Аннотация: La Mare au diable.
Текст издания: журнал "Отечественныя Записки", No 8, 1846.
ПРОКЛЯТОЕ-БОЛОТО.
Повѣсть Жоржа Занда.
I. Авторъ къ читателю.
.... Мнѣ пришло на мысль одно глубокомысленное произведеніе Гольбейна. Гравюра представляетъ земледѣльца, ведущаго плугъ среди поля. Вдаль стелется обширное поле: видны бѣдныя хижины; солнце садится за холмомъ. Это конецъ тяжкаго трудоваго дня. Крестьянинъ старъ, коренастъ, покрытъ лохмотьями. Четыре лошади, имъ погоняемыя, тощи, истомлены; сошникъ вонзается въ шероховатую и жнеткую землю. Одно существо весело и довольно въ этой сценѣ труда и пота -- фантастическое лицо, скелетъ съ длиннымъ кнутомъ, который бѣжитъ по бороздѣ подлѣ испуганныхъ лошадей и погоняетъ ихъ, служа такимъ-образомъ подпашникомъ старому земледѣльцу. Это смерть, призракъ которой Гольбейнъ аллегорически ввелъ въ цѣлый рядъ философскихъ и религіозныхъ сюжетовъ, печальныхъ и шуточныхъ вмѣстѣ, называемыхъ изображеніями смерти.
Въ этой коллекціи, или, точнѣе, въ этомъ обширномъ сочиненіи, гдѣ смерть, играя свою роль на каждой страницѣ, служитъ связью и господствующею мыслью, Гольбейнъ вывелъ владыкъ, первосвященниковъ, любовниковъ, игроковъ, пьяницъ, прелестницъ, разбойниковъ, бѣдняковъ, воиновъ, жидовъ, путешественниковъ, всякаго рода людей его и вашего времени, -- и повсюду призракъ смерти насмѣхается, грозитъ и торжествуетъ. Въ одной только картинѣ не видать его, именно въ той, гдѣ бѣдный Лазарь, лежа за гноищѣ у дверей богача, говоритъ, что не боится смерти, безъ-сомнѣнія потому-что ему нечего терять и потому-что жизнь его есть преждевременная смерть.
Утѣшительна ли эта стоическая мысль полуязыческихъ вѣрованій эпохи возрожденія? удовлетворяетъ ли она религіозныя души? Честолюбецъ, плутъ, развратникъ, всѣ надменные грѣшники, которые злоупотребляютъ жизнь и которыхъ пугаетъ смерть, понесутъ, конечно, въ ней наказаніе; но слѣпецъ, нищій, юродивый, бѣднякъ вознаграждены ли за ихъ долгія бѣдствія одной мыслью, что смерть не зло для нихъ? Нѣтъ! Невыносимая грусть, ужасающій рокъ тяготѣютъ въ произведеніи художника...
Да,, это прискорбная сатира, истинное изображеніе общества, среди котораго жилъ Гольбейнъ. Преступленіе и бѣдствіе -- вотъ что поражало его взоры; но мы, художники инаго вѣка, мы что будемъ изображать? Станемъ ли искать въ мысли о смерти утѣшенія современному человѣчеству? Призовемъ ли ее, какъ наказаніе неправды и награду за страданіе?
Нѣтъ, у насъ дѣло уже не съ смертью, а съ жизнью. Мы желаемъ, чтобъ жизнь была хороша, ибо желаемъ, чтобъ она была плодоносна. Лазарь долженъ покинуть свое гноище, чтобъ нищій уже не радовался смерти богача. Всѣ должны быть счастливы, чтобъ благоденствіе нѣкоторыхъ не было преступно предъ Богомъ. Пусть земледѣлецъ, сѣя свой хлѣбъ, знаетъ, что онъ трудится для жизни, а не радуется тому, что смерть бѣжитъ рядомъ съ нимъ. Смерть не должна ныньче быть ни карою за благополучіе, ни отрадою въ бѣдствіи.
Богъ не назначилъ ея ни въ наказаніе, ни въ награду жизни, ибо благословилъ жизнь, и могила не должна быть пристанищемъ, куда бы можно отсылать тѣхъ, кого не хотятъ сдѣлать счастливыми.
Нѣкоторые художники нашего времени, бросая взглядъ на то, что окружаетъ ихъ, пристращаются къ изображенію скорби, отверженной нищеты, гноища Лазарева. Это можетъ входить въ область искусства и философіи; но изображеніемъ нищеты, столь безобразной, столь униженной, иногда столь порочной и преступной, достигается ли ихъ цѣль, и дѣйствіе, ими производимое; столь ли благотворно, сколько желаютъ они? Не смѣемъ произносить рѣшительнаго мнѣнія на этотъ счетъ. Намъ могутъ возразить, что, показывая бездну, изрытую подъ шаткой почвой богатства, они устрашаютъ злаго богача, подобно тому, какъ, во времена макабрской пляски, ему показывали его зіяющую могилу и смерть, готовую обвить его своими нечистыми руками. Ныньче ему показываютъ вора, подламывающаго его дверь, и убійцу, подстерегающаго сонъ его. Признаемся, мы плохо понимаемъ, какимъ образомъ примирятъ его съ человѣчествомъ, которое онъ презираетъ, какимъ образомъ сдѣлаютъ его чувствительнымъ къ тягостямъ бѣдняка, котораго онъ боится, когда показываютъ ему этого бѣдняка въ видѣ бѣглаго каторжника и ночнаго бродяги. Страшная смерть, скрежещущая зубами и играющая на скрипкѣ въ картинахъ Гольбейна и его предшественниковъ, не успѣла, къ этимъ видѣ, обратить развращенныхъ и утѣшить жертвы. Наша нынѣшняя литература не поступаетъ ли въ этомъ отношеніи подобно художникамъ среднихъ вѣковъ и эпохи возрожденія?
Гуляки Гольбейна наливаютъ свои кубки съ какимъ-то остервенѣніемъ, чтобъ отогнать мысль о смерти, которая, незримо для нихъ, служитъ имъ кравчимъ. Нынѣшніе злые богачи требуютъ укрѣпленій и пушекъ, чтобъ удалить мысль о грозѣ, которую искусство представляетъ скопляющеюся во мракѣ и ожидающею минуты, чтобъ разразиться.
Альбертъ Дюреръ, Микель-Анджело, Гольбейнъ, Калло, Гойя представляли жестокія сатиры на бѣдствія ихъ вѣка и страны. Труды ихъ -- безсмертныя произведенія, безспорно драгоцѣнныя историческія страницы; мы отнюдь не отрицаемъ у художниковъ права осязать язвы общества и обнажать ихъ передъ нашими глазами; но нѣтъ ли ныньче для нихъ другаго предмета занятія, кромѣ картинъ ужаса и угрозы? Въ этой литературѣ "тайнъ",-- таинственныхъ неправдъ, которую талантъ и воображеніе ввело въ моду, намъ больше нравятся кроткія и пріятныя фигуры, чѣмъ злодѣи, годные для драматическихъ эффектовъ. Первыя могутъ имѣть въ виду обращеніе и достигать его; вторые пугаютъ,-- а страхъ не только не исцѣляетъ эгоизма, но еще болѣе усиливаетъ его.
Мы думаемъ, что призваніе искусства -- призваніе чувства и любви, что современный романъ долженъ бы замѣнить параболу и апологъ наивныхъ временъ, и что художнику предлежитъ болѣе-обширная и болѣе-поэтическая задача. Онъ не долженъ ограничиваться только предложеніемъ извѣстныхъ мѣръ благоразумія и примиренія, чтобъ уменьшить ужасъ, внушаемый его картинами: онъ долженъ стараться внушить любовь къ предметамъ его участія, и, въ случаѣ нужды, почему не позволить ему нѣсколько пріукрашивать ихъ? Искусство -- не снимокъ съ дѣйствительности; оно изображеніе идеальной истины, и Вакфильдскій Священникъ -- книга болѣе-полезная и болѣе-здоровая для души, чѣмъ Развращенный Крестьянинъ или Опасныя Связи.
Простите мнѣ эти размышленія, читатель, и благоволите принять ихъ въ видѣ предисловія. Ихъ не встрѣтится въ исторійкѣ, которую я сбираюсь разсказать вамъ и которая будетъ такъ коротка и проста, что мнѣ надо было извиниться напередъ, сказавъ вамъ свое мнѣніе объ ужасныхъ исторіяхъ.
Я увлекся въ это отступленіе по поводу земледѣльца. Именно исторію одного земледѣльца намѣревался я разсказать вамъ и разскажу сейчасъ.
Долго и съ глубокой меланхоліей разсматривалъ я земледѣльца Гольбейна, и вышелъ погулять въ поле, мечтая о сельской жизни, объ участи хлѣбопашца. Безъ-сомнѣнія, горестно истощать силы и время на то, чтобъ раздирать лоно ревнивой земли и завоевывать сокровища плодородія, когда кусокъ самаго чернаго и самаго грубаго хлѣба служитъ, подъ конецъ дня, единственною наградою и единственной прибылью, сопряженными съ такимъ тяжкимъ трудомъ. Богатства, покрывающія почву, жатвы, плоды, великолѣпный скотъ, тучнѣющій среди сочныхъ травъ, суть собственность нѣкоторыхъ и орудія утомленія для наибольшаго числа людей.
Трудящійся человѣкъ такъ обремененъ, такъ напуганъ будущимъ, что не можетъ наслаждаться красотою полей и прелестями сельской жизни. Для него золотистыя нивы, прекрасные луга, тучныя животныя представляютъ мѣшки денегъ, изъ которыхъ ему достается одна слабая часть, недостаточная на его нужды...
Между-тѣмъ, природа вѣчно юна, прекрасна и щедра. Она проливаетъ поэзію и красоту во всѣ существа, во всѣ растенія, которымъ даютъ волю развиваться въ ней. Она обладаетъ тайною счастія, и никто еще не похитилъ у нея этой тайны. Счастливѣйшій изъ людей былъ бы тотъ, кто, владѣя наукою своего труда и работая руками, почерпая благоденствіе въ упражненіи своей разумной силы, имѣлъ бы досугъ жить сердцемъ и умомъ, понимать свое дѣло и любить дѣло Божіе. Художникъ пользуется наслажденіями этого рода въ созерцаніи и воспроизведеніи красотъ природы; но, при видѣ скорби людей, населяющихъ этотъ земной рай, художникъ съ прямымъ и человѣческимъ сердцемъ смущается среди своего наслажденія. Счастіе было бы тамъ, гдѣ умъ, сердце и руки согласно трудились бы въ очахъ Провидѣнія, и святая гармонія существовала бы между щедротою Божіею и восторгами души человѣческой. Тогда вмѣсто плачевной и ужасной смерти, бѣгущей по бороздѣ съ кнутомъ въ рукѣ, аллегорическій живописецъ могъ бы помѣстить подлѣ крестьянина свѣтлаго ангела, обильно сѣющаго благословенный хлѣбъ на дымящейся браздѣ.
И мечта существованія сладкаго, поэтическаго, трудолюбиваго и простаго -- для селянина не такъ непостижима, чтобъ ее должно относить къ химерамъ! Унылое и нѣжное слово Виргилія: "Какъ счастливъ бы былъ селянинъ, еслибъ зналъ свое счастіе!" -- это слово сожалѣнія; но, подобно всякому сожалѣнію, оно -- предреченіе. Прійдетъ время, когда земледѣлецъ получитъ возможность быть также художникомъ, если не для того, чтобъ выражать (да это будетъ и не важно тогда), по-крайней-мѣрѣ для того, чтобъ чувствовать изящное. Не думаете ли вы, что это таинственное наитіе поэзіи уже не находится въ немъ на степени инстинкта и безотчетной мечтательности? У тѣхъ, кого нѣкоторое довольство пріосѣняетъ даже ныньче, и въ комъ избытокъ несчастія не подавилъ всякаго нравственнаго и умственнаго развитія, чистое, удобно-ощущаемое и оцѣняемое счастіе находится въ элементарномъ состояніи; сверхътого, если изъ нѣдра скорби и страданія уже возвышались голоса поэтовъ, почему же думать, что трудъ тѣлесный несовмѣстимъ съ дѣйствіями души? Безъ сомнѣнія, эта несовмѣстимость -- общій результатъ непомѣрнаго труда и глубокаго бѣдствія; но пусть же не говорятъ, что когда человѣкъ будетъ трудиться умѣренно и здраво, тогда явятся только плохіе работники и плохіе поэты. Кто почерпаетъ благородныя наслажденія въ чувствѣ поэзіи, тотъ истинный поэтъ, хотя бы онъ въ жизнь свою не написалъ ни одного стиха.
Мысли мои приняли такое направленіе, и я не примѣчалъ, что увѣренность въ возможности воспитать сельскаго человѣка укрѣплялась во мнѣ внѣшними вліяніями. Я шелъ по опушкѣ поля, которое крестьяне готовили подъ посѣвъ на слѣдующей недѣлѣ. Равнина была обширна, какъ на картинѣ Гольбейна; пейзажъ также былъ обширенъ и обнималъ длинныя полосы зелени, нѣсколько покраснѣвшей отъ приближенія осени, и темнобурое широкое пространство вспаханной земли, гдѣ недавніе дожди оставили, по нѣкоторымъ бороздамъ, линіи воды, блиставшія на солнцѣ подобно тонкимъ серебрянымъ нитямъ. День былъ ясный, теплый, и земля, недавно разверстая остріемъ плуговъ, курилась легкими испареніями. Въ переднемъ концѣ поля старикъ, котораго широкая спина и суровая фигура напоминали старика гольбейнова, но котораго одежда не показывала нищеты, степенно гналъ свое орало старинной формы, тащимое парою смирныхъ быковъ свѣтлорыжей шерсти, настоящихъ патріарховъ пастбища, высокихъ ростомъ, немного тощихъ, съ длинными и низкими рогами,-- тѣхъ старыхъ работниковъ, которыхъ долгая свычка сдѣлала братьями, какъ называютъ ихъ въ деревняхъ, и изъ которыхъ каждый, лишась своего товарища, не хочетъ работать съ новымъ товарищемъ и умираетъ съ горя. Люди, незнакомые съ деревенскимъ бытомъ, называютъ сказкою дружбу быка съ его яремнымъ товарищемъ. Пусть они посмотрятъ въ стойлѣ на бѣдное животное, тощее, исхудалое, ударяющее своимъ безпокойнымъ хвостомъ по изсохшимъ бокамъ, съ ужасомъ и презрѣніемъ фыркающее на кормъ, ему даваемый, не сводящее глазъ съ двери, или скребущее ногою порожнее мѣсто рядомъ съ нимъ, обнюхивающее ярма и цѣпи, которыя носилъ его товарищъ, и безпрестанно зовущее его горестнымъ мычаніемъ. Мясникъ скажетъ вамъ: "Пара быковъ пропала: одинъ братъ умеръ, а другой ужь не станетъ работать. Чтобъ убить его, надо бы откормить; но онъ не ѣстъ, и скоро умретъ съ голода".
Старый хлѣбопашецъ работалъ медленно, молча, безъ ненужныхъ усилій; его покорная упряжка, подобно ему, не торопилась; но, благодаря прилежному труду безъ развлеченія и траты испытанныхъ и разсчитанныхъ силъ, борозда его проводилась такъ же скоро, какъ и борозда его сына, который, нѣсколько поодаль, гналъ четырехъ не столь дюжихъ быковъ по почвѣ болѣе-твердой и болѣе-каменистой.
Но то, что далѣе привлекло мое вниманіе, было истинно-прекраснымъ зрѣлищемъ, благороднымъ сюжетомъ для живописца. На другомъ концѣ пашенной равнины, молодой человѣкъ статной наружности погонялъ великолѣпную упряжку, четыре пары молодыхъ животныхъ темной шерсти, съ черными, огнистыми отмѣтинами, съ короткими и кудрявыми головами, напоминавшими еще-дикаго быка, съ большими звѣрскими глазами, съ рѣзкими движеніями, съ судорожной и неровной работой, которая еще негодуетъ на иго и жало и только вздрагивая отъ гнѣва повинуется недавно-наложенному на нее ярму. Человѣкъ, управлявшій ими, распахивалъ клочокъ земли, недавно отдававшійся подъ пастбище и усѣянный вѣковыми пнями, -- атлетическій трудъ, за который едва достаточно было его энергіи, его молодости и силы его восьми полудикихъ быковъ.
Мальчикъ лѣтъ шести или семи, хорошенькій какъ амуръ, покрытый по плечамъ поверхъ блузы бараньей шкурой,-- шелъ по бороздѣ, параллельной съ плугомъ, и покалывалъ бока воловъ длинною легкою жердью съ не очень-острымъ наконечникомъ. Гордыя животныя вздрагивали подъ рученкой ребенка и скрипѣли ярмами и ремнями, привязанными на ихъ лбахъ, сильно дергая плугъ послѣ каждаго укола. Когда какой-нибудь корень останавливалъ плугъ, хлѣбопашецъ громко покрикивалъ, называя каждаго вола его кличкою, но покрикивалъ болѣе для того, чтобъ умѣрять ихъ, нежели чтобъ побуждать; потому-что волы, раздраженные внезапнымъ препятствіемъ, ярились, взрывали землю широкими копытами, и кинулись бы въ сторону помчавъ плугъ по полямъ, если бы, голосомъ и жаломъ, молодой человѣкъ не удерживалъ четверыхъ ближайшихъ, между-тѣмъ, какъ ребенокъ правилъ четырьмя другими. И онъ, крошка, также кричалъ голосомъ, который желалъ сдѣлать грознымъ и который оставался нѣженъ, подобно его прелестному личику. Все было изящно по силѣ или по граціи -- пейзажъ, работникъ, мальчикъ, волы подъ ярмомъ; и не смотря на жестокую борьбу, гдѣ земля упорно побѣждалась, надъ всѣмъ царствовало чувство кротости и глубокаго спокойствія. Когда препятствіе одолѣвалось и упряжка снова принимала свою ровную торжественную поступь, хлѣбопашецъ, котораго притворная горячность была только пробою силы и избыткомъ дѣятельности, вдругъ возвращался къ ясности простыхъ душъ и бросалъ взглядъ родительскаго удовольствія на своего ребенка, оборачивавшагося къ нему съ улыбкою. Потомъ, мужественный голосъ молодаго отца семейства запѣвалъ торжественную, унылую пѣсню, которую древнее преданіе страны завѣщеваетъ не всѣмъ хлѣбопашцамъ безъ разбора, а только опытнѣйшимъ въ искусствѣ подстрекать и поддерживать усердіе рабочихъ воловъ. Эта пѣсня, которой происхожденіе, можетъ-быть, считалось священнымъ, и которой нѣкогда, вѣроятно, приписывалось таинственное вліяніе, еще донынѣ слыветъ за обладающую свойствомъ поддерживать бодрость животнаго, усмирять его негодованіе и услаждать тягость продолжительнаго труда его. Мало умѣть хорошо править волами, проводя совершенно-прямолинѣйную борозду; мало облегчать ихъ трудъ, приподнимая или углубляя кстати желѣзо плуга тотъ не отличный хлѣбопашецъ, кто не умѣетъ пѣть быкамъ, а это -- искусство, требующее особеннаго вкуса и особенныхъ средствъ.
Правда, упомянутая мною пѣсня не иное что, какъ речитативъ, прерываемый и продолжаемый по желанію. Ея неправильный складъ и фальшивыя интонаціи, съ точки зрѣнія музыкальныхъ правилъ, дѣлаютъ ее непередаваемою. Но тѣмъ не меньше она прекрасная пѣсня и такъ хорошо приспособлена къ труду, который она сопровождаетъ, къ поступи быка, къ тишинѣ сельскихъ мѣстъ, къ простотѣ людей, ее напѣвающихъ, что ни одинъ геній, чуждый земледѣльческому труду, не могъ выдумать ее, ни одинъ пѣвецъ, кромѣ тонкаго хлѣбопашца этой страны не съумѣетъ повторить ее. Въ тѣ поры года, когда въ полѣ нѣтъ другой работы и другаго движенія, кромѣ земледѣльческаго, эта пріятная и могучая пѣсня носится какъ голосъ вѣтерка, съ которымъ даже имѣетъ нѣкоторое сходство по своей особой интонаціи. Окончательная нота каждой фразы, выводимая и вытягиваемая съ невѣроятною длиннотою и крѣпостью дыханія, восходитъ на четверть тона, систематически фальшивя. Оно дико, но исполнено необоримой прелести, и когда привыкнешь слушать его, то не понимаешь, чтобъ другая пѣсня могла раздаваться въ эти часы и въ этихъ мѣстахъ, не разстроивая ихъ гармоніи.
И такъ, оказалось, что я имѣлъ передъ глазами картину, совершенно-противоположную картинѣ Гольбейна, хотя сцена и была похожа. Вмѣсто печальнаго старика -- молодой и веселый юноша; вмѣсто тощихъ и изнуренныхъ лошадей -- двѣ четверни здоровыхъ и горячихъ быковъ; вмѣсто смерти -- хорошенькій ребенокъ; вмѣсто образа отчаянія и идеи тлѣнія -- зрѣлище энергіи и мысли о счастіи.
Тогда-то стихъ Виргилія: "О fortunatos... agricolas" пришелъ мнѣ на память. Видя, какъ эта прекрасная чета, мужчина и ребенокъ, среди столь поэтическихъ обстоятельствъ, съ такой граціей и силой, совершаютъ трудъ, исполненный величія и торжественности, я ощутилъ глубокое сожалѣніе, смѣшанное съ невольнымъ почтеніемъ. Счастливый земледѣлецъ! да, конечно, я былъ бы счастливъ на его мѣстѣ, еслибъ моя рука, сдѣлавшись вдругъ здоровою, и грудь моя, ставъ крѣпкою, могли такимъ образомъ оплодотворять и воспѣвать природу, еслибъ глаза мои не переставали видѣть, а умъ понимать гармонію цвѣтовъ и звуковъ, тонкость тоновъ и грацію очертаній, -- словомъ, таинственную красоту предметовъ! Особенно же сердце мое не переставало бы находиться въ связи съ божественнымъ чувствомъ, которое управляло безсмертнымъ и высокимъ созданіемъ!
Но, увы! этотъ человѣкъ никогда не постигалъ тайны прекраснаго, этотъ ребенокъ никогда не постигнетъ ея... Сохрани меня Богъ думать, что они не выше животныхъ, которыми повелѣваютъ, и что они не имѣютъ по временамъ нѣкотораго восторженнаго чувства, услаждающаго трудъ ихъ и усыпляющаго ихъ заботы! Я вижу на ихъ благородныхъ лицахъ печать Господа, ибо они родились властителями земли. Они чувствуютъ это, -- ихъ не оторвешь отъ ихъ земли; они любятъ почву, орошенную ихъ потомъ; истинный крестьянинъ умираетъ съ тоски по родинѣ вдали отъ поля, видѣвшаго его рожденіе. Но этому человѣку не достаетъ доли наслажденій, которою я владѣю, наслажденій духовныхъ, которыя по праву должны бы принадлежать ему, работнику обширнаго храма, которому только небо можетъ служить куполомъ. Ему не достаетъ сознанія своего чувства...
Что жь! таковъ, какъ онъ есть, недовершенный, въ дѣтской простотѣ своей, онъ все же лучше того, въ комъ знаніе погасило чувство.
Я зналъ этого молодаго человѣка и этого прекраснаго ребенка. Мнѣ была извѣстна ихъ исторія, потому-что и они имѣли исторію, какъ и всѣ имѣютъ, и каждый могъ бы заинтересовать романомъ собственной жизни, еслибъ самъ понималъ его... Однакожь крестьянинъ и простой хлѣбопашецъ, Жерменъ, созналъ свои обязанности и привязанности. Онъ разсказывалъ мнѣ ихъ наивно, ясно, и я слушалъ его съ участіемъ. Долго глядѣвъ на его работу, я подумалъ, почему бы его исторіи не быть написанною, хоть это исторія такъ же проста, такъ же пряма и такъ же неприкрашена, какъ борозда, проводимая его плугомъ.
На будущій годъ, эта борозда засыплется и закроется новой бороздою: Такъ отпечатлѣвается и сглаживается слѣдъ большей части людей на нивѣ человѣчества! Небольшая кучка земли засыпаетъ его, и борозды, нами изрываемыя, наслѣдуютъ однѣ другимъ какъ могилы на кладбищѣ.
Спасемъ же, если можно, отъ ничтожества и забвенія борозду Жермена, тонкаго хлѣбопашца. Онъ не узнаетъ и не услышитъ объ этомъ ничего; но мнѣ пріятно сдѣлать такую попытку.
II. Жерменъ-тонкій хлѣбопашецъ.
-- Жерменъ! сказалъ ему однажды тесть: -- какъ хочешь, надо тебѣ жениться въ другой разъ. Скоро два года, какъ ты вдовецъ послѣ моей дочери, и твоему старшему мальчику семь лѣтъ. Тебѣ скоро тридцать, братецъ; а ты знаешь, что за тридцать, въ нашихъ краяхъ, мужчина слыветъ старикомъ, которому ужь не до женитьбы. У тебя трое хорошенькихъ дѣтокъ, и до-сихъ-поръ они не были намъ въ тягость. Жена съ невѣсткою ухаживали за ними, какъ только умѣли, и любили ихъ, какъ должно. Маленькій Пьеръ ужь почти на возрастѣ; ужь онъ довольно-ловко жалитъ быковъ, умѣетъ стеречь скотину на лугу, и можетъ водить лошадей на водопой. Онъ-то намъ не помѣха; но два другіе, которыхъ, бѣдняжекъ, мы также любимъ, видитъ Богъ -- задаютъ намъ этотъ годъ много заботы. Невѣстка на-сносяхъ, да еще у нея крошка на рукахъ. Когда родитъ, ей будетъ нельзя ухаживать за твоей Соланжей, особливо за твоимъ Сильвеномъ, которому всего еще четвертый годъ, и съ которымъ ни день, ни ночь нѣтъ покоя. У него твоя горячая кровь; изъ него выйдетъ добрый работникъ; но ребенокъ онъ ужасный: моя старуха ужь не успѣваетъ ловить его, когда онъ убѣгаетъ ко рву или кидается подъ ноги скотинѣ. А какъ невѣстка родитъ, то ея теперешній меньшой сынъ по-крайней-мѣрѣ на годъ упадетъ на руки моей старухѣ. Вотъ такъ-то твои дѣти теперь намъ стали въ заботу и въ тягость. Мы не любимъ, чтобъ за дѣтьми не было ухода; а какъ подумаешь, сколько случаевъ можетъ приключиться отъ недосмотра, такъ сердце непокойно. Да, надо тебѣ другую жену, а мнѣ другую невѣстку. Подумай-ко, братецъ. Я уже не разъ тебѣ говорилъ: время идетъ, годы не будутъ тебя ждать. Мы хотимъ, чтобъ все хорошо шло у насъ въ домѣ: для дѣтей и для насъ ты долженъ поскорѣе жениться.
-- Что жь, батюшка, отвѣчалъ зять: -- если вы непремѣнно хотите, надо будетъ сдѣлать по вашему. Но не скрываю отъ васъ, что это тяжело для меня, и жениться въ другой разъ мнѣ такъ же бы не хотѣлось, какъ утопиться. Знаешь, кого потерялъ, а не знаешь, кого найдешь. Покойница у меня была красавица, тихая, бодрая, добрая къ отцу съ матерью, добрая къ мужу, къ дѣтямъ, хорошая работница что въ полѣ что дома, мастерица на дѣло, словомъ отличная жена, и когда вы ее выдавали за меня, когда я бралъ ее, мы не дѣлали уговора, чтобъ я ее забылъ, если буду имѣть несчастіе потерять.
-- Твои слова идутъ отъ добраго сердца, Жерменъ, возразилъ дядя-Морисъ -- знаю, ты любилъ мою дочь, дѣлалъ ее счастливою, и еслибъ могъ умереть вмѣсто ея, то Катерина была бы теперь жива, а ты былъ бы на кладбищѣ. Она стоила такой любви, и если ты не можешь по ней утѣшиться, то и мы также. Но я не говорю, чтобъ ты забылъ ее. Господу Богу угодно было, чтобъ она покинула насъ, и не проходитъ дня безъ того, чтобъ молитвами, мыслями, словами и дѣлами мы не чтили ея память и не жалѣли объ ея кончинѣ. Но еслибъ она могла говорить съ тобою съ того свѣта и дать знать тебѣ свою волю, она велѣла бы тебѣ пріискать мать сиротамъ. Все дѣло въ томъ, чтобъ найдти женщину, которая бы достойно замѣнила ее. Оно не легко, но возможно, и когда мы найдемъ ее тебѣ, ты полюбишь ее такъ же, какъ любилъ мою дочь, потому-что ты честный человѣкъ и будешь ей благодаренъ за услуги вамъ и за любовь къ твоимъ дѣтямъ.
-- Хорошо, дядя-Морисъ, сказалъ Жерменъ: -- я исполню вашу волю, какъ всегда исполнялъ.
-- Надо отдать тебѣ справедливость, ты всегда слушался дружбы и добрыхъ совѣтовъ твоего старшаго въ семьѣ. Подумаемъ же вмѣстѣ о выборѣ тебѣ новой жены. Во-первыхъ, помоему, тебѣ не надо брать молоденькую:, тебѣ нужно совсѣмъ другое. Молодыя вѣтрены, а воспитывать троихъ дѣтей, особливо дѣтей отъ другой жены -- бремя, и надо, чтобъ жена была добрая душа, разумная, кроткая и очень-наклонная къ работѣ. Если твоей женѣ не будетъ близко твоихъ лѣтъ, у нея не будетъ достаточной причины взяться за такую обязанность. Ты покажешься ей слишкомъ-старъ, а твои дѣти слишкомъ-молоды. Она будетъ жаловаться, а твои дѣти будутъ страдать.
-- То-то меня и безпокоитъ, сказалъ Жерменъ.-- Что, если моихъ крошекъ станутъ гнать, ненавидѣть, бить?
-- Сохрани Богъ! возразилъ старикъ.-- Но злыхъ женщинъ въ нашей сторонѣ меньше, чѣмъ добрыхъ, и кто не совершенно-глупъ, тому не мудрено сдѣлать пригодный выборъ.
-- Правда, батюшка; есть добрыя дѣвушки въ нашемъ селеніи. Есть Луиза, Сильвена, Клодина, Маргарита
-- Постой, постой, братецъ, всѣ эти дѣвки слишкомъ-молоды, либо слишкомъ-бѣдны... либо слишкомъ-хороши собою; вѣдь и объ этомъ надо подумать. Красивая женщина не всегда бываетъ доброй хозяйкой.
-- Такъ вы хотите, чтобъ я женился на дурняшкѣ? сказалъ Жерменъ, нѣсколько встревоженный.
-- Нѣтъ! не на дурной, потому-что отъ этой жены у тебя будутъ другія дѣти, а нѣтъ ничего прискорбнѣе, какъ имѣть дѣтей дурныхъ, слабыхъ и хворыхъ. Но женщина еще свѣжая, здоровая, не хорошая и не дурная собою, очень бы годилась для тебя.
-- Вижу, сказалъ Жерменъ, улыбаясь немножко-грустно:-- что такой женѣ, какую вы мнѣ желаете, надо бы родиться на-заказъ, тѣмъ больше, что бѣдной вы не хотите, а богатыхъ не легко доставать, особливо вдовцу.
-- А еслибъ она также была вдова, Жерменъ, вдова безъ дѣтей, и съ хорошимъ достаткомъ?
-- Такой покуда я не знаю въ нашемъ околоткѣ.
-- И я также; но есть такія въ другомъ мѣстѣ.
-- У васъ есть кто-нибудь въ виду, батюшка; такъ скажите разомъ.
-- Да, есть кое-кто въ виду: именно Леонаръ, вдова Герёна, которая живетъ въ Фуршѣ.
-- Я не знаю ни этой женщины, ни этого мѣста, отвѣчалъ Жерменъ съ покорностью, но становясь все печальнѣе.
-- Ее зовутъ Катериною, какъ звали и твою покойницу.
-- Катериною? Да, мнѣ былобы пріятно называть это имя; Катерина! Однакожь, если я не могу полюбить се столько же, какъ любилъ покойницу, мнѣ будетъ еще грустнѣе, потому-что чаще будетъ напоминать ее.
-- Говорятъ тебѣ, ты ее полюбишь; она добрая женщина, женщина съ сердцемъ; я давно не видалъ ея, а тогда она была недурная дѣвка; но теперь ужь не молода: ей тридцать-два года. Она изъ хорошаго дома, все славные люди, и имѣетъ тысячь на восемь или на десять франковъ земель, которыя съ охотой продастъ, чтобъ купить другія въ томъ мѣстѣ, гдѣ поселится, -- потому-что она также думаетъ выйдти замужъ, и я знаю, что если твой характеръ прійдется ей по-мысли, она не найдетъ твоего положенія худымъ.
-- Такъ вы уже все сладили?
-- Да, все, кромѣ мыслей васъ двоихъ; ужь объ этомъ надо вамъ спросить другъ друга, познакомившись. Отецъ этой женщины немножко съ родни мнѣ, и бывалъ очень друженъ со мною. Вѣдь ты знаешь его, дядю-Леонара?
-- Какъ же! видѣлъ его съ вами на ярмаркахъ, и на послѣдней ярмаркѣ вы завтракали вмѣстѣ. Такъ объ этомъ-то вы такъ долго съ нимъ толковали?
-- Разумѣется; онъ видѣлъ, какъ ты продавалъ скотину, и находилъ, что ловко дѣлаешь свое дѣло, что ты красивый парень, смышленъ и расторопенъ; а когда я разсказалъ ему объ тебѣ все, какъ, ты хорошо ведешь себя съ нами цѣлыя восемь лѣтъ, какъ мы вмѣстѣ живемъ и работаемъ, никогда не сказавъ другъ другу ни словечка досаднаго, онъ и задумалъ женить тебя на своей дочери; мнѣ это также понравилось, признаюсь тебѣ, по доброй славѣ, какую она имѣетъ, по честности ея семьи и по ихъ зажиточности, которая мнѣ извѣстна.
-- Вижу, дядя-Морисъ, вы таки дорожите зажиточностью.
-- Конечно, дорожу. А ты развѣ не дорожишь?
-- Дорожу, пожалуй, въ угоду вамъ; но вы знаете, что, съ своей стороны, я мало забочусь о томъ, что мнѣ достается или не достается въ вашихъ барышахъ. Я не мастеръ на разсчеты долей, и голова моя не годится на эти вещи. Я знаю землю, знаю быковъ, лошадей, запашки, посѣвы, уборку, сѣнокосы. Гдѣ касается овецъ, виноградника, огорода, мелкихъ прибылей и тонкихъ промысловъ, тамъ дѣло вашего сына, и я мало въ это вступаюсь. На деньги память у меня плохая, и я лучше готовъ отъ всего отказаться, нежели спорить о моемъ и твоемъ. Я всегда боюсь ошибиться, потребовать того, что мнѣ не слѣдуетъ, и еслибъ наши дѣла не были просты и ясны, я никогда бы не взялъ ихъ въ толкъ.
-- То-то и худо, сынокъ; за тѣмъ-то мнѣ и хочется, чтобъ у тебя была умница жена, которая замѣнила бы меня, когда меня не будетъ на свѣтѣ. Ты никогда не хотѣлъ хорошенько заниматься нашими счетами, а это можетъ ввести тебя въ ссору съ моимъ сыномъ, когда меня при васъ не будетъ...
-- Дай Богъ вамъ долго еще пожить, дяля-Морисъ! Но не безпокойтесь о томъ, что будетъ послѣ васъ: я никогда не заспорю съ вашимъ сыномъ. Полагаюсь на Жака, какъ на самихъ васъ, и такъ-какъ у меня нѣтъ имѣнія, а все, что мнѣ приходится, досталось отъ вашей дочери и принадлежитъ нашимъ дѣтямъ, то я могу быть покоенъ и вы также: Жакъ не захочетъ обобрать сестриныхъ дѣтей въ пользу своихъ, потому-что любитъ почти равно тѣхъ и другихъ.
-- Правда твоя, Жерменъ: Жакъ добрый сынъ, добрый братъ и любитъ справедливость. Но Жакъ можетъ умереть прежде тебя, прежде, чѣмъ дѣти ваши выростутъ, а въ семействѣ надо всегда думать о томъ, какъ бы не оставить меньшихъ безъ старшаго, который бы совѣтовалъ имъ и мирилъ ихъ разногласія. Иначе, въ дѣло вступятся законники, поссорятъ ихъ и заставятъ совсѣмъ разориться въ тяжбѣ. Отъ-того мы не должны и думать о принятіи въ семью лишняго человѣка, мужчины или женщины, не имѣя въ виду, что co-временемъ этому человѣку, можетъ-быть, прійдется управлять повеленіемъ и дѣлами десятковъ трехъ дѣтей, внуковъ, зятьевъ и невѣстокъ... Неизвѣстно, сколько можетъ прибыть семьи; а когда улей такъ полонъ, что надо роиться, каждая пчела старается унести медъ свой. Когда я взялъ тебя въ зятья, хотя дочь моя и была богата, а ты бѣденъ, я не осуждалъ ея, что она тебя выбрала. Я видѣлъ въ тебѣ хорошаго работника и зналъ, что лучшее богатство для насъ деревенскихъ людей такія руки и такое сердце, какъ твои. Когда мужчина приноситъ это въ семью, то приноситъ довольно. Но женщина-другое дѣло: ея трудъ въ домѣ хорошъ для того, чтобъ сохранять, а не для того, чтобъ наживать. Сверхъ того, теперь, когда ты уже отецъ и ищешь жены, надо разсудить, что твои новыя дѣти, не имѣя никакой доли въ наслѣдствѣ дѣтей отъ перваго брака, останутся въ нищетѣ послѣ твоей смерти, если у твоей жены не будетъ какого-нибудь своего имѣнія. Дальше: чего-нибудь да будетъ стоить кормить дѣтей, которыми ты увеличишь нашу семью. Еслибъ это падало на насъ однихъ,-- мы, разумѣется, стали бы ихъ кормить, не жалуясь на это; но нашъ достатокъ убавился бы тогда, и твои первыя дѣти потерпѣли бы тутъ свою долю лишеній. Когда семейства непомѣрно размножаются, а достатокъ не увеличивается въ соразмѣрности, -- приходитъ бѣдность, какъ ни держись бодро. Вотъ мои замѣчанія, Жерменъ: подумай объ нихъ и постарайся полюбиться вдовѣ Геренъ; ея доброе поведеніе и деньги принесутъ намъ поддержку въ настоящемъ и безопасность въ будущемъ.
-- Слушаю, батюшка; постараюсь ей полюбиться и полюбить ее.
-- Коли такъ, надо тебѣ ее видѣть, съѣздить къ ней.
-- Въ ея селеніе? Въ Фуршъ? Это далеко отсюда, не правда ли? Намъ некогда разъѣзжать объ эту пору года.
-- Когда дѣло идетъ о женитьбѣ по любви, надо быть готову тратить время; но когда рѣчь о женитьбѣ по разсудку между людьми, у которыхъ нѣтъ капризовъ и которые знаютъ чего хотятъ, дѣло рѣшается скоро. Завтра суббота, ты укоротишь свой пахатный день, отправишься въ два часа послѣ обѣда, и къ ночи будешь въ Фуршѣ; мѣсяцъ теперь свѣтить ярко, дороги хороши, а пути всего три льё. Это близко Манье. Притомъ же, ты возьмешь лошадь.
-- По мнѣ, лучше бы идти пѣшкомъ въ такую хорошую погоду.
-- Да, но наша кобыла красива собою, и женихъ, пріѣхавшій на хорошей лошади, какъ-то глядитъ лучше. Ты надѣнешь новое платье и свезешь добрый подарокъ дичи дядѣ-Леонару. Пріѣдешь будто отъ меня, поговоришь съ нимъ, проведешь все воскресенье съ его дочерью, и воротишься съ согласіемъ или отказомъ въ понедѣльникъ утромъ.
-- Хорошо, спокойно отвѣчалъ Жерменъ.
Однакожь, онъ не былъ совершенно-спокоенъ. Жерменъ всегда жилъ воздержно, какъ живутъ трудолюбивые крестьяне. Женившись двадцати лѣтъ, онъ любилъ одну только женщину въ своей жизни, и съ самаго вдовства, -- хотя и былъ характера пылкаго, веселаго, -- не шутилъ, не баловалъ ни съ какой другою женщиной. Онъ вѣрно хранилъ истинную скорбь въ сердцѣ, и не безъ страха, не безъ печали повиновался тестю. Но тесть всегда разумно правилъ семьею, и Жерменъ, который былъ совершенно преданъ общему дѣлу, слѣдственно, и представителю его главѣ семейства, Жерменъ не понималъ, чтобъ можно было возмущаться противъ основательныхъ доводовъ, противъ общаго интереса.
Все-таки онъ былъ печаленъ. Рѣдко проходилъ день, когда бы онъ не плакалъ тайно по женѣ, и хотя одиночество начинало тяготить его, онъ больше испугался вступленія въ новый союзъ, нежели желалъ избавиться отъ своей скуки. Смутно ждалъ онъ, чтобъ любовь утѣшила его, явившись ненарокомъ, -- ибо иначе любовь и не утѣшаетъ: ея не найдешь, когда ищешь; она приходитъ къ намъ, когда мы вовсе ея не ожидаемъ. Холодный планъ женитьбы, на который указывалъ ему дядя-Морисъ, незнакомая невѣста, даже, можетъ-быть, всѣ похвалы, воздаваемыя ея уму и добродѣтели, заставляли его задумываться. И онъ шелъ домой въ раздумьѣ, какъ бываютъ въ раздумьѣ люди, у которыхъ нѣтъ столько мыслей, чтобъ онѣ могли бороться между собою, -- то-есть, не составляя самому себѣ прекрасныхъ доводовъ упорства и эгоизма, но страдая глухою печалью и не борясь противъ зла, которому надо было покориться.
Между-тѣмъ, дядя-Морисъ воротился на мызу, покамѣстъ Жерменъ, послѣ заката солнца до наступленія ночи, употреблялъ послѣдній часъ дня на то, чтобъ затыкать проломы, которые овцы надѣлали въ заборѣ ограды, сосѣдней съ строеніемъ. Онъ приподнималъ и подкрѣплялъ терновые стебли, обсыпая ихъ бугорками земли, между-тѣмъ, какъ дрозды щебетали въ ближнемъ кустарникѣ и словно кричали ему, чтобъ торопился, любопытствуя взглянуть на его дѣло тотчасъ, какъ онъ отойдетъ прочь.
III. Маленькій Пьеръ.
Дядя-Морисъ нашелъ у себя дома старую сосѣдку, которая, пришедши за жаромъ для своей печки, осталась поболтать съ его женою. Тётка-Гильетта жила въ очень-бѣдной хижинѣ, на два ружейные выстрѣла отъ мызы. Но она была женщина смышлёная и опрятная. Бѣдный домишко ея содержался чисто и въ порядкѣ, и ея тщательно-заштопанное платье показывало уваженіе ея къ самой-себѣ не смотря на нищету.
-- Вы пришли за огнемъ къ ужину, тётка-Гильетта, сказалъ старикъ.-- Не нужно ли вамъ еще чего-нибудь?
-- Нѣтъ, дядюшка-Морисъ, отвѣчала она: -- ничего покамѣстъ. Я не попрошайка, вы знаете, и не злоупотребляю доброты друзей моихъ.
-- Правда; за то ваши друзья всегда готовы оказать вамъ услугу.
-- Я было-разговаривала съ вашей женою и спрашивала у нея, рѣшается ли наконецъ Жерменъ жениться въ другой разъ?
-- Вы не болтунья, отвѣчалъ дядя-Морисъ:-- при васъ можно говорить, не боясь сплетень; скажу же моей женѣ и вамъ, что Жерменъ совершенно рѣшился; завтра онъ отправляется въ Фуршъ.
-- Въ добрый часъ! вскричала тётка-Морисъ: -- бѣдняжка! Дай Богъ ему найдти жену такую же добрую и усердную, какъ онъ самъ!
-- А! онъ отправляется въ Фуршъ? подхватила Гильетта.-- Скажите, какъ кстати! Я очень этому рада, и благо вы сейчасъ спрашивали, не нужно ли мнѣ чего-нибудь, я скажу вамъ, дядюшка-Морисъ, какое одолженіе вы можете мнѣ сдѣлать.
-- Говорите, говорите; мы готовы служить.
-- Нельзя ли, чтобъ Жерменъ потрудился проводить мою дочь?
-- Куда же? въ Фуршъ?
-- Нѣтъ, не въ Фуршъ, а въ Ормо, гдѣ она проживетъ остатокъ года.
-- Какъ! сказала тётка Морисъ: -- вы разстаетесь ръ дочерью?
-- Нечего дѣлать; надо, чтобъ она пошла въ услуженіе и выработывала что-нибудь. Мнѣ это очень-грустно и ей также, бѣдняжкѣ! Мы не могли рѣшиться разстаться объ ивановѣ-днѣ. Но настаетъ мартыновъ-день, и ей нашлось хорошее мѣсто пастушки на ормоскихъ мызахъ. Мызникъ намедни проѣзжалъ мимо насъ съ ярмарки, увидѣлъ мою Марію, когда она пасла своихъ трехъ барановъ на общинномъ лугу. "Вы совсѣмъ безъ дѣла, дѣвочка" говоритъ онъ ей: "три барана на пастушку -- какое это занятіе! Хотите ли стеречь ихъ сотню? я возьму васъ къ себѣ. Наша пастушка захворала и возвращается къ своимъ роднымъ; если хотите прійдти къ намъ на-дняхъ, получите пятьдесятъ франковъ за остатокъ года до будущаго иванова-дня." Дѣвочка отказалась; но не пропустила этого безъ вниманія и разсказала мнѣ, когда, воротившись вечеромъ домой, увидѣла, что я грустна и затрудняюсь тѣмъ, какъ провести зиму, которая будемъ жестока и долга, потому-что нынѣшній годъ журавли и дикіе гуси пролетѣли цѣлымъ мѣсяцемъ раньше обыкновеннаго. Мы съ нею поплакали, но потомъ ободрились. Подумали, что нельзя намъ оставаться вмѣстѣ, потому-что нашъ клочокъ земли насилу прокормитъ одного человѣка; а благо Марія подросла (вѣдь ей шестнадцать лѣтъ), пусть же она не отстаетъ отъ другихъ, пусть заработываетъ себѣ хлѣбъ и помогаетъ бѣдной матери.
-- Тётка-Гильетта, сказалъ старый хлѣбопашецъ: -- еслибъ нужны были только пятьдесятъ франковъ, чтобъ утѣшить васъ отъ горя и избавить отъ необходимости посылать дочь въ чужое мѣсто, пожалуй, я бы нашелъ ихъ вамъ, хоть пятьдесятъ франковъ ныньче и не бездѣлица для нашего брата. Но вездѣ надо слушаться разсудка наравнѣ съ дружбою. Спасшись отъ бѣдности въ эту зиму, вы не спасетесь отъ будущей бѣдности, а чѣмъ дольше ваша дочь будетъ медлить рѣшеньемъ, тѣмъ тяжело вамъ съ нею будетъ разставаться. Марія выросла велика и здорова, а у васъ ей нечего дѣлать. Пожалуй, привыкнетъ къ бездѣлушничеству...
-- О! за это я не боюсь! сказала Гильетта.-- Марія у меня такая работящая, какъ только можетъ быть богатая дѣвка при большомъ хозяйствѣ. Она не сидитъ минуты сложа руки, и когда у насъ нѣтъ работы, чиститъ и натираетъ нашу бѣдную мебель, которую дѣлаетъ свѣтлою какъ зеркало. Эта дѣвочка стоитъ денегъ, и мнѣ бы гораздо-было пріятнѣе, еслибъ она у васъ опредѣлилась пастушкою, чѣмъ ушла въ такую даль къ незнакомымъ людямъ. Вы бы взяли ее въ ивановъ-день, еслибъ мы тогда могли рѣшиться; но теперь вы ужь наняли себѣ всѣхъ рабочихъ, и развѣ на будущій ивановъ-день мы можемъ думать объ этомъ.
-- Согласенъ отъ всего сердца, Гильетта! Мнѣ будетъ очень-пріятно. А покуда она и о научится дѣлу и привыкнетъ быть въ услуженіи.
-- Да, да, конечно, жребій брошенъ. Ормоскій мызникъ опять присылалъ за нею ныньче утромъ; мы отвѣчали да, и она должна идти. Но бѣдняжка не знаетъ дороги, и мнѣ бы не хотѣлось посылать ее такъ далеко одну. Если вашъ зять отправляется завтра въ Фуршъ, онъ можетъ проводить ее. Кажется, что мыза, куда ей надо, тутъ же рядомъ; такъ мнѣ сказывали, сама я никогда тамъ не бывала.
-- Да, рядомъ, и зять мой проводитъ ее непремѣнно; даже онъ можетъ посадить ее позади себя на лошадь: она меньше истопчетъ башмаки. Вотъ онъ идетъ ужинать. Слышишь, Жерменъ, маленькая Марія тётки Гильетты идетъ въ пастушки въ Ормо. Ты довезешь ее съ собой на лошади, не правда ли?
-- Пожалуй, отвѣчалъ Жерменъ, который былъ разстроенъ, но всегда готовъ на услугу ближнему.
Въ нашемъ свѣтѣ, не пришло бы въ голову матери довѣрить шестнадцатилѣтнюю дѣвочку мужчинѣ двадцати-восьми лѣтъ, ибо Жермену въ-самомѣ-дѣлѣ было только двадцать-восемь, и хотя, по понятіямъ его края, онъ слылъ старымъ для женитьбы, но былъ еще самымъ красивымъ мужчиною въ цѣломъ мѣстечкѣ. Трудъ не изсушилъ и не состарилъ его, какъ изсушаетъ и старитъ большую часть крестьянъ, которые пахали лѣтъ десятокъ. Онъ былъ въ состояніи пахать еще десять лѣтъ, и развѣ сильно-вкоренившійся предразсудокъ на-счетъ лѣтъ-могъ помѣшать молодой дѣвушкѣ замѣтить, что Жерменъ имѣлъ свѣжій цвѣтъ, живые и голубые какъ майское небо глаза, алый ротъ, прекрасные зубы, стройный и гибкій станъ, какъ станъ молодаго коня, который еще не покидалъ табуна своего.
Но чистота нравовъ -- священное преданіе въ нѣкоторыхъ деревняхъ, удаленныхъ отъ развратной суеты большихъ городовъ, и между всѣми белерскими семьями, семья Мориса слыла за честную и правдолюбивую. Жерменъ ѣхалъ сватать себѣ жену; Марія была такъ молода и такъ бѣдна, что онъ не могъ думать о ней въ этомъ отношеніи, и, не будучи злымъ человѣкомъ, человѣкомъ безъ сердца, не могъ имѣть никакой преступной мысли, находясь подлѣ нея. Дядя-Морисъ отнюдь не безпокоился, видя, что онъ сажаетъ позади себя эту хорошенькую дѣвочку; Гильетта побоялась бы обидѣть его, еслибъ стала поручать ему беречь ее какъ сестру. Марія сѣла на кобылу со слезами, двадцать разъ обннявши мать и молодыхъ подругъ своихъ. Жерменъ, будучи самъ грустенъ, тѣмъ живѣе сочувствовалъ ея горю и поѣхалъ съ серьёзнымъ видомъ, между-тѣмъ, какъ сосѣди махали руками на прощанье бѣдной Маріи, не думая ничего худаго.
Сѣрка была молода, статна и сильна. Она безъ напряженія везла свою двойную ношу, прижавъ уши и грызя удила, какъ и слѣдовало гордой, горячей кобылѣ. Проходя мимо сѣнокоснаго луга, она увидѣла свою мать, которую звали старою Сѣркой, такъ же, какъ ее молодою Сѣркой, и заржала въ знакъ прощанья. Старая Сѣрка подошла къ изгородѣ, гремя своими цѣпными путами, попробовала галопировать по окраинѣ луга, чтобъ слѣдовать за дочерью; потомъ, видя, что та пустилась крупной рысью, въ свою очередь остановилась, печальная, тревожная, вытянувъ шею, съ ртомъ набитымъ травой, которую ужь не думала ѣсть.
-- Бѣдная скотина не забываетъ своего отродья, сказалъ Жерменъ, чтобъ развлечь скуку Маріи.-- Это напоминаетъ мнѣ, что я не простился съ моимъ маленькимъ Пьеромъ. Шалуна не было при отъѣздѣ! Вчера вечеромъ онъ хотѣлъ, чтобъ я обѣщалъ взять его съ собою, и цѣлый часъ проплакалъ въ постели. Еще ныньче поутру чего-чего онъ не дѣлалъ, чтобъ убѣдить меня! О! какой смышленый и хитрый мальчишка! Но когда увидѣлъ, что ничего не добьется, изволилъ разгнѣваться: убѣжалъ въ поле, и я ужь не видалъ его днемъ.
-- Я его видѣла, сказала Марія, силясь унять свои слезы.-- Онъ бѣгалъ около пролѣска съ дѣтьми Сула; я такъ и думала, что онъ давно ушелъ изъ дома, потому-что былъ голоденъ и ѣлъ терновыя и тутовыя ягоды. Я дала ему своего хлѣба, и онъ мнѣ сказалъ: "Спасибо, Маріюшка; когда ты прійдешь къ намъ, я тебѣ дамъ пирога". Онъ преумный ребенокъ у васъ, Жерменъ!
-- Да, преумный! возразилъ хлѣбопашецъ: -- и я не знаю, чего бъ я для него не сдѣлалъ! Еслибъ его бабушка не была разсудительнѣе меня, я не удержался бы и взялъ бы его съ собою, когда увидѣлъ, что онъ плачетъ такъ крѣпко, что его сердечко готово было разорваться.
-- Что жь! отъ-чето вы его не взяли, Жерменъ? Онъ не отяготилъ бы васъ; онъ такой смирный, когда дѣлаютъ по его желанію!
-- Кажется, онъ былъ бы лишнимъ тамъ, куда я ѣду. По-крайней-мѣрѣ, такъ говорилъ дядя-Морисъ... Я однако думалъ бы, что, напротивъ, надо поглядѣть, какъ его пріймутъ, и что такой умный ребенокъ не могъ не понравиться... Но домашніе говорятъ, не надо начинать съ того, чтобъ показывать семейныя тягости... Да зачѣмъ я говорю тебѣ объ этомъ, Марія? вѣдь ты ничего не понимаешь!
-- Какъ не понимать, Жерменъ; я знаю, что вы ѣдете жениться; матушка сказала мнѣ это, не велѣвъ говорить никому, ни у васъ, ни тамъ, куда я иду, и можете быть покойны: ни слова не скажу.
-- Хорошо сдѣлаешь, потому что еще ничего не рѣшено; можетъ-быть, я и не понравлюсь этой женщинѣ.
-- Какъ не понравиться, Жерменъ! Отъ-чего жь бы вы не понравились?
-- Кто знаетъ? У меня трое дѣтей, а это тягость для женщины, которая не мать имъ!
-- Правда; но ваши дѣти не то, что другія дѣти.
-- Ты думаешь?
-- Они хороши, какъ ангельчики, и такъ воспитаны, что не найдешь любезнѣе ихъ.
-- Сильвенъ не очень-спокоенъ.
-- Онъ еще крошка: какъ ему не быть безпокойнымъ! за то какой умникъ!
-- Правда, онъ не глупъ, и какой смѣлый! Не боится ни коровъ, ни воловъ, и еслибъ дать ему волю, онъ уже карабкался бы на лошадей за старшимъ.
-- Я на вашемъ мѣстѣ взяла бы старшаго. Навѣрное, васъ тотчасъ бы полюбили за то, что у васъ такой хорошенькій ребенокъ!
-- Да, если эта женщина любитъ дѣтей: а если не любитъ?
-- Развѣ есть женщины, которыя не любятъ дѣтей?
-- Я думаю, такихъ немного; однакожь есть, и вотъ что меня мучитъ.
-- Такъ вы вовсе не знаете этой женщины?
-- Вовсе нѣтъ, и боюсь, что не больше узнаю её, посмотрѣвши. Я не мнителенъ. Когда мнѣ говорятъ ласковыя слова, я вѣрю; но не разъ мнѣ приходилось раскаиваться, потому-что слова не дѣла.
-- Говоритъ, она очень-хорошая женщина.
-- Кто говоритъ? дядя-Морисъ?
-- Да; тесть вашъ.
-- Прекрасно; но онъ знаетъ ее но больше моего.
-- Такъ что жь! вотъ вы скоро ее увидите; посмотрите хорошенько, и авось не ошибетесь, Жерменъ.
-- Знаешь что, Марія? мнѣ будетъ очень-пріятно, если ты зайдешь къ нимъ со мною прежде, чѣмъ пойдешь въ Ормо; ты тонка, ты всегда выказывала умъ и на все обращаешь вниманіе. Если увидишь что-нибудь не совсѣмъ-пригожее, шепнешь мнѣ.
-- О, нѣтъ, Жерменъ! этого я не сдѣлаю! Я побоюсь сама ошибиться; притомъ же, если слово, сказанное на вѣтеръ, отохотитъ васъ отъ женитьбы, ваши родные будутъ сердиться на меня, а у меня и безъ того довольно горя: какъ же мнѣ накликать еще новое на мою матушку!
Пока они такъ толковали, Сѣрка попятилась въ сторону, навостривъ уши, потомъ воротилась и подошла къ кустарнику, гдѣ что-то сначала испугало ее и что она теперь начинала узнавать. Жерменъ, взглянувъ въ кустарникъ, увидѣлъ во рву, подъ густыми и еще свѣжими вѣтвями дубняка, что-то такое, что онъ принялъ за ягненка.
-- Скотина заблудшая, сказалъ онъ:-- либо мертвая, потому-что не шевелится. Можетъ быть, кто нибудь ищетъ ее; надо посмотрѣть!
-- Это не скотина, вскричала Марія:-- это ребенокъ спитъ; вашъ маленькій Пьеръ!
-- Вотъ хорошо! сказалъ Жерменъ, слѣзая съ лошади: шалунъ уснулъ тутъ, такъ далеко отъ дома, и во рву, гдѣ его, пожалуй, укуситъ какая-нибудь змѣя!
Онъ взялъ на руки ребенка, который ему улыбнулся, открывъ глаза, и обвилъ его шею рученками, говоря:
-- Папа, возьми меня съ собою!
-- Такъ и есть! вѣчно одна пѣсня! Что ты дѣлалъ тутъ, негодный?
-- Я ждалъ, когда папа будетъ проѣзжать, сказалъ ребенокъ:-- все глядѣлъ на дорогу, и, заглядѣвшись, уснулъ.
-- А еслибъ я проѣхалъ, не увидѣвъ тебя, ты оставался бы тутъ всю ночь, и волкъ съѣлъ бы тебя?
-- О! я зналъ, что ты увидишь меня! отвѣчалъ маленькій Пьеръ съ увѣренностью.
-- Ну, теперь, Пьеръ, поцалуй меня, простись со мною, и воротись скорѣе домой, если не хочешь, чтобъ поужинали безъ тебя.
-- Такъ ты не возьмешь меня? вскричалъ мальчикъ, начиная утирать глаза, чтобъ показать, что сбирался плакать.
-- Ты знаешь, что дѣдушка и бабушка не позволяютъ, сказалъ Жерменъ, укрываясь за власть старшихъ, какъ человѣкъ, не надѣящійся на собственную власть.
Но ребенокъ ничего не слушалъ. Онъ принялся плакать не на шутку, говоря, что если отецъ взялъ съ собою Марію, то можетъ взять и его. Ему возражали, что надо проѣзжать глухимъ лѣсомъ, что тамъ много злыхъ звѣрей, которые съѣдаютъ дѣтей, что Сѣрка не хочетъ везти троихъ, что такъ она сказала при отъѣздѣ, и что въ той сторонѣ, куда они ѣхали, нѣтъ ни ужина, ни постели для маленькихъ. Всѣ эти доводы не убѣдили Пьера, онъ упалъ на траву и катался по ней, крича, что папа его разлюбилъ, и что если не возьметъ его съ собою, то онъ не воротится домой ни днемъ, ни ночью.
У Жермена быао отцовское сердце, столь же нѣжное и слабое, какъ сердце женщины. Смерть жены, попеченія, какія онъ одинъ принужденъ былъ прилагать о своихъ малюткахъ, также мысль, что бѣдныя сиротки имѣли нужду быть горячо любимы,-- все это сдѣлало его отцомъ слабымъ и нѣжнымъ, и внутри его произошла жестокая борьба, тѣмъ больше, что онъ стыдился своей слабости и усиливался скрыть свою грусть отъ Маріи, -- такая жестокая борьба, что потъ выступилъ у него на лбу и глаза окаймились краснотою, готовые также заплакать. Наконецъ, онъ попробовалъ-было сердиться, но, обратясь къ Маріи, какъ бы для того, чтобъ взять ее въ свидѣтельницы своей душевной твердости, увидѣлъ, что лицо доброй дѣвушки омочено слезам и вся твердость его оставила, и онъ не могъ удерживать своихъ слезъ, хотя еще бранился и грозилъ.
-- Какое же у васъ жестокое сердце, сказала наконецъ ему Марія: -- я съ своей стороны не могла бы ни за что такъ поперечить ребенку, который расплакался. Полноте, Жерменъ, возьмите его. Ваша кобыла привыкла возить двухъ человѣкъ съ ребенкомъ, а доказательство вашъ зять съ женою, которая гораздо-потяжеле меня, ѣздитъ же на рынокъ по субботамъ съ ихъ мальчикомъ на этой доброй скотинѣ. Можете посадить его на лошадь впереди себя; притомъ же, я лучше соглашусь идти одна пѣшкомъ, чѣмъ огорчать этого крошку.
-- Зачѣмъ же! отвѣчалъ Жерменъ, которому смерть хотѣлось дать себя уговорить.-- Сѣрка сильна и свезла бы вдвое больше, если бы нашлось мѣста на ея хребтѣ. Но что намъ дѣлать съ ребенкомъ дорогою? Онъ озябнетъ, проголодается, и кто ужо и завтра будетъ укладывать его спать, умывать и одѣвать? Я не смѣю обременять этимъ женщину, которой не знаю и которая, вѣрно, подумаетъ, что я черезъ-чуръ не церемоненъ съ нею для начала.
-- По ласкѣ или неудовольствію, что она окажетъ, вы тотчасъ ее узнаете, Жерменъ, повѣрьте мнѣ! Если же она оттолкнетъ вашего Пьера, я берусь ходить за нимъ. Я прійду къ ней одѣть его и возьму съ собою въ поле завтра; буду играть съ нимъ цѣлый день и позабочусь, чтобъ онъ ни въ чемъ не нуждался.
-- Напротивъ, это мнѣ доставитъ удовольствіе, дастъ мнѣ компанію, и помѣшаетъ скучать первый день, который прійдется мы и провести на чужой сторонѣ. Я буду воображать, что я еще дома.
Ребенокъ, видя, что Марія принимала его сторону, уцѣпился за ея юбку и держался такъ-крѣпко, что безъ боли нельзя бы оторвать его рученокъ. Примѣтивъ, что отецъ соглашается, онъ схватилъ руку Маріи своими загорѣлыми отъ солнца ручейками, обнялъ ее, прыгая отъ радости и таща ее къ лошади съ тѣмъ пылкимъ нетерпѣніемъ, которое сопровождаетъ всѣ дѣтскія желанія.
-- Пойдемъ! пойдемъ! сказала дѣвушка, поднимая его на руки: -- успокоимъ сердечко, которое прыгаетъ какъ птичка, и если озябнешь ночью, скажи мнѣ, голубчикъ Пьеръ, я заверну тебя въ свой плащъ. Обними отца к попроси у него прощенья, что упрямился. Скажи, что впередъ никогда не будешь! слышишь, никогда!
-- Да, да, лишь бы я всегда дѣлалъ по его волѣ, не такъ ли? сказалъ Жерменъ, утирая слезы малютки своимъ платкомъ.-- Ахъ, Марія! ты у меня балуешь этого шалуна!.. А право, ты предобрая дѣвушка, Марія. Не знаю, отъ-чего ты не пошла къ намъ въ пастушки о прошломъ ивановомъ-днѣ. Ты ходила бы за моими дѣтьми, и мнѣ пріятнѣе было бы платить тебѣ хорошую цѣну за услугу имъ, нежели ѣхать сватать жену, которая, можетъ-быть, подумаетъ, что сдѣлаетъ мнѣ большую милость, если будетъ терпѣть ихъ.
-- Не надо такъ глядѣть на вещи съ худой стороны, отвѣчала Марья, держа узду лошади, пока Жерменъ усаживалъ сына на передъ широкаго вьючнаго сѣдла, покрытаго козьей шкурой: -- если ваша жена не будетъ любить дѣтей, возьмите меня къ себѣ въ услуженіе на будущій годъ, и будьте покойны я такъ стану забавлять ихъ, что они ничего не примѣтятъ.
IV. Подъ старыми дубами.
-- Да-бишь, сказалъ Жерменъ, когда они сдѣлали нѣсколько шаговъ,-- что подумаютъ дома, увидѣвъ, что парень-то не воротился? Родные встревожатся и станутъ его вездѣ искать!
-- Скажите десятскому, который вонъ тамъ работаетъ, на дорогѣ, что вы берете его съ собою, и попросите извѣстить вашихъ.
-- Правда, Марія, ты на все находишься! Мнѣ и въ голову не приходило, что Жанни долженъ быть тамъ.
-- Живетъ же онъ близехонько отъ мызы и непремѣнно исполнитъ ваше порученіе.
Взявъ эту предосторожность, Жерменъ пустилъ кобылу рысью, и маленькій Пьеръ былъ такъ веселъ, что сначала и не догадался, что еще не обѣдалъ. Но движеніе лошади вытрясло ему желудокъ, и черезъ милю онъ началъ зѣвать, блѣднѣть и признался, что ему очень хочется ѣсть.
-- Ну, началось! сказалъ Жерменъ -- Ужь я зналъ, что мы не далеко проѣдемъ, какъ онъ запроситъ ѣсть или пить.
-- Нѣтъ, нѣтъ, мнѣ ничего не нужно, сказала она: -- я буду держать лошадь, пока вы съ нимъ пойдете.
-- Послушай, милая; ты поутру отдала свой завтракъ моему Пьеру, а сама не ѣла; обѣдать съ нами дома также не хотѣла, а только плакала.
-- О! мнѣ не хотѣлось ѣсть, мнѣ было очень-грустно! Божусь вамъ, что и теперь еще совсѣмъ не хочется ѣсть.
-- Надо принудить себя, милая; не то захвораешь. Дорога не близкая, а неловко же пріѣхать туда голоднёшенькимъ, чтобъ, не поздоровавшись еще, спросить ѣсть. Я самъ подамъ тебѣ примѣръ, хотя не чувствую большаго аппетита; но я буду ѣсть, потому-что вѣдь я самъ также не обѣдалъ. Я видѣлъ, что вы съ матерью плачете; это надрывало мнѣ сердце... Полно, полно, привяжемъ Сѣрку у дверей; слѣзай, я такъ хочу.
Они всѣ трое вошли къ тёткѣ-Ребекъ, и меньше, нежели въ четверть часа, толстая хромая старуха успѣла подать имъ довольно-взрачную яичницу, ситнаго хлѣба и вина клерета.
Крестьяне ѣдятъ нескоро, а маленькій Пьеръ имѣлъ такой большой аппетитъ, что прошелъ добрый часъ, пока Жерменъ могъ подумать о продолженіи пути. Марія сначала ѣла изъ угожденія; потомъ, мало-по-малу, ей захотѣлось ѣсть,-- потому-что въ шестнадцать лѣтъ нельзя долго поститься, и деревенскій воздухъ требуетъ сытости. Ласковыя рѣчи, которыя говорилъ ей Жерменъ, чтобъ утѣшить и ободрить ее, также произвели свое дѣйствіе; она старалась увѣрить себя, что семь мѣсяцевъ пройдутъ скоро, старалась думать о счастіи жить снова съ своей семьей и въ своей избѣ, потому-что дядя-Морисъ и Жерменъ единогласно обѣщали взять ее къ себѣ въ услуженіе. Но когда она начала развеселяться и играть съ маленькимъ Пьеромъ, Жермену вспала несчастная мысль указать ей изъ окошка харчевни прекрасный видъ долины, которую всю видно съ этой высоты, и которая была такъ весела, зелена и плодородна. Марья взглянула и спросила, видны ли отсюда белерскіе домы.
-- Разумѣется, сказалъ Жерменъ: -- и наша мыза, и даже нашъ домикъ. Смотри, видишь сѣрую точку, недалеко отъ большаго тополя Годаровъ, пониже колокольни.
-- Ахъ, вижу! сказала дѣвочка, и опять залилась слезами.
-- Напрасно я тебѣ напомнилъ это, сказалъ Жерменъ; -- я сегодня дѣлаю только глупости! Ну, Марія, поѣдемъ, милая; дни ныньче короткіе, и черезъ часъ, когда взойдетъ луна, будетъ не тепло.
Они пустились въ путь, проѣхали большую пустошь, и какъ, не желая утомлять дѣвушку и ребенка слишкомъ-крупной рысью, Жерменъ не очень погонялъ Сѣрку, то солнце уже сѣло, когда они покинули дорогу и въѣхали въ лѣсъ.
Жерменъ зналъ дорогу въ Манье, но разсчелъ, что будетъ ближе не въѣзжать въ шантелубскую аллею, а ѣхать черезъ Прель и Сепюльтюру, -- путь, которымъ онъ не привыкъ ѣздить, когда отправлялся на ярмарку. Онъ сбился и потерялъ еще нѣсколько времени прежде, нежели въѣхалъ въ лѣсъ, да и въѣхалъ-то въ него не въ настоящемъ мѣстѣ, вовсе того не примѣтивъ, -- такъ-что очутился задомъ къ Фуршу и взялъ гораздо-выше въ сторону къ Арданту.
Опознаться мѣшалъ ему туманъ, поднявшійся съ наступленіемъ ночи,-- одинъ изъ тѣхъ тумановъ, бывающихъ въ осенніе вечера, которые отъ свѣта луны становятся еще неопредѣленнѣе и обманчивѣе. Большія лужи воды, которыми усѣяны лѣсныя прогалины, испускали такія густыя испаренія, что когда Сѣрка проходила по нимъ, сѣдоки замѣчали это только по шлепанью ея ногъ и по тягости, съ какою она вытаскивала ихъ изъ грязи.
Когда, наконецъ, напали на хорошую прямую аллею, и когда, проѣхавъ ее, Жерменъ постарался опознаться, то замѣтилъ, что заблудился, ибо дядя-Морисъ, толкуя ему дорогу, говорилъ, что при выѣздѣ изъ лѣса ему надо будетъ спуститься съ очень-крутаго берега, проѣхать широкій лугъ и дважды переѣхать рѣку въ бродъ. Онъ даже совѣтовалъ ему въѣзжать въ рѣку поосторожнѣе, потому-что въ началѣ осени шли большіе дожди и вода могла порядочно прибыть. Не видя ни спуска, ни луга, ни рѣки,-- ничего, кромѣ ровной и бѣлой какъ снѣгъ степи, Жерменъ остановился, поглядѣлъ, не видать ли какого-нибудь дома, подождалъ, не появится ли какой-нибудь прохожій, и не нашелъ ничего, по чему бы могъ узнать дорогу. Онъ воротился назадъ и въѣхалъ опять въ лѣсъ. Но туманъ сгустился еще больше, луна совершенно задернулась, дорога шла дрянная, рытвины были глубоки. Два раза Сѣрка оступалась; навьюченная такою тяжестью, она теряла бодрость, и если еще сохраняла столько чутья, чтобъ самой не натыкаться на деревья, то сидѣвшихъ на ней невольно вводила въ дѣло съ толстыми сучьями, загораживавшими дорогу вровень съ ихъ головами и подвергавшими ихъ большой опасности. Въ одной изъ этихъ встрѣчъ Жерменъ потерялъ шляпу и едва нашелъ ее. Маленькій Пьеръ уснулъ, и, опустившись какъ мѣшокъ, такъ крѣпко уцѣпился за руки отца, что Жерменъ уже не могъ ни держать узду, ни править лошадью.
-- Кажется, насъ обошелъ лѣшій, сказалъ наконецъ Жерменъ, остановясь: -- этотъ лѣсъ не такъ великъ, чтобъ въ немъ кто-нибудь могъ заблудиться, кромѣ пьянаго, а вотъ ужь покрайней-мѣрѣ два часа какъ мы кружимся и не можемъ выбраться. Сѣрка думаетъ объ одномъ, какъ бы воротиться домой, и она-то сбиваетъ меня съ толку. Если мы захотимъ поѣхать къ себѣ, намъ стоитъ только дать ей волю. Но когда мы, можетъ-быть, въ двухъ шагахъ отъ мѣста, гдѣ должны ночевать, глупо ворочаться назадъ и ѣхать опять такую дальнюю дорогу. Между-тѣмъ, ужь я не знаю, что и дѣлать; не вижу ни зги, и боюсь, чтобъ ребенокъ не схватилъ лихорадку, если мы останемся въ этомъ проклятомъ туманѣ, или чтобъ мы его не раздавили собою, если лошадь споткнется на переднія ноги.
-- Надо покориться своей участи, сказала Марія.-- Слѣземъ, Жерменъ; дайте мнѣ ребенка, я понесу его на рукахъ, и лучше вашего не допущу, чтобъ плащъ, спадая, оставлялъ его открытымъ. Вы поведете лошадь за узду, и, можетъ-быть, мы лучше разглядимъ дорогу, когда будемъ ближе къ землѣ.
Эта мѣра успѣла только предохранить ихъ отъ паденья съ лошади, ибо туманъ разстилался и словно прилипалъ къ мокрой землѣ. Ходьба была трудна, и скоро они такъ устали, что остановились, нашедши наконецъ сухое мѣсто подъ старыми дубами. Съ Маріи потъ катился градомъ, но она не жаловалась и ничего не боялась. Занимаясь единственно ребенкомъ, она сѣла на песокъ и положила его къ себѣ на колѣни, между-тѣмъ, какъ Жерменъ осматривалъ окрестность, привязавъ узду Сѣрки къ сучку дерева.
Но Сѣрка, которой очень надоѣло путешествіе, натужилась, порвала поводья, подпругу, и брыкнувъ полдюжину разъ задомъ выше своей головы, помчалась сквозь просѣки, доказывая ясно, что она одна умѣла найдти дорогу домой.
-- Вотъ-те на! сказалъ Жерменъ, погонявшись за нею и не поймавъ ея: -- теперь мы пѣшіе, и напрасно отъ искали бы дорогу, потому-что намъ надо бы переѣзжать рѣку вбродъ, и, смотря потому, какъ наводнены тропинки, можемъ быть увѣрены, что лугъ весь залитъ рѣкою. Другихъ дорогъ мы не знаемъ. Прійдется подождать, пока туманъ разсѣется; онъ не можетъ продлиться дольше часа или двухъ. Когда будетъ можно видѣть, поищемъ какого-нибудь дома, перваго, какой попадется на опушкѣ лѣса; но теперь намъ нельзя выйдти отсюда; передъ нами какой-то ровъ или прудъ, или не знаю что; а позади насъ также не умѣю сказать что такое, потому-что не понимаю уже, съ которой стороны мы пріѣхали.
-- Что жь! возьмемъ терпѣніе, Жерменъ, сказала Марья.-- Намъ не худо тутъ на пригоркѣ. Дождь не пробиваетъ листьевъ этихъ толстыхъ дубовъ, и мы можемъ развести огонь, потому-что я ощупываю старые пни, которые ни къ чему не годятся и такъ сухи, что будутъ горѣть. Вѣдь съ вами есть огонь, Жерменъ? Вы недавно курили трубку.
-- Былъ со мною! мое огниво было на сѣдлѣ въ мѣшкѣ съ дичью, которую я везъ невѣстѣ; но проклятая лошадь все унесла, даже плащъ мой, который теперь потеряетъ и изорветъ въ клочки объ сучья.
-- Нѣтъ, Жерменъ; сѣдло, плащъ, мѣшокъ, все здѣсь на землѣ, у васъ подъ ногами.-- Сѣрка оборвала подпруги и все съ себя сбросила.
-- И то все цѣло! вскричалъ хлѣбопашецъ: -- еслибъ намъ ощупью набрать хвороста, мы могли бы высушиться и обогрѣться.
-- Это не мудрено, сказала Марія: -- хворостъ вездѣ хруститъ подъ ногами; но прежде дайте-ко мнѣ сюда сѣдло.
-- Что ты хочешь съ нимъ дѣлать?
-- Сдѣлать постель ребенку. Нѣтъ, не такъ; положите наизнанку: онъ лучше не скатится; да оно же и нагрѣлось отъ спины лошади. Подложите мнѣ его съ обѣихъ сторонъ камнями, что тутъ валяются.
-- Я не вижу ихъ! Не-ужь-то у тебя кошачьи глаза?
-- Ну! вотъ и готово, Жерменъ! Дайте мнѣ вашъ плащъ завернуть ему ножки, а своимъ я одѣну его. Смотрите! не такъ ли жь ему покойно, какъ дома на постели? Пощупайте, какъ онъ согрѣлся!
-- Правда! ты мастерица ходить за дѣтьми, Марія!
-- Дѣло-то вовсе не мудреное.-- Теперь достаньте огниво изъ мѣшка, а я складу дровъ.
-- Эти дрова никогда не загорятся: они слишкомъ-сыры.
-- Вы во всемъ сомнѣваетесь, Жерменъ! Развѣ не помните, какъ бывали въ пастухахъ и разводили большіе огни въ полѣ, подъ самымъ дождемъ?
-- Да, это искусство ребятъ, которые стерегутъ скотину; но я былъ погонщикомъ быковъ, какъ скоро началъ ходить.
-- Отъ-того-то вы ловчѣе управляетесь руками, нежели пальцами.-- Ну, вотъ, нашъ костеръ складенъ; поглядите, какъ онъ загорится! Дайте мнѣ огонь и горстку сухаго папоротника. Хорошо! Теперь раздувайте; вѣдь вы не слабогруды?
Черезъ минуту, пламя вспыхнуло, бросило сперва красноватый свѣтъ, и наконецъ засверкало синими полосами подъ пологомъ дубовъ, борясь съ туманомъ и просушая мало-по-малу воздухъ шаговъ на десять вокругъ.
-- Я сяду подлѣ маленькаго, чтобъ на него не попали искры, сказала дѣвушка.-- А вы подкладывайте дрова и раздувайте огонь, Жерменъ! Мы тутъ не озябнемъ и не простудимся, ручаюсь вамъ.
-- Нечего сказать, ты умная дѣвка, сказалъ Жерменъ: -- и умѣешь разводить огонь какъ ночная вѣдьма. Я теперь ожилъ и ободрился духомъ, потому-что съ ногами, измоченными по колѣни и съ мыслью пробыть такъ до разсвѣта, я былъ сейчасъ очень не въ духѣ.
-- А когда человѣкъ не въ духѣ, онъ ни на что не находится, -- возразила Марія.
-- Такъ ты никогда не бываешь не въ духѣ?
-- Э, нѣтъ, никогда. За чѣмъ?
-- Не годится оно ни для чего, конечно; но какъ же отъ этого удержаться, когда есть горе? Богъ вѣдаетъ, что ты, однакожь, бѣдная, видѣла довольно горя, потому-что никогда не живала счастливо.
-- Правда, мы съ матушкой натерпѣлись горя. Намъ было грустно, но мы никогда не теряли духа.
-- Я не потеряю духа на какую хочешь работу, сказалъ Жерменъ: -- но бѣдность была бы мнѣ тяжела, потому-что я никогда не зналъ нужды. Жена сдѣлала меня богатымъ, и я до-сихъ-поръ богатъ, и буду богатъ, пока буду работать на мызѣ... то-есть всегда, надѣюсь... Но у каждаго свое горе! я терпѣлъ другое.
-- Да, вы потеряли жену, а это большая жалость!
-- Не правда ли?
-- О! я по ней очень плакала, Жерменъ! Она была такая добрая!.. Полно, перестанемъ объ ней говорить; я, пожалуй, опять заплачу; все мое прежнее горе приходитъ мнѣ на память.
-- Точно, она очень любила тебя, Марія! она очень дорожила тобой и твоей матерью.-- Ну! ты ужь плачешь? Нѣтъ, милая, я такъ не хочу плакать.
-- А сами плачете, Жерменъ! И вы плачете! Что за стыдъ человѣку плакать по женѣ? Не совѣститесь, полноте! я дѣлю пополамъ съ вами это горе!
-- У тебя доброе сердце, Марія.-- мнѣ пріятно плакать съ тобою. Однако подвинь свои ноги къ огню; ты также перемочила себѣ все платье, бѣдняжка! Я сяду вмѣсто тебя подлѣ ребенка, а ты погрѣйся хорошенько.
-- Мнѣ довольно тепло, сказала Марія: -- коли вы хотите сѣсть тамъ, возьмите себѣ плащъ; мнѣ и такъ хорошо.
-- Да, здѣсь недурно, сказалъ Жерменъ, садясь возлѣ нея.-- Только голодъ немножко безпокоитъ меня. Теперь часовъ девять вечера, навѣрное, а я такъ усталъ отъ ходьбы по этимъ гадкимъ дорогамъ, что весь ослабѣлъ. Не-ужь-то тебѣ также не хочется ѣсть, Марія?
-- Мнѣ? нѣтъ. Я не привыкла по вашему закусывать четыре раза въ сутки, и столько разъ ложилась спать безъ ужина, что одинъ лишній разъ вовсе для меня не рѣдкость.
-- Ну! оно удобно для такихъ женщинъ, какъ ты,-- не требуетъ расхода, сказалъ Жерменъ улыбаясь.
-- Я не женщина, сказала наивно Марія, не примѣчая оборота, какой принимали мысли тонкаго хлѣбопашца.-- Или вы грезите?
-- Да, я думаю, что грежу, отвѣчалъ Жерменъ:-- можетъ-быть, съ голода!
-- Какой вы лакомка! возразила она, развеселяясь въ свою очередь: -- что жь! если вы не можете пробыть пять или шесть часовъ безъ ѣды, развѣ въ мѣшкѣ съ вами нѣтъ дичи и огня, чтобъ ее изжарить?
-- А что! славная мысль! но вѣдь это въ подарокъ будущему тестю?
-- У васъ шесть куропатокъ и заяцъ! чай, не все же это вы съѣдите?
-- Но какъ ее жарить здѣсь, безъ вертела и безъ тагана? Она вся сгоритъ.
-- Ни чуть нѣтъ, сказала Марія:-- я берусь вамъ изжарить ее въ золѣ, такъ-что она не будетъ отзываться дымомъ. Развѣ вы никогда не ловили жаворонковъ въ полѣ и не жарили ихъ на камняхъ? Ахъ! да-бишь, я забыла, что вы не бывали въ пастухахъ! Ну, щиплите эту куропатку! полегче: вы обдерете съ нея кожу!
-- Ты щипли другую, и учи меня!
-- Такъ вы хотите съѣсть двухъ? Нечего сказать, аппетитецъ! Ну, вотъ онѣ ощипаны. Я стану ихъ жарить.
-- Ты была бы чудесная харчевница, Марія! да жаль, у тебя нѣтъ харчевни, и мнѣ прійдется пить воду изъ этого болота.
-- А вамъ хотѣлось бы винца? Не нужно ли еще кофею? Вы думаете, что вы на ярмаркѣ въ трактирѣ? Кликните трактирщика:-- эй, ликера тонкому белерскому хлѣбопашцу!
-- Ахъ, злодѣйка! ты подсмѣиваешься надо мною?-- Развѣ ты не выпила бы винца, еслибъ оно было?
-- Я? сегодня я пила его съ вами, у тётки Ребекъ, во второй разъ отъ рода; но если вы будете умны, я дамъ вамъ бутылку вина почти полную, да еще хорошаго!
-- Какъ, Марія, такъ ты рѣшительно колдунья?
-- Развѣ вы сдуру-то не спросили двухъ бутылокъ у тётки-Ребекъ? Одну выпили вы съ вашимъ ребенкомъ, а я только отвѣдала нѣсколько капель изъ той, которую вы поставили передо мною. Однакожь заплатили вы за обѣ, не поглядѣвъ.
-- Ну, что жь?
-- Что жь! я убрала къ себѣ въ корзину ту, которая осталась невыпитою. Я думала, что вамъ либо вашему маленькому захочется пить дорогою; вотъ она.
-- Ты самая смышленая дѣвушка, какую я видалъ на свѣтѣ. Прошу покорно! А она еще плакала, бѣдняжка, выходя изъ харчевни! слезы не помѣшали ей думать о другихъ больше, чѣмъ о самой-себѣ. Марія, кто на тебѣ женится, будетъ не дуракъ!
-- Надѣюсь, потому-что я не пойду за дурака. Ну, кушайте своихъ куропатокъ: онѣ въ пору изжарились; а за недостаткомъ хлѣба, довольствуйтесь каштанами.
-- Чортъ побери! да гдѣ ты взяла еще каштановъ?
-- Велика мудрость! всю дорогу я рвала каштаны мимоѣздомъ и наклала ихъ въ карманы.
-- И они также испечены?
-- Гдѣ жь бы у меня была голова, еслибъ я не положила ихъ подъ огонь, какъ скоро онъ загорѣлся? Такъ всегда дѣлается въ полѣ.
-- Хорошо, Марія, поужинаемъ вмѣстѣ! Я хочу выпить за твое здоровье и пожелать тебѣ добраго мужа... такого, какого ты сама желаешь. Скажи мнѣ, какого бы ты желала?
-- Мудрено сказать, Жерменъ,-- потому-что я еще не думала никогда объ этомъ.
-- Какъ, вовсе нѣтъ? никогда? сказалъ Жерменъ, начиная ѣсть съ аппетитомъ хлѣбопашца, но отрѣзывая лучшіе куски для своей подруги, которая рѣшительно отказалась отъ нихъ и удовольствовалась нѣсколькими каштанами.-- Скажи, пожалуйста, Марія, продолжалъ онъ, видя, что она не отвѣчаетъ ему: -- такъ ты еще не думала о замужствѣ? Однакожь, ты на возрастѣ!
-- Можетъ-быть, сказала она:-- но я очень-бѣдна. Надо по-крайней-мѣрѣ сто экю, чтобъ выйдти замужъ, а я должна работать пять или шесть лѣтъ, чтобъ накопить столько.
-- Бѣдняжка! Желалъ бы я, чтобъ дядя-Морисъ далъ мнѣ сто экю:-- я подарилъ бы ихъ тебѣ.
-- Спасибо, Жерменъ. Что же тогда заговорили бы обо мнѣ?
-- Что же можно заговорить? всѣ знаютъ, что я старъ, не могу на тебѣ жениться. Не стали бы, вѣрно, думать, что... что ты...
Маленькій Пьеръ привсталъ и глядѣлъ вокругъ себя съ недоумѣвающимъ видомъ.
-- А! онъ всегда такъ, когда слышитъ, что ѣдятъ! сказалъ Жерменъ:-- пушкою не разбудишь его; но зашевели подлѣ него челюстями, онъ сейчасъ откроетъ глаза.:
-- Вы тоже такой были въ его лѣта, сказала Марія съ лукавой улыбкою.-- Что, мой Пьеръ, ты ищешь полога постели? Онъ нынѣшній вечеръ изъ зелени, голубчикъ; но твой отецъ все-таки ужинаетъ. Хочешь поужинать съ нимъ? Я не стала ѣсть твоей доли; такъ и думала, что ты за ней проснешься!
-- Марія, я хочу, чтобъ ты ѣла, вскричалъ хлѣбопашецъ:-- я самъ больше не стану ѣсть. Я обжора, невѣжа; а ты отказываешь себѣ для насъ,-- это несправедливо; мнѣ стыдно за самого-себя. Да, отъ одного этого мой голодъ прошелъ; я не позволю сыну ужинать, если ты не будешь ужинать съ нимъ.
-- Оставьте насъ въ покоѣ, отвѣчала Марія: -- почему вы знаете наши аппетиты? У меня сегодня нѣтъ никакого, а у Пьера пребольшой, какъ у волчонка. Смотрите-ка, какъ онъ принялся! О! изъ него тоже выйдетъ здоровый хлѣбопашецъ!
Въ-самомъ-дѣлѣ, маленькій Пьеръ скоро показалъ, чей былъ сынъ, и, едва проснувшись, не понимая ни гдѣ былъ, ни какъ туда попалъ, началъ уписывать. Потомъ, наѣвшись досыта, онъ показалъ больше обыкновеннаго ума, любопытства и разсудительности. Онъ спросилъ, гдѣ они были, и узнавъ, что въ лѣсу, немножко испугался.
-- Есть злые звѣри въ этомъ лѣсу? спросилъ онъ у отца.
-- Нѣтъ, отвѣчалъ отецъ:-- ни одного нѣтъ. Не бойся.
-- Такъ ты лгалъ, когда говорилъ, что меня унесутъ волки, если я поѣду съ тобой въ лѣсъ?
-- Смотрите, какой резонёръ! сказалъ Жерменъ въ затрудненіи.