Аннотация: Rodzina Połanieckich. (Переводъ съ польскаго М. Кривошеева). Текст издания: журнал "Сѣверный Вѣстникъ", NoNo 8-12, 1893, No 1, 1894
Семейство Поланецкихъ.
Романъ Генриха Сенкевича.
(Переводъ съ польскагоМ. Кривошеева).
I.
Былъ первый часъ ночи, когда Поланецкій подъѣзжалъ къ имѣнію Кремень. Въ дѣтствѣ онъ два раза былъ въ этой деревнѣ, куда мать его, дальняя родственница первой жены нынѣшняго владѣльца Кремня, брала его съ собою на каникулы. Поланецкій старался припомнить эту мѣстность, но это лишь съ трудомъ удавалось ему. Ночью, при лунѣ, все принимало другія формы. Надъ кустами, лугами и буграми низко разстилался бѣлый туманъ, превращая всю окрестность какъ бы въ безбрежное озеро, а хоры лягушекъ, раздававшіеся въ туманѣ, еще болѣе усиливали эту иллюзію. Ночь была тихая, іюльская, освѣщенная луной. По временамъ, когда лягушки смолкали, слышно было, какъ коростели кричали въ росѣ, иногдаже издалека, отъ болотистыхъ прудовъ, скрытыхъ за ольшнякомъ, доносился, словно изъ-подъ земли, голосъ выпи.
Поланецкій но могъ не поддаться красотѣ этой ночи. Въ ней было что-то родное ему и это родное онъ чувствовалъ тѣмъ сильнѣе, что лишь годъ назадъ вернулся изъ-заграницы, гдѣ провелъ первые годы своей молодости, а потомъ всегда былъ занятъ своими торговыми дѣлами. И вспомнилось ему теперь, когда онъ въѣзжалъ въ эту спящую деревню, его дѣтство, а съ нимъ и мать, которая уже пять лѣтъ какъ не жила на свѣтѣ, и непріятности и печали дѣтства, въ сравненіи съ настоящими, показались ему какими-то малыми, ничтожными.
Бричка вкатилась наконецъ въ деревню, которая начиналась у креста, стоявшаго на песчаномъ холмѣ. Крестъ сильно покривился и грозилъ упасть. Поланецкій хорошо помнилъ его, -- тамъ когда-то похороненъ самоубійца, найденный повѣсившимся въ сосѣднемъ лѣсу на деревѣ, и съ тѣхъ поръ люди боялись ночью ходить туда.
За крестомъ начинались первыя хаты. Въ деревнѣ всѣ ужъ спали. Ни въ одномъ окнѣ не было свѣта. Куда не кинуть глазомъ, на ночномъ фонѣ неба блестѣли, освѣщенныя луной, крыши избушекъ, казавшихся при этомъ блескѣ серебряными и словно сѣдыми. Нѣкоторыя избушки, вымазанныя известью, казалось, издавали ясный зеленый свѣтъ, другія-же, скрытыя въ вишневыхъ палисадникахъ, въ чащѣ подсолнечниковъ или вьющихся бобовъ, чуть-чуть выглядывали изъ тѣни. Во дворахъ лаяли собаки, но какъ-бы сквозь сонъ, вторя кваканью лягушекъ, крику коростелей и выпей и тѣмъ звукамъ, которыми полна лѣтняя ночь и которые еще болѣе усиливаютъ впечатлѣніе тишины.
Бричка, медленно подвигаясь по рыхлой, песчаной дорогѣ, вкатилась наконецъ въ темную аллею, кое-гдѣ пестрѣвшую свѣтомъ, пробивавшимся сквозь листья деревъ. Въ концѣ аллеи посвистывали ночные сторожа. Далѣе бѣлѣлъ господскій домъ, гдѣ нѣсколько оконъ были еще освѣщены. Когда бричка застучала у крыльца, изъ дому выбѣжалъ дворовый мальчикъ и сталъ помогать Поланецкому высаживаться. Подошелъ и ночной сторожъ и двѣ бѣлыя собаки, видно, еще очень молодыя, которыя, вмѣсто того, чтобы лаять, стали ласкаться и подпрыгивать, выражая по случаю пріѣзда гостя такую неограниченную радость, что сторожъ вынужденъ былъ остановить этотъ порывъ, пустивъ въ ходъ свою палку.
Мальчикъ снялъ съ брички вещи Поланецкаго, который чрезъ минуту былъ уже въ столовой, гдѣ ждалъ его приготовленный чай. Ничто тутъ не измѣнилось со времени его дѣтства. У одной стѣны стоялъ орѣховый буфетъ, рядомъ часы съ большими гирями и кукушкой, съ другой стороны два плохіе портрета, изображавшіе женщинъ въ костюмахъ восемнадцатаго вѣка, по срединѣ столъ, покрытый бѣлой скатертью, а кругомъ него стулья съ высокими спинками. Комната, ярко освѣщенная, полная пару, подымавшагося изъ самовара, выглядывала привѣтливо и весело.
Поланецкій сталъ прохаживаться вдоль стола, но скрипъ его сапогъ непріятно поражалъ его среди общей тишины; онъ подошелъ къ окну и сталъ смотрѣть на дворъ, залитый луннымъ свѣтомъ, гдѣ бѣлыя собаки, встрѣтившія его съ такимъ восторгомъ, гнались теперь одна за другой.
Спустя нѣкоторое время, дверь сосѣдней комнаты отворились и вошла молодая женщина; Поланецкій догадался, что это дочь владѣльца Кремня, рожденная отъ второго брака. Увидя ее, онъ вышелъ изъ амбразуры окна и, приблизившись къ столу, скрипя сапогами, поклонился и назвалъ свою фамилію.
Дѣвушка протянула ему руку и промолвила:
-- Мы знали по вашей телеграммѣ, что вы пріѣдете. Папѣ сегодня что-то нездоровится и онъ долженъ былъ лечь, но завтра будетъ радъ васъ видѣть.
-- Не моя тутъ вина, что я пріѣхалъ такъ поздно,-- отвѣтилъ Поланецкій, -- поѣздъ приходитъ въ Черново лишь въ одиннадцать часовъ.
-- А изъ Чернова до Кремня еще добрыхъ двѣ мили. Отецъ говорилъ мнѣ, что вы тутъ уже не первый разъ.
-- Я пріѣзжалъ сюда съ матерью тогда, когда васъ еще и на свѣтѣ не было.
-- Знаю. Вы родственникъ папаши.
-- Я родственникъ первой жены пана Плавицкаго.
-- Отецъ очень цѣнитъ родственныя связи, даже самыя отдаленныя,-- сказала дѣвушка и начала разливать чай, время отъ времени отгоняя другой рукой паръ, который, подымаясь отъ самовара, застилалъ ей глаза.
Когда разговоръ прервался, слышно было только тиканье часовъ. Поланецкій, котораго теперь очень интересовали молодыя женщины, сталъ присматриваться къ паннѣ Плавицкой. Это была дѣвушка средняго роста, довольно стройная, съ темными волосами, спокойнымъ, но какъ-бы застывшимъ лицомъ, немного загорѣвшимъ отъ солнца, съ голубыми глазами и прелестнымъ ротикомъ. Вообще, это было лицо женщины спокойной и кроткой. Поланецкій, которому она показалась ни безобразной, но и не особенно красивой, подумалъ, однако, что она довольно мила, къ тому-же, вѣроятно, добра и что подъ этой далеко не блестящей внѣшностью можетъ скрываться цѣлое множество разныхъ достоинствъ, присущихъ обыкновенно деревенскимъ барышнямъ. Хотя онъ былъ еще молодъ, однако жизнь успѣла научить его той истинѣ, что женщины при болѣе близкомъ знакомствѣ, вообще, выигрываютъ, мужчины-же, наоборотъ, всегда теряютъ. Слышалъ онъ о паннѣ Плавицкой, что все кременевское хозяйство, правда, порядкомъ уже разстроенное, на ея рукахъ и что это существо вѣчно занято, вѣчно работаетъ. И она показалась ему, въ сравненіи съ тѣми безконечными хлопотами, съ которыми ей приходилось сталкиваться, такой спокойной и ясной. Замѣтилъ онъ также, что, вѣроятно, ее клонитъ ко сну. Это было видно по ея глазамъ, невольно жмурившимся отъ свѣта висячей лампы.
Вообще, экзаменъ вышелъ-бы въ ея пользу, если-бъ не то, что разговоръ съ ней какъ-то не клеился. Но это можно было объяснить тѣмъ, что они видѣлись въ первый разъ въ жизни. Къ тому-же, ей приходилось принимать его одной, что для молодой дѣвушки всегда сопряжено бываетъ съ нѣкоторой неловкостью. Наконецъ, она хорошо знала, что Поланецкій пріѣхалъ сюда не въ гости, а за деньгами. И такъ было на самомъ дѣлѣ. Мать его много лѣтъ тому назадъ отдала подъ закладную усадьбы Кремня болѣе двадцати тысячъ, которые Поланецкій хотѣлъ теперь получить, во-первыхъ потому, что за послѣднее время накопилось много процентовъ, а во-вторыхъ, онъ самъ, состоя компаніономъ торговаго дома въ Варшавѣ, теперь значительно расширилъ дѣла и нуждался въ деньгахъ. Онъ рѣшилъ заранѣе не дѣлать никакихъ уступокъ и во что бы то ни стало получить свой долгъ. Въ подобныхъ случаяхъ для него всегда важнѣе всего было оставаться человѣкомъ твердымъ, непреклоннымъ. Не будучи таковымъ по натурѣ, онъ возвелъ эту непреклонность въ принципъ, сотворивъ изъ нея культъ самообожанія. Вслѣдствіе этого онъ часто пересаливалъ, какъ всегда дѣлаютъ люди, насильно вбивающіе себѣ что-нибудь въ голову.
И поэтому теперь, глядя на эту милую, но немного заспанную дѣвушку, онъ безпрестанно твердилъ наперекоръ, пробудившемуся въ немъ нѣкоторому сочувствію къ ней:
"Все это хорошо, но вы все-таки должны будете заплатить".
Чрезъ минуту онъ сказалъ:
-- Я слышалъ, что вы здѣсь всѣмъ занимаетесь: вы любите хозяйство?
-- Я очень люблю Кремень,-- отвѣтила она.
-- И я любилъ Кремень, когда былъ мальчикомъ. Но заниматься здѣсь хозяйствомъ я бы не хотѣлъ. Условія такія трудныя.
-- Трудныя-то, трудныя. Мы дѣлаемъ все, что въ нашихъ силахъ.
-- То есть, вы, сударыня, дѣлаете то, что въ вашихъ силахъ.-- Помогаю отцу, который часто хвораетъ.
-- Я мало знакомъ съ этими дѣлами, но изъ того, что вижу и слышу, я прихожу къ заключенію, что большая часть нашихъ землевладѣльцевъ не можетъ разсчитывать на будущность.
-- Мы разсчитываемъ на Бога...
-- Это разрѣшается. Однако, нельзя же туда отсылать кредиторовъ.
Лицо панны Плавицкой покрылось румянцемъ и настала минута неловкаго молчанія.
Полонецкій же подумалъ:
"Скоро началъ, такъ нечего ужъ останавливаться".
И сказалъ:
-- Вы позволите, сударыня, выяснить вамъ цѣль моего пріѣзда?
Дѣвушка посмотрѣла на него такимъ взглядомъ, въ которомъ Поланецкій могъ-бы прочесть: "Ты только что пріѣхалъ, часъ поздній, я еле держусь на ногахъ отъ усталости,-- и даже самая простая вѣжливость не остановила тебя, чтобы не начать теперь такого разговора".
Вслухъ же она произнесла:
-- Я знаю для чего вы пріѣхали, но не будетъ-ли лучше, если переговорить объ этомъ съ отцомъ.
-- Хорошо. Извините,-- сказалъ Поланецкій.
-- Нѣтъ, я у васъ должна просить извиненія. Каждый имѣетъ право требовать свое и я къ этому ужъ привыкла. Но сегодня суббота, а въ субботу столько работы. Наконецъ въ такихъ дѣлахъ, понимаете-ли... Вотъ, когда являются евреи, то я сама веду съ ними переговоры. Но въ настоящемъ случаѣ я бы хотѣла, чтобы вы переговорили съ папашей. Намъ обоимъ будетъ легче.
-- Въ такомъ случаѣ до завтра,-- сказалъ Поланецкій, у котораго не хватило храбрости прибавить, что въ денежныхъ дѣлахъ онъ предпочиталъ-бы, чтобы его считали лучше евреемъ.
-- Не позволите-ли еще чаю?
-- Нѣтъ, спасибо! Покойной ночи, сударыня.
И вставши, онъ протянулъ руку, но дѣвушка подала ему свою далеко менѣе сердечно, чѣмъ при встрѣчѣ, такъ что онъ едва коснулся кончиковъ ея пальцевъ.
Уходя, она сказала:
-- Слуга покажетъ вамъ вашу комнату...
И Поланецкій остался одинъ. Онъ чувствовалъ какую-то досаду и былъ недоволенъ собой, хотя внутренно не хотѣлъ въ этомъ сознаться. Онъ сталъ даже увѣрять себя, что хорошо сдѣлалъ; вѣдь не пріѣхалъ же онъ сюда для выполненія какихъ-то актовъ вѣжливости, а пріѣхалъ за деньгами. Что ему панна Плавицкая? Отъ нея ему ни тепло, ни холодно. Если его даже сочтутъ невѣжей, то тѣмъ и лучше -- всегда такъ и бываетъ, что чѣмъ кредиторъ грубѣе и настойчивѣе, тѣмъ скорѣе съ нимъ разсчитываются.
Но отъ этого разсужденія досада его еще болѣе возросла,-- какой-то внутренній голосъ говорилъ ему, что въ данномъ случаѣ дѣло не въ вѣжливости, а хоть въ каплѣ состраданія къ измученной женщинѣ. Поланецкій чувствовалъ, что, поступая такъ рѣзко, онъ удовлетворяетъ свое желаніе порисоваться, но не свое сердце, не свои природные инстинкты. Злился онъ и на панну Плавицкую, тѣмъ болѣе, что она ему нравилась. Какъ въ этой спящей деревнѣ, какъ въ этой лунной ночи, такъ и въ этой дѣвушкѣ онъ нашелъ что-то родное, чего напрасно искалъ въ другихъ женщинахъ заграницей, и что трогало и волновало его гораздо больше, чѣмъ онъ предполагалъ. Но люди часто стыдятся хорошихъ чувствъ. И Поланецкій устыдился своего волненія и рѣшилъ быть непреклоннымъ и завтра же прижать старика Плавицкаго, ни на что не обращая никакого вниманія.
Тѣмъ временемъ слуга провелъ его въ приготовленную для него комнату. Отославъ слугу, Поланецкій остался одинъ. Комната была та самая, которую отводили ему еще при жизни первой жены пана Плавицкаго, когда онъ пріѣзжалъ туда съ матерью. Воспоминанія охватили его снова. Окна выходили въ садъ, за которымъ лежалъ прудъ; луна отражалась въ водѣ и прудъ былъ виднѣе, чѣмъ въ давнее время, когда его заслонялъ большой старый ясень, который, навѣрно, сломало бурею и на мѣстѣ котораго теперь торчалъ лишь пень со слѣдами свѣжаго перелома. Казалось, что лунный свѣтъ сосредоточился на свѣжемъ переломѣ, блестѣвшемъ такъ ослѣпительно. Все вмѣстѣ производило впечатлѣніе величаваго покоя. Поланецкій, который жилъ въ городѣ, весь поглощенный коммерческими дѣлами, въ постоянномъ напряженіи умственныхъ и физическихъ силъ, въ безпрерывномъ почти волненіи, невольно почувствовалъ настроеніе окружающей его ночи такъ, какъ чувствуется теплая ванна послѣ, тяжелаго труда. И стало ему легче, отраднѣе. Онъ пробовалъ думать о своихъ дѣлахъ, о томъ, какъ они пойдутъ, принесутъ-ли они убытокъ, или прибыль, пробовалъ думать о своемъ кампаніонѣ, Бигелѣ, справится-ли онъ тамъ въ его отсутствіи,-- но не могъ. Вмѣсто этого онъ сталъ думать о паннѣ Поланецкой. Лично она, не смотря на то, что произвела на него хорошее впечатлѣніе, мало его занимала, хотя-бы потому, что онъ съ ней только что познакомился. Но за то она заинтересовала его какъ типъ. Ему было тридцать лѣтъ съ небольшимъ, возрастъ, когда инстинктъ съ неумолимой силой толкаетъ мужчину къ основанію семейнаго очага, къ мысли о женѣ, о семейной жизни. Самый отчаянный пессимистъ безсиленъ противъ этого инстинкта, отъ него ни защищаетъ ни искусство, ни другія жизненныя задачи. Поэтому женится и мизантропъ, не смотря на свою философію, и артистъ, не смотря на искусство, и всѣ остальные, которые готовы утверждать, что они отдали своимъ цѣлямъ не половину, а всю душу. Исключенія лишь подтверждаютъ правило, что масса не можетъ жить въ условной лжи и плыть противъ теченій природы. Большею частью, не женятся лишь тѣ, которымъ на пути къ браку стала та самая сила, которая созидаетъ браки,-- тѣ, которыхъ обманула любовь. Поэтому въ жизни каждаго стараго холостяка, если не всегда, то по большей части, кроется трагедія.
Поланецкій не былъ ни мизантропомъ, ни артистомъ, а равно ни человѣкомъ, проповѣдующимъ теорію противъ брака. Напротивъ: онъ хотѣлъ жениться и былъ глубоко убѣжденъ, что долженъ это сдѣлать. Онъ чувствовалъ, что пробилъ его часъ и сталъ искать кругомъ себя женщины. Этимъ объясняется и тотъ огромный интересъ, который будили въ немъ женщины, въ особенности молодыя барышни. Не смотря на то, что Поланецкій провелъ нѣсколько лѣтъ во Франціи и Бельгіи, онъ никогда не искалъ любви у замужнихъ женщинъ, развѣ только у очень доступныхъ. Будучи человѣкомъ живымъ и дѣятельнымъ, онъ всегда держался того мнѣнія, что только бездѣльники могутъ ухаживать за замужними женщинами, и что, вообще, волочиться за чужими женами возможно лишь тамъ, гдѣ люди имѣютъ много денегъ, мало добропорядочности и никакой работы, а именно въ такой средѣ, гдѣ существуетъ цѣлый классъ давно разбогатѣвшихъ людей, погруженныхъ въ тщеславное общественное бездѣліе и пошлую жизнь. Онъ-же дѣйствительно всегда былъ занятъ и хотѣлъ полюбить лишь для того, чтобы жениться, а потому однѣ только барышни будили его любопытство какъ психически, такъ и физически. При каждой новой встрѣчѣ на жизненномъ пути онъ прежде всего задавалъ себѣ вопросъ: "ужъ не эта-ли"? или, по крайней мѣрѣ: "ужъ не такая-ли"? И теперь мысли его точно такимъ-же образомъ вертѣлись около панны Плавицкой. Слышалъ онъ о ней много отъ ея родственницы, живущей въ Варшавѣ, и слышалъ много лестнаго, даже трогательнаго. Тихое, спокойное ея лицо встало теперь предъ его глазами. Вспомнилъ онъ ея руки очень тонкія, изящныя, съ длинными пальцами, хотя немного загорѣлыя, вспомнилъ ея темно-голубые глаза и черненькое родимое пятнышко надъ верхней губой. Нравился ему и ея голосъ. И несмотря на то, что онъ не переставалъ повторять, что не пойдетъ на уступки и постарается получить свое, однако, былъ недоволенъ судьбой, приведшей его въ Кремень въ качествѣ кредитора. Выражаясь языкомъ купеческимъ, онъ произнесъ про себя: товаръ не дуренъ, но "рефлектировать" не стану, не за этимъ я сюда пріѣхалъ.
Однако, онъ "рефлектировалъ" и даже такъ далеко, что, раздѣвшись и улегшись, онъ долгое время не могъ заснуть. Запѣли пѣтухи, оконныя стекла стали блѣднѣть и зеленѣть, онъ-же сквозь сомкнутыя вѣки глазъ видѣлъ еще спокойное лицо панны Плавицкой, ея родимое пятнышко надъ верхней губой, ея руки, разливающія чай. Потомъ, когда сонъ сталъ одолѣвать его, казалось ему, что онъ держитъ ея руки въ своихъ и привлекаетъ ее къ себѣ, но панна Плавицкая вырывается и отворачиваетъ голову, какъ бы желая избѣгнуть поцѣлуя. На другой день проснулся онъ поздно и, припоминая себѣ панну Плавицкую, подумалъ: "Ага! Это она, да какъ похожа".
II.
Вѣрнѣе, его разбудилъ мальчикъ, который принесъ кофе и взялъ платье, чтобы вычистить. Когда мальчикъ вернулся съ вычищеннымъ платьемъ, Поланецкій спросилъ его, не принято-ли у нихъ собираться въ столовую къ утреннему чаю.
-- Нѣтъ, -- отвѣтилъ мальчикъ, -- барышня рано встаетъ, а старый панъ спитъ долго.
-- А барышня встала?
-- Барышня въ костелѣ.
-- Правда: сегодня воскресенье. А развѣ барышня поѣхала одна, безъ барина?
-- Нѣтъ, старый панъ ѣдетъ къ поздней обѣднѣ, а потомъ бываетъ у каноника, такъ что барышня предпочитаетъ ѣздить къ ранней литургіи.
-- Что дѣлаютъ господа въ воскресенье?
-- Сидятъ дома. Къ обѣду пріѣзжаетъ панъ Гонтовскій.
Поланецкій зналъ Гонтовскаго еще мальчикомъ и помнилъ, какъ его звали тогда "медвѣженкомъ", потому что былъ такой толстый, неповоротливый и понурый. Слуга, между прочимъ, разсказалъ, что отецъ пана Гонтовскаго умеръ лѣтъ пять тому назадъ, а молодой Гонтовскій остался хозяйничать въ сосѣднемъ Яблжиковѣ.
-- Старшій панъ должно быть звонилъ, потому что Юзефъ пошелъ къ нему.
-- Какой Юзефъ?
-- Камердинеръ.
-- А ты чѣмъ будешь?
-- Я его помощникъ.
-- Иди-же, спроси, когда можно будетъ видѣть барина.
Мальчикъ ушелъ, но чрезъ минуту вернулся.
-- Старый намъ сказалъ, что когда одѣнется, то попроситъ васъ.
-- Хорошо.
Мальчикъ вышелъ. Поланецкій остался одинъ и ждалъ, вѣрнѣе скучалъ довольно долго. Наконецъ онъ сталъ терять терпѣніе и хотѣлъ ужъ выйти въ садъ, когда самъ Юзефъ пришелъ доложить, что баринъ проситъ его къ себѣ.
Онъ привелъ его черезъ сѣни въ кабинетъ, лежащій по другой сторонѣ дома. Поланецкій вошелъ и въ первую минуту не узналъ пана Плавицкаго. Онъ помнилъ его мужчиной въ цвѣтѣ лѣтъ, очень красивымъ, теперь же предъ нимъ стоялъ старикъ съ морщинистымъ, какъ печеное яблоко, лицомъ, которому небольшіе крашеные усики старались придавать молодцоватый видъ. Какъ они, такъ равно и черный, расчесанный на бокъ клокъ волосъ, свидѣтельствовали о не исчезнувшей еще до сихъ поръ претензіи на щегольство.
И указавъ на свой бѣлый жилетъ, онъ обнялъ голову Поланецкаго и прижалъ ее къ своей груди, сильно подымавшейся отъ учащеннаго дыханія.
Объятіе продолжалось довольно долго, а для Поланецкаго даже болѣе чѣмъ долго, наконецъ панъ Плавицкій произнесъ:
-- Дай-же на себя посмотрѣть. Вылитая Анна, вылитая Анна! Бѣдная, милая Анна!
И панъ Плавицкій началъ всхлипывать, потомъ вытеръ указательнымъ пальцемъ правый глазъ, на которомъ, впрочемъ, не было слезъ, и повторилъ:
-- Вылитая Анна!.. Твоя мать всегда была для меня наилучшей и наижеланнѣйшей родственницей.
Поланецкій стоялъ передъ нимъ смущенный, немного ошеломленный и встрѣчей, какой никакъ не ожидалъ, и запахомъ фиксатуару, пудры и другихъ косметиковъ, которыми надушены были лицо, усы и жилетъ пана Плавицкаго.
-- Какъ-же вы, дядя, живете?-- спросилъ онъ наконецъ, полагая, что этотъ эпитетъ, какимъ онъ, впрочемъ, называлъ пана Плавицкаго и въ дѣтствѣ, будетъ болѣе всего соотвѣтствовать торжественному настроенію пріема.
-- Какъ живу?-- повторилъ панъ Плавицкій,-- мнѣ уже не долго! не долго! И поэтому, именно, привѣтствую тебя тѣмъ радушнѣе въ моемъ домѣ, по отечески... Если въ твоихъ глазахъ имѣетъ еще койкакое значеніе благословеніе человѣка, стоящаго надъ могилой, а вмѣстѣ съ тѣмъ и старшаго члена въ семьѣ, то прими мое благословеніе.
И схвативши Поланецкаго вторично за голову, онъ поцѣловалъ ее и перекрестилъ. Молодой человѣкъ еще болѣе смутился и на лицѣ его отразилась неловкость. Мать его была родственницей и пріятельницей покойной жены пана Плавицкаго. Съ нимъ же, насколько онъ помнилъ, ее не соединяли никакія дружескія отношенія; поэтому вся торжественность пріема, подъ которую по-неволѣ пришлось настраивать себя, произвела на него непріятное впечатлѣніе. Самъ Поланецкій не хранилъ для пана Плавицкаго никакихъ родственныхъ чувствъ, а потому думалъ про себя: "Эта старая обезьяна даетъ мнѣ свое благословеніе, вмѣсто того чтобы говорить о деньгахъ" -- и его охватила сильная досада, которая при иной постановкѣ дѣла могла бы сослужить ему службу. Между тѣмъ Плавицкій прибавилъ:
-- Садись же, дорогой мой юноша, и будь какъ дома.
Поланецкій сѣлъ и началъ говорить:
-- Милый дядя, мнѣ очень пріятно навѣстить васъ: повѣрьте, я бы это сдѣлалъ, даже не имѣя къ вамъ дѣла, но вы, дядя, конечно, знаете, что я къ вамъ по дѣлу, которое моя мать...
Тутъ вдругъ панъ Плавицкій положилъ ему руку на колѣно:
-- А ты кофе ужъ пилъ?-- спросилъ онъ.
-- Пилъ, -- отвѣтилъ Поланецкій, сбитый немного съ толку.
-- Вѣдь Мариня такъ рано уѣзжаетъ въ костелъ. Прости, голубчикъ, что не уступилъ тебѣ моей комнаты, но, право, я, старый, привыкъ ужъ здѣсь. Это мое гнѣздо...
Сказавши это, онъ круглымъ движеніемъ руки указалъ на комнату.
Поланецкій невольно повелъ глазами за движеніемъ его руки. Нѣкогда эта самая комната представляла для него предметъ постояннаго искушенія: тутъ висѣло оружіе пана Плавицкаго. Только обои измѣнились съ того времени въ этой комнатѣ, которые были теперь розовые и изображали въ безконечныхъ квадратикахъ молодыхъ пастушекъ, одѣтыхъ à la Vatteau, съ удочками въ рукахъ. У окна стоялъ туалетный столъ, обитый бѣлой матеріей, съ зеркаломъ въ серебряной рамѣ, весь уставленный разными баночками, коробками, бутылочками, щеточками, пилочками для ногтей, и т. п. Рядомъ, въ углу, курительная -- чубуки съ янтарными головами, мундштуки; на стѣнѣ, надъ диваномъ, кабанья голова, подъ ней двѣ двухстволки, торба, охотничьи рога и всякія другія принадлежности; въ глубинѣ столъ съ бумагами, дубовыя полки съ кой-какими книжками, всюду масса бездѣлушекъ, болѣе или менѣе полезныхъ и изящныхъ, свидѣтельствующихъ, однако, что обитатель комнаты есть та ось, около которой все въ домѣ вертится. Однимъ словомъ, эта была комната стараго холостяка и эгоиста, до мелочей заботящагося о своемъ удобствѣ, съ большими, къ тому-же, претензіями. Поланецкому нетрудно было догадаться, что панъ Плавицкій никому бы ни за что не уступилъ своей комнаты.
Но гостепріимный хозяинъ спросилъ его далѣе:
-- Было-ли тебѣ тамъ удобно? Какъ провелъ ночь?
-- Благодарю; отлично: проснулся поздно.
-- Надѣюсь, что съ недѣльку, по крайней мѣрѣ, у меня пробудешь?
Семейство Поланецкихъ,
Поланецкій, человѣкъ довольно живой, такъ и подскочилъ на стулѣ.
-- Развѣ вы не знаете, дядя, что у меня въ Варшавѣ дѣла и компаніонъ, которому приходится теперь одному справляться со всей работой. О, нѣтъ, я долженъ выѣхать какъ можно скорѣе и хотѣлъ-бы еще сегодня устроить дѣло, по которому пріѣхалъ.
На это панъ Плавицкій замѣтилъ дружески-покровительственнымъ тономъ:
-- Нѣтъ, другъ мой. Сегодня воскресенье, къ тому-же, на первомъ планѣ должны быть родственныя чувства, а потомъ ужъ дѣла. Сегодня привѣтствую тебя и принимаю, какъ родственника, завтра, если захочешь, выступишь какъ кредиторъ. Такъ-то оно! Сегодня пріѣхалъ ко мнѣ мой Стахъ, сынъ моей Анны! До завтра! Стахъ, такъ должно быть! Это говоритъ тебѣ старый родственникъ, который любитъ тебя и для котораго ты обязанъ это сдѣлать.
Поланецкій немного поморщился, а потомъ отвѣтилъ:
-- Пусть будетъ до завтра.
-- Теперь твоими устами заговорила Анна... Трубку куришь?
-- Нѣтъ, я курю только папиросы.
-- Вѣрь мнѣ, что плохо дѣлаешь. Но для гостей имѣю и папиросы. Стукъ экипажа передъ крыльцомъ прервалъ дальнѣйшій разговоръ.
-- Должно быть, Мариня пріѣхала изъ костела,-- сказалъ панъ Плавицкій.
Поланецкій, посмотрѣвъ въ окно, увидѣлъ молодую дѣвушку, всю въ розовомъ и въ соломенной шляпѣ, выходившую изъ коляски.
-- Ты познакомился уже съ Мариней?-- спросилъ панъ Плавицкій.
-- Имѣлъ удовольствіе -- вчера.
-- Дорогое дитя. Лишнее мнѣ и говорить тебѣ, что только для нея и живу.
Въ эту минуту дверь пріотворилась и молодой голосъ спросилъ:
Мариня со шляпой, свѣсившейся чрезъ плечо на лентѣ, быстро вошла въ комнату и, поцѣловавши отца, подала руку Поланецкому. Она была чрезвычайно изящна и мила въ этомъ розовомъ ситцевомъ платьѣ и соломенной шляпѣ. Было въ ней что-то праздничное отъ воскреснаго настроенія, что-то свѣжее, отъ этого утра, теплаго и яснаго. Волосы ея сбились немного шляпой, на щекахъ игралъ румянецъ, а вся она такъ и дышала молодостью. Поланецкій нашелъ ее сегодня и веселѣе, и красивѣе, чѣмъ вчера.
-- Сегодня обѣдню будутъ служить немного позже,-- обратилась она къ отцу,-- каноникъ уѣхалъ на мельницу къ больной Сятковской. Она очень плоха. Еще имѣете, папа, съ полчаса времени.
-- И отлично, -- воскликнулъ панъ Плавицкій, -- будете имѣть время ближе познакомиться со Стахомъ Поланецкимъ. Ну, скажу тебѣ, вылитая Анна! Впрочемъ, ты ея никогда не видѣла. Не забудь, Мариня также, что завтра, если онъ захочетъ, то будетъ нашимъ кредиторомъ, сегодня-же онъ нашъ родственникъ и гость.
-- Вы вчера пошли такъ поздно спать,-- началъ Поланецкій,-- а сегодня ужъ были у ранней обѣдни.
На что дѣвушка весело отвѣтила:
-- У ранней обѣдни бываю я и поваръ, чтобы потомъ имѣть "время позаботиться объ обѣдѣ.
-- Я позабылъ вчера, -- сказалъ Поланецкій, -- передать вамъ поклонъ отъ пани Эмиліи Хвастовской.
-- Я не видѣла Эмильки ужъ полтора года, но часто съ ней переписываюсь. Она собиралась въ Рейхенталь со своей дѣвочкой?
-- Она на-дняхъ уѣзжаетъ.
-- А какъ дѣвочка?
-- Она слишкомъ выросла для своихъ двѣнадцати лѣтъ и притомъ очень малокровна. Нельзя сказать, чтобы была очень здорова.
-- Вы часто бываете у Эмильки?
-- Довольно часто. Это почти единственное мое знакомство въ Варшавѣ. Къ тому-же я большой поклонникъ пани Эмиліи.
-- Скажи, пожалуйста, дорогой мой юноша, -- спросилъ панъ Плавицкій, взявши со стола пару свѣжихъ перчатокъ и вложивши ихъ въ верхній карманъ на груди,-- чѣмъ ты, именно, занимаешься въ Варшавѣ?
-- Я, что называется, "аферистъ". Имѣю коммиссіонный домъ въ компаніи съ нѣкимъ Бигелемъ. Спекулируемъ на хлѣбъ, на сахаръ, иногда на лѣсъ и на все, что попадется.
-- А я слышалъ, что ты инженеръ?
-- Я техникъ. Но, по возвращеніи, я мѣста на фабрикѣ нигдѣ не нашелъ, а потому взялся за торговлю, тѣмъ болѣе, что и о ней имѣлъ нѣкоторое понятіе. По спеціальности-же -- я красильщикъ.
-- Какъ ты сказалъ?-- переспросилъ панъ Плавицкій.
-- Красильщикъ.
-- Время такое, что приходится за все браться,-- сказалъ панъ Плавицкій.-- Я осуждать тебя за это никогда не стану. Занятіе, какое-бы оно ни было, не позоритъ человѣка, если онъ только строго слѣдуетъ добрымъ старымъ традиціямъ семьи.
Поланецкій, къ которому при видѣ дѣвушки вернулось хорошее настроеніе и котораго вдругъ распотѣшила сентенція пана Плавицкаго, улыбнулся, выказавъ при этомъ свои здоровые зубы, и отвѣтилъ:
-- И слава Богу.
Панна Мариня также улыбнулась и сказала:
-- Эмилька, которая къ вамъ такъ расположена, писала мнѣ когда-то, что вы отлично ведете свои дѣла.
-- Очень просто, тутъ трудно приходится лишь съ евреями, съ остальными-же конкуррировать легко. Но и съ евреями ладить еще можно, лишь-бы не издавать анти-семитскихъ манифестовъ и сидѣть спокойно. Что-же касается пани Эмиліи, то она столько-же смыслить въ дѣлахъ, сколько ея маленькая Литка.
-- Правда, она никогда не была практичной. Если-бъ не братъ покойнаго ея мужа, панъ Теофилъ Хвастовскій, то она давно-бы все состояніе пустила прахомъ. Но панъ Теофилъ очень любитъ Литку.
-- Да кто-же Литки не любитъ? Я первый безъ ума отъ нея. Это удивительный ребенокъ и такой милый. Признаюсь вамъ откровенно -- это моя слабость.
А панна Плавицкая внимательно посмотрѣла на это искреннее, живое лицо и подумала:
"Онъ должно быть немного сумасбродъ, но сердце имѣетъ доброе.
Панъ Плавицкій между тѣмъ замѣтилъ, что пора собираться къ обѣднѣ и началъ прощаться съ панной Мариней такъ, какъ-бы собирался въ путешествіе на нѣсколько мѣсяцевъ, потомъ перекрестилъ ея головку и взялъ шляпу. Дѣвушка пожала Поланецкому руку крѣпче, чѣмъ при утренней встрѣчѣ, а онъ, садясь въ коляску, подумалъ:
"Она очень мила! очень симпатична..."
За аллеей, по которой Поланецкій вчера пріѣхалъ, коляска повернула на дорогу, кое-гдѣ обсаженную старыми, обросшими мохомъ березами, стоявшими въ неравномъ отдаленіи другъ отъ друга. По одной сторонѣ тянулось поле, засѣянное картофелемъ, подругой -- одно необозримое пространство ржи съ отяжелѣвшими и нагнувшимися колосьями, которое, казалось, какъ-бы спало въ тихомъ воздухѣ, полномъ солнечнаго свѣта. Между березами, передъ самой коляской, перелетали сороки и пустошки. Вдали виднѣлись деревенскія дѣвушки, двигавшіяся по тропинкамъ черезъ изжелта-бѣлую пучину хлѣбовъ, окунувшіяся въ нее по самыя плечи, въ красныхъ платкахъ, похожія на цвѣтущій макъ.
-- Хорошая рожь -- замѣтилъ Поланецкій.
-- Такъ себѣ. Дѣлается все, что въ человѣческихъ силахъ, а что Богъ дастъ, того не минуешь. Ты еще молодъ, другъ мой, а потому дамъ тебѣ въ назиданіе одинъ совѣтъ, который не разъ въ жизни тебѣ пригодится. Дѣлай все, что отъ тебя зависитъ, а остальное поручи Господу-Богу. Онъ лучше знаетъ, что намъ нужно. Урожай въ этомъ году будетъ хорошій -- я напередъ это зналъ, ибо, когда Богъ хочетъ чѣмъ меня наказать, то посылаетъ мнѣ предзнаменованіе.
-- Что такое?-- спросилъ Поланецкій съ изумленіемъ.
-- Всякій разъ, когда должно было случиться несчастье, всегда въ углу за трубками, -- не знаю, замѣтилъ-ли ты гдѣ онѣ стоятъ, -- является мнѣ мышь нѣсколько дней подъ-рядъ.
-- Да въ полу должно быть дыра?
-- Нѣтъ дыры -- отвѣтилъ Плавицкій, зажмуривъ глаза и таинственно покачавъ головой.
-- Не завести-ли кошки?
-- И не заведу, ибо, если такова воля Божья, чтобы эта мышь служила мнѣ предзнаменованіемъ и предостереженіемъ, то я не хочу идти противъ этой воли. Но въ этомъ году ничто мнѣ не явилось. Я Маринѣ объ этомъ говорилъ... Быть можетъ, Богъ хочетъ какъ-нибудь показать, что Онъ бдитъ надъ нашей семьей. Слушай, другъ мой: знаю, что кругомъ говорятъ, что мы раззорены или, по крайней мѣрѣ, что дѣла наши очень плохи. Суди-же самъ: Кремень вмѣстѣ со Скоками, съ Магерувкой и Сухоциномъ имѣетъ около двухсотъ пятидесяти уволокъ земли. На этомъ тридцать тысячъ долгу кредитному обществу и около ста тысячъ долговъ ипотечныхъ, уже съ твопмъ. Вмѣстѣ значитъ -- сто тридцать тысячъ. Считай теперь уволоку по три тысячи, имѣемъ семьсотъ пятьдесятъ тысячъ, а вмѣстѣ значитъ восемь сотъ восемьдесятъ тысячъ...
-- Какъ-же?-- перебилъ его Поланецкій съ удивленіемъ -- вы къ имѣніямъ, дядя, присчитываете и долгъ?
-- Разумѣется, если бы имѣнія ничего не стоили, то за нихъ никто гроша-бы не далъ, а потому должно-же присчитать долгъ къ стоимости имѣнія...
Поланецкій-же подумалъ: "Сумасшедшій, нечего съ нимъ и говорить" и, молча, слушалъ далѣе.
Панъ Плавицкій продолжалъ:
-- Магерувку хочу раздѣлить на участки и продать. Мельницу тоже продамъ, а въ Скокахъ и Сухоцинахъ имѣю рухлякъ -- и знаешь на сколько я высчиталъ? На два милліона!
-- Имѣете покупателя?
-- Два года тому назадъ пріѣхалъ какой-то Шаумъ и поле осматривалъ. Правда, онъ уѣхалъ, не заикнувшись даже о дѣлѣ, но я увѣренъ, что онъ еще вернется. Иначе въ углу за трубками мнѣ-бы мышь явилась.
-- Дай Богъ, чтобы вернулся.
-- Знаешь, какая у меня явилась мысль? Ты говоришь, что ты "аферистъ", такъ возьмись за это дѣло. Нужно только подъискать компаніоновъ.
-- Мариня, какъ это Мариня? Это замѣчательное дитя, но еще дитя. Однако, и она вѣритъ, что Провидѣніе бдитъ надъ нашей семьей.
-- Я это слышалъ отъ нея вчера.
Между тѣмъ стали приближаться къ Вонторамъ и къ костелу, расположенному на горѣ среди липъ. Подъ горой стояли десятка два крестьянскихъ плетеныхъ возовъ, нѣсколько бричекъ и экипажей.
Панъ Плавицкій перекрестился.
-- Это нашъ костеликъ, ты, вѣроятно, его помнишь? Тутъ лежатъ всѣ Плавицкіе и я скоро тутъ буду лежать. Нигдѣ я такъ хорошо не молюсь, какъ здѣсь.
-- Будетъ, видно, много народу -- сказалъ Поланецкій.
-- Есть бричка Гонтовскаго, экипажъ Зажимскихъ, коляска Ямишей и нѣкоторыхъ другихъ. Ямишей, вѣроятно, помнишь. Она -- рѣдкая женщина, онъ, хотя большой агрономъ и совѣтникъ, но "настоящій колпакъ, который никогда ее не понималъ.
Въ эту минуту зазвонили на костельной колокольнѣ.
-- Насъ увидѣли и звонятъ, -- сказалъ панъ Плавицкій,-- обѣдня значитъ скоро начнется... Послѣ обѣдни отправимся на могилу моей первой жены, помолись за ея душу, вѣдь, она тебѣ тетка... Честная была женщина, царство ей небесное!
Тутъ панъ Плавицкій снова поднялъ палецъ, чтобы утереть правый глазъ, Поланецкій-же, желая перемѣнить разговоръ, спросилъ:
-- Это та самая пани Ямишева, которая когда-то была замѣчательно красива?
Лицо пана Плавицкаго моментально прояснилось. Высунувъ кончикъ языка изъ подъ своихъ накрашенныхъ усиковъ, онъ началъ хлопать Поланецкаго по икрѣ ноги, приговаривая:
-- О, она стоитъ еще грѣха, право стоитъ...
Тѣмъ временемъ они подъѣхали -- и, обойдя костелъ, боковыми дверьми прошли въ ризницу, минуя такимъ образомъ толпу, чрезъ которую надо было-бы протиснуться. Дамы сидѣли на боковыхъ скамейкахъ, тутъ у рѣшетки. Панъ Плавицкій занялъ ктиторскую скамью, гдѣ сидѣли только супруги Ямишовы: онъ -- человѣкъ съ виду довольно старый съ интеллигентнымъ, но покорнымъ лицомъ, она -- женщина лѣтъ подъ шестьдесятъ, одѣтая почти какъ панна Мариня -- въ ситцевомъ платьѣ и соломенной шляпѣ. Изысканная вѣжливость, съ какой панъ Плавицкій началъ ей кланяться, и привѣтливая улыбка, съ которой она ему отвѣчала, свидѣтельствовали объ установившихся между ними близкихъ отношеніяхъ, основанныхъ на взаимномъ обожаніи. Дамы, вооружившись лорнетками, начали посматривать на Поланецкаго, какъ-бы вопрошали, съ кѣмъ могъ-бы быть панъ Плавицкій. Сосѣдъ, сидѣвшій за ними на задней скамейкѣ, пользуясь тѣмъ, что обѣдня еще не началась, что-то разсказывалъ другому сосѣду про охоту, часто повторяя при этомъ: "О, мои собаки отлично гонятъ..." потомъ оба перемѣнили разговоръ и начали сплетничать по адресу Плавицкаго и пани Ямишовой, но такъ громко, что до Поланецкаго доходило каждое слово.
Наконецъ вышелъ ксендзъ и обѣдня началась. Стоя при этой обѣднѣ, въ этомъ костелѣ, Поланецкій снова вспомнилъ свое дѣтство, когда онъ бывалъ здѣсь съ матерью. И невольно охватило его новое чувство, чувство удивленія передъ тѣмъ, какъ въ деревнѣ ничто не измѣняется, кромѣ людей. Однихъ кладутъ подъ могильные холмы, другіе родятся, а новая жизнь принимаетъ все тѣ же старыя формы, такъ что возвращающемуся послѣ долгаго отсутствія, издалека, кажется, что все то, что видѣлъ раньше, было словно вчера. Костелъ былъ тотъ самый; посрединѣ его также много изжелта-бѣлыхъ крестьянскихъ головъ, сѣрыхъ сермягъ, красныхъ и желтыхъ платковъ, а также цвѣтовъ на головахъ деревенскихъ дѣвушекъ; такъ-же пахнетъ ладономъ, свѣжимъ аиромъ и человѣческимъ испареніемъ. За однимъ изъ оконъ росла та самая береза, тонкія вѣтви которой вѣтеръ, поднимаясь, бросалъ въ окно и, заслоняя его, наполнялъ костелъ зеленоватымъ свѣтомъ. Только люди были не тѣ: многіе спокойно превращались въ прахъ или съ трудомъ выползали травой изъ-подъ земли, другіе-же, которые еще остались, были какіе-то согнувшіеся, сгорбленные, высохшіе, какъ-бы медленно опускались въ землю. Поланецкій, который мнилъ себя врагомъ всякихъ міровыхъ вопросовъ, но славянская голова котораго, не чуждая еще стремленія ко всезнанію, постоянно работала надъ этими вопросами противъ желанія, и теперь размышлялъ о той великой пропасти, которая лежитъ между врожденнымъ тяготѣніемъ человѣка къ жизни и неизбѣжностью смерти. Думалъ онъ также, что быть можетъ поэтому всѣ философскія системы проходятъ какъ тѣни, а обѣдня служится по старому лишь потому: она одна обѣщаетъ дальнѣйшее и безпрерывное теченіе жизни.
Воспитанный заграницей, онъ не очень вѣрилъ въ это, по крайней мѣрѣ, не былъ убѣжденъ. Какъ всякій современный новый человѣкъ, онъ чувствовалъ непреодолимое отвращеніе къ матеріализму, но исхода еще не нашелъ, и, главное, ему казалось, что онъ даже его не ищетъ. Онъ былъ невольнымъ пессимистомъ, какъ всѣ тѣ, которые чего-то ищутъ, а найти его не могутъ. Онъ весь предавался своимъ занятіямъ, къ которымъ привыкъ, и лишь въ минуту большого наплыва подобнаго пессимизма спрашивалъ себя: къ чему все это? къ чему составлять богатство, работать, жениться, плодить дѣтей -- если все это потомъ должно пойти прахомъ? Но это находило на него временами, не принимая формы постояннаго принципа. Спасала его молодость -- правда, ужъ не первая, однако еще не угасшая, извѣстная сила духовная и физическая, инстинктъ самосохраненія, привычка къ работѣ, живость характера и, наконецъ, та элементарная сила, которая толкаетъ мужчину въ объятія женщины. И теперь отъ воспоминаній дѣтства, отъ мысли о смерти, отъ сомнѣнія въ цѣлесообразности брака онъ незамѣтно перешелъ къ мысли о томъ, что некому отдавать того, что есть у него лучшаго, а потомъ сталъ думать о паннѣ Маринѣ Плавицкой, ситцевое платье которой, ловко обхватившее молодое и гибкое тѣло, такъ и стояло передъ его глазами. Онъ вспомнилъ теперь, что панни Эмилія Хвастовская, большая пріятельница его и панны Марины, сказала ему, шутя, когда онъ уѣзжалъ: "Смотрите, если вы, будучи въ Кремнѣ, не влюбитесь въ Марину; то запру предъ вами мои двери!" Онъ-же отвѣтилъ ей не безъ нѣкотораго задора, что ѣдетъ исключительно выдушить свои деньги, а никакъ не влюбляться, -- но это было неправда. Еслибъ въ Кремнѣ не было панны Плавицкой, онъ, навѣрное, сталъ-бы душить пана Плавицкаго письмами или судебнымъ преслѣдованіемъ. Ужъ въ дорогѣ онъ не переставалъ думать о ней и о ея внѣшности и злился, что ѣдетъ туда за деньгами. Внушая себѣ въ такихъ случаяхъ принципъ непреклонности и твердости характера, онъ и теперь рѣшилъ во что-бы то ни стало получить свой долгъ и скорѣе готовъ былъ перетянуть струну, чѣмъ не дотянуть. Рѣшился онъ на это въ первый-же вечеръ, когда Мариня, хотя и понравилась ему, но не произвела, на него, того впечатлѣнія, котораго онъ ждалъ, а скорѣе произвела совершенно другое. Но сегодня утромъ онъ сильно ею заинтересовался. "Сама она, какъ утро,-- говорилъ онъ себѣ,-- хороша и знаетъ, что хороша. Женщины всегда объ этомъ знаютъ!"
Это послѣднее открытіе возбудило въ немъ нѣкоторое нетерпѣніе какъ можно скорѣе вернуться назадъ въ Кремень, чтобы на новомъ типѣ, живущемъ тамъ, продолжать свои наблюденія надъ женщинами вообще. Какъ только отошла обѣдня, панъ Плавицкій, перекрестившись, немедленно вышелъ, -- ему предстояло еще выполнить двѣ обязанности: во-первыхъ, помолиться на могилахъ обѣихъ женъ, похороненныхъ тутъ-же за костеломъ, а во-вторыхъ, отвести пани Ямишову до экипажа, а потому, не желая пропустить ни одной изъ нихъ, долженъ онъ былъ торопиться. Поланецкій вышелъ вмѣстѣ съ нимъ
и скоро они очутились у двухъ каменныхъ плитъ, рядомъ вдѣланныхъ въ костельную стѣну. Панъ Плавицкій сталъ на колѣни и сосредоточенно молился, потомъ, вставши, вытеръ слезу, дѣйствительно задрожавшую на его рѣсницахъ, и, наконецъ, взявши Поланецкаго подъ руку, сказалъ:
-- Такъ-то, обѣихъ потерялъ -- и жить долженъ.
Между тѣмъ, изъ дверей костела показалась пани Ямишова въ сопровожденіи мужа, двухъ сосѣдей, которые предъ обѣдней сплетничали по ея адресу, и молодого пана Гонтовскаго. Увидѣвъ ея, панъ Плавицкій наклонился и шепнулъ на ухо Поланецкому:
-- Когда она будетъ садиться въ экипажъ, обрати вниманіе, какая у нея еще нога.
Потомъ оба присоединились къ обществу и начали здороваться. Панъ Плавицкій представилъ Поланецкаго и, обратившись къ пани Ямишовой, прибавилъ съ улыбкой человѣка, увѣреннаго въ томъ, что скажетъ нѣчто такое, на что не всякій способенъ:
-- Мой родственникъ, который пріѣхалъ, чтобы дядю обнять и... прижать.
И, обратившись къ Поланецкому, она протянула ему руку:
-- Очень пріятно познакомиться.
Панъ Плавицкій подалъ ей руку и провелъ къ экипажу. Оба сосѣда также поѣхали и Поланецкій остался одинъ съ паномъ Гонтовскимъ, который посматривалъ на него довольно недружелюбно. Поланецкій помнилъ его неуклюжимъ мальчикомъ, но теперь этотъ медвѣженокъ" сталъ мужчиной высокаго роста, правда, немного тяжелымъ въ движеніяхъ, но довольно красивымъ, съ прелестными свѣтлыми усами. Поланецкій молчалъ, ожидая, пока тотъ заговоритъ первый; но и тотъ, заложивъ руки въ карманъ, упорно молчалъ.
"Тѣ-же старыя манеры", -- подумалъ Поланецкій.
И тутъ-же почувствовалъ какую-то непріязнь къ своему угрюмому сосѣду.
Между тѣмъ панъ Плавицкій, вернувшись отъ экипажа Ямишовыхъ, прежде всего спросилъ Поланецкаго: "А что, замѣтилъ?", а потомъ прибавилъ, обращаясь къ Гонтовскому:
-- Ну, Гонтосю, поѣзжай себѣ своей бричкой,-- у меня въ экипажѣ только два мѣста.
-- Я бричкой и поѣду, потому что собаку везу для панны Марини.
И, поклонившись, отошелъ. Чрезъ минуту панъ Плавицкій и Поланецкій были уже въ дорогѣ къ Кремню.
-- Дядя, этотъ Гонтовскій также вашъ родственникъ?-- спросилъ Поланецкій.
-- Девятая вода на киселѣ. Они очень опустились. У этого, Адольфа, только небольшой хуторъ, а въ карманѣ пусто.
-- Но зато въ сердцѣ, должно быть, не пусто.
Панъ Плавицкій посвисталъ губами.
-- Тѣмъ хуже для него, если ему что снится. Быть можетъ, человѣкъ онъ и добрый, но это не то. Ни воспитанія, ни образованія, ни состоянія. Маринѣ онъ нравится -- скорѣе она его переноситъ.
-- А переноситъ?
-- Видишь-ли, это такъ и есть: я жертвую собой для нея -- и сижу въ деревнѣ, она-же жертвуетъ собой для меня -- и сидитъ въ деревнѣ. Тутъ кругомъ пусто: пани Ямишова значительно старше ея, молодежи нѣтъ, жизнь скучная и однообразная, ну, и что прикажешь дѣлать? Помни, мой другъ, что жизнь не шутка, а цѣлый рядъ жертвъ. Это убѣжденіе надо всегда носить въ сердцѣ и въ головѣ. А не должны объ этомъ забывать въ особенности тѣ, которые принадлежатъ къ порядочнымъ, немного лучшимъ семьямъ. Гонтовскій-же обѣдаетъ у насъ каждое воскресенье и сегодня, какъ ты самъ слышалъ, везетъ ей даже собаку.
Они замолчали и медленно поѣхали по песку. Сороки перелетали предъ коляской съ березы на березу по направленію Кремня. За коляской ѣхалъ панъ Гонтовскій въ бричкѣ и, размышляя о Поланецкомъ, думалъ:
-- Если онъ пріѣхалъ душить ихъ какъ кредиторъ, то, ей-ей, я сверну ему шею, если-же -- какъ конкуррентъ, то тоже не посмотрю, а ужъ сверну.
Съ юныхъ лѣтъ еще питалъ онъ къ Поланецкому какое-то непріязненное чувство. Тогда Поланецкій относился къ нему свысока, всегда подсмѣивался надъ нимъ и, на правахъ старшаго его на нѣсколько лѣтъ, не разъ пускалъ въ ходъ даже кулаки.
Наконецъ они пріѣхали и чрезъ полчаса всѣ вмѣстѣ съ панной Мариной сидѣли уже въ столовой, за обѣденнымъ столомъ. Привезенная Гонтовскимъ молодая собака, пользуясь привиллегіей гостя, то вертѣлась подъ столомъ, то взбиралась къ присутствующимъ на колѣна съ большимъ довѣріемъ и радостью, выражаемой ею безпрестаннымъ помахиваніемъ хвоста.
-- Это гордонъ, сетеръ, -- сказалъ Гонтовскій; -- она еще молода и глупа, но эти собаки очень умныя и замѣчательно привязываются.
-- Прелестная -- и я вамъ очень благодарна, -- отвѣтила панна Плавицкая, посматривая на собаку, на ея черно-лоснившуюся шерсть и на желтыя пятна у глазъ.
-- Эти собаки и въ охотѣ лучше, чѣмъ обыкновенные сетеры.
-- Вы, сударыня, и охотитесь?-- спросилъ Поланецкій.
-- Нѣтъ, никогда, почему-то желанія не было. А вы?
-- Такъ, иногда. Вѣдь я же въ городѣ живу.
-- Много бываешь въ обществѣ?-- спросилъ панъ Плавицкій.
-- Почти нигдѣ. Бываю у пани Эмиліи, у моего компаньона Бигеля, у Васковскаго, который когда-то былъ моимъ учителемъ, а теперь представляетъ изъ себя большого чудака -- и больше нигдѣ. Правда, иногда захаживаю еще къ другимъ, но только по дѣлу.
-- Это не хорошо, другъ мой. Молодой человѣкъ долженъ имѣть и долженъ поддерживать хорошее общество, если онъ на него имѣетъ право. Другое дѣло, если кому приходится заискивать, пролѣзать, но ты, какъ Поланецкій, можешь бывать повсюду. Я тебѣ это говорю. Съ Мариней у меня вѣчно та же самая исторія. Два года тому назадъ, когда ей минуло восемнадцать лѣтъ, провели ліы зиму въ Варшавѣ. Разумѣется, что такія вещи даромъ не дѣлаются и съ моей стороны потребовалось немало жертвъ. Ну и что-жъ? Сидѣла по цѣльнымъ днямъ у пани Эмиліи и книжки читала. Дикаркой родилась, дикаркой и останется: можете подать другъ другу руки.
-- Подадимъ другъ другу руки!-- весело воскликнулъ Поланецкій.
Она-же отвѣтила, улыбаясь:
-- Честное слово, не могу, -- это было совершенно не такъ! правда, я читала съ Эмилькой книжки, но и съ папой всюду бывала и натанцевалась вдоволь, такъ что на всю жизнь хватитъ.
-- Не зарекайтесь.
-- Нѣтъ, я и не зарекаюсь, только не скучаю.
-- Видно, не вывезли никакихъ воспоминаній?
-- Можетъ быть. У меня осталась только память, но это совершенно другое.
-- Виноватъ, сударыня, я этого не понимаю.
-- Память, по моему, это складъ, гдѣ лежитъ прошлое; воспоминаніе-же имѣетъ мѣсто лишь тогда, когда отправляешься въ этотъ складъ, чтобы что-либо оттуда извлечь.
Тутъ панна Мариня сама испугалась своей смѣлости, съ какой она вдалась въ философскій анализъ разницы между памятью и воспоминаніемъ и сильно покраснѣла; Поланецкій-же подумалъ:
"И неглупа, и прелестна".
Вслухъ-же онъ произнесъ:
-- Мнѣ это и въ голову не приходило, а, между тѣмъ, это совершенно вѣрно.
И онъ посмотрѣлъ на нее взглядомъ, полнымъ симпатіи. И въ самомъ дѣлѣ, она была хороша: вся улыбающаяся, смущенная немного похвалой и вмѣстѣ съ тѣмъ искренне ею обрадованная. Она еще болѣе зарумянилась, когда смѣлый молодой человѣкъ сказалъ:
-- Завтра, предъ отъѣздомъ, я осмѣлюсь попросить о мѣстѣ... хоть-бы въ складѣ.
Но онъ произнесъ это такъ весело, что разсердиться на него было невозможно, и панна Мариня отвѣтила ему не безъ нѣкотораго кокетства: