Сатин Аркадий Дмитриевич
Поездка в Палестину

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ПОѢЗДКА ВЪ ПАЛЕСТИНУ

ИЗЪ ЗАПИСОКЪ ЧЕРНОМОРСКАГО ОФИЦЕРА.

   Въ октябрѣ 1857 года, фрегатъ Полканъ, на которомъ я служилъ, стоялъ въ Пиреѣ, въ распоряженіи нашего посланника при Аѳинскомъ дворѣ. Тоска была страшная. Посольства, послѣ лѣтнихъ каникулъ, еще не собрались; аѳинское общество тоже еще не открыло зимняго сезона. Поѣздки въ Аѳины надоѣли, окрестности всѣ осмотрѣны; чудеса Акрополя и тѣ даже присмотрѣлись. Между собой офицеры все переговорили. Начнетъ бывало кто-нибудь расказывать: "А вотъ разъ въ Неаполѣ...." -- Знаемъ, знаемъ! кричать со всѣхъ сторонъ.-- Это ты про рыжую Италіянку-то!
   Ну, и замолчитъ.
   -- А вотъ разъ въ café-chantant въ Тулонѣ, начнетъ другой.
   -- Слышали, слышали! кричатъ опять,-- вѣдь это исторію съ салфеткою ты хочешь расказывать!-- Зѣвать даже начнутъ.
   Въ одну изъ поѣздокъ по окрестностямъ, мы привезли съ Пантеликскихъ каменноломень, изъ мрамора коихъ построенъ Парѳенонъ, земленыхъ черепахъ. Вошли онѣ у насъ въ моду. Стали мы ихъ разводить, чистили, холили, покрывали ваксой и лакомъ, и устраивали steeple-chase. Держали на нихъ громадныя пари.
   Въ это блаженное время, телеграфовъ въ Греціи еще не было, а почта приходила только два раза въ недѣлю. Когда уже очень одолѣетъ скука, ѣдешь въ Аѳины, къ почтенному старику П***, пить русскій чай и слушать, въ сотый разъ, какую-нибудь исторію.
   Старикъ П*** былъ Грекъ, но считался на русской службѣ, и былъ преинтересная личность. И гдѣ только онъ не былъ! И при адмиралѣ Сенявинѣ служилъ, въ началѣ нынѣшняго столѣтія, и за независимость Греціи сражался, и при графѣ Каподистрія состоялъ.
   Пріѣдешь бывало къ нему, обрадуется.
   -- А, здравствуйте, что давно не были?
   -- Да все служба.
   -- Служить надо, надо. Ваша служба хорошая. Я самъ долго служилъ на кораблѣ у адмирала Сенявина. Да не хотите ли чаю? я изъ Одессы свѣжій получилъ.
   Надо замѣтить что это онъ каждый разъ говоритъ. Кто бы когда ни пріѣхалъ, онъ всегда только-что получитъ чай изъ Одессы.
   Ну, послѣ втораго или третьяго стакана и приступишь.
   -- Вы бы что-нибудь разказали.
   -- Да что расказывать-то, старъ я сталъ, память плоха.
   -- Раскажите пожалуста какъ это васъ хотѣли повѣсить?
   -- Да, да, чуть-чуть не повѣсили. Это въ Албаніи было, давно, при Сенявинѣ еще.
   -- Да какъ же это случилось?
   -- Тогда у Турціи война съ Россіей была. Я молодой былъ, отчаянный; хотя и ходилъ въ европейскомъ костюмѣ, но паликаръ въ душѣ былъ. Не сносить тебѣ своей головушки, говорилъ бывало Сенявинъ. Анъ, вотъ восьмой десятокъ доживаю. Богъ миловалъ.
   -- Да въ Албанію-то вы какъ попали?
   -- А это призываютъ меня разъ и говорятъ: можешь Албанцевъ поднять?-- Можно, говорю: отчего же имъ на Турку не идти? Они всегда готовы. Ну, и дали мнѣ тридцать тысячъ червонцевъ, я поѣхалъ. И недолго я хлопоталъ, всѣ поднялись. Мнѣ такой почетъ былъ; старики и тѣ уважали. Только живу я эдакъ мѣсяцъ-другой, и хорошо живу, въ почетѣ. Вдругъ вижу, валитъ народъ, шумитъ, и прямо ко мнѣ. Повѣсить его! На колъ! Ты насъ нарочно подвелъ, Турки въ горахъ, деревни жгутъ!-- Защищайтесь говорю, вамъ помогутъ.-- Кто поможетъ, ты что ли? Россія миръ заключила. Вотъ за это-то и хотѣли меня повѣсить; ужь и петлю надѣли.
   -- Какъ же вы спаслись?
   -- Богъ спасъ, одинъ Богъ. А то бы повѣсили, непремѣнно повѣсили.
   И никогда старикъ не хотѣлъ сказать какъ и кто его спасъ.
   Много еще онъ расказывалъ: какъ Мавромихали убилъ Калодистрію, какъ бывало кутилъ Сенявинъ съ черногорскимъ владыкой, и много еще другихъ исторій.
   Въ одинъ прекрасный день, монотонная жизнь фрегата была нарушена. Въ каютъ-компаніи шли оживленные разговоры, слышалось: Сирія, Іерусалимъ, Каиръ, Египетъ. Фрегатскій іеромонахъ, почтенный отецъ В..... и тотъ о чемъ-то горячо разсуждалъ со штурманскимъ офицеромъ.
   Но вотъ на палубѣ раздался свистокъ, и голосъ вахтеннаго офицера.
   -- Капитанъ ѣдетъ!
   Всѣ бросились наверхъ. Капитанъ вышелъ и объявилъ что посланникъ отпускаетъ фрегатъ на два мѣсяца, и что мы идемъ къ берегамъ Сиріи и Египта.
   Радости не было конца. Всѣ тотчасъ же рѣшили взять драгомана; безъ драгомана нельзя.
   -- Да кого же взять-то?
   -- Бакатори, болѣе некого, онъ драгоманъ по профессіи, всѣ языки знаетъ, съ Ламартиномъ путешествовалъ. Аттестатъ есть.
   Рѣшили взять Бакатори.
   Бакатори былъ не настоящій Грекъ. Предки его выселились откуда-то съ Востока, и когда-то жили въ Бейрутѣ, Александріи, поступали подъ покровительство всевозможныхъ консуловъ, и наконецъ настоящаго Бакатори, нашего будущаго чичероне, волной бурной жизни выбросило въ Пирей. Онъ открылъ кабакъ, потомъ ресторанъ.
   Въ этотъ-то ресторанъ и отправились наши офицеры пригласить Бакатори.
   Какъ нарочно ему надо было ѣхать въ Александрію.
   Впрочемъ всякому Греку, торговому или не торговому, всегда нужно въ Александрію, въ особенности если можно не платить за проѣздъ, да еще получить приличное вознагражденіе.
   Онъ былъ въ восторгѣ, мы тоже. Первый попутный вѣтеръ понесъ насъ къ берегамъ Сиріи, и черезъ нѣсколько дней благополучнаго плаванія мы стояли подъ стѣнами Яффы.
   Не могу не разказать случившагося тутъ печальнаго происшествія. Въ 1856 году, когда нашъ фрегатъ отправился въ дальнее плаваніе, между офицерами рѣшено было не прибѣгать къ тѣлесному наказанію и оставить его только за кражу или побѣгъ.
   Все шло благополучно. Духъ команды былъ великолѣпный; самолюбіе было развито до высшей степени. Но предъ нашимъ отходомъ въ Сирію, случилось нѣсколько кражъ. Не мы, офицеры, а команда негодовала. Подходитъ разъ ко мнѣ фельдфебель моей роты и доноситъ что не все благополучно, поймали вора. Я произвелъ слѣдствіе,-- тогда еще не было нынѣшнихъ судовъ,-- и увидавъ что онъ дѣйствительно укралъ, хотѣлъ наказать его двадцатью пятью ударами линьковъ. Онъ ропталъ, говорилъ что правъ, что мнѣ грѣхъ наказывать его даромъ.
   Досадно мнѣ было прибѣгать къ такому средству, да еще слышать что наказываю даромъ. Я приказалъ написать рапортъ о случившемся капитану, а его арестовалъ на бакѣ. Теперь его ожидало болѣе строгое наказаніе и занесеніе штрафа въ формуляръ. Онъ бросился на колѣни, сознался и просилъ чтобъ я лучше наказалъ его самъ. Но я остался при своемъ рѣшеніи и подалъ рапортъ.
   Съ нами въ Іерусалимъ отправлялся состоявшій при Аѳинской миссіи почтенный отецъ архимандритъ А***. Въ день происшедшей кражи вечеромъ, я былъ на вахтѣ отъ 6 до 12 часовъ. Ночь была тихая, но темная; команда спала, а я бесѣдовалъ съ отцомъ архимандритомъ, прохаживаясь по шканцамъ. Вдругъ часовой у параднаго трапа закричалъ:
   -- Ваше благородіе, кто-то у борта плаваетъ, и плещется!
   Я подошелъ, окликнулъ, приказалъ вынести фонарь. Никого нѣтъ. Вахтенный унтеръ-офицеръ объѣхалъ фрегатъ на двойкѣ, тоже никого нѣтъ.
   -- Да не акула ли это? замѣтилъ отецъ архимандритъ.
   Дѣйствительно, акула показалась нѣсколько дней предъ этимъ въ Пирейской бухтѣ. Такъ и порѣшили что это она или что часовому показалось.
   Но наступило утро и арестованнаго на бакѣ вора не оказалось. Онъ бѣжалъ вплавь, и не достигнувъ берега утонулъ....
   Переходъ отъ Пирея до Яффы мы совершили благополучно. На высотѣ острова Милоса на насъ налетѣлъ шквалъ, и мы вошли въ Милосскую бухту. Островъ Милосъ образуетъ почти подкову, а его бухта есть провалившійся волканъ, у подножія котораго возвышался нѣкогда знаменитый храмъ Афродиты Милосской. Нашъ фрегатъ находился можетъ-быть на томъ самомъ мѣстѣ гдѣ стояла дивная красавица,-- стояла въ полномъ блескѣ, не такая какъ она теперь въ парижскомъ Луврѣ.
   Я не стану описывать Яффы и ея окрестностей. Достопримѣчательности Сиріи и Палестины слишкомъ извѣстны.
   Я пишу свои личныя впечатлѣнія, при быстромъ путешествіи отъ Яффы до Іордана.
   Отъ Яффы до Іерусалима считается двадцать два часа пути верхомъ, но имѣя много матросовъ пѣшихъ, мы пробыли въ дорогѣ тридцать, останавливаясь два раза на нѣсколько часовъ.
   Усталые и измученные отъ жара и непривычной верховой ѣзды, мы около полудня вступили въ Іерусалимъ. Насъ встрѣтили греческіе монахи радушно, не допустили остановиться въ отелѣ, а повели прямо къ себѣ въ монастырь. Офицеры переодѣвшись пошли въ храмъ, я же, будучи выбранъ распорядителемъ путешествія, пошелъ размѣщать команду. Къ намъ былъ приставленъ отъ митрополита монахъ по имени отецъ Николай. Это былъ красавецъ, брюнетъ, лѣтъ сорока пяти, съ окладистою черною бородой и лицомъ не выражавшимъ воздержанія. Сильный запахъ водки и чесноку тоже о воздержаніи не свидѣтельствовалъ. Онъ былъ въ Россіи и хорошо говорилъ по-русски, только съ сильнымъ акцентомъ. Когда я вернулся въ наши комнаты, онъ уже возвратился изъ храма и егозилъ около моего человѣка. Я попросилъ его дать мнѣ напиться, если можно, сельтерской воды, и бросился на постель, или что-то въ этомъ родѣ, почти на полу.
   -- Подожди, я тебѣ лучше дамъ.
   Съ этимъ словомъ святой отецъ скрылся, но не прошло а пяти минутъ какъ онъ вернулся таща въ одной рукѣ тазъ и кувшинъ, а въ другой бутылку и стаканъ.
   -- На-ка, попробуй.
   Съ этими словами онъ бухнулъ мнѣ полный стаканъ, щелкнулъ языкомъ и повелъ рукой по горлу, какъ дѣлаютъ Греки ощущая особенное удовольствіе.
   Въ стаканѣ оказалось великолѣпное кипрское вино; я съ наслажденіемъ отхлебнулъ нѣсколько глотковъ и продолжать отдыхать.
   Отецъ Николай, поболтавъ шепотомъ съ человѣкомъ, обратился ко мнѣ:
   -- Допивай же бутылочку, да пойдемъ поклониться Гробу Господню.
   Я всталъ и началъ одѣваться. Монахъ продолжалъ егозить около меня, обдавая запахомъ водки. Просто мочи нѣтъ.
   -- Батюшка, вы бы пошли да приказали приготовить воды окатиться, ужь очень жарко.
   -- Что ты, родной? Какъ это можно, въ нашемъ климатѣ это вредно, страна не та. А вотъ вечеркомъ я тебя въ баню свожу, это хорошо.
   Я попросилъ его проводить меня въ храмъ.
   Храмъ произвелъ на меня грустное впечатлѣніе; Турокъ съ трубкой, собирающій за входъ, недостроенный куполъ, завѣшанный цыновками и полотномъ въ лохмотьяхъ; бѣгающіе и ругающіеся монахи разныхъ сектъ. Все это поражаетъ и глубоко оскорбляетъ непривычнаго поклонника. Наконецъ мы подошли ко Святому Гробу. Я попросилъ услужливаго отца Николая оставить меня одного, и спустился въ пещеру. Тутъ только я провелъ единственныя отрадныя минуты въ Іерусалимѣ. Кругомъ меня было тихо; старикъ монахъ читалъ у Гроба молитву на греческомъ языкѣ, я молился...
   Когда я вышелъ и отправился поклониться остальнымъ святымъ мѣстамъ, я уже помирился съ печальною обстановкой. Но недолговременно было мое религіозное настроеніе...
   По дорогѣ мнѣ показали пупъ земной и расщелину скалы Голгоѳы, откуда слышны стоны грѣшниковъ во адѣ. Монахъ даже самъ нагнулся и послушавъ объявилъ что сегодня не такъ слышно, а то ужасно стонутъ. Я ушелъ илъ храма; но не до конца была выпита чаша.
   При выходѣ меня обступила толпа русскихъ бабъ и мужиковъ; они плакали и выли, прося взять ихъ въ Россію.
   Многіе были тутъ еще съ 1852 года, и не имѣли съ чѣмъ вернуться. {Теперь этого болѣе нѣтъ. Въ Одессѣ иначе не выдаютъ билетовъ какъ съ оборотомъ.}
   Что они перенесли, чѣмъ жили, знаетъ одинъ Богъ. Мнѣ было ихъ жалъ, очень жаль, я страдалъ за нихъ, но страдалъ и за себя. Около меня, скрививши рты, стояли два рыжіе туриста. Дорого бы я далъ чтобъ ихъ не было.
   Офицеры собрались только къ обѣду. Намъ подали похлебку изъ лука съ чеснокомъ, баранину съ чеснокомъ, курицу съ рисомъ и всевозможными пряностями, конечно тоже съ чеснокомъ, курицу жареную на оливковомъ маслѣ и разныхъ пироговъ и печеній приготовленныхъ на томъ же маслѣ. Кофе я вышелъ пить на воздухъ; въ комнатѣ было невыносимо. Послѣ обѣда начали осмотръ города. И что это за городъ! идешь по улицѣ, вдругъ очутишься на чьей-нибудь крышѣ. Какъ тутъ быть? Но въ углу есть лазейка: спустишься и попадешь прямо на базаръ.
   Насъ провели по страстному пути, показали домъ на мѣстѣ котораго стоялъ дворецъ Пилата. Накупивъ крестовъ, четокъ и другихъ вещей, мы отправились въ монастырь отдыхать, такъ какъ православная обѣдня начинается въ Полночь.
   Боже мой, что это была за ночь! Я ворочался, чесался, приходилъ въ изступленіе и наконецъ въ изнеможеніи уснулъ.
   Не проспалъ я и часа, будитъ къ обѣднѣ отецъ Николай. Гляжу на него и вижу что онъ уже навеселѣ. И когда это онъ успѣваетъ.
   -- Отецъ Николай, меня блохи съѣли.
   -- И полно, какія теперь блохи?
   -- Да помилуй, отецъ Николай, я весь искусанъ.
   -- Это значитъ клопы, а блохъ теперь нѣтъ. Да ты не бойся, клопъ хорошей крови не трогаетъ, онъ только дурную высасываетъ.
   Послѣ обѣда митрополитъ пригласилъ насъ въ патріаршую комнату, тутъ же въ храмѣ. Подали кофе, раки {Раки -- водка.} и неизбѣжные на Востокѣ чубуки. Побесѣдовавъ съ нимъ полчаса, мы отправились опять слать.
   Должно-быть во мнѣ не осталось дурной крови, я спалъ до восьми часовъ какъ убитый.
   Въ девять часовъ капитанъ, въ сопровожденіи всѣхъ офицеровъ, отправился къ пашѣ съ визитомъ. Бакатори выступалъ важнѣе всѣхъ; онъ былъ взятъ какъ офиціальный переводчикъ.
   Цѣль нашего визита была, помимо удовольствія видѣть ясныя очи паши, и выхлопотать позволеніе осмотрѣть мечеть Омара построенную на мѣстѣ храма Соломона.
   У воротъ дома паши насъ встрѣтилъ его секретарь, провелъ чрезъ нѣсколько комнатъ, набитыхъ разною вооруженною челядью, и наконецъ у дверей пріемной насъ принялъ самъ паша. Посмотрѣли на него и ахнули. Вылитый Тамберликъ въ молодости.
   Сѣли. Подали, конечно, кофе, раки и опять чубуки. Паша по-французски освѣдомился о здоровьи капитана; капитанъ спросилъ о здоровьи паши. Оба оказались здоровы. Такъ какъ тема разговора была исчерпана, помолчали. Наконецъ капитанъ въ запутанныхъ фразахъ пояснилъ ему что помимо удовольствія видѣть его превосходительство, ему бы хотѣлось получить позволеніе осмотрѣть мечеть Омара.
   Паша отказалъ наотрѣзъ. Но капитанъ не отставалъ, сначала просилъ, потомъ косвенно погрозилъ что напишетъ нашему послу. Паша все не сдается, говоритъ что народъ у нихъ глупъ; фанатики вѣрятъ де что если хоть одинъ гяуръ вступитъ въ мечеть, она станетъ христіанскимъ храмомъ. Чернь де можетъ подняться, и ему, пашѣ, будетъ де очень прискорбно если что случится съ такими дорогими, высокими гостями.
   Такъ и ушли ничего не добившись. На обратномъ пути въ монастырь, насъ провожала цѣлая ватага разнаго народа. Рельефнѣе всѣхъ выдѣлялась фигура одного индивидуума въ европейскомъ платьѣ и засаленной фуражкѣ. Посмотрѣвъ на него, можно было безошибочно сказать что кости его праотцевъ покоятся тутъ же гдѣ-нибудь въ окрестностяхъ. Онъ подошелъ къ намъ и заговорилъ по-русски, примѣшивая французскія слова.
   -- Я говорилъ господину команданте сто паса ничего не мозетъ, не послухахъ, а теперь мы бы узе взе видѣли.
   -- Что видѣли?
   -- Да москетъ Омара.
   -- Какже паша говоритъ что нельзя?
   -- Это паса говоритъ, а я говорю мозно.
   -- Да ты кто такой?
   -- Я Дукатъ, пуръ ву зервиръ.
   -- Гдѣ ты по-русски выучился?
   -- Я въ Молдавіи былъ, русскимъ баяръ злужилъ, князю... графу.... мозетъ знакомы вамъ? Я много офицеровъ зналъ, бароновъ и простыхъ. Сто зе, пойдете смотрѣть москетъ?
   Капитанъ не совѣтовалъ довѣряться Еврею, но любопытство одолѣло благоразумные совѣты. Нѣсколько офицеровъ и я пошли съ Дукатомъ.
   Громадное зданіе мечети Омара обнесено обширною оградой къ которой съ сѣверо-восточной стороны примыкаетъ казарма турецкой регулярной пѣхоты. Прямо въ эту-то казарму насъ и повелъ Дукатъ.
   Только-что мы подошли, къ нему подбѣгаетъ офицеръ и начинаетъ кричать. Еврей, тихо отгрызаясь, полѣзъ въ карманъ и сунулъ ему что-то въ руку. Офицеръ видимо смягчился, но продолжалъ шумѣть. Слазилъ Дукатъ еще въ карманъ; офицеръ ублажился, мы пошли далѣе.
   У дверей сидѣлъ на корточкахъ часовой, поставивъ ружье къ стѣнѣ; хогда мы съ нимъ поравнялись, онъ схватилъ его, брякнулъ на краулъ и протянувъ руку, громко произнесъ:
   -- Бакшишъ, кавадзе. {На водку, господинъ.}
   Далъ Дукатъ и ему какой-то турецкой трухи. Послѣ нѣсколькихъ переходовъ и подъемовъ мы очутились на крышѣ, и предъ нами стояла величественная мечеть Омара.
   -- Какъ Дукатъ, только-то!
   -- Цего зе вамъ болѣсе, взѣ Англицане отсюда смотрятъ. А тамъ внутри и смотрѣть нечего.
   -- Ну спасибо и на этомъ.
   Съ этой минуты Дукатъ считалъ себя въ правѣ постоянно находиться при насъ. Бѣгалъ по разнымъ порученіямъ и исполнялъ всевозможныя коммиссіи. Когда черезъ полтора годъ, командуя конвоемъ Великой Княгини Александры Іосифовны, я опять былъ въ Іерусалимѣ, я имѣлъ несчастіе отрекомендовать Дуката нашему извѣстному писателю Д. В. Гр--чу. Мало того что Еврей укралъ у него деньги и чемоданъ, но стащилъ даже записки которыя писались чуть не цѣлый годъ.
   Въ этотъ день мы обѣдали рано, такъ какъ въ три часа рѣшено было ѣхать на Іорданъ. Туда на Виѳлеемъ, монастырь Св. Саввы и Мертвое Море, а обратно на Іерихонъ и Виѳанію.
   Капитанъ съ нами не поѣхалъ, у него занемогла жена, и онъ остался въ Іерусалимѣ. Намъ было дано только полтора дня; въ это время мы должны были обскакать всѣ вышеупомянутыя мѣстности.
   Паша непремѣнно желалъ чтобы мы взяли конвой. Какъ мы ни отговаривались, онъ все твердилъ свое: что скажутъ въ Стамбулѣ если что приключится съ такими высокими, дорогими путешественниками?
   Когда нѣтъ войны между кочующими около Іордана племенами, то опасности нѣтъ никакой. Про бедуиновъ нельзя сказать что они въ душѣ разбойники, но у нихъ ужь такой обычай. Напримѣръ ѣдутъ четыре человѣка и встрѣчаютъ одного: вѣдь глупо же въ самомъ дѣлѣ его не ограбить.
   И ограбленный никогда не бываетъ въ претензіи; поѣдетъ и онъ когда-нибудь въ компаніи, ну и возьметъ реваншъ.
   Да Европейцевъ они вообще не любятъ трогать. Ограбь своего брата бедуина, ничего; а тронь Франка, {Франкомъ на Востокѣ зовуть всякаго Европейца. Насъ было семь человѣкъ офицеровъ, фрегатскій іеромонахъ, пять матросовъ, Бакатори и отецъ Николай.} и не оберешься хлопотъ. Вступятся консулы, пойдутъ поборы, сажанье въ тюрьму праваго и виноватаго. Да и сами-то Франки народъ опасный: вѣчно съ пистолетомъ о шести выстрѣлахъ. Пожалуй вдесятеромъ одного не одолѣешь.
   Несмотря на всѣ наши отказы, конвой все-таки явился. Ровно въ три часа, восемь баши-бузуковъ въѣхали на дворъ монастыря. И что за вооруженіе было на нихъ! Кто съ самопаломъ, кто съ пикой временъ крестоносцевъ, у кого на животѣ цѣлый арсеналъ и съ боку сабля согнутая чуть не въ лолкруга. Лошади были у всѣхъ хорошія.
   -- Monsieur Бакатори, зачѣмъ они намъ? Дайте имъ бакшишъ и отпустите.
   -- М. le lieutenant, оно конечно ихъ не надо, тѣмъ болѣе что если что случится они первые убѣгутъ, но ихъ нельзя отпустить, le pacha а fait des frais, онъ уже схватилъ на базарѣ двухъ шейховъ и засадилъ.
   -- Тѣмъ лучше, Monsieur Бакатори, если есть заложники, мы значитъ безопасны.
   -- М. le lieutenant, оно конечно такъ; но вы лишаете пашу дохода, а на это есть такса. Конвойные только получаютъ бакшишъ.
   -- Ну, пускай ѣдутъ.
   Провизія была отправлена на ослѣ, прямо въ монастырь Св. Саввы, который отъ Іерусалима въ двѣнадцати верстахъ.
   Шумною кавалькадой мы выѣхали въ Виѳлеемскія ворота и спустились въ долину. Направо была видна Яффская дорога и Рама, налѣво немного впереди гора и монастырь Св. Ильи. До Виѳлеема только два часа пути. Наши конвойные Арабы, начали джигитевать, офицеры поскакали тоже, я хотѣлъ послѣдовать за ними, какъ услышалъ за собой отчаянный вопль. Обернулся, вижу нашъ фрегатскій іеромонахъ, держась обѣими руками за гриву, балансируетъ на конѣ, который не хотѣлъ отставать отъ своихъ товарищей. Я предложилъ ему вернуться, онъ наотрѣзъ объявилъ что предпочитаетъ лучше разбиться въ дребезги чѣмъ упустить случай побывать за Іорданѣ. Мы поѣхали шагомъ.
   Наконецъ показался Виѳлеемъ и знаменитый святой храмъ, ключи къ которому еще такъ недавно были однимъ изъ предлоговъ пролитія столько крови.
   Когда я преклонился предъ звѣздой съ латинскою надписью кругомъ: "Hic de Virgine Maria Iesus Christus natus est", {Здѣсь отъ Дѣвы Маріи родился Іисусъ Христосъ.} я помолился за падшихъ моихъ севастопольскихъ товарищей.
   Не разсѣдлывая лошадей, мы осмотрѣли храмъ и поскакали къ монастырю Св. Саввы.
   Поздно вечеромъ, когда уже совсѣмъ стемнѣло, мы прибыли въ святую обитель. Монастырь Св. Саввы стоитъ въ какой-то трещинѣ, окруженный дикими голыми скалами. Офицеры пошли въ храмъ, я остался распорядиться ночлегомъ и отдать приказанія на завтрашній день. Когда я вошелъ во храмъ, ко мнѣ подошелъ сѣдой инокъ и кроткимъ голосомъ сказалъ:
   -- Сынъ мой, скинь свое оружіе.
   Я вернулся на паперть, сбросилъ саблю и револьверъ и попросилъ монаха отслужить молебенъ.
   Онъ началъ облачаться и обернувшись спросилъ меня:
   -- За кого молиться, какъ тебя зовутъ?
   -- Аркадій, батюшка.
   Вмѣсто того чтобы начать службу, онъ взялъ меня за руку и подвелъ къ серебряной ракѣ, въ которой лежало три черепа и кости.
   -- Поклонись, сынъ мой, вотъ мощи твоего патрона.
   Другіе два черепа принадлежатъ преподобнымъ Ксенофонту и Симеону. Отслуживъ молебенъ, я пошелъ осматривать храмъ; ко мнѣ подбѣжалъ отецъ Николай.
   -- Аркадій Дмитріевичъ, поди сюда. Экое тебѣ счастіе! Я чуть было не забылъ. Вѣдь тутъ мощи твоего патрона. Хочешь молебенъ отслужу?
   -- Благодарю, батюшка, я только-что отслушалъ.
   -- Ну не надо, пойдемъ ужинать, пора.
   Обитель Св. Саввы одна изъ самыхъ строгихъ; трапеза бываетъ только разъ въ день, и то очень скудная. Говорятъ въ посты монахи принимаютъ пищу только два раза въ недѣлю; и то эту пищу привозятъ изъ Іерусалима. Окружающія голыя скалы не производятъ ничего.
   Послѣ нашего ужина, къ намъ вошли два монаха: одинъ съ кружкой, другой съ двумя книгами для записыванія за здравіе и за упокой. Меня монахъ по ошибкѣ записалъ въ заупокойную книгу. Я просилъ переписать, онъ вычеркнулъ, а потомъ все-таки записалъ за упокой раба Божія Аркадія Я болѣе не сталъ спорить, такъ вѣроятно меня и поминаютъ до сихъ поръ за упокой.
   На другой день еще до разсвѣта мы, отслушавъ утреннюю службу, пустились далѣе.
   Дорога къ Мертвому Морю идетъ черезъ дикія Іудейскія горы, спадающія грядами. Подымешься на высоту, Мертвое Море кажется рукой достать можно, только перевалить черезъ ближайшую гряду, а подымешься на нее, опять та же исторія. Наконецъ поднявшись на послѣднюю возвышенность, мы очутились предъ дивною, величественною картиной.
   Впереди каменистыя груды Аравіи, съ лѣвой стороны вилась серебряная лента Іордана, окаймленная густою, яркою зеленью. Направо, какъ расплавленный свинецъ въ котлѣ, Мертвое Море. Сзади насъ фантастически награможденныя скалы Іудейскихъ горъ.
   Все это освѣщалось волшебнымъ свѣтомъ съ невѣроятными переливами.
   Мы быстро стали спускаться къ морю. Дѣйствительно, ои мертвое: ни растительности возлѣ, ни птицы надъ нимъ, и плеска на водѣ отъ рыбы! Тищина мертвая.
   Долго я стоялъ на берегу и любовался окружавшею меня картиной. Вся библейская исторія промелькнула у меня въ памяти. Тамъ, далеко, Аравійская пустыня, тутъ Обѣтованная Земля. Налѣво Іорданъ и мѣсто гдѣ крестился Спаситель, направо безжизненныя воды поглотившія Содомъ и Гоморру. Голосъ отца Николая прервалъ мои думы.
   -- Ступай завтракать, я ужь и кофе приготовилъ.
   Я вернулся къ нашему бивуаку.
   Всѣ рѣшили не оставаться тутъ долго, а ѣхать прямо къ Іордану, до котораго только полтора часа, и тамъ сдѣлать привалъ.
   Мы сѣли на лошадей, и по почвѣ пропитанной селитрой и разными солями, поѣхали шагомъ къ Іордану.
   Подъѣзжая къ кустамъ окаймляющимъ Іорданъ, наши конвойные баши-бузуки выправили свои винтовки, взвели курки и держа ихъ наготовѣ, осторожно въѣхали въ чащу.
   -- Monsieur Бакатори, развѣ есть какая опасность?
   -- Да вотъ конвойные говорятъ что одно заіорданское бедуинское общество угнало у іерихонскихъ полу-осѣдлыхъ Арабовъ стадо барановъ и козъ, Ждутъ военныхъ дѣйствій. Но для насъ, М. le liutenant, опасности вѣроятно нѣтъ.
   Мы поѣхали далѣе. {Черезъ десять дней послѣ насъ, пришелъ въ Яффу бригъ Филоктити, и офицеры не могли ѣхать на Іорданъ. Т бедуиновъ началась война, и пошли свои Гравелоты и свои Седаны.}
   Чѣмъ болѣе мы приближались къ Іордану, тѣмъ болѣе проявлялась во всемъ жизнь. Зелень становилась гуще и ярче, насѣкомыя и мошки, и наконецъ птицы въ родѣ нашихъ сорокъ и горлицъ.
   Но вотъ открылся Іорданъ. Нашъ фрегатскій іеромонахъ выѣхалъ впередъ, поднялъ крестъ и запѣлъ: Спаси Господи люди Твоя. Мы молча, снявъ шапки, подъѣхали ко святому берегу.
   Въ томъ мѣстѣ гдѣ мы остановились, рѣка была довольно широка, съ теченіемъ незамѣтнымъ, но правѣе она суживалась и текла между каменьями, почти порогами.
   Былъ полдень и жаръ страшный. Мы начали купаться. Я изъ первыхъ бросился въ воду и легъ на спину, съ наслажденіемъ впитывая въ себя прохладу струй. Уши у меня были въ водѣ, я хотя и слышалъ какой-то шумъ, но не обращалъ вниманія.
   Вдругъ ударъ въ лопатку заставилъ меня перевернуться. Я былъ въ порогахъ. Попробовалъ стать на ноги -- сбило теченіемъ, ухватился за камень -- тащитъ. Я поплылъ по теченію, придерживаясь немного къ берегу. Не знаю съ какой стати я придерживался лѣвому берегу, а не тому на которомъ мы раздѣвались. Только-что я подплыву къ крутому берегу и хочу ухватиться за нависшую вѣтку плакучей ивы, меня опять отнесетъ, или вѣтка оборвется. Я сталъ изнемогать; записка за упокой невольно пришла мнѣ на мысль. Вдругъ кто-то ухватилъ меня за волосы и за руку, и вытащилъ на землю. Я очутился лицомъ къ лицу съ тремя бедуинами. Не сообразивъ еще своего положенія, я обернулся на шумъ и гвалтъ на противоположной сторонѣ, и что же вижу: мои товарищи, безъ костюмовъ, съ револьверами и ружьями, бѣгутъ по берегу, кричатъ и цѣлятъ въ бедуиновъ. Тѣ знаками ихъ успокоили, изъявляя полную покорность, схватили меня за руки, отнесли къ тому мѣсту противъ котораго мы остановились, и вплавь прибуксировали къ моимъ товарищамъ.
   Я далъ имъ нѣсколько золотыхъ и не зналъ какъ отдѣлаться отъ ихъ благодарности.
   Отецъ Николай и тутъ нашелся ввернуть словцо.
   -- Хорошій ты человѣкъ, Аркадій Дмитріевичъ, но много далъ. Ну зачѣмъ этимъ бестіямъ разбойникамъ деньги? Лучше бы за монастырь что-нибудь удѣлилъ.
   Отдохнувъ въ тѣни тамариновъ, мы въ четыре часа отправились въ путь въ Іерихонъ.
   При закатѣ солнца мы подъѣхали къ развалинамъ римской башни, на томъ мѣстѣ гдѣ нѣкогда былъ Іерихонъ. Остатковъ отъ города разрушеннаго звукомъ трубъ нѣтъ никакихъ. Но владычество Римлянъ и слѣды ихъ цивилизаціи видны и теперь. Налѣво отъ башни, по направленію Іудейскихъ горъ, красовались величественные водопроводы. Направо первобытные шатры бедуиновъ, до которыхъ, со времени Авраама, еще не коснулась цивилизація. Да и зачѣмъ она? Намъ было такъ хорошо, мы съ платформы башни любовались дивною картиной которая не измѣнилась со времени Іисуса Навина.
   Пастухи-бедуины гнали стада овецъ и козъ, дочери ихъ принимали, жены разводили огни и готовили ужинъ. Весь образъ ихъ жизни остался тотъ же съ библейскихъ временъ. Однѣ винтовки за плечами нарушали общую гармонію. Природа кругомъ величественная, воздухъ упоительный. Не будь они бестіи и разбойники (какъ выражается отецъ Николай), такъ бы и поселился тутъ.
   Мичману К*** пришла фантазія непремѣнно достать молока. По какимъ-то личнымъ соображеніямъ, отецъ Николай отказался наотрѣзъ идти хлопотать. К*** отправился самъ, поклявшись достать молока, если не отъ шейха, то отъ madame за femme.
   Шейхъ принялъ его торжественно, посадилъ на коверъ между собой и старшею женой, и началъ угощать.
   Послѣ обычнаго кофе и наргиле, К*** по-арабски назвалъ молоко. Тотчасъ же одна изъ женъ вышла, и принесла большую асфальтовую чашу молока. Шейхъ досталъ огромный кусокъ сахару, окунулъ его въ чашу, пососалъ и передалъ К..., приглашая его сдѣлать то же самое, и передать далѣе. Когда сахаръ былъ обсосанъ всѣми женами и всѣми грязными ребятишками, и вернулся къ патріарху шейху, онъ опустивъ его въ молоко, началъ давить его большимъ пальцемъ. Когда сахаръ разошелся, онъ помѣшалъ окончательно пальцемъ и съ низкимъ поклономъ подалъ чашу гостю. Тотъ нашелся, принялъ ее съ благодарностію и чрезъ Бакатори объяснилъ что сначала отнесетъ офицерамъ которые старше его. Откланялся шейху и его дамамъ и принесъ намъ молоко. Охотниковъ до него не нашлось. Положено было отправиться далѣе въ 11 часовъ, когда встанетъ луна. Осталось не много времени. Я сладко дремалъ.
   -- Вставайте, ваше благородіе, луна взошла, лошади осѣдланы.
   Грустно отозвались эти слова разбудившаго меня матроса. Я полюбовался еще разъ, и послѣдній, восхитительною картиной. Полная луна освѣщала ее волшебнымъ свѣтомъ. Я вскочилъ на лошадь, и крупною рысью повелъ караванъ. Дорога къ Виѳаніи пролегала опять дикими ущельями Іудейскихъ горъ. На протяженіи пяти часовъ, ни жилища, на растительности, ничего. Однѣ мрачныя скалы и мертвая тишина, нарушаемая только копытами нашихъ лошадей и изрѣдка отдаленнымъ воемъ шакаловъ.
   Въ 5 часу мы подъѣхали ко грудѣ безпорядочно набросанныхъ камней. Это Виѳанія.
   Остановиться намъ было нельзя, рано утромъ мы должны были быть въ Іерусалимѣ. При свѣтѣ факеловъ осмотрѣвъ пещеру, похожую на колодезь, гдѣ совершалось чудо воскрешенія Лазаря, мы сѣли на лошадей и поскакали далѣе. Заря только-что занималась, когда мы чрезъ Іосафатову долину подъѣхали къ стѣнамъ Іерусалима. Ворота были еще заперты, и мы воспользовались временемъ чтобъ осмотрѣть храмъ Успенія Богородицы, Геѳсиманскій садъ и Элеонскую гору.
   Въ 8 часовъ мы уже были въ Греческомъ монастырѣ, гдѣ капитанъ насъ дожидался слушать заказную обѣдню. Послѣ литургіи, мы пошли откланяться митрополиту. Онъ благословилъ нясъ и далъ каждому грамоту "въ отпущеніи грѣховъ". Мы пошли собираться въ обратный путь. Накупивъ еще четокъ и крестовъ, вернулись домой укладываться. Впопыхахъ прибѣжалъ отецъ Николай.
   -- Что вы надѣлали, а я это и забылъ предупредить. Вѣдь вы все рублями на серебро платили?
   -- Да, а что?
   -- А тутъ все на ассигнаціи считаютъ. Что бы меня ранѣе спросить?
   Меня дѣйствительно удивило что иногда при торгѣ, если два рубля покажется дорого, покажешь пять франковъ, торговецъ тотчасъ же соглашался и схватывалъ монету отдавая вещь.
   Теперь оставалось заплатить монастырю. Офицеры поручили мнѣ дать 40 золотыхъ монастырю и 10 отцу Николаю, но прежде попытать послѣдняго довольно ли будетъ?
   Я вышелъ въ другую комнату и пригласилъ его съ собой.
   -- Отецъ Николай, что же мы вамъ должны?
   -- Какъ, за что? Ну не ожидалъ я этого отъ тебя, А. Д., право не ожидалъ. Мы-то съ васъ деньги станемъ брать! Обидно даже. Все что ни видишь тутъ, все ваше. Мы и живемъ-то только одною матушкой Россіей. Рады-радехоньки что хоть разъ Богъ привелъ вамъ отплатить. Ужь это ты напрасно, право не ожидалъ.
   Руками даже замахалъ и, хотѣлъ уйти. Я сконфузился.
   -- Отецъ Николай, хотя на монастырь-то примите что-нибудь.
   -- Ну это дѣло другое, я тебѣ сейчасъ кружку пришлю.
   Не прошло и минуты, вошелъ монахъ съ кружкой, помолившись, поклонился и сталъ въ смиренную позу. Я опустилъ одинъ за другимъ 40 полуимперіаловъ, монахъ присѣдая кланялся, вздыхалъ и что-то шепталъ -- должно быть молитву.
   Онъ вышелъ, вошелъ другой, тоже съ кружкой.
   -- Это куда же, батюшка?
   -- На украшеніе храма,-- опять поклонъ.
   Я опустилъ въ кружку золотые приготовленные отцу Николаю, безсознательно, машинально.
   Вошедъ третій -- и опять съ кружкой. Я сконфузился и ушелъ къ офицерамъ объявить что вышелъ изъ бюджета. -- Сколько же дать въ третью кружку?
   -- Да ты узнай нѣтъ ли еще, отвѣчали мнѣ.-- Дали еще денегъ, я вышелъ и спросилъ отца Николая.
   -- А еще есть кружки?
   -- Не знаю, родной, вѣдь я этимъ дѣломъ не занимаюсь.
   -- Такъ потрудитесь посмотрѣть, и если есть еще, пришлите ихъ всѣ разомъ.
   Вошло еще пять кружекъ!
   И какого тутъ не было сбора! Пришлось одѣлить всѣ восемь кружекъ. Но за то отцу Николаю сбавили и дали только по золотому съ человѣка, итого семь. Но онъ остался въ восторгѣ.
   -- Мнѣ хотя вашихъ денегъ и не надо, но полюбилъ я васъ очень. Я васъ иначе не пущу въ путь какъ отслужу молебенъ на Гробѣ Господнемъ. По-русски отслужу, вотъ какъ.-- И зачмокалъ, поводя рукой по горлу. Пошли.
   Столпившись въ предверьи входа ко Святому Гробу, мы стояли на колѣняхъ, отецъ Николай служилъ молебенъ, и очень не твердо. Дойдя до эктеньи онъ упомянулъ весь царствующій россійскій домъ, и вслѣдъ за симъ всѣхъ офицеровъ по имени и отчеству.
   Выслушавъ еще всевозможныя пожеланія отъ святыхъ отцовъ, мы пошли садиться на лошадей. Караванъ тронулся.
   Я остался назади чтобы пропустить всю команду. Вдругъ слышу шумъ въ концѣ монастырскаго двора.
   Отправляюсь туда, и вижу нашего старшаго машиниста Янкеля, изъ Евреевъ, бушующаго съ Арабомъ, погонщикомъ мула.
   -- Янкель, что у тебя?
   -- Да вотъ, ваше благородіе, я ему и деньги впереди отдалъ до Яффы, онъ не хочетъ везти моей клажи.
   Я посмотрѣлъ на мула, и ахнулъ. Около десяти мѣшковъ висѣло на его спинѣ, онъ же стоялъ неподвижно отъ давившей его тяжести.
   -- Янкель, что у тебя въ мѣшкахъ?
   -- Земля, ваше благородіе.
   -- Какая земля?
   -- Іерусалимская, самая чистая.
   -- Да зачѣмъ она тебѣ?
   -- У насъ въ законѣ, ваше благородіе, если Еврей умираетъ, ему раввинъ кладетъ на лобъ щепотку іерусалимской земли. Только у нихъ не совсѣмъ настоящая, а разбавленная, а это цѣльная. У меня и свидѣтельство есть отъ раввина, сколько фунтовъ. Я большія деньги возьму.
   -- Ну такъ возьми еще осла.
   -- Сказано Жидъ, механикъ. Сердито проворчалъ нашъ старшій боцманъ Тарасъ Егоровичъ. Черезъ четверть часа мы догнали караванъ.
   На послѣдней высотѣ, откуда скрывается Іерусалимъ, мы слѣзли съ лошадей и послѣдній разъ поклонились святому городу.
   Отъ Іерусалима до Рамны дорога идетъ ущельями, и нигдѣ нѣтъ жилья. Развалины Эммауса и деревня Абугошъ, резиденція шейховъ Абугошей, властителей Іудейскихъ горъ, остаются лѣвѣе. Мы рѣшились сдѣлать недолгій привалъ около Эммауса, ѣхать прямо до Рамны, и тамъ ночевать въ греческомъ монастырѣ.
   Уже совсѣмъ смерклось когда мы въѣхали въ дефилей Бабель-Вуадъ. Тутъ чуть не погибло все войско Ибрагима-паши. Но не доисторическихъ мнѣ было воспоминаній. Я былъ утомленъ, у меня начиналась лихорадка. Я спалъ съ открытыми глазами, мнѣ мерещились миражи. По пятнадцати часовъ въ сутки проводимыхъ въ сѣдлѣ, при возможности уснуть въ сутки не болѣе пяти часовъ, это отозвалось на моемъ здоровьи. Въ Рамнѣ меня сняли съ лошади и я едва дошелъ до постели. Пять часовъ отдыха, хотя и не покойнаго, и свѣжій утренній воздухъ поправили мои силы. Мы тронулись въ путь. Очаровательная картина представляется вамъ когда вы чрезъ Саронскую долину подъѣзжаете къ Яффѣ. Впереди на горизонтѣ голубое Средиземное море, сливающееся съ такимъ же небомъ; ближе Яффа утопающая въ роскошныхъ садахъ; налѣво, вдали, пустыня; направо остатки Саронскихъ лѣсовъ, волшебныхъ лѣсовъ воспѣтыхъ Тассомъ.
   По нашемъ прибытіи на фрегатъ, вторая половина офицеровъ отправилась въ Іерусалимъ. Что было въ эти дни, я положительно не помню. Вахта и какой-то летаргическій сонъ, и опять вахта. Только чтобы не стѣснять офицеровъ я не сказывался больнымъ. Но какъ только пріѣхала вторая половина, я подалъ рапортъ о болѣзни.
   Фрегатъ Полканъ, при тихомъ вѣтрѣ, снялся съ якоря, и пройдя мимо развалинъ Аскалона, направился къ берегамъ Египта...

А. САТИНЪ.

"Русскій Вѣстникъ", No 8, 1873

   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru