Серафимович Александр Серафимович
Граф Строганов и рабочий Демид

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

А. С. Серафимович

  

Граф Строганов и рабочий Демид

  
   Собрание сочинений в семи томах. Том шестой
   М., ГИХЛ, 1959
  
   Сыздавна в лощине среди гор завод на Урале дымил. Работали в нем, как быки, глядя в землю, по тринадцать по пятнадцать, по восемнадцать часов в сутки. И не знали ни отдыху, ни сроку. Не знали, что есть Москва, Питер, что там тоже дымятся трубы заводов и работают не покладая рук.
   Знать-то, конечно, знали, но думали, что это так же чуждо им, далеко, как на том свете.
   А что в других государствах на таких же почернелых заводах копошатся мозолистые люди, так это и в голову не приходило -- никогда не думалось об этом.
   Начинали говорить о хитрой англичанке, о Китае, который -- "брат черту", о турках, о французах, только когда царь сгонял на войну. Тогда надевали мундиры, брали винтовки и уходили убивать незнаемых людей, застилая трупами землю. А незнакомые люди их тоже убивали, заваливая телами землю.
   Так жизнь тяжело, медленно переваливалась.
   Такой жизнью жил и Демид Векшин.
   Здоровенный был парень -- пермский медведь. Получал в обрез -- только-только жить. Ходил грязно, в лохмотьях. И об одном только думал Демид: так проработать, чтобы заслужить к старости пенсию,-- видал он стариков, которые издыхали под плетнями, как...
   ...Хорошо жил граф Строганов -- благородно, чисто и по-ученому. Палаты-то были -- и царю не вскинется.
   Когда, бывало, пиры задавал,-- а задавал он их почитай каждый день,-- чего-чего только не было на блистающем серебром и хрусталем столе, разве что птичьего молока, да и то, говорят, было.
   Сядут вокруг стола гости в шелках, в кружевах, в бархатах. А перед каждым прибор, а на приборе для каждого золотой подарок в несколько десятков тысяч рублей.
   А попы и архиереи в шелковых рясах, с осыпанными бриллиантами крестами, благословляют пития и яства, чтобы легче проходило в утробу.
   Когда наедятся, напьются до отвала, тут подходят писатели и поэты и, вдохновенно декламируя, почесывают своими стихами блаженно вытянутые шеи гостей.
   А адвокаты проворными медовыми языками липко облизывают и славословят хозяина и гостей.
   А певицы, голые по сие место, и певцы во фраках и белоснежных манишках, с поношенными лицами, сладко поют.
   Гости млеют, задремывая, а попы, писатели, поэты, актеры, ученые, певцы, адвокаты весело, сладко доедают объедки.
   Знаменитейшие доктора наготове, чтоб помочь хозяину и гостям на случай, если объелись.
   Так жил граф Строганов.
   ...Женился Демид. Пошли дети. Жена и дети так же, как и он, ходили во вшах и лохмотьях.
   А тут пришло горе. За пятнадцать лет прогулял он один день, и за этот прогул вычли из срока на пенсию все его пятнадцать лет. Хлопнул об полы руками, избил жену, разогнал детей, да никуда не денешься,-- опять запрягся в хомут, опять потянул лямку на тридцать лет, чтобы под старость не сдохнуть под плетнем.
   Да оно и то сказать, до старости мало кто и доживал -- все раньше сдыхали: лет тридцать пять -- сорок стукнет, и протягивай ноги,-- завод шутить не любит.
   Впрочем, податься некуда, кругом Демида стеной стояли урядник, становой, пристав, исправник, губернатор.
   А за ними стояла шеренгой рота, а за ней мотали головами лошади казачьей сотни и виднелись свисшие с рук нагайки.
   А за ними стоял кулак Афиноген Иваныч, у которого Демид был вечно по уши в долгах.
   А над ними над всеми чернел поп. От этого же никуда не скроешься, не убежишь, не увернешься. Родишься -- он тут как тут. Помер -- он провожает. Полюбил девушку -- поп лапу протягивает: поколдовал -- давай деньги. Ребенок родился -- давай. Все мысли торопливо тенетами опутывает, как черный паук,-- то раем манит, то адом грозит.
   Так туго, так туго Демиду, что и не сказать. Да привык, тянет лямку, нагнув голову, глядя в землю.
   Но заводские ребята иной раз нашумят, забунтуют, выбьют окна в конторе, а то и к директорскому дому подступят.
   Демид, нагнувшись, тянет лямку, не прерывая, и рычит по-медвежьи:
   -- Ну, чего распрядались! Все одно один конец: пригонят казаков и всыпют. А тут тянешь-тянешь, хоть бы дотянуть до пенсии.
   И верно: приходят казаки и сыпят всласть. И опять все, как быки, тянут постылую жизнь, глядя в землю.
   ...Раз только граф Строганов заглянул на свой завод, все по заграницам ездил, а заводом правили директор и управляющий. Но раз собрался и приехал с губернатором.
   Батюшки, как засуетились на заводе! Выскребли, вычистили, посыпали песком. Рабочим велели надеть чистые рубахи и головы причесать и примазать салом. Чистые-то чистые надели, да они сейчас же хлюща хлющей от пота обвисли, а сало потекло с волос,-- жарища на заводе.
   Демид, замирая, ждал графа. Вот приедет, скажет: воротить ему пятнадцать годов в счет пенсии: за совесть работал.
   Граф вошел было на минутку с губернатором и, морщась, сейчас же вышел и уехал,-- очень уж жара и вонь.
   -- Улыбнулись мои пятнадцать годов!
   И опять пошли год за годом. Двадцать пять лет отбарабанил сызнова на пенсию. Осталось пяток годков.-- "Как-нибудь дотяну".
   А старость тут как тут,-- она и медведя сломит. Ноги слабей стали. Тяжело несть тигель с расплавленным металлом, --споткнулся, плеснуло светящейся жижей и выжгло всю грудь и живот.
   Стал на его место старший сын, -- и опять то же, опять потянулись сумрачные годы.
   Впрочем, не то же. Как-то весной, когда зазеленели горы и завод стал дымить в голубое небо, случилось происшествие. Еще только закраснелась меж горами зорька, повалил народ к заводским воротам, а над воротами красным пятном бил в глаза развевавшийся красный флаг.
   Батюшки, как забегала полиция! Урядник на взмыленной лошади прискакал. Вызвали сотню казаков. Да нет, что-то упустили,-- незнаемый дотоле шорох побежал по всему заводу, как в потревоженном муравейнике. Только отвернешься -- то тут, то там кучка рабочих, и о чем-то у них о своем говор идет.
   Да это не страшно. Что может сделать кучка чумазых, почернелых, полуголодных рабочих.
   А вот страшно: завод, дымивший, сколько помнят, глубоко в лощине, выперло на самую гору, и открылись, сколько глаз хватает, другие заводы за сотни, за тысячи верст. Даже Москва замаячила, даже Питер в туманной дали обозначился. И все трубы, и все дымят.
   И сын Демида нет-нет да и оторвется от каторжной работы, и случалось это большей частью весной, когда зазеленеет земля; оторвется и глянет через поля, горы, леса и увидит: без числа дымятся трубы. Ухмыльнется и скажет:
   -- А ведь это все -- наши; сила их!
   Прошло лето. Прошла зима. Зазеленела весна, и опять вспыхнули красные пятна,-- удивился сын Демида,-- вспыхнули по всему лицу земли. Присмотрелся, видит: за Москвой, за Питером, за краем нашей земли, в чужих краях и землях, за морями, за океанами,-- везде, везде, где только дымятся заводские трубы, везде закровавились флаги.-- Рать неисчислимая,
   Э-эх!.. Да оступился сын Демида, попал в турбину, измолотило его и выбросило красный кусище мяса с обрывками одежды.
   Пришла старуха за сына, за мужа просить пенсию. Вместе их работа была шестьдесят два года. Голова у старухи трясется, сама от ветра качается. Полезли в конторе в книги, щелкали счетами, выдали ей пенсии рубль семьдесят пять копеек на год.
   Поклонилась, взяла и ушла, тряся головой. А старшего сына заступил младший -- Иван...
  
   Хорошо живет граф Строганов: по-прежнему льется толстым жгутом золото из далекого завода в емкий графский карман; по-прежнему задает он пиры, и чешут вытянутую шею стихами поэты, и разносят в драгоценных бокалах птичье молоко.
   А морщинок на благородном графском лбу прибавилось. Призывает он ученых и профессоров и говорит:
   -- Не то страшно, что на моем заводе краснеет каждую весну флаг, а то страшно, что каждую весну краснеют флаги по всем заводам, по всем фабрикам, по всей земле русской и...-- Страшно сказать! -- по всему земному шару, где только дымятся трубы. Вот в этом ужас и смерть наша!
   Тогда выступил профессор, сказал:
   -- Ваше сиятельство, не нужно только теряться. Если вы их, закоптелых рабов ваших, секли плетьми,-- дерите теперь скорпионами. Если вы сажали в холодную,-- гноите в подземельях. Если вы их сотнями арестовывали,-- тысячами гоните в Сибирь.
   Опустил благородную голову граф, подумал, сказал:
   -- Больше делается -- люты мои палачи, а красная сила растет, растет, на нас с боем идет.
   Выступил другой ученый и сказал:
   -- Нет, одним этим горю не поможешь. Надо их бить их же оружием. Пусть придут люди и говорят рабам то, что они хотят слушать.
   Наклонился к графскому уху и прошептал ему. Улыбнулся граф, сказал:
   -- Возьми себе денег, дай на журналы, газеты.
   Нашел профессор меньшевиков -- честные с виду, благородные, пыжатся: мы-де за рабочий люд изнывали по тюрьмам да ссылкам. И говорили эти хорошие люди по фабрикам и заводам, лицемерно прижимая к животу толстую книгу "Капитал":
   -- Товарищи, капитализм, развиваясь по законам, сам в себе несет разложение и смерть. Через сто тысяч лет он до того разложится, что перейдет в социализм, и тогда вы только рот разинете, а социализм -- бух! -- как яблоко, прямо в утробу,-- мирно, тихо, как в самом благородном семействе, без шума, и, главное, никого не обеспокоим. А пока живите с графом, чтоб все шло по правилам.
   И стали презренные "хорошие люди" кстати и некстати ханжески божиться марксовым "Капиталом", выковыривая каждую букву и жуя от него бумагу для ума.
   Ждали-ждали Демидовы внуки, да невтерпеж стало: повернули хороших людей к заводским воротам, да ка-ак ахнут коленкой под зад, так те и вылетели, забились в подворотню и стали хватать прохожих за штаны.
   И опять закраснелась первомайская земля от края до края.
   Да это бы не беда, а вот пришел июнь, июль, январь, а всюду, куда ни кинешь взгляд, всюду кровавеют знамена,-- потянулся май бесперечь.
   Да это бы не беда, что всюду краснеют полотнища, а вот выжглись кроваво-огненные слова всех рабочих в закаленных сердцах внуков:
   "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" -- и уже не тухнут и уже никогда не потухнут на всей земле.
   Как-то прочел я в заграничной газете: внук известного в свое время богача в России молодой граф Строганов протягивает на улицах Рима свою белую, как сметана, руку и говорит:
   -- Подайте бедному, но благородному дворянину.
   Ах, Демид, Демид, хоть бы ты одним глазом глянул!..
  

ПРИМЕЧАНИЯ

  
   Впервые напечатано в газете "Правда", 1921, 1 мая, No 93. Серафимович собирался писать пьесу на эту тему. В архиве писателя сохранился листок, озаглавленный "Темы" (подчеркнуто Серафимовичем.-- Л. Г.), относящийся, вероятно, к 1921 году. На этом листке читаем:
   "Написать пьесу. На заводе графа Стенбок-Фермора рабочий Демид Векшин проработал 15 лет. За 1 день прогула все 15 лет была вычтены из срока на пенсию.
   Векшин снова проработал 25 лет и погиб в тюрьме.
   Трое его сыновей проработали на том же заводе в общей сложности 18 лет и все трое погибли от несчастных случаев. В итоге: 58 лет работы и 4 жизни.
   В семействе осталась в живых старуха -- жена Демида Векшина, которой заводское управление назначило пенсию 1 р. 72 к. в год.
   Во время революции граф арестован, сидит в тюрьме за решеткой. Спит. Задняя стена раздвигается, видение: Демид Векшин, его сыновья работают, погибают... вдова... 1 р. 72 к. в год... Другие видения... балы... декольтированные дамы, блестящие мундиры и проч." (ЦГАЛИ, фонд No 457, оп. 1, ед. хр. 73, л. 9)
   Пьеса осталась ненаписанной, но конспект ее содержания стал основой рассказа.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru