Серао Матильда
Ожидание

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Lattesa.
    Текст издания: журнал "Мир Божий", 1898, No 3.

Матильда Серао

Ожидание

Перевод с итальянского К.

   "Lattesa". Matilde Serao. Milano, 1897.
   
   Была тихая, ясная ночь... Ярко сияла полная луна. С террасы моей гостиницы кругом видны были вспаханные поля, уснувшие под мирным лунным светом. В конце узкой дорожки, обсаженной молодыми дубами, дремала маленькая станция, вся белая, с двумя черными окошками. Вдали, за пустынным берегом, сверкала широкая полоса Адриатики. А здесь, за моей спиной, раскинулась на холме деревня, как все кругом, погруженная в дремоту. Невозмутимый, глубокий мир ночи застыл в воздухе. Только я один бодрствовал, беспокойный и лихорадочно взволнованный, нервно прогуливаясь по террасе. То удлинялась, то сокращалась, то совсем исчезала моя тень. Ничто, ничто не могло меня успокоить.
   Вот уже три дня, как я ее ждал в этой захолустной гостинице, на маленькой, никому неведомой станции. Она должна была приехать, провести со мной один день и опять уехать. И я ее ждал.
   Ради этого одного дня я бледнел и дрожал в течение двух месяцев, работая, и смеясь, и живя под властью одной idée fixe. И она, в течение двух месяцев, трепетала, как умирающая птичка. Я это чувствовал в ее беспорядочных письмах. Два месяца мы должны были лгать самым близким для нас людям. Все поступки, все мысли, все надежны были сосредоточены на этом пламенном, блестящем дне! Чтобы уехать, я обманул другую женщину, мою мать, мою сестру, моих друзей. Я сделал двадцать часов пути и должен был ждать ее шесть дней. Чтобы приехать, она обманула мужчину, обманула своего отца, братьев, родственников, свою свекровь, слуг и друзей, решилась путешествовать одна, красивая и изящная, среди опасностей, может быть с опасностью жизни. Но что значило все это? Я любил ее и ждал, она должна была приехать, потому что любила меня. Вся последняя неделя перед этим днем -- была вихрь, перевернувший нас. Однако, среди всего этого смятения " общей путаницы ясно и резко всегда выделялась одна мысль, блестящая и математически точная -- о предстоящем путешествии. Я давно знал наизусть весь свой маршрут, а также и ее, и все-таки твердил его вполголоса, как будто бы я мог его забыть! Названия городов, станций, которые придется мне проезжать, беспрестанно возвращались мне на память и я машинально повторял их. И в то же время безумный страх меня охватывал, страх -- ошибиться в поезде, опоздать, совсем потерять голову. За два часа до отхода поезда я уже был на вокзале, и делал вид, что читаю, или с напускною небрежностью пил, стакан за стаканом, воду... чтоб успокоить свою лихорадку.
   Кто были мои спутники? Не знаю. Я смотрел в лица, но никого не видел; я слышал шум и лязг железа, звонки и свистки, но не понимал ничего. Я не спал ни минуты, но иногда забывался, почти лишаясь чувств от страшной усталости слишком долго напряженных нервов; но и, тогда душа моя продолжала бодрствовать... и по временам нервное содроганье меня потрясало. Сколько журналов я пробежал, сколько книг перелистал? Не помню. Знаю только, что, когда я прибыл в город, куда она должна была приехать, у меня болезненно сжалось сердце... Она может и не приехать!
   Мог ли я это знать? Ведь мы полюбили друг друга таким странным образом! Так странно продолжали любить... Она меня совсем не знала и я ее не знал.. и она, которая не была для меня ничем, в течение одной минуты сделалась всем... Что она была за женщина? Ведь я ее не знал: она могла не приехать... Ее могли задержать... Я напрасно старался победить все возраставший во мне ужас...
   Однако, мой хозяин, вежливый, услужливый человек, может быть, никогда не видавший ни одного чужестранца, не замечал моего состояния. И правда, хотя я был бледен и мои глаза казались рассеянными и блуждающими, а руки лихорадочно горели, я продолжал владеть собою и даже шутил и улыбался.
   В эти три дня я посетил и осмотрел деревню, с ее готической церковью, и шерстяную фабрику над речкой; и часто крестьяне оборачивались, чтобы взглянуть на спокойного, любознательного путешественника. Они ничего не знали о той ужасной борьбе, которая неустанно кипела у меня в сердце! Совершая длинные прогулки в экипаже, я покорно выслушивал извозчика, рассказывавшего мне о своем горе, о всех превратностях судьбы; и слуги гостиницы делали мне свои доверчивые признания, радуясь, что нашли во мне безмолвного слушателя. Я соглашался с ними кивком головы, иногда даже не зная, о чем шла речь, всегда томимый и терзаемый только одной, своей собственной мыслью!
   Когда наступила ночь, я погасил в комнате огонь, вышел па террасу и стал глядеть на полотно железной дороги.
   -- Она приедет оттуда! -- думал я напряженно.. И, вдруг, как в галлюцинации, я услышал шум и пыхтенье подходившего поезда, который впивался в меня своим красным и зеленым глазом, и почувствовал, что какая-то враждебная сила приковала меня к террасе. Я видел издали, как она, избранница моего сердца, искала меня, выглядывая из окна вагона, и, не найдя, в отчаяньи падала назад. Она уезжала обратно, прежде чем я, освободившись от своего горестного оцепенения, мог сделать один шаг или крикнуть... Мучительный кошмар сжал мне грудь и, наконец, я очнулся...
   Длинными, вечными показались мне часы последних трех дней. Так бледно и вяло проходили они передо мной! Но часы после дней ночи, напрасно призываемые и заклинаемые мной, не приходили. Она должна была приехать в шесть часов утра; но уже с восьми вечера я томился, как в агонии. Ни письма, ни телеграммы! Впрочем, она не могла и не должна была извещать меня: мы так условились. Едет ли она уже ко мне? Где она в эту минуту? Высчитав, я мог это знать. А что, если не приедет? Какой-нибудь маленький ничтожный факт вдруг переворачивал все мои вычисления, самые тонкие, самые точные... Я опять прогуливался и курил, кусая папироску и, оставляя ее тухнуть, бросал на дорогу и зажигал новую.
   Вечером, один за другим начали погасать огни в деревне. В девять часов прошел поезд прямого сообщения, не останавливаясь на станции, в десять -- второй; он был последний. Эта маленькая, освещенная станция служила мне маяком, была моей единственной подругой; она, как солнечный луч, согревала мне сердце. Но, вероятно, служащие очень устали, потому что тотчас же потушили огни и разошлись по домам. И мае показалось, точно меня покинули одного в пустыне, без света и воды.
   Я грустно вернулся в комнату и, стоя перед слабым пламенем стеариновой свечки, начал перечитывать ее письма -- беспокойные, возбужденные, лихорадочные. Они сводили меня с ума...
   Нет, она должна приехать! Она приедет, царица Савская, в лазурные дворцы моей фантазии. Я простирал к небу руки, и она приближалась...
   Потом я думал, достойны ли принять ее эти тесные комнатки гостиницы, меблированные с полугородскою, полудеревенскою роскошью? Но ведь они освящены моим страданием, -- я в них плакал, страдал, сомневался, отчаивался!..
   Я опять вышел на террасу.
   Нет, она не приедет...
   Я сел в углу, опершись о стену руками и опустив на них, голову. Спать мне не хотелось, не смотря на то, что пузырек с хлоралом, стоявший на моем столе, был почти пуст. Я вернулся в комнату, опорожнил его, бросился на постель, но уснуть не мог. Я взял книгу: "Maximes" -- Ларошфуко... Печальные, горькие истины, полные реализма! Но ведь страсти далеки от реальной жизни, а я ими волновался ..
   Я опять закурил... Во рту и в горле у меня пересохло, щеки горели; я взял ее душистые, прохладные письма и стал прикладывать их к своему лицу, в надежде хоть немного успокоиться...
   Скоро, одетый и совершенно готовый, я вышел опять на террасу, взглянуть на часы в полусвете заходящей луны и нарождающегося дня, и видел, как один за другим отворялись крестьянские дома. В гостинице все еще спали. Однако, зная, что с поездом в шесть с половиною часов я ждал свою жену, тоже скоро поднялись. Я скрылся в комнату, стыдясь, чтоб не увидели моего нетерпения, но из окна продолжал смотреть на станцию, которая также уже пробудилась; у дверей стоял сторож, вытянувши руки по швам.
   И я вышел, потому что не мог больше... В сумерках утра служанка, внизу, мела столовую. Я сказал ей, что иду прогуляться. Она улыбнулась -- я не понял этой улыбки: я делался глупым. Чем больше приближался час, тем больше росла во мне уверенность, что она не приедет... "Не приедет!.. Не приедет!" -- бормотал я. Я отправился по большой улице, которая шла параллельно полотну железной дороги. Как безумец, как мальчик, я спешил на встречу поезду! Далее улица заворачивала за угол; я повернул назад и пошел на станцию. Здесь я выпил чашку кофе, потом вермута; поговорил с начальником станции... На небе загоралась заря, но бледная.
   Неужели не выглянет солнце? Неужели она не приедет?!.
   Теперь я уже был уверен, что она не приедет, и ждал поезда только из добросовестности, как бы по обязанности. Я мог бы свободно удалиться, так как знал, что ее не будет.
   В эту минуту вдруг раздался слабый свисток, звонок, и я бросился на платформу, как раз в ту минуту, как показался черный поезд, весь влажный от утренней росы. Кровь прилила к моему сердцу, но я все-таки отважился спросить:
   -- Это -- пассажирский?..
   -- Нет, товарный. До пассажирского еще три четверти часа.
   -- С опозданием?
   -- Нет, вовремя.
   Она не приедет...
   Я сошел в станционный садик, где росли вечно цветущие розы и запоздалый малиновый жасмин. Ящерица смотрела на меня своими подозрительными глазами, славная, симпатичная, нервная ящерица. И мне хотелось бы поделиться с пей своим отчаянием, -- что не приедет .. В дверях показался жандарм. Он не смотрел на. меня, а мне хотелось и ему рассказать о своем отчаянии...
   Последние минуты... Прежде чем подошел поезд, мне пришлось, пережить их трижды, дойдя до высшей степени напряжения своих чувств.
   Поезд подходит... раздается резкий звонок, от которого у меня зазвенело в ушах... Из-за горизонта торжественно выплывает, солнце, золотя белый дым паровоза. Но ее нет...
   Я не трогаюсь с места и, неподвижный, замираю на ногах. Из третьего класса выходят крестьяне, из второго -- старуха, за ней мальчик... А ее -- нет.
   Вдруг, вдали, в дверцах предпоследнего вагона первого класса я увидел бледное лицо, которое то показывалось, то исчезало.
   Я нашел в себе силы подойти и приподнять занавеску... Маленькая трепещущая ручка оперлась на мою оледеневшую руку...
   Мы не говорим и не смотрим друг на друга, мы только идем рядом... И эти два бледные существа, беспомощные и дрожащие, как дети, -- тридцатилетний мужчина, сильный и смелый, и женщина, умная и такая же смелая.
   В дверях я обращаюсь к ней с нелепым вопросом:
   -- Билет у тебя есть?
   Есть: она мне показывает. Идем...
   Идем по пыльной улице, не смея подать друг другу руку. На пороге гостиницы стоит хозяин, улыбаясь нам... Она тоже улыбается глазами, полными слез... Я вдыхаю острый запах ее перчаток... ее запах...

----------------------------------------------------------------

   Источник текста: журнал "Мир Божий", 1898, No 3. С. 82--86.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru