Сенкевич Генрик
У источника

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    U źródła.
    Перевод Вукола Лаврова.
    Текст издания: журнал "Русская Мысль", кн. VI, 1892.

У источника

Новелла Генрика Сенкевича.

   Еще вчера я былъ только студентомъ и чернила на моемъ дипломѣ доктора философіи еще не высохли,-- это правда. Правда также, что у меня нѣтъ ни положенія, ни состоянія. Все мое имущество заключается въ довольно скверномъ домишкѣ съ садикомъ и нѣсколькихъ сотняхъ рубляхъ доходу. Я понимаю, почему они отказали мнѣ въ рукѣ Толи, но при этомъ они меня унизили.
   Да за что же? Что я такое сдѣлалъ? Я принесъ къ нимъ, какъ на ладони, свое сердце, свое честное сердце, и сказалъ такъ: "Отдайте ее мнѣ, и я буду вамъ добрымъ сыномъ, до смерти буду считаться въ долгу у васъ, а ее стану на рукахъ носить, любить, оберегать".
   Правда, говорилъ я это глупо, не своимъ голосомъ, заикаясь, съ прерывающимся дыханіемъ, но вы-то видѣли, что я душу изъ себя вытягиваю, что моими устами говоритъ такое чувство, какое на свѣтѣ не каждый день встрѣчается, и даже если бы вы рѣшили отказать мнѣ, то отчего не отказали просто, какъ люди добрые, обладающіе хоть каплею милосердія, а вы только унизили меня?
   Вы, называющіеся христіанами, вы, считающіеся идеалистами, откуда вы могли узнать, что я сдѣлаю, выйдя отъ васъ послѣ такого отказажто вамъ сказалъ, что я не выстрѣлю себѣ въ високъ, во-первыхъ, потому, что не могу жить безъ нея, а, во-вторыхъ, потому, что такое разногласіе между тѣмъ, что высказывается, какъ нерушимое правило, и между житейскою практикой, такое фарисейство и ложь не помѣстятся въ моей головѣ? Почему вы не пожалѣли обо мнѣ ни на одну секунду? Вѣдь, и меня нельзя топтать безъ всякой причины, и меня пожалѣть надо! Можетъ быть, и я, еслибъ не ваша воля, могъ бы сдѣлать что-нибудь. Молодъ я, почти студентъ, безъ состоянія, безъ положенія,-- хорошо! Но, видите ли, передо мною будущность, и, клянусь Богомъ, я не знаю, зачѣмъ вы оплевали ее.
   Эти ледяныя лица! Это презрительное негодованіе!... Два два тому назадъ я не допустилъ бы и мысли, что эти люди съумѣютъ быть такими: "Мы считали васъ за порядочнаго человѣка, а вы подкопались подъ насъ, вы злоупотребили нашимъ довѣріемъ",-- вотъ слова, которыя хлыстомъ ударили меня по лицу. За минуту передъ тѣмъ они такъ сердечно поздравляли меня съ полученіемъ диплома, какъ будто я былъ ихъ сыномъ, и только когда я, поблѣднѣвъ отъ волненія, сказалъ имъ, что именно болѣе всего заставляло меня работать, доброта и улыбки угасли, лица окаменѣли, отъ нихъ повѣяло холодомъ,-- оказалось, что я "злоупотребилъ ихъ довѣріемъ".
   И такъ они меня осрамили, оскорбили, потоптали, что одно время мнѣ и самому казалось, что я совершилъ что-то позорное, что и, дѣйствительно, подкопался подъ нихъ.
   Но какимъ же образомъ? Что это такое? Кто кого обманулъ и кто играетъ роль обманщика? Или ужь я совсѣмъ ошалѣлъ, или въ томъ, что кто-то любитъ беззавѣтно, готовъ отдать всю свою душу, всю кровь,-- нѣтъ ничего безчестнаго. Если ваше негодованіе было неподдѣльно,-- кто здѣсь дуракъ?
   Увы! и въ тебѣ я обманулся,-- я, который такъ разсчитывалъ на тебя. Они мнѣ сказали: "Мы увѣрены, что наша дочь ничѣмъ не дала вамъ права отважиться на такой шагъ". Конечно, я не спорилъ. И пришла потомъ эта "дочь" со всею бездонною покорностью хорошо воспитанной дѣвицы и пробормотала, съ опущенными глазами, что даже не понимаетъ, откуда мнѣ пришла подобная мысль.
   Не понимаешь? Послушай меня, панна Антонина: ты не говорила мнѣ, что любишь меня,-- правда! У меня нѣтъ доказательства съ твоею подписью, а еслибъ и было, то я не показалъ бы его. Но я скажу тебѣ вотъ что: есть какая-нибудь справедливость, какое-нибудь судилище,-- все равно, гдѣ,-- надъ тучами ли гдѣ-нибудь, или въ людской совѣсти,-- судилище, передъ которымъ ты должна признать и сказать: я этого человѣка завлекла, я отреклась отъ этого человѣка, и этого человѣка предала на позоръ и горе.
   Отваги ли у тебя не хватило, или сердца, не знаю, только ты жестоко обманула меня. Я еще люблю тебя, не хочу говорить о тебѣ дурно, но, видишь ли, если дѣло идетъ объ осужденіи или о спасеніи человѣка, то нужно имѣть отвагу, нужно, чтобы справедливость и любовь превозмогли страхъ. Вѣдь, это все равно, что возводишь, возводишь домъ съ величайшими усиліями, и вдругъ его балки обрушатся на твою же голову. Такъ случилось и со мной. Всю мою будущность я основывалъ на слѣпой вѣрѣ въ твою любовь, и оказалось, что я строилъ на пескѣ, потому что въ рѣшительную минуту тебѣ не хватило отваги и ты, выбирая одно,-- или дурное расположеніе духа своихъ родителей, или мое несчастіе,-- выбрала мое несчастіе. Если бы при этомъ крушеніи ты осталась бы такою, какою я тебя представлялъ себѣ, мнѣ было бы легче теперь, у меня бы оставалось утѣшеніе и надежда. Знаешь ли ты, что все, что я ни дѣлалъ за послѣднее время, я дѣлалъ только тобою и для тебя? Я работалъ буквально, какъ волъ, не досыпалъ ночей, получалъ какіе-то медали и дипломы, тобою жилъ, тобою дышалъ, о тебѣ только и думалъ. И вотъ теперь предо мною пустыня, въ которой воетъ мое горе, какъ искалѣченная собака. Ничего не осталось у меня!
   Интересно знать, придетъ ли это хоть разъ тебѣ въ голову?
   Но, вѣроятно, разсудительные родители объяснятъ тебѣ, что я студентъ, а эти чувства мои -- глупая экзальтація. Что касается студента, то я, еслибъ и дѣйствительно былъ студентомъ, могъ бы отвѣтить, какъ шекспировскій Шейлокъ: "Развѣ мы не такіе же люди, какъ и вы? Если вы пораните насъ, то развѣ не течетъ у насъ кровь, а если оскорбите насъ, то не текутъ у насъ слезы?" Это все равно. Кѣмъ бы человѣкъ ни былъ, обижать его нельзя. Моя экзальтація, глупая или не глупая, никому не даетъ права издѣваться надо мной. Хорошо, что весь теперешній свѣтъ, это огромное, бездушное зданіе, построенное изъ глупости, лжи и ханжества, уже шатается и разваливается, потому что жить на немъ невозможно. Времени у меня теперь достаточно, я, чорту на потѣху, сдѣлался докторомъ философіи, и вотъ, какъ философъ, я останавливаюсь надъ условіями взаимныхъ отношеній человѣчества, тѣмъ болѣе, что эти условія такъ недавно и такъ сильно повліяли на меня. Вамъ, людямъ, такъ называемымъ разсудительнымъ, достаточно найти какое-нибудь пустое слово, окрестить какимъ-нибудь названіемъ вещь, а тамъ если кто-нибудь, по милости этой вещи, сломаетъ себѣ шею,-- вамъ никакого дѣла нѣтъ. Экзальтація! Какое мнѣ утѣшеніе отъ этого названія, если сущность этого слова разрываетъ мое сердце? Поможете ли вы мнѣ своимъ словаремъ? Вы, кромѣ того, еще и отрицаете право на существованіе всего, чего не чувствуютъ ваши отупѣвшіе нервы. Когда зубы выпадутъ изъ вашихъ старыхъ челюстей, вы перестаете вѣрить въ зубную боль. По-вашему, ревматизмъ -- это, дѣйствительно, что-то важное; ревматизмъ причиняетъ дѣйствительныя страданія, а любовь -- это только экзальтація. Какъ только подумаю я объ этомъ, такъ чувствую, что во мнѣ сидятъ два человѣка: одинъ -- тотъ вчерашній студентъ, который во имя новыхъ вѣяній идетъ съ обухомъ на человѣческую глупость, другой -- человѣкъ глубоко обиженный, которому хочется проклинать и рыдать. Такъ жить невозможно. Довольно съ насъ этого идеализма на словахъ и утилитаризма въ дѣлахъ. Приближается время, когда нужно будетъ или согласовать свои поступки съ возвышенными мнѣніями, или имѣть отвагу провозглашать мнѣнія настолько же циничныя, насколько циничны и проявленія. Одинъ Богъ знаетъ, сколько разъ слышалъ я отъ родителей Толи, что состояніе еще не составляетъ счастья, что характеръ стоитъ больше богатства, что спокойная совѣсть -- это величайшее сокровище. Да? А вотъ у меня и характеръ есть, и на труды свои я могу сослаться, и совѣсть у меня спокойная, и молодость, и любовь, а вы меня со всѣмъ этимъ, все-таки, вышвырнули за дверь; но если бы я сегодня выигралъ въ лотерею полмилліона, завтра вы отдали бы мнѣ Толю съ радостью. Завтра пришелъ бы сюда отецъ и широко раскрылъ бы мнѣ свои объятія,-- это какъ Богъ святъ!
   Кто хочетъ быть купцомъ, тотъ долженъ умѣть считать, а вы, люди какъ будто бы трезвые, даже и считать не умѣете. И эта ваша трезвость, и этотъ вашъ разсудокъ приводятъ васъ къ заблужденіямъ. Не умѣете вы считать,-- слышите? Говорю я это не въ пылу раздраженія,-- это не чудачество мое. Любовь есть, существуетъ,-- значитъ нужно признать за нею дѣйствительную цѣнность. Если бы пришелъ какой-нибудь геніальный математикъ, перевелъ бы ее вамъ на деньги, то вы только тогда схватились бы за головы и поняли, что это за богатство. Любовь -- вещь такая же положительная, такая же реальная, такъ же необходимая въ жизни, какъ и деньги. Счетъ простой: жизнь стоитъ столько, сколько въ ней заключается счастья, а любовь, вѣдь, огромный капиталъ, неисчерпаемый источникъ счастья. Она равняется здоровью и молодости. А у васъ въ головѣ и такія простыя вещи не умѣщаются. Еще разъ повторяю: не умѣете вы считать! Милліонъ стоитъ милліонъ и ни гроша больше, а вамъ кажется, что, кромѣ того, онъ стоитъ столько же, сколько всѣ остальныя блага жизни. Вслѣдствіе этой ошибки вы блуждаете въ совершенно искусственномъ мірѣ, не видите вещей въ ихъ настоящихъ размѣрахъ и ошибочно проставляете цѣну всему. Вы -- романтики, только романтизмъ вашъ плоскій, денежный и, кромѣ того, вредный, потому что онъ ломаетъ и портитъ жизнь не только людей, которые васъ не интересуютъ, но даже вашихъ собственныхъ чадъ.
   Толѣ было бы хорошо со мной,-- она была бы счастлива. Но если такъ, то чего же вы еще хотите? Не говорите мнѣ, что она и сама оттолкнула бы меня. Если бы вы воспитаніемъ не забили въ ней всякую самостоятельность, всякую волю, искренность и смѣлость, не сидѣлъ бы и теперь одинокій, съ головою, помутившеюся отъ боли. Никто не смотрѣлъ бы ей въ глаза такъ, какъ я, и никто лучше меня не знаетъ, что чувствовала и чѣмъ была бы Толя, еслибъ вы не отравили ея души.
   А теперь я потерялъ и ее, и вмѣстѣ съ нею много другихъ вещей, которыми живутъ, какъ хлѣбомъ насущнымъ, и безъ которыхъ умираютъ. Охъ вы, мои предполагавшіеся родители, и ты моя утраченная жена! иногда я думаю, что вы сами не отдаете себѣ отчета въ томъ, что сдѣлали со мною, иначе призвали бы меня къ себѣ. Не можетъ быть, чтобъ вамъ не было жаль меня.....

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Впрочемъ, что тутъ за упреки? Справедливость на моей сторонѣ. Все, что я написалъ, истинная правда, но эта правда не возвратитъ мнѣ Толи.
   И въ этомъ ужасъ, потому что въ моей головѣ не можетъ умѣститься, какимъ это образомъ справедливость и правда могутъ ни на что не пригодиться. А мнѣ это ни на что не годится, рѣшительно ни на что! Не можетъ же быть, чтобы весь міръ былъ такъ же организованъ, какъ человѣческій умъ,-- откуда же этотъ разладъ? Не могу писать больше.

* * *

   Берусь за перо послѣ длиннаго промежутка. Пусть дѣйствительность говоритъ сама за себя,-- я только просто разскажу, что было. Уяснилось дѣло только послѣ цѣлаго ряда событій, поэтому я и описывалъ ихъ въ послѣдовательномъ порядкѣ, прежде чѣмъ могъ уразумѣть ихъ причину.
   Утромъ на другой день послѣ моего пораженія ко мнѣ пришелъ отецъ Толи. При видѣ его я окаменѣлъ. Была минута, когда всѣ мысли вылетѣли изъ моей головы, какъ стая птицъ изъ куста. Должно быть, человѣкъ испытываетъ что-нибудь подобное въ минуту смерти. Но лицо моего гостя было ясно, и онъ заговорилъ на порогѣ, протягивая ко мнѣ руки:
   -- Ну, плохую ночь провели вы, правда? Я-то это понимаю -- самъ былъ молодымъ когда-то.
   Я не отвѣчалъ, не понималъ ничего; я не вѣрилъ, что вижу его передъ собою. Тѣмъ временемъ онъ, овладѣвъ моими руками, наставилъ меня сѣсть, самъ сѣлъ и продолжалъ:
   -- Придите въ себя, успокойтесь и потолкуемъ, какъ добрые люди. Дорогой мой, вы думаете, что только вы одинъ не спали? И мы тоже не спали. Какъ только мы остыли послѣ вашего ухода, намъ сдѣлалось такъ скверно, что просто бѣда. Такъ-то вотъ! Свалится на человѣка какая-нибудь неожиданность, онъ и голову потеряетъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и всякое чувство мѣры... Скверно намъ было и, по совѣсти говоря, стыдно. Дѣвочка наша ушла къ себѣ въ комнату, а старики, по-стариковски, начали вину другъ на друга взваливать: ты виновата,-- нѣтъ, ты виноватъ! Такова ужь человѣческая природа. Но потомъ заговорилъ разсудокъ, жалость заговорила: молодой онъ, хорошій, способный, любить, кажется, нашу дѣвочку всѣмъ сердцемъ,-- коего чорта мы уперлись? Объясненіе тутъ одно: если когда-нибудь вы сами будете отцомъ, то поймете, что для своего дѣтища все кажется недостаточнымъ. Но, однако, мы сообразили, что для насъ что-нибудь мало, а для Толи этого довольно, рѣшили допытаться, что у нея на сердцѣ, и вызвали ее на совѣтъ. Умъ хорошо, два лучше, а три еще лучше,-- что тутъ говорить! И какъ начала бѣдняжка обнимать наши ноги и класть къ намъ на колѣни свою милую головку, такъ... извѣстно, родительское сердце...
   Онъ взволновался самъ и мы просидѣли нѣсколько минуть молча. Все, что я слышалъ, казалось мнѣ сномъ, сказкой, чудомъ. Моя мука начала смѣняться надеждой, но онъ овладѣлъ собой и проговорилъ:
   -- Вы, должно быть, Богъ знаетъ что на насъ взваливали, а, мы, все-таки, люди добрые, хотя и горячіе... Въ доказательство скажу одно: если тебѣ Толя дороже своей обиды, то поди сюда...
   Онъ раскрылъ свои объятія и я упалъ въ нихъ, обезумѣвшій, обрадованный, осчастливленный. Я чувствовалъ, что горло мое сжимается и еле еле могъ воздерживаться отъ рыданій. Хотѣлось мнѣ что-то сказать, и я не могъ. Въ душѣ моей все сложилось въ одинъ крикъ счастья, изумленія и благодарности. Все это свалилось на меня неожиданно, словно громовый ударъ; ни голова, ни сердце не могли обнять этого,-- я испытывалъ почти болѣзненное ощущеніе отъ наплыва чувствъ и мыслей. Отецъ Толи слегка отстранилъ мои руки отъ своихъ плечъ и поцѣловалъ меня въ лобъ.
   -- Ну, полно, хорошо, хорошо! Я этого ожидалъ, я зналъ, какъ ты привязанъ къ ней. Забудь о томъ, что было, и успокойся.
   Но я, все-таки, не могъ придти въ себя, побороть свое волненіе, и старикъ добродушно началъ журить меня:
   -- Будь же мужчиной, возьми себя въ руки. Ты дрожишь, словно въ лихорадкѣ. Ну, и укусила же тебя эта сажая любовь, глубоко впилась въ тебя.
   -- Охъ, глубоко!-- съ усиліемъ прошепталъ я.
   Отецъ усмѣхнулся:
   -- Скажите, пожалуйста, а какъ будто и воды не замутитъ.
   Очевидно, моя любовь льстила его родительской гордости,-- онъ улыбался и все повторялъ:
   -- Это клещъ! это клещъ!
   Вдругъ я почувствовалъ, что если мы останемся въ покоѣ еще четверть часа, то въ моей головѣ что-то испортится. При обыкновенныхъ условіяхъ я умѣю владѣть собою, на на этотъ разъ перемѣна была уже черезъ-чуръ велика. Мнѣ необходимо было вздохнуть свѣжимъ воздухомъ, увидать уличное движеніе, но, прежде всего, увидать Толю, убѣдиться, что она дѣйствительно существуетъ на свѣтѣ, что все это не сонъ и что мнѣ вправду отдаютъ ее.
   Я сталъ просить отца сейчасъ же идти къ нимъ, и онъ охотно согласился.
   -- Я и самъ хотѣлъ было предложить то же,-- должно быть, и у насъ кто-нибудь расплюснулъ себѣ носъ объ стекло и всѣ глаза проглядѣлъ. О дѣлахъ ты и такъ говорить не въ состояніи,-- значитъ, потолкуемъ о нихъ потомъ.
   Черезъ нѣсколько минутъ мы уже пустились въ путь. Сначала я смотрѣлъ на людей, на дома и экипажи, какъ человѣкъ, въ первый разъ послѣ долгой болѣзни вышедшій на улицу и чувствующій головокруженіе, но мало-по-малу свѣжій воздухъ и уличное движеніе привели меня въ чувство. Въ головѣ моей надъ всѣми мыслями царила одна: "Толя тебя любитъ и черезъ минуту ты увидишь ее". Я чувствовалъ, что кровь молотомъ бьетъ мнѣ въ виски,-- и дѣйствительно, нужно было имѣть на головѣ хорошіе обручи, чтобы она не лопнула. Еще часъ тому назадъ я думалъ, что Толю или не увижу совсѣмъ, или увижу когда-нибудь и гдѣ-нибудь женою другаго человѣка. А теперь я шелъ къ ней сказать, что она будетъ моею, и шелъ потому, что она первая протянула мнѣ руку. Вчера я называлъ ее безсмысленною куклой, а она въ то время ползала у ногъ отца и матери и просила за насъ обоихъ. Сердце у меня было переполнено жалостью, сокрушеніемъ, раскаяніемъ, сознаніемъ, что я не стою Толи, я давалъ себѣ слово, что вознагражу ее за это, что за каждую ея вчерашнюю слезу заплачу любовью и безграничною преданностью. Иные люди бываютъ ослѣплены любовью, мнѣ въ этомъ не было никакой надобности, потому что за Толю говорило само дѣло. Она совершила это чудо, а я былъ несправедливъ къ ней. Я былъ несправедливъ и къ ея родителямъ. Еслибъ они были такими, какими я представлялъ ихъ себѣ, то не дали бы упросить себя, ихъ не хватило бы на эту простоту, скорѣе ангельскую, чѣмъ человѣческую, съ которой отецъ пришелъ и сказалъ мнѣ: "Мы ошиблись,-- возьми ее". Его не удержали ни свѣтскія условія, ни самолюбіе. Припомнились мнѣ его слова: "вы, должно быть, Богъ знаетъ что на насъ валили, а мы люди добрые, хотя и горячіе".Эта простота подавляла меня, тѣмъ болѣе, чѣмъ большія горы я взваливалъ на нихъ вчера. И ни одного слова больше, ни одной высокопарной фразы, добродушная улыбка, -- вотъ и все. Теперь я вспомнилъ объ этомъ, не могъ дольше сдержаться и поднесъ руку отца къ своимъ губамъ.
   А онъ снова усмѣхнулся своею доброю, ясною усмѣшкой и сказалъ:
   -- Мы давно съ женою порѣшили, что зять долженъ любить насъ.
   И стало такъ, какъ они желали, потому что раньше, чѣмъ сдѣлаться ихъ зятемъ, я уже любилъ ихъ, какъ родной сынъ.
   Шелъ я очень скоро и отецъ началъ подтрунивать надо мной, задыхался, притворялся утомленнымъ и жаловался на жару. Дѣйствительно, вчера зима переломилась. Теплый вѣтеръ морщилъ воду въ пруду городскаго сада, въ воздухѣ чувствовалось какое-то возрожденіе, какая-то весенняя сила. Наконецъ, мы остановились у жилища Толи. Въ окнѣ что-то промелькнуло и спряталось въ глубину комнаты, но я не былъ увѣренъ, Толя это или нѣтъ. Сердце у меня вновь начало биться. Я боялся матери. Прошли мы сто: ловую и застали старушку въ гостиной. Когда я вошелъ, она протянула мнѣ руки, я поцѣловалъ ихъ съ почтеніемъ и признательностью и пробормоталъ:
   -- Чѣмъ я заслужилъ...
   -- Простите намъ вчерашній отказъ,-- отвѣтила она,-- мы не сомнѣвались, что большей привязанности Толя не могла бы найти во всемъ свѣтѣ.
   -- Это правда, это правда!-- восторженно воскликнулъ я.
   -- У насъ, прежде всего, счастье нашей дѣвочки... Мы согласны отдать ее вамъ... Я могу сказать только одно: дай вамъ Богъ счастья!
   Она обняла меня, потомъ обернулась къ двери и позвала:
   -- Толя!
   И вошла любовь моя, блѣдная, съ раскраснѣвшимися глазками, съ безпорядочно-растрепанными прядями волосъ на лбу, смущенная, взволнованная, такъ же, какъ и я. Какимъ образомъ ни малѣйшее ея движеніе, ни малѣйшая перемѣна ея лица не ушли изъ моего вниманія,-- не знаю. Знаю только, что я видѣлъ и слезы, которыя набѣгали на ея глаза, и дрожащія уста, и радость, пробивающуюся сквозь слезы, и улыбку, пробивающуюся сквозь смущеніе.
   Одну минуту она стояла съ руками, безсильно повисшими вдоль складокъ платья, и не знала, что дѣлать. Отецъ,-- хорошее расположеніе духа, видимо, никогда не оставляетъ его,-- замѣтилъ это и сказалъ:
   -- Что, трудно? И на яблоню лѣзть хочется, и платье оборвать боишься!
   Она вдругъ взглянула на меня и бросилась къ отцу на шею.
   -- Не вѣрю, папа, не вѣрю!
   Я, еслибъ повиновался первому побужденію, то упалъ бы къ ея ногамъ, и не сдѣлалъ этого потому, что у меня, во-первыхъ, не хватило отваги, во-вторыхъ, я совершенно потерялъ голову. У меня осталось лишь настолько соображенія, чтобы повторять себѣ: дуракъ, не разголосись! Добрый старикъ опять пришелъ къ намъ на помощь, освободился отъ объятій Толи и притворился недовольнымъ.
   -- Если не вѣришь мнѣ, то иди къ нему.
   И онъ толкнулъ ее ко мнѣ. Передо мною раскрылось небо. Я схватилъ руку Толи, прижалъ ее къ своимъ губамъ и долго не могъ оторваться отъ нея. Не разъ я воображалъ, что цѣлую ея руку, но воображенію не сравниться съ такою дѣйствительностью. Моя любовь до сихъ поръ была точно растеніе, возросшее въ темницѣ. Вдругъ ее вынесли на свѣжій воздухъ, позволили развиваться на солнцѣ, въ теплѣ, и мѣра моего счастья переполнилась этимъ отраднымъ ощущеніемъ. Я пилъ изъ источника добра и радости. Любить и подавлять въ себѣ любовь,-- и любить, и чувствовать, что входишь въ свои права,-- это совершенно различныя вещи. Я не только не имѣлъ, но и не могъ имѣть объ этомъ никакого понятія.
   Старики благословили насъ, ушли и нарочно оставили насъ однихъ, чтобы мы могли высказать другъ другу все, что было у насъ на сердцѣ. Но сначала я только смотрѣлъ на нее съ нѣмымъ восторгомъ, а ея лицо мѣнялось подъ моимъ взглядомъ. Румянецъ покрылъ ея щеки, уголки губъ дрожали улыбкой, полной стыда и робости, голова какъ будто бы ушла въ плечи, глаза полуприкрыты рѣсницами. Казалось, она только и ждала моего слова.
   Такъ мы сидѣли у окна и держали другъ друга за руки. До тѣхъ поръ она была для меня чѣмъ-то безтѣлеснымъ, отрѣшеннымъ отъ меня, скорѣе дорогимъ для меня духомъ, дорогимъ именемъ, больше олицетвореніемъ прелести, чѣмъ живымъ существомъ, а теперь, когда ея плечо касалось моего плеча, когда на мое лицо вѣяло жаромъ отъ ея лица, я не могъ освободиться отъ изумленія, что она такъ реальна. И сознаешь это какъ будто, но не чувствуешь, пока не очутишься вблизи любимой женщины. Теперь я съ такимъ удивленіемъ смотрѣлъ на ея лицо, губы, глаза, на ея волосы, какъ будто до сихъ поръ не видалъ ихъ. И я восторгался ею. Никогда никакое женское лицо до такой степени не подходило къ моимъ мечтамъ о женской красотѣ, никакое не привлекало меня къ себѣ съ такою непреоборимою силой. А когда я подумалъ, что всѣ эти сокровища будутъ моими, что они уже принадлежатъ мнѣ, составляютъ мое драгоцѣннѣйшее достояніе, -- весь міръ начиналъ кружиться вмѣстѣ со мною.
   Наконецъ, я заговорилъ. Началъ разсказывать, торопясь, лихорадочно разсказывать, какъ полюбилъ ее, почти съ первой минуты,-- года полтора тому назадъ,-- въ Величкѣ, гдѣ встрѣтилъ ее въ многочисленномъ обществѣ незнакомыхъ мнѣ людей, и гдѣ ей сдѣлалось дурно на днѣ шахты, а я побѣжалъ за водой въ озерко. На другой день я былъ съ визитомъ въ домѣ ея отца и вышелъ оттуда уже окончательно влюбленнымъ. Все это, я допускаю, было ей отлично извѣстно, но, тѣмъ не менѣе, она слушала меня съ величайшимъ удовольствіемъ, улыбаясь, краснѣя, и только отъ времени до времени задавала разные вопросы. Долго я говорилъ еще, и подъ конецъ даже менѣе глупо, чѣмъ ожидалъ, какъ она была моею единственною цѣлью, единственною поддержкой, какъ глубоко и страшно я былъ несчастливъ вчера, когда сказалъ самому себѣ, что все пропало, и когда потерялъ вѣру даже въ нее.
   -- И я была также несчастна,-- отвѣтила она.-- Право, сначала я не съумѣла сказать ни одного слова, а потомъ постаралась все поправить.
   Мы опять замолчали. Во мнѣ опять робость боролась съ желаніемъ пасть къ ея ногамъ; наконецъ, самымъ убійственнымъ тономъ, достойнымъ послѣднѣйшаго идіота, я спросилъ, любить ли и она меня хоть немного?
   Она сдѣлала усиліе отвѣтить мнѣ, но не могла совладать съ собою, встала и ушла.
   Черезъ нѣсколько минутъ она возвратилась съ альбомомъ, сѣла опять около меня и показала мнѣ мой собственный портретъ.
   -- Это я рисовала на память,-- сказала она.
   -- Вы?
   -- Да, потомъ еще есть что-то, -- продолжала она и указала пальцемъ на листокъ.
   Только теперь я замѣтилъ, что сбоку, почти у самаго края, видны крохотныя буквы: "J. v. a".
   -- Это по-французски,-- шепнула Толя.
   По-французски? Въ своей безграничной наивности я не могъ догадаться, что это значитъ, и Толя должна была пояснить:
   -- Je vous...
   Вдругъ, закрывъ лицо руками, она склонилась такъ низко, что я могъ замѣтить пряди короткихъ, вьющихся волосъ у ея шеи и самую шею. Теперь я дождался уже и началъ повторять съ бьющимся сердцемъ:
   -- Теперь ужь можно, можно!
   Толя открыла свое улыбающееся, сіяющее личико.
   -- И нужно,-- прибавила она, точно давая мнѣ приказаніе на будущее.
   Въ эту минуту насъ позвали завтракать. За завтракомъ я могъ ,ы съѣсть ножъ и вилку и не отдать себѣ въ этомъ отчета.

* * *

   Ни съ чѣмъ человѣкъ такъ скоро не освоивается, какъ съ счастьемъ. Все, что произошло, было просто-на-просто рядомъ чудесъ, а черезъ два дня мнѣ показалось совершенно естественнымъ, что Толя моя невѣста, мнѣ казалось, что такъ должно быть, такъ слѣдуетъ, и потому собственно, что никто не любилъ ее такъ, какъ я.

* * *

   Вѣсть о нашей помолвкѣ сейчасъ же разнеслась по городу, и я началъ получать поздравленія отъ своихъ товарищей. Мы съ Толей и ея родителями ѣздили за городъ, многіе видѣли насъ вмѣстѣ. Толя, въ норковой шубкѣ и такой же шапочкѣ, казалась какимъ-то видѣніемъ, потому что чудесный цвѣтъ ея лица еще болѣе выдѣлялся на темно-бронзовомъ фонѣ мѣха. Всѣ обращали на нее вниманіе, а нѣкоторые мои знакомые останавливались, какъ врытые въ землю.
   За заставой, минуя рядъ низенькихъ домишекъ, мы выѣхали на открытое мѣсто. На межахъ полей свѣтилась вода, въ которой длинными полосами отражалось солнце. Луга были всѣ залиты, лѣса стояли безъ листьевъ, но дуновеніе весны уже чувствовалось. Наступило время сумрака,-- минута мира и покоя. Этотъ покой схватилъ и насъ. Послѣ волненій предшествовавшихъ дней, я чувствовалъ, какъ онъ осѣняетъ и мое сердце. Передъ моими глазами было дорогое личико Толи, покраснѣвшее отъ вѣтра, но тоже сосредоточенное и умиротворенное вечернею тишиной. Мы замолчали оба и только отъ времени до времени переглядывались. Въ первый разъ въ жизни я понялъ, что такое значитъ невозмутимое счастье. Я былъ очень молодь, прожилъ на бѣломъ свѣтѣ мало, тяжелыхъ грѣховъ у меня на совѣсти не было, но я, какъ и всякій человѣкъ, несъ свое бремя ошибокъ и заблужденій. И вотъ теперь это бреми спало съ моихъ плечъ. Я не ощущалъ въ себѣ ни малѣйшей горечи, ни малѣйшаго недоброжелательства къ людямъ, готовъ былъ простить каждому, каждому помочь,-- однимъ словомъ, чувствовалъ себя совершенно возрожденнымъ, какъ будто любовь взяла всю мо. душу и вселила въ меня душу ангела.
   И все это потому, что мнѣ дозволяли любить то дорогое существо, которое теперь сидѣло напротивъ меня. Мало того, благодаря тому же обстоятельству, въ этой коляскѣ сидѣло четверо людей не только счастливыхъ, но и лучшихъ, чѣмъ они были до этого времени. Всѣ мелочи этого міра, грошовое самолюбіе, ничтожные предразсудки,-- все, что понижаетъ уровень жизни, опошляетъ ее, дѣлаетъ плоской и лживой,-- мы стряхнули съ себя вмѣстѣ съ прежнею горечью и самоугрызеніями. Едва только родители Толи отворили двери дома этому благословенному гостю, какъ всѣ мы замяли болѣе высшею и широкою жизнью, чѣмъ прежде.
   И у меня въ головѣ не могло помѣститься, почему люди такъ часто отталкиваютъ это единственное, величайшее благо жизни?
   А еще чаще они тратятъ его по пустякамъ. Я говорилъ себѣ въ душѣ такъ: знаю я эти ходячія истины, которыя обращаются между людьми, какъ фальшивая монета, что любовь старѣетъ, вянетъ, проходитъ, и что потомъ только привычка составляетъ связь между мужчиной и женщиной. Я могу доказать, что это право составляетъ достояніе только глупыхъ людей или убогихъ разумомъ. Есть души избранныя, которыя могутъ избѣжать этого,-- я видѣлъ самъ такихъ на свѣтѣ, хочу и буду принадлежать къ числу ихъ. Если этотъ огонь дѣлаетъ меня такимъ счастливымъ сегодня, то, вѣдь, первѣйшая моя обязанность, дѣло самаго простаго эгоизма, чтобы и на будущее время онъ не только не угасъ, но и не уменьшался. Такъ вотъ я и вызываю это будущее. У него своя сила, у меня великая любовь и воля. Жить съ Толей и перестать любить ее,-- посмотримъ!
   Меня охватило непреоборимое желаніе начать эту жизнь какъ можно скорѣе. Я зналъ, что обычаи свѣта противятся тому, чтобы обрученные вѣнчались раньше такого-то количества недѣль и мѣсяцевъ, но имѣлъ въ виду, что веду дѣло не съ обыкновенными людьми. Наконецъ, я былъ убѣжденъ, что Толя мнѣ и здѣсь поможетъ, и рѣшилъ втянуть ее въ это дѣло.
   Когда, возвратившись домой, мы остались одни, я исповѣдался передъ Толей, и замѣтилъ, что не только самый проектъ, но даже и обсужденіе его, имѣющее видъ какого-то заговора, приводитъ ее въ восторгъ. По временамъ лицо ея принимало выраженіе лица ребенка, которому обѣщаютъ скоро устроить какую-нибудь необыкновенную забаву, и Толя не могла воздержаться и пустилась танцовать по комнатѣ. Въ этотъ вечеръ мы, однако, не упоминали объ этомъ, за то за чаемъ я много говорилъ о своихъ надеждахъ на будущее и о дорогахъ, открывающихся передо мною. Старики слушали меня такъ, какъ будто эти надежды уже осуществились. Еслибъ я могъ допустить, что эти люди голубиной простоты дѣлаютъ что-нибудь изъ политическихъ разсчетовъ, то долженъ былъ бы признаться, что такая политика самая лучшая, потому что, видя ихъ довѣрчивость, я повторялъ въ глубинѣ души: клянусь, я не заставлю васъ разочароваться въ себѣ, хотя бы мнѣ пришлось пожертвовать за это своею головой.
   Ушелъ я поздно. Толя выбѣжала за мной и въ прихожей еще разъ шепнула мнѣ въ полголоса:
   -- Хорошо, хорошо! Чего медлить? Терпѣть не могу медленности!... Ну, покойной ночи! Я только мамы боюсь,-- она все о приданомъ хлопочетъ.
   Я не особенно хорошо понималъ, зачѣмъ это дѣлается приданое, коль скоро дѣвица, какъ таковая, должна обладать извѣстнымъ западомъ нарядовъ, но, тѣмъ не менѣе, всякое слово, подтверждающее, что я не сплю, что дѣйствительно женюсь на Толѣ, дѣлало меня безконечно счастливымъ. По дорогѣ домой я невольно повторялъ: "приданое, приданое!" -- и положительно не вѣрилъ, какія солидныя затрудненія могутъ возникнуть изъ этого? Правда, очами своей души я отдѣлъ множество платьевъ, свѣтлыхъ, пестрыхъ, темныхъ и влюблялся въ каждое по очереди. Пришло мнѣ въ голову, что и мнѣ нужно устроить домъ для принятія Толи, и мысль эта явилась для меня новымъ источникомъ наслажденія. У меня немного не хватало денегъ, но я рѣшилъ, несмотря ни на что, тотчасъ же приняться за дѣло. Ночью я не могъ спать, голова моя была вся набита платьями, шкапами, столиками, стульями и т. п. Прежде я не могъ спать отъ горя, а теперь отъ счастья.

* * *

   На утро я отправился къ мебельщику. Тотъ сразу понялъ меня и нашъ показывать мнѣ разныя вещи. Совѣтуетъ мнѣ стѣны окрасить, потому что обои будутъ долго сохнуть, и берется заняться этимъ дѣломъ самъ за извѣстное вознагражденіе.
   Отъ мебельщика я отправился къ двумъ товарищамъ просить ихъ въ шафера. Родныхъ у меня нѣтъ ни души. Товарищи мои очень рады, осыпали меня поздравленіями и пожеланіями,-- всѣ это, вмѣстѣ съ другими впечатлѣніями, слилось въ моей головѣ въ совершенный хаосъ.

* * *

   Толю я засталъ въ гостиной. Едва я успѣлъ поцѣловать у ней руку, какъ она встала на цыпочки и шепнула мнѣ на ухо одно слово:
   -- Позволили!
   Послѣдняя тучка на горизонтѣ моего счастья исчезла. И сама Толя такъ и сіяла радостью. Мы начали ходить подъ руку но комнатѣ и разговаривать. Она разсказывала мнѣ, какъ все происходило.
   -- Мама сначала сказала, что это невозможно. "Ты, -- говоритъ,-- даже не понимаешь, какъ неприлично дѣвушкѣ торопиться со свадьбой"... Тогда я сказала, что мы оба торопимся. Мама начала возводить глаза къ потолку и пожимать плечами, а отецъ разсмѣялся, прижалъ меня къ себѣ и началъ цѣловать. Мама разсердилась, говоритъ: "Ты всегда былъ слабъ съ нею, а не мѣшаетъ хоть немного обращать вниманіе на требованія свѣта". Тогда папа сказалъ: "Свѣтъ, свѣтъ!... Свѣтъ не дастъ имъ счастья, они самю должны добиться его. Мы и такъ сдѣлали все наперекоръ мнѣнію свѣта,-- пусть такъ и будетъ до конца. Теперь постъ, сейчасъ же послѣ праздниковъ они могутъ обвѣнчаться, а приданое можно докончить потомъ". Мама уступила, потому что папа всегда на своемъ поставитъ (должно быть, и съ вами то же будетъ). Я такъ крѣпко обняла маму, что не дала ей сказать ни слова. Только послѣ она повторяла: "всѣ это по-сумасбродному". Но, въ концѣ-концовъ, все вышло по-моему. Довольны вы?
   Былъ ли я такъ влюбленъ, или такъ не смѣлъ, что до сихъ поръ ни разу не обнялъ ее и только теперь попытался сдѣлать это, но она слегка оттолкнула меня и сказала:
   -- Хорошо ходить подъ руку... какъ умныя дѣти.
   И мы опять принялись ходить. Я сказалъ ей, что подумалъ уже о нашей квартирѣ и приказалъ выкрасить стѣны -- не масляною краской, потому что это очень дорого стоитъ, но какою-то краской, которая очень похожа на масляную и, кромѣ того, скоро сохнетъ. Толя повторила: "скоро сохнетъ"... и, не знаю почему, мы оба расхохотались, вѣроятно, потому, что наша радость и наше счастье не могли умѣщаться въ насъ. Прежде всего, мы постановили, что гостиная будетъ выкрашена красною краской; хотя это ординарно", но на красномъ фонѣ все такъ хорошо выдѣляется. Столовая будетъ разрисована свѣтло-зелеными вафлями, на подобіе фаянса... О другихъ комнатахъ мы не успѣли поговорить, потому что у Толи развязалась ботинка и она пошла завязывать ее въ другую комнату.
   Черезъ минуту она возвратилась съ отцомъ. Тотъ назвалъ меня вертопрахомъ и татариномъ, но вслѣдъ за этимъ обѣщалъ, что свадьба наша будетъ во вторникъ послѣ праздниковъ.

* * *

   Въ первые дни любовь наша была рядомъ волненій, но потомъ весело разцвѣла, какъ весенній цвѣтокъ. Теперь мы смѣялись по цѣлымъ днямъ.

* * *

   Пасха была поздняя, поэтому весна была повсюду. Деревья стояли усѣянныя почками. Передъ Страстной мы съ Толей и стариками дѣлали визиты. Меня вездѣ разсматривали съ такимъ любопытствомъ, что мнѣ подчасъ приходилось жутко. Старыя дамы даже подносили къ глазамъ лорнетъ. Но, дѣлать нечего, приходилось подчиняться. Толя, свѣжая и веселая, какъ птица, потомъ сторицею вознаграждала меня за всѣ непріятности.

* * *

   За окраской комнатъ я наблюдалъ самъ. Погода стояла отличная и все сохло быстро. Спальню я приказалъ окрасить въ розовый цвѣтъ.

* * *

   Съ каждымъ днемъ я любилъ Толю все больше и больше. Теперь я былъ увѣренъ, что еслибъ она измѣнилась, даже сдѣлалась бы безобразной, я сказалъ бы себѣ: меня постигло несчастіе, но любить бы ее не пересталъ. Въ подобномъ положеніи человѣкъ до такой степени отдается любимой женщинѣ, что не знаетъ, гдѣ кончается его я.

* * *

   Часто мы шалили, какъ дѣти, но теперь и новое чувство вселилось въ мою любовь. Я не только любилъ Толю, но и привязался къ ней безгранично. Общество ея было мнѣ необходимо, я могъ проводить съ ней цѣлые часы и разговаривать о чемъ угодно. Но случалось, что мы бесѣдовали и серьезно, преимущественно о нашемъ будущемъ, хотя вообще я избѣгалъ всякихъ разсужденій на тему о томъ, чѣмъ долженъ быть супружескій союзъ. Я думалъ такъ: зачѣмъ замыкать въ заранѣе предвзятыя формулы то, что должно само по себѣ вытекать изъ любви? Цвѣтамъ нѣтъ надобности излагать теоріи, какъ нужно цвѣсти.

* * *

   Великая пятница прошла тихая, печальная. На улицахъ была мгла, моросилъ мелкій дождикъ. Мы ходили со стариками и съ Толей къ плащаницѣ и клали, кто сколько могъ, на тарелку собирающихъ въ пользу бѣдныхъ. Толя, въ черномъ платьѣ, ясная, но полная спокойствія и серьезности, казалась мнѣ такою прекрасною, какъ никогда. По временамъ, при отблескѣ восковыхъ свѣчей, лицо ея казалось совершенно ангельскимъ. Въ. этотъ день она слегка простудилась и я леталъ по всѣмъ магазинамъ за старою малагой, которую ей кто-то посовѣтовалъ пить.

* * *

   Праздники я провелъ у родителей Толи. Родныхъ у меня нѣтъ никого и я въ первый разъ понялъ, что значитъ имѣть близкихъ и быть самому близкимъ кому-нибудь. Въ понедѣльникъ весна уже совсѣмъ вступила въ свои права.
   Съ домомъ я кое-какъ устроился еще до праздника. Садикъ началъ зеленѣть, старыя черешни разцвѣли.
   Передъ Святою же вышла изъ печати моя докторская диссертація о неоплатоникахъ. Толя принялась читать ее. Бѣдняжка моргала глазками, качала головой, но, все-таки, читала изъ чувства, долга.

* * *

   А вотъ теперь въ мою голову тѣснятся воспоминанія,-- нѣтъ, скорѣе картины нашей свадьбы,-- перепутанныя, безпорядочныя, изобилующія отдѣльными эпизодами,-- воспоминанія, до нѣкоторой степени похожія на горячешный бредъ. Я вижу всюду множество цвѣтовъ: и на лѣстницѣ, и въ комнатахъ. Въ домѣ сутолока, приливъ гостей, множество незнакомыхъ или мало знакомыхъ мнѣ лицъ. Въ гостиной Толя въ бѣломъ платьѣ съ вуалемъ,-- прелестная, какъ видѣніе, но совсѣмъ не такая, какъ иныя, болѣе серьезная, какъ будто бы меньше близкая мнѣ. У меня осталось впечатлѣніе какой-то поспѣшности и безпокойства. Все, что произошло послѣ выѣзда въ церковь, представляется мнѣ въ смутномъ видѣ: церковь, алтарь, свѣчи у алтаря, свѣтлыя платья женщинъ, любопытные глаза, шепотъ. Мы съ Толей преклонили колѣна у алтаря, подали другъ другу руки, точно собирались пожать ихъ, а затѣмъ послышались наши голоса,-- и странно, они звучали, точно чужіе: "Я беру тебя..." Еще до сихъ поръ я слышу звуки органа и громкое носовое пѣніе, которое вдругъ грянуло на хорахъ: "Meni Creator..." Выхода изъ церкви я не помню совсѣмъ, а изъ свадебнаго пира у меня удержалось въ памяти только благословленіе стариковъ и ужинъ. Толя сидѣла рядомъ со мной и я припоминаю, что она поминутно прикладывала руку къ своимъ разгорѣвшимся щекамъ. Сквозь букеты и растенія, стоявшіе на столѣ, я видѣлъ лица, которыхъ теперь и не узналъ бы. За наше здоровье пили шумно, громко чокались бакалами. Около полуночи я увезъ жену домой.
   Помню, какъ въ каретѣ она положила голову ко мнѣ на плечо, помню, что отъ ея вуали пахло фіалками.

* * *

   На утро я ждалъ ее пить чай въ столовой, а она одѣлась и другою дверью вышла въ садъ. Я увидалъ ее въ окно, на фонѣ цвѣтущихъ черешней, побѣжалъ сейчасъ же къ ней, но она отвернулась отъ меня, укрыла голову за какимъ-то толстымъ деревомъ, точно хотѣла спрятаться отъ меня.
   Я думалъ, что это шутка, тихо подошелъ къ ней и сказалъ:
   -- Доброе утро. А кто прячется отъ мужа? Что ты тутъ дѣлаешь?
   Тутъ я замѣтилъ, что она дѣйствительно покраснѣла, избѣгаетъ моего взгляда и въ самомъ дѣлѣ прячется отъ меня.
   -- Что съ тобой, Толя?-- спросилъ я.
   -- Я смотрю...-- смущенно отвѣтила она,-- какъ вѣтеръ сбиваетъ цвѣты съ вишенъ.
   -- Пускай сбиваетъ,-- сказалъ я,-- только бы ты осталась со мной...
   Я приблизилъ свое лицо къ ея лицу, но она шепнула съ закрытыми глазами:
   -- Не смотри на меня, уйди...
   Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, губы ея страстно прильнули къ моимъ. И вѣтеръ осыпалъ бѣлыми цвѣтами наши головы.

* * *

   Проснувшись, я увидалъ голыя стѣны моей комнаты. У меня былъ тифъ,-- и очень тяжелый. Двѣ недѣли пролежалъ я безъ памяти.
   Но и горячка иногда бываетъ истиннымъ милосердіемъ Божіимъ. Придя въ себя, я узналъ, что родители панны Антонины вмѣстѣ съ нею уѣхали въ Венецію.
   А я, одинокій, какъ и прежде, окончу, можетъ быть, страннымъ призваніемъ. Я въ своихъ видѣніяхъ былъ такъ неизмѣримо счастливъ, что, начавъ писать съ намѣреніемъ, чтобы эта жизненная иронія не пропала для меня задаромъ, заканчиваю свои воспоминанія безъ сожалѣнія и съ прежнею вѣрой, что изъ всѣхъ источниковъ счастья тотъ, изъ котораго я пилъ во время горячки,-- самый чистѣйшій и истинный.
   Жизнь, которую любовь даже и во снѣ не навѣщаетъ, еще горше...

В. Л.

"Русская Мысль", кн. VI, 1892

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru