Lib.ru/Классика: Сарразен Адриан. Первое движение

Жуковский В. А. Полное собрание сочинений и писем: В двадцати томах

Т. 10. Проза 1807--1811 гг. Кн. 2.

М.: Языки славянской культуры, 2014.

ПЕРВОЕ ДВИЖЕНИЕ

В одном из южных департаментов Франции, в маленьком городке, жил молодой человек, именем Кленвиль. Он не был красавец; но его приятная наружность показывала душу откровенную, чувствительную, высокую, и наружность Кленвиля не была обманчива. Когда знакомым его рассказывали о каком-нибудь благородном или бескорыстном поступке, то они спрашивали обыкновенно: конечно, это сделал Кленвиль? Когда, описавши им происшествие невероятное, прибавляли: мы слышали от Кленвиля, то никто уже не сомневался в истине. Одним словом, этот любезный молодой человек пользовался уважением всеобщим, хотя имел состояние посредственное. Он получал не более тысячи ефимков¹ годового дохода. Как, воскликнут, может быть, наши эгоисты, не более тысячи ефимков и почитался великодушным? Но мы оставим сих господ в покое; в нашей повести эгоисты не могут играть никакой роли.

В соседстве с Кленвилем жила госпожа Дюран, женщина девяноста лет, почтенная, весьма умная и коротко знакомая Кленвилю, который посещал ее очень часто. Госпожа Дюран в течение продолжительной жизни своей испытала много несчастий, которые все перенесла с терпением добродетели. Революция лишила ее знатного имени, богатства и, наконец, такого сокровища, которого потеря никогда и ничем не может быть заменяема, семейственного счастия. Дочь ее, при самом начале революции вышедшая замуж за графа Верлак, принуждена была вместе с супругом своим удалиться из Франции; они оставили на руках госпожи Дюран хмаленькую дочь, единственный залог нежнейшего союза, который вначале предвещал им одно только счастие. Увы, тогда не предвидели они, что некогда принуждены будут разлучиться с отечеством, разлучиться навеки! И граф, и графиня Верлак кончили дни свои в чужой земле, удрученные бедностию и печалию. Госпожа Дюран, оставшись попечительницею маленькой Софии², несколько лет занималась единственно ее воспитанием: в Софии, прелестном младенце, заключены были последние радости ее жизни; но госпожа Дюран, чувствуя себя слишком старою и, следственно, неспособною всякую минуту с надлежащею неусыпностью надзирать за воспитанием своей внучки, решилась с нею разлучиться. Я должна, так думала госпожа Дюран, воспитывать Софию не для себя, но для нее, и маленькая София, вверенная смотрению благоразумной родственницы, отвезена в один из больших городов Франции. Положение госпожи Дюран не могло быть названо счастливым: в душе ее все приятные воспоминания изглажены были воспоминаниями печальными. Какое же удовольствие, спросите вы, находил Кленвиль в ее доме? Чего искал он, и что мог найти в обществе госпожи Дюран? А удовольствие быть утешителем существа несчастного, удовольствие доказать ему, что оно не целым миром оставлено, что есть еще сердце чувствительное и доброе, для которого старость, несчастия и добродетель священны... разве этого мало?

Некоторые рассеяния, почти необходимые для молодого человека, воспрепятствовали Кленвилю быть целые восемь дней у госпожи Дюран. Стыдясь своего небрежения, поспешил он его загладить и полетел к почтенной своей приятельнице. Кленвиль находит госпожу Дюран, погруженную в глубокие размышления. Увидя молодого своего друга, она улыбнулась и сделала ему нежный упрек насчет его продолжительного отсутствия.

-- Но я не досадую на вас, любезный Кленвиль, -- прибавила она с милым добродушием, -- молодым людям естественно забывать иногда старых, а старые с своей стороны должны, без всякой взыскательности, благодарить их за те минуты, которыми для них жертвуют.

-- Ах нет, -- воскликнул с жаром Кленвиль, -- не будьте несправедливы, я не забывал вас.

-- Верю, мой друг, и доверенность сия для меня необходима, потому что я несчастна.

Слезы навернулись на глазах госпожи Дюран. Добрый Кленвиль посмотрел на нее в молчании: он был душевно растроган.

-- Что значит эта унылость, скажите, не приключилось ли вам какого-нибудь нового несчастия?

-- Нет.

-- Но ваши слезы?..

-- Я плачу не о себе.

-- Боже мой, вы приводите меня в ужас! Ваша внучка...

-- Ах, участь ее лежит на моем сердце! Будущее для нее ужасно, а это будущее, как узнать, быть может, очень близко.

-- Что вы говорите?

-- В мои лета, Кленвиль, не должно себя обманывать. Пройдет год, месяц, а может быть, и несколько дней, и меня не станет. Мое дитя, моя милая Эльмина будет покинута сиротою, одна в целом мире, без всякой помощи, без защитника, в совершенном убожестве: эта ужасная мысль приводит меня в отчаяние.

Кленвиль старался успокоить госпожу Дюран.

-- Небо, -- говорил он, -- примет Эльмину под верную свою защиту. Оно укажет вам друга...

-- Друга, Кленвиль! Ах, вы заключаете о людях по собственному вашему сердцу. Но дочь моя ничего не имеет; а где найдешь друзей бескорыстных?

-- Они найдутся.

-- Их нет, Кленвиль, их нет.

-- Но вы забыли обо мне, -- воскликнул молодой человек, увлеченнный своею чувствительностию и повинуясь первому движению души своей, -- вы не доверяете моему сердцу.

-- Упокойся, друг мой, -- сказала госпожа Дюран: -- сердце твое мне известно; я верю ему, но с твоею молодостию, в двадцать пять лет, как можешь быть покровителем шестнадцатилетней девушки!

-- Но разве не могу быть ее супругом? Так, милостивая государыня, отдайте мне руку Эльмины. Обещаюсь вам быть ее покровителем, обещаюсь любить ее и всем пожертвовать для ее счастия.

-- Что ты говоришь, друг мой? Ты не знаешь Эльмины в лицо и хочешь быть ее супругом.

-- Но знаю, что она несчастна и что я могу быть ей полезен.

-- Вспомни, Кленвиль, что она бедна.

-- Потому-то и нужна ей моя защита.

-- Милый, добрый Кленвиль, -- воскликнула госпожа Дюран, обливаясь радостными слезами, -- я соглашаюсь и отдаю тебе мою Эльмину! Так, в твои руки, в руки самой добродетели вверяет умирающая мать свое сокровище, врученное любви ее небесами. Нынче же напишу к Эльмине, что я нашла ей супруга добродетельного, великодушного, прямо чувствительного сердцем. Через неделю ты увидишь ее, увидишь ту, которой заочно обещаешь счастие. О Кленвиль, без тебя последние минуты жизни моей были бы ужасны: теперь буду ожидать с веселою беззаботностию моей кончины. Ах, как много я тебе обязана! Для чего не дала мне фортуна того богатства, которым бы я могла наградить тебя за твое бескорыстие!

Кленвиль поспешил проститься с госпожою Дюран, которая осыпала его выражениями благодарности и похвалами, прямо излившимися из сердца. На улице встретился он с господином Фервалем, которого весьма часто видал в доме госпожи Дюран и которого уважал душевно. Этот человек не имел в себе ничего блистательного, но он был прямо честен, во всей обширности слова "честность". Он любил Кленвиля и часто говорил ему, что более всего на свете желал бы оказать ему какую-нибудь важную услугу.

-- Позволено ли спросить у тебя, Кленвиль, где ты был и что причиною того волнения, которое написано на лице твоем такими четкими буквами, -- сказал Ферваль, приближаясь к Кленвилю и подавая ему руку.

-- Я был у госпожи Дюран; ее положение... Если бы ты знал, в каком она положении!

-- Что ты говоришь?

-- Я был душевно растроган.

-- Это и видно, лицо твое не обмануло меня. Не должно грустить! Пойдем со мною, я поведу тебя в знакомое общество, где всякая грусть сама собою должна исчезнуть.

-- Мне будет скучно.

-- А я уверяю, что будет весело. И разве унылость твоя может поправить состояние госпожи Дюран. Послушайся меня, Кленвиль, а если то общество, в которое тебя приведу, покажется тебе скучным, то можешь сесть в угол, молчать, и если угодно, заснуть: тебе не хуже меня известно, что в самом шуму света весьма не трудно найти уединение.

Кленвиль послушался Ферваля и пошел вместе с ним к госпоже Вернель, у которой в доме, раз в неделю, собирались все лучшие люди провинции.

-- Прошу тебя быть осторожным, Кленвиль, -- сказал Ферваль, приближаясь к дому госпожи Вернель, -- ты нынче увидишь молодую Аде-лину Ремильи, которая прекрасна как ангел. Она приехала из Парижа вместе с своею матерью, желающею купить в окрестностях нашего города землю в сто тысяч ефимков. Госпожа Ремельи -- женщина очень любезная и самого приятного обращения; дочь ее, вероятно, будет из первых в здешнем городе. Береги свое сердце; дочь ее прекрасна: это роза во всем цвете и свежести.

Кленвиль не обратил внимания на слова Ферваля; они приходят. У госпожи Вернель было множество; все идут к Кленвилю навстречу, и самые те, которые гораздо старее его летами, показывают ему отличное внимание. Кленвиль отвечает на ласки с обыкновенным своим простосердечием. Самолюбие, которое в провинциалах еще взыскательнее, лишается своей раздражительности, и принужденность исчезает в присутствии человека доброго, скромного, простого, который кажется вам всегда готовым сделать для других то, чего и не думает требовать себе.

Кленвиль приближается к женщинам, находившимся в горнице, и видит между ними молодую девицу, ему незнакомую, но затмевающую других своими прелестями. Взоры ее нечаянно встретились с глазами Кленвиля; она покраснела и с милою скромностию опустила густые, длинные свои ресницы. Кленвиль заметил это движение; он подошел к Фервалю и спросил:

-- Кто эта молодая девица?

-- А, мое пророчество начинает сбываться! Итак, ты находишь ее...

-- Очень приятною.

-- Только? Похвала довольно умеренная! Признайся лучше, что она прелестна. Это Аделина Реильи, о которой я говорил тебе дорогою. Разве ты не узнал ее по моему описанию? Видно, что я весьма не искусен в живописи. Характер Аделины ставят наравне с ее наружностию, а ты сам можешь видеть, какова ее наружность. Она воспитана прекрасно; имея весьма образованный рассудок, она сохранила приятность и простосердечие младенческого возраста, и какая скромность, какие милые дарования! И надобно заметить, что она своими дарованиями играет, как в детстве игрушками, без всякого суетного самолюбия. Прошу, однако, быть осторожным; немудрено и влюбиться.

Кленвиль улыбнулся и не сказал ни слова. Он приближается опять к женщинам; начинает вмешиваться в их разговоры и показывает то приятное остроумие, которое всякому нравится, которое всегда служит похвалою характера, то редкое остроумие, которое выливается из души и есть не иное что, как натуральная способность изображать приятно, живо и привлекательно чувства, коими душа наполнена. Его слушают с удовольствием и желают слушать. Госпожа Ремильи внимательнее прочих. Кленвиль, увлеченный желанием нравиться, желанием, свойственным молодости, никогда не бывал столь любезен, хотя нередко с невольною рассеянностию глаза его устремлялись на Аделину. Госпожа Ремильи в восхищении, она приближается к Фервалю и говорит ему:

-- Этот молодой человек очень умен.

-- Вы позабыли бы хвалить его ум, когда бы знали его сердце, -- отвечает Ферваль. Кленвиль вслушался и покраснел, но последняя похвала примирила его с первою.

Молодые девицы начинают играть; Кленвиль вмешивается в игры их и чувствует в сердце своем такое удовольствие, какого никогда еще не испытал прежде. Он сидит подле Аделины, может замечать все ее движения, слышать приятные звуки ее голоса, чистого и нежного, как звонкая гармоника. Чтобы овладеть его сердцем, любовь приемлет на себя очаровательный образ непорочности и простосердечия. Девица Ремильи имела такое лицо, которое, один раз поразивши сердце, не могло не запечатлеться в нем навеки: в милых чертах ее находилось что-то столь чистое, непринужденное, непритворное, что всякий с первого взгляда угадывал ее душу; при первой встрече она становилась совершенно для вас знакома, и сердце Кленвиля, привыкнув свободно предаваться своим движениям, покорялось без всякого насилия приятнейшей, непобедимой страсти. Начали разъезжаться: Кленвиль взял шляпу, подошел к Аделине, хотел с нею говорить, смешался и взором своим, потупленным и смятенным, красноречиво изобразил происходившее в его сердце.

Он возвратился домой в приятной задумчивости: Аделина беспрестанно представлялась его мыслям; двадцать раз повторял он в своем воображении каждое слово, сказанное ею в тот вечер; представлял себе ее взоры, ее движения, и большая часть ночи проведена была в сих сладких мечтаниях; наконец Кленвиль заснул. В десятом часу утра является к нему Ферваль. Еще в постели, сказал он, отворяя двери:

-- Немудрено; глаза мои не смыкались во всю ночь, и я заснул уже перед утром.

-- Бессонница; прекрасно, вестник любви. Поздравляю тебя, Кленвиль, ты влюблен.

-- Я, Ферваль?

-- И влюблен в Аделину.

-- В Аделину...

Сии слова озарили ярким светом Кленвилеву душу. Он покраснел, смешался, не мог говорить, наконец спросил:

-- Почему ты это вздумал?

-- Для чего ж и не думать: великое преступление влюбиться!

-- Не преступление, но великое несчастие.

-- В самом деле, несчастие любить прелестную девушку, на которой можешь жениться, когда захочешь.

-- Жениться, Ферваль, мне жениться на Аделине, мне, бедняку, искать богатой невесты?

-- Кленвиль, можешь ли подумать, чтобы друзья твои были способны над тобою смеяться? Я говорю о том, что знаю наверно. Выслушай меня: госпожа Ремильи давно и очень коротко мне знакома; несколько лет веду с нею переписку и управляю ее делами. Она откровенно говорила со мною насчет своей дочери. Дочь моя, писала она ко мне, довольно богата для двоих; в выборе для нее жениха буду смотреть на одни достоинства нравственные. Молодой человек, имеющий доброе сердце, основательный ум и наружность приятную, есть супруг, которого желаю найти Аделине. Она просила меня помочь ей в искании этого феникса; я нашел его, Кленвиль, и этот феникс -- ты. Я знаю тебя лучше, нежели ты сам, и, кажется, я не обманул моей приятельницы, сказав ей, что ты -- этот молодой человек, с добрым сердцем, с основательным рассудком и приятною наружностию, с которым Аделина ее должна быть счастлива. Вчера ввечеру госпожа Ремильи говорила о тебе с восхищением, и я условился с нею, при первом моем свидании с тобою, сообщить тебе ее план, для исполнения которого недостает только одного твоего согласия.

-- Моего согласия, Ферваль? О небо, я не могу согласиться!

Оба замолчали. Ферваль смотрел со вниманием в лицо молодого человека, на котором изображалась тысяча разных страстей.

-- Нет, Ферваль, -- продолжал Кленвиль, прохаживаясь по горнице в сильном волнении, -- не могу согласиться. Я люблю Аделину, но должен отвергнуть ее руку.

Он объявил Фервалю, какое обещание дал накануне госпоже Дюран.

-- Друг мой, -- прибавил он, -- я не мог видеть, я не мог равнодушно видеть страдания и слез этой почтенной женщины. Сходя во гроб, она покидает свою несчастную дочь сиротою, в бедности, без пристанища. Она просит от Бога одной только защиты, одного покровителя своей несчастной, оставленной Эльмине. Мог ли я рассуждать? Сердце мое было слишком растрогано; я покорился первому его движению: потребовал Эльмининой руки...

-- Итак, ты отказываешься?..

-- Отказываюсь от собственного счастия.

-- Решительно?

-- Решительно, непременно! Можешь ли требовать, чтобы я, обольстив надеждою, наполнив радостию сердце госпожи Дюран, поразил его теперь кинжалом; можешь ли требовать, чтобы я сказал ей...

-- Я ничего не требую, и чего требовать от человека, который следует и хочет следовать одним только первым движениям своего сердца?

-- Ах, Ферваль, я уверен, что, будучи на моем месте, и ты сделал бы то же.

-- Напрасно уверен, мой милый друг. Ты -- безумец особенного рода, и не все безумные имеют честь с тобою сходствовать. Прости, очень сожалею, что не удалось оказать тебе услуги.

-- Как, Ферваль, ты оставляешь меня, ты в неудовольствии?

-- Нет, Кленвиль, глупости, подобные твоей, должны быть прощаемы очень скоро; но я спешу к госпоже Ремильи; скажу ей, что ты не имеешь слов для выражения твоей благодарности и сожаления.

-- Так, Ферваль, благодарности; но, прошу тебя, ни слова о сожалении. Сердце мое растерзано, это правда, но могу ли сожалеть и жаловаться на судьбу свою?

Ферваль пожал ему руку и удалился.

"Ты не жалеешь о том, чего лишился? Нет, Кленвиль, великодушие тебя ослепило, оно не позволяет тебе измерять великости приносимой тобою жертвы". На глазах его навернулись слезы, он отирает их и говорит с улыбкою: не безумец ли я, имею ли причину огорчаться так много? Правда, я принужден отказаться от такого супружества, которое непременно составило бы мое счастие; но я уже не имею никакого права о нем думать. Я навсегда подчинен своему слову. Обещание, данное несчастному, драгоценно и свято. Я женат и должен забыть такую страсть, которая не успела еще пустить глубокого корня в моем сердце. Нет, Эльмина, несчастная дочь нежнейшей матери, сердце мое должно принадлежать тебе, непорочное, тебя достойное, без всякого разделения.

Кленвиль решился одержать над собою победу; образ Аделины его преследовал, но тщетно; страсть может только терзать, а не обольстить добродетельного. Ввечеру пошел он к госпоже Дюран, обещав самому себе не разлучаться с нею до самого прибытия Эльмины. Кленвиль надеялся найти ее одну и, к удивлению своему, нашел у нее госпожу Ремильи с дочерью. Он испугался, не мог сказать ни слова, покраснел, как преступник, поклонился с великим замешательством. Госпожа Дюран увеличила его смятение, сказав госпоже Ремильи:

-- Представляю вам того великодушного молодого человека, который, будучи тронут моими слезами, забыл собственные выгоды и сам вызвался быть покровителем моей Эльмины; короче: моего зятя, утешителя, друга.

-- Я знаю господина Кленвиля, -- отвечала госпожа Ремильи, -- мне известны его благородные качества, его бескорыстие, добросердечие. Эльмина должна быть счастлива. Как ты думаешь, Аделина?

Аделина потупила глаза, покраснела и отвечала с улыбкою:

-- Я уверена в моем счастии. Кленвиль изумился.

-- Слышишь ли, друг мой, -- спросила госпожа Дюран, -- слышишь ли? Обойми же свою невесту.

-- Мою невесту?

-- Что же медлишь, не вздумал ли отказаться от данного тобою слова?

-- Оно священнее для меня жизни.

-- Обойми же свою невесту.

-- Как, девицу Ремильи?

-- Она моя внучка, моя Эльмина; а госпожа Ремильи -- та родственница, которой я вверила ее воспитание.

-- Правосудное небо, какое счастие было для меня приготовлено!

-- Счастие, тебя достойное, добрый Кленвиль.

-- Вы обманули меня.

-- Я хотела узнать короче того человека, которому надлежало мне вверить единственную мою драгоценность, и счастие моей Эльмины должно быть моим извинением. Кленвиль, ты, верно, не будешь на меня досадовать, верно, не будешь раскаиваться, что повиновался первому движению своего сердца.

Кленвиль не отвечал ни слова; он бросился на колена перед госпожою Дюран и оросил руку ее слезами восторга. В эту минуту является господин Ферваль.

-- Привели ли вы нотариуса? -- спросила госпожа Дюран.

-- Он здесь, -- отвечал Ферваль, -- свадебный контракт написан, осталось...

-- Означить приданое и приложить руки, -- сказал нотариус, вошедший в эту минуту в комнату. Ему указали место, он сел за стол, вынул свои бумаги, взял перо.

-- Прошу объявить, госпожа Дюран, -- сказал Ферваль, -- какое приданое назначаете вы Эльмине? Я люблю Кленвиля, я обещал ему найти хорошую невесту; заботиться о выгодах его -- моя должность; итак...

-- Но, Ферваль, мое состояние вам известно. Вы лучше меня знаете, что я, по несчастию, не могу дать...

-- Столько, сколько бы вы хотели, знаю; но приданое необходимо должно быть означено в контракте.

-- Хорошо, пишите, господин нотариус. Даю моей дочери Эльмине Верлак сто тысяч ефимков, вверенные мною честнейшему человеку в свете, старинному другу моему, господину Фервалю.

-- Доволен ли ты, Кленвиль? -- спросил Ферваль.

Кленвиль прижал его к сердцу, потом с восхищением бросился целовать руки госпожи Дюран.

-- Кленвиль, -- сказала она, -- ты почитал меня совершенно бедною, но бедность моя была притворная. Мне удалось сохранить небольшой достаток прежнего моего богатсгва; добрый Ферваль потом мне его увеличил. Я ограничила расходы свои одною необходимостию: благодаря искусству моего друга и некоторым неожиданным приобретениям, мало-помалу пришла я в прежнее цветущее положение; но я не хотела переменять образа жизни, к которому привыкла, в мои лета нетрудно довольствоваться малым, и чтобы не показаться людям странною или скупою, условилась с Фервалем не говорить никому о том, что я богата. Я имела единственно целью скопить для Эльмины такое приданое, с которым могла бы, при выборе ей жениха, смотреть на одни достоинства личные. Попечения мои, благодаря Богу, не остались безуспешными.

-- Женщина удивительная, -- воскликнул в восторге Кленвиль.

-- Не хвали меня, друг мой. Скоро, может быть, и ты сделаешься отцом: тогда узнаешь, что нет ничего удивительного в тех пожертвованиях, которые отец и мать делают для пользы милых детей своих.

Супружество Кленвиля и Эльмины праздновали без всякой пышности; счастие не имеет в ней нужды. Должно ли сказывать, что оно поселилось в жилище наших молодых супругов, что оно и теперь с ними неразлучно? Это вы угадаете. Госпожа Дюран стала моложе двадцатью годами. Горестные заботы о судьбе Эльмины вели ее ко гробу; успокоившись на ее счет, она оживилась и снова узнала счастие. А ты, добрый Кленвиль, сделавшись богатым, не потерял своего добродушия, не переменил характера: по-прежнему любезен, любим и прямо достоин быть счастливым. Встречая несчастного, ты предаешься по-прежнему первым движениям своего сердца; иногда ими пользуются, тебя обмарывают, но ты не веришь обманам. Сохрани вечно сию благородную ветреность сердца: мы можем быть игралищем того человека, которому делаем добро; но сделанное добро никогда не бывает обманчиво.

ПРИМЕЧАНИЯ

Автограф неизвестен.

В первые: ВЕ. 1809. Ч. 45. No 12. Июнь. С. 241--262 -- в рубрике "Литература и смесь", с заглавием: "Первое движение (Повесть)", с пометой в конце: (С французского).

В прижизненных изданиях: Пвп 1. Ч. 1 ("Повести"). С. 185--211; Пвп2. Ч. 1. С. 133--151 без подзаголовка и пометы: (С французского). Тексты идентичны первой публикации.

Печатается по Пвп 2.

Датируется: не позднее первой декады июня 1809 г.

Источник перевода: Sarrazin A. Le premier movement [Первое движение] // Sarrazin A. Contes nouveaux, et nouvelles nouvelles. V. 1--3. Paris, 1813. V. 2. P. 163--200. Издание, по которому сделан перевод, не установлено.

Переводную повесть "Первое движение" можно отнести к "шутливым", в основу ее романтического конфликта вплетены иронические интонации, которые, конечно, не затрагивают самой сути важнейших для Жуковского внутренних и субстанциальных оппозиций, но как бы достраивают их до целого, внося в повествование идею относительности всего сущего, абстрактности сущего и должного, взятых по отдельности. В переводе из сборника Сарразена смеховой обработке подвергается способность героя действовать по первому движению сердца, которая отнюдь не является залогом его добродетели, как это было в сентиментализме, а свидетельствует о типично романтическом разладе в душе героя, где столкнулись мечта и действительность.

¹ ...тысячи ефимков... -- Ефимок -- русское название западноевропейского серебряного талера. Название "ефимок" происходит от названия первых талеров, чеканившихся в городе Йоахимсталь в Богемии -- йоахимсталер (Joachimsthaler). Эти монеты в большом количестве начали ввозиться в Россию начиная с XVI в. и использовались как сырьё для чеканки собственных серебряных монет.

² В начале повести героиня Эльмина ошибочно называется Софией, что было замечено только в Пвп, о чем в этих изданиях читателю сообщается в примечании. В частности, в Пвп 2 читаем: (NB. На стран. 134 под именем Софьи должно разуметь Эльмину).

И. Айзикова

Оставить комментарий Сарразен Адриан (yes@lib.ru) Год: 1809 Обновлено: 17/12/2015. 25k. Статистика. Глава: Проза, Переводы Новеллы	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Перевод В. А. Жуковского (1809).

Сарразен Адриан Первое движение

Сарразен Адриан
Первое движение