Двадцать три сказки. М. Е. Салтыкова (Щедрина). СПб., 1886. Цѣна 1 р. 50 к. Нѣкоторая изъ этихъ сказокъ были напечатаны въ газетѣ Русскія Вѣдомости, другія -- въ разныхъ петербургскихъ изданіяхъ. Само собою разумѣется, что сказки эти писаны совсѣмъ не для дѣтей, а иныя изъ нихъ далеко "не по зубамъ" и очень многимъ взрослымъ, Несомнѣнно одно, что въ каждой изъ нихъ, собственному выраженію Щедрина, онъ "призываетъ людей къ справедливости, только и всего". Да, только! "Тѣмъ не менѣе,-- продолжаетъ авторъ въ послѣднемъ изъ своихъ Пестрыхъ писемъ,-- извѣстно, какъ встрѣчены были мои бесѣды; и какихъ постыдныхъ издѣвокъ они мнѣ стоили со стороны такъ называемыхъ охранителей. Но никакія "издѣвки", никакой вой и хохотъ "злопыхателей" никогда не останавливали г. Салтыкова (Щедрина) въ его призывахъ людей къ справедливости и гуманности. Въ лежащей передъ нами книжкѣ авторъ разсказываетъ про Гіену, про очень обыкновенную гіену, что въ жаркихъ странахъ водится, разсказываетъ по Брэму и при этомъ передаетъ нѣкоторыя суевѣрныя росказни арабовъ, принимающихъ гіенъ за оборотней. Врагъ всякихъ нелѣпостей, Щедринъ замѣчаетъ: "Очевидно, росказни эти столь же малоправдоподобны, какъ и та басня, которую я слышалъ отъ одной купчихи въ Замоскворѣчьѣ: знаю де я гіену, которая днемъ въ человѣскомъ видѣ гостей принимаетъ, а чуть смеркнется -- берется за перо -- и начинаетъ въ гіенскомъ образѣ -- "газету писать"... "Какой вздоръ!" Далѣе Щедринъ разсказываетъ, по Брэму же, о трусливости гіенъ, о возможности приручить ихъ и подчинить человѣку. "Но что же означаетъ вся эта исторія,-- говоритъ авторъ въ заключеніе,-- и съ какою цѣлью она написана?-- быть можетъ, спроситъ меня читатель.-- А вотъ именно затѣмъ я ее и разсказалъ, чтобы нагляднымъ образомъ показать, что "человѣческое* всегда я неизбѣжно должно восторжествовать надъ "гіенскимъ" Иногда намъ кажется, что "гіенское" готово весь міръ заполонить, что оно и одесную, и ошую распространило крилѣ и вотъ-вотъ задушитъ все живущее. Такія фантасмогоріи случаются нерѣдко. Кругомъ раздается дьявольскій хохотъ и визгъ; изъ глубины мрака несутся возгласы, призывающіе къ ненависти, къ сварѣ, къ междоусобію. Все живое въ безочтетномъ страхѣ падаетъ ницъ; всѣ душевныя отправленія застываютъ подъ гнетомъ одной удручающей мысли: изгибло доброе, изгибло прекрасное, изгибло человѣческое! Все, словно непроницаемымъ пблогомъ, навсегда заслонено ненавистническимъ, клеветническимъ, гіенскимъ! Но это -- громадное и преступное заблужденіе. "Человѣческое" никогда окончательно не погибало, но и подъ пепломъ, которымъ временно засыпало его "гіенское", продолжало горѣть. И впредь оно не погибнетъ и не перестанетъ горѣть никогда! Ибо для того, чтобъ оно восторжествовало, необходимо только одно: освѣтить сердца и умы сознаніемъ, что "гіенство" вовсе не обладаетъ тѣми волшебными чарами, которыя приписываетъ ему безумный и злой предразсудокъ. Какъ только это просвѣтленіе свершится, не будетъ надобности и въ прирученіи "гіенства" -- зачѣмъ? Оно, все-таки, не перестанетъ смердитъ, да и возни съ прирученіемъ много, а будетъ оно само собой все дальше и дальше удаляться въ глубь, покуда, наконецъ, море не поглотитъ его, какъ древле оно поглотило стадо свиней. Dixi". Въ призывахъ въ справедливости, во всевозможныхъ попыткахъ "освѣтить сердца и умы сознаніемъ", что не "человѣконенавистничествомъ" и не "злопыхательствомъ", а "благоволеніемъ" и законностью устрояется счастье людей и благо народовъ, прошла вся многолѣтняя литературная дѣятельность М. Е. Салтыкова.