоприличнымъ препровожденіемъ времени, въ которомъ выказывается изящество "и богатство языка испанскаго", принята была и въ Испаніи и за границею съ такою же благосклонностью, какъ и Донъ Кихотъ. Лопе де Вега подражалъ ему въ двоякомъ отношеніи: сочинялъ въ свою очередь повѣсти, гораздо хуже Сервантесовыхъ, и заимствовалъ предметы для своихъ драмъ изъ повѣстей Сервантеса. Другіе знаменитые драматическіе писатели черпали изъ того же источника, между прочими монахъ Габріель Тельезъ, извѣстный подъ именемъ Тирсо де Молина и называвшій Сервантеса испанскимъ Боккачіо, Донъ Агустино Морето, Донъ Діего де Фигероа и Донъ Антоніо Солисъ.
   Послѣ повѣстей, въ 1614 году, Сервантесъ издалъ свою поэму подъ заглавіемъ Путешествіе на Парнассъ (Viage al Parnaso) и небольшой разговоръ въ прозѣ, который онъ присоединилъ къ ней подъ заглавіемъ Adjunta al Parnaso. Въ поэмѣ Сервантесъ хвалилъ хорошихъ писателей своего времени, и бранилъ безъ пощады послѣдователей новой школы, которые смѣшными и безразсудными нововведеніями губили прекрасный языкъ золотаго вѣка. Въ разговорѣ онъ жаловался на актеровъ, которые не хотѣли играть ни старинныхъ его пьесъ, ни новыхъ, которыя онъ написалъ въ послѣдствіи. Чтобы извлечь какую нибудь пользу изъ драматическихъ своихъ сочиненій, Сервантесъ рѣшился напечатать свой театръ. Онъ обратился къ книгопродавцу Вильароелю, пользовавшемуся въ Мадридѣ наибольшимъ довѣріемъ, который безъ обиняковъ отвѣчалъ: "Знаменитый авторъ, съ которымъ я совѣтовался, сказалъ мнѣ, что можно ожидать большихъ выгодъ отъ вашей прозы, а отъ стиховъ никакой." Приговоръ былъ справедливъ, хотя нѣсколько и строгъ. Онъ долженъ былъ очень огорчить Сервантеса, который писалъ стихи на зло Минервѣ и вѣрилъ, какъ ребенокъ, въ свою поэтическую славу. Однакожъ въ Сентябрѣ 1615 года Вильароель напечаталъ восемь комедій и столько же интермедій Сервантеса съ посвященіемъ графу Лемосскому и съ прологомъ, не только остроумнымъ, но и очень любопытнымъ въ отношеніи къ исторіи тогдашней испанской сцены. Лопе де Вега на ней еще царствовалъ, а соперникъ, которому надлежало свергнуть его съ престола, Кальдеронъ, только что вступилъ на поприще. Публика приняла равнодушно избранныя пьесы Сервантеса, и актеры не сыграли изъ нихъ ни одной. Публика и актеры были, можетъ быть, неблагодарны, но справедливы. Какъ порицать ихъ за то, что они пренебрегли комедіями, о которыхъ Бласъ де Насарре, перепечатывая ихъ вѣкомъ позже, могъ сказать только, что Сервантесъ нарочно написалъ ихъ дурно, чтобы посмѣяться надъ нелѣпыми пьесами, къ которымъ тогда была общая страсть.
   Въ томъ же 1615 году издано было другое маленькое сочиненіе Сервантеса, состоящее въ связи съ любопытнымъ обстоятельствомъ. Въ Испаніи сохранялся еще обычай Поэтическихъ игръ, которыя въ царствованіе короля Іоанна II были въ такой же модѣ, какъ и рыцарскія, и сохранились на югѣ Франціи, подъ именемъ цвѣточныхъ игръ (Jeux floraux). Папа Павелъ V причислилъ въ 1614 году къ лику святыхъ славную монахиню Терезу. Это событіе назначено было для поэтовъ предметомъ состязанія, между судьями котораго находился и Лопе де Вега. Надобно было изобразить восторгъ святой въ формѣ оды, извѣстной подъ названіемъ cancion casteliana, и размѣромъ первой эклоги Гарсиласо де ла Вега: El dulce lamentar de los pas tores. Всѣ писатели, сколько нибудь извѣстные, приняли участіе въ состязаніи, и Сервантесъ, принявшись въ шестьдесятъ семь лѣтъ за лирическую поэзію, послалъ свою оду, которая хотя и не получила пальмы первенства, была однакожъ напечатана между лучшими въ Извѣстіяхъ о праздникахъ, которые торжествовала вся Испанія въ честь новой святой.
   Въ томъ же 1615 году вышла въ свѣтъ и вторая часть Донъ Кихота.
   Она уже приближалась къ концу, и Сервантесъ, извѣстившій объ ней въ прологѣ къ своимъ повѣстямъ, занимался ею прилежно, какъ вдругъ въ половинѣ 1614 года появилось въ Таррагонѣ продолженіе первой части Донъ Кихота, сочиненное какимъ-то лиценціатомъ Алонзо Фернандезомъ де Авельанеда, родомъ изъ Тордесидьасъ. Это имя было вымышленное, подъ которымъ скрылся настоящій поддѣлыватель, вздумавшій еще при жизни автора присвоить себѣ и заглавіе и предметъ его книги. Подлинное имя этого поддѣлывателя неизвѣстно; но по изысканіямъ Маянса, Патера Мурильо и Пельисера признается достовѣрнымъ, что онъ былъ Аррагонецъ, монахъ ордена проповѣдниковъ, одинъ изъ сочинителей тѣхъ комедій, надъ которыми Серваитесъ въ домъ Кихотѣ такъ остроумно смѣялся. Подобно разбойнику, который, ограбивъ путешественника, ругается надъ нимъ, мнимый Авельанеда въ началѣ книги обнаружилъ противъ Сервантеса всю свою ненависть и зависть, осыпавъ его самыми грубыми ругательствами. Онъ называлъ его безрукимъ, старымъ, бранчивымъ, завистникомъ, клеветникомъ; ставилъ ему въ вину его неудачи, заключеніе въ темницу, его бѣдность, утверждалъ наконецъ, что Сервантесъ не имѣетъ ни дарованій, ни ума, и похвалялся лишить успѣха вторую часть его романа. Сервантесъ получилъ эту книгу и, встрѣтивъ столько себѣ оскорбленіи въ самомъ началѣ этого глупаго, педантическаго и неблагопристойнаго сочиненія, вознегодовалъ на такую дерзость и отомстилъ достойнымъ себя образомъ: онъ поспѣшилъ кончить вторую часть Донъ Кихота. Послѣднія его главы носятъ на себѣ нѣкоторые признаки этой поспѣшности. Но ему хотѣлось, чтобы Донъ Кихоту ничего не доставало при сравненіи его съ книгою Авельанеды. Посылая свои комедіи графу Лемосскому въ началѣ 1615 года, онъ писалъ къ нему: "Донъ Кихоть надѣлъ уже шпоры, чтобы явиться къ вашему сіятельству и поцѣловать ваши ноги. Я думаю, что онъ покажется вамъ некрасивымъ послѣ того, какъ сбили его съ толку и изувѣчили въ Таррагонѣ; но по просьбѣ его доказано уже изслѣдованіемъ, что то былъ подложный Донъ Кихотъ, который хотѣлъ было имъ сдѣлаться, но не могъ." Сервантесъ сдѣлалъ еще болѣе: въ самомъ текстѣ Донъ Кихота (прологъ и глава 59) онъ отвѣчалъ на грубую брань поддѣлывателя, не называя его, шуткою самою тонкою, благопристойною, настоящею аттическою, возвысясь такимъ образомъ надъ соперникомъ благородствомъ своего поступка и совершенствомъ своего творенія. Чтобы и у будущихъ поддѣлывателей отнять охоту къ новымъ подлогамъ, онъ на этотъ разъ довелъ своего героя до смертнаго одра, заставилъ его сдѣлать завѣщаніе, выслушалъ его исповѣдь, принялъ его послѣдній вздохъ, похоронилъ его, написалъ ему эпитафію и могъ наконецъ воскликнуть въ справедливомъ восторгѣ: "Здѣсь Сидъ Хаметъ Бененхели положилъ свое перо и привязалъ его такъ высоко, что впередъ никто не осмѣлится его достать." Къ сожалѣнію и къ стыду надобно сказать," что это пошлое и жалкое продолженіе, составленное мнимымъ лиценціатомъ Тордесильясскимъ, было переведено на французскій языкъ авторомъ Жилблаза, Ле-Сажемъ, и многіе во Франціи долгое время смѣшивали это произведеніе съ твореніемъ Сервантеса.
   Здѣсь надобно разсмотрѣть Донъ Кихота, не въ отношеніи къ исторіи его сочиненія и изданія, а въ отношеніи къ его сущности, и взглянуть съ прямой точки на эту безсмертную книгу, прославившую и автора и его отечество.
   У Монтескье (въ Персидскихъ письмахъ, No 78) Рика говоритъ: "У Испанцевъ есть только одна хорошая "книга, именно та, которая указала, какъ смѣшны "всѣ прочія." Это была одна изъ тѣхъ прелестныхъ шутокъ Монтескье, которыя нравятся самымъ своимъ преувеличеніемъ, и Испанцы напрасно обижаются, принимая ее за серьезный отзывъ. Во Франціи не обижались же тѣмъ, что Рика въ концѣ того же письма говорить: "Въ Парижѣ есть домъ, въ который сажаютъ "сумасшедшихъ.... Безъ сомнѣнія Французы, которыхъ сосѣди считаютъ людьми невысокаго ума, запираютъ въ этотъ домъ нѣсколько сумасшедшихъ для доказательства, что всѣ незапертые туда люди умные." Эта послѣдняя насмѣшка стоитъ, кажется, первой. Какъ бы то ни было, но Монтескье въ опредѣленіи Донъ Кихота погрѣшилъ, какъ въ похвалѣ этой книги, такъ и въ охужденіи всѣхъ прочихъ. Если бы все достоинство ея состояло въ насмѣшкѣ надъ рыцарскими романами, то она пережила бы ихъ немногимъ. По окончаніи подвига похоронили бы и побѣдителя, въ слѣдъ за побѣжденными. Но неужели и нынѣ мы ищемъ въ ней критикъ на Амадисовъ, Эспландіановъ, Платировъ и Киріе-Элейсоновъ? Конечно заслуга Сервантеса состоитъ и въ томъ, что онъ искоренилъ эту нелѣпую и опасную литературу. Книга его въ этомъ отношеніи есть произведеніе, написанное съ нравственною цѣлью, заключающее въ себѣ въ высшей степени достоинство истинной комедіи: исправлять, забавляя. Тѣмъ не менѣе Донъ Кихотъ не есть сатира на старинные романы, а нѣчто совсѣмъ другое. Мы попытаемся указать измѣненія, какія испытала идея этой книги въ мысляхъ автора.
   Мы вѣримъ, что Сервантесъ, начиная свою книгу, имѣлъ только въ виду напасть съ оружіемъ насмѣшки на рыцарскую литературу. Онъ и самъ это говоритъ въ своемъ прологѣ. Но стоить замѣтить небрежность, противорѣчія и недосмотры, какими наполнена первая часть Донъ Кихота, чтобы увидѣть въ этихъ недостаткахъ, (если можно ихъ назвать недостатками,) явное доказательство, что Сервантесъ началъ свой романъ въ припадкѣ досады, безъ всякаго предварительнаго плана, дозволяя перу слѣдовать безотчетно за воображеніемъ, чувствуя такое же природное призваніе къ роману, какое чувствовалъ Лафонтенъ къ баснѣ, не считая предварительно важнымъ своего творенія, котораго достоинство онъ, какъ кажется, и въ послѣдствіи не вполнѣ постигалъ. Въ началѣ Донъ Кихотъ не иное что, какъ сумасшедшій, котораго стоило связать. Бѣдному дворянину достается столько ударовъ, что ихъ не снести бы и спинѣ Росинанта. Сапчо Панса только глупый поселянинъ, не впопадъ подражающій, и по участію и по простотѣ, своему господину. Но это длится не долго, Сервантесъ любитъ своихъ героевъ, которыхъ называетъ дѣтьми своего воображенія; вскорѣ онъ даритъ имъ и умъ, и разсудокъ, удѣляя каждому изъ нихъ того и другаго по соразмѣрности. Господина онъ надѣлилъ разумомъ возвышеннымъ, до котораго хорошая голова можетъ достигнуть только ученіемъ и размышленіемъ; слугѣ присвоилъ онъ умъ ограниченный, но твердый, природный здравый разсудокъ, врожденное прямодушіе, которое дѣйствуетъ правильно, если не мѣшаетъ тому своекорыстіе: качества, которыя всякій можетъ имѣть отъ природы, и для образованія которыхъ достаточно опытности. У Донъ Кихота только частица мозгу повреждена; мономанія его есть мономанія человѣка, котораго духъ возмущается всяйкою несправедливостью и возвышается при видѣ добродѣтели. Онъ мечтаетъ, что можетъ сдѣлаться утѣшителемъ огорченныхъ, защитникомъ слабыхъ, ужасомъ гордыхъ и развращенныхъ. Обо всемъ прочемъ онъ разсуждаетъ, какъ нельзя лучше, говоритъ краснорѣчиво; для него лучше, какъ говоритъ Санчо, быть проповѣдникамъ, нежели странствующимъ рыцаремъ. Санчо съ своей стороны такъ же переродился; онъ остеръ, хотя и простъ, колокъ, хотя и простодушенъ. Какъ Донъ Кихоту оставлена только тѣнь сумасбродства, такъ Санчо оставлена только тѣнь легковѣрія, которое впрочемъ извиняется привязанностію Санчо къ господину и превосходствомъ ума этого послѣдняго.
   Съ этихъ мѣстъ романа начинаются сцены высокой занимательности. Видишь этихъ двухъ человѣкъ неразлучными, какъ душа съ тѣломъ. Чего не договариваетъ одинъ, то досказываетъ другой, и изъ разговора обоихъ составляется одно цѣлое. Стремясь оба къ одной цѣли благородной и вмѣстѣ безразсудной, дѣлая глупости и говоря умно, подвергаясь, если не обидамъ, то насмѣшкамъ, и выставляя пороки и глупости насмѣшниковъ или обидчиковъ, возбуждая въ читателѣ сначала смѣхъ, потомъ сожалѣніе и наконецъ живѣйшую къ себѣ привязанность, умѣя его тронуть столько же, какъ и позабавить, доставляя ему удовольствіе и преподавая уроки, эти два лица, безпрерывно противополагаемыя одно другому и оба вмѣстѣ прочему міру, составляютъ неизчерпаемый источникъ драмы, богатой по содержанію и увлекающей новостію предмета.
   Новая идея автора, умудреннаго и лѣтами и опытностью, проявляется особенно во второй части Донъ Кихота. Здѣсь о странствующемъ рыцарствѣ говорится ни болѣе ни менѣе, сколько нужно для продолженія первой части, чтобы сохранить единство плана. Но это уже не пародія на рыцарскіе романы: это уже книга практической философіи, собраніе правилъ, или лучше сказать притчей, легкая и справедливая критика на все человѣчество. Это новое лице въ числѣ приближенныхъ героя Ламанчскаго, этотъ Баккалавръ Самсонъ Карраско, не есть ли воплощенный скептицизмъ, который насмѣхается надъ всѣмъ, не удерживаясь ни чѣмъ и не уважая ничего? Другой примѣръ: кто не ожидалъ, читая въ первый разъ вторую часть Донъ Кихота, что Санчо въ званіи губернатора острова Баратаріи насмѣшитъ его? Кто не думалъ, что этотъ скороспѣлый правитель надѣлаетъ на своихъ судейскихъ креслахъ глупостей болѣе, нежели Донъ Кихотъ при покаяніи въ горахъ Сіерры-Морены? Разсчетъ читателя оказался ошибоченъ потому, что взоръ Сервантеса простирался далѣе забавы читателя, хотя и не упускалъ ее изъ вида. Авторъ хотѣлъ доказать, что эта столь трудная наука управлять людьми, не есть принадлежность того или другаго изъ людей, а доступна каждому, и что для полезнаго ея приложенія къ дѣлу нужны качества, которыя драгоцѣннѣе знанія законовъ и изученія политики, а именно нужны: здравый разсудокъ и благонамѣренность. Не выступая изъ границъ своего ума и характера, Санчо судитъ и рядитъ, какъ Соломонъ.
   Вторая часть Донъ Кихота появилась десятью годами позже первой, и Сервантесъ, издавая эту послѣднюю, не думалъ о ея продолженіи. Тогда была мода не доканчивать сочиненій, основанныхъ на вымыслѣ. Книгу оканчивали, какъ Аріостъ пѣсни своей поэмы, именно тамъ, гдѣ происшествія были наиболѣе спутаны, въ мѣстѣ самомъ занимательномъ. Lazarille de Tormès и Хромый Бѣсъ не имѣютъ окончанія; Галатея также. Даже у Французовъ Жилблазъ былъ сочиненъ въ три пріема. Должно также сказать, что не продолженіе Донъ Кихота, изданное Авельанедою, заставило Сервантеса издать свое: это послѣднее было уже почти кончено, когда явилось первое. Донъ Кихотъ не долженъ былъ бы имѣть окончанія, еслибъ былъ-только сатирою на литературу. Очевидно, что Сервантесъ принялся за продолженіе и окончилъ его именно съ тою цѣлью, какую мы ему приписываемъ. Вотъ почему эти двѣ части одного и того же сочиненія составляютъ исключенія въ лѣтописяхъ литературы: вторая часть, изданная гораздо послѣ первой, имѣвшей большой успѣхъ, не только сравнялась съ нею, но и превзошла ее. Это произошло отъ того, что отдѣлка въ обѣихъ была равная, а главная идея во второй части была выше и богаче, и сочиненіе было приноровлено ко всякой странѣ, ко всякому времени; оно говоритъ всему человѣчеству на общемъ его языкѣ.
   Мы хотѣли только разсмотрѣть книгу Сервантеса исторически. Хвалить ее мы не считаемъ нужнымъ. Кто ее не читалъ? Кто не повторялъ съ Вальтеръ-Скоттомъ, самымъ пламеннымъ почитателемъ Сервантеса и достойнымъ его соперникомъ, что Донъ Кихотъ есть изящнѣйшее, образцовое твореніе ума человѣческаго? Есть ли другой романъ, который бы пользовался такою народностью, такою прочною славою, который бы въ такой степени нравился всѣмъ возрастамъ и состояніямъ? Можно рѣшительно сказать, что ни одна книга не имѣла столько читателей, не находила столько переводчиковъ. Въ Германіи перевели ее Тикъ и Зольтау. Въ Англіи было десять переводчиковъ Донъ Кихота: Шильтонъ, Гейтонъ, Уардъ, Жервисъ, Смоллеть, Озелль, Моттью, Вильмонтъ, Дюрфей, Филипсъ. Докторъ Джонъ Боуль издалъ подробныя комментаріи къ Донъ Кихоту. Не менѣе было переводовъ въ Италіи, начиная съ Франчіозипи до безъимяннаго переводчика, который издалъ свой трудъ въ 1815 году съ гравюрами по рисункамъ Новелли. Во Франціи эта книга имѣла еще большее число переводчиковъ, начиная съ Цесаря Удена и де Россета, современниковъ Сервантеса, до настоящаго времени. Переводъ Филло де Сенъ-Мартеня считался долгое время лучшимъ. Онъ былъ изданъ пятьдесятъ два раза. Нынѣ Віардо сдѣлалъ еще новый переводъ съ комментаріями и біографіею Сервантеса, составленною по новѣйшимъ источникамъ. Этотъ успѣхъ, которому можетъ быть нѣтъ примѣра, доказываетъ ясно достоинство подлинника и возрастающую съ каждымъ новымъ поколѣніемъ охоту къ чтенію этого творенія. Оно переведено на Голландскій, Датскій и Шведскій языкъ. У насъ въ Россіи не былъ еще переведенъ Донъ Кихотъ вполнѣ. Осиповъ превратилъ его въ какого-то неслыханнаго чудодѣя. Прекрасный переводъ В. А. Жуковскаго сдѣланъ въ 1805 году съ Флоріана, равно какъ и переводъ Г. де-Шаплета въ 1831 году. Но Флоріанъ, какъ выше было замѣчено, передѣлалъ по-своему твореніе Сервантеса и сократилъ его почти на цѣлую половину.
   Въ Донъ Кихотѣ есть много двусмысленностей, намековъ и тонкихъ шутокъ, которыми Сервантесъ принужденъ былъ скрывать отъ глазъ инквизиціи мысли слишкомъ смѣлыя, насмѣшливыя и глубокія. Многія мѣста невозможно понимать безъ объясненія. Боуль, Пельисеръ, Испанская Академія, Фернандезъ Наваррете, Лосъ-Ріосъ, Арріета, Кломенсень издали въ разное время комментаріи къ творенію Сервантеса. Въ Германіи составили для него особый лексиконъ. Многія изъ этихъ пособій изданы недавно, и ими не пользовались прежніе переводчики.
   Въ шестьдесятъ слишкомъ лѣтъ трудясь надъ Донъ Кихотомъ съ жаромъ и силою молодаго человѣка, Сервантесъ въ то же время занимался и другими пространными сочиненіями. Въ посвященіи, которое онъ въ Октябрѣ 1615 послалъ къ покровителю своему, графу Лемосскому, со второю частію Донъ Кихота, Сервантесъ говорить о скоромъ доставленіи другаго своего романа: Подвиги Персилеса и Сигисмунды (Los Irabajos de Pérsiles у Sigismtinda). При другихъ случаяхъ онъ также обѣщался издать вторую часть Галатеи и два другія сочиненія, подъ заглавіями: Бернардо и Недѣли сада (Las Semanas del Jardin). Изъ послѣднихъ трехъ сочиненіи не осталось даже и отрывка. Что касается до Персилеса, то онъ былъ изданъ вдовою Сервантеса въ 1617 году. Странное дѣло! Въ то самое время, когда Сервантесъ уничтожалъ посредствомъ насмѣшки рыцарскій романъ, онъ тѣмъ же перомъ написалъ романъ, почти столѣ же нелѣпый, какъ и тѣ, которые свели съ ума его Донъ Кихота. Не менѣе странно и то, что этому сочиненію расточалъ онъ наиболѣе похвалъ и отдавалъ ему преимущество передъ всѣми своими сочиненіями.
   Романъ: Персилесъ и Сигисмунда, есть собраніе эпизодовъ, запутанныхъ, какъ интриги Кальдерона, произшествій нелѣпыхъ, случайностей невозможныхъ, чудесъ невѣроятныхъ, характеровъ ложныхъ. Cepвантесъ, точный и искусный живописецъ природы, физической и нравственной, очень хорошо сдѣлалъ, что мѣсто дѣйствія въ своемъ романѣ перенесъ въ страны гиперборейскія, потому, что въ немъ изображенъ міръ вымышленный, не имѣющій никакой связи съ тѣмъ, какой былъ у автора передъ глазами. Впрочемъ при чтеніи этой шалости великаго ума, въ которой найдется предметовъ десятка на два драмъ и на сотню повѣстей, нельзя не удивляться воображенію почти семидесятилѣтняго старика, все еще богатому и живому, какъ воображеніе Аріоста; нельзя не подивиться и языку, всегда благородному, изящному, смѣлому, прикрывающему собою нелѣпость содержанія.
   Сервантесъ не могъ насладиться ни успѣхомъ, какого онъ съ самонадѣянностію ожидалъ отъ этого послѣдняго труда, ни успѣхомъ, по справедливости ожиданнымъ отъ другаго своего творенія, доставившаго ему безсмертіе. Постоянно преслѣдуемый несчастіемъ, онъ не имѣлъ даже возможности прислушаться къ похваламъ современниковъ и угадать, какая слава ожидаетъ его въ потомствѣ. При изданіи въ 1615 году второй части Донъ Кихота, будучи шестидесяти восьми лѣтъ отъ рожденія, онъ уже былъ одержимъ неизлечимою болѣзнію, которая вскорѣ низвела его въ могилу. Съ наступленіемъ весны ожидая облегченія отъ чистаго, сельскаго воздуха, онъ поѣхалъ 2 Апрѣля въ Эсквивіасъ, къ родственникамъ своей жены; но черезъ нѣсколько дней болѣзнь его усилилась, и онъ принужденъ былъ возвратиться въ Мадридъ въ сопровожденіи двухъ друзей, которые пеклись о немъ дорогою. На этомъ пути встрѣтился съ нимъ случай, который послужилъ ему предметомъ для пролога къ Персилесу. Этому прологу обязаны мы исключительно довольно подробными свѣдѣніями о его болѣзни.
   Трое друзей ѣхали спокойно по проселочной дорогѣ, когда студентъ, слѣдовавшій за ними на ослѣ, началъ кричать, чтобъ они его подождали, и, подъѣхавъ къ нимъ, изъявлялъ сожалѣніе, что не могъ догнать ихъ прежде и пользоваться ихъ сообществомъ. Одинъ изъ спутниковъ нашего автора отвѣчалъ, что причиною тому лошадь Мигеля Сервантеса, которая очень рысиста. При имени Сервантеса студентъ, страстный изъ заочныхъ его почитателей, соскочилъ съ осла и, взявъ автора за руку, вскричалъ: "да, да! вотъ однорукій "здоровякъ, знаменитый все, веселый писатель и настоящая радость музъ." Сервантесъ, столь неожиданно осыпанный похвалами и ласками, отвѣчалъ съ обычною скромностью и просилъ студента сѣсть на осла и ѣхать подлѣ него. "Мы придержали лошадей," продолжаетъ Сервантесъ, "и дорогою разговаривали о моей болѣзни. Добрый студентъ въ минуту лишилъ меня всякой надежды. У васъ водяная, говорилъ онъ, которую нельзя излечить цѣлымъ океаномъ воды, хотя бы вы выпили его по каплѣ. Пейте, какъ можно менѣе, почтеннѣйшій господинъ Сервантесъ, и старайтесь хорошенько ѣсть. Этими средствами вы выздоровѣете, безъ всякихъ лекарствъ.-- Многіе мнѣ то же говорили, отвѣчалъ я; но я никакъ не могу воздержаться отъ питья, какъ будтобы для того только я на свѣтъ родился. Жизнь моя погасаетъ, и по ходу моего пульса я догадываюсь, что доживу много много до будущаго воскресенья. Вы познакомились со мною въ тяжкое для меня время, такъ, что я едва ли успѣю доказать вамъ мою благодарность за участіе, которое вы во мнѣ принимаете. Съ этими словами мы подъѣхали къ Толедскому мосту, по которому лежалъ мой путь, а студентъ поѣхалъ далѣе къ мосту Сеговійскому..."
   Этотъ прологъ былъ послѣднее произведеніе Сервантеса. Болѣзнь его чрезвычайно усилилась; онъ слегъ въ постелю, и особоровался масломъ 18 Апрѣля. Тогда стало извѣстно о скоромъ возвращеніи изъ Неаполя Графа Лемосскаго, который поступалъ въ Президенты Совѣта. Послѣднимъ желаніемъ Сервантеса было изъявить благодарность своему благодѣтелю. Придверяхъ гроба онъ надиктовалъ къ нему письмо, которое переводимъ отъ слова до слова.
   "Припомнивъ старинные куплеты, нѣкогда знаменитые, которые начинаются словами: Ужъ ногу въ стремя заношу, я желалъ бы, чтобъ они не приходились такъ кстати къ моему посланію. Но я долженъ начать его почти тѣми же словами, говоря:
   
   "Ужъ ногу въ стремя заношу;
   "Предсмертной мукою страдая,
   "Къ тебѣ, вельможа, я пишу...
   
   "Вчера особоровали меня масломъ, а сегодня пишу къ вамъ это письмо. Время коротко, муки возрастаютъ, надежда уменьшается, и при всемъ томъ желаніе еще жить пересиливаетъ смерть. Желалось бы мнѣ не умереть, доколѣ не поцѣлую ногъ вашего сіятельства. {Выраженіе: поцѣловать ноги, не принадлежитъ исключительно Сервантесу. Это испанская учтивость, бывшая въ общемъ употребленіи.} Можетъ быть, радость видѣть васъ здоровымъ въ Испаніи, была бы такъ велика, что возвратила бы меня къ жизни. Но если уже мнѣ суждено умереть, то да исполнится воля небесъ. По крайней мѣрѣ пусть будетъ извѣстно вашему сіятельству это желаніе, и вы узнаете, что имѣли во мнѣ преданнѣйшаго слугу, котораго и близкая смерть не удержала отъ изъявленія; привязанности къ вамъ. При всемъ этомъ, какъ бы предвидя будущее, я радуюсь возвращенію вашего сіятельства; радуюсь, что теперь глаза всѣхъ обратятся на васъ, а еще болѣе радуюсь исполненію моихъ надеждъ, основанныхъ на славѣ, которую вы пріобрѣли вашими добродѣтелями..."
   Это письмо, которое, по словамъ Лосъ-Гіоса, вельможи и писатели должны имѣть всегда передъ глазами, чтобы научаться, одни великодушію, а другіе благодарности, показываетъ по крайней мѣрѣ, какую чистоту души сохранилъ Сервантесъ до самой смерти. Вскорѣ потомъ онъ впалъ въ продолжительную безчувственность и скончался въ Субботу, 23 Апрѣля 1616 года.
   Докторъ Джонъ Боуль сдѣлалъ любопытное замѣчаніе, что два знаменитѣйшіе писателя того времени, оба неугаданные современниками и отмщенные потомствомъ, Мигель Сервантесъ и Вилліамъ Шекспиръ, умерли въ одинъ и тотъ же день. Въ самомъ дѣлѣ въ біографіяхъ Шекспира находимъ, что онъ скончался 23 Апрѣля 1616 года; но должно замѣтить, что Грегоріанскій календарь введенъ въ Англіи только въ 1754 году, и что Англичане прежде этого года отставали отъ Испанцевъ числами, подобно какъ мы, Русскіе, отстаемъ нынѣ отъ прочихъ Европейцевъ. Слѣдовательно Шекспиръ пережилъ Сервантеса двѣнадцатью днями.
   Избравъ исполнителями своей послѣдней воли жену свою и сосѣда, лиценціата Франциска Нуньеца, Сервантесъ завѣщалъ похоронить себя въ женскомъ монастырѣ, основанномъ за четыре передъ тѣмъ года въ улицѣ del Humilladero, въ которомъ дочь его, Доньа Изабелла де Сзаведра, избѣгая, можетъ быть, бѣдности дома отцовскаго, не за долго передъ тѣмъ постриглась. Вѣроятно, что желаніе Сервантеса было исполнено; но въ 1633 году монахини del Humilladero перешли въ другой монастырь въ улицѣ de Cantaranas, и потому неизвѣстно, что сталось съ прахомъ Сервантеса, котораго могилу, по неимѣнію на ней ни камня, ни надписи, узнать было невозможно.
   По такой же небрежности потеряны два его портрета, которые писали съ него Хауреги и Пачеко. До нашего времени сохранилась только копія съ одного изъ нихъ. Она принадлежитъ къ вѣку Филиппа IV, въ который процвѣтала испанская живопись. Одни приписываютъ эту копію Алонзо дель Арко, другіе школѣ Викентія Кардучо или Евгенія Кахеса. Впрочемъ, кѣмъ бы эта копія ни была писана, но она совершенно сходна съ описаніемъ наружности Сервантеса, которое онъ самъ помѣстилъ въ прологѣ къ своимъ повѣстямъ. Онъ говоритъ, что одинъ изъ его пріятелей хотѣлъ выгравировать его портретъ и помѣстить въ заглавіи книги съ слѣдующею надписью: "Тотъ, кого вы здѣсь видите съ римскимъ лицемъ, съ каштановыми волосами, съ челомъ возвышеннымъ и открытымъ, съ живыми глазами, съ красивымъ орлинымъ носомъ, съ серебряною бородою, (которая лѣтѣ за двадцать тому назадъ была золотая) съ большими усами, съ маленькимъ ртомъ, съ небольшимъ числомъ зубовъ, изъ которыхъ только передніе шесть уцѣлѣли, и тѣ нетверды и худо расположены, такъ, что одинъ на другой не приходятся, человѣка средняго роста, съ лицемъ болѣе бѣлымъ, нежели смуглымъ, нѣсколько согбеннаго и тяжелаго на ногу, -- этотъ человѣкъ есть авторъ Галатеи, Донъ Кихота Ламанчскаго.... и другихъ сочиненій, которыя заблудились и бродятъ по улицамъ, можетъ быть, и безъ имени автора. Его зовутъ обыкновенно: Мигель де Сервантесъ Сааведра." Потомъ онъ говоритъ о рукъ своей, изувѣченной при Лепанто, и оканчиваетъ описаніе своего портрета такимъ образомъ: "Но такъ какъ пріятель мой слова своего не сдержалъ, и я остался безъ обличія, то мнѣ и должно для изображенія себя прибѣгнуть къ языку, который хотя и косенъ, но въ состояніи высказать истинны, "которыя можно объяснить знаками."
   Вотъ все, что можно было собрать о жизни этого знаменитаго человѣка, одного изъ тѣхъ, которые несчастіемъ цѣлой жизни заслужили запоздалыя почести у потомства. Въ краткихъ словахъ вотъ его жизнь. Онъ родился отъ бѣдныхъ, благородныхъ родителей. Получивъ хорошее образованіе, онъ принужденъ былъ бѣдностію вступить въ число прислужниковъ. Сначала былъ онъ пажемъ, потомъ камердинеромъ, наконецъ солдатомъ. Въ сраженіи Лепантскомъ его изувѣчили; при штурмѣ Туниса онъ отличился. Пять лѣтъ пробылъ онъ въ плѣну, въ Алжирѣ, и послѣ тщетныхъ усилій освободиться былъ выкупленъ на общественный счетъ. Послѣ того опять служилъ солдатомъ въ Португаліи и на Азорскихъ островахъ. Влюбился въ благородную дѣвицу, но столь же бѣдную, какъ и самъ. Любовь заставила его приняться за перо, но нужда вскорѣ удалила его отъ литературы. За заслуги и дарованія онъ награжденъ былъ званіемъ провіантскаго коммиссара. По подозрѣнію въ растратѣ казенныхъ денегъ онъ посаженъ былъ въ тюрьму, но оправдался и былъ освобожденъ. Въ другой разъ посадили его въ тюрьму возмутившіеся поселяне. Онъ сдѣлался поэтомъ и стряпчимъ, снискивая свой хлѣбъ адвокатствомъ и сочиненіемъ театральныхъ пьесъ. Не ранѣе, какъ въ пятьдесятъ лѣтъ отъ роду, онъ понялъ настоящее свое назначеніе. Онъ не зналъ, какому покровителю посвятить свой трудъ. Публику нашелъ онъ равнодушною, которая смѣялась, но не могла ни оцѣнить, ни понять его. Нашлись ревнивые соперники, которые насмѣхались надъ нимъ и поносили его. Завистливые друзья его предали. Съ нуждами онъ принужденъ былъ бороться до самой старости. Многіе его забыли, и никто не понялъ. Умеръ онъ въ уединеніи и бѣдности. Такова была жизнь Мигеля Сервантеса Сааведры. Черезъ два уже столѣтія послѣ него начинаютъ отыскивать мѣсто его рожденія и его могилу, украшаютъ мраморною доскою домъ, въ которомъ онъ умеръ, воздвигаютъ въ честь ему памятникъ на площади, и вырѣзываютъ на углу небольшой Мадридской улицы имя великаго человѣка, извѣстное всему свѣту.

-----

   Помѣщенную выше статью заимствовали мы изъ Віардо, такъ какъ она заключаетъ въ себѣ біографію Сервантеса, составленную по соображеніи всѣхъ извѣстныхъ источниковъ и новѣйшихъ изысканій. Скажемъ теперь нѣсколько словъ о русскомъ переводѣ Донъ Кихота. Сервантесъ говорилъ о переводчикахъ, что они не должны ничего ни убавлять, ни прибавлять. Правило справедливое; по крайней мѣрѣ оно должно быть строго соблюдаемо при переводѣ такихъ твореній, какъ Донъ Кихотъ. Въ этомъ убѣжденіи мы старались, какъ можно ближе передать подлинникъ, и смѣемъ думать, что гибкость русскаго языка и пособіе всѣхъ лучшихъ комментарій къ Донъ Кихоту, (изъ которыхъ мы помѣстили нужнѣйшія въ подстрочныхъ примѣчаніяхъ къ тексту,) помогли намъ приблизиться къ этой цѣли. Изъ любопытства мы сличали нашъ переводъ съ французскимъ, который изданъ въ Парижѣ и послужилъ образцемъ русскому изданію въ типографическомъ отношеніи. Просимъ знающихъ испанскій языкъ сличить оба перевода съ подлинникомъ, или хотя взглянуть на нѣсколько страницъ этого перваго тома, напримѣръ, на страницы 107, 112, 113, 135--139, 143, 169, 182, 184, 259, 263, 281, 302, 303, 312 и другія. Они увидятъ, что пятая строфа въ пѣснѣ пастуха Антоніо, которая нѣсколько темна въ подлинникѣ, (стр. 107 рус. перевода) во французскомъ переводѣ (стр. 158) вовсе пропущена; что испанскія пословицы часто замѣнены въ переводѣ Віардо французскими или переиначены, напримѣръ, на стр. 169 этого тома сказано: "И такъ вышло, какъ говорится: кошка на крысу, крыса къ веревкѣ, веревка за палку." и прибавлено подстрочное примѣчаніе, объясняющее это темное мѣсто подлинника. У Віардо (стр. 212) сказано: "Et, de même qu'on а coutume de dire, le chien au chat, et le chat au rat." Въ русскомъ переводъ (стр. 184) Санчо послѣ разныхъ бѣдъ говоритъ Донъ Кихоту, убѣждая его ѣхать домой: "Полно намъ шататься, какъ говорятъ, отъ Зекки до Мекки, надѣвши не башмаки, а подойники." У Віардо (стр. 226) сказано: "Ce qu'il y a de mieux à faire, ce serait de nous en retourner au pays..... au lieu de nous en aller, comme on dit, de fièvre en chaud-mal, et de l'alguazil au corrégidor." Вообще старались мы передавать испанскія пословицы и поговорки, которыми наполненъ Донъ Кихотъ, какъ можно ближе. Новѣрность и близость перевода еще не большая заслуга; это, просто, обязанность переводчика. Надобно знать еще: успѣли ли мы, при всей любви къ Сервантесу, при всемъ нашемъ стараніи, передать его геніяльное твореніе на нашъ отечественный языкъ достойнымъ подлинника образомъ? Никто не можетъ быть судьею въ собственномъ дѣлѣ, и этотъ вопросъ должны рѣшить просвѣщенные читатели. По крайней мѣрѣ по совѣсти можемъ сказать, что труда мы не жалѣли и сдѣлали, что могли.

0x01 graphic

   

ДОНЪ КИХОТЪ ЛАМАНЧСКІЙ

0x01 graphic

ПРОЛОГЪ.

   Свободный отъ занятій читатель: безъ клятвы можешь повѣрить моему желанію, чтобы эта книга, дитя моего ума, была самая прекрасная, самая занимательная и самая совершенная, какую только вообразить можно. Но я не могъ противостоять закону природы, по которому всякая вещь производитъ свое подобіе. Что могъ произвести мой безплодный и необразованный умъ, какъ не дитя сухое, тощее, желтое, капризное и исполненное разныхъ мыслей, никогда не приходившихъ никому другому въ голову? Чему иному родиться въ тюрьмѣ, въ этомъ жилищѣ тревоги и печальнаго шума? Тишина, пріятное мѣсто, прелесть полей, ясность неба, журчаніе источниковъ, спокойствіе духа, большею частію производятъ то, что Музы самыя безплодныя дарятъ свѣту дѣтей, которыя наполняютъ его удивленіемъ и удовольствіемъ. Случается отцу имѣть сына безобразнаго, лишеннаго всякой пріятности, но любовь, которую онъ къ нему чувствуетъ, накладываетъ на глаза его повязку; онъ не видитъ его недостатковъ, считая ихъ скорѣе за совершенства, и разсказываетъ объ нихъ своимъ друзьямъ, какъ о милыхъ, привлекательныхъ качествахъ. Но я хотя и кажусь отцемъ Донъ-Кихота, однакожъ ему только вотчимъ; я не хочу увлекаться потокомъ обычая, ни умолять тебя почти со слезами на глазахъ, какъ дѣлаютъ другіе, любезнѣйшій читатель, чтобы ты простилъ или скрылъ недостатки, которые увидишь въ сынѣ моемъ. Ты ему ни родственникъ, ни пріятель; ты хозяинъ души своей и своего произвола, и, сидя въ своемъ домѣ, такой же властелинъ надъ нимъ, какъ король надъ своими доходами; ты знаешь, какъ обыкновенно говорится, что подъ моимъ плащемъ я равенъ съ королемъ. По всему этому я освобождаю тебя отъ всякой снисходительности и обязательства, и ты можешь говорить объ этой исторіи все, что заблагоразсудится, не опасаясь клеветы за худое, и не ожидая награды за доброе слово, какое скажешь о моей, книгѣ.
   Только я хотѣлъ бы вручить ее тебѣ безъ всякихъ прикрасъ, безъ предисловія и безчисленнаго множества приличныхъ сонетовъ, надписей и мадригаловъ, которые обыкновенно въ началѣ книгъ помѣщаются. Скажу тебѣ, что хотя сочиненіе этой книги стоило мнѣ нѣкотораго труда, но гораздо было для меня труднѣе сочинить предисловіе, которое ты читаешь. Много разъ бралъ я перо, и много разъ оставлялъ его, не зная: что писать? Однажды сидѣлъ я въ такомъ положеніи. Листъ бумаги лежалъ передо мною, перо было за ухомъ, локоть на письменномъ столѣ, рука поддерживала щеку; я размышлялъ: что скажу я? Въ это время неожиданно вошелъ одинъ изъ друзей моихъ, человѣкъ любезный и умный. Увидѣвъ меня въ такой задумчивости, онъ спросилъ о причинѣ. Не скрывая ее, я сказалъ ему, что ломаю голову надъ предисловіемъ къ исторіи о Донъ Кихотѣ, и что оно меня такъ затрудняетъ, что я рѣшился не писать его, и не выдавать въ свѣтъ подвиговъ благороднаго рыцаря. Какъ хочешь ты, чтобы я не былъ въ смущеніи, думая: что скажетъ древній законодатель, называемый публикою, когда онъ увидитъ, что послѣ столькихъ лѣтъ, въ продолженіе которыхъ я спалъ въ забвеніи, выхожу теперь со всѣми моими годами на плечахъ {Сервантесу было 55 лѣтъ, когда онъ издалъ первую часть Донъ Кихота.} и съ сочиненіемъ сухимъ, какъ тростникъ, безъ изобрѣтенія, безъ слога, остроты и всякой учености, безъ ссылокъ на поляхъ, и безъ примѣчаній въ концѣ книги, между тѣмъ, какъ я вижу другія сочиненія, хотя и заключающія въ себѣ вымыслы и басни, но столько нагруженныя сентенціями изъ Аристотеля, Платона и всей толпы философовъ, что читатели удивляются и считаютъ сочинителей за людей начитанныхъ, ученыхъ и краснорѣчивыхъ. Они ссылаются даже на Священное Писаніе. Вѣдь ничего другаго не поду маютъ, какъ то, что они знаменитые богословы. Они умѣютъ сохранять въ этомъ случаѣ такое тонкое приличіе, что въ одной строчкѣ описываютъ полоумнаго волокиту, а въ другой начинаютъ маленькую проповѣдь христіанскую, да такую, что заслушаешься и зачитаешься. Всего этого не будетъ въ моей книгѣ: у меня нѣтъ ни ссылокъ для помѣщенія на поляхъ, ни примѣчаній при концѣ. Я также не знаю какимъ слѣдовалъ авторамъ, чтобы означить ихъ имена, при началѣ книги, какъ всѣ дѣлаютъ, буквами А, Б, В, съ Аристотеля до Ѳалеса, помѣстивъ тутъ же Ксенофонта, Зоила или Зевксиса, хотя первый былъ злословъ, а другой живописецъ. Также недостаетъ въ началѣ книги моей сонетовъ, по крайней мѣрѣ сонетовъ, сочиненныхъ Герцогами, Маркизами, Графами, Епископами, знатными дамами или знаменитыми поэтами; но еслибъ я попросилъ двухъ или трехъ друзей, изъ писателей, я знаю, что они снабдили бы меня сонетами, и такими, съ которыми бы не сравнялись самые извѣстные въ нашей Испаніи.

0x01 graphic

   Наконецъ, государь мой и другъ, продолжалъ я, мною рѣшено, чтобы господинъ Донъ Кихотъ остался погребеннымъ въ архивахъ Ламанчи до тѣхъ поръ, пока небо не пошлетъ кого нибудь, кто бы украсилъ его всѣмъ тѣмъ, чего недостаетъ ему, потому что я нахожу себя неспособнымъ помочь этому недостатку; у меня нѣтъ на то ни силъ, ни учености. Притомъ я отъ природы безпеченъ и лѣнивъ для того, чтобы итти отыскивать авторовъ, которые бы сказали то, что я самъ знаю безъ нихъ. Отсюда происходятъ недоумѣніе и задумчивость, нѣкоторыхъ ты нашелъ меня: причина, тебѣ мною разсказанная, достаточна для погруженія меня въ задумчивость. Выслушавъ это, другъ мой ударилъ себя по лбу ладонью и, громко захохотавъ, сказалъ: клянусь, братъ, что теперь ты извлекъ меня изъ заблужденія, въ которомъ я давно находился съ тѣхъ поръ, какъ знаю тебя. Я всегда считалъ тебя человѣкомъ благоразумнымъ во всѣхъ твоихъ поступкахъ, но теперь вижу, что ты такъ далекъ отъ того, какъ небо отъ земли.
   Возможно ли, чтобы такія бездѣлки, которымъ такъ легко пособить, могли затруднять такой зрѣлый умъ, какъ твои, который способенъ побѣждать гораздо важнѣйшія трудности. Поистинѣ это происходитъ не отъ недостатка въ искусствѣ, а отъ излишества лѣни и бѣдности размышленія. Хочешь ли удостовѣриться, что я говорю правду? Будь только внимателенъ, и ты увидишь, какъ въ одинъ мигъ я отстраню всѣ твои затрудненія, и помогу всѣмъ недостаткамъ, которые тебя останавливаютъ, говоришь ты, и пугаютъ до того, что ты хочешь отказаться отъ изданія въ свѣтъ исторіи твоего знаменитаго Донъ Кихота, этого зеркала и красы всего странствующаго рыцарства. Посмотримъ, отвѣчалъ я на его предложеніе: какимъ образомъ думаешь ты наполнить пустоту, которая меня ужасаетъ, и вывести меня изъ хаоса смущенія?
   Онъ сказалъ на то: первое затрудненіе, тебя останавливающее, это-сонеты, надписи и похвалы, которыхъ у тебя нѣтъ для помѣщенія въ началѣ книги, и которые были бы сочинены особами важными и извѣстными. Но это затрудненіе можетъ быть отстранено вотъ какимъ средствомъ. Потрудись самъ сочинить ихъ, а потомъ можешь ихъ окрестить, какъ хочешь, и поставить подъ ними имена, какія вздумается, хоть священника Іоанна Индѣйскаго {Лице, вошедшее въ пословицу, какъ странствующій жидъ. Въ среднихъ вѣкахъ думали, что это былъ христіанскій король и вмѣстѣ священникъ, который царствовалъ въ восточной части Тибета, на границахъ Китая. Поводомъ къ этому народному повѣрью, послужило вѣроятно то, что былъ въ Индіи, въ концѣ двѣнадцатаго вѣка, незначительный владѣтель изъ Несторіанъ, котораго область была завоевана Чингисъ-Ханомъ.} или императора Требизондскаго, объ которыхъ, какъ мнѣ извѣстно, носился слухъ, что они были превосходные поэты; но еслибы даже они и не были поэтами, и нашлись бы какіе нибудь педанты или баккалавры, которые вздумали бы тебя укусить сзади за твою выдумку, не цѣни этого и въ два мараведиса; пускай ложъ была бы и доказана, тебѣ не отрѣжутъ руки, которая ее написала.
   Что касается до ссылокъ, на поляхъ книги, на авторовъ, изъ которыхъ ты могъ бы заимствовать изрѣченія и правила, для помѣщенія въ твоей исторіи, тебѣ стоитъ только прибрать кстати какія нибудь изрѣченія или латинскія фразы, которыя ты знаешь наизусть, или которыя, по крайней мѣрѣ, ты безъ большаго труда найти можешь. Напримѣръ, говоря о. свободѣ и рабствѣ, ты можешь помѣстить:
   
   "Non bene pro toto libertas venditur auro,
   
   и выставивь на полѣ имя Горація или того, кто сказалъ это. Зайдетъ ли рѣчь о могуществѣ смерти, тотчасъ къ твоимъ услугамъ:
   
   Pallida mors æquo puisat pede
   Paupepuin tabernas, regumque terres.
   
   Если дѣло идетъ о дружбѣ и любви, которую Богъ повелѣваетъ питать къ врагамъ, то возьмись сейчасъ за Священное Писаніе, и можешь найти: Ego autem dico vobis, diligite inimicos vestros. Если заговоришь о худыхъ помыслахъ, почерпни изъ Евангелія: De corde exeunt cogitationes malæ; если о непостоянствѣ друзей, Катонъ предложитъ тебѣ свое двоестишіе:
   
   Dopec eris felix, inaltos numerabis ainicos,
   Tempora si fuerint nubila, solus eris.
   
   По этимъ латинскимъ изрѣченіямъ тебя сочтутъ по крайней мѣрѣ за грамматика, что въ теперешнее время приносить немалую честь и выгоду. Что же касается до примѣчаній въ концѣ книги, ты можешь, безъ сомнѣнія, сдѣлать это такимъ образомъ: если назовешь какого нибудь великана въ твоей книгѣ, то распорядись такъ, чтобы великанъ былъ Голіаѳъ; тебѣ это ничего не стоитъ, а между тѣмъ у тебя отъ одного этого будетъ длинное примѣчаніе, потому что ты можешь написать: Великанъ Голіасъ или Голіаѳъ былъ Филистимлянинъ, котораго пастырь Давидъ убилъ большою пращею въ Ѳеревинѳской долинѣ, какъ повѣствуется въ Книгѣ Царствъ, въ главѣ, которую вы отыщете, и въ которой написано объ этомъ.
   Потомъ, чтобы показать себя человѣкомъ ученымъ, знающимъ словесныя науки, и космографомъ, постарайся, чтобы въ твоей книгѣ пришлось назвать рѣку Тагъ, и вотъ у тебя другое великолѣпное примѣчаніе, въ которомъ можно сказать: Рѣка Тагъ была названа отъ имени одного Испанскаго короля. Ея истокъ находится въ такомъ-то мѣстѣ, а впадаетъ она въ океанъ, лобызая стѣны знаменитаго города Лиссабона. Есть мнѣніе, что въ ней находятся золотые пески u m. д. Если тебѣ придется говорить о плутахъ, я дамъ тебѣ исторію о Како, которую наизусть знаю; если объ ославившихся женщинахъ, -- вотъ епископъ Мондоньедскій {Донъ Антоніо Гевара, написавшій, въ одномъ изъ своихъ писемъ, достопримечательную Исторію трехъ влюбленныхъ. "Эта Ламія, говоритъ, онъ, эта Ланда и эта Флора были три прелестнѣйшія и извѣстнѣйшія кокетки, о которыхъ всего болѣе писали поэты, и которыя погубили множество Принцевъ."}, который предложитъ тебѣ Ламію, Лайду и Флору, и сверхъ того у тебя явится примѣчаніе съ большимъ вѣсомъ. Если заговоришь о жестокихъ, Овидій снабдитъ тебя Медеей; если о волшебницахъ и чародѣйкахъ, у Гомера есть Калипсо, а у Виргилія, Цирцея; если о храбрыхъ военачальникахъ, Юлій Цесарь предложить самого себя въ своихъ комментаріяхъ, а Плутархъ дастъ тебѣ тысячу Александровъ. Захочешь ли писать о любви, съ двумя унціями знанія въ Италіянскомъ языкѣ, ты познакомишься съ Леономъ Гебрео, {Португальскій Раввинъ, жившій въ Венеціи, гдѣ онъ написалъ въ концѣ XV вѣка: Dialoghi d'amore (Разговоры о любви).} который наполнитъ мѣру чрезъ край, а если не пожелаешь за этимъ отправляться въ иностранныя земли, то у тебя дома есть Фонсека и его сочиненіе: О любви къ Богу, гдѣ заключается все, что ты, или даже самый глубокій ученый, можете пожелать въ подобномъ родѣ. Однимъ словомъ, тебѣ только стоитъ упомянуть эти имена или коснуться исторій, о которыхъ я теперь говорилъ, въ твоей исторіи, и предоставь мнѣ составить примѣчанія и ссылки: я берусь наполнить тебѣ поля книги и прибавить четыре печатныхъ листа въ концѣ.
   Обратимся теперь къ ссылкамъ на авторовъ, которыя находятся въ другихъ книгахъ, и которыхъ недостаетъ въ твоей. Средство пособить этому очень легкое. Тебѣ надобно только найти книгу, которая бы на всѣхъ ихъ ссылалась, отъ А до Ѳ, какъ ты самъ говоришь. {Здѣсь заключается намекъ на поэму Лопе де Bera: El Isidro. Въ концѣ ея помѣщенъ алфавитный списокъ авторовъ, на которыхъ есть ссылки въ книгѣ. Число этихъ авторовъ 155. Другой Испанецъ Донъ Хозе Пельвсеръ де Саласъ въ предисловіи къ одному изъ своихъ сочиненій помѣстилъ 9165 авторовъ, на которыхъ онъ сослался.} Этотъ самый алфавитъ ты помѣстишь въ своей книгѣ. Хотя бы ясно увидѣли ложъ по малой нуждѣ, которую ты имѣлъ, чтобы воспользоваться этими авторами, что за бѣда! Найдется, можетъ быть, такой простакъ, который повѣритъ, что ты всѣхъ этихъ авторовъ употребилъ въ дѣло при сочиненіи твоей простой исторіи. И когда бы это ни къ чему не пригодилось, то по крайней мѣрѣ этотъ обширный каталогъ авторовъ послужитъ къ тому, чтобы дать книгѣ неожиданную важность. Притомъ никто не вздумаетъ повѣрять, слѣдовалъ ли ты или нѣтъ этимъ авторамъ. Тѣмъ болѣе твоя книга, если я не ошибаюсь, не имѣетъ ни малѣйшей нужды ни въ одной изъ тѣхъ вещей, которыхъ, по словамъ твоимъ, ей недостаетъ. Вся она написана для осмѣянія рыцарскихъ книгъ, о которыхъ никогда не упоминалъ Аристотель, не говорилъ ничего св. Василій, не имѣлъ понятія Цицеронъ. Точность истины или астрологическія наблюденія не имѣютъ ничего общаго съ вымыслами и баснями. Для твоей книги не важны ни геометрическія измѣренія, ни риторическіе доводы. Ея цѣль не проповѣдывать, смѣшивая человѣческое съ божественнымъ: смѣсь, которой должна избѣгать всякая душа христіанская. Книга твоя можетъ воспользоваться подражаніемъ прежнимъ сочиненіямъ только въ томъ отношеніи, что чѣмъ совершеннѣе будетъ подражаніе, тѣмъ будетъ лучше слогъ твой. И такъ-какъ сочиненіе твое имѣетъ только одну цѣль: разрушить авторитетъ и довѣренность, которыми пользуются въ свѣтѣ и въ народѣ рыцарскія книги, то нѣтъ причины, чтобы ты выпрашивалъ, какъ нищій, философскихъ изрѣченій, богословскихъ совѣтовъ, поэтическихъ вымысловъ, ораторскихъ рѣчей и сверхестественныхъ чудесъ. Довольно, если, употребляя простыя, приличныя и удачно-расположенныя слова, ты успѣешь сдѣлать твой разсказъ и періодъ звучнымъ и игривымъ, живописуя, какъ возможно яснѣе, твои мысли и мнѣнія, не запутывая и не затемняя ихъ. Старайся также, чтобы, читая твое повѣствованіе, меланхоликъ почувствовалъ охоту къ смѣху, весельчакъ сталъ хохотать болѣе обыкновеннаго, простой человѣкъ не соскучился, знатокъ дивился изобрѣтательности, степенный не презиралъ и умный похвалилъ твою исторію. Достигни, въ самомъ дѣлѣ, предположенной цѣли: ниспровергнуть шаткое зданіе этихъ рыцарскихъ книгъ, которыя многими ненавидимы, и гораздо большимъ числомъ хвалимы. Если ты достигнешь этого, то достигнешь не малаго.
   Съ глубокимъ молчаніемъ я слушалъ, что говорилъ мнѣ другъ мой, и его разсужденія такъ врѣзались въ моемъ умѣ, что безъ всякаго спора я одобрилъ ихъ, какъ дѣльныя, и изъ нихъ захотѣлъ составить этотъ прологъ, въ которомъ ты увидишь, благосклонный читатель, прозорливость моего друга, счастливый случай, пославшій мнѣ въ такое нужное время такого совѣтника, и облегченіе твое, которое почувствуешь, найдя простодушную, безъ всякихъ обиняковъ, исторію знаменитаго Донъ-Кихота Ламанчскаго, о которомъ всѣ жители округа на равнинѣ Монтіельской сохраняютъ мнѣніе, что онъ былъ самымъ цѣломудреннымъ любовникомъ и самымъ храбрымъ рыцаремъ изъ всѣхъ, какіе въ теченіе многихъ годовъ бывали въ тѣхъ сторонахъ. Я не хочу, передъ тобой выставлять услугу, которую оказываю, знакомя тебя съ такимъ знатнымъ и почтеннымъ рыцаремъ; но желаю, чтобы ты поблагодарилъ меня за знакомство съ знаменитымъ Санчо Панса, его оруженосцемъ. Въ немъ, какъ мнѣ кажется, я тебѣ представляю собраніе всѣхъ достоинствъ, свойственныхъ оруженосцамъ, которыя разсѣяны во множествѣ пустыхъ, рыцарскихъ книгъ. Затѣмъ, дай Богъ тебѣ здоровья, и не забудь меня. Vale.

0x01 graphic

0x01 graphic

ДОНЪ КИХОТЪ ЛАМАНЧСКІЙ.

КНИГА I.-- ГЛАВА I.
О званіи и занятіяхъ знаменитаго дворянина Донъ Кихота Ламанчскаго.

   Въ одной Ламанчской деревнѣ, объ имени которой не хочу вспомнить, въ недавнемъ времени жилъ дворянинъ изъ тѣхъ, у которыхъ есть копье на полкѣ, щитъ старинный, кляча тощая и собака гончая. Кострюля съ малымъ кускомъ чаще говядины, чѣмъ баранины, винегретъ по вечерамъ, кушанье, называемое печали и сокрушенія, по субботамъ, {Въ Ламанчѣ былъ обычай, чтобы пастухи каждую недѣлю отдавали отчетъ своимъ хозяевамъ о положеніи стадъ ихъ. При этомъ они приносили животныхъ, умершихъ въ продолженіе недѣли. Мясо ихъ солили, а изъ костей ихъ и оконечностей варили похлебку по субботамъ, единственное мясное кушанье, позволенное въ этотъ день въ Королевствѣ Кастильскомъ со времени сраженія при Ласъ-Навасѣ въ 1912 году. Это самое кушанье называлось: печали и сокрушеній.} чечевица по пятницамъ, какой нибудь молодой голубь на прибавку, по воскресеньямъ, поглощали три четверти его доходовъ. Остатокъ издерживался на широкое полукафтанье изъ стариннаго тонкаго сукна, на бархатныя штаны и такія же туфли, для праздниковъ; въ будни дворянинъ одѣвался въ платье изъ сукна средняго разбора. У него жила домоправительница, и которой было уже за сорокъ, племянница, не достигшая еще двадцати лѣтъ, и слуга, для полевыхъ и домашнихъ работъ, который также ходилъ за клячею и трудился надъ виноградникомъ. Нашъ дворянинъ, по наружности, былъ лѣтъ пятидесяти, сложенія сильнаго, сухощавъ, худъ лицемъ, всегда вставалъ рано утромъ и былъ большой любитель охоты. Говорятъ, что онъ имѣлъ прозваніе Кихада или Кесада; въ этомъ нѣсколько разнятся писатели, хотя по правдоподобнымъ догадкамъ надобно полагать, что онъ назывался Киханою. Но это не составляетъ важности въ нашемъ разсказѣ: довольно, что въ немъ не пропускается ни одной черты истины. Надобно знать, что нашъ дворянинъ всякій разъ, когда былъ въ праздности, (а это случалось въ большую часть года), предавался чтенію рыцарскихъ книгъ съ такою охотою и наслажденіемъ, что забывалъ почти совсѣмъ. охоту и даже управленіе своимъ имѣніемъ: онъ простеръ до того свое любопытство и страсть, что продалъ многіе участки удобной земли, для покупки рыцарскихъ книгъ, и накопилъ ихъ столько, сколько могло помѣщаться въ домѣ. Изъ всѣхъ этихъ книгъ никакія ему такъ не нравились, какъ сочиненныя знаменитымъ Фелисіаномъ де Сильва: ясность его прозы и вычурныя его выраженія казались ему превосходными. Особенно восхищался онъ тѣми любовными объясненіями и рыцарскими учтивостями, въ которыхъ говорилось: "причина причинности, разуму моему причиненной, такимъ образомъ мой разумъ истощаетъ, что я не безъ причины жалуюсь на вашу красоту;" или: "высокія небеса, которыя вашимъ божествомъ божественно со звѣздами васъ утверждаютъ, и васъ дѣлаютъ достойною достоинства, котораго достойно ваше величіе." Отъ этихъ и подобныхъ мѣстъ лишился бѣдный дворянинъ разсудка, усиливаясь понять ихъ и доискаться въ нихъ смысла, котораго не открылъ бы самъ Аристотель, еслибъ онъ воскресъ нарочно для одного этого. Нашъ дворянинъ несовсѣмъ постигалъ раны, которыя Донъ Беліанисомъ были наносимы и получаемы, и думалъ, что, несмотря на искуснѣйшихъ врачей, его лечившихъ, должны были по необходимости оставаться на лицѣ и на всемъ тѣлѣ безчисленные рубцы и знаки. Но за всѣмъ тѣмъ онъ хвалилъ автора за то, что онъ кончилъ свою книгу обѣщаніемъ безконечныхъ приключеніи. Много разъ приходила ему охота взять перо и довести книгу до конца, какъ въ ней обѣщано. Безъ всякаго сомнѣнія онъ сдѣлалъ бы это и даже съ успѣхомъ, еслибъ другіе великіе и постоянные замыслы тому не помѣшали. Часто онъ со священникомъ деревни, получившимъ ученую степень въ Сигуенцѣ, {Тутъ заключается иронія. Во времена Сервантеса незначительные университеты подвергались частымъ насмѣшкамъ. Въ одной Испанской книгѣ, школьный учитель говоритъ другому лицу, желающему получить ученую степень: "Ты легко можешь найти какой нибудь сельскій университетъ, гдѣ провозгласятъ въ одинъ голосъ: Accipiamus pecuntam, et mittamus asiaum in patriam suam! (Принимаемъ деньги и отправляемъ осла восвояси.)"} имѣлъ пренія о томъ: который рыцарь былъ лучше., Пальмеринъ Англійскій или Амадисъ Гальскій; но мастеръ Николай, цирюльникъ той же деревни, говорилъ, что никто не превзошелъ рыцаря Ѳеба, и если кто нибудь можетъ съ нимъ равняться, то это Донъ Галаоръ", братъ Амадиса Гальскаго, по своему характеру очень сговорчивый и на все готовый, рыцарь не жеманный и не такой горькій плакса, какъ его братъ, равно и въ храбрости ему ничѣмъ не уступавшій. Однимъ словомъ нашъ дворянинъ такъ погрузился въ чтеніе, что проводилъ цѣлые дни и ночи надъ книгами, и такимъ образомъ отъ малаго сна и многаго чтенія мозгъ его изсохъ: онъ лишился разсудка. Воображеніе его наполнилось всѣмъ тѣмъ, о чемъ онъ читалъ въ книгахъ: чародѣйствами, ссорами, сраженіями, поединками, ранами, любовными объясненіями, вздохами, муками и невѣроятными подвигами. Онъ забралъ себѣ въ голову, что вся эта бездна усыпительныхъ выдумокъ, имъ прочитанныхъ, есть такая истина, какой не найдешь ни въ какой другой вѣрнѣйшей исторіи, въ цѣломъ мірѣ. Онъ говорилъ, что Сидъ Руи Діацъ былъ очень хорошій рыцарь, но что онъ ничего не значитъ въ сравненіи съ рыцаремъ Раскаленнаго Меча, который однимъ ударомъ разрубилъ пополамъ двухъ ужасныхъ и огромныхъ великановъ. Онъ также уважалъ Бернарда дель Карпіо зато, что въ долинъ Ронцесваллесъ тоть умертвилъ очарованнаго Орланда, употребя уловку Геркулеса, задушившаго въ своихъ объятіяхъ Антея, сына земли. Онъ отзывался, съ больтою похвалою о великанъ Моргантъ, за то, что онъ, принадлежа къ этой породъ гигантовъ, которые всѣ бываютъ надменны и неуклюжи, одинъ отличался учтивостью и благовоспитанностью. Но болѣе всѣхъ онъ ладилъ съ Рейнальдомъ Монтальванскимъ, особенно когда тотъ выѣзжалъ изъ своего замка и грабилъ все, что ни попадалось подъ руку, и когда въ Аллендѣ похитилъ идолъ Магомета, который былъ весь изъ золота, какъ повѣствуетъ исторія. За право отсчитать сотню пинковъ измѣннику Галалону онѣ отдалъ бы свою домоправительницу и даже свою племянницу въ придачу. Разстроенный разсудокъ наконецъ внушилъ ему самую странную мысль, какой никогда еще не встрѣчалось въ мірѣ. Ему показалось полезнымъ и необходимымъ, какъ для умноженія своей славы, такъ и для блага отечества, сдѣлаться странствующимъ рыцаремъ и объѣхать весь свѣтъ съ своимъ оружіемъ и конемъ, чтобы искать приключеній и упражняться во всемъ томъ, что онъ читалъ про странствующихъ рыцарей, искоренять всякаго рода обиды, подвергаться всякимъ случаямъ и опасностямъ, превозмочь ихъ и пріобрѣсти вѣчное имя и славу. Бѣднякъ воображалъ уже себя, за подвиги руки своей, возведеннымъ по крайней мѣрѣ на престолъ имперіи Требизондской. Въ этихъ пріятныхъ мысляхъ, увлеченный необыкновеннымъ наслажденіемъ, которое онѣ ему доставляли, онъ поспѣшилъ исполнить ра самомъ дѣлѣ то, чего желалъ. Прежде всего онъ вычистилъ оружіе, принадлежавшее его предкамъ, которое лежало многіе годы въ углу, забытое и покрытое ржавчиной и мохомъ. Вычистивъ и починивъ это оружіе, какъ только было возможно, онъ замѣтилъ однакожъ въ немъ большой недостатокъ; не было шлема, какъ должно оправленнаго, ни даже исправнаго шишака; но этому помогло его искусство. Изъ картона сдѣлалъ онъ родъ полушлема, приладилъ къ шишаку, и вышло подобіе цѣлаго шлема. Правда, что для испытанія: крѣпокъ ли онъ и въ состояніи ли уцѣлѣть въ сѣчѣ, дворянинъ нашъ вынулъ мечъ, нанесъ по шлему два удара и первымъ ударомъ вмигъ испортилъ весь свой трудъ цѣлой недѣли. Ему не понравилась вовсе легкость, съ которою шлемъ его разлетѣлся на куски, и чтобы предохранить себя отъ этой опасности онъ принялся устроивать шлемъ снова, вложивъ во внутренность его нѣсколько желѣзныхъ прутьевъ, послѣ чего остался доволенъ его крѣпостію. Не хотя ее испытывать снова, онъ призналъ свой шлемъ совершенно оконченнымъ и какъ должно оправленнымъ. Потомъ осмотрѣлъ онъ свою клячу, и хотя она съ головой, ногами и хвостомъ стоила не менѣе одного реала, и имѣла болѣе пороковъ, чѣмъ лошадь Гонелы, которая tantum pellis, et ossa fuit, (была только кожа да кости); но ему показалось, что ни Букефалъ Александра, ни Бабіека Сида не могли съ его конемъ равняться. Четыре дня прошли въ размышленіяхъ: какое дать этому коню названіе? Было бы не въ порядкѣ вещей, (разсуждалъ нашъ дворянинъ самъ съ собою), чтобы лошадь рыцаря столь знаменитаго, и столь превосходная сама по себѣ, осталась безъ извѣстнаго имени. Онъ старался такое пріискать ей названіе, которое бы означало: чѣмъ она была прежде, нежели сдѣлалась конемъ странствующаго рыцаря, и чѣмъ была она потомъ. Важною причиною этому служило то, что съ Перемѣною бывшаго господина ей слѣдовало перемѣнить и ея названіе и пріобрѣсти имя знаменитое и громкое, приличное новому рыцарскому ордену и новымъ занятіямъ, которыя нашъ дворянинъ принималъ на себя. И такъ послѣ многихъ именъ, которыя онъ составилъ, отбросилъ и отмѣнилъ, пополнилъ, сократилъ и возстановилъ въ своей памяти и воображеніи, наконецъ назвалъ своего коня Росинантомъ т. е. клячею, названіе, какъ ему казалось, высокое, звучное, многозначащее, выражающее, что его лошадь была простою лошадью прежде, чѣмъ сдѣлалась первымъ конемъ изъ всѣхъ лошадей въ свѣтѣ. Давъ названіе своей лошади столь удачное, онъ захотѣлъ пріискать для самого себя имя. Въ размышленіяхъ объ этомъ прошла еще другая недѣля; наконецъ онъ нарекъ себя Донъ Кихотомъ. Это подало поводъ думать, какъ уже было сказано, сочинителямъ этой истинной исторіи, что онъ безъ сомнѣнія назывался Кихада, а не Кесада, какъ утверждаютъ другіе. Но вспомнивъ, что храбрый Амадисъ не удовольствовался называться просто Амадисомъ, а еще прибавилъ къ своему имени названіе своего королевства и отечества, то онъ также захотѣлъ, какъ исправный рыцарь, сдѣлать такую же прибавку къ своему имени и называться Донъ Кихотомъ Ламанчскимъ, чѣмъ, по его мнѣнію, означалъ весьма ясно свою породу и отечество, и дѣлалъ ему честь, принявъ отъ него прозваніе. Вычистивъ свое оружіе, сдѣлавъ изъ шишака шлемъ, давъ названіе своей клячѣ и назначивъ самому себѣ имя, онъ разсудилъ, что не доставало ему еще ничего другаго, какъ найти особу, въ которую слѣдовало влюбиться, потому что странствующій рыцарь безъ любви былъ тоже, что дерево безъ листьевъ и плодовъ, или тѣло безъ души. Онъ сказалъ самъ себѣ: если я по грѣхамъ моимъ, или по счастливому року встрѣчусь съ какимъ нибудь великаномъ, какъ то обыкновенно случается со странствующими рыцарями, и повергну его на землю однимъ ударомъ или разрублю его по поламъ, или одержу надъ нимъ совершенную побѣду и покорю его, то необходимо имѣть особу, къ которой можно было бы послать его, чтобы онъ ей представился и, ставъ на колѣни предъ моею возлюбленною владычицею, сказалъ покорнымъ и почтительнымъ голосомъ:я, сударыня, великанъ Каракуліамбро, владѣтель острова Малиндраніи, котораго побѣдилъ на единоборствѣ превосходящій всѣ возможныя похвалы рыцарь Донъ Кихотъ Ламанчскій. Онъ мнѣ повелѣлъ явиться предъ вами, милостивая государыня, для того, чтобы ваше величіе располагало мною по своему произволу. О! какъ обрадовался нашъ добрый рыцарь, когда смастерилъ эту рѣчь, особенно же когда нашелъ кого наименовать своею возлюбленною. Въ одной деревнѣ, въ околоткѣ, какъ думаютъ, жила молодая, хорошенькая крестьянка, въ которую нѣкогда онъ влюбился, хотя, разумѣется, она никогда о томъ не знала, и вовсе не занималась имъ. Она называлась Альдонца Лоренцо. Этой особѣ нашелъ онъ приличнымъ дать титулъ владычицы его мыслей. Поискавъ для нея имени, которое бы было, по возможности, подъ пару его собственному, и которое приближалось бы къ имени Принцессы и знатной особы, онъ назвалъ ее наконецъ Дульсинеей Тобозской, потому, что она родилась въ Тобозо. Имя это показалось ему сладкозвучнымъ, необыкновеннымъ и многозначащимъ, какъ и всѣ прочія, которыя онъ далъ себѣ и своимъ вещамъ.

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

   

ГЛАВА II.
О первомъ выѣздѣ, который предпринялъ Донъ Кихотъ.

0x01 graphic

   Окончивъ приготовленія, рыцарь не захотѣлъ долѣе откладывать исполненіе своего замысла, побуждаясь къ тому вредомъ, который, по его мнѣнію, причиняла свѣту его медлительность: ему предстояло пресѣкать обиды, заглаживать несправедливости, искоренять злоупотребленія и возстановлять правосудіе. Такимъ образомъ, не сообщивъ никому о своемъ намѣреніи, никѣмъ не замѣченный, утромъ на разсвѣтѣ (въ одинъ изъ жаркихъ дней Іюля) онъ облекся во все свое оружіе, сѣлъ на Росинанта, надѣлъ свои худослаженный шлемъ, взялъ щитъ и копье, и чрезъ калитку задняго двора выѣхалъ въ поле, восхищаясь легкостію, съ какою приступилъ къ исполненію своего добраго намѣренія. Но едва у видѣлъ онъ себя въ полѣ, какъ вдругъ его поразила ужасная мысль, чуть чуть не принудившая его отказаться отъ начатаго предпріятія. Ему пришло на память, что онъ не былъ еще посвященъ въ рыцари, и что онъ сообразно закону рыцарства не могъ и не долженъ былъ сражаться ни съ какимъ противникомъ; а еслибъ онъ былъ даже и посвященъ, то обязывался носить оружіе бѣлое, какъ новый рыцарь, безъ девиза на щитѣ, до тѣхъ поръ, пока не заслужитъ его своею храбростію. Эти размышленія заставили его колебаться въ своемъ намѣреніи; по сумасшествіе пересилило всѣ затрудненія, и онъ предположилъ, чтобы его посвятилъ первый рыцарь, котораго онъ встрѣтить, по примѣру многихъ другихъ, такимъ же образомъ поступившихъ, о которыхъ онъ читалъ въ своихъ любимыхъ книгахъ. Что же касалось до бѣлаго оружія, то онъ думалъ вмѣсто того такъ вычистить свои доспѣхи, чтобы они сдѣлались бѣлѣе горностая. Успокоясь, онъ поѣхалъ далѣе по той дорогѣ, какую избрала его лошадь, увѣренный, что въ этомъ состоитъ вся сила приключеній.
   Продолжая такимъ образомъ путь, нашъ новый искатель необыкновенныхъ случаевъ разговаривалъ самъ съ собою: въ будущіе вѣки, когда явится въ свѣтъ истинная исторія моихъ славныхъ подвиговъ, мудрецъ, который ихъ будетъ описывать, начнетъ объ этомъ первомъ выѣздѣ моемъ повѣствованіе, безъ сомнѣнія, такимъ образомъ: Едва багрянолицый Аполлонъ распространилъ по лицу широкой и пространной земли златовидныя нити своихъ прекрасныхъ власовъ, и едва маленькія, красивыя птички, съ арфоподобными голосами, {Намекъ на слогъ автора Оливанта.} привѣтствовали сладостною гармоніею пришествіе румяной Авроры, которая, покинувъ мягкое ложе своего ревниваго супруга, чрезъ двери и балконы Ламанчскаго горизонта появилась предъ смертными, тогда знаменитый рыцарь Донъ Кихотъ Ламанчскій, покинувъ перину, подругу праздности, возсѣлъ на своего славнаго коня Росинанта, пустился въ путь по древнему и извѣстному полю Монтіельскому (онъ въ самомъ дѣлѣ ѣхалъ по этому полю) и сказалъ: счастливое поколѣніе и вѣкъ счастливый, когда сдѣлаются извѣстными знаменитые подвиги мои, достойные быть вырѣзанными на бронзѣ, изсѣченными на мраморѣ и изображенный и на картинахъ, для памяти во времена будущія. О ты мудрый очарователь, кто бы ты ни былъ, кому суждено быть лѣтописцемъ этой необыкновенной исторіи! Умоляю тебя не забыть моего прекраснаго Росинанта, постояннаго товарища во всѣхъ моихъ странствіяхъ и путешествіяхъ. Потомъ онъ, какъ будто и въ самомъ дѣлѣ влюбленный, продолжалъ: о Принцесса Дульсинея, владычица этого плѣненнаго сердца! Какое причинила ты мнѣ огорченіе, прогнавъ меня отъ себя, осыпавъ суровыми упреками и повелѣвъ мнѣ не являться предъ красотою твоею. Умоляю тебя, моя повелительница, вспомнить объ этомъ сердцѣ, тебѣ подвластномъ, которое отъ Любви къ тебѣ претерпѣваетъ столько мученій! За этимъ сумасброднымъ возгласомъ слѣдовали другіе, и всѣ по образцу тѣхъ, которымъ научился онъ изъ своихъ книгъ. Сколько могъ, онъ подражалъ ихъ слогу. Въ этихъ упражненіяхъ ѣхалъ онъ далѣе и далѣе, между тѣмъ солнце поднялось очень высоко и палящіе лучи его могли бы растопить мозгъ рыцаря, еслибъ онъ былъ у него. Почти весь этотъ день онъ продолжалъ путь, не встрѣтивъ ничего достойнаго быть разсказаннымъ. Это приводило его въ отчаяніе: онъ желалъ какъ можно скорѣе кого нибудь встрѣтить, надъ кѣмъ бы можно было испытать силу руки своей. Нѣкоторые писатели утверждаютъ, что первое съ нимъ приключеніе случилось въ ущельи Лаписэ, другіе говорятъ, что у вѣтряныхъ мельницъ; но, сколько я могъ удостовѣриться извѣстіями, найденными въ лѣтописяхъ Ламанчи, онъ въ этотъ день все ѣхалъ да ѣхалъ, и при наступленіи вечера кляча его и онъ самъ умирали съ голода. Посмотрѣвъ во всѣ стороны: не откроется ли какой нибудь замокъ или пастушеская хижина, гдѣ бы можно было укрыться и помочь своему горю,-- онъ увидѣлъ недалеко отъ дороги гостинницу, которая, какъ увидимъ, была звѣзда, приведшая его къ преддверію, если не къ чертогу помощи. Онъ пришпорилъ коня и достигъ гостинницы въ то время, когда уже наступала ночь. Случайно стояли у крыльца двѣ молодыя женщины изъ тѣхъ, которыя любятъ прогуливаться поздно по улицамъ. Онѣ шли въ Севилью съ нѣсколькими погонщиками лошаковъ, и остановились съ ними на ночь въ гостинницѣ, а такъ какъ нашему искателю приключеній все, что онъ ни думалъ, что ни видѣлъ, что ни встрѣчалъ, представлялось тѣмъ, о чемъ онъ начитался, то онъ, увидѣвъ гостинницу, тотчасъ вообразилъ, что это замокъ съ четырьмя своими башнями и остроконечными ихъ вершинами, блистающими серебромъ; притомъ онъ не забылъ снабдить его подъемнымъ мостомъ, глубокимъ подземельемъ и всѣми принадлежностями, которыя находятся въ описаніяхъ подобныхъ замковъ. Приблизясь къ гостинницѣ, (превратившейся въ замокъ), онъ остановилъ въ близкомъ отъ нея разстояніи коня своего въ ожиданіи, чтобы какой нибудь карликъ появился между зубцовъ стѣны и звукомъ трубы подалъ вѣсть о прибытіи рыцаря къ замку. Но видя, что карликъ непростительно замѣшкался, и что Росинантъ торопится въ конюшню, онъ подъѣхалъ къ крыльцу гостинницы и увидѣлъ двухъ женщинъ, тутъ стоявшихъ, которыя ему показались прекрасными дѣвами или граціозными дамами, наслаждавшимися прогулкою передъ дверьми замка. Въ это время пастухъ, проходившій мимо и собиравшій на лугу стадо животныхъ, (которыя, безъ позволенія сказать, называются свиньями), затрубилъ въ рогъ, а Донъ Кихотъ въ тотъ же мигъ вообразилъ то, чего желалъ, и подумалъ, что карликъ подаетъ вѣсть о его прибытіи. Чрезвычайно этимъ довольный, онъ приблизился къ двумъ дамамъ, которыя, увидѣвъ человѣка, такимъ образомъ вооруженнаго, съ копьемъ и щитомъ, перепугались и побѣжали въ гостинницу; но Донъ Кихотъ, догадавшись объ ихъ страхѣ по ихъ побѣгу, поднялъ картонное забрало и, открывъ свое сухое и запыленное лицо, сказалъ, съ пріятнымъ видомъ, ласковымъ голосомъ: не убѣгайте, милостивыя государыни, и не бойтесь какой нибудь обиды; орденъ рыцарства, къ которому я принадлежу, не позволяетъ никого обижать, тѣмъ болѣе дѣвицъ такого высокаго званія, какое въ васъ видно. Женщины на него посмотрѣли и начали его мѣрять глазами, стараясь разглядѣть его лице, которое прикрывалось худымъ забраломъ; но когда услышали, что называютъ ихъ вовсе не кстати дѣвицами, то онѣ не могли удержаться отъ смѣха, такъ что Донъ Кихотъ смутился и сказалъ: скромность прилична красотѣ, и очень глупъ смѣхъ, происходящій отъ пустой причины; но я не вамъ это говорю, потому что въ васъ не замѣтно худаго обращенія и пріемовъ; мое же единственное желаніе состоитъ въ томъ, чтобы оказать вамъ какую ни"будь услугу. Такой языкъ, вовсе для этихъ женщинъ незнакомый, и странный видъ нашего рыцаря возбудили въ нихъ смѣхъ еще болѣе, а въ немъ досаду; послѣдняя дошла бы до сильной степени, еслибъ въ это время не вышелъ содержатель гостинницы, который для того, чтобы сдѣлаться очень толстымъ, былъ очень миролюбивъ. Увидѣвъ странную фигуру, въ полномъ вооруженіи, онъ едва не захохоталъ вмѣстѣ съ женщинами. Но въ самомъ дѣлѣ боясь такой бездны оружій, онъ рѣшился говорить съ рыцаремъ учтиво, и такъ сказалъ ему: если вы, господинъ рыцарь, ищете пристаннища, то, исключая постели., (за тѣмъ, что въ этой гостинницѣ ни одной нѣтъ), все прочее въ ней найдется въ великомъ изобиліи. Донъ Кихотъ, видя покорность управителя замка, (которымъ казался ему хозяинъ гостинницы), отвѣчалъ: для меня, господинъ кастеллянъ, не нужно многаго; всѣ мои украшенія составляетъ оружіе, мой покой -- труды и битвы {Стихъ изъ стариннаго Испанскаго романса.}. Услышавъ названіе: кастеллянъ, хозяинъ подумалъ, что рыцарь принимаетъ его за бѣглеца изъ Кастилліи, а онъ былъ Андалузецъ, изъ мѣстечка Сан-Лу каръ, большой плутъ и такой же проказникъ, какъ любой студентъ или пажъ. Онъ отвѣчалъ такъ рыцарю: сообразно вами сказанному, постель вашей милости приготовимъ изъ жесткихъ камней, а сонъ вашъ будетъ безпрестанное бодрствованіе {Другой стихъ изъ того же романса.}. Не угодно ли слѣзть съ лошади? Будьте увѣрены, что вы найдете въ этомъ домѣ тысячу случаевъ пробыть безъ сна круглый годъ, не только одну ночь. Сказавъ это, онъ сталъ держать стремя Донъ Кихоту, который спустился съ лошади съ большимъ трудомъ, не ѣвъ еще ничего цѣлый день. Онъ тотчасъ попросилъ хозяина, чтобы тотъ особенно позаботился объ его лошади, говоря, что она -- самый превосходный конь въ цѣломъ свѣтѣ. Хозяинъ взглянулъ на Росинанта, который показался ему и въ половину не такъ хорошъ, какъ говорилъ Донъ Кихотъ. Поставивъ лошадь въ конюшню, онъ возвратился, чтобы испросить дальнѣйшихъ приказаній у рыцаря. Между тѣмъ съ него снимали оружіе двѣ знатныя дѣвицы, о которыхъ было уже говорено и которыя уже помирились съ рыцаремъ. Онѣ сняли съ него наплечники и латы, но никакъ не могли стащить нагрудника и шлема, который былъ привязанъ зелеными лентами. Необходимо было разрѣзать перепутавшіеся узлы, но рыцарь ни за что на свѣтѣ не хотѣлъ на это согласиться и рѣшился остаться на всю ночь въ шлемѣ, отъ чего вышла преуморительная и престранная фигура. Когда женщины снимали съ него оружіе, то онъ воображая, что это знатныя дамы, обитательницы замка, сказалъ имъ съ чрезвычайною вѣжливостію:
   
   Кто видалъ отъ милыхъ дѣвъ
   Тѣжъ услуги, тужъ заботу?
   Снявъ оружіе, раздѣвъ,
   Дамы служатъ Донъ Кихоту,
   А Принцессы, за меня,
   Холятъ моего коня!
   
   О Росинантъ! Это, милостивыя государыни, имя коня моего, а Донъ Кихотъ Ламанчскій -- это мое имя. Я не хотѣлъ открывать его вамъ до тѣхъ поръ, пока не совершу какого нибудь подвига къ вашимъ услугамъ; но необходимость приспособить къ настоящему случаю этотъ старый романсъ о Ланцаротѣ, который я имѣлъ честь сейчасъ продекламировать, была причиною, что вы узнали мое имя слишкомъ преждевременно; но придетъ пора, когда вы, милостивыя государыни, удостоите меня вашихъ повелѣній. Я исполню ихъ, и сила руки моей докажетъ тогда желаніе мое быть вамъ полезнымъ. Женщины, не привыкшіе къ подобнымъ возгласамъ, не отвѣчали ни слова; только спросили его: не угодно ли ему что нибудь покушать? Что нибудь съѣсть не худо, отвѣчалъ Донъ Кихотъ, и, сколько я понимаю, оно было бы теперь очень кстати. Къ несчастію это все происходило въ Пятницу, и во всей гостинницѣ не было ничего другаго, кромѣ небольшаго запаса самой дешевой рыбы, называемой: форелька, и сходной съ форелью по одному названію. Спросили Донъ Кихота: не вздумается ли ему отвѣдать форельки, такъ какъ никакой другой рыбы нѣтъ. Если много форелекъ, отвѣчалъ Донъ Кихотъ, то онѣ могутъ замѣнить цѣлую форель: все равно дадутъ ли мнѣ много мелкихъ монетъ вмѣсто одной крупной, или одну крупную. А притомъ очень можетъ быть, что эти форельки лучше большой форели, такъ же, какъ теленокъ лучше коровы, или козленокъ козла. но какъ бы то ни было, подавайте проворнѣе; трудъ и тягость рыцарскаго званія не могутъ быть выносимы безъ подкрѣпленія желудка. Поставили для него столъ у крыльца гостинницы, на чистомъ воздухѣ, и хозяинъ принесъ ему блюдо форелекъ, худо приготовленныхъ, и хлѣбъ такой черный и черствый, какъ его запыленныя латы. Чрезвычайно смѣшно было смотрѣть на него, какъ онъ ѣлъ. Шлемъ у него былъ на головѣ, и забрало не позволяло ему положить въ ротъ ни кусочка; потому одна изъ женщинъ, ему прислуживавшихъ, начала кормить его форельками. Но напоить его не было бы никакой возможности, еслибъ хозяинъ гостинницы не взялъ просверленной трости. Вложивъ одинъ ея конецъ въ ротъ рыцаря, онъ началъ лить вино въ другой. Донъ Кихотъ всему этому подвергался съ величайшимъ терпѣніемъ: только бы не пришлось разрѣзать ленты у его шлема. Въ это время приблизился къ гостинницѣ свинопасъ и заигралъ на дудкѣ. Это окончательно увѣрило Донъ Кихота, что онъ находится въ знаменитомъ замкѣ, что его увеселяютъ музыкой, кормятъ форелями и лучшимъ пшеничнымъ хлѣбомъ, что двѣ уличныя женщины -- знатныя дамы, а хозяинъ гостинницы -- управитель замка. Рыцарь чрезвычайно былъ доволенъ такими успѣхами въ первый свой выѣздъ; но его очень огорчало только то, что онъ не былъ еще посвященъ въ рыцари. Безъ того не считалъ онъ себя въ правѣ законнымъ образомъ воспользоваться какимъ бы то ни было приключеніемъ.

0x01 graphic

   

ГЛАВА III.
О посвященіи Донъ Кихота въ рыцари.

0x01 graphic

   Ахъ, какъ мучился Донъ Кихотъ этою заботою! Онъ поспѣшилъ отужинать, позвалъ хозяина гостинницы и, запершись съ нимъ въ конюшнѣ, сталъ передъ нимъ на колѣни, говоря: не встану никогда, храбрый рыцарь, не встану, пока ваше великодушіе не осчастливитъ меня даромъ, о которомъ хочу умолять, и который обратится къ вашей славѣ и къ пользѣ рода человѣческаго. Хозяинъ, видя гостя у ногъ своихъ и слыша такія рѣчи, смѣшался и не зналъ что дѣлать и что сказать ему. Онъ убѣждалъ его встать, но Донъ Кихотъ упорствовалъ до тѣхъ поръ, пока тотъ не сказалъ ему, что соглашается исполнить его просьбу. Я и не ожидалъ менѣе отъ вашей великой щедрости, государь мой! продолжалъ Донъ Кихотъ. И такъ скажу вамъ, что даръ, о которомъ была моя просьба и который мнѣ обѣщанъ по вашему великодушію, состоитъ въ томъ, чтобы завтра утромъ вы меня посвятили въ рыцари. Въ часовнѣ вашего замка я проведу эту ночь на стражѣ при оружіи, а завтра, какъ уже рѣшено, исполнится мое желаніе., чтобы пріобрѣсти мнѣ право, какъ слѣдуетъ, пуститься въ путь во всѣ четыре страны свѣта, искать приключеній для блага страждущихъ, по обязанности странствующихъ рыцарей, къ числу которыхъ пламенно желаю принадлежать. Содержатель гостинницы , порядочный хитрецъ, какъ было сказано, догадывался уже и прежде о помѣшательствѣ своего гостя; когда же выслушалъ его послѣднія рѣчи, то совершенно увѣрился въ своихъ догадкахъ и, въ намѣреніи похохотать, согласился исполнить причуду просителя. И такъ онъ сказалъ, что Донъ Кихотъ непремѣнно достигнетъ желаемаго; что его намѣреніе прилично и естественно для такого знаменитаго рыцаря, какимъ онъ кажется по его благородной наружности, и что онъ самъ въ лѣта своей молодости посвящалъ себя славнымъ трудамъ рыцарства, странствовалъ по разнымъ частямъ свѣта и искалъ приключеній въ предмѣстіяхъ Малаги, на островахъ Ріаранскихъ, на площадяхъ Севиллы, въ маломъ базарѣ Сеговіи, подъ оливами Валенціи, въ околоткахъ Гранады, на морскомъ берегу Сан-Лукарскомъ, въ Потро Кордовскомъ {Мѣсто въ Кордовѣ, получившее свое названіе отъ статуи коня, стоящей надъ колодцемъ, изъ рта которой бьетъ фонтанъ. Роіго значитъ по испански молодая лошадь.}, въ гостинницахъ Толедскихъ, и въ другихъ странахъ, гдѣ онъ упражнялъ легкость ногъ и ловкость рукъ своихъ, совершая многіе подвиги, оболыцая вдовъ, кружа головы дѣвушкамъ, и проводя молодыхъ, богатыхъ наслѣдниковъ, такъ что имя его сдѣлалось извѣстнымъ почти во всѣхъ судахъ Испаніи; и что наконецъ онъ поселился въ своемъ замкѣ, гдѣ живетъ доходами своими и чужими, гостепріимно принимая къ себѣ всѣхъ странствующихъ рыцарей, какого бы свойства и званія ни были, изъ одной чрезвычайной любви къ нимъ, и дѣля съ ними свое добро въ награду за ихъ полезные подвиги. Онъ также сказалъ ему, что въ этомъ замкѣ его нѣтъ часовни, гдѣ бы можно было стать на стражу при оружіи; что старая часовня сломана для постройки новой, но что въ случаѣ нужды, какъ ему извѣстно, можно исполнить этотъ рыцарскій обрядъ, гдѣ заблагоразсудится, и что въ наступающую ночь онъ можетъ стать на стражу при оружіи на одномъ изъ дворовъ замка; что завтра, если небесамъ будетъ угодно, совершатся должные обряды и онъ сдѣлается посвященнымъ рыцаремъ, и такимъ рыцаремъ, какого лучше не можетъ быть въ цѣломъ свѣтѣ. Есть ли съ вами деньги? спросилъ онъ Донъ Кихота. Тотъ отвѣчалъ, что съ нимъ нѣтъ ни шелега, и на той причинѣ, что онъ нигдѣ не читалъ въ исторіяхъ о странствующихъ рыцаряхъ, чтобы кто нибудь изъ нихъ носилъ при себѣ деньги. На это возразилъ содержатель гостинницы, что онъ ошибается; что хотя авторамъ этихъ исторій казалось ненужнымъ писать о такихъ необходимыхъ вещахъ, какъ деньги и чистое бѣлье, но изъ этого нельзя заключать, что рыцари при себѣ ихъ не имѣли. И такъ нѣтъ сомнѣнія, что всѣ странствующіе рыцари, (которыми наполнено столько книгъ,) запасались тугонабитыми кошельками на всякій случай, бѣльемъ и коробочкой съ лекарствами для излеченія ранъ, ими получаемыхъ, потому что не всегда въ поляхъ и пустыняхъ, гдѣ сражались, кто нибудь встрѣчался для перевязки ранъ ихъ, если они не вели дружбы съ какимъ нибудь мудрымъ волшебникомъ, который тотчасъ помогалъ имъ, отправляя по воздуху, на облакѣ, дѣву или карлика со стклянкою воды такой цѣлебной, что, выпивъ одну каплю, рыцари въ тотъ же мигъ выздоравливали отъ ранъ и всякаго увѣчья, какъ будто бы ни въ чемъ не бывало. Но такъ какъ это не всегда случалось, то ваши предшественники, рыцари, признали благоразумнымъ, чтобы оруженосцы ихъ были снабжены деньгами и другими необходимыми вещами, какъ то корпіею и мазями. Если же у этихъ рыцарей не было оруженосца (случай впрочемъ очень рѣдкій); то они сами возили съ собою все нужное въ небольшой сумкѣ, прикрѣпленной къ сѣдлу такимъ образомъ, что ее съ трудомъ можно:было замѣтить. Для всякой же другой надобности странствующіе рыцари считали не очень приличнымъ носить сумки. Въ заключеніе содержатель гостинницы далъ совѣтъ, (могъ бы, правда, и приказать, какъ своему сыну по рыцарскому званію, въ которое долженъ былъ скоро посвятить Донъ Кихота,) чтобы впредь не пускался въ путь безъ денегъ и безъ другихъ нужныхъ припасовъ. Удостовѣришься, прибавилъ онъ, въ великой пользѣ этой предосторожности, когда всего менѣе будешь о томъ думать. Донъ Кихотъ обѣщалъ исполнить во всей точности данный совѣтъ. Послѣ того данъ ему былъ приказъ стать на стражу при оружіи, посрединѣ большаго двора, который находился подлѣ гостинницы. Собравъ оружіе, Донъ Кихотъ положилъ его на корыто, бывшее подлѣ колодца, надѣлъ на руку щитъ, взялъ копье и началъ ходить съ бодрымъ видомъ передъ колодцемъ. Когда началась его прогулка, началась и ночь. Хозяинъ гостинницы разсказалъ всѣмъ тѣмъ, которые у него остановились, о сумасбродствѣ своего гостя, о стражѣ при оружіи и посвященіи, котораго тотъ ожидалъ. Всѣ удивились такому странному роду помѣшательства, начали смотрѣть на него издали и увидѣли, что онъ то ходилъ важною поступью, то опирался на копье и устремлялъ глаза на оружіе, не удаляясь отъ него ни на минуту. Наступила глубокая ночь, но съ такимъ сіяніемъ луны, что можно было видѣть все, что дѣлалъ новый рыцарь. Въ это время одному изъ погонщиковъ, которые остановились въ гостинницѣ, вздумалось напоить своихъ лошаковъ; для того понадобилось снять оружіе, которое было на корытѣ. Увидѣвъ приближающагося погощика, Донъ Кихотъ закричалъ: о ты, кто бы ты ни былъ, отважный рыцарь, намѣревающійся тронуть оружіе наихрабрѣйшаго изъ странствующихъ рыцарей, которые когда нибудь носили мечъ, размысли о томъ, что дѣлаешь, и не прикасайся къ оружію, если не хочешь лишиться жизни за свою дерзость. Погонщикъ лошаковъ не принялъ этого совѣта, (а лучше бы сдѣлалъ, еслибъ принялъ, потому, что долженъ былъ послѣ принять лекарство отъ увѣчья). Схвативъ оружіе, онъ бросилъ его на большое отъ себя разстояніе. Донъ Кихотъ, увидѣвъ это, поднялъ глаза къ небу и, устремивъ мысли свои (какъ ему показалось) къ своей владычицѣ Дульсинеѣ, сказалъ: помоги мнѣ, моя повелительница, въ этомъ первомъ оскорбленіи, которое нанесено сердцу, тебѣ подвластному; не покинь меня въ этой первой опасности безъ твоей благосклонности и покровительства. Сказавъ это, онъ сбросилъ съ руки щитъ, поднялъ копье обѣими руками и такого далъ раза погонщику по головѣ, что сбилъ его съ ногъ, и еслибы повторилъ свой ударъ, то погонщику не было-бы уже нужды въ лекарѣ. По совершеніи этого подвига, рыцарь положилъ сброшенное оружіе на прежнее мѣсто и началъ опять прохаживаться съ такимъ же спокойствіемъ, какъ и прежде. Вскорѣ послѣ этого, не зная, что случилось, (потому что погонщикъ лежалъ еще на землѣ, ошеломленный ударомъ,) пришелъ другой погонщикъ также съ тѣмъ намѣреніемъ, чтобы напоить своихъ лошаковъ. Лишь только онъ сталъ снимать оружіе съ корыта, Донъ Кихотъ, не говоря ни слова и не прося у Дульсинеи помощи, въ другой разъ снялъ съ руки щитъ, поднялъ копье и чуть не разломалъ его въ куски, ударивъ раза три втораго погонщика. На шумъ сбѣжались всѣ люди гостинницы и хозяинъ. Денъ Кихотъ, увидѣвъ ихъ, надѣлъ на руку щитъ, схватился за мечъ и воскликнулъ: о царица красоты, сила ибодрость моего слабаго сердца, теперь настало время обратить очи твоего величія на рыцаря, тобою плѣненнаго, которому предстоитъ столь великое приключеніе. Съ этими словами онъ ощутилъ въ себѣ такую храбрость, что еслибы напали на него погонщики всего свѣта, то онъ не отступилъ бы ни на шагъ. Товарищи раненныхъ начали издали осыпать каменьями Донъ Кихота, который закрывался, какъ только могъ, щитомъ, не смѣя удалиться отъ колодца, чтобы не оставить охраняемое оружіе безъ защиты. Хозяинъ гостинницы кричалъ: да оставьте его; я говорилъ ужъ вамъ, что онъ помѣшанъ; какъ сумасшедшій, онъ останется правъ, если перебьетъ и всѣхъ насъ. Между тѣмъ Донъ Кихотъ ругалъ всѣхъ измѣнниками и предателями, а владѣльца замка объявилъ подлецомъ и низкимъ рыцаремъ за то, что онъ допускаетъ поступать такимъ образомъ со странствующими рыцарями. Дай мнѣ только получить орденъ рыцарства, я тебѣ покажу, раскрою всю гнусность твоей измѣны. А вы, подлыя и низкія твари, я васъ презираю! Стрѣляйте въ меня, нападайте, оскорбляйте, если можете;'вы получите плату за ваше безуміе и дерзость! Онъ сказалъ это съ такою храбростію и отвагою, что навелъ чрезвычайный страхъ на всѣхъ нападавшихъ. Какъ по этой причинѣ, такъ и по убѣжденіямъ хозяина гостинницы, перестали бросать каменья. Донъ Кихотъ позволилъ унести раненныхъ и сталъ опять на стражу при оружіи, съ прежнимъ спокойствіемъ и хладнокровіемъ. Не понравились содержателю гостинницы проказы его гостя, и онъ рѣшился какъ можно скорѣе посвятить его въ рыцари, чтобы не случилось какой нибудь новой бѣды. Приблизясь къ Донъ Кихоту, онъ извинился въ грубости, которая оказана ему была, совершенно безъ его вѣдома, низкою чернью, впрочемъ достаточно наказанною за ея дерзость. Онъ повторилъ, что въ этомъ замкѣ нѣтъ часовни, и что притомъ въ ней нѣтъ большой и нужды потому, что весь обрядъ посвященія въ рыцари состоитъ въ ударѣ по затылку и въ ударѣ мечемъ плашмя по плечамъ, сколько ему извѣстно о церемоніалѣ ордена, и что все это можетъ быть совершено посреди поля. Все, что касается до стражи при оружіи, продолжалъ онъ, вами уже исполнено. Для этого достаточно двухъ часовъ, а вы пробыли на стражѣ болѣе четырехъ. Всему этому повѣрилъ Донъ Кихотъ, сказалъ, что онъ готовъ ему повиноваться, и просилъ, чтобы обрядъ посвященія былъ какъ можно скорѣе оконченъ для того, что еслибы въ другой разъ на него напали послѣ уже посвященія въ рыцари, то онъ не оставилъ бы ни одного живаго человѣка въ замкѣ, исключая тѣхъ, которыхъ владѣтель назначитъ и которыхъ онъ изъ уваженія къ нему пощадитъ. Владѣтель замка, опасаясь, чтобы Донъ Кихотъ въ самомъ дѣлѣ не надѣлалъ бѣдъ, поспѣшилъ принести книгу, гдѣ записывалъ солому и ячмень, выдаваемые погонщикамъ лошаковъ, и сопровождаемый мальчикомъ, который несъ въ рукахъ зажженный огарокъ свѣчи, и двумя знакомыми уже читателю дѣвицами, подошелъ къ Донъ Кихоту, велѣлъ ему стать на колѣни и началъ что-то читать про себя, глядя въ свою книгу и дѣлая видъ, что произноситъ молитву. Продолжая чтеніе, онъ поднялъ руку и съ приличною важностію далъ рыцарю порядочнаго подзатыльника, а потомъ ударилъ его мечемъ плашмя, по плечамъ, продолжая все бормотать сквозь зубы будтобы молитву. Послѣ этого онъ приказалъ одной изъ двухъ дѣвицъ надѣть мечъ на посвящаемаго, что она исполнила съ большою ловкостію и приличіемъ, хотя съ самаго начала церемоніи одолѣвалъ ее смѣхъ, который всѣ однакожъ удерживали, помня подвиги новаго рыцаря съ погонщиками лошаковъ. Надѣвая на него мечъ, дѣвица сказала: да низпошлетъ вамъ Всевышній успѣхъ въ битвахъ, счастливый рыцарь! Донъ Кихотъ спросилъ: какъ ее зовутъ, чтобы онъ зналъ отнынѣ, кому онъ обязанъ полученною услугою, и чтобы онъ могъ удѣлить и ей нѣкоторую часть славы, которую онъ пріобрѣтетъ своею храбростію. Она смиренно отвѣчала, что ее аовутъ Толозой, и что она дочь лоскутника, уроженца Толедскаго, который торгуетъ въ лавкахъ мѣстечка Санчобьеная, и что, гдѣ бы она ни была, она готова оказывать ему всякую услугу и почтеніе. Донъ Кихотъ сказалъ на это, чтобы изъ дружбы къ нему она сдѣлала ему милость, прибавила къ своему имени частицу Донъ и называлась впредь: Доньа Толоза. Она обѣщала ему это. Другая дѣва надѣла ему шпоры, при чемъ происходилъ между ними почти тотъ же разговоръ, какъ и съ первой, при надѣваніи меча. Онъ спросилъ также объ ея имени. Она отвѣчала, что ее зовутъ Молинерой, и что она дочь честнаго мельника Антекерскаго. Донъ Кихотъ просилъ и ее, чтобы она присоединила къ своему имени: Донъ, и называлась: Доньа Молибера. Причемъ онъ предложилъ ей всѣ возможныя съ его стороны услуги. Такимъ образомъ скоро и поспѣшно совершился обрядъ посвященія въ рыцари, и Донъ Кихотъ рѣшился: не теряя ни одного мига, сѣсть на коня и отправиться въ путь за приключеніями. Осѣдлавъ немедленно Росинанта, онъ сѣлъ на него, обнялъ хозяина гостинницы и, благодаря его за посвященіе въ рыцари, наговорилъ ему такія диковины, что и пересказать невозможно. Хозяинъ, желая скорѣе его спровадить, отвѣчалъ на его рѣчь также кудряво, хотя и короче, и, не требуя платы за помѣщеніе въ гостинницѣ, пожелалъ ему счастливой дороги.

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

   

ГЛАВА IV.
О томъ, что случилось съ нашихъ рыцаремъ по выѣздъ изъ гостинницы.

0x01 graphic

   Свѣтало, когда Донъ Кихотъ выѣхалъ изъ гостинницы. Онъ былъ такъ доволенъ, такъ веселъ, такъ восхищенъ, видя себя посвященнымъ уже въ рыцари, что отъ радости его, казалось, дрожали подпруги лошади. Но вспомнивъ совѣты владѣльца замка, о необходимыхъ припасахъ, которые нужно было взять съ собою, въ особенности о деньгахъ и рубашкахъ, онъ рѣшился возвратиться домой, чтобы запастись всѣмъ нужнымъ, чтобы избрать для себя оруженосца. Онъ предполагалъ принять въ это званіе земледѣльца, жившаго въ его сосѣдствѣ, человѣка бѣднаго и семейнаго, но весьма способнаго для должности оруженосца. Съ этой мыслію онъ поворотилъ Росинанта къ своей деревнѣ, и конь его, какъ будто догадавшись о намѣреніи хозяина, пошелъ такою усердною рысью, что казалось будто онъ не касался земли копытами. Рыцарь проѣхалъ небольшое пространство, и ему послышались съ правой стороны, изъ чащи лѣса, жалобные крики. Благодареніе небу, воскликнулъ онъ, за милость, мнѣ низпосылаемую! Какъ скоро подаетъ оно мнѣ случай исполнить долгъ моего званія и собрать плоды моихъ добрыхъ намѣреній! Эти крики безъ сомнѣнія произноситъ какой нибудь несчастный или несчастная, которая нуждается въ моемъ покровительствѣ и помощи. Поворотивъ коня, онъ поѣхалъ къ тому мѣсту, откуда слышался крикъ. Проѣхавъ нѣсколько шаговъ по лѣсу, онъ увидѣлъ лошадь, привязанную къ дубу, а потомъ мальчика лѣтъ пятнадцати, привязаннаго къ другому дубу и обнаженнаго отъ пояса до шеи. Это онъ кричалъ и не безъ причины. Толстый земледѣлецъ стегалъ его поясомъ, сопровождая каждый ударъ выговоромъ и совѣтомъ. Языкъ держи на привязи, говорилъ онъ, а глаза на сторожѣ! Не сдѣлаю этого въ другой разъ, отвѣчалъ мальчикъ, ей богу не сдѣлаю и обѣщаю отнынѣ старательнѣе смотрѣть за стадомъ. Донъ Кихотъ, видя происходившее, воскликнулъ гнѣвнымъ голосомъ: грубый рыцарь! не пристало вамъ имѣть дѣло съ тѣмъ, кто защищаться не можетъ. Садитесь на вашего коня, берите ваше копье, (а у земледѣльца въ самомъ дѣлѣ былъ шесть, стоявшій у дуба, къ которому была привязана его лошадь,) и я покажу вамъ всю низость вашего поступка. Земледѣлецъ, видя предъ собою человѣка, съ ногъ до головы вооруженнаго, потрясающаго копьемъ передъ самымъ лицемъ его, началъ прощаться со свѣтомъ и униженно сказалъ: господинъ рыцарь! этотъ мальчикъ, котораго наказываю, мой прислужникъ; онъ стережетъ стадо овецъ, которыхъ я содержу въ здѣшнихъ мѣстахъ, и такъ нерадивъ, что каждый день пропадаетъ у меня по овцѣ. Я наказываю его за безпечность или плутовство, а онъ говоритъ, что я дѣлаю это изъ скупости, чтобы не платить ему должнаго жалованья; но клянусь всѣми святыми, что онъ лжетъ. Лжетъ? воскликнулъ Донъ Кихотъ. Лжетъ въ моемъ присутствіи, подлая ты деревенщина! Клянусь солнцемъ, которое насъ освѣщаетъ, что я проколю тебя насквозь этимъ копьемъ! Заплати ему тотчасъ все должное безъ дальняго возраженія, а если нѣтъ, то клянусь Вседержителемъ, что я тебя доконаю и уничтожу въ этотъ же самый мигъ! Сейчасъ развяжи его! Земледѣлецъ потупилъ голову и, не отвѣчая ничего, развязалъ своего прислужника. Сколько долженъ тебѣ хозяинъ? спросилъ Донъ Кихотъ. За девять мѣсяцевъ, отвѣчалъ тотъ, по семи реаловъ за каждый мѣсяцъ. Рыцарь исчислилъ, что это составляетъ шестдесять три реала, и приказалъ земледѣльцу заплатить ихъ въ ту же минуту, если онъ еще не хочетъ умереть. Оробѣвшій селянинъ отвѣчалъ, что, не смотря на его положеніе и данную имъ клятву, (которой впрочемъ ни о чемъ не давалъ,) онъ утверждаетъ, что не долженъ своему прислужнику столько; что слѣдуетъ сдѣлать изъ долга вычетъ за три пары башмаковъ, которыя были ему даны, да еще за два кровопусканія во время его болѣзни. Все это хорошо! возразилъ Донъ Кихотъ, но пусть башмаки и кровопусканія пойдутъ въ счетъ за удары, которые ты ему нанесъ безъ вины. Вели онъ изорвалъ кожу башмаковъ, тобой купленныхъ, то ты въ замѣнъ того повредилъ его собственную кожу, и если цирюльникъ пустилъ ему кровь во время его болѣзни, то ты пустилъ ему кровь, когда Онъ былъ здоровъ. И такъ въ этомъ отношеніи онъ тебѣ ничего не долженъ. Та бѣда, господинъ рыцарь, что здѣсь нѣтъ денегъ со мной. Пусть Андрей пойдетъ со мною домой и я ему заплачу весь долгъ до послѣдняго реала. Чтобы я пошелъ съ нимъ! вскричалъ мальчикъ. Нѣтъ, провалъ меня возьми! И хлѣбомъ меня туда не заманишь! Останься только одинъ съ нимъ, такъ онъ и сдеретъ съ меня кожу, какъ со святаго Варѳоломея. Нѣтъ, онъ не сдѣлаетъ этого, сказалъ Донъ Кихотъ, если я прикажу ему, чтобы онъ соблюдалъ ко мнѣ уваженіе. Если онъ поклянется мнѣ въ томъ уставомъ рыцарскаго ордена, который носитъ, то я его отпущу на свободу и ручаюсь за вѣрный тебѣ платежъ. Что вы это говорите, милостивый государь! возразилъ мальчикъ. Мой хозяинъ вовсе не рыцарь и никакого ордена рыцарскаго не получалъ; его зовутъ: Иванъ Гальдудо (брюханъ), по прозванію, богачъ, а живетъ онъ неподалеку отъ Кинтанара. Ну чтожъ такое, замѣтилъ Донъ Кихотъ, и брюханы могутъ быть рыцарями; всякой рыцарь подлежитъ отвѣтственности за дѣла свои. Все это правда, продолжалъ Андрей, но передъ кѣмъ будетъ отвѣчать мой хозяинъ за то, что не платитъ мнѣ жалованья за мои труды и работу? Я не отказываюсь отъ того, брать Андрей, отвѣчалъ земледѣлецъ. Сдѣлай одолженіе, пойдемъ со мною. Клянусь всѣми орденами рыцарскими, какіе только есть на свѣтѣ, заплатить тебѣ, какъ я. уже сказалъ, до послѣдняго реала, и все отборною монетою. За отборную монету благодарю, сказалъ Донъ Кихотъ; я доволенъ буду, если заплатишь свой долгъ и обыкновенными реалами. Смотри же, исполни свою клятву! Если же не Исполнишь, то и я клянусь возвратиться, отыскать и наказать тебя, хотя бы ты спрятался лучше стѣнной ящерицы. А если хочешь знать: кто тебѣ повелѣваетъ это, чтобы вполнѣ почувствовать необходимость исполнить обѣщанное, то знай, что я храбрый Донъ Кихотъ Ламанчскій, разрушитель обидъ и несправедливостей. Прощай и не забудь того, что ты обѣщалъ и въ чемъ клялся, имѣя въ виду наказаніе, мною назначенное. Онъ пришпорилъ Росинанта и поѣхалъ отъ нихъ прочь. Земледѣлецъ смотрѣлъ ему въ слѣдъ; когда же тотъ выѣхалъ изъ лѣса и скрылся изъ вида, то онъ подошелъ къ Андрею и сказалъ: пойдемъ, любезный, я тебѣ заплачу, все должное, какъ приказалъ мнѣ этотъ разрушитель обидъ. Клянусь, сказалъ Андрей, что если вы мнѣ не заплатите по приказанію этого добраго, храбраго и справедливаго рыцаря, которому дай Богъ прожить тысячу лѣтъ, то онъ возвратится и исполнитъ имъ сказанное. Хорошо, ладно! сказалъ земледѣлецъ; но отъ излишества любви къ тебѣ я хочу увеличить долгъ, чтобы увеличилась плата. Взявъ Андрея за руку, онъ привязалъ его снова къ дубу, взялъ поясъ и отсчиталъ недоданное число ударовъ. Зови же теперь, господинъ Андрей, сказалъ земледѣлецъ, разрушителя обидъ. Увидишь, что онъ неразрушитъ этой, хотя она, какъ мнѣ кажется, не вполнѣ еще сдѣлана потому, что меня забираетъ охота оправдать твое опасеніе и содрать съ тебя кожу. Наконецъ онъ развязалъ Андрея и позволилъ ему итти отыскивать своего защитника, чтобы тотъ исполнилъ свой приговоръ. Андрей пошелъ, сердясь и повторяя клятву, что онъ отыщетъ храбраго Донъ Кихота Ламанчскаго и разскажетъ ему все въ подробности, и что тотъ отплатить за него всемеро. Но за всѣмъ тѣмъ онъ пошелъ со слезами, а хозяинъ со смѣхомъ. Такимъ образомъ разрушилъ обиду храбрый Донъ Кихотъ. Чрезвычайно довольный самъ собою и увѣренный, что онъ положилъ самое счастливое и громкое начало своимъ рыцарскимъ подвигамъ, онъ ѣхалъ къ своей деревнѣ, говоря вполголоса: да! ты можешь назваться счастливѣйшею изъ всѣхъ живущихъ на землѣ,.о красавица надъ всѣми красавицами, Дульсинея Тобозская! Рокъ судилъ тебѣ имѣть подъ властію своею, въ полной, твоей волѣ и распоряженіи, такого храбраго и знаменитаго. рыцаря, каковъ есть и будетъ Донъ Кихотъ Ламанчскій, который, какъ извѣстно всему свѣту, вчера получилъ орденъ рыцарства, а сегодня пресѣкъ величайшее притѣсненіе, какое только могло быть изобрѣтено несправедливостію и совершенно жестокостію. Сегодня вырвалъ я бичъ изъ руки безжалостнаго злодѣя, который безъ причины тиранилъ слабое дитя. Въ это время онъ подъѣхалъ къ мѣсту, гдѣ дорога расходилась въ четыре стороны, и ему тотчасъ пришли въ голову перекрестки, на которыхъ странствующіе рыцари останавливались для размышленія: какую имъ избрать дорогу? Изъ подражанія имъ онъ остановился не надолго и, размысливъ, опустилъ поводья коня своего, предоставивъ ему на волю избрать дорогу. Росинантъ не затруднился въ выборѣ и отправился по дорогѣ, которая вела въ его конюшню. Проѣхавъ около двухъ миль, Донъ Кихотъ увидѣлъ толпу людей, которые, какъ послѣ открылось, были Толедскіе купцы, ѣхавшіе въ Мурсію за покупкою шелка. Ихъ было шестеро. Въ рукахъ они держали зонтики, защищавшіе ихъ отъ зноя. За ними слѣдовали четыре служителя, верхомъ, и трое, мѣшкомъ, которые вели муловъ. Едва разсмотрѣлъ ихъ Донъ Кихотъ, какъ вообразилъ тотчасъ, что его ожидаетъ новое приключеніе. Стараясь по возможности подражать всему тому, что читалъ онъ въ своихъ Книгахъ, онъ придумалъ употребить очень кстати представившійся случаи. Онъ пріосанился, принялъ храбрый видъ, укрѣпился на стременахъ, взялъ копье наперевѣсъ, закрылъ-грудь щитомъ и остановился посреди дороги, ожидая приближенія этихъ странствующихъ рыцарей; (онъ ужъ былъ увѣренъ, что это рыцари). Когда они подъѣхали на такое разстояніе, что могли разсмотрѣть другъ друга и разслушать, Донъ Кихотъ, возвысивъ голосъ и принявъ грозное положеніе, закричалъ: да остановится весь свѣтъ, если весь свѣтъ не сознается, что въ цѣломъ свѣтѣ нѣтъ дѣвы прелестнѣе императрицы Ламанчской, несравненной Дульсинеи Тобозской! При этомъ восклицаніи при видѣ странной фигуры нашего рыцаря, купцы остановились и тотчасъ догадались и по фигуръ и по восклицанію о помѣшательствѣ незнакомца; но желая посмотрѣть: къ чему клонилось сознаніе, отъ нихъ требуемое, одинъ изъ нихъ, немного насмѣшливый и довольно остроумный, сказалъ: господинъ-рыцарь, мы не знаемъ: кто эта прекрасная госпожа, о которой вы говорите. Покажите ее намъ. Если она въ самомъ дѣлѣ такъ прелестна, какъ вы утверждаете, то мы охотно и безъ всякаго принужденія сознаемся въ истинѣ словъ вашихъ и въ справедливости вашего требованія. Если я покажу вамъ ее, возразилъ Донъ Кихотъ, то что особеннаго сдѣлаете, сознавшись въ истинѣ совершенно неопровержимой? Нѣтъ! Важность вся въ томъ, чтобы вы, не видя ее, вѣрили, сознавались, утверждали, клялись и отстаивали съ оружіемъ въ рукахъ ея красоту. Если не соглашаетесь, то вызываю васъ на битву, гордые и надменные люди! Выходите противъ меня поодиначкѣ, какъ требуетъ того уставъ рыцарства, или, пожалуй, нападите всѣ вмѣстѣ, по презрѣнному обычаю людей вашего разбора. Жду васъ и надѣюсь, что побѣда склонится на справедливую сторону! Господинъ рыцарь! отвѣчалъ купецъ: я прошу васъ отъ имени всѣхъ этихъ Принцевъ, сколько насъ здѣсь ни есть: чтобы не отягчать нашей совѣсти сознаніемъ такой вещи, которой мы никогда не видали и не слыхали, и такимъ сознаніемъ, которое можетъ быть предосудительно и обидно для Императрицъ и Королевъ Алгарвіи и Эстремадуры, -- сдѣлайте одолженіе, покажите какой нибудь портретъ вашей красавицы. Хотя бы онъ былъ такъ великъ, какъ пшеничное зерно, но по ниткѣ доберемся до клубка и останемся совершенно удовлетворенными, а вы будете также довольны и вознаграждены нашимъ сознаніемъ. Мнѣ кажется, мы такъ предубѣждены уже въ пользу вашей красавицы, что еслибы увидѣли, по портрету, что она однимъ глазомъ крива, а изъ другаго ея глаза истекаетъ киноварь и сѣрное вещество, то при всемъ томъ, для угожденія вамъ, мы скажемъ въ ея пользу все, что вамъ будетъ угодно. Не истекаетъ, гнусные мошенники! вскричалъ Донъ Кихотъ, вспыхнувъ гнѣвомъ. Не истекаетъ, говорю, изъ очей моей возлюбленной кромѣ амбры и благовоннаго мускуса. Она ни коса, ни горбата, она станомъ прямѣе веретена Гадарамскаго! Но вы заплатите мнѣ за неслыханную хулу, которая произнесена вами противъ такой красоты, какою обладаетъ моя повелительница! Сказавъ это, онъ поскакалъ съ опущеннымъ копьемъ на того, кто говорилъ съ нимъ, съ такою запальчивостію и бѣшенствомъ, что еслибъ по счастливому случаю Росинантъ не споткнулся на половинѣ пути, то пришлось бы плохо отважному купцу. Росинантъ упалъ и рыцарь прокатился по полю на порядочное разстояніе. Хотѣлъ онъ встать, но не могъ; такъ пригрузило его копье, щитъ, шпоры, шлемъ и тяжелыя латы. Усиливаясь подняться, онъ кричалъ: не бѣгите, подлые, низкіе трусы! Вы видите, что не по моей винѣ, а отъ неудачнаго скачка коня моего я поверженъ на землю. Одинъ изъ слугъ, которые вели муловъ, услышавъ такія ругательства, произносимыя упавшимъ рыцаремъ, не утерпѣлъ, чтобы не обратить своего возраженія на плечи Донъ Кихота. Онъ подошелъ къ нему, взялъ его копье, и, переломивъ его на нѣсколько частей, началъ однимъ изъ обломковъ колотить Донъ Кихота и осрамилъ его рыцарское оружіе, вымолотивъ его, какъ снопъ хлѣба. Купцы кричали слугѣ, чтобы онъ оставилъ рыцаря; но тотъ разохотился драться и не хотѣлъ отстать отъ своей забавы до тѣхъ поръ, пока не истощилъ весь остатокъ своего гнѣва. Подобравъ остальные обломки копья, онъ переломалъ ихъ всѣ о латы несчастнаго рыцаря, который, несмотря на этотъ градъ ударовъ, на него сыпавшихся, не замолчалъ ни на мигъ, угрожая и небу и землѣ и разбойникамъ, за которыхъ принялъ онъ наконецъ проѣзжихъ. Усталъ слуга и купцы поѣхали своею дорогою, разговаривая о прибитомъ рыцарѣ. Донъ Кихотъ, увидѣвъ себя наединѣ, снова попробовалъ встать, но когда онъ не успѣлъ въ этомъ еще здоровый, то могъ ли подняться измятый и почти изувѣченный. Однакожъ онъ находилъ себя счастливымъ, считая свое бѣдствіе приличнымъ для странствующаго рыцаря, и приписывая его ошибкѣ коня своего. Не имѣя силъ встать, онъ рѣшился лежать.

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

   

ГЛАВА V.
Продолженіе разсказа о бѣдствіи нашего рыцаря.

   Видя, что въ самомъ дѣлѣ онъ едва можетъ пошевелиться, рѣшился онъ прибѣгнуть къ своему обыкновенному лекарству, состоявшему въ томъ, чтобы привести себѣ на память какое нибудь приличное мѣсто изъ его любимыхъ книгъ. Такимъ образомъ онъ вспомнилъ исторію о Вальдовиносѣ и Маркизѣ Мантуанскомъ, когда Карлото оставилъ перваго въ горахъ, раненнаго: исторію, извѣстную и дѣтямъ, и молодымъ людямъ, и старикамъ, которые ей даже и вѣрятъ, хотя она при всемъ томъ не болѣе истинна, какъ чудеса Магометовы. Эта исторія показалась ему какъ нарочно приспособленною къ его настоящему положенію. Онъ началъ выказывать сильныя чувствованія души своей, кататься по землѣ и повторять слабымъ голосомъ то, что говорилъ, какъ повѣствуютъ, раненный рыцарь Лѣса:
   
   Гдѣ ты, души моей царица?
   Я стражду здѣсь одинъ отъ ранъ!
   Или ты бѣдъ моихъ не знаешь,
   Или любовь твоя -- обманъ!
   
   Онъ продолжалъ декламировать романсъ до того мѣста, гдѣ сказано:
   
   Маркизъ Мантуи благородный,
   Мой дядя, повелитель мой!
   
   Судьба хотѣла, чтобы въ то время, какъ онъ произносилъ эти стихи, проходилъ тутъ земледѣлецъ изъ деревни Донъ Кихота и сосѣдъ его, который только что отвезъ возъ пшеницы на мельницу. Этотъ земледѣлецъ, видя человѣка, лежащаго на землѣ, подошелъ къ нему и спросилъ: кто онъ такой, и чѣмъ страдаетъ, что такъ печально жалуется? Донъ Кихотъ не усомнился ни на минуту, что этотъ поселянинъ -- Маркизъ Мантуанскій, его дядя, и потому отвѣчалъ однимъ продолженіемъ романса, гдѣ разсказывается о бѣдствіяхъ воспѣваемаго героя и о. любовныхъ интригахъ между его женою и сыномъ императора, держась въ точности разсказа и относя все это къ себѣ. Земледѣлецъ удивился, услышавъ такія диковины. Снявъ съ рыцаря забрало, которое было совсѣмъ изломано, онъ отеръ ему лицо, все покрытое пылью, тотчасъ узналъ его и сказалъ: господинъ Кихада! (Такъ онъ назывался, пока былъ въ здравомъ разсудкѣ и пока не поступилъ изъ мирныхъ дворянъ въ странствующіе рыцари). Кто это васъ такъ отдѣлалъ? Но тотъ отвѣчалъ ему на всѣ вопросы продолженіемъ начатаго романса. Видя это, добрый человѣкъ снялъ съ него кое-какъ латы и наплечники, чтобы посмотрѣть: не раненъ ли онъ? Но, нё замѣтивъ ни крови, ни знака, онъ помогъ ему встать съ земли и съ немалымъ трудомъ посадилъ на осла своего, на которомъ рыцарю гораздо было спокойнѣе сидѣть въ его положеніи, чѣмъ на конѣ. Онъ собралъ оружіе Донъ Кихота, не забывъ даже обломковъ копья, связалъ и, положивъ на Росинанта, повелъ его одной рукою за поводья, а другою осла, и отправился къ своей деревнѣ, дивясь глупостямъ, которыя говорилъ Донъ Кихотъ. Рыцарь, измятый и изломанный, не могъ прямр держаться на ослѣ и отъ времени до времени возносилъ вздохи къ небу, такъ что земледѣлецъ принужденъ былъ снова спросить его: какую боль онъ чувствуетъ? Но кажется самъ дьяволъ припоминалъ ему всѣ сказки, которыя можно было приложить къ его подвигамъ, потому что въ эту минуту, позабывъ о Вальдовиносѣ, онъ вспомнилъ о Маврѣ Абиндарраецѣ, когда Алькадъ Антекерскій Родригъ Нарваецскій взялъ его въ плѣнъ и отвезъ въ свой замокъ. Такимъ образомъ, когда земледѣлецъ спросилъ его: какъ онъ себя чувствуетъ? то Донъ Кихотъ отвѣчалъ то же, что было сказано плѣннымъ Абенсеррагомъ Родригу Нарваецскому, и точно тѣми же словами, какъ это разсказано въ прочитанной имъ Діанѣ Монтемайора. Онъ такъ кстати пользовался всѣми этими разсказами,.что земледѣлецъ посылалъ себя къ чорту, слыша такую бездну нелѣпостей. Тутъ догадался онъ, что его сосѣдъ помѣшался, и поспѣшилъ прибыть съ нимъ въ деревню, чтобы избѣжать скуки, которую Донъ Кихотъ наводилъ на него своими безконечными розсказнями. Знаете ли вы, сказалъ ему рыцарь наконецъ, господинъ Донъ Родригъ Нарваецскій, что эта прелестная Харифа, о которой я говорилъ вамъ, теперь называется Дульсинеей Тобозской, для которой я совершилъ, совершаю и совершу самые знаменитые рыцарскіе подвиги, какіе только когда нибудь бывали, бываютъ и будутъ въ свѣтѣ. На это земледѣлецъ отвѣчалъ: посмотрите на меня, грѣшнаго, милостивый государь! Я вовсе не Донъ Родригъ Нарвасцскій, и не Маркизъ Мантуанскій, а я Педро Алонсо, вашъ сосѣдъ, да и ваша милость совсѣмъ не Вальдовиносъ и не Абиндарраецъ, а почтенный дворянинъ, господинъ Кихада. Я знаю: кто я, возразилъ Донъ Кихотъ, и знаю, что могу быть не только тѣми, о которыхъ говорилъ, но всѣми двѣнадцатью Перами Франціи и даже всѣми девятью мужами славы {Во времена Сервантеса такъ называли трехъ мужей изъ Іудейскаго народа: Іисуса Навина, Давида и Іуду Маккаввейскаго, трехъ изъ язычниковъ: Гектора, Александра Великаго и Юлія Цесаря, и трехъ изъ Христіанъ: Карла Великаго, Артура и Годфрида Бульонскаго.}, потому что мои дѣянія превосходятъ всѣ подвиги, которые совершили они всѣ вмѣстѣ и каждый изъ нихъ въ особенности. Въ этихъ и подобныхъ разговорахъ они достигли деревни, когда наступала ночь; но земледѣлецъ выждалъ, пока совершенно не стемнѣло, для того, чтобы жители деревни не увидѣли измятаго рыцаря, верхомъ на ослѣ. Онъ. наконецъ дождался удобнаго времени, въѣхалъ въ деревню и привезъ Донъ Кихота къ его дому, гдѣ между тѣмъ происходила общая суматоха. Тамъ были въ то время священникъ и цирюльникъ деревни, искренніе друзья Донъ Кихота. Домоправительница его говорила громкимъ голосомъ: какъ вамъ это кажется, почтенный отецъ Перо Пересъ, (она такъ называла священника,) что скажете вы о несчастій моего господина? Вотъ ужъ шесть дней, какъ не видать ни его, ни клячи, ни щита, ни копья, ни прочихъ его оружіи! О я несчастная! я увѣрена, -- и это такъ истинно, какъ То, что я родилась, чтобы умереть когда нибудь,-- да, я увѣрена, что эти проклятые его рыцарскіе книги, которыя онъ обыкновенно читаетъ, перевернули его здравый разсудокъ вверхъ ногами. Теперь я припоминаю: онъ много разъ говорилъ про себя, что хочетъ сдѣлаться странствующимъ рыцаремъ, и отправиться искать приключеній по всѣму свѣту. Сатана побери всѣ такія книги, которыя успѣли погубить самый отличный умъ, какой только былъ во всей Ламанчѣ. Племянница утверждала тоже. Знаешь ли, говорила она, мастеръ Николай, (такъ называли цирюльника,) что много разъ случалось моему дядюшкѣ проводить за чтеніемъ этихъ безбожныхъ книгъ по два дня и по двѣ ночи сряду; послѣ чего онъ бросалъ книгу, хваталъ шпагу и начиналъ рубить стѣны. Когда же утомлялся, то говорилъ, что онъ поразилъ четырехъ великановъ, да такихъ рослыхъ, какъ четыре башни; потъ, лившійся съ него отъ усталости, называлъ онъ кровью, которая текла будтобы изъ ранъ, полученныхъ имъ въ битвѣ; потомъ онъ выпивалъ большую кружку холодной воды, и успокоивался, говоря, что эта вода самый драгоцѣнный напитокъ, принесенный ему мудрымъ Эскифомъ, великимъ волшебникомъ и другомъ его. Всего болѣе я виню себя въ томъ, что не разсказала вамъ о странныхъ поступкахъ моего дядюшки чтобы предупредить то, до чего теперь дошло, и сжечь всѣ эти проклятыя книги, которыя, право, это заслуживаютъ не менѣе еретиковъ..Я согласенъ, сказалъ священникъ, и не далѣе, какъ завтра, будутъ эти книги преданы ауто-да-фе чтобы онѣ не довели кого нибудь другаго, до того же, дочего доведенъ ими мой добрый другъ. Весь этотъ разговоръ слышали и Донъ Кихотъ и земледѣлецъ, который послѣ того, совершенно удостовѣрясь въ болѣзни своего сосѣда, началъ кричать: отоприте, впустите господина Вальдовиноса и Маркиза Мантуанскаго, который прибылъ, тяжело раненный; встрѣчайте также Мавра Абиндарраеца, котораго привезъ, плѣннаго, храбрый Родригъ Нарваецскій, Алькадъ Антекерскій. Всѣ вышли на этотъ крикъ и когда узнали, одни про своего друга, другія про хозяина и дядю, что онъ не слѣзаетъ съ осла потому, что не можетъ, то побѣжали обнимать его. Онъ сказалъ: Постойте! Вы видите, что я Тяжело раненъ по винѣ коня моего. Положите меня въ мою постель, и позовите, если возможно, мудрую Урганду, чтобы она осмотрѣла и излечила мои раны. Посмотрите, пожалуйте! сказала домоправительница, не правду ли сказало мнѣ сердце: которою ногою хромаетъ господинъ мой. Войдите въ добрый часъ, мы и безъ этой Ургады васъ вылечимъ. Будьте прокляты еще разъ, да еще сто разъ, эти рыцарскія книги, которыя такъ уходили вашу милость! Донъ Кихота положили тотчасъ въ постель, и, осмотрѣвъ его раны, не нашли ни одной. Онъ объявилъ, что онъ только весь измятъ оттого, что упалъ вмѣстѣ съ конемъ своимъ, Росинантомъ, сражаясь съ десятью великанами, самыми огромными и храбрыми, какіе только могутъ встрѣтиться въ большей части свѣта. Э, э! сказалъ священникъ, великаны тутъ замѣшались въ дѣло? Божусь, что завтра всѣхъ ихъ сожгу, прежде нежели ночь наступитъ. Они сдѣлали Донъ Кихоту тысячу вопросовъ, но онъ не хотѣлъ ни на одинъ отвѣчать и говорилъ только, чтобы ему дали что нибудь съѣсть, а потомъ не мѣшали ему уснуть; что это всего для него нужнѣе. Такъ и сдѣлали. Священникъ подробно разспросилъ земледѣльца: какъ и гдѣ онъ нашелъ Донъ Кихота. Онъ разсказалъ про всѣ его сумасбродства, которыя въ немъ замѣтилъ, когда нашелъ его и когда везъ его домой. Это еще болѣе возбудило желаніе въ священникѣ исполнить то, что имъ было потомъ, какъ увидимъ, сдѣлано. Пригласивъ пріятеля своего, цирюльника Николая, онъ на другой день пришелъ въ домъ Донъ Кихота.

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

   

ГЛАВА VI.
О пересмотрѣ библіотеки, который произвели священникъ и Цирюльникъ.

0x01 graphic

   Пока нашъ дворянинъ еще спалъ, священникъ спросилъ у племянницы ключи отъ комнаты, гдѣ находились книги, произведшіе бѣду, и она отдала ихъ ему очень охотно. Всѣ вошли туда, вмѣстѣ съ домоправительницей, и нашли болѣе ста томовъ большаго формата, очень хорошо переплетенныхъ, да нѣсколько книгъ маленькихъ. Едва увидѣла ихъ домоправительница, то поспѣшно ушла изъ комнаты и вскорѣ возвратилась съ чашею святой воды и вѣтвію иссопа. Возьмите, сказала она священнику, окропите эту комнату, чтобы какой нибудь чародѣй изъ тѣхъ, которыми набиты эти книги, не околдовалъ насъ за то, что мы хотимъ согнать ихъ со свѣта. Простота домоправительницы заставила священника улыбнуться. Онъ приказалъ цирюльнику подавать ему книги, одну за другою, чтобы узнать ихъ содержаніе. Могутъ, сказалъ онъ, найтись и такія, которыя не заслуживаютъ быть преданными огню. Нѣтъ, сказала племянница, не давайте спуску ни одной; всѣ онѣ причинили вредъ дядюшкѣ. Лучше всѣхъ ихъ выбросать въ окошко, на этотъ дворъ, сложить изъ нихъ костеръ и зажечь, или же перенести ихъ на задній дворъ и тамъ сдѣлать иллюминацію, чтобы избѣжать здѣсь дыма. Тоже говорила и домоправительница: такъ сильно обѣ желали погибели этихъ невинныхъ; но священникъ захотѣлъ по крайней мѣрѣ разсмотрѣть заглавія. Первая книга, которую цирюльникъ подалъ ему, была: Амадисъ Гальскій. Случай очень странный! сказалъ священникъ. Эта книга, какъ я слышалъ, была первая изъ рыцарскихъ книгъ, напечатанныхъ въ Испаніи, и всѣ послѣдующія получили начало и происхожденіе отъ этой. По этому мнѣ кажется, что мы должны ее осудить на сожженіе, безъ всякаго оправданія, какъ установителя такой вредной секты. Нѣтъ, почтенный отецъ, сказалъ цирюльникъ, я слышалъ, что оно лучшее сочиненіе изъ всѣхъ, написанныхъ въ этомъ родѣ, и такъ должно помиловать Амадиса. Правда, продолжалъ священникъ, и по этой причинѣ даруется ему жизнь. Посмотримъ эту другую книгу, стоящую подлѣ Амадиса. Это сказалъ цирюльникъ, Подвиги Эспландіана, законнаго сына Амадиса Гальскаго. Такъ какъ сынъ, замѣтилъ священникъ, пошелъ не въ отца, то возьмите, госпожа домоправительница, отворите окно и бросьте Эспландіана на дворъ. Онъ послужить основаніемъ возжигаемаго костра. Домоправительница исполнила приказаніе съ большою радостію, и добрякъ Эспландіана полетѣлъ на дворъ. Ожидая терпѣливо сожженія, ему угрожавшаго. Ну что далѣе? спросилъ священникъ. Вотъ Амадисъ Греческій, отвѣчалъ цирюльникъ, да и всѣ, кажется, на этой полкѣ принадлежатъ къ поколѣнію Амадиса. Всѣхъ на дворъ! сказалъ священникъ. Пусть сгорятъ по очереди и Королева Пинтикиніестра, и пастырь Даринель, и его эклоги, и чертовскія, несносныя разглагольствія его автора. Я бы сжегъ своими роднаго отца, еслибъ онъ явился передо мною въ видѣ странствующаго рыцаря. И я тоже думаю, замѣтилъ цирюльникъ. И я также, прибавила племянница. Коли такъ, сказала домоправительница, то на добръ ихъ.всѣхъ скорѣе! Она забрала цѣлую груду книгъ съ полки и выбросила въ окно. Это что за бочка? спросилъ священникъ. Донъ Оливеттъ Лаурскій, отвѣчалъ цирюльникъ. Авторъ этой книги, продолжалъ священникъ, тотъ же самый, который сочинилъ Садъ Флоры. Право, не могу рѣшить: въ которой изъ двухъ книгъ болѣе правды, или лучше сказать, менѣе лжи И вздору. Только то правда, что эта безтолковая, толстая книга полетитъ на дворъ. Вотъ еще Флорисмартъ Гирканскій, сказалъ цирюльникъ. И господинъ Флорисмартъ здѣсь? воскликнулъ священникъ. По чести, ему слѣдуетъ тотчасъ же летѣть въ окошко. Болѣе съ нимъ нечего дѣлать за его странное рожденіе, усыпительныя приключенія, жесткость и сухость слога. На дворъ его, госпожа домоправительница! Съ великимъ удовольствіемъ! сказала та, швырнувъ книгу. Вотъ Рыцарь Платиръ, продолжалъ цирюльникъ. Эта книга старинная, сказалъ священникъ, и я не нахожу въ ней ничего, за что бы она заслуживала прощеніе. Пусть она безотвѣтно отправится вслѣдъ за другими. Открылась еще книга съ заглавіемъ: Рыцарь креста. За такое набожное названіе можно бы было простить невѣжество автора; но не даромъ говорится: позади креста бойся нечистой силы. Пусть этотъ рыцарь отправится въ огонь! Цирюльникъ, взявъ другую книгу, прочиталъ: Зеркало рыцарства. Знакомъ я съ ея милостію, сказалъ священникъ. Тутъ выходить на сцену господинъ Рейнальдъ Монтальванскій съ его друзьями и товарищами, страшными грабителями, и двѣнадцать Перовъ съ правдивымъ историкомъ Турпиномъ. Всѣ эти господа заслуживаютъ не болѣе, какъ изгнаніе навсегда, по крайней мѣрѣ за то, что тутъ есть часть созданія знаменитаго Боярдо, изъ котораго также-заимствовалъ ткань своей поэмы Аріость. Если я найду здѣсь и Аріоста, говорящаго не на своемъ природномъ языкѣ, то я не окажу ему никакого почтенія; если же онъ заговоритъ на своемъ родномъ языкѣ, изъ уваженія я положу его на свою голову. У меня онъ есть на Итальянскомъ, сказалъ цирюльникъ, но я его не понимаю. Тѣмъ для тебя лучше, отвѣчалъ священникъ. Мы бы охотно простили господина Капитана, {Имя этого Капитана -- Донъ Іеронимъ Хименецъ де Урреа, очень плохой переводчикъ Аріоста.} если бы онъ не привезъ Аріоста въ Испанію и не сдѣлалъ его Испанцемъ. Это лишило Аріоста многихъ природныхъ его достоинствъ. То же случается со всѣми стихотворными произведеніями, которыя хотятъ передать на другой языкъ. Не смотря ни на стараніе, которое притомъ прилагаютъ, ни на искусство, никогда не достигаютъ того достоинства, которое эти произведенія имѣютъ въ своемъ первоначальномъ видѣ. И такъ переводъ Аріоста и всѣ другія книги, которыя здѣсь найдутся и которыя толкуютъ о Франціи, пусть положатся на дно сухаго колодца и останутся тамъ, пока мы не придумаемъ: что съ ними сдѣлать. Изъ этого числа я исключаю Бернарда дель Карпіо и другую книгу, называемую: Ронцесвальесъ. Если онѣ попадутся мнѣ въ руки, то перейдутъ въ руки домоправительницы, а отъ нея въ огонь безъ всякаго отлагательства. Со всѣмъ этимъ согласился цирюльникъ и призналъ мнѣнія священника весьма хорошими и безошибочными, зная, что онъ предобрый христіанинъ и такой любитель истины, что не измѣнитъ ей ни за что въ свѣтѣ. Цирюльникъ открылъ еще книгу и увидѣлъ, что это Пальмеринъ Оливскій, а подлѣ нея нашелся другой Пальмеринъ, называемый Англійскій. Посмотрѣвъ на нихъ, священникъ сказалъ: это оливковое дерево пусть сейчасъ же пойдетъ на дрова и сгоритъ, да такъ, чтобы и пеплу послѣ него не осталось, а эту Англійскую пальму надобно сохранить, какъ вещь единственную, и сдѣлать для нея другой такой же ящикъ, какой нашелъ Александръ Македонскій въ добычѣ, отбитой у Дарія, и въ которомъ онъ потомъ хранилъ творенія Гомера. Эта книга, любезный кумъ, имѣетъ два особенныя достоинства. Вопервыхъ она сама по себѣ очень хороша, вовторыхъ носится молва, что ее сочинилъ ученый и умный Король Португальскій. Всѣ приключенія въ замкѣ Мирагарды превосходны и описаны съ большимъ искусствомъ, слогъ ясенъ, живописенъ и мастерски выдержанъ, смотря по лицамъ, которыя у автора говорятъ и дѣйствуютъ. И такъ, почтенный мастеръ Николай, въ ожиданіи вашего мнѣнія, я говорю, что это сочиненіе и Амадисъ Гэльскій избавятся отъ огня, а всѣ прочія, безъ разбора и спора, пусть погибнутъ! Нѣтъ, почтенный кумъ, возразилъ цирюльникъ. Вотъ, напримѣръ, у меня въ рукахъ знаменитый Донъ Беліанисъ. Ну, оказалъ священникъ, что касается до этого господина, то второй, третьей и четвертой части его нужно принять немного ревеня, чтобы уменьшить въ немъ излишнюю желчь; также необходимо выбросить изъ нихъ замокъ славы и другія еще большія нелѣпости; послѣ этого можно будетъ дать ему отсрочку, а когда онъ исправится, то тогда окажется ему милость или правосудіе. Покуда возьми его къ себѣ въ домъ, любезный кумъ, но не давай никому читать. Ладно, отвѣчалъ цирюльникъ, и, не хотя болѣе утомляться разсмотрѣніемъ рыцарскихъ книгъ, приказалъ домоправительницѣ забрать всѣ большія и бросить на дворъ. Не нужно было повторять приказаніе; ей пріятнѣе было сжечь книги нежели заказать для себя ткачу кусокъ тонкаго полотна. Она взяла однимъ разомъ книгъ восемь и выбросила за окно. Изъ взятой ею груды "книгъ одна упала къ ногамъ цирюльника, которому пришла охота посмотрѣть ее, и онъ прочиталъ заглавіе: Исторія знаменитаго рыцаря Таранта Бѣлаго. Какъ! вскричалъ священникъ, это Тирантъ Бѣлый! Дай мнѣ его, кумъ; я считаю, что нашелъ сокровище удовольствія и рудникъ забавы. Тутъ есть Донъ Киріелейсонъ Монтальванскій, храбрый рыцарь, и братъ его Ѳома Монтальванскій, и рыцарь Фонсека, и сраженіе храбраго Детріанта съ собакой, и хитрости дѣвы Пласердемивиды (удовольствіе-моей-жизни) съ любовными похожденіями и интригами вдовы Репосады, и императрицу, влюбленную въ Ипполита, своего оруженосца. Скажу правду, любезный кумъ, что по слогу это лучшая книга въ свѣтѣ. Тутъ рыцари обѣдаютъ, спятъ и умираютъ въ ихъ постеляхъ, ни; шутъ передъ смертью завѣщанія, и дѣлаютъ другія вещи, которыхъ не достаетъ во всѣхъ другихъ книгахъ этого рода. При всемъ томъ сочинитель ея заслуживаетъ быть сосланнымъ на галеры на всю жизнь за то, что наговорилъ столько глупостей съ намѣреніемъ. Возьми эту книгу домой и читай: увидишь, что все сказанное мною справедливо. Хорошо! сказалъ цирюльникъ. Но что мы сдѣлаемъ съ этими маленькими книгами, которыя еще остаются? Это, отвѣчалъ священникъ, должны быть стихотворныя сочиненія, а не рыцарскія. Раскрывъ одну, онъ прочиталъ: Діана, Георгія Монтемайора, и сказалъ: (думая, что и всѣ прочія были того же рода), вотъ эти книги умныя; онѣ не заслуживаютъ быть сожженными, потому, что не дѣлаютъ и не сдѣлаютъ вреда, какой произошелъ отъ книгъ рыцарскихъ. Ахъ, батюшка! сказала племянница. Прикажите лучше и ихъ сжечь, какъ прочія. Очень можетъ случиться, что дядюшка мой, выздоровѣвъ отъ болѣзни рыцарской, станетъ читать эти книги и вздумаетъ сдѣлаться пастухомъ, бродить по лѣсамъ и лугамъ, пѣть и играть на гитарѣ, а что всего хуже, сдѣлаться стихотворцемъ. Говорятъ, что эта послѣдняя болѣзнь неизлечима и заразительна. Правду говоритъ эта дѣвушка, сказалъ священникъ, лучше будетъ предохранить нашего друга отъ новаго камня преткновенія. Начнемъ съ Діаны Монтемайора. Кажется ее сжечь нельзя, только хорошо было бы исключить изъ нея все, что говорится о мудрой Фелиціи и объ очарованной водѣ, да еще всѣ длинные стихи; тогда осталась бы прекрасная проза и честь: быть первою книгою въ подобномъ родѣ. Вотъ еще двѣ Діаны, сказалъ цирюльникъ, одна, называемая: Вторая Сальмантинская, другая, сочиненіе Хиль Поло. Сальмантинская, продолжалъ священникъ, пусть увеличитъ число осужденныхъ и лежащихъ на дворѣ, а книгу Хиль Поло надобно беречь, какъ будто сочиненную самимъ Аполлономъ. Однакожъ, кумъ, поторопимся окончить наше дѣло потому, что становится ужъ поздно. Эта книга, сказалъ цирюльникъ, раскрывая другую, называется: Десять книгъ фортуны Амура, сочиненіе Антонія Аофрасо, Сардинскаго поэта. Клянусь моимъ духовнымъ орденомъ, что съ тѣхъ поръ, какъ существуютъ Аполлонъ, музы и поэты, не было сочинено такой пріятной и веселой книги, какъ эта; она лучшая и даже единственная въ своемъ родъ. Кто не читалъ ее, тотъ можетъ вѣрить, что никогда не читалъ книгъ, со вкусомъ написанныхъ. Дай ее сюда, кумъ. Я не промѣняю ее даже на шелковую мантію изъ Флоренціи. Онъ отложилъ ее въ сторону, а цирюльникъ продолжалъ: Вотъ Пастухъ Иберійскій, Нимфы Генареса и Средство отъ ревности. Съ этими нечего другаго дѣлать, какъ отдать на руки домоправительницъ, и не спрашивать меня: почему? Отвѣть на это безконеченъ. Вотъ еще Пастухъ Филиды. Это не пастухъ, сказалъ священникъ, а хитрый придворный. Его надобно беречь, какъ драгоцѣнность. А вотъ эта большая книга, продолжалъ цирюльникъ, называется: Сокровище разныхъ стихотвореній. Еслибъ ихъ было поменѣе, онѣ были бы дороже. Нужно было бы ее поочистить отъ нѣкоторыхъ плоскостей, которыя встрѣчаются между высокими вещами. Впрочемъ сбережемъ ее и потому, что авторъ -- другъ мнѣ, и за то, что онъ написалъ много другихъ твореній, достойныхъ уваженія. Пѣсенникъ Лопеца Мальдонадо, возгласилъ цирюльникъ. Авторъ и этой книги, продолжалъ священникъ, большой со мною пріятель. Стихи въ устахъ его удивляютъ всякаго, кто ихъ слушаетъ. Голосъ его такъ пріятенъ въ пѣніи, что совершенно обворожаетъ слушателей. Онъ немножко длинноватъ въ своихъ эклогахъ, но когда хорошее было излишне. Сбережемъ эту книгу съ избранными. А это что за книга? Галатея Михаила Сервантеса, отвѣчалъ цирюльникъ. Съ давнихъ лѣтъ этотъ Сервантесъ въ самой тѣсной дружбѣ со мною. Я знаю, что онъ гораздо опытнѣе въ несчастіяхъ, чѣмъ въ стихахъ. Въ его книгѣ есть немножко удачнаго изобрѣтенія, она немножко завлекаетъ и ничѣмъ не оканчивается. Надобно ожидать второй части, которую онъ обѣщаетъ. Можетъ быть, поправленное тѣмъ сочиненіе заслужить въ цѣломъ прощеніе, въ которомъ теперь ему отказывается, и между тѣмъ, пока это сбудется, держите его у себя дома въ заключеніи, любезный кумъ. Хорошо, отвѣчалъ цирюльникъ. Здѣсь слѣдуютъ еще три книги вмѣстѣ: Араукана Донъ Алонсо де Эрсильа, Аустріада Хуана Руфо, судьи въ Кордовѣ, и Монсеррато Кристовала де Вируесъ, поэта изъ Валенсіи. Эти три книги, сказалъ священникъ, суть лучшія изъ написанныхъ на Испанскомъ языкѣ героическими стихами и могутъ соперничествовать съ самыми знаменитыми твореніями Италіи. Надобно сохранить ихъ, какъ богатѣйшія сокровища поэзіи, которыя имѣетъ Испанія. Священникъ утомился разсматривать далѣе книги и велѣлъ безъ размышленія: всѣ остальныя бросить въ огонь; но цирюльникъ держалъ уже одну раскрытую, называемую: Слезы Ангелики. Я бы самъ заплакалъ, сказалъ священникъ, еслибъ велѣлъ сжечь такую книгу. Авторъ ея былъ одинъ изъ славныхъ поэтовъ цѣлаго міра, не только Испаніи, и чрезвычайно счастливо перевелъ нѣкоторыя изъ превращеній Овидія.

0x01 graphic

0x01 graphic

   

ГЛАВА VII.
О второмъ выѣздѣ Донъ Кихота Ламанчскаго.

0x01 graphic

   Остановилось дѣло на этомъ, когда Донъ Кихотъ началъ кричать: здѣсь, здѣсь, храбрые рыцари! здѣсь должно показать силу рукъ вашихъ! Придворные похищаютъ честь турнира! На этотъ шумъ и крикъ прибѣжали всѣ изъ библіотеки и разборъ остальныхъ книгъ былъ прерванъ. Отъ этого, какъ полагать должно, попали въ огонь, безъ изслѣдованія и суда, Каролеа и Леонъ Испанскій, съ Подвигами императора, сочиненіемъ Донъ Луисъ де Авила, которые безъ сомнѣнія должны были находиться въ остальныхъ, и можетъ быть, еслибъ священникъ ихъ увидѣлъ, онѣ не подверглись бы такому строгому приговору. Когда вошли въ комнату Донъ Кихота, онъ всталъ уже съ постели, продолжая кричать и сумасбродствовать, махалъ мечемъ во всѣ стороны и смотрѣлъ во всѣ глаза, какъ будто вовсе до того не спалъ. Его схватили и силою уложили опять въ постель. Когда онъ немного успокоился, то началъ говорить священнику: нѣтъ сомнѣнія, господинъ Архіепископъ Турпинъ, что большой стыдъ для насъ, двѣнадцати Перовъ, позволить ни за-что ни про-что придворнымъ рыцарямъ остаться побѣдителями на этомъ турнирѣ, послѣ того, какъ мы, искатели приключеній, заслуживали награду турнира въ три предшествующіе дня. И! любезный кумъ! отвѣчалъ священникъ, Богъ милостивъ! Судьба измѣнчива, и то, что сегодня проиграно, вы игрывается завтра. Теперь же позаботьтесь о вашемъ здоровья. Вы, какъ мнѣ кажется, чрезвычайно утомлены, а можетъ быть даже и тяжело ранены. Нѣтъ, я не раненъ, сказалъ Донъ Кихотъ, а только измятъ и изломанъ оттого, что этотъ бездѣльникъ Донъ Рольданъ {Испанское имя Орланда.} билъ меня дубовымъ бревномъ, а все изъ одной зависти, видя во мнѣ одномъ опаснаго для себя противника. Но не будь я Рейнальдъ Монтальванскій, если я, вставъ съ этой постели, не отплачу ему, не смотря на всѣ его очарованія. Теперь же, дайте мнѣ позавтракать; это всего для меня необходимѣе; отомстить за себя -- это ужъ моя забота! Ему принесли завтракъ, и онъ опять уснулъ; всѣ прочіе дивились его сумасбродству. Въ эту ночь домоправительница сожгла всѣ книги, которыя были на дворѣ и во всемъ домѣ; оттого должны были сгорѣть и такія, которыя заслуживали храниться въ библіотекахъ; но тому помѣшали судьба и лѣность разбирателя. Такъ сбылась съ ними пословица, что правые часто терпятъ за виноватыхъ. Одно изъ средствъ, которое придумали священникъ и цирюльникъ противъ болѣзни ихъ друга, состояло въ томъ, чтобы закласть дверь въ комнату, гдѣ были его книги. Они надѣялись, что когда уничтожится причина, прекратится и дѣйствіе, и условились сказать ему, когда онъ встанетъ и не найдетъ двери, что чародѣй похитилъ и комнату и всѣ книги. Они исполнили свое намѣреніе съ величайшею поспѣшностію. Чрезъ два дня всталъ Донъ Кихотъ съ постели и прежде всего пошелъ посмотрѣть свои книги. Не найдя комнаты, гдѣ онѣ находились, онъ бродилъ по всему дому, ее отыскивая. Подойдя къ тому мѣсту, гдѣ была дверь, онъ щупалъ стѣну руками и посматривалъ во всѣ стороны, не говоря ни слова; наконецъ спросилъ домоправительницу: гдѣ комната съ моими книгами? Домоправительница, наученная уже прежде, что должна была отвѣчать, сказала: какая комната? чего вы ищете, милостивый государь? ужъ нѣтъ ни комнаты, ни книгъ въ этомъ домѣ; все это унесъ самъ дьяволъ. Нѣтъ, не дьяволъ, возразила племянница, а какой-то волшебникъ, который прилетѣлъ на облакѣ ночью, послѣ вашего отъѣзда, дядюшка, слѣзъ со змѣя, на которомъ сидѣлъ верхомъ, вошелъ въ вашу библіотеку, не знаю, что тамъ дѣлалъ, и наконецъ, спустя немного времени, улетѣлъ чрезъ кровлю, оставя домъ весь полонъ дыма; когда же мы рѣшились посмотрѣть, что онъ надѣлалъ, то не нашли ни книгъ, ни комнаты. Только я и домоправительница очень хорошо помнимъ, что этотъ злобный старикъ, удаляясь, сказалъ громкимъ голосомъ, что по тайной враждѣ къ хозяину этихъ книгъ и комнаты, онъ сдѣлать вредъ въ его домѣ, который потомъ откроется. Также онъ сказалъ, что ему имя: мудрый Муньатонъ. Развѣ Фрестонъ, замѣтилъ Донъ Кихотъ. Не знаю, отвѣчала домоправительница, назывался онъ Фрестонъ или Фритонъ, знаю только, что его имя оканчивалось слогомъ: тонъ. Правда, сказалъ Донъ Кихотъ, этотъ мудрый чародей большой врагъ мнѣ. Онъ питаетъ ко мнѣ ненависть, предвидя по своимъ книгамъ, что въ будущія времена я вступлю въ единоборство съ рыцаремъ, которому онъ покровительствуетъ, и что я одержу надъ нимъ побѣду, а такъ какъ онъ этому помочь не въ силахъ, то и старается дѣлать мнѣ всякія непріятности, какія только можетъ. Но я ему объявлю, что онъ не успѣетъ ни противиться тому, ни отвратить того, что опредѣлено небомъ. Какое въ томъ сомнѣніе, сказала племянница; но зачѣмъ, любезный дядюшка, вдаваться вамъ во всѣ эти ссоры? Не лучше ли будетъ остаться спокойно въ своемъ домѣ и не искать по свѣту Богъ знаетъ чего. Не даромъ говорятъ: многіе отправляются за шерстью, а возвращаются сами обстриженные. О, моя племянница! отвѣчалъ Донъ Кихотъ. Ты очень ошибаешься! Прежде, нежели меня остригутъ, я выщиплю или вырву тому бороду, кто вздумаетъ тронуть кончикъ одного моего волоска. Домоправительница и племянница не захотѣли болѣе возражать ему, видя, что онъ начинаетъ сердиться.

0x01 graphic

0x01 graphic

   Нашъ дворянинъ провелъ двѣ недѣли дома совершенно спокойно; не было никакихъ признаковъ, чтобы онъ хотѣлъ возобновить свои сумасбродства. Въ эти дни часто бесѣдовалъ онъ съ двумя своими пріятелями, священникомъ и цирюльникомъ. Онъ утверждалъ, что потребность, въ которой наиболѣе свѣтъ нуждается, это -- странствующіе рыцари, и что въ немъ воскреснетъ странствующее рыцарство. Священникъ иногда ему проттиворѣчилъ, иногда соглашался съ нимъ; безъ этой хитрости онъ не могъ бы съ рцмъ ладить и заставить себя слушать. Между тѣмъ Донъ Кихотъ велъ переговоры съ однимъ земледѣльцемъ, сосѣдомъ своимъ, человѣкомъ хорошимъ, (если можно такъ называть того, кто бѣденъ), но у котораго не было въ головѣ большаго запаса. Онъ ему наговорилъ столько, убѣждалъ его и столько на обѣщалъ ему, что бѣдный поселянинъ рѣшился отправиться съ нимъ въ путь и служить при немъ оруженосцемъ. Донъ Кихотъ между прочимъ сказалъ ему, чтобы онъ не жалѣлъ своего поля и огорода, что очень можетъ иногда встрѣтиться такое приключеніе, гдѣ легко пріобрѣсти какой нибудь островъ, и что онъ сдѣлаетъ его губернаторомъ острова. Убѣжденный такими обѣщаніями Санчо Нанса, (такъ назывался поселянинъ), оставилъ жену и дѣтей и поступилъ въ оруженосцы своего сосѣда. Донъ Кихотъ послѣ того распорядился о пріисканіи денегъ. Продавъ нѣкоторыя вещи, другія заложивъ, и все это съ убыткомъ, онъ собралъ порядочную сумму. Онъ запасся также щитомъ, которымъ ссудилъ его одинъ изъ его пріятелей, и, поправивъ, по возможности, свой изломанный шлемъ, извѣстилъ своего оруженосца о днѣ и часѣ, когда предположилъ пуститься въ дорогу, чтобы и онъ приготовилъ для себя все необходимое. Онъ поручилъ ему въ особенности запастись сумою. Санчо сказалъ ему, что онъ приготовитъ суму, и что онъ также думаетъ взять съ собою осла, очень здороваго и сильнаго, потому, что не привыкъ ходить много пѣшкомъ. Сказанное объ ослѣ заставило Донъ Кихота немного призадуматься. Онъ старался припомнить какого нибудь странствующаго рыцаря, который имѣлъ съ собою оруженосца, верхомъ на ослѣ; но ни одинъ подобный примѣръ не пришелъ ему на память. За всѣмъ тѣмъ онъ позволилъ Санчо взять съ собою осла, предполагая, при случаѣ, пересадить его на коня, котораго намѣревался отнять у перваго побѣжденнаго рыцаря. Онъ запасся бѣльемъ и прочими нужными въ пути вещами, слѣдуя совѣту хозяина гостинницы. По окончаніи всѣхъ этихъ приготовленій, Санчо, не простясь съ женою и дѣтьми, а Донъ Кихотъ съ племянницею и домоправительницею, выѣхали ночью изъ деревни, никѣмъ не замѣченные, и продолжали путь такъ поспѣшно, что на разсвѣтѣ были уже увѣрены, что ихъ не нагнали бы, еслибъ и отправились за ними въ погоню. Санчо ѣхалъ на ослѣ своемъ, съ сумою и кожанымъ мѣшкомъ для напитковъ, и съ сильнымъ желаніемъ сдѣлаться скорѣе губернаторомъ острова, который обѣщалъ ему господинъ его. Донъ Кихотъ избралъ тотъ же путь, какъ и въ первый свой выѣздъ; онъ ѣхалъ по Монтіельскому полю съ меньшимъ однакожъ неудобствомъ, чѣмъ въ первый разъ, потому что было раннее утро и лучи солнца, падая на нихъ косвенно, не безпокоили ихъ. Смотрите же, мой милостивый господинъ, сказалъ Санчо, не забудьте объ островѣ, который вы мнѣ обѣщали. Какъ бы онъ ни былъ великъ, я ужъ управлюсь съ нимъ. Ты долженъ знать, другъ Санчо, отвѣчалъ Донъ Кихотъ, что между старинными странствующими рыцарями былъ общеупотребительный обычай жаловать своихъ оруженосцевъ въ правители острововъ или королевствъ, которыми они овладѣвали. Я также твердо рѣшился не измѣнить этому обычаю, основанному на чувствѣ признательности, и даже думаю сдѣлать болѣе. Прежніе рыцари иногда, а, можетъ быть, и всегда ожидали, чтобы оруженосцы ихъ состарѣлись, чтобы они устали служить имъ и проводить худые дни и еще худшіе ночи. Тогда уже они давали имъ какой нибудь титулъ графа или маркиза, и дарили имъ небольшую область. Но если ты будешь живъ и меня не убьютъ, очень можетъ случиться, что менѣе, чѣмъ въ шесть дней, я овладѣю такимъ королевствомъ, что найдутся по сосѣдству другія владѣнія, которыя пригодятся на то, чтобы сдѣлать тебя Королемъ въ одномъ изъ нихъ. И я не считаю это вовсе труднымъ. Съ рыцарями часто случаются событія, никогда невиданныя и невообразимыя, и очень легко быть можетъ, что я для тебя сдѣлаю болѣе, нежели обѣщаю. Такимъ образомъ, отвѣчалъ Санчо, если я попаду въ Короли какими нибудь чудесами, про которыя вы изволите разсказывать, то неужто и жена моя Хуана Гутьеррецъ попадетъ въ Королевы, а сынишки мои въ Инфанты? Ктожъ въ этомъ сомнѣвается, отвѣчалъ Донъ Кихотъ. Я сомнѣваюсь въ этомъ, продолжалъ Санчо, и думаю про себя: поди хоть дождь королевскихъ коронъ съ неба на землю, вѣрно ни одна не придется впору по головушкѣ моей сожительницы. Да знаете ли сударь, что за такую Королеву не дадутъ и двухъ мараведисовъ на рынкѣ. Ну Графиня еще и туда и сюда! Авось она Графиней быть съумѣетъ, и то, если ей Богъ поможетъ. Положись на провидѣніе, Санчо, сказалъ Донъ Кихотъ, оно дастъ тебѣ и ей то, что для васъ лучше. Не упадай однакожъ духомъ и не дойди до того, чтобы удовольствоваться чѣмъ нибудь меньшимъ, нежели губернаторство. Слушаю, сударь, отвѣчалъ Санчо. Такой добрый господинъ, какъ вы, ужъ конечно дастъ мнѣ то, что будетъ хорошо для меня и по моимъ силамъ.
   

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

   

ГЛАВА VIII.
О подвиги храбраго Донъ Кихота у вѣтряныхъ мельницъ и о другихъ достопамятныхъ его дѣяніяхъ.

0x01 graphic

   Еще ѣхали они по тому же полю, какъ увидѣли вдали тридцать или сорокъ вѣтряныхъ мельницъ. Счастіе, сказалъ Донъ Кихотъ своему оруженосцу, устроиваетъ дѣда наши лучше, чѣмъ пожелать можно. Видишь ли тамъ, другъ Санчо, тридцать или болѣе огромныхъ великановъ? Я хочу сразиться съ ними и убитъ ихъ всѣхъ до одного. Добычею, которая отъ нихъ достанется, мы положимъ начало нашему богатству. О! эта война справедливая! Велика заслуга предъ небесами истреблять это злое сѣмя великановъ съ лица земли! Какихъ великановъ? спросилъ Санчо. Вонъ тѣхъ, отвѣчалъ рыцарь, которые тамъ стоятъ; съ длинными руками чуть не по двѣ мили длиною. Да это, милостивый государь, не великаны, а вѣтряныя мельницы, и то, что вы изволите называть руками, это ихъ крылья, которыя движутся вѣтромъ и ворочаютъ жерновъ. Вижу, другъ Санчо, сказалъ Донъ Кихотъ, что ты еще новичекъ въ приключеніяхъ. Это великаны, и еслили трусишь, то отъѣзжай въ сторону и читай молитву, пока я вступлю съ ними въ жестокій и неравный бой. Сказавъ это, онъ пришпорилъ коня и поскакалъ, не обращая вниманія на крикъ своего оруженосца, который увѣрялъ его, что это не великаны, а мельницы, на которыя онъ нападаетъ. Но рыцарь такъ твердо стоялъ въ своемъ, что скакалъ впередъ, ничего въ жару не слыша и не видя, и даже, подъѣхавъ близко къ мельницамъ, не разсмотрѣлъ своихъ противниковъ. Не бѣгите! кричалъ онъ, подлыя и низкія твари! На всѣхъ васъ нападаетъ одинъ рыцарь! Въ это время подулъ вѣтеръ и крылья мельницъ пришли въ движеніе. Пусть у васъ будетъ рукъ болѣе, чѣмъ у великана Бріарея, я поражу васъ! Сказавъ это и мысленно поручивъ себя покровительству владычицы своей, Дульсинеи, покрытый щитомъ, съ копьемъ на перевѣсъ, онъ поскакалъ во всю прыть къ мельницѣ, стоявшей впереди другихъ, и вонзилъ копье въ крыло ея, которое между тѣмъ такъ сильно повернулъ вѣтеръ, что копье разлетѣлось въ куски, конь повалился, а всадника приподняло и отбросило на порядочное разстояніе, ранчо поспѣшилъ къ нему на помощь во всю прыть своего осла. Подъѣхавъ къ рыцарю, онъ увидѣлъ, что тотъ и пошевелится не можетъ. Господи твоя воля! сказалъ Санчо. Не говорилъ ли я вашей милости, чтобы осмотрѣлись хорошенько передъ сраженіемъ. Коли есть у кого глаза, то какъ не видать, что это мельницы! Молчи, другъ Санчо! сказалъ Донъ Кихотъ. Судьба войны болѣе, чѣмъ что либо другое, подлежитъ безпрерывнымъ перемѣнамъ. Чѣмъ болѣе думаю, тѣмъ болѣе увѣряюсь въ истинѣ, что этотъ мудрый Фрестонъ, который похитилъ у меня комнату съ книгами, превратилъ этихъ великановъ въ мельницы, чтобы отнять у меня славу побѣды. Такова его. вражда ко мнѣ! Но придетъ время, когда его искусство не у сто, итъ противъ меча моего. Помоги Богъ! сказалъ Санчо, пособляя ему встать. Онъ посадилъ его на Росинанта, у котораго одна нога была почти отшибена, и, разговаривая о случившемся приключеніи, они поѣхали по дорогѣ къ ущелью Лаписе, гдѣ, по словамъ Донъ Кихота, невозможно было не встрѣтить множества разнообразныхъ приключеній, потому, что мѣсто это посѣщается бездною проѣзжихъ. Рыцарь, печалясь о потерѣ копья своего, сказалъ оруженосцу: помнится мнѣ, что я читалъ про одного Испанскаго рыцаря, называемаго Діего Перецъ де Варгасъ, который, раздробивъ въ сраженіи свой мечъ, отломилъ отъ дуба тяжелый сукъ или бревно, и надѣлалъ имъ столько чудесъ въ тогѣ день, то есть перебилъ имъ столько Мавровъ, что ему дали прозваніе: Мачука (Колотило). Съ того дня, какъ онъ, такъ и потомки его, назывались Варгасъ и Мачука. Я сказалъ это къ тому, что намѣренъ съ перваго дуба, который мнѣ на дорогѣ попадется, сломить такой же сукъ, и я надѣлаю имъ столько подвиговъ, что ты долженъ себя считать очень счастливымъ, удостоясь видѣть ихъ и быть свидѣтелемъ чудесъ, которымъ съ трудомъ можно будетъ повѣрить. Воля Господня! сказала Санчо. Я всему тому вѣрю, что изволите говорить, милостивый государь; но сядьте попрямѣе; вы, кажется, поискривились и вѣроятно оттого, что васъ помяло у мельницы. Это правда, отвѣчалъ Донъ Кихотъ, и если я не жалуюсь на боль, то это потому, что странствующимъ рыцарямъ не позволено жаловаться, какъ бы они ранены и изувѣчены ни были. Если это такъ, то мнѣ нечего отвѣчать вамъ, сказалъ Санчо; но Богъ видитъ, обрадовался ли бы я, еслибъ вы стали жаловаться, когда бы почувствовали какую нибудь боль. Что до меня касается, то я закричу отъ самой крошечной, боли, если только и оруженосцамъ странствующихъ рыцарей не запрещено жаловаться. Донъ Кихотъ смѣялся простотѣ своего оруженосца и объявилъ, что онъ можетъ жаловаться, когда и сколько хочетъ, безъ охоты и поохотѣ; что онъ дотѣхъ поръ не читалъ еще ничего тому противнаго въ уставѣ рыцарства. А кажется, ужъ время и пообѣдать, сказалъ Санчо. Рыцарь отвѣчалъ, что не чувствуетъ еще въ томъ нужды, и что Санчо можетъ обѣдать одинъ, если ему ѣсть хочется. Послѣ этого позволенія Санчо расположился, какъ только могъ удобнѣе, на ослѣ, своемъ и, вынувъ изъ сумы положенный въ ней запасъ, ѣхалъ и ѣлъ, не торопясь, позади своего господина, и отъ времени до времени пилъ изъ кожанаго мѣшка съ такимъ наслажденіемъ, что ему могъ бы позавидовать самый лакомый Малагскій харчевникъ. Продолжая путь такимъ образомъ и повторяя глотки, онъ не думалъ ни о какомъ изъ обѣщаній, данныхъ ему господиномъ его, и не находилъ вовсе труднымъ, а напротивъ того очень покойнымъ исканіе приключеній, какъ бы они опасны ни были. Эту ночь провели они подъ деревьями, и Донъ Кихотъ съ одного изъ нихъ отломилъ сухой сукъ, который могъ замѣнить ему копье, и На который насадилъ онъ желѣзное остріе, снятое съ изломаннаго копья его. Всю ночь на пролетъ рыцарь не спалъ, мечтая о своей владычицѣ, Дульсинеѣ. Это было совершенно необходимо, чтобы сообразоваться съ примѣрами, прочитанными имъ въ любимыхъ книгахъ, гдѣ рыцари проводили часто безъ сна нѣсколько ночей сряду, посреди лѣсовъ и пустынь, погруженные въ воспоминаніе о своихъ любезныхъ. Другимъ образомъ провелъ ночь Санчо. Такъ какъ желудокъ его былъ полонъ и притомъ не цикорною водою, то онъ всю ночь проспалъ безъ пробуда; ни солнечные лучи, свѣтившіе прямо ему въ лице, ни громкое пѣніе птицъ, которыя радостно встрѣчали новый день, не могли, разбудить его. Насилу проснулся онъ на крикъ своего господина,.тотчасъ схватился за кожаный мѣшокъ и нашелъ, что онъ гораздо сталъ тоще, нежели былъ наканунѣ. Это наполнило сердце его огорченіемъ; онъ думалъ, что нельзя будетъ скоро найти средство: пополнить убыль въ мѣшкѣ. Донъ Кихотъ не хотѣлъ завтракать, насыщаясь сладостными воспоминаніями. Они снова пустились по дорогѣ къ ущелью Лаписе и къ вечеру того дня увидѣли это мѣсто. Здѣсь, сказалъ Донъ Кихотъ, можемъ мы, братъ Санчо Панса, засунуть руки по локоть въ то, что называется приключеніями. Однакожъ я предостерегаю тебя: хотя бы ты увидѣлъ меня въ самыхъ величайшихъ опасностяхъ, ты не долженъ обнажать своего меча для моей защиты. Развѣ увидишь, что нападающіе на меня все чернь и сволочь; въ такомъ случаѣ можешь помочь мнѣ; но если нападающіе -- все рыцари, то ни подъ какимъ видомъ не позволяется тебѣ уставами рыцарства помогать мнѣ до тѣхъ поръ, пока не будешь посвященъ въ рыцари. Въ этомъ я не отступлю ни на волосъ отъ приказанія милости вашей, отвѣчалъ Санчо; я человѣкъ смирный и терпѣть не могу мѣшаться въ шумъ и ссору. И то правда, что если дѣло пойдетъ о защитѣ собственной моей особы, то я наплюю на всѣ эти уставы рыцарства, потому что божескіе и человѣческіе законы позволяютъ защищаться всякому, кого хотятъ обидѣть. Это такъ, сказалъ Донъ Кихотъ; но что касается до оказанія мнѣ помощи противъ рыцарей, то ты долженъ удерживать въ границахъ свою природную запальчивость. Ужъ на этотъ счетъ не безпокоитесь, продолжалъ Санчо, я буду соблюдать приказъ вашъ такъ же свято, какъ правило, что надобно праздновать воскресные дни. Въ это время появились на дорогъ два монаха Бенедиктинскаго ордена, которые ѣхали на двухъ мулахъ, весьма похожихъ на двухъ дромадеровъ. Они держали въ рукахъ дорожныя очки и зонтики, защищавшіе ихъ отъ солнца. Позади ихъ ѣхала карета, сопровождаемая четырью или пятью всадниками и двумя хожатыми за мулами. Въ каретѣ сидѣла, какъ послѣ открылось, одна Бискайская госпожа, ѣхавшая въ Севилью, къ своему мужу, который отправлялся въ Индію, для занятія тамъ важной должности. Монахи не принадлежали къ ея свитѣ, а только ѣхали по одной дорогѣ. Донъ Кихотъ, едва увидѣвъ ихъ, сказалъ своему оруженосцу: или я ошибаюсь, или намъ предстоитъ знаменитѣйшее приключеніе, которое когда либо видѣли; эти черныя фигуры, которыя тамъ появляются, должны быть и даже безъ сомнѣнія суть какіе нибудь волшебники, везущіе въ этой каретѣ какую нибудь похищенную Принцессу. Надобно остановить это насиліе во что бы то ни стало. Да это будетъ хуже вѣтряныхъ мельницъ! воскликнулъ Санчо. Вглядитесь, милостивый государь: это Бенедиктинскіе монахи, а карета должна быть какихъ нибудь проѣзжихъ. Подумайте хорошенько о томъ, что хотите дѣлать, а то лукавый тотчасъ васъ попутаетъ. Я уже сказалъ тебѣ, Санчо, возразилъ Донъ Кихотъ, что ты мало знаешь таинства приключеній. То, что я говорю, совершенная истина, и ты теперь же это увидишь. Сказавъ это, онъ поскакалъ впередъ и сталъ посреди дороги, по которой ѣхали монахи. Когда они приблизились на такое разстояніе, что могли слышать слова рыцаря, онъ закричалъ: дьявольское и отлученное отъ церкви племя! Освободите въ сей же мигъ высокихъ Принцессъ, которыхъ вы похитили и везете въ этой каретѣ; если нѣтъ, то приготовьтесь къ скорой смерти, какъ къ справедливому наказанію за ваши злодѣянія. Монахи остановили муловъ, изумленные и фигурою Донъ Кихота и его словами. Господинъ рыцарь! отвѣчали они, мы не дьявольское и не отлученное отъ церкви племя, а Бенедиктинскіе монахи; ѣдемъ своею дорогой и не знаемъ: есть или нѣтъ въ этой каретѣ похищенныя Принцессы. Вамъ не провести меня; я знаю васъ, вѣроломныя твари! возразилъ Донъ Кихотъ и, не ожидая отвѣта, пришпорилъ Росинанта и поскакалъ съ опущеннымъ копьемъ на перваго монаха съ такою храбростію и бѣшенством", что еслибы монахъ не бросился съ мула на землю, то онъ слетѣлъ бы съ него неволею, раненный или даже убитый. Другой монахъ, видя, какъ поступаютъ съ его товарищемъ, ударилъ ногами мула своего и понесся по полю легче самого вѣтра. Санчо Панса, увидѣвъ монаха на землѣ, проворно соскочилъ съ осла своего, напалъ на лежавшаго и началъ снимать съ него платье. Въ это время приблизились два прислужника-монаховъ и спросили его: зачѣмъ ты его раздѣваешь? Санчо отвѣчалъ, что платье монаха законно принадлежитъ ему, какъ добыча побѣды, одержанной его господиномъ, Донъ Кихотомъ. Прислужники, не любившіе шутокъ и не понимавшіе ни добычъ ни побѣдъ рыцарскихъ, видя, что Донъ Кихотъ отъѣхалъ уже оттуда и разговаривалъ съ тѣми, которые сидѣли въ каретѣ, напали на Санчо, повалили его на землю; и бородѣ и бокамъ оруженосца досталась богатая добыча. Монахъ, не теряя ни минуты, сѣлъ опять на мула, блѣдный и перепуганный, и поскакалъ вслѣдъ за товарищемъ своимъ, который въ довольно далекомъ оттуда разстояніи дожидался его и смотрѣлъ: чѣмъ окончится такое неожиданное приключеніе. Не дождавшись однакожъ конца всего этого рыцарскаго подвига, они отправились въ свой путь, крестясь болѣе, чѣмъ бы стали креститься, когда бы дьяволъ былъ у нихъ за плечами. Донъ Кихотъ между тѣмъ говорилъ госпожѣ, сидѣвшей въ каретѣ: ваша красота, милостивая государыня, можетъ располагать собою по произволу, потому что гордость вашихъ похитителей повержена въ прахъ моею могущественною рукою, а чтобы вы не безпокоились узнавать имя вашего освободителя, знайте, что я называюсь Донъ Кихотъ Ламанчскій, странствующій рыцарь и искатель приключеній, плѣнникъ несравненной и прелестной Дульсинеи Тобозской. Въ награду же за благодѣяніе, мною вамъ оказанное, я желаю только, чтобы вы потрудились возвратиться въ Тобозо, представились моей владычицѣ отъ моего имени и разсказали ей о томъ, что я сдѣлалъ для вашего освобожденія. Всю эту рѣчь Донъ Кихота выслушалъ одинъ изъ всадниковъ, которые сопровождали карету; онъ былъ Бискаецъ. Видя, что Донъ Кихотъ не хотѣлъ пустить карету ѣхать далѣе и требовалъ, чтобы она тотчасъ же воротилась въ Тобозо, всадникъ приблизился къ рыцарю, схватилъ его за копье и сказалъ на испорченномъ испанскомъ языкѣ: убирайся рыцарь, куда ѣхалъ! Клянусь Создателемъ, что если не отстанешь отъ кареты, то я тебя убью, и это такъ вѣрно, какъ то, что я Бискаецъ. Донъ Кихотъ съ важнымъ спокойствіемъ отвѣчалъ: еслибы ты былъ рыцарь, то я наказалъ бы твое безуміе и дерзость, низкая тварь! Я не рыцарь? возразилъ Бискаецъ. Клянусь, что ты столько же лжецъ, сколько я христіанинъ. Если бросишь копье и вынешь шпагу, то скорѣе самъ попадешь въ воду, чѣмъ кинешь въ нее кошку! {Встарину была въ Испаніи игра: на берегу рѣки нисколько человѣкъ старались загнать или сбросить кошку въ воду. Кому удавалось это, тотъ оставался побѣдителемъ.} На землѣ я Бискаецъ, на морѣ -- дворянинъ, да! дворянинъ, чортъ меня возьми! и ты солжешь если скажешь другое! Сейчасъ увидишь это, какъ говорить Аграгесъ, {Аграгесъ -- самый отважный и храбрый рыцарь. Одно изъ дѣйствующихъ лицъ въ Амадисѣ Гальскомъ.} отвѣчалъ Донъ Кихотъ и, бросивъ копье на землю, вынулъ мечъ, надѣлъ на руку щитъ и напалъ на Бискайца съ твердою рѣшимостію убить его. Бискаецъ, видя это, хотѣлъ было соскочить съ мула, на котораго не полагался потому, что мулъ былъ плохой изъ наемныхъ, но не могъ, и успѣлъ только выхватить свою шпагу. Однакожъ, по счастію, онъ находился подлѣ кареты, откуда досталъ подушку, послужившую ему щитомъ, и вмигъ оба напали одинъ на другаго, какъ два смертельные врага. Всѣ прочіе, бывшіе Тутъ, хотѣли остановить и примирить ихъ, но не могли потому, что Бискаецъ кричалъ и клялся, что если его не допустятъ окончить сраженія, то онъ самъ убьетъ и свою госпожу и всѣхъ, кто только ему мѣшать станетъ. Госпожа, сидѣвшая въ каретѣ, удивленная и испуганная, велѣла кучеру немного отъѣхать оттуда, и начала издали смотрѣть на жестокую битву. Бискаецъ нанесъ такой сильный ударъ Донъ Кихоту по плечу, закрытому щитомъ, что еслибы шпага его не встрѣтила этой преграды, то онъ разрубилъ бы рыцаря до пояса. Донъ Кихотъ, почувствовавъ тяжесть этого удара, воскликнулъ: о повелительница души моей Дульсинея, царица красоты, помоги твоему рыцарю, который для угожденія тебѣ находится въ такой крайней опасности. Сказавъ это, онъ въ тотъ же мигъ занесъ мечъ, покрылся щитомъ и бросился на Бискайца, рѣшась окончить бой однимъ ударомъ. Бискаецъ, видя его запальчивость, рѣшился поступить такъ же, какъ Донъ Кихотъ. Онъ покрылъ себя, вмѣсто щита, подушкою и ждалъ рыцаря, не имѣя возможности поворотить ни въ ту ни въ другую сторону своего мула, чрезвычайно усталаго и не привыкшаго къ поворотамъ, нужнымъ въ сраженіяхъ. Донъ Кихотъ стремился, какъ уже сказано, къ осторожному Бискайцу, съ поднятымъ мечемъ, съ рѣшимостію разрубить его пополамъ, а Бискаецъ ожидалъ его самъ, съ занесенною шпагою, защищаемый подушкою. Всѣ присутствовавшіе въ страхѣ ожидали послѣдствій ужасныхъ ударовъ, которыми сражающіеся грозили другъ другу; госпожа, бывшая въ каретѣ, и ея служанки творили молитвы и обѣты всѣмъ иконамъ и церквамъ Испаніи, чтобы Богъ избавилъ Бискайца и ихъ самихъ отъ великой опасности, въ какой находились. Но къ сожалѣнію авторъ настоящей исторіи оставляетъ въ этомъ мѣстѣ начатое сраженіе, извиняясь тѣмъ, что онъ не нашелъ никакихъ болѣе извѣстій о дальнѣйшихъ подвигахъ Донъ Кихота. Правда, что второй авторъ этого сочиненія не хотѣлъ вѣрить, чтобы столь любопытная исторія была предана забвенію, и чтобы ученые Ламанчи были такъ мало любопытны, и надѣялся найти въ тамошнихъ архивахъ или кабинетахъ какія нибудь бумаги; въ которыхъ говорится о нашемъ знаменитомъ рыцарѣ. Въ этихъ мысляхъ онъ не отчаявался найти конецъ этой пріятной исторіи, который, по милости небесъ, имъ и найденъ. Объ этомъ разсказано будетъ во второй части.

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

КНИГА II.-- ГЛАВА IX.
Окончаніе ужаснаго сраженія Бискайца съ храбрымъ рыцаремъ Ламанчскимъ.

   Мы оставили, въ первой части повѣствованія, храбраго Бискайца и знаменитаго Донъ Кихота съ мечами поднятыми и обнаженными, готовыхъ нанести два такіе жестокіе удара, что они по крайней мѣрѣ разрубили бы другъ друга сверху до низу, пополамъ, какъ гранатовое яблоко; но именно въ этотъ сомнительный мигъ пресѣклась пріятная исторія и авторъ не сообщилъ намъ свѣдѣнія: гдѣ можно было-бы отыскать недостающее въ его разсказѣ. Это сильно огорчило меня, потому что удовольствіе, принесенное чтеніемъ немногаго, превратилось въ неудовольствіе при мысли о трудности найти многое, чего, какъ мнѣ казалось, не доставало въ занимательной повѣсти. Мнѣ представлялось невозможнымъ и противнымъ всякому доброму обычаю, чтобы для такого отличнаго рыцаря не достало какого нибудь мудреца, который бы взялъ на себя трудъ описать подвиги его, никогда еще не виданные. Въ этомъ не встрѣчали, недостатка ни одинъ изъ странствующихъ рыцарей, которыхъ называютъ искателями приключеній; каждый изъ нихъ имѣлъ на-готовѣ одного или двухъ мудрецовъ; которые не только описывали дѣянія ихъ, но изображали даже малѣйшіе помыслы ихъ и продѣлки, какъ бы они ни были сокровенны" Такой отличный рыцарь, какъ Донъ Кихотъ, не могъ быть такъ несчастливъ, чтобы у него Оказался недостатокъ въ томъ, въ чемъ былъ излишекъ уПлатира и другихъ ему подобныхъ. И такъ я не могъ склониться къ мысли, чтобы его занимательная исторія осталась неоконченною и изувѣченною. Вѣрно, думалъ я, виновато въ томъ. время, все попирающее и истребляющее, которое покрыло тайною или истребило окончаніе исторіи. Съ другой стороны мнѣ казалось, что такъ какъ между книгами Донъ Кихота нашлись новыя, напримѣръ Лекарства отъ ревности, Нимфы и пастухи Генаресскіе, то потому и исторія объ немъ должна быть недавняя, и что еслибъ она и не была написана, то должна сохраниться въ памяти жителей его деревни и мѣстъ окрестныхъ. Эта мысль тревожила меня и возбуждала во мнѣ желаніе узнать въ точномъ и истинномъ видѣ всю жизнь и чудеса нашего знаменитаго Испанца Донъ Кихота Ламанчскаго, красы и зеркала рыцарства, и перваго, который въ нашъ вѣкъ и въ эти бѣдственныя времена принялъ на себя трудную обязанность странствующихъ рыцарей: пресѣкать обиды, помогать вдовамъ, покровительствовать дѣвамъ, которыя ѣздили на коняхъ своихъ, съ хлыстомъ въ рукѣ и съ ихъ дѣвственностію за плечами, съ горы на гору, изъ долины въ долину. Если какой нибудь бродяга или простолюдинъ съ сѣкирой и въ шишакѣ, или неуклюжій великанъ не дѣлалъ имъ обидъ, то въ прежнія времена бывали изъ этихъ дѣвь такія, которыя достигнувъ восмидесяти лѣтъ и не ночевавъ ни разу во все это время подъ кровомъ дома, низходили въ могилу такими же дѣвами, какъ ихъ матери, отъ которыхъ онѣ родились. Я говорю, что по этимъ и многимъ другимъ отношеніямъ, нашъ герой Донъ Кихотъ достоинъ постоянныхъ и достопамятныхъ похвалъ. Даже и мнѣ не должно отказать въ нихъ за трудъ и стараніе, съ которыми я искалъ окончанія его занимательной исторіи, хотя хорошо знаю, что если бы небо, случай и счастіе не помогли мнѣ, то свѣтъ лишился бы удовольствія, которое можетъ быть доставлено часа на два тому, кто внимательно прочитаетъ окончаніе этой повѣсти. Вотъ какъ я нашелъ его.

0x01 graphic

   Проходя однажды по Альканѣ, {Алькана -- извѣстная въ Толедѣ улица, наполненная купеческими лавками.} въ Толедѣ, я увидѣлъ мальчика, который продалъ нѣсколько старыхъ тетрадей и бумагъ одному торговцу шелкомъ. Такъ какъ я большой охотникъ читать, даже лоскутки бумагъ, валяющіеся по улицамъ, то побуждаемый этою природною склонностію, я взялъ одну тетрадь изъ тѣхъ, которыя продавалъ мальчикъ, и увидѣлъ, что она писана арабскими буквами. Хотя я и зналъ эти буквы, но не умѣлъ читать, почему и сталъ смотрѣть: не пройдетъ ли гдѣ какой нибудь Морискъ {Морисками назывались потомки Мавровъ и Арабовъ, оставшихся въ Испаніи послѣ взятія Гренады, и обращенныхъ силою въ Католическую вѣру.}, который бы прочиталъ тетрадь. Мнѣ не трудно было найти такого толмача. Еслибъ я искалъ его даже для другаго языка, который и лучше и древнѣе, то я нашелъ бы его {Сервантесъ говоритъ объ языкѣ Еврейскомъ и дѣлаетъ намекъ, что въ Толедѣ много Евреевъ.}. Наконецъ судьба послала мнѣ переводчика, которому я сообщилъ мое желаніе и далъ ему тетрадь. Онъ раскрылъ ее въ срединѣ и, прочитавъ немного, началъ смѣяться. Я спросилъ его: чему онъ смѣялся? Онъ отвѣчалъ, что его разсмѣшило примѣчаніе, написанное на полѣ тетради. Я просилъ его сообщить его мнѣ, и онъ, не переставая смѣяться, сказалъ: здѣсь написано на полѣ: Дульсинея Тобозская, столько разъ въ этой исторіи, упоминаемая, была, какъ говорятъ, самая искусная изъ всѣхъ женщинъ Ламанчи въ соленіи свинины. Когда я услышалъ имя Дульсинеи Тобозской, то обомлѣлъ отъ удивленія; тотчасъ представилось мнѣ, что эти тетради содержать въ себѣ исторію Донъ Кихота. Съ этою мыслію я велѣлъ ему скорѣе прочитать заглавіе, и онъ, переведя его съ арабскаго языка на испанскій, сказалъ: Исторія Донъ Кихота Ламанчскаго, писанная Сидомъ Xаметомъ Бененхели, историкомъ арабскимъ. Мнѣ нужно было не мало хитрости, чтобы скрыть радость свою, когда услышалъ я заглавіе тетради. Вырвавъ ее изъ рукъ торговца, я купилъ у мальчика всѣ его бумаги и тетради за полуреалъ; но еслибъ онъ былъ похитрѣе и догадался, какъ мнѣ хотѣлось сдѣлать эту покупку, то онъ навѣрное выторговалъ бы болѣе шести реаловъ. Я удалился тотчасъ съ Морискомъ въ соборный монастырь и просилъ его перевести на испанскій языкъ всѣ тетради, въ которыхъ повѣствуется о Донъ Кихотѣ, не исключая и не прибавляя ничего, и предложилъ ему вознагражденіе, котораго онъ пожелаетъ. Онъ удовольствовался двумя арробами {Арроба -- мѣра вѣса, равняющаяся 95 фунтамъ.} изюма и двумя фанегами {Фанега -- мѣра хлѣба въ зернѣ.} пшеницы, и обѣщалъ мнѣ перевести тетради вѣрно, хорошо и скоро. Но я, чтобы ускорить дѣло и не упустить изъ рукъ такой дорогой находки, привелъ Мориска къ себѣ въ домъ, гдѣ онъ не съ большимъ въ полтора мѣсяца перевелъ всю рукопись точно такъ, какъ она здѣсь излагается. Въ первой тетради была очень хорошо нарисована битва Донъ Кихота съ Бискайцемъ; оба въ томъ положеніи, какъ сказано было въ исторіи, съ поднятыми мечами, одинъ покрытый своимъ щитомъ, другой подушкою; мулъ Бискайца такъ былъ изображенъ живо, что на разстояніи полета стрѣлы можно было примѣтить, что онъ изъ наемныхъ. Подъ ногами Бискайца была подпись: Донъ Санчо де Азпеитіа, безъ сомнѣнія, его имя, а у ногъ Росинанта была другая подпись: Донъ Кихотъ. Росинантъ былъ чудесно нарисованъ: такимъ длиннымъ и вытянутымъ, такимъ изнуреннымъ и тощимъ, съ такими осунувшимися костями и чахоточнымъ сложеніемъ, что явно было видно, какъ справедливо и кстати назвали его Росинантомъ, то есть клячею. Подлѣ него стоялъ Санчо Панса, державшій осла своего за поводъ; у ногъ его была также другая надпись: Санчо Занкасъ. Имя это происходило, вѣроятно, оттого, что Санчо, какъ видно было по рисунку, отличался большимъ брюхомъ, короткимъ туловищемъ и длинными ногами. Надобно полагать, что отсюда проистекли Панса и Занкасъ: два его названія, которыя встрѣчаются въ этой исторіи {Занкасъ значить, по-испански, длинныя или птичьи ноги. Панса-брюхо.}. Можно было замѣтить въ тетради нѣкоторыя другія мелочи, но всѣ они маловажны и не способствуютъ истинѣ повѣствованія, которая составляетъ главное достоинство исторіи. Еслибы можно было сказать какое либо возраженіе противъ истины настоящей повѣсти, то оно могло бы быть не иное, какъ то, что авторъ ея былъ аравитянинъ; отлні читальное качество этого народа склонность ко лжи. Но съ другой стороны скорѣе можно думать, что, по враждѣ къ намъ, авторъ упустилъ въ исторіи многое, а не преувеличилъ ее. Мнѣ кажется такъ, потому, что когда бы онъ могъ и долженъ былъ распространиться въ похвалахъ такому храброму рыцарю, онъ будто нарочно молчитъ, что очень худо и злонамѣренно; историки должны быть точны, праздолюбивы, никогда не увлекаемы страстью; ихъ не должны совращать съ пути истины ни корысть, ни страхъ, ни ненависть, ни любовь. Исторія мать истины, соперница времени, хранительница дѣяній, свидѣтельница прошедшаго, примѣръ и предостереженіе для настоящаго, наставница для будущаго. Я знаю, что въ настоящей исторіи найдется все, чего можно пожелать отъ самой заманчивой, и если чего нибудь хорошаго не достанетъ въ ней, то, по мнѣнію моему, въ этомъ скорѣе виновата собака автора, чѣмъ недостатокъ предмета {Сервантесъ намекаетъ на то, что Испанцы и Мавры называли другъ друга собаками.}. Вторая часть ея, въ переводѣ, начиналась такимъ образомъ:

0x01 graphic

   По поднятымъ, острымъ мечамъ двухъ храбрыхъ и гнѣвныхъ ратоборцевъ, казалось, что они угрожали небу, землѣ и преисподней:такъ велика была ихъ храбрость и рѣшимость. Вспыльчивый Бискаецъ первый нанесъ ударъ, съ такою силою и бѣшенствомъ, что еслибы не повернулся мечъ во время размаха, то этотъ одинъ ударъ былъ бы достаточенъ, чтобы окончить упорный бой и всѣ приключенія нашего рыцаря; но счастливый рокъ,. который хранилъ его для подвиговъ, болѣе знаменитыхъ, повернулъ мечъ его противника такимъ образомъ, что хотя онъ ударилъ его по лѣвому плечу, но не сдѣлалъ другаго вреда, какъ только сломалъ латы, унеся съ собою, по дорогѣ, большую часть шлема и половину уха. Все это упало на землю съ ужаснымъ шумомъ, оставя рыцаря очень въ дурномъ положеніи.Боже! Кто можетъ хорошо изобразить бѣшенство, овладѣвшее сердцемъ нашегоЛаманчскаго героя, когда онъ увидѣлъ себя въ такомъ положеніи. Онъ вновь приподнялся на стременахъ и, взявъ мечъ обѣими руками, съ такою яростію поразилъ Бискайца, попавъ прямо по подушкѣ, бывшей у него на головѣ, что, не смотря на эту хорошую защиту, ему показалось, что гора на него обрушилась, и у него пошла кровь носомъ, ртомъ и ушами. Онъ чуть было не упалъ съ мула, но удержался, схвативъ руками его шею. Однако жъ ноги его выскочили изъ стременъ, и онъ поднялъ руки. Мулъ, испуганный ужаснымъ ударомъ, бросился бѣжать по полю и, сдѣлавъ нѣсколько скачковъ, уронилъ своего господина на землю. Донъ Кихотъ съ совершеннымъ спокойствіемъ смотрѣлъ на все это. Увидѣвъ, что тотъ упалъ, онъ соскочилъ съ лошади, подбѣжалъ къ нему проворно и, наставя остріе меча передъ глазами его, сказалъ, чтобы онъ сдался, и что въ противномъ случаѣ онъ отрубитъ ему голову. Бискаецъ такъ былъ ошеломленъ, что не могъ отвѣчать ни слова, и ему пришлось бы худо, такъ какъ Донъ Кихотъ ослѣпленъ былъ страстью, еслибъ госпожи, бывшія въ каретѣ, которыя до сихъ поръ съ великимъ страхомъ смотрѣли на ссору, не подбѣжали къ нему и не начали просить его самымъ убѣдительнымъ образомъ, чтобы онъ оказалъ имъ великое благодѣяніе и милость дарованіемъ жизни ихъ оруженосцу. Донъ Кихотъ отвѣчалъ на это гордо и важно: я очень радъ, прелестныя мои дамы, исполнить просьбу вашу, но съ тѣмъ единственно условіемъ, чтобы этотъ рыцарь обѣщалъ мнѣ отправиться въ деревню Тобозо и представиться отъ моего имени несравненной Доньѣ Дульсинеѣ, которая будетъ располагать имъ по своему произволу. Напуганныя дамы, не входя въ разборъ того, чего требовалъ Донъ Кихотъ, и неспрося: что это за Дульсинея, обѣщали ему, что оруженосецъ ихъ сдѣлаетъ все то, что ему будетъ приказано. И такъ, вѣря вашему слову, я не нанесу ему болѣе вреда, хотя онъ то вполнѣ заслуживаетъ.

0x01 graphic

ГЛАВА X.
Объ умномъ разговорѣ Донъ Кихота съ своимъ оруженосцемъ Санчо Панса.

0x01 graphic

   Въ это время Санчо, будучи немножко поколоченъ служителями монаховъ, поднялся уже на ноги, и, смотря со вниманіемъ на битву своего господина, усердно молился Богу о дарованіи ему побѣды, послѣ которой Донъ Кихотъ пріобрѣлъ бы какой, нибудь островъ, а его, Санчо, по своему обѣщанію, сдѣлалъ бы на немъ губернаторомъ. Наконецъ видя, что сраженіе кончилось и рыцарь сбирается сѣсть на Росинанта, Санчо подбѣжалъ къ нему, чтобы поддержать стремя, и, пріостановивъ Донъ Кихота, сталъ передъ нимъ на колѣна, поцѣловалъ ему руку и сказалъ: благоволите, ваша милость, добрый мои господинъ Донъ Кихотъ, пожаловать мнѣ въ управленіе островъ, который изволили завоевать въ этомъ ужасномъ сраженіи; какъ бы онъ великъ ни былъ, я чувствую себя способнымъ управлять имъ ничѣмъ не хуже всякаго другаго изъ управляющихъ островами на этомъ свѣтѣ. Донъ Кихотъ отвѣчалъ ему: знай, братъ Санчо, что въ приключеніяхъ, подобныхъ сегодняшнему, дѣло идетъ не объ островахъ, а просто о сшибкахъ на перекресткахъ дорогъ, и что изъ нихъ не извлечешь никакой пользы, кромѣ той развѣ, что вернешься съ разрубленною головою или объ одномъ ухѣ. Но потерпи; встрѣтятся и другія приключенія, послѣ которыхъ я дойду возможность сдѣлать тебя не только губернаторомъ, но чѣмъ нибудь и побольше. Санчо не находилъ словъ, чтобы достойно благодарить господина за такую милость, и, поцѣловавъ еще разъ у него руку и край его латъ, помогъ ему сѣсть на Росинанта. Вскочивъ самъ на осла, онъ поѣхалъ вслѣдъ за Донъ Кихотомъ, который, не простясь съ дамами, бывшими въ каретѣ, поскакалъ къ ближнему лѣсу.
   Санчо прилежно погонялъ своего осла, но видя, что Росинантъ далеко впереди и скачетъ очень скоро, началъ кричать господину, чтобы онъ подождалъ, его. Донъ Кихотъ остановилъ Росинанта, пока не нагналъ его несносный оруженосецъ, который, подъѣзжая, сказалъ, кажется, сударь, что намъ нехудо будетъ скрыться въ какой нибудь церкви, потому что тотъ, съ которымъ вы сражались, остался въ самомъ жалкомъ положеніи; дѣло легко можетъ дойти до святой Германдады, и насъ схватятъ {Св. Германдада (Sancta Hermandad) или Св. Братство было у становленіе, имѣвшее свои суды и свою земскую стражу, которой исключительно поручено было преслѣдованіе и наказаніе преступниковъ. Она учреждена въ началѣ тринадцатаго вѣка въ Наваррѣ обществомъ частныхъ лицъ; оттуда перешла въ Кастилію и Аррагонію, и окончательно образовалась при Короляхъ католическихъ.}; Если же это сдѣлаютъ, томы порядкомъ попотѣемъ съ вами, пока не вырвемся изъ тюрьмы. Молчи, сказалъ Донъ Кихотъ. Гдѣ ты видалъ, или читалъ, чтобы рыцаря предавали суду за единоборство и смерть его враговъ. Не знаю я вашего иконоборства, отвѣчалъ Санчо, и въ жизнь свою не былъ ни съ кѣмъ во враждѣ; знаю только, что святая Германдада какъ разъ возьметъ того за хохолъ, кто дерется на большой дорогѣ, а въ такомъ случаѣ мое дѣло будетъ сторона. Не безпокойся, любезный, сказалъ Донъ Кихотъ. Я избавлю тебя не только изъ рукъ святой Германдады, но даже изъ рукъ Халдеевъ. Но скаж£Дю правдѣ, видалъ ли ты во вселенной рыцаря храбрѣе меня? Читалъ ли ты, чтобы другой кто нибудь былъ неустрашимѣе въ нападеніи, рѣшительнѣе въ оборонѣ, искуснѣе въ нанесеніи ударовъ, проворнѣе въ низверженіи врага? Скажу по правдѣ, сударь, что я не читывалъ исторій, потому что ни читать ни писать не умѣю, но въ томъ ручаюсь, что во всю жизнь мою я не служивалъ ни одному господину отважнѣе васъ, и дай Богъ, чтобъ эта отвага сошла вамъ съ рукъ, какъ я говорилъ, по добру по здорову. А между тѣмъ не угодно ли вамъ будетъ перевязать ухо: кровь изъ него течетъ очень сильно. У меня въ сумѣ есть корпія и немного бѣлаго пластыря. Ничего бы этого не было нужно, сказалъ Донъ Кихотъ, еслибъ я не забылъ запастись бальзамомъ Фіерабраса {Фіерабрасъ, сказано въ исторіи Карла Великаго, былъ великанъ, царь Александрійскій, сынъ Адмирала Балана, завоеватель Рима и Іерусалима, идолопоклонникъ или Сарацинъ. Онъ былъ въ большой враждѣ съ Оливьеромъ, который наносилъ ему смертельныя раны; но Фіерабрасъ излечивался отъ нихъ немедленно, принимая бальзамъ, который получилъ въ добычу при взятіи Іерусалима и возилъ съ собою въ двухъ небольшихъ боченкахъ. Однакожъ Оливьеръ успѣлъ при переправѣ чрезъ глубокую рѣку потопить эти боченки и побѣдилъ Фіерабраса, который потомъ крестился и умеръ христіаниномъ, по свидѣтельству Николая де Піамонте.}; одна его капля вмигъ залечила бы мою рану. Что это за бальзамъ? спросилъ Санчо. Я знаю рецептъ его наизусть, отвѣчалъ Донъ Кихотъ; и кто его знаетъ, тому нечего бояться ни ранъ, ни самой смерти. И потому, когда я составлю этотъ бальзамъ и отдамъ тебѣ на сохраненіе, тогда наблюдай вотъ что: если въ какомъ нибудь сраженіи увидишь ты, что меня перерубили по поламъ -- а это съ нами нерѣдко случается; -- тогда подними ту часть тѣла, которая упала на землю, и, покуда кровь не застынетъ, приставь поискуснѣе къ другой части, оставшейся въ сѣдлѣ, но притомъ смотри, чтобъ одна часть къ другой приставлена была какъ можно вѣрнѣе и плотнѣе; потомъ ты дашь мнѣ хлебнуть раза два бальзама, и увидишь, что я оживу и сдѣлаюсь крѣпче и свѣжѣе яблока. Если такъ, сказалъ Панса, то я теперь же отказываюсь отъ губернаторства на обѣщанномъ островѣ и прошу васъ не жаловать мнѣ за мою усердную и трудную службу ничего, кромѣ рецепта этого превосходнаго бальзама; потому что вездѣ, я думаю, можно будетъ продавать его не менѣе двухъ реаловъ за унцію, а это мнѣ будетъ достаточно, чтобы весь мой вѣкъ прожить въ покоѣ и удовольствіи. Только надобно знать, во что обойдется составъ бальзама? Меньше нежели на три реала можно его надѣлать болѣе трехъ боченковъ, отвѣчалъ Донъ Кихотъ. Съ нами крестная сила! вскричалъ Санчо: такъ чего же вы дожидаетесь и не составляете его, да и меня тому не учите? Молчи, любезный! сказалъ Донъ Кихотъ: я надѣюсь научить тебя еще не такимъ секретамъ и дать тебѣ награду поважнѣе этой; а теперь перевяжемъ-ка мое ухо: оно начинаетъ не на шутку меня безпокоить.

0x01 graphic

   Между тѣмъ, какъ Санчо вытащилъ изъ сумы корпію и мазь, Донъ Кихотъ снялъ съ себя шлемъ и, замѣтивъ, что онъ разбитъ, чуть было не обезумѣлъ отъ досады. Положивъ руку на мечъ и поднявъ глаза къ небу, одъ сказалъ: клянусь Творцемъ вселенной и четырьмя Евангеліями вести такую жизнь, какую велъ великій маркизъ Мантуанскій, когда поклялся отомстить за смерть племянника своего Вальдовиноса, а именно не ѣсть хлѣба со скатерти, не ласкать жены и воздерживаться отъ многихъ другихъ вещей, которыхъ хотя и не помню, однакожъ всѣ включаю въ мою клятву,-- до тѣхъ поръ, пока не отомщу въ полной мѣрѣ тому, кто нанесъ мнѣ такую обиду. Санчо, выслушавъ эти слова, сказалъ: замѣтьте, сударь, что если побѣжденный рыцарь исполнилъ вашъ приказъ и явился къ госпожѣ Дульсинеѣ Тобозской, то онъ сдѣлалъ все, что должно, и наказывать его нельзя; развѣ за новое преступленіе. Ты прекрасно сказалъ и попалъ въ цѣль! отвѣчалъ Донъ Кихотъ. И потому я уничтожаю мою клятву о новомъ мщеніи; но произношу и утверждаю ее вновь относительно образа жизни, который буду вести до тѣхъ поръ, пока не отниму у какого нибудь рыцаря шлема такой же доброты, какъ мой. Не думай, Санчо, чтобы рѣшимость моя была похожа на дымъ соломы. Нѣтъ! я въ этомъ случаѣ слѣдую прежнимъ примѣрамъ и поступаю точно такъ, какъ поступали мои предшественники въ дѣлѣ о Мамбриновомъ шлемѣ, который такъ дорого обошелся Сакрипанту {Неистовый Орландъ, пѣснь 18, 161, и проч.}. Да это вы, сударь, лукавому даете клятвы, вредныя для здоровья и противныя совѣсти. Скажите мнѣ: если въ нѣсколько дней не встрѣтимъ ни одного человѣка въ шлемѣ, то что мы станемъ дѣлать? Неужели и тогда должно будетъ, не смотря на всѣ неудобства, исполнить клятву, напримѣръ: спать не раздѣваясь, не ночевать въ жилыхъ мѣстахъ,и надѣлать тысячу другихъ глупостей, въ которыхъ клялся этотъ сумасшедшій старикъ маркизъ Мантуанскій, и въ которыхъ и вы теперь поклялись {Вотъ клятва маркиза Мантуанскаго, по свидѣтельству старинныхъ романсовъ, объ немъ сочиненныхъ: клянусь не чесать никогда сѣдыхъ моихъ волосъ, не стричь бороды, не перемѣнять ни платья, ни обуви, не входить въ жилое мѣсто и не снимать съ себя оружія, развѣ только на время, чтобы вымыться, не ѣсть со скатерти и не садиться для ѣды за столъ, доколѣ не убью Карлото, или самъ не умру въ сраженіи.}? Вспомните, что по этимъ дорогамъ ходятъ не вооруженные люди, а одни погонщики муловъ, которые не только не водятъ шлемовъ, но, можетъ быть, и не слыхивали объ нихъ. А я тебѣ говорю, сказалъ. Донъ Кихотъ, что не пройдетъ и двухъ часовъ, какъ мы встрѣтимъ вооруженныхъ людей больше, нежели ихъ было при осадѣ Альбраки, гдѣ скрывалась прекрасная Ангелика {Въ поэмѣ Боярдо, Агриканъ, царь Татарскій, осаждаетъ Альбраку съ войскомъ въ два милліона воиновъ, которое помѣщалось на пространствѣ четырехъ миль. Въ поэмѣ Аріоста, Король Марсиліо осаждаетъ ту же крѣпость съ тридцатью двумя королями, своими данниками, и со всѣми ихъ войсками.}. Спорить не стану, сударь! отвѣчалъ Санчо. Дай Богъ, чтобы все было благополучно и чтобы намъ поскорѣе завоевать тотъ островъ, который мнѣ не дешево достается, А ужъ доберусь я до него, хоть бы пришлось умереть, отъ радости. Я ужъ тебѣ сказалъ, Санчо, чтобъ ты объ этомъ не заботился. Если не встрѣтится острововъ, такъ дадимъ тебѣ королевство Динамаркское или королевство Собрализское {Баснословныя королевства, о которыхъ говорится въ Амадисѣ Гальскомъ.}, которыя будутъ тебѣ впору, какъ перстни на палецъ. Они для тебя тѣмъ удобнѣе, что находятся на твердой землѣ. Но предоставимъ это времени, и взглянемъ, что у тебя есть съѣстнаго въ сумѣ, а потомъ поищемъ какого нибудь замка, гдѣ бы можно было провести ночь и составить бальзамъ, о которомъ я тебѣ говорилъ. Божусь тебѣ, что ухо мучитъ меня ужасно. Есть у меня въ сумѣ луковица, немножко сыру, да хлѣба куска два три; но годится ли это кушанье для такого храбраго рыцаря, какъ вы, сударь!-- Ахъ, Санчо, какъ ты безтолковъ. Знай, что странствующіе рыцари поставляютъ въ томъ свою славу, чтобъ не ѣсть по цѣлымъ мѣсяцамъ, и ѣдятъ что ни попало. Ты увѣрился бы въ этомъ, еслибъ прочиталъ столько же исторій, сколько я. Ни въ одной изъ нихъ я не нашелъ, чтобы странствующіе рыцари ѣли; развѣ по случаю, на какомъ нибудь роскошномъ пиру. Остальное время они проводили въ странствіяхъ. Конечно и они, какъ люди, не могли жить безъ пищи и удовлетворенія другимъ тѣлеснымъ потребностямъ; но надобно знать и то, что проводя всю жизнь въ пустыняхъ и лѣсахъ, безъ поваровъ разумѣется, они должны были довольствоваться самыми грубыми яствами, похожими на теперешніе твои. И потому, другъ Санчо, пусть не печалитъ тебя то, что приноcитъ мнѣ удовольствіе; не затѣвай передѣлки свѣта за-ново, и не подрывай основаній странствующаго рыцарства. Извините меня, сударь! сказалъ Санчо. Я ни читать ни писать, какъ и прежде вамъ докладывалъ, не умѣю, и потому вашихъ рыцарскихъ правилъ не знаю; а съ этихъ поръ стану запасать для васъ, какъ для рыцаря, всякихъ сушеныхъ плодовъ, а свою котомку, не рыцарскую, набивать тѣмъ, что по-сытнѣе. Я не говорю, Санчо, продолжалъ Донъ Кихотъ, чтобъ странствующіе рыцари непремѣнно обязаны были ѣсть исключительно сухіе плоды, но утверждаю, что по большей части они питались ими и еще нѣсколькими травами, которыя умѣли выбирать на лугахъ, и въ выборѣ которыхъ я имъ самъ не уступлю. Это не худо, сударь! Мнѣ сдается, что намъ когда нибудь пригодится ваше знаніе выбирать травы для пищи. Сказавъ это, онъ вынулъ изъ мѣшка запасы, и оба дружно принялись за обѣдъ. Онъ былъ непродолжителенъ. Заботясь о ночлегѣ, они вскорѣ отправились въ путь, и какъ ни спѣшили, но до заката солнечнаго доѣхали только до стоявшихъ близъ дороги пастушьихъ шалашей, гдѣ и расположились ночевать. Санчо былъ въ отчаяніи; а Донъ Кихотъ, напротивъ, радовался, что будетъ спать подъ открытымъ небомъ.Ему казалось всякій разъ, при подобныхъ случаяхъ, что онъ пріобрѣталъ тѣмъ болѣе правъ и доказательствъ на званіе рыцарства.

0x01 graphic

0x01 graphic

ГЛАВА XI.
О приключеніи Донъ Кихота у пастуховъ.

   Рыцарь принятъ былъ радушно пастухами; а Санчо, поставивъ Росинанта и осла своего въ удобномъ мѣстѣ, открылъ посредствомъ превосходнаго своего обонянія, что въ котлѣ, который поставленъ былъ къ огню, варилось мясо козленка. Ему бы весьма хотѣлось посмотрѣть, готово ли оно, чтобы тотчасъ перемѣстить его изъ котла въ желудокъ; но хозяева предупредили гостя. Они вынули мясо изъ котла и, разостлавъ на землѣ нѣсколько овчинъ, проворно приготовили ихъ сельскій ужинъ и пригласили гостей раздѣлить его съ ними. Шестеро пастуховъ, бывшихъ въ шалашѣ, сѣли въ кружокъ около овчины, а Донъ Кихота упросили сѣсть на корыто, которое опрокинули. Рыцарь сѣлъ, а Санчо сталъ передъ нимъ, чтобы подавать ему пить изъ кубка, который былъ сдѣланъ изъ рога. Донъ Кихотъ, замѣтивъ, что Санчо не садится, сказалъ ему: чтобы показать тебѣ все благо, какое заключается въ странствующемъ рыцарствѣ, и какъ скоро тѣ, которые несутъ въ немъ какую нибудь должность, могутъ быть уважаемы и почитаемы, я требую, чтобы ты здѣсь, подлѣ меня и въ присутствіи этихъ добрыхъ людей, сѣлъ и обходился со мною, природнымъ твоимъ господиномъ и повелителемъ, безъ церемоній; Чтобы ты ѣлъ съ моего блюда и пилъ изъ моей чаши. О странствующемъ рыцарствѣ, какъ и о любви, можно сказать, что имъ все уравнивается.

0x01 graphic

   Покорнѣйше благодарю, отвѣчалъ Санчо; но доложу вашей милости, что если у меня есть добрый кусокъ въ рукахъ, то я съѣмъ его, стоя и наединѣ, такъ же хорошо, какъ и сидя рядомъ съ королемъ, или еще лучше. И сказать вамъ правду, что для меня пріятнѣе ѣсть въ своемъ углу, за-просто и на свободѣ, хотя бы лукъ съ хлѣбомъ, нежели ѣсть жирную индѣйку за чужимъ столомъ, гдѣ надобно жевать потихоньку, ѣсть помаленьку и утираться каждую минуту; гдѣ нельзя ни кашлянуть, ни чихнуть, когда захочется, ни сдѣлать другаго чего нибудь, что позволяется наединѣ и на свободѣ. А потому, сударь, нельзя ли сдѣлать милость: почести, которыя изволите мнѣ оказывать, какъ члену странствующаго рыцарства, замѣнить чѣмъ нибудь такимъ, что для меня будетъ повыгоднѣе и поспособнѣе; а съ почестями, хоть я за нихъ и благодаренъ вамъ, мнѣ некуда дѣваться, и я отказываюсь отъ нихъ до преставленія свѣта. Не смотря на все это, возразилъ Донъ Кихотъ, ты долженъ сѣсть, потому, что кто смиряется, того Богъ возвышаетъ. Сказавъ это, онъ взялъ Санчо за руку и посадилъ силой подлѣ себя.
   Пастухи не понимали ничего изъ разговора рыцаря съ оруженосцемъ, и, продолжая ужинать, посматривали только на своихъ гостей, которые между разговоромъ не упускали глотать куски въ кулакъ величиною. Послѣ перваго блюда пастухи насыпали на кожаную скатерть цѣлую груду сладкихъ желудей и положили тутъ же кусокъ сыру жесткаго, какъ извѣсть. Между тѣмъ роговой кубокъ не оставался празднымъ и дѣйствовалъ въ рукахъ ужинавшихъ лицъ, то полный, то пустой, какъ ковшъ на водоливной машинѣ, такъ что изъ двухъ мѣховъ вина, бывшихъ въ шалашѣ, вскорѣ остался въ наличности одинъ.

0x01 graphic

   Донъ Кихотъ, наѣвшись до-сыта, взялъ въ горсть нѣсколько желудей, и, смотря на нихъ внимательно, началъ говорить:
   Счастливо было время, счастливъ былъ тотъ вѣкъ, который древніе назвали золотымъ, и назвали такъ не потому, что этотъ металлъ, нынѣ столь уважаемый, люди доставали тогда безъ всякаго труда, но потому, что они не знали этихъ двухъ словъ: твое и мое. Въ то блаженное время всѣ вещи были въ общемъ владѣніи. Для пропитанія себя не нужно было употреблять другаго труда, какъ протягивать руку и срывать пищу съ величественныхъ дубовъ; которые всѣмъ-радушно предлагали свои сладкіе и спѣлые плоды. Чистые источники и быстрые рѣки доставляли имъ въ изобиліи вкусную и прозрачную-воду. Въ разсѣлинахъ скалъ, въ дуплахъ деревъ трудолюбивыя пчелы учреждали свои республики, предлагая даромъ всякому богатую жатву сладкихъ трудовъ своихъ. Огромныя пробковыя деревья услужливо лишали себя сами, широкой коры, которою люди начинали тогда крыть хижины, чтобы защищаться отъ суровости погоды. Тогда все было миръ, все дружба, все согласіе. Остріе тяжелой сохи не дерзало еще раздирать священныхъ нѣдръ общей матери нашей земли, потому что ея пространное и плодоносное лоно произращало и безъ воздѣлыванія все, что могло служить къ насыщенію, пользѣ и удовольствію тогдашнихъ ея дѣтей. Въ то время простодушныя и прекрасныя пастушки гуляли по холмамъ и долинамъ, съ заплетенными или распущенными волосами, не имѣя на себѣ другой одежды, кромѣ той, какую носить внушаетъ стыдливость. Наряды ихъ не похожи были на нынѣшніе, въ которыхъ красуется пышный шелкъ въ тысячѣ видовъ, и алѣетъ Тирскій пурпуръ. Одежда ихъ состояла изъ древесныхъ листьевъ, переплетенныхъ плющемъ; и въ этомъ нарядѣ онѣ красовались, можетъ быть, столько же, сколько нынѣ придворныя дамы величаются своими рѣдкими и странными уборами, изобрѣтенными праздностію и тщеславіемъ. Влюбленные открывали тогда другъ другу ощущенія души свободно, вѣрно, безъ прикрасъ въ словахъ вмѣсто чувства. Ни измѣна, ни ложъ, ни коварство, не шли тогда рядомъ съ правдою и простосердечіемъ. Правосудіе возвышало тогда свой голосъ; его не смѣли заглушать лицепріятіе или корысть. Произволъ не обладалѣеще тогда разсудкомъ судьи; да и не было ни дѣлъ для рѣшенія, ни преступниковъ для осужденія. Молодыя дѣвушки, какъ я уже говорилъ, ходили тогда однѣ, куда хотѣли, обруку съ невинностію, не опасаясь. чтобы чья нибудь дерзость или преступное намѣреніе покусились на ихъ безопасность. Если онѣ падали, то падали по собственной, непринужденной волѣ. А нынѣ, въ нашъ гнусный вѣкъ, ни одна изъ нихъ не безопасна, хотя бы заперта и спрятана была въ какомъ нибудь новомъ Критскомъ лабиринтѣ. Искательность и волокитство пробираются сквозь малѣйшія разщелины. Любовная зараза проникаетъ всюду вмѣстѣ съ воздухомъ, и добрые нравы исчезаютъ, какъ дымъ. Чтобы воспрепятствовать распространенію этихъ возрастающихъ золъ, учредился орденъ странствующихъ рыцарей, которыхъ должность состоитъ въ томъ, чтобы защищать дѣвицъ, покровительствовать вдовамъ и сиротамъ, и помогать несчастнымъ. Я членъ этого ордена, друзья мои! Благодарю васъ за ласковый пріемъ, оказанный мнѣ и моему оруженосцу. Хотя по естественному закону всѣ обязаны помогать странствующимъ рыцарямъ, однакожъ не всякому онъ извѣстенъ. Видя, что вы, не зная этого закона, приняли и угостили меня, я считаю обязанностію увѣрить васъ, что желаю вамъ добра столько же,.сколько и вы мнѣ.

0x01 graphic

   Эта длинная рѣчь, безъ которой очень можно было бы и обойтись, была произнесена нашимъ рыцаремъ по поводу желудей, ему поданныхъ, которые напомнили о золотомъ вѣкѣ. Пастухи слушали его внимательно, не понимали ничего и молчали.-Санчо также молчалъ, глоталъ желуди и частенько цѣдилъ вино изъ другаго мѣха, привѣшеннаго къ дереву для того, чтобы сохранить вино свѣжимъ. Донъ Кихотова рѣчь была длиннѣе ужина, и когда онъ пересталъ говорить, одинъ изъ пастуховъ сказалъ: чтобы вы, господинъ странствующій рыцарь, могли сказать, что наше угощеніе самое усердное, мы хотимъ еще позабавить васъ, и заставить спѣть что нибудь одного изъ нашихъ товарищей. Онъ скоро сюда возвратится. Онъ парень умный и влюбленный, умѣетъ читать и писать, и играетъ на рабелѣ такъ, что лучше желать нельзя. Едва пастухъ произнесъ эти слова, какъ вдругъ послышались звуки рабеля {Родъ скрипки, о трехъ струнахъ. Этотъ инструментъ извѣстенъ былъ въ Испаніи съ начала четырнадцатаго столѣтія.}, и вслѣдъ затѣмъ вошелъ въ шалашъ и самъ игрокъ, красивый молодой человѣкъ лѣтъ двадцати двухъ. Товарищи спросили его, ужиналъ ли онъ? Онъ отвѣчалъ утвердительно. Такъ спой же намъ что нибудь, Антоніо, сказалъ пастухъ, говорившій объ немъ Донъ Кихоту. Пусть этотъ господинъ, гость нашъ, увидитъ, что и съ горахъ и лѣсахъ живутъ люди, знающіе музыку. Онъ ужъ слышалъ о твоемъ мастерствѣ, и намъ хочется доказать ему, что мы сказали правду. Садись-ка сюда и спой намъ свою любовную пѣсню, которую дядя твой, церковникъ, переложилъ въ стихи, и которую хвалила вся деревня. Съ охотою, отвѣчалъ Антоніо, и, не заставляя просить себя дважды, сѣлъ на пень срубленнаго дуба, настроилъ свой рабель и запѣлъ пріятнымъ голосомъ:
   "Я знаю, Олалья, что ты меня обожаешь, хотя ты мнѣ того не сказала, хотя о томъ ничего не говорятъ и глаза твои, эти безмолвные вѣстники любви.
   "Зная, что ты поняла меня, я увѣренъ, что ты меня любишь, потому что любовь, о которой узнаетъ любимый предметъ, никогда не бываетъ любовью несчастною.
   "Правда, много разъ, Олалья, ты увѣряла меня, что у тебя душа изъ бронзы, а бѣлая грудь изъ камня.
   "Но сквозь твои упреки и учтивыя увертки; много разъ надежда показываетъ край своей одежды.
   "На приманку стремится моя довѣрчивость, которая никогда не могла уменьшиться, когда ее не вызывали, ни возрасти, когда ее поощряли.
   "Если свойство любви есть вѣжливость, то изъ вѣжливости, которую ты мнѣ оказываешь, я заключаю, что дождусь того, чего желаю.
   "И если услуги могутъ смягчить сердце, то услуги, мною тебѣ оказанные, укрѣпляютъ мою надежду.
   "Если ты хоть немного обращаешь на меня вниманія, то вѣрно замѣтила, что въ понедѣльникъ наряжаюсь я въ то же платье, которое въ воскресенье тебѣ нравилось.
   "Такъ какъ любовь и наряды идутъ одною дорогою, я хочу во всякое время въ глазахъ твоихъ казаться мило одѣтымъ.
   "Я не пляшу безъ тебя, и ты. поздно ночью, когда пѣтухи уже пѣли, вѣрно слыхала мои рабель.
   "Не буду говорить, сколько я хвалилъ тебя, и хотя мои похвалы были справедливы, ко за нихъ многіе на меня, сердятся.
   "Тереза дель Беррокаль сказала мнѣ однажды., когда я хвалилъ тебя: иной думаетъ обожать ангела, и обожаетъ обезьяну,
   "Благодаря богатымъ уборамъ, подложнымъ волосамъ и поддѣльнымъ прелестямъ, которыя проведутъ самую любовь.
   "Я обличилъ ее во лжи; она разсердилась; двоюродный братъ за нее заступился, вызвалъ меня на поединокъ, и ты знаешь: что между нами произошло.
   "Я люблю тебя не съ худымъ желаніемъ и не хочу сдѣлать тебя своею любовницей. Намѣренія мои гораздо чище.
   "Церковь налагаетъ брачные узы; они сплетены изъ шелка; согласись надѣть ихъ на себя: ты увидишь, съ какою охотою и я ихъ надѣну
   "Если откажешься, то клянусь всѣми святыми выйти изъ этихъ горъ, для того только, чтобы сдѣлаться капуциномъ."
   Пастухъ окончилъ этимъ свою пѣсню, и хотя Донъ Кихотъ просилъ его продолжать, но Санчо Панса на то не согласился, думая больше о снѣ, нежели о пѣсняхъ. Время, сударь, подумать и о постелѣ, сказалъ онъ. Эти добрые люди проработали цѣлый день, и ночью имъ вѣрно не до пѣсень. Понимаю тебя, Санчо, сказалъ Донъ Кихотъ, и вижу, что послѣ частаго твоего обниманья съ виннымъ мѣхомъ тебѣ сонъ нужнѣе музыки. Обниматься съ виннымъ-мѣхомъ, благодаря Бога, не одному мнѣ было пріятно, возразилъ оруженосецъ. И то правда, сказалъ Донъ Кихотъ. Дѣлай же что хочешь, а человѣку моего званія приличнѣе бодрствовать, нежели спать. Однакожъ не худо будетъ, Санчо, если ты прежде всего перевяжешь мнѣ еще разъ ухо, которое безпокоитъ меня больше, чѣмъ нужно. Санчо принялся перевязывать, а между тѣмъ одинъ изъ пастуховъ, увидѣвъ рану, сказалъ Донъ Кихоту, что она не опасна; и что у него есть лекарство, которое скоро ее залечитъ. Послѣ того набравъ розмарину, котораго расло тутъ множество, и разжевавъ листья, онъ примѣшалъ къ нимъ соли, приложилъ смѣсь къ уху и обвязалъ его крѣпко. Онъ увѣрилъ Донъ Кихота, что другаго лекарства будетъ не нужно, и сказалъ правду.

0x01 graphic

ГЛАВА XII.
О томъ, что разсказалъ пастухъ бывшимъ съ Донъ Кихотомъ.

0x01 graphic

   Въ это время пришелъ другой молодой поселянинъ изъ тѣхъ, которые приносили съѣстные припасы изъ деревни. Знаете ли, сказалъ онъ, что въ нашей сторонѣ дѣлается, товарищи? А какъ намъ это знать, отвѣчалъ одинъ изъ нихъ. Ну такъ знайте же, продолжалъ поселянинъ, что сегодня утромъ умеръ извѣстный Хризостомъ, студентъ -- пастухъ, и слухъ носится, что онъ умеръ отъ любви къ этой колдовкѣ Марселѣ, дочери Гуильерма богача, которая бродитъ по здѣшнимъ полямъ, въ нарядѣ пастушки. Къ Марселѣ, говоришь ты? спросилъ одинъ изъ пастуховъ. Къ ней самой, говорятъ тебѣ, и что всего лучше, онъ завѣщалъ похоронить его посреди поля, какъ будто какого нибудь Мавра, и именно у скалы, съ которой льётся источникъ Пробковаго дерева, потому что, какъ носится слухъ, онъ говорилъ будтрбы на этомъ мѣстѣ увидѣлъ онъ Марселу въ первый разъ. Также приказалъ онъ много такого, что, по словамъ здѣшнихъ церковныхъ старостъ, не должно быть исполнено, и не хорошо исполнять затѣмъ, что оно похоже на язычество. На все это отвѣчалъ его искренній другъ, студентъ Амброзіо, который такъ же, какъ и онъ, переодѣлся пастухомъ, что должно въ точности выполнить все завѣщанное Хризостомомъ, и отъ этого вся деревня всполошилась. Однакожъ, какъ слышно, исполнится то, чего хотятъ Амброзіо и всѣ прочіе пастухи, друзья его. Завтра будутъ его погребать, съ большою пышностью, тамъ, гдѣ я сказалъ, и мнѣ сдается, что будетъ чего посмотрѣть;по крайней мѣрѣ я не премину пойти туда, хотя бы мнѣ и не нужно было завтра возвращаться въ деревню.-- Мы и всѣ тоже сдѣлаемъ, отвѣчали пастухи; мы бросимъ жребій, кому остаться за всѣхъ пасти козъ.-- Ты дѣло говоришь, Педро, сказалъ одинъ изъ нихъ; впрочемъ не нужно будетъ жребія: я останусь за всѣхъ. Не приписывай этого моей добротѣ или недостатку любопытства, а просто тому, что мнѣ не даетъ ходить заноза, которая на дняхъ воткнулась мнѣ въ эту ногу. Все таки спасибо тебѣ, отвѣчалъ Педро. Донъ Кихотъ попросилъ Педро разсказать ему, кто такой былъ умершій, и что это за пастушка. Мнѣ только извѣстно, отвѣчалъ тотъ, что покойникъ былъ сынъ дворянина, очень богатый; что онъ жилъ въ одномъ мѣстечкѣ, которое находится въ здѣшнихъ горахъ; что онъ нѣсколько лѣтъ былъ студентомъ въ Саламанкѣ, и наконецъ возвратился въ свою деревню, Почитаемый всѣми за очень умнаго и начитаннаго человѣка. Говорятъ, продолжалъ Педро, что онъ въ особенности зналъ науку о звѣздахъ и о томъ, что дѣлаютъ тамъ, на небѣ, солнце и мѣсяцъ; онъ намъ предсказывалъ въ точности потемки солнца и мѣсяца. Затмѣніемъ, другъ мой, а не потемками называется помраченіе этихъ двухъ огромныхъ свѣтилъ, сказалъ Донъ Кихотъ. Но Педро, не обращая вниманія на эти мелочи, продолжалъ свой разсказъ, говоря: онъ отгадывалъ также, когда долженъ быть годъ обильный или неплодный. Безплодный, хочешь ты сказать, другъ мой, прервалъ снова Донъ Кихотъ. Безплодный или неплодный, возразилъ Педро, все одно и тоже. Я говорю вамъ, что отецъ и друзья его, которые покойнику вѣрили, очень обогатились, исполняя то, что онъ имъ совѣтовалъ. Въ этотъ годъ, говорилъ онъ имъ, сѣйте ячмень, а не пшеницу; въ этотъ годъ вы можете сѣять горохъ, но не ячмень; наступающій изобиленъ будетъ оливками, а три слѣдующіе года не соберете ни капли. Эта наука называется астрологіею, сказалъ Донъ Кихотъ. Не знаю, какъ она называется, возразилъ Педро, но знаю, что онъ во всемъ этомъ былъ знатокъ, и еще во многомъ другомъ. Прошло нѣсколько мѣсяцевъ по возвращеніи его изъ Саламанки, какъ вдругъ въ одинъ день онъ появился одѣтый пастухомъ, съ своимъ стадомъ {Въ первомъ испанскомъ изданія Донъ Кихота напечатано: con su ganado -- съ своимъ стадомъ, въ другомъ старинномъ изданіи, напечатанномъ въ Лондонѣ, сказано con su cay ado -- съ своимъ посохомъ.} и въ своемъ кожаномъ камзолѣ, сбросивъ широкое платье, которое носилъ по званію студента. Въ то же время одѣлся пастухомъ и другъ его, Амброзіо, который былъ его товарищемъ въ университетѣ. Я позабылъ сказать, что покойный Хризостомъ былъ большой мастеръ сочинять стихи. Онъ сочинялъ канты, которые поются въ ночь Рождества Христова, а для Троицына дня театральныя представленія, которыя и разыгрывались молодыми парнями нашей деревни. Всѣ говорили, что эти представленія были превосходны. Когда деревенскіе жители такъ неожиданно увидѣли двухъ студентовъ, одѣтыхъ пастухами, то очень удивились и не могли отгадать причины, которая побудила ихъ къ такому странному превращенію. Въ это время умеръ отецъ нашего ХризрстОма, и онъ остался наслѣдникомъ большаго имѣнія, движимаго и недвижимаго, не малаго числа стадъ, крупнаго и мелкаго скота, и богатаго запаса наличныхъ денегъ. Всего этого молодой человѣкъ сдѣлался полнымъ хозяиномъ;и онъ того, по-истинѣ, заслуживалъ; онъ былъ пріятный собесѣдникъ, щедръ, другъ всѣхъ добрыхъ людей. Лице у него было прекрасно, какъ благословеніе. Наконецъ узнали, что онъ перемѣнилъ платье для того только, чтобы бродить по здѣшнимъ пустынямъ, за этою пастушкою Марселою, въ которую влюбился покойный бѣднякъ Хризостомъ. Теперь я хочу вамъ про нее разсказать: надобно, чтобы вы знали, что это за дѣвчонка. Можетъ-быть, и даже безъ всякаго можетъ-быть вы не услышите ничего подобнаго во всю жизнь вашу, хотя бы прожили долѣе Ссоры. Скажи Сарры, перебилъ Донъ Кихотъ, который не могъ сносить обмолвокъ пастуха. Давно живетъ и ссора на свѣтѣ, отвѣчалъ Педро, и если ваша милость будете поправлять всѣ мои слова, то мы не окончимъ и въ годъ.-- Извини, другъ, сказалъ Донъ Кихотъ, что я сдѣлалъ тебѣ замѣчаніе о разницѣ между ссорою и Саррою, но ты отвѣчалъ очень хорошо потому, что ссора живетъ долѣе Сарры. Продолжай твою исторію; я тебя болѣе не остановлю.-- И такъ я сказалъ, повелитель души моей, продолжалъ пастухъ, что былъ, въ нашей деревнѣ, земледѣлецъ еще богаче отца Хризостомова, который назывался Гуильермо, и которому Богъ даровалъ, сверхъ всѣхъ богатствъ, дочь. Ея рожденіе стоило жизни матери, которая была самая почтенная женщина во всемъ околоткѣ. Мнѣ кажется, что я еще ее вижу, съ этимъ лицемъ, которое походило вполовину на солнце, и вполовину на мѣсяцъ; и сверхъ того она была хорошая хозяйка и покровительница бѣдныхъ. По этому думаю, что душа ея должна быть нынѣ блаженною въ другомъ мірѣ. Съ тоски по смерти такой доброй жены умеръ мужъ ея, Гуильермо, оставивъ дочь свою, Марселу, маленькую и богатую, на попеченіи ея дяди, священника въ нашей сторонѣ. Дѣвочка росла и такъ хорошѣла, что напомнила намъ красоту своей матери, которая была рѣдкая красавица; и даже думали, что дочь превзойдетъ мать. Такъ и случилось. Когда она достигла четырнадцати или пятнадцати лѣтъ, никто не могъ ее видѣть, не благословляя Бога за то, что онъ создалъ ее такою прекрасною, а многіе совсѣмъ пропали отъ любви къ ней. Дядя содержалъ ее въ уединеніи; но завсѣмъ тѣмъ молва о ея необыкновенной красотѣ и объ ея богатствѣ распространилась такъ, что не только молодые люди въ нашей сторонѣ, но на многіе мили въ окружности самые отличные женихи просили, умоляли и мучили дядю, чтобы онъ выдалъ ее за нихъ замужъ. Но онъ, идя всегда прямымъ путемъ, какъ добрый христіанинъ, хотя и желалъ выдать ее замужъ скорѣе, когда она подросла, однакожъ не хотѣлъ сдѣлать этого безъ ея согласія, и не принималъ притомъ въ разсчетъ выгодъ, которыя доставляло ему управленіе имѣніемъ дѣвочки, при откладываніи ея замужства. И по-истинѣ это уже не одинъ разъ повторяли на вечеринкахъ въ нашей деревнѣ, въ похвалу добраго священника. Мнѣ хочется, чтобы вы знали, странствующій господинъ, что и въ нашемъ захолустьи обо всемъ говорится и все пересуживается. Смекайте же про себя, какъ я про себя смекаю, что священникъ долженъ быть хорошъ свыше всякой мѣры, чтобы заставить своихъ прихожанъ говорить объ немъ хорошо, особенно въ деревняхъ. Это сущая правда, замѣтилъ Донъ Кихотъ; но продолжай разсказъ твой: онъ очень занимателенъ, и ты, добрый Педро, очень хорошо разсказываешь.-- Да будетъ вамъ извѣстно наконецъ, что хотя дядя предлагалъ племянницѣ своей всѣхъ жениховъ, которые къ ней сватались, описывая ихъ достоинства и прося ее выбрать себѣ мужа по своему вкусу; однакожъ она ему отвѣчала всегда одно и тоже, что не хочетъ выйти замужъ; что она еще очень молода и не чувствуетъ себя въ силахъ сносить бремя супружества. Послѣ этихъ извиненій, которые казались ему основательными, дядя переставалъ ее безпокоить и надѣялся, что она, сдѣлавшись не много постарѣе, будетъ умѣть выбрать себѣ жениха по сердцу. Онъ говорилъ, и говорилъ очень хорошо, что родители не должны принуждать дѣтей своихъ ко браку противъ ихъ желанія. Но вотъ, неожиданно хорошенькая Марсела является пастушкою. Не слушая ни дяди и никого изъ тѣхъ, которые ей совѣтовали оставить ея намѣреніе, идетъ она въ поле съ прочими пастушками деревни, и пасетъ сама свое стадо. Когда же она такимъ образомъ показалась въ народѣ, и красоту ея увидѣли, то и сказать нельзя сколько богатыхъ молодыхъ людей, дворянъ и земледѣльцевъ, нарядились въ одежду Хризостома и пошли въ поля, чтобы за нею ухаживать. Одинъ изъ нихъ, какъ уже сказано, былъ нашъ покоиникъ, о которомъ говорили, что онъ не любилъ ее, а обожалъ. Не думайте, чтобы Марсела, избравъ жизнь такую свободную и открытую, Подала тѣмъ какой нибудь-поводъ, даже по наружности, сомнѣваться въ ея непорочности и благоразуміи. Напротивъ того она такъ бдительно хранитъ честь свою, что никто изъ тѣхъ, которые стараются ей угодить и понравиться, не хвалился и поистинѣ не можетъ похвалиться, чтобы она подала ему малѣйшую надежду на достиженіе его желаній. Хотя она не избѣгаетъ сообщества и разговоровъ съ пастухами и обходится съ ними учтиво и ласково, однакожъ, если кто нибудь изъ нихъ рѣшается открыть ей свои намѣренія чистыя и святыя, и предлагаетъ ей свою руку, она отбрасываетъ того отъ себя, какъ будто пращею. Такими правилами и поступками причиняетъ она въ здѣшнихъ мѣстахъ болѣе вреда, нежели зараза. Ея ласковость и красота привлекаетъ къ ней сердца всѣхъ, кто ее знаетъ; всѣ угождаютъ ей и любятъ ее. Но ея холодность всѣхъ разочаровываетъ и приводить въ отчаяніе. За то въ одинъ голосъ называютъ ее жестокою и неблагодарною и другими именами, на эти похожими, которыя заслуживаетъ она своимъ поведеніемъ. Если вы, сударь, пробудете здѣсь нѣсколько дней, то услышите, какіе въ этихъ горахъ и долинахъ раздаются жалобы обманувшихся ея поклонниковъ. Недалеко отсюда есть мѣсто, гдѣ растутъ дюжины двѣ высокихъ буковъ. Нѣтъ ни одного изъ нихъ, на гладкой корѣ ко, тораго не было бы вырѣзано имя Марселы. Индѣ надъ ея именемъ видна вырѣзанная корона. Обожатель ея какъ будто хотѣлъ тѣмъ выразить, что Марсела носитъ ее и заслуживаетъ то болѣе всѣхъ красавицъ цѣлаго свѣта. Здѣсь вздыхаетъ пастухъ, тамъ жалуется другой, здѣсь слышатся пѣсни любви, тамъ голосъ отчаянія. Иной проводитъ всю ночь, сидя подъ дубомъ или у скалы, не смыкая глазъ, наполненныхъ слезами, и тамъ застаетъ его утреннее солнце, погруженнаго въ мечтанія. Иной, не переставая вздыхать, въ самый несносный зной лѣтняго дня, лежитъ на раскаленномъ пескѣ и шлетъ жалобы свои къ небу. Надъ тѣмъ и надъ другимъ, и вообще надъ всѣми, свободно и безпечно торжествуетъ Марсела. Всѣ мы, которые ее знаемъ, всѣ ждемъ: до чего дойдетъ ея гордость, и кто будетъ счастливецъ, которому удастся покорить такой ужасный нравъ и насладиться такою превосходною красотою. Такъ какъ все, что разсказалъ я, совершенная правда, то я увѣренъ, что также справедливъ и разсказъ нашего пастуха о смерти Хризостома. Я вамъ совѣтую, сударь, непремѣнно отправиться завтра на его похороны. Будетъ чего посмотрѣть! У Хризостома было много друзей. Отсюда до мѣста, гдѣ онъ велѣлъ похоронить его, не будетъ и полумили. Не упущу этого, сказалъ Донъ Кихотъ, и благодарю за удовольствіе, доставленное мнѣ твоимъ занимательнымъ разсказомъ. О! возразилъ пастухъ: я не знаю и половины случаевъ, бывшихъ съ обожателями Марселы. Можетъ быть, завтра встрѣтимъ на дорогѣ какого нибудь пастуха, который намъ обо всемъ перескажетъ, а теперь не худо будетъ, если вы ляжете спать подъ кровлею шалаша потому, что свѣжесть ночнаго воздуха можетъ повредить вашей ранѣ, хотя лекарство, къ ней приложенное, и таково, что нельзя бояться несчастнаго случая. Санчо Панса, давно посылавшій къ чорту разсказы пастуха, началъ просить съ своей стороны господина, чтобы онъ вошелъ въ шалашъ Педро, для ночлега. Онъ послушался, и почти всю ночь посвятилъ воспоминаніямъ о своей владычицѣ Дульсинеѣ, подражая обожателямъ Марселы. Санчо расположился между Росинантомъ и осломъ своимъ, и уснулъ не такъ, какъ несчастный любовникъ, а какъ человѣкъ съ отколоченными боками.

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

   

ГЛАВА. XIII.
Окончаніе разсказа о пастушкѣ Марселѣ, и другія приключенія.

0x01 graphic

   Между тѣмъ, какъ заря начала появляться на балконахъ Востока, пятеро изъ шести пастуховъ встали, позвали Донъ Кихота и сказали ему, если онъ все еще намѣренъ идти смотрѣть похороны Хризостома, то они готовы ему сопутствовать. Донъ Кихотъ, который того только и желалъ, всталъ и приказалъ Санчо осѣдлать Росинанта и осла. Санчо проворно исполнилъ приказаніе, и немедленно вся толпа пустилась въ дорогу.
   Едва отъѣхали они четверть мили, какъ на перекресткѣ тропинки увидѣли приближавшихся къ нимъ шестерыхъ или семерыхъ пастуховъ, въ черномъ платьѣ, съ кипарисными и лавровыми вѣнками на головахъ. Каждый несъ въ рукѣ толстую, остролистовую палку. Сзади ихъ ѣхали на лошадяхъ, два дворянина, въ прекрасномъ дорожномъ платьѣ. За ними шли три служителя. Приблизившись, обѣ труппы раскланялись учтиво. Одни у другихъ спросили: куда идутъ они, и узнали, что шли къ мѣсту погребенія, куда и отправились всѣ вмѣстѣ. Одинъ изъ верховыхъ, обратясь къ своему спутнику, сказалъ: мнѣ кажется, господинъ Вивальдо, мы не пожалѣемъ о замедленіи, котораго намъ, будетъ стоить зрѣлище этого погребенія; оно будетъ, безъ сомнѣнія, занимательно, судя по тому, что разсказали намъ страннаго какъ о покойномъ пастухѣ, такъ и объ этой убійственной пастушкѣ. И мнѣ тоже кажется, отвѣчалъ Вивальдо, и я согласился бы промедлить не одинъ день, а четыре, только бы быть свидѣтелемъ похоронъ. Донъ Кихотъ спросилъ ихъ: что слышали они о Марселѣ и Хризостомѣ? Путешественникъ отвѣчалъ, что тѣмъ утромъ они встрѣтили этихъ пастуховъ и, видя ихъ въ такомъ печальномъ одѣяніи, спросили ихъ: по какому случаю они такъ одѣлись? и что одинъ изъ нихъ разсказалъ имъ о красотѣ и странномъ правѣ пастушки, называемой Марселою, о толпѣ влюбленныхъ, которые искали руки ея, и о смерти Хризостома, на похороны котораго они спѣшили. Однимъ словомъ, онъ разсказалъ все то, что сообщилъ Педро Донъ Кихоту. Разговоръ прекратился, и начался другой. Всадникъ, который назывался Вивальдо, спросилъ Донъ Кихота: какая причина побуждаетъ его странствовать, вооруженнаго такимъ образомъ, въ такой мирной странѣ. Донъ Кихотъ отвѣчалъ: обязанность моего званія не позволяетъ мнѣ странствовать иначе. Веселости, празднества, спокойствіе, существуютъ для изнѣженныхъ придворныхъ; но труды, тревоги, битвы назначены для тѣхъ, которыхъ міръ называетъ странствующими рыцарями. Къ числу ихъ принадлежу и я, недостойный и наименьшій изъ всѣхъ рыцарей. Услышавъ это, всѣ его сочли помѣшаннымъ, и чтобы болѣе въ томъ увѣриться и узнать какого рода было его помѣшательство, Вивальдо спросилъ его: что разумѣютъ подъ названіемъ странствующихъ рыцарей? Развѣ вы не читали, отвѣчалъ Донъ Кихотъ, лѣтописей и исторіи Англіи, гдѣ описываются великіе подвиги короля Артура, котораго мы на нашемъ испанскомъ языкѣ постоянно называемъ королемъ Артусомъ, и о которомъ есть древнее преданіе, общее во всемъ государствѣ Великобританіи, что онъ не умеръ, а превращенъ искусствомъ волшебства въ ворона, и что со временемъ онъ долженъ опять царствовать и овладѣть своею короною и скипетромъ. По этой причинѣ съ того времени по настоящее никто изъ Англичанъ не убилъ ни одного ворона. {Въ романѣ: Эспландіанъ, сказано, что волшебница Морганна, сестра Короля Артура, своими чарами держитъ его въ своей власти, но что онъ нѣкогда опять взойдетъ на престолъ Великобританіи. На гробницѣ его, какъ пишетъ Донъ Діего де Вера, изсѣчена надпись: Hic jacet Artures, rex quondam, rexque futures. т. e. здѣсь лежитъ Артуръ, король бывшій, и Король будущій. Во времена Филиппа II увѣряли, что онъ, женясь на Маріи, наслѣдницѣ Англійскаго престола, поклялся, что если въ его время Король Артуръ явится, то онъ возвратитъ ему престолъ. Англичанинъ Боуль въ примѣчаніяхъ къ Донъ Кихоту пишетъ, что былъ законъ 998 года, воспрещавшій убивать вороновъ на чужихъ поляхъ. Это запрещеніе подкрѣпило повѣрье, что Артуръ превращенъ былъ въ ворона, и Англичане остерегались убивать этихъ птицъ, чтобы не убить своего древняго Короля.} Во времена этого добраго короля былъ учрежденъ знаменитый орденъ рыцарей Круглаго Стола, {Орденъ этотъ учрежденъ былъ Артуромъ. Онъ состоялъ изъ двадцати четырехъ рыцарей подъ предсѣдательствомъ короля. Въ число ихъ принимали и иностранцевъ, между которыми были Французъ Роландъ (по-итальянски Орландо, по-испански Рольданъ) и другіе перы Франціи. По народному преданію, круглый столъ показывали еще во времена Филиппа II въ Гунскритѣ. На немъ было двадцать пять полосъ бѣлыхъ и зеленыхъ, которыя, начинаясь отъ точки, со средины стола, шли расширяясь, до окружности. На одной изъ полосъ было написано имя короля, на прочихъ имена рыцарей. Къ одной полосѣ никто никогда не садился. Это мѣсто называлось Іудинымъ, или мѣстомъ гибели.} и происходили во всей точности, какъ повѣствуется, любовныя похожденія Донъ Ланцарота дель Лаго съ Королевой Хинеброй, между которыми посредницею была эта опытная и почтенная Дуенья Киньтаньона, отчего и произошелъ прекрасный романсъ, поющійся во всей нашей Испаніи:
   
   Кто видалъ отъ милыхъ дѣвъ
   Тѣжъ услуги, ту жъ заботу?
   Снявъ оружіе, раздѣвъ,
   Дамы служатъ Ланцароту.
   
   Отсюда также произошелъ весь сладостный успѣхъ въ его любовныхъ и воинственныхъ подвигахъ. Съ тѣхъ поръ, изъ рукъ въ руки, этотъ рыцарскій орденъ переходилъ, распространяясь и разширяясь во всѣхъ концахъ свѣта. Подъ сѣнію этого ордена содѣлались знамениты и извѣстны своими подвигами, храбрый Амадисъ Гальскій, со всѣми его сыновьями и внучатами, до пятаго поколѣнія, и доблестный Феликсъ-Маргь Ирканскій, и превосходящій всѣ возможныя похвалы Тирантъ Бѣлый, и непобѣдимый и мужественный Донъ Беліанисъ Греческій, котораго, почти въ наше время, мы видѣли, слышали и знали. Вотъ, милостивый государь, что значить быть странствующимъ рыцаремъ; объ этомъ-то орденѣ рыцарства говорилъ я вамъ, орденѣ, къ которому и я, хотя грѣшникъ, принадлежу, исполняя все то, что исполняли названные мною рыцари. Вотъ почему я странствую по этимъ степямъ и пустынямъ, ища приключеній, съ полною рѣшимостью помогать слабымъ и несчастнымъ, и принести въ жертву свою руку и всего себя для самаго опаснѣйшаго приключенія, какое судьба ниспослать мнѣ можетъ. Рѣчь Донъ Кихота окончательно увѣрила путешественниковъ, что онъ помѣшанъ, и показала какого рода было его помѣшательство, которому они удивились такъ же, какъ и всѣ узнававшіе его въ первый разъ. Вивальдо, человѣкъ очень умный и веселаго нрава, желая безъ скуки доѣхать до горы, у которой назначены были похороны, захотѣлъ представить Донъ Кихоту случай еще болѣе вдаться въ свои сумасбродства. И такъ онъ сказалъ ему: мнѣ кажется, господинъ странствующій рыцарь, что вы посвятили себя одному изъ самыхъ суровыхъ званій, какія только существуютъ на землѣ, и я думаю, что даже орденъ Картезіанскихъ монаховъ менѣе суровъ. Столько же суровъ, это можетъ быть, отвѣчалъ нашъ Донъ Кихотъ; но столько же нуженъ для свѣта, въ этомъ нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія. Если сказать правду, воинъ, который исполняетъ приказанія своего начальника, не менѣе дѣлаетъ самого начальника, который приказываетъ. Я хочу сказать, что духовные, въ полномъ мирѣ и тишинѣ, молятъ небо о благѣ земли; но мы, воины и рыцари, исполняемъ то, о чемъ они молятся, защищая общее благо силою рукъ нашихъ и остріемъ мечей, безъ крова, подъ открытымъ небомъ, подверженные невыносимымъ лучамъ лѣтняго солнца, и щетинистымъ льдамъ зимы. И такъ, мы служители неба на землѣ, мы руки, которыми совершается его правосудіе. А какъ дѣла воины, и все, что до нея касается, не могутъ совершаться иначе, какъ чрезмѣрными трудами и потомъ, то и слѣдуетъ, что посвятившіе себя военному званію, переносятъ, безъ всякаго сомнѣнія, гораздо болѣе тѣхъ, которые въ тишинѣ и безопасности молятъ Бога о помощи нуждающимся. Не говорю, (нѣтъ у меня того и въ мысляхъ!) что состояніе странствующаго рыцаря сравняется въ достоинствѣ съ состояніемъ Картезіанскаго монаха; изъ того что я переношу, я хочу только вывести заключеніе, что мое званіе, безъ сомнѣнія, тягостнѣе, бѣдственнѣе, болѣе подвержено голоду и жаждѣ, болѣе жалко, бѣдно, несчастно. Нѣтъ сомнѣнія, что странствующіе рыцари протекшихъ временъ терпѣли Множество бѣдствій въ теченіе ихъ жизни; и если нѣкоторые изъ нихъ своею храбростью и возвысились до степени императоровъ, повѣрьте, что это имъ стоило много пота и крови. Притомъ, еслибы тѣмъ, которые достигли такой высокой степени, не помогали волшебники и мудрецы, то они очень обманулись бы въ своихъ желаніяхъ и надеждахъ. И я тоже думаю, замѣтилъ путешественникъ; но одна вещь между многими другими особенно мнѣ не нравится въ странствующихъ рыцаряхъ, а именно, что когда имъ представляется случай предпринять какой нибудь великій и опасный подвигъ, когда угрожаетъ имъ явная гибель, они въ эту минуту никогда не предаютъ себя Богу, какъ всякій добрый христіанинъ обязанъ сдѣлать въ подобной опасности; напротивъ, они поручаютъ себя своимъ возлюбленнымъ съ такимъ усердіемъ и преданностью, какъ будтобы онѣ были ихъ божество; а это, какъ мнѣ кажется, отзывается немного язычествомъ. Государь мой! отвѣчалъ Донъ Кихотъ: это и не можетъ быть иначе никакимъ образомъ, и рыцарь, который бы сдѣлалъ другое, поступилъ бы очень худо. Принято уже за правило и вошло въ обыкновеніе въ странствующемъ рыцарствѣ, чтобы членъ этого ордена, который въ присутствіи своей владычицы предпринимаетъ какой нибудь важный подвигъ, обращалъ къ ней глаза страстно и нѣжно, какъ будто испрашивая у нея своимъ взглядомъ покровительства и помощи въ сомнительномъ предпріятіи; и даже, когда никто не можетъ его услышать, онъ обязанъ произнести нѣсколько словъ сквозь зубы и поручить себя ей отъ всего сердца. Бездну примѣровъ находимъ этому въ исторіи. Впрочемъ не надобно думать, чтобы рыцари не поручали себя Богу, когда время и мѣсто позволятъ имъ это сдѣлать въ продолженіе подвига. Со всѣмъ этимъ, возразилъ путешественникъ, у меня остается одно сомнѣніе: я много разъ читалъ, что начинается споръ между двумя странствующими рыцарями, и, слово за слово гнѣвъ ихъ разгорается, и они поворачиваютъ лошадей, и становятся на далекое разстояніе одинъ отъ другаго, и тотчасъ, безъ дальнихъ околичностей, во весь опоръ скачутъ другъ къ другу, и посреди бѣга поручаютъ себя своимъ возлюбленнымъ. Обыкновенно случается въ этихъ сшибкахъ, что одинъ изъ рыцарей падаетъ съ лошади, проколотый насквозь копьемъ своего противника, а другой также не можетъ не упасть на землю, если не удержится за гриву своего коня. По этому я не знаю, какимъ образомъ убитый находитъ время поручить душу свою Богу въ продолженіе такого быстраго дѣла. Лучше бы было, чтобъ слова, которыя онъ произноситъ во время сшибки, препоручая себя своей возлюбленной, содержали въ себѣ то., что онъ долженъ и обязанъ былъ произнести, какъ христіанинъ, тѣмъ болѣе, какъ я думаю про себя, что не у всѣхъ странствующихъ рыцарей есть особы, которымъ они могутъ поручать себя, потому что не всѣ рыцари влюблены. Этого быть не можетъ, возразилъ Донъ Кихотъ, говорю, что быть не можетъ, чтобы существовалъ странствующій рыцарь безъ возлюбленной. Для всѣхъ для нихъ такъ свойственно и естественно быть влюбленнымъ, какъ небу блестѣть звѣздами. Навѣрное никогда не видано и не слыхано исторій, гдѣ бы нашелся рыцарь безъ любви, а еслибы сверхъ ожиданія такой нашелся, то его нельзя считать законнымъ рыцаремъ, и слѣдовало бы думать, что онъ вошелъ въ твердыню странствующаго рыцарства не чрезъ ворота, а перелѣзъ черезъ стѣну, какъ воръ и мошенникъ.

0x01 graphic

0x01 graphic

   Однакожъ, возразилъ путешественникъ, если память мнѣ не измѣняетъ, я читалъ, кажется, что Донъ Галаоръ, брать храбраго Амадиса Гальскаго, не имѣлъ никогда извѣстной особы, которой бы онъ поручалъ себя въ опасностяхъ; но за всѣмъ тѣмъ считался очень храбрымъ и знаменитымъ рыцаремъ. На это отвѣчалъ нашъ Донъ Кихотъ: милостивый государь! одна ласточка не приноситъ лѣта. Впрочемъ мнѣ извѣстно, что въ тайнѣ этотъ рыцарь былъ влюбленъ безъ памяти. Сверхъ того расположеніе ко всѣмъ красавицамъ вообще, было его Природнымъ свойствомъ, съ которымъ онъ не могъ сладить. Въ заключеніе же сказать, совершенно доказано, что у него была одна особа, которую онъ избралъ въ повелительницы души своей. Ей онъ безпрестанно поручалъ себя, но съ великою тайною. Онъ былъ самый скромный рыцарь въ любви.
   И такъ, если всякій странствующій рыцарь по необходимости долженъ быть влюбленъ, сказалъ путешественникъ, то очень можно думать, что и вы не отступили отъ этого правила, составляющаго обязанность вашего званія, и если вы не соблюдаете такъ же строга скромности, какъ Донъ Галаоръ, то я васъ убѣдительнѣйше прошу отъ имени всей этой компаніи и отъ моего собственнаго, объявитъ намъ имя, мѣсто рожденія, званіе, и описать красоту вашей возлюбленной. Она навѣрное сочтетъ большимъ счастьемъ, когда весь свѣтъ узнаетъ, что ее любитъ и служитъ ей такой рыцарь, какъ вы. Донъ Кихотъ глубоко вздохнулъ и отвѣчалъ: не могу утвердительно сказать, желаетъ или нѣтъ моя сладостная непріятельница, чтобы міру извѣстно было, что я въ ея повелѣніяхъ. Отвѣчая на вашу учтивую просьбу, могу объявить только, что имя ея -- Дульсинея;. ея отечество -- Тобозо, деревня Ламанчская; ея званіе -- покрайней мѣрѣ принцесса, потому что она моя царица и повелительница; красота ея выше человѣческой, потому что въ ней осуществляются всѣ невозможныя и химерическія принадлежности красоты, которыя поэты приписываютъ своимъ любезнымъ. Волосы ея -- настоящее золото, чело -- поля элисейскія, брови -- радуги небесныя, глаза -- свѣтила солнечныя, щеки -- розы, уста -- кораллы, зубы -- жемчугъ, шея -- алебастръ, грудь -- мраморъ, руки -- кость слоновая, бѣлизна ея -- снѣгъ, а всѣ прелести, которыя скрываетъ отъ взоровъ человѣческихъ приличіе, таковы, какъ я думаю и понимаю, что одно скромное и внимательное разсмотрѣніе въ состояніи оцѣнить ихъ, но не сравнивать. Мы бы желали узнать ея родъ и происхожденіе, сказалъ Вивальдо. Она не происходить, отвѣчалъ Донъ Кихотъ, отъ Курціевъ, Кайевъ и Сципіоновъ Римскихъ, ни отъ новѣйшихъ родовъ Колона и Урзино, ни отъ Монкадовъ и Рекесеновъ Каталонскихъ, тѣмъ менѣе отъ Ребельасовъ и Вильаносовъ Валенсійскихъ, или отъ Палафоховъ, Нуцовъ, Рокабертіевъ, Корельасовъ, Лунасовъ, Алагонесовъ, Урреасовъ, Фосесовъ и Гурреевъ Аррагонскихъ, также и не отъ Сердасовъ, Манрикеевъ, Мендозовъ и Гусмановъ Кастильскихъ; ни отъ Аленкастро, Пальаи Менеэе Португальскихъ; она происходитъ отъ фамиліи Тобозо Ламанчской, фамиліи, правда, новой, но такой, которая можетъ быть колыбелью самыхъ знаменитыхъ родовъ въ вѣкахъ будущихъ. И; никто да не возражаетъ мнѣ на это, развѣ только подъ условіемъ, которое Сербинъ начерталъ на подножіи трофеевъ изъ оружій Орланда:
   
   Остерегись коснуться къ нимъ рукой,
   Кто опасается вступать съ Орландомъ въ бой.
   
   Хотя моя фамилія, сказалъ путешественникъ, происходитъ отъ Качопиновъ Ларедскихъ, {Качопинами (Cachopines) называлъ въ то время простой народъ Испанцевъ, которые переселялись въ Америку, понуждаемые къ тому бѣдностію или склонностію къ бродяжеству.} однакожъ я не смѣю поставить ее наравнѣ съ Тобозо-Ламанчскою, даромъ, что такой фамиліи, если сказать правду, я до сихъ поръ никогда не слыхалъ. Какъ это такъ, не слыхали! отвѣчалъ Донъ Кихотъ. Съ большимъ вниманіемъ слушали всѣ прочіе этотъ разговоръ, и даже пастухи замѣтили у нашего Донъ Кихота огромный недостатокъ въ здравомъ разсудкѣ. Одинъ Санчо Панса считалъ за истину все, что ни говорилъ господинъ его, коротко зная Донъ Кихота съ самаго дѣтства. Только онъ сомнѣвался немножко въ существованіи прелестной Дульсинеи Тобозской, потому что никогда не слыхивала такого имени, хотя жилъ очень близко отъ Тобозо. Продолжая свой путь и разговаривая такимъ образомъ, они увидѣли, что по ущелью, которое находилось между двухъ высокихъ горъ, сходили десятка два пастуховъ, одѣтыхъ въ длинные камзолы изъ черной ткани, и съ вѣнками на головахъ, которые, какъ увидѣли, послѣ, были одни изъ зеленицы, другіе изъ кипариса. Шестеро изъ нихъ несли носилки, усыпанныя множествомъ разнообразныхъ цвѣтовъ и зеленыхъ вѣтвей.-- Увидѣвъ ихъ, одинъ изъ пастуховъ сказалъ: вотъ идутъ тѣ, которые несутъ тѣло Хризостома; у подошвы этой горы онъ велѣлъ похоронить его. Эти слова заставили всѣхъ ускорить шаги, и Донъ Кихотъ съ прочими прибылъ къ мѣсту въ то время, когда поставили уже носилки на землю и четверо изъ пастуховъ принялись острыми ломами рыть могилу у подошвы твердой скалы. Бывшіе на мѣстѣ учтиво раскланялись съ пришедшими, и Донъ Кихотъ съ прочими подошелъ тотчасъ къ носилкамъ. На нихъ лежалъ покойникъ, весь покрытый цвѣтами и одѣтый пастухомъ; по виду казалось, что это былъ лѣтъ тридцати мужчина. Не смотря на смерть, можно было замѣтить, что живой онъ отличался красотою и статностію. Вокругъ него, на тѣхъ же носилкахъ лежало нѣсколько книгъ и много бумагъ, развернутыхъ и сложенныхъ. Тѣ, которые смотрѣли на него, рывшіе могилу и всѣ прочіе присутствовавшіе хранили глубокое молчаніе; наконецъ одинъ изъ тѣхъ, которые его принесли, сказалъ другому: посмотри хорошенько, Амбросіо, точно ли здѣсь мѣсто, которое назначилъ Хризостомъ? Ты вѣдь желаешь во всей точности выполнить все, что онъ приказалъ въ завѣщаніи. Да, здѣсь, отвѣчалъ Амбросіо: сколько разъ злополучный другъ мой мнѣ тутъ разсказывалъ о своемъ несчастій! Здѣсь увидѣлъ онъ въ первый разъ эту заклятую непріятельницу рода человѣческаго; здѣсь въ первый разъ онъ открылъ ей любовь свою, столь чистую и страстную; здѣсь Марсела въ послѣдній разъ разрушила его надежды, и презрѣніемъ своимъ довела до конца трагедію его плачевной жизни. Онъ хотѣлъ, чтобы въ память столькихъ страданіи, его положили здѣсь, въ нѣдра вѣчнаго забвенія. Обратясь потомъ къ Донъ Кихоту и путешественникамъ, онъ продолжалъ: тѣло это, господа, на которое вы сострадательно смотрите, было вмѣстилищемъ души, получившей отъ неба! безчисленное множество даровъ. Это тѣло Хризостома, который былъ единственъ по уму. и образованности, необыкновененъ по любезности, Фениксъ въ дружбѣ, великодушенъ безъ разсчета, важенъ безъ надменности, веселъ безъ низости, однимъ словомъ, онъ былъ первый во всемъ, что называется быть добрымъ, и не найдешьвтораго, равнаго ему въ томъ, что называется быть несчастнымъ. Онъ любилъ, и былъ ненавидимъ; онъ обожалъ, и былъ презираемъ; онъ хотѣлъ умолить жестокую, и умолялъ мраморъ, бѣгалъ за вѣтромъ, говорилъ пустынѣ, оказалъ услуги неблагодарности, и въ награду отъ нея принялъ смерть посреди поприща его жизни, прекращенной пастушкою, которую онъ хотѣлъ заставить жить вѣчно въ памяти людей. Это бы могли доказать бумаги, на которыя вы теперь смотрите, еслибъ онъ не завѣщалъ мнѣ предать ихъ огню, когда предамъ его тѣло землѣ.

0x01 graphic

   Вы бы поступили съ ними, возразилъ Вивальдо, съ большею жестокостью, нежели самъ владѣлецъ ихъ. Несправедливо и неблагоразумно исполнять волю того, кто приказываетъ что либо безразсудное. Хорошо ли бы сдѣлалъ Августъ Цесарь, еслибы согласился исполнить то, что приказывалъ въ своемъ завѣщаніи божественный пѣвецъ Мантуи? И такъ, господинъ Амбросіо, довольно предать тѣло твоего друга землѣ; не предавай его твореній забвенію. То, что онъ приказалъ, какъ человѣкъ оскорбленный, не выполняй, какъ неразумный. Напротивъ, давъ жизнь этимъ бумагамъ, увѣковѣчь жестокость Марселы, чтобы она служила примѣромъ во времена будущія и предостерегала всѣхъ отъ паденія въ подобныя пропасти. Какъ я, такъ и всѣ здѣсь собравшіеся, знаемъ уже исторію твоего друга, этой жертвы любви и отчаянія; знаемъ дружбу твою къ нему, причину его смерти, и то, что онъ приказалъ, лишая себя жизни. Эта плачевная исторія можетъ показать всю мѣру жестокости Марселы, любви Хризостома, вѣрности твоей дружбы;она покажетъ конецъ, ожидающій тѣхъ, которые необузданно бѣгутъ по стезѣ безразсудной любви. Вчера ночью узнали мы о смерти Хризостома, и что онъ будетъ погребенъ въ этомъ мѣстѣ, а потому изъ любопытства и состраданія мы свернули съ нашей дороги, и рѣшились придти посмотрѣть собственными глазами на то, объ чемъ одинъ разсказъ насъ такъ живо тронулъ. Въ награду за это состраданіе и за желаніе помочь несчастію, еслибъ это было въ нашихъ силахъ, мы просимъ тебя, скромный Амбросіо, или, по крайней мѣрѣ, я умоляю тебя, чтобы, отказавшись сжечь эти бумаги, ты позволилъ мнѣ взять нѣкоторыя изъ нихъ. Не дожидаясь отвѣта пастуха, Вивальдо протянулъ руку и взялъ нѣсколько бумагъ изъ тѣхъ, которыя были къ нему ближе. Видя это, Амбросіо сказалъ: изъ учтивости соглашусь, милостивый государь, чтобы у васъ остались тѣ, которыя вы уже взяли; но думать, чтобы я отказался сжечь остальныя, напрасная надежда. Вивальдо, желавшій узнать содержаніе бумагъ, поспѣшно развернулъ одну изъ нихъ и увидѣлъ заглавіе: Пѣснь отчаянія. Услышавъ это, Амбросіо сказалъ: это послѣдніе стихи, написанные несчастнымъ; и чтобы вы увидѣли, милостивый государь, всю мѣру его бѣдствій, прочитайте стихи эти вслухъ. Времени на то будетъ очень довольно, покуда приготовляютъ могилу. Я это сдѣлаю съ охотою, сказалъ Вивальдо; и такъ какъ у всѣхъ присутствовавшихъ было то же самое желаніе, то всѣ сѣли въ кружокъ, и онъ, возвысивъ голосъ, вотъ что прочиталъ имъ:

0x01 graphic

   

ГЛАВА XIV.
Гдѣ помѣщены стихи отчаянные умершаго пастуха, съ другими нечаянными приключеніями.

0x01 graphic

ПѢСНЬ ХРИЗОСТОМА.

   "Рѣшилась ты, жестокая, чтобы изъ устъ въ уста, изъ страны въ другую, пронеслась молва о твоей неумолимой суровости, и самый адъ вольетъ въ мою печальную грудь жалобные звуки, которые заглушатъ мой обыкновенный голосъ.
   "И по желанію моему, которое стремится высказать мою скорбь и твои поступки, раздастся ужасный вопль, и всѣ узнаютъ, что мое несчастное сердце мучительно разтерзано на части.
   "Итакъ слушай, слушай внимательно, не звуки согласные, но шумъ, который изъ глубины моей огорченной груди, волнуемой неизбѣжнымъ изступленіемъ, вырывается къ моему услажденію и къ твоей досадѣ.
   "Зыкъ льва, лютаго волка страшный вой, ужасное шипѣніе чешуйчатой змѣи, дикій ревъ какого нибудь чудовища, зловѣщее карканье ворона, шумъ противнаго вѣтра на измѣнчивомъ морѣ, мычаніе побѣжденнаго вола, жалобное воркованье одинокой горлицы, печальный крикъ совы, плачъ всего чернаго сонма преисподней, пусть исторгнутся изъ болящей души моей и сольются въ одинъ звукъ, который бы смутилъ всѣ чувства: чтобы выразить жестокую горесть мою, нужны новыя средства.
   "Не пески роднаго Тага, не оливы знаменитаго Бетиса услышатъ печальные отголоски этого смѣшенія звуковъ; здѣсь изольется моя тяжкая скорбь, на высокихъ скалахъ и въ глубокихъ ущельяхъ, мертвымъ языкомъ и рѣчью живою; или же въ темныхъ долинахъ, или въ пустынныхъ мѣстахъ, лишенныхъ слѣдовъ человѣка, или тамъ, гдѣ свѣтъ солнца никогда не сіяетъ, или посреди ядовитой толпы животныхъ, которыхъ питаетъ свободная равнина. {Во второмъ испанскомъ изданіи Донъ Кихота сказано: которыхъ питаетъ ровный Нилъ.}
   "И хотя въ дикихъ пустыняхъ глухіе и смутные отголоски моей скорби огласятъ твою безпримѣрную жестокость, но по волѣ моего бѣдственнаго рока, они разнесутся по пространному свѣту.
   "Презрѣніе убиваетъ; истощается терпѣніе истиннымъ или ложнымъ подозрѣніемъ; умерщвляетъ ревность съ большею жестокостью; смущаетъ жизнь долгое отсутствіе; противъ страха забвенія не защищаетъ твердая надежда счастливой судьбы.
   "Во всемъ есть вѣрная, неизбѣжная смерть; но я, о диво, неслыханное! Живу, въ ревности, въ разлукѣ, отвергнутый и увѣренный въ подозрѣніяхъ, которыя меня убиваютъ. И въ забвеніи, въ которомъ пламень мой разгорается, и посреди столькихъ мученій, взору моему никогда не удается увидѣть во мракѣ надежду. Отчаянный, я и не умоляю ее; напротивъ, чтобы предаться вполнѣ моимъ жалобамъ, клянусь быть безъ надежды вѣчно.
   "Можно ли, какимъ нибудь случаемъ, въ одинъ и тотъ же мигъ надѣяться и страшиться, и хорошо ли дѣлать это, когда причины страха вѣрнѣе?
   "Если жестокая ревность является предо мною, долженъ ли я зажмурить глаза, когда я принужденъ видѣть ее по тысячѣ ранъ, которыя въ душѣ моей раскрываютя.
   "Кто не отворитъ дверей настежъ недовѣрчивости, когда видитъ, что презрѣніе открыто; что подозрѣнія -- о горькая увѣренность!-- существенны, и что чистая истина превращена въ ложъ.
   "О лютый тиранъ въ царствѣ любви, ревность! Наложи цѣпь на эти руки. Презрѣніе! Дай мнѣ веревку для моей казни. Но горе мнѣ! Страданіе подавляетъ память о васъ, моихъ жестокихъ побѣдителяхъ.
   "Умираю наконецъ, и такъ какъ я никогда не надѣюсь счастія, ни въ смерти, ни въ жизни, то останусь упоренъ въ моихъ мечтаніяхъ:
   "Буду говорить, что тотъ хорошо дѣлаетъ, кто сильно любитъ, и что душа самая свободная та, которая наиболѣе покорена древнему тирану, любви.
   "Скажу, что моя всегдашняя непріятельница прекрасна душой и тѣломъ, что ея холодность отъ моей вины происходитъ, и что посредствомъ страданіи, намъ причиняемыхъ, любовь сохраняетъ въ мирѣ свои владѣнія.
   "Въ этой увѣренности, опутанный крѣпкою сѣтью, ускоривъ достиженіе бѣдственнаго мѣста, куда вело меня твое презрѣніе, я предамъ вѣтрамъ тѣло и душу, безъ лавра или пальмы будущихъ благъ.
   "Ты, которая столькими несправедливостями, принуждаешь меня быть несправедливымъ къ жизни, для меня несносной и отвратительной;
   "Ты уже видишь, что эта глубокая рана сердца явно открываетъ тебѣ, съ какою радостію подвергаюсь я твоей суровости.
   "Если, по счастію, признаешь ты меня достойнымъ, чтобы ясное небо твоихъ прекрасныхъ очей помрачилось отъ моей смерти, не дѣлай этого: я не хочу, чтобы ты вознаградила меня чѣмъ нибудь за то, что я отдаю тебѣ мою душу.
   "Нѣтъ! Лучше при. печальномъ событіи докажи смѣхомъ, что конецъ мой былъ для тебя праздникомъ. но какъ простъ я, что даю тебѣ этотъ совѣтъ; я знаю, что ты ставила въ томъ славу свою, чтобы скорѣе довести жизнь мою до конца.
   "Приди,-- настало уже время,-- изъ глубокой преисподней Танталъ съ своею жаждой, приди Сизифъ съ ужасною тягостію своего камня.
   "Принеси, Прометей, своего коршуна, не останавливай Иксіонъ колеса своего, ни вы, сестры, вашей тягостной работы.
   "Всѣ вмѣстѣ перемѣстите ваши смертельныя муки въ грудь мою, и тихимъ голосомъ, (если это заслуживаетъ отчаянный,) запойте погребальную пѣснь, печальную, горестную, надъ тѣломъ, которому отказано даже будетъ въ саванѣ.
   "Пускай трехголовый придверникъ ада и тысячи другихъ химеръ и чудовищъ сопровождаютъ печальное пѣніе. Мнѣ кажется, что нѣтъ другаго торжества, которое было бы приличнѣе для умершаго отъ любви.
   "Пѣснь отчаянія! Не греми жалобами, когда меня не будетъ. Напротивъ! Такъ какъ жестокая, которая причинила тебя, умножаетъ моимъ бѣдствіемъ свое счастіе, то даже въ самой могилѣ не будь печальна."

0x01 graphic

   Понравилась слушателямъ пѣснь Хризостома, хотя тотъ, который читалъ ее, замѣтилъ; что она показалась ему несогласною со слухами о скромности и добродѣтели Марселы, потому что Хризостомъ въ стихахъ своихъ жаловался на ревность, подозрѣнія, разлуку, и все это въ предосужденіе доброй славы Марселы. На это отвѣчалъ Амбросіо, знавшій самыя тайныя помышленія своего друга: чтобы разсѣять, милостивый государь, ваше сомнѣніе, надобно знать, что когда несчастный писалъ свои стихи, онъ былъ въ отдаленіи отъ Марселы, отъ которой онъ произвольно удалился, чтобы, увѣриться произведетъ ли надъ нимъ отсутствіе обыкновенное свое дѣйствіе, а такъ какъ отлучившагося влюбленнаго всякая бездѣлица тревожитъ и страшитъ, то и Хризостома мучили мечтательная ревность и робкія подозрѣнія, какъ будто они были истинныя. И такъ остается въ своей силѣ истина, которую разноситъ, молва о добродѣтели Марселы. Исключая того, что она жестока, не много самонадѣянна и очень горда, сама зависть не должна и не можетъ приписать ей какого нибудь недостатка. Правда, отвѣчалъ Вивальдо, и хотѣлъ начать чтеніе другой бумаги изъ тѣхъ, которыя сохранилъ отъ огня; но ему помѣшало чудесное видѣніе, (такимъ оно казалось), неожиданно поразившее глаза. На вершинѣ скалы, у которой рыли могилу, явилась пастушка Марсела, такая прелестная, что красота ея превозходила ея славу. Тѣ, которые до того времени ее не видали, глядѣли на нее въ изумленіи и молчаніи, а привыкшіе уже видѣть ее, не менѣе были удивлены, какъ и первые. Амбросіо, едва увидѣвъ ее, воскликнулъ съ негодованіемъ: не пришла ли ты случайно, свирѣпый василискъ этихъ горъ, посмотрѣть: потечетъ ли, отъ твоего присутствія, кровь изъ ранъ этого несчастнаго, котораго жестокость твоя лишила жизни; или пришла ты хвалиться подвигами своего непреклоннаго нрава или любоваться съ этой высоты, какъ другой безжалостный Неронъ, на пожаръ его пылающаго Рима, или дерзко попирать ногами этотъ трупъ несчастнаго, какъ неблагодарная дочь Сервія Туллія попирала трупъ своего отца? Скажи скорѣе, для чего пришла, или чего желаешь ты? Зная, что Хризостомъ никогда въ жизни не уклонялся отъ исполненія желаній твоихъ, я сдѣлаю, хотя онъ мертвъ, чтобы повиновались тебѣ всѣ тѣ, которые называются его друзьями. Совсѣмъ не за тѣмъ пришла я, Амбросіо! отвѣчала Марсела. Я пришла защитить себя и доказать, какъ несправедливы всѣ тѣ, которые обвиняютъ меня въ ихъ страданіяхъ и въ смерти Хризостома. И такъ прошу всѣхъ, здѣсь присутствующихъ, выслушать меня внимательно. Не нужно много времени и много словъ, чтобы убѣдить въ истинѣ благоразумныхъ. Небо создало меня, какъ говорите вы, прекрасною, и въ такой степени, что, не владѣя собой, побуждаетесь вы любить меня за красоту мою, а за любовь вашу, утверждаете вы, и я обязана любить васъ. По природному уму, который Богъ даровалъ мнѣ, я знаю, что все прекрасное любезно; но я не понимаю, почему прекрасное за то, что оно любимо, само обязано любить того, кто его любитъ. Можетъ случиться, что любящій прекрасное самъ безобразенъ, а такъ какъ безобразное возбуждаетъ отвращеніе, то пришлось бы некстати сказать: я люблю тебя за красоту, и ты должна любить меня, хотя я и безобразенъ. Но и равенство красоты не предполагаетъ равенства желаній, потому что не всѣ красоты возбуждаютъ любовь; нѣкоторыя услаждаютъ взоръ, не покоряя воли. Еслибы всѣ красоты возбуждали любовь и покоряли сердца, то желанія стремились бы, смѣшанныя и безпутныя, не зная гдѣ остановиться. Лица, одаренныя красотою, безконечны; безконечны были бы и желанія; но я слышала, что истинная любовь не дѣлятся и должна быть свободна, а не принужденна. Если все это справедливо, какъ я думаю, почему же хотите вы, чтобы моя воля покорилась принужденно, и потому только, что вы увѣряете меня въ любви своей? Скажите мнѣ: еслибы небо создало меня безобразною, имѣла ли бы я право жаловаться на васъ за то, что вы меня не любите? Разсудите, что я не избрала красоты, доставшейся мнѣ въ удѣлъ, и что ее, какъ она есть, даровало мнѣ небо безъ просьбы моей и безъ выбора. Нельзя обвинять, ехидну за ядъ, хотя она имъ наносить смерть; природа создала ее ядовитою. Такъ и я не заслуживаю упрековъ за красоту мою. Красота честной женщины подобна отдаленному огню или мечу острому. Первый не жжетъ, второй не ранитъ того, кто къ нимъ не приближается. Честь и добродѣтели составляютъ украшенія души, безъ которыхъ тѣло, каково бы оно ни было, не должно почитаться прекраснымъ. И такъ, если честь составляетъ одну изъ добродѣтелей, которыя наиболѣе украшаютъ тѣло и душу, неужели должна терять ее женщина, любимая за красоту, чтобы соотвѣтствовать намѣреніямъ того, кто для одного своего удовольствія всѣми своими силами и искусствомъ убѣждаетъ ее пожертвовать честью? Я родилась свободною; и чтобы могла жить свободно, избрала уединеніе полей. Деревья этихъ горъ -- мое общество, свѣтлые воды этихъ источниковъ -- мои зеркала. Деревьямъ и водамъ повѣряю я мои мысли и красоту мою. Я огонь отдаленный, и мечъ, вдали поставленный. Прельстившихся моею наружностію, я разувѣрила моими рѣчами, и если желанія поддерживаются надеждами, то, не подававъ никакой ни Хризостому, ни другому кому нибудь, не я довела ихъ до могилы, и потому можно рѣшительно сказать, что Хризостома скорѣе убило его упорство, чѣмъ моя жестокость. {Во всѣхъ испанскихъ изданіяхъ сказано: y si los deseos se susteutan con esperanzas, no habiendo yo dado alguna a Grisôstomo ni a otro alguno, el fin de ninguno dellos. Послѣ словъ: á otro alguno, вкрался, безъ сомнѣнія, типографскій пропускъ. Впрочемъ пропущенныя слова отгадать не трудно.} Если укоряютъ меня тѣмъ, что его намѣренія были чисты, и что потому я должна была имъ соотвѣтствовать, то скажу, что когда на этомъ самомъ мѣстѣ, гдѣ теперь роютъ его могилу, онъ открылъ мнѣ свое честное намѣреніе, я сказала ему, что рѣшилась жить въ постоянномъ уединеніи, чтобы одна земля насладилась плодомъ моего одиночества и красотою моей. Если онъ, не смотря на это разувѣреніе, упорствовалъ въ своей надеждѣ и плылъ противъ вѣтра, мудрено ли, что онъ погибъ посреди залива своего безразсудства? Если бы я ободряла его страсть, я была бы обманщица; еслибъ я рѣшилась исполнить его желаніе, я бы поступила противъ лучшаго изъ моихъ намѣреній. Онъ упорствовалъ, не смотря на разувѣреніе; онъ предался отчаянію, не будучи ненавидимъ. Разсмотрите теперь, справедливо ли обвинять меня въ его страданіяхъ. Пусть жалуется обманутый, пусть приходитъ въ отчаяніе тотъ, кто лишается обѣщанныхъ надеждъ, пусть ввѣрится мнѣ, кого призову я, пусть гордится, кого изберу; но пусть же не называетъ меня жестокою и убійцею тотъ, кому я ничего не обѣщала, кого не обманывала, не призывала и не избирала. Небо не хотѣло донынѣ, чтобы я полюбила кого нибудь по предопредѣленію. Думать, что я хочу полюбить по выбору,-- мысль неосновательная. Это общее разувѣреніе пусть послужитъ для каждаго изъ тѣхъ, которые преклоняютъ меня въ свою пользу. Пусть знаютъ отнынѣ, что если кто нибудь умретъ отъ меня, умретъ не отъ ревности и несчастія, потому что тотъ, кто никого не любить, не долженъ ни въ комъ возбуждать ревности, и разувѣренія не должны бытъ почитаемы за презрѣніе. Тотъ, кто называетъ меня лютымъ звѣремъ и василискомъ, удались отъ меня, какъ отъ существа ненавистнаго и вреднаго, тотъ, кто называетъ меня неблагодарною, не услуживай мнѣ, кто непонятною, не узнавай меня, кто жестокою, не слѣдуй за мною. Этотъ звѣрь, этотъ василискъ, эта неблагодарная, жестокая, непонятная, не станетъ никакимъ образомъ ни искать васъ, ни услуживать вамъ, ни узнавать васъ, ни слѣдовать за вами. Если убили Хризостома нетерпѣніе и страсть, за что винить мое безукоризненное поведеніе и благоразуміе? Если я сохраняю чистоту души моей въ обществѣ этихъ деревъ, зачѣмъ хочетъ ея потери тотъ, который желаетъ, чтобы я жила съ людьми? Я, какъ вамъ извѣстно, имѣю собственное богатство; чужаго не желаю; пользуюсь свободой и не хочу никому подчинять себя. Никого не люблю, и никого не ненавижу. Я чужда обмана и искательства; не насмѣхаюсь надъ однимъ, не мучу другаго, для забавы. Скромныя бесѣды съ пастушками здѣшнихъ деревень и попеченіе о козахъ моихъ составляютъ мои удовольствія. Желанія мой ограничиваются этими горами, и если стремятся далѣе, то только для того, чтобы созерцать красоту неба, этотъ путь, по которому душа восходитъ въ первоначальное свое жилище.

0x01 graphic

   Сказавъ это и не ожидая отвѣта, Марсела повернулась и скрылась въ густотѣ лѣса, который вблизи находился. Всѣ, которые ее слушали, дивились столько же уму ея, сколько и красотѣ. Нѣкоторые, (пораженные могущественною, лучистою стрѣлою ея прелестныхъ глазъ,) хотѣли слѣдовать за нею, не смотря на предостереженіе, которое отъ нея самой слышали. Донъ Кихотъ, видя это, нашелъ приличнымъ употребить тутъ въ дѣло свое рыцарство, оказавъ помощь утѣсняемымъ красавицамъ. Взявшись за рукоять меча, онѣ сказалъ громкимъ и выразительнымъ голосомъ: не смѣй никто, какого бы званія и состоянія ни былъ, слѣдоватъ за прекрасною Марселою, подъ опасеніемъ подпасть неистовому моему негодованію. Она доказала ясными и достаточными доводами, что она мало виновна или вовсе невинна въ смерти Хризостома, и какъ чужда она снисхожденія къ желаніямъ всѣхъ ея обожателей. По этой причинѣ справедливо, чтобы вмѣсто слѣдованія и преслѣдованія, оказывались ей честь и почтеніе благомыслящими людьми всего свѣта. Она показала, что въ цѣломъ мірѣ живетъ одна она съ такими чистыми намѣреніями. Устрашась ли угрозъ Донъ Кихота, или потому, что Амбросіо просилъ довершить послѣдній долгъ его другу, никто изъ пастуховъ не тронулся съ мѣста не удалился оттуда, пока, вырывъ могилу и предавъ огню бумаги Хризостома, не погребли тѣла его. Всѣ присутствовавшіе много плакали. На могилу положили большой камень на время, пока не изготовится памятникъ, который хотѣлъ заказать Амбросіо съ эпитафіей:
   
   Здѣсь несчастливца хладный прахъ
   Земля безмолвная сокрыла;
   Въ долинахъ этихъ и горахъ
   Онъ пасъ стада. Его убила
   Любовь къ суровой красотѣ.
   Онъ вѣренъ былъ своей мечтѣ.
   Любилъ... и вотъ его могила!

0x01 graphic

   Надгробный камень осыпали цвѣтами и вѣтвями. Всѣ потомъ, по обыкновенію, изъявили Амбросіо сожалѣніе свое, и простились съ нимъ. Тоже сдѣлалъ Вивальдо съ его товарищемъ. Донъ Кихотъ простился и съ пастухами и съ путешественниками. Послѣдніе спросили его: не отправится ли онъ съ ними въ Севилью, гдѣ чрезвычайно удобно искать приключеній; гдѣ въ каждой улицъ, въ каждомъ закоулкѣ можно встрѣтить гораздо болѣе приключеній, чѣмъ во всякомъ другомъ мѣстѣ. Донъ Кихотъ, поблагодаривъ ихъ за совѣтъ и желаніе услужить ему, сказалъ, что не хочетъ и не долженъ ѣхать въ Севилью, пока не очиститъ всѣхъ окрестныхъ горъ отъ разбойниковъ, которыми онѣ, какъ носилась молва, были наполнены. Видя его доброе намѣреніе, путешественники не захотѣли болѣе докучать ему, но, снова простясь съ нимъ, поѣхали своею дорогой, въ продолженіе которой было имъ о чемъ поговорить: и объ исторіи Марселы, и о Хризостомѣ,, и о сумасбродствахъ Донъ Кихота.
   Донъ Кихотъ рѣшился отыскать Марселу и предложить ей всѣ возможныя съ его стороны услуги. Но не такъ случилось, какъ онъ думалъ, о чемъ разскажете" въ этой истинной исторіи, которой вторая часть здѣсь оканчивается.

0x01 graphic

   
   0x01 graphic

КНИГА III.-- ГЛАВА XV.
О несчастномъ приключеніи Донъ Кихота, при встрѣчѣ съ нѣкоторыми безчеловѣчными Янгуесами. (*)

(*) Обитатели Янгуесскаго округа, въ провинціи Ріоха.

0x01 graphic

   Повѣтствуетъ мудрый Сидь Хаметъ Бененхели, что Донъ Кихотъ, простившись съ своими хозяевами и со всѣми бывшими на похоронахъ Хризостома, въѣхалъ въ сопровожденіи оруженосца въ лѣсъ, куда, какъ видѣли они, скрылась пастушка Марсела; но проѣздивъ по немъ болѣе двухъ часовъ и не найдя нигдѣ пастушки, Донъ Кихотъ и Санчо выѣхали наконецъ на лугъ, по которому протекалъ свѣтлый ручей. Плѣнясь красотою мѣста, они рѣшились провести тутъ время полуденнаго зноя, который уже начиналъ ихъ безпокоить. Рыцарь и оруженосецъ спѣшились и пустили коня съ осломъ пастись на лугу, богатомъ травою, а сами, и господинъ и слуга, принялись дружно, безъ церемоній, истреблять запасъ, бывшій въ дорожномъ мѣшкѣ.

0x01 graphic

   Санчо не надѣлъ на Росинанта путь, считая его по многимъ опытамъ за самое степенное животное, котораго, по его мнѣнію, не могли бы совратить съ прямаго пути всѣ стада Кордовскихъ кобылицъ. Но судьба и дьяволъ, который рѣдко спитъ, устроили, чтобы на томъ же лугу паслось стадо Галиційскихъ кобылицъ, принадлежавшее погонщикамъ Янгуесскимъ, которые обыкновенно останавливаются съ ихъ стадами во время полуденнаго жара на лугахъ, изобилующихъ травою и водою. Мѣсто, гдѣ находился Донъ Кихотъ, было очень удобное для Янгуесовъ. Вотъ и случилось, что Росинанту вдругъ пришло въ голову приласкаться къ этимъ Галиційскимъ госпожамъ и, откинувъ въ сторону свое обычное степенство, пуститься къ нимъ, не спросясь гоподина, мелкою, щегольскою рысью. Но кобылицы, которыя находили болѣе для себя выгоднымъ ѣсть траву, принялись однѣ бить задними ногами, другія кусать бѣднаго Росинанта такъ ловко, что сначала сбили съ него сѣдло, а наконецъ и его самого сшибли съ ногъ. Но этимъ бѣдствія его еще не кончились. Погонщики, замѣтивъ его нахальство, прибѣжали съ палками и начали колотить несчастнаго. Видя это, Донъ Кихотъ и Санчо поспѣшили, запыхавшись, на помощь Росинанту, и рыцарь сказалъ оруженосцу: я вижу, другъ Санчо, что это не рыцари, а все народъ подлый; и потому ты можешь по всей справедливости помочь мнѣ отомстить этимъ людямъ за оскорбленіе, которое они предъ нашими глазами нанесли Росинанту.-- Какое тутъ къ черту мщеніе, возразилъ Санчо, когда ихъ человѣкъ съ двадцать, а насъ всего двое, или, лучше сказать, полтора человѣка?Я одинъ стою сотни, сказалъ Донъ Кихотъ, и съ этимъ словомъ, обнаживъ мечъ, бросился на Янгуесовъ. Санчо, ободренный примѣромъ господина, сдѣлалъ тоже. Донъ Кихотъ нанесъ одному изъ погонщиковъ ударъ мечемъ и разрубилъ бывшій на немъ кожаный кафтанъ и отчасти плечо. Янгуесы, видя, что на нихъ напали только два человѣка, собрались, окружили рыцаря и оруженосца и, схвативъ палки, начали ими такъ усердно потчивать нападателей, что первыми ударами сшибли съ ногъ Санчо, а слѣдующими и Донъ Кихота, не смотря на его храбрость и искусство. Судьба хотѣла, чтобъ Донъ Кихотъ упалъ къ ногамъ Росинанта, который еще не поднимался. Это доказываетъ, какъ ужасно дѣйствуетъ палка въ рукахъ грубаго и разсерженнаго человѣка. Янгуесы, видя свое злое дѣло, навьючили кобылицъ и поспѣшно удалились, оставя двухъ искателей приключеній въ самомъ жалкомъ положеніи.

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

   Первый очнулся Санчо Панса и, увидѣвъ подлѣ себя лежавшаго Донъ Кихота, сказалъ жалобнымъ голосомъ: господинъ Донъ Кихотъ, ахъ господинъ Донъ Кихотъ! Что тебѣ надобно, братъ Санчо? спросилъ рыцарь такимъ же голосомъ.-- Не льзя ли, сударь, дать мнѣ два глотка этого бальзама Феобласа, если онъ есть у васъ подъ руками. Авось онъ и отъ излому костей пособитъ такъ же, какъ и отъ ранъ.-- Ахъ! еслибъ онъ былъ со мною, отвѣчалъ Донъ Кихотъ, тогда бы намъ хорошо было. Но клянусь тебѣ, Санчо, честью странствующаго рыцаря, что если судьба не возпрепятствуетъ, то не пройдетъ двухъ дней, какъ онъ будетъ у меня, или пусть отпадутъ у меня руки.-- А во сколько дней, по вашему, можно намъ будетъ встать на ноги? спросилъ Санчо.-- Сказать по правдѣ, не знаю, отвѣчалъ измятый рыцарь: знаю только, что въ этомъ дѣлѣ я одинъ кругомъ виноватъ. Мнѣ бы не должно было обнажать меча противъ этой сволочи, и богъ брани наказалъ меня по справедливости за-нарушеніе законовъ рыцарства. Потому-то, братъ Санчо, я нахожу нужнымъ сказать тебѣ о предметѣ, для общей нашей пользы весьма важномъ; именно, когда впередъ ты увидишь, что подобная сволочь насъ оскорбляетъ, тогда не выжидай, чтобы я обнажилъ мечъ; этого я ни за что не сдѣлаю! Ты выхвати свою шпагу и руби мерзавцевъ, сколько душѣ угодно; если же ихъ защищать будутъ рыцари, тогда управиться съ ними будетъ мое дѣло; ты ужъ видѣлъ съ тысячу разъ, до чего простирается сила этой непобѣдимой руки.-- Вотъ до какой степени бѣднякъ Донъ Кихотъ сдѣлался надмененъ послѣ побѣды своей надъ храбрымъ Бискайцемъ!
   Но Санчо нашелъ совѣтъ своего господина не совсѣмъ основательнымъ, и счелъ за нужное возразить: нѣтъ, сударь! я человѣкъ тихій и смирный, и готовъ снести всякую обиду; вѣдь у меня жена и дѣти, которыхъ надобно прокормить, да воспитать. А потому, сударь, и я вамъ не то, что посовѣтую, а доложу, что я ни за что на свѣтѣ ни съ кѣмъ не стану драться, ни съ рыцаремъ, ни съ простолюдиномъ, и съ этихъ поръ впредь до преставленія свѣта прощаю всѣ обиды, которыя мнѣ нанесены или нанесутся кѣмъ бы то ни было, благороднымъ или подлымъ, богатымъ или бѣднымъ, дворяниномъ или податнымъ человѣкомъ, не исключая ни одного званія и состоянія.
   Донъ Кихотъ, выслушавъ оруженосца, сказалъ ему: хотѣлось бы мнѣ дышать посвободнѣе и чувствовать боли въ боку поменьше, чтобы вразумить тебя, Панса. Что будетъ съ тобою, грѣшникомъ, тогда, когда вихрь фортуны, доселѣ намъ неблагопріятный, повернется въ нашу сторону, наполнитъ наши паруса и примчитъ насъ, безъ дальнихъ препятствій, къ одному изъ обѣщанныхъ тебѣ острововъ? Что будетъ съ тобою, когда я этотъ островъ завоюю и отдамъ тебѣ во владѣніе? Ты не будешь годиться во владѣтели, не будучи рыцаремъ, а рыцаремъ къ тому времени не сдѣлаешься потому, что не желаешь этого; въ тебѣ нѣтъ ни храбрости, свойственной рыцарю, который долженъ мстить за обиды и защищать свое владѣніе. Надобно тебѣ знать, что въ провинціяхъ, или королевствахъ, вновь завоеванныхъ, умы жителей бываютъ неспокойны и привязанность къ новымъ владѣтелямъ невелика, такъ что безпрестанно надобно опасаться съ ихъ стороны безпокойствѣй, какъ говорится, попытокъ счастія. Потому-то новому владѣльцу надобно имѣть довольно мау, чтобы управлять, и довольно храбрости, чтобы во вся" комъ случаѣ быть готовымъ дѣйствовать или наступательно или оборонительно. Ахъ, сударь, хорошо было бы, еслибъ этотъ умъ и эта храбрость, о которыхъ вы изволите говорить, были во мнѣ до оказіи, съ нами приключившейся, а теперь, ей ей, мнѣ припарка нужнѣе вашего наставленія. Потрудитесь-ка, сударь, приподняться, если можете, и поднимемъ Росинанта, хотя онъ того не стоить: отъ него пришла вся бѣда. Кто бы могъ подозрѣвать въ такихъ проказахъ Росинанта, который былъ всегда такой же скромникъ и смиренникъ, какъ я. Правду говорятъ, что не скоро узнаешь кого бы то ни было, и что на свѣтѣ нѣтъ ничего вѣрнаго. Можно ли было ожидать, чтобы вслѣдъ за славною побѣдою вашею надъ этимъ странствующимъ бѣднякомъ посыпался на наши плеча палочный градъ?-- Еще бы на твои, сказалъ Донъ Кихотъ: они къ этому привычны; а каково-то было вытерпѣть этотъ градъ моимъ, которые воспитаны подъ голландскимъ полотномъ? Еслибъ я не воображалъ -- что я говорю: не воображалъ! естлибъ я не зналъ навѣрное, что всѣ эти непріятности сопряжены тѣсно съ моимъ званіемъ; то конечно умеръ бы теперь же съ досады.-- Если, сударь, эти непріятности, сказалъ Санчо, составляютъ жатву рыцарскую, такъ позвольте спросить, какъ она собирается: круглый ли годъ, или по срокамъ? Мнѣ кажется, сударь, что если намъ достанутся еще двѣ такія пожицки, такъ до третьей безъ помощи Божіей не дожить.
   Знай, другъ Санчо, что жизнь странствующаго рыцаря подвержена тысячамъ опасностей и бѣдствій; зато онъ имѣетъ близкую возможность сдѣлаться королемъ или императоромъ. Этому было много*примѣровъ, о которыхъ я имѣю полное свѣдѣніе; еслибы не мѣшала мнѣ боль, я могъ бы разсказать тебѣ про нѣсколькихъ рыцарей, которые достигли престола одною храбростію. Всѣ они и до того времени и послѣ того подвергались бѣдствіямъ. Такъ, напримѣръ, когда храбрый Амадисъ Гальскій впалъ во власть смертельнаго врага своего, Аркалая, тогда этотъ волшебникъ, какъ достовѣрно извѣстно, привязалъ его къ столбу, на дворѣ, и отсчиталъ ему болѣе двухъ сотъ ударовъ возжами. Одинъ неизвѣстный, но пользующійся полною довѣренностію авторъ разсказываетъ, что рыцарь Ѳеба, провалившись въ нѣкоторомъ замкѣ въ глубокое подземелье, почувствовалъ себя связаннымъ по рукамъ и по ногамъ; что тамъ обдавали его водою со снѣгомъ и пескомъ, и ему, бѣдняку, пришлось бы плохо, еслибъ волшебникъ, истинный другъ его, не подалъ помощи. Почему же и мнѣ не сравняться съ этими благородными рыцарями, которые перенесли гораздо тягчайшія оскорбленія, нежели мы теперь. Скажу тебѣ еще, Санчо, что раны, наносимыя орудіемъ, которое случайно находится въ рукахъ, не наносятъ безчестія. Это правило ясно выражено въ законѣ о единоборствѣ слѣдующими словами: "Если башмачникъ ударитъ другаго колодкою, которая случится у него въ рукахъ: то, хотя колодка эта сдѣлана изъ палки, однакожъ нельзя будетъ сказать, что тотъ, кому нанесенъ ударъ, бить палкою." Я говорю тебѣ это для того, чтобы ты не считалъ насъ обезчесченными тѣмъ, что насъ поколотили. У погонщиковъ, которые насъ били, не было въ рукахъ другаго оружія, кромѣ палокъ, и, какъ мнѣ помнится, ни у одного изъ нихъ не замѣтилъ я ни меча, ни шпаги, ни кинжала. А я скажу, сударь, что эти разбойники не дали мнѣ времени и глазомъ мигнуть. Лишь только я вытащилъ мою тизону {Тизона, названіе одного изъ мечей Сида. Другой его мечъ назывался Колада.}, какъ они и принялись меня колотить, да такъ, что у меня въ глазахъ потемнѣло, ноги подкосились, и свалился я на то мѣсто, гдѣ и теперь лежу и гдѣ не безпокоюсь разбирать: оскорбленіе то, или нѣтъ, что насъ отпотчивали палками. Меня безпокоитъ только боль отъ ударовъ, которые оставятъ много впечатлѣній и въ моей памяти и на плечахъ моихъ. Полно, братъ Санчо! возразилъ Донъ Кихотъ: развѣ ты не знаешь, что нѣтъ на свѣтѣ огорченія, которое бы не забывалось со временемъ, ни боли, которая бы не облегчалась смертію. Да какой же вамъ, сударь, бѣды хуже той, которой можетъ пособить одно время или смерть. Вотъ если бы наше нынѣшнее несчастіе было таково, чтобы прошло отъ двухъ-трехъ припарокъ, тогда бы еще горя мало; но я начинаю думать, что пластырями цѣлой больницы едва ли можно пособить Намъ.
   Перестань же, Санчо, и переноси бѣду съ твердостью. Подражай въ этомъ мнѣ; а между тѣмъ посмотримъ, что сталось съ Росинантомъ. Кажется, ему, бѣдному, досталось не меньше прочихъ. Этому дивиться нечего, отвѣчалъ Санчо: вѣдь и онъ также странствующій рыцарь. А вотъ диво, что мой оселъ остался цѣлъ и невредимъ между тѣмъ, какъ намъ пересчитали ребра. Никакое несчастіе, сказалъ Донъ Кихотъ, не бываетъ совершенно полнымъ, и всегда найдется какое нибудь средство помощи. Такъ и теперь. Это доброе животное замѣнитъ мнѣ; Росинанта и довезетъ меня до перваго замка, гдѣ я могу перевязать раны. Что я поѣду на ослѣ, это ничуть небудетъ для меня предосудительно. Я, какъ помню, читалъ, что добрый старичекъ Силенъ, воспитатель веселаго Бахуса, съ большимъ удовольствіемъ въѣхалъ въ стовратный городъ, на прекрасномъ ослѣ верхомъ. Верхомъ -- ладно, сказалъ Санчо: но большая разница ѣхать верхомъ или тащиться, какъ мѣшокъ съ соромъ. Ничего, мой другъ! возразилъ Донъ Кихотъ: раны, полученныя въ сраженіи, приносятъ честь, а не безчестье. А потому, Санчо, не противорѣчь мнѣ болѣе; а лучше встань, какъ можешь, да посади меня на осла поудобнѣе. Намъ должно отправиться отсюда теперь же, чтобы ночь насъ въ этой пустынѣ не застала. Какъ, сударь! а я слыхалъ отъ васъ, что странствующіе рыцари любятъ и считаютъ за счастіе спать въ пустыняхъ и подъ открытымъ небомъ. Да, это съ ними случается, когда имъ нельзя ночевать въ другихъ мѣстахъ, или когда они влюблены. Такъ, напримѣръ, одинъ мнѣ извѣстный рыцарь поселился на утесѣ подъ открытымъ небомъ и переносилъ жаръ, холодъ и непогоду въ продолженіе двухъ лѣтъ; а между тѣмъ любезная его ничего о томъ не знала. Другой рыцарь, именно Амадисъ Гальскій, назвавшись мрачнымъ красавцемъ, также поселился на утесѣ Бѣдности и провелъ на немъ восемь лѣтъ или восемь мѣсяцевъ, не помню хорошенько, наложивъ на себя обѣтъ покаянія за то, что разъ любезная его Оріаца на него за что-то прогнѣвалась. Но довольно объ этомъ, Санчо! намъ надобно поспѣшить, чтобы и съ осломъ не случилось того же, что съ Росинантомъ. Это была бы чертовщина! сказалъ Санчо, и потомъ вздохнувъ разъ тридцать, охнувъ разъ шестьдесятъ и проклянувъ сто двадцать разъ погонщиковъ, онъ кое-какъ привсталъ, но разогнуться никакъ не могъ, какъ турецкій лукъ. Въ этомъ трудномъ положеніи ему надлежало изловить и взнуздать осла, который въ этотъ день, благодаря слабому надзору, также нѣсколько избаловался. Потомъ онъ долженъ былъ поднять Росинанта, который, еслибъ могъ говорить, не уступилъ бы въ жалобахъ ни господину, ни слугѣ. Наконецъ Санчо привязалъ Росинанта къ сѣдлу осла, и, уложивъ Донъ Кихота на послѣдняго, повелъ, осла за узду въ ту сторону, гдѣ, какъ ему казалось, была большая дорога. Въ самокъ дѣлѣ, по счастью, онъ вскорѣ вышелъ на дорогу и увидѣлъ гостинницу, которую къ его горю и къ удовольствію Донъ Кихота слѣдовало счесть замкомъ. Санчо утверждалъ, что это гостинница, а рыцарь доказывалъ, что замокъ. Этотъ споръ не кончился между ними и тогда, когда они приблизились къ воротамъ дома, въ которые Санчо ввелъ, безъ дальнѣйшей повѣрки, осла своего и Росинанта.

0x01 graphic

ГЛАВА XVI.
О приключеніи дворянина въ гостинницѣ, которую онъ вообразилъ замкомъ.

0x01 graphic

   Трактирщикъ, увидѣвъ, что Донъ Кихотъ лежитъ поперегъ на ослѣ, спросилъ Санчо, что случилось съ его господиномъ. Санчо отвѣчалъ, что господинъ его скатился со скалы и немножко ушибъ спину бока и плечи. Жена трактирщика была отъ природы, вопреки своему званію, добрая любила помогать ближнимъ. Она сама вызвалась перевязать Донъ Кихота и заставила помогать себѣ дочь свою, очень хорошенькую дѣвушку. Въ трактирѣ жила также служанка, родомъ изъ Астуріи, широколицая, курносая, съ плоскимъ затылкомъ, кривая и остальнымъ глазомъ худо видѣвшая. За то красота туловища вознаграждала у нея"ти недостатки. Ростомъ была она не выше семи пальмъ, а плеча ея, согнутыя въ дугу, заставляли ее горбиться и смотрѣть въ землю чаще, нежели она хотѣла. Эта красавица взялась помогать дочери трактирщика, и онѣ вмѣстѣ постлали Донъ Кихоту прежалкую постель на чердакѣ, на которомъ, какъ примѣтно было, въ давнія времена хранилась солома. На томъ же чердакѣ расположился на ночлегъ погонщикъ муловъ. Кровать его стояла по-одаль отъ Донъ-Кихотовой, и хотя на ней положены были только сѣдла и попоны съ муловъ, однакожъ постель погонщика можно было назвать роскошною въ сравненіи съ постелью рыцаря. Послѣдняя состояла изъ четырехъ невыструганныхъ досокъ, положенныхъ на двухъ лавкахъ неравной высоты: изъ тюфяка, толщиною въ одѣяло, набитаго нечесаною шерстью, мягкою, какъ щебень; изъ двухъ буйволовыхъ кожъ вмѣсто простыни, и наконецъ изъ холстиннаго одѣяла, на которомъ можно было пересчитать всѣ нитки. На этой жалкой постелѣ возлегъ Донъ Кихотъ, и трактирщица съ дочерью обложили его пластырями съ головы до ногъ. Имъ свѣтила Мариторна: такъ называлась Астурійская служанка. Замѣтивъ на рыцарѣ синія пятна, трактирщица сказала: можно-думать не то, чтобы онъ упалъ, а что его били. Ничего не бывало, отвѣчалъ Санчо: на скалѣ, съ которой онъ свалился, было много острыхъ выступовъ, и послѣ каждаго остался на тѣлѣ слѣдъ. Однакожъ, сударыня, прибавилъ онъ, нельзя ли вамъ будетъ поберечь пакли и для другаго человѣка, потому что и у меня поясница побаливаетъ. Такъ и ты упалъ? спросила хозяйка. Не то, чтобы упалъ, сказалъ Санчо, а изволите видѣть, отъ испуга, когда я увидѣлъ, что господинъ мои падаетъ, у меня сдѣлалась такая боль во всемъ тѣлѣ, какъ будто мнѣ дали тысячу палокъ. Я этому вѣрю, сказала дочь трактирщика: мнѣ самой часто видѣлось во снѣ, что я падаю съ превысокбй башни и никакъ не могу долетѣть до земли, а послѣ, когда проснусь, чувствую себя слабою и разбитою, какъ будтобыя въ самомъ дѣлѣ упала. Вотъ въ этомъ то и штука, сударыня, продолжалъ Санчо, что я совсѣмъ не спалъ, а между тѣмъ вдругъ очутилось у меня на тѣлѣ столько же пятенъ, сколько и на господинѣ моемъ, Донъ Кихотѣ. Какъ онъ прозывается? спросила Мариторна. Донъ Кихотъ Ламанчскій, отвѣчалъ Санчо: онъ странствующій рыцарь, самый лучшій и самый храбрый изъ всѣхъ, какіе только живали на свѣтѣ. А что такое странствующій рыцарь? продолжала служанка. Ты еще видно очень молода, что этого не знаешь! отвѣчалъ оруженосецъ. Знай, сестрица, что странствующій рыцарь есть такая штука, что вотъ теперь его поколотятъ палками, а черезъ минуту онъ императоръ; сегодня онъ самое несчастное и жалкое существо во всемъ свѣтѣ, а завтра у него въ рукахъ двѣ или три королевскія короны, которыя можетъ отдать своему оруженосцу. Какъ же ты, будучи его оруженосцемъ, не получилъ до сихъ поръ хоть бы графства? спросила хозяйка. Еще рано, отвѣчалъ Санчо, потому что прошло не болѣе мѣсяца съ тѣхъ поръ, какъ мы начали искать приключеній, и до сегодня ни одного еще путнаго не нашли. Случается часто, что ищешь одного, а находишь другое. Вотъ только бы господину Донъ Кихоту выздоровѣть отъ этихъ ранъ, или отъ ушибовъ, да мнѣ не остаться калекою; а то я надеждъ моихъ не промѣняю нй на какое помѣстье въ Испаніи. Донъ Кихотъ слушалъ внимательно весь этотъ разговоръ, приподнялся въ постели, сѣлъ, какъ могъ, и, взявъ трактирщицу за руку, сказалъ: повѣрьте мнѣ, прекрасная госпожа, что вы можете считать себя счастливою, принявъ меня въ свой замокъ. Если не хвалю себя: то это потому, что собственная похвала, какъ говорится, унижаетъ. Спросите моего оруженосца; онъ скажетъ, кто я таковъ. Скажу вамъ только, что услуга, которую вы мнѣ оказали, останется навсегда въ моей памяти, и благодарность моя не изчезнетъ, пока я буду живъ. Еслибъ, по волѣ небесъ, любовь не покорила меня своимъ законамъ и глазамъ неблагодарной красавицы, которой имя я теперь произношу сквозь зубы; то глаза этой прекрасной дѣвицы навѣрное лишили бы меня свободы. Смутили хозяйку, дочь ея и Мариторну слова рыцаря. Имъ казалось, что онъ говорилъ по-гречески. Онѣ поняли только, что рыцарь благодаритъ ихъ. Непривычныя къ такому слогу, онѣ поглядывали на рыцаря и переглядывались между собою; Донъ Кихотъ казался имъ совсѣмъ другимъ человѣкомъ, нежели прочіе. Поблагодаривъ его слогомъ, какой употреблялся въ трактирѣ, онѣ удалились. Мариторна пошла перевязывать Санчо, который нуждался въ томъ не менѣе господина.

0x01 graphic

   Погонщикъ и Астурійка сговорились провести эту ночь въ разговорахъ. Она обѣщалась явиться къ нему на бесѣду, какъ скоро всѣ гости успокоятся, а хозяева улягутся спать. Сказываютъ, что она всегда, сдерживала свое обѣщаніе, хотя бы оно было дано въ лѣсу, безъ свидѣтелей. Такую вѣрность въ словѣ Мариторна наблюдала потому, что вела свое происхожденіе отъ благородныхъ предковъ, и не считала себя униженною тѣмъ, что-служила въ гостинницѣ, говоря, что ее принудили къ тому несчастія и бѣдствія.

0x01 graphic

0x01 graphic

   Жесткая, узкая и шаткая кровать Донъ Кихота стояла первою отъ входа на звѣздистый чердакъ. Подлѣ расположился Санчо на рогожкѣ изъ тростника, подъ одѣяломъ, о которомъ скорѣе можно было сказать, что оно сдѣлано изъ конскаго волоса, нежели изъ шерсти. Далѣе находилась постель погонщика, составленная, какъ сказано выше, изъ сѣделъ и прочей сбруи двухъ наилучшихъ муловъ: а онъ ихъ велъ цѣлую дюжину, тучныхъ, красивыхъ и сильныхъ. Авторъ этой исторіи говоритъ, что этотъ погонщикъ былъ одинъ изъ самыхъ богатыхъ въ Аревало, входитъ объ немъ въ большія подробности по близкому съ нимъ знакомству и даже, какъ утверждаютъ нѣкоторые, по родству. Сидъ Хаметъ Бененхели былъ въ самомъ дѣлѣ историкъ чрезвычайно любознательный и точный во всѣхъ отношеніяхъ. Это доказывается подробностями, которыхъ онъ не хотѣлъ пропустить, какъ бы ни казались онѣ мелкими и ничтожными. Съ него должны были бы брать примѣръ историки важные, которые повѣствуютъ намъ о дѣяніяхъ своихъ героевъ съ такою краткостію и сжатостію, что едва помажутъ насъ по губамъ, да и оставятъ въ чернилицѣ, по небреженію, злонамѣренности или невѣжеству, главную сущность творенія. Тысячу разъ спасибо автору Табланта и Рикамонта, и сочинителю этой другой книги, въ которой онъ повѣствуетъ о подвигахъ Графа Томильяса! Съ какою подробностію они все описываютъ!
   Продолжаю свой разсказъ. Погонщикъ, осмотрѣвъ своихъ муловъ и задавъ имъ другую порцію овса, растянулся на своихъ вьючныхъ сѣдлахъ, въ ожиданіи точной въ обѣщаніяхъ Мариторны. Санчо, обложенный припарками, лежалъ и старался заснуть, но не могъ по причинѣ боли въ бокахъ. Она же мѣшала спать и Донъ Кихоту, который лежалъ, не смыкая глазъ, какъ заяцъ. Въ гостинницѣ все успокоилось, огонь погасъ; только осталась одна лампа, висѣвшая у крыльца. Эта чудесная тишина и невыходившее никогда изъ головы рыцаря воспоминаніе о томъ, чего онъ начитался въ книгахъ, виновницахъ его бѣдствій, помогли воображенію его вымыслить нелѣпицу, которая не могла бы никому другому прійти въ голову. Онъ вообразилъ, что находится въ знаменитомъ замкѣ, (всѣ гостинницы, гдѣ онъ останавливался, считалъ онъ замками;) дочь трактирщика онъ принялъ за дочь владѣтеля замка, которая, плѣнясь его любезностію, влюбилась въ него по уши и обѣщала въ ту же ночь имѣть съ нимъ свиданіе, скрытно отъ родителей. Принявъ всю эту химеру своей фабрики за существенность, онъ началъ груститъ и безпокоиться, помышляя объ опасности, какой подвергалось его цѣломудріе, и принялъ твердое намѣреніе не измѣнить своей владычицѣ, Дульсинеѣ Тобозской, хотя бы сама королева Хинебра съ своей дамою Кинтаньоною ему представилась.
   Между тѣмъ, какъ онъ перебиралъ въ головѣ этотъ вздоръ, время проходило и наступилъ часъ, (для него роковой,) когда должна была явиться Мариторна. Астурійка въ одной сорочкѣ, безъ обуви, въ бумазейномъ чепцѣ, вошла тихими и осторожными шагами на чердакъ, чтобы отыскать погонщика. Но едва она переступила черезъ порогъ, какъ Донъ Кихотъ, услышавъ ея поступь, не смотря на пластыри и боль въ бокахъ, усѣлся на постели и протянулъ руки, чтобы принять въ свои объятія красавицу, которой дожидался. Между тѣмъ Астурійка, удерживая дыханіе и пробираясь ощупью къ своему любезному, набрела на Донъ Кихота, который, схвативъ ее крѣпко, посадилъ къ себѣ на кровать. Сорочка Мариторны, сшитая изъ грубаго холста, показалась ему самою тонкою, полотняною. На рукахъ у Мариторны были браслеты изъ бусъ; Донъ Кихотъ принялъ ихъ за драгоцѣнный, восточный жемчугъ. Волосы ея, напоминавшіе немножко конскіе, онъ вообразилъ нитями тончайшаго Аравійскаго золота, которыхъ блескъ затемнялъ самое солнце, Ея дыханіе, которое безъ сомнѣнія отзывалось луковымъ салатомъ, показалось ему разливающимъ сладостный ароматъ. Однимъ словомъ онъ окружилъ Мариторну въ своемъ воображеніи такими же прелестями, какія украшали знакомую ему по книгамъ принцессу, которая пришла навѣстить тяжело-раненаго рыцаря, побѣжденнаго ея любовью. Ослѣпленіе бѣднаго дворянина было такъ велико, что ни ароматическое дыханіе, ни другія совершенства красавицы, не вывели его изъ заблужденія, хотя они могли бы возбудить отвращеніе во всякомъ, кромѣ развѣ погонщика. Напротивъ, рыцарю казалось, что онъ обнимаетъ богиню красоты; держа ее крѣпко въ объятіяхъ, онъ началъ говорить ей нѣжнымъ и тихимъ голосомъ: я желалъ бы, прелестная и благородная госпожа, имѣть возможность заплатить вамъ за милость, которую вы оказали мнѣ зрѣлищемъ вашей великой красоты; но судьба, не устающая преслѣдовать добрыхъ, повергла меня на эту постель израненаго и избитаго до такой степени, что если бы я и хотѣлъ исполнить ваше желаніе, то совершить того ни какъ бы не могъ. Къ этой невозможности присоединяется еще большая: я поклялся въ вѣрности несравненной Дульсинеѣ Тобозской, единственному предмету сокровеннѣйшихъ моихъ помышленій. Безъ этихъ препятствій, я доказалъ бы вамъ, что я не простофиля изъ рыцарей, и не упустилъ бы воспользоваться счастливымъ случаемъ, который доставленъ мнѣ вашею благосклонностію. Мариторна, которую бросило въ потъ съ испуга, не слушала рыцаря и молча усиливалась освободиться изъ его объятій.

0x01 graphic

   Между тѣмъ погонщикъ, который также не спалъ въ ожиданіи своей гостьи, слышалъ, какъ она вошла на Чердакъ, и какъ Донъ Кихотъ началъ съ нею разговаривать. Мучимый ревностью и въ досадѣ на Астурійку за измѣну, онъ всталъ и, подошелъ къ кровати Донъ Кихота послушать, къ чему клонятся непонятныя для него рѣчи рыцаря. Замѣтивъ наконецъ, что служанка старается вырваться, а Донъ Кихотъ ее удерживаетъ, погонщикъ поднялъ руку и ударилъ влюбленнаго рыцаря по скулѣ. Не удовольствовавшись этимъ, онъ вскочилъ на кровать Донъ Кихота и отвѣсилъ ему нѣсколько пинковъ, дѣйствуя ногами проворнѣе, чѣмъ рысистая лошадь. Кровать, которая была не очень крѣпкаго состава, не могла снести тяжести двухъ человѣкъ, развалилась и рухнула на полъ. Стукъ разбудилъ трактирщика. Онъ тотчасъ подумалъ, Что это проказы Мариторны, которая на громкій его призывъ не откликнулась. Съ этимъ подозрѣніемъ онъ всталъ, зажегъ кухонную лампу и пошелъ туда, гдѣ шумѣли. Служанка, услышавъ, что идетъ хозяинъ, котораго крутой нравъ былъ ей извѣстенъ, бросилась въ испугѣ искать убѣжища и спряталась, свернувшись въ клубокъ, на постелѣ Санчо, который крѣпко спалъ. Хозяинъ, войдя на чердакъ, закричалъ: гдѣ ты, проклятая? это должны быть твои штуки!-- Санчо въ это время проснулся и, почувствовавъ на себѣ что-то тяжелое, подумалъ, что его давитъ домовой, началъ въ просонкахъ махать кулаками и неизвѣстно сколько разъ ударилъ Мариторну. Отъ боли она забыла о своемъ намѣреніи спрятаться и, начавъ колотить Санчо, разбудила его къ великой его досадѣ. Санчо, видя, что его бьютъ и не зная кто и за что, кое-какъ вскочилъ и, схвативъ Мариторну, началъ съ нею борьбу самую задорную и граціозную изъ всѣхъ, какія бывали на свѣтѣ. Погонщикъ, увидѣвъ при свѣтѣ лампы невыгодное положеніе, въ которомъ находилась его любезная, оставилъ Донъ Кихота и бросился къ ней на помощь. Трактирщикъ бросился также къ ней, носъ другимъ намѣреніемъ, именно съ тѣмъ, чтобы наказать Астурійку за всю эту сумятицу, которую ей одной приписывалъ. И такъ вышло, какъ говорится: кошка на крысу, крыса къ веревкѣ, веревка за палку {Намекъ на драки, происходившія часто во время простонародной игры. Нѣсколько человѣкъ становились въ кругъ, держа въ рукахъ связанную кольцомъ веревку. Одинъ изъ играющихъ представлялъ кошку; другой крысу; оба становились въ кругъ, и первый начиналъ ловить другаго. Крыса, спасаясь отъ кошки, бросалась къ веревкѣ. Ее не пропускали за веревку. Начинали толкать другъ друга, разгорячались и дѣло часто доходило до палокъ.}. Погонщикъ колотилъ Санчо, Санчо служанку, служанка Санчо, а хозяинъ служанку, и всѣ четверо дѣйствовали такъ усердно, что не давали себѣ ни малѣйшаго отдыха. Къ довершенію всего лампа, которую принесъ трактирщикъ, погасла. Послѣ этого удары, наносимые въ темнотѣ, начали уже попадать безъ разбору во всякаго.
   По случаю остановился въ гостинницѣ на эту ночь членъ старой святой Германдады Толедской. Услышавъ шумъ, онъ схватилъ свой жезлъ и жестянку, въ которой хранились его патенты, и, взобравшись ощупью на чердакъ, закричалъ: остановитесь во имя правосудія и святой Германдады!-- Первый попался ему подъ руку Донъ Кихотъ, который лежалъ подъ развалинами кровати, съ разкрытымъ ртомъ, совершенно безъ памяти. Членъ, взявъ его за бороду, закричалъ снова: уваженіе къ правосудію! Но видя, что тотъ, кого онъ держитъ, лежитъ безъ движенія, онъ вообразилъ, что тутъ убитый, а другіе, бывшіе на чердакѣ, его убійцы. Онъ возвысилъ голосъ и закричалъ: заприте двери, чтобы никто не ушелъ изъ дому. Здѣсь убили человѣка!-- Этотъ возгласъ испугалъ бойцевъ и остановилъ сраженіе. Хозяинъ убрался потихоньку въ свою комнату, погонщикъ паевой попоны, служанка въ свою каморку, только Донъ Кихотъ и Санчо не могли двинуться со своихъ мѣстъ. Членъ, выпустивъ изъ руки бороду Донъ Кихота, пошелъ за огнемъ, чтобы, возвратясь, взять виновныхъ, но нигдѣ огня не нашелъ, потому что хозяинъ, возвращаясь въ свою комнату, погасилъ лампу у крыльца. Такимъ образомъ членъ долженъ былъ прибѣгнуть къ угольямъ, оставшимся въ каминѣ, и съ большимъ трудомъ успѣлъ наконецъ засвѣтить другую лампу.

0x01 graphic

ГЛАВА XVII.
О безчисленныхъ непріятностяхъ, перенесенныхъ храбрымъ Донъ Кихотомъ добрымъ оруженосцемъ его Санчо Пансою въ гостинницѣ, которую рыцарь на свою бѣду принялъ за замокъ.

0x01 graphic

   Въ это время Донъ Кихотъ уже очнулся и такимъ же голосомъ, какимъ кликалъ наканунѣ своего оруженосца, лежа въ долинѣ палокъ, началъ говорить: Санчо другъ, ты спишь? Спишь ты, другъ Санчо? До сна ли мнѣ, окаянному, отвѣчалъ тотъ въ досадѣ и отчаяніи, когда въ эту ночь всѣ, кажется, черти тѣшились надо мною. Ты не ошибаешься, отвѣчалъ Донъ Кихотъ: нѣтъ сомнѣнія, что этотъ замокъ очарованъ, потому что.... но ты долженъ поклясться, что сохранишь въ тайнѣ, до моей смерти, то, что я теперь хочу разсказать тебѣ. Извольте, клянусь! сказалъ Санчо. Я требовалъ клятвы, продолжалъ Донъ Кихотъ, потому, что не люблю вредить ничьей чести.-- Говорю вамъ, что клянусь молчать о томъ, что услышу, до конца дней вашихъ, и дай Господи, чтобы я могъ разболтать все завтра же.-- Развѣ я тебѣ такъ много сдѣлалъ зла, Санчо, что ты желаешь мнѣ такой скорой смерти?-- Нѣтъ, не то! возразилъ оруженосецъ: я только терпѣть не могу хранить что нибудь долго въ тайнѣ, и всегда боюсь, чтобы сохраняемое не сгнило отъ долгаго береженья. Ну пусть такъ или не такъ, это все равно! сказалъ Донъ Кихотъ: я вполнѣ полагаюсь на любовь твою ко мнѣ и преданность. Знай же, что нынѣшнею ночью случилось со мною самое странное изъ приключеніи, которыми могу похвалиться. Коротко сказать, ко мнѣ недавно приходила дочь, владѣтеля этого замка, самая прелестная дѣва, какую можно найти въ цѣломъ свѣтѣ. Что скажу тебѣ о красотѣ ея наружности, о совершенствахъ души ея! Что скажу о тайныхъ прелестяхъ, о которыхъ не долженъ говорить ни слова, сохраняя, по долгу моему, вѣрность къ моей владычицѣ Дульсинеѣ! Скажу тебѣ только, что небо позавидовало моему блаженству, или можетъ быть, (и это гораздо вѣрнѣе,) что этотъ замокъ, какъ я сказалъ, очарованъ. Въ то самое время, когда происходилъ между нами самый сладостный, самый страстный разговоръ, когда я не могъ ее разсмотрѣть въ темнотѣ и отгадать, откуда она пришла, вдругъ явилась рука какого-то огромнаго великана, нанесла мнѣ кулакомъ такой ударъ по скулѣ, и потомъ такъ меня исковеркала, что я чувствую себя гораздо хуже, чѣмъ вчера, когда погонщики за невѣжливость Росинанта нанесли намъ извѣстное тебѣ оскорбленіе. Изъ этого я заключаю, что сокровище красоты этой дѣвы хранитъ какой нибудь очарованный Мавръ, и хранитъ не для меня. Да и не для меня, примолвилъ Санчо, потому что болѣе четырехъ сотъ Мавровъ такъ меня притузили, что вчерашніе палочныя непріятности показались мнѣ сладкимъ пирогомъ и пряниками. Но скажите мнѣ, сударь, отчего вы называете ваше приключеніе прекраснымъ и рѣдкимъ, когда мы послѣ него обрѣтаемся, какъ видите? Еще вамъ съ полагоря: вы изволили по крайней мѣрѣ подержать въ объятіяхъ несравненную красоту, о которой разсказываете; а я? Я ничѣмъ не попользовался, кромѣ потасовки и тузовъ, которыхъ мнѣ надавали на всю мою жизнь впередъ! Горе мнѣ и матери, меня родившей! Я не странствующій рыцарь и не думаю никогда поступить въ рыцари, а изъ всѣхъ бѣдъ достается мнѣ большая часть на пай. Какъ? Развѣ и тебя поколотили? спросилъ Донъ Кихотъ.-- Да развѣ я вамъ не докладывалъ объ этомъ, побери меня нелегкая со всѣмъ моимъ родомъ!-- Не огорчайся, другъ мой! сказалъ рыцарь. Я теперь же составлю драгоцѣнный бальзамъ, который насъ вмигъ вылечитъ.
   Въ это время членъ святой Германдады успѣлъ засвѣтить кухонную лампу и вошелъ, чтобы осмотрѣть того, кого онъ счелъ убитымъ. Санчо, увидѣвъ, что онъ въ рубашкѣ, съ платкомъ, повязаннымъ на головѣ, съ кухонною лампою въ рукѣ, и съ самою непріятною физіономіею, спросилъ рыцаря: ужъ не очарованный ли это Мавръ, сударь? Не воротился ли онъ, чтобы дотѣшиться надъ нами, если у него осталось хоть немножко потѣхъ въ запасѣ? Нѣтъ, это не можетъ быть Мавръ, отвѣчалъ Донъ Кихотъ: очарованные никому не показываются. Если они не показываются и видѣть ихъ нельзя, то можно ихъ чувствовать, сказалъ Санчо: въ этомъ увѣряютъ меня мои плеча. И мои также, продолжалъ Донъ Кихотъ: но все таки это не доказательство, что тотъ, который вошелъ теперь къ намъ, есть очарованный Мавръ. Членъ святой Германдады подошелъ къ нимъ и, разслушавъ ихъ спокойный разговоръ, остолбенѣлъ отъ удивленія. Правда, что Донъ Кихотъ лежалъ еще, разинувъ ротъ, не имѣя силъ пошевелиться. Членъ святой Германдады подошелъ къ нему и спросилъ: ну что, какъ ты себя чувствуешь, добрый человѣкъ?-- Я бы сталъ говорить учтивѣе, отвѣчалъ Донъ Кихотъ, если бы былъ твоего званія. Развѣ въ этой сторонѣ обычай говорить такимъ образомъ со странствующими рыцарями, неучъ? Членъ Германдады, видя, что съ нимъ такъ грубо обходится человѣкъ очень невыгодной наружности, не стерпѣлъ этого и, поднявъ свою лампу, наполненную масломъ, бросилъ ее въ Донъ Кихота. Всѣ остались въ темнотѣ. Членъ тотчасъ ушелъ, а Санчо Панса сказалъ: нѣтъ сомнѣнія, сударь, что это очарованный Мавръ, и что онъ хранитъ сокровище для другихъ, а для насъ бережетъ только потасовки да швырки лампою. Правда, отвѣчалъ Донъ Кихотъ: впрочемъ не должно обращать никакого вниманія на эти волшебства и сердиться или досадовать на существа невидимыя и фантастическія, которыхъ не отыщешь, чтобы отомстить имъ. Встань, Санчо, если можешь, позови Алькада этой крѣпости и попроси у него немного масла, вина, соли и розмарину, чтобы составить цѣлебный бальзамъ, который, сказать правду, очень для меня теперь нуженъ: изъ раны, нанесенной мнѣ привидѣніемъ, течетъ много, крови. Санчо всталъ, кряхтя отъ боли, пошелъ отыскивать въ потемкахъ хозяина гостинницы и наткнулся на члена Германдады, который подслушивалъ у двери, чтобы узнать, что сталось со врагомъ его. Санчо сказалъ ему: кто бы вы ни были, милостивый государь, сдѣлайте одолженіе, пожалуйте намъ немножко розмарину, масла, соли и вина. Все это нужно, чтобы вылечить одного изъ лучшихъ странствующихъ рыцарей, которые есть на землѣ. Онъ лежитъ на постелѣ, тяжело раненый руками очарованнаго Мавра, который въ этой гостинницѣ жительствуетъ. Членъ Германдады, услышавъ это, счелъ Санчо за помѣшаннаго, и такъ какъ начинало уже свѣтать, то онъ отворилъ двери гостинницы, кликнулъ хозяина и сказалъ ему о просьбѣ оруженосца. Хозяинъ далъ ему все, что требовалось, и Санчо отнесъ запасъ къ Донъ Кихоту, который, держась руками за голову, жаловался на боль, причиненную брошенною лампою, хотя она не сдѣлала ему большаго вреда, а только произвела два рога; кровь, которая, какъ думалъ рыцарь, текла изъ раны, была не что иное, какъ потъ, лившійся съ него послѣ бывшей суматохи. Онъ взялъ принесенныя снадобья, смѣшалъ ихъ и долго варилъ, пока лекарство, по его мнѣнію, совершенно не поспѣло. Онъ потребовалъ какую нибудь стклянку, чтобы слить въ нее свои составъ, но такъ какъ стклянки не нашлось въ гостинницѣ, то онъ и рѣшился замѣнить ее жестяною посудиною, употреблявшеюся для масла, которую трактирщикъ охотно подарилъ ему. Онъ прочиталъ надъ посудиной болѣе восмидесяти молитвъ, и каждую молитву сопровождалъ движеніемъ руки, похожимъ на благословеніе. На все это смотрѣли Санчо, трактирщикъ и членъ Германдады; погонщикъ спокойно отправился ухаживать за своими мулами. Совершивъ всѣ нужные обряды, рыцарь захотѣлъ тотчасъ же испытать силу драгоцѣннаго, какъ онъ воображалъ, бальзама и выпилъ то, что не вошло въ посудину и осталось въ кострюлѣ, гдѣ лекарство варилось, а тамъ оставалось почти полбутылки. Едва онъ проглотилъ этотъ остатокъ бальзама, съ нимъ сдѣлалась рвота и сильный потъ. Онъ приказалъ покрыть его одѣяломъ и оставить одного въ комнатѣ. Исполнили его требованіе, и онъ проспалъ болѣе трехъ часовъ. Проснувшись, онъ почувствовалъ себя гораздо бодрѣе, счелъ себя совершенно здоровымъ и увѣрился, что онъ добился наконецъ до способа приготовлять бальзамъ Фіерабраса, и что съ этимъ лекарствомъ онъ можетъ впредь безъ всякаго страха пускаться на всѣ опасности, битвы и драки, какъ бы онѣ опасны ни были. Санчо Панса, котораго также удивило выздоровленіе господина его, попросилъ, чтобы онъ далъ ему остатокъ лекарства, бывшій въ кострюлѣ еще въ немаломъ количествѣ. Донъ Кихотъ согласился, и Санчо, взявъ кострюлю обѣими руками, съ совершенною увѣренностію проглотилъ бальзама, не много менѣе своего господина. Желудокъ бѣднаго оруженосца былъ не такъ слабъ, какъ у рыцаря, и потому прежде рвоты почувствовалъ онъ сильную тоску и тошноту, сдѣлалось съ нимъ нѣсколько обмороковъ, и онъ подумалъ, что пришелъ его послѣдній часъ. Видя себя въ такомъ печальномъ положеніи, онъ проклялъ и бальзамъ и того, кто ему далъ это лекарство. Я думаю, сказалъ Донъ Кихотъ, вся болѣзнь твоя, Санчо, происходитъ оттого, что ты не посвященъ въ рыцари, и догадываюсь, что бальзамъ не можетъ быть полезенъ людямъ простымъ.-- Провалиться бы мнѣ и всей моей роднѣ сквозь землю! вскричалъ Санчо. Если вы это знали; зачѣмъ же согласились, чтобы я отвѣдалъ этого зелья? Между тѣмъ лекарство подѣйствовало; онъ прострадалъ почти два часа, послѣ чего не почувствовалъ облегченія, какъ господинъ его; напротивъ, отъ изнеможенія и усталости онъ не могъ держаться на ногахъ.

0x01 graphic

0x01 graphic

   Донъ Кихотъ, чувствуя себя облегченнымъ и здоровымъ, какъ было уже сказано, захотѣлъ скорѣе отправиться искать приключеній. Ему казалось, что все время, которое онъ проводилъ на одномъ мѣстѣ, лишало свѣтъ и всѣхъ несчастныхъ его покровительства и защиты тогда, какъ онъ самъ былъ совершенно безопасенъ, имѣя при себѣ чудесный бальзамъ свой. Побуждаемый этою мыслію, онъ самъ осѣдлалъ Росинанта и осла, помогъ оруженосцу одѣться и сѣсть въ сѣдло. Вскочивъ самъ на коня, онъ взялъ, взамѣнъ рыцарскаго копья, пику сторожа, смотрѣвшаго за садомъ, которая стояла въ углу, на дворѣ гостинницы. Болѣе двадцати человѣкъ постояльцевъ смотрѣли на него. Смотрѣла на отъѣзжающаго рыцаря и дочь трактирщика; онъ также не спускалъ глазъ съ нея и по временамъ глубоко вздыхалъ. Всѣ думали, что это происходило отъ боли въ бокахъ; особенно увѣрены были въ томъ тѣ, которые наканунѣ видѣли, какъ его обкладывали припарками. Когда оба были готовы къ отъѣзду, рыцарь остановился у крыльца гостинницы, позвалъ хозяина и сказалъ ему спокойнымъ и важнымъ голосомъ: велики и многочисленны услуги, господинъ Алькадъ, оказанныя мнѣ въ этомъ замкѣ вашемъ; я. обязанъ быть за нихъ признательнымъ во всѣ дни моей жизни. Желалъ бы заплатить вамъ за нихъ, отомстивъ за васъ какому нибудь надменному, который нанесъ вамъ какое нибудь оскорбленіе. Знайте, что моя обязанность состоять исключительно въ томъ, чтобы покровительствовать слабымъ, мстить за обиженныхъ, наказывать вѣроломныхъ. Вопросите память вашу, и если найдете поручить мнѣ что нибудь въ этомъ родѣ, скажите мнѣ только, и я обѣщаю вамъ орденомъ рыцарства, мною полученнымъ, вполнѣ удовлетворить васъ по вашему желанію. Трактирщикъ также важно отвѣчалъ ему: господинъ рыцарь! мнѣ не нужно, чтобы вы отомстили ни за какую обиду, мнѣ нанесенную; я самъ умѣю мстить за себя, въ случаѣ нужды. Прошу васъ только заплатить мнѣ за постой въ моей гостинницѣ, также за солому и ячмень для вашей скотины, да за ужинъ и постели для васъ. Неужели это гостинница? вскричалъ Донъ Кихотъ. И очень извѣстная, отвѣчалъ трактирщикъ. Въ какомъ же я былъ до сихъ поръ заблужденіи! продолжалъ рыцарь. Я думалъ, что это замокъ, и не дурной; но такъ какъ это не замокъ, а гостинница, то дѣлать нечего: вамъ надобно отказаться отъ требованія платы потому, что я не могу нарушить уставовъ ордена странствующихъ рыцарей; я знаю навѣрное, (и до сихъ поръ не читалъ ничего тому противнаго,) что они никогда не платили ни за постой,.ни за что нибудь другое въ гостинницахъ, гдѣ останавливались. Ихъ должно, по закону и по праву, вездѣ принимать хорошо въ награду за тягостные труды, которые они переносятъ, отыскивая приключеній днемъ и ночью, зимою и лѣтомъ, пѣшкомъ и верхомъ, съ жаждой и голодомъ, въ жаръ и стужу, и подвергаясь всѣмъ суровостямъ неба и всѣмъ тревогамъ земли. Что мнѣ до этого за дѣло, отвѣчалъ трактирщикъ: заплатите мнѣ, что слѣдуетъ, и оставимъ эти сказки и рыцарство. Главное для меня въ томъ, чтобы получать деньги. Вы глупецъ и дрянной трактирщикъ, отвѣчалъ Донъ Кихотъ, пришпорилъ Росинанта, взялъ свое копье на перевѣсъ и выѣхалъ изъ гостинницы, никѣмъ не преслѣдуемый. Не посмотрѣвъ: съ нимъ ли оруженосецъ, онъ отъѣхалъ довольно далеко. Трактирщикъ, видя, что рыцарь ускакалъ, не заплативъ ничего, началъ требовать платежа отъ Санчо, который сказалъ: такъ какъ господинъ его не хотѣлъ платить, то и онъ также не заплатитъ потому, что онъ оруженосецъ странствующаго рыцаря и долженъ слѣдовать тому же правилу, чтобы не платить ничего въ трактирахъ и гостинницахъ. Трактирщикъ чрезвычайно разсердился и угрожалъ, что если не получитъ платы, то онъ вознаградитъ себя такъ, что Санчо раскается. Санчо отвѣчалъ, что по закону рыцарскаго ордена, въ который посвященъ господинъ его, онъ не заплатитъ ни шелега, хотя бы ему это стоило жизни, и что онъ не хочетъ истреблять похвальный и старинный обычай странствующихъ рыцарей и не подастъ ни за что повода всѣмъ оруженосцамъ тѣхъ рыцарей, которые еще будутъ на свѣтѣ, укорять его за нарушеніе такого справедливаго закона.

0x01 graphic

   Злая судьба несчастнаго Санчо хотѣла, чтобы между людьми, бывшими въ гостинницѣ, находились четыре суконщика изъ Сеговіи, три игольщика изъ Потро Кордовскаго, и два бѣдняка изъ Севильи, народъ веселый, честный, любящій проказы и шутки. Какъ будто побуждаемые одною мыслью, они подошли къ Санчо, сняли его съ осла, и одинъ изъ нихъ сбѣгалъ за-одѣяломъ хозяина гостинницы, поваливъ Санчо на одѣяло, они подняли глаза и увидѣли, что крыша двора была немного низка для того, что они хотѣли дѣлать, и рѣшились выйти на задній дворъ, надъ которымъ не было другой крыши, кромѣ неба. Уложивъ Санчо на срединѣ одѣяла, они начали его взбрасывать и забавляться имъ, какъ собакою во время карнавала. Крикъ несчастнаго оруженосца былъ такъ громокъ, что достигъ до ушей его господина, который, остановясь, началъ вслушиваться внимательно и подумалъ, что его ожидаетъ какое нибудь новое приключеніе" Онъ наконецъ ясно разслушалъ, что кричалъ его оруженосецъ. Поворотивъ коня, онъ пустился въ галопъ (очень медленный) къ гостинницѣ, но, найдя ворота запертыми, объѣхалъ кругомъ всего Зданія, чтобы посмотрѣть, не найдется ли мѣста, гдѣ бы могъ онъ въѣхать. Приблизясь къ забору, который былъ не очень высокъ, онъ увидѣлъ бѣдственное положеніе своего оруженосца, который взлеталъ на воздухъ и спускался съ такою быстротою и граціозностью, что рыцарь вѣрно бы захохоталъ, еслибъ гнѣвъ не помѣшалъ ему. Онъ попробовалъ вскарабкаться съ лошади на заборъ, но былъ такъ измятъ и разломанъ, что не могъ даже сойти съ коня, и началъ говорить качавшимъ Санчо такія угрозы и ругательства; что и описать невозможно; но они продолжали смѣяться и взбрасывать Санчо, а тотъ не переставалъ кричать, то угрожая, то умоляя ихъ. Но ничто не помогало, пока они наконецъ отъ усталости не оставили его. Подвели осла, посадили на него оруженосца, надѣли на него его короткій плащъ, и сострадательная Мариторна, видя его въ такомъ утомленіи, вздумала услужить ему кружкою свѣжей воды, которую почерпнула изъ колодца. Санчо взялъ кружку и поднесъ ее ко рту, но вдругъ остановился, услышавъ голосъ своего господина, который кричалъ ему: сынъ мой Санчо, не пей воды! Сынъ мой, не пей! Она умертвитъ тебя. Посмотри: вотъ у меня святѣйшій бальзамъ, котораго двѣ капли тебя безъ сомнѣнія вылечатъ. Онъ показалъ ему свою посудину. Посмотрѣвъ на рыцаря искоса, Санчо отвѣчалъ: развѣ ваша милость забыли, что я не странствующій рыцарь, или хотите вы совсѣмъ доконать меня вашимъ зельемъ? Поберегите его для себя, со всѣми чертями, и оставьте меня въ покоѣ. Сказавъ это, онъ принялся жадно пить, но при первомъ глоткѣ разпознавъ, что это вода, не захотѣлъ докончить кружку и попросилъ Мариторну принести ему вина. Она охотно исполнила его просьбу и заплатила за вино свои собственныя деньги. Говорятъ, что въ ней, не смотря на ея званіе, была тѣнь христіанскихъ добродѣтелей.
   Санчо, напившись, ударилъ пятами осла. Отворили настежъ ворота гостинницы, и онъ выѣхалъ со двора, чрезвычайно довольный тѣмъ, что ничего не заплатилъ и настоялъ на своемъ, хотя и на счетъ обыкновенныхъ за него отвѣтчиковъ, которые были его плеча. Правда, что трактирщикъ оставилъ у себя его суму взамѣнъ слѣдовавшаго платежа, но Санчо и не замѣтилъ этого, уѣзжая очень разтревоженный. Трактирщикъ хотѣлъ запереть покрѣпче ворота, когда Санчо удалился; но тѣ, которые качали оруженосца, не согласились на то. Это такой былъ народъ, что не оцѣнили бы Донъ Кихота въ два ардита {Ардитъ, старая Кастильская монета.}, хотя бы онъ въ самомъ дѣлѣ принадлежалъ къ числу странствующихъ рыцарей Круглаго Стола.

0x01 graphic

ГЛАВА XVIII.
О разговорѣ Санчо Пансы съ господиномъ его Донъ Кихотомъ, и о другихъ приключеніяхъ, достойныхъ быть разсказанными.

   Санчо нагналъ своего господина въ таковъ изнеможеніи, что не имѣлъ силъ погонять осла своего. Донъ Кихотъ, увидѣвъ его въ этомъ положеніи, сказалъ: теперь я совершенно вѣрю, добрый Санчо, что этотъ замокъ, или гостинница, очарованъ безъ всякаго сомнѣнія. Тѣ, которые такъ дерзко забавлялись надъ тобою, кто они могутъ быть такіе, если не привидѣнія и пришельцы съ того свѣта? Утверждаю это потому, что когда я смотрѣлъ на трагическое твое положеніе, то не могъ никакъ ни перелѣзть черезъ заборъ, ни сойти съ Росинанта. Ясно, что я былъ очарованъ. Клянусь честью того, кто говоритъ теперь, еслибы я могъ перелѣзть, или сойти съ лошади, то отомстилъ бы за тебя этимъ плутамъ и разбойникамъ такъ, что они никогда не позабыли бы ихъ злой шутки; я бы нарушилъ даже для этого законы рыцарства, которые, какъ я тебѣ много разъ уже говорилъ, не позволяютъ рыцарю наложить руку на непосвященнаго въ рыцари, исключая защиты собственной жизни и особы, въ случаѣ крайней необходимости. И. я бы также отомстилъ за себя, еслибъ могъ, будь я посвященный рыцарь или нѣтъ, но дѣло въ томъ, что я не могъ, хотя смекаю, что забавлявшіеся мною не были ни привидѣнія, ни очарованные люди, какъ вы изволите говорить, а просто люди съ тѣломъ и костями, какъ мы. Я слышалъ, когда меня вскидывали, что всѣ они называли другъ друга по именамъ. Одного зовутъ Педро Мартинецъ, другаго Теноріо Гернандецъ, а трактирщикъ прозывается Хуанъ Паломеке эль Цурдо. Поэтому и вы, сударь, не могли перелѣзть черезъ заборъ и соскочить съ лошади не отъ волшебства. Изъ всего этого вижу только ясно, что приключенія, за которыми мы гоняемся, доведутъ насъ наконецъ до такихъ бѣдъ, что мы не узнаемъ съ вами: которая у насъ правая нога. Всего бы лучше и вѣрнѣе было, по моему глупому разуму, воротиться домой, такъ какъ теперь время жатвы, да позаботиться о дѣлахъ нашихъ. Полно намъ шататься, какъ говорятъ, отъ Зекки до Мекки, надѣвши не башмаки, а подойники.
   Какъ мало ты знаешь, Санчо, отвѣчалъ Донъ Кихотъ, о сокровенной сущности рыцарства. Молчи и будь терпѣливъ. Придетъ время, когда самъ ясно увидишь всю выгоду и честь упражняться въ рыцарскихъ подвигахъ. Скажи мнѣ: какое можетъ быть въ свѣтѣ удовольствіе больше, или какое наслажденіе можетъ быть выше побѣды и торжества надъ врагомъ своимъ? Никакое, безъ всякаго сомнѣнія.-- Должно быть такъ, отвѣчалъ Санчо, хотя я того не знаю, а знаю только то, что съ тѣхъ поръ, какъ мы поступили въ странствующіе рыцари, или какъ ваша милость поступила, (я не достоинъ считать себя въ такомъ почетномъ званіи,) мы не добились еще ни до одной побѣды, кромѣ одержанной надъ Бискайцемъ, хотя и тутъ вышли вы изъ битвы, лишась половины уха и половины шлема. Съ того же времени доставались намъ только палки да кулаки, а меня, въ барышахъ, пошвыряли на одѣялѣ и напустили на меня очарованныхъ людей, которымъ не могу отомстить, а потому не могу и узнать пріятна ли побѣда надъ непріятелемъ, какъ вы говорить изволите. Это самое меня огорчаетъ, и тебя должно огорчать, Санчо, отвѣчалъ Донъ Кихотъ; но я непремѣнно достану себѣ мечъ, сдѣланный съ такимъ искусствомъ, что тотъ, кто будетъ носить его, обезопаситъ себя отъ всѣхъ возможныхъ очарованій. Можетъ случиться, что судьба надѣлитъ меня мечемъ Амадиса, который назывался рыцаремъ Раскаленнаго меча. Это оружіе было превосходнѣйшее изъ всѣхъ, какія бывали у рыцарей въ цѣломъ свѣтѣ. Кромѣ превосходства, о которомъ говорю, оно было остро, какъ бритва, и не было такихъ крѣпкихъ и очарованныхъ латъ, которыя могли бы противостоять его ударамъ. Мнѣ ужъ такое счастье, сказалъ Санчо, что еслибы вы и нашли такой мечъ, то онъ сталъ бы приносить пользу однимъ посвященнымъ рыцарямъ, какъ бальзамъ, а оруженосцамъ приключались бы отъ него однѣ бѣды. Не бойся этого, Санчо, сказалъ Донъ Кихотъ: небо предохранитъ тебя.
   Въ этихъ разговорахъ рыцарь и оруженосецъ продолжали путь, и вдругъ первый увидѣлъ, что къ нимъ приближалось по дорогѣ, по которой они ѣхали, большое и густое облако пыли. Онъ обернулся къ оруженосцу и сказалъ: наступилъ день, о Санчо, въ который окажется все благо, хранимое для меня рокомъ моимъ, наступилъ, говорю, день, въ который, какъ и во всякій другой, увидятъ силу руки моей и подвиги мои которые останутся начертанными въ лѣтописи славы для всѣхъ будущихъ вѣковъ! Видишь ли облако пыли, которое тамъ поднимается, Санчо? Это идетъ сюда огромное войско, состоящее изъ разныхъ и безчисленныхъ народовъ. Если такъ, то войскъ должно быть два, замѣтилъ Санчо, потому что съ этой, противной стороны поднимается такое же облако пыли. Донъ Кихотъ обернулся и увидѣлъ, что оруженосецъ сказалъ правду. Это привело его въ восторгъ. Онъ подумалъ, ни мало не сомнѣваясь, что два войска идутъ одно противъ другаго и хотятъ сразиться посреди той обширной равнины. Каждую минуту воображеніе его было наполнено битвами, очарованіями, торжествами, отважными подвигами, любовными приключеніями, поединками, о которыхъ повѣствуется въ рыцарскихъ книгахъ. Всѣ слова, мысли и поступки его клонились къ подобнымъ вещамъ. Облака пыли, которыя онъ увидѣлъ, поднимались оттого, что по дорогѣ, съ двухъ противоположныхъ сторонъ, шли два большія стада овецъ и барановъ. Въ пыли нельзя было разсмотрѣть ихъ, пока они не приблизились, а Донъ Кихотъ съ такимъ жаромъ утверждалъ, что это были войска, что и Санчо наконецъ ему повѣрилъ. Чтожъ намъ, сударь, дѣлать? сказалъ онъ.-- Что дѣлать? вскричалъ рыцарь. Подать помощь слабымъ и оставленнымъ. Знай, Санчо, что войскомъ, которое идетъ съ этой стороны, предводительствуетъ великій императоръ Алифанфаронъ, владѣтель большаго острова Тапробаны {Тапробана -- древнее названіе острова Цейлjна.}, а другое войско ведетъ врагъ его, король Гарамантовъ {Народъ, обитавшій во внутренности Африки.}, Пентаполинъ -- засученная рука, названный такъ потому, что онъ всегда вступаетъ въ сраженіе, засучивъ по самое плечо рукавъ на правой рукъ.-- За что же эти господа такъ озлились другъ противъ друга? спросилъ Санчо.-- За то, отвѣчалъ Донъ Кихотъ, что Алифдифаронъ, свирѣпый язычникъ, влюбился въ дочь Пентаполина, прелестнѣйшую красавицу и христіанку, но родитель ея не хочетъ выдать ее замужъ за языческаго короля, если онъ напередъ не отречется отъ закона лжепророка Магомета и не обратится въ христіанскую вѣру.-- Клянусь бородой моей, сказалъ Санчо, что Пентаполинъ дѣло дѣлаетъ, и я готовъ помогать ему, сколько силъ моихъ хватить.-- Ты исполнишь долгъ свой, Санчо, сказалъ Донъ Кихотъ. Для вступленія въ подобныя сраженія не требуется быть посвященнымъ въ рыцари.-- Я это очень хорошо понимаю, продолжалъ оруженосецъ, но куда мы дѣваемъ этого осла? Куда бы его поставить такъ, чтобы можно было отыскать его послѣ драки? Я думаю, что до сихъ поръ не водилось вступать въ сраженіе на такомъ длинноухомъ конѣ?-- Ты правъ, отвѣчалъ Донъ Кихотъ: тебѣ больше нечего дѣлать, какъ предоставить его на произволъ судьбы. Погибнетъ онъ, или нѣтъ, -- все равно потому, что у насъ будетъ въ запасѣ столько лошадей послѣ побѣды, что даже самъ Росинантъ подвергается опасности быть перемѣненнымъ на другаго коня. Посмотри сюда и будь внимателенъ: я хочу начислить тебѣ всѣхъ главныхъ рыцарей, которые въ этихъ двухъ войскахъ находятся. Чтобы ты лучше могъ ихъ разсмотрѣть и замѣтить, удалимся на этотъ холмъ, который тамъ возвышается; оттуда можно будетъ обозрѣть оба войска. Они остановились на скатѣ холма, съ котораго можно было бы ясно различить оба стада, принятыя Донъ Кихотомъ за войска, еслибы облака пыли не скрывали ихъ отъ глазъ. Не смотря на это, видя въ, своемъ воображеніи невидимое и несуществующее, рыцарь возвысилъ голосъ и сказалъ: рыцарь, котораго ты тамъ видишь въ желтыхъ доспѣхахъ, и который держитъ щитъ съ изображеніемъ коронованнаго льва, лежащаго у ногъ красавицы, это храбрый Лауркалько, владѣтель серебрянаго моста. Другой, въ доспѣхахъ съ золотыми цвѣтами, держащій щитъ съ изображеніемъ трехъ серебряныхъ коронъ въ голубомъ полѣ, это страшный Микоколембо, великій герцогъ Кироційскій. По правую его сторону рыцарь гигантскаго роста, это неустрашимый Брандабарбаранъ Боличскій, обладатель трехъ Аравій; на немъ латы изъ змѣиной кожи; вмѣсто щита у него желѣзная дверь, которая, какъ носится молва, была одною изъ дверей храма, разрушеннаго Сампсономъ, когда онъ своею смертію отомстилъ врагамъ своимъ. Теперь посмотри въ противоположную сторону, и увидишь передъ другимъ войскомъ всегда побѣждающаго и никогда не побѣжденнаго Тимонеля Каркахонскаго, Принца новой Бискаіи. Доспѣхи его украшены голубыми, зелеными, бѣлыми и желтыми квадратами. На щитѣ у него золотая кошка въ полѣ львинаго цвѣта съ подписью: начало имени его возлюбленной, которая, какъ говорятъ, есть несравненная Міулина, дочь Герцога Альфеньикена Альгарнскаго. Другой, который скачетъ на росломъ и сильномъ конѣ, въ доспѣхахъ, бѣлыхъ, какъ снѣгъ, и съ бѣлымъ щитомъ безъ всякаго на немъ изображенія, это новый рыцарь, родомъ Французъ, по имени Пьеръ Папень, владѣтель баронствъ Утрикскихъ. Пришпоривающій эту пеструю и легкую зебру, одѣтый въ латахъ съ голубыми фигурами, это могущественный герцогъ Нербійскій Эспартафилардо дель Боске. На щитѣ его изображенъ кустъ спаржи съ подписью: изслѣдуй родъ мой.

0x01 graphic

0x01 graphic

   Такимъ образомъ Донъ Кихотъ перечислилъ многихъ рыцарей въ обоихъ войскахъ, которыя ему мечтались, описывая доспѣхи, цвѣтъ ихъ, изображенія на щитахъ и подписи, и почерпая все это въ разстроенномъ своемъ воображеніи. Не давая себѣ отдыха, онъ продолжалъ: эскадронъ, который теперь передъ нами, состоитъ изъ воиновъ разныхъ народовъ. Вотъ тѣ, которые пьютъ сладкія воды знаменитаго Ксанта; здѣсь горцы, которые попираютъ поля Масиликскія, далѣе тѣ, которые просѣваютъ тончайшее и мельчайшее золото въ счастливой Аравіи, тѣ, которые наслаждаются знаменитыми и свѣжими берегами свѣтлаго Термодонта, тѣ, которые истощаютъ многими и различными путями Пактолъ, изобилующій золотомъ, Нумидійцы, сомнительные въ своихъ обѣщаніяхъ, Персы, славящіеся своими луками и стрѣлами, Парѳы и Мидяне, которые сражаются, отступая, Аравитяне, преданные кочевой жизни, Скиѳы бѣлолицые и жестокіе, Эѳіопы съ губами, на которыхъ висятъ украшенія, однимъ словомъ множество народовъ; хотя и не могу вспомнить ихъ названій, но лица ихъ вижу и знаю. Въ другомъ войскѣ идутъ тѣ, которые пьютъ кристальныя струи осѣненнаго оливами Бетиса, тѣ, которые умываютъ лица водами золотоноснаго Тага, тѣ, которые пользуются водами божественнаго Хениля, тѣ, которые попираютъ Тартезійскія поля, изобилующія паствами, тѣ, которые веселятся на орошенныхъ водами лугахъ Елисейскихъ, богатые Манчеги, увѣнчанные золотистыми колосьями, тѣ, которые одѣты въ желѣзо, древніе остатки крови Готовъ, тѣ, которые купаются въ Писуергѣ, извѣстной тихостію струй своихъ, тѣ, которые пасутъ стада свои на пространныхъ пастбищахъ извивистой Гвадіаны, славящейся неизвѣстностію ея теченія, тѣ, которые дрожатъ отъ холода свистящихъ вихрей Пиренейскихъ и отъ бѣлыхъ снѣговъ, падающихъ на высокіе Аппенины. Однимъ словомъ тутъ всѣ народы, которые обитаютъ въ Европѣ.
   Одинъ Богъ знаетъ, сколько Донъ Кихотъ насчиталъ земель и народовъ, описывая съ удивительною быстротою свойства каждаго, и съ восторгомъ увлекаясь тѣмъ, чего онъ начитался въ своихъ лживыхъ книгахъ. Санчо Панса слушалъ его съ величайшимъ вниманіемъ, не говоря ни слова, и по временамъ оборачивалъ голову то въ ту, то въ другую сторону, чтобы разсмотрѣть рыцарей и Великановъ, которыхъ называлъ по именамъ господинъ его; но не разсмотрѣвъ никого, онъ сказалъ: чертъ меня'побери, сударь, если я вижу хоть одного человѣка, великана, или рыцаря, о которыхъ вы говорить изволите. Можетъ быть все это одно волшебство, какъ вчерашнія привидѣнія. Что говоришь ты! возразилъ Донъ Кихотъ. Развѣ не слышишь ржанія коней, звука трубъ, грома барабановъ?-- Я слышу только, отвѣчалъ Санчо, блѣяніе овецъ и барановъ. Это была и правда потому, что два стада тогда приблизились.-- Страхъ твой, сказалъ Донь Кихотъ, произвелъ то, что ты ничего не видишь и не слышишь порядкомъ. Одно изъ дѣйствій страха: смущать чувства и представлять намъ вещи въ превратномъ видѣ. Если ты такъ трусишь, то отъѣзжай въ сторону и оставь меня одного. Меня и одного достаточно, чтобы склонить побѣду на ту сторону, которой окажу помощь. Сказавъ это, онъ пришпорилъ Росинанта и, держа копье на перевѣсъ, спустился съ холма, какъ молнія. Санчо закричалъ ему: воротитесь, господинъ Донъ Кихотъ! Клянусь вамъ Папою, что вы нападаете на барановъ и овецъ. Воротитесь, о я несчастный и съ произведшимъ меня на свѣтъ родителемъ! Да что это за сумасшествіе! Посмотрите, что тутъ нѣтъ ни великановъ, ни рыцарей, ни кошекъ, ни доспѣховъ, ни щитовъ, ни черта, ни дьявола! Что онъ это творить, помилуй меня Господи, многогрѣшнаго!

0x01 graphic

   Донъ Кихота не остановило это; напротивъ Того онъ скакалъ впередъ, крича: не робѣйте рыцари, идущіе подъ знаменами храбраго императора Пентаполина-засученной руки; слѣдуйте всѣ за мною; вы увидите, какъ я легко отомщу за него врагу, Алифанфарону Трапобанскому! Съ этими словами, онъ въѣхалъ въ средину стада и началъ поражать копьемъ овецъ съ такою храбростію, какъ будто въ самомъ дѣлѣ кололъ своихъ смертельныхъ враговъ. Пастухи, гнавшіе стадо, закричали ему, чтобы онъ остановился; но видя, что это не помогло, они сняли съ поясовъ своихъ пращи, и камни, величиною съ кулакъ, начали свистать у самыхъ ушей рыцаря. Донъ Кихотъ не послушался и камней; напротивъ того, бросаясь во всѣ стороны, онъ кричалъ: гдѣ ты, надменный Алифанфаронъ? Иди ко мнѣ: я одинъ хочу испытать твои силы и лишить тебя жизни въ наказаніе за скорбь, которую ты наносишь храброму Пентаполину Гарамантскому. Въ эту минуту камешекъ изъ ручья попалъ ему въ бокъ и помялъ два ребра. Рыцарь подумалъ, что онъ убить или тяжело раненъ, и, вспомнивъ о своемъ бальзамѣ, вынулъ свою посудину, поднесъ ее ко рту и началъ пить чудесное лекарство; но прежде, чѣмъ онъ успѣлъ проглотить столько, сколько ему казалось нужнымъ, прилетѣла другая миндалинка и такъ ловко попала въ сосудъ, что разбила его въ куски, ушибла два пальца и по дорогѣ вышибла три или четыре зуба у рыцаря. Эти два удара принудили его упасть съ лошади. Пастухи подбѣжали къ нему и, подумавъ, что онъ убитъ, съ большою поспѣшностью собрали свое стадо, взвалили на плеча убитыхъ овецъ и барановъ, которыхъ оказалось болѣе семи, и, не входя ни въ какое дальнѣйшее изслѣдованіе, удалились. Во все это время Санчо оставался на скатѣ холма, глядя на сумасбродство своего господина и вцѣпясь въ свою бороду, съ досады. Онъ проклиналъ часъ, въ который судьба свела его съ нимъ. Увидѣвъ, что рыцарь упалъ на землю, и что пастухи уже ушли, онъ спустился съ холма и, приблизившись къ нему, нашелъ его не очень въ хорошемъ положеніи, хотя и не въ обморокѣ. Не говорилъ ли я вамъ, господинъ Донъ Кихотъ, сказалъ онъ: чтобы вы воротились, и что тѣ, на которыхъ вамъ напасть заблагоразсудилось, были не войска, а просто стадо барановъ?-- Это все надѣлалъ извѣстный бездѣльникъ чародѣй, личный врагъ мой! Знай, Санчо, что этимъ господамъ ничего не стоитъ представить намъ, что имъ угодно; злодѣй, меня преслѣдующій, завидуя славѣ, которая предстояла мнѣ въ бывшемъ сраженіи, превратилъ эскадроны враговъ въ стада овецъ. Если не вѣришь, Санчо, то послушайся меня, любезный: ты тотчасъ увидишь свое заблужденіе и справедливость словъ моихъ. Сядь на осла и просто поѣзжай за баранами. Увидишь, что, отойдя отсюда недалеко, они примутъ всѣ первоначальный видъ свой, и изъ барановъ превратятся въ настоящихъ людей, именно въ такихъ, какихъ я тебѣ сначала описывалъ. Впрочемъ не уѣзжай теперь; мнѣ нужна твоя помощь. Подойди ко мнѣ и посмотри, сколькихъ зубовъ я лишился въ сраженіи? Мнѣ кажется, что у меня ни одного зуба не осталось во рту. Оруженосецъ подошелъ къ самому лицу господина, но запахъ бальзама, которымъ Донъ Кихотъ былъ облитъ, такъ перепугалъ Санчо, напомнивъ ему страданія въ гостинницѣ, что онѣ отскочилъ и приблизился къ своему ослу, чтобы снять съ него суму и взять изъ нея что-нибудь, чѣмъ бы можно было отереть латы господина, облитыя ужаснымъ бальзамомъ. Не найдя сумы, Санчо чуть съ ума не сошелъ. Онъ проклялъ себя и рѣшился непремѣнно, оставивъ рыцаря, возвратиться домой, не смотря на потерю награды за службу и надежды получить во владѣніе обѣщанный островъ. Донъ Кихотъ между тѣмъ всталъ и, приложивъ лѣвую руку ко рту, чтобы поддержать свои зубы, взялъ правою поводья Росинанта, который не отошелъ ни на шагъ отъ господина: (такой былъ вѣрный и добронравный конь). Рыцарь подошелъ къ оруженосцу; тотъ, прислонясь грудью къ ослу, поддерживалъ щеку ладонью, съ видомъ человѣка въ глубокой задумчивости. Донъ Кихотъ, видя уныніе оруженосца, сказалъ ему: знай Санчо, что всѣ люди равны; одни дѣла ставятъ человѣка выше другихъ. Всѣ эти бури, нами встрѣчаемыя, предвѣщаютъ, что скоро наступятъ ясные дни, и что наши дѣла пойдутъ, какъ нельзя лучше. Невозможно, чтобы худое или хорошее было продолжительно. Худое для насъ тянулось очень долго; изъ этого слѣдуетъ, что хорошее уже близко. И такъ ты не долженъ сокрушаться о бѣдствіяхъ, мнѣ приключающихся, тѣмъ болѣе, что изъ нихъ не достается ничего на твою долю.-- Какъ, не достается! возразилъ Санчо. Развѣ тотъ, котораго вчера взбрасывали на одѣялѣ, былъ кто нибудь другой, а не сынъ моего отца? Развѣ не ему же, а кому нибудь другому принадлежала сума, которая у меня пропала сегодня со всѣми моими пожитками?-- Какъ? Сума твоя пропала, Санчо? вскричалъ рыцарь -- То-то и есть, что пропала! отвѣчалъ оруженосецъ.-- Этакъ намъ нечего будетъ ѣсть сегодня! продолжалъ Донъ Кихотъ.-- Да вышло бы такъ, сказалъ Санчо, еслибъ на этихъ лугахъ не было травъ, которыя, по словамъ вашимъ, вы знаете, и которыми обыкновенно пропитываются такіе же горемычные странствующіе рыцари, какъ мы съ вами.-- Однакожъ, замѣтилъ Донъ Кихотъ, я бы теперь охотнѣе съѣлъ фунтовъ семь хлѣба, или небольшой, домашній хлѣбъ съ двумя сардинскими селедками, чѣмъ всѣ травы, которыя описываетъ Діоскоридъ, хотя бы его украсилъ комментаріями самъ Докторъ Лагуна {Докторъ Карла V и Папы Юлія III, переводчикъ и комментаторъ Діоскорида.}. Не смотря на все это, сядь на твоего осла, добрый Санчо, и слѣдуй за мной. Богъ, пекущійся о всѣхъ, не оставить и насъ, тѣмъ болѣе, что мы съ такимъ усердіемъ исполняемъ долгъ нашего званія. Онъ не оставляетъ даже мошекъ воздушныхъ, ни червячковъ земли, ни насѣкомыхъ, живущихъ въ водѣ. Онъ такъ милосердъ, что повелѣваетъ восходить своему солнцу надъ добрыми и злыми, и орошаетъ дождемъ неправедныхъ и праведныхъ.-- Ваша милость, сказалъ Санчо, гораздо способнѣе быть проповѣдникомъ, чѣмъ странствующимъ рыцаремъ.-- Все знали и должны все знать странствующіе рыцари, Санчо, сказалъ Донъ Кихотъ: въ прошлыхъ вѣкахъ бывали рыцари, которые останавливались посреди поля для произнесенія проповѣди или рѣчи, и говорили такъ, какъ будто они были возведены въ ученую степень Парижскимъ Университетомъ. Изъ этого видно, что никогда копье не притупляло пера, ни перо копья.-- Пусть все это будетъ ладно, что изволитъ говорить ваша милость, отвѣчалъ Санчо: однакожъ теперь поѣдемъ отсюда и поищемъ убѣжища, гдѣ бы намъ переночевать, и дай Господи, чтобы тамъ не нашлось ни одѣялъ, ни качальщиковъ, ни привидѣній, ни очарованныхъ Мавровъ; если же они и тамъ найдутся, то я такъ взбѣленюсь, что самъ чертъ испугается.-- "Поручи себя небу, сынъ мой, сказалъ Донъ Кихотъ, и веди меня, куда хочешь: въ этотъ разъ я предоставляю тебѣ избрать для насъ убѣжище; но прежде протяни сюда руку и ощупай пальцемъ: сколькихъ зубовъ не достаетъ у меня въ правой, верхней деснѣ: тутъ я чувствую боль. Санчо, осмотрѣвъ десны, спросилъ: сколько зубовъ было у вашей милости вотъ здѣсь?-- Четыре, отвѣчалъ рыцарь, не считая глазнаго, и всѣ цѣлые и здоровые.-- Такъ ли точно?-- Говорю тебѣ, что четыре, если не пять. Во всю мою жизнь мнѣ не выдернули ни одного зуба, и самъ ни одинъ не выпалъ.-- Ну, такъ, изволите видѣть, здѣсь внизу у вашей милости обрѣтается въ наличности только два зуба съ половиной, а вверху нѣтъ и половины: тутъ все гладко, какъ на ладони.-- О я несчастный! вскричалъ Донъ Кихотъ, услышавъ печальную новость, сообщенную оруженосцемъ. Я предпочелъ бы, чтобъ отрубили мнѣ руку, только бы не ту, которою мечъ держатъ. Знай, Санчо, что ротъ безъ зубовъ тоже, что мельница безъ жернова; зубъ должно цѣнить гораздо дороже алмаза. Но дѣлать нечего: всѣмъ этимъ бѣдствіямъ подвержены тѣ, которые исполняютъ суровый уставъ рыцарства. Сядь, мой другъ, на осла и будь моимъ вожатымъ. Я послѣдую за тобой всюду, куда хочешь.

0x01 graphic

   Санчо послушался и отправился въ ту сторону, гдѣ казалось ему возможнымъ найти пріютъ, не съѣзжая съ большой дороги, которая тутъ тянулась, не прерываясь. Такъ какъ боль въ деснахъ мѣшала Донъ Кихоту и отдохнуть и поспѣшно ѣхать, то Санчо, продолжая путь тихонько, захотѣлъ занять и развеселить его разговорами. Между прочимъ онъ сказалъ ему то, о чемъ разскажетси въ слѣдующей главѣ.

0x01 graphic

ГЛАВА XIX
О благоразумныхъ разсужденіяхъ Санчо Пансы, о приключенія Донъ Кихота съ мертвымъ тѣломъ, и о другихъ важныхъ событіяхъ.

0x01 graphic

   Осмѣлюсь доложить вамъ, сударь, что по моимъ догадкамъ всѣ эти бѣды, на дняхъ намъ приключившіяся, слѣдуетъ лесть безъ всякаго сомнѣнія наказаніемъ за грѣхъ, въ который вы впали, нарушивъ уставъ вашего рыцарства и не исполнивъ данной клятвы: не ѣсть хлѣба со скатерти, не забавляться съ королевой, и не дѣлать всего прочаго, что за тѣмъ слѣдуетъ, и что вы поклялись исполнить, пока не отнимете шлема у Маландрина что ли: не помню хорошенько, какъ этотъ Мавръ прозывается.-- Ты совершенно правъ, Санчо! воскликнулъ Донъ Кихотъ. Сказать тебѣ правду, я совсѣмъ позабылъ объ этомъ, и ты можешь быть увѣренъ, что именно за упущеніе напомнить мнѣ клятву въ свое время, тебя пошвыряли на одѣялѣ. Но я заглажу нашъ грѣхъ: въ уставѣ рыцарства на всѣ возможные случаи существуютъ правила.-- Да развѣ я клялся въ чемъ нибудь? возразилъ Санчо.-- Клялся или не клялся, все равно, отвѣчалъ рыцарь. Довольно того, что тебя, по моему мнѣнію, нельзя считать совершенно непричастнымъ моему грѣху, и потому, ошибаюсь ли я или нѣтъ, все не худо будетъ намъ принять мѣры исправленія.-- Если такъ, сказалъ Санчо, то смотрите же, не позабудьте опять, какъ клятву, теперешнихъ словъ вашихъ, а не то, пожалуй, привидѣніямъ опять придетъ охота потѣшиться въ другой разъ надо мною, да и надъ вашею милостію, если они увидятъ, что вы въ грѣхахъ вашихъ такъ упорны.

0x01 graphic

   Въ этихъ и другихъ разговорахъ застала ихъ на дорогѣ ночь. Они не знали, куда бы имъ пріютиться, чтобы переночевать. Еще было и то не хорошо, что они умирали съ голоду. Вмѣстѣ съ сумою пропали всѣ ихъ жизненные припасы. Къ довершенію бѣды съ ними встрѣтилось приключеніе, которое безъ натяжки можно было назвать истиннымъ приключеніемъ. Ночь была совершенно темная, между тѣмъ они все продолжали путь: Санчо думалъ, что они ѣдутъ по большой дорогѣ, и что черезъ одну или двѣ мили навѣрное попадется имъ какая нибудь гостинница. Ночь стала еще темнѣе, оруженосецъ еще голоднѣе, а въ рыцарѣ тѣмъ болѣе возрастала охота съѣсть что нибудь, чѣмъ далѣе онъ ѣхалъ. Вдругъ увидѣли они, что на встрѣчу имъ, по дорогѣ, приближалось множество огней, которые казались движущимися звѣздами. Увидѣвъ ихъ, Санчо оцѣпенѣлъ отъ ужаса, и самъ Донъ Кихотъ нѣсколько смутился. Одинъ остановилъ осла, а другой коня своего, и оба начали внимательно всматриваться: что бы это могло быть такое? Они увидѣли, что огни къ нимъ приближаются и по мѣрѣ приближенія увеличиваются. Санчо началъ дрожать, какъ напитанный ртутью, а у Донъ Кихота на головѣ встали дыбомъ волосы. Немного пріободрясь, онъ сказалъ: это безъ сомнѣнія, Санчо, должно быть величайшее и опаснѣйшее приключеніе, въ которомъ нужно мнѣ будетъ показать все мое мужество и храбрость.-- О я несчастный! вскричалъ Санчо: ну если это приключеніе опять не обойдется безъ привидѣній! Чьимъ бокамъ опять достанется?-- Хоть бы это были разпривидѣнія, сказалъ Донъ Кихотъ: я не допущу, чтобы они коснулись нитки твоего платья. Они въ тотъ разъ потѣшились надъ тобою, потому что я не могъ перескочить черезъ стѣну задняго двора; но теперь мы на гладкомъ полѣ, гдѣ я могу дѣйствовать мечемъ, какъ хочу.-- Ну, а если они васъ очаруютъ и напустятъ на васъ столбнякъ, какъ въ тотъ разъ, то немного будетъ пользы, что мы теперь въ открытомъ полѣ.-- Не смотря на это, отвѣчалъ Донъ Кихотъ, прошу тебя, Санчо, сохранять бодрость. Мою бодрость ты сейчасъ увидишь на опытѣ.-- Ладно, я ужъ пріободрюсь, если Богъ поможетъ, отвѣчалъ Санчо. Отъѣхавъ къ одной сторонѣ дороги, они снова принялись внимательно разсматривать: что бы такое могли быть эти двигавшіеся огни. Вскорѣ разглядѣли они множество людей, одѣтыхъ въ длинныя бѣлыя платья; эта ужасное явленіе совершенно доконало бодрость Санчо Пансы, и онъ началъ щелкать зубами, какъ въ лихорадкѣ. Дрожь его еще усилилась, когда они ясно разсмотрѣли около двадцати человѣкъ, одѣтыхъ въ бѣлое платье, которые всѣ ѣхали на лошадяхъ, держа въ рукахъ зажженные факелы. За ними несли носилки, покрытыя трауромъ, за которыми ѣхали шесть всадниковъ, одѣтыхъ въ трауръ же, до самыхъ ногъ муловъ ихъ. По спокойной поступи животныхъ можно было тотчасъ видѣть, что это не лошади. Люди, въ бѣломъ платьѣ, произносили про себя какія-то слова тихимъ и жалобнымъ голосомъ. Этого страннаго явленія въ такое время и въ такомъ пустынномъ мѣстѣ очень достаточно было, чтобы привести въ ужасъ сердце оруженосца, и даже сердце рыцаря, который чуть чуть не оробѣлъ. Санчо струсилъ сверхъ всякой мѣры, но съ господиномъ его случилось противное: онъ вдругъ живо вообразилъ, что настоящее приключеніе принадлежитъ къ роду тѣхъ, которыя описываются въ его книгахъ. Ему показалось, что на носилкахъ несутъ какого нибудь тяжело-раненаго или убитаго рыцаря, за котораго мщеніе одному ему было предоставлено. Безъ дальняго размышленія, онъ взялъ копье свое на перевѣсъ, укрѣпился въ сѣдлѣ, съ храбрымъ и рѣшительнымъ видомъ сталъ посреди дороги, по которой необходимо должны были проѣхать одѣтые въ бѣлое платье люди. Когда они приблизились, рыцарь, возвысивъ голосъ, сказалъ: остановитесь, рыцари, кто бы вы ни были, и дайте мнѣ отчетъ, кто вы такіе, откуда, куда ѣдете, кого несете на этихъ носилкахъ? Судя по признакамъ, или вы сдѣлали, или вамъ сдѣлано какое нибудь оскорбленіе. Должно и необходимо мнѣ знать это, для того, чтобы наказать васъ за зло, вами сдѣланное, или же для того, чтобы отомстить за обиду, вамъ нанесенную. Мы спѣшимъ, отвѣчалъ одинъ изъ бѣлыхъ, а до гостинницы еще далеко: намъ недосугъ останавливаться для такого подробнаго отчета, какого вы требуете. Пришпоривъ мула, онъ поѣхалъ далѣе. Донъ Кихотъ чрезвычайно разсердился, услышавъ такой отвѣтъ. Схвативъ мула за узду, онъ воскликнулъ: остановитесь и будьте вѣжливѣе; дайте мнѣ отчетъ во всемъ томъ, о чемъ я спрашивалъ, а не то вступите со мною всѣ въ битву. Мулъ былъ пугливъ. Когда его схватилъ Донъ Кихотъ за узду, онъ сталъ на дыбы и опрокинулся со всадникомъ на землю. Слуга, шедшій пѣшкомъ, увидѣвъ это, началъ ругать Донъ Кихота, который, и безъ того уже разгнѣванный, не ожидая ничего болѣе, опускаетъ копье, нападаетъ на одного изъ одѣтыхъ въ трауръ и повергаетъ его на землю; потомъ обратясь на прочихъ, онъ съ такою быстротою нападалъ на нихъ и опрокидывалъ одного за другимъ, что было чего посмотрѣть. Казалось, что у Росинанта въ этотъ мигъ выросли крылья: такъ онъ былъ легокъ и проворенъ. Всѣ эти люди въ бѣлой одеждѣ были народъ робкій и безоружный; они тотчасъ же уступили поле сраженія и побѣжали въ разныя стороны по полю, съ зажженными факелами, какъ будто наряженные, которые бѣгаютъ во время ночныхъ маскарадовъ въ праздники. Одѣтые въ трауръ такъ были закутаны и запутаны въ ихъ длинныя одежды, что не могли двигаться, и Донъ Кихотъ съ большимъ удобствомъ приколотилъ ихъ всѣхъ и разогналъ; всѣ они подумали, что это не человѣкъ, а дьяволъ изъ преисподней, явившійся, чтобы отнять у нихъ покойника, котораго они несли на носилкахъ. Санчо смотрѣлъ на все это и, дивясь храбрости рыцаря, говорилъ про себя: и впрямь господинъ мой такъ храбръ и мужественъ, какъ онъ разсказываетъ!

0x01 graphic

   Одинъ факелъ горѣлъ на землѣ подлѣ перваго всадника, котораго сронилъ сусебя мулъ. При этомъ свѣтѣ Донъ Кихотъ увидѣлъ его, приблизился и, наставивъ остріе копья къ самому лицу, закричалъ, чтобы онъ сдался, и что въ противномъ случаѣ онъ убьетъ его. Я ужъ сдался, какъ нельзя болѣе, отвѣчалъ упавшій: я не въ силахъ пошевелиться; у меня нога вывихнута. Прошу васъ, если вы рыцарь христіанскій, не убивать меня. Вы сдѣлали бы большое святотатство, потому-что я изъ духовныхъ и получилъ первыя степени.-- Какой же дьяволъ васъ привелъ сюда, если вы членъ духовенства? спросилъ Донъ Кихотъ.-- Привело меня сюда мое несчастіе, отвѣчалъ упавшій.-- Но вамъ угрожаетъ еще большее бѣдствіе, сказалъ Донъ Кихотъ, если вы не удовлетворите меня отвѣтами на все то, о чемъ я прежде васъ спрашивалъ.-- Вы будете легко удовлетворены, отвѣчалъ духовный: да будетъ вамъ извѣстно, что я хотя и назвалъ себя духовнымъ первыхъ степеней, однакожъ я не болѣе, какъ баккалавръ; зовутъ меня Алонсо Лопецъ; я родомъ изъ Альковендаса; путешествую изъ города Баеца съ другими двѣнадцатью священнослужителями, тѣми самыми, которые разбѣжались съ факелами; ѣдемъ мы въ городъ Сеговію, провожая мертвое тѣло, которое несутъ въ этихъ носилкахъ; это тѣло дворянина, который умеръ въ Баецѣ и былъ тамъ поставленъ въ склепѣ, а теперь, какъ я сказалъ уже, мы несемъ его кости на фамильное его кладбище, въ Сеговію; онъ былъ уроженецъ этого города.-- Кто же убилъ его? спросилъ Донъ Кихотъ.-- Судьба, посредствомъ заразительной лихорадки, которую она ему послала, отвѣчалъ баккалавръ.-- Такимъ образомъ, сказалъ Донъ Кихотъ, Господь избавилъ меня труда отомстить за смерть этого рыцаря, труда, который неминуемо предстоялъ мнѣ, еслибъ кто нибудь другой убилъ покойника; но такъ какъ его умертвила судьба, то мнѣ остается только молчать и пожать плечами; я бы сдѣлалъ тоже, еслибы и меня самого она умертвила. Въ заключеніе сообщу къ свѣдѣнію Вашего Преподобія, что я Ламанчскій рыцарь, по имени Донъ Кихотъ, и что моя обязанность и занятіе состоятъ въ томъ, чтобы странствовать по свѣту для возстановленія нарушенныхъ правъ и пресѣченія обидъ.-- Не знаю, какимъ образомъ можетъ быть это возстановленіе правъ, сказалъ баккалавръ: вы меня не возстановили, а уронили на землю, и я вывихнулъ или сломилъ ногу, которую не возстановишь въ прежнее положеніе во всю жизнь мою; защита же ваша отъ обидъ кончилась тѣмъ, что я навѣки попалъ въ калѣки; считаю большимъ несчастіемъ, что я встрѣтился съ вами, искателемъ приключеній!-- Не всѣ дѣла, отвѣчалъ Донъ Кихотъ, идутъ однимъ порядкомъ. Бѣда вышла оттого, господинъ баккалавръ Алонсо Лопецъ, что вы ѣхали ночью, одни въ этихъ стихаряхъ, другіе въ траурѣ, съ зажженными факелами, и что-то пѣли, такъ что очень были похожи на нечистую силу или на пришельцевъ съ того свѣта. Поэтому я не могъ не исполнить моей обязанности и напалъ на васъ. Я бы напалъ на васъ и тогда, когда бы вы были настоящіе бѣсы преисподней, за которыхъ я васъ принялъ.-- Ужъ видно такъ хотѣла судьба моя, сказалъ баккалавръ. Прошу васъ, господинъ странствующій рыцарь, который такъ странно меня отдѣлалъ: помогите мнѣ освободиться изъ-подъ этого мула; нога моя попалась между стременемъ и сѣдломъ.-- Да не оставить ли этого до завтра? воскликнулъ Домъ Кихотъ. Чтожъ это вы до сихъ поръ не сказали мнѣ объ этомъ?
   Онъ тотчасъ началъ кликать Санчо, но тотъ не торопился прійти, опоражнивая мѣшки со съѣстными припасами, которыми плотно навьючили лошака эти добрые духовные люди, отправляясь въ дорогу. Санчо устроилъ изъ своего плаща мѣшокъ и, набивъ его всѣмъ, что только могло войти туда, взвалилъ ношу на осла; потомъ прибѣжавъ на крикъ своего господина, помогъ ему освободить баккалавра изъ-подъ мула и посадить его на сѣдло. Оруженосецъ подалъ баккалавру факелъ, и Донъ Кихотъ сказалъ: поѣзжайте вслѣдъ за своими товарищами, и попросите извиненія за обиду, которую я былъ въ необходимости нанести имъ. Санчо примолвилъ: если неравно эти господа захотятъ узнать, кто такой былъ храбрый рыцарь, который ихъ такъ отдѣлалъ, то скажите имъ, что это знаменитый Донъ Кихотъ Ламанчскій, который другимъ именемъ называется: рыцарь печальной фигуры. Съ этимъ баккалавръ удалился, а Донъ Кихотъ спросилъ оруженосца: что ему вздумалось назвать, его небывалымъ именемъ рыцаря печальной фигуры. Я вамъ скажу это, отвѣчалъ Санчо: я посмотрѣлъ на васъ съ минутку при свѣтѣ факела, который держалъ въ рукѣ этотъ охромѣвшій рыцарь, и увидѣлъ, что у вашей милости по-истинѣ такая жалкая фигура, какой я никогда не видывалъ. Это произошло, вѣроятно, или отъ усталости послѣ сраженія или отъ потери зубовъ.-- Нѣтъ, не то, возразилъ Донъ Кихотъ: мудрецу, на которомъ лежитъ обязанность написать исторію моихъ подвиговъ, безъ сомнѣнія показалось приличнымъ, чтобы я принялъ какое нибудь прозваніе, по примѣру всѣхъ прежнихъ, рыцарей. Иной изъ нихъ назывался рыцаремъ Раскаленнаго меча, иной Единорога, одинъ Дѣвъ, другой птицы Феникса, третій рыцаремъ Грифа, четвертый Смерти. Подъ этими прозваніями они были извѣстны на всемъ земномъ шарѣ. И потому говорю я, что мудрецъ, о которомъ я упомянулъ, внушилъ тебѣ теперь мысль назвать меня Рыцаремъ Печальной фигуры {Донъ Беліанисъ Греческій назывался Рыцаремъ богатой фигуры.}. Такъ намѣренъ я называться впредь съ настоящей минуты, и чтобы это названіе лучше ко мнѣ шло, я велю, когда найду случай, изобразить на щитѣ моемъ самую печальную фигуру.-- Незачѣмъ, сударь, терять время и деньги для написанія такой фигуры, сказалъ Санчо: вашей милости стоитъ только открыть свою, и всѣ, которые взглянутъ на нее съ лица, какъ разъ, и безъ изображенія на щитѣ, назовутъ васъ рыцаремъ печальной фигуры. Повѣрьте мнѣ, что я говорю правду: увѣряю васъ, сударь, (и это будь сказано въ шутку,) что голодъ и потеря зубовъ придаютъ вамъ такой жалости достойный видъ, что очень можно обойтись, какъ я уже докладывалъ, безъ малеванья на щитѣ печальной фигуры. Донъ Кихота разсмѣшила шутка оруженосца; но, не смотря на то, онъ рѣшился принять новое прозваніе и велѣть на щитѣ написать свою выдумку. Я думаю, сказалъ потомъ рыцарь, что я долженъ считать себя отлученнымъ отъ церкви за то, что наложилъ насильственно руки на священную вещь, juxta il lud: si quis suadente diabolo etc. {Правило Католическаго Собора Тридцати, Глава 56.} (по силѣ сказаннаго: "Если кто по наущенію діавола и проч.) Впрочемъ и то сказать, что я наложилъ не руки, а эту пику, и сверхъ того нё думалъ оскорблять священнослужиТелей-и церковь, которую чѣу, какъ католикъ и вѣрный христіанинъ, но думалъ дѣйствовать противъ Привидѣній и страпіилИщ!" съ тоГо свѣта. Но еслибы эѣо Й не могло меня оправдать, то я могу Напомнить нройсшествіе съ Сидомъ Руи Діацомъ, который сломалъ стулъ посланника королевскаго въ присутствіи его святѣйшества Папы, и былъ за то отлученъ Имъ отъ церкви, что не попрепятствовало однакожъ доброму Родриго Виварскому поступить въ тотъ же день, какъ слѣдовало самому честному и храброму рыцарю.
   Баккалавръ, какъ уже было сказано, уѣхалъ, не сказавъ ни слова. Донъ Кихотъ вдругъ вздумалъ удостовѣриться: точно ли кости несутъ въ носилкахъ. Но Санчо на это не согласился и сказалъ: ваша милость окончили это опасное приключеніе удачнѣе всѣхъ тѣхъ, которыхъ я былъ свидѣтель. Хотя эти люди побѣждены и разсѣяны, однакожъ можетъ случиться, что они одумаются и разсчитаютъ: насъ, де, одинъ человѣкъ побѣдилъ. Устыдясь этого, они, пожалуй, воротятся всей ватагой, отыщутъ насъ и дадутъ намъ знать себя. Оселъ мой въ исправности, гора близка, голодъ насъ мучитъ; всего лучше намъ убраться отсюда скорымъ шагомъ. Пусть отправляется, какъ говорятъ, мертвый въ могилкѣ, а живой къ столу да къ бутылкѣ. Взявъ осла за поводья, онъ попросилъ рыцаря тотчасъ же пуститься въ дорогу. Тому показалось, что Санчо говорилъ дѣло, и безъ возраженія послѣдовалъ за нимъ. Проѣхавъ небольшое разстояніе между двухъ холмовъ, они очутились въ обширной и уединенной долинѣ, гдѣ спѣшились. Санчо снялъ ношу съ осла; разтянувшись на зеленой травѣ, оба начали завтракать, полдничать, обѣдать и ужинать разомъ. Голодъ служилъ имъ приправою лучше всякаго соуса, и они препроводили въ желудокъ не одинъ кусокъ холоднаго мяса, которымъ запаслись господа духовные, провожавшіе покойника; они не забыли навьючить лошака разными припасами, не любя отказывать себѣ въ удобствахъ. Но съ рыцаремъ и оруженосцемъ случилась другая бѣда, которую Санчо призналъ худшею изъ всѣхъ бѣдъ: у нихъ не нашлось вина, ни даже воды. Мучимый жаждою, Санчо замѣтилъ, что лугъ, на которомъ они находились, былъ покрытъ зеленою и свѣжею травою, и сказалъ то, о чемъ будетъ разсказано въ слѣдующей главѣ.

0x01 graphic

ГЛАВА XX.
О невидимомъ и неслыханномъ приключеніи, которому храбрый Донъ Кихотъ-положилъ конецъ съ меньшею опасностію, чѣмъ всѣ знаменитые рыцари въ подобныхъ обстоятельствахъ.

0x01 graphic

   Нѣтъ никакого сомнѣнія, сударь, что трава эта показываетъ близость какого нибудь источника или ручья, который здѣшній лугъ орошаетъ. По этому мы хорошо сдѣлаемъ, если пойдемъ немного впередъ: навѣрное отыщемъ воду, которою можно будетъ утолить ужасную жажду нашу; она, право, мучительнѣе голода. Совѣтъ показался Донъ Кихоту благоразумнымъ. Рыцарь взялъ за поводья Росинанта, а Санчо осла, на котораго навьючилъ остатки ужина, и оба отправились впередъ, по лугу, ощупью, потому что при темнотѣ ночи ничего не было видно. Но не прошли они двухъ сотъ шаговъ, какъ вдругъ послышался шумъ воды, какъ бы свергающейся съ высокаго и крутаго утеса. Чрезвычайно обрадовавшись, они остановились и начали прислушиваться, въ которой сторонѣ вода шумѣла. Въ это время шумъ другаго рода смутилъ радость ихъ, особенно радость Санчо Пансы, который отъ природы былъ очень трусливъ. Они услышали какіе-то удары, которые раздавались мѣрно одинъ за другимъ, смѣшиваясь со звукомъ желѣза и цѣпей, и сопровождаясь яростнымъ шумомъ воды, Это могло бы ужаснуть всякаго, "то не имѣлъ бы такого сердца, какъ Донъ Кихотъ. Ночь была, какъ уже сказано, самая мрачная. Рыцарь и оруженосецъ очутились подъ высокими деревьями, которыхъ листья, движимые тихимъ вѣтрамъ, производили легкій и какой-то зловѣщій шумъ. Пустынное мѣсто, темнота, шумъ воды, шелестъ листьевъ, все наводило ужасъ, тѣмъ болѣе, что удары не умолкали, вѣтеръ не стихалъ, заря не занималась. Ко всему этому надобно прибавить, что странники наши совершенно не знали Мѣста, гдѣ онѣ находились. Но Донъ Кихотъ, подкрѣпляемый неустрашимымъ своимъ сердцемъ, вскочилъ на Росинанта, надѣлъ на руку щитъ, взялъ копье на перевѣсъ и сказалъ: знай, другъ Санчо, что по волѣ неба я родился въ нашъ желѣзный вѣкъ для того, чтобы воскресить золотой; я тотъ, кому предназначены опасности, великія дѣла, храбрые подвиги; я тотъ, повторяю, кому должно воскресить рыцарей Круглаго Стола, двѣнадцать Перовъ Франціи, и девять Мужей Славы, тотъ, кто заставитъ забыть о Платирахъ, Таблантахъ, Оливантахъ и Тирантахъ, Ѳебахъ и Беліанисахъ, со всею толпою знаменитыхъ странствующихъ рыцарей временъ прошедшихъ, совершивъ въ мое время такіе великіе и отважные подвиги, которые затмятъ самыя блистательныя дѣла, всѣми этими рыцарями совершенныя.. Замѣть, вѣрный и преданный оруженосецъ, мракъ этой ночи, ея странную тишину, глухой и смутный трескъ этихъ деревьевъ, ужасающій шумъ воды, которой мы искали, и которая низвергается, по-видимому, съ высокихъ Лунныхъ горъ, замѣть эти безпрерывные удары, поражающіе слухъ нашъ. Всѣ эти вещи вмѣстѣ и каждая въ особенности достаточны винтъ страхъ, ужасъ и испугъ въ грудь самого Марса, тѣмъ болѣе въ грудь того, кто не привыкъ къ подобнымъ событіямъ приключеніямъ. Но не смотря на то, все, что я описалъ тебѣ, все это поощряетъ и возбуждаетъ мое мужество; сердце мое сильно бьется желаніемъ вдаться въ это приключеніе, какъ оно ни представляется, труднымъ. Подтяни немного подпруги у Росинанта и оставайся съ Богомъ. Жди меня здѣсь до трехъ дней, не болѣе; если я не возвращусь, ты можешь воротиться въ нашу деревню, а оттуда, чтобы сдѣлать мнѣ милость и доброе дѣло, съѣздишь ты въ Тобозо и скажешь несравненной моей владычицѣ, Дульсинеѣ, что ея невольникъ погибъ, совершая подвиги, которые могли едѣлать его достойнымъ называться ея рыцаремъ.
   Санчо, выслушавъ рѣчь своего господина, началъ такъ умиленно плакать, что и описать невозможно. Милостивый государь! сказалъ онъ: не знаю, что вамъ такъ хочется сунуться въ это страшное приключеніе. Теперь ночь; здѣсь никто насъ не видитъ; мы очень можемъ свернуть съ дороги и избѣжать опасности, хотъ бы и не пришлось намъ цѣлые три дня напиться. Никто вѣдь насъ не видитъ: некому будетъ назвать насъ и трусами. Я много разъ слышалъ, что нашъ деревенскій священникъ, котораго вы очень хорошо знаете, проповѣдывалъ, что тотъ, кто ищетъ опасности, погибаетъ. Не хорошо искушать Бога и пускаться на такое, отважное дѣло, изъ котораго не выйдешь цѣлъ иначе, какъ чудомъ. Будетъ съ васъ и того, что небеса избавили вашу милость отъ швырковъ на одѣялѣ, и вывели васъ побѣдителемъ, здрава и невредима, изъ толпы непріятелей, которые провожали покойника, Если все это не трогаетъ и не смягчаетъ этого жесткаго сердца, пусть оно тронется хоть мыслью, что едва ваша милость удалитесь отсюда, какъ я тотчасъ же отъ страха отдамъ мою душу тому, кто захочетъ взять ее. Я уѣхалъ изъ моей деревни, оставилъ дѣтей и жену, чтобы служить вашей милости, думая, что я выиграю, а не проиграю; но жадность-грѣшокъ прорываетъ мѣшокъ: и у меня отъ нея лопнули мои надежды, именно въ то время, когда я всего живѣе былъ увѣренъ получить этотъ несчастный и окаянный островъ, который ваша милость столько разъ мнѣ обѣщали. Я вижу, напротивъ, что вмѣсто этой награды хотите вы меня теперь оставить въ пустомъ мѣстѣ, гдѣ нѣтъ ни одной души человѣческой. Ради единаго Бога, избавьте меня, сударь, такой обиды. Если вы ужъ никакъ не захотите, отказаться отъ настоящаго подвига, то отложите его по крайней мѣрѣ до утра: знаніе, которое пріобрѣлъ я, когда былъ пастухомъ, показываетъ мнѣ, что теперь до разсвѣта остается не болѣе трехъ часовъ, потому что верхушка Охотничьяго Рога находится надъ головою, а полночь означается на линіи лѣвой руки. {Охотничьимъ Рогомъ называютъ Испанскіе пастухи созвѣздіе Малой Медвѣдицы, которое состоитъ изъ неподвижной, полярной звѣзды, и изъ семи другихъ звѣздъ, около нея обращающихся. Чтобы узнавать часы, пастухи воображаютъ крестъ или лежащаго человѣка, съ распростертыми руками. Въ центрѣ этого креста или человѣка находится полярная звѣзда. Смотря по прохожденію звѣзды, изображающей верхушку Охотничьяго Рога, черезъ голову, ноги, лѣвую и правую руку воображаемаго человѣка, пастухи опредѣляютъ часы ночи.} Какъ можешь ты, Санчо, сказалъ Донъ Кихотъ, видѣть, гдѣ эта линія, и гдѣ эта верхушка или голова, о которой ты толкуешь, когда ночь такъ темна, что на всемъ небѣ ни одной звѣзды не видно?-- Справедливо, отвѣчалъ Санчо: но у страха глаза зоркіе, и видятъ они все, даже подъ землею, не только вверху, на небѣ; легко теперь и безъ того догадаться, что времени немного осталось до разсвѣта.-- Какъ бы то ни было, сказалъ Донъ Кихотъ; но я не допущу, чтобы про меня ни теперь, ни въ какое другое время сказали, что слезы и просьбы помѣшали мнѣ исполнить долгъ рыцарскаго званія. И потому я прошу тебя, Санчо, замолчать; Богъ, который внушилъ мнѣ намѣреніе пуститься теперь на это невиданное и ужасное приключеніе, сохранитъ меня и утѣшитъ тебя въ печали. Подтяни скорѣе подпруги у Росинанта и оставайся здѣсь. Я скоро возвращусь сюда, живой или мертвый.

0x01 graphic

   Санчо, видя непреклонную рѣшимость своего господина, не уважавшаго ни слезъ его, ни просьбъ, ни совѣтовъ, рѣшился подняться на хитрость, и какъ нибудь принудить его дождаться утра. Подтягивая подпруги у лошади, онъ тихонько связалъ заднія ноги Росинанту поводьями осла. Когда Донъ Кихотъ захотѣлъ ѣхать, то конь его не могъ двинуться съ мѣста, а только прискакивалъ. Санчо, видя успѣхъ своей хитрости, сказалъ: видите ли, сударь, что небо, тронутое моими слезами и мольбами, повелѣло, чтобы Росинантъ не могъ тронуться съ мѣста, если вы захотите упорствовать и станете его пришпоривать, то это значило бы гнѣвить судьбу и, какъ говорятъ, отвѣсить пинка противъ остраго клинка.
   Донъ Кихотъ былъ въ отчаяніи, и чѣмъ болѣе пришпоривалъ коня своего, тѣмъ менѣе тотъ двигался съ мѣста. Не догадавшись, что ноги у Росинанта были связаны, рыцарь рѣшился успокоиться и подождать, чтобы разсвѣтало, или чтобы Росинантъ двинулся, приписывая, безъ сомнѣнія, его неподвижность чему нибудь другому, а не хитрости оруженосца, которому онъ сказалъ: такъ какъ Росинантъ не можетъ сдѣлать ни шагу, Санчо, я подожду, чтобы разсвѣтъ намъ улыбнулся, хотя не могу не плакать, что утро такъ медлитъ явиться.-- Не о чемъ плакать, отвѣчалъ Санчо: я постараюсь развеселить вашу милость и разскажу нѣсколько сказокъ, которыхъ у меня станетъ до самаго утра, если вы только не вздумаете слѣзть съ лошади и уснуть немножко на зеленой травѣ, по обычаю странствующихъ рыцарей, чтобы отдохнуть къ утру, когда надобно будетъ предпринять это неподобное приключеніе, которое васъ ожидаетъ.-- Что ты тутъ толкуешь: слѣзть съ лошади и уснуть? сказалъ Донъ Кихотъ. Развѣ я изъ тѣхъ рыцарей, которые засыпаютъ во время опасностей? Спи ты, рожденный для сна, или дѣлай, что хочешь, а я буду дѣлать то, что мнѣ представится удобнѣйшимъ для моего предположенія.-- Не сердитесь, сударь, сказалъ Санчо: я вѣдь говорилъ такъ, спроста. Приблизившись къ рыцарю, онъ схватился одною рукою за передній арчакъ сѣдла, а другою за арчакъ задній, такъ, что обнялъ лѣвую ногу господина, не смѣя удалиться отъ него ни на палецъ: такъ онъ трусилъ, слыша удары, которые все еще одинъ за другимъ раздавались. Донъ Кихотъ велѣлъ ему разсказать, для развлеченія, какую нибудь сказку, по его обѣщанію. Санчо отвѣчалъ на то, что онъ охотно исполнилъ бы приказаніе, еслибы избавился ужаса, наводимаго на него ударами. Однакожъ, продолжалъ онъ, не смотря на это, я ужъ какъ нибудь скрѣплюсь и разскажу вамъ исторійку, которая будетъ славная исторійка, если только у меня хватитъ силы разсказать ее и если она у меня изъ-подъ руки не вывернется. Слушайте же, сударь, внимательно: я начинаю.
   Было то, что было; хорошее, которое будетъ, пусть всѣмъ достанется, а худое пусть достается тому, кто его искалъ. Замѣтьте, сударь, что старинные люди начинали свои сказки не такъ, какъ имъ въ голову приходило, а начинали они присловицей Катона, мудреца Рыцскаго, который говорилъ: а худое пусть достается тому, кто его искалъ. Эта присловица приходится теперь впору, какъ кольцо на палецъ; по ней слѣдуетъ, чтобы ваша милость соблаговолили остаться въ покоѣ и не вздумали искать худаго, гдѣ бы то ни было, и чтобы мы воротились по другой дорогѣ, потому, что никто насъ не принуждаетъ слѣдовать по этой, гдѣ намъ встрѣчаются такіе ужасы.-- Продолжай разсказъ твой, Санчо, сказалъ Донъ Кихотъ, и предоставь мнѣ заботу о дорогѣ, по которой намъ должно будетъ продолжать путь.-- И такъ, говорю я, сударь, что въ одномъ мѣстечкѣ, въ Эстремадурѣ, жилъ-былъ пастухъ козій; хочу сказать, что онъ насъ козъ, каковой пастырь или козій пастухъ, какъ повѣствуетъ моя сказка, назывался Лопе Руизъ, и этотъ Лопе Руизъ былъ влюбленъ въ пастушку нѣкую, которая прозывалась Торральва, каковая пастушка, именуемая Торральва, была дочь богатаго хозяина стадъ, а этотъ хозяинъ стадъ....-- Если ты такимъ образомъ будешь разсказывать, Санчо, сказалъ Донъ Кихотъ, и повторять каждое слово по два раза, то и въ два дни не окончишь своей сказки. Говори толкомъ, какъ слѣдуетъ умному человѣку, а если не можешь, то замолчи.-- Точно такъ, какъ я разсказываю, отвѣчалъ Санчо, разсказываются всѣ сказки на моей родинѣ, и я не умѣю разсказывать иначе; да и не хорошо, что ваша милость велите мнѣ вводить новые обычаи.-- Ну, говори, какъ хочешь! сказалъ Донъ Кихотъ: судьба поставила меня въ необходимость тебя слушать. Дѣлать нечего: продолжай.-- И такъ, мой милостивый господинъ, этотъ пастухъ, какъ я уже докладывалъ, былъ влюбленъ въ Торральву пастушку, которая была дѣвка сильная, упрямая, и немножко смахивала на мужчину, потому, что у нея были небольшіе усы. Кажется, что я на нее теперь смотрю!-- Да развѣ ты зналъ ее? спросилъ Донъ Кихотъ.-- Нѣтъ, сударь, я не зналъ ее, но тотъ, кто мнѣ разсказывалъ эту исторію, говорилъ мнѣ, что эта исторія такая вѣрная и истинная, что, разсказывая ее другому, я могу утверждать и побожиться, что я самъ всему былъ свидѣтель. И такъ, изволите видѣть: уходили дни и приходили дни, а чортъ между тѣмъ не спалъ-и копилъ помаленьку себѣ поживу. Вотъ онъ и смастерилъ такъ, что любовь, которою горѣлъ пастухъ къ своей пастушкѣ, обратилась въ ненависть и злобу, а причиною этому, какъ говорили злые языки, была маленькая ревностишка, которую она въ немъ нѣсколько разъ возбуждала, да такъ, что изъ рукъ вонъ! Отъ этого и вышло, что пастухъ сталъ ее съ той поры ненавидѣть, и чтобы не встрѣчаться съ нею, рѣшился удалиться изъ своей родины и пойти туда, гдѣ бы глаза его не могли ее никогда увидѣть. Торральва, замѣтивъ, что Лопе ее презираетъ, вдругъ полюбила его, да такъ сильно, какъ онъ никогда еще не любилъ ее.-- Это природное свойство женщинъ я замѣтилъ Донъ Кихотъ: они презираютъ того, кто ихъ любитъ, и любятъ того, кто ихъ ненавидитъ. Продолжай, Санчо.-- И случилось, сударѣ, что пастухъ исполнилъ свое намѣреніе и, собравъ своихъ козъ, погналъ ихъ по полямъ Эстремадуры, чтобы переправиться въ королевство Португальское. Торральва, узнавъ объ этомъ, пустилась за нимъ въ догонку; и шла она за нимъ издали, пѣшкомъ, босикомъ, съ посохомъ въ рукѣ и съ сумкой на шеѣ, въ которой сумкѣ, какъ носится слухъ, находились кусокъ зеркала, да обломокъ гребня, и еще не знаю какой-то горшочекъ со снадобьемъ, которымъ лице натираютъ. Но неси она, что хочетъ! Я этого не хочу теперь разбирать; скажу только, что пастухъ, какъ говорятъ, подошелъ со своимъ стадомъ къ рѣкѣ Гвадіанѣ и хотѣлъ черезъ нее переправиться; но она въ это время года очень поднялась и почти вышла изъ ложа, а въ томъ мѣстѣ, куда пастухъ пришелъ, не было ни челнока, ни лодки, и никого, кто бы могъ перевезти его со стадомъ на другой берегъ. Ему это было очень досадно. Онъ предвидѣлъ, что Торральва тотчасъ его догонитъ и надоѣстъ ему до чрезвычайности своими просьбами и слезами. Осмотрѣвшись во всѣ стороны, онъ увидѣлъ наконецъ рыбака, у котораго была такая крошечная лодка, что она могла поднять не болѣе, какъ одного человѣка съ одною козою. Не смотря на это, онъ переговорилъ съ нимъ и условился, чтобы онъ перевезъ его и триста козъ, которыхъ онъ гналъ. Рыбакъ сѣлъ въ лодку и перевезъ одну козу, воротился и перевезъ другую, опять воротился и опять перевезъ козу: считайте, сударь, козъ, которыхъ рыбакъ перевозитъ; если одну просчитаете, то и сказкѣ конецъ: нельзя будетъ болѣе сказать ни слова. И такъ, говорю я, что другой берегъ рѣки, гдѣ приставали, былъ очень грязенъ и скользокъ, отчего рыбакъ терялъ много времени, переѣзжая туда и обратно. Не смотря на это, онъ воротился за другою козою, тамъ еще за другою, потомъ еще за другою...-- "Положимъ, что онъ перевезъ ихъ всѣхъ, сказалъ Донъ Кихотъ, и не переѣзжай такимъ образомъ туда и обратно, а не то и въ годъ ты не перевезешь всѣхъ козъ.-- А сколько ихъ перевезено до сихъ поръ? спросилъ Санчо.-- А я, чортъ возьми, почему это знаю! отвѣчалъ Донъ Кихотъ.-- Вѣдь я вамъ говорилъ, чтобы вы считали козъ вѣрнѣе! Вотъ и сказка кончилась: продолжать ее ужъ нѣтъ никакого способа.-- Какъ это можетъ быть! возразилъ Донъ Кихотъ. Неужели такъ важенъ для сущности исторіи счетъ козъ, которыхъ перевозили нестерпимо долго, что если одну просчитаешь, то ужъ тебѣ нельзя продолжать и исторіи?-- Не льзя, сударь, никакъ нельзя, отвѣчалъ Санчо. Когда я спросилъ васъ: сколько козъ перевезено? и вы мнѣ отвѣчали, что не знаете, въ тотъ же самый мигъ у меня выскочило изъ памяти все, что разсказать оставалось, и что было, по-истинѣ, удивительно хорошо и заманчиво.-- Такимъ образомъ, сказалъ Донъ Кихотъ, твоя исторія кончена?-- Кончена; это также вѣрно, какъ то, что мать моя скончалась.-- Правду молвить, замѣтилъ Донъ Кихотъ, ты разсказалъ сказку, повѣсть или исторію въ самомъ новомъ родѣ, какой никто на свѣтѣ не выдумаетъ. Такой способъ разсказывать и оканчивать разсказъ никогда никѣмъ не виданъ во всю жизнь. Я впрочемъ и не ожидалъ ничего другаго отъ твоего отличнаго ума; я ничуть не дивлюсь: вѣроятно эти удары, которые не перестаютъ раздаваться, совершенно разстроили твой разсудокъ.-- Все быть можетъ, отвѣчалъ Санчо: но я знаю только то о моей сказкѣ, что она тамъ оканчивается, гдѣ начинается ошибка въ счетѣ перевезенныхъ козъ.-- Оканчивай, въ добрый часъ, гдѣ тебѣ вздумается, сказалъ Донъ Кихотъ; но посмотримъ, не можетъ ли теперь Росинантъ двинуться съ мѣста. Онъ началъ его опять пришпоривать, а конь началъ снова прискакивать, стоя на одномъ мѣстѣ; такъ онѣ хорошо былъ связанъ. Въ это время случилось, что отъ холода ли утра, которое уже приближалось, или оттого, что Санчо съѣлъ что нибудь особенное за ужиномъ, или по естественному порядку, (послѣднее всего вѣроятнѣе), ему пришло желаніе исполнить то, чего никто другой не могъ бы за него исполнить; но ужасъ, овладѣвшій его сердцемъ, былъ такъ великъ, что онъ не смѣлъ и на край ногтя удалиться отъ своего господина. Но н. не исполнить того, что ему желалось, также было невозможно. И такъ онъ не нашелъ другаго средства, чтобы выйти изъ затрудненія, какъ отнять правую руку отъ задняго арчака сѣдла, которою осторожно и безъ всякаго шума развязалъ поясъ, поддерживавшій его нижнее платье. Оно, спустясь, опутало ему ноги, какъ кандалы. Удачно преодолѣвъ эту трудность, онъ увидѣлъ, что ему предстоитъ еще большее затрудненіе, чтобы окончательно избавиться отъ своего критическаго и бѣдственнаго положенія. Главное условіе его успѣха состояло въ томъ, чтобы не нарушить безмолвія и тайны его предпріятія. Для этого онъ стиснулъ зубы, сжалъ плеча, удерживалъ, сколько могъ, дыханіе; но, не смотря на всѣ эти старанія, онъ былъ такъ несчастливъ, что слухъ его былъ пораженъ какимъ-то необычайнымъ звукомъ, совершенно отличнымъ отъ ударовъ, которые раздавались въ лѣсу и наводили на него ужасъ.-- Что это такое, Санчо? спросилъ Донъ Кихотъ.-- Не знаю, сударь! отвѣчалъ оруженосецъ: это должно быть что нибудь новое; всѣ вѣдь приключенія никогда не начинаются Чѣмъ нибудь маловажнымъ. Потомъ онъ снова принялся испытывать счастіе и наконецъ добился полнаго успѣха въ своемъ предпріятіи, сохранивъ глубокое безмолвіе и не удалясь ни на шагъ отъ господина. Донъ Кихотъ, одаренный такимъ же тонкимъ чувствомъ обонянія, какъ и слуха, сжалъ носъ свой двумя пальцами и, гнуся немножко, сказалъ: мнѣ кажется, Санчо, что ты очень трусишь.-- Да, сударь, чрезвычайно трушу; но почему вы догадались именно теперь о моемъ страхѣ?-- Потому, что именно теперь распространился въ лѣсу какой-то запахъ, который вовсе не похожъ на благоуханіе амбры.-- Очень быть можеть, сказалъ оруженосецъ: но не я въ томъ виноватъ, а вы; вѣдь вы изволили затащить меня, въ этотъ необычайный лѣсъ и еще въ такое позднее время.-- Удались отъ меня шага на три или на четыре, сказалъ Донъ Кихотъ, не отнимая пальцевъ отъ носа: впередъ совѣтую тебѣ быть осторожнѣе и сохранять ко мнѣ должное уваженіе. Безъ сомнѣнія, близкое обращеніе мое съ тобою произвело эту непочтительность.-- Бьюсь объ закладъ, возразилъ Санчо, что вы изволите думать будто бы я сдѣлалъ что нибудь противное обязанностямъ оруженосца.-- Ужъ лучше; другъ Санчо, не входить въ подробное изслѣдованіе этого дѣла, сказалъ Донъ Кихотъ.

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

   Въ этихъ и другихъ, подобныхъ разговорахъ рыцарь и оруженосецъ провели ночь. Санчо, замѣтивъ, что скоро начнетъ свѣтать, осторожно развязалъ ноги Росинанта и завязалъ свои поясъ. Росинантъ, почувствовавъ себя на свободѣ, хотя и не былъ отъ природы горячъ, казалось ожилъ и началъ дѣлать прыжки: курбетовъ, сказать съ его позволенія, онъ дѣлать не умѣлъ. Донъ Кихотъ, видя бодрость коня, счелъ ее за хорошее предзнаменованіе и за знакъ пуститься на предстоявшее, опасное приключеніе. Между тѣмъ совершенно разсвѣтало и можно уже было ясно различать предметы. Донъ Кихотъ увидѣлъ, что онъ находился подъ высокими каштановыми деревьями, отъ которыхъ падала на землю густая тѣнь. Онъ также услышалъ, что удары не переставали, но не могъ распознать, отчего они происходили. Ни мало не медля, онъ пришпорилъ Росинанта и, снова простясь съ оруженосцемъ, приказалъ ему дожилаться его на томъ мѣстѣ не болѣе трехъ дней, какъ уже ему прежде приказывалъ, и примолвилъ, что если онъ по истеченіи этого срока не воротится, то это послужитъ вѣрнымъ знакомъ, что небо опредѣлило ему окончить дни свои въ этомъ гибельномъ приключеніи. Онъ снова напомнилъ оруженосцу, чтобы онъ отправился посланникомъ отъ его имени къ владычицъ его, Дульсинеѣ. Что касается до награды за службу твою, прибавилъ онъ, ты не долженъ безпокоиться потому, что я оставилъ завѣщаніе, составленное до выѣзда моего изъ дома. Въ немъ находится приказаніе выдать тебѣ сполна жалованье за все время службы твоей. Если же Богъ извлечетъ меня изъ предстоящей опасности, здрава и невредима, то ты можешь быть совершенно увѣренъ, что получишь обѣщанный островъ. Санчо снова зарюмилъ, услышавъ печальныя рѣчи своего добраго господина, и рѣшился не отставать отъ него до совершеннаго окончанія дѣла. По этимъ слезамъ и по этой похвальной рѣшимости Санчо Пайсы авторъ настоящей исторіи заключаетъ, что онъ былъ хорошаго происхожденія или по крайней мѣрѣ принадлежалъ къ числу старыхъ христіанъ. {Старыми Христіанами назывались въ Испаніи тѣ, у которыхъ не было предковъ изъ Евреевъ, или изъ Мавровъ, обращенныхъ въ Христіанскую Вѣру.} Печаль его растрогала немного рыцаря, но не столько однакожъ, чтобы онъ оказалъ какую нибудь слабость. Напротивъ, скрывъ по возможности свои ощущенія, онъ поскакалъ къ тому мѣсту, гдѣ шумѣла вода и раздавались удары.
   Санчо шелъ за нимъ пѣшкомъ, по своему обычаю, ведя за собою осла, постояннаго товарища своего въ счастіи и несчастіи. Пройдя порядочное пространство между тѣнистыми, каштановыми деревьями, они вышли на поляну, находившуюся у подошвы высокихъ утесовъ, съ которыхъ низвергался большой водопадъ. Близъ утесовъ стояло нѣсколько бѣдныхъ хижинъ, которыя болѣе походили на развалины, чѣмъ на жилое строеніе. Рьщарь и оруженосецъ разслушали, что отъ этихъ хижинъ несся громъ ударовъ, которые не переставали раздаваться. Росинантъ испугался шума воды и ударовъ. Донъ Кихотъ, справясь съ нимъ, приблизился мало по малу къ хижинамъ, поручая себя отъ всего сердца своей владычицѣ и прося ее, чтобы она ему поблагопріятствовала въ этомъ опасномъ предпріятіи. Дорогою, онъ поручилъ себя также небу, молясь, чтобы оно не забыло его. Санчо не отставалъ отъ рыцаря, вытягивалъ, сколько могъ, шею и напрягалъ зрѣніе, глядя впередъ, между ногъ Росинанта, и желая разсмотрѣть, что такое его такъ изумляло и пугало. Они прошли еще сто шаговъ, когда, обойдя одинъ утесъ, они увидѣли настоящую причину этого ужаснаго шума, который ихъ такъ изумлялъ и устрашалъ цѣлую ночь. Это были, (если тебѣ, читатель, не покажется досаднымъ,) шесть пестовъ валяльной мельницы, которые своими поперемѣнными ударами производили всю стукотню.

0x01 graphic

   Донъ Кихотъ, разсмотрѣвъ это, онѣмѣлъ и почувствовалъ дурноту. Санчо взглянулъ на него и увидѣлъ, что онъ опустилъ голову на грудь, со всѣми признаками смущенія. Донъ Кихотъ взглянулъ также на Санчо и замѣтилъ, что щеки у него надулись, и что сжатый ротъ явно показывалъ охоту прыснуть удерживаемымъ смѣхомъ. Огорченіе Донъ Кихота не имѣло довольно Силы, чтобы удержать его отъ смѣха при взглядѣ на Санчо, а тотъ, видя, что самъ господинъ началъ, далъ себѣ волю и расхохотался такъ, что принужденъ былъ сжать кулаками бока, чтобы не лопнуть со смѣху. Четыре раза онъ переставалъ смѣяться, и четыре раза снова принимался хохотать съ такимъ же усердіемъ, какъ и въ первый разъ. Донъ Кихотъ посылалъ себя къ черту съ досады. Особенно разсердился онъ, когда Санчо сказалъ ему, какъ бы въ насмѣшку: знай, другъ Санчо, что по волѣ неба я родился въ нашъ желѣзный вѣкъ для того, чтобы воскресить золотой; я тотъ, кому предназначены опасности, великія дѣла, храбрые подвиги. Санчо.повторилъ все то, что сказалъ Донъ Кихотъ, когда они услышали ночью устрашившіе ихъ удары. Рыцарь, видя, что оруженосецъ надъ нимъ смѣется, взбѣсился, поднялъ копье и отвѣсилъ насмѣшнику такіе два раза, что еслибы они попали не по плечамъ, а по головѣ, то пришлось бы получить плату за службу Санчо Пансы его наслѣдникамъ. Санчо, видя плохія послѣдствія своихъ шутокъ, и боясь, чтобы господинъ его не вышелъ совсѣмъ изъ себя, съ большою покорностію сказалъ ему: успокоитесь, милостивый государь! Ей Богу, я шучу.-- Ты шутишь, да я не шучу! вскричалъ рыцарь. Поди сюда, господинъ весельчакъ! Не кажется ли тебѣ,-- если бы вмѣсто этихъ пестовъ встрѣтилось истинно опасное приключеніе, -- что я не показалъ мужества, необходимаго для рѣшимости и совершенія подвига? Развѣ я обязанъ, по званію рыцаря, различать звуки и узнавать: песты ли стучатъ, или не песты? Притомъ очень быть можетъ, да оно такъ точно и есть, что я ихъ не видывалъ вовсю мою жизнь; ты, конечно, ихъ видалъ, какъ деревенщина и негодяй, воспитанный и родившійся посреди пестовъ. Преврати эти шесть пестовъ въ шестерыхъ богатырей, и напусти на меня ихъ одного за другимъ, или всѣхъ вмѣстѣ, къ самой бородѣ моей, и если они у меня всѣ не вздернуть ногъ, то смѣйся надо мною, сколько хочешь.-- Успокойтесь, сударь, сказалъ Санчо: я сознаюсь, что немножко посмѣялся не въ мѣру; но скажите мнѣ теперь, когда мы уже съ вами заключили мировую, -- и да сохранитъ васъ Богъ во всѣхъ приключеніяхъ, такъ же здрава и невредима, какъ онъ сохранилъ васъ въ нынѣшнемъ!-- скажите мнѣ: не стоитъ ли посмѣяться и поговорить объ этомъ великомъ ужасъ, въ которомъ мы были, или, по крайней мѣрѣ, въ которомъ я былъ: извѣстно ужъ, что ваша милость не знаете ни ужаса, ни страха.-- Не спорю, отвѣчалъ Донъ Кихотъ, что случившееся съ нами достойно смѣха; но говорить и разсказывать объ этомъ случаѣ не должно потому, что не всѣ такъ благоразумны, чтобы разобрать Дѣло и глядѣть на вещи, съ настоящей точки.-- По крайней мѣрѣ, продолжалъ Санчо, вы умѣли съ настоящей точки размахнуться копьемъ, которымъ хотѣли стукнуть меня по макушкѣ, а ударили по плечамъ. Слава Богу, что я успѣлъ отшатнуться; но бѣда не велика: не жалѣй бѣлья, выйдетъ чисто изъ мытья. Говорятъ, какъ я слыхалъ, что тотъ тебя очень любитъ, отъ кого плачешь, и что у важныхъ господъ такой обычай, что они поругаютъ слугу, и подарятъ ему тотчасъ штаны, чтобы онъ ни гугу. Не знаю, что они дарятъ, поколотивъ его палкой. Вотъ странствующіе рыцари, дѣло извѣстное, послѣ палокъ дарятъ острова, или королевства на твердой землѣ.-- Очень можетъ случиться, сказалъ Донъ Кихотъ, что твои слова сбудутся. Позабудь старое, и извини меня; ты вѣдь благоразуменъ, и знаешь, что первыя движенія не во власти человѣка. Поставь однакожъ, отнынѣ навсегда, себѣ за правило: удерживаться и не говорить со мною неумѣренно. Во всемъ множествѣ рыцарскихъ книгъ, которыя я прочиталъ, не нашелъ я ни одного примѣра, чтобы какой нибудь оруженосецъ говорилъ столько съ господиномъ своимъ, сколько ты съ твоимъ. Это я считаю большимъ упущеніемъ какъ съ твоей, такъ и съ моей стороны: съ твоей потому, что ты меня мало уважаешь, а съ моей потому, что я не заставляю болѣе уважать себя. Вотъ Гандалинъ, напримѣръ, оруженосецъ Амадиса Гальскаго, пожалованный въ графы Твердаго острова! Объ немъ пишутъ, что онъ всегда говорилъ съ господиномъ своимъ, держа шляпу въ рукѣ, наклонивъ голову и нагнувшись всѣмъ тѣломъ, по обычаю турецкому. Также нельзя не вспомнить и о Гасабалѣ, оруженосцѣ Донъ Галаора: онъ былъ такъ молчаливъ, что имя его упоминается во всей этой пространной и истинной исторіи одинъ только разъ, чтобы показать во всемъ блескѣ удивительную скромность его. Изъ всѣхъ этихъ примѣровъ ты долженъ вывести заключеніе, Санчо, что надобно помнить различіе между хозяиномъ и работникомъ, господиномъ и слугою, рыцаремъ и оруженосцемъ. Поэтому, отнынѣ впредь мы должны обходиться съ большимъ уваженіемъ, не допускать насмѣшекъ, и если какимъ бы то ни было образомъ я разсержусь на васъ, то всегда должно быть плохо кружкѣ. {Намекъ на испанскую пословицу: если камень стукнетъ кружку, то плохо кружкѣ, а если кружка стукнетъ камень, то кружкѣ плохо.} Награды и милости, которыя я вамъ обѣщалъ, придутъ въ свое время, а еслибы и не пришли, то по крайней мѣрѣ вы не лишитесь платы за труды, какъ я уже сказалъ вамъ.-- Все это хорошо, что вы говорить изволите, сказалъ Санчо: но я желалъ бы знать, (если, неравно, не придетъ время наградъ, и нужно будетъ прибѣгнуть къ платѣ за трудъ,) сколько получалъ оруженосецъ жалованья отъ странствующаго рыцаря въ прежнія времена, и помѣсячно, или же поденно, какъ каменщики.-- Я не думаю, отвѣчалъ Донъ Кихотъ, чтобы оруженосцы служили когда нибудь изъ жалованья: они получали только награды. Если я и назначилъ тебѣ плату въ моемъ завѣщаніи, которое оставлено мною дома, то это я сдѣлалъ на всякій случай, не зная еще, успѣшно ли пойдетъ рыцарство въ наши бѣдственныя времена. Я не хотѣлъ, чтобы за такое маловажное упущеніе душа моя мучилась на томъ свѣтѣ. Знай, Санчо, что на этомъ свѣтѣ нѣтъ состоянія подверженнаго болѣе опасностямъ, какъ состояніе искателей приключеній.-- Совершенная правда, сказалъ Санчо: одинъ стукъ пестовъ на мельницѣ могъ смутить сердце такого храбраго странствующаго искателя приключеній, какъ ваша милость. Но вы можете быть совершенно увѣрены, что отнынѣ впредь я не разожму губъ моихъ, чтобы сказать какую нибудь шутку на счетъ дѣлъ вашей милости; я только буду воздавать вамъ честь и похвалу, какъ моему природному господину.-- Поступая такъ, отвѣчалъ Донъ Кихотъ, ты будешь жить счастливо на землѣ, потому, что послѣ родителей должно первыхъ чтить господъ, и чтить такъ, какъ бы родителей.

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

ГЛАВА XXI.
О завоеваніи шлема Мамбрина, и о другихъ приключеніяхъ, встрѣтившихся yашему непобѣдимому рыцарю.

0x01 graphic

   Едва Санчо увидѣлъ, что накрапываетъ дождь, то захотѣлъ было скрыться въ одну изъ мельницъ, гдѣ стучали песты; но Донъ Кихотъ чувствовалъ къ этимъ мельницамъ такое отвращеніе за происшедшій смѣшной случай, что никакъ не согласился войти въ нихъ. Своротивъ съ дороги вправо, рыцарь и оруженосецъ выбрались на другую дорогу, подобную той, по которой они ѣхали наканунѣ. Вскорѣ Донъ Кихотъ увидѣлъ всадника съ какою-то вещью на головѣ, блиставшею, какъ золото. Онъ тотчасъ же оборотился къ Санчо и сказалъ: мнѣ кажется, Санчо, что нѣтъ пословицы, которая не была бы истинна; всѣ онѣ заключаютъ въ себѣ правила, заимствованныя изъ самаго опыта, источника всѣхъ знаній. Особенно справедлива пословица: гдѣ одна дверь запирается, тамъ другая отворяется. Говорю это къ тому, что если сегодняшнею ночью судьба заперла намъ дверь, когда мы искали приключенія и были обмануты пестами, то теперь она отворяеть намъ настежь другую дверь къ другому, лучшему и вѣрнѣйшему приключенію. Если я не успѣю войти въ эту дверь, то самъ буду виноватъ: мнѣ уже нельзя будетъ оправдаться ни незнаніемъ молотовъ, ни темнотою ночи. Къ намъ ѣдетъ на встрѣчу человѣкъ; если не ошибаюсь, у него на головѣ надѣтъ шлемъ Мамбрина, {Очарованный шлемъ Мавританскаго короля Мамбрина. Кто его носилъ, того невозможно было ранить. См. поэмы Аріоста и Боярдо.} тотъ самый шлемъ, о которомъ я произнесъ извѣстную тебѣ клятву. Подумайте, ваша милость, хорошенько о томъ, что говорите, а особенно о томъ, что намѣрены дѣлать. Мнѣ бы не хотѣлось, чтобъ это были другіе песты, которые бы окончательно насъ приколотили и отшибли у насъ память.-- Дьяволъ тебя побери! воскликнулъ Донъ Кихотъ: какая связь между шлемомъ и пестами?-- Ничего этого не знаю, отвѣчалъ Санчо: но, право, еслибъ я могъ говорить столько же, сколько я прежде говорилъ по моему обычаю, то, можетъ быть, представилъ бы вамъ такія причины, которыя увѣрили бы вашу милость въ ошибкѣ.-- Какъ могу я ошибаться, измѣнникъ мнительный? Скажи мнѣ: развѣ не видишь ты этого рыцаря, который къ намъ приближается на конѣ сѣромъ въ яблокахъ, и у котораго надѣтъ на головъ золотой шлемъ. Я вижу только, отвѣчалъ Санчо, человѣка на такомъ же сѣромъ ослѣ, какъ мой, и у этого человѣка на головѣ какую-то блестящую вещь.-- Говорятъ тебѣ, что это шлемъ Мамбрина, сказалъ Донъ Кихотъ: отъѣзжай въ сторону, и оставь меня съ этимъ рыцаремъ одного; увидишь, какъ я, не теряя словъ и времени, окончу это приключеніе, и мнѣ достанется въ добычу шлемъ, котораго я такъ желалъ.-- Отъѣхать въ сторону моя забота, отвѣчалъ Санчо: но дай Боже, чтобы вы наѣхали опять не на песты, а на что нибудь путное.-- Я уже сказалъ тебѣ, братецъ, чтобы ты мнѣ не напоминалъ объ этихъ пестахъ, вскричалъ Донъ Кихотъ, а не то, клинусь.... говорю тебѣ, что я вышибу пестомъ изъ тебя душу! Санчо замолчалъ, испугавшись, чтобы господинъ его не исполнилъ своей клятвы, которою онъ бросилъ въ него, какъ бомбой. А вотъ, что такое были этотъ шлемъ, конь и рыцарь, которыхъ увидѣлъ Донъ Кихотъ: въ томъ околоткѣ были двѣ деревни; одна изъ нихъ такая бѣдная деревушка, что въ ней не было ни аптеки, ни цирюльника; въ другой же деревнѣ, стоявшей неподалеку отъ первой, находились и аптека и цирюльникъ, который услуживалъ своимъ искусствомъ и жителямъ малой деревни. Тамъ понадобилось одному больному пустить кровь, а другому, здоровому, выбриться. Для этого цирюльникъ ѣхалъ туда и везъ съ собою тазикъ изъ желтой мѣди, употребляемый при бритьѣ бороды. Случилось, что пошелъ дождь. Цирюльникъ, желая сберечь свою шляпу, которая, говорятъ, была новая, надѣлъ на нее тазикъ, а такъ какъ онъ былъ свѣтло вычищенъ, то блестѣлъ на разстояніи полумили. Всадникъ ѣхалъ на сѣромъ ослѣ, какъ говорилъ Санчо. По всему этому Донъ Кихоту представилось, что онъ видитъ и коня сѣраго въ яблокахъ, и рыцаря, и золотой шлемъ. Его сумасбродное воображеніе съ удивительною легкостію превращало всѣ вещи, какія ему ни встрѣчались, въ рыцарскія.

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

   Когда онъ увидѣлъ, что бѣдный цирюльникъ, пожалованный въ рыцари, приближается, то, не вступая съ нимъ въ переговоры, поскакалъ къ нему во всю прыть Росинанта, съ опущеннымъ копьемъ, намѣреваясь пронзить насквозь противника. Подъѣзжая къ нему, онъ закричалъ: защищайся, рабское твореніе, или отдай волею то, что мнѣ по всѣмъ правамъ слѣдуетъ! Цирюльникъ ѣхалъ, ни о чемъ не думая и ничего не опасаясь; увидѣвъ привидѣніе, которое къ нему стремилось, онъ не нашелъ другаго средства предохранить себя отъ удара копья, какъ броситься съ осла на землю. Едва коснувшись земли, онъ тотчасъ же вскочилъ легче лани, и пустился бѣжать по равнинѣ такъ, что и вѣтеръ не нагналъ бы его. Тазикъ остался на землѣ. Донъ Кихотъ удовольствовался этою добычею и сказалъ, что язычникъ поступилъ умно и послѣдовалъ примѣру бобра, который, когда его преслѣдуютъ охотники, узнаётъ по инстинкту цѣль своихъ преслѣдователей и самъ отгрызаетъ то, для чего за нимъ гонятся.

0x01 graphic

   Рыцарь велѣлъ Санчо поднять шлемъ. Тотъ, взявъ его въ руки, сказалъ: ей Богу, тазикъ хоть куда! Стоить мараведиса и даже до восьми реаловъ. Онъ подалъ тазикъ господину, который тотчасъ надѣлъ его на голову и, повертывая во всѣ стороны, началъ искать оправы шлема. Не найдя ничего, онъ сказалъ: безъ сомнѣнія у язычника, для котораго выковали этотъ знаменитый шишакъ, была пребольшая голова; а всего хуже то, что у этого шлема не достаетъ цѣлой половины. Санчо, услышавъ, что рыцарь называетъ тазикъ шлемомъ, не могъ удержаться отъ смѣха; но, вспомнивъ прежній гнѣвъ господина, онъ закусилъ губы.-- О чемъ ты смѣешься, Санчо? спросилъ Донъ Кихотъ.-- Смѣюсь тому, отвѣчалъ оруженосецъ, что такая большая голова была у язычника, хозяина этого шлема, который, какъ двѣ капли воды, похожъ на тазикъ изъ цирюльни.-- Знаешь ли, что я думаю, Санчо? Я увѣренъ, что этотъ знаменитый, очарованный шлемъ какимъ нибудь страннымъ случаемъ попалъ въ руки человѣка, который не могъ и не умѣлъ оцѣнить его достоинства, увидѣлъ только, что онъ изъ чистѣйшаго золота, и, самъ не зная что дѣлаетъ, перелилъ другую его половину въ монету, а изъ остальной половины сдѣлалъ этотъ шишакъ, который, какъ и ты замѣтилъ, имѣетъ нѣкоторое сходству съ тазикомъ изъ цирюльни, но какъ бы то ни было, я понимаю всю важность моей добычи, не смотря на измѣненіе ея наружнаго вида. Я исправлю этотъ шлемъ въ первой деревнѣ, гдѣ найдемъ кузнеца, и такъ исправлю, что его не превзойдетъ и даже съ нимъ не сравнится тотъ шлемъ, который выковалъ Вулканъ Марсу, а между тѣмъ я буду носить его по возможности: лучше что нибудь, нежели ничего. Притомъ шлемъ мой можетъ очень хорошо защитить меня отъ какого нибудь брошеннаго камня.-- Правда, сказалъ Санчо, если камни не будутъ бросать пращею, какъ то случилось во время сраженія двухъ войскъ, когда вашей милости вышибли нѣсколько зубовъ и разшибли сосудъ, гдѣ хранился этотъ благословенный напитокъ, отъ котораго мнѣ такъ было тошно.-- Я не жалѣю много объ этой потерѣ: ты вѣдь знаешь, Санчо, сказалъ Донъ Кихотъ, что я помню рецептъ бальзама наизусть.-- И я также помню, сказалъ оруженосецъ: но если я его еще когда нибудь въ жизнь мою составлю или отвѣдаю, то пусть будетъ это мой послѣдній часъ. Сверхъ того я не хочу ставить себя въ положеніе, въ которомъ этотъ бальзамъ могъ бы мнѣ понадобиться.: я думаю беречь себя при помощи всѣхъ пяти моихъ чувствъ отъ того, чтобы меня ранили, и чтобы кого нибудь ранить. О швыркахъ на одѣялѣ въ другой разъ, не говорю ничего, потому, что отъ подобныхъ несчастій мудрено предостеречь себя, и если такая бѣда вновь случится, то болѣе дѣлать нечего, какъ сжатъ плеча, удерживать дыханіе, зажмурить глаза и отдать себя во власть судьбы и одѣяла, куда бы онѣ насъ ни забросили.-- Ты плохой христіанинъ, Санчо! сказалъ Донъ Кихотъ: ты не можешь позабыть обиды, однажды тебѣ сдѣланной. Знай, что души благородныя и велико душныя не обращаютъ никакого вниманія на подобныя бездѣлки. Охромѣлъ что ли ты, или переломилъ ребро, или разшибъ голову, что не можешь позабыть этой шутки? Разобравъ дѣло, увидишь, что съ тобой только хотѣли пошутить и позабавиться. Если бы я понималъ это иначе, то давно бы уже воротился туда и для отмщенія за тебя надѣлалъ бы вреда болѣе, чѣмъ Греки за похищенную Елену, которая можетъ быть увѣрена, что она не славилась бы такъ красотою, еслибы она не жила въ нынѣшнее время, или еслибы моя Дульсинея существовала уже во времена Елены. Онъ вздохнулъ и послалъ вздохъ свой къ небу.-- Пусть считаются швырка за шутку, сказалъ Санчо: такъ какъ не шутя отомстить за нихъ невозможно; но я знаю, какъ эта забава была пріятна: она у меня никогда не выйдетъ изъ памяти; объ ней будутъ также помнить и мои бока. Но, отложивъ это въ сторону, скажите мнѣ: что мы станемъ дѣлать съ этимъ конемъ сѣрымъ въ яблокахъ, который очень похожъ на сѣраго осла, и котораго оставилъ здѣсь этотъ Мартынъ, сшибенный на землю вашею милостію? Онъ убѣжалъ отсюда, какъ скороходъ Вильадіего, и, кажется, никогда не воротится, а сѣрой-то не худъ, клянусь бородою!-- Д никогда не имѣлъ обычая, сказалъ Донъ Кихотъ, овладѣвать имуществомъ побѣжденныхъ, да и по правиламъ рыцарства не принято лишать икъ коней и оставлять пѣшими, исключая случая, когда побѣдитель, самъ лишится въ битвѣ своего коня: тогда ему позволяется взять себѣ лошадь побѣжденнаго, какъ законную добычу войны. И такъ, Санчо, оставь этого коня, осла, или того животнаго, за котораго ты его считать хочешь. Хозяинъ его, увидѣвъ, что мы удалились, воротятся сюда и возьметъ свою лошадь.-- Признаться, хотѣлось бы мнѣ, отвѣчалъ Санчо, увести эту скотину съ собою или по крайней мѣрѣ промѣнять на нее моего осла, который мнѣ кажется похуже. Правду молвить, что уставы рыцарскіе очень строги, когда они не позволяютъ даже промѣнять одного осла на другаго. Желалъ бы я знать, нельзя ли по крайней мѣрѣ промѣнять сбрую?-- Этого не знаю навѣрное, сказалъ Донъ Кихотъ: но такъ какъ это подлежитъ еще сомнѣнію,-- то до собранія вѣрнѣйшихъ свѣдѣніи я разрѣшаю тебѣ перемѣнить сбрую, если ты видишь въ томъ чрезвычайную нужду..-- Такую чрезвычайную, сказалъ Санчо, что не могло бы быть болѣе нужды даже тогда, когда бы эта сбруя была нужна для собственной моей особы. Воспользовавшись тотчасъ же разрѣшеніемъ, Санчо на законномъ основаніи учинилъ обмѣнъ сбруи и принарядилъ осла своего такъ, что онъ показался ему въ пять разъ красивѣе прежняго.
   Послѣ этого Пни позавтракали, употребивъ на то остатки запасовъ, снятыхъ съ лошака священнослужителей, напились воды изъ ручья, который приводилъ въ движеніе песты мельницъ, и ни разу не оглянулись на послѣднія, чувствуя къ нимъ сильное отвращеніе за то, что онѣ ихъ такъ напугали. Наконецъ гнѣвъ рыцаря и его меланхолія разсѣялись; онъ сѣлъ на коня, а Санчо на осла, и оба поѣхали, не избирая опредѣленной дороги, по примѣру странствующихъ рыцарей, и предоставя это произволу Росинанта, которому отдали себя въ волю и рыцарь и оселъ, слѣдовавшій всегда и всюду за Росинантомъ, какъ дружный его товарищъ и собесѣдникъ. Не смотря на это, они выбрались на большую дорогу и пустились по ней впередъ, наугадъ, безъ всякой цѣли.-- Милостивый государь! сказалъ наконецъ Санчо: позволите ли мнѣ поговоритъ съ вами немножко? Съ тѣхъ поръ, какъ вы изволили отдать строгій приказъ, чтобы я молчалъ, у меня въ желудкѣ сгнило болѣе четырехъ вещей, и еще одна, которая у меня теперь на языкѣ вертится. Мнѣ не хочется, чтобы она пропала даромъ. Объясни эту вещь, сказалъ рыцарь, и будь кратокъ въ твоихъ рѣчахъ. Никакая рѣчь не можетъ нравиться, если она длинна.-- Я хотѣлъ сказать, сударь, что въ продолженіе нѣсколькихъ дней замѣтилъ я, какъ мало можно выиграть, отыскивая приключеній въ этихъ пустыняхъ и на перекресткахъ дорогъ, гдѣ, не смотря на всѣ побѣды и на преодолѣніе величайшихъ опасностей, никто не видитъ ихъ и не знаетъ. Такимъ образомъ онѣ останутся во всегдашней безвѣстности, что противно и желанію вашей милости, и достоинству подвиговъ вашихъ. Поэтому мнѣ кажется, что лучше бы была, (если вы не изволите думать иначе,) чтобы мы поступили въ службу къ какому нибудь императору или другому великому принцу, который ведетъ какую нибудь войну; въ этой службы вы могли бы показать всю храбрость вашу, необыкновенную силу и отличный умъ. Увидя все это, принцъ, которому будемъ мы служить, начнетъ награждать насъ вдоволь, каждаго по заслугамъ. Тамъ найдется и человѣчекъ какой нибудь, который опишетъ подвиги вашей милости, для всегдашней памяти. О моихъ подвигахъ не говорю ничего, потому, что они не должны превосходить обязанностей оруженосца. Но, такъ какъ я слыхалъ, что въ рыцарствѣ былъ обычай описывать и подвиги оруженосцевъ, то думаю, что и мои не останутся между строчками.-- Ты разсуждаешь не дурно, Санчо, отвѣчалъ Донъ Кихотъ: но прежде намъ нужно постранствовать по свѣту, какъ бы для испытанія, и поискать приключеній, для того, чтобы заслужить имя и такую славу, которая бы сдѣлала меня уже извѣстнымъ рыцаремъ при опредѣленіи ко двору какого нибудь великаго монарха. Надобно, чтобы при въѣздѣ рыцаря въ городскія ворота, мальчишки бѣжали за нимъ и кричали: вотъ рыцарь Солнца, или Змѣя, или какого нибудь другаго прозванія, которое было бы уже прославлено великими дѣлами. Это, скажутъ, тотъ, который побѣдилъ на единоборствѣ великана и богатыря Брокабруна, тотъ, который разрушилъ надъ Мамелюкомъ Персіи долговременное очарованіе, въ которомъ онъ пребывалъ почти девять сотъ лѣтъ. Такимъ образомъ изъ устъ въ уста будетъ переходить слава его подвиговъ, и вотъ, вслѣдъ за шумомъ мальчишекъ и всего народа, появится въ окнѣ дворца своего король той страны. Увидѣвъ рыцаря и узнавъ его по оружію или по девизу на щитѣ, онъ громко крикнетъ: рыцари мои! всѣ рыцари, находящіеся при дворѣ моемъ, идите встрѣчать цвѣтъ рыцарства, который сюда ѣдетъ. По этому повелѣнію всѣ выходятъ на встрѣчу, а самъ король, сойдя до половины лѣстницы, крѣпко обниметъ гостя, поцѣлуетъ его въ лице, и тотчасъ поведетъ его за руку, въ покои королевы, гдѣ рыцарь увидитъ ее съ инфантою, ея дочерью, прелестнѣйшею и совершеннѣйшею дѣвою, какую съ трудомъ отыскать можно на всей поверхности земнаго шара. Тотчасъ послѣ этого инфанта взглянетъ на рыцаря, а онъ на нее, и одинъ другому покажется чѣмъ-то нечеловѣческимъ, божественнымъ. Потомъ, не зная и сами какимъ образомъ, оба попадаютъ въ нерасторгаемую сѣть любви, въ ней запутываются, и терпятъ сердечныя мученія, не видя средствъ объясниться и открыть взаимно свои чувствованія и страсть. Потомъ поведутъ, безъ сомнѣнія, рыцаря въ какой нибудь покой дворца, роскошно убранный, гдѣ снявъ съ него оружіе, приносятъ ему богатую,
   
   0x01 graphic
   
   Digitized by VaOOQle
   ГЛАВА XXI.
   243
   0x01 graphic
   пурпуровую мантію, которую онъ надѣваетъ на себя. Отличавшись красотою и въ латахъ, онъ покажется еще красивѣе въ новомъ нарядѣ. Наступитъ ночь, и онъ сядетъ ужинать съ королемъ, королевой и инфантой, съ которой не спуститъ глазъ во все время ужина, глядя на нее украдкой отъ присутствующихъ, а она сдѣлаетъ тоже, съ такимъ же благоразуміемъ потому, что она дѣвица скромная и отличнаго ума, какъ я уже сказалъ выше. Когда встанутъ изъ-за ужина, войдетъ неожиданно въ залу безобразный и крошечный карликъ съ прекрасною дамою, идущею за карликомъ между двумя великанами; она предлагаетъ приключеніе, изобрѣтенное однимъ самымъ древнимъ мудрецомъ, и объявляетъ, что тотъ, кто успѣшно окончитъ это приключеніе, будетъ признанъ наилучшимъ рыцаремъ въ цѣломъ свѣтѣ. Король тотчасъ прикажетъ, чтобы всѣ рыцари его, находящіеся на лицо, испытали свои силы въ этомъ подвигѣ, и никто не совершитъ его успѣшно, кромѣ рыцаря-гостя, чѣмъ онъ увеличитъ свою славу и обрадуетъ инфанту, которая останется очень довольною, что она мысли свои остановила на человѣкѣ такихъ высокихъ достоинствъ. Всего лучше то, что этотъ король, принцъ, или кто бы онъ ни былъ, ведетъ упорную воину съ такимъ же могущественнымъ монархомъ, какъ и онъ самъ, и гость-рыцарь проситъ его, (пробывъ нѣсколько дней при его Дворѣ,) чтобы онъ ему позволилъ оказать свои услуги въ этой войнъ. Король охотно согласится, и рыцарь учтиво поцѣлуетъ у него руку за милость, которая ему оказана. Въ ту же самую ночь рыцарь простится съ своею любезною инфантою, черезъ рѣшетку сада, который находится подлѣ ея спальни; онъ ужъ и прежде много разъ разговаривалъ съ нею черезъ эту рѣшетку, при помощи одной довѣренной фрейлины, на которую инфанта совершенно полагается. Рыцарь начнетъ вздыхать, она упадетъ въ обморокъ, фрейлина принесетъ воды и очень обезпокоится, видя настающее утро: дорожа честью своей повелительницы, она не хочетъ, чтобы открыли ихъ свиданіе. Наконецъ инфанта придетъ въ себя и подастъ свои бѣлыя руки рыцарю сквозь рѣшетку; онъ поцѣлуетъ ихъ тысячу разъ и омочитъ слезами. Они условятся, какимъ образомъ увѣдомлять другъ друга о счастливыхъ и несчастныхъ событіяхъ, которыя съ ними случатся, и принцесса станетъ его упрашивать, чтобы онъ сколько можно менѣе пробылъ въ отсутствіи. Онъ обѣщаетъ ей это съ многими клятвами, опять начинаетъ цѣловать руки и прощается съ нею съ такимъ чувствомъ, что едва нё лишается жизни. Онъ идетъ потомъ въ свою комнату, ложится на свою постель, не можетъ спать отъ горести, возбуждаемой необходимостію отъѣзда, встаетъ рано утромъ, идетъ проститься съ королемъ, королевою и инфантою. Онъ прощается только съ двумя первыми, и они говорятъ ему, что инфанта нездорова и никого принять не можетъ. Рыцарь думаетъ, что ея болѣзнь причинена горестію объ его отъѣздѣ; эта мысль пронзаетъ ему сердце, и онъ едва успѣваетъ скрыть свою скорбь. Фрейлина-посредница при всемъ этомъ присутствуетъ, все замѣчаетъ, идетъ къ повелительницѣ своей, все ей пересказываетъ. Та встрѣчаетъ ее слезами и говоритъ, что всего болѣе сокрушаетъ ее незнаніе: кто ея рыцарь, и королевскаго ли онъ рода, или нѣтъ. Фрейлина увѣряетъ ее, что столько учтивости, благородства, мужества, какими обладаетъ ея рыцарь, не можетъ соединиться ни въ комъ другомъ, какъ въ лицѣ важномъ и королевскаго рода. Огорченная инфанта утѣшается этимъ, старается успокоиться, чтобы не подать повода своимъ родителямъ худо о ней думать, и черезъ два дня является въ публикѣ. Между тѣмъ рыцарь уже уѣхалъ, сражается на войнѣ, побѣждаетъ враговъ короля, завоевываетъ многія города, выигрываетъ многія сраженія, возвращается ко двору, видится съ своей любезной тамъ, гдѣ они прежде видались, и условливается съ ней просить ея руки у отца ея, въ награду за свои заслуги. Но король не соглашается отдать ее замужъ за рыцаря потому, что не знаетъ: кто онъ такой. Не смотря на это, или черезъ похищеніе, или другимъ какимъ нибудь образомъ, инфанта становится супругою рыцаря, и родитель ея наконецъ считаетъ это большимъ счастіемъ потому, что вдругъ открывается, что рыцарь есть сынъ храбраго короля, не знаю какого королевства, потому, что его, какъ я думаю, не должно быть на картъ. Отецъ умираетъ, инфанта ему наслѣдуетъ и, сказать коротко, рыцарь становится королемъ. Вотъ тутъ-то настаетъ время наградъ оруженосцу рыцаря и всѣмъ, которые ему помогали возвыситься на такую высокую степень. Онъ женитъ своего оруженосца на одной изъ фрейлинъ инфанты, а она будетъ безъ сомнѣнія та, которая была посредницею въ любви его, и которая есть дочь очень знатнаго герцога.

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

   Вотъ это дѣло! воскликнулъ Санчо: то мнѣ и надобно! Болѣе ничего не требую. Я этого буду крѣпко держаться и увѣренъ, что все въ точности сбудется потому, что ваша милость изволите прозываться рыцаремъ Печальной фигуры.-- Не сомнѣвайся въ томъ, Санчо, отвѣчалъ Донъ Кихотъ: точно такимъ образомъ и тѣми же средствами, о которыхъ я разсказалъ тебѣ, возвышаются и возвышались странствующіе рыцари до степени королей и императоровъ. Теперь недостаетъ только того, чтобы узнать, какой король изъ христіанъ или язычниковъ ведетъ войну и имѣетъ прекрасную дочь; но есть время объ этомъ подумать потому, что, какъ я сказалъ уже, надобно сперва заслужить славу другими подвигами, а потомъ уже явиться ко двору. Притомъ недостаетъ мнѣ еще одной вещи: положимъ, что и нашелся бы король и съ войною и съ прекрасною дочерью, и что я пріобрѣлъ невѣроятную славу по всей вселенной; но я не знаю, какимъ образомъ можетъ открыться, что я королевскаго рода, или по крайней мѣрѣ троюродный братъ императора. Король не захочетъ выдать за меня замужъ своей дочери, пока не соберетъ сперва полныхъ свѣдѣніи объ этомъ обстоятельствѣ, хотя я по моимъ славнымъ подвигамъ и стою этой чести. Поэтому отъ недостатка въ доказательствахъ, моей породы я боюсь потерять то, что рука моя вполнѣ заслужила. Правда, что я дворянинъ происхожденія извѣстнаго, съ имѣніемъ и достаткомъ, и съ правомъ требовать пятьсотъ суельдовъ безчестья. {По древнему испанскому закону дворянинъ за личную обиду, или за обиду по имуществу, имѣлъ право требовать пятьсотъ суельдовъ (мелкая монета) безчестья, а простолюдинъ только 300.} Можетъ и то случиться, что мудрецъ, который напишетъ мою исторію, уладитъ и выведетъ такъ мое родство и происхожденіе, что я окажусь на повѣрку потомкомъ короля, въ пятомъ или шестомъ колѣнѣ. Ты долженъ знать, Санчо, что на свѣтѣ есть два рода происхожденій. Одни ведутъ свой родъ отъ принцевъ и монарховъ, который мало-по-малу уничтоженъ временемъ, и оканчивается, какъ пирамиды, исчезающимъ остріемъ. Другіе происходятъ отъ предковъ низкаго званія и, возвышаясь со степени на степень, сдѣлались наконецъ людьми знатными. Такимъ образомъ между ними существуетъ та разница, что одни имѣли то, чего они уже лишились, а другіе пріобрѣли, чего прежде не имѣли. Можетъ статься, что я изъ тѣхъ, которыхъ родъ на повѣрку окажется великъ и славенъ, чѣмъ и долженъ удовольствоваться король, будущій тесть мой. Но. если бы онъ и не удовольствовался, то инфанта такъ полюбитъ меня, что къ досадѣ отца назоветъ меня своимъ супругомъ и владыкою, хотя бы онъ навѣрное зналъ, что я сынъ Носильщика. Если же и не такъ, то можно похитить ее и увезти, куда мнѣ вздумается, пока время или смерть не прекратитъ гнѣва ея родителей.-- Здѣсь кстати можно примолвить, сказалъ Санчо, то, что говорятъ нѣкоторые безсовѣстные: не проси того честью, что можешь взять силой. Болѣе кстати приходится сказать: лучше прыгнуть черезъ заборъ, чѣмъ ходить добрымъ людямъ съ поклонами на дворъ. Говорю это къ тому, что если господинъ король, тесть вашей милости, заортачится и не захочетъ выдать за васъ замужъ госпожу инфанту, то нечего другаго будетъ дѣлать, какъ Похитить ее и увезти куда нибудь, какъ вы сами говорить изволите. Но плохо то, что покуда не дойдетъ еще дѣло до мировой, и покуда вы не вступите въ управленіе королевствомъ, бѣдный оруженосецъ будетъ щелкать зубами въ ожиданіи наградъ. Развѣ фрейлина-посредница, назначенная ему въ невѣсты, убѣжитъ съ инфантой; ну, тогда онъ съ нею размыкаетъ свое горе въ ожиданіи небесныхъ милостей. Вѣдь господинъ оруженосца, я думаю, тотчасъ же можетъ отдать ему фрейлину, какъ законную его сожительницу?-- Не вижу къ тому никакого препятствія, отвѣчалъ Донъ Кихотъ.-- Въ такомъ случаѣ, продолжалъ Санчо, поручимъ себя Богу, да и приступимъ къ дѣлу, куда судьба ни вынесетъ.-- Дай Богъ, сказалъ Донъ Кихотъ, чтобы все устроилось, какъ я желаю, и какъ тебѣ, Санчо, хочется, а кто самъ плохъ, пусть тому и достается плохое.-- Да будетъ воля Господня! воскликнулъ Санчо: я изъ старыхъ христіанъ, и если попадусь въ графы, то съ меня и полно.-- Не только полно, но даже для тебя много этого, замѣтилъ Донъ Кихотъ. Еслибы ты и не попалъ въ графы, то бѣда не велика, потому, что когда я сдѣлаюсь королемъ, то легко могу дать тебѣ дворянство. Тебѣ не будетъ тогда нужды купить или заслужить его. Пожалую тебя въ графы, ты какъ разъ сдѣлаешься рыцаремъ, и пусть всѣ говорятъ, что хотятъ: должны будутъ по неволѣ величать тебя сіятельнымъ, побери ихъ нелегкая!-- Да чтожъ вы думаете, сказалъ Санчо: развѣ я не съумѣю поддержать себя, какъ слѣдуетъ сѣятельству.-- Надобно говорить сіятельству, а не сѣятельству, замѣтилъ Донъ Кихотъ.-- Пусть такъ, продолжалъ Санчо Панса, но говорю вамъ, что я съ умѣю поддержатъ себя; я былъ нѣкогда сторожемъ, одного Братства, и, клянусь жизнью, я такъ былъ красивъ въ сторожевскомъ мундирѣ, что всѣ говорили про меня: какой молодецъ! ему, де, можно быть даже синдикомъ Братства. Чтожъ будетъ, если я наряжусь въ герцогскую мантію, или изукрашу себя золотомъ и жемчугомъ, на подобіе иностраннаго графа? Мнѣ сдается, что за сто миль будутъ пріѣзжать смотрѣть на меня.-- Ты конечно будешь казаться молодцомъ, сказалъ Донъ Кихотъ:. но надобно будетъ тебѣ безпрестанно подбривать бороду потому, что она у тебя очень густа, всклочена и неблагообразна. Если не будешь подбривать ее по крайней мѣрѣ черезъ каждые два дня, то на ружейный выстрѣлъ узнаютъ, кто ты былъ прежде.-- Ну чтожъ, возразилъ Санчо: стоитъ только взять цирюльника и держать его на жалованьи въ своемъ домѣ, а если будетъ нужно, то я велю ему ѣздить за мною, какъ ѣздятъ конюшіе за большими господами.-- А почему ты знаешь, спросилъ Донъ Кихотъ: что за господами ѣздятъ конюшіе?-- Это я скажу вамъ, отвѣчалъ Санчо: въ старые годы пробылъ я какъ-то, съ мѣсяцъ, въ столицѣ, и видѣлъ тамъ, какъ прогуливался какой-то премаленькій господинъ, а всѣ про него говорили, что онъ очень большая особа. За нимъ ѣхалъ человѣкъ верхомъ, который При всѣхъ поворотахъ господина казался совершенно его хвостомъ. Я и спросилъ, почему этотъ человѣкъ не поравняется съ другимъ и все остается позади его. Мнѣ отвѣчали, что это его конюшій, и что у большихъ господъ обычай таскать за собою такихъ людей. Съ тѣхъ поръ я это хорошо знаю и никогда не позабывалъ.-- Ты правъ, сказалъ Донъ Кихотъ, и поэтому ты можешь приказать своему цирюльнику ѣздить за тобою. Обычаи не всѣ явились вмѣстѣ, но выдумывались по-одиначкѣ, и ты можешь быть первымъ графомъ, за которымъ ѣздитъ его цирюльникъ. Притомъ бритье бороды есть дѣло, требующее болѣе довѣренности, чѣмъ сѣдланіе лошади.-- На счетъ цирюльника, это ужъ моя забота, сказалъ Санчо: а вы позаботьтесь о томъ, чтобы поскорѣе попасть въ короли, да меня въ графы пожаловать.-- Это придетъ, отвѣчалъ Донъ Кихотъ и, поднявъ глаза, увидѣлъ то, о чемъ будетъ разсказано въ слѣдующей главѣ.

0x01 graphic

ГЛАВА XXII.
О свободѣ, дарованной Донъ Кихотомъ многимъ несчастнымъ, которыхъ неволею вели туда, куда имъ итти не хотѣлось.

0x01 graphic

   Сидъ Хаметъ Бененхели, авторъ Арабскій и Ламанчскій, въ своей важной, высокопарной, скромной, пріятной и краснорѣчивой исторіи повѣствуетъ, что послѣ того, какъ между знаменитымъ Донъ Кихотомъ Ламанчскимъ и Санчо Пансою, его оруженосцемъ, окончился разговоръ, сообщенный въ концѣ главы двадцать первой, Донъ Кихотъ поднялъ глаза и увидѣлъ на дорогѣ, гдѣ онъ ѣхалъ, около двѣнадцати человѣкъ, которые шли, привязанные къ большой желѣзной цѣпи за шеи, какъ будто нанизанныя зерна четокъ, и всѣ въ ручныхъ кандалахъ. Ихъ провожали два всадника, и два человѣка пѣшкомъ: первые съ ружьями, а вторые съ пиками и шпагами. Санчо, увидѣвъ ихъ, сказалъ: вотъ цѣпь галерщиковъ, невольниковъ короля, которые идутъ на галеры.-- Какъ невольниковъ? спросилъ Донъ Кихотъ. Возможно ли, чтобы король кого бы то ни было обращалъ въ неволю?-- Я и не говорю этого, отвѣчалъ Санчо: это народъ, который за преступленія осужденъ служить королю на галерахъ.-- Однакожъ, замѣтилъ Донъ Кихотъ, что ни говори, но все же эти люди идутъ по принужденію, а не по своей волъ.-- Конечно, сказалъ Санчо.-- Такимъ образомъ, продолжалъ рыцарь, здѣсь предстоитъ мнѣ необходимость исполнить долгъ мой, состоящій въ томъ, чтобы пресѣкать всякое насиліе и помогать несчастнымъ.-- Замѣтьте, сказалъ Санчо, что правосудіе, которое есть тоже, что и самъ король, не дѣлаетъ ни насилія, ни обиды подобному народу, а наказываетъ его за преступленія.
   Въ это время цѣпь галерщиковъ приблизилась, и Донъ Кихотъ очень учтиво попросилъ стражей, которые ихъ сопровождали, сказать ему причину или причины: почему этихъ людей ведутъ такимъ образомъ? Одинъ изъ всадниковъ отвѣчалъ, что это люди, осужденные на галеры, работники короля, и что онъ болѣе ничего сказать не можетъ, а ему болѣе знать ничего не нужно.-- При всемъ этомъ, возразилъ Донъ Кихотъ: я желалъ бы узнать отъ каждаго изъ нихъ, въ особенности, причину его несчастія. Къ этимъ словамъ рыцарь прибавилъ столько учтивыхъ убѣжденіи и просьбъ, что другой всадникъ сказалъ: хотя у насъ есть съ собою списокъ, гдѣ означены приговоры всѣхъ этихъ Несчастныхъ, но теперь не время останавливаться и читать его. Подъѣзжайте къ нимъ и разспросите ихъ самихъ: они отвѣтятъ вамъ, если захотятъ, а захотятъ безъ сомнѣнія потому, что это народъ, которому нравится и дѣлать и разсказывать свои плутни.

0x01 graphic

0x01 graphic

   Послѣ этого позволенія, безъ котораго бы Донъ Кихотъ и самъ распорядился, еслибы оно не было ему дано, онъ приблизился къ цѣпи и спросилъ у перваго изъ галерщиковъ: за какіе грѣхи онъ идетъ въ такомъ печальномъ видѣ?-- За то, что я былъ влюбленъ, отвѣчалъ тотъ.-- Только за это? продолжалъ Донъ Кихотъ. Да еслибы за любовь посылали на галеры, то я бы давно долженъ былъ тамъ работать веслами!-- Любовь моя была не такая, какъ вы думаете, сказалъ галерщикъ: я влюбился въ корзину, набитую бѣльемъ, и такъ крѣпко обнималъ ее, что еслибы правосудіе не отпило ее у меня силою, то я бы и до сихъ поръ изъ рукъ не выпустилъ моей любезной. Меня взяли съ поличнымъ, не было нужды въ допросахъ, дѣло рѣшили, отсчитали мнѣ сотню палокъ по плечамъ, да на прибавку назначили мнѣ на три года жалованье; тѣмъ и дѣло кончится.-- Какое жалованье? спросилъ Донъ Кихотъ.-- Меня будутъ кормить три года на галерахъ, отвѣчалъ галерщикъ, который былъ парень лѣтъ двадцати четырехъ и, по словамъ его, уроженецъ Піедрагиты. Донъ Кихотъ повторилъ свой вопросъ второму галерщику, который не отвѣчалъ ни слова; онъ шелъ, печальщлй и задумчивый. За него отвѣчалъ первый: этотъ, сударь, идетъ на галеры за то, что онъ пѣлъ канарейкой, то есть за то, что онъ музыкантъ и пѣвецъ.-- Это какъ? сказалъ Донъ Кихотъ. Развѣ за музыку и пѣніе ссылаютъ на галеры?-- Да, сударь, отвѣчалъ галерщикъ: нѣтъ ничего хуже, какъ пѣть съ горя.-- Я прежде слыхалъ, замѣтилъ Донъ Кихотъ, что, кто воспѣваетъ свои горести, тотъ заслуживаетъ удивленіе.-- Здѣсь это наоборотъ, продолжалъ галерщикъ: кто пропоетъ одинъ разъ, тотъ плачетъ цѣлую жизнь.-- Я не понимаю этого, замѣтилъ Донъ Кихотъ. Одинъ изъ стражей сказалъ, ему: господинъ рыцарь, пѣть съ горя значитъ у этого честнаго народа признаться на пыткѣ. Этотъ грѣшникъ былъ пытанъ, признался, что кралъ рогатый скотъ, и осужденъ зато, на шесть лѣтъ на галеры; сверхъ того отсчитали ему двѣсти ударовъ по плечамъ. Онъ всегда ходитъ, задумчивый и печальный, потому, что всѣ прочіе мошенники его презираютъ и смѣются надъ нимъ за то, что онъ признался и не имѣлъ духу твердить: нѣтъ! Они говорятъ, что въ словѣ: нѣтъ, столько же буквъ, сколько и въ словѣ: такъ, и что большое счастье для обвиняемаго, если на языкѣ его находится жизнь его или смерть, а не на языкѣ свидѣтелей и доказательствъ. Мнѣ сдается, что они едва ли не правы.-- И я тоже думаю, отвѣчалъ Донъ Кихотъ и, подъѣхавъ къ третьему, предложилъ ему тотъ же вопросъ, какъ и прочимъ. Этотъ скоро и очень развязно отвѣчалъ: я отправляюсь на пять лѣтъ къ госпожамъ галерамъ за то, что у меня недостало десяти червонцевъ.-- Я бы далъ очень охотно двадцать, сказалъ Донъ Кихотъ, чтобы освободить васъ отъ этого бѣдствія.-- Это похоже, отвѣчалъ галерщикъ, если у кого есть деньги посреди моря, гдѣ онъ умираетъ съ голоду, не имѣя возможности купить того, что нужно. Еслибъ я въ свое время имѣлъ эти двадцать червонцевъ, которые вы мнѣ теперь предлагаете, то я бы подмазалъ перо секретаря, и оживилъ бы умъ прокурора такъ, что я теперь находился бы на Зокодоверской площади въ Толедѣ, а не на этой дорогѣ, какъ гончая собака на сворѣ; но великъ Богъ! Терпѣніе, и дѣло въ шляпѣ! Донъ Кихотъ обратился къ четвертому, который былъ человѣкъ почтеннаго вида, съ сѣдою бородой, лежавшей на груди его. Услышавъ, что его спрашиваютъ, по какой причинѣ идетъ онъ тутъ, началъ плакать и не отвѣчалъ ни слова; но пятый изъ осужденныхъ отвѣчалъ за него: этотъ почтенный человѣкъ идетъ на четыре года на галеры, послѣ прогулки верхомъ по публичнымъ мѣстамъ, въ великолѣпной одеждѣ.-- Это, какъ мнѣ кажется, значитъ, примолвилъ Санчо Панса, что онъ былъ доставленъ у позорнаго столба.-- Именно; отвѣчалъ галерщикъ, а вина, за которую его присудили къ этому наказанію, состоитъ въ томъ, что онъ былъ маклеромъ по части секретныхъ дѣлъ, а когда говорю секретныхъ, то разумѣю любовныхъ. Сверхъ того онъ слылъ немножко за колдуна.-- Если бы не прибавилось тутъ колдовство, сказалъ Донъ Кихотъ, то за одно званіе маклера по части любовныхъ дѣлъ онъ не заслуживаетъ бытъ сосланнымъ на галеры; онъ стоить того, чтобы командовать ими и быть тамъ генераломъ. Должность маклера по части любовныхъ дѣлъ нельзя поручать всякому. Она требуетъ благоразумія и скромности, и принадлежитъ къ числу необходимѣйшихъ должностей во всякомъ благоустроенномъ обществѣ. Мнѣ кажется, что слѣдовало бы поручать ее только людямъ самаго отличнаго происхожденія, и подчинить подобныхъ маклеровъ главному инспектору и экзаменатору, подобна тому, какъ это дѣлается по другимъ частямъ, опредѣливъ штатомъ число ихъ, какъ биржевыхъ маклеровъ. Этимъ способомъ отвратилось бы много золъ, происходящихъ оттого, что въ званіе маклеровъ по части любви, поступаютъ люди неспособные и глупые, напримѣръ, какіе нибудь бабенки, пажики, или шуты безбородые и неопытные, которые въ самомъ крайнемъ и нужномъ случаѣ, когда необходимы рѣшительныя мѣры, замораживаютъ ложку похлебки, держа ее между ртомъ и тарелкою, и, растерявшись, не знаютъ отличить, которая у нихъ правая рука. Я бы желалъ распространиться объ этомъ предметѣ и начислить причины, по которымъ слѣдуетъ выбирать лица, для столь нужныхъ въ обществѣ должностей*; но здѣсь не мѣсто исполнить мое намѣреніе: я когда нибудь сообщу мои мысли такой особѣ, которая можетъ исправить этотъ недостатокъ. Теперь же говорю только, что мнѣ жаль было видѣть старика, съ этими сѣдыми волосами и почтеннымъ лицемъ, повергнутаго въ такое бѣдственное положеніе за маклерство, и что сожалѣніе мое прошло, когда я услышалъ, что онъ сверхъ того былъ колдунъ, хотя я и хорошо знаю, что нѣтъ на свѣтѣ колдовства, которое могло бы дѣйствовать на волю и покорять ее, какъ то думаютъ нѣкоторые простаки. Мы обладаемъ совершенно свободнымъ произволомъ, и нѣтъ травы или очарованія, которыя могли бы его уничтожить. То, что обыкновенно дѣлаютъ простые бабенки и нѣкоторые обманщики и плуты, состоитъ въ однѣхъ микстурахъ и ядовитыхъ снадобьяхъ, которыми они производятъ въ людяхъ сумасшествіе, увѣряя между тѣмъ, что у нихъ есть власть возбуждать въ другихъ любовь. Но это, какъ я уже сказалъ, невозможно потому, что нельзя покорять свободной воли.-- Правда, сказалъ старикъ: и скажу вамъ, сударь, по-истинѣ, что я нисколько не виноватъ на счетъ колдовства; что же касается до маклерства, то нечего грѣха таить, мое было дѣло; но я всегда думалъ, что въ этомъ никакого худа нѣтъ; все мое намѣреніе клонилось къ тому только, чтобы всѣ веселились, жили въ мирѣ и спокойствіи, безъ ссоръ и печали. Однакожъ это доброе желаніе не спасло меня отъ путешествія туда, откуда я не надѣюсь возвратиться, судя по моимъ старымъ лѣтамъ и болѣзненнымъ припадкамъ, которые меня ни на мигъ не покидаютъ. Онъ началъ опять плакать, и такъ разтрогалъ Санчо, что тотъ вытащилъ изъ-за пазухи монету въ четыре реала и подалъ старику милостыню.
   Донъ Кихотъ обратился къ слѣдующему съ вопросомъ объ его преступленіи. Онъ отвѣчалъ еще съ большею живостью и бойкостью, чѣмъ предъидущій: я иду за то на галеры, что неумѣренно забавлялся съ двумя двоюродными сестрами моими, и съ двумя другими сестрами, которыя были не мои. Я удивительно веселился со всѣми; отъ этого произошло приращеніе родства, да такое запутанное, что никакой профессоръ Генеалогіи въ немъ толку не добьется. Меня во всемъ уличили; покровительства у меня не было, денегъ также, и моей шеѣ грозила опасность; но меня присудили на шесть лѣтъ къ галерной работѣ. Я согласился подвергнуться этому наказанію за вину мою. Я молодъ, жизнь длинна, и все можетъ еще поправиться. Если у васъ, господинъ рыцарь, есть что нибудь для помощи этимъ бѣднякамъ, Богъ вамъ заплатитъ за то на небесахъ, а мы на землѣ будемъ молить небо, чтобы оно низпослало вамъ здоровье и жизнь, такую благополучную и продолжительную, какой вы, судя по вашему почтенному виду, заслуживаете. Этотъ галерщикъ одѣтъ былъ въ платье студента. Одинъ изъ стражей сказалъ, что онъ большой краснобай и хорошій латинистъ.

0x01 graphic

   За всѣми этими шелъ человѣкъ лѣтъ тридцати, хорошей наружности; только глаза у него были косые. Онъ не такъ былъ привязанъ, какъ прочіе. У него на ногѣ была цѣпь такая длинная,что она, поднимаясь, окружала весь станъ его; на шеѣ были у него два кольца, одно, прикрѣпленное къ цѣпи, а другое изъ тѣхъ, которыя называются береги -- друга. Отъ послѣдняго кольца спускались двѣ желѣзныя полосы, доходившія до пояса, къ которымъ придѣланы были ручныя кандалы, запертыя большимъ замкомъ, такъ, что онъ не могъ ни поднять рукъ ко рту, ни нагнуть головы къ рукамъ. Донъ Кихотъ спросилъ, почему этотъ человѣкъ скованъ крѣпче прочихъ? Потому, отвѣчалъ стражъ, что онъ одинъ надѣлалъ болѣе преступленій, чѣмъ всѣ прочіе вмѣстѣ; притомъ онъ такой отважный плутъ, что, не смотря на всѣ взятыя предосторожности, мы не увѣрены въ немъ и опасаемся, чтобы онъ не убѣжалъ отъ насъ.-- Какія же могутъ быть его преступленія, продолжалъ Донъ Кихотъ, если онъ заслужилъ не болѣе, какъ ссылку на галеры?-- Онъ идетъ туда на десять лѣтъ, отвѣчалъ стражъ, а это считается гражданскою смертью. Довольно впрочемъ вамъ узнать, что этотъ добрый человѣкъ -- знаменитый Хинесъ-Пасамонте, котораго другимъ именемъ называютъ Хинесильо Парапильа.-- Господинъ коммисаръ, сказалъ галерщикъ: не торопитесь и не трудитесь разбирать теперь имена да прозванія. Хинесъ мое имя, а не Хинесильо, и Пасамонте мое прозваніе, а не Парапильа; какъ вы говорите. Пусть каждый поступаетъ съ оглядкою: оно не худо будетъ.-- Говори потише, возразилъ коммисаръ, господинъ первостепенный плутъ, если не хочешь, чтобы я заставилъ тебя замолчать, чертъ возми!-- Вижу ясно, что человѣкъ долженъ покоряться волѣ божіей, отвѣчалъ галерщикъ; но нѣкогда узнаетъ кто нибудь, называюсь ли я Хинесильо Парапильа, или нѣтъ.-- Развѣ тебя такъ не называютъ, обманщикъ? вскричалъ стражъ.-- Да, называютъ, сказалъ Хинесъ; но сдѣлаю то, что такъ называть не будутъ, или раздѣлаюсь со всѣми, что и обѣщаю теперь про себя. Господинъ рыцарь! если у тебя-есть что нибудь, для подачи намъ, То подавай и поѣзжай съ Богомъ; разспросы твои о жизни другихъ начинаютъ намъ надоѣдать. Если хочешь знать мою жизнь, то объявляю тебѣ, что я Хинесъ Пасамонте, котораго жизнь описана вотъ этими пальцами.
   -- Онъ говоритъ правду, замѣтилъ коммисаръ: онъ самъ написалъ свою исторію, какой лучше требовать нельзя, и оставилъ свое сочиненіе въ тюрьмѣ, заложивъ его другому за двѣсти реаловъ.-- Я выкуплю его, сказалъ Хинесъ, хотя бы оно было заложено за двѣсти червонцевъ.-- Развѣ оно такъ хорошо? спросилъ Донъ Кихотъ.-- Да, такъ хорошо, отвѣчалъ Хинесъ, что ему въ подметки не годятся похожденія Лазарильо Торемса и всѣ другія книги, которыя написаны или напишутся въ этомъ родѣ. Могу сказать вашей милости, что мое сочиненіе заключаетъ въ себѣ такія прекрасныя и пріятныя истины, Что никакіе вымыслы не могутъ съ ними сравняться.-- А какое заглавіе книги? спросилъ Донъ Кихотъ.-- Жизнь Хинеса Пасамонте.-- И сочиненіе это окончено?-- Какъ можетъ оно быть окончено, если жизнь моя еще не кончилась. То, что написано, начинается съ моего рожденія и доведено до того времени, когда я въ этотъ послѣдній разъ попалъ на галеры.-- Да развѣ ты былъ еще прежде на галерахъ?
   -- Служа Богу и королю, я пробылъ на нихъ первый рёзъ четыре года, и познакомился уже со вкусомъ сухарей и плети. Я не горюю впрочемъ много, что иду опять ту да:, тамъ найду время и удобство окончить мою книгу. Много вещей остается мнѣ разсказать, а на галерахъ испанскихъ для этого находишь болѣе свободнаго времени, чѣмъ нужно, хотя мнѣ и не нужно много, чтобы дописать то, что остается, потому, что я все наизусть знаю.-- Ты ловкій малый, какъ кажется, сказалъ Донъ Кихотъ.-- И несчастный, прибавилъ Хинесъ: несчастія всегда преслѣдуютъ людей умныхъ.-- Преслѣдуютъ плутовъ, замѣтилъ коммисаръ.-- Я уже сказалъ, господинъ коммисаръ, возразилъ Пасамонте, чтобы вы были осмотрительнѣе. Вамъ данъ этотъ жезлъ большими господами не для того, чтобы обижать насъ, бѣдняковъ, а чтобы вести туда, куда повелѣно королемъ. Если это не правда, то клянусь..... но довольно! Можетъ случиться, что кто нибудь поплатится за то, что угостилъ недавно кого-то въ гостинницѣ. Будемъ пока молчать, жить да поживать, говорить дѣло, и пойдемъ впередъ своей дорогой. Мнѣ ужъ надоѣли Шутки.-- Коммисаръ поднялъ свой жезлъ, для отвѣта Пасамонте на его угрозы; но Донъ Кихотъ всталъ между ними и началъ просить, чтобы коммисаръ не билъ Хинеса. Кто самъ такъ скованъ, замѣтилъ онъ, языку того можно позволить нѣкоторую вольность. Обратясь потомъ ко всѣмъ преступникамъ, рыцарь сказалъ: изъ всего вами сказаннаго, братья любезнѣйшіе, вижу ясно, что хотя васъ осудили за вины ваши, но наказанія, къ которымъ вы приговорены, не очень вамъ нравятся, и что вы идете на галеры весьма неохотно и совершенно противъ воли. Можетъ быть, малодушіе одного на пыткѣ, недостатокъ у другаго въ деньгахъ, у третьяго неимѣніе покровительства, и въ заключеніе кривой судъ судьи были причиною вашей гибели и того, что вы не воспользовались правосудіемъ, котораго имѣли право требовать. Все это представляется теперь живо моему уму, убѣждая и даже принуждая меня показать вамъ цѣль, для которой небо произвело меня на свѣтъ и возложило на меня долгъ исполнять уставы рыцарскаго ордена, къ которому принадлежу, поклявшись покровительствовать несчастнымъ и защищать угнетаемыхъ сильными. Но зная, что правило благоразумія повелѣваетъ не дѣлать того силою, что можетъ быть исполнено по доброй волѣ, хочу я просить господъ стражей и коммисара, чтобы они сдѣлали мнѣ одолженіе, развязали васъ и отпустили съ миромъ. Найдутся другіе, которые могутъ служить королю при удобнѣйшихъ случаяхъ. Мнѣ кажется, что жестоко обращать въ невольники тѣхъ, которыхъ Богъ и природа создали свободными. Притомъ, господа стражи, эти бѣдняки вамъ ничего не сдѣлали; пусть каждый изъ нихъ остается со своимъ грѣхомъ! Есть Богъ на небесахъ, который не забываетъ наказывать зло и награждать добро. Неприлично людямъ честнымъ быть палачами другихъ людей, до которыхъ имъ никакого дѣла нѣтъ. Я прошу васъ съ этою кротостію и спокойствіемъ для того, чтобы имѣть поводъ поблагодарить васъ, если исполните мою просьбу. Если же вы доброю волею не сдѣлаете, чего я хочу, то это копье, этотъ мечъ и храбрость моя принудятъ васъ исполнить мое требованіе.
   Премилая глупость! воскликнулъ коммисаръ. Изъ всѣхъ вашихъ прекрасныхъ рѣчей родилась мышь. Смотри, пожалуй! Онъ хочетъ, чтобы мы распустили невольниковъ короля, какъ будто мы имѣемъ на то власть, или онъ имѣетъ ее, чтобы намъ приказать это. Поѣзжайте, милостивый государь, въ добрый часъ, своею дорогой, поправьте тазикъ, который у васъ на головѣ, и не ищите троеногой кошки.-- Вы сами кошка, мышь, бездѣльникъ! вскричалъ Донъ Кихотъ. Съ этими словами онъ напалъ на него такъ быстро, что, не давъ ему времени изготовиться къ оборонѣ, ударомъ копья уронилъ его на землю, раненнаго. Къ счастію рыцаря, это былъ стражъ, вооруженный ружьемъ. Прочіе стражи изумились такому неожиданному нападенію и стали въ тупикъ; но, опомнившись, бывшіе на лошадяхъ выхватили свои шпаги, а пѣшіе взялись за свои пики, и всѣ бросились къ Донъ Кихоту, который съ совершеннымъ спокойствіемъ ждалъ ихъ нападенія. Ему, безъ сомнѣнія, пришлось бы худо, еслибы галерщики, видя представившійся случай освободиться, не разорвали цѣпи, къ которой были привязаны. Вышла сумятица: стражи не успѣли ничего сдѣлать, то бросаясь къ галерщикамъ, которые срывали свои кандалы, то нападая на Донъ Кихота, который въ свою очередь нападалъ на нихъ. Санчо, на свою долю, помогъ освободиться Хинесу Пасамонте; тотъ первый былъ на волѣ. Напавъ на упавшаго коммисара, онъ отнялъ у него шпагу и ружье, которымъ прицѣлясь въ одного, намѣтивъ въ другаго, но ни разу не выстрѣливъ, обратилъ всѣхъ стражей въ бѣгство, испуганныхъ и ружьемъ Хинеса, и градомъ камней, которымъ осыпали ихъ освобожденные галерщики.
   Эта побѣда очень опечалила Санчо. Онъ представилъ себѣ, что тѣ, которые убѣжали, не преминутъ увѣдомить о случившемся святую Германдаду, и что члены ея, при набатномъ звонѣ колоколовъ, пустятся въ погоню за виновными. Онъ сообщилъ свое опасеніе господину, прося поскорѣе уѣхать оттуда и скрыться въ горахъ, которыя вблизи находились.-- Хорошо, сказалъ Донъ Кихотъ: но я знаю, что теперь нужно дѣлать. Онъ началъ скликать всѣхъ галерщиковъ, которые шли съ шумомъ и въ безпорядкѣ, ограбивъ коммисара до самой кожи. Они всѣ собрались вокругъ ДонъКихота, чтобы выслушать, что онъ имъ говорить станетъ. Люди благородные, сказалъ онъ имъ, всегда бываютъ благодарны за благодѣянія, имъ оказанныя. Одинъ изъ грѣховъ, наиболѣе оскорбляющихъ Бога, есть неблагодарность. Говорю это потому, что вы уже видѣли, господа, на явномъ опытѣ добро, которое я сдѣлалъ вамъ. Въ награду за него я желалъ бы, я хочу, чтобы вы, обремененные этою цѣпью, которую я сбросилъ съ вашей шеи, тотчасъ же отправились въ путь, явились въ городъ Тобозо, представились тамъ госпожѣ Дульсинеѣ Тобозской и сказали ей, что рыцарь ея, рыцарь Печальной фигуры, посылаетъ ей свой поклонъ. Потомъ разскажите ей во всей точности все, что произошло въ этомъ знаменитомъ приключеніи, съ начала до той минуты, когда я даровалъ, вамъ желанную свободу. Исполнивъ это, можете пойти, куда вамъ заблагоразсудится.
   Хинесъ Пасамонте отвѣчалъ за всѣхъ: то, что вы, господинъ и освободитель нашъ, приказываете, невозможно исполнить, рѣшительно невозможно: намъ нельзя идти всѣмъ вмѣстѣ по дорогѣ; намъ надобно разсѣяться, и каждый изъ насъ долженъ пойти въ свою сторону, стараясь скрыться въ преисподней земли, чтобы не быть сысканнымъ святою Германдадою, которая, безъ сомнѣнія, пустится за нами въ погоню. Что вы можете сдѣлать, и сдѣлать справедливо, состоитъ въ томъ, чтобы вы вмѣсто похода къ госпожѣ Дульсннеѣ Тобозской назначили нѣкоторое количество молитвъ, который мы и произнесемъ въ угоду вашу. Эта обязанность можетъ быть исполнена днемъ и ночью, во время побѣга, и во время отдыха, во время мира, и во время войны; но думать, что мы теперь можемъ возвратиться къ работамъ египетскимъ, то есть надѣть опять на себя цѣпь нашу и отправиться въ путь къ Тобозо, это значитъ думать, что теперь ночь, между тѣмъ, макъ нѣтъ еще и десяти часовъ утра, и требовать отъ насъ этого все тоже, что искать грушъ на вязѣ.-- А я клянусь, вскричалъ разгнѣванный Донъ Кихотъ, что ты, Донъ собачій сынъ, Донъ Хинесильо Паропильо, или какъ ты называешься, -- клянусь, что ты пойдешь въ Тобозо одинъ, поджавъ хвостъ, со всею цѣпью на плечахъ. Пасамонте, отъ природы не очень терпѣливый, догадался уже прежде, что Донъ Кихотъ не былъ въ здравомъ разсудкѣ, потому, что рѣшился такъ сумасбродно освободить ихъ. Выслушавъ угрозы и брань рыцаря, оцъ мигнулъ своимъ товарищамъ, которые, отбѣжавъ въ сторону, начали бросать каменья въ домъ Кихота такъ, что онъ не успѣвалъ закрываться щитомъ. Бѣдный Росинантъ повиновался шпорамъ не болѣе, какъ конь, вылитый изъ бронзы. Санчо спрятался за осла своего и этимъ длинноухимъ щитомъ укрылъ себя отъ тучи камней, которые на обоихъ сыпались. Донъ Кихотъ не могъ заслонять себя щитомъ такъ удачно, чтобы отражать всѣ камни. Не знаю; сколько изъ нихъ, попало въ рыцаря; они сшибли его съ коня на землю. Въ тотъ же мигъ студентъ подбѣжалъ къ нему, стащилъ у него съ головы тазикъ, стукнулъ рыцаря три или четыре раза по плечамъ, потомъ раза четыре ударилъ этотъ шлемъ о землю и чуть не разбилъ его въ куски. Послѣ этого галерщики сняли съ Донъ Кихота плащъ съ двойными рукавами, который онъ носилъ сверхъ латъ, и стащили бы съ него даже чулки, еслибъ ножныя латы не помѣшали. Они стащили также съ Санчо его короткій плащъ, оставили его почти безъ платья, раздѣлили между собою добычу сраженія, и разбѣжались въ разныя стороны, заботясь болѣе о томъ, чтобы укрыться отъ страшной для нихъ святой Германдады, а не о томъ, чтобы, надѣвъ цѣпь, идти представляться госпожѣ Дульсинеѣ Тобозской. Остались на мѣстѣ только оселъ и Росинантъ, Санчо и Донъ Кихотъ. Оселъ, пасмурный и съ опущенною головою, по временамъ встряхивалъ ушами, воображая, что градъ камней не пересталъ еще сыпаться. Росинантъ, сшибенный съ ногъ, лежалъ подлѣ своего господина. Санчо, полуодѣтый, дрожалъ, ожидая святой Германдады. Донъ Кихотъ, видя себя такъ отдѣланнымъ тѣми самыми, которымъ онъ сдѣлалъ столько добра не зналъ мѣры своему негодованію.

0x01 graphic

0x01 graphic

ГЛАВА XXIII.
О приключеніи знаменитаго Донъ Кихота въ Сіеррѣ Моренъ, (*) которое было одно изъ рѣдчайшихъ приключеній, повѣствуемыхъ въ этой истинной исторіи.

(*) Sierra значить по-испански пила. Названіе это присвоено также горнымъ цѣпямъ. Сіерра Морева (бурая горная цѣпь) простирается почти отъ устья рѣки Эбро до мыса Санъ-Винцента, въ Португаліи, и отдѣляетъ Ламанчу отъ Андалузіи. Римляне называли эти горы Mons Marianus.

0x01 graphic

   Видя себя въ такомъ бѣдственномъ положеніи, Донъ Кихотъ сказалъ своему оруженосцу: правду говорятъ, Санчо, что дѣлать добро людямъ подлымъ, значитъ лить воду въ море. Еслибы я повѣрилъ тому, что ты мнѣ говорилъ, то я избѣжалъ бы этой бѣды но она пришла уже, такъ дѣлать нечего: вооружимся терпѣніемъ и научимся изъ опыта быть впередъ благоразумнѣе.-- Вы научитесь изъ опыта, отвѣчалъ Санчо, тогда, когда я буду Туркой. Но такъ какъ вы говорите, что избѣжали бы бѣды, еслибъ мнѣ повѣрили, то повѣрьте мнѣ теперь, и избѣжите еще другой, большей. Докладываю вамъ, что со святою Германдадою нельзя употребить въ дѣло рыцарства, и что она не дастъ и двухъ мараведисовъ за всѣхъ странствующихъ рыцарей, сколько ихъ ни есть на свѣтѣ. Мнѣ кажется, что уже стрѣлы ея свищутъ мимо ушей моихъ. {По приговорамъ святой Германдады, преступники убиваемы были стрѣлами, и тѣла ихъ привязывались къ висѣлицамъ.} Ты отъ природы трусливъ, Санчо, сказалъ Донъ Кихотъ: но чтобы ты не сказалъ, что я упрямъ, и что никогда не исполняю того, что ты мнѣ совѣтуешь, на этотъ разъ хочу послѣдовать твоему совѣту и удалиться отъ бѣды, которой ты такъ боишься но я сдѣлаю это съ условіемъ, что ты никогда, ни въ жизни, ни при смерти, не скажешь никому, что я удаляюсь отъ опасности изъ страха. Я дѣлаю это, удовлетворяя только твоимъ просьбамъ. Если же ты скажешь что нибудь другое, то солжешь, и съ настоящей минуты до того времени, и съ того времени до настоящей минуты, обличаю тебя во лжи, и говорю, что ты лжешь и будешь лгать каждый разъ, когда подумаешь или скажешь противное тому, что я сказалъ. Не возражай мнѣ болѣе. Отъ одной мысли, что я удаляюсь отъ какой нибудь опасности, въ особенности отъ этой, въ которой, какъ кажется, есть какая-то тѣнь страха, готовъ я остаться здѣсь и ожидать одинъ не только святой Германдады, которой ты трусишь, но даже братьевъ двѣнадцати колѣнъ Израиля, семерыхъ братьевъ Маккавеевъ, Кастора и Поллукса, и всѣхъ братьевъ и всѣхъ братствъ, какіе только есть на свѣтѣ.-- Милостивый государь, отвѣчалъ Санчо, удалиться не значитъ бѣжать, и неблагоразумно обнадѣиваться, когда опасность превозмогаетъ надежду. Люди умные берегутъ себя сегодня на завтра, и не рѣшаются на всѣ приключенія въ одинъ день, разомъ. Видите, что я хоть и олухъ деревенскій, однакожъ смыслю немножко того, что называется хорошо управлять собою. И такъ, не разкаевайтесь, что послушались моего совѣта, сядьте на Росинанта, если можете, а если не можете, то я подсажу васъ, и поѣзжайте за мной. Мой разумъ говорить, что намъ теперь болѣе нужды въ ногахъ, чѣмъ въ рукахъ.
   Донъ Кихотъ, не отвѣтивъ ни слова, сѣлъ на коня, Санчо поѣхалъ впередъ на ослѣ, и оба скрылись въ ущельи Сіерры Морены, которое вблизи находилось. Санчо намѣревался переѣхать всю эту горную цѣпь, и выбраться къ Визо или къ Альмодовару дель Кампо, укрывшись на нѣсколько дней въ дикихъ мѣстахъ, чтобы святая Германдада не могла отыскать ихъ, еслибы пустилась за ними въ погоню. Въ этой мысли утверждало его еще и то, что послѣ сраженія галерщиковъ остались цѣлы съѣстные припасы, которые тащилъ на себѣ оселъ его; онъ считалъ это чудомъ, такъ какъ галерщики почти все перешарили и унесли.
   Въ эту ночь рыцарь и оруженосецъ добрались до средины горной цѣпи, гдѣ Санчо показалось удобнымъ переночевать, или даже провести столько дней, на сколько станетъ жизненныхъ припасовъ, бывшихъ въ наличности. Они расположились на ночь между двухъ скалъ, въ рощѣ пробковыхъ деревъ. Но судьба; которая, по мнѣнію непросвѣщенныхъ истинною вѣрою, всѣмъ управляетъ и все устроиваетъ по-своему; внушила мысль Хинесу Пасамонте, знаменитому обманщику и плуту, который опасался не безъ причины святой Германдады, и который, благодаря добродѣтели и помѣшательству Донъ Кихота, сорвался съ цѣпи. Она внушила ему мысль укрыться въ этихъ горахъ; страхъ его и судьба привели его на то самое мѣсто, гдѣ находились Донъ Кихотъ и Санчо. Онъ узналъ ихъ и далъ имъ заснуть. Злые всегда неблагодарны. Нужда подаетъ имъ случай дѣйствовать, и настоящее они предпочитаютъ будущему. Хинесъ, который не былъ ни благодаренъ, ни честенъ, рѣшился украсть осла у Санчо Пансы; о Росинантѣ онъ не подумалъ, считая его негоднымъ ни для продажи, ни для заклада. Санчо спалъ. Хинесъ увелъ осла его и до разсвѣта ушелъ такъ далеко, что невозможно уже было нагнать его.
   Появилась заря, обрадовавъ землю и опечаливъ Санчо: увидѣвъ, что оселъ его пропалъ, онъ такъ громко и горестно заплакалъ, что разбудилъ Донъ Кихота. О сынъ мой родной, родившійся въ моемъ собственномъ домѣ, скакунъ дѣтей моихъ, услада жены моей, предметъ зависти сосѣдей, облегчитель трудовъ моимъ, и кормилецъ, половины моей особы! Выработывай каждый день по двадцати шести мараведисовъ, ты удовлетворялъ половинѣ моихъ расходовъ. Донъ Кихотъ, видя горе оруженосца и узнавъ причину, началъ утѣшать Санчо наилучшими разсужденіями, какія могъ только выдумать, и просилъ его вооружиться терпѣніемъ, обѣщая ему дать вексель, на полученіе трехъ изъ пяти ослятъ, оставшихся у рыцаря дома. Санчо утѣшился этимъ, отеръ свои слезы, удержалъ свои рыданія и поблагодарилъ Донъ Кихота за обѣщанную милость.

0x01 graphic

   Донъ Кихотъ, войдя въ горы, чрезвычайно обрадовался, считая эти мѣста очень удобными для приключеній, которыхъ онъ искалъ. Ему пришли на память всѣ чудесныя событія, которыя въ подобныхъ пустыняхъ и дикихъ мѣстахъ случались со странствующими рыцарями. Онъ такъ былъ погруженъ въ размышленія объ этихъ вещахъ, и такъ восхищался ими, что забылъ все прочее. Санчо заботился только о томъ, (съ тѣхъ поръ, какъ считалъ себя въ безопасномъ мѣстѣ,) чтобы удовлетворить голодъ свой остатками добычи, оставшейся отъ духовныхъ; онъ шелъ за господиномъ своимъ, таща на себѣ все, чѣмъ прежде навьючивалъ осла своего, вынимая изъ мѣшка куски съѣстнаго и перекладывая ихъ въ желудокъ. Путешествуя съ этими удобствами, онъ бы не далъ и ардита за встрѣчу съ другимъ приключеніемъ. Поднявъ глаза, онъ увидѣлъ въ это время, что господинъ его остановился, стараясь поднять остріемъ копья что-то лежавшее на землѣ. Онъ поспѣшилъ къ рыцарю, чтобы помочь ему, еслибъ это было нужно, и подошелъ къ нему въ то время, когда тотъ остріемъ копья поднялъ подушку и чемоданъ, вмѣстѣ связанные, полусгнившіе, или почти совсѣмъ сгнившіе и развалившіеся; но они были такъ тяжелы, что Санчо пришлось взять ихъ съ копья на руки. Господинъ его велѣлъ ему посмотрѣть, что находилось въ чемоданѣ. Санчо поспѣшилъ исполнить приказаніе, и хотя чемоданъ былъ запертъ цѣпью и замкомъ, однакожъ черезъ отверстія, которыя произошли отъ порчи и гнилости, онъ разсмотрѣлъ внутри четыре рубашки изъ тонкаго, голландскаго полотна, и другія полотняныя вещи, не менѣе дорогія и чистыя. Въ небольшомъ платкѣ Санчо нашелъ порядочную грудку золотыхъ ефимковъ. Увидѣвъ ихъ, онъ вскричалъ: да будетъ благословенно все небо, что оно послало намъ приключеніе, которое выгодно. Онъ началъ еще рыться и нашелъ памятную книжку, богато украшенную. Донъ Кихотъ велѣлъ подать книжку ему, а деньги приказалъ оруженосцу взять себѣ. Санчо поцѣловалъ руку у рыцаря за милость, и, вынувъ все изъ чемодана, положилъ бѣлье въ свой мѣшокъ, гдѣ были съѣстные припасы. Мнѣ кажется, Санчо, сказалъ Донъ Кихотъ, что какой нибудь путешественникъ, сбившійся съ дороги, (другаго ничего предположить нельзя,) хотѣлъ переѣхать черезъ эту горную цѣпь, что его ограбили разбойники, убили и погребли въ этомъ пустынномъ мѣстѣ.-- Нѣтъ, это быть не можетъ, возразилъ Санчо: еслибы напали на него воры, то здѣсь не остались бы эти деньги.-- Ты правду говоришь, сказалъ Донъ Кихотъ: не могу отгадать и понять, что бы это такое быть могло. Но подожди: посмотримъ, не найдется ли чего нибудь написаннаго въ этой памятной книжкѣ, по чему могли бы мы попасть на слѣдъ и открыть то, что намъ узнать хочется. Онъ открылъ книжку, и прежде всего нашелъ въ ней сонетъ, написанный, хотя вчернѣ, но очень красивымъ почеркомъ. Онъ прочиталъ его громко, чтобы и Санчо выслушалъ написанное. Вотъ что было сказано въ сонетѣ:

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

   Или души и чувствъ лишенъ Амуръ,
   Или жестокъ и злобенъ черезчуръ,
   Или на казнь, на всѣ мои мученья
   Я осужденъ сверхъ мѣры преступленья.
   
   Но нѣтъ, всѣ чтятъ Амура божествомъ,
   Жестокости не можетъ крыться въ немъ;
   Откуда жъ скорбь, которою страдаю,
   Которую храню и обожаю?
   
   Скажу ли я, что отъ тебя терпѣть
   Мнѣ суждено, Нитида? Гдѣ жъ видали,
   Чтобъ ангелы намъ зло низпосылали!
   
   Нѣтъ, вижу я: мнѣ должно умереть!
   Когда отъ насъ источникъ скрыта мученья,
   Отъ чуда ждать лишь можно изцѣленья.
   
   По этимъ стихамъ, сказалъ Санчо, ничего не узнаешь. Развѣ по ниткѣ, о которой тутъ говорится, не доберемся ли до всего клубка?-- Какую нашелъ ты тутъ нитку? спросилъ Донъ Кихотъ.-- Мнѣ послышалось, отвѣчалъ Санчо, что вы изволили читать что-то про нитку.-- Совсѣмъ нѣтъ! Тутъ написано: Нитида, сказалъ Донъ Кихотъ. Это, безъ сомнѣнія, имя особы, на которую жалуется авторъ сонета, изрядный поэтъ, какъ я нахожу, или считай, что я не знаю въ стихахъ толку.-- Да развѣ вы, сударь, умѣете писать стихи? вскричалъ Санчо.-- Умѣю, и лучше, чѣмъ ты думаешь. Удостовѣришься въ этомъ, когда повезешь отъ меня къ моей повелительницѣ, Дульсинеѣ Тобозской, письмо, написанное стихами съ верху до низу. Знай, Санчо, что всѣ, или большая часть странствующихъ рыцарей временъ прежнихъ, были великіе стихотворцы и музыканты. Эии два искусства, или, лучше сказать, эти два пріятныя дарованія составляютъ принадлежность влюбленныхъ странствователей. Правда, что стихи прежнихъ рыцарей заключаютъ въ себѣ болѣе ума и внутренняго достоинства, чѣмъ искусства и красоты.
   -- Прочитайте еще что нибудь изъ книжки, сказалъ Санчо: можетъ быть найдется что нибудь, чѣмъ удовлетворится наше любопытство. Донъ Кихотъ перевернулъ листъ и сказалъ: это проза и, какъ кажется, письмо.
   -- Почтовое письмо, сударь? спросилъ Санчо.-- Судя по началу, оно, кажется, любовное, отвѣчалъ рыцарь.-- Такъ прочитайте, ваша милость, вслухъ, продолжалъ оруженосецъ: я смертный охотникъ до этихъ Любовныхъ похожденій.-- Охотно, сказалъ Донъ Кихотъ, и началъ читать вслухъ, какъ просилъ Санчо. Въ письмѣ было сказано:
   "Твое ложное обѣщаніе и мое вѣрное несчастіе принуждаютъ меня удалиться въ мѣсто, откуда скорѣе дойдетъ до тебя извѣстіе о моей смерти, чѣмъ мои жалобы. Ты меня отвергла, неблагодарная, для человѣка, который богаче меня деньгами, но не достоинствами. Еслибы добродѣтель почиталась богатствомъ, я не сталъ бы завидовать чужому благополучію, и оплакивать собственное мое несчастіе. То, что произвела, красота твоя, уничтожено твоими поступками. По красотѣ я считалъ тебя ангеломъ, по дѣламъ узналъ, что ты женщина. Пребывай въ мирѣ, причина душевной войны моей. Молю небо, чтобы коварство твоего супруга всегда осталось въ тайнѣ, чтобы ты не раскаялась въ своемъ поступкѣ, и я не отомстилъ тебѣ противъ моего желанія."
   Прочитавъ письмо, Донъ Кихотъ сказалъ: изъ этого еще менѣе узнаешь, чѣмъ изъ стиховъ. Можно только догадываться, что сочинитель письма какой нибудь отвергнутый любовникъ. Пересмотрѣвъ почти всѣ листы книжки, онъ нашелъ другіе стихи и письма, изъ которыхъ нѣкоторые можно было прочитать, а другіе нельзя потому, что были слишкомъ нечетко написаны. Всѣ они заключали въ себѣ жалобы, пени, подозрѣнія, желанія, изъявленія, то любви, то презрѣнія; одни радостныя, другія плачевныя.
   Пока Донъ Кихотъ разсматривалъ книгу, Санчо разсматривалъ чемоданъ, не оставя уголка ни въ немъ, ни въ подушкѣ, безъ обыска, осмотра и изслѣдованія, не упустивъ ни одного шва, который бы онъ не распоролъ, ни одного клочка шерсти, который бы онъ не растрепалъ, для того, чтобы не прозѣвать чего нибудь отъ поспѣшности или невниманія: такъ разлакомили его найденные ефимки, которыхъ было болѣе ста. Хотя онъ болѣе ничего не нашелъ, однакожъ счелъ себя вполнѣ вознагражденнымъ и за швырки на одѣялѣ, и за страданія отъ бальзама, и за палочныя благословенія, и за тузы погонщика, и за потерю сумы, и за кражу плаща, и за голодъ, жажду и усталость, которые онъ перенесъ въ службѣ своего добраго господина. Ему казалось, что за все это слишкомъ заплачено отдачею ему находки.

0x01 graphic

   Рыцарь Печальной фигуры сильно желалъ узнать, кто былъ хозяинъ чемодана. Онъ догадывался по сонету и письму, по золотымъ деньгамъ и тонкому бѣлью, что чемоданъ долженъ былъ принадлежать какому нибудь влюбленному изъ высшаго общества, который презрѣніемъ и жестокостію своей любезной доведенъ былъ до какого нибудь отчаяннаго конца. Но такъ какъ въ этомъ пустынномъ и дикомъ мѣстѣ некого было разспросить, то рыцарь и хотѣлъ ѣхать далѣе, предоставя Росинанту выборъ дороги, а конь его выбралъ ту, гдѣ онъ хоть кое-какъ могъ тащиться. Донъ Кихотъ былъ увѣренъ, что онъ посреди этихъ густыхъ терновыхъ кустарниковъ непремѣнно встрѣтитъ какое нибудь странное приключеніе. Продолжая путь съ этою мыслію, онъ вдругъ, на вершинѣ пригорка, увидѣлъ человѣка, который шелъ, перескакивая съ камня на камень, и отъ кустарника къ кустарнику, съ удивительною легкостію. Рыцарь замѣтилъ, что человѣкъ этотъ былъ почти безъ одежды, съ черною и густою бородою, длинными и всклоченными волосами, безъ всякой обуви на ногахъ, до самыхъ колѣнъ. На немъ были панталоны изъ темножелтаго бархата, совершенно изорванные. На головѣ шляпы не было. Хотя онъ прошелъ мимо очень быстро, однакожъ всѣ эти подробности разсмотрѣлъ и замѣтилъ рыцарь Печальной фигуры. Ему очень бы хотѣлось слѣдовать за незнакомцемъ, но онъ не могъ исполнить своего желанія потому, что Росинанту было не подъ силу скакать по этимъ дикимъ мѣстамъ тѣмъ болѣе, что онъ отъ природы былъ не рысистъ и флегматическаго темперамента. Донъ Кихоту пришла вдругъ мысль, что этому незнакомцу принадлежали чемоданъ и подушка, и онъ про себя рѣшился отыскать его, хотя бы пришлось ему для этого странствовать по горамъ цѣлый, годъ. Онъ велѣлъ Санчо отправиться на гору, въ одну сторону, а самъ хотѣлъ ѣхать въ другую, чтобы испытать, нельзя ли такимъ образомъ встрѣтиться съ незнакомцемъ, который такъ быстро ушелъ у нихъ изъ вида.-- Этого я не въ силахъ сдѣлать, сказалъ Санчо: лишь только успѣю я отойти отъ вашей милости, то и нападетъ на меня тотчасъ робость; я тысячу разъ испугаюсь, и мнѣ начнетъ и невѣдомо что мерещиться. Докладываю вамъ объ этомъ для того, чтобы вы отнынѣ впредь не позволяли мнѣ ни на палецъ удаляться отъ насъ.-- Пусть будетъ по-твоему, сказалъ рыцарь Печальной фигуры: я очень доволенъ тѣмъ, что ты полагаешься на мою храбрость, которая не измѣнитъ тебѣ, хотя бы у тебя душа была готова вылетѣть изъ тѣла. Слѣдуй за мной тихонько, или какъ можешь, преврати глаза твои въ фонари, объѣдемъ этотъ рядъ холмовъ; мы, можетъ быть, встрѣтимъ этого человѣка, котораго видѣли, и который, безъ всякаго сомнѣнія, не кто другой, какъ хозяинъ нашей находки.-- Гораздо было бы лучше, возразилъ Санчо, не отыскивать его. Если мы его найдемъ, и онъ, по случаю, окажется хозяиномъ денегъ, то придется мнѣ возвратить ихъ ему. Право, было бы лучше, чтобы, не дѣлая безполезныхъ поисковъ, я могъ владѣть деньгами добросовѣстно, до тѣхъ поръ, пока другимъ путемъ, менѣе куріознымъ и поспѣшнымъ, не сыщется ихъ хозяинъ. Можетъ быть это случится, когда я уже истрачу деньги; тогда король освободитъ меня отъ взысканія.-- Ты ошибаешься въ этомъ, Санчо, возразилъ Донъ Кихотъ: такъ какъ мы уже подозрѣваемъ, что хозяинъ денегъ тотъ незнакомецъ, котораго мы видѣли, то на насъ лежитъ обязанность отыскать его и возвратить ему ихъ. Еслибы мы не стали искать его, то сильное подозрѣніе наше, что онъ владѣлецъ денегъ, сдѣлало бы насъ столько же виновными, сколько были бы виновны, зная уже владѣльца навѣрное. По этому, другъ Санчо, не огорчайся тѣмъ, что станемъ незнакомца отыскивать; я за то избавлюсь огорченія, если мы найдемъ его. Онъ пришпорилъ Росинанта, и Санчо послѣдовалъ за нимъ пѣшкомъ, навьюченный, благодаря Хинесильо Пасамонте.
   Объѣхавъ часть горы, нашли они у ручья мертваго мула, осѣдланнаго и взнузданнаго. Онъ вполовину былъ съѣденъ собаками и исклеванъ галками. Это утвердило ихъ еще болѣе въ догадкѣ, что скрывшійся отъ нихъ незнакомецъ былъ хозяинъ чемодана и подушки. Осматривая мула, услышали они свистъ, какимъ пастухи скликаютъ стадо, и вдругъ на лѣвой сторонѣ увидѣли множество козъ, а за ними, на вершинѣ горы, появился пастухъ, который былъ старикъ. Донъ Кихотъ закричалъ ему, чтобы онъ сошелъ къ нимъ.Тотъ отвѣчалъ, также громко закричавши: что завело васъ въ это мѣсто, куда почти никто не заходитъ, гдѣ бродятъ одни козы да волки и другіе хищные звѣри? Санчо отвѣчалъ, чтобы онъ сошелъ къ нимъ, и что они ему дадутъ во всемъ подробный отчетъ. Пастухъ спустился съ горы, подошелъ къ Донъ Кихоту и сказалъ: бьюсь объ закладъ, что вы осматриваете наемнаго мула, который палъ въ этомъ оврагѣ; онъ ужъ тутъ лежитъ шесть мѣсяцевъ. А скажите: не встрѣтили ли вы здѣсь его хозяина?-- Мы никого не встрѣтили, отвѣчалъ Донъ Кихотъ:

0x01 graphic

0x01 graphic

   нашли только неподалеку отсюда подушку и чемоданъ.-- И я видѣлъ ихъ, продолжалъ пастухъ, но никогда не хотѣлъ ни поднять ихъ, ни подойти къ нимъ, боясь какой нибудь бѣды или обвиненія въ воровствѣ. Вѣдь дьяволъ хитеръ: онъ, того и смотри, подброситъ что нибудь подъ ноги, чтобы человѣкъ споткнулся и упалъ, самъ не зная какимъ образомъ.-- Я тоже говорю, сказалъ Санчо: я также наткнулся на чемоданъ, но не хотѣлъ подойти къ нему и на разстояніе швырка камнемъ. Я оставилъ его тамъ, гдѣ онъ и теперь лежитъ, какъ былъ; я не люблю надѣвать на шею звонокъ, когда песъ недалекъ.-- Скажи мнѣ, добрый человѣкъ, продолжалъ Донъ Кихотъ: не знаешь ли ты, кто такой хозяинъ этихъ вещей?-- Могу вамъ сказать только, отвѣчалъ пастухъ, что около шести мѣсяцевъ тому назадъ пріѣхалъ въ пастушій шалашъ, который находится мили за три отсюда, молодой, статный человѣкъ, важной осанки, верхомъ на томъ самомъ мулѣ, который тамъ палъ, и съ тою самою подушкою и чемоданомъ, которые, какъ говорите, вы нашли и не тронули. Онъ спросилъ насъ: которое мѣсто въ этихъ горахъ считается самымъ глухимъ и дикимъ. Мы сказали ему, что это мѣсто тутъ, гдѣ мы теперь стоимъ съ вами, и это сущая правда: еслибы вы поѣхали еще впередъ на полмили, то, вѣроятно, не могли бы ужъ и выбраться. И то удивительно, какъ вы сюда добрались, когда нѣтъ ни дороги, ни тропинки, которая вела бы къ этому мѣсту. Услышавъ нашъ отвѣтъ, молодой человѣкъ поворотилъ мула и поскакалъ туда, куда мы ему указали дорогу. Всѣмъ намъ понравился его пріятный видъ, и всѣ мы удивились его вопросу и поспѣшности, съ которою онъ поскакалъ въ горы. Съ тѣхъ поръ мы его болѣе никогда невидали. Только спустя нѣсколько дней, онъ вышелъ на дорогу къ одному изъ нашихъ пастуховъ, не сказавъ ни слова, подошелъ къ нему, прибилъ его, потомъ бросился къ ослицѣ, на которой были навьючены наши съѣстные припасы, взялъ весь хлѣбъ и сыръ, и съ удивительною быстротою скрылся въ горы. Когда мы узнали объ этомъ, то нѣсколько пастуховъ отправились искать его; мы бродили почти два дня по самымъ дикимъ захолустьямъ этихъ горъ. Наконецъ мы нашли его; онъ сидѣлъ въ дуплѣ высокаго и толстаго пробковаго дерева. Онъ вышелъ къ намъ, съ ласковымъ видомъ. Платье его было изорвано; лице его такъ измѣнилось и загорѣло отъ солнца, что мы съ трудомъ узнали его по платью, которое хотя и было въ лохмотьяхъ, но намъ было памятно, и поэтому мы догадались, что это тотъ, котораго мы искали. Онъ учтиво поздоровался съ нами, и коротко и дѣльно Сказалъ, чтобы мы не дивились, видя его въ такомъ состояніи; что онъ исполняетъ по обѣту наказаніе, которое наложилъ на себя за свои многіе грѣхи. Мы просили его сказать намъ, кто онъ такой; но никогда не могли убѣдить его, чтобы онѣ4 исполнилъ нашу просьбу. Мы просили его также, чтобы на случай, когда ему понадобятся необходимые, жизненные припасы, сказалъ онъ намъ, гдѣ намъ найти его. Мы, де, очень охотно и дружелюбно станемъ приносить ему все нужное, если же ему это не понравится, то пусть бы онъ приходилъ къ намъ спрашивать, что ему нужно, а не отнималъ у пастуховъ. Онъ поблагодарилъ насъ за наше предложеніе, просилъ прощенія за прежній свой насильственный поступокъ, и обѣщалъ впередъ спрашивать у насъ нужное, во имя Божіе, ни чѣмъ не обижая никого. Что касается до его жилища, то онъ сказалъ, что не имѣетъ другаго, кромѣ того, которое представитъ ему случай при наступленіи ночи. Онъ кончилъ свой разговоръ съ нами, горько заплакавъ. Всѣ мы, которые его слушали, были бы каменные, еслибъ не заплакали съ нимъ вмѣстѣ, вспомнивъ, какимъ мы видѣли его въ первый разъ, и какимъ увидѣли его нынѣ. Онъ былъ, какъ я уже сказалъ, чрезвычайно пріятный и любезный молодой человѣкъ; по его обязательнымъ и учтивымъ рѣчамъ видно было, что онъ человѣкъ хорошаго происхожденія и образованія. Его прекрасное обхожденіе было таково, что и мы, люди деревенскіе, могли оцѣнить его. Вдругъ посреди разговора онъ остановился и онѣмѣлъ, уставивъ глаза въ землю довольно на долгое время. Всѣ мы удивились и ждали, чѣмъ кончится это изступленіе, и очень его жалѣли. Видя, что онъ то открывалъ глаза, то вперялъ ихъ въ землю, не двигая рѣсницами, то закрывалъ глаза, сжималъ губы и поднималъ брови, мы легко догадались, что на него нашелъ какой нибудь припадокъ сумасшествія. Онъ вскорѣ оправдалъ нашу догадку, съ бѣшенствомъ вскочивъ съ земли, на которой сидѣлъ, и напавъ на перваго, который къ нему ближе стоялъ, съ такимъ неистовствомъ, что еслибы у него мы его не отняли, то онъ искусалъ и убилъ бы его кулаками. И все это дѣлая, онъ кричалъ: а! вѣроломный Фернандъ! здѣсь, здѣсь заплатишь ты мнѣ оскорбленіе, которое мнѣ сдѣлалъ. Эти руки вырвутъ у тебя сердце, гдѣ живутъ всѣ пороки, въ особенности же коварство и обманъ. Къ этому онъ прибавилъ другія рѣчи, которыя всѣ клонились къ охужденію этого Фернанда и къ заклейменію его измѣнникомъ и вѣроломнымъ. Наконецъ мы не безъ труда отняли у него нашего товарища, и онъ, не сказавъ болѣе ни слова, удалился отъ насъ и скрылся бѣгомъ между этими терновыми кустарниками, такъ, что поставилъ насъ въ невозможность за нимъ слѣдовать. Поэтому мы заключили, что сумасшествіе находитъ на него по временамъ, и что нѣкто, цо имени Фернандъ, причинилъ ему зло столь тяжкое, что оно довело его до нынѣшняго бѣдствія. Все это подтвердилось потомъ много разъ, когда онъ выходилъ на дорогу, иногда, чтобы просить у пастуховъ съѣстныхъ припасовъ, иногда, чтобы отнимать ихъ силою; когда онъ находится въ припадкѣ сумасшествія, то хотя пастухи и предлагаютъ ему припасы доброю волею, но онъ ихъ не принимаетъ, а дерется кулаками и беретъ все насильно; когда же онъ въ здравомъ разсудкѣ, то ласково проситъ у нихъ припасовъ во имя Божіе, съ жаромъ благодаритъ ихъ за подаяніе и плачетъ. По-истинѣ скажу вамъ, государи мои, продолжалъ пастухъ, что вчера мы рѣшились, я и четыре пастуха, изъ которыхъ двое мои работники и двое друзья мои, искать его, пока не найдемъ, а найдя, отвести его или силою или доброю волею въ городъ Альмодоваръ, до котораго отсюда восемь миль, и тамъ отдадимъ лечить его, если болѣзнь его можетъ быть вылечена, или, когда онъ будетъ въ умѣ, узнаемъ, кто онъ такой, и есть ли у него родственники, которыхъ, бы можно было извѣстить объ его несчастій. Вотъ все, господа, что я могъ отвѣчать на вопросъ вашъ. Хозяинъ вещей, вами найденныхъ, тотъ самый человѣкъ, который прошелъ мимо васъ съ такою быстротою, въ разорванной одеждѣ. (Донъ Кихотъ разсказалъ уже пастуху, какъ онъ увидѣлъ незнакомца, скакавшаго на возвышеніи по каменьямъ.) Рыцарь очень дивился всему, что услышалъ отъ пастуха, и въ немъ усилилось желаніе узнать, кто такой этотъ несчастный сумасшедшій. Онъ внутренно рѣшился на то, о чемъ уже прежде думалъ: искать его по всѣмъ горамъ, не оставя безъ осмотра ни одного угла, ни пещеры, до тѣхъ поръ, пока не найдетъ его. Но судьба устроила дѣло лучше, чѣмъ онъ думалъ и ожидалъ потому., что въ этотъ самый мигъ появился въ ущельи, изъ котораго выходъ примыкалъ къ мѣсту) гдѣ они стояли, тотъ молодой человѣкъ, котораго рыцарь искать сбирался. Незнакомецъ шелъ, говоря что-то про себя; словъ его нельзя было бы разслушать и вблизи, тѣмъ болѣе издали. Нарядъ его былъ сходенъ съ описаніемъ; только Донъ Кихотъ, приблизясь.къ нему, разсмотрѣлъ, что на незнакомцѣ былъ разорванный камзолъ, надушенный амброю. {Coleto de ambar -- нарядъ, употреблявшійся въ среднихъ вѣкахъ. Во Франціи, въ шестнадцатомъ вѣкѣ, это платье называли душистымъ колетомъ или колетомъ цвѣтовъ (collet de senteur, ou collet de fleurs).} Это его совершенно удостовѣрило, что человѣкъ, носящій такое платье, не могъ быть низкаго званія. Приблизясь къ нимъ, молодой человѣкъ поклонился и сказалъ имъ очень учтивое привѣтствіе, хотя голосомъ глухимъ и грубымъ. Донъ Кихотъ отвѣчалъ на привѣтствія съ неменьшею учтивостью и, соскочивъ съ Росинанта, съ необыкновенною любезностью и ловкостью началъ обнимать его, продержавъ его долгое время крѣпко въ объятіяхъ, какъ будто бы издавна уже зналъ его. Незнакомецъ, котораго можемъ назвать нищимъ худой фигуры, подобно тому, какъ Донъ Кихота рыцаремъ Фигуры Печальной, допустивъ сначала обнимать себя, тихонько оттолкнулъ потомъ отъ себя рыцаря и, положивъ ему руки на плеча, началъ смотрѣть на него, какъ бы желая удостовѣриться, знаетъ ли онъ его. Можетъ быть, онъ удивлялся фигурѣ, стану и вооруженію Донъ Кихота, и удивлялся не Менѣе, какъ и Донъ Кихотъ ему. Наконецъ, послѣ объятіи, нищій началъ разговоръ и сказалъ то, о чемъ разскажется далѣе.

0x01 graphic

0x01 graphic

ГЛАВА XXIV.
Продолженіе приключенія въ Сіеррѣ Моренѣ.

   Повѣствуетъ исторія, что Донъ Кихотъ съ величайшимъ вниманіемъ слушалъ несчастнаго рыцаря горъ, который, продолжая разговоръ, сказалъ: кто бы вы ни были, милостивый государь, такъ какъ я васъ не знаю, но будьте увѣрены, что я очень благодаренъ вамъ за учтивость и участіе; я желалъ бы быть въ состояніи отвѣчать вамъ не однимъ доброжелательствомъ въ благодарность за ваше доброжелательство, которое вы мнѣ оказываете вашимъ ласковымъ пріемомъ, но судьба лишила меня возможности быть на дѣлѣ признательнымъ за добро, которое мнѣ оказываютъ; я могу только желать добра другимъ.-- Мои желанія, отвѣчалъ Донъ Кихотъ, состоятъ въ томъ, чтобы оказать вамъ всѣ возможныя услуги; я рѣшился не выѣзжать изъ этихъ горъ, пока не отыщу васъ и не узнаю отъ васъ, можетъ ли быть найдено какое нибудь средство, чтобы помочь вашей горести, которую вы оказываете странностію вашего образа жизни. Если есть средство, то я хочу его отыскивать со всевозможнымъ стараніемъ. Если же ваше несчастіе принадлежитъ къ тѣмъ, въ которыхъ дверь закрыта всякому утѣшенію, то я думалъ помочь вамъ его оплакивать, сколько силъ бы у меня достало. Найти въ несчастій кого нибудь, который намъ сострадаетъ, все таки приноситъ утѣшеніе. И если мое доброе намѣреніе заслуживаетъ какой нибудь благодарности, то я васъ умоляю, милостивый государь, видя въ васъ самаго учтиваго человѣка, умоляю и вмѣстѣ заклинаю тѣмъ, что вы наиболѣе любили или любите въ этой жизни, разсказать мнѣ, кто вы таковы, и какая причина побудила васъ жить и умереть въ этихъ пустыняхъ, подобно дикому звѣрю; вы живете между звѣрьми, совершенно отчуждаясь самого себя; это доказываетъ ваше платье и наружность. Клянусь, прибавилъ Донъ Кихотъ, орденомъ рыцарства, который Получилъ я, недостойный грѣшникъ, клянусь званіемъ странствующаго рыцаря, что если вы, милостивый государь, удовлетворите моей просьбѣ, то я буду служить вамъ всѣми силами, къ чему обязываетъ меня мое званіе, и помогу вашему несчастію, если есть средство, или помогу вамъ его оплакивать, какъ я уже обѣщалъ.

0x01 graphic

   Рыцарь Лѣса, слыша такія рѣчи рыцаря Печальной фигуры, пристально смотрѣлъ на него и оглядывалъ его съ головы до ногъ; потомъ сказалъ: если есть здѣсь немного пищи, то дайте мнѣ ее, ради Бога. Утоливъ голодъ, я исполню все, чего отъ меня требуютъ, въ благодарность за доброжелательство, которое здѣсь мнѣ оказано. Санчо тотчасъ вынулъ изъ своего мѣшка, а пастухъ изъ своей котомки кое-что съѣстнаго, чѣмъ незнакомецъ удовлетворилъ голодъ. Онъ ѣлъ, какъ человѣкъ помѣшанный, съ такою поспѣшностью, что глотки слѣдовали безпрерывно за глотками. Во все это время ни онъ, ни тѣ, которые на него смотрѣли, не сказали ни слова. Когда онъ насытился, то подалъ имъ знакъ, чтобы они за нимъ послѣдовали. Исполнили это, и онъ привелъ ихъ на зеленый лугъ, который находился не подалеку оттуда, за скалою. Тамъ онъ легъ на траву, что сдѣлали и прочіе. Все это*происходило въ глубокомъ молчаніи. Наконецъ нищій, улегшись на травѣ, сказалъ: если вы желаете, господа, чтобы я въ короткихъ словахъ разсказалъ вамъ всю бездну моихъ несчастій, то должны обѣщать мнѣ, чтобы ни вопросомъ, и ничѣмъ другимъ не была прерываема нить моего печальнаго разсказа. Если вы не исполните этой просьбы моей, то разсказъ мой въ тоже самое время остановится и останется неконченнымъ. Эти слова нищаго напомнили Донъ Кихоту сказку, которую ему разсказывалъ его оруженосецъ, когда за упущеніемъ счета козъ, перевезенныхъ черезъ рѣку, исторія осталась безъ конца. Это предостереженіе, продолжалъ незнакомецъ, нужно для того, чтобы я могъ коротко разсказать мои несчастія; возобновленіе ихъ въ памяти увеличиваетъ только горесть мою. Чѣмъ менѣе вы будете меня спрашивать, тѣмъ скорѣе я окончу разсказъ мой, хотя и не упущу ничего важнаго, чтобы вполнѣ удовлетворить вашему желанію. Донъ Кихотъ обѣщалъ ему отъ имени всѣхъ прочихъ, что его требованіе будетъ исполнено. Послѣ этого увѣренія незнакомецъ началъ разсказъ свой такимъ образомъ:
   Мое имя -- Карденіо, мое отечество -- одинъ изъ лучшихъ городовъ Андалузіи, родомъ я -- дворянинъ, родители мои богаты, несчастіе мое такъ велико, что родители мои его оплакивали, родственники чувствовали, не находя средствъ облегчить его. при всемъ ихъ богатствѣ: богатство не имѣетъ силы отвращать бѣдствіи, насылаемыхъ небомъ. Въ этой самой землѣ жило небесное существо, которое любовь надѣлила всѣми совершенствами, какія только вообразить и пожелать можно. Такова красота Люсцинды, дѣвушки, съ такимъ же, какъ я, богатствомъ и происхожденіемъ, но съ большимъ, нежели я, счастіемъ и съ меньшимъ постоянствомъ, чѣмъ то, которое заслуживали мои чистыя намѣренія. Эту Люсцинду я любилъ, обожалъ съ самыхъ юношескихъ лѣтъ моихъ. И она любила меня съ тѣмъ простосердечіемъ и добродушіемъ, какія были возможны въ дѣтскихъ лѣтахъ. Родители знали нашу склонность, и не огорчались ею; они предвидѣли, что она со временемъ не могла имѣть другаго конца, какъ бракъ нашъ, который могли они съ той и другой стороны считать выгоднымъ по равенству нашему въ происхожденіи и богатствѣ. Мы росли, и вмѣстѣ съ нами возрастала и любовь наша. Наконецъ отцу Люсцинды показалось, что онъ изъ уваженія къ приличіямъ обязанъ былъ запретить мнѣ входъ въ домъ свой, подражая въ этомъ родителямъ Тисбы, столько воспѣваемой поэтами. Это запрещеніе прибавило пламенъ къ пламени, и страсть къ страсти. Хотя мы не могли уже разговаривать, но остались на свободѣ наши перья. Письмами Можно всегда съ большею свободою, чѣмъ на словахъ, выразить тому, кого любишь, все, что въ душѣ скрывается, потому, что присутствіе любимаго предмета часто смущаетъ самое твердое намѣреніе и налагаетъ молчаніе на самый смѣлый языкъ. Боже мой! сколько писемъ я писалъ къ ней! Сколько получилъ отъ нея отвѣтовъ, исполненныхъ нѣжности и благородства! Сколько пѣсень сочинилъ я, сколько любовныхъ стиховъ, въ которыхъ душа изливала свои чувствованія, изображала свои пламенныя желанія, выражала свое наслажденіе. Наконецъ видя свое бѣдное существованіе, чувствуя, что душа моя сгараетъ желаніемъ видѣть Люсцинду, я рѣшился приступить къ дѣлу покончивъ разомъ то, что казалось мнѣ наиболѣе удобнымъ, чтобы достичь желанной и заслуженной награды. Я рѣшился просить руки Люсцинды у отца ея, и исполнилъ это. Онъ отвѣчалъ мнѣ, что благодаритъ меня за желаніе почтить его и себя родственнымъ союзомъ; но такъ какъ отецъ мой живъ, то слѣдовало бы ему, по праву, сдѣлать это предложеніе; и если союзъ этотъ ему не по сердцу, то Люсцинда не можетъ быть выдана замужъ украдкою. Такъ какъ мнѣ показалось, что онъ говорилъ основательно, то я благодарилъ его за его добрыя намѣренія, и считалъ, что отецъ мой изъявитъ согласіе, когда я ему открою свое желаніе. Съ этою мыслію я тотчасъ же хотѣлъ все разсказать отцу моему. Войдя въ комнату, гдѣ онъ находился, увидѣлъ я, что онъ держитъ въ рукѣ распечатанное письмо, которое онъ подалъ мнѣ прежде, чѣмъ я успѣлъ произнести одно слово. Онъ сказалъ мнѣ: изъ этого письма увидишь, Карденіо, какую милость герцогъ Рикардо желаетъ оказать тебѣ. Этотъ герцогъ, какъ вы уже вѣроятно знаете, господа, испанскій грандъ, который имѣетъ во владѣніи земли въ лучшей части Андалузіи. Я взялъ и прочиталъ письмо, которое было такъ обязательно, что мнѣ самому представилось худымъ, еслибъ отецъ мой не исполнилъ того, что было требовано отъ него въ письмѣ. Герцогъ просилъ прислать меня скорѣе къ нему, говоря, что онъ хочетъ, чтобы я былъ товарищемъ его старшаго сына, не то, чтобы состоялъ при немъ въ службѣ, и что онъ беретъ на себя поставить меня въ положеніе, которое соотвѣтствовало бы его доброму мнѣнію обо мнѣ. Я прочиталъ письмо и не могъ произнести ни слова тѣмъ болѣе, когда отецъ мой сказалъ: черезъ два дня ты поѣдешь, Карденіо, чтобы исполнить волю герцога; благодари Бога, что онъ открываетъ тебѣ дорогу, по которой ты достигнешь того, чего, какъ я знаю, ты достоинъ. Онъ прибавилъ къ этому другія отцевскія убѣжденія и совѣты. Время моего отъѣзда наступило. Ночью я имѣлъ разговоръ съ Люсциндою, разсказалъ ей все, что случилось, открылъ все и родителю ея, умоляя его подождать нѣсколько времени и отсрочить устроеніе судьбы ея до тѣхъ поръ, пока я не увижу, чего Рикардо желаетъ отъ меня. Онъ обѣщалъ мнѣ это, а Люсцинда подтвердила обѣщаніе тысячами клятвъ, тысячами обмороковъ. Я пріѣхалъ наконецъ къ герцогу Рикардо и былъ имъ такъ хорошо принятъ и такъ обласканъ, что тотчасъ же возбудилась зависть въ лицахъ, давно уже находившихся въ его службъ, которымъ показалось, что милостивое расположеніе ко мнѣ герцога должно было обратиться ко вреду ихъ. Болѣе всѣхъ радовался моему пріѣзду второй сынъ герцога, по имени Фернандъ, прекрасный молодой человѣкъ, ловкій, щедрый и влюбчивый. Въ короткое время онъ такъ подружился со мною, что всѣ заговорили объ этомъ. Хотя старшій сынъ также любилъ меня и былъ ко мнѣ милостивъ, но не въ такой степени, какъ Донъ Фернандъ. Такъ какъ между друзьями, обыкновенно, не бываетъ ничего тайнаго, и довѣріе, которое было между мною и Фернандомъ, обратилось въ дружбу; то онъ открылъ мнѣ всѣ мысли свои, между причинѣ любовь, которая его нѣсколько тревожила. Онъ срастно влюбленъ былъ въ поселянку, дочь одного изъ вассалловъ отца его. Родители ея были очень богаты. Она была такъ прекрасна и умна, такая скромная и честная дѣвушка, что всѣ знавшіе ее не рѣшались, которому изъ всѣхъ ея достоинствъ отдать предпочтеніе. Всѣ эти совершенства прекрасной поселянки довели до такой степени страсть Донъ Фернанда, что онъ рѣшился для достиженія цѣли желаній своихъ дать поселянкѣ слово на ней жениться, потому, что другими средствами достигнуть цѣли было невозможно. По долгу дружбы, я старался всѣми сильными доводами, какіе только зналъ, и самыми живыми примѣрами, какіе только представить могъ, отвлечь его отъ такого намѣренія, но видя, что ничто не помогало, я рѣшился разсказать все герцогу Рикардо, отцу его. Но Донъ Фернандъ, хитрый и проницательный, догадался о моемъ намѣреніи и боялся его исполненія; ему казалось, что я по долгу вѣрнаго служителя, обязанъ былъ не скрывать въ тайнѣ дѣла, которое могло быть такъ предосудительно для чести герцога. И такъ, чтобы отвлечь мое вниманіе отъ этого дѣла и обмануть меня, онъ сказалъ мнѣ, что не находитъ другаго, лучшаго средства для изгнанія изъ своей памяти красоты, въ такой степени его покорившей, какъ отъѣздъ на нѣсколько мѣсяцевъ, и что для этого онъ хочетъ, чтобы мы оба поѣхали къ отцу моему, сказавъ герцогу, что мы ѣдемъ посмотрѣть и купить нѣсколько отличныхъ лошадей въ моемъ городѣ, гдѣ находятся лучшія во всемъ свѣтѣ породы. Выслушавъ слова его, я, движимый дружбою, одобрилъ его намѣреніе, что сдѣлалъ бы и тогда, еслибъ намѣреніе его было не такъ хорошо и основательно, видя удобный случай, мнѣ представлявшійся, увидѣться съ моей Люсциндой. Въ этихъ мысляхъ, съ этимъ желаніемъ, я одобрилъ его мнѣніе и подкрѣпилъ его предложеніе, говоря, чтобы онъ исполнилъ его, какъ можно скорѣе, потому, что разлука всегда производитъ свое дѣйствіе, не смотря на самыя твердыя чувствованія. Когда онъ говорилъ мнѣ это, какъ узналъ я впослѣдствіи, онъ уже успѣлъ обольстить поселянку, назвавшись ея мужемъ, и искалъ случая скрыться, боясь того, что сдѣлалъ бы герцогъ, отецъ его, когда бы онъ узналъ объ его безнравственномъ поступкѣ. Такъ какъ любовь молодыхъ людей большею частію не бываетъ любовью, а только прихотью, у которой конечная цѣль одно удовольствіе, то по достиженіи цѣли она исчезаетъ и не можетъ продолжаться далѣе черты, поставленной природою, черты, которая не существуетъ для истинной любви. Такъ случилось и съ Донъ Фернандомъ: когда онъ обольстилъ поселянку, то желанія его утихли, жаръ его простылъ; прежде онъ притворно хотѣлъ удалиться, чтобы разсѣять желанія свои, а тогда въ самомъ дѣлѣ рѣшился уѣхать, чтобы не исполнить своихъ прежнихъ желаній. Герцогъ позволилъ ему отправиться въ дорогу и велѣлъ мнѣ быть его спутникомъ. Мы пріѣхали въ мой городъ; отецъ мой принялъ Донъ Фернанда, какъ требовало его званіе. Я тотчасъ же увидѣлся съ Люсциндою, и ожила страсть моя, (которая впрочемъ не погасала и не уменьшалась.) Къ моему не
   
   0x01 graphic
   
   0x01 graphic
   
   
   0x01 graphic
   счастію, я открылъ ее Фернанду; мнѣ казалось, что по праву дружбы, которую онъ мнѣ оказывалъ, я ничего не долженъ былъ таить отъ него. Я хвалилъ красоту, пріятность и умъ Люсцинды съ такимъ жаромъ, что похвалы мои возбудили въ домъ Фернандѣ желаніе увидѣть дѣвушку, украшенную такими достоинствами. По моему несчастному року я исполнилъ его желаніе, показавъ ему Люсцинду ночью, при свѣтѣ восковой свѣчи, въ окошкѣ, черезъ которое мы съ нею обыкновенно разговаривали. Взглянувъ На нее, онъ позабылъ о всѣхъ красавицахъ, которыхъ видалъ до того времени, онѣмѣлъ, пришелъ въ восторгъ и страстно влюбился въ нее, какъ то увидите изъ разсказа о моемъ несчастій. По волѣ судьбы, страсть его, (которую онъ скрывалъ отъ меня и повѣрялъ одному небу,) еще болѣе воспламенилась, когда онъ нашелъ у меня однажды письмо Люсцинды, въ которомъ она говорила, чтобы я просилъ ея руки у отца ея, письмо, исполненное ума, благородства и любви. Прочитавъ его, Донъ Фернандъ сказалъ мнѣ, что въ одной Люсциндѣ соединяются всѣ прелести красоты и ума, которыми надѣлены всѣ прочія женщины цѣлаго свѣта. Признаюсь теперь, что хотя я видѣлъ, какъ справедливо хвалилъ Донъ Фернандъ Люсцинду, но мнѣ досадно было слушать эти похвалы изъ устъ его, и я началъ не безъ причины опасаться и подозрѣвать его. Онъ желалъ каждую минуту объ ней разговаривать, и часто начиналъ разговоръ совершенно насильно и некстати. Это возбуждало во мнѣ, не знаю какую-то ревность. Не то, чтобы я боялся измѣны со стороны доброй и вѣрной Люсцинды; однакожъ, не смотря на это, судьба моя наводила на меня страхъ тѣмъ самымъ, что она мнѣ готовила. Донъ Фернандъ всегда старался читать записки, которыя я посылалъ къ Люсциндѣ, и ея отвѣты, подъ предлогомъ, что ему доставляетъ большое удовольствіе переписка наша. Однажды Люсцинда просила у меня, для прочтенія, рыцарской книги, которая ей очень нравилась; эта книга была Амадисъ Гальскій.... Едва Донъ Кихотъ услышалъ, что упомянули о рыцарскихъ книгахъ, то сказалъ: еслибы вы въ началѣ вашего разсказа сказали мнѣ, что госпожа Люсцинда любитъ рыцарскія книги, то не было бы нужды ни въ какихъ другихъ похвалахъ, чтобы дать мнѣ понятіе о высокомъ умѣ ея. Я бы не призналъ ея достоинствъ такими, какъ вы ихъ описали, еслибъ у нея не было вкуса къ такому усладительному чтенію. Поэтому для меня ненужно болѣе терять словъ, для описанія ея красоты, ума и достоинствъ. Услышавъ объ одной только любви ея къ рыцарскимъ книгамъ, я утверждаю, что она самая прелестная и самая умная дѣвица во всемъ свѣтѣ. Я бы желалъ только, чтобы вы, милостивый государь, послали ей вмѣстѣ съ Амадисомъ Гальскимъ добраго Донъ Рухеля Греческаго. Я увѣренъ, что госпожѣ Люсциндѣ очень понравились бы Дарамда и Гарайя, тонкія остроты пастуха Даринеля, и его чудесные, буколическіе стихи, которые онъ читалъ и пѣлъ съ-такою пріятностію, искусствомъ и прелестью. Но это упущеніе легко и скоро можно поправитъ, если вамъ только угодно будетъ пріѣхать, вмѣстѣ со мирю, въ мою деревню. Тамъ я могъ бы дать вамъ болѣе трехъ сотъ книгъ, которыя составляютъ услажденіе души моей и удовольствіе моей жизни, хотя, сказать про себя, теперь нѣтъ у меня ни одной изъ нихъ, благодаря злобѣ завистливыхъ волшебниковъ. Простите меня, милостивый государь, что я нарушилъ данное обѣщаніе не прерывать разсказа вашего. Услышавъ о рыцарствѣ и странствующихъ рыцаряхъ, я столько же властенъ удержаться отъ разговора объ нихъ, сколько могутъ перестать лучи солнца быть знойными, а лучи мѣсяца холодными. И такъ, извините меня и продолжайте разсказывать, что теперь слѣдуетъ.
   Во все время, когда говорилъ Донъ Кихотъ, Карденіо сидѣлъ съ опущенною на грудь головою, съ признаками глубокой задумчивости. Хотя Донъ Кихотъ два раза просилъ его продолжать разсказъ, но онъ не поднялъ головы и не отвѣчалъ ни слова. Наконецъ, спустя довольно долгое время, онъ поднялъ голову и сказалъ: не могу никакъ перемѣнить моей мысли; никто на свѣтѣ перемѣнить ее не можетъ и меня не переувѣрить; тотъ глупецъ, кто думаетъ противное и утверждаетъ, что этотъ хитрый плутъ Елисабадъ {Хирургъ Амадиса Гальскаго.} не былъ любовникомъ королевы Мадасимы. Это неправда, клянусь, что неправда! возразилъ Донъ Кихотъ, вспыхнувъ гнѣвомъ по своему обыкновенію. Это большая злоба или, лучше сказать, безсовѣстность, чтобы утверждать что нибудь подобное. Королева Мадаенма была преблагородная и иричестная дама, и никакъ нельзя предполагать, чтобы такая высокая принцесса имѣла шашни съ живодеромъ. Кто утверждаетъ противное, того лжетъ, какъ бездѣльникъ. Я докажу ему это, пѣшій и конный, съ оружіемъ въ рукахъ, и безъ оружія, ночью или днемъ, или какъ ему угодно. Карденіо смотрѣлъ пристально на рыцаря; припадокъ сумасшествія въ немъ уже начинался. Онъ не могъ продолжать своего разсказа, а Донъ Кихотъ не могъ его слушать: сказанное о Мадасимѣ совершенно его разочаровало. Странное дѣло! Онъ заступился за эту королеву, какъ будтобы она была въ самомъ дѣлъ его настоящая и природная повелительница, до такой степени имѣли надъ нимъ силу проклятьи его книги. Карденіо, которымъ овладѣло уже сумасшествіе, слыша, что его называютъ обманщикомъ, бездѣльникомъ и другими бранными словами, разсердился, поднялъ небольшой булыжникъ, который лежалъ близъ него на землѣ, и швырнулъ его въ грудь Донъ Кихоту такъ, что тотъ упалъ навзничь. Санчо Панса, видя, что такъ поступаютъ съ его господиномъ, сжалъ кулаки и напалъ на сумасшедшаго, но тотъ принялъ его такъ ловко, что сшибъ его кулакомъ съ могъ, кинулся на него и отколотилъ ему бока въ волю. Пастухъ хотѣлъ его защитить, но подвергся той же участи. Прибивъ всѣхъ трехъ порядкомъ, безумный оставилъ ихъ и спокойно удалился въ горы. Санчо всталъ и, взбѣшенный тѣмъ, что его ни за-что ни про-что такъ отдѣлали, вздумалъ выместить свою досаду надъ пастухомъ, говоря, что онъ виноватъ, упустивъ предварить ихъ, что этотъ человѣкъ подверженъ по временамъ припадкамъ сумасшествія. Еслибы мы знали это, продолжалъ Санчо, то могли бы остеречься. Пастухъ отвѣчалъ, что онъ говорилъ имъ о томъ, и что если Санчо не слыхалъ его словъ, то въ этомъ не онъ виноватъ. Санчо Панса сказалъ возраженіе, пастухъ также возразилъ, и возраженія кончились тѣмъ, что оба вцѣпились другъ другу въ бороды и начали такую драку, что еслибы Донъ Кихотъ не помирилъ ихъ, то они разорвали бы одинъ другаго на части. Санчо, схватясь съ пастухомъ, кричалъ: Оставьте меня, милостивый государь, господинъ рыцарь Печальной фигуры! Это такой же, какъ и я, деревенщина, а не посвященный рыцарь, и я могу потѣшить себя надъ нимъ и отомстить ему за обиду, которую онъ нанесъ мнѣ. Я могу съ нимъ сражаться на кулакахъ, какъ слѣдуетъ честному человѣку.-- Справедливо, сказалъ Донъ Кихотъ; но я знаю, что онъ совершенно невиноватъ въ случившемся. Рыцарь успокоилъ обоихъ и спросилъ опять пастуха: возможно ли отыскать Карденіо? Ему очень хотѣлось узнать конецъ его исторіи. Пастухъ отвѣчалъ, какъ и въ первый разъ, что ему неизвѣстно навѣрное жилище Карденіо; но что, поѣздивъ поболѣе въ этихъ мѣстахъ, рыцарь не преминетъ найти его, или умнаго, или сумасшедшаго.

0x01 graphic

ГЛАВА XXV.
О странныхъ приключеніяхъ, храбраго Ламанчскаго, рыцаря въ Сіеррѣ Моренъ, и объ его подражаніи покаянію Мрачнаго-Красавца.

   Донъ Кихотъ простился съ пастухомъ и, сѣвъ на Росинанта, велѣлъ Санчо за нимъ слѣдовать, что тотъ съ осломъ своимъ исполнилъ очень неохотно. {Вѣроятно Сервантесъ, написавъ уже свой романъ до XXVI главы, прибавилъ въ главѣ XXIII похищеніе осла у Санчо Пансы, и забылъ исправить въ глазахъ XXIII, XXIV и XXV многія мѣста, гдѣ говорилось объ ослѣ такъ, какъ бы онъ еще у Санчо находился. Во второмъ изданіи онъ исправилъ большую часть этихъ недосмотровъ. Читатели увидятъ ниже, что Сервантесъ самъ смѣется надъ своею разсѣянностію.} Мало по малу они углублялись въ самыя дикія мѣста горныхъ ущелій. Санчо забирала сильная охота поговорить съ своимъ господиномъ, но онъ желалъ, чтобы самъ рыцарь началъ разговоръ; онъ не хотѣлъ нарушить его приказанія. Наконецъ у него не достало силъ выдержать такое глубокое молчаніе, и онъ сказалъ: господинъ Донъ Кихотъ! дайте мнѣ ваше благословеніе и увольте меня отъ службы. Я хочу отсюда воротиться домой, къ женѣ моей и къ дѣтямъ, съ которыми я по крайней мѣрѣ поговорю и потолкую обо всемъ, что мнѣ вздумается. Вы хотите, чтобы я бродилъ съ вашею милостью по этимъ пустынямъ, днемъ и ночью, и чтобы я не говорилъ ни слова, когда мнѣ говорить хочется. Это все равно, что похоронить меня живаго! Еслибъ еще велѣла судьба, чтобы звѣри заговорили, какъ говорили они во времена Гисопета, то все бы было мнѣ не такъ худо; я бы тогда началъ разговаривать съ осломъ моимъ, о чемъ вздумается, и тѣмъ помогъ бы своему горю. Но это несносно и нестерпима бродить да искать всю жизнь приключеній и не находить ничего другаго, кромѣ пинковъ да швырковъ на одѣялѣ, тузовъ кулачныхъ да кирпичныхъ, и при всемъ этомъ зашить себѣ ротъ, не смѣя молвить ничего, что у человѣка можетъ быть на сердцѣ, ни дать ни взять, какъ нѣмой.-- Понимаю тебя, Санчо, сказалъ Донъ Кихотъ: тебѣ, смерть, хочется, чтобы я снялъ запрещеніе, которое наложилъ я на твой языкъ. Я снимаю его; говори, что хочешь, но только съ условіемъ, что это разрѣшеніе до тѣхъ только поръ будетъ имѣть силу, пока мы странствуемъ по этимъ горамъ. Ладно, сказалъ Санчо: лишь бы теперь, мнѣ поговорить, а что будетъ послѣ, Богъ знаетъ! И чтобы начать пользоваться вашимъ благодѣтельнымъ разрѣшеніемъ, спрошу васъ: что вашей милости была за охота такъ горячо заступиться за эту королеву Махимасу, или какъ она прозывается? И что вамъ за дѣло, былъ ли этотъ аббатъ ея другомъ, или не былъ? Еслибы вы пропустили это дѣло, въ которомъ вы не были судьею, мимо ушей, то сумасшедшій, какъ я увѣренъ, продолжалъ бы свою исторію, и мы избѣжали бы щелчка булыжникомъ, пинковъ и полудюжины слишкомъ оплеухъ.-- Повѣрь, Санчо, отвѣчалъ Донъ Кихотъ, что еслибы ты зналъ, какъ знаю я, какая почтенная и достойная уваженія женщина была королева Мадасима, то навѣрное сознался бы ты, что я доказалъ большое терпѣніе, не сокрушивъ рта, который произнесъ такія хулы. Сказать или подумать, что эта королева имѣла любовную связь съ хирургомъ, хула ужасная! Извѣстно только то, что Елисабатъ, о которомъ говорилъ сумасшедшій, слылъ за человѣка Чрезвычайно благоразумнаго и совѣтника мудраго, почему онъ былъ наставникомъ и медикомъ королевы; но думать, что она была его любовница, это дерзость, достойная величайшаго Наказанія. Очевидно, что Карденіо не зналъ самъ, что говорилъ; повѣрь, что, говоря это, онъ былъ уже въ припадкѣ сумасшествія.-- Я тоже самое утверждаю, сказалъ Санчо: мнѣ кажется, не стоило бы обращать вниманія на слова сумасшедшаго. Еслибы счастливый случай не помогъ вашей милости, и булыжникъ съѣздилъ васъ не въ грудь, а по головѣ, то мы были бы очень хороши съ вами, заступясь за эту госпожу, которую да попутаетъ Богъ! Ну даже еслибы Карденіо и нельзя было оправдать его сумасшествіемъ... Противъ умныхъ и противъ сумасшедшихъ, прервалъ Донъ Кихотъ, всякій странствующій рыцарь обязанъ защищать честь женщинъ, какого бы званія онѣ ни были, тѣмъ болѣе честь такихъ знаменитыхъ и добрыхъ королевъ, какою была королева Мадасима, которую я особенно уважаю за ея прекрасныя качества. Кромѣ того, что она отличалась красотою, была она чрезвычайно благоразумна и терпѣлива въ несчастіяхъ, которыя ее обременяли. Совѣты и бесѣды Елисабата были ей тогда очень полезны и помогали ей переносить бѣдствія съ благоразуміемъ и терпѣніемъ, а это падало поводъ невѣжественной и злонамѣренной черни думать и говоритъ, что королева была его любовница. Но это лгутъ, повторяю я, лгутъ и солгутъ двѣсти разъ сряду всѣ тѣ, которые подумаютъ или скажутъ что нибудь подобное.-- Я не говорю этого, и не думаю, замѣтилъ Санчо: пусть тотъ, кто скажетъ такія рѣчи, съѣстъ ихъ со своимъ хлѣбомъ изъ печи. Была ли между ними любовишка, или не была, Богъ имъ судья. Я виноградъ свои сбираю, и ничего знать не знаю; не люблю узнавать, какъ другіе изволятъ поживать; кто торгуетъ да лжетъ, у того въ кошелькѣ бываетъ недочетъ; родился я голъ, да и теперь у меня съ дырами камзолъ; не боюсь убытковъ, какъ нѣтъ барышей. Пусть королева и ея лекарь дѣлаюгь что хотятъ: мнѣ какое до нихъ дѣло1. Многіе думаютъ: тутъ есть ветчина, анъ тутъ нѣтъ и крючка, гдѣ висѣла она. Въ чистое поле вездѣ входъ, не придѣлаешь къ нему воротъ! Паяя святъ, да и про него то и се говорятъ!-- Боже великій! воскликнулъ Донъ Кихотъ: что За глупости нанизалъ ты, Санчо? Какую имѣетъ связь предметъ нашего.разговора съ пословицами, которыми ты сыплешь? Замолчи, ради Бога, и отнынѣ впредь погоняй только осла своего, а не мѣшайся не въ свое дѣло. Увѣрься всѣми твоими пятью чувствами, что все то, что я сдѣлалъ, дѣлаю и сдѣлаю, внушено разумомъ и совершенно сообразно съ правилами рыцарства, которыя я лучше знаю, чѣмъ всѣ рыцари, существовавшіе на свѣтѣ.-- Милостивый государь, возразилъ Санчо: развѣ это хорошее рыцарское правило, что мы забрались въ эти горы, шатаемся здѣсь, не видя ни дороги, ни тропинки; и отыскиваемъ сумасшедшаго, который, когда мы его сыщемъ, захочетъ, можетъ быть, окончить то, что онъ началъ", не исторію свою, а потѣху надъ головою вашей милости и надъ моими боками, которые онъ доломаетъ намъ окончательно.-- Молчи, говорю тебѣ, Санчо! сказалъ Донъ Кихотъ: знай, что не одно желаніе найти сумасшедшаго заставляетъ меня странствовать по этимъ мѣстамъ. Меня болѣе побуждаетъ къ тому намѣреніе совершить здѣсь подвигъ, которымъ пріобрѣту себѣ вѣчную славу на всей поверхности земнаго шара. Этотъ подвигъ будетъ таковъ, что я наложу имъ печать на все то, что можетъ сдѣлать странствующаго рыцаря совершеннымъ и знаменитымъ.-- А очень опасенъ этотъ подвигъ? спросилъ Санчо Панса.-- Нѣтъ, отвѣчалъ рыцарь Печальной фигуры: хотя брошенная кость можетъ повернуться въ игрѣ такъ, что мы, вмѣсто выигрыша, проиграемъ; но все зависитъ отъ твоего проворства.-- Отъ моего проворства? вскричалъ Санчо.-- Да, сказалъ Донъ Кихотъ: если ты скоро воротишься оттуда, куда я намѣреваюсь послать тебя, то скоро окончится и подвигъ мой, и начнется моя слава. Не хочу тебя томить долѣе неизвѣстностію и ожиданіемъ объясненія словъ моихъ; знай, Санчо, что знаменитый Амадисъ Гальскій былъ одинъ изъ совершеннѣйшихъ странствующихъ рыцарей. Мало сказать; одинъ: онъ былъ единственный, первый, глава всѣхъ рыцарей, какіе были, въ его время, на свѣтѣ. Очень жалко Донъ Беліаниса и всѣхъ тѣхъ, которые говорить, что онъ съ нимъ отчасти сравнялся.: всѣ они заблуждаются, клянусь въ этомъ. Если, какой нибудь живописецъ, говорю я, хочетъ прославиться своимъ искусствомъ, то онъ старается подражать образцамъ, лучшихъ живописцевъ, которыхъ знаетъ; это самое правило существуетъ для всѣхъ званій или занятій, составляющихъ украшеніе государствъ. Такъ, кто хочетъ пріобрѣсти имя благоразумнаго и терпѣливаго человѣка, подражаетъ Улиссу и долженъ дѣлать то, что онъ дѣлалъ; въ лицѣ Улисса и въ трудахъ, его начерталъ намъ Гомеръ живой образъ благоразумія и терпѣнія въ бѣдствіяхъ, точно такъ же, какъ Виргилій показалъ намъ въ лицѣ Энея добродѣтель почтительнаго сына и умъ храбраго и предусмотрительнаго полководца. Они изображены и описаны не такими, какими были, а какими быть долженствовали, чтобы оставить примѣръ ихъ добродѣтелей для потомства. Такимъ же образомъ Амадисъ былъ вождемъ, звѣздою, солнцемъ храбрыхъ и влюбленныхъ рыцарей; ему должны подражать всѣ мы, воюющіе подъ знаменемъ любви и рыцарства. По всему этому, другъ Санчо, я нахожу, что странствующій рыцарь, который наиболѣе успѣетъ въ подражаніи Амадису, будетъ всего ближе къ достиженію совершенства въ рыцарствѣ. Этотъ рыцарь показалъ всего болѣе благоразумія, храбрости, мужества, терпѣнія, твердости и любви, когда онъ, отверженный своею повелительницею Оріаною, удалился на Бѣдный утесъ, наложивъ на себя обѣтъ покаянія и перемѣнивъ имя свое на названіе Мрачнаго Красавца, названіе многозначащее и соотвѣтствующее образу жизни, который онъ избралъ по своей доброй волѣ. Мнѣ легче подражать ему въ этомъ, чѣмъ въ разрубленіи великановъ, въ отсѣченіи головъ змѣямъ, въ убіеніи эндріаговъ, {Эндріаги -- незаконные дѣти великановъ.} въ побѣжденіи войскъ, въ истребленіи флотовъ и въ разрушеніи очарованій, а такъ какъ эти мѣста чрезвычайно удобны для исполненія моего намѣренія, то не для чего пропускать случая, который теперь съ такою легкостію могу я поймать за виски.-- Что же, сказалъ Санчо, хотите вы дѣлать въ этомъ захолустьи?-- Развѣ я не сказалъ уже тебѣ, отвѣчалъ Донъ Кихотъ, что я хочу подражать Амадису, представляя здѣсь отчаяннаго, сумасшедшаго и неистоваго, чтобы вмѣстѣ съ тѣмъ подражать и храброму Донъ Рольдану, который, найдя у ручья признаки, что Ангелика Прекрасная унизила себя любовью къ Медору, сошелъ съ ума отъ огорченія, вырывалъ деревья съ корнями, мутилъ воды свѣтлыхъ источниковъ, убивалъ пастуховъ, истреблялъ стада, сжигалъ хижины, разрушалъ домы, таскалъ лошадей и надѣлалъ сто тысячъ другихъ сумасбродствъ, достойныхъ вѣчной славы и описанія. Хотя я не думаю въ точности подражать Рольдану, или Орланду, или Ротоланду, (его называли всѣми этими тремя именами), во всѣхъ безумныхъ выходкахъ, которыя онъ надѣлалъ, насказалъ или передумалъ, однакожъ я постараюсь какъ можно лучше представить образчикъ тѣхъ изъ нихъ, которыя представятся мнѣ необходимѣйшими. Можетъ быть, я удовольствуюсь однимъ подражаніемъ Амадису, который, не дѣлая вредныхъ и буйныхъ сумасбродствъ, а довольствуясь одними слезными и чувствительными, достигнулъ такой славы, какой никто не достигалъ.-- Мнѣ кажется, сказалъ Санчо, что рыцари, все это дѣлавшіе, были побуждены къ тому чѣмъ нибудь и имѣли причину пускаться на эти покаянія и дурачества; но ваша милость, какую имѣете причину прикидываться сумасшедшимъ? Какая дама отвергла васъ, или какіе нашли вы признаки, которые открыли вамъ, что госпожа Дульсинея Тобозская сдѣлала какую нибудь шалость съ Мавромъ или Христіаниномъ?-- Въ этомъ-тѣ и дѣло, отвѣчалъ Донъ Кихотъ, въ этомъ-то и заключается превосходство моего подвига. Если рыцарь сходитъ съ ума отъ какой нибудь причины, то тутъ нѣтъ еще большой заслуги. Надобно помѣшаться безъ причины, чтобы моя любезная сказала: если онъ попустому такъ бѣснуется, то что же сдѣлаетъ онъ, если будетъ имѣть къ бѣшенству поводъ. У меня впрочемъ есть достаточный поводъ къ помѣшательству: я такъ давно уже въ разлукѣ съ моею всегдашнею повелительницею, Дульсинеею Тобозскою. Ты слышалъ, какъ говорилъ пастухъ Амбросіо, что въ разлукѣ страдаешь и боишься всего. Поэтому, другъ Санчо, не теряй понапрасну времени на совѣты, чтобы я отказался отъ такого рѣдкаго, счастливаго и невиданнаго подражанія. Я сумасшедшій! я долженъ быть сумасшедшимъ до тѣхъ поръ, пока ты не возвратишься съ отвѣтомъ на письмо, которое я думаю послать съ тобою, къ моей повелительницѣ, Дульснпеѣ. Если отвѣтъ будетъ таковъ, какого заслуживаетъ моя вѣрность, то мое сумасшествіе и покаяніе должны окончиться; если же получу отвѣтъ неблагопріятный, то сойду съ ума въ самомъ дѣлѣ и, находясь въ безуміи, ничего не буду чувствовать; такимъ образомъ, что бы ни отвѣтила мнѣ Дульсинея, я выйду изъ бѣдственнаго и труднаго положенія, въ которомъ ты меня оставишь, выйду, или для наслажденія, въ здравомъ разсудкѣ, благомъ, которое ты привезешь мнѣ, или для того, чтобы не чувствовать, въ сумасшествіи, горя, которое сообщишь мнѣ. Но скажи мнѣ, Санчо: бережно ли ты носишь съ собою шлемъ Мамбрина? Я видѣлъ, что ты поднялъ его съ земли, когда этотъ неблагодарный хотѣлъ разбить его въ куски, но не могъ, изъ чего ясно видѣть можно превосходную доброту шлема. На это Санчо отвѣчалъ: Господи Боже мой! Господинъ рыцарь Печальной фигуры! Не могу выносить терпѣливо нѣкоторыхъ вещей, которыя вы говорить изволите! Я наконецъ начинаю думать, что все то, что вы мнѣ разсказываете о рыцарствѣ, о пріобрѣтеніи королевствъ и имперій, о пожалованіи острововъ, по обычаю странствующихъ рыцарей, и о другихъ милостяхъ и щедротахъ; что все это одни пустяки, басни и сказки. Еслибы кто услышалъ, что вы называете тазикъ цирюльника шлемомъ Мамбрина, и не можете увидѣть своей ошибки въ четыре дня слишкомъ: что подумаетъ онъ? Не сочтетъ ли онъ того помѣшаннымъ, кто подобныя вещи говоритъ и утверждаетъ? Тазикъ вожу я съ собою въ мѣшкѣ; онъ весь измятъ, но я его поправлю дома и стану употреблять для бритья бороды, если Богъ по милосердію своему приведетъ меня когда нибудь увидѣться съ женою моею и дѣтьми.-- Слушай, Санчо! Богомъ, котораго имя ты произнесъ теперь, клянусь тебѣ, сказалъ Донъ Кихотъ у что у тебя самый ограниченный разсудокъ изъ всѣхъ оруженосцевъ цѣлаго свѣта. Возможно ли, чтобы ты, столько уже времени странствуя со мною, не умѣлъ еще понять, что всѣ дѣла странствующихъ рыцарей кажутся химерами, глупостями и сумасбродствами, и что всѣ они идутъ навыворотъ. Они не въ самомъ дѣлѣ таковы; все это происходить отъ того, что между нами бродитъ всегда толпа волшебниковъ, которые всѣ наши подвиги измѣняютъ, портятъ и превращаютъ, во что имъ вздумается, смотря по тому, хотятъ ли намъ благопріятствовать, или вредить намъ. Вотъ отчего тебѣ кажется тазикомъ цирюльника то, что мнѣ представляется шлемомъ Мамбрина; а кому нибудь третьему онъ покажется еще чѣмъ нибудь другимъ. Мудрецу, который мнѣ покровительствуетъ, надобно приписать рѣдкую предусмотрительность за то, что онъ повелѣлъ настоящему и истинному шлему Мамбрина казаться для всѣхъ тазикомъ цирюльника; этотъ драгоцѣнный шлемъ заставилъ бы весь свѣтъ меня преслѣдовать, чтобы отнять у меня эту драгоцѣнность. Но такъ какъ шлемъ всѣмъ представляется только тазикомъ цирюльника, то никто и не безпокоится добывать его. Это ясно доказывается примѣромъ того, который хотѣлъ раздробить шлемъ и оставилъ его на землѣ, не взявъ съ собою. Повѣрь, что онъ никогда не оставилъ бы его, еслибы зналъ что это за шлемъ. Береги же его, другъ. Теперь мнѣ нѣтъ еще въ немъ нужды; прежде надобно мнѣ снять съ себя всѣ эти доспѣхи и остаться нагимъ, какимъ былъ я, когда родился, если мнѣ придетъ на мысль подражать въ моемъ покаяніи болѣе Рольдану, чѣмъ Амадису.

0x01 graphic

0x01 graphic

   Въ этихъ разговорахъ приблизились они къ подошвѣ высокой горы, которая, какъ острый утесъ, возвышалась одна посреди многихъ другихъ горъ, ее окружавшихъ. Съ одной стороны ея бѣжалъ свѣтлый ручеекъ и извивался по лугу, котораго свѣжая и яркая зелень восхищала глаза. Тутъ росли многія дикія деревья, нѣкоторыя растенія и цвѣты, придававшіе мѣсту очень пріятный видъ. Это мѣсто избралъ рыцарь Печальной фигуры для совершенія своего покаянія. Увидѣвъ его, онъ началъ говорить громкимъ голосомъ, какъ бы находясь уже въ помѣшательствѣ: вотъ мѣсто, о небеса, которое я назначаю и избираю для оплакиванія бѣдствія, въ которое вы сами меня повергли. Вотъ мѣсто, гдѣ слезы глазъ моихъ умножатъ воды этого ручейка, и мои безпрестанные и глубокіе вздохи будутъ безпрерывно потрясать листы этихъ горныхъ деревъ, къ свидѣтельство и знакъ скорби, которою страдаетъ мое преслѣдуемое сердце. О вы, кто бы вы ни были, сельскіе боги, обитающіе въ этомъ необитаемомъ мѣстѣ, услышьте жалобы несчастнаго любовника, котораго продолжительная разлука и неосновательная ревность побудили горевать въ этихъ дикихъ пустыняхъ и жаловаться на жестокость этой неблагодарной красавицы, вѣнца всей красоты человѣческой. О вы, Напеи и Дріады, которые по обыкновенію обитаете въ густотъ лѣсовъ, пускай легкіе и сладострастные сатиры, любящіе васъ напрасно, никогда не смущаютъ вашего сладостнаго спокойствія, если вы мнѣ поможете оплакивать мое несчастіе или, по крайней мѣрѣ, не соскучитесь слушать мои жалобы. О Дульсинея Тобозская, день моей ночи, слава моего страданія, вождь моихъ путей, звѣзда моей судьбы, пусть ниспошлетъ тебѣ небо счастіе, о которомъ случится тебѣ молить его, если ты обратишь свой взглядъ на мѣсто и на положеніе, куда привела меня разлука съ тобою, и если ты отвѣтишь мнѣ наконецъ тѣмъ, что заслуживаетъ моя вѣрность. О деревья уединенныя, которыя отнынѣ впредь будете собесѣдниками моими въ уединеніи, подайте знакъ тихимъ движеніемъ вѣтвей вашихъ, что васъ не оскорбляетъ мое присутствіе. А ты оруженосецъ мой, пріятный товарищъ въ удачахъ и неудачахъ, утверди крѣпче въ твоей памяти то, что я буду здѣсь, какъ увидишь, дѣлать, для того, чтобы ты разсказалъ и описалъ все той, которая всему причиной. Онъ слѣзъ съ Росинанта, снялъ съ него тотчасъ узду и сѣдло и, потрепавъ его ладонью по спинѣ, продолжалъ: свободу даетъ тебѣ тотъ, кто безъ свободы остается, о конь превосходный по твоимъ заслугамъ и несчастный по твоей участи! Иди, куда хочешь! На лбу твоемъ начертано, что съ тобою не сравняются въ легкости ни Ипогрифъ Астольфа, ни знаменитый Фронтинъ, который такъ дорого обошелся Брадаманту. Санчо, видя все это, сказалъ: Дѣло сдѣлалъ тотъ, кто избавилъ насъ труда разсѣдлывать теперь осла, котораго, ей ей, надобно бы было и потрепать ласково, и похвалить усердно. Но еслибъ онъ здѣсь находился на лице, то я бы не согласился, чтобъ кто нибудь его разсѣдлалъ. Это было бы совсѣмъ не нужно: его хозяинъ не бывалъ ни любовникомъ, ни отчаяннымъ человѣкомъ, и хозяинъ этотъ, волею Божіею, былъ я. Въ самомъ дѣлѣ, господинъ рыцарь Печальной фигуры, если мнѣ безъ шутокъ надобно ѣхать, и вы безъ шутокъ помѣшались, то не худо будетъ опять осѣдлать Росинанта, чтобы онъ замѣнилъ потеряннаго осла. Это ускоритъ мою поѣздку и возврашеіне. Если же мнѣ отправиться пѣшкомъ, то я не знаю, когда я дойду, куда нужно, и когда возвращусь. Пешеходъ-то я очень плохой.-- Дѣлай, Санчо, что хочешь, отвѣчалъ Донъ Кихотъ: намѣреніе твое не худо. Ты долженъ будешь уѣхать отсюда черезъ три дня; я хочу, чтобы въ это время ты увидѣлъ, что я дѣлаю и говорю для моей Дульсинеи, и могъ бы все пересказать ей.-- А что мнѣ еще нужно увидѣть? спросилъ Санчо: я ужъ и то довольно насмотрѣлся.-- Нѣтъ, ты ошибаешься, отвѣчалъ Донъ. Кихотъ: теперь мнѣ нужно еще разодрать одежду, разбросать доспѣхи, стукнуться нѣсколько разъ головой объ эти утесы, и сдѣлать нѣсколько другихъ вещей въ этомъ родѣ, которыя должны удивитъ тебя.-- Ради Бога, сказалъ Санчо, стукайтесь головой объ утесы осторожнѣе! Можно попасть на такой утесъ и такъ ловко, что съ перваго раза окончится все ваше покаяніе. Если ужъ вашей милости кажутся необходимыми кувырки на каменьяхъ и выдумаете, что дѣло не можетъ обойтись безъ нихъ, то я совѣтовалъ бы вамъ удовольствоваться, -- такъ какъ все это дѣлается притворно, для одного лишь вида, а не въ правду, -- совѣтовалъ бы удовольствоваться кувырками головою въ воду или на что нибудь мягкое, какъ хлопчатая бумага. Мое ужъ дѣло разсказать госпожѣ Дульсинеѣ, что ваша милость кувыркаетесь и стукаетесь головой на острой скалѣ, которая тверже алмаза.-- Благодарю тебя за твое доброе намѣреніе, другъ Санчо, отвѣчалъ Донъ Кихотъ: но я хочу доказать тебѣ, что все, что теперь я дѣлать намѣренъ, вовсе не шутка и не притворство, а настоящая истина. Иначе я бы нарушилъ уставы рыцарства, которые запрещаютъ намъ всякую ложъ и налагаютъ за нее наказаніе, какъ за отступничество. Дѣлать одно вмѣсто другаго есть тоже, что и лгать; поэтому мои кувырки и удары головою должны быть истинные, твердые и настоящіе, не заключая въ себѣ ничего софистическаго и фантастическаго. Нужно будетъ, чтобы ты оставилъ мнѣ нѣсколько нитокъ корпіи, для моего излеченія, такъ какъ судьба лишила насъ бальзама.-- То хуже, что она лишила насъ осла, сказалъ Санчо: съ нимъ вмѣстѣ пропала и корпія и все, что было на немъ навьючено. Сдѣлайте милость, не упоминайте о вашемъ проклятомъ зельѣ: отъ одного его названія у меня душу воротитъ, не только желудокъ. Еще прошу васъ свесть, что уже прошли три дня, назначенные, мнѣ вами для наблюденія за вашими сумасбродствами; объявляю и признаю, что я видѣлъ и разсмотрѣлъ ихъ, какъ слѣдуетъ; я чудеса перескажу госпожѣ Дульсинеѣ. Напишите письмо къ ней И отправьте меня поскорѣе; мнѣ очень хочется проворнѣе воротиться и освободить вашу милость изъ этого чистилища, въ которомъ васъ здѣсь оставляю.-- Чистилища, говоришь ты, Санчо? сказалъ Донъ Кихотъ. Скажи лучше: изъ ада, или изъ мѣста еще худшаго, если что нибудь можетъ быть хуже ада.-- Кто попалъ въ адъ, отвѣчалъ Санчо, тому нѣтъ отпущенія, какъ я слышалъ.-- Что ты разумѣешь подъ отпущеніемъ? спросилъ Донъ Кихотъ.-- Кто въ аду, отвѣчалъ оруженосецъ, тотъ изъ него никогда не можетъ выйти; его оттуда не отпустятъ. Съ вашею милостію это случится наоборотъ, или у меня ноги отсохнутъ, когда я буду пришпоривать Росинанта. Дайте мнѣ только добраться до Тобозо и представиться госпожѣ Дульсинеѣ. Я ей наскажу столько о глупостяхъ и сумасбродствахъ, которыя ваша милость надѣлали и дѣлаете, что она у меня будетъ мягче перчатки, хотя бы я нашелъ ее сначала жестче дерева. Съ отвѣтомъ ея сладкимъ и медовымъ прилечу я къ вамъ, какъ муха, и освобожу вашу милость изъ этого чистилища, которое кажется адомъ, но не есть адъ, такъ какъ остается надежда изъ него выйти, а этой надежды, какъ я сказалъ уже, нѣтъ для тѣхъ, которые въ аду обрѣтаются. Я думаю и ваша милость не скажете противнаго.-- Правда, сказалъ рыцарь Печальной фигуры: какъ же бы намъ написать письмо?-- И вексель на осленковъ, прибавилъ Санчо.-- Все вмѣстѣ будетъ написано, продолжалъ Донъ Кихотъ: но такъ какъ нѣтъ у насъ бумаги, то хорошо бы было написать письмо, какъ дѣлали древніе, на древесныхъ листьяхъ или на вощаныхъ дощечкахъ, хотя эти дощечки такъ же трудно найти здѣсь, какъ и бумагу. Но вотъ что пришло мнѣ въ голову. Хорошо, или даже всего лучше будетъ написать письмо въ памятной книжкѣ, которая принадлежала Карденіо, а ты вели его оттуда переписать на бумагу, хорошимъ почеркомъ, въ первой деревнѣ, гдѣ найдешь школьнаго учителя, или хоть какого нибудь церковника. Только ни за что не давай переписывать какому нибудь нотаріусу; всѣ они пишутъ такъ крючковато, что и сатана ихъ не разберетъ.-- А какъ быть съ подписью? спросилъ Санчо.-- Письма Амадиса никогда не подписывались, отвѣчалъ Донъ Кихоть.-- Это ладно, продолжалъ оруженосецъ, но вексель непремѣнно долженъ быть подписанъ; если его перепишутъ, то подпись признаютъ подложною и я останусь безъ ослятъ. -- Вексель будетъ мною подписанъ въ книжкѣ. Племянница моя увидить это и не затруднится удовлетворить тебя по векселю. Что же касается до любовнаго письма, то ту вели подписать его такъ: Вашъ по смерть, рыцарь Печальной фигуры. Нѣтъ нужды, что письмо будетъ не моей руки потому, что Дульсинея, какъ я хорошо помню, не знаетъ ни писать, ни читать, и во всю свою жизнь не видала ни одного моего письма, ни одной буквы, мною написанной. Любовь наша была всегда платоническая; мы довольствовались одними учтивыми взглядами, да и взгляды эти были таки рѣдки, что я могу по совѣсти поклясться, что въ теченіе двѣнадцати лѣтъ, съ тѣхъ поръ, какъ я люблю ее болѣе, чѣмъ свѣтъ глазъ моихъ, которые нѣкогда покроются землею, видалъ я ее не болѣе четырехъ разъ, и очень можетъ быть, что и въ эти четыре раза юна не успѣла замѣтить ни разу, что я смотрѣлъ на нее. Таковы цѣломудріе и уединеніе, въ которыхъ ее воспитали родители, Лоренцо Корчуело и Альдонца. Ногалесъ.-- Ба! вскричалъ Санчо. Такъ дочь Лоренцо Корчуело и есть госпожа Дульсинея Тобозская, называемая другимъ именемъ Альдонца Лоренцо?-- Она самая, отвѣчалъ Донъ Кихотъ: та, которая заслуживаетъ быть царицею всей вселенной.-- Я хорошо ее знаю, продолжалъ Санчо: и могу сказать, что она швыряетъ шесты {Простонародная игра.} не хуже самаго сильнаго парня изо всей деревни. Тьфу пропасть! Она дѣвка умная, хороша и статна, и порядкомъ сильна; пожалуй, бороду вырветъ у какого нибудь странствующаго рыцаря, который назоветъ ее своею любезною. Собачья дочь! Какая она здоровая! Какой у нея голосъ! Однажды она взлѣзла на колокольню и начала кликать парней, которые работали на полъ отца ея. Хотя они находились отъ нея болѣе, чѣмъ на полмили, но такъ хорошо услышали ея голосъ, какъ будто были у самой колокольни. Всего лучше въ ней то, что она нисколько не жеманна, очень обходительна, со всѣми шутить, всѣхъ дразнить и надъ всѣми потѣшается. Скажу теперь, господинъ рыцарь Печальной фигуры, что вы не только можете и должны дѣлать для нея сумасбродства, но и въ самомъ дѣлѣ приходится вамъ отчаяться и повѣситься. Всякой скажетъ, что вы чрезвычайно хорошо сдѣлали, хотя бы чертъ васъ и взялъ. Я бы желалъ поскорѣе отправиться въ путь, чтобы повидаться съ нею. Давно ужъ я ее не видалъ. Я думаю, она перемѣнилась: лице у женщинъ много портится, если онѣ всегда Ходятъ по полю, на солнцѣ и на открытомъ воздухѣ. Признаюсь вашей милости, господинъ Донъ Кихотъ, что донынѣ я былъ въ большомъ заблужденіи. Я все думалъ, что госпожа Дульсинея должна быть какая нибудь принцесса, въ которую вы влюбились, или какая нибудь важная особа, достойная богатыхъ подарковъ, которые вы ей послали, какъ то побѣжденнаго Бискайца, освобожденныхъ галерщиковъ, и многихъ другихъ, которые были побѣждены вами еще въ то время, когда я не былъ вашимъ оруженосцемъ. Но подумавъ хорошенько, спросить можно: что за выгода для госпожи Альдонцы Лоренцо, то есть для госпожи Дульсинеи Тобозской, когда придутъ къ ней и станутъ передъ ней на колѣна побѣжденные, которыхъ вы къ ней посылали или пошлете? Можетъ случиться, что въ то самое время, когда они придутъ къ ней, она будетъ чесать ленъ или молотить хлѣбъ на гумнѣ; они смутятся, увидѣвъ ее, она посмѣется надъ ними и разсердится за подарокъ.-- Я уже тебѣ и прежде много разъ говорилъ, Санчо, сказалъ Донъ Кихотъ, что ты ужасный болтунъ, и что съ умомъ тупымъ хочешь часто говорить остроты; но чтобы показать тебѣ, какъ ты глупъ, и какъ я уменъ, хочу разсказать тебѣ коротенькую сказку. Одна прекрасная вдова, молодая, свободная, богатая и чрезвычайно веселая,влюбилась въ члена одного братства, молодаго, сильнаго и дюжаго. Это дошло до свѣдѣнія его старшаго, который сказалъ однажды вдовѣ, въ видѣ братскаго увѣщанія: удивляюсь, сударыня, и удивляюсь по многимъ причинамъ, что женщина такая знатная, прекрасная и богатая, какъ вы, влюбились въ человѣка столь низкаго званія и столь ограниченнаго ума, какъ такой-то, въ то время, какъ въ этомъ домѣ находится множество магистровъ, кандидатовъ и докторовъ философіи, между которыми вы можете избрать для себя любаго, какъ въ цѣлой кучѣ грушъ, и сказать: этотъ мнѣ нравится, этотъ не нравится. Но она отвѣчала ему очень ловко и бойко: вы весьма ошибаетесь, милостивый государь, и думаете слишкомъ по-старинному, воображая, что я худо выбрала, хотя такой-то и кажется глупъ. Для того, за что я люблю его, онъ знаетъ философіи болѣе Аристотеля. Такимъ образомъ, Санчо, для того, за что я люблю Дульсинею Тобозскую, она стоитъ самой высокой принцессы на всемъ земномъ шарѣ. Повѣрь, что не всѣ поэты, которые восхваляютъ своихъ любезныхъ подъ именами, по ихъ произволу имъ данными, въ самомъ дѣлѣ имѣютъ любезныхъ. Не думаешь ли ты, что Амариллы, Филиды, Сильвіи, Діаны, Галатеи, Алиды и другія подобныя, которыми наполнены книги, романсы, цирюльни и театры, были въ самомъ дѣлѣ дѣвушки изъ плоти и костей, и были любимы тѣми, которые ихъ прославляютъ и прославляли? Навѣрное нѣтъ! Большая часть поэтовъ выдумываютъ своихъ любезныхъ, для того, чтобы былъ у нихъ предметъ для стиховъ, и чтобы ихъ считали влюбленными или способными любить. Поэтому довольно для меня думать и вѣрить, что добрая Альдонца Лоренцо прекрасна и любезна. До ея происхожденія дѣла нѣтъ: вѣдь не нужно производить слѣдствія объ этомъ, для возведенія ее въ какую нибудь степень. Я увѣрилъ себя, что она самая знатная принцесса въ цѣломъ свѣтѣ. Знай, Санчо, если ты этого еще не знаешь, что двѣ только вещи побуждаютъ болѣе всего къ любви: это отличная красота и добрая слава. Обѣ эти вещи въ превосходной степени находятся въ Дульсинеѣ. Въ красотѣ, никто не сравняется съ нею; въ доброй славѣ немногія станутъ съ нею на ряду. Въ заключеніе сказать, я воображаю, что все точно такъ существуетъ на дѣлѣ, какъ я говорю, безъ всякаго излишка и недостатка, и я рисую ее въ моемъ вображеніи такою, какою желаю, и по красотѣ и по знатности происхожденія. Съ нею не сравняется ни Элена, ни Лукреція, и никакая другая изъ всѣхъ знаменитыхъ красавицъ древности, греческихъ, римскихъ и варварскихъ. Всякій говори, что хочешь; если меня за это стали бы упрекать невѣжды, то люди строгіе меня не осудятъ.-- Вы во всемъ правы, сказалъ Санчо; вижу, что я оселъ. Не знаю, отчего у меня все оселъ на языкѣ вертится. О веревкѣ не надобно говорить въ домѣ, гдѣ хозяинъ повѣсился. Давайте скорѣе мнѣ письмо, и я отправлюсь съ Богомъ.

0x01 graphic

0x01 graphic

   Донъ Кихотъ взялъ памятную книжку и, отойдя въ сторону, спокойно началъ сочинять письмо. Окончивъ его, онъ кликнулъ Санчо и сказалъ ему, что хочетъ прочитать ему свое посланіе для того, чтобы онъ выучилъ его наизусть на случай, еслибъ оно потерялось въ дорогѣ, такъ какъ несчастная его судьба заставляетъ всего опасаться. На это Санчо отвѣчалъ: напишите письмо два или три раза здѣсь въ книжкѣ и дайте мнѣ ее; я ужъ ее повезу очень бережно. Думать же, что я выучу письмо наизусть, это нелѣпость, потому, что память у меня такъ плоха, что я часто позабываю, какъ зовутъ меня. Однакожъ прочитайте мнѣ, сударь, письмо... Я очень радъ его выслушать: оно, я думаю, не хуже печатнаго.-- Слушай, сказалъ Донъ Кихотъ, вотъ оно:
   

ПИСЬМО ДОНЪ КИХОТА КЪ ДУЛЬСИНЕѢ ТОБОЗСКОИ.

Повелительная и высокая госпожа.

   Раненый остріемъ разлуки, уязвленный въ покровы сердца, сладчайшая Дульсинея Тобозская, желаетъ тебѣ здравія, котораго онъ не имѣетъ. Если красота твоя меня пренебрегаетъ, если твои достоинства существуютъ не для меня, если твое презрѣніе имѣетъ цѣлію мои мученія, то хотя я закаленъ въ страданіяхъ, но не буду имѣть силъ вынести настоящей моей печали, которая, -- крома того, что она сильна, -- весьма продолжительна. Мой добрый оруженосецъ Санчо подробно опишетъ тебѣ, о неблагодарная красавица, милая непріятельница моя, положеніе, въ которомъ я для тебя пребываю. Если ты сочтешь пріятнымъ помочь мнѣ, -- я твой! Если нѣтъ, то дѣлай, что хочешь; окончивъ жизнь мою, я удовлетворю твоей жестокости и моему желанію.

Твой по смерть,
Рыцарь Печальной фигуры.

   Клянусь моимъ родителемъ, сказалъ Санчо, выслушавъ письмо, что это самая высокая вещь, какой я никогда еще не слыхивалъ. Побери меня нелегкая! Какъ хорошо сказали вы тутъ все, что сказать хотѣли; какъ идетъ къ письму эта подпись: Рыцарь Печальной фигуры. Сказать по-истинѣ, что ваша милость настоящій дьяволъ, и что нѣтъ ничего на свѣтѣ, чего бы вы не знали.-- Все знать нужно, сказалъ Донъ Кихотъ, для званія, которое я ношу.-- Ну, теперь,-- продолжалъ Санчо, напишите, милостивый государь, на оборотѣ листа записку о трехъ осленкахъ и подпишите, какъ можно явственнѣе, чтобы тотчасъ же узнали вашу подпись.-- Съ охотой, сказалъ Донъ Кихоть и, написавъ записку, прочиталъ ее оруженосцу. Въ ней было сказано:
   
   Благоволите приказать по сему первому векселю, госпожа племянница, выдать Санчо Пансѣ, моему оруженосцу, трехъ изъ пяти осленковъ, кои остались у меня дома, на попеченіи вашемъ, каковыхъ трехъ осленковъ приказываю вамъ выдать и уплатить за таковыхъ же другихъ, здѣсь отъ него въ наличности полученнымъ, которые по сему и подъ его росписку будутъ, какъ слѣдуетъ, уплачены. Писанъ въ ущельяхъ Сіерры Морены двадцать седьмого Августа сего года.
   
   Ладно, сказалъ Санчо: теперь подпишите вексель, милостивый государь. Подписывать не нужно, сказалъ Донъ Кихотъ: довольно будетъ поставить одинъ крючекъ, употребляемый мною при подписи. Онъ тоже самое, что и подпись, и былъ бы достаточенъ не только для векселя на три осла, но на триста.-- Я вѣрю вашей милости, сказалъ Санчо: теперь отпустите меня; я пойду сѣдлать Росинанта, а вы приготовьтесь благословить меня; я тотчасъ же хочу пуститься въ дорогу, не посмотрѣвъ на дурачества, которыя вы должны дѣлать. Я ужъ скажу, что видѣлъ, какъ вы надѣлали ихъ столько, что изъ рукъ вонъ.-- По крайней мѣрѣ я хочу, Санчо, -- и это совершенно необходимо, -- я хочу, чтобы ты видѣлъ меня безъ одежды и посмотрѣлъ на одну или двѣ дюжины моихъ припадковъ сумасшествія. Я ихъ выдѣлаю менѣе, чѣмъ въ полчаса. Посмотрѣвъ на нихъ собственными глазами, ты можешь по, томъ безъ опасенія поклясться въ прочихъ моихъ сумасбродствахъ, которыя вздумаешь прибавить. Увѣряю тебя, что ты не разскажешь объ нихъ столько, сколько я намѣренъ надѣлать.-- Ради Бога, сударь, не требуйте, чтобы я посмотрѣлъ на вашу милость въ голомъ видѣ. Это меня чрезвычайно растрогаетъ, и я не удержусь отъ слезъ, а между тѣмъ у меня болитъ еще голова отъ вчерашняго плача по ослѣ, и я теперь совсѣмъ не въ состояніи снова плакать. Если же вы непремѣнно желаете, чтобы я поглядѣлъ на нѣсколько вашихъ дурачествъ, то извольте ихъ выдѣлать, не раздѣваясь, какъ можно покороче, и первыя какія, попадутся. По мнѣ, такъ этого ничего не нужно, а лучше бы было, какъ я сказалъ уже, проворнѣе отправиться и воротиться съ вѣстями, которыхъ вы желаете и стоите. Въ противномъ случаѣ, держи ухо востро, госпожа Дульсинея! Если она дастъ не такой отвѣтъ, какъ слѣдуетъ, то клянусь торжественно, что я вышибу у нея изъ желудка хорошій отвѣтъ пинками и оплеухами. Возможно ли стерпѣть, чтобы такой знаменитый странствующій рыцарь, какъ ваша милость, ни за-что, ни про-что сошелъ съ ума для такой... не заставь меня, госпожа Дульсинея, договорить остальное! Ей ей, все разболтаю и все продамъ дюжинами, хоть бы никто и покупать не сталъ. Я на это изрядный малый; она меня худо знаетъ. Еслибъ меня знала, то со страху поститься бы стала.-- Право, Санчо, сказалъ Донъ Кихотъ, ты по-видимому, не болѣе въ умѣ, какъ и я.-- Нѣтъ, я не столько помѣшанъ, возразилъ Санчо, но болѣе сердитъ, чѣмъ вы. Оставя это, позвольте спросить: что будете кушать вы, пока я не возвращусь? Не будете ли выходить на дорогу, какъ Карденіо, и отнимать съѣстное у пастуховъ?-- "Не заботься объ этомъ, отвѣчалъ Донъ; Кихотъ: еслибъ у меня и были съѣстные припасы, я не сталъ бы ѣсть ничего другаго, кромѣ травъ и плодовъ, которыми снабдятъ меня этотъ лугъ и эти деревья. Главное достоинство моего подвига состоитъ въ томъ, чтобы не ѣсть и подвергаться другимъ суровостямъ.-- Знаете ли, чего я боюсь? сказалъ Санчо; Боюсь я, что не съумѣю воротиться на это мѣсто, гдѣ теперь васъ оставляю. Видите ли, въ какомъ оно захолустьи!-- Замѣть его хорошенько; я постараюсь не удаляться отсюда, сказалъ Донъ Кихотъ, и даже позабочусь взбираться на самые высокіе изъ этихъ утесовъ, чтобы испытать, не увижу ли тебя, когда ты будешь возвращаться. Всего вѣрнѣе будетъ,-- для того, чтобы ты не промахнулся и не заблудился,-- если ты нарѣжешь дроку, который растетъ здѣсь во множествѣ, и на извѣстныхъ разстояніяхъ положишь вѣтви на дорогѣ, по которой пойдешь, пока не выберешься на равнину. Онѣ послужатъ для тебя дорожными столбами и замѣтками, и помогутъ отыскать меня, когда воротишься, подобно нити въ лабиринтѣ Персея. {Донъ Кихоть сбился. Онъ хотѣлъ сказать: Тезея.} Я это сдѣлаю, отвѣчалъ Санчо Панса и, нарѣзавъ нѣсколько вѣтвей, попросилъ благословенія у господина на дорогу. При прощаніи оба очень расплакались. Санчо сѣлъ на Росинанта, котораго Донъ Кихоть поручилъ ему холить и беречь, какъ бы его самого, и пустился по дорогѣ къ равнинѣ, бросая отъ времени до времени вѣтви дрока, по совѣту своего господина. Онъ скоро удалился, хотя Донъ Кихоть и настаивалъ, чтобы онъ посмотрѣлъ по крайней мѣрѣ припадка на два его помѣшательства. Но не проѣхавъ ста шаговъ, Санчо вздумалъ воротиться и сказалъ: кажется, что вы, милостивый государь, очень справедливо говорить изволили: для того, чтобы мнѣ можно было, не покрививъ совѣстью, поклясться, что я видѣлъ ваши сумасбродства, не худо будетъ, если посмотрю по крайней мѣръ на одно изъ нихъ, хотя и видѣлъ я уже большое сумасбродство въ рѣшимости вашей остаться здѣсь.-- Не говорилъ ли я тебѣ этого! сказалъ Донъ Кихотъ. Подожди же, Санчо, я все мигомъ окончу. Снявъ поспѣшно штаны, онъ остался въ одной рубашкѣ и безъ дальняго сдѣлалъ два прыжка, хлопая себя ладонью по подошвѣ, потомъ два кувырка, опустивъ внизъ голову и поднявъ ноги вверхъ. Санчо, не желая смотрѣть два раза на эту позитуру, повернулъ Росинанта и поѣхалъ, признавая себя удовлетвореннымъ и поставленнымъ въ возможность поклясться, что господинъ его съ ума сошелъ. Пусть онъ ѣдетъ своею дорогой до возвращенія, которое вскорѣ послѣдовало.

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

ГЛАВА XXVI.
О дальнѣйшихъ подвигахъ, которые влюбленный Донъ Кихотъ совершилъ въ Сіерръ Моренѣ.

0x01 graphic

   Едва рыцарь Печальной фигуры остался одинъ, онъ пересталъ, какъ повѣствуетъ исторія, кувыркаться и кружиться, отъ пояса до ногъ раздѣтый и отъ пояса до шеи одѣтый, увидѣвъ, что Санчо уѣхалъ и не захотѣлъ повременить и посмотрѣть поболѣе на его припадки помѣшательства. Потомъ Донъ Кихотъ взобрался на вершину высокой скалы и началъ тамъ опять размышлять о томъ, о чемъ онъ прежде много разъ уже думалъ, не доходя никогда до рѣшительной мысли. Размышленіе его состояло въ томъ: что было для него лучше и приличнѣе, подражать ли Рольдану въ сумасбродствахъ буйныхъ, или же Амадису въ меланхолическихъ? Разсуждая самъ съ собою, онъ говорилъ: если Рольданъ былъ такой отличный и храбрый рыцарь, какъ всѣ говорятъ, то, что въ этомъ за чудо. Надобно вспомнить, что онъ былъ очарованъ, и что никто не могъ убить его иначе, какъ воткнувъ ему острую булавку въ подошву ноги, а онъ носилъ всегда башмаки съ семью желѣзными подошвами. Однакожъ хитрости его не помогли ему въ схваткѣ съ Бернардомъ дель Карпіо, который догадался объ нихъ и, схвативъ въ объятія, задушилъ его, въ долинѣ Ронцесвальесъ. Но оставимъ его храбрость и разберемъ его помѣшательство. Извѣстно навѣрное, что онъ лишился разсудка, найдя у ручья признаки и услышавъ отъ пастуха, что Ангелика отдыхала болѣе двухъ часовъ полуденнаго зноя вмѣстѣ съ Медоромъ, курчавымъ Маврикомъ и пажемъ Аграманта. Если онъ принялъ это за правду и повѣрилъ, что его любезная нанесла ему оскорбленіе, то, сойдя съ ума, не сдѣлалъ большой заслуги. Но я, какъ я могу подражать ему въ сумасшествіи, если не подражаю ему въ причинахъ помѣшательства? Моя Дульсинея Тобозская, -- смѣю въ этомъ поклясться, -- во всю свою жизнь не видала никакого Мавра, каковъ онъ есть, и какъ онъ одѣтъ, и что она и теперь точно такая же непорочная, какъ мать, которая ее родила. Я бы нанесъ ей явное оскорбленіе, еслибы, вообразивъ о ней другое, сошелъ съ ума такимъ образомъ, какъ неистовый Рольданъ. Съ другой стороны вижу, что Амадисъ Гальскій, не теряя разсудка и не дѣлая сумасбродствъ, достигъ-въ любви такой славы, какой никто не достигалъ. Презрѣнный своею возлюбленною Оріаною, которая запретила ему являться ей на глаза, пока она не позволитъ этого, онъ ограничился тѣмъ, какъ повѣствуетъ его исторія, что удалился на Бѣдный утесъ, въ сообществѣ съ пустынникомъ, и тамъ насыщался слезами, пока небо не помогло ему въ его великой скорби и нуждѣ. Если это правда, -- оно не можетъ быть не правда, -- то для чего мнѣ теперь трудиться и сбрасывать съ себя всю одежду, вредить этимъ деревьямъ, которыя мнѣ никакого зла не сдѣлали, для чего мутить свѣтлую воду этихъ ручьевъ, которые доставятъ мнѣ питье, когда почувствую жажду. Да здравствуетъ память Амадиса, и да подражаетъ ему во всемъ, въ чемъ можно, Донъ Кихотъ Ламанчскій, о коротомъ скажутъ тоже, что сказали о другомъ: если онъ не совершилъ великихъ дѣлъ, то по крайней мѣрѣ погибъ, предпринявъ ихъ. {Сервантесъ разумѣетъ здѣсь Фаетона, о которомъ Овидій въ своихъ Превращеніяхъ пишетъ:
   .... Currus amiga paterni,
   Quem si non tenuit, magnis taineu eicidit ausis.} Если я не отверженъ и не презрѣнъ моею Дульсинеею, то довольно того для меня, какъ я сказалъ уже, что нахожусь въ разлукѣ съ нею. И такъ, къ дѣлу! Придите мнѣ на память дѣла Амадиса и наставьте меня, съ чего долженъ начать я мое подражаніе вамъ. Но я знаю, что онъ всего болѣе дѣлалъ: онъ молился. И я тоже сдѣлаю.

0x01 graphic

   Рыцарь смастерилъ четки, набравъ десятокъ большихъ шишекъ съ пробковаго дерева и нанизавъ ихъ. Его очень огорчало то, что онъ не могъ найти въ тѣхъ Мѣстахъ другаго пустыннику который бы его исповѣдалъ и утѣшилъ. Поэтому онъ проводилъ время, гуляя по небольшому лугу, вырѣзывая слова на корѣ деревьевъ, чертя на мелкомъ пескѣ множество стиховъ, которые всѣ были приспособлены къ его горести, нѣкоторые же заключали въ себѣ похвалы Дульсинеѣ. Когда рыцаря нашли въ пустынѣ, то могли только отыскать и прочитать слѣдующіе изъ его стиховъ:

0x01 graphic

   Деревья, травы и кусты,
   Какъ много васъ въ пустынѣ здѣшней;
   Какъ зеленью свѣжи вы вешней!
   Здѣсь страждетъ плѣнникъ красоты;
   Ужель васъ радуетъ страданье?
   Склоните жъ къ жалобамъ святымъ моимъ вниманье!
   
   Какъ ни ужасна скорбь моя,
   Но пусть она васъ не смущаетъ;
   Платя вамъ за пріютъ, друзья,
   Слезами землю орошаетъ
   Здѣсь Донъ Кихотъ: онъ огорченъ,
   Онъ съ Дульсинеей разлученъ,
             Тобозскою.
   
   Здѣсь мѣсто, гдѣ любовникъ вѣрный
   Скрывается отъ взоровъ той,
   Которой предавъ всей душой.
   И впалъ онъ въ бѣдствія безмѣрны,
   Не зная самъ какой судьбой.
   
   Лишь обѣщаньями, Зроть
   Его проводитъ, какъ бѣсенокъ.
   Слезами горькими боченокъ
   Наполнить могъ бы Донъ Кихоть,
   Воспоминая Дульсинею,
   Страдая отъ разлуки съ нею,
             Тобозскою.
   
   Здѣсь между жесткихъ, дикихъ скалъ
   Онъ приключеній все искалъ,
   Но камни лишь одни встрѣчая,
   Одинъ терновникъ попирая,
   Онъ жизнь роклятью предавалъ.
   
   Какъ ты, амуръ, во гнѣвѣ пылокъ!
   Повязку мягкую я сѣть
   Ты не взялъ; взялъ свою лишь плеть,
   И ранилъ рыцаря въ затылокъ.
   И здѣсь, готовый умереть,
   Печальной горлицы грустнѣе,
   Лилъ слезы Донъ Кихотъ въ разлукѣ съ Дульсинеей.
             Тобозскою.

0x01 graphic

   Не мало разсмѣтила тѣхъ, которые нашли эти стихи, прибавка: Тобозскою, къ имени Дульсинеи. Они догадывались, что Донъ Кихотъ навѣрное воображалъ, что куплета нельзя бы было понять, еслибъ, сказавъ Дульсинея, онъ не прибавлялъ: Тобозская. Эта догадка была справедлива, какъ онъ и самъ послѣ признался. Рыцарь писалъ многія другія стихи, но, какъ уже было сказано,"невозможно было ничего отыскать и разобрать, кромѣ приведенныхъ куплетовъ. Въ этихъ занятіяхъ проводилъ онъ время; сверхъ того вздыхалъ и звалъ Фавновъ и Сильвановъ тамошнихъ лѣсовъ, Нимфъ источниковъ, печальную и плачущую Нимфу Эхо, умоляя ихъ отозваться ему, утѣшить и выслушать его. Также искалъ онъ нѣкоторыхъ фразъ, чтобы подкрѣплять себя пищею до возвращенія Санчо. Еслибы тотъ вмѣсто трехъ дней пробылъ въ отлучкѣ три недѣли, то рыцарь Печальной фигуры такъ бы похудѣлъ и перемѣнился, что его не узнала бы и родная мать. Дадимъ ему волю вздыхать и писать стихи, и разскажемъ то, что случилось съ Санчо Пандою вовремя его посольства.
   Выѣхавъ на большую дорогу, онъ началъ отыскивать Тобозо, и на другой день приблизился къ гостинницѣ, гдѣ съ нимъ случилось несчастіе швырковъ на одѣялѣ. Едва онъ увидѣлъ ее, ему показалось, что онъ опять летаетъ по воздуху, и потому не хотѣлъ войти въ гостинницу, хотя это было въ такое время, когда бы ему слѣдовало войти: именно во время обѣда. Ему очень хотѣлось съѣсть что нибудь горячее, такъ какъ онъ долго питался однимъ холоднымъ кушаньемъ. Эта потребность побудила его подъѣхать къ самой гостинницѣ, еще съ сомнѣніемъ однакожъ: входить ли въ нее или нѣтъ. Въ это время вышли изъ гостинницы два человѣка, которые тотчасъ его узнали; одинъ изъ нихъ сказалъ другому: скажите мнѣ, господинъ лиценціатъ, этотъ всадникъ не Санчо Паііса ли, который, по словамъ домоправительницы нашего искателя приключеніи, уѣхалъ съ нимъ въ званіи оруженосца?-- Это онъ, отвѣчалъ лиценціатъ; вотъ и лошадь нашего Донъ Кихота.-- Они его легко узнали потому, что это были священникъ и цирюльникъ изъ одной деревни съ Донъ Кихотомъ, тѣ самые, которые произвели слѣдствіе и общее ауто-да-фе надъ его книгами. Узнавъ Санчо Пансу и Росинанта, они захотѣли разспросить его о Донъ Кихотѣ и подошли къ нему. Священникъ, назвавъ его по имени, сказалъ: другъ Санчо Панса! Гдѣ твои господинъ обрѣтается? Санчо узналъ тотчасъ обоихъ и рѣшился утаить мѣсто и положеніе, въ которыхъ господинъ его находился. И такъ онъ отвѣчалъ имъ, что господинъ его въ нѣкоторомъ мѣстѣ занимается нѣкоторымъ дѣломъ, которое для него очень важно, и котораго онъ, Санчо, не можетъ открыть, хотя бы ему грозили глаза выколоть.-- Нѣтъ, нѣтъ, Санчо Панса! сказалъ цирюльникъ: если ты не скажешь намъ, гдѣ господинъ твой, то мы подумаемъ, и думаемъ уже, что ты его убилъ и ограбилъ, такъ какъ ты сидишь на его лошади. Ты непремѣнно долженъ намъ дать отчетъ объ ея хозяинѣ, а не то дѣло будетъ очень темное.-- Не для чего тебѣ грозить мнѣ, возразилъ Санчо: я не такой человѣкъ, чтобы могъ кого нибудь ограбить и убить. Пусть каждый умираетъ своею смертью, по волѣ Создателя. Господинъ мой посреди этихъ горъ совершаетъ на просторѣ покаяніе.-- Санчо разсказалъ тотчасъ же безъ остановки о положеніи, въ которомъ находился рыцарь, о приключеніяхъ его, и о письмѣ, посланномъ къ госпожѣ Дульсинеѣ Тобозской, дочери Лоренцо Корчуело, въ которую рыцарь влюбленъ былъ до самой печени. Разсказъ Санчо удивилъ обоихъ слушателей. Хотя они знали о помѣшательствѣ Донъ Кихота и о свойствѣ его сумасшествія, но каждый разъ дивились снова, услышавъ что нибудь о сумасбродствахъ рыцаря. Они попросили Санчо показать имъ письмо, которое онъ везъ къ госпожѣ Дульсинеѣ Тобозской. Онъ сказалъ, что оно написано въ памятной книжкѣ, и что господинъ его приказалъ переписать его на листъ бумаги въ первой деревнѣ, которая встрѣтится.-- Покажи мнѣ его, сказалъ священникъ: я перепишу письмо самымъ отличнымъ почеркомъ.-- Санчо Панса сунулъ руку за пазуху и началъ искать книжки; но не нашелъ ее и не могъ бы найти, хотя бы проискалъ до настоящей минуты, потому, что она осталась у Донъ Кихота. Онъ не отдалъ ее оруженосцу, а тотъ позабылъ спросить ее. Когда Санчо увидѣлъ, что съ нимъ нѣтъ книжки, то поблѣднѣлъ, какъ мертвецъ, началъ поспѣшно всего себя ощупывать и снова удостовѣрился, что письма нѣтъ съ нимъ. Безъ дальняго онъ схватилъ себя за бороду, вырвалъ чуть не половину, и безъ отдыха отсчиталъ себѣ полдюжины оплеухъ такъ, что разбилъ себѣ носъ до крови. Видя это, священникъ и цирюльникъ спросили: что съ нимъ приключилось, и за что онъ такъ себя отдѣлалъ?-- А то приключилось, отвѣчалъ Санчо, что я въ одинъ мигъ потерялъ изъ рукъ трехъ осленковъ, изъ которыхъ каждый стоитъ замка.-- Какимъ это образомъ? спросилъ цирюльникъ.-- Я потерялъ памятную книжку, отвѣчалъ Санчо, гдѣ находилось письмо къ Дулисинеѣ и записка моего господина, въ которой онъ приказывалъ своей племянницѣ отдать мнѣ трехъ осленковъ изъ четырехъ или пяти, которые у него остались дома.-- Затѣмъ Санчо разсказалъ имъ о потерѣ сѣраго осла своего. Священникъ утѣшилъ оруженосца и сказалъ ему, что онъ, отыскавъ его господина, уговоритъ его подтвердить свой приказъ и написать его на бумагѣ, какъ водится, потому, что приказы, написанные въ памятныхъ книжкахъ, никогда не принимаются и не исполняются. Санчо утѣшился этимъ и сказалъ., что если это такъ, то онъ не жалѣетъ много о потерѣ письма къ Дульсинеѣ, помня его почти наизусть, и что можно будетъ написать это письмо со словъ его, когда и гдѣ имъ будетъ угодно.-- Скажи же намъ его, Санчо, сказалъ цирюльникъ: мы его потомъ напишемъ.-- Санчо Панса началъ чесать затылокъ, чтобы привести себѣ письмо на память, становился то на одну ногу, то на другую, смотрѣлъ то въ землю, то на небо, кусалъ себѣ палецъ и держалъ въ ожиданіи своихъ слушателей, желавшихъ услышать отъ него письмо. Наконецъ, послѣ продолжительнаго молчанія, онъ сказалъ: клянусь Богомъ, господинъ лиценціатъ, что черти унесли то, что. я помрилъ изъ письма. Въ началѣ стояло: Высокая и поваленная госпожа.-- Нѣтъ, замѣнилъ цирюльникъ, не могло тамъ стоять: поваленная, развѣ почтеннѣйшая или повелительная.-- Такъ, такъ, сказалъ Санчо: потомъ, если хорошо помню, слѣдовало, коли не забылъ я: уязвленный и лишенный сна, и раненный цѣлуетъ ручки вашей милости, неблагодарная и неслыханная красавица. Не знаю, что потомъ было писано о здоровьи и о болѣзни, которыя господинъ мои желалъ ей, потомъ еще что-то наговорилъ и кончилъ такъ: твой по смерть, рыцарь Печальной фигуры.-- Не мало потѣшила священника и цирюльника хорошая память Санчо Пансы. Они очень ее похвалили, и попросили его повторить письмо еще два раза, чтобы они сами могли выучить его наизусть и написать въ свое время. Санчо три раза проговорилъ письмо снова и столько же разъ наговорилъ снова тысячу глупостей. Потомъ онъ разсказалъ о приключеніяхъ своего господина, но не молвилъ ни слова о томъ, какъ швыряли его на одѣялъ въ этой гостинницѣ, куда ему войти Не хотѣлось. Онъ прибавилъ, что господинъ его, получивъ благопріятный отвѣтъ отъ госпожи Дульсннеи Тобозской, пустится въ дорогу, чтобы искать случая сдѣлаться императоромъ, или по крайней мѣрѣ монархомъ, какъ они оба объ этомъ условились; что это дѣло очень легкое, судя по храбрости рыцаря и силѣ руки его; и что когда все это сдѣлается, то рыцарь женитъ его, потому, что онъ къ тому времени уже непремѣнно овдовѣетъ, и назначитъ ему въ жены фрейлину императрицы, наслѣдницу богатаго и большаго владѣнія на твердой землѣ, безъ острововъ и островковъ, которыхъ ужъ онъ, Санчо, не желаетъ. Санчо говорилъ все это съ такимъ спокойствіемъ, утирая отъ времени до времени свой носъ, что священникъ и цирюльникъ дивились и думали: какъ должно быть сильно помѣшательство Донъ Кихота, когда оно увлекло за собою здравый разсудокъ и бѣдняка Санчо. Они не захотѣли трудиться и разувѣрять его въ заблужденіи. Такъ Какъ отъ него совѣсть Санчо не страдала, то они и сочли за лучшее оставить его въ заблужденіи, чтобы они могли позабавиться надъ его простотою. Молись Богу, сказали они, о здоровья твоего господина; очень можетъ случиться, что онъ со временемъ сдѣлается императоромъ, какъ онъ говоритъ, или по крайней мѣрѣ архіепископомъ, или чѣмъ нибудь подобнымъ. На это Санчо отвѣчалъ: господа, если судьба повернетъ дѣла такъ, что моему господину придетъ на умъ не добиваться въ императоры, а сдѣлаться архіепископомъ, то я желалъ бы узнать теперь, что обыкновенно жалуютъ странствующіе архіепископы своимъ оруженосцамъ?-- Они обыкновенно жалуютъ, отвѣчалъ священникъ, какое нибудь простое, выгодное духовное мѣстъ, или мѣсто съ опредѣленными доходами, или какія-нибудь монастырскія угодья, которыя приносятъ ежегодную, хорошую прибыль, кромѣ доходовъ случайныхъ отъ требъ, которые цѣнятся обыкновенно во столько же.-- Но для этого нужно будетъ, возразилъ Санчо, чтобы оруженосецъ былъ не женатъ, и чтобы онъ зналъ по крайней мѣрѣ отпѣть обѣдню. Если такъ, то это сущая бѣда: я женатъ, и не знаю первой буквы въ азбукѣ. Что будетъ со мною, если господину моему придетъ въ голову сдѣлаться архіепископомъ, а не императоромъ, какъ это водится между странствующими рыцарями!-- Не горюй, другъ Санчо, сказалъ цирюльникъ:мы попросимъ твоего господина, присовѣтуемъ ему и его усовѣстимъ, чтобы онъ сдѣлался императоромъ, а не архіепископомъ; это будетъ для него гораздо легче, потому, что онъ болѣе храбръ, нежели ученъ.-- Я всегда тоже думалъ, продолжалъ Санчо: хотя, сказать правду, онъ ко всему способенъ. Съ моей стороны, полагаю я, всего-будетъ лучше молиться Господу, чтобы господинъ мои успѣлъ по той части, которая для него выгоднѣе, и которая дастъ ему средство оказать мнѣ болѣе милостей.-- Ты говоришь, какъ слѣдуетъ умному человѣку, сказалъ священникъ: и поступишь, какъ добрый христіанинъ. Но теперь, прежде всего должно найти способъ, какъ избавить господина твоего отъ этого безполезнаго покаянія, которое онъ, какъ говоришь ты, совершаетъ. А чтобы размыслить о средствѣ, какъ намъ это сдѣлать, и чтобы отобѣдать, -- такъ какъ ужъ обѣдать время, -- намъ не худо будетъ войти въ эту гостинницу.-- Санчо сказалъ, чтобы они вошли; что оцъ подождетъ ихъ внѣ гостинницы, и скажетъ имъ послѣ причину, по которой ему не приходится войти въ гостинницу; но что онъ проситъ ихъ выслать ему что нибудь съѣстное, которое было бы горячее, также ячменя для Росинанта. Они вошли, оставивъ Санчо, и вскорѣ цирюльникъ вынесъ ему кое-что для обѣда.
   Они потомъ потолковали между собою о средствѣ, какимъ бы можно было имъ достигнуть желаемаго, и священникъ попалъ на мысль, которая приходилась совершенно по вкусу Донъ Кихота и была сообразна съ ихъ намѣреніемъ.-- Я думаю, сказалъ онъ цирюльнику, одѣться въ платье странствующей дѣвицы, а ты постарайся, какъ только можешь, представить изъ себя оруженосца. Такимъ образомъ поѣдемъ туда, гдѣ находится Донъ Кихотъ. Я притворюсь дѣвицей огорченной и обиженной и буду просить у него милости, въ которой онъ не можетъ отказать мнѣ, какъ храбрый странствующій рыцарь. Милость состоять будетъ въ томъ, чтобы онъ поѣхалъ со мною, куда я поведу его, для отмщенія за оскорбленіе, которое мнѣ сдѣлалъ одинъ злой рыцарь. Я скажу ему также, что умоляю его не приказывать мнѣ поднять покрывало, и не спрашивать меня о моихъ приключеніяхъ, пока онъ не отомститъ за меня этому злому рыцарю. Я думаю, что Донъ Кихотъ безъ сомнѣнія согласится на все, что отъ него потребуется въ этомъ видѣ, и что этимъ способомъ мы его вытащимъ оттуда и доставимъ въ его деревню, гдѣ посмотримъ: есть ли какое нибудь средство для излеченія его страннаго сумасшествія.

0x01 graphic

0x01 graphic

ГЛАВА XXVII.
О томъ, какъ успѣли въ своемъ намѣреніи священникъ и цирюльникъ, и о другихъ вещахъ, достойныхъ быть разсказанными въ этой важной исторіи.

0x01 graphic

   Хитрость, придуманная священникомъ, показалась цирюльнику такъ удачною, что они тотчасъ же приступили къ дѣлу. Они спросили у трактирщицы женское платье и нѣсколько головныхъ уборовъ, и оставили ей въ залогъ новое полукафтанье священника. Цирюльникъ сдѣлалъ себѣ большую бороду изъ сѣраго или рыжаго, бычачьяго хвоста, въ который хозяинъ гостинницы втыкалъ гребень. Трактирщица спросила ихъ, для чего имъ вещи, которыя они требуютъ? Священникъ разсказалъ ей въ короткихъ словахъ о сумасшествіи Донъ Кихота и о томъ, какъ они вздумали перерядиться, чтобы вытащить его изъ горныхъ ущелій, гдѣ онъ въ это время года находился. Хозяинъ гостинницы и жена его тотчасъ догадались, что сумасшедшій былъ гость ихъ, приготовлявшій бальзамъ, и господинъ оруженосца, котораго пошвыряли на одѣялѣ. Они разсказали священнику все, что у нихъ случилось съ рыцаремъ, не умолчавъ и о томъ, о чемъ такъ умалчивалъ Санчо. Въ заключеніе трактирщица нарядила священника на заглядѣнье. Она надѣла на него платье изъ матеріи, со множествомъ нашивокъ изъ чернаго бархата, въ пальму шириною, собранныхъ въ складки, и спензеръ изъ зеленаго бархата, украшенный бордюромъ изъ бѣлаго атласа. Платье и спензеръ вѣроятно были сшиты во времена короля Вамбы. {Готскій король, лишенный престола въ 680 году. Имя его осталось народнымъ въ Испаніи.} Священникъ не согласился, чтобы его причесали; онъ надѣлъ только на голову полотняную шапочку, въ которой спалъ по ночамъ, и навязалъ себѣ на лобъ черную тафтяную повязку, а изъ другой повязки сдѣлалъ покрывало, которымъ очень хорошо закрылъ свою бороду и лице. Потомъ нахлобучилъ онъ свою шляпу, которая была такъ велика, что могла служить ему вмѣсто зонтика, и, закутавшись въ свой длинный плащъ, сѣлъ на мула по-женски, а цирюльникъ сѣлъ на своего, съ бородою, которая доставала ему до пояса и была частію рыжая, частію сѣдая: она была сдѣлана, какъ уже сказано, изъ хвоста рыжеватаго быка. Они простились со всѣми, даже съ доброю Мариторною, которая обѣщалась прочитать молитвенникъ -- не смотря на то, что она грѣшница, -- чтобы Богъ послалъ имъ успѣхъ въ такомъ трудномъ и христіанскомъ дѣлѣ, какое они предпринимали. Но едва священникъ выѣхалъ изъ гостинницы, ему пришла мысль, что онъ дѣлаетъ худо, одѣвшись такимъ образомъ, потому, что неприлично священнику такъ наряжаться, хотя бы то было и для доброй цѣли. Онъ сказалъ объ этомъ цирюльнику, прося его помѣняться съ нимъ нарядомъ. Лучше тебѣ быть, продолжалъ онъ, угнетенною дѣвицею, а мнѣ оруженосцемъ: этимъ менѣе нарушится достоинство моего званія. Если же ты не согласишься, то я не поѣду далѣе, хотя бы чертъ побралъ Донъ Кихота.

0x01 graphic

   Въ это время явился Санчо и, увидя обоихъ въ такомъ нарядѣ, не могъ удержаться отъ смѣха. Цирюльникъ согласился на все, чего хотѣлъ священникъ, который, перемѣнясь съ нимъ ролею, далъ ему наставленіе: какъ ему держать себя и что сказать Донъ Кихоту, чтобы его побудить и принудить къ слѣдованію за ними и къ оставленію мѣста, которое тотъ избралъ для своего безполезнаго покаянія. Цирюльникъ отвѣчалъ, что онъ и безъ наставленія исполнилъ бы хорошо свое дѣло. Онъ не захотѣлъ наряжаться, пока они не подъѣдутъ къ тому мѣсту, гдѣ былъ Донъ Кихоту; по-этому онъ сложилъ свои наряды, а священникъ уладилъ свою бороду, и пустились въ дорогу; Санчо былъ ихъ вожатымъ. Разсказавъ имъ о приключеніи съ сумасшедшимъ, котораго они нашли въ горахъ, онъ утаилъ однакожъ находку чемодана и всего того, что въ немъ оказалось; молодецъ былъ немножко корыстолюбивъ, хотя и простъ.
   На другой день пріѣхали они туда, гдѣ Санчо разложилъ замѣтки изъ вѣтвей, чтобы по нимъ добраться до мѣста, гдѣ остался господинъ его. Увидѣвъ вѣтви, онъ сказалъ, что тутъ въѣздъ въ убѣжище Донъ Кихота, и что они могутъ нарядиться, если это послужитъ къ освобожденію его господина. Они прежде объяснили Санчо, что ихъ поѣздка въ такомъ нарядѣ была чрезвычайно важна для избавленія господина его отъ бѣдственной жизни, которую онъ избралъ, и накрѣпко подтвердили ему, чтобы онъ не говорилъ господину: кто они такіе. Если онъ, продолжали они, спроситъ тебя, -- ужъ спроситъ непремѣнно, -- отдалъ ли ты письмо Дульсинеѣ, то отвѣчай, что отдалъ, и что она, не умѣя читать, отвѣчала на словахъ и приказала, чтобы рыцарь, подъ опасеніемъ ея гнѣва, тотчасъ же отправился для свиданія съ нею. Это очень важно для тебя, потому, что этимъ извѣстіемъ и еще тѣмъ, что мы придумали сказать рыцарю, навѣрное можно будетъ его довести до лучшаго образа жизни и поставить его въ возможность скорѣе достигнуть званія императора или монарха; что же касается до намѣренія его попасть въ архіепископы, то этого бояться нечего.-- Санчо все выслушалъ, стараясь хорошенько все запомнить, и очень благодарилъ ихъ за намѣреніе присовѣтовать господину его, чтобы онъ сдѣлался императоромъ, а не архіепископомъ.-- Я смекаю про себя, продолжалъ Санчо, что императоры могутъ оказывать болѣе милостей своимъ оруженосцамъ, чѣмъ странствующіе архіепископы. Лучше будетъ, если я поѣду впередъ, отыщу господина Донъ Кихота и скажу ему отвѣть госпожи Дульсинеи. Это будетъ достаточно, чтобы выманить его изъ этого мѣста, и вы избавитесь хлопотъ.-- Священникъ и цирюльникъ нашли, что Санчо Панса говорилъ дѣло, и рѣшились подождать его, пока онъ не воротится съ извѣстіемъ, что отыскалъ своего господина. Санчо въѣхалъ въ горныя ущелья, оставивъ, своихъ спутниковъ въ долинѣ, гдѣ бѣжалъ небольшой ручей, который покрытъ былъ пріятною и освѣжительною тѣнью утесовъ и деревъ. Это происходило въ Августѣ мѣсяцѣ, когда въ тѣхъ сторонахъ бываютъ очень сильные жары. Было три часа по полудни. Все это дѣлало тѣнистую долину еще пріятнѣе и убѣждало путниковъ подождать въ ней возвращенія Санчо. Такъ они и сдѣлали. Оба, отдыхая подъ тѣнью, услышали вдругъ голосъ, который пѣлъ очень пріятно, безъ сопровожденія какимъ нибудь инструментомъ. Они не мало удивились, не ожидая никого встрѣтить въ этомъ мѣстѣ, кто бы могъ пѣть съ такою пріятностію. Хотя и говорятъ обыкновенно, что въ лѣсахъ и поляхъ поютъ пастухи съ превосходными голосами, но это скорѣе преувеличенія поэтовъ, нежели истины. Они удивились еще болѣе, разслушавъ, что голосъ пѣлъ стихи, и не такіе, какіе поются простыми пастухами, а обличавшіе образованнаго горожанина. Вотъ они что разслушали: {Въ переводѣ стиховъ мы сохранили оригинальный размѣръ подлинника.}
   
   Кто счастье взялъ мое, кто отнялъ наслажденье?
                       Презрѣнье.
   Что участи моей умножило плачевность?
                       Ревность.
   Кто сдѣлалъ, что въ душѣ убійственная скука?
                       Разлука.
   Какъ змѣй, терзаетъ сердце мука!
   На краѣ гибели стою;
   Всю отравили жизнь мою
   Презрѣнье, ревность и разлука.
   Что такъ мучительно во мнѣ волнуетъ кровь?
                       Любовь.
   Кто къ славѣ навсегда лишилъ меня дорогъ?
                       Мой рокъ.
   И кто обрекъ меня на вѣчное мученье?
                       Провидѣнье.
   Одно осталось мнѣ спасенье:
   Закрыть глаза отъ тяжкихъ мукъ....
   Все на меня возстало вдругъ:
   Любовь, мой рокъ и провидѣнье.
   
   Спасти меня отъ бѣдъ какая можетъ сила?
                       Могила.
   Кто жъ счастья и любви сорветъ цвѣтокъ желанный?
                       Непостоянный.
   Но противъ ранъ любви кто дастъ мнѣ изцѣленье?
                       Искупленье.
   Къ чему же напрягать терпѣнье,
   И раны сердца мнѣ лечить,
   Когда лишь могутъ ихъ закрыть
   Непостоянство, смерть иль изступленье.
   
   Часъ, время, уединеніе, голосъ и искусство пѣвца пріятно удивили обоихъ слушателей. Они сидѣли неподвижно, ожидая: не услышатъ ли чего нибудь еще. Но видя, что молчаніе довольно длится, рѣшились они идти отыскивать пѣвца, который такъ хорошо пѣлъ. Они только что хотѣли встать, но тотъ же голосъ послышался снова и удержалъ ихъ на мѣстѣ. Онъ пѣлъ этотъ сонетъ:
   
   Здѣсь, на землѣ, оставя призракъ свой,
   Крылами легкими, о дружба, ты взмахнула
   И радостно на небеса вспорхнула,
   Гдѣ рая жители бѣсѣдують съ тобой.
   
   По временамъ здѣсь видятъ образъ твой;
   Лице его сквозь ткань сіяетъ покрывала,
   И блага намъ сулитъ сначала,
   Но подъ конецъ грозитъ и злобой и бѣдой.
   
   Слети съ небесъ, о дружба, въ міръ тревожный,
   И свой нарядъ съ коварства ты ѣорви!
   Убило искренность оно святой любви.
   
   Не допусти, чтобы твой призракъ ложный
   Успѣлъ весь міръ предать во власть враждѣ,
   И чтобъ раздоръ господствовалъ вездѣ.
   
   Пѣніе окончилось глубокимъ вздохомъ, и оба начали снова внимательно ожидать: не будутъ ли еще чего пѣть. Разслушавъ, что пѣніе обратилось въ рыданіе и жалобы, они рѣшились узнать, кто пѣлъ такъ превосходно и такъ горько плакалъ. Пройдя немного, увидѣли они за скалою человѣка точно такого по росту и виду, какого описалъ Санчо Панса, когда разсказывалъ имъ о Карденіо. Этотъ человѣкъ, увидѣвъ ихъ, не смутился и остался неподвижнымъ, съ опущенною на грудь головою, со всѣми признаками глубокой задумчивости. Онъ не поднялъ даже глазъ, взглянувъ на нихъ одинъ только разъ, когда они неожиданно приблизились. Священникъ, умѣвшій хорошо говорить, подошелъ къ нему и, какъ человѣкъ, которому извѣстны были несчастія Карденіо, узнаннаго имъ по признакамъ, въ короткихъ и сильныхъ словахъ убѣждалъ его покинуть такой бѣдственный образъ жизни, чтобы не лишиться вовсе жизни. Это было бы, продолжалъ онъ, самое большее несчастіе изъ несчастій. Карденіо въ то время находился въ здравомъ разсудкѣ и былъ свободенъ отъ припадковъ бѣшенства, которые такъ часто выводили его изъ себя. Видя двухъ человѣкъ въ необыкновенной одеждѣ, совершенно отличной отъ той, какую носили люди, проходившіе по тѣмъ пустыннымъ мѣстамъ, онъ немного удивился, въ особенности, когда услышалъ, что ему говорятъ о его несчастіяхъ, какъ о дѣлѣ извѣстномъ: слова священника удостовѣрили его въ этомъ. Онъ отвѣчалъ: я хорошо вижу, господа, кто бы вы ни были, что небо, пекущееся о помощи добродѣтельнымъ, и часто даже злымъ, посылаетъ ко мнѣ, хотя я того и не заслуживаю, въ эти удаленныя и пустынныя мѣста, людей, которые, живо представляя мнѣ, какъ поступаю я противъ разума, ведя такую жизнь, стараются улучшить мою участь; но такъ какъ имъ неизвѣстно, какъ мнѣ, что, выйдя изъ настоящаго бѣдственнаго состоянія, я впаду въ другое, которое еще бѣдственнѣе, то они должны, можетъ бытъ, считать меня за человѣка слабаго ума или даже за безумнаго. Не удивительно, еслибы я и былъ безуменъ: воспоминаніе моихъ несчастій такъ сильно и губительно, что я, не имѣя возможности отъ него освободиться, дѣлаюсь часто похожъ на камень, лишенный всякаго добраго чувства и сознанія. Я удостовѣряюсь въ истинѣ этого, когда другіе мнѣ представляютъ доказательства того, что мною сдѣлано во время ужасныхъ моихъ припадковъ. Мнѣ не остается ничего болѣе, какъ сожалѣть объ этомъ понапрасну, проклинать безъ пользы судьбу мою, и оправдывать мои безумные поступки, разсказывая причину ихъ всякому, кто меня слушать захочетъ. Люди благоразумные, узнавъ причину, не дивятся дѣйствіямъ, и если они не находятъ для меня средства излеченія, то по крайней мѣрѣ не винятъ меня; гнѣвъ ихъ на мои поступки превращается въ состраданіе къ моимъ несчастіямъ. Если вы, господа, пришли съ тѣмъ же намѣреніемъ, съ какимъ приходили другіе, то прежде, чѣмъ станете продолжать ваши благоразумныя убѣжденія, выслушайте, прошу васъ, разсказъ о моихъ бѣдствіяхъ; можетъ быть, выслушавъ его, вы избавите себя труда утѣшать несчастнаго, для котораго никакое утѣшеніе невозможно.
   Священникъ и цирюльникъ очень желали услышать отъ самого Карденіо причину его бѣдствія и просили его разсказать имъ о ней, обѣщая ему не приступать ни къ чему иному, какъ только къ тому, чего пожелаетъ онъ самъ для помощи или утѣшенія. Печальный рыцарь началъ свой плачевный разсказъ почти такъ же, какъ разсказывалъ Донъ Кихоту и пастуху за нѣсколько передъ тѣмъ дней, когда по милости господина Елисабата и точности Донъ Кихота въ сохраненіи правилъ рыцарскихъ, разсказъ остался неоконченнымъ; но въ этотъ разъ по счастливому року припадокъ сумасшествія не возобновился въ Карденіо, и онъ могъ довести повѣсть свою до конца. Такимъ образомъ досказавъ до того случая, когда Донъ Фернандъ нашелъ записку въ книгѣ: Амадисъ Гальскій, Карденіо продолжалъ, что онъ очень хорошо эту записку помнить, и что въ ней было вотъ что сказано:
   

"Люсцинда къ Карденіо.

   "Каждый день я открываю въ васъ достоинства, которыя меня обязываютъ и принуждаютъ уважать васъ болѣе и болѣе. Если вы желаете, чтобы я исполнила долгъ мой къ вамъ, не нарушивъ чести, вы очень легко можете этого достигнуть. Родитель мой васъ знаетъ и меня очень любитъ. Не стѣсняя свободы моей, онъ исполнитъ желаніе, которое вы должны по справедливости имѣть, если вы въ самомъ дѣлѣ такъ уважаете меня, какъ говорите, въ чемъ я увѣрена."
   
   Эта записка побудила меня просить руки Люсцинды, какъ я уже разсказывалъ, и подала Донъ Фернанду мысль о Люсциндѣ, что она одна изъ самыхъ умныхъ дѣвицъ; записка возбудила въ немъ желаніе погубить меня прежде, чѣмъ мои желанія исполнятся. Я сообщилъ Донъ Фернанду возраженіе отца Люсцинды, которое состояло въ томъ, чтобы отецъ мой просилъ его согласія на бракъ мой; я сказалъ ему и то, что не смѣю говорить объ этомъ отцу моему, боясь его несогласія, не потому, чтобы онъ сомнѣвался въ извѣстныхъ качествахъ, достоинствахъ, добродѣтели и красотѣ Люсцинды, которыхъ было бы достаточно, чтобы облагородить всякій другой домъ въ Испаніи, но потому, что отецъ мой, какъ думалъ я, не желалъ, чтобы я женился такъ скоро, и хотѣлъ подождать: что сдѣлаетъ для меня Герцогъ Рикардо. Въ заключеніе я прибавилъ, что не отважусь открыться отцу моему, какъ по этимъ препятствіямъ, такъ и по многимъ другимъ, которыя меня смущаютъ, хотя я и не знаю ихъ, а только предчувствую, что мои желанія никогда не сбудутся. На все это Донъ Фернандъ отвѣчалъ мнѣ, что онъ беретъ на себя объясниться съ отцемъ моимъ и побудить его къ объясненію съ родителемъ Люсцинды. Честолюбивый Марій! Катилина жестокій! Билла преступный! Галалонъ коварный! Вельидъ вѣроломный! Юліанъ мстительный! Іуда корыстолюбивый! Что сдѣлалъ тебѣ несчастный, который съ такимъ простодушіемъ открылъ тебѣ тайны и радости своего сердца? Чѣмъ онъ обидѣлъ тебя? Что сказалъ онъ тебѣ, или какія далъ совѣты, которые не имѣли бы цѣлью возвышенія твоей чести и выгодъ твоихъ? Но зачѣмъ я жалуюсь, несчастный! Извѣстно, что когда теченіе звѣздъ приноситъ бѣдствія, то послѣднія низвергаются съ высоты яростно и грозно, и нѣтъ на землѣ силы, которая могла бы удержать потокъ несчастій, ни искусства, которое бы могло отвратить его. Кто бы могъ подумать, что Донъ Фернандъ, человѣкъ знатнаго рода, умный, обязанный мнѣ за разныя услуги, имѣющій средства вездѣ достичь всего, чего ни пожелала бы его любовь, рѣшится отнять у меня, какъ говорится, одну овцу, которою я еще и не обладалъ. Но отложимъ въ сторону эти размышленія, какъ безполезныя, и свяжемъ разорванную нить моего печальнаго разсказа. Донъ Фернанду показалось, что мое присутствіе неудобно для исполненія его коварнаго и злаго намѣренія; онъ рѣшился послать меня къ старшему своему брату, чтобы просить у него денегъ для уплаты за шесть лошадей, которыхъ онъ въ тотъ самый день, какъ предложилъ объясниться съ отцемъ моимъ, нарочно купилъ съ тою цѣлью, чтобы удалить меня, пославъ за деньгами, и лучше достигнуть успѣха въ своемъ зломъ намѣреніи. Могъ ли я предотвратить эту измѣну? Могъ ли вообразить подобную? Навѣрное, не могъ; напротивъ я съ большимъ удовольствіемъ вызвался тотчасъ же пуститься въ дорогу, радуясь хорошей покупкѣ. Въ ту же ночь я имѣлъ разговоръ съ Люсциндой и сообщилъ ей то, что у насъ съ Донъ Фернандомъ было положено; я прибавилъ, что она можетъ твердо надѣяться исполненія нашихъ честныхъ и справедливыхъ желаній. Не подозрѣвая, какъ и я, измѣны Донъ Фернанда, она сказала мнѣ, чтобы я поспѣшнѣе возвратился, и что для исполненія нашихъ желаній нужно только, чтобы отецъ мой объяснился съ ея родителемъ. Не знаю, что съ нею сдѣлалось, когда она мнѣ сказала это. Глаза ея наполнились слезами, какъ будто узелъ сжалъ ей горло и помѣшалъ досказать многое, что она, какъ мнѣ показалось, сообщить мнѣ желала. Я удивился этому новому случаю. До тѣхъ поръ съ нею этого никогда не бывало. Каждый разъ, когда счастливый случай или мое стараніе допускали насъ видѣться, мы всегда разговаривали съ радостью, и удовольствіемъ, не мѣшая въ разговоры наши слезъ, вздоховъ, ревности, подозрѣній, или страха. Bcè увеличивало мое счастье, и я благодарилъ небо за то, что оно назначило ее въ мои повелительницы. Я восхищался ея красотою, дивился ея достоинствамъ, ея уму. И она платила мнѣ тѣмъ же, хваля то, что ей, влюбленной, казалось во мнѣ достойнымъ похвалы. Вмѣстѣ съ этимъ мы разсказывали другъ другу тысячу бездѣлокъ и приключеній нашихъ сосѣдей и знакомыхъ. Смѣлость моя не простиралась далѣе того, что я бралъ, почти силою, одну изъ ея прелестныхъ, бѣлыхъ рукъ и прижималъ ее къ губамъ моимъ, сколько позволяла то узкая, желѣзная рѣшетка, раздѣлявшая насъ. Но въ ночь, которая предшествовала печальному дню моего отъѣзда, она грустила, плакала, вздыхала, и наконецъ скрылась, оставя меня исполненнаго смущенія и испуга. Меня устрашили такіе небывалые и печальные знаки скорби въ Люсциндѣ; но чтобы не истребить надеждъ моихъ, я приписалъ все это силъ любви ко мнѣ и грусти, которую обыкновенно причиняетъ разлука страстнымъ любовникамъ. Наконецъ я уѣхалъ, печальный и задумчивый, съ дутою полною страха и подозрѣній, не зная самъ что подозрѣвалъ я и чего страшился. Это были ясныя признаки горестей и бѣдъ, которыя предназначены мнѣ были въ будущемъ. Я пріѣхалъ туда, куда былъ посланъ, отдалъ письма брату Донъ Фернанда, былъ хорошо имъ принятъ, но не скоро отпущенъ: онъ велѣлъ ждать мнѣ, къ моему огорченію, цѣлую недѣлю и въ такомъ мѣстѣ, гдѣ бы герцогъ, отецъ его, не могъ меня увидѣть, потому, что брать его писалъ о присылкѣ ему денегъ безъ вѣдома отца. Все это было придумано хитрымъ Донъ Фернандомъ; у брата его не было недостатка въ деньгахъ, чтобы тотчасъ же меня отправить. Такое приказаніе давало мнѣ право его нарушить. Мнѣ казалось невозможнымъ прожить столько дней въ разлукѣ съ Люсциндою тѣмъ болѣе, что я покинулъ ее въ печали, о которой уже вамъ разсказывалъ. Не смотря на это, я послушался, какъ добрый служащій, хотя и видѣлъ, что заплачу за то моимъ благополучіемъ. Но въ четвертый день послѣ моего пріѣзда, явился человѣкъ, который меня отыскивалъ, и отдалъ мнѣ письмо. По адресу я узналъ, что оно отъ Люсцниды, потому, что почеркъ руки былъ ея. Въ испугѣ и страхѣ, я распечаталъ письмо, думая, что безъ сомнѣнія важная причина побудила Люсцинду писать ко мнѣ, отсутствующему: она рѣдко писала ко мнѣ и тогда, когда я не былъ отъ нея въ отдаленіи. Прежде прочтенія письма, я спросилъ человѣка, кто далъ ему это письмо, и сколько времени пробылъ онъ въ дорогѣ? Онъ отвѣчалъ мнѣ, что, случайно проводя по городской улицѣ, около полудня, услышалъ онъ, что какая-то госпожа, прекрасная собою, кличетъ его изъ окна; глаза ея были наполнены слезами. Она сказала ему поспѣшно: любезный братъ! если ты христіанинъ, какимъ кажешься, то ради. Бога прошу тебя доставить скорѣе, скорѣе это письмо по адресу въ мѣсто, которое хорошо всѣмъ извѣстно; ты сдѣлаешь этимъ большую заслугу передъ Богомъ, а для того чтобы ты имѣлъ средства исполнить это, возьми то, что въ этомъ платкѣ завернуто. Сказавъ это, продолжалъ человѣкъ, она бросила мнѣ изъ окна платокъ, въ которомъ были завязаны сто реаловъ и это золотое кольцо, которое у меня на пальцѣ, съ письмомъ, которое я вамъ отдалъ. И не дожидаясь отвѣта моего, она тотчасъ же удалилась отъ окошка, увидѣвъ однакожъ прежде, что я поднялъ письмо и платокъ, и подалъ ей знакъ, что исполню ея приказаніе. Видя, что мнѣ такъ щедро заплачено за трудъ, который предстоялъ мнѣ для доставленія вамъ письма, узнавъ по адресу, что письмо посылалось къ вамъ, (я васъ, милостивый государь, хорошо знаю,) и тронувшись также сдезами этой прекрасной госпожи, рѣшился я ни на кого не полагаться, а отправиться самому, для врученія вамъ письма, и въ шестнадцать часовъ я прибылъ сюда по дорогѣ, которая, какъ вы знаете, въ восмнадцать миль.

0x01 graphic

   Между тѣмъ, какъ благодарный и новый посланный говорилъ мнѣ все это, я слушалъ его, боясь проронить одно слово, и ноги мои такъ дрожали, что я едва могъ стоять. Наконецъ я распечаталъ письмо и прочиталъ:
   
   "Слово, данное вамъ Донъ Фернандомъ, убѣдитъ родителя вашего къ объясненію съ моимъ, онъ исполнилъ гораздо болѣе для своихъ видовъ, чѣмъ для вашей пользы. Знайте, что онъ просилъ руки моей, и родитель мой, побужденный преимуществами, которыя, по его мнѣнію, Донъ Фернандъ имѣетъ надъ вами, согласился на его желаніе, и такъ твердо, что черезъ два дня будетъ сговоръ, но въ такой тайнѣ и уединеніи, что одни небеса будутъ свидѣтелями и нѣкоторые изъ домашнихъ людей. Каково мое положеніе, подумайте. Нужно ли вамъ возвратиться, судите сами. Люблю ли я васъ, вамъ это покажутъ событія. Дай Богъ, чтобы мое письмо дошло до вашихъ рукъ прежде, нежели моя рука по необходимости соединится съ рукою того, кто такъ худо знаетъ хранить обѣщанную вѣрность."
   
   Вотъ что вообще содержало въ себѣ письмо. Оно побудило меня тотчасъ же пуститься въ дорогу, не ожидая уже ни отвѣта, ни денегъ. Я увидѣлъ тогда ясно, что не покупка лошадей, а другія намѣренія побудили Донъ Фернанда послать меня къ своему брату. Гнѣвъ, который я ощутилъ противъ него, соединенный со страхомъ лишиться милой, которой вниманіе я столько лѣтъ искалъ услугами и любовью, придали мнѣ крылья. Можно сказать, что а прилетѣлъ на другой день въ городъ, и въ такой часъ, когда было удобно имѣть разговоръ съ Люсциндой. Я тайно вошелъ, оставивъ мула, на которомъ прискакалъ, въ домѣ добраго человѣка, который привезъ мнѣ письмо. По счастію я увидѣлъ Люсцинду у окна съ рѣшеткой, которое было свидѣтелемъ нашей любви. Она тотчасъ узнала меня, а я узналъ ее; но не такими должны были мы увидѣть другъ друга. Кто въ свѣтѣ можетъ похвалиться, что онъ постигъ шаткія мысли и измѣнчивое свойство женщины? Навѣрное никто. Когда Люсцинда меня увидѣла, она сказала мнѣ: Карденіо, я одѣта въ вѣнчальное платье, меня уже ожидаютъ въ залѣ измѣнникъ Донъ Фернандъ и мой корыстолюбивый отецъ, съ другими* свидѣтелями, которые скорѣе будутъ свидѣтелями моей смерти, чѣмъ сговора. Не смущайся, другъ, и постарайся присутствовать при этомъ жертвоприношеніи. Если слова мои не будутъ имѣть силы отвратить его, то у меня есть скрытый кинжалъ, который можетъ избавить меня отъ насилія, положивъ конецъ моей жизни и начало тому, чтобы ты узналъ, какъ я любила и люблю тебя. Встревоженный, я поспѣшно отвѣчалъ ей, опасаясь упустить минуту отвѣчать ей: пусть дѣла оправдаютъ слова твои, и если у тебя кинжалъ для исполненія твоего обѣщанія, то со мной шпага для твоей защиты или для нанесенія себѣ смертельнаго удара, еслибы рокъ возсталъ противъ насъ. Не думаю, чтобы она могла разслушать всѣ слова мои потому, что ее поспѣшно позвали къ жениху, который ждалъ ее. Съ этимъ вмѣстѣ настала ночь моей печали, закатилось солнце моей радости; въ глазахъ, моихъ, потемнѣлъ свѣтъ, умъ мой лишился способности размышленія. Я не имѣлъ силъ ни войти въ домъ ея, ни удалиться отъ него куда нибудь. Но размысливъ, какъ важно мое присутствіе при томъ, что могло произойти въ этомъ домѣ, я ободрился, сколько могъ, и вошелъ въ него. Такъ какъ я хорошо зналъ всѣ входы и выходы, и притомъ въ домѣ была тревога по случаю тайнаго сговора, то никто не замѣтилъ меня. Я успѣлъ помѣститься въ углубленіи одного окна залы, которое было закрыто двумя занавѣсами; между ними я могъ, не будучи самъ видимъ, видѣть все, что происходитъ въ залѣ. Кто можетъ разсказать, какъ билось мое сердце, когда я стоялъ тутъ, кто опишетъ мои мысли и намѣренія, которыя быстро являлись и уходили. Ихъ было такое множество и такого рода, что невозможно пересказать ихъ и даже хорошо умолчать. Довольно знать вамъ, что женихъ вошелъ въ залу, безъ особаго наряда, въ обыкновенномъ своемъ платьѣ. За нимъ былъ, за посаженнаго отца, двоюродный братъ Люсцинды, и въ залѣ никого не находилось, кромѣ прислужниковъ дома. Вскорѣ и Люсцинда вышла изъ уборной, въ сопровожденіи своей матери и двухъ горничныхъ ея дѣвушекъ, одѣтая и убранная такъ, какъ заслуживали ея званіе и красота; чудесный нарядъ ея былъ верхъ совершенства. Мое тревожное ожиданіе не допустило меня разсмотрѣть подробностей ея наряда; я только замѣтилъ цвѣта, которые были пурпуровый и бѣлый, и блескъ драгоцѣнныхъ каменьевъ, украшавшихъ ея прическу и все платье. Все это возвышало рѣдкую красоту русыхъ ея волосъ, которые потемняли блескъ драгоцѣнныхъ каменьевъ и четырехъ факеловъ, освѣщавшихъ залу. О память, смертельный врагъ моего спокойствія! Къ чему представляешь ты мнѣ теперь несравненную красоту моей обожаемой непріятельницы! Лучше, жестокая память, представь мнѣ тогдашній ея поступокъ, для того, чтобы я за тяжкое оскорбленіе сталъ искать, если не мщенія, то смерти моей. Не скучайте, господа, слушая отступленія, въ которыя вдаюсь я. Мое несчастіе не принадлежитъ къ числу такихъ, которыя могутъ быть разсказываемы послѣдовательно и спокойно. Всякое обстоятельство кажется мнѣ заслуживающимъ подробнаго разсказа.
   Священникъ отвѣчалъ на это, что они не только не скучаютъ, слушая его, но напротивъ съ удовольствіемъ слѣдуютъ за подробностями разсказа, и что эти подробности не должны быть умолчаны и заслуживаютъ такого же вниманія, какъ и главное происшествіе.

0x01 graphic

   Карденіо продолжалъ: когда всѣ собрались въ залѣ, вошелъ приходскій священникъ, и, взявъ обручаемыхъ за руки, по обряду, сказалъ: желаешь ли, Люсцинда, предстоящаго здѣсь Донъ Фернанда назвать законнымъ супругомъ своимъ, какъ то повелѣваетъ святая матерь, церковь? При этихъ словахъ я выставилъ изъ-за занавѣсовъ мою голову, и съ тревогою въ душѣ началъ внимательно вслушиваться, что отвѣтитъ Люсцинда, ожидая въ ея отвѣтѣ моего смертнаго приговора или слова о дарованіи мнѣ жизни. О! кто бы осмѣлился тогда выйти изъ моего убѣжища, и закричать: "Люсцинда! Люсцинда! Разсуди, что дѣлаешь ты, вспомни, чѣмъ ты мнѣ обязана, размысли, что ты должна быть моею, и не можешь принадлежать другому. Увѣрься, что твои отвѣтъ: да, и смерть моя, должны быть въ одинъ и тотъ же мигъ. Измѣнникъ Донъ Фернандъ, похититель моего счастія, мой убійца! Чего хочешь ты? Чего требуешь? Подумай, что ты по-христіански не можешь достигнуть цѣли своихъ желаній: Люсцинда -- моя супруга, я мужъ ея." О я безумный! Теперь, когда я далекъ отъ Люсцинды, далекъ отъ опасности, теперь говорю я, что я долженъ былъ сдѣлать то, чего тогда не сдѣлалъ. Теперь, допустивъ похитить у меня мое сокровище, я проклинаю похитителя, которому могъ отомстить, еслибъ у меня стало на то сердца столько же, сколько оно теперь способно къ жалобамъ. Но я поступилъ тогда, какъ безумецъ и трусъ; пусть умру теперь въ поношеніи, раскаяніи и безуміи. Священникъ ждалъ отвѣта Люсцинды, которая медлила произнести его. Когда я думалъ, что она вынетъ кинжалъ для исполненія своего обѣщанія, или выскажетъ правду, для меня выгодную, я услышалъ, что она сказала слабымъ и дрожащимъ голосомъ: да, желаю. Тоже сказалъ Донъ Фернандъ, подалъ ей кольцо, и они соединились неразрывными узами. Обрученный подошелъ, чтобы обнять свою супругу. Она, положивъ руку на сердце, упала безъ чувствъ въ объятія своей матери. Мнѣ остается разсказать, что сталось со мною, когда, услышавъ да, увидѣлъ я, что мои надежды обмануты, слова и обѣщанія Люсцинды ложны, что я лишенъ навсегда возможности возвратить счастіе, котораго лишился въ этотъ мигъ. Умъ мой помрачился; мнѣ показалось, что небо отступилось отъ меня, что земля, меня поддерживавшая, задышала ко мнѣ враждою, что воздухъ не давалъ дышать мнѣ, удерживалъ мои вздохи, что вода не давала мнѣ слезъ для глазъ моихъ. Одинъ огонь пылалъ сильнѣе; все вспыхнуло во мнѣ бѣшенствомъ и ревностью. Всѣ встревожились обморокомъ Люсцинды. Мать разстегнула платье на груди ея, чтобы она могла дышать свободнѣе, и увидѣла спрятанную запечатанную, бумагу, которую Донъ Фернандъ взялъ поспѣшно и началъ читать при свѣтѣ факела. Окончивъ чтеніе, онъ сѣлъ на стулъ и опустилъ щеку на ладонь, съ признаками глубокой задумчивости, не заботясь о средствахъ, которыми старались привести въ чувство его супругу.
   Видя смятеніе всѣхъ домашнихъ, я рѣшился выйти, не заботясь о томъ, увидятъ ли меня или нѣтъ, и положилъ, еслибы меня увидѣли, совершить дѣйствіе, которое бы показало всѣмъ мое справедливое негодованіе и жажду наказать коварнаго Донъ Фернанда, и даже непостоянную измѣнницу, бывшую въ обморокѣ. Но рокъ мой, который берегъ меня для большихъ несчастій, если могутъ быть большія, устроилъ, что я въ этотъ мигъ вполнѣ владѣлъ разсудкомъ, котораго лишился въ послѣдствіи. И такъ не хотя отомстить злѣйшимъ врагамъ моимъ, (которымъ я могъ бы отомстить легко, потому, что они обо мнѣ вовсе не думали,) я рѣшился нанести имъ мщеніе самимъ собою, и перенести на себѣ казнь, которую они заслуживали. Безъ сомнѣнія это мщеніе ужаснѣе того, еслибъ я убилъ ихъ. Мщеніе, совершаемое внезапно, скоро оканчиваетъ казнь, но то, котораго мученія длятся,-убиваетъ постоянно, не лишая жизни. Я вышелъ наконецъ изъ дома и пришелъ въ домъ человѣка, у котораго я оста? вилъ мула. Я велѣлъ осѣдлать его, сѣлъ на него, не простясь съ хозяиномъ, и выѣхалъ изъ города, не смѣя, какъ другой Лотъ, обратить лице и посмотрѣть на городъ. Когда я увидѣлъ себя наединѣ, въ полѣ, когда мракъ ночи покрылъ меня и тишина ея начала вызывать мои жалобы, то, не опасаясь быть услышаннымъ или узнаннымъ, я возвысилъ голосъ и осыпалъ Люсцинду и Донъ Фернанда проклятіями, какъ будто бы можно было удовлетворить себя ими за нанесенное оскорбленіе. Я называлъ ее жестокою, неблагодарною, притворщицею, корыстолюбивою, укорялъ ее, что богатство моего врага ослѣпило ее и заставило разлюбить меня и предпочесть мнѣ того, къ кому счастіе было щедрѣе и благосклоннѣе. И посреди порыва этихъ укоровъ и проклятій, я оправдывалъ ее, говоря, что не удивительно, если дѣвица, воспитанная въ уединеніи отцовскаго дома, привыкшая всегда повиноваться своимъ родителямъ, захотѣла уступить желанію ихъ, когда они предложили ей въ женихи такого знатнаго молодаго человѣка, съ такими богатствомъ и достоинствами; отказавшись отъ предложенія, она заставила бы думать про себя, что лишилась разсудка, или любитъ другаго, чѣмъ повредила бы своей доброй славѣ. Вслѣдъ за тѣмъ говорилъ я опять, что еслибы она сказала, что я мужъ ея, то родители ея увидѣли бы, что выборъ ея не такъ худъ, чтобы нельзя было извинить ее, потому, что прежде предложенія Донъ Фернанда они не могли бы сами пожелать, соразмѣряя желанія свои съ разсудкомъ, для своей дочери мужа лучшаго, чѣмъ я. Прежде принужденнаго и рѣшительнаго своего шага и согласія на бракъ, могла бы она сказать, что я уже отдалъ ей свою руку; я бы поддержалъ ее и согласился на все, въ чемъ бы она должна была притвориться въ этомъ случаѣ. Наконецъ я рѣшилъ, что слабая любовь, слабый разсудокъ, сильное честолюбіе и желаніе знатности побудили ее позабыть обѣщанія, которыми она меня обольщала, занимала и поддерживала въ моей твердой надеждѣ и честныхъ желаніяхъ. Говоря все это, въ сильномъ волненіи, я скакалъ далѣе во весь остатокъ ночи, и на разсвѣтѣ приблизился къ одному ущелью этихъ горъ. Не видя ни дороги ни тропинки, я проѣхалъ еще три дня по горамъ, и наконецъ остановился на лугу, который не знаю съ какой стороны горъ находится, и тамъ спросилъ пастуховъ: гдѣ самое дикое мѣсто этихъ ущелій? Мнѣ сказали, что оно здѣсь. Я тотчасъ же поскакалъ сюда въ намѣреніи лишить себя жизни. Мулъ мой отъ усталости и голода палъ, можетъ быть, для того, чтобы освободиться отъ такой безполезной ноши, какъ я. Я остался пѣшимъ, изтощенный въ силахъ, мучимый голодомъ, не видя и не желая помощи. Не знаю сколько времени пролежалъ я на землѣ. Наконецъ я всталъ, не чувствуя уже голода, и увидѣлъ близъ себя пастуховъ, которые, безъ сомнѣнія, оказали мнѣ помощь. Они разсказали мнѣ, какъ я ими былъ найденъ, и какъ я наговорилъ имъ бездну нелѣпостей которыя ясно показывали, что я лишился разсудка. Я самъ почувствовалъ съ тѣхъ поръ, что не всегда владѣю разсудкомъ: онъ такъ ослабѣлъ во мнѣ и разстроился, что я дѣлаю тысячу безумствъ, раздирая на себѣ одежду, крича въ этихъ пустыняхъ, проклиная судьбу мою и напрасно повторяя милое имя моей непріятельницы. Тогда одно у меня намѣреніе: умереть, произнося мои жалобы. Когда же я прихожу въ себя, то чувствую себя въ такой степени усталымъ и разломаннымъ, что съ трудомъ могу двигаться. Мое обыкновенное жилище въ дуплѣ пробковаго дерева, гдѣ можетъ укрыться это бѣдное тѣло. Пастухи, которые, ходятъ по этимъ горамъ, побуждаемые состраданіемъ, поддерживаютъ меня, ставя для меня пищу на дорогахъ и на скалахъ, гдѣ, какъ они думаютъ, могу пройти я случайно и найти пищу. Хотя разсудокъ мой разстроенъ, но потребность природы побуждаетъ меня искать пищи и употреблять ее. Иногда разсказываютъ они мнѣ, встрѣчая меня въ здравомъ разсудкѣ, что я выхожу на дороги и, не смотря на то, что они даютъ мнѣ пищу по доброй волѣ, отнимаю ее силой у пастуховъ, которые возвращаются съ запасами изъ деревни въ свои хижины. Такъ провожу свою бѣдственную жизнь, пока небо не умилосердится и не пошлетъ мнѣ кончины, или не лишитъ меня памяти, чтобы я позабылъ красоту и измѣну Люсцинды и оскорбленіе Донъ Фернанда. Еслибы небо сдѣлало это, не лишивъ меня жизни, я направилъ бы на лучшій путь мои мысли. Если этого не будетъ, то мнѣ остается молить его только о душѣ своей, такъ какъ я не чувствую въ себѣ силъ избавить тѣло отъ этого суроваго образа жизни, который я избралъ. Вотъ, господа, плачевная исторія моего несчастія. Скажите мнѣ: можетъ ли кто разсказать о своихъ бѣдствіяхъ хладнокровнѣе. меня? Не трудитесь убѣждать меня и совѣтовать то, что разумъ вашъ найдетъ нужнымъ для моего излеченія. Это было бы для меня столько же полезно, сколько можетъ принести пользы лекарство, предписанное врачемъ больному, который лечиться не хочетъ. Я не желаю здоровья безъ Люсцинды. Она пожелала быть чужою, когда принадлежала или должна была принадлежать мнѣ, а я желаю быть во власти несчастія, когда могъ владѣть счастіемъ. Она хотѣла своимъ непостоянствомъ упрочить мою погибель, а я хочу погибнуть, чтобы доставить ей удовольствіе. Примѣромъ для будущаго послужитъ то, что я одинъ лишенъ былъ достоянія всѣхъ несчастныхъ, которыхъ обыкновенно утѣшаетъ невозможность утѣшиться. Это усиливаетъ мои мученія, которыя, мнѣ кажется, и смертью не прекратятся.

0x01 graphic

0x01 graphic

   Здѣсь кончилъ Карденіо свой длинный разсказъ о своей любви и своихъ несчастіяхъ. Въ то время, когда священникъ готовился сказать ему что нибудь въ утѣшеніе, его остановилъ голосъ, который ему послышался. Онъ произносилъ въ жалобныхъ звукахъ то, о чемъ разсказано будетъ въ четвертой части настоящаго повѣствованія, потому, что въ этомъ мѣстѣ кончилъ третью часть мудрый и благоразумный историкъ Сидъ Хаметъ Бененхели.

0x01 graphic

   

0x01 graphic

ОГЛАВЛЕНІЕ ПЕРВАГО ТОМА.

   О жизни и твореніяхъ Сервантеса.
   Прологъ.
   ГЛАВА I. О званіи и занятіяхъ знаменитаго дворянина Донъ Кихота Ламанчскаго
   -- II. О первомъ выѣздѣ, который предпринялъ Донъ Кихотъ
   -- III. О посвященіи Донъ Кихота въ рыцари
   -- IV. О томъ, что случилось съ нашимъ рыцаремъ по выѣздѣ изъ гостинницы
   -- V. Продолженіе разсказа о бѣдствіи нашего рыцаря
   -- VI. О пересмотрѣ библіотеки, который произвели священникъ и цирюльникъ
   -- VII. О второмъ выѣздѣ Донъ Кихота Ламанчскаго
   -- VIII. О подвигѣ храбраго Донъ Кихота у вѣтряныхъ мельницъ, и о другихъ достопамятныхъ его дѣяніяхъ
   -- IX. Окончаніе ужаснаго сраженія Бискайца съ храбрымъ рыцаремъ Ламанчскимъ
   ГЛАВА X. Объ умномъ разговорѣ Донъ Кихота съ своимъ оруженосцемъ Санчо Пансою
   -- XI. О приключеніи Донъ Кихота у пастуховъ
   -- XII. О томъ, что разсказалъ пастухъ бывшимъ съ Донъ Кихотомъ
   -- XIII. Окончаніе разсказа о пастушкѣ Марселѣ, и другія приключенія
   -- XIV. Гдѣ помѣщены стихи отчаянные умершаго пастуха, съ другими нечаянными приключеніями
   -- XV. О несчастномъ приключеніи Донъ Кихота, при встрѣчѣ съ нѣкоторыми безчеловѣчными Янгуесами
   -- XVI. О приключеніи дворянина въ гостинницѣ, которую онъ вообразилъ замкомъ
   -- XVII. О безчисленныхъ непріятностяхъ, перенесенныхъ храбрымъ Донъ Кихотомъ и добрымъ оруженосцемъ его Санчо Пансою въ гостинницѣ, которую рыцарь на свою бѣду принялъ за замокъ
   XVIII. О разговорѣ Санчо Пайсы съ господиномъ его Донъ Кихотомъ, и о другихъ приключеніяхъ, достойныхъ бытъ разсказанными
   -- XIX. О благоразумныхъ разсужденіяхъ Санчо Пенсы, о приключеніи Донъ Кихота съ мертвымъ тѣломъ, и о другихъ важныхъ событіяхъ
   -- XX. О невиданномъ и неслыханномъ приключеніи, которому храбрый Донъ Кихотъ положилъ конецъ съ меньшею опасностію, чѣмъ всѣ знаменитые рыцари въ подобныхъ обстоятельствахъ
   -- XXI. О завоеваніи шлема Мамбрина, о другихъ приключеніяхъ, встрѣтившихся нашему непобѣдимому рыцарю
   XXII. О свободѣ, дарованной Донъ Кихотомъ многимъ несчастнымъ, которыхъ неволею вели туда, куда имъ итти не хотѣлось
   ГЛАВА XXIII. О приключенія знаменитаго Донъ Кихота въ Сіеррѣ Моренѣ, которое было одно изъ рѣдчайшихъ приключеній, повѣствуемыхъ въ этой истинной исторіи
   -- XXIV. Продолженіе приключеній въ Сіеррѣ Моренѣ
   -- XXV. О странныхъ приключеніяхъ храбраго Ламанчскаго рыцаря въ Сіеррѣ Моренѣ, и объ его подражаніи покаянію Мрачнаго Красавца
   -- XXVI. О дальнѣйшихъ подвигахъ, которые влюбленный Донъ Кихотъ совершилъ въ Сіеррѣ Моренѣ
   -- XXVII. О томъ, какъ успѣли въ своемъ намѣреніи священникъ и цирюльникъ, и о другихъ вещахъ, достойныхъ быть разсказанными въ этой важной исторіи

0x01 graphic

   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru