Анисимов Иван Иванович
Ромен Роллан (1866-1944)

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

[]

Иван Анисимов.
Ромен Роллан

(1866-1944)

I

   Ромен Роллан вступил в литературу в самом конце XIX столетия. По известному определению В. И. Ленина, это была "эпоха полного господства и упадка буржуазии, эпоха перехода от прогрессивной буржуазии к реакционному и реакционнейшему финансовому капиталу". Но вместе с тем "это -- эпоха подготовки и медленного собирания сил новым классом, современной демократией" [В. И. Ленин, Сочинения, т. 21, стр. 126] Творчество Роллана замечательно отразило это чреватое близкими потрясениями состояние общества.
   Молодой Роллан был глубоко встревожен положением современного искусства. Он ясно видел, что буржуазная цивилизация зашла в тупик. С первых же шагов молодой писатель "решительно порывает со всеми условностями, установившимися во французский литературе". Он бросает вызов декадентщине и прикрашиванию действительности. Он ставит своей задачей смелое, мужественное и последовательное новаторство.
   Борьба за новое искусство, начатая Ролланом, приобрела особое значение благодаря тому, что она далеко выходила за пределы эстетического протеста.
   Роллан был пробужден к творчеству общественным движением, всколыхнувшим всю Францию в конце XIX столетия. Это было так называемое "дело Дрейфуса", которое обнажило противоречия капиталистического общества и послужило поводом к тому, чтобы накопившееся недовольство проявилось открыто. "Дело Дрейфуса" было, как пишет В. И. Ленин, выступлением "грубой военщины, способной на всякую дикость, варварство, насилие, преступление..." [В. И. Ленин, Сочинения, т. 19, стр. 464.] Оно показало "ту правду, которую тщетно пытается скрыть буржуазия, именно, что в самых демократических республиках на деле господствуют террор и диктатура буржуазии, проявляющиеся открыто всякий раз, когда эксплуататорам начинает казаться, что власть капитала колеблется" [Там же, т. 28, стр. 439]. В годы "дела Дрейфуса" Франция была близка к состоянию гражданской войны.
   Вот в каком бурном социальном конфликте берут свои истоки первые художественные замыслы Роллана. Но этим дело не ограничивается. Многое из того, что принадлежит еще отдаленному будущему, подобно замыслу "Жан-Кристофа", зарождается в сознании художника в этот исходный момент.
   Исследователь творчества Роллана с изумлением останавливается перед картиной стремительного взлета. "Я бурлил произведениями", -- пишет Роллан в своих воспоминаниях.
   Дневники Роллана, очень подробно освещающие этот этап его жизни, убедительно свидетельствуют о том, что социальные потрясения конца 90-х годов оказали глубочайшее воздействие на основные произведения Роллана.
   Стремление дать ответ на жизненные вопросы своего времени определяет самые характерные черты роллановского творчества: отсюда монументальность его произведений, в основе которых всегда лежат общественные конфликты крупного масштаба, отсюда прекрасный, возвышенный пафос и сочетание его с гневной сатирой, отражавшей нарастание общественного недовольства.
   В эти годы молодой профессор истории искусств и истории музыки, перед которым открывалась блестящая карьера, проявляет напряженный интерес к социалистическому движению. "Социалистические идеи просачиваются в меня вопреки моей воле, вопреки моим интересам, вопреки моему отвращению к этим идеям, вопреки моему эгоизму. Я не хочу думать о них, а они все-таки каждый день проникают в мое сердце..." -- пишет Роллан в дневнике за май 1895 года, чутко улавливая настроение, которое в те годы было широко распространено среди передовой интеллигенции, когда Эмиль Золя, Анатоль Франс и другие писатели приходят в лагерь социализма.
   "По мере того как я проникаюсь истинами социализма, беспредельная радость овладевает мною. Я чувствую, как передо мною открывается бесконечная жизнь... Я никогда еще не видел такого света..."
   Роллан прямо связывает свои творческие замыслы с идеей обновления искусства при помощи социализма. "Если есть какая-нибудь надежда избежать гибели, которая угрожает современной Европе, ее обществу, ее искусству, то надежда эта заключается в социализме. Только в нем усматриваю я начало жизни... В течение ближайших ста лет Европа будет социалистической, или она перестанет существовать".
   Благодаря вере в социализм отвращение к буржуазному обществу и его "выдохшейся цивилизации" не носит у Роллана пессимистического характера. В свете новой открывшейся перед ним перспективы он рассуждает о своем писательском предназначении: "Быть может, социализм станет для меня хлебом насущным, в котором так нуждается мой дух... Я хочу работать изо всех сил над возрождением искусства, которое вместе с Гедом я вижу в свете нового идеала. Буржуазное искусство поражено старческой инфантильностью, а это -- конец его развития. До сих пор я считал, что искусство обречено на гибель. Нет, угаснет одно искусство и возгорится другое. Я хочу показать в очерке о социалистическом искусстве предстоящее обновление сюжетов и действующих лиц, гармоническое здоровье, мужественное право нового искусства на существование" (Дневник! сентябрь 1895 года).
   Правда, понимание социализма у Роллана отличается крайним своеобразием. Он был "социалистом чувства", совершенно неспособным разобраться в борьбе течений в социалистическом движении, Он принимает некоторое участие в работе социалистической партии, но теорию социализма считает делом второстепенным. В эти годы он еще совершенно не знаком с марксизмом и убеждения свои определяет следующей формулой: "индивидуалистический социализм". Полагая, что "политическое действие" не может принести ему какое-либо удовлетворение, Роллан подчеркивал, что его творческая деятельность представляет собою "протест одиночки". Таким образом, уже в самом начале писательского пути Роллан наталкивается на внутреннее противоречие: "Я начинаю чувствовать, что столь любезный моему сердцу индивидуализм, на основе которого я создавал свою жизнь и своих героев, был одним из тех "теплых башлыков", против которых предостерегал меня Толстой и которые не позволяют видеть истину. Это предрассудок целой эпохи..." (Дневник, сентябрь 1895 года).
   Все первые замыслы Роллана были связаны с французской историей, и все они имели драматургический характер, поскольку Роллан в те годы считал, что театр предоставляет наилучшую возможность непосредственно воздействовать на массы. Среди этих замыслов лишь постепенно кристаллизуется замысел драм из эпохи Французской революции. Первоначально Роллан мечтает об охвате более широкого исторического пространства. В частности, он предполагал написать "Генриха IV", а также драму о Парижской коммуне. Намерения эти остались неосуществленными.
   Почему Роллан обращается к истории, хотя его замыслы были вызваны к жизни весьма современными соображениями?
   Он разъясняет это сам. Поставив перед собою задачу "написать ряд художественных произведений, которые явились бы решительным вмешательством в великую борьбу против лицемерия, чудовищной тирании старого мира, против моральных и социальных суеверий", он почувствовал, что у него не хватает современного материала для создания положительных героев того масштаба, который увлекал его. Он был переполнен отвращением к "кладбищам души", которые он находил в реакционной писанине Барреса ("какая-то помесь комедианта, мыслителя, убийцы и садиста"). В поисках мощной антитезы его взор обращался к прошлому, стремясь обнаружить там героическое и великое, чего так не хватает современной эпохе упадка и без чего Роллан не мыслит себе подлинного искусства.
   "У меня не будет недостатка в героях. Где найти более возвышенных героев, как не среди великих европейских революционеров, повсюду преследуемых, гонимых, разбитых, неукротимых! Сколько жертв, кажущихся напрасными!.. Нет, они не напрасны, ибо из их крови возникнет новый мир и, как его порождение, -- новое искусство!" (Дневник, сентябрь 1895 года).
   Постепенно этот поистине грандиозный замысел, включавший и драму о Парижской коммуне (набросок пьесы был сделан в августе 1898 года), превращается в известную концепцию "Театра Революции". Позднее он будет называть этот цикл "Илиадой французского народа".
   Первой из пьес о Французской революции была драма "Волки", написанная в 1898 году под непосредственным впечатлением знаменитого выступления Эмиля Золя в защиту Дрейфуса. Автор стремился насытить образы, взятые из исторического прошлого, современным содержанием, превратив их в "рупоры духа времени". Этот свойственный многим романтикам прием (Роллан в те годы восторженно относился к Шиллеру и во многом следовал ему), конечно, не давал возможности глубоко воссоздать историческую действительность, но пьеса приобрела злободневный характер, и ее первое представление вызвало ожесточенные споры в зрительном зале. Все видели в Телье, в д'Уароне и других действующих лицах пьесы -- Пикара, Дрейфуса и всю обстановку раздиравшего Францию конфликта. Страсти разгорелись, хотя автор стремился придать своему произведению отвлеченно-этический характер и ставил своей целью "облагородить столкновения нашего времени". Помимо своего желания, драматург открыто вмешался в политическую схватку, а театральная и литературная критика начала настоящую травлю Роллана, осмелившегося на подобное выступление. Как известно, тогда реакционная печать травила Золя и других передовых писателей. В их строй становится и молодой автор драмы "Волки". Так начиналась литературная деятельность Роллана.
   В 1900 году Роллан публикует драму "Дантон", которая поставлена была в конце декабря того же года, причем один из спектаклей был сыгран в пользу бастующих рабочих Севера. Перед началом спектакля выступил с речью Жорес. Среди зрителей был Анатоль Франс. Золя присутствовал на генеральной репетиции.
   Буржуазная критика поносит Роллана за "Дантона", так же как она поносила его за драму "Волки".
   Важное место в стремительно разраставшемся революционном цикле занимает драма "Четырнадцатое июля" (1901), которую Роллан посвятил "народу Парижа". Он поставил себе задачей сделать народ главным действующим лицом.
   Как мы узнаем из "Воспоминаний молодости", Роллан в период работы над этой драмой принял участие в социалистическом конгрессе, который собрался в 1900 году в Париже, в зале Ваграм. Он хотел воочию увидеть массу в политическом действии, массу, одушевленную страстным порывом, массу, становящуюся организованным целым.
   В драме "Четырнадцатое июля" Роллан вдохновенно показал пробуждение народа, мощь восставшего народа, его несокрушимую энергию. Большие достоинства этой драмы находятся в прямой зависимости от того, что в ней, в качестве важнейшей движущей силы Французской буржуазной революции, представлены низы, народ, плебейство XVIII века. В этой драме гораздо больше шекспировского реалистического начала, чем в "Волках", в "Торжестве разума", в "Дантоне", хотя и здесь автор, по его собственному признанию, "искал истины моральной больше, чем истины фактической".
   Таким образом, у Роллана уже в начале работы над драмами, посвященными Французской революции, был ключ к пониманию исторических событий, которые он хотел воспроизвести. Но, несмотря на это, он в ряде случаев допускает серьезные отступления от исторической правды, неправильно изображая отдельные моменты Французской революции. В частности, он не выносит приговора Жиронде, которая в действительности была попыткой буржуазии остановить и "обуздать" сбросивший иго феодализма французский народ.
   Хотя в те годы еще не были известны документы, доказывающие измену Дантона делу революции, все же Роллан, оставаясь верным исторической правде, должен был бы показать Дантона без той возвышенно симпатизирующей окраски, какую он придал ему. Предрассудки абстрактного гуманизма и стремление "поставить лицом к лицу две враждующие идеологии", одинаково возвышаясь над одной и другой (так было и в "Волках"), отдаляли Роллана от правды истории.
   В драме "Дантон" народу отведено большое место. Он все время составляет активный фон развертывающегося действия. Но автор настойчиво подчеркивает только хаотичность стихийных выступлений массы, ее неспособность найти отчетливую форму самоорганизации.
   Столь двойственное отношение к народу, огромную силу которого Роллан ощущает всем своим существом, но который вместе с тем остается для него непостижимой загадкой и подчас внушает ему тревогу, будет сказываться и в последующих произведениях Роллана. Это одна из основных проблем его творчества, и разрешение ее откроет перед Ролланом необъятные горизонты.
   Наряду с созданием драм, посвященных Французской революции, Роллан вместе с передовыми деятелями французской культуры вынашивал идею учреждения национального Народного театра. По его мысли, этот театр должен был "противопоставить изыскам парижских увеселителей искусство мужественное и мощное, отображающее жизнь великого коллектива -- народа и подготовляющее возрождение нации".
   Стремясь "создать новое искусство для нового общества", Роллан в ряде статей, которые впоследствии составили, его книгу "Народный театр", горячо доказывает, что существуют все возможности для создания такого театра, нужны только энергия, способная пробудить дремлющий энтузиазм масс, и соответствующий репертуар, который вдохнул бы живую душу в смелое и прекрасное начинание. Роллан рассматривал свои исторические драмы как первый вклад в репертуар Народного театра, который предстояло создать общими усилиями.
   Таким образом, у Роллана были очень широкие замыслы, но они оказались нереальными. Пьесы Роллана не ставились. Общественной поддержки планы устройства Народного театра не встретили. Буржуазная критика издевалась над молодым писателем и над его затеей какого-то небывалого театра. В конце концов Роллан остался наедине со своими разбитыми иллюзиями.
   Вот почему начало века было для Роллана периодом глубочайшего разочарования. С негодованием обрушивается он на буржуазное общество, которое душит его творческие дерзания. Он открыто упрекает народ в безучастности к его поискам нового искусства. Признавая, что потерпели крушение его лучшие надежды, которые были "одной из самых чистых, самых священных сил" его молодости, он возлагает упования на отвлеченный "идеал индивидуалистической свободы".
   Похоронив и оплакав величественные планы создания Народного театра, сердцем которого был бы героический репертуар из истории Французской революции, Роллан обращается к замыслу своего романа "Жан-Кристоф", который должен был воплотить в себе все то, что ему не удалось воплотить в своих театральных начинаниях.
   "После 1900 года пришлось, -- как пишет Роллан в "Воспоминаниях молодости", -- отвернуться от театра, сохраняя, однако, за собой возможность когда-нибудь предпринять новую вылазку, а пока зарыться, как кроту, в землю, чтобы сквозь тьму подземных ходов прорваться к свету. Кристоф проложил этот путь".
   В другом месте тех же "Воспоминаний" Роллан пишет: "Мой Кристоф отомстил за меня ярмарке тщеславия..."
   Таким образом, первый роман-эпопея возникает на почве серьезного кризиса, пережитого писателем при столкновении с враждебной действительностью. Это произведение было попыткой найти новый путь и преодолеть ожесточенное сопротивление, которое оказывают подлинному творчеству реакционные силы.

II

   С началом нового века совпадает поворот в творчестве Роллана. Полное разочарование в буржуазной демократии, которое Роллан испытал после того, как поднявшееся в годы "дела Дрейфусах" общественное движение окончилось впустую, улегшись "на перину идейных компромиссов", проявляется с особой силой в его произведениях. Обнажая все убожество "дряблых грез декадентского искусства", он развертывает смелую программу литературы, проникнутой "духом реальности".
   В статье 1900 года "Яд идеализма" ярко очерчены задачи, стоявшие, по мнению будущего автора "Жан-Кристофа", перед каждым писателем, который помнит о своем общественном долге. В обстановке, когда уже ясно чувствуется "приближение ужасного морального и социального кризиса, начинающего колебать почву", необходимо, -- говорил он, -- объявить войну широко распространившемуся "мистическому отупению" и "воспитывать в душах любовь к истине, чувство истины, властную потребность в истине..."
   Роллану было ясно, что "все реакционные литературные и политические течения пользовались этим состоянием отупения". В противовес этому он призывал к одухотворенному реализму, к тому, "чтобы, изображая действительность, художник дерзал смотреть ей в лицо". Роллан ставил своею целью "работать для освобождения мира", создавая произведения, которые должны были "прочно стоять на земле" и деятельно "участвовать в земной жизни".
   "Истина прежде всего!"
   Эта в полном смысле слова программная статья была посвящена "Шарлю Пеги и его "Тетрадям", осуществляющим дело оздоровления общества", С Пеги и его двухнедельным журналом, который начал выходить в 1900 году, тесно связана деятельность Роллана в течение долгих лет. Здесь были напечатаны некоторые его драматические произведения, статьи о Народном театре, биографии Бетховена и Микеланджело, а также весь "Жан-Кристоф". Дружба Роллана с его бывшим учеником в Нормальной школе началась в годы "дела Дрейфуса", и в основе ее лежали симпатии к социализму, от которых Пеги вскоре отказался, и отвращение к обману буржуазной демократии. Пути Роллана и Пеги, сделавшегося иступленным националистом, разошлись еще до начала первой мировой войны. Пеги был убит в эту войну во время сражения на Марне.
   Путь, намеченный в статье "Яд идеализма", ведет к тому, что Роллан уже не обращается к истории, а упорно ищет современного героя. Он находит его в образе Жан-Кристофа, чья сложная, большая и патетическая жизнь с такой полнотой раскрывается на страницах одноименного романа.
   "Жан-Кристоф" отразил новую для меня эпоху от 1900 до 1914 года", -- говорит автор.
   Но открытие "героя с чистыми глазами и сердцем" совершается не сразу. Не случайно эпопея "Жан-Кристоф" имеет своей прелюдией "Жизнь Бетховена" (1903). Хотя внешнее совпадение исторической биографии Бетховена и некоторых событий жизни Кристофа бросается в глаза, но главное не в этом, а в глубоком внутреннем сходстве с Бетховеном, в преемственности, которая сразу придает образу этого современного героя Роллана необыкновенно крупный масштаб.
   Предисловие к этой маленькой книжке стало знаменитым. Оно начинается словами, которые как бы перешли на ее страницы из цитированного выше авторского дневника:
   "Вокруг нас душный, спертый воздух. Дряхлая Европа впадает в спячку в этой гнетущей, затхлой атмосфере... Мир погибает, задушенный своим трусливым и подлым эгоизмом. Мир задыхается. Распахнем же окна! Впустим вольный воздух! Пусть нас овеет дыханием героев".
   Для того чтобы современный герой мог быть поднят на такую высоту, его образ следовало осветить яркими историческими воспоминаниями. Другого пути Роллан в то время не гнал. Подготовляя появление Кристофа полным горечи напоминанием о трагической судьбе Бетховена, автор, конечно, не ставил перед собою задачу историка. Он стремился подчеркнуть в облике Бетховена черты, которые ему особенно импонировали в эти годы, и не намеревался дать полную картину его жизни. Вот почему героические жизнеописания Бетховена и других великих людей (сопоставление с биографиями Плутарха, которое делает и сам автор, имеет очень приблизительный смысл) получают в трактовке Роллана своеобразный оттенок, не всегда и не во всем соответствующий исторической правде.
   Эти произведения были "посвящены несчастным", в них запечатлен "крик горя", "крик неимоверных страданий братского человечества".
   В таком освещении Бетховен и другие великие люди становятся страдальцами, их удел -- мученичество и одиночество. Причины этого следует искать скорее в зарождающемся образе Кристофа и в соответствующем умонастроении самого автора, чем в исторической действительности.
   В предисловии к "Жизни Бетховена" сказано: "Я называю героями не тех, кто побеждал мыслью или силой, я называю героями лишь тех, кто был велик сердцем". В этих словах дается ключ и к образу Бетховена и к образу Кристофа.
   Здесь содержится достаточно точная формула своеобразия таких произведении Роллана, как "Жизни великих людей" (за "Жизнью Бетховена" последовали, как известно, "Жизнь Микеланджело" и "Жизнь Толстого") и современная эпопея -- "Жан-Кристоф".
   Этот роман, задуманный еще в середине 90-х годов, был начат печатанием в 1904 году. Он развернулся в обширный десятитомный цикл и был закончен в 1912 году. Написанное как бы одним дыханием, огромное произведение, занимающее более двух тысяч страниц, было смелой попыткой создать роман нового типа, проложить новый путь для литературы, задыхавшейся от недостатка воздуха. Грандиозность замысла вполне соответствует богатому внутреннему содержанию романа, который был так непохож на все то, что служило упадочной моде, и был глубоко связан с демократической традицией французского классического наследства, несмотря на всю свою вызывающую новизну.
   В романе предстает перед нами всеобъемлющая картина современной действительности: общественная жизнь, развитие современной мысли, поиски выхода из тупика буржуазной псевдокультуры, борьба с засильем реакции -- множество вопросов, властно выдвигаемых жизнью.
   Образ Кристофа является центром этого сложного построения. Перед нами проходят все этапы его жизни. Мы присутствуем при рождении Кристофа и при его одинокой смерти. Жизнь Кристофа, заполненная непрестанными исканиями, принесшая ему великие муки и великие победы, раскрывается перед нами как высокий образец современной героики.
   К этой большой человеческой судьбе не сводится содержание романа, хотя все оно к ней тяготеет. Горизонты эпопеи удивительно широки -- в ней показана вся Европа: место действия простирается далеко за пределы Франции, где происходят основные события. Первые четыре книги "Жан-Кристофа" полностью посвящены изображению Германии в годы детства и молодости героя; роман содержит также картины современной итальянской жизни. В нем описана и Швейцария.
   "Жан-Кристоф" -- роман больших идей, больших чувств, больших социальных конфликтов. Всю эпоху со всеми ее противоречиями стремится вместить это произведение. И хотя автора интересует прежде всего область духовной жизни, хотя подробнее всего он пишет о культуре и об искусстве, об их роковом упадке, -- все это представлено на широчайшем общественно-политическом фоне. Перед нами социальный роман в полном смысле слова.
   Фигура Кристофа позволяет автору очень ярко осветить социальную действительность. Этот безгранично одаренный человек не может не вступить в резкое противоречие с окружающей средой. Гений и современное буржуазное общество не могут не быть враждебны друг другу. Все поднимается против Кристофа, стремясь задушить этого Бетховена двадцатого столетия. Кристофу свойственна большая смелость в решении творческих вопросов, и это делает его столкновения с враждебной буржуазной средой всегда очень острыми. Они ведут к полному и окончательному разрыву. Кристоф -- немец, и первые этапы действия романа протекают на его родине. Здесь он получает воспитание и жизненную закалку, здесь делает свои первые шаги в искусстве и становится зрелым музыкантом. Здесь происходит первый "бунт" Кристофа, его первый конфликт с буржуазным миром.
   То редкостное обстоятельство, что героем французского романа стал немец, с самого начала вызвало серьезные нарекания на автора. Вскоре после окончания работы над этим произведением Роллан в статье "Германское происхождение Жан-Кристофа" счел необходимым разъяснить, почему его выбор пал на такого героя. Он мотивировал это прежде всего своим намерением посмотреть на Францию глазами человека со стороны, "свежим взглядом чистосердечного и простодушного гурона..." Наряду с этим Роллан подчеркивает "затаенную и более глубокую причину" своего выбора: он хотел бросить вызов и французским националистам и наглому немецкому империализму.
   Детство и юность Кристофа протекают в карликовом немецком герцогстве, в маленьком провинциальном городке, погруженном в сплетни и скуку. Сын бедного придворного музыканта растет в среде простых людей, которые оказывают глубокое влияние на будущего композитора. Демократическая основа его творчества закладывается с ранних пор, и это представляет залог особой устойчивости и прочности фигуры Кристофа. Роллан подчеркивает, что настоящий гений может выйти только из народа.
   Кристоф поднимается из низов, и его плебейский характер сказывается в его жизненной поступи. Твердая воля Кристофа и его непримиримость постоянно проявляются в той борьбе, которую он ведет. Кристофу не свойственно колебаться и отступать. Это человек, рожденный для великих дел, и столкновение его с буржуазным обществом неизбежно.
   Глубочайшая убедительность романа и сила его неотразимого художественного воздействия заключены прежде всего в раскрытии антагонистического конфликта современной действительности, конфликта, не допускающего какого-либо примирения интересов. В романе были подняты на поверхность жгучие, неотвратимые, жизненно важные вопросы.
   Уже в "немецкой" части романа показано, что, по мере формирования духовной личности Кристофа, все более ненавистной становится молодому музыканту общественная среда, которая навязывала свои вкусы немецкому искусству.
   С каждым днем приближающаяся катастрофа показана в четвертой книге романа, которая называется "Бунт". Кристофу уже давно нечем дышать в Германии, где солдафонско-полицейский режим сочетается с господством самой отвратительной реакции во всех областях культуры и искусства. Он покидает свою родину и бежит во Францию, которая из немецкого далека представлялась ему центром подлинной цивилизации.
   "Немецкая" часть эпопеи, содержащая очень резкую критику реакционной Германии, свидетельствует о том, что автор превосходно был осведомлен о положении дел в этой стране. С фактами в руках он обличает господство германских милитаристов, которые душат все живое; он свидетельствует об упадке художественного творчества, об утрате великих традиций германской культуры.
   Начиная с пятой книги, действие, романа переносится во Францию. Эта книга носит нашумевшее название "Ярмарка на площади"; в ней раскрыт новый важный этап на жизненном пути героя.
   Кристоф приезжает в Париж с иллюзиями, которые когда-то туманили голову героям Бальзака. Он рассчитывает найти здесь все, что ему надо. Он готовится к смелому творческому взлету. Но очень скоро ему приходится испытать серьезное разочарование. Оказывается, он совершенно напрасно тешил себя надеждой, что в Париже легко, просто и естественно развернутся его творческие способности, которые душила реакционная среда в Германии.
   Кристоф приезжает в Париж с розовыми мечтами, но они быстро рассыпаются в прах. Перед ним не расцвет подлинного искусства, а "ярмарка на площади", где все продается и где надувательство стало законом.
   Знакомясь с деятелями музыкального, театрального и литературного мира, Кристоф приходит к выводу, что здесь и не пахнет настоящим искусством. Здесь много прожженных дельцов, людей, которые умеют наживаться на искусстве и торговать им как товаром. Здесь все "пропитано духом рассудочной проституции".
   Того прометеева огня, к которому стремился Кристоф, покидая родину, здесь нет и в помине. Его окружает убогое псевдоискусство, произрастающее в "пропитанном плесенью подземелье".
   Пятая книга романа разрастается в ожесточенный и беспощадный памфлет. Это книга, полная гнева, развенчивающая "глиняных гениев", срывающая маски с "блюдолизов славы", которыми кишит "ярмарка".
   Во имя правды и во имя "величия Франции грядущей" Роллан ведет атаку на упадочное французское искусство со всеми ого "грязными подлостями". Он возмущен поруганием прекрасных традиций "великого классического искусства" своей родины. Беспощадной критикой искусства, от которого исходит "запах смерти", он стремится расчистить путь для искусства, брызжущего соками жизна. Обращаясь к "жалкому и нелепому зрелищу", которое являла собою некогда прославленная французская литература, Роллан отмечает здесь ужасающее измельчание. Литература стала "описанием мерзостей"; не способная ни на что значительное, она занимается тем, что "забивает мозги" и старается "низвести самые героические порывы человеческой души к роли модных галстуков".
   Временами Кристоф спрашивает себя: "Неужели у Франции нет больше солнца?"
   С горечью и возмущением наблюдая окружающую его сутолоку "сумеречного искусства", Кристоф убеждается, что в этом бесстыдном и циничном мире честному художнику никогда не позволит свободно развиваться, творить и расти, не дадут ему расправить крылья.
   Так нарастает неизбежность нового "бунта". В Париже молодого художника, поставившего своей целью создать великое новое искусство, встречают с крайней враждебностью, хотя и бахвалятся на каждом углу, что озабочены процветанием духовной жизни.
   Ромен Роллан разоблачил тщательно оберегаемую "тайну" выродившегося буржуазного искусства, уже не способного на что-либо значительное. Дельцы от искусства, скрывавшие его бесплодие шумом и гамом "ярмарки", испытывают ужас при виде Кристофа. Почуяв в смелом новаторе опаснейшего противника, они делают все, чтобы закрыть ему пути к успеху и славе.
   Разобравшись в положении дел, Кристоф без колебаний переходит в наступление. Он идет напролом и наносит удары направо и налево, расталкивая толпу "торговцев безобразием". Но столько вокруг отвратительной нечисти, что пробиться сквозь эту толпу не под силу даже такому человеку, как Кристоф.
   Роллан показывает, что его герой питает отвращение к какому бы то ни было компромиссу. В схватке с "ярмаркой" буржуазной цивилизации Кристоф непримирим. Оставляя повсюду "след своего внутреннего огня", он выступает как обличитель коварных обманов, мужественно отстаивающий свои идеалы. Эти черты очень существенны в Кристофе; и в этот период своей жизни целомудренный герой, "герой с чистыми глазами и сердцем", настойчиво зовет к деятельности.
   "Воспряньте, -- говорит Кристоф, -- и если вам суждено умереть, то умрите стоя!"
   Хотя содержание пятой книги охватывает преимущественно сферу культуры и искусства, большое значение имеют в ней и картины политической жизни Франции. Здесь дана беспощадная сатира на лжесоциалистов, на реакционных политиканов Третьей рее-, публики. Роллан язвительно называет Францию "республиканской империей", разоблачая цинизм правящей верхушки и те маневры, при помощи которых буржуазия пыталась обмануть народ. То "правительство симулирует в политике социалистические приемы", то предпринимает другие попытки "переманивания народа на сторону буржуазии", -- выставляя все это напоказ, Роллан обнажал действительную сущность буржуазной демократии.
   Необходимо отметить, что в полных жгучей правды картинах "Ярмарки на площади" и в других книгах эпопеи чувствуется всестороннее и глубокое знание действительности. Очень часто за персонажами, выступающими в романе, мы угадываем тех или иных реальных лиц того времени. Так, в неприглядном облике салопного социалиста Леви-Кэра дан сатирический портрет Леона Блюма, который в те времена начинал играть роль в социалистическом движении, вернее "подтачивать социализм", по меткому выражению Роллана.
   "В противоположность Кристофу Леви-Кар олицетворял дух холодной иронии и разложения, мягко, вежливо, глухо подкапывался под все великое, что было в умиравшем старом обществе: семью, брак, религию, любовь к родине; в искусстве -- под все мужественное, чистое, здоровое, народное; под всякую веру в идеалы, в истинные чувства, в великих людей, в человека". У него "какая-то животная потребность подтачивать мысль, инстинкт могильного червя".
   Леви-Кэр "пришелся как нельзя более ко двору в обществе наивничающих развращенных представительниц богатой и праздной буржуазии. Для них он был своего рода компаньонкой, чем-то вроде распутной служанки, более искушенной, чем они, и более свободной в своем поведении, просвещавшей их и вызывавшей у них зависть. С ним они не стеснялись и, держа в руках светильник Психеи, с любопытством разглядывали голого андрогина, любезно предоставлявшего себя в их распоряжение".
   Этот уничтожающий набросок с натуры, показывающий известного французского социал-соглашателя в начале его карьеры, свидетельствует о глубоком презрении Роллана к подобным политиканам и о том, как прозорлив он был и как безошибочно различал мертвечину и гниль под обманчивой, пестро размалеванной внешней оболочкой.
   В огромной галерее фигур, встречающихся в эпопее "Жан-Кристоф", можно обнаружить и еще много подобных портретов, выхваченных прямо из жизни.
   После "бунта", заставившего Кристофа покинуть Германию, после бурного столкновения, которым закончилось его знакомство с Парижем, ему надо собраться с мыслями и с силами. До сих пор он был одинок и на опыте убедился, что начатая им борьба обязывает искать единомышленников и соратников. Он мучится своей изолированностью, и положение кажется ему трагическим.
   Большую поддержку Кристофу в его борьбе и D исканиях приносит горячая дружба с молодым Оливье Жаненом, одаренным французским литератором, который относится к "ярмарке на площади" примерно так же, как и Кристоф. Их быстро сближает ненависть к лживому искусству и к фальшивой демократии. Они живут вместе, вместе работают и, соединив свои усилия, ведут борьбу.
   Очень важная в общем замысле эпопеи седьмая книга -- "В доме" -- посвящена дружбе Кристофа и Оливье. Особое значение имеет широкий народный фон развертывающегося действия. Дом, в котором поселились друзья, представляет собой как бы всю Францию в разрезе. "Это был целый мирок в миниатюре, крошечная Франция, честная и трудолюбивая..."
   Связи и отношения, которые устанавливаются у Кристофа и Оливье с их соседями, показаны в романе так, чтобы читатель мог ясно себе представить, где сосредоточены живые силы нации. Возникает убедительный контраст развращенной, изолгавшейся буржуазной верхушки и простых людей Франции, ее социальных низов.
   Оливье открывает Кристофу глаза на подлинный облик французского народа, не имеющий ничего общего с шарлатанами, которые подвизаются на "ярмарке". Это -- "простой народ, маленькие люди, хозяйственные, рассудительные, трудолюбивые, спокойные, в чьих сердцах дремлет пламень... вечно приносимый в жертву народ... народ, который вот уже больше десяти веков творит и действует, народ, создавший целый мир по своему образу и подобию в готике, в творениях семнадцатого века, в делах революции, народ, который десятки раз проходил через испытания огнем и только закалялся в них, народ, который, побеждая смерть, десятки раз воскресал!"
   Глубокое восхищение силой и талантливостью родного народа пронизывает все творчество Роллана. Книга "В доме" отразила эту особенность очень ярко. Выступая в защиту угнетенного и обманутого народа, который до поры до времени "равнодушен к свистопляске своих недолговечных хозяев", Роллан с возмущением и горечью говорит устами Оливье о том, что люди, составившие о Франции поверхностное представление, "не видят ничего, кроме присосавшихся к ней паразитов, авантюристов от литературы, от политики, от финансов с их поставщиками, клиентами и проститутками; и они судят о Франции по этим негодяям, пожирающим ее".
   Таким образом, книга "В доме", раскрывающая духовное богатство простых людей Франции, закономерно становится гневным разоблачением врагов Франции и ее народа.
   Оливье и Кристоф горячо заинтересовываются жизнью социальных низов, и одно время кажется, что они обретают твердую почву под ногами, но это только кажется. "Я понял свою силу, силу моего народа", -- говорит Оливье, но это не мешает ему заблуждаться и сетовать на то, что народ равнодушен к борьбе, которую ведут он и Кристоф: "Ему нет до нас дела".
   Между талантливыми молодыми интеллигентами и миром простых людей возникает глухая стена взаимного непонимания. Весьма смущенные тем, что в народной среде они часто встречаются с косностью и буржуазными предрассудками, убедившись, что во французское рабочее движение проникла зараза оппортунизма, они отворачиваются от народа, пытаясь найти выход в бесплодном индивидуализме.
   Наряду с книгой "В доме" девятая книга романа -- "Неопалимая купина" -- в значительной части посвящена поискам пути к народу. Это жизненно важная для Кристофа проблема, ибо здесь заложены великие возможности революционного искусства.
   С большими надеждами Кристоф идет в рабочее и социалистическое движение, но не находит там прочной опоры своим исканиям.
   В критике оппортунизма, которая дана на страницах "Неопалимой купины", почти все справедливо, проницательно и точно, кроме неверного окончательного вывода, который делает Кристоф. Он испытывает мучительные приступы отчаяния и, потеряв своего друга Оливье, убитого во время политической демонстрации, замыкается в той самой индивидуалистической скорлупе, которую ему так хотелось отбросить. Поиски пути к народу, поиски силы, которая могла бы обеспечить подлинную свободу его творчества, в конце концов окончились неудачей, и Кристоф сворачивает с единственно правильного пути, который мог привести к победе.
   Конечно, он не может примириться с торжествующей реакцией и здесь никогда не отступит, но и рабочий класс не внушает ему доверия. Кристоф начинает бояться, что, вмешавшись в политическую борьбу, он потеряет свою драгоценную независимость, а вместе с тем и всякую возможность творчества.
   В 1909 году в обращении "К друзьям Жан-Кристофа" автор писал:
   "... Необходимо изложить обстоятельства, при которых я начал этот цикл.
   Я был одинок. Как многие и многие во Франции, я задыхался в морально враждебном мне мире, я хотел дышать, я стремился бороться с этой нездоровой цивилизацией, с этим растленным мировоззрением людей, которые считались "избранными", которым мне хотелось сказать: "Вы лжете, вы не представляете собой Франции". Таким образом, автор сам ставил своею целью борьбу с враждебными народу силами, борьбу, которая не по плечу одиночкам, будь они даже титанами. Кристоф мог одержать полную победу только в том случае, если бы перестал быть одиноким. Как видим, именно это ему и не удается.
   Вот почему, приближаясь к своему концу, роман приобретает осе более и более отвлеченный характер. Последняя книга, имеющая задачей заглянуть в будущее человечества, называется "Грядущий день". Она во многом напоминает последние произведения Золя, его абстрактно-утопические "Евангелия".
   Хотя Кристоф и умирает очень патетически, все же ясно, что ему не удалось победить. И необычайно величественный, прекрасный, чистый образ, так высоко поднявшийся над уровнем современной ему литературы, образ, в котором была заложена могучая сила гнева и ненависти к буржуазному миру и который стал таким ярким воплощением духовной красоты человека, -- этот образ остался незавершенным.
   Кристоф умирает, отстранившись от борьбы, отстранившись от социальных бурь, оставшись наедине с самим собой. И, как бы ни был красив и трогателен финал эпопеи, он до известной степени разочаровывает. Человек, вступивший в великую борьбу, человек, завоевавший самые горячие наши симпатии, в конце концов успокаивается в каком-то восторженном всепримиряющем самосозерцании.
   Вот почему в книге "Грядущий день" перестает нарастать возмущение. Здесь уже нет прежней силы гнева, нет и глубины реализма, которая была в предыдущих книгах эпопеи. И та туманная философия, которая окутывает умирающего Кристофа, то своеобразное богоискательство, которое проявляется на страницах "Грядущего дня", принадлежат, конечно, к слабым сторонам замечательного произведения.
   Впоследствии Роллан неоднократно говорил о причинах, которые помешали ему поднять образ Жан-Кристофа до масштабов революционного образа. Он признавал, что сам он нашел путь к народу с большим трудом и что долгое время его "убежищем по-прежнему оставался индивидуализм". Это сдерживало размах его творчества в те годы, когда он писал "Жан-Кристофа". Еще не была обретена почва, на которой могли бы развернуться во всю ширь его великие замыслы. Это предстояло в будущем.
   Исключительный интерес имеют выдержки из дневника 1896 года, которые Роллан приводит со своими комментариями в "Воспоминаниях молодости". Речь идет о первоначальном замысле "Жан-Кристофа" и о том, как он видоизменялся впоследствии.
   "Первый вполне отчетливый набросок замысла относится к маю 1896 года. Однако этот замысел был обширнее того, что из него вышло. Передо мной возникали два героя, а не один, их судьбы все время переплетались, дополняя друг друга: Мечта и Действие. Я привожу выдержку:
   "Это будет поэма всей моей жизни. Мой герой будет своего рода Бетховеном, великим музыкантом, который приезжает в современный Париж, чтобы начать борьбу. На своем пути он встречается с итальянцем Мадзини (задуманным свободно. Я сам только что встретился с ним в октябре 1895 года, в томе его "Переписки", и искренне был восхищен им)... заговорщиком и изгнанником, преследуемым во всей Европе и в своей ссылке ожесточенно борющимся за торжество своих идей. Они признают друг в друге людей одного закала, но не питают друг к другу симпатии; каждый из них увлечен своими стремлениями, своим идеалом: один хочет воплотить его в новом социальном строе, другой -- в мечте своего искусства, с каждым днем все более погружаясь в эту мечту. Это будет обширное произведение, охватывающее жизнь моего героя от рождения до кончины в пятидесятилетнем возрасте. А вокруг вращается целый мир существ. Своеобразие произведения будет заключаться в том, что это первый из романов, героями которого будут гении, показанные оо всей их целостности, а не в поступках и чувствах, не имеющих отношения к их гениальности. Я сказал уже где-то, что Бетховен сам по себе (независимо от его произведений) является драмой Шекспира. Это справедливо и в отношении Мадзини и всех могучих гениев. Такие драмы я и хочу написать".
   Драма действия не была написана. У меня хватило сил написать только драму мечты -- "Жан-Кристофа" и добиться, чтобы его приняли властители жизни и смерти наших грез -- издатели. Они нашли "Жан-Кристофа" слишком длинным. И мне пришлось отсечь целую книгу -- о революции и о социальной войне во всем мире, которая должна была, согласно моему первоначальному плану, открыть путь другой буре -- "Неопалимой купине".
   Таким образом, в процессе работы над эпопеей автору пришлось значительно уменьшить масштабы и размах первоначального замысла. Отпала вызывающая огромный интерес и глубоко значительная "сторона Мадзини", а с нею вместе поблекла и "сторона действия" в облике Кристофа, сделавшегося единым центром всего романа.
   Не является случайным, что одновременно с эпопеей "Жан-Кристоф" разрастался дальше и цикл "Жизни великих людей". Это родственные замыслы. Если "Жизнь Бетховена" составляет своеобразное введение в эпопею, то другие жизнеописания великих люден сопутствуют ее дальнейшему развитию и оказывают на нее определенное воздействие.
   В 1906 году Роллан пишет и "Жизнь Микеланджело" и четвертую книгу эпопеи -- "Бунт". Внутреннее сходство этих произведений несомненно. И "кризис отвращения", который пережил Кристоф в последние годы своего пребывания на родине, и та горечь, которую вызвала в нем травля со стороны филистерской среды, соответствуют трагической и полной мрака судьбе гениального итальянского художника, как она раскрывается перед нами в проникновенном описании Роллана, Ценою великих мук, ценою полного, беспросветного одиночества достигает Микеланджело осуществления своих творческих замыслов. Если это и не во всем соответствует исторической правде, то это очень близко к переживаниям Кристофа.
   Еще одним подобным вторжением в развитие эпопеи "Жан-Кристоф" является "Жизнь Толстого", которая писалась под впечатлением смерти Толстого и была напечатана в 1911 году одновременно с "Неопалимой купиной". Здесь также выражена очень любезная сердцу Роллана мысль о том, что великий художник обязательно бывает одинок. "Чистота сердца", "героизм и доброта великой души", "духовное одиночество", бесконечное страдание от неосуществимости внутренней гармонии -- вот что влечет Роллана к Толстому. Есть черты сходства между тем, как представлен великий русский писатель в книге Роллана, и переживаниями Кристофа в "Неопалимой купине".
   Читатель, знакомый со статьями Ленина о Толстом, в которых показана могучая сила реализма произведений Толстого и кричащие противоречия в его взглядах и творчестве, явившиеся отражением силы и слабости крестьянских масс, участвовавших в первой русской революции, -- особенно ясно увидит своеобразную тенденциозность роллановской "Жизни Толстого".
   Характерно, что в этих одновременно вышедших произведениях Роллан остро ставит вопрос о народной почве подлинного искусства. Но и в "Жизни Толстого" и в "Неопалимой купине" еще не дано на этот вопрос удовлетворительного ответа, поскольку Роллан еще не решался в те годы открыто связать искусство и литературу с борьбой за интересы народа, с революционной политикой.
   На "Жизни Толстого" закончился весь цикл, который первоначально был задуман очень широко. По свидетельству Ж. Боннеро, предполагалось дать следующие жизнеописания: "Франсуа Милле, бедного и прозябающего в неизвестности, жертвы торговцев картинами; Гоша, доблестного воина, ставшего легендарным солдатом революции; Гарибальди, героя борьбы за независимость Италии; славного английского революционера Томаса Пейна; романтика и друга свободы Шиллера; итальянского патриота Мадзини". Как видим, кроме Милле, все это герои действия, и отклонение в сторону "мечты" абстрактного гуманизма сказалось как на развитии образа Жан-Кристофа, так и на подборе "героических жизней" и на том освещении, в котором они предстают перед нами.
   Эпопея "Жан-Кристоф" произвела огромное впечатление во всем мире не только необычайностью своей "симфонической" формы, но и беспощадностью заключенной в ней социальной критики, своим возвышенным, гуманистическим содержанием. Она немедленно вызвала множество откликов.
   Герберт Уэллс в проницательном суждении о "Жан-Кристофе" отметил его новаторские черты и указал, что смелая и крайне своеобразная форма этой эпопеи дает возможность невиданно широкого охвата действительности. Уэллс горячо приветствовал роман.
   Французский критик А. Тибоде сделал попытку связать "Жан-Кристофа" с традицией социального романа. Он сопоставлял это произведение с "Современной историей" Анатоля Франса и с "Отверженными" Гюго. При известной парадоксальности этих сравнений в них есть нечто существенное. В "Отверженных" Гюго была сделана в свое время великолепная попытка передать средствами романа безграничное многообразие действительности. Кроме того, несомненно, что этому произведению Гюго присущ тот пафос высоких чувств и духовного благородства, который переполняет и эпопею Роллана.
   Что касается "Современной истории" Анатоля Франса, то при всем несходстве манеры, в которой написаны эти произведения, и замысла нельзя не обратить внимания на то, что эти замечательные французские романы одинаково ставят своей целью показать освобождение честного "мастера культуры" из-под власти капитализма.
   "Жан-Кристоф" был закончен в 1912 году, накануне первой мировой войны. В последней книге романа уже чувствуется, что тучи нависли над Европой, чувствуется дыхание приближающейся войны. Уже "тлеет искра будущего пожара".
   Это предвидение, которым завершается реалистическое исследование действительности, показывает, что "Жан-Кристоф" -- огромное и подлинно прогрессивное явление литературы.
   Современный читатель знает, на какую высоту еще предстояло подняться автору "Жан-Кристофа". Можно сказать, что время только подняло значение романа. "Жан-Кристоф" зазвучал с особой силой после того, как Роллан в 30-х годах вступил в исторически подготовленный новый период своего творчества. Тогда особенно ярко обозначилось все величие этого произведения, удивительное мужество, которым оно проникнуто, и вся привлекательность его образов.
   Современный читатель отчетливо видит, насколько противоречия роман, С одной стороны, это беспощадно смелое произведение, и многое из того, что написано в нем о Франции и Европе, так проницательно и верно, что может быть повторено и сегодня. С другой стороны, это роман тщетных иллюзий, которые помешали великану победить лилипутов и выпрямиться во весь рост.
   Много лет спустя после завершения эпопеи Роллану предстояло вернуться к излюбленной героической теме и показать настоящего победителя, который слил мечту с действием. Ему предстояло развернуть картину современной действительности в произведении, которое стало одним из первых явлений французского социалистического реализма, -- в "Очарованной душе".
   Роллан ощущал необходимость немедленного продолжения той борьбы, которая начата была усилиями Кристофа. В ноябре 1912 года он писал одному из своих друзей: "После того как я окончил "Жан-Кристофа", я испытываю такое чувство, что я еще ничего, ничего не сказал... Мне кажется, что "Жан-Кристоф" оказал мне услугу, освободив меня от огромной тяжести прошлого. Я себя чувствую у врат мира новой эстетики и новой морали, и если бог даст мне сил, я постараюсь туда войти. Вы не можете представить, какой радостью меня переполняет зрелище новой жизни".
   Эти слова представляют своеобразное авторское послесловие. Они показывают, что Роллан принадлежит к тем взыскательным художникам, которые весьма требовательны к самим себе. Даже такое великое достижение, как "Жан-Кристоф", не дает Роллану чувства удовлетворенности, ибо перед его духовным взором открывались еще более широкие, дальние горизонты.
   Подобно своему герою, Ромен Роллан всегда был "человеком в пути".

III

   Годы первой мировой войны были для Роллана великим испытанием. Автору "Жан-Кристофа" предстояло продолжить искания в обстановке бури, потрясшей все человечество. Перед ним возникло много острейших вопросов, которые властно требовали немедленного и безоговорочного ответа. Дать этот ответ Роллану было нелегко, и впоследствии он сам признавал свое положение трагическим, говоря о том, что события застигли его "в состоянии нерешительности, на перекрестке двух дорог".
   Когда началась война, Роллан находился в Швейцарии, где он и остался. Незадолго до того была закончена повесть "Кола Брюньон", самое солнечное и радостное из его произведений. Он отмечает в обращении "К читателю", что эта книга "явилась реакцией против десятилетней скованности в доспехах "Жан-Кристофа". Несомненно, что Роллан рассматривал работу над исторической повестью как противопоставление безрадостным переживаниям, связанным с современностью. Он расстался с этой неприглядной современностью, чтобы перенестись в жестокое и великолепное время. Его вдохновили старинные народные предания. Он заговорил на языке, расцвеченном красками XVI столетия.
   Конечно, это была не прогулка в далекое прошлое для развлечения и отдыха. Это был "вызов войне", как говорит сам автор, а также вызов реакционному засилию в области культуры.
   Время действия -- рубеж двух столетий, шестнадцатого и семнадцатого, когда бушевали ожесточенные религиозные войны, всколыхнувшие широкие народные массы.
   Место действия -- Кламси, где родился и провел свои юные годы Роллан.
   Переходный и насыщенный противоречиями период, когда "новизна и старина делили ложе", привлек внимание автора "Жан-Кристофа". Роллана восхищали обнаженные и глубокие контрасты того времени и изумительная творческая сила его художников и мыслителей.
   С великолепной естественностью и глубоким ощущением эпохи Роллан воссоздает в повести "Кола Брюньон" историческое прошлое. Он раскрывает необычайную всесторонность культуры позднего французского Возрождения, одинаково проявлявшей себя и в гении Рабле и в гении безыменных мастеров, которые создавали шедевры домашней утвари и шедевры деревянной церковной скульптуры.
   Вступая в бодрящую атмосферу романа "Кола Брюньон", мы отчетливо чувствуем, что это восхищение французской культурой прошлого, эта нежная и горячая любовь к родной земле противостоят недавнему горькому разочарованию Кристофа. Смотрите, хочет сказать Роллан, как низко пала "выдохшаяся цивилизация" XX столетия, как уличает ее самое простое сопоставление с прошлым!
   Роман представляет запись событий одного года жизни Кола Брюньона, талантливого резчика по дереву, в котором буйная творческая сила, заставляющая вспоминать Челлини, сочетается с редкостным жизнелюбием, с отменной способностью выпить, поесть, позлословить. Роллан говорит языком этого одареннейшего самородка XVI столетия. Книга разливается весенним половодьем присказок, неожиданных и острых словечек, поражающих своей яркостью. Она сверкает неисчерпаемым богатством народного языка, от которого брезгливо отвернулась современная литература.
   Облик Брюньона, человека из народа, глубоко привлекателен своею цельностью, своим мужеством, своей не знающей преград энергией. Этот художник так прочно стоит на земле и так крепко связан с народной почвой своего творчества, что ему не страшны никакие испытания. Создавая эту мощную фигуру победителя, Роллан не только бросал вызов реакции, но и стремился вложить в образ Брюньона свою мечту о подлинно свободном творчестве.
   Самой существенной особенностью этого произведения является его народность. Патетический реализм книги, особенно проявившийся в изображении яркой плебейской личности Брюньона, и дух всего повествования свидетельствуют о том, что автор "Жан-Кристофа" был гораздо ближе к глубинам народной жизни, чем это ому самому представлялось в те годы. Склонившись над судьбою Брюньона, придав этому образу такие черты, что он кажется почерпнутым из источников народной фантазии, писатель как бы нащупывал путь к будущему, к слиянию творчества с жизнью и борьбой трудящихся, что оказалось неосуществимым для Кристофа, мысли которого так часто были мыслями автора.
   Таким образом, война застала Роллана в момент очень важных для него раздумий о судьбах творчества. Значение этих раздумий нельзя переоценить, ибо повесть о Кола Брюньоне убедительно свидетельствовала о том, что автор ее готов был решительно предпочесть индивидуалистическому одиночеству море народной жизни. Впечатляющий оптимизм этой повести, ее жизнерадостность, ее переливающаяся через край творческая сила коренятся в том, что вместе с "доспехами" абстрактного гуманизма, которые исправно носил Кристоф, была отброшена и кристофовская индивидуалистическая "скованность". Вот что дало тот великолепный разряд творческой энергии, который так потрясает нас в "Кола Брюньоне".
   Тем не менее "Кола Брюньон" ве был произведением переломным. Эта повесть открывала определенные перспективы и намечала определенный путь, но она еще не разрубала всех гордиевых узлов.
   В годы войны обнажились сильные и слабые стороны идейных исканий Роллана и его творчества. Как он сам признает в "Прощании с прошлым" или в опубликованном недавно "Дневнике военных лет", ему пришлось пережить чувство мучительного внутреннего разлада. Он ясно видел преступный, захватнический характер войны, что одинаково относилось к обоим враждующим лагерям, но еще не был способен сделать из этого своего открытия действенный вывод.
   С первых дней войны Роллан проявил замечательное мужество. Хотя он был "в полном одиночестве" и брюньоновская атмосфера, в которую он с наслаждением окунулся, являлась ошеломляющим контрастом тому, что творилось вокруг, Роллан трезво взвесил создавшуюся обстановку и начал борьбу "против убийц, преступных руководителей, растленных интеллигентов обоих лагерей".
   Первой из серии статей, напечатанных им, было "Открытое письмо Герхардту Гауптману", опубликованное 2 сентября 1914 года. Роллан сурово осудил Гауптмана, поддержавшего своим писательским авторитетом германский империализм. За этой статьей последовали другие. Позднее из них составился знаменитый сборник "Над схваткой". Роллан смело выразил свое отношение к событиям. Он осудил империалистическую бойню, разоблачив чудовищный обман народов, прикрываемый лживыми разглагольствованиями о "защите отечества". Он убедительно показал, что пропаганда человеконенавистничества и кровавого исступления, которую с одинаковым упорством вели шовинисты обоих лагерей, была направлена против всех народов, против всего прогрессивного человечества.
   В этом была сила антивоенной публицистики Роллана. Всегда попадали в цель удары, которые он наносил империалистам обоих лагерей, разоблачая их преступления перед человечеством, их подлое лицемерие, их циничное презрение к тем, кого они заставляли умирать на полях сражений. Именно за это Роллан подвергся ожесточенной травле, и его спасло от тюрьмы и расправы только то, что он находился в нейтральной Швейцарии, где еще оставалась некоторая, хотя и минимальная, возможность сказать слово правды о войне.
   Но наряду с этой сильной я яркой стороной позиции Роллана в годы войны была и другая, которую сам Роллан впоследствии будет сурово осуждать. Боязнь политики, недоверие к политическим партиям, изолированность, предубеждение относительно того, что массы якобы не способны ни к чему другому, кроме стихийного возмущения, -- все это мешало Роллану найти правильный выход и возвращало его к тем самым иллюзиям абстрактного гуманизма, которые после "Жан-Кристофа", по его собственным словам, стали "слишком тесны". Отсюда -- совет "всем честным людям" заняться "организацией своего внутреннего мира", совет, который Роллан давал в статье "Кумиры". Отсюда -- сделавшееся знаменитым название сборника его статей "Над схваткой", которое означало в конечном счете призыв "е вмешиваться в борьбу, ограничиться осуждением совершавшегося вокруг.
   "Что я мог еще сделать? На что я был способен в ту пору, слабый и одинокий человек?..
   Единственно возможной для меня деятельностью оставалась попытка собрать одиночек, сохранивших независимость, чтобы защитить хотя бы свободу духа..." -- пишет Роллан в "Прощании с прошлым".
   Не удивительно, что он испытывал острую неудовлетворенность и его настроения в эти годы были крайне мрачными. Часто ему казалось, что "все погибло: друзья, родина, цивилизация. Чувствуешь себя так, точно и ты сам погиб вместе с ними".
   Много лет спустя, вспоминая об этих годах, 'Роллан находит точные слова, в которых выражено его состояние: "Бьюсь и не могу выбраться из ямы".
   Впрочем, это состояние трагического одиночества ни на минуту не делало Роллана пророком отчаяния, а таких было немало в те годы. Он боролся против шовинистического исступления с надеждой на то, что начнется "новая жизнь и мирный завтрашний день", как он говорит в статье "Жорес", завершающей сборник "Над схваткой".
   Этот получивший широкую известность сборник статей, написанных в течение первого года войны, подводит итог, который не принес автору удовлетворения. Роллан заявляет о своем уходе "в искусство", но это "неприкосновенное убежище" не долго укрывало его. Сделав первые наброски "Лилюли" и "Клерамбо", Роллан спустя несколько месяцев снова "вернулся к бою". Опыт первого года войны многому научил его, и написанная в ноябре 1916 года статья "Убиваемым народам", по его собственному признанию, "открывает собой новый период" в его "антивоенных мыслях".
   В чем заключалась особенность этого нового периода? Прежде всего в том, что Роллан начинает связывать свою деятельность с судьбою народных масс. Все более укрепляется в нем убеждение, что назревают революционные потрясения, которые спасут человечество. Всем существом своим он ощущает начавшееся пробуждение народов, обманутых и убиваемых империалистами. Народ, который с таким вдохновением был воспет им в повести "Кола Брюньон", все более и более становится единственной надеждой Роллана.
   О статье "Убиваемым народам" автор писал впоследствии, что она "была своего рода провозглашением полного разрыва не только с войной, но и со старым обществом, с капиталистическим и буржуазным строем, который является ее очагом".
   Во втором сборнике статей военных лет -- "Предтечи" -- важное место занимают попытки Роллана найти новых друзей, единомышленников, собрать хотя бы небольшой отряд, представляющий более надежную и внушительную силу, чем протест одиночки. Он восторженно приветствует появление романа Анри Барбюса "Огонь" и с удовлетворением подчеркивает, что это голос просыпающихся народных масс. Так проявляются новые черты в отношении Роллана к событиям, и занятая им в начале войны позиция начинает меняться.
   Роман Барбюса, это "беспощадное зеркало войны", был воспринят Ролланом как многозначительное явление, свидетельствующее о том, что "в пролетариате армий смутно возникает сознание всемирного братства", что "воюющий народ делает героические усилия вырваться из ужасов страдания и грозящей смерти".
   Завязывается дружба Роллана с Горьким. В январе 1917 года в Женеве перед докладом Луначарского о Горьком было зачитана приветствие Роллана, где он писал с глубоким волнением: "Через окровавленные поля Европы мы протягиваем ему руку".
   Но Роллан все еще не решается пойти на сближение с революционными силами, которые накапливались в Европе. Недалеко от тех мест, где жил Роллан, происходили известные совещания, вошедшие в историю под именем Циммервальдской и Кинтальской конференций. Это движение еще не вовлекает Роллана в свой поток. Его приглашают, но он не решается принять участие в этих конференциях, которые имели такое большое значение для народов, искавших революционный выход из империалистической войны.
   В одном из писем, в мае 1917 года, он так разъяснял свою позицию: "Я полностью сочувствую циммервальдскому движению, и если лично не принимаю в нем. участия, то лишь потому, что считаю себя обособленным индивидуалистом, который не имеет мандата какой-либо партии или какой-либо страны и представляет только самого себя. Я весьма сочувствую социализму, при условии, что он не будет применять, к классам, которые он ниспровергнет, деспотических методов и не будет посягать на индивидуальную свободу" ("Дневник военных лет").
   Необходимо принять во внимание, что в эти годы в скромной вилле "Ольга", где жил Роллан, все чаще раздается голос масс, преисполненный негодования; сюда в большом количестве приходят раздраженные письма французских солдат, "Из французской армии доносились до меня грозные раскаты грома", -- признает Роллан. И все же он еще держится за свои индивидуалистические предрассудки, и глубокие внутренние изменения происходят в нем не сразу.
   Огромное влияние оказали на судьбу Роллана революционные события в России. Он видит в них надежду на спасение человечества. Еще в марте 1917 года он передает через Луначарского следующее приветствие для опубликования в "Правде": "Русские братья! Вы только что разбили цепи и одним прыжком догнали революционную Францию. Стремитесь же превзойти ее и завершить ваше и наше дело и дать Западу пример великого, свободного сплоченного народа, который отбрасывает и укрощает всех империалистов, внешних и внутренних. Не убаюкивайте себя. Избегайте всяких эксцессов, которыми неизбежно воспользуется реакция. Чтобы победить, установите порядок и дисциплину. Будьте справедливы, спокойны, тверды, терпеливы. Не спешите строить до тех пор, пока не удостоверитесь в прочности фундамента. Камень за камнем воздвигайте несокрушимую крепость. Продвигайтесь шаг за шагом вперед и никогда не отступайте. Вы трудитесь во имя свободы всего мира. И пусть за вами последует весь мир, пробужденный нашим голосом" (приводится по "Дневнику военных лет").
   Как видим, это был первый вариант широко известной статья Роллана "Привет свободной и несущей свободу России", опубликованной 1 мая 1917 года.
   Роллан внимательно следит за ходом русской революции, за борьбой, которую вела большевистская партия против попыток реакционных сил остановить развитие революции. Он сурово осуждает керенщину и ее подлинных хозяев -- англо-американо-французских империалистов. О большевиках он говорит как о "людях Коммуны", воплощающих великую революционную традицию. Глубочайшую симпатию Роллана вызывает деятельность Ленина. Он называет его "мозгом всего революционного движения".
   До глубины сердца он возмущался той клеветой, которой осыпала Ленина русская и международная реакция. Он защищал от клеветы и своего друга Горького, чье имя для Роллана неразрывно связывается с делом русской революции.
   После Великой Октябрьской революции Роллан одним из первых западноевропейских "мастеров культуры" высказывает "восхищение новой Россией" и пожелание успеха "самой молодой, самой подлинной и самой смелой демократии в мире".
   "Победа русской революции кажется нам необходимым условием всей будущности Европы", -- записывает он в свой дневник 6 декабря 1917 года, и это убеждение становится основой его нового взгляда на мир. И хотя Роллан еще по многим вопросам не соглашался с Лениным и большевиками, он стал их "ярым союзником", как писала одна реакционная французская газета, на этот раз сказавшая истинную правду.
   Роллан явственно различает теперь пропасть, разверзшуюся "между двумя народами внутри каждой нации", и стремится содействовать своим творчеством пробуждению масс. Помимо публицистики, которой принадлежит львиная доля его творчества, он заканчивает в 1919 году "аристофановскую", по его собственному определению, сатиру "Лилюли". Это сокрушительное разоблачение лжедемократии, разоблачение обмана, при помощи которого империалистические правительства гонят народы на бойню. Если Роллан уже в "Жан-Кристофе" развенчал легенду о буржуазной демократии, обнажив всю отвратительную лживость ее, то в "Лилюли" он придал сатирическим образам особую силу и остроту, осветив их зловещим пламенем пожара мировой войны.
   "Что касается возвышенных деклараций о праве и свободе,-- пишет он в своем "Дневнике военных лет", -- то... я уже давно почувствовал ужасающее лицемерие, скрытое под этой выставкой всех добродетелей, которых придерживаются, когда это выгодно, и охотно нарушают в ущерб другим. Моя "Лилюли" рождена этими настроениями. У меня есть и другие замыслы аристофановских сатир, которые так и просятся на бумагу..."
   К сожалению, замысел целого сатирического цикла остался неосуществленным, но и одна "Лилюли" с такой огромной силой выражает ненависть Роллана к буржуазному обществу, обманывающему народы лозунгами свободы и равенства, с такой грозной решительностью срывает с буржуазной демократии все и всяческие маски, что эта небольшая пьеса является одним из самых замечательных произведений Роллана.
   С искренней радостью встречает Роллан те революционные потрясения в Европе, которыми сопровождается конец войны. Он разделяет стремление трудящихся покончить с капиталистическим строем и с удовлетворением наблюдает, как "распадаются железные оковы войны", как "вся Европа трещит по швам".
   "Революция повсюду", -- записывает он в своем дневнике, отмечая события в Австрии, в Венгрии, в Германии и даже в Швейцарии, где, как известно, тоже заколебалась почва под зданием капитализма. Он выражает уверенность в том, что в Англии "вот-вот разразится рабочая революция", и многозначительно подчеркивает, что "в Париже все пуалю-фронтовики отзываются о правительстве с величайшим озлоблением".
   Роллан приветствует широко распространяющееся "влияние русской революции". Он предвидит приближение того часа, когда народы везде "смогут сказать свое слово". От всей души Роллан сочувствует движению широких масс. С негодованием клеймит он попытки империалистов уничтожить молодую Советскую республику, которая воодушевила трудящихся всего мира. Он поднимает свой голос в защиту Советской России.
   Возникновение великого социалистического государства и пробуждение народных масс во всем мире открыли перед автором "Жан-Кристофа" необъятные горизонты. Соприкоснувшись с глубинами народного духа, он, как никогда, почувствовал, что творчество его приобрело прочную основу. И хотя предстояло преодолеть еще немало трудностей, годы войны и революции высоко подняли Роллана, и голос его приобрел поистине всемирное звучание.

IV

   Двадцатилетие между двумя войнами -- самая большая эпоха в творчестве Роллана. Он называет это время "годами борьбы". Его творчество тесным образом связано с теми глубочайшими переменами в жизни человечества, которые происходят в эти годы.
   Роллан становится проповедником идеалов социальной революции, после того как он преодолел сложные препятствия, встретившиеся на пути. Разрушение цепких иллюзий, с которыми он вступает в последнее единоборство, дается с трудом, и самой замечательной особенностью всего, что пишет Роллан в эти годы, является чувство огромной ответственности, глубочайшая откровенность и предельное мужество самокритики.
   Над этим необыкновенно плодотворным периодом его творчества господствует, как горная вершина, "Прощание с прошлым", откровенная, смелая исповедь, увидевшая свет в 1931 году.
   Этим произведением озарен весь сложный и богатый внутренними событиями путь его жизни и творчества.
   Для того чтобы представить себе масштаб перемен, совершившихся в мировоззрении и творчестве Роллана, необходимо сопоставить "Прощание с прошлым" и знаменитую "Декларацию независимости духа", которую Роллан опубликовал в "Юманите" летом 1919 года. Всего двенадцатью годами разделены эти документы, но они несхожи один с другим. "Декларация" была выступлением интеллигенции, разочаровавшейся в капитализме и выдвигавшей на первый план свою духовную автономию. В "Декларации" ие говорилось ни слова о том, каким образом будет осуществлено стремление "мастеров культуры" стать независимыми от капитализма. Это заявление полно благих намерений, но совершенно абстрактно. Оно не намечало определенной программы действий.
   В противоположность "Декларации", под которой подписались многие передовые писатели и ученые, искавшие возможности выразить свое возмущение капиталистическим варварством, "Прощание с прошлым" давало ясную перспективу будущего, обретенную Ролланом в результате многих лет творчества и борьбы. Роллан предлагал всем передовым деятелям культуры воспользоваться его опытом и выводами, к которым он пришел. Именно в "Прощании с прошлым" у Роллана впервые было показано, что социализм и коммунизм представляют "единственную гарантию подлинной независимости духа, единственную возможность полного и интегрального развития индивидуальности".
   Однако в первое время после опубликования "Декларации независимости духа" Роллан был увлечен ее успехом среди интеллигенции и, как бы в разъяснение содержащихся в ней мыслей, выпустил в свет роман "Клерамбо", над которым начал работать еще до войны.
   Клерамбо -- честный ученый, поднявший голос возмущения против империалистической войны, но совершенно не способный перейти от слов к действию, к борьбе против врагов человечества. Его одиночество приобретает все более трагический характер, по мере того как нарастает возмущение народа преступлениями капитализма. Чем дальше, тем больше обнаруживается его "полное бессилие примкнуть к новому движению масс".
   И хотя Клерамбо с надеждой и глубокой симпатией взирает на социалистический переворот в России, он все же не может освободиться от предрассудков, которые крепко держат его в своей власти. Этот "апостол и мученик идеи духа" остается "один против всех" (так первоначально и назывался роман), противопоставляя свою индивидуалистическую гордыню народному движению, под ударами которого давало зияющие трещины здание капитализма.
   Глубокие изменения, происходившие в сознании передовой интеллигенции под влиянием опыта империалистической войны, под влиянием могучего излучения идей советской революции, породили международное движение "Кларте", которое возникло почти одновременно с опубликованием роллановской "Декларации". Так наметились два противоположных пути. Вскоре стала неизбежной дискуссия между этими двумя направлениями. В 1922 году она вылилась в историческую полемику между основателем "Кларте" Барбюсом и Ролланом.
   Напечатанные в "Кларте" статьи Барбюса и последовавшие за ними ответы Роллана показали наличие коренных расхождений, хотя, по признанию Роллана, противопоставлявшиеся друг другу тезисы и "представляли две стороны одной и той же монеты". Автор "Декларации" упрекал Барбюса и его единомышленников в том, что, становясь на сторону революции и рабочего класса и осознав, "какое огромное влияние могут иметь коллективные силы", они "чересчур увлекались ими" и якобы допускали, чтобы "индивидуальное сознание оставалось... в тени". Это было отзвуком настроений клерамбизма.
   Барбюс, со своей стороны, с большой настойчивостью призывал Роллана и его сторонников расстаться с бесплодными иллюзиями "независимости духа" и безоговорочно стать на сторону рабочего класса, что даст им возможность реального участия в борьбе против империалистического варварства.
   Барбюс горячо доказывал в своих статьях, что иллюзии "независимости духа" весьма выгодны капитализму, ибо они обрекают на бездействие честных интеллигентов. Только решительный разрыв с подобными предрассудками может расчистить путь. Возмущаясь четкой "социальной геометрией" Барбюса, Роллан пылко возражал ему и даже подписал первый из своих ответов шиллеровской строчкой -- "Против тиранов".
   В этой полемике и во всех других выступлениях Роллана первой половины 20-х годов нашли выражение мучительные противоречия, его терзавшие. Хотя такой непримиримый и беспощадный обличитель капиталистического варварства мог только приветствовать перспективу революционного устранения "изжившей себя социальной системы", это еще не означало, что все стало на свое место. Роллану приходится отсекать один за другим коварные и обессиливающие предрассудки, воспитанные тем самым прошлым, с которым ему предстояло проститься в 1931 году. Его очень тревожит проблема, как "служить революции и делу человечества" и одновременно "сохранять целостность своей свободной мысли". Долгое время ему представляется невозможным совместить одно с другим. Лишь постепенно Роллан отбрасывает это наивное заблуждение. Он сам говорит, какую неоценимую поддержку оказал здесь Горький, "верховный судья Советской республики изящных искусств", который в своем творчестве "добился примирения двух крайних начал: один и все".
   Прежде чем прийти к выводу, что в Советской стране "проявился индивидуализм более широкий, более многосторонний, более действенный, сливающийся с коллективом, им оплодотворяемый и оплодотворяющий его", Роллан испытывает болезненные сомнения. Писатель упрекает Октябрьскую революцию, искреннюю симпатию к которой он выказал с самого первого дня, в том, что она прибегала к насилию для достижения своих целей. Он опасается, как бы интересы личности не пострадали от расширения сферы коллективной жизни.
   В романе "Клерамбо", в знаменитой полемике с Барбюсом проявились с большой наглядностью все эти заблуждения и предрассудки, затруднявшие движение Роллана по новому пути. Он ощущал могучие подземные толчки, оповещавшие о пробуждении народа, и это влекло его на сторону революции. Однако иллюзии абстрактного гуманизма препятствовали его духовному освобождению. Впоследствии Роллан самым тщательным образом исследует все перипетии этой внутренней борьбы, имея в виду, что многие честные интеллигенты в странах капитализма должны пережить нечто подобное.
   В 1922 году Роллан приступает к осуществлению своего второго романа -- цикла "Очарованная душа". В первых двух частях этого огромного произведения, которое будет окончено лишь много лет спустя, в книгах "Аннета и Сильвия" и "Лето", возникает своеобразное продолжение "Жан-Кристофа". Начинающаяся здесь история жизни Аннеты Ривьер намечена такими чертами, которые по многом роднят новую героиню Роллана с Кристофом.
   Совпадает и время действия -- это тоже начало века. Подобно роману "Жан-Кристоф", завершение "Лета" приходится на самый канун первой мировой войны.
   Роман в его начале воспринимается как нечто хорошо знакомое. В результате повторного развития старой темы возникает впечатляющее художественное произведение, но в нем еще не отражаются те великие перемены, которые совершались в мире, с тех пор как окончилась бурная и страдальческая жизнь Кристофа.
   Действие течет замедленно, его движение в первых книгах почти незаметно. Сравнительно малую роль играют в начале романа черты политического памфлета, и грозная сатира "Ярмарки на площади" отзывается здесь лишь отдаленным эхо.
   Более всего обличительное начало, столь свойственное Роллану, сказывается в желчных репликах Филиппа Виллара, разоблачающего тех интеллигентов, которые "обладают способностью прикрашивать нищету мира", что "избавляет их от обязанности бороться с ней". Удары по "шайке Тартюфов", обманывающих народ приманкой демократии, по лицемерию эстетов, торгующих отвратительными отбросами, попадают не в бровь, а в глаз. Но все это лишь отдельные вспышки молнии на фоне спокойного течения романа, многими своими сторонами обращенного к реалистической традиции Бальзака и Стендаля.
   Если взять произведение в целом, эти две книги составляют несколько затянувшуюся экспозицию, в которой ярко очерчены заслуживающие пристального внимания характеры, взятые из разных слоев общества. Очевидно, что все значение нового замысла Роллана находилось в прямой зависимости от того, окажется ли Аннета Ривьер способной пойти дальше Кристофа. И до тех пор, пока этот вопрос оставался нерешенным, роман, при всех его достоинствах, не мог приобрести тех грандиозных масштабов, которых он достигает впоследствии.
   Характерно, что работа над первыми книгами "Очарованной души" совпадает не только с полемикой против Барбюса, но и с двумя очень далекими от исторической правды драмами о Французской революции -- "Игра любви и смерти" и "Вербное воскресенье". В этих произведениях абстрактно-гуманистические идеи помешали автору раскрыть подлинное лицо жирондистов и других реакционных сил, выступавших против якобинцев, и привели его к серьезным искажениям исторической действительности. Одновременно Роллан пишет книгу о Ганди, в призывах которого ему послышался "отзвук "Клерамбо". Он высказывает полное сочувствие учению о непротивлении, стремясь противопоставить его идеям социальной революции.
   Третья книга цикла -- "Мать и сын" была опубликована в 1927 году. Она полностью посвящена годам первой мировой войны. По признанию автора, "главной осью этой книги являлось сопротивление войне". Аннета Ривьер пытается "найти свое место в трагедии человечества", и ей даже кажется, что она нашла его. Но это не совсем соответствует действительности, ибо она еще далека от цели.
   В книге "Мать и сын" достигает большой остроты критика империализма, разоблачение тех темных сил, которые вызвали мировую бойню, но Аннета Ривьер еще не находит возможности применить всю таящуюся в ней энергию на благо народа. Тема народа, тема рабочего класса все время просвечивает сквозь духовные метания Аннеты Ривьер, но еще не возникает контакта между этими двумя потоками действия, и Аннета остается одинокой. Ее опора -- только в ее мужестве, в ее духовной чистоте. Ей приходится часто говорить о своем "банкротстве".
   По мере развития действия все больше места в романе занимает беспощадное разоблачение буржуазного общества. Это "вертеп лжи", это "ужасающее рабство", прикрытое фиговым листком "свободы". Сосредоточив внимание на карьере социал-патриотического пустозвона Рожа Бриссо, который приобрел шумную популярность в годы войны, обманывая простых людей, проституируя высокие идеалы любви к родине, автор показал типическую фигуру политикана. В превосходно написанной сцене, когда молодой Марк Ривьер, сын Аннеты, слушает одно из самых "успешных" ораторских выступлений Бриссо и испытывает чувство омерзения и возмущения, этот кумир буржуазии показан во всем его ничтожестве.
   Такие места как бы предвещают то направление, которое роман приобретет в будущем, но в рамках книги "Мать и сын" он еще имеет преимущественно психологический характер: на первом плане-- "строгий анализ души", и внутренние искания Аннеты Ривьер остаются пока что ее личной драмой. Поэтому итог романа оказывается двойственным, и смелое наступление, которое вела Аннета, еще не приводит к победе.
   Многозначительный вывод, к которому она приходит, убеждаясь, что "нужно сломать, разрушить этот убийственный порядок смерти, который хуже, чем беспорядок, и создать вместо него более возвышенный и более широкий порядок, по мерке тех людей, которые придут и уже пришли", здесь же заслоняется весьма искусственным противопоставлением "социального" и "человеческого" долга.
   "Мой лагерь уже найден, -- говорит Аннета, -- это законы сердца. Всякий социальный долг... мало имеет значения в моих глазах в сравнении со святыми чувствами -- с любовью, материнством, непоколебимыми и вечными". Аннета настойчиво твердит: "Дальше этого я не иду".
   Несколько лет спустя автор счел необходимым пояснить эту явно ощутимую неопределенность финала. "На том этапе, на каком находились тогда не только Мать и Сын, но и большинство честных людей на Западе, врагом являлось для них все капиталистическое общество; но это было как бы облако, расплывающееся и неуловимое: оно везде; вы готовы, не дрогнув, выдержать натиск, но вы не знаете точно, где он начнется и где предстоит схватиться с врагом".
   Как и во время работы над двумя первыми частями "Очарованной души", в период создания книги "Мать и сын" Роллан продолжает серию драм о Французской революции, он пишет самую неудачную из них и самую антиисторичную. Это "Леониды". Сам автор называет это произведение "эпилогом цикла, где Революция угасает у подножия швейцарской Юры, среди горсточки изгнанников, братьев-врагов, роялистов и цареубийц, наконец примирившихся". Уже из этих слов видна вся фальшивость замысла, в котором отразился внутренний кризис Роллана тех лет.
   Вслед за книгой о Ганди в эти годы Роллан пишет еще две биографии индийских "духовидцев" -- Рамакришны и Вивекананды. В этих произведениях автор делает попытку сблизить свои поиски независимости духа с философией и практикой непротивления, как оно проявилось в Индии.
   Начало 30-х годов представляет водораздел и в развитии роллановского творчества в период между двумя войнами и во всей сложной и богатой истории его жизни. Годы трудных исканий завершаются тем, что Роллан окончательно становится на путь борьбы за всемирную победу социализма. На весь мир звучит его патетическое "Прощание с прошлым".
   В обстановке стремительного прогресса советского общества и экономического кризиса, который до основания потряс здание капитализма, видя мощный подъем народного возмущения во Франции и в других странах буржуазного мира, Роллан подводит итог своим исканиям, с тем чтобы "с новыми силами ринуться в бой". Он сам называет это произведение "исповедью", и откровенность этих мудрых, предельно глубоких страниц производит неизгладимое впечатление.
   "Теперь я смотрю на дело иначе. В те времена я еще не понимал, как понимаю сейчас, сущность буржуазной идеологии", -- говорит Роллан, наглядно, на примерах собственного опыта показывая всю злокачественность софизмов, которыми прикрывает свое безобразие человеконенавистническая идеология империализма.
   Роллан заканчивает свою искреннейшую "исповедь" признанием, что он решил "стать в ряды СССР". Окидывая взором путь к высотам, на которые он поднялся, Роллан признает, что это был "нелегкий ход", но зато итог был поистине велик: безгранично расширились перспективы его творчества и непосредственного участия в борьбе за освобождение человечества.
   Годы, последовавшие за "Прощанием с прошлым", можно с полным основанием считать годами наивысшего творческого подъема во всей жизни Роллана. Озаренный светом Октябрьской революции, выражая силу нарастающего движения народных масс Франции, великий писатель создает свои лучшие произведения.
   Роллан становится писателем-трибуном, чьи призывы в защиту мира, свободы и демократии находят отклик в сердцах народов всех стран. Окончательно преодолена старая, казавшаяся неизлечимой, болезнь разлада между мыслью и действием. Далеко отброшен обветшалый предрассудок, что интеллигент должен только ограничиться мышлением, чуждаясь действия.
   Политическое действие, в котором творчество писателя сливается с борьбою трудящихся за мир и социальную справедливость, становится стихией Роллана. Он весь как бы обновляется в эти годы расцвета.
   Могучее влияние социалистической революции, открывшей перспективу "действительно передовой культуры и действительно передовой цивилизации", вдохновило лучших писателей буржуазного мира, содействовало сближению их с народом, духовно раскрепостило их. Пример Роллана был здесь самым патетическим.
   Широко и многогранно его творчество этих лет. Но самым славным, весомым, значительным его достижением является завершение романа "Очарованная душа".
   Мы помним, что в книге "Мать и сын" звучали совершенно трагические ноты: "Раздираемому ненавистью человечеству, уже издававшему предсмертные стенания, Аннета противопоставила свою душу свободной одинокой женщины, которая не поддастся ненависти, не поддается смерти, прославляет жизнь... Это была великая гордыня. Она переоценила себя..."
   Этого горького разочарования уже нет и следа в продолжении, которое последовало пять лет спустя. Полная света заключительная часть всего цикла -- "Провозвестница" -- вобрала в себя колоссальную энергию, которую приобрело творчество Роллана на революционном пути.
   Первая книга "Провозвестницы" носит название "Смерть одного мира" (1932). Это могучий удар по врагу. Это поистине сокрушительное разоблачение капиталистического мира, сочетающее в себе огромную силу гнева и глубочайшее знание действительности. Аннета Ривьер проходит суровую школу жизни. Постигая "гиньоль" этого мира, она видит, какой хаос царит в послевоенной Франция, где господствует реакция, где "Мажино и Бриан, война и мир скачут в одной упряжке". Судьба сталкивает ее с крупным воротилой Тимоном, чей жизненный лозунг -- "Бей и записывай в доход". Это цинический делец, "затаивший жестокую ненависть к сообщникам", хищник, который "беспощадно топчет всех, кто стоит ниже". По-горьковски убедительными и яркими чертами очерчена эта крайне типичная для послевоенной Европы фигура авантюриста, "готового ударом кулака оглушить вселенную", человека, поднявшегося из самых грязных низин буржуазного общества.
   Перед нами развертывается реалистическая, впечатляющая глубиной своей перспективы картина послевоенной Европы. Это "цивилизация накануне взрыва, под ней горит земля, через трещины пробивается дыхание пламени".
   В гневе, с каким изображает Роллан исторически неизбежную и бесславную "смерть одного мира", этот крах изжившей себя социальной системы, проявляется сила реализма, вооруженного знанием законов общественного развития. Читатель романа все время чувствует, что зреют силы будущего, что эти силы не только уничтожат господство 'капиталистических хищников, которые "содержат, как публичных девок, правительства", но и создадут новый социальный порядок на основах справедливости.
   Очевидно, что изображение буржуазного мира дано в этом произведении не так, как в "Жан-Кристофе", а по-новому. В "Провозвестнице" уже властно проявляется своеобразие социалистического реализма. Эта часть романа создает впечатление необозримой дали, настоящее освещено здесь будущим.
   Судьбы современной интеллигенции -- важнейшая область романа, оказывающая воздействие на характер и развитие всего произведения. Здесь все проникнуто пафосом решающих перемен, происходящих в сознании интеллигенции в обстановке краха капитализма и подъема широкого народно-освободительного движения.
   Действие романа развертывается в годы, когда на историческую арену выползают дуче и фюреры, когда фашистский террор свирепствует в Европе. Оно выходит на большой путь истории, по мере того как основное значение в "Провозвестнице" начинают приобретать мотивы борьбы и собирания всех живых сил для отпора врагам человечества. Это произведение Роллана, пролегавшее -- вслед за "Огнем" Барбюса -- дорогу социалистическому реализму во Франции, было первым и самым мощным антифашистским романом в европейской литературе.
   Не ограничиваясь тем, что он обнажил "отвратительную пустоту бесплодной, иссушающей жизни" и показал, как всюду накопляется возмущение капиталистическим строем, автор "Провозвестницы" с горячим воодушевлением свидетельствует о том, что растут и закаляются преданные своему идеалу борцы за социальную справедливость.
   Роман показывает людей, которые готовятся вступить в схватку или уже участвуют в ней. Долго шла по "джунглям" современного капитализма Аннета Ривьер, израненная, продираясь сквозь чащу. Ее поддержкой была страстная жажда человеческой полноценности, жажда больших, подлинных, неоскверненных чувств, жажда искренности, жажда "человеческого величия". На каждом шагу Аннета убеждалась в неосуществимости своих стремлений, но лозунгом ее всегда было: "Не сдаваться, смотреть, не опуская глаз, умереть, идя вперед". И эта трагическая и смелая искательница шла с гордо поднятой головой, падала иной раз, сбитая с ног, и, собрав силы, вставала, чтобы продолжать свой путь.
   Образ "Аннеты в джунглях" -- одна из вершин роллановского творчества. Даже если бы здесь остановилось движение романа, такой образ представлял бы исключительную ценность. Но это было лишь преддверием будущего Аннеты, лишь подготовкой к самым большим событиям ее большой жизни.
   В книге "Смерть одного мира" и в последовавших за нею "Родах" (1933) Аннета Ривьер становится участницей антифашистской борьбы. Она вовлечена в широкий поток событий. Она уже не одинока, как была когда-то, ее стремления поддержаны честными и смелыми людьми, которые становятся рядом с нею. Вырастает, чтобы "продолжить" Аннету, сын ее Марк.
   Образ молодого человека, в которого мать постаралась вложить все лучшее, что могла дать ему, занимает главное место в последних частях романа. Сравнивая своего героя то со стендалевским Жюльеном Сорелем, то с Люсьеном из "Утраченных иллюзий" Бальзака, автор как бы подчеркивает значение этой фигуры, восходящей к великой национальной реалистической традиции и вместе с тем дающей иовое направление французскому роману.
   Марк Ривьер -- мужественный и смелый человек, который "никогда не сложит оружия" в борьбе за социальную справедливость. Однако переход от стихийного возмущения к антифашистской борьбе дается ему нелегко. Он видел, как один из его друзей, Симон Бушер, был буквально стерт с лица земли за попытку анархического протеста, и он хорошо знает, что один в поле не воин. И все же Марк Ривьер с трудом выходит на широкий путь, и первые шаги его отмечены трагической двойственностью. С университетской наукой, со всем жизненным опытом, который он приобрел в Париже, Марк впитал в себя иллюзии буржуазного индивидуализма, и для того, чтобы отбросить их, нужны серьезные усилия.
   Затруднения, через которые проходит сын Аннеты, имеют типическое значение. В романе дана широкая картина кризиса современной интеллигенции в странах капитализма. Многочисленные интеллигенты, "проституирующие разум", покорно служат реакции и помогают обманывать народ. Оки всячески раздувают "болезнь всего европейского сознания" и суетятся вокруг разлагающегося "трупа цивилизации". Это ничтожества, способные совершить любую гнусность, любое преступление по приказу своих господ.
   Роллан клеймит таких интеллигентов презрением. Это -- сатирическая сторона романа. Но самое пристальное внимание автора привлекает интеллигенция среднего слоя, утешающая себя иллюзиями свободы и независимости и занимающая позицию невмешательства. Здесь много искреннейших людей, которые предрассудки принимают за самое ценное и носятся с косностью как с сокровищем.
   Такие интеллигенты, "словно запутавшиеся в паутине большие мухи, продолжают жужжать, они хотят убедить себя в том, что они еще свободны, но с каждым движением крыльев запутываются все больше".
   В романе дана всесторонняя оценка широко распространенных иллюзий и вскрыты их корни. Автор недаром подошел к этому произведению после того, как было написано "Прощание с прошлым", где вступление интеллигенции на новый путь было аргументировано С неотразимой убедительностью. Сила и привлекательность изображения передовых людей в "Провозвестнице" заключена в том, что это глубокий реалистический анализ, показывающий неизбежность образования широкого прогрессивного движения интеллигенции, идущей с народом.
   В романе показано, что поколебалось основание всех иллюзий, которые воспитывал в интеллигентах капитализм, что разрушены привычные представления. "Служители духа" охвачены тревогой, они чувствуют, что разорванная глубокими трещинами почва колеблется у них под ногами. На том месте, где еще недавно высился рухнувший фасад буржуазной цивилизации, осталась куча мусора. О том, что они выросли в "пустыне индивидуализма", что им было привито "индивидуалистическое бесплодие", начинают догадываться учителя, профессора, инженеры, писатели, еще недавно пребывавшие в состоянии спокойствия.
   Для многих деятелей культуры в этот "решающий час" открывается путь в будущее. Происходит превращение людей, "привыкших только думать", в людей, "умеющих действовать".
   Мы видим, как совершается отрыв лучших мастеров культуры от своего прошлого, их второе рождение. Люди неузнаваемо меняются, очищаясь от грязи старого мира. Рассматривая путь современной интеллигенции, Роллан не сторонится ни одной возникающей здесь проблемы, невзирая на ее сложность или болезненность. Откровенность и беспощадность позволяют ему с необходимой полнотой отобразить великий процесс духовного раскрепощения лучших элементов интеллигенции, становящихся на сторону народа.
   Два особенно ярких, сложных образа возникают в романе: "старый Улисс", бывший аристократ, утонченнейший знаток старых культур -- Бруно Кьяренца, и профессор Жюльен Дави, "неисправимый пессимист" и "стоик". Эти мудрецы, оплакивающие развалины европейской цивилизации, переживают горькое разочарование и становятся скитальцами. Бруно Кьяренца проводит годы в среднеазиатских пустынях, "раскапывая мертвые города, погребенные в песках", а Жюльен Дави мечется с такой же безнадежностью по пустыням современной Европы, тщетно взывая к "человеческому достоинству".
   Жюльен Дави видит, что перед миром "разверзлась пропасть", и относится к этому с "ницшеанским пессимизмом". Как и Бруно, он бесконечно далек от "действия". Он--- "чистый" мыслитель. Велико отчаяние этих людей, видящих, как варварство захлестывает мир. Но как могут эти мыслители решиться на то, чтобы "действовать"?
   И все же так остро создавшееся положение, так ощутим "решающий момент" истории, что и они, "никогда не думавшие в один прекрасный день попасть в самый водоворот политики", становятся застрельщиками антифашистского движения интеллигенции и сближения с народными массами.
   "Великий отшельник" Дави "вовлекается в армию революции". Он идет на разрыв со своим старым учителем, который продолжает верить в спасительную силу уединения. Он становится участником массовых митингов. Старый профессор, знавший до сих пор лишь кресло своего кабинета и кафедру в университете, выходит на трибуну бурных рабочих собраний. Ему очень скоро начинает казаться, что он всегда был борцом -- настолько легко и радостно осваивается он с новой ролью: "Разве и раньше не метал я железных стрел в убеждения врага!"
   Происходит стремительная и глубокая переоценка ценностей. Отбрасывается хлам "индивидуалистического бесплодия". Молодеют, зажигаются огнем глаза "старого Улисса", "великий отшельник" становится в ряды борцов против войны и фашизма.
   Аннета Ривьер идет с Бруно и Жюльеном. Через них она узнает очень многое о "джунглях" современного духа, и это помогает ей составить более правильное представление о действительности.
   Вместе с ними она вступает в международное движение прогрессивной интеллигенции. Аннета уже далека от того тяжелого времени, когда ей казалось, что она обанкротилась. Найдя твердую опору и большую общественную цель своих исканий, она уверенно смотрит в будущее. Сын Аннеты, который всегда занимал самое важное место в ее жизни, которого она готовила к тяжелой и беззаветной борьбе, начинает активно проявлять себя.
   "Продолжая" Аннету, Марк выходит на широкий путь. Мать, с такой заботой и нежностью растившая своего "зверька", настороженно следит за тем, как Марк становится взрослым и самостоятельным. Образ формирующегося молодого человека, готового вступить в бой за социальную справедливость, раскрыт в романе очень полно, глубоко, проникновенно. В этом образе, содержащем так много нового и небывалого и вместе с тем перекликающемся с французской демократической традицией, скрестились самые существенные, самые волнующие мотивы всего произведения.
   Развитие Марка не идет по прямой линии -- оно связано о серьезными трудностями. Молодой человек, похожий на свою мать непримиримостью, мужеством, стойкостью, вылеплен из прекрасного, добротного материала, но и его коснулась грязь старого мира, и над ним тяготеет наследие "хаотического индивидуализма". Как и многим другим, ему приходится преодолевать цепкие предрассудки фальшивой свободы, "мушиные" иллюзии. И хотя он уже давно понял, что необходимо вступить в борьбу против варварства, которое готово захлестнуть весь мир, он еще долго путается в тенетах сомнений и опасений.
   Сделавшись участником антифашистского движения, он начинает ненавидеть обособленность многих интеллигентов от народа. Он "изголодался по действию". Но он недаром в течение долгих лет оставался "Дон Кихотом, защищающим проигранное дело". Он хочет действия и боится его. Ему отвратительны пассивность, "приклеенность к креслу", но он еще долго колеблется, прежде чем перейти на сторону рабочего класса.
   "Идеология борьбы наталкивалась в нем на сопротивление".
   О том, как вто происходит, в "Провозвестнице" рассказано самым подробном образом. Не для того, чтобы заняться чисто психологическими изысканиями в манере какого-нибудь Бурже, а для того, чтобы вскрыть до конца все противоречия, с которыми встречается молодежь, вступающая на новый путь борьбы, Роллан так тщательно, с таким вниманием к тончайшим деталям изображает трудную "борьбу с чудовищами", которую ведет его молодой герой.
   Фашизм находит в Марке Ривьере яростного и мужественного противника. Он непримирим и не пойдет на компромисс с прошлым, но в нем еще копошатся опасения относительно того, совместим ли социализм со свободой личности и удастся ли ему "найти свое настоящее место в рядах рабочего мира", "Хаотический индивидуализм" поднимает голову. Марк проходит через мучительные резкие колебания.
   Следуя за страстными метаниями Марка, мы видим, как настойчиво он ищет путь к народу. Ни одно сомнение героя не обойдено автором. Картина приобретает исключительную насыщенность, ибо шаг за шагом, с непреодолимой логикой, события приводят к тому, что разрушаются иллюзия за иллюзией, предрассудок за предрассудком.
   Раскрывая с такой полнотой и наглядностью, с такой силой убеждения образ Марка Ривьера, который не может не вызывать самой искренней симпатии, автор романа стремится показать необходимость прогрессивного пути для каждого честного интеллигента в капиталистическом мире. Он резко разоблачил попытки компромисса, "сочетания одного и другого".
   От "трагической двойственности" Марк идет к цельности, от отчаяния -- к мужеству. Роман, далекий от схематизма, вводит читателя в лабиринт этих сложнейших колебаний. С мастерством и мудростью настоящего "инженера человеческих душ" автор "Провозвестницы" показывает, насколько трудно бывает вырвать прочно укоренившиеся предрассудки.
   Как и самому Роллану, его герою удается в конце концов "разрешить кажущееся непримиримым противоречие между стремлением мыслить над схваткой и необходимостью действовать в схватке".
   И когда, наконец, Марк, пройдя трудный путь, покидает "бесплодную пустыню индивидуализма" и "принимает решение посвятить себя великому делу, подготовиться к надвигающейся социальной битве, собрав все свои силы", то это воспринимается как великая и заслуженная победа. Сын Аннеты Ривьер поднимает на свои молодые плечи всю тяжесть исканий матери. "Действие входит, как солнце", в его жизнь.
   Отныне он считает своим высшим долгом "служить в армии угнетенных, которая должна сломать старый порядок социальной несправедливости". И он с честью выполняет эту свою священную обязанность.
   В Марке Ривьере дан жизненный образ интеллигента, который становится в ряды антифашистского движения. Это полнокровный и цельный образ, в котором очень важное место занимают идейные искания и который обрисован многогранно -- так, что человеческая личность предстает перед нами во всех своих проявлениях -- любви и ненависти, радости и горя, торжества и разочарования.
   В "Очарованной душе" во весь рост показаны передовые люди своего времени. Творчество Роллана всегда тяготело к изображению положительного героя; в частности, "Жан-Кристоф" был серьезной попыткой в этом направлении. Продолжая следовать этой творческой программе, угадывая то новое, что приносит действительность, Роллан с глубоким проникновением раскрывает в "Очарованной душе" образы новых людей, не только бросающих вызов буржуазному обществу, подобно Кристофу, но и творящих будущее, участвуя в "создании нового порядка, нового мира", подобно Аннете, Марку, Жюльену Дави, Бруно Кьяренца.
   Это было огромным творческим достижением Роллана, смелым новаторским открытием на пути социалистического реализма. Переход лучших представителей западноевропейской интеллигенции на сторону народа раскрывается в романе как историческая необходимость. В "Провозвестнице" освещена интереснейшая область совря-менной жизни, на страницах этого произведения запечатлены явления огромной значительности, взятые в перспективе того будущего, которое было заложено в них.
   Сегодня этот роман 30-х годов воспринимается не только как замечательно глубокое реалистическое изображение процесса расслоения интеллигенции, сделанное, так сказать, по горячему следу, но и как предистория могучего движения сторонников мира, охватывающего в наше время все страны и континенты. Роман и поныне сохраняет всю свою злободневность и остроту.
   Привлекательной особенностью романа "Очарованная душа" является то, что, будучи  насыщен политикой и философией, он никогда не перестает быть повествованием о людях со всеми их страстями. Вспомним, как много трогательнейших страниц в романе посвящено материнству. И, как всегда, мысль Роллана поднимается в изображении материнства до патетического обобщения: если Аннете пришлось бесконечно много выстрадать, воспитывая своего ребенка, то каким же прекрасным представляется то время, когда дети всего человечества будут расти в свободных, ясных, плодотворных условиях социалистического общества!
   С глубоким волнением рисует Роллаи величественный образ СССР, который занимает важнейшее место в двух заключительных книгах "Очарованной души". Это образ нового мира, образ будущего, образ человеческого счастья.
   Перед взорами всех честных людей во всем мире он постоянно возникает "как пример и как опора".
   Ромен Роллан создал произведение, насквозь пронизанное сознанием того, что в великой борьбе рождается новый мир. Еще в 20-х годах в переписке Роллана с Горьким возникает замечательная формула "эстетики справедливости". В "Очарованной душе" она внушительно проявляется в общем замысле и развитии основных мотивов произведения, направленного к тому, чтобы послужить великой цели освобождения человечества от капиталистического рабства. Пафос произведения коренится не только в ясном понимании того, куда идет действительность, но и в активном вмешательстве в ход исторического развития, в борьбе за новый, справедливый социальный порядок.
   В годы работы над "Провозвестницей", когда происходят решающие перемены во взглядах Роллана, он внимательно изучает труды В. И. Ленина, черпая в них вдохновение. Он обращается к Ленину и за ответом на вопрос, каким путем должна идти литература, являющаяся голосом пробуждающихся масс. В статье "Ленин. Искусство и действие" (1934) он выводит "высший закон искусства" из глубочайшей связи искусства с освободительным движением, с историческим творчеством масс. Исходя из учения Ленина, он формулирует творческую программу реализма, который можно назвать по праву социалистическим, хотя Роллан и не применяет этого термина. Замечательная статья бросает свет на те революционные изменения в творческом методе писателя, которые заметны в заключительной части "Очарованной души" и которые особенно наглядны при сопоставлении этого произведения с романом "Жан-Кристоф".
   Все, что было так неотразимо привлекательно в Кристофе, воплощено в новых героях Роллана, но к кристофовским качествам присоединяется и нечто новое, очень важное. Перед нами люди, уверенно борющиеся за освобождение человечества. Они наделены могучей способностью действия. В их облике отразились великие перемены, происшедшие в мире. Это не святые гуманизма, а гуманисты с оружием в руках, как сказал Генрих Манн.
   Недаром впоследствии, в "Панораме", с жестокою прямотой будет сказано о Кристофе, что этот "человек в пути" слишком похож на свое подобие -- человека, изваянного Роденом; у него широкий шаг, но нет головы; у него только торс, внутри которого бьется могучее сердце".
   Характерно, что сквозь весь роман "Очарованная душа" проходит мысль о преемственности. Выбывший из строя всегда будет "продолжен" другими. Так, Аннета Ривьер, потерявшая сына, убитого итальянскими чернорубашечниками, становится на его место, а на пороге своей смерти она твердо уверена в том, что "будет продолжена". Это новое для Роллана сознание непобедимости очень существенно. В нем выражен оптимистический пафос романа.
   Нельзя не обратить внимания на очень своеобразный прием, который несколько раз применяется в "Провозвестнице": для того чтобы придать повествованию предельную наглядность, автор сам вступает в действие и сообщает о том, что он видел Марка в Париже и долго беседовал с ним или что видел Аннету и Марка в Тессино, во время пребывания их в Швейцарии. Он как бы свидетельствует о подлинности своих любимых героев, о том, что они существовали в действительности.
   Такое приближение художественного вымысла к жизненной реальности нельзя не поставить в связь с тем, что создание последних частей "Очарованной души" было неотделимо от участия Рол-лана в антифашистском движении. Многие публицистические страницы этого произведения возникли в пылу борьбы. Мужественные антифашистские герои "Очарованной души" были выхвачены из жизни в полном смысле этого слова. Это было смелое творческое обобщение явлений действительности, которые еще только намечались. Актуальность "Провозвестницы" заключалась "е в каких-либо внешних моментах, а в том, что пытливый взор писателя проник в новую область действительности, представляющую огромный и жгучий интерес. Так глубок, отчетлив, увлекателен реализм событий и героев этого произведения, что о романе его можно оказать: это сама жизнь.
   Это великий роман, в котором подняты жизненно важные вопросы и который является призывом к борьбе за счастье человечества; это неповторимое по форме, современное в самом глубоком смысле слова произведение, -- между страницами романа и страницами публицистики, которая становится в эти годы боевым оружием Роллана, трудно провести резкую грань. Здесь есть глубочайшая внутренняя связь, полное совпадение идей и полное единство настроения. Подобно каждому публицистическому выступлению Роллана, поднимавшему самые животрепещущие вопросы своего времени и объединявшему людей, роман был средством воздействия на широкие массы, средством дружеского общения с миллионами людей, которые черпали в "Очарованной душе" уверенность в своих силах, энергию и волю к борьбе за мир и социальную справедливость.
   Как известно, в ЗО-е годы Роллан ведет неустанную работу по собиранию сил демократии. Он разоблачает маневры империализма, готовящего новую мировую войну, он становится одним из крупнейших деятелей антифашистского движения и борцом за мир. К его голосу прислушиваются во всех уголках земного шара.
   "Мужественный и непоколебимый рыцарь справедливости", -- говорит о нем Горький.
   С негодованием и возмущением Роллан клеймит каждое новое преступление фашиста Муссолини, клеймит фашизм Гитлера, чьи преступные намерения он разгадал задолго до того, как коричневая чума завладела государственной властью в Германии. Он разоблачает затеи тогдашних "панъевропейцев" вроде Гастона Риу, срывая с них маску и показывая, что они служат империализму.
   Он прилагает все усилия к тому, чтобы организовать широкое народное движение в защиту мира. Амстердамский конгресс 1932 года, конгресс, состоявшийся в зале Плейель в следующем году, Парижский конгресс в защиту культуры (1935) -- во все эти мероприятия, вместе с Горьким и Барбюсом, вложил свою огненную энергию и Роллан.
   Вскоре после завершения "Очарованной души" Роллан выпускает две замечательные книги: "Пятнадцать лет борьбы" и "Мир посредством революции" (1935). Это -- сборники его публицистических выступлений; каждый из них проникнут единой цементирующей идеей.
   Перелистывая страницы этих книг, подводящих итог самой блистательной поре жизни и творчества великого писателя, постоянно ощущаешь творческое горение, неудержимую целеустремленность, ясность мысли, настойчивость и последовательность, которые отличают Роллана-борца.
   Книга "Пятнадцать лет борьбы" дает представление о том, как освобождался Роллан от предрассудков "абстрактного прекраснодушия", как он вступил в антифашистское движение и действовал в его рядах, как совершился переход Роллана "на сторону ССОР". Собранные здесь выступления наглядно показывают политическое и творческое развитие Роллана в охватываемый книгою период: 1919--1934 годы. Книга открывается большим вступлением -- "Панорамой", в котором еще полнее и еще глубже, чем в памятном "Прощании с прошлым", показано, как обогатило, воодушевило и подняло великого писателя влияние Октябрьской революции, как осуществилось теснейшее его сближение с жизнью и чаяниями французского народа. Здесь много очень острой самокритики. Здесь все проникнуто пафосом участия в могучем народном движении, пафосом борьбы за новый мир.
   Эта "панорама" духовных исканий Роллана охватывает лучшие его годы, когда писатель "бросается в схватку" и оказывается в первых рядах борцов за новый социальный порядок. Он рассказывает, как настойчиво шел по "неосвещенному пути" к этой цели, "то и дело спотыкаясь о преграды, ушибаясь, падая, уклоняясь в сторону, поднимаясь и вновь упорно продолжая идти", и как он "достиг, наконец, нового мира".
   "Панорама" дает наглядное представление о том, что "революция в умах", происходившая во всем мире после войны 1914-- 1918 годов и Великой Октябрьской социалистической революции, отразилась и на взглядах Роллана и вызвала глубокие изменения во всем его творчестве. Это одно из тех выдающихся произведений мировой литературы, которые дают возможность заглянуть во внутренний мир художника в период решающего и плодотворного перелома. Роллан написал "Панораму" столь же откровенно и страстно, как "Прощание с прошлым", стремясь сделать и это произведение примером и уроком для тех, кто последует по проложенному здесь пути.
   Роллан неоднократно подчеркивает в "Панораме", что Аннета и Марк Ривьер являются художественной проекцией его собственных взглядов и настроений. Роллан прямо сближает их путь, их искания с тем, что он пережил сам, но это не значит, конечно, что он собирался сделать Ривьеров простыми "рупорами" своих взглядов. Он хотел подчеркнуть типичность этих образов, в которых могли легко узнать себя многие я многие честно мыслящие интеллигенты капиталистического мира.
   В этом отношении крайне интересно отмеченное в "Панораме" совпадение работы над образами Марка и Аннеты с подготовкой исторического Амстердамского конгресса. В двух, казалось бы совершенно различных, планах развертывались одни и те же идеи, одни и те же чувства. Вот это место:
   "Кто за войну, тот за фашизм, тот за реакцию, ибо молодые силы, перестраивающие жизнь на социалистических и коммунистических началах, силы, растущие в СССР, нуждаются только в мире и стремятся к нему, чтобы жить и победить.
   Такова программа, которую я ранее изложил устами "Очарованной души" и которую я предложил Всемирному антивоенному конгрессу всех партий, происходившему с 27 по 29 августа 1932 года в Амстердаме".
   Вот как тесно переплеталась действительность с ее отражением в романе, который сам был оружием действия, а не только картиной событий.
   Сборник "Пятнадцать лет борьбы" начинается "Декларацией независимости духа", которая приводится как исторический документ, подвергаемый критике, и заканчивается семнадцатью выступлениями 1933--1934 годов под общим названием "Против фашизма в Европе". Огромный размах антиимпериалистической, антифашистской борьбы, которую вел Роллан в эти годы, отражен в этой книге. В противоположность прошлому, она могла бы быть названа "В схватке".
   Сам автор счел нужным наметить в "Панораме" основное направление боевых публицистических статей, собранных в книге:
   "Их можно разделить на четыре категории, и это будут четыре стороны одной и той же деятельности:
   1. Защита СССР.
   2. Защита мира во всем мире.
   И с другой стороны:
   3. Борьба против капиталистического и военного империализма как в Европе, так и в колониальных странах.
   4. Борьба против фашизма, особенно усилившаяся за последние годы".
   Во всех этих направлениях, составляющих одно главное направление, неутомимо сражался Ромен Роллан, став "славным воином Армии действия, преобразующей мир".
   Характерно, что сборник "Пятнадцать лет борьбы", являющийся зеркалом этой беззаветной деятельности, сопровождается авторской ремаркой: "Эту книгу я завершаю в разгар боя".
   Величественный, сверкающий образ СССР проходит сквозь всю книгу. Вот некоторые высказывания Роллана, получившие широчайшую известность:
   "Если СССР подвергнется угрозе, то, кто бы ни были его враги, я стану на его сторону... Я верю и знаю, что он воплощает самый героический опыт, самую прочную социальную надежду будущего. Если бы он исчез, я перестал бы интересоваться будущим Европы".
   "Я не приемлю Европы, не приемлющей, без задней мысли, СССР... СССР неизменно остается необходимым оплотом против европейской реакции".
   "Мы видим из сумерек нашего Запада, как на Востоке занимается новая заря... широкие горизонты новой эры". "Вы несете на своих плечах человечество", -- говорит Роллан, обращаясь к советским людям.
   И в романе "Очарованная душа" и в публицистике славных "годов борьбы" образ Советского Союза имеет основополагающее значение. Он освещает своим светом новые произведения Роллана, весь путь его.
   В книге "Мир посредством революции" содержится самое последовательное, отчетливое и глубокое определение роли интеллигенции в борьбе против фашизма и новой мировой войны. Красной нитью сквозь всю эту книгу проходит утверждение, что только в народе интеллигенция обретает свою настоящую почву, что, только выражая интересы народа, писатель, как и всякий другой мастер культуры, обретает подлинную возможность творчества.
   Рассматривая современную эпоху как "эпоху великих изменений", Роллан призывает мастеров культуры действовать в интересах народа, отбросив все "фантомы высоких слов". Роллан стремится помочь интеллигентам "прояснить свою идеологию".
   Это книга, раскрывающая перед народами величественную перспективу освобождения, зовущая все демократические силы к сплочению, к отпору фашизму и войне. Самую надежную защиту человечества, самую надежную опору в борьбе против фашизма Роллан видит в СССР, которому он предан всеми своими мыслями, чаяниями и надеждами.
   В этих двух книгах не раз возникает имя Горького, которого Роллан считает своим ближайшим другом и товарищем по оружию.
   С величайшей нежностью говорит Роллан о Горьком, называя его "строгим наставником интеллигенции". "Анализ и истолкование взглядов Горького на истинный я ложный индивидуализм, на волю масс, как она проявляется в великие эпохи их творческой активности, и на их героический порыв, передающийся отдельной личности, -- пишет он, -- рассеяли последние тени, еще тяготевшие над моей идеологией, и помогли мне обрести, наконец, ту гармонию между личным и общественным, которую я искал годами".
   Роллан находит прекрасное образное сравнение, чтобы выразить свою родственную близость к Горькому: "Почва вокруг меня была истощена, иссушена. Но я протянул свои корни и достиг под почвой Европы плодородных пластов русского народа, необъятной жизни, пробужденной в глубинах СССР. Как раз в конце этой подземной работы мои корни встретились с корнями Горького. И они братски сплелись с ними".
   Внимательно изучавший советскую литературу, гордившийся ее успехами, Роллан оставил много глубоких и содержательных суждений о ней.
   Важнейшим событием в жизни Роллана был его приезд в Советский Союз летом 1935 года. Он был гостем Горького и, несмотря на свою болезнь, жадно стремился побольше впитать в себя впечатлений и знаний о Советском Союзе, который он называл своей новой родиной.
   Творчество Роллана как бы обретает секрет вечной молодости. Только что закончив с таким огромным подъемом, с такой чудесной свежестью цикл "Очарованная душа", Роллан блистательно завершает серию драм о Французской революции, к которой восходят истоки всего его творчества. Драма "Робеспьер" венчает этот величественный замысел. Шекспировское начало торжествует здесь над тем "абстрактным прекраснодушием", которое проявлялось в наиболее слабых частях цикла. Глубина познания исторической действительности позволяет автору воссоздать момент высшего подъема революции и вскрыть причины поражения якобинцев. Драма производит глубокое впечатление заложенными в ней идеями, силой и яркостью встающих в ней образов прошлого.
   Огромную, вызывающую всеобщее восхищение работу ведет Роллан-публицист. Вместе с голосом Горького его голос звучит на весь мир, призывая человечество собрать силы для отпора фашизму и войне, которая "надвигалась со всех сторон и угрожала всем народам".
   Ни одно историческое событие предвоенного времени не проходит без активного вмешательства Роллана. Всю спою могучую анергию народный писатель употребляет на то, чтобы воспитать широчайшие массы во Франции и во всем мире в духе ненависти к фашизму, к империалистическому угнетению, к войне. Он звал массы дать отпор врагам человечества и делал все, чтобы сплотить их в грозную силу, способную защитить мир, свободу и демократию.
   Он верил в неодолимую силу народных маос. "Судьба грядущей войны в руках рабочего народа, -- писал он. -- В его власти задушить ее". Стремясь поднять своими выступлениями "самосознание народов мира", Роллан исходил во всей своей деятельности ил непреклонного убеждения, что народы имеют достаточно силы и авторитета, чтобы "предписать миру мир".

V

   В 1936 году все прогрессивное человечество отметило семидесятилетие Роллана. Особенностью этого юбилея было то, что он далеко вышел за пределы литературного торжества. Воочию предстали перед всем миром тесные и многообразные связи творчества великого французского писателя с жизнью и освободительной борьбой народов. Роллана чествовали как неутомимого борца за дело трудящихся, и это было самым высоким признанием его исторических заслуг.
   В годы, предшествующие второй мировой войне, Роллан находится на передовых позициях антифашистской борьбы. Он неустанно напоминает всем честным людям об "опустошениях, произведенных зверской победой необузданного фашизма" в Италии и в Германии, предупреждая, что гитлеровские бандиты сделали ставку на войну я что "Германия в их кулаке -- огромный зажженный факел".
   Он поднимает свой голос в защиту республиканской Испании и стремится сплотить вокруг этого благородного дела "все силы прогресса, всех людей доброй и мужественной воли, сражающихся за социальную справедливость". С возмущением он разоблачает комедию "невмешательства", требуя, чтобы Французская республика оказала помощь испанскому народу, который мужественно боролся за свою свободу.
   Коммунистическая партия Франции постоянно поддерживает Роллана в борьбе против фашизма и войны. Роллаи относится к партии с глубоким доверием и симпатией. В обращении к Национальной конференции КПФ в январе 1937 года он подчеркивает с искренним удовлетворением, что "эта партия по логике исторического процесса и благодаря ее собственной мудрости стала истинной представительницей не только французского народа и его международной миссии, но и правильной, здоровой французской национальной политики". Эти мудрые слова могут быть полностью повторены и сегодня.
   После возвращения из Советского Союза Роллан часто говорил о том, что у "его прибавилось сил и энергии. И это подтверждается его бурной и всесторонней активностью. Видя в СССР "величайшую надежду всего человечества", "самую мощную гарантию социального прогресса" и оплот мира во всем мире, Роллан ведет широкую разъяснительную работу, чтобы вырвать с корнем клевету буржуазной печати.
   У автора "Очарованной души" завязались крепкие дружеские связи с советскими людьми. Охватывая самые разнообразные вопросы, разрасталась его переписка с рабочими завода "Электросталь" в Ногинске, с рабочими и колхозниками Азово-Черноморья, с пионерами Игарки, со студентами МГУ, с иностранными рабочими, участвовавшими в строительстве Магнитогорска, и с отдельными лицами. Этих писем было так много и в них было столько интересного, что Роллан одно время собирался опубликовать полученные им из СССР письма отдельной книгой.
   "Невозможно устоять, -- писал он, -- перед порывом радости и энергии, которым дышит героический оптимизм этого идущего вперед мира".
   Незадолго до начала новой мировой войны Роллаиа постигли тяжелые утраты. Умер Барбюс, "храбрый солдат социальной мысли, который действовал и боролся" до последнего своего часа. Умер великий Горький, с которым Роллана связывали двадцатилетняя тесная дружба и братство в борьбе за мир. С глубокой скорбью он оплакал гибель "старого буревестника, воспевавшего бури, которые потрясают и обновляют человечество".
   Неоднократно в эти годы Роллаи окидывает взором весь пройденный им путь, и о тех замечаниях, которые он делает и этой связи, нельзя не упомянуть.
   "Я -- автор не только книги "Над схваткой", которая не более, чем один час моей жизни, и на которую вы ссылаетесь двадцать лет спустя, -- пишет Роллан, полемизируя с одним американским инженером, работавшим в СССР, но не понимавшим сущности советского образа жизни. -- Я -- автор "Очарованной души", последние томы которой рисуют внутреннюю борьбу свободомыслящих интеллигентов перед лицом трагических социальных проблем сегодняшнего дня... Больше того, я также автор "Театра Революции", давшего мне с юных лет возможность жить в духовной близости с деятелями Французской революции..."
   "Моим глубоким желанием, как писателя, всегда, с молодых лет было почувствовать себя духовно связанным с трудящимися массами, заслужить их любовь и доверие, -- писал Роллан рабочим "Электростали", выражая благодарность за посвященный ему специальный номер заводской газеты. -- Их доверие и любовь мне дороже, чем признание моих собратьев писателей, ибо искусство, которое я люблю и которому я служу, не является роскошью, предназначенной для избранных, а есть и должно быть для всех людей хлебом насущным, оно соткано из их радостей и горестей, из их борьбы и труда".
   Эти слова бросают яркий свет на все творчество Роллана. В этих признаниях -- весь Роллан лучшей поры своей жизни. Уверенно идет он к великой цели, сознавая, что говорит и действует от имени пробуждающегося, ощутившего свою силу народа.
   Незадолго до начала второй мировой войны Роллан публикует драму "Робеспьер", завершив этим произведением давно начатый цикл, посвященный Французской революция. По его признанию, еще "дело Дрейфуса" "пробудило в нем Французскую революцию", но раскрыть все значение этого исторического события Роллану удается лишь в годы своего великого творческого расцвета.
   В драме "Робеспьер" дана -- в противовес многому, что ранее изображалось в других частях эпопеи, -- правильная оценка деятельности якобинцев как высшей точки, которой достигла буржуазная резолюция. Огромный политический опыт, накопленный Ролланом за "годы борьбы", помог ему правильно понять борьбу классовых сил и период революции и оказал глубочайшее влияние на его историческую концепцию. В драме "Робеспьер" Роллан пересматривает свое отношение к Французской революции, выраженное в "Торжестве разума", "Леонидах", "Игре любви и смерти". Это позволило ему создать произведение, полное героического пафоса. Фигуры великих якобинцев -- Робеспьера, Сен-Жюста, Леба, Кутона -- отличаются увлекательной жизненностью, они представлены правдиво, в их подлинном историческом значении.
   Роллан справедливо видит в якобинской диктатуре вершину Французской буржуазной революции. Он показывает, что Робеспьер и его сподвижники были революционными демократами, отстаивали интересы плебейских низов и стремились обуздать разбушевавшуюся буржуазную реакцию. Как столкновение величия и низости, исторической правды и лжи, героического великодушия и мелкого шкурничества дано в драме столкновение якобинской диктатуры и контрреволюционного термидорианского подполья.
   С глубоким сочувствием рисует Роллан Робеспьера и его друзей. Их человеческое достоинство, их мужество, их кристальная честность, их беззаветная преданность народу показаны убедительными и проникновенными чертами.
   Тема народа проходит сквозь всю драму. Она начинается в первой реплике Робеспьера: "Разве я не связал свою судьбу с судьбой народа?" Она преломляется в ряде сцен, где показан страх перед народом, которым -охвачены термидорианцы. Она замечательно раскрывается в чисто шекспировской одиннадцатой картине, в разговора Робеспьера со старухой в Монморанси. ("Сынок..." -- с нежностью говорит Робеспьеру старуха мать, отдавшая революции пять своих сыновей.) Эта тема, наконец, получает самое полное свое развитие в трагической двадцать первой картине, когда вечером 9 термидора на площади у ратуши народ собирается, чтобы защищать Робеспьера,
   Хотя в ней и удерживаются некоторые черты отброшенной, порочной трактовки событий, что особенно проявилось в неудачной заключительной сцене, где враги якобинства как бы получают амнистию, драма "Робеспьер" является не только высшей точкой обширного исторического цикла, но и одним из крупнейших достижений всего роллановского творчества.
   На глазах Роллана совершилась национальная катастрофа Франции, которую продали и предали реакционные заправилы. Черные годы разгрома и немецкой оккупации писатель провел в местечке Везеле, тяжело больной, прикованный к постели. Этот трагический период был, однако, заполнен не прекращавшейся творческой активностью.
   Роллан много написал, но силы ему изменяли, и созданное им не отличается той боевой энергией, которая так бурно проявлялась В его произведениях 30-х годов. Ощущается созерцательность, сказавшаяся в мемуарном характере большинства последних сочинений Роллана.
   Пребывая "вне зоны борьбы", он подготавливает к печати ряд воспоминаний, в значительной части написанных, по его признанию, еще в 20-х годах. Таковы "Внутреннее путешествие", "Кругосветное путешествие", "Порог".
   Обильно документированное жизнеописание Шарля Пеги, с которым Роллан был тесно связан в начале века, опять-таки имеет мемуарный оттенок. Это весьма внушительное по размерам произведение не дает достаточно глубокого представления о личности Пеги и том сложном и полном противоречий пути, который он прошел. Пеги не рассмотрен здесь внимательным и трезвым взором историка. Исторический портрет написан идеализирующей кистью.
   Однако некоторые детали этого произведения производят глубокое впечатление на современного читателя. В тяжелые годы немецкой оккупации Роллан стремится сообщить образу Пеги черты мужества и героизма, которые так нужны были в те годы защитникам Франции. По его убеждению, "громовой удар 1940 года, в несколько дней изменивший ход истории и взрыхливший почву Франции и дух ее, ослепительным светом озарил образ Пеги".
   Роллан стремится представить Пеги в качестве беззаветно преданного Франции человека. Он бросает вызов "апокалиптическому всевластию чудовищной машины смерти, миллионов военных машин, вышедших из германского леса и заполнивших воздух, землю и моря Запада и всей Европы". Он взывает к мужеству и внергии французских патриотов, которые спасут когда-нибудь "маленькую Грецию Запада", как он нежно называет Францию, и "остановят натиск огромных сил, которые завтра будут бушевать на всем земном шаре", если их не сокрушить вовремя.
   Роллан призывает к ожесточенным битвам за спасение Франции. В жизни Пеги он видит "суровую школу мужества". По его мнению, это "героический облик несокрушимой моральной стойкости", которая "больше всего нужна нашей Франции в наше время".
   Если последняя работа Роллана и заслуживала бы серьезных упреков как историческое исследование, то патриотическая воодушевленность этой книги, которая была написана в условиях оккупации, весьма убедительно свидетельствует о том, что писатель был всей душою с тем, кто боролся за честь и свободу родины в рядах французского Сопротивления. Опубликованная позже переписка с участником Сопротивления Э. Валахом свидетельствует, что Роллан ценил всякую возможность войти в соприкосновение с народом в эти трагические и полные опасностей дни.
   Он трудится не покладая рук и заканчивает так называемого "большого Бетховена", который является одним из самых грандиозных его замыслов. Таким образом, в черные годы оккупации напряженная творческая активность Роллана не прекращается, несмотря на крайний упадок физических сил. Творческое горение одно только и поддерживает стареющего и подтачиваемого болезнью писателя.
   Освобождение Франции осветило солнечным светом его последние дни. Незадолго до своей смерти Роллан приветствовал возвращение во Францию Мориса Тореза:

"Мой дорогой друг!

   Я горячо приветствую Ваше возвращение, которого так ждали во Франции. Вашего голоса недоставало Парижу. Пока Париж не слышал его, он не чувствовал себя окончательно освобожденным. Теперь пришел конец страшному кошмару пяти истекших лет. Сделаем же все, чтобы он не мог повториться, и будем работать для возрождения Франции на ее развалинах. Надо воссоздать национальное умиротворение и мир во всем мире посредством союза всех свободных народов".
   Этот документ свидетельствует о том, что Роллан не представлял своей дальнейшей жизни и борьбы вне тесной связи с коммунистами, вместе с которыми он шел, начиная с 30-х годов.
   Последним общественным выступлением Роллана было присутствие его в 1944 году на приеме в советском посольстве в Париже в честь годовщины Великой Октябрьской социалистической революции.
   Он умер, дождавшись рассвета. Французская коммунистическая партия, отдавая "последний долг своему другу, великому учителю французской литературы, светлому борцу за все благородное, одному из лучших представителей прогресса и великодушия", отмечала в своем траурном обращении, что Роллан всегда будет близок народу Франции, а также другим народам, чье дело он преданно защищал.
   Этот "мужественный мыслитель" стал поистине народным писателем, которого горячо любили и считали своим верным другом трудящиеся Франции и других стран.
   Неоценим вклад Роллана в дело борьбы за мир и счастье человечества. Его творчество обогатило прогрессивную литературу его страны и всего мира. По мере того как углублялись и крепли связи его творчества с жизнью народа, с освободительной антифашистской борьбой, развертывались во всю мощь и заложенные в нем возможности. Возвысившись до понимания того, что судьбы мира коренным образом изменились и началась новая эпоха о истории человечества, великий писатель правдиво отразил в своих произведениях существенные стороны этой новой эпохи.
   В наши дни могучий антиимпериалистический лагерь, отстаивающий дело мира во всем мире, по праву гордится тем, что Ромен Роллан находится в его рядах, как гордится своим верным сыном народ Франции, чье мужество, чье духовное богатство проникновенно воссозданы автором "Очарованной души".

----------------------------------------

   Источник текста: Роллан Р. Собрание сочинений. В 14-ти т. Т. 1. Драмы революции. Вальми. / Пер. с франц. Т. Ивановой, Н. Любимова, М. Вахтеровой, В. Парнаха. Под ред. Б. А. Песиса. -- М.: Гослитиздат, 1954.
   Исходник здесь: http://20v-euro-lit.niv.ru/20v-euro-lit/articles-franciya/anisimov-romen-rollan.htm
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru