Сенкевич Генрик
Без догмата

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Современный роман.
    (Bez dogmatu).
    Перевод Вукола Лаврова.
    Текст издания: "Русская Мысль", кн. I-III, V-X, 1890.

   

БЕЗЪ ДОГМАТА.

Современный романъ

Генрика Сенкевича.

   

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

Римъ, 9 января 1883 г.

   Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ я встрѣтилъ моего товарища и пріятеля, Юзефа Снятыньскаго, который въ послѣднее время занялъ видное положеніе между нашими писателями. Въ нашихъ разговорахъ о литературѣ Снятыньскій приписывалъ огромное значеніе дневникамъ. Онъ говорилъ, что человѣкъ, который оставляетъ послѣ себя дневникъ, даетъ будущимъ психологамъ и романистамъ не только картину современныхъ ему нравовъ, но и единственный человѣческій документъ, которому можно вѣрить. Онъ предсказывалъ, что беллетристическія произведенія будущаго примутъ непремѣнно форму дневника; наконецъ, онъ утверждалъ, что всякій, пишущій дневникъ, тѣмъ самымъ трудится для общества и пріобрѣтаетъ себѣ право на признательность.
   Мнѣ тридцать пять лѣтъ, а я не могу припомнить ни малѣйшей услуги, которую я принесъ бы обществу, можетъ быть, потому, что вся моя жизнь послѣ университета, съ малыми перерывами, прошла за границей. Несмотря на всю горечь этого сознанія, несмотря на скептицизмъ, которымъ я пропитанъ, какъ губка влагою, я рѣшилъ писать дневникъ. Если это дѣло настоящее, если я могу оказать кому-нибудь услугу, то я радъ услужить хотя бы и такимъ способомъ. Но я могу быть совершенно искреннимъ. Я берусь за этотъ дневникъ не только въ силу вышесказанныхъ соображеній, но и потому, что эта мысль меня занимаетъ. Снятыньскій утверждаетъ, что разъ человѣкъ научится изображать свои мысли и впечатлѣнія, то впослѣдствіи это занятіе становится однимъ изъ наслажденій въ жизни. Если окажется противное, то да сжалится Богъ надъ моимъ дневникомъ. Я обманывалъ бы самъ себя, если бы не предвидѣлъ съ полною достовѣрностью, что тогда онъ порвется, какъ черезъ-чуръ затянутая струна. Я готовъ многое претерпѣть для общества, но, скучать для него -- нѣтъ! Этого дѣлать я не могу, потому что не съумѣю.
   Взамѣнъ этого я рѣшилъ не смущаться первыми трудностями, попробую привыкнуть и привязаться къ моей работѣ. Снятыньскій во время нашихъ разговоровъ постоянно повторялъ мнѣ: "только не впадай ни въ какой стиль, не пиши по-литераторски". Пустое дѣло! Я понимаю отлично, что чѣмъ крупнѣе писатель, тѣмъ менѣе онъ пишетъ по-литераторски; но я диллетантъ и не властвую надъ формой. По собственному опыту я знаю, что человѣку, который много думаетъ и сильно чувствуетъ, не разъ представляется, что стоитъ только просто описать то, о чемъ думаетъ онъ и что чувствуетъ,-- и выйдетъ нѣчто необыкновенное... А сядетъ этотъ человѣкъ за работу -- и тотчасъ же подчинится какой-нибудь стилистической формѣ,-- хотя бы писалъ для самого себя,-- начнетъ позировать, ударится въ пошлое фразерство, мысль не захочетъ выливаться съ его пера на бумагу... и можно сказать, что не голова руководитъ перомъ, а перо головою, и руководитъ глупо, плоско. Этого-то я и боюсь, и боюсь, главное, потому, что если у меня нѣтъ опытности, языка, художественности, поэтической простоты и т. д., то, во всякомъ случаѣ, я не страдаю недостаткомъ вкуса, и мой слогъ можетъ опротивѣть мнѣ до такой степени, что дальнѣйшая работа окажется невозможной. Но это будетъ видно потомъ.
   Теперь я намѣреваюсь снабдить свой дневникъ краткимъ біографическимъ вступленіемъ. Дѣлаю я это отчасти для того, чтобы сосредоточиться, отчасти по другимъ соображеніямъ. Снятыньскій говорилъ, что мой дневникъ попадется кому-нибудь въ руки и на что-нибудь пригодится. Собственно говоря, я могъ бы относиться къ этому совершенно равнодушно, но отъ сдѣланнаго мнѣ внушенія (какъ говорятъ теперь) я не могу освободиться и буду писать такъ, какъ будто бы писалъ не для одного себя. Вотъ почему я въ короткихъ словахъ разскажу свое прошедшее, чтобы сдѣлать болѣе понятными настоящее и будущее. Принесетъ ли это когда-нибудь и кому-нибудь, пользу,-- это, по совѣсти говоря, не мое дѣло.
   Зовутъ меня Леонъ Плошовскій; мнѣ тридцать пять лѣтъ, какъ сказано выше. Я родился въ семьѣ, которая до сихъ поръ сохранила всѣ свои далеко не маленькія средства. Что касается меня, то я увѣренъ, что доставшагося мнѣ наслѣдства я не преумножу, но и не растрачу. Положеніе мое такого рода, что мнѣ нѣтъ надобности взбираться на какія-нибудь высоты или протискиваться куда-нибудь. Разорительныя и вредныя привычки мнѣ чужды: въ жизни я скептикъ и знаю, какая вещь чего стоитъ, или, иначе говоря, знаю, что рѣшительно все стоитъ чортъ знаетъ какъ мало.
   Моя мать умерла черезъ недѣлю послѣ моего рожденія. Отецъ, который любилъ ее больше жизни, впалъ въ меланхолію. Немного справившись въ Вѣнѣ, онъ не захотѣлъ вернуться въ родовое помѣстье (тамъ все напоминало бы ему о тягостной утратѣ), уступилъ Плошовъ своей сестрѣ, а самъ въ 1848 г. переѣхалъ въ Римъ, гдѣ безвыѣздно и прожилъ тридцать слишкомъ лѣтъ, не желая удаляться отъ могилы покойной жены. Я забылъ упомянуть, что онъ перенесъ прахъ моей матери и похоронилъ его на Campo Santo.,
   У насъ на Бабуино собственный домъ, который называется Casa Osoria, по нашевіу гербу. Домъ этотъ отчасти напоминалъ музей,-- у отца богатое собраніе древностей, въ особенности изъ первыхъ вѣковъ христіанства. Въ настоящее время онѣ стали путеводною звѣздой его жизни. Въ молодости это былъ человѣкъ блестящій во всѣхъ отношеніяхъ. Фамилія и богатство открывали передъ нимъ всѣ дороги; ему сулили блестящую будущность. Я знаю объ этомъ отъ его товарищей по берлинскому университету. Отецъ усиленно занимался тогда философіей и, по общему мнѣнію, его имя современемъ должно было гремѣть такъ же, какъ имена Цѣшковскаго, Либельта и др. Но свѣтская жизнь и неслыханный успѣхъ у женщинъ отвлекли его отъ научныхъ занятій. Въ гостиныхъ его называли "Léon l'invincible". Впрочемъ, несмотря на свои успѣхи въ свѣтскихъ кругахъ, отецъ не переставалъ заниматься философіей, и всѣ ожидали, что онъ не сегодня, такъ завтра выступитъ съ сочиненіемъ, которое разгласитъ его славу по всей Европѣ.
   Надежды эти не оправдались. Отецъ уже старикъ, хотя я до сихъ поръ не видалъ еще болѣе прекрасной и благородной головы. Художники придерживаются того же мнѣнія, а одинъ изъ нихъ недавно сказалъ мнѣ, что лучшей модели для типа патриція трудно; себѣ вообразить. По отношенію къ наукѣ отецъ мой былъ, есть и будетъ очень способнымъ и очень образованнымъ бариномъ-диллетантомъ. До нѣкоторой степени я увѣренъ, что диллентантизмъ -- это участь всѣхъ Плошовскихъ, и подробнѣе разскажу объ этомъ позже, когда мнѣ придется говорить о самомъ себѣ.
   Въ ящикѣ письменнаго стола отца лежитъ пожелтѣвшій отъ времени философскій трактатъ О тройственности. Я просмотривалъ эту рукопись,-- она навела на меня скуку. Помню только, что тамъ какимъ-то образомъ сопоставляется реальная троица: кислородъ, водородъ и азотъ,-- съ трансцендентальной; кромѣ того, нѣтъ недостатка въ другихъ аналогичныхъ троицахъ, начиная отъ добра, красоты и правды и кончая логическимъ силлогизмомъ, состоящимъ изъ первой и второй посылки и заключенія,-- смѣшеніе гегеліанскихъ идей съ идеями Гöне-Вронскаго, усиліе мысли очень хитрое и совершенно безплодное. Я убѣжденъ, что отецъ никогда не напечатаетъ свой трактатъ, хотя бы потому, что спекулятивная философія обанкротилась въ его глазахъ прежде, чѣмъ передъ главами всего свѣта.
   Причина этого банкротства была смерть моей матери. Отецъ, который, несмотря на свою кличку "l'invincible" и репутацію покорителя сердецъ, былъ человѣкъ съ необыкновенно чуткимъ и мягкимъ сердцемъ, вѣроятно, предъявилъ своей философіи множество страшныхъ вопросовъ и, не получивъ ни одного отвѣта, никакого утѣшенія, увидалъ ея тщетность и безсиліе передъ жизненнымъ несчастіемъ. Это была страшнаяг трагедія въ его жизни, когда у него сразу отняли двѣ опоры, когда одинъ ударъ разбилъ его сердце и размозжилъ его мозгъ. Какъ я говорилъ раньше, отецъ впалъ въ меланхолію, а потомъ, оправившись, обратился въ религіи. Мнѣ разсказывали, что было время, когда онъ молился день и ночь, падалъ на колѣни передъ всякимъ храмомъ и доходилъ до такой степени религіознаго экстаза, что въ Римѣ одни считали его за сумасшедшаго, другіе -- за-святаго.
   Должно быть, въ этомъ онъ нашелъ больше утѣшенія, чѣмъ въ своихъ философскихъ троицахъ, потому что мало-по-малу успокоился и зажилъ дѣйствительною жизнью. Вся сила его любви сосредоточилась на мнѣ, а эстетическія и умственныя потребности толкнули его на изученіе первыхъ вѣковъ христіанства. Умъ у отца былъ живой, дѣятельный, требовалъ пищи. Послѣ годоваго пребыванія въ Римѣ онъ началъ заниматься археологіей. Патеръ Кальви, мой первый гувернеръ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, великій знатокъ Рима, внушилъ отцу мысль заняться исторіей вѣчнаго города.
   Спустя нѣсколько лѣтъ отецъ завязалъ знакомство, которое потомъ перешло въ дружбу, съ великимъ Росси и вмѣстѣ съ нимъ по цѣлымъ днямъ пропадалъ въ катакомбахъ. Благодаря своимъ необыкновеннымъ способностямъ, онъ скоро такъ ознакомился съ Римомъ, что часто удивлялъ самого Росси своими свѣдѣніями. Нѣсколько разъ онъ брался за перо, да какъ-то никогда не оканчивалъ того, что начиналъ. Можетъ быть, все время моего отца уходило на пополненіе разныхъ коллекцій, но, какъ бы то ни было, очень вѣроятно, что онъ ничего и не оставитъ послѣ себя, кромѣ; коллекцій, потому что у него нѣтъ способности остановиться на какой-нибудь одной эпохѣ, избрать какую-нибудь одну спеціальность. Мало-по-малу средневѣковый Римъ бароновъ началъ его привлекать: къ себѣ съ такою же силой, какъ когда-то первые вѣка христіанства. Была эпоха, когда голова моего отца была вся занята Колоннами и Орсини, потомъ онъ приблизился къ эпохѣ Возрожденія и влюбился въ нее окончательно. Отъ надписей, памятниковъ, остатковъ первой христіанской архитектуры онъ перешелъ къ болѣе позднимъ временамъ, отъ византійской живописи къ Фіезоли и Джотто, отъ нихъ къ чинквечентистамъ и т.д., увлекся статуями, картинами. Коллекціи, несомнѣнно, выигрывали отъ этого, но большое сочиненіе на польскомъ языкѣ о трехъ Римахъ, о которомъ мечталъ отецъ, перешло въ область неосуществйвшихся намѣреній.
   Всѣ свои коллекціи отецъ хочетъ завѣщать Риму, съ непремѣннымъ условіемъ, чтобы помѣщены онѣ были въ отдѣльной залѣ, а на дверяхъ залы была бы надпись: "Музей Озоріевъ Плошовскихъ". Очевидно, это такъ и будетъ,-- меня удивляетъ только одно, что отецъ убѣжденъ, будто бы такимъ-образомъ онъ окажетъ большую услугу обществу, чѣмъ если бы перевезъ свое собраніе на родину.
   Еще недавно онъ сказалъ мнѣ:
   -- Видишь, тамъ никто не увидитъ его, никто имъ не воспользуется, а сюда люди съѣзжаются со всѣхъ концовъ свѣта и всякій перенесетъ заслугу одного изъ поляковъ на всю Польшу.
   Мнѣ не приходится разсуждать, нѣтъ ли въ этомъ немного аристократическаго тщеславія, и мысль, что фамилія Плошовскихъ останется изсѣченною на мраморѣ въ вѣчномъ городѣ, не была ли рѣшающею въ этомъ дѣлѣ? Говоря по совѣсти, я думаю, что это такъ и было. А, вообще, я совершенно равнодушенъ къ тому, гдѣ будетъ помѣщено собраніе моего отца.
   За то моя тетка (кстати, надняхъ я выѣзжаю къ ней въ Варшаву) раздражается, когда слышитъ о намѣреніи отца; а такъ какъ никто въ свѣтѣ не можетъ удержать ее отъ выраженія своего мнѣнія, то она высказываетъ свое раздраженіе безъ всякихъ обиняковъ въ каждомъ письмѣ къ отцу. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, во время своего пребыванія въ Римѣ, она по этому поводу ссорилась съ отцомъ каждый день и поссорилась бы серьезно, еслибъ не ея неизмѣримая привязанность во мнѣ. Моя тетка на нѣсколько лѣтъ старше своего брата. Отецъ послѣ удара, который надъ нимъ разразился, при отъѣздѣ за границу раздѣлился съ сестрой,-- ей оставилъ Плошовъ, себѣ взялъ деньги. Тетка управляетъ имѣніемъ тридцать лѣтъ, и управляетъ превосходно. Она женщина недюжиннаго характера, поэтому я посвящу ей нѣсколько словъ. 20-ти лѣтнею дѣвушкой она потеряла жениха, въ тотъ самый день, когда собиралась ѣхать къ нему за границу, и съ той поры упорно отвергала всѣ искательства другихъ жениховъ. Послѣ смерти моей матери она сопровождала отца въ Вѣну и Римъ, гдѣ прожила нѣсколько лѣтъ, окружая брата нѣжнѣйшими попеченіями. Тетушка въ полномъ значеніи этого слова grande dame, немного деспотичная, надменная ворчунья, полная самоувѣренности, которую придаютъ человѣку большія средства и высокое общественное положеніе; на самомъ же дѣлѣ она воплощенная добродѣтель. Подъ шероховатою внѣшностью она скрываетъ золотое, снисходительное сердце, любящее не только моего отца, меня, домашнихъ, но и всѣхъ людей вообще. Она настолько добродѣтельна, что, по моему мнѣнію, добродѣтель не составляетъ ея заслуги: она не могла бы быть иною. Благотворительность ея вошла въ пословицу. Она бранитъ стариковъ и старухъ, какъ констебль, и ухаживаетъ за ними, какъ св. Франсуа де-Поль. Она очень религіозна. Никогда никакая тѣнь сомнѣнія не закрадывалась въ ея душу; что дѣлаетъ она, то дѣлаетъ въ силу искренняго убѣжденія, поэтому никогда не раздумываетъ надъ выборомъ. Можетъ быть, поэтому она всегда спокойна и счастлива. Въ Варшавѣ тетку называютъ за ея рѣзкость le bourreau bienfaisant. Иные, а въ особенности дамы, не любятъ ее, но вообще она пользуется большимъ вліяніемъ.
   Плошовъ лежитъ около самой Варшавы. Въ Варшавѣ у тетушки домъ, гдѣ она обыкновенно проводитъ зиму. Въ концѣ осени она постоянно старается заманить меня къ себѣ, чтобы женить. Вотъ и теперь я получилъ отъ нея письмо, полное таинственности и просьбъ пріѣхать. Нужно будетъ ѣхать: я нѣсколько лѣтъ не былъ на родинѣ, а тетка пишетъ, что старѣетъ и желала бы видѣть меня передъ смертью.
   Признаюсь, я не съ большою охотой ѣзжу въ Польшу. Во-первыхъ, я отвыкъ; во-вторыхъ, знаю, что теткѣ во что бы то ни стало хочется женить меня, а каждый мой новый пріѣздъ грозитъ ей новымъ разочарованіемъ. Страхъ меня беретъ при мысли о такомъ рѣшительномъ шагѣ, послѣ котораго нужно начинать другую жизнь, въ то время, когда я и этою первой порядочно измученъ. Наконецъ, въ нашихъ отношеніяхъ есть нѣчто щекотливое -- для меня, по крайней мѣрѣ. Какъ когда-то близкіе люди смотрѣли на моего отца, такъ она смотритъ на меня теперь, т.-е. какъ на человѣка съ необычайными способностями, отъ котораго можно ожидать великихъ дѣлъ. Дозволить теткѣ оставаться при такомъ мнѣніи -- это значитъ злоупотреблять ея довѣрчивостью; сказать, что отъ меня не только великихъ, но и никакихъ дѣлъ ожидать нельзя,-- тоже неудобно. Тогда я впалъ бы въ другую крайность и, кромѣ того, нанесъ бы старушкѣ тяжелый ударъ.
   Можетъ быть, къ великому моему несчастію, множество близкихъ мнѣ людей раздѣляютъ мнѣніе тетушки. Заговоривъ объ этомъ, я позволю приступить къ обрисовкѣ моего портрета, что будетъ дѣломъ не особенно легкимъ, потому что я -- существо чрезвычайно сложное.
   Родился я на свѣтъ съ очень впечатлительными нервами, утонченными культурою цѣлаго ряда поколѣній. Сначала я находился подъ призоромъ тетки, потомъ перешелъ въ руки разныхъ боннъ. Мы жили въ Римѣ, среди чужаго народа, но отецъ хотѣлъ, чтобы я хорошо зналъ родной языкъ, и, поэтому, одною изъ моихъ боннъ была полька. Она живетъ и до сихъ поръ въ нашемъ домѣ на Бабуино въ качествѣ экономки. Отецъ тоже много занимался со мной, въ особенности съ того времени, какъ мнѣ миновало пять лѣтъ, а позже, когда археологическія изслѣдованія и пополненіе коллекцій заняли почти все его время, взялъ мнѣ учителя, патера Кальви. То былъ человѣкъ уже пожилой, съ чрезвычайно чистою и ясною вѣрой и душой. Любилъ онъ меня сильно, больше, чѣмъ всѣ искусства. Я думаю, что даже и религію онъ постигалъ исключительно при посредствѣ ея красоты. Въ музеяхъ, передъ произведеніемъ кисти или рѣзца великаго художника, въ Сикстинской капеллѣ, подъ звуки музыки, патеръ Кальви впадалъ въ полное самозабвеніе. Впрочемъ, въ его глубокой любви къ искусству не было ничего языческаго; эта любовь основывалась не на сибаритизмѣ, не на чувственности, а на чистомъ чувствѣ. Патеръ Кальви любилъ искусство тою чистою и ясною любовью, которою могли любить его Фіезоли, Чимабуэ или Джотто, и даже больше -- любилъ его цѣломудренно, потому что у него не было никакого таланта. Говорилъ онъ мало, но чувствовалъ глубоко. Я даже не знаю, какая изъ отраслей искусства приходилась ему болѣе по душѣ; мнѣ кажется, во всѣхъ онъ болѣе всего любилъ гармонію, которая соотвѣтствовала его внутренней гармоніи.
   Не знаю почему, но какъ только я подумаю о патерѣ Кальви, мнѣ припоминается старецъ, стоящій около св. Цециліи Рафаэля и вслушивающійся въ музыку сферъ.
   Дружба между моимъ отцомъ и патеромъ Кальви продолжалась до смерти этого послѣдняго. Онъ-то и вселилъ въ отца любовь къ археологическимъ изслѣдованіямъ и къ вѣчному городу въ особенности. Оба они считали меня необыкновеннымъ ребенкомъ, котораго ждетъ Богъ вѣсть какое будущее. Мнѣ не разъ приходитъ въ голову, что я представлялъ для нихъ тоже своего рода гармонію, связывающую ихъ съ внѣшнимъ міромъ, и что они любили меня такою же любовью, какъ Римъ и его памятники.
   Такая атмосфера, такая обстановка не могли не имѣть на меня вліянія. Воспитывали меня довольно оригинальнымъ способомъ. Я ходилъ съ патеромъ Кальви, а иногда съ отцомъ, по галлереямъ, музеямъ, за городъ на виллы, на развалины, въ катакомбы. Патеръ Кальви, одинаково чутко воспринимающій красоты искусства и природы, научилъ и меня понимать меланхолическую прелесть римской Кампаньи,-- гармонію, съ какою арки и линіи разрушенныхъ водопроводовъ рисуются на небѣ, чистоту контуровъ старыхъ пиній; прежде чѣмъ я хорошо познакомился съ четырьмя дѣйствіями ариѳметики, мнѣ случалось исправлять англичанъ, которые постоянно Карраччи смѣшивали съ Караваджо. По-латыни я выучился рано и безъ труда; въ этомъ мнѣ помогло знаніе итальянскаго языка, а по-итальянски я, какъ римскій житель, говорилъ совершенно свободно. Одиннадцати лѣтъ я высказывалъ свои мнѣнія относительно итальянскихъ и иностранныхъ художниковъ, причемъ отецъ и патеръ Кальви обмѣнивались изумленными взглядами. Я не любилъ Ребейры,-- у него черезъ-чуръ много черныхъ и бѣлыхъ красокъ, отчего онъ казался мнѣ немного страшнымъ,-- и очень любилъ Карло Дольче.
   Въ такой атмосферѣ нервы мои воспитались рано и остались навсегда впечатлительными. Удивительно, впрочемъ, что вышеупомянутыя вліянія не были ни настолько глубоки, ни настолько рѣшительны, какъ можно было бы ожидать. Что я не сталъ артистомъ, я объясняю тѣмъ, что у меня не было никакихъ способностей, хотя мои учителя музыки и рисованія были противнаго мнѣнія, но я часто думаю о томъ, почему ни отецъ, ни патеръ Кальви не съумѣли привить ко мнѣ своей страсти въ такомъ размѣрѣ, въ какомъ обладали ею сами? Люблю ли я искусство?-- да; нужно ли оно мнѣ?-- тоже да! Но они по-настоящему любили его, а я отношусь къ нему, какъ диллетантъ; оно мнѣ нужно какъ дополненіе къ другимъ впечатлѣніямъ жизни. Оно принадлежитъ къ числу вещей, пріятныхъ мнѣ, но не къ числу моихъ страстей. Я не могу обойтись безъ искусства въ жизни, но и жизни за него не отдамъ.
   Такъ какъ состояніе итальянскихъ школъ оставляло желать многаго, то отецъ отдалъ меня въ коллежъ въ Мецъ. Ученье я окончилъ скоро, безъ большаго труда, но со всевозможными почестями и наградами, какихъ только можно было ожидать. Правда, за годъ до окончанія курса я убѣжалъ къ Дону-Карлосу и два мѣсяца таскался съ отрядомъ Тристана по Пиренеямъ. Меня отыскали при помощи французскаго консула въ Бургосѣ и отправили въ Мецъ на покаяніе. Впрочемъ, я долженъ сказать, что покаяніе оказалось не особенно тяжелымъ: и мой отецъ, и школьное начальство въ душѣ гордились моею экспедиціей, а счастливый исходъ экзаменовъ заставилъ ихъ совсѣмъ позабыть о моей винѣ.
   Въ мецскомъ коллежѣ, гдѣ всѣ симпатіи учениковъ лежали на сторонѣ Дона-Карлоса, я, конечно, считался героемъ. Я задавалъ тонъ всему заведенію и никто не осмѣливался оспаривать занимаемаго мною мѣста перваго ученика. Я росъ въ невольномъ убѣжденіи, что и дальше, на болѣе широкомъ поприщѣ, будетъ то же самое. Убѣжденіе это раздѣлялось и моими учителями и товарищами. Послѣднимъ и въ голову не приходило, чтобы они когда-нибудь могли соперничать со мной, а, между тѣмъ, многіе изъ нихъ занимаютъ теперь во Франціи высокое положеніе на литературномъ, общественномъ, политическомъ поприщѣ, въ то время какъ я не выбралъ себѣ еще никакой спеціальности и былъ бы въ большомъ затрудненіи, еслибъ мнѣ приказали выбрать ее. Общественное положеніе мое блестяще: я получилъ наслѣдство послѣ матери, получу когда-нибудь послѣ отца, буду хозяйничать въ Плошовѣ, буду, худо ли, хорошо ли, распоряжаться всѣмъ своимъ состояніемъ,-- но ужь направленіе этихъ занятій исключаетъ для меня надежду когда-нибудь играть какую-нибудь роль въ жизни.
   Что я не буду никогда хорошимъ хозяиномъ и дѣльцомъ, это я знаю отлично: я вовсе не хочу устраняться отъ своихъ дѣлъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, не желаю посвящать имъ всю свою жизнь,-- мои стремленія гораздо шире.
   По временамъ я ставлю себѣ вопросъ: мы сами, Плошовскіе, не преувеличиваемъ ли свои способности? Но если бы это было такъ, то ошибались бы только мы одни, а посторонніе, чуждые намъ люди не впали бы въ подобную ошибку. Наконецъ, отецъ мой былъ и есть дѣйствительно человѣкъ съ недюжинными способностями. Что касается меня лично, то я не хочу распространяться объ этомъ, чтобы мои разсужденія не показались глупымъ тщеславіемъ; кромѣ того, я искренно убѣжденъ, что могъ бы быть чѣмъ-нибудь безконечно болѣе крупнымъ, чѣмъ теперь.
   Напримѣръ, въ Варшавскомъ университетѣ (отецъ и тетка хотѣли, чтобы я окончилъ курсъ на родинѣ) я учился вмѣстѣ со Снятыньскимъ. Оба мы чувствовали призваніе къ литературѣ и пробовали свои силы на этомъ поприщѣ. Я не говорю уже о томъ, что считался гораздо болѣе способнымъ студентомъ, чѣмъ Снятыньскій, но, ей-Богу, и то, что я писалъ, было гораздо лучше, гораздо больше обѣщало въ будущемъ, чѣмъ писанія Снятыньскаго. А теперь что? Снятыньскій стоитъ во всѣхъ отношеніяхъ высоко, а я остался тѣмъ же многообѣщающимъ паномъ Плошовскимъ, о которомъ добрые люди говорятъ, покачивая головами: "ахъ, еслибъ онъ взялся за что-нибудь!"
   Добрые люди не принимаютъ въ соображеніе, что нужно умѣть хотѣть. Я думалъ не разъ, что не будь у меня состоянія, я долженъ былъ бы приняться за что-нибудь. Конечно. Я долженъ былъ бы какимъ-нибудь образомъ зарабатывать себѣ на хлѣбъ, но внутренно увѣренъ, что и при такихъ условіяхъ не пустилъ бы въ ходъ и двадцатой доли своихъ способностей. Наконецъ, такіе люди, какъ Бокль, какъ Дарвинъ,-- люди богатые; сэръ Джонъ Лёббокъ -- банкиръ, большинство извѣстныхъ политическихъ дѣятелей во Франціи окружены достаткомъ. Оказывается, что состояніе не только не мѣшаетъ, но, напротивъ, помогаетъ человѣку занять высокое положеніе въ свѣтѣ. Я даже допускаю, что мнѣ, лично мнѣ, богатство принесло большую пользу,-- оно охранило мой характеръ отъ всѣхъ искаженій, которымъ онъ подвергся бы при бѣдности. Я не хочу этимъ сказать, чтобы мой характеръ былъ слабъ; при другихъ условіяхъ борьба могла бы даже закалить его... но, вѣдь, кте меньше встрѣчаетъ на своей дорогѣ каменьевъ, тотъ меньше рискуетъ споткнуться и упасть.
   И лѣнью я не могу объяснить своей бездѣятельности. Въ одинаковой степени я обладаю и способностью усвоивать знанія, и любопытствомъ. Читаю я много и запоминаю много. Можетъ быть, у меня нѣтъ желѣзной выносливости, можетъ быть, меня не хватило бы на долгую, солидную работу, но, вѣдь, меня никто и не обязываетъ писать словари, какъ Литре. Кто не умѣетъ свѣтить съ постоянствомъ солнца, тотъ можетъ блеснуть на мигъ, какъ метеоръ. Но это ничтожество, это почти несомнѣнное ничтожество въ будущемъ... Тяжело мнѣ дѣлается, скука начинаетъ угнетать меня... На сегодня я отложу свой дневникъ.
   

Римъ, 10 января.

   Вчера на вечерѣ у князя Малатеста я услыхалъ фразу: "l'improductivité slave" и почувствовалъ облегченіе, какъ нервный больной, который, узнавъ отъ врача, что признаки его болѣзни извѣстны, что эта болѣзнь повсюду распространена теперь, утѣшается этимъ сообщеніемъ. Правда, правда, сколько у меня товарищей по моей болѣзни!... Не знаю, какъ во всемъ славянскомъ мірѣ,-- онъ не знакомъ мнѣ,-- но у насъ-то, у насъ! Я думалъ объ этой "l'improductivité slave" цѣлую ночь. Не глупый человѣкъ формулировалъ такое понятіе. Въ насъ есть что-то такое; есть какая-то жизненная неспособность извлекать изъ себя все, что въ насъ заключается. Можно сказать, что Богъ далъ намъ лукъ и стрѣлы, только отказалъ въ способности натягивать этотъ лукъ и пускать стрѣлы. Я поговорилъ бы объ этомъ съ отцомъ, тѣмъ болѣе, что онъ любитъ подобные разговоры, но боюсь дотронуться до его больнаго мѣста. Думаю, что, вмѣсто этого, я наполню и переполню свой дневникъ разрѣшеніемъ этого вопроса. Можетъ быть, это будетъ составлять его главнѣйшее достоинство. Наконецъ, очень естественно, что я буду писать о томъ, что меня больше касается. Каждый человѣкъ носитъ въ себѣ какую-нибудь свою трагедію. Моя трагедія -- это "l'improductivité" Плошовскихъ. Въ присутствіи постороннихъ теперь нельзя щеголять такими вещами. Еще недавно, когда романтизмъ пышно разцвѣталъ въ сердцахъ человѣческихъ и въ поэзіи, люди носили свои трагедіи на-показъ, какъ живописно накинутый плащъ, теперь носятъ какъ шерстяную Егеровскую фуфайку -- подъ рубашкой. Но дневникъ -- дѣло совсѣмъ другое: въ дневникѣ можно и даже должно быть откровеннымъ.
   

Римъ, 11 января.

   Я проживу здѣсь еще нѣсколько дней и поэтому пользуюсь временемъ разъ навсегда покончить съ прошедшимъ, прежде чѣмъ перейду къ записыванію событій изо дня въ день. Я уже упомянулъ, что не намѣренъ писать въ обширныхъ размѣрахъ свою автобіографію,-- кто я и каковъ, въ достаточной степени покажетъ мое будущее. Мелочное изслѣдованіе прошедшаго противно моей натурѣ. Что-то вродѣ сложенія: выписать нѣсколько цифръ одну подъ другую, провести черту и считать. Я терпѣть не могъ четырехъ правилъ ариѳметики, а первое изъ нихъ въ особенности мнѣ было противно.
   Но, все-таки, мнѣ хотѣлось бы имѣть хотя бы самое общее представленіе о суммѣ, чтобы стать самому себѣ болѣе или менѣе понятнымъ, поэтому я иду дальше.
   Послѣ университета я окончилъ курсъ въ земледѣльческой школѣ во Франціи, окончилъ безъ труда, но и безъ малѣйшей охоты, какъ человѣкъ, очень мало интересующійся изучаемымъ предметомъ, не соотвѣтствующимъ ни его способностямъ, ни честолюбію. Но, какъ бы то ни было, школа принесла мнѣ несомнѣнную пользу: во-первыхъ, земледѣліе перестало для меня быть какимъ-то сказочнымъ дѣломъ (теперь меня не проведетъ первый встрѣчный управляющій); во-вторыхъ, занятіе въ поляхъ, на чистомъ воздухѣ, укрѣпило мои силы и здоровье настолько, что парижская жизнь не оказала на меня никакого видимаго вліянія.
   Слѣдующіе годы моей жизни я провелъ то въ Римѣ, то въ Парижѣ, не считая кратковременныхъ наѣздовъ въ Варшаву, когда тетушка выписывала меня подъ разными предлогами. Парижъ и его жизнь сильно привлекали меня. Несмотря на мою самоувѣренность и твердость, которую придаетъ человѣку прочное общественное положеніе, я долженъ сознаться, что сначала я игралъ довольно наивную роль на этой великой сценѣ всего міра. Прежде всего, я смертельно влюбился въ m-lle Ришембергъ изъ Comedie Franèaise и хотѣлъ во что бы то ни стало жениться на ней. Къ какимъ трагикомическимъ обстоятельствамъ привелъ меня этотъ эпизодъ, разсказывать я не буду,-- мнѣ становится стыдно, а подчасъ и самому смѣяться хочется. Потомъ меня проводили нѣсколько разъ, и, кромѣ того, нѣсколько разъ мнѣ самому приходилось по своей охотѣ принимать фальшивую монету за настоящую. Француженка, какъ и полька, хотя бы принадлежащая къ самому высшему кругу общества, хотя бы самая добродѣтельная, напоминаетъ мнѣ фехтмейстера. Какъ фехтмейстеру необходимо каждый день имѣть свой "часъ упражненія", чтобы не утратить техники, такъ и дамы въ области чувства фехтуютъ просто-на-просто для техники. Какъ молодой человѣкъ, немного красивѣе чорта и принадлежащій къ хорошему обществу, я не разъ получалъ приглашенія на "часы упражненій", и такъ какъ, по наивности, сначала относился къ такимъ экзерциціямъ серьезно, то нерѣдко бывалъ и раненъ. Правда, эти раны не были смертельны, ихъ скорѣе можно назвать очень больными уколами. Наконецъ, я убѣжденъ, что всякій, живущій нашею жизнью и вращающійся въ нашемъ обществѣ, долженъ отдать свою дань наивности. Мои испытанія продолжались сравнительно недолго. Потомъ наступилъ періодъ, который я могу охарактеризовать словомъ "la revanche". Я платилъ свои долги, и если давалъ возможность вызвать себя на арену, то единственно потому, что мнѣ самому хотѣлось выдти.
   Передо мною били настежь раскрыты всѣ двери и я вскорѣ ознакомился со всѣми слоями общества, начиная отъ легитимистовъ, въ гостиныхъ которыхъ меня томила страшная скука, и кончая свѣжею титулованною аристократіей Бонапартовъ и Орлеановъ, -- аристократіей, составляющей большой свѣтъ... можетъ быть, не парижскій, но, во всякомъ случаѣ, ниццскій. Дюма-сынъ, Сарду и другіе срисовываютъ своихъ графовъ, маркизовъ и князей именно съ людей такого сорта, которые не носятъ за плечами никакихъ историческихъ традицій и которые, благодаря своимъ титуламъ и доходамъ, заняты исключительно погоней за житейскими наслажденіями. Къ числу членовъ этого общества можно присоединить и крупныхъ финансистовъ. Меня сюда привлекали больше всего женщины, изящныя, съ тонко-настроенными нервами, алчущія новыхъ впечатлѣній и... почти лишенныя всякихъ идеаловъ. Часто онѣ такъ же развратны, какъ и романы, которые онѣ читаютъ, потому что нравственность ихъ не опирается ни на религіозномъ фундаментѣ, ни на традиціи, обязывающей къ чему-нибудь, но какъ бы то ни было, это -- мірѣ блеска. "Часы упражненій" здѣсь такъ продолжительны, что иногда равняются днямъ и ночамъ, и подчасъ оканчиваются очень трагически: здѣсь не имѣютъ обычая биться тупыми рапирами. И на мою долю выпало нѣсколько довольно тяжолыхъ уроковъ, прежде чѣмъ я выучился какъ слѣдуетъ. Я выказалъ бы много тщеславія или, что еще хуже, дурнаго вкуса, еслибъ сталъ распространяться о своихъ похожденіяхъ; скажу только одно, что я старался насколько можно поддержать воспоминаніе объ отцовской молодости.
   Низшіе слои этого общества иногда сталкиваются съ высшими наслоеніями полусвѣта. Этотъ полусвѣтъ болѣе опасенъ, чѣмъ кажется на первый взглядъ,-- въ немъ нѣтъ ни капли тривіальности. Его цинизмъ имѣетъ видъ артистичности. Если я не оставилъ тамъ черезъ-чуръ много перьевъ, то только потому, что вступилъ туда уже съ порядочно наточеннымъ клювомъ и острыми когтями.
   Вообще о парижской жизни можно сказать, что всякій, выходящій изъ-подъ этого жернова, долженъ чувствовать себя немного, измученнымъ, не говоря уже о тѣхъ, которые выходятъ оттуда только для того, чтобы вскорѣ вернуться назадъ. Вы только по прошествіи нѣкотораго времени начинаете сознавать, что ваши побѣды равняются тріумфу Пирра. Мой по природѣ сильный организмъ устоялъ противъ ударовъ этой жизни, но нервы порядочно-таки разстроились.
   Какъ бы то ни было, Парижъ имѣетъ одно преимущество передъ всѣми другими центрами умственной жизни. Я не знаю никакого другаго города на свѣтѣ, гдѣ бы зачатки знанія, искусства, всякихъ общечеловѣческихъ идей такъ носились бы въ воздухѣ, такъ впитывались бы въ человѣческія головы, какъ тамъ. Человѣкъ не только усвоиваетъ себѣ невольно то, что въ горнилѣ прогресса является новостью, но и умъ его утрачиваетъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, свою односторонность, становится болѣе проницательнымъ, цивилизованнымъ. Я подчеркиваю: цивилизованнымъ, потому что въ Италіи, Германіи и Польшѣ я встрѣчалъ людей, можетъ быть, и очень умныхъ, но не желающихъ допустить, чтобы могло что-нибудь существовать за предѣлами свѣтлаго круга ихъ костра,-- людей настолько варварски упорныхъ, что для всякаго, желающаго сохранить свои убѣжденія, сношенія съ ними были почти невозможны.
   Во Франціи или, точнѣе говоря, въ Парижѣ подобныя явленія не существуютъ. Какъ быстробѣгущій потокъ постояннымъ треніемъ округляетъ камни своего ложа, такъ теченіе жизни въ Парижѣ округляетъ и гуманизируетъ человѣческіе умы. Очевидно, подъ такимъ вліяніемъ и моя голова стала головой цивилизованнаго человѣка. Я умѣю тонко понимать, я не издаю павлиньяго крика, если услышу что-нибудь противное моему мнѣнію или увижу что-нибудь совсѣмъ новое для меня. Можетъ быть, такое почтительное отношеніе ко, всякимъ мнѣніямъ приводитъ къ полнѣйшему индифферентизму, лишаетъ всякой энергіи, но я не съумѣлъ бы стать другимъ человѣкомъ.
   Умственное теченіе несло меня и я плылъ. Если общество, салоны, будуары, клубы поглощали значительную часть моего вреени, то не поглощали его совсѣмъ. Я завелъ многочисленныя знакомства въ ученомъ и артистическомъ мірѣ и жилъ жизнью этого (общества или, вѣрнѣе, живу ею и до сихъ поръ. Вообще я читалъ очень много и легко усвоивалъ то, что читалъ, такъ что образованіе мое сильно подвинулось впередъ. Теперь я иду на ряду съ умственнымъ движеніемъ своего вѣка.
   Я -- существо необыкновенно хорошо знающее самого себя. Часто мое я посылаетъ къ чорту другое я, изслѣдующее и критикующее первое, не позволяющее ему всецѣло отдаться никакому впечатлѣнію, ни дѣлу, ни чувству, никакому вожделѣнію, никакой страсти. Быть можетъ, самопознаніе -- признакъ высокаго умственнаго развитія, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, оно страшно дѣйствуетъ на чувство. Носить въ себѣ непрерывную критику рамого себя -- значитъ отрѣшить отъ цѣлаго потребную на такое дѣйствіе часть духа, и жить и чувствовать не всѣмъ своимъ существомъ, а только оставшеюся его частью.
   Это такъ же мучительно, какъ птицѣ было бы мучительно летать съ однимъ крыломъ. Кромѣ того, черезъ-чуръ развитое самопознаніе лишаетъ человѣка способности дѣлать что-нибудь. Если бы не это, Гамлетъ въ первомъ актѣ насквозь прокололъ бы своего дядюшку и спокойно вступилъ бы послѣ него въ права наслѣдства.
   Что касается меня лично, то самопознаніе если по временамъ и охраняетъ меня отъ какого-нибудь неразумнаго шага, то въ свою очередь страшно надоѣдаетъ мнѣ, не позволяетъ сосредоточиваться и отдаться всецѣло какому-нибудь одному дѣлу. Я ношу въ себѣ двухъ людей, изъ которыхъ одинъ вѣчно все взвѣшиваетъ и критикуетъ, другой -- живетъ полужизнью и теряетъ всякую рѣшительность. Къ моему великому огорченію, я знаю, что изъ этого ярма я не освобожусь никогда; напротивъ, чѣмъ умъ мой будетъ болѣе расширяться, тѣмъ и самопознаніе будетъ становиться яснѣй, и что, умирая даже, я не перестану критиковать умирающаго Плошовскаго, если только горячка не помутитъ моего ума.
   Вѣроятно, я унаслѣдовалъ отъ отца синтетическій умъ, потому что я стараюсь объединить всѣ явленія, а изъ наукъ меня ни одна не привлекала такъ сильно, какъ философія.
   Но во время молодости моего отца философія обнимала весь міръ, вслѣдствіе чего имѣла готовый отвѣтъ на всѣ вопросы. Теперь она стала разсудительна, теперь она признаетъ, что не имѣетъ прежняго общаго значенія и существуетъ только какъ философія отдѣльныхъ отраслей знанія. Право, когда я думаю объ этомъ, мнѣ хочется сказать, что и человѣческій разумъ переживаетъ свою трагедію, а что началась она для него въ одно время съ сознаніемъ своего безсилія. Такъ какъ я пишу свой дневникъ, то и буду говорить о такихъ вещахъ съ личной точки зрѣнія. Я не считаю себя философомъ по спеціальности (моя спеціальность, какъ я говорилъ уже, быть ничѣмъ), но, какъ и всѣ мыслящіе люди, интересующіеся новѣйшимъ движеніемъ философіи, я навсегда останусь подъ ея вліяніемъ и имѣю полное право говорить о томъ, что вошло въ составъ и повліяло на образованіе моей нравственной и моральной сущности.
   Прежде всего, я долженъ заявить, что религіозныя вѣрованія, которыя я вынесъ нетронутыми изъ мецскаго коллежа, не уцѣлѣли отъ столкновенія съ естественно-философскими книгами. Изъ этого не выходитъ, чтобы я былъ атеистомъ. О, нѣтъ! Въ прежнія, давно минувшія времена, если кто-нибудь не признавалъ духа, тотъ говорилъ себѣ: матерія -- и успокоивалъ себя этимъ словомъ. Теперь только самые отсталые философы стоятъ на такой отсталой точкѣ зрѣнія. Теперь философія такихъ вещей не обсуждаетъ, отвѣчаетъ на жгучіе вопросы словомъ: "не знаю", и это "не знаю" вкореняется въ человѣческую душу. Теперь психологія занимается очень узкимъ анализомъ всевозможныхъ психологическихъ явленій, на вопросъ о безсмертіи души отвѣчаетъ также: "не знаю", и дѣйствительно, не только не знаетъ, но и не можетъ знать.
   Вотъ теперь мнѣ легко будетъ обрисовать мое умственное состояніе. Вотъ оно: не знаю, не знаю, не знаю! И здѣсь-то, въ этой сознательной немощи человѣческаго разума, заключается трагедія. Не говоря уже о томъ, что наша духовная природа всегда настоятельно и громко требуетъ отвѣта на предъявленные вопросы, ибо въ этихъ вопросахъ заключается огромное реальное значеніе для человѣка. Если на той сторонѣ есть что-то, и что-то вѣчное, то несчастія и утраты на этой сторонѣ уменьшаются до нуля. Можно было бы къ этому примѣнить слова Гамлета: "Такъ пусть же сатана ходитъ въ траурѣ; я же надѣну соболью мантію". Я соглашаюсь на смерть,-- говоритъ Ренанъ,-- но пусть мнѣ скажутъ, на что она мнѣ пригодится? А философія отвѣчаетъ: "не знаю".
   Человѣкъ мятется въ этомъ великомъ незнаніи, чувствуя, что еслибъ могъ перейти на какую-нибудь сторону, то ему стало бы легче и спокойнѣй. Но что-жь ему дѣлать? Винить ли философію за то, что она, вмѣсто построенія системъ, которыя каждый день разлетались, какъ карточные домики, сознала свою немощь и занялась изслѣдованіемъ и приведеніемъ въ порядокъ явленій, лежащихъ въ границахъ, доступныхъ разуму? Нѣтъ! Я думаю, что и всякій другой имѣлъ бы право придти къ ней и сказать ей: я удивляюсь твоей трезвости, преклоняюсь предъ точностью твоего анализа, но, со всѣмъ этимъ, ты сдѣлала меня несчастнымъ. У тебя нѣтъ, какъ ты сама признаешься, силы отвѣтить на необычайно важные для меня вопросы, а, между тѣмъ, этой силы было достаточно, чтобы подорвать мою увѣренность въ науку, которая отвѣчала мнѣ рѣшительно и ея отвѣты успокоивали и смиряли меня. И не говори, что если разъ ты не осуждаешь ничего, то позволяешь вѣрить во все. Неправда! Метода твоя, душа твоя, твоя сущность -- это сомнѣніе и критика. И эту методу, и этотъ скептицизмъ, и эту критику ты такъ привила къ моей душѣ, что они перешли въ мою плоть и кровь. Ты, словно каменнымъ желѣзомъ, выжгла во мнѣ тѣ нервы духа, которыми вѣрятъ безхитростно, просто,-- и теперь, еслибъ я и хотѣлъ повѣрить, то не могъ бы: мнѣ нечѣмъ вѣрить. Ты позволяешь мнѣ ходить къ обѣдни, если у меня явится охота, но отравила скептицизмомъ до такой степени, что сегодня я скептически отношусь не только къ самому себѣ, но и къ своему скептицизму, и не знаю, не знаю, не знаю... и мучусь и шалѣю въ этой тьмѣ...
   

Римъ, 12 января.

   Вчера я писалъ въ возбужденномъ состояніи. Но мнѣ кажется, что я коснулся язвы и моей собственной, и всеобщей человѣческой души. Бываютъ минуты, когда я равнодушно отношусь къ такимъ вопросамъ, но по временамъ они терзаютъ меня безъ милосердія, тѣмъ болѣе, что эти вопросы таятся внутри меня самого. Быть, можетъ, лучше было бы не думать о нихъ, но они такъ важны, такъ важны... а человѣкъ, во что бы то ни стало, хочетъ знать, что его ожидаетъ и какъ ему устроить свою жизнь. Я не разъ пробовалъ, наконецъ, говорить себѣ: довольно! изъ этого заколдованнаго круги не выйдешь, лучше не входить въ него! У меня достаточно средствъ, чтобъ обратить себя въ сытаго и веселаго звѣря, но я не могу навсегда остановиться на этомъ. Говорятъ, что въ природѣ славянъ лежитъ нѣкоторая наклонность къ мистицизму. Я замѣтилъ, напримѣръ, что мистицизмомъ кончаютъ всѣ наши великіе писатели. Что-жь удивительнаго, что по временамъ немного мучаются и люди обыкновенные? Что касается меня, то я долженъ былъ написать о своихъ внутреннихъ тревогахъ, чтобы обрисовать ясный образъ своей души. Притомъ, человѣкъ по временамъ чувствуетъ потребность оправдаться передъ самимъ собою. Напримѣръ, я, съ этимъ безконечнымъ "не знаю" въ душѣ, соблюдаю предписанія религіи и не считаю себя неискреннимъ. Было бы такъ, еслибъ, вмѣсто "не знаю", я могъ бы сказать: знаю, что ничего нѣтъ. Но нашъ скептицизмъ -- неоткрытое отрицаніе: это скорѣе болѣзненное и мучительное подозрѣніе, что, можетъ быть, ничего нѣтъ;это густая мгла, которая окружаетъ нашу голову, гнететъ нашу грудь и закрываетъ свѣтъ отъ нашихъ глазъ. И я простираю руки къ солнцу, которое, можетъ быть, свѣтитъ за тою мглой. И думаю я, что въ такомъ положеніи нахожусь не я одинъ, и что молитву многихъ, очень многихъ изъ тѣхъ, которые ходятъ въ воскресенье къ обѣдни, можно было бы выразить въ трехъ словахъ: Боже, разсѣй тьму!
   Не могу я писать о такихъ вещахъ хладнокровно. Я соблюдаю религіозныя предписанія еще и потому, что жажду вѣры... Та доктрина, въ которой я воспитался, ставитъ непремѣннымъ условіемъ вѣры милосердіе, -- и я жду милосердія. Я жду, чтобы мнѣ даровалъ кто-нибудь такое душевное состояніе, при которомъ я могъ бы увѣровать безъ малѣйшей тѣни сомнѣнія, такъ глубоко, какъ вѣровалъ въ дѣтствѣ. Мною руководятъ благородныя соображенія, въ нихъ нѣтъ ни тѣни чего-нибудь дурнаго; напротивъ, мнѣ было бы выгоднѣй быть сытымъ и веселымъ звѣремъ.
   Но еслибъ мнѣ потребовалось оправдать свою внѣшнюю религіозность менѣе благородными и болѣе практическими соображеніями, то и въ нихъ не было бы недостатка. Исполненіе нѣкоторыхъ обязанностей вошло въ мою привычку; какъ Генрихъ IV говорилъ, кто Парижъ стоитъ обѣдни, такъ и я говорю себѣ: спокойствіе ближнихъ стоитъ обѣдни. Люди моего общества вообще исполняютъ обряды, а моя совѣсть только тогда могла бы предъявить какой-нибудь протестъ, еслибъ я могъ, сказать себѣ что-нибудь болѣе рѣшительное, чѣмъ "не знаю". Наконецъ, я хожу въ церковь потому, что я скептикъ, возведенный въ квадратъ, а это значитъ, что я скептически отношусь даже къ своему собственному скептицизму.
   Вотъ то-то и дурно. Душа моя влачить одно крыло по землѣ.
   Мнѣ было бы еще горше, еслибъ я всегда жгучіе вопросы бралъ жъ сердцу такъ, какъ во время послѣдней моей исповѣди передъ собою. Къ моему счастію, дѣло стоитъ не такъ. Я уже говорилъ, что на меня находятъ періоды равнодушія. По временамъ жизнь схватываетъ меня въ свои объятія, и хоть я, въ концѣ-концовъ, знаю, что такое значатъ всѣ ея сладости, но отдаюсь ей всецѣло, и тогда моральное to be or not to be для меня не имѣетъ значенія. Странное и до сихъ поръ мало изслѣдованное явленіе, какъ сильно дѣйствуетъ въ этомъ случаѣ деспотизмъ окружающей среды. Въ Парижѣ, напримѣръ, я бывалъ болѣе спокоенъ, и только потому, что меня оглушалъ шумъ мельничныхъ колесъ, что я самъ кипѣлъ въ этомъ кипяткѣ, что и сердце мое, и голова были наполнены "часами упражненій"; нѣтъ, тамъ люди, можетъ быть, не отдавая себѣ отчета, живутъ такъ, какъ будто каждый увѣренъ, что въ жизнь нужно вложить всѣ свои силы, ибо послѣ нея настанетъ очередь только химическихъ процессовъ. И мой пульсъ начинаетъ биться вмѣстѣ съ общественнымъ пульсомъ, и я настраиваюсь сообразно общему настроенію, вселюсь я или скучаю, бью ли кого-нибудь, или меня бьютъ, дружно я бываю спокоенъ.
   

Римъ, Бабуино, 13 января.

   До моего выѣзда остается четыре дня и я хочу передъ отъѣздомъ подвести итогъ тому, что говорилъ о себѣ. Я человѣкъ до нѣкоторой степени утомленный, очень впечатлительный и первый. Самопознаніе мое, усиленное внѣшнимъ образованіемъ, настолько высоко, что вообще я могу считать себя за умственно развитое существо.
   Скептицизмъ, скептицизмъ, возведенный въ квадратъ, исключаетъ во мнѣ всѣ непоколебимыя убѣжденія. Я смотрю, наблюдаю, критикую, по временамъ мнѣ сдается, что я улавливаю сущность вещей, но, въ концѣ-концовъ, готовъ усомниться и въ томъ. О моихъ отношеніяхъ къ религіи я говорилъ. Что касается моихъ политическихъ воззрѣній, то я консерваторъ, насколько человѣкъ въ моемъ положеніи можетъ быть таковымъ и насколько консерватизмъ отвѣчаетъ моимъ вкусамъ. Не нужно говорить, какъ это далеко отъ воззрѣнія на застой, какъ на догматъ, къ которому нельзя даже и относиться критически. Я настолько цивилизованный человѣкъ, чтобы не стать безусловно на сторонѣ аристократіи или демократіи. Въ такія игрушки играютъ гдѣ-нибудь въ медвѣжьихъ углахъ или въ такихъ далекихъ странахъ, куда идеи, какъ моды, приходятъ, запаздывая на нѣсколько лѣтъ. Я люблю людей развитыхъ, съ чуткими нервами, и ищу ихъ тамъ, гдѣ легче найти. Я люблю ихъ такъ, какъ люблю произведеніе искусства, красивые виды, красивыхъ женщинъ. Моя эстетическая впечатлительность даетъ мнѣ столько же наслажденій, сколько и непріятностей, но за то оказывала и оказываетъ мнѣ одну великую услугу: она охраняетъ меня отъ цинизма, то-есть отъ окончательной порчи, и покуда замѣняетъ мнѣ моральныя основанія. Я не рѣшился бы на нѣкоторые проступки не потому, что видѣлъ бы въ нихъ зло, -- они оттолкнули бы меня своею безобразною внѣшностью.
   Вообще, мнѣ кажется, что я человѣкъ, можетъ быть, немного испорченный, но порядочный или, вѣрнѣе сказать, пока висящій въ воздухѣ, не опирающійся ни на какихъ догматахъ,-- ни на религіозныхъ, ни на общественныхъ. У меня нѣтъ цѣли, которой я могъ бы посвятить жизнь, и отъ этого мнѣ такъ нехорошо.
   Въ заключеніе еще слово о моихъ способностяхъ. Мой отецъ, тетка, товарищи, а отчасти и посторонніе люди считаютъ ихъ почти необыкновенными. Я самъ признаюсь, что умъ мой не лишенъ блеска. Но развѣ "l'improductivité slave" не развѣетъ всѣхъ возлагаемыхъ на меня надеждъ? Принимая въ соображеніе все, что сдѣлалъ я до сихъ поръ или, вѣрнѣе сказать, что я ничего не сдѣлалъ, не только для другихъ, но и для самого себя, мнѣ приходится допустить, что именно такъ и будетъ дальше.
   А это сознаніе стоитъ мнѣ гораздо дороже, чѣмъ кажется на первый взглядъ. Иронія моя, когда я думаю о себѣ, отзывается горечью. Въ глинѣ, изъ которой Богъ сотворилъ Плошовскихъ, есть примѣсь какого-то безплодія, ибо на ней все возрастаетъ такъ скоро и такъ роскошно и ничто не даетъ плодовъ. Еслибъ и дѣйствительно я, при такомъ безплодіи, обладалъ геніальными способностями, то представлялъ бы изъ себя интересный обращикъ генія безъ портфеля, какъ бываютъ министры безъ портфеля.
   Это опредѣленіе "геній безъ портфеля" мнѣ кажется точнымъ. Я долженъ буду взять привилегію на это изобрѣтеніе. О, да, вѣдь, я не одинъ, навѣрное не одинъ буду носить эту кличку. Имя мое легіонъ. "L'improductivité slave" можетъ существовать само по себѣ, а геній безъ портфеля самъ по себѣ: это нашъ чистопривислянскій плодъ. Еще разъ повторяю, что имя мое -- легіонъ. Я не знаю ни одного уголка земли, гдѣ бы пропадало задаромъ столько блестящихъ способностей, гдѣ бы даже и тѣ, что даютъ кое-что, давали бы такъ мало, такъ неслыханно мало, въ сравненіи съ тѣмъ, что имъ даровалъ Богъ.
   

Римъ, Бабуино, 14 января.

   Второе письмо отъ тетки съ настойчивымъ, требованіемъ ускорить пріѣздъ. Ѣду, милая, ѣду, и, видитъ Богъ, дѣлаю это только изъ любви къ тебѣ, иначе я предпочелъ бы остаться здѣсь. Отецъ нездоровъ, въ послѣднее время чувствуетъ онѣмѣніе въ лѣвой сторонѣ тѣла. По моей просьбѣ, онъ позвалъ врача, но я увѣренъ, что отецъ запретъ въ шкафъ прописанное лѣкарство, какъ дѣлалъ это постоянно. Однажды онъ отперъ шкафъ и сказалъ, указывая мнѣ на сотни пузырьковъ и пузыречковъ, банокъ, баночекъ, коробочекъ: "Помилуй, еслибъ все это съѣлъ и выпилъ здоровый человѣкъ, и тотъ бы не выдержалъ, а что же было бы съ больнымъ?" До сихъ поръ такія воззрѣнія отца на медицину не приводили къ дурнымъ результатамъ, но мы безпокоимся о будущемъ.
   Другое, почему мнѣ не хочется ѣхать, это -- соображенія моей тетки. Очень естественно, что ей хочется женить меня. Не знаю, есть ли у нея кто-нибудь на примѣтѣ (дай Богъ, чтобы никого не было), но намѣреній своихъ почтенная старушка не скрываетъ. "Что за такую партію, какъ ты, -- пишетъ она, -- сейчасъ же вспыхнетъ война между алыми и бѣлыми розами, это легко предвидѣть". Такъ. Но я измученъ и не хочу быть причиной какой бы то ни было войны, а въ особенности не хочу, какъ Генрихъ VII, окончить войну розъ женитьбой. Съ другой стороны (этого, конечно, я не могу сказать тетушкѣ, но самъ передъ собой откроюсь), я не люблю полекъ. Мнѣ тридцать пять лѣтъ, у меня, какъ у всякаго, много жившаго человѣка, были разныя любовныя приключенія, сталкивался я и съ польками, и изо всѣхъ приключеній и столкновеній вынесъ впечатлѣніе, что польки самыя неудобныя, самыя мучительныя женщины въ свѣтѣ. Не знаю, въ общемъ, нравственнѣе ли онѣ француженокъ или нѣмокъ, знаю только, что гораздо патетичнѣе и тѣхъ, и другихъ. Мнѣ дѣлается холодно, когда я объ этомъ подумаю. Я понимаю элегію надъ разбитою кружкой, когда въ первый разъ увидишь у своихъ ногъ разбросанные черепки, но декламировать эту элегію съ равнымъ паѳосомъ надъ многократно разбитою кружкой,-- это, право, похоже на оперетку. Очень пріятна роль "сочувствующаго слушателя", котораго вѣжливость заставляетъ принимать все это въ серьезъ! Странныя, фантастическія женщины съ горящими головами и рыбьимъ темпераментомъ! Въ нихъ нѣтъ не только веселости, но и простоты. Онѣ болѣе интересуются формою чувства и мало заботятся о внутреннемъ содержаніи. Поэтому никогда и не съумѣешь съ полькой устроиться какъ слѣдуетъ. Съ француженкой, съ итальянкой, если логично составилъ первыя посылки, всегда можешь ожидать своего "ergo". Съ полькой ни за что! Кто-то сказалъ, что если мужчина ошибается, то говоритъ, что дважды два -- пять, и ошибка можете быть легко обнаружена; женщина же, ошибаясь, будетъ утверждать, что дважды два -- лампа, и тогда хоть головой объ стѣну бейся. И вотъ, прежде всего, по логикѣ полекъ можетъ выдти, что дважды два не четыре, а лампа, любовь, ненависть, котъ, слезы, обязанности, воробей, презрѣніе,-- совсѣмъ ничего нельзя предвидѣть, ничего сосчитать, ни принять какихъ-нибудь мѣръ предосторожности. Можетъ быть, благодаря такимъ капканамъ, добродѣтель полекъ обезпечена лучше, чѣмъ добродѣтель другихъ женщинъ, хотя бы потому, что осаждающіе скучаютъ смертельно. Но что я хорошо замѣтилъ и чего не могу простить имъ, такъ это того, что всѣ капканы, палисады, ловушки, все мужество обороны,-- все разсчитано не столько для скорѣйшаго отпора вражеской силы, сколько для полученія сильныхъ ощущеній.
   Однажды я говорилъ объ этомъ, конечно, стараясь какъ можно лучше позолотить пилюлю, съ одною очень остроумною женщиной, впрочемъ, только на половину полькой (отецъ ея былъ итальянецъ). Она выслушала меня и сказала:
   -- Въ этомъ дѣлѣ вы смотрите съ точки зрѣнія лисицы на голубятню. Вамъ не нравится, что голуби живутъ очень высоко и что ихъ крылья сильнѣе куриныхъ. Все, что вы говорите, можетъ быть истолковано въ пользу полекъ.
   -- Какимъ образомъ?
   -- Чѣмъ полька хуже, какъ чужая жена, тѣмъ можетъ быть болѣе желательною, какъ собственная.
   Меня, какъ говорится, прижали къ стѣнѣ и я не могъ сразу найти отвѣта. Можетъ быть, я дѣйствительно смотрю съ точки зрѣнія лисицы на голубятню. Несомнѣнно, также, что еслибъ я былъ долженъ жениться вообще и жениться на полькѣ въ особенности, то эту польку искалъ бы не только между голубями, живущими высоко, но и только между бѣлыми голубями.
   Но я могу сравнись себя съ рыбой, которая на вопросъ, подъ какимъ соусомъ она желаетъ быть приготовлена, отвѣчаетъ, что, прежде всего, она совсѣмъ не хочетъ быть приготовлена. Здѣсь я опять возвращаюсь къ обвиненіямъ противъ васъ, милыя соотечественницы. Вообще, вы любите больше драму въ любви, чѣмъ самую любовь. Въ каждой изъ васъ сидитъ царица,-- и вы этимъ самымъ страшно отличаетесь отъ другихъ женщинъ. Каждая изъ васъ думаетъ, что однимъ позволеніемъ любить себя она оказываетъ огромное благодѣяніе; ни одна изъ васъ не согласится быть только дополненіемъ мужской жизни, которая, однако, имѣетъ другія цѣли. Вы хотите, чтобы мы для васъ существовали, а не вы для насъ. Наконецъ, вы любите больше дѣтей, чѣмъ мужа. Участь его есть участь сателлита. Я не разъ наблюдалъ это, -- таковы вы повсюду; только изрѣдка просвѣчиваютъ исключенія, какъ брилліанты среди розсыпи. Нѣтъ, мои королевны, позвольте мнѣ поклоняться вамъ издали.
   Отстранить разъ навсегда на второй планъ всѣ свои цѣли, всѣ идеалы, пламенѣть ежедневно, какъ кадило, на алтарѣ жены, да, къ тому же, еще собственной жены, о, mesdames, это немного мало для человѣка. Правда, мое самопознаніе сейчасъ же задаетъ мнѣ вопросъ: "а что же ты можешь дѣлать лучшаго, какія у тебя намѣренія, какіе планы? Ты-то именно и созданъ для того, чтобы быть жертвой всесожженія".
   Но нѣтъ,-- къ чорту! Женившись, нужно такъ измѣнить жизнь, отречься отъ столькихъ привычекъ, особенностей, вкусовъ, что едва ли за все это вознаградитъ самая чистая, самая великая любовь. Мнѣ это не годится. Я и такъ порядочно измученъ. Женитьба -- это такой баснословный актъ воли и вѣры въ женщину, что меня на него не хватитъ. Повторяю еще разъ: я не хочу быть приготовленъ ни подъ какимъ соусомъ.
   

Варшава, 21 января.

   Я пріѣхалъ сегодня утромъ, но такъ какъ останавливался въ Вѣнѣ, то дорога меня не особенно утомила. Часъ теперь поздній, нервы не даютъ мнѣ спать, и потому я берусь за перо. Мало помалу я привыкаю къ своему дневнику, и это начинаетъ доставлять мнѣ удовольствіе. Въ домѣ у насъ радость... что за милое существо моя тетушка! По всей вѣроятности, она теперь тоже не спитъ отъ радости, а за обѣдомъ ничего не могла ѣсть. У себя въ имѣніи, въ Плошовѣ, она обыкновенно каждый день ссорится съ паномъ Хвастовскимъ, своимъ управляющимъ, пресердитымъ шляхтичемъ, который не позволитъ сдѣлать себѣ ни малѣйшаго замѣчанія и на одно слово наговорить десять. Когда ссора, повидимому, доходитъ до близкаго разрыва всѣхъ отношеній, тетушка умолкаетъ и начинаетъ кушать съ аппетитомъ, даже съ жадностью. Сегодня она должна была ограничиться ворчаньемъ на прислугу, что удовлетворило ее лишь въ малой степени. Несмотря на то, она находилась въ превосходномъ настроеніи духа и сколько нѣжности заключалось во взглядахъ, которые она кидала на меня изъ-подъ своихъ очковъ,-- описать невозможно. Въ кружкѣ ея знакомыхъ меня называютъ фетишемъ, за что тетушка сильно обижается.
   Очевидно, что мои предположенія и опасенія оправдались. Существуютъ не только намѣренія, но даже что-то уже и высмотрѣно. Тетушка послѣ обѣда имѣетъ обыкновеніе ходить изъ угла въ уголъ крупными шагами и думать вслухъ. И вотъ, несмотря на таинственность, какою она старалась окружать себя, я услыхалъ слѣдующій монологъ:
   -- Молодъ, красивъ, богатъ, геніаленъ... дура она будетъ, если сразу не влюбится въ него.
   Завтра мы ѣдемъ на пикникъ, который молодежь даетъ дамамъ. Пикникъ будетъ роскошный.
   

Варшава, 25 января.

   Я часто скучаю на балахъ, какъ "homo sapiens", не выношу ихъ, какъ кандидатъ въ мужья, но люблю ихъ по временамъ, какъ артистъ,-- конечно, артистъ безъ портфеля. Какъ красива напримѣръ, эта широкая, ярко освѣщенная, уставленная цвѣтами, лѣстница, по которой всходятъ наверхъ женщины, одѣтыя по-бальному. Всѣ онѣ мнѣ кажутся тогда очень высокими, а когда я гляжу на нихъ снизу и вижу, какъ они несутъ за собою шлейфы, мнѣ приходятъ на память ангелы во снѣ Іакова. Я люблю это движеніе, свѣтъ, цвѣты, легкія ткани, которыя, словно ясная мгла, облекаютъ фигуры молодыхъ дѣвушекъ. А эти обнаженныя шеи и плечи... освободясь отъ накидокъ, они точно крѣпнутъ, застываютъ въ теплой атмосферѣ бальной залы и пріобрѣтаютъ твердость мрамора.
   Пикникъ очень удался. Надо отдать справедливость Сташевскому,-- онъ умѣетъ устраивать такія вещи. Я пріѣхалъ вмѣстѣ съ теткой, но потерялъ ее изъ вида въ сѣняхъ, потому что Сташевскій сбѣжалъ нарочно внизъ, чтобы взвести ее на лѣстницу.
   У тетушки какая-то длинная горностаевая накидка, употребляемая на всякіе выѣзды такого рода. Войдя въ залу, я остановился возлѣ двери, чтобы немного осмотрѣться. Всегда испытываешь какое-то странное впечатлѣніе, когда, послѣ долгаго отсутствія, очутишься посреди соотечественниковъ. Тогда съ особенною легкостью чувствуешь, что это люди близкіе, не тѣ, съ которыми сталкивался когда-то, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, присматриваешься къ нимъ и дѣлаешь заключенія, какъ чужой. Женщины въ особенности заняли мое вниманіе.
   Какъ бы то ни было, а общество наше блестящее. Лица попадаются и красивыя, и не красивыя, но на всѣхъ лежитъ отпечатокъ старой и утонченной цивилизаціи. Женскія шеи и плечи, даже и юношески не сформированныя, напоминаютъ севрскій фарфоръ. Очертанія изящны, чувствуется художественная законченность. Что за руки, что за ноги! Здѣсь не подражаютъ Европѣ, здѣсь сама Европа.
   Такъ я простоялъ съ четверть часа, думая, какую изъ этихъ головокъ, какой изъ этихъ торсовъ предназначаетъ мнѣ тетка? Въ это время подошли Снятыньскіе. Его я видѣлъ нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ въ Римѣ, ее тоже зналъ раньше. Я люблю ее, у ней чудесное, доброе лицо; она принадлежитъ къ числу тѣхъ рѣдкихъ полекъ, которыя не заѣдаютъ жизни мужей, а отдаютъ имъ свою. Вскорѣ какая-то маленькая фигурка подошла къ намъ, поздоровалась со Снятыньской и протянула мнѣ ручку, затянутую въ бѣлую перчатку.
   -- Не узнаешь меня, Леонъ?
   Этотъ вопросъ смутилъ меня. Въ первую минуту я не распозналъ, кого вижу передъ собой, но, тѣмъ не менѣе, какъ человѣкъ, не желающій оказаться невѣжливымъ, пожалъ ея руку, наклонилъ голову и отвѣтилъ: "Какже! какже! Узнаю ли? Конечно!" По всей вѣроятности, я состроилъ очень глупую мину, потому что пани Снятыньская разсмѣялась и сказала:
   -- А, вѣдь, вы дѣйствительно не узнали ее: Анелька П.
   Анелька! моя кузина! Неудивительно, что я не узналъ ее! Я видѣлъ ее, лѣтъ десять, одиннадцать тому назадъ, въ платьицѣ по колѣна. Помню, то было еще въ Плошовѣ, въ саду: на ней были розовые чулки и комары страшно кусали ее. Какъ я могъ догадаться, что этотъ торсъ, украшенный фіалками, эти бѣлыя плечи, это прелестное личико съ томными глазами,-- однимъ словомъ, дѣвушка въ полномъ разцвѣтѣ, и тотъ галченокъ на тонкихъ ножкахъ,-- одно и то же. О, да какая же она красивая! Какой мотылекъ образовался изъ этой куколки! Я вторично, и на этотъ разъ съ большею искренностью, протянулъ ей руку. Потомъ Снятыньскіе ушли, а Анелька сказала мнѣ, что ее прислала за мной ея мать и тетка.
   Мнѣ сразу все стало ясно. Очевидно, тетушка имѣетъ въ виду Анельку! Вотъ въ чемъ вся тайна, вся неожиданность! Тетушка всегда любила эту дѣвушку и вѣчно принимала къ сердцу финансовыя треволненія пани П. Меня удивляло, отчего пани П. и Анелька не остановились въ тетушкиномъ домѣ, но мнѣ не хотѣлось задумываться надъ разрѣшеніемъ этого вопроса, я предпочелъ разсматривать Анельку, которая, какъ легко догадаться, начала меня интересовать гораздо больше, чѣмъ первая встрѣчная дѣвушка. По дорогѣ у меня хватило достаточно времени и на разговоръ, и на экзаменъ; мы шли на другой конецъ залы, а толпа дѣлалась все гуще и гуще. Послѣдняя мода заставляетъ носить перчатки средней длины, и я встрѣтилъ, что локоть Анельки, опирающійся на мою руку, покрытъ легкимъ темноватымъ пушкомъ. Анелька не брюнетка, хотя на первый взглядъ производитъ впечатлѣніе брюнетки. Волосы ея отсвѣчиваютъ бронзой. Глаза свѣтлые, но и они кажутся черными, благодаря чрезвычайно длиннымъ рѣсницамъ; за то брови совершенно черныя и очень красивыя. Характеристическая черта этой маленькой головки съ низкимъ лбомъ -- чрезмѣрная густота волосъ, бровей, рѣсницъ и пушка, легкою порослью покрывающаго щеки. Все это, вмѣстѣ взятое, современенъ можетъ послужить во вредъ ея красотѣ, но теперь указываетъ только на жизненность и крѣпость организма и дѣлаетъ эту дѣвушку не холодною куклой, а теплою, живою, полною привлекательности женщиной.
   Мои нервы избалованы и не заговорятъ отъ всякаго прикосновенія, но теперь я почувствовалъ всю силу привлекательности. Это мой типъ. Тетушка,-- если она когда-нибудь и слыхала о Дарвинѣ, то, вѣроятно, считаетъ его дуракомъ, -- невольно приняла его теорію естественнаго подбора. Да! Это мой типъ! На этотъ разъ на удочку навѣсили хорошую приманку.
   Какіе-то электрическіе токи начали пробѣгать отъ ея локтя по моей рукѣ. Наконецъ, я вижу, что и я произвожу на нее выгодное впечатлѣніе, а это всегда оживляетъ. Экзаменъ, которому я подвергъ ее, какъ артистъ, далъ тоже благопріятный результатъ.
   Есть лица, которыя кажутся переводомъ съ музыки или съ поэзіи на человѣческія черты. Таково и лицо Анельки. Въ немъ нѣтъ ничего дюжиннаго. Дѣвочкамъ изъ дворянскихъ семей воспитаніе прививаетъ скромность такъ же, какъ дѣтямъ прививаютъ оспу. И въ лицѣ Анельки такое же выраженіе невинности, а изъ-подъ невинности проглядываетъ горячій темпераментъ. Что за соединеніе! Все равно, какъ еслибъ кто-нибудь сказалъ: невинный дьяволъ!
   Допускаю, наконецъ, что, при всей своей невинности, Анелька можетъ быть не много кокеткой; я даже замѣтилъ, что она отлично понимаетъ всю силу своей привлекательности. Напримѣръ, зная, что у нея чудесныя рѣсницы, она опускаетъ ихъ то и дѣло, безъ всякой видимой надобности. Также она умѣетъ очень мило поднимать голову и смотрѣть на своего собесѣдника. Въ началѣ разговора она была немного искусственна, не смѣла, но вскорѣ мы оба почувствовали себя такъ, какъ будто не разставались послѣ нашего послѣдняго плошовскаго свиданія.
   Тетушка неоцѣнима со своими размышленіями вслухъ, только я не желалъ бы вмѣстѣ съ нею участвовать въ какомъ-нибудь заговорѣ. Едва я успѣлъ повидаться съ матерью Анельки и перекинуться съ нею нѣсколькими словами, какъ тетка, замѣтивъ мое оживленіе, сверкнула глазами, пожала плечами и, приложивъ палецъ ко лбу, выпалила вслухъ:
   -- Какъ къ ней идутъ эти фіалки! Гмъ! Очень удачная мысль показать ее въ первый разъ на балу.
   Мать Анельки смѣшалась, Анелька тоже, а я понялъ, почему дамы не остановились въ тетушкиномъ домѣ. Очевидно, это былъ планъ пани П. Вѣроятно, она давно вступила съ тетушкой въ соглашеніе. Я допускаю, что Анелька не была вполнѣ посвящена въ ихъ тайны, но, благодаря дѣвической проницательности, проявляющейся при подобныхъ обстоятельствахъ, обо всемъ догадалась.
   Чтобы положить конецъ всеобщему замѣшательству, я обратился къ ней и сказалъ:
   -- Я заранѣе предупреждаю, что танцую скверно, но меня, вѣроятно, будутъ часто выбирать, поэтому обѣщай мнѣ какой-нибудь вальсъ.
   Анелька въ отвѣтъ подала мнѣ свою книжечку и рѣшительно сказала:
   -- Запиши, что хочешь.
   Я признаюсь, что не люблю роли манекена, котораго дергаютъ за шнурокъ, не люблю, чтобъ меня толкали куда-нибудь. Я не желалъ занять какую-нибудь дѣятельную роль въ политикѣ старыхъ дамъ, и потому написалъ въ книжкѣ: "Ты поняла, что насъ хотятъ женить?"
   Анелька прочла, лицо ея немного поблѣднѣло. Съ минуту она молчала, точно, колеблясь или не зная, что написать, наконецъ, подняла свои чудесныя рѣсницы и, взглянувъ мнѣ прямо въ глаза, отвѣтила:
   -- Да!
   Но теперь ужь она начала допрашивать, правда, не словами, а глазами. Я сказалъ уже, что произвелъ на нее благопріятное впечатлѣніе, значитъ, теперь голова ея всецѣло занята мной. И вотъ теперь я ясно прочелъ въ ея глазахъ:
   -- Я знаю, что мама и тетя желаютъ, чтобъ мы узнали другъ друга, сблизились, а какъ... какъ ты?
   Вмѣсто отвѣта, я обнялъ ея станъ, слегка привлекъ къ себѣ. Музыка играла вальсъ. Припоминались мнѣ "часы упражненій".
   Такая нѣмая исповѣдь могла взволновать дѣвушку, которую не могли не смутить слова, написанныя мною въ книжкѣ. Но я думалъ: отчего бы ей и не поволноваться? Во всякомъ случаѣ, я не пойду дальше, чѣмъ хочу, а куда она зайдетъ -- это меня мало интересуетъ. Анелька отлично танцуетъ, а этотъ вальсъ танцовала такъ, какъ всякая женщина должна танцевать вальсъ, то-есть съ нѣкоторымъ самозабвеніемъ отдавшись своему кавалеру. Я замѣтилъ, что фіалки на ея груди колышатся сильнѣй, чѣмъ можно было бы объяснить довольно медленными темпами вальса. Я понялъ, что въ ней что-то такое начинается. Любовь, просто-на-просто физическая потребность, старательно сдерживаемая въ дѣвушкахъ хорошаго круга, но, тѣмъ не менѣе, непреоборимая. И вотъ, когда дѣвушкѣ говорятъ: "ты можешь любить его", она пользуется такимъ позволеніемъ не теряя ни минуты.
   Анелька, очевидно, разсчитывала, что послѣ моего смѣлаго вопроса я, послѣ вальса, войду въ какія-нибудь объясненія, но я нарочно отошелъ въ сторону, чтобы оставить ее въ ожиданіи.
   Мнѣ, между прочимъ, хотѣлось посмотрѣть на нее издали. Такого рода женщины привлекаютъ меня, какъ магнитъ. Ахъ, еслибъ ей было лѣтъ тридцать и меня не хотѣли бы женить на ней!
   

Варшава, 30 января.

   Дамы переѣхали къ намъ. Вчера я цѣлый день провелъ съ Анелькой. Въ ея душѣ больше страницъ, чѣмъ это бываетъ у дѣвушекъ ея возраста. Многія изъ этихъ страницъ испишетъ будущее, -- тамъ много есть мѣста для занесенія хорошихъ вещей. Она чувствуетъ и понимаетъ все, а слушаетъ просто безподобно, какъ-то сосредоточиваясь и широко раскрывая свои умные глиза. Женщина, умѣющая слушать, обладаетъ лишнимъ средствомъ нравиться,-- это льститъ мужчинѣ. Знаетъ ли объ этомъ Анелька, или въ ней говоритъ счастливый инстинктъ женщины? Быть можетъ также, что она столько наслышалась обо мнѣ отъ тетки, что придаетъ моему слову особый вѣсъ и значеніе. Впрочемъ, у нея есть и нѣкоторая доля кокетства. Сегодня, на мой вопросъ, чего бы она больше всего хотѣла, Анелька отвѣтила: "увидѣть Римъ" и опустила свои бахромистыя рѣсницы. Необычайно красиво. Она хорошо видитъ, что нравится мнѣ, и это дѣлаетъ ее счастливою. Ея кокетство прелестно, -- оно идетъ изъ радостнаго сердца, которое хочетъ понравиться другому, избранному имъ сердцу. У меня нѣтъ никакого сомнѣнія, что ея душа стремится ко мнѣ, какъ бабочка къ огню. Бѣдное дитя пользуется позволеніемъ старшихъ, и пользуется торопясь, не теряя ни минуты. Этотъ процессъ можно наблюдать съ часу на часъ.
   Я долженъ былъ бы предложить себѣ вопросъ: если ты не хочешь жениться, то зачѣмъ дѣлаешь все, чтобы влюбить въ себя дѣвушку? Но мнѣ не хочется отвѣчать на этотъ вопросъ. Мнѣ такъ хорошо и спокойно! А собственно говоря, что я такое дѣлаю? Я не стараюсь казаться ни болѣе глупымъ, ни болѣе непріятнымъ, ли антипатичнымъ, чѣмъ это есть на самомъ дѣлѣ,-- вотъ и все.
   Анелька вышла сегодня къ утреннему кофе въ какой-то широкой полосатой матросской блузѣ, скрывающей всѣ ея формы. Глаза у нея немного заспанные, движенія утомленныя. Странно, какое впечатлѣніе она производитъ на меня!
   

31 января.

   Тетушка даетъ вечеръ для Анельки. Я дѣлаю визиты. Былъ у Снятыньскихъ и просидѣлъ долго, потому что мнѣ у нихъ хорошо. Снятыньскіе живутъ въ вѣчномъ несогласіи между собой, но не въ такомъ, какъ многія другія супружескія пары. Обыкновенно всякій тянетъ плащъ на свою сторону, но Снятыньскій готовъ весь плащъ отдать своей женѣ, а она ему. Я очень люблю ихъ, ибо только у нихъ убѣждаюсь, что счастье можетъ быть не книжнымъ вымысломъ, а совершенно реальною вещью. Кромѣ того, онъ человѣкъ умный, впечатлительный, какъ скрипка Страдиваріуса, обладаетъ полнымъ сознаніемъ своего счастья. Въ этомъ я завидую ему. Разговаривать съ нимъ всегда очень пріятно. Мнѣ дали чернаго кофе,-- развѣ только у литераторовъ пьютъ подобный,-- и начали допрашивать, какъ мнѣ понравилась Варшава и хорошо ли мнѣ живется въ ней послѣ такого долгаго отсутствія. Пани Снятыньская немного догадывается о тетушкиныхъ замыслахъ, хорошо знаетъ Анельку (онѣ обѣ родомъ изъ Вильны) и очень была бы рада всунуть свой розовый носикъ въ это дѣло.
   Конечно, я остерегался сводить разговоръ на какія-нибудь личности, но о нашемъ обществѣ вообще мы говорили много.
   Я сказалъ, что думаю объ изяществѣ этого общества. Святыньскому мои слова очень понравились, и онъ началъ поддакивать:
   -- Мнѣ очень пріятно слышать подобныя рѣчи изъ такихъ устъ, какъ твои, потому что ты много видѣлъ, можешь дѣлать сравненія, а, во-вторыхъ, ты -- пессимистъ.
   -- Не знаю, мой милый, -- отвѣтилъ я, -- развѣ и послѣднее мое мнѣніе не пахнетъ пессимизмомъ?
   -- Я не понимаю, почему.
   -- Видишь ли, на всякой культурѣ, такъ вырафинированной, ты можешь написать то, что пишется на ящикахъ со стекломъ или фарфоромъ: "fragile!" Тебѣ, душою происходящему изъ Аѳинъ? мнѣ, другому и третьему хорошо и пріятно жить съ людьми, обладающими такими утонченными нервами; но если ты захочешь что-нибудь строить на такомъ фундаментѣ, то я предостерегаю, что на твою голову полетятъ балки. Ты думаешь, что эти изящные диллетанты не должны проиграть въ борьбѣ за существованіе противъ людей съ крѣпкими нервами, грубыми мускулами и толстою шкурой?
   Снятыньскій, человѣкъ очень живой, вскочилъ съ мѣста, прошелся нѣсколько разъ по комнатѣ и потомъ горячо напалъ на меня.
   -- Это только одна сторона, и сторона выгодная, какъ ты самъ, признаешь. Но не думай, чтобы въ насъ, кромѣ этого, ничего не было. Ты пріѣхалъ изъ-за моря, а говоришь такъ, какъ будто бы прожилъ здѣсь всю жизнь.
   -- Я не знаю, что именно заключается въ васъ, но знаю то, что нигдѣ на свѣтѣ нѣтъ такого недостатка равновѣсія въ культурѣ разныхъ классовъ общества, какъ здѣсь. Съ одной стороны, разцвѣтъ, а то, можетъ быть, и переспѣлость культуры, съ другой -- абсолютное варварство и темнота.
   Мы заспорили и уже смеркалось, когда я вышелъ отъ Снятыньскаго. Онъ мнѣ сказалъ, что если я чаще буду приходить къ нему? то онъ берется показать мнѣ среднее звено цѣпи, ни больное диллетанизмомъ, ни темное, какъ первобытный человѣкъ,-- однимъ словомъ, показать людей, которые знаютъ, что дѣлаютъ, и знаютъ, чего хотятъ. Говорили мы горячо, перебивая другъ друга, тѣмъ болѣе, что послѣ кофе выпили по нѣсколько рюмокъ коньяку. Я же спускался съ лѣстницы, а Снятыньскій все кричалъ мнѣ верху:
   -- Изъ такихъ, какъ ты, ничего, конечно, не выйдетъ, но изъ твоихъ дѣтей могутъ выдти люди; только ты долженъ или, вѣрнѣе сказать, всѣ вы должны будете обанкрутиться, а иначе и внуки ваши не возьмутся ни за какую работу!
   Мнѣ кажется, что, вообще, правъ былъ я. Записываю этотъ разговоръ потому, что со дня моего пріѣзда я постоянно думаю объ отсутствіи равновѣсія. Неоспоримый фактъ, что у насъ общественіые классы раздѣляются другъ отъ друга пропастью, при существованій которой всякое сближеніе, всякая совмѣстная дѣятельность становятся положительно невозможными. Снятыньскій долженъ согласиться, что мы раздѣляемся на людей перецивилизованіыхъ и вовсе нецивилизованныхъ. Такъ я, по крайней мѣрѣ, нахожу. Севрскій фарфоръ и грубая глина, а въ серединѣ ничего. Одно "très fragile", другое -- овидіевскій "radis indigestaque moles". Очевидно, севрскій фарфоръ раньше или позже побьется, а изъ глины будущее слѣпитъ, что ему покажется по вкусу.
   

2 февраля.

   Вчера у насъ былъ танцовальный вечеръ. Анелька, рѣшительно обращала на себя всеобщее вниманіе. Ея бѣлыя плечики выглядывали изъ волнъ газа, тюля,-- почемъ я знаю, какъ называется эта матерія?-- словно плечи Венеры, выходящей изъ морской пѣны. Въ Варшавѣ уже разнеслась вѣсть, что я женюсь на Анелькѣ. Я замѣтилъ, что она вчера не спускала съ меня глазъ и разсѣянно слушала то, что болтали ей кавалеры. Бѣдная дѣвочка такъ не умѣетъ скрывать, такъ показываетъ всѣмъ, что у нея на сердцѣ, что развѣ только слѣпой не замѣтилъ бы этого. А со мною она такъ тиха, такъ покорна, такъ счастлива, когда я приближаюсь! Я начинаю ее очень любить и начинаю слабѣть. Вотъ Снятыньскимъ такъ хорошо живется. Мнѣ не въ первый разъ хочется задать себѣ вопросъ, что Снятыньскій -- глупѣй или умнѣй меня? Я изо всѣхъ жизненныхъ задачъ не разрѣшилъ ни одной, я ничто, скептицизмъ изнуряетъ меня, я несчастливъ, чувствую себя утомленнымъ. У Снятыньскаго знаній не меньше, чѣмъ у меня, притомъ, онъ занимается дѣломъ, у него милая жена и, вѣроятно, есть какая-нибудь жизненная философія, которая поддерживаетъ его счастіе. Рѣшительно, я глупѣе его. Ключъ къ философіи Снятыньскаго -- его жизненные догматы. Еще передъ женитьбой онъ говорилъ мнѣ: "Есть одно, къ чему я не приближаюсь со своимъ скептицизмомъ, одно, чего не критикую: какъ для интеллигентнаго человѣка, догматомъ мнѣ служитъ общество, какъ для человѣка честнаго -- любимая женщина". Я тогда подумалъ: однако, мой умъ смѣлѣе, коль скоро онъ не отступаетъ отъ критическаго разбора и такихъ чувствъ. А теперь я вижу, что эта-то смѣлость и привела меня ни къ чему. Съ другой стороны, онъ такъ прелестенъ, мой "маленькій догматъ" съ шелковистыми рѣсницами! Рѣшительно, я слабѣю. Мое влеченіе къ ней не можетъ быть истолковано одною силой естественнаго подбора. Нѣтъ! Здѣсь есть что-то большее, и я даже знаю, что: она полюбила меня такимъ свѣжимъ, правдивымъ чувствомъ, какимъ меня никто не любилъ. О, какъ это не похоже на "часы упражненій", во время которыхъ я наносилъ и парировалъ удары! Женщина, которая сильно понравится и сама любить сильно, если только выдержитъ, можетъ быть увѣрена въ побѣдѣ. "Заблудшая птица", какъ выражается Словацкій, непремѣнно возвратится къ ней, какъ къ своему гнѣзду, къ своему покою, и возвратится тѣмъ скорѣй, чѣмъ тяжелѣй и горше будетъ ей въ ея блужданіяхъ. Ничто такъ не покоряетъ, не смягчаетъ мужскаго сердца, какъ сознаніе, что его любятъ. Нѣсколько выше я написалъ Богъ вѣсть что о полькахъ, но если кто-нибудь думаетъ, что, изъ опасенія быть обвиненнымъ въ непослѣдовательности, я не сдѣлаю того, что въ данную минуту сочту за лучшее,-- тотъ грубо ошибается.
   Какъ эта дѣвушка удовлетворяетъ моему артистическому вкусу, описать трудно! Послѣ бала наступила чудесная минута, когда мы, проводивъ гостей, приказали принести себѣ чаю въ гостиную и сѣли вчетверомъ къ столику. Я подошелъ къ окну я слегка раздвинулъ портьеру. Былъ уже девятый часъ утра и вдругъ въ окно ворвался такой синеватый свѣтъ, что я изумился. Не еще больше я удивился, когда увидалъ въ этомъ освѣщеніи Анельку. Мнѣ показалось, что въ настоящую минуту она находилась въ лазурномъ гротѣ на Капри. Что за тоны на ея обнаженныхъ плечахъ! И что дѣлать?-- такова ужь моя натура, такова впечатлительность, что я ослабѣлъ окончательно и Анелька всецѣло завладѣла моимъ сердцемъ. Долго и совсѣмъ иначе, чѣмъ раньше, я пожималъ ея ручку, прощаясь съ нею и желая ей доброй ночи. А она отвѣтила мнѣ:
   -- Добраго дня, не доброй ночи,-- добраго дня!
   Слѣпъ я, что ли, или музыка нѣжнаго голоса говорила вмѣстѣ съ очами дѣвушки:
   -- Люблю, люблю!
   Да и я почти также.
   Тетка, глядя на насъ, издаетъ глухое ворчаніе радости. На глазахъ у нея слезы. Мы выѣзжаемъ въ Плошовъ.
   

Плошовъ, 5 февраля.

   Вотъ уже другой день мы въ деревнѣ. Дорога была великолѣпная. Солнце, морозъ; снѣгъ скрипѣлъ подъ полозьями и искрился на поляхъ. При заходѣ солнца эти огромныя бѣлыя пространства приняли совершенно фіолетовый оттѣнокъ. Въ липахъ, подъ Плошовомъ, каркали стаи воронъ. Зима, наша суровая зима полна особой прелести. Въ ней есть и сила, и величіе, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, какая-то откровенность. Какъ хорошій другъ рѣжетъ правду прямо въ глаза безъ обиняковъ, такъ и она, не спрашивая позволенія, щиплетъ за уши. За то ея свѣжесть сообщается и людямъ. Всѣ мы были довольны, что ѣдемъ въ деревню. Кромѣ того, старыя дамы были рады, что ихъ завѣтныя желанія близятся къ осуществленію, я былъ радъ, что прикасался своимъ плечомъ къ плечу сидящей рядомъ со мной Анельки, она же, можетъ быть, по тому же самому поводу, чувствовала себя счастливою. Два раза, наклонившись, она поцѣловала теткину руку, -- такъ себѣ, безъ всякаго повода, отъ избытка радости. Къ ней очень шло пушистое боа и мѣховая шапочка, изъ-подъ которой едва выглядывали ея темные, почти дѣтскіе глаза и лицо съ раскраснѣвшимися отъ мороза щеками. Отъ нея такъ и вѣетъ молодостью.
   Хорошо въ Плошовѣ, тихо. Я въ особенности люблю огромные старинные камины. Тетушка бережетъ лѣса, какъ зеницу ока, но дровъ не жалѣетъ, поэтому камины топятся съ утра до вечера; огонь гудитъ, шипитъ и навѣваетъ веселыя мысли. Вчера все послѣобѣда мы сидѣли вдали отъ огня. Я много разсказывалъ о Римѣ и его памятникахъ и меня слушали съ такимъ благоговѣніемъ, что я самъ себѣ казался смѣшнымъ. Тетка, когда я разсказываю, не спускаетъ глазъ съ Анельки, слѣдя съ нѣкоторою суровостью, выражаетъ ли ея лицо надлежащій восторгъ. Но восторга оказывается достаточно. Вчера она сказала мнѣ:
   -- Другой кто-нибудь могъ бы прожить тамъ всю жизнь и не увидать половины тѣхъ чудесъ, которыя ты видишь.
   Тетушка тотчасъ же прибавила съ догматическимъ спокойствіемъ:
   -- Я всегда то же самое говорила.
   Нѣкоторое разногласіе въ наше общество вноситъ мать Анельки. Она столько перенесла въ жизни, столько настрадалась, что весеіье ея разъ навсегда подорвано. Она просто боится будущаго и безсознательно подозрѣваетъ, что даже и удача маскируетъ какую-нибудь ловушку. Съ мужемъ она была очень несчастлива, потомъ испытала массу треволненій по милости большаго, но очень разстроеннаго состоянія. Въ добавокъ ко всему, у нея мигрень.
   Анелька, кажется, принадлежитъ къ категоріи женщинъ, гораздо болѣе многочисленныхъ у насъ, чѣмъ думаютъ многіе, у которыхъ никогда не болитъ сердцу отъ имущественныхъ непріятностей. Я люблю ее за то, -- во всякомъ случаѣ, это признакъ высшихъ стремленій, наконецъ, теперь меня все въ ней восхищаетъ. Нѣжность на почвѣ сердечнаго влеченія выростаетъ такъ же скоро, какъ трава послѣ теплаго дождя. Сегодня утромъ я увидалъ, какъ горничная несетъ Анелькѣ платье и башмаки, и собственно эти башмаки такъ растрогали меня, какъ будто ношеніе ихъ было вѣнцомъ всѣхъ добродѣтелей Анельки.
   Вообще, мы, мужчины, страшно слабы. Я держу руку на своемъ пульсѣ и наблюдаю ходъ моей сердечной горячки. Пульсъ уже очень частый.
   

Плошовъ, 8 или 9 февраля.

   Тетушка возобновила свою обычную войну съ паномъ Хвастовскимъ. Это такая оригинальная привычка, что одинъ изъ такихъ споровъ стоитъ описать. Тетушкѣ необходимы стычки для возбужденія аппетита, а такъ какъ Хвастовскій,-- который, къ слову сказать, замѣчательно управляетъ Плошовымъ, -- шляхтичъ, составленный изъ сѣры и селитры, не позволяющій никому наступать себѣ на ногу, то сраженія между ними отличаются великою яростью. Уже сойдясь въ столовой, они начинаютъ метать другъ на друга зловѣщіе взоры; первую стрѣлу за супомъ выпускаетъ обыкновенно тетушка, заводя такой, приблизительно, разговоръ:
   -- Не помню уже, панъ Хвастовскій, съ какого времени я допытываюсь отъ васъ узнать, въ какомъ положеніи находятся озимые? Вы, какъ нарочно, говорите обо всемъ, только не объ этомъ.
   -- Графиня, съ осени они всходили хорошо, а теперь на два фута снѣгу, что я могу знать? Я, вѣдь, не Богъ.
   -- Напрасно вы, панъ Хвастовскій, всуе упоминаете имя Божіе.
   -- Я къ Нему подъ снѣгъ не заглядываю, значитъ, и не оскорбляю Его.
   -- Въ такомъ случаѣ, оскорбляю я?.
   -- Очень можетъ быть!
   -- Вы невыносимы, панъ Хвастовскій!
   -- За то очень выносливъ, потому что выношу многое!
   На такую или другую тему споръ доходилъ до самаго горячаго момента. Рѣдкій обѣдъ проходитъ безъ пререканій. Въ концѣ тетушка умолкаетъ и ѣстъ съ ожесточеніемъ, точно желаетъ выместить свой гнѣвъ на кушаньяхъ. Дѣйствительно, у нея прекрасный аппетитъ. Мало-по-малу настроеніе ея духа поправляется. Теперь, когда я, послѣ обѣда, подаю руку матери Анельки, тетушкѣ подаетъ панъ Хвастовскій и всѣ мы идемъ въ величайшемъ согласіи пить черный кофе. Тетушка разспрашиваетъ пана Хвастовскаго объ его сыновьяхъ, онъ цѣлуетъ ея руку. На самомъ дѣлѣ они очень любятъ и уважаютъ другъ друга. Сыновей пана Хвастовскаго я видѣлъ еще когда они были въ университетѣ. Теперь они, должно быть, взрослые люди, но ужасные радикалы.
   Анельку обѣденная война сначала пугала. Я объяснилъ ей суть дѣла, и теперь, когда споръ начинается, она поглядываетъ на меня украдкой изъ-подъ своихъ длинныхъ рѣсницъ, усмѣхается кончиками губъ и вызываетъ во мнѣ желаніе обнять и поцѣловать ее. Ни у одной женщины я не видалъ такихъ почти алебастровыхъ висковъ и такихъ жилокъ на вискахъ.
   

12 февраля.

   Чистые метаморфозы Овидія и на свѣтѣ, и во мнѣ! Морозъ стихъ, солнце спряталось, тьма царитъ египетская. Я не могу характеризовать того, что дѣлается на дворѣ, лучшимъ словомъ, чѣмъ слово гниль. Однако, какой здѣсь ужасный климатъ! Въ Римѣ, во время самой отчаянной непогоды, солнце, все-таки, разъ десять въ день покажется, а здѣсь два дня подрядъ нужно было бы зажигать лампы въ комнатахъ. Эта черная и тяжелая сырость проникаетъ въ мысли, окрашиваетъ ихъ въ мрачный цвѣтъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, угнетаетъ. Въ особенности это тяжело отражается на мнѣ. Тетушка съ Хвастовскимъ ссорились сегодня сильнѣй, чѣмъ когда бы то ни было. Хвастовскій утверждалъ, что тетка, не позволяя рубить лѣсъ, портитъ его, потому что старыя деревья становятся никуда негодными; тетка отвѣчала, что и безъ ея помощи у насъ достаточно вырубаютъ лѣсовъ: "я старѣюсь, пускай и лѣсъ старѣетъ!"
   Но это въ сторону. Огромную непріятность причинила мнѣ, безъ всякаго намѣренія, мать Анельки. Она начала мнѣ сегодня въ оранжереѣ разсказывать, правда, съ материнскою, но, тѣмъ не менѣе, не эстетичною хвастливостью, какъ къ Анелькѣ сватался мой знакомый, Кромицкій. Я чувствовалъ то же, что чувствуетъ порядочный человѣкъ, когда въ его присутствіи кто-нибудь чиститъ зубы вилкой. Какъ недавно голубой утренній свѣтъ привлекъ мое сердце къ Анелькѣ безъ всякой заслуги съ ея стороны, такъ теперь вожделѣнія Кромицкаго заставили меня охладѣть къ ней, хотя она тутъ вовсе не виновата. Эту обезьяну, Кромицкаго, я знаю уже нѣсколько лѣтъ и не люблю его. Родомъ онъ изъ австрійской Силезіи, гдѣ когда-то Кромицкіе, кажется, владѣли огромными пожалованными имѣніями. Въ Римѣ онъ болталъ, что его фамилія еще въ XV вѣкѣ носила графскій титулъ, и записывался въ отеляхъ "Graf von Кгоmicky". Если бы не маленькіе, черные глазки, похожіе на два зернышка жаренаго кофе, и такая же шевелюра, онъ походилъ бы на человѣка, вырѣзаннаго изъ сырной корки, къ тому же, у него такой же цвѣтъ лица. Голова его напоминаетъ мертвую голову. Во мнѣ онъ возбуждалъ просто физическое отвращеніе. Фи! какъ это уронило въ моихъ глазахъ Анельку! Я знаю отлично, что за Кромицкаго и его намѣренія она отвѣчать не можетъ, но, тѣмъ не менѣе, мнѣніе мое о ней сильно понизилось.
   Не понимаю, почему пани П. такъ распространилась передо мною объ этомъ обстоятельствѣ? Если это было сдѣлано съ цѣлью заставить меня поторопиться, то вовсе не достигло назначенія. У пани П. большія достоинства, если она съумѣла выпутаться изъ тысячи непріятностей и еще воспитать такую дочь, но она очень недогадлива и скучна со своими мигренями и макаронизмами.
   -- Признаюсь,-- сказала она,-- я была на его сторонѣ. По временамъ я падала подъ бременемъ своихъ заботъ,-- я женщина, дѣлъ никакихъ не знаю, и если узнала ихъ, то цѣною силъ, здоровья, имѣя въ виду будущность моего ребенка. Кромицкій очень ловокъ. У него большія дѣла въ Одессѣ, какія-то поставки, какія-то спекуляціи съ нефтью въ Баку, que sais-je! Но онъ не здѣшній подданный и это ему, вѣроятно, мѣшаетъ. Вотъ я и думала, что если онъ женился бы, то очистилъ бы имѣніе Анельки и, вмѣстѣ съ тѣмъ, перемѣнилъ бы подданство, чтобы вступить во владѣніе этимъ имѣніемъ.
   -- А Анелька?-- нетерпѣливо спросилъ я.
   -- Я видѣла, что Анелька не чувствуетъ къ нему большаго влеченія, но это такое доброе дитя! Притомъ, въ случаѣ моей смерти, она осталась бы круглою сиротой, такъ что...
   Я не разспрашивалъ дальше, -- это меня раздражало сильнѣй, чѣмъ я могу передать. И хотя я понимаю, что бракъ не состоялся благодаря только нежеланію Анельки, но мнѣ досадно, что она позволила этой противной гадинѣ смотрѣть на себя, а въ особенности, что могла колебаться хоть одну секунду.
   Для меня это былъ бы вопросъ нервовъ. Я забываю, впрочемъ, одно, что не у всѣхъ такіе нервы, какъ у меня, и что Кромицкій, несмотря на его хлопчатую кожу и сходство съ мертвою головой, считается между женщинами приличнымъ человѣкомъ.
   Интересно знать, какія аферы онъ обдѣлываетъ! Забылъ спросить, не въ Варшавѣ ли онъ. Очень можетъ быть; онъ, кажется, всякую зиму пріѣзжаетъ въ Варшаву. Что касается его дѣлъ, скажу только одно: они могутъ быть блестящи, но я сомнѣваюсь, чтобы они покоились на солидномъ и непоколебимомъ основаніи. Я не спекулянтъ и не съумѣлъ бы провести ни одной биржевой спекуляціи, но кое-что знаю о нихъ. Я много наблюдалъ и легко могу выводить заключенія. И вотъ, не вѣрю я въ нашихъ дворянъ, съ головами, геніально будто бы приспособленными ко всякимъ спекуляціямъ. Я боюсь, что ловкость Кромицкаго не врожденная или унаслѣдованная способность, а просто неврозъ, пошедшій въ этомъ направленіи. Видалъ я подобные примѣры. Вынырнетъ порою, ни оттуда, ни отсюда, шляхтичъ-спекулянтъ, бываетъ даже, что сначала ему везетъ слѣпое счастье, что онъ быстро наживаетъ себѣ состояніе... но я не видалъ ни одного, который передъ смертью не обанкротился бы.
   Такія способности или наслѣдуются, или пріобрѣтаются выучкою, начиная съ азбуки. Сыновья Хвастовскаго, можетъ быть, и преуспѣютъ, потому что у отца ихъ нѣтъ ничего, и они начинаютъ съ азбуки. Но кто съ готовымъ состояніемъ, безъ коммерческихъ традицій, безъ цеховыхъ знаній окунется въ этотъ омутъ, тотъ непремѣнно сломаетъ шею. Въ дворянствѣ, повторяю, коренится денежный неврозъ. Спекуляція не можетъ основываться на заблужденіяхъ; а сколько въ этихъ шляхетскихъ спекуляціяхъ заблужденій -- Богу только одному извѣстно. Впрочемъ, желаю пану "von Kronicky" счастья.
   

14 февраля.

   Pax! Pax! Pax! Все это скверное впечатлѣніе уже миновало. Какъ, однако, чутка Анелька! Я притворялся веселымъ, въ моемъ обращеніи съ ней не произошло никакой перемѣны, но она все учуяла. Сегодня, когда мы вдвоемъ пересматривали альбомы (насъ преднамѣренно оставляютъ наединѣ), Анелька вдругъ какъ-то смутилась, поблѣднѣла. Я сразу понялъ, что она хочетъ мнѣ сказать что-то, и колеблется, и боится. Черезъ минуту мнѣ пришла въ голову шальная мысль, что она сдѣлаетъ мнѣ признаніе, но тутъ же я вспомнилъ, что имѣю дѣло съ полькой. Всякая ничтожная дѣвчонка, или, если кто предпочитаетъ, всякая королевна, лучше умретъ, чѣмъ первая скажетъ "люблю". Счастье, если въ отвѣтъ на сдѣланное ей предложеніе она соблаговолять сказать: "да". Наконецъ, Анелька вывела меня изъ заблужденія, потому что вдругъ закрыла альбомъ и, немного смутившись, спросила:
   -- Что съ тобой, Леонъ? Съ тобой что-то случилось,-- правда?
   Я началъ увѣрять, что со мной ничего не случилось, началъ смѣяться и успокоиватъ ее, но она, покачивая головой, продолжала:
   -- Два дня я вижу, что у тебя что-то есть на душѣ. Я знаю, что такого человѣка, какъ ты, можетъ поразить всякая мелочь...-- и начала провѣрять:-- не подала ли я какой-нибудь поводъ", не сказала ли чего-нибудь, но...
   Тутъ голосъ ея слегка дрогнулъ; она, все-таки, заглянула мнѣ въ глаза.
   -- Я тебѣ ничего не сдѣлала дурнаго, да?
   Была минута, когда у меня на языкѣ вертѣлось: "если мнѣ недостаетъ чего-нибудь, то только тебя, моя дорогая", но какой-то страхъ, какъ говоритъ Гомеръ, ухватилъ меня за волосы. Не передъ нею страхъ, но передъ тою щеколдой, которая могла опуститься. Все-таки, я взялъ ее за руку, поцѣловалъ и отвѣтилъ какъ могъ веселѣй:
   -- Ты чистое и милое существо... обо мнѣ не безпокойся, со мной рѣшительно ничего не случилось... Кромѣ того, ты въ Плошовѣ гостья, и на мнѣ лежитъ обязанность заботиться, чтобъ тебѣ было хорошо.-- Я опять поцѣловалъ ея руку, даже на этотъ разъ обѣ... Все это, съ грѣхомъ пополамъ, можно было отнести на счетъ родственной вѣжливости. Такова ужь трусливая натура человѣческая, и дверь, за которую мнѣ можно было спрятаться въ данномъ случаѣ, придавала мнѣ бодрости. Я называю это чувство трусливымъ потому, что мнѣ не грозить никакая отвѣтственность, кромѣ отвѣтственности передъ самимъ собою, а себя-то я ужь не обману. Наконецъ, я чувствую, что не буду и передъ собою отвѣчать, потому что разумъ всегда приводилъ меня куда слѣдовало, а въ сношеніяхъ съ Анелькой я всегда нахожусь подъ властью разума. Я чувствую только, что эти ручки мнѣ хочется цѣловать безъ конца. Рано или поздно я самъ захлопну ту дверь, въ которую могъ сегодня убѣжать въ поле. Но могъ ли я въ дѣйствительности? Да, еслибъ что-нибудь со стороны помогло.
   Теперь нѣтъ ужь никакого сомнѣнія, что она любитъ меня. Все, все толкаетъ меня къ ней.
   Сегодня я поставилъ себѣ такой вопросъ: "если это неизбѣжно, то зачѣмъ медлить?"
   Отвѣтъ получился слѣдующій: я не хочу, чтобъ у меня что-нибудь пропало изъ этихъ волненій, изъ этихъ впечатлѣній, изъ этого очарованія, которымъ полны недоговоренныя слова, вопросительные взгляды, ожиданіе. Я хочу мой романъ довести до конца. Я упрекалъ женщинъ, что онѣ выше самаго чувства ставятъ формы чувства, а оказывается -- и самъ впадаю въ тотъ же грѣхъ... Не разъ я уже замѣчалъ, что, при извѣстной степени нервной утонченности, мы, мужчины, обладаемъ чисто-женскимъ характеромъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, я слегка эпикуреецъ въ дѣлѣ чувства.
   Послѣ нашего разговора мы съ Анелькой совершенно развеселились. Вечеромъ я помогалъ ей вырѣзывать абажуръ,-- это давало мнѣ возможность дотрогиваться до ея руки и платья. Я нарочно мѣшалъ ей, она расшалилась, какъ ребенокъ, и отъ времени до времени жаловалась теткѣ тѣмъ обиженнымъ голосомъ, которымъ жалуются маленькія дѣвочки:
   -- Тетя, Леонъ мнѣ мѣшаетъ!
   

21 февраля.

   Чортъ понесъ меня въ Варшаву на мужской вечеръ къ судьѣ S. Судья S. изо всѣхъ силъ старается собирать у себя представителей всѣхъ лагерей, чтобы при помощи чая и тартинокъ сблизить ихъ, хотя, говоря по правдѣ, самъ, навѣрное, хорошо не понимаетъ, на чемъ можетъ основываться это сближеніе. Я, какъ человѣкъ, почти постоянно живущій за границей, пріѣхалъ на это собраніе, чтобы узнать, что дѣлается въ головахъ здѣшнихъ обывателей, и прислушаться, какъ они разговариваютъ между собою. Было тѣсно, а вслѣдствіе того скучно, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, замѣчалось явленіе, общее всѣмъ многолюднымъ собраніямъ. Люди одинаковаго образа мыслей собирались въ отдѣльные кружки въ отдѣльныхъ комнатахъ, тамъ говорили объ интересующихъ ихъ вещахъ, курили другъ другу ѳиміамъ, расшаркивались и т. д. Я увидалъ много здѣшнихъ судей и представителей прессы. За границей существуетъ огромная разница между писателемъ и хроникеромъ. Перваго считаютъ за артиста и мыслителя, втораго -- чуть не за чернорабочаго. Здѣсь такой разницы нѣтъ и людей обѣихъ категорій окрещиваютъ однимъ общимъ именемъ: литераторъ. Большинство изъ нихъ занимается хроникерствомъ и литературой. Вообще всѣ они гораздо порядочнѣе заграничныхъ хроникеровъ. Я не люблю прессы и считаю ее одною изъ язвъ, удручающихъ человѣчество. Быстрота, съ какою люди ознакомляются съ различными случаями, уравновѣшивается быстротою сообщенія и нисколько не вознаграждаетъ за ту неслыханную путаницу общественнаго мнѣнія, которой поневолѣ подчиняется всякій, не принявшій заранѣе предохранительныхъ мѣръ. Благодаря газетамъ, исчезъ тотъ здравый смыслъ, при помощи котораго люди отличали правду отъ лжи, изсякло чувство правдивости, чувство права и безправія, зло стало нахальнымъ, кривда начала говорить языкомъ правды,-- словомъ, всеобщая человѣческая душа стала безнравственной, слѣпой.
   Между прочими здѣсь былъ Ставовскій, котораго считаютъ лучшею головой въ лагерѣ крайнихъ прогрессистовъ. Онъ говорилъ какъ человѣкъ способный, но страдающій двумя болѣзнями -- катарромъ и собственнымъ я. Носитъ онъ это свое я, точно полную до краевъ чашу, и, кажется, постоянно говоритъ: "осторожнѣй, а то я прольюсь!" Посредствомъ какого-то таинственнаго внушенія этотъ страхъ до такой степени сообщается всѣмъ окружающимъ, что въ присутствіи пана Ставовскаго никто не осмѣливается придерживаться иного мнѣнія, чѣмъ панъ Ставовскій. Солидность его основывается и на томъ, что онъ вѣритъ въ свои слова. Его совершенно напрасно считаютъ скептикомъ. Наоборотъ, это -- темпераментъ старинныхъ фанатиковъ. Ставовскій, если бы онъ родился за сто слишкомъ лѣтъ назадъ и засѣдалъ бы въ трибуналѣ, то точно также принуждалъ бы людей къ лишенію языка за богохульство, какъ это дѣлалось тогда. Теперь у фанатизма основанія другія, теперь Ставовскій полонъ ненавистью къ тому, что долженъ былъ бы любить въ прошломъ столѣтіи, но, въ сущности, онъ остался точно такимъ же.
   Но вотъ что странно: я замѣтилъ, что наши консерваторы окружаютъ Ставовскаго мало сказать съ любопытствомъ, но даже съ какимъ-то игривымъ кокетствомъ. У насъ, а, можетъ быть, и вездѣ, эта партія не обладаетъ большою отвагой. Консерваторы приближались въ Ставовскому съ глазами сладкими, какъ фиги, и съ фразою, ясно напечатанною на ихъ челѣ: "хотя я и консерваторъ, однако же..." И это однако же было калиткой, ведущей къ сокрушенію и всякаго рода уступкамъ. Это было такъ явно, что когда я, скептически относящійся ко всѣмъ лагерямъ, началъ спорить со Ставовскимъ не какъ представитель чего-нибудь, а просто какъ человѣкъ, придерживающійся другаго мнѣнія,-- моя смѣлость вызвала всеобщее удивленіе. Рѣчь шла о такъ называемыхъ эксплуатируемыхъ классахъ. Ставовскій началъ распространяться объ ихъ безвыходномъ положеніи, объ ихъ слабости, о неумѣніи обороняться; около него начиналъ было собираться большой кружокъ, когда я вставилъ свое слово:
   -- Простите меня,-- вы согласны съ теоріей Дарвина о борьбѣ за существованіе?
   Ставовскій,-- онъ естественникъ по спеціальности, -- охотно принялъ вызовъ на этомъ поприщѣ.
   -- Конечно!-- отвѣчалъ онъ.
   -- Тогда позвольте мнѣ сказать, что вы непослѣдовательны. Если бы я, какъ христіанинъ, соболѣзновалъ о слабыхъ, безоружныхъ, угнетенныхъ, то это было бы резонно: мнѣ такъ повелѣлъ Христосъ; но вы, съ точки зрѣнія борьбы за существованіе, должны сказать себѣ: слабые глупы и, вслѣдствіе того, должны служить добычей не того, такъ другого изъ сильныхъ. Таковъ основной законъ природы,-- поэтому къ чорту всѣхъ слабыхъ! Почему же вы не говорите такъ? Объясните мнѣ это противорѣчіе.
   Былъ ли Ставовскій смущенъ непривычною оппозиціей, или никогда не думалъ о такихъ вещахъ, только сразу не нашелъ никакого отвѣта, даже не произнесъ избитаго слова "альтруизмъ".
   Началась массовая эмиграція нашихъ консерваторовъ на мою сторону и я легко могъ бы сдѣлаться героемъ вечера, еслибъ не было поздно, еслибъ я не соскучился и мнѣ не хотѣлось бы возвратиться въ Плошовъ. Мало-по-малу начала расходиться и вся публика.
   Я надѣлъ уже шубу и съ досадой отыскивалъ куда-то запропастившееся пенснэ, когда Ставовскій, вѣроятно, подготовившій отвѣтъ, приблизился ко мнѣ и сказалъ:
   -- Вы спрашиваете меня, почему я...
   Но я перебилъ его. Я былъ золъ. Проклятое пенснэ нигдѣ не отыскивалось.
   -- Откровенно говоря, этотъ вопросъ мало меня интересуетъ. Вы видите, что теперь уже поздно, всѣ расходятся, а такъ какъ я въ большей или меньшей степени предвижу, что вы мнѣ можете сказать, то позвольте мнѣ пожелать вамъ доброй ночи.
   Мнѣ кажется, что въ лицѣ Ставовскаго я пріобрѣлъ себѣ смертельнаго врага, въ особенности благодаря моему послѣднему отвѣту.
   Былъ уже часъ ночи, когда я пріѣхалъ въ Плошовъ и нашелъ пріятный сюрпризъ. Меня ждала Анелька съ чаемъ. Она сидѣла въ столовой, совершенно одѣтая, только волосы ея были причесаны на ночь. Изъ радости, которая охватила меня при ея видѣ, я заключаю, какъ глубоко она забралась въ мое сердце. Что это за милое существо съ низко зачесанными волосами! Подумать только, что одно слово съ моей стороны, и черезъ мѣсяцъ или два я буду имѣть право расплести эти косы и распустить по ея плечамъ! Я не могу объ этомъ думать спокойно. Мнѣ даже не хочется вѣрить, чтобъ счастье было такъ легко достижимо.
   Я началъ упрекать ее, что она еще не спитъ, но Анелька отвѣтила мнѣ:
   -- Мнѣ вовсе не хотѣлось спать и я попросила маму и тетю позволить мнѣ дождаться тебя. Мама немного поворчала,-- говоритъ, что этого нельзя дѣлать, но я сказала, что мы -- родные, и... знаешь, кто сталъ на мою сторону?-- тетя.
   -- Милая тетя! А ты напьешься со мной чаю?
   -- Очень хорошо.
   Анелька начала хлопотать около чашекъ. Я видѣлъ ея быстрыя, красивыя руки, которыя мнѣ хотѣлось бы прижать къ своимъ губамъ. Отъ времени до времени она поднимала на меня глаза, но, встрѣтившись съ моимъ взглядомъ, сейчасъ же опускала рѣсницы. Оба мы говорили пониженнымъ голосомъ, хотя спальни старыхъ дамъ были далеко. Между нами возстановилась какая-то сердечная: довѣрчивость, какъ это бываетъ между близкими, любящими родственниками.
   Я разсказывалъ ей, что видѣлъ сегодня, что замѣтилъ, такъ, какъ разсказывалъ бы самому близкому другу. Потомъ рѣчь перешла на то, какое впечатлѣніе производитъ здѣшнее общество на человѣка, пріѣхавшаго изъ далекихъ странъ. Анелька слушала меня тихо, широко раскрывъ глаза, счастливая, что я посвящаю ее въ тайники моей души.
   -- Почему ты этого не опишешь, Леонъ?-- спросила она, наконецъ.-- Что мнѣ подобныя мысли не приходятъ въ голову, нѣтъ ничего удивительнаго, но онѣ и вообще здѣсь никому не приходятъ.
   -- Почему я не опишу этого?-- отвѣтилъ я.-- По многимъ, очень многимъ причинамъ. Когда-нибудь я тебѣ перечислю ихъ всѣ, но одну скажу теперь: можетъ быть, потому, что около меня нѣтъ никого, кто бы почаще спрашивалъ меня такъ, какъ ты спрашиваешь теперь: "почему ты ничего не дѣлаешь, Леонъ?"
   Мы замолчали оба. Рѣсницы Анельки, можетъ быть, никогда такъ низко не опускались на глаза, и я почти слышалъ, почти видѣлъ, какъ билось ея сердце. Говоря по правдѣ, она могла разсчитывать, что я закончу такъ: "хочешь навсегда остаться со мною и предлагать мнѣ такіе вопросы?" Но я черезъ-чуръ дорожилъ этими головокружительными покатостями, этимъ созерцаніемъ огромной тяжести, висящей на тонкой нити и готовой каждую минуту оборваться, этимъ сердцемъ, которое трепетало чуть не на моей ладони,-- мнѣ не хотѣлось кончать сразу.
   -- Покойной ночи,-- сказалъ я черезъ минуту.
   И это поистинѣ ангельское существо ни однимъ движеніемъ не выказало своего разочарованія. Анелька встала и съ легкимъ оттѣнкомъ печали въ голосѣ, но безъ малѣйшей тѣни неудовольствія, отвѣтила:
   -- Покойной ночи.
   Пожавъ другъ другу руки, мы разошлись въ разныя стороны. Но, взявшись уже за ручку двери, я вдругъ остановился.
   -- Анелька!
   Мы снова сошлись у стола.
   -- Скажи мнѣ, но только совершенно искренно, не осуждаешь ли ты меня въ душѣ иногда, не называешь ли испорченнымъ, капризнымъ человѣкомъ?
   -- Нѣтъ! испорченнымъ -- нѣтъ. По временамъ я думаю, что ты немного странный человѣкъ, но сейчасъ же говорю себѣ, что такіе люди, какъ ты, всегда должны быть немного странными.
   -- Еще одинъ вопросъ: когда тебѣ въ первый разъ пришло въ голову, что я странный человѣкъ?
   Анелька вдругъ покраснѣла. Она была прелестна, когда огонь румянца охватывалъ ея щеки, лицо, шею.
   -- Нѣтъ... это такъ трудно... Я не съумѣю отвѣтить...
   -- По крайней мѣрѣ, если я угадаю, скажи мнѣ "да", а я скажу тебѣ только одно слово.
   -- Какое?-- спросила она съ видимымъ волненіемъ.
   -- Записная книжка... Такъ или нѣтъ?
   -- Да,-- отвѣтила Анелька и опустила головку.
   -- Такъ я тебѣ скажу, для чего я написалъ тамъ нѣсколько словъ: для того, чтобы у насъ было что-нибудь общее, какая нибудь тайна, а, во-вторыхъ...
   Я показалъ ей на букетъ, который садовникъ каждое утро приносилъ изъ теплицы.
   -- А, во-вторыхъ, видишь: цвѣты скорѣе распускаются при свѣтѣ; мнѣ хотѣлось, чтобы и между нами все было свѣтло.
   -- Я не могу тебя иногда понять,-- послѣ недолгаго молчанія сказала Анелька,-- но за то такъ вѣрю тебѣ, такъ вѣрю!
   И мы снова замолчали. Наконецъ, я подалъ ей руку на прощанье.
   У дверей мы остановились еще на минуту, обернулись, словно по данному сигналу, и посмотрѣли другъ на друга. Ахъ! какъ этотъ источникъ наполняется и наполняется... Вотъ-вотъ выйдетъ изъ береговъ.
   

23 февраля.

   Человѣкъ -- это море; у него свои приливы и отливы. Сегодня для меня день отлива воли, энергіи, охоты къ какому-нибудь дѣлу, желанія жизни. Пришло это безо всякаго повода, просто нервы. Но поэтому-то я и полонъ горькихъ думъ. Человѣкъ, измученный физически, старый духомъ, имѣетъ ли право жениться? Невольно приходятъ мнѣ на память слова Гамлета: "Зачѣмъ тебѣ плодить грѣшниковъ? иди въ монастырь!" Правда, въ монастырь я не пойду, потомство мое, мои будущіе "грѣшники", будутъ походить на меня, то-есть будутъ нервными, болѣзненно-воспріимчивыми, ни къ какому дѣлу негодными,-- однимъ словомъ, геніями безъ портфеля,-- но чортъ съ ними! Въ эту минуту меня занимаютъ не они, а Анелька. Имѣю ли я право жениться на ней? Могу ли я соединить эту жизнь, молодую, свѣжую, полную вѣры въ свѣтъ и Бога, съ моими сомнѣніями, съ моимъ духовнымъ безсиліемъ, съ моимъ безнадежнымъ скептицизмомъ, съ моею критикой, съ моими нервами? Что будетъ изъ этого? Вѣдь, я-то не воскресну при ней второю духовною молодостью, мозгъ мой не измѣнится, нервы не окрѣпнутъ, и... и что же? значитъ, она должна будетъ засохнуть возлѣ меня? Да можетъ ли случиться такое чудовищное дѣло? Могу ли я играть роль полипа, который высасываетъ свою жертву для того, чтобы обновить себя ея кровью?
   У меня на мозгу какая-то туча... Съ другой стороны, если это такъ, то зачѣмъ я допустилъ себя до предѣла, на которомъ стою теперь? Что я дѣлалъ съ той минуты, когда увидалъ Анельку? Я прикасался пальцами къ струнамъ ея души и, просто-на-просто, разыгрывалъ на нихъ концерты. А, вѣдь, то, что для меня можетъ быть сонатой "quasi una fantasia", для нея явится сонатой "quasi an dolore". Да, да! я играю на ней съ утра до вечера, и даже больше: несмотря на мое самоугрызеніе, знаю, что не могу удержаться отъ этого, что буду играть также и завтра, и послѣзавтра, какъ игралъ вчера и третьяго дня, потому что это непреодолимо влечетъ меня, потому что, кромѣ этого, меня ничто въ свѣтѣ не привлекаетъ, потому что я люблю эту дѣвушку -- зачѣмъ обманывать себя?-- люблю!
   А затѣмъ что же дѣлать? бѣжать въ Римъ? Это значить обмануть ее, сдѣлать несчастною. Кто знаетъ, какъ глубоко запало въ ея сердце чувство? Жениться -- это значитъ принести ее въ жертву себѣ и сдѣлать несчастной другимъ манеромъ. Вотъ заколдованный кругъ-то! Только люди изъ сорта Плошовскихъ могутъ попадать въ такіе круги. И чорта ли мнѣ въ томъ, что такихъ Плошовскихъ у насъ много, что имя имъ легіонъ? Однако, какъ сурово такой типъ людей обреченъ на погибель, какъ намъ, кромѣ всей нашей непригодности къ жизни, не везетъ на всѣхъ дорогахъ! Такую же Анельку, вѣдь, могъ же бы я встрѣтить лѣтъ десять тому назадъ, когда мои паруса не были такъ похожи на дырявые мѣшки, какъ теперь.
   Если бы милая, добрая тетушка знала, какое зло нанесла она мнѣ безъ всякаго злаго умысла, съ самыми добрыми намѣреніями, то, навѣрное, испугалась бы. Мало мнѣ было трагедіи, проистекающей изъ сознанія собственнаго ничтожества, изъ мрака, въ которомъ я блуждалъ,-- теперь у меня новое: быть или не быть?... да куда тамъ! гораздо хуже!..
   

26 февраля.

   Вчера я опять ѣздилъ въ Варшаву повидаться съ паномъ Юліусомъ Кв., которому я далъ подъ закладную часть земли, доставшейся мнѣ послѣ матери. Панъ Кв. заложилъ свое имѣніе въ кредитномъ обществѣ и хочетъ расплатиться со мною.
   Но пусть чортъ возьметъ способъ, при помощи котораго люди устраиваютъ свои дѣла въ здѣшней странѣ. Кв. самъ меня вызвалъ, самъ назначилъ срокъ, и, въ концѣ-концовъ, я понапрасну прождалъ его цѣлый день. Онъ вызоветъ меня еще пять разъ и еще пять разъ не соблаговолить явиться. Кв.-- человѣкъ со средствами, можетъ заплатить деньги въ любую минуту, но ему жалко разстаться съ крупною суммой. Вотъ это-то и называется у насъ срокомъ.
   Изъ моихъ собственныхъ наблюденій я давно пришелъ къ заключенію, что мы одинъ изъ самыхъ -- я не скажу неподвижныхъ, но несомнѣнно легкомысленныхъ въ денежныхъ дѣлахъ классъ общества. Сроковъ для насъ никакихъ не существуетъ. Я люблю доходить до самаго корня всякихъ явленій, долго останавливался надъ этимъ и пришелъ къ слѣдующему заключенію. По моему мнѣнію, наша легкомысленность происходитъ исключительно отъ земледѣльческаго занятія нашего народа. Торговлей занимались у насъ евреи, да и тѣ не могли научить насъ точности, а земледѣлецъ часто поневолѣ долженъ быть неаккуратнымъ, потому что сама земля баснословно неаккуратна, долженъ не обращать вниманія на сроки, потому что сама земля не знаетъ никакихъ сроковъ. Ея характеръ сообщился тѣмъ, кто ее обрабатываетъ, и мало-по-малу вошелъ въ моральный складъ всѣхъ классовъ общества, а затѣмъ перешелъ въ наслѣдственный порокъ. Впрочемъ, уясненіе этого явленія нисколько не исправило расположенія моего духа, потому что я на цѣлый день долженъ былъ оторваться отъ Анельки. Это удовольствіе угрожаетъ мнѣ еще черезъ два дня, но тутъ ужь ничего не подѣлаешь. Въ домѣ тетки я засталъ карточки Бромицкаго, одну -- для меня, другую -- для старыхъ дамъ. Я побоялся, какъ бы ему не пришло въ голову явиться въ Плошовъ, дѣлать мнѣ было нечего, и я отправился завезти ему свою карточку. На мое горе, Кромицкій былъ дома и мнѣ пришлось просидѣть у него съ полчаса. Началъ онъ съ того, что обѣщался пріѣхать въ Плошовъ, но я отвѣтилъ, что мы тамъ отдыхаемъ и не сегодня, такъ завтра возвратимся въ Варшаву. Кромицкій разспрашивалъ меня о матери Анельки и, съ величайшею осторожностью, о самой Анелькѣ. Очевидно, онъ хотѣлъ мнѣ дать понять, что спрашиваетъ безкорыстно, какъ простой знакомый. Я такъ впечатлителенъ, что меня и это кольнуло... Господи, что это за противная скотина! Несомнѣнно, татары Батыя послѣ побѣды подъ Лигницей свирѣпствовали и въ теперешней австрійской Силезіи. Что глазки Кромицкаго, похожіе да зернышки жаренаго кофе, не силезскаго происхожденія, въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія.
   Онъ былъ со мною чрезвычайно любезенъ, потому что я человѣкъ со средствами. Правда, онъ у меня ничего не просилъ, да я и не дамъ ему ничего, отъ моего богатства ему ни тепло, ни холодно, но онъ весь насквозь проникся уваженіемъ къ богатству, какъ и всѣ финансисты. Сначала говорили о непріятностяхъ, съ которыми приходилось считаться, или, вѣрнѣе, еще и до сихъ поръ приходится считаться матери Анельки. По мнѣнію Бромицкаго, можно было бы спасти многое, еслибъ пани П. согласилась продать имѣніе. Кромицкій смотритъ на ея упорство какъ на чистый романтизмъ; онъ понялъ бы, еслибъ этого можно было избѣжать; но разъ дѣла пойдутъ тѣмъ же путемъ, какъ идутъ, то все кончится продажей.
   Кромицкій -- человѣкъ болтливый и сегодня стращно разболтался о нашей лѣни. По его словамъ, деньги валяются на мостовой, нужно только наклониться. Онъ представляетъ изъ себя лучшій примѣръ. Его отецъ былъ большой баринъ, какъ и всѣ: долговъ у него было столько, что осталось чистаго, можетъ быть, сто тысячъ гульденовъ,-- а теперь?
   -- Теперь, если мнѣ удастся одно дѣло въ Туркестанѣ,-- ну, тогда я могу ликвидировать свои дѣла. Жиды и греки милліоны нажили на поставкахъ, -- позвольте спросить, почему бы и намъ не наживать? Я себя не выставляю примѣромъ, а спрашиваю, почему бы? Тамъ для всѣхъ довольно мѣста, поэтому я и спрашиваю.
   По мнѣ, Кромицкій -- человѣкъ не безъ нѣкоторой дѣловой сметки, но, вообще говоря, глупый. Что мы люди не юркіе -- старая исторія; что единичный какой-нибудь человѣкъ можетъ нажить милліоны на поставкахъ -- вѣрю, но весь народъ долженъ трудиться дома, а не искать милліоновъ гдѣ-то въ Туркестанѣ.
   Богъ уберегъ Анельку, что она не связала себя на всю жизнь съ этимъ человѣкомъ. Можетъ быть, у него есть и свои особенности, но это совершенно другой типъ.
   

28 февраля.

   Старыя пани начинаютъ до нѣкоторой степени безпокоиться, что дѣло идетъ не такъ скоро, какъ имъ хотѣлось бы; больше всего, вѣроятно, страдаетъ тетушка, существо по натурѣ своей очень нетерпѣливое. Но спокойствіе и счастье, которыя ни на минуту не сходятъ съ лица Анельки, успокоиваютъ старыхъ дамъ. Анелька вѣритъ мнѣ такъ, какъ только можно вѣрить, и глядитъ на меня глазами, полными надежды и упованія. Всѣ мои мысли съ утра до ночи полны только ею одной. Я не могу оторваться отъ нея. Я жажду ея все больше и больше. Я не хочу уже концертовъ, я хочу ее.
   

4 марта.

   Сегодняшній день окончился для меня такъ, что я долженъ призвать все свое спокойствіе и хладнокровіе, чтобы при описаніи держаться историческаго порядка и не начать съ конца. И, все-таки, не могу удержаться. Кости брошены, такъ или иначе, но брошены. Я не съумѣлъ бы написать рѣшительно ничего, если бы не написалъ этихъ словъ. А теперь я могу начать съ начала. Около полудня пріѣхали къ намъ Снятыньскіе завтракать. Сегодня въ театрѣ идетъ его новая комедія,-- значитъ, къ вечеру имъ нужно было возвратиться въ городъ. Какъ намъ ни хорошо въ уединеніи Плошова, но пріѣздъ Снятыньскихъ обрадовалъ насъ. Анелька большая пріятельница съ пани Снятыньской,-- я даже допускаю, что ей хочется излить передъ кѣмъ-нибудь все, что за послѣднее время накипѣло у ней на сердцѣ. Пани Снятыньская давно уже догадывалась о положеніи дѣлъ и подставляла свои плечики подъ телѣгу, чтобы поскорѣе сдвинуть ее съ мѣста. Едва она пріѣхала, какъ сейчасъ же защебетала, обращаясь къ теткѣ:
   -- Ахъ, какъ тутъ чудесно, какъ тихо! Я понимаю, что и молодой парѣ тутъ хорошо другъ съ другомъ, что и ихъ не манитъ въ Варшаву!
   Я и Анелька отлично догадались, что пани Снятыньская, называя насъ молодою парой, имѣла въ виду не наши лѣта. Затѣмъ она за завтракомъ разъ десять повторила: то "молодая пара", то "молодые", какъ будто бы противупоставляя насъ старымъ дамамъ.
   Но во взглядахъ пани Снятыньской было столько симпатіи, она такъ мило прислушивалась къ тому, что мы говорили съ Анелькой, что я охотно прощаю ей ея маленькую навязчивость. Я дошелъ до того, что сопоставленіе нашихъ именъ скорѣе доставляетъ мнѣ удовольствіе, чѣмъ злитъ меня.
   Анелька, казалось, слушала тоже съ удовольствіемъ. Въ ея привѣтливости къ Снятыньскимъ было что-то такое, что напоминало молодую хозяйку, въ первой разъ принимающую друзей въ собственномъ домѣ. Тетушка такъ и таяла при этомъ и въ теченіе всего обѣда осыпала Снятыньскихъ любезностями. Тутъ я замѣтилъ удивительную вещь, которой не повѣрилъ бы, еслибъ не видалъ собственными глазами: у пани Снятыньской при каждой похвалѣ по адресу ея мужа краснѣютъ уши. Краснѣть при имени мужа послѣ восьмилѣтней супружеской жизни... нѣтъ!... Не нагородилъ ли я ужасныхъ глупостей, когда раньше писалъ о полькахъ?
   Завтракъ нашъ прошелъ превосходно. Одна такая пара можетъ сосватать безчисленное число людей; всякій, глядя на нее, долженъ невольно подумать про себя: "о, если это такъ, то и я женюсь!" Я, по крайней мѣрѣ, въ первый разъ вижу супружество не въ сѣромъ сумракѣ житейской прозы, обыденности, болѣе или менѣе скрываемаго равнодушія, а въ такомъ веселомъ свѣтѣ.
   Анелька, очевидно, также видѣла нашу будущность при такомъ же освѣщеніи; я догадался объ этомъ по ея измѣнившемуся лицу.
   Послѣ завтрака мы остались со Снятыньскимъ въ столовой; я зналъ, что онъ не прочь выпить рюмку-другую коньяку послѣ кофе; старыя дамы ушли въ боковую гостиную; Анелька съ паней Снятыньской побѣжали наверхъ за какими-то альбомами съ видами Волыни, а я началъ разспрашивать Снятыньскаго о его новой пьесѣ, которая, видимо, до нѣкоторой степени безпокоила его. Разговоръ незамѣтно перешелъ къ тому прошлому, когда мы оба пробовали взлетать кверху еще на неоперившихся крыльяхъ. Снятыньскій разсказывалъ мнѣ, какъ постепенно приходило къ нему сознаніе своего положенія, какъ онъ сомнѣвался въ себѣ и какъ еще сомнѣвается до сихъ поръ, несмотря на то, что успѣлъ уже добиться извѣстнаго положенія.
   -- Скажи мнѣ, -- спросилъ я,-- что ты дѣлаешь со своею славой?
   -- Какъ, что дѣлаю со славой?
   -- Ну, носишь ли ты ее какъ митру на головѣ, или какъ золотое руно на шеѣ; стоитъ ли она на твоемъ бюро, или виситъ въ гостиной? Я спрашиваю, какъ человѣкъ, не имѣющій понятія, что такое слава и что съ ней дѣлаютъ ея обладатели.
   -- Я допускаю, что она у меня есть, и отвѣчаю тебѣ такъ: нужно быть нравственнымъ уродомъ, чтобы такъ называемую славу носить на головѣ, на шеѣ, ставить на письменномъ столѣ или вѣшать въ гостиной. Я соглашаюсь, что сначала это льстить самолюбію, но развѣ только нравственному parvenu такое самообольщеніе можетъ наполнить жизнь и замѣнить всѣ остальные виды счастья. Другое дѣло -- убѣжденіе, что твое дѣло не безплодно, что оно будитъ откликъ въ обществѣ,-- этимъ общественный дѣятель можетъ быть удовлетворенъ. Но если бы меня, скромнаго труженика, могли осчастливить слова, сказанныя съ болѣе или менѣе глупою миной, въ болѣе или менѣе блестящей гостиной: "ахъ, мы обязаны вамъ столькими хорошими минутами!" или если я съѣмъ что-нибудь неудобоваримое, -- какая нибудь уличная газетка тотчасъ извѣстила бы публику: "дѣлимся съ читателями грустною новостью, что у нашего знаменитаго пана Х.Х. разстройство желудка". Такъ ты думаешь, что это можетъ меня осчастливить? Фи! за кого же ты меня считаешь?
   -- Послушай,-- сказалъ я, -- я не могу признать себя совершенно пустымъ человѣкомъ, но говорю тебѣ откровенно: когда люди видятъ во мнѣ какія-нибудь способности, когда говорятъ о нихъ, когда ихъ жалѣютъ, то хотя въ это время мое ничтожество менѣе предстоитъ передо мной, чѣмъ когда бы то ни было,-- это льстить моему самолюбію, доставляетъ мнѣ, можетъ быть, и горькое, но, все-таки, наслажденіе.
   -- Потому что ты жалѣешь самого себя, -- и совершенно резонно. Но не затемняй вопроса. Я рѣшительно несогласенъ, чтобы кому-нибудь было пріятно, когда его назовутъ осломъ.
   -- Но уваженіе, которое идетъ за славой?
   Снятыньскій, человѣкъ живой, порывистый, имѣющій привычку во время разговора бѣгать по комнатѣ, садиться на всѣ стулья, столы и столики, сѣлъ на окно и отвѣтилъ:
   -- Уваженіе? Ошибаешься, мой другъ. У насъ какое-то странное общество, зависть какая-то непонятная. Я пишу комедіи, работаю для театра,-- хорошо; мое имя получило нѣкоторую извѣстность,-- еще лучше! Ты думаешь, что моимъ комедіямъ будутъ завидовать только одни драматурги?-- неправда. Мнѣ будутъ завидовать инженеръ, банковскій чиновникъ, педагогъ, желѣзно-дорожный агентъ, -- словомъ, люди, которые никогда не писали комедій. Эти люди въ сношеніяхъ съ тобой будутъ показывать видъ, что въ грошъ тебя не ставятъ, а за глаза постараются унизить тебя насколько возможно, чтобы самимъ возвыситься на твой счетъ. Всякій, заказавшій сюртукъ у моего портнаго, при первой возможности пожимаетъ плечами и говорить: "Снятыньскій! велика фигура! Тому же Пацюкевичу заказываетъ платье, кому и я!" Вотъ какъ у насъ,-- вотъ что ведетъ за собой твоя слава!
   -- Однако, она должна стоить чего-нибудь, если люди для нея, предъ ней сгибаются въ три погибели.
   Снятыньскій немного задумался и отвѣчалъ важно:
   -- Въ частной жизни славу можно оцѣнить постольку, поскольку изъ нея можно сдѣлать скамеечку подъ ноги любимой женщины.
   -- Этимъ опредѣленіемъ ты завоюешь себѣ новую славу.
   Снятыньскій подлетѣлъ ко мнѣ словно на крыльяхъ вѣтра.
   -- Ну, да, ну, да! Убери лавры въ чехолъ, иди съ ними къ любимому существу и скажи ему: "То, предъ чѣмъ люди сгибаются въ три погибели, что считаютъ за счастье, цѣнятъ наравнѣ съ богатствомъ,-- все это есть у меня, все это я добылъ,-- теперь ставь на него свои ножки!" Если ты сдѣлаешь это, то будешь любимъ всю жизнь,-- понимаешь? Ты хотѣлъ знать, чего стоитъ слава,-- вотъ тебѣ!
   Приходъ пани Снятыньской и Анельки прервалъ нашъ разговоръ. Они собирались идти въ теплицу.
   Однако, что за бѣсенокъ сидитъ въ пани Снятыньской! Она явилась какъ будто затѣмъ, чтобъ испросить у мужа позволенія, и, получивъ его, обратилась ко мнѣ съ самымъ невиннымъ видомъ:
   -- А вы позволите Анелькѣ идти?
   Что Анелька покраснѣла до ушей -- весьма естественно; но что я, старый воробей, также смѣшался въ первую минуту -- этого я не могу простить себѣ. Сохраняя, все-таки, наружное спокойствіе, я подошелъ къ Анелькѣ, поднесъ къ губамъ ея руку и отвѣтилъ:
   -- Здѣсь, въ Плошовѣ, Анелька распоряжается всѣмъ и я первый готовъ къ ея услугамъ.
   Мнѣ самому хотѣлось пойти вмѣстѣ съ ними въ теплицу, но я удержался. Я чувствовалъ потребность говорить объ Анелькѣ, о своемъ будущемъ супружествѣ и зналъ, что Снятыньскій, въ концѣ-концовъ, дойдетъ и до этого. Я даже облегчилъ ему дорогу, спросивъ послѣ ухода нашихъ дамъ:
   -- Такъ ты непоколебимо вѣришь въ свои жизненные догматы?
   -- Теперь больше, чѣмъ когда-нибудь, иди, вѣрнѣе, такъ же, какъ и прежде. Нѣтъ на свѣтѣ болѣе истасканнаго выраженія, какъ любовь,-- противно даже употреблять его; но тебѣ, съ глазу на глазъ, я скажу: любовь въ значеніи общемъ, любовь въ значеніи частномъ,-- и при существованіи ея къ чорту всякую критику! Да, это мое жизненное правило! Моя философія опирается на томъ, чтобы не философствовать надъ этимъ правиломъ, и я увѣренъ, что въ данномъ случаѣ я разсуждаю не глупѣе другихъ. Съ моими догматами жизнь что-нибудь значитъ, безъ нихъ -- игра не стоитъ свѣчъ.
   -- Мы говорили о любви въ частномъ значеніи этого слова, по лучше замѣнимъ это понятіе словомъ женщина.
   -- Хорошо, замѣнимъ. И такъ, женщина...
   -- Другъ мой, развѣ ты не видишь, на какомъ страшно хрупкомъ фундаментѣ ты основываешь свое личное счастье?
   -- На такомъ же хрупкомъ, на какомъ основана жизнь, -- не больше.
   Но я имѣлъ въ виду не какую-нибудь катастрофу, -- смерть или разлуку,-- и перебилъ Снятыньскаго:
   -- Подожди, ты не такъ понялъ меня. Я хотѣлъ сказать, что ты вынулъ хорошій билетъ, но можно вынуть и дурной.
   Снятыньскій ничего не хотѣлъ слышать. По его мнѣнію, изъ этой лотереи на сто билетовъ приходятся девяносто хорошихъ. Женщины, по его мнѣнію, лучше, чище, благороднѣе насъ.
   -- Мы дрянь въ сравненіи съ ними!-- кричалъ онъ, махая руками и своею свѣтлорусою гривой.-- Именно дрянь! Это я говорю тебѣ, я наблюдаю жизнь, я умѣю наблюдать, хотя бы благодаря своей профессіи драматурга.
   Онъ сѣлъ въ кресло, какъ на коня, и продолжалъ съ неменьшимъ пыломъ:
   -- Есть, какъ говоритъ Дюма, обязьяны изъ страны Подъ, на которыхъ нѣтъ никакого удержу, но на то у тебя и глаза, чтобъ ты не выбиралъ себѣ обезьяны; вообще женщина не обманетъ мужа, не измѣнитъ ему, если онъ самъ не развратитъ ея сердца, не потопчетъ или не испугаетъ и не оттолкнетъ своимъ ничтожествомъ, своимъ эгоизмомъ, узкостью понятій, убожествомъ и дрянностью своей натуры. И люби, притомъ! Пускай она чувствуетъ себя не только твоею самкой, но твоею главой, твоимъ дѣтищемъ, твоимъ другомъ. Носи ее за пазухой, пусть ей будетъ тепло. И тогда можешь быть совершенно спокоенъ, она будетъ годъ отъ году все тѣснѣй, все крѣпче прижиматься къ тебѣ и, наконецъ, вы сростетесь, какъ сіамскіе близнецы. Не дашь этого, испортишь ее, оттолкнешь -- она уйдетъ. Уйдетъ, какъ только къ ней протянется болѣе честная рука, потому что должна уйти, потому что уваженіе и тепло необходимо ей, какъ воздухъ для дыханія.
   И онъ такъ напиралъ на меня ручками кресла, что я долженъ былъ прибѣгнуть къ отступленію; такимъ образомъ, мы отступили къ самому окну. Тогда Снятыньскій вскочилъ со своего коня и закричалъ опять:
   -- Какъ вы тупы! Во время такой всеобщей засухи, такого неурожая на личное счастье, какимъ отличается нашъ вѣкъ, при отсутствіи всѣхъ основаній, надеждъ и т. п.-- и отъ этого счастья бѣжать! Мерзнуть на форумѣ и не развести огня въ своей хижинѣ! Глупость дальше идти не можетъ. И я прямо говорю тебѣ: женись!...
   Онъ указалъ мнѣ въ окно Анельку, возвращающуюся изъ теплицы.
   -- Вотъ гдѣ твое счастье!-- вонъ тамъ, въ теплыхъ ботинкахъ въ снѣгу увязло! Повторяю тебѣ: женись! На вѣсъ золота цѣни ее!... Что я говорю, на вѣсъ золота!-- на вѣсъ брилліантовъ! У тебя нѣтъ угла, чтобъ преклонить голову ни въ физическомъ смыслѣ этого слова, ни въ умственномъ и моральномъ, у тебя нѣтъ ни опоры, ни покою,-- и все это она дастъ тебѣ. Только не перефилософствуй ее, какъ перефилософствовалъ свои способности и свои тридцать пять лѣтъ жизни!
   Онъ не могъ сказать мнѣ ничего лучшаго, болѣе благороднаго, болѣе согласнаго съ моими желаніями. Я пожалъ его руку и отвѣтилъ:
   -- Нѣтъ, ее я не перефилософствую, потому что люблю ее.
   И мы обнялись.
   А тутъ пришли и наши дамы. Пани Снятыньская сказала:
   -- Уходя, я слышала споръ, но теперь вижу, что все кончилось благополучно. Можно узнать, о чемъ вы спорили?
   -- О женщинахъ,-- отвѣтилъ я.
   -- И чѣмъ же кончилось дѣло?
   -- Какъ видите, объятіями, а дальнѣйшія послѣдствія явятся вскорѣ.
   Снятыньскихъ ожидали сани. День клонился къ вечеру, погода стояла чудесная и мы съ Анелькой пошли провожать гостей до воротъ парка.
   И вотъ тутъ-то все и случилось. Проводивъ Снятыньскихъ, мы возвращались домой. Смеркалось уже, но вечерняя заря еще не успѣла догорѣть и поэтому я видѣлъ ясно лицо Анельки. Она была сильно взволнована. Я догадался, что она откровенно говорила съ пани Снятыньской и, можетъ быть, разсчитывала услыхать отъ меня давно желаемое слово. Это слово жгло мои губы, но, о чудо! я, который думалъ, что владѣю собою въ любовныхъ дѣлахъ, какъ никто, я, который во время "часовъ упражненій" если и не съ достаточнымъ искусствомъ, то, по крайней мѣрѣ, съ совершеннымъ хладнокровіемъ отражалъ самые страшные удары, былъ теперь взволнованъ, какъ гимназистъ. Я чувствовалъ, что если заговорю, то не своимъ голосомъ, не найду надлежащихъ выраженій и молчалъ.
   Въ этомъ молчаніи мы приближались къ крыльцу. Я подалъ Анелькѣ руку,-- поверхность снѣга была гладка, какъ зеркало,-- к когда она оперлась на мое плечо, я еще разъ почувствовалъ, какъ дорогй мнѣ эта дѣвушка. Это чувство охватило меня дрожью и жгучею искрой пробѣжало по всѣмъ нервамъ.
   Мы вошли въ сѣни. Тамъ никого не было, царила темнота, только изъ открытыхъ дверокъ печки виднѣлся красноватый огонекъ. Все молча, среди полумрака я начиналъ снимать съ Анельки мѣховую накидку, и когда вдругъ изъ подъ накидки повѣяло на меня тепломъ, обнялъ ее, привлекъ къ себѣ и коснулся губами ея лба.
   Я почти не сознавалъ, что дѣлаю. Анелька, должно быть, совершенно смутилась, потому что не оказала мнѣ ни малѣйшаго сопротивленія. Но изъ корридора послышались чьи-то шаги,-- она вырвалась изъ моихъ объятій и убѣжала къ себѣ наверхъ, а я, совершенно взволнованный, вошелъ въ столовую.
   На долю каждаго мужчины, одареннаго нѣкоторою ловкостью, иногда выпадаютъ такія минуты,-- выпадали онѣ и на мою долю, но я всегда бывалъ спокоенъ при подобныхъ обстоятельствахъ и вполнѣ владѣлъ собою. А теперь впечатлѣнія и мысли кружились въ моей головѣ, какъ листья, гонимые вѣтромъ. Къ счастью, столовая была пуста,-- тетя и мать Анельки сидѣли дальше, въ маленькой гостиной.
   Я пошелъ въ гостиную, но мысли мои были такъ далеки, что я едва понималъ, что говорятъ мнѣ дамы. Меня охватило безпокойство. Мнѣ представилось, какъ Анелька сидитъ теперь въ своей комнаткѣ и сжимаетъ виски руками; мнѣ хотѣлось узнать и перечувствовать, что въ это время дѣлается въ ея головѣ и сердцѣ. Но Анелька скоро и сама пришла. Я вздохнулъ свободнѣй,-- мнѣ почему-то думалось, что въ этотъ вечеръ она не покажется. Глаза ея горятъ, на щекахъ два яркихъ пятна. Она, очевидно, хотѣла освѣжить себя пудрой,-- слѣдъ остался около лѣваго виска. При видѣ ея я вздрогнулъ. Я почувствовалъ, что очень люблю ее.
   За своею работой Анелька сидѣла съ низко опущенною головой, но я замѣтилъ, что порой она тяжело вздыхаетъ, и нѣсколько разъ поймалъ ея быстрый взглядъ, вопросительный, полный безпокойства. Желая разъяснить это безпокойство, я вмѣшался въ бесѣду старыхъ дамъ (онѣ говорили о Снятыньскомъ) и сказалъ:
   -- Снятыньскій обругалъ меня сегодня Гамлетомъ за то, что я много философствую, но я докажу ему, что я не Гамлетъ, и не дальше, какъ завтра.
   Слово "завтра" я выговорилъ съ особымъ удареніемъ и видѣлъ, что Анелька поняла меня отлично и отвѣтила долгимъ взглядомъ. Тетушка, не догадываясь, о чемъ идетъ дѣло, спросила:
   -- Такъ вы увидитесь завтра?
   -- Намъ нужно было бы быть на его комедіи. Если Анелька согласится, мы можемъ завтра поѣхать.
   Милая дѣвушка подняла на меня свои смущенные, но полные довѣрія глаза и отвѣтила съ неописуемою кротостью:
   -- Я на все съ радостью согласна!
   Была минута, когда мнѣ хотѣлось покончить все сразу, и, можетъ быть, я долженъ былъ все кончить, но слово "завтра" было уже произнесено, и я удержался.
   Я испытываю чувство человѣка, который зажимаетъ себѣ пальцами глаза, уши и ноздри, чтобы нырнуть въ глубину.
   Но я увѣренъ, что на днѣ этой глубины найду настоящій перлъ.
   

6 марта. Римъ, Casa Оsoria.

   Я со вчерашняго дня въ Римѣ. Отецъ не такъ болѣнъ, какъ я опасался. Лѣвая рука и лѣвая сторона тѣла на половину парализованы, но врачи успокоиваютъ меня, что сердце не затронуто и что въ такомъ положеніи можно прожить цѣлые годы.
   

7 марта.

   И такъ, Анелька осталась въ неизвѣстности, въ ожиданіи, въ тревогѣ. Но я не могъ поступить иначе. На другой день послѣ визита Снятыньскаго я получилъ письмо изъ Рима. "Спѣши, дорогой мальчикъ,-- писалъ отецъ,-- мнѣ хотѣлось бы еще разъ обнять тебя передъ смертью, а я уже чувствую, что мою ладью прибило къ берегу". Очевидно, послѣ такого письма я выѣхалъ съ первымъ же поѣздомъ и до Рима нигдѣ не останавливался. Въ минуту выѣзда я думалъ, что не застану отца въ живыхъ. Напрасно тетка успокоивала меня, что еслибъ опасность была такъ близка, то отецъ прислалъ или приказалъ бы отправить мнѣ телеграмму. Я знаю, что у отца есть свои странности, къ числу которыхъ принадлежитъ его антипатія къ телеграфу. Наконецъ, тетка только притворялась спокойною, а на самомъ дѣлѣ тревожилась не меньше меня.
   Среди этой суеты, горя, въ предчувствіи тяжелой утраты я не могъ и не хотѣлъ свататься. Было бы совершенно неестественнымъ и циничнымъ съ моей стороны шептать нѣжныя слова, не зная навѣрное, не испускаетъ ли въ эту минуту отецъ послѣднее дыханіе. Понимали это всѣ, а въ особенности понимала Анелька. При отъѣздѣ я сказалъ ей: "я напишу тебѣ изъ Рима", а она отвѣтила: "прежде всего, да ниспошлетъ тебѣ Господь спокойствіе". Она мнѣ вѣрила вполнѣ. Правильно или нѣтъ, я пользуюсь репутаціей человѣка легкомысленнаго по отношенію къ женщинамъ, и это должно было дойти до ушей Анельки, но, можетъ быть, потому-то милая дѣвушка и оказываетъ мнѣ большое довѣріе. Я почти слышу, какъ ея чистая душа говоритъ мнѣ: "тебя осуждаютъ несправедливо, ты не легкомысленъ, а тѣ, которые обвиняютъ тебя, говорятъ такъ потому, что не умѣли любить тебя такою чистою и глубокою любовью, какою люблю тебя я". И Анелька права. Можетъ быть, во мнѣ есть жилка вѣтренности, но что на развитіе такой наклонности сильно вліяли вѣтренность, пустота и безплодность чувствъ, съ которыми я сталкивался,-- въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія. Это могло совершенно исказить и изсушить мое сердце, и тогда такое существо, какъ Анелька, должно было бы расплачиваться за вины другихъ. Но я думаю, что для меня есть еще спасеніе и врачъ не пришелъ ко мнѣ черезъ-чуръ поздно. Впрочемъ, кто знаетъ, можетъ ли существовать и самое слово "черезъ-чуръ поздно", и чистое женское сердце не обладаетъ ли даже способностью воскрешать умершихъ?
   А, можетъ быть, и мужское сердце обладаетъ большею способностью возрождаться. Существуетъ преданіе объ іерихонской розѣ, которая можетъ высохнуть совершенно и затѣмъ воскреснутъ при первой каплѣ дождя и пустить новые листья. Я замѣтилъ, что въ мужской натурѣ гораздо больше упругости, чѣмъ въ женской. Мужчина иногда замарается въ такомъ гнусномъ развратѣ, что половина этого яда покрыла бы разъ навсегда смертельною проказой душу женщины, и что же?-- сынъ Адама не только съумѣеть стряхнуть съ себя заразу, не только съумѣеть возстановить свѣжесть и моральное здоровье, но даже дѣвственность души. Съ другой стороны, я зналъ женщинъ съ сердцемъ, обезплодѣвшимъ до такой степени, что въ немъ не могла жить не только любовь, но даже и уваженіе къ кому-нибудь или къ чему-нибудь. Мужчинъ такихъ я не видалъ. Любовь рѣшительно возвращаетъ намъ дѣвственность.
   Подобныя опредѣленія могутъ показаться странными, если они вышли изъ-подъ пера скептика, но, вѣдь, я не питаю довѣрія къ своимъ сомнѣніямъ, точно также какъ и ко всякимъ правиламъ и аксіомамъ, которыя для большинства людей служатъ основаніями жизни. Я въ любую минуту готовъ согласиться съ тѣмъ, что мое сомнѣніе такъ же далеко отъ истины, какъ и эти аксіомы. Если я пишу, то пишу подъ вліяніемъ чувства къ Анелькѣ, которая, можетъ быть, сама не знаетъ, какую мудрую дорогу выбрала она, оказывая мнѣ такое безграничное довѣріе, какъ это довѣріе привязываетъ меня къ ней. Наконецъ, говорю ли я о любви, или еще о какомъ-нибудь жизненномъ факторѣ, я говорю и пишу то, что мнѣ кажется сегодня. Какъ я взгляну на это завтра -- не знаю. Ахъ, еслибъ я зналъ, что какой-нибудь мой взглядъ, какое-нибудь убѣжденіе, какое-нибудь правило устоитъ противъ завтрашняго и послѣзавтрашняго дуновенія скептицизма, я ухватился бы за него обѣими руками, создалъ бы изъ него свою религію и поплылъ бы, какъ Снятынскій, на всѣхъ парусахъ, при яркомъ солнечномъ свѣтѣ, вмѣсто того, чтобы блуждать во мракѣ и пустотѣ!
   Однако, я не хочу обращаться къ моей внутренней трагедіи. Что касается любви вообще, то, какъ человѣкъ, скептически относящійся къ жизни и всѣмъ ея явленіямъ, я могу и надъ любовью произнести Соломоново vanitas vanitatum. Но я былъ бы слѣпцомъ, еслибъ не замѣтилъ, что изо всѣхъ жизненныхъ стимуловъ любовь самый сильный и настолько могучій, что стоитъ мнѣ только подумать объ этомъ, окинуть умственнымъ взоромъ вѣчно волнующееся море жизни, чтобы придти въ изумленіе отъ этого могущества. Вещь это извѣстная и знакомая всѣмъ, какъ восходъ солнца или приливы и отливы океана, и, все-таки, постоянно приводящая всѣхъ въ изумленіе. Послѣ Эмпедокла, который угадалъ, что Эротъ извлекъ свѣтъ изъ нѣдръ хаоса, метафизика не сдѣлала ни шагу впередъ. Одна смерть -- сила одинаково безпощадная, но въ вѣковой борьбѣ этихъ двухъ силъ любовь беретъ ее за горло и придавливаетъ ея грудь своимъ колѣномъ, побиваетъ ее и днемъ и ночью, побиваетъ каждою весной, ходитъ за нею шагъ за шагомъ,-- и въ каждую выкопанную ею яму бросаетъ посѣвъ новой жизни. Люди, занятые обыденными дѣлами, забываютъ, или не хотятъ помнить, что служатъ только исключительно любви. Страшно подумать, что воинъ, государственный канцлеръ, земледѣлецъ, купецъ, банкиръ, во всѣхъ своихъ усиліяхъ, съ виду не имѣющихъ ни малѣйшей связи съ любовью, на самомъ дѣлѣ служатъ только этой силѣ, по велѣнію которой руки мужчины простираются къ женщинѣ. Какимъ безумнымъ парадоксомъ показалось бы какому-нибудь Бисмарку, еслибъ кто-нибудь сказалъ ему, что конечная цѣль всѣхъ его стремленій, это -- соединить уста Германа съ устами Доротеи. Безумно и то, что этотъ парадоксъ написалъ я, а, тѣмъ не менѣе... Тѣмъ не менѣе, Бисмаркъ работаетъ надъ увеличеніемъ нѣмецкаго могущества, а это могущество не можетъ проявиться иначе, какъ черезъ Германа и Доротею.
   Еще въ университетѣ я прочиталъ въ какой-то арабской газетѣ сравненіе любви съ пастью ада. Я забылъ имя поэта, но мысль осталась въ моей памяти. Дѣйствительно, въ головѣ кружится, когда подумаешь объ этой силѣ. Всѣ явленія жизни ничто иное, какъ разнородныя формы одной и той же идеи. Какъ говорили элеатики, "ἔν καἱ πᾶν". И правда, только она одна и есть, она одна властвуетъ, она одна существуетъ, соединяетъ, поддерживаетъ, творитъ.
   

10 марта.

   Сегодня я разорвалъ три или четыре письма къ Анелькѣ. Послѣ обѣда я пошелъ въ мастерскую отца, чтобы поговорить съ нимъ о намѣреніяхъ тетки. Отецъ разсматривалъ въ увеличительное стекло еще полные земли эпилихніоны, которые ему прислали изъ Пеленонста. Кстати, отецъ представляетъ изъ себя чудесное зрѣлище въ этой комнатѣ, куда свѣтъ проникаетъ сквозь бѣлыя и цвѣтныя стекла, посреди этрусскихъ вазъ, греческихъ и римскихъ обломковъ. Въ такой обстановкѣ лицо его напоминаетъ лицо "божественнаго" Платона или какого-нибудь греческаго мудреца. Увидавъ меня, онъ оставилъ свои занятія, внимательно выслушалъ и спросилъ:
   -- Ты не рѣшаешься?
   -- Не то что не рѣшаюсь, а думаю и хочу знать, чего мнѣ хочется.
   -- Ну, тогда я скажу тебѣ: я самъ былъ человѣкомъ, который не меньше тебя любилъ провѣрять себя и объяснять себѣ всѣ явленія жизни. Но когда я узналъ твою мать, я сразу потерялъ эту способность. Я зналъ только одно, что мнѣ страстно хочется обладать ею, и больше ни о чемъ я знать не хотѣлъ.
   -- И?
   -- И если ты хочешь такъ же страстно -- женись. Нѣтъ, я не то говорю: если ты хочешь такъ же страстно, то женишься безо всякой помощи и совѣта, а потомъ будешь такъ же счастливъ, какъ былъ счастливъ я, пока не умерла твоя мать.
   Мы замолчали на минуту. Еслибъ я захотѣлъ примѣнить къ себѣ вполнѣ слова отца, то едва ли бы нашелъ въ нихъ какое-нибудь утѣшеніе. Несомнѣнно, я люблю Анельку, но не дошелъ еще до того, чтобы во мнѣ не было мѣста никакой рефлексіи. Но это вовсе не плохой знакъ; поколѣніе, къ которому я принадлежу, подвинулось на одну ступень по лѣстницѣ самопознанія. Во мнѣ вѣчно живутъ два существа -- актеръ и зритель. Часто зритель недоволенъ актеромъ, но теперь между ними царствуетъ полное согласіе. Отецъ первый прервалъ молчаніе.
   -- Скажи мнѣ, какая у нея наружность?
   Я принесъ большую, превосходную фотографію Анельки, и отецъ началъ разсматривать ее съ большимъ интересомъ.
   Съ такимъ же интересомъ и я смотрѣлъ на него. Въ немъ сразу проснулся художникъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, тонкій знатокъ и любимецъ женщинъ, бывшій "Léon l'invincible". Прислонивъ портретъ къ своей полумертвой лѣвой рукѣ, онъ схватилъ правою лупу и, то приближая, то отдаляя ее, заговорилъ:
   -- Если бы не нѣкоторыя мелкія особенности, это было бы лицо Ари-Шеффера... Она была бы очень хороша со слезами на глазахъ... Есть люди, которые не любятъ въ женщинахъ ангельскаго выраженія, но, по мнѣ, научить ангела быть человѣкомъ -- это верхъ побѣды... Очень хороша и очень оригинальна... Enfin tout ce qu'il y a de plus beau au monde, c'est la femme!
   Тутъ онъ снова навелъ стекло и добавилъ:
   -- Судя по лицу, да еще по лицу, снятому фотографическимъ способомъ, всегда можно ошибиться, но у меня есть кое-какая опытность. По моему мнѣнію, это глубоко-честная натура. Такъ мнѣ кажется... Дай тебѣ Богъ счастья, дитя мое, мнѣ очень нравится твоя Анелька... Я всегда опасался, что ты женишься на иностранкѣ,-- на своей жениться лучше...
   Я подошелъ къ отцу и онъ обнялъ меня правою рукой.
   -- Чего бы я не далъ, чтобы такъ же обнять твою невѣсту!
   Я началъ увѣрять его, что это скоро будетъ. Тетя, Анелька и ея мать должны будутъ пріѣхать въ Римъ. Я сдѣлаю письменное предложеніе и дамы, конечно, не откажутся пріѣхать сюда въ виду положенія моего отца. Въ такомъ случаѣ свадьба совершилась бы въ Римѣ и очень скоро.
   Отцу очень понравился этотъ планъ: старые и больные люди любятъ видѣть вокругъ себя жизнь и движеніе. Я зналъ также, что и Анелька будетъ довольна такимъ оборотомъ дѣла, и мало-по-малу самъ приходилъ въ хорошее расположеніе духа. Въ теченіе недѣли все могло быть кончено. Я чувствовалъ, что такая энергія и такая рѣшительность не согласны съ моею натурой, но мысль, что отваживаюсь даже и на это, доставляла мнѣ большое удовольствіе. Потомъ мое воображеніе рисовало мнѣ, какъ я буду водить Анельку по Риму. Только здѣшніе жители понимаютъ, какое наслажденіе показывать кому-нибудь здѣшніе памятники, а въ особенности показывать ихъ любимой женщинѣ.
   Нашъ разговоръ прервали мистеръ и мистрисъ Дэвисъ,-- они каждый день приходятъ провѣдывать отца. Онъ -- изъ англійскихъ евреевъ, она -- итальянская патриціанка и вышла замужъ изъ-за денегъ. Дэвисъ -- мозглякъ, который пользовался жизнью вдвое больше, чѣмъ это дозволяли его слабыя силы. Теперь ему угрожаетъ разжиженіе мозга, онъ равнодушенъ ко всему на свѣтѣ,-- однимъ словомъ, представляетъ изъ себя типъ, часто встрѣчающійся въ гидропатическихъ заведеніяхъ. Она напоминаетъ Юнону со своими сросшимися надо лбомъ бровями и формами греческой статуи. Не люблю я ее: она точно пизанская башня -- вѣчно наклоняется, но никогда не падаетъ. Годъ тому назадъ я ухаживалъ за нею, она сильно кокетничала со иной, и все это осталось для насъ обоихъ безъ всякаго результата. Отецъ питаетъ къ ней большую слабость. Я даже подозрѣвалъ, что онъ любитъ ее. Во всякомъ случаѣ, мистрисъ Дэвисъ восхищаетъ его, какъ художника и мыслителя: она, дѣйствительно, очень красива и необычайно развита. Они ведутъ безконечные споры, которые отецъ называетъ: "causeries Romaines" и находитъ въ нихъ удовольствіе, можетъ быть, потому, что такое разрѣшеніе жизненныхъ загадокъ съ прекрасною женщиной представляется ему чѣмъ-то чисто итальянскимъ, поэтическимъ, достойнымъ временъ Возрожденія. Я рѣдко принимаю участіе въ ихъ разговорахъ, потому что не вѣрю искренности мистрисъ Дэвисъ. Мнѣ кажется, что это дѣйствительно необычайное развитіе есть развитіе мозга, а не души, что на самомъ дѣлѣ ее ничто не интересуетъ, кромѣ ея красоты и личнаго удобства. Я встрѣчалъ здѣсь не разъ женщинъ, на видъ полныхъ вдохновенія, которыя, однако, въ концѣ-концовъ, смотрятъ на религію, философію и искусство какъ на принадлежность туалета. Отъ времени до времени онѣ надѣваютъ на себя то то, то другое, думая, что имъ это къ лицу. Я допускаю, что, въ силу такого разсужденія, мистрисъ Дэвисъ наряжается иногда въ жизненныя задачи, иногда въ древнюю Грецію и древній Римъ, иногда въ Ренесансъ, въ галлерею Боргезе или Колонна и тому подобное. Я понимаю, что могучія духовныя организаціи могутъ сдѣлаться центральнымъ пунктомъ всего свѣта, но въ женщинахъ, занятыхъ суетными и скоропреходящими вещами, это является смѣшнымъ и глупымъ эгоизмомъ.
   Я задаю себѣ вопросъ: откуда берется любовь, скажу даже больше -- уваженіе мистрисъ Дэвисъ къ моему отцу?-- и думаю, что нашелъ отвѣтъ. Отецъ, со своею великолѣпною головой патриція-философа, съ манерами, напоминающими XVIII вѣкъ, является для нея чѣмъ-то вродѣ "objet d'art", -- роскошнымъ умственнымъ зеркаломъ, передъ которымъ мистрисъ Дэвисъ можетъ вдоволь любоваться своимъ умомъ и красотою. Притомъ, она очень благодарна ему за то, что онъ смотритъ на нее безъ всякой критики, очень любитъ ее. Можетъ быть, на этой почвѣ и въ ней возросло нѣчто вродѣ привязанности къ нему, -- по крайней мѣрѣ, онъ сталъ ей почти необходимъ. Кромѣ того, мистрисъ Дэвисъ, пользующаяся репутаціей кокетки, бывая у отца, какъ бы отвѣчаетъ свѣту: "неправда,-- вотъ вамъ старикъ семидесяти лѣтъ, никто не можетъ заподозрѣть, что я хочу покорить его сердце, а я отношусь къ нему лучше, чѣмъ къ кому бы то ни было". Наконецъ, она, дѣйствительно, происходитъ изъ стариннаго итальянскаго рода, но мистрисъ Дэвисъ, несмотря на свое колоссальное состояніе, -- только мистрисъ Дэвисъ,-- значитъ, дружба съ отцомъ до нѣкоторой степени укрѣпляетъ ея положеніе въ большомъ свѣтѣ.
   Было время, когда я спрашивалъ себя: не ради ли меня дѣлаются эти ежедневные визиты, -- и, кто знаетъ... Во всякомъ случаѣ, не мои достоинства привлекаютъ эту женщину, а тѣмъ менѣе ея чувства. Но она чувствуетъ, что я смотрю на нее скептически, это грызетъ ее, быть можетъ, она ненавидитъ меня, но была бы въ восторгѣ, еслибъ я упалъ передъ нею на колѣни. Я и упалъ бы передъ нею на колѣни, потому что она представляетъ изъ себя чудеснѣйшій экземпляръ; я сдѣлалъ бы это хотя бы ради ея сросшихся бровей и плечъ, достойныхъ Юноны, но за цѣну, на которую она не можетъ согласиться.
   Сейчасъ же послѣ прихода Дэвисовъ отецъ началъ какой-то философскій разговоръ, который, переходя съ вопроса на вопросъ, остановился на анализѣ человѣческихъ чувствъ. Мистрисъ Дэвисъ высказала нѣсколько очень мѣткихъ замѣчаній. Изъ музея мы перешли на внутреннюю террасу, выходящую въ садъ. Десятое марта только, а здѣсь уже весна во всей ея силѣ. Въ нынѣшнемъ году весна ранняя. Днемъ жара, магноліи, какъ снѣгомъ, покрыты цвѣтами, ночи теплыя, какъ въ іюлѣ. Тутъ совсѣмъ не тотъ свѣтъ, что въ нашемъ Плошовѣ. Я вдыхаю воздухъ всею грудью. Мистрисъ Дэвисъ на террассѣ, при свѣтѣ полной луны, была прекрасна, какъ сонъ античнаго грека. Я замѣтилъ, что она находится подъ впечатлѣніемъ этой неподдающейся описанію римской ночи. Голосъ ея звучалъ мягче и тише, чѣмъ обыкновенно. Можетъ быть, она, какъ всегда, такъ и теперь, думала только о себѣ и себя только видѣла одѣтою въ лунный свѣтъ, тишину и запахъ магнолій. Но эта одежда оказывалась удивительно ей къ лицу. Если бы мое сердце не было занято Анелькой, я пришелъ бы въ восторгъ. При этомъ нужно прибавить, что мистрисъ Дэвисъ говорила вещи? которыя не каждому мужчинѣ придутъ въ голову.
   Вообще, во время этихъ "causeries Romaines", мнѣ всегда представляется, что и отецъ, и я, и мистрисъ Дэвисъ,-- всѣ мы, люди, принадлежащіе къ извѣстному классу общества, не живемъ на самомъ дѣлѣ жизнью дѣйствительно реальной. Подъ нами что-то творится, что-то возникаетъ, идетъ борьба за существованіе, за кусокъ хлѣба, кипитъ реальная жизнь, полная муравьиной работы, звѣрскихъ потребностей, аппетитовъ, страсти, ежеминутныхъ усилій,-- жизнь, осязаемая со всѣхъ сторонъ, полная гула, который шумитъ, какъ море,-- а, мы вѣчно сидимъ себѣ на какихъ-нибудь террасахъ, разговариваемъ объ искусствѣ, литературѣ, любви, женщинахъ, чуждые той жизни, далекіе отъ нея, вычеркивающіе изъ семи дней недѣли шесть будничныхъ. Мы, сами не зная, обладаемъ и привязанностью, и нервами, и душой -- только на праздничный день. Погруженные въ блаженный диллетантизмъ, какъ въ теплую ванну, мы живемъ на половину на яву, на половину во снѣ. Проѣдая мало-по-малу наслѣдственное имѣніе и наслѣдственный запасъ мускульныхъ и нервныхъ силъ, мы постепенно теряемъ почву подъ ногами. Мы -- словно пушинка, носимая вѣтромъ. Едва только присядемъ мы куда-нибудь,-- дуновеніе реальной жизни сметаетъ насъ съ мѣста, и мы уступаемъ, потому что чувствуемъ себя не въ силахъ оказать сопротивленіе.
   Когда я думаю объ этомъ, меня поражаетъ тысяча живущихъ въ насъ противорѣчій. Мы считаемъ себя цвѣтомъ цивилизаціи, послѣднею ступенью, и утратили вѣру въ себя. Только самый глупый изъ насъ вѣритъ еще въ разумность нашего существованія. Въ жизни мы инстинктивно ищемъ праздничныхъ сторонъ, наслажденія и счастья, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, не вѣримъ и въ счастье. Правда, пессимизмъ нашъ легокъ и прозраченъ, какъ дымъ нашихъ гаванскихъ сигаръ, но, тѣмъ не менѣе, онъ заслоняетъ отъ насъ дальніе горизонты. За этими-то занавѣсями, за этимъ дымомъ, мы устраиваемъ себѣ отдѣльный міръ, отторгнутый отъ всеобщей жизни,-- міръ сна и тщеты.
   И если бы дѣло шло о такъ называемой родовой или денежной аристократіи, зрѣлище не было бы особенно важнымъ. Но къ этому отторгнутому міру принадлежатъ болѣе или менѣе всѣ люди высшей культуры, принадлежатъ отчасти наука, литература и искусство. Случилось что-то такое, отчего все это не живетъ въ самыхъ нѣдрахъ жизни и выдѣляется изъ него, образуетъ отдѣльные кружки и, вслѣдствіе того, увядаетъ само въ себѣ и не вліяетъ на смягченіе звѣрства милліоновъ людей, которые копошатся подъ нами.
   Я не говорю объ этомъ, какъ реформаторъ,-- у меня для этого не достаточно силъ. Наконецъ, что мнѣ за дѣло до всего этого? Все будетъ, какъ должно быть! Только по временамъ у меня является предчувствіе какой-то ужасной опасности, угрожающей нашей культурѣ. Волна, которая смоетъ насъ съ поверхности земли, захватитъ съ собою больше, чѣмъ та, что смыла міръ напудренныхъ париковъ и жабо. Правда, и тѣмъ людямъ, когда они гибли, казалось, что съ ними гибнетъ и вся цивилизація...
   А, все-таки, какъ иногда хорошо сидѣть въ теплую, лунную ночь на террасѣ и тихимъ голосомъ разговаривать объ искусствѣ, литературѣ, любви и женщинахъ, и, притомъ, смотрѣть на залитый серебристымъ свѣтомъ божественный профиль такой женщины, какъ мистрисъ Дэвисъ!
   

10 марта.

   Горы, скалы и башни, по мѣрѣ того, какъ отдаляешься отъ нихъ, окутываются голубою мглой. Я замѣтилъ, что существуетъ нѣкотораго рода психическая мгла, которая точно также закрываетъ отъ насъ знакомыхъ намъ людей. И смерть есть ничто иное, какъ отдаленіе, но такое неизмѣримое, что существа, хотя бы самыя дорогія для насъ, погрузившись въ него, постепенно теряютъ свою реальность, окутываются синевою и становятся только дорогими тѣнями. Это понялъ греческій геній и населилъ Елисейскія поля толпою тѣней. Я не хочу злоупотреблять этими грустными сравненіями,-- я скоро намѣренъ писать къ Анелькѣ. Я увѣренъ, что чувство мое къ ней не уменьшилось, и, однако, она представляется мнѣ какъ бы подернутою голубою дымкой, менѣе реальной, чѣмъ представлялась въ Плошовѣ. И чувства мои къ ней не остались безъ измѣненія: она стала для меня болѣе любимою душой и немного менѣе желанною женщиной. Лучше ли это, или хуже? Съ извѣстной точки зрѣнія, лучше, потому что желанною женщиной для меня могла бы быть даже мистрисъ Дэвисъ. Съ другой стороны, кто знаетъ, не кроется ли здѣсь одна изъ причинъ, по которой я до сихъ поръ не писалъ Анелькѣ? Профиль мистрисъ Дэвисъ не играетъ здѣсь никакой роли. Даже больше: когда я сравниваю обѣихъ этихъ женщинъ, мое чувство къ той доходитъ почти до умиленія. И, вмѣстѣ съ тѣмъ, я оставляю ее въ неизвѣстности и заставляю испытывать всѣ муки тяжелаго ожиданія. Сегодня отецъ писалъ къ теткѣ, успокоивая насчетъ своего здоровья, я приписалъ къ его письму нѣсколько словъ, гдѣ только съ великимъ усиліемъ заставилъ себѣ засвидѣтельствовать свое почтеніе Анелькѣ и ея матери. Положимъ, въ припискѣ больше и сказать было нечего, но я могъ прибавить, что скоро буду писать самъ, и болѣе обстоятельно. Такое обѣщаніе было бы бальзамомъ для Анельки и старыхъ дамъ. Но я не сдѣлалъ этого,-- я былъ не въ состояніи. Сегодня для меня снова день отлива. Желаніе жить и вѣра въ будущее отступили далеко-далеко, такъ что ихъ не видно, а видно только сухое и песчаное дно. Мнѣ трудно бороться съ мыслью, что жениться на Анелькѣ я могу только тогда, когда приду къ полнѣйшему убѣжденію, что этотъ союзъ составитъ и мое, и ея счастье. При другихъ условіяхъ я не могу предложить своего сердца Анелькѣ, иначе я согрѣшу, обману ее, ибо во мнѣ самомъ нѣтъ никакой вѣры, а вмѣсто того живетъ сомнѣніе и апатія ко всему въ жизни.
   Ей плохо жить въ ожиданіи и неувѣренности, но мнѣ еще горше, и тѣмъ горше, чѣмъ глубже я люблю ее.
   

11 марта.

   Мистрисъ Дэвисъ, которой во время нашихъ "causerie" при лунномъ свѣтѣ я сообщилъ свои мысли о всемогуществѣ любви, назвала меня Анакреономъ, посовѣтовала украсить себя вѣнкомъ изъ дикаго винограда и потомъ спросила серьезно:
   -- Если вы на самомъ дѣлѣ такой человѣкъ, то зачѣмъ же вы разыгрываете роль пессимиста? Вѣра въ такое божество должна дѣлать человѣка счастливымъ.
   Почему?
   Я ей не отвѣтилъ, но самъ хорошо знаю, почему. Любовь побѣждаетъ даже смерть, но охраняетъ отъ ея леденящаго дыханія только одинъ видъ. А что мнѣ изъ того, что видъ сохранится, тогда какъ я, тотъ индивидуумъ, который чувствуетъ любовь, обреченъ на неумолимую и неизбѣжную гибель? Договоръ, въ силу котораго чувство, испытываемое индивидуумами, служитъ на пользу исключительно только виду, можно ли не назвать самою утонченнѣйшею жестокостью? Чувствовать въ себѣ біеніе безсмертной силы и знать, что впереди тебя ждетъ неизбѣжная смерть,-- вѣдь, это верхъ несчастія. Въ дѣйствительности существуютъ только индивидуумы, видъ -- понятіе общее и по отношенію къ отдѣльной единицѣ представляется полнѣйшею нирваной. Я понимаю любовь къ своему сыну, внуку, правнуку, то-есть къ единицамъ, предназначеннымъ на гибель, но патріотическую любовь къ своему виду можетъ питать или совершенно неискренній человѣкъ, или очень глупый доктринеръ. Теперь я понимаю, что послѣ Эмпедокла, по прошествіи многихъ вѣковъ, явились на свѣтъ Шопенгауэръ и Гартманъ.
   Мозгъ мой наболѣлъ такъ, какъ можетъ наболѣть развѣ спина носильщика, таскающаго непосильныя тяжести. Но носильщикъ-то, по крайней мѣрѣ, вырабатываетъ себѣ кусокъ хлѣба и спокойствіе.
   Все мнѣ припоминаются слова Снятыньскаго: "только не перефилософствуй ее, какъ перефилософствовалъ свои способности и тридцать пять лѣтъ жизни". Я знаю, что это не приведетъ ни къ чему, что въ этомъ заключается зло, но я не умѣю не мыслить ни о чемъ.
   

13 марта.

   Отецъ мой умеръ сегодня передъ утромъ. Былъ онъ болѣнъ только нѣсколько часовъ...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   

22 марта. Пели. Вилла Лаура.

   Смерть -- ужасная бездна. Хотя мы знаемъ, что и намъ нужно будетъ сойти въ нее, но, однако, если сходитъ кто-нибудь изъ нашихъ близкихъ и любимыхъ, у насъ, оставшихся на берегу, душа разрывается отъ тревоги, горя, отчаянія. Всѣ логическія разсужденія обрываются на краю этой бездны и человѣку хочется только взывать о помощи, которая ни откуда явиться не можетъ. Единственнымъ спасеніемъ, единственнымъ утѣшеніемъ могла бы быть вѣра, но у кого нѣтъ этого свѣта, тотъ можетъ окончательно ошалѣть въ такой вѣчной ночи. Десять разъ въ день мнѣ кажется, что не можетъ этого быть, что это невозможно, что было бы черезъ-чуръ страшно, если бы смерть оканчивала все,-- и десять разъ въ день мое чувство говоритъ мнѣ, что это такъ и есть.
   

23 марта.

   По пріѣздѣ изъ Плошова я засталъ отца въ такомъ хорошемъ состояніи, что мнѣ мысли не приходило о близости такого конца. И какими странными особенностями обладаетъ человѣческая натура! Свидѣтель Богъ, я совершенно искренно обрадовался, увидавъ отца, и, однако, вмѣстѣ съ тѣмъ, почувствовалъ оттѣнокъ какого-то разочарованія. Во время дороги я такъ набилъ себѣ голову мрачными картинами,-- мнѣ представлялся отецъ въ гробу, среди свѣчъ, рисовался я самъ, стоящій на колѣняхъ у его гроба,-- что мнѣ какъ будто бы стало жаль своего напраснаго сожалѣнія. Сегодня воспоминаніе объ этомъ предстало предо мной и меня грызетъ совѣсть. Какъ глубоко несчастенъ человѣкъ, душа и сердце котораго утратили свою простоту! Не менѣе горько, не менѣе похоже на угрызеніе совѣсти воспоминаніе и о томъ, что когда отецъ умиралъ, во мнѣ жило два человѣка: одинъ -- сынъ, у котораго страшно болѣло сердце, который грызъ пальцы, чтобы подавить подступающія къ горлу рыданія, другой -- педантъ, наблюдающій психологію смерти. Я несказанно несчастливъ, потому что натура у меня несчастная.
   Отецъ умиралъ въ полной памяти. Въ субботу вечеромъ онъ чувствовалъ себя хуже. Я распорядился, чтобы въ домѣ на всякій случай былъ докторъ. Докторъ прописалъ лѣкарство, по поводу котораго отецъ замѣтилъ, что оно можетъ ускорить припадокъ. Докторъ успокоилъ меня. По его словамъ, хотя вслѣдъ за первымъ параличомъ долженъ слѣдовать другой, но въ данномъ случаѣ онъ не опасается этого и думаетъ, что отецъ можетъ прожить еще нѣсколько лѣтъ. Объ этихъ нѣсколькихъ годахъ онъ сказалъ и отцу. Тотъ махнулъ рукою и отвѣтилъ: "увидимъ!" Такъ какъ онъ всегда доказывалъ несостоятельность медицины, всегда воевалъ съ докторами, то я оставался довольно спокойнымъ. Но около десяти часовъ вечера онъ вдругъ поднялся на креслѣ и крикнулъ:
   -- Леонъ! скорѣе ко мнѣ!...
   Черезъ четверть часа онъ лежалъ уже въ постели, а черезъ часъ началась агонія.
   

24 марта.

   Я убѣдился, что человѣкъ до послѣдней минуты жизни сохраняетъ всѣ особенности своего характера и даже свою оригинальность. И отецъ, при полномъ пониманіи торжественности приближающейся минуты, выказалъ нѣкоторое удовольствіе, что ошибся докторъ, а не онъ, и что его невѣріе въ медицину получило новое подтвержденіе. Я слушалъ, что онъ говорилъ въ послѣднія минуты своей жизни, и, кромѣ того, читалъ мысли, выражавшіяся на его лицѣ. Тутъ было и проникновеніе важностью приближающейся страшной минуты, и любопытство, какою можетъ быть жизнь за гробомъ, но ни тѣни сомнѣнія въ существованіи этой жизни. Былъ и оттѣнокъ безпокойства, хорошо ли его тамъ примутъ, въ соединеніи съ безсознательною, даже, пожалуй, наивною увѣренностью, что его, все-таки, примутъ не такъ, какъ перваго встрѣчнаго. Я не такъ буду умирать, у меня нѣтъ такихъ жизненныхъ основъ, которыя поддерживали бы меня даже и въ минуту смерти. Отецъ разставался съ жизнью съ глубокою вѣрой и сокрушеніемъ истиннаго христіанина. Въ минуту, когда онъ принималъ св. Дары, онъ казался такимъ чистымъ, почти святымъ, что образъ его навсегда останется въ моей памяти. Какимъ безплоднымъ, какимъ ничтожнымъ кажется мнѣ мой скептицизмъ въ сравненіи съ тою громадною силой вѣры, которая сильнѣе даже любви, которая умѣетъ торжествовать надъ смертью даже въ ту минуту, когда та гаситъ жизнь. Послѣ соборованія, отца охватилъ наплывъ чувствъ. Онъ сжалъ крѣпко, почти конвульсивно, мою руку и не выпускалъ ее, какъ будто бы цѣплялся за жизнь. Но дѣлалъ онъ это не изъ страха или отчаянія: онъ не боялся ничего. Немного погодя я замѣтилъ, что глаза его, все время устремленные на меня, становятся неподвижными, лицо блѣднѣетъ... онъ открылъ нѣсколько разъ уста, словно ловилъ воздухъ, глубоко вздохнулъ въ послѣдній разъ и... угасъ.
   Я не былъ при бальзамированіи тѣла,-- на это у меня не хватило силъ,-- но послѣ бальзамированія не отходилъ отъ него ни на минуту. Какъ ужасенъ весь погребальный обрядъ, эти катафалки, свѣчи, монахи съ лицами, закрытыми капюшонами, протяжное пѣніе! Въ ушахъ у меня еще до сихъ поръ стоитъ: "Anima ejus" и "Requiem aeternam". Дѣйствительно, отъ этихъ напѣвовъ вѣетъ страшнымъ холодомъ смерти. Прахъ отца вынесли изъ церкви Санта Марія Маджіоре, и я въ послѣдній разъ взглянулъ на дорогое для меня лицо. Campo Santo кажется зеленымъ островомъ среди пустыни. Весна въ нынѣшнемъ году ранняя. Деревья въ полномъ цвѣту, а мраморные памятники купаются въ волнахъ солнечнаго свѣта. Какъ ужасно сопоставленіе этой пробуждающейся жизни, этой зелени, солнца и щебетанья птицъ съ похоронами! За гробомъ шли толпы народа, потому что благотворительность отца сдѣлала его въ Римѣ такимъ же популярнымъ, какъ тетку въ Варшавѣ. Меня, впрочемъ, раздражало присутствіе сотни праздныхъ людей, на лицахъ которыхъ отражалось радостное весеннее настроеніе. Толпа, въ особенности въ Италіи, падка на зрѣлища всякаго рода; и теперь ее собрало не столько сочувствіе, сколько желаніе поглазѣть на пышныя похороны. Людской эгоизмъ не знаетъ границъ, и я увѣренъ, что даже люди нравственно развитые, во время шествія за погребальною колесницей, не могутъ отвязаться отъ чувства безсознательной радости, что смерть постигла кого-то другаго, а не ихъ, и что на катафалкѣ везутъ не ихъ бренные останки.
   Пріѣхала тетка,-- я вызвалъ ее телеграммой. Но она, съ точки зрѣнія своей ничѣмъ непоколебимой вѣры, смотритъ на смерть какъ на счастливую перемѣну и перенесла ударъ гораздо спокойнѣе, чѣмъ я. Это не мѣшало ей плакать искренними слезами у гроба брата, но не омрачило ея душевнаго спокойствія. Она ни однимъ словомъ не обмолвилась объ Анелькѣ, говорила только о моемъ одиночествѣ и тянула меня въ Плошовъ, увѣряя, что тамъ мнѣ будетъ легче, что тамъ около меня будетъ биться ея старое сердце, которое на всемъ свѣтѣ любитъ только одного меня. Теперь я раскаиваюсь въ этомъ, но тогда мнѣ показалось, что тетушка не покинула мысли женить меня, и это, въ присутствіи еще не остывшаго дорогаго праха, показалось мнѣ жесткимъ и страшно разстроило меня. Не до жизни мнѣ теперь, не до помолвокъ и свадебъ, когда на меня еще падаетъ зловѣщая тѣнь смерти. Я отвѣчалъ отказомъ, и отвѣчалъ рѣзко. Я отвѣчалъ, что поѣду путешествовать, вѣрнѣе всего, на Корфу, потомъ вернусь въ Римъ на двѣ недѣли для приведенія дѣлъ въ порядокъ, и только тогда пріѣду въ Плошовъ.
   Тетушка не настаивала. Она понимала мое горе и никогда не проявляла столько нѣжности, какъ теперь. Уѣхала она черезъ три дня послѣ похоронъ. На Корфу я не поѣхалъ, за то Дэвисы увезли меня въ себѣ на виллу въ Пели, гдѣ я и живу вотъ уже нѣсколько дней. Искренна или неискренна мистрисъ Дэвисъ,-- я не знаю и не хочу даже дознаваться, знаю только одно, что никакая сестра не могла бы окружить меня большимъ сочувствіемъ и заботливостью. Со своею, отравленною скептицизмомъ, натурой я готовъ всѣхъ подозрѣвать, но если бы оказалось, что я теперь ошибаюсь, то я чистосердечно созналъ бы свою вину передъ этою женщиной, потому что ея доброта выше всякой мѣры.
   

26 марта.

   Мои окна выходятъ на лазурную гладь Средиземнаго моря, замкнутую въ рамку изъ темнаго сафира. У берега волна блеститъ, точно огненная чешуя, за то вдали море гладко, тихо, словно дремлетъ подъ горячими лучами солнца. Латинскіе паруса рыбачьихъ лодокъ бѣлѣютъ и тутъ, и тамъ; разъ въ день по дорогѣ изъ Марсели въ Геную проходитъ пароходъ и тащитъ за собою пушистую кисть дыма, который, словно туча, чернѣетъ надъ моремъ, пока не растаетъ въ воздухѣ. Хорошо отдыхать здѣсь. Мысль разсѣевается, словно дымъ парохода между двумя необъятными лазурными пространствами, и человѣкъ живетъ какимъ-то счастливымъ растительнымъ существованіемъ. Вчера я чувствовалъ себя страшно измученнымъ, но сегодня полною грудью вдыхаю свѣжій морской воздухъ, оставляющій влажные атомы соли на моихъ губахъ. Какъ бы то ни было, Ривьера -- это chef-d'oevre творчества Бога. Воображаю, что теперь дѣлается въ Плошовѣ, какая тамъ слякоть, какіе скачки отъ холода къ теплу, отъ снѣжной каши, сыплящейся изъ мимоидущей тучи, до короткихъ проблесковъ солнечнаго луча. Тутъ небо свѣтло, безоблачно; морской вѣтеръ точно лобзаетъ васъ; упоительный запахъ резеды, геліотроповъ и розъ вливается въ открытое окно съ садовыхъ клумбъ, точно ѳиміамъ изъ сотни кадильницъ. Да, очаровательный край, "гдѣ зрѣютъ апельсины"... и дворецъ очаровательный, потому что вилла украшена всѣмъ, что могли сдѣлать милліоны мистера Дэвисъ и изящный вкусъ его жены. Меня окружаютъ чудныя произведенія искусства: картины, статуи, керамика, серебряныя вещи работы Бенвенуто. Глаза, восхищенные красотами природы, восхищаются и красотою искусства, и взоръ не знаетъ, на чемъ остановиться, до тѣхъ поръ, пока не остановится на очаровательной язычницѣ, госпожѣ всѣхъ этихъ сокровищъ, единственную религію которой составляетъ красота.
   Но я напрасно называю ее язычницей, ибо, повторяю, искренно или не искренно, она раздѣляетъ мое горе и старается утѣшить меня. Мы по цѣлымъ часамъ разговариваемъ о моемъ отцѣ и часто я вижу слезы на ея глазахъ. Она замѣтила, что музыка успокоиваетъ мои расшатавшіеся нервы, и играетъ до поздней ночи. Часто сижу я впотьмахъ въ своей комнатѣ, безцѣльно смотрю въ открытое окно на подернутое серебряною зыбью море и прислушиваюсь къ отдаленнымъ аккордамъ, смѣшивающимся съ плескомъ волнъ,-- прислушиваюсь до самозабвенія, до какого-то полусна, въ которомъ забываю о дѣйствительности и ея горестяхъ.
   29. Мнѣ не хочется даже и писать каждый день. Мы читаемъ вмѣстѣ Божественную Комедію или, вѣрнѣе, только ея послѣднюю часть. Когда-то меня привлекала къ себѣ полная гнѣва и ужаса пластика Ада, а теперь я съ наслажденіемъ погружаюсь въ ту свѣтлую мглу, населенную еще болѣе свѣтлыми духами, которая наполняетъ дантовскій Рай. По временамъ мнѣ сдается, что я вижу среди этого свѣта черты знакомаго, дорогаго мнѣ лица, и тогда мое горе становится почти сладкимъ. Только теперь я понялъ всѣ красоты Рая. Никогда человѣческій духъ такъ широко не распростиралъ крыльевъ, не охватывалъ такого необъятнаго пространства, не погружался такъ глубоко въ безконечность, какъ въ этой безсмертной и великой поэмѣ. Третьяго дня, вчера и сегодня мы читали въ лодкѣ. Мы обыкновенно отъѣзжаемъ очень далеко; если на морѣ тихо, я спускаю парусъ, и мы читаемъ, или, вѣрнѣе, читаетъ только она, а я слушаю. Вчера все небо послѣ заката окрасилось краснымъ свѣтомъ; она сидѣла противъ меня и читала, словно подъ наитіемъ вдохновенія, поднимая отъ времени до времени глаза, въ которыхъ отражался яркій свѣтъ зари. Посреди этого свѣта, вдали отъ берега, на едва колеблющейся лодкѣ, видя передъ собою прелестнѣйшую женщину и слушая Данта, я впадалъ въ заблужденіе, что не живу дѣйствительною жизнью.
   30. По временамъ горе, которое, казалось, начинало утихать, пробуждается во мнѣ съ новою силой. Тогда мнѣ хочется бѣжать отсюда.
   

2 апрѣля.

   Вчера была буря. Южный вѣтеръ гналъ громаду тучъ, словно табунъ дикихъ лошадей. Сначала онъ рвалъ и металъ ихъ, сгонялъ вмѣстѣ и разсѣивалъ въ разсыпную, затѣмъ подмялъ ихъ подъ себя и изъ всѣхъ силъ свалилъ въ море. Море потемнѣло въ мгновеніе ока, какъ лицо человѣка въ гнѣвѣ, и въ отместку начало плескать пѣною кверху. Борьба двухъ бѣшеныхъ силъ, поочередно наносящихъ другъ другу удары, сопровождаемые громомъ и молніею. Но все это длилось не долго. Намъ, все-таки, пришлось отложить нашу обычную прогулку,-- волны черезъ-чуръ были высоки. За то мы любовались бурей съ закрытаго стекляннаго балкона, а по временамъ смотрѣли другъ на друга. Трудно было заблуждаться долѣе! Между нами что-то возникаетъ, что-то начинаетъ возникать. Ни одинъ изъ насъ не сказалъ ни слова, выходящаго изъ границъ пріязни, ни одинъ не сдѣлалъ никакого признанія, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, когда мы говоримъ, то чувствуемъ, что слова наши имѣютъ какой-то другой, скрытый смыслъ. То же самое происходитъ, когда мы ѣдемъ на море, когда читаемъ вмѣстѣ, когда я слушаю ея игру. Всѣ эти наши дѣйствія кажутся только неискреннимъ покровомъ, подъ которымъ таится и ждетъ своего времени настоящая суть, покуда еще нѣмая, съ маскою на лицѣ, но вѣчно присущая намъ, какъ тѣнь, ходящая за нами. Никто изъ насъ до сихъ поръ не хочетъ назвать ее, хотя мы вѣчно чувствуемъ ея присутствіе. Явленіе это повторяется съ неумолимою неизбѣжностью всегда, разъ мужчина и женщина начнутъ оказывать вліяніе другъ на друга. Когда это вліяніе началось для насъ, я не могу сказать съ точностью; я скажу только, что оно пришло совсѣмъ неожиданно.
   Я принялъ приглашеніе Дэвисовъ, потому что мистрисъ Дэвисъ была другомъ моего отца и выказала мнѣ послѣ его смерти столько сочувствія, какъ никто въ Римѣ. Но у меня столько опытности, я такъ умѣю раздѣляться на двѣ половины, что немедленно по пріѣздѣ сюда понялъ, несмотря на свое неутихнувшее горе, что въ отношеніяхъ моихъ къ этой женщинѣ должны произойти перемѣны.; Я негодовалъ на себя за то, что чуть ли не на другой день послѣ тяжелой утраты я могъ придти къ такому положенію, но ничего не могъ сдѣлать съ собою. Теперь мои предположенія оправдываются. Если я и сказалъ, что наше будущее пока еще носитъ на лицѣ маску, то только потому, что не знаю, когда и въ какой формѣ наступитъ переломъ, но о сущности догадываюсь и весь отдаюсь очарованію этихъ догадокъ. Я былъ бы очень наивенъ, если бы предполагалъ, что она знаетъ въ этомъ дѣлѣ меньше меня. По всей вѣроятности, больше. По всей вѣроятности, она руководитъ этими перемѣнами, и все, что дѣлается, дѣлается по ея волѣ и рѣшенію ея холоднаго разсудка. Діана-охотница разставляетъ сѣти для звѣря! Но развѣ это мнѣ мѣшаетъ? Развѣ мнѣ есть что терять? Какъ почти каждый мужчина, я представляю изъ себя того далеко не беззащитнаго звѣря, который позволяетъ гнаться за собою, чтобы въ удобную минуту броситься на охотника. Для такихъ случаевъ у насъ нѣтъ недостатка въ энергіи. Это -- состязаніе, въ которомъ, по природѣ вещей, побѣда должна остаться за нами. Я отлично! знаю, что мистрисъ Дэвисъ не любитъ меня, но вѣдь, и я ее не люблю. Наше взаимное вліяніе въ самомъ лучшемъ случаѣ есть ничто иное, какъ взаимное вліяніе двухъ языческихъ натуръ, высоко артистическихъ и умственно развитыхъ. Въ ней, кромѣ того, играетъ большую роль и любовь къ самой себѣ, но тѣмъ хуже для нея: при такой игрѣ можно забыться и зайти очень далеко.
   Я же далеко не зайду. Въ моихъ чувствахъ къ ней нѣтъ ни любви, ни привязанности, ни нѣжности -- есть только восторгъ передъ чуднымъ произведеніемъ природы и естественно проистекающее отсюда влеченіе мужчины къ женщинѣ. Покойный отецъ говорилъ, что величайшее счастіе для насъ -- это обратить ангела въ женщину, а я думаю, что не меньшимъ тріумфомъ для мужчины чувствовать вокругъ своей шеи теплоту рукъ этой флорентійской Венеры.
   Съ этой точки зрѣнія мистрисъ Дэвисъ представляетъ послѣднее слово того, чего можетъ пожелать самое тонкое и прихотливое воображеніе. Это -- Фрина. Я почти теряю разсудокъ, когда вижу ее въ амазонкѣ, туго облегающей ея тѣло. На лодкѣ, читая Данта, она смотритъ настоящею Сивиллой, -- и какъ хорошо я понимаю въ то время святотатственную страсть Нерона! Она хороша такъ, что красота ея кажется чуть-чуть не зловѣщей. Только сросшіяся черныя брови дѣлаютъ ее настоящею, живою женщиной; но это еще болѣе можетъ возбуждать страсть. Она имѣетъ привычку, поправляя волосы, закидывать обѣ руки на затылокъ; тогда плечи ея поднимаются, талія выгибается, грудь подается впередъ, и нужно напрягать все усиліе воли, чтобы не схватить ее и не унести на рукахъ далеко далеко отъ людскихъ глазъ.
   Въ каждомъ изъ насъ сидитъ скрытый сатиръ. Я же, человѣкъ особенно впечатлительный, когда подумаю, что между мною и этою живою статуей Юноны начинаетъ что-то возникать, что какая-то сила неумолимо толкаетъ насъ другъ къ другу, чувствую, какъ у меня начинаетъ кружиться голова, и спрашиваю себя, можетъ ли меня въ жизни встрѣтить что-нибудь болѣе очаровательное?
   

3 апрѣля.

   Сколько женщина можетъ оказать сочувствія своему страдающему другу, столько Лаура оказываетъ мнѣ. И, вмѣстѣ съ тѣмъ,-- странное дѣло!-- эта доброта производитъ на меня впечатлѣніе луннаго свѣта,-- свѣта безъ тепла; форма проявленія ея изящна, но души въ ней нѣтъ,-- она выходитъ изъ головы, но не изъ души. Во мнѣ опять заговорилъ скептикъ, но я никогда не увлекусь такъ, чтобы въ этомъ увлеченіи утратить даже свои наблюдательныя способности. Если бы моя богиня была добра, то была бы добра ко всѣмъ, но ея отношенія къ мужу не оставляютъ во мнѣ никакихъ сомнѣній относительно ея сердца. У бѣднаго Дэвиса кровь застыла настолько, что ему холодно даже на солнечной жарѣ... А во сколько разъ холоднѣй ему въ ея присутствіи! Я не видалъ въ ней никакого сочувствія ни къ нему, ни къ его болѣзни. Она просто не любитъ и не уважаетъ его. Милліонеръ ходитъ среди окружающей его. роскоши такимъ бѣднымъ, что жалко смотрѣть. Онъ кажется равнодушнымъ ко всему, но человѣкъ, сохранившій хоть каплю сознанія, чувствуетъ, какъ кто къ нему относится. Лучшее доказательство: Дэвисъ выказываетъ мнѣ признательность только за то, что я по временамъ разговариваю съ нимъ о его здоровьи. Можетъ быть, имъ руководитъ безсознательное влеченіе, въ силу котораго слабое и беззащитное существо льнетъ къ сильному. Я, съ своей стороны, когда вижу его безкровное лицо величиною въ мою ладонь, его ноги, напоминающія трости, его мизерную фигуру, даже во время жары окутанную пледомъ, то искренно сожалѣю его... Я, во всякомъ случаѣ, даже передъ самимъ собою не хочу представляться лучшимъ, чѣмъ на самомъ дѣлѣ. Это участіе не удержитъ меня ни отъ чего. На то и щука въ морѣ, чтобъ карась не дремалъ. Меня удивляло всегда, что когда дѣло касается женщины, мужчины становятся безжалостными другъ къ другу; это въ насъ живутъ остатки звѣрскихъ инстинктовъ, повелѣвающихъ бороться на жизнь и смерть за самку. Въ этой борьбѣ (она среди людей приняла новый видъ) горе слабымъ! Даже честь не можетъ быть здѣсь достаточною преградой; осуждаетъ ее безусловно только одна религія.
   

12 апрѣля.

   Я не писалъ почти десять дней. Переломъ наступилъ съ недѣлю тому назадъ. Я заранѣе предполагалъ, что это случится на морѣ. Такія женщины, какъ Лаура, даже въ минуты самозабвенія не забываютъ о соотвѣтственной обстановкѣ. Если онѣ и добрыя дѣла дѣлаютъ только для того, чтобы казаться красивыми, то тѣмъ болѣе имъ нужна красота при паденіи. Къ этому присоединяется страсть къ оригинальному,-- страсть, истекающая не изъ души, а изъ желанія задрапироваться во все, что можетъ идти имъ къ лицу. Я не потерялъ головы до такой степени, чтобы перемѣнить свое мнѣніе о Лаурѣ, но, право, не знаю, не имѣетъ ли она права быть такою, какою есть, и думать, что даже и солнце, и звѣзды существуютъ только для того, чтобы она могла въ нихъ наряжаться? Безпощадная красота должна быть по самой природѣ вещей глубоко-эгоистичною и все рѣшительно подчинять себѣ. Лаура -- олицетвореніе такой красоты и никто не имѣетъ права требовать отъ нея больше того, чтобъ она была вѣчно и вездѣ прекрасна,-- по крайней мѣрѣ, я не требую...
   Благословляю мое искусство грести, благодаря которому мы можемъ оставаться одни во время нашихъ прогулокъ по морю. Недѣлю тому назадъ Лаура сказала мнѣ въ самую жаркую пору дня, что хочетъ покататься на лодкѣ. Она, словно Геката, любитъ купаться въ солнечномъ зноѣ. Легкій вѣтерокъ скоро отнесъ насъ далеко отъ берега и вдругъ стихъ. Нашъ латинскій парусъ опустился вдоль мачты. Солнечный свѣтъ, отражаясь отъ зеркальной поверхности моря, еще болѣе увеличивалъ жару, хотя часовая стрѣлка указывала уже за полдень. Лаура бросилась на индійскую циновку, устилающую дно лодки, опустила голову на подушку и замерла безъ движенія, вся залитая краснымъ свѣтомъ солнца, проходящаго сквозь балдахинъ лодки. Меня охватила какая-то странная лѣнь, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, по тѣлу моему пробѣгала дрожь при видѣ этой женщины съ античными формами, вырисовывающимися подъ легкою одеждой. И она также отдалась слабости; глаза ея покрылись какою-то мглой, губы полу раскрылись. Когда я окидывалъ ее своимъ взоромъ, она закрывала глаза, Какъ будто хотѣла сказать: "какъ я слаба!"...
   И я предоставилъ нашу ладью на волю моря.
   Поздно воротились мы на виллу, и это наше возвращеніе надолго останется въ моей памяти. Солнце заходило и море и небо слились въ одну сверкающую, массу безъ границъ, безъ предѣла, потомъ настала ночь, такая чудная, что подобной я не видалъ даже на Ривьерѣ. Изъ-за горизонта поднялся огромный красный мѣсяцъ и бросилъ на море широкій свѣтящійся путь, по которому мы плыли къ берегу. Море колебалось легкимъ правильнымъ движеніемъ, похожимъ на глубокій вздохъ. Изъ маленькой бухты долетали до насъ хоровыя пѣсни лигурійскихъ рыбаковъ. Вѣтерокъ снова поднялся, но теперь онъ шелъ отъ берега и приносилъ намъ благоуханіе померанцевыхъ деревьевъ. И даже я, не умѣющій отдаваться всецѣло одному впечатлѣнію, невольно отдался теперь во власть этой необычайной красоты и гармоніи, носящейся надъ моремъ и надъ сушею и, словно благодарная роса, осѣдающей на окружающихъ предметахъ и человѣческихъ душахъ. Отъ времени до времени я смотрѣлъ на сидящую противъ меня прелестную женщину, всю залитую яркимъ свѣтомъ луны, и тогда мнѣ казалось, что мы живемъ во времена древней Греціи и теперь плывемъ куда-то къ священной оливковой рощѣ, въ которой совершаются элевзинскія таинства. Нашъ восторгъ казался мнѣ не результатомъ подъема чувствъ, а какимъ-то культомъ, какою-то мистическою связью съ тою ночью, съ тою весной, со всею природой.
   

15 апрѣля.

   Срокъ нашего выѣзда наступилъ, но мы не выѣзжаемъ. Моя Геката не боится солнца; на Дэвиса оно дѣйствуетъ благотворно, а мнѣ все равно, гдѣ ни быть,-- здѣсь или въ Швейцаріи. Странная мысль приходитъ мнѣ въ голову, -- я отворачиваюсь отъ нея, но, все-таки, выскажу ее открыто: по временамъ мнѣ кажется, что душа христіанина, хотя бы въ ней источникъ вѣры совершенно высохъ, не можетъ жить только одною красотой формы. Для меня это очень грустное открытіе, потому что, если мое предположеніе осуществится, то изъ-подъ моихъ ногъ ускользнетъ почва, на которой я стою теперь. А мысль моя не даетъ мнѣ покоя. Мы -- люди другой культуры. Въ нашихъ душахъ много готическихъ извилинъ, отъ которыхъ намъ не освободиться и которыхъ не было въ душахъ древнихъ грековъ. Наши души, какъ готическіе своды, инстинктивно стремятся кверху,-- ихъ души съ яснымъ спокойствіемъ и простотой разстилались по землѣ. Тѣ изъ насъ, въ которыхъ сильнѣе, чѣмъ въ другихъ, бьется пульсъ Эллады, требуютъ отъ жизни красоты и ревниво разыскиваютъ ее повсюду; но и они, хотя и безсознательно, желаютъ, чтобы у Аспазіи были глаза дантовской Беатриче. Подобныя желанія живутъ и во мнѣ. Когда я подумаю, что этотъ дивный обращикъ полу-человѣка, полу-звѣря, Лаура, принадлежитъ мнѣ,-- меня охватываетъ восторгъ и мужчины, и поклонника красоты,-- а, вмѣстѣ съ тѣмъ, чего-то мнѣ недостаетъ, чего-то мнѣ нужно. На алтарѣ моей греческой святыни стоитъ мраморное изваяніе богини, но готическій мой храмъ пустъ. Я признаю, что обладаю чѣмъ-то, почти граничащимъ съ совершенствомъ, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, не могу избавиться отъ мысли, что отъ этого совершенства идутъ и тѣни. Я прежде думалъ, что совѣтъ Гёте: "будьте подобны богамъ и звѣрямъ" -- охватываетъ всю жизнь и представляетъ послѣднее слово человѣческой мудрости, а теперь, когда исполняю этотъ совѣтъ, чувствую, что въ немъ недостаетъ искры Божества.
   

17 апрѣля.

   Дэвисъ засталъ меня въ то время, когда я сидѣлъ на табуретѣ у ногъ Лауры, склонивъ голову на ея колѣни. Его безкровное лицо и угасшіе глаза ни на минуту не потеряли выраженія равнодушія и угнетенія. Въ своихъ мягкихъ, вышитыхъ индійскихъ туфляхъ, онъ тихо проскользнулъ мимо и прошелъ въ сосѣднюю комнату, гдѣ помѣщается библіотека. Лаура была великолѣпна, когда ея глаза вспыхнули огнемъ неудержимаго гнѣва. Я поднялся и ждалъ, что будетъ дальше. Пришло мнѣ въ голову, что, можетъ быть, Дэвисъ выйдетъ изъ библіотеки съ револьверомъ въ рукахъ, и у меня уже созрѣло намѣреніе выбросить его въ окно, вмѣстѣ съ его пледомъ, револьверомъ и индійскими туфлями. Но онъ не вышелъ. Долго ждалъ я, и совершенно напрасно. Я не знаю, что онъ дѣлалъ въ это время,-- раздумывалъ ли надъ своимъ горемъ, плавалъ ли, или оставался погруженнымъ въ свое равнодушіе.
   Мы сошлись втроемъ только за завтракомъ и сѣли за столъ, какъ ни въ чемъ не бывало. Не могу сказать навѣрное, но мнѣ казалось, что Лаура бросаетъ на Дэвиса гнѣвные взгляды, а сквозь его апатію проглядываетъ что-то болѣзненное, горькое. Признаюсь, что дѣло разрѣшилось въ самую невыгодную для меня сторону. Лицо это я видѣлъ передъ собой потомъ въ теченіе цѣлаго дня, и теперь оно стоитъ передо мной, какъ нѣмой упрекъ. Я не ищу ссоръ и столкновеній, но всегда готовъ отвѣчать за сдѣланное мною; наконецъ, я дворянинъ и предпочиталъ бы, чтобы этотъ человѣкъ не былъ такъ ничтоженъ, хворъ, безоруженъ,-- однимъ словомъ, не былъ бы такимъ несчастнымъ мозглякомъ. Я испытываю отвратительное впечатлѣніе, какъ будто только что далъ пощечину разбитому параличомъ человѣку, и едва ли я бывалъ когда-нибудь такъ недоволенъ собой, какъ сегодня.
   На море, все-таки, мы поѣхали. Мнѣ не хотѣлось, чтобы Лаура подумала, что я боюсь Дэвиса. Вотъ тутъ и возникло между нами первое недоразумѣніе. Я сообщилъ ей причины моего неудовольствія, а когда она стала смѣяться надо мной, сказалъ ей прямо:
   -- Тебѣ этотъ смѣхъ не идетъ къ лицу, и ты должна помнить, что можешь дѣлать все, за исключеніемъ того, что тебѣ не къ лицу.
   Она нахмурила свои сросшіяся брови и отвѣтила съ горечью:
   -- Послѣ того, что между нами произошло, ты можешь обижать меня еще болѣе безнаказанно, чѣмъ мистера Дэвиса.
   Послѣ такого выговора мнѣ ничего не оставалось, какъ попросить извиненія. Доброе согласіе между нами возстановилось и Лаура начала говорить о самой себѣ. Тутъ я вволю могъ любоваться всѣмъ блескомъ ея ума. Сколько я ни зналъ женщинъ, всѣ онѣ, при извѣстныхъ обстоятельствахъ, выказывали непреодолимое желаніе познакомить слушателя съ своею исторіей. Я не виню ихъ за это: подобное желаніе объясняется потребностью оправдаться передъ собою, тогда какъ у насъ такое желаніе почти, никогда не проявляется. Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, я никогда не встрѣчалъ ни такой умной женщины, которая бы въ своихъ признаніяхъ соблюдала такую артистическую мѣру, ни такой справедливой, которая не дозволила бы себѣ лгать для полнаго оправданія себя. Я призываю въ свидѣтели всѣхъ мужчинъ, и они единогласно подтвердятъ, что всѣ исторіи паденія женщинъ похожи другъ на друга какъ двѣ капли воды и, вслѣдствіе этого, необыкновенно скучны. Лаура начала говорить о себѣ тоже съ чувствомъ нѣкотораго самодовольства, но на этомъ и кончилось ея сходство съ другими падшими ангелами. Въ словахъ ея проглядывало больше желанія казаться оригинальной, чѣмъ вызывать сожалѣніе въ себѣ. Видя передъ собою скептика, она не желала подвергнуть себя риску встрѣтиться съ недовѣрчивою улыбкой. Искренность ея граничила съ отвагой и приближалась бы къ цинизму, еслибъ не была своего рода жизненною системой, въ которой эстетика совершенно замѣняла этику. Лаура хотѣла, чтобъ ея жизнь имѣла черты Аполлона, а не горбъ полишинеля, -- вотъ и вся ея философія! За Дэвиса она пошла не исключительно ради его милліоновъ, а для того, чтобы при помощи ихъ украсить свою жизнь чѣмъ только возможно, и не въ пошломъ, а въ самомъ художественномъ значеніи этого слова. Наконецъ, она не признаетъ никакихъ обязанностей къ мужу, потому что предупредила его обо всемъ заранѣе. Она питаетъ къ нему столько же сожалѣнія, сколько отвращенія, и не находитъ нужнымъ считаться съ нимъ, какъ будто онъ давно уже умеръ (тутъ Лаура прибавила, что вообще не считается ни съ чѣмъ, что противорѣчитъ красотѣ и мѣшаетъ наслаждаться жизнью). Общественное мнѣніе тоже мало ее интересуетъ, и я очень бы ошибался, еслибъ думалъ иначе. Съ отцу моему она была привязана, но вовсе не изъ-за его значенія въ свѣтѣ, а потому, что видѣла въ немъ chefd'ouevre природы. Меня любила давно. Она понимаетъ, что я цѣнилъ бы ее больше, еслибъ добылъ ее съ большимъ трудомъ, но не хотѣла торговаться съ собственнымъ счастьемъ.
   Странное впечатлѣніе производили на меня эти слова, вылетавшія изъ ея прелестныхъ устъ. По временамъ она слѣдила за пролетающими мимо нашей лодки чайками, и опять пытливо заглядывала мнѣ въ лицо, стараясь проникнуть въ мои мысли. Я былъ доволенъ ея словами,-- они доказывали, что я еще раньше разгадалъ эту женщину,-- но, вмѣстѣ съ тѣмъ, въ нихъ звучало и что-то новое для меня. Несмотря на все уваженіе къ ея уму, я думалъ, что ея дѣйствія объясняются только ея инстинктами, что они вытекаютъ непосредственно изъ ея натуры, но не думалъ, чтобы она была въ состояніи создать цѣлую систему для опоры и оправданія порывовъ своей натуры. До нѣкоторой степени это подняло ее въ моихъ глазахъ; оказалось, что въ то время, когда я объяснялъ ея дѣйствія болѣе или менѣе грязнымъ и мелочнымъ разсчетомъ, она поступала согласно своей системѣ, своему плану,-- можетъ быть, дурному и даже страшному, но, все-таки, плану. Мнѣ казалось, напримѣръ, что она имѣетъ скрытое намѣреніе выйти за меня замужъ послѣ смерти Дэвиса, а теперь она сказала, что я глубоко ошибаюсь. Она сама начала говорить объ этомъ и призналась, что еслибъ я попросилъ ея руки, у нея, по всей вѣроятности, не хватило бы силы отказать мнѣ, потому что она любитъ меня больше, чѣмъ я думаю (тутъ густой, горячій румянецъ залилъ ея лицо и шею), но знаетъ, что этого никогда не будетъ, что рано или поздно я оставлю ее съ легкимъ сердцемъ, но что-жь изъ этого? Вотъ она погрузила руку въ воду и наслаждается отрадною прохладой; отказаться ли ей отъ этого наслажденія, разъ она знаетъ, что черезъ минуту горячее солнце высушитъ воду на ея рукѣ?
   Она наклонилась черезъ бортъ лодки и, погрузивъ свои ручки въ воду, протянула ихъ потомъ во мнѣ, влажныя, розовыя, точно сквозныя подъ пронизывающими ихъ лучами солнца.
   Въ головѣ у меня толпилось много мыслей и я могъ бы философствовать хоть до сумерокъ, еслибъ вдругъ, Богъ вѣсть откуда, здѣсь, на Средиземномъ морѣ, мнѣ не пришли въ голову стихи Рея, надъ которыми мы когда-то такъ смѣялись съ Снятыньскимъ: "Глупый Юзефъ, полно врать глупости, если счастье можетъ дать тебѣ что-нибудь".
   Я схватилъ мокрыя ручки Лауры, а она, какъ бы проникнувъ въ мои мысли, проговорила ласковымъ, мягкимъ голосомъ: "Поди сюда!..."
   

20 апрѣля.

   Вчера я цѣлый день не видалъ Лауры. Она была нездорова, простудилась, сидя до поздней ночи на балконѣ, и теперь жалуется на зубную боль. Господи, что за скука! Къ счастью, еще третьяго дня къ Дэвису пріѣхалъ докторъ и навсегда остается при немъ, иначе не съ кѣмъ было бы и слова сказать. Докторъ -- молодой итальянецъ, похожій на кусокъ угля, маленькій, черный, съ огромною головой и быстрыми глазами. На видъ онъ кажется умнымъ. Навѣрное, съ перваго же вечера онъ понялъ, въ какомъ положеніи мы находимся, потомъ нашелъ все это очень естественнымъ и безъ малѣйшаго колебанія призналъ меня хозяиномъ дома. Я не могъ удержаться отъ улыбки, когда онъ сегодня утромъ спросилъ меня, можетъ ли онъ видѣть "госпожу графиню" и прописать ей какое-нибудь лѣкарство? Въ здѣшнемъ краю царствуютъ оригинальные обычаи. Въ другихъ странахъ если на замужнюю женщину падаетъ какое-нибудь подозрѣніе, весь свѣтъ устраиваетъ на нее настоящую облаву, часто доходящую до безсмысленной жестокости. Здѣсь наоборотъ: здѣсь царствуетъ такое уваженіе къ любви, что всѣ становятся на ея сторону и готовы выйти на бой въ защиту влюбленныхъ. Я отвѣтилъ итальянцу, что спрошу "госпожу графиню", захочетъ ли она его видѣть. И дѣйствительно, послѣ завтрака я ворвался въ будуаръ Лауры. Она приняла меня неохотно; ея лицо слегка распухло, а ей не хотѣлось, чтобы я видѣлъ ее такою. Сказать правду, она напомнила мнѣ мои упражненія въ живописи. Еще въ то время я замѣтилъ, что, снимая портретъ съ человѣка нашего времени, можно допустить всякія вольности, перемѣнить и то, и другое, осталось бы лишь только выраженіе, такъ сказать, идея лица, и сходство ничего при этомъ не потеряетъ. Другое дѣло, когда срисовываешь антики: малѣйшая невѣрная линія нарушаетъ гармонію лица и дѣлаетъ его совсѣмъ другимъ. Въ этомъ я еще болѣе убѣдился на примѣрѣ Лауры. Опухоль ея совершенно ничтожная, я почти не видалъ ее, потому что больнйя упорно поворачивалась ко мнѣ здоровою стороной, но глаза ея были слегка красны, рѣсницы немного распухли и лицо потеряло свою строгую гармонію линій. Очевидно, я не далъ Лаурѣ замѣтить этого, но она принимала мои ухаживанія съ какимъ-то безпокойствомъ, какъ будто ее мучили угрызенія совѣсти. Очевидно, по ея мнѣнію, флюсъ -- смертный грѣхъ.
   Странныя правила, честное слово, странная жизненная система! Несомнѣнно, и во мнѣ живетъ душа древняго грека, но, кромѣ языческаго элемента, во мнѣ есть и еще кое-что другое. Лаура впослѣдствіи можетъ быть очень несчастна со своею философіей. Я понимаю, что можно сдѣлать себѣ религію изъ красоты вообще, но дѣлать ее изъ красоты собственной -- это значитъ своими руками готовить себѣ несчастіе. Что это за религія, которую флюсъ можетъ подорвать, а какой-нибудь прыщикъ на носу совсѣмъ разрушить?
   

25 апрѣля.

   Однако, нужно ѣхать въ Швейцарію, потому что здѣшнія жары становятся невыносимыми. Притомъ, отъ времени до времени сюда является сирокко -- горячее дыханіе Африки. Море, правда, до нѣкоторой степени охлаждаетъ вѣтеръ, но, все-таки, его трудно переносить.
   На Дэвиса сирокко дѣйствуетъ ужасно. Докторъ наблюдаетъ за нимъ, чтобъ онъ не пичкалъ себя морфіемъ, и Дэвисъ то впадаетъ почти въ полное бѣшенство, то приходитъ въ состояніе совершенной апатіи. Я замѣтилъ, впрочемъ, что даже въ минуты самаго бурнаго припадка раздраженія онъ боится Лауры и меня. Кто знаетъ, въ умѣ этого полусумасшедшаго не возникаетъ ли идея преслѣдованія и не удручаетъ ли его подозрѣніе, что мы хотимъ его убить или утопить? Вообще мои отношенія къ нему составляютъ одну изъ самыхъ темныхъ сторонъ моей роли. Я говорю: одну, потому что сознаю отлично, что и другихъ не мало. Я не былъ бы самимъ собой, еслибъ не замѣчалъ, что моя душа не только портится, но и быстро и окончательно коснѣетъ въ объятіяхъ этой женщины. Я не съумѣю даже сказать, сколько отвращенія и горечи внушала мнѣ сначала мысль, что я погрузился въ бездну наслажденія и умственнаго разврата такъ безповоротно, такъ скоро послѣ смерти отца. Это коробило и мою совѣсть, и деликатность моихъ чувствъ. Мнѣ было такъ противно, что я не могъ даже писать объ этомъ. А теперь я сдѣлался болѣе равнодушнымъ. По временамъ я читаю себѣ упреки, но почти не чувствую ихъ тяжести.
   Объ Анелькѣ я стараюсь забыть, потому что воспоминаніе о ней нагоняетъ на меня скуку, или, вѣрнѣе, я не могу примириться съ собой, когда вспоминаю о плошовскимъ эпизодѣ моей жизни. Одинъ разъ мнѣ кажется, что я не стою ея; въ другой разъ, что я былъ осломъ и просто-на-просто игралъ смѣшную роль передъ дѣвочкой, похожей на дюжину другихъ. Это больно колетъ мое самолюбіе и я чувствую себя почти обиженнымъ Анелькой. Бываетъ такъ, что я сознаю всю тяжесть моихъ винъ, а черезъ часъ эти вины кажутся мнѣ глупыми и дѣтскими. Вообще, я не согласенъ быть такимъ, какимъ былъ въ Плошовѣ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, не согласенъ оставаться и такимъ, каковъ я теперь. Во мнѣ до нѣкоторой степени сглаживается разница между злымъ и добрымъ, и даже больше -- я начинаю равнодушно относиться къ этой разницѣ. Вытекаетъ это изъ какой-то косности духа, а, съ другой стороны, эта косность приходитъ мнѣ на помощь, потому что когда внутреннія несогласія начинаютъ уже особенно мучить меня, она опять поднимаетъ свой голосъ: "Допустимъ, что ты сталъ хуже, чѣмъ былъ до сихъ поръ, что же изъ этого слѣдуетъ? Зачѣмъ тебѣ страдать по какимъ бы то ни было поводамъ?"
   Потомъ я вижу въ себѣ и еще одну перемѣну. Мало-по-малу я привыкъ и къ тому, что сначала такъ уязвляло мою честь, и съ большимъ или меньшимъ равнодушіемъ наношу пощечины паралитику. Я замѣтилъ даже, что отваживаюсь на тысячу такихъ поступковъ, какихъ не осмѣлился бы дѣлать, если бы Дэвисъ былъ не такимъ физическимъ и умственнымъ Лазаремъ, а здоровымъ человѣкомъ, умѣющимъ оградить свое достоинство. Теперь мы уже не даемъ себѣ труда ѣздить на море... Я положительно не могъ предполагать, чтобъ моя нравственная щекотливость могла такъ притулиться. Правда, мнѣ легко сказать самому себѣ: что тебѣ за дѣло до этого чахлаго левантинца? Но, ей-Богу, вмѣстѣ съ тѣмъ, я часто не могу освободиться отъ мысли, что моя черноволосая богиня съ бровями Юноны собственно не Юноной должна называться, а Цирцеей, и что ея прикосновеніе обращаетъ людей... какъ бы это выразить помиѳологичнѣй?... въ воспитанниковъ Эвмея.
   А когда я задаю себѣ вопросъ, въ чемъ лежитъ корень дѣла, отвѣтъ равняется банкротству многихъ моихъ прежнихъ воззрѣній. Наша любовь просто-на-просто любовь тѣла, а не души. Меня все чаще посѣщаетъ мысль, что новый человѣкъ не можетъ этимъ ограничиться. Мы съ Лаурой были подобны богамъ и звѣрямъ, но никогда не были подобны людямъ. Собственно говоря, наше чувство даже нельзя назвать любовью,-- другъ для друга мы только желанныя, но не дорогія существа. Еслибъ Лаура и я были бы не такими, какими есть, то могли бы быть страшно несчастными. Я понимаю, что любовь, которая хочетъ быть только духомъ, обратится въ тѣнь, но любовь, совершенно лишенная духа,-- подлость. Я не говорю о томъ, что люди, испытавшіе прикосновеніе жезла Цирцеи, могутъ найти вкусъ даже и въ подлости. Но мнѣ какъ-то странно и грустно,-- мнѣ, человѣку эллинскаго типа,-- писать такія вещи. Меня охватываетъ пессимизмъ даже по отношенію въ моей Элладѣ; я начинаю сомнѣваться, возможно ли жить пережитыми формами жизни, а пишу это потому, что всегда былъ и желаю оставаться искреннимъ.
   

30 апрѣля.

   Вчера на меня свалилось письмо отъ тетки. Мнѣ его переслали изъ Рима. Письмо написано двѣ недѣли тому назадъ и я не понимаю, почему оно такъ долго задержалось въ Casa Osoria. Тетка увѣрена, что я былъ на Корфу, но думаетъ, что теперь уже возвратился, и пишетъ слѣдующее:
   "Мы ожидаемъ отъ тебя извѣстій съ великимъ безпокойствомъ и нетерпѣніемъ. Я, старуха, стою одною ногой въ гробу, всякій порывъ вѣтра можетъ поколебать меня, но на Анельку просто жаль смотрѣть. Она все ожидала твоихъ писемъ изъ Рима или изъ Вѣны и сильно безпокоилась. Потомъ, какъ ты знаешь, пришла вѣсть о смерти твоего отца. Я говорила нарочно громко при Анелькѣ, что теперь ты не можешь думать ни о чемъ больше, какъ о своей утратѣ, но черезъ нѣсколько недѣль встряхнешься отъ своего оцѣпенѣнія и возвратишься къ дѣятельной жизни. Мы съ Анелькой никогда не говоримъ открыто и, все-таки, отлично понимаемъ другъ друга. И я замѣтила, что она успокоилась. Но прошелъ цѣлый мѣсяцъ, ты не обмолвился ни однимъ словомъ, и она опять тревожилась какъ будто бы о твоемъ здоровьѣ, а на самомъ дѣлѣ о томъ, что ты такъ надолго забылъ насъ. Я также тревожилась и нѣсколько разъ писала тебѣ въ Корфу, poste restante, какъ мы условились. Не получивъ отъ тебя никакого отвѣта, я адресую это письмо въ твой домъ въ Римѣ, потому что мысль о томъ, не болѣнъ ли ты, отравляетъ мнѣ жизнь. Напиши хоть нѣсколько словъ, а, главное, стряхни съ себя апатію и начни быть самимъ собою. Я буду съ тобой откровенна. На расположеніе духа Анельки вліяло и то, что кто-то представилъ тебя въ глазахъ ея матери какъ страшнаго вѣтренника. Представь себѣ мое негодованіе! Целина пришла въ отчаяніе и пересказала это дочери; теперь у одной постоянно мигрень, другая, бѣдняжка, поблѣднѣла и похудѣла такъ, что жалость беретъ. А какое это милое существо, доброе, словно ангелъ! Притворяется веселой, чтобъ не тревожить мать, но я отлично вижу, что дѣлается внутри ея, и сердце мое разрывается на части. Дорогой мой мальчикъ, я не говорила съ тобою объ этомъ въ Римѣ, но, вѣдь, съ горемъ, посѣтившимъ тебя, нужно же рано или поздно примириться и не отставать отъ жизни. Не можешь ли ты написать намъ словечко, которое успокоило бы насъ? Сжалься надъ бѣдною дѣвочкой. Я не таюсь передъ тобою,-- самое мое горячее желаніе видѣть тебя мужемъ Анельки, хотя бы черезъ годъ, черезъ два... Анелька, это -- фениксъ. Но если ты не намѣренъ жениться на ней, то и въ такомъ случаѣ будетъ лучше, если ты извѣстишь объ этомъ. Ты знаешь, я не люблю преувеличивать, и если пишу тебѣ объ этомъ, то потому, что, дѣйствительно, опасаюсь за здоровье Анельки. Притомъ, тебѣ нужно знать, что дѣло идетъ о ея будущности. Кромицкій началъ насъ посѣщать часто и, естественное дѣло, не безъ намѣренія. Я хотѣла было, по своей привычкѣ, выпроводить его безъ излишнихъ церемоній, тѣмъ болѣе, что имѣю подозрѣніе, что это онъ наболталъ о твоей вѣтренности, но Целина умоляетъ меня не дѣлать этого. Она въ совершенномъ отчаяніи и рѣшительно не вѣритъ въ твое расположеніе къ Анелькѣ. Что же мнѣ оставалось дѣлать? А, ну, какъ въ ней говоритъ вѣрное материнское предчувствіе? Напиши же, милый Леонъ, какъ можно скорѣе и прими благословеніе старухи, которая только однимъ тобою и живетъ на свѣтѣ. Анелька хотѣла было написать тебѣ письмо съ изъявленіемъ своего соболѣзнованія, но Целина не позволила, за что я побранилась съ нею. Целина -- отличная женщина, но часто меня злитъ. Поклонъ тебѣ и пожеланіе всего лучшаго отъ всѣхъ. Молодой Хвастовскій устроиваетъ у насъ пивной заводъ. Часть денегъ была у него самого, часть я дала ему взаймы".
   Въ первую минуту мнѣ показалось, что письмо это не производитъ на меня никакого впечатлѣнія; потомъ я началъ ходить по комнатѣ и увидалъ, что ошибся. Впечатлѣніе возростало съ каждою минутой и въ концѣ достигло баснословныхъ размѣровъ. Черезъ часъ я съ удивленіемъ сказалъ самому себѣ: "Что за дьявольщина! я ни о чемъ другомъ и не думаю!" Удивительно, съ какою быстротой охватывали меня самыя разнообразныя чувства, пролетающія одно вслѣдъ за другимъ, какъ тучи, гонимыя вѣтромъ. Однако, до какой степени я нервный человѣкъ! Прежде всего, мнѣ стало жаль Анельку. Все то, что я такъ недавно чувствовалъ къ ней и что пряталось въ тайныхъ изгибахъ моей души, вышло вдругъ на поверхность. Ѣхать, успокоить, прижать къ своему сердцу, одарить счастьемъ -- вотъ первое движеніе моего сердца, далекое отъ ясно формулированной воли, но очень сильное. А когда я представилъ себѣ ея полные слезъ глаза, ея руки въ моихъ рукахъ,-- мое влеченіе къ ней воскресло со всею прежнею силой. Потомъ въ моей головѣ пробѣжало сравненіе Анельки съ Лаурой,-- сравненіе ужасное для Лауры. Въ первую минуту воспоминаніе о жизни, которую я велъ здѣсь, костью стало въ моемъ горлѣ. Я почувствовалъ потребность чистаго воздуха, не того, какимъ я дышу здѣсь, тишины, радости и, главное, чистоты чувства. И, вмѣстѣ съ тѣмъ, мною овладѣла радость, что все поправится и все зависитъ только отъ одной моей воли. Вдругъ мнѣ въ голову пришелъ Кромицкій и мать Анельки, которая, не вѣря въ меня, очевидно, стала на его сторону. Меня охватилъ гнѣвъ и вскорѣ заглушилъ всѣ остальныя чувства. Чѣмъ больше мой разумъ признавалъ, что пани Целина имѣетъ полное право не вѣрить мнѣ, тѣмъ болѣе я чувствовалъ къ ней негодованія за то, что она дозволила себѣ подобное недовѣріе. Въ концѣ я дошелъ до какой-то отчаянной злобы противъ себя и всѣхъ живущихъ. Все, что я чувствовалъ и о чемъ мыслилъ, замкнулось въ нѣсколькихъ словахъ: "Хорошо же, пусть такъ и будетъ!"
   Письмо пришло вчера; сегодня, спокойнѣе анализируя себя, я съ удивленіемъ замѣчаю, что оскорбленіе такъ глубоко проникло въ мою душу, что въ настоящую минуту кажется мнѣ большимъ, чѣмъ казалось вчера. Теперь это главное чувство, царящее во мнѣ. Я повторяю себѣ все, что можетъ сказать трезво мыслящій человѣкъ, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, не могу простить этого Кромицкаго не только матери, но и Анелькѣ. Анелька однимъ словомъ могла бы загородить ему дорогу въ Плошовъ, и если не дѣлаетъ этого, то, значитъ, идетъ на уступки своей матери или жертвуетъ мною ради ея мигреней. Наконецъ, Кромицкій унижаетъ въ моихъ глазахъ Анельку, оскверняетъ ее, низводитъ до пошлаго типа барышни-невѣсты. Я не могу объ этомъ даже говорить спокойно.
   Можетъ быть, я и разсуждаю, и чувствую, какъ человѣкъ сильно раздраженный, можетъ быть, мое самолюбіе уязвлено сверхъ мѣры; я умѣю на время отрѣшиться отъ самого себя и смотрѣть на себя глазами посторонняго наблюдателя, но теперь и такое раздвоеніе не помогаетъ. Даже и писать объ этомъ мнѣ тяжело,-- поэтому я кладу на сегодня перо въ сторону.
   

1 мая.

   Ночью я думалъ: "можетъ быть, завтра я буду спокойнѣе!" Куда тамъ! Во мнѣ просто-на-просто ростетъ ненависть къ матери Анельки, къ самой Анелькѣ, къ теткѣ и къ самому себѣ. Онѣ судятъ по своимъ нервамъ, но не у всѣхъ же людей, вмѣсто нервовъ, канаты... Развѣ мнѣ плохо въ Пели? Лаура -- точно выточенная изъ одной глыбы мрамора. По крайней мѣрѣ, около нея я не страдаю, потому что, кромѣ красоты, не вижу въ ней ничего. Но эти утонченныя, чуткія души жестоко надоѣли мнѣ. Пусть ихъ Кромицкій утѣшаетъ.
   

2 мая.

   Сегодня я самъ отнесъ письмо на почту. Содержаніе письма таково: "Желаю пану Кромицкому счастья съ панной Анелей, а паннѣ Анели счастья съ паномъ Кромицкимъ". Тетушка требовала рѣшительнаго отвѣта,-- вотъ ей отвѣтъ.
   

8 мая.

   Пришло мнѣ въ голову вотъ что: напоминаніе о Кромицкомъ не было ли дипломатическою тонкостью женщины, не имѣлось ли въ виду раззадорить меня? Если такъ, то я поздравляю тетушку съ отличнымъ знаніемъ людей.
   

10 мая.

   Прошла недѣля. Я ничего не писалъ, потому что ходилъ какъ угорѣлый. Меня мучитъ страшное угрызеніе совѣсти и сожалѣніе. Я никогда не былъ равнодушенъ, неравнодушенъ и теперь въ Анелькѣ. Мнѣ приходятъ въ голову слова Гамлета: "я любилъ Офелію, какъ сорокъ тысячъ братьевъ любить не могутъ!" Только я измѣнилъ бы это восклицаніе такъ: "я любилъ Анельку больше, чѣмъ сорокъ тысячъ Лауръ". И нужно же, чтобъ моя рука нанесла ей ударъ. По временамъ передъ моими глазами промелькнетъ утѣшеніе, что союзъ съ такимъ человѣкомъ, какъ я, былъ бы для нея несчастьемъ, но я сейчасъ же вижу, что это неправда. Еслибъ она была моею, я былъ бы добръ къ ней. Меня отравляетъ только подозрѣніе, что съ нея довольно и Кромицкаго. Когда я думаю объ этомъ, во мнѣ все начинаетъ волноваться опять и я готовъ послать другое подобное письмо.
   Свершилось!-- это единственное утѣшеніе для такихъ людей, какъ я, которые могутъ сложить руки и коснѣть попрежнему. Можетъ быть, это доказательство необычайной слабости, но я нахожу нѣкоторое утѣшеніе въ этомъ словѣ.
   Теперь я могу уже разсуждать спокойнѣе.
   Я бью себя въ голову и задаю вопросъ: какимъ образомъ могло случиться то, что человѣкъ, который не только хвалится необычайно развитымъ самопознаніемъ, но и дѣйствительно обладаетъ имъ, въ теченіе нѣсколькихъ дней обходится только при помощи рефлексовъ? Къ чему служитъ самопознаніе, если оно при первомъ возбужденіи нервовъ уходитъ въ какія-то мозговыя извилины и остается безучастнымъ свидѣтелемъ рефлективныхъ движеній? Къ тому, чтобы потомъ разсматривать все происшедшее post factum? Не знаю, на что это мнѣ пригодится, но, за неимѣніемъ ничего лучшаго, воспользуюсь хоть и этимъ. И такъ, почему я поступилъ такъ, какъ поступилъ? Можетъ, быть, потому, что я, дѣйствительно, человѣкъ интеллигентный, даже, можетъ быть, очень интеллигентный (пусть меня чортъ возьметъ, если я имѣю намѣреніе восхвалять себя!), но не умный человѣкъ. Я не обладаю даже спокойствіемъ мужскаго ума. Нервовъ своихъ я не держу въ уздѣ, я весь изломался; меня можетъ ранить, по словамъ поэта, лепестокъ розы, свернувшійся вдвое. Въ моемъ интеллектѣ что-то женственное. Можетъ быть, что въ этомъ случаѣ я не представляю исключеніе и что множество людей, носящихъ штаны (преимущественно у насъ), принадлежатъ къ тому же самому типу. Мало мнѣ утѣшенія въ этомъ. Умъ такого сорта можетъ понимать многое, но съ нимъ человѣку трудно отыскивать путь въ жизни: онъ кидается изъ стороны въ сторону, колеблется, обдумываетъ малѣйшее движеніе и, наконецъ, запутывается въ сѣти расходящихся во всѣ стороны дорогъ. Вслѣдствіе этого уменьшается способность къ дѣлу, слабость характера развивается и становится врожденною особенностью. Я ставлю себѣ новый вопросъ: если бы въ письмѣ тетки не было упоминанія о Кромицкомъ, пришло ли бы дѣло къ другой развязкѣ? И, честное слово, не смѣю отвѣтить: да. Развязка послѣдовала бы не такъ скоро, это вѣрно, но, кто знаетъ, привела ли бы она къ лучшему? Слабые характеры требуютъ массы облегченій, только сильныя души находятъ поощреніе въ сопротивленіи. Лаура, должно быть, поняла, что со мной творится, и, можетъ быть, поэтому такъ ласкова со мной.
   Наконецъ, что же изъ этого слѣдуетъ? Что я тряпка? Ничуть! Человѣкъ, который рѣшается говорить себѣ правду, не пощадилъ бы себя въ этомъ случаѣ. Я чувствую, что могъ бы безъ долгихъ размышленій отправиться на сѣверный полюсъ, сдѣлаться миссіонеромъ и идти въ глубь Африки; у меня много упрямства, наслѣдственной отваги; я былъ бы способенъ на многія рискованныя предпріятія, на многія смѣлыя дѣла. Темпераментъ у меня живой; подвижность, конечно, не такая, какъ, напримѣръ, у Снятыньскаго, но и въ подвижности недостатка нѣтъ.
   Но когда дѣло доходитъ до разрѣшенія какой-нибудь жизненной задачи, мой скептицизмъ лишаетъ меня силъ, умъ теряется въ лабиринтѣ мелочей и побочныхъ соображеній, волѣ не на чемъ oneреться и поступки мои становятся въ зависимость отчасти отъ моихъ нервовъ, отчасти отъ внѣшнихъ обстоятельствъ.
   

12 мая.

   Лауры я не любилъ никогда, хотя находился и до сихъ поръ еще нахожусь подъ ея физическимъ обаяніемъ. Можетъ быть, на первый взглядъ это покажется страннымъ, но на самомъ дѣлѣ здѣсь нѣтъ ничего необыкновеннаго. Можно питать къ кому-нибудь страсть и не любить его. Сколько разъ мнѣ приходилось видѣть страсть горькую, ядовитую, полную взаимныхъ оскорбленій, и все потому, что она не основывалась на любви. Я упоминалъ уже, кажется, что Снятыньскихъ связываетъ не только страсть, но и любовь, отъ этого-то имъ такъ хорошо и живется... Ахъ! я чувствую, что и я любилъ бы Анельку, и намъ было бы такъ же хорошо жить... Лучше не говорить объ этомъ!... Что касается Лауры, то она могла бы встрѣтить много людей, которые влюбились бы до смерти въ ея черные волосы, въ ея пластичныя формы, въ ея брови, въ ея голосъ, взглядъ и т. д., но увѣренъ, что никто и никогда не полюбилъ бы ее. Эта удивительная женщина притягиваетъ къ себѣ съ страшною силой, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и отталкиваетъ. Я сказалъ, что, кромѣ красоты, у нея ничего нѣтъ, потому что и ея дѣйствительно необыкновенный умъ разыгрываетъ роль раба, ползающаго у ногъ, ея красоты и завязывающаго ея котурны.
   Съ недѣлю тому назадъ я видѣлъ, какъ Лаура давала милостыню ребенку утонувшаго рыбака, и подумалъ про себя: еслибъ она знала, что ей шло бы больше къ лицу выколоть глаза этому ребенку, то она и выколола бы, не теряя своего спокойствія и ясности. Такія особенности чувствуются сердцемъ, и вотъ почему отъ этой женщины можно потерять голову, но любить ее нельзя. Она, въ свою очередь, понимаетъ все, но этого не понимаетъ.
   Но за то какъ она прекрасна! Когда, нѣсколько дней тому назадъ, она сходила съ широкой лѣстницы въ садъ, мнѣ казалось, что я вотъ-вотъ упаду. Рѣшительно я подъ вліяніемъ двухъ силъ, изъ которыхъ одна притягиваетъ меня, другая отталкиваетъ. Я хочу ѣхать въ Швейцарію и, вмѣстѣ съ тѣмъ, вернуться въ Римъ. Я получилъ письмо отъ своего повѣреннаго, призывающаго меня въ Римъ по дѣлу о наслѣдствѣ; думаю, что дѣло устроилось бы и безъ меня, еслибъ мнѣ не такъ хотѣлось ѣхать. Все-таки, хоть какой-нибудь предлогъ. Съ нѣкотораго времени я не такъ люблю Лауру, какъ прежде. Она тутъ ни въ чемъ не виновата, она всегда одинакова, случилось только то, что мое недовольство самимъ собою перенеслось на нее. Въ минуты моей внутренней борьбы я искалъ вблизи нея не столько спокойствія, сколько нравственнаго опьяненія, и теперь въ моей душѣ шевелятся къ ней недобрыя чувства. О моихъ буряхъ и треволненіяхъ она ничего не знаетъ. Какъ они могли интересовать ее, если это не могло увеличить блеска ея красоты? Она замѣтила только, что я больше возбужденъ и нервенъ, чѣмъ обыкновенно, слегка спросила о причинѣ, но не настаивала на опредѣленномъ отвѣтѣ.
   Можетъ быть, мое влеченіе къ ней побѣдитъ и я не поѣду, но, во всякомъ случаѣ, скажу ей завтра или, можетъ быть, сегодня, что долженъ ѣхать. Для меня очень интересно, какъ она приметъ это извѣстіе, и тѣмъ болѣе интересно, что я не могу представить себѣ этого хорошенько. Я подозрѣваю, что, несмотря на свое влеченіе ко мнѣ (такое же, какое я испытываю по отношенію къ ней), она меня не любитъ. Души наши имѣютъ много сходства, но точно также и тысячи несходныхъ сторонъ.
   Измученъ я страшно. Я даже и думать не могу о томъ впечатлѣніи, которое произвело мое письмо въ Плошовѣ, и думаю объ этомъ постоянно, даже въ присутствіи Лауры, постоянно вижу Анельку и ея тетку. Какъ счастлива Лаура съ своимъ вѣчнымъ спокойствіемъ! Мнѣ такъ трудно справиться съ собой... Я утѣшаюсь только при міысли о перемѣнѣ мѣста. Пели, какъ морское купанье, теперь очень опустѣло. Жара страшная. Море лежитъ лѣнивое, безъ малѣйшей зыби, точно задыхающееся отъ жары. По временамъ поднимается вѣтеръ, но горячій, несущій цѣлыя тучи бѣлой пыли, которая покрываетъ густымъ слоемъ листья пальмъ, фигъ, миртъ и врывается сквозь закрытыя жалюзи въ окна домовъ. У меня даже глаза болятъ,-- такъ невыносимо сверкаютъ на солнцѣ выбѣленныя стѣны.
   Или въ Швейцарію, или въ Римъ, только бы отсюда уѣхать. Кажется, мнѣ вездѣ будетъ лучше, чѣмъ здѣсь. Впрочемъ, мы и такъ готовимся въ путь. Дэвиса я не видалъ четыре или пять дней и думаю, что не сегодня, такъ завтра онъ окончательно сойдетъ съ ума. Докторъ говоритъ, что бѣдняга постоянно вызываетъ его помѣриться силами. Это плохой признакъ.
   

Римъ. Casa Osoria, 18 мая.

   Да, да, мнѣ нужно было уединеніе. Я чувствую себя такъ, какъ чувствовалъ тотчасъ же по прибытіи въ Пели,-- мнѣ и грустно, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, хорошо. Мнѣ даже лучше, чѣмъ было въ Пели, потому что я не ощущаю той тревоги, которую испытывалъ съ самаго начали въ присутствіи Лауры. Я хожу по одинокому, темному дому, нахожу тысячу вещей, напоминающихъ мнѣ отца, и воспоминаніе о немъ воскресаетъ въ моемъ сердцѣ. Онъ уже не такъ закутанъ лазурною пеленой и теперь я на каждомъ шагу сталкиваюсь съ его реальною жизнью. На столѣ, въ его рабочей комнатѣ лежитъ увеличительное стекло, бронзовыя иглы, при помощи которыхъ онъ вынималъ сухую землю изъ вырытыхъ сосудовъ, краски, кисти, начатыя рукописи, замѣтки, касающіяся его коллекцій,-- однимъ словомъ, тысячи мелочей. По временамъ мнѣ думается, что отецъ ушелъ, но скоро возвратится къ своимъ обычнымъ занятіямъ, а когда иллюзія разсѣевается, я чувствую истинное горе, глубокое, я люблю его не только какъ воспоминаніе, но какъ дорогое существо, погруженное въ вѣчный сонъ на Campo Santo.
   Отсюда и грусть моя; это чувство настолько чище тѣхъ, которыя владѣли иною за послѣднее время, какъ хотѣли, что мнѣ хорошо съ ними: я чувствую себя лучшимъ, по крайней мѣрѣ, не такъ развращеннымъ, какъ мнѣ показалось раньше... Я замѣтилъ также, что никакой отчаянный самоанализъ не отнимаетъ у человѣка удовольствія, какое онъ ощущаетъ отъ сознанія, что въ немъ хранятся зачатки хорошихъ элементовъ. Откуда это непреоборимое и ничѣмъ неудержимое стремленіе людей къ добру? По временамъ, отправляясь изъ этого положенія, я захожу очень далеко. Если нашъ разумъ является логическимъ отраженіемъ общественнаго строя, то, можетъ быть, и наши понятія о добрѣ есть отблескъ какого-нибудь абсолютнаго добра. Если бы такъ было, то человѣкъ могъ бы сразу покончить со всѣми своими сомнѣніями и воскликнуть не только "эврика", но и "аллилуйа". Но, все-таки, я боюсь, чтобы это мое зданіе не обрушилось, какъ множество другихъ, и потому не смѣю возводить его. Здѣсь большую роль играютъ мои чувства, а не мои разсужденія, но вскорѣ я возвращусь къ этому предмету. Это -- вопросъ изъятія занозы изъ моей души. А теперь я страшно измученъ, мнѣ очень грустно и, вмѣстѣ съ тѣмъ, хорошо, покойно.
   Мнѣ кажется, что изъ всѣхъ существъ на свѣтѣ одинъ человѣкъ умѣетъ такъ часто поступать противъ своей воли. Оказывается, что я давно хотѣлъ оставить Пели; но день уходилъ за днемъ, а я все сидѣлъ и сидѣлъ на мѣстѣ. Еще наканунѣ моего отъѣзда я былъ почти увѣренъ, что останусь, какъ вдругъ на помощь мнѣ пришла совершенно неожиданно сама Лаура. Я сказалъ ей о письмѣ своего повѣреннаго, о томъ, что мнѣ нужно ѣхать, только для того, чтобъ увидать, какое это произведетъ на нее впечатлѣніе. Мы были вдвоемъ. Я ожидалъ съ ея стороны какого-нибудь восклицанія, какого-нибудь волненія, какого-нибудь veto,-- и, вдругъ, ничего!
   Она обернулась ко мнѣ, погрузила свои пальчики въ мои волосы, и, приблизивъ мое лицо близко къ своему, спросила:
   -- Но ты возвратишься, да?
   Ей-Богу, для меня до сихъ поръ осталось загадкой, что бы это могло значить? Думала ли она, что мнѣ дѣйствительно необходимо ѣхать, вѣрила ли во всемогущество своей красоты и ни на минуту не сомнѣвалась, что я возвращусь? Или, наконецъ, она ухватилась за первую возможность отдѣлаться отъ меня, потому что послѣ такого вопроса мнѣ не оставалось ничего, какъ уѣхать? Ласка, которая сопровождала ея слова, до нѣкоторой степени опровергаетъ это предположеніе, которое, все-таки, кажется мнѣ самымъ правдоподобнымъ. По временамъ я почти увѣренъ, что она хотѣла сказать мнѣ: "не ты мнѣ, а я тебѣ даю отставку". Я даже признаюсь, что если это и была отставка, то предусмотрительность Лауры удивительна, ловкость необычайна, тѣмъ болѣе, что я до сихъ поръ не знаю, осмѣяла она меня или нѣтъ. Но зачѣмъ мнѣ обольщать себя? Своимъ вопросомъ она выиграла игру. Можетъ быть, при другихъ условіяхъ мое самолюбіе было бы задѣто, но теперь мнѣ все равно.
   Но, несмотря на то, въ этотъ вечеръ мы были нѣжнѣе другъ къ другу, чѣмъ обыкновенно. Разстались очень поздно. Я и до сихъ поръ вижу, какъ она, защитивъ свѣчу рукою, провожаетъ меня, съ опущенными глазами, къ двери. Она была такъ прелестна, что мнѣ не хотѣлось уѣзжать. Утромъ мы простились на вокзалѣ желѣзной дороги. Букетъ чайныхъ розъ я довезъ до Генуи. Странная женщина! По мѣрѣ того, какъ я удаляюсь отъ нея, физическая моя тоска возростаетъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, я чувствую и какое-то облегченіе. Я ѣхалъ безостановочно до Рима, а теперь испытываю впечатлѣніе птицы, вырвавшейся изъ клѣтки.
   

22 мая.

   Изъ знакомыхъ я не засталъ здѣсь почти никого. Жара разогнала ихъ по вилламъ или въ горы. Днемъ по улицамъ ходитъ мало народу, попадаются только иностранцы, преимущественно англичане, въ пробочныхъ шлемахъ, обвитыхъ кисейными вуалями, съ краснымъ бедекеромъ въ рукахъ и вѣчнымъ "very interesting!" на устахъ. Въ полдень на нашей Бабуино бываетъ такъ пусто, что шаги рѣдкихъ прохожихъ звонкимъ эхомъ отдаются въ опустѣвшей улицѣ. За то вечеромъ весь городъ кишитъ народомъ. У меня всегда въ это время нервы разыгрываются больше, я выхожу на чистый воздухъ, таскаюсь до полнаго изнеможенія, и это доставляетъ мнѣ большое облегченіе. Прогулка моя обыкновенно оканчивается на Пинчіо. Я три-четыре раза прохожу взадъ и впередъ по этой великолѣпной террасѣ. Въ это время тамъ множество влюбленныхъ паръ. Одни ходятъ подъ руку, близко склонивъ другъ къ другу головы, другіе сидятъ на лавкахъ, скрытые густою тѣнью деревьевъ. Невѣрный свѣтъ фонаря освѣтитъ отъ времени до времени то профиль берсальера въ шляпѣ съ густыми перьями, то свѣтлое платье дѣвушки или лицо студента. До моихъ ушей долетаетъ шепотъ, клятвы, пѣсни. Это производитъ впечатлѣніе весенняго карнавала и я нахожу странное удовольствіе, когда смогу затеряться въ этой толпѣ и подышать ея весельемъ и здоровьемъ. Какъ счастливы эти люди, полные простоты! Простота эта входитъ въ меня и успокоиваетъ мои нервы лучше хлораля. Вечера стоятъ теплые и ясные, но отъ времени до времени поднимается легкій вѣтерокъ. Луна поднимается изъ за Trinita dei Monti и словно серебрянная ладья плыветъ надъ людскимъ муравейникомъ, серебря верхушки деревьевъ, кровли и башни. У подножія террасы шумитъ и мигаетъ тысячами огоньковъ городъ, а тамъ дальше, вдали, рисуется въ серебристой мглѣ силуэтъ св. Петра съ куполомъ, свѣтящимся какъ другая луна. Давно Римъ не казался мнѣ такимъ прекраснымъ. Я нахожу въ немъ все новое и новое очарованіе. Возвращаюсь я домой поздно и иду спать почти счастливый, съ мыслью, что завтра проснусь опять-таки въ Римѣ. О, какъ я сплю! Не знаю, можетъ быть, это послѣдствіе утомленія, но сплю я свинцовымъ сномъ, который и на утро оставляетъ слѣды опьяненія.
   Утро я провожу у своего повѣреннаго, составляю для себя инвентарь отцовскихъ коллекцій. Отецъ не распорядился ими въ своемъ завѣщаніи и они перешли въ мою полную собственность. Исполняя волю отца, я безъ колебанія подарилъ бы ихъ городу Риму, но боюсь, что внушенія тетки не сдѣлали своего дѣла и отецъ нарочно не изъявилъ своей воли по отношенію къ своимъ коллекціямъ, чтобы не помѣшать имъ перейти въ Польшу. Что отецъ думалъ о коллекціяхъ въ послѣдніе часы своей жизни, остались многочисленные слѣды въ прибавленіи къ его завѣщанію. Назначены мелкія суммы отдаленнымъ родственникамъ, а одна приписка взволновала меня больше, чѣмъ я могу описать. Она гласитъ слѣдующее: "Голову Мадонны (Сассоферато) завѣщаю моей будущей невѣсткѣ".
   

25 мая.

   Скульпторъ Лукомскій съ мѣсяцъ тому назадъ началъ портретъ отца во весь ростъ по бюсту, который онъ самъ дѣлалъ нѣсколько!лѣтъ тому назадъ. Часто въ полуденное время я хожу смотрѣть на ходъ его работы. Мастерская его переноситъ меня совсѣмъ въ другой міръ. Это что-то такое вродѣ сарая съ однимъ огромнымъ окномъ вверху, выходящимъ на сѣверъ, вслѣдствіе чего освѣщеніе получается холодное, не согрѣтое солнечными лучами. Когда я сижу въ мастерской, мнѣ кажется, что я не въ Римѣ. Иллюзію довершаетъ самъ Лукомскій, своею головой сѣвернаго человѣка, свѣтлою бородой и голубыми глазами мистика. Двое его помощниковъ -- поляки, два пса въ саду носятъ клички Крука и Курты,-- однимъ словомъ, это какой-то гиперборейскій островъ на южномъ морѣ, я люблю ходить туда ради оригинальности производимаго на меня впечатлѣнія, люблю видѣть Лукомскаго за работой. Мнѣ кажется, что онъ и мыслитъ-то греческими носами, торсами, руками, головами, то-есть не идеями, а формами, и, притомъ, формами классическими. Въ Римѣ онъ живетъ лѣтъ пятнадцать, но посѣщаетъ музеи и галлереи такъ, какъ будто бы только; вчера пріѣхалъ. Оказывается, что такая любовь въ состояніи наполнить всю жизнь человѣка и стать его религіей,-- можетъ быть, только подъ непремѣннымъ условіемъ, чтобы онъ сдѣлался ея жрецомъ. Лукомскій питаетъ такое уваженіе къ хорошо сложеннымъ людямъ, какое религіозный человѣкъ питаетъ къ святымъ иконамъ, я спрашивалъ его, кто, по его мнѣнію, самая красивая женщина въ Римѣ? Онъ отвѣтилъ безъ колебанія:"мистрисъ Дэвисъ", и затѣмъ началъ обрисовывать въ воздухѣ ея фигуру съ тою легкостью и выразительностью жестовъ, которою обладаютъ только артисты. Лукомскій, человѣкъ, замкнутый въ себя, меланхоликъ, въ эту минуту такъ оживился, что даже его глаза потеряли свое мистическое выраженіе. "Вотъ, напримѣръ,-- повторялъ онъ, описывая новыя линіи,-- или это!... Она самая красивая женщина не только въ Римѣ, но и на всемъ свѣтѣ!"!
   Въ особенности его восхищаетъ шея Лауры; развѣ только на Транстеверѣ онъ видѣлъ у женщинъ изъ народа подобныя шеи, но такой совершенной не видалъ никогда. Дѣйствительно, всякій, желавшій найти въ Лаурѣ какой-нибудь физическій недостатокъ, потерялъ бы задаромъ время. Лукомскій дошелъ даже до того, что утверждаетъ, будто бы такимъ женщинамъ нужно при жизни памятники ставить на форумѣ. Само собою разумѣется, я не спорилъ.
   

29 мая.

   Итальянская система утвержденія въ правахъ наслѣдства начинаетъ мнѣ надоѣдать. Какъ они, при врожденной живости своего характера, такъ медленно все дѣлаютъ, и какъ много говорятъ! Я рѣшительно озадаченъ. Выписалъ себѣ нѣсколько новѣйшихъ французскихъ романовъ и читаю по цѣлымъ днямъ. Какъ быстро и умѣло обрисосывается каждая фигура, сколько силы и характера въ этой обрисовкѣ! Техника въ работѣ не можетъ идти дальше. За то объ описываемыхъ людяхъ я долженъ сказать то, что сказалъ раньше: они любятъ другъ друга тѣломъ, и больше ничего. Можетъ быть, на дѣлѣ это и случается, но чтобы во всей Франціи никто не умѣлъ любить иначе, это пусть говорятъ кому-нибудь другому, а не мнѣ. Я хорошо знакомъ съ Франціей и знаю, что въ этомъ отношеніи она лучше своей литературы. Погоня романа за. яркою, реальною правдой дѣлаетъ его фальшивымъ. Человѣкъ любитъ индивидуума, а индивидуумъ слагается не изъ однѣхъ только физическихъ особенностей,-- лица, фигуры, голоса,-- у него свои особенные и умъ, и характеръ, и способъ мышленія,-- однимъ словомъ, множество элементовъ умственныхъ и моральныхъ. Мои отношенія къ Лаурѣ -- лучшее доказательство, что чувство, основанное исключительно на внѣшнемъ увлеченіи, не заслуживаетъ даже названія любви. Впрочемъ, Лаура -- исключеніе.
   

31 мая.

   Вчера я былъ съ Лукомскимъ на обѣдѣ; вечеромъ потащился, но обыкновенію, на Пинчіо. Мое воображеніе разыгрываетъ со мной странныя вещи. Вообразилъ я себѣ, что веду подъ руку Анельку. Мы ходили, разговаривали, какъ люди, страстно любящіе другъ друга. Мнѣ было такъ хорошо, какъ никогда не бывало съ Лаурой, но за то, когда воображеніе перестало работать,-- какое чувство одиночества! Мнѣ не хотѣлось возвращаться домой. Ночью я не могъ спать. Однако, какъ баснословно безплодна моя жизнь! Это вѣчное самоуглубленіе приводитъ къ совершенной пустотѣ. А я чувствую, что все могло бы быть иначе. Меня даже удивляетъ, какъ живуче мое воспоминаніе объ Анелькѣ. Почему, напримѣръ, я никогда не воображаю, что хожу подъ руку съ Лаурой, а теперь даже, вспомнивъ ея имя, прибавляю про себя: "ну ее къ чорту!" Часто я думаю, что держалъ счастье за крылья и позволилъ ему улетѣть.
   

2 іюня.

   Давно уже меня никто такъ не удивлялъ, какъ удивилъ сегодня Лукомскій. Мы пошли вмѣстѣ въ Капитолійскій музей. Поворачивая статую Венеры на ея подвижномъ пьедесталѣ, Лукомскій заявилъ, что предпочитаетъ неаполитанскую праксителевскую Психею, какъ болѣе одухотворенную. Для такого пластика это мнѣніе было черезъ-чуръ странно. Но еще большая неожиданность встрѣтила меня у статуи умирающаго гладіатора или галла. Лукомскій съ полчаса смотрѣлъ на него въ молчаніи, а потомъ заговорилъ сквозь стиснутые зубы, что у него служитъ признакомъ волненія:
   -- Сто разъ уже говорили, что у нето лицо славянское,-- правда!-- въ этомъ кроется что-то необыкновенное... Мой братъ держитъ на арендѣ Козлувекъ, около Серпца. Былъ тамъ Михна, конюхъ... Въ прошломъ году утонулъ, когда водилъ купать лошадей... Вѣрно говорю вамъ: одно и то же.лицо, точка въ точку. Я тутъ часто и по цѣлымъ часамъ просиживаю, потому что мнѣ это нужно...
   Я ушамъ своимъ не хотѣлъ вѣрить и удивлялся, какъ потолокъ Капитолія не обрушится на наши головы. Серпецъ, Козлувекъ, Михна... Здѣсь, въ этомъ мірѣ антиковъ и классическихъ формъ, и слышать это изъ устъ кого же?-- такого человѣка, какъ Лукомскій!...
   И для меня проглянулъ въ немъ сразу человѣкъ сквозь скульптора. "Такъ вотъ ты, братецъ,-- подумалъ я,-- какой пластикъ, вотъ какой грекъ! Такъ ты приходишь смотрѣть на гладіатора не ради его формъ, а потому, что онъ напоминаетъ тебѣ Михну изъ Козлувка? Теперь я понимаю твою неразговорчивость и твою меланхолію!"
   Лукомскій, очевидно, понялъ, о чемъ я думаю, опустилъ свои мистическіе глаза въ землю и заговорилъ прерывающимся голосомъ, какъ бы стараясь объяснить сказанное раньше:
   -- Здѣсь, въ Римѣ, жить только, не умирать!... Мнѣ везетъ... Я не имѣю права жаловаться... И я сижу здѣсь, потому что нужно... Но меня мучитъ тоска по родинѣ, какъ сотня чертей... Когда мои собаки залаютъ ночью въ саду, мнѣ голову хочется разбить объ стѣну... мнѣ все кажется, что это наша деревня... Я бы съ ума сошелъ, еслибъ хоть разъ въ году туда не съѣздилъ. И вотъ теперь скоро ѣхать собираюсь, потому что мнѣ вотъ ужь сюда подступаетъ...
   Онъ указалъ себѣ на горло. Губы его дрожали. То былъ взрывъ, совершенно неожиданный въ человѣкѣ его сорта. И меня вдругъ охватило волненіе при видѣ той огромной разницы, которая существуетъ между мной и такими людьми, какъ Лукомскій или Снятыньскій. Въ настоящую минуту я думаю о ней съ нѣкоторымъ опасеніемъ. Открываются горизонты, положительно недоступные для меня. Какую громаду чувства эти люди носятъ въ себѣ! Съ этимъ чувствомъ имъ можетъ быть хорошо и худо, но, во всякомъ случаѣ, они гораздо богаче меня. Имъ не угрожаетъ ни пустота, ни ничтожество. У каждаго изъ нихъ запаса живучести на десятерыхъ. И я тоже чувствую нѣкоторую связь съ моею родиной, но это чувство не такъ непосредственно, оно не горитъ во мнѣ, какъ пламень въ лампадѣ, оно не стало частью моего существа. Я могу въ жизни обойтись безъ всякаго Козловка, или Михны, или Плошова,-- вѣрнѣе сказать, тамъ, гдѣ для Лукомскаго или Снятыньскаго бьютъ живые ключи, изъ которыхъ они черпаютъ смыслъ жизни, я нахожу сухой песокъ. И даже если бы у нихъ не было и этой опоры, то одному оставалась бы его литература, другому -- скульптура. Вещь почти невѣроятная, чтобы человѣкъ, обладающій тѣмъ, чѣмъ обладаю я, не только не былъ бы счастливъ, но просто не зналъ бы, для чего онъ живетъ. Несомнѣнно, это отчасти вина условій, въ которыхъ я воспитался, вина Рима, Меца, Парижа и затѣмъ опять Рима,-- я точно дерево, вырванное съ корнемъ изъ родной почвы и не пересаженное хорошенько въ чужую,-- но отчасти и моя, потому что я ставилъ вопросительные знаки и философствовалъ тамъ, гдѣ другіе только любятъ. И, въ концѣ-концовъ, я не выфилософствовалъ себѣ ничего и свое сердце обезплодилъ.
   

8 іюня.

   Записываю воспоминанія цѣлой недѣли. Получилъ нѣсколько писемъ, между прочимъ, отъ Снятыньскаго. Добрый малый такъ огорченъ поворотомъ дѣла съ Анелькой, что даже не бранитъ меня. Онъ извѣщаетъ только, что жена его сердится на меня страшно, не хочетъ ни о чемъ слышать и, по ея мнѣнію, я чудовище, находящее величайшее удовольствіе въ терзаніи своихъ жертвъ. На этотъ разъ я являюсь истиннымъ христіаниномъ, потому что не только не чувствую злобы къ пани Снятыньской, но, напротивъ, очень доволенъ ею. Что за доброе, горячее сердце! Снятыньскій, очевидно, считаетъ дѣло пропавшимъ или, вѣрнѣе, рѣшеннымъ окончательно, потому что воздерживается отъ совѣтовъ, а только скорбитъ: "Дай тебѣ Богъ найти другую, подобную той". Странное дѣло, когда я думаю объ этомъ, мнѣ кажется, что я не хочу другой, похожей на Анельку, ни лучше ея,-- я хочу ее самую. Я говорю, что мнѣ кажется, ибо мое чувство не имѣетъ никакой опредѣленной, ясной формы. Словно я ношу въ себѣ мотокъ страшно запутаннаго шелка, мучаюсь и не могу привести въ порядокъ переплетшихся между собою пасьмъ. Несмотря на свое самосознаніе, я, напримѣръ, не знаю, откуда исходитъ мое горе,-- изъ того ли, что я люблю Анельку больше, чѣмъ предполагаю, или изъ того, что чувствую, что могъ бы больше любить ее. Снятыньскій отчасти отвѣчаетъ мнѣ на это слѣдующими словами: "Слышалъ я, а, можетъ быть, и читалъ, что куски золота иногда скрываютря подъ оболочкой кварца, изъ-подъ которой трудно добыть металлъ. Допускаю, что и на сердцѣ твоемъ такой же налетъ; въ серединѣ -- дорогая руда, но мерзкая скорлупа не совсѣмъ растопилась во время твоего послѣдняго пребыванія въ Плошовѣ. Ты прожилъ здѣсь очень мало и просто не успѣлъ полюбить эту дѣвушку достаточно сильно. Можетъ быть, у тебя много энергіи для дѣла, но нѣтъ ни капли энергіи для рѣшимости; но и рѣшимость явилась бы, еслибъ чувство толкало тебя съ надлежащею силой. Ты уѣхалъ, началъ, по своему обычаю, углубляться въ самого себя, размышлять, и случилось то, что я предвидѣлъ, то-есть ты профилософствовалъ и свое, и чужое счастье". Слова Снятыньскаго меня поражаютъ, -- въ нихъ слышится повтореніе того, что мнѣ когда-то говорилъ отецъ. Снятыньскій, однако, понимаетъ меня яснѣе, потому что вотъ что онъ прибавляетъ затѣмъ: "Старая исторія: кто больше углубляется въ себя, тотъ, въ концѣ-концовъ, перестаетъ полагаться на себя; а кто на себя не полагается, тотъ неспособенъ ни къ какому рѣшительному дѣйствію. Больной вѣкъ, въ которомъ только одни ослы обладаютъ кое-какою волей, потому что всякій хоть сколько-нибудь разумный человѣкъ сейчасъ же употребитъ свой разумъ на сомнѣніе во всемъ и на убѣжденіе самого себя, что и вправду не стоитъ хотѣть чего-нибудь. Я вычиталъ подобное замѣчаніе у одного изъ французскихъ авторовъ и, ей-Богу, подумалъ, что онъ говоритъ правду".
   Были минуты, когда я желалъ, чтобы Снятыньскій прямо ругалъ меня, вмѣсто того, чтобы нашпиговывать свое письмо такими, напримѣръ, фразами: "Несмотря на всѣ твои достоинства, деѣло можетъ дойти до того, что ты сдѣлаешься виновникомъ горя для всѣхъ близкихъ и дорогихъ тебѣ людей". Это тѣмъ болѣе для меня ужасно, что здѣсь много правды. Я доставилъ иного горя Анелькѣ, ея матери, теткѣ и, наконецъ, самому себѣ. Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, мнѣ хочется смѣяться, когда я читаю далѣе: "По законамъ жизни, въ человѣкѣ должно что-нибудь рости; остерегайся,; какъ бы въ тебѣ не выросло какое-нибудь лихо, которое тебя же перваго отравитъ". Нѣтъ!... Ужь это-то, по крайней мѣрѣ, мнѣ не угрожаетъ. Въ моемъ сердцѣ выросла, правда, какая-то плѣсень, но выросла только на той кварцовой скорлупѣ, о которой вспоминаетъ Снятыньскій,-- дальше корней она пустить не могла, и ни я не отравился ею, ни Лаура. Такой плѣсени и вырывать даже не нужно, -- просто стереть, какъ пыль. Снятыньскій болѣе правъ, когда является самимъ собою, выступаетъ во имя своего догмата и говоритъ:
   -- Если ты считаешь себя высшимъ типомъ, если ты, дѣйствительно, высшій типъ, то я скажу, что сумма такихъ типовъ даетъ вмѣстѣ огромный минусъ.
   Какой я, къ чорту, высшій типъ!-- развѣ только по сравненію съ какимъ-нибудь Кромицкимъ,-- но вообще-то Снятыньскій правъ. Такіе люди, какъ я, только тогда не составляютъ минусовъ, когда не принадлежатъ къ категоріи геніевъ безъ портфеля, то-есть когда они великіе ученые или великіе артисты. Въ это время они часто играютъ даже роль реформаторовъ. Что касается меня, то я бы могъ быть реформаторомъ только по отношенію къ самому себѣ. Я ходилъ съ этою мыслью цѣлый день, потому что невозможно, чтобы человѣкъ, такъ хорошо знающій свои недостатки, не выдумалъ бы, чѣмъ можно ихъ исправить. Наконецъ, еслибъ я въ теченіе половины дня колебался, выйти мнѣ на улицу или нѣтъ, то, вѣдь, у меня хватило бы силы взять шляпу и сойти внизъ. Я скептикъ,-- хорошо! Но не могу ли я приказать себѣ поступать такъ, какъ будто бы я не былъ скептикомъ? Кого можетъ интересовать, будетъ ли въ моихъ поступкахъ заключаться больше или меньше убѣжденія? Что я могъ бы сдѣлать сегодня, напримѣръ? Я приказалъ бы уложить вещи и поѣхалъ бы въ Плошовъ. И я могъ бы сдѣлать это отлично. Что вышло бы изъ этого -- показали бы послѣдствія, но, все-таки, это было бы какимъ-нибудь дѣяніемъ. Положимъ, Снятыньскій пишетъ: "Эта обезьяна по цѣлымъ днямъ сидитъ въ Плошовѣ и пилитъ несчастныхъ женщинъ, которыя и безъ того ходятъ словно тѣни". Такъ, можетъ быть, поздно? Снятыньскій не пишетъ, какъ давно онъ былъ въ Плошовѣ; допустимъ, недѣлю или двѣ тому назадъ,-- значитъ, за это время дѣла должны были сильно подвинуться впередъ. Да, но я объ этомъ ничего не знаю. Въ крайнемъ случаѣ, можетъ ли что-нибудь ухудшить теперешнее мое положеніе? Я чувствую, что человѣкъ, обладающій большею рѣшимостью, заставилъ бы себя уѣхать; чувствую, что стану уважать себя, если уѣду, тѣмъ болѣе, что этого не требуетъ даже Снятыньскій, а онъ человѣкъ очень энергичный. При этой мысли у меня передъ глазами становится свѣтлѣе, въ этомъ свѣтѣ я вижу такое милое лицо, что въ настоящую минуту оно представляется мнѣ самымъ дорогимъ на всемъ свѣтѣ, и -- per Baccho!-- очень можетъ быть, что я такъ и сдѣлаю, какъ рѣшилъ.
   

9 іюня.

   "La nuit porte cônseil!" Я не поѣду въ Плошовъ немедленно, потому что это значило бы поступать очертя голову, но написалъ теткѣ письмо совсѣмъ въ другомъ духѣ, чѣмъ то, которое послалъ изъ Пели. Въ теченіе восьми, самое большее девяти дней я долженъ получить отвѣтъ и, сообразно ему, поѣду или, можетъ быть... не поѣду... вообще, не знаю, что сдѣлаю. Въ желательномъ для меня отвѣтѣ я не сомнѣвался бы, еслибъ написалъ, напримѣръ, такъ: "Умоляю васъ, милая тетя, прогнать Кромицкаго за ворота; у Анельки прошу прощенія и предлагаю ей свою руку". Конечно, еслибъ мое письмо пришло послѣ свадьбы, то и просьба осталась бы безъ результата, но я не думаю, чтобъ дѣла въ Плошовѣ шли такъ быстро. Однако, я не написалъ теткѣ ничего подобнаго. Мое письмо должно играть роль передоваго разъѣзда, который идетъ передъ войскомъ и долженъ изслѣдовать мѣстности. Я составилъ письмо такимъ образомъ, что тетушка въ своемъ отвѣтѣ должна довести до моего свѣдѣнія не только о томъ, что дѣлается въ Плошовѣ, но и въ сердцѣ Анельки. Скажу истинную правду, что если я не былъ болѣе рѣшителенъ, то потому, что опытность научила меня не вѣрить самому себѣ. Ахъ, еслибъ Анелька, помимо неудовольствія, которое съ большею или меньшею справедливостью можетъ питать ко мнѣ, отвергла предложеніе Кромицкаго! Какъ бы я былъ благодаренъ ей за это, какъ бы далеко она отошла въ моихъ глазахъ отъ этого несноснаго типа барышни-невѣсты, единственною задачей и цѣлью которой есть желаніе выйти замужъ! Жаль, что я узналъ о поползновеніяхъ Кромицкаго. Отлетѣвъ отъ ногъ Лауры, что непремѣнно должно было бы случиться рано или поздно, я весьма, вѣроятно, спустился бы къ ногамъ Анельки. Добрая тетушка дала мнѣ почувствовать всю тяжесть своей руки сообщеніемъ объ искательствахъ Кромицкаго и о помощи, которую оказываетъ ему пани Целина. Въ настоящее время не только женщины походятъ на мимозу, но и мужчины. Одно грубое прикосновеніе -- и душа свертывается и замыкается очень часто разъ навсегда. Я знаю, что это очень глупо и нехорошо, но это такъ. Желая измѣниться, я долженъ былъ бы заказать себѣ у какого-нибудь анатома другіе нервы, а тѣ, которые у меня есть, беречь только для особыхъ оказій. Никто, даже пани Снятыньская, считающая меня въ настоящую минуту за чудовище, не смотритъ на меня болѣе критически, чѣмъ я самъ. Но развѣ Кромицкій лучше меня? Развѣ его пошлая, денежная невроза стоитъ дороже моей? Безъ всякаго самохвальства я могу сказать самому себѣ, что чувства мои въ десять разъ утонченнѣе, порывы благороднѣе, не говоря уже о томъ, что его родная мать должна была бы признать, что онъ глупѣе меня. Я не составлю себѣ никогда милліарда, ни даже десятой чисти его, но и Кромицкій пока не запихалъ себѣ въ карманъ и ни одной сотой. Вмѣсто того, я могъ бы ручаться, что моей женѣ будетъ теплѣе и лучше жить, чѣмъ его женѣ, что она будетъ жить жизнью болѣе широкой и благородной.
   Не въ первый уже разъ я мысленно сравниваю себя съ Кромицкимъ, и это меня бѣситъ,-- такъ искренно я считаю себя болѣе высокимъ существомъ. Мы -- обитатели двухъ разныхъ планетъ, а если дѣло идетъ о сравненіи нашихъ душъ, то между ними существуетъ такое отношеніе: до моей нужно подниматься по лѣстницѣ (причемъ, долженъ сказать, можно сломать себѣ шею), а къ его душѣ женщина, вродѣ Анельки, должна спускаться. А развѣ это ей будетъ такъ трудно? Какой гнусный вопросъ! Но въ этомъ случаѣ я видѣлъ до такой степени невѣроятныя вещи, въ особенности у насъ, гдѣ женщины вообще выше мужчины, что долженъ поставить его. Я видѣлъ дѣвушекъ, ей-Богу, почти крылатыхъ, полныхъ благороднѣйшихъ стремленій, впечатлительныхъ ко всему, что прекрасно и недюжинно, и эти дѣвушки не только выходили замужъ за болвановъ самаго сквернаго разбора, но на другой же день послѣ свадьбы перекрещивались въ ихъ житейскую вѣру, въ ихъ эгоизмъ, пустоту, узкость и ничтожество. Даже больше,-- нѣкоторыя дѣлали это съ какою-то похвальбой, какъ будто ихъ прежніе идеалы слѣдовало только выбросить въ окно, какъ вѣнчальный вѣнокъ. И онѣ были убѣждены, что только такимъ способомъ и можно сдѣлаться доброю женой, забывая, что каждая изъ нихъ мѣняетъ божественныя способности души на обезьяньи инстинкты. Правда, часто потомъ, раньше или позже, наступала реакція, но, вообще говоря, шекспировская Титанія у насъ типъ обыкновенный, съ которымъ каждый, по всей вѣроятности, сталкивается въ жизни.
   Я -- скептикъ съ головы до ногъ, но мой скептицизмъ вытекаетъ "изъ того, что у меня болитъ", а я испытываю сильную боль, когда думаю, что, можетъ быть, то же самое случится и съ Анелькой. Можетъ быть, и она станетъ пожимать плечами при воспоминаніи о своихъ дѣвичьихъ стремленіяхъ, убѣжденная, что поставка въ Туркестанѣ -- вещь единственно реальная, реальная настолько, что другими въ жизни и заниматься не стоитъ. Нечеловѣческій гнѣвъ жжетъ меня при этой мысли, въ особенности потому, что если это и придетъ къ такому концу, то придетъ отчасти по моей винѣ.
   Съ другой стороны, мои размышленія и колебанія вытекаютъ не столько изъ недостатка рѣшимости, но еще и изъ другаго источника. У меня такое высокое понятіе о супружествѣ, такія огромныя требованія, что ужь это одно лишаетъ меня смѣлости. Я знаю, что часто мужъ и жена приходятся другъ къ другу, какъ двѣ покоробившіяся доски, а жизнь ихъ, все-таки, идетъ кое-какъ, но для меня этого мало. Собственно потому, что я неизбалованъ счастьемъ, отношусь къ нему недовѣрчиво, я и говорю себѣ: авось хоть это мнѣ удастся! А, можетъ быть, и дѣйствительно удастся? Странное дѣло! Такимъ колеблющимся, такимъ нерѣшительнымъ сдѣлали меня не тѣ несчастныя супружества, какія я видѣлъ въ жизни, а немногое число счастливыхъ. Припоминая ихъ, я и. повторяю себѣ: а, быть можетъ, и удастся? Вѣдь, это не книжная теорема,-- нужно только съумѣть найти!
   

11 іюня.

   Съ Лукомскимъ за послѣдніе дни я сильно подружился. Теперь онъ въ моемъ присутствіи уже не такъ молчаливъ и замкнутъ, какъ былъ раньше. Вчера онъ зашелъ ко мнѣ вечеромъ, мы побрели къ термамъ Каракаллы, потомъ я пригласилъ его къ себѣ и удержалъ почти до полуночи. Велъ съ нимъ разговоръ, который и записываю, потому что онъ произвелъ на меня нѣкоторое впечатлѣніе. Лукомскій немного стыдился своего волненія у статуи умирающаго галла, но я нарочно началъ разговоръ о Польшѣ, выпыталъ все, что лежало на днѣ его сердца, и когда между нами установились уже болѣе теплыя отношенія, спросилъ:
   -- Простите меня, панъ Юзефъ, за мой вопросъ, но я, право, не понимаю одной вещи: почему человѣкъ, который, какъ вы, окружаетъ себя всѣмъ роднымъ, не постарается добыть себѣ и родную подругу? Не могутъ же вамъ такъ ярко напоминать отчизну ни ваша мастерская, ни ваши помощники, ни ваши собаки, какъ напоминала бы вамъ она.
   Лукомскій улыбнулся.
   -- Я и хочу жениться. Мы ждемъ только окончанія срока траура по отцѣ моей невѣсты. Черезъ два мѣсяца я ѣду къ невѣстѣ.
   -- Въ окрестности Серпца?
   -- Нѣтъ, она родомъ изъ-подъ Вилькоміра.
   -- Что же вы дѣлали въ Вилькомірѣ?
   --.Я познакомился съ нею случайно въ Римѣ, на Корсо.
   -- Да, это счастливый случай.
   -- Самый счастливый во всей моей жизни.
   -- Можетъ быть, во время карнавала?
   -- О, нѣтъ! Какъ-то утромъ я пошелъ на via Condotti, гляжу: идутъ какія-то двѣ дамы, блондинки, очевидно, мать съ дочерью, и разспрашиваютъ на ужасномъ итальянскомъ языкѣ о Капитоліи. Говорятъ: "Capitolio", "Capitole", "Capitol", ихъ плохо понимаютъ по той простой причинѣ, что, какъ вамъ извѣстно, говорятъ: "Campidolio". Я догадался, что это польки,-- на этотъ счетъ у меня глазъ опытный. Ужасно обрадовались, когда я заговорилъ съ ними по-польски, я тоже обрадовался и не только показалъ имъ дорогу, но и проводилъ ихъ до мѣста.
   -- Вы не можете себѣ представить, какъ меня интересуетъ вашъ разсказъ. Вы пошли вмѣстѣ?
   -- Пошли вмѣстѣ. Дорогой смотрю: паненка, какъ тополь, стройная, тонкая, головка маленькая, уши, какъ на модели, выраженія масса, а рѣсницы просто золотыя. Только у насъ подобное и попадается, здѣсь вы этого не увидите, развѣ только въ Венеціи, да и то рѣдко. Мнѣ понравилось, что она очень ухаживаетъ за матерью,-- мать сильно огорчена недавнею смертью мужа. Я подумалъ, что у нея доброе сердце. Съ недѣлю я служилъ имъ въ качествѣ чичероне, а черезъ недѣлю присватался.
   -- Какъ? черезъ недѣлю?
   -- Да, потому что они возвращались во Флоренцію.
   -- Во всякомъ случаѣ, вы принадлежите къ числу людей, которые не долго раздумываютъ.
   -- Еслибъ это случилось на родинѣ, то... но здѣсь мнѣ страстно захотѣлось поцѣловать ея ручку за то, что она полька...
   -- Да, но бракъ... это такой переломъ въ жизни.
   -- Правда. Но что лучшее я могъ придумать въ двѣ, три недѣли, чѣмъ въ недѣлю? У меня были нѣкоторыя колебанія,-- признаюсь. Непріятно мнѣ и говорить объ этомъ... У насъ въ семьѣ наслѣдственная глухота. Дѣдъ подъ старость не слышалъ ничего, отецъ оглохъ на сороковомъ году... Можно съ этимъ жить, конечно, но это недостатокъ тяжелый, въ особенности для окружающихъ,-- глухіе бываютъ очень нетерпѣливы. Вотъ я и боролся съ мыслью, можетъ ли человѣкъ, которому, весьма вѣроятно, грозитъ такое несчастіе, связать свою жизнь съ молодою дѣвушкой?
   Только теперь я замѣтилъ, что Лукомскій, когда съ нимъ разговариваютъ, слушаетъ и держитъ себя такъ, какъ слушаютъ и держатъ себя глухіе. До сихъ поръ онъ слышитъ отлично, но, очевидно, постоянно старается провѣрять, не слабѣетъ ли его слухъ.
   Я постарался его успокоить.
   -- И я то же самое думалъ. Не стоитъ изъ опасеній, только вѣроятныхъ, портить жизнь и свою, и другихъ. Вѣдь, и холера бываетъ въ Италіи, а было бы очень глупо, если бы ни одинъ итальянецъ не женился изъ опасенія умереть отъ холеры и оставить жену и дѣтей безъ средствъ. Наконецъ, я сдѣлалъ то, что долженъ былъ сдѣлать. Я сказалъ паннѣ Вандѣ, что люблю ее, что отдалъ бы жизнь за обладаніе ею, но на дорогѣ къ моему счастью стоитъ то-то и то-то. И знаете, что она мнѣ отвѣтила? Она отвѣтила мнѣ такъ: "Когда я буду не въ состояніи говорить, что люблю васъ, то буду писать". Дѣло не обошлось безъ слезъ, но черезъ часъ мы смѣялись надъ нашими опасеніями, и я нарочно притворился глухимъ, чтобы заставить ее написать "люблю".
   Разговоръ этотъ засѣлъ въ моей памяти. Снятыньскій ошибается, утверждая, что у насъ только одни ослы обладаютъ еще какою-нибудь волей. Этотъ скульпторъ имѣлъ дѣйствительный поводы для размышленія и одной недѣли было достаточно, чтобы привести его къ такому важному рѣшенію. Быть можетъ, у него нѣтъ такого развитаго самопознанія, какъ у меня, но, во всякомъ случаѣ, онъ умный человѣкъ. Что за милая женщина эта будущая госпожа скульпторша и какъ мнѣ понравился ея отвѣтъ! Вмѣстѣ съ тѣмъ, я чувствую, что Анелька принадлежитъ къ такому же сорту женщинъ. Еслибъ, напримѣръ, я ослѣпъ, Лаура заинтересовалась бы моею слѣпотой настолько, насколько могла бы меня нарядить въ костюмъ феокійца Демодона, поющаго пѣсни на пиру. Но Анелька!-- та не оставила бы меня, навѣрное, даже еслибъ я не былъ ея мужемъ. Я готовъ дать за это руку на отсѣченіе.
   Я долженъ только признаться, что, при такой увѣренности, и недѣли колебанія было бы черезъ-чуръ много, а я колеблюсь пять мѣсяцевъ; даже мое письмо къ теткѣ не заключаетъ въ себѣ ничего рѣшительнаго.
   Мнѣ остается утѣшаться мыслью, что тетушка, какъ женщина умная и любящая меня, догадается, что мнѣ нужно, и окажетъ мнѣ помощь по своему разумѣнію. Сердце мое бьется надеждой, что въ этомъ случаѣ Анелька будетъ на сторонѣ тетки, но, все-таки, я жалѣю, что не высказался въ письмѣ яснѣе. Находитъ на меня желаніе послать другое письмо, но я медлю. Нужно дождаться отвѣта на первое. Счастливы люди вродѣ Лукомскаго,-- они прямо начинаютъ съ дѣла.
   

15 іюня.

   Назову ли я мое чувство къ Анелькѣ любовью, или еще какимъ-нибудь другимъ именемъ,-- я вижу огромную разницу между нимъ и тѣми чувствами, которыя до сихъ поръ затрогивали мое сердце. Объ этомъ чувствѣ я думаю съ утра до вечера; оно выросло до размѣровъ очень крупныхъ, и я считаю себя отвѣтственнымъ за него передъ самимъ собою. Прежде этого не бывало. Прежнія связи завязывались, длились и развязывались, оставляя послѣ себя большую или меньшую грусть, по временамъ пріятное воспоминаніе, по временамъ горечь, но никогда не поглощали моего внутренняго я до такой степени. Въ свѣтской, праздной жизни, которую ведемъ мы всѣ, не ставящіе передъ собою никакихъ высокихъ цѣлей, не отдающіеся никакой идеѣ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, не имѣющіе надобности трудомъ зарабатывать себѣ кусокъ хлѣба,-- женщина никогда не сходитъ со сцены: мы все смотримъ на нее, вѣчно ухаживаемъ за нею и, въ концѣ-концовъ, такъ чертовки освоиваемся съ нею, что причисляемъ ее къ обыденнымъ грѣхамъ нашей жизни. Мы, обманывая женщину, чувствуемъ такъ мало угрызенія совѣсти, что меньше угрызенія совѣсти испытываете развѣ только женщина, когда обманываетъ насъ. Я, при всей впечатлительности моей натуры, также ношу въ себѣ совѣсть очень притупленную въ этомъ смыслѣ. Бывали случаи, когда я говорилъ себѣ: "вотъ чудесный поводъ сдѣлать себѣ патетическій выговоръ!" -- но я предпочиталъ махнуть на все рукою и думать о чемъ-нибудь болѣе пріятномъ. А теперь не то. Теперь бываютъ минуты, когда мой умъ занятъ совсѣмъ другимъ; вдругъ я чувствую, что мнѣ чего-то недостаетъ; на меня нападаетъ какое-то безпокойство, какой-то страхъ, точно я прошелъ мимо чего-то необычайно важнаго, забылъ что-то, и я сразу понимаю, что это мысль объ Анелькѣ всплываетъ наверхъ, чтобы всецѣло овладѣть мною. Когда я пожимаю плечами и стараюсь уменьшить или даже осмѣять это впечатлѣніе, мой скептицизмъ и иронія не помогаютъ мнѣ или, вѣрнѣе, помогаютъ, но только покуда работаютъ, потому что вслѣдъ за этимъ я опять попадаю въ заколдованный кругъ. Это не угрызеніе, не упрекъ совѣсти,-- это, скорѣе, мучительное прикрѣпленіе мысли къ одному предмету и, вмѣстѣ съ тѣмъ, лихорадочное, безпокойное любопытство, что будетъ дальше, какъ будто отъ этого дальше зависитъ моя жизнь. Еслибъ я не умѣлъ себя такъ хорошо анализировать, я подумалъ бы, что эти признаки характеризуютъ великое, необыкновенное чувство, но я замѣчаю, что въ моихъ размышленіяхъ и тревогахъ меня интересуетъ и еще что-то другое, кромѣ обладанія Анелькой въ будущемъ. Несомнѣнно, она произвела на меня глубокое и сильное впечатлѣніе; но Снятыньскій правъ, утверждая, что еслибъ я полюбилъ такъ сильно, какъ, напримѣръ, онъ свою жену, то, прежде всего, желалъ бы обладать ею. Я же,-- и это мнѣ очень ясно,-- менѣе жажду обладать ею, чѣмъ боюсь ее утратить. Можетъ быть, не всякій съумѣетъ замѣтить эту странную и великую разницу. Но я-то твердо убѣждёнъ, что еслибъ не Кромицкій, еслибъ не правдоподобная возможность утратить Анельку, то я не испытывалъ бы ни такого страха, ни такого безпокойства.
   Это до нѣкоторой степени распутываетъ мои запутанныя нити, ибо доказываетъ довольно ясно, что я не столько люблю Анельку, сколько чувствую, что могъ бы полюбить ее, и вотъ этого-то именно, этой единственной возможности наполнить счастьемъ мою жизнь мнѣ и жаль, страшно жаль. А еще болѣе мнѣ страшно пустоты, которая откроется предо мною, разъ Анелька уйдетъ изъ моихъ глазъ.
   Я замѣтилъ, что величайшіе пессимисты, когда судьба или люди захотятъ отнять что-нибудь у нихъ, такъ отлично махаютъ руками и ногами и кричатъ благимъ матомъ, что хоть любому оптимисту въ пору. И я въ такомъ же положеніи. Правда, я не кричу, но меня охватываетъ тревога при мысли, что, можетъ быть, черезъ день, черезъ два я не буду знать, что мнѣ дѣлать съ самимъ собою.
   

16 іюня.

   Получилъ свѣдѣнія о Лаурѣ отъ моего повѣреннаго, который, вмѣстѣ съ тѣмъ, ведетъ и дѣла Дэвиса. Лаура теперь живетъ въ Интерлакенѣ, у подножія Юнгфрау. Высказываетъ намѣреніе взобраться на ея вершину. Воображаю, какъ она наряжается въ Альпы, въ ихъ снѣга, льды, туманы, восходы солнца, какъ плаваетъ по озерамъ, останавливается надъ пропастями. Я выразилъ повѣренному мое соболѣзнованіе къ Дэвису и, вмѣстѣ съ тѣмъ, къ дамѣ, которая въ такихъ молодыхъ годахъ осталась одна и безъ всякой опеки. Старый юристъ успокоилъ меня, по крайней мѣрѣ, по отношенію къ дамѣ сообщеніемъ, что съ недѣлю тому назадъ пріѣхалъ въ Швейцарію графъ Малески, неаполитанецъ, родственникъ мистрисъ Дэвисъ. Знаю, знаю! красавецъ, настоящій Антиной, только картежникъ и, какъ говорятъ, трусишка. Кажется, я неправильно называлъ Лауру пизанскою башней.
   Рѣшительно въ первый разъ въ жизни къ воспоминанію о женщинѣ, которую я, правда, не любилъ, но которую обманывалъ, говоря, что люблю, примѣшивается такое недоброжелательное чувство. По отношенію къ Лаурѣ я неблагодарный и невеликодушный человѣкъ. Стыдно мнѣ даже! Собственно по какому поводу я могу питать къ ней недоброжелательное чувство и чего не могу простить ей? А вотъ того, что съ самаго начала нашей связи,.не прямо по ея винѣ, а только благодаря одному прикосновенію въ ней, я надѣлалъ тысячу такихъ мерзостей, какихъ не дѣлалъ никогда въ своей жизни. Я пренебрегъ своимъ трауромъ, не уважилъ слабости и немощи Дэвиса, испортился, закоснѣлъ, написалъ это проклятое письмо... Все это моя вина! Но если слѣпой, споткнувшись о камень, упадетъ на дорогѣ, то всегда бранитъ камень, хотя всему виной его слѣпота.
   

17 іюня.

   Я сегодня отнесъ деньги Луконскому, оставилъ полную довѣренность адвокату, уложилъ свои вещи и на всякій случай готовъ въ путь. Римъ начинаетъ мнѣ казаться несноснымъ.
   

18 іюня.

   Я высчиталъ, что письмо тетки уже должно было придти сюда. Откладывая въ сторону самыя дурныя предположенія, я стараюсь догадаться, что тетка напишетъ мнѣ. Жалѣю въ тысячный разъ, что не написалъ ей яснѣе. Все-таки, я написалъ, что, можетъ быть, я собрался бы въ Плошовъ, еслибъ былъ увѣренъ, что мое присутствіе не будетъ непріятно гостьямъ тетки, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, послалъ поклонъ этимъ дамамъ. Я упоминалъ и о томъ, что въ послѣдніе дни моего пребыванія въ Пели я былъ болѣнъ и такъ разстроенъ, что самъ не сознавалъ, что дѣлаю. Письмо, когда я писалъ его, казалось мнѣ очень умнымъ, а теперь я считаю его верхомъ глупости. Прямо говоря, самолюбіе не позволяло мнѣ ясно и рѣшительно отказаться отъ этого проклятаго письма. Я разсчитывалъ, что тетка ухватится за первую возможность, чтобы поправить дѣло, и я пріѣду въ Плошовъ какъ великодушный властелинъ. Суетна человѣческая природа! Мнѣ остается обѣими руками держаться за надежду, что тетка догадается, въ чемъ дѣло. Теперь, когда мое безпокойство увеличивается съ каждою минутой, я чувствую не только то, что могъ бы сильно любить Анельку, но и что вообще могъ бы быть неизмѣримо лучшимъ, чѣмъ теперь. Дѣйствительно, почему я дѣйствую такъ, какъ будто во мнѣ ничего нѣтъ, кромѣ эгоизма и разстроенныхъ нервовъ? А если во мнѣ нѣтъ ничего больше, почему мой автоанализъ не откроетъ мнѣ этого? Во мнѣ хватитъ смѣлости признать любое открытіе, но это открытіе я постоянно отвергаю. Почему? Потому, что я твердо увѣренъ, что я лучше моихъ поступковъ. Они обусловливаются отчасти болѣзнью вѣка, породившаго меня, отчасти излишнимъ анализомъ, который не позволяетъ намъ подчиняться первому, простому произволу нашей натуры,--анализу, который критикуетъ все до полнаго обезсиленія души. Я припомнилъ свою дѣтскую забаву, когда я накладывалъ монеты одну на другую, покуда столбикъ, наклонившійся на бокъ отъ собственной тяжести, не падалъ и не обращался въ безпорядочную кучку. То же самое я дѣлаю теперь съ моими мыслями и намѣреніями, и тоже до тѣхъ поръ, пока они не разсыпятся въ безпорядкѣ. Отсюда видно, что гораздо легче рѣшиться на отрицательное, чѣмъ на положительное дѣло,-- легче уничтожить, чѣмъ создать что-нибудь. Мнѣ кажется, что много просвѣщенныхъ людей страдаютъ этою болѣзнью. Критика всего окружающаго и самихъ себя выѣла въ насъ всѣ положительныя силы; намъ недостаетъ фундамента, какъ точки выхода, недостаетъ вѣры въ жизнь. Вотъ почему я не столько хочу обладать Анелькой, сколько боюсь потерять ее.
   Но когда я говорю о болѣзни вѣка, я не хочу ограничиться только самимъ собою. Человѣкъ, слегшій въ постель во время эпидеміи,-- явленіе, очень обыкновенное, а теперь критика всего существующаго сдѣлалась эпидеміей, свирѣпствующей по всему свѣту. Отсюда прямой выводъ, что различныя кровли, подъ которыми живутъ люди, обрушиваются имъ на голову. Религія, само названіе которой обозначаетъ связь,-- развязывается. Вѣра, даже въ вѣрующихъ душахъ, стала безпокойною. Черезъ кровлю, которая называется отечествомъ, начинаютъ проникать соціальныя теченія. Остается только одинъ идеалъ, передъ которымъ даже самые отчаянные скептики снимаютъ шапки, -- народъ. Но на цоколѣ статуи разные шалуны начинаютъ уже выписывать болѣе или менѣе циничныя остроты, а что страннѣе всего: первые клубы тумана сомнѣнія поднимаются изъ тѣхъ головъ, которыя по природѣ вещей должны были бы склоняться ниже. Придетъ, въ концѣ-концовъ, какой-нибудь геніальный скептикъ вродѣ Гейне, оплюетъ этого божка,-- какъ въ свое время сдѣлалъ Аристофанъ,-- но оплюетъ его не во имя какихъ бы то ни было старыхъ идеаловъ, а только во имя свободы мысли, во имя свободы сомнѣнія, и что тогда наступитъ -- я не знаю. Вѣрнѣе всего, что на этомъ огромномъ пустомъ листѣ дьяволъ будетъ писать сонеты своей возлюбленной.
   Есть ли какое-нибудь средство противъ этого? Прежде всего, что мнѣ до того? Желать чего-нибудь -- не мое дѣло. Для этого я очень хорошо воспитанъ своимъ вѣкомъ. Но если все, что думастъ, что дѣйствуетъ и творитъ, должно служить для увеличенія суммы общаго счастья, то я позволю сдѣлать одно замѣчаніе (конечно, я имѣю въ виду не матеріальное положеніе, а внутреннее спокойствіе, въ какомъ я могу чувствовать такой же недостатокъ, какъ и всякій другой), что мой дѣдъ былъ счастливѣе моего отца, мой отецъ счастливѣе меня, а мой сынъ, если я буду имѣть его, будетъ человѣкомъ, вполнѣ заслуживающимъ всякаго сожалѣнія.
   

Флоренція, 20 іюня.

   Карточный домикъ рухнулъ. Получилъ я письмо отъ тетки. Анелька выходитъ за Кромицкаго; свадьба черезъ нѣсколько недѣль. Анелька сама назначила такой короткій срокъ. По полученіи письма я сѣлъ въ вагонъ и хотѣлъ ѣхать въ Плошовъ, отлично понимая, что такая поѣздка -- глупость и ни къ чему не приведетъ. Вотъ почему я теперь во Флоренціи. Меня подхватило что-то и понесло, но, собравъ остатки благоразумія, я задержался здѣсь.
   

Флоренція, 22 іюня.

   Одновременно съ письмомъ тетки я получилъ faire part, съ адресомъ, написаннымъ женскою рукой. Это не въ характерѣ ни Анельки, ни ея матери. Ни одна изъ нихъ не сдѣлала бы этого. Здѣсь, я вижу проявленіе остроумія и злобы пани Снятыньской. Впрочемъ, мнѣ все равно. Меня оглушили ударомъ дубины по головѣ. Но я замѣчаю, что это болѣе потрясаетъ меня, чѣмъ причиняетъ боль. Не знаю, какъ будетъ дальше: раненые пулей тоже сначала не чувствуютъ боли. Однако, я не выстрѣлилъ себѣ въ лобъ, не сошелъ съ ума; я смотрю на Lung'Arno, и сталъ бы раскладывать пасьянсы, еслибъ умѣлъ,-- однимъ словомъ, чувствую себя хорошо... Что въ присутствіи добрыхъ друзей собаки зайца загрызли, -- это старая исторія... Тетушка сочла за христіанскую обязанность повторить Анелькѣ то, что я написалъ изъ Пели.
   

Флоренція, 22 іюня.

   Утромъ, когда я просыпаюсь, или, вѣрнѣе, когда открываю глаза, то долженъ повторять себѣ, что это та самая Анелька выходитъ замужъ за Кромицкаго, такая добрая, любящая, которая не ложилась спать, чтобы дождаться меня изъ Варшавы, которая смотрѣла мнѣ въ глаза, слушала то, что я говорю, и каждымъ своимъ взглядомъ, каждымъ движеніемъ говорила, что любитъ меня. И вотъ она-то не только будетъ госпожею Кромицкой, но черезъ недѣлю послѣ свадьбы ей самой будетъ странно, какъ она могла колебаться при выборѣ между какимъ-то Плошовскимъ и такимъ юпитеромъ, какъ Кромицкій. Странныя, однако, вещи творятся на свѣтѣ, и такъ страшно неизбѣжныя, что я утрачиваю подлую охоту жить. Пани Целина и пани Снятыньская теперь, вѣроятно, принимаютъ Кромицкаго al pari и муссируютъ его на мой счетъ. Лучше бы, еслибъ они оставили въ покоѣ Анельку! Однако, тетка согласилась на все! Какъ бы то ни было, вѣдь, она знаетъ и видитъ, что Анелька не можетъ быть съ нимъ счастлива. Сама же она говоритъ мнѣ, что Анелька выходитъ замужъ съ отчаянія.
   Вотъ это длинное, проклятое письмо:
   "Благодарю тебя за послѣднее извѣстіе, тѣмъ болѣе, что твое первое письмо изъ Пели было не только рѣшительно, но и ужасно. Трудно мнѣ было вѣрить, чтобы ты не имѣлъ къ бѣдной дѣвочкѣ не только никакой привязанности, но ни пріязни, ни сожалѣнія. Во всякомъ случаѣ, милый Леонъ, я не хотѣла и не уговаривала, чтобъ ты сейчасъ же сватался къ Анелькѣ, я просила тебя только написать ей хоть одно доброе слово и даже не прямо ей, а хоть въ письмѣ ко мнѣ. И вѣрь мнѣ, этого было бы достаточно: она тебя любитъ такъ, какъ только можетъ любить подобная дѣвушка. Войди въ мое положеніе, что я должна была дѣлать по полученіи твоего письма,-- могла ли бы удерживать дольше Анельку въ ея заблужденіи и тревогѣ, которыя, видимо, разрушали ея здоровье? За письмами Хвастовскій нарочно посылаетъ въ Варшаву и приноситъ ихъ самъ утромъ къ чаю. Анелька видѣла, что было письмо отъ тебя, потому что бѣдняжка всегда выжидаетъ Хвастовскаго и беретъ у него письма изъ рукъ, какъ бы подъ тѣмъ предлогомъ, чтобы положить ихъ около моего прибора, а на самомъ дѣлѣ, чтобъ увидать, нѣтъ ли на конвертѣ адреса, писаннаго твоею рукой. Вотъ она увидала твое письмо и наливала намъ чай такъ, что ложечки дрожали въ чашкахъ. Меня кольнуло какое-то предчувствіе; я колебалась, не отложить ли твое письмо въ сторону, но подумала, не захворалъ ли ты, и не могла удержаться. Видитъ Богъ, чего мнѣ стоило сохранить спокойствіе, тѣмъ болѣе, что я чувствовала, какъ Анелька не сводитъ съ меня глазъ. Кое-какъ я оправилась, даже нашла въ себѣ силы сказать: "Леонъ груститъ попрежнему, но, слава Богу, здоровъ, и посылаетъ вамъ поклонъ". Анелька спросила самымъ обыкновеннымъ голосомъ: "а долго онъ пробудетъ въ Италіи?" Я понимала, что заключается въ этомъ вопросѣ, и у меня не хватило отваги сказать правду, тѣмъ болѣе, что это было при Хвастовскомъ и при прислугѣ. Я отвѣтила: "Недолго; я думаю, что онъ скоро сюда пріѣдетъ". Если бы ты видѣлъ свѣтъ, который озарилъ ея лицо, радость, усиліе, чтобъ не расплакаться! Бѣдняжка! Мнѣ плакать хочется, когда я вспомню объ этомъ. Что я передумала, возвратившись въ свою комнату, ты не повѣришь. Но ты написалъ ясно: "Желаю ей счастья съ Кромицкимъ", и нужно было, совѣсть моя заставляла открыть ей глаза. Мнѣ не понадобилось звать ее, она пришла и я сказала ей такъ: "Анелька, я знаю, что ты умная, хорошая дѣвушка и примиришься съ волею Божіей. Мы должны говорить откровенно. Я знаю, дитя мое, что между тобой и Леономъ начинало возникать что-то вродѣ привязанности, и скажу тебѣ, что я радовалась, смотря на васъ, но, вѣрно, на это не было Божіей воли... Если у тебя остались какія-нибудь надежды, то откажись отъ нихъ". Она поблѣднѣла, какъ полотно; я думала, что она упадетъ въ обморокъ, но, къ счастью, этого не случилось. Она только склонилась къ моимъ колѣнямъ и начала повторять одно и то же: "тетя, что онъ поручилъ вамъ сказать мнѣ? тетя, что онъ поручилъ сказать мнѣ?" Я защищалась, мнѣ не хотѣлось передавать твои слова, но тутъ мнѣ пришло въ голову, что для нея лучше будетъ узнать всю правду, и я, наконецъ, сказала, что ты желаешь ей счастья съ Кромицкимъ. Она встала и проговорила совсѣмъ другимъ голосомъ: "поблагодарите его, пожалуйста", и сейчасъ же ушла. Я боюсь, ты останешься недоволенъ тѣмъ, что я такъ буквально повторила твои слова, не смягчая ихъ какою-нибудь любезностью. Разъ ты рѣшительно не хочешь Анельки, то ей трудно было бы дать понять это иначе. Чѣмъ тверже она будетъ убѣждена, что ты съ нею поступилъ нехорошо, тѣмъ она скорѣе забудетъ тебя. Наконецъ, если тебѣ это будетъ непріятно, то подумай, сколько -- и не непріятности, а горя -- испытали мы всѣ въ Плошовѣ, а Анелька въ особенности. Правда, у нея столько самообладанія, что я даже не ожидала этого. Весь день глаза ея были сухи, она ни слова не сказала матери, но только ближе прижималась къ ней... ко мнѣ, чуть было не заставила меня расплакаться. Панъ Снятыньскій, -- онъ пріѣхалъ въ тотъ же день, -- глядя на Анельку, ни о чемъ не догадался и только тогда, когда я сама разсказала ему все, такъ началъ бранить тебя, что я на него даже разсердилась. Богъ знаетъ, чего онъ только ни наговорилъ,-- ты, вѣдь, знаешь, каковъ онъ. Ты не можешь жениться на Анелькѣ,-- значитъ, не можешь и понять, какъ былъ бы счастливъ съ нею; но, все-таки, ты не хорошо сдѣлалъ, что вводилъ ее въ заблужденіе, будто любишь ее. Намъ всѣмъ это казалось, не только ей, а это было не хорошо, во-первыхъ, потому, что только Богъ одинъ видитъ, сколько выстрадала Анелька, во-вторыхъ, потому, что она тотчасъ же допустила къ себѣ Кромицкаго. Я отлично понимаю, что она сдѣлала это съ отчаянія. Кромицкій пріѣхалъ на другой день послѣ твоего письма. Анелька сразу выказала ему столько расположенія, что черезъ недѣлю онъ посватался и получилъ согласіе. Панъ Снятыньскій только что узналъ объ этомъ и рветъ на себѣ волосы, а что со мной было, объ этомъ я даже и не пишу.
   "Я была такъ раздражена противъ тебя, какъ никогда въ жизни, и только твое второе письмо немного смягчило меня, хотя, вмѣстѣ съ тѣмъ, и убѣдило окончательно, что всѣ мои воздушные замки разсыпались въ прахъ. Признаюсь тебѣ, послѣ полученія твоего перваго письма, до сватовства Кромицкаго, я все думала: "А ну, какъ Богъ воззритъ на насъ милостивымъ окомъ и смягчитъ его сердце? а ну, какъ Леонъ писалъ это письмо въ раздраженіи?" Но когда потомъ ты послалъ нѣсколько ласковыхъ фразъ для Анельки и не взялъ назадъ ни одного слова изъ того, что было написано въ первомъ письмѣ, я рѣшила, что мнѣ нечего себя обманывать. Свадьба Анельки назначена на 25 іюля и я тебѣ скажу, почему такъ скоро. Целина въ самомъ дѣлѣ очень больна, предчувствуетъ свой близкій конецъ и не хочетъ, чтобы по случаю ея смерти произошла отсрочка. Кромицкій также торопится,-- у него нетерпящія отлагательства дѣла на Востокѣ, а Анелька хочетъ какъ можно скорѣй выпить свою чашу. Ахъ, Леонъ, Леонъ, зачѣмъ все это такъ случилось, зачѣмъ это дитя такъ несчастливо?
   "Я не согласилась бы никогда, чтобъ она пошла за Кромицкаго, но какъ я могу сказать хоть одно слово, я, которая и такъ виновата передъ Анелькой? Мнѣ хотѣлось женить васъ и я не разсчитала, какія изъ этого могутъ быть послѣдствія для Анельки. Моя вина; но я страдаю не мало и молюсь каждый день за бѣдняжку.
   "Послѣ свадьбы они уѣзжаютъ на Волынь. Целина поселится у меня въ Варшавѣ. Говорили они что-то объ Одессѣ, но я не пущу ее ни за что. Ты, дорогой мой, знаешь, какъ я счастлива, когда вижу тебя, но теперь не пріѣзжай въ Плошовъ; сдѣлай это для Анельки. Если хочешь, я сейчасъ же пріѣду къ тебѣ, а Анельку надо теперь щадить".
   Зачѣмъ мнѣ обманывать себя? Когда я читаю это письмо, мнѣ хочется биться головою объ стѣну,-- не отъ гнѣва, не отъ ревности,-- отъ горя!
   

23 іюня.

   Но невозможно же, положительно невозможно складывать руки и признавать себя проигравшимъ. Это былъ бы ужасный супружескій союзъ. Сегодня, въ четвергъ, я послалъ къ Снятыньскому телеграмму, въ которой умолялъ его всѣми святыми пріѣхать въ воскресенье въ Краковъ. Самъ я ѣду туда завтра. Прошу Святыньскаго о телеграммѣ не говорить никому. Переговорю съ нимъ, или, вѣрнѣе, буду на колѣняхъ просить его, чтобы онъ переговорилъ отъ моего имени съ Анелькой. Сильно разсчитываю на его вліяніе. Анелька любитъ его и уважаетъ. Я не обратился къ теткѣ, потому что мы, мужчины, лучше понимаемъ другъ друга. Снятыньскій, какъ психологъ, легче пойметъ весь этотъ проклятый психологическій процессъ, черезъ который я переходилъ въ послѣднее время. Ему я могу сказать и о Лаурѣ; если бы я упомянулъ о ней при теткѣ, та начала бы осѣнять себя крестнымъ знаменіемъ. Сначала я хотѣлъ было писать къ самой Анелькѣ, но письмо мое обратило бы на себя вниманіе, вызвало бы переполохъ. Я знаю прямоту Анельки, знаю, что она сейчасъ же показала бы письмо матери, а та должна меня ненавидѣть и не преминула бы истолковать мое письмо въ своемъ смыслѣ, въ чемъ несомнѣнно ей помогъ бы и Кромицкій. Нужно, чтобы Снятыньскій переговорилъ съ Анелькой одинъ на одинъ, а это можетъ устроить его жена. Надѣюсь, что онъ приметъ мое порученіе, хотя вижу отлично, насколько оно щекотливо. Не спалъ нѣсколько ночей. Когда закрою глаза, мнѣ представляется Анелька, ея лицо, волосы, глаза, улыбка,-- я вижу, какъ будто она стоитъ передо мною... Не могу я такъ жить!
   

Краковъ, 26 іюня.

   Снятыньскій здѣсь. Добрый малый,-- да наградитъ его Богъ! Теперь четыре часа ночи, но спать я не могу,-- сажусь писать, потому что не знаю, что мнѣ дѣлать съ собою. Говорили мы со Снятыньскимъ до трехъ часовъ, ссорились, мирились! Теперь онъ поворачивается съ боку на бокъ въ сосѣдней комнатѣ. Не сразу мнѣ удалось уговорить его, онъ все повторялъ мнѣ: "Любезный другъ, по какому праву, я, чужой человѣкъ, долженъ вмѣшиваться въ ваши родственныя отношенія, да, притомъ, еще такого деликатнаго свойства? Панна Анеля можетъ заставить меня замолчать однимъ вопросомъ: вамъ что за дѣло?" Я божился, что Анелька этого не скажетъ, какъ будто у меня въ рукахъ была ея въ томъ росписка, признавалъ солидность его возраженій, но утверждалъ, что есть положенія, въ которыхъ даже и съ деликатностью можно не соображаться. Попалъ въ цѣль мой аргументъ, что здѣсь дѣло идетъ не обо мнѣ, а только объ Анелькѣ, но, вообще, если онъ взялся говорить съ ней, то потому, что ему жаль меня. Я сильно измѣнился за эти два дня, Снятыньскій самъ сказалъ это, и я замѣтилъ, что онъ былъ тронутъ. Притомъ, онъ не выноситъ Кромицкаго, -- это совершенно противуположные типы. Снятыньскій утверждаетъ, что денежныя спекуляціи равняются опоражниванію чужихъ кармановъ въ свои. Онъ Кромицкому ставить всякое лыко въ строку и говоритъ о немъ такъ: "Если бы при наживаніи денегъ у него была какая-нибудь высшая и болѣе благородная цѣль, я бы извинилъ ему, но онъ наживаетъ деньги только для денегъ". Замужство Анельки возмущаетъ его почти такъ же, какъ и меня, и онъ такого же мнѣнія, что Анелька готовитъ себѣ несчастіе. По моей просьбѣ Снятыньскій уѣзжаетъ завтра съ утреннимъ поѣздомъ.
   Завтра онъ съ женою будетъ въ Плошовѣ, и если имъ нельзя будетъ свободно переговорить съ Анелькой, то они возьмутъ ее на два часа къ себѣ. Онъ долженъ представить Анелькѣ мои мученія, сказать ей, что вся моя жизнь въ ея рукахъ. Онъ съумѣеть сдѣлать это. Онъ будетъ говорить съ нею серьезно, мягко и умно; онъ убѣдитъ ее, что женщина, хотя бы и съ совершенно истерзаннымъ сердцемъ, не имѣетъ права отдавать руки человѣку, котораго не любитъ; что, поступая такъ, она поступитъ неискренно и нехорошо; что одинаково нехорошо и безсмысленно отталкивать любимаго человѣка и ломать его жизнь изъ-за того, что онъ въ припадкѣ ревности сдѣлалъ то, о чемъ теперь сожалѣетъ всѣмъ своимъ сердцемъ.
   На прощанье Снятыньскій сказалъ мнѣ слѣдующее:
   -- Я сдѣлаю все, но только подъ однимъ условіемъ: ты дашь мнѣ честное слово, что при неблагопріятномъ исходѣ дѣла не вторгнешься въ Плошово и не надѣлаешь дѣлъ, за которыя твоя тетка, пани Целина и панна Анеля должны будутъ расплачиваться своимъ здоровьемъ. Можешь писать къ паннѣ Анелѣ, если хочешь, но самъ не пріѣзжай, развѣ только получишь ея разрѣшеніе.
   За кого онъ меня принимаетъ? Я далъ слово, хотя сразу это меня обезпокоило. Но я разсчитываю на сердце Анельки и на краснорѣчіе Снятыньскаго. Ахъ, какъ онъ умѣетъ говорить! Онъ не подалъ мнѣ никакой надежды, но я отлично вижу, что надежда у него есть. Въ крайнемъ случаѣ онъ обѣщаетъ уговорить Анельку отложить свадьбу на годъ. Тогда побѣда несомнѣнна, потому что Кромицкій самъ попятится. Долго я буду помнить нынѣшній день. Снятыньскій, когда видѣлъ неподдѣльное страданіе, былъ деликатенъ, какъ женщина, и всячески щадилъ мое самолюбіе. Но, во всякомъ случаѣ, не дешево стоитъ признаться въ своемъ безуміи и отдать свою судьбу въ чужія руки, вмѣсто того, чтобъ самому бороться усъ нею. Но мнѣ все равно, коль скоро дѣло идетъ объ Анелькѣ.
   

27 іюня.

   Снятыньскій уѣхалъ утромъ. Я проводилъ его на вокзалъ и повторялъ свои порученія такъ, какъ будто онъ былъ идіотомъ. Онъ, поддразнивая меня, говорилъ, что если ему удастся выполнять мое порученіе, то я опять начну философствовать. У меня явилась охота поколотить его. Уѣхалъ онъ въ хорошемъ расположеніи духа; я готовъ поклясться, что онъ увѣренъ въ благопріятномъ исходѣ дѣла. Послѣ его отъѣзда я пошелъ въ костёлъ Дѣвы Маріи, и я, скептикъ, я, философъ, я, который не знаю, не знаю, не знаю, заказалъ молебенъ за Леона и Анелю. Молебенъ я не только выстоялъ, но и пишу теперь чернымъ по бѣлому: пусть чортъ возьметъ скептицизмъ, философію вмѣстѣ съ нимъ, а мое не знаю -- въ прибавокъ!
   

28 іюня.

   Часъ пополудни. Въ это время Снятыньскіе должны выѣхать въ Плошово. На одно-то Анелька должна согласиться, то-есть на отсрочку свадьбы. Она не имѣетъ права отказать мнѣ въ этомъ. Въ голову мнѣ приходятъ все разныя мысли. Кромицкій жаденъ на деньги, въ этомъ нѣтъ никакаго сомнѣнія,-- почему онъ не ищетъ себѣ болѣе богатой партіи? Имѣніе у Анельки большое, по обременено долгами; можетъ быть, оно нужно Кромицкому для того, чтобы его не считали за выскочку, можетъ быть, это облегчитъ ему переходъ изъ одного подданства въ другое... все это правда, но Кромицкій съ своею репутаціей богача могъ бы найти все это вмѣстѣ съ хорошимъ приданымъ. Очевидно, Анелька ему нравится, и нравится ужь давно. Что-жь тутъ удивительнаго, что Анелька можетъ нравиться?
   И знать, что она ждала, какъ счастья, какъ избавленія, одного слова изъ моихъ устъ! Тетка пишетъ, что "бѣдняжка всегда выжидаетъ Хвастовскаго и беретъ у него письма изъ рукъ". Меня беретъ страхъ, что все это могло быть мнѣ дано и что какъ я, такъ и подобные мнѣ люди обречены на погибель.
   

10 часовъ вечера.

   Днемъ у меня была страшная невральгія, теперь прошла, по отъ этой боли, отъ безсонницы и тревоги я въ такомъ состояніи, какъ будто меня загипнотизировали. Умъ мой, направленный въ одну сторону, весь занятый только одною мыслью, видитъ такъ ясно будущее, какъ не видалъ никогда. Кажется мнѣ, что я въ Плошовѣ, что слышалъ отвѣтъ Анельки Снятыньскому, и не понимаю, какъ я могъ ошибаться. Она не сжалится надо мной.
   Это не предположеніе, это -- полная достовѣрность. Дѣйствительно, со мной происходитъ что-то необычайное. Я чувствую, что какъ будто я только что возмужалъ, до сихъ поръ былъ ребенкомъ, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, мнѣ какъ-то страшно грустно. Очень можетъ быть, что я захвораю. Я взялъ слово съ Снятыньскаго, что онъ будетъ немедленно телеграфировать. Телеграммы до сихъ поръ нѣтъ, хотя, собственно говоря, она не принесетъ мнѣ ничего новаго.
   

29 іюня.

   Депеша отъ Снятыньскаго пришла и вотъ что я нашелъ въ ней: "Все напрасно. Собери силы и отправляйся путешествовать".. Такъ я и сдѣлаю, моя Анелька!
   

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Парижъ, 2 апрѣля.

   Я ничего не писалъ въ своемъ дневникѣ почти десять мѣсяцевъ, хотя привыкъ къ этой работѣ и чувствовалъ, что мнѣ чего-то недостаетъ. Но я твердилъ себѣ: зачѣмъ? Меня угнетало тяжелое сознаніе, что хотя бы я заносилъ въ свой дневникъ мысли, достойныя Паскаля, мысли болѣе глубокія, чѣмъ океанъ, и болѣе высокія, чѣмъ Альпы, -- я не измѣню того простаго факта, что она вышла замужъ. При наличности этого факта руки мои опускались... Жизнь иногда сосредоточивается на одной какой-нибудь цѣли, можетъ быть, незначительной, для посторонняго взгляда, и когда эта цѣль исчезаетъ, человѣкъ не можетъ отдать себѣ отчета, для чего онъ исполняетъ самыя простѣйшія обязанности. Странно и смѣшно вспомнить,-- но я долго находился въ такомъ состояніи,-- что, одѣваясь, выходя въ городъ, въ театръ или въ клубъ, не могъ освободиться отъ навязчиваго вопроса, раздававшагося во мнѣ: зачѣмъ? Мнѣ нужно было довольно много времени, чтобы придти въ, себя и вспомнить, что одѣваться, обѣдать и подстригать себѣ бороду я началъ задолго до того времени, когда познакомился съ ней. Въ первое время я много путешествовалъ, забрался даже въ Исландію, но при видѣ шведскихъ озеръ, норвежскихъ фіордовъ и исландскихъ гейзеровъ не испытывалъ собственныхъ, непосредственныхъ впечатлѣній. Я только старался вообразить себѣ, что почувствовала бы Анелька при видѣ той или другой картины, что бы она сказала,-- однимъ словомъ, видѣлъ ея глазами, думалъ ея головой, чувствовалъ ея сердцемъ. Но стоило мнѣ вспомнить, что она называется пани Кромицкою,-- и я поскорѣй садился въ вагонъ или на пароходъ и ѣхалъ дальше, потому что то, что я видѣлъ, переставало возбуждать во мнѣ всякій интересъ. Какое мнѣ дѣло, что во мнѣ совершается одна изъ такихъ обычныхъ, стократно осмѣянныхъ драмъ, которыя пережиты были тысячами глупцовъ до меня! Черезъ ворота смерти тоже всѣ должны пройти, но каждому умирающему кажется, что вмѣстѣ съ нимъ угасаетъ весь свѣтъ. Я свѣтъ дѣйствительно угасаетъ!
   Я не знаю и не вхожу въ разсмотрѣніе, насколько мои чувства въ первые мѣсяцы походили на безграничное отчаяніе. Все это счень условно. Я знаю только то, что мое существо было поглощено этою женщиной и что я въ первый разъ почувствовалъ пустоту, которую можетъ произвести смерть страстно любимаго человѣка.
   Но мало-по-малу жизненныя привычки взяли надо мною обычную власть. Мнѣ кажется, что это явленіе довольно обычное. Я зналъ людей страшно унылыхъ внутри, которые, не имѣя въ душѣ ни маковаго зерна веселости, все-таки, сохраняли видъ веселости внѣшней только потому, что нѣкогда были веселыми и привыкли къ этой формѣ. Должно же было и для меня придти то время, когда, напримѣръ, я пересталъ бы чувствовать мучительность зубной боли изъ одного только представленія, какія бы это страданія могло причинить Анелькѣ. Кромѣ того, короче говоря, я одеревенѣлъ и, наконецъ, нашелъ лѣкарство въ самомъ ядѣ. Когда-то я читалъ въ путешествіяхъ Фарини, что кафры лечатся отъ укушенія скорпіона тѣмъ, что даютъ ему укусить вторично пораненное мѣсто. Вотъ такимъ-то скорпіономъ, такимъ противоядіемъ было для меня (какъ и вообще для всѣхъ людей) слово: свершилось.
   Свершилось,-- я страдаю; свершилось,-- я перестаю страдать. Въ сознаніи, что нѣтъ никакой помощи, лежитъ нѣкоторое успокоеніе. Мнѣ въ голову все приходитъ индѣецъ, который попалъ въ Ніагару и сначала боролся съ водоворотомъ, напрягая всѣ свои силы, а затѣмъ, увидавъ, что спасеніе немыслимо, сложилъ весла, улегся на дно лодки и затянулъ свою пѣснь. Теперь и я готовъ также пѣть. Бурное теченіе Ніагары, впрочемъ, имѣетъ ту хорошую сторону, что ужь если захватитъ кого-нибудь, то размозжитъ въ куски, а есть и такія теченія, которыя выбрасываютъ человѣка на сухія, песчаныя, безплодныя отмели. Вотъ это-то со мной я приключилось.
   Злой духъ моей жизни не предвидѣлъ только одной вещи. Вотъ въ чемъ дѣло; человѣкъ, вплотную прижатый къ стѣнѣ, страшно несчастный, далеко не такъ интересуется собой, какъ человѣкъ счастливый. Вотъ тутъ-то. завистливая судьба и становятся до нѣкоторой степени безоружной. Я былъ и нахожусь въ такомъ настроенія, что если бы, напримѣръ, разгнѣванная фортуна явилась ко мнѣ, персонально и оказала бы мнѣ: "чортъ тебя возьми!" -- я отвѣтилъ бы; "хорошо! пусть чортъ меня возьметъ"! И сказалъ бы я это не ради своего горя по Анелькѣ, а ради глубокаго равнодушія ко всему, что во мнѣ и вокругъ меня. Это своего рода панцирь, который не только охраняетъ человѣка, но дѣлаетъ его совершенно неуязвимымъ. Ясное дѣло, что кто не хочетъ щадить самото себя, тотъ не будетъ щадить и другихъ. Даже заповѣдь Божія не приказываетъ любить ближняго больше, чѣмъ самого себя.
   Дѣло идетъ не о томъ, что я собираюсь надняхъ перерѣзать! кому-нибудь горло. То, что я говорю, имѣетъ значеніе преимущественно теоретическое; въ жизненной практикѣ отъ этого никто не терпитъ большаго ущерба; если подобное равнодушіе уменьшаетъ альтруизмъ, то, несомнѣнно, настолько же уменьшаетъ и эгоизма. Если бы мнѣ пришлось спать вмѣстѣ, съ ближнимъ; я не отдалъ бы ему всего плаща, но и ме завладѣлъ бы имъ всецѣло. Опаснымъ, даже, можетъ быть, очень опаснымъ, такой человѣкъ бываетъ тогда, когда люди смущаютъ его покой, основывающійся на ограниченій собственнаго я, и понуждаютъ его къ напряженію дѣятельности. Тогда онъ можетъ проявить всю мѣткость своихъ ударовъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ, безжалостную силу машины. И у меня появилась какая-то механическая самоувѣренность. Съ нѣкотораго времени я замѣтилъ, что моя воля и мои идеи воздѣйствуютъ на людей гораздо сильнѣе, хотя я вовсе не забочусь объ этомъ. Себялюбіе, пустота и кокетливое заигрываніе съ другими составляютъ неисчерпаемый источникъ слабости, и неустойчивости. Человѣкъ почти безсознательно хочетъ понравиться ближнимъ, снискать ихъ симпатію, и вотъ на этой-то дорогѣ дѣлаетъ тысячи уступовъ и отклоненій отъ признаннаго имъ самимъ кодекса, правды. Теперь это; кокетство если не совсѣмъ замолкло во мнѣ, то, до крайней мѣрѣ, уменьшилось до крайней степени, а равнодушіе къ тому, понравлюсь я кому-нибудь идя нѣтъ, даетъ мнѣ какое-то холодное и спокойное преимущество надъ другими. Я замѣтилъ это во время моего путешествія, и въ особенности во время пребыванія въ Парижѣ. Здѣсь много людей, которые прежде имѣли надо мною преимущество, теперь же я смотрю на нихъ сверху внизъ -- и потому собственно, что я ими меньше интересуюсь.
   Вообще я представляюсь самому себѣ человѣкомъ, который могъ быть энергичнымъ, но не хочетъ. А такъ какъ у меня осталась привычка, отдавать себѣ отчетъ во всемъ, то это я объясняю, тѣмъ, что при нѣкоторыхъ условіяхъ можно такъ же страстно не желать жизни, какъ при другихъ жаждать ее. Отъ этого-то я такъ мало похожъ на Дэвиса.
   Несомнѣнно, я сталъ гораздо болѣе безпристрастнымъ, чѣмъ былъ прежде, и могъ бы повторить вмѣстѣ съ Гамлетомъ, что во мнѣ есть что-то опасное. Къ счастью, никто не становится поперекъ моей дороги. Всѣ для меня такъ же чуждо, лакъ и я для всѣхъ. Одна тетка любитъ меня по-старому, но я предполагаю, что и ея любовь утратила свой активный характеръ, по крайней мѣрѣ, настолько, что въ будущемъ мнѣ не угрожаетъ никакое сватовство.
   

3 апрѣля.

   Увы! мое равнодушіе, которое я сравнивалъ съ чистою водой безъ вкуса и цвѣта, безцвѣтно только на первый взглядъ. Присматриваясь къ ней пристальнѣй, я замѣчаю, что по ея поверхности плаваютъ какія-то пятна и нарушаютъ ея прозрачность. Это идіосинкразія. Ничего мнѣ не осталось, а это осталось. Я не люблю никого и не питаю ни къ кому ненависти, но во мнѣ живетъ отвращеніе къ нѣкоторымъ людямъ. Напримѣръ, Кромицкій. Дѣло не въ томъ, что онъ отнялъ у меня Анельку, а въ томъ, что у него огромныя, длинныя ноги, толстыя колѣнныя связки, что его фигура напоминаетъ жердь., а голосъ -- трескъ кофейной мельницы. Это всегда,.отталкивало меня отъ него, и если я теперь вспоминаю объ этомъ, то только потому, что подобное отвращеніе отличается какою-то особенною живучестью. Я постоянно думаю о людяхъ, отъ которыхъ меня всегда отталкивало. Если бы рѣчь касалась только Кромицкаго и пани Целины, то это было бы понятно. Я могъ бы допустить, что мои чувства къ нимъ подкрашены отвращеніемъ ненависти, но, рядомъ съ ними и одинаково упорно въ моей памяти стодтѣ и другія фигуры, которыя когда-то возбуждали во мнѣ чувство гадливости. Я не могу это объяснить состояніемъ моего здоровья,-- я здоровъ, какъ никогда,-- и объясняю это слѣдующимъ манеромъ: люди отняли у меня любовь, время изсушило ненависть,-- а такъ какъ я человѣкъ и, живя, долженъ чувствовать, то и чувствую, какъ умѣю, живу тѣмъ, что мнѣ осталось. Долженъ прибавить, что не пресытится счастьемъ тотъ, кто такъ живетъ и чувствуетъ....
   И симпатіи мои чуть не ко всему охладѣли. Къ Снятыньскому я отношусь прямо недружелюбно, хотя не могу подавить этого чувства. Несомнѣнно, Снятыньскій обладаетъ большими достоинствами, но ужь очень часто любуется самимъ собою, и, говоря языкомъ живописцевъ, изманерничался. Я понимаю, очень трудно человѣку, который замѣчаетъ, что его манера держать себя, его индивидуальныя особенности очень нравятся окружающимъ, не влюбиться въ свой собственный типъ и, въ концѣ-концовъ, не начать пересаливать. Снятыньскій же черезъ-чуръ ужь сильно хочетъ всегда и вездѣ быть Снятыньскимъ, вслѣдствіе чего дѣлается искусственнымъ и жертвуетъ даже врожденною ему деликатностью. Я не говорю о его грубой, рѣзкой телеграммѣ, которую онъ прислалъ мнѣ въ Краковъ: "Отправляйся путешествовать!" -- я отправился бы путешествовать и безъ его совѣта,-- но я получилъ отъ него въ Христіаніи письмо, отправленное сейчасъ же послѣ свадьбы Анельки,-- письмо, писанное какъ будто отъ сердца, но на самомъ дѣлѣ одинаково грубое и манерное. "Панна Анеля стала пани Кромицкой,-- свершилось,-- жаль мнѣ тебя,-- сердечно обнимаю,-- не думай, чтобы весь міръ разрушился,-- на свѣтѣ есть вещи поважнѣй этого,-- пусть меня чортъ возьметъ,-- хорошо, должно быть, путешествовать по Норвегіи,-- возвращайся и примись за дѣло,-- будь здоровъ etc." Я не привожу буквальныхъ выраженій, но таковъ былъ тонъ письма. Тонъ непріятный, ибо, прежде всего, я не просилъ Снятыньскаго одолжить мнѣ аршинъ для измѣренія моего несчастія; во-вторыхъ, считалъ его болѣе умнымъ человѣкомъ, который не позволить себѣ употреблять пошлыя слова, вродѣ "болѣе важныхъ вещей". Сгоряча я хотѣлъ было написать ему, чтобы онъ освободилъ меня отъ своей духовной опеки, но, подумавъ, не написалъ ничего и считаю, что это самый удобный способъ для разрѣшенія запутанныхъ обстоятельствъ.
   Но, углубляясь въ себя дальше, я замѣчаю, что не одна телеграмма и письмо Снятыньскаго послужили причиной моего охлажденія къ нему. Собственно говоря, я не могу простить ему того, за что долженъ былъ быть благодарнымъ, то-есть за его посредничество между мною и Анелькой. Я самъ умолялъ его, и потому именно, что умолялъ, что довѣрилъ ему мою судьбу и руль моей ладьи, что признался ему въ своей слабости и до нѣкоторой степени сдѣлалъ своимъ опекуномъ, за то, наконецъ, что мое униженіе и несчастіе, прежде чѣмъ поразить меня, перешло черезъ его руки,-- въ моемъ сердцѣ осталось горькое чувство. Во мнѣ живетъ гнѣвъ и на самого себя, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, на Снятыньскаго за то, что во всемъ этомъ дѣлѣ онъ принималъ участіе. Я знаю, что это несправедливо, но не могу сладить съ тѣмъ, что моя пріязнь къ нему выгорѣла, какъ масло въ лампадѣ.
   Наконецъ, я никогда не былъ особенно склоненъ къ чувству пріязни вообще. Можетъ быть, моя дружба со Снятыньскимъ объясняется только тѣмъ, что мы жили на разныхъ концахъ Европы. Иныхъ друзей у меня не было. Я принадлежу къ разряду тѣхъ существъ, которыхъ зовутъ одиночками. Припоминаю, что не разъ я думалъ объ этомъ съ самодовольствомъ, считая свое одиночество за признакъ нравственной силы. Дѣйствительно, въ царствѣ животныхъ соединяются вмѣстѣ только слабыя существа, тѣ же, которымъ природа дала могучіе зубы и когти, ходятъ по одиночкѣ. Однако, это правило можно примѣнить къ людямъ только съ исключеніемъ. Неспособность къ пріязни въ человѣкѣ часто доказываетъ присутствіе не силы, а сухости сердца. Во мнѣ же на ряду съ этимъ жила баснословная несмѣлость и впечатлительность. Сердце мое походило на мимозу, которая свертывается при малѣйшемъ прикосновеніи. Что я никогда не завязалъ пріязненныхъ отношеній ни съ какою женщиной,-- это дѣло другаго рода. Мнѣ хотѣлось дружиться только съ такими, отъ которыхъ я требовалъ чего-то болѣе дружбы,-- значитъ, дѣйствительной пріязни не было мѣста. За то я много разъ притворялся, какъ, напримѣръ, лисица притворяется мертвой, чтобы усыпить бдительность воронъ и навѣрное сцапать какую-нибудь. Изъ этого не слѣдуетъ, чтобы я не вѣрилъ въ возможность пріязни между мужчиной и женщиной. Прежде всего, я не дуракъ, который весь свѣтъ мѣряетъ своею мѣрой, ни воришка, который подозрительно и со страхомъ осматривается вокругъ, а многія наблюденія доказали мнѣ, что подобная пріязнь положительно возможна. Коль скоро въ дѣйствительности такія положенія и чувства, какъ брата и сестры, существуютъ, то они всегда могутъ имѣть мѣсто, если два существа, хотя бы и чужія другъ другу, почувствуютъ себя братомъ и сестрою. Я скажу даже больше, что способностью къ такого рода чувствамъ отличаются души избранныя, имѣющія врожденное стремленіе къ Платоновскимъ бесѣдамъ, значитъ, души поэтовъ, артистовъ, философовъ и вообще существъ, выходящихъ изъ шаблона обыкновенной портняжной выкройки. Если это можетъ служить доказательствомъ, что во мнѣ не было матеріала ни для поэта, ни для артиста, ни для знаменитаго человѣка, то тѣмъ хуже для меня. Правдоподобнѣй всего, что не было, коль скоро я не сталъ ничѣмъ инымъ, какъ Леономъ Плошовскимъ.
   Одно время я чувствовалъ, что если бы Анелька стала моею женой или любовницей, то оны была бы не только женой или любовницей, но и другомъ. Но я предпочитаю не думать объ этомъ. Видѣнія такого рода и безъ того черезъ-чуръ часто навѣщаютъ меня, и, право, едва ли я буду спокоенъ раньше, чѣмъ мнѣ удастся разъ навсегда отогнать ихъ отъ себя.
   

4 апрѣля.

   Съ мистрисъ Дэвисъ я сталкиваюсь довольно чосто, даже у нея бываю. И ничего! Очень много непріязни, частица презрѣнія подъ толстымъ слоемъ пепла, и, въ концѣ-концовъ, обыкновенныя свѣтскія отношенія. Она черезъ-чуръ прелестна для того, чтобъ ее можно было занести въ группу идіосинкразій; любить ее я не могу, а ненавистью не хочу себя утруждать. Она сразу все сообразила и сразу примѣнилась къ данному положенію. Въ свою очередь ее бѣситъ моя, возросшая самоувѣренность, но поэтому-то она и считается со мною. Честное слово, удивительна легкость, съ которой женщины возвращаются отъ очень близкихъ отношеній къ прежнему холодному тону обыкновеннаго знакомства. Мы съ Лаурой не только при людяхъ держимъ себя такъ, какъ будто между нами ни чего не было, но даже и тогда, когда намъ случится остаться наединѣ. И намъ это не стоитъ ничего; въ ней ни видно ни малѣйшаго принужденія; она любезна, въ мѣру холодна, въ мѣру предупредительна, а это настроеніе сообщается и мнѣ до такой степени, что мнѣ и въ голову не можетъ придти желаніе назвать ее по имени.
   Неаполитанскій ея кузенъ, Малески, который сначала при видѣ меня такъ грозно ворочалъ глазами, что я счелъ долгомъ спросить его, зачѣмъ онъ прибѣгаетъ къ такому членовредительству, теперь успокоился. Теперь онъ мой другъ. У него даже, по поводу Лауры была дуэль, въ которой, вопреки репутаціи труса, созданной ему въ Италіи, онъ держалъ себя очень пристойно. Бѣдный Дэвисъ нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ переселился въ Нирвану, и я думаю, что послѣ обязательнаго траура Лаура выйдетъ за Малески. Это будетъ самая красивая пара во всемъ свѣтѣ. У итальянца торсъ и голова Антиноя, съ прибавкой золотистой кожи, черныхъ, какъ вороново крыло, волосъ и очей цвѣта воды Средиземнаго моря; можетъ быть, Лаура любитъ его, но, по какимъ-то, непонятнымъ для меня соображеніямъ, часто помыкаетъ имъ. Нѣсколько разъ она обошлась съ нимъ, въ моемъ присутствіи, такъ рѣзко, что я изумился; я не допускалъ, чтобы, такая эстетическая натура могла быть способна къ подобнымъ проявленіямъ. Очевидно, рядомъ съ Аспазіей въ ней сидитъ и Ксантиппа. Не разъ я замѣчалъ, что женщина только прекрасная, но безъ душевныхъ достоинствъ, женщина, которую люди называютъ звѣздою, бываетъ чѣмъ-то больше звѣзды, цѣлымъ созвѣздіемъ, даже двумя вмѣстѣ: Большою Медвѣдицей для окружающаго и Крестомъ для мужа. Несомнѣнно, что Лаура была крестомъ для Дэвиса и является большою медвѣдицей по отношенію къ Малески. То же самое, можетъ быть, угрожало бы и мнѣ, но Лаура чувствуетъ себя до нѣкоторой степени чужой изъ парижскомъ свѣтѣ и соображаетъ, что лучше меня имѣть союзникомъ, чѣмъ непріятелемъ Странное дѣло, въ Парижѣ она меньше нравится, чѣмъ въ Италіи или вообще на берегахъ Средиземнаго моря. Она просто черезъ-чуръ классична, черезъ-чуръ прекрасна для Парижа, гдѣ царствуетъ вкусъ до нѣкоторой степени болѣзненный, что даетъ себя видѣть въ литературѣ и искусствѣ и гдѣ характеристичная скверность сильнѣе поднимаетъ притупившіеся нервы, чѣмъ простая красота. Каждый легко можетъ замѣтить, что знаменитѣйшіе звѣзды полусвѣта скорѣе отвратительны, чѣмъ красивы. Что касается Лауры, то существуетъ еще одна причина ея сравнительно небольшаго успѣха на берегахъ Сены. Умъ у нея недюжинный, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, черезъ-чуръ прямолинейный для здѣшнихъ требованій и, кромѣ того, мало поворотливый. Здѣсь много людей съ удивительною силой мышленія и ясностью взгляда, но въ свѣтскихъ кружкахъ большихъ апплодисментовъ удостоивается умъ, который можетъ прицѣпиться къ любому предмету, какъ обезьяна прицѣпляется хвостомъ къ каждой вѣтви и выкидываетъ штуки. Чѣмъ болѣе эти штуки будутъ чудачливѣй и неожиданнѣй, тѣмъ успѣхъ вѣрнѣй: Лаура это понимаетъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, чувствуетъ, что для нея это дѣло неподходящее; такъ было бы неподходящимъ, напримѣръ, ходить по натянутому канату. Меня она находитъ болѣе ловкимъ въ этой умственной гимнастикѣ и потому считаетъ нужнымъ для себя.
   Желая увеличить "the attraction" своего салона, она обратила его въ обитель музыки. Сама она поетъ какъ сирена и своимъ пѣніемъ, дѣйствительно, притягиваетъ людей. Я вижу у нея часто пьянистку Клару Гильстъ, молодую и красивую нѣмку огромнаго роста, которую одинъ изъ здѣшнихъ живописцевъ охариктеризовалъ словами: "c'est beau, mais c'est deux fois grandeur naturelle!" Въ послѣднее время она, несмотря на свое нѣмецкое происхожденіе пользовалась большимъ успѣхомъ. Что касается меня, то я, очевидно принадлежу къ старой школѣ: я положительно не понимаю нынѣшней игры; основанной на силѣ, то естъ на выбиваніи звуковъ изъ фортепіано. Слушая въ послѣдній разъ Клару Гильстъ, я подумалъ про себя, что еслибъ фортепіано было человѣкомъ, соблазнившимъ сестру Клары, то и тогда она не стала бы его дубасить сильнѣй. Играетъ онр и на фисъ-гармоніи. Сочиненія ея также пользуются успѣхомъ въ здѣшнемъ музыкальномъ свѣтѣ и считаются преисполненными глубокаго смысла, вѣроятно, потому, что услыхавъ ихъ десять разъ, человѣкъ говоритъ самому себѣ: можетъ быть, въ одиннадцатый разъ пойму что-нибудь. Признаюсь что замѣчанія мои, можетъ быть, неосновательны, потому что я и знатокъ въ музыкѣ. Но мнѣ приходитъ въ голову вопросъ: дѣйствительно ли музыка, для пониманія которой нужно быть профессоромъ консерваторіи, къ которой не могутъ приступиться не только необразованные люди, но даже и люди развитые, до нѣкоторой степени получившіе музыкальное воспитаніе, есть то, чѣмъ она должна быть? Боюсь, что какъ бы, идя въ такомъ направленіи музыканты современемъ не образовали касты египетскихъ жрецовъ, сохраняющихъ знаніе и красоту исключительно только до самихъ себя.
   Говорю это потому, что замѣтилъ, что, со временъ Вагнера музыка, въ сравненіи, напримѣръ, съ живописью, идетъ прямо противуположною дорогой. Новая живопись добровольно стѣсняетъ границы своей компетенціи, отказывается отъ литературныхъ и философскихъ идей, не покушается на изображеніе историческихъ событій, требующихъ комментарій, даже аллегорій, непонятныя при первомъ взглядѣ,-- однимъ словомъ, творитъ съ полнымъ сознаніемъ то, что именно творитъ. Музыка же, со временъ Вагнера напротивъ, усиливается стать не только гармоніей тоновъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и философіей этой гармоніи. Думаю я, что вскорѣ придетъ какой-нибудь великій музыкальный геній, который скажетъ, какъ когда-то сказалъ Гегель: "только одинъ меня понималъ, да и тотъ меня не понялъ!"
   Клара Гильстъ принадлежитъ къ числу философствующихъ въ музыкѣ и это тѣмъ болѣе удивительно, что душа ея полна простоты. Эта каріатида обладаетъ ясными, наивными глазами ребенка и чисто-дѣтскою искренностью и добротой.
   Здѣсь около нея увиваются много людей: ихъ одинаково привлекаютъ какъ простота ея, такъ и нимбъ, окружающій каждую женщину, на головѣ которой почила рука искусства,-- и вмѣстѣ съ тѣмъ, ни малѣйшая тѣнь не омрачила ея имени. О ней хорошо говорятъ даже женщины,-- и ихъ она обезоружила своею дѣйствительно необычайною добротой, прямотой и веселостью. Веселая она какъ уличный мальчишка. Не разъ я видѣлъ, что она смѣется такъ, какъ смѣются только институтки, то-есть до слезъ. Это очень шокировало бы общество, но Кларѣ, какъ артисткѣ, все сходитъ съ рукъ. Вообще это прелестный моральный типъ, хотя, можетъ быть, кромѣ таланта, не особенно одаренный природой. Лаура, которая, въ сущности, не любитъ ее, нѣсколько разъ давала мнѣ понять, что "Каріатида" влюблена въ меня. Предполагаю, что это не такъ, но могло бы быть и такъ, еслибъ я постарался. Вѣрно, что Клара меня очень любитъ и съ первой же нашей встрѣчи почувствовала ко мнѣ симпатію. Я плачу ей взаимностью, но не дѣлаю ничего для ея погибели. Когда я вижу въ первый разъ какую-нибудь женщину, я смотрю на нее, въ силу старой привычки, какъ на возможную жертву, но вслѣдъ за этимъ является другая мысль, вообще къ женщинамъ я питаю чувства, которыя питаетъ бывшій ювелиръ къ драгоцѣннымъ каменьямъ. Увидавъ какой-нибудь рѣдкій камень, онъ говоритъ себѣ: о немъ стоитъ похлопотать, но замѣнъ вспоминаетъ, что ликвидировалъ свои дѣла, и идетъ дальше.
   Несмотря на то; какъ-то разъ, полушутя, я началъ уговаривать ее ѣхать съ концертомъ въ Варшаву, причемъ обѣщалъ сопровождать ее въ качествѣ почетнаго импрессаріо. Я не скажу, чтобы такая поѣздка, если ей суждено осуществиться, не имѣла бы для меня нѣкоторой привлекательности.
   На родину я, дѣйствительно, собираюсь. Тетка отдала мнѣ свой варшавскій домъ и зоветъ меня вступить во владѣніе. Наконецъ, я всегда пріѣзжалъ въ Варшаву на время скачекъ. Кто бы могъ подумать, что тетушка, женщина такая солидная, вся ушедшая въ хозяйство, молитву, добрыя дѣла; не лишена одной мірской слабости, и слабость эта -- лошадиный спортъ! Это ея страсть. Можетъ быть, ея наслѣдственные рыцарскіе инстинкты, которые женщины наслѣдуютъ наравнѣ съ мужчинами, находятъ себѣ, такимъ образомъ, исходъ. Лошади наши бѣгаютъ Богъ знаетъ сколько лѣтъ и... ни одного приза. Во время бѣга нашихъ лошадей тетушка стоитъ на запяткахъ кареты, опершись на палку, со шляпой на бекрень и жадно слѣдитъ за порядкомъ бѣга, послѣ чего впадаетъ въ неописанный гнѣвъ и въ теченіе мѣсяца отравляетъ жизнь пану Хвастовскому. Теперь она воспитала какую-то необыкновенную лошадь и вызываетъ меня посмотрѣть на тріумфъ черно-желтой. Поѣду.
   Поѣду я и по множеству другихъ соображеній. Я сказалъ уже, что наружно я спокоенъ, ничего не желаю, ничего не ожидаю и ограничиваюсь силами собственнаго я, соглашаюсь на нѣкотораго рода духовный параличъ, прежде чѣмъ придетъ физическій и унесетъ меня, какъ унесъ покойнаго отца. Но, все-таки, я не могъ забыть, почему я пораженъ неполнымъ параличомъ. Единственное существо, которое я любилъ въ теченіе всей своей жизни, раздѣлилось во мнѣ самомъ на двѣ отдѣльныхъ половины. Одна изъ нихъ называется пани Кромицкой, другая Анелькой. Для пани Кромицкой я чужой человѣкъ, но Анелька навѣщаетъ меня, и приноситъ мнѣ въ даръ сознаніе моей вины, моей глупости, духовной немощи, горечи и разочарованія. Щедрый и добродѣтельный духъ! Право, это было бы очень хорошо лишь тогда, когда у меня вырѣзали бы ту мозговую извилину, въ которой сидитъ память. Пожалуй, можно бы жить и такъ, но это было бы огромнымъ несчастьемъ, потоку что у человѣка вѣчно осталось бы сознаніе, что онъ ничто иное, какъ телѣга безъ колесъ. Я стараюсь гнать какъ возможно дальше мысль о томъ, что могло бы быть, еслибъ все случилось иначе, и не всегда успѣваю въ этомъ. Мой щедрый и добродѣтельный ангелъ возвращается и снова высыпаетъ мнѣ на голову свой рогъ изобилія. Вотъ! я иногда и допускаю, что пани Кромицкая убиваетъ во мнѣ Анельку, и поэтому, хочу ѣхать, посмотрѣть на ея счастье, на ея жизнь, на всѣ тѣ перемѣны, которыя должны были съ нею произойти и сдѣлать ее совершенно непохожей на Анельку. А, можетъ быть, я увижу пани Кромицкую въ Плошовѣ. Не можетъ же быть, чтобы она не навѣстила больную мать послѣ девятимѣсячной разлуки.
   Допускаю, что въ этомъ отношеніи я не обманываю и не обольщаю самого себя, что "ceci tuera cela". Въ данномъ случаѣ я разсчитываю на свои нервы, приходящіе въ содроганіе отъ всякаго пустяка. Помню, въ первое время знакомства съ Анелькой, когда я находился подъ обаяніемъ ея прелести, одна мысль, что какой-то Кромицкій осмѣливается приближаться къ ней, отталкивала меня отъ нея. Что же теперь, когда она стала женой какого-то Кромицкаго, когда она носитъ въ себѣ сознаніе, что принадлежитъ ему, составляетъ его тѣло и душу? Я почти навѣрное могу сказать, что она будетъ поражать, отталкивать меня на каждомъ шагу, и что "ceci tuera cela".
   А, наконецъ, если бы и не такъ? Если бы случилось другое, что, собственно говоря, я могу потерять? Выгодъ я не ищу, но пусть даже обстоятельства сложатся такимъ образомъ, что вина окажется не на моей только одной сторонѣ, что не я одинъ долженъ отвѣчать за то, что произошло, и что тяжесть нужно разложить на двое плечей, -- это доставило бы мнѣ хоть какое-нибудь удовлетвореніе. Я говорю: можетъ быть, но не ручаюсь. Мысль о какой бы то ни было мести далека отъ меня. За душевный разочарованія люди мстятъ только на сценѣ, въ реальной жизни съ недовольною гримасой отворачиваются одинъ отъ другаго,-- на томъ дѣлу конецъ. Прежде всего, чтобы доказать теперешней пани Кромицкой, что она поступила плохо, оттолкнувъ мое раскаяніе, я долженъ самъ непоколебимо увѣровать въ него, а у меня бываютъ такія минуты, что я, ей-Богу, ни въ чемъ не увѣренъ.
   

5 апрѣля.

   Я знаю навѣрное, что увижу пани Кромицкую. Тетка пишетъ, что мужъ продалъ ея имѣніе на Волыни, самъ уѣхалъ по дѣламъ на дальній Востокъ,-- Анелькѣ ничего не остается, какъ возврагиться къ матери въ Плошовъ. Извѣстіе это я принялъ въ первую минуту если не равнодушно, то съ полнымъ сохраненіемъ душевого равновѣсія, но теперь замѣчаю, что оно производитъ на меня все болѣе и болѣе сильное впечатлѣніе. Это особенность моего дуіовнаго механизма. Теперь я уже ни о чемъ другомъ не могу мыслить. Случай этотъ имѣетъ огромное значеніе для обѣихъ женщинъ. Великолѣпное имѣніе, которымъ предки Анельки владѣли четыреста лѣтъ, которому пани Целина посвятила всю свою жизнь! А этотъ панъ Кромицкій пришелъ и продалъ съ легкимъ сердцемъ только потому, что ему предложили хорошую цѣну и такимъ образомъ обезпечили будущность его поставокъ на дальнемъ Востокѣ.
   Я допускаю, что онъ заработаетъ на нихъ милліоны, но что это за ударъ для обѣихъ женщинъ, и что они думаютъ о немъ теперь? Тетка пишетъ мнѣ, что теперь сидитъ у постели больной: пани Целина, узнавъ о продажѣ имѣнія, захворала вдвое сильнѣй. Я увѣренъ совершенно, что Анелька, подписывая довѣренность мужу, не знала, что дѣлаетъ. Однако, она защищаетъ его передъ людьми; тетка приводитъ въ письмѣ слѣдующія ея слова: "Случилось несчастіе, но несчастіе неизбѣжное, за которое Кароля нельзя обвинять". Защищай его, защищай, вѣрная, законная жена,-- ты не запретишь мнѣ думать, что онъ поразилъ тебя вдвойнѣ и что въ глубинѣ души ты его презираешь вдвойнѣ. Его объятія и ласки не изгладятъ изъ твоей памяти одного слова: "продалъ!" А эта пани Целина, его покровительница, которая думала, что, первымъ дѣломъ послѣ свадьбы съ Анелькой, онъ очиститъ отъ долговъ ея имѣніе! Я, сударыни, человѣкъ безъ "гражданскихъ" фразъ, я не продалъ бы, если не изъ какихъ-нибудь добрыхъ побужденій, то хоть по деликатности, изъ опасенія нанести вамъ ударъ. Но при спекуляціяхъ нужны наличныя деньги и запасный фондъ. Я не преувеличиваю, но по временамъ эти милліоны представляются мнѣ въ сопровожденіи вопросительнаго знака. Можетъ быть, Кромицкій добудетъ ихъ, можетъ быть, продажа имѣнія послужить ему на пользу, но и думаю, что имѣй онъ ихъ у себя въ карманѣ, то не захотѣлъ бы такъ жестоко оскорбить жену и лишить ея мать послѣдняго убѣжища. Тетка пишетъ мнѣ, что, немедленно по продажѣ, онъ уѣхалъ въ Баку, а оттуда въ Туркестанъ. Анелька черезъ-чуръ молода, чтобъ жить одна,-- она будетъ жить съ матерью, а мать живетъ въ Плошовѣ, во-первыхъ, потому, что больна, во-вторыхъ -- ее не пускаетъ тетка. Я достаточно хорошо узналъ Анельку, чтобъ обвинять ее въ какихъ-нибудь разсчетахъ. Она -- идеалъ безкорыстія. Но мать, которая хотѣла бы захватить весь міръ для своей дочери, несомнѣнно, разсчитываетъ, что тетка не забудетъ о ней въ своемъ завѣщаніи, и разсчитываетъ не безъ основанія. Тетка, которая никогда особенно твердо не вѣрила въ милліоны Кромицкаго, нѣсколько разъ намекала мнѣ на это, намекала съ безпокойствомъ, почти съ мольбой въ голосѣ. Она твердо считаетъ все свое имущество несомнѣннымъ достояніемъ Плошовскихъ и опасается, чтобы я на ея намѣреніе не посмотрѣлъ какъ на несправедливость относительно рода Плошовскихъ. Какъ мало она знаетъ меня! Если бы Анелька осталась безъ башмаковъ, а за пару нужно было бы отдать Плошовъ вмѣстѣ со всѣмъ моимъ состояніемъ, я отдалъ бы. Можетъ быть, мною руководила бы недобрая мысль сопоставить себя съ Кромицкимъ, но я непремѣнно отдалъ бы все.
   Однако, довольно объ этомъ. Я постоянно думаю, что эти дамы живутъ въ Плошовѣ и останутся тамъ до возвращенія Кромицкаго, то-есть Богъ знаетъ какъ долго. Я буду видѣть пани Кромицкую каждый день... При этой мысли меня охватываетъ нѣкоторое безпокойство не безъ примѣси нѣкотораго любопытства, какъ сложатся наши отношенія, и предчувствіе разныхъ случайностей, которыя могли бы явиться, еслибъ мои чувства къ ней были другаго сорта. Самъ себя я не обманываю никогда; повторяю еще разъ, что ѣду лечиться, что пани Кромицкую не люблю и не буду любить,-- наоборотъ, питаю надежду, что она вытѣснитъ изъ моего сердца прежнюю Анельку лучше всякихъ фіордовъ и гейзеровъ. Но я не былъ бы самъ собой, не былъ бы человѣкомъ, который много жилъ и иного думалъ, если бы не видалъ тѣхъ опасностей, которыя при другихъ условіяхъ могли бы быть порождены подобнымъ положеніемъ.
   Если бы я хотѣлъ мстить, если бы самая фамилія "пани Кромицкая" не отталкивала меня, какъ отталкиваетъ теперь,-- что бы могло помѣшать мнѣ, удержать меня? Въ тихомъ, уединенномъ Плошовѣ насъ было бы только двое, да двѣ старыхъ дамы, наивныхъ, какъ дѣти, въ своей ничѣмъ незапятнанной чистотѣ. Съ этой стороны я хорошо знаю тетку и пани Целину. Въ высшихъ сферахъ нашего общества часто, можно встрѣтить женщинъ, развращенныхъ въ конецъ, но, на ряду съ этимъ, въ особенности въ старомъ поколѣніи, находятся и такія, которыя прошли сквозь жизненныя испытанія, никогда не осквернивъ своей мысли понятіемъ злаго. Въ головѣ такой женщины, какъ тетушка или пани Целина, и мысли не можетъ явиться, чтобъ Анелькѣ грозила какая-нибудь опасность, разъ она вышла замужъ. Анелька тоже принадлежитъ къ числу подобныхъ женщинъ. Она не отвергла бы мою послѣднюю просьбу, она бы не дала раньше слова Кромицкому. Такой сортъ полекъ скорѣй предпочтётъ разбить свое сердце, чѣмъ нарушить слово. При одной мысли объ этомъ меня, охватываетъ страшная злоба. Я подавляю въ себѣ потребность, свойственную всякому человѣку, потребность доказать свою правоту; я ничего не хочу доказывать пани Кромицкой, но если бы нашелся кто-нибудь, кто выяснилъ бы женщинамъ подобнаго рода, что права природы, права сердца нельзя попирать безнаказанно, что эти права сильнѣй искусственныхъ этическихъ доктринъ, что такіе поступки мстятъ за себя сами, то я былъ бы очень, очень счастливъ. Правда, я сильно провинился передъ Анелькой, но хотѣлъ искренно исправить все,-- и она знала объ этомъ и, все-таки, оттолкнула меня... Оттолкнула, вѣроятно, для того, чтобъ имѣть право сказать себѣ: "Я не Леонъ Плошовскій, я дала слово и сдержу его". Это не добродѣтель, это черствость сердца; это не мужество, а только глупость; это не чистота совѣсти, а только ея тщеславіе. Не могу я, не могу забыть объ этомъ!...
   Но въ этомъ мнѣ поможетъ сама пани Кромицкая. Если я увижу ее удовлетворенною своимъ мужествомъ, холодною, влюбленною или притворяющеюся влюбленною въ мужа, съ интересомъ слѣдящею, достаточенъ ли гнетъ съѣдающаго меня горя, тогда эта добродѣтельная, сытая счастьемъ и сознаніемъ своей добродѣтели супруга такъ опротивѣетъ, что я, можетъ быть, опять поѣду куда-нибудь въ гости къ сѣвернымъ оленямъ. Но уже за мной не полетитъ воспоминаніе объ Анелькѣ, какъ чайка летитъ за кораблемъ.
   Также можетъ быть, что пани Кромицкая будетъ играть предо мною роль моей жертвы и всѣ ея движенія болѣе или менѣе ясно будутъ говорить мнѣ: "твоя вина",-- хорошо! Я и такія вещи видалъ на свѣтѣ. Какъ искусственные цвѣты имѣютъ тотъ недостатокъ, что не пахнутъ, такъ и искусственные терновые вѣнцы имѣютъ то достоинство, что не колятъ; ихъ такъ же охотно носятъ на головѣ, какъ шляпу, идущую къ лицу. Сколько разъ я ни видалъ такую жертву, которая пошла замужъ какъ будто бы съ отчаянія, столько же разъ мнѣ хотѣлось ей сказать: "Врешь! ты и была, можетъ быть, жертвой, или, вѣрнѣе, обманывала себя, но до тѣхъ поръ, пока онъ, твой избранникъ, не приблизился къ тебѣ впервые въ туфляхъ. Съ этой минуты ты перестала быть патетичной и сдѣлалась только смѣшной и плоской, и тѣмъ болѣе, чѣмъ болѣе ты притворяешься жертвой".
   

6 апрѣля.

   Какое это чудесное и умное греческое слово "Ананко!" Было гдѣ-то заранѣе рѣшено и записано, что не видать мнѣ покоя отъ этой женщины, даже и тогда, когда я перестану заботиться о ней. Ужасно меня взволновала мысль объ ея пріѣздѣ въ Плошовъ и о продажѣ имѣнія. Прошлую ночь я спалъ плохо; въ головѣ моей тѣснились различные вопросы и требовали отвѣта. Я старался разрѣшить загадку, имѣю ли, напримѣръ, я право совлечь пани Кромицкую съ пути долга, или нѣтъ? Я не хочу этого и не сдѣлаю,-- меня пани Кромицкая не привлекаетъ,-- но имѣю ли я право? Я наполняю свою жизнь подобными "to be or not to be?" -- потому что другимъ мнѣ нечѣмъ жить. Кромѣ того, подобныя размышленія во принадлежатъ въ числу особенно пріятныхъ наслажденій, потому что, въ большинствѣ случаевъ, напоминаютъ погоню собаки за собственнымъ хвостомъ: ничего не поймаешь, ничего не докажешь и только измучаешься. Только и остается одно утѣшеніе, что прошелъ лишній день или лишняя ночь. Я замѣтилъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, что, при всемъ своемъ скептицизмѣ, я становлюсь въ тупикъ передъ всякими пустяками со смущеніемъ, достойнымъ плошовскагоі викарія. Новый человѣкъ сплетенъ изъ столькихъ нитей, что когда захочетъ распутаться, то запутается еще болѣе. Напрасно сегодня ночью я повторялъ себѣ, что это только теорія, но подобное право я, все-таки, имѣю,-- какой-то голосъ съ приходской паперти твердилъ мнѣ, не умолкая ни на минуту: нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Нужно, однако, эти предразсудки взять за уши, потому что это для меня вопросъ умственнаго равновѣсія. Лишь только къ вечеру мнѣ удалось немного успокоиться. Сегодня, послѣ полудня, въ домѣ одного живописца, я слышалъ, какъ мистрисъ Дэвисъ доказывала двумъ французскимъ литераторамъ, что женщина должна быть всю жизнь недоступной, хотя бы только "pour la netteté du plumage!" Малески повторялъ: "Oui! oui!... du plumaze!" -- а мнѣ представилось, что въ эту минуту всѣ крабы Средиземнаго моря повернулись на спину и вытянули клешни кверху, умоляя Юпитера разразиться громомъ. Кстати: это выраженіе мистрисъ Дэвисъ всецѣло заимствовала у меня, а я заимствовалъ у Фёлье. Но я держался съ надлежащею важностью, даже не улыбнулся, за то пришелъ въ такое веселое и циничное настроеніе, что отблескъ его согрѣваетъ меня и до сихъ поръ, а это самая лучшая броня отъ всякихъ предразсудковъ.
   Но дальше. Имѣю ли я право влюбить въ себя пани Кромицкую, и, въ случаѣ успѣха, совлечь ее съ пути долга? Прежде всего, я смотрю на это съ точки зрѣнія чести, какъ ее вообще понимаютъ люди, считающіе себя за джентльменовъ, и на которыхъ свѣтъ смотритъ, какъ на таковыхъ. И вотъ, не отыщется ни одного параграфа, который воспрещалъ бы мнѣ поступить такъ. Въ свою счередь, на первый взглядъ, это одинъ изъ страннѣйшихъ кодексовъ, которые когда-либо существовали въ мірѣ. Если я украду у кого-нибудь деньги, то, по свѣтскимъ понятіямъ о чести, позоръ падетъ на меня, какъ на вора, а обокраденный выходитъ изъ дѣла чистымъ; но уведи я у кого-нибудь жену, тогда я, воръ, остаюсь чистымъ, а позоръ падаетъ на обокраденнаго. Что же это такое? Просто ли извращеніе моральнаго смысла, или между кражей портмоне и жены существуетъ такая огромная разница, что два эти проступка и сопоставить невозможно? Я останавливался надъ этимъ не разъ и пришелъ къ убѣжденію, что это то, да не то. Человѣческое существо не можетъ быть такою собственностью, какъ вещь, и покража жены есть актъ двухсторонней воли. Почему я долженъ уважать права мужа, если ихъ не уважаетъ сама жена? Что мнѣ за дѣло до него? Я вижу существо, которое хочетъ принадлежать мнѣ, и беру его. Ея мужъ для меня не существуетъ, а что касается ея клятвъ, то это не мое дѣло. Что же должно меня удерживать,-- ужь не уваженіе ли къ институту супружества? Но еслибъ я любилъ, еслибъ могъ любить пани Кромицкую, то кричалъ бы изъ глубины души: протестую противъ ея брака; протестую противъ ея обязанностей къ Кромицкому; я червякъ, котораго этотъ бракъ раздавилъ ногою, который корчится отъ боли, и мнѣ, который при послѣднемъ издыханіи жаждалъ бы укусить эту ногу, заставляютъ уважать ее! За что? для чего? Что мнѣ за дѣло до такого общественнаго договора, который высасываетъ изъ меня всю кровь, все желаніе жизни? Конечно, въ порядкѣ вещей, что люди питаются рыбою, но прикажите-ка уважать такой порядокъ рыбѣ, которую чистятъ живьемъ, прежде чѣмъ положить ее въ горшокъ. Я протестую и кусаю!-- вотъ мой отвѣтъ. Спенсеровскій идеалъ совершенно развитаго человѣка, въ которомъ индивидуальныя стремленія находятся въ совершенной гармоніи съ общественными условіями, только постулатъ. Я знаю, отлично знаю, что какой-нибудь Снятыньскій побилъ бы меня однимъ вопросомъ: "такъ ты стоишь за свободную любовь?" Нѣтъ, не стою. Я стою только за самого себя. I am myself! Наконецъ, я знать не хочу вашихъ теорій. Если ты полюбишь другую женщину или жена твоя другаго мужчину, посмотримъ, на что пригодятся тебѣ ваши узаконенія и параграфы объ уваженіи къ общественному договору? Въ самомъ худшемъ случаѣ я только непослѣдователенъ. Точно также я былъ непослѣдователенъ, когда заказалъ молебенъ за Леона и Анелю, когда молился, какъ ребенокъ, и плакалъ, какъ дуракъ. Впредь я обѣщаюсь быть всегда непослѣдовательнымъ, коль скоро отъ этого мнѣ будетъ лучше, отраднѣй, легче. На свѣтѣ существуетъ только одна логика -- логика страсти. Разумъ до поры до времени только предостерегаетъ, а потомъ, когда кони начнутъ рваться, садится на козла и наблюдаетъ только за тѣмъ, чтобы телѣга не разбилась. Сердце человѣческое не можетъ застраховать себя отъ любви, а любовь -- такая же стихія, такая же сила, какъ приливъ и отливъ моря. Съ женщиной, влюбленной въ своего мужа, легіонъ дьяволовъ ничего не подѣлаютъ, если брачная клятва является вѣнцомъ любви; но если она ничто иное, какъ обязательство, первый приливъ выброситъ ее на песокъ, какъ заснувшую рыбу. Я не могу обязываться, что у меня борода не будетъ рости, или что я не буду старѣться, а если сдѣлаю это, то жизнь и природа однимъ прикосновеніемъ оттолкнутъ, со своей дороги и меня, и мои обязательства.
   Странное дѣло, все, что я пишу теперь, ничто иное, какъ чистая теорія. У меня нѣтъ никакихъ намѣреній, въ которыхъ я долженъ былъ бы оправдываться передъ собой, а, все-таки, подобныя размышленія возбуждаютъ меня, и теперь возбудили до такой степени, что я долженъ былъ на время отложить свой дневникъ въ сторону. Однако, мое спокойствіе чортъ знаетъ какъ искусственно... Цѣлый часъ ходилъ я по комнатѣ и, наконецъ, понялъ, что именно меня такъ разстроило... Теперь уже довольно поздно. Изъ моихъ оконъ видѣнъ куполъ Дома Инвалидовъ, который при лучахъ мѣсяца блеститъ такъ, какъ блисталъ когда-то куполъ св. Петра, когда я, полный надеждъ, ходилъ по Монте-Пинчіо и думалъ объ Анелькѣ. Я невольно отдался этимъ воспоминаніямъ. Пусть будетъ, что будетъ, но вѣрно только одно: я могъ бы быть счастливымъ, а она, навѣрное, была бы счастливѣй въ десять, во сто разъ. И сегодня еще, имѣй я какія-нибудь намѣренія, какимъ бы соблазномъ они не привлекали меня, я отрекся бы отъ нихъ, чтобы чѣмъ-нибудь не повредить ей. Я ни за что не хочу этого, ни за что! Одна мысль объ этомъ лишила бы меня всякой рѣшительности и находчивости. Господи, сколько во мнѣ жалости къ ней!
   Но это все старое. Скептикъ, сидящій во мнѣ, подсовываетъ мнѣ другіе вопросы: дѣйствительно ли въ подобномъ случаѣ она была бы несчастна? По моимъ многократнымъ наблюденіямъ, женщины только до тѣхъ поръ несчастны, пока борятся. Какъ скоро борьба окончена, наступаетъ, несмотря на ея результатъ, періодъ покоя, сладости, счастья... Здѣсь, въ Парижѣ, я зналъ женщину, которая три года вела съ собою мучительнѣйшую борьбу, а потомъ, когда сердце взяло верхъ, на ея совѣсти остался только одинъ упрекъ, что она сопротивлялась такъ долго.
   Но на что можетъ пригодиться постановка всѣхъ этихъ вопросовъ и разрѣшеніе загадокъ? Я знаю, что каждое положеніе можно доказать, а въ каждомъ доказательствѣ усомниться. Добрыя времена, когда люди сомнѣвались во всемъ, за исключеніемъ способности разума различать правду отъ лжи, добра отъ зла,-- миновали. Теперь прямой дороги не видно,-- все стёжки, тропинки, на каждомъ шагу перекрещивающіяся другъ съ другомъ. Лучше мнѣ не думать о предстоящей поѣздкѣ... А Кромицкій, все-таки, продалъ имѣніе жены и жестоко оскорбилъ ее... Я долженъ особенно четко написать это, иначе мнѣ какъ-то не вѣрится.
   

10 апрѣля.

   Вчера былъ съ прощальнымъ визитомъ у мистрисъ Дэвисъ и попалъ на настоящій концертъ. Кажется, что Лаура совсѣмъ влюбилась въ музыку. Клара Гильстъ играла на фисъ-гармоніи. Я всегда съ удовольствіемъ вижу ее, но въ особенности люблю видѣть ее за инструментомъ, когда она беретъ первые аккорды, не спуская глазъ съ клавіатуры. Тогда въ ней видна важность, сосредоточенность и какой-то необычайный покой. Тогда она напоминаетъ мнѣ святую Цецилію -- самую симпатичную изъ всѣхъ святыхъ, въ которую я влюбился бы, еслибъ былъ ея современникомъ. Жаль, что Клара такъ высока, но когда она играетъ, я забываю объ этомъ. Отъ времени до времени ея опущенныя рѣсницы поднимаются кверху, какъ будто она хотѣла припомнить ноту, слышанную ею на недосягаемой вышинѣ въ минуту вдохновенія, и сама кажется такою вдохновенной. И имя къ ней пристало -- Клара, потому что трудно найти болѣе прозрачную душу. Я уже сказалъ, что больше люблю ее видѣть, чѣмъ слышать; музыки ея, увы, я не понимаю, или, по крайней мѣрѣ, съ трудомъ проникаю въ ея мысли. Впрочемъ, мнѣ кажется, что, вопреки моимъ злостнымъ замѣчаніямъ, она обладаетъ большимъ талантомъ.
   Когда Клара окончила играть, я приблизился къ ней и полу серьезно объявилъ, что минута нашего выѣзда въ Варшаву наступила и что я, въ силу нашего уговора, прошу ее быть готовой. С удивленіемъ я замѣтилъ, что она мои слова принимаетъ серьезно и тутъ же отвѣтила, что въ Варшаву, дѣйствительно, собирается давно, а что ей остается только захватить съ собою старую родственницу, повсюду сопровождающую ее, и нѣмое фортепіано, и которомъ она играетъ даже въ вагонѣ.
   До нѣкоторой степени это меня устрашило. Если она дѣйствительно поѣдетъ, то я долженъ хоть чѣмъ-нибудь помочь въ устройствѣ ея концерта, а мнѣ хотѣлось бы прямо проѣхать въ Плошовъ. Въ крайнемъ случаѣ, сдамъ ее съ рукъ на руки Снятыньскому, который ей принесетъ больше пользы, чѣмъ я. Наконецъ, Клара -- дочь богатаго франкфуртскаго купца и матеріальный успѣхъ концерта ея мало интересуетъ. Меня удивила только торопливость, съ которой она согласилась на поѣздку. Въ первую минуту я хотѣлъ ей даже сказать, что ничего не имѣю противъ нѣмаго фортепіано, но мысль захватить старую родственницу считаю за менѣе счастливую. Мы мужчины, такъ привыкли всегда и вездѣ подстерегать женщинъ что къ молодой и красивой никто изъ насъ не подходить безъ какой-нибудь задней мысли. Кто утверждаетъ противное, тотъ хочетъ обмануть женщину, чтобы она тѣмъ легче попала въ ловушку. Мой умъ занятъ теперь совсѣмъ другимъ, но и на меня сразу эта старая родственница произвела впечатлѣніе помѣхи, тѣмъ болѣе, что, повидимому, моя особа играетъ какую-то роль въ столь поспѣшномъ согласіи Клары. Во всякомъ случаѣ, Парижъ представляетъ болѣе обширное поле для музыкальной дѣятельности, чѣмъ Варшава, а такъ какъ выгоды концерта ни мало не интересуютъ Клару, то зачѣмъ она хочетъ ѣхать? Лаура, какъ я упоминалъ, нѣсколько разъ давала мнѣ понять, что Клара питаетъ ее мнѣ нѣчто большее, чѣмъ симпатію... Странная женщина эта Лаура! Невинность Клары пробуждаетъ въ ней зависть, но только такую, какую пробуждало бы оригинальное украшеніе, богатая діадема, какое-нибудь великолѣпное кружево... Всегда вопросъ украшенія,-- ничего больше! Вѣроятно, поэтому она и хотѣла бы толкнуть это огромное дитя въ мои объятія. Обо мнѣ Лаура не заботится,-- я украшеніе, которое она уже носила на шеѣ.
   Эта женщина безъ намѣренія причинила мнѣ столько зла, что я долженъ былъ бы ее ненавидѣть, а не могу. Прежде всего, совѣсть говоритъ мнѣ, что если бы она и совсѣмъ не появлялась на пути моей жизни, я нашелъ бы какой-нибудь равно-дѣйствительный способъ испортить свое счастье; во-вторыхъ, если сатана ничто иное, какъ падшій ангелъ, такъ и ненависть -- перерожденная любовь, я же Лауру не любилъ никогда. Положимъ, я питалъ къ ней до нѣкоторой степени презрѣніе, но это дѣло другаго рода, да, къ тому же, и она въ этомъ смыслѣ платитъ мнѣ взаимностью. Я даже думаю, что она дѣлаетъ мнѣ болѣе зла, чѣмъ я ей.
   Что касается чувства Клары во мнѣ, то Лаура здѣсь до нѣкоторой степени говоритъ правду. Сегодня мнѣ это представилось яснѣй, чѣмъ когда бы то ни было. Если такъ, я ей признателенъ. Въ первый разъ въ жизни хочется завязать дружбу съ женщиной я не обмануть ея довѣрія. Душа, такая неспокойная, какъ моя, въ этой дружбѣ можетъ найти только успокоеніе.
   Мы разговорились сегодня съ Кларой по-пріятельски. Умъ ея не очень обширенъ, но за то ясенъ, хорошо отличаетъ зло и безобразіе отъ красоты и добра, и вслѣдствіе этого не страдаетъ блѣдностью. Отъ нея вѣетъ духовнымъ здоровьемъ, которое часто встрѣчается у нѣмцевъ. Сталкиваясь съ ними и тамъ, и сямъ, я замѣтилъ, что, напримѣръ, люди такого типа, къ которому принадлежу я, очень рѣдки между ними. Нѣмцы, какъ и англичане,-- люди положительные, которые знаютъ, чего хотятъ. Не разъ и они погружаются въ безбрежное море сомнѣній, но дѣлаютъ это методически, какъ ученые, не такъ, какъ люди чувствующіе и не какъ геніи безъ портфеля, вслѣдствіе чего ихъ новая трансцендентальная философія, ихъ теперешній научный пессимизмъ, ихъ поэтическій Weltschmerz имѣютъ значеніе только теоретическое. На практикѣ они отлично приспособляются къ условіямъ жизни. По Гартману, чѣмъ народъ сильнѣй, чѣмъ большими свѣдѣніями обладаетъ онъ, тѣмъ болѣе несчастенъ,-- и тотъ же самый Гартманъ спокойно науськиваетъ нѣмца-культуртрегера на совершенное поглощеніе жителей Познани. Но, исключая этотъ случай, принадлежащій, впрочемъ, къ категоріи человѣческихъ подлостей, нѣмцы вообще не принимаютъ близко къ сердцу теорію, поэтому болѣе спокойны и способны къ жизни. Это спокойствіе есть и у Клары. Все то, что можетъ перевернуть человѣческую душу, должно было достигать ея ушей, но какъ-то соскальзывало съ ней, не переходя въ кровь, благодаря чему она никогда не усомнилась въ своей правдѣ, какъ и въ своей музыкѣ. Если она питаетъ ко мнѣ болѣе чѣмъ симпатію, то, вѣроятно, это какое-нибудь чувство безсознательное и ничего не требующее. Съ минуты, когда это чувство перестало бы быть такимъ, для Клары началась бы ея драма, потому что я не могу платить ей взаимностью. Я не принадлежу къ числу самохваловъ, которые думаютъ, что ни одна женщина не въ еостояни устоять передъ ними; но, вмѣстѣ съ тѣмъ, убѣжденъ, что ни оди" женщина не въ силахъ устоять передъ человѣкомъ, котораго не кренно любитъ. Надъ опредѣленіемъ: "крѣпость обложена, крѣпость взята" -- много издѣвались, но оно основано на правильномъ фундаментѣ и въ особенности примѣнимо къ женщинѣ, которая стѣнами своей чести носитъ въ груди такого предателя, каково ея сердце. Но Клара можетъ быть спокойна. Мы поѣдемъ мирно она, я, старая родственница и нѣмое фортепіано.
   

16 апрѣля.

   Я живу въ Варшавѣ вотъ уже три дня, но не могъ навѣстить Плошовъ до сихъ поръ. У меня болятъ зубы, щека распухла, а въ такомъ видѣ я не хочу показаться дамамъ.
   Снятыньскаго я видѣлъ, тетка была у меня также и привѣтствовала, какъ блуднаго сына. Анелька пріѣхала съ недѣлю. Ея мать такъ больна, что врачи, которые сначала хотѣли послать ее въ Висбаденъ, теперь находятъ, что она не можетъ перенести никакого путешествія. Она останется въ Плошовѣ дожидаться выздоровленія или смерти, и Анелька съ ней до тѣхъ поръ, пока Кромицкій не покончитъ своихъ дѣлъ и не сочтетъ за нужное устроиться на одномъ мѣстѣ. Изъ того, что мнѣ говорила тетка, я заключаю, что поѣздка его продлится нѣсколько мѣсяцевъ. Я стараюсь выжать какъ возможно болѣе свѣдѣній объ Анелькѣ, и дѣло у меня пошло на ладъ: тетушка говоритъ со мной совершенно свободно. Она прямо не допускаетъ, чтобы замужняя женщина могла интересовать кого-нибудь иначе, какъ родственница, и даже не останавливается надъ разрѣшеніемъ подобныхъ вопросовъ. Она не можетъ простить Кромицкому продажи имѣнія и, въ концѣ, впадаетъ въ такой гнѣвъ, что однажды порвала даже свою часовую цѣпочку, вслѣдствіе чего часы упали на полъ..
   -- Я ему въ глаза скажу, -- горячилась тетушка, -- что это двойная подлость. Я предпочла бы ему дать взаймы денегъ. Только на что это нужно? Вѣдь, его спекуляціи, это -- пропасть. Не знаю, что изъ нихъ выйдетъ, но только теперь онъ ухлопываетъ туда все. Пусть только онъ появится, я ему прямо скажу: вы и Анельку погубите, и Целину погубите, и, въ концѣ-концовъ, сами обанкротитесь. Что этимъ женщинамъ въ милліонахъ, когда онѣ скоро должны будутъ каждую копѣйку оплакивать! Подлость и больше ничего! Я никогда не терпѣла этотъ сушеный грибъ и была права.
   Я спросилъ тетку, говорила ли она объ этомъ откровенно съ Анелькой?
   -- Съ Анелькой? Хорошо, что ты пріѣхалъ, хоть съ тобой я могу наговориться вволю. Это меня облегчитъ. Съ Анелькой нѣтъ возможности говорить объ этомъ откровенно. Разъ я не выдержала, начала было,-- она обидѣлась, а потомъ въ слезы. "Онъ долженъ былъ продать, долженъ, долженъ!" -- и только. Она слова противъ него сказать не позволитъ, она всѣ его недостатки готова скрыть отъ людскихъ глазъ. Но меня, старуху, она не проведетъ: въ душѣ она такъ же осуждаетъ эту продажу, какъ и я.
   -- Такъ вы думаете, что она его не любитъ?
   Тетка съ удивленіемъ посмотрѣла на меня.
   -- Что? А кого же ей любить? Поэтому-то и убивается, что любитъ. Но любить можно само по себѣ, а видѣть дурныя стороны человѣка само по себѣ.
   У меня на этотъ счетъ свои воззрѣнія, но я предпочелъ скрыть ихъ отъ тетки, а она продолжала:
   -- Больше всего я ставлю ему въ вину то, что онъ лжетъ. Завѣрилъ Целину и Анельку, что черезъ годъ, самое большее -- черезъ два, будетъ въ состояніи выкупить ихъ имѣніе. Скажи, ну, возможно ли это? Да говори же! А эти женщины увѣряютъ другъ друга, что оно такъ и будетъ.
   -- По моему мнѣнію, совершенно невозможно. Онъ будетъ спекулировать все дальше и дальше.
   -- И онъ знаетъ объ этомъ лучше, чѣмъ мы,-- значитъ, обманываетъ сознательно.
   -- Можетъ быть, для того, чтобы не особенно убивались.
   Тетушка разгнѣвалась еще больше.
   -- Какъ это, чтобы не убивались? Не убивались бы, если бы не продалъ! Не защищай его напрасно! Каждый долженъ осудить его за это. Хвастовскій такъ и прыгаетъ отъ негодованія. Онъ изслѣдовалъ все дѣло и говоритъ, что еслибъ гроша со стороны не приходило, онъ взялся бы въ два года очистить все имѣніе, а деньги я дала бы, и ты бы далъ. Далъ бы? Вотъ видишь! А теперь все пропало!
   Я началъ разспрашивать о здоровьѣ Анельки, и разспрашивалъ со скрытымъ, страннымъ, необъяснимымъ безпокойствомъ. Я боялся услыхать то, что было бы совершенно естественнымъ, что лежало бы въ порядкѣ вещей и что, однако, порвало бы въ клочки всѣ мои нервы. Бѣдный я человѣкъ! Къ счастью, тётушка поняла, въ чемъ дѣло, и отвѣтила съ прежнею злостью:
   -- Ни на что не отваживается... Имѣніе продалъ, а больше ничего!
   Я сейчасъ же обратилъ разговоръ въ другую сторону,-- сообщилъ теткѣ, что въ одномъ поѣздѣ со мной пріѣхала величайшая изъ современныхъ піанистокъ, особа очень богатая, которая сгораетъ желаніемъ дать два концерта въ пользу бѣдныхъ. Странный человѣкъ моя почтенная тетушка! Прежде всего, она ворчитъ на Клару, что она не пріѣхала зимой, во время концертнаго сезона, наконецъ, нашла, что и теперь еще время не потеряно, и со всѣхъ ногъ хотѣла бѣжать къ Кларѣ. Еле-еле мнѣ удалось убѣдить тетку, чтг гораздо лучше будетъ предупредить Клару о ея визитѣ. Тетушка стоитъ во главѣ нѣсколькихъ благотворительныхъ обществъ, считаетъ за point d'honneur слупить для нихъ, на счетъ другихъ обществъ, что только возможно, и теперь боится, чтобы кто-нибудь не предупредилъ ее.
   Уходя, она спросила меня:
   -- Когда думаешь переѣхать въ Плошовъ?
   Я отвѣчалъ, что вовсе не думаю переѣзжать. Въ дорогѣ я рѣшилъ, что будетъ гораздо лучше, если я буду жить въ Варшавѣ. До Плошова только миля,-- я буду пріѣзжать утромъ каждый день и оставаться до вечера. Для меня это все равно, а для какихъ-нибудь сплетенъ не останется никакого мѣста. Пусть и пани Кромицкая не думаетъ, что меня особенно привлекаетъ перспектива жит съ ней подъ одною кровлей. Я говорилъ объ этомъ Снятыньскому и говорилъ равнодушнымъ тономъ, какъ о вещи, не представляющей для меня большаго интереса. Снятыньскій одобрилъ мое намѣреніе и даже покушался вступить въ болѣе пространный разговоръ объ Анелькѣ. Онъ, несомнѣнно, умный человѣкъ, но не понимаетъ что при перемѣнѣ условій мѣняются даже и взаимныя отношенія очень короткихъ друзей. Пришелъ онъ ко мнѣ такъ, какъ будто былъ тѣмъ Леономъ Плошовскимъ, который, трясясь, какъ листъ умолялъ его въ Краковѣ о спасеніи; приблизился ко мнѣ съ тою самою грубою откровенностью и сразу хотѣлъ залѣзть по колѣни въ мою душу. Я остановилъ его на первомъ словѣ. Снятыньскій удивился, и разозлился, въ одно и то же время, но приладился и моему камертону и мы начали разговаривать такъ, какъ будто бы послѣдняго нашего свиданія никогда не происходило. Но теперешнее мое настроеніе, все-таки, не переставало интересовать его и онъ, за невозможностью идти прямымъ путемъ, началъ подходить ко мнѣ съ боку, разспрашивать меня со всею неуклюжестью писателя-артиста, который является глубокимъ психологомъ и тонкими аналитикомъ за своимъ письменнымъ столомъ, а въ практической жизни держитъ себя, какъ наивнѣйшій изъ всѣхъ гимназистовъ.
   Если бы у меня была подъ рукой флейта, то я, какъ Гамлетъ, отдалъ бы ее Снятыньскому и сказалъ бы: "Прошу тебя, поиграй, а если ты говоришь, что не умѣешь, какъ же можешь предполагать, ты, который изъ куска дерева не съумѣешь извлечь звука, по заиграешь, какъ тебѣ хочется, на моей душѣ?"
   Вчера ночью я читалъ Гамлета, ужь не знаю, который разъ въ жизни, и это сравненіе невольно припомнилось мнѣ сегодня. Я положительно не могу понять, почему современный человѣкъ, въ минуты величайшаго нравственнаго разстройства, не найдетъ ни въ чемъ столько аналогіи съ собой, сколько въ этой драмѣ, основанной на грубой и кровавой легендѣ Голлиншеда? Гамлетъ -- это человѣческая душа, какою она была, какою есть и какою будетъ. По моему мнѣнію, Шекспиръ перешелъ въ ней границу, положенную даже генію. Гомера или Данта я разсматриваю на фонѣ ихъ эпохи, понимаю, что они могли сдѣлать то, что сдѣлали; но какимъ образомъ этотъ англичанинъ могъ въ семнадцатомъ вѣкѣ перечувствовать всѣ психозы, составляющіе достояніе девятнадцатаго,-- для меня останется вѣчною загадкой, несмотря на всю обширность литературы о Гамлетѣ.
   Подавъ Снятыньскому гамлетовскую флейту и поручивъ его попеченію Клару, я повелъ рѣчь объ его догматахъ. Я сказалъ ему, что причина моего пріѣзда -- это тоска по родинѣ и сознаніе своихъ обязанностей, но говорилъ это такъ, что Снятыньскій не зналъ, шучу ли я, или высказываю свои настоящія чувства. И вотъ опять повторилось явленіе, о которомъ я уже вспоминалъ въ Парижѣ: моральное преимущество, которое надо мною Снятыньскому дали послѣднія событія, таяло съ каждымъ часомъ. Онъ не понималъ самъ, что ему думать, и видѣлъ только одно, что старыми ключами меня не отпереть. При прощаньи, когда я снова поручалъ ему Клару, онъ пытливо посмотрѣлъ на меня и сказалъ:
   -- А тебѣ это очень важно?
   -- Очень; потому что я очень друженъ съ ней и очень ее уважаю. Такимъ образомъ, всю силу его вниманія я обратилъ на Клару,-- пускай думаетъ, что у меня завязывается новая любовь.
   Снятыньскій ушелъ злой. Онъ никогда не умѣетъ сдерживаться. Дверь за собой захлопнулъ сильно, и я слышалъ, какъ онъ перешагиваетъ черезъ три ступеньки и свищетъ, что служитъ первымъ признакомъ его недовольства.
   Сегодня писалъ Кларѣ, почему до сихъ поръ не навѣстилъ ее, и сейчасъ же получилъ отвѣтъ. Клара въ восторгѣ отъ Варшавы, а въ особенности отъ ея жителей. Всѣ болѣе или менѣе извѣстные музыканты сдѣлали ей визиты, щеголяя другъ передъ другомъ любезностью и предложеніемъ своихъ услугъ. Клара пишетъ, что такихъ предупредительныхъ людей не видала ни въ какомъ другомъ городѣ. Думаю, что, если бы она хотѣла поселиться здѣсь навсегда, то, вѣроятно, не нашла бы такой любезности, хотя она обладаетъ способностью вездѣ находить друзей. Она уже до нѣкоторой степени осмотрѣла городъ и въ особенности осталась довольна Лазенками. Я радуюсь восторгу Клары, тѣмъ болѣе, что Польша сразу произвела на нее гнетущее впечатлѣніе. Дѣйствительно, въ самыхъ пустыхъ и плоскихъ степяхъ глазу рѣшительно не на чѣмъ остановиться и нужно родиться здѣсь, чтобы находить въ здѣшнихъ видахъ какую-нибудь прелесть. Клара, выглядывая изъ окна вагона, все повторяла: "Ахъ, теперь я понимаю Шопена!" Ошибается она: не можетъ она понимать его, какъ не могла понять красотъ нашихъ видовъ.
   Я (хотя я могу назвать себя крестнымъ сыномъ заграницы), благодаря какому-то атавизму, обладаю способностью понимать нашу природу и съ удивленіемъ замѣчаю, что не могу не подчиняться ея обаянію, когда весною возвращаюсь на родину. А собственно говоря, какіе здѣсь виды? Не разъ я нарочно старался вообразить себя чужеземцемъ-художникомъ и смотрѣть на все окружающее объективнымъ взоромъ. Тогда окружающее производило на меня впечатлѣніе, какъ будто его рисовалъ или ребенокъ, умѣющій чертить только кружки да крестики, или дикій человѣкъ. Эти плоскіе пригорки, мокрыя лужайки, хаты, очерченныя прямыми линіями, рядъ тополей помѣщичьяго дома на горизонтѣ, наконецъ, поле, ограниченное темною полоской лѣса, это "десять миль ничего",-- какъ говорятъ нѣмцы, все мнѣ приводило на память дѣтскій пейзажъ, со всѣмъ его убожествомъ замысла и красокъ. Говоря короче, это только фонъ. Но съ момента, когда я перестаю глядѣть глазами чужаго человѣка, когда начинаю чувствовать простоту открывающейся передо мною картины, вникать въ ея неизмѣримую ширину, въ которой всякая рѣзкая черта таетъ, какъ душа въ нирванѣ,-- то эта картина принимаетъ для меня не только артистическое значеніе "примитива", но, вмѣстѣ съ тѣмъ, успокоивающимъ образомъ дѣйствуетъ на мою душу. Я могу, напримѣръ, восхищаться Апеннинами, но духъ мой не можетъ вникнуть въ нихъ, остается снаружи и отпихивается отъ нихъ и руками, и ногами. При такихъ условіяхъ, рано или поздно, является скука. Человѣкъ отдыхаетъ только въ такомъ случаѣ, если сливается съ окружающимъ, а слиться съ нимъ можетъ только тогда, когда его уша, какъ и душа окружающей природы, обладаетъ одинаковою, входною организаціей. Ностальгія и появляется вслѣдствіе исключенія души изъ области окружающихъ ея родственныхъ вещей. Мнѣ думается, что это основаніе психической зависимости можно было развить еще шире. Страннымъ покажется, что я, воспитанный за границей и насквозь пропитанный тамошнею культурой, высказываю подобные взгляды, но я, все-таки, скажу: даже въ женщинѣ-чужеземкѣ, хотя бы она представляла изъ себя идеалъ красоты, я буду видѣть до нѣкоторой степени больше представительницу женскаго рода, чѣмъ женской души.
   Помню, что въ свое время я писалъ о полькахъ. Я могу видѣть къ недостатки и, все-таки, чувствовать себя болѣе близкимъ къ нимъ, чѣмъ къ иностранкамъ. Наконецъ, большая часть моихъ прежнихъ воззрѣній порвалась въ клочья, какъ старая одежда.
   Но довольно объ этомъ. Со стыдомъ и удивленіемъ я замѣчаю, что только заговариваю самого себя именно такъ. Распространяюсь о пейзажахъ, о ностальгіи, а на самомъ дѣлѣ всѣ мои мысли въ Плошовѣ. Не хотѣлось бы признаваться въ этомъ, а нужно! Во мнѣ гнѣздится какое-то безпокойство и сжимаетъ мою грудь. Можетъ быть, мое пребываніе въ Плошовѣ будетъ безъ сравненія легче, чѣмъ я представляю теперь, въ минуты тяжелаго ожиданія. Каунъ важнаго дня всегда несносенъ. Давно, давно, помню, мнѣ предстояла дуэль,-- и я тоже провелъ очень скверную ночь накаунѣ. Я также старался думать о чемъ-нибудь постороннемъ, и жъ-же, какъ сегодня, напрасно. Мысли мои вовсе не дружелюбно встроены къ пани Кромицкой, но онѣ нападаютъ на меня, какъ потревоженныя пчелы, и мнѣ нѣтъ силъ отогнать ихъ.
   

17 апрѣля.

   Былъ сегодня и нашелъ все не такъ, какъ представлялъ себѣ раньше. Выѣхалъ я изъ Варшавы на извощичьей пролеткѣ въ семь часовъ, разсчитывая попасть въ Плошовъ въ восемь. Тетка говорила мнѣ, что ея гостьи встаютъ рано. Вчерашнее непріятное ощущеніе сжатія сердца и наплыва безъотвязныхъ мыслей не оставило меня ни на минуту. Я поклялся себѣ, что не буду обдумывать инакихъ плановъ ни перваго, ни послѣдующихъ свиданій съ Анельой. Пусть будетъ, какъ будетъ... Но, все-таки, я не могъ не предтавлять себѣ, какъ она теперь смотритъ, какъ повидается со вой, что будетъ говорить,-- однимъ словомъ, въ какую форму выльются наши отношенія. Я подступалъ къ ней безъ всякаго предвзятаго намѣренія, но думалъ, самъ не знаю почему, что у нея оно есть. Предчувствуя это, я то впадалъ по временамъ во враждебное къ ней настроеніе, то, вспомнивъ о своемъ рѣшеніи не подчиняться никакому плану, начиналъ чувствовать что-то вродѣ сожалѣнія. Воображеніе мое такъ было занято Анелькой, что я видѣлъ ее почти какъ живую. Съ непостижимою рельефностью припомнилась мнѣ густота ея каштановыхъ волосъ, ея тонкія, изящныя черты лица. Я старался угадать, какъ она будетъ одѣта. Я какъ будто бы слышалъ ея слова, видѣлъ ея движенія. Упорно припоминалась мнѣ та минута, когда она пришла сверху въ гостиную, съ разгорѣвшимся лицомъ, покрытымъ пудрою. Наконецъ, мои представленія стали переходить чуть не въ галлюцинацію. "Опять пожаловали!" -- промелькнуло у меня въ головѣ, и, чтобъ отвлечь свое вниманіе, я заговорилъ съ извощикомъ, спросилъ его, женатъ ли онъ? Извощикъ отвѣтилъ: "безъ бабы никакъ невозможно..." -- дальше я его не слыхалъ,-- вдали показались плошовскіе тополя. Я и не замѣтилъ, какъ мы проѣхали нѣсколько верстъ отъ заставы.
   При видѣ Плошова, чувство внутренняго безпокойства еще болѣе возросло во мнѣ, мысли еще быстрѣй замелькали въ головѣ. Я старался обратить вниманіе на окружающее, на перемѣны, которыя произошли во время моего отсутствія, на новые дома по сторонамъ дороги, и механически повторялъ себѣ, что погода очень хорошая, а весна удивительно ранняя. День, дѣйствительно, былъ великолѣпный, въ воздухѣ чувствовалась бодрящая свѣжесть, въ садахъ яблони и груши стояли, какъ осыпанныя снѣгомъ; меня точно окружалъ рядъ картинъ новой школы. Всюду, куда я ни смотрѣлъ, я видѣлъ свѣтлый и прозрачный "pleinair", въ ясной глубинѣ котораго двигались фигуры людей, работающихъ въ полѣ или у дома. Странное дѣло, я все это видѣлъ, все замѣтилъ, но не смогъ ни проникнуться этими впечатлѣніями, ни отдаться имъ. Они точно утратили свою ассимилирующую силу и скоплялись только лишь на поверхности моего мозга, не проникая внутрь, гдѣ крылись другія мысли. Въ этомъ состояніи раздвоеннаго вниманія я доѣхалъ до Плошова. Меня сразу охватили тѣнь и прохлада липовой аллеи, сквозь которую издали просвѣчивали окна дома. Мысли мои окончательно перепутались. Не могу себѣ хорошенько объяснить, почему я, вмѣсто того, чтобъ въѣхать во дворъ, остановился у ворогъ, и, преслѣдуемый благодарностями извощика, направился пѣшкомъ къ крыльцу.
   Одинаково не могу сказать, по какой причинѣ я былъ такъ неспокоенъ: не потому ли, что въ столь знакомомъ домѣ меня ожидало что-нибудь незнакомое, что, однако, стояло въ трагической связи съ моимъ прошлымъ? Идя черезъ дворъ, я замѣчалъ, что въ груди у меня сжимается все сильнѣй и сильнѣй. Навстрѣчу мнѣ никто не вышелъ. Сѣни были пусты. Я вошелъ въ столовую и рѣшилъ ожидать тамъ, пока кто-нибудь не придетъ.
   Столъ былъ уже накрытъ, сервизъ разставленъ, а самоваръ ворчалъ, испуская къ потолку клубы пара. Опять ни малѣйшая подробность не ускользнула отъ моего вниманія. Я замѣтилъ, что въ залѣ было темно и холодно: окна ея выходили на сѣверъ. Одну минуту я имѣлъ силы обратить вниманіе, какъ темные переплеты жонъ отражаются въ гладкой поверхности навощеннаго паркета; потомъ началъ разсматривать, какъ новость, съ дѣтства знакомый буфетъ; потомъ вспомнилъ разговоръ, который мы вели со Снятыньскимъ, когда мы глядѣли сквозь замерзшія стекла на его жену и Анельку, пробирающуюся по снѣгу въ теплицу.
   Наконецъ, меня охватило чувство пустоты и тоски. Я сѣлъ въ амбразуру окна, чтобы быть поближе къ свѣту и дѣлать новыя наблюденія надъ садомъ. Но все это не освобождало меня отъ внутренняго раздвоенія, я все думалъ, что скоро, черезъ двѣ минуты, можегъ быть, я увижу ее, что долженъ поклониться ей, сказать ей іто-нибудь и потомъ видаться съ ней каждый день въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ. Вопросы: "какъ это будетъ?" и "что будетъ?" -- громоздились въ моей головѣ одинъ на другой. Есть люди, которые со страху совершаютъ подвиги безумной храбрости, но у меня отсутствіе рѣшимости и неизвѣстность будущаго вызываютъ взрывъ нетерпѣнія и злости. Такъ случилось и теперь. Разница между прежнею Анелькой и теперешнею пани Кромицкой обрисовалась передо мной съ такою силой, какъ никогда прежде. "Хотя бы ты мѣсяцъ вплела въ косу, хотя бы была во сто разъ болѣе прекрасною, болѣе очаровательною, чѣмъ я могу вообразить, ты для меня будешь ничѣмъ, даже болѣе -- чѣмъ-то отталкивающимъ". И гнѣвъ мой возросъ еще больше, потому что я вообразилъ, не знаю почему, что она и теперь придетъ, и потомъ будетъ мнѣ показываться только для того, чтобы доказать, что останется для меня на вѣки желанной и на вѣки недоступной. "Посмотримъ!" -- отвѣтилъ я ей мысленно, подъ впечатлѣніемъ, что меня ждетъ какой-то поединокъ съ этою женщиной, какая-то борьба, которую я, въ одно и то же вреія, и проиграю, и выиграю,-- утрачу память, но найду покой. Мнѣ казалось, что въ эту минуту у меня достанетъ силъ и отваги оттаять какую угодно атаку.
   Но тутъ двери тихо отворились и въ комнату вошла Анелька. У меня въ головѣ зашумѣло, по тѣлу пробѣжала дрожь. Женщина, стоящая передо мною, дѣйствительно, носила фамилію пани Кромицкой, но ея лицо было все прежнимъ прелестнымъ лицомъ моей Анельки. Въ хаосѣ, который царилъ въ моей головѣ, одинъ голосъ; раздавался громче всѣхъ другихъ: "Анелька! Анелька! Анелька!" А она не замѣчала меня или принимала за кого-нибудь другаго, потому что я стоялъ спиной къ свѣту. Только когда я приблизился къ ней, она подняла глаза, остановилась, какъ вкопанная, и я не съумѣю даже описать того выраженія страха, смущенія, волненія и покорности, которое отразилось на ея лицѣ. Она поблѣднѣла такъ страшно, что я подумалъ, не лишится ли она чувствъ. Когда я пожималъ ея руку, мнѣ казалось, что я дотронулся до куска льду. Я всего ожидалъ, но только не такой встрѣчи. За минуту я готовъ былъ поклясться, что, видаясь со мной, она дастъ мнѣ почувствовать такъ или иначе, что она -- пани Кромицкая, а теперь увидалъ, что ничего подобнаго не было. Передо мною стояла взволнованная, испуганная моя прежняя Анелька. Это я сдѣлалъ ее несчастною, это я былъ виноватъ, стократно виноватъ, а она смотрѣла на меня такъ, какъ будто желала вымолить мое прощеніе. Чувство старой любви, сокрушенія и жалости охватило меня съ такою силой, что я окончательно потерялъ голову. Я сохранилъ сознаніе развѣ настолько, что не схватилъ ее, не прижалъ къ своей груди и не началъ успокоивать словами, какими говорятъ съ любимымъ существомъ. А такими словами было переполнено все мое сердце. И я былъ такъ взволнованъ, такъ смущенъ неожиданнымъ, невѣроятнымъ появленіемъ не пани Кромицкой, а Анельки, что молчалъ и только пожималъ ея руки. А сказать что-нибудь было нужно, и вотъ, собравъ остатки своихъ мыслей, я спросилъ сдавленнымъ, какъ будто чужимъ голосомъ:
   -- Развѣ тетка не говорила тебѣ о моемъ пріѣздѣ?
   -- Тетя... говорила...-- съ усиліемъ произнесла Анелька.
   И мы опять замолчали. Я чувствовалъ, что долженъ говорить, спросить о ея здоровьѣ и здоровьѣ ея матери, но былъ не въ состояніи вымолвить ни одного слова. Наконецъ, пришла тетка съ сыномъ управляющаго, молодымъ докторомъ Хвастовскимъ, который находится при больной пани Целинѣ. Анелька пошла къ столу разливать чай, а я заговорилъ съ теткой. Вскорѣ мы совершенно пришли въ себя и засѣли за чай.
   Я спросилъ о здоровьѣ пани Целипы. Тетушка, въ своемъ отвѣтѣ, часто ссылалась на молодаго доктора, а тотъ обращался со мной съ тѣмъ оттѣнкомъ пренебреженія, съ какимъ свѣжепатентованный ученый трактуетъ невѣждъ и съ какимъ демократъ, ревниво оберегающій свое достоинство даже тогда, когда на него никто не посягаетъ, отвѣчаетъ человѣку, котораго считаетъ за аристократа, Онъ показался мнѣ черезъ-чуръ самоувѣреннымъ и, въ концѣ-концовъ, говорилъ со мною менѣе вѣжливымъ тономъ, чѣмъ я съ нимъ. Это до нѣкоторой степени забавляло меня и давало возможность привести въ порядокъ свои мысли, которыя опять развевались при первомъ взглядѣ на Анельку. Отъ времени до времени я посматривалъ на нее черезъ столъ и не безъ оттѣнка отчаянія повторялъ про себя: "Тѣ же самыя черты, то же самое худенькое личико, въ рамкѣ густыхъ волосъ, та же самая Анелька, почти дѣвочка... та же самая любовь, то же самое счастье, только не мое, на вѣки утраченное!" Въ этомъ заключалось огромное наслажденіе, смѣшанное со страшнымъ страданіемъ. Анелька тоже болѣе или менѣе побѣдила свое волненіе, хотя съ ея лица еще не совсѣмъ сошло выраженіе испуга. Я нашелъ силы предложить ей нѣсколько вопросовъ о здоровьѣ матери, чтобы заключить наши отношенія въ какую-нибудь форму и сдѣлать ихъ насколько-нибудь сносными. До нѣкоторой степени это мнѣ удалось. Она даже сказала мнѣ: "Мама обрадуется, когда увидитъ тебя". Я не повѣрилъ этому, но слушалъ ея голосъ съ закрытыми глазами, какъ самую сладкую музыку. Мало-по-малу мы разговорились. Тетка была въ превосходнѣйшемъ настроеніи, во-первыхъ, по поводу моего пріѣзда, во-вторыхъ, потому, что ея свиданіе съ Кларой привело къ самымъ лучшимъ результатамъ: Клара обѣщала ей дать концертъ. Сходя съ лѣстницы, тетушка столкнулась съ двумя дамами, патронессами другихъ благотворительныхъ учрежденій. Онѣ опоздали,-- и это-то собственно и приводило тетушку въ восторгъ. Она разспрашивала меня о Кларѣ, которая произвела на нее самое лучшее впечатлѣніе. Въ концѣ завтрака, послѣ ряда вопросовъ, я долженъ былъ разсказать кое-что о своихъ путешествіяхъ. Тетушка удивлялась, зачѣмъ я былъ въ Исландіи, и, узнавъ все, что ее интересовало, сказала:
   -- Нужно быть отчаяннымъ человѣкомъ, чтобы ѣхать туда.
   -- Да, я тогда чувствовалъ себя очень нехорошо, -- отвѣтилъ я.
   Анелька въ эту минуту взглянула на меня и въ ея глазахъ я замѣтилъ опять испугъ и нѣмую просьбу. Еслибъ она прямо рукой сжала мое сердце, то не могла бы стиснуть его сильнѣй. Чѣмъ больше я былъ подготовленъ, что она меня приметъ съ торжествующею холодностью, съ злорадствомъ надъ моимъ горемъ, съ презрительнымъ сознаніемъ своего преимущества, тѣмъ болѣе волновало меня и, вмѣстѣ, пригибало къ землѣ это ангельское сочувствіе. Обманули меня всѣ мои разсчеты, всѣ предположенія. Я думалъ, что если она даже и не будетъ хотѣть показаться мнѣ пани Кромицкой, то не съумѣеть сдѣлать этого, и оттолкнетъ меня, и поразитъ, а теперь она даже вовсе не похожа на замужнюю женщину. Это я долженъ былъ напоминать себѣ, что она замужемъ, но въ этихъ напоминаніяхъ не было ничего, кромѣ неописуемаго терзанія.
   У меня есть особенность: при всякомъ моральномъ страданіи бередить свои раны. Я и теперь хотѣлъ было сдѣлать тоже и начать разговоръ объ ея мужѣ, но не могъ. Я чувствовалъ, что это будетъ жестокостью и профанаціей. Вмѣсто того, я выразилъ желаніе навѣстить пани Целину. Анелька вышла и вернулась черезъ минуту.
   -- Мама просить тебя сейчасъ,-- сказала она.
   Мы, вмѣстѣ съ тетушкой, отправились на другую сторону дома. Я чувствовалъ потребность сказать Анелькѣ какое-нибудь доброе слово, которое успокоило бы ее, но меня стѣсняло присутствіе тетки. Впрочемъ, это продолжалось не долго, и я рѣшилъ, что при теткѣ это даже лучше сдѣлать, и у самыхъ дцерей, ведущихъ въ комнату пани Целины, остановился.
   -- Дай мнѣ руку, милая сестра...-- сказалъ я.
   Анелька протянула мнѣ руку. Я чувствовалъ, что она признательна мнѣ за слово: милая сестра, что огромная тяжесть спадаетъ съ ея сердца и что своимъ крѣпкимъ пожатіемъ она хочетъ сказать мнѣ:
   -- О, будемъ друзьями, простимъ все другъ другу!
   -- Надѣюсь, что вы будете жить въ согласіи!-- проворчала тетка при видѣ этой сцены.
   -- Будемъ, будемъ! онъ такой добрый!-- отвѣтила Анелька.
   И, дѣйствительно, въ эту минуту мое сердце было полно доброты. Войдя въ комнату пани Целины, я совершенно искренно и сердечно повидался съ нею. Она отвѣтила мнѣ съ нѣкоторымъ принужденіемъ; было видно, что не бойся она обидѣть тетку, то обошлась бы со мной совсѣмъ холодно. Но я не ставилъ ей этого въ вину,-- ея нерасположеніе ко мнѣ было болѣе чѣмъ справедливо. Быть можетъ, въ ея умѣ образовалось убѣжденіе, что и въ продажѣ ея имѣнія я также виноватъ, что если бы въ своё время я былъ другимъ человѣкомъ, то дѣла приняли бы иной оборотъ.
   Она очень измѣнилась. Давно уже она не встаетъ со своего кресла на колесахъ, на которомъ ее вывозятъ въ садъ въ погожіе дни. Ея и безъ того худощавое лицо кажется теперь почти восковымъ. По всему видно, что когда-то она была очень хороша и, вмѣстѣ съ тѣмъ, несчастна въ теченіе всей своей жизни.
   Я началъ разспрашивать ее о здоровьѣ и выразилъ надежду, что возрождающее вліяніе весны возвратитъ и ей силы. Пани Целина слушала, грустно улыбаясь и покачивая головой, наконецъ, въ глазахъ ея показались двѣ крупныхъ слезы и медленно скатились по исхудалымъ щекамъ.
   Она обратилась ко мнѣ и спросила:
   -- Ты знаешь, что Глуховъ проданъ?
   Очевидно; эта была мысль, которая не оставляла ее ни на минуту, ея вѣчное горе, ея мученіе, ея несчастіе.
   Анелька, услыхавъ вопросъ матери, сразу вспыхнула. Не хорошій это былъ румянецъ, румянецъ стыда и гнѣва. Я поспѣшилъ ей на помощь:
   -- Знаю. Но это или можно возстановить, и тогда никто ничего не потеряетъ; а если это непоправимо, то нужно примириться съ Божьей волей.
   Анелька посмотрѣла на меня благодарными глазами, а пани Целина сказала:
   -- Я уже не обольщаю себя надеждами.
   Неправда: она обманывала себя. Ея глаза не сходили съ моихъ устъ; видимо, она ожидала слово, которое укрѣпило бы тлѣющую въ ней надежду. Мнѣ хотѣлось быть великодушнымъ до конца и я сказалъ:
   -- Необходимости всякій долженъ уступить, и трудно кого-нибудь винить за это; но, съ другой стороны, я думаю, милая тетушка, что нѣтъ такихъ преградъ на свѣтѣ, которыхъ нельзя было бы преодолѣть умѣньемъ и соотвѣтственными средствами.
   Я началъ говорить, что слыхалъ о случаяхъ, когда продажа считалась недѣйствительною, вслѣдствіе ошибокъ или неточностей въ купчей. Кстати, это была неправда, но говоря такъ, я вливалъ бальзамъ въ сердце пани Целины. Я выступилъ также и на защиту Кромицкаго, не упоминая, однако, его имени.
   Нужно сказать, наконецъ, правду. Великодушіе только отчасти диктовало мнѣ мои слова, главнымъ же образомъ я говорилъ потому, что чувствовалъ, что привлекаю къ себѣ Анельку и предстаю предъ ней въ яркомъ свѣтѣ доброты и благородства.
   И Анелька? дѣйствительно, была мнѣ благодарна. Когда мы съ тетушкой уходили, она побѣжала за нами и, протягивая мнѣ руку, проговорила:
   -- Благодарю тебя за маму.
   Вмѣсто отвѣта, я молча поднесъ ея руку къ своимъ губамъ. Тетушка тоже была тронута моею добротой. Разставшись съ нею, я пошелъ съ сигарою въ садъ, чтобы привести въ порядокъ свои впечатлѣнія и поладить со своими мыслями, но встрѣтилъ въ саду молодаго доктора Хвастовскаго, совершающаго свою утреннюю прогулку. Такъ какъ мнѣ хотѣлось всѣхъ обитателей Плошова привлечь на свою сторону, то я приблизился къ Хвастовскому и началъ; разспрашивать его о здоровьѣ пани Целины со всѣмъ почтеніемъ, на которое можетъ разсчитывать знаніе и солидность. Я видѣлъ, что это сильно льстило доктору; черезъ минуту онъ отбросилъ свою демократическую бдительность, готовую въ каждую минуту распустить хохолъ на головѣ, и распространился о болѣзни матери Анельки съ тѣмъ торопливымъ жаромъ, какой обыкновенно проявляютъ молодые адепты науки, пока сомнѣніе не успѣло закоптить ихъ своимъ дымомъ. Говоря, онъ поминутно употреблялъ латинскіе термины, какъ будто говорилъ съ другимъ врачомъ. Его крѣпкая, здоровая фигура, его сила словъ и взгляда произвели на меня выгодное впечатлѣніе; я видѣлъ въ немъ воплощеніе той новой, совершенно непохожей на геніевъ безъ портфеля, генераціи, о которой когда-то такъ много наговорилъ мнѣ Снятыньскій. Ходя по длиннымъ аллеямъ парка, мы завели, наконецъ, такъ называемый идейный разговоръ, заключающійся, какъ извѣстно, въ большой степени, въ цитированіи заглавій разныхъ книжекъ. Хвастовскій то, что знаетъ, конечно, знаетъ лучше меня, но я читалъ больше его и могу думать, что привелъ его въ изумленіе. По временамъ онъ смотрѣлъ на меня почти враждебно, какъ будто бы считалъ вторженіемъ въ чужія права то, что человѣкъ, котораго онъ занесъ въ число аристократовъ, позволяетъ себѣ знать такую-то книгу или такого-то автора. Вмѣсто этого, я очаровалъ его свободой моихъ воззрѣній. Правда, мой либерализмъ отличается уваженіемъ ко всякому мнѣнію, потому что сомнѣвается во всемъ; однако, уже одно то, что человѣкъ, съ такимъ состояніемъ и положеніемъ, какъ я, не стоить на ретроградной точкѣ зрѣнія, совершенно привлекло ко мнѣ симпатіи молодаго радикала. Въ концѣ разговора мы чувствовали себя какъ люди, вполнѣ объяснившіеся и понявшіе другъ друга.
   Я думаю, что современемъ стану для доктора Хвастовскаго исключеніемъ изъ правила. Давно уже я замѣтилъ, что въ Польшѣ какъ каждый шляхтичъ имѣетъ своего жида, котораго выдѣляетъ изъ общей кассы жидовъ, такъ у каждаго демократа есть свой аристократъ, къ которому онъ питаетъ особенную слабость.
   При прощаньи я спросилъ Хвастовскаго о его братьяхъ. По его словамъ, одинъ изъ нихъ построилъ пивной заводъ въ Плошовѣ, другой открылъ книжную торговлю учебниками въ Варшавѣ, третьяго, окончившаго курсъ въ коммерческой школѣ, взялъ Кромицкій, въ качествѣ своего помощника, на Востокъ.
   -- Больше всего везетъ пивовару, -- сказалъ молодой докторъ,-- но всѣ мы работаемъ и, можетъ быть, до чего-нибудь и доработаемся. Счастье, что отецъ потерялъ состояніе, иначе мы сидѣли бы каждый на своемъ клочкѣ земли и, въ концѣ-концовъ, разорились бы, какъ отецъ.
   Несмотря на то, что мой умъ былъ не только занятъ, но даже прямо поглощенъ совсѣмъ другимъ, я слушалъ доктора съ нѣкоторымъ интересомъ. Вотъ, подумалъ я, люди не переученные, но, и во мракѣ не блуждающіе. Оказывается, что въ нашемъ краю есть люди, которые могутъ что-то дѣлать, которые составляютъ здоровое звено между изнѣженностью и варварствомъ. Можетъ быть, такія наслоенія образуются только въ большихъ городахъ, можетъ быть, ихъ каждый день пополняютъ десятки сыновей разорившейся шляхты, которые по необходимости усвоиваютъ мѣщанскія традиціи труда и вносятъ въ него свои здоровые мускулы и нервы. Невольно припоминалось мнѣ, какъ Снятыньскій кричалъ на меня съ верхней площадкѣ лѣстницы: "Изъ васъ ничего не выйдетъ, но изъ вашихъ дѣтей могутъ еще выйти люди, -- вы должны только для этого разориться, иначе и ваши внуки не примутся за работу!" А вотъ сыновья пана Хвастовскаго взялись за нее и пробиваются въ свѣтъ при помощи силы только своихъ рукъ. И я, еслибъ у меня не было средствъ, также долженъ былъ бы взяться за что-нибудь и, можетъ быть, Выработалъ бы себѣ ту рѣшимость, которой мнѣ недоставало въ жизни.
   Докторъ простился со мной вскорѣ, -- ему нужно было навѣстить одного больнаго въ Плошовѣ. Больной этотъ былъ дьячокъ, воспитанникъ варшавской семинаріи, сынъ одного изъ плошовскихъ крестьянъ. У него была чахотка въ послѣднемъ фазисѣ. Тетка помѣстила его въ одномъ изъ своихъ флигелей и навѣщала каждый день вмѣстѣ съ Анелькой. Узнавъ объ этомъ, я отправился къ нему и, вопреки моему ожиданію, вмѣсто умирающаго, нашелъ молодаго человѣка съ лицомъ худымъ, но румянымъ, полнымъ жизни и веселости. По мнѣнію доктора, то была послѣдняя вспышка догорающей лампы. За молодымъ человѣкомъ ухаживала мать, которая излила на меня, по адресу тетки, такой потокъ благословеній, что, при желаніи, я могъ бы въ немъ утопиться.
   Анелька сегодня не пришла навѣстить больнаго,-- она все время пробыла у матери. Я видѣлъ ее только за обѣдомъ, при которомъ присутствовала и пани Целина,-- ее каждый день привозятъ обѣдать на креслѣ. Очень естественно, что Анелька просидѣла цѣлое утро съ матерью, но мнѣ почему-то показалось, что она избѣгаетъ встрѣчи со мной. Отношенія наши современемъ должны уясниться, но я понимаю, что на первое время должна проявляться нѣкоторая натянутость. У Анельки такое чуткое, впечатлительное сердце, что она съумѣеть держать себя съ тактомъ въ нашемъ ще котливомъ положеніи, но у ней нѣтъ той свѣтской опытности, которая позволяетъ человѣку держаться свободно при всякихъ, даме самыхъ трудныхъ условіяхъ. Такая опытность приходитъ съ лѣтами, когда живые источники чувствъ начинаютъ высыхать, а душа входитъ въ соглашенія съ внѣшними условіями жизни.
   Съ своей стороны я далъ понять Анелькѣ, что не питаю къ ней ни недовольства, ни ненависти, потому что такъ мнѣ продиктовало сердце. Наконецъ, я не буду никогда говорить съ нею о прошломъ и поэтому сегодня не старался остаться съ нею одинъ-на-одинъ За вечернимъ чаемъ мы говорили о вещахъ, имѣющихъ общее значеніе, о томъ, что слышно у насъ и за границей. Тетка все разспрашивала о Кларѣ, которая сильно ее заинтересовала; я сообщилъ что зналъ, и вскорѣ нашъ разговоръ перешелъ на артистовъ вообще Тетушка, не отдавая себѣ отчета, почему, смотритъ на артистовъ, какъ на людей, которыхъ Господь Богъ сотворилъ только для того, чтобъ отъ времени до времени кто-нибудь показывалъ ихъ ві пользу бѣдныхъ. Я же утверждалъ, что артистъ, разъ онъ обладаетъ сердцемъ чистымъ, наполненнымъ не мелкимъ самолюбіемъ, а любовью къ искусству, можетъ быть самымъ счастливымъ человѣкомъ въ мірѣ, ибо постоянно находится въ общеніи съ чѣмъ-то безконечнымъ и идеально-совершеннымъ. Все зло происходить изі жизни, изъ искусства вытекаетъ только счастье. Это, дѣйствительно, мое мнѣніе, подкрѣпленное многочисленными наблюденіями Анелька была на моей сторонѣ и если я записываю нашъ сегодняшній разговоръ, то потому, что меня поразила одна деталь, незначительная для другихъ, но очень важная для меня. Когда мы говорили объ успокоивающемъ вліяніи искусства, Анелька сказала: "Музыка -- это самое лучшее утѣшеніе". Я увидалъ изъ этого, что она несчастна, и сама сознаетъ это. Наконецъ, для меня въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія.
   Даже лицо ея не похоже на лицо счастливой женщины. Оно стало еще болѣе прекраснымъ, на немъ выражается спокойствіе, даже ясность, но спокойствіе холодное, не согрѣтое внутреннею веселостью. Я замѣтилъ, что щеки ея покрылись легкимъ желтоватымъ оттѣнкомъ, точно слоновая кость. Я не спускалъ съ нея глазъ, и это доставляло мнѣ невыразимое наслажденіе. Она все такая же, какою мнѣ рисовали ее мои мечты, то же самое лицо, тѣ же самыя длинныя рѣсницы, тѣ же глаза, которые кажутся черными, хотя они и не черные на самомъ дѣлѣ. Все въ ней привлекаетъ меня до такой степени, что, еслибъ я никогда не видалъ ее раньше и еслибъ ее поставили среди тысячи самыхъ прекраснѣйшихъ женщинъ и дали бы мнѣ право выбора, я подошелъ бы прямо въ ней и сказалъ бы: вотъ моя избранница! Можетъ быть, есть на свѣтѣ и болѣе прекрасныя, но нѣтъ такой, которая больше подходила бы въ идеалу женщины, живущему въ сердцѣ каждаго мужчины, а она -- прямое воплощеніе моего идеала. Кажется, она замѣтила, что я гляжу на нее и восхищаюсь.
   Выѣхалъ я изъ Плошова въ сумерки. Я былъ такъ оглушенъ впечатлѣніями дня, и мои предположенія и надежды были до такой степери разбиты въ прахъ, что во время дороги не могъ, да и теперь не могу, по обычной привычкѣ, углубиться въ самого себя. Я разсчитывалъ найти пани Кромицкую, а нашелъ Анельку. Вотъ фактъ. Одинъ Богъ знаетъ, какія послѣдствія могутъ выйти изъ этого для насъ обоихъ. Думая объ этомъ, я испытываю и величайшее счастье, и какъ будто чувство разочарованія. Теоретически я былъ правъ, предполагая, что послѣ замужства въ ней произойдетъ рядъ психическихъ перемѣнъ, которымъ подвергается каждая женщина, и могъ разсчитывать, что эта женщина дастъ мнѣ понять, что довольна своимъ выборомъ. Нѣтъ на свѣтѣ такой, которая отказала бы себѣ въ удовольствіи похвастаться собственнымъ счастьемъ... А такъ какъ я знаю самого себя, знаю свою впечатлительность и свои нервы, то готовъ присягнуть, что въ такомъ случаѣ возвращался бы полный горечи, ироніи, гнѣва, но излеченный. А вышло все иначе, совсѣмъ иначе. Это существо обладаетъ такою безпредѣльною сердечною добротой, что всякая мѣра, которую я прилагалъ къ человѣческой добротѣ, оказывается недостаточной для нея. Что наступитъ вслѣдъ за этимъ, что будетъ со мной,-- я не хочу и думать. Жизнь моя могла бы сплыть тихою и спокойною рѣкой въ то море, куда сплываетъ все, а теперь она водопадомъ свергается въ пропасть. Но пусть будетъ, что будетъ. Въ самомъ дурномъ случаѣ я буду страшно несчастенъ, но я не почивалъ на розахъ и передъ тѣмъ, съ моею ужасною пустотой въ душѣ. Кажется, отецъ говорилъ мнѣ, что изъ жизни должно что-нибудь вырости, потому что это право природы. Коли должно, такъ и выростетъ. Правда, что даже и въ пустынѣ жизненныя силы, скрытыя въ нѣдрахъ земли, стремятся къ нему стройными стволами финиковыхъ пальмъ.
   

21 апрѣля.

   Живу я какъ будто въ Варшавѣ, но на самомъ дѣлѣ четыре дня провелъ въ Плошовѣ. Пани Целинѣ лучше, за то дьячокъ Латышъ умеръ третьяго дня. Докторъ Хвастовскій называетъ его болѣзнь "великолѣпнымъ теченіемъ туберкулезнаго процесса" и съ трудомъ скрываетъ свое удовольствіе, что конецъ этого великолѣпнаго теченія онъ предсказалъ чуть ли не за часъ. Мы навѣстили покойника за двѣнадцать часовъ до смерти. Онъ шутилъ съ нами и былъ полонъ надеждъ,-- лихорадка его ослабѣла, что было, впрочемъ, слѣдствіемъ возростающей слабости. Вчера утромъ мы сидѣли съ Анелькой на балконѣ, когда пришла мать бѣднаго дьячка и начала разсказывать о его смерти съ обычною крестьянскою манерой, гдѣ горе перемѣшивается съ полнѣйшимъ примиреніемъ съ совершившимся фактомъ. Я слушалъ съ сочувствіемъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, съ любопытствомъ, потому что, при столкновеніи съ народомъ, я обращалъ на него мало вниманія. Какимъ страннымъ языкомъ говорятъ эти люди! Старая крестьянка на наше привѣтствіе упала намъ въ ноги, а потомъ, прикрывъ глаза ладонью, начала голосить:
   -- О, Іисусъ сладчайшій, о Пресвятая Марія! Умеръ мой родименькій, умеръ! Къ Богу ушелъ, не хотѣлъ оставаться съ отцомъ, съ матерью. И никакое лѣкарство не помогло. И вино ему давали понапрасну.-- и вино не помогло. О, Іисусе сладчайшій!
   Въ голосѣ ея слышалось неподдѣльное материнское горе, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, было видно, что она какъ будто исполняетъ какой-то давно заученный обрядъ. Я до сихъ поръ не слыхалъ, какъ плачутъ крестьянки послѣ смерти ближнихъ, но увѣренъ, что всѣ они плачутъ одинаково, подчиняясь какому-то деревенскому установленію.
   Анелька, со слезами на глазахъ и чисто-женскимъ, мягкимъ сочувствіемъ, начала разспрашивать о подробностяхъ смерти, догадываясь, что разсказъ доставитъ облегченіе бѣдной женщинѣ. И; дѣйствительно, старушка начала разсказывать чуть не съ жаромъ:
   -- Когда батюшка ушелъ отъ него со св. причастіемъ, я говорю ему: умрешь ли ты, не умрешь, воля Божья! Ты хорошо приготовился къ смерти, теперь усни. Онъ говоритъ: хорошо!-- и задремалъ, и я задремала, а то, видитъ Богъ, три ночи безъ сна промаялись. Только при первыхъ пѣтухахъ пришелъ мой старикъ и разбудилъ меня,-- а онъ все спитъ и спитъ. Я говорю старику: охъ, не померъ ли онъ? Старикъ говоритъ: можетъ, и померъ,-- тронулъ его, а онъ проснулся и говоритъ: мнѣ легче. Полежалъ чуть-чуть и началъ усмѣхаться. Какъ я увидѣла это, такъ меня злость взяла, я и говорю: ты чего же надъ горемъ моимъ смѣешься? А это онъ смерти своей усмѣхался, началъ тяжело дышать, а къ разсвѣту и Богу душу отдалъ.
   Тутъ она снова начала стонать, а потомъ предложила намъ сходить посмотрѣть на покойника. Она одѣла его и теперь онъ лежатъ "красавчикъ, какъ картинка писанная". Анелька готова была пойти съ ней, но я удержалъ ее; наконецъ, баба скоро забыла о своемъ предложеніи и перешла опять къ своему несчастію. Мужъ ея былъ когда-то зажиточнымъ человѣкомъ, но все истратилъ на образованіе сына. Землю продали сосѣдямъ десятину за десятиною, теперь осталась у нихъ одна хатка, а земли нѣтъ. Тысячу двѣсти рублей истратили. Думали, что подъ старость сынъ ихъ пріютить, а сына-то Богъ прибралъ. Старушка съ чисто-крестьянскою покорностью сообщила намъ, что они уже уложились съ мужемъ, что сейчасъ же послѣ похоронъ пойдутъ "съ рукой". Казалось, это ее ни мало не устрашало,-- напротивъ, она говорила объ этомъ съ чувствомъ затаеннаго самодовольства и боялась только, какъ бы ее не задержали въ волостномъ судѣ съ свидѣтельствомъ. Въ ея разсказѣ тысячи реальныхъ мыслей мѣшались съ воззваніями къ Господу Іисусу и Матери Божьей, со слезами и вздохами.
   Анелька побѣжала въ комнату и черезъ минуту возвратилась съ деньгами; но мнѣ пришла въ голову другая мысль, которая показалась мнѣ очень удачной. Я удержалъ руку Анельки и спросилъ у старухи:
   -- Такъ вы истратили тысячу рублей на воспитаніе сына?
   -- Тысячу двѣсти, пане. Мы думали, что когда онъ будетъ пробощемъ, то пріютитъ насъ у себя въ домѣ, но Богъ судилъ намъ не ксёндзовскій домъ, а церковную паперть.
   -- Я вамъ подарю эти тысячу двѣсти рублей. Обзаведитесь опять хозяйствомъ и живите себѣ спокойно.
   Я сдѣлалъ бы это тотчасъ, но у меня не было съ собой денегъ. Впрочемъ, я могъ взять ихъ изъ тетушкиной кассы, и потому приказалъ старухѣ придти черезъ часъ. Она была такъ изумлена, что долго смотрѣла на меня вытаращенными глазами, а потомъ съ крикомъ упала мнѣ въ ноги. Вскорѣ она оправилась,-- ей нужно было поскорѣй бѣжать къ мужу, сообщить ему добрую вѣсть. Мы остались съ Анелькой вдвоемъ. Она тоже была взволнована, тоже въ первую минуту не находила словъ, но потомъ начала повторять:
   -- Какой ты добрый, какой ты добрый!,
   Но я пожалъ плечами и отвѣчалъ Анелькѣ такимъ тономъ, какъ будто бы говорилъ о совершенно обыкновенномъ дѣлѣ:
   -- Я, милая Анелька, сдѣлалъ это вовсе не по добротѣ, не изъ сочувствія къ людямъ, которыхъ вижу въ первый разъ въ жизни. Я сдѣлалъ это единственно потому, что ты интересуешься ими, и думаю, что этимъ доставилъ тебѣ удовольствіе. Иначе я отдѣлался бы отъ нихъ какимъ-нибудь незначительнымъ пожертвованіемъ.
   Говоря такъ, я говорилъ истинную правду. Люди эти занимали меня столько же, сколько всякій другой нищій, но я потратилъ бы вдвое, втрое больше, чтобъ сдѣлать удовольствіе Анелькѣ. При томъ, я сказалъ ей это нарочно, потому что отлично понималъ, какое впечатлѣніе подобныя слова производятъ на женщиу; они не имѣютъ формы признанія въ любви, но значатъ почти столько же, сколько признаніе. Это почти тоже, какъ еслибъ я сказалъ ей: для тебя я сдѣлалъ бы все, потому что ты для меня -- все. И, что больше, никакая женщина не можетъ отвергать подобныхъ признаній и не имѣетъ права обижаться на нихъ. Кромѣ того, мнѣ хотѣлось намекнуть Анелькѣ на мои чувства къ ней.
   Я смягчилъ только скрытый смыслъ моихъ словъ тѣмъ, что говорилъ такимъ тономъ, какъ будто рѣчь шла о самой обыкновенной вещи, о которой и разговаривать не стоитъ. Анелька, однако, поняла все, опустила глаза и не знала, что отвѣтить мнѣ. Съ величайшимъ замѣшательствомъ она, все-таки, сказала, что должна идти къ матери, и оставила меня одного.
   Я сознаю совершенно ясно, что, поступая такимъ образомъ, я вселяю въ душу Анельки мысли, чуждыя ей, тревожныя мысли. Но съ удивленіемъ я вижу, что если, съ одной стороны, это возмущаетъ мою совѣсть, пробуждаетъ тревожное опасеніе за спокойствіе существа, за которое я отдалъ бы всю свою жизнь, то, съ другой, доставляетъ мнѣ какую-то кровожадную радость, какъ будто я удовлетворяю врожденному человѣку инстинкту разрушенія. Я также убѣжденъ, что тутъ мнѣ ни въ чемъ не могутъ помочь ни сознаніе творимаго мною зла, ни застарѣлые, наслѣдственные предразсудки. У меня черезъ-чуръ слабый характеръ, чтобы я умѣлъ и могъ остановиться на этой дорогѣ, въ особенности при наличности того непреоборимаго, неизъяснимаго очарованія, которое производитъ на меня эта женщина. Вотъ теперь-то я ужь несомнѣнно похожъ на того индѣйца, который попалъ въ водоворотъ, сложилъ свои весла и отдался во власть теченія. Я даже не думаю о своихъ винахъ, о томъ, что все могло бытъ иначе, что мнѣ нужно было только протянуть руку, чтобы добыть ту женщину, о которой я теперь говорю самому себѣ: для кого стоитъ жить, если не для нея? кого стоитъ любить, если не ее? Я впадаю въ детерминизмъ и часто мнѣ кажется, что иначе быть не могло, что моя неспособность къ жизни вырабатывалась цѣлыми поколѣніями, которыя давно уже исчерпали запасъ жизни, что я такимъ былъ и такимъ есть, какимъ долженъ быть и буду, и что мнѣ ничего не осталось, какъ сложить весла.
   Сегодня утромъ мы съ теткой и Анелькой были на похоронахъ молодаго дьячка. Погода стояла все время благопріятная, похороны происходили утромъ и не утомили дамъ,-- костелъ и кладбище недалеко отъ дома. Странное зрѣлище представляетъ деревенская погребальная процессія, начиная съ ксёндза и гроба на телѣгѣ и кончая тѣсною толпой крестьянъ и крестьянокъ. Все это поетъ необычайно унылыя пѣсни, напоминающія халдейскую музыку. Въ концѣ процессіи мужчины и женщины разговариваютъ какимъ-то соннымъ, тягучимъ голосомъ, начиная почти каждую фразу словами: "охъ, вы мои!..." Выраженіе это я слышалъ каждую минуту. Одинаково странное впечатлѣніе во время такого обряда, какъ похороны, производитъ яркій цвѣтъ платковъ на головахъ дѣвушекъ. Мы шли по рябиновой аллеѣ до костела и когда процессія входила на освѣщенное мѣсто, эти платки -- желтые, красные, синіе -- такъ весело пестрѣли на солнцѣ, что еслибъ не ксёндзъ, еслибъ не телѣга съ гробомъ, нашу процессію можно было бы принять за свадебную. Я замѣтилъ также, съ какимъ удовольствіемъ деревенскіе люди идутъ за гробомъ. Вообще, смерть не производитъ на нихъ сильнаго впечатлѣнія; можетъ быть, они видятъ въ ней вѣчный отдыхъ. Когда мы остановились у могилы, я только на немногихъ лицахъ замѣтилъ вниманіе и серьезность,-- ни малѣйшей тѣни, ни малѣйшаго слѣда думы, что это -- неумолимый конецъ жизненной трагедіи, за которымъ слѣдуетъ какой-то страшный и никому невѣдомый эпилогъ. Я смотрѣлъ на Анельку въ то время, когда она наклонилась взять горсть земли, чтобы бросить на крышку гроба. Она была немного блѣднѣе обыкновеннаго, а такъ какъсолнце свѣтило ей прямо въ лицо, то по немъ можно было читать, лакъ по раскрытой книгѣ..
   Я готовъ былъ поклясться, что въ эту минуту она думаетъ о своей смерти. Мнѣ показалось это просто невозможнымъ, какою-то дикою, уродливою мыслью, чтобъ это лицо, полное такой свѣжей молодости, бьющей изъ каждой черты, могло когда-нибудь побѣлѣть, окаменѣть, покрыться оттѣнкомъ могильной темноты.
   И я почувствовалъ, какъ холодъ сковалъ всѣ мои мысли. Пришло мнѣ въ голову, что первый обрядъ, на которомъ мы присутствуемъ съ Анелькой въ Плошовѣ, -- похороны. Какъ смертельно больной человѣкъ, который утратилъ вѣру въ научную медицину, готовъ повѣрить въ снадобье знахаря, такъ смертельно больная, во всемъ сомнѣвающаяся душа готова увѣровать даже въ предразсудки. Очевидно, никто не стоитъ такъ близко къ безднѣ мистицизма, какъ безпощадный скептикъ. Тѣ, которые усомнились въ идеалахъ религіозныхъ и соціальныхъ, тѣ, которые утратили вѣру въ могущество знанія и человѣческаго разума,-- вся эта масса людей, по большей части развитыхъ, сбившаяся съ дороги, лишенная всякихъ догматовъ, всякихъ надеждъ, теперь все болѣе и болѣе погружается во мглу мистицизма. Онъ выступаетъ повсюду съ обычно силой реакціи противъ теперешней жизни, основывающейся на положительномъ ограниченіи человѣческой мысли, на подавленіи идеаловъ, на погонѣ за наслажденіями. Человѣческій духъ начинаетъ разрушать зданіе, въ которомъ ему велѣли жить, потому что зданіе это во всѣхъ отношеніяхъ напоминаетъ биржу. Кончается одна эпоха, наступаетъ какая-то эволюція. Не разъ приходило мнѣ въ голову и приводило меня въ изумленіе, что, напримѣръ, новые великіе романисты даже сами не знаютъ, какъ мало имъ недостаетъ, чтобы сдѣлаться мистиками. Нѣкоторые, впрочемъ, поняли, что обратились въ мистиковъ, и открыто признаются въ этомъ. Почти въ каждой книжкѣ, которую я раскрывалъ въ послѣднее время, я видѣлъ не душу человѣческую, не волю и личныя страсти, а какія-то общія фатальныя силы, независящія отъ отдѣльныхъ явленій, живущія сами въ себѣ, какъ гётевскія матери.
   Что касается меня, то, вѣроятно, и я на границѣ. Я вижу это и не боюсь. Пропасть притягиваетъ,-- меня лично притягиваетъ такъ сильно, что, если бы можно было, я сейчасъ же спустился бы на самое дно, и спущусь, когда будетъ можно.
   

28 апрѣля.

   Упиваюсь жизнью въ Плошовѣ, лицезрѣніемъ Анельки и забываю, что она принадлежитъ другому. Тотъ Кромицкій, который сидитъ гдѣ-то въ Баку или еще дальше, кажется мнѣ какимъ-то фантастическимъ существомъ, лишеннымъ всякой реальности, какимъ-то зломъ, которое рано или поздно должно придти, какъ, напримѣръ, придетъ смерть, а о смерти не могу же я думать постоянно. По вчера я вспомнилъ и о memento mori. На первый взглядъ пустая и обыденнѣйшая вещь! Утромъ, за чаемъ, Анелька получила два письма. Тетка спросила, не отъ мужа ли? Анелька отвѣтила: "да". Услыхавъ это, я испыталъ такое впечатлѣніе, которое долженъ испытывать осужденный, который наканунѣ казни видитъ сонъ и котораго на самомъ интересномъ мѣстѣ будятъ, потому что пришло время стричь волосы и идти подъ ножъ гильотины. Я сразу увидалъ съ небывалою до сихъ поръ ясностью всю силу моего несчастія. Это зловѣщее предчувствіе осталось во мнѣ на цѣлый день, тѣмъ болѣе, что тетушка, казалось, поклялась меня мучить.
   Анелька хотѣла отложить чтеніе письма до конца завтрака, но тетка приказала читать сейчасъ же, а потомъ начала разспрашивать, какъ поживаетъ Кромицкій.
   -- Благодарю, тетя, хорошо,-- отвѣтила Анелька.
   -- А какъ идутъ его дѣла?
   -- Слава Богу! Пишетъ, что не ожидалъ такого успѣха.
   -- Когда возвратится?
   -- Говорить, что какъ только будетъ можно.
   И я, съ моею впечатлительностью, долженъ былъ выслушать столько вопросовъ и столько отвѣтовъ! Если бы тетка съ Анелькой завели какой-нибудь неправдоподобный, циническій разговоръ, то и онъ меньше истерзалъ бы мои нервы. Въ первый разъ по пріѣздѣ въ Плошовъ я почувствовалъ къ Анелькѣ злобу и негодованіе. "Имѣй же, по крайней мѣрѣ, хоть каплю милосердія, не распространяйся при мнѣ объ этомъ человѣкѣ, не благодари за вопросъ о его здоровьѣ и не говори: слава Богу!" -- подумалъ я про себя. Тѣмъ временемъ она вскрыла другое письмо, посмотрѣла на дату, сказала: "Это старое",-- и начала читать. Я посмотрѣлъ на ея наклоненную голову, на проборъ ея волосъ и мнѣ казалось, что это чтеніе длится несносно долго. Я понялъ сразу, что этихъ людей, то-есть ее и Кромицкаго, соединяетъ цѣлый міръ общихъ интересовъ и цѣлей, что они связаны неразрывными узлами, что, въ силу неизбѣжныхъ условій, они должны все болѣе и болѣе чувствовать эту связь и взаимную принадлежность другъ другу. Я понялъ, что стою и буду стоять внѣ ея души, хотя бы даже мнѣ удалось завоевать ея взаимность. До сегодня я только чувствовалъ глубину моего горя такъ, какъ можно чувствовать пропасть подъ завѣсой густаго тумана. Теперь туманъ разсѣялся и я увидѣлъ бездну во всемъ ея грозномъ величіи. Въ особенностяхъ моей организаціи лежитъ то, что чѣмъ сильнѣе давленіе испытываю я, тѣмъ сильнѣе во мнѣ проявляется сопротивленіе. Моя любовь до сихъ поръ не смѣла хотѣть чего-нибудь, но въ эту минуту зависть начала страстно желать уничтоженія и попранія всѣхъ этихъ неумолимыхъ правъ, этихъ узловъ и этой зависимости. Анелька читала не болѣе двухъ минутъ, но и въ это время я прошелъ всю шкалу терзаній, тѣмъ болѣе, что, какъ обыкновенно, меня удручали и другія мысли, касающіяся анализа и критики моихъ страданій. Я говорилъ себѣ, что это возбужденіе и горечь, которую я испытываю, носятъ смѣшной характеръ женскаго каприза; дальше я думалъ, что съ такими нервами нельзя жить и, наконецъ, поставилъ себѣ такой вопросъ: если столь простыя вещи, какъ то, что мужъ пишетъ женѣ, а она читаетъ его письма, приводятъ тебя къ полному разстройству нравственнаго равновѣсія, то что же будетъ, когда онъ пріѣдетъ сюда и ты будешь каждую минуту видѣть и убѣждаться въ ихъ вѣчной принадлежности другъ другу?
   Я отвѣчалъ себѣ: "я убью его!" -- и вмѣстѣ съ этимъ чувствовалъ всю смѣхотворность и глупость этого отвѣта.
   Легко понять, что подобные вопросы не успокоивали меня. Анелька, прочтя письмо, сейчасъ же замѣтила, что я нахожусь въ ненормальномъ состояніи, и начала бросать на меня безпокойные взгляды. Это одна изъ тѣхъ нѣжныхъ организацій, которыя требуетъ вокругъ себя атмосферы пріязни, иначе имъ становится и дурно, и страшно. Происходитъ это изъ неизмѣримой чуткости сердца. Я понимаю, что въ то время, когда старикъ Хвастовскій обѣдалъ не у сына-пивовара, а въ плошовскомъ домѣ, и тетушка грызлась съ нимъ ежедневно, Анелька, прежде чѣмъ удостовѣрилась въ благодушіи этой грызни, боялась и не могла выносить ее равнодушно. Теперь Анельку, очевидно, обезпокоило мое возбужденіе, хотя она и не могла понять его причины. Она спросила меня о концертѣ Клары, а глаза ея прямо говорили: что съ тобой?
   Я отвѣчалъ ей холоднымъ взглядомъ; я не могъ простить ей ни этихъ писемъ, ни разговора съ теткой. Сейчасъ же послѣ чая я всталъ и заявилъ, что долженъ ѣхать въ Варшаву.
   Тетка хотѣла, чтобъ я остался обѣдать, и послѣ обѣда, согласно первоначальному договору, вмѣстѣ ѣхать на концертъ. Но я отвѣтилъ, что у меня въ Варшавѣ есть дѣла, не терпящія отлагательства, на самомъ же дѣлѣ мнѣ хотѣлось остаться одному.
   -- Мнѣ хотѣлось бы какъ-нибудь отблагодарить нашу артистку,-- сказала тетушка,-- и я все думаю, не пригласить ли ее на одинъ день въ Плошовъ.
   Очевидно, тетушка считаетъ приглашеніе въ Плошовъ такою великою наградой, что раздумываетъ, не будетъ ли это для Клары черезъ-чуръ много.
   Черезъ минуту она прибавила:
   -- Если бы я была увѣрена, что эта особа принадлежитъ къ хорошему обществу...
   -- Госпожа Гильстъ -- другъ румынской королевы,-- перебилъ я нетерпѣливо,-- и каждый годъ проводитъ у нея нѣсколько недѣль. Если для кого-нибудь и будетъ честь, то, конечно, для насъ.
   -- Ну, ну!-- проворчала тетка.
   При прощаньи я обратился къ Анелькѣ:
   -- А ты собираешься съ тетушкой на концертъ?
   -- Я должна быть при мамѣ и, кромѣ того, мнѣ нужно писать письма.
   -- О, если дѣло идетъ о чувствахъ тоскующей супруги, то я не мѣшаю.
   Въ первую минуту иронія этихъ словъ принесла мнѣ облегченіе. Пусть знаетъ, что я ревнивъ; она, какъ ея мать и тетушка, и принадлежитъ къ числу женщинъ ангельскаго сорта, не допускающихъ существованія зла. Пусть она пойметъ, что я люблю ее, пусть эта мысль войдетъ внутрь ея, пусть она освоивается съ этимъ понятіемъ, пусть начнетъ тревожиться, бороться съ нимъ. Внести въ ея душу такой чуждый ей, разлагающій элементъ, такой ферментъ... да это уже почти побѣда. Посмотримъ, что будетъ дальше!
   Облегченіе было минутное, но сильное, похожее на злорадство. Но въ экипажѣ меня охватило недовольство самимъ собою и гнѣвъ. Недовольство происходило отъ того, что я понималъ, что все сказанное и передуманное мною мелочно, основано на игрѣ исковерканныхъ нервовъ, прилично болѣе истерической женщинѣ, чѣмъ мужчинѣ. Дурно я себя чувствовалъ по дорогѣ въ Варшаву, гораздо хуже, чѣмъ въ тотъ разъ, когда ѣхалъ въ Плошовъ по возвращеніи изъ-за границы. Я остановился на мысли, что та страшная неспособность къ жизни, которая тяготѣетъ, какъ фатумъ, надъ людьми, подобными мнѣ, а надо мною въ особенности, зависитъ отъ того, что женскій элементъ въ нашихъ характерахъ преобладаетъ надъ мужскимъ. Я не хочу сказать, чтобы мы были физически женственными, трусами, людьми безъ энергіи. Нѣтъ, тутъ дѣло не въ томъ; предпріимчивости и отваги у насъ если не больше, то и не меньше, чѣмъ у другихъ; каждый изъ насъ готовъ сѣсть на неосѣдланнаго коня и ѣхать, куда нужно. Но съ психической точки зрѣнія о каждомъ изъ насъ можно было бы сказать она, а не онъ. Въ нашемъ духовномъ устройствѣ -- отсутствіе спокойнаго, синтетическаго равновѣсія, презрѣнія къ мелочамъ. Всякій вздоръ насъ разстроиваетъ, огорчаетъ, лишаетъ спокойствія, вслѣдствіе чего на каждомъ шагу мы жертвуемъ вещами неизмѣримо важными вещамъ неизмѣримо ничтожнымъ. Доказательство -- мое прошлое. Вѣдь, я пожертвовалъ невыразимымъ счастьемъ всей жизни, своею будущностью и будущностью любимой женщины только потому, что въ письмѣ тетки упоминалось о намѣреніи какого-то Кромицкаго присвататься къ Анелькѣ. Нервы мои закусили удила и понесли меня туда, куда я вовсе не хотѣть. Это было ничто иное, какъ проявленіе болѣзни воля. Но такою болѣзнью страдаютъ только онѣ, а не они. Что-жь удивительнаго, что и теперь я дѣйствую какъ истерическая женщина? Это -- несчастіе, которое я принесъ съ собою на свѣтъ, которое вырабатывалось рядомъ поколѣній, съ прибавкой всѣхъ условій жизни, какою мы должны жить.
   Однако, это снятіе отвѣтственности съ себя не принесло мнѣ никакого утѣшенія. Я намѣревался навѣстить Клару, но у меня страшно разболѣлась голова и прошла только вечеромъ, передъ самымъ пріѣздомъ тетки.
   Тетка нашла меня уже одѣтымъ и мы вскорѣ отправились на концертъ, который удался во всѣхъ отношеніяхъ. Слава Клары привлекла весь литературный и музыкальный міръ, а благотворительная цѣль концерта -- представителей высшаго общества. Я нашелъ множество своихъ знакомыхъ, между прочимъ, Снятыньскихъ. Зала была набита биткомъ, но я былъ такъ злобно настроенъ, нервы мои такъ разыгрались, что меня все сердило. Не знаю почему во мнѣ возникло опасеніе, что Клара потерпитъ фіаско. Случилось такъ, что какая-то афиша зацѣпилась за отдѣлку ея платья и Клара протащила ее по полу вплоть до самой эстрады. Мнѣ показалось, что это дѣлаетъ ее смѣшною. Сама она, одѣтая до-бальному, отдѣленная отъ чернаго фона толпы пустымъ пространствомъ эстрады, производила на меня впечатлѣніе скорѣе совершенно чуждой мнѣ артистки, чѣмъ короткой знакомой и пріятельницы. Невольно спрашивалъ я себя, неужели это та самая Клара, съ которой меня связывала такая сердечная дружба? Наконецъ, привѣтственные апплодисменты смолкли. На лицахъ появилось то серьезное вниманіе, при помощи котораго люди, не имѣющіе ни малѣйшаго понятія объ искусствѣ, притворяются знатоками и судьями. Клара сѣла за фортепіано, и хотя я былъ золъ на нее, какъ и на весь свѣтъ, но долженъ былъ признать въ душѣ, что голова ея обладаетъ благородными чертами, складъ фигуры артистическій, полный простоты, безъ тѣни вычурности. Она стала играть концертъ Мендельсона, который я знаю наизусть, и потому ли, что она знала всю величину предъявляемыхъ къ ней требованій, потому ли, что была взволнована необыкновенно радушнымъ пріемомъ, но начала слабѣе, чѣмъ и ожидалъ. Мнѣ сдѣлалось еще хуже; я съ удивленіемъ посмотрѣлъ на Клару и глаза наши на одно мгновеніе встрѣтились. Выраженіе моего лица окончательно смутило ее и я снова услыхалъ нѣсколько аккордовъ, блѣдныхъ, безъ надлежащей силы и экспрессіи. Я былъ почти увѣренъ въ ея фіаско. Никогда фортепіано не казалось мнѣ настолько никуда негоднымъ концертнымъ инструментомъ. Прошло нѣсколько минутъ и Клара понемногу ободрилась, но, все-таки, по моему мнѣнію, играла довольно плохо. Меня чрезвычайно удивило, когда, по окончаніи пьесы, раздались такія рукоплесканія, какихъ я никогда не слыхалъ даже въ Парижѣ, гдѣ Клару принимали съ необыкновеннымъ энтузіазмомъ. Музыканты встали съ своихъ мѣстъ и разговаривали съ газетными репортерами; на ихъ прояснившихся лицахъ виднѣлось удовольствіе. Рукоплесканія продолжались долго, пока Клара не появилась на эстрадѣ. Она вышла съ опущенными глазами, а я, умѣющій читать по ея лицу, безъ труда прочелъ: "Вы очень добры, благодарю васъ, но я играла плохо и мнѣ хочется плакать!" Я тоже хлопалъ, за что получилъ короткій, полный упрека, взглядъ. Клара настолько любитъ музыку, что ее не могутъ удовлетворить незаслуженныя рукоплесканія. Я почувствовалъ къ ней сожалѣніе, хотѣлъ пойти къ ней и сказать нѣсколько словъ въ утѣшеніе, но несмолкающія "браво" не давали ей сойти съ эстрады. Она снова сѣла за фортепіано и заиграла Cis-мольную сонату Бетховена, которой въ программѣ не было.
   По моему мнѣнію, нѣтъ на свѣтѣ произведеніямъ которомъ бы такъ ясно было видна душа, терзаемая какимъ-то трагическимъ безпокойствомъ. Я говорю собственно о третьей части сонаты -- presto agitato. Очевидно, это настроеніе соотвѣтствовало взволнованному настроенію Клары и гармонировало съ моимъ такъ, что я во всю свою жизнь не слыхалъ такого исполненія Бетховена и никогда такъ ясно не понималъ его. Я не музыкантъ, но думаю, что и присяжные музыканты до сего дня не знали, что заключается въ этой сонатѣ. Я не могу найти друтаго опредѣленія для обрисовки впечатлѣнія, которое испытывали всѣ бывшіе на этомъ концертъ, какъ слово угнетеніе. Получалось такое впечатлѣніе, будто происходитъ что-то мистическое, является видѣніе какой-то дикой пустыни, безформенной, еле освѣщенной смутнымъ свѣтомъ мѣсяца, посреди которой кричитъ, рыдаетъ и рветъ на себѣ волосы безнадежное отчаяніе. Это было и страшно, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, захватывало вниманіе,-- никогда еще музыка не граничила такъ близко съ абсолютнымъ. Со мною чуть не сдѣлалась галлюцинація. Мнѣ казалось, что въ этой пустынѣ, въ этомъ замогильномъ мракѣ я отыскиваю кого-то, болѣе дорогаго мнѣ, чѣмъ вся вселенная, безъ котораго я жить не умѣю, не могу, не хочу, и ищу съ убѣжденіемъ, что долженъ дѣлать это цѣлую вѣчность и что никогда его не найду. У меня такъ стиснуло сердце, что мнѣ не хватало дыханія; я не обращалъ ни малѣйшаго вниманія на внѣшнюю сторону исполненія, которое несомнѣнно доходило до высшей степени совершенства. Вся зала находилась подъ такимъ же впечатлѣніемъ, не исключая самой Клары. Она окончила играть и съ минуту просидѣла неподвижно съ глазами, поднятыми кверху, съ полураскрытыми устами и поблѣднѣвшимъ лицомъ. И это не былъ концертный эффектъ, это было простое, не подвергающееся никакому сомнѣмію вдохновеніе, доходящее до самозабвенія. Въ залѣ царствовала мертвая тишина, какъ будто люди ожидали еще чего-то, какъ будто онѣмѣли отъ горя или ловили послѣднее эхо того рыдающаго отчаянія, которое подхватилъ и унесъ замогильный вихрь. А потомъ началось что-то такое, чего, по всей вѣроятности, не бывало ни на какомъ концертѣ. Поднялся такой крикъ, какъ будто слушателямъ грозила какая-то катастрофа. Нѣсколько репортеровъ и музыкантовъ приблизилось къ эстрадѣ. Я видѣлъ головы, наклоняющіяся къ рукамъ Клары. На глазахъ у нея были слезы, но лицо вдохновенное, ясное и спокойное. Я пошелъ вмѣстѣ съ другими пожать ей руку.
   Съ первой минуты нашего знакомства до сегодняшняго вечера Клара всегда говорила со мной по-французски, но сегодня спросила по-нѣмецки:
   -- Haben sie mich verstanden?
   -- Ja,-- отвѣтилъ я,-- und Ich var sehr unglücklich.
   Я говорилъ правду. Продолженіе концерта было для Клары однимъ огромнымъ тріумфомъ. По окончаніи Снятыньскіе взяли ее къ себѣ на вечеръ. Я не хотѣлъ ѣхать и, воротившись домой, чувствовалъ себя настолько утомленнымъ, что, не раздѣваясь, бросился на диванъ и пролежалъ болѣе часу. Только за минуту до того, чтобы засѣсть за дневникъ, я замѣтилъ, что думаю все о похоронахъ дьячка, объ Анелькѣ и о смерти. Наконецъ, я приказалъ подать себѣ огонь и взялся за перо.
   

28 апрѣля.

   Письма Кромицкаго до такой степени угнетающе подѣйствовали на меня, что это впечатлѣніе продолжается до сихъ поръ. Мой неосновательный гнѣвъ на Анельку почти проходитъ; чѣмъ больше я чувствую, что обошелся съ ней грубо, тѣмъ большее сокрушеніе овладѣваетъ иною и тѣмъ съ большею нѣжностью я думаю о ней. Но за то я все яснѣе и яснѣе вижу, какъ неумолимо соединяетъ этихъ людей сама сила фактовъ. Со вчерашняго дня я весь въ когтяхъ этой мысли, поэтому я не поѣхалъ сегодня въ Плошовъ. Тамъ мнѣ нужно наблюдать за собой, быть спокойнымъ или притворяться спокойнымъ, а въ настоящую минуту я не способенъ на это. Все, что находится внутри меня: мысли, чувства, впечатлѣнія,-- все подняло знамя бунта противъ того, что совершилось. Я не знаю, можетъ ли существовать положеніе болѣе отчаянное, чѣмъ не соглашаться съ чѣмъ-либо, протестовать каждою фиброй мозга и сердца и, вмѣстѣ съ тѣмъ, передъ лицомъ совершившагося факта чувствовать себя безсильнымъ. Я понимаю только, что это лишь предвкушеніе того, что меня ожидаетъ. Но дѣлать нечего. нечего! Она вышла замужъ, она -- пани Кромицкая, принадлежатъ ему и будетъ принадлежать всегда, я же не могу съ этимъ примириться, потому что, примирившись, перестану существовать, и, все-таки, примириться я долженъ. Съ одинаковымъ результатомъ я могъ бы протестовать противъ притяженія земли, какъ противъ такого порядка вещей, въ силу котораго женщина, вышедшая замужъ, принадлежитъ своему мужу. Ну, и что же, примириться съ такимъ порядкомъ?... Поможетъ ли мнѣ пустое, глупое, безсмысленное слово "примирись", если во всемъ моемъ существѣ нѣтъ ни одного атома примиренія? По временамъ мнѣ приходитъ въ голову желаніе уѣхать, но я отлично знаю, что помимо этой женщины весь свѣтъ для меня имѣетъ значенія столько же, сколько смерть, то-есть значеніе пустоты,-- болѣе того, я очень хорошо знаю, что не уѣду, потому что не найду въ себѣ настолько силы. Не разъ какое-то предчувствіе шептало мнѣ, что человѣческое горе можетъ быть больше человѣческаго представленія о немъ, и что можетъ быть такое состояніе, въ которомъ мысли о горѣ кончаются, а оно, какъ море, разливается все шире и шире. Въ эту минуту мнѣ кажется, что я плыву по этому морю.
   И, все-таки, нѣтъ. Есть что-то, что остается у меня. Я читалъ когда-то въ дневникѣ Амьеля, что тѣло -- это мысль, сгущенная до состоянія матеріи. Но мысль можетъ оставаться въ положеніи оторванной отъ почвы, а чувство -- нѣтъ. Теоретически мнѣ это было знакомо и раньше, но только теперь я провѣрилъ это на самомъ себѣ. Со времени моего возвращенія въ Плошовъ вплоть до этой минуты я не сказалъ себѣ ясно и опредѣленно, что жажду взаимности Анельки, но это былъ вопросъ словъ. Въ дѣйствительности я зналъ о томъ, что хочу ее, и хотѣлъ. Каждый мой взглядъ, каждое слово, всѣ поступки были направлены къ этой цѣли. Чувство, которое не одинаково съ желаніемъ и дѣломъ,-- ничто. Пусть же это слово будетъ произнесено: хочу!-- хочу для Анельки стать наиболѣе желаннымъ и наиболѣе любимымъ существомъ, какимъ она для меня, хочу обладать ея взаимностью? всѣми ея мыслями, ея душой, и не думаю ставить границы моимъ желаніямъ. Я сдѣлаю все, что подскажетъ мнѣ сердце, воспользуюсь всѣми средствами, которыя мой разумъ признаетъ болѣе дѣйствительными, чтобы завоевать ее. Я отниму у Кромицкаго изъ Анельки столько, сколько буду имѣть возможности, и возьму ее всю, если только она согласится на это. Такимъ образомъ, я буду имѣть цѣль въ жизни, буду знать, для чего встаю утромъ, для чего ѣмъ, для чего сплю. Вполнѣ счастливымъ я не буду,-- для этого ее не только нужно всецѣло присвоить себѣ, но еще отомстить тому за то, что онъ обладалъ ею, но, все-таки, у меня будетъ чѣмъ жить. Въ этомъ мое спасеніе. И это не рѣшеніе, принятое въ послѣднюю минуту,-- это только словесное опредѣленіе всѣхъ силъ, которыя реагируютъ во мнѣ, той воли и тѣхъ желаній, которыя лежатъ въ природѣ моего чувства и составляютъ неотдѣлимую часть его существа.
   Свои предразсудки я развѣю на всѣ четыре стороны. Опасеніе, что Анелька будетъ несчастна, когда полюбить меня, должно отступить предъ великою, какъ великъ весь Божій міръ, правдой, что уже одно присутствіе любви въ сердцѣ совершенно наполняетъ жизнь, даетъ ей пищу и содержаніе и стоитъ во сто тысячъ разъ больше, чѣмъ жизненная пустота и ничтожество.
   Тысячу лѣтъ тому назадъ знали уже, что добрымъ и моральнымъ можно считать только то, что укрѣпляетъ жизнь, а пустота и ничтожество лежатъ въ предѣлахъ зла. Минута, въ которую эта дорогая головка склонится ко мнѣ на грудь, когда милыя уста прильнутъ къ моимъ устамъ, будетъ минутою торжества добра и правды.
   Посреди сомнѣній, окутывающихъ мой мозгъ, эта правда одна ясно свѣтитъ, только о ней одной я могу сказать: вѣрю, что это такъ. Я нашелъ, наконецъ, что-то достовѣрное въ жизни. Я знаю, какая пропасть лежитъ между этою моею вѣрой и условною моралью, выработанною для повседневнаго человѣческаго обихода; я знаю, что этотъ міръ будетъ Анелькѣ казаться чужимъ, устрашать ее, но я возьму ее за руку и поведу туда, потому что съ искреннимъ убѣжденіемъ могу сказать ей: тамъ живутъ добро и правда.
   Я подкрѣпляюсь этими мыслями, но, все-таки, большая часть дня прошла для меня не хорошо, ибо я чувствую себя безсильнымъ при тѣхъ условіяхъ, въ которыхъ находимся мы съ Анелькой. Приходило мнѣ въ голову даже и то, что она, можетъ быть, любитъ Кромицкаго. Къ счастью, прибытіе доктора Хвастовскаго прервало дальнѣйшее развитіе этихъ предположеній. Онъ пріѣхалъ изъ Плошова посовѣтоваться съ докторомъ, раньше его лечившимъ пани Целину, и теперь пришелъ навѣстить меня. По его словамъ, пани Целина чувствуетъ себя такъ же, но у пани Кромицкой сильно болитъ голова, такъ что она даже не вышла сегодня въ утреннему чаю.
   Онъ долго говорилъ объ Анелькѣ, а я слушалъ охотно, потому что это замѣняло мнѣ, до нѣкоторой степени, ея общество. Сообщилъ онъ мнѣ, что продолжаетъ смотрѣть на людей съ недовѣріемъ не потому, чтобы такой взглядъ считалъ единственно правильнымъ, но потому, что считаетъ его болѣе осторожнымъ. Но что касается пани Кромицкой, то онъ думаетъ, что ее можно причислить къ числу людей самыхъ лучшихъ во всѣхъ отношеніяхъ. Отзывался онъ о ней съ такою горячностью, что у меня явилась мысль, не питаетъ ли онъ къ ней чувства болѣе пылкаго, чѣмъ почтительное удивленіе.
   Предположеніе это не принесло мнѣ ни малѣйшей непріятности, вѣроятно, потому, что я зналъ, какая пропасть отдѣляетъ его отъ Анельки. Напротивъ, я былъ благодаренъ, что онъ остановился на ней долго,-- такой разговоръ отгонялъ отъ меня тяжелыя мысли. Я спросилъ его, что онъ намѣренъ дѣлать въ будущемъ. Оказалось, что ему нужно собрать денегъ для поѣздки за границу, потомъ онъ возвратится назадъ и поселится въ Варшавѣ совсѣмъ.
   -- Что вы подразумѣваете подъ этимъ?-- спросилъ я.
   -- Научное занятіе при какой-нибудь больницѣ и практику, наконецъ.
   -- Вѣроятно, и о женитьбѣ подумываете?
   -- И на это время придетъ, только не сейчасъ.
   -- Если только не придетъ какое-нибудь чувство и не завладѣетъ вашею волей. Вы, какъ докторъ, знаете, что любовь -- потребность физіологическая.
   Молодой Хвастовскій хотѣлъ, очевидно, похвастаться трезвостью своихъ воззрѣній, стоящихъ выше человѣческихъ слабостей, и потому пожалъ своими широкими плечами и отвѣтилъ:
   -- Потребность я признаю, но не хочу признавать за ней права на мѣсто большее, чѣмъ ей полагается. Каждую потребность можно обуздать.
   Онъ побѣдоносно улыбнулся, но я серьезно возразилъ ему:
   -- Если мы поглубже разсмотримъ это чувство, то, кто знаетъ, стоитъ ли жить на свѣтѣ для чего-нибудь другаго.
   Хвастовскій подумалъ съ минуту.
   -- Нѣтъ, существуетъ много другихъ вещей, хотя бы наука, общественныя обязанности человѣка. Я не говорю ничего противъ брака: человѣкъ долженъ жениться и для самого себя, и для того, чтобы имѣть дѣтей, -- это тоже общественная обязанность. Но бракъ -- одно, а, вѣчно длящійся романъ -- другое.
   -- Позвольте, я не совсѣмъ понимаю васъ.
   -- Я хотѣлъ сказать, что мы -- муравьи, созидающіе муравейникъ. Мы, люди работы, не имѣемъ времени настолько, чтобы жизнь посвятить женщинѣ и любви. Это хорошо для тѣхъ, кто можетъ ничего не дѣлать или кто не хочетъ ничего другаго дѣлать.
   Онъ посмотрѣлъ на меня, какъ человѣкъ, который говоритъ отъ имени самыхъ положительныхъ людей во всей странѣ, и говоритъ не только сильно, но и умно. Я съ удовольствіемъ смотрѣлъ на этотъ здоровый обращикъ человѣческой природы и долженъ признать, что, исключая нѣкоторую дозу молодой, почти студенческой, надменности, онъ говорилъ не глупо. Правда, что женщина и любовь въ женщинѣ не играютъ и половинной роли въ жизни людей труда или людей, имѣющихъ передъ собою серьезныя задачи, серьезныя цѣли. Крестьянинъ женится только для того, чтобъ жениться и обзавестись своимъ хозяйствомъ. Въ дѣйствительности его способность къ глубокимъ чувствамъ очень не велика, хотя поэты и романисты стараются убѣдить насъ въ противномъ. Человѣкъ науки, вождь, политикъ посвящаютъ женщинѣ самую незначительную часть жизни. Исключеніе составляютъ только артисты. Любить -- это ихъ профессія, потому что искусство только и существуетъ благодаря любви и женщинѣ. Вообще только въ богатыхъ кружкахъ, въ которыхъ множество людей отстраняется отъ дѣла, женщина властвуетъ неограниченно и наполняетъ всю жизнь этихъ людей сверху до низу. Она овладѣваетъ всѣми мыслями, становится единственнымъ двигателемъ, единственною цѣлью всѣхъ стремленій. Да иначе и быть не можетъ. Я беру въ примѣръ самого себя. Общество, къ которому принадлежу я, правда, не такъ богато, какъ другія, но я лично человѣкъ состоятельный. Своими средствами я пользовался въ томъ смыслѣ, что ничего и никогда не дѣлалъ, вслѣдствіе чего не имѣлъ и не имѣю опредѣленной цѣли въ жизни. Можетъ быть, было бы иначе, еслибъ я родился нѣмцемъ или англичаниномъ, но надо мною еще тяготѣлъ тотъ фатальный первородный грѣхъ, который называется "l'improductivité slave". Ни одинъ изъ сложныхъ факторовъ теперешней цивилизаціи не привлекалъ меня къ себѣ и не наполнялъ мнѣ душу по той простой причинѣ, что эта цивилизація сама насквозь пропитана скептицизмомъ. Если она сама чувствуетъ свой близкій конецъ и сомнѣвается въ себѣ, то трудно требовать, чтобы я повѣрилъ и посвятилъ ей свою жизнь. Вообще, я жилъ, какъ человѣкъ, висящій въ воздухѣ, потому что не могъ прицѣпиться къ землѣ. Если бы я былъ сухимъ, холоднымъ или очень глупымъ, или звѣрски-развратнымъ, я низвелъ бы свою жизнь до степени растительнаго процесса или удовлетворенія звѣрскихъ потребностей и кое-какъ существовалъ бы; но все случилось иначе, я принесъ съ собою на свѣтъ живой умъ, страстную натуру и недюжинныя силы. Силы эти должны были найти какой-нибудь исходъ и могли найти его только въ любви къ женщинѣ. Мнѣ ничего другаго не оставалось. Я сознаю это и подчиняюсь, потому что нелѣпо было бы бороться съ такою силой. Любовь къ женщинѣ -- единственный резонъ, единственное основаніе моей жизни. Все мое несчастіе заключается въ томъ, что я? какъ дитя больной цивилизаціи, выросъ криво, искривлена и моя любовь, понятно.
   Простота понятій несомнѣнно дала бы мнѣ счастье, но объ этомъ безполезно говорить. Всякій горбунъ радъ бы избавиться отъ своего горба, но не можетъ, ибо былъ горбатымъ уже въ утробѣ своей матери. Мои горбы образовались въ ненормальномъ лонѣ цивилизаціи и выросли подъ вліяніемъ эпохи, въ которую я родился. Но горбатый ли, прямой ли,-- я долженъ любить, и хочу любить.
   

4 мая.

   Разумъ мой весь ушёлъ на службу чувства и сдѣлался чѣмъ-то вродѣ возницы, который наблюдаетъ лишь за тѣмъ, чтобы телѣга не поломалась. Нѣсколько дней я живу въ Плошовѣ и все, что говорю и дѣлаю, входитъ въ мою тактику. Докторъ Хвастовскій поступилъ очень умно, что приказалъ Анелькѣ ходить по парку. Я нашелъ ее тамъ сегодня утромъ. Бываютъ минуты, когда чувство, хотя бы и хорошо сознаваемое, проявляется съ необычайною силой и почта ужасаетъ своею величиной. Такую минуту испыталъ я сегодня, когда, на поворотѣ аллеи, увидалъ Анельку. Никогда она не казалась мнѣ болѣе прелестною, болѣе желанною. Это та единственная въ мірѣ женщина, которой, въ силу таинственныхъ, самою наукой не разслѣдованныхъ вліяній, предназначено притягивать меня, какъ магнитъ притягиваетъ желѣзо, овладѣть мною, привязать къ себѣ, стать единственною моею цѣлью, наполнять всю мою жизнь. Сегодня, когда я приближался къ ней, мнѣ казалось, что она заключаетъ въ себѣ не только свою собственную прелесть, но и прелесть утра, весны, солнечнаго свѣта, радостнаго щебетанья птицъ, радостнаго благоуханія цвѣтовъ. Она для меня болѣе чѣмъ женщина, она -- воплощеніе красоты, прелести и радости всей природы. И пришло мнѣ въ голову, что если природа сотворила ее такою, что она сильнѣе можетъ воздѣйствовать на меня, чѣмъ на другого какого-нибудь мужчину, то этимъ самымъ природа предназначила ее мнѣ,-- и что это мое право попрано ея замужствомъ. Кто знаетъ, всѣ несправедливости міра не исходятъ ли исключительно изъ нарушенія такихъ правъ, и не въ этомъ ли лежитъ причина несовершенства жизни? Люди невѣрно представляютъ себѣ любовь съ завязанными глазами. Напротивъ: ничто, самая малѣйшая подробность не ускользаетъ отъ ея взгляда; въ любимомъ существѣ она все видитъ, все замѣчаетъ, только все это сплавляетъ своимъ огнемъ въ одно великое и простое: люблю! Приближаясь къ Анелькѣ, я замѣтилъ, что на ея лицо и свѣтлое ситцевое платье падаютъ свѣтлозеленые лучи солнца, проходящіе сквозь листья грабовъ; я замѣтилъ? что волосы ея собраны небрежно, что широкій лифъ изящно обрисовываетъ ея стройный станъ. Не ушло отъ моего вниманія, что въ этой аллеѣ, среди высокихъ грабовъ, ея фигура кажется меньше, чѣмъ на самомъ дѣлѣ, почти фигурой дѣвочки, -- словомъ, ничего не ускользнуло отъ взгляда моей любви и все слилось въ одинъ восторгъ человѣка, любящаго безъ конца, безъ памяти.
   На мое привѣтствіе она отвѣчала съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ. Вотъ уже нѣсколько дней она боится меня, потому что я гипнотизирую ее каждымъ словомъ, каждымъ взглядомъ. Ясность ея мыслей смущена, ферментъ введенъ въ душу. Она не могла не замѣтить, что я люблю ее и, вмѣстѣ съ тѣмъ (это я вижу ясно), ни за какія блага міра не хочетъ признать этого факта даже сама передъ собой. По временамъ я чувствую, что какъ будто бы держу въ своихъ рукахъ голубя и слышу, какъ бьется неспокойно его встревоженное сердце. Мы шли въ неловкомъ молчаніи, но я нарочно не прерывалъ его. Я знаю, что эта неловкость тяжела для нея, но это приближаетъ меня къ цѣли. Въ окружающей насъ тишинѣ мы слышали только скрипъ песка подъ ногами, да веселый свистъ иволгъ, которыя водились въ паркѣ сотнями.
   Наконецъ, я началъ говорить. Я направлялъ Анельку куда хотѣлъ; если мой умъ былъ недоступенъ внѣшнимъ вліяніямъ, не имѣющимъ связи съ моимъ чувствомъ, то въ предѣлахъ этого послѣдняго я обладалъ такимъ присутствіемъ духа, такою быстротой соображенія, какими обладаютъ люди, погруженные въ магнетическій сонъ и видящіе въ данномъ направленіи гораздо яснѣе, чѣмъ нормальные люди. Мы скоро перешли на личную почву. Я говорилъ о себѣ тѣмъ довѣрчивымъ тономъ, какимъ говорятъ съ самымъ дорогимъ существомъ, которое одно на свѣтѣ имѣетъ право знать все.Такимъ образомъ, между нами возникаетъ цѣлая область интересовъ, занимающихъ только насъ двоихъ. А такъ какъ подобныя отношенія могутъ существовать между нею и ея мужемъ, то я велъ ее въ духовной измѣнѣ такими незначительными шагами, что она не могла ихъ замѣтить.
   Чуткая природа Анельки, однако, инстинктивно понимала, что мы идемъ какою-то необычайною дорогой. Я велъ ее, точно за руку, все дальше и дальше, но, ведя, чувствовалъ нѣкоторое моральное сопротивленіе. Я понималъ, что сопротивленіе увеличится тотчасъ же, если я потяну сильнѣй, если опасность не будетъ представляться настолько неуловимой, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, видѣлъ ясно, что преимущество на моей сторонѣ и что постепенно я заведу Анельку куда захочу.
   Въ это время я нарочно говорилъ о прошломъ.
   -- Помнишь,-- сказалъ я,-- какъ ты спрашивала меня, отчего я не живу на родинѣ и ни къ чему не прилагаю способностей, которыя видятъ во мнѣ люди? Что касается меня, то я помню каждое твое слово... Это было въ тотъ день, когда я поздно возвратился изъ города, а ты ожидала моего возвращенія... Мнѣ трудно сказать, какое ты имѣла огромное вліяніе на меня. Сразу я не могъ приняться за какую-нибудь работу, я долженъ былъ уѣхать, а потомъ умеръ мой отецъ... Но слова твои запали во мнѣ и я скажу тебѣ правду, что если я вернулся, если намѣреваюсь поселиться здѣсь и что-нибудь дѣлать, если, наконецъ, сдѣлаю что-нибудь, то это будетъ твоя заслуга, результатъ твоего вліянія...
   Съ минуту между нами длилось молчаніе, только иволги немолчно посвистывали въ чащѣ. Анелька, очевидно, искала отвѣта, наконецъ, сказала:
   -- Не могу я повѣрить, чтобы такой человѣкъ, какъ ты, не имѣлъ другихъ болѣе важныхъ соображеній. Ты хорошо знаешь, какія обязанности лежатъ на тебѣ... а то время минуло и теперь все перемѣнилось.
   -- Кое-что перемѣнилось, а кое-что нѣтъ, -- отвѣтилъ я.-- Можетъ быть, если я возьмусь за какую-нибудь работу, то современемъ пристращусь въ ней, полюблю ее. Но такой человѣкъ, какъ я, который никогда не имѣлъ ни малѣйшаго желанія заняться чѣмъ-нибудь, долженъ имѣть очень важный поводъ для того, чтобы радикально измѣнить свою жизнь... И чѣмъ ему хуже жить на свѣтѣ, тѣмъ потребнѣе такой поводъ... Зачѣмъ мнѣ лгать передъ тобою?... Я вовсе не счастливъ... Сознаніе общественныхъ обязанностей -- очень хорошая вещь, только, къ сожалѣнію, у меня нѣтъ его. Ты въ тысячу разъ лучше и благороднѣе меня и ты могла бы меня научить этому... но стало иначе... Но и сегодня еще, вспоминая, какъ ты когда-то требовала отъ меня дѣла, я сознаю, что только для тебя и во имя тебя я, кажется, могъ бы приняться за что-нибудь.
   Анелька ускорила шаги, какъ будто хотѣла идти домой, и отвѣтила мнѣ почти шепотомъ:
   -- Не говори такъ, Леонъ, прошу тебя, не говори такъ. Ты хорошо понимаешь, что я не могу принять такой жертвы.
   -- Отчего не можешь? Ты плохо понимаешь меня. Ты навсегда останешься для меня любимою сестрой. Я больше ничего не хотѣлъ сказать тебѣ.
   Анелька порывисто протянула мнѣ руку. Я взялъ ее и почтительно поднесъ къ губамъ.
   -- Да, останусь, останусь навсегда!-- поспѣшно отвѣтила она.
   Я видѣлъ, что съ ея сердца свалился тяжелый камень,-- такъ ее успокоивало, побѣждало и волновало, вмѣстѣ съ тѣмъ, одно слово "сестра". Это отразилось и на мнѣ, и я съумѣлъ овладѣть собой, а то въ первую минуту, когда я прикоснулся губами къ ея рукѣ, у меня въ глазахъ потемнѣло, мнѣ захотѣлось обнять ее, прижать въ своей груди и высказать всю правду.
   Тѣмъ временемъ лицо Анельки прояснилось. По мѣрѣ того, какъ мы приближались къ дому, безпокойство ея все уменьшалось, а я, видя, какъ вѣрно завожу ее все дальше и дальше, продолжалъ спокойнымъ тономъ дружеской бесѣды:
   -- Видишь ли, около меня безграничная пустыня. Отецъ мой умеръ, тетка -- святая женщина, но намъ трудно понять другъ друга, потому что она не понимаетъ ни новаго времени, ни новыхъ людей. Ея воззрѣнія діаметрально противуположны моимъ. Я не женюсь никогда, никогда!... Пойми же, насколько я одинокъ! Вокругъ никого,-- никого, съ кѣмъ бы подѣлиться мыслью, кому повѣрить свои скорби... Пустота и пустыня... Рѣшай сама, странно ли, что я ищу сочувствія тамъ, гдѣ надѣюсь найти его?... Я -- точно старый нищій-калѣка, который стоитъ у воротъ и ожидаетъ, не вынесутъ ли ему грошъ. Въ эту минуту нищій, самый убогій нищій, стоитъ у твоего окна и вымаливаетъ каплю состраданія, пріязни и милосердія. У него въ головѣ ничего нѣтъ, кромѣ милостыни, и, вѣдь, ты не откажешь ему въ милостынѣ... да?
   -- Да, Леонъ,-- отвѣчала Анелька,-- да, тѣмъ болѣе, что если тебѣ такъ плохо...
   Тутъ ея голосъ оборвался, губы задрожали и вдругъ она разрыдалась громко, какъ ребенокъ. Снова мнѣ потребовалось все усиліе воли, чтобы не упасть къ ея ногамъ. Я не могъ равнодушно видѣть ея слезъ и чувствовалъ, какъ у меня самого спазматически сжалось горло.
   -- Анелька! Анелька!-- повторялъ я, не зная, что сказать.
   Но она протянула впередъ руки, точно хотѣла оттолкнуть меня, и проговорила сквозь слезы:
   -- Сейчасъ, сейчасъ! Я успокоюсь... Я не могу такъ возвратиться... позволь мнѣ уйти...
   И она убѣжала.
   -- Прости меня, Анелька!-- крикнулъ я ей вслѣдъ.
   Сначала мнѣ хотѣлось бѣжать за ней, но я подумалъ, что лучше оставить ее одну, и провожалъ ее только взглядомъ. Она вошла въ ту самую аллею, по которой мы гуляли, потомъ свернула въ сторону. Кусты зелени то заслоняли ее, то снова ея свѣтлое платье появлялось въ промежуткахъ между деревьями. Я издали видѣлъ, какъ она поминутно раскрывала и закрывала зонтикъ, желая хоть на минуту отвлечь свои мысли въ другую сторону. Все это время я осыпалъ ее всевозможнѣйшими нѣжными словами, которыя только можетъ подсказать любовь. Я не могъ заставить себя уйти, не увидавъ еще разъ ея лица, и долженъ былъ ждать. Возвратилась она не скоро и быстро прошла мимо меня, какъ будто опасаясь новой вспышки, но, все-таки, улыбнулась мнѣ своею, прелестною улыбкой и проговорила:
   -- Теперь мнѣ хорошо. Все прошло.
   Я остался одинъ и меня охватила бѣшеная, неописуемая радость, надежда переполнила мое сердце, въ головѣ стояла только одна мысль: она меня любитъ, сопротивляется, не поддается, обманываетъ себя, но любитъ. По временамъ даже хорошо знающій себя человѣкъ подъ напоромъ чувства стоитъ почти на границѣ безумія, а я былъ такъ близокъ къ этой границѣ, что мнѣ хотѣлось бѣжать въ глубь парка, кататься по травѣ и кричать во весь голосъ, что она меня любитъ.
   Въ настоящую минуту, когда я спокойнѣе разбираю эту радость, я вижу, что она слагается Богъ вѣсть изъ сколькихъ элементовъ. Тутъ и гордость художника, видящаго, что его произведеніе удается, и, можетъ быть, удовольствіе паука, увѣреннаго, что мухѣ не миновать его сѣтей, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и жалость, и состраданіе, и все то, чему, какъ говорятъ поэты, ангелы на небѣ радуются. Жаль мнѣ было, что бѣдняжка должна попасть въ мои руки, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, это сожалѣніе еще болѣе раздувало любовь и желаніе завладѣть Анелькой. Въ одно и то же время, я чувствовалъ угрызеніе совѣсти, что обманываю ее, и сознавалъ, что никогда въ жизни не говорилъ такъ искренно, изъ такой глубины сердца.
   Вѣдь? не лгалъ же я, когда вымаливалъ ея сочувствіе и дружбу. Мнѣ это такъ же необходимо, какъ жизнь. Я только не высказалъ всѣхъ моихъ желаній,-- для этого еще время не наступило,-- не повѣдалъ всей правды, чтобы не устрашить ея боязливую душу. Какъ бы то ни было, я иду къ ея и моему счастью дорогой, которая ближе ведетъ къ нему.
   

10 мая.

   На небѣ ясно и ясно между нами. Анелька спокойна и счастлива. Она глубоко повѣрила моимъ словамъ, что во мнѣ ничего нѣтъ, кромѣ братскаго чувства, а такъ какъ совѣсть не воспрещаетъ ей любить меня любовью сестры, то она дала полную свободу своему сердцу. Я одинъ знаю, что это -- законный способъ обманывать самое себя и своего мужа, потому что подъ штемпелемъ чувства сестры кроется и возростаетъ другое чувство, но, конечно, не вывожу ея изъ заблужденія, пока это чувство не сдѣлается непреоборимымъ. Вскорѣ оно охватитъ ее, какъ огонь, котораго не погасишь ни волей, ни сознаніемъ обязанности, ни стыдливостью женщины, чистой, какъ голубица. А пока мнѣ и при такихъ условіяхъ хорошо, такъ хорошо, что по временамъ не хочется желать ничего лучшаго, конечно, подъ условіемъ, чтобы никто другой не имѣлъ на нее никакихъ правъ. Въ моей головѣ все болѣе укрѣпляется мысль, что если я люблю ее больше всѣхъ, то и мое право больше всѣхъ. Что можетъ быть логичнѣе и справедливѣе этого? Вѣдь, въ этикѣ всѣхъ людей и всѣхъ вѣроисповѣданій взаимная зависимость мужчины и женщины основывается на любви.
   Но сегодня я такъ умиротворенъ и счастливъ, что предпочитаю чувствовать, а не размышлять. Теперь между нами установились самыя сердечныя, самыя непринужденныя отношенія. Какъ, однако, мы были сотворены другъ для друга, какъ наши существа тяготѣютъ другъ къ другу, какъ эта бѣдняжка отогрѣвается и наслаждается въ возрождающемъ теплѣ братскаго чувства! Со времени моего возвращенія я никогда не видалъ ее болѣе веселою. До этого не разъ, глядя на нее, я припоминалъ шекспировскаго "poor Tom". Подобныя натуры требуютъ любви, какъ воздуха для дыханія, а этотъ Кромицкій, занятый спекуляціями, недостаточно любитъ ее и не способенъ любить. Она справедливо могла бы жаловаться и повторять вмѣстѣ съ Шекспиромъ: "бѣдному Тому холодно". Думая объ этомъ, я не могу воздержаться отъ сожалѣнія и даю въ душѣ обѣтъ, что, пока я живъ, ей не будетъ холодно. Если бы наша любовь носила въ себѣ зачатки зла, насъ не могъ бы осѣнять такой покой. Если Анелька и не называетъ своего чувства по имени, все равно, чувство, тѣмъ не менѣе, существуетъ. Весь сегодняшній день прошелъ у насъ, какъ идиллія. Я до сихъ поръ не любилъ воскресенья, а теперь вижу, что воскресенье отъ утра до вечера можетъ быть одною поэмой, въ особенности въ деревнѣ. Сейчасъ же послѣ чая мы пошли въ ранней обѣднѣ. Тетушка была съ нами и даже пани Целина воспользовалась чудесною погодой и приказала вести себя въ костёлъ. Молящихся было немного,-- народъ набирается только къ поздней обѣднѣ. Сидя на лавкѣ около Анельки, и позволилъ себѣ поддаться сладкому заблужденію, что сижу около своей нареченной. По временамъ я посматривалъ на ея кроткое личико, на ея руки, и то благоговѣйное вниманіе, которымъ вѣяяо это всей ея фигуры, невольно начало передаваться и мнѣ. Страсти мои умолкли, мысли очистились и въ эту минуту я любилъ ее идеальною любовью, потому что чувствовалъ, что эта женщина вовсе не похожа на другихъ, съ которыми я сталкивался, что она во сто разъ лучше и чище ихъ.
   Давно я не испытывалъ такихъ впечатлѣній, какъ въ этомъ сельскомъ костёлѣ. На нихъ вліяло и присутствіе Анельки, и церковная торжественность, и ласковый свѣтъ свѣчей во мракѣ алтаря, и полосы свѣта, проходящаго сквозь разноцвѣтныя стекла, и щебетанье воробьевъ, и тихая служба. Все это какъ будто еще не стряхнуло съ себя утренняго сна, и все это дѣйствовало необыкновенно успокоительно. Мои мысли начали складываться такъ же тихо и спокойно, какъ клубы дыма изъ кадильницы передъ алтаремъ. Во мнѣ пробуждалось желаніе пожертвовать собой и какой-то внутренній голосъ шепталъ мнѣ: "Не возмущай эту ясную воду, уважай ея прозрачность".
   Обѣдня кончилась и мы вышли изъ костёла. У порога, къ немалому моему изумленію, я нашелъ стариковъ Латышей, сидящихъ съ деревянными чашками въ рукахъ и просящихъ милостыню. Тетушка (она знала о моемъ подаркѣ) пришла въ раздраженіе и начала ихъ бранить, но старая Латышиха, не переставая протягивать намъ свою чашку, спокойно отвѣтила:
   -- Панская щедрость сама по себѣ, а Божья воля сама по себѣ. Волѣ Божьей противиться нельзя. Коли Господь повелѣлъ намъ сидѣть здѣсь? то мы здѣсь и останемся и нынѣ, и присно, и во вѣки вѣковъ. Аминь.
   Безполезно было бороться съ такими понятіями. Наконецъ, это "во вѣки вѣковъ аминь" до такой степени импонировало, что я далъ старикамъ какую-то монету, просто изъ оригинальности. Этотъ народъ твердо вѣритъ въ предопредѣленіе и, слѣпо подчиняясь, придаетъ ему своеобразный религіозный оттѣнокъ. Вотъ и Латыши: я далъ имъ тысячу двѣсти рублей, они теперь болѣе богаты, чѣмъ были когда-либо, и, все-таки, пошли на паперть, въ твердомъ убѣжденіи, что это рѣшено заранѣе предопредѣленіемъ, которое старуха называетъ, по-своему, Божьею волей.
   Мы возвращались домой подъ звонъ колоколовъ, созывающихъ къ поздней обѣднѣ. По дорогѣ тянулись десятки мужчинъ и женщинъ: Люди съ дальнихъ фольварковъ шли гуськомъ черезъ поля, пробираясь тропинками черезъ рожь, которая въ этомъ году, несмотря на раннюю весну, поднялась довольно высоко. Куда ни оглянись, повсюду яркіе платки крестьянокъ, словно цвѣты мака на фонѣ зелени. Кстати говоря, нигдѣ въ Европѣ нѣтъ такого воздушнаго простора, какъ у насъ. Меня въ особенности поразилъ какой-то особенный праздничный характеръ не только на людяхъ, но и въ самой природѣ. Правда, что погода стояла великолѣпная, по казалось, что вѣтеръ не дуетъ только потому, что сегодня воскресенье, что хлѣба не колышатся и листья на тополяхъ не шевелятся только потому, что сегодня воскресенье. Всюду радостный покой, тишина, на всемъ и на всѣхъ праздничная одежда. Я объяснялъ Анелькѣ, съ точки зрѣнія искусства, красоту пейзажа и цвѣтныхъ пятенъ, удивительно сгармонированныхъ голубымъ тономъ воздуха. Потомъ мы заговорили о крестьянахъ. Я, признаюсь, видѣлъ въ нихъ только собраніе болѣе или менѣе живописныхъ моделей, но Анелька смотрѣла на нихъ совсѣмъ иначе. Она познакомила меня со многими характерными сторонами ихъ жизни, оживилась сама, раскраснѣлась и была такъ прелестна, что невольно мнѣ пришли въ голову послѣдніе три стиха поэмы, которую я писалъ еще въ университетѣ,-- единственное, что уцѣлѣло въ моей памяти:
   
   "Дивлюсь я только, что цвѣты
   "Не выростаютъ подъ ногами
   "Такой небесной красоты!"
   
   Разговоръ опять перешелъ на Латышей, вѣрнѣе -- на старую Латышиху и на ея смѣшныя разсужденія у костёла. Я началъ сравнивать ее съ собой. Такъ какъ тетушка съ пани Целиной отстали на нѣсколько шаговъ, то я могъ, не стѣсняясь, вспоминать о нашей послѣдней прогулкѣ-по парку.
   -- Недавно,-- сказалъ я,-- я просилъ у тебя милостыню и ты мнѣ дала ее. Теперь я вижу, что это меня ни къ чему не обязываетъ и я могу идти на паперть.
   -- И выпрашивать у какой-нибудь доброй души то же самое?-- сказала Анелька.-- Тетушка собирается пригласить завтра одну такую добрую душу въ Плошовъ,-- понимаю!
   Въ отвѣтъ я сказалъ, что Клара черезъ-чуръ велика для того, чтобъ ее могло вмѣстить одно сердце, что ее можно любить самое меньшее втроемъ, но Анелька стояла на своемъ и, грозя мнѣ пальцемъ, повторяла:
   -- Я что-то подозрѣваю, что-то подозрѣваю!
   -- На этотъ разъ совершенно неосновательно,-- сказалъ я.-- Теперь мое сердце -- ничто иное, какъ складъ братскихъ чувствъ, и царятъ въ немъ только тѣ злыя существа, которыя въ настоящую минуту надоѣдаютъ мнѣ.
   Анелька перестала смѣяться, замедлила шаги и вскорѣ мы присоединились къ старымъ дамамъ. Впрочемъ, весь остальной день прошелъ безъ малѣйшей тучки, и такъ весело, что въ иныя минуты я чувствовалъ себя чуть не гимназистомъ. Глазами своими я говорилъ Анелькѣ, что люблю ее, но желаніе овладѣть ею почти уснуло во мнѣ. Тетушка сейчасъ же послѣ завтрака уѣхала въ Варшаву; я остатокъ дня провелъ въ комнатѣ пани Целины и читалъ ей письма Монталамбера, съ которымъ мой отецъ когда-то состоялъ въ перепискѣ. Письма эти страшно наскучили бы мнѣ, еслибъ не присутствіе Анельки. Отрывая глаза отъ книги, я встрѣчался съ ея взглядомъ, который наполнялъ меня безумною радостью, потому что или я совсѣмъ утратилъ свою проницательность, или она смотрѣла на меня, какъ смотритъ женщина чистая и невинная, но безсознательно любящая всею душой. Что это за чудный былъ день! Тетушка пріѣхала вечеромъ. Завтра у насъ будутъ Снятынскіе и Клара Гильетъ.
   Теперь уже довольно поздно, но мнѣ не хочется спать,-- жалко разставаться съ впечатлѣніями сегодняшняго дня. Это былъ какой-то очаровательный сонъ. Притомъ, паркъ весь буквально дрожитъ отъ соловьиныхъ пѣсенъ, а во мнѣ еще крѣпко сидитъ старый романтикъ. Наступила ночь, такая же погожая, какъ день. Небо усѣяно звѣздами. Думая объ Анелькѣ, я говорилъ ей мысленно: доброй ночи. Слово это я повторилъ разъ сто. Замѣчаю, что на ряду съ "l'impoductivité slave" во мнѣ много какого-то исключительнаго, польскаго сантиментализма. Я недостаточно зналъ себя съ этой стороны. Впрочемъ, что мнѣ за дѣло? Я ее очень люблю.
   

13 мая.

   Клара и Снятыньскіе не пріѣхали, прислали письмо, что пріѣдутъ завтра, если будетъ стоять благопріятная погода. Сегодня надъ Плошовымъ свирѣпствовала такая гроза, какой я давно ни видалъ. Около десяти часовъ утра поднялся горячій вихрь, который затмилъ свѣтъ клубами пыли. Порывы были такъ сильны, что сгибали до земли старыя деревья. Нашъ прекрасный паркъ наполнился трескомъ поломанныхъ сучьевъ, а посреди облаковъ пыли кружились тысячи сорванныхъ листьевъ. Большая липа, стоящая передъ правымъ павильономъ, въ которомъ умеръ Латышъ, разщепилась на двѣ половины. Было невыносимо душно, легкимъ не хватало воздуха, намъ казалось, что этотъ вихрь выходитъ изъ какой-то раскаленной пасти и несетъ съ собою угольный чадъ. Мнѣ, привыкшему въ Италіи къ сирокко, сравнительно было легче, но пани Целина страдала страшно, Анелька тоже, а тетушка задала старому Хвастовскому головомойку за опустошенія въ паркѣ. Вспыльчивый шляхтичъ, котораго, вѣроятно, въ школѣ сильно драли за уши по милости Гомера, повидимому, не забылъ Одиссеи и отвѣтилъ теткѣ, что если бы онъ былъ Эоломъ, то не служилъ бы у нея и не подвергался бы незаслуженнымъ выговорамъ. Тетушка на этотъ разъ уступила,-- ей было не до того: приближалась новая бѣда. Вихрь сразу утихъ, но съ юга начали надвигаться огромныя тучи, то черныя, какъ смолъ, то мѣдно-краснаго цвѣта съ золотистою опушкой. По временамъ на дворѣ дѣлалось темно, какъ ночью, такъ что пани Целина приказала зажечь лампу. Во всей природѣ чувствовался какой-то страхъ. Панъ Хвастовскій помчался на фольваркъ приказать привести скотину съ поля, но пастухи сами догадались пригнать ее раньше, и скоро весь дворъ наполнился жалобнымъ мычаньемъ коровъ. Тетушка схватила латеранскій колокольчикъ, обѣгала всѣ комнаты и звонила самымъ неистовымъ образомъ. Я даже не пытался объяснить ей, что звонъ посреди такой неподвижной атмосферы скорѣе можетъ привлечь, чѣмъ отогнать грозу, и, несмотря на сознаніе, что не могу ничѣмъ помочь ей въ данномъ случаѣ, сопровождалъ ее повсюду,-- мнѣ было стыдно, что она одна подвергаетъ себя опасности. Тетушка была положительно великолѣпна, когда, съ высоко поднятою головой, вызывающе смотрѣла на черныя и мѣднокрасныя массы тучъ и угрожала имъ своимъ колокольчикомъ. Я не жалѣлъ, что пошелъ съ нею,-- передо мною стоялъ интересный символическій образъ: въ минуту, когда все дрожитъ передъ грозой, падаетъ ницъ и цѣпенѣетъ, вѣра одна не боится ничего, вызываетъ на бой и звонитъ. Это, какъ бы то ни было, элементъ огромной силы въ душѣ человѣка.
   Мы возвратились, какъ только послышались первые удары грома. Черезъ нѣсколько минутъ трескъ сталъ непрерывнымъ. Мнѣ казалось, что когда громъ катится по настилкѣ изъ тучъ, стропила не выдерживаютъ и все это съ неописуемымъ трескомъ валится на землю. Молнія ударила въ прудъ, лежащій въ концѣ парка, затѣмъ послышался другой ударъ, еще ближе, такъ что стѣны нашего дома дрогнули. Дамы начали читать молитвы, что мнѣ было совсѣмъ не по вкусу. Читать молитвы вмѣстѣ съ ними значило бы притворяться, не присоединиться -- еще хуже: это была бы выходка плохо воспитаннаго умника, не принимающаго въ разсчетъ освященнаго вѣками обычая и совершенно извинительнаго женскаго страха. Вскорѣ я замѣтилъ, однако, что ошибаюсь, приписывая имъ страхъ; лица ихъ были спокойны и даже ясны. Очевидно, эта заученная молитва казалась имъ такою вѣрною защитой отъ всякой опасности, что въ сердцахъ ихъ уже не оставалось мѣста для опасенія. Пришла мнѣ въ голову и такая мысль: какъ я чуждъ этимъ тремъ женщинамъ, изъ которыхъ каждая знаетъ въ десять разъ меньше меня и, вмѣстѣ съ тѣмъ, стоитъ въ десять разъ дороже меня! Онѣ -- словно книжки съ небольшимъ сравнительно количествомъ страницъ, но полныя ясныхъ и простыхъ правилъ, тогда какъ во всѣхъ томахъ, изъ которыхъ состою я, нѣтъ ни одной несомнѣнной правды, и я первый готовъ усомниться въ каждой.
   Но эту мысль разсѣяла буря, которая съ каждою минутой принимала все болѣе и болѣе страшные размѣры. Вихрь опять рванулъ съ большею силой, умчался въ даль и на землю хлынула масса воды. Я видѣлъ не отдѣльныя капли, а потоки, свергающіеся съ потемнѣвшаго, неба. Аллеи парка обратились въ бурныя рѣки. По временамъ какое-то страшное дуновеніе разсѣявало въ пыль всю воду, находящуюся между небомъ и землей, и воздухъ наполнялся такимъ густымъ туманомъ, что въ двухъ шагахъ ничего не было видно. Оглушающая канонада грома длилась безъ перерыва, воздухъ весь былъ насыщенъ электричествомъ. Пульсъ мой бился тяжело; даже въ комнатахъ чувствовался раздражающій запахъ грозы. Наконецъ, точно вторя всеобщему хаосу, всѣ мои мысли и желанія въ безпорядкѣ разлетѣлись въ разныя стороны. Я забылъ обо всемъ, потерялъ все самообладаніе, я видѣлъ передъ собой только Анельку и, приблизившись къ ней, сказалъ:
   -- Хочешь смотрѣть на грозу?
   -- Хорошо,-- отвѣтила она.
   -- Пойдемъ вмѣстѣ въ ту комнату. Тамъ венеціанское окно...
   Она пошла со мной и мы стали въ окнѣ. Въ это время мракъ сгустился до крайней степени, только яркая молнія освѣщала наши лица. Анелька была спокойна.
   -- Не боишься?-- спросилъ я шепотомъ.
   -- Нѣтъ.
   -- Дай мнѣ руку...
   Она посмотрѣла на меня съ удивленіемъ. Минуту еще -- и я схватилъ бы ее въ свои объятія, припалъ бы свои тубы къ ея губамъ, а тамъ весь Плошовъ хоть провались сквозь землю. Но Анелька испугалась,-- не бури, а выраженія моего лица и моего шепота, торопливо отошла отъ окна и присоединилась къ старымъ дамамъ.
   Я остался одинъ съ чувствомъ гнѣва и униженія. Несомнѣнно, я злоупотреблялъ довѣріемъ Анельки, но мнѣ казалось, что своимъ недовѣріемъ она нанесла мнѣ оскорбленіе, и рѣшился дать ей почувствовать это. Трудно мнѣ было отыскать утраченное равновѣсіе, и я съ часъ простоялъ у окна, безсмысленно смотря на ослѣпительную молнію. Становилось все свѣтлѣе и свѣтлѣе, наконецъ, тучи разорвались и въ промежуткѣ засіяло солнце, яркое, словно обмытое и удивляющееся опустошенію, которое произвела буря.
   А опустошеніе было не малое: аллеями парка еще текли желтые, пѣнистые ручьи, увлекавшіе отломанные сучья. Кое-гдѣ виднѣлись упавшія деревья, а на многихъ уцѣлѣвшихъ были ссадины, точно свѣжія раны. Куда ни взглянешь, вездѣ безпорядокъ и поломка, точно послѣ битвы.
   Когда вода немного сошла, я отправился въ пруду. Вдругъ весь паркъ зароился десятками людей. То крестьяне сбѣжались съ топорами за сваленными и поломанными деревьями. Въ сущности, это меня мало интересовало, но такъ какъ я находился въ злобномъ настроеніи, то началъ выгонять незваныхъ гостей съ гнѣвомъ, который возросталъ по мѣрѣ ихъ сопротивленія. Я пригрозилъ было имъ войтомъ, когда позади меня раздался дорогой для меня голосъ. Анелька спрашивала меня по-французски:
   -- Развѣ тебѣ помѣшаетъ, Леонъ, если они очистятъ паркъ?
   Анелька, въ платочкѣ на головѣ, обѣими руками придерживала свое платье и, наклонившись впередъ, смотрѣла на меня съ нѣмою улыбкой.
   Мой гнѣвъ исчезъ въ одну минуту. Я позабылъ о тѣхъ непріятныхъ впечатлѣніяхъ, которыя пережилъ недавно, глядѣлъ на нее и не могъ наглядѣться.
   -- Ты прикажешь?-- спросилъ я и обратился къ крестьянамъ:-- Берите и благодарите пани.
   На этотъ разъ они охотно исполнили мое приказаніе. Иные, незнакомые съ исторіей нашей семьи, называли Анельку "ясною панной", что доставляло мнѣ невыразимое наслажденіе. Если бы Плошовъ принадлежалъ мнѣ, я позволилъ бы имъ за одно ея слово вырубить весь паркъ. Въ полчаса все, поломанное бурей, было прибрано и паркъ принялъ, дѣйствительно, болѣе веселый видъ. Ходя съ Анелькой по аллеямъ, мы находили множество ласточекъ и другихъ птицъ, или совсѣмъ убитыхъ, или полуживыхъ и насквозь промокшихъ. Я подавалъ ихъ Анелькѣ, дотрогивался до ея рукъ, заглядывалъ ей въ глаза, и у меня снова дѣлалось хорошо на сердцѣ. Идиллія вчерашняго дня снова возвратилась къ намъ, а вмѣстѣ съ нею веселье и непринужденность. Сердце мое все было полно радостью, потому что я видѣлъ то, чего не видала Анелька, то-есть что въ нашей братской дружбѣ было вдвое болѣе нѣжности, чѣмъ должно быть между людьми, связанными близкимъ родствомъ. Я совершенно увѣренъ, что она любитъ меня безсознательно, но любитъ такъ же сильно, какъ и я ее. Такимъ образомъ, большая половина моихъ желаній исполнена,-- теперь мнѣ остается привести ее къ сознанію ея чувства.
   Я пишу объ этомъ и съ сильно бьющимся сердцемъ вспоминаю, что когда-то написалъ въ своемъ дневникѣ, что никакая женщина въ свѣтѣ не можетъ сопротивляться мужчинѣ, къ которому ее влечетъ сердце.
   

15 мая.

   Гости наши пріѣхали только сегодня, а не вчера, и хорошо сдѣлали, потому что только сегодня высохло какъ слѣдуетъ.
   День пятнадцатаго мая будетъ однимъ изъ самыхъ достопамятныхъ дней въ моей жизни. Сейчасъ уже за полночь, но я не сплю и не лягу спать,-- сонъ ушелъ отъ меня за тридевять земель, умъ такъ взволнованъ, что я не чувствую ни малѣйшаго утомленія и намѣреваюсь писать до утра. Я стараюсь только не начать съ конца и записать все по порядку.
   Тетка выслала коляску за Снятыньскими и Кларой очень рано, такъ что до полудня они уже были въ Плошовѣ. Дамы пріѣхали свѣжія, веселыя, щебечущія, точно воробьи,-- до такой степени ихъ радовала и чудесная погода, и пріятная поѣздка. Что за туалеты, что за фантастическія шляпы! Клара была чудесно одѣта въ какое-то полосатое свѣтлое платье и казалась въ немъ не такою огромною, какъ рбыкновенно. Я замѣтилъ, что Анелька съ первой минуты пытливо присматривалась къ ней и была какъ будто удивлена ея красотой, о которой я почти ничего не говорилъ во время нашихъ разговоровъ о Кларѣ. Не говорилъ же я не вслѣдствіе какого-нибудь разсчета, а просто потому, что весь мой умъ поглощенъ Анелькой, что многія лица не приходятъ мнѣ на умъ, многаго я не вижу. Напримѣръ, я только сегодня замѣтилъ, что пани Снятыньская коротко обрѣзала свои волосы (это ей очень къ лицу). Свѣтлый вихоръ, спадающій на лобъ, придаетъ ей видъ бойкаго, розоваго мальчика. Теперь мы съ ней живемъ въ большой дружбѣ. Одно время она меня охотно утопила бы въ ложкѣ воды за Анельку, но мужъ, вѣроятно, разсказалъ ей, сколько мученій я перенесъ, а такъ какъ женщины питаютъ особую слабость къ людямъ, страдающимъ отъ любви, то пани Снятыньская простила всѣ мои вины и вновь возвратила свою благосклонность. Присутствіе этой милой, живой женщины помогло сломать ледъ между Анелькой и Кларой. Тетушка, считающая себя обязанной Кларѣ, приняла ее необыкновенно ласково, за то Анелька, несмотря на свою любезность и природную мягкость, казалась несмѣлою и неподвижною. Только за завтракомъ, посреди общаго, веселаго разговора, молодыя женщины сблизились до нѣкоторой степени. Красота Анельки поразила Клару, а такъ какъ она привыкла выражать свои мнѣнія со всею свободой артиста, то и высказала свой восторгъ прямо въ глаза, но съ такою искренностью и съ такимъ энтузіазмомъ, что это должно было тронуть Анельку. Пани Целина поднималась, какъ тѣсто на дрожжахъ, и, несмотря на то, что въ первый разъ въ жизни очутилась въ присутствіи артистки, все болѣе и болѣе ласково смотрѣла на Клару.
   Наконецъ, обратившись къ ней, она сообщила, что скромность матери не помѣшаетъ сказать ей, что Анелька была красива со дня своего рожденія и можно ожидать, что современемъ она будетъ еще красивѣе. Снятыньскіе тоже вмѣшались въ разговоръ. Онъ началъ съ Кларой споръ о различныхъ типахъ женщинъ и распространился о типѣ Анельки и его эстетическомъ совершенствѣ съ такою забавною объективностью, какъ будто бы Анелька была портретомъ, висящимъ на стѣнѣ, а не живымъ человѣкомъ. Анелька слушала, низко опустивъ свои густыя рѣсницы и поминутно краснѣя, точно маленькая дѣвочка, и становилась еще болѣе прелестною.
   Я молчалъ, но въ душѣ сравнивалъ эти три женскихъ лица, стараясь также смотрѣть на нихъ объективно, то-есть устраняя то обстоятельство, что Анелька для меня самое дорогое, самое привлекательное существо. Сравненіе, даже и при такихъ условіяхъ, было въ ея пользу. У пани Снятыньской, въ особенности съ тѣхъ поръ, когда она подстригла волосы, красивая голова, но такую голову встрѣтишь въ любомъ англійскомъ кипсекѣ; у Клары мягкія черты лица, голубые глаза, прозрачная кожа, но если забыть, что она артистка, то ея лицо покажется развѣ только сноснымъ. Лицо Анельки не только правильно, не только кажется исполненнымъ геніальнымъ рѣзцомъ въ самомъ благородномъ стилѣ, но, кромѣ того, оно носитъ какой-то особенно индивидуальный отпечатокъ, мѣшающій ему походить на тотъ или другой образецъ. Можетъ быть, это кажется потому, что она -- ни блондинка, ни брюнетка -- производитъ физическое впечатлѣніе брюнетки и нравственное блондинки,-- какъ бы то ни было, она уника въ своемъ родѣ. Она стоитъ даже выше мистрисъ Дэвисъ: та была красива безукоризненно, но красотою статуи; мистрисъ Дэвисъ возбуждала во мнѣ удивленіе и страсть, Анелька, кромѣ того, пробуждаетъ чувства идеалиста, который восхищается поэзіею ея лица, поэзіею новой, незнакомой до тѣхъ поръ.
   Тетушка нашла нужнымъ прекратить этотъ разговоръ и потолковать съ Кларой объ ея послѣднемъ концертѣ. Говорила она много и хорошо; я даже не допускалъ, чтобъ она обладала такими свѣдѣніями въ музыкѣ, а комплименты свои она вставляла въ такую изящную оправу, какъ это умѣли дѣлать только люди старшаго поколѣнія, которые отчасти воспріяли духъ восемнадцатаго столѣтія. Вообще, я съ удивленіемъ замѣтилъ, что моя ворчливая тетушка съумѣеть, если захочетъ, заставить слушателя припомнить вѣка париковъ и мушекъ. Растроганная Клара не осталась въ долгу.
   -- Въ Варшавѣ,-- сказала она,-- я буду всегда играть хорошо, потому что публика понимаетъ меня, но лучше всего я играю въ тѣсномъ кружкѣ симпатичныхъ мнѣ людей, и, если позволите, то я постараюсь доказать вамъ это послѣ завтрака.
   Тетушка (ей очень хотѣлось, чтобъ пани Целина и Анелька прослушали Клару, но она не знала, прилично ли будетъ усаживать свою гостью за фортепіано), пришла въ самое лучшее расположеніе духа. Я началъ разсказывать о дебютахъ Клары въ Парижѣ и ея тріумфѣ въ залѣ Эрара, а Снятыньскій отдавалъ отчетъ о томъ, что говорятъ въ Варшавѣ, и такимъ образомъ время прошло до конца, завтрака. Когда мы встали, Клара сама взялась за кресло пани Целины, чтобы довезти ее до гостиной, и не позволила никому помочь себѣ, такъ какъ, по всей вѣроятности, она сильнѣе остальныхъ присутствующихъ. Черезъ нѣсколько минутъ она сидѣла уже за фортепіано и на этотъ разъ, должно быть, ея настроенію болѣе всего соотвѣтствовалъ Моцартъ, потому что мы услышали Донъ-Жуана. Едва раздались первые аккорды, какъ Клара вся преобразилась: это былъ уже не тотъ милый и веселый ребенокъ, съ которымъ мы смѣялись во время завтрака, а воплощенная святая Цецилія. Замѣтна была какая-то связь между ея внутреннею сущностью и музыкой; ее облекала какая-то важность и гармонія, которыя дѣлали ея цѣлою головой выше обыкновенныхъ женщинъ. Играла Клара чудесно. Я старался подмѣтить на другихъ лицахъ, какое впечатлѣніе производитъ она, и увидалъ, что Анелька не спускаетъ съ меня взгляда. Было ли это простое любопытство, или невольное безпокойство сердца, которое не умѣло бы сказать, чего боится и, вмѣстѣ съ тѣмъ, боится чего-то? Я сказалъ себѣ, что если послѣднее предположеніе справедливо, то передо мною новое доказательство, что она любитъ меня. Мысль эта наполнила меня радостью и я рѣшилъ сегодня же найти отвѣтъ на этотъ вопросъ. Съ этой минуты я не отходилъ отъ Клары, говорилъ съ ней больше и сердечнѣе, чѣмъ когда-либо прежде. Пошли мы въ лѣсъ, и въ лѣсу я все время ходилъ съ нею, отъ времени до времени поглядывая на Анельку, которая шла немного поодаль, рядомъ со Снятыньскими. Клара восхищалась лѣсомъ, его свѣтлыми куртинами лиственныхъ деревьевъ, которыя такъ весело выдѣлялись на темномъ фонѣ сосенъ.
   Солнечные лучи также весело пробирались въ промежутки между вѣтвей и яркою сѣткой разсыпались на листьяхъ папоротника. Вокругъ раздавались голоса кукушекъ, гдѣ-то вдали дятелъ неустанно долбилъ дерево.
   Когда мы присоединились въ Снятыньскимъ и Анелькѣ, я попросилъ Клару, чтобы она, по возвращеніи домой, перевела намъ на языкъ музыки этотъ лѣсъ, солнце, шумъ деревьевъ, всю эту весну. Клара отвѣтила, что у ней въ душѣ уже слагается какая-то Frühlingtdled, и что она попробуетъ сыграть ее. По ея лицу, дѣйствительно, было видно, что въ ней что-то поетъ, да и сама она ничто иное, какъ большая арфа, которая можетъ выражаться только звуками.
   Лицо Клары просвѣтлѣло и зажглось румянцемъ, за то Анелька казалась угнетенною, хотя напрягала всѣ силы, чтобы не отстать отъ Снятыньскихъ, которые расшалились, словно школьники. Въ концѣ-концовъ, они начали гоняться другъ за другомъ по лѣсу. Клара тоже приняла участіе, и совершенно напрасно: это вовсе не шло въ ея фигурѣ.
   Мы съ Анелькой остались одни. Въ мою тактику входило, чтобъ Анелька уяснила себѣ причину своего безпокойства, и потому я спросилъ:
   -- Что съ тобой сегодня?
   -- Со мной? Рѣшительно ничего!
   -- По временамъ мнѣ кажется, что ты чѣмъ-то недовольна. Можетъ быть, тебѣ не нравится Клара?
   -- Она мнѣ очень нравится и я вовсе не удивляюсь, что люди ею такъ восхищаются.
   Разговоръ нашъ прервало приближеніе Снятыньскихъ и Клары. Пора было возвращаться домой. По дорогѣ Снятыньскій спросилъ Клару, дѣйствительно ли она такъ довольна своею поѣздкой въ Варшаву, какъ говоритъ?
   -- Лучшее доказательство то, что я не думаю объ отъѣздѣ,-- весело отвѣтила Клара.
   -- Мы постараемся,-- вставилъ я,-- чтобы вы навсегда остались съ нами.
   Клара, несмотря на свою безхитростность, съ которой принимаетъ всякое обращенное къ ней слово за чистую монету, пытливо взглянула на меня, немного смѣшалась и отвѣтила:
   -- Здѣсь всѣ такъ добры ко мнѣ!...
   Я зналъ, что мои слова были недобросовѣстны, что они могли ввести Клару въ заблужденіе, но меня, прежде всего, интересовало, какое впечатлѣніе они произведутъ на Анельку. Къ несчастію, я ничего не могъ видѣть; Анелька въ эту самую минуту застегивала перчатку и наклонила голову такъ низко, что поля шляпы совсѣмъ закрыли ея лицо. Однако, это движеніе показалось мнѣ добрымъ знакомъ.
   Мы возвратились домой, сѣли обѣдать и прообѣдали до девяти часовъ. Потомъ Клара импровизировала за фортепіано свою Frühlingslied. Вѣроятно, Плошовъ, за все время своего существованія никогда не слыхалъ такой музыки, но я мало обращалъ на нее вниманія,-- всѣ мои мысли были поглощены Анелькой. Я занялъ мѣсто возлѣ нея; мы сидѣли въ полумракѣ, такъ какъ Клара не позволила вносить лампу въ гостиную. Снятыньскій размахивалъ рукой, какъ капельмейстерскою палочкой; жена его, которой это мѣшало, отъ времени до времени дергала его за рукавъ; Анелька сидѣла неподвижно. Быть можетъ, погруженная въ свои мысли, она, какъ и я, не слыхала Весенней пѣсни. Я былъ почти увѣренъ, что въ эту минуту она думаетъ обо мнѣ и о Кларѣ, и въ особенности старается проникнуть въ смыслъ моихъ послѣднихъ словъ. Пусть она любитъ меня, пусть не знаетъ моихъ настоящихъ чувствъ, но одно подозрѣніе, что другая женщина можетъ отнять меня у нея, наполняетъ ее негодованіемъ и горемъ. Женщина, несчастная въ замужствѣ, обвивается вокругъ всякаго чувства, хотя бы даже вокругъ чувства дружбы, какъ плющъ вокругъ дерева, и боится лишиться своей подпоры. У меня не было ни малѣйшаго сомнѣнія, что еслибъ въ эту минуту я сталъ передъ ней на колѣни и признался въ любви, то, несмотря на страхъ, въ который повергло бы ее это признаніе, ее охватила бы и невыразимая радость. "А если такъ,-- подумалъ я,-- то не поспѣшить ли признаніемъ, разъ я отыщу способъ напугать ее какъ можно меньше и обрадовать ее какъ можно больше?"
   И я началъ думать объ этомъ способѣ, отъ котораго зависѣлъ весь исходъ дѣла. Нужно сдѣлать такъ, чтобъ обезоружить Анельку и отнять у нея возможность оттолкнуть меня разъ навсегда. Умъ мой работалъ успѣшно, и -- странное дѣло!-- я волновался болѣе за Анельку, чѣмъ за себя; я понималъ, что это будетъ страшный переломъ въ ея жизни, и боялся за нее.
   Въ гостиной сдѣлалось свѣтлѣе; луна поднялась надъ деревьями парка и заглянула къ намъ въ окна. Ноты Весенней пѣсни продолжали раздаваться среди полной тишины, а изъ глубины парка Кларѣ вторила громкая соловьиная пѣсня. Это былъ чудный вечеръ, въ которомъ соединялись луна и свѣтъ, музыка и любовь. Невольно я подумалъ, что если жизнь не даетъ счастія; то часто даетъ, по крайней мѣрѣ, готовыя рамки для счастія. Въ серебристомъ полусумракѣ я своими глазами хотѣлъ встрѣтиться съ глазами Анельки, но она все время смотрѣла на Клару, которая въ эту минуту казалась какимъ-то неземнымъ видѣніемъ. Лучъ мѣсяца пробирался все дальше и дальше въ глубину гостиной, освѣтилъ нашу піанистку и фортепіано, а такъ какъ Клара была одѣта въ свѣтлое платье, то казалась серебристымъ духомъ музыки.
   Но видѣніе это длилось недолго. Клара кончила свою Весеннюю пѣснь, а пани Снятыньская тотчасъ стала собираться домой. Такъ какъ вечеръ былъ теплый, то я предложилъ пройти пѣшкомъ до шоссе,-- съ версту отъ нашего дома. Сдѣлалъ я это для того, чтобы обратный путь совершить вдвоемъ съ Анелькой. Ей невозможно было отказаться проводить гостей, тетушка съ нами, конечно, не пошла бы,-- значитъ, я никакъ не могъ ошибиться въ разсчетѣ.
   Отправивъ экипажъ впередъ, мы отправились по липовой аллеѣ, ведущей отъ плошовскаго дома до дороги. Я подалъ руку Кларѣ, но шли мы всѣ вмѣстѣ, провожаемые хоромъ лягушекъ, неистово квакавшихъ въ прудахъ.
   Клара остановилась, прислушалась немного и сказала:
   -- Финалъ моей Весенней пѣсни.
   -- Что за чудная ночь!-- отозвался Снятыньскій и тотчасъ началъ декламировать чудный отрывокъ изъ Венеціанскаго купца:
   
   "Какъ сладко спитъ сіяніе луны
   Здѣсь на скамьѣ! Мы сядемъ тутъ съ тобою,
   И пусть въ нашъ слухъ летятъ издалека
   Звукъ музыки; тишь безмятежной ночи
   Гармоніи прелестной проводникъ..."
   
   Дальше онъ не могъ припомнить, но я помнилъ и докончилъ за него:
   
   "Сядь, милая. Смотри, какъ сводъ небесъ
   Весь выложенъ мильонами кружковъ
   Изъ золота блестящаго. Межь ними
   Нѣтъ самаго малѣйшаго кружка,
   Который бы не пѣлъ какъ ангелъ, вторя
   Въ движеніи размѣренномъ своемъ
   Божественнымъ аккордамъ херувимовъ.
   Такою же гармоніею души
   Безсмертныя исполнены; но мы
   До той поры ее не можемъ слышать,
   Пока душа безсмертная живетъ
   Подъ грубою и тлѣнною одеждой".
   
   Клара не понимала по-польски, поэтому я перевелъ ей весь отрывокъ по-французски.
   Наконецъ, мы дошли до шоссированной дороги. Снятыньскіе и Клара сѣли въ коляску, колеса загрохотали по камню, до нашихъ ушей долетѣло послѣднее "до свиданія!" и мы остались съ Анелькой наединѣ.
   Долгое время шли мы молча. Кваканье лягушекъ прекратилось, только издали, отъ фольварка, слышались окрики ночныхъ сторожей и лай собакъ. Я нарочно не говорилъ ничего; эти минуты молчанія служили какъ бы доказательствомъ, что между нами существуетъ какая-то связь. Наконецъ, уже на половинѣ дороги я проговорилъ:
   -- Какъ чудесно прошелъ нынѣшній день, правда?
   -- Я давно не слыхала такой музыки,-- отвѣтила Анелька.
   -- Однако, ты была отчасти чѣмъ-то недовольна, -- этого ты не можешь отрицать. Я такъ внимательно наблюдаю за тобой, что отъ меня не скроется ни малѣйшая тѣнь на твоемъ, лицѣ.
   -- Сегодня я должна была занимать гостей... Ты очень добръ, но, увѣряю тебя, со мной ничего непріятнаго не случилось.
   -- А я сегодня, какъ и всегда, былъ занятъ только тобою одной, и, чтобы доказать это, скажу тебѣ, если позволишь, о чемъ ты думала въ теченіе цѣлаго дня.
   И, не дожидаясь ея разрѣшенія, я продолжалъ дальше:
   -- Ты думала, что я немного похожъ на Латыша, думала, что я обманулъ тебя, говоря о пустынѣ, которая меня окружаетъ, думала, что я напрасно выпрашивалъ твоего сочувствія, такъ какъ раньше нашелъ его въ другомъ мѣстѣ. Развѣ не правда, скажи мнѣ откровенно?
   Анелька отвѣтила, но не безъ затрудненія:
   -- Если ты настаиваешь, то... можетъ быть... Но это могло только радовать меня...
   -- Что могло радовать тебя?
   -- Твое отношеніе къ Кларѣ.
   -- Можетъ быть, я питаю къ ней самыя добрыя чувства, но вообще Клара, какъ и всѣ остальныя женщины, чужда для меня. И знаешь почему?
   Я невольно задрожалъ. Рѣшительная минута наступила. Я подождалъ, чтобы Анелька повторила свой вопросъ, и, не дождавшись, сказалъ насколько могъ спокойнымъ голосомъ:
   -- Ты, вѣдь, сама должна видѣть и понимать, что я весь принадлежу тебѣ, тебя одну любилъ и теперь еще люблю, какъ безумный!
   Анелька остановилась, какъ вкопанная. Я чувствовалъ, какъ кровь отхлынула отъ моихъ щекъ; если въ эту минуту передъ ней открывалась бездна, то, вѣдь, дѣло шло также и о моей душѣ. Но, зная, съ какою женщиной я имѣю дѣло, я долженъ былъ спѣшить, чтобъ обезоружить ее, прежде чѣмъ она придетъ въ себя и оттолкнетъ меня.
   И я торопливо заговорилъ:
   -- Не отвѣчай мнѣ ничего, потому что я ничего не хочу, ничего не добиваюсь,-- ничего, слышишь? Я хотѣлъ тебѣ только сказать, что ты завладѣла всею моею жизнью, всѣми моими помыслами. Наконецъ, ты сама замѣтила это,-- значитъ, все равно, сказалъ ли я тебѣ, или нѣтъ. Повторяю еще разъ, что я ничего не хочу, ничего не ожидаю. Ты не можешь оттолкнуть меня, потому что я самъ себя оттолкну... Я признаюсь тебѣ такъ, какъ признался бы другу, сестрѣ. Я прихожу и изливаю предъ тобою всѣ мои скорби, потому что мнѣ не передъ кѣмъ излить ихъ, прихожу и говорю, что меня гнететъ горе, потому что я люблю женщину, которая принадлежитъ другому, люблю безъ памяти, моя Анелька, безъ границъ!
   Мы приближались уже къ воротамъ, но не вышли изъ-подъ густаго мрака деревьевъ. Одну минуту я думалъ, что она наклонится ко мнѣ, какъ подкошенный цвѣтокъ, и что я подхвачу ее въ свои объятія, но ошибся. Анелька, немного оправившись отъ волненія, начала повторять съ такою нервною энергіей, которой я не ожидалъ отъ нея:
   -- Я не хочу этого слушать, Леонъ! не хочу, не хочу, не хочу!
   И она убѣжала на залитый свѣтомъ дворъ, просто убѣжала отъ моихъ словъ и признаній. Черезъ минуту она исчезла въ сѣняхъ, а я остался одинъ съ чувствомъ безпокойства, страха, великой жалости къ ней, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, тріумфа и удовольствія, что слова, открывающія намъ новую жизнь, уже произнесены. Сказать правду, сразу я не могъ разсчитывать на что-нибудь большее, а зерно, изъ котораго должно что-нибудь вырости, все-таки, брошено.
   Возвратившись домой, я не нашелъ Анельки. Тетушка ходила по комнатѣ, перебирая четки и громко разговаривая сама съ собой въ интервалахъ между молитвами. Я торопливо простился съ нею, чтобы поскорѣе уйти къ себѣ. Я думалъ, что занесеніе въ дневникъ событій нынѣшняго дня успокоитъ меня и приведетъ въ порядокъ мои разстроенныя мысли. Но оказалось, что я измучился еще больше и рѣшился завтра (или, вѣрнѣе сказать, сегодня, потому что на дворѣ стоитъ бѣлый день) ѣхать въ Варшаву. Пусть Анелька укрѣпится въ предположеніи, что я ничего не хочу, успокоится, прежде всего, и освоится съ тѣмъ, что я сказалъ ей. Кромѣ того, я боюсь свиданія съ ней и хотѣлъ бы оттянуть его на нѣкоторое время. По временамъ мнѣ кажется, что я совершилъ неслыханное преступленіе, введя элементъ своего разврата въ эту до сихъ поръ чистую душу. Но, собственно говоря, коренное зло не лежитъ ли въ томъ, что она отдалась человѣку, котораго не любитъ и не можетъ любить? Что болѣе безнравственно: моя ли любовь (которая есть ничто иное, какъ проявленіе великаго права природы), или принадлежность Анельки чужому человѣку, -- принадлежность, представляющая самое ужасное нарушеніе этого права? Брачный союзъ, не основанный на любви,-- преступный союзъ, какими правами его ни освящай. И я, который ясно понимаю это, однако, до такой степени слабъ, что дрожу отъ страха при мысли оттолкнуть ногой съ своей дороги эту мертвящую мораль. Къ счастью, это страхъ минутный. Еслибъ я даже не былъ увѣренъ, что правда на моей сторонѣ, то не сомнѣваюсь, что ея нѣтъ на противной. Наконецъ, эти предразсудки разбиваетъ въ прахъ фактическая сила одного слова: люблю!
   А если сердце мое сжимается при мысли, что она, можетъ быть, въ эту минуту также не спитъ, плачетъ или борется съ своими думами, то это только новое доказательство, что я люблю ее.
   

19 мая.

   Первый день въ Варшавѣ я проспалъ весь. Въ Плошовѣ мнѣ жалъ каждой минуты дня, которую я могъ бы провести съ Анелькой, а ночь я проводилъ за дневникомъ. Въ концѣ-концовъ, это меня окончательно изнурило. И теперь еще я чувствую тяжесть въ головѣ, но, по крайней мѣрѣ, могу мыслить. Мнѣ немного стыдно, что я убѣжалъ изъ Плошова и оставилъ Анельку подъ гнетомъ моего признанія, но когда имѣешь дѣло съ любимою женщиной, немного трусости не помѣшаетъ. Я, навѣрное, остался бы на мѣстѣ, еслибъ не рѣшилъ, что бѣгство можетъ помочь моей любви. Въ теченіе нѣсколькихъ дней Анелька, вставая утромъ, прохаживаясь по парку, присматривая за больною матерью, должна будетъ, даже противъ желанія, повторять себѣ: онъ меня любитъ, и мало-по-малу мысль эта будетъ ей казаться все менѣе невозможною, менѣе странною. Человѣческая натура освоивается со всѣмъ, а женщина легко примиряется съ мыслью, что ее любятъ, въ особенности если любитъ сама. Вопросъ, любитъ ли она меня, я задалъ себѣ въ первую минуту, когда мнѣ стало ясно, что я люблю ее. Этотъ вопросъ я повертываю въ разныя стороны, разсматриваю со всѣхъ точекъ, какъ будто дѣло касается не меня лично, и прихожу къ убѣжденію, что она меня любитъ. Выходя замужъ, она любила меня, а не Кромицкаго, согласилась же отдать ему руку съ отчаянія. Если бы еще она вышла за человѣка недюжиннаго, который бы привлекалъ ее своею славой или своими идеями, еслибъ она напала на какой-нибудь необыкновенный характеръ, то, можетъ быть, и забыла бы обо мнѣ. Но, вѣдь, Кромицкій не могъ же привлечь ее къ себѣ своимъ денежнымъ неврозомъ. Кромѣ того, онъ уѣхалъ тотчасъ же послѣ свадьбы; кромѣ того, онъ продалъ Глуховъ, который былъ главною цѣлью жизни двухъ женщинъ. При самой снисходительной оцѣнкѣ, Кромицкій -- человѣкъ мелкій; нѣтъ въ немъ ничего такото, чѣмъ бы онъ могъ привязать къ себѣ существо, полное идеальныхъ чувствъ и порывовъ. Пріѣхалъ, наконецъ, я, къ которому любовь, по всей вѣроятности, не угасала въ ея сердцѣ, и съ перваго же дня началъ воздѣйствовать на нее и воспоминаніями, и словами, и взглядами; я притягивалъ ее не только искусствомъ, какое даетъ жизненная опытность, но, главное, тою магнетическою силой, которую придавала мнѣ истинная любовь. Прибавивъ къ этому, что Анелька знала, сколько я выстрадалъ, что ей, во всякомъ случаѣ, было жаль меня, что эта жалость и до сихъ поръ осталась въ ней, я говорю себѣ: я поставилъ на карту жизнь, но играю при такихъ условіяхъ, что не могу проиграть своей ставки.
   Я правъ, насколько правъ всякій человѣкъ, защищающій свою жизнь. Я говорю это спокойно, безъ всякаго увлеченія. У меня нѣтъ никакихъ убѣжденій, никакихъ вѣрованій, никакихъ основаній, никакой почвы подъ ногами,-- все выѣла во мнѣ критика и рефлексія. У меня есть только врожденныя жизненныя силы, которыя, не находя исхода, соединились въ чувствѣ любви къ этой женщинѣ. И я ухватился за эту любовь, какъ утопающій хватается за соломенку. Если и это уйдетъ изъ моихъ рукъ, я перестану существовать. Когда разумъ спрашиваетъ меня, почему я прямо не женился на Анелькѣ, я отвѣчаю ему то, что одинъ разъ уже отвѣтилъ: не женился потому, что я не прямой, а исковерканный. Такимъ ужь выняньчили меня двѣ няньки -- рефлексія и критика. Почему та, а не другая женщина стала для меня соломенной спасенія, не знаю. Вѣроятно, потому, что не та, а эта. Это не отъ меня зависѣло. Еслибъ она сегодня стала свободною, я взялъ бы ее безъ колебанія; но еслибъ она совсѣмъ не выходила замужъ... кто знаетъ... мнѣ стыдно выговорить эту мысль, но, можетъ быть, она представлялась бы мнѣ менѣе желанною.
   И было бы такъ не вслѣдствіе романтизма, не потому, что я считалъ бы бракъ пошлою прозой жизни. Мнѣ смѣшны такіе устарѣлые взгляды. Но, основываясь на совершившихся фактахъ, я допускаю, что началъ бы контролировать и себя, и Анельку до тѣхъ поръ, пока кто-нибудь не утащилъ бы ее у меня изъ-подъ носа.
   Не хочу думать объ этомъ, а то начну ругаться.
   

20 мая.

   Сегодня я раздумывалъ, что будетъ, когда я услышу слово признанія изъ устъ Анельки. Счастье передъ собою я вижу, но что дѣлать -- не знаю. Кажется мнѣ, что если я въ Плошовѣ, въ присутствіи этихъ женщинъ, произнесу слово: "разводъ", то весь плошовскій домъ развалится. Объ этомъ не можетъ быть и рѣчи,-- мнѣнія тетки и пани Целины таковы, что онѣ не перенесутъ подобнаго удара. Я не обманываю себя и насчетъ Анельки. Понятія у ней такія же, какъ и у старыхъ дамъ. Но, тѣмъ не менѣе, когда она скажетъ, что любитъ меня, я произнесу слово "разводъ", и она должна освоиться съ мыслью объ этомъ. Другаго выхода нѣтъ, за то придется ждать до смерти тетки и пани Целины. Кромѣ ничего дѣлать нельзя. Кромицкій или согласится добровольно, или нѣтъ. Въ послѣднемъ случаѣ я возьму Анельку и увезу ее хоть въ Индію; а разводъ, все-таки, будетъ сдѣланъ, хотя бы и. помимо его воли. Къ счастью, у меня нѣтъ недостатка въ средствахъ. Что касается меня, то я готовъ на все, и это глубокое внутреннее убѣжденіе совершенно оправдываетъ меня въ собственныхъ глазахъ. Вѣдь, это не пошлый романъ, а чувство, которое поглотило всю сущность человѣка. Чистота и сила этого чувства оправдываютъ также и мое поведеніе съ Анелькой. Я обманываю ее, говоря, что мнѣ ничего не нужно, кромѣ сочувствія,-- обманываю, увѣряя, что ничего не добиваюсь, но все это былц бы ложью только въ томъ случаѣ, еслибъ сама любовь была ложью. Но любовь и правда -- синонимы, а передъ такою правдой моя тактика -- только дипломатія чувства. Извѣстно всѣмъ, что даже женихи пускаются на хитрости, чтобы добиться признанія отъ своихъ невѣсть. Что касается меня, то я искрененъ даже тогда, когда лгу.
   

21 мая.

   Я сказалъ Анелькѣ, что хочу чѣмъ-нибудь заняться, и хочу, дѣйствительно, хотя бы для того, чтобъ сдержать свое слово. Я рѣшился, прежде всего, перевести въ Варшаву коллекціи моего отца и открыть здѣсь музей Плошовскихъ. Это будетъ заслуга Анельки и первое хорошее дѣло, происшедшее изъ нашей любви. Предвижу, что итальянское правительство будетъ ставить мнѣ препятствія: тамъ существуетъ узаконеніе, воспрещающее вывозить изъ страны античныя вещи и цѣнныя произведенія искусства, но это ужь дѣло моего адвоката. Ахъ! я вспомнилъ, что и та мадонна Сассоферато, которую отецъ завѣщалъ своей будущей невѣстѣ, находится въ этомъ собраніи. Я прикажу ее выслать сейчасъ, она мнѣ здѣсь пригодится.
   

22 мая.

   Сколько злобы заключается въ человѣческой натурѣ! Кромицкій, который гдѣ-то въ далекихъ степяхъ выкидываетъ курбеты для пріобрѣтенія милліоновъ, какъ бы то ни было, кажется мнѣ смѣшнымъ. Съ радостью я думаю, что эта мысль придетъ и Анелькѣ въ голову, а если нѣтъ, то я постараюсь съ своей стороны сдѣлать все возможное.
   Завтра я возвращаюсь въ Плошовъ. Здѣсь я страшно тоскую, и, притомъ, мнѣ хочется заглянуть въ глаза Анелькѣ, а то по временамъ мнѣ кажется, что я бѣгу отъ отвѣтственности. Уѣхать послѣ признанія было нужно, но теперь пора возвратиться. Кто знаетъ, можетъ быть, мое счастье больше, чѣмъ я предполагаю, можетъ быть, и она тоскуетъ по мнѣ?
   Сегодня былъ у Снятыньскихъ, у Клары, которую не засталъ дома, и знаменитой здѣшней красавицы, пани Корыцкой. Эта послѣдняя носитъ свое историческое имя, какъ жокейскую шапку, а остроуміе, какъ хлыстъ, которымъ безцеремонно хлещетъ всѣхъ по лицу. Но я вышелъ безъ урона,-- напротивъ, со мной даже немного кокетничали. Затѣмъ я разослалъ нѣсколько визитныхъ карточекъ. Пусть всѣ узнаютъ, что я прочно поселился въ Варшавѣ.
   Перевозка отцовскихъ коллекцій не удовлетворяетъ меня,-- это вопросъ моей воли и кошелька, а не дѣло. Мнѣ же хотѣлось бы заняться какимъ-нибудь дѣломъ. Люди моего положенія, по большей части, ограничиваются у насъ управленіемъ своими имѣніями, и дѣлаютъ это, за очень немногими исключеніями, скверно, гораздо хуже, чѣмъ я. Только самое незначительное число изъ насъ играетъ какую-нибудь роль въ общественной жизни. Выше я сказалъ уже, что здѣсь люди еще играютъ въ аристократію и демократію, что между нами много такихъ, которые поставили цѣлью своей жизни борьбу съ демократическими теченіями и защиту общественной іерархіи. Я считаю это за спортъ настолько же хорошій, насколько и всякій другой; но такъ какъ самъ не принадлежу къ числу спортсменовъ, то и не могу принимать участіе въ этой забавѣ. Если бы это даже и не было забавою, еслибъ здѣсь крылся какой-нибудь практическій смыслъ, то я настолько скептически отношусь къ каждому изъ обоихъ лагерей, что нахожу невозможнымъ пристать ни къ одному. Демократіи не выносятъ мои нервы, то-есть не людей низкаго происхожденія, но тѣхъ, которые почитаютъ себя за патентованныхъ демократовъ. Объ аристократіи я думаю, что если, дѣйствительно, раціональность ея существованія основывается на историческихъ заслугахъ предковъ, то большинство этихъ заслугъ у насъ такого сорта, что потомки должны были бы надѣть на себя власяницу и посыпать голову пепломъ. Наконецъ, въ дѣйствительности, эти лагери сами въ себя не вѣрятъ, за исключеніемъ, можетъ быть, нѣсколькихъ индивидуумовъ, да и то глупыхъ. Иные прикидываются искренними изъ личныхъ цѣлей, а такъ какъ я притворяться не умѣю, то участіе въ подобной борьбѣ -- работа не по моему плечу.
   Существуютъ также синтетики, вродѣ Снятыньскаго, оба стана готовые въ каждую минуту сплавить въ своемъ синтезѣ. Вообще, это хорошіе люди, но еслибъ я и обратился въ ихъ вѣру, то, все-таки, долженъ былъ бы что-нибудь дѣлать, ибо чувство -- не дѣло, его нужно какъ-нибудь проявить на практикѣ. Вотъ Снятыньскій -- тотъ хоть драмы пишетъ... Ей-Богу, присматриваясь ближе къ положенію вещей, я вижу, что стою вдали отъ жизненнаго колеса и не знаю, какъ подойти къ нему, чтобъ оно и меня захватило. Какъ угодно, странно, что человѣкъ съ большими средствами, съ образованіемъ, способностями и волею не знаетъ, къ чему руки приложить. Мнѣ снова хочется выругаться; я вижу ясно, что вся бѣда заключается въ моемъ черезъ-чуръ утонченномъ умѣ. На мнѣ должны дѣлать діагнозъ старческой болѣзни вѣка и цивилизаціи, такъ какъ во мнѣ эта болѣзнь выразилась въ самыхъ типическихъ чертахъ. Кто скептически относится къ вѣрѣ, къ наукѣ, къ консерватизму, къ прогрессу etc., тому поистинѣ трудно дѣлать что-нибудь.
   Въ добавокъ ко всему, мои стремленія неизмѣримо выше средствъ ихъ удовлетворенія. Вездѣ жизнь основывается на трудѣ, работаютъ люди и здѣсь, противъ этого нельзя сказать, но это трудъ ломовыхъ лошадей, съ трудомъ возящихъ снопы въ овинъ. Я же -- кровный рысакъ, я могъ бы, пожалуй, вести какую-нибудь карету, но обыкновенную телѣгу по песчаной дорогѣ любая кляча будетъ везти ровнѣе и покойнѣе меня. При постройкѣ дома я никакимъ способомъ не приловчился бы таскать кирпичи. Пригодился бы я, можетъ быть, для орнаментики, но, къ сожалѣнію, тамъ, гдѣ дѣло идетъ о простой постройкѣ съ обыкновенною кровлей, такихъ мастеровъ не требуется. Еслибъ во мнѣ жила внутренняя потребность къ труду, можетъ быть, я приневолилъ бы себя заняться какою-нибудь простою работой. Но дѣло идетъ только объ одной видимости. Я хочу работать только для того, чтобы привлечь въ себѣ любимую женщину. Анелька, съ этой стороны, существо экзальтированное, но, все-таки, мое самолюбіе (я не говорю о другихъ соображеніяхъ) приказываетъ мнѣ занять положеніе видное, которое могло бы поднять меня въ ея глазахъ. Увидимъ; мнѣ нужно хорошенько оглядѣться вокругъ. А пока пусть работаетъ мой кошелекъ. Я перевезу отцовскія коллекціи, буду помогать разнымъ учрежденіямъ, давать деньги, кому нужно.
   Удивительно вліяніе женщины, подобной Анелькѣ! Сталкивается съ нею настоящій "геній безъ портфеля", такая исключительная безполезность, какъ я,-- и, безъ всякихъ побужденій и внушеній съ ея стороны, я начинаю тяготѣть къ разнымъ вещамъ и обязанностямъ, къ которымъ раньше не тяготѣлъ. Пусть меня чортъ возьметъ, еслибъ мнѣ въ голову пришло соблазнять парижанку или вѣнку перевозкою моихъ собраній въ Парижъ или Вѣну!
   Ѣду въ Плошовъ, спѣшу къ моему доброму генію.
   

28 мая.

   Въ Варшавѣ и но дорогѣ въ Плошовъ я старался отгадать, на что рѣшится Алеша. Не можетъ же она написать мужу: "Возвращайся и возьми меня, потому что Плошовскій преслѣдуетъ меня своею любовью". Она не сдѣлала бы этого, еслибъ даже ненавидѣла меня, по деликатности своей натуры. Кромѣ того, это повело бы за собой неизбѣжное столкновеніе между мною и Кромицкимъ, Анелька должна была бы оставить больную мать, потому что здоровье пани Целины не позволяетъ ей выѣхать изъ Плошова.
   Положеніе Анельки поистинѣ трудное; я это имѣлъ въ разчетѣ, прежде чѣмъ сдѣлалъ ей признаніе. Но на возвратномъ пути въ Плошовъ я испугался, не придетъ ли ей въ голову замкнуться въ комнатѣ матери и по возможности избѣгать меня. Впрочемъ, вскорѣ я успокоился. Въ деревнѣ, подъ одною кровлей, это невозможно и, во всякомъ случаѣ, возбудило бы подозрѣніе тетки и пани Целины.
   Вмѣстѣ съ тѣмъ, я знаю, что Анелька, хотя бы любила меня страстно, не позволитъ мнѣ повторить мое признаніе и будетъ сопротивляться сильнѣе, чѣмъ обыкновенно сопротивляются замужнія женщины; при ея мнѣніяхъ, при ея скромности, всякая малѣйшая уступка будетъ казаться ей ужасной измѣною. Но какимъ же образомъ она можетъ мнѣ запретить говорить о своей любви? У нея одно только средство: получить мое добровольное согласіе на это. Я разсчитывалъ, что она захочетъ рѣшительно говорить со мной, и не ошибся.
   Она похудѣла, но глядѣла на меня твердымъ взглядомъ. Очевидно, у бѣдняжки имѣлись въ запасѣ разные аргументы и она безусловно вѣрила въ ихъ силу,-- вѣрила, что когда предъявить ихъ, мнѣ ничего не останется, какъ поджать хвостъ и убѣжать разъ навсегда. Ангельское заблужденіе, что на свѣтѣ можетъ быть только одна правда! Не вступай со мной, моя Анелька, ни въ какой споръ, потому что я если вѣрю въ какую-нибудь правду и въ какіе-нибудь аргументы, то развѣ въ правду и права любви, и достаточно ловокъ, чтобы каждый твой аргументъ вывернуть, какъ перчатку, и сдѣлать изъ него оружіе противъ тебя. Не спасутъ тебя ни твои умствованія, ни моя жалость къ тебѣ, потому что чѣмъ умнѣе окажешься ты, лучше, добрѣе, тѣмъ больше взволнуешь меня, тѣмъ больше я тебя полюблю, а чѣмъ больше полюблю, тѣмъ больше захочу обладать тобою. Для тебя у меня только крокодиловы слезы; когда онѣ текутъ изъ моихъ глазъ, хищность моя усиливается. Это -- заколдованный кругъ любви.
   При одномъ взглядѣ на Анельку я почувствовалъ себя въ этомъ кругу. Послѣ полудни, въ день моего возвращенія, когда пани Целина крѣпко заснула на верандѣ, Анелька сдѣлала мнѣ знакъ, чтобъ я шелъ за нею въ глубь сада. По ея лицу, поразившему меня необычайною серьезностью, я понялъ, что минута объясненія наступила, и торопливо пошелъ вслѣдъ за нею. Однако, по мѣрѣ того, какъ мы отдалялись отъ веранды, храбрость Анельки начала таять. Я замѣтилъ, что она поблѣднѣла, что, очевидно, ее пугаетъ собственная энергія, но отступать было некуда, и она заговорила нетвердымъ голосомъ:
   -- Еслибъ ты зналъ, какъ я была несчастна въ эти дни.
   -- А ты думаешь, мнѣ легко жить?-- спросилъ я.
   -- Нѣтъ, не думаю, и поэтому обращаюсь къ тебѣ съ великою просьбой... Я знаю, что ты все понимаешь, что ты великодушенъ и добръ, ты не откажешь мнѣ, я увѣрена въ этомъ, потому что знаю тебя.
   -- Скажи мнѣ, чего ты хочешь?
   -- Нужно, Леонъ, чтобы ты уѣхалъ отсюда за границу и не возвращался, пока мама не будетъ въ состояніи переселиться изъ Плошова.
   Я зналъ заранѣе, что она потребуетъ этого, но молчалъ въ теченіе нѣсколькихъ минутъ, какъ будто бы придумывалъ отвѣтъ.
   -- Ты можешь мною распоряжаться, какъ хочешь,-- наконецъ, сказалъ я,-- но, по крайней мѣрѣ, скажи, за что ты приговариваешь меня къ изгнанію?
   -- Я тебя не приговариваю къ изгнанію, но ты самъ знаешь, почему...
   -- Знаю, -- отвѣтилъ я съ неподдѣльною грустью и покорностью, -- потому, что я отдалъ бы за тебя послѣднюю каплю крови, потому, что еслибъ въ эту минуту одного изъ насъ долженъ былъ поразить ударъ грома, то я заслонилъ бы тебя и подставилъ бы свою голову, что я принялъ бы на себя все зло, какое можетъ встрѣтить тебя въ жизни, потому, что я люблю тебя больше жизни,-- это, дѣйствительно, тяжкіе грѣхи...
   -- Нѣтъ,-- перебила съ энергіей Анелька,-- потому, что я жена человѣка, котораго люблю и уважаю, и потому, что не хочу слушать такихъ словъ!
   Я вздрогнулъ отъ нетерпѣнія и гнѣва, какъ отъ электрической искры. Я зналъ, что Анелька говоритъ неправду, что любовью и уваженіемъ къ мужу прикрываются всѣ женщины, когда имъ приходится стоять на распутьи,-- всѣ, держу пари, хотя бы въ сердцѣ ихъ не было ни тѣни этихъ чувствъ. Однако, слова Анельки такъ ударили по моинъ нервамъ, что я едва удержался, чтобы не вскрикнуть: "Лжешь, ты не любишь его и не уважаешь!" Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, мнѣ пришла мысль, что эта энергія скоро исчерпается, и поэтому я отвѣтилъ покорно:
   -- Не гнѣвайся на меня, Анелька,-- я уѣду.
   И я увидалъ, что моя покорность обезоруживаетъ ее, что ей жаль меня. Она сорвала листъ съ одной вѣтви и начала нервно разрывать его на куски. Много ей нужно было усилій, чтобы не разрыдаться. Я былъ также взволнованъ до глубины души и продолжалъ съ трудомъ:
   -- Не удивляйся, что я стараюсь смягчить тебя, потому что ты страшно несправедлива ко мнѣ. Я говорилъ уже тебѣ, что не желаю ничего, кромѣ того, чтобы дышать однимъ съ тобою воздухомъ и смотрѣть на тебя. Видитъ Богъ, что мои требованія не особенно велики. Это все мое достояніе... А ты и его отнимаешь у меня! Подумай только: всякій можетъ пріѣхать сюда, разговаривать съ тобой, смотрѣть на тебя,-- только не я,-- и все это потому, что для меня ты неизмѣримо дороже, чѣмъ для другихъ. Какая утончённая жестокость судьбы! Войди на минуту въ мое положеніе. Тебѣ, впрочемъ, это будетъ не легко: ты не знаешь, что такое значитъ душевная пустота, ты любишь мужа или ошибочно думаешь, что любишь (впрочемъ, это все равно). Но если ты захочешь понять все, то увидишь, что твое приказаніе хуже смертнаго приговора для меня. Нужно и ко мнѣ имѣть хоть каплю жалости. Знаешь ли ты, что, отталкивая меня, ты не только лишаешь меня счастья видѣть тебя, но отнимаешь послѣднюю жизненную опору? Я говорилъ тебѣ, что вернулся на родину съ твердымъ рѣшеніемъ трудиться для нея. Можетъ быть, въ своемъ трудѣ я нашелъ бы и забвеніе, и покой, можетъ быть, искупилъ бы имъ мои старыя прегрѣшенія; напримѣръ, я приказалъ перевезти сюда отцовскія коллекціи,-- а ты приказываешь мнѣ отречься отъ всего, все бросить, уѣхать и снова начать безцѣльную жизнь, безъ малѣйшаго проблеска солнца. Хорошо, я уѣду. Но уѣду только въ томъ случаѣ, если ты повторишь свой приказъ черезъ три дня,-- я предполагаю, что ты не знала, чѣмъ это отразится на мнѣ. Теперь ты знаешь. Я прошу только три дня -- ничего больше!
   Анелька закрыла глаза руками и повторила нѣсколько разъ:
   -- Ахъ, Боже мой! Боже мой! Боже мой!
   Это былъ крикъ безпомощнаго ребенка, и мнѣ стало страшно жаль ее. Была минута, когда я хотѣлъ упасть къ ея ногамъ и сдѣлать все, что она пожелаетъ, но побѣда казалась мнѣ такою близкой, что я не захотѣлъ отказаться отъ ея плодовъ.
   -- Слушай меня,-- сказалъ я,-- при одномъ условіи я уѣхалъ бы тотчасъ, сегодня, я бѣжалъ бы отъ тебя за море, если бы зналъ, что это необходимо для твоего сердца. Я говорю тебѣ какъ другъ и братъ: я знаю отъ тетки, что ты любила меня; если это чувство живетъ въ твоемъ сердцѣ, то меня завтра уже не будетъ здѣсь.
   Слова эти подсказала мнѣ нестерпимая душевная боль, но они представляли для Анельки страшную ловушку, потому что могли вызвать у нее признаніе. Если бы это случилось, не знаю, можетъ быть, я и уѣхалъ бы, но непремѣнно тотчасъ же сжалъ бы ее въ своихъ объятіяхъ. Но Анелька только вздрогнула, какъ будто я неосторожно дотронулся до ея раны, ея лицо все вспыхнуло румянцемъ гнѣва и негодованія.
   -- Нѣтъ!-- крикнула она съ отчаянною горячностью,-- это неправда! Уѣзжай или оставайся, какъ хочешь, только это неправда, неправда!
   Но изъ самой ея горячности я понялъ, что это была правда. Мнѣ страстно захотѣлось сказать ей это грубо, прямо въ глаза, но вдали показалась фигура тетушки. Анелька не успѣла подавить своего волненія, такъ что тетушка, взглянувъ на нее, спросила сразу:
   -- Что съ тобой? О чемъ вы говорили съ Леономъ?
   -- Анелька, -- сказалъ я, -- разсказывала мнѣ, какъ дурно повліяла на здоровье ея матери продажа Глухова, и я не удивляюсь, что это такъ взволновало ее...
   Или силы Анельки дѣйствительно исчерпались, или моя ложь, которую она должна была подтвердить своимъ молчаніемъ, переполнила и безъ того уже полную чашу ея горечи,-- только она спазматически разрыдалась. Тетушка схватила ее въ свои объятія и прижала къ себѣ, какъ ребенка.
   -- Анелька моя! радость моя! Что-жь тутъ подѣлаешь... Воля Божья! У меня вонъ во время послѣдней бури градъ побилъ хлѣбъ на пяти фольваркахъ, а я даже слова рѣзкаго не сказала пану Хвастовскому!
   Не знаю, почему это упоминаніе о градѣ и пяти фольваркахъ показалось мнѣ такимъ неумѣстнымъ, такимъ эгоистичнымъ, нестоющимъ ни одной слезы Анельки, что я страшно разозлился.
   -- Оставимъ въ сторонѣ фольварки,-- сказалъ я грубо,-- тутъ рѣчь идетъ о здоровьѣ ея матери.
   И я ушелъ съ мучительнымъ чувствомъ въ сердцѣ, потому что чувствовалъ, что причиняю муки женщинѣ, которую люблю больше всего на свѣтѣ. Битву я выигралъ на всей линіи, но чувствовалъ себя дурно, какъ будто грядущее грозило мнѣ чѣмъ-то неизвѣстнымъ и страшнымъ.
   

25 мая.

   Сегодня третій день послѣ нашего разговора. Анелька не повторила своего требованія,-- значить, я остаюсь. Вообще, она говоритъ со мною мало, сидитъ большую часть дня въ своей комнатѣ, но не избѣгаетъ меня. Очевидно, она боится привлечь особенное вниманіе старыхъ дамъ. Я стараюсь быть съ нею добрымъ, привѣтливымъ, но не навязываюсь. Пусть ей кажется, что моя любовь сама выдаетъ себя и что я дѣлаю всѣ усилія, чтобы получше скрыть ее. Чувство мое, дѣйствительно, возростаетъ съ каждою минутой и она должна видѣть это. Невозможно, чтобъ это не вліяло на нее. Будь что будетъ, но у насъ существуетъ уже отдѣльный мірокъ, въ которомъ живемъ только мы двое; у насъ свои тайны отъ тетки и пани Целины. Когда мы говоримъ о вещахъ постороннихъ, когда силимся въ присутствіи людей сохранить видъ старыхъ отношеній, то чувствуемъ, что въ глубинѣ нашихъ душъ творится что-то совсѣмъ другое; кромѣ того, у меня въ запасѣ иного словъ и взглядовъ, которые понимаетъ только она одна. Это установилось въ силу самихъ обстоятельствъ,-- скорѣе противъ воли, чѣмъ по желанію Анельки, но, все-таки, установилось. Время, привычка и мое терпѣніе довершатъ дѣло. Я изъ моей любви натку тысячу нитей, которыми опутаю ее и которыя съ каждымъ днемъ будутъ связывать насъ все крѣпче и крѣпче. Эта работа была бы безполезною только въ томъ случаѣ, еслибъ она любила мужа. Тогда я, навѣрное, возбудилъ бы въ ней ненависть къ себѣ. Но прошедшее за меня, а настоящее не принадлежитъ Кромицкому. Я разсуждаю объ этомъ совершенно объективно и постоянно прихожу къ одному и тому же выводу, что она не можетъ любить его. Сопротивленіе Анельки -- это внутренняя борьба чистой души, которая не допускаетъ даже мысли о вѣроломствѣ. Но въ. этой борьбѣ ее ничто не подкрѣпляетъ. Съ своей стороны, и я не обманываю себя: я, знаю, что сопротивленіе будетъ долгое и отчаянное. Нужно всегда быть наготовѣ, все охватывать мыслью, во всемъ отдавать себѣ ясный отчетъ; я долженъ ткать свою сѣть изъ тончайшихъ, почти невидимыхъ нитей. Мнѣ нельзя нажать раньше времени или черезъ-чуръ энергично ни одного клавиша, и я буду стараться избѣгать малѣйшихъ ошибокъ и не успокоюсь до тѣхъ поръ, пока не покорю этой души. Наконецъ, если мнѣ и случится сдѣлать какую-нибудь ошибку, то она будетъ слѣдствіемъ моей любви, а въ силу этого, послужитъ въ мою же пользу.
   

26 мая.

   Сегодня я увѣдомилъ Снятыньскаго, что рѣшительно намѣреваюсь перевезти въ Варшаву отцовскія собранія. Отъ него это извѣстіе, несомнѣнно, перейдетъ въ разныя газеты, которыя не преминутъ возвести мое намѣреніе до степени гражданскаго подвига. Анелька невольно сравнить меня съ Кромицкимъ, и это сравненіе послужить мнѣ въ пользу. Отправилъ я также телеграмму, чтобы мнѣ какъ можно скорѣе, отдѣльною посылкой, выслали головку Сассоферато.
   Во время завтрака я, нарочно при другихъ, сказалъ Анелькѣ, что отецъ отказалъ ей эту картину по завѣщанію. Анелька смутилась; она догадалась, что отецъ въ то время видѣлъ въ ней будущую невѣстку. Въ дѣйствительности, въ завѣщаніи ея имя не упомянуто; тамъ сказано только: "Голову Мадонны (No такой-то) назначаю своей будущей невѣсткѣ". Но поэтому-то я и хотѣлъ отдать ее Анелькѣ. А пока одного намека на статью завѣщанія было довольно, чтобъ возбудить въ насъ цѣлый рой воспоминаній. Я нарочно направилъ мысль Анельки къ тѣмъ прошлымъ временамъ, когда она любила меня и могла любить спокойно. Я знаю, что отъ того времени въ ея сердцѣ осталось и много горечи, и много сожалѣнія во мнѣ. Иначе и быть не могло. Я совершенно погибъ бы въ ея глазахъ, еслибъ не моя послѣдняя просьба, переданная при посредствѣ Снятыньскаго. Это обстоятельство сильно смягчаетъ мои вины. Думая объ этомъ, Анелька должна считать, что я хотѣлъ все исправить, что я любилъ ее, страдалъ, что каялся и каюсь до сихъ поръ, что если мы теперь несчастны, то и она виновата въ томъ. Подобныя мысли должны заставить ее простить мои грѣхи, жалѣть о прошломъ и упиваться картинами счастья, которое наполняло бы нашу жизнь, еслибъ не мои вины и не ея суровость.
   И сейчасъ я замѣтилъ по ея лицу, что она боится этихъ упоительныхъ видѣній и хочетъ разсѣять ихъ разговоромъ о чемъ-нибудь постороннемъ. Тетушка теперь такъ забила голову приближающимися скачками на правительственный призъ и ожидаемымъ торжествомъ нашего "Naughty-boy", что не можетъ думать ни о чемъ другомъ. Анелька начала разговаривать о скачкахъ, но говорила такъ разсѣянно и задала нѣсколько такихъ необычайныхъ вопросовъ, что огорченная тетушка перебила ее:
   -- Мое дитя, я вижу, что о скачкахъ ты не имѣешь ни малѣйшаго понятія.
   Своими глазами я сказалъ ей: "Знаю, что въ эту минуту ты хочешь только заглушить говорящій въ тебѣ голосъ", и она поняла меня такъ хорошо, какъ будто я выразилъ свою мысль словами. Я почти увѣренъ, что она такъ же поглощена нашею тайной, какъ и я. Идея о любви внѣ брака уже привита къ ея душѣ, живетъ въ ней и не покидаетъ ее ни на минуту. Анелька должна съ ней жить и сжиться. Въ такихъ условіяхъ, сердце женщины, даже любящей мужа, должно отвернуться отъ него. Капля воды долбитъ камень. Если Анелька хоть немного любитъ меня, если любитъ только наше прошлое, то она должна быть моею. Я не могу думать объ этомъ спокойно,-- предчувствіе близкаго счастія подавляетъ меня.
   Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ на берегу моря находятся движущіеся пески. Для путника, разъ онъ вступилъ на нихъ, нѣтъ спасенія. По временамъ мнѣ сдается, что моя любовь сходна съ этими песками. Я привлекаю на нихъ Анельку и самъ погружаюсь въ нихъ все глубже и глубже.
   Пусть такъ, но только бы вмѣстѣ съ нею!
   

28 мая.

   Тетушка теперь проводитъ по шести, по семи часовъ въ день въ Бужанахъ, на фольваркѣ, въ полумили отъ Плошова, гдѣ тратитъ время на восхищеніе Naughty-boy'емъ и на надзоръ за англичаниномъ Смитомъ, который тренируетъ лошадей. И я былъ тамъ вчера. Naughty-boy, дѣйствительно, лошадь много обѣщающая, но мнѣ-то что за дѣло до нея! Разныя дѣла призываютъ меня въ городъ, но мнѣ не хочется повидать Плошовъ. Пани Целина чувствуетъ себя хуже. Молодой Хвастовскій считаетъ это ухудшенie временнымъ, но, тѣмъ не менѣе, приказалъ не оставлять больную одну, развлекать ее, а то бѣдная женщина начинаетъ думать объ утратѣ милаго Глухова и еще болѣе разстроиваетъ свои нервы. Я ухаживаю за ней почти съ сыновнею заботливостью, чтобы заслужить признательность Анельки и заставить ее смотрѣть на меня какъ на самаго близкаго человѣка. Я теперь не питаю никакого непріязненнаго чувства къ пани Целинѣ: она ужь очень несчастна, и, притомъ, я начинаю любить всѣхъ родныхъ Анельки,-- всѣхъ, кромѣ одного! Вчера и сегодня я провелъ нѣсколько часовъ у больной, вмѣстѣ съ Анелькой и Хвастовскимъ. Мы много читали и разговаривали. Пани Целина не спитъ ночью, а такъ какъ докторъ не даетъ ей хлораля, то она засыпаетъ днемъ, послѣ длинной бесѣды, и просыпается только тогда, когда наступаетъ тишина. Поэтому мы, не обращая вниманія на нее, продолжаемъ читать и разговаривать. Такъ было и сегодня. Не будь здѣсь доктора, я могъ бы вполнѣ свободно разговаривать съ Анелькой. Газеты принесли извѣстіе объ окончаніи бракоразводнаго дѣла прекрасной пани Корецкой. Вся Варшава сильно интересуется этимъ дѣломъ, въ особенности тетушка,-- она въ дальнемъ родствѣ съ Корецкимъ. Я нашелъ нужнымъ воспользоваться этимъ обстоятельствомъ, чтобы внушить Анелькѣ понятія, которыя ей были чужды до сихъ поръ.
   -- Тетушка, -- сказалъ я тономъ глубокаго убѣжденія, -- несправедливо осуждаетъ поведеніе пани Корецкой. По моему мнѣнію, она поступаетъ какъ умная и правдивая женщина. Человѣческая воля кончается тамъ, гдѣ начинается любовь, -- даже и тетушка должна согласиться съ этимъ. Если пани Корецкая любитъ другаго, то ей не остается ничего, какъ разстаться съ мужемъ. Я знаю, что сказала бы тетушка и что ты, вѣроятно, думаешь въ эту минуту: ты думаешь, что у нея остаются обязанности,-- вѣдь, да?
   -- Я думаю, что и ты придерживаешься того же мнѣнія,-- отвѣтила Анелька.
   -- Несомнѣнно. Вопросъ только въ томъ, что именно обязана она дѣлать.
   Не понимаю, чего ради молодой врачъ заявилъ, что онъ не признаетъ свободной воли. Впрочемъ, онъ ограничился только однимъ этимъ заявленіемъ и сталъ внимательно слушать меня. Ему нравилась смѣлость моихъ воззрѣній.
   Уловивъ удивленный взглядъ Анельки, я продолжалъ:
   -- Что можетъ быть болѣе дико и болѣе противно природѣ, чѣмъ требованіе отъ человѣка пожертвовать любимымъ существомъ для нелюбимаго? Различныя вѣроисповѣданія могутъ сильно разниться другъ отъ друга, но этика у нихъ у всѣхъ одинакова; супружество же, по этой этикѣ, должно быть основано на любви. Да и что оно такое на самомъ дѣлѣ? Или нѣчто несокрушимое и дѣйствительно святое, если оно основывается на такомъ фундаментѣ, или, въ противномъ случаѣ, несогласный съ религіей и моралью контрактъ, который долженъ быть уничтоженъ. Иначе говоря, обязанности женщины вытекаютъ изъ чувства, а не изъ ряда болѣе или менѣе торжественныхъ обрядовъ. Я говорю это потому, что принадлежу въ числу людей, цѣнящихъ суть вещи выше ея формы. Я знаю, что слово "вѣроломство" -- слово страшное. Но не думайте, что женщина дѣлается вѣроломной только съ момента, когда покинетъ мужа. Она сдѣлалась вѣроломной вполнѣ, совершенно, уже въ ту минуту, когда почувствовала, что ея любовь къ мужу перестала существовать. Все дальнѣйшее -- это только вопросъ ея способности мыслить и поступать логически, ея отваги и ея сердца, которое или умѣетъ, или неумѣетъ любить. Пани Корецкая любила человѣка, для котораго теперь разводится, раньше, чѣмъ вышла за теперешняго своего мужа, и не отдала ему своей руки только вслѣдствіе недоразумѣнія, вслѣдствіе того, что сочла равнодушіемъ порывъ его ревности. Это была ея главная ошибка; но если она теперь хочетъ исправить эту ошибку, если она поняла, что беззаконно жертвовать любимымъ человѣкомъ для нелюбимаго, если она перенесла свои обязанности на другую сторону, въ противность общественному мнѣнію, то лишь ханжи или люди, ослѣпленные предразсудками, могуть осуждать ея чувства.
   Въ моихъ словахъ было столько же лжи, сколько и правды. Конечно, тетушка ни за что въ свѣтѣ не согласится съ теоріей, что воля кончается тамъ, гдѣ начинается любовь, но сказалъ я это нарочно, чтобы внушить это Анелькѣ какъ безспорную правду. Я зналъ, что пани Корецкая особа легкомысленная, по поводу которой не стоитъ выдвигать тяжелыхъ орудій логики, а исторію о ея первой любви выдумалъ для болѣе полной аналогіи съ моимъ положеніемъ. За то я былъ вполнѣ искрененъ въ томъ, что говорилъ о правахъ и обязанностяхъ, вытекающихъ изъ чувства. Очень можетъ быть, что я не поддерживалъ бы такъ горячо эту теорію, еслибъ она не представляла мнѣ такихъ удобствъ; но человѣкъ всегда субъективенъ, и въ особенности человѣкъ, который усомнился во всѣхъ объективныхъ истинахъ. Я говорилъ за себя и былъ бы очень глупъ, еслибъ сталъ говорить противъ себя. Я разчитывалъ, что, вводя Анельку въ кругъ подобныхъ понятій, я ускоряю желанную для меня эволюцію въ ея душѣ,-- они могуть придать ей больше смѣлости и дать возможность оправдаться въ своихъ глазахъ. Принимая во вниманіе ея впечатлительность, я допускалъ, что она хоть отчасти восприметъ мое внушеніе. И дѣйствительно, она понимала меня хорошо; я видѣлъ ясно, какъ каждое мое слово играло на ея нервахъ, точно на струнахъ. По мѣрѣ того, какъ я говорилъ, на щекахъ ея все ярче и ярче выступали розовыя пятна; а когда я кончилъ, она сказала:
   -- Оправдать все можно, но когда дѣлаешь дурное дѣло, совѣсть всегда скажетъ: не хорошо, дурно, и ни чѣмъ не дастъ себя убѣдить.
   Молодой Хвастовскій, вѣроятно, думалъ въ это время о недостаточности философскаго образованія Анельки, а я, признаюсь, въ первый разъ испытывалъ такое чувство, какое испытываетъ человѣкъ, который во время фехтованья наткнется концомъ шпаги на стѣну. Отвѣтъ Анельки своею простотой и догматичностью обратилъ въ ничто всѣ мои выводы. Ибо если положеніе, что воля кончается тамъ, гдѣ начинается любовь, можетъ, въ концѣ-концовъ, подлежать сомнѣнію, то совершенно несомнѣнно, что гдѣ начинается догматъ, тамъ кончаются всѣ разсужденія. Женщины вообще, а польки въ особенности, до тѣхъ поръ соглашаются съ логикой, пока она не представится имъ опасной. Когда они увидятъ опасность, то скрываются за укрѣпленіе простыхъ вѣрованій и прописной морали, которое можетъ разрушить только одно чувство, потому что разумъ передъ нимъ безсиленъ. Въ этомъ ихъ слабость и, вмѣстѣ съ тѣмъ, сила; мышленіе ихъ не обладаетъ могуществомъ мышленія мужчинъ, за то святость, при нѣкоторыхъ условіяхъ, можетъ быть совершенной. Дьяволъ можетъ довести женщину до паденія только тогда, если влюбитъ ее въ кого-нибудь, а путемъ логики съ ней ничего не подѣлаетъ, хотя бы правда всецѣло была на его сторонѣ.
   Мною начала овладѣвать полная апатія. Я подумалъ, что всякое зданіе, съ какимъ бы трудомъ и искусствомъ я ни воздвигалъ его, Анелька разрушитъ однимъ крикомъ: "не хорошо! совѣсть съ этимъ не соглашается!" Притомъ, я долженъ соблюдать величайшую осторожность, чтобы не напугать ее чрезмѣрною свободой своихъ воззрѣній, которыя я стараюсь привить къ ней, и не вооружить ее противъ себя.
   И, все-таки, я не могу отказаться отъ такого пріема. Онъ не будетъ играть главной роли въ покореніи души Анельки,-- правда; по можетъ играть побочную и ускорить развязку. Мои усилія не привели бы ни къ чему лишь въ томъ случаѣ, если она меня не любитъ. Это была бы страшная ошибка, но развязка, все-таки, должна была бы наступить.
   

30 мая.

   Сегодняшній день весь отравленъ для меня,-- Анелька опять получила письмо отъ Кромицкаго. Я слышалъ, какъ она говорила теткѣ, что онъ самъ не знаетъ, когда пріѣдетъ: можетъ быть, скоро, можетъ быть, черезъ два мѣсяца. Я даже представить себѣ не могу, какъ стану выносить его присутствіе рядомъ съ Анелькой; по временамъ мнѣ кажется, что совсѣмъ не вынесу этого и разсчитываю только на счастливое стеченіе обстоятельствъ, которыя могутъ задержать его пріѣздъ. Хвастовскій говорить, что пани Целинѣ нужно ѣхать въ Гаштейнъ, какъ только ея силы немного поправятся. Это такъ далеко отъ Баку, что Кромицкій, пожалуй, испугается ѣхать. А я поѣду, какъ Богъ святъ, поѣду! Какая счастливая мысль пришла Хвастовскому, счастливая и для меня, и для пани Целины, которой гаштейнскія купанья могутъ возвратить здоровье. Я тоже измученъ, я жажду горнаго воздуха и еще болѣе жажду быть вмѣстѣ съ Анелькой. Завтра ѣду въ Варшаву и телеграфирую въ купальное управленіе, чтобы нашли квартиру для меня и для дамъ. Если все будетъ занято, я готовъ купить цѣлую виллу. Когда пани Целина говорила о хлопотахъ и затрудненіяхъ, которыя должны обрушиться на Анельку, я сказалъ: "Положитесь на меня",-- потомъ обратился къ Анелькѣ и прибавилъ тихо: "Я устрою все, какъ для своей матери". Я видѣлъ, что пани Целина, которая начинаетъ все меньше и меньше вѣрить въ милліоны Кромицкаго, опасается, что я поведу дѣло на широкую ногу, и рѣшилъ показать имъ фиктивный контрактъ, а главную часть издержекъ взять на себя. Понятно, до сихъ поръ я не говорилъ дамамъ, что собираюсь вмѣстѣ съ ними ѣхать въ Гаштейнъ. Я поведу это дѣло такъ искусно, что тетушка сама предложитъ мнѣ это, причемъ въ ея головѣ не возникнетъ и тѣни подозрѣнія. Я почти убѣжденъ, что когда буду совѣтоваться съ ней относительно моего лѣтняго мѣстопребыванія, она скажетъ мнѣ: "Поѣзжай съ Цединой и Анелькой; и тебѣ, и имъ будетъ веселѣе". Знаю, что это испугаетъ Анельку, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и обрадуетъ. Можетъ быть, ей придетъ въ голову стихъ изъ Кордіана: "Ты вездѣ, надо мной, вкругъ меня и во мнѣ!" Дѣйствительно, моя любовь опоясала ее заклятымъ кругомъ; она окружаетъ ее, вѣчно напоминаетъ о себѣ, вкрадывается въ ея сердце подъ видомъ братской заботливости о ней, о ея матери, подъ видомъ услугъ, отвергнуть которыя она не можетъ безъ того, чтобы не открыть глаза матери и тѣмъ самымъ еще болѣе ухудшить ея положеніе.
   Съ утра до вечера Анелька слышитъ похвалы мнѣ; тетка, какъ и всегда, ослѣплена мною; молодой Хвастовскій, желая во всемъ блескѣ показать безпристрастіе, на которое способны люди его лагеря, утверждаетъ, что я составляю исключеніе изъ своей "гнилой" сферы; я покорилъ себѣ даже пани Целину. Я выказываю столько сердца въ обращеніи съ ней, что она теперь любитъ меня,-- невольно, можетъ быть, но любитъ изъ глубинѣ сердца жалѣетъ, что я не сдѣлался мужемъ Анельки. Все, окружающее Анельку, и люди, и природа, немолчно говорятъ ей о любви.
   А ты, любовь моя, въ состояніи ли ты противу стоять этимъ силамъ? Когда же ты придешь ко мнѣ и скажешь: "Я не могу больше,-- возьми меня, потому что я люблю тебя!"
   

Варшава, 31 мая.

   Пани Ловицкая, одна изъ здѣшнихъ филантропокъ, просила Клару дать концертъ въ пользу ея учрежденія. Клара отказала, подъ предлогомъ, что занимается теперь большимъ музыкальнымъ сочиненіемъ, требующимъ полнаго сосредоточенія. Однако, къ письму, представляющему образецъ вѣжливаго отказа, была приложена сумма, равная сбору съ ея перваго концерта. Легко понять, какое впечатлѣніе произвело это въ Варшавѣ. Газеты взапуски начали до небесъ превозносить артистку и ея великодушіе. Натурально, въ репортерскихъ замѣткахъ состояніе отца Клары (онъ, дѣйствительно, человѣкъ очень богатый) выросло втрое. Не знаю, откуда въ обществѣ пошли слухи, что Клара выходитъ за меня замужъ. Можетъ быть, поводъ къ этому подала наша старинная дружба и утроенные милліоны. Я сначала немного разозлился, но, подумавъ, рѣшилъ не противорѣчивъ сплетнямъ: онѣ ставили мои отношенія къ Анелькѣ за границу всякихъ подозрѣній.
   Когда я былъ лѣтомъ на утреннемъ пріемѣ у Клары, пани Корецкая первая приблизилась во мнѣ съ весьма ядовитою миной и, въ присутствіи нѣсколькихъ человѣкъ изъ музыкальнаго міра и нашего high life, сказала, не понижая голоса:
   -- Кузенъ, кто это въ миѳологіи не могъ устоять противъ пѣнія сирены?
   -- Никто не устоялъ, кузина,-- отвѣтилъ я,-- кромѣ Одиссея, да и тотъ устоялъ только потому, что приказалъ себя привязать къ мачтѣ.
   -- А вы были менѣе предусмотрительны?
   Присутствующіе прикусили губы и ожидали моего отвѣта.
   -- Иногда и это не помогаетъ,-- сказалъ я.-- Вы лучше всѣхъ знаете, что любовь разрываетъ всѣ связи.
   Пани Корецкая смѣшалась, несмотря на всю свою самоувѣренность, а я одержалъ одну изъ тѣхъ небольшихъ побѣдъ, разсказъ о которыхъ въ салонахъ всегда сопровождается прибавкою пословицы: "нашла коса на камень".
   Говорятъ ли люди, нѣтъ ли, что я женюсь на Кларѣ,-- мнѣ все равно, а въ силу уже извѣстныхъ соображеній я даже предпочитаю, чтобъ говорили. Не ожидалъ я только одного, что мой визитъ къ Кларѣ кончится такъ непріятно. Когда всѣ разошлись и остались только мы съ Снятыньскимъ, Клара начала намъ играть свой только что оконченный концертъ. Музыка была великолѣпная, мы не находили достаточныхъ похвалъ и только попросили повторить послѣднюю часть. Клара повторила и вдругъ обратилась къ намъ:
   -- Это прощанье, потому что все на свѣтѣ кончается прощаньемъ.
   -- Не хотите ли вы сказать этимъ, что думаете покинуть насъ?-- спросилъ Снятыньскій.
   -- Не дальше, какъ черезъ десять дней, я должна быть во Франкфуртѣ,-- отвѣтила Клара.
   Тутъ Снятыньскій повернулъ голову въ мою сторону.
   -- Что ты скажешь на это, ты, который въ Плошовѣ обольщалъ насъ надеждой, что m-lle Гильстъ навсегда останется съ нами?
   -- Я и еще разъ повторю, что воспоминаніе о m-lle Гильстъ не покинетъ насъ никогда.
   -- Я и сама такъ поняла,-- съ наивною грустью отвѣтила Клара.
   Меня разбирала злость на самого себя, на Снятыньскаго, на Клару. Я не столь пустъ, не столь глупъ, чтобы меня болѣе всего радовала каждая побѣда, мысль же о томъ, что Клара въ дѣйствительности можетъ любить меня и питать неосуществимыя надежды, наполнила мое сердце горечью. Я зналъ, что она питаетъ ко мнѣ какое-то неопредѣленное чувство, которое при извѣстныхъ условіяхъ могло бы очень сильно развиться, но не думалъ, чтобы это чувство смѣло чего-то желать и на что-то надѣяться. Вдругъ мнѣ пришло въ голову, что вся исторія объ отъѣздѣ -- ничто иное, какъ пробный шаръ, и я принялъ ее какъ возможно болѣе равнодушно. Любовь, такая, какъ моя любовь къ Анелькѣ, должна научить человѣка состраданію, но теперь грусть Клары и ея предполагаемый отъѣздъ не только не взволновали меня, но показались мнѣ обиднымъ и нахальнымъ насиліемъ.
   Почему? Вовсе не изъ родовыхъ предразсудковъ. Я далекъ отъ воззрѣній подобнаго рода. Сначала я самъ не могъ отдать себѣ отчета въ этомъ дѣлѣ, но теперь объясняю это странное явленіе моею привязанностью къ Анелькѣ, -- привязанностью глубокой и безсознательной. Мнѣ кажется, что всякая женщина, желающая заставить мое сердце хоть минуту биться сильнѣе, тѣмъ самымъ посягаетъ на собственность Анельки. Подобное объясненіе удовлетворяетъ меня. Безъ сомнѣнія, я дружески прощусь съ Кларой, когда она будетъ сидѣть въ вагонѣ, но это преждевременное извѣщеніе объ отъѣздѣ пришлось мнѣ не по вкусу. Ахъ, только одной Анелькѣ безнаказанно дозволяется терзать мои нервы! Никогда я не глядѣлъ на Клару такъ недружелюбно и такъ критически, какъ въ эту минуту. Въ первый разъ я замѣтилъ, что ея массивная фигура, румянецъ ея щекъ, голубые, черезъ-чуръ выпуклые глаза и губы цвѣта вишни,-- однимъ словомъ, вся ея красота напоминаетъ безвкусную картину, изображающую гаремную гурію или, что еще хуже, олеографію гостиной второразряднаго отеля. Я вышелъ отъ нея въ сквернѣйшемъ расположеніи духа и отправился прямо въ книжный магазинъ выбирать книги для Анельки.
   Вотъ уже съ недѣлю я думаю, что бы дать ей читать. Мнѣ не хотѣлось пренебрегать этимъ средствомъ, хотя, по правдѣ сказать, я не возлагалъ на него большихъ надеждъ, такъ какъ оно дѣйствуетъ очень медленно. Я замѣтилъ, что для нашихъ женщинъ, у которыхъ много фантазіи и мало темперамента, книжка всегда остается чѣмъ-то лежащимъ внѣ дѣйствительности. Ни одной изъ нихъ и въ голову не придетъ, чтобы понятія, почерпнутыя изъ книги, могли быть приложимы къ ея личной жизни. Я увѣренъ, что если бы какой-нибудь великій и славный писатель усиливался доказать Анелькѣ, что, напримѣръ, чистота души и мысли въ женщинѣ не только излишество, но съ точки зрѣнія морали -- просто грѣхъ, и если бы какимъ-нибудь чудомъ доказалъ это, Анелькѣ казалось бы, что это правило можетъ относиться ко всему свѣту, за исключеніемъ ея особы.
   Самое большее, на что я могу разсчитывать, такъ это на то, что книжки освоятъ Анельку съ большимъ либерализмомъ мысли и чувства. Собственно говоря, больше я ничего и не желаю. Я ее люблю всею душой, желаю, чтобы она раздѣляла мое чувство, ищу для этого средства и не оставляю безъ вниманія ничего,-- вотъ и все. Я не обманываю себя никогда и говорю открыто: я желаю довести Анельку до того, чтобы она пожертвовала мнѣ своимъ мужемъ, но не хочу ее ни испортить, ни развратить. Пусть мнѣ никто не говорить, что одно исключаетъ другое, и что это софизмъ; во мнѣ и такъ сидитъ скептическій дьяволъ, который надоѣдаетъ мнѣ и шепчетъ въ ухо каждую минуту: "Ты составляешь теорію для себя; путь вѣроломства, вмѣстѣ съ тѣмъ, путь къ нравственной порчѣ; если бы тебѣ было выгоднѣе, ты составилъ бы другую теорію". Вотъ въ чемъ мука! Но я отвѣчаю такъ: "Въ теоріяхъ противуположныхъ я могъ бы точно также усомниться; я обдумываю то, что можетъ стать въ защиту моей любви,-- это мое естественное право. Другое, еще болѣе великое естественное право -- любовь. Бываютъ чувства плоскія, дюжинныя, но бываютъ высокія и недоступныя толпѣ. Женщина, которая повинуется голосу великаго чувства, не утрачиваетъ благородства души, хотя бы была замужемъ. Такую-то великую, исключительную любовь я хочу пробудить въ сердцѣ Анельки и поэтому могу сказать, что не хочу ее ни развращать, ни портить".
   Наконецъ, это саморазсматриваніе не приводитъ ни къ чему. Даже еслибъ у меня не было ни малѣйшаго сомнѣнія, что я дѣлаю дурно, еслцбъ я не могъ дать ни одного побѣдоноснаго отвѣта моему бѣсенку, я и тогда не пересталъ бы любить и пошелъ бы за влекущею меня силой, то-есть продолжалъ бы поступать такъ, какъ приказывало бы мнѣ живое чувство, а не отрывочныя разсужденія. Истинное несчастіе людей съ аналитическимъ устройствомъ ума составляетъ то, что, не вѣря въ результаты анализа, они, вмѣстѣ съ тѣмъ, чувствуютъ вѣчную потребность изслѣдовать каждое свое душевное движеніе. Такъ же и со мной. Съ нѣкотораго времени меня мучитъ вопросъ, какимъ образомъ творится то, что я, весь поглощенный чувствомъ, могу быть вѣчно на-сторожѣ, такъ обдумываю каждый шагъ, приближающій меня къ цѣли, такъ отдаю себѣ отчетъ во всѣхъ мелочахъ, какъ будто все это дѣлаетъ за меня кто-то другой?
   Вотъ что я могу отвѣтить на это. Прежде всего, современный человѣкъ всегда отдѣляетъ извѣстную часть своей души для наблюденія за оставшеюся частью. Кромѣ того, вся эта дѣятельность чувства, полная разсчетовъ, соображеній, различныхъ тонкостей, холодная на видъ, стоитъ въ прямой зависимости отъ температуры этого чувства. Чѣмъ оно горячѣе, тѣмъ къ болѣе трудной работѣ понуждается холодный разумъ. Повторяю еще разъ, что любовь неправильно представляютъ съ завязанными глазами. Она не подавляетъ разума, какъ не подавляетъ біенія сердца или дыханія,-- она только побѣждаетъ его. Разумъ въ это время становится ея первымъ совѣтникомъ и орудіемъ завоеванія; иначе говоря, онъ становится Агриппой цезаря Августа. Онъ держитъ всѣ силы на-готовѣ, онъ предводительствуетъ войсками, онъ одерживаетъ побѣды, онъ усаживаетъ своего владыку на тріумфальную колесницу, онъ воздвигаетъ, наконецъ, не Пантеонъ, какъ историческій Агриппа, а Монотеонъ, въ которомъ на колѣнахъ служить единственному божеству цезаря. Въ микрокосмѣ, который называется человѣкомъ, роль разума даже больше роли главнокомандующаго,-- онъ до безконечности отражаетъ сознаніе всего окружающаго и самого себя, какъ система соотвѣтственно расположенныхъ зеркалъ до безконечности отражаетъ данный предметъ.
   

1 іюня.

   Вчера получилъ письмо изъ Гаштейна. Квартира для пани Целины и Анельки нанята. Я послалъ имъ это извѣстіе вмѣстѣ съ пачкой романовъ Жоржъ Занда и Бальзака. Сегодня воскресенье, первый день скачекъ. Тетушка пріѣхала изъ Плошова и остановилась у меня. Она всецѣло занята скачками. Но наши лошади, Naughty-boy и Аврора (онѣ уже два дня пребываютъ въ моей конюшнѣ, вмѣстѣ съ Смитомъ и жокеемъ Джекомъ Гусъ), скачутъ только въ слѣдующій четвергъ, значитъ, сегодняшній день интересуетъ тетушку только платонически. За то трудно описать, что у насъ дѣлается. Конюшни мои обратились въ крѣпости. Тетушкѣ кажется, что жокеи другихъ коннозаводчиковъ дрожатъ при одной мысли о Naughty-boy и готовы на всѣ средства, чтобы сдѣлать его неспособнымъ къ скачкѣ, вслѣдствіе этого, въ каждомъ разнощикѣ апельсинъ, въ каждомъ шарманщикѣ она видитъ переодѣтаго непріятеля, прокрадывающагося на нашъ дворъ съ злыми намѣреніями. Швейцаръ у воротъ и сторожъ получили строжайшія предписанія осматривать всякаго входящаго. Въ конюшнѣ стража еще бдительнѣе. Тренеръ Смитъ, какъ настоящій англичанинъ, сохраняетъ хладнокровіе, но несчастный Джэкъ Гусъ (онъ родомъ изъ Буржанъ, а его имя буквальный переводъ съ польскаго -- Куба Гонсёръ) совершенно теряетъ голову, такъ какъ тетушка неустанно ругаетъ и его, и еще двоихъ конюховъ, выписанныхъ тоже изъ Буржанъ для надзора за лошадьми. Она сообщила мнѣ добрую новость: пани Целина, кажется, теперь немного поправилась и рѣшила, что Анелька непремѣнно должна быть на четверговыхъ скачкахъ. Пани Целина, конечно, догадалась, что тетушкѣ это доставитъ большое удовольствіе, наконецъ, можетъ же она прожить въ Плошовѣ одинъ день подъ присмотромъ горничныхъ и доктора. Анелькѣ же, которая сидитъ какъ заключенная въ тюрьму, необходимо хоть какое-нибудь развлеченіе. Для меня это -- великая радость. Одна мысль, что. Анелька будетъ подъ моею кровлей, наполняетъ меня радостью. Въ этомъ домѣ я началъ любить ее, да, можетъ быть, и ея сердце въ первый разъ сильнѣе забилось здѣсь же, послѣ бала, который тетушка давала для нея. Все здѣсь будетъ напоминать ей эту минуту.
   

2 іюня.

   Хорошо, что я не приказалъ еще передѣлывать залы для музея. Мнѣ пришло въ голову попросить нѣсколькихъ хорошихъ знакомыхъ Анельки на обѣдъ послѣ скачекъ. Такимъ образомъ я задержу ее на два лишнихъ часа и, кромѣ того, она пойметъ, что этотъ обѣдъ дѣлается въ честь ея.
   

3 іюня.

   Накупилъ море цвѣтовъ и приказалъ убрать ими всю лѣстницу и двѣ залы. Комната Анельки осталась совершенно въ томъ же видѣ, какъ и прежде. Я разсчитываю, что дамы пріѣдутъ утромъ и что Анелька захочетъ переодѣться передъ скачками, поэтому я приказалъ поставить въ ея бывшую комнату большое зеркало и все, что нужно для дамскаго туалета. Анелька повсюду увидитъ слѣды моей заботливости, памяти и любви. Только теперь я замѣчаю, что мнѣ легче, когда я чѣмъ-нибудь занимаюсь, когда внѣшняя дѣятельность вырываетъ меня изъ заклятаго круга рефлексіи и самонаблюденія. Я думаю, что вбиваніе гвоздей въ стѣну для картинъ будущаго музея гораздо лучше вѣчнаго обвиванія одной мысли вокругъ другой.
   

4 іюня.

   Сегодня пригласилъ Снятыньскихъ и еще нѣсколькихъ человѣкъ. Снятыньскій, точно угадывая мое желаніе, распустилъ на всѣ четыре стороны вѣсть, что я намѣреваюсь перевести отцовскія коллекціи въ Варшаву и устроить открытый для публики музей. Я сдѣлался героемъ дня. Всѣ газеты распространяются объ этомъ, читая, при удобномъ случаѣ, лекціи богатымъ людямъ, "которые тратятъ время и деньги за границей" etc. Я такъ знаю ихъ стиль и манеру писанія, что заранѣе могу разсказать все, начиная отъ содержанія статьи и кончая отдѣльными фразами, вродѣ noblesse oblige и т. п. Но все это мнѣ на руку. Я набралъ цѣлую пачку газетъ, чтобы показать ихъ тетушкѣ и Анелькѣ.
   

5 іюня.

   Скачки назначены днемъ раньше, благодаря завтрашнему празднику. Анелька и тетка пріѣхали сегодня въ сопровожденіи горничной и цѣлой горы чемодановъ съ туалетами. Первый взглядъ на Анельку взволновалъ и испугалъ меня. Щеки ея поблѣднѣли, она очень похудѣла, утратила свой прежній теплый колоритъ; въ ней было что-то мглистое, что мнѣ напоминало фигуры Пюви де-Шаванна. Ея мать и тетка не замѣчаютъ этого, но для меня, не бывшаго нѣсколько дней въ Плошовѣ, разница очень замѣтна. Мною овладѣваютъ сокрушеніе и жалость. Очевидно, что главная причина этого заключается въ ея внутренней борьбѣ. Еслибъ она хотѣла покончить съ этою борьбой, еслибъ пошла за голосомъ сердца,-- а сердце ея принадлежитъ мнѣ, сто разъ принадлежитъ мнѣ и ходатайствуетъ за меня,-- то безпокойство ея превратилось бы и началось бы счастье.
   Я все глубже и глубже погружаюсь въ мои живые пески. Мнѣ кажется, что я знаю каждую мелочь, каждую черту лица Анельки и представляю ее во время разлуки такою же, какъ еслибъ она стояла передо мною, и, все-таки, при каждомъ новомъ свиданіи, открываю въ ней новую прелесть. Я не съумѣю даже сказать, до какой степени она удовлетворяетъ всѣ мои эстетическія требованія, какъ я глубоко чувствую, что эта женщина -- моего рода. Это чувство даетъ мнѣ полумистическую увѣренность, что природа предназначила ее для меня. И теперь, когда, услыхавъ шумъ колесъ, я сбѣжалъ внизъ встрѣтить гостей, то снова испыталъ тоже, что и прежде, снова дѣйствительность показалась мнѣ совершеннѣе образа, который я носилъ въ своей душѣ.
   На Анелькѣ былъ легкій плащъ изъ небѣленаго шелка;шляпку ея окружалъ длинный сѣрый вуаль, завязанный à l'anglaise подъ подбородкомъ, а изъ этой сѣрой рамки улыбалось мнѣ ея прелестное, дорогое личико, болѣе похожее на лицо дѣвочки, чѣмъ замужней женщины. Она поздоровалась со мной необычайно ласково и сердечно; очевидно, ранняя поѣздка и предстоящее удовольствіе привели ее въ хорошее расположеніе духа. Меня все это наполнило радостью, я подумалъ, что и ей пріятно видѣть меня, и Плошовъ безъ меня кажется ей пустымъ и скучнымъ. Какъ гостепріимный хозяинъ, я подалъ одну руку теткѣ, другую Анелькѣ и повелъ ихъ кверху. При видѣ богато убранной лѣстницы Анелька сильно удивилась.
   -- Это мой сюрпризъ,-- сказалъ я.
   Тутъ я прижалъ къ себѣ ея руку, но такъ легко, что это движеніе можно было объяснить простою случайностью, а потомъ обратился къ теткѣ:
   -- Я даю праздникъ въ честь побѣды Плошовскихъ.
   Тетушка разстрогалась. Ахъ, еслибъ она знала, какъ мало интересуетъ меня въ эту минуту Naughty-boy и всѣ побѣды, какія лошади Плошовскихъ могутъ одержать на ристалищахъ всей Европы! За то Анелька отлично поняла мои намѣренія, но она находилась въ такомъ настроеніи духа, что лишь скользнула по мнѣ взоромъ и слегка закусила губы, чтобъ не улыбнуться.
   Я чуть не потерялъ голову. Мнѣ казалось, что я вяжу въ Анелькѣ оттѣнокъ какого-то веселаго кокетства, чего раньше не было видно. Не можетъ быть,-- подумалъ я,-- чтобъ въ ней совсѣмъ не было сомнѣнія, чтобы ей не нравилось видѣть, что я все дѣлаю только для нея одной.
   Въ это время тетушка сняла пальто и пошла посмотрѣть на Naughty-boy и Аврору, а я подалъ Анелькѣ списокъ приглашенныхъ на обѣдъ и сказалъ:
   -- Я старался выбрать только твоихъ хорошихъ знакомыхъ, но если ты хочешь видѣть еще кого-нибудь, я сейчасъ же пошлю приглашеніе или самъ поѣду.
   -- Покажи тетѣ,-- сказала Анелька,-- пусть тетя выбираетъ.
   -- Нѣтъ. Тетя будетъ сидѣть на первомъ мѣстѣ; мы будемъ подходить къ ней съ поздравленіемъ или съ изъявленіемъ сожалѣнія,-- роль хозяйки въ этомъ домѣ я передаю тебѣ.
   Анелька слегка покраснѣла и, желая обратить вниманіе въ другую сторону, спросила:
   -- Скажи, Леонъ, Naughty-boy дѣйствительно выиграетъ? Тетушка такъ разсчитываетъ на это и такъ этимъ интересуетсяI
   -- Я уже выигралъ; у меня въ домѣ такой дорогой гость.
   -- Ты все шутишь, а я серьезно опасаюсь.
   -- Тетушка, видишь ли ты,-- сказалъ я серьезно,-- даже въ случаѣ неудачи будетъ имѣть великое утѣшеніе. Мои коллекціи черезъ двѣ, три недѣли будутъ уже въ Варшавѣ,-- а объ этомъ она мечтала всегда. Она и отца сильно уговаривала въ этомъ смыслѣ. Уже всѣ газеты пишутъ объ этомъ,-- и что за похвалы мнѣ приходится читать, и сказать трудно.
   Ея милое личико прояснилось въ одну минуту.
   -- Покажи, прочти!-- сказала она.
   Мнѣ страстно захотѣлось прильнуть губами къ ея рукамъ за эту радость. Для меня это было новымъ доказательствомъ. Еслибъ она была совершенно равнодушна ко мнѣ, то похвалы, расточаемыя мнѣ, конечно, не радовали бы ее.
   -- Нѣтъ,-- отвѣтилъ я,-- мы прочтемъ, когда вернется тетушка, или, лучше, попросимъ, чтобы она сама прочитала, а на это время я спрячусь за тебя. Я чувствую, что въ это время у меня будетъ ужасно глупое лицо, а мнѣ ни за что не хотѣлось бы, чтобы ты видѣла меня въ такомъ положеніи.
   -- Почему у тебя должно быть глупое лицо?
   -- Потому что это не моя заслуга, а твоя. Всѣ похвалы принадлежатъ тебѣ. Что бы я далъ за возможность сказать господамъ журналистамъ: "если вы считаете это такимъ важнымъ дѣломъ, то отправляйтесь въ Плошовъ и тамъ преклонитесь у прекрасныхъ ножекъ"...
   -- Леонъ! Леонъ!-- перебила Анелька.
   -- Тише! еще немного, я самъ сдѣлаю то же самое и не встану до тѣхъ поръ, пока ты не признаешь, что это твое вліяніе сдѣлало все.
   Анелька сама не знала, что мнѣ отвѣтить. Слова мои были, дѣйствительно, словами безъ памяти влюбленнаго человѣка, но свободный, шутливый тонъ лишалъ ее всякой возможности отнестись къ нимъ трагически.
   Я былъ радъ, что нашелъ новый способъ, при помощи котораго можно было наговорить много, много высказать признаній. Но мнѣ не хотѣлось пересаливать и я началъ говорить объ измѣненіяхъ, которыя я хочу произвести въ домѣ.
   -- Весь этажъ я опредѣляю на помѣщеніе музея,-- сказалъ я,-- за исключеніемъ комнаты, въ которой ты жила прошлую зиму. Комната эта останется такою же, какъ была. Я только позволилъ себѣ немного убрать ее сегодня по случаю твоего пріѣзда.
   И я повелъ ее къ дверямъ. Анелька остановилась у порога и не могла воздержаться отъ восклицанія:
   -- Ахъ, какіе цвѣты!
   -- Ты сама прелестнѣйшій цвѣтокъ на свѣтѣ,-- тихо сказалъ я, и серьезно прибавилъ:-- Ты повѣришь мнѣ, Анелька, если я тебѣ скажу, что хотѣлъ бы умереть въ этой комнатѣ.
   Охъ, сколько было искренности въ томъ, что я сказалъ! Лицо Анельки поблѣднѣло, радость ея угасла. Я видѣлъ, что слова мои взволновали ее, какъ волнуетъ всякій неподдѣльный вопль сердца. Въ одно мгновеніе ея голова, руки и грудь вздрогнули, какъ будто бы какая-нибудь сила вдругъ толкнула ее ко мнѣ. Но на этотъ разъ она пересилила себя. Съ минуту стояла она передо мною съ полузакрытыми глазами, наконецъ, сказала съ какою-то грустною важностью:
   -- Позволь мнѣ быть съ тобой свободною. Не огорчай меня.
   -- Хорошо, Анелька,-- сказалъ я,-- договоръ совершенъ. Вотъ моя рука.
   И я протянулъ къ ней руку. Анелька сжала ее такъ крѣпко, какъ будто бы хотѣла сказать этимъ все, что не могли выговорить ея уста. Это пожатіе наградило меня въ тысячу разъ больше, чѣмъ какія-нибудь слова, и обрадовало такъ, что я едва устоялъ на ногахъ. Въ первый разъ послѣ моего возвращенія я почувствовалъ ясно, что все существо Анельки, ея душа и тѣло находятся въ моемъ полномъ обладаніи. Передо мною открылся новый, неизвѣстный міръ. Съ этой минуты я убѣжденъ, что сопротивленіе ея -- вопросъ не долгаго времени и моей рѣшимости.
   Тетушка вернулась изъ конюшни въ розовомъ расположеніи духа; на драгоцѣнное здоровье Naughty-boy не было сдѣлано ни малѣйшаго покушенія. Тренеръ Смитъ на всѣ вопросы тетки находилъ только одинъ отвѣтъ: "All right",-- Джэкъ Гусъ преисполненъ надеждъ. Мы подошли къ окнамъ посмотрѣть, какъ будущаго побѣдителя выведутъ изъ конюшни; приближалась минута, когда онъ долженъ отправляться на Мокотовское поле и топтаться на одномъ мѣстѣ въ ожиданіи своей очереди. Дѣйствительно, черезъ нѣсколько минутъ мы увидали, какъ два конюха вывели его на дворъ, но глаза наши не могли насладиться красотой его формъ, потому что онъ весь былъ зашитъ въ попону. Только черезъ прорѣзанныя отверстія видны были его большіе, ласковые глаза, да изъ-подъ низу выказывались мускулистыя ноги, точно выкованныя изъ стали. За Naughty-boy шествовалъ Смитъ, а за нимъ шелъ доморощенный маленькій англичанинъ, Джэкъ Гусъ, въ новомъ сюртукѣ поверхъ жокейской куртки. Я крикнулъ ему въ открытое окно:
   -- Не дай себя въ обиду, Куба!
   Онъ снялъ шапку и, весело махнувъ ею въ сторону Naughty-boy, отвѣтилъ чистѣйшимъ, не лондонскимъ, а буржанскимъ акцентомъ:
   -- Не бойтесь, ваше сіятельство, только задъ его увидите!
   Завтракъ прошелъ на-скоро, но тетушка нашла время, чтобы за чашкой кофе прочитать, что говорятъ газеты о перенесеніи коллекцій моего отца въ Варшаву. Странное дѣло, какъ впечатлительны женщины ко всякой печатной похвалѣ близкимъ имъ мужчинамъ. Тетушка даже разцвѣла отъ радости и была просто неподражаема, когда посматривала сверху своихъ очковъ на меня съ уваженіемъ, на Анельку со вниманіемъ и отъ времени до времени произносила безапелляціоннымъ тономъ:
   -- Ничего не преувеличили! Онъ всегда былъ такимъ!
   Я благодарилъ Бога, что за нашимъ обѣдомъ не было какого нибудь мужчины; въ противномъ случаѣ у меня непремѣнно было бы очень глупое лицо.
   Пришла пора дамамъ приступить къ своимъ туалетамъ. Уходя, тетушка состроила самую равнодушную мину и сказала:
   -- Нужно спѣшить, а то я обѣщала маленькой Завиловской взять ее на скачки. Она должна была ѣхать съ отцомъ, но у него вотъ уже два дня подагра.
   Она вышла изъ комнаты. Мы съ Анелькой переглянулись; кончики ея губъ сложились въ хитрую усмѣшку, а я сказалъ:
   -- Анелька, новое сватовство!
   Анелька приложила палецъ къ губамъ, чтобъ я не говорилъ громко, и исчезла въ своей комнатѣ, но черезъ минуту ея головка снова показалась изъ-за двери.
   -- Я вспомнила, что ты не пригласилъ m-lle Гильстъ, -- сказала она.
   -- Да, не пригласилъ.
   -- Отчего?
   -- Я ее люблю только издалека.
   -- Нѣтъ, серьезно: Отчего ты ее не пригласилъ?
   -- Если хочешь, я сейчасъ сдѣлаю это.
   -- Какъ тебѣ угодно,-- и она скрылась за дверью.
   Мнѣ было угодно не приглашать m-lle Гильстъ.
   Черезъ часъ мы отправились въ Бельведерскую аллею. На Анелькѣ было свѣтлое платье, отдѣланное кружевами. Я такъ научился говорить ей все глазами, что она легко могла прочесть въ нихъ мой восторгъ; я узналъ это по ея лицу -- и радостному, и смущенному, въ одно и то же время. Но дорогѣ мы остановились у виллы Завиловскихъ. Я едва успѣлъ позвонить, какъ двери отворились и панна Елена, одѣтая въ сѣровато-серебристое платье, прошла или, вѣрнѣе сказать, протекла мимо меня во всемъ своемъ величіи, едва кивнувъ мнѣ головою. Это скорѣе безобразная, чѣмъ красивая блондинка, съ холодными блѣдно-голубыми глазами, съ лицомъ безъ улыбки, съ необыкновенно церемоніальными манерами. Она считается за образецъ благовоспитанности, съ чѣмъ я охотно согласился бы, еслибъ благовоспитанность значила то же самое, что неподвижность. Обращается она со мною очень сухо и холодно, такъ сухо, что я не могу не заподозрить ея въ неискренности. Это -- метода своего рода, разсчитанная на возбужденіе моего самолюбія, и разсчитанная крайне глупо, потому что она только злитъ меня, и, благодаря ей, я занимаюсь панной Завиловской настолько, насколько этого требуетъ вѣжливость.
   Сегодня, однако, я долженъ былъ заниматься ею немного болѣе,-- она должна была играть роль предохранительнаго клапана, то-есть отвлекать вниманіе людей, которые могли бы составить Богъ знаетъ какія предположенія при видѣ меня и Анельки.
   Мы двигались дальше, но медленно, потому что день стоялъ погожій и народу на скачки тянулось видимо-невидимо. Передъ собой и за собой я видѣлъ море зонтиковъ, что представляло очень красивую картину: цвѣтная матерія ярко свѣтилась на солнцѣ, а подъ тѣнью виднѣлись сотни красивыхъ женскихъ лицъ. Да, красивыхъ лицъ было не мало, но имъ недоставало темперамента; я не видалъ его даже и у тѣхъ дамъ изъ финансоваго міра, которыя притворяются, что обладаютъ какимъ-нибудь темпераментомъ. Открытые экипажи, оригинальныя запряжки, свѣтлыя платья, рѣзко отдѣляющіяся отъ темно-зеленаго фона деревьевъ, наконецъ, скопленіе массы щегольски одѣтыхъ людей и щегольскихъ лошадей придавали всей процессіи видъ, не лишенный живописности. Радовало меня и то, что все это движеніе и сутолока занимали Анельку и доставляли ей не малое удовольствіе. Отвѣчая на мои слова, она отъ времени до времени посматривала на меня съ благодарностью, какъ будто бы все это было дѣломъ моихъ рукъ. Сидя напротивъ, я могъ свободно глядѣть на нее, но чаще обращался къ паннѣ Завиловской, отъ которой вѣяло холодомъ, какъ отъ графина съ замороженною водой. Она положительно начала меня забавлять своею манерой отвѣчать на мои вопросы. Казалось, что если она и снисходитъ до этого, то только въ силу требованій общественныхъ приличій. Наконецъ, мы доѣхали до Мокотовскаго поля. Для тетушкиной коляски было оставлено обычное мѣсто у трибуны, и едва мы остановились, какъ насъ осадила цѣлая толпа знакомыхъ, расхваливающихъ на всѣ лады Naughty-boy. Одинъ изъ опытныхъ заводчиковъ сказалъ тетушкѣ, что лошадь наша великолѣпна, мало тренирована, можетъ быть, но это не бѣда: ночью шелъ дождь, арена влажная, и такая сильная лошадь, какъ Naughty-boy, оставитъ за собой всѣхъ своихъ соперниковъ. Мнѣ казалось, что въ его голосѣ звучитъ иронія, и я началъ безпокоиться: пораженіе Naughty-boy отравило бы тетушкѣ весь ея сегодняшній день, а черезъ нее и мой, конечно. Какое ужь тутъ веселье, когда тетушка будетъ сидѣть съ мрачнымъ лицомъ! Я пошелъ вдоль экипажей, отыскивая знакомыхъ. Народу было много, трибуны казались одною темною массой, кое-гдѣ разцвѣченною свѣтлыми пятнами женскихъ платьевъ. Арена вокругъ была опоясана широкимъ кольцомъ зрителей. По обѣ стороны трибунъ, какъ два безконечныхъ крыла, тянулись ряды экипажей, изъ которыхъ каждый, взятый отдѣльно, напоминалъ корзину съ цвѣтами.
   Вонъ виднѣется плутовской носикъ и розовое лицо пани Снятыньской. Когда я приблизился къ ней, она тотчасъ же сообщила, что мужъ ея отправился отыскивать m-lle Гильстъ, а потомъ однимъ духомъ задала мнѣ слѣдующіе вопросы: какъ поживаетъ тетка и пани Целина? пріѣхала ли Анелька на скачки? какимъ образомъ составится поѣздка въ Гаштейнъ, если пани Целина не можетъ вставать? выиграетъ ли Naughty-boy? что будетъ, если онъ проиграетъ? сколько народу будетъ у насъ на обѣдѣ? Слушая ее, я замѣтилъ, что у нея очень добрые глаза и чудеснѣйшая ножка, но для того, чтобы отвѣтить на заданные мнѣ гуртомъ вопросы, я долженъ былъ бы обладать, какъ говоритъ шекспировская Розалина, по крайней мѣрѣ, устами Гаргантуа. Отвѣтивъ черезъ пятое на десятое, я повторилъ свое приглашеніе и, по слѣдамъ Святыньскаго, пошелъ отыскивать Клару, потому что счелъ необходимымъ приблизиться къ ея коляскѣ. Оказалось, что она стоить недалеко отъ коляски тетушки. Издали Клара казалась пригоркомъ, покрытымъ фіалками. Я нашелъ ее весело разговаривающею съ цѣлою толпой артистовъ и меломановъ. При видѣ меня она слегка нахмурилась и приняла меня съ нѣкоторою холодностью, но, однако, съ такою, которая ждетъ только теплаго слова, чтобы перейти въ самое дружелюбное отношеніе. Тѣмъ не менѣе, и я оставался холоднымъ и, послѣ короткой бесѣды, возвратился къ своему экипажу, потому что два первыя состязанія кончились и теперь наступала очередь Naughty-boy.
   Посмотрѣлъ я на тетку: лицо ея торжественно, но, видимо, она старается сохранить хладнокровіе. За то на лицѣ Авельки явное безпокойство. Ждать пришлось долго,-- вышла какая то неурядица при взвѣшиваніи. Прибѣжалъ Снятыньскій, издали размахивающій своими длинными руками и показывающій билеты тотализатора.
   -- Поставилъ милліонъ на Naughty-boy, -- кричалъ онъ.-- Если онъ измѣнитъ мнѣ, то я обращу взысканіе на Плошовъ.
   -- Надѣюсь,-- съ достоинствомъ начала тетушка,-- что вы...
   Она не окончила, потому что въ эту минуту надъ темною толпой народа, толпящагося у трибуны, показались яркія жокейскія куртки. Лошадей выводили на арену. Однѣ рвались съ нетерпѣніемъ впередъ, другія шли вольнымъ, спокойнымъ шагомъ. Послѣ безукоризненнаго старта наѣздники прогалопировали мимо насъ сбитою кучкой, но не особенно быстро, потому что скачка была двойная и силы лошадей нужно было беречь. Но уже на другомъ поворотѣ кучка развернулась цѣпью. Получалось такое впечатлѣніе, будто вѣтеръ развѣялъ пачку цвѣтныхъ платковъ вдоль по дорогѣ. Впереди шелъ жокей весь въ бѣломъ, за нимъ синій съ красною шапкой и рукавами, за ними два рядомъ -- одинъ весь красный, другой красный съ желтымъ. Нашъ палевый Куба занималъ предпослѣднее мѣсто, съ голубымъ жокеемъ позади. Однако, этотъ порядокъ продолжался не долго. Когда скачка дошла до противуполокнаго столба, въ коляскахъ поднялось движеніе; дамы взобрались на сидѣнья экипажей, чтобъ не упустить ни одного эпизода состязанія; ихъ примѣру послѣдовала и тетушка, и у ней не хватило терпѣнія дальше усидѣть на мѣстѣ.
   Панна Завиловская послѣ недолгихъ церемоній заняла мѣсто рядомъ съ тетушкой, а я помѣстилъ Анельку на переднемъ сидѣньи и поддерживалъ ее подъ руку. Признаюсь, въ эту минуту я почти забылъ о скачкѣ и думалъ только о томъ, что эта маленькая, милая ручка покоится въ моей рукѣ и не пытается вырваться. Плечи тетки до нѣкоторой степени мѣшали мнѣ, но, вставши на пальцы, я окинулъ взглядомъ всю арену. Издали жокеи казались какими-то жуками, бѣгъ медленнымъ, а движенія конскихъ ногъ напоминали правильное и мѣрное движеніе машины. Однако, несмотря на кажущуюся медленность движеній, вся цѣпь быстро мѣняла мѣсто. Порядокъ измѣнился. Впереди шелъ все бѣлый жокей, за нимъ красный, а нашъ Куба занималъ уже третье мѣсто. Прочіе остались далеко и пространство, отдѣляющее ихъ отъ передовиковъ, увеличивалось съ каждою минутой. Очевидно, Naughty-boy была лошадь не изъ плохихъ. На минуту я потерялъ ихъ изъ вида, но вскорѣ они проскакали мимо насъ. Красный почти догонялъ бѣлаго, но Куба еще ближе приблизился къ нимъ обоимъ. Я видѣлъ, что бѣлый долженъ отстать, потому что его лошадь вся обливалась потомъ. Красный представлялъ изъ себя опаснаго противника, но, въ самомъ худшемъ случаѣ, Nanghty-boy возьметъ второй призъ и пораженіе не будетъ совершеннымъ. Придавало мнѣ надежды и то, что онъ шелъ съ такою флегмой, такъ спокойно и правильно, какъ будто бы отбывалъ какую-нибудь обыденную работу. Интересъ зрителей возросталъ съ каждою минутой.
   -- Naughty-boy проигралъ?-- спросила Анелька, видя порядокъ, въ которомъ лошади прошли мимо трибуны.
   -- Нѣтъ, милая. Они должны сдѣлать еще одинъ кругъ,-- сказалъ я, слегка пожимая ея руку.
   Еще разъ она не отшатнулась отъ меня. Правда, что все ея вниманіе было поглощено скачкой. Въ минуту, когда лошади вышли съ другой стороны трибуны, Куба былъ уже вторымъ; лошадь бѣлаго жокея утомилась такъ, что даже трое оставшихся позади начали нагонять ее. Для всѣхъ стало яснымъ, что борьба должна происходить между краснымъ и палевымъ. Куба еще приблизился къ красному, и они, раздѣленные пространствомъ въ нѣсколько аршинъ, проскакали значительную часть арены. Вдругъ шумъ на трибунахъ показалъ намъ, что совершается что-то необыкновенное. Я посмотрѣлъ: Куба положительно догонялъ своего противника. Шумъ на трибунахъ возросталъ съ каждою минутой. Анелька такъ увлеклась, что теперь сама нервно сжимала мою руку и поминутно спрашивала: "Что тамъ? что тамъ?" Ѣздоки были уже по лѣвую сторону поля. Красный снова, при помощи хлыста, выдвинулся немного впередъ, но Naughty-boy почти касался ноздрями его хвоста. Бѣшенымъ галопомъ поравнялись они съ трибуной и на короткое время скрылись изъ нашихъ глазъ. Борьба черезъ нѣсколько секундъ должна была чѣмъ-нибудь разрѣшиться. На трибунахъ воцарилась мертвая тишина, но не надолго. Вскорѣ послышались крики, возгласы, рукоплесканія, народъ хлынулъ къ загородкѣ, отдѣляющей скаковую дорожку. Въ ту же минуту мимо насъ вихремъ промелькнула палевая куртка; на трибунѣ раздался звонокъ, побѣда была на нашей сторонѣ.
   Красный жокей отсталъ на нѣсколько лошадей. Я долженъ отдать тетушкѣ справедливость, что она вполнѣ сохранила хладнокровіе, только на лбу ея показалось нѣсколько капель пота. Анелька была взволнована, восхищена до высшей степени и вполнѣ счастлива. Мы поздравили тетушку съ побѣдой, даже панна Завиловская произнесла нѣсколько французскихъ фразъ, точно взятыхъ изъ разговоровъ мадамъ Бокель. Вскорѣ нашу коляску окружила толпа знакомыхъ. Тріумфъ тетушки былъ полный.
   Я также былъ въ восторгѣ отъ пожатія руки Анельки. Напрасно я говорилъ себѣ, что это могло быть безсознательнымъ движеніемъ, мнѣ все приходило въ голову, что чувство женщины, сколько ни подавляй его, всегда проявляется въ минуты возбужденія и самозабвенія, въ минуты исключительныя, выходящія вонъ изъ ряда явленій обыденной жизни. Тогда нервы ослабѣваютъ и потеря равновѣсія дѣлается совершенно понятной. Принимая въ разсчетъ подобное состояніе Анельки, я пришелъ къ убѣжденію, что она уже перестаетъ бороться съ охватывающимъ ее чувствомъ, и рѣшилъ поступать рѣшительно.
   Въ Плошовѣ мнѣ несомнѣнно представится много удобныхъ случаевъ. Сегодняшній мой обѣдъ и бесѣда будутъ играть роль наркотическаго напитка. Она даже не предполагаетъ, сколько счастья ждетъ насъ, но для этого она должна отдать мнѣ всю свою душу, безъ условій, безъ границъ.
   Мы должны были бы возвратиться въ Плошовъ послѣ обѣда, и возвратились бы, еслибъ не помѣшало одно обстоятельство (впрочемъ, тетушка предупредила пани Целину, что, можетъ быть, останется въ Варшавѣ до слѣдующаго дня). Обѣдъ затянулся до десяти часовъ; когда послѣдніе гости уѣзжали со двора, намъ дали знать, что Naughty-boy заболѣлъ. Поднялась ужасная суматоха. Прежде чѣмъ послали за ветеринаромъ, прежде чѣмъ отыскали его, пробила полночь. Тетушка и думать не хотѣла объ отъѣздѣ.
   Анелька хотѣла было ѣхать, но замѣтила, что я воспользуюсь всякимъ случаемъ, чтобы сопровождать ее до Плошова, а она еще боится меня. Тетушка утверждала, что, возвратившись такъ поздно, она взбудоражитъ весь домъ, разбудитъ мать, и, наконецъ, сказала:
   -- Леонъ ничего не имѣетъ противъ того, чтобы я считала его домъ своимъ домомъ,-- значитъ, ты будешь въ гостяхъ у меня. Это то же самое, еслибъ я отдала ему Плошовъ и жила бы тамъ вмѣстѣ съ вами, пока Целина не выздоровѣетъ.
   Слова тетки убѣдили Анельку остаться.
   Теперь уже три часа. Свѣтаетъ, но на дворѣ и близъ конюшенъ еще и до сихъ поръ мигаютъ слабые огоньки людей, ухаживающихъ за Naughty-boy. Тетушка на прощанье увѣдомила насъ, что еще на день, остается въ Варшавѣ. Мнѣ нужно взять изъ Плошова мои бумаги, поэтому я отправляюсь туда и кстати довожу Анельку. Мы будемъ наединѣ и я не стану долѣе колебаться. Вся кровь моя приливаетъ къ сердцу: можетъ быть, скоро-скоро я услышу ея признаніе, что она любитъ меня такъ же, какъ и я люблю ее.
   На небѣ пасмурно, но становится все свѣтлѣе. Немного часовъ отдѣляетъ меня отъ минуты, когда начнется новая жизнь. Конечно, я не сплю и не могъ бы заснуть ни за что на свѣтѣ. Я не чувствую ни малѣйшаго утомленія,-- сижу я размышляю. Въ рукѣ я чувствую еще теплоту ея руки. Я воспиталъ эту душу, развилъ ее и подготовилъ къ любви; я точно вождь, который все предвидѣлъ, обдумалъ, разсчелъ и который теперь бодрствуетъ наканунѣ рѣшительнаго дня.
   Анелька за то спитъ тамъ, на другой сторонѣ дома, и я увѣренъ, что даже и сонъ ея работаетъ въ мою пользу, быть можетъ, она видитъ меня и протягиваетъ мнѣ руки.
   Въ томъ морѣ зла, глупостей, сомнѣній и неувѣренности, которое зовется существованіемъ, одна вещь стоитъ жизни,-- несомнѣнная, могучая, какъ смерть,-- это любовь. А за ней ничего нѣтъ, ничего...
   

6 іюня.

   Отвезъ Анельку, и теперь задаю себѣ вопросъ: съ ума я сошелъ, что ли? Нѣтъ, не въ объятіяхъ своихъ доставилъ я ее домой, не слыхалъ ея признаній. Меня оттолкнули безъ колебанія, съ такимъ горячимъ взрывомъ стыда, что мнѣ ничего не осталось! Что это такое? У меня ли нѣтъ разума, у нея ли нѣтъ сердца? Съ чѣмъ я борюсь, обо что разбился? Зачѣмъ она меня отталкиваетъ? Въ головѣ моей такой хаосъ, что я не могу писать, мыслить, думать даже, и только безпрестанно задаю себѣ вопросъ: обо что я разбился?
   

7 іюня.

   Въ чемъ-то я допустилъ огромную ошибку, чего-то не замѣтилъ въ этой женщинѣ, чего-то не принялъ въ соображеніе. Два дня я старался понять то, что со мной случилось, но въ головѣ моей былъ такой хаосъ, что я не могъ мыслить. Теперь я собираю все свое хладнокровіе, все присутствіе духа, чтобы разобраться въ своемъ положеніи. Оно было бы понятно, еслибъ Анельку охраняла любовь къ мужу; тогда я понялъ бы ея оскорбленный стыдъ и негодованіе, съ которымъ это существо, такое кроткое и мягкое, оттолкнуло меня отъ своихъ колѣнъ. Но этого я не могу допустить. Столько мозгу-то еще осталось въ моей головѣ, чтобы помнить, что видѣть вещи черезъ-чуръ въ мрачномъ свѣтѣ -- такая же ошибка и глупость, какъ и видѣть ихъ черезъ-чуръ въ розовомъ. Откуда въ ней могла взяться любовь къ Кромицкому? Сосчитаемъ все еще одинъ разъ. Пошла она за него замужъ безъ любви; время, которое они провели вмѣстѣ, онъ употребилъ на то, чтобъ обманнымъ образомъ воспользоваться ея довѣрчивостью; онъ продалъ ея родимый уголъ, что неблагопріятно повліяло на здоровье ея матери. Дѣтей у нихъ нѣтъ. Наконецъ, ребенокъ не учитъ женщину любить мужа больше, чѣмъ она любитъ; онъ учитъ только принимать его больше въ соображеніе, иначе говоря, скрѣпляетъ союзъ рукъ, а не сердецъ. Анелька не принадлежитъ къ числу женщинъ, въ которыхъ любовь вспыхиваетъ сразу послѣ свадьбы, потому что такія женщины или "охнутъ по мужѣ, или безъ особенныхъ размышленій обзаводятся любовникомъ. Я употребилъ слово, которое болѣзненно отозвалось на мнѣ самомъ, но чего ради я буду жалѣть себя? Я положительно убѣжденъ, что Анелька не питаетъ къ Кромицкому никакого чувства, хоть сколька-нибудь приближающагося въ чувству любви, и даже больше -- не питаетъ къ нему никакого уваженія; она не позволяеть только другимъ относиться къ нему презрительно, -- вотъ состояніе ея души. Считаю это доказаннымъ разъ навсегда, иначе я былъ бы слѣпцомъ.
   Если ея сердце въ минуту моего возвращенія было "tabula rasa", то долженъ я былъ написать что-нибудь на этой таблицѣ. Мнѣ всегда это удавалось при обстоятельствахъ менѣе благопріятныхъ, въ данномъ случаѣ я былъ заинтересованъ болѣе, чѣмъ когда бы то ни было, я возбуждалъ въ ней чувства пріязни, любви, состраданія, считаясь со всѣмъ, не упуская изъ вида ничего, одаренный силой, какую придаетъ истинная любовь. И вотъ теперь я беру въ обѣ руки свою голову и говорю себѣ: ты не провинціальный левъ, убѣжденный, что ни одна женщина не можетъ быть равнодушной къ тебѣ, но не ошибся ли ты, думая, что она любитъ тебя и что ея сердце дѣйствительно принадлежитъ тебѣ?
   Чѣмъ можно доказать то, что я ошибался?
   На первый взглядъ -- ея сопротивленіемъ.
   Но я никогда не смѣлъ допускать, что она не будетъ сопротивляться. Я представляю себѣ какую-нибудь замужнюю женщину, безъ памяти влюбленную въ посторонняго человѣка, и задаю себѣ вопросъ: возможно ли, чтобы такая женщина не оказала никакогосопротивленія, чтобы она не боролась сама съ собой и съ любимымъ человѣкомъ до истощенія всѣхъ силъ?
   Сопротивленіе не вытекаетъ изъ любви, но разъ эти силы могутъ существовать вмѣстѣ, какъ двѣ птицы въ одномъ гнѣздѣ, то, значитъ, онѣ не исключаютъ взаимно другъ друга.
   Я пишу этотъ дневникъ не только потому, что сжился съ нимъ, не потому, что она представляетъ мнѣ единственную возможность изливать свои мысли, но для того, чтобы запечатлѣть всѣ событія, имѣть возможность вновь окинуть ихъ взглядомъ и вывести какое-нибудь заключеніе. И вотъ теперь я перечитываю тѣ страницы, на которыхъ изложена моя исторія и исторія Анельки; тамъ отмѣчено чуть не каждое движеніе ея, всякій разговоръ, всякая усмѣшка, всякая слеза, схвачено каждое движеніе ея души. Нѣтъ, я не ошибаюсь, это не можетъ быть фальшивымъ анализомъ! То были слова, слезы, улыбки женщины, можетъ быть, несчастной, но не равнодушной.
   Я несомнѣнно долженъ былъ вліять на нее. Я не слѣпъ: вѣдь, разрывается же мое сердце, когда я вижу, какъ она худѣетъ день ото дня, какъ ея руки становятся все болѣе и болѣе прозрачными, и у меня волосы встаютъ дыбомъ при мысли, что она должна оплачивать эту борьбу цѣною своего здоровья. Все это -- неопровержимые доводы. Ея сердце и ея думы принадлежатъ мнѣ. Поэтому-то она несчастна такъ же, какъ я,-- даже, можетъ быть, еще болѣе несчастна.
   У меня раньше написано: я даже допустить не смѣю мысли о томъ, что она не станетъ сопротивляться. Правда, такъ было вскорѣ послѣ моего пріѣзда въ Плошовъ, но вчера, возвращаясь изъ Варшавы, я думалъ, что теперь не встрѣчу уже сопротивленія,-- и ошибся. Она не сдѣлала мнѣ ни малѣйшей уступки, не оказала ни малѣйшаго сожалѣнія, не хотѣла слушать моихъ словъ, точно я говорилъ кощунственныя рѣчи; я видѣлъ въ ея глазахъ искру гнѣва и негодованія; она вырвала у меня свои руки, которыя я покрывалъ поцѣлуями, а слова: "ты меня оскорбляешь!" не сходили съ ея уртъ. И ея энергія пересилила мою энергію тѣмъ легче, чѣмъ меньше я ожидалъ такого взрыва негодованія. О, Анелька даже угрожала мнѣ, что выйдетъ изъ коляски и дойдетъ пѣшкомъ, подъ проливнымъ дождемъ, до Плошова. Выраженіе: "разводъ" произвело на нея впечатлѣніе каленаго желѣза. Ничего, ничего, ничего я не сдѣлалъ ни дерзостью, ни униженною просьбой, ни словами любви; все было принято за оскорбленіе, все отвергнуто и попрано. Сегодня, когда я вижу, какъ она ходить здѣсь по комнатамъ, снова кроткая, покорная, мнѣ кажется, что та Анелька была какою-то другою женщиной. Нечего мнѣ таиться передъ собою! Я понесъ такое полное пораженіе, что еслибъ у, меня были силы, еслибъ у меня былъ какой-нибудь другой смыслъ въ жизни, то я долженъ былъ бы сегодня же уѣхать отсюда.
   Допустимъ даже, что она меня любитъ. Что же мнѣ изъ того, если разъ чувство никогда не порветъ узъ, которыя связываютъ ее, никогда не всплыветъ наверхъ, не выразится ни однимъ словомъ, ни однимъ дѣломъ? Съ такимъ же удобствомъ я могу себѣ представить, что меня любитъ греческая Елена, Клеопатра, Беатриче или Марія Стюартъ, и это чувство также ничего не требуетъ и ни къ чему не обязываетъ. Можетъ быть, ея сердце и принадлежитъ мнѣ, но сердце узкое, неспособное на смѣлый шагъ. Можетъ быть, она позируетъ сама передъ собою, воображаетъ себя великою душой, приносящею въ жертву любовь на алтарѣ долга, и кажется себѣ вслѣдствіе этого великою. Пожалуй, ради подобнаго самоудовлетворенія можно кое-чѣмъ пожертвовать. Хорошо! Жертвуй много, но если ты думаешь, что даешь много, жертвуя своимъ чувствомъ, и что имъ насытишь требованія долга, то ты ошибаешься.
   Ахъ, не могу я, не могу больше ни писать, ни думать...
   

8 іюня.

   Кокетка -- это ростовщикъ: даетъ мало, а проценты требуетъ огромные. Сегодня, когда я спокойнѣе и яснѣе могу разсуждать, я долженъ признаться, что, по крайней мѣрѣ, съ этой точки зрѣнія Анелька далека отъ всякаго упрека. Она ничего не давала мнѣ и ничего не требовала. То, что я считалъ въ ней за тѣнь кокетства, было просто минутой оживленія. Я виноватъ во всемъ случившемся, я совершилъ рядъ ошибокъ и самъ долженъ расплачиваться за все. Видѣть что-нибудь и принимать въ соображеніе -- двѣ вещи совершенно различныя. Мы можемъ отлично понимать результаты факторовъ, вліяющихъ на душу даннаго человѣка, но въ сношеніи съ нимъ чаще всего беремъ за исходную точку самихъ себя. Такъ случилось и со мной. Я зналъ или, вѣрнѣе сказать, чувствовалъ, что я и Анелька -- два существа настолько несходныя другъ съ другомъ, насколько несходны жители разныхъ планетъ, но не умѣлъ объ этомъ помнить; невольно я допустилъ, что въ извѣстномъ случаѣ она поступитъ такъ же, какъ поступилъ бы я.
   Я пишу, что мы -- люди совершенно несходные другъ съ другомъ, сознаю это ясно, но мнѣ трудно сжиться съ этою мыслью. Однако, это правда. Я въ тысячу разъ больше похожъ на Лауру Дэвисъ, чѣмъ на Анельку.
   Теперь я понимаю, обо что разбился.
   Объ то, отсутствіе чего разнуздало и освободило всѣ мои мысли, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, привило ко мнѣ зачатки смертельной болѣзни и стало моею трагедіей,-- о катехизическую прямоту ея души.
   Теперь я, кажется, яснѣе отдаю себѣ въ этомъ отчетъ, хотя, можетъ быть, недостаточно широко, потому что мои запутанныя мысли почти утратили всякое представленіе о прямотѣ... "Слышу твой голосъ, но не вижу тебя..." Мой духовный взглядъ страдаетъ нѣкоторымъ дальтонизмомъ и не различаетъ многихъ красокъ. Я понять не въ состояніи, какъ можно извѣстное правило, какимъ бы ореоломъ давности оно ни было осѣнено, не разсмотрѣть съ обѣихъ сторонъ, не разложить на части, частички, атомы,-- словомъ, разлагать до тѣхъ поръ, пока оно, не разсыплется въ прахъ и не дастъ себя сложить вторично.
   Анелька понять не въ состояніи, какъ можно на правило, признанное и религіею, и людьми, смотрѣть не такъ, какъ на обязательную для всѣхъ заповѣдь.
   Мнѣ все равно, сознательный ли это у нея взглядъ, или инстинктивный, выработала ли она его своимъ умомъ, или получила извнѣ, достаточно, что онъ составляетъ неразрывную часть ея существа. Мнѣ было уже сдѣлано предостереженіе во время разговора о пани Корецкой: "Доказать можно все, но когда поступаешь нехорошо, совѣсть всегда скажетъ: не хорошо, дурно! и ничѣмъ не дастъ себя убѣдить".
   Тогда я не придалъ этому надлежащаго значеніи.. У Анельки нѣтъ никакихъ колебаній, никакихъ сомнѣній. Ея душа такъ чисто отдѣляетъ плевелы отъ сѣмянъ, что сбить ее на словахъ нѣтъ силъ. Она не трудится надъ выработкой собственныхъ нормъ, берегъ ихъ готовыми изъ религіи и общихъ моральныхъ понятій, но проникается ими такъ сильно, что онѣ становятся ея собственными, входятъ въ ея плоть и кровь. Чѣмъ эти разсортированія добра и зла проще, тѣмъ вѣрнѣе и тѣмъ неумолимѣе. Въ подобномъ этическомъ кодексѣ смягчающія обстоятельства не принимаются въ разсчетъ. Женщина замужняя должна принадлежать своему мужу,-- значитъ та, которая отдается другому, дѣлаетъ дурно. Въ этомъ кодексѣ нѣтъ мѣста толкованіямъ, разсужденіямъ, соображеніямъ, есть только правая сторона для праведниковъ, лѣвая для грѣшниковъ, надъ ними -- милосердіе Божіе, но между ними ничего, никакой середины.
   Это кодексъ благочестиваго Бартоломея и достойной Магды, настолько простой, что люди, подобные мнѣ, перестаютъ понимать его. Намъ кажется, что жизнь, что души человѣческія черезъ-чуръ сложны, чтобы могли помѣститься въ немъ. И дѣйствительно, намъ, можетъ быть, и неудобно въ немъ помѣститься. Къ несчастью, мы не изобрѣли ничего другаго и поэтому мечемся, какъ сбившіяся съ дороги птицы, въ пустотѣ и тревогѣ.
   Но большинство женщинъ,-- у насъ въ особенности,-- признаютъ только этотъ кодексъ. Даже тѣ, которыя въ жизни отступаютъ отъ его предписаній, ни на минуту не позволятъ себѣ усомниться въ его правотѣ и святости. Гдѣ начинается онъ, кончаются всякія разсужденія. Поэты ошибочно представляютъ женщину загадкой, живымъ сфинксомъ. Мужчина во сто разъ большая загадка, большій сфинксъ. Женщина здоровая, не истерическая, можетъ быть злой или доброй, сильной или слабой, но духовно она всегда проще мужчины. Ее во всѣ вѣка и во всѣ времена удовлетворяли и удовлетворяютъ скрижали съ извѣстными заповѣдями, безъ взгляда на то, удовлетворяетъ ли она требованію этихъ скрижалей, или, по слабости своей, натуры, нарушаетъ ихъ предписанія.
   Душа женщины такъ догматична, что я зналъ нѣкоторыхъ женщинъ, у которыхъ даже атеизмъ принималъ всѣ формы религіи. Вещь всѣмъ извѣстная, что "кодексъ достойной Магды" не лишаетъ женщину ни яснаго ума, ни тонкости мысли, ни полета мечты. Душа женщины похожа на колибри, которая можетъ свободно порхать въ густой заросли, не зацѣпившись ни за одну вѣтку, не тронувъ ни одного листа.
   Все что, прежде всего, примѣнимо къ Анелькѣ. Необычайная тонкость мысли и чувства соединяется въ ней съ величайшею простотой моральныхъ понятій. Ея заповѣди тѣ же самыя, что и заповѣди Магды, только у Магды онѣ вышиты на посконной холстинѣ, а у Анельки на тонкой, какъ паутина, ткани.
   Зачѣмъ я толкую объ этомъ? А затѣмъ, что этотъ вопросъ для меня -- почти вопросъ жизни; говорю я потому, что это мое больное мѣсто, мое несчастіе, потому что я безсиленъ передъ этими скрижалями, со своею запутанною и сложною философіей любви. Да и что я могу сдѣлать, коли самъ первый не особенно вѣрю въ свою философію, а по временамъ такъ и просто сомнѣваюсь въ ней, тогда какъ Анелька вѣрить спокойно и невозмутимо въ свои скрижали?
   Только тѣ уста, которыя пили изъ источника сомнѣній, можно убѣдить въ томъ, что запретный поцѣлуй -- не грѣхъ. Религіозная женщина можетъ быть охвачена любовью, какъ дерево ураганомъ, но никогда не признаетъ ее раціональной.
   Смогу ли я когда-нибудь побѣдить Анельку? Можетъ быть, глубокая, отчаянная апатія, овладѣвшая мною теперь, временна, можетъ быть, завтра я съ большею надеждой буду смотрѣть на будущее, но сегодня нѣтъ.
   Когда-то я писалъ въ своемъ дневникѣ, что у насъ въ нѣкоторыхъ домахъ воспитаніе прививаетъ женщинамъ скромность, какъ оспу. Нужно было мнѣ считаться и съ тѣмъ, что привило: "Жена да принадлежитъ мужу",-- правило, въ которое Анелька свято вѣрить, въ соединеніи съ ея стыдливостью, окружаетъ ее почти неприступною стѣной.
   И я могу еще обольщать себя, могу ожидать чего-нибудь отъ этой женщины! Да, вѣдь, это прямая безсмыслица.
   Что же мнѣ дѣлать? Уѣхать?
   Не поѣду, не хочу и не хочу!
   Остаюсь; а такъ какъ мое чувство безсмысленно, то и поступать я буду безсмысленно. Довольно системъ, разговоровъ, предположеній. Будь, что будетъ! Прежнее не привело меня ни къ чему.
   

7 іюня.

   Она не счастливѣе меня. То, что я видѣлъ сегодня, убѣдило меня, что въ ней происходитъ тяжелая борьба и силы для этой борьбы она должна черпать въ самой себѣ. Мысли мои такъ путаются, что я не могу успокоиться.
   Послѣ отъѣзда пана Завиловскаго (онъ былъ сегодня въ Плошовѣ съ дочерью) тетушка начала съ явнымъ намѣреніемъ восхвалять достоинства панны Елены. Мною овладѣла страшная злость; я былъ измученъ, ночью не выспался, нервы мои напряглись до послѣдней степени. Я не выдержалъ и крикнулъ:
   -- Хорошо, если дѣло идетъ больше о моей женитьбѣ, чѣмъ о моемъ счастьѣ, то я могу хоть завтра же сдѣлать предложеніе паннѣ Завиловской,-- мнѣ все равно!
   Хотя было ясно, что я говорю подъ вліяніемъ раздраженія и никогда не осуществилъ бы свою угрозу на дѣлѣ, но Анелька встала съ мѣста, блѣдная, какъ полотно. Она встала сразу, безъ всякаго повода, и начала поправлять свою прическу сильно дрожащими руками. Къ счастью, тетушка смѣшалась до такой степени, что ничего не замѣтила. Она что-то отвѣтила мнѣ, но что именно, я по слыхалъ, потому что все мое вниманіе обратилось на Анельку. Я догадывался, что занимаю какое-нибудь мѣсто въ ея сердцѣ, но догадываться и видѣть что-нибудь -- вещи совершенно различныя. До послѣдней минуты жизни я не забуду этого блѣднаго лица и дрожащихъ рукъ! Пусть мой отвѣтъ поразилъ ее своею неожиданностью,-- мнѣ и этого довольно. Отъ неожиданнаго извѣстія не только о женитьбѣ, но даже о смерти совершенно чужаго человѣка такъ не блѣднѣютъ.
   Два дня тому назадъ я думалъ: что мнѣ изъ того, что она меня любитъ, если это чувство навсегда останется въ ней замкнутымъ, а теперь, когда убѣдился, что это такъ и есть на самомъ дѣлѣ, всѣ мои надежды воскресли, всѣ сомнѣнія разсѣялись. Передо мною была побѣда, увѣренность, что наступитъ когда-нибудь минута, когда чувство пересилить ее, минута, когда я схвачу ее и унесу на край свѣта. Но, увы! тотчасъ же явилось и разочарованіе. Тетушка, бормоча себѣ подъ носъ, вышла изъ комнаты, можетъ быть, для того, чтобы отереть слезы, вызванныя сожалѣніемъ ко мнѣ, а я торопливо подошелъ къ Анелькѣ и сказалъ:
   -- Анелька! за всѣ блага міра я не женился бы на паннѣ Завиловской, но пойми же меня... Мало мнѣ моихъ огорченій, мнѣ и съ этой стороны не даютъ покоя. По ты лучше всѣхъ знаешь, что ^этого никогда не будетъ.
   -- О? нѣтъ... я была бы очень рада,-- съ усиліемъ проговорила Анелька.
   -- Неправда! я видѣлъ какъ ты поблѣднѣла, видѣлъ!
   -- Позволь мнѣ уйти...
   -- Анелька моя, ты меня любишь? Не обманывай меня и себя? ты меня любишь!
   Губы ея опять поблѣднѣли.
   -- Нѣтъ,-- торопливо отвѣтила она,-- я только боюсь, что возненавижу тебя.
   И она ушла. Я знаю, что женщинѣ, которая ведетъ борьбу съ собой, часто представляется, что она ненавидитъ любимаго человѣка, что горькая и запретная любовь можетъ принимать окраску ненависти, но, тѣмъ не менѣе, слова Анельки сразу угасили всю мою радость.
   Въ жизни много вещей совершенно естественныхъ, которыя ни нервы, ни силы человѣческія не могутъ выносить. Теперь меня поражаетъ одна правда, которую я узналъ недавно и которая другимъ была извѣстна давно, что любовь въ чужой женѣ -- подлость, если эта любовь притворная, и великое несчастье, если она истинная, тѣмъ болѣе великое несчастье, чѣмъ больше женщина стоитъ. Меня мучаетъ жгучее любопытство, что случилось бы, еслибъ я сказалъ Анелькѣ: или ты бросишься мнѣ на шею и признаешься, что любишь меня, иди и пущу себѣ пулю въ лобъ на твоихъ глазахъ! Я знаю, что это было бы безчестно, и никогда не рѣшился бы на подобное насиліе. Нѣтъ!... будь что будетъ, настолько-то я считаю себя порядочнымъ человѣкомъ... но, все-таки, я не могу удержаться отъ постановки вопроса, что случилось бы тогда? И я почти увѣренъ, что Анелька не пережила бы своего горя,-- и своего презрѣнія, кромѣ того,-- но не уступила бы. Когда я думаю объ этомъ, то проклинаю ее и, вмѣстѣ съ тѣмъ, уважаю еще болѣе, ненавижу и, вмѣстѣ съ тѣмъ, люблю еще больше. Нужно сказать себѣ откровенно: на меня обрушилось страшное несчастье. И, что хуже, я не вижу никакого средства противъ этого несчастья, не нахожу силъ, чтобы вырваться отсюда. Къ безумной страсти, какую всегда и въ самой сильной степени возбуждала во мнѣ эта женщина? присоединилась какая-то собачья привязанность. Я обнимаю ея мыслью, я смотрю и не могу насмотрѣться на ея глаза, губы, руки. Никакая женщина такъ не привлекала меня къ себѣ. По временамъ ея вліяніе кажется мнѣ просто непонятнымъ, по временамъ я объясняю его себѣ, и, какъ всегда, объясняю въ самую невыгодную для себя сторону.
   Я жилъ много и прошелъ уже свой зенитъ. Теперь моя дорога ведетъ внизъ, откуда вѣетъ холодомъ и мракомъ. Но, все-таки, я чувствую, что въ этомъ существѣ я нашелъ бы вновь свою молодость, силу и желаніе жизни. Когда она пропадетъ для меня, то пропадетъ и жизнь, останется одно невыразимо-унылое прозябаніе -- прямое предвкушеніе смерти.
   Анелька этого не знаетъ; но я допускаю, что питаетъ ко мнѣ большое сожалѣніе, да и я, поступающій съ ней такъ безжалостно, продалъ бы свою душу, чтобъ облегчить ея страданія. И какъ же мнѣ не говорить, что любовь къ чужой женѣ -- великое несчастье, коли она заставляетъ человѣка мучить существо, за которое онъ съ радостью пожертвовалъ бы самимъ собою? И тысяча такихъ заколдованныхъ круговъ на каждомъ шагу! Въ концѣ-концовъ, мы оба страшно несчастны. Но у тебя, Анелька, есть хоть какая-нибудь опора въ жизни, есть догматъ, а я -- точно ладья безъ кормила и весла.
   Нездоровится мнѣ что-то. Сплю плохо, да иначе и быть не могло бы. Ей-Богу, я хотѣлъ бы захворать, да вплотную: пролежать съ мѣсяцъ, безъ сознанія, безъ памяти, отдохнуть за послѣднее время. Это была бы моя вакація. Хвастовскій осматривалъ меня вчера и философствовалъ надо мной; онъ утверждаетъ, что у меня нервная система прошлаго поколѣнія, но, кромѣ того, я унаслѣдовалъ большой запасъ мускульной силы. Думаю, что онъ правъ; если бы не это, такъ я не могъ бы справляться съ своими цервами. Кто знаетъ, не этому ли обстоятельству нужно приписать мою исключительность? Силы мои должны были найти какой-нибудь исходъ, и когда не находили его ни въ знаніи, ни въ работѣ, то потекли, какъ потокъ, по одному руслу -- любви къ женщинѣ.
   Только потекли они, благодаря нервамъ, мутно, бурливо и криво, прежде всего -- криво.
   Сколько впечатлѣній я испытываю каждый день! Передъ вечеромъ пришла ко мнѣ тетя (милая, добрая старушка!) и начала извиняться за свои похвалы паннѣ Завиловской. Я разцѣловалъ ея руки и въ свою очередь попросилъ прощенія за мою горячность? а она сказала:
   -- Клянусь тебѣ, что я не стану говорить о ней. Правда, Леонъ, я всею душой хотѣла бы видѣть тебя женатымъ,-- ты, вѣдь, послѣдній въ родѣ,-- но видитъ Богъ, что мнѣ твое счастье дороже всего, милый мой мальчикъ!
   Я успокоилъ ее какъ могъ и въ концѣ сказалъ:
   -- Вы, тетушка, знаете, что я до нѣкоторой степени баба, нервная баба!
   Но тетушка обрушилась на меня.
   -- Ты баба?... Ошибаться можетъ всякій, но если бы у всѣхъ былъ твой умъ, твой характеръ, то на свѣтѣ все бы пошло иначе.
   Какъ разсѣешь ея заблужденіе? Иногда меня схватываетъ отчаяніе и я говорю себѣ: что мнѣ дѣлать въ этомъ домѣ, арендованномъ ангелами, среди этихъ женщинъ? Мнѣ уже поздно переходить въ ихъ вѣру, а сколько огорченій, сколько несчастья я могу причинить имъ!
   

10 іюля.

   Сегодня получилъ два письма: одно изъ Рима отъ моего нотаріуса, другое отъ Снятыньскаго. Изъ Рима пишутъ, что преграды, которыя итальянское правительство ставитъ при вывозѣ изъ страны античныхъ вещей и цѣнныхъ произведеній искусства, можно устранить, или обойти, по крайней мѣрѣ. Коллекціи отца носили чисто-частный характеръ, не подлежали никакому государственному контролю и могутъ быть вывезены за границу, какъ мебель.
   Теперь нужно заняться приведеніемъ дома въ соотвѣтственный порядокъ, но мнѣ ничего дѣлать не хочется, потому что мысль о перенесеніи коллекцій потеряла для меня всякую привлекательность. На что это мнѣ нужно теперь? Если я и не оставляю своего намѣренія, то единственно потому, что самъ столько говорилъ объ этомъ.
   Духъ мой пришелъ въ такое же состояніе, въ какомъ онъ былъ въ первое время по выходѣ Анельки замужъ. Теперь всякая моя мысль, всякое дѣйствіе связано съ нею, непосредственныхъ впечатлѣній я не получаю. Всѣ мои затаенныя идеи кажутся мнѣ пустымй и безсодержательными. Какому крушенію можетъ подвергнуться человѣкъ при извѣстныхъ обстоятельствахъ! Сегодня съ утра я читалъ лекцію Бунге: Витализмъ и механизмъ, и читалъ съ необыкновеннымъ интересомъ. Лекція эта научнымъ путемъ доказываетъ то, что давно гнѣздилось въ моихъ мысляхъ, но скорѣе въ формѣ неясныхъ чувствъ, чѣмъ опредѣленныхъ представленій. Здѣсь знаніе признается въ сосредоточенномъ отношеніи къ самому себѣ, и не только подтверждаетъ свое безсиліе, но и положительное существованіе какого-то міра, который представляетъ что-то большее матеріи и уваженія и который не поддается ни физическому, ни химическому объясненію. Мнѣ совершенно все равно, зависитъ ли этотъ міръ отъ матеріи, или матерія отъ него. Чистая игра словъ! Я не ученый и не обязанъ соблюдать осторожность въ своихъ заключеніяхъ, и со всѣхъ ногъ бросаюсь въ открытую дверь; пусть наука говорить, что тамъ темно,-- я чувствую, что мнѣ тамъ будетъ виднѣе, чѣмъ по сю сторону. Читалъ я почти съ лихорадочною жадностью и съ великимъ облегченіемъ. Только отсталые глупцы не отдаютъ себѣ отчета, насколько матеріализмъ нашъ угнестаетъ и томитъ смертельною скукой, какъ повсюду разлито ожиданіе новой научной эволюціи, какъ велика радость узниковъ, когда отворится какая-нибудь дверца, при помощи которой можно убѣжать на вольный воздухъ. Все дѣло въ томъ, что душа такъ ужь истомлена, что не смѣетъ ни дышать, ни вѣровать въ свое счастье. Но я смѣю, и испытываю такое чувство, какъ будто вырвался изъ душнаго подвала. Можетъ быть, это было временное впечатлѣніе,-- я очень хорошо понимаю, что неовитализмъ не составляетъ эпохи въ наукѣ, можетъ быть, я завтра же самъ добровольно возвращусь въ свое узилище... Не знаю!... А тѣмъ временемъ мнѣ было хорошо. Я повторялъ себѣ каждую минуту: если это такъ, если даже дорогой скептицизма доходятъ до несомнѣнной увѣренности, что существуетъ сверхчувственный міръ, лежащій абсолютно за сферой физико-химическихъ объясненій, то все возможно: всякая вѣра, всякій догматъ, всякій мистицизмъ. Значитъ, не возбраняется думать, что какъ существуетъ безконечное пространство, такъ существуетъ и безконечный разумъ, безконечная любовь; не возбраняется надѣяться, что есть какая-то великая сутана, обнимающая вселенную, которой можно укрыться, какая-то великая опека, подъ которой кончается всякая мука. А если такъ, то хорошо,-- я знаю, по крайней мѣрѣ, для чего живу и почему страдаю. Какое великое утѣшеніе!
   Повторяю еще разъ, что я не обязанъ быть осторожнымъ въ своихъ выводахъ и заключеніяхъ, а еще раньше я сказалъ, что никто такъ не близокъ къ мистицизму, какъ скептикъ. Знаю это я по своему примѣру, потому что воспарилъ, какъ птица, которая, вылетѣвъ изъ клѣтки послѣ долгаго плѣна, весело летаетъ, купается въ пространствѣ. Я видѣлъ новыя поля, покрытыя новою жизнью. Не знаю, было ли это на какой-нибудь другой планетѣ или гдѣ-нибудь тамъ, въ междупланетномъ пространствѣ,-- достаточно, что эти поля и эта жизнь были отличны отъ нашихъ; свѣтъ тамъ былъ ясный и ласковый, въ воздухѣ чувствовалась сладостная прохлада, и главная разница заключалась въ томъ, что связь между душою индивидуальной и душою всеобщей была тамъ гораздо тѣснѣе,-- тѣснѣе настолько, что невозможно было различить, гдѣ кончается индивидуумъ и начинается масса. Я чувствовалъ, что эта-то неясность границы и обусловливаетъ счастье тамошней жизни, ибо человѣкъ тамъ не выдѣляется, не становится въ противуположеніе другимъ, а существуетъ въ гармоніи съ окружающимъ и, такимъ образомъ, живетъ всею мощью общей жизни.
   Не скажу, чтобъ это были видѣнія; это былъ лишь переходъ той пограничной черты, за которой кончаются умствованія и начинаются чувства, нѣсколько напоминающія заключенія изъ поставленныхъ раньше посылокъ,.но развитыя настолько широко, что человѣческое око не можетъ охватить ихъ. Я еще не могъ погрузиться въ жизнь этихъ новыхъ полей, ни слиться съ нею совершенно. Я до нѣкоторой степени сохранилъ свой индивидуализмъ, чего-то мнѣ недоставало, чего-то, казалось, я ищу вокругъ себя. И вдругъ я почувствовалъ, что ищу Анельку. Да, да, очевидно: только ее и всегда ее! Безъ нея какой мнѣ смыслъ въ этой новой жизни? Наконецъ, я нашелъ ее и мы вмѣстѣ начали блуждать, какъ тѣнь Паоло съ тѣнью Франчески ди Римини...
   Я заношу это въ свой дневникъ, потому что вижу, какъ страшно завладѣло мною чувство къ этой женщинѣ. Что за дьявольщина! какая связь можетъ быть между Бунге съ его неовитализмомъ и Анелькой? А я, когда думаю даже о такихъ вещахъ, въ концѣ-концовъ, прихожу къ ней. Науку, искусство, природу, жизнь,-- все я привожу теперь къ одному этому знаменателю. Это ось, на которой для меня вертится весь міръ.
   При наличности подобнаго чувства есть ли хоть капля вѣроятности, чтобы я когда-нибудь послушался совѣта разума, который отъ времени до времени повторяетъ мнѣ слабымъ, полузадушеннымъ голосомъ: "уѣзжай, бѣги"?
   Знаю я, что добромъ это не кончится, не можетъ кончиться, но откуда я возьму силы, откуда возьму энергіи, если все это отнято у меня? Съ такими же послѣдствіями можно было бы сказать безногому: встань и иди. Но чѣмъ? А я еще добавлю: куда? зачѣмъ? Моя жизнь -- здѣсь!
   Иногда мнѣ приходитъ желаніе дать прочесть свой дневникъ Анелькѣ, но я не сдѣлаю этого. Сожалѣніе ко мнѣ въ ней, можетъ быть, и возросло бы, но любовь, должна была бы уменьшиться. Если бы Анелька стала моею, искала бы во мнѣ опоры и успокоенія, то она поняла бы, что творилось во мнѣ, но многаго не могла бы прочувствовать. Мы такія несходныя существа...
   Все, что я пишу сейчасъ, продумано при помощи незначительной части моего мыслящаго существа,-- остальное прикрѣплено къ Анелькѣ. Стоитъ глухая ночь, но я вижу, какъ изъ ея окна падаетъ свѣтъ. Бѣдняжка тоже познакомилась съ безсонными ночами. Сегодня она вздремнула надъ своимъ вязаньемъ. Въ широкомъ креслѣ она казалась мнѣ такою маленькой, такою худенькой. Иногда я гляжу на нее съ чувствомъ отца, смотрящаго на своего ребенка.
   

11 іюня.

   Наконецъ, мнѣ прислали головку мадонны Сассоферато, и я отдалъ ее Анелькѣ при теткѣ и пани Целинѣ, какъ вещь, завѣщанную ей. Отказаться ей не было никакой возможности. Я самъ повѣрилъ картину въ ея будуарѣ,-- тамъ она у мѣста. Не люблю я мадоннъ Сассоферато, но эта мадонна такая ясная, такая божественно-спокойная! Мнѣ отрадно вспомнить, что Анелька при всякомъ взглядѣ на нее должна вспоминать, что эту картину подарилъ ей я, и подарилъ потому, что люблю ее. Такимъ образомъ, любовь, которую она считаетъ грѣхомъ, въ ея мысляхъ должна соединиться съ представленіемъ о святости. Ребяческое утѣшеніе!... Но если нѣтъ иного, то и это хорошо.
   Сегодня на мою долю выпала одна свѣтлая минута. Когда картина была уже повѣшена, Анелька пришла поблагодарить меня. Кресло пани Целины было далеко отъ насъ, поэтому я задержалъ на минуту руку Анельки и спросилъ въ полголоса:
   -- Анелька, ты, правда, ненавидишь меня?
   Она грустно покачала головой и коротко отвѣтила:
   -- О, нѣтъ!
   Сколько смысла было въ этомъ немногосложномъ отвѣтѣ! Говорятъ, что если чувства любимой женщины не могуть никогда выйти наружу, то все равно, любитъ ли она, или нѣтъ. Нѣтъ, не все равно! Пусть, пусть у меня хоть это останется. Тогда у меня былъ бы хоть какой-нибудь смыслъ въ жизни.
   

12 іюня.

   Я въ Варшавѣ. Еще третьяго дня я получилъ отъ Снятыньскаго письмо, въ которомъ онъ меня приглашалъ прибыть на прощальный обѣдъ Кларѣ. На обѣдъ я не поѣхалъ (онъ былъ вчера) и простился съ ней на вокзалѣ. Только что возвратился домой. Добрая дѣвушка уѣзжала, безъ сомнѣнія, съ чувствомъ недовольства мною и съ обманутыми надеждами, но какъ только увидала меня, такъ простила все и мы разстались друзьями. Я также чувствовалъ, что мнѣ ея будетъ недоставать, что вокругъ меня образуется еще большая пустота. Вотъ на моихъ мистическихъ поляхъ не будетъ разлуки. Сегодняшнее прощанье было печально, тѣмъ болѣе, что вечеръ былъ хмурый, дождливый; непогода продлится, вѣроятно, дня два. Несмотря на это, Клару провожало множество народа. Ея вагонъ былъ нагруженъ вѣнками и цвѣтами, какъ катафалкъ. Клара въ минуту отъѣзда не принимала уже въ соображеніе, что могуть о ней подумать люди, и, насколько это было возможно, занималась исключительно иною. Я вошелъ въ ея отдѣленіе и мы разговаривали какъ старые друзья, не обращая вниманія ни на пожилую, вѣчно молчащую родственницу, ни на провожающихъ, которые, въ концѣ-концовъ, съ многозначительною миной одинъ за другимъ вышли въ корридоръ. Я держалъ въ своихъ рукахъ обѣ руки Клары, и она смотрѣла на меня своими добрыми голубыми глазами и говорила взволнованнымъ голосомъ:
   -- Я только одному вамъ скажу, что мнѣ ни откуда не было такъ грустно уѣзжать, какъ изъ Варшавы... При такой суматохѣ нѣтъ даже времени сказать, какъ мнѣ жаль... Во Франкфуртѣ я вижу много и ученыхъ людей, и артистовъ, только... только сама не знаю, есть какая-то разница... вы точно болѣе чуткіе инструменты. А о васъ лично и говорить нечего.
   -- Вы позволите мнѣ писать къ вамъ?
   -- Я сама хотѣла просить васъ объ этомъ. Музыка моя остается при мнѣ, но теперь мнѣ этого мало. Думаю, что и вамъ будетъ пріятно отъ времени до времени получать мои письма; у васъ много пріятелей, но такого преданнаго друга, навѣрное, нѣтъ... Я такъ глупа, что меня все волнуетъ, а тутъ скоро пробьетъ послѣдній звонокъ.
   -- Мы оба вѣчно блуждаемъ по бѣлому свѣту: вы какъ артистка, я -- какъ цыганъ. Наша разлука не вѣчная, подадимъ другъ другу руки и скажемъ: до свиданія!
   -- До свиданія! Вы тоже артистъ. Можно не играть, не рисовать -- и быть артистомъ въ душѣ... Еще вотъ что: я съ перваго раза замѣтила, что вы только съ виду кажетесь счастливымъ, а на самомъ дѣлѣ, можетъ быть, страшно несчастливы. Помните же? что есть одна нѣмка, которая считаетъ себя вашею сестрой.
   Я поднесъ ея руку къ своимъ губамъ. Клара подумала, что я хочу уходить, и торопливо проговорила:
   -- Подождите, времени еще много!
   Мнѣ, дѣйствительно, хотѣлось распрощаться съ нею поскорѣе. До чего, однако, дошли мои нервы! Родственница Клары была одѣта въ резиновый плащъ, шелестящій при каждомъ движеніи, и вотъ этотъ шелестъ, и въ особенности запахъ каучука, доводилъ меня положительно до отчаянія. Впрочемъ, до отхода поѣзда оставалось нѣсколько минутъ. Къ счастью, прибѣжала пани Снятыньская и я вышелъ изъ вагона.
   -- Гильстъ, во Франкфуртѣ!-- крикнула мнѣ вскорѣ Клара,-- изъ дома мнѣ пришлютъ письмо по адресу, гдѣ я буду жить.
   Черезъ минуту я былъ уже на платформѣ, у окна вагона, вмѣстѣ съ другими, провожавшими Клару. Окно отворилось и ясноволосая голова Клары опять появилась на минуту.
   -- Гдѣ вы проводите лѣто?-- спросила она.
   -- Не знаю еще; тогда напишу вамъ.
   Раздался третій звонокъ и локомотивъ двинулся съ мѣста. Клара посылала намъ воздушные поцѣлуи до тѣхъ поръ, цока поѣздъ не скрылся въ туманномъ отдаленіи.
   -- Вамъ будетъ очень скучно?-- вдругъ спросила меня пани Снятыньская.
   -- Очень!-- отвѣтилъ я, поклонился и тотчасъ домой.
   Дѣйствительно, я испытывалъ впечатлѣніе, какъ будто проводилъ человѣка, который могъ бы помочь мнѣ во многомъ. Раздраженъ я былъ страшно, можетъ быть, благодаря отвратительнѣйшему, сырому вечеру. Послѣдняя искра надежды угасла во мнѣ. Пессимизмъ крылся не только внутри меня, но, казалось, онъ обнималъ весь міръ, какъ атмосфера тяготѣлъ на всѣхъ людяхъ, на всѣхъ вещахъ, проникалъ во всѣ формы, пропитывалъ собою всякую сущность.
   Я несъ съ собою домой тяжелое угнетеніе и страшное безпокойство, безотчетную тревогу передъ какою-то неопредѣленною опасностью. На минуту пробудилась во мнѣ жгучая тоска по солнцѣ, по странамъ, гдѣ нѣтъ такой погоды, мглы и мрака. Мнѣ казалось, что если я уѣду туда, гдѣ царствуетъ свѣтъ, то этотъ самый свѣтъ будетъ въ силахъ не допустить до меня чего-то, охранить отъ чего-то. Всѣ мои мыслительныя способности соединились въ одномъ словѣ, которое я повторялъ на тысячу ладовъ: "уѣхать! уѣхать!" Но вдругъ меня объялъ страхъ при воспоминаніи, что, уѣхавъ, я оставлю Анельку одну и выдамъ ее головой той неопредѣленной опасности, отъ которой хочу бѣжать самъ. Знаю, что это заблужденіе, что мой отъѣздъ послужилъ бы ей въ пользу, но не могу отвязаться отъ мысли, что бѣгство было бы съ моей стороны трусостью и недостойнымъ поступкомъ... А это сильнѣе всякихъ разсужденій... Наконецъ, уѣхать -- ничто иное, какъ пустое слово. Я могу повторять его тысячу разъ, могу чувствовать его значеніе; но если бы пришлось примѣнить его на дѣлѣ, то оказалось бы, что это выше моихъ силъ. Я вложилъ столько жизни въ мое чувство, такъ прицѣпился къ нему всѣми своими нервами, что легче могу разорвать себя въ клочки, чѣмъ оторваться отъ него.
   Способностью контролировать себя я обладаю въ такой степени, что мысль о сумасшествіи мнѣ кажется совершенно невозможною. Я даже представить себѣ не могу этого, хотя по временамъ чувствую, что близокъ конецъ растяжимости и моихъ нервовъ.
   Жаль Клары. Я въ послѣднее время рѣдко видѣлъ ее, но мнѣ пріятно было думать, что она недалеко, -- теперь Анелька совершенно завладѣетъ мною, -- я отдамъ ей и тѣ чувства, которыми любятъ спокойно и ощущаютъ пріязнь.
   Дома я засталъ молодаго Хвастовскаго. Онъ съ братомъ предпринимаетъ какое-то изданіе элементарныхъ книжекъ. Вѣчно они что-то дѣлаютъ, вѣчно чѣмъ-то занимаются и, благодаря этому, вся ихъ жизнь занята до послѣдней минуты. Я дошелъ уже до того, что обрадовался Хвастовскому, какъ ребенокъ, испуганный темнотой ночи, радуется, когда кто-нибудь входитъ въ его комнату. Духовная бодрость Хвастовскаго подкрѣпляетъ меня. Онъ говорить, что пани Целинѣ теперь лучше и черезъ какую-нибудь недѣлю она можетъ выѣхать въ Гаштейнъ.
   О, да, да! Только бы перемѣнить мѣсто. Я буду подвигать это дѣло впередъ изо всѣхъ силъ. Буду уговаривать и тетку, чтобы и она поѣхала. Тетка все сдѣлаетъ для меня, а тогда никто не удивится, если и я поѣду. По крайней мѣрѣ, я хочу чего-то, и хочу сильно. Сколько возможностей представится къ сближенію съ Анелькой! Тамъ мы будемъ еще ближе другъ къ другу, чѣмъ въ Плошовѣ....
   Дождь еще барабанитъ по стекламъ, но въ промежуткахъ тучъ начинаютъ проглядывать звѣзды.
   

12 іюня.

   Кромицкій сегодня пріѣхалъ...
   

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

Гаштейнъ, 23 іюня.

   Вотъ уже недѣлю мы живемъ въ Гаштейнѣ всѣмъ домомъ, то есть: Анелька, тетка, пани Целина, я и Кромицкій. На нѣкоторое время я оставилъ свой дневникъ, не потому, чтобы не чувствовалъ потребности въ немъ, а потому, что все, пережитое мною, никакимъ образомъ не можетъ быть выражено словами. Пока человѣкъ борется съ угнетающею его силой, у него нѣтъ ни времени, ни возможности заняться чѣмъ-нибудь другимъ. Соссонъ въ своихъ воспоминаніяхъ разсказываетъ, какъ человѣкъ, съ котораго сдирали кожу, а образовавшіяся раны заливали расплавленнымъ оловомъ, дошелъ до такого нервнаго экстаза, что все кричалъ: "encore! encore!" -- до тѣхъ поръ, пока не потерялъ сознанія. И я нахожусь въ такомъ же состояніи. Я уже потерялъ сознаніе, то-есть обезсилѣлъ и совершенно покорился.
   Надо мною тяготѣетъ какая-то ужасная рука и давитъ, словно горы, въ которыхъ мы сидимъ. Что-жь я сдѣлаю съ этимъ? Не могу же я сопротивляться,-- пусть угнетаетъ меня. Я не зналъ, что можно найти если не утѣшеніе, то, по крайней мѣрѣ, нѣкоторое успокоеніе въ сознаніи своего безсилія и ясномъ пониманіи своей немощи.
   Желалъ бы я, чтобъ инстинктъ сопротивленія заснулъ во мнѣ навсегда, чтобъ это состояніе угнетенія продлилось какъ можно дольше. Тогда я могъ бы въ своемъ дневникѣ писать о себѣ, какъ о постороннемъ человѣкѣ. Но по опыту я знаю, какъ одинъ день бываетъ не похожъ на другой, и боюсь того, что можетъ принести съ собою завтра.
   

24 іюня.

   Незадолго до отъѣзда изъ Варшавы я писалъ въ своемъ дневникѣ, что "любовь къ чужой женѣ -- подлость, если эта любовь притворная, и великое несчастіе, если она истинная". Писалъ я это до прибытія Кромицкаго, но еще самъ хорошенько не зналъ, изъ какихъ элементовъ слагается это несчастіе. Я думалъ, что оно представляетъ изъ себя что-то благородное, а теперь вижу, что въ немъ, кромѣ нравственной боли, заключается и сознаніе собственной дрянности и собственнаго униженія, и потребность прибѣгать къ лжи, къ тысячи уловокъ, недостойныхъ человѣка... вотъ такъ букетъ! Правда, что отъ запаха этихъ цвѣтовъ можно задохнуться.
   Видитъ Богъ, съ какимъ наслажденіемъ схватилъ бы я Кромицкаго за горло, прижалъ бы его къ стѣнѣ и сказалъ бы прямо въ глаза: "я люблю твою жену!" -- а, вмѣсто того, я долженъ и вида не показывать, что она мнѣ нравится. Какая прекрасная роль по отношенію къ ней! Что она можетъ подумать обо мнѣ? Вотъ одинъ цвѣтокъ изъ этого букета.
   

25 іюня.

   Пока живъ, не забуду дня, когда пріѣхалъ Кромицкій. Онъ пожаловалъ прямо ко мнѣ въ домъ въ Варшавѣ. Возвратившись поздно вечеромъ, я увидалъ въ передней какіе-то чемоданы. Не знаю почему, мнѣ сразу въ голову не пришло, что это могутъ быть вещи Кромицкаго. Вдругъ онъ самъ выглянулъ изъ сосѣдней комнаты и, выронивъ монокль изъ своего глаза, бросился съ распростертыми объятіями привѣтствовать новаго родственника. Я какъ сквозь сонъ видѣлъ его голову, похожую на черепъ мертвеца, его свѣтящіеся глазки и черные волосы. Черезъ минуту меня охватили объятія какого-то деревяннаго манекена. Пріѣздъ Кроіицкаго легко можно было предвидѣть, но я чувствовалъ себя такъ, какъ будто бы только что увидалъ смерть со всѣми ея атрибутами. Мнѣ казалось, что я вижу страшный сонъ и во снѣ слышу слова: "Какъ поживаешь, Леонъ?" -- самыя фантастическія, самыя неправдоподобныя слова, какія я могъ бы услыхать. Вдругъ мною овладѣло такое бѣшенство, такое отвращеніе и такая тревога, что я долженъ былъ напрячь всю свою волю, чтобы не броситься на этого человѣка, не повалить его на полъ и не разможжить ему голову. Чувства бѣшенства и отвращенія я испытывалъ и раньше, но чтобы къ нимъ примѣшивалась тревога -- этого никогда не было. Это было чѣмъ-то новымъ и непонятнымъ для меня: не страхъ передъ живымъ человѣкомъ, а какая-то боязнь передъ мертвецомъ. Долгое время мнѣ не удавалось выговорить ни одного слова. Къ счастью, Кромицкій могъ предполагать, что я его не узналъ, что я удивленъ, какъ онъ, человѣкъ, котораго я почти совсѣмъ не знаю, обращается со мною точно съ родственникомъ и говоритъ мнѣ "ты"... До сихъ поръ еще это бѣситъ меня въ самой сильной степени.
   Я старался придти въ себя, а онъ вложилъ въ глазъ монокль и, снова потрясая мою руку, спрашивалъ:
   -- Какъ поживаешь? А Анелька какъ? Мамаша? Все больны? а? А тетя?
   И снова мною овладѣло изумленіе съ примѣсью нечеловѣческаго гнѣва, что онъ близкихъ и дорогихъ мнѣ женщинъ называетъ такъ, какъ будто онѣ одинаково и ему близки. Свѣтскій человѣкъ, какъ я, все вынесетъ, все скроетъ,-- этому его обучаютъ съ дѣтства,-- но я чувствовалъ, что еще немного, и я не выдержу. Приказалъ подать чаю, чтобы хоть какимъ-нибудь образомъ выйти изъ оцѣпененія и занять мысли другимъ предметомъ. Кромицкій встревожился моимъ молчаніемъ, еще разъ выпустилъ изъ глазъ монокль и торопливо спросилъ:
   -- Не случилось ли чего? Отчего ты ничего не говоришь?
   -- Всѣ здоровы,-- отвѣтилъ я.
   Мнѣ какъ-то сразу пришло въ голову, что мое волненіе даетъ сразу преимущество надо мною ему, этому ненавистному человѣку, и я овладѣлъ собою въ одну минуту.
   Я проводилъ его въ столовую, усадилъ за столъ и началъ разспрашивать:
   -- Надолго пріѣхалъ?
   -- Не знаю. Скучалъ по Анелькѣ; думаю, что и она скучала по мнѣ. Мы и двухъ мѣсяцевъ вмѣстѣ не прожили. Для молодыхъ супруговъ этого какъ будто бы мало, а?
   И онъ засмѣялся своимъ деревяннымъ смѣхомъ.
   -- Наконецъ, у меня и здѣсь дѣла. Дѣла, дѣла, и всегда дѣла!
   Тутъ онъ началъ подробно разсказывать мнѣ о своихъ дѣлахъ, но я ничего не понималъ изъ его объясненій. Я слышалъ только чуть не каждую минуту слово дѣятельность и видѣлъ движеніе монокля. Странное дѣло, какъ меня, въ минуты величайшаго горя, могутъ раздражать всякіе пустяки! Не знаю, со всѣми ли это бываетъ, или только со мною однимъ, но проклятое слово дѣятельность и не менѣе проклятый монокль положительно выводили меня изъ терпѣнія. Въ первыя минуты свиданія съ Кромицкимъ я находился почти въ безсознательномъ состояніи и, все-таки, могъ сосчитать, сколько разъ онъ вложитъ въ глаза монокль и сколько разъ вынетъ его. Такъ было тогда, такъ и теперь осталось.
   Послѣ чая я проводилъ Кромицкаго въ отведенную ему комнату. Не прекращая своей болтовни, онъ началъ распаковывать свои чемоданы и показывать мнѣ разныя вещи, привезенныя съ далекаго Востока. Наконецъ, онъ вытащилъ изъ пледа два маленькихъ коврика и торжественно тряхнулъ ими.
   -- Это я купилъ въ Батумѣ. Хороши, а? Будутъ лежать у нашихъ кроватей.
   Онъ выбился изъ силъ, растянулся въ креслѣ и продолжалъ разсказъ о своихъ дѣлахъ на Востокѣ, о своихъ надеждахъ, но я думалъ совсѣмъ о другомъ. Великое счастье для человѣка, что онъ, не имѣя возможности бороться со всѣмъ своимъ не счастіемъ, вступаетъ въ борьбу съ какою-нибудь его отдѣльною частью. Меня теперь, главнымъ образомъ, интересовало то, поѣдетъ ли Кромицкій въ Гаштейнъ, или нѣтъ, почему я и сказалъ:
   -- Я мало зналъ тебя до сихъ поръ, но теперь вѣрю, что ты составишь себѣ состояніе. Легкомыслія нѣтъ у тебя ни на каплю, а для пустыхъ сантиментальностей ты, конечно, не пожертвуешь важными дѣлами.
   Кромицкій горячо пожалъ мнѣ руку.
   -- Ты не повѣришь,-- сказалъ онъ,-- какъ мнѣ важно, чтобы ты всегда вѣрилъ мнѣ.
   Въ первую минуту я не обратилъ вниманія на исключительное значеніе его словъ. Я былъ занятъ мыслью, что по отношенію къ Кромицкому я поступаю подло и лживо,-- лживо потому, что не вѣрю въ его дѣловыя способности, подло -- что льщу ему, тогда какъ съ удовольствіемъ утопилъ бы въ ложкѣ воды. Но мнѣ нужно было во что бы то ни стало отклонить его отъ поѣздки въ Гаштейнъ, и поэтому я шелъ напрямикъ по своей грязной дорогѣ.
   -- Очевидно, предполагаемая поѣздка твоей тещи тебѣ не на руку,-- сказалъ я.
   Онъ началъ бранить болѣзнь пани Целины, какъ самый дюжинный эгоистъ, который всѣ явленія жизни воспринимаетъ постольку, поскольку они касаются его.
   -- Натурально, эта поѣздка разрушаетъ всѣ мои планы. Между нами, я думаю, что и безъ нея можно было бы обойтись. Все должно имѣть свою мѣру, даже привязанность дочери къ матери. Замужняя женщина должна понимать, что на первомъ планѣ у нея должны стоять обязанности къ мужу. Притомъ, мать, вѣчно торчащая на глазахъ, связываетъ руки, не позволяетъ людямъ сжиться другъ съ другомъ, отдаться исключительно другъ другу. Я не спорю, привязанность дѣтей къ родителямъ -- вещь похвальная; но когда она доведена до крайности, то положительно мѣшаетъ жить другимъ.
   Распространившись на эту тему, онъ наговорилъ множество подобныхъ истинъ, колоссально плоскихъ и дюжинныхъ, которыя бѣсили меня тѣмъ болѣе, что въ нихъ, все-таки, заключалась частица правды.
   -- Но дѣлать нечего. Я купецъ: я зналъ, какой контрактъ заключаю, и готовъ исполнить всѣ свои обязательства.
   -- Значитъ, ты ѣдешь въ Гаштейнъ?
   -- Прежде всего, въ этомъ заключается мой личный интересъ. Мнѣ необходимо, чтобы жена и теща поближе узнали меня и относились ко мнѣ съ надлежащимъ довѣріемъ. Мы поговоримъ объ этомъ впослѣдствіи. У меня въ распоряженіи мѣсяцъ или полтора свободнаго времени. На Востокѣ я оставилъ Люціана Хвастовскаго. Онъ, какъ говорятъ англичане, "a solid man",-- дѣла мои при немъ не пострадаютъ. Кромѣ того, ты понимаешь, что пріятно пожить лишнюю недѣлю вмѣстѣ съ такою женой, какъ Анелька, -- понимаешь, а?
   Онъ оскалилъ желтые, гнилые зубы, расхохотался и потрепалъ меня по колѣну. А у меня мозгъ застылъ. Я ясно сознавалъ, что блѣднѣю, и, отвернувшись отъ свѣта лампы, чтобы Кромицкій не замѣтилъ перемѣны въ моемъ лицѣ, нашелъ мужество спросить:
   -- А въ Плошовъ когда собираешься?
   -- Завтра, завтра!
   -- Покойной ночи!
   -- Покойной ночи!-- сказалъ Кромицкій и выронилъ монокль изъ глаза.
   -- Очень радъ, что мы могли сблизиться,-- тутъ онъ протянулъ мнѣ обѣ руки.-- Я всегда питалъ къ тебѣ особенную слабость... Ручаюсь, что мы отлично поймемъ другъ друга.
   Поймемъ другъ друга? Какъ онъ безумно глупъ! Но чѣмъ онъ глупѣе, тѣмъ мнѣ страшнѣе подумать, что Анелька -- его собственность, его, попросту сказать, вещь. Въ эту ночь я даже не пытался раздѣваться. Никогда я не видалъ такъ ясно, что бываютъ предѣлы, за которыми кончаются слова, кончается способность пониманія и ощущеніе несчастія, но само несчастіе не кончается. Дѣйствительно, великолѣпную жизнь подготовила намъ судьба! Достаточно сказать, что предъидущій періодъ моей жизни, когда Анелька попирала всѣ мои чувства,-- періодъ, который я считалъ образцомъ несчастія,-- показался мнѣ теперь верхомъ баснословнаго блаженства. Если бы теперь явился ко мнѣ дьяволъ и предложилъ бы вступить въ соглашеніе, что все останется попрежнему, что Анелька вѣчно будетъ унижать мою любовь, но за то Кромицкій никогда не покажется на нашемъ горизонтѣ,-- я за одно это охотно отдалъ бы свою душу и безъ колебанія подписалъ бы договоръ. Въ мужчинѣ, котораго отвергаетъ женщина, невольно вырабатывается убѣжденіе, что она стоитъ на вершинѣ какой-то готической башни, на какой-то недоступной вышинѣ, куда и глазъ поднять не смѣешь. А тѣмъ временемъ является какой-нибудь панъ Кромицкій съ двумя ковриками изъ Батума и безъ церемоніи стаскиваетъ ее съ высоты прямо на эти коврики, -- ее, эту непреклонную, эту неумолимую, эту жрицу! Какъ страшно, что этотъ человѣкъ все можетъ себѣ дозволить думать, обо всемъ мечтать,-- и, притомъ, какой человѣкъ?-- отвратительно-плоскій и смѣшной! Сколько теорій не выдумывалъ я, сколько мозгу ни истратилъ на доказательство самому себѣ, что любовь сильнѣе брачныхъ контрактовъ, что я имѣю право любить Анельку, а она меня, окончилось тѣмъ, что я буду жить съ моими теоріями, а Кромицкій -- съ Анелькой.
   Человѣкъ можетъ нести только извѣстную тяжесть, а если ему положатъ на плечи больше, чѣмъ нужно, онъ долженъ будетъ упасть. Въ своемъ безмѣрномъ несчастіи, въ своей одинаково безмѣрной глупости и униженіи, я чувствовалъ, что съ минуты пріѣзда Кромицкаго начинаю презирать Анельку. Почему? У меня не было никакихъ, сколько-нибудь разумныхъ объясненій. Жена должна принадлежать мужу. Я знаю наизусть эту правду, какъ и всякій другой дуракъ, но при моемъ чувствѣ она является унизительною по отношенію къ Анелькѣ. Наконецъ, что мнѣ за дѣло до всякихъ логическихъ разсужденій! Я знаю, что презираю ее, и это презрѣніе окончательно переполнило чашу моей скорби. Я чувствую, что для меня существованіе при такихъ условіяхъ совершенно невозможно и что теперь несомнѣнно должны наступить рѣшительныя перемѣны, при которыхъ погибнетъ все, что было раньше.
   Но какія перемѣны? Если бы презрѣніе задушило мою любовь, какъ волкъ овцу, -- это было бы хорошо. Но я предчувствовалъ, что наступитъ что-нибудь другое. Если бы я не любилъ Анельку, то и не презиралъ бы ее, а я презираю,-- значитъ, это только лишняя цѣпь на моемъ ошейникѣ. Я отлично понимаю, что, кромѣ пани Кромицкой, пана Кромицкаго и ихъ взаимныхъ отношеній, меня ничто не интересуетъ на свѣтѣ, ничто,-- ни свѣтъ, ни мракъ, ни война, ни миръ, ни какая бы то ни было реальность. Она, Анелька, или, вѣрнѣе сказать, они оба и моя роль въ ихъ жизни -- вотъ единственный резонъ моего существованія. Если изъ этого резона не можетъ ничего возникнуть, то что должно наступить тогда? И вдругъ меня поразило, что единственная, самая простая вещь не приходила мнѣ до сихъ поръ въ голову, -- смерть. Какая великая сила въ человѣческой рукѣ -- возможность перерѣзать нити! Теперь я жду тебя, злой духъ моей жизни, и говорю тебѣ: накладывай тяжесть мнѣ на спину; я буду терпѣть, пока захочу. Когда мнѣ тяжесть покажется чрезмѣрною, я спихну тебя вмѣстѣ съ твоею тяжестью... "Е poi eterna silentia"... нирвана, четвертое измѣреніе Целльнера... наконецъ, почемъ я знаю что! При одной мысли о томъ, что все, въ концѣ-концовъ, зависитъ отъ меня, я почувствовалъ огромное облегченіе... Съ часъ я пролежалъ на диванѣ, раздумывая, какъ и когда я это сдѣлаю,-- и уже одно отрѣшеніе мысли отъ Кромицкаго, отъ его пріѣзда, отъ моей зависти къ нему представляло для меня отрадный отдыхъ. Такое дѣяніе, какъ самоубійство, требуетъ нѣкоторыхъ матеріальныхъ средствъ, что также ведетъ за собой необходимость думать о чемъ-нибудь другомъ, кромѣ своей боли. Я сейчасъ же вспомнилъ, что мой дорожный револьверъ черезъ-чуръ малаго калибра, всталъ, чтобы осмотрѣть его, и рѣшилъ, что нужно купить другой. Нужно придумать такъ, чтобы все имѣло видъ несчастной случайности... Впрочемъ, все это имѣло видъ чистѣйшей теоріи и въ моей головѣ ничего не кристаллизовалось въ опредѣленной формѣ. Я назвалъ бы это скорѣе признаніемъ возможности самоубійства, чѣмъ рѣшеніемъ покончить съ собою. Кромѣ того, я былъ убѣжденъ, что это наступитъ не скоро. Ибо, думалъ я, если я знаю, гдѣ дверь, въ которую я могу выйти въ открытое поле, то останусь еще немного посмотрѣть, до какой степени зло можетъ напрячь свое усиліе, какія муки еще выдуманы для меня. Меня сжигало болѣзненное, но непреодолимое любопытство, что будетъ дальше, какъ эти люди будутъ жить вмѣстѣ, какъ Анелька станетъ глядѣть мнѣ въ глаза?... Наконецъ, я утомился и заснулъ, не раздѣваясь, тяжелымъ сномъ, полнымъ видѣній. Снились мнѣ и монокли Кромицкаго, и револьверы, разные люди и разныя вещи, смѣшанные въ дикомъ безпорядкѣ. Проснулся я поздно. Кромицкій уже уѣхалъ въ Плошовъ. Первою мыслью моею было ѣхать за нимъ, видѣть ихъ вмѣстѣ, но, сидя уже въ коляскѣ, я вдругъ почувствовалъ, что не вынесу этого, что это будетъ свыше моихъ силъ, понялъ, что это можетъ черезъ-чуръ ускорить мой выходъ въ открытую дверь на неизвѣстное пространство,-- и приказалъ везти себя куда-нибудь.
   Человѣкъ, будь онъ хоть самымъ величайшимъ пессимистомъ, инстинктивно избѣгаетъ зла и борется противъ него всѣми своими силами. Поэтому онъ хватается за каждую надежду, ожидаетъ улучшенія отъ каждой перемѣны. И во мнѣ появилось такое желаніе ѣхать поскорѣе въ Гаштейнъ, какъ будто меня тамъ ждало спасеніе. Только бы увлечь ихъ изъ Плошова! Эта мысль такъ успокоила меня и такъ овладѣла мною, что я весь день посвятилъ на ея осуществленіе.
   Стоило мнѣ это немногаго. Дамы были почти готовы. Кромицкій ничего не писалъ о своемъ пріѣздѣ, вѣроятно, хотѣлъ сдѣлать женѣ пріятный сюрпризъ. Нужно было ему дать отдохнуть и спросить, когда онъ можетъ ѣхать, но я нарочно рѣшилъ не считаться съ нимъ, какъ будто бы его и не существовало.
   Я поѣхалъ на вокзалъ, заказалъ спальный вагонъ до Вѣны на слѣдующій день и потомъ написалъ теткѣ, что билеты уже взяты; и такъ какъ всѣ вагоны до конца недѣли разобраны, то мы должны ѣхать завтра.
   

26 іюня.

   Возвращаюсь еще къ послѣднимъ днямъ нашего пребыванія въ Варшавѣ. Воспоминаніе о нихъ настолько запечатлѣлось въ моемъ умѣ, что я не могу умолчать о немъ. Странное чувство испытывалъ я на другой день послѣ пріѣзда Кромицкаго. Мнѣ казалось, что я уже не люблю Анельку и, вмѣстѣ съ тѣмъ, не могу жить безъ нея. Первый разъ въ жизни я испытывалъ такое, если можно сказать, нравственное раздвоеніе. Прежде, когда этотъ процессъ чувства совершался во мнѣ правильно, я говорилъ себѣ: "люблю ее, значитъ -- жажду обладать ею", съ одинаковою логикой, съ какою Декартъ говорилъ: "мыслю, значитъ -- существую". Теперь все измѣнилось, теперь "я не люблю, но жажду обладать ею", и обѣ части этого положенія стояли передъ моими глазами, какъ надписи, глубоко вырѣзанныя на камнѣ, и обѣ угнетали меня такъ, что я не ногу этого выразить словами. Не скоро я убѣдился, что это "не люблю" было заблужденіемъ. Я люблю попрежнему, но съ примѣсью такой горечи и боли, что эта любовь не имѣетъ ничего общаго со счастьемъ.
   По временамъ я думаю, что если бы теперь я даже услыхалъ признаніе Анельки, если бы развелъ ее съ мужемъ, если бы она овдовѣла и сдѣлалась моею, то и тогда я не былъ бы счастливъ. Я оплатилъ бы такую минуту цѣною жизни, но не знаю твердо, могъ ли бы обратить ее въ минуту счастія. Кто знаетъ, нервы, которыми люди ощущаютъ счастье, не парализованы ли во мнѣ навсегда? Очень можетъ быть. А тогда на что мнѣ такое существованіе?
   Наканунѣ отъѣзда я былъ въ оружейномъ магазинѣ. Какой странный человѣкъ продавалъ мнѣ револьверъ! Еслибъ онъ не былъ оружейникомъ, то могъ бы сдѣлаться профессоромъ психологіи. Войдя въ магазинъ, я сразу заявилъ, что мнѣ нуженъ хорошій револьверъ, большаго калибра, а какой онъ будетъ системы, Котта, Смита-Уэссена или какой-нибудь еще,-- мнѣ все равно. Старый оружейникъ выбралъ мнѣ револьверъ и спросилъ:
   -- Вѣроятно, вамъ потребуются и заряды?
   -- Да, я хотѣлъ просить васъ.
   Оружейникъ пытливо посмотрѣлъ на меня.
   -- И чехолъ на револьверъ?
   -- Конечно, и чехолъ.
   -- Это хорошо. Въ такомъ случаѣ, я положу вамъ подходящіе патроны.
   Я невольно выразилъ свое удивленіе, а оружейникъ продолжалъ:
   -- Я сорокъ лѣтъ занимаюсь своимъ дѣломъ и кое-чему научился. Часто покупали у меня оружіе люди, которые потомъ стрѣляли себѣ въ високъ. И что вы думаете? Ни разу не случалось, чтобъ такой человѣкъ покупалъ чехолъ. Всегда бывало такъ: приходитъ и говоритъ: "Позвольте револьверъ".-- "Съ чехломъ?" -- "Нѣтъ, не нужно". Это странное явленіе: человѣку, который хочетъ застрѣлиться, нечего жалѣть лишній рубль. Но такова ужь натура людская... Должно быть, всякій говоритъ себѣ: "на коего дьявола мнѣ чехолъ!" Но по тому, какъ кто покупаетъ револьверъ, я и знаю, хочетъ ли онъ застрѣлиться, или нѣтъ.
   -- Вы мнѣ сообщаете очень интересныя вещи,-- сказалъ я.
   Дѣйствительно, это мнѣ казалось очень характернымъ. Оружейникъ продолжалъ:
   -- Когда я сообразилъ это, то придумалъ слѣдующее: когда кто-нибудь беретъ револьверъ безъ чехла, тогда я какъ будто бы ошибаюсь и даю ему патроны однимъ нумеромъ больше. Выстрѣлить себѣ въ високъ дѣло не малое. Для этого нужно чертовски сосредоточиться и собрать всю отвагу. Думаю, что не одного въ холодный потъ броситъ... Наконецъ, человѣкъ рѣшился и берется за пистолетъ. А тутъ патроны не влѣзаютъ... Хоть головой объ стѣну бейся,-- приходится отложить до завтра... А какъ вы думаете: легко во второй разъ отважиться на это? Ни одинъ человѣкъ, который сгоряча лишилъ бы себя жизни, заглянувъ разъ въ глаза смерти, завтра этого не сдѣлаетъ. Были такіе, которые приходили на слѣдующій день и покупали чехолъ... А мнѣ только этого и нужно было. Вотъ тебѣ чехолъ и живи себѣ на доброе здоровье!
   Я записываю этотъ разговоръ потому, что всякія подробности, касающіяся самоубійства, меня теперь очень интересуютъ, а слова стараго оружейника показались мнѣ интересными человѣческими документами, относящимися къ этому дѣлу.
   

27 іюня.

   Иногда я напоминаю себѣ, что Анелька любила меня, что я могъ бы жениться на ней и наслаждаться невыразимымъ, блаженнымъ, лучезарнымъ счастьемъ, что все это зависѣло отъ меня и что все это я испортилъ, благодаря своей неспособности къ жизни. И тогда я задаю себѣ вопросъ: не начинаю ли я сходить съ ума и дѣйствительно ли я могъ обладать Анелькой? Но я отлично помню всю цѣпь событій съ минуты нашего знакомства до сего дня... Сознавать, что эта женщина была бы моею, была бы вѣрна мнѣ, какъ вѣрна тому человѣку, и еще въ сто разъ болѣе, потому что любила бы меня всею душой!... Врожденная неспособность, да. Но если бы это меня совершенно оправдывало въ собственныхъ глазахъ, что мнѣ изъ того, коли я не нахожу ни капли утѣшенія въ подобномъ оправданіи? Немного успокоенія приносить мнѣ одна мысль, что потомки выродившихся фамилій, какъ и новыхъ, свѣжихъ родовъ, кончатъ тѣмъ, что ихъ одинаково засыплятъ землею... Это уменьшаетъ разницу между мною и такъ называемыми дѣльными людьми. Все несчастіе существъ, подобныхъ мнѣ, заключается въ ихъ исключительности. Какое глупое представленіе имѣютъ не только романисты, но даже психологи и физіологи о выродившихся фамиліяхъ! Они воображаютъ, что внутренней жизненной неспособности соотвѣтствуетъ физическая мизерность, малый ростъ, слабые мускулы, анемичный мозгъ, слабоуміе. Можетъ быть, такъ и бываетъ иногда, но дѣлать изъ этого общее правило -- непростительная ошибка и педантическая близорукость. Потомки выродившихся фамилій отличаются не недостаткомъ жизненныхъ силъ, а недостаткомъ гармоніи между ними. Я самъ -- физически здоровый человѣкъ, не слабоумный, и зналъ людей моего общества, сложенныхъ, какъ античныя статуи, способныхъ, талантливыхъ, которые, однако, не умѣли жить и кончали плохо, опять-таки вслѣдствіе недостатка гармоніи между ихъ очень большими жизненными силами. Эти силы въ насъ напоминаютъ дурно организованное общество, въ которомъ неизвѣстно, гдѣ начинаются права однихъ и кончаются права другихъ. Мы держимся безпорядкомъ, а всѣмъ извѣстно, что держаться безпорядкомъ нельзя. Каждая изъ этихъ силъ тянетъ только въ свою сторону, работаетъ для себя, часто превозмогаетъ всѣ другія, и отсюда-то происходятъ хроническія исключительности. Теперь я болѣнъ такою исключительностью, благодаря которой, кромѣ Анельки, меня ничто не интересуетъ, ничто не занимаетъ, не къ чему привязать жизнь. Но люди не понимаютъ, что такое отсутствіе гармоніи, такая анархія жизненныхъ силъ болѣе тяжелая болѣзнь, чѣмъ физическая и моральная анемія. Вотъ разрѣшеніе загадки. Прежде жизнь и общественныя условія приносили намъ спасеніе, требовали отъ насъ дѣлъ и до нѣкоторой степени принуждали насъ дѣлать что-нибудь. Теперь, когда мы отстранились отъ жизни, когда насъ отравляютъ философія и сомнѣніе, болѣзнь наша обостряется еще болѣе при такихъ антигигіеническихъ условіяхъ. Наконецъ, мы дошли до того, что стали способными только къ паренію мысли, вслѣдствіе чего болѣе одаренные лзъ насъ всегда кончаютъ какимъ-нибудь безуміемъ. Изо всего, изъ чего слагается жизнь, намъ осталась только одна женщина, и одно изъ двухъ: или мы разоряемся, тратя, грошъ за грошемъ, жизненный капиталъ на развратъ, или, ухватившись за какую-нибудь любовь, какъ за вѣтку, ростущую надъ бездной, висимъ въ воздухѣ, тѣмъ болѣе рискуя сломать себѣ шею, что чаще всего выбираемъ себѣ любовь беззаконную, носящую въ своемъ существѣ зародыши трагедіи. Я знаю, что чувство мое къ Анелькѣ должно кончиться дурно, и, зная объ этомъ, не пытаюсь даже обороняться отъ него, потому что всякая оборона, въ концѣ-концовъ, будетъ гибельна для меня.
   

28 іюня.

   Купанье и въ особенности здѣшній свѣжій воздухъ помогаютъ пани Целинѣ. Съ каждымъ днемъ она становится бодрѣе и проникается ко мнѣ все большею благодарностью, потому что я окружаю ее всевозможными попеченіями, какъ будто бы она была моею родною матерью. Анелька замѣчаетъ это и также не можетъ не признать моихъ услугъ, хотя я увѣренъ, что къ этому чувству примѣшивается все болѣе и болѣе горечи. Оно даетъ ей понятіе о томъ, какъ сложилась бы наша жизнь, еслибъ случилось то, что могло случиться. Теперь у меня всѣ доказательства, что она не любитъ Кромицкаго. Она вѣрна ему и останется вѣрна, но когда я вижу ихъ вмѣстѣ, то на ея лицѣ замѣчаю слѣды покорности, принужденія. Я вижу, что онъ, можетъ быть, влюбленный на самомъ дѣлѣ, а, можетъ быть, желающій, чтобъ ихъ всюду считали за влюбленныхъ супруговъ, пожимаетъ ея руки, цѣлуетъ ее въ лобъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, я увѣренъ, что Анелька готова скорѣе провалиться сквозь землю, чтобы только не подвергаться этимъ ласкамъ въ моемъ присутствіи. Однако, она выноситъ ихъ, должна улыбаться, выношу и я и также улыбаюсь, только, для развлеченія, мысленно вкладываю руку въ свою рану и терзаю ее. Иногда мнѣ приходитъ въ голову, что эта жрица Діаны, навѣрное, не такъ сдержанна въ проявленіяхъ своихъ чувствъ, не такъ скупа на ласки, когда остается наединѣ съ мужемъ... Но блаженства, которое даютъ мнѣ подобныя мысли, я остерегаюсь, потому что чувствую, что еще капля -- и я потеряю равновѣсіе и перестану владѣть собою. Отношенія мои къ Анелькѣ ужасны и для меня, и для нея. Моя любовь принимаетъ видъ ненависти, презрѣнія и ироніи. Это мучитъ и устрашаетъ Анельку. По временамъ она смотритъ на меня, какъ будто бы хотѣла сказать: "чѣмъ я виновата?" Я самъ часто повторяю себѣ: "чѣмъ она виновата"?-- но не могу, клянусь Богомъ, не могу иначе держать себя съ нею. Чѣмъ болѣе я вижу ее связанной, угнетенной, тѣмъ большая злоба возбуждается во мнѣ противъ нея, противъ Кромицкаго, противъ себя и всего свѣта. Это чувство -- не результатъ отсутствія жалости къ ней, существу такому же несчастному, какъ и я. по какъ вода, вмѣсто того, чтобы гаюить черезъ-чуръ разбушевавшійся пожаръ, еще болѣе усиливаетъ его, такъ и во мнѣ всѣ чувства еще болѣе раздуваютъ отчаяніе. Я, когда отношусь къ единственному дорогому мнѣ существу съ гнѣвомъ и презрѣніемъ,-- оскорбляю себя въ такой же степени, еще больше даже,-- потому что она-то, можетъ быть, и въ состояніи простить меня, но я не прощу себѣ этого никогда!
   

29 іюня.

   Кромицкій увѣренъ, что между мною и его женой существуетъ какое-то глубокое несогласіе, и объяснилъ его по-своему. Ему кажется, что я ненавижу ее потому, что она предпочла мнѣ другаго человѣка. Во мнѣ онъ видитъ ненависть, проистекающую изъ чувства оскорбленнаго самолюбія,-- и ничего больше. Нужно быть... мужемъ, чтобы додуматься до этого. Составивъ себѣ такое мнѣніе, онъ старается наградить Анельку удвоенною нѣжностью, а мнѣ оказываетъ снисходительность великодушнаго побѣдителя. Только самолюбіе можетъ заставить людей оглупѣть до такой степени. Какой онъ странный человѣкъ! Ходитъ каждый день въ отель Штраубингера, подсматриваетъ за парами, прогуливающимися подъ Вандельбаномъ, и съ злорадствомъ выводить самыя скверныя заключенія; показывая свои гнилые зубы, онъ смѣется надъ обманутыми мужьями, и каждая вновь открытая имъ интрига приводить его въ такое прекрасное расположеніе духа, что монокль каждую минуту выпадаетъ изъ его глаза. И этотъ самый человѣкъ, который супружескую невѣрность считаетъ подходящимъ поводомъ для плоскихъ остротъ, считалъ бы ее за величайшее и страшнѣйшее преступленіе, еслибъ дѣло касалось его самого. Поскольку это касается другихъ,-- это фарсъ, а коснись его, онъ станетъ призывать мщеніе съ неба. Почему, глупецъ? Кто же ты-то таковъ? Подойди къ зеркалу и поглядись, полюбуйся на свои монгольскіе глазки, на свои волосы, похожіе на крымскую мерлушку, на свои длинныя ноги; войди въ самого себя, отдай отчетъ во всемъ убожествѣ своего ума, во всей дюжинности своего характера и скажи, должна ли такая женщина, какъ Анелька, быть вѣрна тебѣ хоть минуту? Какимъ способомъ приблизился къ ней ты, физическій и духовный парвеню? Вашъ союзъ не есть ли величайшій грѣхъ и уродство? Если бы Беатриче Данта отдала руку послѣднему водоносу, то и тогда не выбрала бы худшей партіи!...
   Я остановился на минуту, замѣтилъ, что снова волнуюсь, снова теряю равновѣсіе... а я было такъ хорошо окаменѣлъ! Впрочемъ, пусть Кромицкій утѣшится: по совѣсти, себя я не ставлю выше его. Если бы я даже считалъ себя отлитымъ изъ болѣе благороднаго металла, то и въ этомъ радости мало, коль скоро мои поступки хуже поступковъ Кромицкаго. Ему нѣтъ надобности притворяться передо мною, а я передъ нимъ притворяться долженъ, долженъ подлаживаться подъ него, обманывать, разставлять ловушки. Вмѣсто того, чтобъ взять его за горло, я клевещу на него въ этомъ дневникѣ,-- можетъ ли быть что-нибудь пошлѣе? Такое заочное удовлетвореніе можетъ дозволить себѣ и рабъ по отношенію къ своему господину. Кромицкій, навѣрное, никогда не казался себѣ такимъ ничтожнымъ, какимъ казался себѣ я въ то время, когда изобрѣталъ тысячи мелочныхъ подходовъ для того, чтобъ помѣстить его какъ можно дальше отъ комнаты Анельки. Вдобавокъ, мнѣ это еще и не удалось. Одною простою фразой: "я хочу быть возлѣ жены", сказанной безъ всякихъ прикрасъ, онъ разрушилъ всѣ мои планы. И теперь живетъ возлѣ "жены". Кромѣ того, мнѣ невыносимо, что Анелька понимаетъ каждое мое движеніе, видитъ ясно смыслъ каждаго моего слова и намѣренія. Не думаю, чтобъ я могъ долго выдержать, я не нахожусь на высотѣ положенія, иначе говоря -- не настолько подлъ, насколько этого требуютъ обстоятельства, въ которыхъ я живу теперь.
   

30 іюня.

   Сегодня съ веранды я услыхалъ конецъ разговора между Кромицкимъ и Анелькой.
   -- Я,-- говорилъ Кромицкій,-- самъ съ нимъ потолкую, но ты должна сказать теткѣ, въ какомъ положеніи дѣла.
   -- Ни за что въ свѣтѣ!-- отвѣтила Анелька.
   -- Но я тебя усердно прошу объ этомъ!-- съ удареніемъ сказалъ Кромицкій.
   Не желая быть невольнымъ свидѣтелемъ этой бесѣды, я вошелъ въ комнату. На лицѣ Анельки виднѣлось отвращеніе, что она, впрочемъ, постаралась скрыть. Кромицкій былъ блѣденъ отъ гнѣва, но, завидѣвъ меня, съ улыбкой протянулъ мнѣ руку. Одну минуту я боялся, не разсказала ли она ему всего,-- боялся не Кромицкаго, а того, что онъ можетъ увезти Анельку и лишить меня моихъ страданій, униженій, муки. Я, вѣдь, этимъ только и живу, иначе умеръ бы съ голоду. Долго я ломалъ себѣ голову, о чемъ они могли разговаривать? По временамъ мнѣ казалось естественнымъ, что она сказала ему что-нибудь про меня, но въ такомъ случаѣ его обращеніе со мной должно было бы сразу измѣниться, а на дѣлѣ онъ сталъ еще болѣе любезенъ. Вообще, еслибъ не моя ненависть къ нему, я не могъ бы ни въ чемъ упрекнуть его. Со мной онъ вѣжливъ, ласковъ, уступаетъ мнѣ на каждомъ шагу, какъ нервной женщинѣ, старается пріобрѣсти мое довѣріе. Его не огорчаетъ, что иногда я отвѣчаю ему рѣзко или съ ироніей, что черезъ-чуръ часто, хотя и безсознательно, вывожу наружу его плохое воспитаніе или грубость нервовъ. Я не пропускаю ни малѣйшей возможности, чтобы въ присутствіи Анельки не показать, насколько дюжинны его умъ и сердце. Но онъ терпѣливъ... со мною однимъ, можетъ быть. Сегодня я видѣлъ, какъ онъ разозлился на Анельку; онъ весь позеленѣлъ, какъ люди, которые умѣютъ злиться холодно, то-есть надолго, свирѣпо. Анелька, кажется, боится его, но она всѣхъ боится,-- теперь даже и меня. Иногда мнѣ становится трудно понять, откуда женщина такой голубиной кротости можетъ черпать столько энергіи. Одно время я заблуждался, думалъ, что она слаба, что когда я захочу схватить ее, она не станетъ сопротивляться. Какая ошибка! Сопротивленіе ея тѣмъ сильнѣе, чѣмъ неожиданнѣе. Не знаю, о чемъ у нея была рѣчь съ Кромицкимъ, но если она сказала ему, что не сдѣлаетъ того, чего онъ отъ нея вымогаетъ, то и не сдѣлаетъ, хотя бы вся дрожала отъ страха... Я носилъ бы ее на рукахъ, сдувалъ бы каждую пылинку съ ея дороги, любилъ бы больше своей души...
   

1 іюля.

   Ревность моя была бы преступной, еслибъ въ ней не было скорбнаго чувства религіознаго человѣка, передъ которымъ оскорбляютъ "го божество. Я отказался бы даже отъ пожатія ея руки, еслибъ могъ помѣстить ее на вершинѣ какой-нибудь недоступной горы, къ которой никто не могъ бы приблизиться.
   

2 іюля.

   Я ошибался; нѣтъ, я не окаменѣлъ. Временное настроеніе нервовъ я счелъ за общее состояніе души. Наконецъ, и въ то время я догадывался, что подобное состояніе будетъ длиться недолго.
   

3 іюля.

   Однако, между ними что-то такое произошло. Оба скрываютъ недовольство другъ другомъ, но я все вижу. Нѣсколько дней я не вижу, чтобъ онъ бралъ ее за руки, какъ это дѣлалъ раньше, и подносилъ поочередно къ своимъ губамъ, гладилъ ея волосы или цѣловалъ въ лобъ. Я было обрадовался, но радость мою отравила сама Анелька. Я замѣтилъ, что она точно хочетъ выпросить его прощеніе, привести въ лучшее состояніе духа и возстановить прежній порядокъ отношеній. Мною овладѣло бѣшенство, которое отразилось на моемъ обращеніи съ Анелькой. Никогда я не былъ къ ней, я, вмѣстѣ съ тѣмъ, и къ самому себѣ, такъ безжалостенъ.
   

4 іюля.

   Сегодня, возвращаясь изъ Вандельбана, я встрѣтился съ ней на мосту, противъ водопада. Она остановилась и начала что-то говорить, но шумъ воды заглушалъ ея слова. Это раздражило меня (теперь меня все раздражаетъ) и, сведя ее съ моста, я сказалъ неторопливо:
   -- Я не могъ слышать, что ты мнѣ говорила.
   -- Я хотѣла спросить,-- отвѣтила она съ волненіемъ,-- зачѣмъ ты такъ обращаешься со мной? Отчего у тебя нѣтъ ни капли жалости ко мнѣ?
   Вся кровь прилила къ моему сердцу отъ этихъ словъ.
   -- Развѣ ты не видишь,-- быстро заговорилъ я,-- что я люблю тебя безъ памяти? Можно ли считать за ничто такое чувство? Слушай, я уже ничего не хочу отъ тебя. Скажи мнѣ только, что любишь меня, отдай мнѣ свою душу, и я все вынесу, все выдержу, отдамъ тебѣ взамѣнъ всю свою жизнь и буду служить тебѣ до послѣдняго издыханія. Анелька, ты любишь меня, скажи, да? Ты спасешь меня однимъ словомъ, скажи его!
   Анелька стояла передо мною блѣдная, какъ пѣна каскада. Мнѣ казалось, что на нее повѣялъ ледяной вѣтеръ и заморозилъ кровь въ ея жилахъ. Съ минуту она не могла выговорить ни слова, наконецъ, съ величайшимъ усиліемъ отвѣтила:
   -- Умоляю тебя всѣмъ на свѣтѣ, не говори со мною такъ!
   -- Такъ ты никогда мнѣ не скажешь этого?
   -- Никогда.
   -- Подумай только, что ты не имѣешь ко мнѣ...
   И я забылся. Въ головѣ у меня промелькнуло, что еслибъ Кромицкій требовалъ отъ нея этого слова, то не получилъ бы отказа. Отчаяніе и бѣшенство вспыхнули во мнѣ со страшною силой, въ глазахъ потемнѣло, я потерялъ всякую способность мыслить. Помню только, что я бросилъ ей въ глаза такое страшное и циничное слово, которое никакой мужчина не отважится сказать беззащитной женщинѣ. Я просто-на-просто не смѣю повторить это слово въ своемъ дневникѣ. Какъ сквозь сонъ помню, что съ минуту она. смотрѣла удивленными, испуганными глазами, потомъ схватила меня за рукавъ и отчаянно крикнула:
   -- Леонъ, что съ тобою? Леонъ...
   А со мной было то, что я терялъ сознаніе. Я вырвался изъ ея рукъ и отошелъ въ сторону.
   Черезъ нѣсколько времени я возвратился назадъ, но Анельки уже не было. Тогда я понималъ только одно, что время наступило, что нужно кончить. Эта мысль представлялась единственнымъ свѣтлымъ пятномъ во мракѣ, окружающемъ мою голову. Все сознаніе мое устремилось на одинъ пунктъ. Я не отдавалъ себѣ отчета въ томъ, что произошло, забылъ о существованіи своемъ и существованіи Анельки, за то о смерти началъ думать какъ человѣкъ совершенно спокойный. Напримѣръ, я зналъ отлично, что если брошусь со скалы въ пропасть, то это сойдетъ за несчастную случайность, но если застрѣлюсь въ своей комнатѣ, то тетушка не переживетъ моей смерти. Еще страннѣе: соображая все это, я не чувствовалъ ни малѣйшаго желанія прибѣгнуть къ какому-нибудь выбору, какъ будто связь между моимъ разумомъ, волею и проистекающими изъ нея дѣяніями порвалась навсегда. Вполнѣ убѣжденный, что лучше броситься со скалы, чѣмъ застрѣлиться, я шелъ въ виллу за револьверомъ. Для чего? Не знаю. Знаю только, что я ужасно спѣшилъ и, вбѣжавъ на лѣстницу, торопливо началъ разыскивать ключъ отъ чемодана, въ которомъ лежалъ револьверъ. Вдругъ но лѣстницѣ раздался стукъ шаговъ и разсѣялъ мои мысли о самоубійствѣ. Въ головѣ моей мелькнула мысль, что, можетъ быть, Анелька отгадала мои намѣренія s спѣшитъ помѣшать мнѣ. Дверіь распахнулись и на порогѣ показалась тетушка.
   -- Леонъ,-- крикнула она задыхающимся голосомъ,-- бѣги за докторомъ, Анелька въ обморокѣ!
   Услыхавъ это, я забылъ обо всемъ другомъ, безъ шляпы выбѣжалъ изъ виллы и черезъ четверть часа вернулся съ докторомъ. Впрочемъ, все и безъ насъ обошлось благополучно. Докторъ пошелъ къ Анелькѣ, а я остался съ тетушкой на верандѣ и началъ разспрашивать, какъ все это началось.
   -- Полчаса тому назадъ,-- разсказывала тетушка,-- Анелька возвратилась домой въ такомъ волненіи, что мы съ Целиной обѣ начали разспрашивать, что съ ней такое? Говоритъ: "ничего, ничего!" -- говоритъ съ нетерпѣніемъ, но мы видимъ, что это неправда. Целина начала настаивать на своемъ. Тогда Анелька разсердилась (я видѣла ее такою въ первый разъ въ жизни) и закричала: "За что меня тутъ всѣ мучаютъ?" -- потомъ у нея начались спазмы, истерическій хохотъ. Мы ужасно испугались, и я побѣжала къ тебѣ. Слава Богу, теперь все прошло. Бѣдняжка потомъ плакала и просила у насъ прощенія за свое раздраженіе.
   Я молчалъ, потому что у меня сердце разрывалось. Тетушка прошлась нѣсколько разъ по верандѣ, наконецъ, остановилась передо мною.
   -- Знаешь, что мнѣ кажется, мой мальчикъ? Мы всѣ недостаточно любимъ этого Кромицкаго, потому что и Целина его еле-еле выноситъ. Странное дѣло, онъ все старается залѣзть къ намъ въ душу, а мина у него какого-то самозванца... Это очень нехорошо съ нашей стороны. Анелька все видитъ и, конечно, страдаетъ...
   -- Вы думаете, что она его такъ сильно любитъ?
   -- Ты ужь сейчасъ: очень, очень!... Любить, потому что онъ ея мужъ, и, натурально, ей непріятно видѣть, какъ мы его третируемъ.
   -- Да кто-жь его третируетъ? По моему мнѣнію, она просто несчастлива съ нимъ,-- въ томъ все и дѣло.
   -- Сохрани Богъ!-- отвѣтила тетка.-- Я не спорю, она могла бы составить лучшую партію, но дѣло въ томъ, стоить ли изъ-за этого огорчаться? Онъ, видимо, очень привязанъ къ ней... Правда, Целина не можетъ простить ему продажи Глухова, и я никогда не забуду этого, но Анелька всегда защищаетъ его.
   -- Можетъ быть, вопреки убѣжденію?
   -- Хотя бы и такъ. Это тѣмъ болѣе доказываетъ, что она его любитъ. Что касается его дѣлъ, то, къ сожалѣнію, никто хорошо не знаетъ, какъ идутъ эти дѣла, отсюда и постоянныя опасенія Целины. Но, если правду сказать, развѣ одно богатство даетъ счастье? Наконецъ, я говорила тебѣ, что не забуду объ Анелькѣ и ты ничего не имѣешь противъ этого, да? ничего не имѣешь? Мы оба обязаны заботиться о ней, милый Леонъ, не говоря уже о томъ, что она такая милая, такая добрая, что грѣхъ не Заботиться о ней.
   -- Конечно, тетя. Сестры у меня нѣтъ, и до тѣхъ поръ, пока я живъ, Анелька будетъ избавлена отъ всѣхъ матеріальныхъ заботъ.
   -- Я знаю это и умру спокойно,-- отвѣтила тетка.
   Она обняла меня и хотѣла еще сказать что-то, но намъ помѣшалъ докторъ. По его словамъ, безпокоиться нечего. "Маленькое нервное возбужденіе, обычное явленіе при здѣшнихъ купаньяхъ,-- на время оставить ихъ, побольше быть на чистомъ воздухѣ,-- вотъ я все. Организмъ здоровъ, силъ много, все пойдетъ отлично!" За эти слова я набилъ ему карманы такъ, что шляпу онъ надѣлъ только за рѣшеткой виллы. Я бы отдалъ нѣсколько лѣтъ жизни, чтобъ пойти къ Анелькѣ, осыпать поцѣлуями ея ноги и вымолить прощеніе за все зло, которое я сдѣлалъ ей. Я далъ себѣ клятву быть другимъ человѣкомъ, терпѣливо выносить присутствіе Кромицкаго, не возмущаться, даже не роптать. Раскаяніе, раскаяніе полное и глубокое -- вотъ теперешнее состояніе моей души.
   Кромицкій возвратился въ полдень со своей прогулки. Я сейчасъ же попробовалъ быть ласковымъ съ нимъ. Онъ принялъ это за сочувствіе и проникся благодарностью. Остальной день мы провели около Анельки. Вечеромъ она хотѣла было одѣться и выйти, но ей не позволили. Я точно также не позволилъ себѣ возмущаться по этому поводу. Не помню, чтобы когда-нибудь я одерживалъ надъ собою такую великую побѣду. Въ глубинѣ души я твердилъ: "это для тебя, дорогая". Весь день я находился въ глупомъ расположеніи. Мнѣ хотѣлось плакать, какъ маленькому ребенку, и теперь еще слезы подступаютъ къ моему горлу. Накуралесилъ, за то и расплачиваюсь сторицею.
   

5 іюля.

   Послѣ вчерашняго возбужденія полнѣйшее умиротвореніе, точно тишина послѣ бури. Тучи истощили свой запасъ электричества. Я чувствую себя слабымъ физически и морально, за то Анелькѣ лучше. Утромъ, послѣ купанья, мы остались вдвоемъ на верандѣ. Я посадилъ Анельку на покойное кресло и укрылъ теплою шалью, потому что утра здѣсь холодныя.
   -- Дорогая моя,-- сказалъ я,-- отъ всей души я прошу у тебя прощенія за то, что сказалъ вчера. Прости мнѣ и забудь, а я себѣ никогда не прощу этого.
   Она тотчасъ же протянула мнѣ руку, къ которой я прильнулъ губами. Мнѣ нужно было напрячь всю силу воли, чтобъ не разрыдаться вслухъ,-- такъ велика была пропасть между моею любовью и моимъ горемъ. Анелька понимала это и не скоро отняла отъ моихъ губъ свою руку. Она также старалась подавить свое волненіе, а, можетъ быть, и овладѣть чувствомъ, которое толкало ея сердце ко мнѣ. Грудь ея колебалась, словно изъ нея хотѣлъ вырваться громкій вопль. Она понимала, что я люблю ее больше всего на свѣтѣ? что такая любовь попадается не на каждомъ шагу и при другихъ условіяхъ могла бы составить сокровище всей ея жизни.
   Но она овладѣла собой, лицо ея прояснилось.
   -- Такъ теперь между нами не будетъ недоразумѣній, да?-- спросила она.
   -- Да.
   -- И разъ навсегда?
   -- Что я тебѣ отвѣчу на это, жизнь моя? Ты сама лучше знаешь, что творится во мнѣ...
   Глаза ея снова затуманились, но она опять пересилила себя.
   -- Хорошо, хорошо,-- сказала она,-- я знаю, ты добрый...
   -- Я?-- воскликнулъ я съ искреннимъ негодованіемъ,-- да знаешь ли ты, что еслибъ не твой вчерашній обморокъ, то...
   Но я не докончилъ. Я понялъ вдругъ, что съ моей стороны будетъ подлостью добывать ея любовь страхомъ и угрозами. Эта дорога не по мнѣ. Мною овладѣлъ стыдъ, тѣмъ большій, что она встревожилась и, пытливо глядя на меня, спросила:
   -- Что ты хотѣлъ сказать?
   -- Я хотѣлъ сказать то, что было бы недостойно меня и что сегодня не имѣетъ уже никакого значенія.
   -- Нѣтъ, Леонъ, я хочу знать положительно все, иначе у меня не будетъ ни минуты покоя.
   Вѣтеръ смахнулъ прядь ея волосъ на лобъ; я всталъ и поправилъ ея прическу съ нѣжною лаской.
   -- Анелька моя, не принуждай меня говорить того, чего я но долженъ говорить. Если же дѣло идетъ о твоемъ спокойствіи, я даю слово, что тебѣ нѣтъ никакихъ основаній тревожиться.
   Она подняла на меня глаза.
   -- Ты даешь мнѣ слово?
   -- Самымъ рѣшительнымъ и торжественнымъ образомъ. Что за мысли возникаютъ въ твоей головкѣ!
   Явился почтальонъ, принесшій цѣлую пачку писемъ: Кромицкому съ Востока, Анелькѣ отъ Снятыньскаго (я узналъ его почеркъ на конвертѣ) и мнѣ отъ Клары. Добрая Клара о себѣ писала немного, за то подробно разспрашивала о моей жизни. Я разсказалъ объ этомъ, и Анелька, желая водворить между нами полное согласіе, начала подшучивать надо мной. Въ свою очередь я выразилъ сожалѣніе, что Снятыньскій отчего-то въ послѣднее время совершенно потерялъ голову. Черезъ нѣсколько минутъ мы смѣялись самымъ беззавѣтнымъ образомъ. Человѣческая душа точно пчела, которая ищетъ меду даже въ горькихъ цвѣтахъ. Самый несчастный человѣкъ старается выжать хрть каплю счастья даже изъ собственной муки и, чтобы сдѣлать это, хватается за его малѣйшую тѣнь, за самый неуловимый намекъ. Иногда я думаю, что это служитъ доказательствомъ, что насъ ждетъ что-то послѣ смерти. Я убѣжденъ, что пессимизмъ выдумали также для этой потребности, для утѣшенія, которое могло доставить облеченіе общаго несчастія въ философскую формулу. Это было усыпленіе стремленія къ знанію и правдѣ, а счастье -- ничто иное, какъ безпрерывно длящееся усыпленіе.
   И любовь тоже громадный источникъ счастья. Въ самой безнадежной любви теплится искорка счастья. Эта искорка сегодня блеснула и передъ нашими глазами. Я не разсчитывалъ даже и на это, какъ не разсчитывалъ, чтобы человѣкъ, не знающій границъ своимъ желаніямъ, стремящійся обладать всѣмъ, могъ въ горестную минуту удовлетвориться почти ничѣмъ. Но примѣръ этого явленія я видѣлъ на самомъ себѣ.
   Едва мы успѣли прочитать наши письма, какъ пани Целина (она теперь можетъ ходить безъ посторонней помощи) появилась на порогѣ съ маленькою скамеечкой въ рукахъ.
   -- Ахъ, мама,-- опечалилась Анелька, когда пани Целина хотѣла подставить ей скамеечку подъ ноги,-- развѣ это можно?
   -- А ты мало ухаживала за мной, когда я была больна?-- спросила пани Целина.
   Но я взялъ скамеечку и, ставъ на колѣни предъ Анелькой, ждалъ, пока она не поставитъ на нее свои ножки. Продолжалось это полминуты, но и того было достаточно, чтобы наполнить меня счастьемъ на цѣлый день. Да, да! Нищій, питающійся кускомъ хлѣба, улыбается, когда поднимаетъ его, хоть сквозь слезы, но улыбается...
   

6 іюля.

   Сердце у меня искалѣченное, но оно способно любить. Только теперь я понимаю Снятыньскаго. Еслибъ я не былъ человѣкомъ свихнувшимся, лишеннымъ равновѣсія, отравленнымъ своимъ скептицизмомъ, критикой самого себя и критикой этой критики, еслибъ моя любовь была правильной и безгрѣшной, то я нашелъ бы въ Анелькѣ свой жизненный догматъ, за которымъ пришли бы и другіе. Но я не знаю, можетъ быть, я не умѣлъ бы любить иначе, какъ криво, можетъ быть въ этомъ собственно и лежитъ моя жизненная неспособность,-- какъ бы то ни было, но все, что должно быть моимъ здоровьемъ и избавленіемъ, стало моею смертельною болѣзнью и гибелью. Странное дѣло, какъ много у меня было предостереженій! Казалось, мои друзья предвидѣли, что меня можетъ встрѣтить. Я помню, что Снятыньскій писалъ мнѣ, когда я еще жилъ въ Пели, у Дэвисовъ: "Смотри, какъ бы не выросло что-нибудь такое, что можетъ сдѣлаться несчастьемъ для тебя и твоихъ ближнихъ". Тогда я смѣялся надъ этими словами, а теперь вижу, что лучше невозможно было предвидѣть послѣдствій. Отецъ мой говорилъ то же самое, точно проникая взглядомъ за завѣсу будущаго. Теперь это все уже поздно. Я знаю, что изъ моихъ размышленій ничего не выйдетъ, но не могу воздержаться отъ нихъ, потому что мнѣ жаль не столько себя, сколько Анельку. Она со мною была бы во сто разъ счастливѣе, чѣмъ съ Кромицкимъ. Допускаю даже, что вначалѣ я подвергалъ бы ее анализу и нашелъ бы въ ней множество недостатковъ, все равно, и въ такомъ случаѣ я любилъ бы ее всею душой. Она была бы моею, значитъ, вошла бы въ сферу моего эгоизма. На ея недостатки я смотрѣлъ бы какъ на свои собственныя слабости. А такъ какъ она во сто разъ лучше меня, то современемъ сдѣлалась бы моею славой, моею гордостью, лучшею, благороднѣйшею частью, души моей и я призналъ бы, что моей критикѣ при ней нѣтъ мѣста, перешелъ бы въ ея вѣру и былъ бы спасенъ ею.
   И все это исковеркалось, пропало, обратилось въ трагедію и для нея, и для меня.
   

7 іюля.

   Перечитываю, что написалъ вчера, и меня поражаютъ слова, сказанныя мною въ концѣ, что чувство мое, не будь оно беззаконнымъ, могло бы стать моимъ спасеніемъ, а теперь оно обратилось въ источникъ зла... Трудно примириться съ этою мыслью. Какимъ способомъ любовь къ существу такому чистому, какъ Анелька, можетъ порождать зло? Но одно слово объясняетъ все: это неправая любовь. Наконецъ, нужно же мнѣ признать этотъ фактъ. Если бы кто-нибудь два года тому назадъ сказалъ мнѣ, человѣку цивилизованному, съ эстетически-развитыми нервами, живущему въ полномъ согласіи съ уголовнымъ кодексомъ уже единственно потому, что моральная природа не позволяетъ ему жить иначе,-- если бы кто-нибудь, повторяю, сказалъ мнѣ, что я буду по цѣлымъ днямъ и ночамъ думать объ устраненіи, хотя бы при помощи убійства, человѣка, который мнѣ мѣшаетъ, то я такого пророка счелъ бы за сумасшедшаго. А теперь вотъ до чего я дошелъ! Кромицкій загораживаетъ мнѣ свѣтъ, отнимаетъ землю, воду и воздухъ. Я не могу жить собственно потому, что онъ живетъ, и потому непрестанно лелѣю въ душѣ мысль о его смерти. Еслибъ онъ умеръ, какая это была бы простая развязка всей путаницы, всѣхъ несчастій! Не разъ я думалъ, что если гипнотизеръ можетъ сказать своему паціенту: "спи!" и паціентъ засыпаетъ, то почему такой же силы, только еще болѣе напряженной, недостаточно для усыпленія кого-нибудь сномъ вѣчнымъ? Я выписалъ себѣ всѣ новыя книжки о гипнотизмѣ и теперь невольно говорю Кромицкому каждымъ взглядомъ: "умри!" Если бы такого внушенія было достаточно, то Кромицкаго давно не было бы на свѣтѣ. Оказывается на дѣлѣ, что живется ему, попрежнему, хорошо, что онъ останется, какъ и былъ, мужемъ Анельки, а мнѣ приходится довольствоваться убѣжденіемъ, что мои намѣренія такъ же преступны, какъ и глупы, смѣшны, недостойны порядочнаго человѣка, и я начинаю еще болѣе презирать себя.
   Однако, это не препятствуетъ мнѣ гипнотизировать Кромицкаго и дальше. Это старая исторія развитаго человѣка, котораго отказались лечить доктора и который обращается къ знахаркамъ. Я хочу убить моего противника гипнотизмомъ, и мнѣ тѣмъ горше, чѣмъ яснѣе я вижу свое ничтожество. Кромѣ того, я теряю не мало времени на обдумываніе всевозможныхъ средствъ, находящихся въ распоряженія человѣка. Долго я носился съ мыслью убить Кромицкаго на дуэли. Но это не привело бы ни къ чему. Анелька не могла бы выйти замужъ за убійцу своего мужа, и я началъ, какъ самый обыкновенный преступникъ, придумывать другой способъ. И, что странно, я нашелъ много такихъ, какихъ не могло бы покарать человѣческое правосудіе.
   Глупость! чистая теорія! Кромицкій можетъ спать спокойно,-- подобныя мысли никогда не осуществятся на практикѣ. Я не убью его, хотя бы зналъ, что пострадаю за это такъ же, какъ за убійство паука, не убилъ бы его, еслибъ мы вдвоемъ жили на необитаемомъ островѣ но еслибъ можно было вскрыть мой черепъ и обнаружить скрытыя мысли, то оказалось бы, что мой мозгъ изъѣденъ червемъ преступленія. И даже больше: я чувствую отлично, что если и не убью Кромицкаго, то вовсе не въ силу высшихъ моральныхъ побужденій, выражающихся въ заповѣди: "не убей",-- заповѣдь эту я попралъ уже въ глубинѣ своего духа. Я не омочу рукъ въ человѣческой крови потому, что мнѣ могутъ помѣшать остатки рыцарской традиціи, потому, что мои утонченные нервы не позволили бы мнѣ отважиться на грубое дѣяніе, потому, что я далеко ушелъ отъ первобытнаго дикаго человѣка,-- словомъ, потому, что мнѣ не хватило бы физической рѣшимости. Но морально я убиваю его каждый день и спрашиваю самого себя, не буду ли я отвѣчать передъ какимъ-нибудь судомъ, высшимъ, чѣмъ судъ человѣческій, за этотъ проступокъ, какъ будто бы я совершилъ его?
   Я почти увѣренъ, что еслибъ можно было вскрывать человѣческій черепъ, то въ мозгу даже самаго добродѣтельнаго человѣка нашлись бы такія мысли, отъ которыхъ у изслѣдователя волосы встанутъ дыбомъ. Когда я былъ ребенкомъ, на меня однажды нашло такое религіозное настроеніе, что я молился съ утра до вечера, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, въ минуты величайшаго религіознаго экстаза въ головѣ у меня мелькали такія богохульныя мысли, какъ будто бы мнѣ ихъ подсовывалъ демонъ или вѣтеръ навѣвалъ извнѣ. Точно также я грѣшилъ противъ людей, которыхъ любилъ всею душой, за которыхъ безъ колебанія отдалъ бы всю свою жизнь. Эта трагедія заставляла меня сильно страдать. Но не въ томъ дѣло. Возвращаясь къ этимъ богохульнымъ или преступнымъ мыслямъ, я думаю, что никто не долженъ отвѣчать за нихъ, такъ какъ онѣ являются извнѣ, а не служатъ признакомъ зла, вкоренившагося въ моральный организмъ. И вотъ, благодаря ихъ внѣшнему происхожденію, человѣку кажется, что это дьяволъ нашептывалъ имъ въ ухо.
   Человѣкъ слушаетъ, и, когда его не тянетъ къ злу, отталкиваетъ преступныя внушенія,-- можетъ быть, въ этомъ его заслуга. Но со мной творится совсѣмъ не то. Мысль объ устраненіи Кромицкаго явилась ко мнѣ не извнѣ,-- она разцвѣла и живетъ въ моей душѣ. Морально я уже созрѣлъ для этого, и если не рѣшаюсь и не могъ бы рѣшиться на убійство, то, повторяю, это только вопросъ нервовъ. Мой дьяволъ ограничивается только тѣмъ, что издѣвается надо мною, шепчетъ мнѣ на ухо, что дѣяніе доказывало бы только мою энергію и не было бы большимъ преступленіемъ.
   Вотъ распутье, на которомъ я стою. Никогда я не думалъ зайти такъ далеко и съ неподдѣльнымъ удивленіемъ заглядываю внутрь самого себя. Мои ни на что непохожія страданія окупаютъ ли хоть отчасти мое паденіе -- я не знаю -- знаю только одно: чья жизнь не умѣщается въ тотъ простой кодексъ, котораго придерживается Анелька и подобные ей люди, чья душа выкипитъ изъ этого сосуда, тотъ долженъ смѣшаться съ прахомъ и грязью.
   

9 іюля.

   Сегодня Кромицкій показалъ мнѣ какого-то англичанина, прогуливавшагося съ необыкновенно красивою женщиной, и передалъ мнѣ ихъ исторію. Красавица по происхожденію румынка, была замужемъ за какимъ-то разорившимся волошскимъ бояриномъ, у котораго англичанинъ просто-на-просто купилъ ее въ Остенде. Подобныя исторіи я слыхалъ разъ десять въ жизни. Кромицкій сообщилъ мнѣ даже сумму, за которую была куплена прелестная кукона. Разсказъ его произвелъ на меня удивительное впечатлѣніе. Я подумалъ про себя: "и это способъ!" -- позорный для продающаго и покупающаго, за то простой. Женщина въ этомъ случаѣ можетъ ничего не знать, а самый договоръ можно обставить болѣе или менѣе приличными декораціями. Невольно я началъ примѣнять эти мысли къ нашему положенію. "А ну, какъ!..." Все дѣло представлялось мнѣ двояко: съ точки зрѣнія на Анельку -- какъ отвратительная профанація, по отношенію къ Кромицкому -- какъ способъ не только возможный, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и удовлетворяющій мою ненависть и презрѣніе къ нему. Еслибъ онъ согласился, то низость его стала бы очевидной; тогда стало бы ясно, какой это человѣкъ и какъ непростительно было выдать за него Анельку; и я тотчасъ же почувствовалъ себя правымъ во всѣхъ усиліяхъ отобрать у него жену. Только согласится ли онъ? Я говорилъ самому себѣ: "ты его ненавидишь и поэтому приписываешь ему всевозможные пороки". Съ другой стороны, стараясь думать о немъ самымъ объективнымъ образомъ, я не могъ вычеркнуть изъ своей памяти, что этотъ человѣкъ продалъ Глуховъ, выманивъ обманнымъ образомъ довѣренность Анельки, что когда-то онъ обманулъ и ее, и пани Целину, что, наконецъ, жадность къ деньгамъ была его преобладающею страстью. Не я одинъ считалъ его человѣкомъ больнымъ золотою горячкой. Такъ же точно смотрѣлъ на него и Снятыньскій, и тетка, и пани Целина. Моральная болѣзнь подобнаго сорта всегда приводитъ къ паденію. Я понимаю очень хорошо, что все будетъ зависѣть отъ состоянія его дѣлъ, а каково это состояніе -- никто не знаетъ. Тетушка полагаетъ, что оно не завидно, а я думаю, что онъ все, что у него было, посѣялъ и ждетъ теперь обильнаго урожая. А будетъ ли урожай? Кромицкій самъ еще не знаетъ навѣрное,-- отсюда его вѣчное безпокойство и дюжина писемъ съ востока отъ Хвастовскаго. Вдругъ мнѣ пришло въ голову, что черезъ этого самаго Хвастовскаго можно узнать, какъ идутъ дѣла. Но на это нужно время. Можетъ быть, я поѣду на день въ Вѣну, увижусь съ докторомъ Хвастовскимъ (онъ тамъ занимается въ клиникѣ) и узнаю отъ него что-нибудь. Братья, по всей вѣроятности, переписываются другъ съ другомъ. А тѣмъ временемъ буду изслѣдовать самого Кромицкаго, но со всевозможною осторожностью, чтобъ не возбудить его подозрѣнія. Прежде всего, спрошу у него завтра, что онъ думаетъ о румынскомъ бояринѣ? Я предвижу, что Кромицкій не захочетъ быть со мной откровеннымъ, но я ему помогу по мѣрѣ возможности, а остальное пойму самъ. Вся сумма этихъ мыслей и намѣреній подѣйствовала на меня оживляющимъ образомъ. Нѣтъ ничего ужаснѣе пассивнаго страданія, и все хорошо, что выводитъ меня изъ этого состоянія. Я повторяю себѣ: "по крайней мѣрѣ, завтра и послѣ-завтра ты будешь что-нибудь дѣлать для своего чувства",-- и это меня подкрѣпляетъ. Изъ полной апатіи я сразу перехожу къ лихорадочной дѣятельности. Дѣло идетъ о моей головѣ, о моей жизни. Я далъ Анелькѣ честное слово, что не буду покушаться на свою жизнь,-- значитъ, закрылъ для себя и этотъ выходъ. А такъ жить, какъ живу теперь, я не могу. Если путь, на который я хочу вступить -- позорный, то, во всякомъ случаѣ, онъ болѣе позоренъ для Кромицкаго, чѣмъ для меня. Я долженъ разъединить ихъ, не столько для самого себя, сколько для нея... Пульсъ мой бьется лихорадочно. Всѣмъ здѣшнія купанья помогаютъ, кромѣ меня.
   

10 іюля.

   Жаркіе дни бываютъ даже здѣсь, въ Гаштейнѣ. Дышать можно только вечеромъ, когда дуетъ вѣтеръ съ ледника. Анелька носить платье изъ бѣлой фланели, какое обыкновенно надѣваютъ англичанки для игры въ lown-tennis. Утренній кофе мы пьемъ на свѣжемъ воздухѣ. Анелька приходитъ послѣ купанья свѣжая, чистая, какъ снѣгъ при восходѣ солнца. Ея стройный станъ вырисовывается еще рельефнѣе подъ мягкими складками платья, а утреннее солнце освѣщаетъ ее такъ ярко, что я вижу каждый волосокъ ея бровей, рѣсницъ и легкаго пушка, покрывающаго ея щеки. Волосы ея влажны, но въ этомъ блескѣ кажутся еще болѣе блестящими, а глаза болѣе прозрачными. Какая она юная, какая прелестная! Въ ней вся моя жизнь, въ ней сосредоточиваются всѣмои желанія. Не уѣду я отсюда, не могу уѣхать!
   Смотрю я на нее и теряю умъ и отъ упоенія, и отъ боли, что рядомъ съ нею сидитъ мужъ. Такъ дольше продолжаться не можетъ,-- пусть она не принадлежитъ никому, только бы ему не принадлежала. Она, кажется, понимаетъ, какъ мучительно сжимаются мои нервы, только понимаетъ не вполнѣ. Мужа она не любитъ, но жить съ нимъ считаетъ своею законною обязанностью. При одной мысли объ этомъ мнѣ хочется скрежетать зубами, потому что, признавая эту законность, она грязнитъ сама себя. А этого и ей дѣлать не дозволяется, даже ей! Пусть бы лучше она умерла. Тогда она будетъ моею, потому что этотъ законный мужъ останется здѣсь, а я нѣтъ! Благодаря этому, наша связь законнѣе. Съ нѣкотораго времени со мной творится что-то странное. Когда я сильно устану, вдоволь намучаю самого себя, когда мой умъ, благодаря постоянному направленію въ одну сторону, видитъ отдаленнѣйшія пространства, какихъ видѣть нельзя въ состояніи нормальномъ, на меня находитъ минута такой глубокой увѣренности, что Анелька моя, или будетъ моею, что, пробуждаясь отъ этого состоянія, я съ удивленіемъ вспоминаю о существованіи Кромицкаго. Можетъ быть, въ эти минуты я перехожу границы, которыхъ при жизни никто не переходитъ, я вижу вещи совершенными, такими, какими онѣ суть въ идеалѣ и какими должны быть во внѣшнихъ проявленіяхъ. Почему эти два міра не соотвѣтствуютъ другъ другу, почему они находятся въ противуположеніи, я не знаю. Я стараюсь разгадать эту загадку, теряюсь, не могу объяснить себѣ причины этого несоотвѣтствія и чувствую только, что она обусловливается несовершенствомъ и зломъ. Это рѣшеніе вопроса ободряетъ меня,-- въ такомъ случаѣ, союзъ Анельки съ Кромицкимъ тоже проявленіе зла.
   

11 іюля.

   Новое разочарованіе, новое крушеніе всѣхъ моихъ плановъ; но я, все-таки, сохраняю искру надежды, что крушеніе не окончательное. Говорилъ сегодня съ Кромицкимъ о бояринѣ, продавшемъ жену, причемъ выдумалъ цѣлую исторію, чтобы вызвать Кромицкаго на откровенность.
   Мы встрѣтили англичанина съ купленною женой у каскада. Я тотчасъ же заговорилъ о ея необычайной красотѣ и въ концѣ прибавилъ:
   -- Здѣшній докторъ разсказывалъ мнѣ, какъ совершилась купля и продажа. Ты черезъ-чуръ сурово судишь этого боярина.
   -- Онъ меня прежде всего забавляетъ,-- отвѣтилъ Кромицкій.
   -- Есть смягчающія обстоятельства. Это былъ не только бояринъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и владѣлецъ большаго кожевеннаго завода. Дѣло онъ велъ на занятыя деньги. Вдругъ, по милости эпизооотіи, вывозъ кожъ изъ Румыніи въ сосѣднія государства былъ запрещенъ. Бояринъ зналъ, что если не выдержитъ извѣстнаго времени, то не только самъ обанкротится, но и разоритъ сотни людей, ввѣрившихъ ему свои деньги. Другъ мой, кто разъ залѣзъ въ купеческую шкуру, тотъ долженъ быть купцомъ. Быть можетъ, купеческая мораль не всегда сходится съ моралью общей,.но если посмотрѣть на дѣло съ купеческой точки зрѣнія...
   -- То окажется, что можно продавать свою жену?-- перебилъ Кромицкій.-- Ну, нѣтъ! Для одной обязанности нельзя попирать другую, можетъ быть, болѣе высокую и святую...
   Ничто меня не могло болѣе взбѣсить, какъ порядочное слово изъ устъ Кромицкаго. Но я не терялъ надежды сразу. Я знаю, что всякій, даже самый ничтожный человѣкъ, обладаетъ запасомъ болѣе или менѣе громкихъ фразъ, и продолжалъ:
   -- Ты не принимаешь въ соображеніе одной вещи, что этотъ человѣкъ обрекъ бы на нищету, вмѣстѣ съ собой, и свою жену. Признайся, отнять кусокъ хлѣба у близкаго существа -- это не значитъ хорошо исполнять свои обязанности по отношенію къ нему.
   -- А знаешь, я не думалъ, что ты такъ чертовски практиченъ.
   Я же подумалъ про себя:
   "Дуракъ, ты не понимаешь, что это не мои взгляды, это понятія, которыя я тебѣ хочу подсунуть",-- и отвѣтилъ вслухъ:
   -- Я стараюсь войти въ положеніе этого заводчика. При этомъ ты не обращаешь вниманія и еще на одно: жена могла не любить его, могла любить своего теперешняго мужа, а тотъ могъ знать объ этомъ.
   -- Въ такомъ случаѣ, одинъ стоитъ другаго.
   -- Вопросъ не въ томъ. Если мы посмотримъ глубже, если она, любя англичанина, оставалась, все-таки, вѣрна мужу, то она стоитъ дороже, чѣмъ мы думаемъ. Что касается твоего боярина, то онъ, можетъ быть, и подлый человѣкъ, но, спрашиваю тебя, что можетъ сказать купецъ, если кто-нибудь приходитъ къ нему и говоритъ такъ: "вы банкротъ вдвойнѣ, потому что у васъ долги, которыхъ вы заплатить не можете, и жена, которая васъ не любитъ. Развяжитесь съ этою женщиной, и я, во-первыхъ, гарантирую ей безбѣдное существованіе и счастье, насколько это зависитъ отъ меня, и, во-вторыхъ, заплачу ваши долги"? Вѣдь, это только такъ говорятъ: продажа, продажа!-- а развѣ это продажа на самомъ дѣлѣ? Подумай только, что купецъ, который согласился на подобное условіе, однимъ ударомъ освобождаетъ отъ горя женщину (еще вопросъ, не въ этомъ ли и заключается пониманіе своихъ обязанностей по отношенію къ ближнимъ) и отъ нищеты тѣхъ, которые довѣрились ему...
   Кромицкій подумалъ съ минуту, выпустилъ монокль изъ глаза и отвѣтилъ:
   -- Другъ любезный, я безъ хвастовства могу сказать, что въ дѣлахъ понимаю больше тебя, но въ разговоры съ тобой вступать не могу, потому что ты меня къ стѣнѣ припрешь. Если бы ты не получилъ отъ отца милліоновъ и сдѣлался бы адвокатомъ, то милліоны, все-таки, у тебя были бы... Дѣло ты мнѣ представилъ въ такомъ видѣ, что я, ей-Богу, не знаю, что думать объ этомъ румынскомъ прощалыгѣ: знаю только одно, что договоръ относительно жены существовалъ, а это,-- говори что хочешь,-- все-таки, подлость. Я самъ купецъ,-- повторяю,-- и скажу тебѣ вотъ что: банкротъ имѣетъ всегда два выхода: или во второй разъ нажить состояніе и расплатиться со старыми долгами, или выстрѣлить себѣ въ лобъ. Такимъ образомъ платятъ кровью за неимѣніемъ денегъ, а жену, если таковая имѣется, освобождаютъ отъ себя и открываютъ передъ ней перспективы новой жизни.
   Меня охватило такое бѣшенство, что я далъ бы Богъ знаетъ сколько, чтобъ только крикнуть ему подъ ухомъ: "Ты несомнѣнно банкротъ, по крайней мѣрѣ, въ семейной жизни,-- жена тебя не любитъ. Видишь водопадъ? Прыгай въ него и открой ей новую жизнь, въ которой она будетъ во сто разъ болѣе счастлива!"
   Но я молчалъ, переваривая новое убѣжденіе (весьма для меня. горестное), что Кромицкій, человѣкъ дюжинный, способный даже на такіе поступки, какъ продажа Глухова или злоупотребленіе довѣрчивостью жены, не такая подлая душонка, какъ я предполагалъ. Я испытывалъ разочарованіе и видѣлъ, какъ рушились планы, съ которыми я временно связалъ все свое существованіе. Снова я почувствовалъ себя безоружнымъ, снова увидалъ вокругъ себя пустыню, снова повисъ въ воздухѣ.
   Все-таки, мнѣ не хотѣлось выпускать изъ рукѣ послѣдней нити; я понималъ хорошо, что если съумѣю чѣмъ-нибудь заняться, то, худо ли, хорошо ли, а жить буду, въ противномъ же случаѣ совершенно ошалѣю. "Подготовлю себѣ хоть почву для будущаго и на всякій случай,-- говорилъ я себѣ,-- освою Кромицкаго съ мыслью о разлукѣ съ Анелькой". Я не зналъ, въ какомъ положеніи находятся его денежныя дѣла, но, допуская, что при спекуляціяхъ разореніе такъ же возможно, какъ и обогащеніе, заговорилъ такъ:
   -- Не знаю, насколько то, что ты сказалъ мнѣ, соотвѣтствуетъ купеческой морали, но твои слова, во всякомъ случаѣ, слова порядочнаго человѣка. Если я такъ понялъ, ты утверждаешь, что мужъ, стоящій на порогѣ разоренія, не имѣетъ права увлекать за собою жену въ бездну нищеты?
   -- Я говорю только, что продажа жены при всякихъ условіяхъ -- подлость. Наконецъ, жена должна раздѣлять судьбу мужа. Покорнѣйше благодарю за такую, которая согласится порвать узы брака единственно потому, что мужъ потерялъ состояніе!
   -- Допустимъ, что не согласится... Онъ можетъ начать разводъ помимо ея воли. Въ этомъ случаѣ каждый обязанъ исполнять только свои обязанности. Притомъ, если она видитъ, что разводъ, вдобавокъ, можетъ спасти ея мужа, то правильно понимаемыя обязанности повелѣваютъ ей согласиться.
   -- Объ этихъ вещахъ противно даже и говорить.
   -- Почему? Развѣ тебѣ становится жаль румына?
   -- Нѣтъ, ей-Богу, я его всегда буду считать за негодяя.
   -- Потому что ты не умѣешь объективно смотрѣть на вещи. Но это не удивительно. Тотъ, у котораго все идетъ какъ по маслу, никогда не съумѣеть войти въ положеніе банкрота,-- развѣ только будетъ философомъ, а философія никогда не идетъ рука объ руку съ пріобрѣтеніемъ милліоновъ.
   Дальше я не хотѣлъ продолжать этого разговора, потому что мои ухищренія и самому мнѣ становились до крайности противными. Мнѣ казалось, что я бросилъ зерно, ничтожное, можетъ быть, безсильное для того, чтобы взойти, но я, по крайней мѣрѣ, опять ухватился хоть за какую-нибудь нить. Одно обстоятельство ободрило меня до нѣкоторой степени. Когда я приписалъ Кромицкому мнѣніе, что разорившійся мужъ обязанъ освободить отъ себя жену, по его лицу промелькнула тѣнь тревоги и неудовольствія. Также я замѣтилъ, что при упоминаніи о его милліонахъ онъ тихонько вздохнулъ. Выводить заключеніе, что ему угрожаетъ разореніе, было бы черезъ-чуръ поспѣшно, но я могъ допускать, что его дѣла не совсѣмъ вѣрны, и кто знаетъ, къ какому концу они приведутъ его?
   И я рѣшилъ разузнать объ этомъ все. Въ эту минуту я явно ощущалъ въ себѣ двухъ людей. Одинъ говорилъ Кромицкому: "Если ты хоть сколько-нибудь колеблешься, то я помогу тебѣ упасть, и хотя бы и мнѣ пришлось лишиться всего состоянія, свалю тебя однимъ ударомъ. Тогда я буду имѣть дѣло со сломаннымъ человѣкомъ и посмотримъ, не найдешь ли ты для опредѣленія нѣкоторыхъ договоровъ болѣе деликатнаго термина, чѣмъ подлость?" Однако, вмѣстѣ съ тѣмъ, я сознавалъ, что подобный способъ дѣйствій не мой, выдумалъ я его не самъ, а прочелъ о немъ, что ли, гдѣ-нибудь, или слышалъ отъ кого-нибудь,-- что еслибъ не мое отчаянное положеніе, то я никогда не взялся бы за него, потому что онъ возбуждаетъ мое отвращеніе и прямо противенъ моей натурѣ. Деньги никогда не играли роли въ моей жизни ни какъ средство, ни какъ цѣль; я считаю себя неспособнымъ владѣть подобнаго рода орудіемъ и чувствую, какимъ униженіемъ для меня и Анельки будетъ введеніе этого элемента въ наши отношенія. Отвращеніе мое все возростало и я спрашивалъ самого себя: "Развѣ и до такого паденія ты можешь дойти, развѣ станешь пить и изъ этого сосуда? Смотри, какъ ты опускаешься все ниже; прежде тебѣ и въ голову не пришла бы подобная мысль, которая, къ довершенію всего, можетъ тебя не привести ни къ чему и только оставитъ въ тебѣ чувство презрѣнія къ самому себѣ".
   И дѣйствительно, прежде мнѣ было непріятно, когда тетушка говорила о денежныхъ дѣлахъ Кромицкаго и выражала свое сомнѣніе относительно ихъ успѣха. Предвидя, что онъ можетъ когда-нибудь попросить моей помощи или пригласитъ участвовать въ его дѣлахъ, я раздумывалъ, какъ мнѣ поступить въ данномъ случаѣ, и выходило всегда одно: я давалъ себѣ слово отказать ему въ томъ и въ другомъ,-- такъ мнѣ не хотѣлось, чтобъ въ мои отношенія къ Анелькѣ вмѣшались деньги. Помню, что въ этомъ я видѣлъ признакъ деликатности своей натуры и благородства чувствъ. А теперь дошло до того, что я хватаюсь за это орудіе, какъ будто былъ банкиромъ и всю жизнь сражался деньгами.
   Я вижу со всею достовѣрностью, что мои поступки и мои мысли хуже меня, и часто не отдаю себѣ отчета, почему это дѣлается такъ. Вѣроятно, потому, что я не могу выйти изъ закоулковъ на большую дорогу. Я люблю женщину благородную, любовь моя велика и, однако, изъ этого сопоставленія порождаются кривизны, заколдованные круги, въ которыхъ портится мой характеръ, утрачивается даже тонкость моихъ нервовъ. Когда я прежде, въ минуты паденія, отбрасывалъ прочь нравственность, во мнѣ все еще оставалось что-то, какой-то эстетическій инстинктъ, при помощи котораго я отличалъ добро отъ зла. Теперь во мнѣ и этого нѣтъ, или есть, да оно безсильно. О, еслибъ я, вмѣстѣ съ тѣмъ, утратилъ бы, по крайней мѣрѣ, чувство гадливости! Но нѣтъ! Оно сохранилось во мнѣ все въ той же степени, только перестало быть моимъ тормазомъ и служитъ только для увеличенія моихъ терзаній. Кромѣ любви къ Анелькѣ, во мнѣ ничего нѣтъ, но самое познаніе не требуетъ мѣста. Оно гнѣздится въ любви и въ ненависти, и въ боли, какъ ракъ гнѣздится въ больномъ организмѣ. Кто не былъ въ положеніи, похожемъ на мое, тотъ не можетъ имѣть о немъ понятія. Конечно, я зналъ, что любовныя треволненія могутъ порождать различныя муки, но недостаточно вѣрилъ въ это. Я не думалъ, чтобъ онѣ могли быть такъ реальны и такъ невыносимы. Только теперь я понялъ разницу между глаголами "знать" и "вѣрить", только теперь понялъ слова одного французскаго писателя: "мы знаемъ, что должны умереть, но не вѣримъ въ это".
   

12 іюля.

   Сегодня пульсъ мой бьется лихорадочно, въ головѣ шумитъ. Произошло событіе, при одномъ воспоминаніи о которомъ содрогается каждый мой нервъ.
   День былъ чудесный, а вечеръ еще лучше, полнолуніе. Мы рѣшили устроить поѣздку въ Гофгаштейнъ, только одна пани Целина пожелала остаться дома. Тетушка, я и Кромицкій вышли за ворота виллы; Кромицкій пошелъ за коляской, а мы остались поджидать Анельку,-- она что-то замѣшкалась дома. Ждать пришлось долго, я побѣжалъ за ней и нашелъ ее на лѣстницѣ, ведущей съ террасы виллы въ садъ.
   Луна освѣщала противуположную сторону виллы,-- эта тонула во мракѣ и потому Анелька медленно сходила по ступенькамъ. Винтовая лѣстница шла почти вертикально. Наступила минута, когда моя голова очутилась на уровнѣ ногъ Анельки. Я не выдержалъ, обнялъ ихъ и прильнулъ своими страстными устами. Я зналъ, что мнѣ придется страданіемъ искупить эту минуту счастья, но не съумѣлъ, не смогъ отказаться отъ нея. Еслибъ не сопротивленіе Анельки, я поставилъ бы ея ногу къ себѣ на голову, въ знакъ того, что отдалъ ей самого себя въ вѣчное рабство. Но она тотчасъ же отступила назадъ, а я сбѣжалъ внизъ и крикнулъ такъ, чтобы мой голосъ дошелъ до тетушки:
   -- Анелька готова, идетъ!
   Ей ничего не оставалось, какъ сойти съ лѣстницы, что, впрочемъ, она могла сдѣлать безъ всякаго опасенія, такъ какъ я шелъ впереди ея. Въ эту же минуту пріѣхалъ и Кромицкій съ коляской. Анелька приблизилась къ намъ и сказала:
   -- Я пришла попросить у васъ извиненія, тетя: мнѣ не хочется оставлять маму одну. Поѣзжайте, а я приготовлю вамъ чай.
   -- Но Целина чувствуетъ себя превосходно,-- съ оттѣнкомъ неудовольствія отвѣтила тетушка,-- она и придумала эту прогулку собственно для тебя.
   -- Да; но...-- начала было Анелька.
   Въ это время Кромицкій, подошедшій къ намъ и узнавшій, въ чемъ дѣло, сухо сказалъ:
   -- Прошу васъ не разстраивать нашего общества.
   Анелька, не говоря ни слова, сѣла въ коляску рядомъ съ теткой. Несмотря на свое волненіе, я обратилъ вниманіе и на тонъ Кромицкаго, и на молчаливую покорность Анельки, и обратилъ, главное, потому, что еще съ утра замѣтилъ, что онъ обращается съ нею совсѣмъ не такъ, какъ прежде. Очевидно, тѣ же самые, неизвѣстные мнѣ, поводы къ недоразумѣнію играли главную роль и въ исторіи сегодняшняго дня. Но мнѣ некогда было думать объ этомъ; свѣжее впечатлѣніе поцѣлуевъ, которыми я осыпалъ ноги Анельки, охватило все мое существо. Въ одно и то же время, я чувствовалъ и блаженство, и радость, и страхъ. Свое блаженство я объяснялъ еще себѣ,-- мнѣ всегда приходилось испытывать его, какъ только я прикоснусь къ Анелькѣ. Но отчего явилась во мнѣ радость? Оттого, что я угадывалъ, что эта непреклонная женщина не смогла уберечь, себя передо мною и въ настоящую минуту, навѣрное, говоритъ самой себѣ: "Я на наклонной плоскости и не могу смотрѣть людямъ прямо въ глаза; минуту тому назадъ у моихъ могъ былъ человѣкъ, который меня любитъ, и я должна быть до поры до времени его сообщницей, потому что не могу пойти къ мужу и сказать: накажи его, а меня возьми съ собой".
   Я также зналъ, что она не можетъ сдѣлать этого, не рискуя повредить здоровью матери и поднять цѣлую семейную бурю, а еслибъ и могла, то все равно не сдѣлаетъ изъ опасенія столкновенія между мною и Кромицкимъ. Кто знаетъ, кого она больше боится подвергнуть опасности?
   Положеніе ея, положимъ, исключительное, я же пользуюсь имъ вполнѣ сознательно, безъ малѣйшаго угрызенія совѣсти, какъ полководецъ на полѣ битвы пользуется невыгоднымъ положеніемъ противника. Я задавалъ себѣ только одинъ вопросъ: "сдѣлалъ ли бы ты то же самое, еслибъ зналъ, что Кромицкій потянетъ тебя за это къ личной отвѣтственности?" Совѣсть моя отвѣчаетъ утвердительно, и этого соображенія для меня совершенно достаточно.
   Нѣтъ!... Кромицкій страшенъ мнѣ только тѣмъ, что можетъ взять Анельку и увезти ее Богъ знаетъ куда. Отчаяніе овладѣваетъ мною при одной мысли объ этомъ.
   Но въ эту минуту я, прежде всего, боялся Анельки. Что будетъ завтра? За что она приметъ мой сегодняшній поступокъ: за дерзость ли, или за порывъ любви, доходящій до обоготворенія? Я чувствовалъ то же, что чувствуетъ напроказившая собака: нашалила и боится побоевъ. Сидя напротивъ Анельки, я старался уловить минуту, когда на ея лицо падаетъ лунный лучъ, и прочитать, что меня ожидаетъ. Смотрѣлъ я на нее такъ покорно, казался такимъ бѣднымъ, что самъ сжалился надъ собою, а мнѣ казалось, что и она должна имѣть ко мнѣ сожалѣніе. Но она не смотрѣла на меня и слушала или притворялась, что слушаетъ Кромицкаго, который подробно объяснялъ тетушкѣ, какія бы огромныя выгоды онъ извлекъ, еслибъ Гаштейнъ былъ его собственностью. Тетушка кивала головой, а онъ отъ времени до времени повторялъ: "не такъ ли, а?" Очевидно, онъ хочетъ вселить въ тетушку убѣжденіе въ своихъ геніальныхъ коммерческихъ способностяхъ и умѣньи изъ каждаго гроша сдѣлать десять.
   Дорога до Гофгаштейна вырублена въ скалахъ и зигзагами вьется надъ пропастью. Свѣтъ луны падалъ при поворотѣ дороги то на насъ, то на нашихъ дамъ. Въ лицѣ Анельки я видѣлъ только тихую грусть, но и это ободрило меня,-- хорошо, что не было суровости. Ни разу она не взглянула на меня, но я подкрѣплялъ себя предположеніемъ, что она смотритъ на меня въ то время, когда очутится въ тѣни, а насъ освѣтитъ луна, и думаетъ про себя: "все-таки, никто на свѣтѣ не любитъ меня такъ, какъ онъ, и нѣтъ человѣка несчастнѣе его". Вѣдь, на самомъ дѣлѣ, это была чистая правда.
   Мы оба молчали, говорилъ только Кромицкій. Его слова мѣшались съ шумомъ рѣки, струившейся по дну пропасти, и съ непріятнымъ визгомъ тормаза, которымъ кучеръ то и дѣло задерживалъ ходъ экипажа. Визгъ этотъ раздражалъ мои нервы, а тихая и темная ночь успокоивала ихъ. Я говорилъ уже, что стояло полнолуніе; мѣсяцъ выбрался изъ-за горъ и плылъ по безоблачному небу, освѣщая гриву Бокштейнкогля, ледники Тичлькара и изрѣзанные пропастями бока Гранкогля. Снѣга на вершинахъ сверкали зеленымъ металлическимъ свѣтомъ, а такъ какъ подошвы горъ сливались во мракѣ въ одну сѣрую массу, то вершины, казалось, висѣли въ воздухѣ, легкія, ничѣмъ не привязанныя къ землѣ. Во всей этой картинѣ было столько торжественности, отъ уснувшихъ горъ вѣяло такимъ умиротворяющимъ покоемъ, что невольно на память мнѣ пришли слова:
   
   "Въ такія минуты два сердца рыдаютъ,
   Что могутъ простить, то другъ другу прощаютъ,
   Что могутъ забыть -- покрываютъ забвеньемъ"...
   
   А, вѣдь, что она могла простить мнѣ?-- то, что я поцѣловалъ ея ногу? О, еслибъ она была статуей святой и стояла въ храмѣ, то и тогда не имѣла бы права гнѣваться и оскорбляться за подобное проявленіе благоговѣйнаго чувства! Если дѣло дойдетъ до объясненій, я скажу ей это, и она должна будетъ согласиться со мною.
   Я думаю часто, что она поступаетъ со мною несправедливо потому, что, не отдавая себѣ отчета, не называя вещей по имени, считаетъ мою любовь за чисто-земное чувство, за порывъ грѣховной страсти. Я и самъ знаю, что оно сплетено изъ разныхъ нитей, но Анелька, кажется, того не понимаетъ, что въ моей любви есть нити идеальныя, вытканныя изъ тончайшихъ элементовъ поэзіи. Иногда страсть моя засыпаетъ и я люблю ее только духовно, такъ, какъ человѣкъ умѣетъ любить только въ молодости. Тогда другой человѣкъ, который сидитъ во мнѣ, который все разбираетъ, взвѣшиваетъ, а часто и осмѣиваетъ все, говоритъ мнѣ: "Я и не зналъ, что ты любишь какъ гимназистъ и романтикъ". Но это такъ на самомъ дѣлѣ. Можетъ быть, мое чувство смѣшно, но я умѣю любить и, такимъ образомъ, сознаю, что любовь моя не искусственная и, вмѣстѣ съ тѣмъ, печальная, потому что ее судятъ односторонне и не хотятъ придать ей надлежащаго значенія.
   Вотъ и теперь наступила минута усыпленія страсти, и я въ глубинѣ души говорю Анелькѣ: "Ты думаешь, что идеальныя струны не звучатъ во мнѣ? А вотъ именно въ эту минуту я люблю тебя такъ, что ты можешь, даже должна принять такое чувство... и горе тебѣ будетъ, если ты отвергнешь его, потому что сама ты не потеряла бы ничего, а меня спасла бы отъ гибели. Я сказалъ бы себѣ: вотъ мой міръ, границы, въ которыхъ мнѣ можно существовать, у меня было бы хоть что-нибудь, я старался бы передѣлать свою натуру, перейти въ твою вѣру и разъ навсегда держаться твоихъ догматовъ".
   Мнѣ казалось, что она можетъ и должна согласиться на такое условіе, послѣ котораго между нами и для насъ наступило бы вѣчное спокойствіе. Я давалъ себѣ слово, что скажу ей это, и разъ мы признаемъ, что наши души разъ навсегда принадлежатъ другъ другу, то потомъ мы могли бы даже разстаться. Во мнѣ возродилась твердая надежда, что на такой договоръ она должна согласиться, потому что безъ него вся наша жизнь будетъ невыносима.
   Было девять часовъ, когда мы доѣхали до Гофгаштейна. Въ деревнѣ все было спокойно, въ домикахъ ни одного огонька, ни одного экипажа у подъѣзда отеля. Свѣтились только окна въ гостиницахъ; у Мегера распѣвалъ какой-то недурной хоръ мужскихъ голосовъ. Мы хотѣли было предложить пѣвцамъ пропѣть что-нибудь для насъ, но оказалось, что это не крестьяне, а какіе-то альпинисты изъ Вѣны, а имъ, конечно, невозможно было предложить пѣть за плату. Я купилъ два букета изъ альпійскихъ цвѣтовъ, одинъ отдалъ Анелькѣ, а другой развязалъ и уронилъ, какъ будто нечаянно, такъ, что цвѣты упали къ ея ногамъ.
   -- Пускай лежатъ такъ,-- сказалъ я, видя, что она хочетъ подбирать цвѣты, и пошелъ за третьимъ букетомъ для тетки.
   Возвращаясь назадъ къ коляскѣ, я услышалъ голосъ Кромицкаго:
   -- И здѣсь, въ Гофгаштейнѣ, еслибъ устроить другую хорошую гостиницу, то можно было бы нажить сто на сто.
   -- А ты все о томъ же самомъ?-- спросилъ я спокойно.
   Задалъ я свой вопросъ нарочно. Это было то же самое, что сказать Анелькѣ: "Посмотри, въ то время, когда все мое существо занято только одною тобой, онъ думаетъ лишь о деньгахъ. Сравни наши чувства и сравни насъ обоихъ".
   Я почти увѣренъ, что она поняла меня.
   На возвратномъ пути я нѣсколько разъ пытался завязать разговоръ, но мнѣ не удалось втянуть въ него Анельку. Когда мы остановились у воротъ виллы, Кромицкій пошелъ провожать дамъ, а я сталъ расплачиваться съ извощикомъ. Анельки за чайнымъ столомъ не было. По словамъ тетушки, она немного утомилась и пошла спать. Я встревожился и началъ упрекать себя за то, что доставляю ей мученія. Для любящаго человѣка не можетъ быть болѣе гнетущаго чувства, какъ сознаніе, что онъ приноситъ зло и вредитъ любимому существу. Чай мы пили въ молчаніи, потому что тетушка дремала, Кромицкій безпокойно вертѣлся на стулѣ, а я грызъ себя все сильнѣе и сильнѣе. "Должно быть, она приняла къ сердцу мой поступокъ,-- думалъ я.-- Она, вѣдь, всегда смотритъ на вещи съ самой дурной стороны". И я предчувствовалъ, что завтра она будетъ избѣгать меня, и перемиріе, заключенное между нами, станетъ считать нарушеннымъ мною. Эти мысли переполнили меня страхомъ и я рѣшилъ завтра ѣхать или, вѣрнѣе, бѣжать въ Вѣну, во-первыхъ, потому, что боюсь Анельки, во-вторыхъ, чтобъ повидаться съ Хвастовскимъ, а, въ-третьихъ, думалъ,-- и одинъ Богъ знаетъ, сколько горечи заключалось въ этой мысли,-- что лучше освободить ее отъ моей особы и дать отдыхъ хоть на два дня.
   

15 іюля.

   Цѣлый рядъ событій и случайностей! Не знаю, съ чего начать, потому что послѣднее имѣетъ для меня больше интереса. Никогда въ жизни я не видалъ болѣе яснаго доказательства, что она ко мнѣ неравнодушна. Долженъ употребить всѣ усилія, чтобы быть послѣдовательнымъ въ своемъ изложеніи. Я почти увѣренъ, что Анелька согласится на условія, которыя я предложу. По временамъ у меня начинаетъ кружиться голова.
   Начну по порядку.
   Былъ въ Вѣнѣ. Возвратился вчера вечеромъ. Привезъ кое-какія свѣдѣнія, о которыхъ потолкую съ теткой.
   Видѣлъ Хвастовскаго и разговаривалъ съ нимъ. Какой дѣльный малый!... Работаетъ, какъ волъ, въ клиникѣ; взялся за составленіе народной гигіены, которую его братъ, книгопродавецъ, будетъ издавать въ формѣ копѣечныхъ брошюръ; принадлежитъ къ числу дѣятельныхъ членовъ разныхъ врачебныхъ и не врачебныхъ обществъ и, кромѣ того, умѣетъ находить время на разныя веселыя, даже, можетъ быть, очень веселыя похожденія въ окрестностяхъ Картнеръ-штрассе. Ей-Богу, не знаю, когда этотъ человѣкъ спитъ. Притомъ, бестія, имѣетъ видъ ярмарочнаго геркулеса. Что за избытокъ жизни: такъ и бьетъ ключомъ!
   О причинахъ, которыя привели меня въ Вѣну, я говорилъ безъ всякихъ околичностей.
   -- Не знаю, извѣстно ли вамъ,-- сказалъ я,-- что мы съ тетушкой обладаемъ значительными капиталами; спекулировать намъ нѣтъ никакой надобности, но если бы найти какое-нибудь вѣрное предпріятіе, которое представляло бы значительныя выгоды, то этотъ излишекъ могъ бы идти на нужды народа. Допустимъ также, что мы могли бы оказать услугу пану Кромицкому,-- тогда польза была бы двойная. Говоря откровенно: къ нему лично мы равнодушны; но такъ какъ онъ вступилъ въ родство съ нами, то отчего же и не помочь ему,-- конечно, подъ непремѣннымъ условіемъ, что сами мы не понесемъ никакого ущерба.
   -- И вы хотите знать, въ какомъ положеніи находятся его дѣла?
   -- Очевидно. Онъ надѣется, и, по моему мнѣнію, искренно, на блестящій исходъ. Дѣло все въ томъ, не ошибается ли онъ? Поэтому, если вашъ братъ писалъ вамъ что-нибудь, то не можете ли вы мнѣ сообщить,-- понятно, если это не составляетъ тайны,-- что именно? Потомъ, вы сдѣлаете намъ большое одолженіе, если попросите его написать намъ все въ подробности. Въ этомъ случаѣ тетушка разсчитываетъ на его расположеніе и на связи, которыя возникли между нами раньше, чѣмъ между имъ и Кромицкимъ.
   -- Хорошо, я напишу брату,-- сказалъ докторъ.-- Онъ даже мнѣ писалъ что-то объ этомъ, но что именно, не помню, такъ какъ это меня мало интересовало.
   Онъ сталъ рыться въ кучѣ бумагъ, нашелъ письмо брата и началъ читать вслухъ:
   "Скука страшная. Женщинъ мало, а красивыхъ не найдешь ни за какую цѣну..." Нѣтъ, это не то... Вотъ бы ему въ Вѣну... Постойте, вотъ здѣсь.
   Докторъ перевернулъ страницу и подалъ мнѣ. Интересующее меня заключалось въ нѣсколькихъ строкахъ. "Что касается Кромицкаго, то съ нефтью мы влетѣли. Съ Ротшильдами борьба невозможна, а онъ съ ними вздумалъ тягаться. Выбрались, но со значительною потерей. Въ поставку мы вложили огромныя суммы и пріобрѣли монополію: это, съ одной стороны, сулитъ милліонные барыши, съ другой -- отвѣтственность громадная. Все зависитъ отъ нашей ловкости и умѣнья. Стараемся все дѣлать какъ можно лучше и на будущее смотримъ съ большою надеждой. Нужны только деньги и деньги! Намъ платятъ въ извѣстные сроки, а тѣ, у которыхъ мы забираемъ, требуютъ впередъ и, кромѣ того, часто доставляютъ плохой матеріалъ. Все это теперь на моей шеѣ" etc.
   -- Денегъ мы дадимъ,-- сказалъ я, окончивъ читать.
   На обратномъ пути я долго думалъ объ этомъ и во мнѣ заговорили лучшіе инстинкты. "Что будетъ, то будетъ,-- говорилъ я себѣ,-- а теперь, не лучше и не проще ли, чѣмъ губить Кромицкаго, помочь ему? Анелька съумѣла бы оцѣнить такой поступокъ и понять мое безкорыстіе, а будущее пусть опредѣлитъ само Провидѣніе". Но, заглянувъ въ себя поглубже, я нашелъ, что и въ этихъ мысляхъ эгоизмъ играетъ главную роль. Я предвидѣлъ, что Кромицкій, получивъ деньги, сейчасъ же уѣдетъ изъ Гаштейна и освободитъ меня отъ всѣхъ мученій, которыя доставляетъ мнѣ его присутствіе. Анелька останется одна, съ благодарностью ко мнѣ, съ чувствомъ неудовольствія, а можетъ быть, и негодованія къ Кромицкому за то, что онъ принялъ мою помощь. Мнѣ казалось, что такое положеніе откроетъ передо мною новыя перспективы. А прежде всего мнѣ хотѣлось во что бы то ни стало спровадить Кромицкаго.
   Я такъ глубоко задумался, что и не замѣтилъ, какъ доѣхалъ до Лендъ-Гаштейна, гдѣ нашелъ множество убитыхъ и раненыхъ: на боковой линіи, ведущей къ Zell am See, случилось недавно крушеніе поѣзда. Впрочемъ, впечатлѣніе, произведенное на меня страшною картиной, прошло безъ слѣда, какъ только я сѣлъ въ коляску. Мысль объ Анелькѣ снова овладѣла мной. Я чувствую, что наши отношенія должны измѣниться во что бы то ни стало; нужно сдѣлать что-нибудь, иначе будетъ плохо и мнѣ, и Анелькѣ. Но что сдѣлать? Я видѣлъ ясно только одно: что она мучаетъ и убиваетъ меня, а я ее, потому что, когда я жажду всего, а она не соглашается ни на что, то между нами происходитъ такой разладъ, разыгрывается такая драма, что ей лучше было бы броситься въ водопадъ, а мнѣ слетѣть, вмѣстѣ съ коляской и лошадьми, въ пропасть. Кромѣ того, я пришелъ къ убѣжденію, что даже та женщина, которая не соглашается ни на что, въ концѣ-концовъ, должна ощущать страшное раздвоеніе въ самой себѣ, если ее полюбитъ чужой человѣкъ. Хотя бы и Анелька: она не сдѣлала мнѣ ни малѣйшей уступки, а я, все-таки, отъ времени до времени цѣлую ея руки и ноги, все-таки, она должна выслушивать мои признанія, хранить тайну отъ матери и мужа, должна вѣчно остерегаться, наблюдать за собой и за мной, никогда не зная, до чего я могу дойти. При такихъ условіяхъ жизнь для обоихъ насъ становится невозможною. Со всѣмъ этимъ надо покончить.
   Наконецъ, мнѣ показалось, что я нашелъ рѣшеніе задачи. Пусть Анелька,-- думалъ я,-- согласится на это чувство и признаетъ его; пусть она скажетъ мнѣ: "Я твоя, сердцемъ и душою я принадлежу тебѣ и буду принадлежать вѣчно. Но ты этимъ долженъ ограничиться. Если ты согласишься на такія условія,-- души наши съ этой минуты обручены".
   И въ глубинѣ своей души я рѣшилъ принять эти условія. Я воображалъ, что подамъ ей руку и скажу ей: "Беру тебя и клянусь, что больше требовать отъ тебя ничего не буду, что союзъ нашъ будетъ и останется чисто-духовнымъ, но, тѣмъ не менѣе, наше обязательство я буду считать за бракъ, тебя за свою жену".
   Но возможенъ ли такой договоръ, и прекратилъ ли бы онъ наши мученія? Для меня это равнялось страшному ограниченію надеждъ и желаній, но у меня образовывался свой, хотя и узкій, мірокъ, въ которомъ Анелька принадлежала бы мнѣ безраздѣльно.
   Да, да! Я такъ глубоко измѣнился, что за эту цѣну готовъ былъ согласиться на всѣ ограниченія.
   И я поставилъ вопросъ: согласится ли Анелька?
   Мнѣ казалось, что она должна согласиться.
   Я слышалъ уже, какъ говорю ей:
   -- Если ты дѣйствительно любишь меня, скажи сама,-- не все ли равно, скажутъ ли это твои уста, или нѣтъ? Что можетъ быть благороднѣе, святѣе той любви, которую я отъ тебя требую? Я отдаю тебѣ всю мою жизнь, -- спроси свою совѣсть, не должна ли ты признать все значеніе этой жертвы? Вѣдь, это -- отношеніе Беатриче къ Данту. Такимъ чувствомъ даже ангелы могутъ любить другъ друга. Ты мнѣ будешь близка такъ, какъ одна душа можетъ быть близка другой душѣ, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, такъ далека, какъ будто ушла на высочайшую горную вершину. Если эта любовь -- не земная, если обыкновенные люди такъ любить не могутъ, то тѣмъ болѣе не отвергай ее, ибо, согласившись на нее, ты останешься чистой, какъ снѣгъ, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, спасешь меня,-- купишь полное спокойствіе и счастье, какое только возможно на землѣ.
   Я искренно сознавалъ въ себѣ способность къ такому почти мистическому чувству, къ вѣрѣ, что изъ земной и бренной куколки возродится безсмертный мотылекъ, который, оторванный отъ условій земной жизни, будетъ перелетать съ планеты на планету, пока не сольется съ душой всесуществованія. Въ первый разъ въ голову мнѣ пришло, что я и Анелька, какъ формы, можемъ уничтожиться, а любовь наша переживетъ насъ, останется на всегда, и она-то и будетъ нашимъ безсмертіемъ. Кто знаетъ,-- думалъ я,-- не есть ли это единственный видъ безсмертія? Я ощущаю, что въ моемъ чувствѣ заключается что-то вѣчное, выходящее изъ ряда перемѣнчивыхъ явленій. Нужно сильно любить, чтобы стать способнымъ къ такому чувству и къ такимъ умозаключеніямъ; нужно также быть очень несчастнымъ и стоять, можетъ быть, на границѣ сумасшествія.
   На границѣ сумасшествія я пока еще не стою, но все чаще погружаюсь въ мистицизмъ и чувствую себя счастливымъ, когда такъ обезличусь, такъ разольюсь въ пространствѣ, что не могу отыскать и слѣдовъ своего я. И я понимаю, почему это такъ. Моего самоугрызенія, моей критики всегда хватало для разрушенія всѣхъ основъ жизни и, значитъ, порчи того условнаго счастья, какое могутъ дать эти основы. Въ тѣхъ же областяхъ, гдѣ, вмѣсто силлогизмовъ, выступаютъ чувства и видѣнія, я ничего не могу дѣлать со своею критикой, отдыхаю и испытываю необыкновенное облегченіе.
   Такъ я отдыхалъ по дорогѣ въ Гаштейнъ. Я видѣлъ себя и Анельку духовно обрученными, спокойными, гордился при мысли, что, все-таки, я съумѣлъ вырваться изъ заколдованнаго круга и нашелъ возможность быть счастливымъ. Я былъ увѣренъ, что Анелька съ радостью подастъ мнѣ руку.
   Но вдругъ я очнулся точно отъ сна и замѣтилъ, что моя собственная рука вся въ крови. Оказалось, что въ моей коляскѣ перевозили раненыхъ при послѣднемъ крушеніи. Кучеръ не замѣтилъ, что въ складкахъ кожаныхъ подушекъ набралось много крови. Мой мистицизмъ не заходитъ такъ далеко, чтобы я могъ вѣрить во вмѣшательство неземныхъ силъ въ людскую жизнь, въ особенности подъ видомъ предзнаменованій и предостереженій. Я самъ не имѣю предразсудковъ, за то умѣю стать въ положеніе человѣка съ предразсудками и вслѣдствіе этого отмѣтить одну странность. Странно было, что, во-первыхъ, въ томъ самомъ экипажѣ, гдѣ я началъ очерчивать картины новой жизни, по всей вѣроятности, недавно угасла чья-то жизнь, а, во-вторыхъ, что о согласіи и покоѣ я мечталъ съ окровавленными руками. Подобныя сопоставленія всегда наполняютъ всякаго нервнаго человѣка грустными не предчувствіями, а впечатлѣніями и могутъ бросить мрачную тѣнь на путь его мысли.
   И мои мысли омрачились бы непремѣнно, еслибъ я не подъѣзжалъ уже къ Вильдбаду. На встрѣчу нашей коляскѣ, медленно взбиравшейся въ гору, во весь карьеръ мчался съ горы какой-то другой экипажъ: "Вотъ и еще могла бы выйти какая-нибудь случайность,-- подумалъ я,-- дорога въ этомъ мѣстѣ узкая, экипажи едва могутъ разъѣхаться..." Но въ эту минуту кучеръ встрѣчной коляски сразу повернулъ тормазъ такъ, что лошади чуть не присѣли на заднія ноги. Въ коляскѣ, къ моему великому удивленію, сидѣли тетушка и Анелька, которыя при видѣ меня закричали: "Онъ, онъ! Леонъ, Леонъ!" Черезъ минуту я былъ около нихъ. Тетушка обняла меня и все повторяла: "Слава Тебѣ, Боже!" -- еле переводя дыханіе, точно бѣжали пѣшкомъ отъ самаго Вильдбада. Анелька схватила мою руку и не выпускала ея. Вдругъ на лицѣ ея выразился смертельный ужасъ, и она крикнула:
   -- Ты раненъ!
   Я понялъ, въ чемъ дѣло, и торопливо отвѣтилъ:
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Меня не было въ томъ поѣздѣ. Я выпачкался о коляску, въ которой, вѣроятно, перевозили раненыхъ.
   -- Вѣрно ты говоришь, вѣрно?-- допытывалась тетушка.
   -- Увѣряю васъ..
   -- Какой же это поѣздъ разбился?
   -- Тотъ, который шелъ изъ Цель-амъ-Зе.
   -- О Боже мой, Боже! А въ телеграммѣ сказано, что вѣнскій! Я чуть не умерла. О Боже, какое счастье! Слава Богу! слава Богу!-- Тетушка отерла влажный лобъ, Анелька была блѣдна, какъ полотно. Выпустивъ мою руку, она отвернулась въ сторону, чтобъ я не замѣтилъ ея дрожавшихъ губъ и слезъ на глазахъ.
   -- Мы были однѣ дома,-- разсказывала тетушка,-- Кромицкій пошелъ съ какими-то бельгійцами въ Нассфельдъ. Въ это время прибѣжалъ хозяинъ гостиницы и сказалъ, что на дорогѣ случилось несчастіе. Я знала, что ты возвратишься сегодня: вообрази себѣ, что со мной дѣлалось. Я послала сейчасъ же за коляской; Анелька (добрая душа!) ни за что не хотѣла пустить меня одну. Что за минуту мы пережили!... Но, слава Богу, дѣло ограничилось однимъ страхомъ... Ты, вѣдь, видѣлъ раненыхъ?
   Я поцѣловалъ ея руку и началъ разсказывать о томъ, что видѣлъ въ Лендъ-Гаштейнѣ. Оказалось, что въ телеграммѣ, которая пришла въ Кургаузъ, были слова: "Въ Лендъ-Гаштейнгѣ много раненыхъ и убитыхъ". Всѣ поняли, что катастрофа произошла на линіи Вѣна-Зальцбургъ... Я разсказывалъ черезъ пятое на десятое, -- у меня въ головѣ стояла радостная мысль, что Анелька не хотѣла ожидать въ домѣ возвращенія тетки, а поѣхала вмѣстѣ съ нею ко мнѣ на встрѣчу. Дѣлала ли она это только для тетки? Я былъ увѣренъ, что нѣтъ. Я видѣлъ ея безпокойство и замѣшательство, ея страхъ, когда она увидала кровь на моей рукѣ, ея прояснившеся, радостное лицо, когда оказалось, что я не былъ даже свидѣтелемъ ужаснаго случая; видѣлъ, что она еще до сихъ поръ взволнована и что ей хочется плакать отъ счастья. Она и расплакалась бы непремѣнно, еслибъ я взялъ ее за руку и сказалъ ей, что люблю ее... тогда она, навѣрное, не вырвала бы своей руки. Мнѣ стало все ясно, какъ день... Теперь, конечно, пришелъ конецъ моей муки, жизнь моя измѣнится и начнется новый періодъ существованія. Я не пытаюсь даже описывать, что я чувствовалъ, какая радость наполняла мою грудь. Отъ времени до времени я посматривалъ на нее взглядомъ, въ которомъ хотѣлъ соединить всю силу моей любви,-- и Анелька улыбалась мнѣ. Я замѣтилъ, что на ней не было ни шляпки, ни перчатокъ. Очевидно, она позабыла обо всемъ отъ страха и смятенія. Становилось холодно и я закуталъ ее своимъ пальто. Она немного поспорила, но согласилась, тѣмъ болѣе, что и тетушка была на моей сторонѣ.
   Дома пани Целина привѣтствовала меня съ такимъ искреннимъ чувствомъ, какъ будто Анелькѣ, послѣ моей смерти, не досталось бы всего состоянія Плошовскихъ. Такихъ благородныхъ, добрыхъ женщинъ и днемъ съ огнемъ не отыщешь. За то я не ручаюсь, что Кромицкій, который, по возвращеніи изъ Нассфельда, узналъ обо всемъ случившемся, не вздохнулъ тихонько и не подумалъ, что свѣтъ не сошелся бы клиномъ, еслибъ лишился всѣхъ Плошовскихъ.
   Возвратился онъ утомленный и кислый. Бельгійцы, съ которыми онъ познакомился и ѣздилъ въ Нассфельдъ, были капиталисты изъ Антверпена. Кромицкій называлъ ихъ идіотами за то, что они довольствуются тремя процентами на свой капиталъ. Завтра, какъ онъ сказалъ, надѣется переговорить со мной по важному дѣлу. Прежде я встревожился бы, но теперь догадался, что это важное дѣло будетъ касаться какого-нибудь финансоваго предложенія. Я сейчасъ же могъ бы вызвать его на объясненіе, но предпочиталъ остаться одинъ-на-одинъ съ своими мыслями, съ своимъ счастьемъ, съ моею Анелькой въ сердцѣ и душѣ... Я пожалъ ей руку на ночь, какъ безмѣрно любящій человѣкъ, и она отвѣтила мнѣ такимъ же горячимъ пожатіемъ. Не моя ли ты отнынѣ?
   

16 іюля.

   Утромъ, только что я кончилъ одѣваться, тетушка пришла ко мнѣ въ комнату и заговорила безъ всякихъ предисловій.
   -- Знаешь, во время твоего отсутствія Кромицкій предложилъ мнѣ войти съ нимъ въ компанію.
   -- А вы что ему сказали?
   -- Отказала безъ размышленія. Сказала ему такъ: "Любезный мой, у меня, слава Богу, своего достаточно, и Леонъ, послѣ моей смерти, будетъ однимъ изъ самыхъ богатыхъ людей въ нашей странѣ. Зачѣмъ мнѣ кидаться въ какія-то авантюры и искушать Провидѣніе? Если вы на своихъ предпріятіяхъ наживете милліоны, наживайте ихъ для себя; если потеряете -- зачѣмъ мы будемъ терять вмѣстѣ съ вами? Я въ дѣлахъ такого рода ничего не понимаю, а вмѣшиваться въ то, что мнѣ неизвѣстно, не въ моихъ правилахъ". Права я была?
   -- Совершенно.
   -- Вотъ я и хотѣла переговорить съ тобой объ этомъ и очень рада, что и ты такъ же смотришь на вещи. Онъ, видишь ли, немного обидѣлся, что я назвала его занятія авантюрами, началъ мнѣ представлять свои соображенія и объяснять все въ подробности. Если все это правда, то онъ, дѣйствительно, заработаетъ милліоны, и я желаю, чтобъ онъ заработалъ ихъ. Но я спросила у него сейчасъ же: если все идетъ такъ хорошо, то на что ему товарищи?... Онъ отвѣтилъ, что чѣмъ больше вложить денегъ, тѣмъ больше будетъ пользы, что тамъ все нужно брать силою и что онъ предпочитаетъ принять въ компанію лучше своихъ, чѣмъ чужихъ. Я поблагодарила его за родственное чувство, но повторила свой отказъ. Это ему очень не понравилось. Онъ началъ высказывать сожалѣніе, что никто изъ насъ ничего не понимаетъ въ дѣлахъ и всѣ только проѣдаютъ наслѣдственное, и прибавилъ безъ всякой оговорки, что это грѣхъ по отношенію къ обществу. Его слова разсердили меня. "Любезный панъ Кромицкій,-- говорю я,-- я хозяйничала по-женски, но не только не истратила ни гроша, но еще и увеличила свое состояніе, а о грѣхахъ по отношенію къ обществу говорить можно кому угодно, только не тому, кто продалъ Глуховъ. Вы хотѣли правды,-- вотъ она! Еслибъ вы не продали Глуховъ, то къ вамъ, конечно, имѣли бы больше довѣрія. О вашихъ предпріятіяхъ не только я одна ничего не знаю, но и для всѣхъ другихъ они кажутся темными; одно видно ясно, что если бы они дѣйствительно стояли такъ хорошо, какъ вы описываете, то вамъ нечего было бы искать товарищей и принимать такъ горячо къ сердцу мой отказъ. Вы ищете то, что вамъ нужно, но ни на минуту не были со мной вполнѣ откровенны, а я этого не люблю".
   -- Ну, а онъ что же?
   -- Онъ мнѣ на это отвѣтилъ, что, прежде всего, не понимаетъ, почему на него одного падаетъ отвѣтственность за продажу Глухова. Глуховъ выпустилъ изъ рукъ не онъ, а тѣ, которые по отсутствію разума, лѣности, легкомыслію и расточительности сдѣлали обладаніе имъ невозможнымъ. У Анельки, при выходѣ замужъ, были только одни долги. Онъ спасъ столько, сколько другой спасти бы не могъ, и за это, вмѣсто благодарности, встрѣчается съ упреками и... постой, какъ онъ это сказалъ?... съ патетическою декламаціей.
   -- Неправда,-- сказалъ я,-- Глуховъ можно было спасти.
   -- Я сказала ему то же самое и прибавила, что на Глуховъ дала бы денегъ. "Вы могли бы,-- говорю я,-- передъ продажею написать словечко Анелькѣ и, видитъ Богъ, колебалась бы я хоть одну минуту... Но это ваша система, чтобы никто ничего не зналъ. Всѣ мы вѣрили въ ваши милліоны и только потому не предложили свою помощь". Онъ началъ иронически смѣяться. "Анелька,-- говоритъ,-- черезъ-чуръ большая барыня и идеальное существо, чтобы могла снисходить до такихъ низкихъ вещей, какъ денежныя дѣла или переговоры въ интересахъ мужа. Два раза я просилъ ее поговорить съ вами и два раза она мнѣ рѣшительно отказала. Что касается Глухова, то теперь говорить легко, когда всякая возможность спасти его прошла. Принимая въ соображеніе и теперешній отказъ, я имѣю право сомнѣваться, не встрѣтилъ ли бы того же и въ вопросѣ о Глуховѣ".
   Я началъ вслушиваться съ большимъ интересомъ,-- теперь мнѣ стали понятны недоразумѣнія между Кромицкимъ и Анелькой, -- а тетушка продолжала:
   -- Я какъ услыхала это, такъ и говорю: "Видите, любезный панъ Кромицкій, какъ въ васъ мало искренности; сначала вы мнѣ говорили, что предлагаете мнѣ товарищество, чтобы предоставить больше выгоды роднымъ, чѣмъ чужимъ, а теперь оказывается, что это вамъ самимъ необходимо". Онъ,-- изворотливости у него достаточно,-- отвѣтилъ мнѣ, что въ такихъ дѣлахъ польза должна быть двухсторонняя и его желаніе имѣть у себя въ распоряженіи большій капиталъ весьма естественно: чѣмъ большими средствами обладаетъ какое-нибудь предпріятіе, тѣмъ оно солиднѣе. "Наконецъ,-- прибавилъ онъ,-- женившись на Анелькѣ безъ приданаго, я имѣлъ надежду, что могу разсчитывать на помощь ея родственниковъ, по крайней мѣрѣ, въ тѣхъ случаяхъ, когда эта помощь можетъ принести пользу для нихъ же самихъ". Золъ онъ былъ страшно, а въ особенности разсердился, когда я ему сказала, что онъ Анельку взялъ не безъ ничего, потому что я завѣщала ей пожизненную ренту.
   -- Вы сказали это?
   -- Да. Я сказала все, что у меня было на сердцѣ. "Анельку я люблю, какъ родную дочь,-- сказала я,-- и собственно для того, чтобы обезпечить ее, и завѣщаю ей не капиталъ, а ренту. Капиталъ, говорю, могъ бы пропасть въ вашихъ предпріятіяхъ (Богъ знаетъ, чѣмъ они окончатся), а рента обезпечитъ Анелькѣ, по крайней мѣрѣ, безбѣдное существованіе. Если у васъ будутъ дѣти, то они получатъ капиталъ по смерти Анельки. Вотъ моя помощь, главная, по крайней мѣрѣ, потому что я всегда готова помочь ей и въ меньшемъ".
   -- На этомъ и кончился вашъ разговоръ?
   -- Почти на этомъ. Я видѣла, что онъ раздраженъ страшно. Думаю, что его злило и то, что я завѣщаю Анелькѣ не капиталъ, а ренту: изъ этого онъ могъ догадаться, какъ мало я довѣряю его предпріятіямъ. Уходя, онъ сказалъ, что постарается найти товарищей среди постороннихъ людей и разсчитываетъ, что на сторонѣ встрѣтитъ больше сочувствія и яснаго пониманія дѣлъ. Я терпѣливо дослушала его до конца. Вчера онъ поѣхалъ на прогулку съ бельгійцами, но остался недоволенъ ими. Я догадываюсь, что онъ хотѣлъ затянуть ихъ въ товарищество и также ошибся въ разсчетахъ. Знаешь, Леонъ, что я теперь думаю? То, что его дѣла идутъ плохо, коль скоро онъ съ такою лихорадочною торопливостью разыскиваетъ товарищей. И я скажу тебѣ, что эта мысль удручаетъ меня... Если это такъ, то простая осторожность совѣтуетъ не вступать съ нимъ ни въ какія дѣла, но еще болѣе простая родственная обязанность приказываетъ помочь ему, хотя бы только ради Анельки. Собственно поэтому-то я и хотѣла поговорить съ тобой.
   -- Его дѣла вовсе не въ такомъ отчаянномъ положеніи, какъ вы думаете,-- сказалъ я и началъ разсказывать, что я узналъ отъ доктора Хвастовскаго. Я добавилъ, что давно уже, изъ самаго поведенія Кромицкаго, догадался, что онъ ищетъ денегъ, что онѣ нужны ему, и нарочно для этого ѣздилъ въ Вѣну. Тетушка такъ была восхищена моею проницательностью и тактикой, что, ходя по комнатѣ, начала разговаривать сама съ собой, причемъ часто повторяла: "во всемъ геніаленъ!" Наконецъ, ушла, сказавъ, что все дѣло передаетъ въ мои руки и заранѣе согласна на все, что я рѣшу.
   Я просмотрѣлъ въ дневникѣ свою вчерашнюю запись и черезъ полчаса тоже сошелъ внизъ. Всѣ наши сидѣли уже за чайнымъ столомъ, но сидѣли въ какихъ-то принужденныхъ позахъ. У пани Целины видъ былъ болѣзненный, Анелька казалась чѣмъ-то испуганною, а добродушное лицо тетушки все красное отъ гнѣва. Одинъ Кромицкій притворялся, что читаетъ спокойно газеты, но и онъ былъ киселъ и смотрѣлъ такъ, какъ будто перенесъ недавно тяжелую болѣзнь.
   -- Знаешь ли,-- сказала тетушка, кивнувъ въ сторону Анельки,-- какое пріятное извѣстіе она сообщила мнѣ?
   -- Нѣтъ, не знаю,-- сказалъ я и сѣлъ къ столу.
   -- Ни больше, ни меньше, какъ то, что черезъ двѣ недѣли, если здоровье Целины позволитъ, она уѣзжаетъ въ Одессу или куда-то еще дальше.
   Если бы въ эту минуту въ столъ ударила молнія, то я былъ бы менѣе пораженъ и удивленъ. Я положительно чувствовалъ, что сердце мое перестаетъ биться.
   Я посмотрѣлъ на Анельку,-- она покраснѣла, точно ее поймали на какомъ-нибудь нехорошемъ дѣлѣ, -- и едва заставилъ себя спросить:
   -- Зачѣмъ? почему?
   -- "Доставляютъ мнѣ много хлопотъ въ Плошовѣ", понимаешь?-- передразнила тетушка Анельку,-- "не хотятъ быть мнѣ въ тягость" -- добрыя души! Думаютъ, вѣроятно, что мнѣ полезно одиночество, а если я останусь подъ старость одна въ четырехъ стѣнахъ плошовскаго дома, такъ это будетъ для меня пріятно и здорово... Какъ же! цѣлую ночь обдумывали этотъ вопросъ, вмѣсто того, чтобы спать.
   Тетушка разсердилась еще болѣе и повернула голову въ сторону Кромицкаго:
   -- Вы, что ли, предсѣдательствовали на этомъ собраніи?
   -- Ничуть,-- отвѣтилъ Кромицкій, -- меня даже не приглашали; но такъ какъ я предполагаю, что моя супруга рѣшила уѣхать, чтобы быть поближе ко мнѣ, то долженъ быть благодаренъ за такое рѣшеніе.
   -- Это только проектъ,-- отозвалась Анелька.
   Я смотрѣлъ на нее не спуская глазъ, забывъ всѣ предосторожности, а она не смѣла взглянуть на меня, и это болѣе и болѣе доказывало мнѣ, что моя особа играла въ ея намѣреніи главную роль. У меня не хватитъ словъ описать, что я чувствовалъ въ это время и какая смертельная горечь обливала мое сердце. Анелька хорошо знаетъ, что я живу только для нея, существую ею, что ей принадлежатъ всѣ мои мысли, что она для меня -- вопросъ жизни или смерти, и, несмотря на то, спокойно обдумываетъ подробности своего отъѣзда. А пропаду ли я, голову ли свою разобью объ стѣну, -- объ этомъ она и не подумала, не приняла въ соображеніе никакихъ послѣдствій. Жить ей будетъ спокойнѣе, никто не станетъ корчиться на ея глазахъ, какъ жукъ на булавкѣ, не станетъ цѣловать ея ногъ, смущать ея добродѣтельную совѣсть, а въ этомъ-то и заключаются ея главныя требованія. Можно ли колебаться, коли представляется возможность пріобрѣсти полнѣйшее спокойствіе за такую ничтожную цѣну, какъ перерѣзанное человѣческое горло!
   Подобныя мысли тысячами толпились въ моей головѣ. "Ты добродѣтельна и останешься добродѣтельною,-- говорилъ я въ душѣ Анелькѣ,-- но это потому, что у тебя нѣтъ сердца. Ты никогда не сдѣлала мнѣ ни малѣйшей уступки, не выказала ни искры состраданія, не дала ничего, а отняла все, что только могла отнять. Если бы ты могла, то отняла бы даже возможность смотрѣть на тебя, хотя была бы вполнѣ увѣрена, что безъ тебя очи мои угаснутъ разъ навсегда. Теперь я понялъ, наконецъ, тебя, теперь я знаю, что твоя непреклонность потому такъ велика, что сердце твое такъ мало. Ты -- сухая, холодная женщина, а добродѣтель твоя ничто иное, какъ высочайшій эгоизмъ, который, прежде всего, требуетъ спокойствія и готовъ за него отдать все окружающее".
   Во все время завтрака я не обмолвился ни однимъ словомъ, а потомъ пошелъ наверхъ, схватилъ себя за голову и началъ думать своимъ наболѣвшимъ и измученнымъ мозгомъ о томъ, что произошло. Мои мысли все время не утрачивали оттѣнка горечи. Женщины съ узкимъ сердцемъ часто остаются непреклонными, благодаря нѣкоторому филистерству добродѣтели. Прежде всего, онѣ хотятъ имѣть въ порядкѣ свои счетныя книги, какъ любой лавочникъ. Онѣ такъ же боятся любви, какъ буржуа боится уличныхъ безпорядковъ, войны, великихъ словъ, экзальтированныхъ головъ, смѣлыхъ мыслей и смѣлыхъ намѣреній. Прежде всего, спокойствіе, потому что только во время покоя хорошо можно обдѣлывать свои мелкія меркантильныя дѣлишки. Что переходитъ обычную, разсудительную и, вмѣстѣ съ тѣмъ, пошлую границу жизни, то -- зло и заслуживаетъ презрѣнія людей разсудительныхъ. У добродѣтели есть свои горы и пропасти, но есть и свои плоскости. Я бился теперь съ необычайно болѣзненнымъ вопросомъ, не принадлежитъ ли Анелька къ числу тѣхъ плоско-добродѣтельныхъ женщинъ, которыя хотятъ вести съ собою счета безусловно по-купечески и потому не поддаются любви, что это чувство превышаетъ мѣру ихъ сердца и головы? Я охватывалъ мысленнымъ взоромъ все прошедшее и искалъ въ немъ доказательствъ. Кто знаетъ,-- говорилъ я себѣ,-- тотъ простой кодексъ, который меня обезоруживаетъ и угнетаетъ, не опирается ли на такомъ же точно основаніи? Мнѣ не разъ казалось, что Анелька дѣйствительно какая-то рѣдкая натура, не похожая на всѣхъ остальныхъ женщинъ, недоступная, какъ снѣжная вершина Альпъ, потому что въ ней нѣтъ наклонныхъ линій и она перпендикулярно устремляется къ небу. Но эта же натура считаетъ совершенно естественнымъ, что туфли мужа топчатъ ея безукоризненно чистые снѣга. Что это такое? Коль скоро подобныя мысли овладѣваютъ моею головой, я чувствую, что близокъ къ сумасшествію, чувствую приступъ бѣшенства, и еслибъ могъ однимъ ударомъ свалить, а потомъ потоптать, оплевать эти подлыя формы жизни, то свалилъ бы, потопталъ, оплевалъ и погрузилъ бы въ хаосъ весь міръ и стеръ бы съ его поверхности всякое существованіе. Возвращаясь изъ Вѣны, я строилъ неземной храмъ, въ которомъ долженъ былъ любить Анельку такою любовью, какою Дантъ любилъ Беатриче; я выстроилъ его изъ страданій, въ которыхъ моя любовь очистилась, какъ въ огнѣ, изъ отреченій, изъ жертвъ, чтобы только какимъ-нибудь образомъ, хотя бы неземнымъ, хотя бы духовнымъ, принадлежать ей и чувствовать, что она принадлежитъ мнѣ. А теперь мнѣ приходило въ голову, что ей даже не стоитъ и говорить этого, что она не пойметъ ничего, не стоитъ возводить ее на эти высоты, потому что тамъ ей не хватитъ воздуху. Въ глубинѣ души она, можетъ быть, и согласилась бы, чтобъ я любилъ ее и страдалъ (это всегда льститъ самолюбію), но ни на какое условіе, ни на какую связь, хотя бы на духовную, она не согласится, потому что понимаетъ только одну зависимость и одно право, такое, какое даетъ халатъ мужа, и душа ея не въ силахъ подняться надъ плоскою и пошлою супружескою бухгалтеріей.
   Меня охватило странное, жгучее сожалѣніе, что меня не было на томъ поѣздѣ, который вчера свалился съ насыпи. Сожалѣніе это вытекало столько же изъ негодованія на жестокость Анельки, сколько изъ полнѣйшаго истощенія физическихъ и духовныхъ силъ. Смерть представлялась мнѣ такъ, какъ отдыхъ представляется тому, кто провелъ нѣсколько безсонныхъ ночей у постели дорогаго больнаго. Притомъ, я думалъ, что еслибъ меня привезли въ Гаштейнъ изуродованнаго, окровавленнаго, то, можетъ быть, въ сердцѣ этой женщины что-нибудь шевельнулось бы. А въ настоящую минуту мнѣ это-то и нужно больше, чѣмъ что-нибудь другое. И вдругъ я припомнилъ вчерашнюю Анельку, которая выѣхала съ теткой на встрѣчу мнѣ, припомнилъ ея испугъ, ея радость, эти глаза, полные слезъ, эти растрепанные волосы, и любовь безмѣрная, въ сто разъ болѣе дѣйствительная всѣхъ сужденій и размышленій овладѣла мною. То было минутное, неожиданное движеніе сердца, которое -- увы!-- сейчасъ же вновь начало обливаться ядомъ сомнѣнія. Все, что я видѣлъ вчера въ коляскѣ, могло объясниться совершенно иначе.
   Кто знаетъ, я ли игралъ тутъ главную роль, или тетка? Наконецъ, у впечатлительныхъ женщинъ во всякое время въ распоряженіи цѣлый капиталъ сочувствія даже къ постороннимъ, не только что къ роднымъ, въ особенности если какая-нибудь катастрофа застаетъ ихъ врасплохъ. Почему же и Анелька не могла поразиться при вѣсти о моей смерти и не обрадоваться увидавъ меня невредимымъ? Если бы, вмѣсто нея, у тетушки гостила пани Снятыньская, то и она, конечно, испугалась бы, а потомъ бы обрадовалась точно такимъ же образомъ, и ее я точно также увидѣлъ бы безъ перчатокъ, безъ шляпы, съ растрепанными волосами. Мнѣ казалось, что въ этомъ отношеніи нечего заблуждаться. Анелька хорошо знала, что ея выѣздъ будетъ для меня болѣе страшною катастрофой, чѣмъ крушеніе въ поѣздѣ, болѣе тяжелою потерей, чѣмъ потеря руки или ноги, однако, не колебалась ни минуты. Я чувствовалъ ясно, что это ея выдумка. Она хотѣла быть поближе къ мужу, а что со мной станется, это не было взято въ разсчетъ.
   И снова я почувствовалъ, что блѣднѣю отъ гнѣва, что одинъ только шагъ отдѣляетъ меня отъ сумасшествія. "Подожди,-- говорилъ я самому себѣ, сжимая руками виски,-- подожди!... Можетъ быть, она уѣзжаетъ потому, что любитъ тебя и чувствуетъ, что дольше сопротивляться не можетъ. Можетъ быть и такъ!" И такія мысли возникали во мнѣ, но не находили соотвѣтственной почвы и гибли, какъ зерна, попавшія на каменистый грунтъ, и возбуждали только иронію отчаянія. Мнѣ хотѣлось въ конецъ измучить самого себя. "Да,-- говорилъ я,-- подобная любовь похожа на состраданіе, съ которымъ вырываютъ подушку изъ-подъ головы умирающаго, чтобы онъ не такъ громко хрипѣлъ и поскорѣе бы умиралъ. Я буду меньше страдать, за то Кромицкому легче будетъ подъѣзжать съ утѣшеніями, которыхъ это идеальное существо такъ привыкло ожидать отъ супруга".
   И Анелька стала мнѣ ненавистна въ эту минуту. Въ первый разъ въ жизни я почувствовалъ желаніе, чтобы она дѣйствительно любила Кромицкаго, тогда она вселила бы во мнѣ отвращеніе. Гнѣвъ и ревность лишали меня сознанія,-- я видѣлъ ясно только одно, что если чего-нибудь я не предприму, не помѣшаю ея планамъ, если не отомщу ей какимъ-нибудь образомъ, то со мной будетъ что-нибудь страшное. Подъ вліяніемъ этой мысли я вскочилъ, какъ отъ удара раскаленнымъ желѣзомъ, взялъ шляпу и полетѣлъ разыскивать Кромицкаго.
   Ни дома, ни въ саду его не было. Я пошелъ къ Бандельбану, заглянулъ въ читальню -- нѣтъ и тамъ. На минуту я остановился на мостикѣ у водопада. Порывы вѣтра бросали мнѣ прямо въ лицо клубы водяной пыли. Это необыкновенно освѣжило меня. Я снялъ шляпу, выставилъ голову впередъ, и вскорѣ мои волоса всѣ намокли. Я чувствовалъ освѣжающее вліяніе холодной воды и мало-по-малу приходилъ въ себя. Во мнѣ оставалось только ясное и рѣшительное желаніе помѣшать намѣреніямъ Анельки. Мысленно я говорилъ ей: "Знай, что ты не поѣдешь, а потомъ я буду обращаться съ тобой какъ человѣкъ, который заплатилъ за тебя". Теперь я видѣлъ ясно средства, которыя могли привести меня къ этой цѣли, и не опасался сдѣлать какой-нибудь глупости въ разговорѣ съ Кромицкимъ. Все это совершенно отрезвило меня.
   Кромицкаго я нашелъ за газетами у отеля Штраубингера. Завидѣвъ меня, онъ выпустилъ монокль изъ глаза и сказалъ:
   -- А я хотѣлъ было идти къ тебѣ.
   -- Пойдемъ на Кайзервегъ.
   Мы пошли.
   Не выжидая, чтобы Кромицкій началъ, я первый приступилъ къ дѣлу.
   -- Тетушка говорила мнѣ,-- сказалъ я,-- о вашемъ вчерашнемъ разговорѣ.
   -- Я жалѣю, что вступилъ въ бесѣду съ ней.
   -- Потому что вы оба не говорили такъ спокойно, какъ нужно говорить о дѣлахъ. Другъ мой, ты позволишь мнѣ быть съ тобой совершенно откровеннымъ? Тетушку нужно знать. Она -- достойнѣйшая во всемъ мірѣ женщина, но у нея есть одна слабость: это -- излишняя самонадѣянность. Здраваго смысла у нея много, она любитъ всегда заявлять объ этомъ во всеуслышаніе и потому на все, что представляется ей, предпочитаетъ смотрѣть съ недовѣріемъ, преувеличеннымъ, конечно. Поэтому-то, въ большинствѣ случаевъ, она всегда даетъ отрицательные отвѣты. Старикъ Хвастовскій могъ бы тебѣ кое-что поразсказать объ этомъ. Нужно ей дать время на размышленіе и, главное, не раздражать ее, потому что она сейчасъ же закуситъ удила... а ты не съумѣлъ избѣжать этого.
   -- Но чѣмъ я могъ раздражить ее?... Если кто-нибудь умѣетъ говорить о дѣлахъ, такъ это только я.
   -- Ты не хорошо сдѣлалъ, упомянувъ, что взялъ Анельку безъ приданаго. Тетушка до сихъ поръ сердится за это.
   -- Я сказалъ это тогда, когда она начала попрекать меня продажею Глухова. Наконецъ, я сказалъ правду. Глуховъ былъ такъ обремененъ долгами, что Анелькѣ ничего изъ него не могло достаться.
   -- Собственно говоря, зачѣмъ ты продалъ этотъ несчастный Глуховъ?
   -- Нужно было сдѣлать пріятное тому, отъ кого зависѣло все мое будущее состояніе, то-есть вся моя судьба. Когда выбора нѣтъ, то приходится дѣлать, что нужно, а? Кромѣ того, мнѣ хорошо заплатили.
   -- Нѣтъ, это я только такъ... Тетушку твои слова уязвили тѣмъ болѣе, что она думаетъ объ Анелькѣ.
   -- Думаетъ завѣщать ей ренту..
   -- Я скажу тебѣ по секрету, что нѣтъ. Я знаю, она тебѣ такъ сказала вчера, потому что ты ее разсердилъ. Она хотѣла показать тебѣ этимъ, что не вѣритъ твоимъ дѣловымъ способностямъ. Но на самомъ дѣлѣ это не такъ. Со мной она не разъ говорила о томъ и я, какъ будущій ея наслѣдникъ, могу знать объ этомъ лучше...
   Кромицкій проницательно посмотрѣлъ на меня.
   -- Да, вѣдь, ты теряешь то, что получимъ мы.
   -- Вѣрно,-- сказалъ я,-- но я не трачу даже своихъ доходовъ, поэтому могу говорить объ этомъ хладнокровно. Тебя, какъ человѣка дѣловаго, это можетъ удивлять; но если ты себѣ не можешь дать надлежащаго объясненія, то смотри на меня какъ на оригинала. Бываютъ и такіе на свѣтѣ. Такъ вотъ я говорю тебѣ: во-первыхъ, я не думаю ограничивать щедрости тетки, а, во-вторыхъ, знаю съ достовѣрностью, что она завѣщаетъ Анелькѣ не ренту, а прямо капиталъ. Натурально, что мое вліяніе могло бы играть въ этомъ дѣлѣ большую роль, но я увѣряю, хочешь вѣрить -- вѣрь, не хочешь -- какъ хочешь, что употреблю его скорѣе въ твою пользу, чѣмъ во вредъ.
   Кромицкій крѣпко пожалъ мнѣ руку. Плечи его задвигались совершенно какъ у деревяннаго манекена. Онъ былъ необычайно противенъ въ эту минуту. Должно быть, онъ считалъ меня болѣе дуракомъ, чѣмъ оригиналомъ, но вѣрилъ мнѣ, (а это-то меня и интересовало главнѣйшимъ образомъ), и если вѣрилъ, то не ошибался: я въ глубинѣ души рѣшилъ, что Анелька, дѣйствительно, получитъ капиталъ, а не ренту.
   Чувствовалъ я также, что Кромицкаго разбираетъ охота спросить меня: "сколько? и когда?" -- но онъ понималъ, что спрашивать неделикатно, и молчалъ, какъ будто подавляя свое волненіе, а я продолжалъ:
   -- Только вы должны помнить, что съ тетушкой надо умѣть обращаться. Что у нея есть намѣреніе наградить Анельку, за это я могу ручаться; но до тѣхъ поръ, пока она не выложитъ денегъ на столъ, а ты не спрячешь ихъ въ карманъ, все зависитъ отъ ея воли и даже отъ каприза. А, между прочимъ, что вы дѣлаете? Вчера ты разсердилъ ее, сегодня -- Анелька, и все это въ самой высокой степени. Какъ будущій наслѣдникъ, я долженъ былъ бы радоваться этому и не предостерегать васъ, а я, какъ видишь, поступаю наоборотъ. Тетушкѣ ужасно не понравилось намѣреніе Анельки, она обратилась къ тебѣ съ наружнымъ гнѣвомъ, но съ надеждой въ душѣ, что ты станешь на ея сторону, а ты какъ будто бы одобрилъ планы своей жены и тещи.
   -- Дорогой мой (Кромицкій вновь стиснулъ мнѣ руку), скажу тебѣ откровенно, что если я и держалъ себя такъ, то потому, что злился на тетку. Въ сущности, этотъ проектъ никуда не годится. Чего я не могу выносить, такъ это экзальтаціи, а у моихъ барынь ее хоть отбавляй. Имъ все кажется, что онѣ не должны злоупотреблять вашимъ гостепріимствомъ, что не могутъ вѣчно сидѣть въ Плошовѣ et caetera. Я сытъ этимъ по горло... А, между тѣмъ, дѣла находятся въ такомъ положеніи. Не могу же я брать всю свою семью въ Туркестанъ, а разъ я живу тамъ, то въ Одессѣ ли Анелька, или въ Варшавѣ -- мнѣ все равно. Когда я выберусь изъ далекихъ странъ и, какъ надѣюсь, съ состояніемъ, болѣе чѣмъ значительнымъ, тогда, понятное дѣло, я устроюсь, какъ слѣдуетъ. Придется прождать, самое большее, годъ. Если я и передамъ кому-нибудь дѣло, то могу взять отступное... Очевидно, еслибъ не было Плошова, то я долженъ былъ бы подумать о временномъ жилищѣ для своихъ барынь; но разъ тетушка предлагаетъ имъ свой домъ и сама желаетъ, чтобъ онѣ жили у нея,-- съ моей стороны было бы глупо искать чего-нибудь другаго. Теща моя только что встала на ноги. Кто знаетъ, что будетъ дальше; а если будетъ плохо, то все падетъ на Анельку, женщину молодую и неопытную. Я же въ настоящее время абсолютно не могу быть при нихъ. Я и такъ сижу здѣсь какъ на угольяхъ, а коли дѣло пошло на откровенность, скажу тебѣ, что только надежда затянуть тебя или тетку къ себѣ въ товарищи задержала меня здѣсь такъ долго. Я сказалъ тебѣ все, что у меня было на сердцѣ, теперь ты скажи мнѣ, какъ и когда я могу разсчитывать на вашу добрую помощь?
   Я вздохнулъ свободнѣе.
   Планы Анельки были разрушены.
   Я весь проникся радостью, потому что поставилъ на своемъ. Въ настоящую минуту моя любовь къ Анелькѣ походила на глубокую ненависть, а эта ненависть, составляющая теперь главную основу моего существованія, также какъ и любовь, требовала пищи. Такою пищей для нея могло быть только присутствіе Анельки. Наконецъ, я заключилъ изъ словъ Кромицкаго, что я безъ труда могу осуществить самое горячее мое желаніе, то-есть удалить своего врага на болѣе или менѣе долгое время. Но я не выказалъ ни малѣйшаго волненія, въ разсчетѣ, что чѣмъ медленнѣе пойдетъ дѣло, тѣмъ лучше. Пусть онъ походитъ около меня. И я отвѣтилъ:
   -- Заранѣе ничего не могу сказать тебѣ. Прежде всего, объясни мнѣ подробно состояніе твоихъ дѣлъ.
   Кромицкій заговорилъ съ горячностью, съ которой говорятъ люди когда нападутъ на свою любимую тему. Онъ останавливался каждую минуту, бралъ меня за пуговицу или припиралъ къ скалѣ, а когда ему нужно было привести какой-нибудь убѣдительный доводъ, то съ быстротой молніи всовывалъ въ глазъ монокль и смотрѣлъ мнѣ прямо въ лицо, желая знать, какое впечатлѣніе произведутъ на меня его слова. Все это, вмѣстѣ съ его деревяннымъ, скрипучимъ голосомъ, было мнѣ невыносимо, но я долженъ отдать ему справедливость, что онъ не вралъ. Я узналъ то же самое, что и изъ письма молодаго Хвастовскаго. Дѣло представлялось въ слѣдующемъ видѣ: огромные капиталы были уже вложены въ поставки, польза могла быть большая, потому что относительно нѣкоторыхъ предметовъ Кромицкій пользовался монополіей. Опасность же заключалась въ томъ, что капиталы, которые надлежало затрачивать немедленно, возвращались назадъ послѣ цѣлой канцелярской процедуры, а, во-вторыхъ, Кромицкій самъ имѣлъ дѣло съ второстепенными поставщиками, въ интересахъ которыхъ лежало доставлять матеріалы плохого качества, тогда какъ вся отвѣтственность лежала на немъ одномъ. Этотъ послѣдній пунктъ ставилъ его до нѣкоторой степени въ зависимость отъ интендантства, которое, впрочемъ, было вправѣ принимать только самый лучшій матеріалъ. Богъ знаетъ, какія опасности могли грозить Кромицкому съ этой стороны.
   Выслушавъ его длинный разсказъ, я отвѣтилъ:
   -- Милый мой, послѣ того, что ты сказалъ, ни я, ни тетка не можемъ вступить въ товарищество съ тобой.
   Лицо Кромицкаго пожелтѣло въ одну минуту.
   -- Да почему же, почему?
   -- Несмотря на всѣ предосторожности, ты можешь ввязаться въ процессъ, а мы не имѣемъ желанія фигурировать въ немъ.
   -- При такомъ воззрѣніи нельзя браться ни за какое дѣло.
   -- Намъ и нѣтъ надобности браться за что бы то ни было. Ты хотѣлъ, чтобы мы вступили съ тобой въ товарищество; а какой для этого нуженъ капиталъ?
   -- Что объ этомъ говорить!... Но еслибъ вы могли вложить хоть семьдесятъ пять тысячъ рублей...
   -- Нѣтъ, не вложимъ, и не считаемъ себя обязанными. А такъ какъ ты нашъ родственникъ, или, вѣрнѣе, сталъ нашимъ родственникомъ, то я хочу помочь тебѣ. Короче сказать, я дамъ тебѣ семьдесятъ пять тысячъ рублей подъ простой вексель.
   Кромицкій остановился и посмотрѣлъ на меня, какъ человѣкъ, только что пробужденный отъ сна. Но это продолжалось недолго. Очевидно, ему пришло въ голову, что выказать большую радость съ его стороны было бы не политично. Купеческая предусмотрительность (въ данномъ случаѣ совершенно излишняя) взяла въ немъ верхъ. Онъ пожалъ мою руку и сказалъ:
   -- Благодарю тебя. За какіе проценты?
   -- Объ этомъ мы поговоримъ дома. Теперь мнѣ пора возвратиться. Нужно переговорить съ тетушкой.
   На обратномъ пути я думалъ о томъ, не покажутся ли мои дѣйствія Кромицкому черезъ-чуръ подозрительными, не догадается ли онъ, хоть отчасти, въ чемъ дѣло? Но опасенія мои были напрасны. Мужей по большей части ослѣпляетъ не любовь къ женамъ, а любовь къ собственной особѣ. Притомъ, Кромицкій, смотря на насъ съ высоты своего купеческо-положительнаго величія, считаетъ и меня, и тетку за фантазеровъ, не имѣющихъ понятія о дѣлахъ, и, кромѣ того, насквозь пропитанными какими-то устарѣвшими предразсудками, къ числу которыхъ принадлежитъ понятіе о солидарности съ родственниками. Онъ во всѣхъ почти отношеніяхъ типъ непохожій на насъ и поэтому мы, хотя и невольно, считаемъ его чѣмъ-то вродѣ самозванца.
   Въ нашемъ садикѣ, у виллы, Анелька покупала у крестьянки ягоды. Проходя мимо, я грубо сказалъ ей:
   -- Ты не поѣдешь, потому что я не хочу этого!
   За обѣдомъ разговоръ объ этомъ несчастномъ отъѣздѣ опять возобновился. Теперь заговорилъ и Кромицкій и называлъ планъ Анельки ребячествомъ, надъ которымъ человѣкъ разумный можетъ только смѣяться. Конечно, онъ не съумѣлъ быть деликатнымъ ни по отношенію къ женѣ, ни къ пани Целинѣ, потому что его натура, вообще, не изъ деликатныхъ. Я почти все время молчалъ, какъ человѣкъ, мало интересующійся дѣломъ. Анелька,-- я видѣлъ это ясно,-- отлично понимаетъ, что Кромицкій, какъ шарманка, наигрываетъ ту пьесу, которую я приказалъ играть. Я замѣтилъ, что ей было стыдно за него и что она считала себя глубоко оскорбленной. Но сердце мое было полно гнѣва, и ея униженіе доставляло мнѣ удовольствіе.
   Но, все-таки, и я вышелъ не безъ ущерба. Я не могу успокоиться до сихъ поръ и не могу простить этого Анелькѣ. Если бы я, по дорогѣ изъ Вѣны, не составилъ плана нашего договора, еслибъ не пожертвовалъ столькими своими желаніями, страстями и надеждами, то не былъ бы такъ глубоко разочарованъ. Но несчастіе и свалилось на меня въ ту минуту, когда я, изъ любви къ ней, хотѣлъ радикально переродиться, приготовлялся подняться на высоту, на которую еще не поднимался до сихъ поръ, чтобы только быть рядомъ съ Анелькой,-- и въ это-то самое время она, безъ всякаго уважительнаго повода, безъ милосердія хотѣла меня свергнуть на самое дно отчаянія. Она даже не дала себѣ труда подумать, какъ это отзовется на мнѣ, не причинитъ ли мнѣ зла... Эти мысли отравляютъ мою радость, что Кромицкій уѣзжаетъ, а Анелька остается. Будущее принесетъ какую-нибудь развязку, но я до такой степени измученъ, что ничего не могу загадывать заранѣе. Одна развязка, и очень простая, это -- если бы я захворалъ какою-нибудь мозговою болѣзнью. Современемъ и это можетъ случиться, потому что я цѣлые дни терзаю себя, и по ночамъ пишу, такъ какъ спать не могу. При этомъ я выкуриваю множество сигаръ,-- почти до одурѣнія,-- и просиживаю, такимъ образомъ, до разсвѣта.
   

30 іюля.

   Не заглядывалъ въ свой дневникъ почти двѣ недѣли. Ѣздилъ съ Кромицкимъ по дѣламъ въ Вѣну, потомъ онъ прожилъ въ Гаштейнѣ еще три дня, а потомъ у меня такъ страшно болѣла голова, что я не могъ взяться за перо. Леченіе пани Целины кончилось съ недѣлю тому назадъ, но мы еще остаемся здѣсь, потому что въ равнинахъ стоятъ палящія жары. Выѣздъ Кромицкаго принесъ огромное облегченіе мнѣ, пани Целинѣ (не будь онъ ея зятемъ, она его выносить бы не могла), теткѣ, а, можетъ быть, и Анелькѣ. Анелька не можетъ ему простить, что онъ завлекъ меня въ свои дѣла, а онъ, не догадываясь, что между мною и его женою можетъ существовать что-нибудь другое, кромѣ обыкновенныхъ родственныхъ отношеній, не дѣлаетъ изъ своего займа никакого секрета. Анелькѣ заемъ этотъ противенъ до невозможности, но она не смѣла высказать этого Кромицкому прямо. Онъ могъ бы и тогда оставить ее у тетки, а это отняло бы у Анельки послѣднюю тѣнь заблужденія, которою она обманываетъ себя. По временамъ я думаю, что она и пани Целина, не объясняясь другъ съ другомъ, не вѣрятъ ему, послѣ продажи Глухова, ни на каплю и въ глубинѣ души считаютъ его гораздо худшимъ, чѣмъ онъ на самомъ дѣлѣ. По моему мнѣнію, Кромицкій, прежде всего, духовный парвеню, съ натурою сухой, деревянной, неспособной къ пониманію тонкихъ вещей. Въ его душѣ нѣтъ ни капли великодушія, ни благородства, ни впечатлительности, но въ обычномъ, общепринятомъ значеніи этого слова онъ, все-таки, порядочный человѣкъ. Ему въ этомъ случаѣ помогаетъ врожденный педантизмъ, который какъ-то странно соединился въ немъ съ денежнымъ неврозомъ, а его неврозъ ничто иное, какъ выродившаяся фантазія, которая нашла себѣ исходъ въ этомъ направленіи.
   Говоря вообще, онъ мнѣ такъ несказанно противенъ и ненавистенъ со своимъ моноклемъ, косыми глазами, длинными ногами и отсутствіемъ волосъ на желтомъ лицѣ, что удивляюсь, какъ я могу разсуждать о немъ объективно.
   Если онъ не потеряетъ все, то и мои деньги останутся цѣлы. Но я не скрываю, что предпочитаю, чтобъ онъ потерялъ и деньги, и разумъ, и жизнь и пропалъ бы разъ навсегда.
   Я болѣнъ. Анельку за послѣдніе дни вижу рѣдко. Отчасти меня удерживала наверху головная боль, отчасти я воздерживался встрѣчаться съ Анелькой, чтобы не выказать ей моего гнѣва и обиды. А стоило это мнѣ не дешево, потому что моимъ глазамъ она необходима, какъ дневной свѣтъ. Я писалъ уже, что, несмотря на всю непреклонность своего характера, она пуглива. Просто-на-просто она не выноситъ, чтобы кто-нибудь сердился на нее, боится этого и старается сейчасъ же прекращать всякія недоразумѣнія. Тогда она дѣлается тихою, ласковою, смотритъ въ глаза какъ ребенокъ, который боится наказанія.
   Меня это всегда волновало въ высшей степени, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и доставляло наслажденіе; я обманывалъ себя предположеніемъ, что если только раскрою свои объятія, то она падетъ въ нихъ и склонитъ голову ко мнѣ на грудь хотя бы для того, чтобы смягчить мой гнѣвъ. Я не могу освободиться отъ заблужденій подобнаго рода, и, хотя знаю, что будущее непремѣнно разсѣетъ ихъ, въ глубинѣ моего сердца таится надежда, что когда мы примиримся, то что-нибудь выйдетъ изъ этого: она сдѣлаетъ мнѣ какія-нибудь уступки и станетъ ко мнѣ ближе. Съ другой стороны, въ этомъ взаимномъ недовольствѣ я вижу какъ будто невольное признаніе, невольное согласіе Анельки на то, что я имѣю право любить ее. Если она признаетъ обиду, вытекающую изъ любви, то должна признать и самую любовь. Эти права, положимъ, неуловимы, какъ сонъ, нѣтъ у нихъ ни плоти, ни крови, но я прикрываюсь ими отъ полной апатіи, живу ими.
   

2 августа.

   Опять получилъ письмо отъ Клары. Не догадывается ли она о чемъ-нибудь? Въ ея письмѣ столько нѣжности, столько сочувствія въ ея словахъ, какъ будто ей извѣстно, до какой степени мнѣ нехорошо. Я не знаю и не хочу узнавать, любитъ ли она меня какъ сестра, или какъ-нибудь иначе, но чувствую, что любить меня сильно. Отвѣтилъ я ей такъ сердечно, какъ только съумѣеть человѣкъ несчастный въ письмѣ къ единственному сочувствующему человѣку. Клара собирается въ Берлинъ, а къ началу зимы въ Варшаву. Подговариваетъ меня, чтобъ и я пріѣхалъ въ Берлинъ, хоть на два дня. Я не поѣду, не могу оторваться отъ того, что меня мучитъ, но буду радъ видѣть ее въ Варшавѣ.
   Съ Анелькой мы говоримъ только о текущихъ дѣлахъ, чтобы не обратить вниманія старыхъ дамъ на нашъ разладъ. Когда мы остаемся одни, то молчимъ. Я видѣлъ, что она нѣсколько разъ хотѣла заговорить, но боязливость замыкала ея уста, а я могу выговаривать только одно слово: люблю, но это слово такъ слабо выражаетъ мое чувство, что его не стоитъ употреблять. Теперь къ моей любви примѣшался оттѣнокъ горечи. Меня удручаетъ мысль, что Богъ далъ ей узкое сердце, и въ этомъ-то лежитъ вся тайна ея непреклонности. Сегодня я думаю обо всемъ спокойнѣй и мало-помалу возвращаюсь къ убѣжденію, что Анелька и ко мнѣ питаетъ какое-нибудь чувство, состоящее изъ благодарности, сожалѣнія, воспоминанія о прошломъ, но въ этомъ чувствѣ нѣтъ дѣятельной силы, оно не въ состояніи ни на что рѣшиться, не въ состояніи даже признаться въ своемъ существованіи. Оно не имѣетъ уваженія къ себѣ, считаетъ себя за зло, стыдится самого себя, скрывается и въ сравненіи съ моимъ чувствомъ кажется горчичнымъ зерномъ передъ альпами, что насъ окружаютъ теперь. Отъ Анельки можно ожидать, что она скорѣе сдѣлаетъ все для ограниченія, чѣмъ для развитія своего чувства. Я отъ нея не разчитываю ничего получить, ни на что не надѣюсь, и какъ мнѣ скверно съ такимъ убѣжденіемъ!
   

4 августа.

   Одно время я питалъ въ глубинѣ сердца надежду, что Анелька, подъ вліяніемъ негодованія на мужа, придетъ во мнѣ и скажетъ: "Ты заплатилъ за меня... вотъ я!" Новое разочарованіе! Можетъ быть, такъ сдѣлали много женщинъ съ экзальтированными головками, вскормленныхъ на французскихъ романахъ, такъ поступила бы непремѣнно каждая, которая имѣла бы скрытое желаніе броситься въ объятія любовника и искала бы только приличнаго повода. Нѣтъ! Анелька не сдѣлаетъ этого, и если подобная мысль и пришла мнѣ въ голову, то только потому, что и я питался чтеніемъ тѣхъ псевдо-драмъ, какія разыгрываются въ душѣ женщинъ, кототорыя, въ сущности, насквозь пропитаны желаніемъ пустить свою честь на вѣтеръ. Анельку могло бы толкнуть въ мои объятія сердце, но не искусственная драма, не фразы, не фальшивый паѳосъ. Нечего и опасаться, что такъ будетъ.
   Великое несчастіе полюбить истинно и глубоко чужую жену, хотя бы то была жена самаго дюжиннаго и ничтожнѣйшаго человѣка,-- но верхъ несчастія -- полюбить женщину добродѣтельную. Въ монхъ отношеніяхъ къ Анелькѣ есть что-то такое, о чемъ я никогда не слыхалъ и не читалъ: это невозможность выхода и какой-нибудь развязки. Развязка -- будь это катастрофа или увѣнчаніе стремленій человѣческихъ -- все-таки, представляетъ изъ себя что-нибудь, а тутъ -- ужасный заколдованный кругъ. Если она останется такою, какою есть, а я не перестану любить, то выйдетъ только мука и мука -- и больше ничего. А я до отчаянія увѣренъ, что она выдержитъ,-- и я также.
   Ей, если у нея, дѣйствительно, малое сердце, это стоитъ недорого. Я хотѣлъ бы не разъ сбросить это ярмо, но не могу. Не разъ я повторялъ себѣ, что это нужно, не разъ я дѣлалъ усилія, какія дѣлаетъ для своего спасенія тонущій человѣкъ, не разъ мнѣ казалось, что я достигъ какихъ-то результатовъ, но достаточно было мнѣ увидать ее въ окно, обнять глазами,-- и я чувствую такое волненіе, что вся неизмѣримая глубина моего чувства открывается передо мною сразу, совершенно такъ, какъ ночью во время грозы открываются глубины черныхъ, клубящихъ тучъ.
   О, какое мученіе имѣть дѣло съ добродѣтелью неумолимой и холодной, какъ буква закона!
   Но хотя бы у Анельки вовсе не было сердца, я, все-таки, любилъ бы ее, какъ своего единственнаго ребенка, если бы онъ былъ уродомъ.
   Въ такихъ случаяхъ человѣкъ проявляетъ больше сожалѣнія и больше страдаетъ.
   

5 августа.

   Какая плохая и невѣрная мѣра -- разсудокъ, когда имъ приходится мѣрять вещи или очень большія, или геніальныя, или полныя грознаго величія. Разсудокъ, который такъ хорошо служитъ въ обыкновенныхъ условіяхъ жизни, тогда становится старымъ шутомъ, вродѣ Полонія. Мнѣ кажется, что въ одинаковой степени мѣщанская этика не можетъ служить мѣрой для великихъ страстей. Видѣть въ такомъ исключительномъ, въ такомъ всеобъемлющемъ чувствѣ, какъ мое, только нарушеніе такихъ-то и такихъ-то параграфовъ и не видѣть ничего больше, не видѣть, что это стихія, что это часть силы высшей всѣхъ мелкихъ заповѣдей, силы божественной, творческой, неизмѣримой, на которой основывается все существованіе,-- это своего рода слѣпота я ничтожество... Увы, Анелька только такъ и умѣетъ смотрѣть А мою любовь. Допускаю, что она должна притворяться и что я долженъ, все-таки, уважать ее... я, видитъ Богъ, хлопочу болѣе за нее, чѣмъ за себя, но, при самомъ объективномъ разсмотрѣніи дѣла, долженъ часто отталкивать отъ себя презрѣніе къ ней и говорить ей въ глубинѣ души: "Возьми же ты другую мѣру,-- эта не достойна тебя". Я уважилъ бы ее и чтилъ бы во сто кратъ болѣе, умѣй она смотрѣть иначе если не на наши отношенія, то хоть на любовь вообще.
   

6 августа.

   Гаштейнъ, однако, хорошо возстановляетъ людей. Сегодня я замѣтилъ, что Анелька загорѣла на здѣшнемъ горномъ воздухѣ и смотритъ здоровою. Это странно, тѣмъ болѣе, что и у нея было не мало заботъ и огорченій. Мучительно ей было недоразумѣніе съ мужемъ; гордость ея сильно пострадала потому, что онъ вошелъ со мною въ денежныя дѣла; моя любовь тоже вносить въ ея душу разладь и нарушаетъ спокойствіе. Несмотря на все это, ея нѣжное личико блещетъ здоровьемъ, щеки покрылись румянцемъ. Помню, какъ она таяла на моихъ глазахъ въ началѣ лѣта, помню, какъ у меня вставали волосы дыбомъ при мысли, что ея здоровье, а, можетъ быть, и жизнь подвергаются опасности, теперь хоть это опасеніе миновало. Если бы я зналъ, что въ будущемъ она станетъ еще меньше сожалѣть меня, еще меньше брать въ разсчетъ и меня, и мое чувство, но за то будетъ здорова, то я сказалъ бы: "пусть она не обращаетъ на меня вниманія, только была бы здорова". Въ складъ истиннаго чувства входитъ жажда счастья, но входитъ также и состраданіе, и заботливость, и великая привязанность.
   Вчера Анелька одѣлась въ одно изъ своихъ дѣвичьихъ платьевъ, я замѣтилъ это, и все наше прошлое, какъ живое, воскресло передъ моими глазами. Только Богъ одинъ знаетъ, что со мною дѣлалось.
   

7 августа.

   Гнѣвъ тетушки на Анельку давно прошелъ. Сегодня она очень сокрушалась, что Анелька скучаетъ, сидитъ постоянно дома и не видала здѣсь ничего, кромѣ дороги отъ Вильдбада до Гофгаштейна.
   -- Еслибъ ноги мои служили получше,-- сказала тетушка,-- я повсюду ходила бы съ тобой, но кто обязанъ былъ показать тебѣ здѣшнія окрестности, такъ это твой мужъ,-- онъ и такъ леталъ повсюду съ утра до вечера.
   Анелька начала увѣрять, что ей хорошо и дома и что она не имѣетъ потребности въ движеніи. Услышавъ это, я сказалъ равнодушнымъ тономъ:
   -- У меня дѣла никакого нѣтъ, хожу я много и могу сопровождать Анельку повсюду, по крайней мѣрѣ, показать ей все, что есть любопытнаго по близости.
   Немного погодя я прибавилъ еще равнодушнѣе:
   -- Я не вижу здѣсь ничего противнаго обычаямъ. На лѣчебныхъ курортахъ даже простые знакомые ходятъ гулять вмѣстѣ, не говоря уже о родственникахъ.
   Анелька ничего не отвѣчала, но старыя дамы обѣ признали резонность моего замѣчанія, тѣмъ болѣе, что оно не шло въ разрѣзъ съ истиною.
   Завтра мы должны идти вмѣстѣ на Шрекбрюке.
   

8 августа.

   Договоръ между нами совершонъ и отнынѣ для обоихъ насъ начинается новая жизнь. Все это обладаетъ не тѣми формами, какія представлялись мнѣ въ воображеніи, но мое будущее должно вмѣститься въ нихъ. Отнынѣ все будетъ ясно, опредѣленно. Новаго ничего не будетъ, разсчитывать я ни на что не могу, но за то не буду въ положеніи человѣка безъ кровли надъ головою.
   

9 августа.

   Вчера передъ вечеромъ мы были на Шрекбрюке.
   Старыя дамы проводили насъ немного, но сейчасъ же за водопадами сѣли на первую скамью, и мы одни отправились дальше. Мнѣ кажется, что мы оба понимали, что наступило время для важныхъ объясненій. Я хотѣлъ было показать Анельку нѣсколько красивыхъ мѣстъ, сообщить ихъ названія, но чувствовалъ себя не въ силахъ. Мы могли говорить только о самихъ себѣ или молчать, и долго шли мы молча, что было, между прочимъ, очень выгодно для меня. Въ это время я овладѣлъ собою, какъ могъ, подавилъ то нервное безпокойство, какое овладѣваетъ человѣкомъ передъ важными минутами жизни, и старался быть какъ можно болѣе хладнокровнымъ. Хладнокровіе ко мнѣ возвратилось настолько, по крайней мѣрѣ, что я рѣшилъ говорить о моей любви съ такимъ спокойствіемъ, такъ естественно, какъ о вещи всѣмъ извѣстной и всѣми признанной. Опытъ научилъ меня, что сношеніямъ съ женщинами мужчина можетъ придать какой угодно тонъ. А на женщину ничто такъ не вліяетъ, какъ тонъ разговора. Если мужчина дѣлаетъ свое признаніе такъ, какъ будто послѣ этого весь свѣтъ долженъ, разрушиться, то-есть съ волненіемъ, со страхомъ и убѣжденіемъ, что дѣлаетъ неслыханное дѣло, то этотъ страхъ я убѣжденіе передаются и женщинѣ. Въ противномъ случаѣ, являются и противуположные результаты: признаніе теряетъ всю силу своего характера, за то принимается легче и вызываетъ меньшее сопротивленіе.
   Наконецъ, какъ я говорилъ, мнѣ нужно было только, чтобы душа Анельки не взбунтовалась при первомъ моемъ словѣ о любви. Если дѣла примутъ такой оборотъ, какой они принимали до этого, то всякая бесѣда между нами становилась невозможной, а переговорить намъ нужно необходимо, чтобы хоть какъ-нибудь уяснить наши отношенія. Имѣя все это въ виду, я сказалъ, насколько могъ, спокойно:
   -- Ты, можетъ быть, не отдаешь себѣ отчета, Анелька, какъ ты огорчила меня своимъ намѣреніемъ уѣхать отсюда. Я знаю отлично, что соображенія, которыя ты привела, не играли здѣсь никакой роли, и что главною причиной твоего намѣренія былъ я. Объ одномъ только ты забыла, именно о томъ, что станется безъ тебя со мною. Этого ты совсѣмъ не взяла въ разсчетъ. Знаешь ли ты, что твой отъѣздъ не такъ поразилъ бы меня, какъ поразила та мысль, что ты ни на каплю не хочешь считаться со мною. Можетъ быть, ты скажешь, что хотѣла это сдѣлать для моего добра, чтобы вылечить меня. Нѣтъ! оставь меня въ покоѣ. Не лечи меня такимъ образомъ, потому что твое лѣкарство можетъ причинить мнѣ больше вреда, чѣмъ ты думаешь.
   На щекахъ Анельки въ одно мгновеніе выступили красныя пятна. Очевидно, мои слова задѣли ее за живое. Не знаю, что она отвѣтила бы сразу, еслибъ не одинъ случай, который внезапно нарушилъ теченіе ея мыслей. Изъ-за высокой травы, со стороны дороги, вдругъ поднялся одинъ изъ кретиновъ, которыхъ такъ много въ окрестностяхъ Гаштейна, съ огромною головой, со звѣрскимъ взглядомъ, и, махая руками, началъ просить милостыню. Появился онъ такъ неожиданно, что Анелька вскрикнула отъ страха. Прежде чѣмъ она пришла въ себя и отыскала мелкую монету (при мнѣ не было денегъ), прошло нѣсколько минуть. За это время впечатлѣніе, произведенное моими словами, ослабѣло настолько, что она отвѣтила мнѣ грустно, но мягко:
   -- Ты никогда не былъ такъ несправедливъ ко мнѣ, какъ теперь. Ты думаешь, что мнѣ все легко обходится, что у меня нѣтъ сердца, а мнѣ вовсе, вовсе не лучше, чѣмъ тебѣ...
   Тутъ голосъ ея оборвался, а у меня пульсъ началъ биться съ отчаянною силой. Казалось, еще одно усиліе съ моей стороны -- и я вырву изъ ея устъ открытое признаніе.
   -- Умоляю тебя всѣмъ, что дорого тебѣ,-- воскликнулъ я,-- скажи, въ чемъ дѣло?...
   -- Дѣло въ томъ, что если я несчастна, позволь мнѣ остаться чистой. Леонъ, любовь моя, умоляю тебя, сжалься надо мною. Ты не знаешь, какъ я несчастна! Я тебѣ готова всѣмъ пожертвовать, кромѣ чести. Не требуй, чтобы я отдала тебѣ эту послѣднюю соломенку спасенія... этимъ нельзя, невозможно жертвовать! О, мой Леонъ!...
   И, сложивъ руки, дрожа, она смотрѣла на меня глазами, полными слезъ. Не знаю, еслибъ я въ эту минуту прижалъ ее къ своей груди, можетъ быть, потомъ она умерла бы отъ стыда и горя, но теперь не нашла бы въ себѣ силы сопротивляться.
   Но я поступилъ какъ человѣкъ, котораго любовь заставляетъ жертвовать собою,-- я забылъ о себѣ и видѣлъ только ее. И я въ ту же минуту бросилъ ей подъ ноги мою страсть и мой эгоизмъ. Что мнѣ все это стоило въ сравненіи съ ней? Любимая женщина, которая защищается слезами, текущими изъ глубины сердца, выжатыми неподдѣльною болью,-- непобѣдима. Я взялъ руку Анельки, поцѣловалъ ее съ почтительнымъ восторгомъ и сказалъ:
   -- Будетъ, какъ ты хочешь, въ этомъ я клянусь моею любовью къ тебѣ!
   Оба мы не могли говорить дальше. Если сказать истинную правду, то въ эту минуту я казался себѣ и лучшимъ, и болѣе благороднымъ, чѣмъ когда бы то ни было. Я чувствовалъ себя какъ человѣкъ, который послѣ тяжкой болѣзни испытываетъ большую слабость, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и радостный возвратъ къ жизни. Спустя нѣсколько времени я заговорилъ, и заговорилъ спокойно и мягко, не только какъ любящій человѣкъ, но какъ ближайшій другъ, который, прежде всего, имѣетъ въ виду счастье дорогаго существа.
   -- Ты не хочешь идти по неизвѣданной дорогѣ,-- сказалъ я,-- и я не буду дѣлать усилій столкнуть тебя съ твоего пути. Ты измѣнила меня, и всѣ муки, черезъ которыя я прошелъ, переродили меня также. Благодаря тебѣ, я понялъ, что желать -- это одно, а любить -- другое. Я не обѣщаюсь перестать любить тебя, потому что не могу, и одинаково обманулъ бы и тебя, и себя, еслибъ далъ такое обѣщаніе. Въ тебѣ -- вся моя жизнь. Говорю это безъ малѣйшей экзальтаціи, какъ человѣкъ, который умѣетъ заглядывать въ себя и знаетъ хорошо, что такое заблужденіе и что правда. Но я буду любить тебя такъ, какъ будто ты умерла и какъ будто я любилъ твою душу. Согласишься ли ты на это, моя Анелька? Это любовь невыразимо печальная, но любовь ангельская. Ее ты можешь принять и отплатить мнѣ тѣмъ же. Я тебѣ отдаю всего себя и эта клятва для меня такъ же важна, какъ если бы я принесъ ее передъ алтаремъ. Я никогда не женюсь на другой женщинѣ, буду жить только для тебя и моя душа будетъ твоею. И ты люби меня также, какъ будто я умеръ. Больше я тебя не прошу ни о чемъ, но въ этомъ мнѣ не отказывай, потому что здѣсь нѣтъ никакого грѣха. Если ты сомнѣваешься, то спроси хоть на исповѣди. Вѣдь, ты читала Данта? Вспомни, что онъ былъ женатъ, любилъ Беатриче такою же любовью, какую я требую отъ тебя, высказывалъ эту любовь во всеуслышаніе, и, однако, церковь признаетъ его поэму чуть не за святую. Если у тебя въ душѣ живетъ такое же чувство ко мнѣ, то дай мнѣ свою руку и пусть отнынѣ между нами царствуетъ вѣчное согласіе.
   Анелька помолчала немного и подала мнѣ свою руку.
   -- Такую пріязнь,-- сказала она,-- я всегда питала къ тебѣ и отдаю ее тебѣ отъ всей души и отъ всего сердца.
   Выраженіе "пріязнь" больно кольнуло меня. Для меня этого было мало, мало и для такой минуты. Но я промолчалъ. "Слово "любовь" ее еще устрашаетъ,-- подумалъ я,-- она должна привыкнуть къ нему. Дѣло, впрочемъ, въ самой вещи, а не въ названіи; не стоитъ изъ-за слова нарушать то согласіе и то счастье, которое, наконецъ, мы извлекли изъ массы недоразумѣній, горечи и муки. Оба мы и такъ измучены; намъ обоимъ такъ нуженъ отдыхъ, что для него можно кое-чѣмъ поступиться".
   Эта тѣнь вскорѣ исчезла при свѣтѣ мысли, что Анелька принадлежитъ мнѣ, что она -- моя вѣрная духовная жена. Я Богъ знаетъ что отдалъ бы, еслибъ могъ спросить ее прямо: "моя ли ты?" -- и услышать утвердительный отвѣтъ. И я спрашивалъ бы сто разъ въ день и никогда вдоволь не наслушался бы ея отвѣта, но въ эту минуту боялся напугать ее. Я, умѣющій все понять, не долженъ ли былъ сообразить, что есть слова, которыя объясняютъ сущность всѣми признаннаго явленія и которыя съ трудомъ исходятъ изъ устъ женщины, и еще такой женщины, какъ Анелька? Вѣдь, все, что она говорила, было признаніемъ, вѣдь, согласилась же она, чтобы наши души принадлежали другъ другу,-- чего я могъ желать больше?
   Дойдя до Шрекбрюке, мы возвратились домой. По дорогѣ мы осматривались въ нашемъ новомъ положеніи такъ, какъ люди осматриваются въ новомъ домѣ, и пробовали приспособиться къ нему. Не обошлось безъ нѣкоторыхъ усилій, которыя до нѣкоторой степени связывали нашу свободу. Но меня и это утѣшало, мнѣ все казалось, что такъ бываетъ въ первые часы послѣ вѣнца, когда новобрачные чувствуютъ себя связанными на вѣки, но еще не привыкли другъ въ другу. Однако, я много говорилъ съ Анелькой о насъ обоихъ, объяснялъ ей всю чистоту и святость такого союза, какимъ долженъ быть нашъ, старался вдохновить ее увѣренностью и спокойствіемъ. Она слушала меня съ яснымъ лицомъ и чуть не каждую минуту обращала ко мнѣ свои прелестные глаза. Солнце уже зашло, Альпы покрылись своимъ обычнымъ вечернимъ багрянцемъ.
   Я подалъ Анелькѣ руку, и мы пошли рядомъ. Вдругъ я замѣтилъ, что она задерживаетъ шаги, точно боится идти, поблѣднѣла, какъ полотно. Продолжалось это съ минуту, но я испугался ужасно и началъ разспрашивать Анельку, что съ ней такое?
   Анелька сначала не хотѣла говорить, но когда я началъ настаивать, то призналась, что ей пришелъ на память несчастный идіотъ и что она боялась, какъ бы онъ опять не попался ей на встрѣчу.
   -- Сама не знаю, почему,-- сказала она,-- но онъ произвелъ на меня ужасное впечатлѣніе... мнѣ стыдно признаться, что у меня такіе плохіе нервы. Я не могу забыть о немъ и ни за что не хотѣла бы повстрѣчаться еще разъ.
   Я успокоивалъ ее, говорилъ, что при мнѣ ей не грозитъ ни малѣйшая опасность. Она, противъ воли, все еще безпокойно посматривала на стороны дороги, но вскорѣ нашъ разговоръ изгладилъ это отвратительное впечатлѣніе. Когда мы подходили къ водопадамъ, уже стемнѣло, но вечеръ былъ изумительно теплый. На площади передъ Штраубингеромъ густая толпа публики слушала какихъ-то бродячихъ арфистокъ. Не знаю почему, это горное ущелье производило на меня впечатлѣніе Италіи. Припомнилъ я, какъ когда-то расхаживалъ по вечерамъ по Монте-Пинчіо въ Римѣ и мечталъ о счастьи имѣть рядомъ съ собой Анельку. Теперь я чувствую, какъ ея рука опирается на мою руку, чувствую ея душу рядомъ съ своею душой.
   Мы вошли въ ворота нашей виллы въ спокойствіи, полномъ тихой, безмятежной радости.
   

10 августа.

   Сегодня цѣлый день думалъ о словахъ Анельки, которыя она сказала мнѣ по дорогѣ къ Шрекбрюке. Меня въ особенности поразило одно восклицаніе, вырвавшееся изъ ея устъ: "Ты не знаешь, какъ я несчастна!" Сколько въ этомъ крикѣ было глубокой боли, какое невольное признаніе звучало въ немъ, что она мужа не любитъ, не можетъ любить и что, наконецъ, ея сердце, вопреки всѣмъ усиліямъ воли, принадлежитъ мнѣ. Если это такъ, то она была такъ же несчастна, какъ и я. Я говорю "была" потому, что ея горести прекратились, сегодня она можетъ сказать себѣ: "я буду вѣрна ему и останусь чистой", а остальное -- предоставить волѣ Божіей.
   

11 августа.

   Пришло мнѣ въ голову, что я не имѣлъ права требовать и ожидать отъ нея, чтобы она пожертвовала мнѣ всѣмъ. Это неправда, мто для любви жертвуютъ всѣмъ. Еслибъ, напримѣръ, у меня случилось какое-нибудь столкновеніе съ Кромицкимъ и еслибъ Анелька, во имя нашей любви, приказала бы мнѣ на колѣняхъ просить у него прощенія, то я не сдѣлалъ бы этого. Я дѣлаю нелѣпое и фантастическое предположеніе, но при одной мысли объ этомъ вся моя кровь бросается въ голову. Нѣтъ, Анелька, ты права: есть вещи, которыми никто не можетъ и не имѣетъ права жертвовать даже ради любви.
   

12 августа.

   Сегодня утромъ были на Виндишгрецхёе. Пѣшкомъ идти туда три четверти часа, поэтому я добылъ для Анельки лошадь и повелъ ее подъ уздцы. Садясь на лошадь, Анелька оперлась на мое плечо и во мнѣ мгновенно воскресъ старый человѣкъ Желая уничтожить его въ себѣ, я долженъ былъ бы убить свое тѣло, быть не человѣкомъ, а только духомъ. Я обязался держать свои страсти и свои порывы на привязи -- и держу, но не обязывался не имѣть ихъ вовсе, такъ же, какъ не могъ бы обязываться, что не стану дышать. Если бы прикосновеніе руки Анельки заставляло меня вздрагивать не болѣе, чѣмъ прикосновеніе кусочка дерева, то это былъ бы знакъ, что я не люблю ее, и тогда всѣ обязательства были бы не нужны. Говоря Анелькѣ, что подъ ея вліяніемъ я переродился, я не хотѣлъ лгать, но не ясно очертилъ то, что со мною стало. На самомъ дѣлѣ, я только овладѣлъ самимъ собою. Я отрекся отъ цѣльнаго счастья, чтобы получить хоть половину. Я предпочиталъ владѣть Анелькой хоть такимъ образомъ, чѣмъ не обладать вовсе, и я думаю, что каждый, кто знаетъ, что значитъ любить женщину, легко пойметъ меня. Если страсти, какъ говорятъ поэты, можно сравнить съ псами, то я этихъ псовъ связалъ и буду морить голодомъ, но не въ моей силѣ запретить имъ дергать свои цѣпи и выть.
   Я знаю хорошо, что обѣщалъ, и сдержу свое слово, потому что долженъ сдержать. Непреклонность Анельки исключаетъ всякую возможность проявленія моей злой или доброй воли. Для меня въ качествѣ тормаза достаточно и одного опасенія, чтобы у меня на отняли и того, что дали недавно. Теперь я даже преувеличиваю свою осторожность, чтобы не спугнуть той птицы, которая для меня носить имя духовной любви, а для нея -- пріязни. Помню я это выраженіе: оно, какъ маленькій уколъ, сначала не больно, а потомъ начинаетъ саднить. Сначала оно казалось мнѣ незначительнымъ, а теперь представляется заранѣе обдуманнымъ и полнымъ грознаго предостереженія. Какая это странная особенность у женщинъ: страхъ назвать сущность вещи по имени! Я, вѣдь, ясно сказалъ Анелькѣ, о чемъ я прошу ее, она поняла тоже ясно, но назвала это чувство пріязнью, какъ будто бы въ данномъ случаѣ хотѣла заслониться и отъ меня, и отъ себя, и отъ Бога.
   Съ другой стороны, правда и то, что чувство, настолько оторванное отъ реальной почвы, можно окрестить какимъ-угодно именемъ. Сколько горечи и грусти въ этой мысли! Эта предусмотрительность, свойственная безукоризненно чистымъ женщинамъ? происходитъ, несомнѣнно, изъ ихъ страшной стыдливости, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, не позволяетъ имъ быть великодушными. Я могъ бы придти къ Анелькѣ и сказать ей: "Будь что будетъ, я для тебя отрекся отъ половины моего существа, а ты отмѣриваешь мнѣ каждое слово; развѣ такъ можно?" И въ глубинѣ своей души я говорю ей это укоризненнымъ голосомъ. Любовь трудно понимать безъ великодушія, безъ непреоборимаго желанія принести что-нибудь въ жертву любимому существу.
   Сегодня на Виндишгрецхёе мы разговаривали, какъ два человѣка близкихъ, дружныхъ, но такъ же точно могли разговаривать два близкихъ родственника. Если бы мы совершили эту прогулку до нашего договора на Шрекбрюке, то я попытался бы поцѣловать руку Анельки, хоть на минуту заключить ее въ свои объятія, но теперь шелъ спокойно, смотря ей прямо въ глаза, какъ человѣкъ, который не боится каждой строгой мины. Даже болѣе, я не говорилъ почти ничего о нашей духовной любви. Отчасти я воздерживался съ намѣреніемъ, думая, что такимъ образомъ я болѣе закрѣплю за собою ея довѣріе. Но сквозь это молчаніе я говорилъ ей глазами: "Ты не ошибешься во мнѣ,-- лучше я воспользуюсь не всѣми предоставленными мнѣ правами, чѣмъ нарушу нашъ договоръ".
   Все-таки, человѣкъ чувствуетъ себя немного обиженнымъ, если его жертву принимаютъ не съ такимъ чистосердечіемъ и беззавѣтностью, съ какою онъ приноситъ ее. Такъ и хотѣлось бы сказать любимому существу: "теперь я жду отъ тебя такой же платы".
   Я и говорилъ, но напрасно.
   Что выйдетъ изъ этого? Одно разочарованіе для меня. Я думалъ, что разъ такое условіе заключено, то въ предѣлахъ его я могу быть свободенъ, какъ птица, могу повторять слово "люблю" съ утра до вечера и съ утра до вечера буду его слышать, что я вознагражу себя за всѣ муки, за все долгое время неподдѣльныхъ страданій, что буду царемъ въ своемъ царствѣ, а теперь дѣла складываются такъ, что мой кругозоръ все больше и больше съуживается, а въ душѣ возникаетъ сомнѣніе, выражающееся въ вопросѣ: что же ты выгадалъ?
   Но я стараюсь оттолкнуть его. Нѣтъ! кое-что я, все-таки, пріобрѣлъ. Пріобрѣлъ право любоваться ея счастливымъ, сіяющимъ лицомъ, ея улыбкой, пріобрѣлъ то, что ея ясные глаза смѣло могутъ смотрѣть въ мои глаза. Если мнѣ до сихъ поръ тѣсно и неловко въ этомъ новомъ домѣ, то только потому, что я не умѣю еще жить въ немъ, какъ слѣдуетъ.
   Наконецъ, прежде я былъ безъ кровли надъ головой, и если знаю въ точности, что пріобрѣлъ, то знаю отлично, что ничего не могъ потерять. Объ этомъ никогда не нужно забывать.
   

14 августа.

   Тетушка начинаетъ поговаривать о возвращеніи домой. Ей съ каждымъ днемъ становится все болѣе и болѣе скучно по Плошовѣ. Я спрашивалъ Анельку, охотно ли она возвратится. Говоритъ, что да... и мнѣ самому захотѣлось поскорѣй уѣхать отсюда. Я всегда основывалъ какія-то странныя и необъяснимыя надежды на перемѣнѣ мѣста. Теперь я болѣе ни на что не разсчитываю, но съ Плошовымъ соединено столько хорошихъ воспоминаній, что я съ радостью вновь увижу его.
   

16 августа.

   Дни мои начинаютъ течь однообразно. Я думаю и отдыхаю. Думы мои бываютъ часто грустны, по временамъ не лишены горечи, но душа моя была ужь такъ измучена, что я наслаждаюсь этимъ, хотя и условнымъ спокойствіемъ. Благодаря ему, я теперь чувствую, насколько мнѣ стало лучше въ сравненіи съ тѣмъ, что было прежде. Теперь мы много времени проводимъ съ Анелькой вмѣстѣ, читаемъ и разговариваемъ о прочитанномъ. Все, что я говорю, служитъ только опредѣленіемъ любви, ея дальнѣйшимъ развитіемъ, все относится къ ней. Но, странное дѣло, я замѣтилъ, что мы никогда не говоримъ о ней прямо, словно женскій страхъ называть вещи по именамъ сообщился и мнѣ. Объяснить себѣ причину этого явленія я не умѣю, но оно меня пугаетъ, по временамъ даже сильно пугаетъ, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, радуетъ, ибо я вижу, что Анелька довольна этимъ, и -- что еще больше -- чувствую, что любить меня за это. Желая еще болѣе скрѣпить нашу духовную связь, я началъ говорить съ ней о себѣ; я думалъ, что послѣ нашего договора я не долженъ имѣть отъ ней никакихъ тайнъ. Умолчалъ я только о такихъ дѣлахъ, которыя могли оскорбить деликатность чувства и чистоту ея мысли, но пробовалъ ознакомить ее съ моею внутреннею драмой, вытекающею изъ скептицизма и отсутствія какой бы то ни было жизненной опоры. Я сказалъ ей открыто, что у меня на свѣтѣ нѣтъ ничего, кромѣ нея, описалъ, что творилось со мной послѣ ея замужства, черезъ какія перемѣны проводилъ мой умъ и мое сердце со времени возвращенія въ Плошовъ, и описывалъ тѣмъ съ большею охотой, что подъ видомъ моей исторіи я высказывалъ ей признаніе, что все это значило одно: я люблю тебя и любилъ всегда больше всего на свѣтѣ. Ее обманула форма моихъ признаній, она выслушивала ихъ, какъ будто рѣчь шла совсѣмъ о другомъ, выслушивала съ волненіемъ, сочувствіемъ, а, можетъ быть, и съ безсознательнымъ наслажденіемъ. Я видѣлъ, какъ глаза ея не разъ наполнялись слезами, какъ волновалась грудь, какъ все ея духовное существо шло ко мнѣ на встрѣчу съ распростертыми объятіями, точно хотѣло сказать мнѣ: "поди сюда, и ты имѣешь право на частицу счастья!" И я отвѣчалъ ей. глазами: "я самъ ничего не говорю тебѣ и только разсчитываю на твое великодушіе".
   Дѣлалъ я свои признанія еще и для того, чтобы водворить между нами этотъ обычай, чтобы вселить въ Анельку понятіе, что между нами такъ и должно быть. Я хотѣлъ ее принудить до нѣкоторой степени отплатить мнѣ взаимностью, разсказать, что дѣлалось за то же время и въ ея головѣ и сердцѣ, но не могъ добиться этого. Пробовалъ разспрашивать, но слова выходили изъ ея устъ съ такимъ трудомъ, что я прекратилъ свои разспросы. Желая быть откровенною, она должна была бы объяснить, какія чувства питала ко мнѣ и каковы были ея отношенія къ мужу. А я не хотѣлъ принуждать ее,-- этого не дозволяли, во-первыхъ, ея стыдливость, во-вторыхъ, ея воззрѣнія на обязательства брака. Я понимаю эти вещи отлично, но не могу отдѣлаться отъ непріятнаго чувства. Мой пессимизмъ говоритъ мнѣ: "Всѣ издержки падаютъ только на одного тебя; ты даешь ей все, а взамѣнъ не получаешь почти ничего; ты заблуждаешься, что ея душа принадлежитъ тебѣ, а душа эта для тебя замкнута, что же ты выгадалъ?"
   Я признаю резонность замѣчаній этого голоса и разчитываю только на будущее.
   

17 августа.

   Часто мнѣ припоминаются слова Мицкевича: "увы, я увидалъ только половину спасенія". Но если бы въ этомъ полу спасеніи не было и тѣхъ недочетовъ, которые замѣчаются въ немъ, то и тогда я не дошелъ бы до полнаго спокойствія. Это было бы возможно только въ томъ случаѣ, если бы я не желалъ ничего большаго, то-есть если бы пересталъ любить. На меня все чаще и чаще находятъ минуты апатіи, когда я повторяю себѣ, что попалъ въ новый заколдованный кругъ. Мои невыносимыя муки до нѣкоторой степени смягчались -- это правда. Но боль только уменьшилась, а не прошла совсѣмъ. Когда арабъ, измученный жаждой въ пустынѣ, вмѣсто воды, набираетъ въ ротъ камешковъ, онъ не утоляетъ жажды, а только обманываетъ ее на время. Вопросъ, не обманываю ли и я себя? Во мнѣ снова два человѣка: зритель и актеръ, снова первый начинаетъ критиковать другаго и часто насмѣхается надъ нимъ. Плошовскій -- скептикъ, тотъ Плошовскій, у котораго нѣтъ полной и непоколебимой вѣры въ существованіе души -- кажется мнѣ смѣшнымъ. Что такое наши отношенія? Порою я вижу въ нихъ только искусственный плодъ моей больной экзальтаціи. Теперь-то я уже несомнѣнно похожъ на птицу, которая волочитъ одно крыло по землѣ. Я обрекъ на параличъ половину своего существа, живу только половиною жизни и приказываю себѣ любить только половиною любви. Напрасное приказаніе!
   Отдѣлить желаніе отъ любви и такъ же невозможно, какъ отдѣлить мышленіе отъ существованія. Я могу мыслить только какъ человѣкъ, и только какъ человѣкъ могу любить. Даже религіозныя чувства, самыя идеальныя изъ всѣхъ, выражаются словами, колѣнопреклоненіями, прикосновеніями къ священнымъ предметамъ, а я хотѣлъ, чтобы любовь къ женщинѣ отреклась отъ всякаго воплощенія, всякой связи съ землей и существовала на землѣ въ неземной формѣ!
   Что такое любовь?-- желаніе и стремленіе. Что я усиливался отнять у нея?-- желаніе и стремленіе. Точно также я могъ придти къ Анелькѣ и сказать ей: "Въ силу того, что я люблю тебя больше всего на свѣтѣ, обѣщаюсь, что не буду любить тебя".
   Во всемъ этомъ кроется какая-то огромная ошибка. Вѣдь, я, дѣйствительно, былъ похожъ на заблудившагося въ пустынѣ,-- что же удивительнаго, что моимъ глазамъ представлялась фатаморгана?
   

18 августа.

   Вчера меня мучили и удручали разныя мысли. Я не могъ спать, и, чтобы не раздражать себя еще больше, пересталъ спускаться въ глубины пессимизма, началъ думать объ Анелькѣ и представлять ее себѣ. Это всегда приноситъ мнѣ облегченіе. Напряженное воображеніе рисуетъ мнѣ Анельку какъ живую, такъ, что мнѣ хочется разговаривать съ ней. Вспомнилъ я тотъ балъ, на которомъ я увидалъ ее въ первый разъ въ костюмѣ взрослой дѣвушки. Въ моей памяти возсталъ такъ ясно милый образъ, какъ будто это было вчера. Я помню ея бѣлое платье, украшенное фіалками, обнаженныя плечи, личико свѣжее, какъ весеннее утро, оригинальное смѣлымъ рисункомъ бровей и необыкновенною длиною рѣсницъ. Мнѣ кажется, что я еще слышу ея вопросъ: "Ты не узнаешь меня, Леонъ?" Въ то время я писалъ, что ея лицо производило на меня впечатлѣніе музыки, переведенной на языкъ человѣческаго лица. Въ ней одновременно были и прелесть дѣвочки, и очаровательность женщины. Никогда никакая женщина не привлекала меня къ себѣ такъ сильно, и нужно было совмѣстное воздѣйствіе отдаленія, семейной катастрофы и такой Цирцеи, какъ Лаура, чтобы я позволилъ отнять у себя мою суженую, почти мою нареченную.
   Никто въ свѣтѣ лучше меня не понимаетъ, что слова: "твои чары тяготѣютъ надо мной",-- могутъ быть не теоретическою фразой, а тяжелою дѣйствительностью. Ея чары тяготѣютъ надо мной. Я ее не только люблю, но и страстно жажду обладать ею; она болѣе чѣмъ осуществляетъ мой идеалъ женской прелести и очарованія, она притягиваетъ меня къ себѣ съ такою необъяснимою силой, съ какою магнитъ притягиваетъ желѣзо. Иначе и быть не можетъ: вѣдь, это та же самая Анелька, она ни въ чемъ не измѣнилась. То же самое лицо дѣвочки съ прелестью женщины, тотъ же самый взглядъ, тѣ же самыя рѣсницы, брови, уста, тотъ же стройный станъ. Теперь къ ней прибавилась еще одна прелесть -- потеряннаго рая.
   Но за то какая огромная пропасть между нашими прежними отношеніями и теперешними! Когда я припоминаю ту, прежнюю Анельку, которая ждала, какъ спасенія, чтобы я сказалъ ей:"будь моею",-- мнѣ почти не хочется вѣрить, что это время было когда-то. Думая объ этомъ, я испытываю такое чувство, какое испытываетъ разорившійся магнатъ, который во время своего блеска разбрасывалъ деньги во всѣ стороны, дивилъ свѣтъ своею щедростью, и которому теперь пришлось жить милостыней.
   Сегодня ночью, когда я думалъ, объ Анелькѣ и всматривался въ нее духовными очами, мнѣ пришло въ голову, что у меня нѣтъ ея портрета, и меня вдругъ охватило непреодолимое желаніе имѣть ея изображеніе. Я схватился за эту мысль обѣими руками и она меня тамъ обрадовала, что сонъ какъ рукой сняло. "Я буду обладать тобою,-- говорилъ я,-- буду имѣть возможность придти къ тебѣ, цѣловать твои руки, глаза, губы, и ты не оттолкнешь меня отъ себя". И я началъ думать, какъ осуществить это. Не могъ же я придти къ Анелькѣ и сказать ей: "Прикажи написать свой портретъ, а я заплачу за него",-- но съ теткой я дѣлалъ всегда все, что хотѣлъ, и вотъ ее подговорить, чтобы она высказала желаніе имѣть портретъ Анельки. Въ Плошовѣ находится цѣлая галлерея фамильныхъ портретовъ,-- гордость тетушки и мое отчаяніе (потому что нѣкоторые изъ нихъ ужасны),-- а тетушка всѣми силами старается пополнять ее. Принимая въ соображеніе ея глубокую привязанность къ Анелькѣ, я былъ увѣренъ, что она придетъ въ восторгъ при первомъ моемъ словѣ о портретѣ. Чтобы привести дѣло къ благополучному концу, достаточно было пятиминутнаго разговора. Я былъ въ этомъ твердо увѣренъ и началъ придумывать, кому бы заказать портретъ. Увы, я никоимъ образомъ не могу уговорить моихъ дамъ ѣхать въ Парижъ, гдѣ мнѣ предстоялъ бы широкій выборъ между точностью и объективностью Бонната, смѣлымъ размахомъ Каролю са Дюрана и мягкостью Шаплэна. Закрывъ глаза, я представлялъ себѣ, какъ каждый справился бы съ своею задачей, но что пользы понапрасну думать о томъ, чего нельзя осуществить? Я предвидѣлъ, что тетушка захочетъ, чтобы портретъ съ Анельки писалъ польскій художникъ. Что-жь, я ничего не имѣю противъ этого; на выставкахъ въ Варшавѣ и въ Краковѣ мнѣ пришлось видѣть нѣсколько портретовъ, нисколько не уступавшихъ заграничнымъ. Меня устрашала только проволочка. Я обладаю чисто-женскою особенностью: чего я захочу сегодня, мнѣ непремѣнно подавай завтра. А такъ какъ мы были въ Германіи, около Мюнхена и Вѣны, то я началъ перебирать нѣмецкихъ художниковъ и, наконецъ, выловилъ два имени: Лейбахъ и Анджели. Я видѣлъ великолѣпные портреты Лембаха (впрочемъ, только мужскіе), но меня злила его самоувѣренность и быстрота, которую я, влюбленный во французское художество, разрѣшалъ только французамъ. Женскія лица Анджели также не вполнѣ удовлетворяли меня, но, какъ бы то.ни было, за нимъ нельзя было не признать деликатности кисти, что непремѣнно требовалось для портрета Анельки. Притомъ, для Лембаха нужно уклоняться въ сторону, а Анджели былъ на дорогѣ,-- подробность, о которой стыдно говорить человѣку, не желающему прослыть за филистера. Но въ этомъ случаѣ вопросъ о времени представлялся мнѣ очень важнымъ. "Мертвые ѣдутъ быстро",-- говорить поэтъ, но влюбленные еще быстрѣе. Наконецъ, я и такъ выбралъ бы Анджели, и поэтому окончательно остановилъ свой выборъ на немъ. Вообще я не люблю портретовъ въ бальныхъ костюмахъ, но Анельку рѣшилъ нарядить въ бѣлое платье съ фіалками. Я хочу, смотря на нее, заблуждаться, что это моя прежняя Анелька. Пусть мнѣ ничто не напоминаетъ пани Кромицкую. Притомъ, это платье дорого мнѣ, какъ воспоминаніе.
   Я не могъ дождаться конца ночи,-- такъ мнѣ хотѣлось приступить къ дѣлу. Планъ мой немного измѣнился. Если тетка будетъ настаивать на польскомъ художникѣ, я скажу, что хочу подарить ей портретъ на именины, которыя приходятся въ концѣ октября. При такихъ условіяхъ и Анелька не можетъ отказаться. Само собою разумѣется, другой экземпляръ я закажу для себя.
   Я почти совсѣмъ не спалъ, но засчитываю эту ночь въ число хорошихъ, потому что все время мое было занято. Задремалъ только въ пять часовъ, но въ восемь былъ уже на ногахъ. Пошелъ къ Штаубингеру, послалъ оттуда телеграмму въ бюро Кюнстлергауэа съ запросомъ, въ Вѣнѣ ли Анджели, затѣмъ возвратился домой, засталъ всѣхъ за чаемъ и прямо приступилъ къ дѣлу.
   -- Анелька,-- сказалъ я,-- я долженъ покаяться тебѣ: сегодня ночью, вмѣсто того, чтобы спать, я распоряжался твоею судьбой, а теперь прошу тебя подчиниться моимъ распоряженіямъ.
   Анелька испуганно посмотрѣла на меня. Можетъ быть, ей въ голову пришло, что я потерялъ разсудокъ или приступаю къ какой-нибудь отчаянной откровенности въ присутствіи старыхъ данъ, но лицо мое было спокойно, почти равнодушно, и она спросила:
   -- Какъ же ты распорядился мною?
   Я обратился къ теткѣ.
   -- Мнѣ хотѣлось сдѣлать сюрпризъ, но я вижу, что тайны скрыть нельзя и поэтому скажу вамъ прямо, какой подарокъ придумалъ вамъ на именины.
   Тутъ я разсказалъ все въ подробности. Лучшаго подарка я не могъ сдѣлать тетушкѣ (мой портретъ, и очень хорошій, у нея уже былъ) и она осыпала меня благодарностями. Я замѣтилъ, что и Анелька обрадовалась, а мнѣ этого только и нужно было. Сейчасъ же мы начали обдумывать, когда и кто будетъ писать портретъ, какъ Анелькѣ лучше одѣться и т. д. Женщины чрезвычайно интересуются подобными вещами. Отвѣты на всѣ вопросы у меня были готовы; кромѣ того, я замѣтилъ, что подъ видомъ портрета могу получить еще что-то.
   -- Времени это займетъ немного,-- сказалъ я.-- Телеграмма съ запросомъ объ Анджели уже отправлена, и я не думаю, чтобы наше возвращеніе въ Плошовъ такимъ образомъ оттянулось надолго. Анелька дастъ четыре или пять сеансовъ, а такъ какъ мы и безъ того должны были посовѣтоваться въ Вѣнѣ съ Нотнагелемъ, то одно на одно и выйдетъ. Платье можно нарисовать послѣ, по модели, а для лица пяти сеансовъ достаточно. Нужно только заранѣе послать фотографію Анельки, напримѣръ, ту, которая у тетушки Целины, и прядь волосъ. Прядь волосъ я прошу у тебя, Анелька, сейчасъ. Прежде, чѣмъ мы пріѣдемъ, Анджели сдѣлаетъ общій абрисъ, подмалюетъ, а потомъ ему останется только заканчивать.
   Все могло быть и такъ, какъ я говорилъ, но прося прядь волосъ, я разсчитывалъ на то, что ни одна изъ моихъ собесѣдницъ въ достаточной степени не знакома съ процедурой рисованія портретовъ. Эту прядь я выпрашивалъ для себя, не для Анджели, которому она могла быть нужна только въ томъ случаѣ, еслибъ онъ рисовалъ портретъ съ фотографіи. Но я представилъ дѣло такъ, какъ будто бы отъ одного локона зависѣла судьба портрета.
   Черезъ два часа послѣ завтрака я получилъ отвѣть на мою телеграмму: Анджели былъ въ Вѣнѣ, гдѣ оканчивалъ портретъ княгини Н. Я тотчасъ же написалъ ему, приложилъ фотографію, взятую у пани Целины, потомъ, увидавъ Анельку въ саду, сошелъ къ ней.
   -- А твои волосы?-- спросилъ я.-- Письмо нужно посылать во второмъ часу.
   Она побѣжала къ себѣ и черезъ минуту воротилась съ прядью волосъ. Когда я бралъ ихъ, у меня слегка дрогнула рука, но я смотрѣлъ Анелькѣ прямо въ глаза и спрашивалъ ее своимъ взглядомъ:
   -- Развѣ ты не догадываешься, что эти волосы я прошу для себя, что они будутъ самою драгоцѣннѣйшею вещью изъ всего, чѣмъ я обладаю?
   Анелька не сказала ничего, но опустила рѣсницы и покраснѣла, какъ дѣвушка при первомъ признаніи въ любви. Она угадала... Да, за одно прикосновеніе устами къ ея устамъ стоитъ отдать всю жизнь. Любовь къ ней порою возростаетъ во мнѣ до такой степени, что переходитъ въ боль.
   Теперь у меня частица ея самой. Я, скептикъ, я, который въ каждую минуту анализирую и вижу себя насквозь, пускаюсь на хитрости, приличныя только гётевскому Зибелю.
   Но я говорю себѣ: въ самомъ худшемъ случаѣ я сантименталенъ и смѣшонъ. Кто знаетъ, не во сто ли разъ глупѣе, смѣшнѣе и ничтожнѣе во мнѣ тотъ другой, не сантиментальный человѣкъ, который все разбираетъ и доводитъ до сознанія? Анализировать -- это то же самое, что ощипывать цвѣтокъ. Анализъ портить красоту жизни, а, значитъ, и счастья, то-есть того, что единственно имѣетъ значеніе.
   

22 августа.

   Леченіе пани Целины окончилось, но мы ждали нѣсколько недѣль, пока жары въ равнинахъ кончатся, и дождались ужасной погоды. Теперь опять ожидаемъ перваго погожаго дня, чтобы выѣхать въ Вѣну. Вотъ ужь три дня здѣсь царствуетъ египетская тьма. Тучи, которыя за недѣлю передъ тѣмъ скоплялись на вершинахъ, осыпая ихъ снѣгомъ, сползли съ своихъ высокихъ гнѣздъ, спустились на Гаштейнъ и покрыли своею тяжелою пеленой всю долину. Мы живемъ въ такой мглѣ, что въ полдень трудно отыскать дорогу отъ нашей виллы до Штраубингера. Все точно флеромъ покрыто -- дома и деревья, горы и водопады. Контуры растопились и расползлись въ одномъ бѣловатомъ, густомъ туманѣ, который тяжелымъ гнетомъ ложился на все, даже на душу человѣческую. Съ двухъ часовъ мы зажигаемъ лампы. Мои барыни привели себя въ походное положеніе. Мы выѣхали бы, несмотря на непогоду, если бы горные ручьи не разбушевались и не попортили дорогу въ одномъ мѣстѣ, за Гофгаштейномъ. Къ пани Целинѣ возвратился ея старый мигрень; тетушка получила отъ старика Хвастовскаго извѣстіе, что хлѣбъ спалили жары, вслѣдствіе чего она ходитъ по столовой большими шагами и ругаетъ Хвастовскаго на всѣ манеры. Анелька сегодня съ утра кажется нездоровой. Она призналась намъ, что ночью ей приснился тотъ кретинъ, котораго мы видѣли по дорогѣ въ Шрекбрюке, и страшно испугалъ ее. Странное дѣло, какое впечатлѣніе произвелъ на нее этотъ бѣднякъ. Я старался ободрить ее веселою болтовней, что мнѣ до нѣкоторой степени удалось, да и вообще со времени нашего договора Анелька гораздо покойнѣе, веселѣе, счастливѣе.
   Видя это, я не имѣю отваги даже роптать, хотя мнѣ часто приходитъ въ голову, что наша связь заключается въ отсутствіи всякой связи. Заключая договоръ, я зналъ хорошо, чего хотѣлъ и въ какія формы выльются наши чувства, а теперь эти формы расплываются, становятся все болѣе неуловимыми и неопредѣленными, какъ будто ихъ покрываетъ та мгла, которая завладѣла всѣмъ Гаштейномъ. Я постоянно чувствую, что Анелька не признаетъ моихъ правъ, и не смѣю напомнить о нихъ. Не смѣю, можетъ быть, потому, что всякая борьба утомляетъ, тѣмъ болѣе борьба за дорогое существо, а я велъ эту борьбу полгода, не завоевалъ почти ничего, и истощился до такой степени, что теперь предпочитаю хоть какой-нибудь покой прежнимъ безплоднымъ усиліямъ.
   А, можетъ быть, существуетъ и другой поводъ. Хотя положеніе вещей не соотвѣтствуетъ моимъ ожиданіямъ, но за то оно привязываетъ ко мнѣ Анельку. Ей кажется, что я люблю ее теперь болѣе благородною любовью... вотъ она и цѣнитъ меня (не смѣю сказать любитъ) за это больше. Несмотря на полное отсутствіе внѣшнихъ проявленій, и чувствую, что это такъ. Это придаетъ мнѣ силы и я говорю самому себѣ: "Чувство ея все ростетъ... сдерживай себя, жди, и, можетъ быть, дождешься времени, когда оно переростетъ силу ея сопротивленія".
   Люди вообще, а женщины въ особенности, думаютъ, что такъ называемая платоническая любовь есть особый родъ любви, очень рѣдкій и необычайно благородный. Это простое смѣшеніе понятій. Могутъ существовать платоническія отношенія, но платоническая любовь такая же безсмыслица, какъ, напримѣръ, несвѣтящійся свѣтъ. Даже любовь въ умершимъ слагается изъ тоски какъ по ихъ душѣ, такъ и по ихъ земной оболочкѣ. Между живыми людьми платоническія отношенія возможны только при полномъ отреченіи отъ всей своей сущности. Я не лгалъ, когда говорилъ Анелькѣ: "Я буду тебя любить, какъ будто ты умерла". Но отреченіе не исключаетъ надежды. Несмотря на всѣ разочарованія, на результатъ опыта, что всякая надежда обманчива, въ глубинѣ моего сердца и я питаю надежду, что теперешнія наши отношенія -- только этапъ на пути нашей любви. Я могу сто разъ на день повторять себѣ: "заблужденіе! заблужденіе!" -- но не съумѣю освободиться отъ надежды, пока не освобожусь отъ своихъ стремленій. Эти вещи неотдѣлимы другъ отъ друга. Я согласился на такой договоръ, потому что предпочиталъ его отсутствію договора, но, помимо всей искренности, почти невольно считаю его за свою игру, за свою дипломатію, цѣлью которой служитъ цѣлое, не половинное счастье.
   Но что меня приводитъ въ изумленіе и огорчаетъ, чего я попросту не понимаю, такъ это того, что я и здѣсь побить. Побѣды мои лежать во мглѣ будущаго (и то онѣ похожи на свѣтъ отдаленнаго маяка или на блуждающій огонекъ), а въ настоящее время я, со всею моею ловкостью, со всѣмъ знаніемъ жизни, человѣческихъ чувствъ, ихъ дипломатіи, разбитъ существомъ, безконечно менѣе опытнымъ, менѣе прозорливымъ, менѣе разсчитывающимъ каждый шагъ, не обладающимъ никакою жизненною тактикой. Я оказался побитымъ,-- нечего тутъ разсуждать! Что такое наши теперешнія отношенія? Отношенія любящихъ другъ друга родственниковъ, то, чего она хотѣла и чего я не хотѣлъ. Прежде я плылъ по бурному морю, постоянно терпѣлъ крушенія, но, по крайней мѣрѣ, самъ управлялъ своею ладьей. Теперь Анелька управляетъ обѣими, мы плывемъ спокойнѣе, ровнѣе, только я чувствую, что плыву туда, куда не желаю приплыть. Теперь я понимаю, для чего она, едва лишь я упомянулъ о любви Данта къ Беатриче, протянула мнѣ обѣ руки: для того, чтобы вести меня. Развѣ она лучше и глубже меня можетъ разсчитать все?
   Нѣтъ, я не знаю существа, менѣе способнаго къ какимъ-нибудь разсчетамъ, значитъ, не могу и допустить этого, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, не могу освободиться отъ мысли, граничащей съ чѣмъ-то мистическимъ: мнѣ кажется, будто кто-то другой разсчитываетъ за нее. Все, что окружаетъ меня, тоже какъ-то странно. Странно и то, что я дозволяю себя ограничивать, что самъ я выдумалъ положеніе, такъ противное моей природѣ, моимъ воззрѣніямъ, самымъ горячимъ моимъ стремленіямъ. Если бы кто-нибудь, до моего знакомства съ Анелькой, сказалъ мнѣ, что современемъ у меня явятся подобныя мысли, то я счелъ бы его за сумасшедшаго и въ теченіе цѣлаго мѣсяца смѣялся бы и надъ лжепророкомъ, и надъ самимъ собою. Я -- въ платонической связи! Еще и теперь мнѣ хочется хохотать и издѣваться надъ самимъ собою. А нужда заставила...
   

23 августа.

   Завтра мы уѣзжаемъ. Небо проясняется, вѣтеръ дуетъ съ запада, все предвѣщаетъ хорошую погоду. Мгла свернулась въ длинные, бѣлесоватые валы, которые вытянулись по бокамъ горъ и медленно спускаются внизъ. Ходили мы съ Анелькой на Кейзервегъ. Утромъ мнѣ пришелъ въ голову вопросъ, что бы случилось, если бы положеніе, въ которомъ мы живемъ, перестало удовлетворять саму Анельку? Я не имѣю права переступить границу и боюсь. а ну какъ она думаетъ то же самое? Ея врожденная стыдливость и несмѣлость образуютъ и такъ непреоборимыя преграды, а если бы еще, вдобавокъ, она думала, что нашъ договоръ обязываетъ и ее такъ же, какъ меня, то мы не объяснились бы никогда и страдали бы совершенно напрасно.
   Но, вдумавшись глубже, я понялъ всю неосновательность подобныхъ опасеній. Она, которой даже платоническая связь кажется черезъ-чуръ обширною, которая -- не знаю, сознательно или безсознательно -- стѣсняетъ ея границы и не дозволяетъ мнѣ того, что принадлежитъ мнѣ, она, добровольно, первая рѣшится предоставить мнѣ большія права?
   А, все-таки, человѣческая душа, посади ее хоть въ адъ, будетъ жить надеждой. Несмотря на очевидную невозможность, я рѣшилъ обезопасить себя на всякій случай и сказать Анелькѣ, что договоръ нашъ обязываетъ только меня, а все остальное зависитъ ютъ ея благорасположенія.
   Я хотѣлъ ей сказать еще много другихъ вещей, а именно, что юо мной поступаютъ несправедливо, что душа моя требуетъ услышать изъ ея устъ слово "люблю", да не одинъ разъ, а слышать его часто, каждый день, что этимъ только я могу жить и держаться на высотѣ. Но Анелька въ это утро была такъ весела, такъ свободно и сердечно обращалась со мной, что у меня не хватило духа смутить ея безмятежность. Вчера я не могъ понять, почему это существо, полное такой простоты, завладѣло мной и побѣждаетъ даже на тѣхъ поляхъ, на которыхъ я, по всѣмъ соображеніямъ, долженъ бы быть побѣдителемъ. Теперь это мнѣ ясно, теперь у меня готовъ простой, хотя и невыразимо грустный отвѣтъ: потому что я люблю ее больше, чѣмъ она меня.
   Я зналъ человѣка, у котораго была поговорка: "что обо мнѣ думать!" Не было бы ничего страннаго, еслибъ и я сталъ повторять эту поговорку. По временамъ меня мучаетъ желаніе высказать то, что палить мои уста, какъ раскаленный уголь, но сообразишь, что это можетъ спугнуть улыбку Анельки, смутить ея веселое расположеніе,-- и молчишь. И сколько разъ такъ случалось!
   То, что я люблю ее больше, чѣмъ она меня, приходило мнѣ въ голову сто разъ, но о нашихъ отношеніяхъ сегодня я думаю такъ, завтра иначе, блуждаю, теряюсь, противорѣчу самъ себѣ, каждую вещь вижу то въ томъ, то въ иномъ свѣтѣ. Разъ мнѣ кажется, что она и меня не очень любитъ и вообще не очень сильно способна любить, въ другой не только думаю, но и чувствую, что это одно изъ самыхъ глубокихъ и наиболѣе любящихъ сердецъ, какія я встрѣчалъ на свѣтѣ. Доказательства у меня есть какъ для того, такъ и для этого. Иногда я говорю себѣ такъ: если бы, напримѣръ, ея любовь ко мнѣ увеличилась втрое, вчетверо, вдесятеро, -- не наступила ли бы минута, когда она стала бы сильнѣе ея сопротивленія? Да! Значитъ, это только вопросъ объема чувства? Нѣтъ! потому что еслибъ ея чувство было ничтожно или еслибъ его совсѣмъ не существовало, то она не страдала бы такъ, а я видѣлъ ее почти такою же несчастною, какъ я самъ. На всѣ мои умствованія, направленныя противъ нея, одинъ только отвѣтъ: видѣлъ!
   Сегодня изъ ея устъ вышло замѣчаніе, которое я запомнилъ, потому что оно являлось также и отвѣтомъ на мои сомнѣнія. Ничего подобнаго она не сказала бы, еслибъ я прямо говорилъ о нашей любви. Но я говорилъ вообще, какъ говорю теперь обыкновенно. Я доказывалъ, что въ природѣ чувства лежитъ дѣятельное начало, что чувство -- это сила передовая, что оно всегда безусловно исполняетъ какой-нибудь актъ воли. Анелька выслушала и сказала:
   -- Или страдаетъ.
   Да, понятно, или страдаетъ... Анелька двумя словами замкнула мнѣ уста и наполнила мое сердце уваженіемъ къ ней. Въ такія минуты я бываю и счастливъ, и несчастливъ,-- мнѣ снова представляется, что она меня такъ же любитъ, какъ и я ее, только все дѣло въ томъ, что хочетъ остаться чистой передъ Богомъ, людьми и собою. А я этого храма не разрушу.
   Въ концѣ-концовъ, анализъ ея сердца и чувствъ не приводитъ меня ни въ какому положительному рѣшенію. Я все стою на распутьи. Къ моимъ "не знаю", религіознымъ, философскимъ, общественнымъ, прибавляется еще одно, личное, для меня во сто разъ болѣе важное, потому что я понимаю отлично, что съ такимъ "не знаю" можно и шею сломать.
   Я самъ ковалъ цѣпь, которая приковываетъ меня къ Анелыкѣ, да такъ приковываетъ, что и думать нельзя, чтобы она когда-нибудь порвалась. Люблю ее я съ отчаяніемъ... вопросъ, не болѣзненно ли, вмѣстѣ съ тѣмъ? Еслибъ я былъ моложе, здоровѣе душой и тѣломъ, менѣе свихнутъ, болѣе нормаленъ, то, можетъ быть, и вырвался бы,-- по крайней мѣрѣ, въ виду полной увѣренности? что никогда ничего не достигну, употребляя грубое выраженіе? ничего не добьюсь, что ея объятія никогда не раскроются для меня; можетъ быть, я постарался бы хоть рвануть свои оковы. Но теперь я и усилій даже не сдѣлаю. Люблю ее такъ, какъ человѣкъ съ больными нервами, близкій къ маніи, или какъ любятъ старики, которые если разъ прицѣпятся къ любви, такъ и держатся за нее всѣми силами. Вѣдь, для нихъ любовь становится вопросомъ жизни. Точно такъ же держатся за вѣтку люди, висящія надъ пропастью.
   Одно это и выросло изъ моей жизни, и разрослось ненатурально. Такое явленіе вполнѣ понятно и будетъ повторяться тѣмъ чаще, чѣмъ на свѣтѣ будетъ больше людей, подобныхъ мнѣ, то-есть изъ анализировавшихся скептиковъ и истериковъ, въ чьихъ душахъ великое ничто, а въ крови великій неврозъ. Подобный новѣйшій продуктъ подходящей къ концу эпохи можетъ совсѣмъ не любить, можетъ отождествлять любовь съ развратомъ, но когда въ какомъ-нибудь чувствѣ совокупятся всѣ его жизненныя силы, когда оно сольется съ его неврозомъ, то овладѣетъ имъ вполнѣ и станетъ такимъ же упорнымъ, какими бываютъ только болѣзни. Психологія этого, можетъ быть, не понимаетъ, а романисты, занимающіеся анализомъ души новаго человѣка, не понимаютъ навѣрное.
   

Вѣка, 26 августа.

   Сегодня пріѣхали въ Вѣну. По дорогѣ слышалъ разговоръ между Анелькой и пани Целиной и записываю его въ виду особаго впечатлѣнія, которое онъ произвелъ на Анельку. Въ вагонѣ, кромѣ насъ четверыхъ, никого не было; мы разговаривали о портретѣ Анельки, именно о томъ, что придется отказаться отъ бѣлаго платья, иначе это потребуетъ иного времени. Вдругъ пани Целина (она отлично помнитъ всякія даты и вѣчно ихъ цитируетъ) обратилась къ Анелькѣ:
   -- Сегодня ровно два мѣсяца, какъ твой мужъ пріѣхалъ въ Плошовъ.
   -- Кажется,-- отвѣтила Анелька и вдругъ покраснѣла такъ сильно, что, желая скрыть свой румянецъ, встала и начала снимать дорожную сумку съ вагонной сѣтки. Когда она сѣла, румянецъ ея исчезъ, за то на лицѣ виднѣлось выраженіе ужаснаго отвращенія. Старыя дамы не замѣтили этого, потому что заспорили о днѣ пріѣзда Кромицкаго, но я и замѣтилъ, и понялъ, что въ этотъ самый день Анелька должна была выносить его ласки, поцѣлуи,-- понялъ,-- и иною овладѣло чувство бѣшенства, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, и стыдъ за ея румянецъ. Въ моей любви много великихъ терній, но не мало мелкихъ и скверныхъ. До словъ пани Целины я былъ почти счастливъ, обманывалъ себя, что мы съ Анелькой новобрачные и совершаемъ свою свадебную поѣздку. Теперь это отрадное заблужденіе сразу исчезло. Я чувствовалъ гнѣвъ на Анельку и мое обращеніе съ ней совершенно измѣнилось. Она тотчасъ же замѣтила это, и въ Вѣнѣ, когда мы остались съ нею наединѣ въ вокзалѣ, спросила меня:
   -- Ты на меня сердишься за что-то?
   -- Нѣтъ, но я люблю тебя!-- рѣзко отвѣтилъ я.
   Это снова опечалило ее. Можетъ быть, она подумала про себя, что мнѣ надоѣли наши ясныя отношенія и что я опять дѣлаюсь прежнимъ Леономъ. А я былъ золъ вдвойнѣ,-- мнѣ пришло въ голову, что мое раздвоеніе и мое самосознаніе не могутъ мнѣ помочь овладѣть собою передъ какимъ-нибудь однимъ непріятнымъ впечатлѣніемъ. Его могуть изгладить только слѣдующія впечатлѣнія, а моя философія тутъ не причемъ.
   Сейчасъ же по пріѣздѣ отправился къ Анджели, но, прежде чѣмъ поспѣлъ къ нему, пробило шесть часовъ и его мастерскую я засталъ запертою. Анелька до завтра отдохнетъ, тогда я поѣду вмѣстѣ съ нею. Раздумалъ. Не хочу портрета въ бѣломъ платьѣ. Положимъ, не будетъ ни обнаженной шеи, ни плечъ, но за то Анелька будетъ такою, какою бываетъ всегда,-- какою я люблю ее больше всего.
   Вечеромъ насъ навѣстилъ докторъ Хвастовскій. Здоровъ и бодръ, какъ всегда.
   

26 августа.

   Видѣлъ прескверный сонъ. Начинаю имъ описаніе нынѣшняго дня. Хотя самый сонъ глупъ, но я убѣжденъ, что здоровому человѣку не могутъ сниться подобные сны. Безсонница меня мучила давно, но вчера, едва я закрылъ глаза, какъ впалъ въ какое-то оцѣпенѣніе. Въ которомъ часу приснился мнѣ этотъ вздоръ, не знаю, но, кажется, передъ утромъ, потому что было уже свѣтло, когда я открылъ глаза, а сновидѣніе длилось не долго. Я видѣлъ массу жуковъ, выползавшихъ изъ всѣхъ щелей. Вотъ они начали взбираться вверхъ по стѣнѣ, громадные, какъ коробки отъ спичекъ. Странное дѣло, насколько реальны подобные сны: я ясно слышалъ шелестъ бумажныхъ обой подъ ихъ лапками. Поднялъ я глаза и въ углу подъ потолкомъ увидалъ еще цѣлыя полчища жуковъ, только другаго сорта, еще большихъ, бѣлыхъ съ черными пятнами. У иныхъ я различалъ брюшко съ двумя рядами ногъ, которыя издали напоминали ребра. Во снѣ все это мнѣ казалось естественнымъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, противнымъ. Я былъ полонъ отвращенія, но не боялся и не удивлялся. Только проснувшись, когда я началъ мыслить сознательно, отвращеніе это стало несноснымъ и перешло въ какой-то удивительный страхъ, въ страхъ смерти. Въ первый разъ я испытывалъ подобное чувство, а самая боязнь смерти формулировалась такъ: "кто знаетъ, какія отвратительныя насѣкомыя могутъ существовать въ мрачныхъ областяхъ, по другую сторону жизни?" Позже я вспомнилъ, что такихъ огромныхъ, бѣлыхъ съ чернымъ, жуковъ я видѣлъ въ какомъ-то музеѣ, но сначала они казались мнѣ чѣмъ-то небывалымъ, принадлежащимъ къ загробному ужасу. Я вскочилъ, поднялъ штору и успокоился совершенно. На улицѣ было движеніе, собаки тащили телѣжки съ зеленью, прислуга шла на рынокъ, рабочіе на фабрики. Видъ нормальной человѣческой жизни лучшее лѣкарство отъ фантасмогорій подобнаго рода. Теперь я чувствую огромную потребность въ свѣтѣ и жизни,-- новое доказательство, что не особенно здоровъ. Моя трагедія точитъ меня извнутри, какъ червь. Что я нахожу у себя въ бородѣ и въ головѣ сѣдые волосы,-- это въ порядкѣ, вещей, но лицо мое, въ особенности по утрамъ, принимаетъ восковой тонъ, руки стали прозрачными. Я не худѣю, скорѣе -- наоборотъ, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, сознаю свою анемію, точно такъ же, какъ сознаю свое психическое состояніе, и чувствую, что жизненныя мои силы подходятъ къ концу, что дѣло идетъ къ чему-то плохому.
   Съ ума я не сойду никогда. Я рѣшительно не могу себѣ представить, что можетъ наступить время, когда я перестану контролировать себя. Наконецъ, одинъ знаменитый врачъ, и, что еще болѣе, умный человѣкъ при этомъ,-- сказалъ мнѣ, что при извѣстномъ состояніи развитія самосознанія сумасшествіе невозможно. Мнѣ кажется, что онъ писалъ даже объ этомъ. Но и не сходя съ ума, я могу захворать какою-нибудь страшною нервною болѣзнью, а такъ какъ я знаю, что это такое, то, по совѣсти, предпочиталъ бы другую, какую угодно, болѣзнь.
   Говоря вообще, я не вѣрю врачамъ, въ особенности такимъ, которые вѣрятъ въ медицину, но, можетъ быть, мнѣ придется съ кѣмъ-нибудь посовѣтоваться, тѣмъ болѣе, что и тетушка настаиваетъ на этомъ. Я знаю только одно вѣрное лѣкарство: если бы Кромицкій умеръ и я женился бы на Анелькѣ, то былъ бы здоровъ; еслибъ она пришла и сказала мнѣ:"я принадлежу тебѣ безраздѣльно",-- я также выздоровѣлъ бы. Болѣзни, порожденныя нервами, нервами же надо и лечить.
   Но Анелька не захочетъ быть моимъ врачемъ, хотя бы вопросъ шелъ о моей жизни.
   Былъ съ нею и съ теткой у Анджели. Сегодня происходилъ первый сеансъ. Какъ я былъ правъ, утверждая, что она одна изъ самыхъ прелестныхъ женщинъ, какихъ я встрѣчалъ въ жизни, потому что въ ея красотѣ нѣтъ ничего дюжиннаго! Анджели всматривался въ нее съ такимъ удовольствіемъ, будто глядѣлъ на высокое и благородное произведеніе искусства. Онъ пришелъ въ прекрасное расположеніе, рисовалъ съ жаромъ и вовсе не скрывалъ передъ нами причинъ своего удовольствія.
   -- Въ моей практикѣ,-- говорилъ онъ,-- такая модель -- рѣдкость. Когда я вижу передъ собою что-нибудь подобное, то и работаю иначе... Что за лицо! что за выраженіе!
   А выраженіе было менѣе восхитительно, чѣмъ обыкновенно, потому что это боязливое существо чувствовало себя неловко, конфузилось, съ трудомъ сохраняло натуральную позу. Но Анджели понялъ это.
   -- На слѣдующій сеансъ будетъ легче,-- говорилъ онъ,-- съ этимъ, какъ и со всѣмъ другимъ, нужно освоиться.
   И онъ, почти не переставая, восклицалъ:
   -- Вотъ это такъ портретъ будетъ!
   Онъ также съ удовольствіемъ глядѣлъ на тетку. Черты ея лица благородны, полны характера, энергіи и, вмѣстѣ съ тѣнь, какой-то странной порывистости. Обращеніе ея съ Анджели въ своемъ родѣ тоже ни съ чѣмъ несравнимо. Въ немъ проглядываетъ какая-то наивная безцеремонность grande dame, никогда не забывающей требованій хорошаго тона, но не обращающей ни на кого особеннаго вниманія. Анджели, человѣкъ, привыкшій къ поклоненію, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, очень умный, сразу понялъ, въ чемъ дѣло, и я видѣлъ, что это его забавляло.
   Я согласился на черное шелковое платье, впрочемъ, черезъ-чуръ роскошное. Вообще, фигура Анельки въ немъ очень хорошо выдѣляется... Не могу я ни писать, ни думать объ этомъ спокойно. Анджели, обращаясь къ Анелькѣ, употребилъ слово "mademoiselle". Какъ бы ни была совершенна женщина, натура у нея, все-таки, женская. Я замѣтилъ, что моей безцѣнной крошкѣ это было пріятно, а еще большее удовольствіе замѣтилъ на ея лицѣ, когда Анджели (я поправилъ его) отвѣтилъ:
   -- Но я и всегда буду ошибаться. Глядя на madame, нельзя не ошибиться...
   Дѣйствительно, съ румянцемъ, вспыхнувшимъ на ея щекахъ, она была такъ прелестна, что я опять припомнилъ стихи своей поэмы:
   
   "Дивлюсь я только, что цвѣты
   Не выростають подъ стопами
   Такой небесной красоты..."
   
   По дорогѣ домой, когда мы немного отстали отъ тетки, я шепнулъ Анелькѣ на ухо:
   -- Анелька, ты не знаешь, ты даже не отдаешь себѣ отчета, какъ ты прелестна!
   Она не отвѣтила ничего, только опустила рѣсницы, какъ всегда при подобныхъ случаяхъ, однако, потомъ, въ теченіе цѣлаго дня, я замѣтилъ въ ней оттѣнокъ легкаго кокетства. Она чувствовала, что я любуюсь ею всею душой, и была мнѣ признательна за это.
   А я не только любовался ею, но говорилъ самому себѣ, скорѣе кричалъ, пожалуй:
   -- Пусть дьяволъ возьметъ всѣ договоры! Люблю ее безъ ограниченій и предостереженій!
   Вечеромъ были на Fliegende Holländer Вагнера. Я слушалъ съ пятое на десятое; вѣрнѣе сказать, слушалъ только чувствомъ, понималъ только при помощи своей любви.
   Задавалъ я вопросъ Вагнеру: "Какое ты на нее производишь впечатлѣніе? Проникаетъ ли твоя музыка въ нее, приводитъ ли къ любви, переноситъ ли ее въ тотъ міръ, гдѣ любовь высочайшее право?" Только это и интересовало меня.
   Женщины не умѣютъ любить такъ безраздѣльно. Онѣ оставляютъ всегда какую-нибудь часть души для себя, для свѣта и его впечатлѣній.
   

27 августа.

   Тетушка объявила о своемъ намѣреніи уѣхать. Ей нужно въ Плошовъ, она говоритъ, что ея присутствіе здѣсь не необходимо; наоборотъ даже, что если она уѣдетъ, то мы не будемъ стѣсняться ею и останемся настолько, насколько это нужно для портрета. Мы немного поспорили, на томъ основаніи, что человѣкъ въ лѣтахъ не можетъ одинъ пускаться въ болѣе или менѣе длинныя путешествія. Я считалъ своею обязанностью,-- хотя это стоило мнѣ не дешево,-- сказать теткѣ, что если она непремѣнно хочетъ уѣхать, то я ее буду сопровождать. Признаюсь, отвѣта ея я ожидалъ съ нѣкоторымъ внутреннимъ трепетомъ. На счастье, добрая старушка отвѣтила сейчасъ же:
   -- И не думай объ этомъ. Когда Целина будетъ слаба или утомлена, кто проводитъ Анельку къ живописцу? Одной ей, вѣдь, нельзя же идти.
   Она погрозила Анелькѣ и прибавила съ улыбкой на устахъ, но съ нахмуренными бровями:
   -- Тѣмъ болѣе, что этотъ живописецъ смотритъ на нее больше, чѣмъ нужно, а она видитъ это и рада. Ого, ее надо знать!
   -- Да, вѣдь, онъ ужь не молодой,-- засмѣялась Анелька, цѣлуя тетушкину руку.
   -- Охъ ты, тихоня! Не молодой, да комплименты говоритъ. Леонъ, смотри за ними за обоими.
   Я съ наслажденіемъ отказался отъ поѣздки въ Плошовъ въ виду резоновъ, представленныхъ тетушкой. Пани Целина начала уговаривать тетку взять съ собою, по крайней мѣрѣ, горничную, которая была съ нами въ Гаштейнѣ. Тетушка противилась сначала, но, наконецъ, уступила, когда Анелька сказала, что обойдется отлично и при помощи прислуги отеля.
   Сейчасъ же появились чемоданы. Тетушка все любитъ дѣлать скоро и хочетъ ѣхать завтра утромъ. За обѣдомъ я поддразнивалъ ее, утверждалъ, что она предпочитаетъ намъ своихъ скаковыхъ лошадей и поэтому такъ спѣшитъ къ нимъ. Тетушка сказала было: "Ахъ, какъ это не остроумно! Сиди смирно!" -- но черезъ минуту забылась и начала съ собой громкую бесѣду о табунѣ.
   Сеансъ сегодня продолжался очень долго. Анелька позировала лучше. Лицо уже подмалевано.
   

28 августа.

   Тетушка выѣхала изъ Вѣны съ утреннимъ поѣздомъ. На сеансѣ мы были вмѣстѣ съ пани Целиной, которая не могла удержать крика негодованія при видѣ едва подмалеваннаго лица Анельки. Она не имѣетъ ни малѣйшаго понятія о живописи и всѣхъ фазахъ, черезъ которыя долженъ проходить портретъ, и думаетъ, что лицо такъ и останется, то-есть безобразнымъ и ни на что непохожимъ. Я долженъ былъ успокоивать ее, потомъ Анджели догадался также, въ чемъ дѣло, и, смѣясь, началъ увѣрять, что она видитъ только куколку, изъ которой образуется прелестная бабочка.
   Въ концѣ-концовъ, онъ сказалъ:
   -- Я думаю, что это будетъ одинъ изъ лучшихъ моихъ портретовъ; я давно не писалъ такъ con amore.
   Если бы только его слова оправдались!
   Послѣ сеанса я пошелъ за билетами въ оперу, возвратился домой, нашелъ Анельку одну -- и вдругъ искушеніе охватило меня, какъ ураганъ. Я подумалъ, что если бы она хотѣла пасть въ мои объятія, то минута теперь представлялась подходящая. При этой мысли я почувствовалъ, что блѣднѣю, что пульсъ мой забился съ отчаянною силой, что мнѣ не хватаетъ воздуха для дыханія. Въ комнатѣ царилъ полумракъ, гардины были на половину опущены. Я употреблялъ нечеловѣческія усилія, чтобы одолѣть ту непреоборимую силу, которая влекла меня къ Анелькѣ. Мнѣ казалось, что ной жаръ охватываетъ и ее, и такія же самыя мысли волнуютъ и ея душу. Мнѣ никто бы не помѣшалъ схватить ее, прижать къ груди, осыпать поцѣлуями ея глаза, губы. Какой-то голосъ нашептывалъ мнѣ въ уши: "потомъ хоть погибнуть!" А она сразу замѣтила мое состояніе, въ глазахъ ея мелькнулъ страхъ, но тот часъ же она оправилась и торопливо сказала:
   -- Ты долженъ быть моимъ защитникомъ до возвращенія мамы. Прежде я боялась тебя, но теперь такъ вѣрю тебѣ, мнѣ такъ хорошо съ тобой...
   Я припалъ къ ея рукѣ и проговорилъ сдавленнымъ голосомъ:
   -- Если бы ты знала, если бы знала, что со мной творится!
   Анелька грустно и сочувственно отвѣтила:
   -- Я знаю... и тѣмъ ты лучше, тѣмъ благороднѣе.
   Еще немного я боролся съ собой; наконецъ, она обезоружила меня. Я не посмѣлъ.
   За то въ теченіе всего остатка дня Анелька старалась вознаградить меня за это. Никогда въ ея взорѣ я не читалъ столько привязанности, никогда она не была такъ нѣжна со мной. Можетъ быть, это лучшая изъ дорогъ, которыя лежатъ передо мною? Можетъ быть, такимъ образомъ чувство сильнѣе наполнитъ сердце Анельки и скоро побѣдитъ ее? Не знаю и теряю голову...
   А съ другой стороны, идя по такой дорогѣ, я, ради любви, на каждомъ шагу жертвую самою любовью.
   

29 августа.

   Произошло нѣчто странное и устрашающее. Во время сеанса Анелька позировала самымъ спокойнѣйшимъ образомъ и вдругъ затряслась, лицо ея вспыхнуло румянцемъ, а потомъ сразу поблѣднѣло, какъ полотно. Мы съ Анджели оба страшно перепугались. Онъ прервалъ работу и предложилъ ей отдохнуть, я подалъ ей воды. Анелька хотѣла было позировать дальше, но я видѣлъ, что она только принуждаетъ себя, что внутри ея кроется какая-то тревога. Можетъ быть, она утомилась. День былъ страшно душный, отъ накаленныхъ стѣнъ вѣяло жаромъ. Я проводилъ ее домой, но по дорогѣ къ ней не вернулось прежняго веселаго расположенія. Во время обѣда это повторилось еще разъ. Мы съ пани Целиной начали разспрашивать ее, что съ нею? Увѣряетъ, что ничего. На мой вопросъ, не пригласить ли доктора, отвѣчала съ несвойственною живостью и, какъ будто съ раздраженіемъ, что въ докторѣ ни мало не нуждается и чувствуетъ себя превосходно. Но лицо ея блѣдно, черныя брови то и дѣло хмурятся, въ глазахъ появляется оттѣнокъ суровости. Сегодня она была ко мнѣ равнодушна,-- не такъ, какъ вчера,-- и по временамъ, казалось, избѣгала моего взгляда. Не понимаю, что это такое. Страшно безпокоюсь. Опять не буду спать, а если и засну, то чувствую, что увижу сонъ, вродѣ того, о которомъ писалъ недавно.
   

30 августа.

   Вокругъ меня творится что-то непонятное. Въ полдень я хотѣлъ было предложить Анелькѣ отправиться на сеансъ,-- оказалось, ни ея, ни пани Целины нѣтъ дома. Прислуга говоритъ, что два часа тому назадъ она велѣла привезти себѣ карету и уѣхала въ городъ. Я немного удивился, но рѣшилъ ждать. Дѣйствительно, черезъ полчаса онѣ пріѣхали, но Анелька проскользнула мимо, молча подала мнѣ руку и ушла въ свою комнату. Но я, все-таки, успѣлъ замѣтить, что лицо ея было взволновано. Я думалъ, что она пошла только переодѣться, но пани Целина разрѣшила мои ожиданія:
   -- Милый Леонъ, будь добръ, сходи къ Анджели и извинись за Анельку, что она сегодня не можетъ быть. Анелька такъ разнервничалась, что никакимъ образомъ не могла бы позировать.
   -- Что съ ней?-- спросилъ я съ величайшимъ безпокойствомъ.
   Пани Целина поколебалась съ минуту, наконецъ, отвѣтила:
   -- Не знаю; повезла я ее къ доктору, но доктора не застали. Я оставила ему карточку, просила пріѣхать въ отель... А вообще... не знаю...
   Больше ничего я и не могъ узнать. Взялъ пролетку и поѣхалъ къ Анджели. Когда я говорилъ ему, что Анелька не пріѣдетъ, мнѣ показалось, что онъ посмотрѣлъ на меня съ недовѣріемъ, что при моемъ растерянномъ видѣ было вполнѣ естественно. Но мнѣ пришло въ голову: "а ну, какъ онъ подозрѣваетъ, что мы раздумали и хотимъ отдѣлаться отъ портрета? Онъ насъ не знаетъ и можетъ подумать, что причина моего замѣшательства -- просто денежныя затрудненія". Желая заранѣе устранить подобныя подозрѣнія, я рѣшилъ заплатить впередъ. Анджели при первомъ словѣ о деньгахъ началъ энергически защищаться и заявилъ, что платы не приметъ раньше окончанія портрета, но я сказалъ, что являюсь только хранителемъ оставленной тетушкой суммы, и такъ какъ мнѣ, можетъ быть, придется очень скоро уѣхать изъ Вѣны, то я желаю освободиться отъ излишней тягости. Послѣ долгаго спора кончилось по-моему. Мы условились отложить сеансъ до завтра, въ случаѣ же нездоровья пани Кромицкой, я обязанъ предупредить Анджели въ десять часовъ утра.
   Возвратившись въ отель, я прошелъ прямо къ дамамъ. Анелька была у себя въ комнатѣ; пани Целина сказала, что докторъ только что уѣхалъ, но не сказалъ ничего положительнаго,-- предписалъ лишь спокойствіе. Не знаю почему, мнѣ казалось, что я снова вижу на ея лицѣ какую-то нерѣшительность. Можетъ быть, это было только весьма легко объяснимое безпокойство: вѣдь, и я его ощущаю.
   Я пошелъ въ свой номеръ и началъ осыпать себя горькими упреками, что нашъ союзъ, эта внутренняя борьба, которая совершается и въ Анелькѣ, это отгадываніе моей любви и моихъ страданій, не можетъ не дѣйствовать губительно на ея здоровье. Думая объ этомъ, я испытывалъ чувство, которое словами можно было бы выразить такъ: "лучше бы ты пропалъ, чѣмъ она должна хворать".
   Я думалъ съ такимъ страхомъ, сойдетъ или не сойдетъ Анелька къ обѣду, какъ будто отъ этого Богъ знаетъ что зависѣло. Къ счастью, она сошла, но держала себя, все-таки, странно. Прежде всего смѣшалась при видѣ меня, потомъ усиливалась быть такою же, какъ всегда, но это ей не удавалось. Вообще она производила на меня впечатлѣніе человѣка, скрывающаго ужасную тайну.
   Ломаю себѣ голову: не получила ли она какихъ-нибудь непріятныхъ извѣстій отъ Кромицкаго? А если такъ, то что это за извѣстія? Можетъ быть, мои деньги въ опасности? Ну ихъ къ чорту! Все, что у меня есть, не стоитъ двухъ минутъ тревоги Анельки.
   Завтра я все это долженъ выяснить. Я почти увѣренъ, что тутъ кроются какіе-нибудь моральные поводы и все стоитъ въ связи съ Кромицкимъ. Что онъ могъ тамъ новаго настряпать? Вѣдь, не продалъ же онъ другой Глуховъ, по той простой причинѣ, что его не имѣется.
   

5 сентября, Берлинъ.

   Я въ Берлинѣ, потому что, убѣжавъ изъ Вѣны, долженъ былъ куда-нибудь дѣваться. Въ Плошовъ нельзя,-- туда она ѣдетъ.
   Я былъ такъ увѣренъ, что меня никакая человѣческая сила не оторветъ отъ нея, что самая мысль о разрушеніи нашего союза казалась мнѣ дикою. А вотъ оказывается, что ничего нельзя предвидѣть, потому что я уѣхалъ, и все кончено. Я въ Берлинѣ. Мнѣ кажется, что въ моей головѣ маховое колесо какой-то машины. Такъ все вертится, что даже больно становится, но съ ума я не сошелъ. Все знаю, все помню. Мой докторъ былъ правъ: съ ума сходятъ только слабыя головы. Со мною этого случиться не могло еще и потому, что это было бы баснословнымъ счастьемъ.
   

6 сентября.

   Однако, по временамъ я думаю, что мой мозгъ можетъ выкипѣть. То, что порядочная женщина, которая провела съ мужемъ нѣсколько мѣсяцевъ, можетъ почувствовать себя въ извѣстномъ положеніи, вещь очень естественная, но этотъ естественный порядокъ кажется мнѣ чѣмъ-то до такой степени безобразнымъ, что одна мысль о немъ выдавливаетъ мозгъ изъ моей головы. Нельзя же, въ одно и то же время, извѣстное явленіе считать обычнымъ правомъ природы и, вмѣстѣ съ тѣмъ, безобразіемъ. Этого ни одна голова не выдержитъ. Что же это такое? Я собираю всѣ силы и понимаю, что тѣхъ, которые должны быть размозжены, давить сила необыкновенныхъ случайностей, а со мной не то. Меня раздираетъ обычный порядокъ вещей.
   И чѣмъ это болѣе естественно, тѣмъ страшнѣе.
   Одно противорѣчіе. Она въ этомъ не виновата -- понимаю, потому что не сошелъ съ ума! Она не перестала быть чистой, а я, однако, скорѣе простилъ бы ей всякое другое преступленіе. И не могу я, Богомъ клянусь, не могу простить тебѣ потому собственно, что такъ любилъ тебя! Повѣришь ли ты, что на свѣтѣ нѣтъ женщины, которую въ настоящее время я презиралъ бы такъ, потому что одновременно у тебя было двое: я для платонической любви, а Кромицкій -- для супружеской!
   И, видишь, мнѣ хочется биться головой объ стѣну, но, ей-Богу, хочется и смѣяться!...
   Ожидалъ ли я, что было средство оторвать меня отъ тебя? Оказалось -- было и удалось!
   

8 сентября.

   Подумаешь, что все кончено, порвано, что ничего не осталось, что я уже уѣхалъ,-- навсегда уѣхалъ,-- и вѣрить не хочется. Нѣтъ ужь у меня моей Анельки! А что же есть-то?-- ничего!
   Зачѣмъ я живу? Не знаю! Вѣдь, не изъ любопытства же, что Богъ пошлетъ пану Кромицкому: сына или дочку!
   Я постоянно думаю: какъ это все естественно!-- и голова моя лопается.
   Странное дѣло: я долженъ бы быть подготовленъ къ этому, а ничего подобнаго мнѣ и въ голову не приходило. Я скорѣе разсчитывалъ бы, что меня громомъ убьетъ.
   Однако, Кромицкій изъ Варшавы прямо проѣхалъ въ Плошовъ, провелъ тамъ съ женой нѣсколько дней, потомъ жилъ съ ней вмѣстѣ въ Вѣнѣ, въ Гаштейнѣ.
   А я настроивалъ себя на любовный ладъ. Нервы дамочки были взволнованы, сердце полно. Ей-Богу, во всемъ этомъ есть свои ужасно смѣшныя стороны.
   Я поразительно глупъ. Коль скоро я могъ выносить совмѣстное пребываніе супруговъ Кромицкихъ, то долженъ умѣть выносить и его послѣдствія. Но, беру Господа въ свидѣтели, не умъ мой, а мои нервы не примиряются съ этими послѣдствіями. Есть люди, у которыхъ эти силы идутъ рука объ руку; во мнѣ онѣ грызутся, какъ собаки. Ужь это одно большое несчастіе.
   Почему я не предвидѣлъ ничего подобнаго? Вѣдь, должно же было придти мнѣ въ голову, что если существуетъ какая-нибудь страшная группировка страшныхъ вещей, какой-нибудь ударъ,-- сильнѣе всѣхъ кѣмъ бы то ни было испытанныхъ ударовъ, то, очевидно, онъ не минетъ меня?
   По временамъ мнѣ кажется, что меня просто преслѣдуетъ Провидѣніе, что оно, установивъ логику фактовъ, которая умѣетъ чистить сама за себя, не ограничивается этою местью, но лично вмѣшивается въ мои дѣла, лично караетъ меня. Но откуда такая настойчивость? Сколько есть людей, влюбленныхъ въ чужихъ женъ,-- что-жь, они потому, что ли, страдаютъ меньше меня, что любятъ меньше меня, болѣе легкомысленно, не такъ свято? Какая же это справедливость?
   Да нѣтъ! Въ этихъ вещахъ нѣтъ ни одной сознательной мысли; все дѣлается такъ, какъ должно быть, какъ случится.
   

10 сентября.

   Меня не оставляетъ мысль, что до сихъ поръ трагедія человѣческая возникала изъ необыкновенныхъ случайностей и несчастій, а моя возникла изъ естественнаго хода событій. Право, я не знаю, что хуже. Такая естественность положительно невыносима.
   

11 сентября.

   Человѣкъ, пораженный громомъ, остолбенѣетъ, но не упадетъ сразу. Я также держусь силой поразившаго меня удара, но думаю, что теперь скоро свалюсь съ ногъ. Плохо мнѣ. Какъ только начинаетъ смеркаться, со мной творится что-то странное: мнѣ душно, я дѣлаю усиліе вздохнуть и кажется, что воздухъ не хочетъ входить въ глубину моей груди, что я дышу только частью легкихъ. Днемъ и ночью меня -- нѣтъ-нѣтъ да и охватить тревога,-- тревога передъ ничѣмъ. Мнѣ кажется, что мнѣ грозитъ что-то страшное, безъ сравненія горшее, чѣмъ смерть.
   Вчера я задалъ себѣ вопросъ, еслибъ вдругъ въ этомъ чужомъ городѣ я забылъ бы, какъ называюсь, гдѣ живу и пошелъ бы во мракѣ все впередъ, безъ цѣли, какъ сумасшедшій...
   Это болѣзненное предположеніе. Наконецъ, въ такомъ случаѣ съ моимъ тѣломъ случилось бы то же, что уже случилось съ душой, ибо въ моральномъ значеніи я не знаю, гдѣ живу, иду во мракѣ, безъ цѣли, какъ сумасшедшій.
   И боюсь я всего, кромѣ смерти. Точнѣе говоря, я испытываю такое странное чувство, что это не я боюсь, что тревога поселилась во мнѣ, какъ постороннее существо; она-то и дрожитъ...
   Я теперь совсѣмъ не выношу темноты. Вечеромъ хожу до полнаго изнеможенія по улицамъ, освѣщеннымъ электричествомъ. Еслибъ я встрѣтилъ какого-нибудь знакомаго, то убѣжалъ бы на край свѣта, но толпа мнѣ необходима. Когда улицы начинаютъ пустѣть, мнѣ дѣлается страшно. О ночи я думаю съ ужасомъ. А эти ночи такъ невыносимо длинны!
   Во рту у меня постоянно металлическій вкусъ. Въ первый разъ я почувствовалъ его, когда, проводивъ Клару на желѣзную дорогу, возвратился домой и засталъ у себя Кромицкаго; во второй разъ, теперь, въ Вѣнѣ, когда пани Целина повѣдала мнѣ "великую новость".
   Что это былъ за день! Послѣ втораго визита доктора я пришелъ спросить объ Анелькѣ. Мнѣ и въ голову не приходило подобное подозрѣніе; я не понималъ ничего, даже и тогда, когда пани Целина сказала мнѣ:
   -- Докторъ увѣряетъ, что эти явленія чисто-нервныя, почти безъ связи съ ея состояніемъ.
   Я, все-таки, ничего не догадывался и пани Целина, съ смущеннымъ видомъ, прибавила:
   -- Видишь ли, я должна сообщить тебѣ великую новость...
   И она сообщила мнѣ эту "великую новость". Услыхавъ ее, я почувствовалъ цинковый вкусъ во рту, почувствовалъ, какъ мозгъ мой замерзаетъ,-- однимъ словомъ, точь-въ-точь какъ при видѣ Кромицкаго.
   Я возвратился къ себѣ. Помню отлично, что между различными ощущеніями, какія терзали меня, была и потребность смѣха. Это -- то идеальное существо, которому даже и платоническая любовь казалась чѣмъ-то недозволеннымъ, которая вмѣсто "любовь" говорила "пріязнь"!
   Я чувствовалъ потребность смѣха, а также и желаніе разбить голову объ стѣну.
   Однако, я сохранилъ какое-то механическое сознаніе... Его мнѣ дало убѣжденіе, что кончилось все, разъ навсегда, что я долженъ уѣхать, не могу не уѣхать... Это сознаніе превратило меня въ автомата, великолѣпно исполняющаго всѣ дѣянія, относящіяся къ сборамъ. Я до такой степени былъ сознателенъ, что соблюлъ всѣ требованія приличія. Зачѣмъ -- не знаю! Ни на что это мнѣ не было нужно. Очевидно, это были механическіе рефлексы мозга, который цѣлыми мѣсяцами, цѣлыми годами привыкалъ къ сокрытію правды и сохраненію приличій. Я сказалъ пани Целинѣ, что былъ у доктора, что тотъ нашелъ у меня болѣзнь сердца и приказалъ ѣхать, не теряя ни минуты, въ Берлинъ. Она повѣрила.
   Но Анелька -- нѣтъ! Я видѣлъ ей глаза, широко открытые отъ страха, видѣлъ взглядъ опозоренной мученицы... и было во мнѣ два человѣка, одинъ говорилъ: чѣмъ она виновата? другому хотѣлось плюнуть ей въ лицо.
   О, зачѣмъ я такъ любилъ эту женщину!
   

12 сентября.

   Почти двѣ недѣли, какъ я уѣхалъ. Онѣ, вѣроятно, возвратились уже въ Плошовъ. Писалъ сегодня теткѣ, а то она можетъ напугаться и пріѣхать сюда. Порою мнѣ странно думать, что есть существо, которое дѣйствительно интересуется мною.
   

13 сентября.

   Есть люди, которые соблазняютъ чужихъ женъ, обманываютъ ихъ, потомъ бросаютъ и спокойно уходятъ въ сторону. Я ничего подобнаго не сдѣлалъ, а если бы она стала моею жертвой, то я каждую пылинку сдувалъ бы съ ея дороги, и ни одна человѣческая сила не оторвала бы меня отъ ея ногъ. Есть чувства болѣе преступныя, чѣмъ мое, но на меня свалилось такое бремя, что я невольно считаю это какою-то карой, и также невольно, измѣряя величиною кары свою вину, не могу освободиться отъ впечатлѣнія, что моя любовь была страшнымъ преступленіемъ.
   Это -- родъ инстинктивной тревоги, отъ которой и скептицизмъ не можетъ освободить.
   А, все-таки, самые строгіе моралисты должны согласиться съ тѣмъ, что болѣе преступно было бы привлекать къ себѣ женщину, не любя ее, дѣлать холодно то, что дѣлалъ я, вкладывая всю свою душу. За великое и всепоглощающее чувство отвѣтственность не можетъ быть тяжелѣе, чѣмъ за чувство ничтожное и пустое.
   Нѣтъ! Все-таки, моя любовь, прежде всего, страшное не счастіе. Человѣкъ, лишенный предразсудковъ, можетъ вообразить, какъ бы онъ чувствовалъ въ извѣстномъ случаѣ, если бы былъ суевѣрнымъ; точно также сомнѣвающійся можетъ почувствовать, какъ бы молился онъ, если бы вѣрилъ. Я не только чувствую это, но въ моей душѣ слагается что-то вродѣ молитвы. И я говорю: "Если я и провинился, Господь, то такъ заплатилъ за свой грѣхъ, что немного милосердія не удивило бы меня".
   Но я не умѣю себѣ представить, какимъ образомъ могло бы проявиться милосердіе надо иною. Это совершенно невозможно.
   

14 сентября.

   Онѣ, должно быть, возвратились уже въ Плошовъ. Я еще часто думаю о ней, потому что только тогда можно оторваться отъ своего прошедшаго, когда имѣешь передъ собою что-нибудь, а передо мною нѣтъ ничего. Если бы и былъ человѣкомъ вѣрующимъ, то пошелъ бы въ монахи; если бы рѣшительно отрицалъ существованіе Бога, то, можетъ быть, увѣровалъ бы. Но во мнѣ органы души, которыми вѣрятъ, усохли, какъ можетъ усохнуть рука или нога. Я ничего не знаю, кромѣ того, что для меня въ страданіи нѣтъ утѣшенія въ религіи.
   Когда Анелька вышла за Кромицкаго, я думалъ, что между нами все кончено. Тогда это не была правда. Только теперь у меня явилось полное убѣжденіе, что кончено все, потому что насъ раздѣляетъ не только наша воля, не только мой отъѣздъ, но что-то, лежащее за нами, независимая отъ насъ сила вещей.
   У насъ свои отдѣльныя дороги, которыя никто сблизить не можетъ, даже наша воля. На пути Анельки будутъ страданія, но будетъ и новый свѣтъ, новыя чувства, новая жизнь, а передо мною совершенно пусто. Она несомнѣнно понимаетъ это такъ же хорошо, какъ и я.
   Любопытно, говоритъ ли она по временамъ: "Я погубила этого человѣка, можетъ быть, безъ вины, но погубила".
   Ничего мнѣ отъ этого не прибудетъ, но, все-таки, я хотѣлъ бы, чтобы она хоть жалѣла меня.
   И, можетъ быть, она будетъ жалѣть, пока не родится ребенокъ. Потомъ всѣ ея чувства поплывутъ по другому руслу, и я перестану существовать для нея. Это также -- сила вещей, это также -- право природы. Превосходное право!
   

17 сентября.

   Сегодня увидалъ на афишахъ напечатанное огромными буквами имя Клары Гильстъ. Я забылъ о ней,-- она писала мнѣ еще въ Гаштейнъ, что будетъ въ Берлинѣ. Вотъ она и здѣсь -- выступаетъ съ нѣсколькими концертами. Сначала это меня ни обрадовало, ни не обрадывало. Теперь меня уже охватило мое обычное нервное безпокойство и впечатлѣнія мои раздваиваются; мысль, что какая-то знакомая и дружеская душа живетъ въ одномъ городѣ со мной, доставляетъ мнѣ нѣкоторое утѣшеніе, и этого мнѣ совершенно достаточно. Я предпочиталъ бы не видать Клары, и когда говорю себѣ, что нужно пойти къ ней, то испытываю непріятное чувство. Клара обладаетъ тѣмъ заботливымъ любопытствомъ, которое хочетъ все знать, до всего допытывается. Она склонна къ романтическимъ предположеніямъ и вѣрить, что пріязнь можетъ утишить всѣ страданія. А говорить что-нибудь я не могу положительно. Мнѣ часто не хватаетъ силъ даже думать о томъ, что произошло.
   

17 сентября.

   Зачѣмъ я просыпаюсь утромъ? Для чего существую? Чѣмъ меня могутъ интересовать знакомые, или люди вообще? Не пошелъ къ Кларѣ, потому что все, что она можетъ сказать мнѣ, также ме интересуетъ меня, и, кромѣ того, скучно. Я равнодушенъ ко всему свѣту, какъ и онъ ко мнѣ.
   

18 сентября.

   Какъ хорошо я сдѣлалъ, что написалъ къ теткѣ! Иначе она пріѣхала бы сюда. Вотъ что она пишетъ:
   "Твое письмо пришло въ тотъ день, когда пріѣхала Целина съ Анелькой. Какъ ты себя чувствуешь теперь, дорогой мой? Говоришь, что хорошо, но совсѣмъ ли хорошо? Что тебѣ сказали доктора въ Берлинѣ и какъ долго ты тамъ пробудешь? Пришли телетрамму и я тотчасъ же пріѣду. Целина говорила мнѣ, что ты выѣхалъ такъ неожиданно, что она съ Анелькой страшно перепугались. Еслибъ ты мнѣ написалъ, что тебѣ предпишутъ морское путешествіе, то я по полученіи письма пріѣхала бы къ тебѣ. Дорога не длинная, всего нѣсколько часовъ, а я чувствую себя такъ хорошо, какъ никогда. Старые мои приливы крови не повторились ни разу. Боюсь, какъ ты поѣдешь по морю. Страшно становится при одной мысли о корабляхъ, парусахъ и буряхъ.
   "Целина чувствуетъ себя хорошо, Анелька не дурно. Тебѣ уже извѣстна новость. Передъ отъѣздомъ изъ Вѣны приглашали еще разъ спеціалиста, и онъ сказалъ, что положеніе Анельки внѣ всякаго сомнѣнія. Целина необыкновенно счастлива, а я также очень рада. Можетъ быть, это заставитъ Кромицкаго бросить свои спекуляціи за тридевять земель и поселиться на родинѣ. Анелька будетъ несомнѣнно счастлива,-- у ней явится цѣль въ жизни. Послѣ возвращенія она кажется измученной и точно чѣмъ-то придавленной, можетъ быть, вслѣдствіе длинной дороги. У Снятыньскихъ ребенокъ былъ болѣнъ крупомъ, но теперь выздоровѣлъ".
   Читая письмо тетки, я испытывалъ впечатлѣніе, что для меня нѣтъ мѣста между живущими въ Плошовѣ, въ особенности нѣтъ мѣста около Анельки. Ей скоро будетъ противно даже воспоминаніе обо мнѣ.
   

19 сентября.

   Не съумѣю вообразить себѣ, что я буду дѣлать черезъ годъ, черезъ два года? Полнѣйшая безцѣльность исключаетъ всякую мысль жизни. Собственно говоря, мнѣ нигдѣ нѣтъ мѣста.
   

20 сентября.

   Не пошелъ къ Кларѣ, но встрѣтилъ ее на Фридрихпгграссе. Увидавъ меня, она поблѣднѣла отъ радости и волненія, привѣтствовала меня съ такимъ сердечнымъ изліяніемъ, что меня это и тронуло, и раздосадовало, въ одно и то же время; я чувствовалъ, что люблю ее только внѣшнимъ образомъ, и что не испытываю даже радости при свиданіи съ ней. Волненіе ея немного улеглось, но уступило мѣсто безпокойству, и какъ ее поразили перемѣны, происшедшія во мнѣ! Дѣйствительно, видъ у меня не блестящій, я даже посѣдѣлъ немного. Клара начала разспрашивать меня о здоровьѣ, а я, несмотря на всю признательность, чувствовалъ, что черезъ-чуръ частыя свиданія съ ней абсолютно будутъ превосходить мои силы и, чтобы обезпечить себя отъ этого, сказалъ, что я болѣнъ и что скоро мнѣ придется уѣхать въ теплые края. Наконецъ, она затянула меня къ себѣ. Разговаривали объ Анелькѣ и пани Целинѣ, причемъ я отдѣлывался общими мѣстами. Въ глубинѣ души я чувствую, что Клара единственное на свѣтѣ существо, которое понимаетъ меня, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, ни за что на свѣтѣ не открою ей своего сердца.
   Однако, я, все-таки, чувствую людскую доброту. Временами, когда добрые голубые глаза Клары всматривались въ меня съ глубокимъ сочувствіемъ и съ такою пытливостью, какъ будто хотѣли заглянуть мнѣ въ душу, эта доброта покоряла меня до такой степени, что мнѣ хотѣлось плакать. Наконецъ, Клара, несмотря на всѣ мои усилія, поняла, что я сдѣлался совсѣмъ другимъ человѣкомъ, женскимъ инстинктомъ отгадала, что я живу, говорю и мыслю чуть не механически, и что душа моя на половину убита. Замѣтивъ это, она сейчасъ же прекратила свои разспросы и наблюденія и стала еще болѣе нѣжной.
   Я видѣлъ ея опасенія и усилія не наскучить мнѣ. Она старалась дать понять мнѣ, что въ нѣжности, которую она выказываетъ, не кроется желанія сблизить меня съ собою, а просто ей хочется, чтобъ мнѣ было хорошо въ ея присутствіи.
   И мнѣ было хорошо, но отъ скуки я отдѣлаться, все-таки, не могъ. Умъ мой теперь вовсе не способенъ ни къ сосредоточенности, ни къ тѣмъ ничтожнымъ усиліямъ, какихъ требуетъ обыкновенный разговоръ съ пріятелемъ. Кромѣ того, разъ великая цѣль исчезла изъ моего вида, мнѣ все кажется такимъ пустымъ, такимъ неслыханно ничтожнымъ, что въ моей душѣ вѣчно раздается вопросъ: на что это? что изъ этого выйдетъ?
   

21 сентября.

   Никогда мнѣ не приходилось проводить такую страшную ночь. Я испытывалъ такую тревогу, какъ будто спускался по безконечной лѣстницѣ куда-то въ мрачное пространство, гдѣ творятся какія-то страшныя и непонятныя вещи. Рѣшилъ покинуть Берлинъ, подъ этимъ оловяннымъ небомъ задохнешься. Возвращусь въ Римъ, въ свой домъ на Бабуино, и тамъ поселюсь навсегда. Думаю, что счеты мои не только съ Анелькой, но и со всѣмъ свѣтомъ теперь совершенно покончены и я могу спокойно прозябать въ Римѣ, пока не пробьетъ мой часъ. Хоть бы спокойно, по крайней мѣрѣ! Вчерашній визитъ къ Кларѣ привелъ меня къ убѣжденію, что еслибъ я и хотѣлъ, то не съумѣю жить съ людьми, что у мнѣ нечѣмъ платить даже за ихъ доброту. Я выключенъ изъ общей жизни, стою снаружи и хотя чувствую неописуемую пустоту, охоты возвратиться назадъ у меня нѣтъ.
   Мысль о Римѣ, о моей кельѣ на Бабуино улыбается мнѣ, правда, блѣдно и грустно, но я предпочитаю хоть это, чѣмъ ничего. Оттуда я вылетѣлъ на свѣтъ, какъ птица изъ гнѣзда, туда мнѣ приходится дотащиться на сломанныхъ крыльяхъ и ждать конца.
   Пишу я теперь по утрамъ, а вечеромъ всегда спускаюсь въ мои подземелья, гдѣ обитаетъ тревога. Сегодня буду на концертѣ Клары, прощусь съ ней и завтра уѣду. По дорогѣ остановлюсь въ Вѣнѣ. Можетъ быть, зайду къ Анджели,-- не увѣренъ. Я теперь не увѣренъ, что буду дѣлать и чувствовать на слѣдующій день. Получилъ письмо отъ Клары, просить придти къ ней послѣ концерта. На концертъ пойду,-- тамъ такое множество здоровыхъ людей, что я буду чувствовать себя въ безопасности среди нихъ. Они не мучаютъ меня, потому что я никого не знаю и вижу только толпу. Но къ Кларѣ я не пойду. Она черезъ-чуръ добра. Говорятъ, люди, умирающіе отъ голода, за нѣсколько минутъ до смерти уже не могутъ выносить пищи. Точно также и мой духовный организмъ не можетъ выносить доброты и утѣшенія.
   И напоминаній я не могу выносить въ одинаковой степени. Вещь пустая, но я теперь знаю, что, кромѣ моральныхъ, были и другія причины, которыя мѣшали мнѣ идти къ Кларѣ. Она употребляетъ тѣ же самые духи, какіе я привезъ Анелькѣ изъ Вѣны въ Гаштейнъ. Я уже не разъ замѣтилъ, что если извѣстное лицо употребляетъ какіе-нибудь духи, то ничто его не напоминаетъ такъ реально, какъ тотъ же запахъ.
   

22 сентября.

   Я совсѣмъ болѣнъ. Вчера въ концертной залѣ было страшно жарко, я вышелъ на свѣжій воздухъ безъ пальто и пришелъ въ отель совсѣмъ окоченѣвшимъ. При каждомъ вдыханіи я испытывалъ такое впечатлѣніе, будто мои легкія, расширяясь, касаются острія булавокъ, скрытыхъ подъ лопатками. Мнѣ дѣлается то жарко, то холодно, и я никакъ не могу утолить жажды. По временамъ на меня нападаетъ страшная слабость, я чувствую, что не могу сойти съ лѣстницы. Объ отъѣздѣ не можетъ быть и рѣчи,-- я не могъ бы безъ посторонней помощи войти въ вагонъ. Пишу и слышу свое дыханіе, гораздо болѣе громкое и прерывистое, чѣмъ обыкновенно. Я увѣренъ, будь мои нервы въ другомъ состояніи, я перенесъ бы вчерашній холодъ и не простудился бы, но въ настоящемъ положеніи я потерялъ всякую способность къ сопротивленію. Должно быть, я схватилъ воспаленіе легкихъ.
   Все-таки, я буду держаться на ногахъ, пока хватитъ силъ. Утромъ, какъ только почувствовалъ себя больнымъ, написалъ теткѣ, что здоровъ и черезъ два дня уѣзжаю. А черезъ два, если буду въ сознаніи, напишу то же самое. Просилъ тетку, чтобы письма и телеграммы, какія будутъ присланы на мое имя, она приказала посылать въ Берлинъ, банкиру Бергману. Буду стараться, чтобы никто въ Плошовѣ не узналъ о моей болѣзни. Какъ хорошо, что я вчера простился съ Кларой!
   

23 сентября.

   Мнѣ хуже, чѣмъ вчера, но я еще не слегъ. У меня лихорадка, но я сознаю, что по временамъ въ мои мысли проскальзываютъ горячешныя видѣнія. Въ особенности, когда я закрою глаза, граница между дѣйствительностью и бредомъ моего больнаго мозга почти совсѣмъ сглаживается. Однако, я, все-таки, контролирую себя, но боюсь, что горячка побѣдитъ меня и что я совсѣмъ потеряю сознаніе.
   Приходитъ мнѣ въ голову вотъ что: я, человѣкъ одаренный судьбою болѣе, чѣмъ сотни другихъ, который могъ бы устроить себѣ домашній очагъ, окружить себя любящими сердцами, сижу теперь одинокій и больной въ чужомъ городѣ и некому мнѣ подать стакана воды... Анелька была бы, можетъ быть, со мною. Не могу больше...
   

14 октября.

   Берусь за перо послѣ трехнедѣльнаго промежутка. Клары нѣтъ около меня. Она окончательно успокоилась въ состояніи моего здоровья и выѣхала въ Ганноверъ, но возвратится черезъ десять дней. Она ухаживала за мной во все время моей болѣзни, пригласила врачей и, еслибъ не ея попеченія, я навѣрное бы умеръ. Не помню мно, на третій или на четвертый день моей болѣзни она появилась у меня въ комнатѣ. Я былъ въ сознаніи, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, до такой степени болѣнъ, что при видѣ ея остался совершенно равнодушенъ, какъ будто она пришла не во мнѣ и какъ будто ея появленіе было самою обыкновенною вещью. Она пришла съ докторомъ, и что заняло мое вниманіе, такъ это его необыкновенно густые, свѣтлые, курчавые волосы. Дѣйствительно, я находился въ странномъ состояніи. Докторъ, осмотрѣвъ меня, началъ задавать разные вопросы сначала по-нѣмецки, потомъ по-французски. Я понималъ все отлично, но не отвѣчалъ ни слова, потому что не чувствовалъ ни малѣйшей охоты и не могъ ее возбудить въ себѣ, какъ будто моя воля была такъ же безсильна, какъ и тѣло.
   Въ этотъ день меня измучили банками, потомъ я лежалъ спокойно. Сначала думалъ, что, навѣрное, умру, но не придавалъ этому значенія большаго, чѣмъ другому, что дѣлалось вокругъ меня. Можетъ быть, въ тяжелой болѣзни человѣкъ, даже сохранившій сознаніе, теряетъ различіе между важнымъ и неважнымъ и вниманіе свое, неизвѣстно почему, обращаетъ на пустяки. Меня въ этотъ день, кромѣ волосъ доктора, главнымъ образомъ, занимало открываніе и закрываніе верхней и нижней задвижки двери сосѣдней комнаты, въ которой рѣшила поселиться Клара. Помню, что я глазъ не сводилъ съ этого дѣйствія, какъ будто отъ него зависѣло что-то очень важное;
   Вскорѣ пришелъ фельдшеръ, который долженъ присматривать за мной подъ руководствомъ Клары. Онъ началъ что-то говорить со мной, но Клара приказала ему замолчать.
   Однако, меня утомляетъ долгое писаніе. Отложу на время.
   

16 октября.

   Болѣзнь успокоила мои нервы; я не испытываю тревоги, которая прежде такъ угнетала меня, и хотѣлъ бы только поскорѣе увидать Клару. Это не тоска, а только эгоизмъ больнаго человѣка, который чувствуетъ отсутствіе нѣжнаго ухода и заботливости. Я знаю, что Клара уже не будетъ жить около меня, но ея присутствіе подкрѣпляло бы меня. Слабость и беззащитность привязываются къ охраняющей силѣ, какъ ребенокъ привязывается къ матери. Я убѣжденъ, что никакая другая женщина не сдѣлала бы для меня того, что сдѣлала Клара, и что каждая сочла бы лучшимъ сохранить приличіе, чѣмъ спасти человѣка. При одной мысли объ этомъ въ душѣ моей звучитъ одно имя... Клара спала, не раздѣваясь, на диванчикѣ въ сосѣдней комнатѣ, съ открытою дверью, и при каждомъ моемъ движеніи появлялась у моей постели. Я видѣлъ ее ночью, склонившуюся надо мной, съ волосами въ безпорядкѣ, съ глазами, помутившимися отъ утомленія и безсонницы. Она сама подавала мнѣ лѣкарства, сама поднимала меня на подушкахъ. Когда, въ сознательныя минуты, я пытался благодарить ее, она прикладывала палецъ къ губамъ въ знакъ того, что докторъ не приказалъ мнѣ говорить. Не знаю, сколько ночей она не спала и была такъ утомлена, что днемъ, сидя на креслѣ у моей постели, засыпала иногда на половинѣ слова. Ночью она долго ходила по своей комнатѣ, чтобы сопротивляться сну, но ходила такъ тихо, что я не зналъ бы объ этомъ, еслибъ не видалъ, какъ ея тѣнь движется по стѣнѣ. Разъ, когда она была при мнѣ, не зная, какъ отблагодарить ее, я взялъ и поднесъ ея руку къ своимъ губамъ; тогда она быстро наклонилась и поцѣловала мою руку, прежде чѣмъ я успѣлъ отдернуть ее. А надо знать, что я не всегда умѣлъ быть признателенъ къ ней. Во время болѣзни раздражаетъ всякая мелочь,-- меня раздражалъ ея высокій ростъ. Я точно обижался на нее, что она не такая, какъ Анелька. Происходило это, вѣроятно, отъ того, что я такъ долго познавалъ красоту и прелесть по стольку, по скольку это приближалось къ красотѣ и прелести Анельки. По временамъ, глядя на Клару, я раздражалъ себя мыслью, что она хороша не потому, что природа сознательно хотѣла сдѣлать ее красивой, не по праву расы, а благодаря какой-то счастливой случайности. Впрочемъ, не разъ красивая женская голова производила на меня подобное впечатлѣніе. Въ этихъ вещахъ есть оттѣнки, которые можно уловить только очень выработанными и впечатлительными нервами.
   Но были минуты, въ особенности по ночамъ, когда, глядя на лицо Клары, похудѣвшее и поблѣднѣвшее отъ непосильнаго бдѣнія, я поддавался заблужденію, что вижу ту... Это было обыкновенно тогда, когда она сидѣла въ тѣни, далеко отъ моей постели. Обману помогали горячка и больной мозгъ, для котораго не существуетъ ничего невозможнаго. Иногда я впадалъ въ полный бредъ, и -- чтобъ мнѣ провалиться!-- называлъ Клару именемъ той, разговаривалъ съ ней, какъ съ тою. Помню это какъ сквозь сонъ.
   

17 октября.

   Банкиръ Бергманъ прислалъ мнѣ нѣсколько тетушкиныхъ писемъ. Она спрашиваетъ меня, какія у меня предположенія въ будущемъ, пишетъ даже объ урожаѣ, объ умолотѣ, но о людяхъ, живущихъ въ Плошовѣ, не пишетъ ничего. Не знаю, живы ли они, или умерли. Что за странный и несносный способъ писать письма! Много меня интересуютъ умолоты и все плошовское хозяйство! Я отвѣтилъ тотчасъ же и не скрылъ своего неудовольствія.
   

18 октября.

   Сегодня прислали мнѣ телеграмму Кромицкаго, адресованную въ Варшаву. Тетушка, вмѣсто того, чтобы перетелеграфировать содержаніе, заклеила ее въ конвертъ и послала съ почтой. Кромицкій умоляетъ, для спасенія моихъ денегъ и всей его судьбы, прислать еще двадцать пять тысячъ рублей. Я прочиталъ и только пожалъ плечами. Что мнѣ теперь за дѣло до Кромицкаго и моихъ денегъ! Пусть себѣ пропадаютъ. Если бы Кромицкій зналъ, съ какими соображеніями я пришелъ къ нему въ первый разъ на помощь, то не требовалъ бы теперь ничего. Пусть онъ перенесетъ свою утрату такъ же спокойно, какъ я перенесу свою. Наконецъ, его ждетъ "великая новость", которая будетъ для него большимъ утѣшеніемъ. Утѣшайтесь или не утѣшайтесь, заводите дѣтей, сколько вамъ угодно, но если вы ожидаете отъ меня, чтобъ я заботился объ ихъ судьбѣ, то, ей-Богу, ожидаете черезъ-чуръ многаго. Еслибъ она, по крайней мѣрѣ, не жертвовала мною съ такимъ безпощаднымъ эгоизмомъ для своихъ такъ называемыхъ принциповъ... Но довольно объ этомъ, у меня мозгъ переворачивается въ головѣ. Пусть мнѣ дадутъ хоть хворать спокойно...
   

20 сентября.

   Нѣтъ! нашли меня и здѣсь. Снова въ теченіе двухъ дней мнѣ нѣтъ покоя, снова я держусь руками за голову, чтобы черепъ не лопнулъ отъ адскаго движенія вращающагося въ немъ колеса. Думаю опять о Плошовѣ и о ней, и о страшной пустотѣ въ будущемъ. Какая это ужасная вещь, когда у человѣка вдругъ пропадаетъ то, чѣмъ онъ единственно и исключительно жилъ! Не знаю, болѣзнь ли ослабила мой умъ, но я просто не понимаю разныхъ явленій, совершающихся во мнѣ. Мнѣ положительно кажется, что моя ревность пережила мою любовь.
   И ревность-то двойная: не только къ фактамъ, но и къ чувствамъ. У меня душа на части разрывается, что ребенокъ, который явится на свѣтъ, захватитъ все сердце Анельки для себя и -- что для меня самое главное -- склонитъ ее въ сторону Кромицкаго. Еслибъ эта женщина была свободна, я не жаждалъ бы обладать ею. но не могу вынести предположенія, что она будетъ любить мужа, Я отдалъ бы остатокъ дней за то, чтобы ее уже никто въ жизни больше не любилъ, и она никого. Подъ этимъ условіемъ я съумѣлъ бы существовать.
   

21 октября.

   Если способъ, который сложился въ моей головѣ, мнѣ не поможетъ, то я снова захвораю или ошалѣю окончательно. Я подвергаю себя оцѣнкѣ. Что мнѣ еще осталось въ жизни?-- ничего! Что меня ожидаетъ?-- ничего! А если такъ, то не существуетъ никакого препятствія, чтобы мнѣ подарить самого себя кому-нибудь, кого этотъ подарокъ можетъ осчастливить. За свою жизнь, за свой умъ? за способность, за всего себя я не далъ бы теперь трехъ ломаныхъ грошей, вдобавокъ, я не люблю Клары, но если она любитъ меня, то было бы жестокостью отказывать ей въ томъ, что я самъ тагъ мало цѣню. Я чувствовалъ бы только обязанность сказать ей, что я такое,-- пусть знаетъ, кого беретъ. Тѣмъ хуже для нея, если она не испугается, но это ужь ея дѣло.
   Мнѣ въ этомъ намѣреніи улыбается только одно, а именно, что такимъ образомъ пропасть, отдѣляющая меня отъ той женщины, еще болѣе увеличится. И покажу я ей, что если она рыла эту пропасть съ своей стороны, то и я съ своей съумѣю. Тогда уже будетъ конецъ всѣхъ концовъ, потому что теперь я только о ней одной думаю. Вижу это и подтверждаю со злостью.
   Можетъ быть, это уже ненависть, но пока еще не равнодушіе. Пани Кромицкая, вѣроятно, думала, что я отрываюсь отъ нея потому, что долженъ, а я докажу, что такъ хочу. Я думаю, что чѣмъ болѣе толстую стѣну я воздвигну между нами, чѣмъ больше она меня заслонитъ, тѣмъ скорѣе и лучше я забуду обо всемъ.
   Что касается Клары, повторяю: я не люблю ее, но знаю, что она меня любитъ. Кромѣ того, я многимъ обязанъ ей. Во время болѣзни были минуты, когда ея заботы обо мнѣ я называлъ въ душѣ нѣмецкою сантиментальностью, но та на подобную сантиментальность не отважилась бы. Ея высокая добродѣтель скорѣе допустила бы человѣка умереть безъ помощи, чѣмъ увидать его безъ галстука, потому что такая привилегія принадлежитъ только законному супругу. Клара не обращала вниманія ни на что, бросила изъ-за меня свою музыку, обрекла себя на трудъ, на безсонницу, вѣроятно, на сплетни, и выдержала все.
   Я долженъ ей и плачу свой долгъ. Плачу, положимъ, плохо, дурною монетой, жертвую собой только потому, что потерялъ цѣну въ своихъ глазахъ, что теперь мнѣ все опротивѣло, что и скорѣе отрёпокъ человѣка, чѣмъ человѣкъ. Но коль скоро она цѣнитъ этотъ отрёпокъ больше своей жизни, такъ пусть онъ принадлежитъ ей. Для тетушки это будетъ большой ударъ; онъ поразитъ ея національныя и родовыя чувства. Но еслибъ тетушка могла прочитать, что дѣлалось въ послѣднее время въ моемъ сердцѣ, то, навѣрное, предпочла бы этотъ бракъ той любви. Здѣсь для меня нѣтъ никакого сомнѣнія.
   Что изъ того, что предки Клары были ремесленники? Предразсудковъ у меня нѣтъ никакихъ,-- есть только нервы,-- а воззрѣнія мои скорѣе либеральны. Я думаю, что если люди, принадлежащіе къ либеральной партіи, часто уже консерваторовъ, то либеральные принципы, сами по себѣ, часто шире консервативныхъ и болѣе согласны съ ученіемъ Христа; а, впрочемъ, мнѣ все равно. Обо всѣхъ этихъ воззрѣніяхъ и говорить не стоитъ. Только въ несчастіи и понимаешь все ихъ ничтожество.
   Хотя невольно, но я, все-таки, думаю, какъ Анелька приметъ вѣсть о моемъ рѣшеніи. Я такъ привыкъ чувствовать все посредствомъ нея, что не могу сразу освободиться отъ этой болѣзненной привычки.
   

22 сентября.

   Сегодня утромъ послалъ письмо къ Кларѣ. Отвѣтъ получу завтра, но, можетъ быть, Клара сама пріѣдетъ сегодня вечеромъ. Послѣ полудня прислали мнѣ вторую телеграмму Кромицкаго. Въ ней столько отчаянія, сколько можетъ умѣститься въ нѣсколькихъ словахъ. Должно быть, дѣла приняли самый плохой оборотъ; я не ожидалъ, чтобы катастрофа послѣдовала такъ скоро.
   Потеря, которая грозитъ мнѣ, не сдѣлаетъ большаго ущерба моему состоянію, все равно, я останусь болѣе чѣмъ богатымъ человѣкомъ, но Кромицкій...
   Зачѣмъ мнѣ обманывать самого себя? Въ моемъ сердцѣ есть уголокъ, гдѣ по поводу этой катастрофы возникло ликованіе. Подумать, что если эти люди и будутъ существовать чѣмъ-нибудь, такъ только благодѣяніями тетки, которая, по ея собственнымъ словамъ, ничто иное, какъ хранительница наслѣдія Плошовскихъ.
   Теперь я не имѣю намѣренія отвѣчать Кромицкому, но еслибъ и вознамѣрился, то, вмѣсто всякаго отвѣта, поздравилъ бы съ будущимъ потомствомъ. Потомъ,-- дѣло другое!-- потомъ я снабжу ихъ обоихъ средствами, даже хорошими средствами.
   

23 сентября.

   Клара вчера не пріѣхала и до сегодняшняго вечера не прислала никакого отвѣта. Это тѣмъ болѣе странно, что до сихъ поръ она писала каждый день, разспрашивала о моемъ здоровьѣ. Ея молчаніе не удивляло бы меня, если бы я могъ допустить, что она будетъ думать хоть десять минутъ. Буду ждать терпѣливо, но лучше, если бы она не медлила. Я знаю и чувствую одно, что если бы мое письмо не было послано, очень можетъ быть, я послалъ бы другое, подобное же; но если бы можно было вернуть посланное, то я, навѣрное, вернулъ бы его.
   

24 сентября.

   Вотъ что пишетъ моя Клара:
   "Дорогой monsieur Леонъ! Послѣ полученія вашего письма я была такъ ошеломлена счастьемъ, что хотѣла сейчасъ же возвратиться въ Берлинъ. Но потому, что я васъ глубоко люблю, я послушалась голоса, который говорилъ мнѣ, что высочайшая любовь не должна быть высочайшимъ эгоизмомъ и что мнѣ невозможно жертвовать вами ради себя.
   "Вы не любите меня, monsieur Леонъ. Я отдала бы жизнь, если бы это было иначе, но вы не любите меня. Ваше письмо только порывъ благородной признательности и какого-то отчаянія. Съ первой минуты нашего свиданія въ Берлинѣ я замѣтила, что вы ни здоровы, ни счастливы, и сильно безпокоилась. Доказательствомъ можетъ служить то, что хотя вы простились со мной и заявили о своемъ отъѣздѣ, я, все-таки, послала въ отель разузнать, дѣйствительно ли вы уѣхали, и посылала каждый день, до тѣхъ поръ, пока мнѣ не сказали, что вы больны. Потомъ, ухаживая за вами во время болѣзни, я убѣдилась, что и другое мое опасеніе было основательно, что вы носите въ себѣ какое-то великое горе или испытали одно изъ тѣхъ горькихъ разочарованій, послѣ которыхъ трудно примириться съ жизнью.
   "Теперь я убѣждена,-- и одинъ Богъ видитъ, какъ мнѣ тяжело, что вы хотите связать свою судьбу съ моею, чтобы заглушить что то, забыть о чемъ-то, замкнуть себѣ дорогу куда-то. Могу ли я согласиться принять ваше предложеніе при такомъ подозрѣніи? Отвергая вашу руку, я, въ самомъ худшемъ случаѣ, буду очень несчастна всю свою жизнь, но не скажу себѣ никогда: я его тяжесть, ядро у его ноги. Я полюбила васъ больше жизни съ минуты перваго свиданія; это было давно,-- значитъ, я уже привыкла къ своей грусти, къ тоскѣ отъ разлуки, къ отсутствію надежды на любовь. Плохо мнѣ жить со всѣмъ этимъ, но я, по крайней мѣрѣ, могу выплакать свое горе или слезами, какъ обыкновенная женщина, или музыкой, какъ артистка. У меня всегда остается утѣшеніе, что когда вы вспомните обо мнѣ, то назовете меня своею доброю сестрой. И я живу этимъ. Но если бы я сдѣлалась вашею женой, и замѣтила бы, что вы раскаиваетесь въ своемъ порыву, что вы несчастны, что ненавидите меня, то, конечно, не могла бы пережить этого.
   "Притомъ, я говорю себѣ, что ты сдѣлала такое, чѣмъ заслужила безмѣрное счастье? Мнѣ страшно даже и подумать о такомъ счастьѣ. Понимаете ли вы, что можно любить не только всею душой, по съ покорностью? Я знаю, что можно,-- я сама люблю такъ.
   "И то ужь кажется мнѣ дерзостью, что я не могу совсѣмъ отречься отъ надежды. Но не ставьте мнѣ этого въ вину: Богъ такъ милосердъ, а человѣкъ такъ горячо жаждетъ счастья, что нѣтъ силъ, чтобы замкнуть передъ нимъ дверь разъ навсегда. Если вы повторите мнѣ это черезъ полгода ли, черезъ годъ ли,-- когда бы то ни было, что ищете меня, то я буду вознаграждена за все,-- и за то, что выстрадала раньше, и за тѣ слезы, которыхъ не могу удержать теперь.

"Клара".

   Во мнѣ живетъ человѣкъ, который умѣетъ прочувствовать и оцѣнить каждое слово этого письма. Ничто изъ него не пропадетъ для меня, и я говорю себѣ: тѣмъ болѣе стоитъ рискнуть, чѣмъ больше это сердце полно доброты и любви.
   Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, во мнѣ живетъ человѣкъ измученный, у котораго отняты жизненныя силы, который, сочувствуя, не любитъ, ибо все, что въ немъ было, вложилъ въ другое чувство, и который ясно видитъ, что если разъ отойдетъ на нѣсколько шаговъ, то ему невозможно ужь будетъ возвратиться.
   

28 сентября.

   Я вполнѣ увѣренъ, что Клара совсѣмъ не возвратится въ Берлинъ, даже больше, что она уѣзжала въ Ганноверъ съ твердымъ намѣреніемъ не возвращаться. Она хотѣла избѣгнуть моей благодарности. Я думаю о ней съ сожалѣніемъ и съ благодарностью, и жаль мнѣ того, что она не напала на другаго человѣка, не такого, какъ я. Во всемъ этомъ какая-то иронія судьбы: если бы я любилъ Клару во сто разъ меньше, чѣмъ люблю Анельку, то изъ этого можно было бы создать цѣлый міръ счастья. Но что мнѣ прибудетъ, если я стану обманывать самого себя? Вспоминаю Анельку такою, какою она была въ Плошовѣ, въ Варшавѣ, въ Гаштейнѣ,-- и не могу оторвать мысли отъ этого прошлаго. Наконецъ, въ нее ушло столько моихъ силъ и жизни, что я даже самъ себѣ не удивляюсь. Какъ же могло быть иначе? Не помнить объ этомъ было бы трудно.
   Каждую минуту я хватаюсь за воспоминаніе объ Анелькѣ,-- хочу освободиться отъ этихъ воспоминаній, долженъ твердить себѣ, что она уже не та, что чувства ея потекутъ, а, можетъ быть, уже и потекли совершенно въ другомъ направленіи, и что я дли нея -- ничто. Прежде я предпочиталъ не думать объ этомъ, потому что голова моя не выдерживала, теперь дѣлаю это нарочно, ибо иначе не умѣю бороться съ голосомъ, который все чаще и чаще раздается во мнѣ и спрашиваетъ: "Чѣмъ она виновата, что ей подкинули этого ребенка? Почемъ ты знаешь, что дѣлается въ ея сердцѣ? Была ли бы она женщиной, если бы не полюбила своего ребенка? Кто тебѣ сказалъ, что она не чувствуетъ себя такою же несчастной, какъ и ты?" И по временамъ мнѣ сдается, что она-то еще можетъ быть счастливой. Тогда мнѣ хочется схватить новое воспаленіе легкихъ. Жизнь съ такимъ хаосомъ мысли невозможна.
   

30 октября.

   Чѣмъ больше я оправляюсь, тѣмъ болѣе возвращаюсь въ прежній заколдованный кругъ. Докторъ утверждаетъ, что черезъ нѣсколько дней я могу выѣхать, Я и поѣду, потому что отсюда черезъ-чуръ близко до Варшавы и Плошова. Можетъ быть, это одна изъ моихъ нервныхъ причудъ, но мнѣ кажется, что въ Римѣ, на Бабуино, мнѣ будетъ покойнѣе, Я не обѣщаю себѣ не думать о прошедшемъ,-- напротивъ, буду думать о немъ съ утра до вечера, но эти воспоминанія будутъ похожи на тѣ, которыя возникаютъ въ головѣ человѣка за рѣшеткой монастыря. Наконецъ, почемъ я знаю, что будетъ?-- знаю только то, что здѣсь не высижу. По дорогѣ зайду къ Анджели. Я долженъ имѣть въ Римѣ ея портретъ.
   

2 ноября.

   Покидаю Берлинъ, отрекаюсь отъ Рима и возвращаюсь въ Плошовъ. Я писалъ когда-то: "это не только самая любимая женщина, это самое дорогое для меня существо". Да, да! Пусть это называется неврозомъ, старческимъ безуміемъ, чѣмъ угодно, мнѣ всѣ равно: оно въ моей крови, въ моей душѣ. Поѣду въ Плошовъ, буду ей служить, буду ухаживать за нею, какъ за малымъ ребенкомъ, а въ награду хочу только смотрѣть на нее.
   Удивляюсь, какъ я могъ допустить, что съумѣю жить, не видя ея. Одно письмо тетки вывело наружу все, что было во мнѣ. Тетка говоритъ: "Я ничего не писала о себѣ потому, что не могла сообщить тебѣ ничего веселаго, а такъ какъ лгать не умѣю, то предпочитала лучше молчать, чѣмъ безпокоить тебя. Я ужасно огорчена Кромицкимъ и хотѣла бы попросить твоего совѣта. Старику Хвастовскому сынъ пишетъ, что дѣла Кромицкаго въ отчаянномъ состояніи и что ему самому угрожаетъ судебная отвѣтственность. Всѣ его обманули. Отъ него потребовали вдругъ поставки какихъ то матеріаловъ, время было коротко и Кромицкій не могъ удостовѣриться, хорошаго ли качества доставленный ему самому матеріалъ. Все оказалось скверно, попорчено, фальшиво, все было забраковано и, вдобавокъ, надъ головою Кромицкаго виситъ обвиненіе въ обманѣ. Далъ бы Богъ, чтобъ это не обрушилось на него, тѣмъ болѣе, что онъ совершенно невиненъ. Разореніе -- это ничего, не было бы только позора. Я совсѣмъ потеряла голову, не знаю, что дѣлать и какъ его спасти? Боюсь рискнуть тою суммой, которую предназначила для Анельки, а его необходимо освободить хоть отъ процесса. Посовѣтуй, Леонъ, ты всегда можешь придумать какой-нибудь выходъ. Ни Целинѣ, ни Анелькѣ я до сихъ поръ не сказала ни слова, потому что Анелька и такъ меня ужасно безпокоитъ. Ты не повѣришь, что съ ней дѣлается теперь. Целина женщина почтенная, но всегда доводила до крайности свою pruderie и воспитала въ томъ же духѣ Анельку. Я не сомнѣваюсь, что Анелька будетъ отличнѣйшею матерью, но меня теперь на нее просто злость беретъ. Выходишь замужъ -- будь готова ко всѣмъ послѣдствіямъ замужства, а Анелька теперь въ такомъ отчаяніи, какъ будто бы ее опозорили. Каждый день я вижу на ея лицѣ слѣды слезъ. Жалко смотрѣть на ея похудѣвшее лицо, ввалившіеся глаза, на всегдашнюю готовность разрыдаться, на выраженіе какого-то горя и униженія. Во всю свою жизнь я не видала женщины, которая такъ выносила бы извѣстное положеніе. Я пробовала убѣждать ее, бранила,-- ничего не помогаетъ. Скажу тебѣ откровенно, что я черезъ-чуръ сильно люблю ее для этого, а, можетъ быть, и старость унесла мою прежнюю энергію. Притомъ, какъ бы то ни было, бѣдняжка такое милое существо! Еслибъ ты зналъ, какъ она каждый день разспрашиваетъ о тебѣ, не было ли письма, здоровъ ли ты, куда намѣреваешься ѣхать, долго ли пробудешь въ Берлинѣ? Она знаетъ мою слабость и по цѣлымъ часамъ разговариваетъ со мной о тебѣ. Еслибъ только Богъ смиловался надъ нею и далъ ей силы вынести горе, какое ожидаетъ ее. Я, право, такъ опасаюсь за ея здоровье, что не рѣшаюсь ни однимъ словомъ намекнуть ей на положеніе мужа. Пораньше ли, позже ли, а это выйдетъ наружу. Целина также ужасно огорчена и приходить въ недоумѣніе, почему Анелька такъ трагически относится къ своему положенію?"
   Почему? Я одинъ на свѣтѣ понимаю это, я одинъ могъ бы отвѣтить на этотъ вопросъ и потому возвращаюсь въ Плошовъ.
   Нѣтъ! Она не къ положенію своему относится трагически, а къ моему бѣгству, къ моему отчаянію, которое она поняла, къ разрыву нашей связи, которую она послѣ столькихъ страданій и усилій съумѣла превратить въ чистый союзъ. Теперь я вхожу въ ея душу и думаю за нее. Ея трагедія стоить моей. Съ минуты, когда я возвратился въ Плошовъ, чувство страшно боролось въ этомъ благородномъ существѣ съ обязанностью. Она хотѣла остаться чистой и вѣрной тому, кому поклялась въ вѣрности, ибо ея духовная натура не мирится съ грязью и ложью. Вмѣстѣ съ тѣмъ, она не могла противиться чувству къ человѣку, котораго полюбила первою любовью, и не могла тѣмъ болѣе, что этотъ человѣкъ былъ около нея, любилъ ее и былъ несчастенъ.
   Цѣлые мѣсяцы ушли у нея на страшный внутренній разладъ. Наконецъ, когда настала минута успокоенія, когда ей показалось, что это чувство перешло въ союзъ настолько неземной, что онъ не нарушалъ ни чистоты мысли, ни клятвы,-- вдругъ все порвалось и она осталась одна съ пустыней передъ собой, съ такою же мертвою пустыней, какая разстилается и передо мною. Вотъ причина ея теперешней скорби.
   Я читаю въ ея душѣ, какъ въ открытой книгѣ, и потому возвращаюсь.
   Притомъ, я вижу только теперь, что не покинулъ бы ее, еслибъ былъ вполнѣ увѣренъ, что ея чувство ко мнѣ переживетъ всякія случайности. Одна звѣрская ревность, которая наполнила мое сердце яростью, а воображеніе -- омерзительными видѣніями тѣхъ правъ, которыми пользовался кто-то другой, не была бы въ силахъ оторвать меня отъ той женщины, въ которой заключался весь мой міръ. Но я думалъ, что этотъ ребенокъ, прежде чѣмъ онъ явится на свѣтъ, уже овладѣетъ всѣми ея чувствами, сблизитъ ее съ мужемъ, а меня на вѣки вычеркнетъ въ ея сердцѣ изъ списка живущихъ.
   И я не ошибаюсь; я знаю, что не буду для нея тѣмъ, чѣмъ былъ, а въ особенности тѣмъ, чѣмъ могъ бы быть, еслибъ обстоятельства сложились не такъ. Но пока въ ней будетъ тлѣть хоть искорка чувства ко мнѣ, я не уйду, потому что не могу уйти, потому что уйтя мнѣ некуда.
   И такъ, я возвращаюсь, начну раздувать эту искру и согрѣвать свою душу. Еслибъ я не сдѣлалъ этого, то непремѣнно бы замерзъ.
   Перечитываю еще разъ слова тетки: "еслибъ ты зналъ, какъ она каждый разъ разспрашиваетъ о тебѣ, не было ли письма, здоровъ ли ты, куда намѣреваешься ѣхать, долго ли пробудешь въ Берлинѣ", и не могу насытиться ими. Точно я умиралъ съ голоду и кто-то неожиданно принесъ мнѣ кусокъ хлѣба. Ѣмъ, и отъ признательности мнѣ хочется плакать. Можетъ быть, Богъ смилостивился надо мной?
   Чувствую, что сильно измѣнился за эти послѣдніе ли, что прежній человѣкъ умеръ во мнѣ. Теперь я уже не буду бунтовать противъ ея воли, вынесу все, успокою ее, умиротворю, даже спасу ея мужа...
   

4 ноября.

   Послѣ размышленія остался еще въ Берлинѣ на два дня. Съ моей стороны это жертва, но необходимо было послать впередъ письмо съ извѣщеніемъ о моемъ пріѣздѣ. Телеграмма могла напугать Анельку, какъ и мое неожиданное прибытіе. Написалъ веселое письмо и закончилъ его такимъ сердечнымъ привѣтствіемъ Анелькѣ, какъ будто бы между нами ничего не произошло. Я хочу, чтобы она поняла, что я примирился съ своею судьбой, и возвращаюсь такимъ, какимъ былъ прежде.
   

Варшава, 6 ноября.

   Пріѣхалъ сегодня утромъ. Тетушка, предупрежденная моимъ письмомъ, ждала меня въ Варшавѣ.
   Въ Плошовѣ все идетъ недурно, Анелька спокойна. Отъ Кромицкаго за послѣднее время не было извѣстій.
   Бѣдная тетя увидала меня и вскрикнула: "Что съ тобою, Леонъ?" Она не знала, что я хворалъ, а долгая болѣзнь, вѣроятно, сильно заставила меня похудѣть. Кромѣ того, волосы мои на вискахъ такъ посѣдѣли, что я подумываю, не подкрашивать ли мнѣ ихъ? Теперь я не хочу быть или казаться старикомъ.
   Да и тетушка страшно измѣнилась за послѣднее время. Разстались мы недавно, а я нашелъ огромную разницу. Лицо тетушки утратило свое рѣшительное выраженіе, голова иногда трясется. Когда я съ безпокойствомъ спросилъ, что съ нею, она отвѣтила со свойственною ей откровенностью:
   -- По возвращеніи изъ Гаштейна я чувствовала себя отлично, но теперь все измѣнилось къ худшему, и я чувствую, что мой часъ близокъ.
   Она задумалась на минуту.
   -- Всѣ Плошовскіе умирали отъ удара. У меня лѣвая рука чуть не отнимается по утрамъ. Но не стоитъ говорить объ этомъ,-- воля Божья!
   Тетушка, дѣйствительно, не хотѣла говорить о своемъ здоровьѣ, за то мы долго толковали, какъ помочь Кромицкому, и рѣшили не допускать до процесса, сколько бы намъ это ни стоило. Спасти его отъ разоренья мы не могли, развѣ только цѣною нашего собственнаго разоренія. Я проектировалъ привезти Кромицкаго, послѣ окончанія дѣлъ, сюда и усадить его прочно на мѣстѣ. Видитъ Богъ, что при одной мысли объ его вѣчномъ присутствіи возлѣ Анельки все мое сердце обливалось кровью, но чтобы жертва была полная, я рѣшилъ выпить и эту чашу.
   Тетушка обѣщаетъ отдать ему одинъ изъ своихъ фольварковъ около Плошова, я прибавлю соотвѣтственное количество денегъ, и все это, вмѣстѣ взятое, составитъ приданое Анельки. Кромицкій долженъ будетъ разъ навсегда отказаться отъ всякихъ спекуляцій. Пока мы вышлемъ ему на помощь одного изъ здѣшнихъ адвокатовъ, снабженнаго всѣми средствами для прекращенія процесса. Мы кончили наше совѣщаніе и я сталъ разспрашивать объ Анелькѣ. Тетушка сообщила мнѣ, между прочимъ, что Анелька сильно измѣнилась и подурнѣла. Я услыхалъ это и сердце мое забилось еще большимъ сожалѣніемъ. Теперь уже ничто не отвратитъ меня отъ нея.
   Я хотѣлъ было поѣхать въ Плошовъ сегодня же, но тетушка заявила, что она утомлена и хочетъ остаться ночевать въ Варшавѣ. Думаю, что это дѣлалось больше для того, чтобы не подвергать меня опасности простудиться. Погода стоитъ дурная, дождь льетъ съ самаго утра....
   Впрочемъ, все равно пришлось бы остаться. Дѣло Кромицкаго не терпитъ проволочки. Нужно уговориться съ адвокатомъ и выслать его какъ можно скорѣе.
   

7 ноября.

   Пріѣхали въ Плошовъ въ семъ часовъ вечера; теперь уже полночь, весь домъ спитъ. Слава Богу, первое свиданіе не слишкомъ взволновало Анельку. Она вышла ко мнѣ смущенная, не увѣренная, съ выраженіемъ страха на лицѣ, но я далъ себѣ слово, что повидаюсь съ ней такъ свободно, такъ просто, какъ будто мы разстались только вчера. И я съумѣлъ избѣгнуть малѣйшаго оттѣнка примиренія, всепрощенія, всякаго торжественнаго настроенія, я подошелъ къ ней поспѣшно, протянулъ руку и сказалъ почти веселымъ тономъ:
   -- Какъ поживаешь, милая? Я такъ соскучился по васъ, что отложилъ свое морское путешествіе.
   Она сразу поняла, что это было съ моей стороны актомъ величайшаго самопожертвованія для ея спокойствія и умиротворенія, и разстрогалась такъ, что я боялся, какъ бы она не расплакалась. Хотѣла что-то сказать, но не могла и только крѣпко сжимала мою руку.
   Но я пришелъ ей на помощь и заговорилъ тѣмъ же самымъ тономъ:
   -- Ну, какъ портретъ? Голова была, кажется, готова, когда ты собиралась уѣзжать. Анджели скоро не пришлетъ его, онъ говоритъ, что это его лучшее произведеніе. Вѣроятно, выставитъ его въ Вѣнѣ, въ Мюнхенѣ и въ Парижѣ. Хорошо, что я заказалъ другой снимокъ, иначе намъ пришлось бы ждать цѣлый годъ.
   Анелька, несмотря на то, что происходило въ ея сердцѣ, должна была подлаживаться къ этому тону, тѣмъ болѣе, что къ нашему разговору присоединились тетушка и пани Целина. Такъ прошли первыя минуты. Я ни разу въ теченіе цѣлаго вечера не вышелъ изъ своей роли, хотя чувствовалъ, что на лбу у меня проступаютъ капли холоднаго пота. Я былъ еще такъ слабъ послѣ недавней болѣзни, а тутъ еще такое ужасное принужденіе! Во время ужина Анелька со страхомъ и волненіемъ поглядывала на мое поблѣднѣвшее лицо и сѣдые виски; я замѣтилъ, что она отгадываетъ, что я переиспыталъ. Но я почти шутливо разсказывалъ о моихъ берлинскихъ невзгодахъ. Въ концѣ вечера я чуть не падалъ въ обморокъ, но кое-какъ перемогался и Анелька могла вычитать изъ моихъ глазъ, что я вполнѣ примирился съ ея положеніемъ. Она очень проницательна, она можетъ понять и прочувствовать все, но я превзошелъ самого себя, былъ такъ натураленъ и свободенъ, что могъ обмануть к тонкость ея чутья. Можетъ быть, въ ея душѣ и оставались какія-нибудь сомнѣнія, но одно ужь являлось положительно несомнѣннымъ: это то, что я люблю ее, какъ прежде, что она всегда останется моею дорогою, моею прежнею Анелькой.
   И я зналъ, что ей легче въ этомъ бодрящемъ теплѣ. Я поистинѣ могъ гордиться, что сразу внесъ лучъ веселья въ унылую атмосферу этого дома. И тетушка, и пани Целина умѣли это оцѣнить. Пани Целина прямо сказала мнѣ, когда я подошелъ проститься къ ней:
   -- Слава Богу, что ты пріѣхалъ. Мы всѣ почувствовали себя какъ-то бодрѣе.
   Анелька, сердечно пожимая мою руку, спросила:
   -- Теперь ты не скоро уѣдешь?
   -- Нѣтъ, Анелька,-- отвѣтилъ я,-- теперь я совсѣмъ не уѣду.
   И я ушелъ, вѣрнѣе, убѣжалъ къ себѣ наверхъ, потому что силы совсѣмъ начали измѣнять мнѣ. Внутри меня накопилось столько слезъ, что у меня болѣзненно сжимается горло. Есть мелкія жертвы, которыя стоютъ дороже самыхъ крупныхъ.
   

8 ноября.

   Я потому такъ часто повторяю: "это самое дорогое для меня существо", что, поистинѣ, нужно женщину любить больше жизни не только какъ женщину, но и какъ самое дорогое существо, чтобъ не убѣжать отъ нея при подобныхъ условіяхъ. Я чувствую отлично, что одно физическое отвращеніе оттолкнуло бы меня отъ всякой другой женщины, а такъ какъ я остаюсь при этой и останусь, то мнѣ снова приходитъ въ голову, что моя любовь, все-таки, болѣзнь, все-таки, нервное извращеніе, которое не имѣло бы мѣста, еслибъ я былъ здоровымъ и нормальнымъ существомъ человѣческаго рода. Теперешній человѣкъ, который все объясняетъ себѣ неврозомъ, который все разлагаетъ на составные элементы, не имѣетъ даже утѣшенія, которое могло бы ему доставить убѣжденіе въ своей вѣрности и постоянствѣ. Когда онъ скажетъ себѣ: "твоя вѣрность и постоянство только болѣзнь, а не заслуга", то горечь его еще больше увеличится. Если пониманіе такихъ вещей съ каждымъ часомъ дѣлаетъ человѣческую жизнь все болѣе и болѣе невыносимою, то изъ-за чего мы хлопочемъ о ней?
   Только сегодня, при свѣтѣ дня, я замѣтилъ, какъ сильно измѣнилось лицо Анельки, и сердце мое чуть не разрывается отъ этого. Губы ея опухли, лобъ, когда-то безукоризненный, утратилъ свою чистоту и ясность. Тетушка была права. Красота почти совсѣмъ исчезла, остались только глаза прежней Анельки. Но мнѣ довольно и этого. Это измѣнившееся лицо только увеличиваетъ мое сожалѣніе, и Анелька представляется мнѣ еще болѣе любимой. Хотя бы она еще больше подурнѣла, я всегда буду любить ее. Если это болѣзнь, и то хорошо! Я болѣнъ и не желаю выздоровленія, я предпочитаю умереть лучше отъ этой болѣзни, чѣмъ отъ какой-нибудь другой.
   

9 ноября.

   Придетъ время, когда положеніе ея измѣнится и красота возвратится опять. Я думалъ сегодня объ этомъ и, вмѣстѣ, задавалъ вопросъ, въ какую форму выльются наши отношенія въ будущемъ и не потерпятъ ли они какихъ-нибудь измѣненій? Я увѣренъ, что нѣтъ. Я уже знаю, что такое значитъ жить безъ нея, и не сдѣлаю ничего такого, за что она могла оттолкнуть меня, а Анелька всегда останется такою же, какою была. Теперь нѣтъ никакого сомнѣнія, что я необходимъ для ея жизни, хотя, вмѣстѣ съ тѣмъ, своего чувства ко мнѣ она даже въ глубинѣ души никогда не назоветъ иначе, какъ любовью сестры. Все равно, чѣмъ бы ни было оно на самомъ дѣлѣ, для нея оно остается навсегда идеальною связью двухъ душъ, то-есть чѣмъ-то вполнѣ дозволеннымъ, существующимъ даже между родственниками. Если бы было иначе, Анелька опять начала бы борьбу съ собой.
   Въ этомъ отношеніи я не обольщаю себя заблужденіями. Я сказалъ уже, что нашъ союзъ сталъ мнѣ дорогъ. Пусть и останется такимъ, если и она будетъ такъ же цѣнить его.
   

10 ноября.

   Какое фальшивое понятіе, что чувство новыхъ людей меньше, чѣмъ чувство ранѣе жившихъ поколѣній. По временамъ я думаю, что какъ разъ наоборотъ. У кого нѣтъ двухъ легкихъ, тотъ усиленно дышетъ однимъ, а у насъ отнято все, чѣмъ прежде жилъ человѣкъ, оставлены только нервы, болѣе раздраженные и болѣе впечатлительные, чѣмъ у прежняго человѣка. Дѣло не въ томъ, что недостатокъ кровяныхъ шариковъ будетъ порождать чувства ненормальныя и болѣзненныя,-- трагедія человѣческихъ чувствъ скорѣе усиливается отъ этого, чѣмъ уменьшается. Усиливается потому, что прежній человѣкъ, въ случаѣ любовнаго разочарованія, могъ найти утѣшеніе или въ религіи, или въ сознаніи общественныхъ обязанностей, а нынѣшній уже не найдетъ его нигдѣ. Прежде чувство сдерживалось характеромъ, теперь характеръ мельчаетъ и долженъ мельчать благодаря скептицизму, этому разлагающему психическому дѣятелю. Онъ, какъ бацилла, источилъ человѣческую душу, размягчилъ ее и уничтожилъ ея силу сопротивленія противъ физіологическихъ прихотей нервовъ, да и нервы, къ тому же, стали больными. Теперешній человѣкъ все сознаетъ, но ничѣмъ не можетъ помочь себѣ.
   

11 ноября.

   Отъ Кромицкаго давно не было никакого извѣстія, даже Анелька не получала письма. Я послалъ ему телеграмму, что отправилъ адвоката, послалъ письмо, и все это наудачу, потому что трудно знать, гдѣ онъ находится въ данную минуту. И письмо, и телеграмма дойдутъ до него современемъ, только когда -- не знаю. Старикъ Хвастовскій писалъ къ сыну, можетъ быть, тотъ что-нибудь знаетъ.
   Съ Анелькой я провожу теперь цѣлые часы, и никто мнѣ не мѣшаетъ, потому что сама пани Целина, которую мы посвятили въ положеніе вещей, просила меня приготовить Анельку къ извѣстіямъ, какія она не сегодня, такъ завтра можетъ получить отъ Кромицкаго. Я высказалъ Анелькѣ мои опасенія относительно результатовъ предпріятій ея мужа, но сдѣлалъ это въ формѣ своихъ личныхъ соображеній. Я говорилъ, что даже полнаго разоренія Кромицкаго нечего брать къ сердцу, что съ извѣстной точки зрѣнія это быть бы самый лучшій исходъ дѣла, потому что ей тогда только и можно было бы зажить спокойною жизнью. Относительно своихъ денегъ я ее успокоилъ совершенно, сказавъ, что онѣ пропасть не могутъ ни въ какомъ случаѣ, наконецъ, намекнулъ на планы тетки. Анелька выслушала меня довольно спокойно, безъ волненія. Ей, главное дѣло, придаетъ бодрости убѣжденіе, что около нея бьется любящее сердце, въ этомъ-то, по крайней мѣрѣ, нѣтъ недостатка. Когда мнѣ удается развеселить ее, вызвать ея улыбку, меня самого охватываетъ такая радость, что я не могу ее вмѣстить въ себя. Въ моей любви къ ней заключается что-то такое, напоминающее слѣпую привязанность слуги къ обожаемой госпожѣ. По временамъ я чувствую непреодолимую потребность унижаться передъ ней насколько возможно. Мнѣ кажется, что мое мѣсто у ея ногъ. Теперь ужь она не можетъ для меня подурнѣть, измѣниться, постарѣть, я все перенесу, на все соглашусь, на все.
   

12 ноября.

   Кромицкій умеръ! Катастрофа какъ громъ свалилась на наши головы. Да сохранитъ Богъ здоровье Анельки отъ всякой случайности! Сегодня пришла телеграмма, что его обвиняли въ обманѣ, угрожали тюрьмой, и онъ лишилъ себя жизни. Я всего бы могъ ожидать, только не этого... Кромицкій умеръ! Анелька свободна! но какъ она перенесетъ это? Вотъ уже нѣсколько разъ я перечитываю эту телеграмму и мнѣ все кажется, что я сплю. Не смѣю своимъ глазамъ вѣрить, хотя подпись Хвастовскаго ручается за правдивость телеграммы. Я зналъ, что это должно кончиться плохо, но не допускалъ, чтобы конецъ былъ такъ неожиданъ и такъ трагиченъ. Нѣтъ, ничего подобнаго мнѣ въ голову не приходило. Меня словно обухомъ но лбу ударили. Если теперь у меня въ головѣ все не перепутается, то я уже все выдержу. Я и такъ разъ пришелъ къ Кромицкому на помощь, теперь выслалъ къ нему адвоката, значитъ, совѣсть упрекать меня ни въ чемъ не можетъ. Было время, когда я жаждалъ его смерти,-- правда; но въ томъ-то и заслуга моя, что и въ такомъ случаѣ я не отказалъ ему въ помощи. А тутъ смерть пришла не только вслѣдствіе моихъ усилій, но вопреки имъ, и Анелька свободна! Странное дѣло: я все это знаю, но не вполнѣ еще удостовѣрился, точно нахожусь въ безсознательномъ состояніи. Кромицкій былъ мнѣ чужой, представлялъ большую помѣху въ моей жизни. Эта помѣха болѣе не существуетъ, и я долженъ былъ бы радоваться, но не могу и не смѣю, можетъ быть, потому, что къ моей радости примѣшивается опасеніе за Анельку. Первая мысль, которая пришла въ мою голову послѣ полученія телеграммы, была такая: что станется съ Анелькой? какъ она перенесетъ это извѣстіе? Да сохранитъ ее Богъ! Она не любила этого человѣка, но при настоящихъ условіяхъ волненіе можетъ убить ее. Думаю о томъ, какъ бы увезти ее отсюда.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Какое счастье, что телеграмму принесли въ мою комнату, а не въ гостиную или въ столовую. Не знаю, съумѣлъ бы я совладать съ собою. Да и такъ долго я не могъ придти въ себя. Сошелъ внизъ къ тетушкѣ, но и ей не показалъ сразу телеграммы, а только сказалъ;
   -- Я получилъ очень дурныя извѣстія о Кромицкомъ.
   -- Что такое? Что случилось?-- спросила тетушка.
   -- Приготовьтесь ко всему.
   -- Онъ уже подъ судомъ?... да?...
   -- Нѣтъ... еще хуже... то-есть подъ судомъ, но не человѣческимъ.
   Глаза тетушки замигали.
   -- Что ты говоришь, Леонъ?
   Тогда я показалъ ей телеграмму. Тетушка прочла ее, не сказавъ ни слова подошла къ налою, стала на колѣни и начала молиться.
   Наконецъ, она поднялась на ноги и сказала:
   -- Анелька можетъ за это заплатить жизнью. Что дѣлать?
   -- Она не должна знать объ этомъ ничего до тѣхъ поръ, пока не родится ребенокъ.
   -- Какъ ее устережешь? Весь свѣтъ заговоритъ объ этомъ... газеты... Какъ ее устережешь?
   -- Милая тетушка,-- сказалъ я,-- я вижу только одно спасеніе. Нужно вызвать доктора, пусть онъ прикажетъ Анелькѣ выѣхать отсюда. Тогда я увезу ее и пани Целину въ Римъ, гдѣ и помѣщу въ своемъ домѣ. Тамъ я не допущу до нея никакой новости, а здѣсь это трудно, потому что и прислуга раньше или позже обо всемъ узнаетъ.
   -- Но позволитъ ли ей выѣхать состояніе ея здоровья?
   -- Не знаю; это долженъ рѣшить докторъ. Я выпишу его сегодня же.
   Тетушка одобрила мой проектъ. Очевидно, мы не могли выдумать ничего лучшаго. Пани Целинѣ нужно сказать все, чтобы и она поддерживала намѣреніе уѣхать отсюда. Прислугѣ я уже строго-на-строго приказалъ не сообщать молодой барынѣ никакого слуха. Письма, телеграммы и газеты, на чье бы имя они не были адресованы, я приказалъ приносить въ свою комнату.
   Тетушка долгое время ходила, какъ оглушенная. По ея мнѣнію, самоубійство величайшее изо всѣхъ преступленій, которыя можетъ совершить человѣкъ, и вслѣдствіе этого къ чувству сожалѣнія къ покойному въ ней примѣшивается негодованіе. Каждую минуту она повторяетъ: "онъ не долженъ былъ дѣлать этого, зная, что скоро будетъ отцомъ". Но я предполагаю, что онъ не получалъ этого извѣстія. Въ послѣднее время онъ, вѣроятно, метался, какъ въ горячкѣ, переѣзжалъ съ мѣста на мѣсто по мѣрѣ того, какъ этого требовали его запутанныя и расползающіяся во всѣ стороны дѣла. Я не смѣю обвинять его и скажу откровенно, что не могу отказать ему въ уваженіи. Есть люди, которые по всей справедливости осуждены за обманъ или мошенничества, и, все-таки, распиваютъ въ кутузкѣ шампанское и ведутъ веселую жизнь. Кромицкій до этого не дошелъ и предпочелъ смертью смыть съ себя незаслуженныя обвиненія. Можетъ быть, онъ помнилъ, кто онъ такой. Я меньше сочувствовалъ бы ему, если бы онъ лишилъ себя жизни только вслѣдствіе разоренія, но, пожалуй, и этого для него было бы вполнѣ достаточно. Я припоминаю, какія воззрѣнія онъ высказывалъ въ Гаштейнѣ. Если ноя любовь -- неврозъ, но, вѣдь, неврозомъ была и его страсть къ наживѣ. Когда это не выгорѣло, когда почва ускользнула изъ-подъ его ногъ, то онъ увидалъ передъ собою такую же бездну, какую я видѣлъ въ Берлинѣ. А въ такомъ случаѣ что могло удержать его? Мысль объ Анелькѣ? Онъ понималъ, что ее не оставятъ безъ попеченія, и, притомъ,-- кто знаетъ?-- можетъ быть, чувствовалъ и то, что его не особенно сильно любятъ. Во всякомъ случаѣ, я думалъ о немъ хуже, чѣмъ онъ былъ на самомъ дѣлѣ, не подозрѣвалъ въ немъ такой энергіи и, признаюсь, былъ несправедливъ къ нему.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Положилъ было перо, но снова берусь за него, потому что не могу даже и мечтать о снѣ. Анелька свободна, Анелька свободна!... Я повторяю эти слова и не могу еще охватить умомъ ихъ значенія. Чувствую, что могъ бы съ ума сойти отъ радости и, вмѣстѣ съ тѣмъ, мною овладѣваетъ непонятная боязнь. Дѣйствительно ли должна начаться моя новая жизнь? Что это такое? Ловушка судьбы, или Богъ смиловался надо мною за то, что я такъ страшно страдалъ и такъ сильно любилъ? А, можетъ быть, существуетъ какое-нибудь право, какая-нибудь мистическая сила, которая отдаетъ женщину любящему мужчинѣ для того, чтобы осуществился вѣчный законъ творчества,-- не знаю! Я испытываю теперь такое впечатлѣніе, какъ будто меня и всѣхъ окружающихъ несетъ какая-то громадная волна, затопляющая человѣческую волю и человѣческія усилія...
   Карета, посланная за докторомъ, возвратилась. Докторъ не пріѣхалъ. Сегодня у него операція, но завтра утромъ обѣщается пріѣхать. Онъ долженъ будетъ остаться въ Плошовѣ до вашего отъѣзда и проводить насъ до Рима. Тамъ я найду другихъ...
   Поздняя ночь... Анелька спитъ и не догадывается, какая перемѣна произошла въ ея судьбѣ... О, если бы эта перемѣна принесла ей счастье и спокойствіе! Можетъ быть, это надъ ней начинается милосердіе Божіе?... Нервы мои такъ напряжены, что когда до меня долетаетъ лай собаки на фольваркѣ или звукъ трещотки ночнаго сторожа, мнѣ кажется, что приближается еще какая-нибудь ужасная новость, и мнѣ хочется прямо идти къ Анелькѣ.
   Стараюсь успокоиться и объясняю себѣ, что странная тревога, которая овладѣваетъ мною, происходитъ изъ боязни за Анельку, и если бы не ея положеніе, то я не испытывалъ бы такого безпокойства. Повторяю себѣ, что эти опасенія, какъ и все, минуютъ и потомъ начнется новая жизнь.
   Нужно освоиться съ мыслью, что Кромицкій умеръ... Изъ этой катастрофы вытечетъ мое счастье, о которомъ я и мечтать не смѣлъ, но въ человѣкѣ существуетъ нѣкоторое моральное начало, которое запрещаетъ радоваться смерти даже врага. А притомъ, въ самой смерти кроется угроза. Люди у трупа всегда разговариваютъ въ полголоса. Вотъ почему и я не смѣю радоваться.
   

12 ноября.

   Всѣ мои планы разлетѣлись въ прахъ. Докторъ пріѣхалъ утромъ, осмотрѣлъ Анельку и сказалъ, что о путешествіи и рѣчи быть не можетъ, что оно прямо опасно для здоровья Анельки. Въ ея положеніи замѣчаются какія-то уклоненія отъ правильнаго теченія. Что за мука слышать этотъ спеціальный языкъ, въ которомъ каждый терминъ, кажется, грозитъ смертью дорогому существу! Я посвятилъ доктора въ нашу тайну; онъ говорить, что изъ двухъ предпочитаетъ выбирать меньшее и менѣе опасное.
   Что меня взволновало и страшно обезпокоило, такъ это его совѣтъ подготовить Анельку и сообщить ей о смерти мужа. Увы, я не могу не признать правильности его разсужденій. Онъ говорить такъ: "Если вы совершенно увѣрены, что можете охранять пани Кромицкую еще въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ, то, конечно, лучше не говорить, но если нѣтъ, то нужно осторожно подготовить, и потомъ разсказать все, иначе, если она узнаетъ вдругъ, то можетъ наступить другая катастрофа".
   Что тутъ дѣлать? Я окружу Плошовъ карантиномъ, не допущу ни человѣка, ни письма, ни газеты, выучу прислугу что говорить, даже какъ смотрѣть... А какое впечатлѣніе производятъ подобныя вѣсти даже послѣ соотвѣтственнаго подготовленія, я вижу на пани Целинѣ, которой мы должны были, наконецъ, открыть правду. Пани Целина два раза падала въ обморокъ, потомъ у нея начались спазмы и привели меня чуть не въ бѣшенство,-- мнѣ казалось, что весь домъ слышитъ ея крики. А, вѣдь, она не очень была привязана къ зятю. И ее больше всего удручаетъ мысль объ Анелькѣ.
   Я противлюсь совѣту доктора, какъ могу и, кажется, никогда не соглашусь съ нимъ. Я не могу сказать одной вещи, что Анелька не любила мужа и вслѣдствіе этого-то его смерть сильнѣе взволнуетъ ее.
   Тутъ дѣло идетъ не о томъ горѣ, которое испытывается послѣ смерти дорогаго существа, а объ упрекахъ, которыми Анелька будетъ осыпать себя. Если бы она любила его больше, то онъ дороже цѣнилъ бы свою жизнь... Тщетные, несправедливые, неосновательные упреки; все, что можно было заставить себя сдѣлать, она сдѣлала, устояла противъ любви ко мнѣ, осталась чистой и вѣрной. Но нужно знать эту требовательную къ самой себѣ душу, чтобы предугадать, какія угрызенія она будетъ испытывать, какъ начнетъ подозрѣвать, не соотвѣтствуетъ ли смерть ея мужа какимъ-нибудь ея затаеннымъ желаніямъ свободы и вольности, какимъ-нибудь желаніямъ, которыхъ она не смѣла высказать. У меня волосы становятся дыбомъ, когда я подумаю объ этомъ, потому что эта смерть дѣйствительно открываетъ передъ Анелькой новую жизнь. Это будутъ двѣ разительныя перемѣны, два удара грома, которые спадутъ на ея бѣдную головку... Ни докторъ, ни тетка, ни пани Целина не понимаютъ этого.
   Нѣтъ! Она не должна ничего знать до конца.
   Какое несчастіе, что ее нельзя увезти! Здѣсь трудно, почти невозможно устеречь ее, здѣсь она будетъ читать по лицамъ окружающихъ, что что-то произошло. Каждое слово, каждый взглядъ могутъ привлечь ея вниманіе и зародить въ ея головѣ разныя предположенія. Сегодня ее удивилъ неожиданный пріѣздъ доктора, она начала разспрашивать (это я знаю отъ пани Целины), что значитъ этотъ визитъ и что ей угрожаетъ. По счастью, тетушка нашлась и отвѣтила, что при подобныхъ обстоятельствахъ всегда отъ времени до времени прибѣгаютъ къ совѣту врача. Анелька такъ неопытна, что повѣрила сразу.
   А какимъ образомъ я могу воздѣйствовать на прислугу, чтобы она не корчила таинственныхъ минъ? Она что-то уже соображаетъ,-- мои распоряженія навели на мысль о чемъ-то, а вскорѣ съ точностью узнаетъ обо всемъ. Не могу же я разогнать всѣть.
   Одно обиліе телеграммъ въ состояніи привлечь вниманіе.
   Сегодня получилъ телеграмму отъ Хвастовскаго изъ Баку, съ запросомъ, что дѣлать съ тѣломъ? Отвѣтилъ, чтобы временно похоронили на мѣстѣ. Просилъ старика Хвастовскаго поѣхать въ Варшаву и оттуда уже послать телеграмму и, вмѣстѣ съ тѣмъ, перевести деньги на издержки. Не знаю даже, можно ли пересылать деньги по телеграфу изъ Варшавы въ Баку.
   

13 ноября.

   Сегодня просматривалъ вчерашнія газеты. Въ двухъ были телеграммы о смерти Кромицкаго. Если эти телеграммы прислалъ молодой Хвастовскій, то онъ съ ума сошелъ. Прислуга узнала уже обо всемъ. Лица у всѣхъ такія, что удивляюсь, какъ Анелька до сихъ поръ не обратила на нихъ вниманіе. За обѣдомъ она была какъ-то необыкновенно весела и оживлена. Меня успокоиваетъ только присутствіе доктора. Смерть Кромицкаго его интересуетъ мало, поэтому онъ занимаетъ Анельку, учитъ ее играть въ шахматы, шутитъ съ ней. За то пани Целина приводитъ меня въ отчаяніе. Она принимала все болѣе и болѣе гробовую физіономію, по мѣрѣ того, какъ Анелька становилась веселѣе. За это вечеромъ я сильно пробралъ ее.
   

14 ноября.

   Мы всѣ въ Варшавѣ по совѣту доктора. Анелькѣ сказали, что въ плошовскомъ домѣ будутъ передѣлывать печи, вслѣдствіе чего нужно переселиться куда-нибудь на нѣсколько недѣль. Дорога ее сильно утомила. Погода скверная. Но я доволенъ, что мы пріѣхали,-- здѣсь я болѣе увѣренъ въ своей прислугѣ. Домъ немного въ безпорядкѣ, повсюду распакованныя и нераспакованныя картины. Анелька, несмотря на утомленіе, захотѣла непремѣнно осмотрѣть все, и я долженъ былъ служить въ качествѣ чичероне. Сказалъ ей, что самая отрадная моя мечта, это -- когда-нибудь быть ея проводникомъ по Риму. Анелька отвѣтила съ оттѣнкомъ грусти:
   -- Я также часто думаю о Римѣ, но иногда мнѣ кажется, что я тамъ никогда не буду.
   У меня сердце стиснуло, потому что я теперь боюсь всего, даже предчувствій, и въ любомъ словѣ усматриваю дурное пророчество. Но отвѣтилъ я, все-таки, весело:
   -- А я торжественно клянусь, что ты поѣдешь туда, и надолго. Странное дѣло, какъ скоро человѣческая природа освоивается съ каждымъ положеніемъ и входитъ въ свои новыя права: я уже невольно считаю Анельку своею и стерегу ее, какъ свое добро.
   Однако, докторъ былъ правъ. Хорошо мы сдѣлали, что переселились въ Варшаву. Прежде всего, здѣсь легче получить всякую помощь; во-вторыхъ, можно не принимать визитовъ, тогда какъ въ Плошовѣ невозможно же было гнать людей отъ крыльца. А разные знакомые непремѣнно пожаловали бы со своимъ соболѣзнованіемъ. Наконецъ, въ Плошовѣ образовалась какая-то таинственная и унылая атмосфера, въ которой мои усилія придать разговору веселый тонъ являлись чѣмъ-то поражающимъ. Я допускаю, что этого настроенія мы не избѣжимъ и въ Варшавѣ, но тутъ, по крайней мѣрѣ, умъ Анельки будетъ занятъ и развлеченъ тысячами тѣхъ мелкихъ впечатлѣній, которыми полна городская жизнь, тогда какъ въ Плошовѣ всякая перемѣна въ окружающемъ привлекла бы на себя ея вниманіе.
   На улицу она никогда не будетъ выходить одна и вообще выходить будетъ рѣдко. Правда, докторъ предписалъ ей движеніе, но я нашелся и тутъ. За конюшнями у меня довольно большой садъ, съ деревянною галлереей у стѣны. Я приважу вставить въ пролеты между столбами стеклянныя рамы и галлерея во время зимы, а въ особенности въ дурную погоду, можетъ служить отличнымъ мѣстомъ для прогулокъ Анельки.
   А, все-таки, ужасно мучительная вещь этотъ постоянный страхъ, висящій надъ нами.
   

15 ноября.

   Какъ это случилось? зачѣмъ? откуда подозрѣніе могло придти ей въ голову?-- я не могу понять. А пришло. Сегодня за завтракомъ она вдругъ подняла глаза и, внимательно оглядывая насъ но очереди, сказала:
   -- Не понимаю, что это такое, но мнѣ кажется, какъ будто вы что-то скрываете отъ меня.
   Я почувствовалъ, что блѣднѣю, пани Целина состроила еще болѣе страшную мину, только одна тетушка (милая, дорогая) не потеряла присутствія духа и сейчасъ же начала ворчать на Анельку:
   -- Вѣрно, вѣрно,-- сказала она,-- мы скрывали отъ тебя, что считали тебя глупенькой, но больше этого скрывать не будемъ. Леонъ вчера говорилъ, что ты никогда не выучишься играть въ шахматы, потому что у тебя совсѣмъ нѣтъ комбинирующей способности.
   Я оправился, подхватилъ эту тему, началъ смѣяться и шутить. Анелька ушла какъ будто успокоенная, но я былъ увѣренъ, что мы не съумѣли вполнѣ разсѣять всѣхъ ея подозрѣній и что моя веселость моя показаться ей искусственной. И тетка, и пани Целина были страшно перепуганы, а мною овладѣло отчаяніе; я сразу увидалъ, что напрасны наши усилія удержать долго дѣло въ тайнѣ. Допустимъ, сегодня Анелька подозрѣваетъ насъ въ томъ, что мы скрываемъ отъ нея какія-нибудь неблагопріятныя финансовыя вѣсти, но что будетъ, когда черезъ недѣлю, черезъ двѣ, черезъ мѣсяцъ она не получить отъ Кромицкаго ни одного письма? Что скажемъ мы ей тогда, чѣмъ объяснимъ его молчаніе?
   Около полудня пришелъ докторъ. Мы разсказали ему, что случилось,-- онъ началъ повторять свое прежнее мнѣніе, что необходимо открыть Анелькѣ всю правду.
   -- Естественно,-- сказалъ онъ,-- что пани Кромицкая, не получая писемъ, скоро начнетъ безпокоиться и дѣлать всякія, самыя ужасныя предположенія.
   Но я хотѣлъ еще на нѣкоторое время отдалить эту необходимость и, наконецъ, сказалъ, что это безпокойство и приготовитъ ее къ ужасному извѣстію.
   -- Да,-- отвѣтилъ докторъ, -- но долгое безпокойство дурно подготовитъ организмъ къ критическому моменту, который ее ожидаетъ и который, вѣроятно, и при благопріятныхъ условіяхъ былъ бы не легокъ.
   Можетъ быть, это правда, но во мнѣ просто сердце замираетъ отъ страха. Все имѣетъ свои границы, даже и отвага человѣческая. Что-то есть во мнѣ, что отчаянно сопротивляется этому, я боюсь какого то голоса, который говоритъ мнѣ: нѣтъ! Теперь старыя дамы почти убѣждены, что завтра нужно сказать ей всю правду. Я не хочу вмѣшиваться въ это. Я не имѣлъ понятія, что человѣкъ можетъ чего-нибудь бояться до такой степени, но, вѣдь, тутъ дѣло идетъ о ней.
   

16 ноября.

   До вечера было хорошо,-- вечеромъ вдругъ проявилось кровотеченіе. Я, вѣдь, говорилъ!... Три часа ночи... Теперь она уснула. Докторъ при ней. Я долженъ быть спокоенъ,-- долженъ! Это для нея нужно, чтобы кто-нибудь въ домѣ не потерялъ головы. Долженъ!...
   

17 ноября.

   Докторъ говорилъ, что первый періодъ болѣзни развивается правильно. Что это значитъ? То ли значитъ, что она умретъ?
   Лихорадка не большая. Такъ, кажется, бываетъ всегда въ первые два дня. Память ясная. Анелька чувствуетъ полное разстройство и слабость, но страдаетъ мало. Докторъ, однако предупредилъ насъ, что потомъ температура можетъ дойти до сорока градусовъ: будутъ большія боли, обмороки, опухоль ногъ... Вотъ что онъ обѣщаетъ!
   Пускай тогда придетъ и конецъ свѣту!
   О, Боже! если Ты хочешь покарать меня, то, клянусь, я уѣду, не увижусь съ ней никогда въ жизни, только спаси ее!
   

18 ноября.

   До сихъ поръ не былъ у ней. Стою на часахъ у ея дверей, но не вижу,-- боюсь, что мое присутствіе ухудшитъ ея положеніе.
   По временамъ мнѣ приходитъ страшная мысль, что я могу обезумѣть и убить Анельку какимъ-нибудь бѣшенымъ порывомъ. По этому принуждаю себя писать,-- и буду писать все время. Мнѣ кажется, что такимъ образомъ я овладѣваю собой и держу на привязи свои страсти.
   

19 ноября.

   Слышалъ изъ-за двери ея голосъ и ея стоны. Въ этой болѣзни бываютъ страшныя боли. По мнѣнію доктора, это обыкновенное явленіе, а по-моему -- безжалостная жестокость. Тетка говорить, что она все протягиваетъ руки, обнимаетъ за шею то ее, то мать и проситъ о помощи. А тутъ ничто не поможетъ, хоть головой бейся объ стѣну!
   Обмороки постоянные. Боли усиливаются. Ноги совсѣмъ опухли.
   Докторъ ничего не обѣщаетъ и говоритъ, что болѣзнь можетъ повернуть и въ дурную, и въ хорошую сторону. Это я зналъ и безъ него. Температура сорокъ градусовъ. Сознаніе полное.
   

20 ноября.

   Теперь уже знаю все. Никто мнѣ этого не говорилъ, но я знаю съ достовѣрностью: она умретъ! Я владѣю собою и даже спокоенъ. Анелька умретъ! Сегодня ночью, сидя у ея дверей, я увядалъ это такъ ясно, какъ сегодня вижу солнце. Человѣкъ въ извѣстномъ состояніи видитъ вещи, которыя другимъ и сниться не могутъ. Передъ утромъ во мнѣ произошло что-то такое, что я увидалъ сразу неизбѣжность конца, какъ будто кто-нибудь снялъ завѣсу съ моихъ глазъ и съ моего мозга. Ничто на свѣтѣ не можетъ спасти Анельку. Я это знаю лучше всѣхъ врачей.
   И поэтому-то я не терзаю себя. Поможетъ ли это ей и мнѣ? Приговоръ надъ нами обоими произнесенъ. Я долженъ быть слѣпымъ, чтобы не видать, что какая-то могущественная сила раздѣляетъ насъ. Кто она и какъ называется, я не знаю. Знаю только, что если бы я упалъ на колѣни, бился головой объ полъ, умолялъ и просилъ бы, то мнѣ скорѣе удалось бы подвинуть горы, но не умолить ее.
   Такъ какъ Анельку теперь у меня могла бы отнять одна смерть, то она должна умереть.
   Все это можетъ быть очень логично, только я не согласенъ на разлуку.
   

21 ноября.

   Анелька пожелала видѣть меня. Тетушка выслала всѣхъ изъ комнаты, убѣжденная, что больная захочетъ поручить мнѣ свою мать. Такъ оно и было. Я видѣлъ ее, душу моей жизни. Она въ памяти, только глаза блестятъ и замѣчается возбужденіе. Боли почти прекратились. Всѣ слѣды ея предъидущаго положенія исчезли, лицо напоминаетъ ликъ ангела. Она улыбнулась мнѣ и я отвѣтилъ ей улыбкой.
   Со вчерашняго дня я знаю, что насъ ждетъ; мнѣ кажется, что я умеръ, но владѣю собой. Анелька взяла меня за руку, заговорила о матери, потомъ долго смотрѣла на меня, словно хотѣла насмотрѣться, прежде чѣмъ глаза ея угаснутъ.
   -- Не бойся, Леонъ,-- наконецъ, сказала она,-- мнѣ гораздо легче, только, во всякомъ случаѣ, я хочу, чтобы послѣ меня что-нибудь осталось... Мажетъ быть, я не должна была дѣлать такихъ признаній тотчасъ же послѣ смерти мужа, но такъ какъ могу умереть, то хочу сказать тебѣ теперь, что я очень любила тебя, очень любила.
   Я отвѣтилъ ей: "Знаю, дорогая моя!" Я держалъ ея руку и мы смотрѣли другъ другу въ глаза. Въ первый разъ въ жизни она улыбалась мнѣ, какъ моя нареченная. И я тоже обручался съ ней въ эту минуту обрученіемъ твердымъ и безповоротнымъ. Хорошо намъ было въ эту минуту, хотя надъ нами вѣяла грусть, великая, какъ смерть. Я оставилъ ее только тогда, когда сказали, что пришелъ ксёндзъ. Анелька еще передъ тѣмъ просила меня не пугаться этого; ксёндза она призвала не потому, что думаетъ умереть,-- при всякой болѣзни лучше очистить душу. Ксёндзъ ушелъ и я возвратился назадъ. Анелька послѣ столькихъ безсонныхъ ночей была утомлена и заснула, спитъ и сейчасъ. Когда проснется, я не буду отходить отъ нея, развѣ она опять заснетъ.
   

22 ноября.

   Облегченіе значительное. Пани Целина съ ума сходитъ отъ радости. Только я одинъ знаю, что это такое. Доктору не было никакой надобности говорить мнѣ, что это приближается параличъ кишекъ.
   

23 ноября.

   Анелька умерла сегодня утромъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   

Римъ, 5 декабря.

   Я могъ быть Твоимъ счастьемъ и сталъ Твоимъ, несчастьемъ. Это я причина Твоей смерти, потому что еслибъ я былъ другимъ человѣкомъ, еслибъ у меня не было недостатка въ жизненныхъ основахъ, на Тебя не обрушились бы тѣ потрясенія, которыя убилы Тебя.
   Это я понялъ во время послѣднихъ минутъ Твоей жизни, понялъ и поклялся идти за Тобой. Я обручился съ Тобою на твоемъ смертномъ одрѣ, и теперь первая моя обязанность быть при Тебѣ.
   Твоей матери я оставлю мое состояніе, теткѣ -- Христа, въ любви къ Которому она найдетъ утѣшеніе своихъ послѣднихъ дней, а самъ иду за Тобою, потому что долженъ идти.
   А Ты думаешь, я не боюсь смерти? Боюсь, потому что не знаю, что тамъ, вижу только одинъ мракъ безъ границъ и дрожу переда нимъ. Не знаю, Ничто ли тамъ, или какая-нибудь жизнь безъ пространства и времени; можетъ быть, какой-нибудь междупланетный вихрь носитъ тамъ духовныя монады съ звѣзды на звѣзду и вселяетъ въ новое существо; не знаю, царитъ ли тамъ безмѣрная Тревога или Покой, Покой безмѣрный и такой совершенный, какой могутъ дать только Всемогущество и Всеблагость. Но если Ты умерла вслѣдствіе моего "не знаю", то какъ же я могу остаться здѣсь и жить?
   Чѣмъ больше я боюсь, чѣмъ больше не знаю, тѣмъ болѣе не могу отпустить Тебя одну, не могу, Анелька ноя, и иду.
   Или мы вмѣстѣ погрузимся въ Ничто, или пойдемъ вмѣстѣ одною дорогой, а здѣсь, гдѣ мы столько настрадались, пусть послѣ насъ останется только молчаніе.

В. Л.

"Русская Мысль", кн. I--III, V--X, 1890

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru