Семенов Леонид Дмитриевич
В. С. Баевский. Жизнестроитель и поэт (о Леониде Семенове)

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 7.46*4  Ваша оценка:

   Вадим Соломонович Баевский
   Жизнестроитель и поэт (о Леониде Семенове)
  
   Date: 29 октября 2008
   Изд: Л.Д.Семенов "Стихотворения. Проза". Сост. В.С.Баевский.
   Серия "Литературные памятники", М., "Наука", 2007.
  
   OCR: Адаменко Виталий (adamenko77@gmail.com)
  
  
   B.C. Баевский
  
   ЖИЗНЕСТРОИТЕЛЬ И ПОЭТ
  
   Надо до алмазного закала
   Прокалить всю толщу бытия,
   Если ж дров в плавильной печи мало,
   Господи, -- вот плоть моя!1
  
   1. ПРАВЕДНИК
  
   Одним из бесценных сокровищ, сгоревших в этой пещи, -- так и хочется сказать не печи, а пещи -- оказался Леонид Семенов.
   Он был необыкновенной личностью: подобно чуткой мембране, воспринимал все веяния своего времени, когда в экстатических порывах бросались своими и чужими жизнями. Когда слабый, насквозь больной человек каждый день, каждую ночь оставался один на один с вселенской тревогой. Когда совершилось трагическое самосожжение русской интеллигенции.
   Он чутко воспринимал влияния выдающихся людей, с которыми сводила жизнь; и в свою очередь сильно, подчас неотвратимо воздействовал на них и на все свое окружение. Его формировала семья. Его любила необыкновенная девушка, -- быть может, самая замечательная женщина среди его современниц, Мария Михайловна Добролюбова, сестра Маша, которая влекла его к революции и к исканию религиозной истины вне стен православной церкви. После ее смерти в своем жизнестроении Семенов более всего прислушивался к Толстому. А Толстой прислушивался и присматривался к нему. Были у него и другие нравственные ориентиры, мы их покажем. Но до последней минуты он шел неповторимо своим, особенным путем.
   Сейчас за пределами узкого круга специалистов Леонида Семенова знают мало. А между тем он был другом Льва Толстого и Блока. Он жил в трагическое время шатания и раскола, когда одна половина его сограждан в смертельной вражде восстала против другой половины, когда сместились, а подчас и рушились религиозные и нравственные устои. Раскол прошел через его душу и убил его.
   Леонид Дмитриевич Семенов родился в Петербурге 19 ноября (по новому стилю 1 декабря) 1880 г. Был убит около 8 часов вечера 13 (по новому стилю 26) декабря 1917 г. (в печати появлялись ошибочные даты рождения и смерти). У Семеновых семейное начало преобладало, пожалуй, над всеми другими компонентами сознания. Поэтому прежде чем говорить об этой жизни, уместившейся между рождением через три дня после Блока и гибелью в пушкинском возрасте, необходимо сказать о предках и близких родственниках; только так мы поймем, какую могучую власть традиции сумел вобрать в себя и преодолеть на своем жизненном пути Леонид Семенов.
  
  
   2. СЕМЬЯ
  
   Прапрадед поэта Николай Петрович Семенов (1755-1837) двадцать лет состоял на военной службе, участвовал в тридцати семи сражениях Суворова. Побывав в Европе, он проникся идеями французских энциклопедистов. Он женился на Марии Петровне Буниной, сестре известной поэтессы, которую современники называли русской Сафо. Напомним, что в мемуарах И. А. Бунина есть глава "Семеновы и Бунины". Через Буниных Семеновы состоят в родстве с В. А. Жуковским2.
   Старший сын Николая Петровича и Марии Петровны Петр (1791-1832) окончил пансион при Московском университете, который на рубеже XVIII-XIX вв. стал колыбелью самой влиятельной ветви русского предромантизма с его культом религии, дружбы, идеальной любви, "сердечного воображения". Признанным главой этого движения скоро оказался воспитанник пансиона Жуковский. В 1807 г. П. Н. Семенов поступил подпрапорщиком в лейб-гвардии Измайловский полк: военное призвание было прочно укоренено в семье. Но он с детства имел склонность к поэтическому творчеству и теперь стал отличаться в разных жанрах легкой поэзии, популярных в начале века. Литературная известность пришла к нему в 17 лет, когда он сочинил пародию на оду Державина "Бог". Благодаря связям тетки-поэтессы (одной из трех дам -- участниц "Беседы любителей русского слова"), он был принят в домах Державина, Шишкова, И. И. Дмитриева. Свое место в борьбе архаистов и карамзинистов (на стороне карамзинистов), составлявшей стержень литературной жизни того времени, заняла пародия П. Н. Семенова "Митюха Валдайский" на трагедию Озерова "Димитрий Донской". Пьеса ставилась на солдатском театре в ротах Измайловского полка и на сцене Петербургского театрального училища. Так первый из Семеновых, насколько мы знаем, вступил на литературное поприще. К сожалению, он его оставил рано, в начале 1820 г., когда по болезни получил длительный отпуск и покинул Петербург.
   Воин-поэт провел бурную молодость: участвовал в сражениях под Бородином, за отличие в котором был награжден золотым оружием, и под Кульмом, дважды попадал в плен к французам и дважды бежал из плена, пешком прошел всю Европу и вместе со всей русской армией вошел в Париж, потом стал участником преддекабристского "Союза благоденствия" и вышел в отставку в чине капитана в 1822 г. В последнее десятилетие его жизни он остался верен человеколюбивым идеалам своей молодости и запомнился современникам энергичной филантропической деятельностью на пользу крепостных крестьян. Он умер от тифа, заразившись им от крепостного, за которым ухаживал.
   Выйдя в отставку, он тогда же женился на Александре Петровне Бланк, правнучке и внучке известных в свое время архитекторов, которые вели свой род от французских гугенотов. Одна из сохранившихся до нашего времени работ ее прадеда Ивана Яковлевича Бланка (1708-1745) -- церковь Знамения в Царском Селе, рядом с Александровским дворцом и Лицеем, построенная в 1734 г. А. П. Бланк тоже не была чужда литературе: переводила французские, немецкие, английские книги, преимущественно по садоводству, и вообще любила чтение и письменные занятия. В их доме бывали Шаховской и Шаликов, а также другие литераторы. Хозяин с увлечением декламировал Жуковского и Пушкина3.
   Дальним родством с Буниными и Бланками был связан дед Ахматовой Эразм Иванович Стогов4. Его живые воспоминания о П. Н. Семенове и двух его младших братьях -- "Очерки и рассказы Э. Стогова" -- опубликованы в журнале "Русская Старина" (1879 г., т. 24). Старший сын П. Н. и А. П. Семеновых Николай (1823 -- 1904) стал переводчиком Мицкевича, автором трехтомного труда "Освобождение крестьян в царствование императора Александра II", сенатором. Дочь Наталья вышла замуж за академика Я. К. Грота. 2 января 1827 г. у П. Н. и А. П. Семеновых родился сын Петр, которому суждено было прославить и увековечить род Семеновых в истории России (его крестной была "русская Сафо" Анна Петровна Бунина).
   С десяти лет ему пришлось заботиться о больной матери, вести хозяйство в наследственном имении, самому заниматься своим образованием. Определившись в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, где ранее учился Лермонтов, он окончил ее первым по успехам. Однако к этому времени он уже решил отказаться от военной карьеры, обычной для Семеновых, и поступил в университет. Так было положено начало новой семейной традиции -- научной деятельности в области естествознания.
   Первая жена, Вера Александровна Чулкова, родила ему сына Дмитрия и вскоре умерла. П. П. Семенов, человек необыкновенно цельный, сам едва не умер с горя. В конце концов в нем победило все то же семейное начало. Второй раз он женился на Елизавете Андреевне Заблоцкой-Десятовской, которая родила ему дочь Ольгу -- впоследствии писательницу и художницу-акварелистку, чьи работы были приобретены Третьяковской галереей, крестную мать Л. Семенова; затем -- сына Андрея, ставшего председателем русского энтомологического общества, а также известным переводчиком (главным образом, Горация); и еще пятерых сыновей. Отцом Елизаветы Андреевны был известный журналист, статистик, деятель крестьянской реформы 1861 г., а ее тетушка Анна Васильевна Заблоцкая-Десятовская, в девичестве Грибоедова (1815-1906), была, согласно семейному преданию, двоюродной сестрой автора "Горя от ума".
   П. П. Семенов стал выдающимся путешественником, первым исследователем прекрасной, мощной горной системы Тянь-Шань. В течение 41 года он состоял вице-председателем (по сути -- руководителем) Русского географического общества. В 1906 г. он был высочайше удостоен права носить фамилию Семенов-Тян-Шанский; милость распространялась и на его потомков. Он известен как один из главных и наиболее гуманных деятелей "великой реформы" -- отмены крепостного права в 1861 г. (состоял управляющим делами комиссии, подготовившей реформу). Принимал деятельное участие в других либеральных реформах царствования Александра II, подготовил первую научную перепись населения России.
   При всем многообразии его трудов он находил время для систематических серьезных занятий искусством: собирал живопись, преимущественно малых голландцев, посвятил им двухтомную монографию, а коллекцию -- 719 картин, одно из лучших в мире частных собраний голландских и фламандских мастеров, -- в конце жизни передал Эрмитажу. В 1920-х годах, когда советское правительство распродавало художественные ценности из государственных музеев, была распродана почти вся коллекция П. П. Семенова-Тян-Шанского; сейчас в Эрмитаже находится из нее приблизительно два десятка картин.
   П. П. Семенов-Тян-Шанский превосходно знал русскую литературу; поэтов, начиная с Пушкина, наизусть; Расина, Мольера и Вольтера, Гете и Шиллера, Шекспира и Байрона прочитал в оригинале. Всю жизнь любил цитировать на память этих и других поэтов.
   Он купил на юге Рязанской губернии, в Данковском уезде (теперь Милославский р-н, почтовое отделение Мураевня), имение Гремячку, которое стало родовым гнездом для трех поколений семьи. Его многообразные труды были увенчаны всеми возможными внешними свидетельствами признания; он носил чин действительного тайного советника, стал сенатором и членом Государственного совета, был награжден высшей наградой -- орденом Св. Андрея Первозванного (которым, как правило, награждались только великие князья), состоял почетным членом Академии наук и Академии художеств, всех русских университетов и полусотни иностранных научных учреждений; в его честь названы десятки вновь открытых местностей, разновидностей животных, птиц, насекомых, ископаемых животных, растений. Оставил четыре тома мемуаров.
   Он был носителем широкого и самостоятельного взгляда на природу и цели науки. "Космополитизм науки состоит именно в том, что она есть общечеловеческое достижение, что где бы ни возникли новые идеи, они равно принадлежат всему человечеству. Национальность же науки заключается именно в том, чтобы она проникла в жизнь народную"5. П. П. Семенов-Тян-Шанский был человек добрый, деликатный, доброжелательный. И твердый. Эта необыкновенно плодотворная жизнь завершилась в 1914 г. Ученый умер на 88 году жизни.
   Естественно, что о П. П. Семенове-Тян-Шанском написано статей. Для наших целей особенно важным оказался сборник "Петр Петрович Семенов-Тян-Шанский. Его жизнь и деятельность" (Л., 1928), составленный племянником великого писателя -- А. А. Достоевским. В большом биографическом очерке, написанном составителем, представлены разнообразные материалы об истории семьи, использованные здесь нами. Мы широко пользовались также помощью доктора физико-математических наук, хранителя материалов и историка семьи Семеновых-Тян-Шанских Михаила Арсеньевича Семенова-Тян-Шанского.
   Единственный сын П. П. Семенова-Тян-Шанского от первого брака, Дмитрий (1852-1917), стал действительным статским советником, председателем отдела статистики Русского географического общества. Он был женат на Евгении Михайловне Заблоцкой-Десятовской. Их старший сын Рафаил (1879-1918; по другим данным -- 1919) получил естественно-научное образование, карьеры не делал, всю жизнь оставался небольшим чиновником и помещиком. Вторым был Леонид -- герой настоящего очерка. Третьим -- Михаил (1882-1942); при мобилизации в 1914 г. он был призван в армию и определен прапорщиком в 26-й стрелковый Сибирский полк. Дважды контуженный в начале сентября 1914 г. при отступлении армии генерала Ренкампфа из Восточной Пруссии, он вернулся в строй, причем был определен в лейб-гвардии Егерский полк, в котором отбывал воинскую повинность после университета. Писал стихи и прозу. После революции -- доктор географических наук, профессор экономической географии.
   Три старших внука П. П. Семенова-Тян-Шанского разделили между собой три излюбленных семейных поприща -- военную службу, литературу, естествознание.
   Но так обстоит дело лишь на первый взгляд. Действительность сложнее.
   Все три брата с детства писали стихи. Их первые литературные опыты направлял дядя -- упомянутый выше естествоиспытатель, поэт и переводчик Андрей Петрович. Брат Михаил позже написал оставшиеся в рукописи и публикуемые в настоящем издании повесть "Детство" и не доведенный до конца роман "Жажда. Повесть временных лет о великом алканьи и смятении умов человеческих". Своего брата Леонида он вывел под именем Алексея Андреевича Нивина. Среди известных эпических изображений предреволюционных лет, войны и революции "Жажда" ближе всего к "Августу четырнадцатого" А. Солженицына в первой редакции.
   В семье Д. П. и Е. М. Семеновых-Тян-Шанских было еще две дочери и два сына: Вера (1883-1984), в замужестве Болдырева, -- автор опубликованных лишь частично семейных мемуаров, Ариадна (1886-1920), Николай (1888-1974) -- морской офицер, воевал в Белой гвардии и эмигрировал во Францию, и Александр (1890-1979) -- юрист, затем офицер лейб-гвардии Егерского полка, участник Первой мировой войны. После революции он был мобилизован в Красную Армию и находился в штабе фронта в Смоленске. В эмиграции бедствовал. 24 ноября 1925 г. Ходасевич писал одному из соредакторов русского парижского журнала "Современные записки" М. В. Вишняку: "Некто А. Д. Семенов-Тян-Шанский с месяц тому назад послал в "Совр. Зап." свои стихи. Пожалуйста, не возвращайте их полностью, -- а что-нибудь отберите и напечатайте. Он человек не бездарный, чудовищно голодный и нуждающийся в моральной поддержке. Если хотите, я помогу Вам в выборе"6.
   А. Д. Семенов-Тян-Шанский стал епископом Русской православной церкви за границей Александром Зилонским, написал несколько книг и статей религиозного содержания и поэму о трагедии семьи в годы революции "Венок просветленным"; в 1942 г., когда немцы стояли под Сталинградом, в Берлине вышел второй выпуск сборника "Летопись. Орган православной культуры" с большим его очерком о брате Леониде7.
   Какая фантастическая судьба! Какой могучий творческий импульс заложен был в генах этой семьи!
   В судьбе семьи было два роковых периода: 1917-1920 и 1942. Одной из жертв первого периода оказался поэт Леонид Семенов.
  
  
   3. ДЕТСТВО. ОТРОЧЕСТВО. УНИВЕРСИТЕТ
  
   Он родился и до 25 лет жил в Петербурге. Ранние годы его жизни были вполне безоблачны. В повести брата Михаила "Детство" запечатлена идиллия, действующими лицами которой, кроме трех мальчиков и их сестричек, оказываются трепетно любимые папа, мама, няня с традиционным сундучком, с вечным вязаньем в руках, учительница, бонна, тетушка, дедушка, бабушка, прабабушка. Вот он, семейный патриархальный уклад родовитого дворянства. Важнейшие события детской жизни -- сочельник, елка, говение, приезд бабушки, посещение дедушки, отъезд на дачу. Самый большой шалун, предводитель в играх -- Леонид (как и в "Жажде", названный Алексеем). Чуть позже он стал увлекаться плаванием, греблей, другими видами спорта: дух соперничества был в нем всегда силен. В семье его называли Лёля. Старший брат Рафаил вспоминал: "Хороший, добрый Лёля -- столь близкий мне, -- сколько раз мы отходили друг от друга, осуждая друг друга и даже злобствуя, быть может, друг на друга, -- и затем снова притекали друг к другу, внутренне понимая друг друга и ценя"8.
   Самый младший брат, Александр, утверждает, что "печать некоторого избранничества лежала на нем (Леониде. -- В. Б.) с малых лет. Физически он был здоровее, стройнее и красивее других детей"9. С самого начала Леонид привлекал к себе особое внимание, возбуждал ожидание чего-то необыкновенного в своей судьбе. Это остро чувствовали братья и сестры, которые в его присутствии были более подтянуты и стремились отличиться чем-нибудь хорошим. Леонид раньше всех вставал, летом уходил на одинокие прогулки, избирая по возможности дикие уголки природы. Особенно любил рощи молодых берез. Чистота, свежесть, строгость, заповедность, тайна ассоциировались с обликом Леонида-подростка. В спорах с братом Рафаилом он уже тогда был за Толстого, Рафаил -- за Достоевского.
   Учился он в петербургской немецкой Katharinenschule, шел первым учеником, пережил длительное увлечение Шиллером. Позже сам он вспоминал, что до десяти лет не говорил по-русски, только по-французски. Под влиянием крестной матери -- тетушки Ольги Петровны, художницы, -- в тринадцать лет увлекся акварелью. Здесь впервые проявилась особенность Леонида, которая определила его судьбу: он вполне, без остатка отдавался тому делу, которым занимался. Оно становилось для него не главным, а единственным. Излюбленные мотивы его рисунков -- березки, ива над прудом; затем -- Жанна д'Арк, чьим героическим характером он увлекался; и, неожиданно, -- горгона Медуза (из каких мрачных глубин личности подростка всплыл этот образ? что предсказывал?).
   Когда Леониду исполнилось 14 лет, акварель сменилась музыкой. Позже мы не раз увидим ту же внезапность и полноту перемены интересов и устремлений, всесокрушающую решимость осуществить новые планы. Леонид стал брать уроки контрапункта и игры на фортепьяно, очень много заниматься. Любимыми композиторами были Бетховен, Шопен, Вагнер, Чайковский, Григ. Первые четыре принадлежат к числу немногих, наиболее полно выразивших в музыке высшие устремления человечества. Григ был необходим и потому, что скандинавская культура на сломе веков была для русской интеллигенции интимно близка, воспринималась как своя. Мечты Леонида преобразовать мир посредством музыки оказались сродни скрябинским.
   Подросток надумал оставить гимназию и готовиться в консерваторию. Недавний первый ученик забросил все занятия, кроме музыки.
   Годы перед Первой мировой войной были временем высшего расцвета русского сельского хозяйства, русской промышленности, торговли. За предшествовавшие войне 20 лет население Российской империи возросло на 50 миллионов человек. Естественный прирост населения превысил три миллиона в год10. В то же время интеллигенцию захлестывали атеизм, материализм, социализм, социальный цинизм. Но Семеновы-Тян-Шанские принадлежали к тому кругу, который желал расцвета России и работал для него, блюл вековые устои русской жизни. Они были верующие, детей воспитывали в строгом соблюдении церковных обрядов. Отец рассказал сыновьям, что был девственником до свадьбы, и предостерегал их от внебрачных связей. Вместе с тем родители стремились способствовать раскрытию индивидуальности каждого ребенка. Леонид прошел извилистый путь искушений. Проучившись год в университете, он посетил Троице-Сергиеву лавру, Киево-Печерскую лавру, киевский Владимирский собор, другие киевские церковные святыни -- и остался равнодушен.
   Сначала родители поощряли занятия Леонида музыкой, он брал уроки фортепиано и контрапункта. Скрябин и Рахманинов были кумирами публики, переполнявшей тогда концертные залы России. Именно их музыка с наибольшей полнотой выражала их время. Иногда казалось, что только музыка и способна дать всеобъемлющий ответ на духовные запросы интеллигенции. Чуть позже Семенова на пути к поэзии столь же страстно, как Семенов, музыкой увлекся Пастернак.
   Однако родители энергично воспротивились намерению Леонида уйти из Katharinenschule ради консерватории и предлагали отложить поступление в консерваторию до окончания гимназии. Но так просто остановить Леонида было невозможно. Произошла катастрофа. Он предпринял попытку совершить самоубийство. Она не удалась, и только последовавшая тяжелая болезнь смягчила остроту конфликта. Леонид окончил гимназию, хотя стал учиться на средние баллы.
   По воспоминаниям брата Александра, от музыки Леонида оттолкнуло то, что она оказалась неспособной преобразить людей и всю их жизнь. "Возвращаясь с концертов, -- с горечью говорил он, -- люди, да и я сам, оставались такими же холодными, как и раньше, и слова шиллеровской песни о братстве, пропетые хором в 9-й симфонии Бетховена, -- оставались только словами" (Летопись. С. 136).
   Еще подростком Леонид пишет "Воспоминания" о первой любви (!). Ему девять лет, ей на год-полтора больше, она -- брюнетка со смуглой кожей. Он видит ее в церкви, грехов у нее нет, она просто беседует с Богом. Он хочет отвлечь девочку от молитвы, обратить ее внимание на себя. Здесь все наивно: возможно некоторое влияние гетевского "Фауста", между тем словно бы предугадан дальнейший жизненный путь, полный драматической борьбы человека духовного с человеком плотским. В старших классах Леонид стал заниматься философией, пробовал писать11.
   Братья и сестры увлекались любительским театром. "Дома у нас ставилась "Женитьба" Гоголя, "Свадьба" и "Медведь" Чехова и др. (...) Рафаилу больше удавались серьезные персонажи, Леонид был очень хорош в комедийных ролях", -- свидетельствует сестра Вера12. Она же рассказывает, что в доме у них бывали молодые поэты -- товарищи ее брата Леонида, в том числе Блок. "Как всегда, Леонид подымал общее настроение и оживлял всех <...> Процветала у нас и музыка. После матери, Леонид играл настолько хорошо, что его преподаватель, известный тогда профессор, пророчил ему музыкальную карьеру" (Записки. С. 120).
   14 июля 1898 г. датировано следующее стихотворение.
  
   Как вечер сегодня хорош!
   Как привольно здесь в поле!
   Смотрю я, любуясь, на рожь,
   Как шуршит-шелестит
   Ею ветер на воле!
  
   Лежу я в траве у межи;
   Вечер веет прохладой,
   Играя колосьями ржи,
   Обдавая мне грудь
   Ароматною влагой.
  
   Мой друг!
   В этом блеске лучей,
   В этом шепоте ржи,
   В этой дали полей
   Столько чувств и желаний,
   Что стены тесны им души:
   Не вместит их она,
   Своих уж мечтаний
   И чувств, и желаний
   Полна.
  
   Это романс. Не исключено, что в сознании Семенова текст ложился на определенную мелодию, чужую или свою. Причудливое расположение стихов на плоскости листа предвосхищает опыты А. Белого по передаче интонации поэтической речи с помощью графических средств.
   В 1899 г. Рафаил и Леонид поступили, следуя семейной традиции, вслед за дедом, отцом и дядей, на естественный факультет Петербургского университета. Рафаил в свое время его и окончил; Леонид же изменил решение и на следующий год перешел на историко-филологический факультет; литературные, философские, религиозные интересы, безусловно, возобладали. За свою недолгую жизнь он перестрадал в себе все основные духовные искания и общественные движения начала века: монархизм и православие, социализм и революционность, атеизм, толстовство, сектантство и вернулся в лоно православной церкви. Духовные кризисы носили столь острый характер, что сестра Вера в своих записках называет их самопытками (Записки. С. 128). При всей исключительности Семенова подобные метания, поиски путей, боление болезнями века, швыряние своей жизнью были знамением времени. Несколько таких людей -- Толстой, М. М. Добролюбова, ее брат A. M. Добролюбов -- встретятся читателю на страницах статьи.
   Сильная личность, Семенов воздействовал на окружающих. "Его прямой и резкий характер требовал не только соглашения с ним, но даже подчинения <...>, -- писал его товарищ по университету Ю. Бекман. -- Все эти величайшие перемены происходили у него как-то молниеносно и непосредственно. Но после каждого перехода к новым богам он всецело предавался обаянию нового учения и становился его ярым проповедником"43.
   При первом порыве революции 1905 г. он "примкнул к социал-демократам; после ее поражения и смерти М. М. Добролюбовой (об этой женщине, сыгравшей огромную, в некоторых отношениях определяющую роль в жизни и творчестве Семенова, будет сказано дальше) от революционного движения отошел; после смерти Толстого отошел от его учения и вернулся в лоно православной церкви; при насаждении Столыпиным крестьянских хуторов завел свое хозяйство. Только революционные события 1917 г. оказались для него чуждыми и смертельно враждебными.
   Ни в молодости, ни позже он не играл в карты, не пил вина, не танцевал; был равнодушен к оперетте, не любил скабрезных анекдотов. В университете он проявил особый интерес к философии Канта и Ницше: первый в своих всеобъемлющих концепциях обобщил двух с половиной тысячелетний опыт европейской философии и предопределил ее развитие на протяжении XIX в.; второй как раз в эти годы становился властителем умов в России, причем его известность пришла к нам через Скандинавию. Позже злонамеренные демагоги фашистского толка, начиная с сестры философа и кончая Гитлером, фальсифицировали его учение в своих целях, создали в Дрездене лжемузей Ницше, провозгласили его провозвестником фашистской империи. А доверчивые советские демагоги охотно эту фальсификацию подхватили. В действительности же Ницше был чужд шовинизма. Наполовину философ, наполовину поэт, он создавал сложные картины и построения, которые находили отклик у самых разных художников, так что ни один из них не избежал его влияния. Его греза о сверхчеловеке была мечтой о совершенном человеке будущего.
   В неопубликованной статье "Vae victis!", написанной летом 1905 г., Л. Семенов показал, чем был для него Ницше. "Ницше, этот проповедник радости жизни, проповедник сильного, мощного грядущего человека, сверх-человека. Он не был пророком своего отечества, и может быть, никогда Германия не слышала таких язвительных и бичующих речей от своего сына <...> Он, в тоске скитаясь по всему кладбищу Европы, обращал свои последние помутневшие взоры на Север и там в стране, которой готовил бронированный кулак "железный канцлер" его родины <...> в серой стране Достоевского находил истинное, великолепное воплощение воли и власти, за которую молился <...>"14.
   В университете Семенов -- монархист, "белоподкладочник", "академист". В. Пяст, мемуарист осведомленный, но несколько склонный заострять ситуации и характеристики, называет его даже черносотенцем15. На первом же курсе он стал старостой (старосты избирались студентами). Избранию не помешал его политический консерватизм, хотя большинство его соучеников было настроено революционно: слишком сильно было обаяние этой личности. В совете старост Семенов оказался одним из немногих правых по политическим взглядам и стал их лидером. При объявлении русско-японской войны он участвовал в патриотических манифестациях перед Зимним дворцом.
   Куратором курса был избран (кураторы тогда тоже избирались, только профессорами из своей среды) знаменитый эллинист, впоследствии академик Ф. Ф. Зелинский. Он был "по национальности поляк, по образованию -- немец, русский -- по культуре, но его подлинным отечеством была Эллада классической эпохи"16. "Мой идеал ученого? <...> Я думаю, что к нему приближается Зелинский Фаддей Францевич, -- сказал А. Ф. Лосев, -- в Петербурге, который, во-первых, был в душе поэт-символист, а во-вторых, крупнейший, европейского масштаба, исследователь античности"17.
   В своих воспоминаниях Зелинский характеризует политические взгляды Семенова как умеренные. Чтобы сблизиться со студентами, заинтересовать их предметом и отвлечь от революционных устремлений, Зелинский учредил кружок, члены которого собирались у него дома по воскресеньям, читали по ролям древнегреческих трагиков и рассуждали по поводу прочитанного. Организатором и увлеченным участником кружка стал поначалу Семенов.
   Брат Александр оставил описание внешности Леонида: "Унаследовал он внешние характерные черты нашего рода, в частности курчавые волосы и черные глаза". Ф. Ф. Зелинский увидел его студентом первого историко-филологического факультета: "Живо вспоминаю красивый овал его лица, его внимательные, ищущие глаза, его спокойную, обдуманную речь". Более экстравагантен портрет, воссозданный Пястом; впрочем, он только подчеркивает главное -- значительность наружности Семенова. "Прихрамывавший, косивший, -- но необыкновенно вместе с тем красивый, с большой черной вьющейся, но отнюдь не напоминавшей дьяконовскую шевелюрой, -- с пронзительным взглядом косых своих черных глаз". А. Д. Семенов-Тян-Шанский по поводу этого портрета замечает, что "в нем отразились какие-то случайные впечатления, так как у брата физических недостатков не было" (Летопись. С. 133). Е. П. Иванов, друг Блока, хорошо знавший Семенова, добавляет еще несколько штрихов: "Это был пылкий, стройный юноша, с курчавой головой, с острым как нож лицом и с шеей несколько удлиненной, просящейся на плаху"18. В теории литературы литературный портрет такого типа называется портретом с истолкованием. Люди, знавшие Семенова студентом, утверждают, что его будущее просвечивало сквозь его неповторимо своеобразную наружность.
   Соученик Семенова и Блока в своих воспоминаниях оставил ценную, сравнительную характеристику двух поэтов, выполненную на языке их времени, даже на языке их символов. "На пути в библиотеку или между лекциями иногда появлялись, изредка вместе, чаще -- врозь, три студента, имена которых уже и в те годы были известны знатокам и любителям поэзии. Эти трое были: А. А. Блок, В. Л. Поляков и Л. Д. Семенов. Первый достиг зенита славы и, вероятно, возможных для него вершин творчества: с двумя другими судьба расправилась своенравно-жестоко: в двух скромных, любовно-изданных книжках -- лишь первые робкие запевы, лишь народился в рассветном тумане очерк несомненного дарованья.
   Не знаю, был ли Блок близок с Поляковым, который вообще держался особняком, изучая Гете и увлекаясь блестящими комментариями к Пушкину безвременно погибшего Б. В. Никольского; но с Л. Семеновым он был дружен.
   Задумчивый, словно прислушивающийся к какому-то тайному голосу, Блок, неизменно спокойный, но всегда готовый улыбнуться и на веселую шутку и острое слово, и Семенов, живой, непостоянный, волнующийся и мечущийся в поисках новых ощущений: от "Нового пути" -- к декадентским детищам московских меценатов, от великосветского салона -- к социал-демократии, от К. Маркса -- к Л. Толстому, из семинария по классической филологии, где вдохновенно плакал о разлуке Гектора с Андромахой поэт и ученый Ф. Ф. Зелинский, -- в деревенскую избу, на пашню. А далее -- женитьба на крестьянке19 и безвременная смерть...
   "Типично русская натура" -- не то досадуя, не то любовно восхищаясь, сказал мне однажды о Семенове Зелинский, у которого покойный поэт работал недолго, но упорно, увлеченный своим блестящим руководителем...
   Насколько Семенов разбрасывался, не останавливаясь ни на чем и жадно вбирая острые и яркие впечатления жизни, настолько Блок был методичен в своей работе и, я сказал бы, -- в своих исканьях.
   Но вдвоем они дополняли друг друга каким-то неуловимым духовным сродством, своего "лица необщим выраженьем"20, резко выделяясь из студенческой массы"21.
   Образ Семенова запечатлен в мемуарных книгах А. Белого, Пяста, Чулкова, Городецкого, Кузмина22. Когда сразу же после гибели Семенова его дядя Андрей Петрович задумал издать сборник, посвященный его памяти, на его просьбу написать воспоминания тотчас же откликнулся Зелинский. По условиям времени сборник издан не был, замечательная мемуарная статья Зелинского осталась в рукописи и была опубликована нами23.
   Первой женщиной, оказавшей сильное влияние на формирование Семенова, стала дочь командира крейсера "Аврора", впоследствии погибшего в Цусимском сражении, Александра Евгеньевна Егорьева. Ее самоубийством вызвано стихотворение 1903 г. Сквозь заимствованные условности рыдающего некрасовского анапеста с дактилическими клаузулами и позднего романтического стиля (Апухтин, Надсон) здесь пробивается незаемное чувство, проглядывают драгоценные бытовые подробности:
  
   Ты лежала вся дымкой увитая,
   ты была так чужда, далека.
   Возле гроба -- глазетом обитая,
   нас пугала немая доска.
   Мы слова повторяли обычные
   и все ждали обедни конца,
   были страшны черты непривычные,
   дорогого когда-то лица.
   Вспоминалися дни благодатные,
   вспоминалась весна и цветы,
   все цветы на лугах ароматные,
   под душистой акацией ты!24
  
   Впоследствии Семенов с отвращением писал о тех плотских соблазнах, через которые прошел в студенческие годы. Модные в начале века рассуждения о "проблеме пола" временами достигают у него розановской откровенности, напряженности и остроты. Влияние В. Розанова Семенов позже оценил как пагубное. В автобиографических записках "Грешный грешным" он рассказывает о том, как полюбил девушку, и задается вопросом: "...как могло случиться, что выхода из своего такого положения я стал искать не в любви к ней, а именно в похоти моей и самый миг моей низкой страсти в мечтах представлял себе, как она отдаст себя мне, стал считать за цель и смысл всей моей жизни; и как могло быть это, когда при этом хорошо сознавал я, что моя похоть идет в разрез любви, ибо эта похоть моя разделялась девушкой и мучила ее и пугала, роняла меня перед ней"25.
   Коллизия еще более усложняется. "И как могло случиться, -- спрашивает себя Семенов, -- что, мучая так себя и девушку, я стал впутывать в свое мучение еще и других, другую тоже девушку, полюбившую меня, или вернее развращаемую мною и моими стихами, и наконец, превращая все это в игру, т. е. любуясь этим и воспевая блудную страсть свою в стихах". Дополнительный свет на трудную борьбу Семенова с чувственными искушениями проливает упомянутый роман его брата Михаила "Жажда". Здесь изображены отношения Алексея Нивина (т. е. Леонида Семенова) с Софьей, причем по-бунински сказано все до конца. "Когда сама Софья робко и по-женски стыдливо дала ему почувствовать, что она его любит, он со страхом понял, что то, что он теперь испытывал к ней, была не любовь, а похоть". Ему было двадцать лет, он учился на втором курсе. Она была рослая, с высокой грудью, почти бесцветными "русалочьими" глазами. Его привлекали тяжелые душистые косы и юное пухлое тело. Он попытался отдалиться. Тогда Софья спросила, почему он к ней изменился. Он отвечал нарочито грубо, чтобы оборвать отношения.
   "-- Потому что я понял, что то чувство, которое я считал любовью, совсем не любовь, а тяга самца к самке. Или вы хотите, чтобы я изнасиловал вас?"
   Она захотела.
   Мы не обязаны безоговорочно воспринимать "Жажду" как достоверный биографический документ. Романист не только обладает правом на вымысел, но не может от него отказаться. Жанровая природа романа заключена между полюсами документальной достоверности и творческого вымысла. В каждом случае может идти речь лишь о том, к которому из полюсов и как именно сдвинута конструкция. Однако и принимая во внимание, сказанное, следует признать за "Жаждой" значение важного источника. Личность Семенова была столь исключительна, что его брату просто незачем было придумывать о нем что-либо существенное. Все, что рассказано в "Жажде" об Алексее Нивине и Софье, не достигает силы самообличения Семенова в его записках.
   Как ни много мы знаем о декадентском восприятии жизни и смерти, мы не пройдем мимо следующего свидетельства Семенова о его душевных блужданиях, которые подвели его вплотную к последней черте. "Убийство воспевалось в то время в некоторых декадентских течениях, к которым ябыл причастен, и врывалось уже в жизнь все учащавшимися террористическими актами. Почему и не убийство. Убить девушку, упорно не уступавшую моим желаниям и уже заподозренную мною в чувствах к другим, девушку, которую любил, и это казалось красивым". Братья были близки по возрасту и по мироощущению. Михаил должен был хорошо понимать Леонида. Роман был написан в 1920-е годы, после того как земной путь Леонида Семенова трагически завершился, и всем, кто его знал, стало ясно, что это был путь к Богу. Рассказывать о нем можно было только с чувством великой ответственности, места для фантазирования тут оставалось немного.
   Мы уделяем больше места подробностям духовной и душевной жизни нашего героя, чем это принято в подобных исследованиях общего характе­ра. Мы говорим о них не только для того, чтобы объяснить ими факты творчества, как это делается обыкновенно. Семенов был не только поэт, но и жизнестроитель, его биография -- самое значительное его произведение. Она самодостаточна. Тем не менее пора обратиться к его литературной деятельности.
  
   4. МНОГООБЕЩАЮЩЕЕ НАЧАЛО
  
   В университете он сразу же вошел в литературную среду. Принял деятельное участие в подготовке коллективного сборника стихов26 и скоро дебютировал (вместе с И. Коневским, Ю. Верховским, И. Тхоржевским, на одной странице с братом Рафаилом) в "Литературном сборнике, изданном студентами Санкт-Петербургского университета в пользу раненых буров" 1900 г., наивным стихотворением в традиции фетовской романсной лирики. Приведем его как своеобразную точку отсчета поэтического развития Семенова.
  
   Мне снилось: с тобою по саду вдвоем
   Мы темною ночью бродили.
   Таинственно, тихо, все спало кругом,
   Лишь ярко нам звезды светили.
  
   Мне снилось: в густой и высокой траве
   Нам путь светляки освещали,
   И страшные сказки друг другу во тьме
   Угрюмо деревья шептали.
  
   Мне снилось: со мною ты под руку шла.
   И что-то мне тихо сказала,
   И словно огонь ты в груди мне зажгла
   И страшно, и жутко мне стало.
  
   Мне снилось: с тобою по саду вдвоем
   Мы темною ночью гуляли,
   Таинственно, тихо все было кругом,
   Лишь ярко нам звезды сияли.
  
   Анафоры и другие повторы, целая их система; мерное чередование стихов четырехстопного и трехстопного амфибрахия (романтическая строфа, романтический размер); композиционное кольцо (первый катрен с незначительными изменениями повторен в конце); на протяжении столетия ставшие привычными до полной автоматизации темы: любовь, сновидение, ночь, звезды -- все это внешние признаки принадлежности к обозначенной поэтической системе. Но, конечно, нет здесь фетовской недоговоренности и суггестивности, дерзости словоупотребления и словосочетания, фетовского безоглядного отвержения нормы и уверенности в том, что в поэзии одни исключения закономерны. Ничем не отличается помещенное здесь же стихотворение Рафаила Семенова. Приблизительно такими же стихами, опиравшимися на опыт Фета, Полонского и их окружения, взятый с формальной стороны, начинали Блок и А. Белый. Это убедительное свидетельство исчерпанности дела поздних романтиков к исходу столетия. Еще более, безусловно, изжила себя некрасовская школа. Образовавшийся вакуум и заполнила поэзия модернизма. Судя по результатам его творчества, Семенов до конца осознал эти вещи к 1903 г.
   Можно с уверенностью сказать, что некоторое влияние на формирование эстетических и политических взглядов Семенова в первой половине 1900-х годов, когда создавалось "Собрание стихотворений" -- единственная книга Семенова, увидевшая свет при его жизни, -- оказал Б. В. Никольский. Он только что стал приват-доцентом, читал курс римского права на юридическом факультете и одновременно на историко-филологическом факультете Санкт-Петербургского университета -- курсы лекций по лирике Пушкина, по творчеству Фета, о современных поэтах. Издал книгу стихов, ни малейшего успеха не имевшую. Новые веяния в литературе были Никольскому чужды, относился он к ним враждебно. Был крайним монархистом, политическим консерватором, вдохновителем "академизма" -- движения в студенческой среде, противостоявшего революционным настроениям и революционному движению студенчества и активно с ними боровшегося. В 1905 г. он вошел в руководство ультраправого националистического "Союза русского народа".
   В 1901 г. Никольский принял на себя составление и редактирование студенческого сборника стихов. 11 октября он записывает в дневнике: "Были поэты, в том числе Семенов Леонид, который остался дольше всех, -- до 3-го часу ночи. Он мне удивительно понравился. <...>27 Словом, он меня в восхищение приводит. Только непрочен, -- того и гляди, чахоточным окажется. Какие чудесные глаза и взгляд! -- Во вторник он был опять"28. Через четыре месяца Никольский записывает: "Отобрал кое-что из убогого полудекадента Блока" (Блоковский сб. С. 329). По-видимому, именно при подготовке сборника произошло знакомство Семенова с Блоком.
   Никольский не знал или не придавал никакого значения тому, что Семенов уже напечатал одно свое стихотворение в более раннем университетском студенческом сборнике стихов. Никольский мало считался с авторской волей участников сборника и настаивал на внесении исправлений, часто обширных и существенных, представлявшихся ему необходимыми. Возражения юных поэтов редко принимались во внимание. В. Л. Поляков, рано погибший поэт, товарищ Семенова по сборнику, в письме к Никольскому с недоумением вспоминает, "с каким он (Семенов. -- В. Б.) упорством отстаивал каждую неудачную строчку своих еще незрелых стихотворений"29. Видимо, в этом отношении Семенов представлял собою исключение.
   Закончив формирование сборника, Никольский расклассифицировал авторов следующим образом. "В общем сборник дает трех поэтов: Кондратьева, Полякова, Семенова. Затем идут второй сорт, но все-таки с известной надеждою на будущее". Далее "третий сорт: не безнадежные, хотя шансов немного". Потом "четвертый сорт -- луч надежды, но один и бледный". Затем идут отрицательные величины: 1. Блок (декадент) <...> Семенов <Рафаил>". В конце записи добавлено: "Из отрицательных еще может покаяться Блок" (Блоковский сб. С. 330).
   Отталкивает категоричность приговоров уверенного в своей непогрешимости Никольского. Он проглядел Блока! Однако заслуженно высоко оценил Леонида Семенова: скоро такой взгляд на его творчество стал для знатоков поэзии общим.
   В пору подготовки сборника Никольский учредил у себя дома "литературные вторники", а после выхода сборника в свет у него дома стал собираться кружок "Изящная словесность", который посещали уже три брата Семеновы: кроме Леонида и Рафаила еще и Михаил.
   В издании кружка Б. В. Никольского -- "Литературно-художественном сборнике студентов Санкт-Петербургского университета" 1903 г. -- Л. Семенову принадлежит одна из самых больших подборок, восемь текстов. Открывается она балладой "Отвергнутый ангел", еще в достаточной мере подражательной, но уже следующее стихотворение "Им путь ночной томителен и труден..." написано в предощущении символизма. То же следует сказать о других произведениях, где появляются прямо символистские строки вроде "И ждем с молитвой жениха", "Лежал мне в горы тесный путь", а подражательные сонеты начинающего автора ориентированы теперь не на прошлых кумиров, а на Брюсова.
   Журнал "Новый путь", руководителями которого были Мережковский с Гиппиус и П. П. Перцов, работал над утверждением нового искусства и нового религиозного сознания. Он возник в 1903 г. и сразу же широко открыл свои страницы молодому автору. В N 3 была помещена подборка стихов Блока, а уже в N 5 напечатана пятиактная пьеса Семенова "Около тайны"; драма с четырьмя перерывами", как указано в подзаголовке. Такого значительного, сложного произведения никто из сверстников Семенова к этому времени не опубликовал. Сквозь сознание маленьких брата и сестры, не понимающих, что происходит, показана семейная беда: можно догадаться, что муж, узнав об измене жены, убивает ее и себя. "Около тайны" принадлежит к эстетическому миру "новой драмы" Г. Ибсена, К. Гамсуна, М. Метерлинка. Какие-то нити тянутся отсюда к написанным впоследствии пьесам Л. Андреева.
   Несколько позже Семенов напечатал в журнале "Новый путь" (1904, N 2) рецензию на спектакль Александрийского театра "Эдип в Колоне", которая воспринимается как автокомментарий к "Около тайны". На протяжении всего бытия человечества, говорит рецензент, разыгрывается единая мировая трагедия. В ее основе конфликт между роковой предопределенностью всех поступков и событий -- и кажущейся свободой воли, возможностью выбора. Эта коллизия, лежащая в основе этики и эстетики древнегреческой трагедии, мучительна для христианского религиозного сознания: ответственность перед Богом за свое поведение предполагает подлинную свободу воли. Выход Семенов видит в искупительной жертве Богочеловека, которая перенесла человечество из мира роковой предопределенности в царство свободы выбора и личной ответственности за него. Здесь идеи Семенова совпадают с основополагающим принципом философии Кьеркегора. В драме "Около тайны" родители забыли Бога и стали жертвой извечной трагедии, их гибель неизбежна. Дети же бессознательно устремляются душой к Богу-искупителю, они спасены.
   Даже по нашему самому сжатому пересказу драмы и рецензии видно, какими глыбами религиозных, философских, литературных идей ворочал молодой автор.
   В 11-й книжке "Нового пути" за 1903 г. Семенов появился со стихами. Поэт развивается на глазах: в значительной по объему подборке содержатся тексты, принадлежащие к лучшим его произведениям. Но даже здесь два стихотворения выделяются особо. Подборка открывается стихотворением "Священные кони несутся..." Оно может быть прочтено как вполне символистское, предрекающее ожесточенную схватку доброго и злого начал в духе основного мифа. Но оно допускает и иное прочтение -- как предсказание близкой революции, когда враждебные старому миру, но освященные Божественным промыслом силы уничтожат старую культуру, ее носителей. Стихотворение не отвлеченно символично или аллегорично: оно представляет полную грозного движения картину в зримых и звучащих образах:
  
   Вот гнутся макушками елки,
   И пыль поднялась на полях,
   Над лесом косматые челки,
   Подковы сверкают в лучах.
  
   Как моря взволнованный ропот,
   Несется их ржанье с полей.
   Все ближе и ближе их топот
   И фырканье гордых ноздрей.
  
   Элементы поздней романтической системы задержались надолго, как и у Блока: стоит сопоставить стих "Как моря взволнованный ропот" со стихом А. К. Толстого "Как моря играющий вал". Однако теперь элементы роман­тической системы включены в систему совсем иную, новую; стихотворение, о котором мы говорим, ничем не напоминает "Средь шумного бала, -- случайно...". Оно кончается грозным пророчеством:
  
   Спасайся, кто может и хочет!
   Но свят, кто в пути устоит.
   Он алою кровью омочит
   Священную пыль от копыт.
  
   По-видимому, несколько позже Вяч. Иванов написал одно из самых сильных стихотворений этого периода -- "Кочевники красоты". В нем можно усмотреть влияние Семенова. Особенно близки по теме и настроению заключительные четверостишия. Текст Семенова приведен выше; у Вяч. Иванова читаем:
  
   Топчи их рай, Аттила, --
   И новью пустоты
   Взойдут твои светила,
   Твоих степей цветы!
  
   Смысл "Кочевников красоты" противоположен смыслу стихотворения Семенова: "Священные кони несутся..." говорят о попрании древней культуры носителями священной дикой силы, а Вяч. Иванов призывает художников -- хранителей древней культуры -- попрать тесный мирок обывательской повседневности. Вполне возможно, что Вяч. Иванов заимствовал тему, поменяв знаки на обратные. Еще несколько позже Брюсов написал "Грядущих гуннов". К своему знаменитому стихотворению он взял эпиграф из Вяч. Иванова: "Топчи их рай, Аттила!", указав тем самым на источник. Брюсов снова поменял знаки на обратные: у него грядущие гунны -- это новая дикая сила, которая вот-вот уничтожит старую культуру. Таким образом, через голову Вяч. Иванова он возвращается к трактовке темы предчувствия революции, заданной Семеновым.
   Нет необходимости настаивать на том, что "Священные кони несутся..." породили "Кочевников красоты" и "Грядущих гуннов". Достаточно отметить общую область поэтических медитаций, близость стихотворений Семенова, Вяч. Иванова и Брюсова как знак вхождения молодого автора в круг мастеров поэтической культуры. Вместе с тем не может быть сомнения, что Брюсов и Вяч. Иванов читали "Новый путь" и знали стихотворение Семенова, опубликованное незадолго до того, как были написаны их .
   В этом же номере помещено стихотворение "Свеча'". Вскоре Семенов отойдет от поэтического творчества, пересмотрит свою жизнь, отвергнет созданное им в литературе как ничтожное и недостойное. Но и тогда он будет делать для "Свечи" единственное исключение и выделять ее как текст, пусть в несовершенной форме, но отвечавший на мучительные вопросы о цели существования и Божественном промысле в устройстве мироздания, предупреждавший мысли о самоубийстве.
  
   СВЕЧА
  
   Я пустынею робко бреду
   и несу ей свечу восковую.
   Ничего от пустыни не жду,
   ни на что не ропщу, -- не тоскую.
  
   Тени жадно столпились кругом,
   их пустыня мне шлет роковая.
   Неповинен пред ней я ни в чем,
   как невинна свеча восковая.
  
   Кем, зачем мне она вручена?
   Я не знаю, пред тайной робею...
   Но не мною свеча зажжена,
   и свечи загасить я не смею...30
  
   Символика свечи в христианстве и в мировой поэзии весьма разветвлена31. Из полисемии этого образа здесь особенно важно значение 'душа христианина'. Пламя символизирует веру, воск -- готовность к самопожертвованию, любовь во имя этой веры. А. Белый сразу же оценил стихотворение "Свеча", которое узнал от автора летом 1903 г., и тогда же процитировал его в письме к А. С. Петровскому32 -- одному из самых первых, самых глубоких, самых страстных, самых преданных читателей символистской поэзии в России.
   Затрудняемся указать в поэзии XX в. равную по яркости свечу за исклю­чением той, которая зажглась полвека спустя однажды зимней ночью в продуваемой ветром московской комнате.
   Сейчас, на расстоянии ста лет, наши представления несколько сместились. Объективно же говоря, в ранний, героический период символизма, в первой половине 1900-х годов, в пору становления поколения "младших", центральными его деятелями были Вяч. Иванов ("Кормчие звезды", 1902-1903; "Прозрачность", 1904), А. Белый ("Симфония, 2-я, Драматическая, 1902; "Северная симфония, 1-я, Героическая", 1904; "Золото в лазури", 1904; "Возврат", 3-я симфония, 1905), Блок ("Стихи о Прекрасной Даме", 1904) и Леонид Семенов ("Собрание стихотворений", 1905).
   В 1903 г. в тех же изданиях, которые столь охотно помещали произведения Семенова, печатался Блок. Поэты, ровесники и единомышленники, постоянно встречаются, часто бывают друг у друга, вместе посещают редакции и обедают, читают вслух и обсуждают свои стихи, стихи и письма москвича А. Белого, обмениваются книгами. Оба увлекаются театром. Семенов, как и Блок, с упоением играет в любительских спектаклях на домашней сцене. На несколько лет Блок становится одним из самых близких Семенову людей33. Современник вспоминает "вторники" и "среды" университетского литературного кружка: "Лысый и юркий Никольский, почитатель и исследователь Фета, сам плохой поэт, умел придать этим вечерам торжественную интимность. Но Блока не умели там оценить в полной мере. Пожалуй, больше всех выделяли Леонида Семенова, поэта талантливого, но не овладевшего тайной слова"34.
   Семенов посвящает Блоку стихотворение "Не спи, но спящих не буди..." (датировано 15 декабря 1903 г. -- ЛН. Т. 92, кн. 3. С. 547). С этим текстом не все ясно: в "Собрании стихотворений" посвящение отсутствует, между тем отношения Семенова и Блока не были омрачены. Нам известен недатированный карандашный авторский список этого стихотворения с посвящением поэтессе Л. Вилькиной, жене Н. Минского35. Судя по всему, стихотворение было перепосвящено Вилькиной после того, как по неизвестной причине оказалось снято посвящение Блоку, однако утверждать это с уверенностью пока нельзя. Блок в свою очередь посвятил Семенову датированное январем 1904 г. стихотворение "Жду я смерти близ денницы...". Он подарил Семенову "Стихи о Прекрасной Даме" с такой надписью: "Милому Леониду Дмитриевичу Семенову на память и в знак любви" (ЛН. Т. 92, кн. 3. С. 123).
   Уже в это время Семенов стал хорошо известен в литературном кругу, особенно среди поэтической и околопоэтической молодежи. В. Пяст, который был на шесть лет моложе Семенова и Блока, вспоминает, "как с робостью спрашивал... то ли увидав на листе с подписями присутствующих эту фамилию -- "Леонид Семенов" -- то ли услышав ее в продолжение прений -- неужели это тот "самый" поэт, чьи стихи вот недавно напечатаны в одном из толстых журналов? -- неужели он здесь присутствует на собрании?"36.
   Чтобы добиться полной независимости, Семенов покинул комфортабельную родительскую квартиру, а средства на расходы добывал уроками музыки.
   В октябре 1904 г. (на титульном листе указан 1905 год) произошло важное событие, далеко не всеми своевременно в полном объеме осознанное: увидели свет "Стихи о Прекрасной Даме" Блока.
   А около середины мая 1905 г., сто лет тому назад, в недолго просуществовавшем издательстве С. К. Маковского "Содружество" вышло из печати "Собрание стихотворений" Семенова. В отличие от весьма затейливого в духе времени заглавия (придуманного Брюсовым) и оформления книги Блока, книга Семенова названа подчеркнуто просто и столь же простой виньеткой украшена (хотя и отпечатана на бумаге верже изысканными шрифтами). "Собрание стихотворений" было встречено уважительными рецензиями Блока37, Брюсова38, А. Измайлова39, В. Гофмана40; главу в своей книге посвятил ему Н. Поярков41; серьезное внимание было уделено Семенову в обзорной статье о молодой поэзии начала века42.
   Тотчас по выходе "Собрания стихотворений" автор обращается к Блоку: "Посылаю Вам мой сборник и вот о чем прошу. Вы напишите мне письмом, очень ценю Ваше мнение. Рецензию о стихах пишите Вы или попросите Чулкова" (ЛН. Т. 92, кн. 4. С. 395). Надпись Семенова на книге гласит: "Дорогому Александру Александровичу Блоку от любящего автора. 12. V. 1905"43. Мы не знаем ответа: ни одного письма Блока к Семенову не сохранилось. Но сохранилось его письмо этого времени (от 19 мая 1905 г.) к Г. Чулкову, где сказано: "Л. Семенова я не буду называть гением, но его стихи мне нравятся, как и Вам". Здесь же Блок признается, что понимает и некоторую их чуждость44. А вскоре в "Вопросах жизни" (1905. N 8) появилась в высшей степени сочувственная рецензия Блока. Этот отзыв -- близкого человека, великого поэта, на глазах которого книга складывалась, -- позволяет сразу ухватить суть "Собрания стихотворений".
   "Стихи Леонида Семенова покоятся на фундаменте мифа", -- начинает свою проникновенную рецензию Блок. Миф состоит из ожидания чуда: пришествия Мессии, воскресения мертвого царя или царевича, освобождения царевны, пробуждения матери-земли45, в упорном стремлении посвященных к чуду, и напряженном ожидании его. "В сказанном -- ядро поэзии Леонида Семенова", -- завершает свою рецензию Блок.
   Более холодную рецензию посвятил книге Семенова лидер модернистского движения в поэзии Брюсов. Но уже само появление его отзыва в "Весах", без единого открыто неприязненного замечания, на которые был щедр Брюсов-критик, говорило о полном признании молодого поэта. "Стихи осторожные, обдуманные, хочется сказать, благонамеренные. Ничего резкого, неожиданного, отважного. Благодаря этому нет прямых недочетов, смешных промахов, но зато нет и настоящих достижений, нет истинного сияния". Как наибольшие удачи выделены стихотворения, "подступающие к области русской сказки и русских преданий", а также "в простых изображениях окружающей действительности". От оценки книги рецензент обращается к характеристике творческого дара ее автора и говорит о нем весьма уважительно, стремясь освободить его лирику от груза рассудочности, а стиль от многозначительной невнятицы: "Сколько можно судить по первому сборнику, Л. Семенов -- художник зрительных картин: его дело -- ваять, а не пленять мелодией, его мир -- четкие, ясные образы, а не напевы и не философские отвлечения"46.
   Миф, положенный в основу поэтического мира Семенова, предельно близок мифу, на котором основаны "Стихи о Прекрасной Даме" и который самым кратким образом может быть изложен как бесконечное мистическое стремление одного из посвященных в мистическую тайну к мистической женской сути, природе, основе мира. Порыв земного человека к запредельному (трансцендентальному) -- вот пафос символизма. Однако и более заземленная реализация этого инварианта была, по складу его личности, близка Семенову: рыцарь, поборающий зло. Приводим одно из самых показательных стихотворений Семенова; здесь его миф воплощен с большой полнотой и очевидностью.
  
   Екатерине Р.
   ЗАМОК
  
   Спешите, юные, спешите!
   Царевна в замке ледяном.
   Скорее двери отворите,
   царевна близко за окном.
  
   Вошли и ищут в коридорах,
   к царевне в комнаты бегут,
   То слышат голос; слышат шорох;
   царевны нет! -- ее зовут.
  
   Бегут, блуждают в подземелье,
   царевна здесь! -- она в цепях.
   В пыли находят ожерелье...
   наверх бегут, их гонит страх.
  
   Идут по залам, залы -- пусты.
   Взирают, молча, в зеркала
   На шум шагов, как стон стоустый,
   им молвят своды: умерла!
  
   Но им не верят, ищут, бродят,
   Царевны нет! -- года бегут...
   И вот как тени в замке ходят.
   Царевны старцы не найдут.
  
   И слышен плач их: отворите,
   одни мы в замке ледяном!
   Спешите, старые, спешите,
   царевна близко за окном!
  
   Екатерина Р., адресат стихотворения, -- Е. Е. Райкова47.
   По-видимому, первоначально Семенов предполагал назвать свою книгу "Ожидания". Его брат Александр в своем очерке, написанном за границей, не имевший тогда в руках, судя по многим признакам, "Собрания стихотворений", называет по памяти эту книгу "Ожидания" (Летопись. С. 138). Такое название (повторяющее заглавие первого раздела) точно соответствует центральному мотиву мифа, лежащего в основании концепции книги. Можно предполагать, что лишь на одном из последних этапов подготовки издания заглавие было заменено на подчеркнуто нейтральное.
   Сильное впечатление произвел на современников цикл "Земля", особенно первый его текст. Мать-земля ждет, когда же к ней явится солнце -- ее жених, ее муж -- и оплодотворит ее.
  
   Паром овеянная,
   потом взлелеянная,
   вся ли я прах?
   Хлебом засеянная
   вся в бороздах.
  
   Блок в рецензии сказал об этом стихотворении и процитировал его. Пяст тоже остановился на нем, чтобы показать, что, несмотря на декадентские наслоения, в главном Семенов был поэт солнечный, и отметил: "В этом, и во многих других своих стихотворениях, Леонид Семенов впервые в истории русской поэзии серьезно отнесся к так называемым "гипердактилическим" рифмам... В этом отношении пишущий эти строки ему подражал (и в свою очередь вызвал подражание Брюсова)"48. Уместно напомнить одно из лучших стихотворений Е. Евтушенко "Русская природа", где, вероятно, независимо от Семенова близкая тема соединена с гипердактилическими рифмами.
  
   И вот я вижу рощу,
   свет процеживающую,
   сову,
   на ветке целый день просиживающую,
   ее глаза судьбу мою таят.
   Где светофоры светятся гнилушечные,
   как городские фонари игрушечные,
   на тонких ножках ландыши стоят49.
  
   Книга Семенова открывается посвящением "Софии", помещенным на особой странице. Оно сразу вводит "Собрание стихотворений" в контекст поэзии символизма, берущий начало в философии и поэзии В. Соловьева и представленный ближе всего "Золотом в лазури" А. Белого (1904) и "Стихами о Прекрасной Даме". Последователи В. Соловьева поклонялись Софии (термин гностиков), или Жене, облеченной в солнце (Откр 12: 1), или Ewig-Weibliche (словосочетание, которое В. Соловьев заимствовал у Гете из финала части второй "Фауста"), или Вечной Женственности (перевод словосочетания Гете), как действительно от века воспринявшей силу Божества, действительно вместившей полноту добра и истины, а через них нетленное сияние красоты"50.
   "Собрание стихотворений" -- книга сложная. За посвящением следует четверостишие, в котором собственные стихи поэт сравнивает с цветами, на нежно-тонких стеблях вырастающими на священных могилах. Стихи -- длинные пятиударные дольники. Читатель сразу предупрежден о том, что ждет его в книге: стихи в новых формах, посвященные красоте и смерти. В разделе "Ожидания" вне циклов представлены 12 стихотворений, три из которых ранее уже были опубликованы в "Новом пути", одно -- в студенческом сборнике 1903 г., и два цикла по три стихотворения. Ожидания здесь иногда неясные, иногда более определенные, мистические. В стихотворении "К Мессии" -- это ожидание Мессии; "Молитва" кончается так: и о ком я молюсь -- я не знаю; в эротической "Эпиталаме" -- ожидание жениха; в контексте раздела следует, возможно, писать Жениха, с заглавной буквы.
   Следующий раздел -- "Повесть". Восемь стихотворений вне циклов и три цикла -- из двух, двух и трех стихотворений. Из всего этого раздела 6 стихотворений опубликованы ранее в "Новом пути". Название раздела обязывает искать фабулу. Она едва намечена; ее можно скорее угадать, чем убедительно выделить. Весною, утром они встретились. Летом гуляли. Осенью, вечером она его оставила.
   Раздел "Баллады" состоит из 12 текстов; два из них до книги были напечатаны в "Новом пути". Этот раздел -- ядро, стержень, центр книги, в нем выражен основной миф и основной мотив книги Семенова и всего символизма: он стремится к Ней, но соединиться им не дано. 12 баллад суть 12 вариаций на эту тему.
   После этого центрального раздела помещаются еще два. Непосредственно за "Балладами" следуют "Бунты". Из 11 стихотворений только одно напечатано ранее в "Новом пути". Это не случайно. По контрасту с мистическим, религиозным содержанием книги в целом данный раздел содержит стихотворения, воспевающие дьявольское, языческое начало мира. Такие стихотворения труднее публиковать в журнале. Например, в "Мудрости" старый жрец раздевает юницу, целует ее, а потом сладострастно убивает, принося в жертву: но сладко будет в крови алой мне руки старые купать. Завершающее цикл стихотворение "Пляски" изображает хлыстовские радения. Именно оно ранее, вскоре после написания, было напечатано в "Новом пути", N 8 за 1904 г. Стихотворение свидетельствует о том, что только внешне духовный переворот Семенова, разрыв с интеллигенцией, обращение к крестьянству, в том числе к самым мрачным сектантам -- хлыстам и скопцам -- произошел неожиданно. Он был подготовлен религиозными и социальными метаниями первых лет XX в. С одной стороны, неудержимо нарастало революционное движение. С другой -- распадалось духовное единство народа: к 1900 г. в России было приблизительно 20 миллионов раскольников, 6 миллионов сектантов. И обе эти стихии грозно смыкались одна с другой51.
   Книгу завершает раздел "Созерцания", самый большой, самый зрелый. И как следствие этого, наиболее полно опубликованный до того, как сложился в книге. Из 18 стихотворений 7 были напечатаны в студенческом сборнике 1903 г., в "Новом пути" и в "Ежемесячном журнале для всех". Здесь помещено одно из прекраснейших стихотворений Семенова "Я -- человек". Этот раздел и всю книгу завершает пророческое стихотворение "Священные кони несутся...", речь о котором шла несколько ранее.
   Большие поэты символизма замечательны не только лирической онтологией и гносеологией (если позволено будет так -- несколько рискованно выразиться), мечтой о теургическом делании, историософией, идущей от В. Соловьева, но и даром непосредственного глубокого переживания, властью над звуком и словом, безукоризненным владением механизмом стиха, мощным волевым напором. Семенов умел в стихах выразить бесхитростные чувства, доступные и дорогие многим. Таково, например, второе стихотворение цикла "Осень":
  
   Тихо стали осенние дни,
   холоднее туман поутру,
   и горят уж по избам огни
   каждый день ввечеру.
  
   А в лесу от березок бело:
   вся у ног золотая листва.
   Стало пусто, просторно, светло,
   в паутинах трава.
  
   По дороге пойдешь -- тишина.
   Даже галки -- и те не кричат,
   и в платке, но все также одна --
   ты пришла нынче в сад.
  
   Как и почти любая первая книга, "Собрание стихотворений" не свобод­но от влияний. Блок в своей рецензии отметил зависимость Семенова от А. К. Толстого, Н. Щербины, 3. Гиппиус. В. Гофман указал на влияние Блока52. В нашей библиотеке имеется экземпляр книги Семенова, принадлежав­ший его дяде Андрею Петровичу (который опекал юного поэта в пору его становления), с его многочисленными пометами (и немногими авторскими исправлениями). Здесь, а также на полях рецензии Блока в "Вопросах жизни" (также имеется в нашем собрании) А. П. Семенов-Тян-Шанский указы­вает на зависимость отдельных текстов племянника от Пушкина, Фета, Тютчева, В. Соловьева, М. Лохвицкой, Бальмонта, Сологуба. Проверка по­казывает справедливость этих наблюдений, с тем замечанием, что речь обычно может идти не о текстуальных реминисценциях, а об аллюзиях, о воспроизведении младшим поэтом общего эмоционального тона или интонаций своих предшественников. Остается удивляться, как решительно вышел при этом на самостоятельный путь молодой поэт.
   Это отметил Н. Поярков -- стихотворец и критик, автор весьма сочувственной статьи о Семенове. Сказав о влиянии предшественников на поэта, он написал: "Стихи стыдливо робки, неуверенны... Но на них лежит свежее дыхание таланта: молитвы и искания Л. Семенова искренни и часто очаровательны"53.
   Положение, которое занял Семенов, картинно и правдиво изобразил его брат Михаил в романе "Жажда" (он пишет, что книга стихов посвящена Мудрости, переводя с греческого языка на русский имя София): "Его имя ставили рядом с лучшими поэтами, его приглашали читать на литературных вечерах и концертах, за ним бегали студенты и курсистки, ему посвящали стихи и несли на суд свои произведения начинающие поэты, его произведения печатали с торопливой готовностью толстые журналы и альманахи, его сборник стихов, посвященный Мудрости, быстро разошелся и вызвал восхищение одних и зависть других". Следует помнить, что Семенов выделялся в очень яркой среде. Одновременно с ним входили в литературу столь сильные и своеобразные поэты, как -- не говоря о Блоке, А. Белом, Волошине -- И. Коневской (безвременно погибший в 1901 г.), Ю. Верховский, И. Тхоржевский, А. Кондратьев...
   Неожиданно все кончилось.
  
   5. РЕВОЛЮЦИОНЕР
  
   9 января 1905 г. Л. Семенов вышел на улицу. Он видел кровь рабочих и едва сам не был убит. Стрельба солдат по безоружным, шашки и нагайки казаков вызвали в его душе кризис. Он стал участником революционных манифестаций, вступил в партию социал-демократов. "Леонид Семенов -- пронзал, поворачивал все внутри своими выстраданными, горячими, горячо произносимыми строфами"54. Во второй половине мая он встретил Марию Михайловну Добролюбову. Она принадлежала к эсерам, однако испытывала глубокие колебания в отношении к индивидуальному террору. Социал-демократы и социалисты-революционеры были две самые влиятельные революционные партии.
   Она была несколько моложе Семенова, родилась в 1882 г. в Италии. "Я дала обет служить близким <...> хочу любить не одного, а всех, всех...", -- написала она в ту пору55. "Отец дорогой, родимый -- уведи меня в стан погибающих за великое дело любви... Выведи на дорогу тернистую", -- молилась она56. Ее религиозные искания достигали последних границ остроты и противоречивости. "Христос один -- теплота, свет", -- и рядом: "Нет к Богу ни любви, ни ненависти, потому что не знаю теперь Бога" и "Я от Бога отошла"57.
   Дочь генерала, красавица, сестра поэта-декадента Александра Добролюбова, опростившегося, порвавшего с дворянской интеллигентской средой, ушедшего в народ и создавшего секту "добролюбовцев" (о нем есть превосходный очерк К. М. Азадовского "Путь Александра Добролюбова"58), она окончила Смольный институт благородных девиц, а позже отправилась на русско-японскую войну сестрой милосердия. В ней угадываются какие-то черты тургеневских женщин (особенно если вспомнить "Порог"). Современики, говоря о ней, называли Жанну д'Арк и В. Ф. Комиссаржевскую. В ее юной жизни были уже тяжелейшие впечатления. На войне она полюбила врача, с которым работала, но испугалась, что это чувство помешает служить людям, вырвала любовь из своей души, решила, что плотские отношения не для нее, и осталась верна этому решению до конца своей короткой жизни. На обратном пути с войны она едва не стала жертвой группового изнасилования со стороны озверевшей солдатни. Ее спас только приступ эпилепсии, которой она была подвержена с детства. Солдат, в лапах которого она билась за минуту перед приступом, теперь бережно опустил ее на землю и укрыл шинелью.
   Она примкнула к эсерам, имела большой авторитет среди руководителей партии, стремилась оказывать на них сдерживающее влияние. В дневнике Блока под 21 декабря 1911 г. отмечено: "Иметь в виду многое не записанное здесь (и во всем дневнике), что не выговаривается -- пока.
   О Л. Семенове, о гневе, на него находящем (был здесь весной).
   О Маше Добролюбовой. Главари революции слушают ее беспрекословно, будь она иначе и не погибни, -- ход русской революции мог бы быть иной.
   Семья Добролюбовых. Брат -- морской офицер, франт, черносотенец. Мать -- недурная, добрая..."59.
   В сознании Блока Семенов и Маша стоят рядом. Очень важна строчка о Семенове. Это -- единственное известное нам упоминание о его гневливости. Мемуаристы рисуют образ благостного, многотерпеливого, заранее всё всем простившего инока в миру. Немногие слова Блока свидетельствуют, что Семенову приходилось вести борьбу со своею природной вспыльчивостью. Уж если Блок отметил это свойство своего друга в столь у многозначительном контексте, то контраст между сдержанностью и вспыльчивостью Семенова имел для него какой-то особый смысл. И далее запись построена на контрастах. Мысли о М. Добролюбовой еще важнее. Когда Блок, подчеркивая противоречие между ее революционностью и черносотенством ее брата (речь идет о втором после Александра брате Георгии), утвержда­ет, что проживи она дольше -- и ход революции изменился бы, он, скорее всего, имеет в виду, что революция была бы менее кровавой. Но безнадежно влюбленный в нее Е. П. Иванов записывает в дневнике другое: "Из разговоров видно, что за убийство. Что Каляеву в ноги готова поклониться"60.
   В эту пору характер Семенова был многослойный, душевные силы и волевые импульсы мощны по силе, разнонаправлены вплоть до полярности и конфликтны вплоть до катастрофичности. Е. П. Иванов дополняет приведенный выше портрет с истолкованием еще и другими наблюдениями. "Героичен он был до позирования, напрашивающегося на карикатуру. <...> Вихрастость Л. Семенова привлекала к себе Ал. Блока, но бывшая тогда в Семенове самоуверенность, переходящая в славолюбивое самодовольство, как нечто совершенно чуждое Александру Александровичу, -- разъединила их вскоре". Поляков пишет о высокомерии Семенова, о его стихийном и бездушном самолюбии, о "демонической силе" его характера, заставлявшей даже едва знакомых людей рассказывать ему откровенно о самом потаенном в себе. Когда же ты открывал перед ним темные глубины своей души, он "утешал искренно61 и дружески, потому что он чистый, и добрый, и благородный". А назавтра ему "брюхом захочется меня унизить"62. В отрицательной стихии творчества Семенова Поляков видит тайный, но главный источник его поэзии. Другой источник его творчества -- борьба отрицательной стихии с положительной. Отрицательная стихия вдохновляет поэта на создание мрачных и загадочных символов; борьба отрицательной стихии с положительной заставляет Семенова обращаться "к нечистой и гнилой, но несомненно живой современности"63.
   Этот анализ отчасти сближается с самохарактеристикой Семенова в начале главного труда его жизни "Грешный грешным". Он так же видит в себе в пору своей студенческой молодости, о которой говорит Поляков, мощную стихию зла и наряду с нею -- довольно обширную, но несравненно более тесную область добра. "До 1905 года я жил жизнью, которою живут все образованные люди моего возраста. Ничем особенным не выделялся из них и едва ли кто из окружавших меня подозревал всю грешную язву души моей, ту язву, которую они и сами в себе часто не видят. Был для всех обыкновенным, ни плохим, ни хорошим человеком. Да и было во мне рядом с тьмой, о которой упомянул, и много хорошего, чего не скрою, -- как оно есть и во всех людях. Но это-то и делало тьму еще более темной"64.
   Своею необыкновенной одухотворенной красотой М. Добролюбова при одном взгляде на нее производила неотразимое впечатление. Нет ничего удивительного в том, что Семенов глубоко полюбил ее. Встреча с нею стала главным событием его жизни. Личность ее, при всей ее самоотверженности, была трудна для нее самой и для других. "Сама собой заслоняю я свет себе", -- написала она однажды. А другой раз: "Во всем перехожу я за грань, за черту, из всего хорошего сама делаю я себе зло, боль"65. Когда она умерла, Семенов написал Толстому, что хочет издать ее письма, "потому что более страшной и живой истории души не сочинишь"66.
   Этот замысел он не осуществил, но через несколько лет после ее безвременной кончины начал писать необыкновенно сложную по жанровой природе прозу. Иногда он называл свой текст "Грешный грешным" романом; более всего он похож на мемуары; сильно развито исповедническое начало; возникают и записи типа дневниковых; как части этого замысла автор рассматривал несколько рассказов (в том числе и знаменитую "Смертную казнь"), опубликованных при его жизни, и лирическую прозу, напечатанную в альманахе издательства "Шиповник" в 1909 г. Дурылин в некрологе "Бегун" (жизненный путь Семенова представлен здесь с великим сочувствием, со знанием важных подробностей) сообщает: "Он готовил большой роман. Кое-какие отрывки были уже напечатаны в альманахе "Шиповник". Еще лучшие читал он в литературных кругах. Помню, как однажды после такого чтения Семенова у всех создалось впечатление: "У нас будет замечательный роман из революционных дней 905 года". И он был бы, если б... Семенов не был бегун"67.
   Бегуны -- секта, берущая начало в расколе, один из толков беспоповщины. Бегуны не признавали никакого государственного устройства, властей, всю жизнь бродяжничали и умирали в безвестности. Никаких положительных данных о принадлежности Семенова к секте бегунов у нас нет; он живал среди хлыстов, скопцов, добролюбовцев, толстовцев; по-видимому, Дурылин называет Семенова бегуном, чтобы отразить его тяготение к сектантам и скитальческой жизни. Впрочем, строгую границу между сектами и сами сектанты, и внешние наблюдатели не всегда умели провести.
   Главный литературный труд Семенова остался незавершенным. Последние страницы написаны им в день смерти, за несколько часов до гибели.
   Как ни странно, ближайшей аналогией этому труду в русской литературе со стороны композиции придется признать "Былое и думы" Герцена -- книгу столь же сложную по составу, вобравшую черты и мемуаров, и исповеди, и романа (с его правом на вымысел), включающую литературные портреты, казенные документы, письма, дневниковые записи. У "Былого и дум" в русской литературе есть в свою очередь только один жанровый прообраз: древняя летопись как жанр-сюзерен (по мысли Д. С. Лихачева), вобравший в себя многие жанры-вассалы древнерусской письменности. И великая книга Герцена, и скромный "Грешный грешным" Семенова задуманы как летопись эпохи, памятник дорогим покойникам и собственным надеждам, вызваны к жизни тяжелым душевным надрывом, гибелью самых близких людей, крушением надежд на революционное обновление общества. Оба, казалось бы, столь несоизмеримых труда написаны вызывающе некодифицированным языком и ищут запредельную выразительность в нарушении языковой нормы. Наконец, оба труда остались незавершенными из-за смерти их авторов, а, вернее, из-за того, что по самому типу повествования, из-за полной открытости навстречу жизни они были обречены остаться недописанными.
   Труд Семенова предоставляет возможность заглянуть в его душу; автор исповеднически откровенен. В этом смысле данный источник среди всех биографических материалов, касающихся Семенова, уникален. Насколько можно судить, сопоставляя его с другими документами, правом романиста на вымысел Семенов пользуется относительно мало (в отличие от Герцена в "Былом и думах"). Но Семенов широко пользуется, так сказать, правом на умолчание. Его записки прорисовывают его жизненный путь пунктиром, к тому же очень разреженным, к тому же неравномерно разреженным.
   Плохо преодолимые препятствия встречаются на пути исследования истории текстов и определения времени написания произведений Семенова. З. Г. Минц об источнике текста своей публикации записок "Грешный грешным" пишет так: "Рукопись Семенова, находившаяся в доме Семенова в с. Гремячка, через сестру писателя, Веру Дмитриевну, была передана Р. Д. и М. Д. Семеновым-Тян-Шанским (старшему и младшему братьям Л. Семенова. -- В. Б.). <...> Мы публикуем текст "Записок" по машинописи, полученной от родственников писателя другом Л. Семенова, впоследствии чл.-корр. АН СССР Б. Е. Райковым"68.
   З. Г. Минц -- крупнейший исследователь Блока и литературы его времени, организатор незабываемых Блоковских конференций, вокруг которых формировался цвет исследователей русской культуры рубежа XIX-XX вв. Именно потому, что З. Г. Минц открывала новую тему великого значения, у нее неизбежны были помарки. Мы теперь знаем личность, жизнь, творчество Семенова значительно полнее, чем она69.
   З. Г. Минц говорит, что рукопись труда Семенова после его смерти из его дома через его сестру попала к его братьям. Но это не так. Мы нашли прямое указание об источнике этого текста. Его младший брат Михаил любовно оформил список труда "Грешный грешным" и на обложке написал: "Записки Леонида Дмитриевича Семенова-Тян-Шанского, переписанные рукой его брата Рафаила Дмитриевича. Сами записки были уничтожены при убийстве Л. Д. Семенова в 1917". Ниже Михаил наклеил акварель Леонида: ивы над озером70. Рафаил жил в Гремячке и умер через год после Леонида. Ав­тограф погиб, а список, выполненный Рафаилом, стал источником нескольких копий. Одна из них, к сожалению дефектная, как свидетельствует З. Г. Минц, оказалась в ее руках. Мы получили машинописную копию записок "Грешный грешным" от М. А. Семенова-Тян-Шанского. С благодарностью говорим об этом. По данному тексту хорошего качества мы опубликовали вторую и третью части записок и восстановили купюры, которые З. Г. Минц пришлось сделать в первой части из-за дефектности текста и требований цензуры.
   На полях списка "Грешный грешным", выполненного старшим братом Леонида Рафаилом71, есть замечания Рафаила. Некоторые из них весьма содержательны. В связи с рассказом Леонида о детстве старший брат замечает: "Воспитаны были в строгом соблюдении обрядов, родители были верующими" (Грешный. Л. 6). Это сообщение представляет большую важность в связи со всей судьбой Леонида. Оно показывает, какой силы был тот порыв, который отбросил Леонида от религии вообще, потом привел к поискам Бога вне церкви, у Толстого, у сектантов. И какой силы было притяжение детских религиозных впечатлений, которые незадолго до смерти вернули его в лоно православной церкви. Религиозное воспитание отражалось в общей строгости нравов.
   Когда литературные вкусы братьев стали определяться. Леонид был за Толстого, Рафаил -- за Достоевского (Грешный. Л. 10). Тяготение к Толстому, который стал одной из главных тем последних лет жизни Семенова, определилось уже в ранней молодости. В статье 1904 г. "Великий утешитель" он пишет о религиозных исканиях Толстого (см. наст, изд., с. 114 и 530).
   Вся первая часть записок Семенова посвящена Маше.
   Поэтому не удивительно, что самые напряженные страницы записок "Грешный грешным" уделены ей и переживаниям, связанным с нею. Она тоже глубоко полюбила Леонида, они, казалось, были созданы друг для друга -- два необыкновенных существа, одаренных больной совестью, с чувством неизбывной вины перед простым народом, с жаждой самопожертвования, с постоянными духовными исканиями и порывами. С большой силой и целомудрием рассказывает Семенов о ночи, проведенной молодыми людьми вместе перед тем, как разъехаться для революционной работы среди крестьян. И в этот миг они не дали человеку плотскому победить в себе человека духовного. Все повествование осенено памятью о ней: сперва это бессознательное приготовление к встрече с нею -- повествование о том, как жизнь суровыми испытаниями готовила Семенова к встрече с сестрой Машей; затем -- встреча; полтора года жизни в духовном единстве, в мистической любви; рассказ об их духовной связи; наконец -- утрата сестры Маши, отчет о его страданиях в этом мире после ее ухода. В сущности, это еще один символистский миф о рыцаре, который стремился к Прекрасной Даме, был рядом с Нею и, не сумев с Нею соединиться, утратил Ее. Рыцарь, поборающий зло на пути к Ней, -- какой другой мотив мог быть ближе Семенову?
   Ф. Ф. Зелинский рассказал о том, как случайно встретил Семенова на улице в 1905 г. и не сразу узнал своего студента "в этом обросшем бородой и положительно осермяженном молодом человеке <...>
   -- Какими судьбами?
   Он смущенно улыбнулся.
   -- Я записался в партию...
   В какую, не стоило спрашивать -- это было ясно и так.
   Затем, точно оправдываясь, он прибавил:
   -- Так больше жить нельзя".
   Позже жена Толстого с недоумением записала в Ясной Поляне (31 октября 1909 г.): "Здесь странный Леонид Семенов. Прошел два факультета, а ходит в лаптях и работает с мужиками. Идет без копейки денег из рязанской деревни"72. Слова прошел два факультета подразумевают, что он учился сперва на естественном, а потом на историко-филологическом факультете. В 1905 г. он забросил выпускные экзамены и ушел в народ, а в начале 1906 г. молодые люди отправились вести революционную работу среди крестьян -- он в Калужскую губернию, сестра Маша -- в Тульскую. Вскоре его арестовали, однако в начале мая уже выпустили. В Петербурге он вместе с Машей снова окунулся в подпольную революционную деятельность, и в июне они опять уехали в уже знакомые места.
   Новое расставание было мучительным. В Курской губернии Семенова вторично арестовали. На этот раз он подвергся жестоким истязаниям. Маша приехала его навестить, и эта их встреча стала последней.
   Нет ни одной работы, специально посвященной истории формирования документального фонда, утрат из него при жизни Семенова и после его смерти. В некоторых работах по его биографии и творчеству мы найдем ценные указания на состояние отдельных документальных источников, в других о документальной базе не говорится ни слова. В одних случаях сообщаются достоверные сведения, в других -- сомнительные, в-третьих -- почти наверное фантастические. Они подхватываются, переносятся из статьи в статью и создают информационный шум, который мешает выяснить истину. В общем проблема освещена крайне неравномерно. Между более или менее надежными сведениями зияют черные дыры.
   З. Г. Минц во вступительной статье к публикации записок Семенова говорит о его участии в Гельсингфорсской конференции и в работе Первой Государственной думы в качестве ее депутата73. В комментариях К. М. Азадовского к письмам Клюева к Блоку сказано, что Семенов участвовал в работе Крестьянского союза, учительского съезда, тайного революционного съезда в Гельсингфорсе и был депутатом Первой Государственной думы (ЛН. Т. 92, кн. 4. С. 465). Эти сведения со ссылкой на опубликованные З. Г. Минц записки Семенова повторяет и А. В. Лавров в комментариях к мемуарам А. Белого74. Отсюда это сообщение попало в очерк В. А. Мещерякова. Анализа источников этих сведений нигде нет. Между тем перед нами весьма важные, в случае их истинности, сообщения. Первоисточником для всех авторов являются следующие слова Семенова: "Очнуться и оглянуться на себя было уже некогда. Кругом опять сходки, митинги, газеты, первая дума, крестьянский союз, трудовая группа... Попал даже на один тайный революционный съезд в Гельсингфорсе. <...> Особенно мучительна ложь, в которой очутился. Вдруг стал в глазах других чем-то значительным -- приехал из Петербурга, из Гельсингфорса, из самой Думы. Член комитета, а что я знаю, что могу"75.
   Выборы в Первую Государственную думу проходили в феврале-марте 1906 г. Заседала Дума с 27 апреля по 8 июля 1906 г. Трудовая группа -- фракция в Думе, представлявшая интересы крестьян.
   Всероссийский учительский союз был основан в апреле 1905 г. Его съезды проходили в июне и декабре 1905 г., в июне 1906 и 1907.
   Всероссийский крестьянский союз возник в августе 1905 г. и просуществовал до 1917. Боролся за интересы крестьян, за отчуждение помещичьих земель и переход их в общественную собственность.
   Единственный "тайный революционный съезд" в Гельсингфорсе, который нам удалось найти в исторической литературе, -- это IV (III Всероссийская) конференция РСДРП, состоявшаяся в 1907 г.
   Слова Семенова о том, что он приехал из самой Думы, не обязательно означают, что он был депутатом. Он мог в Петербурге более или менее тесно соприкасаться с трудовиками -- депутатами Думы, а потом рассказывать об этом крестьянам. По его словам, он был освобожден из тюрьмы в начале 1906 г., а уехал из Петербурга уже в июне. Выходит, что к началу работы Ду­мы он опоздал, а в разгар ее работы уехал. Вряд ли это было возможно, если он был депутатом. Конечно, в записках "Грешный грешным" он мог перепутать даты. А мог как поэт, чтобы усилить впечатление и вместе с тем не противоречить истине, намеренно изложить дело туманно, так что не ясно, насколько он был связан с деятельностью Думы. Между тем полный список членов Первой Государственной думы, еще и с фотографиями, был опубликован в крупноформатном издании альбомного типа76; Леонида Семенова там нет. Так что нет никаких оснований говорить о том, что Семенов был депутатом Первой Государственной думы.
   С большой долей уверенности можно говорить, что Семенов участвовал в работе Всероссийского учительского съезда в июне 1906 г., что с осени 1905 г. и до лета 1906, когда он вел революционную работу в деревне, Семенов был связан с Всероссийским крестьянским союзом.
   В 1906 г. Семенов никак не мог рассказывать крестьянам о тайном Гельсингфорском съезде, состоявшемся в 1907. В 1907 г. Семенов уже отходил от революции, да и революция затихала, но все-таки на партийной конференции присутствовать он мог. Он либо ранее, в мае-июне 1906 г., участвовал в какой-то не известной нам партийной встрече в Гельсингфорсе, либо стал жертвой аберрации памяти, либо подошел к материалу как поэт и допустил сознательный анахронизм.
   Многое прояснило бы дело Семенова в Санкт-Петербургском охранном отделении Департамента полиции. Учетная карточка охранки, сохранившаяся в ГАРФ, свидетельствует о том, что такое дело существовало. По-видимому, оно вместе с большей частью архива Санкт-Петербургского охранного отделения погибло при пожаре в марте 1917 г.
   12 декабря 1906 г. Л. Семенов после благоприятного исхода суда был выпущен из тюрьмы. Все мысли его были о Маше. И тут он узнал, что накануне она умерла. Обстоятельства ее смерти не прояснены: не то молодое сердце не выдержало груза нравственных страданий и телесных испытаний, не то произошло самоубийство. Она прожила 24 года. Неожиданную версию ее смерти излагает в своих записках сестра Леонида Семенова Вера Дмитриевна Семенова-Тян-Шанская-Болдырева: "Леонид сказал: "Если бы я был здесь, этого бы не произошло". По-видимому, ей предстояло по жребию кого-нибудь убить; через это она не могла перешагнуть"77. Такая гибель была вполне в духе времени. Автор этой статьи знает точно такой случай из семейной хроники. Мой дядя Александр Исаакович Кессель принадлежал в Харькове к эсэровской организации; накануне Первой мировой войны жребий указал на него как на исполнителя убийства харьковского губернатора; он не смог отнять чужую жизнь и кончил свою жизнь самоубийством.
   Семенов написал Толстому, что Маша умерла "почти в сумасшествии"78.
   Она жила в предчувствии и чаянии смерти. "Хотя смерть и самоубийство испошлились, но они имеют по крайней мере то преимущества, что оканчивают собой ряд жизненных пошлостей", -- написала она79. Когда Маша умерла, ее младшая сестра Елена по памяти записала такое ее четверостишие, в котором собеседница-смерть олицетворена поразительно зримо, как-то интимно:
  
   Ты бескровная, высокая,
   Ты ходи по пятам за мной.
   Выходи по прямой дороге,
   Гордо выходи навстречу мне80.
  
   Смерть и ходила за нею по пятам, пока по прямой дороге не вышла ей навстречу. И сегодня, столетие спустя после ее кончины, душа содрогается от сочувствия ее страданиям и замирает в восхищении перед ее мужеством.
   Записки Семенова состоят из трех частей. Вторая часть имеет заглавие "Отказ от войны" и вобрала большой, разнообразный религиозно-нравственно-философский, социально-политический и бытовой материал, искусно организованный вокруг темы отказа от военной службы по убеждению. Третья часть представляет собой поденные записи, общим числом 13, которые Семенов вел последние пять с половиной недель своей жизни и под общим молитвенным заглавием "Во имя Отца и Сына и Св. Духа" включил в свой труд81. Он не мог знать, что через несколько часов после совершения последней записи будет убит разбойниками, тем не менее последнюю запись закончил молитвенными словами "Слава Отцу и Сыну и Святому Духу -- во веки веков. Аминь", придав всему тексту своих записок абсолютно законченную форму. Не мог знать, но предчувствовал.
   Главная тема третьей части -- истребление помещиков, прежде всего семьи Семеновых-Тян-Шанских, озверелыми бандитами в ноябре-декабре 1917 г. Первая же часть оставлена без заглавия. Оно напрашивается. Мы решились дать ей редакторское название <Сестра Маша>. В судьбах Леонида Семенова и Марии Добролюбовой смутное время русской истории преломилось с такой силой, что оба они погибли под его обломками.
   Здесь мы подходим к одному трудному месту.
   Семенов-Тян-Шанский пишет в "Жажде" (читатель не забыл, что Леонид Семенов там изображен под именем Алексея Нивина?): "Когда Алексей очнулся от первого взрыва тоски и отчаяния, злоба и ненависть к тем, кто, как ему казалось тогда, погубил сестру Машу, с такой силой охватила его, что он не выдержал, поступил в боевую организацию и совершил поли­тическое убийство. Это убийство было так хорошо подготовлено, что никто никогда не подозревал участия в нем Алексея, и он остался на свободе". Алексей заманил начальника тюрьмы фальшивым любовным письмом на свидание в глухую чащу и там застрелил его.
   Трудно поверить, что Семенов, каким он предстает перед нами в своей исповеди "Грешный грешным" и других сочинениях, в воспоминаниях свидетелей его недолгой и такой напряженной жизни, убил человека. Вместе с тем трудно себе представить, что его брат изобразил его двойника в мире романа преступившим заповедь "не убий" ради большей увлекательности.
   Как было упомянуто, Семенов признался, что однажды боролся с желанием убить девушку, не уступавшую его вожделениям. М. Семенов-Тян-Шанский в "Жажде" повествует, что Софья, после того что Алексей Нивин ее бросил, томимая "жаждой тела", пыталась застрелиться. Когда сестра уговаривала Алексея навестить девушку, он в сердцах ответил:
   -- Оставьте меня в покое! Если одной сумасшедшей, не знающей, что делать, когда кругом так много дела, станет меньше на свете, то всем, в том числе и ей самой, будет легче!
   Террористические акты в отместку за гибель и унижения революционеров были широко распространены в той среде, к которой принадлежал Семенов. Самый известный случай такого рода (относящийся к более раннему времени) -- покушение Веры Засулич на петербургского градоначальника Трепова в отместку за то, что он приказал высечь незнакомого ей политического заключенного Боголюбова.
   По-видимому, брат Михаил знал такие бездны души Леонида, куда не заглядывали другие. Вряд ли когда-нибудь найдется источник, который прольет дополнительный свет на затекст эпизода с убийством из романа "Жажда". Но он важен во всяком случае как указание на характер тех искушений, с которыми приходилось бороться Семенову.
   К этим дням относятся воспоминания Ф. Ф. Зелинского о последнем посещении Семенова. "Одет он был все еще не по-европейски, но имел гораздо более благообразный вид". Мемуарист заканчивает свой рассказ так:
   "По его уходе прислуга говорит мне:
   -- Какой странный барин... И на барина не похож, а все-таки чувствуешь, что барин.
   -- Что же вы в нем нашли странного?
   -- Глаза... Глаза-то какие!
   -- Какие же именно?
   -- Как у праведника".
  
   6. УХОД
  
   "Он бросил все привычки культурной жизни; конечно, совершенно свободно отказался от курения, мясоедения и т. п. Отказался от собственного крова, от белья, бритья; он сделался странником в народе"82. Денег не признавал, батрачил за хлеб83.
   После того что Семенов порвал с жизнью дворянской интеллигентской среды, к которой принадлежал по рождению и воспитанию, несколько лет он еще по инерции появлялся в печати. Его вполне символистские стихи помещены в альманахе "Северные цветы ассирийские" на рубеже 1905 и 1906 годов. Публикации за 1906 г., когда Л. Семенов занимался революционной работой среди крестьян, сидел в тюрьмах, пережил суд и смерть М. Добролюбовой, нам неизвестны. В записках М. А. Бекетовой, тетушки Блока, отмечено под 25 декабря 1906 г., что Семенов после тюрьмы стал "очень горд и надменен. Думает, что правы одни социал-демократы и презирает поэтов. Признает только Андрея Белого" (ЛН. Т. 92, кн. 3. С. 620). На протяжении 1907 г. журнал "Трудовой путь" с 1 по 4 и с 6 по 9 номер, на самом видном месте, печатает стихи и прозу Семенова, но это уже совсем новый писатель: он открыто тенденциозен, осуждает социальное неравенство, жестокость и гнет власти, смертную казнь, изображает неправый суд и тюрьму. Он увлекся Марксом, Чернышевским, его книгой "Что делать?", пишет о ней Блоку с присущей ему страстностью, склонностью к предельным оценкам и поступкам: "По силе мысли и веры она равняется разве что явлению Сократа в древности"84. Рассказ "Проклятие" выделил Блок в статье "О реалистах" ("Золотое руно". 1907. N 6). Без малейшего сомнения Семенову следует атрибутировать рассказ "Городовые" из 9-го номера этого журнала, подписанный инициалом "С": его текст почти дословно совпадает с одним из центральных эпизодов записок "Грешный грешным". Отчасти схожая тематика проникает и в стихи. Приводим пример новой поэти­ческой манеры Семенова.
  
   ПРОКЛЯТИЕ
  
   Они цветы мои сорвали, --
   Я нес им песни и цветы, --
   Они цветы мои сорвали
   И растоптали все мечты.
   Сорвали белые одежды.
   И тело нежное мое
   За песнь, за счастье, за надежды,
   За волю к жизни в ранах все.
   Связали руки мне ремнями
   И в поле выгнали меня,
   Клеймя последними словами,
   Как вора дерзкого кляня.
   И вот я голый, сирый в поле,
   Приходят псы меня лизать,
   Гуляет ветер здесь на воле,
   Мне нечем раны повязать.
   Но Бог не знает тем пощады,
   Кто нагло рвет Его цветы,
   Кто в них не ведает отрады,
   Кто топчет детские мечты.
   И стал я призраком проклятым
   Им в их приютах и домах,
   Хожу по улицам, по хатам
   И вызываю всюду страх.
   Не знают в снах они покою:
   То я пред ними мертвецом,
   То, словно пес, в ночи завою,
   То голый встану под окном...
  
   'Пророк" Лермонтова начинается там, где кончается "Пророк" Пушкина. Стихотворение Лермонтова показывает судьбу пророка-поэта-человека, который внял требованию Бога. Это стихотворение Семенова развивает тему дальше, предельно заостряя тему страданий, на которые обречен пророк-поэт-человек, и поднимает тему расплаты его гонителей за злобные гонения. Именно в это время Горький неодобрительно отзывается о Блоке, а Семенова называет среди тех литераторов, с которыми соотносит будущее русской литературы (ЛН. Т. 92,.кн. 4 С, 239).
   Однако некоторые связи с высокой культурой Семенов сохраняет. В декабре 1906 г. он присутствует на репетиции "Балаганчика" Блока в театре В. Ф. Комиссаржевской, 1 февраля 1907 г. читает свои стихи на вечере в Петербургском университете (ЛН. Т. 92, кн. 2. С. 154-155).
   В следующем, 1908 году, в 8-й книжке "Вестника Европы'' появился рассказ Семенова "Смертная казнь". Публикации предпослано письмо Толстого, горячо рекомендующего произведение: "По-моему, это -- вещь замечательная и по чувству, и по силе художественного изображения. Хорошо бы было ее напечатать и напечатать поскорее". Казни, которыми правительство отвечало на индивидуальный террор революционеров, стали трагедией русского общества. Если при Александре I было казнено 24 человека, при Николае I -- 41 человек, при Александре II -- 116 человек, при Александре III -- ЗЗ человека, то при Николае II казнено было 6107 человек. "Смертная казнь" Семенова прочно заняла место среди наиболее выдающихся сочинений, обличавших массовые казни тех лет, наряду с "Немогу молчать" самого Л. Толстого, "Бытовым явлением" В. Короленко, "Рассказом о семи повешенных" Л. Андреева, "Старым домом" Ф. Сологуба85.
   Восьмая книга "Литературно-художественного альманаха издательства "Шиповник"" (СПб., 1909) открывается значительными циклами Семенова "У порога неизбежности" и "Листки". Они занимают три печатных листа. Первый из них имеет обширный эпиграф из Библии, из Книги пророка Амоса (стихи 8: 11-14), и начинается текстом, промежуточным между верлибром и прозой, носящим на себе следы влияния со стороны стиля поэмы-трактата Ницше "Так говорил Заратустра". Эти два влияния -- такие мощные, столь громко спорящие между собой -- Библии и Ницше -- распространяются на оба цикла.
   За двумя "песнями" помещено несколько очерков о смертях близких людей. Затем следует вполне толстовская страница. Пьянство, наука, искусство, военное дело, шахматы, -- говорит Семенов, -- суть лишь разные способы, выдуманные обеспеченными классами, чтобы спрятаться от жизни. Далее воспоминания о расстреле безоружного шествия 9 января 1905 г., о сестре Маше Добролюбовой... повествование становится все более смутным... переходит в сны, напоминающие сны в романе Чернышевского "Что делать?", которым Семенов увлекся, придя в революцию в 1905 г.
   Цикл "Листки" остается в кругу тех же идей. Но они разрабатываются в афоризмах, фрагментах величиной от одной строчки до полустраницы, создающих в совокупности пессимистический образ времени и человека. Невозможно освободиться от впечатления, что на этих текстах лежит отсвет стихотворений в прозе Тургенева "Senilia". Мы не знаем прямых свидетельств увлечения Семенова Тургеневым, но в начале века тургеневские стихотворения в прозе оплодотворили творчество очень широкого круга авторов самой разной эстетической и идеологической ориентированности86, и с возможностью влияния стихотворений в прозе на "Листки" необходимо считаться.
   Каждый из фрагментов посвящен какой-то одной теме: смерти; бессмысленности жизни; снам и их неразличимости, с одной стороны, от смерти, с другой -- от жизни; своими идеалами автор называет свободу от любых условностей и веру. "Люди, я хотел бы вам отдать все, все, что только могу", -- говорит Семенов.
   Одна из главных тем "Листков" -- полное разочарование в литературе. "Страшно то, что жизнь наша становится отражением литературы. Какое же она тогда отражение по счету?! Каждая литература уже отражение жизни, но наша литература уже отражение отражений, потому что вдохновение черпает сплошь все из прежней литературы, живет ее отражениями и так без конца. Получается какая-то безумная игра зеркал, какая-то бесовщина, из которой не видишь выхода. Нужно быть сильным, чтобы вырваться из нее" (см. с. 209 наст. изд.).
   У нас на глазах совершается это высвобождение из пут литературы, как представлялось Семенову. Жизнестроитель победил поэта. Заключают цикл многозначительные строки: "Писать это значит -- не верить живому делу, душе, что каждый твой шаг, твоя мысль, твое слово положены перед творцом и не пропадут в нем, а получат по заслугам"87. Этими словами закончилась видимая для современников литературная деятельность Семенова. Таким образом, рано завоевав литературный успех, он печатался всего девять лет. Исихаст победил поэта. После этого он прожил еще восемь лет, но ни разу не появился в печати.
   Прежде чем уйти из литературы, Семенов ввел в нее замечательного поэта -- Клюева. В первом же письме к Блоку Клюев запросил адрес Семенова, он посвятил Семенову несколько стихотворений, обращался к нему за помощью. Семенов проложил путь Клюеву в петербургские издания и ока­зал на него в пору его становления сильное влияние своей жизненной позицией (см.: ЛН. Т. 92, кн. 4. С. 429-515).
  
  
   7. ЛЕВ ТОЛСТОЙ
  
   Как и многие современники, Семенов в трудную минуту, стоя на жизненном раздорожье, потеряв любимую девушку и внутренне отходя от революционного движения, которому еще недавно отдавался так неистово, с надеждой обратился к Толстому. Есть глубокая работа, освещающая эту тему88.
   Для меня она имеет особый смысл помимо ее научного значения. Ее автор Вячеслав Александрович Сапогов был мой младший друг, духовный скиталец, жизнестроитель, искатель религиозной истины, один из самых христиански чувствовавших и христиански мысливших наших современников89. Он и З. Г. Минц привлекли мое внимание к теме о Семенове. Сапогов задумал цикл работ о людях ухода, к которым принадлежал и сам. Незадолго до смерти он мне несколько раз говорил:
   -- Понимаешь, Вадим: русский человек -- это человек ухода.
   Первой и -- увы! -- последней из задуманных им работ стала статья о двух прекрасных русских людях ухода "Лев Толстой и Леонид Семенов". Ее высокие достоинства отметил брат Л. Семенова, епископ русской православной церкви за рубежом Александр Зилонский. Я получил из Парижа материалы с этим отзывом после смерти моего друга, и при жизни он этого отзыва не узнал. Но я верю, что теперь он его знает. Я постараюсь его работу не повторять, за исключением нескольких фактов, необходимых для связности изложения.
   В 1891-1892 гг. Толстой с близкими работал на голоде в Данковском уезде Рязанской губернии, где было семейное гнездо Семеновых -- имение Гремячка. Леониду тогда было 11 лет; о том, что в детстве летом он живал в Гремячке, свидетельствует в воспоминаниях его сестра Вера. Вероятно, тогда он и воспринял впервые мощные импульсы примеров действенной любви к людям, исходившие от Толстого90.
   22 июня 1907 г. Л.Д. Семенов пришел к Толстому. Прежде всего для того, чтобы покаяться. Потребность в покаянии его томила, с православной же церковью, став на путь революции, он порвал, так что исповедаться священнику он не мог. Толстой сразу же полюбил его: он увидел в Семенове человека, близкого себе по мировоззрению, но более последовательного в жизнестроении, вполне осуществившего то, что оба они считали единственно правильным, -- разрыв с образованным обществом и его цивилизацией, сближение с простым народом, его бытом. Об их первой встрече кроме рассказа Семенова в "Грешный грешным" есть выразительное свидетельство близкого друга Семенова, несколько таинственного Аркадия Вениаминовича Руманова. Имеются серьезные основания утверждать, что он был внебрачным сыном одного из членов правящей династии Романовых и еврейки. Родился 29 ноября 1878 г., окончил юридический факультет Петербургского университета, стал присяжным поверенным и журналистом, близким к правительственным кругам. Его жена Женни и свояченица Эмми Львова были концертировавшими пианистками, пользовавшимися большим успехом. После 1917 г. Руманов эмигрировал, умер в 1960 г. Студентом, уйдя из родительского дома, Семенов жил у него. Когда Семенов порвал с интеллигентским образом жизни, при появлениях в Петербурге он останавливался также у Руманова. Там его всегда ждала его комната. У Руманова же хранились рукописи неопубликованных произведений Семенова в стихах и в прозе; судьба их нам не известна.
   "Пришел к дому и стал "под деревом" ждать выхода Льва Николаевича Толстого.
   Толстой вышел и спросил:
   -- Вы ко мне?
   -- Да.
   -- Вы кто?
   -- Я -- революционер.
   Толстой так и вскинулся:
   -- Революционеры -- дурные люди, нам не о чем говорить.
   И быстро ушел.
   Семенов продолжал стоять.
   Прошло часа два. Пошел дождь. Семенов все стоит.
   Толстой возвращается.
   -- Вы все еще тут? Что вы хотите?
   -- Хочу с вами поговорить.
   Толстой ввел его к себе.
   Беседа продолжалась несколько часов и закончилась тем, что оба собеседника разрыдались. Семенов остался в Ясной Поляне. У него сложились необыкновенные отношения с Толстым, который привязался к нему и по­любил его"91.
   Здесь же приведены слова скульптора И. Я. Гинзбурга о том, что Толстой с глубокой нежностью говорил о "своем Леониде".
   Обширный трактат "Так что же нам делать?" Толстой писал четыре го­да, с февраля 1882 по февраль 1886 г. Семенов был тогда маленьким ребен­ком в разветвленной и сплоченной состоятельной коренной дворянской семье. Но труд Толстого бросил грозную тень на будущее и этого ребенка, и всей семьи, к которой он принадлежал, и всего русского общества. В жиз­ни и смерти едва вступавшего в жизнь ребенка сбылись самые мрачные пророчества и предупреждения великого учителя жизни и провидца. "Как ни стараемся мы скрыть от себя простую, самую очевидную опасность истощения терпения тех людей, которых мы душим, -- писало перо Толстого, -- как ни стараемся мы противодействовать этой опасности всякими обманами, насилиями, задабриваниями, опасность эта растет с каждым днем, с каждым часом и давно уже угрожает нам, а теперь уже назрела так, что мы чуть держимся в своей лодочке, над бушующим уже и заливающим нас морем, которое вот-вот гневно поглотит и покроет нас. Рабочая революция с ужасами разрушений и убийств не только грозит нам, но мы на ней живем уже лет 30 и только пока, кое-как разными хитростями на время отсрочиваем ее взрыв"92.
   Выход Толстой видит в отказе от собственности, в восприятии интеллигенцией образа жизни крестьян. Призывая к опрощению, он с присущей ему неумолимой последовательностью пишет: "Мы так привыкли к тем выхоленным, жирным или расслабленным нашим, представителям умственного труда, что нам представляется диким то, чтобы ученый или художник пахал или возил навоз"93.
   Вместо существующего в современном обществе разделения труда между крестьянами и другими работниками, с одной стороны, и людьми интеллигентного труда -- с другой, Толстой предлагает иное разделение труда. Тот, кто занимается умственным трудом, должен заниматься и физическим, разделив свой день на четыре упряжки. Первая упряжка, до завтрака, посвящается тяжелому труду, от которого вспотеешь, деятельности "рук, ног, плеч, спины". Подразумевается труд крестьянина. Вторая упряжка, от завтрака до обеда, отдается деятельности "пальцев и кисти рук, <...> ловкости мастерства". Подразумевается труд ремесленный. Третья упряжка, от обеда до полдника, принадлежит деятельности "ума и воображения", т. е. творчеству. И, наконец, четвертая упряжка, от полдника до вечера, отводится общению с другими людьми94.
   За три года их личного общения Толстой и Семенов встречались шесть раз. Семенов приходил неразговорчивый, молчаливый, вдумчивый. Оборванный, в лаптях, без паспорта, без копейки денег. Серьезный, умный, спокойный.
   Благодаря записям Д. П. Маковицкого, мы можем составить некоторое представление о времяпрепровождении Семенова в Ясной Поляне. Здесь все так же необычно, неожиданно, как сама братская любовь этих столь далеких по возрасту людей -- Семенова и Толстого. 15 апреля 1908 г.: "После обеда, перед шахматами, Л. Н. спросил Л. Д. Семенова про Александра Добролюбова. Леонид Дмитриевич рассказал с восторгом и без лишних слов преинтересную, с самого детства самобытную жизнь Добролюбова. Л. Н. прервал рассказ только одним вопросом:
   -- Он девственник?"
   А далее следует запись о том, как гостья Ясной Поляны М. А. Маклакова "пропела около 20 песен французских и других, около 14 -- под аккомпанемент Л. Н., шесть -- Леонида Семенова"95. В другой раз, 17 августа 1908 г., "Леонид Семенов, который хорошо знает Ницше, рассказал про него"96. В доме Толстого Семенов не мог есть за общим столом, настолько роскошным казалась эта еда по сравнению с аскетическим обиходом Семенова, который по дороге в Ясную Поляну побирался по деревням.
   Д. П. Маковицкий записывает 27 октября 1909 г. слова Толстого:
   "-- Вот какая моя жизнь: стыдно мне вас позвать с собой обедать, -- сказал Толстой.
   Семенову самому было тяжело, что ставит Л. Н. в неприятное положение"97.
   Сохранилось 17 писем Семенова к Толстому98 и 11 писем Толстого к Семенову. Какая-то часть писем Семенова по его просьбе была Толстым уничтожена, письма Толстого сохранились в копиях, сделанных в Ясной Поляне до их отправки; оригиналы Леонид отдал на хранение самому младшему брату, Александру, а у того они пропали. Крайние их даты: 7 июля 1907 г. -- 18 июля 1910 г. В первом письме Толстой задает тон всей их переписке: "Пожалуйста, давайте о себе знать и смотрите на меня как на любящего вас и готового вам служить старшего брата"99. А за год до ухода и смерти, 19 ноября 1909 г., он обратился к Семенову с великим подъемом, как он один умел сказать. "То чувство, которое вызывает во мне мысль и воспоминание о вас, это скорее сожаление и раскаяние в том, что, когда я мог, я не избрал того чистого и прямого пути, по которому вы идете, и вместе с тем радость за то, что вы идете по этому пути, и горячее желание о том, чтобы не сходили с него, продолжая делать то лучшее дело и для себя и для многих и многих, которое только может делать человек. Помогай вам бог, в самом прямом смысле этого выражения. Радуюсь тому, что есть такие люди, как вы, которые показывают нам, что мы должны делать и не сделали. И, удивительное дело, чем больше такие люди обличают нас, тем больше их любишь"100.
   Такие огромные и сложные духовные комплексы, как любовь, вера в Бога, мы, обыкновенные люди, переживаем и мыслим как абстракции. Толстой, гениальный писатель, ВИДЕЛ их. В последнем письме к Семенову 18 июня 1910 г. он оставил поразительное свидетельство этого своего виде­ния. Он написал: "Я Толстой", -- и взял эту надпись в овал. Ниже написал: "Ты Семенов", -- и эти слова взял в новый овал. Два овала соединил пунктирной линией, под нею подписал: "Приятно и это маленькое, самое шаткое соединение". От обоих овалов провел линии в одном направлении, над и под ними написал (с сокращениями): "Бесконечная линия, ведущая к бесконечно отдаленному Богу, линия, по которой Бог входит в души людей. Самое твердое соединение, хотя и кажется далеким"101.
   Однажды Толстой и Семенов произвели в Ясной Поляне такой опыт. Полученную в этот день Толстым обширную корреспонденцию они разделили на две части, разошлись по разным комнатам и стали отвечать на письма. "Когда каждый закончил ответы на взятую себе половину писем, они обменялись этими половинами и продолжали отвечать каждый на другую половину. Таким образом, в конце концов оба ответили на всю почту. Потом они сошлись и стали сличать свои ответы. В результате к их общей радости оказалось, что ответы обоих были не только совершенно тождественны по содержанию, но очень близки и по форме, а отвечать приходилось многим лицам разных возрастов, пола и положений и на разные запросы, иногда драматические, иногда даже комические"102.
   С разрешения Семенова Толстой отредактировал его рассказ "Смертная казнь" и содействовал, как уже было сказано выше, опубликованию его в "Вестнике Европы", лучшем журнале той поры. Еще до появления рассказа в печати, в газете "Русское слово" (1908, N 119 от 24 мая. с. 2, подпись "Свой") была помещена корреспонденция "В Ясной Поляне", где, в частности, говорилось: "За вечерним чаем возник и захватил всех разговор о молодом писателе Леониде Семенове и его новой повести, присланной Льву Николаевичу в корректуре. Л. Н. с большим мастерством прочитал вслух одну главу из повести <...> Заговорив после чтения с отеческою нежностью о молодом писателе, Л. Н. подчеркнул это особенное свойство истинного художника держать читателя в напряженной иллюзии, ни на мгновение не отталкивая его фальшивыми нотами <...> Один из гостей заговорил о влиянии толстовского "Божеского и человеческого", которое чувствуется в рассказе Л. Семенова. Л. Н. горячо и серьезно запротестовал:
   -- Нет, нет! Минуя всякую скромность, скажу, что нельзя и сравнивать мою повесть с прекрасным рассказом Семенова..." И далее Толстой стал доказывать эту свою мысль, разбирая и смакуя, "как тонкий гастроном", подробности рассказа Л. Семенова. "Я не мог говорить от слез, душивших меня, -- написал 10 мая 1908 г. Толстой Семенову. -- Непременно надо стараться напечатать. Прощайте, милый друг и брат. Всей душой люблю вас"103.
   В следующем письме, 6 июня 1908 г., Толстой говорит: "...я все-таки рад за вас, что у вас есть эта способность выражать свои чувства, заражать этими чувствами других. Знайте, что она есть в вас, держите в себе эту силу, и, вероятно, придет время, когда она понадобится и вам и людям"104. Письмо это кончается так: "Пишите хотя изредка и хотя коротко, но чтобы я чувствовал вас. Прощайте, милый друг".
   По прошествии двух лет отношение Семенова к Толстому стало меняться. Семенов всем говорил "ты", так же он стал обращаться и к Толстому. Толстому это не понравилось, между ними была разница в возрасте более полувека, он просил Семенова так к нему не обращаться и братом его не называть. Однако Семенов насыщает свои письма такими обращениями. Так, свое письмо от 3 июня 1909 г. он начинает: "Мир тебе, брат Лев Николаевич", -- а кончает: "...приветствую тебя братским лобзанием твой брат Леонид Семенов"105. В то же время в письмах Семенова появляется не вполне понятное "мы". Иногда создается впечатление, что говорится от имени Се­менова и Добролюбова, другой раз -- от имени Семенова и его духовных братьев -- крестьян-сектантов. В языке писем Семенова ясно просматриваются назидательные интонации, а то и нескрываемое раздражение.
   Однако Толстой все это воспринимает кротко. А незадолго до своего ухода и смерти, 8 октября 1910 г., Толстой подвел итог отношений с Семе­новым в таких словах, записанных его женой: он ей сказал, "что у него нет никакой исключительной любви к Черткову, а что есть люди и ближе по всему с Львом Николаевичем, как Леонид Семенов"106. Чтобы вполне оценить отношение к Семенову, которое выражают эти слова, надо помнить, что в глазах Софьи Андреевны и всего самого тесного окружения Толстого В. Г. Чертков был ближайшим и любимейшим последователем Толстого.
   Семенов в 1907 или 1908 г. написал стихотворение-четверостишье:
  
   Мы должники в плену у мира,
   Должны мы миру заплатить,
   Что каждый взял себе от мира,
   Себя чтоб Богу возвратить.
  
   Позже, приведя это стихотворение в записках "Грешный грешным" после рассказа об уходе и смерти Толстого, Семенов подвел итог их отношений (см. с. 307 наст. изд.).
   С 1907 г. Семенов жил главным образом среди сектантов. Занимался крестьянским трудом, полгода работал шахтером. Денег не признавал, нанимался батрачить за стол и ночлег. С августа 1908 г. по январь 1909 жил в Самарской губернии, особенно сблизился с A. M. Добролюбовым, братом Маши, и весь этот год провел у него в колонии его последователей, сектантов-добролюбовцев. Однако, согласно сообщению биографа Добролюбова, из-за возникшего между Добролюбовым и Семеновым соперничества Семенову пришлось уйти107.
   Преуспевавшие на государственной службе Семеновы-Тян-Шанские с любовью и уважением относились к духовным исканиям Леонида. Его дед Петр Петрович в тех редких случаях, когда Леонид посещал его дом в Гремячке, подолгу беседовал с внуком наедине. Младший брат Александр вспоминает, как однажды вечером за чаем в отсутствие Леонида зашла о нем речь и некоторые из членов семьи стали говорить о нем "менее мягко, чем обыкновенно". Тогда Петр Петрович встал со своего места, призвал всех присутствовавших к молчанию и "громко, проникновенно, по-старинному, слегка нараспев произнес наизусть стихотворение Лермонтова "Пророк". Потом сказал: "Вот мой ответ относительно Леонида, за меня отвечает Лермонтов"" (Летопись. С. 146). И вышел из комнаты, очевидно, взволнованный. Он лучше других понимал, кто нужен им -- большой, благополучной, укоренившейся в быте и систематических размеренных занятиях семье -- правдоискатель, человек с больной совестью, пророк, чья душа была "призвана к борьбе с тьмою и злом нашей жизни", по словам Андрея Петровича, дяди Леонида108. В это время Леонид называл себя монахом в миру.
   Семенову пришлось пережить преследования властей по лживому обвинению, исходившему от одного из помещиков-ретроградов, в подстрекательстве крестьян к бунту. Во время объяснений с губернатором и другими чиновниками он держался с большим достоинством. По своему обыкновению, называл их братьями и обращался на "ты". На его стороне было нравственное превосходство, сознание правоты, они же не скрывали растерянности, не умея понять блестяще образованного аристократа, внука вельможи, нанимающегося класть печь крестьянину.
   Между 1907 и 1912 гг. много страданий принесла Семенову воинская повинность. Убеждения не позволяли ему служить в армии. При всем желании властей избежать конфликта, обойти закон было невозможно. Отец Леонида поехал посоветоваться к Столыпину. Тот указал единственную возможность -- поместить Леонида в дом умалишенных для испытания его душевного здоровья. Это жестокое предписание было исполнено. Дядя Л. Семенова Андрей Петрович Семенов-Тян-Шанский сообщает, что племянник был заключен в сумасшедший дом в Казани и посажен в общую камеру с душевнобольными109. Такую цену пришлось ему заплатить за верность своим взглядам. Брат Александр сообщает, что именно здесь, спасаясь от нравственной пытки, Л. Семенов начал писать "Грешный грешным".
   Однако сам Леонид Семенов и брат его Михаил в историко-биографическом романе "Жажда" об этом эпизоде не говорят; никаких документов, подтверждающих этот эпизод, найти не удалось. Переписка с Толстым ясно говорит, что до середины 1910 г. планов поместить Семенова в дом умалишенных не было. В августе 1994 г. мы предприняли разыскания, но ни в Государственном архиве Республики Татарстан, где находится фонд Казанской психиатрической больницы (часть документов утрачена), ни в архиве самой больницы, где на чердаке аккуратно подобранные, в связках по годам, а в пределах года по алфавиту, хранятся истории болезни пациентов, следов пребывания Л. Семенова обнаружить не удалось. В "Списке штатных больных <...> за 1912 год" и в "Списке сверхштатных больных <...> за 1912 год" имя Л. Семенова не значится. За предыдущие годы такие списки отсутствуют. Хранитель Дома-музея П. П. Семенова-Тян-Шанского в Гремячке В. А. Мещеряков написал мне о Леониде Семенове (без всяких пояснений): "В доме умалишенных он никогда не был". Мещеряков многое знал через живое предание о Семенове; к его словам следует отнестись предельно внимательно. Вопрос нуждается в дальнейшем изучении. Сейчас прояснить его мы не в состоянии.
   В это самое время в литературе происходили великие потрясения. В поэзию входили Гумилев, Ахматова, Мандельштам, Хлебников, Пастернак, Маяковский, Цветаева. Предопределялись пути русской поэзии на сто лет вперед. Все это прошло мимо Семенова. Даже Есенин, Ширяевец, Клычков, которые могли бы привлечь его внимание как выразители устремлений крестьянства, никак его не заинтересовали. Он помог войти в литературу Клю­еву, но только потому, что Клюев прямо к нему не раз обращался за поддержкой. Он жил совсем в другой стране. Не в мире поэзии, напряженного художественного творчества, а добровольно устранившись от декаданса-ренессанса культуры начала XX в., от борьбы за новый поэтический язык, новый стих, новый стиль, новые смыслы.
   Духовная работа шла непрерывно. В 1915-1916 гг. совершился поворот Семенова к православию. Он дважды посетил Оптину Пустынь, его ласково встретил старец отец Анатолий. Стремившийся всегда пройти любой путь до конца, Семенов решил принять монашеский постриг. Однако неожиданно для себя он не получил благословения от своего старца. Вместо этого через некоторое время отец Анатолий благословил его принять сан священ­ника и жениться.
   Сестра Семенова повествует о том, что Оптину Пустынь Толстой и Семенов посетили вместе110. При том, как подробно изучена жизнь Толстого, такой важный поступок был бы известен. Это стало бы событием не только личностного, но и мирового значения: это означало бы, что непримиримый критик православной церкви, отлученный от нее, раскаялся в своем отпадении от нее и вернулся к ней. Мемуаристка писала об этом в глубокой старости. И все же не мог такой важный эпизод ее воспоминаний возникнуть на голом месте. Мы склонны думать, что надежду примирить Толстого с церковью и совершить совместное с ним паломничество в Оптину Пустынь Семенов вынашивал.
   Женою Семенова должна была стать Софья Григорьевна Еремина. Это была чистая крестьянская девушка, на которую Семенов имел неограниченное влияние. Отец ее был сектантом-скопцом: он вознамерился вовлечь в эту изуверскую секту и дочь. Вообще-то приверженцы многочисленных сект были люди мыслящие, взыскующие правды. В этом смысле заслуживают уважения. Незаурядным человеком был и Григорий Васильевич Еремин (о нем: ЛН. Т. 92, кн. 4. С. 513). Семенов сектантов любил, жил среди них, чем мог помогал, заступался за них, обращаясь к покровительству А. Ф. Кони111. Но со скопчеством примириться он не мог. Для женщин скопчество означало, в частности, выжигание грудей "до кости". Силой своего авторитета Семенов спас Софью от этого ужаса. Брат Михаил в "Жажде" подробно описывает всю драму.
   В обстановке столыпинской реформы совершился поворот Семенова в сторону большей практичности. Он захотел создать маленькое образцовое (и здесь стремление к совершенству!) хуторское хозяйство. В 1914 г. дед выделил ему в стороне от Гремячки, на опушке леса "Кареевская дача", две десятины земли (другие опубликованные данные не заслуживают доверия). Леонид с помощью духовных братьев-сектантов срубил избу, которую содержал всегда в необыкновенной чистоте (ее называли светелка), и зажил на своем хуторе крестьянским трудом. Духовные братья помогли ему вырыть пруд и насадить яблоневый сад. И сейчас эти места называются Леонидов пруд, Леонидов сад, хотя ни пруда, ни сада давно нет112. По соседству в Гремячке поселился его брат Рафаил. Потом, спасаясь от обращения в скопчество, на хуторе поселилась Софья, с которой Леонид жил как с сестрой, плотских отношений между ними не было. Когда же Леонид стал готовиться принять священнический сан, отец Анатолий указал ему на Софью как на будущую жену (как известно, православный священник при вступлении в сан должен жениться, если уже не состоит в браке, -- требование, противоположное целибату католиков).
   Ахматова назвала Блока человеком-эпохой. По-своему человеком-эпохой был и Семенов. Если у Блока боли его времени преломились в творчестве, прежде всего в его трагической лирике, то Семенов отразил свое драматическое время в своем жизнестроении. Недаром В. Пяст назвал его "человек-судьба"113. Монархист и православный в начале пути, революционер и атеист в годы первой революции, толстовец и сектант после смерти Маши Добролюбовой и окончания революции, хуторянин, вернувшийся в лоно православной церкви, после смерти Толстого...
  
  
   8. ОКАЯННЫЕ ДНИ
  
   Так подошел 1917-й. Революция принесла Семеновым-Тян-Шанским смерти, глубокие потрясения и жестокие разочарования. Они не могли примириться с тем, что к их семье, жившей среди народа, бравшей на себя заботу о тех крестьянах, которые входили в ближайшее окружение, работавшей ради отмены крепостного права, широко помогавшей крестьянам в голодные годы, народ относился воинствующе враждебно. Все происходившее называли безумием.
   После февраля из тюрем были выпущены не только политические заключенные, но и уголовники. С фронтов тянулись дезертиры. Старший брат Рафаила рассказал Леониду о растущем влиянии большевиков114. На юге Рязанской губернии возникла банда матерого каторжника Владимира Чванкина. 29 сентября 1917 г. в петроградской эсеровской газете "Земля и воля" в рубрике "Деревенская жизнь" появилась анонимная статья о ее бесчинствах под заглавием "Хулиганство". Шайка Чванкина без всяких оснований решила, что это дело Рафаила и Леонида Семеновых. В действительности автором был Н. М. Соколов, член Петроградского совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Братьев схватили, избили, заставили сколачивать себе гробы; случайно им удалось на этот раз избежать гибели (год спустя Рафаил умер от голода). Младший брат Рафаила и Леонида Александр писал в поэме "Венок просветленным" (семейный архив):
  
   Отец сказал: "Не может быть!
   Не мы ли нашему народу
   Служили честно, и любить
   Так не умел никто свободу!
   Освобождением крестьян
   Не наше ль имя освятилось?
   А внука бросили в бурьян,
   Забыты жертвы, все забылось!"
  
   Вскоре, 19 октября около 9 часов вечера, произошло покушение на Рафаила, который жил в Гремячке. Лучше всего привести отрывок из его письма к дяде Андрею Петровичу от 30 октября. "Пришлось и мне кровью пострадать и, к сожалению и к глубокой моей патриотической скорби и боли, не на честном поле брани с внешним врагом, а от предательской пули российского гражданина -- выстрелившего в меня через освещенное окно в то время, как я, вернувшись из поездки, готовился ужинать у семейного очага. Пуля из револьвера Нагана вошла несколько ниже левой скуловой кости (угла ее за глазом), пронизала скуловую кость и вышла наружу в нижней части правой височной и застряла в дверном косяке внутренней стаи.
   Обстоятельность анатомических подробностей напоминает о том, что один естественник пишет другому.
   Меньше чем через месяц в расположенном неподалеку имении, славившемся на всю губернию замечательным садом, -- прямо чеховская подробность... -- при душераздирающих обстоятельствах был убит вместе со своей глухонемой женой старик П. М. Семенов -- двоюродный брат П. П. Семенова-Тян-Шанского. Помещики в своих дворянских гнездах, при своих вишневых садах оказались беспомощными, беззащитными жертвами сладострастной жестокости подонков. Приходится сказать, что расправы производились при попустительстве и одобрении крестьян Гремячки и соседних деревень.
  
  
   9. ГИБЕЛЬ
  
   По письмам можно проследить чувства, настроения, мысли, поведение Л. Семенова в эти поистине окаянные дни осени 1917-го. Вот он рассказывает дяде Андрею Петровичу 13 октября: "Дорогой Андрюша. Ты знаешь, конечно, всю трагическую обстановку, в которой мы живем. Гремячка разорена, лес порублен. Мы сами иногда каждую минуту опасаемся за свою жизнь <...> У меня уютно и, кажется мне, безопасно. Очень уж далеко идти меня громить, а ведь теперь осень <...> На меня в народе обида за то, что я "пригнал" солдат освободить Рафу, подавал телеграммы с жалобами за Рафу -- и наконец "пропечатал" все в газетах <...> А я этой статьи и не видал <...> Ко мне еще все-таки народ относится сравнительно хорошо. Оставили небольшой уголок леса "для меня" нетронутым <...> Я лично -- ты наверное уже слышал об этом -- все свои и личные и народные упования сосредоточил в Православной церкви"116.
   Спустя три дня после того, как большевики взяли власть, раздавленный этим событием, умер Дмитрий Петрович, отец Леонида. Сын тяжело переживал свое горе. Взгляд его на происходящее оставался непоколебленным. 12 ноября он пишет матери: "Я стараюсь никуда не показываться, сижу у себя дома. Ехать ведь мне отсюда некуда, да и где же теперь безопасность. В это время безопасность только в смирении и в преданности воле Божией. Я ни в какую политическую борьбу не вмешиваюсь, а только скорблю о происходящих ужасах. Сам же близко принимаю к сердцу только судьбу Церкви, потому что, думаю, только оттуда и может прийти спасение России"117. Наконец, еще через месяц, 10 декабря, Л. Семенов пишет опять дяде Андрею Петровичу: "Я живу пока в сторонке, но и поглядываю на сторону. Т. е. скорее всего тоже куда-нибудь отсюда удалюсь и понемножку готовлюсь к этому. Лично мое положение пока еще прочно. Но очень уж гадко здесь жить. Хочется иного. А народ надо предоставить самому себе -- сама жизнь и само дело его всему научат"118. Поражает, в каком ослеплении, несмотря на все происходившее вокруг, пребывал Л. Семенов. За три дня до смерти он считал себя в безопасности. До самого конца никто из крестьян, среди которых он жил, чьи заботы делил, которым, как мог, помогал, так и не предостерег его, не предупредил о готовившейся расправе. Он полагал, что спасение России может прийти со стороны церкви, -- ничто в действительности не оправдывало таких надежд, никак они не реализовались в будущем. Он возлагал надежду на благоразумие народа... Насколько прозорливее оказался в "Окаянных днях" его дальний родственник Бунин!
   Последний день жизни Л. Семенова полон значения. Основные факты нам доподлинно известны, о некоторых подробностях догадываемся по намекам, кое в чем сведения расходятся. Наиболее достоверной представляется следующая последовательность событий. С утра 13 декабря Семенов и Софья Еремина на санях отправились в Гремячку и в соседнее имение, в котором жила тетя Таля -- тетушка Семенова, в замужестве Наталья Петровна Грот (была расстреляна в январе 1918 г.). Поездка была связана с тем, что в ближайшие дни предстояли свадьба и рукоположение в священнический сан. В деревне они навестили отца Софьи Григория Еремина. Очевидно, в имении у тетушки Леонид сделал последние в жизни записи для своего романа-исповеди-дневника, а кто-то их скопировал, благодаря чему они и дошли до нас. Возвращались в темноте по сильному морозу. Около восьми часов вечера подъехали к дому, увидели, что он разбит (он был разворочен гранатой), в нем и вокруг него снуют какие-то люди. Леонид и Софья кинулись бежать в противоположную сторону, но кто-то за ними гнался и почти в упор выстрелил из ружья в затылок Семенову. Он был убит наповал.
   Рукописи Семенова, в том числе не опубликованные и не скопированные родственниками, были сожжены и расстреляны (!) бандитами.
   Софья, отморозив пальцы, пешком лишь к утру добралась в Гремячку. Крестьяне сразу же поехали к дому Семенова. Его тело нашли в овраге в лесу. По свидетельству сестры Ариадны, "он лежал, сложив на груди руки, закрыв глаза, череп над лбом был снесен, как бы срезан"119. Дядя покойного А. П. Семенов-Тян-Шанский с горечью пишет: "Всем и каждому в этой местности было известно, что покойный не только не имел никакого оружия, но и не признавал, по своему духовному складу, его применения не только против людей, но даже против диких зверей. Известно было всем и каждому также и то, что в домике праведника не было никаких ценностей"120.
   Позже Софья Еремина безуспешно пыталась собрать хоть что-то из рукописей Л. Семенова, находившихся в доме: погромщики уничтожили все. Как сообщает директор музея П. П. Семенова-Тян-Шанского в Гремячке В. А. Мещеряков, расправой руководили близкие к семье Семеновых-Тян-Шанских крестьяне Андрей Гуськов, Александр Маркин, Михаил Антохин121.
   Семенов был похоронен на кладбище в Данкове (ныне г. Чаплыгин Липецкой обл.) около часовенки отшельника Романа (князя Темнова-Оболенского), современника Иоанна Грозного. Крест поставить на могиле новая власть не разрешила, и могила затерялась.
   Гибель поэта вызвала ряд откликов в печати. Первый известный нам некролог, подписанный инициалом "А"., появился в газете "Наш век" в номере от 21 декабря 1917 г. В "Русских ведомостях", N 33 от 10 марта 1918 г., под заглавием "Живая совесть" напечатана поминальная статья Г. Чулкова. 21 марта 1918 г. "Вечерние ведомости" поместили некролог В. Пяста "Поэт-мученик". Некролог под заглавием "Бегун" опубликовал в газете "Понедельник власти народа" (1 апреля 1918 г.) С. Дурылин. В коломенской газете "Труд и свет" за 1918 г., N 2 (без даты), помещен некролог Пегешева (псевдоним П. Г. Шевцова). Главная его мысль: поэт-народолюбец защищал народ, а народ его убил, не ведая, что творит. "Новый Сатирикон", N 4 за 1918 г. (без даты), посвятил покойному поэту небольшую анонимную заметку, написанную с горячей симпатией, но без знания его жизни и творчества122.
   Пронзительный рассказ содержится в неопубликованных воспоминаниях сестры Л. Семенова Веры. Она жила в Петрограде, в поисках заработка пошла в издательство "Всемирная литература", чтобы получить какой-нибудь перевод, и неожиданно встретила там Блока. "Блок стоял, прислонясь к стене, скрестив руки на груди и смотря в пространство, со своим выражением "царски каменной улыбки не нарушу никогда". Он был очень бледный, с темными тенями под глазами. Я подошла к нему и спросила: "Вы узнаете меня, я сестра Леонида Семенова". -- Он, не меняя позы, ответил: "Да, узнаю". -- Тогда я сказала: "Вы знаете, что он убит?" -- "Да, слышал", -- и все та же поза и тон. Меня это смутило, и я не нашла слов, чтобы что-нибудь сказать ему еще. Он был в броне с опущенным забралом" (Записки. С. 135).
   Слова о "царски каменной улыбке" -- из Стихотворения Блока "Жду я смерти близ денницы...", посвященного Семенову; (последнее слово заменено).
   В эту пору Блок опубликовал статью "Интеллигенция и революция", в которой оправдывал подавление демократии и весь кровавый ход событий. Судьба друга молодости и всех Семеновых, всего дворянства укладывалась в формулу: "Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? -- Потому, что там насиловали и пороли девок не у того барина, так у соседа. Почему валят столетние парки? -- Потому, что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть, тыкали в нос нищему -- мошной, а дураку -- образованностью"123. На мучившие Семеновых-Тян-Шанских вопросы у Блока в 1918 г. ответ был готов. В его справедливости Блок усомнился позже.
  
  
   10. ПАМЯТЬ
  
   Посмертная судьба Семенова оказалась по-своему не менее драматичной, чем прижизненная. Не все написано. Не все опубликовано. Многое утрачено. Многое не найдено.
   Сразу же после его гибели его дядя Андрей Петрович задумал издать полное собрание его сочинений и начал готовить сборник, посвященный его памяти. В его фонде Архива РАН (СПб.) имеется письмо Н. Н. Шульговского от 29 января 1918 г. -- отклик на приглашение участвовать в сборнике124. Прошло только полтора месяца со дня гибели Семенова, а уже готовился сборник его памяти. Его предполагалось открыть портретом поэта и биографическим очерком, написанным составителем. Далее намечен был следующий состав: статьи 3. Гиппиус, Ф. Сологуба, Д. С. Мережковского, Ф. Ф. Зелинского; стихи Ахматовой (1 стихотворение), Сологуба (6 стихотворений), Верховского (3 стихотворения), Гиппиус (без указания количества стихотворений), Шульговского (2 стихотворения), А. П. и М. Д. Семеновых-Тян-Шанских (без указания количества стихотворений). Намечалось участие и еще ряда поэтов. Проза (без обозначения авторов)125.
   Готовность крупнейших поэтов участвовать в литературных поминках свидетельствует о важном месте, которое Семенов занимал в сознании современников. Однако по условиям времени оба замысла осуществить не удалось до самой смерти А. П. Семенова-Тян-Шанского. Весь текст составленного им биографического очерка написан каллиграфическим почерком остро отточенным карандашом. Заглавие: "Памяти Леонида Семенова"126 "Душа Л. Семенова призвана к борьбе с тьмою и злом нашей жизни, -- пишет Андрей Петрович. -- Живя в течение целого десятилетия трудовою жизнью сельского люда, он являлся истинным другом и духовным пособником русского крестьянина" (л. 1 об.). Автор выделяет влияние на Леонида Семенова Пушкина, Лермонтова, Фета, отчасти А. К. Толстого, но больше всего В. Соловьева и М. Лохвицкой (л. 1).
   В 1970-х годах публикацией текстов Семенова занялась в Тарту З. Г. Минц, но поступил запрет со стороны цензуры публиковать в провинциальных ученых записках архивные материалы. Чего только нам не запрещали! Когда началась перестройка и цензурные ограничения отпали, работу З. Г. Минц прервала смерть.
   В Париже далеко продвинулся в подготовке собрания сочинений Семенова его самый младший брат, человек трудной и замечательной судьбы, епископ русской православной церкви Владыка Александр Зилонский. Он умер, не успев осуществить издание; перед смертью передал свое дело выдающемуся церковному и общественному деятелю русской эмиграции отцу Александру Шмеману, который также умер, не завершив его.
   Теперь основной массив собранных Владыкой Александром материалов передан мне. Привожу важнейшую часть полученного мною письма доктора физико-математических наук, хранителя материалов и историка семьи Семеновых-Тян-Шанских Михаила Арсеньевича Семенова-Тян-Шанского.
  

"5 авг. 1992 г.

   Глубокоуважаемый Вадим Соломонович,
   Как я и рассчитывал, мне удалось получить из Парижа подготовительные материалы, собранные Вл<адыкой> Александром для публикации сочинений Леонида Семенова. Вот перечень этих материалов:
   1. Оглавление предполагаемого издания
   2. Предисловие и два дополнения к предисловию
   3. Неизданное предисловие к "Истории одной жизни"
   4. "Истории одной жизни". Копии страниц с поправками или примечаниями автора
   5. Начало II части воспоминаний (по машинописному экземпляру, использованному Вл. Александром) (стр. 86, 87, со слов "Будда, достигнув совершенства...") Стихотворения Л. Семенова по следующим разделам:
   -- Стихотворения, написанные после сборника "Ожидания"
   -- Избранные стихи революционного периода, 1906
   -- Избранные стихи, написанные в тюрьме, 1907127
   -- "Песенки", написанные после смерти М. М. Добролюбовой
   7. Стихи, исключенные Вл. Александром из основного собрания
   8. Библиография и поправки к тексту машинописного сборника 1967 г. (написанные В. Д. Семеновой-Тян-Шанской)
   9. Копия статьи "Театр. Великий утешитель" ("Новый путь")
   10. Краткие генеалогические сведения и примечания
   11. Иллюстративный материал (негативы)".
  
   С этим письмом по содержанию связано другое, от 15 декабря 1992 г., фрагмент из которого мы приводим ниже. Относительно материалов из архива Вл<адыки> Александра, которые я Вам переслал: разумеется, Вы можете располагать всеми этими материалами по Вашему усмотрению. Сослаться Вы можете не столько на меня, сколько на Петра Ник<олаевича> Семенова-Тян-Шанского, сохраняющего в Париже архив Вл. Александра <...>
   О. Александр Шмеман умер в декабре 1983 г. В Париже я познакомился с его братом Андреем Шмеманом, который уже долгие годы староста прихода Церкви Знамения Божьей Матери в Париже, где служил Вл. Александр".
   Четверть века тому назад изучением наследия Семенова занялся автор настоящего труда. Наши самые значительные публикации -- публикация второй и третьей частей записок "Грешный грешным" и две обобщающие статьи, отражающие разные стадии овладения материалом128.
   В N 2 киевского журнала "Collegium" за 1993 г. и в N 1 за 1994 г. С. Б. Бураго опубликовал записки Л. Семенова и обещал издание его произведений. И умер.
   В издании SLAVISTICA. 5. 1997-1998 / Annali dell'Istituto universitario Orientate di Napoli Б. А. Успенский поместил републикацию записок "Грешный грешным", не упомянув о нашей публикации, хотя она была ему отлично известна. Его републикация носит варварский характер. Например, З. Г. Минц одно место не разобрала в рукописи, по которой публиковала за писки Семенова. В другом случае была сделана купюра по требованию советской цензуры. Мы к нашей публикации второй и третьей частей записок Семенова присоединили текст тех мест первой части, которые не смогла опубликовать З. Г. Минц: в нашем распоряжении был полный исправный текст, полученный от семьи Семеновых-Тян-Шанских. Успенский прошел мимо наших исправлений и опубликовал дефектный текст. Но и эта публикация свидетельствует о внимании, которое привлекает к себе личность и литературное наследие Леонида Семенова.
   Моя работа над этой книгой длилась четверть века. И сегодня с чувством горячей благодарности, с острым сознанием преемственности я вспоминаю труд ушедших Андрея Петровича Семенова-Тян-Шанского, Владыки Александра Зилонского, отца Александра Шмемана, Вячеслава Александровича Сапогова, Зары Григорьевны Минц, собирателя и хранителя материалов о Л. Семенове палеонтолога, сотрудника Музея естественной истории (Париж) Петра Николаевича Семенова-Тян-Шанского. Исключительно эффективную помощь и поддержку на протяжении всей работы оказывал мне Михаил Арсеньевич Семенов-Тян-Шанский. Сердечно благодарю также за разнообразную помощь мою ученицу и коллегу Ирину Викторовну Романову. Без всех этих людей эта книга не была бы создана.
   С благодарностью и душевной болью пишу я об академике Михаиле Леоновиче Гаспарове, который принял на себя труд ответственного редактора настоящего издания и не дожил до его выхода в свет, и об Андрее Леопольдовиче Гришунине, который поддерживал меня в работе над книгой на протяжении многих лет и тоже не увидел ее в печати.
   Долг благодарности обязывает меня сказать здесь также о многолетней поддержке и помощи в добывании материалов для книги со стороны Николая Алексеевича Богомолова, Бориса Федоровича Егорова и Вадима Алексеевича Черных.
   На заключительной стадии подготовки книги к печати мне квалифицированно помогла моя ученица Наталья Александровна Сафроненкова; приношу ей глубокую признательность.
  
  
   1 Волошин М. А. Стихотворения. Л., 1977. С. 275.
  
   2 Родство Семеновых с тульскими Буниными и Жуковским сегодня не считается доказанным.
  
   3 Грот К. Я. Петр Николаевич Семенов // Архив РАН (СПб.). Ф. 281. Оп.1. Д. 16. Л. 50-92.
  
   4 См.: Черных В. А. Родословная А. А. Ахматовой // Памятники культуры. Новые открытия, М., 1992. С. 74.
  
   5 Козлов И. В. Петр Петрович Семенов-Тян-Шанский. М., 1983. С. 64 (курсив автора).
  
   6 Знамя. 1991. Декабрь. С. 183-184.
  
   7 В настоящем обзоре использованы, кроме печатных источников, "Краткие биогрфические сведения", составленные Владыкой Александром (А. Д. Семеновым-Тян-Шанским).
  
   8 Архив РАН (СПб.). Ф. 873. Оп. 1. Ед. хр. 86. Л. 14. Далее ссылки в тексте: Грешный, с указанием листа.
  
   9 См.: Летопись. Орган православной культуры. Берлин, 1942. Вып. 2. С. 133. Далее ссылки на это издание даются в тексте: Летопись, с указанием страницы.
  
   10 Ольденбург С. С. Царствование Императора Николая II. Мюнхен: Издание общества распространения русской национальной и патриотической литературы, 1949. Т. 2. С. 110-112.
  
   11 Ранние сочинения Семенова хранятся в РГАЛИ (ф. 1316); подробнее о них см. преамбулу к Примечаниям.
  
   12 Семенова-Тян-Шанская-Болдырева В. Д. Записки (машинописная копия). С. 116 (Рукописный фонд народного музея П. П. Семенова-Тян-Шанского в д. Гремячке Рязанской обл.). Далее ссылки приводятся в тексте: Записки, с указанием страницы.
  
   13 Архив РАН (СПб.). Ф. 722. Оп. 1. Ед. хр. 87. Л. 18 об.
  
   14 РО ИРЛИ. Ф. 39. On. 6. Ед. хр. 1181. Л. 2-3. См. с. 117 наст. изд.
  
   15 Пяст В. Встречи. М., 1929. С. 37.
  
   16 Лурье С. Я. Воспоминания о профессоре Зелинском и его метод рудиментарных мотивов // Meander. 1959. N 8-9. С. 407.
  
   17 Лосев А. Ф. Из бесед и воспоминаний // Студенческой меридиан. 1989. N 8. С. 23.
  
   18 Блоковский сборник. Тарту, 1964. С. 376.
  
   19 Ошибка. См. далее настоящую статью.
  
   20 Баратынский Е. А. Стихотворения. Поэмы. М., Наука, 1982. С. 121. Стихотворение "Не ослеплен я музою моею...".
  
   21 Александр Блок в воспоминаниях современников: В 2 т. М., 1980. Т. 1. С. 402-403.
  
   22 Белый А. Воспоминания о Блоке // Эпопея. 1922. N 2; Он же. Воспоминания об Александре Александровиче Блоке // Записки мечтателей. 1922. N 6; Он же. Начало века. М., 1990; Он же. Между двух революций. М., 1990; Пяст В. А. Встречи. М., 1929; Чулков Г. Годы странствий. М., 1930; Городецкий С. М. Жизнь неукротимая. М., 1984; Из дневников М. А. Кузмина // ЛН. Т. 82, кн. 2.
  
   23 Кто дошел до Оптинских врат: Неизвестные материалы о Л. Семенове / Публ. B. C. Баевского // Изв. РАН. Сер. лит. и яз. 1998. N 1. С. 57-59.
  
   24 В случаях, которые специально не оговорены, стихотворные цитаты даются по наст. изд.
  
   25 Тр. по рус. и слав, филол. Тарту, 1977. Т. 28: Литературоведение. С. 113. См. также с. 254-255 наст. изд.
  
   26 Архив РАН (СПб.). Ф. 873 (М. Д. Семенов-Тян-Шанский). Оп. 1. Ед. хр. 86. Л. 12.
  
   27 Купюра в публикации.
  
   28 Беззубов В. И., Исаков С. Г. Блок -- участник студенческого сборника // Блоковский сборник. 2. Тарту, 1972. С. 328. Далее ссылки приводятся в тексте: Блоковский сб., с указанием страницы.
  
   29 Письмо В. Л. Полякова к Б. В. Никольскому от 29 января 1905 г. (ГАРФ. Ф. 588. Оп. 1. Ед. ; 6116. Л. 8). За сообщение этого документа приношу глубокую благодарность Н. А. Богомолову.
  
   30 Приводим этот текст по окончательной редакции, опубликованной в Собр., которая несколько отличается от журнальной.
  
   31 См.: Vries Ad. de. Dictionary of Symbols and Imagery. Amsterdam; London, 1981. P. 79-80.
  
   32 Т. 92, кн. 3. М., 1982. С. 205. Далее ссылки на это уникальное издание -- в сущности, малую энциклопедию по Серебряному веку -- даются в тексте статьи.
  
   33 Епископ Александр Зилонский (А. Д. Семенов-Тян-Шанский). История одной жизни / Публ. Баевского // Изв. РАН. Сер. лит. и яз. 1998. N 1. С. 56.
  
   34 Городецкий С. М. Жизнь неукротимая. М., 1984. С. 22.
  
   35 РО ИРЛИ. Ф. 39. Оп. 3. Ед. хр. 5. Л. 14.
  
   36 Пяст В. Встречи. С. 13, 37.
  
   37 Вопросы жизни. 1905. N 8.
  
   38 Весы. 1905. N 6.
  
   39 Биржевые ведомости. 1905. 23 сент.
  
   40 Ежемесячный журнал для всех. 1905. N 10.
  
   41 Поярков Н. Поэты наших дней. М., 1907.
  
   42 Абрамович Н. Я. Стихийность в молодой поэзии // Образование. 1907. N 10.
  
   43 Библиотека А. А. Блока: Описание. Л., 1985. Кн. 2. С. 231.
  
   44 Письма А. Блока. Л., 1925. С. 123-124.
  
   45 И автор книги, и рецензент намеренно смешивают -- это очень в духе времени, стоит вспомнить появившуюся вскоре "Ярь" Городецкого, -- христианское и языческое мировоззрение.
  
   46 Весы. 1905. N 6. С. 55-56.
  
   48 Пяст В. Встречи. С. 40.
  
   49 Евтушенко Е. Взмах руки. S. I.: Молодая гвардия, 1962. С. 340.
  
   50 Соловьев B. C. Стихотворения. 5-е изд. М., 1904. С. 14.
  
   51 Эткинд А. Хлыст: Секты, литература и революция. М., 1998. С. 37.
  
   52 Ежемесячный журнал для всех. 1905. N 10. С. 662.
  
   53 Поярков Н. Поэты наших дней. М., 1907. С. 130-132.
  
   54 Пяст В. Встречи. С. 37.
  
   55 Collegium (Киев). 1993. N 1. С. 126.
  
   56 Там же. С. 127. Перефразированные стихи из стихотворения Некрасова "Рыцарь на час" (Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем: В 15 т. Л., 1981. Т. 2. С. 138).
  
   57 Collegium (Киев). 1993. N 1. С. 119, 127.
  
   58 Азадовский К. М. Путь Александра Добролюбова // Творчество А. А. Блока и русская культура XX века. Тарту, 1979. Вып. 3; Кобринский А. А. "Жил на свете рыцарь бедный..." (Александр Добролюбов: слово и молчание) // Минский Н., Добролюбов А. Стихотворения и поэмы. СПб., 2005.
  
   59 Блок. Т. 7. С. 115-116.
  
   60 Блоковский сборник. Тарту, 1964. С. 542.
  
   61 Все подчеркивания принадлежат автору письма.
  
   62 Письмо В. Л. Полякова к Б. В. Никольскому от 29 января 1905 г. (ГАРФ. Ф. 588. Оп. 1. Ед. хр. 6116. Л. 8).
  
   63 Там же. Л. 8 об.
  
   64 Тр. по рус. и слав. филол. Т. 28: Литературоведение. С. 109. См. также с. 249-250 наст. изд.
  
   65 Collegium (Киев). 1993. N 1. С. 121.
  
   66 Там же. С. 131.
  
   67 Дурылин С. Бегун // Понедельник власти народа. 1918. N 5 (1 апреля).
  
   68 Л.Д. Семенов-Тян-Шанский и его "Записки" / Публ. З. Г. Минц и Э. Шубина; вступ. ст. З. Г. Минц // Тр. по рус. и слав. филол. Т. 28: Литературоведение. С. 108.
  
   69 См. далее наст, статью, с. 478-479.
  
   70 Архив РАН. (СПб). Ф. 873 (М. Д. Семенов-Тян-Шанский). Оп. 1. Ед. хр. 86.
  
   71 Там же.
  
   72 Толстая С. А. Дневники. М., 1978. Т. 2. С. 296.
  
   73 Л. Д. Семенов-Тян-Шанский и его "Записки". С. 106.
  
   74 Белый А. Между двух революций. С. 459.
  
   75 Семенов Л. Д. Грешный грешным // Тр. по рус. и слав, филол. Т. 28: Литературоведение. С. 126, 130. См. также с. 272, 277 наст. изд.
  
   76 Первая российская государственная дума. СПб., 1906.
  
   77 Семенова-Тян-Шанская-Болдырева В. Д. О Леониде Семенове // Collegium (Киев). 1994. N 1. С. 179.
  
   78 Письмо Л. Семенова к Л. Толстому от 23 июня 1907 г. (см. с. 218 наст. изд.).
  
   79 Письмо М. Добролюбовой к неизвестной // Collegium (Киев). 1993. N 1. С. 124.
  
   80 Тр. по рус. и слав, филол. Т. 28: Литературоведение. С. 139. См. также с. 289 наст. изд.
  
   81 Свечой перед Господом: Л. Д. Семенов-Тян-Шанский. Грешный грешным / Публ. и примеч. B. C. Баевского // Рус. филол. Учен. зап. Смоленского гуманитарного ун-та. Смоленск, 1994. С. 231-249 (см. также с. 329-344 наст. изд.).
  
   82 Пяст В. Встречи. С. 40.
  
   83 Недавно опубликована работа сотрудницы университета в Кане (Kaen) во Франции внучатой племянницы Л. Семенова Ирен Семеновой-Тян-Шанской, автора нескольких книг о России, прежде всего -- о мученических судьбах священников в годы гонений в первой половине XX в., -- "Леонид Семенов, или Духовный путь к народу (1800-1917)" (Leonid Semenov, ou Le peuple comme itineraire spirituel (1880-1917) // Le peuple, cceur de la nation? Images du people, visages du populism (XIXe-ХХе siecle). P.: l'Harmattan, 2004. P. 147-172). На широком фоне эпохи она исследует биографическую, духовную, творческую связь Семенова с неонародничеством, с такими разными и яркими личностями, как Н. Неплюев, Н. Клюев, А. Ширяевец, П. Карпов, С. Есенин, вводит при этом существенные сведения мемуарного характера из семейного архива; русский перевод: Семенова-Тян-Шанская И. Леонид Семенов, или Народ как духовный вождь (1880-1917) // Рус. филол. Учен. зап. Смоленского гос. ун-та. Кафедра истории и теории литературы. Смоленск, 2006. Т. 10. С. 129-145.
  
   84 РГАЛИ. Ф. 55. Оп. 1. Ед. хр. 397. Л. 6.
  
   85 Ушерович С. Смертные казни в царской России. Харьков, 1933. С. 250, 492-496.
  
   86 Зельдхеи-Деак Ж. Поздний Тургенев и символисты // От Пушкина до Белого. СПб., 1992; Пильд Л. Тургенев в восприятии русских символистов (1890-1900-е гг.). Тарту, 1999; В. В. Розанов об И. С. Тургеневе // Тыняновский сборник. S. I., 2002. Вып. 13.
  
   87 С. 216 наст. изд.
  
   88 Сапогов В. А. Лев Толстой и Леонид Семенов // Учен. зап. Ярославского гос. пед. ин-та и Костромского гос. пед. ин-та. Вып. 20. Филол. сер. Кострома, 1970.
  
   89 Что-то я сумел сказать о нем в некрологе: Баевский B. C. Вячеслав Александрович Сапогов // Филол. науки. 1997. N 2.
  
   90 Шкловский В. Б. Лев Толстой. М., 1963. С. 678.
  
   91 РГАЛИ. Ф. 1694. Оп. 2. Ед. хр. 6. Л. 1-2.
  
   92 Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 22 т. М, 1983. Т. 16. С. 378-379.
  
   93 Там же. С. 337-338.
  
   94 Там же. С. 372-373.
  
   95 Т. 90, кн. 1-4. М., 1979-1981. Кн. 3. С. 60-61.
  
   96 Там же. С. 170.
  
   97 Там же. Кн. 4. С. 90.
  
   98 В ОР ГМТ.
  
   99 Толстой. Т. 77. С. 153.
  
   100 Там же. Т. 80. С. 203.
  
   101 Там же. Т. 82. С. 76.
  
   102 Семенов-Тян-Шанский А. Д. История одной жизни // Летопись. Берлин. 1942. Кн. 2. С. 148.
  
   103 Толстой. Т. 78. С. 138.
  
   104 Там же. С. 156-157.
  
   105 См. с. 237, 238 наст. изд.
  
   106 Толстая С. А. Дневники. М., 1978. Т. 2. С. 209.
  
   107 Ярков И. П. Моя жизнь: Воспоминания (рукопись находится в гуверовском Институте войны, мира и революции в Стэнфордском университете).
  
   108 Архив РАН (СПб.). Ф. 722. Оп. 1. Ед. хр. 87. Л. 1 об.
  
   109 Там же. Л. 6.
  
   110 Семенова-Тян-Шанская-Болдырева В. Д. О Леониде Семенове. С. 179.
  
   111 Кто дошел до оптинских врат: Неизвестные материалы о Л. Семенове / Публ. В. С. Баевского // Изв. РАН. Сер. лит. и яз. 1998. N 1.
  
   112 Мещеряков В. А. Брат Леонид // Вперед (Милославский р-н Рязанской обл.). 1990. Октябрь. N 126.
  
   113 Пяст В. Встречи. С. 42.
  
   114 Архив РАН (СПб.). Ф. 873. Оп. 1. Ед. хр. 86. Л. 10.
  
   115 Архив РАН (СПб.). Ф. 722. Оп. 1. Ед. хр. 87. Л. 25.
  
   116 Там же. Оп. 6. Ед хр. 10. Л. 24-27.
  
   117 РГАЛИ. Ф. 1316. Оп. 1. Ед хр. 7. Л. 2.
  
   118 Архив РАН (СПб.). Ф. 722. Оп. 1. Ед. хр. 87. Л. 31
  
   119 Письмо А. Д. Семеновой-Тян-Шанской воспроизведено в воспоминаниях (Записки) ее сестры В. Д. Семеновой-Тян-Шанской, известных в нескольких копиях. Оригинал письма, по-видимому, не сохранился.
  
   120 Архив РАН (СПб.). Ф. 722. Оп. 1. Ед. хр. 87. Л. 3 об.
  
   121 См.: Мещеряков В. А. Брат Леонид // Вперед (Мураево Рязанской обл.). 1990. Октябрь. N 126.
  
   122 Подробно см.: Некрологи как источники для биографии Л. Семенова / Публ. Софроненковой // Рус. филол. Учен. зап. Смоленского гос. ун-та. Кафедра истории и теории литературы. Смоленск, 2006. Т. 10. С. 145-158.
  
   123 Блок. Т. 6. С. 15.
  
   124 Архив РАН (СПб.). Ф. 722 (Андрей Петрович Семенов-Тян-Шанский). Оп. 1. Ед. хр. 87. Л. 7.
  
   125 РГАЛИ. Ф. 1316. Оп. 1. Ед. хр. 7. Л. 39.
  
   126 Архив РАН (СПб.). Ф. 722 (Андрей Петрович Семенов Тян-Шанский). Оп. 1. Ед. хр. 87. Ссылки на листы данного очерка см. в тексте статьи.
  
   127 В 1907 г. Семенов в тюрьме не сидел. Он сидел в тюрьме (дважды) в 1906 г.
  
   128 Свечой перед Господом: Л. Д. Семенов-Тян-Шанский. Грешный грешным / Публ. и примеч. B. C. Баевского // Рус. филол. Учен. зап. Смоленского гуманитарного ун-та. 1994; Леонид Се­менов -- жизнестроитель и поэт // Вопр. лит. 1994, N 5; Кто дошел до оптинских врат // Изв. РАН. Сер. лит. и яз. 1998. N 1; Леонид Семенов в историко-литературной ситуации 1900-1920-х годов // Рус. филол. Учен. зап. Смоленского гос. пед. ун-та. Смоленск, 2004. Т. 8.
  
Оценка: 7.46*4  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru