Серафимович Александр Серафимович
Как он умер

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Быль

  

А. С. Серафимович

  

Как он умер
(Быль)

  
   Собрание сочинений в семи томах. Том шестой
   М., ГИХЛ, 1959
  
   У самого синего моря под зелеными крымскими горами раскинулось громадное имение бывшего царя -- Ливадия.
   Чего только в этом имении не было: и невиданные деревья, и заморские цветы, и дорогие виноградники, и фонтаны, и диковинные фрукты,-- только что птичьего молока не было.
   А в белых дворцах, полных роскоши, шла пьяная разгульная жизнь: пьянствовал царь, пьянствовали великие и не великие князья, пьянствовали бароны, графы, иереи, генералы, офицеры, вся свора, которая толпилась около царя и объедала вместе с ним русский народ. А чтоб эту пьяную компанию кто-нибудь не потревожил, все имение было оцеплено колючей проволокой заграждения, а в казармах стояли сводные роты, которые день и ночь охраняли царя с его прожорливой шайкой. Солдаты были подобраны молодец к молодцу. Кормили и содержали их хорошо, но было скучно и тяжело жить. Несли строгие караулы, целыми часами сидели в секрете и смотрели в бинокли и подзорные трубы на шоссе, на горные тропки, на леса, на море -- не покажется ли подозрительный человек, не покусится ли кто на пьяную, но "священную" особу царя.
   А если по морю пройдет судно или лодка мимо имения ближе чем на версту, стреляли из винтовок и убивали людей.
   В город Ялту, лежавший под боком, отпускали редко, да и отпустят не на радость: ходили командами, строго, подтянувшись, и во все глаза надо глядеть -- не прозевать офицера. Чуть замешкался отдать честь или отдал не так уж по-молодецки -- карцер, на хлеб и на воду, в штрафные.
   В городе хотелось побыть по-человечески, как все, спокойно и свободно, чтоб хоть сколько-нибудь передохнуть, но и этого нельзя было; нельзя было даже поговорить с вольными,-- и город, и окрестности, и весь Крым кишмя кишели царскими шпионами.
   С офицерами было особенно тяжело. Это все были аристократы, князья, графы, бароны, либо купеческие сынки, большие миллионеры -- народ все гладкий, холеный, белотелый, отъевшийся. И когда проходили мимо вытянувшихся в струнку солдат, небрежно взмахивали, не глядя, белой перчаткой.
   И не то чтоб они скверно обращались с солдатами, а просто проходили мимо солдата, как проходят мимо тумбы, мимо дерева или камня. Но за малейшую провинность наказывали беспощадно.
   А солдаты тосковали; тосковали по семьям, по дому, по работе. "Эх, и работнул бы теперь в поле!" -- думалось солдатам.
   Тосковал и Иван Науменко.
   По виду и не признаешь, что у человека день и ночь под сердцем червяк точит. Так же, как всегда, балуются солдаты, играют в чехарду, ездят друг на друге, гогочут, смеются, дуются в три листика. А в остальное время, несмотря на смертельную жару, несут караульную службу в полном снаряжении.
   Да и сам Науменко не думал о своей тоске, был всегда веселый, разговорчивый, аккуратный и ловкий по службе,-- любили его товарищи. Да и офицеры его отличали, но отличали, как отличают хорошо пригнанное седло от плохо пригнанного.
  
   Не думал о своей тоске Науменко, а думал, что на хорошую службу попал, хорошо ему живется.
   Только, бывало, когда стоит на часах или в секрете и выплывут звезды, да такие крупные, каких он никогда не видал у себя в Воронежской губернии, защемит сердце.
   Сзади стоят горы. И лежит от них огромная черная тень. За садом медленно и тяжко всплывает у берега ночное море, а из сада пахнет неведомыми цветами. И Науменко думает: "Мабуть, убралась моя Мотря, коров подоила. Полягалы вси спать... Ээх!"
   Курносенькая она у него, круглолицая, чернобровая, ласковая, а работница-то! Девочка у них, четвертый годок. Аккурат родилась, как ему на службу идти.
   А тут лежи с заряженной винтовкой и высматривай, как зверь: не лезет ли кто через проволоку в царскую резиденцию. А если приметит, что лезет, свой ли, чужой ли, велено стрелять без оклику.
  
   Однажды Науменко сидел в свободное время под деревом на траве и раскладывал подарки, которые приготовил своим: три шелковых платочка, коралловое монисто и куклу. Один платочек старой маты, один жинке, один дочке. И монисто дочке, и куклу дочке. А кукла, ежели в груди придавить, она говорила: "Ппа-ппа!" И глаза закатывала. Науменко смеялся, глядя на куклу:
   -- Жива душа, тай годи!..
   Четыре месяца осталось, а там и домой.
   Науменко и не заметил, как проходил сзади офицер.
   Офицер остановился:
   -- Эй, ты!
   Науменко вскочил, держа куклу в руках. Офицер нахмурился:
   -- Н-не видишь?
   Науменко все так же стоял растерянно, забыв бросить куклу.
   Офицер шагнул к нему и впился серыми глазами, полными неизъяснимого презрения. Потом ловко и сильно, так, что у Науменко мотнулась голова, снизу ударил его в подбородок. Бриллиантовый перстень на офицерском пальце пришелся в челюсть, и у Науменко во рту стало солоно от крови.
   Не впервой это было: били и офицеры и унтеры, били и его и товарищей, и на все покорно, бывало, отмалчивались солдаты; только в казарме, когда останутся одни, отведут душу крепким словом.
   А тут Науменко сам не знает, что сделалось: размахнулся и ударил офицера куклой в самые усы.
   Офицер побледнел как полотно, отшатнулся, сунул руку в карман, но револьвера не оказалось.
   Тогда он повернулся и пошел прочь, процедив через плечо сквозь зубы:
   -- Ступай, скажи, что арестован.
   Науменко пошел и арестовался.
   С этих пор все пошло, как в железном порядке: допрос, кандалы, суд и... столб, а возле свежевырытая яма.
   Подошел взвод. Науменко завязали глаза и поставили к столбу возле ямы.
   Офицер, командовавший взводом, поднял саблю. Солдаты взяли на прицел, целясь Науменко в грудь.
   Вдруг послышался задыхающийся крик:
   -- Стой... сто-ой!..
   Снизу по тропке бежал солдат и кричал, без перерыва махая руками:
   -- Стой!.. Стой!..
   Точно мглу отнесло, и все увидели то, чего до этого момента не видели: необъятно-спокойное море, одиноко белеющий в синеве парус, голубое небо, дрожащие от зноя горы; услышали, как гомозились и щебетали мелькавшие в чаще птицы.
   Науменко стоял, как слепой, с завязанным лицом, но и он увидел,-- увидел свою далекую Воронежскую губернию, белую хату, Мотрю и... и дочку с монистом, с коралловым монистом на шее.
   И где-то в ухе у него, а может, не в ухе, а позади уха, в глазу, а может, не в глазу, а... в сердце, в сердце, которое, чтоб не спугнуть, еле-еле билось, где-то в сердце почуялось "помилование... помилование..."
   Подбежавший солдат вытянулся и, тяжело переводя дыхание, взял под козырек:
   -- Позвольте, вашскблагородие, доложить.
   -- Что такое?
   -- Так что каптенармус просит, которая одёжа на ём, так чтоб выдать, как в цехаузе у него недостача, просто сказать пропажа, и каптенармусу отвечать, так чтоб...
   -- Какая одёжа? Что такое? Ничего не понимаю...
   -- Дозвольте доложить, вашскблагородие, как ему теперича,-- он кивнул на Науменко,-- одежа не нужна, все одно пропадать ей, а в цехаузе недостача, каптенармус дюже просил.
   -- Ну, ладно,-- с казал офицер и сердито отвернулся. Солдат подошел к Науменко.
   -- Ну, брат, сымай... все одно уж...
   Науменко, не видя и неловко тыча руками, стал снимать гимнастерку, потом, повозившись у пояса, штаны, потом один сапог, потом другой, и все смотрели, как глина сыпалась у него из-под ног в яму.
   Солдат взял одёжу и сапоги и, повернувшись к офицеру и держа под козырек, сказал:
   -- Вашскблагородие, дозвольте и белье, каптенармус приказывал.
   -- Ну, хорошо, только скорей.
   -- Сымай, видно, Иван...
   Науменко опять неловко и не видя стал снимать с себя рубаху, потом портки и бесстыдно стоял, опустив руки и желтея исхудалым телом, только лица не видать было. Дрожал зной, а тело покрылось гусиной кожей. И когда солдат увидел это беспомощное голое тело, у него запрыгала челюсть, он стал скатывать одёжу, белье, сапоги, но все валилось из рук. Наконец подхватил под мышки и торопливо стал спускаться. Еще не дошел до поворота тропинки -- по горам, ломаясь, раскатился залп.
   Оглянулся, яму торопливо зарывали, и он побежал вниз, вытирая мокрое от слез лицо.
  

ПРИМЕЧАНИЯ

  
   В шестой том вошли произведения, написанные в канун Великой Октябрьской социалистической революции и в первое послеоктябрьское семилетие. Это период большой творческой активности писателя-коммуниста, который отдал все свои силы делу победы революции. В этот период Серафимович пишет рассказы, очерки, корреспонденции, статьи, пьесы, наконец он осуществляет замысел большого эпического полотна, создает героическую эпопею "Железный поток". При всем разнообразии жанров произведения этих лет отличаются большим внутренним единством, что обусловлено характером задач, которые ставил перед собой и последовательно, целеустремленно решал писатель. Он всегда писал с убеждением, что "с ними нужно жить, с теми, кого описываешь, с ними и жизнь нужно делать..." ("Черной ночью"). Теперь это убеждение получило новый смысл. "Живое творчество масс -- вот основной фактор новой общественности",-- говорил В. И. Ленин на заседании ВЦИК. 17 ноября 1917 г. (Сочинения, т. 26, стр. 254). Серафимович отдается живой работе, идет заведовать агитмассовым отделом Моссовета ("Тут сходились все нити тогдашней общественно-политической жизни". Собр. соч., М. 1948, т. VIII, стр. 425) {В дальнейшем при ссылках на "Высказывания автора" будет указываться только том и страница собрания сочинений 1940--1948 гг.} охотно берет на себя поручение Моссовета поехать на юг, чтобы давать материал для печати, становится корреспондентом "Правды" на фронтах гражданской войны. С ноября 1917 года начинается систематическое сотрудничество Серафимовича в большевистской печати, сначала в "Известиях Московского Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов г. Москвы и Московской области", а через год в "Правде". Он находится в центре борьбы, в гуще событий, на фабрике, в армии, в деревне, как бы "снизу" наблюдая строение новой жизни и одновременно чувствуя себя активным его участником. Москва, Харьков, Новочеркасск, Ростов-на-Дону, Воронеж, Козлов, Бобров, Задонск, Валуйки, Арзамас, Симбирск, Владикавказ, Петроград, Гомель, Могилев, Иваново-Вознесенск -- через эти и многие другие пункты революционной России пролегали корреспондентские маршруты писателя, который обогащался знанием "колоссального, невиданного до того в мире созидания народной власти... по всему лицу земли русской..."
   Его интересовало все: и стройка, и бои, и митинги, и красные праздники. Очерки и корреспонденции, входящие в данный том, не исчерпывают всей газетной работы писателя периода революции> гражданской войны и начала 20-х годов, но и на основании этой избранной части отчетливо видна широта охвата революционной действительности и политическая чуткость художника. В его очерках и корреспонденциях затрагивались самые злободневные вопросы, всесторонне освещаемые на страницах советских газет, поэтому они органично включались в газетную полосу.
   Одной из важнейших проблем в эпоху революции была проблема привлечения интеллигенции на сторону советской власти. В связи с тем, что в это время значительная часть интеллигенции саботировала, печать повела наступление на саботажников. "Известия" ввели рубрику "Учителя и революция", печатали материалы, осуждающие измену интеллигенции прежним демократическим идеалам. В этом контексте становится особенно понятным широкий общественно-политический смысл статей Серафимовича "В капле", "Братья-писатели", непосредственным толчком для которых послужил факт биографии самого писателя.
   В начале 1919 года широкую огласку в печати получает вопрос о транспорте. "Правда" ввела специальную рубрику "Все на работу по продовольствию и транспорту". Очерк Серафимовича "В теплушке" оказался в ряду других выступлений на эту тему, а высказанное им предложение о специальных контролерах для борьбы с саботажниками на транспорте предвосхитило постановление, вводившее там рабочий контроль.
   Очерки "Тридцать лет назад", "Дети", "Голодные, холодные" печатались в газетах, наполненных материалами, посвященными борьбе с голодом.
   Такая же злободневность характеризует и военные корреспонденции Серафимовича. В ноябре 1918 года "Правда" ввела специальный раздел "Советская трехмиллионная армия" и приглашала армейцев присылать деловые статьи и заметки о том, что надо сделать для создания великой советской армии, а также сообщать, что делается на местах в этом направлении и каковы недостатки в этой работе. В "Правде" появляется ряд статей о роли комиссаров и их взаимоотношениях с командирами, о просветительной работе с бойцами, о подъеме внутрипартийной работы. Именно эти темы и составили содержание корреспонденции Серафимовича с Восточного фронта, печатавшихся на страницах "Правды" в ноябре--декабре 1918 года.
   То же можно сказать и об очерках с польского фронта: "На панском фронте", "Белопанская армия" и др. Когда весной 1920 года после небольшой передышки белополяки снова начали наступление на Украину, в "Правде" появились статьи с разъяснением особых задач Красной Армии в этой войне. На ее страницах также было опубликовано обращение ВЦИК к польскому народу и польским солдатам. "Правда" вскрывала классовый характер войны, которую вели польские паны в своих собственных интересах, в интересах русских помещиков и мировой буржуазии (см. "Правду", 1920, No 98). Разоблачая врага, совершающего злодеяния, "Правда" при этом разъясняла красноармейцам, что солдаты польской армии -- это рабочие и крестьяне, обманутые своим панством. Нужно помочь им понять этот обман, чтобы ускорить окончание войны. Поэтому красноармейцы должны щадить пленных солдат польской армии. Был даже издан специальный приказ по армии о великодушии к пленному и раненому врагу. Совершенно закономерно в связи с этим в очерках Серафимовича с польского фронта центральное место занял вопрос об агитации среди пленных солдат и о средствах, способных ускорить раскрытие обмана, "которым сумели опутать польский народ паны-помещики, паны-ксендзы... А как только раскроется, в эту дыру все провалится: и прекрасная организованность армии и снабжения, и всяческая помощь Антанты, и паны, и ксендзы, и страшное кровавое рабство польского народа" ("Тайное станет явным").
   Всем своим характером очерки Серафимовича отвечали программе большевистской печати. В статьях В. И. Ленина "Очередные задачи Советской власти" (апрель 1918 г.), "О характере наших газет" (сентябрь 1918 г.) содержались руководящие указания для советской печати. Ленин призывал к конкретному изучению фактов действительного строительства новой жизни. "У нас мало внимания,-- писал он,-- к той будничной стороне внутрифабричной, внутридеревенской, внутриполковой жизни, где всего больше строится новое, где нужно всего больше внимания, огласки, общественной критики, травли негодного, призыва учиться у хорошего"(Сочинения, т. 28, стр. 80). Очерки и корреспонденции Серафимовича были конкретны, основывались на проверенных, типичных фактах, были непримиримо критичны по отношению ко всему, что мешало революционному созиданию, и вместе с тем всегда заостряли внимание читателя на рождении нового: нового отношения к труду, новой армии, новых взаимоотношений между людьми, наконец, новых людей. Характеризуя свою работу в качестве военного корреспондента, Серафимович писал: "Я знал, что самое главное и важное -- быть правдивым. Советскому читателю не нужно никакого приукрашивания, но надо, чтобы он вполне верил корреспонденту,-- тогда затраченная энергия не пропадет даром. Советский военный корреспондент должен сам побывать в самых дальних закоулках, все лично обследовать, рассмотреть. И, перво-наперво, он должен быть в непрерывном, непосредственном общении с красноармейской массой" (т. VIII, стр. 426). Это характерно для всей газетной работы Серафимовича первых послереволюционных лет. Строгое исследование фактов, абсолютная достоверность их передачи, глубокая обоснованность выводов являются неотъемлемыми чертами Серафимовича -- советского очеркиста.
   Если в своей дореволюционной корреспондентской деятельности он только изредка пытался подсказывать какие-либо мероприятия, понимая, что больные вопросы русской жизни никак не могут быть решены государственными учреждениями царской России, то теперь он апеллирует к органам советской власти, к партийному руководству, к руководящим органам Красной Армии. Он мыслит по-государственному; огромный жизненный опыт, знание дела, подлинно партийная совесть дают ему право чувствовать себя "советчиком" по важнейшим вопросам. В корреспонденции с Восточного фронта "Фабрика", исходя из того, что "воистину, коммунистическая партия несет армии жизнь", Серафимович обращает внимание на необходимость внутрипартийной работы, на важность связи между партийными группами, внутренней групповой жизни, которая "всех объединит, подтянет слабеющих, осмыслит всю работу".
   В очерке с Западного фронта "Ни то ни се" анализ отношения крестьянского населения прифронтовой полосы к советской власти служит доказательством огромного значения коммунистов, призванных обслуживать ближайший тыл армии. И Серафимович не только выдвигает идею создания летучих отрядов коммунистов, самых надежных и испытанных, но развертывает целую программу их конкретных действий, необходимых для достижения цели.
   В очерке "Дон", снова обращаясь к разъяснению огромной ответственности, которая ложится на плечи коммунистов -- "одухотворяющего авангарда армии", он доказывает необходимость специальной их подготовки для работы с донским казачеством. Он не боится во время побед Красной Армии обратить внимание на то, что может угрожать в будущем поражением ("Дон"), но в моменты временных неудач Красной Армии предрекает победу ("Белопанская армия"). Он чуждается общих нейтральных слов, он хочет "быть действенно полезным", опираясь в практических предложениях не только на свои личные наблюдения, но и на опыт других.
   Серафимович не страшился называть свои произведения этой поры агитками. И на вопрос о том, почему и как стал их писать, он отвечал недвусмысленно. Лжи и клевете классового врага "надо было непременно противопоставить нашу агитацию. Надо было непрерывно внедрять в массы правильное представление о советской власти и делать это убедительно" (т. VIII, стр. 425). Он нередко подчеркивал поучительность фактов и событий, составлявших содержание его очерков. Рассказав, например, о том, как рабочие сами, своими руками восстановили фабрику, он заканчивал очерк словами: "Приходите же, товарищи, посмотреть и поучиться, как надо строить новую жизнь" ("Новая стройка"). Агитационную целенаправленность имели и его рассказы этой поры. На фронте, беседуя с красноармейцами, он убеждался, что потребность в доходчивой художественной агитационной литературе у них огромна. Рассказы о прошлом, вроде "Потерянного завтрака", "Как он умер" и др., или антирелигиозные рассказы были обращены именно к такому массовому читателю; они должны были дойти до солдатских окопов, до станка, в деревенскую избу газетным листом или в обложке тонкого журнала (такими и были "Безбожник у станка", "Город и деревня", "Красная нива"), отдельной брошюрой или маленькой дешевой книжечкой-сборником. Это был новый читатель, требовательный и благодарный. Серафимович не мог не думать о нем, поэтому писать "старался попроще и поясней". Это не значит, однако, что он упрощал тему, подлаживаясь под массового читателя. Но писатель знал, что отвлеченная, абстрактная мысль, вялый книжный язык не найдут дороги к его уму и сердцу, вот почему очерки и корреспонденции Серафимовича -- это маленькие картинки, в них действуют живые люди, слышна колоритная народная речь; писатель стремится прежде всего к яркому изображению, и это делает его мысль, вывод непреложными и убедительными.
   Голос публициста богат оттенками, то деловит и серьезен, то лиричен, ему не чужда патетика, иногда он убийственно ироничен, а иногда полон гнева. Но всегда этот голос остается голосом страстного борца.
   Очерки Серафимовича -- яркие и правдивые страницы летописи величайшей эпохи. Художник революции умел видеть и понимал суровую красоту и грандиозность совершающегося. За сотнями разнообразных фактов, за множеством пестрых и противоречивых явлений он отчетливо увидел главное -- творческую силу пробудившегося к активной исторической деятельности, освобожденного народа. И о чем бы ни писал Серафимович в первые послереволюционные годы, он неизменно заострял внимание на многообразных свидетельствах духовного выпрямления народа. На этой основе вырастают и крупные произведения писателя: пьеса "Марьяна" и "Железный поток". Газетная работа Серафимовича явилась для них надежным и необходимым фундаментом.
   Но и сама по себе она не утрачивает своей ценности. Признанная партией, Лениным нужной для своего времени, она не может не волновать сегодняшнего читателя, помогая ему глубже проникнуть в эпоху горячей и трудной молодости нашего Советского государства.
  

КАК ОН УМЕР

  
   Впервые напечатано в газете "Известия", 1917, 6(18) декабря, No 223(230). При включении в сборник "Рассказы", М. 1918 (стр. 3--9), в тексте были сделаны большие сокращения, несколько дополнен конец, усилен драматизм последней сцены характеристикой состояния солдата, прибежавшего за бельем и одеждой Науменко.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru