Аннотация: Повесть для детей из быта и природы Индии.
(Les royaumes de l'Inde). Перевод Александры Нееловой (1911).
Луи Русселе
Заклинатель змей
Глава I. На берегах Ганга
Приближалось утро. Золотистое зарево охватило на востоке небо; еще немного, и знойное солнце Индии зальет землю своими горячими лучами. Одна за другой гасли звезды, и только созвездие Южного Креста горело по-прежнему ярко и, казалось, не хотело уступать место прекрасному светилу дня.
В чистом свежем воздухе стояла мертвая тишина. Даже в джунглях, где почти всю ночь напролет заунывно выли шакалы и раздавался отвратительный вой гиен, -- тоже воцарилось безмолвие. Дикие обитатели джунглей торопились в свои логова, и быстрые тени их то тут, то там мелькали в густой поросли.
Тишь, глубокая, непробудная тишь наступает в Индии в момент почти мгновенного перехода от непроглядного ночного мрака к сиянию дня. Здесь нет алеющих зорь, нет сумерек; едва лишь первые лучи солнца скользнут по легким облакам -- природа сразу оживает и жизнь закипает ключом.
Священная обезьяна лангур, прозванная браминами вестником солнца -- чубдар-суриа, первой приветствует рождающееся светило протяжным гортанным "гу-гу". И тотчас, словно по волшебству, весь лес оглашается тысячами голосов, и солнце торжественно всплывает над горизонтом при звуках многоголосого концерта.
Но пока все еще было тихо. Ничто не нарушало безмолвия широкой, окутанной полумраком равнины. Пусто было кругом, и только по тропинке, лентой вьющейся вдоль правого берега Ганга, медленно брел старик, согнувшись под тяжестью двух больших корзин, свисавших по краям длинной, перекинутой через плечо бамбуковой палки.
Время от времени старик останавливался, снимал свою ношу и, выпрямившись, озабоченно глядел вдаль. Первые лучи утренней зари обливали каким-то фантастическим багровым светом бронзовое исхудавшее тело путника, едва прикрытое лохмотьями. Старик этот был, без сомнения, странствующим нищим, а между тем, глядя на его строгое, выразительное лицо, с белой, как снег, бородой, его скорее можно было принять за жреца одной из таинственных сект, которых так много на обширном индийском полуострове.
Измученный долгой дорогой старик еле передвигал ноги; тяжелая ноша оттягивала ему плечи, и из его груди то и дело вырывался глухой стон. Медленно, шаг за шагом плелся бедняга по высокому берегу Ганга, как вдруг ему преградил дорогу глубокий овраг, на дне которого блестела вода и зеленели лотосы. Моста не было, дорога круто сворачивала и отходила далеко в сторону. Немного поодаль чуть заметная тропинка, спускавшаяся к самой воде, указывала, что в этом месте овраг можно было перейти вброд. Но путник наш остановился в нерешимости, поставил на землю корзины и, чуть не плача, воскликнул:
-- О святая матерь Парвати [Парвати (санскр. "горная") - в индуизме одно из имен супруги бога Шивы], когда же я наконец доберусь до дома и дам старым костям покой. Со вчерашнего дня, лишь только зашло солнце, всю долгую ночь брел я по берегу священного Ганга; вот-вот опять взойдет солнышко, а мне все негде голову преклонить и отдохнуть с моими друзьями. На том месте, где дорога сворачивала в Каунпор, я встретил брамина -- он молился перед изображением бога -- покровителя дорог. Я подошел ближе и стал смиренно просить позволить мне погреться у жертвенного огня. Но не пожалел меня гордый брамин: "Поди прочь, нечистый натх! [натхи - так в Индии именуют почитателей Шивы] -- крикнул он. -- Твое присутствие оскверняет священное пламя". Я мог бы, конечно, проучить его как следует -- недаром ведь я слыву за чародея, да пожалел его и побрел своей дорогой. И вот, когда наконец вдали завиднелось жилье, куда меня, наверное, пустили бы отдохнуть, проклятый овраг преградил мне дорогу. О Шива [Шива (санскр. "благосклонный") - в индуизме бог-создатель и бог очистительного разрушения; одно из божеств верховной триады (тримурти), наряду с творцом Брахмой и вседержителем Вишну], вразуми своего раба, могу ли я довериться этим водам, где, может быть, притаился страшный крокодил!
Мольба его осталась без ответа. Сгорая от нетерпения добраться поскорее до гостеприимного крова, с трудом поднял путник корзины, спустился, опираясь на посох, в овраг и, призвав еще раз Шиву на помощь, храбро вошел в воду.
Ноги его глубоко уходили в илистое дно, длинные стебли лотосов мешали двигаться, хоть и с большим трудом он все-таки добрался до другого берега. Одной ногой он уже успел ступить на землю, как вдруг из воды вынырнул огромный крокодил. Широко раскрыв страшную пасть, он острыми зубами впился в ногу старика. Вскрикнул бедняга от боли и повалился на землю; далеко отлетели корзины, из них выпали змеи и быстро уползли в густую траву.
Падая, старик успел ухватиться за крепкий, упругий тростник, выросший на берегу. Крокодил наполовину высунулся из воды и изо всех сил тащил к себе жертву. Несколько минут длилась борьба. Выбившись из сил, старик стал уже сдаваться. Вдруг он выпустил из рук тростник, повернулся к чудовищу, схватил его за голову и быстрым движением руки ослепил. Взвыв от боли, крокодил выпустил добычу и нырнул в мутную пенистую воду.
Несмотря на страшную боль, старик собрал все силы, отполз подальше от берега и принялся подбирать корзины. Они валялись тут же в густом кустарнике, но ни одной змеи в них не оказалось.
-- Ушли! Мои милые спутники, дорогие друзья, все до одной ушли!.. О всемогущий Шива, разве затем ты спас меня от страшной пасти крокодила, чтобы разлучить с теми, кого я так любил. Верни мне моих змей, Рама, верни моих кормилиц!
Вдруг что-то зашуршало в траве, и к ногам старика подползла великолепная черная кобра, опаснейшая из ядовитых змей. Она подняла голову, раздула шею и издала легкий свист. Старый заклинатель отер слезы и стал на колени.
-- А, это ты, красавица Сапрани, царица моя дорогая! -- растроганно заговорил он. -- Я был уверен, что ты не покинешь меня.
Старик бережно взял змею и сунул ее за пазуху. Видно, это понравилось кобре, она прижалась к груди старика и свилась клубочком.
Не теряя надежды вернуть и других беглянок, старик взял тумриль и стал наигрывать тихую, нежную мелодию. Но сколько не играл, сколько не звал беглянок, суля им всевозможные блага, -- только эхо откликалось на его зов. Погоревал-погоревал старик, забрал пустые корзины и медленно стал взбираться на крутой берег.
Тем временем на чистом лазурном небе взошло солнце и горячими лучами облило равнину. Странник кое-как добрел до дороги, с которой на свою беду свернул в сторону, но тут силы оставили его. Изнемогая от усталости и боли, он остановился, положил посох и корзины на землю и прилег на краю дороги, хотя до гостеприимного крова, куда его так манило, было рукой подать. Но измученному путнику не под силу было добраться до жилья; совсем обессиленный лежал он на земле и всю надежду возложил на помощь Провидения.
Вдруг веселые звуки флейт и цимбал прервали грустные мысли старика. По дороге от Каунпора медленно двигалась толпа людей; окутавшее их до половины облако пыли казалось огненным столбом под ослепительными лучами солнца. Впереди бежали, подпрыгивая в такт музыки, молодые индусы в коротких шелковых туниках и золотистых шапочках на длинных развевающихся волосах. Одни играли на флейтах, другие -- на тамтамах и на цимбалах. Позади музыкантов шел огромный слон, покрытый роскошным чепраком. Вокруг слона гарцевало около двадцати всадников в богатой, сверкавшей золотом одежде и с длинными пиками в руках. В гаудахе [гаудах - большое кресло с балдахином, часто из золота или серебра. В нем могут поместиться до шести человек] из массивного золота, возвышавшемся на спине слона, полулежал на бархатных подушках молодой человек. Темнокожий невольник держал над его головой большой парчовый зонтик. По чалме, обвитой золотым шнуром, всякий, знакомый с обычаями индусов, мог признать в путешественнике владетельного принца, а по шелковому шнурку, спускавшемуся на грудь тройным рядом, -- члена священной касты браминов.
И правда, молодой человек был не кто иной, как могущественный принц Дунду-Пант-рао из дома Магарат, последний Пейхвах, то есть первосвященник. Но теперь из всех этих громких титулов у него оставалось только скромное звание князя Битурского, по имени небольшого поместья на берегах Ганга, оставленного ему англичанами взамен отнятого у его отца огромного царства. Тем не менее принц Дунду слыл за горячего сторонника новых властителей Индии. Он охотно водил с ними дружбу, бывал на их празднествах, и теперь возвращался из Каунпора, где был на блестящем балу у коменданта города, генерала Вейлера.
Судя по веселому смеху, с которым слушатели внимали рассказам принца, надо было полагать, что бал удался на славу. С оживленным видом, блестящими глазами описывал Дунду великолепное убранство комендантского дворца, роскошные наряды европейцев, их чарующую любезность; однако в его речах нетрудно было уловить иронический тон -- он как будто поставил себе задачу возбудить в слушателях не восхищение, а зависть и недоброжелательство к иностранцам.
Вдруг до веселой толпы донесся жалобный стон. По знаку принца все разом остановились. Сам он, приподнявшись на подушках, взглянул вниз и увидел на краю дороги нищего с протянутыми к нему с мольбой руками.
-- Это что за человек? -- спросил дрогнувшим голосом Дунду.
-- Я, государь, Мали! -- ответил старик. -- Мали, заклинатель змей, низко кланяюсь вашей светлости и умоляю сжалиться надо мной.
-- Чего ты тут расселся у самой дороги, колдун? И зачем спозаранку выбрался из своего логова? -- быстро спросил принц.
-- Воля твоя, государь, но я не колдун. Сам грозный, могущественный Шива дал мне таинственную власть над всеми гадами... С месяц тому назад я отправился в Кайрахскую долину, где, как известно вашей светлости, каждые пять лет устраиваются ярмарки. Там по священному обычаю я заставлял своих змей плясать перед изображением кровавой Кали, но, видно, оскудела в народе вера -- приношений было так мало, что на мою долю почти ничего не досталось. С пустыми руками шел я назад и думал сегодня добраться домой, как вдруг, переходя на рассвете овраг, чуть не угодил в пасть крокодила. Милость всемогущего Шивы спасла мне жизнь, но моя нога, моя бедная нога, так искусана, что я не могу двинуться с места. Сжалься надо мной, государь, прикажи своим людям донести меня вон до той усадьбы. Я уверен, что сагибы приютят меня и позволят отдохнуть у них день-другой.
-- Ого! Каким ты краснобаем стал, -- произнес насмешливо принц. -- Я не знавал за тобой такого таланта. Верно, научился у своих друзей, великодушных сагибов. Что и говорить, золотое у них сердце! Я тоже в этом не сомневаюсь. Однако, чтобы дать тебе возможность лишний раз убедиться в их милосердии, -- оставляю тебя здесь. Прощай, старик!
Дунду сделал повелительный жест вожаку и снова важно развалился на подушках. Зазвучали флейты и цимбалы: шествие двинулось в путь и вскоре исчезло в облаках золотистой пыли.
В порыве отчаяния несчастный старик поднялся с земли, сделал несколько шагов, но обессиленный потерей крови без чувств повалился на землю.
Глава II. Семейство Буркьен
Прав был старый Мали, рассчитывая на великодушие владельца усадьбы, до которой злой рок помешал ему добраться. Там жил знатный европеец по фамилии Буркьен -- сагиб, как называют европейцев индусы, -- известный во всем крае не только своим богатством, но и широкой благотворительностью. Буркьен был одним из крупнейших местных помещиков. Его земли тянулись по правой стороне Ганга более чем на двадцать тысяч гектаров, а в подвластных ему тридцати деревнях жила не одна тысяча крестьян.
Впрочем, Буркьен не был только пришельцем, как большинство европейцев, приезжающих в Индию, чтобы как можно скорее нажить состояние и опять вернуться к себе на родину с туго набитыми карманами. Дельцы эти безбожно эксплуатируют туземное население; немудрено, что оно относится к ним враждебно и вредит им, где только можно. Буркьена же считали скорее индусом, нежели европейцем. Если же переделали его фамилию в Бурхан, то есть "злой господин", то только по созвучию слов. "Злого господина" все подвластное ему население прямо боготворило за доброту и открытость. Мало того что Буркьен родился в Индии, он носил фамилию славного защитника Алигара генерала Гектора Буркьена, память о котором живет в сердцах благодарных индусов и в наши дни.
Генерал Буркьен, родом из Парижа, принадлежал к тем блестящим искателям приключений конца восемнадцатого века, которые шли на службу к индусским принцам, чтобы воевать с англичанами. Пятнадцать лет тянулась ожесточенная борьба, пока наконец в решительном сражении при Ласвари индусские войска, несмотря на чудеса храбрости своих военачальников -- французских офицеров, не были разбиты наголову англичанами. При заключении мира победителями, между прочим, было поставлено условие не принимать на службу в индусскую армию французских офицеров.
Во время своего пребывания в Индии Гектор Буркьен женился на принцессе царской крови и получил за нею в приданое богатейшее поместье Гандапур на берегу Ганга между Каунпором и Битуром, где с разрешения английских властей и поселился с женой и сыном после битвы при Ласвари. Его сын, женившись на дочери брамина из Бенареса, навсегда поселился в Гандапуре и занялся разведением индиго. Дела у него пошли отлично, и он скоро удвоил свое состояние. После его смерти огромное состояние перешло к единственному его сыну Арману.
Арман Буркьен, состоя в родстве по матери и бабушке с представителями двух высших каст в Индии, с полным правом мог бы считать себя скорее индусом, нежели французом, но он свято хранил память о далеком отечестве своих предков и вскоре после смерти отца отправился во Францию. Там он женился на француженке и через два года снова вернулся в Индию. Когда сыну его Андре исполнилось двенадцать лет, он послал его в Париж заканчивать образование. С отъездом сына Буркьена стали преследовать несчастья: он потерял мать, а вслед за ней и свою нежно любимую жену, оставившую на его руках дочь Берту, прелестную четырнадцатилетнюю девочку, прозванную индусами феей Гандапура.
Одиночество так тяготило Буркьена, что он поспешил вызвать сына домой. В январе 1857 года Андре высадился в Калькутте, а через двадцать дней прибыл в Гандапур, как раз накануне того дня, с которого начинается наш рассказ.
Туземцы встретили Андре-сагиба, как прозвали они молодого Буркьена, так сердечно и с таким почетом, какой редко выпадает на долю и владетельных принцев. Не только из ближних, но и из дальних деревень собралось множество крестьян. Окруженный тысячной толпой Андре въехал на великолепном слоне в родной Гандапур.
Андре Буркьену только что минуло пятнадцать лет. Он был статный, красивый юноша с орлиным профилем и чудесными голубыми глазами. В его смуглом, словно бронзовом лице сочеталась красота двух типов -- французского и индусского. В Париже товарищи прозвали его раджей за горделивую, полную достоинства осанку, но все его любили за прямоту характера, отзывчивость и искренность и очень сожалели, что он покидает лицей.
Париж не пришелся по душе Андре, хотя и поразил его своим уличным движением, прекрасными домами-дворцами, памятниками и театрами. Мальчика, привыкшего к деревенскому простору и приволью, давили громады каменных зданий; ему, закалившему себя с юных лет на охоте в джунглях на диких зверей и не знавшему усталости, казалось скучно и тесно даже на широких бульварах. А про лицей и говорить нечего, для него это была настоящая тюрьма. Уезжая в лицей, он обещал отцу прилежно учиться и действительно сдержал свое слово -- все время был одним из лучших учеников. Приказ отца вернуться домой несказанно обрадовал Андре. С первым же пароходом он отправился в Калькутту и, вступив на родную землю, все время находился в радостном, приподнятом настроении.
Сгорая от нетерпения повидать скорее милые знакомые места, он на другой день по приезде домой поднялся чуть свет и побежал в конюшню оседлать свою любимую верховую лошадку Джальди. Только успел он надеть уздечку, как услышал чьи-то легкие торопливые шаги, обернулся и видит: в двух шагах от него стоит его сестра Берта и грозит ему пальчиком:
-- Попался, плутишка! Не успел приехать и опять куда-то хочешь удрать, а про верного друга, сестренку, и думать забыл.
-- Забыть я не забыл, сестрица, а уж очень хотелось поскорее взглянуть на родные места... Поверишь ли, почти всю ночь проворочался с боку на бок -- никак утра дождаться не мог, а как рассвело, сейчас же на конюшню к своей Джальди: дай, думаю, прокачусь немного до завтрака.
-- Не оправдывайтесь, сударь, все равно не поверю. Извольте-ка в наказание оседлать мою Нилу и поскачем вместе.
-- Слушаюсь! -- засмеялся Андре и крепко поцеловал сестру в обе щечки.
Мигом оседлав лошадей, молодые люди сели на них и пустились вскачь. Яркие лучи восходящего солнца золотили верхушки высоких пальм, но под густыми ветвями деревьев еще царил полумрак. Кругом далеко раскинулась необозримая равнина с прекрасно возделанными полями и зеленеющими пастбищами. Поля с пшеницей и ячменем такими высокими, что в них свободно мог скрыться всадник с лошадью, чередовались с полями, засеянными индиго с красивыми золотистыми султанами, разноцветными маками и сахарным тростником. Их окаймляли рощи из фиговых, лимонных, апельсинных и других деревьев.
Андре вдыхал полной грудью живительный воздух родных полей и лесов и не уставал любоваться красотой ландшафта.
-- Не понимаю, чем ты так восхищаешься? -- недоумевала Берта.
-- Тебя, Берта, все эти красоты природы не трогают, потому что ты здесь родилась, выросла и привыкла к ним.
-- Думаю, наша Франция не менее прекрасна, -- с легким вздохом промолвила девушка.
-- Что и говорить, нет лучше и богаче в Европе страны, чем наша Франция. Если бы здесь умели так хорошо обрабатывать землю, как у нас во Франции, Индия смело могла бы прокормить миллиарды людей, а не двести или триста миллионов как теперь. Здесь, в Индии, на каждом шагу поражают грандиозность и величие природы; Альпы со своими снежными вершинами жалкие пигмеи в сравнении с Гималаями; Сена, Гаронна, Луара и Рейн, самые многоводные французские реки, вместе взятые, не могут сравниться с одним Гангом. В Индии под благодатным солнцем круглый год все зеленеет, а в Европе свинцовые тучи частенько закрывают солнце, дожди льют в лучшее время года, а как наступит зима -- вся жизнь сразу замирает. Только изредка, и то ненадолго, показывается бледное тусклое солнце, деревья обнажаются, нет ни цветов, ни плодов, земля покрывается снегом; скованные льдом реки останавливаются. Все боятся высунуть нос из дома, а если и выходят, то не иначе как в теплых одеждах и все-таки частенько простуживаются.
-- Брр! От одних твоих слов холод пробегает по спине! -- воскликнула Берта.
-- Правда, благодаря успехам цивилизации люди сумели и там приспособиться к переменам климата, -- продолжал Андре. -- И французы не только не считают себя несчастными, как ты думаешь, но вполне довольны своей судьбой. Нужда развила в них изобретательность и приучила к упорному труду. Избалованный благодатным климатом индус очень ограничен в своих потребностях: одеяние его состоит из куска материи вокруг бедер и легкой чалмы на голове; пища -- из горсти-другой плодов, а жилищем служит шалаш из листьев. Иначе сложилась жизнь во Франции: там не обойдешься без теплой одежды, сытной пищи и хорошего дома, ведь в нем приходится проводить большую часть жизни. Во Франции нельзя сидеть сложа руки, там вечная борьба за существование. Неустанный труд, предприимчивость и гений французов создали первую в мире цивилизацию... Ну будет, я, кажется, расфилософствовался не хуже любого профессора, вместо того чтобы попросту восхищаться всею этой благодатью.
Тут послышались звуки флейт и цимбал, и вдали показался князь Битурский со свитой.
-- Кто это? -- спросил Андре.
-- Это наш сосед принц Дунду, -- ответила Берта. -- Он, верно, был у кого-нибудь в гостях в Каунпоре и теперь возвращается домой.
-- Дунду? В Каунпоре? -- удивился Андре.
-- Ну да в Каунпоре, -- повторила Берта. -- Не удивляйся, времена переменились. Помнишь, прежде принц чуждался европейцев и бывал только у нас, его ближайших соседей по имению, теперь же Дунду можно встретить частенько в обществе. Вскоре после твоего отъезда в Париж к нам назначили нового командира полка генерала Вейлера. Он пришелся всем по душе -- действительно генерал на редкость хороший человек и джентльмен в полном смысле этого слова. Даже дикарь Дунду забыл свою неприязнь к чужестранцам, первый нанес ему визит и теперь частенько у него бывает... Да вот и он сам.
Как раз в эту минуту блестящая кавалькада, обогнув пальмовую рощицу, поравнялась с молодыми людьми. Музыка и веселые голоса разом смолкли. Принц приказал корнаку остановиться и приветливо сказал:
-- Уже на прогулке? В такую рань? Приветствую в нашей благословенной стране Андре-сагиба, такого же, надеюсь, верного приверженца Пейхвахов в будущем, каким был его великий дед. Рад буду видеть вас у себя в Битуре. Ко мне на этих днях собираются мои друзья-англичане, не навестите ли и вы меня с вашим отцом?
-- Отец не преминет воспользоваться вашим приглашением, -- ответил Андре. -- И мы с сестрой будем рады побывать у вас.
-- Итак, до свидания! -- сказал князь, любезно раскланиваясь с молодыми людьми, и подал знак корнаку ехать дальше.
Солнце начало уже сильно припекать.
-- Пора бы вернуться домой, -- заметила Берта, -- папа, верно, давно нас ждет.
-- А Ганга-то я еще не видел! -- воскликнул Андре. -- Ганга, нашего поильца и кормильца, как называют его индусы. Поскачем-ка скорее на поклон к всемогущему сыну Шивы, не то он разгневается и лишит нас своего покровительства. Отсюда до берега рукой подать!
Молодые люди пришпорили коней и понеслись вскачь. Вот уже яркой полосой сверкнула на солнце величественная река, как вдруг Джальди на всем скаку шарахнулась в сторону и чуть не выбросила Андре из седла. Андре сдержал лошадь, обернулся назад и не мог понять, что случилось с сестрой, -- она остановилась, осадила лошадь назад, а сама сидит бледная как смерть.
-- Что с тобой, Берта? -- крикнул он. -- Давно ли ты такой трусихой стала? Джальди, верно, забыла меня, но это ей даром не пройдет, я хорошенько ее проучу.
-- Да что ты не видишь разве? -- вскричала Берта, указывая рукой на дорогу.
Тут только Андре заметил лежавшего почти под ногами у лошади старого человека. Он мигом соскочил с лошади, передал сестре повод и подошел к лежащему. С трудом удалось Андре оттащить несчастного с дороги на траву. Осмотрев старика, он убедился, что тот жив, хотя платье его было все в крови, а на ноге зияла огромная рана. Оставив беднягу под присмотром сестры, -- она несколько оправилась от испуга и тоже сошла с лошади. Андре побежал к реке, намочил платок и положил его на голову несчастного старика. Почти в тот же миг старик глубоко вздохнул, открыл глаза и с изумлением взглянул на молодых людей.
-- Сагибы! -- чуть слышным голосом проговорил он.
-- Да, сагибы, бедняга, -- сказал Андре, -- сагибы, которые желают тебе только добра... Скажи, кто тебя так обидел?
-- Сегодня, когда я чуть свет переходил через овраг, на меня напал крокодил, -- ответил Мали. -- Я так ослабел, что не в силах продолжать путь.
-- Так давно лежишь на дороге и никто не помог тебе? -- удивилась Берта.
-- Проезжал тут принц Дунду, да вместо того, чтобы помочь, только посмеялся над моей бедой.
-- Какой бессердечный! -- воскликнула Берта. -- Но успокойся, старик, мы тебя так не оставим. Пойдем с нами, ручаюсь, что отец не откажется приютить тебя.
-- Спасибо на добром слове, госпожа, но мне не дойти до вашего дома. Оставьте меня здесь, и если будет ваша милость, пришлите немного поесть. Отдохну денек, а завтра соберусь с силами и как-нибудь доберусь домой.
-- Нет, нет, тебе нельзя здесь оставаться, -- сказал Андре. -- От солнца и пыли рана твоя может загноиться, да и, кроме того, ты так слаб, что и думать нечего идти тебе дальше. Садись-ка на мою Джальди и едем потихоньку к нам.
-- Этого я ни за что себе не позволю! -- воскликнул Мали. -- Знаете ли вы, кто я такой? Я нищий, презренный натх!
-- Мне все равно, кто ты такой, -- ответил Андре. -- Садись на мою лошадь, я так хочу.
Решительный тон, которым были сказаны эти слова, подействовал на старика. Бормоча себе под нос что-то вроде извинения, он с оханьем и стонами встал на ноги и с помощью Андре взобрался на лошадь. Берта вскочила на свою Нилу, Андре взял в руки повод Джальди, и все тронулись в путь.
Трогательно было видеть жалкого нищего старика в обществе этих изящных, красивых молодых людей. Но для того, кто знает нравы Индии, знает, какая глубокая пропасть лежит между людьми разных каст, зрелище было не только умилительное, но и необычайное, -- ведь этот старый заклинатель змей принадлежал к самой презренной касте, а молодые люди были сагибы, властители страны.
Можете судить, как велико было изумление многочисленной челяди, когда странная кавалькада въехала во двор усадьбы. Молодые люди не ошиблись -- отец их пожалел несчастного старика, приказал поместить его в отдельном домике на ферме и оказать необходимую помощь.
Глава III. Царица змей
Наутро Андре с Бертой первым делом поспешили проведать старика. По дороге им попался врач-индус, возвращавшийся от больного, и рассказал, что рана его неопасна, так как страшные зубы крокодила не повредили костей, и дня через три-четыре Мали, вероятно по всему, совсем поправится.
Обрадованные хорошей вестью, молодые люди поблагодарили врача и поспешили к больному. Только подошли они к полуоткрытой двери, услышали, как старик с кем-то ласково так беседует. Остановились и стали слушать.
-- Привет тебе, красавица царица, верная моя подруга, -- говорил старик. -- Когда в тяжелую минуту все бросили меня на произвол судьбы, ты одна не покинула Мали. Отныне тебя одну только буду любить и баловать. Куплю в Бенаресе тонкую кисейку и сделаю тебе мягкую постельку, украшу свой тумриль кораллами, чтобы веселить взор твоих глаз, таких же прекрасных, как глаза божественной Парвати. А поймаю опять беглянок, заставлю их в торжественные дни, как рабынь, пресмыкаться перед тобой.
"С кем это старик такие нежные речи ведет?" -- недоумевали Андре с Бертой, заглянули в домик и остолбенели. На циновке из тростника полулежал старый Мали и нежно глядел на великолепную черную кобру. Она раздула голову, гордо выпрямилась из своих колец и словно завороженная сладкой музыкой похвал медленно покачивалась из стороны в сторону.
Берта с легким криком отскочила от двери.
-- А, это вы, мои добрые господа! -- обратился Мали к молодым людям. -- Пожалуйте, пожалуйте! Простите меня, вашего раба, что не встаю, чтобы приветствовать вас, как должно. От всего сердца благодарю вас за ласку и доброту, да уготовит вам Вишну хорошую обитель в небесном жилище за ваше милосердие.
Заметив, что молодые люди не решаются близко подойти, он сказал:
-- Не бойтесь, добрые господа, умная Сапрани знает, кто мне друг, кто враг, и вас-то уж наверное не тронет. Наши недавние приключения порядочно ее напугали, не будь этого, она при вашем появлении и с места не двинулась бы.
-- Стало быть, вы это со змеей разговаривали? -- спросила Берта. -- Предупреждаю вас, что я страшно боюсь этих гадов, и папа велел убивать всех змей у нас в усадьбе.
-- Всякие есть змеи на белом свете, -- ответил Мали. -- Я уверен, что ваш добрый и великодушный отец пощадит мою Сапрани. Да вы и сами, господа, когда присмотритесь к моей дорогой подруге, наверное полюбите ее.
-- Ну, навряд ли! -- заметил Андре. -- Моя сестра ужасная трусиха, и никакие убеждения не заставят ее полюбить змей. За отца же могу поручиться, что он возьмет под свою защиту вашу любимицу Сапрани.
Берта недовольно сморщила губки, услышав отзыв брата о ее храбрости, но ничего не возразила.
-- Как ты теперь себя чувствуешь? -- обратился Андре к старику. -- Доктор нам сказал, что ты скоро поправишься и будешь в состоянии продолжать путь.
-- Я очень слаб, -- ответил Мали. -- Если бы вы разрешили мне пробыть у вас еще несколько деньков...
-- Стоит ли говорить об этом, -- прервал его Андре, -- живи, сколько хочешь, отец позволит.
-- От всей души благодарю вас, добрый мой господин. Через денек-другой мне все-таки придется уйти. В эту злосчастную встречу с крокодилом я растерял всех своих змей, кроме Сапрани. Вероятно, они недалеко уползли от оврага, и мне удастся их поймать.
-- На что вам эти противные гады? -- воскликнула Берта.
-- Эти отвратительные гады, госпожа, мои единственные кормильцы. Я их так хорошо выдрессировал, что они слушаются одного звука моего голоса. С ними я перехожу из города в город, из деревни в деревню и даю свои представления. Как только вокруг меня соберется толпа, я ставлю корзины на землю, берусь за тумриль и давай наигрывать. Задвигаются тут мои кобры, выползут одна за другой из корзинок, станут в ряд у моих ног, раздуют головы и ну танцевать в такт под музыку. Потом, одна за другой, обовьются вокруг меня, всползут на голову, и вот я ни дать ни взять настоящий Шива с венцом из змей с раскрытыми пастями. Посыплются тут дождем медные монеты, я и богат -- есть на что купить молочка и горсточку риса. И сам сыт, и змей накормлю. От Гималаев до священной реки Нербуды все хорошо знают могущественного заклинателя змей, Мали. Ни один праздник не обходится без меня, оно и понятно: никто лучше меня не сумеет заставить плясать змей перед алтарем кровавой Кали, никто так хорошо не вылечит от их ядовитых укусов и не поможет от дурного глаза, как я. Скажу по правде, я никому не делаю зла, но меня боятся и почти все презирают.
-- А за что? -- спросил Андре, с интересом слушавший старика. -- Как нищий ты должен был бы пользоваться скорее всеобщим уважением, ведь у индусов оказывают особый почет тем, кто отрекся от благ мира.
-- Меня презирают за то, что я жрец угаснувшего теперь культа. Когда-то весь мир молился перед алтарем бога-змеи, обвивавшего всю вселенную, и не только на нашем полуострове Джамбудвин, но и в холодных странах, откуда родом ваши предки...
-- Конечно, -- горячо заговорил Андре, -- в то далекое время, когда люди еще не имели истинного познания о Творце, они покланялись, как божеству, злому, коварному змию, но кумир первобытного человека -- змий, перестал быть предметом поклонения, лишь только люди обрели познание истинного Бога -- олицетворения добра, любви и милосердия... Довольствуйся, бедный Мали, тем, что змеи твои пляшут на потеху толпе, и не жди, чтобы им когда-нибудь вновь воздвигли алтари -- алтари эти разрушены навсегда.
Заметив легкое облачко грусти на красивом челе старого заклинателя, Андре ласково сказал:
-- Расскажи-ка нам лучше, как обещал, историю твоей любимицы Сапрани, мы с удовольствием послушаем.
Повеселел сразу старик и стал неторопливо рассказывать. Берта подвинулась к дверям, подальше от змеи, а Андре уселся на циновку возле старика.
-- Года два тому назад, -- начал свой рассказ Мали, -- как-то собрался я со своими змеями на ярмарку в Бильзу. Город этот, как вы знаете, находится у истоков священной реки Бетвы. Местность там дикая -- другой такой во всей Индии не сыскать. Куда ни пойдешь, всюду горы, одна другой выше, да леса непроходимые, и народ там под стать, такой же дикий. Дикарей я не боялся -- они считали меня чуть не полубогом и сами меня боялись. Куда страшнее были дикие звери -- их там в дремучих лесах видимо-невидимо. Днем, а особенно в жаркую пору они прячутся по своим логовам, а на добычу выходят только ночью. Зная повадку зверя, пускался я в путь только, когда солнышко поднимется и хорошо обогреет землю. Иду как-то потихоньку, творя про себя молитву. Путь дальний, дорога трудная, а ничего, все обошлось благополучно -- ни с одним хищником не повстречался, и осталось мне пройти до Бильзы всего-то одну деревеньку. Стал я расспрашивать про дорогу, мне и говорят: "Не ходи, старик, лесом, а ступай лучше в обход, не то не миновать тебе беды -- у нас в лесу тигр-людоед объявился".
А лес стена стеной стоит, конца-края ему не видно. Пока его обойдешь, непременно к началу ярмарки опоздаешь. Для нас же, заклинателей змей, первый день на ярмарке самая доходная статья: то тебя позовут на религиозную процессию, то толпа соберется вокруг тебя, только успевай показывать своих змей и денежки получать.
Подумал, подумал я и махнул напрямки через лес. Бреду, а у самого душа замирает от страха; рад бы прибавить шагу, да очень устал и корзины тяжелы -- кроме старых питомиц были у меня и молодые, которых я еще недавно поймал и не успел как следует обучить.
Долго я шел, часа два, может быть, и больше и уже стал подходить, как мне казалось, к опушке леса. Вот, думаю, хорошо, что не струсил и пошел прямым путем, как вдруг, обогнув большую скалу, чуть не нос к носу столкнулся с громадным тигром ростом с доброго буйвола. Затрясся я от страха, разронял корзины, а сам гляжу зверю в глаза и с места двинуться не могу, точно столбняк на меня напал. Заревел тигр, прыгнул на меня и мигом подмял под себя. Закрыл глаза, лежу под зверем и чувствую, как его острые когти все глубже и глубже вонзаются в меня. Прошла минута, другая, и вдруг я почувствовал себя на свободе, открыл глаза и вижу: мой тигр тут же, почти рядом, катается по траве и яростно рычит. А я и двинуться боюсь -- вот, думаю, кинется сейчас тигр и покончит со мной. Но страхи мои были напрасны. Захрипел тигр, опрокинулся на спину, судорожно пошевелил лапами и затих. Подождал я две-три минуты, потом тихонько подошел, и что же я вижу: мой враг был мертв. Упал я на колени и вознес горячую молитву всемогущему Раме за свое спасение, затем собрал своих змей, спрятал их в корзины, и тут только заметил, что нет одной змеи, молодой кобры, самой умной и самой мне преданной. Обшарил я все кусты, нет нигде кобры, да и только. Собрался я совсем в дорогу, и захотелось мне еще раз взглянуть на тигра, подошел я -- и что бы вы думали? -- моя милая, славная Сапрани обвилась вокруг шеи тигра и впилась ему зубами в горло. Понял я тогда, кто спас меня от смерти.
В Бильзу я пришел в тот же день, и весть о моем чудесном спасении скоро разнеслась по всему городу. Народ ко мне валом повалил -- всем хотелось посмотреть на царицу змей. И надавали же мне тогда денег и подарков всяких! Ну как же после этого мне не любить мою преданную Сапрани. Вот и вчера, когда со мной стряслась беда, одна только Сапрани не покинула меня.
-- Правда, твоя Сапрани умное и преданное животное, -- заметила Берта. -- Прикажу давать ей каждый день по чашке молока, пусть лакомится.
Точно поняв, что речь идет о ней, умная Сапрани высунула осторожно голову из-под циновки, а затем и вся выползла. Переменившись в лице, Берта опрометью выбежала во двор. Андре храбро остался сидеть на циновке и стал разглядывать змею. Это была великолепная кобра, чуть не в два с половиной аршина в длину. Ее гибкое, упругое тело, покрытое черной чешуей, было усеяно правильно расположенными желтоватыми пятнами. По знаку хозяина она приподнялась и раздула голову, на которой резко обозначились два черных, похожих на очки пятна.
-- Неужели такая небольшая змея может убить тигра в несколько минут? -- спросил юноша.
-- От укуса кобры тигр умирает меньше чем в четверть часа, -- ответил Мали.
-- А человек?
-- И того скорее... Наши ученые утверждают, что яд кобры убивает человека в полторы-две минуты.
-- Какой ужас! -- воскликнул Андре. -- Надеюсь, мы будем с Сапрани жить в мире.
-- Будьте спокойны, дорогой сагиб, отныне Мали и Сапрани безгранично вам преданы! -- с жаром сказал старик. -- Можете вполне нами располагать.
Глава IV. У битурского раджи
Прошло несколько дней, и в Гандапур прибыл гонец, весь в золоте, с приглашением от принца Дунду.
Буркьен сначала думал вежливо отказаться от приглашения, так как после смерти жены избегал многолюдных собраний, однако, не желая портить добрых соседских отношений, а главное, лишать детей удовольствия, о котором они так мечтали, дал слово приехать в Битур.
Андре и Берта были в восторге.
-- Одно только мне не нравится, -- заметил Андре, -- придется облечься во фрак и щеголять в таком неподходящем костюме на блестящем восточном празднике.
-- А по-твоему, лучше вырядиться тебе плантатором, -- засмеялась Берта, -- а мне дикаркой с перьями на голове и поясом из листьев.
-- Зачем же непременно плантатором! -- с досадой возразил Андре. -- Но согласись, нелепо ведь в самом деле надевать фрачную пару скучного черного цвета, когда к нашим услугам красивый костюм туземцев. Или, по-твоему, широкая шелковая одежда индусов и золотой тюрбан не пойдут мне?
-- И как еще пойдут! -- согласилась Берта. -- Но ведь ты знаешь, англичане считают неприличным наряжаться европейцу в индусское платье.
-- Что нам за дело до англичан! -- горячо воскликнул юноша. -- Они оттолкнули от нас туземцев своей манерой относиться ко всему с условной точки зрения приличия или неприличия. Вместо того чтобы жить с ними в дружбе и согласии, как это делали первые завоеватели Индии французы, они то и дело создают между собою и туземцами разные социальные перегородки, забывая о том, что в минуту опасности все это приведет только к лишним для них затруднениям. Зачем нам, франко-индусам, следовать их примеру? На месте отца я бы поступал не как англичане, а как наш дедушка Гектор Буркьен, умевший соединить интересы Франции и Пейхвахов.
-- Да ты никак вздумал бунтовать против своего законного правительства и, что еще хуже, против отца! -- смеясь, погрозила ему пальцем Берта. -- Как бы вы ни были красивы и привлекательны в костюме раджи, господин революционер, а все-таки на этот раз придется вам облачиться в ненавистный черный фрак.
-- Ты права, сестричка, -- весело промолвил Андре, чмокнув Берту в щечку. -- Болтаю что-то несуразное... Однако мы с тобой сегодня еще не навестили Мали и его подругу, несравненную Сапрани.
-- Меня нисколько не тянет посмотреть еще раз на его змею, -- сказала Берта. -- Все ее заслуги ничуть не примирили меня с этими противными гадами... Да вот и сам Мали идет к нам.
Мали действительно медленно направлялся к дому, опираясь на длинный красный посох. Андре с Бертой побежали навстречу своему старому другу.
-- Мали, Мали! -- закричали они в один голос. -- Нас пригласили на праздник в Битур!
-- Я не могу дождаться, когда мы поедем! -- воскликнула Берта, хлопая в ладоши. -- Говорят, праздник будет полуевропейский-полуиндусский. Днем нам покажут фокусников, танцы баядерок, а вечером состоится блестящий бал.
-- Да будет проклят Дунду со всеми своими празднествами! -- проворчал старик.
-- Полно, полно, Мали, -- промолвил Андре, -- я знаю, ты недолюбливаешь принца. Что и говорить, нехорошо он поступил, бросив тебя больного и израненного на произвол судьбы, а все же мне кажется, принц уж не такой дурной человек, а только легкомысленный и тщеславный.
-- Кто похитил у тигрицы детеныша, не должен забывать, что у тигренка отрастут со временем когти, -- произнес загадочно Мали.
-- Поэтично сказано, да не совсем к делу, -- улыбнулся Андре. -- Тебе все рисуется в мрачном свете. Вот недавно нашли наши люди рано поутру перед своими хижинами кем-то подброшенные мучные лепешки, по здешнему чапати, а ты и давай пророчить разные страсти. По-твоему, находка эта означала призыв к мятежу. "Пробил час, -- будто так надо понимать призыв, -- запасайся каждый хлебом и в путь-дорогу". И как же ты ошибся -- лепешки съели собаки, а наши рабочие все на своих местах, никто и не думает уходить.
-- Не всякому человеку, у которого есть глаза и уши, дано видеть и слышать! -- торжественно изрек старик.
-- Ну вот, опять пошли загадки! -- с досадой проговорил Андре. -- До свидания, Мали! Завтра расскажем тебе, как мы веселились в Битуре, может быть, перестанешь хмуриться.
И, взяв сестру за руку, побежал домой, оставив Мали проклинать, сколько ему угодно, своего врага, принца Дунду.
Наконец наступил день праздника, ожидаемый с таким нетерпением. Семья Буркьен отправилась на разукрашенной французскими флагами лодке в Битур, расположенный на том же берегу Ганга, где находился и Гандапур, только несколько выше по течению. Чудесно было плыть среди живописных берегов по широкой многоводной реке. Любуясь красивыми видами, молодые люди весело болтали и смеялись, и только старый Буркьен всю дорогу молчал и казался чем-то озабоченным. Недалеко от Битура Буркьены догнали целую флотилию лодок с гостями. Дальше поплыли все вместе, и стало еще веселее. Но вот лодки обогнули высокий бугор в том месте, где река делала крутой поворот, и взору гостей предстал дворец принца Дунду. Из уст сотен гостей вырвался единодушный восторженный крик.
Трудно вообразить себе что-нибудь более грандиозное и в то же время более воздушное и изящное, чем этот дворец. Весь из белого и розового мрамора он тянулся вдоль берега своим легким кружевным фасадом с балконами, башенками и колоннадами; резная мраморная лестница спускалась широкими ступеньками до самой воды. Над величественным зданием развевалось множество разноцветных шелковых флагов. Индусы в пестрых живописных нарядах толпились на террасах, устроенных над самой рекой, усеянной множеством лодок, каждая с позолоченной кормой и с развевающимся флагом на высокой мачте. Ослепительное южное солнце заливало горячими лучами всю эту яркую, красивую картину и придавало ей что-то волшебное.
Когда флотилия с гостями причалила к мраморным ступеням дворца, толпа приветствовала ее радостными кликами, а в саду грянул бравурный марш. Вопреки правилам индусского этикета принц Дунду сам принимал на берегу гостей, любезно приветствуя их. При виде Буркьена он просиял и поспешил к нему навстречу.
-- Благородный сирдар [сирдар - почетный титул, то же, что по-французски герцог, был пожалован магаратскими королями деду Буркьена], очень счастлив видеть вас и ваших прелестных детей. Несмотря на ваше обещание, я не смел надеяться, что вы ко мне пожалуете. Но поверьте моему слову, праздник был бы для меня не в праздник, если дворец наследника Пейхвахов не удостоил бы своим посещением потомок одного из преданнейших приверженцев.
-- Времена эти миновали. Теперь нет более Пейхвахов, а сам я скромный помещик и только, -- ответил Буркьен.
Ничего не сказал Дунду, взял под руну Буркьена и стал подниматься по мраморной лестнице. Андре с Бертой шли позади и делились впечатлениями.
-- Обрати внимание, Андре, -- говорила девушка, -- мы ведь идем по настоящим кашемирским шалям.
-- У богатых индусов повсюду так принято, -- ответил Андре. -- Шали служат у них только ковром; они берут их с собой, чтобы расстилать на мраморных плитах, прежде чем на них сесть... А посмотри, как пышно разодеты гости! Вот этот, например, в доспехах из железа и золота, чем не средневековый рыцарь? А тот, что с ним рядом стоит -- в шелковой одежде, -- точь-в-точь придворный Генриха Третьего.
-- Жаль, что мы не можем видеть принцесс, -- заметила Берта. -- Воображаю, сколько на них золота и драгоценных камней.
-- Ишь, чего захотела! -- засмеялся Андре. -- Его светлость Дунду-Пант-рао не настолько еще цивилизован, чтобы позволить принцессам и придворным дамам появляться перед нашими нечестивыми взорами. Впрочем, тебя, может быть, и проведут на женскую половину.
Не переставая болтать, они незаметно поднялись по лестнице и, миновав стоявших шпалерами слуг с опахалами из павлиньих перьев, очутились в чудесном саду. Вымощенные розовым мрамором аллеи с деревьями в цвету. В воздухе витал аромат распускающихся цветов. По узким каналам, выложенным мозаикой, изображавшей рыб и цветы, журчали звонкие ручейки и вливались в отдельные бассейны, из которых били фонтаны тысячами струй.
В конце сада высился великолепный павильон; сотни алебастровых колонн поддерживали его купол. В павильоне был сервирован завтрак, фрукты и индусские шербеты. Лишь только гости уселись за стол, из резервуаров на крыше полилась широкими потоками вода, образуя вокруг павильона прохладную стену, переливавшуюся на солнце всеми цветами радуги.
После завтрака гостей пригласили во дворец. Их ввели в огромные парадные залы. Стены этих зал, разукрашенные сверху донизу золотыми арабесками со вставленными в них бесчисленным множеством крохотных зеркальных стеклышек, сверкали тысячами огней. Из зал гости прошли в галереи миниатюр, далее в покои, специально устроенные для послеобеденного отдыха, с мраморными стенами, украшенными мозаикой из драгоценных камней.
Осмотрев все достопримечательности дворца, гости собрались в обширном зале, где обыкновенно давались представления. Когда все разместились по местам, слуги подали дамам розовую воду в серебряных кувшинах, а мужчинам -- кальяны с благовонным табаком.
По индусскому обычаю представление началось научем, танцем баядерок. Науч не есть танец в том смысле, как мы его понимаем, а скорее полурелигиозная церемония. Баядерки в длинных шелковых чадрах кружились медленно и грациозно, напевая монотонную мелодию под аккомпанемент флейт, цимбал и тамтамов. Танец этот не произвел большого впечатления на Андре и Берту, точно так же, как и фокусники, сменившие баядерок. Но что действительно их привело в восторг -- это знаменитый танец яиц, чудо ловкости индусских акробатов. Молодая, сильная, ловкая танцовщица выходит на сцену с большим ивовым колесом на голове и корзиной яиц в руках. На равном расстоянии одна от другой к колесу подвешены нитки с петлями на концах, затягивающимися с помощью бусинок. Музыка играет какую-то монотонную мелодию, и танцовщица принимается кружиться волчком. Улучив удобный момент, она берет из корзины яйцо, кладет его в петлю, и петля мигом затягивается. Благодаря центробежной силе, развиваемой ни на секунду не прекращающимися быстрыми движениями танцовщицы, нитка с яйцом вытягивается и принимает горизонтальное положение. Одно за другим вкидываются танцовщицей яйца в петли, и в конце концов вокруг ее головы образуется оригинальный ореол. С этого момента танцовщица начинает вертеться с такой головокружительной быстротой, что едва можно различить черты ее лица. Наступает самый критический момент: одно какое-либо неловкое движение, секундная остановка -- и яйца вмиг разобьются. Теперь вопрос, как прекратить танец, сохранив в целости яйца? Есть только один способ -- вынуть яйца тем же порядком, каким они были вложены, но для этого требуется еще больше ловкости. Наша танцовщица вышла с честью и из этого затруднительного положения. Быстрым, уверенным движением она поймала одну из ниток, ловко вынула из петли яйцо и положила его в корзину. Таким же точно образом вынула она одно за другим яйца из петель, ни одного не разбив.
По окончании представления вошли камергеры с золотыми жезлами и пригласили гостей в столовую. Огромный стол, сервированный по-английски, весь был заставлен редкостными цветами и блестел дорогим хрусталем и массивным серебром. Рассказывали, что радушный хозяин ничего не пожалел, чтобы как можно лучше принять гостей, -- повара были из Калькутты, а фрукты и провизию привезли из Бомбея.
Верный обычаю страны и свято чтя религию предков, запрещающую разделять трапезу с неверными, принц не сел за стол с гостями, и только когда обед близился к концу, вошел в столовую; следом за ним слуга нес на подносе золотой кубок. Наполнив кубок шампанским, принц высоко его поднял и громко провозгласил:
-- Миледи и джентльмены, за здоровье нашей всемилостивейшей государыни королевы Виктории!
Словно электрический ток пробежал по зале. Все встали как один и с возгласами "да здравствует королева!" подняли свои бокалы.
-- За здоровье генерала Вейлера, -- провозгласил опять принц, -- и за доблестную его армию!
В ответ на эту здравицу раздалось троекратное ура. Были и другие тосты, также сочувственно принятые. Генерал Вейлер в свою очередь предложил тост за здоровье любезного хозяина, "надежду молодой Индии". Наконец очередь дошла до Буркьена; он нехотя встал и, бросив выразительный взгляд на принца Дунду, произнес, отчеканивая каждое слово: "Господа, за забвение прошлого и за лучшее будущее!" В ответ на этот тост раздались жидкие аплодисменты. Майор Патерсон наклонился к соседу и шепнул: "Хорош Буркьен, а еще француз!" И сам поднял бокал за здоровье дам Англии и Индостана. Этот тост был сопровожден громом аплодисментов.
Тут веселые звуки оркестра известили гостям о начале бала. Не ошиблась, видно, Берта, когда говорила, что праздник будет полуевропейский-полуиндусский. Гости перешли в большой зал, и вскоре счастливые пары понеслись в вихре вальса.
Лишь один Буркьен не разделял общего веселья. Прислонившись к мраморной колонне, он печальным взором глядел на блестящую молодежь, беззаботно отдававшуюся: веселью. Вдруг кто-то прикоснулся к его плечу.
-- А вы, сирдар Бурхан, почему не танцуете? -- любезно спросил принц.
-- Не к лицу мне веселиться, -- ответил Буркьен. -- Да и не такое теперь время.
-- Что вы хотите этим сказать, сагиб? -- с живостью спросил Дунду.
-- Вы и без меня это отлично знаете. Пока мы здесь беззаботно веселимся, над старой Индией собираются темные тучи. В воздухе так много скопилось электричества, что вот-вот разразится гроза. Каждый день приносит предсказание одно мрачнее другого, и надо только удивляться слепоте нашего правительства, не сознающего близости опасности. Право, есть отчего прийти в отчаяние.
-- Ну, это вы напрасно говорите, сагиб. Уверяю вас, все ваши страхи плод расстроенного воображения. Решительно не понимаю, в чем вы видите мрачные признаки. Уж не пресловутые ли лепешки тому виной? Помните те самые, о которых так много говорили и смеялись у генерала Вейле-ра... Поверьте мне, владычество англичан так упрочилось, что ничто не в силах поколебать его. Разве вы можете хоть одну минуту сомневаться в преданности Англии наших вождей? И разве я сам -- сын Пейхвахов не смирился перед англичанами и не заявил открыто перед всем народом, что никогда не буду против них враждовать? Не присягал ли я еще на этих днях в верности королеве Виктории и в знак нерушимости клятвы не возлагал ли рук на голову священной коровы? Нет, нет, не тревожьте себя напрасными сомнениями, -- ваши дети могут спокойно веселиться.
Буркьен недоверчиво покачал головой.
-- Не сомневаюсь в вашей верности, принц, -- ответил он, -- но этого еще недостаточно, чтобы рассеять мои опасения. Смейтесь сколько вам угодно над таинственными чапати, но для тех, кто умеет вникать в смысл событий, они полны грозного значения. Кроме того, я получил известия гораздо более тревожные, прямо-таки удручающие, и положительно отказываюсь понимать, как может генерал Вейлер оставаться спокойным.
-- Известия! -- протянул принц. -- И какие же это известия?
-- Один из моих друзей сообщает, что бенгальские стрелки в Серампуре месяц назад взбунтовались и убили всех своих офицеров.
-- Это давно всем известно, -- перебил его Дунду, -- теперь там все успокоилось.
-- Правда, но зато возникли серьезные беспорядки среди сипаев [сипаи - туземные солдаты на английской службе] в Патне и Агре и, если верить письму моего друга, мерутские сипаи идут на Дели.
-- Вот как!.. Значит, это форменный мятеж! -- воскликнул принц. -- Плохо дело: ничтожной горсти европейцев не справиться с этими батальонами.
-- Они будут бороться до последней капли крови, -- убежденно проговорил Буркьен. -- Каждый сумеет исполнить свой долг и, если нужно, умереть на своем посту.
-- Но вы-то сами неужели станете на сторону англичан? -- пылко воскликнул принц. -- Пользуясь всеобщей любовью и уважением среди населения, вам опасаться нечего, мало того, победа индусов еще более упрочила бы ваше благосостояние. Помните, с каким успехом ваш дед сражался против англичан?
-- Мой прадед, как доблестный воин, сражался в честном бою, но так же, как и я, никогда не согласился бы стать во главе шайки мятежников, которые борьбу за восстановление своих мнимых прав начинают с грабежей и убийств.
-- Вы благородный человек, сирдар! Если у англичан; много таких союзников, как вы, им бояться нечего. Но повторяю, ваши опасения ни на чем не основаны, и мы успеем еще много раз повеселиться в Битуре, прежде чем ваши предсказания сбудутся.
Пожав руку Буркьену, принц удалился, а Буркьен, у которого на сердце по-прежнему было неспокойно, пошел пройтись по саду.
Чуть не всю ночь продолжался бал. Уже близился рассвет, когда гости разместились по лодкам и отправились к себе домой в сопровождении оркестра и целой флотилии лодок, красиво убранных разноцветными флагами.
Радостные, возбужденные пошли Андре и Берта спать. Блеск и великолепие праздника произвели на них такое сильное впечатление, что им казалось, будто все ими виденное было не наяву, а во сне.
Глава V
Месть Пейхваха
На другой день, рано утром, когда дети еще спали, Буркьен отправился в поле поглядеть на сбор индиго. Только вышел за ворота, навстречу ему попался Мали со своими корзинами.
-- Куда это ты собрался в такую рань, Мали? -- удивился Буркьен.
-- Пора и домой, сирдар, -- ответил старик. -- Соберу своих беглянок, дойду до Ганга, а там и рукой подать до моей лачужки.
-- Хорош старик, нечего сказать, -- укоризненно произнес Буркьен. -- Собрался уходить, а сам ни с кем и не попрощался.
-- Нет, господин мой, этого бы я никогда не сделал, -- возразил Мали. -- На прощанье я собирался низко поклониться вам и молодым господам. Но мне хотелось переговорить с вами с глазу на глаз, а потому я и поджидал вас здесь.
-- Не бойся, говори! -- ободрил его Буркьен. -- У тебя здесь хорошие заступники, можешь быть уверен, отказа с моей стороны не будет.
-- Ничего мне, господин, не надо, я и так премного вам обязан, -- ответил старик. -- Позвольте только задать вам один вопрос: что говорил вам вчера Нана-Сагиб?
-- Какой Нана-Сагиб?
-- Да принц Дунду, как вы его называете. Сын и наследник последнего Пейхваха, он получил бы при вступлении на престол имя Нана-Сагиба. Этим именем мы, старики, друзья его покойного отца, и привыкли называть принца.
-- Так-так, мой друг... Сказать по правде, принц ничего особенного не говорил мне.
-- Странно! -- промолвил Мали и после минутного колебания добавил: -- Что бы там ни было, я должен вам сказать кое-что по секрету, хотя и рискую поплатиться за это головой. Только сделайте милость, присядемте, а то у меня от слабости ноги подкашиваются.
Они присели на краю дороги.
-- Много-много лет тому назад, -- начал старый заклинатель, -- когда я был еще совсем мальчиком, отец взял меня с собой на празднества в честь богини Парвати. Отец был заклинателем змей. Зная, что на празднике ему будет много дела, захватил меня с собой. Однажды утром, когда отец куда-то ушел, а я остался с нашими змеями в храме, туда пришла принцесса с многочисленной свитой поклониться нашей доброй, кроткой Парвати. Испугался я, затрясся весь, а сам творю заклинания и пою молитвы, какие полагается. Видно, понравился я ей. Она спросила, сколько мне лет, и в конце концов убедила отца оставить меня при дворе.
Таким образом я попал во дворец к Пейхваху, одному из самых могущественных наших принцев. Его полководцы. Голкар и Скиндия, вернули ему большую часть Индостана и одерживали победу за победой над англичанами. Не гордыми завоевателями являлись тогда ко двору принца англичане, а скромными послами. Насмотрелся я и на французских офицеров, бывших на службе в нашей армии. Не раз видел и служившего в нашей армии вашего прадеда, доблестного генерала Буркьена, этого героя из героев, единственного оставшегося верным нашему делу.
И вдруг все изменилось. В один злосчастный день принцесса была вынуждена покинуть свой раззолоченный дворец и искать спасения в глухой деревушке Бунделькунда. За ней последовали лишь немногие из верных слуг, в том числе и я. При принцессе находился ее новорожденный сын Нана, наследник царя царей и единственная надежда великого магаратского народа.
Мальчик рос в изгнании. Я не разлучался с ним, любил его как сына, почитал как государя своего. От природы Нана был гордого, крутого нрава; сердце его, казалось, не знало жалости, и в этом мне пришлось скоро убедиться. Раз в наше тихое убежище приехал английский офицер и от имени своего правительства предложил принцу отказаться за колоссальное вознаграждение от своих прав на престол. Я был уверен, что принц с негодованием отвергнет такое предложение, но ошибся -- он принял его. Слабохарактерность принца так возмутила меня, что я в тот же вечер, гуляя с ним по берегу Нербуды, откровенно высказал ему мое порицание в выражениях, быть может, слишком резких, но извинительных в моем возрасте и при моей близости к принцу. Страх как вскипел тут принц! "Как смел ты, презренный колдун, хоть одну минуту усомниться во мне! -- вскричал он с искаженным от бешенства лицом. -- Знай же, Нана не забывает обид и никогда их не прощает, клянусь в том священной рекой Нербудой! Если бы мне даже пришлось унизиться до дружбы с подлыми англичанами, я готов и на это пойти, лишь бы отомстить им. Месть моя будет беспощадной. Кровью жен и детей они заплатят мне за слезы, пролитые мною над униженной, порабощенной родиной. А ты, парс [парс - представитель религиозной общины в Индии, возводящей материальное благополучие в цель жизни], уходи с глаз моих, не хочу тебя больше видеть!"
Ни просьбы, ни мольбы не могли смягчить гнева моего царственного ученика. Делать нечего, пришлось опять взяться за нищенский посох и кормиться ремеслом моих отцов. Прошло с тех пор двадцать лет, и случай снова свел меня с принцем Дунду. Тщетно молил я его о помощи -- он не сжалился над своим несчастным старым слугой... Попомните мое слово, Бурхан-сагиб, Нана ничего не забыл, ничего не простил. Он сегодня украшает цветами свои жертвы, которых завтра собирается задушить...
Тут радостные крики прервали беседу старого заклинателя с Буркьеном. К нему со всех ног бежали Андре с Бертой.
-- Здравствуй, папочка! -- издали кричала Берта. -- Мы чуть не целый час разыскиваем тебя.
И она бросилась отцу на шею.
-- О чем ты это секретничаешь с Мали? -- спросил Андре отца. -- Пари готов держать, Мали пустился в свои любимые рассуждения про тигрицу и тигренка, про человека, который, хотя и имеет глаза и уши, все же ничего не видит и не слышит... Говоря откровенно, старина, мне куда больше по душе твои фокусы со змеями, нежели твои наставления.
-- Ты совсем уходишь, Мали? -- спросила Берта. -- И не простившись с нами? Нехорошо, старик, нехорошо!
-- Да, госпожа, ухожу. Только что откланялся вашему отцу и ждал вас, чтобы проститься и поблагодарить за все, что вы для меня сделали.
-- Куда тебе торопиться, пожил бы еще у нас, -- сказала Берта.
-- И рад бы, да не могу. Промешкай я день-другой, пожалуй, и змей своих не найду, а я ведь без них как без рук.
-- Опять эти противные змеи! -- с гримасой промолвила девушка.
Уходя, старик еще раз повторил:
-- Не забудьте, что Мали предан вам телом и душою. Как бы далеко он ни был, только дайте клич, и он тотчас явится.
Долго-долго глядели Берта с Андре вслед старому заклинателю и только тогда пошли домой, когда он скрылся за поворотом дороги. И у обоих было такое чувство, словно они не чужого человека проводили, а старого преданного друга.
Буркьен слегка досадовал на детей, что они помешали досказать Мали все, что он знал про Дунду. Одну минуту он даже хотел вернуть назад Мали, но, поразмыслив, решил, что придавать особенного значения словам старика не стоит. "Видно, расходилось стариковское сердце, он и наговорил на своего бывшего питомца невесть что", -- сказал он себе в успокоение.
В тот же день он получил от генерала Вейлера секретное уведомление, в котором тот сообщал, что положение дел ухудшается с каждым часом и того гляди вспыхнет восстание по всей стране. Предупредив Буркьена, чтобы он принял все меры предосторожности, генерал так заканчивал письмо: "К счастью, мы можем вполне положиться на преданность принца Дунду. Вчера вечером в беседе со мной он обещал взять наших жен и детей к себе во дворец, где они будут в полной безопасности. Завтра же прикажу приготовить лодки и отправить в Битур к Дунду всех женщин и детей нашего гарнизона".
"А что, если Мали прав и Нана действительно ничего не забыл и не простил!" -- подумал Буркьен, прочитав письмо.
Не теряя времени, он созвал всех своих людей и приказал им вооружиться, не снимать оружия ни днем ни ночью и при первом же сигнале собираться во дворе перед домом. По дорогам были расставлены дозорные, и им приказано извещать о всяком появлении каких-либо подозрительных групп. Наконец, стена вокруг усадьбы и ворота были основательны укреплены.
Андре с Бертой в недоумении смотрели на все эти приготовления и досадовали на Мали, виновника, по их мнению, всего этого переполоха. Андре вздумал было даже подтрунить над отцом, но тот строго остановил его, сказав, что теперь не до шуток.
Известия с каждым днем становились все тревожнее. Говорили, что полки сипаев один за другим переходили на сторону мятежников. Из Каунпора и его окрестностей европейцы спешно отправляли свои семьи в Битур, так как принц еще раз открыто заявил, что он сторонник англичан и готов приютить всех беглецов.
Целыми днями Андре с Бертой оставались на берегу Ганга и с тяжелым чувством смотрели на лодки, увозившие женщин и детей в Битур. Ни смеха, ни звонких песен не было теперь слышно; лишь проклятия и рыдания доносились из лодок -- кто оплакивал отца, кто брата, кто мужа или сына. В томительном ожидании протекла неделя. И вот пронесся слух, что полки Убского набоба идут на Каунпор, весь гарнизон которого состоял из тысячи восьмисот европейцев и трех-четырех тысяч сипаев, на которых к тому же была плохая надежда.
Все окрестные крестьяне охотно отозвались на зов Бур-кьена, и он надеялся с помощью них отбить нападение неприятеля, который вряд ли станет терять время на продолжительную осаду столь маловажного пункта.
Расставленные по полям и дорогам дозорные опрашивали всякого прохожего, кто он, откуда и зачем идет, а мало-мальски подозрительного человека и близко не подпускали к фактории. Всем домашним, а особенно Андре и Берте, было строго-настрого запрещено ни под каким видом не удаляться далеко от дома.
Прошла неделя-другая. И вот однажды утром прибежал к Буркьену, запыхавшись, караульный и сообщил, что по дороге к фактории идет значительный конный отряд туземцев.
Подали сигнал, и через несколько минут все ворота были уже на запоре, а на дворе стояли под ружьем двести рабочих. Берте отец велел спрятаться в самую дальнюю комнату, затем, подозвав к себе рабочих, приказал им узнать, велик ли отряд, подходивший к фактории. Несколько человек кинулись исполнять его приказание. Не прошло и четверти часа, как к воротам подскакал всадник; в руках у него была обнаженная сабля с развевающимся на конце белым платком.
-- Кто вы? Что вам надо? -- крикнул с вала Буркьен.
-- Вы меня не узнали, сирдар? -- смеясь ответил всадник. -- Я Дода, герольд принца Дунду-Пант-рао. Его светлость послал меня к вам.
-- Что угодно принцу? -- холодно спросил Буркьен.
-- Его светлость идет с отрядом конницы в Каунпор на помощь генералу Вейлеру. Говорят, повстанцы, -- будь они прокляты! -- уже с утра подошли к реке. Его светлость желает условиться с вами, что предпринять для защиты дороги в Битур на случай обходного движения неприятеля.
-- Хорошо, скажите принцу, что я жду его, -- ответил Буркьен. -- Один из моих людей пойдет с вами и прикажет дозорным пропустить вас.
Затем, подозвав одного из самых надежных слуг, Буркьен приказал ему отворить главные ворота и вместе с тем смотреть, чтобы все были на местах и в полной боевой готовности.
Немного погодя к воротам подошел отряд туземцев. Впереди гарцевал на горячем коне принц Дунду. На нем было на редкость богатое платье, а на тюрбане из золотой парчи сверкала великолепная бриллиантовая звезда -- царский венец повелителей Индии. Принц выехал один во двор и, ловко осадив коня, церемонно поклонился Буркьену.
-- Клянусь Индрой, вы проявили способности настоящего военачальника! -- воскликнул он. -- Ваш прадед Гектор Буркьен может вами гордиться, он сам не сумел бы лучше превратить мирную усадьбу в грозную крепость. Каково! Аванпосты!.. Укрепленные стены!.. Траншеи!.. Чуть не рота дюжих молодцов, вооруженных с головы до ног. Поздравляю вас, сирдар, от всей души поздравляю.
-- Я сделал только то, что требовали обстоятельства, -- просто ответил Буркьен.
-- Разумеется, разумеется! -- подхватил принц. -- Но если бы все так поступали, победа была бы за нами.
-- О, в этом я и не сомневаюсь! -- убежденно проговорил Буркьен. -- И если бы даже в Индии и Великобритании не осталось ни одного англичанина, знайте, что в Европе найдутся сотни тысяч людей, которые во имя высших идеалов человечества пойдут против убийц и предателей.
-- Быть может, вы и правы, -- ответил с живостью принц. -- Но об этом после, теперь потолкуем о деле. Вам известно, что я предоставил всем европейским беглецам приют в моем дворце. У меня в Битуре собралось в настоящую минуту около тысячи двухсот женщин и чуть не втрое больше детей. Выступив по приказанию генерала Вейлера на защиту Каунпора, я поневоле ослабил гарнизон Битура и теперь рассчитываю, что в крайнем случае вы мне поможете. Кстати, у вас есть пушки?.. Скажите -- сколько?
-- Две, -- ответил Буркьен.
-- Этого вполне достаточно, -- произнес принц. -- Ваша маленькая крепость может одновременно охранять дорогу и реку, тем более что при первом сигнале мы поспешим к вам на помощь.
-- Прекрасно. Все будет сделано, как вы говорите. Так и передайте генералу Вейлеру.
-- Через час буду у генерала и лично доложу ему обо всем, -- сказал принц. -- До свидания, дорогой сирдар! Все-го хорошего!
Вежливо поклонившись, принц направился к воротам, но, отъехав две-три сажени, вдруг быстро повернул назад.
-- А самое главное -- наш пароль с генералом Вейлером я и забыл сказать вам! -- крикнул он. -- Знать же его необходимо, в это тревожное время изменников найдется немало.
Буркьен подошел.
-- Еще поближе, сирдар, прошу вас... Я могу сказать вам пароль только на ухо -- это государственная тайна.
Буркьен подошел вплотную к коню. Дунду наклонился к плантатору и с криком: "Месть Пейхваха!" -- вонзил ему в спину кинжал, ловко спрятанный в рукаве. Буркьен повалился замертво к ногам лошади.
В этот же момент, как по сигналу, конный отряд ринулся во двор и, никого не щадя, стал рубить направо и налево. Захваченные врасплох люди Буркьена все полегли на месте; не уцелели и те, кто успел спрятаться в доме.
Андре был во дворе и видел, как отец упал замертво. Предательство было так ловко задумано и нападение так неожиданно, что молодой человек только тогда опомнился, когда разбойники ворвались во двор. В смертельном страхе он вскарабкался на стену и собрался было спрыгнуть в поле, как вдруг позади себя услышал раздирающий крик: "Папа! Андре! Спасите!"
Не задумываясь, Андре бросился опять назад и увидел, что двое разбойников выносят из дома Берту. Бедная девушка отчаянно кричала и старалась вырваться из их рук. Андре ринулся к ней на помощь, но только успел подбежать, как кто-то изо всей силы ударил его по голове бамбуковой палкой с железным наконечником, и он повалился на землю. Не обращая на него внимания, разбойники понесли свою добычу принцу, который стоял посреди двора и спокойно глядел на то, что кругом происходило. При виде Берты глаза принца сверкнули торжеством.
-- Вы отвечаете мне за жизнь девушки, -- обратился он к начальнику отряда. -- Знайте, в ее жилах течет благородная кровь Пейхвахов. Горе тому, кто осмелится поднять на принцессу руку.
-- Куда прикажете отвезти принцессу? -- спросил начальник.
-- Отвезите ее под усиленным конвоем ко мне в Битур, -- приказал принц, -- и окружите заботами, приличествующими племяннице Пейхвахов.
Затем, обратившись к своим людям, скомандовал:
-- Поджечь дом изменника со всех концов, чтобы не осталось камня на камне. А там на коней и в Каунпор!
-- Да здравствует Нана-Сагиб! Да здравствует Пейхвах! -- раздался крик тысячи голосов.