Сервантес Мигель Де
Сила крови

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст издания: "Отечественныя Записки", No 1, 1839.
    Перевод К. Тимковского.

  

СИЛА КРОВИ.

(Повѣсть Мигеля Сервантеса.)

   Въ одну изъ теплыхъ лѣтнихъ ночей возвращался въ Толедо, съ прогулки по рѣкѣ, старый гидальго {Переводчикъ старался соблюдать съ возможною точностію всю оригинальность и всѣ оттѣнки слога подлинника, не дозволяя себѣ въ то же время никакихъ измѣненій въ содержаніи. Повѣсти великаго Сервантеса, запечатлѣнныя тѣмъ же могучимъ талантомъ, который создалъ "Донъ Кихота" и замѣчательныя всегда по нравственной цѣли своей, не должны подвергаться тѣмъ сокращеніямъ и урѣзкамъ, которыя терпитъ произведеніе какого-нибудь безнравственнаго французскаго разскащика. Ред.} съ своею женой, съ маленькимъ сыномъ, шестнадцатилѣтнею дочерью и служанкою. Ночь была свѣтлая, часъ двѣнадцатый, дорога опустѣлая, и они шли медленно чтобъ вполнѣ наслаждаться прелестными окрестностями Толедо. Совершенно полагаясь на бдительность полиціи и на добродушіе жителей этого города, безпечно шелъ добрый гидальго съ своимъ почтеннымъ семействомъ, вовсе не думая ни о какомъ несчастіи, которое бы могло съ ними случиться; но, такъ какъ бѣда, по большой части, приходитъ неожиданно, съ ними случилось такое происшествіе, которое разстроило ихъ прогулку, и имъ стало на нѣсколько лѣтъ о чемъ поплакать. Въ этомъ же городѣ жилъ одинъ вельможа лѣтъ около двадцати-двухъ отроду; его богатство, знатность происхожденія, дурныя наклонности, вольность въ обхожденіи и неудачный выборъ товарищей наводили его на такія дѣла и дерзкія покушенія, которыя унижали его достоинство, и дерзость его вошла въ пословицу. Этотъ вельможа,-- о настоящемъ имени котораго мы, покуда, умолчимъ по важнымъ причинамъ, и назовемъ его просто Родольфомъ,-- съ четырьмя другими своими пріятелями, все холостою молодежью, весельчаками и повѣсами, спускался по тому же берегу, по которому подымался нашъ гидальго. Встрѣтились оба стада -- овцы съ волками; Родольфъ и его товарищи, съ безстыдною наглостію, закрывъ свои лица, посмотрѣли на мать, на дочь и служанку. Старикъ смутился, и сталъ упрекать ихъ въ дерзости; они отвѣчали ему хохотомъ и насмѣшками, и, не покушаясь ни на что болѣе, прошли мимо. Но необыкновенная красота лица, которое увидѣлъ Родольфъ, лица Леокадіи (пусть такъ называется дочь стараго гидальго) произвела такое сильное впечатлѣніе на его умъ, что, вопреки разсудку, возникло въ немъ желаніе имѣть ее въ своей власти, не смотря ни на какія непріятности, которыя онъ могъ бы на себя навлечь этимъ. Въ ту же минуту онъ сообщилъ эту мысль своимъ товарищамъ, а въ слѣдующую они уже рѣшились воротиться и похитить дѣвушку, чтобъ услужить Родольфу, потому-что всегда люди богатые, если еще притомъ они щедры, найдутъ себѣ поклонниковъ, которые станутъ прославлять ихъ невоздержность и называть добрыми ихъ дурныя наклонности. Такимъ-то образомъ родиться злой мысли, сообщить ее другимъ, рѣшиться похитить Леокадію и похитить -- было дѣломъ одной минуты. Они обвязали себѣ лица платками, и, обнаживъ шпаги, воротились; еще нѣсколько шаговъ, и они догнали тѣхъ, которые не переставали еще благодарить Бога за то, что онъ избавилъ ихъ отъ этихъ, дерзкихъ повѣсъ. Родольфъ бросился на Леокадію и, схвативъ ее на руки, пустился бѣжать; у нея не достало силъ сопротивляться, испугъ лишилъ ее голоса, свѣтъ потемнѣлъ въ глазахъ ея; въ изнеможеніи и безъ чувствъ она не видѣла ни того, кто несъ ее, ни куда несли ее. Отецъ громкимъ голосомъ призывалъ на помощь, мать кричала, маленькій братъ плакалъ, служанка царапалась; но ни голосъ не былъ услышанъ, ни крики не были внятны, ни плачь не возбудилъ состраданія, ни царапанья не принесли никакой пользы, потому-что все это было покрыто и заглушено уединенностію мѣста, мертвымъ молчаніемъ ночи и жестокосердіемъ похитителей. Однимъ словомъ, одни ушли въ радости,-- въ печали остались другіе. Родольфъ дошелъ до своего дома безъ всякаго препятствія, а родители Леокадіи возвратились къ себѣ измученные, съ горестію и отчаяніемъ въ сердцѣ, подобные слѣпцамъ, ибо не видѣли очей своей дочери, которая была свѣтомъ ихъ очей,-- одинокіе, потому-что Леокадія была душою и утѣшеніемъ ихъ домашняго круга,-- смущенные, ибо не знали, благоразумно ли будетъ объявить полиціи о своемъ несчастіи и боялись сами по своей волѣ разгласить о своемъ безчестіи. Какъ бѣдные дворяне, они нуждались въ покровительствѣ, и не знали на кого жаловаться, развѣ только на свой горькій жребій. Родольфъ между-тѣмь, хитрый и догадливый, держалъ уже въ своемъ домѣ и въ своей комнатѣ Леокадію, и былъ такъ остороженъ во время похищенія, что, видя ее безъ чувствъ на своихъ рукахъ, закрылъ ей глаза платкомъ, чтобъ она не видѣла ни улицъ, по которымъ ее несли, ни дома, ни комнаты, въ которой она находилась. Здѣсь уже, никѣмъ не замѣченный,-- потому-что у него была особенная квартира въ домѣ его отца и ключь отъ его комнаты былъ всегда при немъ,-- прежде чѣмъ Леокадія пришла въ себя, Родольфъ исполнилъ злое свое намѣреніе. Но какъ страсти большею частію не переживаютъ минуты ихъ удовлетворенія, Родольфъ желалъ бы тотъ же часъ избавитъся отъ Леокадіи, и ему пришло на мысль вынести ее на улицу, въ томъ же безчувственномъ положеніи, въ которомъ она находилась; онъ приступилъ уже къ исполненію своего намѣренія, какъ вдругъ она стала приходить въ себя, говоря: "Гдѣ я злополучная? Что значитъ эта темнота? Какой мракъ меня окружаетъ? Ужь не въ аду ли я за мои грѣхи? Боже! кто здѣсь?.. Слышишь ли ты меня, матушка и госпожа моя? внимаешь ли ты мнѣ, мой отецъ возлюбленный? О, я несчастная! я вижу, что родители мои не слышатъ меня, а враги мои прикасаются ко мнѣ. Счастлива была бы я, еслибъ этотъ мракъ продолжался вѣчно; пусть глаза мои не увидятъ болѣе свѣта божьяго, и пусть это мѣсто, гдѣ я теперь, коково бы оно ни было, будетъ навсегда могилою моей чести; лучше безчестіе, если оно никому неизвѣстно, нежели честь, которая основана только на мнѣніи людей. Такъ, я начинаю припоминать... О, еслибъ я могла никогда не вспомнить объ этомъ!... Я шла недавно вмѣстѣ съ моими родителями; такъ, я помню, меня схватили, и я уже думаю, я вижу, что не хороша мнѣ показываться на глаза людямъ.... О ты, кто бы ты ни былъ, ты, который сидишь здѣсь подлѣ меня (она протянула руки къ Родольфу), если душа твоя доступна моленіямъ, умоляю тебя: если ты уже разбилъ доброе имя мое, какъ игрушку, разбей также и жизнь мою; лиши меня ея теперь же; кчему сохранять жизнь той, которая не сохранила своей чести? Подумай, что жестокость обиды, которую ты нанесъ мнѣ, загладится тѣмъ великодушіемъ, которое ты окажешь мнѣ, умертвивъ меня; такъ, въ одно и то же время, ты будешь и жестокимъ и великодушнымъ!"
   Слова Леокадіи привели Родольфа въ смущеніе, и, какъ неопытный юноша, онъ не зналъ что отвѣчать ей, что дѣлать. Его молчаніе все болѣе и болѣе удивляло Леокадію, и она простирала руки, пытаясь увѣриться осязаніемъ, не было ли то тѣнь или призракъ; но когда она почувствовала, что это былъ дѣйствительно человѣкъ и вспомнила о нападеніи, сдѣланномъ на нее во время ея прогулки съ родителями, истина представилась ей во всей наготѣ своей. При этой мысли новыя жалобы, часто прерываемыя вздохами и рыданіями, полились изъ устъ ея. "Дерзкій юноша (судя по твоему безразсудству, я должна полагать, что ты еще очень молодъ)! Я прощаю тебѣ обиду, которую ты мнѣ нанесъ, но обѣщай мнѣ и поклянись, что точно такъ же, какъ ты покрылъ ее этимъ мракомъ, ты покроешь ее вѣчнымъ молчаніемъ. Не говори о ней никому: не большой награды прошу я у тебя за ужасное оскорбленіе; но болѣе этой я не хочу просить у тебя, и ты не можешь дать мнѣ. Замѣть еще, что я никогда не видѣла твоего лица,-- и не желаю видѣть его, потому-что хотя я и буду помнить объ обидѣ, однако не хочу ни вспоминать объ обидчикѣ, ни сохранять въ своей памяти образъ того, кто былъ виновникомъ моего позора; между мною и небомъ прольются мои слезы: ихъ не увидитъ свѣтъ, который судитъ о вещахъ, не соображаясь съ обстоятельствами, но по собственному своему понятію.... Не знаю, откуда берутся у меня эти истины; говорятъ, онѣ извлекаются только опытностію изъ многихъ несчастій и многихъ лѣтъ, а мои годы еще не перешли за семнадцать. Поэтому мнѣ кажется, что горесть равно связываетъ и развязываетъ языкъ огорченному, иногда онъ преувеличиваетъ свою скорбь, чтобъ ей болѣе вѣрили, а иногда молчитъ о ней, потому-что невозможно ей помочь. Какъ бы то ни было, стану ли я молчать или говорить, я надѣюсь довести тебя до того, что ты повѣришь мнѣ или поможешь мнѣ,-- хотя, впрочемъ, не вѣрить мнѣ было бы безразсудно, а помощь твоя немного облегчитъ мои страданія. Но я не хочу отчаиваться: тебѣ не трудно исполнить мою просьбу; вотъ она: не жди, не надѣйся, чтобъ время смягчило справедливый гнѣвъ мой противъ тебя, и берегись возобновлять и тѣмъ еще болѣе усиливать оскорбленіе. Думай, что какъ-будто обидѣлъ меня нечаянно,-- а я буду жить, какъ-будто-бы еще не родилась на свѣтъ, а если и родилась, то на горе. Веди меня сей же часъ на улицу, или по-крайней-мѣрѣ къ соборной церкви: оттуда я уже найду дорогу до своего дома. Поклянись мнѣ также не слѣдовать за мною, не узнавать отъ другихъ, и не спрашивать меня объ имени моихъ родителей, ни о моемъ, ни объ имени родственниковъ которые, будучи столь же богаты сколько и благородны, не должны страдать за меня. Отвѣчай мнѣ на это. А если ты боишься, чтобъ я не узнала тебя по голосу, будь увѣренъ, что кромѣ отца моего и моего духовника, я не разговаривала ни съ однимъ мужчиной во всю жизнь мою, и никто не обращался со мной такъ коротко, чтобъ я могла узнавать его по звуку его голоса."
   Вмѣсто отвѣта на эти кроткія слова печальной Леокадіи, Родольфъ бросился снова обнимать ее. Леокадія, съ большею силою, чѣмъ сколько можно было ожидать отъ ея нѣжнаго возраста, стала защищаться руками, ногами, зубами и языкомъ, говоря: "Не забудь, вѣроломный и бездушный человѣкъ -- кто бы ты ни былъ -- что ты восторжествовалъ не надо мною, а надъ трупомъ или безчувственнымъ камнемъ, и торжество это обратится тебѣ же въ стыдъ и поношеніе! Но то, на что ты теперь покушаешься, не удастся тебѣ иначе, какъ съ моей смертію: безчувственную ты попралъ меня и погубилъ,-- но теперь, когда я въ полной памяти, скорѣй убьешь меня, чѣмъ побѣдишь. Еслибъ теперь еще, когда мои силы возвратились, я согласилась на твое намѣреніе, ты могъ бы вообразить себѣ, что безпамятство мое было притворно въ то время, когда ты принесъ меня сюда!" -- Однимъ словомъ, такъ храбро и упорно сопротивлялась Леокадія, что силы Родольфа истощились; порывъ страсти прошелъ. Родольфь, не говоря ни слова, оставилъ Леокадію въ своей комнатѣ, и, замкнувъ дверь, пошелъ отъискивать своихъ товарищей, чтобъ посовѣтоваться съ ними о томъ, что ему дѣлать. Леокадія почувствовала, что осталась одна запертою, и, вставъ съ постели, прошла по всей комнатѣ, ощупывая руками стѣны, чтобъ найдти какую-нибудь дверь, чрезъ которую бы выйдти, или окно, въ которое бы выскочить. Она нашла дверь, но та была замкнута; ощупала окно, которое открыла; въ него вошелъ свѣтъ луны столь ясный, что Леокадія могла различать цвѣта шелковыхъ обоевъ, украшавшихъ комнату; увидѣла, что кровать была вызолоченная и такъ роскошно отдѣлана, что скорѣе можно было бы принять ее за постель какого-нибудь принца, нежели частнаго вельможи; сосчитала стулья и столы, и хотя замѣтила развѣшанныя по стѣнамъ картины, но не могла разобрать, что онѣ изображали. Окно было большое, украшенное и защищаемое толстою рѣшоткою; оно было обращено въ садъ, также окруженный толстыми стѣнами: вотъ преграды, которыя мѣшали намѣренію ея выскочить изъ него на улицу. Все, что она видѣла и замѣтила изъ богатыхъ украшеній этой комнаты, заставляло ее заключать, что владѣлецъ ея долженъ быть богатый и знатный вельможа. На одномъ письменномъ столикѣ, подлѣ окна, увидѣла она маленькое распятіе изъ чистаго серебра; она взяла его и спрятала за рукавъ своего платья, не изъ набожности или какъ покражу, но движимая особеннымъ, ей только извѣстнымъ намѣреніемъ. Сдѣлавъ это, она затворила окно и возвратилась на постель, ожидая, какой будетъ конецъ этому приключенію, котораго начало было столь для нея пагубно.
   Не прошло еще, по мнѣнію ея, получаса, какъ вдругъ дверь комнаты отворилась, къ ней подошелъ кто-то, и, не говоря ни слова, платкомъ завязалъ ей глаза, и, взявъ ее за руку, вывелъ изъ комнаты, и она чувствовала, какъ онъ обернулся, чтобъ запереть дверь. Этотъ кто-то былъ Родольфъ, который хотя пошелъ-было съ тѣмъ, чтобъ искать своихъ товарищей, но не желалъ встрѣтиться съ ними: ему не хотѣлось дѣлать ихъ свидѣтелями того, что происходило между имъ и этою дѣвушкою,-- и онъ рѣшился лучше сказать имъ, что, раскаявшись въ своемъ дурномъ поступкѣ и тронутый ея слезами, оставилъ ее на половинѣ дороги. Съ этой-то цѣлію онъ воротился такъ поспѣшно, чтобъ провести Леокадію, по просьбѣ ея, къ соборной церкви прежде, чѣмъ станетъ разсвѣтать и день помѣшаетъ ему выпроводить ее, принудивъ продержать ее въ своей комнатѣ до слѣдующей ночи; а впродолженіе этого времени ему не хотѣлось бы ни снова прибѣгать къ насильственнымъ мѣрамъ, ни подвергаться опасности быть узнаннымъ. Онъ довелъ ее до площади, называемой Думною (de Ayuntamiento), и тамъ, перемѣнивъ свой голосъ, полу-португальскимъ, полу-кастильскимъ языкомъ сказалъ ей, что она можетъ безопасно идти домой, потому-что за ней не будутъ слѣдовать; и прежде чѣмъ она успѣла развязать платокъ, онъ стоялъ уже на такомъ мѣстѣ, гдѣ не могъ быть замѣченъ.
   Леокадія осталась одна; она сняла съ глазъ повязку, узнала мѣсто, гдѣ ее оставили, осмотрѣлась во всѣ стороны и никого не примѣтила; но, подозрѣвая, что за ней идутъ издали, она останавливалась на каждомъ шагу по дорогѣ къ своему дому, который былъ уже недалеко; и чтобъ обмануть шпіоновъ, которые, можетъ быть, за ней слѣдовали, вошла въ какой-то домъ, который нашла отпертымъ, и, пробывъ тамъ немного, отправилась къ себѣ. Тутъ она нашла своихъ родителей въ глубокой горести: они еще не раздѣвались и нисколько не помышляли объ успокоеніи. Увидѣвъ ее, они побѣжали къ ней на встрѣчу съ распростертыми объятіями и приняли ее со слезами на глазахъ. Леокадія, встревоженная и смущенная, попросила своихъ родителей выйдти съ нею въ другую комнату; когда они это исполнили, она разсказала имъ въ короткихъ словахъ все свое бѣдственное приключеніе, со всѣми его подробностями, прибавивъ что не имѣетъ никакихъ свѣдѣній о похитителѣ. Она сказала имъ обо всемъ, что замѣтила на томъ театрѣ, гдѣ разъигрывалась драма ея злополучія: окно, садъ, желѣзная рѣшетка, столы, постель, обои -- ничто не было забыто, и, взаключеніе, показала имъ распятіе, которое унесла. Передъ этимъ изображеніемъ полились новыя слезы и новыя молитвы; отъ него выпрашивала она мщенія. Она говорила также, что хотя сама не желаетъ знать имени того, кто оскорбилъ ее -- но, если родителямъ ея покажется нужнымъ узнать его, это изображеніе можетъ помочь имъ: стоитъ только, чтобъ священники объявили на каѳедрахъ во всѣхъ приходскихъ церквахъ, что тотъ, у кого пропало распятіе, получитъ его отъ такого-то священника, и тогда уже, зная кому принадлежитъ распятіе, легко будетъ найти домъ и самого ея губителя. На это отвѣчалъ отецъ: "хорошо ты придумала, дочь моя, еслибы только хитрость людская не уничтожила твоей замысловатой выдумки. Ясно, что этого распятія не нашли сегодня въ комнатѣ, о которой ты говоришь, и владѣлецъ его долженъ полагать навѣрное, что та особа, которая была тамъ вмѣстѣ съ нимъ, унесла его; а если еще дойдетъ до него, что оно хранится у какого-то священника, это послужитъ скорѣе къ тому, чтобъ открыть хозяину этого изображенія имя похитителя, а не намъ имя хозяина; и еще можетъ случиться, что придетъ за нимъ кто-нибудь другой, кому хозяинъ разскажетъ примѣты; а будь это такъ, это скорѣе насъ запутаетъ, нежели объяснитъ намъ что-нибудь, хотя и мы могли бы употребить ту же самую хитрость, поручивъ его священнику черезъ третье лицо. Всего лучше, дочь моя, оставь его у себя, и положись на небо: оно было свидѣтелемъ твоего злоключенія, оно же пошлетъ тебѣ судью, который воздастъ тебѣ по справедливости. Замѣть еще, дочь, что несравненно тягостнѣе одна унція публичнаго, нежели цѣлая арроба {Испанская мѣра тяжести, заключающая въ себѣ около четырехъ нашихъ пудовъ.} тайнаго безчестія; а такъ какъ ты можешь жить себѣ съ Богомъ, пользуясь уваженіемъ публичнымъ,-- не заботься о томъ, что ты посрамлена передъ самой собою втайнѣ. Истинное безчестіе заключается въ грѣхѣ, а истинная честь въ добродѣтели: словомъ, дѣломъ, желаніемъ оскорбляется Божество; но ты ни словомъ, ни дѣломъ ни мыслію не оскорбила его: такъ имѣй же должное уваженіе къ самой-себѣ, потому-что и я буду уважать тебя, и смотрѣть на тебя всегда съ нѣжностію, какъ истинный отецъ. Этимъ мудрымъ разсужденіемъ отецъ утѣшалъ Леокадію; мать обняла ее и также старалась утѣшить; она снова плакала и вздыхала, и наконецъ, какъ говорится, повѣсивъ голову, рѣшилась жить въ уединеніи, подъ кровомъ своихъ родителей, одѣваясь хотя бѣдно, но скромно и прилично.
   Родольфъ, между-тѣмъ, по возвращеніи домой, не находя распятія, догадывался, кто могъ унести его,-- но никому не сказалъ объ этомъ, и, какъ человѣкъ богатый, не тужилъ о потерѣ. Родители его также не спрашивали о ней даже тогда, какъ, черезъ три дня послѣ этого происшествія, отправляясь въ Италію, онъ сдалъ счетомъ горничной своей матери все, что оставлялъ въ своей комнатѣ. Давно уже Родольфъ имѣлъ намѣреніе посѣтить Италію, и отецъ его, бывавшій тамъ, подстрекалъ его, говоря, что тотъ плохой вельможа, кто умѣетъ жить только въ своемъ отечествѣ, и что ему должно умѣть показать себя и въ чужихъ земляхъ. По этимъ другимъ причинамъ Родольфъ согласился исполнить волю отца своего, который далъ ему множество векселей на Барселону Геную, Римъ и Неаполь. Онъ вскорѣ отправился съ двумя изъ своихъ товарищей, заранѣе наслаждаясь тѣмъ, что слышалъ отъ разныхъ солдатъ объ изобиліи гостинницъ въ Италіи и Франціи. Пріятно щекотала слухъ его: Ecco li buoni pollastri, piecioni, presciutto е salsiccie {Вотъ хорошіе цыплята, голуби, окорока и сосиски.}, и другія имена въ этомъ же родѣ, о которыхъ солдаты любятъ вспоминать, возвращаясь на родину, терпя недостатки и всякія неудобства въ госпиталяхъ и корчмахъ Испаніи. Словомъ, онъ уѣхалъ, такъ мало думая о происшествіи съ Леокадіею, какъ будто-бы между ними ничего и не было.
   Она, между-тѣмъ, въ домѣ своихъ родителей вела жизнь совершенно-уединенную, никому не показываясь, изъ опасенія, чтобъ на лицѣ ея не прочли ея безчестія. Чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ она увидѣла себя вынужденною дѣлать по необходимости то, что прежде дѣлала по доброй волѣ. Уединеніе и тайна сдѣлались для нея еще нужнѣе; она чувствовала себя беременною, и при этомъ открытіи слезы, на нѣкоторое время забытыя, стали снова навертываться на глазахъ ея, вздохи и рыданія опять возобновились, и заботливость, съ которою добрая мать старалась ее утѣшать, не приносила никакой пользы. Время летѣло, наступилъ часъ родовъ; тайна хранилась такъ свято, что не смѣли довѣрить ее повивальной бабкѣ; должность ея мать приняла на себя, и на свѣтъ явился мальчикъ, прелестнѣйшій ребенокъ, какого только можно вообразить. Съ тою же осторожностію и таинственностію, какъ при рожденіи, отнесли его въ деревню, гдѣ онъ жилъ до четырехъ лѣтъ. По истеченіи этого времени, подъ именемъ племянника, онъ былъ взятъ въ домъ своего дѣдушки, гдѣ и воспитывался, если не въ роскоши, зато въ добродѣтели. Этотъ ребенокъ, названный Люнсико въ честь дѣдушки, прелестнѣйшій лицомъ, былъ кроткаго характера, остраго ума, и во всѣхъ дѣлахъ и поступкахъ, свойственныхъ его нѣжному возрасту, видно было, что онъ рожденъ отъ благороднаго отца; и его ловкость, красота и кротость до того восхищали его дѣдушку и бабушку, что они благословляли несчастіе своей дочери, которая подарила ихъ такимъ милымъ внукомъ. Когда онъ ходилъ гулять, тысячи благословеній сыпались на него со всѣхъ сторонъ: одинъ превозносилъ его красоту, другой мать, которая произвела его на свѣтъ; тотъ выхвалялъ отца этого милаго малютки, а нѣкоторые воспитателя, который такъ хорошо его воспитывалъ. Напутствуемый этими похвалами отъ знакомыхъ и незнакомыхъ, достигъ малютка семилѣтняго возраста; онъ умѣлъ уже читать по-латинѣ и по-романски, и писалъ довольно чисто; дѣдушка хотѣлъ сдѣлать изъ него добродѣтельнаго и образованнаго человѣка, не въ состояніи будучи надѣлить его богатствомъ: какъ-будто добродѣтель и образованность не есть истинное богатство, котораго не похитятъ ни воры, ни то, что мы называемъ несчастіемъ.
   Случилось однажды, что, будучи посланъ бабушкою къ одной изъ ея родственницъ, онъ проходилъ по улицѣ, гдѣ была конская скачка. Онъ остановился посмотрѣть, и, выбирая мѣсто получше, переходилъ съ одной стороны бѣга на другую въ ту самую минуту, какъ лошади были уже пущены; одинъ изъ всадниковъ не могъ сдержать своей, она сбила съ ногъ ребенка и проскакала черезъ него, оставивъ его замертво на землѣ; кровь лилась ручьями изъ головы его. Лишь только это случилось, какъ одинъ пожилой кавалеръ, также смотрѣвшій на скачку, съ неимовѣрной легкостію спрыгнулъ съ лошади, подошелъ къ ребенку, взялъ его на руки и, не смотря на свои сѣдые волосы и на свою знатность, скорыми шагами понесъ его къ себѣ въ домъ, приказавъ своимъ служителямъ оставить его и бѣжать за врачомъ. Многіе кавалеры послѣдовали за нимъ, опечаленные несчастіемъ прекраснаго малютки, потому-что ужь пронесся слухъ, что раненый былъ Люисико, племянникъ такого то кавалера; при чемъ называли его дѣдушку. Этотъ слухъ переходилъ отъ одного къ другому и дошелъ до его неизвѣстной матери и ея родителей. Всѣ они вмѣстѣ, увѣрившись въ истинѣ происшествія, бросились отъискивать своего любимца, и такъ какъ знатность и имя кавалера, который взялъ къ себѣ ребенка, были извѣстны всему городу, имъ указали его домъ, куда они и прибѣжали въ ту самую минуту, когда малютка былъ уже на рукахъ доктора. Кавалеръ и жена его, хозяева дома, просили ихъ не плакать и не жаловаться на судьбу, потому-что это не принесетъ никакой, пользы ребенку. Докторъ, славившійся своимъ знаніемъ, перевязавъ рану со всевозможнымъ стараніемъ и искусствомъ, объявилъ, что она не такъ опасна, какъ показалась ему сначала. Въ половинѣ перевязки Люисико пришелъ въ память и обрадовался, увидѣвъ своихъ родныхъ. Они спросили у него со слезами, каково онъ себя чувствуетъ? Онъ отвѣчалъ имъ, что хорошо, но что у него сильная боль въ тѣлѣ и въ головѣ. Докторъ попросилъ ихъ не разговаривать съ нимъ, но дать ему отдохнуть; они исполнили это, и дѣдушка сталъ благодарить хозяина дома за попеченія и заботливость, которыя онъ оказывалъ его племяннику. На это отвѣчалъ кавалеръ, что его не-за-что благодарить, потому-что едва только увидѣлъ онъ ребенка, упавшаго и раздавленнаго,-- ему показалось, что онъ увидѣлъ лицо собственнаго своего сына, котораго любитъ со всею горячностію, и это самое побудило его взять ребенка на руки и отнести къ себѣ въ домъ, гдѣ онъ намѣренъ оставить его до совершеннаго излеченія, заботясь о немъ со всею нѣжностію, какой требуетъ его положеніе. Жена его, столь же благородная дама, подтвердила слова его, и наговорила множество еще болѣе лестныхъ обѣщаній.
   Родители Леокадіи молчали, изумленные такимъ великодушіемъ, но болѣе всѣхъ изумлена была она сама, потому-что, успокоившись нѣсколько послѣ увѣреній доктора, она стала со вниманіемъ разсматривать комнату, гдѣ лежалъ ея сынъ, и ясно увидѣла, по нѣкоторымъ признакамъ, что эта была та самая, въ которой начались ея страданія; и хотя прежніе шелковые обои были уже сняты, ей было знакомо расположеніе комнаты: она увидѣла окно съ рѣшоткой, обращенное въ садъ. Но какъ оно было закрыто, чтобъ больному было спокойнѣе лежать, то она спросила: не выходитъ ли это окно въ какой-нибудь садъ? Ей отвѣчали: да. Столъ тотъ самый, съ котораго она взяла распятіе, стоялъ на томъ же мѣстѣ. Справедливость всѣхъ ея подозрѣній еще была подтверждалась лѣстницею, потому-что она сосчитала всѣ ступеньки сверху донизу въ то время, когда ее выводили изъ комнаты съ завязанными глазами. Теперь, простившись съ сыномъ и возвращаясь домой, она снова принялась считать ихъ, и нашла счетъ свой вѣрнымъ. Сличивъ такимъ образомъ одни признаки съ другими во всѣхъ отношеніяхъ, увѣрилась въ истинѣ своихъ предположеній; обо всемъ этомъ она подробно разсказала своей матери, а та уже, съ свойственной ей осторожностью, освѣдомилась: нѣтъ ли, или не было ли какого-нибудь сына у кавалера, который взялъ къ себѣ ея племянника. Ей сказали, что есть, и именно тотъ, котораго мы назвали Родольфомъ, и что онъ теперь въ Италіи. Расчисливъ, по собраннымъ ею свѣдѣніямъ, время отъѣзда его изъ Испаніи, она нашла, что съ-тѣхъ-поръ прошло семь лѣтъ, то-есть ровно столько, сколько было Люисику отроду. Она сообщила объ этомъ своему мужу, и оба они, вмѣстѣ съ дочерью, рѣшились ожидать того, что будетъ угодно Богу. Больной, между-тѣмъ, черезъ пятнадцать дней былъ уже внѣ опасности, а черезъ тридцать всталъ съ постели. Во все это время часто посѣщали его мать и бабушка, а владѣтели дома пеклись о немъ, какъ о собственномъ сынѣ. Иногда, бесѣдуя съ Леокадіею, донья Эстефанія -- такъ называлась жена кавалера -- говаривала ей, что этотъ малютка такъ похожъ на сына ея, который въ Италіи, что всегда почти, когда она смотритъ на него, ей кажется, будто она видитъ передъ собой своего сына.
   Однажды, когда онѣ были однѣ, ей представился случай сказать доньѣ Эстефаніи то, что, съ согласія своихъ родителей, она рѣшилась открыть ей. "Въ тотъ день, сеньйора," говорила она, "когда мои родители услышали о несчастномъ случаѣ съ ихъ племянникомъ, они думали и полагали, что небо отступилось отъ нихъ и весь міръ обрушился на ихъ голову; имъ представилось, что они лишились свѣта очей своихъ и опоры своей старости, потерявъ этого племянника, котораго они любили съ такою нѣжностью, что она далеко превышала любовь многихъ отцовъ къ своимъ дѣтямъ; но, какъ говорится, Богъ посылаетъ болѣзнь онъ же посылаетъ и лекарство: малютка нашелъ его въ вашемъ домѣ; въ вашемъ же домѣ и я нашла такія воспоминанія, которыхъ я не могу забыть, доколѣ бьется во мнѣ жизнь. Во мнѣ течетъ благородная кровь, сеньйора, потому-что родители мои благородны, такъ же какъ и всѣ мои предки, которые, при посредственномъ состояніи, достойно поддерживали свою честь, гдѣ они ни жили." -- Поражена и изумлена была донья Эстефанія, внимая словамъ Леокадіи,-- и, хотя видѣла, не могла вѣрить, чтобъ столько благоразумія могло заключаться въ столь юномъ возрастѣ, потому-что она полагала ей лѣтъ около двадцати,-- немного болѣе или немного менѣе. Не произнося ни слова, не прерывая ее, она слушала со вниманіемъ все, что та ей говорила, и та разсказала ей о распутствѣ ея сына, о своемъ похищеніи, о томъ, какъ ей завязали глаза и внесли въ эту комнату, и о примѣтахъ, по которымъ она узнала, что это та самая комната. Въ подтвержденіе всего, она сняла съ груди своей изображеніе распятія, которое похитила, и, обращаясь къ нему, сказала: "Ты, Господи, былъ свидѣтелемъ моего бѣдствія: будь судьею возмездія, которое я должна получить! Съ этого стола я унесла твое изображеніе съ тѣмъ намѣреніемъ, чтобъ вѣчно напоминать тебѣ объ этой обидѣ -- не для того, чтобъ просить тебя о мщеніи,-- я не ищу его,-- но чтобъ молить тебя, да ниспошлешь ты мнѣ силы нести крестъ мой съ терпѣніемъ. Этотъ ребенокъ, сеньйора, которому вы оказали такъ много великодушія, есть истинный вашъ внукъ; благодать неба дозволила ему быть ушибеннымъ для того, чтобъ вы ввели его въ свой домъ, и чтобъ и я нашла здѣсь, какъ я надѣюсь, если не исцѣленіе отъ моихъ страданій, въ которомъ нуждаюсь, по-крайней-мѣрѣ, помощь, которая бы подкрѣпила меня для перенесенія ихъ." -- Сказавъ эти слова, она прижала крестъ къ груди своей и упала безъ чувствъ въ объятія Эстефаніи, которая, какъ женщина, и женщина благородная, въ сердцѣ которой жалость и состраданіе столь же естественны, сколько жестокость въ сердцѣ мужчины,-- едва увидѣла Леокадію въ безпамятствѣ, какъ склонилась лицомъ къ ея лицу, проливая надъ ней слезы столь обильныя, что не нужно было спрыскивать Леокадію никакой другой водою, чтобъ привести ее въ чувство.
   Обѣ онѣ оставались еще въ этомъ положеніи, когда вошелъ кавалеръ, мужъ Эстефаніи, ведя Люисика за руку; увидѣвъ слезы Эстефаніи и обморокъ Леокадіи, заботливо просилъ онъ, чтобъ ему сказали, что это значитъ. Малютка обнималъ свою мать, называя ее сестрой, и свою бабушку, думая, что обнимаетъ только свою благодѣтельницу, и также спрашивалъ о чемъ онѣ плачутъ. "Важную новость должна я сообщить вамъ, сеньйоръ" отвѣчала Эстефанія мужу своему: "а заключеніемъ моего разсказа будетъ то, что я скажу вамъ: эта дѣвушка дочь ваша, а этотъ ребенокъ вашъ внукъ! Истину, которую я говорю вамъ, сказала мнѣ эта молоденькая дѣвушка, а подтверждаетъ ее и ручается за нее лицо этого ребенка, въ которомъ оба мы узнали лицо нашего сына." -- Если вы не выразитесь яснѣе, я не пойму васъ, сеньйора, отвѣчалъ кавалеръ.-- Въ эту минуту Леокадія пришла въ себя, и, обнимая распятіе, проливала горячія слезы. Все это приводило кавалера еще въ большее замѣшательство, изъ котораго онъ вышелъ только тогда, какъ жена разсказала ему все, что ей разсказывала Леокадія; и онъ повѣрилъ всему, по особенной благости Божіей, какъ будто-бы все это было доказано многими, непреложными свидѣтельствами. Онъ утѣшалъ и обнималъ Леокадію, цаловалъ своего внучка, и въ тотъ же день они отправили нарочнаго въ Неаполь, приглашая своего сына поспѣшить назадъ, потому-что они все уже уладили, чтобъ женить его на одной женщинѣ необыкновенной красоты и достойной его во всѣхъ отношеніяхъ. Они не согласились, чтобъ Леокадія возвратилась въ домъ своихъ родителей, а тѣ, радуясь успѣху дочери, возсылали за нее теплыя благодаренія небу.
   Посланный достигъ Неаполя, и Родольфъ, сгарая нетерпѣніемъ обнять поскорѣе такую прелестную жену, какую описывалъ ему отецъ, черезъ два дня по полученіи письма, узнавъ, что четыре галеры готовы отплыть въ Испанію, отправился на нихъ съ обоими своими товарищами, которые были съ нимъ неразлучны. Черезъ двѣнадцать дней онъ благополучно достигъ Барселоны, а оттуда на почтовыхъ въ семь дней пріѣхалъ въ Толедо, и вошелъ въ домъ отца. Родители его радовались здоровью и пріѣзду сына; Леокадія скрылась, смотря на него издали, чтобъ не разрушить плановъ и намѣреній, о которыхъ сообщила ей донья Эстефанія. Товарищи Родольфя хотѣли тотъ же часъ отправиться по домамъ, но донья Эстефанія не соглашалась отпустить ихъ, имѣя въ нихъ нужду. Вечеръ склонялся къ ночи, когда вошелъ Родольфъ. Покуда приготовляли ужинъ, Эстефанія отвела въ сторону товарищей своего сына, полагая навѣрное, что они были изъ числа тѣхъ трехъ, о которыхъ говорила Леокадія, что они помогали Родольфу въ ту ночь, когда ее похитили. Она просила и умоляла ихъ сказать ей, если они помнятъ, не похищалъ ли сынъ ея какую-то женщину, въ такую-то ночь, столько-то лѣтъ тому назадъ,-- потому-что для чести и спокойствія всѣхъ ея родныхъ необходимо знать истину. Она упрашивала ихъ съ настойчивостію, и умѣла увѣрить ихъ, что обнаруженіе этого похищенія не сдѣлаетъ имъ никакого вреда,-- и они разсудили за благо признаться, что точно, въ одну лѣтнюю ночь, оба и еще третій товарищъ, вмѣстѣ съ Родольфомъ, именно въ ту самую ночь, о которой она говорила, похитили какую-то дѣвушку; что Родольфъ пошелъ, съ нею, а они покуда оставались на одномъ мѣстѣ, удерживая ея семейство, которое думало помочь ей крикомъ; что на другой день Родольфъ сказалъ имъ, будто онъ принесъ ее къ себѣ въ домъ. Кромѣ этого они не могли ничего болѣе отвѣчать на вопросы Эстефаніи. Признаніе этихъ двухъ товарищей уничтожило всѣ сомнѣнія, которыя въ подобномъ случаѣ могли представиться, и такимъ образомъ она рѣшилась исполнить свое доброе намѣреніе. Это намѣреніе состояло въ слѣдующемъ: за нѣсколько времени до ужина, она вошла въ особенную комнату съ Родольфомъ и, подавая ему портретъ, сказала: "Я хочу, мой Родольфъ, сдѣлать для тебя ужинъ веселымъ, показавъ тебѣ твою невѣсту; вотъ ея портретъ, онъ очень похожъ. Но должно предупредить тебя, что, если можно замѣтить нѣкоторые недостатки въ ея красотѣ, они замѣняются въ ней добродѣтелью: она благородна, образованна и довольно богата; и когда твой отецъ и я избрали ее для тебя, ты можешь быть увѣренъ, что она тебя достойна." -- Родольфъ со вниманіемъ разсмотрѣлъ портретъ, и сказалъ: "Если живописцы, которые обыкновенно имѣютъ привычку придавать болѣе красоты лицамъ, списываемымъ ими, то же сдѣлали и съ этимъ, я полагаю, что оригиналъ долженъ быть олицетворенное безобразіе. По чести, матушка, хорошо и справедливо, чтобъ дѣти повиновались своимъ родителямъ во всемъ, чего они потребуютъ; но также прилично и то, чтобъ родители предоставляли дѣтямъ дѣлать выборъ, какой они пожелаютъ. Если бракъ есть узелъ, который развязывается только смертію, надо, чтобъ снурки его были равны и свиты изъ однѣхъ и тѣхъ же нитей. Добродѣтель, благородство, образованность и богатство могутъ плѣнить умъ того, кому онѣ достались въ удѣлъ вмѣстѣ съ женою; но чтобъ безобразіе жены прельщало глаза мужа -- это кажется мнѣ невозможнымъ. Я не женатъ, но очень хорошо понимаю, что со святостію брачнаго союза сопряжено также и наслажденіе, которымъ пользуются женатые: не будь этого -- и бракъ не удался, и не исполнено его двойное назначеніе; слѣдовательно, предполагать, чтобъ безобразное лицо, которое мы осуждены каждую минуту видѣть предъ глазами въ гостиной, за обѣдомъ, вездѣ -- могло прельщать насъ и тѣшить, -- опять повторяю, я считаю это невозможнымъ. Ради жизни вашей, моя добрая матушка, дайте мнѣ подругу, которая бы веселила мое сердце, а не была бы мнѣ въ тягость; тогда только, не уклоняясь ни въ ту, ни въ другую сторону отъ прямаго пути, мы оба равно понесемъ свое иго, куда бы насъ ни бросила судьба. Если эта сеньйора благородна, образованна и богата, какъ вы говорите,-- она найдетъ себѣ жениха не съ такимъ образомъ мыслей, какъ я: одинъ ищетъ благородства, другой ума, иные богатства, а нѣкоторые красоты. Я изъ числа сихъ послѣднихъ; благородство, благодаря Богу, моимъ предкамъ и моимъ родителямъ, досталось мнѣ по наслѣдству; ума -- всякая женщина, если она не совершенно безумная или дурочка, имѣетъ достаточно: умѣй только она вести себя и не гоняйся за остроуміемъ; богатство, которое я также получилъ отъ моихъ отцовъ, не позволяетъ мнѣ бояться нищеты. Красоты ищу я, красоты я желаю безъ всякаго другаго приданаго, кромѣ честности и благороднаго характера: если это найду я въ моей невѣстѣ, съ радостію стану служить Богу, и счастливую старостъ подготовлю моимъ родителямъ."
   Эти сужденія Родольфа много радовали мать его; онѣ предвѣщали ей, что намѣреніе ея будетъ имѣть счастливый успѣхъ. Она отвѣчала, что постарается женить его сообразно съ его желаніемъ; что въ этомъ нѣтъ никакого затрудненія, что это можно еще перемѣнить. Родольфъ поблагодарилъ ее. Наступило время ужина; они пошли къ столу, и когда уже сидѣли за нимъ отецъ и мать, Родольфъ и его товарищи,-- донья Эстефанія сказала какъ-будто въ забывчивости: "Ахъ, Боже мой! каково же я поступаю съ моей гостьей! Бѣги скорѣе, сказала она слугѣ: "скажи сеньйорѣ доньѣ Леокадіи, чтобъ она отложила въ сторону свою излишнюю скромность и почтила бы своимъ присутствіемъ нашъ ужинъ; скажи, что здѣсь только мои сыновья, и всѣ они къ ея услугамъ." -- Все это было устроено заранѣе, и Леокадія была предварена обо всемъ, что ей дѣлать.
   Леокадія недолго заставила ждать себя: она явилась неожиданно, какъ прелестнѣйшій образецъ природной и искусственной красавицы: она была одѣта, прилично зимнему времени, въ черное бархатное платье со шлейфомъ, унизанное золотыми пуговками и жемчугомъ, въ брилльянтовомъ поясѣ и ожерельѣ; природные волоса ея, длинные и русые, служили ей украшеніемъ и головнымъ уборомъ: то переплетаясь косичками, то ниспадая локонами, они вились, перемѣшиваясь съ брилльянтами, которые блескомъ своимъ ослѣпляли глаза. Леокадія была стройна и ловко сложена; она вела за руку сына, а впереди ея шли двѣ дѣвицы съ двумя восковыми свѣчами въ серебряныхъ подсвѣчникахъ. Всѣ встали, чтобъ поклониться ей, какъ-бы нѣкоему духу небесному, внезапно-спустившемуся на землю. Никто изъ присутствующихъ не могъ произнести ни слова; казалось, удивленіе сковало всѣ уста. Леокадія, съ воздушной легкостью и утонченной учтивостью, поклонилась всѣмъ и подала руку Эстефаніи, которая и посадила ее подлѣ себя напротивъ Родольфа. Ребенка посадили подлѣ его дѣдушки. Родольфъ, разсматривая теперь вблизи несравненную красоту Леокадіи, говорилъ самому-себѣ: "Еслибъ половину этой красоты нашелъ я въ той, которую матушка выбрала мнѣ женою, я считалъ бы себя счастливѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ. Боже Всемогущій! Ужь не ангелъ ли это небесный, облеченный въ тѣло женщины?" -- Такимъ-то образомъ, напечатлѣвшись въ глазахъ его, совершенно овладѣлъ его душою прелестный образъ Леокадіи. Она съ своей стороны, во все продолженіе ужина, видя себя столь близко отъ того, кого она любила уже болѣе свѣта дневнаго, иногда посматривая на него украдкой, стала припоминать все, что случилось между ею и Родольфомъ: мало-по-малу въ душѣ ея стала ослабѣвать надежда, которую подала ей мать его быть его женою; она размышляла, какъ близка была къ счастію или къ несчастію цѣлой своей жизни, и размышленія до того поглотили все ея вниманіе, и мысли ея клубились въ такомъ безпорядкѣ, что сердце ея сжалось, крупныя капли стали выступать на челѣ ея, она поблѣднѣла и, чтобъ не упасть, должна была склонить голову на грудь доньи Эстефаніи, которая приняла ее, встревоженная, въ свои объятія. Всѣ испугались и, вскочивъ изъ-за-стола, бросились помогать ей; но болѣе всѣхъ оказывалъ ей участіе Родольфъ, который, спѣша подойти къ ней, два раза спотыкался и падалъ. Ей распустили платье, брызгали въ лицо холодной водою, но она не приходила въ чувство, а высоко-поднявшаяся грудь ея и остановившійся пульсъ обнаруживали явные признаки смерти; лакеи и служанки, сами не понимая что дѣлаютъ, кричали и объявили ее мертвою. Это горестное извѣстіе достигло до слуха родителей Леокадіи, которыхъ донья Эстефанія пригласила для другаго, болѣе веселаго зрѣлища. Они вмѣстѣ съ приходскимъ священникомъ, который былъ тутъ же, нарушивъ распоряженія Эстефаніи вбѣжали въ залу. Священникъ выдвинулся впередъ, думая не увидитъ ли какихъ-нибудь признаковъ раскаянія Леокадіи въ грѣхахъ, и готовясь отпустить ихъ; но онъ ожидалъ найдти въ обморокѣ одну только ее, нашелъ еще и другаго, потому-что Родольфъ лежалъ, склонивъ лицо на грудь Леокадіи. Мать его позволила ему подойдти къ Леокадіи, зная, что она должна принадлежать ему; но когда увидѣла, что и онъ лишился чувствъ, донья Эстефанія готова была, сама упасть въ обморокъ, и упала бы, еслибъ не увидѣла, что Родольфъ приходитъ въ себя. Когда онъ опомнился, краска выступила на лицѣ его при мысли о крайностяхъ, которымъ онъ предался при постороннихъ свидѣтеляхъ. Но мать его, угадавъ, что въ немъ происходило, сказала ему: "Не стыдись, сынъ мой, своей чувствительности, но стыдись тѣхъ крайностей, которымъ бы ты не предавался, еслибъ зналъ тайну. Я не хочу болѣе скрывать ее отъ тебя, хотя и желала бы сохранить ее до болѣе-радостнаго случая. Знай же, дитя моего сердца, что та, которая лежитъ безъ чувствъ на рукахъ моихъ,-- настоящая твоя невѣста. Я говорю "настоящая", потому-что я и твой отецъ избрали ее для тебя; а та, которой ты видѣлъ портретъ, была вымышленная." Когда услышалъ это Родольфъ, увлеченный любовью и пыломъ страсти, отбросивъ приличіе, сколько позволяли благопристойность и мѣсто, бросился къ Леокадіи и, прильнувъ устами къ ея устамъ, какъ-бы ожидалъ, что душа ея отдѣлится отъ тѣла, чтобъ принять ее въ свою душу. Но въ ту минуту, какъ всѣ присутствующіе заливались слезами горести, когда вопли усилились, когда отецъ и мать Леокадіи рвали на себѣ волосы, и крикъ, маленькаго ея сына, казалось, доходилъ до небесъ,-- Леокадія пришла въ себя, и когда она опомнилась, радость и довольство возвратились въ сердца всѣхъ окружающихъ. Леокадія, чувствуя себя въ объятіяхъ Родольфа, старалась высвободиться изъ нихъ; но онъ сказалъ ей: "Нѣтъ, сеньйора, этого не будетъ; не прилично вамъ вырываться изъ объятій того, у кого вы живете въ сердцѣ." Эти слова болѣе и болѣе возвращали въ чувство Леокадію, и донья Эстефанія рѣшилась не отлагать долѣе исполненія своего намѣренія: она велѣла священнику тотчасъ же обвѣнчать сына ея съ Леокадіей. Такъ какъ въ тѣ времена, для заключенія брачнаго союза, довольно было одного согласія договаривающихся сторонъ, безъ всякихъ церковныхъ или гражданскихъ предосторожностей,-- то они и были обвѣнчаны безъ затрудненія. Обрядъ конченъ, и я предоставляю другому перу, болѣе моего искусному, описать общую радость всѣхъ присутствовавшихъ, поцалуи, которыми родители Леокадіи осыпали Родольфа, благодаренія, которыя они возсылали къ небу, взаимные обѣты молодыхъ, и удивленіе товарищей Родольфа, которые такъ неожиданно въ первую ночь ихъ пріѣзда были свидѣтелями такой прекрасной свадьбы. Удивленіе ихъ еще болѣе увеличилось, когда донья Эстефанія разсказала при всѣхъ, что Леокадія была та дѣвица, которую Родольфъ похитилъ съ ихъ помощію. Не менѣе ихъ пораженъ былъ Родольфъ этимъ открытіемъ, и, чтобъ болѣе увѣриться въ истинѣ, онъ просилъ Леокадію представить какое-нибудь доказательство, которое бы совершенно убѣдило его въ томъ, въ чемъ онъ не сомнѣвался, зная, что родители его все это изслѣдовали. Она отвѣчала: "когда я опомнилась и пришла въ чувство послѣ тогдашняго моего обморока, Сеньоръ, я увидѣла себя въ вашихъ объятіяхъ,-- но сегодня я была опять въ объятіяхъ того же человѣка, и честь моя мнѣ возвращена. Если мало этого доказательства, я готова дать еще другое: это распятіе, котораго никто не могъ похитить у васъ, кромѣ меня. Не оно ли пропало въ тотъ день изъ вашей комнаты, и не оно ли теперь въ рукахъ сеньйоры, вашей матушки? Вы господинъ моего сердца, и останетесь имъ до конца моей жизни; вы мое единственное благо!" Они снова обнялись, и снова посыпались на нихъ благословенія.
   Пришли музыканты, которые были приглашены на этотъ случай. Родольфъ увидѣлъ себя, какъ въ зеркалѣ, въ лицѣ своего сына; дѣдушки и бабушки плакали отъ радости; не было ни одного уголка во всемъ домѣ, гдѣ бы не веселились и не радовались. И хотя ночь летѣла на своихъ легкихъ и черныхъ крыльяхъ, Родольфу казалось, что она тащилась на мулахъ. Наконецъ всѣ отправились спать, весь домъ погруженъ былъ въ забвеніе, которое однакожъ, мы надѣемся, не постигнетъ эту повѣсть, потому-что этого не допустятъ многочисленныя дѣти и знаменитое потомство, которое оставили по себѣ въ Толедо эти счастливые супруги.

Съ испанскаго К. ТИМКОВСКІЙ.

"Отечественныя Записки", No 1, 1839

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru