Роскоу Уильям
О войне между Англиею и Франциею

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Вестник Европы". - 1809. - Часть 46, NоNо 13-14.

О войне между Англиею и Франциею

   Славный английский историк, Вильям Роское, недавно издал сочинение свое о нынешней войне между Англиею и Франциею. Здесь предлагается оно читателям Вестника в отрывках, которые однако связаны между собою, и представляют нечто целое. Не сомневаемся, что многие пожелают знать мысли отличного писателя о столь важном предмете, в котором все жители Европы, одни по воле, другие поневоле, берут великое участие.

------

   По заключении мирного договора в Амьене, связи между Англиею и твердою землею были довольно обширны и выгодны для нашей торговли; но война, дав случай неприятелю запереть пристани в Европе, все наши мануфактуры привела в совершенное усыпление. Война тому причиною, что мы не только лишились наших союзников, но еще все они пристали к стороне неприятеля. Чем далее продолжали мы войну против Франции, тем счастливее становилась сия держава. Итак, чего надеяться можем, ежели дела еще долее оставаться будут в таком положении? Разве хотим, чтобы Франция вознеслась еще на высшую степень благосостояния?
   К каким причинам ни относили бы начало прежней войны; какие ни выдумывали бы предлоги, чтобы представить нынешнюю войну в виде благоприятном: неоспоримо, что все побудительные причины, рассказанные одна за другою, отнюдь не соответствуют нынешним обстоятельствам. Для восстановления ли прочного порядка в Европе война была предпринята? Нельзя не видеть, что цель сия не достигнута; между тем война разорила всех тех, кои в ней полагали свою надежду. Не для того ли предпринята война, чтобы держать в узде тех, которые восхищались будущим, представляя себе счастливое окончание Французской революции? Предположение сие увенчано совершенным успехом, и друзья вольности радостные песни свои переменили на вопли плача! Не было ли целью войны восстановление Бурбонов? Сие требование всегда казалось неудобоисполнительным, так что и объявлять его громко не смели; а теперь оно было бы совершенно нелепым, и никого бы не обольстило, ниже самых легковерных. Когда сии причины прекратились, то предложили нам вместо их другие, и мы продолжали уже войну под предлогом, будто правительство, с которым надлежало начать нам условия, неспособно было сохранить обыкновенные основания мира и дружбы: как будто правительство, которое умело распоряжаться силами Франции для ее же пользы, не могло бы удержать ее в покое! Но согласимся на час, что сие возражение было в свое время основательным; однако теперь оно никуда не годится, и правительство, против которого ныне воюем, столь же способно сохранить мир и дружбу, как и всякое другое. Нелепость предлога сего столь очевидна, что о нем недолго и говорили. Скоро потом объявлено, что надобно продолжать войну дотоле, пока не получим вознаграждения за прошедшее, и не уверимся, что на будущее время мы обеспечены. Вознаграждения за прошедшее! Неприятель не в силах нам его доставить. Кто вознаградит нас за разбросанные миллионы, за пролитую кровь? Уверенность в безопасности должна быть в виду во всякое время; но есть ли след думать, что мы продолжая войну скорее получим желаемое, нежели когда бы мир заключили? Увидим, что справедливее. Каковы ни были бы выше показанные причины, однако их важными не почитали и они не воспрепятствовали начать переговоры, окончившееся миром Амьенским. Сии причины взаимной вражды уничтожены трактатом; со времен заключения трактата он не существуют. Если б мы должны были объявить Европе, для чего ныне воюем, то надлежало бы искать причин в тех происшествиях, которые случились уже после Амьенского договора.
   Всякий помнит, как все мы обрадовались заключению мира, хотя цель, для которой вели войну, отнюдь не была достигнута. Мы знатно увеличили государственные долги свои, пожертвовали немалым числом наших сограждан, оставили Европу не в таком выгодном состоянии, в каком нашли ее, однако мы утешали себя приобретением Цейлона и Тринидада, между тем как Франция увеличилась немалым пространством земли и почти пятью миллионами жителей. Мир нужен был для нашего отечества, и английский народ, утомленный военными бедствиями, единодушно одобрил умеренное поведение министров.
   Тот самый мир, о котором истинные друзья отечества имели весьма основательные причины радоваться, тот мир навел скуку на людей, кои благом отечества жертвуют для корыстолюбивых своих намерений. К числу недовольных принадлежали во первых единомышленники прежней французской монархии. Перебравшись на остров, на котором нашли для себя убежище, они старались возбудить негодование против французского народа и правительства, намерение их было не закрыто: не принимая никакого участия в опасностях войны, они не видели надобности и желать, чтобы она окончилась; напротив того для них было прискорбно мыслить, что мир уничтожит всю надежду восстановить любимую их систему и удовлетворить дух мщения. Другая еще большая партия защитников войны состояла из бесчисленной толпы журналистов и наемных писателей, из людей, которые живут на счет легковерия общества и утучняются от несчастья народного, которые благоденствуют среди беспокойства, для которых новая война и сопряженные с нею бедствия прибыточны не менее богатой жатвы. К защитникам войны должно еще причислить сборище людей другого рода; война подавала им способы к пропитанию и к обогащению себя, как посредством должностей и жалованья, которые доставать им удавалось, так и чрез разные дела, которые препоручаеми им были от правительства. Все враги сии общественного спокойствия сделали заговор между собою. Громкий ропот их почли за вопль общественного мнения. Немедленно после подписания предварительных статей оказались семена несогласия. Произведены были в действо все способы к возбуждению страстей, незадолго перед тем усыпленных. Тех самых министров, которые подписали договор, явно склонили рассечь Гордиев узел; рассечь, говорю, ибо они нарушили трактат, которого не могли отвергнуть. Английские книгопечатни повсюду распространили поносительные сочинения против французского правительства, и война скоро потом опять возгорелась.
   При начале разбирательств между обоими правительствами легко можно было заметить, что ни то ни другое не имели важных причин к разрыву. Открывались некоторые затруднения в рассуждении того, что англичане должны были оставить Египет и Мальту, а французы выйти из Голландии; но согласиться в том было бы легко, и примирение казалось уже весьма близким -- как вдруг объявленная господином Отто жалоба от французского правительства совершенно переменила ход переговоров. Сия жалоба состояла в досаде не на какое-либо новое притязание со стороны Англии, или на вероломное нарушение Амьенского договора; но на поведение французских выходцев, на оскорбительные сочинения против французского правительства, ежедневно выпускаемые из английских книгопечатень, а особливо на одно место из Пеллетьерова журнала.
   Лорд Гакесбури отвечал господину Отто, что министры е. в-а без величайшего негодования читать не могли статьи, на которую приносится жалоба, и что о ней будет дано знать королевскому адвокату.
   Дело оставалось в таком состоянии до 17 августа 1802 года. Французский министр изъяснил пространнее жалобу свою в поданной записи по форме; он представил, что речь идет не об одной только статье, неосторожно помещенной в журнале, но о системе, умышленно принятой и постоянно исполняемой, поносить не только главу французского правительства, но всех государственных чиновников, весь народ, который оскорбляется несносными и унизительными словами, находящимися в колких сочинениях; далее -- что в некоторых публичных листках помещено даже воззвание к французскому народу насчет правительства его и коренных законов Франции. Он прибавил еще, что первою статьею Амьенского договора обе державы постановили неприятелей той или другой не принимать под свою защиту ни посредственно, ни непосредственно; напомнил министру, что как законы английские ни покровительствовали бы издателей листков публичных, однако по содержанию акта об иностранцах министры могут выслать из Англии тех людей, присутствие коих для нее вредно.
   Лорд Гакесбури в ответе своем признался, что в некоторых английских ведомостях были напечатаны статьи о правительстве французском, и что появлялись весьма неблагопристойные насчет его тетрадки. Однако, прибавил он, как французское правительство заблагорассудило воздать тою же монетой, или по крайней мере дозволило употребить одинаковые меры; то уже не надлежит жаловаться, что е. в. сделанные представления оставляет без последствий. В рассуждении же акта об иностранцах лорд Гакесбури отвечал, что постановление о высылке их за границу касается только до тех, которые по многолюдству и по образу мыслей были бы опасны для спокойствия внутри королевства; лица же, о которых идет речь, находятся совершенно в других обстоятельствах, и на них можно искать судебным порядком, как то уже со многими случалось по жалобам от чужестранных правительств.
   Нет надобности теперь распространяться о том, справедливы ли были умствования английского министра и совместны ли с политикою; из них однако видно, что новая между обоими правительствами вражда возникла от издания ругательных тетрадок, кои по признанию самих министров были весьма неблагопристойны, и против которых французские сочинения не иначе можно почитать, как только ответными. После того были продолжаемы разбирательства французским министром и английским послом в Париже; однако ничего удовлетворительного не последовало. Напротив, лорд Витворт написал к минтстру Талейрану весьма ясно, что пока первый консул не перестанет досадовать на грубость английских писателей, и пока не привыкнет на сочинения их смотреть с таким же равнодушием, с каким английское правительство смотрит на французские, до тех пор неудовольствия не прекратятся.
   Министр Талейран ничего не отвечал на сие замечание; вместо же того предложил он вопрос, какие намерения имеет его британское величество в рассуждении острова Мальты? Надобно знать, что уже более шести месяцев ни слова говорено не было об Мальте. Посол уведомил английское министерство о предложенном вопросе. Из ответа лорда Гакесбури открывается новое важное доказательство, какого была мнения и сама Англия об оскорбительных выражениях. Вычислив приобретения, полученные Францией со времени подписания статей предварительных, упомянув, что по духу Амьенского трактата его британское величество имеет право на равное вознаграждение, лорд объявил, что король намерен предложить свои требования, и что договор во всей силе был бы уже исполнен, если б странное донесение полковника Себастиани о Египте не обратило на себя внимания его министров; что в сем донесении содержатся весьма оскорбительные мысли и обвинения насчет английского в Египте находящегося войска и начальствующих над ним чиновников -- обвинения совершенно неосновательные, и которые могут побудить е. в. требовать удовлетворения, какое независимые державы одна другой давать обязаны; что сие донесение уполномоченного французского чиновника заключает в себе предположения весьма противные государственным выгодам Англии и не совместны ни с духом, ни с содержанием мирного договора.
   Бумага сия тотчас подала повод к нарочному свиданию и к чрезвычайному разговору между первым консулом и лордом Витвортом.
   Свидание сие первого консула с лордом Витвортом долго еще будет воспоминаемо, как случай редкий в дипломатии.
   Первый консул, изъявив чувствительное свое сожаление, что Амьенский мир, вместо того чтобы восстановить согласие и дружбу между обоими правительствами, влечет за собою досаду и с часу на час возрастающую недоверчивость, исчислил все вызовы на вражду со стороны Англии. Сперва упомянул он о том, что не выводят войска ни из Мальты, ни из Египта; объявил, что он никогда и ни для чего не согласится оставить оные места под господством Англии, и что лучше желает увидеть парижское Св. Антониия предместье во власти англичан, нежели Мальту. Потом дошла речь до обидных насчет его статей, помещенных в разных английских журналах; а особливо жаловался он на ругательные против него сочинения, французскими выходцами издаваемые в Лондоне. Он прибавил к тому, что огорчение против Англии со дня на день будет в нем увеличиваться; ибо каждое дуновение ветра с острова сего приносит с собою одну только ненависть и злобу.
   Франция, продолжал он, имеет 480,000 человек, готовых на все опаснейшие и самые отчаянные предприятия. У Англии есть флоты, которые доставляют ей возможность господствовать на морях и против которых он и в десять лет не надеется снарядить равную силу. Две столь сильные державы, живучи в согласии, могли бы управлять целым светом; напротив того разномыслие для них весьма вредно. Ежели б со времени заключения Амьенского мира Англия не обнаруживала перед ним неприятельских своих замыслов; то он конечно употребил бы все силы свои показать ей, сколь велико желание его жить с нею в согласии; ибо он дал бы ей случай получить вознаграждение в Германии и с пользою для себя участвовать в делах Европы; далее -- он соединился бы с Англиею торговым договором и всем, что только могло бы служить доказательством его дружбы; но вражда английского правительства была неукротима, и дела находились в таком состоянии, что оставалось еще решить, должно ли начинать войну, или не нарушать мира. Для сохранения мира надлежало во всей точности исполнить договор Амьенский, ежели не совсем запретить, то по крайней мере сколь возможно ограничить издание поносительных сочинений, и явных первого консула врагов, например Жоржа и других, выслать из Англии. Если же английское правительство желает войны; то пускай только объявит о том, и пускай медлит выполнить статьи Амьенского договора.
   Лорд Гакесбури отвечал, что после столь продолжительной, столь жестокой войны, каковой нет примера в истории, весьма естественно видеть некоторые беспокойные движения; но что они, подобно волнам после бури, мало-помалу укротятся, если только политика не будет продолжать их колебания; что не утверждая, кто подал повод к началу наставшей распри, он дозволяет себе напомнить, что в Англии повод не зависел от правительства, как во Франции.
   Из всего выше сказанного открывается, что главною причиною возобновления войны были издаваемые в Англии ругательные сочинения; несмотря на то, первый консул, из любви к миру, согласился было терпеть умеренные оскорбления, лишь бы он писаны были на английском языке. Если б английское правительство в самом деле желало мира; то почему бы не согласиться на столь справедливое требование? Если бы подлинно имели в виду безопасность Великобритании, то не тогда ли было время самое благоприятное утвердить оную? Если Англия хотела увеличить свои владения; то и в том имела бы успех; ибо первый консул все сие предлагал ей. Следственно одна только ненависть против Франции и начальника ее заставила объявить войну.
   Скоро однако ж открылось, что для обоих народов не было места, на котором они могли бы встретиться и сразиться; на берегах канала соединившееся французское войско и собранные на противной стороне волонтеры тщетно предлагали взаимные вызовы. Питту поручено министерство и умные люди тотчас заметили, что сие было признаком нового несчастия. Тщетно глава французского правительства, получив императорское достоинство, писал к его британскому величеству о начатии вновь мирных переговоров. Предложение отвергнуто; будто потому что Англия сперва должна посоветоваться с своими союзниками. В самом деле же она тайно заботилась о новом военном союзе. Послы наши при дворах венском и с.петербургском работали неутомимо. Россия одобрила план войны против Франции, Австрия вняла советам Англии и России. Определено сделать нападение нечаянное и страшное. Сказывают, что сообщили французскому правительству такие посреднические предложения, о которых наперед знали, что оно их не примет, и что император австрийский то возвышал, то понижал тон свой, смотря по мере готовности выступить в поле.
   Тайна военного союза скоро обнаружилась; деятельность британских послов и большие наборы как в Австрии, так и в России не могли оставить его в неизвестности. Тщетно Австрия в записке к французскому правительству уверяла, что приготовления клонятся единственно к сохранению мира; ей отвечали, что когда император французов принужден будет отражать силу силою, то он не станет ждать, пока русские соединятся с австрийцами. Австрийцы, будучи принуждены начать военные действия без союзников, и находясь под управлением людей между собою несогласных, слабо противились французам. При первом сражении большая часть войска их отдалась в плен, остатки рассеяны; таким образом военный союз рушился.
   В сей войне примечается немаловажное упущение, сделанное союзниками: они дозволили прусскому королю с многочисленным его войском оставаться нейтральным, не обязали его никаким договором, не заставили его взять участите в общем деле, к чему решительно приступить бы надлежало. Ошибка сия сделана от упования, что Пруссия против своей воли будет увлечена быстрым стремлением обстоятельств. Таким образом австрийцы остались без помощи. Вторая российская армия на пути задержана Пруссиею, которая объявила, что не пустит оную через свои области. Следственно судьба всего союза осталась на отчете одной державы, на которую английское министерство не могло совершенно понадеяться.

(Окончание в след. ном.)

-----

   Роско У. О войне между Англиею и Франциею: [Отрывки из кн.] / [Англ. историк Вильям Роское] // Вестн. Европы. -- 1809. -- Ч.46, N 13. -- С.53-69.
   

О войне между Англиею и Франциею

(Окончание.)

   Таким образом нарушение Амьенского договора, случившееся по содействию желателей войны, навлекло ужасное несчастье на Европу, и послужило поводом к достопамятным переменам, коих следствия, может быть, и теперь еще не для всех ощутительны во всем пространстве. События сии, ускоренные, как говорят, смертью Питта, поразили ужасом его товарищей. Кормило правления выпало из рук их; на их места посажены другие чиновники, и вступление в должность лорда Гренвиля, Фокса и друзей их возродило в сердцах ожидание не только мира, но и постепенного приведения в лучший порядок дел наших по внутренней части. По прошествии короткого времени увидели, что принимаются желаемые меры. В феврале 1806-го представился г-ну Фоксу случай показать прямой и честный характер свой, которым он всегда отличался. Один незнакомец, объявивший себя за приезжего из Франции, требовал свидания с сим министром, говоря, что имеет открыть ему дело весьма важное. После короткого разговора он объявил Фоксу план, предначертанный им для умерщвления главы французского правительства, к чему уже нанят им был и дом на пути к Пасси для предварительных распоряжений, чтобы произвести в действо свой умысел. Фокс прогнал от себя злодея сего, и приказал вывезти его из королевства. Не довольствуясь первым сим знаком своего негодования, 28-го февраля написал он к министру Талейрану и уведомлял его о сем ненавистном приключении. Французский министр в ответе своем от 5-го марта изъявил Фоксу благодарность Наполеона, и вместе совершенную уверенность в правилах чести и справедливости, коими г. Фокс всегда руководствовался -- в правилах, от которых самая война получила уже совсем другое направление. Во втором письме министр Талейран уведомил Фокса о намерении главы французского правительства окончить войну. "Я желаю, сказал Наполеон, мира с Англиею; с моей стороны не замедлю ни одною минутою; всегда готов буду заключить его, на основании статей Амьенского договора". Таким образом при счастливых предзнаменованиях открыт путь к новым сношениям.
   Переговоры между Фоксом и Талейраном начались в марте месяце. Первый желал, чтобы Россия, как союзник Великобритании, имела участие в трактате. Он твердо стоял в сем пункте, о котором долго было рассуждаемо. Между тем как сие происходило, г. Убриль, российский министр в Париже, начал особые переговоры, несмотря на сделанные ему со стороны английского посла представления. Итак, казалось, что первая трудность отвращена отдельными сношениями России. Но скоро встретилось другое затруднение: от французских переговорщиков потребовали, чтобы uti possidetis принято было основанием договора, заключаемого между Англиею и Франциею. Кажется, что сие предложение формально объявлено не прежде 24-го июля, хотя сношения продолжались уже с марта месяца. Правда что в переписке между Фоксом и послом нашим в Париже лордом Ярмутом часто было о том упоминаемо; однако только в июле статья сия сделалась главным предметом сношений. Французские переговорщики представили возражения, и объявили; что uti possidetis не может быть основанием данного договора, в котором обоюдные уступки имеют место, и при котором Франция вызвалась уже отдать Ганновер королю великобританскому без всякой замены. В доказательство, что с обеих сторон положено уже касательно uti possidetis, ссылались на многие письма г-на Талейрана, и между прочим на письмо от 13-го июня, в котором французский министр написал к лорду Ярмуту, упоминая о Сицилии: Она в ваших руках; мы ее от вас не требуем.
   Лорд Ярмут того же дня в письме своем к г-ну Фоксу выражение сие представил в таком виде, как будто бы оно значило: мы от вас ничего не требуем и как будто бы в словах тех предполагаемо было uti possidetis, то есть он от частного вывел заключение общее. Ссылались еще и на другое письмо от г-на Талейрана к Фоксу, 1-го апреля писанное, в котором сказано: Император не желает иметь ничего из принадлежащих земель Англии. Однако надобно заметить, что сие отнюдь не было предложено в основание договора; сам Фокс также думал, ибо в ответе своем 7-го апреля он не упоминает о том ни слова, а предлагает другое основание, то есть, что договор должен быть непротивен чести обоих народов. Талейран прибавляет к тому: и чести их союзников. Июня 2-го г. Талейран предложил две статьи в основание договора: 1-ю, что мир должен служить к чести обеих держав и союзников их; 2-ю, что обе державы должны иметь равные права на участие в делах европейских как на твердой земле, так и на море. Г. Фокс 14 июня отвечал, что сии намерения совершенно сходны с мыслями английского правительства, предполагая, что каждая из обеих держав не покусится действовать ко вреду больших и малых государств Европы. Итак, во все сие время uti possidetis не было предложено в основание для переговоров.
   Трактат г-на Убриля не утвержден в С. Петербурге. Английское министерство тотчас обратилось к прежнему своему намерению договариваться о мире не иначе, как вместе с Россиею. Вследствие того лорд Лаудердаль известил французского министра, что Англия тогда только приступит к миру, когда требования союзницы ее России будут исполнены. С начала переговоров г. Талейран предложил не только отдать Ганновер без всякой замены, но уступить даже Мальту и мыс Доброй Надежды, замечая при том, что Ганновер возвращается для чести английской короны и Мальта для чести морской силы, мыс Доброй Надежды для чести торговли. Когда лорд Лаудердаль потребовал себе пропускных видов для отъезду из Парижа; в то время сделаны ему новые предложения, еще выгоднейшие для Англии. Кроме Мальты и мыса Доброй Надежды уступаемы были еще Пондишери, Шандернагор, с принадлежащими к ним землями в Индии, остров Табого, и сверх того, именно для вознаграждения короля сицилийского, Балеарские острова и пенсион от двора испанского, чтобы дать возможность сему государю жить соответственно его достоинству. России обещано уступить остров Корфу, в дополнение трактата подписанного Убрилем. Предложения сии отвергнуты. Лорд Лаудердаль твердо настаивал об удовлетворении российского двора во всех его требованиях, а особливо касательно уступки Далмации.
   Итак, Англия прекращала сношения с Франциею не для своих выгод, но для выгод России.
   В продолжение переговоров Наполеон, обещавшись отдать нам Ганновер без всякой замены, отнесся к прусскому королю с требованием обратной уступки оной области, предлагая ему равную замену. Огорченный сим требованием прусский монарх решился не уступать никому земель своих по воле французского правительства, и сия решительность его скоро произвела войну между Пруссиею и Франциею. Странно! Мы воевали с Пруссиею за то, что она взяла себе наш Ганновер, потом опять мы же сделались союзниками ее, когда начала она войну против Франции для удержания при себе сего неправедного стяжания! Но быстрые успехи французского оружия не дозволили прусскому королю воспользоваться нашею помощью. Судьба Пруссии решилась сражением при Ене, на котором потеряла она 40,000 воинов и 20 генералов. Переговоры между Англиею и Франциею прекратились 8-го октября, а в 24-й день того же месяца Наполеон посетил уже гроб Великого Фридриха в Потсдаме, отправил шпагу и шарф сего монарха в Париж к инвалидам, и через три дня потом вошел в Берлин торжественно. Таким образом, государство сильное, на одних военных правилах основанное, в несколько дней разрушено.
   Россия, вняв убедительным обещаниям Англии, решилась принять участие в сей кровопролитной трагедии. Она подвигла свои войска, и война возобновилась в Польше. Прежде Наполеону стоило только однажды сразиться или два раза, и судьба монархий подвергалась его власти; но война между Россиею и Франциею представила совсем иное зрелище. Бесчисленные средства вспомогательные необъятной Российской империи стояли против ополчений Франции и государств от нее зависящих; неодолимое мужество русского воина боролось с пылким натиском французского; долго победа оставалась неизвестною; война продолжалась несколько месяцев под жестоким небом и в жестокую пору года. Наконец после сражений при Эйлау и Фридланде начались переговоры о мире. Оба императора сносились между собою. Прусский король принужден было пожертвовать пятью миллионами подданных своих для удержания при себе остатка. Известно, какую помощь подавала Англия своим союзникам в продолжение сей брани: на Балтийском море войска ее совсем не являлись; нигде в другом месте не сделала она полезного отводу.
   В тоже самое время произошла перемена в английском министерстве, и сие сделано посредством чрезвычайного обмана, чтобы пошутить над народным легковерием. Члены нового министерства были защитники войны; все знали о том, и следственно не ожидали никаких благоприятных начинаний к заключению мира. Россия по Тильзитскому договору обещалась употребить свое посредство к примирению Англии со Франциею. Новые министры отклонили сие посредство.
   Во все смутное для Европы время с самого начала Французской революции Дания наслаждалась непрерывным спокойствием; она тем одолжена была мудрой своей политике и постоянному хранению системы нейтралитета. Для верности сего нейтралитета она давно уже собрала войска на твердой земле в своих владениях; уверяют даже, что сие делала она именно по желанию Великобритании. Вдруг неожиданно является страшный английский флот со многочисленным войском у берегов Зеландии. Немецкий легион, находившейся на острове Рюген, присоединился к сему войску, и г. Жаксон, посланник наш в Копенгагене, по данным ему от двора наставлениям, потребовал от правительства выдачи датского флота под сохранение впредь до заключения общего мира. Наследный принц с презрением отвергнул сие требование; вследствие того англичане вышли на берег, а военачальник их лорд Каткарт издал объявление, чтобы оправдать такое насилие, и грозился разрушить город Копенгаген, ежели станет он сопротивляться. Наследный принц велел обороняться до последней крайности. Ничего не было приготовлено к обороне, потому что нападения почти вовсе не предвидели. Корабли были не вооружены и люди находились в отсутствии. Сентября 2-го английские войска начали действовать в трех пунктах и продолжали три дня сряду; 6500 бомб брошено в город; пожар оказался вдруг в тридцати местах. Дерево для кораблестроения приготовленное, пороховые магазины, кафедральная церковь и множество домов сделались жертвою пламени. Англичане подвели траншеи свои так близко к городу, что от их воли зависело совершенно превратить его в пепел. Тогда оказалось, что бесполезно было бы долее сопротивляться. Датский начальник подписал договор; положено отдать флот англичанам, которые через шесть недель должны были очистить Зеландию.
   Английское правительство издало объявление, которым надеялось оправдать пред лицом света столь беспримерное нарушение народного права. Нельзя было извинять ни столь явного насилия, ни ужасных оного последствий; почему и ссылались только на политические причины.
   Первая побудительная причина в объявлении от английского правительства упомянутая, есть жестокая необходимость, коею будто бы убежден его британское величество начать неприятельские действия против народа, с которым желал не только жить мирно, но даже соединиться взаимным союзом еще теснейшей дружбы. Такое правило ужасно своими следствиями: оно учит все злодейства оправдывать побуждениями личной пользы. Ежели державы начнут сим правилом руководствоваться, то общественный порядок совершенно уничтожится. Самым же опаснейшим поводом к разврату служит то, когда правительство явно руководствуется столь пагубным, столь разрушительным правилом.
   Вторая побудительная и оправдывающая причина: его британское величество получил достоверные известия о намерении французского правительства занять своими войсками Датские области ко вреду английской торговли, а флот датский употребить для высадки в Англии и Ирландии.
   Правда что министры были бы виноваты, если б не воспротивились сему намерению; но для того надобно ли было нападать на Данию, разорять Копенгаген, похищать флоты? Не лучше ли бы мы напротив того поступили, если б с нашей стороны предложили Дании всевозможную помощь, и подали бы ей способы отразить нападение Франции? Нет сомнения, что соединенная морская и сухопутная сила Англии и Дании успела бы много сделать в свою пользу. От местных обстоятельств острова Зеландии и от перевеса соединенных флотов против всего того, что не могла бы выставить целая Европа, надлежало надеяться весьма счастливых следствий. Сим поступком могли бы мы засвидетельствовать о честном и твердом нашем характере, которым любим хвалиться; мы приобрели бы доверие и благосклонность народа, по необходимому порядку дел нам доброхотного, народа, коего монарх есть ближний родственник нашему, и который при всех случаях поступал так, что мы не вражды, но помощи и содействия ожидать от него имели причину; мы утвердили бы независимость и безопасность Швеции; у держав, с которыми теперь воюем, мы отняли бы предлог на нас жаловаться; наконец мы поселили бы отличное к себе уважение в наших неприятелях. Если бы Дания сама собою расторгла дружескую связь между ею и Англиею, и явно приняла бы сторону Франции, тогда мы имели бы право действовать против нее, как против явной неприятельницы, открытою войною. Но нет, в английском объявлении не осмелились написать сего предлога; там сказано только, что Дания подвергается опасности нападения от Франции, коей войско стоит на Датских границах, и что она при других обстоятельствах обнаружила бы слабость свою и невозможность сопротивляться могуществу и угрозам столь страшного неприятеля, каковы французы. Очень хорошо! так надлежало бы дать помощь Дании -- тогда нейтральная сия держава сделалась бы сильною и весьма важною для вас союзницею.
   Сказано о намерении французского правительства напасть на Данию. Но чем доказать то можно? Откуда министры получили достоверные известия? До сих пор еще они о том не объявили.
   Нападение на Копенгаген сделано не только против справедливости, но и против политики. Продолжительные усилия сего королевства с давнего времени клонились к сохранению связей с державами твердой земли. Австрия, несмотря на кровопролитную войну, в которую мы вовлекли ее, и даже по заключении Пресбургского мира, все еще благосклонно была расположена к Англии. Россия даже после Тильзитского мира захотела явить нам свое доброхотство, предложив посредство свое к примирению нас со Франциею. Швеция крепко держала сторону Англии, с невероятным фанатизмом упорствуя против Франции. Дания, по-видимому, наблюдала строгий нейтралитет на границах; однако нет сомнения, что желала более укрепить естественную связь свою с Англиею, нежели ее ослабить. Нападение на Копенгаген все переменило. Началось тем, что Дания приняла сторону Франции. Хотя мы получили 18 линейных кораблей, совершенно для нас бесполезных, однако принадлежащие к оным матросы, которые действовали бы в нашу пользу, если бы мы поступили справедливее и осторожнее, ныне предназначены служить на флотах нашего неприятеля, и выгоды от сей службы для него весьма важны. В датском государе, в министрах его и в целом народе мы произвели такую досаду, которая может равняться только оскорблению от нас им причиненному. Все предложения наши о мире отвергнуты с презрением, и при таком положении дел приняты строжайшие меры к отмщению за нашу несправедливость. Таковы следствия нашего поступка, следствия, кои всякому знающему движения человеческого сердца можно было предвидеть, и которые всякий министр, уважающий свое отечество и себя самого, предотвратить бы должен.
   Австрия, получив известие о нападении на Копенгаген, тотчас решилась выслать нашего посланника. Пристани в Голландии и в других государствах сделались для нас еще неприступнее. Российский император, почитая сей поступок английского правительства за отречение от всех правил чести и справедливости, и за оскорбление такой державы, коей безопасность охраняема была особенным его поручительством, повелел обнародовать декларацию, равнозначительную обыкновенному войны объявлению. Он не только отрекся быть по желанию нашему посредником между нами и Даниею, но еще объявил, что желание сие почитает личным для себя оскорблением, и что до тех пор не согласится вступить в посредство, пока Дания не получит совершенного удовлетворения.
   С точностью и беспристрастием сколько мне было возможно, изобразил я побудительные причины к войне, которую ведем пятнадцать лет почти беспрерывно, к войне, которую мы и вся Европа начали против Франции, и которую ныне продолжаем против той же Франции и против целой Европы. При нынешнем весьма опасном положении дел каждый англичанин заботливо рассуждать должен об оных причинах; и ежели справедливо, что неосновательность их, как я думаю, доказана: то общая польза возлагает на всех долг с подобающим благоговением повергнуть к подножию престола искреннее прошение о прекращении войны, столь долговременной и столь тягостной для отечества.
   Защитники войны твердо стоят в том, что мы сражаемся за наше правление, за нашу свободу, за наши законы, за нашу веру. Но кто же хочет лишить нас оных? Разве Франция в Амьенском трактате, или в переговорах 1803 года, или в других 1806-го, предлагала что-либо клонящееся к нарушению прав наших? Самые жалобы главы французского правительства на дерзость английских писателей затихли, и уже более не принадлежали к разбирательствам. Франция не только не требовала от нас каких-либо уступок, выгодам нашим противных, но при сношениях 1806 года сама согласилась на все наши требования, и даже предлагала нам остров Табого, которого мы отнюдь не добивались. Английские министры объявили сами, что мир отвергнут не потому будто бы условия невыгодны были для Англии, но что они для России неудовлетворительны. Ежели не согласимся на благоразумные и справедливые предложения, ежели лучше захотим продолжать войну единственно по ненависти, ревнованию и высокомерию; то без сомнения напоследок до того дойдет, что будем сражаться за бытие наше, и тогда останется нам винить самих себя, подобно игроку, который в несчастье сам на себя жаловаться должен, что все имение свое отдал на произвол случая.
   Защитники войны любят повторять одно возражение, которое многим кажется очень сильным. Остановимся над ним. Ежели мы заключим мир с французским правительством, говорят они, то оно, воспользуясь им, заведет у себя флоты, которые могут взять верх над нашими и покорит наше отечество.
   Тотчас отвечать можно, что Франция, хотя граничит с морями, и хотя пространство ее владений со дня на день увеличивается, от натуры не предназначена быть сильною морскою державою. Ни дух жителей, ни выгоды ее не указывают ей пути к могуществу на влажной стихии. Торговля есть важнейший предмет для Англии, но не для Франции, которая избыточествуя во всем необходимом для жизни и в вещах для удовольствия служащих, почти может обойтись без привозных товаров; Франция всегда имела флоты только для обороны, а не для нападения, кроме некоторых особливых случаев, когда была она принуждена употребить минутные усилия; в самое лучшее время могущества ее, и при самом честолюбивейшем из всех королей морская сила ее всегда была слабее голландской. Теперь ни французские флоты, ни союзников Франции никак не могут равняться морским силам Великобритании. Мирное время послужило бы для нас не только к сохранению перевеса, но и к увеличению оного. В необъятной торговле нашей и в неизмеримых владениях мы имеем бесчисленные пособия к пользе морской нашей силы. Но если бы Франция действительно воспользовалась мирным временем, если б действительно увеличила она морскую силу свою и сделала ее опасною для нашей независимости; то неужели для того должно желать вечной войны, как мы теперь делаем? такое желание обнаруживает совершенное безумство.
   Мое мнение: во-первых, нам невозможно долго вести войну; во-вторых, если б и возможно было, следствия окажутся совсем не те, каких мы ожидаем. Не должно терять из виду, что Англия есть такое государство, которое одною только торговлею может сохранить бытие свое. Ежегодные издержки наши ныне превышают все поземельные доходы королевства; остается посредством торговли дополнять недостаток. По мере продолжения войны торговля наша со дня на день будет на твердой земле уменьшаться. Сверх того все английские флоты могут ли помешать неприятелю, когда он захочет построить перевозные суда в своих пристанях, и ждать удобного случая или попутного ветра? Самые жаркие наши защитники войны признаются, что сие не только возможно, но даже и очень правдоподобно. Один из них уверял, что нам нельзя все пристани неприятельские и во всякое время года держать в осаде, хотя бы имели мы морскую силу втрое большую нынешней. Между тем тот же писатель старается убедить нас, что мы должны вечно воевать против Франции, дабы помешать ей восстановить морскую свою силу. Но сия-то вечная воина скорее заставит неприятеля исправиться с флотом и исполнить свое намерение в рассуждении высадки.
   Вспомним, что при начале революции Франция совсем не имела военного духа, и что первые защитники ее были воины неопытные, не знающие порядка. Страшный союз государств пробудил в ней деятельность, и скоро Франция одолела сильных своих противников. Не то вышло бы, когда б новое правительство образовалось в мирное время. Итак, неприятели Франции сделали французов народом воинственным. Теперь они не мореходцы; но если станем угрожать Франции вечною войною, если принудим ее думать, что нельзя дождаться окончания войны, пока Англия в состоянии будет флотами своими противиться на океане; кто поручится, что французы не получат охоты превратиться в мореходцев, и что им не удастся наконец сделаться страшными нам соперниками? Можно ли, имея такой пример перед глазами, упорно и слепо оставаться при своем мнении, и безрассудно подвергать себя столь великой опасности?

(С немецкого.)

-----

   [Роско У.] О войне между Англиею и Франциею: (С немецкаго): (Окончание) // Вестн. Европы. -- 1809. -- Ч.46, N 14. -- С.131-151.
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru