Аннотация: Les Confessions. Текст издания: журнал "Пантеонъ Литературы", 1891.
ИСПОВѢДЪ.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
КНИГА ПЕРВАЯ. 1712--1719.
Я берусь за предпріятіе, которому не бывало примѣра и которое не найдетъ подражателей. Я хочу показать людямъ человѣка въ его истинномъ видѣ, и этотъ человѣкъ -- буду я.-- Я одинъ. Я чувствую свое сердце и знаю людей. Я созданъ иначе, нежели всѣ тѣ, которыхъ видалъ и, смѣю думать, что не таковъ, какъ всѣ живущіе; ежели я не лучше другихъ, то все же не таковъ, какъ они. Хорошо или дурно поступила природа, разбивши форму, (въ которую я вылитъ) послужившую мнѣ образцомъ, пусть рѣшаютъ по прочтеніи написаннаго мною.
Пускай призывная труба страшнаго суда прозвучитъ, когда ей вздумается, я предстану предъ Высшаго Судью съ этой книгой въ рукахъ и открыто скажу: вотъ что я дѣлалъ, что думалъ и чѣмъ былъ. Я высказалъ добро и зло съ одинаковой откровенностью; не умолчалъ о дурномъ, не прибавилъ хорошаго и если вставилъ кое гдѣ маловажную прикрасу, то сдѣлалъ, чтобы пополнить пустоту, вызванную недостаткомъ памяти. Я могъ принимать за истину то, что могло быть правдой, но никогда то, что завѣдомо было ложно. Я изобразилъ себя тѣмъ, чѣмъ былъ; подъ-часъ низкимъ и достойнымъ презрѣнія, подъ-часъ добрымъ, великодушнымъ, возвышеннымъ и раскрылъ свое внутреннее я, какимъ видѣлъ его Ты, Предвѣчный. Собери вокругъ меня безчисленную толпу мнѣ подобныхъ, пусть выслушаютъ они мою исповѣдь, пусть оплачутъ мои подлости, пусть краснѣютъ отъ моихъ низостей. Но пусть каждый изъ нихъ поочередно съ такою же искренностью откроетъ свое сердце у подножія Твоего престола, и пусть хоть одинъ изъ нихъ посмѣетъ сказать: "Я былъ лучше этого человѣка".
Родился я въ Женевѣ въ 1712 году отъ гражданина Исаака Руссо и гражданки Сузанны Бернаръ. Раздѣлъ на пятнадцать частей скромнаго наслѣдства превратилъ почти въ ничто долю моего отца, и только трудъ часовщика, въ которомъ онъ по правдѣ былъ очень искусенъ, давалъ ему средства къ жизни; моя мать, дочь пастора Бернарда, была богаче: она обладала благоразуміемъ и красотою, и мой отецъ не безъ труда добился ея руки. Взаимная ихъ любовь совпадала почти съ началомъ ихъ жизни; еще съ восьми-девяти лѣтъ они каждый вечеръ гуляли вмѣстѣ по Трейлѣ, а въ десять были уже неразлучны. Симпатія, душевное согласіе укрѣпили въ нихъ тѣ чувства, которыя породила привычка; каждый изъ нихъ, отъ природы нѣжный и чувствительный, какъ бы ожидалъ минуты когда въ другомъ выкажется тоже настроеніе или, вѣрнѣе сказать, эта минута сторожила ихъ, и каждый изъ нихъ тогда бросилъ свое сердце на встрѣчу другому. Препятствія, затруднявшія ихъ страсть, только оживляли ее. Юный любовникъ таялъ отъ горя, что не могъ добиться руки своей милой: она посовѣтовала ему путешествовать, чтобы забыть ее. Но путешествіе было безплодно и онъ вернулся еще болѣе влюбленнымъ. Онъ нашелъ ее такою же вѣрною и нѣжною. Послѣ этого испытанія имъ оставалось только любить другъ друга до гроба; они поклялись въ этомъ, и небо благословило ихъ обѣтъ.
Габріель Бернаръ, братъ моей матери, влюбился въ одну изъ сестеръ моего отца, но она соглашалась выйдти за него замужъ только подъ условіемъ, если ея братъ женится на его сестрѣ. Благодаря любви все устроилось, и обѣ свадьбы состоялись въ одинъ и тотъ же день. Мой дядя былъ мужемъ моей тетки, а ихъ дѣти въ двойной степени стали мнѣ двоюродными братьями. Чрезъ годъ въ каждой семьѣ уже появилось по одному ребенку, но вскорѣ снова послѣдовала разлука.
Дядя Бернаръ былъ инженеромъ и поступилъ на имперскую службу въ Венгріи подъ начальство принца Евгенія. Онъ отличился при осадѣ и въ битвѣ подъ Бельгардомъ {Вѣроятно Бѣлградомъ.}. Мой же отецъ послѣ рожденія моего единственнаго брата отправился въ Константинополь, куда его приглашали, и занялъ мѣсто часовщика сераля. Во время его отсутствія красота моей матери, ея умъ и таланты привлекли поклонниковъ. Резидентъ Франціи, г. Клозюръ, былъ одинъ изъ самыхъ усердныхъ и надо полагать, что онъ былъ страстно влюбленъ, потому что тридцать лѣтъ спустя онъ расчувствовался, говоря объ ней со мною. Но моя мать была добродѣтельна, а ея нѣжная любовь къ мужу служила ей лучшею защитой, она убѣждала его возвратиться, и онъ вернулся, оставя все. Я былъ грустнымъ плодомъ его пріѣзда, десять мѣсяцевъ спустя, появился я на свѣтъ, болѣзненный и съ физическими недостатками; я стоилъ жизни матери. Мое рожденіе было первымъ моимъ несчастьемъ.
Не знаю какъ перенесъ отецъ это несчастіе, но знаю, что онъ никогда не могъ утѣшиться. Въ лицѣ моемъ онъ видѣлъ свою жену и въ то же время не могъ забыть, что я былъ виною этой потери. Когда онъ цѣловалъ меня, я, по его вздохамъ и судорожнымъ объятіямъ, сознавалъ, что къ его ласкамъ, какъ ни были онѣ нѣжны, примѣшивается горькое чувство сожалѣнія. Когда бывало онъ мнѣ скажетъ: "Жанъ-Жакъ! поговоримъ о твоей матери", я ему отвѣчалъ обыкновенно: "Вотъ такъ батюшка! мы опять расплачемся!" и эти слова вызывали у него слезы. "Ахъ!" говорилъ онъ со стономъ, "отдай мнѣ ее, утѣшь меня за нее, наполни мою душевную пустоту. Развѣ я бы любилъ тебя такъ, еслибъ ты былъ только моимъ сыномъ?" Сорокъ лѣтъ послѣ ея смерти онъ умеръ на рукахъ второй своей жены, но съ именемъ первой на устахъ и съ ея портретомъ въ глубинѣ сердца.
Таковы были виновники моихъ дней; изъ всѣхъ даровъ, которыми надѣляла ихъ судьба, они мнѣ оставили только чувствительное сердце. Имъ оно дало счастье, а для меня было причиною всѣхъ бѣдствій въ жизни.
На свѣтъ появился я чуть живымъ, и меня не надѣялись сохранить: во мнѣ было зерно недуга, который усилился съ годами; и если порою онъ даетъ мнѣ минуты отдыха, то это лишь для того, чтобы сильнѣе чувствовать страданія другого рода. Одна изъ сестеръ моего отца милая и разсудительная дѣвушка своими заботами спасла меня. И теперь, когда я пишу эти строки, она въ восьмидесятилѣтнемъ возрастѣ ухаживаетъ за мужемъ, который хотя и моложе ея, но гибнетъ отъ пьянства. Дорогая тетушка! прощаю вамъ ваши старанія сохранить мнѣ жизнь и жалѣю, что къ концу вашей жизни не могу отплатить такими же нѣжными попеченіями, какія вы расточали при началѣ моей. У меня есть тоже мамка Жакелина, еще живая, здоровая и сильная; тѣ же руки, которыя открыли мнѣ глаза при рожденіи, сомкнутъ ихъ по смерти.
Чувствовать началъ я прежде нежели думать; это есть общій удѣлъ человѣчества; но я испытывалъ это болѣе, чѣмъ кто либо другой. Не знаю, что дѣлалъ я до пяти -- шестилѣтняго возраста и какъ научился читать, но помню впечатлѣніе, произведенное на меня первоначально прочитаннымъ; съ этого времени у меня явилось самосознаніе безъ перерыва. Въ началѣ меня желали только пріохотить къ чтенію посредствомъ забавныхъ книгъ, но вскорѣ это занятіе настолько стало оживленнымъ, что мы читали поочередно безъ отдыха и даже проводили ночи за чтеніемъ, оставляя его лишь съ концомъ книги. Иногда подъ утро отецъ, слыша щебетанье ласточекъ, конфузясь говорилъ: "Идемъ спать, я болѣе ребенокъ нежели ты". Съ помощью такого опаснаго средства, я вскорѣ пріобрѣлъ не только способность легко читать и усваивать прочитанное, но и замѣчательное въ мои года развитіе понятій о страстяхъ. Я еще не имѣлъ яснаго сознанія о вещахъ, какъ все касающееся чувства мнѣ было уже извѣстно; ничего не сознавая, я уже все перечувствовалъ. Эти смутныя ощущенія, безпрерывно мною испытываемыя, не ослабляли разсудка, котораго у меня еще не было: но своеобразно закалили мой умъ, создавши о человѣческой жизни такія странныя, романическія представленія, что впослѣдствіи ни опытъ, ни разсужденіе не могли вполнѣ излѣчить отъ нихъ.
1719--1723.
Съ лѣта 1719 года романы окончились; зима принесла нѣчто вовсе иное. Библіотека моей матери изсякла, и пришлось прибѣгнуть къ той долѣ книгъ, которая досталась намъ отъ ея отца. На счастье тутъ были и хорошія книги; иначе и быть не могло, потому что эта библіотека, модный вопросъ того времени, составлена была пасторомъ и вмѣстѣ съ тѣмъ ученымъ, человѣкомъ умнымъ, обладающимъ вкусомъ. "Исторія церкви и имперіи Сюэра; Рѣчи Боссюэта о всеобщей исторіи; Знаменитые люди Плутарха; Исторія Венеціи Нани; Превращенія Овидія; Лабрюйеръ; Міры Фонтенеля; его Разговоръ объ умершихъ; и нѣсколько томовъ Мольера, были перенесены въ кабинетъ моего отца, и я ежедневно читалъ ему эти книги во время его работъ. Я необычайно пристрастился къ такому занятію, рѣдкому въ моемъ возрастѣ; Плутархъ въ особенности сталъ моимъ любимымъ авторомъ, я находилъ удовольствіе постоянно перечитывать его, и это излечило меня отъ романовъ; Агезиласа, Брута, Аристида я скоро предпочелъ Орондату, Артамену и Юбѣ. Эти занимательныя чтенія и разговоры о нихъ между отцомъ и мною образовали во мнѣ свободный духъ. Занятый постоянно Римомъ и Аѳинами, живя, такъ сказать, съ ихъ великими людьми и самъ родившійся гражданиномъ республики отъ отца страстно любившаго родину, я воспламенялся, слѣдуя его примѣру, считалъ себя то грекомъ, то римляниномъ и воплощался въ то лицо, жизнь котораго читалъ. Черты постоянства и неустрашимости, поражавшія меня въ разсказѣ, заставляли блистать мой взоръ и голосъ мой усиливался. Однажды за столомъ разсказывая исторію Сцеволлы, я испугалъ окружающихъ, протянувши свою руку надъ пылавшей жаровней, желая до очевидности изобразить событіе.
Мой братъ былъ на семь лѣтъ старше меня и готовился продолжать ремесло моего отца. Такъ какъ на меня была особенно обращена родительская нѣжность, то онъ былъ какъ бы въ пренебреженіи, чего я, конечно, не могу одобрить. Это отозвалось на его воспитаніи; и онъ повелъ неблаговидный родъ жизни, еще не вступивъ въ возрастъ настоящихъ негодяевъ. Тогда его помѣстили къ другому мастеру, у котораго все-таки продолжалъ вести себя какъ и въ родительскомъ домѣ. Я его почти не видалъ, едва ли можно сказать, что былъ знакомъ съ нимъ, но тѣмъ не менѣе нѣжно любилъ его; да и онъ относился ко мнѣ съ любовью, насколько такой шалунъ можетъ что либо любить. Помню, что однажды, когда мой отецъ въ гнѣвѣ за что то жестоко его наказывалъ, я стремительно бросился между ними и крѣпко обнялъ брата. Такимъ образомъ онъ былъ прикрытъ моимъ тѣломъ, на которое сыпались удары, предназначенные ему; но я такъ упорно отстаивалъ свое положеніе, что отецъ принужденъ былъ помиловать брата, обезоруженный моими слезами и криками, а можетъ быть и для того, чтобы не подвергать меня истязанію.-- Братъ мой однако дурно окончилъ, онъ сбѣжалъ . и исчезъ совершенно. Чрезъ нѣсколько времени узнали мы, что онъ въ Германіи; но намъ не писалъ ни разу. Съ того времени объ немъ уже не было извѣстій, и вотъ какимъ образомъ я сталъ единственнымъ сыномъ.
Если этотъ бѣдняга былъ дурно воспитанъ, то того же нельзя сказать объ его братѣ: навѣрно королевскія дѣти не были окружены такою заботой, съ какою относились ко мнѣ въ первые годы дѣтства. Всѣ окружающіе боготворили меня и однако обращались какъ съ любимымъ ребенкомъ, но не съ баловнемъ. До самаго оставленія мною родительскаго крова, мнѣ не случалось безъ надзора бѣгать по улицамъ съ другими дѣтьми; никогда не приходилось сдерживать или удовлетворять меня въ тѣхъ несообразныхъ выдумкахъ, которыя приписываютъ дѣтской природѣ, но которыя въ дѣйствительности суть плоды воспитанія. Во мнѣ были недостатки, свойственные возрасту; я былъ болтливъ, жаденъ, иногда лживъ; я былъ готовъ стащить фрукты, конфекты или что либо съѣдобное; но мнѣ никогда не доставляло удовольствія причинить боль, что либо портить сваливать вину на другихъ, мучить несчастныхъ животныхъ. Вотъ краткая и правдивая повѣсть моихъ дѣтскихъ прегрѣшеній. И почему бы я сдѣлался злымъ, когда предъ глазами имѣлъ лишь примѣры кротости и былъ окруженъ наилучшими людьми. Мой отецъ, тетка, кормилица, родные, друзья, сосѣди, исе, что окружало меня, нельзя сказать, чтобы исполняло мои желанія, но любило меня, да и я также любилъ ихъ. Мои желанія такъ рѣдко имѣли случай проявляться и такъ мало встрѣчали противорѣчія, что, мнѣ рѣдко приходило въ голову чего либо желать. Клянусь, что до того дня, когда мнѣ довелось подчиниться учителю, мнѣ не приходили фантазіи на умъ. За исключеніемъ времени, проведеннаго въ чтеніи или письмѣ близь отца или когда мамка водила меня гулять, я постоянно находился подлѣ тетки, смотря на ея вышиванье, слушая ея пѣніе, стоя или сидя при ней и тѣмъ былъ доволенъ. Ея веселость, кротость, пріятное лицо оставили во мнѣ такія глубокія впечатлѣнія, что я и теперь еще чижу ея осанку, взглядъ, манеру; вспоминаю ея ласковыя шутки; могу сказать, какъ она была одѣта и причесана, не забывши даже пары височковъ черныхъ волосъ, которые,вились по тогдашней модѣ. Я убѣжденъ, что именно ей обязанъ любовью или даже страстью къ музыкѣ, которая, однако, развилась гораздо позже. Она знала невѣроятное количество пѣсенъ и напѣвовъ, которые передавала тоненькимъ нѣжнымъ голоскомъ. Чистота души этой чудной дѣвушки не допускала къ ней и къ окружающимъ грусти и мечтательности. Привлекательность ея пѣнія произвела на меня такое впечатлѣніе, что не только многія изъ ея пѣсенъ навсегда остались у меня въ памяти, но и то, что утративъ уже нынѣ память, въ головѣ моей вдругъ порою возникаютъ мотивы съ дѣтства забытые и доставляютъ мнѣ неизъяснимое наслажденіе. Повѣрятъ ли, что я, старый болтунъ, заѣденный заботами и огорченіями, вдругъ чувствую на глазахъ слезы, вызванныя напѣвомъ одного изъ такихъ мотивовъ, которые бормочетъ мой разбитый, дрожащій голосъ. Въ особенности есть одинъ хорошо мнѣ памятный мотивъ, но половина словъ котораго ускользаетъ постоянно, оставляя усиліямъ моей памяти лишь окончательныя риѳмы. Вотъ начало пѣсенки съ ея обрывками.
Тирсисъ, я не смѣю
Внимать твоей свирѣли,
Подъ ветлами
Уже о томъ поговариваютъ
Въ нашей хижинѣ
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . съ пастушкомъ
. . . . . . укрываться
. . . . . . безъ опасности
И всегда шипы есть подъ розами.
Я доискиваюсь: въ чемъ же заключается чарующая нѣжность этой пѣсни, трогающей мое сердце и ничего не понимаю; это просто капризъ, но все таки не могу пропѣть ее до конца безъ слезъ. Сто разъ намѣревался я писать въ Парижъ, чтобы просить отыскать остальной текстъ этой пѣсни, если только кто либо знаетъ ее; но вмѣстѣ съ тѣмъ убѣжденъ, что прелесть моихъ воспоминаній значительно убавится при сознаніи, что пѣсню эту пѣвала не одна моя бѣдная тетя Сюзана.
Таковы были мои первыя привязанности при вступленіи въ жизнь и стало выказываться мое сердце, гордое и вмѣстѣ нѣжное, характеръ женственный, но неукротимый. Вѣчно колеблясь между уступчивостью и мужествомъ, слабостями и добродѣтелью, я постоянно былъ въ борьбѣ самъ съ собою, и такимъ образомъ воздержаніе и наслажденіе, удовольствія и благоразуміе стали для меня равно неуловимы.
Этотъ родъ воспитанія былъ прерванъ событіемъ, послѣдствія котораго повліяли на всю остальную мою жизнь; мой отецъ повздорилъ съ нѣкіимъ г. Готье, капитаномъ французской службы, имѣвшимъ родныхъ въ совѣтѣ республики. У этого Готье, нахальнаго труса, былъ расквашенъ носъ и, чтобы отомстить отцу, онъ донесъ, что тотъ обнажилъ въ городѣ шпагу. Отца собирались отправить въ тюрьму, но онъ настаивалъ, чтобы, согласно закону, доносчикъ также подвергся заключенію; этого онъ не могъ добиться и рѣшилъ лучше навсегда покинуть родину, нежели уступить въ вопросѣ, гдѣ честь и свобода были, какъ казалось, одинаково заманчивы.
Я остался подъ опекою дяди Бернарда, служившаго при женевскихъ укрѣпленіяхъ. Старшая дочь его скончалась, но у него былъ сынъ, мой ровесникъ; и насъ вмѣстѣ помѣстили въ Боссеѣ, въ училищѣ пастора Ламберсье, чтобы учить латынь и прочую обычную дребедень, называемую просвѣщеніемъ.
Два года проведенныя въ деревнѣ смягчили нѣсколько мою римскую рѣзкость и возвратили къ дѣтству. Въ Женевѣ, гдѣ меня ни къ чему не приневоливали, я былъ прилеженъ и любилъ чтеніе, оно было даже моимъ единственнымъ развлеченіемъ, въ Боссеѣ занятія заставили меня полюбить игры, служившія отдохновеніемъ. Деревня была для меня такою новостью, что я не уставалъ наслаждаться ею: и любовь къ ней уже никогда не погасала. Воспоминаніе проведенныхъ въ ней счастливыхъ дней возбуждало сожалѣніе о ея удовольствіяхъ во всѣхъ возрастахъ моей жизни, пока мнѣ не довелось снова возвратиться въ деревню. Г. Ламберсье былъ человѣкъ очень разсудительный, который, не пренебрегая нашимъ образованіемъ, не слишкомъ отягощалъ насъ ученьемъ. Доказательствомъ тому служитъ то, что не смотря на мое отвращеніе къ стѣсненію, я безъ непріятнаго чувства вспоминаю о часахъ уроковъ, и если я не особенно многому научился у него, то легко заучилъ то, что знаю и ничего изъ того не забылъ.
Простота деревенской жизни оказала мнѣ неоцѣнимую услугу, расположивъ сердце мое къ дружбѣ. До тѣхъ поръ я зналъ чувства возвышенныя, но воображаемыя: общее сожительство въ мирной жизни связало меня нѣжною дружбою съ двоюроднымъ братомъ Бернардомъ. Въ короткое время я проникся къ нему такою привязанностью, ка вой даже не испытывалъ къ родному брату, и это чувство осталось навсегда. Онъ былъ большой долговязый мальчикъ, худенькій, кроткій и слабосильный, не злоупотреблявшій тѣмъ предпочтеніемъ, которое ему оказывали въ домѣ, какъ сыну моего опекуна. Наши занятія" забавы и вкусы были одинаковы; мы были одиноки, однолѣтки и каждый изъ насъ нуждался въ товарищѣ; разлучить насъ -- значило бы уничтожить. И хотя мало было случаевъ для доказательства нашей взаимной привязанности, но она была безгранична, ни минуты мы не разлучались и не могли себѣ вообразить о разлукѣ когда либо. Оба уступчиваго характера, когда на насъ дѣйствовали лаской, услужливы, когда насъ не неволили, мы во всемъ были взаимно согласны. Въ глазахъ наставниковъ онъ какъ бы имѣлъ надо мною вліяніе, благодаря ихъ покровительству; но наединѣ я управлялъ имъ и этимъ установилось равновѣсіе. При урокахъ я ему подсказывалъ, когда онъ затруднялся; окончивъ свою задачу, я принимался помогать ему, а въ играхъ мой болѣе дѣятельный вкусъ служилъ ему путеводителемъ. Однимъ словомъ наши характеры такъ отвѣчали одинъ другому и дружба настолько истинна, что впродолженіи болѣе пяти лѣтъ, которые мы провели неразлучно въ Боссеѣ и Женевѣ, мы хоть и часто дрались, но никому не приходилось разнимать насъ, никогда наша ссора не длилась долѣе четверти часа и одинъ на другого не жаловался. Всѣ эти замѣчанія, положимъ, мелочны, но все же, вѣроятно, представляютъ единственный примѣръ съ тѣхъ поръ, какъ существуютъ дѣти.
Жизнь въ Боссеѣ такъ мнѣ нравилась, что ежели бы она подолѣе длилась, то мой характеръ установился бы вполнѣ; чувство нѣжности, расположенія, миролюбія лежали въ основѣ всего; я думаю, что ни одно существо нашего рода не имѣло такъ мало тщеславія, какъ я. Внезапными порывами я чувствовалъ себя способнымъ къ дѣяніямъ возвышеннымъ и вслѣдъ затѣмъ впадалъ въ какое то разслабленіе. живѣйшимъ моимъ желаніемъ было быть любимымъ всѣми окружающими. Я былъ кротокъ, мой кузенъ также, да и наставники наши были такіе же; въ теченіи двухъ лѣтъ мнѣ не случилось быть ни свидѣтелемъ, ни жертвою рѣзкаго чувства; все поддерживало въ моемъ сердцѣ то настроеніе, которымъ его надѣлила природа. Ничто такъ не радовало меня, какъ видѣть вокругъ себя лица довольныхъ мною и всѣхъ остальныхъ. Когда бывало въ храмѣ мнѣ приходилось давать отвѣты изъ катехизиса и я затруднялся, то не могу забыть того смущенія, которое овладѣвало мною при взглядѣ на лицо дѣвицы Ламберсье, выражавшее безпокойство и огорченіе. Одно ужъ это огорчало меня болѣе, чѣмъ возможность осрамиться предъ публикой, хотя и то сильно мучило меня; потому что, будучи недостаточно чувствителенъ къ похваламъ, я страдалъ отъ стыда; но въ этомъ случаѣ могу сказать, что ожидаемые выговоры наставницы менѣе страшили меня, чѣмъ опасеніе огорчить ее
А между тѣмъ какъ она, такъ и братъ ея при случаѣ бывали довольно строги, но противъ этой строгости, всегда справедливой, я не возмущался, хотя и огорчался; мнѣ было обиднѣе нерасположеніе, чѣмъ наказаніе, и выраженіе неудовольствія бывало тяжелѣе нежели взысканіе.
Такимъ образомъ мое воспитаніе оказалось въ духѣ скромности и цѣломудрія. Три мои тетки были особами примѣрнаго воздержанія и скромности, какихъ уже давно нельзя найти между женщинами; мой отецъ любилъ удовольствія, но ухаживалъ за женщинами по старинному, не позволяя себѣ съ милыми ему особами разговоровъ, отъ которыхъ могла бы покраснѣть дѣвица; и, конечно, ни въ какой другой семьѣ не выказали бы болѣе уваженія въ этомъ отношенія къ дѣтскому возрасту. Въ домѣ г. Ламберсье были не менѣе щекотливы въ этомъ вопросѣ и однажды отказали отъ мѣста хорошей служанкѣ за свободныя выраженія ея въ нашемъ присутствіи.
Восходя къ первымъ проявленіямъ моей чувствительности, я встрѣчаюсь съ событіями несогласимыми, но которыя въ общей совокупности создавали результатъ единообразный и простой; и вижу другія хотя на видъ одинаковыя, но которыя при стеченіи различныхъ обстоятельствъ производили явленія настолько не сходныя, что какъ будто между ними не существовало никакого отношенія. Кто бы подумалъ, напримѣръ, что духъ мой закалился именно у того же источника, который развилъ во мнѣ страстность и уступчивость? Не оставляя того же предмета, мы увидимъ совершенно иной результатъ.
Однажды, сидя одиноко въ комнатѣ смежной съ кухнею, я повторялъ свой урокъ. Служанка положила на плиту гребни мадемуазель Ламберсье, чтобы просушить ихъ; когда она вернулась, то у одного изъ гребней всѣ зубья съ одной стороны оказались выломаны. Кто бы могъ это сдѣлать? никого кромѣ меня не было въ комнатѣ. Меня допрашиваютъ, но я увѣряю, что не трогалъ гребня. Г. Ламберсье съ сестрой сообща убѣждаютъ меня признаться, настаиваютъ, грозятъ; но я упорно отрицаю вину. Тѣмъ не менѣе увѣренность ихъ была такъ сильна, что всѣ мои возраженія ни къ чему не послужили, хотя до сихъ поръ они никогда не видѣли, чтобы я такъ увѣренно лгалъ. Случай этотъ признали стоющимъ серьезнаго вниманія. Злость, лганье, упрямство, равно заслуживали наказанія, но въ этотъ разъ меня наказывала не наставница. Написали дядѣ Бернарду и онъ пріѣхалъ. Мой бѣдный кузенъ обвинялся также въ къ комъ то серьезномъ проступкѣ, и мы были одновременно подвергнуты экзекуцій; она была ужасна. Еслибъ вздумали лечить этимъ же лекарствомъ мои развращенныя чувства, то навѣрное цѣль была бы достигнута. На нѣкоторое время меня оставили въ покоѣ.
Но вырвать признанія у меня не могли; за меня принимались нѣсколько разъ и довели до ужаснаго состоянія; и все-таки я былъ непоколебимъ; я бы стерпѣлъ до смерти, рѣшившись на все. Пришлось силѣ уступить предъ дьявольскимъ упорствомъ ребенка, которое было лишь твердостью. Наконецъ я вышелъ изъ этого жестокаго испытанія истерзанный, но торжествующій.
Со времени этого приключенія прошло почти пятьдесятъ лѣтъ, и я уже не боюсь быть вновь за него наказаннымъ; но все-таки предъ лицомъ неба объявляю, что былъ неповиненъ во взводимомъ на меня обвиненіи; я не ломалъ и не трогалъ гребня, не подходилъ къ плитѣ, и не думалъ объ этомъ. Пусть не спрашиваютъ меня, отчего случилась эта порча; не знаю и не могу ее понять; по вполнѣ убѣжденъ, что я въ ней неповиненъ. Представьте себѣ характеръ робкій и мягкій въ жизни обыкновенной, но въ минуты страсти -- пылкій, гордый, неукротимый, въ ребенкѣ подчинявшемся голосу разсудка, съ которымъ всегда обращались съ кротостью, безпристрастіемъ, снисхожденіемъ; который не имѣлъ понятія о несправедливости и который въ первый разъ испытываетъ ужасное наказаніе отъ лицъ, которыхъ онъ наиболѣе любитъ и уважаетъ; какое противорѣчіе понятій, какой хаосъ чувствъ! какое разстройство произойдетъ въ сердцѣ, мозгу и во всемъ маленькомъ существѣ понятливомъ и нравственномъ! Я говорю: представьте себѣ все это, если возможно. Что касается меня, то я не чувствую себя способнымъ разобраться во всемъ этомъ и даже прослѣдить то, что тогда происходило во мнѣ.
Я еще не имѣлъ достаточно разсудка, чтобы чувствовать на сколько обстановка уличала меня, и не могъ поставить себя на мѣсто другихъ. Я видѣлъ лишь свое положеніе; и чувствовалъ лишь тяжесть наказанія ужаснаго за преступленіе, котораго не совершалъ. Я былъ мало чувствителенъ къ тѣлесной боли, хоть она и была сильна; а чувствовалъ только негодованіе, бѣшенство и отчаяніе. Мой кузенъ, находясь въ положеніи схожемъ съ моимъ и бывши наказанъ за неумышленную ошибку, какъ за преднамѣренный проступокъ, бѣсился, слѣдуя моему примѣру; и какъ бы, такъ сказать, раздражался въ унисонъ со мною. Лежа вдвоемъ на одной постели, мы обнялись съ судорожнымъ порывомъ, мы задыхались; и когда наши сердечки, нѣсколько успокоившись, могли выразить свой гнѣвъ, тогда поднявшись на своемъ ложѣ, мы принялись изъ всѣхъ силъ, сто разъ повторять слово: Корнифексъ! Корнифексъ! Корнифексъ!
Писавши это я чувствую, что пульсъ мой усиливается; эти минуты навсегда останутся мнѣ памятными, хотя бы пришлось прожить сто тысячъ лѣтъ. Это сознаніе насилія и несправедливости такъ сильно врѣзалось въ моей душѣ, что всѣ мысли, имѣющія къ нему отношенія, возбуждаютъ во мнѣ прежнее волненіе. Чувство это зародившись сперва изъ за собственной обиды, укрѣпилось до такой степени, что, отрѣшаясь нынѣ отъ личнаго интереса, сердце мое возмущается при видѣ или даже разсказѣ несправедливаго поступка, къ кому бы онъ ни относился и гдѣ бы ни произошелъ, такъ какъ будто бы онъ падалъ на меня. Читая о жестокостяхъ тирана или о темныхъ интригахъ плута-священника, я охотно бросился бы заколоть этихъ злодѣевъ, хотя бы самъ сто разъ погибъ. Часто до изнеможенія преслѣдовалъ я или швырялъ камнями въ пѣтуха, корову, собаку или другое животное, когда оно мучило другое, лишь потому, что чувствовало себя сильнѣе. Можетъ это во мнѣ чувство природное; я такъ думаю, но живое воспоминаніе понесенной мною первой несправедливости было съ нимъ слишкомъ крѣпко и долго связано и, конечно, значительно его усилило.
Тутъ кончаются ясные дни моего дѣтства. Съ этой минуты я пересталъ наслаждаться безмятежнымъ счастьемъ; даже сегодня чувствую, что очаровательныя воспоминанія дѣтства тутъ прерываются. Еще нѣсколько мѣсяцевъ оставались мы въ Боссеѣ, подобно первороднымъ людямъ еще бывшимъ въ раю, но уже не наслаждавшимся; положеніе оставалось какъ бы то-же, но существованіе было иное. Привязанность, уваженіе, пріязнь, довѣріе, уже не привязывали воспитанниковъ къ ихъ руководителямъ; они уже не были божествами, читавшими въ нашихъ сердцахъ; мы менѣе стыдились дурного поступка, чѣмъ опасались попасть подъ обвиненіе; мы начали скрытничать, роптать и лгать. Всѣ пороки нашего возраста развращали нашу невинность и портили игры; даже деревня теряла въ глазахъ нашихъ прелесть тишины и простоты, затрогивающихъ сердце, она дѣлалась пустынна и мрачна, какъ будто одѣлась покровомъ, скрывшимъ ея красоты. Мы перестали воздѣлывать наши садики, растенія, цвѣты. Не разрывали земли слегка, гдѣ было посажено сѣмячко, чтобы порадоваться на его ростки. Намъ опротивѣла эта жизнь; да и мы опротивѣли наставникамъ; дядя взялъ насъ отъ нихъ, и мы разстались съ господиномъ Ламберсье и его сестрой, одни другими пресыщенные, и безъ особеннаго сожалѣнія при разлукѣ.
Въ теченіе тридцати лѣтъ, прошедшихъ со дня оставленія мною Боссеа, я не вспоминалъ о моемъ тамъ пребываніи такъ, чтобы, составляя общую картину, она доставляла мнѣ удовольствіе; но съ тѣхъ поръ, какъ переживъ зрѣлый возрастъ, начинаю подвигаться къ старости, я чувствую, что воспоминанія эти оживаютъ, тогда какъ всѣ прочія стушевываются: они врѣзываются въ моей памяти, и черты ихъ все усиливаясь со дня на день, все болѣе представляютъ прелести, словно чувствуя, что жизнь отъ меня ускользаетъ, я начинаю хвататься за ея начало. Малѣйшія событія тѣхъ временъ мнѣ нравятся именно потому, что относятся къ тѣмъ днямъ; я вспоминаю всѣ подробности мѣстъ, лицъ и часовъ. Вижу слугу или горничную, убирающихъ комнату; ласточку, влетающую въ окно, муху, садящуюся мнѣ на руку, въ то время какъ я отвѣчаю урокъ, вижу всю обстановку нашей комнаты, кабинетъ господина Ламберсье направо, картинку съ изображеніемъ всѣхъ папъ, барометръ, большой календарь, малинникъ, растущій въ саду предъ домомъ, который прятался въ немъ, вѣтки кустовъ закрывали окна, по временамъ врываясь въ нихъ. Я знаю, что читателю мало дѣла до всего этого; да мнѣ-то надо все это разсказать ему. Какъ жаль, что я не смѣю сообщить ему также всѣ тѣ небольшіе анекдоты счастливаго возраста, вспоминая которые я и теперь трепещу отъ удовольствія; въ особенности пять или шесть изъ нихъ.... Но поторгуемся я васъ помилую, пропустивши пять но настаиваю на шестомъ; только одинъ анекдотъ, но съ условіемъ, что мнѣ дозволятъ его расказать какъ можно подробнѣе, чтобы продлить свое удовольствіе.
Если бы я хотѣлъ доставить удовольствіе только вамъ, то могъ бы выбрать разсказъ о дѣвицѣ Ламберсье, какъ она на лугу кувыркалась такъ неудачно, что выставила все, что скрывали ея юбки, предъ сардинскимъ королемъ при его проѣздѣ, но анекдотъ объ орѣшникѣ на террасѣ для меня занимательнѣе, такъ какъ я былъ въ немъ дѣйствующимъ лицомъ, тогда какъ при паденіи наставницы я былъ только зрителемъ; и увѣряю васъ, что я не находилъ ничего смѣшного въ происшествіи, можетъ быть самомъ по себѣ и комичномъ, по огорчившемъ меня за особу, которую я любилъ какъ мать и можетъ болѣе.
О! вы, любопытные читатели, желающіе знать великое событіе орѣшника террасы! выслушайте ужасную трагедію и не содрагайтесь, если можете.
За воротами двора налѣво отъ входа была терраса, на которую послѣ полудня приходили всѣ мы часто посидѣть. На ней однако не было тѣни, и чтобы имѣть ее, господинъ Ламберсье велѣлъ тамъ посадить орѣшникъ. Посадка этого дерева была произведена съ торжественностью; мы двое были его кумовьями; въ то время какъ для посадки рыли яму, мы поддерживали его руками и пѣли торжественныя пѣсни. Для поливки его у подножія былъ устроенъ родъ бассейна. Присутствуя ежедневно въ качествѣ усердныхъ зрителей при поливкѣ, мы съ кузеномъ утверждались въ весьма естественной мысли, что посадка дерева, дѣло болѣе славное, нежели водруженіе знамени на приступѣ и рѣшили доставить себѣ эту славу, ни съ кѣмъ ея не раздѣляя.
Для этого мы срѣзали отпрыскъ молодой ивы и посадили его на террасѣ, футахъ въ восьми или десяти отъ величественнаго орѣшника. Мы также не забыли сдѣлать вокругъ деревца углубленіе, но затрудненіе представлялось въ томъ, что его нечѣмъ было наполнить; вода доставлялась издалека, а насъ не пускали бѣгать за нею; она была однако, необходима для нашего дерева. Всевозможныя хитрости употреблялись нами, чтобы доставлять ее въ теченіе нѣсколькихъ дней; и это намъ настолько удалось, что деревцо стало пускать почки и распускать листики, величину которыхъ мы ежечасно измѣряли, хотя ростикъ былъ не выше фута, но мы были убѣждены, что онъ скоро станетъ отѣнять насъ.
Такъ какъ наше дерево до такой степени занимало насъ, что отвлекло отъ ученья, что мы были какъ въ чаду и что не понимая что съ нами дѣлается, наставники стали держать насъ строже,-- то мы увидѣли наступленіе роковой минуты, когда у насъ не станетъ воды и стали приходить въ отчаяніе, что деревцо погибнетъ отъ засухи! Наконецъ нужда, мать изобрѣтательности, внушила намъ мысль, какъ спасти дерево отъ вѣрной смерти; она заключалась въ томъ, что надо было провести подъ землей отверстіе, которое тайно передавало бы мнѣ часть воды, которою орошали орѣшникъ. Но предпріятіе это, съ жаромъ исполненное, не удалась сперва; уклонъ сдѣланъ былъ не настолько, чтобы вода могла течь, земля осыпалась и засоряла каналъ, входъ наполнялся дрянью и дѣло наше не шло на ладъ. Но мы были настойчивы: Labor omnia vincit improbus. Мы углубили свой бассейнъ, чтобы устроить стокъ воды; нарѣзали тонкихъ и узкихъ пластинокъ, употребивъ для этого дно ящиковъ, уложили ихъ по линіи канала плашмя и ребромъ и устроили такимъ образомъ треугольный водопроводъ. У входа натыкали тонкихъ лучинокъ съ пропусками и отверстіями въ родѣ рѣшетки, которая, задерживая камешки и соръ, давала пропускъ водѣ; старательно прикрыли свою работу утоптанной землей и въ тотъ день, какъ это все было окончено, съ тревогой и надеждой ожидали часа поливки.
Цѣлая вѣчность прошла для насъ, но, наконецъ, часъ этотъ наступилъ: господинъ Ламберсье по обыкновенію пришелъ присутствовать при орошеніи, во время котораго мы оба стояли за его спиной, чтобы прикрыть свое деревцо, отъ котораго онъ, по счастью, отвернулся.
Едва успѣли вылить первое ведро воды, какъ мы увидѣли, что она бѣжитъ въ нашъ бассейнъ. При видѣ этого осторожность покинула насъ, и раздались наши радостные крики, на которые Ламберсье обернулся; это было жаль, потому что съ большимъ удовольствіемъ глядѣлъ, какъ хороша земля орѣшника, поглощавшая такъ жадно воду. Пораженный тѣмъ, что она дѣлится на два бассейна, онъ вскрикнулъ и, присмотрѣвшись, замѣтилъ нашу плутню. Рѣзко потребовавъ лопату, онъ ударомъ ея выбилъ двѣ или три изъ нашихъ досчечекъ, крича во все горло: водопроводъ! водопроводъ; безжалостно началъ онъ наносить повсюду удары, изъ которыхъ каждый отзывался въ нашемъ сердцѣ. Въ минуту досчечки, каналъ, бассейнъ, ива, были уничтожены; все было перерыто и во все время этого грознаго нападенія ничего не сказалъ онъ, кромѣ того же восклицанія: водопроводъ! кричалъ онъ все ломая, водопроводъ! водопроводъ!
Можетъ быть подумаютъ, что приключеніе это дурно окончилось для маленькихъ строителей? ничуть! все тѣмъ и кончилось. Ламберсье ни словомъ не упрекнулъ насъ, лицо его не выражало неудовольствія, онъ даже о томъ не говорилъ съ нами, мы вскорѣ услыхали, какъ онъ громко смѣялся съ сестрой, смѣхъ его всегда слышался издалека, но что всего удивительнѣе, это то, что послѣ перваго разочарованія, мы сами не очень были огорчены. Посадивши другое деревцо въ другомъ мѣстѣ, мы часто вспоминали свою катастрофу, съ гордостью повторяя: водопроводъ! водопроводъ! До той поры я по временамъ чувствовалъ припадки гордости, когда считалъ себя Аристидомъ или Брутомъ; но тутъ тщеславіе мое впервые ясно опредѣлилось: мы сознавали, что своими руками создали водопроводъ и, соперничая съ большимъ деревомъ, устроили запруду; это мнѣ казалось величайшимъ подвигомъ. Въ десять лѣтъ я былъ разсудительнѣе, чѣмъ Цезарь въ тридцать.
Воспоминаніе объ орѣшникѣ и связанномъ съ нимъ событіи, настолько осталось въ моей памяти, что во время моей поѣздки въ 1754 году въ Женеву, самымъ пріятнымъ проектомъ было мое намѣреніе побывать въ Боссеѣ, чтобы увидать памятники дѣтскихъ игръ и въ особенности милый орѣшникъ, которому въ то время было около трети столѣтія. Но мнѣ въ тѣ дни такъ надоѣдали, я такъ мало могъ распорядиться своимъ временемъ, что не успѣлъ удовлетворить этого желанія. Мало имѣю надежды, чтобы этотъ случай представился вновь, но желаніе это не исчезло вмѣстѣ съ надеждой, и я почти увѣренъ, что если когда либо вернусь въ тѣ мѣста и найду милый орѣшникъ существующимъ, то не удержу своихъ слезъ.
Возвратясь въ Женеву, я года два или три провелъ у дяди въ ожиданіи рѣшенія, что дѣлать со мною. Такъ какъ сына своего онъ готовилъ въ инженеры, то обучалъ его рисованію и Начальнымъ Основаніямъ Евклида. При этомъ случаѣ и я тому же учился и въ особенности полюбилъ рисованіе. Между тѣмъ шли разсужденія, сдѣлать ли изъ меня часовщика, прокурора или священника. Послѣднее мнѣ болѣе всего нравилось, потому что мнѣ казалось такъ заманчиво проповѣдывать; но небольшой доходъ съ материнскаго наслѣдства, раздѣляемый между братомъ и мной, былъ недостаточенъ, чтобы я могъ продолжать учиться. Въ виду моихъ юныхъ лѣтъ, выборомъ профессіи не спѣшили, и я оставался покамѣстъ у дяди, причемъ, конечно, по справедливости уплачивалъ довольно дорого за содержаніе.
Дядя любилъ удовольствія также, какъ и отецъ мой, но не умѣлъ подобно ему подчинять желанія обязанностямъ и мало занимался нами. Тетка была набожная богомолка, предпочитавшая пѣніе псалмовъ заботамъ объ нашемъ образованіи, и намъ давали почти полную свободу, которою мы, однако, никогда не злоупотребляли. Вѣчно неразлучные, мы довольствовались другъ другомъ и, не соблазняясь сходками съ шалунами-однолѣтками, не заразились развратными привычками, которыя внушаетъ праздность. Я даже не допускаю заключенія, что мы были праздны, напротивъ, въ жизнь нашу мы не были болѣе заняты, и къ счастію всѣ забавы, къ которымъ послѣдовательно начинали чувствовать пристрастіе, задерживали насъ дома, не вызывая на улицу. Мы портили инструменты нашего добраго дядюшки, устраивая по его примѣру часы, но особенно любили мы пачкать бумагу, рисовать, смывать, раскрашивать, изводя краски. Въ Женеву какъ-то прибылъ итальянецъ-фокусникъ Гамо-Кота, мы сходили одинъ разъ посмотрѣть на него, и уже это насъ болѣе не приманивало, но у него были маріонетки, и мы также для нашихъ устроили комедіи. По недостатку привычки мы горловымъ голосомъ подражали полишинелю, чтобы разыгрывать прекрасныя сцены, на которыхъ имѣли терпѣніе присутствовать наши добрые родственники. Но однажды дядя Бернардъ прочелъ въ семьѣ хорошую проповѣдь, и мы, оставя комедіи, принялись сочинять проповѣди. Конечно, эти подробности не особенно интересны, но они показываютъ, насколько первоначальное наше воспитаніе было хорошо направлено, потому что, свободно распоряжаясь своимъ временемъ, мы такъ мало желали злоупотреблять имъ. Не нуждаясь въ товарищахъ, мы упускали случаи пріобрѣсти ихъ. Идя на прогулку, мы мимоходомъ глядѣли на ихъ игры безъ зависти или желанія принять въ нихъ участіе. Взаимная дружба настолько была сильна въ нашихъ сердцахъ, что для насъ достаточно было быть вмѣстѣ, и самыя простыя удовольствія доставляли намъ наслажденіе.
Мы обратили на себя вниманіе тѣмъ, что были неразлучны; тѣмъ болѣе, что мой кузенъ былъ очень высокъ ростомъ, а я очень малъ, что составляло смѣшную пару. Его длинная тощая фигура, не бойкое лицо въ родѣ печенаго яблока, вялый видъ, небрежная походка, все это побуждало мальчиковъ къ насмѣшкамъ. На мѣстномъ нарѣчіи ему дали прозваніе Барна-Бреданна и едва мы выходили на улицу, какъ вокругъ насъ раздавалось прозвище, но онъ переносилъ это спокойнѣе, чѣмъ я. Я сердился и сталъ драться, этого то и добивались маленькіе плуты; я ихъ побилъ, а они меня. Бѣдняга кузенъ поддерживалъ меня сколько могъ, но онъ былъ такъ слабъ, что съ одного удара его сбивали съ ногъ. Я приходилъ въ бѣшенство, но не смотря на то, что мнѣ доставалось много толчковъ, мальчишки привязывались не ко мнѣ, а къ Барна-Бреданну. Своими ссорами я, однако, настолько испортилъ дѣла, чтобы не смѣли выходить иначе, какъ въ тѣ часы, когда враги наши были въ классѣ, опасаясь ихъ насмѣшекъ и преслѣдованій.
И такъ я сталъ защитникомъ обиженныхъ и чтобы вполнѣ быть паладиномъ, мнѣ не доставало лишь дамы; у меня ихъ оказалось двѣ. Время отъ времени я ходилъ въ Ніонъ, небольшой городокъ провинціи Во, гдѣ поселился мой отецъ. Его тамъ очень любили, и это расположеніе отзывалось на сынѣ. Нѣкая госпожа Вульсонъ мнѣ въ особенности оказывала много ласкъ, и къ довершенію всего ея дочь избрала меня своимъ поклонникомъ. Понятно, что за поклонникъ можетъ быть одиннадцатилѣтній мальчикъ у двадцати двухлѣтней дѣвушки? но всѣ эти плутовки такъ охотно выдвигаютъ впередъ маленькихъ куколъ, чтобы скрыть большихъ и соблазняютъ ихъ подобіемъ игры, которую умѣютъ сдѣлать заманчивой. Что касается меня, то я не видѣлъ несоотвѣтствія между нами и принялъ дѣло съ серьезной стороны: я отдался ей всѣмъ сердцемъ или вѣрнѣе всѣмъ помышленіемъ, потому что былъ влюбленъ только головою, хотя это чувство доходило до сумасшествія, и мои восторги, волненіе и неистовство давали поводъ къ очень забавнымъ сценамъ.
Я знаю два рода любви весьма различныхъ, но дѣйствительныхъ и не имѣющихъ ничего общаго между собою; оба рода любви очень сильны и отличаются отъ нѣжной дружбы. Вся жизнь моя протекла, раздѣляясь на эти два рода любви столь различныхъ, и я испытывалъ иногда одновременно и тотъ и другой; такъ, напримѣръ, въ то время, когда я такъ открыто и тиранически завладѣлъ дѣвицей Вульсонъ, что не могъ выносить, если къ ней подходилъ кто либо изъ мужчинъ, у меня были свиданія краткія, но оживленныя съ одной дѣвочкой по имени Готонъ, во время которыхъ она разыгрывала роль школьной учительницы; вотъ и все, но это "все" было именно всѣмъ для меня, составляя мое высшее счастье. Сознавая уже цѣну тайны, хотя я ею пользовался лишь по-дѣтски, я какъ бы отплачивалъ дѣвицѣ Вульсонъ за тѣ старанія, которыя она прилагала, прикрывая мною свои другія привязанности. Къ величайшему моему сожалѣнію секретъ мой былъ открытъ или его худо сохранила моя маленькая школьная учительница, но только насъ разъединили.
Эта маленькая Готовъ была дѣйствительно замѣчательная личность; не будучи красавицей, она имѣла личико врѣзывавшееся въ памяти, и я старый дуракъ и теперь еще слишкомъ часто вспоминаю его. Ни ростъ ея, ни манера держаться, ни въ особенности глаза ея не отвѣчали ея годамъ. У нея былъ какой-то гордый внушительный видъ, вполнѣ отвѣчавшій ея роли и даже именно этотъ видъ внушилъ намъ мысль о принятіи ею роли наставницы. Что было всего страннѣе такъ это то, что она умѣла соединить смѣлость съ необъяснимой сдержанностью; со мною она позволяла себѣ величайшія вольности, но меня до нихъ не допускала; со мною она обращалась рѣшительно какъ съ ребенкомъ, что даетъ мнѣ поводъ предполагать, что сама она перестала имъ быть: если только не допускать мысли, что она была дитя сама и въ нашихъ забавахъ не видѣла опасности, которой подвергалась.
Я принадлежалъ, такъ сказать, каждой изъ нихъ двухъ, до такой степени, что въ присутствіи одной не помышлялъ о другой, но съ каждой изъ нихъ ощущенія мои были различны. Всю жизнь свою провелъ-бы я съ дѣвицей Вульсонъ съ тѣмъ, чтобы никогда не покидать ее, по приближаясь къ ней я чувствовалъ спокойную радость, безъ всякаго волненія. Особенно любилъ я ее при большомъ обществѣ: шутки, поддразниванья, даже ревность привязывали меня къ ней и заинтересовывали, я гордо торжествовалъ отъ знаковъ предпочтенія предъ взрослыми соперниками, которыхъ она мучила. Я терзался, но эти терзанія мнѣ нравились. Аплодисменты, поощренія, смѣхъ горячили меня и оживляли. Я горячился и говорилъ мѣтко, будучи въ обществѣ одушевленъ, но глазъ на глазъ я былъ бы связанъ, холоденъ и, вѣроятно, скученъ. Однако, я съ нѣжностью интересовался сю, страдалъ, когда она была больна, и принесъ бы свое здоровье въ жертву, чтобы возвратить ей его; а между тѣмъ прошу имѣть въ виду, что по опыту хорошо зналъ, что такое болѣзнь и что здоровье. Вдали отъ нея, я о ней думалъ, мнѣ ея не доставало; при ней ея ласки были сладки моему сердцу, но не чувствамъ. Съ нею я могъ быть безнаказанно фамильяренъ, и воображеніе мое не требовало болѣе того, до чего она допускала; но вмѣстѣ съ тѣмъ я бы не вынесъ, если бы она столько же дозволила другимъ. Любя ее любовью брата, я былъ ревнивъ, какъ любовникъ.
Но Готовъ я бы ревновалъ какъ турокъ, какъ бѣшеный, какъ тигръ, если бы только могъ представить себѣ, что въ обращеніи съ другимъ она продѣлаетъ то же, что со мною, потому что для меня эта была такая милость, которую надо было вымаливать на колѣняхъ. Къ дѣвицѣ Вульсонъ я подходилъ съ живымъ удовольствіемъ, но безъ смущенія, тогда какъ при видѣ Готовъ я ничего не различалъ, и всѣ мои чувства бывали взбудоражены. Я былъ непринужденъ съ первою, но безъ всякихъ фамильярностей; тогда какъ предъ второю я былъ взволнованъ и дрожалъ въ самый разгаръ величайшихъ фамильярностей. Полагаю, что еслибъ мнѣ пробыть съ нею слишкомъ долго, я бы умеръ, потому что біеніе сердца задушило бы меня. Обѣимъ я одинаково боялся досадить, но для одной былъ болѣе услужливъ и болѣе послушенъ предъ другою; ни за что на свѣтѣ не хотѣлъ бы я разсердить дѣвицу Вульсонъ; но если бы дѣвица Готовъ приказала мнѣ броситься въ огонь, я думаю, что исполнилъ бы въ одну минуту ея приказаніе.
Моя страсть или лучше сказать наши свиданія длились не долго, къ обоюдному нашему счастью. Что-же касается моихъ отношеній къ дѣвицѣ Вульсонъ, то хотя они не представляли такой опасности, но бывши продолжительнѣе, тоже окончились катострофой. Всѣ эти развязки имѣли нѣсколько романичный характеръ. Сношенія съ Вульсонъ были не такъ горячи, но были прочнѣе, случаи разставанья вызывали слезы, и меня одолѣвала пустота, когда я разлучался съ нею. Я думалъ и говорилъ только объ ней, сожалѣніе было искренно и сильно; но кажется, что это геройское сожалѣніе не относилось исключительно къ ней, и что безсознательно часть ихъ выпадала на долю тѣхъ развлеченій, которыхъ она была центромъ. Чтобы умѣрить горе разлуки, мы пересылались патетическими письмами, способными тронуть камень. Наконецъ, къ моему торжеству она не выдержала и возвратилась въ Женеву, чтобы увидать меня. Это вскружило мнѣ голову, я опьянѣлъ и сумашествовалъ впродолженіи тѣхъ двухъ дней, которые она провела въ городѣ. Когда она уѣзжала, я хотѣлъ за нею броситься въ воду и долго оглашалъ воздухъ криками. Недѣлю спустя она мнѣ прислала конфетъ и перчатки; я бы оцѣнилъ эту любезность, если бы одновременно не узналъ, что она вышла замужъ, и что то путешествіе, которое ей угодно было отнести на мой счетъ, имѣло цѣлью закупку свадебнаго платья. Трудно описать мое бѣшенство, оно понятно; въ своемъ благородномъ негодованіи я поклялся не видаться съ невѣрною, не находя для нея болѣе жестокаго наказанія. Она однако не умерла отъ того: двадцать лѣтъ спустя, я поѣхалъ повидаться съ отцомъ и, прогуливаясь съ нимъ по озеру, спросилъ его: кто такія эти дамы, лодка которыхъ была недалеко отъ нашей?-- Какъ! отвѣчалъ улыбаясь мнѣ отецъ, неужели сердце твое не даетъ тебѣ отвѣта? Это твоя бывшая страсть, госпожа Кристенъ, дѣвица Вульсонъ.-- Я вздрогнулъ при этомъ почти забытомъ имени, но лодочнику велѣлъ измѣнить направленіе и хотя мнѣ представлялся прекрасный случай отплатить ей, но я призналъ, что не стоитъ нарушать клятвы и чрезъ двадцать лѣтъ заводить ссору съ сорокалѣтней женщиной. (1723--1728). Такъ то затрачивалось на пустякахъ самое драгоцѣнное время моего дѣтства, прежде чѣмъ было рѣшено, какое дать мнѣ назначеніе. Послѣ долгихъ соображеній, чтобы направитъ меня согласно моихъ природныхъ наклонностей, рѣшили избрать путь, который подходилъ мнѣ наи-менѣе, а именно помѣстили къ городскому стряпчему, чтобы научиться у него, какъ говорилъ господинъ Бернардъ, полезному ремеслу сутяги. Это прозваніе мнѣ сильно не нравилось: перспектива нажить груды экю низкимъ средствомъ мало льстила моему высокомѣрію, да и занятіе казалось мнѣ скучнымъ, невыносимымъ; усидчивость, подчиненность, окончательно оттолкнули меня и я всегда возвращался въ контору съ отвращеніемъ, ежедневно усиливавшимся. Господинъ Масеренъ съ своей стороны недовольный мною, относился ко мнѣ съ презрѣніемъ, безпрестанно укоряя въ неподвижности, въ глупости, повторяя, что дядя мой увѣрялъ, будто "я знаю! знаю!" тогда какъ въ сущности я ничего не знаю; что онъ посулилъ ему милаго мальчика, а далъ осла. Наконецъ, я былъ постыдно высланъ изъ конторы за какую-то безмысленность, и писцы г. Масерена рѣшили, что я годенъ только для того, чтобы держать подпилокъ.
Выяснивъ такимъ образомъ мои способности, меня отдали, однако, не къ часовщику, а къ граверу. Унизительные отзывы стряпчаго меня сильно оскорбили, и я безъ ропота подчинился. Мой хозяинъ Дюкоменъ, былъ грубый рѣзкій молодой человѣкъ, онъ успѣлъ въ самое короткое время омрачить всю прелесть моего дѣтства, опошлить мой живой характеръ и довести меня какъ въ умственномъ, такъ и въ денежномъ отношеніи до положенія простого ученика Латынь, древности, исторія, все это было надолго забыто, я даже не помнилъ, были ли когда либо римляне на свѣтѣ. Отецъ при моихъ посѣщеніяхъ не узнавалъ своего кумира, для дамъ я пересталъ быть изысканнымъ Жанъ-Жакомъ; я самъ отлично сознавалъ, что г. Ламберсье и его сестра не признали бы во мнѣ своего ученика, я стыдился показаться къ нимъ и уже съ тѣхъ поръ не видался съ ними. Самые пошлые вкусы и постыдныя шалости замѣнили мои прежнія милыя занятія, которыя были вполнѣ позабыты. Должно быть, что не смотря на нравственное воспитаніе, у меня была большая наклонность къ разврату, потому что это сдѣлалось быстро, безъ труда. Бывшій юный Цезарь очень скоро превратился въ Лоридона.
Къ ремеслу я не чувствовалъ отвращенія: я очень любилъ рисованіе и упражненіе съ рѣзцомъ меня занимало, а такъ какъ искусство гравированія въ часовомъ производствѣ не требуетъ большихъ познаній, то я надѣялся достичь совершенства. И я бы добился этого, если бы грубостъ моего хозяина и непомѣрныя стѣсненія не отбили охоты. Я скрадывалъ время, употребляя его на занятія подобнаго же рода, но имѣвшія для меня прелесть свободы; я вырѣзывалъ для себя и товарищей родъ медалей, какъ знаки рыцарства. Хозяинъ, заставъ меня за этой контробандной работой, избилъ, говоря, что я занимаюсь выдѣлкой фальшивой монеты, на томъ основаніи, что мои медали имѣли изображеніе герба республики. Я могу побожиться, что вовсе не имѣлъ понятія о фальшивой монетѣ и даже мало о настоящей, мнѣ лучше были извѣстны римскіе ассы, чѣмъ наши монеты въ три су.
Жестокость хозяина довела меня до отвращенія къ труду, который бы я любилъ, возбудилъ ненавистные пороки, лживость, бездѣльничанье, воровство. Воспоминаніе о происходившихъ за то время перемѣнахъ положенія, лучше всего указало мнѣ разницу сыновней зависимости, отъ рабской подчиненности. По природѣ робкій и стыдливый, я всегда былъ наиболѣе далекъ отъ наглости. Но прежде я пользовался благоразумною свободою, которая, постепенно сокращаясь, перестала вовсе существовать. При отцѣ я былъ смѣлъ, свободенъ у Ламберсье, сдержанъ у дяди и трусливъ у своего хозяина, съ этой поры я сталъ потеряннымъ ребенкомъ.
Привыкшій къ совершенному равенству со старшими въ образѣ жизни, не зная удовольствія, которое бы не было мнѣ доступно, не видя блюда, на которомъ бы я не имѣлъ своей доли, ни желанія, котораго я не смѣлъ бы высказать, привыкшій однимъ словомъ имѣть на языкѣ то, что на душѣ, я изстрадался въ домѣ, гдѣ не смѣлъ открыть рта, долженъ былъ выходить изъ за стола до половины обѣда и изъ комнаты, когда въ ней нечего было дѣлать, гдѣ постоянно прикованный къ работѣ, я только и видѣлъ предметы для пользы и удобства другихъ, но запретные для меня; гдѣ видъ свободы хозяина и его товарищей только отягощалъ мою зависимость; гдѣ при спорахъ о предметахъ мнѣ наиболѣе извѣстныхъ я не смѣлъ открыть рта; гдѣ, наконецъ, все, что я ни видѣлъ, возбуждало во мнѣ алчность, единственно потому, что былъ всего лишенъ. Прощай довольство, веселость, удачныя слова, которыя меня въ былое время избавляли отъ наказаній за ошибки. Не могу безъ смѣха вспомнить, какъ однажды вечеромъ у отца за рѣзвость меня присудили идти спать безъ ужина и какъ проходя чрезъ кухню со своимъ жалкимъ кускомъ хлѣба, я почуялъ и увидалъ на вертелѣ жаркое. Всѣ сидѣли у огня, и мнѣ надо было всѣмъ поклониться. Обойдя кругъ и косясь на аппетитное жаркое, запахъ котораго былъ такъ заманчивъ, я не могъ удержаться, чтобы не поклониться и ему, проговоря съ жалкой миной: Прощай, жаркое! Эта наивная острота показалась такъ забавна, что меня оставили ужинать. Можетъ быть и у хозяина я пользовался бы такою же удачей; но навѣрное остроты тамъ не пришли бы мнѣ на умъ да я бы и не осмѣлился высказать ихъ.
Такимъ образомъ я научился молча завидовать, скрытничать, притворяться, лгать и, наконецъ, таскать, чего я прежде и въ мысляхъ не имѣлъ и отчего впослѣдствіи не могъ излечиться. Зависть и безсиліе всегда доводятъ до этого. Вотъ почему всѣ лакеи и ученики дѣлаются плутами; но въ состояніи покоя и равенства, когда все, что они видятъ -- имъ доступно, ученики выростая теряютъ эту постыдную наклонность. Но я, не имѣя такого преимущества, не могъ извлечь тѣхъ же выгодъ.
Большею частью хорошія чувства въ дѣтяхъ, дурно направленныхъ, побуждаютъ ихъ дѣлать первые шаги къ злу. Не смотря на лишенія и постоянные соблазны, я прожилъ у хозяина болѣе года, не рѣшаясь утащить что-либо даже изъ съѣстного. Моя первая кража была сдѣлана изъ услужливости; но она какъ бы открыла дверь для похищеній, не имѣвшихъ такой похвальной цѣли.
У моего хозяина былъ товарищъ г. Верра; домъ его находился по сосѣдству; но садъ его, гдѣ росла прекрасная спаржа, находился въ отдаленіи. Этому Верра, нуждавшемуся въ деньгахъ, пришла мысль утащить у матери изъ сада раннюю спаржу, чтобы устроить себѣ хорошіе завтраки. Такъ какъ онъ не хотѣлъ рисковать собою да и не былъ достаточно проворенъ, то для этой экспедиціи выбралъ меня. Послѣ нѣсколькихъ ласковыхъ словъ, которыя расположили меня къ нему, тѣмъ болѣе, что я не предчувствовалъ цѣли ихъ, онъ предложилъ мнѣ это дѣло такъ, какъ будто мысль пришла ему внезапно. Я долго спорилъ, а онъ настаивалъ; а такъ какъ я никогда не могъ противиться ласкамъ, то и сдался. Каждое утро ходилъ я срѣзать лучшую спаржу и несъ ее къ Маляру или къ какой нибудь доброй женщинѣ, которая понимая, что она краденая, говорила мнѣ это; и, конечно, пріобрѣтала ее тогда дешевле. Изъ за страха, я уступалъ и за то, что давали и несъ деньги къ Верра. Онѣ быстро превращались въ завтракъ, котораго я былъ поставщикомъ, но который съѣдалъ онъ съ товарищемъ; что касается меня, то, довольствуясь кусочками, я даже не прикасался къ ихъ вину.
Эти продѣлки продолжались нѣсколько дней, а мнѣ и въ голову не приходило обокрасть вора и взять съ Верра десятину съ его дохода со спаржи; я совершалъ свои плутни съ величайшей честностью, вся моя цѣль заключалась въ желаніи угодить тому, кто меня на нихъ направилъ. Но еслибы я былъ захваченъ, сколько ударовъ, брани, какое жестокое обращеніе испытыталъ бы я; тогда какъ негодяй отказался бы отъ участія; и ему повѣрили бы на слово; а меня вдвое наказали бы за клевету. Вѣдь, я былъ только ученикъ, а онъ сотоварищъ. Такимъ то образомъ во всякомъ состояніи могущественный преступникъ спасается въ ущербъ невиннаго, но слабаго.
Тутъ то я позналъ, что красть вовсе не такъ страшно, какъ я думалъ и сталъ такъ ловко пользоваться пріобрѣтеннымъ знаніемъ, что уже все, что меня приманивало, было въ опасности. Нельзя сказать, чтобы хозяинъ дурно кормилъ меня и воздержаніе только тѣмъ и было мнѣ опасно, что самъ онъ не держался его. Обычай высылать изъ-за стола молодыхъ людей, когда подаютъ именно то, что наиболѣе ихъ соблазняетъ, отлично содѣйствуетъ тому, чтобы сдѣлать ихъ лакомками и плутами. Въ скорости я сталъ тѣмъ и другимъ; и мнѣ это казалось очень удобнымъ; хотя, конечно, когда попадался, приходилось плохо. Одно воспоминаніе, заставляющее меня до нынѣ и содрогаться и хохотать, относится къ охотѣ за яблоками, которая мнѣ дорого обошлась. Яблоки эти находились въ глубинѣ кладовой, освѣщавшейся изъ кухни чрезъ небольшое окошечко, на нѣкоторой высотѣ. Однажды я одинъ оставался въ домѣ и влѣзъ на чемоданъ, чтобы бросить взглядъ на этотъ драгоцѣнный фруктъ въ новомъ Гесперидскомъ саду, къ которому не могъ приблизиться. Я отправился за вертеломъ, чтобы попробовать, нельзя ли достать имъ яблокъ; но онъ оказался коротокъ. Тогда я приспособилъ къ нему въ длину другой маленькій вертелъ, служившій для мелкой дичины, такъ какъ хозяинъ мой любилъ охоту. Нѣсколько разъ тыкалъ я безуспѣшно, наконецъ, съ восхищеніемъ чувствую, что тяну яблоко. Дѣлалъ я это очень осторожно и вотъ яблоко уже у окошечка, я готовъ уже его схватить. Но вотъ горе! Яблоко слишкомъ велико и не можетъ пролѣзть въ отверстіе. Сколько изобрѣтеній приложилъ я, чтобы вытащить его! надо было найти подставки, чтобы поддерживать вертела въ томъ же положеніи; достаточно длинный ножъ, чтобы порѣзать яблоко; досчечку, чтобы подложить подъ него. При ловкости, чрезъ нѣсколько времени мнѣ удалось раздѣлить его пополамъ, надѣясь вытащить куски одинъ за другимъ, но едва я порѣзалъ яблоко, какъ обѣ половины упали въ кладовую. Сострадательный читатель! посочувствуйте моему горю.
Я, однако, не упалъ духомъ, хоть потерялъ много времени. Боясь, что меня застанутъ, я отложилъ свою попытку и спокойно принялся за работу, какъ будто ничего не напроказилъ, не думая о томъ, что въ кладовой два нескромныхъ свидѣтеля дадутъ противъ меня показаніе.
На другой день улуча удобную минуту, я дѣлаю новую попытку; влѣзаю на подмостки, протягиваю вертелъ и прицѣливаюсь. Я уже готовъ былъ зацѣпить... но драконъ не спалъ: вдругъ дверь кладовой отворяется, оттуда выходитъ мой хозяинъ и, скрестивъ руки глядитъ на меня, говоря: "Прекрасно!.." Перо выпадаетъ изъ рукъ моихъ...
Вслѣдствіе дурного обращенія я скоро сталъ къ нему менѣе чувствителенъ; оно мнѣ казалось нѣкоторымъ образомъ возмѣщеніемъ за кражу, и давало мнѣ право продолжать. Вмѣсто того, чтобы оглянуться и смотрѣть на наказаніе, я глядѣлъ впередъ и видѣлъ мщеніе. Я разсуждалъ: что если меня бьютъ, какъ плута, значитъ даютъ право имъ быть; находилъ, что кража и побои въ сложности составляютъ въ нѣкоторомъ родѣ состояніе, въ которомъ, исполняя одно отдѣленіе, я оставляю заботу о другомъ моему хозяину. Успокоясь на этой мысли, я принялся воровать съ болѣе спокойнымъ духомъ, говоря себѣ: что же за тѣмъ послѣдуетъ? Я буду битъ? Хорошо! я на то и созданъ.
Я люблю ѣсть, но не жаденъ: во мнѣ есть развитіе чувства вкуса, но нѣтъ прожорливости; много вкуса къ другимъ предметамъ тому мѣшаетъ. Я обращалъ вниманіе на желудокъ лишь тогда, когда сердце не было занято; и это такъ рѣдко случалось въ моей жизни, что некогда было думать объ лакомыхъ кусочкахъ. Потому я не долго направлялъ свои плутни на одно съѣдобное, а распространилъ ихъ на все, что соблазняло меня; и если не сдѣлался заправскимъ воромъ, то лишь потому, что никогда деньги особенно не соблазняли меня. Въ общемъ кабинетѣ хозяинъ мой имѣлъ особое отдѣленіе, которое замыкалъ на ключъ: я нашелъ способъ отворять дверцу и запирать ее незамѣтнымъ образомъ. Тамъ я бралъ контрибуцію, состоящую изъ инструментовъ, лучшихъ рисунковъ, оттисковъ; изо всего, что мнѣ нравилось, и что онъ старательно пряталъ отъ меня. Въ сущности эти похищенія были очень невинны, потому что служили для его же работъ; но я восхищался, имѣя въ своемъ распоряженіи эти бездѣлицы; мнѣ казалось, что я похищалъ вмѣстѣ съ ними талантъ. Въ ящикахъ его находились также обрѣзки золота и серебра, ювелирныя и цѣнныя вещицы, много монетъ. Когда у меня въ карманѣ имѣлось четыре или пять су, то я не только не бралъ ничего изъ этихъ вещей, но не помню даже, чтобы бросилъ на нихъ когда либо завистливый взглядъ и смотрѣлъ на нихъ скорѣе съ ужасомъ. Полагаю, что это отвращеніе къ кражѣ металла и его продуктовъ, было особенно слѣдствіемъ воспитанія. Къ этому примѣшивалась скрытая мысль о позорѣ, тюрьмѣ, наказаніяхъ, висилицѣ,-- что заставило бы меня содрогнуться, если бы я соблазнился, тогда какъ мои штуки казались мнѣ шалостью; и въ дѣйствительности были ничѣмъ инымъ. Они могли навлечъ на меня лишь порядочную колотушку; а я съ этимъ мирился.
Еще разъ говорю: мои желанія были настолько ничтожны, чти не стоило отъ нихъ воздерживаться; во мнѣ не происходило борьбы. Одинъ листъ прекрасной бумаги соблазнялъ меня болѣе, чѣмъ монета, на которую можно купить цѣлую десть. Это составляетъ одну изъ странностей моего характера и имѣло такое вліяніе на его развитіе, что требуетъ разъясненія.
Во мнѣ очень пылкія страсти и когда онѣ меня волнуютъ, увлеченіе мое безгранично; тогда я не признаю ни сдержанности, ни уваженія, ни страха, ни приличія; я дѣлаюсь циниченъ, безстыденъ, рѣзокъ, безстрашенъ; стыдъ меня не останавливаетъ, опасность не пугаетъ; за исключеніемъ интересующаго меня предмета, весь міръ для меня ничто. Но это длится минуту; а въ слѣдующую я впадаю въ разслабленіе.
Взгляните на меня въ спокойное время, я вялъ и даже робокъ; все меня устрашаетъ и останавливаетъ: полетъ мухи меня пугаетъ; сказать слово, сдѣлать жестъ, все это страшитъ мою лѣность; страхъ и стыдъ овладѣваютъ мною до такой степени, что я желаю скрыться отъ глазъ всѣхъ живущихъ. Надо ли дѣйствовать, я не знаю какъ поступить; слѣдуетъ ли говорить, я не знаю что сказать; я разстраиваюсь, если на меня смотрятъ. Когда я увлекаюсь, то нахожу иногда то, что хочу сказать; но при обычномъ разговорѣ не нахожу ничего; онъ мнѣ невыносимъ именно тѣмъ, что я обязанъ разговаривать.
Прибавьте къ тому, что исключительные мои вкусы относятся къ предметамъ, которыхъ нельзя купить; я люблю чистыя удовольствія -- и деньги п*ъ отравляютъ. Я люблю хорошій столъ, но не выношу стѣсненій изысканнаго общества, также какъ кабацкихъ сальностей; я нахожу наслажденіе лишь въ сообществѣ друга и не терплю находиться одиноко; воображеніе мое обращается тогда къ другому предмету, и я не вижу удовольствія въ ѣдѣ. Если моя распаленная кровь требуетъ женщины, то взволнованное сердце еще сильнѣе того желаетъ любви; продажная женщина теряетъ для меня всю прелесть, и я даже сомнѣваюсь, могъ ли бы ею пользоваться. То же самое повторяется со всѣми доступными мнѣ удовольствіями: я ихъ на хожу пошлыми, если они не безвозмездны. Я люблю лишь тѣ блага, которыя доступны не каждому, а лишь тому, кто умѣетъ ихъ оцѣнивать.
Деньги никогда не казались мнѣ такою драгоцѣнностью, какъ то находятъ; и были скорѣе предметомъ неудобнымъ; сами по себѣ онѣ ни къ чему ни годны, ихъ надо превращать, чтобы ими пользоваться: надо покупать, торговаться, быть обманутымъ, хорошо платить и быть плохо вознагражденнымъ. Я желаю, чтобы вещь была хороша по достоинству своему; а съ моими деньгами я увѣренъ, что получу дурную. Плачу дорого за свѣжее яйцо, оно оказывается старо; прекрасный фруктъ -- онъ не зрѣлъ; дѣвушка -- она испорчена. Люблю хорошее вино, но гдѣ взять его? У виноторговца? но чтобы я ни дѣлалъ, онъ меня отравитъ. Хочу ли я непремѣнно добыть хорошее? сколько заботъ и затрудненій! Надо имѣть друзей, корреспондентовъ давать порученія, писать, ходить, возвращаться, ожидать; и въ концѣ концовъ быть еще обманутымъ. Сколько заботъ при деньгахъ!-- и я ихъ боюсь болѣе, чѣмъ люблю хорошее вино.
Тысячу разъ, въ бытность мою ученикомъ, мнѣ случалось отправляться съ намѣреніемъ купить себѣ какое нибудь лакомство. Вотъ подхожу я къ лавкѣ пирожника и вижу за прилавкомъ женщинъ; мнѣ кажется, что онѣ смѣются, какъ будто насмѣхаются надъ маленькимъ обжорой. Или я прохожу мимо торговки фруктами и начинаю коситься на чудныя груши; ихъ ароматъ прельщаетъ меня: но тутъ же двое или трое молодыхъ людей смотрятъ на меня; знакомый стоитъ около лавки; а издали подходитъ дѣвушка, ужъ не наша ли это служанка? моя близорукость безпрестанно вводитъ меня въ обманъ. Всѣхъ встрѣчныхъ я принимаю за знакомыхъ, и потому робѣю, и встрѣчаю повсюду препятствія, желанія мои растутъ одно временно со стыдомъ, и я глупо возвращаюсь домой, снѣдаемый жадностью, съ деньгами въ карманѣ для удовлетворенія ея и ничего не купившій отъ недостатка смѣлости.
Я бы вошелъ въ пустѣйшія подробности, если бы сталъ распространяться, какъ при тратѣ денегъ я всегда испытывалъ неловкость, стыдъ, отвращеніе, неудобства и нерасположеніе. Узнавая постепенно изъ моей жизни мой характеръ, читатель самъ все замѣтитъ, безъ того, чтобы я напиралъ на то въ разсказѣ.
Понявши это, безъ труда поймутъ кажущіяся во мнѣ противорѣчія: сочетаніе самой мелочной скупости съ величайшимъ презрѣніемъ къ деньгамъ. Это для меня такая неудобная движимость, что я и не помышляю желать того, чего не имѣю; а когда она у меня находится, я ее берегу, не тратя долго, не зная какъ употребить согласно желанію; но если представляется удобный случай, я такъ хорошо пользуюсь имъ, что прежде чѣмъ замѣчу, кошелекъ мой уже пустъ. Впрочемъ, не думайте искать во мнѣ общей слабости скрягъ -- желанія тратить напоказъ напротивъ того, я расходовалъ деньги скрытно и на удовольствія, не хвасталъ тративши ихъ, а прятался. Я настолько сознавалъ, что деньги не созданы для меня, что я почти стыжусь имѣть ихъ и еще того болѣе ими пользоваться. Если бы я когда либо имѣлъ достаточный доходъ для удобной жизни, я бы не имѣлъ наклонности къ скупости и убѣжденъ въ этомъ: я бы тратилъ весь свой доходъ, не стараясь увеличить его, но убожество моего положенія пугало меня. Я боготворю свободу; ненавижу стѣсненіе, затрудненіе, подчиненность; пока въ кошелькѣ моемъ тянутся деньги, они обезпечиваютъ мою независимость; они избавляютъ меня отъ необходимости интриговать, чтобы снова добыть ихъ, эта необходимость всегда возбуждала ужасъ во мнѣ и изъ опасенія видѣть исчезновеніе ихъ, я ихъ холю. Деньги, которыми обладаютъ, являются орудіемъ свободы; тѣ, за которыми гонятся, ведутъ къ рабству. Вотъ почему я хорошо сберегаю и ни за чѣмъ не гонюсь.
Мое спокойное равнодушіе ничто иное, какъ лѣность, но когда представляется случай пріятно истратить деньги, нельзя упускать его. Я менѣе соблазняюсь деньгами, чѣмъ предметами; потому что между деньгами и желанною вещью всегда имѣется посредникъ; тогда какъ между тѣмъ же предметомъ и пользованіемъ имъ нѣтъ, ничего посредствующаго. Я вижу вещь, и она меня привлекаетъ; тогда какъ если вижу только средство пріобрѣсти ее,-- она не соблазняетъ, меня. Такимъ образомъ я былъ плутомъ и даже теперь иногда бываю имъ относительно соблазняющихъ меня бездѣлокъ; я предпочитаю самому взять вещь, нежели выпрашивать ее; но ни мальчикомъ, ни будучи взрослымъ, я не помню, чтобы въ жизнь свою унесъ у кого либо ліардъ, исключая одного случая, бывшаго лѣтъ пятнадцать тому назадъ, когда я укралъ семь ливровъ десять су. Стоитъ разсказать это приключеніе, потому что тутъ неподражаемо соединились безстыдство и глупость, которымъ я бы самъ не повѣрилъ если бы дѣло касалась не меня, а другого.
Дѣло было въ Парижѣ; я прогуливался съ г. де Франкейлемъ по Палероялю въ пять часовъ. Посмотрѣвъ на свои часы, онъ говоритъ мнѣ: "пойдемте въ оперу". "Охотно"! отвѣтилъ я, и мы отправились. Онъ взялъ два билета въ амфитеатрѣ, далъ одинъ изъ нихъ мнѣ, и съ другимъ пошелъ впередъ, а я за нимъ. Слѣдуя вслѣдъ, я увидалъ, что въ дверяхъ столпился народъ. Оглядѣвшись, вижу, что всѣ стоятъ, и я могу легко затеряться въ этой толпѣ или по крайнѣй мѣрѣ оставить де Франкейля въ предположеніи, что я затерялся, поэтому я вернулся къ выходу, взялъ себѣ контрмарку, деньги за нее и ушелъ, не сообразивъ, что сейчасъ же публика усядется, и товарищъ мой ясно увидитъ, что меня въ театрѣ нѣтъ.
Этотъ поступокъ вовсе не подходилъ къ моимъ правиламъ, и я упоминаю объ немъ лишь для того, чтобы показать, какъ случаются минуты помѣшательства, по которымъ нельзя судить о человѣкѣ. Это собственно не была кража денегъ, а украдено ихъ употребленіе, но все же это было похищеніе и сверхъ того низость.
Я не кончилъ бы съ этими подробностями, еслибъ вздумалъ изслѣдовать всѣ пути, которые привели меня отъ возвышеннаго героизма къ пошлости негодяя. Но заражаясь пороками своего состоянія, я не могъ вполнѣ усвоить себѣ его вкусы; забавы товарищей были для меня скучны, а когда излишнее состояніе въ работѣ отбило меня отъ нея, мнѣ все надоѣло. Это возвратило мнѣ давно потерянную охоту къ чтенію, но это занятіе отрывало время у работы и было новымъ преступленіемъ, навлекшимъ новыя преслѣдованіе. Охота къ чтенію, раздражаясь стѣсненіями, скоро сдѣлалась страстью, сумашествіемъ. Латрибю, знаменитая владѣтельница кабинета для чтенія, давала мнѣ книги всѣхъ родовъ. Тутъ попадались и дурныя и хорошія, я уже не выбиралъ, перечитывая все съ одинаковою жадностью, читалъ за станкомъ, читалъ идя исполнять порученія, читалъ въ гардеробной, проводя за этимъ цѣлые часы; чтеніе сдѣлалось моимъ исключительнымъ занятіемъ. Хозяинъ подкарауливалъ меня, ловилъ, билъ меня, отнималъ книги. Сколько томовъ было изорвано, сожжено, выброшено за окно! сколько сочиненій у Латрибю оказалось разрозненныхъ! Когда мнѣ нечѣмъ было расплатиться съ нею, я отдавалъ ей свои рубашки, галстуки, пожитки, а свои воскресные три су аккуратно относилъ ей.
"Такъ вотъ деньги стали же нужны"! скажутъ мнѣ. Это правда, но потому что чтеніе лишило меня всякаго рода дѣятельности. Предавшись новой страсти, я читалъ только и уже болѣе не воровалъ, это была опять одна изъ особенностей моего характера. Въ самый разгаръ какой нибудь привычки, я отвлекаюсь, измѣняюсь и страстно привязываюсь: все прежнее тогда забыто, и я думаю только о вновь занимающемъ меня предметѣ. Сердце билось у меня отъ нетерпѣнія перелистывать новую книгу, лежащую въ моемъ карманѣ; только что я оставался одинъ, я вытаскивалъ ее, и уже не помышляла, рыться въ хозяйскомъ кабинетѣ. Я не думаю, чтобы сталъ красть, если бы даже мною овладѣла болѣе разорительная страсть; ограничиваясь настоящею минутою, голова моя не составляла соображеній о будущемъ. Латрибю оказывала мнѣ кредитъ, ссуды были не велики, а я, захвативши книгу, уже ни о чемъ болѣе не думалъ. Получаемыя мною деньги переходили, понятно, къ этой женщинѣ, а когда она дѣлалась настойчивѣе, то подъ рукой у меня всего ближе были мои вещи. Чтобы воровать заранѣе, нужно имѣть много предусмотрительности, а красть, чтобы платить, было вовсе не заманчиво.
Вслѣдствіе ссоръ, побоевъ, чтенія украдкой и безъ выбора, мой характеръ сдѣлался мрачнымъ, дикимъ, голова затуманилась, и я жилъ настоящимъ волченкомъ. Но если мой вкусъ не спасъ меня отъ книгъ пустыхъ и пошлыхъ, то счастье избавило отъ скандальныхъ и развратныхъ и не потому, чтобы Латрибю, женщина во всѣхъ отношеніяхъ очень покладистая, совѣстилась мнѣ ихъ давать; но желая возвысить ихъ значеніе, она принимала видъ таинственности, что и заставляло меня, подъ вліяніемъ стыда и отвращенія, отъ нихъ отказываться, и эта особенность характера оказала мнѣ ту услугу, что только послѣ тридцатилѣтняго возраста мнѣ попали на глаза тѣ опасныя книги, которыя свѣтская дама находитъ неудобными лишь потому, что ихъ надо скрытно перелистывать одною рукой.
Менѣе чѣмъ въ годъ я пробѣжалъ весь запасъ скромной лавочки Латрибю и тогда мои досуги стали ужасно пусты. Излечившись отъ своихъ дѣтскихъ вкусовъ и шалостей чтеніемъ и свѣдѣніями, хотя подъ-часъ неразборчивыми и дурными, я сталъ какъ бы возвращаться къ чувствамъ болѣе благороднымъ, чѣмъ тѣ, которыя пріобрѣлъ въ своемъ приниженномъ состояніи. Разлюбивши все, что окружало меня и видя какъ я далекъ отъ всего, что могло бы нравиться, я не находилъ ничего, что бы могло льстить сердцу. Мои чувства, уже давно возбужденныя, требовали наслажденія, для котораго я не могъ пріискать предмета. Я былъ такъ далекъ отъ истины, какъ бы вовсе не имѣлъ пола и хотя дозрѣлъ уже и былъ чувствителенъ, но ограничивался воспоминаніями о прежнихъ дурачествахъ и ничего не сознавалъ далѣе ихъ. При этомъ настроеніи мое тревожное воображеніе избрало путь, который, успокоивъ зарождавшуюся чувственность, спасъ меня отъ меня самого, а именно, я началъ ставить себя въ положенія лицъ, которыми интересовался въ книгахъ, припоминалъ ихъ, разнообразилъ, усложнялъ и усвоивалъ ихъ настолько, что самъ становился воображаемой личностью и видѣлъ себя сообразно вкусамъ всегда въ самыхъ интересныхъ положеніяхъ; это воображаемое состояніе заставляло забывать настоящее, которымъ я былъ такъ недоволенъ. Привязанность къ воображаемымъ предметамъ и удобство заниматься ими, окончательно отвратили меня отъ всего окружающаго и выработали любовь къ одиночеству, навсегда во мнѣ оставшуюся. Впослѣдствіи читатель не разъ увидитъ странные результаты этой кажущейся мизантропіи и мрачнаго настроенія, происходящихъ въ сущности отъ слишкомъ ласковаго, любящаго, нѣжнаго сердца, которое, не встрѣчая въ дѣйствительности ничего подходящаго, должно было довольствоваться мечтами. Для меня достаточно пока указать происхожденіе и первыя причины наклонности, измѣнившей всѣ мои страсти; сдерживая ихъ, она сдѣлала меня лѣнивымъ для дѣятельности, выработавши страстность желаній.
Мнѣ былъ уже шестнадцатый годъ; тревожный, недовольный собою и всѣмъ окружающимъ, не имѣя расположенія къ своему ремеслу, лишенный удовольствій своего возраста, снѣдаемый желаніями, цѣли которыхъ не зналъ, вздыхая, самъ не зная о чемъ,-- я нѣжно относился къ созданнымъ мною химерамъ, не видя вокругъ себя ничего, что-бы стоило ихъ. По воскресеньямъ товарищи послѣ церковной проповѣди приходили за мной, приглашая на прогулки. Я бы охотно уклонился отъ нихъ, еслибъ было можно; но уже разъ увлекшись ихъ играми, я становился ретивѣе всѣхъ; трудно было меня расшевелить; это было моимъ постояннымъ настроеніемъ. Во время загородныхъ прогулокъ я все шелъ впередъ, не помышляя о возвращеніи, пока другіе о томъ не вспомнятъ. Такимъ образомъ я два раза попался: ворота города были заперты прежде, чѣмъ я добрался до нихъ. Можно представить себѣ, какъ на другой день обошлись со мною а во второй разъ мнѣ былъ обѣщанъ такой пріемъ, если еще разъ запоздаю, что я рѣшилъ не подвергаться ему. И все-таки этотъ страшный третій разъ случился; я попался, благодаря проклятому капитану Минутоли, который затворялъ ворота, при которыхъ находился всегда полчаса ранѣе другихъ. Я возвращался съ двумя товарищами; за полъ мили отъ города услышалъ, что играютъ зарю, и удвоилъ шаги; слышу -- бьютъ въ барабанъ, и бѣгу изо всѣхъ силъ; подбѣгаю запыхавшись, весь въ поту, сердце колотится; вижу солдатъ на мѣстахъ и, задыхаясь, кричу. Слишкомъ поздно! Не добѣжавъ шаговъ двадцати, увидалъ я, какъ поднимаютъ первый мостъ. Предо мною мелькнули въ воздухѣ эти ужасныя рогатки, грозныя, роковыя, какъ предзнаменованіе неизбѣжной участи, ожидавшей меня съ этой минуты.
Въ первомъ порывѣ горя я упалъ на гласисъ и грызъ землю; а товарищи мои, смѣясь своему несчастью, покорились участи. Я тоже принялъ рѣшеніе, но совершенно на иной манеръ: тутъ же далъ клятву никогда не возвращаться къ хозяину. На завтра, когда открыли ворота, и товарищи мои направлялись въ городъ, я съ пики простился навсегда, прося ихъ только дать тайно извѣстіе моему кузену Бернарду о принятомъ мною рѣшеніи и о мѣстѣ, гдѣ онъ можетъ въ послѣдній разъ увидаться со мною.
Когда меня отдавали въ ученье, мы въ разлукѣ уже рѣже видались съ нимъ; но все же въ продолженіи нѣкотораго времени сходились по воскресеньямъ; затѣмъ незамѣтно каждый изъ насъ завелъ свои привы чки, и встрѣчи паши стали не такъ часты. Я убѣжденъ, что его мать много содѣйствовала этой перемѣнѣ; онъ считался мальчикомъ высшаго квартала, я же жалкій ученикъ былъ дитя Сентъ-Жерве. Не смотря на родство, равенства между нами не существовало; онъ бы унизился, посѣщая меня. Впрочемъ, сношенія наши не вовсе прекратились; его натура была хороша и онъ иногда слѣдовалъ внушеніямъ своего сердца, въ противность материнскимъ наставленіямъ. Узнавши о моемъ рѣшеніи, онъ прибѣжалъ, но не для того, чтобы отговорить меня или раздѣлить мою участь, но чтобы облегчить предстоящія мнѣ тягости бѣгства небольшимъ пособіемъ, потому что моихъ собственныхъ средствъ стало бы не надолго. Онъ далъ мнѣ между прочимъ небольшую шпагу, которая привела меня въ восхищеніе; я съ нею дошелъ до Турина, гдѣ нужда заставила съ нею разстаться, я какъ бы, такъ сказать, пронзилъ себя ею. Чѣмъ болѣе размышлялъ я съ тѣхъ поръ о томъ, какъ онъ отнесся ко мнѣ въ эти критическія минуты, тѣмъ болѣе убѣждаюсь, что онъ слѣдовалъ урокамъ своей матери, а можетъ быть и отца; потому что невозможно, чтобы онъ по личному побужденію не употребилъ сколько нибудь усилій удержать меня или задумать отправиться со мною. Нисколько! онъ скорѣе поддерживалъ меня въ моемъ намѣреніи, нежели удерживалъ; потомъ когда увидалъ, что я окончательно рѣшился, онъ простился со мною безъ особыхъ слезъ. Съ тѣхъ поръ мы болѣе не видались и не переписывались. Это жаль! характера онъ была" очень добраго и мы были созданы, чтобы любить другъ друга.
Прежде чѣмъ разсказывать далѣе о своей роковой судьбѣ, я прошу позволенія бросить взглядъ на ту будущность, которая предстояла бы мнѣ, еслибъ я попалъ въ руки лучшаго хозяина. Ничто не отвѣчало болѣе моимъ наклонностямъ и не могло сдѣлать болѣе счастливымъ, какъ скромное и спокойное званіе хорошаго ремесленника, въ особенности изъ того разряда къ которому относятся граверы Женевы. Это занятіе достаточно выгодное, чтобы доставить обезпеченное существованіе, но не дающее возможности составить состояніе, удовлетворило бы мое самолюбіе до конца дней. Оставляя мнѣ достаточно свободнаго времени, чтобы предаваться умѣреннымъ вкусамъ, оно удержало бы меня въ этой сферѣ, не представляя никакой возможности изъ нея выдвинуться. Съ воображеніемъ достаточно богатымъ, чтобы украсить фантазіями всякое состояніе; достаточно могущественнымъ, чтобы перемѣщать меня, такъ, сказать, изъ одного положенія въ другое, сообразно желаніямъ,-- мнѣ было рѣшительно все равно, чѣмъ бы я ни былъ. Никогда не былъ бы я настолько далекъ отъ воздушныхъ замковъ, чтобы не могъ въ нихъ поселиться. Изъ одного этого видно, что самое скромное занятіе, которое требовало наименѣе заботъ и хлопотъ, оставляя умъ наиболѣе свободнымъ, было то, которое болѣе всего подходило бы ко мнѣ. Граверное занятіе и было таковымъ. Съ нимъ бы провелъ я жизнь мирную и спокойную, въ нѣдрахъ религіи, отечества, семьи, окруженный друзьями; это именно и требовалось моему характеру съ однообразіемъ пріятнаго труда и обществомъ милымъ сердцу. Я былъ бы хорошимъ христіаниномъ, хорошимъ гражданиномъ, добрымъ отцомъ семейства, добрымъ другомъ, хорошимъ труженникомъ и человѣкомъ хорошимъ во всѣхъ отношеніяхъ. Я любилъ бы свое состояніе, сдѣлавши его, можетъ быть, почетнымъ; и затѣмъ, проведя жизнь скромную и простую, но безмятежную и тихую, умеръ бы спокойно въ кругу своихъ. Я былъ бы скоро забытъ, конечно, но до тѣхъ поръ пока бы меня помнили, обо мнѣ бы жалѣли.
А вмѣсто того.... Что за картину представляю я! Но не будемъ заглядывать въ бѣдствія моей жизни, я еще много буду повѣствовать объ этомъ грустномъ предметѣ моимъ читателямъ.
Конецъ первой книги.
Книга Вторая. 1728--1731.
Если въ первыя минуты бѣгства мнѣ было грустно, то, исполнивши этотъ проектъ, я пришелъ въ восхищеніе. Предо мною, почти еще ребенкомъ, являлась будущность, которую слѣдовало бы обсудить: я покидалъ родину, родныхъ, и все, что служило мнѣ поддержкой; бросалъ обученіе на половину оконченное, не зная ремесла настолько, чтобы найти въ немъ средство къ жизни; опускался въ нищету, не имѣя способа отъ нея избавиться; въ возрастѣ слабости и невинности, подвергалъ себя всѣмъ искушеніямъ порока и отчаянія, и шелъ на встрѣчу страданіямъ, заблужденіямъ, обману, рабству и смерти, подъ ярмо болѣе безпощадное, чѣмъ то, которое оставлялъ. Вотъ чему я подвергалъ себя, и о чемъ слѣдовало бы подумать. А между тѣмъ мнѣ представлялось нѣчто иное. Единственно, что меня занимало, это была независимость, которую я какъ-бы завоевалъ. На свободѣ, самъ себѣ господинъ, я считалъ себя способнымъ на все; могъ всего добиться; я бы могъ подняться и парить въ воздухѣ. Я спокойно вступалъ въ міровое пространство, думая наполнить его собою; на каждомъ шагу разсчитывалъ найти пиры, сокровища, приключенія и услужливыхъ друзей, также какъ и женщинъ, желавшихъ нравиться мнѣ. Стоило лишь показаться, и весь міръ заинтересовался бы мною. Впрочемъ нѣтъ! не весь міръ; мнѣ не надобно столько: мнѣ достаточно милаго общества; остальное было излишни мъ. Я ограничивалъ себя тѣснымъ избраннымъ кружкомъгдѣ бы навѣрное царствовалъ. Моему честолюбію довольно было одного какого нибудь замка: быть любимцемъ владѣльца или госпожи, возлюбленнымъ барышни, другомъ брата ея и покровителемъ сосѣдей; вотъ чѣмъ бы я удовольствовался, мнѣ болѣе не надо.
Въ ожиданіи этой скромной будущности я нѣсколько дней блуждалъ въ окрестностяхъ города, находя пріютъ у знакомыхъ крестьянъ, которые принимали меня съ такимъ радушіемъ, какого не оказали бы люди образованные. Всѣ они давали пріютъ и пищу, просто изъ желанія оказать помощь. Это не называлось милостыней, потому что они не напускали на себя покровительственнаго вида.
Такъ путешествуя и обходя міръ, я дошелъ до Конфиньона, въ двухъ миляхъ отъ Женевы. Священникъ тамъ назывался г. Понверъ Имя это знаменитое въ лѣтописяхъ республики поразило меня; мнѣ интересно было увидѣть, что за люди потомки господъ Лакюльеровъ. Я отправился къ г. Понверу; онъ принялъ меня хорошо, говорилъ мнѣ объ ереси Женевы, о главенствѣ святой матери церкви, и далъ мнѣ обѣдать. Я не находилъ возраженій противъ аргументовъ, подкрѣпленныхъ такимъ образомъ, и призналъ, что священники, у которыхъ можно такъ хорошо пообѣдать, конечно стоятъ нашихъ пасторовъ. Я конечно былъ болѣе свѣдущъ, нежели г. Понверъ, не смотря на его дворянство; по ни мнѣ было сильнѣе расположеніе къ трапезѣ, чѣмъ къ богословію, а его отличное вино такъ побѣдоносно говорило за него, что мнѣ было бы совѣстно противорѣчить такому любезному хозяину. Поэтому я уступилъ въ спорѣ, или по крайней мѣрѣ не возражалъ ему открыто. При видѣ моей уступчивости можно было бы вывести заключеніе, что я лицемѣрю; ничуть: я былъ только вѣжливъ, это вѣрно. Льстивость, или вѣрнѣе уступчивость, не можетъ всегда считаться порокомъ; она чаще является добродѣтелью, въ особенности въ молодыхъ людяхъ. Если человѣкъ обращается къ намъ съ добротою, то мы чувствуемъ къ нему привязанность: уступая ему, не совершаемъ обмана, но не желаемъ огорчать его, и какъ бы платить за добро зломъ. Да и какую выгоду могъ имѣть г. Понверъ принимая меня, угощая и убѣждая? все это дѣлалось для моей же пользы. Мое сердечко мнѣ это подсказывало. Я чувствовалъ благодарность и уваженіе къ доброму священнику. Сознавая свое превосходство, я не желалъ поражать имъ его за гостепріимство. Въ моемъ поведеніи лицемѣрія не было, я не намѣревался мѣнять религію, и нетолько не освоивался съ этой мыслью, но даже чувствовалъ къ ней отвращеніе, и надолго отстранилъ ее отъ себя. Я только не хотѣлъ раздражать того, кто ласкалъ меня съ этой цѣлью, и желалъ пользоваться его расположеніемъ, оставляя въ немъ надежду на успѣхъ, и не обнаруживалъ насколько былъ самъ силенъ въ этомъ отношеніи. Мой грѣхъ походилъ въ этомъ случаѣ на кокетство честной женщины, которая, желая добиться какой нибудь цѣли, ничего не позволяя и не обѣщая, оставляетъ болѣе надежды, нежели насколько намѣрена уступить.
Благоразуміе, жалость, порядочность, должны были бы внушить ему мысль не поблажать моему сумашествію, а отослать меня къ роднымъ: вотъ что бы сдѣлалъ или постарался бы исполнить человѣкъ истинно добродѣтельный, но г. Понверъ, хоть и добрый человѣкъ, конечно не былъ добродѣтельнымъ; это былъ человѣкъ набожный, который считалъ первымъ долгомъ своимъ покланяться образамъ и читать молитвы; миссіонеръ, не знавшій ничего лучшаго для блага своей совѣсти, какъ составлять пасквили противъ женевскихъ пасторовъ. Онъ не только не подумалъ вернуть меня назадъ, но даже воспользовался моимъ желаніемъ бѣжать, такъ что лишалъ меня возможности вернуться, если бы я того пожелалъ. Онъ могъ быть увѣренъ, что отпускаетъ меня на жизнь нищаго, или негодяя; но онъ думалъ не объ этомъ, а о томъ, какъ бы возвратить въ лоно церкви душу, отвративъ ее отъ ереси. Буду ли я честный человѣкъ или нѣтъ, все равно, лишь бы я ходилъ къ обѣднѣ. Впрочемъ не слѣдуетъ полагать, что такой образъ мыслей свойственъ католикамъ, нѣтъ! онъ присущъ каждому догматическому вѣрованію, гдѣ требуется одно -- вѣра безъ дѣлъ.
Богъ призываетъ васъ, говорилъ мнѣ г. Понверъ, ступайте въ Аннеси, тамъ вы найдете сердобольную даму, которая милостями короля была избавлена отъ заблужденій, и въ состояніи сама дѣлать тоже для другихъ.
Дѣло шло о новообращенной госпожѣ Варенсъ, которую священники принуждали надѣлять деньгами негодяевъ, продававшихъ свою вѣру, изъ тѣхъ двухъ тысячъ франковъ пенсіи, которую давалъ ей сардинскій король. Мнѣ казалось очень унизительнымъ нуждаться въ милосердіи доброй женщины. Мнѣ нравилось, когда меня снабжали необходимымъ, но я не хотѣлъ милостыни, и богомолка казалась мнѣ незаманчивою. Тѣмъ неменѣе, побужденный г. Понверомъ, а также голодомъ и радуясь, что буду путешествовать съ цѣлью, я, хоть съ сожалѣніемъ, принялъ рѣшеніе, и отправился въ Аннеси. Туда можно было пройти въ день, но я не спѣшилъ и употребилъ на дорогу три дня. Едва случалось мнѣ завидѣть съ которой либо стороны замокъ, я направлялся къ нему, съ увѣренностью, что тамъ ожидаетъ меня приключеніе. Будучи по природѣ робокъ, я не рѣшался ни войти туда, ни постучать, но пѣлъ подъ окнами, что казалось приличнѣе, и бывалъ очень удивленъ, что какъ я ни надрывался, ни дамы, ни дѣвицы не появлялись, не смотря на прелесть моего голоса и заманчивость пѣсенъ, которымъ научили меня товарищи; а я ихъ пѣлъ прелестно.
Я добрался наконецъ до мѣста и увидалъ госпожу Варенсъ. Эта эпоха моей жизни опредѣлила мой характеръ, и я не могу говорить о ней поверхностно; мнѣ былъ шестнадцатый годъ. Не скажу, что бы я былъ красавцемъ, но при небольшемъ еще ростѣ я былъ хорошо сложенъ, имѣлъ красивую ногу, былъ развязанъ, съ лицомъ оживленнымъ, имѣлъ небольшой ротъ, брови и волосы черные, глаза небольшіе, впалые, но въ нихъ виднѣлся жаръ крови, которая сильно билась во мнѣ. Къ сожалѣнію, я не сознавалъ всего этого; и въ теченіи своей жизни сталъ цѣнить физическія достоинства только тогда, когда уже поздно было думать о нихъ. При застѣнчивости, свойственной моему возрасту, съ любящей душою я всегда боялся, что не понравлюсь. Къ тому же, хотя я былъ достаточно образованъ, но, не бывавъ въ свѣтѣ, не имѣлъ хорошихъ манеръ; познанія мои не могли ихъ замѣнить, а только раскрывали мнѣ то, чего недоставало, и оттого еще болѣе увеличивали мою робость.
Опасаясь, что моя внѣшность мало расположитъ въ мою пользу, я прибѣгнулъ къ другому средству, и составилъ прекрасное письмо въ ораторскомъ вкусѣ, наполнивъ его книжными и заученными фразами; словомъ, излилъ все свое краснорѣчіе, чтобы завоевать расположеніе г-жи Варенсъ. Письмо г. Понвера я вложилъ въ свое и отправился на страшную аудіенцію. Но я не засталъ хозяйки дома, мнѣ сказали, что она только что отправилась въ церковь. Это было Вербное Воскресенье 1728 года; бѣгу вслѣдъ за нею, настигаю, говорю съ нею... Я хочу упомянуть о томъ мѣстѣ, которое съ тѣхъ поръ много разъ смочилъ слезами и покрылъ поцѣлуями. Зачѣмъ не могу я окружить золотою рѣшеткой это счастливое мѣсто! почему не могу навлечь на него благословеніе всей земли! Кто почитаетъ памятники спасенія рода человѣческаго, тотъ долженъ приближаться къ нимъ не иначе, какъ на колѣняхъ.
Это было въ переулкѣ за ея домомъ, между ручьемъ, отдѣлявшимъ его отъ сада съ правой стороны, и дворовою стѣною слѣва, откуда былъ скрытый ходъ въ церковь бернардинокъ (cordeliers). Предъ входомъ въ него г-жа Варенсъ обернулась на мой голосъ. Что сталось со мною при видѣ ея! Я воображалъ себѣ встрѣтить строптивую старуху; по моему мнѣнію "добрая госпожа" г. Понвера не могла быть иною. Вдругъ я увидѣлъ граціозное личико, прекрасные голубые глаза выражавшіе кротость, ослѣпительный цвѣтъ лица и очаровательную округлость стана. Ничто не ускользнуло отъ быстраго взгляда юнаго послушника; я мгновенно сталъ имъ, убѣжденный, что вѣра, проповѣдуемая такими миссіонерами, ведетъ прямо въ рай. Она приняла съ улыбкой изъ моихъ дрожащихъ рукъ письмо г. Понвера. пробѣжала его, перешла къ моему, прочла его до конца и можетъ быть снова перечитала бы его, если бы ея слуга не напомнилъ ей, что пора идти въ церковь. "Дитя мое", произнесла она голосомъ, который заставилъ меня трепетать, "вы бродяжничаете въ очень юныхъ лѣтахъ; право, это очень жаль". Потомъ, не ожидая моего отвѣта, прибавила: Ступайте ко мнѣ и ожидайте; скажите, чтобы вамъ дали позавтракать, послѣ обѣдни я приду поговорить съ вами".
Луиза Елеонора де-Варенсъ, урожденная дѣвица де ла Туръ де-Пиль, стариннаго дворянскаго рода изъ Вевей, города кантона Во, въ очень юныхъ лѣтахъ вышла замужъ за г. Варенсъ изъ дома де Лоисъ, старшаго сына г. де-Виллардена изъ Лозанны. Отъ брака дѣтей не было, да и самый союзъ былъ неудаченъ, поэтому госпожа Варенсъ подъ вліяніемъ семейнаго горя, выбравши то время, когда король Викторъ-Амедей былъ въ Евіанѣ, переѣхала озеро и бросилась къ ногамъ короля, покинувъ такимъ образомъ семью, мужа и родину, поддавшись опрометчивости, какъ и я же, которую однако она долго оплакивала. Король любившій разыгрывать ревностнаго католика, взялъ ее подъ свое покровительство, назначилъ ей пенсію въ полторы тысячи пьемонтскихъ ливровъ, что при его скупости было значительно; но замѣтивъ, что изъ этого обстоятельства заключили, будто онъ плѣнился ею, онъ отослалъ ее въ Аннеси подъ охраною своей стражи; тамъ порученная наставленіямъ Михаила Гавріила де-Бернекса, викарнаго епископа Женевы, она произнесла отреченіе въ монастырѣ визитандинокъ.
Шесть лѣтъ прошло какъ она была тамъ, когда я пришелъ. Ей было въ то время двадцать восемь лѣтъ, такъ какъ она родилась съ вѣкомъ. Ея красота была изъ тѣхъ, которыя наидолѣе сохраняются, потому что прелесть заключается болѣе въ выраженіи, нежели въ чертахъ лица; она была въ самомъ расцвѣтѣ. Выраженіе у ней было нѣжное, ласковое, взглядъ кроткій, улыбка ангельская, ротъ не болѣе моего, волосы пепельнаго цвѣта рѣдкой красоты; и она ихъ зачесывала заманчиво -- небрежно. Росту она была небольшаго, что называется коротышка и полновата въ таліи, но безъ уродства; за то невозможно было найти болѣе красивую головку, грудь, руки и кисти рукъ.
Образованіе ея было непослѣдовательное; подобно мнѣ, лишилась она еще при рожденіи матери, и училась безъ разбора всему, что было подъ рукою: кое чему отъ наставницы, отъ отца, потомъ отъ учителей; и многому отъ своихъ любовниковъ, въ особенности же отъ нѣкоего г. Товель, который, обладая свѣдѣніями и вкусомъ, украсилъ ими и ту, которую любилъ. Но столько разнообразія въ Образованіи вредило его основательности; а непослѣдовательность не дала возможности развиться ея природному здравому смыслу.
Такимъ образомъ, имѣя понятія о философіи и физикѣ, она по примѣру своего отца предалась эмпирической медицинѣ и алхиміи: составляла элексиры, тинктуры, бальзамы, полагая что обладаетъ секретами. Шарлатаны, пользуясь этой слабостью, овладѣли ею, надоѣдали ей, разоряли и похоронили подъ ретортами и лекарствами ея умъ, прелести и таланты, которые составили бы украшеніе лучшаго общества.
Но если пошлые плуты пользовались ея дурно направленнымъ образованіемъ, чтобы затемнить ея разсудокъ, то сердце ея осталось неизмѣнно прекрасно, ея кроткій любезный характеръ, сочувствіе къ несчастію, неисчерпаемая доброта, откровенная веселость не покидали ее. Даже достигнувъ старости, когда она больная, среди бѣдности была окружена разными непріятностями,-- ея душевная чистота сохраняла ей веселость лучшихъ дней ея жизни.
Заблужденія ея проистекали отъ неистощимой дѣятельности вѣчно искавшей занятія. Не женскія интриги нужны были ей, но предпріятія, которыя ей хотѣлось создавать и направлять. Она родилась для крупныхъ дѣлъ; г-жа Лонгевиль на ея мѣстѣ оказалась бы мелочною женщиной, тогда какъ она могла бы править государствомъ. Таланты ея были не у мѣста: то, что прославило бы ее въ болѣе возвышенномъ положеніи, тутъ ее погубило. Въ тѣхъ дѣлахъ, которыя были ей подручны, она создавала планы, видя все въ обширныхъ размѣрахъ, такъ что прибѣгая къ средствамъ болѣе соотвѣтствовавшимъ ея видамъ нежели силамъ, она терпѣла неудачи по чужой винѣ, и разорялась тамъ, гдѣ другіе едва ли бы что потеряли. Эта страсть къ предпріятіямъ если и причинила ей много бѣдъ, принесла ей по крайней мѣрѣ ту пользу, что помѣшала схоронить въ монастырской жизни остатокъ дней своихъ, какъ она то хотѣла вначалѣ. Простая, однообразная жизнь монахинь, ихъ мелкія сплетни, все это не могло плѣнять ея подвижный умъ, который постоянно создавая новые планы, требовалъ для исполненія ихъ свободы. Добрякъ епископъ Вернекса, хотя менѣе разумный нежели Францискъ де Саль, во многомъ походилъ на него, и г-жа Варенсъ, которую онъ звалъ дочерью и которая походила на г-жу Шанталь, имѣли бы съ нею еще болѣе сходства при отшельничествѣ, но вкусы ея отталкивали ее отъ праздности монастырской.
Не вслѣдствіе недостатка усердія уклонялась эта милая женщина отъ ежедневныхъ выраженій набожности, которыя такъ свойственны новообращенной, находящейся подъ руководствомъ прелата. Что бы ни побудило ее перемѣнить религію, но она была искренна въ новомъ вѣрованіи. Она могла раскаиваться въ совершеніи проступка, но не желала вернуться назадъ. Она не только умерла какъ истинная католичка, но и жила таковою, и я, читавшій въ глубинѣ ея души, утверждаю, что только отвращеніе къ притворству мѣшало ей публично являться набожною; въ ней было искреннее благоговѣніе, и это воспрещало ей выказывать набожность. Но здѣсь не мѣсто слишкомъ распространяться о ея правилахъ, впослѣдствіи я буду имѣть случай говорить о томъ.
Пусть тѣ, которые отрицаютъ симпатію душъ, объяснятъ: почему при первомъ же свиданіи, съ перваго слова, и даже взгляда, г-жа Варенсъ внушила мнѣ не только искреннюю привязанность, но и полное довѣріе, оставшееся навсегда неизмѣннымъ. Допустимъ, что чувства мои были истинною любовью, что, однако, болѣе чѣмъ сомнительно, если прослѣдить ходъ нашей связи; но какимъ образомъ страсть эта при самомъ ея зарожденіи сопровождалась наименѣе подходящими чувствами, то есть сердечнымъ миромъ, спокойствіемъ, яснотою, увѣренностью, безопасностью. Почему, приблизясь въ первую минуту къ женщинѣ любезной, вѣжливой, блистательной, женщинѣ по положенію своему высшей меня и не похожей ни на одну изъ видѣнныхъ мною доселѣ, женщинѣ отъ большаго или мёныпаго участія которой зависѣла моя участь, почему, говорю я, не смотря на все это, я съ той же минуты почувствовалъ себя совершенно свободнымъ, безъ стѣсненія съ нею, какъ будто имѣлъ убѣжденіе, что понравлюсь? Почему я тотчасъ же не ощутилъ смущенія робости, неловкости? Будучи отъ природы стыдливъ, не бывши въ свѣтѣ, почему съ перваго же дня, съ перваго мгновенія, принялъ я съ нею свободное обращеніе, нѣжный разговоръ, спокойный тонъ, которые сохранились въ теченіи десяти лѣтъ, когда самая тѣсная короткость уже дѣлала ихъ обычными? Конечно любовь не бываетъ безъ желаній, и я ихъ испытывалъ, но бываетъ ли она безъ тревогъ и ревности? Не желаютъ ли по крайней мѣрѣ узнать отъ предмета любви -- любятъ ли васъ? Мнѣ ни разу не приходило въ голову обратиться къ ней съ этимъ вопросомъ, подобно тому, какъ я не спрашивалъ, люблю ли я самого себя; она съ своей стороны тоже не выказывала любопытства. Безъ сомнѣнія въ моихъ отношеніяхъ къ этой молодой женщинѣ было что то необычное; впослѣдствіи обнаружатся еще болѣе неожиданныя странности.
Возникъ вопросъ, что со мною будетъ? и чтобы потолковать о томъ на свободѣ, она оставила меня обѣдать. Это было первый разъ въ моей жизни, что я за столомъ не имѣлъ аппетита, да и горничная ея, служившая намъ, объявила, что она въ первый разъ видитъ, чтобы странникъ моихъ лѣтъ такъ мало ѣлъ. Замѣчаніе это, конечно не повредившее мнѣ въ глазахъ хозяйки, падало какъ бы укоромъ на грубаго толстяка обѣдавшаго съ нами, и прикончившаго порцію, достаточную на шестерыхъ. Я же былъ въ восхищеніи непозволявшемъ мнѣ ѣсть. Сердце мое питалось новымъ чувствомъ наполнявшимъ все мое существо; другія чувства тутъ не могли имѣть мѣста.
Г-жа Варенсъ желала знать подробности моихъ приключеній; чтобы передать ихъ ей, я проникся тѣмъ жаромъ, который погасъ было во мнѣ у хозяина. Чѣмъ болѣе участія принимала во мнѣ вслѣдствіе разсказа эта добрая душа, тѣмъ болѣе сожалѣла она объ ожидавшей меня участи. Нѣжное состраданіе видѣлось въ ея тонѣ, взглядахъ, движеніяхъ; она не рѣшалась уговаривать меня вернуться въ Женеву: въ ея положеніи это было бы оскорбленіе католичества, а она знала насколько за нею присматривали и взвѣшивали ея рѣчи. Но въ тонѣ ея было столько трогательнаго, когда она говорила объ огорченіи моего отца, что ясно видно было, какъ она одобрила бы мое намѣреніе утѣшить его. Она не сознавала, какъ сильно ратовала противъ себя самой. Уже не говоря о твердости принятаго мною рѣшенія, о чемъ я кажется упоминалъ, но чѣмъ краснорѣчивѣе и убѣдительнѣе была она, чѣмъ сильнѣе рѣчи ея затрогивали сердце мое, тѣмъ менѣе могъ я рѣшиться оставить ее. Я чувствовалъ, что, возвратясь въ Женеву, я воздвигнулъ бы непреодолимую преграду между собою и ею, или снова долженъ былъ бы повторить бѣгство. Поэтому я счелъ за лучшее не мѣнять сдѣланнаго. Г-жа Варенсъ видя, что всѣ усилія ея напрасны, не рѣшилась болѣе компрометировать себя, но глядя на меня съ сочувствіемъ, произнесла: Бѣдняжка! или куда тебя призываетъ Богъ, но когда ты возмужаешь, то вспомнишь меня. Я полагаю, что она сама не сознавала, какъ жестоко подтвердится ея предсказаніе.
Затрудненія оставались всѣ тѣ же. Чѣмъ существовать мнѣ въ такихъ юныхъ лѣтахъ, вдали отъ родныхъ мѣстъ? При недоконченности моего обученія, я не зналъ своего ремесла, да хоть бы и былъ достаточно свѣдущъ, я не могъ бы кормиться имъ въ Савойѣ, странѣ слишкомъ бѣдной. Нашъ грубый застольный товарищъ, давши наконецъ отдыхъ своимъ челюстямъ, высказалъ мнѣніе внушенное ему. какъ онъ выразился, самимъ Небомъ, но которое, судя по послѣдствіямъ, скорѣе исходило съ противоположной стороны. Мнѣніе это заключалось въ томъ, чтобы я шелъ въ Туринъ, гдѣ въ богадѣльнѣ, устроенной для образованія неофитовъ, я бы нашелъ пищу тѣлесную и духовную, до тѣхъ поръ пока, вступя въ лоно церкви и при помощи добрыхъ людей, найду подходящее мѣсто. Что касается до путевыхъ расходовъ, продолжалъ онъ, то его высокопреосвященство не откажетъ въ нихъ, если милостивая государыня предложитъ ему содѣйствовать этому святому дѣлу; г-жа баронесса такъ милосердна, сказалъ онъ склоняясь надъ тарелкой, что навѣрное поспѣшитъ тому содѣйствовать.
Все это милосердіе было для меня жестоко, и съ стѣсненнымъ сердцемъ я не произнесъ ни слова; г-жа Варенсъ, не выказывая той горячности, съ какимъ предложеніе было высказано, удовольствовалась отвѣтомъ, что всякій обязанъ по мѣрѣ силъ содѣйствовать доброму дѣлу, и обѣщала поговорить о томъ съ епископомъ; но этотъ хлопотунъ, опасаясь, что она не выскажется въ томъ смыслѣ, какъ бы онъ желалъ, и насколько это отвѣчало его личнымъ выгодамъ, побѣжалъ предупредить о томъ монаховъ, и такъ настроилъ отцовъ, что когда г-жа Варенсъ, страшившаяся изъ за меня этого путешествія, стала говорить о немъ епископу, то увидала, что все уже устроено, и тотъ вручилъ ей деньги, предназначавшіяся для моего обращенія. Она не смѣла настаивать на томъ, чтобы я остался: я былъ въ такомъ возрастѣ, что женщина ея лѣтъ не могла, ненарушая приличія держать при себѣ молодого человѣка.
Отправленіе мое было такимъ образомъ устроено людьми, принимавшими во мнѣ участіе, и я подчинялся ему, даже безъ большаго отвращенія. Хотя Туринъ находился далѣе Женевы, но я полагалъ, что какъ столица, онъ имѣетъ болѣе тѣсныя сношенія съ Аннеси, нежели городъ чуждаго государства и чуждый ему по религіи. Къ тому же уходя изъ послушанія г. Варенсъ, я считалъ себя какъ бы подъ ея руководствомъ; это было нѣчто большее, чѣмъ сосѣдство.
Вмѣстѣ съ тѣмъ дальнее путешествіе льстило моимъ кочевымъ наклонностямъ; онѣ уже начали обнаруживаться; мнѣ казалось заманчивымъ перешагнуть въ мои лѣта чрезъ горы, я этимъ возвышался надъ сверстниками на всю высоту Альповъ. Путешествіе -- это приманка, предъ которой ни одинъ женевецъ не устоитъ. Я высказалъ свое согласіе. Мой толстякъ долженъ былъ чрезъ два дня отправиться въ путь со своею женою; я былъ имъ порученъ: кошелекъ мой дополненный г-жею Варенсъ, былъ имъ ввѣренъ; но она еще сверхъ того снабдила меня небольшою суммой, прибавивъ къ нимъ подробныя наставленія, и мы отправились въ страстную Среду.
На другой день моего отъѣзда изъ Аннеси, туда по слѣдамъ моимъ прибылъ отецъ мой вмѣстѣ съ г. Ривалемъ своимъ другомъ, такимъ же часовщикомъ, человѣкомъ неглупымъ, даже остроумнымъ, писавшимъ стихи лучше чѣмъ Ламотъ, и выражавшимся нехуже его; человѣкомъ очень честнымъ, но литературныя способности котораго содѣйствовали лишь тому, чтобы сдѣлать изъ его сына комедіанта.
Господа эти видѣлись съ г-жею Варенсъ и удовольствовались тѣмъ, что оплакали съ нею мою участь, вмѣсто того, чтобы слѣдовать за мною и настичь, что было бы легко сдѣлать, такъ какъ они были верхомъ, а я шелъ пѣшкомъ. То же самое случилось съ моимъ дядей Бернардомъ; онъ прибылъ въ Конфиньонъ и, узнавъ, что я былъ въ Аннеси, вернулся въ Женеву. Казалось, что близкіе сговорились предоставить меня судьбѣ. Мой братъ погибъ отъ подобной же безпечности, и никто не знаетъ, что съ нимъ случилось.
Мой отецъ былъ человѣкъ самой надежной, строгой честности, и обладалъ твердымъ духомъ, источникомъ великихъ добродѣтелей, онъ былъ къ тому же добрымъ отцомъ, въ особенности ко мнѣ. Онъ нѣжно любилъ меня, но также любилъ удовольствія, и другіе вкусы нѣсколько охладили родительскую привязанность, съ тѣхъ поръ какъ я жилъ вдали отъ него. Онъ вторично женился въ Ніонѣ, и хотя возрастъ его жены уже не давалъ надежды имѣть потомство; но у нея была родня, что составляло какъ бы семейство и особое хозяйство; все это стушевывало воспоминаніе обо мнѣ. Мой отецъ старѣлъ и не имѣлъ состоянія для поддержанія себя въ преклонныхъ лѣтахъ, и мой братъ получили кое-что въ наслѣдство отъ матери, и доходы съ этого имущества, во время моего отсутствія, бралъ мой отецъ. Конечно, эта мысль не являлась ему непосредственно, и онъ не нарушалъ своего долга, но она все же тайно вліяла на него, и какъ бы уменьшала ту заботливость обо мнѣ, которая бы иначе была сильнѣе. Вотъ почему, какъ я полагаю, добравшись по моимъ слѣдамъ до Аннеси, онъ не отправился за мною до Шамбери, гдѣ безъ сомнѣнія засталъ бы меня. Вотъ также почему, когда я бывалъ у него послѣ своего бѣгства, онъ принималъ меня съ родительскою лаской, но не особенно удерживалъ меня
Такое поведеніе отца, котораго нѣжность и добросовѣстность мнѣ были хорошо извѣстны, заставило меня много размышлять также о себѣ самомъ, и чрезъ то я пріобрѣлъ здравыя понятія. Я изъ этого извлекъ высокое нравственное правило, единственно практическое: избѣгать положеній, гдѣ наши обязанности сталкиваются съ нашими выгодами; гдѣ наше благополучіе зависитъ отъ несчастія ближняго; потому что какъ бы сильно ни было чувство добродѣтели, но оно незамѣтно постепенно слабѣетъ, и человѣкъ становится золъ и несправедливъ въ поступкахъ, не переставая быть въ душѣ добрымъ и справедливымъ.
Это правило, твердо укоренившееся въ душѣ моей и принятое за основаніе моихъ дѣйствій, хотя, можетъ быть, и поздно, доставило мнѣ въ обществѣ положеніе странное, и самое глупое: въ особенности же среди знакомыхъ. Мнѣ приписывали стремленіе быть оригиналомъ, дѣйствующимъ не такъ, какъ другіе. Въ сущности я вовсе не желалъ ни подражать другимъ, ни отличаться отъ нихъ; я просто искренно хотѣлъ поступать хорошо и уклонялся изо всѣхъ силъ отъ случаевъ, гдѣ мои выгоды стояли бы въ оппозиціи съ выгодами другого, и слѣдовательно заставляли бы меня невольно желать ему зла.
Два года тому назадъ милордъ Моремаль хотѣлъ внести меня въ свое завѣщаніе, и я воспротивился тому изо всѣхъ силъ. Я объявилъ ему, что не желаю имѣть долю въ чьемъ бы то ни было завѣщаніи, а тѣмъ менѣе въ его. Онъ сдался, но теперь желаетъ выдавать мнѣ пожизненную пенсію и противъ этого я не возражаю. Скажутъ, можетъ быть, что мнѣ это выгоднѣе; очень можетъ быть. Но, отецъ мой и благодѣтель! я знаю, что, теряя тебя, я теряю все: и ничего чрезъ то не выигрываю.
Вотъ по моему мнѣнію истинная философія, наиболѣе подходящая къ сердцу человѣческому. Каждый день я сильнѣе проникаюсь убѣжденіемъ въ ея благонадежности, и она во всѣхъ видахъ является въ моихъ послѣднихъ сочиненіяхъ, хотя вѣтренная публика не съумѣла ее распознать. Если, окончивъ предпринятый нынѣ мною трудъ, я еще проживу достаточно долго, то намѣреваюсь въ продолженіи Эмиля представить настолько поразительный и прекрасный примѣръ этого правила, что читатель мой принужденъ будетъ обратить на него вниманіе.-- Но пока довольно разсуждать путешественнику, которому слѣдуетъ продолжать свое странствованіе.
Я совершилъ его пріятнѣе, нежели могъ того ожидать, и мой мужикъ не оказался такъ грубъ, какъ я думалъ. Это былъ человѣкъ среднихъ лѣтъ, заплетавшій въ косичку свои черные, сѣдѣвшіе волоса, съ виду гренадеръ, съ звучнымъ голосомъ, веселый, хорошій ходокъ, еще лучше того ѣвшій, и исполнявшій ремесла самыя разнообразныя, потому что не зналъ ни одного. Онъ кажется предлагалъ устроить въ Аннеси какую-то фабрику. Госпожа Варенсъ заинтересовалась проектомъ; и вотъ хорошо снабженный деньгами, онъ направился въ Туринъ, чтобы привлечь въ дѣло его преосвященство. Этотъ человѣкъ обладалъ искусствомъ интриговать, толкаясь среди духовенства и выказывая готовность служить ему; въ ихъ школѣ заимствовалъ онъ набожный складъ рѣчи и, вставляя его въ разговоръ, считалъ себя великимъ проповѣдникомъ. Онъ даже зналъ по латыни какое-то мѣсто изъ библіи, и повторяя его тысячу разъ въ день, заставлялъ думать, что онъ знаетъ ихъ тысячу. Рѣдко нуждался онъ въ деньгахъ, когда онѣ были въ чужомъ кошелькѣ, хотя былъ скорѣе ловкій человѣкъ, нежели плутъ. Онъ походилъ на вербовщика, когда произносилъ свои изреченія, напоминая собою Петра-пустыни ика, проповѣдывавшаго крестовый походъ съ саблей при бедрѣ.
Что касается госпожи Сабранъ его жены, это была добрая женщина, болѣе спокойная днемъ, чѣмъ ночью. Такъ какъ я спалъ въ одной съ ними комнатѣ, то ея шумная безсонница часто будила меня, и вѣроятно я бодрствовалъ бы болѣе, если-бъ понималъ въ чемъ дѣло. Но я ничего не подозрѣвалъ, и былъ такъ глупъ на этотъ счетъ, что только сама природа уже позаботилась докончить мое образованіе.
Я весело шествовалъ съ этимъ ханжей и его подвижной подругой; никакое приключеніе не смутило путешествія, и я былъ въ самомъ счастливомъ настроеніи и тѣла и духа. Молодой, сильный, преисполненный здоровья, увѣренности и безопасности за себя и за другихъ, я находился въ томъ короткомъ, но драгоцѣнномъ періодѣ жизни, когда избытокъ ея изливается на всѣ наши ощущенія и украшаетъ всю природу прелестью нашего существованія. Моя сладкая тревога не блуждала безцѣльно, и одинъ предметъ занималъ мое воображеніе. Я смотрѣлъ на себя, какъ на созданіе г-жи Варенсъ, на ея воспитанника, друга, почти что любовника. Высказанныя ею мнѣ милыя вещи, ея небольшія ласки, нѣжное участіе, которое казалось она приняла во мнѣ; чудный взглядъ, по моему убѣжденію, полный любви, потому что я ею проникся,-- все это занимало мои мысли во все время пути и давало пищу чуднымъ мечтамъ. Никакое опасеніе или сомнѣніе на счетъ моей участи не смущало сновидѣнія. Отправляя меня въ Туринъ, она значитъ обязывалась меня тамъ содержать и прилично устроить. Я уже не заботился о себѣ, объ этомъ думали другіе; поэтому я шелъ легко, избавленный отъ этой тягости, юныя желанія, очаровательная надежда, блестящіе проекты, наполняли мою душу. Всѣ встрѣчавшіеся предметы служили какъ бы ручательствомъ близкаго блаженства. Въ домахъ я рисовалъ себѣ деревенскіе пиры, въ лугахъ -- шаловливыя игры; при водахъ купанья, прогулки, рыбную ловлю; на деревьяхъ -- чудные плоды, а подъ тѣнью ихъ -- сладостныя свиданія; въ горахъ чаши молока и сливокъ, очаровательное бездѣйствіе, миръ, простоту и удовольствіе идти, самъ не зная куда. Словомъ, все, что представлялось моему взгляду, приносило сердцу какое нибудь наслажденіе. Величіе, разнообразіе и истинная красота зрѣлища какъ бы придавали смыслъ этой прелести; къ тому же тутъ было замѣшано и тщеславіе. Въ такихъ юныхъ лѣтахъ уже идти въ Италію, осмотрѣть столько странъ, перейти горы по слѣдамъ Аннибала, это казалось мнѣ для моихъ лѣтъ дѣломъ необычайнымъ. Прибавьте къ этому частыя и хорошія станціи, большой аппетитъ и средства къ его удовлетворенію; да и къ чему было бы мнѣ отказывать себѣ; въ сравненіи съ ѣдой г. Садрана моя ѣда была ничтожна.
Не помню я, чтобы въ теченіи всей моей жизни встрѣтился промежутокъ времени, настолько же безъ заботъ и печалей, какъ тѣ семь, восемь дней, которые потребовались намъ на это путешествіе; мы должны были соразмѣрять свои шаги съ ходомъ госпожи Садранъ, и чрезъ то какъ бы совершали прогулку. Это воспоминаніе оставило мнѣ расположеніе ко всему, что до него касается; въ особенности же къ горамъ и къ пѣшему странствованію. Только въ лучшіе дни жизни путешествовалъ я пѣшкомъ и съ наслажденіемъ. Въ скоромъ времени обязанности, дѣла, дорожный багажъ, принудили меня бодрствовать и брать карету; вмѣстѣ со мною влѣзали въ нее грызущія заботы, затрудненія, стѣсненія и съ тѣхъ поръ вмѣсто прежняго удовольствія передвигаться, я сталъ ощущать только желаніе скорѣе пріѣхать. Я долго отыскивалъ въ Парижѣ пару товарищей, которые бы, имѣя подобно мнѣ любовь къ путешествіямъ, согласились каждый посвятить годъ времени и пятьдесятъ луидоровъ, чтобы вмѣстѣ обойти пѣшкомъ Италію, въ сопровожденіи парня, который бы несъ за нами дорожный мѣшокъ. Многіе восхищались этою мыслью; въ сущности же они принимали ее за воздушный замокъ, о которомъ можно потолковать, но не приводить въ исполненіе. Помню, что говоря съ увлеченіемъ объ этомъ проектѣ съ Дидеро и Гриммомъ, я имъ привилъ эту фантазію. Я думалъ, что дѣло уже сдѣлано: въ сущности же все ограничилось тѣмъ, что мы должны были совершить путь на бумагѣ, причемъ Гриммъ находилъ очень забавнымъ, чтобы Дидеро занимался безбожіемъ: а я занялъ бы мѣсто въ инквизиціи.
Сожалѣніе мое о томъ, что скоро будемъ уже въ Туринѣ, умѣрялось удовольствіемъ видѣть большой городъ и надеждой пріобрѣсти значеніе, достойное моей особы, потому что честолюбіе начинало уже кружить мнѣ голову. Я предусматривалъ, что буду чѣмъ-то значительно высшимъ, противъ бывшаго званія ученика, не предчувствуя, что скоро сдѣлаюсь чѣмъ то гораздо низшимъ.
Прежде чѣмъ описывать далѣе, я долженъ извиниться предъ читателемъ, или оправдаться, въ мелкихъ подробностяхъ, въ которыя буду вступать, хотя онѣ не могутъ имѣть никакого интереса въ его глазахъ. Въ начатомъ мною предпріятіи раскрыть себя вполнѣ предъ публикой, нужно чтобы ничто не оставалось для нея неяснымъ и скрытымъ, я долженъ постоянно быть предъ ея взорами, пусть она слѣдитъ за всѣми заблужденіями сердца моего, видитъ всѣ закоулки моей жизни, пусть ни на минуту она не теряетъ меня изъ виду, для того чтобы, усмотрѣвъ пустоту, или пробѣлъ, въ разсказѣ, она бы не сказала: "Что же однако дѣлалъ онъ въ это время?" и не обвинила меня въ намѣреніи что-либо скрыть. Мой разсказъ дастъ достаточную пищу ея злорадству; не надо, чтобы молчаніе усиливало его.
Я проболтался, и моя небольшая касса исчезла, моя нескромность послужила на пользу моимъ проводникамъ. Г-жа Сабранъ нашла способы вырвать у меня даже ленточку, украшенную серебромъ, которую г-жа Варенсъ дала мнѣ для маленькой шпаги и которую я хранилъ пуще всего, даже шпага перешла бы въ ихъ руки, если бы я не выказалъ упорство. Они совѣстливо обезпечивали меня всѣмъ въ пути, но также ничего мнѣ не оставили. Я прибылъ въ Туринъ безъ одежды, безъ денегъ, безъ бѣлья, мнѣ оставлена была лишь возможность составить состояніе личными своими достоинствами.
У меня были письма, я ихъ представилъ, и меня тотчасъ же отвели въ пріютъ оглашенныхъ, чтобы поучаться религіи, за которую я покупалъ свое существованіе. Вступая въ него, я увидалъ толстую дверь съ желѣзными засовами, она тотчасъ же захлопнулась за мною.
Это начало казалось мнѣ болѣе внушительно, нежели пріятно, и я уже началъ размышлять, когда меня ввели въ большую комнату. Вмѣсто мебели тамъ находился только престолъ съ большимъ распятіемъ въ глубинѣ комнаты, и вокругъ него пять, шесть деревянныхъ стульевъ; они казались налощенными, но въ дѣйствительности блестѣли отъ тренія и сидѣнья на нихъ. Въ этой залѣ собранія находились четыре, или пять ужасныхъ бандитовъ, мои товарищи по образованію, но они были скорѣе дьявольскими сосудами, чѣмъ кандидатами на званіе дѣтей божіихъ. Двое изъ нихъ были словаки, но они выдавали себя евреями, или маврами, а мнѣ признались, что они блуждали по Испаніи и Италіи, принимая христіанство и крещеніе тамъ, гдѣ это имъ приносило выгоду. Потомъ открыли другую желѣзную дверь, раздѣлявшую на двое балконъ, выходившій на двора". Чрезъ эту дверь вошли наши сестры оглашенныя, которыя подобно мнѣ должны были переродиться не крещеніемъ, но торжественнымъ отреченіемъ. Это были ужасныя грязнухи и сквернѣйшія потаскухи, какія когда-либо загаживали овчарню Спасителя. Только одна изъ нихъ показалась мнѣ хорошенькой и нѣсколько интересной, она была почти моихъ лѣтъ, или года на два старше. Ея плутовскіе глаза по временамъ встрѣчались съ моими. Это внушило мнѣ нѣкоторое желаніе познакомиться съ нею, но въ теченіи тѣхъ двухъ мѣсяцевъ, которые она провела еще въ этомъ домѣ, сверхъ прежнихъ трехъ, мнѣ не было возможности приблизиться къ ней, такъ усиленно наблюдала за нею старая тюремщица, и надоѣдалъ ей святой миссіонеръ, прилагавшій къ ея обращенію болѣе рвенія, чѣмъ старанія. Должно быть, она была чрезвычайно тупа, хотя этого не было замѣтно, но только обученіе ея было очень продолжительно. Святой отецъ все не находилъ ее подготовленной къ отреченію. Наконецъ затворничество ей надоѣло, и она объявила, что желаетъ выйти, все равно христіанкой, или нѣтъ. Приходилось поймать ее на словѣ, пока еще она соглашалась, а то она могла возмутиться и вовсе отказаться отъ обращенія.
Маленькая община была собрана въ честь новоприбывшаго. намъ сдѣлали краткое наставленіе, мнѣ, чтобы я заслужилъ оказываемую мнѣ божію милость, а прочимъ, чтобы они возносили обо мнѣ свои молитвы, и вліяли своимъ примѣромъ. Послѣ чего наши дѣвы возвратились въ свою ограду, а я имѣлъ достаточно времени, чтобы обозрѣть съ удивленіемъ ту, въ которую попалъ.
На другое утро насъ собрали снова для ученія, и тутъ-то я въ первый разъ сталъ размышлять о сдѣланномъ шагѣ, и о томъ, что привело меня къ нему.
Я говорилъ, повторяю и буду повторять, что ежели когда-либо давалось ребенку благоразумное, здравое образованіе, то этимъ ребенкомъ былъ я. Происходя отъ семьи, имѣвшей не вульгарные взгляды, я получалъ отъ всѣхъ родныхъ примѣры и уроки мудрости. Хотя мой отецъ любилъ удовольствія, но онъ былъ истинно честенъ и религіозенъ, въ обществѣ любезенъ, а въ домашней жизни добрый христіанинъ; онъ передалъ мнѣ съ юныхъ лѣтъ тѣ-же чувства. Изъ числа моихъ трехъ тетокъ, всѣ были благоразумны и добродѣтельны, обѣ старшія были богомолки, а третья хотя не такъ выказывалась, но была не менѣе набожна, мила, умна и разумна. Изъ этой почтенной семьи я перешелъ къ г. Ламберсье, который хотя и былъ проповѣдникомъ, принадлежа къ церкви, но былъ въ душѣ вѣрующимъ, и поступалъ почти такъ-же хорошо, какъ говорилъ. Онъ и его сестра своими короткими и вѣрными разъясненіями развивали во мнѣ основы благоговѣнія, внушенныя съ дѣтства. Эти достойные люди прибѣгали для этого къ способамъ настолько цѣлесообразнымъ, осторожнымъ и разумнымъ, что я не только не скучалъ слушая проповѣди, но всегда выходилъ изъ церкви растроганнымъ, съ твердымъ рѣшеніемъ на добро, и поступалъ согласно съ этимъ, когда вспоминалъ о наставленіяхъ. У тетки Бернардъ набожность составляла родъ ремесла, и потому она мнѣ прискучивала. У хозяина въ ученьѣ я уже о ней не думалъ, хотя не мѣнялъ взглядовъ на религію, мнѣ не случалось сталкиваться съ молодежью, которая бы испортила меня; я сталъ шалуномъ, но не развратникомъ.
Такимъ образомъ во мнѣ была религіозность, насколько это возможно въ ребенкѣ моихъ лѣтъ; ея было во мнѣ даже болѣе, къ чему стану я скрывать свою мысль? Мое дѣтство не было ребяческимъ, я всегда чувствовалъ и размышлялъ, какъ взрослый. Пусть смѣются, что я съ такою скромностью выдаю себя за феноменъ; но, насмѣявшись вдоволь, пусть найдутъ другого шестилѣтняго ребенка, котораго бы романы такъ интересовали, привязывали и восхищали до слезъ. Тогда я сознаюсь, что мое тщеславіе нелѣпо, и что я неправъ.
Поэтому, когда я говорю, что не надо дѣтямъ толковать о религіи, если хотятъ чтобы они были религіозны, что они не способны познавать Бога, то вывожу это заключеніе не изъ опыта, но изъ наблюденій, такъ какъ мой опытъ не убѣдителенъ для другихъ. Найдите мнѣ такихъ-же Жанъ-Жаковъ Руссо въ шесть лѣтъ, и говорите имъ о Богѣ, тогда вы не подвергнетесь риску.
Всякій вѣроятно сознаетъ, что для ребенка, и даже для взрослаго имѣть вѣрованіе, это значитъ слѣдовать той вѣрѣ, въ которой родился. Можно лишить вѣры, но рѣдко можно усилить ее; догматическое вѣрованіе есть уже плодъ образованія. Независимо общихъ основаній, привязывавшихъ меня къ исповѣданію моихъ предковъ, я имѣлъ къ католицизму отвращеніе, общее всему нашему городу, его считали страшнымъ идолопоклонствомъ, а служителей его изображали въ самомъ черномъ цвѣтѣ. Это чувство было такъ сильно во мнѣ, что въ началѣ я съ содроганіемъ ужаса бросалъ взгляды внутрь церкви, встрѣчалъ священника въ облаченіи, или слышалъ звонки религіозной процессіи. Я скоро разстался съ этимъ чувствомъ въ городахъ; но въ сельскихъ приходахъ этотъ ужясъ охватывалъ меня вновь, потому что въ нихъ имѣлось сходство съ тѣмъ мѣстомъ, которое мнѣ впервые внушило отвращеніе. Но это впечатлѣніе страннымъ образомъ противорѣчью воспоминаніямъ о ласкахъ, которыя священники въ окрестностяхъ Женевы оказываютъ городскимъ ребятамъ. Въ то время какъ колокольчикъ просто меня пугалъ, колоколъ, призывавшій къ обѣднѣ или вечернѣ, напоминала. мнѣ завтракъ, закуску съ свѣжимъ масломъ, плодами, молокомъ. Лакомый обѣдъ г. Понвера тоже произвелъ большое впечатлѣніе; поэтому я было легко помирился съ этимъ вопросомъ, смотря на папизмъ съ точки зрѣнія его связи съ забавами и обжорствомъ, я поддался мысли жить этой жизнью, хотя мысль вступить въ нее торжественнымъ образомъ какъ-то ускользала у меня и являлась въ отдаленномъ времени. Но теперь нельзя ужо было обманываться, я съ ужасомъ увидалъ родъ обязательства, принятаго мною, и его неизбѣжныя послѣдствія; окружавшіе меня неофиты не могли своимъ примѣромъ придать мнѣ бодрости, и не могъ я внутренно не сознаться, что готовясь къ святому дѣлу, я въ сущности поступала, какъ бандитъ. При всей своей молодости я чувствовалъ, что которая бы изъ религій ни была истинною, я все таки готовился продать свою, и даже если бы выбора" былъ удаченъ, то все же въ душѣ я лгалъ бы предъ Всевышнимъ, и заслуживалъ презрѣніе людей. Чѣмъ болѣе думалъ я о томъ, тѣмъ болѣе возмущался, и жаловался на судьбу, какъ будто это не было послѣдствіемъ моихъ собственныхъ поступковъ. Были минуты, когда эти мысли угнетали меня до такой степени, что если бы я замѣтилъ отворенныя двери, то убѣжалъ бы, но это оказывалась невозможнымъ, да и самое рѣшеніе не было слишкомъ твердымъ.
Много тайныхъ желаній боролись во мнѣ, чтобы я могъ выйти побѣдителемъ, къ тому же во мнѣ было упрямое намѣреніе не возвращаться въ Женеву; стыдъ, трудность возврата снова чрезъ горы, затрудненіе, въ которомъ я находился, не имѣя друзей вдали отъ родины, безъ средствъ, все это принуждало меня смотрѣть на упреки совѣсти, какъ на позднее раскаяніе, я усиливалъ упреки за сдѣланное мною, чтобы оправдать то, что исполню въ будущимъ. Преувеличивая свои прошлыя ошибки, я взиралъ на предстоящее, какъ на необходимое послѣдствіе ихъ. Я не говорилъ себѣ: "еще ничто не сдѣлано, и ты можетъ быть, если пожелаешь, невиненъ", но размышлялъ такъ: "Плачь о совершенномъ тобою преступленіи, которое ты довершишь по необходимости".
И точно! какую силу духа надо было имѣть въ моемъ возрастѣ, чтобы отказаться отъ всего что обѣщалъ, или на что подалъ надежду, чтобы прервать цѣпь которою связалъ себя, чтобы безстрашно объявить что желаю остаться въ вѣрѣ отцовъ, и рисковать могущими отъ того быть послѣдствіями. Подобная твердость не свойственна моему возрасту; да и мало вѣроятія чтобы она имѣла успѣхъ. Дѣло зашло слишкомъ далеко чтобы отъ него согласились отказаться; и чѣмъ сильнѣе было бы мое сопротивленіе, тѣмъ упорнѣе поставили-бы себѣ задачу переломить его всѣми способами.
Меня погубилъ софизмъ свойственный людямъ жалующимся на недостатокъ воли; если бы только мы хотѣли быть благоразумными, то могли бы обойтись безъ добродѣтели. Наклонности, отъ которыхъ можно было бы воздержаться, увлекаютъ насъ, и мы поддаемся соблазнамъ, не сознавая ихъ опасности. Впадая незамѣтно въ тяжелое положеніе, изъ котораго трудно выйти безъ геройскихъ усилій, мы падаемъ въ бездну взывая къ Богу; зачѣмъ создалъ Ты меня столь безсильнымъ! Но отвѣтъ Его слышится въ глубинѣ нашей совѣсти: ты слабъ чтобы выйти изъ бездны, но имѣлъ достаточно силъ чтобы не пасть въ нее.
Въ сущности я не принялъ рѣшеніе сдѣлаться католикомъ; но при отдаленности срока мирился съ этой мыслью, разсчитывая что время выведетъ меня случайно изъ этого затрудненія, и намѣревался для выигрыша времени упорно защищаться. Тщеславіе помогло мнѣ, я замѣтилъ что мои возраженія ставятъ иногда въ затрудненіе наставниковъ, и это придало мнѣ желаніе ихъ побѣдить. Я съ комичнымъ усердіемъ порывался взять верхъ надъ ними, въ то время какъ они старались убѣдить меня, въ полномъ убѣжденіи что если мои доказательства будутъ сильнѣе, они обратятся въ протестантство.
Такимъ образомъ противъ ожиданія они встрѣтили во мнѣ болѣе свѣдѣній, чѣмъ доброй воли. Протестанты большею частію превосходятъ образованіемъ католиковъ; у первыхъ необходимо убѣжденіе, у вторыхъ покорность. Это они знали, но, судя по моему положенію и возрасту, не расчитывали встрѣтить большихъ затрудненій; знали также, что я не получилъ конфирмаціи и не былъ къ ней подготовленъ; но имъ не было извѣстно, что я хорошо наставленъ г. Ламберсье, и и ознакомился съ книгою очень нелюбимою этими господами, съ "Исторіей церкви и имперіи". У моего отца я ее зналъ почти наизусть, и при диспутахъ тексты ея возобновлялись въ моей памяти.
Почтенный старичекъ священникъ прочелъ намъ сообща первую лекцію; для товарищей моихъ лекція была урокомъ катехизиса, она наставляла ихъ, не вызывая ихъ возраженій. Но со мною дѣло пошло иначе, и когда очередь дошла до меня, то я остановилъ наставника, не сдѣлавъ ни малѣйшей уступки ему: я сталъ возражать. Конференція наша показалась присутствующимъ и скучною, и длинною. Старичекъ говорилъ много, горячился, мололъ вздоръ, ссылаясь на то, что плохо понимаетъ по французски. На другой день изъ опасенія чтобы мои нескромныя возраженія не смутили товарищей, меня отдѣлили въ особую комнату, поручивъ молодому священнику, говоруну, составителю длинныхъ рѣчей, очень довольному собой. Но я не очень-то поддался его внушительному виду, и сознавая, что исполняю свою задачу, сталъ отвѣчать ему съ увѣренностью, поражая время отъ времени отвѣтами. Онъ думалъ уничтожить меня святымъ Августиномъ, Григоріемъ и другими, и съ искреннимъ удивленіемъ замѣтилъ, что съ этими отцами церкви я обращался почти такъ же легко, какъ и онъ самъ. Я правда никогда не читалъ ихъ, также вѣроятно какъ и онъ; но я удержала" въ памяти много цитата" изъ Лесюера, и едва наставника" мой произносилъ текстъ, какъ я, не оспаривая его, отвѣчалъ ему другимъ текстомъ того же отца, что его подъ часъ сильно затрудняло. Подъ конецъ онъ все же бралъ верхъ, во первыхъ потому, что я былъ въ ихъ зависимости, и что, не смотря на свою молодость, сознавалъ необходимость не выводить ихъ изъ терпѣнія, понимая, что и старичекъ не очень-то полюбилъ меня съ моею ученостью; во вторыхъ и потому, что молодой священникъ изучалъ богословіе, а я нѣтъ. Благодаря этому, онъ придавалъ своимъ доказательствамъ систему, а когда предчувствовалъ въ спорѣ затруднительныя возраженія, то откладывалъ рѣшенія ихъ до слѣдующаго дня. говоря что мы уклоняемся отъ вопроса. По временамъ онъ даже отвергалъ мои цитаты, утверждая что онѣ ложны, и обѣщалъ принести въ подтвержденіе книги. Съ его стороны тутъ не было риска, потому, что, со своей поверхностной ученостью, я не съумѣлъ бы отыскать въ малоизвѣстныхъ мнѣ толстыхъ латинскихъ книгахъ нужнаго текста. Я даже самого его подозрѣваю въ составленіи нѣкоторыхъ текстовъ, которыми онъ пользовался чтобы выйти изъ затрудненія по нѣкоторымъ вопросамъ.
Такъ проходили дни въ диспутахъ и духовныхъ состязаніяхъ, въ бормотаніи молитвъ и въ шалопайствѣ, когда со мною вдругъ случилась довольно отвратительная исторія, грозившая очень дурно для меня окончиться.
Самая пошлая душа и грубое сердце имѣютъ также свои привязанности; и вотъ одинъ изъ вышеназванныхъ двухъ негодяевъ, назвавшихся маврами, почувствовалъ ко мнѣ расположеніе. Сталкиваясь со мною онъ охотно болталъ откровенію, оказывалъ маленькія услуги, дѣлился за столомъ порціей и часто цѣловалъ меня съ жаромъ, чѣмъ нѣсколько стѣснялъ меня. Хотя я съ ужасомъ глядѣлъ на его пряничное лицо съ большимъ мракомъ, и на эти воспаленные глаза болѣе страшные чѣмъ нѣжные, но выносила" его поцѣлуи говоря себѣ: "бѣдняга! какъ онъ дружески расположенъ ко мнѣ; зачѣмъ стану я отталкивать его"? По временамъ манеры его становились настолько вольными, что я думалъ не помѣшался ли онъ?
На другое утро мы были вдвоемъ въ общей залѣ, и онъ возобновилъ свои ласки, но такъ порывисто, что я испугался, и съ крикомъ вырвался изъ его рукъ, такъ какъ обращеніе его становилось черезъ чуръ беззастѣнчивымъ, Я не понималъ что съ нимъ дѣлается, и думалъ, что имъ овладѣла какая то страшная болѣзнь.
Я поспѣшилъ разсказать всѣмъ это приключеніе. Наша старая надзирательница приказала мнѣ молчать, но разсказъ видимо на нее подѣйствовалъ, потому что она все время ворчала сквозь зубы: "Can maledetto! brutta bestial" Я однако не видѣлъ причины молчать, несмотря на запрещеніе продолжала" болтать, такъ что на другое утро одинъ изъ администраторовъ училища сильно побранила" меня, говоря, что я позорю честь святаго училища, и изъ за пустяковъ надѣлалъ шуму.
Дѣлая выговоры она, мнѣ объяснилъ много вещей, о которыхъ я не имѣлъ понятія: онъ полагалъ, что я зналъ въ чемъ дѣло, но только лишь не хотѣлъ на это соглашаться.
Я съ удивленіемъ слушалъ этого подлеца, тѣмъ болѣе, что она, какъ бы наставлялъ меня для моего блага; онъ настолько считала, этотъ разговоръ естественнымъ, что не смущался при этомъ присутствіемъ третьяго лица изъ духовенства, который также этимъ не возмущался. Это простое изложеніе подѣйствовало на меня до такой степени, что я заключилъ, будто меня ознакомили съ однимъ изъ житейскихъ обычаевъ, доселѣ мнѣ не извѣстныхъ. Слушалъ я его безъ гнѣва, но съ отвращеніемъ, и это отвращеніе отъ предмета перенеслось на повѣствователя: должно быть онъ это замѣтилъ, потому что взоръ его сталъ неласковымъ, и въ послѣдствіи онъ дѣлалъ все отъ него зависящее, чтобы устраивать мнѣ непріятности. Чтобы отъ нихъ избавиться мнѣ оставался одинъ путь, на который я и рѣшился, хотя прежде уклонялся отъ него.
Это приключеніе навсегда предохранило меня отъ господъ рясоносцевъ: одинъ видъ людей схожихъ съ ними напоминалъ мнѣ страшнаго мавра, и возбуждалъ отвращеніе нескрываемое. Взамѣнъ того женщины много выиграли въ моихъ глазахъ отъ сравненія; мнѣ казалось, что я обязанъ былъ нѣжностью и уваженіемъ вознаградить ихъ за обиды нашего пола, и самая уродливая женская личность становилась въ глазахъ моихъ божественнымъ предметомъ.
Что касается африканца, я не знаю что ему могли сказать въ наставленіи, но кажется одна только наша наставница косо смотрѣла на него: впрочемъ онъ болѣе уже но говорилъ со мною и не подходилъ. Чрезъ недѣлю его торжественно окрестили, одѣвши съ головы до ногъ въ бѣлое, какъ выраженіе чистоты возрожденной души. На другой день онъ вышелъ изъ пріюта, и мы не видались болѣе.
Моя очередь наступила чрезъ мѣсяцъ; это время было необходимо, чтобы возвысить значеніе моихъ наставниковъ въ трудномъ дѣлѣ обращенія; со мною пройдены были всѣ догматы въ виду моей податливости. Наконецъ достаточно подготовленный и направленный, я съ процессіей былъ отведенъ въ епархіальную церковь святаго Іоанна, чтобы принести отреченіе и получить крещеніе. Хотя самаго крещенія не совершили, но эта церемонія служила доказательствомъ народу, что протестанты не христіане. Я былъ одѣтъ въ сѣрую одежду съ бѣлыми шнурами, служащую для подобныхъ случаевъ. Два человѣка впереди и позади меня несли мѣдные тазы, постукивая въ нихъ ключами, чтобы вызвать милостыню по мѣрѣ набожности или сочувствія въ пользу новообращеннаго. Все было сдѣлано для приданія представительности католичеству и для моего униженія. Мнѣ только не дали одежды, потому что я не имѣла, чести быть жидомъ.
Этого было однако недостаточно: я долженъ еще былъ отправиться въ Инквизицію, чтобы получить отпущеніе въ грѣхѣ ереси; и возвратиться въ лоно церкви съ тою же церемоніею какъ Генрихъ IV.
Манеры и видъ почтеннаго отца инквизитора не могли разсѣять тайнаго ужаса, который охватилъ меня въ этомъ жилищѣ. Послѣ нѣсколькихъ вопросовъ о моей вѣрѣ, состояніи и семействѣ, она. вдругъ рѣзко спросилъ меня: осталась-ли моя мать въ проклятіи? Испытывая ужасъ, я воздержался отъ выраженія негодованія, и удовольствовался отвѣтомъ, что надѣюсь, что нѣтъ, и что Богъ просвѣтилъ ее въ послѣднюю минуту. Монахъ при этихъ словахъ сдѣлалъ гримасу неодобренія.
По окончаніи всего этого, и когда я разсчитывалъ получить назначеніе. соотвѣтственно своимъ упованіямъ, меня выпихнули на свободу съ двадцатью ливрами мелочи, составившимися отъ сбора на церкви. Посовѣтовали быть добрымъ христіаниномъ, оставаться твердымъ въ вѣрѣ; пожелали счастливой будущности и заперли за мною двери. Все исчезло!
Такъ сразу померкли всѣ мои великія надежды, и отъ моего корыстнаго поступка осталось лишь воспоминаніе того, что я былъ отступникомъ и обманутымъ. Легко представить себѣ какой переворотъ произошелъ во мнѣ, когда я увидѣлъ, что мои блестящія фантазіи обратились въ нищету. Еще утромъ я соображалъ, въ которомъ изъ дворцовъ буду помѣщенъ, а вечеромъ увидѣлъ себя на соломѣ. Но пусть не думаютъ, что я предался отчаянію при сознаніи, что мое несчастіе произошло по собственной винѣ: нѣтъ! Въ первый еще разъ въ жизни я находился взаперти въ теченіи двухъ мѣсяцевъ, и чувство охватившее меня было сознаніе свободы. Послѣ долгаго невольничества, вновь ставши распорядителемъ своихъ дѣйствій, я увидѣлъ себя среди обширнаго города, представлявшаго всѣ удобства, и населеннаго знатными людьми, которые узнавши меня конечно примутъ такъ, какъ того заслуживаютъ мои достоинства и способности. Къ тому-же спѣшить было не къ чему; у меня было въ карманѣ цѣлое неистощимое сокровище: двадцать ливровъ. Я могъ тратить его, никому не отдавая отчета; въ первый еще разъ былъ я такъ богатъ. Не поддаваясь разочарованію и слезамъ, я далъ только" другое направленіе своимъ надеждамъ и этимъ удовлетворилъ свое самолюбіе. Преисполненный увѣренности, я видѣлъ уже себя на пути къ счастію и гордился тѣмъ, что этимъ обязанъ исключительно себѣ.
Первымъ дѣломъ проявленія моей личной свободы было удовлетвореніе своего желанія осмотрѣть городъ: я глядѣлъ на смѣну карауловъ и военная музыка мнѣ очень понравилась, ходилъ за церковными процессіями. Пошелъ осмотрѣть королевскій дворецъ, и хоть сначала ощущалъ робость, но, видя, ч.о люди входили во дворецъ, вошелъ за ними и я; меня пропустили. Это произошло можетъ быть оттого, что я песъ узелокъ подъ мышкой; какъ бы то ни было, но я выросъ въ собственномъ мнѣніи, увидѣвъ себя во дворцѣ: мнѣ казалось, что я живу въ немъ. Наконецъ, уставши отъ ходьбы и проголодавшись, я вошелъ въ молочную; мнѣ дали поленты и кислаго молока съ двумя ломтями поджареннаго пьемонтскаго хлѣба, который я такъ люблю. Такимъ образомъ за пять или шесть су я пообѣдалъ лучше чѣмъ когда-либо.
Но надо было искать пристанища; я уже достаточно ознакомился съ пьемонтскимъ нарѣчіемъ, чтобы объясняться, и мнѣ удалось благоразумно выбрать помѣщеніе, болѣе отвѣчавшее моему кошельку, нежели вкусу. Въ улицѣ По мнѣ указали женщину солдатку, у которой помѣщались отставные лакеи, платя су за ночь; тамъ занялъ я оголенную кровать. Хозяйка моя была молода и только-что обвѣнчана, хотя уже имѣла пятерыхъ дѣтей. Она, дѣти, жильцы, всѣ мы спали въ одной комнатѣ; такъ продолжалось во все время моего у ней пребыванія. Это была добрая женщина, ругавшаяся какъ извозчикъ, вся растрепанная, но мягкосердечная, услужливая: она хорошо отнеслась ко мнѣ и даже оказала мнѣ услугу.
Въ теченіи нѣсколькихъ дней я вполнѣ отдавался удовольствію свободы и удовлетворялъ свое любопытство. Бродилъ и за городомъ, осматривая все, что мнѣ казалось интереснымъ и новымъ, потому, что я только-что вырвался изъ гнѣзда и не видалъ столицъ. Особенно акуратно посѣщалъ я дворъ, присутствуя у обѣдни короля; мнѣ нравилось быть въ одной часовнѣ съ повелителемъ и его свитой; но главной приманкой для меня была музыка, къ которой страсть уже начала развиваться во мнѣ, тогда какъ однообразіе великолѣпія двора скоро присмотрѣлось. У сардинскаго короля была одна изъ лучшихъ европейскихъ капеллъ. Сомисъ, Дежарденъ, Безуци, послѣдовательно были ея украшеніемъ. Этого было достаточно для молодого человѣка, котораго прельщалъ всякій инструментъ, если только онъ не фальшивилъ. Къ великолѣпію двора я чувствовалъ только безсмысленное восхищеніе, но безъ зависти; и единственно что меня занимало въ этомъ придворномъ блескѣ, это надежда увидать какую нибудь юную принцессу, достойную того, чтобы мнѣ съ нею затѣять романъ.
Я чуть было дѣйствительно не устроилъ романа, правда съ предметомъ менѣе блистательнымъ: но если бы онъ былъ доведенъ до конца, то вѣрно доставилъ бы мнѣ болѣе восхитительныя ощущенія.
Хотя я жилъ очень экономно, но кошелекъ незамѣтно истощался. Моя бережливость происходила однако не вслѣдствіе благоразумія, а отъ простоты вкуса, который донынѣ не извратили роскошные пиры. По мнѣ нѣтъ ничего лучше сельскаго обѣда: молоко, яйца, овощи, сыръ, ржаной хлѣбъ и порядочное вино составляютъ для меня лучшее угощеніе; остальное дополняетъ мой аппетитъ, особенно если дворецкій и прислуга не надоѣдаютъ мнѣ своимъ назойливымъ присутствіемъ. Въ тѣ дни я лучше обѣдалъ за шесть су, чѣмъ впослѣдствіи за шесть ливровъ. Я былъ воздерженъ, потому что меня ничто еще не соблазняло. Впрочемъ, я не имѣю права хвалиться воздержаніемъ, потому что устраивалъ себѣ лакомства: груши, сыръ, тартинки и нѣсколько рюмокъ вина, которыя я прихлебывалъ, превращали меня въ счастливаго обжору. Но не смотря на скромность угощенія, мои двадцать ливровъ приходили къ концу; я это замѣчалъ, и, не взирая на вѣтренность молодости, начиналъ ужасно безпокоиться. Всѣ мои воздушные замки ограничились теперь желаніемъ найти занятіе, но его трудно было отыскать. Я вспомнилъ о своемъ бывшемъ ремеслѣ: по и въ немъ не былъ достаточно силенъ, чтобы поступить къ мастеру: къ тому-же Туринъ не изобиловала, ими. Поэтому, въ ожиданіи чего либо, и рѣшился ходить по лавкамъ, предлагая вырѣзывать на посудѣ шифры, или гербы, соблазняя желающихъ дешевизной работы. Но тутъ я встрѣтилъ мало удачи; почти всюду мнѣ отказывали, а если что и перепадало, то едва хватало на нѣсколько обѣдовъ.
Однажды рано утромъ я проходилъ по Контра-Нови и увидѣлъ за конторкой одного изъ магазиновъ женщину такой симпатичной наружности, что. побѣдивъ свою застѣнчивость, особенно усиливающуюся въ дамскомъ обществѣ, я рѣшился войти въ магазинъ и предложить свои услуги. Она меня не выгнала, а попросила сѣсть и разсказать мою исторію, и очень сочувственно отнеслась ко мнѣ, совѣтуя не падать духомъ и быть увѣреннымъ, что добрые христіане не оставятъ меня безъ помощи. Пославъ къ ближайшему ювелиру за нужными мнѣ инструментами, она пошла въ кухню и сама принесла мнѣ завтракъ. Начало мнѣ очень понравилось и послѣдствія не обманули моихъ ожиданій. Она, повидимому, осталась очень довольна моей работой, и еще больше моей болтовней. Я немного освоился, но съ перваго раза, не смотря на ея любезность, мнѣ было неловко въ присутствіи такой порядочной дамы. Ея доброта и ласковое обращеніе скоро совсѣмъ очаровали меня. Я видѣлъ, что работа мнѣ удается и старался сдѣлать какъ можно лучше. Хотя она была итальянка и слишкомъ хорошенькая, чтобы не быть кокеткой, но вмѣстѣ съ тѣмъ отличалась большою скромностью, я же при моей застѣнчивости не могъ надѣяться довести дѣло до конца. У насъ не было времени окончить нашъ романъ. Я съ восторгомъ вспоминаю чудныя минуты проведенныя мною съ нею: я тогда испытала" самые чистые восторги истинной любви.
Это была пикантная брюнетка, чудная душа которой отражалась на ея хорошенькимъ личикѣ. Звали ее Г-жа Бозиль. Мужъ, гораздо старше ея, часто уѣзжалъ, оставляя молодую женщину подъ охраной прикащика, болѣе сумрачнаго, чѣмъ соблазнительнаго, который тоже хотѣть за нею ухаживать, но это выражалось въ постоянномъ ворчаніи. Онъ меня не излюбилъ, а я очень охотно слушалъ его игру на флейтѣ, на которой онъ очень не дурно игралъ. Когда я входилъ, прикащикъ всегда встрѣчалъ меня воркотней и относился ко мнѣ съ пренебреженіемъ. Молодая женщина, чтобы позлить своего обожателя ласкала меня въ его присутствіи, мнѣ это было очень пріятно, хотя я предпочелъ бы пользоваться ея расположеніемъ наединѣ, но она не допускала этого. Не могу понять почему, можетъ быть она считала меня почти ребенкомъ, можетъ быть не рѣшалась сдѣлать первый шагъ, а можетъ быть, наконецъ, просто хотѣла быть благоразумной. У нея была особенная манера, не отталкивавшая меня, но приводившая самъ не знаю почему меня въ страшное смущеніе. Я не чувствовалъ къ ней такого глубокаго уваженія какъ къ г-жѣ Варенсъ, и въ ея присутствіи мною овладѣвала робость. Я былъ смущенъ, дрожалъ, не смѣлъ взглянуть на нее, боялся вздохнуть и болѣе всего на свѣтѣ страшился разлуки съ нею. Я пожиралъ глазами все то, на что могъ незамѣтно смотрѣть: цвѣты на ея платьѣ, кончикъ маленькой ножки, кусочекъ бѣлой руки, проглядывающей въ отверстіе между перчаткой и рукавомъ платья, очаровательную шейку, виднѣвшуюся черезъ платокъ, который она носила на плечахъ, и все это усиливало мое волненіе. Смотря на то, на что я могъ смотрѣть, и даже не много дальше, я чувствовалъ, что начинаю тяжело дышать и мнѣ нужно было дѣлать страшныя усилія, чтобы побороть овладѣвшее мною волненіе, и мнѣ не оставалось ничего другаго какъ подавлять мои вздохи, очень не удобныя въ царствующемъ между нами молчаніи. Къ счастью г-жа Бозиль, занятая работой, какъ мнѣ казалось, ничего не замѣчала. Иногда изъ сочувствія ко мнѣ, платокъ на груди молодой женщины тоже начиналъ колыхаться. Это опасное зрѣлище было моею гибелью и въ ту минуту когда я готовъ былъ поддаться моему увлеченію, она спокойна предлагала мнѣ какой нибудь вопросъ и этимъ заставляла сдерживаться.
Мнѣ случалось оставаться съ нею наединѣ, но никогда ни словомъ, ни намекомъ, ни даже слишкомъ выразительнымъ взглядомъ я не высказалъ своихъ чувствъ. Это мучительное состояніе восхищало меня, и, въ простотѣ душевной, я не могъ даже понять причину моихъ страданій. Эти тайныя свиданія, повидимому, нравились ей, по крайней мѣрѣ она искала случая какъ можно чаще оставаться со мной наединѣ, добровольно подвергая меня, да и себя можетъ быть пыткѣ.
Разъ какъ-то. утомленная глупой болтовней прикащика, она пошла въ свою комнату. Я находился въ чуланѣ за лавкой и поспѣшилъ окончить мою работу и послѣдовать за нею. Дверь въ ея комнату была полуотворена и я вошелъ незамѣченный ею. Она вышивала, сидя у окна, задомъ къ двери и не могла меня видѣть; мои шаги были заглушены шумомъ экипажей проѣзжавшихъ по улицамъ. Она всегда хорошо одѣвалась, но въ этотъ день ея туалетъ былъ особенно кокетливъ. Поза ея была очень граціозна, а наклоненная головка позволяла видѣть бѣленькую шейку. Волосы, очень красиво причесанные, были украшены цвѣтами. Вся она дышала такою прелестью, что я не могъ владѣть собою. Я опустился на колѣни и, въ порывѣ страсти, съ мольбой протянула" къ ней руки. Я былъ увѣренъ, что она ничего не увидитъ и не услышитъ, но въ каминѣ было зеркало, выдавшее меня. Не знаю какое впечатлѣніе произвелъ на нее мой порывъ: она не сказала ни слова, ни взглянула на меня, но пальцемъ указала мнѣ на цыновку, лежащую подъ ея ногами. Вздрогнуть, вскрикнуть и броситься на указанное мѣсто все это было для меня минутнымъ дѣломъ, по почему трудно повѣрить этому -- я не могъ рѣшиться вымолвить слова, взглянуть на нее, ни даже слегка дотронуться къ ней, и, въ моемъ возбужденномъ состояніи, я даже не опустилъ на минуту голову на ея колѣни. Я былъ нѣмъ, неподвиженъ, но конечно сильно взволнованъ: все выказывало мое волненіе: радость, благодарность, страстное, не совсѣмъ ясное для меня желаніе, которое я сдерживалъ, боясь оскорбить ту, которая не могла удовлетворить меня.
Она была также смущена и взволнована. Испуганная моимъ присутствіемъ, и, пораженная тѣмъ, что сама позволила мнѣ опуститься къ ея ногамъ, она понимала, что поступила необдуманно и не смѣла ни привлечь, ни оттолкнуть меня. Она не отнимала глазъ отъ своего вышиванія и старалась работать какъ будто меня не было у ея ногъ. Не смотря на всю мою глупость, я понялъ, что она раздѣляетъ мое смущеніе и мои желанія, но, что ее такъ же, какъ и меня, удерживаетъ стыдъ, котораго я не въ силахъ былъ побороть. Она была на пять или шесть лѣтъ старше меня и это по моему должно было дать ей смѣлость, но разъ она ничего не дѣлала чтобы возбудить меня, говорила" я самъ себѣ, то значитъ она не хочетъ. Даже теперь я нахожу, что разсуждалъ правильно, при ея умѣ ей не трудно было понять, что такого новичка какъ я не только нужно было поощрять, но даже учить.
Не знаю чѣмъ бы кончилась эта нѣмая сцена и сколько времени провелъ бы я въ этомъ неподвижномъ, но восхитительномъ состояніи, если бы намъ не помѣшали. Когда мое волненіе достигло высшаго предѣла, я услыхалъ что отворилась дверь кухни, примыкавшей къ комнатѣ, въ которой мы сидѣли, и г-жа Бозель испуганная сказала мнѣ: "Вставайте, Розина пришла": я послѣ того вскочилъ и горячо поцѣловалъ протянутую ручку. При второмъ поцѣлуѣ я почувствовалъ, что эта очаровательная ручка прижимается къ моимъ губамъ. Никогда въ жизни я не испытывалъ болѣе пріятныхъ минуть, но опущенный мною случай не повторялся и на этомъ окончилась моя любовь.
Можетъ быть отъ этого то образъ молодой женщины такими восхитительными красками и запечатлѣлся въ моемъ сердцѣ и даже пріобрѣлъ новую прелесть, послѣ того какъ я узналъ другихъ женщинъ.
Не смотря на ея неопытность, она могла бы повести дѣло иначе и полюбить мальчика, но ея доброе сердце было честно, она не поддалась искушенію; это повидимому было бы первая невѣрность ея мужу и мнѣ пожалуй стоило бы больше труда побѣдить ея стыдъ, чѣмъ мою робость. Не удовлетворивъ моей страсти, я испыталъ неизъяснимое наслажденіе. Никогда ощущеніе послѣ обладанія женщиной не сравнилось съ тѣми минутами, которыя я провелъ у ея ногъ, не смѣя прикоснуться къ ея платью. Нѣтъ большаго наслажденія какъ то, которое можетъ дать честная любимая женщина. Отъ нея все дорого. Маленькій жестъ рукой, легкое прикосновеніе къ моимъ губамъ, вотъ все, что я получилъ отъ Г-жи Бозель и воспоминаніе объ этихъ милостяхъ до сихъ поръ приводитъ меня въ восторгъ.
Два послѣдующихъ дня я напрасно старался найти возможность остаться съ нею наединѣ, это мнѣ не удалось, да повидимому и она не имѣла ни малѣйшаго желанія помочь мнѣ. Она держала себя со мною, если не холоднѣе, то гораздо сдержаннѣе, чѣмъ обыкновенно, и мнѣ казалось, что она избѣгала моихъ взглядовъ, боясь выдать себя. Ея проклятый прикащикъ былъ положительно невыносимъ. Онъ сдѣлался насмѣшливъ, подшучивалъ надо мной, говоря, что я неотразимъ для женщинъ. Я дрожалъ при мысли, что не сдѣлалъ ли я какой нибудь нескромности и воображая, что могу уже ихъ сдѣлать, я старался прикрыть мои сношенія таинственностью, въ чемъ прежде не было надобности. Это сдѣлало меня осторожнѣе, и, чтобы удовлетворить мое желаніе, я хотѣлъ найти подходящій случай, но не находилъ его.
Вотъ, мое романическое приключеніе, тоже кончившееся ничѣмъ, благодаря моей природной застѣнчивости, и совсѣмъ не оправдавшее предсказаній прикащика. Я любилъ слишкомъ искренно, слишкомъ сильно, чтобы быть вполнѣ счастливымъ. Никогда страсть не была такъ сильна и въ то же время такъ чиста, какъ у меня; никогда любовь не была такъ нѣжна, такъ искренна, такъ безкорыстна. Я тысячу разъ готовъ былъ пожертвовать своимъ счастьемъ для того, кого любилъ. Ея репутація была для меня дороже жизни и никогда ни для какихъ восторговъ любви я не хотѣлъ лишить ее спокойствія. Это заставляло меня принимать такія предосторожности, окружать все такою тайной, что мое предпріятіе никогда не удавалось. Моя неудача у женщинъ происходила только потому, что я ихъ слишкомъ любилъ.
Возвращаясь къ флейтисту -- прикащику, я долженъ указать на одну странность: чѣмъ невыносимѣе онъ былъ, тѣмъ любезнѣе онъ себя воображалъ. Съ первыхъ же дней, когда его хозяйка обратила на меня вниманіе она пожелала дать мнѣ занятіе при магазинѣ. Я довольно порядочно зналъ ариѳметику и она предложила ему поручить мнѣ веденіе книгъ, но этотъ грубый человѣкъ очень не любезно отнесся къ этому предложенію, боясь, что я въ послѣдствіи могу его замѣнить, и вся моя работа состояла въ записываніи нѣкоторыхъ счетовъ и замѣтокъ, въ переписываніи на-бѣло торговыхъ книгъ, и въ переводѣ съ итальянскаго на французскій языкъ дѣловыхъ писемъ. Но вдругъ въ прикащикѣ произошла перемѣна и онъ согласился принять отвергнутое имъ предложеніе и сказалъ, что будетъ учить меня двойной бухгалтеріи, чтобы я могъ предложить мои услуги Г-ну Бо.зилю, когда онъ вернется. Въ его тонѣ и наружности было что-то не искреннее, плутовское, что-то насмѣшливое, возбудившее мое недовѣріе. Г-жа Бозиль сухо сказала, не дождавшись моего отвѣта, что я очень благодаренъ за предложеніе, и что она надѣется, что судьба вознаградить мои способности, и было бы жаль, если бы я съ такимъ умомъ сдѣлался только простымъ прикащикомъ.
Г-жа Бозиль не разъ говорила мнѣ, что хочетъ познакомить меня съ кѣмъ то, кто можетъ быть мнѣ полезенъ. Она благоразумно разсудила, что намъ пора разстаться. Наше нѣмое объясненіе было въ четвергъ, а въ воскресенье она устроила обѣдъ, пригласила такъ же и меня и представила якобинцу, довольно пріятной наружности. Монахъ очень ласково заговорилъ со мною, поздравилъ меня съ моимъ переходомъ въ истинную вѣру, разсказалъ мнѣ нѣкоторые эпизоды изъ моей жизни, убѣдившіе меня, что г-жа Бозиль передала монаху мою исторію: затѣмъ потрепалъ меня два раза по щекѣ, совѣтывалъ быть благоразумнымъ, не падать духомъ, и просилъ зайти къ нему, говоря, что намъ удобнѣе будетъ переговорить на свободѣ. Судя по тому уваженію, съ которымъ относились къ монаху присутствующіе я понялъ, что это человѣкъ вліятельный, и по отечески дружескому тону, съ которымъ онъ говорилъ съ г-жей Бозиль. я догадался, что якобинецъ былъ духовникомъ молодой женщины. Я вспомнилъ теперь, что въ обращеніи монаха съ г-жей Бозиль проглядывало большое уваженіе къ его духовной дочери. Тогда это не произвело на меня большого впечатлѣнія. Если бы я былъ умнѣе, какъ мнѣ было бы пріятно сознавать, что много интересуется женщина, уважаемая своимъ духовникомъ.
Столъ оказался малъ по количеству приглашенныхъ, и мнѣ пришлось пересѣсть за маленькій столикъ и наслаждаться обществома. прикащика. Я ничего не потерялъ въ отношеніи вниманія и кушаній: много тарелокъ посылалось на маленькій столикъ и конечно не къ флейтисту относилось это вниманіе. Все шло хорошо, дамы были веселы, мужчины любезны, г-жа Бозиль очень хорошо исполняла обязанности хозяйки. Посреди обѣда почтовая карета остановилась у дверей и кто то вошелъ въ домъ: это былъ г-нъ Бозиль. Какъ сейчасъ его вижу, на немъ былъ яркокрасный кафтанъ съ золотыми пуговицами; съ тѣхъ поръ я ненавижу красный цвѣтъ. Г-нъ Бозиль былъ высокъ, красивъ, хорошо сложенъ. Онъ вошелъ съ шумомъ, словно хотѣлъ застать врасплохъ, хотя за столомъ сидѣли только его друзья. жена бросается къ нему на шею, пожимаетъ его руки, ласкаетъ его, но онъ остается совершенно равнодушнымъ. Ему подаютъ приборъ, онъ садится за столъ и ѣстъ. Едва началъ онъ разсказывать о своемъ путешествіи, какъ случайно взглянулъ на маленькій столъ, замѣтилъ меня и строго спросилъ, кто этотъ мальчикъ? Г-жа Бозиль наивно отвѣтила ему. Онъ спросилъ живу ли я въ томъ же домѣ. Ему отвѣтили -- нѣтъ. "Почему же нѣтъ, грубо продолжалъ онъ. если онъ проводитъ здѣсь день, то можетъ и ночевать". Монахъ заговорилъ и послѣ долгихъ похвалъ г-жѣ Бозиль, въ нѣсколькихъ словахъ похвалилъ меня, сказавъ, что вмѣсто того чтобы бранить набожное милосердіе своей жены, г-нъ Бозиль долженъ былъ принять во мнѣ участіе такъ какъ всѣ приличія были строго соблюдены. Мужъ отвѣтилъ недовольнымъ голосомъ и повидимому только благодаря присутствію монаха сдерживалъ овладѣвшее имъ бѣшенство, но я понялъ, что онъ предубѣжденъ противъ меня и что я этимъ обязанъ прикащику.
Едва встали изъ за стола, какъ флейтистъ, по приказу хозяина, велѣлъ мнѣ немедленно уйти и никогда не подходить даже близко къ дому. Онъ передалъ это порученіе самымъ грубымъ оскорбительнымъ тономъ. Я ушелъ съ тяжелымъ сердцемъ, страдая не столько отъ разлуки съ этой очаровательной женщиной сколько отъ мысли, что сна остается во власти такого грубаго мужа. Онъ конечно не допускалъ и мысли, чтобы она была ему невѣрна, но, не смотря на ея благоразуміе и знатное происхожденіе, она была чувствительная и мстительная итальянка и мнѣ кажется, что мужъ подобными мѣрами самъ наталкивалъ ее на проступокъ, котораго опасался.
Такъ, кончилось мое приключеніе. Мнѣ хотѣлось хоть издали взглянуть на предметъ моей любви, и я попробовалъ пройти мимо магазина, но вмѣсто той, о комъ страдало мое сердце, я увидѣлъ мужа и отвратительнаго прикащика: послѣдній замѣтилъ меня и, взявъ аршинъ, погрозилъ мнѣ. Понявъ, что за мной слѣдятъ, я не смѣлъ больше приближаться къ дому, въ которомъ она жила. Я рѣшился пойти къ указанному ею покровителю, но къ несчастію я не знала" его имени. Я бродилъ вокругъ монастыря въ надеждѣ его встрѣтить. Наконецъ другія событія заставили меня забыть г-жу Бозиль и какъ не былъ я простъ и наивенъ, но хорошенькія женщины не гнушались мною.
Щедрость г-жи Бозиль немного обновила мой гардеробъ, очень скромно, конечно, съ предосторожностями женщины, обращающей больше вниманія на чистоту, чѣмъ на франтовство, и хотѣвшей избавить меня отъ страданій, а не заставить блистать мое платье, привезенное изъ Женевы было еще довольно прилично; она купила мнѣ шляпу и немного бѣлья. У меня не было манжетовъ, но она мнѣ не подарила ихъ, не смотря на мое большое желаніе пріобрѣсти ихъ. Ола позаботилась чтобы я имѣлъ возможность чисто одѣваться, и объ этомъ не нужно было мнѣ напоминать, пока я находился въ ея обществѣ.
Черезъ нѣсколько дней послѣ постигшей меня непріятности, моя хозяйка, какъ я уже и говорилъ, относившаяся ко мнѣ очень дружелюбно, сказала мнѣ. что кажется ей удалось найти мнѣ мѣсто, и что дама, желавшая меня нанять, хочетъ меня видѣть. При этомъ извѣстіи я надѣялся, что наконецъ со мной случится невѣроятное приключеніе: я вѣдь только объ этомъ и думалъ, но на этотъ разъ мои надежды не оправдались. Меня отвелъ къ этой дамѣ одинъ лакей, котораго я просилъ о мѣстѣ. Она меня разспрашивала внимательно разсматривала и кажется я ей поправился. Я тотъ часъ же поступилъ къ ней въ услуженіе, но не въ любовники, а просто въ лакеи. Я надѣлъ ливрею ея слугъ, но такъ какъ на платьѣ не было галуновъ, то меня можно было принять за мѣщанина. Вотъ, чѣмъ кончились мои блестящія надежды!
Графиня де-Верселись была бездѣтная вдова: мужъ ея была, изъ Пьемонта; я думалъ, что она родилась въ Савойѣ, и никакъ не могъ себѣ представить, чтобы уроженка Пьемонта такъ чисто и безъ малѣйшаго акцента говорила по французски. Графиня была среднихъ лѣтъ, наружность ея отличалась благородствомъ. Она очень любила французскую литературу и знала въ ней толкъ. Графиня много писала и всегда по французски и слогъ ея писемъ до такой степени напоминалъ мнѣ г-жу де-Севиньи, что легко можно было ошибиться. Моей главной, и очень нравившейся мнѣ, обязанностью было графинѣ писать подъ ея диктовку: ракъ въ груди, заставлявшій страшно страдать, мѣшалъ ей писать.
У Графини де Верселись, кромѣ большаго ума, была возвышенная и добрая душа. Я слѣдилъ за ея болѣзнью, присутствовалъ при ея послѣднихъ минутахъ и никогда она не выказала ни малѣйшей слабости, никогда ей не пришлось обуздывать себя и терять женственность хотя она не относилась ко всему философски, потому что не знала этого слова въ томъ значеніи, которое ему придаютъ теперь. Эта сила характера доходила иногда до сухости и мнѣ всегда казалось, что она также нечувствительна къ страданіямъ другихъ, и что, дѣлая добро, она поступаетъ такъ не изъ состраданья, а потому что это нужно. Я на себѣ испыталъ ея безчувственность за три мѣсяца проведенныхъ мною въ ея домѣ. Было бы вполнѣ естественно, если бы она заинтересовалась молодымъ человѣкомъ, полнымъ надеждъ на будущее, проводившимъ цѣлые дни съ нею; и постаралась бы, чувствуя приближеніе смерти, устроить его судьбу, понимая, что ему необходима поддержка и помощь, но потому ли, что она не считала меня достойнымъ своихъ заботъ, или потому, что окружающіе ее люди старались, чтобы она думала только о нихъ, она ничего для меня не сдѣлала.
А я хорошо помню, что она заинтересовалась мною и старалась меня узнать. Графиня иногда разспрашивала меня и была очень довольна, когда я показалъ ей письма, написанныя мною къ Г-жѣ де Варенсъ и давалъ ей отчетъ въ моихъ чувствахъ. Но она не съумѣла ихъ понять и никогда не высказывалась передо мною. Я любилъ открывать свое сердце, но желалъ, чтобы и другіе дѣлали тоже. Сухіе холодные вопросы безъ всякаго одобренія или порицанія не могли возбудить мою откровенность. Когда мнѣ ни чѣмъ не показывали пріятна или непріятна моя болтовня, я предпочиталъ не высказывать того, что я думаю, боясь что это можетъ мнѣ повредить. Я замѣтилъ, что эта сухая манера разспрашивать людей, чтобы ближе ихъ узнать, свойственна всѣмъ умнымъ женщинамъ. Онѣ воображаютъ, что, скрывая свои чувства, онѣ скорѣй заставятъ высказываться, и не хотятъ понять, что этимъ лишаютъ возможности быть откровеннымъ. Мужчина, котораго такъ допрашиваютъ, начинаетъ остерегаться и думаетъ, что, не принимая въ немъ никакого участія, его просто хотятъ заставить проболтаться; онъ лжетъ, молчитъ, или начинаетъ зорко за собой слѣдить, и скорѣе согласится, чтобы его сочли за дурака, чѣмъ быть обманутымъ вашимъ любопытствомъ. Дурной способъ стараться прочесть въ сердцѣ другаго, закрывая свое. Графиня никогда не сказала мнѣ ни одного слова, доказывающаго ея милость, участіе, или расположеніе. Она холодно спрашивала меня, я сдержанно отвѣчалъ, мои отвѣты были такъ застѣнчивы, что показались ей не интересными и ей надоѣло со мной говорить: она перестала меня разспрашивать и обращалась ко мнѣ только съ приказаніями. Она думала обо мнѣ хуже, чѣмъ я былъ въ дѣйствительности, и даже хуже того, что она изъ меня сдѣлала, и смоттрѣла на меня какъ на простого лакея, не допуская, чтобы я показался ей въ другомъ свѣтѣ.
Мнѣ кажется, что съ этихъ поръ я началъ вести такую игру скрытаго интереса, продолжавшуюся всю мою жизнь и заставившую меня съ отвращеніемъ относиться къ дѣйствительнымъ событіямъ, возбуждающимъ эту игру. Наслѣдникомъ бездѣтной графини былъ графъ де-ла-Росъ, ухаживавшій за богатой родственницею. Главные слуги, видя, что ея конецъ приближается, старались позаботиться о себѣ, и такъ ухаживали за графиней, что лишали ее возможности вспомнить обо мнѣ.
Во главѣ домашней прислуги стоялъ нѣкто по имени Лорензи, человѣкъ очень ловкій, женатый на еще болѣе ловкой женщинѣ, съумѣвшей такъ околдовать графиню, что послѣдняя смотрѣла на нее скорѣе, какъ на подругу, чѣмъ какъ на служанку. М-me Лорензи приставила въ горничныя къ графинѣ свою племянницу, m-lle Понталь, тонкую штучку, разыгрывавшую барышню, и онѣ обѣ такъ искусно обошли графиню, что она смотрѣла ихъ глазами и поступала согласно ихъ желаніямъ. Я не имѣлъ счастья расположить къ себѣ этихъ трехъ особъ, я ихъ слушался, но не старался имъ служить и не признавалъ надъ собой никого, кромѣ графини: не могъ же я быть лакеемъ ея слугъ; къ тому же я былъ для нихъ не совсѣмъ удобенъ, они понимали, что мое мѣсто не въ ихъ обществѣ, и боялись, чтобы и графиня, не пришла къ тому же .заключенію и не сдѣлала бы чего-нибудь въ ущербъ имъ.. Эти жадные люди смотрѣли на имѣніе графини, какъ на свою собственность. Они старались сообща повредить мнѣ въ мнѣніи графини. Больная любила писать письма, служившія развлеченіемъ въ ея болѣзненномъ состояніи, они постарались подговорить доктора запретить ей напрягать свои силы. Подъ предлогомъ, что мнѣ нечего дѣлать въ ея комнатѣ, меня удалили, замѣнивъ двумя рослыми парнями, и кончилось тѣмъ, что когда графиня писала свое духовное завѣщаніе, я цѣлую недѣлю не попадался ей на глаза. Послѣ того, какъ завѣщаніе было написано, мнѣ разрѣшили доступъ къ графинѣ и я проводилъ съ нею цѣлые дни. Страданія больной раздирали мое сердце, и я удивлялся терпѣнію и мужеству, съ которымъ она переносила ужасную болѣзнь. Не мало пролилъ я въ ея комнатѣ искреннихъ слезъ, но ни она, да никто не подозрѣвалъ этого.
Наконецъ, мы ея лишились, она скончалась на моихъ глазахъ. жизнь ея была полна ума и смысла, а умерла она, какъ мудрецъ. Она заставила бы полюбить католическую религію,-- съ такимъ душевнымъ спокойствіемъ и знаніемъ исполняла она предписаніе церкви. Серьезная отъ природы, она подъ конецъ жизни сдѣлалась очень весела, эта веселость была слишкомъ продолжительна, чтобы быть не натуральной и это можно было назвать противовѣсомъ грусти, свойственной ея болѣзненному состоянію. Графиня лежала въ постелѣ всего два дня и продолжала разговаривать съ окружающими. Затѣмъ замолчала и въ предсмертной борьбѣ издала громкій звукъ. "Женщины, производящія подобные звуки, еще не умерли" произнесла она, повернулась,-- и это были ея послѣднія слова.
Графиня завѣщала выдать прислугѣ годовое жалованье, но такъ какъ я не числился въ спискахъ, то ничего не получилъ. Графъ де-ла-Рокъ далъ мнѣ тридцать ливровъ и позволилъ оставить ливрею, которую я носилъ. Послѣднее возбудило неудовольствіе Лорензи, приказавшаго мнѣ ее снять; Графъ обѣщалъ рекомендовать меня и велѣлъ зайти. Я былъ три раза, но мнѣ не удалось повидать графа, и я пересталъ ходить, такъ какъ боялся, что прислуга меня не допуститъ. Читатель увидитъ, что я поступилъ дурно.
Я не все разсказалъ, что случилось со мной во время моего пребыванія у графини Версслись. Не смотря на то, что мое положеніе не измѣнилось и я вышелъ оттуда такимъ же, какъ и пришелъ, я уносилъ съ собой воспоминаніе о преступленіи, тяжелымъ гнетомъ легшимъ мнѣ на душу, и заставляющимъ меня черезъ сорокъ лѣтъ мучиться раскаяніемъ. Горькое воспоминаніе о моемъ проступкѣ не проходитъ съ годами, а напротивъ усиливается. Кто бы могъ подумать, что ребяческая шалость можетъ имѣть такія ужасныя послѣдствія. Благодаря этимъ, по моему предположенію, вѣроятнымъ послѣдствіямъ, я не могу успокоиться. Можетъ быть черезъ меня погибла въ нищетѣ и въ позорѣ добрая, честная, хорошая дѣвушка, во всѣхъ отношеніяхъ болѣе совершенная, чѣмъ я.
Очень трудно, чтобы при разрушеніи цѣлаго хозяйства, не произошло смятенія и не пропало нѣсколько вещей, но такъ велика была честность прислуги и бдительность супруговъ Лорензи, что всѣ вещи но описи оказались въ цѣлости. Только m-lle Попталь потеряла старую розовую съ серебромъ ленточку. Многими другими вещами я бы могъ воспользоваться, но ничто не прельстило меня, кромѣ старой полинялой ленточки, я ее укралъ, не съумѣлъ спрятать, скоро у меня ее нашли, и спросили: откуда я ее взялъ. Я смѣшался и пробормоталъ, что это Маріонъ дала мнѣ эту ленточку. Маріонъ была молодая мавританка, и графиня взяла ее на, кухарки, послѣ того, какъ не могла уже ничего ѣсть и не нуждалась въ хорошихъ бульонахъ и тонкихъ рагу. Мавританка была не только хорошенькая, но отличалась необыкновенной свѣжестью, большою скромностью и кротостью, словомъ, ее нельзя было не любить. Она была славная, умная дѣвушка, испытанной честности. Можете себѣ представить, какъ всѣ были поражены, когда я указалъ на нее. Ей вѣрили не меньше, чѣмъ мнѣ, и захотѣли убѣдиться, кто изъ насъ двухъ окажется плутомъ. Позвали Маріонъ. Собраніе было большое; графъ де-ла-Рокъ присутствовалъ тоже. Она пришла; ей показали ленточку. Я началъ упрекать ее въ безстыдствѣ. Она молчала, пораженная, и бросила на меня взглядъ, способный тронуть демона, но мое варварское сердце осталось неуязвимымъ. Наконецъ, она начала оправдываться, говорить съ увѣренностью, не волнуясь, убѣждая меня опомниться и не позорить честную, невинную дѣвушку, никогда не сдѣлавшую ничего дурного. Я съ дьявольской настойчивостью продолжалъ утверждать, что получилъ ленточку отъ нея. Бѣдная дѣвушка заплакала и сказала мнѣ. "Ахъ, Руссо, я думала, что вы гораздо лучше. Вы дѣлаете меня очень несчастной, но тѣмъ не менѣе я бы не хотѣла быть на вашемъ мѣстѣ". Вотъ и все. Она продолжала защищаться, говорила просто и твердо, не позволяя себѣ ни малѣйшаго ругательства. Эта уступчивость въ сравненіи съ моимъ увѣреннымъ тономъ погубила ее. Невозможно было съ одной стороны предположить такую дьявольскую наглость, а съ другой -- такую ангельскую кротость. Долго не могли рѣшиться; но право было на моей сторонѣ. Второпяхъ не могли вдуматься въ положеніе вещей, и графъ де-ла-Рокъ, выгнавъ насъ обоихъ, сказалъ только: "Совѣсть преступника отомститъ за невиннаго". Это предсказаніе исполнилось и не проходитъ дня, чтобы я не вспомнилъ его.
Не знаю, что сдѣлалось съ жертвой моей клеветы, навѣрное ей было очень трудно найти хорошее мѣсто: ужасное обвиненіе тяготѣло надъ нею. Украдена бездѣлица, но все же это была кража, и что еще хуже, она была сдѣлана съ цѣлью соблазнить мальчика; наконецъ, чего же ожидать отъ личности, въ которой такая масса пороковъ. Почемъ знать, куда ее привело отчаяніе, и если угрызеніе, совѣсти несносно для меня, то легко можно себѣ представить, что я чувствовалъ, сознавая, что она могла сдѣлаться хуже меня.
Это тяжелое воспоминаніе такъ тревожитъ меня, что часто, страдая безсонницей, мнѣ чудится, что эта несчастная дѣвушка приходитъ ко мнѣ и упрекаетъ въ сдѣланномъ ей злѣ, какъ будто это случилось только вчера. Пока я жилъ спокойно, это воспоминаніе не мучило меня, но въ моей бурной жизни, оно отравляло мнѣ лучшія минуты. Кажется, я говорилъ въ одномъ изъ моихъ сочиненій, что упреки совѣсти закипаютъ только на время, чтобы потомъ съ новой силою мучить человѣка. Я никогда не могъ облегчить моего сердца откровеннымъ признаніемъ. Самая тѣсная дружба не въ состояніи была заставить меня высказаться. Я никому не хотѣлъ признаться, и даже Г-жа Варенсъ ничего объ этомъ не знала. Есе, что я ей сказалъ, это, что мою душу тяготитъ отвратительный поступокъ, но не разсказалъ какой именно. Тяжесть эта оставалась безъ облегченія на моей ссьѣсти, и я могу откровенно, сказать, что желаніе отъ нея избавиться много способствовало моему рѣшенію написать мою исповѣдь.
Я круто поступилъ въ данномъ случаѣ, и надѣюсь, никто не обвинитъ меня въ желаніи обѣлить мой грязный поступокъ. Цѣль этой книги будетъ не достигнута, если я не буду сообщать мои тайныя думы, и не постараюсь оправдываться, говоря, конечно, только истину. Я не хотѣлъ сдѣлать зло этой несчастной дѣвушкѣ, и можетъ быть, это покаи тся страннымъ, но это правда, я дѣйствовалъ изъ дружбы къ ней. Объ ней первой я подумалъ, и рѣшилъ воспользоваться. Я обвинялъ ее въ томъ, что самъ сдѣлалъ, я говорилъ, что она дала мнѣ ленточку тогда, когда самъ хотѣлъ ей ее подарить. Когда мавританку позвали, сердце мое болѣзненно сжалось, но присутствіе столькихъ людей удержало меня отъ признанія. Я не боялся наказанія, по боялся стыда, бывшаго для меня хуже смерти, хуже преступленія, хуже всего на свѣтѣ! Я хотѣлъ провалиться сквозь землю. Непобѣдимый стыдъ заставилъ меня все забыть, и поступить подло и чѣмъ преступнѣе были мои дѣйствія, тѣмъ труднѣе было мнѣ сознаться. Я трепеталъ при мысли, что меня уличатъ, и могутъ въ глаза назвать воромъ, лгуномъ, клеветникомъ; страшное безпокойство лишало меня всѣхъ другихъ чувствъ. Если бы мнѣ дали время одуматься, я бы конечно признался. Если бы графъ де-ла-Рокъ отозвалъ меня въ сторону и сказалъ: "Не губите этой дѣвушки, и если вы виновны, то сознайтесь", -- я бы бросился къ его ногамъ, въ этомъ не можетъ быть сомнѣнья, но присутствующіе вмѣсто того, чтобы ободрить меня, увеличивали мою робость. Нужно также принять во вниманіе мои лѣта, вѣдь я только что вышелъ изъ дѣтства, нѣтъ, вѣрнѣе, я еще продолжалъ быть ребенкомъ. Въ молодости дурные поступки еще болѣе преступны чѣмъ въ зрѣлыхъ лѣтахъ, по слабость, конечно, извинительнѣе, а мой проступокъ не былъ ни чѣмъ другимъ. Воспоминаніе о случившемся огорчаетъ меня, не потому, чтобы оно было такъ дурно, а по тѣмъ послѣдствіямъ, которыя могли произойти. Случай этотъ на всю жизнь заставилъ меня избѣгать порочныхъ искушеній. Благодаря ужасному впечатлѣнію, произведенному моимъ проступкомъ, онъ остался единственнымъ моимъ преступленіемъ въ моей жизни, и и я думаю, что мое отвращеніе ко лжи было слѣдствіемъ постояннаго раскаянія и сожалѣнія, что мнѣ пришлось такъ ужасно солгать. Если это преступленіе, какъ я надѣюсь, можетъ быть искуплено, то многочисленныя несчастія, обрушившіяся на меня при концѣ моей жизни, и сорокъ лѣтъ правды и честности, при самыхъ трудныхъ обстоятельствахъ, по моему, достаточное искупленіе. Бѣдная Маріонъ нашла за себя столько мстителей, что какъ бы ни была велика моя вина въ отношеніи ея, я надѣюсь, что этотъ грѣхъ мнѣ простится и я не буду отвѣчать за него. Вотъ, что я хотѣлъ сказать, и не желалъ бы больше возвращаться къ этому непріятному предмету разговора.
Книга третья 1728--1731.
Выйдя отъ графини Верселись, почти такъ же, какъ и пришелъ, я вернулся къ моей прежней хозяйкѣ и прожилъ у нея пять или шесть недѣль, въ продолженіи которыхъ здоровье, молодость, бездѣйствіе сильно возбуждали мой страстный темпераментъ. Я безпокоился, былъ разсѣянъ, мечтателенъ, я плакалъ, вздыхалъ, желалъ чего то, о чемъ не могъ дать себѣ яснаго понятія, но чего то мнѣ недоставало. Трудно описать состояніе, въ которомъ я находился, да и мало кто, даже изъ мужчинъ, могутъ себѣ его представить, потому что большинство предвидѣли этотъ мучительный, но въ то же время восхитительный избытокъ жизни, который въ опьяненіи желаніемъ заставляетъ предвкушать радости наслажденія. Мое разгоряченное воображеніе постоянно наполнялось образами женщинъ и дѣвушекъ, но, не получивъ удовлетворенія, я могъ только давать волю своей причудливой фантазіи, что страшно возбуждало меня, но это къ счастью не имѣло дурныхъ послѣдствій. Я отдалъ бы полъ-жизни за возможность свиданія съ M-lle Ротонъ, но прошло время дѣтскихъ забавъ. Стыдъ, вмѣстѣ съ сознаніемъ дурного, явились съ годами и развили мою природную робость и сдѣлали ее непобѣдимой, до такой степени, что ни теперь, ни тогда я не могъ рѣшиться сдѣлать женщинѣ предложеніе безъ того, чтобы она сама не сдѣлала перваго шага, хотя я и былъ увѣренъ, что не получу отказа и она только и ожидаетъ быть пойманой на словѣ.
Мое возбужденіе дошло до того, что я не въ силахъ былъ сдерживать свои желанія, которыя я возбуждалъ самъ мы безразсудными способами. Я уходилъ въ темныя аллеи, въ укромные уголки То, что бы онѣ увидали, не было бы непристойностью, а только страннымъ предметомъ. Я не могу высказать, какое глупое удовольствіе испытывалъ я при этомъ; вѣдь одинъ шагъ оставалось только сдѣлать, чтобы получить желаемое исцѣленіе. Я увѣренъ, что достигъ бы цѣли, если бы у меня достало наглости ждать. Эта сумасшедшая выходка окончилась смѣшной, но не совсѣмъ пріятной для меня катастрофой.
Разъ какъ то я спрятался въ углу двора, на которомъ былъ колодецъ и куда всѣ сосѣднія дѣвушки, по нѣсколько разъ въ день, приходили за водой. Я помѣстился у прохода, ведущаго въ погреба. Я освидѣтельствовалъ подземелья и убѣдился, что они темны и безконечны, если бы меня поймали, то въ нихъ я найду вѣрное убѣжище. Съ подобной увѣренностью, я рѣшился показаться дѣвушкамъ въ болѣе смѣшномъ, чѣмъ соблазнительномъ видѣ. Самыя умныя изъ нихъ дѣлали видъ, что ничего не замѣчаютъ, другія смѣялись, нашлись, наконецъ, такіе, которыя, считая себя обиженными, подняли шумъ Я бросился въ мое убѣжище, за мной погнались! Я слышалъ мужской голосъ, на который, по правдѣ сказать, не разсчитывалъ. Это меня огорчило. Я углубился въ подземелье, рискуя заблудиться. Шумъ голосовъ преслѣдовалъ меня. Я разсчитывалъ на темноту и вдругъ яркій свѣтъ ослѣпилъ меня. Я бѣжалъ все дальше, наткнулся на стѣну, принужденъ былъ остановиться и ждать своей участи. Черезъ нѣсколько минутъ меня поймали, и я былъ схваченъ высокимъ человѣкомъ, съ большими усами, большой шляпой, и большой саблей. Его сопровождало пять или шесть старухъ, вооруженныхъ метлами, и между ними виднѣлось молоденькое личико выдавшей меня плутовки, хотѣвшей, вѣроятно, поближе разсмотрѣть меня.
Человѣкъ съ саблей грубо схватилъ меня за руку и спросилъ, что я дѣлалъ у колодца. Легко могутъ понять, что я не придумалъ отвѣта. Я немного успокоился, и въ моей головѣ, въ эту критическую минуту, мелькнула мысль разсказать романическое приключеніе. Я умолялъ сжалиться надъ моей молодостью и знатнымъ происхожденіемъ; я былъ молодой иностранецъ, страдавшій разстройствомъ умственныхъ способностей. Я убѣжалъ изъ родительскаго дома, потому что хотѣли меня заперѣть. Я погибну, если меня выдадутъ, но если они согласятся возвратить мнѣ свободу, то со временемъ я обѣщаю щедро вознаградить ихъ. Противъ всякаго ожиданія, моя рѣчь произвела впечатлѣніе. Ужасный человѣкъ былъ видимо растроганъ и послѣ небольшаго выговора отпустилъ меня и больше не разспрашивалъ. По выраженію лица старухъ, я понялъ, что человѣкъ, такъ сильно испугавшій меня, оказалъ мнѣ большую услугу, и что съ женщинами я бы не такъ легко раздѣлался. Я слышалъ, какъ онѣ ворчали, но не обратилъ на это ни малѣйшаго вниманія. Лишь бы сабля ужаснаго человѣка не вмѣшалась въ дѣло, а отъ старухъ, благодаря моей силѣ и ловкости, я бы всегда съумѣлъ отдѣлаться.
Черезъ нѣсколько дней, гуляя по улицамъ съ моимъ сосѣдомъ, молодымъ аббатомъ, я столкнулся носъ къ носу съ человѣкомъ съ саблей. Онъ меня узналъ и, подражая моему голосу, сказалъ: "я князь, я князь, ну а я трусъ, но не совѣтую вашей свѣтлости возвращаться". Онъ ничего не прибавитъ; я удалился съ опущенной головой, въ душѣ очень благодарный ему за его сдержанность. Я была" увѣренъ, что эти проклятыя старухи пристыдили его, упрекая въ излишней довѣрчивости. Что бы тамъ ни было, но этотъ, хотя и уроженецъ Піемонта, оказывался порядочнымъ человѣкомъ, и я всегда съ благодарностью вспоминаю о немъ. Приключеніе было такъ смѣшно, что изъ желанія позабавить слушателей, онъ могъ бы разсказать его. И каждый другой съ удовольствіемъ обезчестилъ бы меня. Этотъ случай не имѣвшій печальныхъ послѣдствій, не сдѣлалъ меня на долго благоразумнымъ.
Во время моего пребыванія у графини, я пріобрѣлъ нѣсколько знакомствъ, которыя я поддерживала въ надеждѣ, что они мнѣ пригодятся. Я бывалъ иногда у савойскаго аббата, по имени Гемъ. Онъ былъ наставникомъ дѣтей графа де Мелльредъ. Аббатъ былъ молодъ, мало опытенъ, но полнъ здраваго смысла, честности и ясного взгляда на вещи: это былъ честнѣйшій изъ людей, встрѣченныхъ мною въ жизни.
Онъ не могъ мнѣ ничѣмъ помочь и указать мѣсто, но у него я нашелъ совѣты, пригодившіеся мнѣ въ жизни. Онъ училъ меня нравственности и мудрымъ правиламъ. Въ моихъ мечтахъ я возносился слишкомъ высоко, или падалъ слишкомъ низко. Я воображалъ себя, то героемъ, то негодяемъ. Г-нъ Гемъ постарался обуздать мои порывы и представилъ меня въ настоящемъ свѣтѣ, не унижая, но и не возвышая Онъ говорилъ со мной о моихъ врожденныхъ качествахъ, о моихъ талантахъ, по прибавилъ, что замѣчаетъ препятствія, которыя могутъ помѣшать мнѣ воспользоваться моими преимуществами: мои способности, по его мнѣнію, не помогутъ мнѣ пріобрѣсти извѣстность и состояніе, а будутъ служить только средствомъ довольствоваться малымъ. Онъ въ черныхъ краскахъ нарисовалъ мнѣ картину человѣческой жизни, о чемъ я до сихъ поръ не имѣлъ вѣрнаго представленія.
Онъ объяснила, мнѣ, что, при самыхъ сильныхъ гоненіяхъ судьбы, умный человѣкъ всегда найдетъ способъ попробовать счастья, что послѣдняго нѣтъ безъ ума, и что разсудительность необходима во всѣхъ случаяхъ жизни. Онъ уменьшилъ мой восторгъ передъ величіемъ, говоря, что тѣ, кто властвуютъ надъ остальными, часто совсѣмъ не отличаются особеннымъ умомъ и не пользуются счастьемъ. Онъ сказалъ мнѣ то, о чемъ я часто вспоминалъ впослѣдствіи, а именно, что если бы человѣку была дана способность читать въ душѣ своего ближняго, то нашлось бы больше людей, желающихъ скорѣе спуститься, чѣмъ возвыситься. Это размышленіе поражающее, своей правдивостью, очень пригодилось мнѣ въ жизни и заставило меня всегда довольствоваться моимъ положеніемъ. Аббатъ далъ мнѣ понятія о честности. Онъ доказалъ мнѣ, что добродѣтелью рѣдко восторгаются въ обществѣ, и что возвысясь легче упасть и что честное исполненіе небольшихъ обязанностей часто требуетъ столько же силы, какъ и геройскіе поступки, и что изъ этого вытекаютъ честь и счастье, и гораздо лучше заслужить постоянное уваженіе людей, чѣмъ возбудить ихъ минутный восторгъ.
Чтобы опредѣлить обязанности человѣка, нужно хорошенько одобрять его нравственныя правила. Сдѣланный мною шагъ и послѣдующее затѣмъ нравственное состояніе заставили .меня заговорить о религіи. Навѣрное согласятся со мной, что честный г-нъ Гемъ -- образецъ для "Викарія Савояра". Осторожность заставляла его выражаться болѣе сдержанно, и онъ не совсѣмъ откровенно распространялся о нѣкоторыхъ предметахъ, но его правила, его взгляды, были однѣ и тѣ же, даже совѣтъ вернуться на родину,-- все совершенно такъ какъ я передаю читателю. Не распространяясь о нашихъ бесѣдахъ, сущность которыхъ ясна, я скажу, что его .мудрые уроки заронили въ мое сердце сѣмена добродѣтели и вѣры, они никогда не заглохли и ожидали только любящей и болѣе дорогаго для меня прикосновенія, чтобы принести обильные плоды.
Хотя мое новообращеніе было не прочно, но это не мѣшало мнѣ быть растроганнымъ. Бесѣды эти не надоѣдали мнѣ. а напротивъ я находилъ въ нихъ удовольствіе, благодаря ихъ простотѣ, а главное сердечности, которой онѣ были полны. У меня любящая душа, и часто я привязывался къ людямъ не изъ благодарности за сдѣланное мнѣ добро, но за одно желаніе сдѣлать мнѣ хорошое, а въ этомъ желаніи я никогда не обманывался. Я очень привязался къ аббату и сталъ его послушнымъ ученикомъ; это оказало мнѣ въ данную минуту большую пользу, отклонивъ меня отъ порочнаго пути на который я готовъ былъ вступить, благодаря моей праздности.
Разъ какъ то, когда я потерялъ всякую надежду на полученіи мѣста, за мной прислалъ графъ де-ла-Рокъ. Не имѣя возможности говорить съ графомъ, я давно пересталъ ходить къ нему и думалъ что онъ меня забылъ, или сохранилъ обо мнѣ непріятное воспоминаніе. Я ошибся. Графъ былъ нѣсколько разъ свидѣтелемъ, съ какимъ удовольствіемъ я исполнялъ при графинѣ мои обязанности, и даже старался обратить на это вниманіе своей тетки, и говорилъ со мной объ этомъ, въ то время, когда меня лишили моихъ занятій. Графъ любезно встрѣтилъ меня и сказалъ, что не давая мнѣ пустыхъ обѣщаній позаботился обо мнѣ и нашелъ хорошее мѣсто, благодаря которому я могу устроить свою судьбу. Домъ, куда меня рекомендовалъ графъ, былъ очень знатный, могущественный, и мнѣ не нужно было лучшихъ покровителей, и хотя я въ началѣ и буду простымъ лакеемъ, но могу быть увѣреннымъ, что какъ только замѣтятъ мои способности, то дадутъ мнѣ другую должность. Конецъ рѣчи жестоко разрушилъ блестящія надежды, явившіяся у меня. Опять только лакей!-- съ горечью говорилъ я самъ себѣ, но надежда на будущее скоро утѣшила меня. Я чувствовалъ себя неспособнымъ занимать такую низкую должность и былъ увѣренъ, что мнѣ скоро дадутъ другое назначеніе.
Графъ представилъ меня графу Гувонъ, главному шталмейстеру королевы и главѣ знаменитаго дома Солорь. Величественная осанка этого почтеннаго старика заставила меня еще больше оцѣнить его радушный пріемъ. Онъ съ интересомъ разсматривалъ меня. Я откровенно отвѣчалъ на его вопросы. Старикъ сказалъ графу, что у меня симпатичная и очень не глупая наружность, и что онъ увѣренъ въ моемъ умѣ, но это еще не все, и нужно убѣдиться въ остальныхъ моихъ качествахъ; затѣмъ, обратясь ко мнѣ, графъ Гувонъ сказалъ: "начало всегда трудно, дитя мое, но ваши обязанности будутъ довольно легки, постарайтесь здѣсь всѣмъ понравиться -- это на первое время единственная ваша забота, не падайте духомъ и будьте увѣрены, что о васъ позаботятся!" Онъ сейчасъ же повелъ меня къ своей невѣсткѣ маркизѣ Бреиль, представилъ меня ей и своему сыну, аббату Гувонъ. Начало предвѣщало что то хорошее. Я былъ уже достаточно опытенъ, чтобы понять, что съ простымъ лакеемъ не будутъ такъ обращаться. Хотя я обѣдалъ въ людской, но мнѣ не дали ливреи, а когда молодой вѣтренникъ графъ Фовріа, хотѣлъ заставить меня сѣсть на козлы, дѣдушка ему это запретилъ, и приказалъ мнѣ никогда не садиться на козлы, и не сопровождать никого на прогулки. Я служилъ у стола, исполнялъ лакейскія обязанности, но съ тою разницей, что я былъ болѣе свободенъ и не находился въ чьемъ нибудь личномъ распоряженіи. Иногда я писалъ подъ диктовку письма, или графъ Фовріа заставлялъ меня вырѣзать картинки, остальное время было въ моемъ распоряженіи. Это испытаніе было очень опасно, скажу больше, безчеловѣчно, потому что праздность могла развить у меня пороки, которыхъ я въ сущности не имѣлъ.
Къ счастью этого не случилось: уроки аббата Гемъ глубоко запали мнѣ въ сердце... Мнѣ такъ нравились бесѣды съ этимъ умнымъ человѣкомъ, что я часто потихоньку бѣгалъ къ нему, чтобы его послушать. Я думаю, что тѣ, кто видѣлъ, какъ я тайно уходилъ, никакъ не догадывались, куда я отправлялся. Ничего не могло быть разумнѣе совѣтовъ аббата о моемъ поведеніи. Начало моей службы было блестящее, я выказывалъ столько усердія, исполнительности, вниманія, что скоро всѣхъ очаровалъ. Аббатъ Гемъ совѣтовалъ мнѣ усмирить мое рвеніе, боясь, чтобы оно не ослабѣло и тѣмъ не повлекло на меня неудовольствія, "Начало", сказалъ аббатъ, "это проба, что можно отъ васъ требовать, берегите свои силы и старайтесь дѣлать впослѣдствіи больше, а никакъ не меньше; чѣмъ въ началѣ".
Меня не экзаменовали, не зная моихъ способностей, судили только по наружности, и мнѣ казалось, что, не смотря на обѣщаніе, не предполагали измѣнить мое положеніе. Дѣло усложнилось, и обо мнѣ почти забыли. Маркизъ Вреиль, сынъ графа Гувонъ, былъ посланникомъ въ Вѣнѣ. Наступили пспріятности при дворѣ, отразившіяся на всей семьѣ. Нѣсколько недѣль прошли въ большомъ волненіи, не дававшемъ возможности вспоминать обо мнѣ. До сихъ поръ я мало измѣнился, по случилось обстоятельство, и хорошее и дурное, отдалившее меня отъ дѣйствительности, и заставившее невнимательно исполнять мои обязанности. М-Ile де Бреиль была молоденькая дѣвушка, приблизительно однихъ лѣтъ со мной, великолѣпно сложенная, довольно хорошенькая, очень бѣленькая съ черными какъ смоль волосами; хотя она была брюнеткой, но въ выраженіи ея лица виднѣлась кротость, свойственная блондинкамъ, при видѣ которой никогда не могло устоять мое сердце. Придворный наряда, который идетъ молоденькимъ дѣвушкамъ, отлично обрисовывалъ ея тонкую талію, открывала, грудь и плечи и дѣлала" цвѣтъ ея лица еще ослѣпительнѣе, благодаря трауру, носимому при дворѣ. Пожалуй, скажутъ, что не дѣло лакею замѣчать всѣ прелести барышни. Конечно, я былъ не права", но не я одинъ восторгался красотой m-lle Бреиль. Дворецкій и лакеи не раза" за столомъ говорили оба" этомъ, но въ грубыхъ выраженіяхъ, заставлявшихъ меня нестерпимо страдать.
Я не потеряла" окончательно разсудка и не влюбился до самозабвенія. Я не забывалъ, гдѣ мое мѣсто, и не давалъ волю моей страсти. Я любила, смотрѣть на m-lle Бреиль, слушать ея голосъ, ея рѣчь, не лишенную ума, смысла я честности, и быль счастливъ, если мнѣ удавалось прислуживать ей. Я не выходилъ изъ рамки, въ которую поставила меня судьба. Во время обѣда, я былъ внимателенъ и не терялъ случая услужить молодой дѣвушкѣ; если ея лакей за чѣмъ-нибудь отходилъ отъ ея стула, я сейчасъ же занималъ его мѣсто. Я старался угодить ея желанія и зорко слѣдилъ, когда ей понадобится чистая тарелка. Я отдала, бы все на свѣтѣ, лишь бы услышать отъ нея приказаніе, поймать взглядъ, услышать одно слово, обращенное ко мнѣ, но не могъ ничего добиться, она меня не замѣчала, я былъ для нея слишкомъ ничтоженъ! Какъ-то за обѣдомъ, ея братъ, говоря со мной, позволилъ себѣ оскорбительное для меня выраженіе. Я такъ тонко замѣтилъ ему, что она обратила вниманіе и взглянула на меня. Я былъ въ восторгѣ отъ этого мимолетнаго взгляда. На слѣдующій день представился случай снова обратить на себя ея вниманіе. Былъ большой обѣдъ, и я съ удивленіемъ увидѣлъ, что дворецкій служилъ при шпагѣ съ шляпой на головѣ. Случайно заговорили о девизѣ дома Соларъ, написанномъ на ихъ гербѣ "Tel fiert qui ne tue pas". Уроженцы Піемонта не особенно сильны въ французскомъ языкѣ, и кто-то изъ присутствующихъ нашелъ, что слово fiert написано не правильно: не нужно ставить t на концѣ. Старый графъ хотѣлъ возразить, но, взглянувъ на меня, увидѣлъ, что я улыбаюсь, не смѣя ничего сказать. Онъ приказалъ мнѣ говорить. Я сказалъ, что слово fiert написано совершенно правильно, это старинное французское слово, которое происходитъ не отъ férus -- гордый, угрожающій, а отъ глагола ferit -- ударять, и девизъ нужно было понимать такъ: "наношу рану, но не убиваю"!
Присутствующіе взглянули на меня, затѣмъ переглянулись. Никогда не приходилось мнѣ возбуждать подобное удивленіе, но что еще больше польстило моему самолюбію, это выраженіе удовольствія, появившееся на лицѣ m-me Бреиль. Эта неприступная особа удостоила меня второго взгляда, стоившаго перваго, а затѣмъ перевела глаза на своего дядю, нетерпѣливо ожидая, чтобы онъ похвалилъ меня. Старикъ въ такихъ выраженіяхъ высказалъ свое одобреніе, что всѣ гости его поддержали и хоромъ восх;аляли меня Это было краткое, но чудное мгновеніе. Это была одна изъ тѣхъ минутъ, которыя вознаграждаютъ за всѣ удары судьбы. Затѣмъ m-lle Бреиль, снова вглянувъ на меня, застѣнчиво попросила палить ей воды. Можно себѣ представить, что я не заставилъ ее ждать, но, подойдя къ ней, я былъ охваченъ такою дрожью, что перелилъ стаканъ, вода пролилась на тарелку и нѣсколько капель попало на молодую дѣвушку. Братъ ея спросилъ меня, почему я дрожу. Этотъ вопросъ меня не успокоилъ, а m-lle Бреиль покраснѣла до корня волосъ.
На этомъ кончился мой романъ, и читатель легко замѣтитъ, что такъ же, какъ и съ m-me Базиль, да въ дальнѣйшей моей жизни всѣ мои увлеченія оканчивались ничѣмъ. Я переселился въ переднюю маркизы Бреиль, но мнѣ не удалось получить больше ни малѣйшаго вниманія отъ дочери. Она входила и выходила, не удостоивая меня даже взглядомъ, а я едва смѣлъ поднять на нее глаза. Я быть такъ глупъ и неловокъ, что замѣтивъ какъ-то, что она уронила перчатку, вмѣсто того, чтобы броситься на эту перчатку и покрыть ее поцѣлуями, я не смѣлъ двинуться съ мѣста, предоставивъ поднять ее толстому дураку лакею, котораго я бы съ удовольствіемъ тутъ же растерзалъ бы.
Ва. довершеніе моего огорченія, я скоро замѣтилъ, что не нравлюсь маркизѣ. Она никогда не давала мнѣ приказаній, но даже повидимому не хотѣла принимать мои услуги. Замѣтивъ, что я постоянно торчу въ ея передней, маркиза строго спросила меня, неужели мнѣ нечего дѣлать? Нужно было отказаться отъ этой дорогой передней. Сначала я очень скучалъ, но затѣмъ явились развлеченія, заставившія меня все позабыть.
Я утѣшился отъ презрѣнія маркизы вниманіемъ ея свекра, замѣтившаго, наконецъ, мое присутствіе. Послѣ обѣда, о которомъ я разсказывалъ, старика, позвалъ меня и по крайней мѣрѣ полъ часа приговорилъ со мной. Онъ остался доволенъ этимъ разговоромъ, что же касается меня, то я былъ въ восторгѣ. Добрый старикъ, хотя не была, такъ уменъ, какъ. Г-жа Верселись, но у него было больше чувствъ и онъ понялъ меня. Графъ приказала" мнѣ поступить къ его сыну аббату, повидимому, полюбившему меня. Если я съумѣю воспользоваться расположеніемъ молодаго графа, то онъ можетъ быть мнѣ полезенъ и черезъ него я получу то, чего мнѣ недостаетъ. На слѣдующее утро я полетѣлъ къ аббату, принявшему меня совсѣмъ не какъ лакея: онъ приказалъ мнѣ сѣсть у камина и съ необыкновенной кротостью разспрашивала, меня. Аббатъ скоро замѣтилъ, что мое многостороннее образованіе далеко не было окончено.
Онъ находилъ, что я слишкомъ мало знаю латинскій языкъ и предложилъ учить меня. Мы условились, что я, начиная съ завтрашняго дня, буду каждое утро приходитъ къ нему. По странной игрѣ судьбы, которая еще не разъ встрѣтится въ продолженіи моей жизни, я была, въ тома, же домѣ, въ одно время лакеемъ и ученикомъ и будучи слугой, я имѣлъ преподователемъ человѣка, который по знатности своего происхожденія могъ быть наставникомъ только королевскихъ дѣтей.
Аббата. Гувонъ былъ младшій въ семьѣ, рѣшившей сдѣлать изъ него духовное лицо, вотъ почему онъ получилъ болѣе обширное образованіе, чѣмъ обыкновенно даютъ дѣтямъ его круга.
Онъ окончилъ Сіеннскій университетъ, гдѣ пріобрѣлъ такую ученость, что могъ недалеко отъ Турина быть тѣмъ, чѣмъ былъ когда то аббатъ Донжо. Отвращеніе къ богословію заставило его изучать изящную словесность, что очень часто дѣлаютъ въ Италіи тѣ, кто ищетъ духовной карьеры. Онъ читалъ поэтовъ и самъ не дурно писалъ итальянскіе и латинскіе стихи. Словомъ, у него было достаточно вкуса, чтобы образовать мой, и умѣнье не много разобраться въ томъ хаосѣ, которымъ я набилъ свою голову.
Потому ли, что моя болтовня заставила его возлагать на меня несбыточныя надежды, или потому, что ему самому было скучно заниматься элементарнымъ латинскимъ языкомъ, онъ заставилъ меня перевести двѣ, три басни Федра, прямо перешелъ къ переводамъ Виргилія, въ которыхъ я ни слова не понималъ. Мнѣ было суждено нѣсколько разъ въ жизни (какъ въ этомъ убѣдятся впослѣдствіи) начинать изучать латинскій языкъ, но никогда ему не выучиться; я работалъ съ большимъ стараніемъ, аббатъ съ необыкновенной кротостью дѣлился со мной своими знаніями и такъ заботился обо мнѣ, что я до сихъ пора, не могу равнодушно вспомнить о немъ. Я проводилъ у него большую часть утра въ занятіяхъ или услуживая ему. т. е. не ему лично, потому что онъ никогда но допускалъ ни малѣйшей услуги, но я писалъ подъ его диктовку письма, переписывалъ бумаги, и моя должность секретаря оказалась мнѣ полезнѣе науки. Я не только выучился правильному итальянскому языку, но увлекся литературой и прочемъ нѣсколько хорошихъ книгъ, очень пригодившихся мнѣ впослѣдствіи, когда пришлось самостоятельно работать.
Въ это время моей жизни, я не предавался романическимъ мечтамъ, и постарался серьезно заниматься. Аббатъ былъ очень мною доволенъ, и постоянно всѣмъ и каждому хвалилъ меня. Его отецъ до такой степени полюбилъ меня, что какъ мнѣ передавалъ графъ Форвіа, говорила, даже обо мнѣ съ королемъ. Маркиза де Бреиль тоже перестала относиться ко-мнѣ съ презрѣніемъ. Наконецъ, я сдѣлался любимцемъ всего дома, и возбуждалъ страшную зависть въ остальной прислугѣ, понявшей, что, благодаря расположенію графа, мнѣ не долго осталось быть имъ ровней.
По нѣкоторымъ мимолетнымъ словамъ, которыя мнѣ удавалось поймать въ разговорѣ, я понялъ къ чему меня готовятъ. Послѣ долгихъ размышленій, мнѣ начало казаться, что домъ Соларовъ желаетъ избрать себѣ дипломатическую карьеру и мало по малу приготовить дорогу въ министры. Они хотѣли заранѣе подготовить себѣ человѣка, обладающаго нѣкоторыми способностями, вполнѣ отъ нихъ зависящаго, который можетъ заслужить довѣріе и оказывать имъ полезныя услуги. Этотъ планъ графа былъ благороденъ, разсудителенъ, великодушенъ и вполнѣ достоинъ добраго и предусмотрительнаго аристократа, но я не могъ понять всѣхъ этихъ замысловъ, они были слишкомъ умны для меня, и къ тому же требовали продолжительнаго подчиненія. Мое дурацкое самолюбіе желало достигнуть карьеры благодаря приключеніямъ и не видя, чтобы здѣсь были замѣшаны жевщ вы, я находилъ этотъ способъ возвышенія скучнымъ, медленнымъ, тяжелымъ, тогда какъ наоборотъ я долженъ былъ считать его болѣе вѣрнымъ, потому что въ немъ не участвовали женщины. Достоинства, за которыя онъ покровительствовалъ своимъ любимцамъ, не могли сравниться съ предположенными во мнѣ.
Все шло хорошо. Я получилъ, вѣрнѣе завоевалъ, общее уваженіе: испытанія были окончены и на меня смотрѣли какъ на молодаго человѣка, подающаго большія надежды, и не занявшаго еще достойнаго его мѣста, по которое онъ получитъ въ скоромъ времени. Но мое назначеніе было не то, которое предполагали люди, и я достигъ его весьма различными дорогами. Я затрогиваю одну изъ моихъ отличительныхъ чертъ и намѣренъ представить ее читателю безъ особыхъ разсужденій.
Въ Туринѣ было много новообращенныхъ, такихъ же какъ я, но я никого изъ нихъ не любилъ, и не хотѣлъ видѣть. Мнѣ случалось встрѣчать нѣсколько женевцевъ, и они не раздѣляли моего мнѣнія. Между прочимъ, я столкнулся съ нѣкимъ Мюсаромъ, прозваннымъ Кривая Морда. Онъ рисовалъ миніатюры и былъ мнѣ дальнимъ родственникомъ. Этотъ Мюсаръ откопалъ мое мѣстопребываніе, явился въ домъ графа повидаться со мной. Онъ привелъ съ собой другого женевца, Бокля, съ которымъ я вмѣстѣ учился. Этотъ Боклъ былъ потѣшный парень, веселый, полный грязненькихъ прибаутокъ. Я увлекся Боклемъ, увлекся до такой степени, что не могъ ни на минуту разстаться съ нимъ. Онъ долженъ былъ скоро уѣхать въ Женеву. Какая ужасная потеря для меня! нужно было воспользоваться тѣмъ временемъ, которое намъ оставалось провести вмѣстѣ, я съ нимъ не разставался, т. е. вѣрнѣе онъ не покидалъ меня, такъ какъ у меня достало еще благоразумія, чтобы не убѣгать безъ спросу изъ дому, но скоро замѣтили, что мой другъ отвлекаетъ меня отъ занятій, и ему запретили приходить. Я такъ взбѣсился, что забылъ все на свѣтѣ, кромѣ моего товарища, пересталъ ходить къ аббату и къ графу и по цѣлымъ днямъ пропадалъ изъ дома. Мнѣ дѣлали выговоры, но я ничего не слушалъ; мнѣ пригрозили, что выгонятъ! Это угроза была моей гибелью, я увидѣлъ возможность Боклю не ѣхать одному и съ этой минуты у меня не было другой радости, другой мечты, какъ путешествовать съ моимъ другомъ. Я не боялся никакихъ трудностей, зная что мое путешествіе окончится свиданіемъ съ г-жей де-Варенсъ, но это могло случиться только въ далекомъ будущемъ; я вовсе не хотѣлъ возвращаться въ Женеву. Горы, луга, лѣса, ручейки, деревни мелькали въ моемъ воображеніи, и я надѣялся посвятить этому путешествію всю мою жизнь. Я съ восторгомъ вспоминалъ, до чего дорога была очаровательна, когда шелъ сюда, а теперь къ удовольствію самостоятельности прибавится еще общество друга моихъ лѣтъ, моихъ вкусовъ, веселаго, милаго. Мы были полными хозяевами нашего времени, могли останавливаться, гдѣ хотѣли. Нужно быть по крайней мѣрѣ сумасшедшимъ, чтобы пожертвовать подобными радостями какимъ-то несбыточнымъ мечтамъ и медленному устройству карьеры, которая если даже и осуществится, то во всемъ своемъ блескѣ не стоитъ одного часа настоящаго удовольствія и свободы молодости.
Задавшись такою мудрой мыслью, я велъ себя такъ, что меня наконецъ выгнали, но долженъ сознаться, что мнѣ стоило не мало труда добиться этого. Какъ-то вечеромъ, дворецкій передалъ мнѣ отъ имени графа о моей отставкѣ. Этого-то мнѣ и было нужно, потому что, сознавая, противъ воли, все безобразіе моего поведенія, я прибавлялъ къ нему еще неблагодарность, стараясь обвинить другихъ и оправдать мое рѣшеніе необходимостью. Мнѣ передали, что графъ Фавріа желаетъ переговорить со мной и приказываетъ мнѣ завтра утромъ, до моего отъѣзда, зайти къ нему; но боясь, что я, по свойственной мнѣ глупости, не исполню этого приказанія, дворецкій обѣщалъ выдать мнѣ деньги, только послѣ свиданія съ графомъ. Я конечно не заслуживалъ такого вознагражденія, тѣмъ болѣе, что хотя и занималъ лакейскую должность, по мнѣ не было назначено жалованья.
Графъ Фавріа, не смотря на свою молодость и вѣтренность, очень умно, и смѣю даже сказать, нѣжно, говорилъ со мною. Онъ старался доказать всѣ заботы обо мнѣ его дяди и дѣдушки, убѣдить меня какъ много теряю, оставляя ихъ домъ, что я иду на вѣрную гибель. Графъ предложилъ мнѣ попросить, чтобы меня простили, если я дамъ слово, не видѣть больше этого негоднаго мальчика, вскружившаго мнѣ голову.
Ясно было, что графъ не самъ придумалъ эту убѣдительную рѣчь, и не смотря на всю мою глупость, я понялъ, что тутъ замѣшанъ старый графъ, и очень былъ признателенъ за его доброту. Я былъ даже тронутъ, но всѣ прелести путешествія такъ засѣли въ моей головѣ, что я ни за что на свѣтѣ не хотѣлъ отъ него отказаться. Я потерялъ послѣдній смыслъ: представился обиженнымъ, оскорбленнымъ и рѣзко отвѣчалъ, что разъ мнѣ отказали, то я не желаю остаться въ домѣ, и чтобы со мной ни случилось въ жизни, я твердо рѣшилъ, не позволять два раза выгонять себя изъ того же дома. Тогда молодой человѣкъ, справедливо взбѣшенный, началъ бранить меня, называя такъ, какъ я этого заслуживалъ, затѣмъ схватилъ за шиворотъ и вытолкнулъ изъ комнаты, захлопнувъ за мною дверь. Я торжествовалъ, сознавая, что одержалъ побѣду, и боясь, что мнѣ придется выдержать вторичное нападеніе, я рѣшилъ уйти, не простясь съ аббатомъ и не поблагодаривъ его за всю доброту и заботы обо мнѣ.
1731--1732 гг.
Вотъ при какихъ условіяхъ отправился я въ путь, безъ сожалѣнія разставаясь съ моимъ покровителемъ, съ моимъ наставникомъ, оставляя мои занятія, бросая почти вѣрное устройство моей судьбы, и все это только для того, чтобы начать жизнь бродяги. Прощай столица, прощай дворъ, тщеславіе, чванство, любовь, невѣроятныя и восхитительныя приключенія, на которыя я надѣялся, входя въ прошломъ году въ этотъ городъ. Я ухожу съ своимъ фонтаномъ и съ своимъ другомъ Боклемъ, съ легкимъ кошелькомъ, но съ переполненнымъ радостью сердцемъ, увѣренный въ удачѣ, на которой я построилъ свои блестящія надежды.
Я сдѣлалъ это сумасбродное путешествіе почти такъ же весело, какъ я мечталъ, но не совсѣма. такъ, какъ ожидалъ. Не смотря на то, что мой фонтанъ занималъ въ гостинницахъ по нѣсколько минутъ хозяевъ и прислугу, все же намъ приходилось платить. Мы объ этомъ не безпокоились и надѣялись на помощь фонтана тогда, когда выйдутъ всѣ деньги, но мечты наши не оправдались: фонтанъ сломался недалеко отъ Брамона, да и пора было: онъ намъ давно надоѣлъ. Это несчастье очень обрадовало насъ, мы сдѣлались еще веселѣе, и много смѣялись надъ нашей вѣтренностью, заставившей насъ забыть, что платье и обувь изнашивается, а мы надѣялись возобновить ихъ при помощи фонтана. Мы также весело продолжали нашъ путь, по избрали теперь болѣе прямую дорогу къ цѣли нашего путешествія, побуждаемые нашимъ кошелькомъ, содержаніе котораго быстро уменьшалось.
Въ Шамбери грусть овладѣла мною, я не раскаивался въ своей глупости, никогда человѣкъ такъ рано и такъ хорошо не умѣлъ мириться съ обстоятельствами, какъ я, но меня тревожило, какой ожидаетъ меня пріемъ у г-жи Воренсъ, я смотрѣлъ на нее какъ на мою близкую родственницу.
Чтобы понять, до чего доходило сумасбродство, нужно знать, до какой степени я способенъ былъ увлекаться, и какъ сильно разыгрывалось мое воображеніе; достаточно было самого ничтожнаго предмета, чтобы возбудить его. Планы, самые дикіе, дѣтскіе, сумасшедшіе, появлялись въ моей головѣ и моя мечта начинала казаться мнѣ возможной и вполнѣ исполнимой. Можно-ли повѣрить, что на девятнадцатомъ году, я основывалъ всѣ средства къ жизни на пустой бутылкѣ, а между тѣмъ это было такъ.
Аббатъ де-Гувонъ подарилъ мнѣ небольшой фонтанчикъ, приведшій меня въ восторгъ. Умный Бокль и я часто любовался игрой, фонтана, мечтая о нашемъ путешествіи, и вдругъ намъ пришла мысль что фонтанъ даетъ намъ средства на дорогу. Вѣдь ничего не могло быть интереснѣе, какъ любоваться фонтаномъ, и онъ долженъ служить для насъ неистощимымъ источникомъ богатствъ. Мы будемъ останавливаться въ каждой деревни, жители соберутся толпами смотрѣть на фонтанъ и въ благодарность будутъ кормить насъ обѣдами, завтраками. Мы оба были увѣрены, что съѣстные припасы ничего не стоятъ для тѣхъ, кто ихъ собираетъ, и если поселяне до отвалу не кормятъ прохожихъ, то это только изъ жадности. Мы надѣялись попадать постоянно къ свадьбѣ, праздники и разсчитывали, что вода нашего фонтана и воздухъ, вдыхаемый нашими легкими единственныя предстоящія лишь издержки, и мы можемъ обойти Піемонть, Савойю, Францію, словомъ цѣлый свѣтъ. Мы мечтали о безконечномъ путешествіи. Намъ хотѣлось сперва пойти на Аверъ, чтобы только имѣть удовольствіе перейти Альпы, и совсѣмъ не за тѣмъ, чтобы намъ необходимо было гдѣ нибудь остановиться.
Поступивъ къ графу де-Гувонъ, я поспѣшилъ написать г-жѣ Варенсъ. Она знала мое положеніе въ домѣ графа, и отвѣчала мнѣ письмомъ, полнымъ дружескихъ совѣтовъ, какъ держать себя, стараться угодить моимъ благодѣтелямъ, и тѣмъ отблагодарить ихъ за доброту и заботы обо мнѣ. Она была увѣрена, что моя жизнь обезпечена, если я самъ ее не испорчу,-- что же скажетъ г-жа Варенсъ при видѣ меня? Я не думалъ, что она выгонитъ меня изъ своего дома, но мнѣ было тяжело огорчать ее. Я боялся упрековъ, болѣе тяжелыхъ для меня, чѣмъ нищета; я рѣшилъ все молча перенести, и постараться успокоить ея негодованіе. Для меня на свѣтѣ никто не существовалъ, кромѣ нея, я считалъ невозможнымъ жить сознавая ея немилость ко мнѣ. но что еще больше тревожило меня, это мой товарищъ, котораго я не намѣрена, былъ представлять г-жѣ Варенсъ, и боялся, что мнѣ не удастся легко отъ него отдѣлаться. Я приготовлялся къ разлукѣ, напуская на себя, за послѣдніе дни, холодность въ отношеніяхъ къ нему. Бокль это понялъ; онъ былъ съумасшедшій, но не дуракъ. Я ожидалъ, что онъ возмутится моимъ непостоянствомъ, но мой другъ, кажется, ничѣмъ не возмущался. Не успѣли мы войти въ Аннеси, какъ Бокль сказалъ мнѣ: "вотъ ты и дома", поцѣловалъ меня, простился со мной, сдѣлалъ прыжекъ и скрылся! Никогда я больше не слыхалъ о немъ. Наше знакомство длилось приблизительно шесть недѣль, но послѣдствія его отозвались на всей моей жизни.
Сильно билось мое сердце, когда я подходилъ къ дому г-жи Варенсъ, ноги подкашивались, глаза застилались туманомъ, я ничего не видѣлъ, никого бы не узналъ, и принужденъ былъ нѣсколько разъ останавливаться, чтобы перевести духъ и немного успокоиться. Можетъ быть боязнь не получить необходимой мнѣ помощи, заставляла меня такъ страшно волноваться, но въ мои годы страхъ умереть съ голоду не возбуждаетъ такого отчаянія, и я, говоря совершенно искренно и откровенно, во всю мою жизнь не приходилъ въ восторга, передъ изобиліемъ и не падалъ духомъ при бѣдности. Въ моей неровной и замѣчательной своими перемѣнами жизни, я часто находился безъ пристанища, безъ хлѣба, но всегда относился одинаково къ изобилію и къ нищетѣ. Я могъ, въ крайнемъ случаѣ, просить милостыню, наконецъ украсть, но никогда не сталъ, бы безпокоиться, что дошелъ до этого. Мало кому пришлось такъ страдать какъ мнѣ, проливать столько слезъ, но никогда бѣдность, или боязнь впасть въ нищету, не заставили меня лишній разъ вздохнуть и уронить слезу. Моя душа, въ превратностяхъ судьбы, не испытывала ни радостей, ни огорченій, кромѣ тѣхъ, которыя отъ нея не зависятъ, и въ то время, когда я жилъ въ полномъ довольствѣ, тогда-то я и былъ несчастнѣйшимъ изъ смертныхъ.
Какъ, только предсталъ я передъ г-жею Варенсъ, и взглянулъ на нее, я сейчасъ же успокоился. Я задрожалъ при первомъ звукѣ ея голоса, бросился къ ея ногамъ, припала, губами къ ея рукѣ, не помня себя отъ радости.
Не знаю, извѣстно ли ей было случившееся со мной, но ни удивленія, ни огорченія не изобразилось на ея лицѣ. "Бѣдный мальчикъ", ласково сказала она мнѣ, "вотъ ты и пришелъ. Я знала, что ты слишкомъ молода., для подобнаго путешествія, и очень рада, что оно окончилось лучше, чѣмъ я ожидала". Затѣмъ она приказала мнѣ разсказать все, что со мной случилось, и я поспѣшилъ исполнить ея желаніе, откровенно передавъ ей мою исторію, выпустивъ нѣкоторыя обстоятельства, но въ сущности нисколько себя не щадилъ и не старался оправдываться,
Возникъ вопросъ, гдѣ меня помѣстить. Г-жа Варенсъ начала совѣтываться съ своей горничной. Я боялся дохнуть, пока длились эти переговоры, но узнавъ, что меня оставятъ въ томъ же домѣ, я пришелъ въ неописанный восторгъ, а увидя, что мой маленькій свертокъ относятъ въ предназначенную мнѣ комнату, я испыталъ то же, что Сентъ-Прё, когда его почтовую карету поставили въ сарай г-жи де Вольмаръ. Къ довершенію моей радости я узналъ, что это не временная милость, думая, что я не слышу, г-жа Варенсъ сказала: "Пусть говорятъ что хотятъ, но само Провидѣніе послало мнѣ этого мальчика, и я не могу бросить его на произволъ судьбы".
Вотъ я наконецъ помѣстился въ ея домѣ, но къ этому времени не относится самая счастливая эпоха моей жизни, оно какъ бы подготовило ее. Нѣжность сердца, или вѣрнѣе чувствительность, доставляющая намъ радости жизни, даръ природы, или можетъ быть, продуктъ организаціи, но для того, чтобы развиться, она требуетъ особыхъ обстоятельствъ.
Везъ этихъ случайныхъ причинъ, человѣкъ отъ природы очень чувствительный ничего не испытаетъ и умретъ, не исполнивъ своего назначенія. Такимъ я былъ до сихъ поръ, такимъ можетъ быть и остался, если бы я не зналъ г-жи Варенсъ, или если бы хотя и зналъ ее, но не жилъ бы нѣкоторое время подлѣ нея, и не имѣлъ возможность понять тѣ хорошія чувства, которыя она мнѣ внушила. Смѣю сказать, что человѣкъ искренно полюбившій не испытываетъ еще лучшаго чувства въ жизни. Я знаю другое, менѣе сильное, но болѣе восхитительное чувство, оно иногда присоединяется къ любви, нечасто и отдѣляется отъ нея. Его нельзя назвать только дружбой, онО болѣе нѣжное, болѣе страстное, я не могу себѣ представить, чтобы его можно было испытать къ существу одинакого съ собой пола. Я не разъ былъ искреннимъ другомъ, но никогда не питалъ этого чувства ни къ одному изъ моихъ друзей. То, что я говорю, не совсѣмъ понятно, но я надѣюсь, что выяснится въ послѣдствіи: чувства лучше всего описываются своими дѣйствіями.
Г-жа Варенсъ жила, въ старомъ, но довольно большомъ домѣ; У нея была запасная комната, служащая для пріемовъ, меня тамъ и помѣстили. Комната эта выходила, окнами въ переулокъ, о которомъ я уже говорилъ, и гдѣ произошла наша первая встрѣча. За ручейкомъ и садами виднѣлась деревня. Видъ этотъ восхищалъ юнаго обитателя комнаты. Послѣ Воссеи мнѣ въ первый разъ приходилось видѣть зелень изъ моихъ оконъ, выходившихъ большей частью на стѣны сосѣднихъ домовъ, и передъ моими глазами, до сихъ поръ, были только крыши и пыльныя улицы. Видъ., открывающійся изъ моей комнаты, очень нравился мнѣ, и еще болѣе способствовалъ къ развитію моихъ чувствительныхъ способностей. Я считалъ этотъ восхитительный пейзажъ одной изъ милостей моей доброй покровительницы. Мнѣ казалось, что она нарочно выбрала его для меня, я мысленно постоянно находился подлѣ нея, я видѣла, ее всюду, между цвѣтовъ, между зеленью и она смѣшивалась къ моемъ воображеніи съ прелестями весны. Мое сжатое сердце расширилось въ этомъ просторѣ, и я легче дышалъ среди этой зелени.
У г-жи Варенсъ не было роскоши, видѣнной мною въ Туринѣ, но у нея была поразительная чистота, скромность и патріархальное изобиліе, котораго не найдешь даже и при пышности. У нея было мало серебрянной посуды, совсѣмъ не было фарфора. Дичь не подавалась къ столу. Дорогого иностраннаго вина не нашлось бы въ ея погребѣ, но кушанья всегда были хорошо приготовлены и хозяйка охотно угощала ими желающихъ, а въ фаянсовыхъ чашкахъ подавался великолѣпный кофе. Кто бы ни пришелъ къ ней, г-жа Варенсъ сейчасъ приглашала обѣдать, и никогда работника., посланный, или прохожій не выходилъ изъ ея дома, не поѣвъ и не выпивъ вина. Прислуга ея состояла изъ довольно хорошенькой горничной по имени Мерсере, лакея, уроженца ея родины: звали его Клавдій Ане и оба. немъ мнѣ придется еще говорить въ послѣдствіи: кухарки и двухъ наемныхъ носильщиковъ, необходимыхъ ей при ея выѣздѣ, но это случалось очень рѣдко. Вотъ, какъ она жила, получая двѣ тысячи ливровъ въ годъ, но этого незначительнаго дохода было совершенно достаточно для той мѣстности, гдѣ такая плодородная почва и такъ рѣдки деньги. Къ несчастію экономія не была добродѣтелью г-жи Воренсъ, она дѣлала долги, платила ихъ и деньги проходили между рукъ.
Управленіе ея домомъ чрезвычайно нравилось мнѣ и я вполнѣ наслаждался; единственно что было мнѣ не по вкусу, это продолжительное сидѣнье за столомъ, но она не переносила запаха кушаній, и почти теряла сознаніе, какъ только супъ появлялся на столѣ. Состояніе это продолжалось довольно долго, затѣмъ мало по малу она приходила въ себя, начинала разговаривать, но не ѣсть. Проходило по крайній мѣрѣ полъ-часа, пока она рѣшалась проглотить первый кусокъ. Я въ это время успѣлъ бы по крайнѣй мѣрѣ три раза пообѣдать и давно уже окончилъ ѣсть, когда она только начинала, нужно было поддержать компанію и я снова принимался за ѣду, уничтожая вторую порцію, но это мнѣ не вредило. Я еще больше наслаждался благосостояніемъ, испытаннымъ мною у нея. потому что оно не было отравлено заботой поддерживать это благосостояніе. Я не былъ еще посвященъ въ ея дѣла и надѣялся, что ничто не можетъ измѣниться. Въ послѣдствіи мнѣ было такъ же пріятно жить въ ея домѣ, но, узнавъ настоящее положеніе вещей и ея матеріальные недостатки, я не могъ уже такъ спокойно наслаждаться своимъ положеніемъ.
Предусмотрительность всегда портила мои радости, я видѣлъ будущую гибель и никогда не могъ взбѣжать ее.
Съ первыхъ же дней, между мною и Г-жи Варенсъ установилась дружеская короткость, продолжившаяся до конца ея жизни. Она называла меня мальчикомъ, я ее мамашей, и навсегда мы остались другъ для друга мальчикомъ и мамашей, не смотря на, то что годы сгладили существующую между нами разницу. Мнѣ кажется, что эти названія вполнѣ объясняютъ наши отношенія, простоту обращенія и пашу сердечную связь. Она была для меня самой нѣжной матерью, постоянно заботившейся не о своемъ удовольствіи, но о моемъ благѣ, и если во мнѣ и развилось къ ней страсть, то это не для того, чтобы измѣнить наши отношенія, а для того, чтобы сдѣлать ихъ еще восхитительнѣе, чтобы опьянить меня сознаніемъ, что моя мамаша молоденькая, хорошенькая и ее пріятно ласкать: я говорю ласкать, въ полномъ значеніи этого слова, потому что она не лишала меня ни своихъ поцѣлуевъ, ни самыхъ нѣжныхъ материнскихъ ласкъ, и никогда мнѣ не пришло на мысль злоупотребить ея довѣріемъ. Скажутъ, что между нами были въ послѣдствіи другія отношенія, я сознаюсь, но нужно немного подождать, потому что я не могу разсказывать всего за разъ. Наше первое, свиданіе былъ единственный страстный моментъ, внушенный мнѣ ею, да еще это могло быть просто одно удивленіе. Мои нескромные взгляды никогда не рѣшались проникнуть за ея шейный платокъ, хотя ея полнота плохо скрытая, могла бы ихъ привлечь. Я не чувствовалъ ни возбужденія, ни страстныхъ желаній, я испытывалъ восхитительное спокойствіе и необъяснимое наслажденіе. Я готовъ былъ прожить такъ всю жизнь, цѣлую вѣчность, и ни на минутку бы не соскучился. Она была единственной женщиной, не возбуждавшей страстности и не заставлявшей меня мучиться необходимостью сдерживать мои порывы. Наши свиданія наединѣ не были бесѣдами, а веселой болтовней, прекратить которую могли только, помѣшавъ намъ. Меня не нужно было заставлять говорить, и напротивъ заставить замолчать. Обдумывая свои планы, она часто впадала въ мечтательное состояніе, я не мѣшалъ ей, и молча любовался ею считая себя счастливѣйшимъ изъ смертныхъ. У меня была одна особенность: не пользуясь нашими свиданіями наединѣ, я постоянно искалъ ихъ, и приходилъ въ ярость, если кто нибудь осмѣливался помѣшать намъ. Какъ только входилъ кто нибудь, мужчина или женщина, я начиналъ ворчать и спѣшилъ уйти изъ комнаты, гдѣ я не могъ оставаться въ присутствіи третьяго лица. Стоя въ передней я считалъ минуты, проклиная и этихъ постоянныхъ посѣтителей и не могъ понять о чемъ они могли такъ долго бесѣдовать, когда мнѣ необходимо было такъ много высказать.
Я чувствовалъ всю силу моей привязанности къ Г-жѣ Варенсъ только тогда когда не видѣлъ ее. Въ ея присутствіи я былъ вполнѣ доволенъ, но стоило ей уйти куда нибудь. какъ мною овладѣвало болѣзненное безпокойство. Потребность жить подлѣ нея наводила на меня порывы нѣжности, кончавшіеся часто слезами. Я помню, что наканунѣ большихъ праздниковъ, когда она отправлялась ко всеночной я уходилъ за городъ. Сердце мое было полно ею, и страстнымъ желаніемъ никогда съ нею не разлучаться. У меня было достаточно здраваго смысла чтобы понять, что это было не возможно и испытываемое мною счастье непродолжительно. Это давало грустной направленіе моимъ мечтамъ, но я не огорчался и жилъ надеждой. Звонъ колоколовъ, пѣніе птичекъ, чудная погода, красота мѣстности, хорошенькіе деревенскіе домики, въ которыхъ я воображалъ себя съ нею все это производило на меня такое Сильное впечатлѣніе, что мною овладѣвало восторженное состояніе и я мечталъ о томъ счастливомъ времени, когда я достигну такого совершенства, что буду ей нравится, я предвкушалъ это невообразимое блаженство, не думая даже о страстномъ возбужденіи моихъ чувствъ.
Никогда я не предавался никакимъ мечтамъ о будущемъ, какъ живя у Г-жи Варенсъ. но что еще болѣе поразило меня при воспоминаніи о моемъ бредѣ это, что все случилось именно такъ, какъ я ожидалъ. Если когда нибудь сонъ пробудившагося человѣка могъ быть названъ пророческимъ предзнаменованіемъ, то это было со мной. Я все это испыталъ въ воображаемый промежутокъ времени, потому что дни, мѣсяцы, годы, прошли въ невозмутимомъ спокойствіи, тогда какъ въ сущности все это длилось только одно мгновеніе. Увы! мое постоянное счастье было во снѣ, въ дѣйствительности же за счастьемъ сейчасъ послѣдовало пробужденіе.
Я никогда не кончу если начну разсказывать всѣ глупости, которыя я дѣлалъ въ минуту разлуки съ моей дорогой мамашей. Сколько разъ я покрывалъ поцѣлуями мою кровать, воображая, что она къ ней прикоснулась. Я цѣловалъ занавѣси, мебель, зная, что они ей принадлежатъ, и сама своей нѣжной рукой не разъ дотрогивалась до предметовъ находящихся въ моей комнатѣ. Я повергался на землю и цѣловалъ полъ по которому она ходила. Иногда даже въ ея присутствіи мною овладѣвало сумасбродство, которое только самая безумная любовь могла внушить. Разъ какъ-то за обѣдомъ, въ ту минуту, какъ она положила кусокъ въ ротъ я воскликнулъ что я вижу на немъ волосъ. Она выплюнула кусокъ на тарелку, я его поспѣшно схватилъ и проглотилъ. Между мною и страстнымъ любовникомъ была существенная разница дѣлавшая мое состояніе нестерпимымъ.
Я вернулся изъ Италіи не совсѣмъ такимъ, какимъ поѣхалъ туда, но можетъ быть такимъ, какимъ никто въ мои годы не возвращался. Я сохранилъ свою дѣвственность. Годы взяли свое и мой страстный темпераментъ выяснился, по первое проявленіе зрѣлости дурно отозвалось на моемъ здоровій. Вотъ чѣмъ и объясняется то невинное состояніе, въ которомъ я жилъ до сихъ поръ. Скоро я убѣдился что это болѣзненное состояніе не опасно, и часто спасаетъ молодыхъ людей моей комплекціи, отъ излишествъ, которыя неизбѣжно отзываются на ихъ силѣ, здоровья и даже жизни. Прибавьте къ этому мое постоянное положеніе: я живу въ одномъ домѣ съ хорошенькой женщиной, образъ которой постоянно ношу въ моемъ сердцѣ, вижу ее цѣлый день, а ночью я окруженъ предметами напоминающими мнѣ ее. Я лежу въ кровати, гдѣ она прежде спала. Какое страшное возбужденіе! читатель, понимающій мое состояніе, предполагаетъ, что я долженъ былъ бы умереть, но нѣтъ, то, что могло меня погубить на нѣкоторое время, спасло меня. Опьяненный желаніемъ жить возлѣ нея, я смотрѣлъ на нее, какъ на нѣжную мать, дорогую сестру, восхитительнаго друга и она была всегда такова и я не могъ ни видѣть, ни думать о чемъ нибудь другомъ. Образъ ея такъ всецѣло завладѣлъ моимъ сердцемъ, что никому не было въ немъ мѣста. Она была для меня единственной женщиной на свѣтѣ и пріятность испытываемыхъ мною чувствъ не позволяла розыгрываться моимъ страстямъ и обезпечивала ее отъ моихъ порывовъ. Однимъ словомъ я былъ благоразуменъ, потому что любилъ ее. Судя по фактамъ, которые я дурно передаю, пусть кто нибудь опредѣлитъ, какого рода была моя привязанность къ ней. Я же только могу сказать, что то, что кажется непонятнымъ и страннымъ теперь, будетъ, въ послѣдствіи, еще непонятнѣе.
Я проводилъ очень пріятно время, занимаясь, тѣмъ что мнѣ совсѣмъ не нравилось -- сочиненіемъ проектовъ и перепиской воспоминаній, составленіемъ рецептовъ, какъ нужно было щипать траву, пилить корни, варить декокты. Безпрестанно приходили цѣлыя толпы женщинъ, прохожихъ, и самыхъ разнообразныхъ посѣтителей. Нужно было въ одно и тоже время бесѣдовать съ солдатомъ, аптекаремъ, монахиней, свѣтской барыней, миряниномъ. Я бранился, посылалъ проклятія на все это сборище. Она до слезъ смѣялась надъ моими дурными порывами, надъ моимъ гнѣвомъ, но что еще больше занимало ее это, что я бѣсился самъ на себя за то, что не могъ удержаться отъ смѣха. Эти маленькіе перерывы, когда я имѣлъ возможность поворчать были просто восхитительны. Иногда мы ссорились, и если въ это время приходилъ кто нибудь, то она нарочно удерживала посѣтителя и такъ взглядывала на меня, что я готовъ былъ ее побить. Она едва удерживалась отъ смѣха, смотря на меня, какъ я дѣлалъ серьезное лицо, хотя готовъ былъ тоже разразиться смѣхомъ.
Все это вмѣстѣ хотя и не совсѣмъ нравилось мнѣ. но занимало меня и часть восхищавшаго меня существованія. Ничего мнѣ не нравилось, что дѣлалось вокругъ меня, и что меня заставляли дѣлать, но все было близко моему сердцу и мнѣ кажется, что я по любилъ бы медицину, если бы мое отвращеніе къ ней не возбуждало нашей безумной веселости; навѣрное, въ первый раза, наукѣ приходилось производить такое дѣйствіе. Я утверждалъ, что по запаху угадаю медицинскую книгу, и что было забавнѣе всего: я рѣдко ошибался! Мамаша заставляла меня пробовать самые отвратительные медикаменты. Напрасно я убѣгалъ, или хотѣлъ защищаться; не смотря на мое сопротивленіе, ужасныя гримасы, помимо моей воли я разѣвалъ ротъ, глоталъ или начиналъ сосать, какъ только хорошенькіе, выпачканые пальчики, прикасались къ моимъ губамъ. Часто вся ея прислуга сбѣгалась привлеченная смѣхомъ и крикомъ и никто бы не повѣрилъ глядя на насъ, что мы приготовляемъ элексиры и декокты.
Я не проводилъ всего своего времени только въ шалостяхъ; въ занимаемой мною комнатѣ я нашелъ книги: "Зрителя" Пюфелдорфа, "Генріаду", Сентъ-Евремона. Хотя моя прежняя страсть къ книгамъ прошла, но я понемногу читалъ все это. "Зритель" особенно мнѣ понравился и произвелъ на меня хорошее впечатлѣніе. Аббатъ Гувонъ научилъ меня читать медленнѣе, вдумываясь въ прочитанное и теперь чтеніе приносило мнѣ больше пользы. Я обращалъ вниманіе на изложеніе, на красивую постановку фразъ, и научился отличить чистый французскій языкъ, отъ нашего провинціальнаго нарѣчія. Я исправилъ одну свою грамматическую ошибку, которую дѣлали всѣ песлевцы, прочтя два стиха изъ "Генріады":
Sait qu'un ancien respect pour le sang de leur maître
Parlât encore pour liu. Xons le coeur de ces traîtres