Род Эдуар
Частная жизнь парламентского деятеля

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    La Vie privée de Michel Teissier.
    Текст издания: "Вестник иностранной литературы", 1893, NoNo 1-4

  

Частная жизнь парламентскаго дѣятеля.

Романъ Эдуара Ро (Rod).

(Съ французскаго).

Часть первая.

І.

  
   Маленькая гостиная въ нижнемъ этажѣ, убранная проще всѣхъ остальныхъ покоевъ дома, была любимой комнатой Сусанны, потому что въ ней одной сохранилась прежняя мебель, высокій баулъ, диванъ, кресло во вкусѣ Людовика XIII и столъ Генриха II, сочетаніе стилей, не доказывавшее классической строгости вкусовъ хозяевъ.
   Однако въ тѣ дальныя времена, когда они еще жили въ скромныхъ антресоляхъ въ улицѣ Помпы, эти вещи, купленныя по случаю и въ разсрочку на распродажахъ и аувціонахъ самимъ Мишелемъ, составляли предметъ гордости тогда еще юной четы и съ торжествомъ одна за другой водворялись въ рабочемъ кабинетѣ мужа.
   Тогда онѣ являлись единственными предметами роскоши въ ихъ скудной обстановкѣ; теперь, напротивъ, ихъ постарались сбыть въ комнаты, куда не заглядывалъ глазъ посторонняго и допускались лишь близкіе друзья дома, между тѣмъ какъ парадные покои двухъ этажей просторнаго отеля съ конюшней и каретнымъ сараемъ, который Тесье занимали вотъ уже третій годъ въ улицѣ Сенъ-Жоржъ,-- были убраны новой мебелью, купленной въ модномъ магазинѣ заразъ полной обстановкой.
   Тесье вели скромный образъ жизни до тѣхъ поръ, пока это было возможно. Но съ того времени, какъ денежныя дѣла ихъ упрочились, благодаря полученному наслѣдству, положеніе Мишеля съ каждымъ днемъ улучшалось, онъ шелъ въ гору и силою обстоятельствъ принужденъ былъ жить на широкую ногу: депутатъ и въ ближайшемъ будущемъ министръ, онъ долженъ былъ обставить себя съ извѣстною роскошью, позаботиться о представительности.
   Но Сусанна осталась вѣрна старой мебели. Она являлась для нея живымъ воспоминаніемъ о прошлыхъ дняхъ. Она любила эти разнокалиберныя вещи. Онѣ напоминали ей невозвратные дни, о которыхъ она сожалѣла, дни -- когда Мишель безраздѣльно принадлежалъ ей, проводя съ нею часы досуга, остававшіеся отъ публицистическихъ занятій,-- онъ уже былъ тогда извѣстнымъ публицистомъ, поглощеннымъ большой газетой "Порядокъ", въ которой онъ участвовалъ, которая имѣла успѣхъ благодаря ему и выдвинула вмѣстѣ съ тѣмъ его и которую онъ еще редактировалъ и теперь, но уже спустя рукава, черезъ пень-колоду.
   Онѣ напоминали ей очаровательные часы, первоначальную близость союза по страсти, горячую привязанность, побудившую къ необдуманному, безразсудному браку молодого, слишкомъ молодого человѣка, безъ состоянія, безъ опредѣленнаго будущаго, съ дѣвушкой, которая была почти ребенкомъ, все приданое которой состояло изъ довѣрія, отваги, розовыхъ надеждъ и любви.
   Вещи эти напоминали ей безчисленныя мелкія событій шестилѣтней жизни вдвоемъ, въ нѣжномъ tête-à-tête, o той глубокой нѣжности, которую питаютъ другъ къ другу бездѣтные супруги, остающіеся такими-же страстными любовниками какъ и до свадьбы.
   Онѣ напоминали ей наконецъ высшее удовлетвореніе, полноту счастья, когда наконецъ она испытала муки, тоску и безконечную радость первой беременности; какъ она застѣнчиво предупредила мужа о готовящемся семейномъ событіи, и съ какимъ радостнымъ удивленіемъ принялъ онъ это. Потомъ болѣзнь Анни, ихъ старшей дочери, а такъ-же тяжелая болѣзнь самого Мишеля, приговореннаго къ смерти врачами, и котораго она спасла болѣе силою безконечной любви, чѣмъ исполненіемъ докторскихъ предписаній, да, все это напоминала ей старая мебель, всякія мелочи, равно какъ и крупныя событія, тысячи воспоминаній поднимались и окружали ее, едва она садилась на диванъ или кресло въ маленькомъ кабинетѣ, и передъ ней возникала вся ткань нашей жизни, тянулись тѣ безконечныя нити, которыя вышиваютъ на ней то яркіе, пестрые, веселые, то сумрачные арабески. Онѣ говорили ей о дняхъ, изъ которыхъ одни были радостны, другіе тяжелы, но первыхъ было больше, такъ какъ сильное, сладкое чувство все смягчало, сглаживало и украшало.
   Сусанна вступила въ тотъ періодъ, когда сожалѣнія берутъ перевѣсъ надъ надеждами, и глухой инстинктъ заставлялъ ее предпочитать протекшіе годы годамъ грядущимъ.
   Теперь столько заботъ отвлекаетъ отъ нее Мишеля, не даетъ его чувству сосредоточиться на ней! Онъ ее еще любитъ, безъ сомнѣнія; чувство, воспитанное и окрѣпшее за годы совмѣстной жизни, не могло такъ быстро уступить изсушающей дѣловой суетѣ,-- душа его устояла противъ растлѣвающаго дѣйствія успѣха. Но все же ужь прежняго не было: онъ уже не принадлежалъ безраздѣльно Сусаннѣ. Жизнь требовала отъ него слишкомъ много: онъ игралъ выдающуюся роль, у него былъ свой органъ, которымъ онъ долженъ былъ руководить, своя партія, которой онъ управлялъ, великіе планы и задачи, которые долженъ былъ преслѣдовать и осуществлять, то "нравственное преобразованіе" страны, какъ онъ называлъ, и душею котораго былъ.
   Жена помогала ему трудиться, поддерживала въ немъ энергію, ободряла его своей симпатіей и вмѣстѣ съ тѣмъ своими руками готовила отчужденіе мужа отъ нея. Дѣло стало между ней и мужемъ, приходилось дѣлиться имъ съ выборщиками, товарищами-соперниками, друзьями, подчиненными, обожателями и обожательницами наконецъ, такъ какъ женщины имъ бредили, очарованныя его задушевнымъ краснорѣчіемъ, любовью къ добру, великодушнымъ характеромъ, а главнымъ образомъ его успѣхами. Вѣковѣчное свойство женщины преклоняться передъ извѣстностью, тяготѣніе ихъ ко всѣмъ, кому удалось выдвинуться, ненасытное любопытство заставляло женщинъ гоняться за Мишелемъ, надоѣдать ему, забрасывать его письмами, окружать опьяняющею атмосферой, въ которой вѣяли струйки коварства и предательства. Сусанна питала къ мужу глубокое, непоколебимое довѣріе, но тѣмъ не менѣе порою ее волновало смутное опасеніе.
   Она чувствовала себя слишкомъ слабой, чтобы отстаивать мужа, отражать постороннія вліянія на него, охранять его. Она старѣлась: уже нѣсколько серебряныхъ нитей мелькало въ ея прекрасныхъ черныхъ волосахъ, цвѣтъ лица принялъ колоритъ старой слоновой вости и морщины, не исеажая еще чертъ, тѣмъ не менѣе проложили тонкіе слѣды на увядающемъ лицѣ. Напротивъ Мишель, который всего на четыре года былъ старше ея, сохранился удивительно, безъ единаго бѣлаго волоса, съ юношеской гибкостью стана, сильный, живой, неутомимый, какъ будто тридцать восемь лѣтъ наполненныхъ такою оживленною дѣятельностью прошли для него безслѣдно и не легли гнетущею тяжестью.
   Да, Сусанна сожалѣла о той порѣ, когда, сидя въ креслахъ Людовика XIII, она видѣла передъ собою Мишеля, работающаго за столомъ въ стилѣ Генриха II, въ то же врема разсѣянно пробѣгая какую-нибудь новую книгу или работая иглой надъ какой нибудь хозяйственной мелочью. И теперь она любила уединяться въ дальній покой, гдѣ принимала только близкихъ, чтобы переживать прошлое, упиваясь его грустной отрадой.
   Сегодня Сусанна сидѣла въ маленькой гостиной съ двумя дочерьми: Анни, слишкомъ высокая для своихъ восьми лѣтъ, вытянувшаяся какъ спаржа, немного слишкомъ блѣдная подъ бѣлокурыми волосами, съ маленькимъ вдумчивымъ личикомъ, на которомъ сіяли большіе, сѣрые глаза,-- глаза Мишеля,-- поражала серьезнымъ, мягкимъ, почти меланхолическимъ выраженіемъ, между тѣмъ какъ Лауренція, моложе сестры на два года, почти брюнетва, составляла полную противоположность Анни: въ чертахъ лица ея, въ шустрыхъ глазахъ, нѣсколько несоразмѣрно большомъ ртѣ, въ круглыхъ щекахъ съ ямочками, дрожалъ и сверкалъ вѣчный смѣхъ. Дѣти какъ всегда сидѣли около матери, старшая по правой сторонѣ, младшая no лѣвой, чинно играя молча съ перстнями матери, предоставленными ею въ ихъ распоряженіе. Удерживая ихъ взглядомъ въ этомъ спокойномъ положеніи, которое видимо было естественно для старшей, Лауренціи же стоило нѣкоторыхъ усилій, Сусанна бесѣдовала съ гостемъ. Это былъ Жакъ Монде, другъ дѣтства ея мужа, съ которымъ сохранилъ тѣснѣйшую связь. Онъ пріѣхалъ неожиданно, вызванный семейными дѣлами, взявъ отпускъ изъ лицея въ Аннеси, въ которомъ самъ учился вмѣстѣ съ Мишелемъ и гдѣ уже лѣтъ десять преподавалъ латынь. Зная, что у Тесье всегда найдется для него комната, онъ остановился у нихъ, убѣжденный въ хорошемъ пріемѣ. Въ самомъ дѣлѣ, Монде былъ вмѣстѣ другомъ и мужа и жены: Тесье провели нѣсколько сезоновъ въ сосѣдствѣ съ нимъ, на берегу маленькаго озера, зеленыя воды котораго навѣвали на Мишеля воспоминанія дѣтства. Друзья не разлучались. Сусанна же, узнавъ покороче Монде,-- при первомъ знакомствѣ онъ ей не понравился, прониклась въ нему самой дружественной симпатіей. Хорошій человѣкъ, безъ всякаго честолюбія, легко переносившій скромную долю, выпавшую ему, съ умѣренными желаніями,--Монде скрывалъ подъ незначительною наружностью рѣдкое благородство сердца и исключительную, всестороннюю интелигентность; Сусанна называла его "добрымъ геніемъ" своего мужа. Она обожала его за простоту, прямой характеръ, добродушіе. Порою она завидовала его женѣ, которая хотя итне вкушала сладкій фиміамъ славы, за то мужъ принадлежалъ ей и она дѣлилась имъ только съ шестью толстыми дѣтьми, отлично выкормленными, но плохо одѣтыми, адскій гвалтъ и топотъ которыхъ не мѣшалъ скучнымъ занятіямъ -- исправленія ученическихъ тетрадей. Она чувствовала, что эти два любящія друга друга существа принимаютъ спокойно все, что имъ посылаетъ судьба, и не волнуются несбыточными желаніями. Мишель же таилъ въ себѣ тайну, и порою она зіяла какъ бездна въ душѣ съ виду спокойной, но которую всегда внезапная буря могла взволновать до сокровеннѣйшей глубины.
   Монде, съ своей стороны, обожалъ Сусанну за ея скромную прелесть, необыкновенную доброту и самоотверженную преданность "великому человѣку", котораго любилъ съ истинно отеческой нѣжностью.
   Часто говаривалъ онъ Тесье:
   -- У тебя именно такая жена, какую тебѣ нужно, мой милый, вѣрная, единственная... Ты долженъ быть счастливъ!
   Тесье отвѣчалъ:
   -- Я счастливъ, это правда, вполнѣ счастливъ...
   A иногда прибавлялъ:
   -- У меня и времени нѣтъ быть несчастнымъ!
   И Монде оставался смущеннымъ, смутно чувствуя что-то надтреснутое въ этомъ счастьѣ.
   Сусаннѣ и Монде было о чемъ поговорить. Вотъ уже четвертый годъ, то есть съ того времени, какъ Мишель пошелъ въ гору, лѣтнія поѣздки въ Аннеси прекратились, и они почти не видались. Разговоръ переходилъ съ одного предмета на другой, прерываемый время отъ времени Лауренціей, которой надоѣдало чинное сидѣнье возлѣ мамаши.
   Разумѣется, едва только Монде сообщилъ новости о своей женѣ и дѣтяхъ, разговоръ перешелъ на Мишеля.
   -- Онъ вышелъ на открытую дорогу! -- съ уваженіемъ въ голосѣ сказалъ Монде. -- Вы знаете, въ прошлые выборы онъ въ Верхней Савоѣ избранъ былъ почти единогласно... Мы боимся только, что если и Сена станетъ на его сторону, онъ совсѣмъ о насъ забудетъ...
   -- Да,-- съ гордостью подтвердила Сусанна,-- онъ очень популяренъ. Твердость и благоразуміе его намѣреній, ясность принциповъ обезпечиваетъ ему успѣхъ повсюду... Но только, политика занимаетъ такое большое мѣсто въ его жизни... теперь, когда онъ принадлежитъ всему свѣту, на нашу долю почти ничего не достается.
   -- Что вы хотите! Это судьба всѣхъ замѣчательныхъ людей... а онъ человѣкъ замѣчательный, въ полномъ смыслѣ этого слова. Я всегда былъ высокаго мнѣнія о немъ, даже когда помогалъ ему справляться съ латинскими упражненіями... потому что въ латыни онъ силенъ никогда не былъ. Тѣмъ не менѣе, я ему удивляюсь, онъ превзошелъ мои ожиданія! Когда я вижу чего онъ достигъ въ эти четыре года!.. какъ онъ геніально... да, прямо геніально... организовалъ охранительныя силы и побѣдилъ сопротивленіе радикаловъ, мудрость его предложеній, его удивительный тактъ, краснорѣчіе...
   Здѣсь Сусанна со скромностью прервала его:
   -- Надо еще принять во вниманіе поддержку, оказанную ему страной и въ особенности...
   -- Поддержку? Гмъ! Кто же его поддерживалъ, я васъ, спрошу?
   -- Да всѣ тѣ, которые примкнули къ его партіи, такіе публицисты, какъ Пейро и депутаты, какъ Торнъ и монсеніоръ Руссель...
   Монде покачалъ головой:
   -- Пейро... Торнъ... моньсеніоръ Руссель... Желалъ бы я посмотрѣть, чтобы стали эти господа и ихъ друзья дѣлать безъ Мишеля! Нѣтъ, нѣтъ, я убѣжденъ въ томъ, что онъ одинъ вынесъ на плечахъ все зданіе. И знаете почему? Потому что онъ видитъ лучше другихъ!.. Всѣ эти господа, просто шуты гороховые, и думаютъ только объ одномъ, какъ бы набить карманъ. Онъ же человѣкъ съ характеромъ, съ идеалами, съ убѣжденіями, съ твердой волей,-- все это рѣдко встрѣчается, вотъ почему онъ одинъ только и можетъ насъ спасти... Онъ должно быть сильно перемѣнился съ тѣхъ поръ, какъ судьба заставила его играть такую высокую роль?
   -- О, нѣтъ, Боже мой! Онъ все тотъ же, ни мало не измѣнился, напротивъ: добръ, ровенъ, прежде всего мыслитель, всегда спокоенъ, среди самыхъ горячихъ схватокъ... Сегодня онъ долженъ произнести большую рѣчь и если вы увидите его за завтракомъ...
   Монде прервалъ:
   -- Какъ, онъ говоритъ, а вы не въ палатѣ?..
   -- Нѣтъ. Онъ не любитъ, чтобы я была тамъ, когда онъ говоритъ... Я съ своей стороны то же: всѣ будутъ на меня смотрѣть... вы знаете, что у меня самолюбіе направлено въ другую сторону...
   -- Знай я это, я пріѣхалъ бы вчера вечеромъ... Легко бы могъ пріѣхать... какая жалость, что я не зналъ! Объ чемъ же онъ говоритъ?
   -- Относительно предложенія уничтожить законъ о разводѣ.
   Монде открылъ удивленно глаза.
   -- Почему же онъ хочетъ уничтожить разводъ? -- вскричалъ онъ.-- Разводъ необходимъ, разводъ имѣетъ свои основанія; разводъ...
   Сусанна съ живостью прервала его:
   -- О, Мишель приводитъ вѣскія основанія! Если бы вы слышали его, вы бы согласились съ нимъ... Надо помнить, что въ его системѣ семья, общество, церковь, занимаютъ одинаковое мѣсто. Все это святое... и должно уважать его неприкосновенность... Я не могу вамъ хорошенько все это растолковать, но онъ удивителенъ, когда коснется этихъ вопросовъ... Я убѣждена, что онъ будетъ имѣть громадный успѣхъ сегодня.
   Честное лицо Монде по прежнему выражало удивленіе, но онъ не желалъ противорѣчить своей собесѣдницѣ.
   -- Вы были бы хорошимъ депутатомъ,-- сказалъ онъ, улыбаясь.-- Да, да, вы оказываете Мишелю гораздо большую поддержку, чѣмъ всякіе Торны и Руссели. Очевидно, у него есть свои основанія, разъ вы это говорите, и такъ какъ онъ не пойдетъ противъ своихъ убѣжденій, то значитъ вѣритъ въ свои доводы, но онъ задумалъ трудное дѣло, трудное дѣло...
   Въ эту минуту бесѣда была прервана: дверь отворилась, и не предупреждая о себѣ, вошла хорошенькая молодая дѣвушка. Дѣти побѣжали къ ней на встрѣчу, чтобы обнять ее. Она погладила по головѣ Анни и протянула руку Сусаннѣ, свазавшей ей:
   -- Здравствуйте, Бланка!..
   -- Я намѣрена отобѣдать у васъ безъ церемоніи,-- объяснила та,-- если этимъ не причиню вамъ безпокойства...
   -- Вы сами отлично знаете, что мы всегда рады вамъ... Къ тому же у насъ сегодня старый другъ...
   Бланка, не обратившая вниманія на Монде, посмотрѣла на него и повернулась къ нему съ протянутой рукой:
   -- M-eur Монде!..
   -- M-llе Эстевъ!.. Я не смѣю больше васъ звать просто Бланкой... Я не видѣлъ васъ ужь лѣтъ пять, за это время вы такъ измѣнились, такъ измѣнились!..
   Отецъ Бланки, Рауль Эстевъ, такъ же уроженецъ Верхвей Савойи, былъ третьимъ въ тѣсномъ, дружественномъ союзѣ Тессье и Монде. Это былъ талантливый инженеръ, дѣятельный, предпріимчивый, полный широкихъ плановъ, и умеръ въ полномъ цвѣтѣ силъ -- погибъ при одной жедѣзнодорожной катастрофѣ, оставивъ жену и дочь въ положеніи, если не беннадежномъ, то во всякомъ случаѣ крайне затруднительномъ.
   Тесье, ввявши на себя заботу о ихъ дѣлахъ, вмѣсто непрактичнаго опекуна, при помощи удачныхъ операцій составилъ довольно значительный капиталъ, который обезпечивалъ будущее Бланки. Что же касается г-жи Эстевъ, то, поговоревавъ, она вышла вновь замужъ, не дождавшись конца траура, за очень богатаго и пустого клубмена, Керіе. У ней не было дѣтей отъ второго брака, который бросилъ ее въ вихрь свѣтской жизни, въ которой всегда влекли ее вкусы.
   Когда ея дочь, похожая на нее болѣе лицомъ, чѣмъ характеромъ, выросла, она стала тяготиться ею. Она относилась къ дочери съ полнымъ равнодушіемъ, и Бланка, которую не любилъ и Керіе, такъ какъ она питала въ нему глухую антипатію, совершенно вмѣстѣ съ тѣмъ чуждая вкусамъ той среды, въ которой жила ея мать, мало по малу стала отдаляться отъ своей семьи и сдѣлалась почти пріемной дочерью Сусанны. Монде зналъ ея положеніе. На его глазахъ почти выросла Бланка, обыкновенно сопровождавшая Тесье въ ихъ лѣтнихъ поѣздкахъ. Но уже четыре года, какъ онъ ее не видѣлъ, а за это время она значительно перемѣнилась, развилась, похорошѣла. Теперь это была стройная и изящная молодая дѣвушка, въ которой было нѣчто большее чѣмъ одна красота юности. Безъ сомнѣнія она была хороша собой, но особою, скромною и не кидающеюся въ глаза красотой, которую не замѣчалъ глазъ профана. Повидимому черты еялица были неправильны, и это мѣшало замѣтить разсѣянному взгляду ихъ тайную, своеобразную гармонію. Ея волосы на первый взглядъ казались слишкомъ бѣлокурыми и не подходили къ ея бѣлоснѣжному цвѣту лица, съ тою преувеличенною нѣжностью, которую видишь на эстампахъ; длинныя рѣсницы осѣняли глаза, какъ бы желая скрыть странный голубой цвѣтъ ихъ, ясный блескъ, мягкое выраженіе. Чтобы вникнуть въ ея прелесть, надо было долго и внимательно всматриваться. Надо было видѣть ея походку, медленныя движенія, замѣтить эту затаенную въ себѣ грацію. Нужно было слышать какъ она говоритъ, ея голосъ одновременно глубокій и кристаллическій, придававшій особую прелесть самымъ незначительнымъ словамъ. Надо было наблюдать ея позы, жесты, вдыхать особую атмосферу, которая окружала ее. И мало по малу васъ схватывала эта внутренняя, скрытая жизнь, не стремившаяся обнаружить себя, но полная тайнаго очарованія.
   -- Сегодня Тесье былъ великолѣпенъ,-- сказала Бланка садясь въ третье кресло Людовика ХІП.
   Она казалось была въ сильномъ волненіи и точно принесла съ собою отголосокъ парламентской бури.
   -- Вы были въ палатѣ? -- спросилъ Монде.
   -- Да... я была съ г-жею де-Торнъ... Она его никогда до сихъ поръ не слышала, можете себѣ представить.
   -- Такъ же какъ и я,-- отозвался Монде.
   -- И я,-- прибавила Сусанна съ улыбкой.
   -- Вамъ не нужно слушать его въ палатѣ,-- сказала Бланка,-- когда вы слышите его постоянно, когда онъ разсказываетъ вамъ о всѣхъ своихъ планахъ! Но сегодня онъ былъ краснорѣчивъ и увлекателенъ, какъ никогда...
   -- Значитъ его предложеніе прошло? -- спросила Сусанна.
   -- Нѣтъ... Но успѣхъ все же былъ полный... Фурре предложилъ предварительный вопросъ, стоитъ-ли палатѣ выслушивать докладъ... вы понимаете? Предварительный вопросъ по поводу предложенія Тесье, какъ вамъ это нравится!.. Большинствомъ ста голосовъ тотчасъ же запросъ отвергли... Неотложность такъ же приняли, но къ несчастью только послѣ вторичнаго голосованія и всего 15 голосами... Палата шумѣла, волновалась, правая ворчала, лѣвая апплодировала... И среди этого волненія его звучный, чистый голосъ гремѣлъ, покрывая гамъ и крики. Бѣсновались даже въ трибунахъ, которыя были биткомъ набиты. Я не понимаю, какъ онъ въ состояніи выдержатъ и одолѣть такую бурю. Вѣдь вы знаете: онъ остается совершенно спокоенъ, когда все кругомъ неистовствуетъ.-- Говоря это, она пришла въ экстазъ, голосъ ея дрожалъ отъ скрытаго волненія.
   Монде покачалъ головой и сдѣлалъ жестъ, выражавшій неодобреніе.
   -- Зачѣмъ Мишель вздумалъ поднять такой вопросъ, какъ вопросъ о разводѣ? -- спросилъ онъ.-- Есть проблемы, которыхъ лучше не касаться. Время отъ времени ихъ рѣшаютъ въ томъ или иномъ смыслѣ, но затѣмъ лучше ихъ оставить въ повоѣ. Чтобы ни говорилъ въ данномъ случаѣ законъ, но онъ во всякомъ случаѣ еще не устарѣлъ и перемѣны едва-ли поведутъ къ чему либо.
   -- Мишель васъ обратитъ въ свого вѣру,-- сказала Сусанна, прежде чѣмъ молодая дѣвушка успѣла возразить Монде.-- Да вотъ и самъ онъ. Въ самомъ дѣлѣ, онъ входилъ. Это былъ высокаго роста человѣкъ, съ рѣшительной фигурой, рѣзко очерченнымъ профилемъ, темные волосы острижены подъ гребенку, усы закручены вверхъ.
   -- Bonjour! -- сказалъ онъ. А! Монде! какой благопріятный вѣтеръ занесъ тебя въ нашу сторону?
   И протянулъ другу руку.
   Но Монде слишкомъ хорошо зналъ Мишеля, чтобы не уловить или не угадать скрытой холодности въ его голосѣ, несмотря на сердечность словъ и жеста.
   -- Меня вызвало маленькое дѣло насчетъ наслѣдства моей тетки,-- отвѣчалъ онъ.-- Меня вызвалъ нотаріусъ, но какъ бы ни было я пробуду здѣсь не долго, не болѣе двухъ дней.
   -- Какъ, два дня! -- вскричалъ Мишель, и на этогь разъ съ болѣе искренней сердечностью.-- Но если ты хочешь продлить свой отпускъ, я могу похлопотать!
   -- Ты хорошъ съ министромъ?
   -- Я? на ножахъ. Тѣмъ не менѣе я готовъ сдѣлать все, что отъ меня зависитъ, если только что нибудь значу.
   -- То, что ты говоришь мнѣ, мой милый,-- началъ Монде,-- для человѣка желающаго всеобщаго возрожденія...
   Но Мишелъ повернулся въ m-lle Эстевъ и не слушалъ его болѣе.
   -- Какъ я радъ, что вамъ пришло на мысль провести у насъ сегодня вечеръ, Бланка,-- сказалъ онъ, беря ее за руку.
   Она вся просіяла. Онъ продолжалъ, указывая жестомъ на молодого человѣка, вошедшаго вмѣстѣ съ нимъ, но оставшагося незамѣченнымъ:
   -- Я долженъ вамъ представить Мориса Пейро; кажется вы еще не знакомы съ нимъ, хотя онъ постоянно бываетъ у насъ въ домѣ.
   Молодой человѣкъ поклонился, между тѣмъ какъ Бланка произнесла:
   -- Я васъ постоянно читаю.
   Тутъ Тесье, съ нѣсколько нервной подвижностью, обратился въ жевѣ:
   -- Мы сейчасъ сядемъ за столъ,-- неправда ли? надо поскорѣе пообѣдать. У Пейро корректуры, которыя надо исправить сегодня же.
   -- Обѣдъ готовъ,-- отвѣчала Сусанна.-- Ужь больше получаса какъ мы ждемъ тебя.
   Въ тѣхъ фразахъ, которыми перекинулся Мишель съ присутствующими явившись изъ палаты, не было ничего, абсолютно ничего особеннаго. Почему же Монде испытывалъ тягостное безпокойство и никакъ не могъ совладать съ этимъ чувствомъ, преодолѣть его? Почему странное предчувствіе глухою тоской сжало его сердце? И что-то грозящее, какая-то надвигающаяся опасность почуялась въ этомъ смутномъ, болѣзненномъ впечатлѣніи! Истинные друзья порою испытываютъ эти таинственныя предчувствія, обязанныя имъ безъ сомнѣнія глубиною своей преданности.
   Обѣдъ былъ сервированъ съ благородною простотой: одинъ изъ тѣхъ ничѣмъ не выдающихся обѣдовъ, показывающихъ, что хозяева не придаютъ ему никакого значенія. Разговоръ вертѣлся исключительно около политики. Пейро овладѣлъ имъ и перетряхивалъ вопросы, о которыхъ трактовалось на засѣданіи того дня. Онъ говорилъ съ рѣдкимъ искусствомъ, изобильно уснащая рѣчь метафорами и сравненіями, вставляя психологическія замѣчанія и нравственныя сентенціи. Монде возражалъ ему съ обычною, характеризовавшею его, прямотою и здравымъ смысломъ. Мишель разсѣянно слушалъ ихъ однимъ ухомъ, не говоря ничего или подавлялъ другихъ авторитетнымъ и нервнымъ тономъ, вставляя замѣчанія, нетерпящія возраженій.
   -- Вы судите какъ наблюдатель, любопытный, литераторъ,-- рѣзко сказалъ онъ Пейро, когда тотъ привелъ интересный случай развода.-- Въ сущности я всегда удивлялся, что вы на нашей сторонѣ. Вы интересуетесь дѣломъ лишь постольку, поскольку оно даетъ вамъ матеріалъ для философствованія. Ваши убѣжденія ничто иное какъ отвлеченная спекуляція. Вы любите изучать вопросъ со всѣхъ сторонъ, поворачивать его подъ всевозможными углами зрѣнія, разсматривать его со всѣхъ точекъ, а это безполезная и опасная игра. Мы, наоборотъ, мы не философы, а люди практическіе. Мы желаемъ прежде дѣйствовать, а потомъ мыслить, такъ какъ это единственный способъ что либо сдѣлать. Замѣтьте, что это не мѣшаетъ намъ отлично знать, чего мы хотимъ. За послѣднія двадцать лѣтъ во Франціи все разстлилось и расползлось. Мы перестраиваемь, вотъ и все. Мы явились въ полуразрушенный домъ и желаемъ отстроить его заново, согласивъ всѣ части. Поэтому-то мы и отвергаемъ вашу психологію и наша мораль гораздо проще вашей.
   -- Ты говоришъ словно въ парламентѣ,-- сказалъ Монде.
   -- Нимало. Въ палатѣ я говорю длиннѣе, повторяю и разжевываю. Впрочемъ по существу ты правъ. Чего же ты хочешь отъ меня? У меня нѣтъ двойныхъ убѣжденій, однихъ для публики, другихъ для интимнаго вружка. Ты видишь меня такимъ же, какъ и весь свѣтъ, старина!.. И это тебя не должно удивлять: вѣдь ты знаешь меня съ дѣтства!
   Монде, любившій пошутить, принялъ ироническій видъ.
   -- Мнѣ всего яснѣе,-- сказалъ онъ,-- изъ твоей сегодвяшней рѣчи одно, что ты сжегъ свои корабли!..
   И обратясь въ Сусаннѣ онъ продолжалъ, какъ будто въ удивленіи:
   -- Неправда ли, это ясно?.. Вы можете теперь быть совершенно спокойны... Могло-бы великому человѣку придти на мысль покуситься развестись съ вами -- а послѣ сегодняшней рѣчи, все кончено, онъ сковалъ самого себя на вѣки.
   И добрякъ Монде захохоталъ. Но никто не поддержалъ его. Сусанна принужденно улыбнулась. Мишель пожалъ плечами. Послѣ короткаго молчанія, Пейро возразилъ:
   -- Вы можете быть спокойны, г. Монде. Но знаете ли, что составляетъ самую сильную сторону Тесье? Не его краспорѣчіе, не талантъ: главнымъ образомъ характеръ и то, что его дѣло не расходится со словомъ, и въ особенности бевупречная семейная жязнь.
   Монде обмѣнялся взглядомъ съ Сусанной, напоминая ей, что это именно то, что онъ самъ всегда говорилъ. Но Мишель рѣзко возразилъ:
   -- У насъ этого рода вещи не имѣютъ того значенія, какое вы имъ придаете.
   -- Они значатъ быть можетъ гораздо болѣе, чѣмъ вы думаете, вы, репутація котораго беэукоризненна,-- отвѣчалъ Пейро. -- Торнъ не разъ говорилъ со мною на этотъ счетъ, а вы знаете, какъ онъ проницателенъ. "Мы -- странный народъ,-- говорилъ онъ,-- добродѣтель кажется всегда намъ немного смѣшной, и тѣмъ не менѣе, мы въ ней безконечно нуждаемся и преклоняемся передъ ней". И я съ своей стороны думаю, что Торнъ ни мало не обманывается.
   -- Несмотря на это,-- возразилъ Тесье,-- люди, очень мало щепетильные, дѣлаютъ прекрасную карьеру въ нашемъ обществѣ. Возьмите хотя бы Диля. Вотъ ужь не скажете про этого человѣка, что онъ обязанъ своимъ успѣхомъ добродѣтели! A между тѣмъ, вопреки скандальнымъ исторіямъ, которыя разсказываютъ о немъ, Диль сидитъ себѣ на своемъ посту и ничѣмъ его не сдвинуть съ него. Посмотрите такъ же, Компель: тутъ еще страннѣе. Явно замаранная репутація, а пользуется всеобщимъ уваженіемъ. Въ прошломъ у него всевозможныя грязныя исторіи съ жещиинами, денежныя аферы земного свойства, а онъ ни мало не смущается. Значеніе его возростаетъ. Самые противники его признаютъ, что въ качествѣ президента совѣта онъ достоинъ полнаго уваженія. Развѣ это не правда?
   Повидимому слова Мишеля ни мало не поколебали Пейро:
   -- Все это не столь убѣдительно, какъ кажется съ перваго взгляда,-- возразилъ онъ.-- Комбель и Диль -- исключенія: зло помогаетъ ихъ успѣху. Они дошли до такой черты, что могутъ все себѣ позволить: ничто уже не можетъ ихъ сдѣлать чернѣе, чѣмъ они есть. У нихъ нѣтъ болѣе репутаціи, которую можно было бы скомпрометировать... Они защищены отъ всѣхъ нападеній. О нихъ все сказали, болѣе нельзя ничего сказать. Они прошли черезъ огонь и воду, чрезъ всѣ скандалы.
   -- Мнѣ кажется, Пейро,-- сказалъ Мишель,-- что вы противорѣчите самому себѣ.
   -- Увѣряю васъ, что нѣтъ. Позвольте мнѣ кончить. Если все это сходитъ имъ съ рукъ и не мѣшаетъ успѣху, то это потому, что они обладаютъ добродѣтелью, замѣняющею всѣ другія: наглостью.
   -- Ну, это парадоксъ!
   -- Никогда! Дѣло въ томъ, что это вѣрно относительно ихъ однихъ, такъ какъ они своего роды монстры, какъ такіе они и не подходятъ подъ общее правило. Но попробуй другой человѣкъ сдѣлать или только покуситься сдѣлать хотя одну десятую того, что они сдѣлали и онъ погибъ! И если это честный человѣкъ, въ истинномъ значеніи этого слова, надо еще менѣе, чтобы погубить его: достаточно малѣйшей ошибки, слабости, пустяка.
   -- Я,-- сказалъ Монде, слушавшій съ величайшимъ вниманіемъ,-- я думаю, что г. Пейро правъ: прощаютъ только злодѣямъ. Смотри, Мишель, держи ухо востро! Ты осужденъ на вѣчную добродѣтель, мой милый!
   -- Все, что я сказалъ по этому поводу, не касается Тесье,-- возразилъ Пейро,-- онъ даже не знаетъ, что такое раскаяніе, такъ какъ ни разу не сдѣлалъ ложнаго шага.
   Никто не отвѣчалъ на эти слова. Воцарилось молчаніе. Наконецъ Мишель заговорилъ съ большимъ добродушіемъ, чѣмъ до того:
   -- Вы знаете, мои дѣти, что у всякаго есть свои слабости, свои недостатки и больныя мѣста; даже когда люди и не дѣлаютъ чего либо подобнаго, что совершаютъ Дили и Комбели, они стоютъ другъ друга. Что вы хотите? Мы рабы своей судьбы. Моя ведетъ меня по прямой линіи, и я долженъ слѣдовать за ней! Если ужь вы хотите знать, то признаюсь вамъ, что порою мнѣ становится тошно отъ собственной добродѣтели... Линія моя скучновата. Да! Но я никогда съ нея не сойду; быть можетъ въ силу того, что и на моей дорогѣ много пріятнаго.
   При этихъ словахъ онъ повернулся въ женѣ, которая ему улыбнулась.
   -- Быть можетъ также,-- продолжалъ онъ,-- я инстинктивно чувствовалъ то, что высказалъ Пейро, хотя я и не психологъ, и не философъ. Быть можетъ я предчувствовалъ что добродѣтель -- сила. Нами всегда руководитъ разсчетъ.
   -- Вотъ видите, вы кончили тѣмъ, что признали справедливость моихъ словъ,-- торжествовалъ Пейро.-- Знаете ли, что сказалъ о васъ Торнъ, между прочимъ: для Тесье, корректность -- талисманъ.
   -- Но во всякомъ случаѣ это странно,-- замѣтилъ Монде, что прямо противуположныя вещи могутъ способствовать успѣху. Что Диль обязанъ быть порочнымъ и погибъ бы, если бы вздумалъ обратиться въ честнаго человѣка, а Тесье обязанъ быть добродѣтельнымъ, и ему не простятъ малѣйшей оплошности.
   -- Да, это странно,-- согласился Пейро,-- но тѣмъ не менѣе это такъ. И быть можетъ это и лучше! это расширяетъ бездну, лежащую между добрыми и злыми.
   -- Оставьте,-- заключилъ Мишель,-- справедливости произнести послѣднее слово: наступитъ день возмездія для Комбеля, Диля и имъ подобнымъ! Теперь имъ удивляются, говорятъ о нихъ: они сильны! A это все покрываетъ. Успѣхъ въ глазахъ черни все оправдываетъ. Но подуетъ другой вѣтеръ, и тогда, друзья мои, картина перемѣнится! Мы уже видѣли тому примѣръ: вспомните дѣло Каффареля, и обстоятельства ему предшествовавшія. Мы еще будетъ присутствовать при послѣднемъ судѣ!
   Встали изъ-за стола. Мишель произнесъ свою тираду стоя и заключилъ ее широкимъ, красивымъ жестомъ. Затѣмъ всѣ перешли опять въ маленькую столовую, гдѣ Сусанна, съ помощью Бланки, сервировала кофе. Пейро, проглотивъ быстро свою чашку, вышелъ, извинаясь неотложными дѣлами. Кружокъ пріобрѣлъ тогда еще болѣе интимный характеръ. Тесье, не курившій самъ, предложилъ сигару Монде.
   -- У тебя добрыя сигары,-- вскричалъ тотъ, послѣ перваго же клуба дыма;-- вѣдь ты ими не пользуешься? Вѣроятно держишь для политическихъ друзей?
   -- Конечно.
   -- A тебя часто они навѣщаютъ?
   Сусанна отвѣтила за Мишеля:
   -- Почти каждый день кто либо бываетъ.
   -- Вамъ то же приходится и самимъ много выѣзжать?
   -- Болѣе чѣмъ мнѣ было бы желательно во всякомъ случаѣ,-- сказалъ Мишель.
   -- Это должно тебя развлекать?
   -- Ахъ, весьма мало, увѣряю тебя! Видишь ли, ведя спокойную жизнь въ этомъ миломъ уголкѣ Анеси, гдѣ одинъ день похожъ на другой, ты вообразить себѣ не можешь, до чего порою я устаю и душею и тѣломъ отъ этой жизни, до чего она мнѣ надоѣдаетъ... Она наваливается на меня какъ гора, и я не могу изъ-подъ нея выбиться...
   -- Я бы не могъ жаловаться на твоемъ мѣстѣ: такой человѣкъ, какъ ты, который столько дѣлаетъ...
   -- Увѣряю тебя, что выдаются минуты, когда мнѣ отвратителенъ видъ лица человѣческаго... Мнѣ хочется убѣжать куда нибудь отъ нихъ и этой суеты, скрыться гдѣ нибудь съ семьей... и нѣсколькимя друзьями... да, съ немногими друзьями... и тамъ проводить скромную жизнь, безъ борьбы, безъ заботъ, безъ мысли...
   Между тѣмъ какъ Мишель говорилъ это, Монде съ выраженіемъ удивленія вопросительно глядѣлъ на него.
   Мишель замѣтилъ этотъ пристальный взглядъ, ему стало неловко и онъ остановился.
   -- Мнѣ странно слышать такія слова,-- сказалъ ему его другъ послѣ короткаго молчанія,-- отъ человѣка, преслѣдующаго великую цѣль, занятаго разрѣшеніемъ такихъ важныхъ во всѣхъ отношеніяхъ вопросовъ, желающаго поднять нравственность страны, улучшить міръ. Что если бы твои собратья или выборщики услышали тебя...
   Мишель прервалъ его, пожавъ плечами:
   -- Но они не слышутъ меня!.. Они видятъ только мой внѣшній обликъ, лишь то, что видятъ всѣ... внутренняя моя жизнь для нихъ сокрыта... они не знаютъ другого, истиннаго Тесье...
   Голосъ его сталъ глухъ.
   -- Неужели же ты хочешь этимъ сказать,-- спросилъ Монде, и въ голосѣ его зазвучала тоскливая нота,-- что твоя ролъ только поза?.. что въ душѣ ты такой же скептикъ, какъ и другіе?... Что не вѣра въ добро движетъ тобою, а...
   Тесье вскричалъ:
   -- Конечно, нѣтъ!... Я вѣрю въ то, что цѣлаго и тому, что говорю и всѣми силами желаю блага родинѣ... Но что ты хочешь! Выпадаютъ часы упадка духа, слабости, даже сомнѣній... сомнѣній въ себѣ... Ты видишь меня именно въ одинъ изъ такихъ несчастныхъ часовъ.
   -- Я не могу тебя хорошенько понять,-- возразилъ Монде,-- казалось бы въ самомъ дѣлѣ своемъ ты долженъ бы почерпать новыя силы, и чувство исполненнаго долга должно бы дѣлать тебя счастливымъ...
   Тутъ, повернувшись къ Сусаннѣ, молча слушавшей ихъ, онъ прибавилъ:
   -- Какъ вы это позволяете ему такъ говорить?
   -- Что же мнѣ съ нимъ сдѣлать? -- отвѣчала та.-- И такія минуты находятъ на него чаще, чѣмъ вы думаете... Если бы вы знали, какъ онъ нервенъ!.. Эта публичная жизнь пожираетъ его здоровье и силы... а также отчасти и его сердце... Я часто проклинаю всю эту политику, я желала бы предохранить его отъ этой пьевры... но это невозможно: онъ останется на своемъ посту до послѣдней крайности.
   Съ минуту помолчали.
   -- Во всякомъ случаѣ,-- сказалъ наконецъ Монде серьезнымъ тономъ,-- для такого человѣка, какъ онъ,-- горячаго, энергичнаго, умнаго, необходима кипучая дѣятельность... Это даетъ исходъ его нервной силы... Безъ того, быть можетъ, сударыня, вамъ приходилось бы еще болѣе безпокоиться за него.
   -- Вообще же, все это не такъ важно, какъ кажется,-- заключилъ разговоръ Мишель.-- Такъ или иначе приходится склоняться передъ судьбой, и нести выпавшій на долю крестъ.
   Съ этими словами онъ всталъ и подсѣлъ въ Бланкѣ, которая сидѣла въ сторонѣ, не принимая участія въ разговорѣ. Онъ въ полголоса сталъ бесѣдовать съ нею, между тѣмъ какъ Сусанна продолжала толковать съ Монде. Это двойное а parte продолжалось довольно долго.
   Наконецъ Монде зѣвнулъ раза два и Сусанна вскричала:
   -- Ахъ, вы я вижу утомлены, а я кажется бы всю ночь на пролетъ говорила, говорила...
   -- Это все желѣзная дорога виновата, сударыня... эта дьявольская желѣзная дорога, на человѣка непривычнаго...
   -- Ваша комната вѣроятно уже готова. Позвольте мнѣ васъ привести туда, я посмотрю, все-ли въ порядкѣ...
   Она поднялась, Монде попрощался съ Бланкой и Мишелемъ и вышелъ за Сусанной.
   Нѣсколько мгновеній въ комнатѣ царствовало молчаніе. Бланка и Мишель, обмѣнявшись быстрымъ взглядомъ, одновременно повернулись къ двери и прислушивались къ удалявшемуся шуму шаговъ, заглушенному наконецъ коврами. Потомъ они вновь посмотрѣли другъ другу въ глаза и Мишелъ, опустившись на колѣни у ногъ дѣвушки, покрылъ ея руки поцѣлуями. Такъ оставалисъ они, замерли, молча, прижавшись другъ въ другу, изливая въ этихъ ласкахъ, какія только и могли себѣ позволить, всю сладкую муку своихъ безразсудныхъ желаній, свою болѣзненную любовь, лишь увеличенную безполезной борьбой съ долгомъ, которая мучила и вмѣстѣ возбуждала ихъ, и передъ которою ихъ воля была безсильна.
   Безъ словъ они съумѣли все сказать другъ другу. Руки Бланки слабо трепетали въ рукахъ Мишеля; ихъ дыханіе становилось бурнымъ. Чувство, поднявшееся въ нихъ, было подобно разрѣшившейся бурѣ, которую весь вечеръ предчувствовалъ честный Монде. Но вотъ глухой шумъ, скрипъ пола, ничтожный шорохъ заставилъ ихъ вздрогнуть въ ужасѣ, Мишель поднялся и сказалъ торопливо:
   -- Пока мы одни...
   Онъ вынулъ письмо изъ кармана, протянулъ его Бланкѣ и она быстро спрятала его за корсажъ, а въ обмѣнъ дала другое. Когда онъ вновь взялъ ее за руки, молодая дѣвушка спросила:
   -- Чтo вы мнѣ пишете въ этомъ миломъ письмѣ?
   Тотъ отвѣчалъ:
   -- Вы увидите... Все тоже самое! что я васъ люблю... что я васъ люблю и что я несчастенъ...
   Она пожала ему руки:
   -- Несчастны?
   -- О, не теперь, не въ эти рѣдкія мгновенія, когда я съ вами наединѣ, возлѣ васъ, когда я тѣшу себя иллюзіей, что вы моя!.. Но остальное время, постоянно!.. Когда я одинъ -- я думаю о васъ. Мысль о васъ преслѣдуетъ меня повсюду. Чтобы я ни дѣлалъ, чтобы ни говорилъ, я дѣлаю и говорю совершенно машинально, мысль моя занята вами... Сегодня, напримѣръ, на трибунѣ...
   Она прервала его:
   -- Вы такъ хорошо говорили!..
   -- Не знаю, я не слышалъ!.. Я думалъ, какъ всегда, о васъ.
   -- Вы даже не смотрѣли на меня!..
   -- Потому что я говорилъ... ахъ, вы отлично это понимаете!.. я говорилъ наперекоръ самъ себѣ, своему сердцу!.. Монде сказалъ правду, хотя и невольно: да, я сжегъ свои корабли... увы, всѣ наши надежды! Я переживалъ мучительныя минуты, точно я самому себѣ вырѣзывалъ сердце... Всѣ планы, которые я постоянно строю съ тѣхъ поръ, какъ полюбилъ васъ, рушились... съ каждой фразой, которую я произносилъ, мнѣ становилось ясно какъ день, что вы никогда не будете моею... я самъ, своими руками разрушилъ нашу послѣднюю надежду, изломалъ послѣднюю доску, на которой мы могли бы спастись... мнѣ хотѣлось закричать отъ боли, такъ жгли меня собственныя слова...
   Бланка слушала его удивленно. Изъ устъ ея излетѣло лишь короткое "о!".
   -- Да,-- продолжалъ онъ,-- я не говорилъ вамъ объ этомъ никогда, но часто думалъ... Все таки у насъ было средство въ рукахъ -- разводъ.
   Она сдѣлала жестъ, какъ будто хотѣла закрыть ему ротъ рукой:
   -- Не говорите этого, Мишель! не говорите такихъ вещей, прошу васъ!.. Зачѣмъ вы это говорите? Вы вѣдь отлично знаете, что все это однѣ слова, что это невозможно!..
   -- Невозможно, это вѣрно, вы говорите правду... Но я долго думалъ и подъ конецъ мнѣ стало казаться это не столь уже невозможнымъ... Эта идея меня преслѣдовала... Наконецъ я захотѣлъ побѣдить ее...
   -- И хорошо сдѣлали! Дорогой, не забывайте того, что вы сами такъ часто говорили мнѣ: мы господа своихъ чувствъ, но не дѣйствій; и мы имѣемъ право... вѣрно-ли это? я не знаю... мы имѣемъ право любить другъ друга, такъ какъ этимъ мы никого не заставляемъ страдать...
   -- Да, это вѣрно, я это говорилъ, я думалъ это и до сихъ поръ еще думаю, но у меня нѣтъ болѣе силъ; я васъ слишкомъ люблю!..
   -- Никогда не "слишкомъ"!..-- возразила она, прижимаясь къ нему.
   -- Да, да, я долженъ быть мужественнымъ... но я ненавижу, я презираю самого себя за то, что не могъ съ собою справиться! Я возмутилъ ваше спокойствіе, я укралъ у васъ счастье, которое судьба послала-бы вамъ на долю...
   -- Не говорите этого, вѣдь я счастлива!
   И желая утѣшить любимаго человѣка, который видимо страдалъ, она почти материнскимъ движеніемъ ласкала его волосы. Такъ замерли они, почти счастливые, все забывъ,-- самихъ себя, раздѣлявшія ихъ препятствія, все -- что жизнь и долгъ клали между ними, что мѣшало слиться имъ, медленно сближавшимся, устамъ; они все забыли, ничего не видѣли, поглощенные всецѣло своей страстью, наклонившись надъ жарко дышущей бездной, кружившей имъ головы,-- когда дверь комнаты безшумно отворилась; и они не видѣли, какъ вошла Сусанна, остановилась на порогѣ, сдѣлала шатъ впередъ, прижимая руку къ сердцу, блѣдная какъ полотно, готовая вскрикнуть... Но она не вскрикнула, не выдала своего присутствія ни малѣйшимъ шумомъ, и такъ-же быстро удалилась какъ и вошла.
   Еще нѣсколько времени они оставались очарованные, глядя въ глаза другъ другу, обмѣниваясь лишь отдѣльными безсвязными словами.
   Наконецъ они какъ-будто устали отъ этой напряженной борьбы съ неудовлетворенной страстью, перемѣнили позы и когда Сусанна вновь вошла, и какъ ни въ чемъ не бывало присоединилась къ ихъ бесѣдѣ, въ нихъ уже ничего не было, кромѣ обычной привѣтливости! Когда пробило десять часовъ, слуга явился доложить, что карета m-lle Эстевъ ждетъ ее.
   Бланка встала, пожала руку Мишелю и обняла Сусанну, которая поблѣднѣла и закрыла глаза...
   Но ни слова, не жеста, ничего не вырвалось у нихъ, чтобы обнаружило разыгравшуюся между этими тремя людьми драму.
   Однако, когда Бланка удалилась, Мишель замѣтилъ, что жена его блѣдна, утомлена и едва держится на ногахъ:
   -- Что съ тобою? -- спросилъ онъ съ участіемъ.
   Она отвѣчала самымъ естественнымъ голосомъ:
   -- Я чувствую себя не очень хорошо сегодня...
   -- Не очень хорошо? -- переспросилъ мужъ съ тревогой.
   -- О, это пустяки, не безпокойся... я немного устала... пришлось сдѣлать столько покупокъ, бѣгать по магазинамъ... За ночь все какъ рукой сниметъ. Покойной ночи!..
   Она подставила ему свой лобъ. Онъ прижалъ къ нему горѣвшія губы.
   -- Ты тоже пойдешь спать?-- спросила она.
   -- Нѣтъ, еще слишкомъ рано. Мнѣ надо еще кое-что сдѣлать... Я буду работать въ кабинетѣ...
   Онъ взялъ лампу и первый вышелъ.
   Она повторила то, что говорила ему каждый вечеръ:
   -- Не утомляй себя слишкомъ!
   Онъ на порогѣ обернулся и отвѣтилъ тоже заученной фразой:
   -- Не бойся... Ты знаешь, какъ я разсудителенъ!..
   Когда-же дверь за нимъ захлопнулась, Сусанна безъ силъ упала въ кресло, давъ волю душившимъ рыданіямъ. Она не могла сомнѣваться въ томъ, что видѣла собственными глазами. Но какъ всѣ, кого настигнетъ несчастіе внезапно, она еще все не могла сообразить всей его глубины. Она мысленно повторяла:-- Все кончено! -- не проникая въ значеніе этихъ трагическихъ словъ. Она спрашивала себя: что дѣлатъ теперь? не угадывая еще всей безнадежности этого вопроса. И тихо проходили глухіе ночные часы въ этихъ смутныхъ терзаніяхъ.
   Мишель не работалъ. Сѣвъ къ своему столу, онъ отпихнулъ груды наваленныхъ на немъ бумагъ, и вынувъ изъ кармана письмо Бланки, принялся его читать и перечитывать. Прежде чѣмъ сжечь его, какъ всегда дѣлалъ, онъ выписалъ, чтобы присоединить къ нѣкоторымъ своимъ интимнымъ бумагамъ, слѣдующее мѣсто изъ письма, заставившее его предаться самимъ сладкимъ мечтамъ.
   "... Я еще не говорила вамъ, что послѣднее время меня преслѣдуетъ какой-то странный бредъ. Я много думала о нашей любви, безъисходной, преступной, ужасной и мнѣ становилось такъ грустно, я теряла всякую надежду. Я ничего не видѣла въ будущемъ и мнѣ казалось, что моя голова разорвется отъ скорби и усталости. Но внезапно, представивъ себѣ чѣмъ я могу и чѣмъ должна быть для васъ, я испытываю глубокое, сладкое успокоеніе... Мнѣ становится яснымъ, что между нами существуетъ нерасторжимая исключительная связъ, родъ братства въ любви. Я для васъ болѣе чѣмъ сестра, потому что между нами тайна; болѣе чѣмъ другъ, потому что я энаю, какъ вы меня любите; болѣе чѣмъ жена -- мы такъ рѣдко бываемъ вмѣстѣ одни, что я не могу васъ утомить, наскучить вамъ; болѣе чѣмъ любовница, такъ какъ въ нашей любви нѣтъ ничего темнаго. Если бы намъ пришлось разстаться, мы вспоминали бы другъ о другѣ безъ горечи и угрызеній. Эти мысли дѣлаютъ меня совершенно счастливой и я спокойно засыпаю, а этого я уже давно не знаю..."
   Мишель долго мечталъ, надъ этими строками письма, наполнявшими его заразъ безконечной радостью отъ сознанія, что онъ такъ любимъ, и вмѣстѣ безнадежностью, такъ какъ онъ понималъ, что надо почти не человѣческія усилія, чтобы воспрепятствовать этой великой любви перейти предѣлы дозволеннаго. И онъ такъ же, какъ и та, которая еще рыдала въ маленькой заброшенной гостиной, спрашивалъ себя: "Что дѣлать?" И если онъ не ощущалъ, какъ она, смертельной раны, опустошающей сердце, то все же съ мучительной тоской измѣрялъ бездну, разверзшуюся передъ нимъ и то безконечное пространство, которое отдѣлило его на всегда отъ счастья. Между тѣмъ Бланка, пройдя черезъ роскошный вестибюль равнодушнаго дома матери, гдѣ ея сердце никогда не находило отклика, заперлась въ своей спальнѣ, такъ же съ тою цѣлью, чтобы прочитать письмо Мишеля:
   "...О, если бы вы знали,-- писалъ онъ,-- какъ я васъ благословляю, какъ я благодаренъ вамъ!.. Если бы вы знали, какой благородной и великодушной я васъ нахожу, какъ я обожаю васъ за эту любовь, которая ни на что не разсчитываетъ, которая вся -- самопожертвованіе!.. До сихъ поръ жизнь моя была слишкомъ увлечена внѣшними интересами, чувства не играли въ ней большой роли, вы первая озарили передо мною тайны сердца. Я понялъ теперь многое, смыслъ чего прежде ускользалъ отъ меня, я понялъ такія вещи, которыя прежде были для меня закрыты. Да, я понялъ, я чувствую, что для насъ настала новая жизнь, которая принадлежитъ только намъ двоимъ. Я понимаю, чувствую все, что есть глубокаго, скорбнаго, жестокаго, божественнаго и сладкаго въ тайнѣ, которая насъ соединяетъ. Вмѣстѣ, ведя другъ друга, мы вступили въ міръ, двери котораго были такъ долго закрыты. И наша любовь можетъ дать намъ немного радости, только если она будетъ выше любви. Она преступна, я это знаю, потому что осуждена на притворство и ложь. И тѣмъ не менѣе мнѣ кажется, что мы можемъ смыть съ нея пятно позора, что она можетъ облагородить насъ. Милая, или это иллюзія? Если это такъ, то развѣ простительно такому человѣку какъ я, который долженъ знать жизнь, допустить такую грубую ошибку? Но что дѣлать? Я не могу не улыбаться, думая о судѣ, который произнесутъ надъ нами, если все откроется. Да, я смѣюсь, такъ я равнодушенъ во всему, что не вы. И я забываюсь, поглощенный счастіемъ любить васъ, и я съ радостью пожертвовалъ бы для васъ всѣмъ, еслибы въ этомъ "все" не было трехъ существъ, которыхъ я долженъ защитить и спасти отъ себя самого. И это сознаніе безсилія, что вотъ счастье само дается въ руки, а взятъ его нельзя, что долгъ, суровый долгъ препятствуетъ этому, наполняетъ мое сердце безконечной грустью, и эта грусть, эта скорбь является для меня лучшимъ доказательствомъ того, что наша любовь сама въ себѣ носитъ извиненіе, такъ какъ она полна самопожертвованія..."
   Бланка читала и перечитывала; и, между тѣмъ какъ слезы ея падали на этотъ листокъ бумаги, она спрашивала себя, почему судьба предопредѣлила ей любить этого человѣка, которому она никогда не будетъ принадлежать? почему она должна состарѣться, не зная радостей свободной и правой въ глазахъ общества любви, той радости, которую вѣдаютъ всѣ невѣсты, всѣ жены, всѣ матери?...
  

II.

  
   На другой день, Монде, поднявшись довольно рано, обошелъ домъ, любопытствуя изучить расположеніе комнатъ, обстановку, немного вычурную мебель, картины смѣшаннаго достоинства, какъ будто желая открыть въ убранствѣ покоевъ своего друга тайну его существованія: ибо чѣмъ больше онъ размышлялъ, тѣмъ глубже убѣждался въ томъ, что уже и наканунѣ смутно почувствовалъ, что въ Мишелѣ явилось что-то фальшивое, надтреснутое, что онъ колеблется, сомнѣвается, что какъ будто его пріѣздъ былъ ему непріятенъ, мѣшалъ ему. Или это его успѣхи въ качествѣ главы политической партіи сдѣлали то, что въ отношеніяхъ къ людямъ и даже къ ближайшему изъ друзей онъ ужь холоденъ, неискрененъ, держитъ всѣхъ на отдаленіи? Или быть можетъ тутъ скрывается что либо другое, непріятность, денежныя затрудненія, отношенія въ женщинѣ, одна изъ тѣхъ тайнъ, которыя такъ часто скрываются въ сердцевинѣ семейныхъ союзовъ и даютъ о себѣ знать сквозь благодушную внѣшность благополучія и порядочности острымъ холодомъ и неуловимой фальшью, слышными однако для тонкихъ нервовъ близкаго человѣка?.. Переворачивая эти вопросы, и не въ силахъ будучи разрѣшить ихъ, Монде сидѣлъ передъ столомъ въ столовой; это былъ длинный, безконечный столъ, который казалось постоянно ждалъ гостей. Лакей въ передникѣ немедленно приблизился, освѣдомляясь, чего ему угодно спросить: чаю, кофе или шоколаду. Монде нахмурясь проворчалъ:
   -- Я подожду барина... Подайте мнѣ то же, что и ему подаете...
   -- Они всегда кушаютъ супъ,-- почтительно изъяснялъ лавей.
   -- Ну, и мнѣ дайте супу, коли такъ!..
   Монде перемѣнилъ тонъ, повеселѣвъ. Ему утѣшительно было услышать, что среди роскоши парижской жизни Мишель сохранилъ привычку своего дѣтства, обычай своей провинціи. Монде смягчился и мгновенно въ немъ воскресла надежда, что онъ ошибся, что его другъ все тотъ же, что не было никакой тайны, тяготившей его, а что просто онъ вчера былъ утомленъ, какъ всякій депутатъ, послѣ засѣданія, на которомъ онъ говорилъ рѣчь.
   Пробило девять часовъ. Тесье наконецъ явился, въ черномъ пиджакѣ, готовый въ выѣзду.
   -- А, вотъ и ты! -- сказалъ Монде, пожимая ему руку.-- Ты не ранняя птичка, какъ вижу!
   -- Ты думаешь?.. Я въ это утро провелъ два часа, подводя итоги... да, для бюджетной коммиссіи... и я голоденъ порядкомъ!..
   И онъ быстро сталъ глотать супъ, прибавивъ, съ полнымъ ртомъ:
   -- Мы не въ Анеси, старина! Приходится поздно возращаться домой, поздно ложиться, работать по ночамъ... Приходится спать, когда можно, когда спокоенъ, не томитъ безсонница, пользоваться временемъ, хотя бы то было и утромъ!..
   Монде отвѣчалъ философично:
   -- У всякаго свои привычки!..
   Потомъ продолжалъ:
   -- Вотъ что мнѣ пріятно видѣть, такъ это твой хорошій аппетитъ. Только ты ѣшь слишкомъ быстро... это вредно для желудва.
   -- Желудокъ мой работаетъ исправно,-- возразилъ Монде, отирая усы,-- однако намъ надо сговориться... у меня есть время... мы вѣдь вмѣстѣ отправимся, неправда ли? Куда тебя довезти?
   -- Въ улицу Saint-flonoré, номеръ 217, къ нотаріусу... Въ вашемъ проклятомъ Парижѣ у меня только и есть это -- дѣла... Затѣмъ я свободенъ... Чтожь ты мнѣ что нибудь покажешь?
   -- Разумѣется!.. Если бы ты меня предупредилъ, я сообразно съ этимъ распорядился бы своимъ временемъ... Но ты свалился, какъ снѣгъ на голову... Но сегодня вечеромъ я свободенъ. Постой, вотъ идея: мы отправимся обѣдать въ кабачекъ, и проведемъ интимный вечеръ, какъ старые друзья... Хочешь?..
   -- Конечно... Но видишь-ли, отнимать у тебя цѣлый вечеръ, когда ты такъ занятъ... ты здаешь, я прежде всего не желаю тебя стѣснять.
   -- Стѣснять меня? Ты смѣешься!.. Могу же я найти одинъ-то вечеръ, разокъ-то, ради такого случая... У меня немного такихъ друзей какъ ты, старина, и въ Парижъ ты не часто показываешься!..
   Когда они усѣлись въ карету, Мишель сталъ просматривать газеты, ссылаясь на то, что позже у него не будетъ времени ихъ прочесть. Монде былъ въ смущеніи. Въ прежнія времена Мишель не выражалъ удивленія, когда онъ "падалъ какъ снѣгъ на голову", по теперешнему выраженію Мишеля, принималъ его просто, радостно, радушно.
   Снова Монде стало что-то мерещиться. Перемѣнился его другъ. Но что бы такое было тутъ?
   Этотъ тревожный для искренней дружбы вопросъ занимадъ честнаго Монде гораздо болѣе, чѣмъ наслѣдство, которое предстояло ему получить. Онъ думалъ объ этомъ у своего нотаріуса, который заставилъ его ждать порядочно, а принялъ всего на нѣсколько минутъ. Онъ объ томъ же думалъ, бродя по улицамъ, останавливаясь передъ лавками, ища небольшой подарокъ для жены. Объ этомъ же онъ думалъ и въ кафе на площади Оперы, куда зашелъ выпить рюмку ликеру, какъ привыкъ дѣлать по воскресеньямъ. Зала была почти пуста. По естественной общительности, Монде подсѣлъ въ столу, за которымъ уже сидѣло двое потребителей, лѣниво разговаривавшяхъ и очевидно кого-то ждавшихъ.
   Вдругъ онъ насторожилъ уши,-- онъ услышалъ имя Тесье. Одинъ изъ неизвѣстныхъ произнесъ его, говоря по всей вѣроятности о вчерашнемъ засѣданіи палаты.
   Другой сказалъ убѣжденнымъ тономъ:
   -- Вотъ единственный, у котораго въ прошломъ нѣтъ никакой темной исторіи... Да, это честный человѣкъ, именно честный человѣкъ, который и живетъ честно, добрый семьянинъ, а не занимаетъ газеты своими похожденіями, пари и любовницами...
   Первый, болѣе скептикъ, покривился:
   -- Надо еще все знать!..
   -- Все знать? -- съ горячностью отвѣчалъ другой.-- Да развѣ человѣкъ въ его положеніи можетъ что-либо скрыть? Если бы за нимъ водились какія-либо дѣлишки, повѣрьте, все было бы извѣстно... но ничего нѣтъ, дажѣ и сплетенъ и клеветы нельзя о немъ распускать.
   -- Однако я кое-что слышалъ...
   -- Что же именно?
   -- Я хорошенько не знаю... была одна исторія съ женщиной... въ которой онъ игралъ довольно гнусную роль... Почему вы думаете, что онъ лучше другихъ? Такой же вѣдь человѣкъ...
   -- Почему? не знаю. Но онъ кажется лучшимъ... Это чувствуется въ его словахъ... Я питаю въ нему довѣріе.... Если и онъ такой же, какъ и другіе, то я перестаю вѣрить въ политическихъ дѣятелей и политику.
   Тутъ они заговорили о другомъ, а Монде, больше уже ихъ не слушавшій, въ изумленіи думалъ: также какъ и въ Анеси, общественное мнѣніе Парижа на сторонѣ Мишеля! Ему разъ уже приходилось слышать такіе отзывы о его другѣ въ разговорахъ честныхъ буржуа. "Смѣшные люди! странные люди!" повторялъ Монде, допивая свою рюмку. Тѣ же мысли занимали его, въ то время какъ онъ разсчитывался: "Ба! люди всюду одни и тѣ же!.. Въ глубинѣ души люди цѣнятъ и уважаютъ многое, о чемъ повидимому такъ легко отзываются... Они любятъ добро, не отдавая себѣ въ этомъ отчета... Часто они о томъ и не думаютъ, но чувство это пробуждается, когда придется въ слову... И они съ радостью идутъ за тѣмъ, кто шествуетъ прямымъ путемъ"... Онъ продолжалъ философствовать въ томъ же духѣ на улицѣ: "Если бы Тесье не былъ такъ искрененъ, можно было бы прдумать, что онъ великій хитрецъ... Онъ представляетъ изъ себя то самое, чего мы всѣ хотимъ, что всѣмъ намъ нужно... Онъ заставилъ звучать въ нашей средѣ струну, которою слишкомъ долго пренебрегали. Онъ стоитъ просто за честность. Добродѣтель осмѣяли и всѣ словно повѣрили, что міру нуженъ именно порокъ и зло... Никто точно не смѣлъ стоять за честность... Онъ посмѣлъ. Вотъ причина его успѣха, его популярности!" Остатокъ утра онъ пробродилъ по улицамъ, погруженный въ свои мысли. Наконецъ, замѣтивъ, что уже поздно, ускорилъ шаги. Когда онъ вернулся, въ гостиной, около Сусанны, собралось небольшое общество. Тутъ были: Торнъ, Пейро и еще пять, шесть человѣкъ, между ними аббатъ. Тесье по обыкновенію заставилъ себя ждать и въ ожиданіи его, объ немъ говорили.
   Наконецъ онъ явился, и извиняясь, пожалъ всѣмъ руки. Сѣли за столъ и немедленно завязался политическій разговоръ.
   Монде слушалъ со вниманіемъ этихъ людей, изъ которыхъ нѣкоторые были знамениты и въ застольной бесѣдѣ которыхъ предрѣшалось будущее страны. Говорили о работникахъ, солдатахъ, о молодежи, о церкви. Какъ удовлетворить требованіямъ рабочаго класса? Какія стремленія питаетъ молодежь? Что дѣлать, чтобы поднять нравственный уровень Франціи? Нужно-ли присоединиться къ церкви? или лучше обойтись безъ нея? У нихъ были благородныя идеи, но они не были согласны между собой; видимо никто изъ нихъ не зналъ хорошенько, чего онъ собственно хочетъ, за исключеніемъ Торна, отрывистый и властный голосъ котораго порою объединялъ всѣхъ, бросая вѣское и опредѣленное мнѣніе.
   Особенно безпокоенъ былъ Пейро: у него всегда было въ запасѣ возраженіе, онъ находилъ всегда "но", которое охлаждало энтузіазмъ ораторовъ. Въ самомъ повидимому простомъ вопросѣ, онъ открывалъ такія стороны, которыя дѣлали его неразрѣшимымъ. Онъ путался въ діалектическихъ тонкостяхъ, пока Тесье, который почти не вмѣшивался въ разговоръ, говорилъ ему:
   -- У васъ отрицательный умъ...
   Тогда онъ умолкалъ, протестуя жестомъ, не желая быть классифицированнымъ, когда онъ и самъ не могъ разобраться въ свойствахъ своего ума.
   Послѣ короткаго молчанія возвратились въ вчерашнему засѣданію.
   -- Мнѣ кажется,-- сказалъ Торнъ,-- что вчерашніе инциденты могутъ объяснить положеніе дѣла. Положеніе палаты совершенно ясно. Мы не настолько еще сильны, чтобы излечить всѣ поврежденія, обезображивающія наше соціальное зданіе. Должно держаться политическаго закона, который не затрогиваетъ частныхъ интересовъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ всегда воодушевляетъ отдѣльный кружокъ людей...
   На это Тесье замѣтилъ:
   -- Подойдемъ къ вопросу прямо и исчерпаемъ его до дна! Почему намъ сомнѣваться въ возможности подѣйствовать на общественное мнѣніе и возбудить публику? наши идеи новы, или по меньшей мѣрѣ подновлены: безъ извѣстнаго потрясенія онѣ восторжествовать не могутъ. Необходимо, чтобы пробудилось общественное сознаніе. Тогда только наши идеи будутъ поняты.
   -- Вы слишкомъ много разсчитываете на общественное сознаніе,-- возразилъ Торнъ.-- Я же разсчитываю главнымъ образомъ на насъ самихъ и въ особенности на васъ, мой другъ. Несомнѣнно существуетъ движеніе, которое насъ поддерживаетъ до сихъ поръ. Но мы не должны его преувеличивать. Оно зависитъ отъ насъ. Мы теперь должны имъ овладѣть и руководить имъ.
   -- Безъ сомнѣнія,-- сказалъ до тѣхъ поръ молчавшій аббатъ.
   -- Однако,-- думалъ Монде,-- между ними мало единомыслія.
   И когда разговоръ сталъ общимъ, онъ наблюдалъ за Мишелемъ, который говорилъ далеко не съ обычной своей горячностью, казалось мало интересовался обсуждаемыми вопросами, имѣлъ разсѣянный, утомленный видъ, былъ въ нетерпѣніи, и сдѣлалъ знавъ Сусаннѣ, чтобы поскорѣе подавали.
   Онъ оставался такимъ же до конца завтрака; казалось мысли его были далеко, глаза смотрѣли задумчиво. Въ гостиной, послѣ кофе, онъ казался совсѣмъ не въ духѣ; когда гости собрались удалиться, Торнъ попросилъ его въ кабинетъ.
   -- Я долженъ спѣшить,-- сказалъ онъ глядя на часы.
   Монде уловилъ тоскливый взглядъ, который остановила Сусанна на своемъ мужѣ. Оставшись съ нею наединѣ, онъ замѣтилъ въ ней то, что ускользало раньше отъ его наблюденія, когда она занята была обязанностями хозяйки дома, съ тѣмъ спокойнымъ героизмомъ женщинъ, который составляетъ ихъ тайну: онъ видѣлъ, что она страдаетъ жестоко, что она пересиливаетъ себя, но что это становится почти выше ея силъ, потому что иногда, незамѣтно для нея самой, тяжелая слеза выкатывалась изъ ея глазъ и, катилась по щевѣ. Чувство дружбы отчасти уполномочивало его спросить о причинѣ скорби, которую она такъ плохо могла скрыть. Онъ хотѣлъ спросить ее: "что съ вами?" и остановился. Его удерживало какое-то внутреннее смутное предчувствіе, деликатность истинной дружбы, которая никогда не обманываетъ. Но она прочитала въ его глазахъ вопросъ и предупредила его:
   -- Ахъ! эта проклятая политика, какой это врагъ нашъ!.. Она пожираетъ нашу жизнь... Наши дни проходятъ въ безпрестанныхъ пререканіяхъ и спорахъ. Мишель не принадлежитъ больше ни мнѣ, ни себѣ самому... Я вамъ вчера сказала, что онъ все тотъ же. Я сказала неправду: онъ перемѣнился, онъ такъ перемѣнился, что я его едва узнаю... Онъ такъ возбужденъ, нервенъ, какъ прежде былъ спокоенъ и владѣлъ собою... Вы вѣрно сами замѣтили: у него всегда такой видъ, точно онъ гдѣ-то въ другомъ мѣстѣ, разсѣянный, задумчивый. Можетъ-ли онъ вынести такую жизнь? Она его убьетъ, убьетъ...
   Монде слушалъ, вглядывался въ нее, и его прозорливость подсказывала ему, что хотя она жаловалась, хотя и высказывала, что ее мучитъ, но утаивала причину. Онъ однако сказалъ, съ тѣмъ сомнѣніемъ, которое всегда звучитъ въ словахъ человѣка, который въ тайнѣ чувствуетъ зыбкость того, на что хочетъ опереться:
   -- Но вѣдь онъ дѣлаетъ великое дѣло! Онъ играетъ такую прекрасную роль!
   Она повторила за нимъ, сврывая тайную иронію, которая тѣмъ не менѣе звучала въ ея голосѣ:
   -- Да, это правда, онъ играетъ роль... красивую роль...
   -- Если бы вы только слышали, какъ о немъ отзываются,-- съ жаромъ продолжалъ Монде. -- сегодня утромъ, напримѣръ, я слышалъ разговоръ въ кафе... Если бы вы только услышали, вы были бы очарованы... Два совершенно незнакомыхъ человѣка... Наковецъ, вы просто должны быть счастливыг видя на какой онъ высотѣ, какъ широка арена его дѣятельности, какъ много блага...
   Она прервала его, пробормотавъ, съ полузакрытыми глазами:
   -- Счастлива!..
   -- И это вы, которая, я помню, такъ радовалась его первымъ успѣхамъ!
   -- Тогда, да. У меня тогда еще были иллюзіи...
   -- Иллюзіи... насчетъ чего?..
   -- На счетъ всего... на счетъ жизни, вообще!
   -- И у васъ ихъ болѣе нѣтъ...
   -- Да, ихъ у меня болѣе нѣтъ...
   Они замолчали; наступило одно изъ тѣхъ молчаній, которыя являются нѣмымъ выраженіемъ сочувствія и дружбы. Монде взялъ съ почтительной нѣжностью руку Сусанны:
   -- Вы мнѣ не говорите истины... Въ вашемъ горѣ политика не играетъ никакой роли. Тутъ что-то другое, но что-то есть... Почему вы не хотите довѣриться мнѣ? Мнѣ кажется, что я достаточно дружественно расположенъ въ вамъу достаточно близкій, "свой" человѣкъ, такъ что и вамъ и Мишелю можно не имѣть отъ меня секретовъ... Кто знаетъ, не простое-ли здѣсь недоразумѣніе, которое я могъ-бы разсѣять? Я хотѣлъ бы помочь вамъ и можетъ быть въ состояніи буду это сдѣлать...
   Но Сусанна покачала головой, и послѣ молчанія, уронила слѣдующія, отрывочныя слова, которыя были очевидно отвѣтомъ на ея собственныя мысли и которыя Монде тѣмъ не менѣе понялъ во всемъ объемѣ ихъ значенія:
   -- ...А впрочемъ, о чемъ мнѣ горевать? Все таки мнѣ остались дѣти...
   Въ эту минуту, Мишель, въ сопровожденіи Пейро, быстро вошелъ, со шляпою въ рукѣ.
   -- Ты уже уходишь? -- спросила его жена.-- Вѣдь сегодня, кажется, нѣтъ засѣданія...
   -- Да, но я долженъ присутствовать въ коммиссіи. До свиданія, дорогая...
   Онъ поцѣловалъ ее въ лобъ, не глядя на нее, и не слыша бури, которая бушевала въ ней. Затѣмъ прибавилъ, повервувшись въ Монде:
   -- A за тобой я зайду въ семь часовъ, и потащу тебя ужинать... Ужь собьемъ тебя съ пути, провинція!
   Когда онъ вышелъ, Сусанна и Монде переглянулись.
   -- Вы видите! -- сказала она просто.
   -- Вижу,-- отвѣчалъ Монде, желая ободрить ее,-- вижу, что онъ занятъ, что его поглощаютъ заботы, дѣла...
   -- Дѣла!..
   На этотъ разъ она не скрывала ироніи, и Монде, который до послѣдней минуты усиливался прогнать докучную идею, вскричалъ:
   -- Послушайте, вы не ревнуете-ли?
   Она разразилась нервнымъ смѣхомъ:
   -- Ревную? -- переспросила она.-- Нѣтъ... Ахъ, не ищите не существующихъ причинъ... Ничего нѣтъ; вы ничего не найдете, это лишь оттѣнки, ничтожные пустяки, женскія химеры, если хотите.
   Тутъ вошли вмѣстѣ съ няней Анни и Лауренція, готовыя для прогулки, и она страстно ихъ обняла. Она прижимала ихъ къ себѣ съ невыразимой тоской, какъ будто желала ихъ защитить отъ какой-то вѣдомой ей одной опасности. Грусть звучала въ быстрыхъ словахъ, которыя она шептала имъ, и казалось, дѣти понимали ее, раздѣляя ее скорбь и инстинктивно желая ее утѣшить. Лауренція, вскорабкавшись на ея колѣни, съ движеніями клюющей птички цѣловала ее, между тѣмъ какъ Анни ласкала ее долгимъ, нѣжнымъ взглядомъ большихъ глазъ.
   -- Ну, ступайте, дѣти. Веселитесь хорошенько!
   -- Прощай, мама, прощай!..
   Онѣ уже выходили, но Анни съ порога вдругъ вернулась и еще разъ обняла мать.
   -- Можно подумать, что онѣ понимаютъ, неправда-ли?-- сказала Сусанна Монде.
   -- Да,-- отвѣчалъ Монде, съ своимъ обычнымъ наклоненіемъ голови,-- онѣ очень развиты.
   И онъ задумался о своихъ дѣтяхъ, которыя были болѣе дѣтьми, чѣмъ эти парижанки, краснощекія, здоровыя, не проявлявшія ничего, кромѣ простого добродушія и здоровой граціи добрыхъ маленькихъ звѣрковъ... Вѣдь эти маленькія существа, выростающія среди нашей жизни, воспринимаютъ и усвояютъ всѣ наши качества, атомы нашей души, образующіе около насъ особую нравственную и нервную атмосферу.
   Послѣ полудня прошло вяло, въ разговорахъ, часто прерывавшихся, въ полупризнаніяхъ, которыя ничего не открывая, заставляли все предполагать. Дѣти вернулись, полныя еще впечатлѣніями прогулки, лошадьми и экипажами, которые ихъ совершенно поглотили.
   Когда все это было разсказано, Монде сталъ ихъ тормашить, посадилъ ихъ себѣ на колѣни, и заставилъ проявить ихъ все, что въ нихъ было искренней дѣтской веселости.
   Немного удивленныя сначала такимъ безцеремоннымъ обращеніемъ, дѣвочки однако скоро сдались, хохотали какъ сумасшедшія, смяли свои туалеты. Но тутъ за ними явилась няня: пять часовъ, часъ, когда madame принимаетъ. Начались визиты. И Монде, держась немного въ сторонѣ, присутствовалъ при томъ дефилированіи, которое повторялось ежедненно. Въ гостиную одинъ за другимъ явилось до двадцати гостей различнаго типа: дамы повидимому другъ съ другомъ незнакомыя, смотрѣвшія съ недовѣрчивою настороженностью; два весьма любезныхъ депутата, надѣявшихся застать Мишеля; академикъ, говорившій о будущихъ выборахъ, на которыхъ думали выставить монсиньора Русселя. Пока онъ говорилъ, появился самъ монсиньоръ, съ изящной фигурой въ стилѣ Фенелона, съ вврадчивой рѣчью, съ мягкимъ выговоромъ буквы "г", съ граціей духовной особы и свѣтскаго человѣка, съ утонченностью и ловкостью государственнаго человѣка. Онъ вступилъ въ бесѣду съ академикомъ, между тѣмъ какъ остальные слушали молча.
   -- Становится очевиднымъ,-- говорилъ онъ,-- что кардиналъ Лавижери имѣлъ основанія... Республика несокрушима! она создана, организована, сильна, мудра... Такъ, она возстановитъ, она возвратитъ намъ Францію, страну христіаннѣйшихъ королей... Демократія долго думала, что можетъ обойтись безъ насъ; она начинаетъ сознавать свою ошибку; недалекъ тотъ мигъ, когда она обратится къ церкви, возьметъ ее за точку опоры.
   -- Не должно слишкомъ предаваться розовымъ надеждамъ,-- возразилъ академикъ -- демократія обладаетъ низшими слоями, которые намъ мало извѣстны. Мы не принимаемъ въ разсчетъ темныя массы, инстинкты которыхъ, совершенно неожиданно для насъ, могутъ круто повернуть общество въ сторону; въ этой толпѣ возможны возвращенія къ тому первобытному звѣрю, который дремлетъ въ человѣкѣ и просыпается въ минуты великихъ кризисовъ...
   -- И мы все это предвидимъ; мы примемъ заблаговременно мѣры противъ этихъ возвратовъ...
   Они продолжали эту бесѣду довольно долго, пока ее не прервалъ приходъ новаго гостя; это былъ весьма болтливый журналистъ, принесшій великую новость: о свадьбѣ знаменитой актрисы съ аристократомъ. Тогда разговоръ измѣнился самъ собой какъ колесо, поворачиваемое незамѣтной пружиной, и всѣ съ такимъ-же интересомъ слушали, и трактовали новую тему. Разговоръ мѣнялся еще не разъ, переходя отъ театра въ церкви, отъ высотъ философіи къ свѣтскимъ сплетнямъ, пока гостиная мало по малу не опустѣла.
   -- Вотъ моя жизнь,-- сказала Сусанна, простившись съ послѣднимъ визитеромъ -- такъ всякій день! Слова, слова...
   -- Ну, кое-что и интереснаго скажутъ,-- примиряющимъ тономъ возразилъ Монде.
   -- Я этого болѣе не нахожу... Я напередъ знаю все, что они могутъ сказать.
   -- Вы слишкомъ развиты, какъ и ваши дѣти, или слишкомъ нервны...
   -- Порою я чувствую себя такой усталой, какъ будто бы я за нихъ всѣхъ говорила.
   Монде посмотрѣлъ на нее своими добрыми, дружескими глазами:
   -- Это потому, что вы ихъ не слушаете,-- сказалъ онъ.-- Вы думаете о другомъ!
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я васъ увѣряю, вы ошибаетесь!.. О чемъ мнѣ думать, Богъ мой!
   Ея голосъ прозвучалъ такъ надорванно, такая скорбь сказалась подъ притворнымъ внѣшнимъ спокойствіемъ, что Монде былъ взволнованъ до глубины души. Но онъ не посмѣлъ ее разспрашивать. Онъ только подумалъ:
   -- Я долженъ все узнать; я заставлю Мишеля высказаться: онъ навѣрное мнѣ все скажетъ.
   Мишель пришелъ по обыкновенію поздно, и въ томъ лихорадочномъ возбужденіи, которое всегда охватывало его, когда онъ былъ занятъ.
   -- Ну, идемъ,-- сказалъ онъ,входя,-- я умираю отъ голода, и ты, я думаю, также?
   Сусанна не стала ихъ удерживать.
   -- Гдѣ же намъ отобѣдать, Монде?
   -- Гдѣ ты хочешь, лишь бы мы могли устроиться поспокойнѣе.
   Они отправились въ улицу Гельдеръ и вошли въ длинную залу моднаго ресторана. Нѣсколько человѣкъ поздоровалось съ Тесье.
   -- Ну, здѣсь намъ не дадутъ ни минуты покою,-- сказалъ онъ другу, -- намъ нельзя будетъ говорить. Хочешь, въ отдѣльный кабинетъ?
   Метръ-дотель провелъ ихъ, они заказали обѣдъ и какъ только гарсонъ оставилъ ихъ однихъ, Монде, облокотясь противъ тарелки съ устрицами, посмотрѣлъ своему другу въ глаза:
   -- Что у тебя такое? -- спросилъ онъ у Мишеля.
   -- У меня? Ровно ничего...
   -- Не говори мнѣ этого -- ты не обманешь такого друга какъ я. Почему тебѣ скрывать отъ меня? Ты вѣдь хорошо знаешь, что мнѣ можно все сказать... И тебѣ хочется высказаться,-- я знаю тебя... И такъ, говори... это облегчитъ тебя...
   Съ минуту царило молчаніе. Монде проглотилъ нѣсколько устрицъ. Тесье размышлялъ, уставя глаза въ потолокъ.
   -- Хорошо! -- сказалъ онъ наконецъ,-- ты правъ, да, у меня есть кое-что... и я ужасно несчастенъ... У меня нѣтъ больше силъ терпѣть... повидимому я всего достигъ, живу полною жизнью, а между тѣмъ то, что единственно мнѣ нужно, того-то у меня и нѣтъ, то не можетъ мнѣ принадлежать... А между тѣмъ безъ этого одного я не могу жить... или оно у меня будетъ или я умру... Ты понимаешь?
   -- Да...
   Послѣдовало новое молчаніе. Гарсонъ перемѣнидъ тарелки и подалъ бульонъ. Когда онъ вышелъ, Монде сказалъ:
   -- Да, я понимаю... ты влюбленъ, вотъ и все... Это опасно, я не стану спорить... Но и не смертельно. Не хорошо одно, что твоя жена очевидно все знаетъ...
   -- Моя жена!? -- вскричалъ Монде,-- она не знаетъ ничего.
   -- Ты думаешь?
   -- Я въ этомъ увѣренъ!
   -- Ну, а я этого не думаю.
   -- Она тебѣ говорила?..
   -- Ничего не говорила. Но она казалась мнѣ нервной и встревоженной... Если она и не знаетъ всего навѣрное, то во всякомъ случаѣ подозрѣваетъ... A мнѣ такъ прямо кажется, что она все знаетъ...
   -- Все? Ничего она не знаетъ!
   -- То есть какъ это -- "ничего"? Платонизмъ, значитъ, одинъ, а?..
   -- Ну, да, платониэмъ, какъ ты говоришь... Ничего нѣтъ, потому что и быть ничего не можетъ. Между нами стоитъ препятствіе, которое сильнѣе насъ...
   -- Честь?
   Тесье отвѣчалъ на это лишь пожатіемъ плечъ.
   -- Мужъ ея твой другъ?
   -- У ней нѣтъ мужа...
   Монде, который не упускалъ до тѣхъ поръ глотать между своими вопросами ложку за ложкой, теперъ остановился:
   -- У ней нѣтъ мужа? Такъ это дѣвица! Ахъ, бѣдный мой другъ, въ какое же болото ты залѣзъ!
   И вдругъ, точно его сразу озарило, вскричалъ:
   -- Ахъ, Боже мой!.. Бланка!.. Бланка Эстевъ!.. Несчастный! Какъ это тебѣ пришло на умъ?.. Дочь нашего бѣднаго друга!.. Подумай только...
   -- Я все обдумалъ, мой добрый Монде, и она тоже, могу тебя увѣрить...
   -- Такъ она знаетъ?
   -- Знаетъ... И любитъ меня.
   Монде въ волненіи всталъ и нѣсколько разъ прошелся по кабинету, между тѣмъ какъ гарсонъ перемѣнялъ приборы:
   -- Но наконецъ,-- сказалъ онъ, успокоившись,-- на что же вы разсчитываете? Что думаете дѣлать? Вы вѣдь уже не дѣти, въ особенности ты? Вы должны же понимать, что это невозможно!
   -- Мы понимаемъ это...
   И Мишель продолжалъ, какъ будто въ бреду:
   -- Да, мы понимаемъ... мы знаемъ глубину бездны, которая насъ раздѣляетъ... мы знаемъ, что никто не можетъ насъ соединить... Есть только одинъ исходъ, мой другъ... и часто это искушеніе встаетъ передо мной: развестись и жениться на Бланкѣ...
   -- A твоя жена? -- вскричалъ Монде съ сильнымъ жестомъ.-- Ты убьешь ее... A дѣти? Ты объ нихъ-то и забылъ?..
   -- Напротивъ,-- возразилъ Мишель спокойно,-- я думаль о нихъ... и понимаю, что и этотъ исходъ такъ же невозможенъ... Да я и сжегъ свои корабли, какъ ты вчера выразился, самъ не подозрѣвая, какъ ловко пришлись твои слова... Ты правъ. Именно, чтобы уничтожить возможность отступленія, я и говорилъ противъ развода. Политическая ошибка,-- сказалъ Торнъ...-- Но ужь это мнѣ совершенно безразлично! Я не думаю о томъ, что говорю, что дѣлаю, о своей партіи...
   -- Знаешь-ли, что ты безразсуденъ! Знаешь-ли, что вѣдь все это просто... просто смѣшно, милый другъ! Человѣкъ твоихъ лѣтъ, при твоемъ положеніи...
   -- Мои лѣта?.. но я ребенокъ, мой милый! Моему сердцу всего 18 лѣтъ. Я никогда не жилъ такъ, чтобы оно могло состарѣться, и люблю какъ юноша... Что касается до моего общественнаго положенія, то я его каждый день проклинаю. Въ самомъ дѣлѣ, будь я частнымъ лицомъ...
   -- Ну, чтобы тогда было?..
   -- Ахъ, я самъ не знаю, что говорю! Мнѣ знаешь часто представляется, какъ разоблачится наша невинная тайна, переписка, свиданія въ церквахъ... Заговорятъ въ газетахъ... Начнутъ рисовать каррикатуры, строчить замѣтки... Я прослыву за чудовище лицемѣрія. Мнѣ останется только одно: выйти изъ числа депутатовъ и скрыться, замѣшавшись въ толпѣ, а за собой оставить лай, поднятый во имя оскорбленной мною морали, добродѣтельной стаей Дилей и ему подобныхъ... Да, я часто подумываю о такомъ исходѣ, и увѣряю тебя, онъ ни мало меня не устрашаетъ.
   -- Да, но ты упускаешь изъ виду, что твое крушеніе отзовется и на другихъ. Ты не частное лицо: ты представитель извѣстной соціальной группы, извѣстной партіи... Болѣе того, я сказалъ бы, что ты душа страны...
   -- И ты сказалъ бы глупость, мой милый! Если я исчезну, явится другой на мое мѣсто, болѣе меня достойный, чтобы сыграть мою роль... Напримѣръ, Торнъ, котораго почему-то я заслоняю собой. У этого человѣка нѣтъ слабостей. Онъ не чета другимъ -- смышленый, всегда владѣетъ собой, честолюбивъ... У меня нѣтъ никакихъ такихъ качествъ, я простъ и наивенъ...
   -- Искрененъ,-- хочешь ты сказать. -- Нѣтъ, ты одинъ только и есть такой и потому-то ты и сильнѣе другихъ и никто другой не можетъ тебя замѣнить...
   -- Ты полонъ иллюзій на мой счетъ, другъ! Но чтобы ни случилось, останусьли я тамъ, гдѣ теперь нахожусь, или провалюсь, найдется-ли кто нибудь меня замѣнить или не найдется, не это меня мучаетъ, не это озабочиваетъ. Когда я думаю о своемъ положеніи, а я объ этомъ постоянно думаю, я далеко отъ политики партій, общественной роли, общественнаго дѣла... Я думаю только о тѣхъ немногихъ близкихъ людяхъ, которыхъ мои чувства и поступки прямо нятересуютъ, помимо всякихъ политическихъ соображеній: о моей женѣ, которую я не пересталъ въ сущности любить, о моихъ дѣтяхъ, о ней... Увы! вотъ всѣ эти близкія мнѣ существа и составляютъ препятствіе, связываютъ меня по ногамъ и рукамъ!.. Я могу завоевать счастіе, только цѣною ихъ страданій... Вотъ почему я и сказалъ тебѣ, что мнѣ нѣтъ выхода.
   Гарсонъ явился съ дичью и сталъ ее рѣзать. Разговоръ прерывался на довольно долгій промежутокъ времени. Друзья сидѣли молча, облокотившись на столъ другъ противъ друга, каждый занятъ былъ своими мыслями. Когда они вновь остались одни, Монде медленно произнесъ:
   -- Прежде всего, мы не имѣемъ права дѣлать несчастными тѣхъ, кто насъ любитъ, кто намъ посвятилъ свою жизнь.
   -- Я это хорошо знаю,-- отвѣчалъ Мишель. И продолжалъ, обрадованный возможностью излить тоску, скоплявшуюся столько времени въ его сердцѣ:
   -- Еслибы только ты зналъ, какіе сумасшедшіе проекты я строилъ! Разводъ еще былъ наиболѣе разсудительнымъ. Да, я мечталъ о романтическомъ побѣгѣ въ необитаемую страну, о самоубійствѣ, послѣ мѣсяца счастья... Я мечталъ о смерти... умереть одному мнѣ... О, смерть была-бы отраднымъ исходомъ! Смерть все примиряетъ, все излечиваетъ... Но все это невозможно, неисполнимо, непрактично: выхода нѣтъ...
   -- Выхода нѣтъ,-- повторилъ Монде,-- не находя ничего другого сказать.
   Но сейчасъ же встряхнулся и вскричалъ:
   -- Нѣтъ, есть выходъ, есть одинъ!.. Выкажи силу воли! Поступи, какъ требуетъ честь, энергично! Стряхни съ себя эти путы!.. Такъ какъ вы не можете принадлежать другъ другу, перестаньте видѣться! Послушай, ты мужчина, у тебя есть разсудокъ, сила воли, мужество...
   -- У меня? ничего нѣтъ!.. Я не могу...
   -- Чтожь ты любишь собственную гибель, что-ли?
   -- Да, люблю свою погибель... Это свыше моихъ силъ, я не могу ничего сдѣлать съ собой, не могу...
   -- Все можно, если захотѣть,
   -- Да, когда сердце свободно...
   -- Ну, такъ вы погибли...
   -- Что ты хочешь сказать?
   -- О, ты знаешь это самъ... несмотря на свое безуміе, твоя голова достаточно ясна чтобы понять...
   -- Ты хочешь сказать, что и у насъ кончится тѣмъ, чѣмъ всегда кончается у другихъ, что она просто сдѣлается моей тайной любовницей, не правда-ли? Нѣтъ, мой другъ, ты ошибаешься... Этого не будетъ никогда, никогда! И она не пойдетъ на это... у нея слишкомъ высокая душа, чтобы играть подобную роль, лицемѣрить, унижаться, извѣдать всю грязь и позоръ такого положенія... Да и самъ я не хочу этого... Нѣтъ, нѣтъ, ужь не говоря о прочихъ причинахъ, которыя удерживаютъ меня, я слишкомъ люблю ее для этого!..
   Монде покачалъ головой:
   -- Да, ты это можешь говорить и думать, но страсть найдетъ подходящую минуту, ослѣпитъ тебя... звѣрь, скрытый въ человѣкѣ, пробудится...
   -- Это случается только въ натуралистическихъ романахъ... Мы владѣемъ собою, мы до этого не дойдемъ... Мы господа самихъ себя...
   -- До того момента, когда перестанете ими быть...
   -- Нѣтъ. Я хорошо знаю, что это въ нашей волѣ.
   Монде снова поднялся и ходилъ по комнатѣ, пока подавали кофе. Затѣмъ передъ дымящейся чашкой онъ произнесъ, съ выраженіемъ глубокаго сочувствія:
   -- Ахъ, вы оба ужасно несчастныя существа! Вы принуждены бороться съ самими собой, со своей природой. Повѣрь, если вы не остановитесь въ самомъ началѣ, вы такъ или иначе будете побѣждены. Что за чортъ! съ любовью плохія шутки... и если у нея высокая душа, какъ ты выражаешься, то чтобы и ея разсудокъ и сила воли стояли въ уровень съ ея душой... Въ противномъ случаѣ... позволь мнѣ говорить съ тобою искренно, Мишель! такой старый другъ какъ я, можетъ забыть твое высокое положеніе... въ противномъ случаѣ страсть рано или поздно васъ поборетъ и паденіе будетъ болѣе тяжкое, чѣмъ у людей, ведущихъ скромную жизнь, незамѣтныхъ, существованіе которыхъ, вмѣстѣ съ ихъ ошибками и низостями, сливается съ сѣрымъ фономъ обыкновенной дѣйствительности. Въ жизни, которую ведутъ всѣ, страсть является только случаемъ, но когда она разыгрывается въ средѣ, къ которой принадлежите вы, то приводитъ къ катастрофѣ...
   Мишель не отвѣчалъ ни слова, а Монде смотрѣлъ на него съ тайной надеждой, что его слова быть можетъ разбудятъ въ немъ благоразуміе. Онъ спокойными, плавными жестами, какіе порою бываютъ у тѣхъ, въ душѣ которыхъ бушуетъ буря, закуривалъ сигару, слѣдя глазами за спиралью дыма, окрашивавшаго бѣлый свѣтъ электричества. Казалось, что онъ совершенно былъ поглощенъ этимъ созерцаніемъ и ни о чемъ не думалъ. Только послѣ долгаго молчанія онъ проронилъ:
   -- А, будь, что будетъ!
  

III.

  
   Второй день, который провелъ Монде въ Парижѣ, онъ уже почти не разлучался съ нимъ. Тесье овладѣлъ своимъ другомъ и не отпускалъ отъ себя. Только послѣ полудня друзья разстались на нѣсколько минутъ.
   -- Я долженъ встрѣтиться съ н_е_ю въ улицѣ Пирамидъ,-- объяснилъ Мишель.-- Поклонъ, пожатіе руки, три слова, которыми перекинешься стоя на тротуарѣ и все... И сейчасъ же возвращусь къ тебѣ.
   Теперь, когда онъ былъ откровененъ съ Монде, сами собой испарились всѣ неотложныя дѣла, коммиссіи, работы:
   -- Отпускъ на одинъ день! -- сказалъ онъ почти весело и прибавилъ съ откровенностью: -- знаешь-ли, мнѣ было почти непріятно тебя увидѣть вдругъ, точно ты съ луны свалился... Мнѣ казалось, что у меня нѣтъ друзей: я боялся всѣхъ, всюду мерещились мнѣ подозрѣвающіе, враждебные глаза... но ты для меня болѣе чѣмъ братъ!..
   Старая интимность вновь установилась между ними, и симпатія сквозила въ ихъ разговорахъ, вертѣвшихся все вокругъ одной и той-же темы. Монде понималъ, что въ отношеніи къ нему Мишеля много эгоизма влюбленраго, который дорожитъ другомъ главнымъ образомъ потому, что съ нимъ можно говорить о ней. Но истинная дружба не знаетъ самолюбія: онъ съ радостью готовъ былъ услужить другу и безъ всякой задней мысли отдавался этому потоку конфиденціальныхъ изліяній, столь долго сдерживаемыхъ и теперь хлынувшихъ черезъ край. Сказать по правдѣ, онѣ нѣсколько его изумили. Онъ думалъ, что всесторонне знаетъ Мишеля, думалъ, что понимаетъ вполнѣ его подвижную и властную натуру, со всѣми ея особенностями, достоинствами и недостатками, въ мужественномъ складѣ которой таилось зерно капризной женственности. Слушая, наблюдая, разспрашивая его, онъ видѣлъ его въ различныхъ фазахъ жизни: ребенкомъ, немного дикимъ, съ неожиданнымъ взрывомъ веселости, иногда вмѣшивающимся въ игры товарищей, которыхъ обыкновенно избѣгалъ; потомъ трудолюбивымъ студентомъ, честолюбивымъ и блѣднолицымъ, похудѣвшимъ отъ ночей, проведенныхъ при свѣтѣ лампы за книгами, отдавшись всецѣло труду, забывая объ удовольствіяхъ; еще позднѣе, начинающимъ журналистомъ, писателемъ, наконецъ главою партіи. Въ тоже время, разбирая другія воспоминанія, онъ шагъ за шагомъ слѣдилъ развитіе того частнаго человѣка, который дополнялъ парламентскаго дѣятеля: существо, надѣленное способностью глубоко. чувствовать, хотя мало экспансивное, тонкая душа, которая открывалась всегда съ колебаніемъ, подобно улиткѣ мгновенно прячась при всякомъ ееосторожномъ прикосновеніи. Какъ могъ такой человѣкъ быть вмѣстѣ съ тѣмъ способенъ на безразсудную страсть?
   -- Я никогда не думалъ, что ты можешь быть такимъ!-- повторялъ Монде, съ удивленіемъ, въ которомъ за упрекомъ таилось уваженіе.-- Пустая интрижка, мгновенная прихоть, которая-бы такъ-же быстро прошла, какъ и пришла, не компрометируя твою карьеру, ни семейную жизнь, это еще можно допустить, но страсть, настоящая, безумная, романическая страсть, когда не разсуждаютъ, когда все ставятъ на карту!.. Вѣдь подумай, какого вздора только ты мнѣ не наговорилъ со вчерашняго вечера!..
   И онъ пускался въ благоразумныя разсужденія, разсматривалъ сложную проблему со всѣхъ сторонъ, поворачивалъ ее и такъ, и эдакъ, усиливаясь найти выходъ, компромисъ...
   -- Сколько-бы ты ни искалъ, все равно ничего не придумаешь,-- говорилъ ему Тесье съ своимъ обычнымъ спокойствіемъ.
   -- Кто знаетъ? -- возражалъ Монде.-- Ты не найдешь, это правда, потому что ты самъ дѣйствующее лицо, а я быть можетъ и найду, такъ какъ я лицо въ дѣлѣ непосредственно не замѣшанное,-- затѣмъ прибавилъ: -- во всякомъ случаѣ, вотъ что я тебѣ скажу: забери себя въ руки, хоть на небольшое время... наконецъ вы должны пойти на жертву и она, вмѣсто мнимаго счастья, за которымъ вы гонитесь, и которое никогда не поймаете, дастъ вамъ истинное удовлетвореніе сознаніемъ, что вы поступили согласно требованіямъ долга и чести.
   Тесье пожималъ плечами:
   -- Все это безполезныя слова,-- говорилъ онъ.
   Тогда Монде искалъ иного рѣшенія. И не находилъ. Онъ ничего не придумалъ до самаго отъѣзда.
   -- Берегись! -- повторялъ онъ еще стоя съ провожавшимъ его Мишелемъ на платформѣ дебаркадера,-- умоляю тебя, удвой осторожность... Подумай, что если жена твоя узнаетъ...
   -- Какъ она узнаетъ?
   -- Какъ узнаетъ? непредвидѣнный, пустой случай, инстинктъ... Она такъ тебя любитъ!.. Ахъ, несчастный, что тебя толкаетъ исковеркать свою жизнь?.. Но я буду знать, что съ тобою случится, ты мнѣ напишешь, я надѣюсь?
   -- Непремѣнно. Еслибъ ты зналъ, какъ много добра ты мнѣ сдѣлалъ! Какъ облегчаетъ возможность высказать все, что лежитъ на сердцѣ.
   Они пожали другъ другу руки, и поѣздъ унесъ на югъ смущеннаго Монде, а Тесье вернулся домой, пѣшкомъ, въ раздумьи.
   Черезъ недѣлю, Монде получилъ обѣщанное посланіе: "Я пишу тебѣ, добрый другъ мой, ради удовольствія открыть свою душу, облегчить ее откровенной бесѣдой, пожаловаться на судьбу. Кромѣ этого, мнѣ рѣшительно нечего тебѣ сказать. Дни проходятъ, не принося никакой перемѣны въ нашемъ положеніи, и это еще слава Богу, потому что оно не можетъ измѣниться иначе, какъ въ худшему. Состояніе моего духа остается такимъ же болѣзненно подавленнымъ. Порою, мнѣ почти кажется, что я счастливъ; и несмотря ни на что, наша мучительная любовь полна скрытыхъ радостей: случайныя встрѣчи, наши такія короткія, такія рѣдкія свиданія, письма... Ребячество, скажешь ты; да, ребячество, но я уже сказалъ тебѣ, что въ груди моей бьется юношеское сердце, что его желанія не соотвѣтствуютъ моимъ лѣтамъ. И знаешь, когда я не вижу ея долго, когда нашему свиданію помѣшаютъ, все измѣняется: меня бьетъ лихорадка, меня пожираетъ тоска, я становлюсь жертвою ужасныхъ мученій, я самъ не свой, пока не свижусь съ нею. И въ эти моненты я начинаю ясно все видѣть, такъ путникъ, заблудившись ночью, видитъ себя на краю бездны при блескѣ молніи. Внутренній гоюсъ предостерегаетъ меня, что мы еще можемъ остановиться, что надо спѣшить, что еще не поздно, но что такъ продолжаться не можетъ, что наша любовь все возрастаетъ и придетъ часъ, когда мы болѣе не въ состояніи будемъ владѣть собою. И въ тоже время, когда я трепещу отъ желаній, и безумно призываю ту минуту, когда все будетъ забыто, я съ величайшей ясностью представляю себѣ скорбь, отчаяніе, гибель, которая за нею послѣдуетъ. Ахъ, зачѣмъ не могу я закрыть на все глаза, и не видѣть будущаго! Если бы я обладалъ той способностью все забывать легко, той безсознательностью, которыми обладаютъ другіе люди! Тогда бы я ничего не предвидѣлъ, жилъ данною минутою, и не страдалъ заранѣе, переживая страданія завтрашняго дня. Но нѣтъ, увлекаемый потокомъ, я вижу тѣ острыя скалы, на которыя онъ меня низвергнетъ. Я въ двухъ шагахъ отъ крушенія, я стою на краю подмытаго, готоваго рухнуть въ кипящія волны островка. Я знаю, что волны отрываютъ отъ него кусокъ за кускомъ. Я это знаю, и ничего не могу сдѣлать... Я въ агоніи непрестаннаго ожиданія рокового конца! A между тѣмъ надо жить, разыгрывать передъ всѣми комедю, лгать, лгать постоянно словами, взглядами, губами, глазами, лгать передъ близкими, передъ тѣми, кого я люблю! Я презираю себя за слабость, ненавижу за двоедушіе, чувствую себя низкимъ, малодушнымъ человѣкомъ, короче, я несчастенъ, мой другъ, и съ каждымъ днемъ все болѣе и говорю тебѣ все это, чтобы высказаться и чтобы ты меня пожалѣлъ. Напиши мнѣ, поговори о себѣ, это меня разсѣетъ. A впрочемъ, нѣтъ: это я опять лгу, ты хорошо знаешь, что ничто, ничто не можетъ меня разсѣять, отвлечь отъ того, что единственно интересуетъ меня. И такъ, говори со мною о насъ, прошу тебя. Наибольшее облегченіе больному, когда съ нимъ говорятъ о его болѣзни. Но не ищи лекарствъ, это безполезно, онѣ мнѣ не помогутъ".
   Тесье, въ обнявшемъ его безуміи, и не подозрѣвалъ, что обычная прозорливость покинула его. Онъ не замѣчалъ, что Сусанна страдала, что ее пожирала тоска, которая на всѣ вещи набрасываетъ траурную дымку. Она стала совершенно равнодушной къ хозяйству, къ свѣтскимъ обязанностямъ, она уже не заботилась по прежнему о мужѣ, о дѣтяхъ даже. Да, смѣхъ Лавренціи болѣе не радовалъ ее и она оставляла Анни погружаться въ задумчивое молчаніе. Время отъ времени та или другая изъ дѣвочекъ спрашивала ее:
   -- Мама, ты больна?
   И она прижимала дочь въ себѣ, съ приливомъ нѣжности, и глаза ея наполнялись слезами. Однажды Анни вдругъ сказала ей, въ порывѣ того дѣтскаго предчувствія, которое заставляетъ отзывчиваго ребенка угадывать то, чего онъ еще не понимаетъ:
   -- Я не хочу, чтобы ты умерла!
   A Сусанна, цѣлуя ее головку, прошептала:
   -- A я такъ бы желала умереть!
   Ихъ гости, постоянно навѣщавшіе ихъ, близкіе знакомые, еще не догадываясь о разыгравшейся драмѣ, замѣчали однако то, чего не видѣлъ Мишель. Порою они толковали между собою о странной перемѣнѣ въ семьѣ Тесье. Долгое время согласіе, семейное счастье Тесье составляло предметъ общаго удивленія, почти обожанія, миръ, сердечныя, теплыя отношенія, постоянно ровное настроеніе дѣлали привлекательной для всѣхъ атмосферу отеля въ улицѣ Сенъ-Жоржъ. Теперь это смѣнилось какой-то тяжелой искусственностью, проникшей даже въ маленькую гостиную внизу. Иногда Торнъ или Пейро спрашивали Мишеля:
   -- Что съ m-me Тесье? Она повидимому больна.
   Мишель отвѣчалъ въ удивленіи.
   -- Ничего. Она здорова. Что съ нею можетъ быть?
   Въ самомъ дѣлѣ, что происходило въ этой душѣ, раненой до самой сокровенной глубины?
   Въ тотъ день, когда истина внезапно предстала передъ нею, Сусанна почувствовала, что жестокій ударъ разбилъ все ее счастье. Она упала съ высоты такихъ сладкихъ иллюзій! Это было такъ чудовищно -- человѣкъ взрослый, отецъ семейства, честный дѣятель у ногъ молоденькой дѣвушки!... Въ ту минуту внезапно передъ ней разверзлась такая бездна его порочности и лицемѣрія, что она не могла нарушить спокойствіе двухъ любовниковъ и поспѣшила затворить дверь, словно желая вырвать изъ глазъ зрѣлище его позора. Потомъ, въ долгіе часы одинокаго отчаянія, задыхаясь отъ рыданій, она ощущала, какъ пробуждались въ ней, одно за другимъ, чувства, въ первую минуту подавленныя отвращеніемъ и ужасомъ: ревность, точившая ее, и увы! уязвленное самолюбіе, которое дѣлало еще болѣе острыми ея мученія, примѣшивало къ отчаянію, охватившему ея сердце, эгоистическую ноту ненависти, жестокости, мести. Потомъ, когда въ ней вновь вернулась способность разсуждать, она поняла истину, поняла, что между Бланкой и Мишелемъ установилась связь, уже достаточно сильная, но еще быть можетъ не приведшая къ преступной развязкѣ, что по всей вѣроятности они еще борятся съ собою. Но хотя это нѣсколько смягчило ея негодованіе, тѣмъ не менѣе она по прежнему терзалась. Ея воля, парализованная, отступила передъ рѣшеніемъ.
   Что дѣлать въ самомъ дѣлѣ? Бросить мужа, уѣхать? Это значило бы очистить имъ дорогу. И потомъ дѣти, многолѣтнія привычки, и слабая надежда, мысль какъ бы не жалѣть послѣ! Бороться, защищать свои права, права супруги и матери! Молчать, притворяться, что не знаешь ничего? Игнорировать?.. И Сусанна, скрѣпя сердце, молчала, собирала послѣднія силы, чтобы по старому жить, дружески улыбаться Мишелю, пожимать руку Бланкѣ, когда та являлась и искала глазами своего Мишеля. Она молчала долго, рѣшась жертвовать собой. Она не безъ борьбы съ противуположными чувствами заставляла себя молчать. Порою, обрекая себя на страданіе, и возбуждая въ себѣ мужество, она утѣшала себя, говоря: "Есть еще болѣе несчастныя. A у меня есть хоть дѣти!.." Порою въ головѣ ея кипѣли безнадежныя мысли: "Ну, такъ что-жь, что дѣти?.. Все кончено, все кончено, мнѣ нельзя больше жить!.." То съ тоскою, въ которой таилась надежда, она спрашивала себя: "Неужели же онъ не замѣятъ, что я знаю все, что я умираю? Неужели онъ до того ослѣпленъ, что не увидитъ, какъ я мучаюсь?.." A то думалась ей: "Да неужели же вся наша прошлая любовь, наши совмѣстные труды, заботы, горести, радости, неужели всѣ года, что мы прожили вмѣстѣ, все дѣля пополамъ, неужели это все такъ таки и разбилось и ужь ничего нѣтъ больше отъ прошлаго и возврата нѣтъ? Неужели онъ не вернется наконецъ ко мнѣ во имя прошлаго, во имя долга или хоть изъ жалости, Боже мой!.." И она ловила признаки его привязанности, но и тутъ ея мгновенная радость была отравлена. Горькая мысль убивала возрождавшуюся надежду! "Да, безъ сомнѣнія,-- говорила она себѣ,-- онъ меня немного любитъ, онъ оставилъ меня про запасъ,-- на второмъ мѣстѣ, онь отдаетъ мнѣ то, что она позволила мнѣ отдать, что ей не нужно!.."
   Но несмотря на свою тоску и горе, Сусанна еще да извѣстной степени относилась снисходительно къ мужу, находила для него извиненія. Но она ненавидѣла Бланку, ненавистью возроставшею день ото дня, которая увеличивала ея злопамятство, ее сдержанный, затаенный гнѣвъ, растравляла ея самолюбіе, и дѣлала ея сердце болѣе жестокимъ, чѣмъ оно было отъ природы. Что было такого въ этой дѣвченкѣ, чтобы предпочесть ее всѣмъ остальнымъ? Ни красивѣе, ни интеллигентнѣе, ни болѣе богата духовными дарами, чѣмъ многія другія. Почему же онъ выбралъ именно ее, между столькими, стоившими гораздо большаго, между тѣми безчисленными женщинами, которыхъ привлекалъ его двойной ореолъ славы и силы?.. Послѣ каждой его рѣчи, онъ получалъ кучи нѣжныхъ или признательныхъ писемъ. Часто онъ ихъ показывалъ Сусаннѣ. Она думала:
   "Онъ не обращаетъ на нихъ вниманія, потому что любитъ меня"... Увы, онъ потому бросалъ эти письма подъ столъ, что любилъ другую!..
   Тогда новый вопросъ неотступно преслѣдовалъ ее, требуя разрѣшенія: какъ давно началась эта любовь? сколько уже мѣсяцевъ или лѣтъ у ней нѣтъ мужа? Она старалась угадать, припоминала, соображала.
   Но все, что открывала она, увеличивало лишь ея отчаяніе. Порой ей казалось, что все это, со стороны Мишеля, минутвая прихоть, капризъ. Но нѣтъ, это была настоящая любовь, безпричинная, какъ всякая истинная любовь. Мишель любилъ Бланку не въ силу тѣхъ или иныхъ соображеній, за ея глаза, за волосы, за грацію или умъ: онъ ее любилъ просто потому, что любилъ. Здѣсь было нѣчто неуловимое, и съ чѣмъ потому самому нельзя было бороться; это и приводило въ отчаяніе Сусанну; она не могла не чувствовать, что это что-то слѣпое фатальное какъ судьба: "По крайней мѣрѣ, хоть бы она была достойна его!" повторяла она часто.
   Одно упускала изъ виду или забыла, что всегда есть нѣчто достойное любви въ женщинѣ, съумѣвшей ее внушить, но только любящіе это знаютъ, что въ каждой душѣ таится скрытое сокровище, которое открывается одной любви. То, что сверкало въ душѣ Бланки, какъ легендарное золото, покоющееся въ водахъ священной рѣки, что сначала манило, потомъ очаровало Мишеля, а теперь держало его въ экстазѣ, того Сусанна не могла видѣть: для нее, ея соперница была интриганткой, которая просто желала записать въ поклонники великаго человѣка, быть можетъ и не любя его, во всякомъ случаѣ любя въ немъ не его самого, такъ какъ она и не знала его бѣднымъ, скромнымъ, незначительнымъ человѣкомъ.
   Эти мысли и многія другія, въ безсонныя ночи роившіяся въ усталой головѣ бѣдной женщины, доставляли порою Сусаннѣ нѣчто въ родѣ злобнаго утѣшенія. Она съ злорадствомъ говорила себѣ, что Мишель дуракъ и вовсе у него не такое благородное сердце, какъ она думала; она радовалась тому, что въ ихъ любви было не мало горечи, что сознаніе преступности и низости ихъ связи должно ихъ убивать; она радовалась, что имъ трудно видѣться, что возникаютъ постоянныя препятствія, мѣшающія ихъ близости, что ихъ мучаетъ голодъ, который они не смѣютъ насытить; ея тѣшило то, что они должны хитрить, что ложь жжетъ имъ губы. Но сейчасъ же это мнимое утѣшеніе разлеталось прахомъ: "какъ бы то ни было, думала она, они счастливы". Тогда ей представлялось, что не вѣчно же это будетъ продолжаться, что на свѣтѣ все кончается, кончится и это. И она представляла себѣ, что Мишель вернулся въ ней разбитый, измученный, опозоренный, несчастный. Что онъ во всемъ ей признался и она ему говоритъ мягко: "Я все давно знаю: я прощаю тебя". Или ей представлялось, что она поступитъ иначе, что это будетъ возмездіемъ, что настанетъ тогда его очередь страдать:-- "Ты самъ на это пошелъ, терпи же послѣдствія твоихъ поступковъ! что я могу для тебя сдѣлать? Мое сердце умерло, ты его убилъ!"
   Да, въ банальностяхъ привычнаго обихода, въ правильной суетнѣ регулярной жизни, исполняя обязанности хозяйли дома, принимая гостей, слушая ихъ и имъ отвѣчая, въ свѣтѣ, въ театрѣ, сидя у постели своихъ дѣтей, смѣясь съ ними, Сусанна думала все объ одномъ, все эти мысли, и еще другія, болѣе безумныя, жестокія роились въ ея мозгу. Порою печальныя мечтанія повергали ея въ полубезсознательное состояніе; все забывъ, сидѣла она, отдавшясь ихъ потоку, пока сладкій поцѣлуй не пробуждалъ ее: это Анни обнимала ее и спрашивала:
   -- Мама, ты не больна?
   Или то была Лауренція, приподнимавшаяся на ципочки, чтобы достать до ея губъ...
  

-----

  
   Наконецъ гроза разразилась, внезапно, безъ всякаго видимаго повода. Тесье проводилъ въ палатѣ ужасную недѣлю. Дѣло шло о бюджетѣ и въ частности предстояла борьба изъ за суммъ, отчисляемыхъ на нужды церави, "budget des cultes". Но радикальное большинство еще держалось. Послѣ трехдневной баталіи, богатой всевозможными осложненіями, атака консервативной партіи была отбита слабымъ большинствомъ. Мишелъ оставался на своемъ посту, проявляя такую стойкость, такую энергію, что можно было подумать, будто онъ вкладываетъ всю дугпу въ эти дебаты, и въ тоже время терзаясь при мысли, что успѣхъ его тактики налагаетъ на него новое бремя, которое украдетъ у него еще нѣсколько изъ рѣдкихъ и безъ того минутъ счастья. Занятый, нервный, тревожный, онъ подавлялъ въ себѣ эти чувства и напрягая всю свою волю, шелъ впередъ. И одна только Сусанна, изъ тѣхъ, кто наблюдалъ за нимъ среди парламентской схватки, могла-бы угадать, что всѣ эти возвышенныя слова, которыя повидимому заставляли трепетать его могучій властный голосъ, эти пламенные жесты оратора, все это оставляло его въ глубинѣ души совершенно равнодушнымъ. Что бюджетъ, министерства, побѣда или провалъ его партіи, совершенно его не занимаютъ, какъ онъ ни распинается съ трибуны.
   Что онъ бросается въ свалку только для того, чтобы заглушать муки сердца; что наконецъ, въ минуту полнаго кризиса, когда страсти наэлектризовываютъ парламентскую чернь и она бѣснуется и реветъ вокругъ него, какъ ураганъ вокругъ мачты, онъ думаетъ о ней, все лишь о ней, ни о чемъ кромѣ ея.
   Въ субботу, послѣ послѣднихъ усилій и пораженія, Мишель вернулся домой, вмѣстѣ чувствуя себя и счастливымъ, отъ сознанія, что исполнилъ долгъ свой до конца, и утѣшая себя тѣмъ, что хотя и былъ побѣжденъ, но не можетъ себя упрекнуть ни въ единой уступкѣ. Въ то же время онъ до того усталъ, что ему только и мечталось, касъ онъ завалится спать. Дѣти были въ маленькой гостиной съ матерью. Онъ почти весело обнялъ Анни, взялъ Лауренцію къ себѣ на колѣни, и вскричалъ, играя съ ея локонами:
   -- Ну, кончено... Ухъ, давно пора! Теперь я просплю всю ночь, а завтра буду отдыхать... Кстати,-- прибавилъ онъ безпечнымъ тономъ,-- я встрѣтилъ Бланку, и просилъ ее придти провести воскресенье съ нами.
   Анни, любившая Бланку, захлопала рученками. Но изъ груди матери, полубезсознательно, почти противъ ея воли, излетѣлъ крикъ:
   -- Я не хочу!..
   Она почувствовала, что часъ объясненія наступилъ, что она болѣе не въ силахъ себя сдерживать. Она быстро отослала дѣтей, сказавъ имъ, что ихъ позовутъ обѣдать, и оставшись наединѣ съ мужемъ, ждала.
   -- Какъ, ты не хочешь, чтобы Бланка обѣдала у насъ въ воскресенье? -- спросилъ Мишель, усиливаясь принять удивленный видъ и одолѣть свое волненіе.-- Почему? Что съ тобою?
   Она поднялась и подошла къ нему.
   -- Что со мною? -- произнесла она трепещущимъ голосомъ, мѣряя его взглядомъ.-- Ты спрашиваешь, что со мною?
   Морщина, пересѣкшая ея лобъ, ея блѣдность, рѣшительное выраженіе ея лица, въ которомъ сверкали молніи гнѣва, дали понять Мишелю, что наступила роковая минута.
   Собравшись съ силами, призвавъ все свое хладнокровіе, онъ отвѣчалъ безстрастнымъ тономъ, слѣдуя инстинктивно этой тактикѣ лжи, которая одна представилась ему исходомъ:
   -- Я не поннмаю, что ты хочешь сказать...
   Она не дала ему продолжать:
   -- Не говори мнѣ ничего... Ты солжешь... И это будетъ безполезно: я все знаю!..
   Онъ попытался отклонить ударъ:
   -- Все?.. но ничего нѣтъ!.. Ничего, клянусь тебѣ!..
   Она вновь перебила его:
   -- Замолчи!.. Я видѣла!.. О, давно уже... Въ тотъ день, когда пріѣхалъ Монде... Она сидѣла въ этомъ креслѣ... здѣсь... В ты былъ у ея ногъ, она ласкала твои волосы, а ты ей шепталъ всякія нѣжности... Я отворила дверь, увидѣла васъ и опять вышла... Вы ничего не слышали, не замѣтили... Вы были въ забытьи... Въ двухъ шагахъ отъ меня, отъ дѣтей...
   Мишель блѣднѣлъ, слушая ее. Невозможно было никакою ложью опровергнуть то, что она видѣла собственными глазами.
   Онъ понялъ это и рѣшилъ защищаться иначе:
   -- Успокойся,-- сказалъ онъ,-- я не буду лгать, не буду отпираться... я уже достаточно лгалъ, и это мнѣ не дешево стоило. Но не упрекай меня, я это дѣлалъ для тебя!
   Сусанна хотѣла протестовать; съ своей стороны, онъ жестомъ остановилъ ее и продолжалъ:
   -- Да, я это дѣлалъ для тебя, желая, чтобы ты какъ можно долѣе не знала о несчастіи... да, о несчастіи, противъ котораго мы ничего не можемъ сдѣлать, и не страдала бы... Мы лгали, жалѣя тебя и это не единственная жертва, которую кы принесли ради тебя... Мы любимъ другъ друга, это правда, но тутъ и все, слышишь ты? Мы понимаемъ, что никогда не будемъ принадлежать другъ другу...
   Сусанна съ горечью усмѣхнулась.
   -- Ты не любовникъ еще ея? -- вскричала она,-- ты это хотѣлъ сказать, неправда ли? Но мнѣ развѣ отъ этого легче!.. Я предпочитала бы, чтобы она была твоею любовницей: ты бы ее меньше любилъ!.. Ахъ, такъ только ты и можешь сказать въ свою защиту! Но оставимъ это... Скажи мнѣ лучше, что ты намѣренъ дѣлать... потому что, ты понимаешь, надо это чѣмъ нибудъ кончить... Человѣческія силы имѣютъ предѣлъ, а я слишкомъ страдала и не могу больше! Теперь твоя очередь. И Сусанна упала въ кресло, закрывъ лицо руками, между тѣмъ какъ Мишель возбужденно ходилъ ввадъ и впередъ по комнатѣ:
   -- Я сдѣлаю все, что тебѣ угодно, Сусанна,-- сказалъ онъ наконецъ мягко, заглядывая въ лицо своей женѣ.
   Она недовѣрчиво посмотрѣла на него.
   -- Да,-- повторилъ онъ,-- я сдѣлаю все, чего ты ни потребуешъ. Ты страдаешь: если бы ты знала, до чего мнѣ больно это видѣть!.. Бѣдная моя, неужели ты думаешь, что я самъ не страдалъ? Ахъ, еслибъ ты знала, каково мое счастье, въ которому ты ревнуешь, ты успокоилась бы! Вотъ ужь нѣсколько мѣсяцевъ, что я живу, въ постоянной тревогѣ, презирая, ненавидя самого себя и трепеща передъ мыслью о роковомъ концѣ, думая о томъ, какъ ты будешь страдать по моей винѣ... а между тѣмъ сдѣлать ничего нельзя.
   При послѣднихъ словахъ Сусанна пожала плечами:
   -- Ты ничего не можешь сдѣлать! -- повторила она съ горечью.-- Но ты можешь перестать видаться, во время остановиться... И ты это бы и сдѣлалъ, безъ сомнѣнія, если бы думалъ о мнѣ... Но ты считалъ меня совершенно слѣпой, ты успокоивалъ себя: я ее обману; она ничего не узнаетъ, а этого только и надо! Но ты ошибся, мой другъ, я все знаю, и намѣрена дѣйствовать, не оставлю такъ, повѣрь...
   Мишель молчалъ. Она продолжала:
   -- Ты разсчитывалъ на мою доброту, на мою слабость? A знаешь ли ты, что я больше не добра? Я не желаю быть слабой! Я страдала -- теперь ты долженъ страдать... Надо кончить! Мы не можемъ больше жить вмѣстѣ, ты со своею ложью, я со своею раной... Разъѣдемся!
   Мишель, принявшійся было опять ходить по комнатѣ, остановился передъ ней:
   -- Это невозможно! -- вскричалъ онъ,-- ты это сама отлично знаешь!
   -- Ахъ, да,-- съ ироніей подхватила Сусанна,-- твое положеніе, партія, твоя газета, твоя роль наконецъ, роль честнаго человѣка! Объ этомъ было время думать, а я ужь довольно думала.
   -- Нѣтъ, меня не это останавливаетъ... Я думаю о дѣтяхъ, Сусанна, о тебѣ самой...
   -- О мнѣ?.. О, развѣ я иду въ счетъ!
   -- Но ты вѣдь по прежнему моя жена, Сусанна! Моя жизнь съ тобою, юность, впечатлѣнія, годами складывавшіяся въ сердцѣ моемъ...
   Она съ сарказмомъ прервала его:
   -- Ты скоро начнешь увѣрять, что любишь меня по прежнему... и гнѣвно прибавила:-- Лжецъ!
   Но Мишель отвѣчалъ кротко:
   -- Да, я могу сказать, что люблю тебя, и это не будетъ ложью. Я люблю тебя -- не такъ, какъ ты желала бы быть любимой, но люблю тебя иначе и быть можетъ лучше... И ты это хорошо знаешь... Ты знаешь, что между нами существуетъ связь, которую ничто не можетъ порвать... Да, Сусанна, я люблю тебя, несмотря на мою вину, несмотря на все...
   Она его слушала, и въ ней возраждалась надежда, та безумная надежда, которая является вопреки очевидности.
   -- A ту, другую,-- вскричала она,-- ее ты не любишь? Скажи мнѣ, что ты ее не любишь, что ты ее никогда не любилъ, и я тебѣ повѣрю быть можетъ... Скажи мнѣ, что это была минутная прихоть, что все это прошло, что все это кончилось...
   Она почти умоляла. Она готова была бы повѣрить лжи.
   -- Нѣтъ,-- сказалъ Мишель съ глубокою грустью,-- я этого никогда не скажу... Я не могу лгать. Я и ее такъ же люблю...
   Послѣдовало долгое молчаніе. Наконецъ Тесье съ усиліемъ сказалъ:
   -- Тѣмъ не менѣе, если надо пожертвовать одною изъ васъ, ты сама знаешь, что это не ты будешь... Она не имѣетъ правъ на меня, ты же...
   Сусанна перебила:
   -- Не говори мнѣ этого!
   И глухимъ голосомъ, съ возростающей силой, она объяснила:
   -- Я не хочу, чтобы ты остался при мнѣ изъ-за долга, слышишь ты? Я не хочу владѣть тобою противъ твоей воли. Ты свободенъ, ты можешь уѣхать!
   Онъ пожалъ плечами.
   -- Это слова, однѣ слова, я не свободенъ. Если бы я и хотѣлъ, то не могу съ тобою разстаться. И ты говоришь мнѣ это изъ одного самолюбія. Прошу тебя! не поддавайся этому чувству. Или ты не понимаешь, что я честный человѣкъ? Я слабъ, это вѣрно, я не могъ совладать со своимъ сердцемъ. Но я поборю его... И прежде всего я знаю, что долженъ сдѣлать: ты не должна страдать по моей винѣ.
   Сусанна прошептала:
   -- Слишкомъ поздно, теперь слишкомъ поздно... Я уже слишкомъ много страдала...
   -- A въ особенности,-- продолжалъ Мишелъ,-- я не желаю, чтобы изъ-за меня страдали дѣти... Какъ ни велико мое безуміе, но я этого не хочу... Я чувствую, что это было бы несправедливо и невозможно... Она это то же чувствуетъ. И неужели же ты думаешь, что жертва съ твоей стороны будетъ больше той, которую мы принесемъ?
   -- Я,-- отвѣчала Сусанна съ болѣзненной ироніей,-- я ничего въ этомъ не понимаю. Эти вещи слишкомъ тонки для меня! Я знаю только одно, что тебѣ надо выбирать... Она или я, мой милый, она или я.
   Вновь воцарилось молчаніе.
   -- Она также составляетъ часть моей жизни, меня самого,-- началъ наконецъ Мишель.-- Такъ вдругъ нельзя порватъ... это выше силъ моихъ. Надо время. Мало по малу все въ насъ перегоритъ, останется только дружба... и тогда...
   Сусанна прервала его рѣзкимъ жестомъ.
   -- Ты хочешь увильнуть! -- вскричала она.-- Время, нужно время! Для васъ это будетъ счастьемъ, а для меня страданіемъ... Нѣтъ, нѣтъ, безъ отсрочекъ! Я не хочу болѣе ждать...
   Мишель съ минуту подумалъ:
   -- Я не могу ее однако такъ бросить,-- пробормоталъ онъ, отвѣчая болѣе на свои собственныя мысли, чѣмъ на слова жены.
   Сусанна рѣзко подхватила:
   -- Ну, а меня ты можешь бросить?
   -- Если бы она предоставила мнѣ на выборъ, думаешь ли ты, что я поколебался бы? Но она и не думала объ этомъ!
   -- Ужь рзвумѣется; что она для тебя? Она хорошо знаетъ, что все, что ты ей даешь, принадлежитъ мнѣ, что она это у меня уврала... О, какъ бы она должна была стыдиться, если бы у ней была хоть капля гордости!..
   -- Она это сознаетъ, чувствуетъ и все же любитъ меня! Ты такъ добра, а къ ней у тебя нѣтъ никакой жалости.
   -- Жалѣть? Жалѣть ту, которую ты любишь? Ту, которая тебя отняла у меня, у моихъ дѣтей? Слушай, Мишель, ты говоришь не какъ разумный человѣкъ! Ты ослѣпленъ, ты совсѣмъ свихнулся... Или ты не знаешь совсѣмъ женщинъ? Или ты не знаешь меня? И подумать, что въ теченіе столькихъ лѣтъ, прожитыхъ нами вмѣстѣ, ты не потрудился вглядѣться въ мой характеръ!.. Ты разсуждаешь, возражаешь, какъ будто говоришь съ постороннимъ дѣлу лицомъ. Неужели ты не видишь, что я тебя не слушаю? Я не могу разсуждать... Я хочу только чтобы ты выбралъ: она или я, она или я!..
   Видя всѣ своя усилія разбитыми передъ этой непокорной волей, Мишель чувствовалъ, что въ немъ поднимается глухой гнѣвъ: гнѣвъ силы, готовый вмѣсто аргумента употребить насиліе.
   -- Берегись, Сусанна! -- сказалъ онъ тономъ, въ которомъ слышалась гроза.
   Она вскочила и близко придвинулась въ нему.
   -- Угрозы! -- вскричала она,-- угрозы, теперь! Ты смѣешь мнѣ еще грозить, ты, ты!..
   Ему стало стыдно. Онъ понизилъ голосъ.
   -- Я не грожу тебѣ, я знаю, что на твоей сторонѣ справедливость... Я просто усталъ... и прошу тебя быть разсудительнѣе, подумать немного, не доводить меня до крайности...
   -- Не доводить до крайности? Подумать можно, что ты жертва, а я твой палачъ! Я что-ли тебя обманула?
   -- Я знаю, что я виноватъ, но мы все-же не два врага, несмотря на все, что произошло. Напротивъ, мы два друга, и должны сообща дѣйствовать противъ опасности... Мы имѣемъ семью, родныхъ, не забывай этого!
   -- A ты объ этомъ помнилъ?
   -- Ради семьи, ради дѣтей мы прежде всего и должны жить. Они не должны страдать, ни отъ нашихъ раздоровъ, ни отъ нашихъ страстей...
   -- Отъ твоихъ. Я тутъ ни при чемъ.
   Съ минуту они помолчали. Наконецъ Сусанна сказала, смягчившись:
   -- Все, что я могу сдѣлать, Мишель, это простить тебя, потомъ, когда все это уйдетъ въ даль... Да, тебя я прощу, ради дѣтей... и ради себя самой... потому что я не могу жить помня зло. Я забуду. И кто знаетъ? Быть можетъ мы еще будемъ опять счастливы!
   Онъ пробормоталъ, съ выраженіемъ, которое все сказало:
   -- О! счастливы!..
   И сейчасъ-же пожалѣлъ, что этотъ неосторожный крикъ сердца вырвался у него.
   -- Пусть мы не будемъ счастливы,-- вскричала Сусанна, съ омрачившимся лицомъ,-- но ты самъ видишь, что долженъ остаться съ семьей; ты не можешь насъ оставить, не погубивъ все свое будущее. Это она должна насъ оставить! И не говори, что у тебя нѣтъ силы; нужно, чтобы у тебя она была, потому что она должна быть.
   Мишель почти не колебался, убѣжденный этой логикой, которая въ немъ пробуждала, помимо его, чувства чести и долга, присущія ему. И все-такитѣ слова, которыхъ она добивалась, не выходили изъ его горла.
   -- Слушай, Сусанна,-- сказалъ онъ наконецъ,-- оставь насъ, прошу тебя, дай намъ время подумать вдвоемъ хотя до послѣ завтра... Сегодня я ничего не могу ясно различить, я отуманенъ совсѣмъ... Мы найдемъ быть можетъ исходъ...
   -- Ахъ, нѣтъ! -- вскричала она нетерпѣливо,-- безъ размышленій, довольно ихъ! Ужъ больше мѣсяца, какъ я размышляю: это только хуже и ни къ чему не ведетъ. Рѣшай, прошу тебя, сейчасъ, останешься ты съ нами или нѣтъ!
   Тесье сдѣлалъ безнадежный жестъ.
   -- Нѣтъ, положительно,-- заключилъ онъ послѣ небольшого молчанія,-- я ничего не могу обѣщать... Я желаю, чтобы она узнала все, что произошло. Она тоже имѣетъ голосъ въ этомъ дѣлѣ.
   Съ этими словами онъ вышелъ. Сусанна не могла его удержать.
  

Часть вторая.

IV.

  
   Вотъ письма, которыми Тесье, Бланка и Сусанна обмѣнялись въ теченіе весьма короткаго промежутва времени между собою. Тотъ переломъ, который выразился въ нихъ, продолжался всего полтора дня.

Мишель -- Бланкѣ (письмо написано непосредственно послѣ его объясненія съ Сусанной).

   "Не приходите завтра, Бланка, наша несчастная тайна открыта тою, которой мы болѣе всего опасались, и ею одною. Я прямо говорю вамъ это, безъ обиняковъ; простите, что я наношу вамъ ударъ, который, знаю, болѣзненно отзовется на всемъ существѣ вашемъ; но что можно еще прибавить, какими словами измѣнить то, что совершилось? часто я представлялъ себѣ эту минуту и спрашивалъ себя, какъ поступить? Но все, что мнѣ тогда приходило въ голову, оказывается непримѣнимымъ.
   "Роковой часъ насталъ...
   "Не отчаявайтесь, прошу васъ, не теряйте мужества. Въ минуту опасности и надо быть храброй. Не существуетъ положенія непоправимаго, изъ котораго нелъзя было-бы выйти съ честью, разъ оно будетъ разъяснено съ полною откровенностью передъ самимъ собой.
   "Что касается меня, то я чувствую себя гораздо сильнѣе теперь, когда мы болѣе не опутаны этой, тяготѣвшей надъ нами, ложью. И мнѣ кажется, что я былъ-бы радъ тому, что все открылось, такъ я страдалъ отъ необходимости лгать, еслибы я не ощущалъ той скорби, которую вамъ это причинитъ, еслибъ я не видѣлъ тѣхъ опастностей, которыя съ этой минуты угрожаютъ намъ.
   "Одна изъ нихъ превышаетъ всѣ остальныя и я гоню мысль о ней: я не хочу васъ потерять, Бланка; я буду защищать васъ, какъ свое сокровище.
   "Что изъ этого произойдетъ? Я не знаю. Вчера у меня съ Сусанной было бурное объясненіе. Но она не останется при тѣхъ намѣреніяхъ и въ томъ настроеніи, въ которомъ она теперь: я ее слишкомъ хорошо знаю, чтобы не быть въ этомъ увѣреннымъ.
   "Чѣмъ болѣе я думаю, тѣмъ менѣе вижу, что намъ должно предпринять. Однако мнѣ кажется, что вамъ слѣдуетъ ей написать. Да, напишите ей. Выскажите ей все, съ полной искренностью.
   "У ней возвышенная душа, быть можетъ она пойметъ, что мы такъ-же несчастны, какъ и она сама. Во всякомъ случаѣ она должна узнать, что наша любовь не похожа на тѣ случайныя связи, когда два безпорядочныхъ сердца кидаются въ бездну, объятыя слѣпой страстью, что это одно изъ тѣхъ чувствъ, которыя сковываютъ двѣ жизни, сливаютъ ихъ, дополняя другъ другомъ, и сила, продолжительность и сущность которыхъ, имѣетъ нѣчто, извиняющее ихъ.
   "Быть можетъ она по прежнему будетъ страдать, но иначе, это будетъ болѣе благородная скорбь, которая станетъ выше самолюбія и можетъ пройти, не оставивъ дурныхъ слѣдовъ. Она уже знаетъ, что мы возлагаемъ на нее всѣ надежды, что вы не были и никогда не будете для меня чѣмъ либо болѣе друга... обожаемаго друга. Я сказалъ ей это и она повѣрила: она слишкомъ хорошо видитъ, что я не желаю болѣе ее обманывать.
   "Бланка, моя дорогая Бланка, мнѣ казалось, что мы можемъ любить другъ друга всю жизнь такъ, какъ любили позавчера, любить всю жизнь, до самой смерти не принадлежа другъ другу, но вмѣстѣ съ тѣмъ и не прерывая ни на минуту общенія нашихъ душъ, соединенные вопреки всему, что насъ разъединяетъ. Теперь, эта мечта, въ которой воплощалось все счастье, на которое мы могли разсчитывать въ будущемъ, теперь эта мечта болѣе невозможна. И мнѣ страшно.
   "Я не смѣю, я не желаю думать, что намъ придется быть можетъ отказаться отъ счастія видѣть другъ друга. Она требуетъ этой жертвы, но я не могу на нее рѣшиться, это выше силъ моихъ. Я не могу болѣе жить безъ васъ; вы стали частью меня самого.
   "Завтра утромъ я такъ-же напишу ей, потому что въ эту минуту я не въ силахъ. Все зависитъ отъ этого письма. Боже мой! гдѣ найти нужныя слова! Какъ излечить эту раненую душу, когда истина можетъ только растравить эту рану, потому что я не могу болѣе любить ее, потому что я весь принадлежу вамъ?! Опять начать лгать? нѣтъ, нѣтъ, больше не буду, она мнѣ не повѣритъ. Что-же тогда сказать?
   "Прощай. Будемъ бороться вмѣстѣ, опорой намъ будетъ наша любовь.

"Мишель".

  

Мишель -- Сусаннѣ.

   "Не знаю, Сусанна, что ты въ эту минуту о мнѣ думаешь. Но и послѣ вчерашней сцены, какъ прежде, я какъ всегда, я продолжаю смотрѣть на тебя, какъ на моего лучшаго друга. И теперь, въ этомъ письмѣ я обращаюсь въ другу.
   "Что ты оскорблена до глубины души, это меня не удивляетъ. Но мнѣ кажется, что если я сдѣлаю полное, чистосердечное признаніе, если ты все поймешь, твоя рана закроется, эта исповѣдь ляжетъ на нее какъ цѣлебный бальзамъ, скорбь будетъ не столь жестока, досада менѣе жива. Ты слишкомъ хорошо знаешь меня, чтобы не понимать, чего будетъ это мнѣ стоить. Если до сихъ поръ я не сказалъ тебѣ всего, какъ сто разъ собирался сдѣлать, и сожалѣю теперь, что не сдѣлалъ, теперь, когда я вижу воочію твои страданія, если, повторяю, я таился до сихъ отъ тебя, то причиною этого не малодушіе, не эгоизмъ, не желаніе спокойно пользоваться взаимностью другого существа, нѣтъ, только ради тебя, молчалъ я, ради тебя одной. Да, мой милый другъ, я желалъ охранить тебя отъ страданій. Я думалъ, что единственная вещь, которая меня можетъ извинить немного, это что я храню тайну. Да, лицемѣріе представлялось мнѣ какою-то добродѣтелью и мнѣ гораздо болѣе требовалось усилій, чтобы утаить свои чувства отъ тебя, чѣмъ сколько нужно было для того, чтобы все тебѣ высказатъ; не думаешь-ли ты, что такъ какъ я обманывалъ тебя до сихъ поръ, я попытаюсь обманывать тебя и впредь? Время лжи миновало. И повѣришь-ли? Несмотря на тоску, терзающую меня, несмотря на угрызенія совѣсти, я чувствую, что тяжелое бремя съ меня скатилось. И такъ маски сняты! На той ступени, гдѣ мы теперь стоимъ, насъ еще можетъ спасти только одно -- это правда. Полная откровенность съ обѣихъ сторонъ, вотъ что теперь требуется.
   "На мнѣ лежитъ тяжелый долгъ сказать тебѣ, что Бланка не состоитъ со мною въ любовной связи и что этого не будетъ ни въ какомъ случаѣ. Какъ-бы ты не презирала насъ, но я думаю, ты повѣришь, что у насъ достанетъ силы защититься отъ самихъ себя. Но я ее пламенно люблю, необходимо, чтобы я сказалъ тебѣ это, и она меня пламенно любитъ. Между нами существуетъ та связь, которая можетъ возникнуть только между двумя существами, которыхъ раздѣляютъ человѣческіе и божескіе законы, союзъ сердецъ, тѣмъ болѣе тѣсный, чѣмъ болѣе препятствій, стремящихся его разрушить. Другой связи не существуетъ. Единственное, въ чемъ мы себя можемъ упрекнуть, это нѣсколько поцѣлуевъ. Мы хорошо знаемъ, что должны высоко держать нашу любовь, но мы не святые, ни я, ни она.
   "Я не хочу говорить тебѣ, какъ я ее полюбилъ. Это будетъ безполезно. Скажу одно: когда я замѣтилъ свою болѣзнь, было слишкомъ поздно, чтобы лечить ее. Но никогда чувства, которыя я питалъ въ ней, не уменьшали привязанности, которую я въ тебѣ питалъ. Увы! я боюсь, что такъ говоря, я опять нанесу тебѣ рану! Привязанность: почему не любовь? Не знаю, милый другъ. Не знаю, какъ это случилось, но любовь, та любовь, которую я питалъ къ тебѣ, какъ ты знаешь, мало по малу перешла въ привязанность прочную и спокойную, которая казалась мнѣ имѣющей не меньшую цѣну. Мнѣ, по здравому размышленію, казалось, что это нормальный результатъ брака, и что счастливая любовь не можетъ сохранить того характера экзальтаціи, который ей придаютъ препятствія. Большинство мужчинъ и женщинъ примиряется съ этой естественной метаморфозой. Я тоже думалъ, что примирюсь съ ней, и ошибся. Несчастіе въ томъ, что я слишкомъ поздно замѣтилъ свою ошибку. Но o чемъ еще говорить? Несчастіе на лицо, не будемъ долго останавливаться надъ нимъ, разыскивая его причину. То, что прежде всего нужно, это найти противъ него лекарство.
   "Если бы ты знала, черезъ какія муки мы прошли, если бы ты знала, какими страданіями оплодотворена наша любовь, во истину, я думаю, ты простила бы насъ. Нѣтъ, тебѣ нечему завидовать! Эти радости не изъ тѣхъ, которыя могутъ порождать зависть!..
   "Ты знаешь, что я не изъ тѣхъ людей, которые живутъ для того, чтобы срывать цвѣты удовольствія. Ты знаешь, что чувство долга сопровождало меня въ теченіе всей моей жизни. Когда я открылъ въ себѣ это чувство, которое незамѣтно для меня самого выростало въ моей груди, когда я понялъ, что не въ моей власти искоренить его, что всѣ мои усилія побороть его безплодны, я понялъ всю глубину моей вины, я позналъ отчаяніе человѣка, пораженнаго неизлечимымъ недугомъ, однако, я скрывалъ его глубоко въ своей груди, я рѣшилъ ее таить какъ рану даже отъ самого себя. Мнѣ кажется, что минутами я доходилъ почти до сумасшествія, раздираемый противуположными чувствами, я все же питалъ невозможныя надежды, которыя терзали меня и повергали въ мучительную агонію. Чтобы моя исповѣдь была полной, чтобы ты не могла меня подозрѣвать въ недостаточной искренности, я долженъ тебѣ открыть безумную идею, помѣшать которой родиться во мнѣ я былъ не въ силахъ. Да, въ часы, когда мною овладѣвала экзальтація, я мечталъ бѣжать съ ней, если она меня любитъ, и я находилъ преступное и сладкое удовольствіе представлять себѣ подробности этого романическаго побѣга. Я долженъ такъ же тебѣ признаться, что я думалъ о разводѣ, и долженъ былъ напрягать всѣ силы своего разума, чтобы понять все ужасное значеніе такого шага. Цѣлые мѣсяцы, дни и ночи напролетъ среди занятій, труда, говорилъ ли я, писалъ ли, игралъ ли съ дѣтьми, сидѣлъ ли около тебя, я не могъ отдѣлаться отъ этой мысли. Она была со мною всюду. Я не принадлежалъ болѣе себѣ. Я поддался тиранической власти странной и побѣдоносной силы, которая мною овладѣла. Порою я терялъ всякую власть надъ собою. Помнишь, въ прошломъ году зашла рѣчь о замужествѣ Бланки. Тогда я пережилъ мучительнѣйшія минуты: я представлялъ себѣ всю церемонію, видѣлъ ее въ подвѣнечномъ нарядѣ, видѣлъ ея руку въ чужой рукѣ. Ахъ, если я былъ виновенъ, то былъ и несчастенъ!
   "Въ минуту душевнаго порыва я выдалъ мою тайну. Но я думаю, что Бланка не любила меня тогда. Какъ могло ей даже придти на мысль полюбить меня? Но она угадала, какъ глубоко я былъ несчастенъ, она почувствовала во мнѣ жалость: это была та жалость, которая всегда губитъ женщинъ. Вмѣсто того, чтобы оттолкнуть меня, она въ своей невинности думала излечить ту рану, которую нанесла мнѣ противъ воли. Но страсти заразительны; она въ свою очередь стала жертвой, она вступила въ огненный кругъ, въ которомъ я терзался...
   "Я презираю свою слабость и изумляюсь ея благородству. Она пожертвовала мнѣ своимъ будущимъ совершенно спокойно, тѣмъ будущимъ, которое для женщины является исполненіемъ ея завѣтныхъ желаній, цѣлью жизни; и конечно она понимала лучше меня, какою должна быть та единственная возможная связь, которая установится между нами. Раза два я имѣлъ низость намевать ей о моихъ самыхъ безразсудныхъ планахъ: она меня заставляла молчать. Мы оба чувствовали, что они не осуществимы, и самъ я говорилъ не вѣря въ тайнѣ имъ, лишь для того, чтобы хотя на мгновеніе убаюкать себя тщетными надеждами. Ни она, ни я, и она еще менѣе чѣмъ я, никогда не думали мы купить свое счастье цѣною несчастья нашихъ близкихъ. Мы никогда не забывали, что между нами и нашей мечтой стоятъ дѣти и ты. О, я только тогда понялъ какъ крѣпки привязанности, которыя насъ соединяютъ, я понялъ это въ тѣ самые часы, когда меня томила мысль о необходимости порвать ихъ. И она это знала тоже, увѣряю тебя. Она готова была удовлетвориться надолго (порою мы говорили -- навсегда) тѣмъ скромнымъ мѣстомъ, которое предстояло ей занимать въ моей жизни.
   "Теперь все измѣнилось. Равновѣсіе, которое мы думали сохранить, нарушено. Что же дѣлать?
   "Разъ приходится выбрать между привязанностью, соединяющею насъ, и любовью, которая насъ раздѣляетъ, чему отдать предпочтеніе, Сусанна? Это отъ тебя зависить, такъ какъ на твоей сторонѣ право, ты можешь требовать по желанію.
   "Будешь ли ты менѣе великодушна, чѣмъ она? Пожелаешь ли ты отнять то скромное мѣсто, которое она хотѣла сохранить за собою? Потребуешь ли отъ меня пожертвовать всѣмъ? Рѣши, мой другъ. Въ твоихъ рукахъ теперь наша судьба. Но, умоляю тебя, не требуй слишкомъ многого, не злоупотребляй своимъ правомъ. Обдумай, прошу тебя, и отвѣть мнѣ тогда лишь, когда ты будешь въ болѣе спокойномъ состояніи, въ болѣе великодушномъ настроеніи. Я и не думалъ тебѣ грозить вчера, когда сказалъ тебѣ "берегись", что такъ тебя взволновало. Я только хотѣлъ предостеречь тебя, чтобы ты не доводила насъ до отчаянія излишнею суровостью и требовательностью. Какъ много мнѣ надо еще сказать тебѣ! Но къ чему? Достаточно и того, что было; ты знаешь все, что тебѣ нужно знать, и мнѣ кажется, что ты не можешь сомнѣваться ни въ моей искренности, ни даже, несмотря ни на что, въ моей привязанности.

"Мишель".

  

Бланка -- Сусаннѣ.

   "Я желала, чего бы мнѣ это ни стоило, хотя бы цѣною спокойствія совѣсти и даже моего достоинства, не дать вамъ узнать ужасную тайну. Я испытываю чувство безконечнаго облегченія, что могу сбросить маску, и явиться такою, какая я есть на самомъ дѣлѣ, преступная и несчастная безъ сомнѣнія, но не лицемѣрка, хотя все и свидѣтельствуетъ противъ этого.
   "Я сдѣлала все, что могла, чтобы вы ничего не узнали, потому что въ невѣдѣніи вы могли быть спокойной. И чтобы не возмутить вашего счастья или по крайней мѣрѣ оставить вамъ хотя иллюзію его, я лгала, я хитрила, я притворялась, какъ будто ложь, хитрость и притворство были моими природными качествами. Ради васъ, я должна была играть роль, и я старалась играть ее какъ можно лучше. Мы не желали, чтобы вы страдали по нашей винѣ, и поэтому смотрѣли на ложь, какъ на какой-то долгъ. Вы знаете хорошо насъ обоихъ, вы поймете меня, несмотря на то, что вы возмущены, поймете, что этою ложью мы многое искупимъ, такъ какъ жестоко мучились ею.
   "Но все же я чувствую себя безконечно преступной!
   "Нѣкогда вы взяли къ себѣ ребенка, сироту, одинокую, такъ какъ матери не было дѣла до этого ребенка. Вы были для него матерью, а потомъ, позднѣе, когда лѣта сравнительно уменьшили разстояніе между дѣвочкой и вами,-- старшей сестрой. Благодаря вашей привязанности, вашъ гостепріимный домъ сталъ ея роднымъ домомъ. Здѣсь все полно для нея сладкихъ воспоминаній. Безъ васъ, ея дѣтство было бы одиноко и печально. Благодаря вамъ, она была почти счастлива, нашла покровителей и руководителей. Вы проявили безпримѣрное великодушіе и довѣріе, вы подарили ей вашу дружбу и имѣли право разсчитывать на нее, на ея благодарность. И какъ же она заплатила вамъ за все добро, которое вы ей сдѣлали?
   "Ахъ, это печальная исторія! Ищешь обстоятельствъ, смягчающихъ вину, но ихъ нѣтъ: напротивъ, все только увеличиваетъ вину. И вы напрасно будете спрашивать себя, какимъ образомъ молодая дѣвушка, которая выросла почтина вашихъ глазахъ, которую вы считали честной и прямой, въ привязанности которой вы были увѣрены, какъ могла она, въ теченіе цѣлаго почти года, хладнокровно играть роль въ недостойной комедіи, жертвой которой вы были.
   "Что могу я сказать? Какъ покорила меня симпатія Мишеля? Я не знаю, это остается для меня тайной. Мнѣ кажется, что я всегда его любила, но только эта любовь дремала глубоко внутри меня; достаточно было слова, чтобы она пробудилась и съ такою силою охватила меня, что я не въ состояніи была противиться ей. Моя-ли вина, что Мишель самое благородное существо въ мірѣ? Я не такъ нуждалась въ привязанности! A быть любимой такъ сладко!.. И это такое безуміе!.. потому что я знала, что наша любовь не принесетъ намъ ничего кромѣ стыда и отчаянія!..
   "Я хочу сойти съ вашего пути. Уѣду. Вы меня забудете. Мишель также меня забудетъ: все въ концѣ концовъ забывается. Мало по малу, воспоминаніе о мнѣ поблѣднѣетъ въ вашемъ сознаніи, останется только тоскливый слѣдъ какого-то прошлаго, тяжелаго сна. A потомъ въ памяти вашей воскреснетъ то время, когда мы были друзьями. Тогда быть можетъ вы уже не будете болѣе такъ дурно обо мнѣ думать.
   "Быть можетъ также,-- и для меня великое утѣшеніе вѣрить въ это,-- еще для васъ возможно будетъ счастье, позднѣе, когда примиреніе и прощенье исцѣлятъ вашу душу. Вотъ видите, что ваша доля лучше, вы можете простить, можете надѣяться!
   "Я же удалюсь и одна буду бороться съ позоромъ и угрызеніями совѣсти. Вы вновь возвратите утраченное, вы матъ, вашъ мужъ вернется въ вамъ. Но я умоляю васъ, Сусанна, не заходите слишкомъ далеко въ вашей строгости. Я боюсь растравить вашу рану, сказавъ вамъ это, но тѣмъ не менѣе я обязана сказать, въ виду вашихъ же интересовъ: любовь еще слишкомъ сильна, онъ еще не поборолъ ее, и если, напримѣръ, начать дурно говорить о мнѣ, кто знаетъ, на что онъ будетъ способенъ?..
   "Я долго раздумывала о всѣхъ этихъ вещахъ: кризисъ, который мы пережили, роковымъ образомъ долженъ былъ разрѣшиться и когда первое ужасное впечатлѣніе минуетъ, мнѣ кажется, что мы почувствуемъ себя почти счастливыми, какъ будто послѣ необходимой операціи. Операція мучительна, но какое облегченіе, когда она наконецъ сдѣлана!.. Больше уже не надо лгать, какъ легко!..
   "Моя названная мать, умоляю васъ, не будемъ мстить другъ другу! на насъ обрушилось несчастіе, это правда, одна изъ насъ должна уступить мѣсто другой. Ну и что-жь, вы видите -- я уступаю. Я не желаю унести съ собою мучительное сознаніе, что я разбила вашу семейную жизнь и отнявъ у Мишеля всѣ его привязанности, оставила его на развалинахъ разрушеннаго очага. Скажите, Сусанна, неужели же онъ не заслуживаетъ лучшаго? Я васъ прошу, будемъ думать больше о немъ, чѣмъ о себѣ, постараемся такъ сдѣлать, чтобы впредь онъ не страдалъ.
   "О, какъ бы я желала слить вмѣстѣ мою любовь, жалость, угрызенія совѣсти съ вашей нѣжностью и прощеніемъ! Пусть наши чувства, смѣшавшись, окружатъ его особой атмосферой, въ которой его душа будетъ вкушать миръ и радость. Я желаю дать ему лучшее, что въ насъ есть, украсить его жизнъ всѣмъ, что есть самаго чистаго въ сердцѣ женщины: состраданіемъ, сочувствіемъ. Но я знаю, что это не въ моихъ силахъ. Вы одни можете выполнить эту задачу, Сусанна; и хотя ваше сердце и ранено, но оно достаточно благородно, чтобы попытаться это сдѣлать.
   "A для этого, прежде всего нужно, чтобы вы все простили, безъ задней мысли, такъ чтобы и не помнить потомъ зла. A что вы простите, я въ этомъ увѣрена. Помните, что вся вина нашей бѣдной любви въ томъ, что она возникла. Но въ ней нѣтъ ничего такого, чего женщина не можетъ простить. Я же исчезну съ фона его жизни, обѣщаюсь вамъ. И если эта жертва можетъ хотя отчасти исправить то зло, которое я причинила, если она можетъ принести ему и возвратить вамъ хотя частицу счастья, я буду считать себя прощенной и находить почти счастливой".

"Бланка Эстевъ".

  

Бланка -- Мишелю.

   "Что дѣлать, что дѣлатъ? Настала роковая минута и моя тоска въ тысячу разъ злѣе, чѣмъ я предполагала. Не покидайте меня, Мишель, не покидайте никогда: что я буду безъ васъ дѣлать? Если бы я могла свидѣться съ вами, поговорить хоть минуту, я была бы спокойнѣе, наше положеніе стало бы хоть сколько нибудь для меня яснѣе. Но я даже думать не могу, я чувствую только себя раздавленной позоромъ и мнѣ представляется, что подняться больше я уже никогда не буду въ силахъ. Я не стыжусь любить васъ, нѣть, но мнѣ стыдно всего этого лицемѣрія, на которое мы такъ долго будемъ осуждены. Эта ложь, которою мы прикрывались, давитъ меня, душитъ, отравляетъ меня. Не проще ли, не благороднѣе ли говорить истину?.. Но тогда Сусанна будетъ страдать, а вы... Боже мой! ложь не послужила намъ ни въ чему. Сусанна страдаетъ по нашей винѣ. Она насъ презираетъ, безъ сомнѣнія, она не знаетъ, какъ мы боролись съ собой и какъ мы, прежде всего, несчастны... И все же она добра и когда первая острая боль пройдетъ, она насъ проститъ, я убѣждена въ этомъ, она насъ пожалѣетъ быть можетъ.
   "Я уѣзжаю, Мишель. Я буду въ Ліонѣ, у моихъ друзей Е., которые давно уже звали меня въ себѣ. И постараюсь найти средство скрыться навсегда изъ виду. Больше я не буду играть никакой роли въ вашей жизни. Но я не могу сдѣлать это вдругъ, рѣзко порвать съ вами, я должна сдѣлать это незамѣтно. Моя мать ничего не знаетъ. Необходимо, чтобы ей такъ все и осталось неизвѣстно.
   "А вы, Мишель, вы оставайтесь, не разыскивайте меня и не пишите мнѣ. Другъ, дорогой другъ, ты долженъ самъ чувствовать, что эта жертва необходима, что она одна въ силахъ вновь завоевать тебѣ симпатію и привязанность твоей жены. О, ты счастливѣе меня, а это нѣсколько меня утѣшаетъ. Да, тебѣ остаются обязанности государственнаго человѣка, дѣло будетъ отвлекать тебя отъ грустныхъ мыслей, разсѣявать тебя. Наконецъ у тебя есть дѣти. Я такъ любила этихъ милыхъ дѣвочекъ, любила ужь потому одному, что онѣ твои дочери, и мнѣ не достанется счастья видѣть, какъ онѣ выростутъ! Онѣ также меня любили. Быть можетъ онѣ будутъ спрашивать обо мнѣ... О, пусть никогда не узнаютъ онѣ такихъ часовъ, какіе я теперь переживаю...
   "А я... я буду одинока, такъ одинока, когда болѣе не буду съ тобою, что эта мысль заставляетъ колебаться мое мужество и мнѣ хочется кривнуть тебѣ: "Приди, приди ко мнѣ, убѣжимъ вмѣстѣ, уйдемъ далеко, въ сторону, гдѣ мы будемъ счастливы!"
   "Вы видите, какъ я слаба. Во мнѣ нѣтъ ничего геройскаго, Мишель. Я страдаю, мнѣ хотѣлось бы, чтобы меня утѣшали, какъ ребенка. Но вы конечно понимаете, что я высказала все это лишь въ силу сладкой привычки ничего отъ васъ не скрывать, но въ глубинѣ души я ни въ какомъ случаѣ не желала бы бѣжать съ вами. Мы унесемъ съ собою слишкомъ много угрызеній, которыя убьютъ наше счастье... и можетъ быть, даже нашу любовь. A я не хочу, чтобы наша любовь умерла; я хочу сохранить ее въ цѣлости, безъ пятна, до послѣдняго вздоха. Вѣдь въ ней все благо, все, что дала мнѣ жизнь прекраснаго! Пока я не любила, я не вѣрила истиннымъ образомъ, потому что лишь полюбивъ я поняла, что такое вѣчность. Наша любовь безконечна и вѣчнаго нѣтъ тамъ, гдѣ нѣтъ тебя. И что-жь, теперь, когда любовь стала мукой, теперь-то мнѣ кажется, что я близка къ Богу, который прежде казался мнѣ столь далекимъ. Быть можетъ эта вѣра утѣшитъ меня, дастъ мнѣ силы перенести утрату, ужасное одиночество, которое поглотитъ меня, безмолвіе, на которое я отнынѣ осуждена: вѣдь я вамъ не буду больше писать. Вы будете получать обо мнѣ извѣстія только черезъ мою мать или нашихъ общихъ друзей. Необходимо отказаться отъ всего, что составляло наше счастье, чтобы Сусанна была вполнѣ спокойна, чтобы она была совершенно убѣждена, что между нами порваны всякія отношенія. Еще не случалось, чтобы любовь выдержала разлуку...
   "Мой милый другъ, сердце мое полно воспоминаній, я мечтаю о тѣхъ прекрасныхъ часахъ, которые болѣе не вернутся... Я хочу кончить мое письмо, такъ какъ я сказала все, что желала и могла тебѣ сказать,-- хочу кончить... и не могу. Я чувствую, что съ этими словами кончается наша близость, что въ послѣдній разъ я даю сердцу волю все высказать свободно, что когда я сложу этотъ листъ, наступитъ окончательная разлува.
   "Помнишь, что я написала тебѣ въ первомъ письмѣ?.. Я сказала тогда: чтобы ни случилось, выпадетъ ли мнѣ счастливая или несчастная доля, что до того? Я получила свою долю юности и счастья, ея довольно, чтобы озарить мои несчастные дни, и когда они придутъ, я не буду имѣть права жаловаться...
   "Несчастные дни настали, Мишель, и я не буду жаловаться... но отчего это все такъ быстро миновало?..
   "Послѣднее слово: если ты хочешь, чтобы я была совершенно спокойна, чтобы никогда не терзалась угрызеніями совѣсти, храни убѣжденіе, что относительно меня ты ни въ чемъ не виноватъ. Въ чемъ тебѣ упрекать себя? За то, что ты далъ мнѣ душу? Безъ тебя я бы не жила. Не жалѣй же, что далъ мнѣ счастье...
   "А теперь, прости, мой милый, милый другъ. Я говорю тебѣ -- прости и остаюсь тою же, какою была... Прости! какъ печально это слово, какъ хорошо выражаетъ оно всю скорбь, всѣ страданія, которыя собою заключаетъ!..

"Бланка".

  

Сусанна -- Мишелю.

   "Что мнѣ отвѣчать тебѣ, Мишель? Ты ходишь вокругъ, да около жизни, превращаешь ее въ романъ, ты пишешь мнѣ безумныя, невозможныя вещи!..
   "Я вѣрю всему, что ты мнѣ сказалъ: я слишкомъ хорошо тебя знаю, чтобы не понимать чего тебѣ стоило все это притворство, но теперь, когда ты сбросилъ маску, скажи мнѣ, самая искренность твоя неужели не эгоистична и не жестока?
   "Не лучше ли бы было тебѣ продолжать меня обманывать, чѣмъ такъ меня "беречь"?.. Не могъ-ли бы ты въ своей исповѣди нѣсколько хоть прибрать "истину", которую ты мнѣ подносишь, чтобы она не была для меня такъ мучительна?.. Можно подумать, что, напротивъ, ты поставилъ своею задачею высказать мнѣ какъ можно больше самыхъ горькихъ вещей, которыя сдѣлали бы еще тяжелѣе для меня сознаніе твоего обмана. Такъ, ты убѣждаешь меня, что Бланка еще не состоитъ твоей любовницей. Что мнѣ въ этомъ, на милость. Мнѣ въ тысячу разъ было бы легче, если бы она была твоей любовницей, положеніе по крайней мѣрѣ стало опредѣленнѣе и проще и я бы менѣе страдала, думая объ этомъ. Если бы я еще была убѣждена, что это вы ради меня!.. Но нѣтъ: все это ради тебя самого и ради нея, ради нея въ особенности... Если она еще не стала твоей любовнйцей, то это потому, что ты слишкомъ любишь ее, чтобы поставить въ такое унизительное положеніе, вотъ и все!..
   "Вы думаете меня смягчить -- такъ какъ и она написала мнѣ въ томъ же духѣ, въ какомъ написано твое письмо,-- разсказывая мнѣ о вашихъ мнимыхъ колебаніяхъ, борьбѣ съ собою, о вашихъ скорбяхъ, о вашихъ угрызеніяхъ и проч. Но вѣдь причиною этого вы сами! Вѣроятно вы вознаградили себя чѣмъ либо за это. A мои страданія, мои! Что ты объ нихъ думаешь? Или ты думаешь, что я не страдала также? И за что! Въ чемъ я виновата? За мной нѣтъ иной вины, какъ развѣ та, что я слишкомъ сильно любила теба, Мишель. Теперь ты мнѣ намекаешь, тонко и деликатно, что ты не любишь меня болѣе настоящею любовью, что ты питаешь ко мнѣ только привязанность; повидимому ты думаешь, что этого съ меня слишкомъ достаточно. Привязанность! Но если я, случайно, если я еще люблю тебя прежнею любовью? Подумай, что тогда? Можешь-ли ты измѣрить боль, которую причиняютъ мнѣ твои признанія? Ты желаешь, чтобы я васъ жалѣла, несмотря на страданія, которыя вы мнѣ причинили? A меня ты жалѣешь? Нѣтъ, ты только радуешься, что тебѣ болѣе не надо лгать и притворяться, ты чувствуешь, будто тяжесть спала съ тебя, и тебѣ и горя мало, что эта тяжесть легла на мое сердце... Люди всегда эгоисты и часто звѣрски жестоки, даже лучшіе изъ нихъ. Я всегда думала, что ты изъ числа лучшихъ, и теперь еще думаю, несмотря ни на что. И тѣмъ не менѣе...
   "Ты не искренно говоришь. Ты не договариваешь до конца. Надо чтобы я тебѣ раскрыла глаза на тебя самого, не правда-ли? Прекрасно! искренность за искренность. Я тебѣ выскажу все, что думаю, а ты ужь не жалуйся, смотри. Конечно, я не въ состояніи буду говорить съ тѣмъ благороднымъ романтизмомъ, который васъ отличаетъ, и на который я не способна.
   "Слушай же: я готова удовлетвориться твоею привязанностью, разъ ужь ты ко мнѣ ничего кромѣ нея не питаешь, но я не желаю, чтобы ты любилъ другую, слышишь ты? По истинѣ, это будетъ слишкомъ удобно! Мнѣ -- спокойное чувство, безъ фразъ, безъ особыхъ нѣжностей; я буду играть роль хозяйки, заботиться о твоемъ обѣдѣ, беречь домъ, принимать твоихъ друзей. Другой же ты отдашь всю сохранившуюся въ тебѣ поэзію и экзальтацію... И неужели же тебѣ не приходитъ въ голову, что и я нуждаюсъ въ этой поэзіи также, какъ и ты, но что я не могу искать ее гдѣ-нибудь на сторонѣ, что одинъ ты можешь мнѣ дать ее... И ты требуешь, чтобы я спокойно уступила чужой все, что мнѣ принадлежитъ и что я желаю сохранить для себя. Ты смѣешъ мнѣ говорить объ этихъ чувствахъ, которыя могутъ наполнить цѣлую жизнь: если бы ты самъ былъ на моемъ мѣстѣ, подумай, каково бы было тебѣ? Право кажется, тебѣ ничего этого не приходило въ голову, ты меня считаешь слишкомъ ужь безкорыстной, а главное равнодушной. Ты говоришь мнѣ, что вы не святые. Почему же ты требуешь, чтобы я была святая? Я не считаю себя лучше васъ, хотя я и не могу ни въ чемъ себя упрекнуть относительно тебя. Я женщина, какъ всѣ женщины, я не желаю быть покинутой.
   "Ты видишь теперь, что нужно выбрать одно изъ двухъ, какъ я уже тебѣ говорила и еще разъ повторяю: она или я. Обѣимъ вмѣстѣ быть невозможно. У меня тоже есть свой эгоизмъ. Говоря тебѣ все это, я думаю о себѣ, только объ одной себѣ. Я знаю, что не мой образъ ты носишь въ сердцѣ, что борьба неравна, что я буду по всей вѣроятности побѣждена, что дѣти будутъ страдать вмѣстѣ со мною и твоя слабость отразится на всемъ ихъ будущемъ, такъ какъ дочери несутъ въ глазахъ свѣта почти столь же тяжкую отвѣтственность за ошибки своего отца, какъ и за проступки матери. Но это меня не остановитъ -- ты самъ этого хотѣлъ. Я сдѣлаю все, что всякая женщина сдѣлала бы на моемъ мѣстѣ. Я защищаю то, что мнѣ принадлежитъ, я защищаю свои права. У меня ихъ могутъ украсть, но добровольно я ихъ не уступлю. И несмотря ни на что, у меня еще остается слабая надежда, что у тебя хватитъ благоразумія, не жертвовать мною, потому что вмѣстѣ съ тѣмъ тебѣ придется пожертвовать дѣтьми и положеніемъ, быть можетъ. Ты видишь, я выставляю аргументы, въ которыхъ сама не играю роли. Это для меня оскорбительно, но я должна основываться на томъ, что можетъ образумить и спасти тебя. Если не ради меня ты останешься со мною, Мишель, что дѣлать... Твоя "привязанность" быть можетъ не достаточно сильна, чтобы тебя удержать, хотя ты и стараешься убѣдить меня въ противномъ, поэтому я напоминаю тебѣ о долгѣ, который для человѣка твоего закала не одно пустое слово, даже когда имъ и овладѣли страсти, я прошу тебя обратить вниманіе на свое положеніе, сохранить которое ты обязанъ ради своихъ дѣтей. Я умоляю тебя, подумай о нашихъ дѣвочкахъ! Если еще сердце въ тебѣ колеблется, то будь хоть искрененъ передъ самимъ собой: не резонерствуй болѣе, не выдумывай софизмы, не прибѣгай къ этимъ гнуснымъ усиліямъ согласить свою совѣсть съ низкими страстями. Или скажи самому себѣ, что ты не способенъ уже больше на добро, что ты утратилъ чувство долга и иди до конца...
   "Ты мнѣ писалъ, я тебѣ отвѣчаю. Но мое письмо вѣроятно не поколеблетъ твоей рѣшимости. Однако кто знаетъ? У тебя честное сердце, слишкомъ честное, чтобы не внять словамъ разсудка и справедливости. Дѣти около меня, когда я пишу эти строки, Анни спрашиваетъ, почему ты ее не поцѣловалъ вчера. Ты ее вѣроятно не замѣтилъ? Возьми себя въ руки, безъ лишнихъ размышленій. О чемъ еще размышлять? Дѣло такъ просто!
   "Прощай.

"Сусанна".

  

Мишель -- Бланкѣ.

   "Она ничего слышать не хочетъ, дорогая! Я вамъ посылаю ея письмо, такъ какъ вамъ не должна быть неизвѣстна ни одна черта изъ того, что между нами происходитъ. Послѣ этого письма, между нами произошло второе объясненіе. Оно было болѣе спокойное чѣмъ первое, но столь-же рѣшительное. Я не зналъ въ ней такой энергіи, и въ особенности этого упорства. На все, что я говорилъ ей, она отвѣчала: "Выбирай одно изъ двухъ"! Отъ нее ничего кромѣ этого не добьешься. И я отлично чувствую, что она на все готова.
   "Выбирать! какъ я буду выбирать? Я люблю тебя, одну тебя сильнѣе чѣмъ когда либо. Еслибы ты знала, какая сила, какая непреодолимая сила меня влечетъ къ тебѣ! О, еслибы ты знала, съ какою радостью я готовъ былъ пожертвовать для тебя всею моей жизнью! Но теперь меня охватываетъ почти ужасъ, когда я представлю себѣ тотъ взрывъ, который произведетъ вѣсть, что я разошелся съ женой. Я прошу васъ, Бланка, не думайте, не думайте ни минуты, что здѣсь играетъ роль честолюбіе или выгода. Нѣтъ, но я вижу, какъ на меня обрушиваются всѣ партіи, слышу гулъ молвы, который будетъ преслѣдовать насъ по пятамъ, куда-бы мы ни скрылись. Ахъ, еслибы я былъ просто частный человѣкъ! Но Тесье, человѣкъ, ратовавшій за моральное возрожденіе!.. Я вамъ признаюсь, я боюсь этой бури и не могу укорять себя за этотъ страхъ: меня вѣдь будутъ судить вѣрованье всей моей жизни и въ одно мгновеніе я погублю и то небольшое добро, которое съумѣлъ принести...
   "И это еще не все, Бланка! Я думаю о моихъ дѣтяхъ, о моей женѣ... Да, даже о ней, хотя ея жестокость къ намъ, ослабила мою привязанность къ ней. Ты нѣсколько разъ говорила мнѣ, что моя любовь къ тебѣ не преодолѣетъ привязанность къ Сусаннѣ. Но теперь ужь этого сказать нельзя. Эта привязанность умерла и я чувствую, что она смѣняется злобой. Но въ тоже время, развѣ это не чудовищная несправедливость, заставлять ее пожертвовать всѣмъ, развѣ мы имѣемъ право заставлять ее страдать изъ-за насъ... A она такъ страдаетъ! Она болѣе страдаетъ, чѣмъ я думалъ: ея сердце разбито, и меня терзаетъ ужасъ и укоряетъ совѣсть за то, что я сдѣлалъ.
   "О дѣтяхъ я не говорю; собственное сердце твое скажетъ тебѣ больше, чѣмъ я могу сказать, и больше моего пойметъ.
   "И вмѣстѣ съ тѣмъ я думаю и о тебѣ, которую я люблю, съ которой впервые узналъ что такое любовь. Что дѣлать! если дѣти и она не будутъ страдать, придется страдать тебѣ! Но и это тоже несправедливо, и это тоже жестоко!.. О, какъ глубоко я чувствую мою вину! какою низостью было съ моей стороны возмутить твое спокойствіе! Почему, когда еще было время, у меня не достало силы заставить себя молчать? Ты можешь меня простить, я знаю, но я самъ себѣ не прощу никогда!..
   "Я ничего не могу разобрать въ своей душѣ, я колеблюсь, поминутно мѣняю рѣшеніе, не могу ни на чемъ остановиться. Мнѣ не хочется просить тебя самой рѣшить вопросъ: это было бы новою низостью. Тѣмъ болѣе, что я напередъ знаю, на что ты рѣшишься, знаю слишкомъ хорошо твое благородное сердце, чтобы сомнѣваться въ томъ, какой путь ты изберешь.
   "A тутъ еще надо принимать, самому, являться, жить, говорить, дѣйствовать. Я долженъ вечеромъ говорить въ палатѣ какъ ни въ чемъ не бывало, съ этой тяжестью на сердце, которая не даетъ мнѣ покою. Бланка, моя возлюбленная, мнѣ хочется отыскать самыя ласковыя, нѣжныя слова, чтобы послать ихъ тебѣ и вмѣстѣ съ тѣмъ самыя грустныя, чтобы оплакать въ нихъ нашу утрату. Если бы только я могъ сосредоточиться, хорошенько все обдумать, быть можетъ я кончилъ бы тѣмъ, что нашелъ бы исходъ. Но та же жизнь, которая мнѣ мѣшаетъ соединиться съ тобою, не даетъ и собраться съ мыслями.
   "И все-таки знай, что одно твое слово и я все брошу. Мы уйдемъ далеко, въ страну, гдѣ насъ никто не знаетъ, на другой континентъ. Мы все забудемъ въ объятіяхъ другъ друга. Бланка, это говоритъ мое сердце, скажи, ты хочешь?
   "Нѣтъ, нѣтъ, это невозможно! Это было бы возможно, если бы ты этого хотѣла, если бы у тебя и у меня хватило на это силъ! Но почему у насъ не хватитъ силъ? Вмѣстѣ мы можемъ все преодолѣть.
   "Ахъ, если бы только я одинъ страдалъ! но нѣтъ, моя слабость падаетъ на тебя. И это всего болѣе меня терзаетъ. Я не могу думать о тѣхъ несчастіяхъ, которыя причиняло другимъ и это приводитъ меня въ отчаяніе.
   "Долженъ ли я проститься съ тобой, Бланка? Дай мнѣ еще подумать. Поищемъ исхода. Что нибудь да надо-же отыскать. Мы его найдемъ. Быть не можетъ, что наша жизнь разбита и счастье болѣе для насъ не существуетъ. Я говорю тебѣ: до свиданія, милая, а не -- прощай.

"Мишель".

  

Бланка -- Мишелю.

   "Какъ мы слѣпы, Мишель! Теперь я совершенно ясно вижу истинный путь, единственный, который мы должны избрать! Наша любовь виновна уже однимъ тѣмъ, что существуетъ. Мы уже тѣмъ преступны, что не вырвали изъ нашего сердца ея зародышъ, не задушили ее въ самомъ началѣ, не воспрепятствовали ея развитію. Тогда еще надо было принять мѣры. Но мы этого не сдѣлали, мы были настолько слабы, что дали опьянить себя собственними софизмами. Теперь насталъ часъ возмездія. Мы должны все это искупить. И справедливо.
   "Вы слишкомъ жестки съ своей женой, другъ мой: вѣдь она оскорблена, она потерпѣвшая сторона, не забывайте этого. Подумайте, что вы разбили въ ней все, подумайте о томъ, что разъ подорванное довѣріе возстановляется не скоро, подумайте, сколько надо терпѣнія, жертвъ, смиренія, чтобы возродить ея сердце.
   "Что касается меня, то я не жалуюсь; кара постигаетъ всякую незаконную любовь; тѣмъ хуже для того, кто ей подвергся. Мы усыпили свой разсудокъ, и слушались только голоса нашего сердца. Но сердце плохой совѣтчикъ. Теперь разсудокъ мститъ за себя.
   Я прочла письмо Сусанны; она смотритъ трезвѣе насъ. На ея мѣстѣ и я сказала бы то же самое. Жизнь не романъ -- это правда. Мы потеряли голову и не хотимъ брать ее такою, какая она есть и во что бы то ни стало стараемся навязать ей наши мечты. Если бы мы изложили все дѣло другимъ, они не поняли бы и стали бы смѣяться надъ нами и, по моему, имѣли бы полное право на это.
   "Спросите самого себя, какъ бы вы отнеслись въ человѣку съ вашимъ положеніемъ, серьезному, одному изъ вашихъ товарищей, напримѣръ, уважаемому вами, если бы вы узнали, что онъ всѣмъ пожертвовалъ ради романической интрижки? Вы бы осудили его, вы бы сказали: "Это сумасшедшій" и если бы имѣли на него вліяніе, постарались бы пробудить въ немъ чувство долга. Вернитесь же въ вашей семьѣ, Мишель, и не думайте больше обо мнѣ. Моя судьба то же очень проста. Почему бы мнѣ не выйти замужъ? Развѣ я составляю какое-то исключеніе, что не могу устроить свою жизнь такъ, какъ всѣ? Мы живемъ въ свѣтѣ, мы должны слѣдовать его законамъ и обычаямъ.
   "Если бы у меня была мать, къ которой я была бы привязана! Она бы меня охраняла. Я открылась бы ей, и она защитила бы меня отъ меня самой. Увы! у меня ея нѣтъ! Я любила, но болѣе обыкновенныхъ симпатій я не знала. Я взяла любовь тамъ, гдѣ нашла ее, потому что я хотѣла жить. Если бы я была счастлива, вы не полюбили бы меня, я увѣрена въ этомъ, или по крайней мѣрѣ никогда не посмѣли бы мнѣ этого сказать.
   "Но прежде всего, я должна быть спокойна за васъ, Мишель, я желаю надѣяться, что ваша жизнь останется невозмущенной. Напомните вашей женѣ ея обѣщаніе не покидать васъ во всѣхъ обстоятельствахъ. Неужели же она васъ повинетъ при первомъ поворотѣ судьбы? Неужели она забудетъ въ одно мгновеніе годы счастья, которые вы ей дали? О, будь я на ея мѣстѣ, мнѣ ничего не стоило бы васъ простить!
   "Я немедленно уѣзжаю въ Ліонъ: я думаю пробыть такъ долго, такъ долго, какъ этого требуютъ наши интересы. Время быстро пройдетъ и наша любовь превратится въ старую исторію... Быть можетъ я выйду замужъ. Развѣ если я не могу принадлежать вамъ, это уже для меня невозможно?
   "Но я всегда, всегда буду васъ любить.

"Бланка".

   "P. S. Не пишите мнѣ больше, я не отвѣчу. Необходимо, чтобы все это кончилось разъ навсегда. Посылаю вамъ послѣднее -- прости!
  

Мишель -- Монде (письмо написанное спустя три дня послѣ предыдущаго).

"Милый другъ!

   "Я пишу тебѣ послѣ бури, на развалинахъ всего, что украшало мою жизнь, всего, что дѣлало меня почти счастливымъ. Ты былъ правъ, Сусанна узнала все, это случилось какъ разъ въ день твоего пріѣзда. Но она затаила свое горе, она сохраняла тайну, пока была въ силахъ: и это конечно, удвоило ея страданія, ибо она откровенна по природѣ, и тяжесть, которая лежала у ней на сердцѣ, должна была ей показаться особенно невыносимой. Но наконецъ наступила минута, когда она не могла болѣе сдержать болѣзненныхъ чувствъ, переполнявшихъ ее. Послѣдовалъ взрывъ по пустому случаю.
   "Наше первое объясненіе было столь неожиданно, столь мало обдуманное съ ея стороны, и совершенно непредвидѣнное мною, что оба мы потеряли хладнокровіе, и все что мы говорили другъ другу, она -- обвиняя меня, а я -- въ свою защиту, все только растравляло рану. Выходило что-то похожее на театръ. Мнѣ приходили на языкъ только такія слова, которыя били мимо цѣли. Она едва слушала меня и только повторяла, что оставитъ домъ, если я не порву всякія сношенія съ Бланкой.
   "Я имѣлъ наивность надѣяться, что когда она лучше узнаетъ характеръ нашихъ чувствъ и отношеній, она немного смягчится и свойственное ей благородное великодушіе возметъ верхъ. Я ей написалъ, я сдѣлалъ полное, чистосердечное признаніе, я разсказалъ о всемъ, что произошло между нами, о всемъ, что мучило меня, о своемъ внутреннемъ состояніи. Бланка, по моему совѣту, тоже ей написала. Безполезныя усилія! Все, что мы могли ей сказать, ни мало не смягчило ее! Бѣдная Бланка, чудная натура которой сразу ощутила истинное положеніе вещей, безъ колебаній, предложила уѣхать, не видѣть меня болѣе, исчезнуть изъ моей жизни. Такое благородное рѣшеніе, повидимому должно было вызвать благородный отвѣтъ. Но нѣтъ; все, что мы написали Сусаннѣ, только увеличило ея озлобленіе. Всякое наше слово, всякое наше признаніе уязвляло ея сердце, ея самолюбіе. И въ особенности ея самолюбіе. Повидимому именно это чувство и не даетъ ей возможности отнестись въ намъ снисходительно. Страдающее сердце не знаетъ гнѣва. Его ожесточаетъ раненое тщеславіе. Но надо думать, что лучшія изъ женщинъ таковы, и что у нихъ гордость всегда равна ихъ любви.
   "Послѣ безполезнаго обмѣна письмами, между нами произошло второе объясненіе и довольно странное. Волненіе улеглось. Оба мы были спокойны, и съ достоинствомъ говорили, какъ люди, обсуждающіе важный вопросъ. Каждый изъ насъ выставлялъ свои мотивы. Я высказалъ ей, что полный разрывъ съ Бланкой невозможенъ, потому что это будетъ похоже на низость; что этотъ разрывъ будетъ замѣченъ всѣми, кто зналъ нашу дружбу. Я просилъ ее позволить мнѣ видѣть Бланку хоть изрѣдка или даже вовсе не видѣть, а только переписываться съ ней.
   "-- Просить позволенія,-- сказалъ я,-- когда я могъ бы обойтись безъ него, не доказательство ли это покорности и довѣрія?..
   "Она отвѣчала мнѣ съ искусственнымъ и напряженнымъ спокойствіемъ, что она требуетъ все или ничего. Что мы оскорбили ее и что она желаетъ возмездія; что она слишкомъ страдала, чтобы еще заботиться о нашихъ горестяхъ, вполнѣ заслуженныхъ нами; что она болѣе не думаетъ ни о насъ, ни о свѣтѣ, а только о самой себѣ, объ одной самой себѣ; что всѣ мои просьбы,-- однѣ безсознательныя увертки и что она слышать ничего не хочетъ.
   "-- Такъ какъ между вами останется связь, ты и будешь ее любить,-- повторяла она мнѣ.-- И какъ я могу довѣрять вашимъ обѣщаніямъ? Вы меня обманывали цѣлый годъ и впредь будете меня обманывать: я желала бы вамъ вѣрить, но я не въ силахъ...
   "Мы долго говорили, и почва все болѣе уходила изъ-подъ моихъ ногь и она брала верхъ надо мною. Потомъ вдругъ ей измѣнило ея натянутое спокойствіе, она разразилась слезами и вскричала:
   "-- Ахъ, я отлично вижу, что ты предпочитаешь ее мнѣ и что пожертвуешь мною!..
   "Я подумалъ было, что это притворство, такъ эти слезы пришлись во время, чтобы взволновать мою совѣсть и побѣдить меня. Я не могу видѣть ее въ слезахъ. Я уступилъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ во мнѣ пробудился гнѣвъ, я разсердился и на нее, и на себя самого, отчаяніе сжало мое сердце.
   "-- Нѣтъ,-- сказалъ я ей,-- ты не будешь жертвой, потому что у тебя на это не хватитъ благородства. Какъ и всегда, лучшая будетъ и болѣе страдать!..
   "Но въ тоже мгновеніе я раскаялся въ сказанныхъ мною злыхъ словахъ. Но я чувствовалъ непреодолимую потребность отомстить ей за ту жертву, которую она меня заставляла прннести.
   "Теперь все кончено. Мало по малу воцаряется спокойствіе,-- спокойствіе наружное, хочу я сказать, потому что въ моемъ сердцѣ...
   "Бланка вчера уѣхала въ Ліонъ, какъ говорила. Она уѣхала не простившись со мною, чтобы мнѣ показать, безъ сомнѣнія, что съ ея стороны жертва безповоротная, что она не питаетъ никакой задней мысли, никакой надежды. Бѣдная, милая дѣвушка! Сколько ей пришлось выстрадать! Только я одинъ могу это знать, потому что только я одинъ разгадалъ тайну этой глубокой души, которая вся соткана изъ привязанности и потребности любить. Если бы ты зналъ до чего меня мучаетъ мысль, что изъ-за меня она столько выстрадала! Да, мнѣ кажется, что я испортилъ ей жизнь, что я забросилъ въ ея сердцѣ зерно страданія, отравилъ его, и какое бы счастье не выпало ей въ будущемъ, оно уже не излечитъ ее сердце. И я ничего не могу сдѣлать, ничего, у меня нѣтъ никакихъ средствъ исправить зло, причиненное мною, я не могу даже обратиться въ ней со словомъ утѣшенія, даже дать ей знать, что я страдаю такъ-же какъ и она, и что я не забылъ ее! И мнѣ кажется, что благодаря благородству ея души, моя любовь къ ней удвоилась. До сихъ поръ я только любилъ ее; теперь я ее обожаю. Мнѣ она теперь представляется однимъ изъ тѣхъ исключительныхъ созданій, которыя сверкающимъ видѣніемъ проходитъ въ пошлыхъ сумеркахъ человѣческаго существованія,-- одною изъ тѣхъ душъ, которыя совмѣщаютъ въ себѣ врасоту, величіе и женственность...
   "Какъ съ этихъ поръ пойдетъ все между мною и Сусанной? Какъ устроимъ мы нашу семейную жизнь, когда эти воспоминанія будутъ стоять между нами и разъединять насъ? Да, эти воспоминанія выроютъ между нами непроходимую бездну. Теперь я знаю мою жену: потребны годы, чтобы она простила, если только она проститъ когда нибудь. И она права, я это знаю, но она могла бы не быть столь жестокой. Я не изъ тѣхъ, кого можно сломить силой. Я преклоняюсь только передъ благородствомъ души. Я словно вижу дно ея сердца, и нахожу его менѣе чистымъ, менѣе благороднымъ, чѣмъ я думалъ. Мнѣ кажется, что насъ вѣчно будетъ точить глухая антипатія и недовѣріе другъ въ другу, но общность интересовъ и обязанностей сковываетъ насъ. Вотъ уже третій день мы взвѣшиваемъ каждое слово, обмѣниваемся только незначительными вещами, каждый держится въ сторонѣ. Когда я возвращаюсь, я чувствую себя гостемъ, котораго терпятъ потому, что не могутъ вытолкать его за двери. Мои дѣти, мнѣ по крайней мѣрѣ такъ кажется, тоже перемѣнились: бѣдняжки словно что-то угадываютъ и жмутся къ матери. Всѣ узы порваны, пламя привязанности погасло...
   "Ты можешь понять, какъ я несчастенъ. Это моя вина, я это хорошо знаю, и несмотря на это такъ же страдаю. Да такъ ли еще я виновенъ? Что могъ сдѣлать я противъ чувства, которое овладѣло мною, прежде чѣмъ я успѣль его замѣтить? Но къ чему разсуждать, искать причинъ, оправдываться? Пусть я подлъ, преступенъ, все-же я страдаю и ни о чемъ не могу думать, кромѣ своего горя.
   "Пиши мнѣ, мой добрый другъ, прошу тебя. Ты одинъ у меня, съ кѣмъ я могу говорить откровенно.
   "Мы еще свидимся въ Аннеси. Въ этомъ году я возьму отпускъ, я просто не могу работать, и ты представить себѣ не можешь, какимъ бременемъ ложатся на мои плечи всѣ эти дѣла, роль, которую я долженъ играть. Я хочу, какъ раненый звѣрь, забиться въ трущобу".

"Твой Мишель Тесье".

  

V.

  
   Извѣстіе, что Тесье попросилъ отпускъ и уѣхалъ за мѣсяцъ до окончанія сессіи, произвело въ палатѣ всеобщее изумленіе. Конечно, съ нѣкоторыхъ поръ стали замѣчать упадокъ его силъ, перемѣна въ лицѣ и въ манерахъ, показывавшая его крайнее утомленіе, не ускользнула отъ общаго вниманія. Друзья его безпокоились и говоря о немъ, всегда обмѣнивались обычными фразами:
   -- Работа его убиваетъ...
   -- Онъ надорвался...
   -- Онъ больше не можетъ...
   Удивлялись все таки энергіи, съ которой онъ преодолѣвалъ усталость.
   И въ самомъ дѣлѣ, первыя двѣ недѣли послѣ семейнаго кризиса, Тесье дѣйствовалъ и говорилъ такъ, какъ будто ничего не случилось и онъ вполнѣ владѣлъ своей мыслью. Онъ пожиналъ обычные ораторскіе лавры. Разсматривался проектъ закона, реформировавшаго церковное управленіе, иниціатива котораго исходила отъ монсеніора Русселя, и изъ-за котораго шла горячая борьба. Никогда еще атака партіи нравственнаго возрожденія не была такъ сильна; никогда еще фракція якобинцевъ не чувствовала себя столь близкой въ гибели и такъ не сплочивалось, чтобы отстаивать власть, готовую выскользнуть изъ ея рукъ. Мишель руководилъ атакой: онъ произнесъ по этому случаю двѣ рѣчи, встрѣченныя публикой восторженно. Якобинцы взяли верхъ, но преимущества ихъ были такъ незначительны, что ихъ побѣда была равносильна пораженію, казалось неминуемымъ паденіе кабинета.
   Вотъ при этихъ-то обстоятельствахъ Тесье возвѣстилъ о своемъ скоромъ отъѣздѣ. Естественно, что его политическіе друзья старались всѣми силами удержать его. Торнъ, которому въ его отсутствіи предстояло руководить партіей, отлично зналъ предѣлы собственныхъ способностей, и на сколько вліяніе Мишеля было необходимо, чтобы направлять его практическую дѣятельность, слишкомъ сухую и мелочную для живого дѣла.
   -- Я способенъ дать лишь частный совѣтъ, говорилъ онъ,-- и до извѣстной степени полезенъ, но ничѣмъ нельзя замѣнить то воодушевленіе, которое сообщаетъ всему Тесье.
   -- Мы не можемъ обойтись безъ васъ,-- повторялъ онъ Мишелю. -- Необходимо продолжать атаку. Вашъ проектъ закона, обезпечивающаго рабочихъ, который не могутъ отложить, представитъ для насъ еще болѣе удобную почву чѣмъ реформа церковнаго управленія. Быть можетъ намъ удастся прежде каникулъ свергнутъ министерство. Это будетъ полнымъ тріумфомъ... Но, вы вѣдь знаете, безъ васъ мы ничего не можемъ сдѣлать... Вы видите, какъ интересна становится игра... Будьте-же мужественны! Еще послѣднее усиліе.
   -- Я не могу больше,-- отвѣчалъ Мишель,-- не могу... Силы мои истощены... Я боленъ... Я совершенно разбитъ!
   -- Подумайте, что быть можетъ уже никогда мы не будемъ занимать столь выгодное положеніе... Призовите на помощь всю вашу энергію...
   -- Она вся истрачена, повторяю вамъ. Я долженъ, долженъ остановиться... Я не могу болѣе ни о чемъ думать... Еслибы я видѣлъ, что партія рушится, и зналъ-бы, что достаточно одного моего жеста, чтобы спасти ее, я не имѣлъ-бы силы сдѣлать этотъ жестъ... Тамъ далеко, на родинѣ, въ моихъ горахъ, силы мои быть можетъ возстановятся... Страданіе доходитъ порою до той степени, когда человѣкъ не можетъ уже думать ни о комъ, кромѣ себя самого.
   Все, что могъ отвоевать Торнъ, это обѣщаніе, въ крайнемъ случаѣ, пріѣхать для подачи голоса.
   -- Но не зовите меня, если только будетъ хоть какая либо возможность обойтись безъ меня,-- сказалъ ему Тесье. И онъ уѣхалъ съ семьей, увозя съ собою не закрывавшуюся рану въ сердцѣ, мало надѣясь на выздоровленіе, съ головой, разбитой тягостными думами, счастливый однако уже тѣмъ, что можетъ отдохнуть отъ политики, отъ дѣлъ, убѣжать отъ свѣта, шума, погрузиться въ благословенное уединеніе, гдѣ можно хоть страдать спокойно, не увеличивая свою боль усиліями скрыть ее.
   Маленькая дача, очень простая, въ двадцати минутахъ отъ Аннеси. Дикій виноградъ увиваетъ ея стѣны, обрамляетъ окна, подымается до самой крыши. Лугъ, съ нѣсколькими деревьями, спускается въ озеру. У маленькой пристани легкая лодка покачивается при малѣйшей зыби, пробѣгающей по подвижнымъ водамъ. Въ послѣдній разъ, что они были въ этой мѣстности, Тесье занимали этотъ-же домикъ. Тогда Мишель и Сусанна выходили весело подъ руку, и казалось среди этого мира полей, яркаго солнечнаго свѣта, они расцвѣтали какъ цвѣты, вынесенные изъ душной комнаты на вольный воздухъ. Они веселились, какъ школьники на каникулахъ.
   Анни и Лавренція, стуча маленькими еще слабыми ножками и щебеча на томъ миломъ языкѣ, который дѣти забываютъ по пятнадцатому году, бѣжали за ними, въ сопровожденіи бонны или Бланки Эстевъ. Бланка проводила съ ними лѣто, чтобы окончательно оправиться послѣ выздоровленія отъ послѣдней дѣтской болѣзни -- запоздавшей кори. Ей было шестнадцать лѣтъ; ея большіе глаза сіяли, словно глубина голубого, безоблачнаго неба. Она начинала хорошѣть. Они обращались съ ней какъ съ старшей дочерью. Боже мой! Кто могъ-бы тогда подумать?.. Они дѣлали хорошія прогулки вмѣстѣ, и Сусанна радовалась, когда замѣчала краску на щевахъ молодой дѣвушки. Когда они шли по городу, всѣ имъ почтительно еланялись, поворачивались, переговаривались между собою:
   -- Это нашь депутатъ съ женой... Добрые люди... Честная семья!..
   И Сусанна радовалась; уваженіе выпадало и на ея долю. Она его тоже заслужила.
   Теперь, напротивъ, печаль нависла надъ домикомъ, купавшимся въ потокахъ свѣта; казалось, что онъ необитаемъ; мертвое молчаніе царило въ немъ. Тесье болѣе не совершали своихъ семейныхъ прогулокъ. Изрѣдка ихъ видѣли въ городѣ. Они шли быстро, избѣгая взглядовъ прохожихъ. Сусанна, блѣдная, измученная, бродила въ маленькомъ садикѣ, который лишь время отъ времени наполнялся веселымъ смѣхомъ Анни и Лавренціи.
   Что касается Мишеля, то онъ часто поднимался на зарѣ и уходилъ далеко; онъ шелъ для того, чтобы идти, разминая мускулы, усыпляя нервы, находя облегченіе и исходъ внутреннему волненію въ усталости. Голова его была пуста и онъ слышалъ только глухой ропотъ вѣчныхъ жалобъ разбитаго сердца. Порою его сопровождалъ Монде, когда былъ свободенъ. Монде былъ немного толстъ и тяжелъ: онъ задыхался отъ ходьбы, жаловался на жару; и тѣмъ не менѣе, самоотверженно бродилъ съ Мишелемъ по отдаленнымъ улицамъ; дружба его выдерживала и такое испытаніе. Два друга выходили вмѣстѣ. Монде, съ толстой палкой съ стальнымъ наконечникомъ, Тесье съ пустыми руками, размахивая ими или спрятавъ за спину. Они шли медленно, безъ цѣли, болтая по душѣ въ окружающемъ молчаніи. Ихъ обнимало уединеніе: живое уединеніе полей, гдѣ работали жнецы, въ сіяніи солнца, среди золота хлѣбовъ, или уединеніе лѣсовъ, гдѣ птицы порхаютъ въ тѣни, а стрекозы трепещутъ въ пятнахъ свѣта, прокрадывающагося сквозь листву. Разговоры ихъ мало равнообразились. Зная, что Мишель ждетъ его вопроса, Монде начиналъ на одну и ту же тему:
   -- Ну, какъ ты себя чувствуешь?
   Вопросъ больному, одержимому хроническимъ недугомъ, повергающимъ его въ ипохондрію.
   -- Все такъ же...
   Помолчавъ, Тесье повторялъ:
   -- Дни идутъ, рана не закрывается!
   Монде ничего не говоритъ, очевидно желая дать высказаться другу. Тотъ продолжаетъ:
   -- Порою, я долженъ напречь всю мою волю, чтобы заставить себя думать о другомъ... Вѣдь ты знаешь, я не привыкъ къ созерцательной жизни и сосредоточиваться вѣчно на самомъ себѣ для меня мучительно... Но я страшусь и столкновеній съ людьми, меня тяготятъ дѣла, весь этотъ трескъ, шумъ, суета, которые меня болѣе не интересуютъ.
   Тогда Монде рискуетъ немного побранить его, мягко, какъ выговариваютъ умнымъ дѣтямъ, которые понимаютъ свою вину:
   -- Видишь ли, Мишель, забери себя въ руки... Борись, борись, другъ мой... Человѣкъ въ твоемъ положеніи, знаменитый человѣкъ, который когда захочетъ, можетъ сдѣлаться министромъ...
   -- Прежде, быть можетъ,-- съ печальной улыбкой прерываетъ Мишель. -- Я никогда не былъ честолюбцемъ, а теперь менѣе, чѣмъ когда либо... Пойми, разъ я не могу обладать тѣмъ, чѣмъ единственно хотѣлъ бы обладать, что мнѣ въ остальномъ?..
   -- A благо, которое ты можешь принести? -- настаивалъ Монде,-- все, что ты еще можешь сдѣлать?.. Наконецъ, если ты будешь относиться ко всему спустя рукава, то все потеряешь...
   -- Благо! -- вскричалъ Мишель, сдѣлавъ нетерпѣливый жестъ, и останавливаясь посреди дороги,-- благо?..
   -- Или и ты погрузился въ скептицизмъ, и ты такъ же? Ахъ, женщины, женщины!.. лучшія изъ нихъ ничего не приносятъ, кромѣ зла!
   -- Благо! -- повторяетъ Тесье, готовясь разразиться презрительной тирадой.-- Ахъ, мой милый, я полонъ сомнѣній!..
   И онъ нетерпѣливо продолжаетъ, затрогивая самый чувствительный пунктъ въ своей новой жизни:
   -- Вот, уже болѣе шести лѣтъ, какъ я посвятилъ себя дѣлу соціальнаго обновленія и служенію охранительнымъ принципамъ... Но теперь, когда я самъ жертва, когда я чувствую все, что есть лживаго, варварскаго, безчеловѣчнаго въ этой организаціи нашего общества, котораго защитникомъ являюсь. О, теперь я понимаю тѣхъ, кто нападаетъ на его строй, кто отъ него страдаетъ!.. Да, я понимаю тѣхъ, кто хочетъ его измѣнить, и даже тѣхъ, кто хочетъ его разрушитъ!.. Порядокъ, я желалъ порядка... Я не понималъ, какими жестокостями, какими муками онъ поддерживается... И къ чему это, скажи ради Бога, въ чему?.. Зачѣмъ намъ идти противъ природы?.. Почему ей отказывать въ ея правахъ? Не кончается ли всегда борьба съ нею торжествомъ ея надъ нашими мертвыми принципами?..
   Теперь Монде, съ своей стороны, остановился:
   -- Берегись,-- сказалъ онъ,-- еще шагъ и...
   -- И я пойду противъ морали, противъ религіи, хочешь ты сказать? Нѣтъ, ты ошибаешься. Если человѣчество мнѣ измѣнило, мнѣ все-таки остался Богъ, который выше всего.
   -- До него немного высоко...-- проворчалъ Монде, который въ религіозныхъ вопросахъ всегда выказывалъ равнодушіе.
   -- Я чувствую его болѣе близкимъ къ себѣ съ тѣхъ поръ, какъ я страдаю, мой милый... Это слабость, скажешь ты мнѣ. Быть можетъ. Но что до того, если эта слабость поддерживаетъ мои силы?.. Да, Богъ, церковь, религія -- во всемъ этомъ до сихъ поръ я видѣлъ только соціальныя машины, полезныя силы, на которыхъ можно основать общество, учредить порядокъ... Теперь все это имѣетъ для меня другое значеніе... что ты хочешь? Я нуждаюсь въ надеждѣ...
   Монде не отвѣчаетъ, потому что разговоръ пошелъ о такихъ вещахъ, которыя ему чужды. Два друга идутъ рядомъ, молча, останавливаясь, чтобы полюбоваться видомъ, завтракаютъ яичницей въ какомъ нибудь кабачкѣ и тихими шагами возвращаются въ городъ.
   Разговоры ихъ все продолжаютъ вертѣться около одной и той же темы. Монде лишь тогда теряетъ терпѣніе, когда Мишель позволяетъ себѣ нападки за Сусанну. Онъ ее защищаетъ,-- доброе сердце дѣлаетъ его замѣчательно краснорѣчивымъ. Тесье съ своей стороны тоже волнуется.
   -- Я считалъ ее великодушной,-- она жестокая...
   -- Ты хотѣлъ что-ли, чтобы она тебя уступила другой и сказала бы ей еще спасибо!..
   -- Нѣтъ... я хотѣлъ только видѣть ее болѣе развитой, гуманной, сострадательной... Бланка написала ей удивительное письмо: она ей даже не отвѣтила... Эгоизмъ и самолюбіе, ничего больше...
   -- Молчи, ты клевещешь на нее; ты лучше, впрочемъ, знаешь самъ...
   -- Я думалъ, что знаю: я обманывался... Нужна буря, чтобы различить подводный камень на поверхности воды, и только во время кризисовъ видишъ самую глубь сердца... Эгоизмъ и самолюбіе, говорю тебѣ... да еще немного глупости... Такъ какъ должна же она была понять, что такой жертвы, какую она отъ меня потребовала, я ей не прощу никогда... Тогда какъ, если бы она позволила мнѣ хоть первое время переписываться... О, я былъ бы ей обязанъ вѣчной благодарностью и духъ мой былъ бы спокойнѣе.
   Однажды, вновь коснувшись этой темы, Тесье неожиданно сказалъ другу, какъ будто его внезапно осѣнило вдохновеніе:
   -- Идея, Монде! Что если бы ты написалъ Бланкѣ, а? Что ты на это скажешь?
   Монде вскричалъ:-- Я? но... о чемъ я буду писать, скажи на милость?
   -- Видишь-ли,-- спокойно объяснилъ Мишель,-- ты можешь ей очень хорошо написать: ты ее достаточно знаешь, и это не покажется страннымъ: ты былъ другомъ ея отца...
   -- Ты тоже.
   Монде не обратилъ вниманія на упрекъ.
   -- Ты можешь написать ей, что мы вмѣстѣ говоримъ о ней... Она тебѣ отвѣтитъ... Я узнаю, что съ ней...
   -- A она будетъ знать, что ты ее помнишь... Нѣтъ, нѣтъ, мой милый, ты отъ меня требуешь слишкомъ многого. Я никогда не соглашусь помочь тебѣ въ дѣлѣ, за которое потомъ меня будетъ упрекать совѣсть. Разъ вступивъ на эту дорогу, ты ужь не пожелаешь остановиться, и ваша связь вновь возобновится, при моемъ посредничествѣ. Но я за твою жену, доброе и благородное созданіе вопреки всему, что ты о ней говорилъ и которая тебя любитъ... Я никогда ничего не сдѣлаю, что обратилось бы противъ нея... тѣмъ болѣе, что это опасно и для тебя самого.
   Мишель слишкомъ хорошо зналъ своего друга, чтобы настаивать. Но съ другой стороны, мысли, возникшія въ немъ, не давали ему покоя, преслѣдовали его въ уединеніи прогулокъ, среди скуки, которая съ каждымъ днемъ плотнѣе охватывала его. Кончилось тѣмъ, что, несмотря на обязательство, онъ взялся за перо.
   "Я не могу дольше оставаться безъ извѣстій о васъ, Бланка, писалъ онъ, я не могу оставаться въ невѣдѣніи, что съ вами, гдѣ вы, что вы думаете. Я нарушаю данное слово и презираю себя за это; но я еще болѣе презиралъ бы себя, если бы его не нарушилъ".
   Онъ думалъ, что легко выскажется, что изольетъ на бумагѣ всю любовь и всю тоску, которая переполняла его сердце. Но слово слишкомъ бѣдно, чтобы выразить чувство. Онъ съ усиліемъ продолжалъ:
   "Если бы вы знали, какъ длинны и печальны дни, эти безконечные лѣтніе дни, когда солнце жжетъ насъ пятнадцать часовъ подъ рядъ, яркое, веселое, равнодушное къ нашимъ горестямъ! Все прошло: нѣтъ ни счастья, ни мира, ни радости, и эти мѣста, которыя я такъ любилъ, эти мѣста, гдѣ на каждомъ шагу я нахожу что либо напоминающее прошлое, теперь для меня являются монотонной рамкой, въ которой я заключенъ. Воспоминаніе о васъ все наполняетъ. Васъ одну я ищу въ уединеніи полей,-- хотя и отлично знаю, что васъ тамъ не найду... Помните-ли вы то лѣто, которое мы провели вмѣстѣ здѣсь, четыре года тому назадъ. Вы были еще дѣвочкой, готовой лишь обратиться въ взрослую особу, и уже такимъ граціознымъ существомъ! Могу-ли я быть увѣренъ, что тогда еще не любилъ васъ?.. Думая о васъ, теперь, въ этомъ домѣ, гдѣ вы играли съ Анни, я кажется слышу васъ смѣхъ, вашъ голосъ. Я представляю себѣ тотъ день, когда мы вмѣстѣ посѣтили церковь. Я долженъ былъ вамъ разсказать исторію святого Франциска, вы слушали съ большимъ интересомъ, и когда мы вышли изъ храма, я вамъ купилъ въ книжной лавкѣ "Житіе" этого святого.
   Мишель остановился, чтобы помечтать мгновеніе объ этомъ эпизодѣ. Ему грезился тонкій профиль Бланки, соломенная шляпка, свѣтлое платье, какъ она остановилась на улицѣ и какъ открыла книгу. Быть можетъ въ первый разъ тогда онъ замѣтилъ ея красоту.
   "...Сколько воспоминаній! Онѣ меня окружаютъ, я проникаюсь ими, онѣ влекутъ меня къ вамъ... О! прекрасные часы, когда я наслаждался ласками вашей любви, всѣми совровищами души вашей, открытой передо нною! Вы были моимъ свѣтомъ, при васъ расцвѣтала моя душа... Теперь мы разлучены, благодаря жестокости обстоятельствъ, между нами бездна..."
   Онъ вновь, съ безнадежнымъ жестомъ, оставовился: -- Къ чему писать ей все это? -- прошепталъ онъ,-- къ чему?--
   И онъ долго сидѣлъ передъ начатымъ письмомъ, колеблясь, продолжать ли его, переворачивая въ умѣ смутныя мысли, терзавшія его. Наконецъ, почти машинально, онъ взялъ вновь перо, и продолжалъ:
   "...Но эта разлука, Бланка, не помѣшаетъ мнѣ быть съ вами. Я пишу вамъ, чтобы вамъ это сказать! мнѣ слишкомъ мучительно думать, что вы считаете себя забытой!.. Увы, мы не изъ тѣхъ, кто забываетъ! Я убѣжденъ, что ваше сердце осталось вѣрнпнъ мнѣ, какъ мое вамъ..." Онъ не могъ высказать того, что хотѣлъ сказать. Фразы тянулись холодныя, не выражая той бури, которая бушевала въ немъ. Въ отчаяніи, онъ хотѣлъ разорвать письмо. Но не могъ этого сдѣлать и закончилъ письмо:
   "Напишите мнѣ! Одно слово,-- что вы не очень несчастны, что для васъ, какъ и для меня, сладко думать, что мы остаемся близкими другъ въ другу, несмотря на разстояніе, и что наша любовь сильнѣе всего на свѣтѣ. Прошу васъ, напишите мнѣ черезъ Монде: онъ передастъ мнѣ ваше письмо.
   "Это нашъ лучшій другъ: онъ все знаетъ и понимаетъ. Если бы вы знали, съ какимъ нетерпѣніемъ я буду ждать почты!.. Прощайте, Бланка, я не могъ вамъ написать такъ, какъ желалъ. Простите меня: слова только слова, а любовь есть любовь..."
   Мишель перечиталъ, покачалъ недовольно головой, подписался полной фамиліей, слѣдуя потребности, которую ощущаютъ всѣ, истинно любящіе. Затѣмъ онъ написалъ адресъ: въ Ліонъ, думая что Бланка еще находится тамъ, самъ отнесъ письмо на почту, и пошелъ разсказать Монде о своемъ поступкѣ и о той услугѣ, которую онъ отъ него ждетъ. Монде возмутился, ворчалъ, протестовалъ:
   -- Я долженъ буду сжечь это письмо, если только оно придетъ, не говоря тебѣ о немъ ни слова. Но ты въ такомъ состояніи, что у меня не хватитъ духу это сдѣлать.
   Въ самомъ дѣлѣ, четыре дня спустя, онъ пришелъ съ маленькимъ конвертомъ. Сердце Мишеля сжалось, когда онъ отерывалъ его: оно ему показалось такимъ легкимъ!.. Въ листѣ бѣлой бумаги, издававшей легкое благоуханіе, не было ничего, кромѣ пряди бѣлокурыхъ волосъ, перевязанныхъ голубою лентой, и съ припиской трехъ словъ всего: "не пишите мнѣ..."
   -- Что она этимъ хочетъ сказать? -- спросилъ онъ у Монде, который лишь искоса, съ скромнымъ видомъ, посматривалъ на поэтическую посылку.
   -- Еавъ ты не понимаешь? Волосы, это часть ея самой... Знаешь ли, это очень милый отвѣтъ... Да, очень просто и мило... Женщина, воспитанная на модныхъ романахъ, никогда бы ничего такого не придумала!..
   -- Но почему она не хочетъ, чтобы я ей писалъ?
   -- Потому что она честная и мужественная дѣвушка, что у ней больше характера чѣмъ у тебя, мой милый... Она обѣщала и желаетъ сдержать свое слово; и она права.
   -- Мнѣ кажется, что если бы она еще меня любила...
   -- Молчи! Я не знаю, что ты ей написалъ, но я убѣжденъ, что ея письмо краспорѣчивѣе твоего.
   -- Успокойся: она тебя любитъ... и послушайся ее: это лучшее, что ты можешь сдѣлать... Я не предполагалъ, что она такъ разсудительна.
   Въ слѣдующіе за этимъ дни Мишель находился въ такомъ нервномъ состояніи, что это не могло усвользнуть отъ вниманія его жены. Онъ избѣгалъ Монде, какъ будто боялся, что тотъ угадаетъ его мысли. Вмѣсто далекихъ утреннихъ прогулокъ онъ ограничивался тѣмъ, что ходилъ взадъ и впередъ по саду, подрѣзывая деревья, съ видомъ человѣка, которому до того скучно, что онъ ужь и не придумаетъ, чѣмъ бы ему заняться, и какъ убѣжать отъ скуки. На самомъ дѣлѣ онъ постоянно думалъ о письмѣ Бланки, которое, именно потому самому, что не отвѣчало ни на одинъ его вопросъ, открывало для его воображенія безконечныя перспективы. На конвертѣ стоялъ штемпель Кабура. Новая тайна: почему Бланка оставила своихъ ліонскихъ друзей? Почему она отправилась съ матерью и вотчимомъ на этотъ берегъ, который такъ ненавидѣла?..
   Ища хитрыхъ объясненій самыхъ простыхъ вещей, Мишель все болѣе волновался. Волненіе его доходило до высшей степени, когда онъ замѣчалъ, что Сусанна наблюдаетъ за нимъ съ тревогой, которую онъ приннмалъ за подозрѣніе.
   Раза два она спрашивала, что съ нимъ.
   Онъ отвѣчалъ:-- Ничего...
   Это маленькое слово, грубое и лживое, это слово, заставляющее догадываться о тайнахъ, которыя желаютъ скрыть, это слово, въ которомъ слышится и желаніе обмануть и отказъ въ отвровенности, пробуждаетъ лишь худо скрытую злобу. Никакого объясненія за нимъ не послѣдовало, но взглядъ жены сказалъ:-- Ты лжешь! A взглядъ мужа отвѣтилъ:-- Пусть я лгу, это мое дѣло!..
   Въ слѣдующій разъ, когда Сусанна, противъ обычая, сама встрѣтила почталіона съ письмами Мишеля, онъ разразился:
   -- Ты меня подозрѣваешь! Прекрасно! Читай мои письма, если хочешь... если ты ихъ еще не читала... Изволь глядѣть: дѣловыя письма, ничего кромѣ дѣловыхъ писемъ... Я теперь ничѣмъ не интересуюсь, кромѣ дѣлъ... Ты этого желала, чего жь тебѣ еще надо?..
   Сусанна заплакала.
   Онъ немедленно, въ силу свойственной ему подвижности чувствъ, смягчился:
   -- Прости меня,-- сказалъ онъ,-- я грубъ и золъ... Мы оба виноваты...
   Онъ хотѣлъ ее привлечь къ себѣ, но она отстранила его.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, это безполезно... Я слишкомъ хорошо вижу, что я для тебя болѣе ничего не значу!..
   На этотъ разъ въ голосѣ ея не слышалось гнѣва, а только безконечная грусть; Мишель былъ тронутъ. Но что онъ могъ ей на это отвѣтить? Увы, она была права!.. Тѣмъ не менѣе, онъ рѣшилъ обращаться съ ней болѣе почтительно. Но это ни къ чему не повело: она отдалялась отъ него съ холоднымъ достоинствомъ, которое она сначала употребляла какъ маску, чтобы скрыть истинныя свои чувства, и которое мало-по-малу сдѣлалось для нея естественнынъ. Тогда онъ постарался сблизиться съ дѣтьми и въ теченіе слѣдующихъ дней его встрѣчали съ двумя дѣвочками, довольными и счастливыми, что онъ занимается ими. Но Лавренція была слишкомъ рѣзка; она его утомляла. A такъ какъ она ревновала, если онъ уходилъ гулять съ одной Анни, то онъ снова предоставилъ ихъ самимъ себѣ.
   -- Онъ больше не любитъ даже своихъ дѣтей!-- думала Сусанна.
   -- Какая гнусная несправедливость! какая жестокость!-- говорилъ Мишель своему другу Монде, разсказывая ему о послѣднихъ событіяхъ его домашней жизни.-- Я не злой человѣкъ, я ничего дурного не сдѣлалъ, я рѣшился на такую жертву, на которую не многіе рѣшаются, и я несчастенъ и всѣ, кого я люблю, несчастны по моей винѣ. A живи я, какъ большанство людей, имѣй я любовницу, будь я порочнымъ, но обладающимъ извѣстною дозою лицемѣрія, никто бы не страдалъ изъ-за меня, и самъ я былъ бы спокоенъ, счастливъ, можно было бы завидовать моему положенію!..
   -- Ты правъ,-- отвѣчалъ Монде,-- это несправедливо, это гнусно, но это такъ. Ты принадлежишь въ породѣ людей, стоящихъ выше средняго уровня человѣчества: поэтому ты и страдаешь. На твоемъ мѣстѣ другіе поступили бы хуже, а вышло бы лучше для нихъ. Судьба пощадила бы ихъ ради ихъ ничтожества. Твои страданія, являются мѣрою твоихъ достоинствъ, это отчасти можетъ тебя утѣшить... Когда бросятъ горсть зеренъ въ клѣтку съ воробьями, воробьи бросаются клевать, когда еще на нихъ сыплются зерна. Когда же бросятъ въ клѣтку гдѣ сидитъ пѣвчая птица, напримѣръ соловей, онъ поспѣшно отлетитъ, и начнетъ клевать только спустя нѣкоторое время...
   -- Но все-таки начнетъ.
   -- Потому что ему бросаютъ лишь зерна и онъ все же лишь жалкая пичужка. Какую же борьбу выдерживаетъ человѣкъ прежде чѣмъ кинуться на манящее его счастье! И лучше для него, если сквозь тысячи терзаній, воля его пройдетъ непоколебимой... и порою она все преодолѣваетъ!
   Воля Тесье не отличалась очевидно такимъ качествомъ. Несмотря на убѣжденія Монде, онъ написалъ Бланкѣ новое письмо: отвѣта не послѣдовало, и онъ сдѣлался еще нервнѣе и безпокойнѣе. Онъ желалъ теперь видѣть ее и искалъ предлога, чтобы уѣхать изъ Аннеси. Случай не заставилъ себя долго ждать.
   Онъ уже получилъ нѣсколько приглашеній на банкеты, которые ему хотѣли дать депутаціи и муниципальные совѣты различныхъ городовъ. Наконецъ, получивъ приглашеніе изъ Ліона, онъ немедленно рѣшилъ ѣхать: хотя соберетъ о ней справки... Онъ объявилъ, что отправляется въ продолжительное политическое tournée. Когда Сусанна спросила о его маршрутѣ и онъ назвалъ Ліонъ, она подозрительно посмотрѣла на него:
   -- Почему же именно Ліонъ?
   Онъ рѣзко отвѣтилъ:
   -- Потому что это большой городъ.
   A такъ какъ лицо ея сохраняло недовольное выраженіе, прибавилъ:
   -- Ты боишься, что я тамъ встрѣчу... одну особу, не правда-ли? Ты можешь быть спокойна: ее тамъ нѣтъ больше...
   -- Почему ты это знаешь? -- вскричала Сусанна.
   Онъ смутился и нерѣшительно пробормоталъ:
   -- Я это узналъ... черезъ Монде... онъ получилъ объ ней извѣстія... разъ, какъ-то...
   Но видя, что она не вѣритъ, разсердился:
   -- Послушай, я не желаю и не могу отдавать тебѣ отчета въ каждомъ моемъ шагѣ... Я не могу вести дѣло, если меня будутъ стѣснять... Меня приглашаютъ въ Ліонъ, и я долженъ ѣхать, я не могу не ѣхать... Послѣ всего, что я ради тебя сдѣлалъ, кажется мнѣ, ты могла бы перестать меня подозрѣвать.
   Въ Ліонѣ, сейчасъ же, какъ только отдѣлался отъ сердечной и восторженной встрѣчи своихъ сторонниковъ и партизановъ, Тесье побѣжалъ къ знакомымъ Бланки, съ единственнымъ намѣреніемъ увидѣть людей, которые могутъ что либо сообщить о ней.
   Онъ былъ принятъ хозяйкой дома: простая и добрая молодая женщина ни мало не удивилась его приходу.
   -- Блакна вамъ ничего не писала съ тѣхъ поръ, какъ уѣхала? -- спросила она только.
   -- Нѣтъ... Она знаетъ, что мы не переписываемся и намъ пишутъ только по дѣлу,-- объяснилъ Мишель.-- Я думалъ, что еще застану ее здѣсь...
   -- Она провела съ нами всего нѣсколько недѣль и неожиданно насъ покинула, чтобы сопровождать родителей въ Кабуръ... Не знаю ужь почему: можетъ быть она испугалась наступающихъ жаровъ...
   Молодая женщина немного замялась, потомъ продолжала:
   -- Она была грустна, какъ будто у нее было какое-то горе... Но несмотря на нашу близость. она ни разу не открылась мнѣ. Вы ее знаете: у ней такая впечатлительная, тонкая натура; что-то у ней есть на сердцѣ, какое-то горе..
   -- Вы помните, въ прошломъ году, эта свадьба не состоялась...
   -- Во всякомъ случаѣ она хранитъ свою тайну. Ничто ее не развлекаетъ. Все что она дѣлаетъ, она точно принуждаетъ себя дѣлать изъ вѣжливости, сама же ни мало не интересуется... И знаете, что всего больше меня поразило?.. До сихъ поръ она была такъ равнодушна въ религіи, не ходила въ церковь... теперь же она была на исповѣди...
   -- На исповѣди? -- переспросилъ удивленный Мишелъ,
   -- Да,-- отвѣчала его собесѣдница, совершенно спокойнымъ голосомъ и не замѣчая его волненія.-- Я знаю даже, что она обратилась въ аббату Гондалю... Одинъ изъ нашихъ лучшихъ священнивовъ, ревностный, честный. Она была у него нѣсколько разъ и послѣ каждаго разговора становилась все печальнѣе, все больше уходила въ себя... Я питаю въ ней большую дружбу и тревожилась, ужасно тревожилась, видя ее въ такомъ состояніи...
   Послѣдовало короткое молчаніе, затѣмъ молодая женщина сказала:
   -- Она писала мнѣ два или три раза изъ Кабура: письма ея проникнуты такимъ же уныніемъ, въ нихъ звучить та-же тоска, какъ и во всѣхъ ея словахъ.
   Мишель не посмѣлъ попросить показать ему ея письма. Послѣ того, какъ онъ узналъ все это, онъ почувствовалъ еще большее безпокойство. Еще не забыта та славная рѣчь въ Ліонѣ, которой обозначился апогей ораторскаго таланта Мишеля Тесье, и которая была проникнута такимъ высокимъ пафосомъ, какъ ни одна изъ рѣчей ораторовъ возрожденія. Съ той задушевной теплотой, которая придавала такой авторитетъ его слову, Тесье набросалъ, широкими чертами, общую картину третьей республики, затѣмъ онъ изобразилъ ту борьбу, въ которой потерпѣли пораженіе реакціонеры 16 мая и торжество тѣхъ, кто назывался партіями якобинцевъ и партіями дѣла. Во всѣхъ областяхъ, въ литературѣ, въ искусствѣ, въ философіи такъ же какъ и въ политикѣ, восторжествовалъ этотъ духъ ограниченности, который принимаетъ за истину наиболѣе внѣшнія ея манифестаціи и отрицаетъ все, что не можетъ дѣйствовать прямо на чувства. Геній Франціи зачахъ, сдавленный съ одной стороны грубымъ матеріализмомъ науки, утилитаризмомъ общественнаго направленія и животнымъ натурализмомъ съ обезкураживающимъ пессимизмомъ модныхъ романовъ. Одно время великая страна казалась совершенно изнуренной, какъ истощенная почва, теряющая плодородіе. Но вотъ повѣяло новымъ духомъ. Откуда поднялся онъ? Изъ общественной совѣсти, безъ сомнѣнія, изъ самой дупга отечества, уснувшаго на время и теперь пробуждавшагося. Нѣсколько благородныхъ людей дали сигналъ. Это были умы мало практическіе, ненадежные, которые стремились къ идеалу болѣе съ добрыми намѣреніями, чѣмъ съ вѣрой, а тѣмъ менѣе обладали достаточной силой, чтобы бороться за него, они были какъ бы задержаны въ ихъ порывѣ извѣстной косностью ума, духъ ихъ былъ слишкомъ скуденъ, чтобы развить изъ себя самихъ ту силу, которую требовало ихъ дѣло. Но при всей ихъ слабости, они были полны благихъ намѣреній. Надъ ними глумились; они шли впередъ, проповѣдуя вѣру, которой сами не имѣли, и указывая на дѣятельность, которая не опиралась на ихъ характеръ, а необходимость которой лишь ясно представлялась ихъ сознанію. Вся ихъ проповѣдь была чисто головнымъ увлеченіемъ. Странная вещь! Явленіе, доказывающее какія еще жизня, неистощомыя силы таятся въ той почвѣ, которая произвела Дюгесилиновъ, Жаннъ Д'Аркъ, Генриховъ IV! Безсильныя слова вдругъ проросли какъ мощное сѣмя.
   Народъ ихъ выслушалъ съ глубочайшимъ вниманіемъ. Эти слова взволновали его совѣсть, пробудили его вѣчную потребностъ въ свѣтлыхъ надеждахъ, его нравственное чувство, его благородство. Тогда встало новое поволѣніе, пламенное, отважное, столь же интеллигентное, настолько по крайней мѣрѣ, чтобы понять уроки прошлаго. Новый духъ оживилъ націю. Рознь, которая образовалась между Франціей крестовыхъ походовъ и Франціей революціи, рушилась наконецъ въ общемъ, объединившемъ всѣхъ, порывѣ впередъ. Церковь, понявъ, что ея высокая миссія выше борьбы партій, признала республику; республика, свергнувъ вліяніе нѣсколькихъ, столь же узкихъ, какъ и безбожныхъ, умовъ, перестала отталкивать церковь. И двѣ согласныя силы двинулись, какъ нѣкогда прежде знаменитые епископы шли рядомъ съ вѣрующими королями. Нарушенныя традиціи были наконецъ возстановлены, настоящее соглашено съ прошедшимъ, дабы приготовить славу будущаго. Нще послѣднее усиліе, послѣдній напоръ плечемъ, и изъѣденное червями зданіе якобинскаго матеріализма рухнетъ.
   Послѣ этого историческаго введенія ораторъ указалъ на то, что еще остается сдѣлать: школьная реформа, гдѣ молодое поколѣніе должно воспитываться равномѣрно какъ подъ свѣтскимъ, такъ и подъ духовнымъ вліяніемъ, реформа арміи, которая, съ тѣхъ поръ, какъ соединила въ своихъ казармахъ всѣхъ гражданъ, въ томъ возрастѣ, когда образуется ихъ характеръ, должна быть также школой, школой доблести и чести; реформа нравовъ, развращенныхъ дурными примѣрами высшаго класса и распущенностью литературы; реформа соціальная наконецъ, которая бы примирила пролетарія и хозяина, рабочаго и буржуа, во имя справедливости.
   Долгіе апплодисменты сопровождали эту рѣчь. Энтузіазмъ былъ общій. Дыханіе идеала, казалось, прошло надъ слушателями, которые уже какъ бы видѣли осуществленіе своихъ прекрасныхъ надеждъ, воодушевленные любовью къ добру. -- Да, вы человѣкъ, вы настоящій человѣкъ! -- сказалъ Тесье журналистъ Пейро, пришедшій въ нему по дѣлу "Порядка" и до того увлеченный общимъ воодушевленіемъ, что даже на этотъ разъ забывая обычныя возраженія.
   В одинъ изъ высшихъ магистратскихъ чиновъ Ліона явился выразителемъ общихъ чувствъ. Что надо Франціи? спросилъ онъ,-- сердце. Гамбетта только съ помощью сердца завоевалъ ее. Человѣкъ, сейчасъ говорившій, является сердцемъ новой партіи: вотъ почему онъ и силенъ, его слушаютъ и слѣдуютъ за нимъ. Послѣ этого многіе подошли чокнуться съ Мишелемъ и пожать ему руку. Ему говорили имя, онъ кланялся, порою находилъ нѣсколько привѣтливыхъ словъ. Вдругъ онъ вздрогнулъ. Ему назвали аббата Гондаля, и онъ увидѣлъ передъ собою высокаго священника, проницательные глаза котораго пристально смотрѣли на него. Этотъ строгій взглядъ его взволновалъ. Онъ однако выдержалъ его, серывая впечатлѣніе.
   -- Вы говорили великія слова, господинъ депутатъ,-- сказалъ ему священникъ медленнымъ, звучнымъ и почти торжественнымъ голосомъ.-- Вы благородно защищали великое дѣло... ради котораго съ радостью всѣмъ можно пожертвовать...
   Эти послѣднія слова онъ такъ странно подчеркнулъ, что Мишелю послышался въ нихъ намекъ. Онъ хотѣлъ отвѣтить, искалъ словъ, ничего не нашелся сказать, только сильно сжалъ руку аббата и повернулся къ кому-то другому. Между тѣмъ какъ музыка играла гимнъ Жирондистовъ, Тесье печально размышлялъ. Если бы всѣ люди, которые такъ жадно внимали каждому его слову, въ такомъ восторгѣ отъ него, могли бы знать, что творится въ груди его! Если бы они знали. Если бы они могли слѣдить, какъ подъ исполненной достоинства внѣшностью глухо работаетъ страсть, роя свои мины! Если бы только они подозрѣвали, что, говоря, онъ принужденъ былъ дѣлать страшныя усилія, чтобы разслышать свои собственныя слова и звукъ своего голоса!.. Но они не знали, они не сомнѣвались ни въ чемъ, они принимали его за того, кѣмъ онъ казался, они видѣли въ немъ только депутата Мишеля Тесье, они игнорировали человѣка, настоящаго человѣка, съ его горемъ и волненіями... И охваченный непреодолимымъ желаніемъ отвровенности, Мишель повернулся въ Пейро, еще стоявшему сзади него:
   -- Все это однѣ слова,-- сказалъ онъ,-- есть другое... другое...
   -- Что такое?-- спросилъ удивленный журналистъ.
   -- Другое,-- повторилъ Тесье глухимъ голосомъ.
   Мыслящій взглядъ Пейро долго покоился на немъ. Онъ ничего не угадывалъ, безъ сомнѣнія, да и какъ бы могъ онъ угадать? Но смутное предчувствіе наполнило его. Позднѣе онъ понялъ таинственный смыслъ этихъ темныхъ словъ вождя; это полупризнаніе измученной души, потерявшей надъ собою власть.
   За ліонскою рѣчью послѣдовала настоящая кампанія; казалось, Тесье чувствовалъ непреодолимую потребность двигаться, желалъ одурманить себя шумомъ, постоянными рѣчами, банкетами, встрѣчами.
   Изъ Ліона онъ отправился въ Дижонъ, оттуда въ Марсель, гдѣ въ честь его организовалась бурная манифестація. Затѣмъ онъ отправился сказать рѣчь забастовавшимъ рабочимъ въ Фурми. Его популярность возросла значительно за два мѣсяца предшествовавшаго молчанія; теперь она еще увеличилась, благодаря усиліямъ, которыя онъ дѣлалъ, чтобы дѣйствовать и говорить; это придавало его словамъ непреодолимое могущество, какъ будто въ нихъ воплощалась та внутренняя буря, которая какъ бы сдавливала его энергію, сосредоточивала ее, и прорывалась даже въ его жестахъ, и сообщала его рѣчамъ огненную порывистость, захватывавшую слушателей. Онъ испытывалъ странное очарованіе, очарованіе глубокихъ, но скрытыхъ чувствъ, которыя, не проявляясь сами, тѣмъ не менѣе царятъ во всѣхъ малѣйшихъ жизненныхъ актахъ. Женщины влюблялись въ него. Газеты, даже тѣ, которыя наиболѣе яростно боролись съ его идеями, выражали почтеніе къ его личности. Какъ разъ въ этотъ моментъ, какому-то репортеру, посѣтившему Аннеси, пришла мысль напечататъ замѣтку о томъ, какъ проводитъ лѣто семья Тесье; онъ изобразилъ настоящую идилію, гдѣ даже описывалъ свѣтлыя платья Анни и Лавренціи и мирное счастье, которое царитъ у семейнаго очага, гдѣ ожидаютъ близкіе сердцу великаго человѣка, въ то время, какъ онъ совершаетъ тріумфальное шествіе по Франціи, являющееся тріумфомъ добродѣтели.
   Мишель прочелъ замѣтку въ Кабурѣ, куда онъ таки нашелъ возможность заѣхать между двумя рѣчами. Онъ прочелъ ее во время безконечнаго страстнаго ожиданія, полнаго лихорадочной тоски. Пріѣхавъ по утру, въ прекрасную погоду, онъ думалъ, что Бланка непремѣнно покажется на берегу; во первыхъ потому, что наступилъ купальный часъ, а во вторыхъ, для прогулки. Не зная еще, заговоритъ ли онъ съ нею, или только поглядитъ на нее, когда она пройдетъ мимо, онъ ждалъ ее, онъ бродилъ вдоль набережной, внизу которой едва подернутое рябью томно плескало море, лазурное какъ и небо, невинное и почти безмолвное. Берегъ мало-по-малу наполнялся, купающіеся рѣзвились на глазахъ у зѣвакъ, часы проходили. Въ нервномъ волненіи, съ пересохшимъ горломъ, съ разгоряченной головой, Мишель, бродя въ толпѣ, вздрагивалъ при видѣ каждой появлявшейся новой грулпы гуляющихъ и въ то же время съ трепетомъ жаждалъ узнать среди нихъ знакомую фигуру. Ему приходилось приподнимать край шляпы, пожимать руки, произносить банальное:-- А, и вы здѣсь?..-- въ то же время всѣми своими желаніями призывая Бланку и трепеща замѣтить ея появленіе, именно когда его задерживаетъ кто нибудь изъ этихъ знакомыхъ. Она не появлялась. Когда онъ наконецъ чуть не въ двадцатый разъ началъ свой кругъ, продолжая осматриваться, ему представилось, что всѣ замѣчаютъ его возбужденное состояніе, слѣдятъ за нимъ, всѣ глаза на него устремлены, и всѣ догадаются о причинѣ его волненія, когда появится Бланка. Однако онъ не могъ отказаться отъ надежды ее увидѣть, послѣ этихъ четырехъ часовъ ожиданія, когда онъ считалъ минуты, погруженный въ болѣзненныя мечты. Наконецъ насталъ часъ завтрака и берегъ опустѣлъ. Мишелъ вошелъ въ кафе, приказалъ себѣ подать два яйца въ смятку, сдѣлалъ надъ собою усиліе чѵобы съѣсть ихъ, и принялъ рѣшеніе: онъ долженъ уѣхать вечеромъ. Онъ не въ состояніи перенести еще полдня тоскливаго ожиданія, быть можетъ напраснаго. Онъ рѣшилъ отправиться къ Керье.
   Г-жа Керье,-- мужъ ея былъ въ отсутствіи,-- приняла его на верандѣ. Она удивилась, увидавъ его, и онъ долженъ былъ объяснить, какъ попалъ въ Кабуръ, зналъ что Бланка здѣсь, и пожелалъ справиться о ней.
   -- Она совершенно благополучна,-- отвѣчала г-жа Керье, никогда не обращавшая вниманія на свою дочь;-- она много веселится, и морской воздухъ оказываетъ на нее благотворное вліяніе. Да если позволите, я схожу отыщу ее; она будетъ пріятно удивлена видѣть васъ.
   "Совершенно благополучна, много веселится". Мишель нѣсколько минутъ чувствовалъ какое-то противурѣчивое волненіе. Но появленіе Бланки разсѣяло всѣ подозрѣнія, которыя было заскреблись въ его сердцѣ: она была очень худа, блѣдна, болѣзненна, и ея движенія, походка, взглядъ, вся она, наконецъ, была проникнута глубокой, неисцѣлимой, безконечной грустью.
   На нѣсколько минутъ она осталась наединѣ съ Мишелемъ.
   -- Бланка! -- вскричалъ онъ, взявъ ее за руку,-- Бланка! я долженъ былъ васъ видѣть!-- Онъ стоялъ передъ нею, всматриваясь въ нее, стараясь прочесть отвѣтъ въ ея глазахъ,-- онъ впивалъ въ себя ея присутствіе. Она легкимъ усиліемъ отстраниласъ отъ него и прошептала трепетнымъ, глухимъ голосомъ:
   -- Ахъ! вы безжалостны!..
   -- Не упрекай меня, прошу тебя,-- молилъ онъ страстно,-- я такъ страдалъ... Я больше не могу... Бланка, еслибы вы знали, что было со мною, когда въ эти послѣднія двѣ недѣли я переѣзжалъ изъ города въ городъ... рѣчи, банкеты, все. Эта суматоха...
   Молодая дѣвушка протянула ему руку, но такъ какъ онъ сдѣлалъ движеніе поднести ее въ губамъ, она вновь отняла ее. Послѣ короткаго молчанія, она прибавила:
   -- Разъ судьба насъ разъединяетъ, въ чему вы меня преслѣдуете?.. Мнѣ такъ мучительно трудно васъ забыть... а я должна постараться забыть васъ... мы такъ слабы? я этого не понимала, но теперь поняла, теперь поняла...
   На мгновеніе ея болѣзненный взглядъ потерялся въ пустотѣ, какъ будто ища тамъ поддержки. Мишель вспомнилъ о священникѣ, который во время ихъ разлуки занялъ такое видное мѣсто въ ея жизни.
   -- Ахъ! -- вскричалъ онъ, отвѣчая болѣе на ея мысли, чѣмъ на слова,-- мы достаточно страдали, и можемъ быть снисходительны въ себѣ... Не будемъ тратить даромъ тѣ нѣсколько минутъ, которыя могутъ дать намъ хоть немного счастія... Дай мнѣ наглядѣться на тебя... прочесть симпатію въ твоихъ глазахъ... потомъ я уйду, и если ты хочешь, не вернусь болѣе.
   Она глухо прошептала, не поднимая глазъ на него:
   -- Кажется, я этого-бы желала...
   Онъ собирался отвѣтить, но приходъ г-жи Керье помѣшалъ ему. Она была нарядная, улыбающаяся и радушная. Она пригласила Мишеля обѣдать. Онх готовъ былъ остаться, рискуя не попасть на политическій банкетъ, но встрѣтилъ тяжелый взглядъ Бланки, приказывавшій ему: "Уѣзжайте!."
   Онъ отказался.
   Еще минуту онъ слушалъ болтовню г-жи Керье, что-то даже отвѣчалъ ей, наконецъ откланялся, и со смертной тоской въ душѣ, снова отправился бродить по набережной, до прихода поѣзда. Море улыбалось, ласкаемое лучами заходящаго солнца; поблѣднѣвшее небо, оттѣненное на горизонтѣ широкой багровой лентой, казалось безконечнымъ... О, равнодушная красота предметовъ кажется такой жестокой въ часы скорби!..
   Черезъ пять или шесть дней Мишель получилъ письмо отъ Бланки:
   "Я была съ вами сурова, Мишель, въ наше послѣднее свиданіе, и когда вы уѣхали, послѣ холоднаго прощанія, когда я представила себѣ ваше одиночество въ вагонѣ поѣзда, увлекавшаго васъ далеко отъ меня, я стала упрекать себя за свою суровость и проплакала всю ночь.
   "Я говорила себѣ, что быть можетъ вы подумали, что я васъ разлюбила, а я ваша по прежнему, несмотря на разлуку, несмотря на разстояніе, раздѣляющее насъ! Но я желала сдержать слово. Все, что я могу себѣ позволить, эта написать вамъ, потому что я не могу вынести мысли, что вы сомнѣваетесь во мнѣ или сердитесь на меня. У васъ былъ такой несчастный видъ, мой дорогой Мишель! И я хочу васъ утѣшить, хочу сказать вамъ нѣсколько словъ, которыя смягчили бы ваше горе. Увы! я не нахожу ихъ! Почему я не ребенокъ, какимъ была въ ту пору, когда вы называли меня своей старшей дочерью! Теперь все измѣнилось: я не имѣю болѣе права васъ любить, я не могу придти въ вамъ на помощь, когда вы больны. Вы были такой блѣдный, такой усталый, мой другъ, о, какъ я вамъ необходима! Но нѣтъ, я не могу бѣжать въ вамъ, я не должна васъ видѣть.
   "Если бы вы знали, чего только я не передумала за время нашей разлуки. Тамъ, въ Ліонѣ, я чувствовала себя такой одинокой, такой одинокой; мнѣ необходимъ былъ кто либо, кто бы меня утѣшалъ и руководилъ мною. Я молилась, наконецъ пошла исповѣдоваться и призналась во всемъ священнику... Я сказала все, исключая имени, хотя онъ очень допытывался... Онъ ничего мнѣ не сказалъ такого, чего бы мнѣ не повторяла совѣсть, съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ я васъ полюбила. Онъ указалъ мнѣ на мою вину, словно я сама ея не видѣла, слова его сдѣлали меня еще несчастнѣе, потому что я почувствовала всю ихъ безполезность и что любви моей къ вамъ ничто не одолѣетъ, что я буду всегда васъ любить. Когда же я плакала и просила его сказать, что же мнѣ дѣлать, онъ предложилъ мнѣ поступить въ монастырь. Монастырь! Нѣтъ, нѣтъ. Я люблю жизнъ, я желаю быть около васъ, несмотря на раздѣляющую насъ бездну. Я ваша, и не отдамъ себя ни Богу, ни другому...
   "Но когда я услыхала, что вы пріѣхали въ Аннеси, я оставила Ліонъ, боясь быть слишкомъ близко отъ васъ. Какъ мнѣ это было тяжело, какъ грустно въ этой семьѣ, которая для меня какъ чужая, и я въ ней чужая. Моя мать сказала вамъ, что я здорова, что я развлекаюсь, что я весела: она это думаетъ; она такъ мало меня знаетъ, такъ мало мною интересуется!
   "Не разъ, Мишель, мнѣ приходила мысль о смерти. Но не бойтесь! Я знаю, что вы не имѣете права со мною умереть, а я не желаю васъ оставить одного. Какъ бы я ни была далека отъ васъ, но сознаніе, что я существую, должно же наполяять васъ чувствомъ близости во мнѣ? Я убѣждена, вы часто должны чувствовать, что я около васъ. Мнѣ же порою кажется, что вы близко, я вижу васъ вдали. И наконецъ, знайте, что если вы будете ужь очень несчастны, вы всегда можете призвать меня. И я приду. У меня есть долгъ только относительно васъ, котораго я люблю.
   "Боже мой! какъ могла я это написать! Когда это письмо будетъ послано, я стану жалѣть объ этомъ, стану презирать себя. И все же я его посылаю. Если не пошлю, то не избавлюсь отъ мучительной мысли, что вы сомнѣваетесь въ моей любви. И наконецъ вы такъ добры, что поймете меня.
   "Прощай, мой милый, твоя, твоя навсегда!

"Бланка".

  

-----

  
   Еще двѣ, три рѣчи, нѣсколько обѣдовъ, визитовъ въ различныя учрежденія, засѣданіе въ одномъ изъ тѣхъ конгрессовъ, которые лѣтомъ разнообразятъ досуги политическихъ дѣятелей,-- и Тесье вернулся въ Аннеси, чтобы еще нѣсколько дней провести въ кругу своей семьи, прежде чѣмъ всѣ они возвратятся въ Парижъ. Нѣкогда, когда онъ возвращался изъ своихъ утомительныхъ лѣтнихъ поѣздокъ, еще полный волненіемъ борьбы и успѣховъ, Сусанна успокоивала его всѣми ласками, которыя женщины находятъ для тѣхъ, кого любятъ. Но, на этотъ разъ, она встрѣтила его холодно, подозрительно, стараясь прочитать въ его глазахъ, не затаилась ли въ сердцѣ его новая тайна. Мишель не безъ непріятнаго волненія перенесъ этотъ своеобразный эвзаменъ. Онъ сказалъ себѣ:
   -- Она догадывается.
   Она подумала въ свою очередь:
   -- Онъ что-то отъ меня скрываетъ. Онъ опять меня обманываетъ, всегда обманываетъ!
   И они почувствовали себя еще болѣе далекими другъ другу.
   Окружающая природа гармонировала съ ихъ чувствами: начинающая осень тронула багрянцемъ листья дикаго винограда, небеса затуманились, на поляхъ колыхались одинокіе, опадавшіе, послѣдніе цвѣты; эта всеобщая печаль отражалась и въ глазахъ Анни, и даже въ смѣхѣ веселой Лауренціи.
   Хотя Мишель и рвался въ Парижъ отъ этихъ печальныхъ пейзажей, но и дома не могъ сидѣть; тайная сила гнала его изъ "фамильнаго гнѣзда", какъ выражались газеты и онъ бродилъ по полямъ, почти всегда въ сопровожденіи Монде.
   -- Ну, что, великій человѣкъ,-- сказалъ тотъ по его возвращеніи,-- надѣюсь, что ты разсѣялся?.. Много наговорилъ, а? Если ты сдержишь хотя четверть своихъ обѣщаній, Францію нельзя будетъ узнать!.. Ты всѣхъ распредѣлилъ: крестьянъ, рабочихъ, хозяевъ, солдатъ... И въ тому же говорилъ такъ искренно...
   -- Не знаю,-- отвѣчалъ Мишель,-- я думалъ о другомъ... Ты думаешь, что я ѣздилъ для того, чтобы посѣтить Ліонъ, Амьенъ и Фурми? Ты ошибаешься: мнѣ хотѣлось лишь побывать въ Кабурѣ... Да, она въ Кабурѣ, тамъ я ее видѣлъ...
   -- Несчастный! Ты потерялъ силу воли!..
   -- Я не могъ удержаться... я люблю ее болѣе, чѣмъ когда либо... Нѣтъ; это такъ не можетъ продолжаться, я не могу, не могу...
   -- Ну, конечно, ты ее увидѣлъ и опять все возобновилось.
   Мишель сказалъ глухимъ голосомъ:
   -- Я зналъ, что такъ будетъ...
   Они помолчали:
   -- Я тебѣ откровенно скажу, Мишель,-- началъ Монде.-- Мнѣ тебя жалко, но въ тоже время я не могу не находить тебя нѣсколько смѣшнымъ... Если ты подумаешь немного, то согласишься... Какъ! человѣкъ твоихъ лѣтъ, твоего характера, положенія, не находитъ въ себѣ достаточно нравсгвенной силы, чтобы побороть юношеское чувство!.. Что за чортъ! играя такую роль, ты не имѣешь права быть 18-лѣтнимъ мальчишкой!..
   Мишель улыбнулся:
   -- Моя роль! -- сказалъ онъ,-- какое мнѣ дѣло до моей роли? Меня интересуетъ моя жизнь, собственная жизнь моя... Ты меня находишь смѣшнымъ? A знаешь ли какъ я самъ смотрю на себя и на любовь мою? Я не знаю ничего прекраснѣе, благороднѣе, ничего болѣе великаго, какъ эта любовь... Нѣтъ, если бы даже у меня и достало силъ на это, я не отказался бы отъ нея... Я съ какой-то словно радостью сжигаю свое сердце... и съ гордостью, да, съ гордостью. Я уважаю себя за то, что могу такъ любить! Я считаю высокимъ любить безумно, противъ разсудка, противъ долга, противъ здраваго смысла, несмотря ни на что и безнадежно!.. Я уважаю себя на то, что могу такъ любить среди нашего ледяного свѣта, среди мужчинъ, которые ничего не знаютъ кромѣ честолюбія и женщинъ, проѣденныхъ тщеславіемъ... Я считаю, что эта любовь -- лучшее, благороднѣйшее и безкорыстнѣйшее чувство и я сохраню его, несмотря ни на что, до конца...
   Монде нагнулъ голову, слушая:
   -- Надо думать, что ты просто боленъ,-- грустно сказалъ онъ,-- разъ пришелъ къ такому парадоксу. Что ты хочешь, чтобы я тебѣ отвѣтилъ? Развѣ ты теперь способенъ внять голосу разума? Я только на одно надѣюсь, на трудъ, борьбу, парламентскую лихорадку... Если ты станешь главою будущаго кабинета...
   Мишель прервалъ его пожимая плечами:
   -- Да, безъ сомнѣнія, я вернусь въ Парижъ, примусь за работу, стану засѣдать въ комиссіяхъ, произноситъ рѣчи: все это какъ во снѣ. Истинные интересы теперь лежатъ не внѣ меня: душа моя уже больше не лежитъ въ тому, что я говорю и дѣлаю, а лишь въ тому, что я думаю и чувствую... Я такъ научился раздвояться, что живу двойною жизнью: внѣшняя моя жизнь та -- которую всѣ знаютъ, и которая повидимому меня совершенно поглощаетъ; внутренняя же моя жизнь -- жизнь монаха, жизнь пламеннаго рыцаря... Это лишь и есть настоящая моя жизнь, о которой одинь ты догадываешься, другая же скользитъ не задѣвая меня...
   Монде не отвѣчалъ. Онъ сдѣлалъ неопредѣленный жестъ и оба друга погрузились въ созерцаніе проникнутаго осенней меланхоліей пейзажа, съ горнымъ озеромъ, надъ которымъ ходилъ туманъ и пожелтѣвшими деревьями.
   Сусанна всегда страдала, видя какъ они вмѣстѣ гуляютъ. -- Они говорятъ о ней,-- думала она; и безутѣшная грусть приковывала ея взглядъ на цѣлые часы къ озеру, между тѣмъ какъ Лавренція работала въ саду, а Анни сидѣла возлѣ нея, положивъ къ ней на колѣни свою бѣлокурую головку:
   -- Что съ тобою, мама?
   -- Ничего, дитя, ничего...
  

Часть третья.

VI .

  
   Едва начались засѣданія парламента, какъ правительство доставило оппозиціи удобную почву для нападенія. Въ Тонминѣ возникла одна изъ тѣхъ печальныхъ случайностей, которыя всегда производятъ глубокое волненіе: произошло возстаніе въ одномъ мѣстечкѣ и отрядъ около сотни человѣкъ былъ вырѣзанъ; второй отрядъ посланный для укрощенія бунтовщиковъ, принужденъ былъ отступить въ безпорядкѣ, такъ какъ непріятель оказался значительно превосходящимъ его силами. Возмущеніе, которое въ самомъ началѣ можно было подавить безъ значительныхъ жертвъ, принимало угрожающіе размѣры, и министерство принуждено было просить о добавочномъ кредитѣ. Одновременно съ этимъ министръ колоній, Диль, запутался въ грязномъ скандалѣ съ женщиной, который уже со всевозможными прикрасами и добавленіями разсказывался въ газетахъ. Эта грязная исторія съ министромъ, которая совпала съ ужасными тонмискими вѣстями; этотъ скандалъ, въ которомъ замѣшивается человѣкъ, между тѣмъ какъ войска, находящіяся въ зависимости отъ его распоряженій, рѣжутъ бунтовщики, дѣлалъ положеніе еще болѣе затруднительнымъ. Чаша переполнилась, скоплявшееся въ теченіе многихъ лѣтъ общественное негодованіе готово было обрушиться на голову министра.
   Считали уже его погибшимъ. Самые друзья его не находили возможнымъ его поддерживать. Оппозиція уже считала эту вѣроятную побѣду за собой, и радовалась бреши, которую удастся наконецъ пробить въ сплоченномъ кабинетѣ, а это позволитъ дружно аттаковать его партію, которая съ каждымъ днемъ становится многочисленнѣе. Въ прессѣ тоже начались ожесточенные нападки и лишь газета Тесье, "Порядокъ", сохраняла тонъ умѣренный и избѣгала излишней рѣзкости. Мишель по этому случаю долженъ былъ выдержать борьбу съ главнымъ своимъ сотрудникомъ. Пейро, державшійся обычной тактики, желалъ, по его выраженію, "всѣхъ замарать".
   -- Моментъ какъ нельзя болѣе удобный. Воспользуемся же имъ, чтобы до конца изобличить этихъ мошенниковъ,-- говорилъ онъ.
   -- Будемъ дѣйствовать согласно со своими принципами,-- отвѣчалъ Мишель.-- Мы часто упрекали газеты крайней лѣвой за ихъ разоблаченія частной жизни противниковъ. Не будемъ же имъ теперь подражать! Это можетъ только насъ самихъ запачкать.
   Пейро уступилъ, но съ убѣжденіемъ, что они дѣлаютъ ошибку.
   Торнъ, которому онъ жаловался, пожалъ плечами:
   -- Такимъ людямъ какъ Диль,-- сказалъ онъ съ разсудительностью,-- все какъ съ гуся вода.
   Въ самокъ дѣлѣ, Диля повидимому нисколько не тревожили нападки, сыпавшіеся градомъ на него: онъ сохранялъ на министерской скамейкѣ свой спокойный цинизмъ, безъ малѣйшаго облачка на челѣ, безъ всякой неловкости въ манерахъ. Его встрѣчали въ Булонскомъ лѣсу, въ театрѣ, прехладнокровно выдерживающаго бинокли и лорнеты, устремленные на него со всѣхъ сторонъ.
   -- Да, этого не проберешь,-- говорилъ Пейро,-- надо быть большимъ искусникомъ, чтобы съумѣть задѣть его за живое. Въ тотъ день, когда должны были начаться пренія о кредитахъ, Диль говорилъ съ необыкновенной важностью, какъ человѣкъ увѣренный въ себѣ, опирающійся на собственное сознаніе своей невинности. Торнъ ему отвѣчалъ весьма ѣдко, но не касаясь глубоко вопроса. Министерскій ораторъ отвѣчатъ растянуто, блѣдно и плоско, какъ бы съ намѣреніемъ утомить и притупить вниманіе палаты. Рѣчь его лилась монотонно, безцвѣтно, дѣйствуя усыпляющимъ образомъ на слушателей. Затѣмъ ораторъ правой, въ рѣчи довольно впрочемъ вялой, воснулся наконецъ вопроса, занимавшаго всѣхъ: "что же дѣлалъ г. министръ колоній въ то время какъ Черные плащи рѣзали его солдатъ?" Ропотъ взволнованнаго ожиданія прошелъ между депутатами и въ публикѣ, когда увидѣли Бажбеля, направляющагося въ трибунѣ.
   Наступалъ моментъ рѣшительной схватки.
   Президентъ совѣта министровъ прежде всего объяснилъ общіе мотивы, по которымъ кабинетъ не можетъ отнестись пассивно въ дебатируемому вопросу. Затѣмъ онъ продолжалъ: --Есть еще и другія побудительныя причины, которыя обязываютъ меня поддержать одного изъ моихъ сотоварищей, который съ тѣхъ поръ, какъ мы заняли наши скамьи, постоянно заявлялъ себя, какъ дѣятельнѣйшій, серьезнѣйшій и нужнѣйшій для дѣла сотрудникъ, и вы не будете удивлены, милостивые государи, что я касаюсь этого вопроса уже и потому, что уважаемый предшественникъ мой вынудилъ, до извѣстной степени, въ этому объясненію. Мы не можемъ сомнѣваться въ томъ, что площадные толки не могутъ вліять на теченіе политическихъ дѣлъ. Что весь этотъ шумъ и клеветы не подорвутъ нашей преданности интересамъ государства.
   При словѣ "клевета" раздались протестовавшіе голоса, заглушившіе оратора, между которыми явственно прозвучалъ голосъ Тесье, среди всеообщаго волненія:
   -- Я прошу слова.
   Звонокъ президента нѣсколько успокоилъ толпу и Камбель продолжалъ тѣмъ же голосомъ, съ той фразы, на которой его перебили:
   -- Мы видимъ, въ другихъ странахъ, какъ падаютъ государственные люди, въ высшей степени полезные для ихъ отечества, благодаря обвиненіямъ, которыя подрывають безупречность ихъ репутаціи. Это печальное зрѣлище, котораго, я надѣюсь, мы не будемъ свидѣтелями здѣсь.
   Милостивые государи, мы требуемъ отъ тѣхъ, кто правитъ нашими общественными дѣлами, чтобы они держали государственное кормило чистыми руками, мы знаемъ ихъ обязанности какъ по отношенію къ намъ, такъ и по отношенію къ нимъ самимъ, и требуемъ отъ нихъ безупречнаго исполненія долга, но мы не можемъ поднимать завѣсу съ ихъ интимной жизни, которая принадлежитъ лишь имъ самимъ, до того дня, когда публика узнаетъ о ней благодаря гнуснымъ сплетнямъ. Нѣтъ, такого дня не настанетъ...
   Палата вновь заволновалась; на скамьяхъ правой послышались возгласы. Но Бамбель какъ только получилъ возможность продолжать, оставилъ личный вопросъ, какъ бы истощивъ его; и вдался въ общія широковѣщательныя объясненія. Его плохо слушали. Въ воздухѣ чувствовалась приближающаяся гроза. Палата находилась въ крайне напряженномъ состояніи. Чувствовалось, что если бы теперь раздался авторитетный голосъ человѣка дѣйствительно безупречнаго, его честный отвѣтъ разрушилъ бы софистическія уловки министра и кризисъ, долгое время подготовлявшійся, наконецъ бы разразился. Между тѣмъ какъ вниманіе палаты ослаблялось, и Бамбель, чувствуя, что теряетъ почву, продолжалъ свою рѣчь, Торнъ сказалъ Мишелю:
   -- Теперь вашъ чередъ... Вы можете его раздавить... Я это чувствую, и повѣрьте моему чутью, это такъ... Какая побѣда!.. Они шлепнутся въ грязь...
   -- Я не большой охотникъ до подобнаго рода баталій,-- отвѣчалъ Тесье,-- оружіе, которымъ мнѣ придется сражаться...
   -- Вы можете однако быть убѣждены, что оно васъ не ранитъ, такъ какъ ваша репутація безупречна, и въ частной жизни, какъ и въ общественной, вы рувоводствуетесь одними принципами...
   Въ это самое мгновеніе, приставъ передалъ Мишелю визитную карточку.
   Онъ сильно поблѣднѣлъ и сейчасъ же поднялся.
   -- Какъ! -- вскричалъ Торнъ,-- вы уходите?.. Но вѣдь Камбель сейчасъ кончитъ...
   -- Обдумавъ, я рѣшился воздержаться отъ возраженій...
   -- Вы шутите!.. Видите, Тесье, это такая минута, когда нельзя ослабѣвать... Вы знаете хорошо, что на васъ разсчитываютъ...
   -- Быть можетъ,-- отвѣчалъ Мишель,-- но я не могу говорить такъ, какъ нужно... Я все равно проиграю сраженіе, другъ мой, лучше ужь промолчу...
   И такъ какъ Торнъ хотѣлъ возражать, онъ повторилъ со страннымъ выраженіемъ въ голосѣ:
   -- Да, лучше мнѣ промолчать, повѣрьте!..
   И ушелъ, предупредивъ объ этомъ президента палаты.
   Разъ Тесье отказался говорить, никто уже не просилъ слова. Военный кредитъ былъ утвержденъ большинствомъ тридцати голосовъ. Въ подобныхъ обстоятельствахъ, это незначтельное большинство для министра равносильно было блестящему успѣху. Диль могъ торжествовать. Тотчасъ же всѣ руки протянулись въ нему. Онъ принималъ это со скромностью и равнодушіемъ, какъ будто заранѣе былъ увѣренъ въ такомъ результатѣ. И когда кто-то сказалъ ему довольно не кстати, какъ всегда бываетъ съ торопливыми льстецами:
   -- Вотъ доказательство, что у насъ не Англія и что Парнель у насъ невозможенъ...
   Онъ прервалъ его словами, которыя сейчасъ же были подхвачены:
   -- Да, во Франціи всегда прощаютъ подобнаго рода вещи... тѣмъ, кому онѣ въ привычку!...
   Между тѣмъ Тесье въ волненіи отыскалъ въ залѣ даму, спрашивавшую его, и которая была никто иная, какъ г-жа Керіе. Объяснить этотъ визитъ, думалось ему, можно лишь однимъ:-- г-жа Керіе все знала и явилась изобличить его, въ качествѣ матери. И онъ трепеталъ какъ мальчишка упрековъ этой женщины, которую не уважалъ. Онъ торопился придумать, чѣмъ бы защититься отъ нея и ничего не находилъ. Она могла сказать ему все, что вздумается, она могла обойтись съ нимъ какъ съ послѣднимъ негодяемъ, трусомъ, лицемѣромъ: обстоятельства были за нее. Она была бы права въ глазахъ постороннихъ.
   О, какъ лжива эта жизненная комедія, гдѣ вещи никогда не являются въ своемъ истинномъ свѣтѣ, и люди постоянно прячутъ свой настоящій обликъ! Эта дурная мать, сердце которой изсушила пустота свѣтской жизни, является защищать свою дочь, которую никогда ни капли не любила, защищать отъ него, отъ него, который ее обожаетъ, и такъ какъ онъ не обладалъ наглостью и мѣднымъ лбомъ Диля, не могъ съ цинической усмѣшкой относиться къ общественному мнѣнію, то и долженъ склонить голову передъ судьбой, долженъ признать себя виновнымъ.
   То, какъ встрѣтила его г-жа Керіе, разсѣяло его опасенія.
   -- Здравствуйте, мой милый Тесье,-- сказала она, протягивая ему руку.-- Я такъ давно васъ не видала. Не стыдно ли забывать своихъ друзей?
   Мишель отвѣчалъ, стараясь скрыть свое волненіе:
   -- Вы знаете, какъ я занятъ, съ самаго пріѣзда.
   -- Да, да, я знаю, потому и прощаю васъ. Какъ здоровье вашей супруги?
   -- Она совершенно здорова, благодарю васъ.
   -- A дѣти?
   -- Дѣти то же здоровы.
   -- Ахъ, здоровье всего дороже!.. A за то время, что вы о насъ позабыли, у насъ столько важныхъ перемѣнъ... вы слышали?
   Мишель опять почувствовалъ, что сердце его сжалось:
   -- О! -- произнесъ онъ.
   -- Да,-- отвѣчала г-жа Керіе,-- положеніе затруднительное, и мы нуждаемся въ вашей опытности и руководствѣ... Но скажите, я васъ не отвлекаю отъ дѣла? Вы можете мнѣ подарить нѣсколько минутъ?
   -- Я къ вашимъ услугамъ.
   -- Ну, такъ въ двухъ словахъ, вотъ въ чемъ дѣло. Бланка выходитъ замужъ. Вы знаете, что она уже отказала нѣсколькимъ претендентамъ, хотя представлялись выгодныя партіи. Мы предоставляемъ это ея свободному выбору -- и я, и мой мужъ. Но на этотъ разъ мы считаемъ необходимымъ вмѣшаться. Она уже въ тѣхъ лѣтахъ, когда пора подумать серьзно о своемъ положеніи. Неправда-ли и ваше мнѣніе таково?
   Мишель сдѣлалъ надъ собою усиліе, чтобы отвѣтить:
   -- Разумѣется.
   -- Прекрасно. Ей сдѣлалъ предложеніе человѣкъ, который обладаетъ всѣми необходимыми качествами. Онъ, правда, не первой молодости, но какъ вы сами знаете, это является лишь гарантіей счастья. У него прекрасное положеніе, значительное состояніе... Онъ, кажется не принадлежитъ къ числу вашихъ друзей...
   Такъ какъ она остановилась, Мишелъ переспросилъ:
   -- Изъ моихъ друзей?
   -- Я говорю о вашихъ политическихъ друзьяхъ. Это г. Граваль... Вы его знаете, не правда ли?..
   -- Да, я его немного знаю.
   -- Это, кажется мнѣ, въ высшей степени порядочный человѣьъ, хотя немного слишкомъ красный. Быть можетъ когда онъ былъ депутатомъ, у васъ съ нимъ были схватки. Но это конечно не можетъ Бланкѣ помѣшать выйти за него. Къ тому же онъ болѣе не занимается политикой и всецѣло отдался своимъ историческимъ работамъ. Мы надѣемся, что вы не откажетесь намъ помочь въ этомъ дѣлѣ и такъ какъ мы находимъ этотъ бракъ вполнѣ приличнымъ, окажете свое вліяніе на нашу дочь?
   Мишель не отвѣчалъ ни слова.
   -- Что-жь, можемъ мы на васъ разсчитывать? -- спросила она еще разъ.
   Казалось онъ раздумывалъ:
   -- Граваль,-- сказалъ онъ съ усиліемъ, послѣ непродолжительнаго молчанія,-- не принадлежитъ къ числу людей, убѣжденіямъ которыхъ я симпатизирую. Но это конечно не имѣетъ значенія для m-lle Бланки, а ничего пятнающаго честь я не знаю за нимъ.-- Онъ остановился.
   -- И такъ это дѣло рѣшенное? -- сказала г-жа де-Керіе.
   -- Позвольте, сударыня,-- отвѣчалъ онъ.-- Я сказалъ вамъ, что никогда не слышалъ ничего худого о г. Граваль, что конечно уже много для человѣка, который занимается политикой... Но я его очень мало знаю. Прежде чѣмъ вмѣшаться въ это дѣла, я долженъ собрать свѣдѣнія на его счетъ... Дайте мнѣ два или три дня, и тогда я напишу m-lle Бланкѣ...
   -- Напишете? А почему бы вамъ не повидаться съ ней?
   -- Или я увижусь съ ней... смотря по обстоятельствамъ...
   -- Я буду вамъ очень благодарна. Еще разъ прошу извиненія, что васъ обезпокоила. Быть можетъ я помѣшала вамъ пожать новые ораторскіе лавры.
   Она ушла, съ любопытствомъ бросая взгляды на фигуры, сновавшія около нея. Мишель же возвратился въ залу засѣданій и молча занялъ свое мѣсто. Уже перешли въ текущимъ дѣламъ, и пренія шли среди всеобщаго равнодушія. Трибуны были пусты. Глухіе голоса ораторовъ терялись въ гулѣ разговоровъ.
   -- Вы сдѣлали ошибку,-- сказалъ Торнъ тономъ упрека, протягивая руку Тесье и собираясь уходить
   -- Мнѣ-то что за дѣло? -- пробормоталъ Мишель, нахмурившись.
   Торнъ на мгновеніе остановилъ на немъ проницательный взглядъ:
   -- Въ нашихъ рукахъ сосредоточены такіе важные интересы,-- сказалъ онъ медленно,-- что этого не слѣдуетъ забывать!
   -- Забывать? -- переспросилъ Мишель съ искусственнымъ смѣхомъ.-- Но мы только о нихъ и думаемъ.
   И сухо прибавилъ:
   -- Только мы не всегда согласны, вотъ и все!
   Когда Торнъ удалился онъ могъ наконецъ уединиться. Тысячи бурныхъ мыслей кипѣли въ его умѣ. Какъ часто, съ тѣхъ поръ какъ онъ любилъ Бланку, онъ думалъ объ ея замужествѣ; онъ думалъ объ этомъ даже съ какимъ-то наслажденіемъ, ему отрадно было сознавать безграничность своего самопожертвованія. Онъ говорилъ тогда себѣ: "Я самъ посовѣтую ей это. Я ей докажу, что забывъ меня, она можетъ быть счастлива или если счастье уже не возможно, то по крайней мѣрѣ, ставъ женою честнаго человѣка, она найдетъ то спокойствіе, ту увѣренность въ завтрашнемъ днѣ, которую даетъ правильная жизнь, посвященная исполненію долга и которая постепенно успокоитъ душевныя бури. Я скажу ей, что если насъ раздѣляетъ непроходимая пропасть, то это еще не значитъ, что все въ жизни потердно, что передъ нею еще долгіе годы, и они одарятъ ее чувствами столь же прекрасными, какъ и любовь. Я ей скажу, что люблю ее, и тѣмъ не менѣе хочу ее потерять, хочу, чтобы наша любовь была принесена въ жертву. Я все ей выскажу. Она пойметъ. Она безъ радости и надежды кинется въ жизненный потокъ. Потомъ, позднѣе, думая объ этихъ скорбныхъ дняхъ, она полюбитъ самое воспоминаніе о нихъ, полюбитъ воспоминаніе о первомъ, чистомъ чувствѣ, которое не было омрачено низостью, которое освящено страданіемъ и самоотверженіемъ. Моя жертва быть можетъ закалитъ ее сердце и сдѣлаетъ его безопаснымъ отъ другихъ бурь". Таковы были планы, которые строилъ онъ, когда въ умѣ его появлялась отдаленная идея о возможности замужества Бланки, даже еще въ ту эпоху, когда онъ видѣлъ ее каждый день и жилъ опьяненный безумнымъ чувствомъ. Всѣ эти благородныя обѣщанія, эта гордая рѣшимость, эти благоразумныя разсужденія пришли ему теперь на умъ и онъ печально и съ ироніей улыбался былой своей наивности, ему они представлялись милыми химерами юности, какими ихъ видишь въ туманѣ прошлаго съ обломанными крыльями. Теперь, когда настала роковая минута и другой долженъ былъ овладѣть тою, которая была такъ далеко отъ него, но постоянно тутъ, въ умѣ и въ сердцѣ, о, теперь ощущеніе было совсѣмъ иное, чѣмъ онъ представлялъ оебѣ! Это была не легкая рана, которую могло залѣчить благородное сознаніе самоотверженія, нѣтъ это была рана глубокая, кровавая, и расширялась съ каждою минутой.
   Бланка принадлежитъ другому!.. И кому-же? Мишель зналъ этого Граваля; и если онъ попросилъ отсрочки, то не затѣмъ, чтобы собрать свѣдѣнія объ этомъ человѣкѣ, а просто чтобы имѣть время размыслить, чтобы собраться съ духомъ, чтобы выиграть время. Конечно Граваль не былъ безчестнымъ человѣкомъ: это былъ человѣкъ дюжинный, простой, одно изъ тѣхъ существъ, которыхъ много во всѣхъ слояхъ общества, которые не дѣлаютъ зла только по обычаю, не выказываютъ и особой доброты, въ силу равнодушія, люди съ обыденными вкусами и чувствами, отличающіеся другъ отъ друга самыми незначительными чертами. Они дѣйствуютъ, пользуются успѣхомъ, ихъ уважають, изъ нихъ выходятъ посредственные мужья, почтенные отцы семействъ. Рѣдко можно упрекнуть ихъ въ чемъ либо, не за что особенно и похвалить. Они не возбуждаютъ ни любви, ни ненависти,-- ихъ терпятъ. Въ силу этого Граваль былъ вполнѣ приличнымъ депутатомъ, покорнымъ большинству, съ честью работавшимъ въ комиссіяхъ, мало говорившимъ и никогда не прерваннымъ во время рѣчи. Безъ всякихъ особыхъ причинъ его выбрали въ депутаты, и выходъ его тоже не былъ вызванъ ничѣмъ особеннымъ. Въ ожиданіи лучшаго, онъ занялся почтенными историческими трудами, которые быть можетъ не въ далекомъ будущемъ сдѣлаютъ его членомъ Института. Превосходная партія во всѣхъ отношеніяхъ, какъ сказала г-жа Керіе: помимо своихъ несомнѣнныхъ достоинствъ, онъ обладалъ значительнымъ состояніемъ, и такъ какъ никогда не позволялъ себѣ никакихъ излишествъ, то несмотря на свои 45 лѣтъ, былъ еще свѣжимъ мужчиной. И Мишель съ дрожью пытался возстановить въ воображеніи образъ этого человѣка; но ему припоминались лишь рыжеватыя бакенбарды, плоскіе волосы, начинающіе сѣдѣть, толстая шея, очки въ золотой оправѣ, весь онъ -- сидящій на креслѣ лѣвой въ сосѣдствѣ центра, перебирая бумаги, слушающій съ полузакрытыми глазами, порою дремлющій... И почему этотъ Граваль пожелалъ имѣть женою именно Бланку?.. Разумѣется потому, что пришло время, когда ему можно жениться, отчасти потому, что за ней есть приданое, отчасти изъ-за ея красоты, изъ-за ея молодости и связей, кто знаетъ, быть можетъ и то, что она въ дружбѣ съ семьей Тесье являлось въ глазахъ этого человѣка аргументомъ въ пользу женитьбы на этой дѣвушкѣ. Онъ вѣроятно разсчитывалъ, ставъ мужемъ Бланки, сблизиться съ Тесье и такимъ образомъ подвинуть свою политическую карьеру, такъ какъ честолюбіе его не угасло и онъ вѣроятно мечтаетъ вернуться въ Палату. Разъ онъ былъ отброшенъ на грани политической сферы, онъ можетъ незамѣтно, не привлекая ничьего вниманія, перебраться изъ лѣваго центра въ правый, и такъ-же какъ онъ былъ съ якобинцами, пока ихъ партія шла въ гору, такъ теперь онъ будетъ стоять за реакціонеровъ, потому что реакціонеры съ каждымъ днемъ завоевываютъ почву... И этотъ человѣкъ будетъ обдадать Бланкой, ему будутъ принадлежать ея ласки, ея жизнь!.. Съ жестокою ясностью Мишель видѣлъ передъ собою, день за день, медленную драму, всѣ фазы которой онъ могъ прослѣдить, банальную драму незамѣтной гибели прекраснаго существа, которое онъ любилъ, избранной души, которую мало по малу поглощаетъ эта другая грубая душа, какъ насѣкомое выпиваетъ все благоуханіе нѣжнаго цвѣтка! То, что представлялось умственному взору Тесье, была нормальная, правильная, порядочная жизнь, такая, какою создаетъ ее долгъ, обычай и благопристойность; справедливость и мораль требовали, чтобы онъ уступилъ и пожертвовалъ своею любовью, такъ какъ она была преступна. Послѣднее письмо, которое онъ напишетъ Бланкѣ, или послѣднія слова, которыя онъ ей скажегъ, ввергнутъ ее въ эту жизнь съ порядочнымъ человѣкомъ; это и есть добро; зло-же,-- это экзальтація, энтузіазмъ, самоотверженіе, всѣ тѣ возвышенныя, благородныя чувства, которыя Бланка пробудила въ немъ, и которыя теперь надо было стереть однимъ взмахомъ. Этого требовалъ порядовъ, добродѣтель, мораль,-- все тѣ боги, изъ-за которыхъ Тесье началъ свой политическій крестовый походъ. И въ эту минуту онъ сомнѣвался въ нихъ, онъ не въ силахъ былъ побѣдить властный протестъ своего сердца, онъ тщетно пытался убѣдить свою совѣсть, что эта чудовищная жертва была необходима. Совѣсть говорила въ немъ слишкомъ громко; ея голосъ заглушалъ всѣ остальные и заставлялъ, несмотря ни на что, себя слушать... Одно мгновеніе онъ утѣшалъ себя мыслью: не постараться-ли отыскать для Бланки другого мужа, достойнаго ея... Но сейчасъ-же совѣсть сказала ему: тогда ты, быть можетъ, страдалъ-бы еще больше. Не существуетъ страсти, которая не была-бы эгоистична; и страсть владѣвшая имъ, такъ-же какъ и другія, вела въ ошибкамъ и заблужденіямъ. И въ этотъ роковой часъ кризиса, онъ ясно видѣлъ, что любилъ такъ-же, какъ и всѣ любятъ, быть можетъ съ большей силой и искренностью; онъ испытывалъ почти физическую боль, приковывавшую его къ этой скамейкѣ, дѣлавшую его равнодушнымъ къ тому, что происходило вокругъ него, въ этой залѣ, гдѣ онъ оставался, почти не сознавая этого. Одинъ изъ его товарищей приблизился къ нему, чтобы поговорить съ нимъ о какомъ-то дѣлѣ. Усиліе, которое потребовалось для него, чтобы выслушать и отвѣтить, совершенно изнурило его. Онъ чувствовалъ, что въ горлу его подступаютъ рыданія, что онъ едва сдерживаетъ ихъ, что онъ разрыдается тутъ-же на глазахъ у всѣхъ и ему стало страшно. Онъ чувствовалъ себя одиноеимъ, безконечно одинокимъ, посреди этого шума, этихъ голосовъ и этихъ существъ, съ которыми онъ встрѣчался ежедневно, въ теченіе многихъ лѣтъ, изъ которыхъ никто не могъ сочувственно отнестись въ его горю, которые засмѣются, если когда нибудь откроютъ его тайну, съ насмѣшливой снисходительностью или съ удовлетворенной ненавистью, будь это друзья или враги, и разгадаютъ, что онъ совсѣмъ иной на дѣлѣ, чѣмъ какимъ его они себѣ представляютъ. Теперь онъ ничего не чувствовалъ кромѣ безконечнаго отвращенія во всѣмъ людямъ и въ себѣ самому, въ своей дѣятельности, своимъ рѣчамъ, проектамъ, борьбѣ, онъ испытывалъ потребность убѣжать отъ всего этого, спрятаться, уединиться, погрузиться въ молчаніе, которое одно могло его успокоить.
   Онъ вышелъ. Онъ долго бродилъ по улицамъ. Ихъ грохотъ убаюкивалъ его; среди катящихся каретъ, омнибусовъ, въ толпѣ бѣгущихъ пѣшеходовъ, мысль его кипѣла и работала съ мрачной энергіей. Имъ овладѣло какое-то опьянѣніе. Мало по малу онъ усповоился и вернулся домой къ обѣденному часу.
   По обычаю за столомъ было нѣсколько гостей, которые говорили, желая и его заинтересовать и вовлечь въ разговоръ. Конечно, засѣданіе этого дня являлось главной темой разсужденій Удивлялись тріумфу министерства, на который самъ Камбель не разсчитывалъ.
   Кто-то рискнулъ сказать:
   -- Аттака оппозиціи не была настолько сильна, насколько она могла бы быть.
   Мишель, который едва слушалъ, поймалъ эту фразу и сухо отвѣчалъ:
   -- Оппозиція не можетъ давать сраженія на подобной почвѣ.
   Онъ сказалъ это рѣзкимъ, непріятнымъ голосомъ. Гости обмѣнялись взглядами, въ которыхъ можно было прочесть:
   -- Что съ нимъ?
   Другіе же отвѣчали:
   -- Онъ не въ духѣ.
   Наступило молчаніе, которое было прервано замѣчаніемъ одного гостя:
   -- Побѣда кабинета -- побѣда Пирра; въ ней онъ истощилъ всѣ свои силы.
   -- Мы ничего не знаемъ,-- сказалъ Мишель.-- Камбель очень расторопенъ, и якобинцы имѣютъ за собою еще солидное большинство.
   Затѣмъ онъ вновь сталъ разсѣянъ, почти не слышалъ ничего, что говорили, не замѣчалъ даже взглядовъ Сусанны, которая старалась вывести его изъ этого состоянія. Когда обѣдъ кончился и перешли въ гостиную, Мишель, подъ предлогомъ неотложной работы, удалился въ свой кабинетъ, гдѣ онъ могъ спокойно страдать, въ дружескомъ безмолвіи знакомыхъ предметовъ. Запершись здѣсь, онъ въ первый разъ, послѣ многихъ лѣтъ, плакалъ. Онъ оплакивалъ страданія Бланки, еще болѣе глубокія чѣмъ его; онъ оплакивалъ ее, оплакивалъ эту прекрасную душу, которую онъ только одинъ и зналъ и которую никто никогда не пойметъ, оплакивалъ сердце, полное любовью, которое въ теченіе медлительныхъ годовъ опустошится капля за каплей, пока въ немъ не поселится равнодушіе и забвеніе. Но тутъ новая тоска сдавила его сердце: пойметъ ли она его? Повѣритъ ли его жертвѣ? Не скажетъ ли себѣ: онъ отступился отъ меня. Онъ сталъ молиться, онъ,-- который никогда не молился и глядѣлъ на религію какъ на одно изъ средствъ политической борьбы. Онъ молился, прося у Бога дать ему мужество, принести эту величайшую жертву, прося его сжалиться надъ Бланкой, сжалиться надъ нимъ самимъ. Онъ молился и какой-то свѣтъ загорѣлся въ его душѣ. Когда она была отягощена земными заботами, онъ не испытывалъ тѣхь ощущеній, которыя заполнили его теперь. Это была его послѣдняя надежда -- почему онъ долженъ оттолкнуть ее? Почему ему не обратиться къ этой невѣдомой безконечности, гдѣ могутъ, на просторѣ, свободно расцвѣтать прекрасныя чувства, которыя чутъ теплятся въ нашихъ смертныхъ сердцахъ, увы! задушенныя столькими препятствіями?..
   Въ дверь къ нему постучались; онъ отвѣчалъ:
   -- Я занятъ... не мѣшайте мнѣ!..
   Онъ узналъ шаги Сусанны; она удалилась и онъ вернулся къ своимъ мыслямъ. Мало по малу онѣ стали не такія мучительныя и ѣдкія. Онъ могъ размыслить о томъ, что ему слѣдуетъ дѣлать. Повидаться съ Бланкой, поговорить съ нею, сказать ей въ лицо:
   -- Выходите за Граваля...
   На это у него не хватало силъ: сердце его говорило бы ей противное и она услышала бы этотъ вопль его сердца. Надо значитъ написать ей.
   Долго искалъ онъ словъ, не находя, наконецъ взялъ перо и медленно сталъ писать, заглушая, какъ могъ, любовь, искавшую выхода.
   "Я видѣлъ сегодня вашу мать, Бланка. Она просила меня поговорить съ вами или написать и, какъ она выражается, употребить свое вліяніе, чтобы побудить васъ принять сдѣланное вамъ предложеніе. Я не могу васъ видѣть; я бы не нашелъ, пожалуй, въ себѣ силы сказать вамъ то, что слѣдуетъ, потому я пишу.
   "Если вы дадите свое согласіе, то наступитъ конецъ послѣдней мечтѣ, конецъ всѣмъ нашимъ надеждамъ, конецъ такому состоянію души, которое, сравнивая его съ тѣмъ, что будетъ завтра, представляется мнѣ сегодня нѣкотораго рода счастіемъ. И однако такъ слѣдуетъ. Такъ слѣдуетъ для васъ, для вашей жизни, которая можетъ быть долгой, для вашего будущаго, въ которомъ мнѣ нѣтъ мѣста. Я не хочу, чтобы ваша любовь, такая великодушная, обревала васъ на уединеніе, одинокую старость, на всю горечь существованія, сложившагося внѣ обычной колеи. Быть можетъ такъ будетъ лучше и для меня. Я люблю васъ, Бланка, и никогда не перестану любить. Но долгъ, Бланка, велитъ мнѣ отказаться отъ васъ... Говорю вамъ это послѣ того, какъ плакалъ и молился долгіе часы. Говорю вамъ это въ тиши ночной и послѣ того какъ просилъ у Бога силы высказать вамъ это и просилъ для насъ обоихъ охоты и мужества для самопожертвованія.
   "Бланка, моя возлюбленная, на этотъ разъ это дѣйствительно послѣднее письмо, какое вы отъ меня получите. Прощайте, прощайте! Такъ надо и я могу только повторить вамъ этотъ варварскій приговоръ. Доказывать ли вамъ его? Нѣтъ у меня не хватаетъ духа придумывать новые аргументы. Да и въ чему? голосъ, говорившій моей совѣсти, увы! будетъ говорить и вашей!.. Прощайте! Не сомнѣвайтесь во мнѣ: я васъ никогда такъ сильно не любилъ, какъ теряя васъ.

"Мишель".

  
   На другой день Тесье не выходилъ. Онъ провелъ весь день запершись въ своемъ вабинетѣ, подъ предлогомъ занятій: дѣйствительно, рылся въ бумагахъ, поджидая отвѣта. Его принесъ вечеромъ лакей. Всего двѣ строчки безъ подписи: "Я повинуюсь вамъ, Мишель. Я сказала это матери. Она васъ благодаритъ. Прощайте".
   Онъ цѣлые часы переворачивалъ, вникалъ, анализировалъ эту записку, стараясь угадать истинный смыслъ этихъ словъ, изучая почеркъ, показавшійся ему нѣсколько нервнымъ, дрожащимъ. "Я вамъ повинуюсь... мать благодаритъ васъ..." нѣтъ ли въ этихъ двухъ короткихъ строчкахъ какъ бы оскорбленной ироніи, сдержаннаго гнѣва?... Или же онѣ ничего не говорятъ больше того, что въ нихъ сказано?... Кто знаетъ?.. Но по крайней мѣрѣ теперь все кончено...
   Приближался часъ обѣда и Мишель вышелъ, говоря Сусаннѣ, подозрительный взглядъ которой слѣдилъ за нимъ, что онъ усталъ и хочетъ пройтись,
   -- Ты вернешься къ обѣду?
   -- Не знаю, можетъ быть...
   Онъ бродилъ какъ потерянный по кварталамъ, гдѣ въ прежнее время встрѣчалъ Бланку и прошелъ мимо ея дома. Онъ увидѣлъ, какъ она выходила изъ кареты, но она его не видала. И это мимолетное видѣніе наполнило его невыразимымъ волненіемъ, какимъ-то страхомъ, какой-то нѣжностью, перевернувшими ему всю душу. То былъ единственный просвѣтъ, за которымъ наступилъ мракъ непроглядный.
   Вечеромъ былъ пріемъ во дворцѣ президента, гдѣ Мишель появился всего разъ, чтобы заявить о томъ, что примкнулъ въ республикѣ. Онъ зналъ что де-Керіе посѣшали оффиціальный свѣтъ. Одъ подумалъ, что можетъ быть они потащутъ за собой и Бланку съ женихомъ; онъ вернулся домой, одѣлся и отправился въ Елисейскій дворецъ, не говоря куда ѣдетъ.
   Шепотъ пробѣгалъ на его пути, тотъ нескромный и лестный шепотъ, какой сопровождаетъ героевъ дня всюду, гдѣ они не показываются... Въ нѣкоторыхъ группахъ, составленныхъ изъ лицъ степенныхъ, спрашивали: что означаетъ его неожиданное присутствіе и обсуждали крѣпкое рувопожатіе президента, наблюдая за всѣми его движеніями. Тесье, не обращая ни на что вниманія, машинально пожималъ протягивавшіяся къ нему руки и разсѣянно отвѣчалъ на предлагаемые ему банальные вопросы, такъ что если-бы прислушался, то могъ бы услышать какъ воврутъ него повторяли:
   -- Съ нимъ что-то случилось?.. Что бы съ нимъ такое было?..
   Но онъ не слушалъ. Безпокойный взоръ его озиралъ толпу и наблюдатели говорили:
   -- Онъ ищетъ кого-то?..
   Первая фигура, замѣченная Мишелемъ среди равнодушныхъ, былъ Граваль, съ его бакенбардами съ просѣдью, безукоризненно подстриженными и мутными глазами, прикрытыми очками въ золотой оправѣ. Онъ хотѣлъ избѣжать его, но не могъ. Граваль, замѣтившій его, пошелъ въ нему на встрѣчу, съ улыбающимся лицомъ, протянутой рукой, дружескимъ, почти фамильярнымъ жестомъ:
   -- Какъ я радъ васъ встрѣтить, cher monsieur, и поблагодарить васъ... Да, поблагодарить. Я знаю, что съ вами совѣтывалась... И не могу вамъ выразить, какъ я польщенъ вашимъ лестнымъ обо мнѣ отзывомъ... Короче сказать, все рѣшено сегодня поутру... мнѣ данъ былъ положительный отвѣтъ... и свадьба произойдетъ въ возможно скорѣйшемъ времени. Вы знаете, что моя невѣста разсчитываетъ на то, что вы будете у нее свидѣтелемъ. И вы были такъ добры къ ней... Впрочемъ, вы увидите ее сегодня вечеромъ... она должна пріѣхать.
   Онъ говорилъ все это съ развязностью коротко знакомаго человѣка и каждое его слово точно ножемъ рѣзало душу Тесье. Разговаривая съ нимъ, Граваль, довольный тѣмъ, что можетъ публично показать свою близость съ нимъ, отвелъ его въ уголовъ камина и охранялъ отъ другихъ знакомыхъ. За ними зорко наблюдали, спрашивая себя:
   -- О чемъ они могутъ такъ долго разговаривать?
   Между тѣмъ Диль, только что прибывшій и замѣтившій эту маленькую сцену, пробрался за спину Граваля и сказалъ, ударивъ его по плечу:
   -- Поздравляю, mon cher!..
   Граваль удивился:
   -- Какъ? вы уже знаете?
   -- Само собой разумѣется все всегда узнается неѵедленно.
   И прошелъ дальше, бросивъ на Тесье недобрый взглядъ, зоркій, пронзительный; которымъ онъ какъ будто заглядывалъ на дно совѣсти людской и черпалъ тамъ презрѣніе.
   -- Понимаете вы это? -- началъ Граваль.-- Дѣло, рѣшенное всего лишь нѣсколько часовъ тому назадъ...
   -- Ничто не остается тайнымъ,-- отвѣчалъ Мишель. Вотъ единственная фраза, какую извлекъ изъ него Граваль и счелъ нужнымъ подтвердить ее:
   -- Ничто не остается тайнымъ, вы правы, cher monsieur... люди вѣчно суютъ свой носъ куда не слѣдуетъ. Стоитъ шевельнуть пальцемъ человѣку и если онъ пользуется извѣстностью, то весь свѣтъ объ этомъ тотчасъ узнаетъ... Да, вѣрно, нячто не остается тайнымъ...
   Наконецъ Граваль, увидя, что Мишель не отвѣчаетъ, оставилъ его, боясь, какъ бы не досадить ему и предоставилъ ему смѣшаться съ толпой черныхъ фраковъ и декольтированныхъ платьевъ, Тесье обошелъ анфиладу салоновъ, на каждомъ шагу останавливаемый разными лицами. Но вдругъ, разговаривая съ Пейро, онъ почувствовалъ, что весь похолодѣлъ: де-Керіе проходила въ нѣкоторомъ разстояніи, не видя его, въ сопровожденіи Бланки. Она его увидѣла и остановилась какъ ввопанная; повернувъ въ нему голову, она поблѣднѣла, бросила на него долгій взглядъ и пошла дальше какъ разъ въ ту минуту, какъ де-Керіе обернулась, ища ее глазами. Мишель тоже поблѣднѣлъ и такимъ отчаяннымъ взглядомъ проводилъ ее, что Пейро невольно послѣдовалъ за направленіемъ его взгляда, но не увидѣлъ, кому онъ былъ предназначенъ. Вокругъ нихъ шептались:
   -- Завтра надо будетъ прочитать Ordre; мы узнаемъ можетъ быть, что означаетъ его присутствіе здѣсь...
   Тесье, пожавъ руку журналисту, направился въ выходу.
   Но онъ не могъ такъ уѣхать; ему страстно хотѣлось хоть разъ еще увидѣться съ Бланкой. Какъ она хороша въ своемъ блѣдно-розовомъ платьѣ, со смертельной грустью на лицѣ! Тесье вернулся, обошелъ всѣ залы и, наконецъ, увидалъ ее подъ руку съ Гравалемъ: любезно разговаривая съ историвомъ, m-lle Эстевъ улыбалась ему. Мишель не выдержалъ; дѣйствительность разбила его мечты. Онъ уѣхалъ.
   -- Зачѣмъ онъ пріѣзжалъ? -- говорили во многихъ группахъ. -- Пейро мысленно задалъ себѣ тотъ же вопросъ и вдругъ услышалъ, какъ Диль отвѣчалъ кому-то своимъ шипящимъ голосомъ:
   -- Да, они скоро станутъ близки съ Гравалемъ. -- Вы вѣдь знаете, что Гравалъ женится на m-lle Эстевъ, этой вотъ худенькой, бѣлокурой молодой дѣвушкѣ, которая, видите, входитъ въ залу, Кажется, Тесье и устроилъ эту свадьбу.
   Только черезъ два дня Мишель былъ въ силахъ заговорить съ женой о Бланкѣ.
   -- Я хочу сообщить тебѣ одну интересную новость,-- сказалъ онъ ей во время завтрака,-- m-llе Эстевъ выходитъ замужъ.
   У Сусанны вырвалось движеніе еще недовѣрчиваго изумленія.
   -- Да? за кого же? -- снросила она.
   -- За бывшаго депутата, историка Граваля.
   Съ минуту Сусанна колебалась.
   -- Хорошій бракъ, нечего сказать,-- вырвалось у нея недружелюбное восклицаніе, но молодая женщина сейчасъ же поняла, что эти слова были глубоко непріятны ея мужу и пожалѣла о томъ, что сказала.
   -- Вѣроятно съ тобой совѣтовались? -- спросила она.
   -- Да, со мной совѣтовались,-- сухо отвѣтилъ Тесье.
   Точно невидиная сила подталкивала Сусанну встать, подойти въ мужу, обнять его голову и сказать:
   -- Ты поступилъ честно, я тебя люблю. -- Но она не двинулась; другое еще болѣе сильное чувство остановило ее. Она молча думала о томъ, что сейчасъ услыхала. -- Да, Бланка выйдетъ замужъ, но вѣдь она вѣчно будетъ стоять между нею и мужемъ, потому что Мишель любитъ ее по прежнему. Развѣ важно то, что ихъ раздѣлитъ еще болѣе непреодолимая преграда? Что въ томъ, что и Мишель, и молодая дѣвушка ставятъ новыя препятствія чувству? Вѣдь ихъ любовь сильнѣе всего; они не будутъ видаться, будутъ страдатъ, но страсть отъ этого не исчезнетъ. Вдругъ въ головѣ Сусанны мелькнула нехорошая мысль: кто знаетъ, разъединитъ ли ихъ этотъ бракъ? Можетъ быть, наоборотъ, онъ поможетъ Бланкѣ упасть въ объятія Мишеля? Кто знаетъ, не думали ли они объ этомъ? Помолчавъ немного, Сусанна сказала недружелюбнымъ тономъ:
   -- Я надѣюсь, что она будетъ счастлива.
   Тесье ничего не отвѣтилъ.
   Лауренція, слушавшая все время молча, громко сказала:
   -- Когда я выросту, я выйду замужъ за маму.
   -- Дурочка,-- отвѣтила Анни,-- развѣ это можно?
   Сусанна поцѣловала малютку.
   -- Правда нельзя? -- спросила у нея Лауренція.
   Мишель даже не улыбнулся.
   Завтракъ окончился, мужъ и жена разошлись каждый въ свою сторону. Ни дружескимъ словомъ, ни улыбкой не обмѣнялись они.
  

VII.

  
   Иногда жизнь людей, занятыхъ общественной дѣятельностію, складывается въ мучительное существованіе. Съ виду они вполнѣ поглощены множествомъ внѣшнихъ и разнородныхъ обязанностей, а въ дѣйствительности, только роковая тайна держитъ ихъ въ своей власти. Они движутся, работаютъ, борятся, являются передъ публикой, направляютъ желанія толпы или господствуютъ надъ ней, завоевываютъ себѣ извѣстность и богатство, посторонніе зрители восхищаются ими, имъ завидуютъ, считаютъ вполнѣ счастливыми, видя, что ихъ тщеславіе удовлетворено, предполагая, что они могутъ дать волю всѣмъ своимъ высокимъ способностямъ, свободу развиваться лучшимъ сторонамъ своего "я". На дѣлѣ же не то: въ глубинѣ души этихъ избранниковъ живетъ чувство болѣе могучее, нежели ихъ дѣятельность или честолюбіе.
   Они преодолѣваютъ препятствія, мѣшающія ихъ славѣ или успѣху предпріятій, а въ самыхъ укромныхъ тайникахъ ихъ сердца гнѣздится скорбное подавленное чувство. Свѣтъ считаетъ, что у этихъ людей есть все, но имъ не достаетъ именно того, чего они горячо желаютъ и для достиженія завѣтной цѣли они ничего не могутъ сдѣлать, такъ какъ страшное препятствіе находятъ въ самихъ же себѣ. Чтобы завоевать славу, могущество, чтобы стать въ первыхъ рядахъ общества, у нихъ нашлось много силъ, было большое искусство бороться, но, въ этомъ отношеніи, всѣ ихъ способности не могутъ помочь имъ, или вѣрнѣе, служатъ только на то, чтобы мучить себя же, смирять свои желанія, заставляютъ героически отступать передъ простымъ разрѣшеніемъ задачи, къ которому такъ скоро, инстинктивно приходятъ обыкновенные люди. Они знаютъ свѣтъ и всѣ противорѣчія нашего современнаго общества, знаютъ, какъ мало цѣнитъ оно добродѣтель, какъ широко понятіе о долгѣ и какъ презираютъ всѣхъ, кто вмѣсто того, чтобы удовлетворять своимъ желаніямъ, подавляетъ ихъ; имъ отлично извѣстно, что самому большему осужденію они подвергнутся за эту борьбу, которая именно и обратитъ имъ въ вину то, что для другихъ составляетъ только случайность или привычку; они вспоминаютъ, что общественное мнѣніе снисходительно смотритъ на смѣлыхъ, которыхъ принимаетъ за сильныхъ духомъ и не одобряетъ колеблющихся, считая ихъ слабыми и всѣ эти мысли, всѣ искушенія съ страшной силой волнуютъ ихъ кровь, усиливаютъ горячку желаній. Но они не сдаются и съ горемъ на душѣ, съ растерзаннымъ сердцемъ продолжаютъ свое дѣло, играютъ свою роль, остаются безупречными и молчаливо завидуютъ тѣмъ, кто просто отдается внушеніямъ своихъ инстинктовъ. Маленькое утѣшеніе находятъ они въ сознаніи своего нравственнаго превосходства. Иногда люди эти окончательно торжествуютъ и никто кромѣ нихъ самихъ не знаетъ этого, только имъ понятно, какою цѣной купленъ этотъ тріумфъ; внутренняя трагедія развивается въ тишинѣ и неизвѣстности. Иногда они бываютъ побѣждены, падаютъ и тогда паденіе тѣмъ смертельнѣе, чѣмъ съ большей высоты оно совершилось. Общественное мнѣніе терзаетъ ихъ еще яростнѣе, если они долго заставляли себя уважать; упреки самые незаслуженные такъ и сыпятся на нихъ: ихъ называютъ слабыми, потому что ихъ воля наконецъ разбиласъ, ихъ выставляютъ лицемѣрами, такъ какъ они стыдятся своей вины, развращенными за то, что ихъ совѣсть ясно указала имъ всю глубину пропасти.
   Послѣ пережитаго кризиса Тесье былъ такъ дѣятеленъ и силенъ какъ никогда; онъ ловко владѣлъ словомъ, и велъ дѣло съ необыкновенно тонкой разсчетливостью. Скоро забылось его странное поведеніе въ день дебатовъ о кредитахъ.
   Нѣсколько человѣкъ изъ его партіи, сначала раздраженные его поступкомъ, потомъ начали даже спрашивать себя -- не было-ли это просто умной тактикой? его молчаніе объяснили разсчетомъ и перестали о немъ думать. Мишель являлся въ палату, говорилъ въ коммиссіяхъ, посылалъ въ "Порядокъ" свои статьи, хотя и не подписанныя, но имѣвшія ему только свойственный отпечатокъ, и никто изъ видѣвшихъ его или читавшихъ его произведенія не могъ-бы догадаться, что этогь сильный борецъ изнемогаетъ и что, когда ему не нужно дѣйствовать или говорить, полное отчаяніе охватываетъ его, почти доводя до безумія. Часто Тесье обсуждалъ какія нибудь цифры, или проекты законовъ, а мысли его были далеко и онъ точно раздвоялся. Со своей обычной леностью Мишель продолжалъ дѣлать дѣло, но душа его отсутствовала и самыя сумасбродныя предположенія роились въ его больномъ мозгу; иногда ему приходило безумное желаніе похитить Бланку въ тотъ вечеръ, когда будетъ подписываться контрактъ, въ день вѣнчанія, между гражданскимъ и церковнимъ бракомъ, или во время свадебнаго обѣда. Онъ до мельчайшихъ подробностей обдумывалъ весь этотъ воображаемый романъ: они противятся искушенію, стремятся довести свою жертву до конца, но въ роковой день, думая о томъ, что Бланка станетъ женой другого, видя мысленно ужасныя, мучительныя картины, Мишель теряетъ послѣднія силы, онъ подходитъ къ ней и говоритъ только: "пойдемъ". Она все понимаетъ сразу и, отвѣтивъ: "хорошо", идетъ за нимъ въ своемъ бѣломъ подвѣнечномъ платьѣ. Подъ руку они минуютъ толпу приглашенныхъ и дѣлаютъ это такъ увѣренно, что ни у кого не является и тѣни подозрѣнія. Самая чудовищность этого огромнаго скандала послужитъ имъ почти извиненіемъ; но мечтая такъ, Мишель сейчасъ же представлялъ себѣ что будетъ дальше, воображалъ отчаяніе Сусанны, вспоминалъ о дѣтяхъ, о своемъ разбитомъ домашнемъ очагѣ, о стыдѣ и угрызеніяхъ совѣсти, которыя вѣчно будутъ терзать его и его сообщницу, Снова рѣшаясь смириться, онъ мысленно измѣрялъ глубину своей жертвы и спрашивалъ себя: для кого онъ ее приноситъ? вѣдь дома онъ чувствуетъ себя почти чужимъ; Сусанна вѣчно укрывается между дѣтьми и ея глаза недовѣрчиво смотрятъ на него; дѣвочки разучились улыбаться отцу, кругомъ Мишеля словно развалины прошлаго и онъ видитъ все горе, причиненное имъ, чувствуетъ себя одинокимъ среди оскорбленныхъ, любившихъ его существъ. Часто онъ твердилъ себѣ, что домашніе сами отталкиваютъ его.
   Въ день заключенія контракта де-Керіе хотѣли дать вечеръ и вотъ за недѣлю до этого Тесье неожиданно получилъ письмо отъ Бланки.
   -- "Я уже не думала, Мишель, что когда нибудь еще напишу вамъ. Но мнѣ необходимо поговорить съ вами. Мнѣ кажется, я съума схожу. Къ кому же другому мнѣ обратиться? У меня никогда никого не было кромѣ васъ, да и теперь, несмотря на все, что насъ раздѣляетъ, у меня только и есть что вы!.. Умоляю, помогите мнѣ, скажите, что дѣлатъ? Я хочу поговорить съ вами о моемъ замужествѣ. Сперва я относилась къ нему хладнокровно -- вѣдь день вѣнчанія не былъ еще окончательно назначенъ; а къ Гравалю я ровно ничего не чувствовала и даже рѣшила употребить всѣ усилія, чтобы сдѣлать счастливымъ моего мужа; было бы несправедливо заставить и его страдать по нашей винѣ;-- ужь безъ того довольно мы причинили слезъ. Однако, съ самаго начала я ему сказала, что не люблю его и соглашаюсь сдѣлаться его женой только для того, чтобы выйти изъ дома, день ото дня становившагося для меня все болѣе и болѣе ненавистнымъ. Мнѣ казалось, что и онъ женится на мнѣ по соображеніямъ вродѣ моихъ. Но онъ меня полюбилъ и съ той минуты, какъ я увидѣла это, я уже не равнодушна къ нему, я его ненавижу. По вакому праву онъ меня любитъ? Развѣ онъ не знаетъ, что я принадлежу другому? Развѣ это не видно? Развѣ это не написано на моемъ лицѣ? О, я его презираю! Вѣдь это же было низостью -- явиться просить моей руки, пользуясь моимъ одиночествомъ, моимъ отчаяніемъ. Я сама не понимала, что дѣлала, когда отвѣтила ему "да". Въ ту минуту я была готова на все, лишь бы отдѣлаться отъ унизительнаго положенія въ домѣ моего отчима, готова была согласиться стать женой всякаго, кто помогъ бы мнѣ уйти оттуда, гдѣ все оскорбляло, унижало меня. Кромѣ того, вамъ этого хотѣлось, я надѣялась найти въ себѣ силу исполнитъ ваше желаніе и, повторяю, я не понимала того, что дѣлаю, совсѣмъ не понимала. Теперь я ясно вижу всю невозможность этого. Сегодня вечеромъ, или лучше сказать, вчера (теперь вѣдь два часа ночи) мы были въ гостиной. Мой женихъ привезъ мнѣ прелестную шкатулку въ стилѣ Людовика XV, меня тронуло это вниманіе, я хотѣла быть съ нимъ полюбезнѣе. Мама сочла нужнымъ, подъ первымъ попавшимся предлогомъ, уйти изъ комнаты. Мы остались одни и мнѣ сейчасъ же сдѣлалось не по себѣ, по моимъ глазамъ Граваль замѣтилъ это: "Что съ вами, Бланка,-- спросилъ онъ меня,-- вы дрожите, точно боитесь меня?" Мнѣ и дѣйствительно было страшно съ нимъ. Я не отвѣчала и онъ взялъ мои руки, поцѣловалъ ихъ, я не знаю, что сдѣлалось со мной въ эту минуту, Мишель, я потеряла голову, вырвалась, убѣжала къ себѣ въ комнату и заперлась. Я не хочу, чтобы онъ прикасался ко мнѣ, я этого не хочу, Мишель, не могу. Лучше уйти въ монастырь, умереть. Я не могу быть вашей, но и никому другому я не въ силахъ принадлежать. Я слишкомъ понадѣялась на себя, я не могу быть его женой, онъ мнѣ противенъ. Притомъ вѣдь то, что я хотѣла сдѣлать, отвратительно; обмануть порядочнаго человѣка, который только тѣмъ виноватъ, что онъ не вы! -- не понимаю какъ вы, такой честный, могли мнѣ посовѣтовать этотъ ужасный обманъ?
   "Не знаю, что тамъ было внизу; ко мнѣ стучались, я не отвѣчала и они оставили меня въ покоѣ, вѣрно желая дать мнѣ время одуматься ночью, надѣясь, что я образумлюсь, но завтра поднимется буря, такъ какъ мнѣ придется объявить имъ, что я отказываюсь быть женой Граваля. При мысли о томъ, какая сцена предстоитъ впереди, я невольно содрагаюсь. Помогите мнѣ, умоляю васъ. У меня силъ больше нѣтъ, я страшно несчастна. Если бы вы могли знать все, что я выстрадала здѣсь! Съ тѣхъ поръ, какъ мы не видимся, никто ни разу съ участіемъ не взглянулъ на меня, никто не сказалъ ни одного добраго слова. Все спуталось въ моемъ умѣ, я не вижу куда иду, боюсь всѣхъ, боюсь себя. Завтра утромъ, пока они еще не встанутъ, я выйду изъ дому и сама пошлю мое письмо, чтобы оно пораньше дошло до васъ. Мишель, послушайтесь голоса сердца; если вы хоть чуть-чуть еще любите меня, помогите мнѣ. Я надѣюсь только на вась. Пока вы не рѣшите за меня, я на все, что они скажутъ, буду отвѣчать молчаніемъ. Каково бы ни было ваше рѣшеніе, я обѣщаюсь подчиниться ему, конечно, если только вы не станете снова говорить объ этомъ замужествѣ. Я надѣюсь вы не будете такъ жестоки, вы вѣдь знаете, что я не могу согласиться на него; можетъ быть, только вы одни съумѣете сдѣлать такъ, чтобы меня больше не мучили, и позволили располагать собой. Вотъ что: если ужъ нѣтъ другого выхода для меня, если въ мірѣ нельзя найти такого уголка, гдѣ бы я могла жить какъ другіе люди, скрывая свое горе -- я поступлю въ монастырь. Тогда въ Ліонѣ я не могла принять эту мысль, но съ тѣхъ поръ не разъ мнѣ приходили на память слова аббата Соваля. Я ихъ часто повторяю себѣ и теперь, послѣ доігаго страданія, лучше понимаю ихъ. О, конечно, монастырь еще отталкиваетъ меня, я знаю, что у меня нѣтъ достаточно вѣры, что и въ келью я принесу съ собой туже рану въ сердцѣ, но тамъ, по крайней мѣрѣ, я хоть найду тишину и покой и, кто знаетъ, быть можетъ, мало по малу успокоюсь. Я такъ несчастна, такъ измучена, что пока это мнѣ представляется невозможнымъ, а между тѣмъ, я знаю, что много страданій умолкло въ монастырскихъ стѣнахъ. Koнечно, придется внутренне бороться, понадобится много силы воли, чтобы дойти до относительнаго душевнаго мира, а у меня нѣтъ больше твердости, нѣтъ силъ. О, Мишель, если бы мнѣ можно было укрыться у васъ, я бы ожила, переродилась! Но, конечно, я понимаю, что это немыслимо; видите, какъ я благоразумна? Но придумайте, придумайте, какъ мнѣ выйти изъ этого дома. Отошлите меня куда нибудь; вы это можете сдѣлать, васъ послушаются. Пожалуйста, скажите Сусаннѣ, что вы не въ правѣ безучастно бросить меня на произволъ судьбы, скажите ей, что вамъ положительно необходимо въ послѣдній разъ увидѣться со мной, чтобы помочь устроить мое несчастное существованіе. Она добра, она пойметъ, она вамъ позволитъ позаботиться обо мнѣ, освободить меня, избавить отъ страшнаго несчастія и отослать подальше отсюда. Теперь такъ поздно, или вѣрнѣе рано, что не стоитъ ложиться; я сяду въ кресло и буду ждать когда можно будетъ отослать письмо. Господи, если бы было можно заснуть и проснувшись понять, что все случившееся за эти три года было только дурнымъ сномъ, проснуться въ моей маленькой комнаткѣ, въ Аннеси, увидать розовый солнечный свѣтъ, пробивающійся черезъ кретоновыя занавѣски и начать быстро одѣваться, боясь опоздать на одну изъ нашихъ прогулокъ. Вы еще не любили меня тогда и я такъ была счастлива! Но въ чему вспоминать прошлое, невозвратное прошлое! Мучительная, ужасная дѣйствительность стоитъ передо мной.
   Мишель, мой милый Мишель, помогите мнѣ не ради любви, а ради того, что я была вашей пріемной дочерью, ради того, что кромѣ васъ у меня нѣтъ никого!

Бланка".

  
   Тесье еще перечитывалъ это письмо, и мысли его витали далеко, далеко отъ дѣловыхъ заботъ, когда въ кабинетъ вошла Сусанна. Уже давно она не переступала порога этой комнаты. При видѣ жены Мишель вздрогнулъ, точно внезапно разбуженный человѣкъ.
   -- Что случилось, что надо? -- спросилъ онъ.
   Сусанна сѣла на стулъ и немного помолчала, точно собираясь сообщить что-то важное.
   -- Мнѣ нужно поговорить съ тобой,-- начала она слегка дрожащимъ голосомъ. -- Сейчасъ у меня была г-жа Керіе, она ѣздила въ палату и, не заставъ тебя тамъ, пріѣхала сюда. Я боялась, что она тебѣ помѣшаетъ и поэтому сказала, что ты уѣхалъ.
   Мишель нахмурилъ брови.
   -- Ты хорошо распоряжаешься моимъ временемъ,-- иронически замѣтилъ онъ.
   -- Право,-- объясняла Сусанна,-- я не думала, чтобы у тебя съ нею могли быть важныя дѣла, единственно поэтому я приняла ее.
   Сусанна остановилась, ожидая вопроса, но Тесье молчалъ.
   -- Г-жа Керіе хотѣла говорить съ тобой,-- продолжала жена,-- она сильно озабочена; повидимому, m-lle Эстевъ беретъ свое слово назадъ и не хочетъ выдти за Граваля.
   Оба долго молчали.
   Мишель, широко раскрывъ глаза, смотрѣлъ въ пространство, точно обдумывая что-то.
   -- Я зналъ это,-- сказалъ онъ наконецъ.
   У Сусанны вырвалось гнѣвное движеніе, но она сдержалась.
   -- Ты это уже зналъ? -- спросила она. -- Какимъ образомъ?
   Мишель взялъ письмо Бланки и протянулъ его женѣ, сказавъ тихо:
   -- Прочти.
   Бумага дрогнула въ рукѣ Сусанны.
   -- Что же ты думаешь дѣлать? -- спросила она, снова отдавая письмо.
   Мишель прошелся по кабинету, снова сѣлъ и проговорилъ съ усиліемъ:
   -- Я долженъ поговорить съ нею.
   -- Говорить съ нею, зачѣмъ? развѣ не довольно просто написать?
   -- Нѣтъ, этого мало, я хочу говорить съ нею, я долженъ сказать ей все то, что уже писалъ ей тогда, она послушалась однажды, значитъ послушается и теперь, т. е. пойметъ, что ей необходимо выйти замужъ, необходимо для нея, для меня.
   -- У тебя хватитъ мужества сказать ей это? Ты значитъ не любишь ее больше?
   Въ послѣднихъ словахъ Сусанны прозвучала радость.
   -- Да, у меня хватитъ мужества сказать ей это,-- повторилъ Мишель и замолкъ.
   Сусанна поняла весь смыслъ этой недоговоренной фразы и омрачилась.
   -- Если ты хоть немного еще любишь ее,-- глухо вымолвила она,-- тебѣ не слѣдуетъ видѣться съ нею.
   -- A между тѣмъ я увижу ее,-- съ мягкой настойчивостью отвѣтилъ Тесье.
   Глаза Сусанны вопросительно глянули на него, ей хотѣлось прочестъ, не были ли его слова косвеннымъ отвѣтомъ на ея мучительный вопросъ. Но онъ оставался непроницаемо спокоенъ.
   -- Если ты ее хоть немного любишь...-- повторила она, и вдругъ ея мысли внезапно перемѣнили направленіе, въ ней проснулась нѣжность къ мужу, она подошла къ нему, и обвивъ руками его шею, съ прежнимъ чувствомъ поцѣловала его долгимъ поцѣлуемъ, сказавъ:
   -- Мишель.
   Тесье прижалъ ее въ себѣ, еле сдерживая слезы. Его сердце словно растаяло отъ этого сочувствія, отъ неожиданной ласки.
   -- Я вѣрю тебѣ,-- сказала Сусанна. -- Иди, ты можешь идти, я знаю, что ты всегда поступишь такъ, какъ долженъ поступать.
   Она ушла оставивъ его одного. Нѣсколько минутъ Мишель сидѣлъ съ видомъ человѣка подавленнаго, потомъ всталъ и неувѣренно пробормоталъ:-- какъ долженъ, какъ долженъ? Нужно будетъ...
   Онъ позвонилъ, велѣлъ заложить карету и пока запрягали лошадей, одѣлся; потомъ поѣхалъ къ Керіе.
   Много мѣсяцевъ не переступалъ Мишель порога этого дома. Новые слуги даже не узнали его. -- Скажите m-lle Эстевъ, что Тесье хочетъ говорить съ нею,-- сказалъ онъ. Его ввели въ маленькую гостиную; эта была исключительнымъ мѣстопребываніемъ Бланки, которая старалась, по возможности, жить своею отдѣльною жизнью. Въ небольшой комнатѣ, обитой розовато-лиловой матеріей, все было изящно и просто. Во всемъ проглядывалъ почти суровый вкусъ Бланки; Тесье хорошо зналъ эту гостиную, отъ каждой вещи на него вѣяло задушевнымъ воспоминаніемъ о прожитыхъ здѣсь часахъ.
   -- M-lle Эстевъ проситъ васъ подождать,-- сказалъ слуга вернувшись.
   Тесье въ нервномъ волненіи подошелъ сперва къ фортепіано, перелистовалъ стоявшую на немъ партитуру "Лоэнгрина", потомъ остановился подлѣ бюро во вкусѣ Людовика XV, взялъ въ руки томикъ стихотвореній Сюлли-Прюдома въ пергаментномъ переплетѣ и открылъ его на томъ мѣстѣ, которое было заложено лентой. Несмотря на то, что его умъ былъ поглащенъ заботой, онъ невольно задумался надъ стихами:
  
   Время и разстояніе ничего не значатъ. Если уста стремятся прильнуть къ устамъ, онѣ сольются во едино, постоянство и желаніе превозмогутъ все!
  
   Вездѣ можно проложить себѣ путь. Море, горы, пустыни не составляютъ преградъ. Любящія сердца будутъ все становиться ближе и ближе одно къ другому и наконецъ наступитъ для нихъ день блаженства.
  
   Но есть препятствіе, которое непреодолимѣе пустынь, водъ и скалъ, невидимое и могучее.
  
   Это честь. Никакія хитрости, никакія усилія воли не въ состояніи побѣдить ее, потому что она борется съ сердцемъ его-же собственнымъ оружіемъ.
  
   Несчастные люди съ возвышенной душой! вы знаете какъ она сурова. Вѣдь ваша печаль произошла отъ отвращенія къ паденію.
  
   Наклонившись надъ пропастью, вы подчиняетесь приговору своего тайнаго судьи и, какъ жестокіе тюремщики, слѣдите за исполненіемъ его приказаній.
  
   Чистыя, любящія сердца, какъ странны ваши мученія! Чѣмь ближе вы одно къ другому, тѣмъ отчужденнѣе чувствуете себя. Какъ часто среди маскарада жизни вы съ улыбкой на лицѣ, подъ видомъ холодной небрежности, скрываете кипящее въ душѣ отчаяніе.
  
   Сколько вѣчно подавленныхъ стоновъ, сколько сдержанныхъ рыданій таится подъ вашимъ наружнымъ равнодушіемъ! Сколько въ васъ никому невидимаго, никому неизвѣстнаго героизма!
  
   Вы не хотите даже безнаказанно воспользоваться запретнымъ счастіемъ и предпочитаете ему -- печаль и горе. Даже въ могилѣ ваши уста ждутъ права соединиться!
  
   Тесье закрылъ книгу и глазами искалъ чего нибудь, чтобы могло занять его, но въ эту минуту въ комнату вошла Бланка. Она очень измѣнилась, особенно ея теперешнія манеры не походили на прежнія: походка, движенія, все въ ней носило отпечатокъ усталой небрежности, которую часто видимъ у людей, погруженныхъ въ безъисходное горе; впечатлѣніе еще усиливалось отъ мертвенной блѣдности ея тонкаго, немного похудѣвшаго, одухотвореннаго лица. Жестомъ указавъ Мишелю на кресло, она, не протягивая руки, сѣла противъ него.
   -- Я васъ ждала, мой другъ,-- заговорила Бланка,-- что вы мнѣ скажете?-- Ея чистый кристальный голосъ звучалъ ласково, гармонически и монотонно.
   Мишель не сразу отвѣтилъ; волненіе сдавило ему горло; онъ нѣсколько мгновеній искалъ словъ и не находилъ ихъ, непреодолимая сила влекла его броситься въ ея ногамъ.
   Съ большимъ трудомъ ему удалось удержать свое порывистое дыханіе и сохранить наружное спокойствіе,-- онъ медленно произнесъ:
   -- Я пришелъ, потому что это было необходимо, Бланка, я пришелъ, чтобы сказать то, что долженъ.
   Почти умоляющимъ жестомъ она протянула къ нему руки и прервала его рѣчь:
   -- Нѣтъ, прошу васъ, не заставляйте меня страдать.
   -- Бланка, моя милая Бланка,-- началъ было Мишель.
   Но m-lle Эстевъ снова остановила его:
   -- Если вы опять хотите повторить мнѣ то, что уже разъ написали, я лучше не буду слушать. Зачѣмъ говорить мнѣ это? Это, все равно, ни къ чему не поведетъ, я не послушаюсь васъ, а мнѣ будетъ такъ больно.
   -- Я знаю, Бланка. Вѣдь и мнѣ не легко такъ говорить съ вами? Я не понимаю самъ, откуда у меня хватаетъ силъ противъ сердца убѣждать васъ и просить васъ до конца довести жертву, которая должна разбить и мою, и вашу жизнь, Дорогая моя, въ продолженіи шести мѣсяцевъ я только и думалъ о васъ; не было ни одного мгновенія, въ которое я бы не страдалъ за васъ; я любилъ васъ съ каждымъ днемъ все сильнѣе и сильнѣе, тѣмъ болѣе, что видѣлъ, какъ расширяется пропасть, лежащая между нами.
   Въ сердцѣ Бланки вспыхнула радость, которая всегда охватываетъ женщинъ, когда мы говоримъ имъ, что ихъ любимъ.
   -- Правда? -- спросила она.
   -- Вы знаете это,-- отвѣтилъ Мишель,-- но вы, быть можетъ, не понимаете, какихъ страшныхъ усилій мнѣ стоитъ не поддаться искушенію и не погубить васъ. Только подумайте: мнѣ пришлось жать руку этому человѣку, чуть не поздравлять его, подумайте, онъ говоритъ со мной о васъ, вспомните, что я буду вашимъ свидѣтелемъ, что я, я самъ, своими руками, отдамъ ему васъ. Я никогда не зналъ, что такое ненависть, но его... его я ненавижу.
   -- Вы ненавидите его и хотите, чтобы я была его женой? -- прервала Бланка.
   Это возраженіе смутило Тесье.
   -- Вы сами, Мишель, видите,-- продолжала молодая дѣвушка,-- что это невозможно, выше человѣческихъ силъ, чудовищно... и безчестно, да, безчестно относительно его; вѣдь если бы онъ зналъ, что мы любимъ другъ друга, онъ бы самъ съ ужасомъ отказался отъ этого брака. И повторяю: все это чудовищно, чудовищно! Нельзя такъ принуждать себя противъ воли, противъ сердца... Я, по крайней мѣрѣ, не въ состояніи. Я выхожу изъ себя при одной мысли, что вы требуете этого такъ настойчиво, точно это можетъ быть вамъ пріятно. Если бы вы любили меня, если бы вы меня когда нибудь побили...
   -- Бланка!..
   -- Да, если бы вы меня любили, у васъ бы не было такого героизма. У меня же его нѣтъ... Нельзя быть сильнымъ, когда любишь.
   Этотъ упрекъ всегда попадаетъ въ цѣль. Женщины это знаютъ и это ихъ великое оружіе, такъ какъ мы ни за что не миримся съ тѣмъ, чтобы сомнѣвались въ нашей любви.
   -- Я умоляю васъ, Бланка,-- съ жаромъ сказалъ Тесье,-- не говорите мнѣ этого, я совсѣмъ не такъ мужественъ, какъ вы думаете, и мои силы истощаются. Я не герой, я просто человѣкъ, несчастный человѣкъ, который чувствуетъ, что все ускользаетъ отъ него, но во что бы то ни стало хочетъ исполнить свой долгъ до конца.
   -- Вашъ долгъ? И вы увѣрены твердо, въ чемъ онъ состоитъ? Неужели онъ велитъ вамъ заставить меня выйти замужъ противъ воли? По какому праву вы это дѣлаете? Мы не смѣемъ видѣться, не смѣемъ любить другъ друга,-- хорошо, мы не будемъ видаться. Но развѣ изъ этого вытекаетъ для меня необходимость выйти замужъ за Граваля? Будьте же послѣдовательны. Если я не хочу быть его женой, зачѣмъ принуждать меня? Всѣ, моя матъ, отчимъ, вы сами -- всѣ, всѣ меня мучатъ заботой о моей будущности. Развѣ я думаю о ней? Подъ тѣмъ предлогомъ, чтобы моя жизнь устроилась такъ, какъ существованіе другихъ людей, вы хотите, чтобы я принесла себя въ жертву и обманула честнаго человѣка. Да, обманула; вы же не станете меня увѣрять, что я не обману его, отдавъ ему руку въ то время, когда другому принадлежитъ сердце. Подумайте, умоляю васъ, и потомъ попробуйте сказать, что я не права, что то, чего вы отъ меня требуете, не чудовищно.
   -- Вы молоды, Бланка, вы думаете только о настоящей минутѣ. Но поймите: мы разлучены навсегда, я ничего не могу сдѣлать для вашего счастья. Я былъ виноватъ; страшно виноватъ, внушивъ вамъ любовь къ себѣ. Но кто знаетъ, можетъ быть, будущее, на которое я васъ толкаю, замѣнитъ вамъ счастье. Вы никого не обманете; ему будетъ хорошо; кто можетъ быть несчастливымъ съ вами?..
   -- О, пожалуйста безъ фразъ!
   -- Я и не говорю ихъ, увѣряю васъ; черезъ нѣсколько лѣтъ вы меня забудете... Не отрицайте этого; вѣчнаго нѣтъ ничего. Да, потомъ...
   Она встала съ жестомъ отчаянія, сказавъ:
   -- Молчите, вы меня сводите съ ума. Я кончу тѣмъ, что соглашусь только ради того, чтобы не слушать васъ. A я не хочу соглашаться, не хочу и не могу!.. Она упала на прежнее мѣсто и, закрывъ лицо руками, говорила глухимъ голосомъ:-- Лучше бы я умерла, этобы все примирило, все устроило. И если я еще живу, то только изъ боязни, что вы будете себя упрекать, понимаете, только ради того, чтобы у васъ не осталось раскаянія. Позвольте же любить себя хоть издали, не видя, не слыша васъ; а главное, не говорите такъ, какъ сейчасъ говорили!
   Бланка разразилась слезами, горе сломило ее; ни сдерживать, ни скрывать его она уже не могла больше. Мишель боролся, онъ смотрѣлъ на несчастную дѣвушку, охваченную безъисходнымъ отчаяніемъ, видѣлъ, какъ она безпомощно рыдала и эти слезы, жалобы, точно мощное дыханіе бури подняли его и бросили къ ея ногамъ.-- Нѣтъ, Бланка,-- шепталъ онъ,-- нѣтъ, я больше не скажу ничего непріятнаго вамъ. Нѣтъ, я не буду просить, что бы вы принесли себя въ жертву, чтобы вы стали женой человѣка, котораго никогда бы не полюбили. Слушайте же: я васъ люблю, люблю, люблю, ничего другого я не буду говорить. Не плачьте, дорогая моя, мнѣ такъ тяжело видѣть ваши слезы. Смотрите, я весь вашъ, я больше не противлюсь чувству, у меня нѣтъ воли, я вполнѣ принадлежу вамъ.-- Онъ отнялъ отъ глазъ ея руки, покрылъ ихъ поцѣлуями, его губы искали ея губъ. Счастье засвѣтилось о влажныхъ еще глазахъ молодой дѣвушки; но она слабо отталвивала Тесье.
   -- Вамъ не нужно было пріѣзжать,-- сказала она,-- было лучше все мнѣ предоставить, забыть меня...
   -- Я ни о чемъ другомъ не могъ думать,-- отвѣчалъ Мишель.-- У насъ не хватило силъ. Развѣ мы виноваты въ томъ, что такъ любимъ другъ друга?
   Ихъ губы слились въ поцѣлуѣ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ,-- сказала Бланка, закрывая лицо, но Мишель снова привлекъ ее къ себѣ.-- Я не оставлю васъ,-- сказалъ онъ,-- я хочу, чтобы вы навсегда стали моей.
   -- Молчите,-- еле слышно произнесла она.
   -- Это не можетъ такъ продолжаться,-- съ силой говорилъ Мишель,-- жизнь проходитъ, а мы любимъ и страдаемъ.
   -- Вы должны принадлежать мнѣ, не смотря ни на что. Я не знаю какъ, но это будетъ! Не прощайте, а до свиданія. Я вернусь за вами.-- Бланка стояла передъ нимъ и онъ горячо обнялъ ее, поцѣловалъ въ волосы, въ лобъ, въ губы. Потомъ, оторвавшись отъ молодой дѣвушки, быстро ушелъ. Трепещущая, разбитая Бланка осталась одна.
   Еще съ минуту длилось нервное возбужденіе, охватившее Тесье. Онъ отдавался своему чувству безъ разсужденій. Послѣднее испытаніе разрушило все, что сдерживало его до сихъ поръ -- его обязанности, положеніе, привязанность къ семейству, ничто больше не имѣло силы. Тѣмъ хуже для всѣхъ, онъ не будетъ больше бороться, онъ побѣжденъ. Онъ чувствовалъ, какъ имъ овладѣвала слабость, которая обыкновенно является въ человѣкѣ, когда его постигаетъ огромное, неотвратимое какъ судьба несчастіе.
   Какъ всегда бываетъ при подобныхъ внутреннихъ кризисахъ, Тесъе чувствовалъ потребность въ физическомъ движеніи. Онъ отослалъ карету и пошелъ домой пѣшкомъ, выбирая уединенныя улицы. Забываясь, онъ жестикулировалъ, говорилъ вслухъ, оправдываясь или повторяя отрывочныя слова. Мишель, машинально, по привычкѣ, вернулся къ дому, и только передъ своей дверью пришелъ въ себя и вспомнилъ, что его ждетъ Сусанна, что она знаетъ, гдѣ онъ былъ, что ему сейчасъ придется объясняться съ ней, признаться во всемъ или изобрѣсти новую ложь.
   До этой минуты онъ не думалъ о томъ, что скажетъ женѣ, а между тѣмъ наступила рѣшительная минута. Чтобы обдумать свои слова, или просто выгадать время, Тесье снова пошелъ, куда глаза глядятъ. Нѣтъ, недавній его порывъ не измѣнилъ ничего, онъ какъ въ замкнутомъ вругу вѣчно возвращался въ точкѣ отправленія. Тираническія обязанности по прежнему угнетали его и казались даже еще безпощаднѣе, еще тяжелѣе. Сегодня, какъ вчера, какъ въ тотъ день, когда Сусанна узнала его тайну, было необходимо выбирать. Задача оставалась нерѣшенной и теперь даже казалась еще болѣе жестокой послѣ всего, что Мишель пережилъ и передумалъ не придя ни въ кавому исходу. Да, точно герою древней трагедіи ему приходилось выбирать между чувствомъ и долгомъ. Это второе рѣшеніе будетъ безповоротнымъ. Развѣ можно колебаться? ясно, что слѣдуетъ сдѣлать: взять перо снова, написать Бланкѣ то, что уже разъ онъ написалъ ей и смириться передъ судьбой. Но нѣтъ, нѣтъ... онъ не можетъ сдѣлать этого, онъ потерялъ свободу послѣ того, что сейчасъ случилось; поцѣлуи связали его съ Бланкой, онъ снова жаждалъ ихъ и невольно улыбался при воспоминаніи о томъ что было. Значитъ придется сказать Сусаннѣ -- я побѣжденъ, я ее люблю больше нежели тебя, больше чѣмъ нашихъ дѣтей, какой бы ни было цѣной я хочу, чтобы она стала моей. Или то, или другое -- средины нѣтъ, не можетъ быть и никакихъ компромиссовъ.
   -- Я не могу, не могу больше -- шепталъ несчастный.-- Время шло и Мишель тихонько повернулъ въ дому; отъ внутренней муки лобъ его увлажнился. На минуту мысль о самоубійствѣ мелькнула въ его мозгу. Развѣ смерть не все примиряетъ? Однако онъ подавилъ это желаніе, какъ боецъ готовый бороться до конца. Его смерть ни къ чему бы не повела, ничего бы не исправила. Убивъ себя онъ только всю тяжесть своего горя оставилъ бы другимъ. Но и отталкивая эту мысль -- Мишель, невольно, съ наслажденіемъ, думалъ о смерти: вѣдь такъ хорошо умереть любя. Въ любви и смерти такъ много схожаго -- обѣ сотканы изъ безсознательности и забвенія.
   И вдругъ Мишелю ясно представилось, какъ губы Бланки прижимались къ его губамъ. Нѣтъ, нѣтъ, онъ никогда не откажется отъ ея поцѣлуевъ, безъ нихъ онъ жить не можетъ...
   Тесье снова стоялъ у своего порога и подъ вліяніемъ этихъ мыслей теперь рѣшительно вошелъ.
   Анни и Лауренція съ няней сходили съ лѣстницы.
   -- Здравствуй, папа,-- крикнули дѣвочки, встрѣтясь съ отцемъ.
   Тесье ничего имъ не отвѣтилъ и прошелъ въ маленькую гостиную. Сусанна, какъ это и предчувствовалъ Мишель, ждала его. Сначала она ожидала мужа съ наивнымъ ослѣпленіемъ, вѣря, несмотря на очевидность, несмотря на разсудокъ, что все окончится благополучно и просто. Она думала о ихъ положеніи, восхищалась твердостью Мишеля, жалѣла Бланку и радовалась тому, что чувство къ женѣ взяло въ немъ перевѣсъ. Сусанна ощущала приливъ доброты и нѣжности, представляла себѣ, какъ почти материнской лаской она постарается смягчить нанесенную ему рану.
   Время шло. Нервы Сусанны начали раздражаться. Что онъ дѣлаетъ? Развѣ разговоръ можетъ тянуться такъ долго? Сусанна старалась успокоивать себя, но всѣ придуманныя объясненія были такъ мучительно неправдоподобны. Невольное сомнѣніе закрылось въ душу Сусанны; она постаралась отогнать его, упрямо увѣряя себя, что все кончится хорошо. Нѣтъ, она не оскорбитъ мужа подозрѣніемъ.
   Она хотя развлечься, заняться чѣмъ либо, но мысль, бросавшая ее въ жаръ и холодъ, не выходила изъ головы. Почему, почему онъ не возвращается?
   Когда, наконецъ, Тесье вошелъ въ комнату, Сусанна сразу инстинитивно поняла, что ошиблась въ ожиданіи, сразу замѣтила, что Мишель вернулся совершенно другимъ человѣкомъ. Острое, болѣзненное чувство охватило ее. Она теряла силы и только съ величайшимъ трудомъ ей удалось твердо спросить:-- Что же?
   Съ убитымъ видомъ Мишель сѣлъ противъ жены. Нѣсколько минутъ длилось мучительное молчаніе.
   -- Что же,-- повторила Сусанна дрожащимъ голосомъ,-- устроивается все?
   -- Нѣтъ,-- глухо отвѣтилъ Мишель.
   Раздраженная Сусанна поднялась съ мѣста и, выпрямившись, стала противъ Тесье.
   -- Значитъ она не послушалась тебя? Она слишкомъ любитъ тебя, чтобы исполнить твое требованіе?
   Опять наступило молчаніе и снова Сусанна первая заговорила, спросивъ:
   -- A ты?
   Мишель не отвѣчалъ.
   -- A ты,-- почти съ угрозой повторила Сусанна,-- говори, мнѣ же нужно знать.
   -- О, я! -- отвѣтилъ Мишель съ неопредѣленнымъ жестомъ.
   -- Значитъ, ты снова любишь ее? -- продолжала Сусанна.
   -- Напрасно я видѣлся съ ней,-- еле слышно произнесъ Тесье.
   Сусанна вскрикнула, она все поняла.
   -- Зачѣмъ ты сказалъ мнѣ это? -- простонала она и заплакала.
   Теперь она плачетъ! Слезы, вѣчно слезы! Мишель всталъ, чтобы подойти къ женѣ; но что сказать ей? Ту, другую, онъ могъ утѣшить -- а ее нѣтъ. Онъ даже не смѣлъ взять ее за руку, поцѣловать въ лобъ и могъ только выговорить:
   -- Вѣдь ничто не измѣнилось. Если ты потребуешь, мы не будемъ видаться.
   Слова эти звучали неувѣренно и холодно. Не поднимая опущенной головы, Сусанна тихо плакала, она походила на обреченную жертву.
   -- Сусанна,-- позвалъ Тесье. Она не двинулась. Мишель неувѣренно взялъ ее за руку, но молодая женщина безъ раздраженія отстранила его, говоря:
   -- Нѣтъ, нѣтъ.
   Полный отчаянія, Мишель, молча, смиренно стоялъ передъ женой.
   -- Я ничего не могу сдѣлать, ничего,-- наконецъ прошепталъ онъ.
   -- Мнѣ бы хотѣлось остаться одной на нѣсколько минутъ,-- отвѣтила Сусанна, и онъ ушелъ. Нѣкоторое время молодая женщина еще плакала, потомъ слезы ея высохли, лицо приняло обыкновенное выраженіе. Она прошла къ себѣ въ комнату, поправила прическу, освѣжила заплаканные глаза, потомъ направилась въ дѣтскую. Тамъ она, какъ ни въ чемъ не бывало, поцѣловала дѣтей, послушала ихъ болтовню, помогла Лауренціи рѣшить трудную головоломку и мимоходомъ спросила у няни:
   -- Гдѣ г. Тесье?
   -- Я видѣла, какъ они прошли къ себѣ въ кабинетъ,-- отвѣтила та.
   Сусанна пошла въ двери, Лауренція попробовала удержать ее, сказавъ:
   -- Мама, посиди съ нами еще минутку.
   Благоразумная Анни тоже прибавила:
   -- Да, мамочка, одну минуточку.
   -- Нѣтъ,-- отвѣтила имъ Сусанна,-- теперь я должна пойти въ папѣ.-- Снова поцѣловавъ дѣтей, она направилась въ кабинетъ. Мишель не ждалъ ее, онъ изумился, увидя въ женѣ полную перемѣну: на лицѣ Сусанны не было и тѣни тѣхъ мучительныхъ ощущеній, которыя нѣсколько минутъ тому назадъ волновали ее. Напротивъ, на ея чертахъ лежало свѣтлое спокойное выраженіе. Что вызвало его -- полное ли смиреніе передъ судьбой, или великое усиліе воли? Она остановилась въ нѣсколькихъ шагахъ отъ мужа и съ состраданіемъ взглянула на него. Мишель тоже молча отвѣчалъ ей взглядомъ. Онъ былъ счастливъ, чувствуя, что видитъ передъ собой не оскорбленную жену, пришедшую осыпать его упреками, а друга, который готовъ облегчить его страданія. Онъ ощущалъ тоже, что чувствуетъ больной, забытый всѣми, который вдругъ видитъ неожиданную помощь.
   Сусанна подошла къ нему и ласковымъ материнскимъ жестомъ положила ему на голову руку, тихо сказавъ:-- Мой бѣдный другъ!
   Никакого враждебнаго чувства не было въ эту минуту между мужемъ и женой, и Тесье ясно, какъ еще никогда, понялъ всю глубину ихъ общаго несчастія. Онъ сознавалъ, что всѣ недобрыя чувства, волновавшія Сусанну въ то время, когда она отстаивала свои супружескія права, теперь замолкли; ни ревности, ни гордости не осталось въ ея просвѣтленной душѣ. Она страдала и только. Полная горя, глубоко сочувствуя своему бѣдному мужу, она пришла къ нему и, кто знаетъ, быть можетъ, съумѣетъ въ своемъ сердцѣ почерпнуть какое нибудь облегченіе его страданіямъ.
   -- А, ты поняла и простила,-- сказалъ онъ.
   -- Поняла и простила, да,-- слабымъ голосомъ повторила Сусанна.
   Мишель поцѣловалъ ея руку. Молодая женщина не сопротивлялась и снова заговорила. Мало-по-малу голосъ ея окрѣпъ.
   -- Да,-- звучали ея слова,-- много времени должна была я употребить на то, чтобы понять и простить, но я видѣла, какъ ты страдаешь и борешься, мой бѣдный другъ. Мнѣ не за что сердиться на тебя; все, что было въ твоихъ силахъ, ты сдѣлалъ. Развѣ ты виноватъ въ томъ, что оказался слабымъ.
   Еле уловимый оттѣнокъ презрѣнія послышался въ ея послѣднихъ словахъ, но Мишель не замѣтилъ его; онъ весь превратился въ слухъ.
   -- Да,-- продолжала Сусанна,-- я много думала обо всемъ этомъ, особенно тамъ, въ Аннеси, подолгу оставаясь одна. Я ни о чемъ другомъ и думать не могла. Мало-по-малу я примирилась съ совершившимся. Сначала мнѣ казалось, что такое положеніе вещей можетъ длиться вѣчно, но сейчасъ я ясно поняла, что это немыслимо. И знаешь до чего я додумалась? Я нашла единственный исходъ, ужасный и для меня, и для тебя, но который спасетъ насъ обоихъ.
   Она, пріостановилась, точно собирая силы.
   -- Ты не догадываешься,-- спросила съ грустной улыбкой Сусанна,-- о чемъ я говорю?
   Мишель отрицательно покачалъ головой.
   -- A между тѣмъ, прежде тебѣ самому приходила въ голову эта мысль, только потомъ ты прогналъ ее. Теперь же необходимо на это рѣшиться, необходимо...
   Голосъ Сусанны снова упалъ, когда она произнесла:
   -- Я говорю о разводѣ, мой другъ.
   Мишель вздрогнулъ.
   -- Что съ тобой? -- вскрикнулъ онъ,-- въ умѣ ли ты?
   -- Да, Мишель,-- съ убѣжденіемъ продолжала она,-- это избавитъ насъ отъ невыносимаго положенія, которое должно окончиться. Ты станешь свободенъ и разводъ будетъ для тебя легче нашей теперешней совмѣстной жизни.
   -- Перестань, пожалуйста,-- прервалъ ее Тесье,-- въ томъ, что ты говоришь, нѣтъ смысла.
   -- Напротивъ очень много, ты самъ со мной согласишься. Теперь тебѣ представляются различныя препятствія для этого; ты, безъ сомнѣнія, думаешь: какъ согласиться на разводъ, противъ котораго я говорилъ, стать въ явное противорѣчіе съ моими принципами? Вѣдь это поколеблетъ мое положеніе; уменьшитъ мое общественное значеніе!
   Мигаель покачалъ головой, сказавъ:
   -- Нѣтъ, Сусанна, я и не думаю объ этомъ. Повѣрь мнѣ: если бы для того, чтобы вывести насъ изъ нашего мучительнаго положенія, мнѣ пришлось только пожертвовать моимъ общественнымъ значеніемъ, я бы ни минуты не колеблясь сдѣлалъ это. Дѣло не въ томъ, ты, Сусанна, дѣти...
   -- Что я! -- сказала она и въ ея голосѣ послышалась горечь.-- Что обо мнѣ говорить теперь! Я уже выстрадала все, что только можно перестрадать. Гораздо тяжелѣе развода была для меня та минута, въ которую я узнала, что ты меня больше не любишь. Но o моихъ правахъ на тебя я не горюю. Мнѣ больно видѣть, какъ далекъ ты сталъ отъ меня, до того далекъ, что смотришь на меня почти какъ на врага.
   -- Право, Сусанна, никогда...
   -- Не опровергай меня, я безошибочно читаю въ твоемъ сердцѣ. Прошу тебя тоже не приписывай мнѣ великодушія; Боже ты мой, если бы я только предполагала, что, удержавъ тебя противъ воли, я могу быть счастлива, я бы это сдѣлала. Но я знаю, что въ такомъ случаѣ мы бы были все равно, что два каторжника, прикованные къ одной цѣпи, которые подъ конецъ всегда ненавидятъ другъ друга. A я не хочу этого.
   -- Тебѣ нечего бояться,-- возразилъ Мишель.
   Сусанна пожала плечами и, точно заглянувъ въ недавнее прошлое, продолжала:
   -- Мнѣ казалось прежде, что не видясь съ нею, ты ее забудешь и потому потребовала отъ тебя полнаго разрыва. Я вижу теперь, что ошибалась, что ты любишь ее больше чѣмъ прежде. Неужели ты хочешь, чтобы я насильно удержала тебя, чтобы ты былъ точно на привязи? Я слишкомъ горда и недостаточно жестока для этого. Какъ видишь, я не препятствіе.
   -- Ты отлично разсуждаешь,-- возразилъ Тесье,-- но сама, конечно, не вѣришь тому, что говоришь. Ты должна знать, что ни m-lle Эстевъ, ни я ни за что не согласимся на этотъ исходъ изъ нашего положенія, такъ какъ онъ былъ бы величайшей несправедливостью. Тебѣ извѣстно, что мы главное не хотимъ, чтобы кто нибудь былъ несчастливъ изъ-за насъ. И если нашей совмѣстной жизни угрожала опасность...
   -- Если нашей совмѣстной жизни грозила опасность? -- съ жаромъ прервала его Сусанна,-- а этого не было? Попробуй сказать, что ты не мечталъ бѣжать съ ней!
   Мишель не отвѣтилъ.
   -- Ты видишь? -- сказала Сусанна,-- ты самъ видишь, несчастный, до чего ты дошелъ. Неужели ты не понимаешь, что я хочу насъ обоихъ избавить отъ позора и выбираю для этого наименѣе болѣзненное и унизительное средство. Такимъ образомъ я сохраню хоть извѣстную долю достоинства, замѣть я, а не ты. Ты во всякомъ случаѣ -- падешь.
   -- Смотри, Сусанна, ты пожалуй наконецъ заставишь меня думать о томъ, о чемъ я не хочу думать!
   -- О, ты и безъ меня ужь давно, можетъ быть безсознательно, мечтаешь объ этомъ. Безсознательно, такъ какъ вѣроятно тебѣ не приходило въ голову, что я сама могу предложить такое разрѣшеніе задачи, котораго ты жаждешь. Вы, мужчины, такъ непроницательны!.. Однымъ словомъ ты размышлялъ, но какъ, я не знаю; навѣрно всѣ твои мысли были непохожи на мои... Но не все-ли равно? Слѣдуя по различнымъ дорогамъ, мы пришли къ одному и тому-же результату. Ты сдѣлаешься свободнымъ, какъ мечталъ, а я подчинюсь рѣшенію судьбы.
   -- Ты подчинишься судьбѣ, но это еще не все, въ несчастью. Вѣдь у насъ есть дѣти, двѣ дѣвочки. Неужели мы сдѣлаемъ ихъ дочерьми разведенныхъ родителей? Развѣ ты не знаешь, что во Франціи разводъ установленъ закономъ, но общество дурно смотритъ на него, что Анни и Лауренція всю жизнь будутъ точно завлеймены. A еще: возможно ли правильно воспитать ихъ, если у нихъ останется не настоящая, а на двое раздѣленная семья. Сусанна, подумай хорошенько и согласись нести нашу общую цѣпь, какъ я соглашаюсь.
   Нѣсколько времени Сусанна стояла молча, размышляя обо всемъ, что сказалъ Мишель.
   -- Дѣти,-- начала она наконецъ,-- да, дѣти... О, если бы не дѣвочки, меня бы уже давно не было здѣсь.-- Ея лицо исвазилось страданіемъ.-- Но вѣдь если онѣ существуютъ, вѣдь и мы живемъ тоже. У нихъ есть права, но и у насъ тоже. Я не могу имъ принести въ жертву все, все, даже собственное женское достоинство. Я не могу даже ради нихъ жить такъ, какъ я живу съ тѣхъ поръ... съ тѣхъ поръ, что знаю все. Это слишкомъ. Всякимъ силамъ есть предѣлъ. Я мысленно взвѣшивала жертву, которую пришлось бы принести имъ и она оказывается слишкомъ тяжела для меня.
   -- Однако, для нихъ мы должны идти на все,-- возразилъ Тесье.-- Послушай, Сусанна, намъ нечего теперь скрывать что либо другъ отъ друга и я тебѣ выскажу все, что у меня есть на душѣ, даже самыя затаенныя мои мысли. Правда, были минуты, когда я ненавидѣлъ тебя, да, да дѣйствительно, ненавидѣлъ. Помнишь, тамъ, въ тотъ день, когда я ей писалъ, а ты, что-то подозрѣвая, смотрѣла на меня недобрымъ взглядомъ. Тогда между нами не было ни малѣйшей дружеской связи, было только принужденіе, цѣпь. Въ эти минуты я, дѣйствительно, думалъ о разводѣ, и если бы вопросъ шелъ только о тебѣ, я, можетъ быть, не оттолкнулъ-бы этой мысли. Но я думалъ о нихъ, о двухъ бѣдняжкахъ, и мнѣ казалось, что онѣ всего могутъ требовать отъ насъ, что мы вполнѣ принадлежюсъ имъ. Дѣло уже идетъ не о чувствѣ, а o долгѣ, мы не смѣемъ стараться уравновѣсить наши желанія съ ихъ интересами; онѣ важнѣе всего. Теперь ты не можешь не видѣть, что разводъ невозможенъ.
   Сусанна молча слушала эти признанія, которыя окончательно разбивали ея сердце, но лицо молодой женщины оставалось вполнѣ спокойно.-- Да, сказала она, ты очень откровененъ. Если у меня была еще хоть тѣнь иллюзіи, теперь я знаю, что значу для тебя... Ты прекрасно, логически, хладнокровно разсуждаешь, но развѣ ты думаешь, что дѣтямъ будетъ легче, если вмѣсто развода, ты просто уѣдешь съ твоей... подругой. Ты думаешь, что въ этомъ случаѣ онѣ будутъ менѣе страдать въ будущемъ.
   -- Но я не уѣду,-- съ жаромъ произнесъ Мишель.
   -- Кто знаетъ!
   -- Я не уѣду,-- повторилъ онъ,-- никто не проситъ этого у меня.
   -- Никто не проситъ, но твое сердце требуетъ.
   -- Ты видишь, что я сопротивляюсь ему.
   -- Да, въ спокойныя минуты, а онѣ все становятся рѣже и рѣже.
   -- Я буду спокойнѣе, если ты согласишься дать мнѣ немного свободы.
   -- Компромиссы? Ни за что! Прежде всего, Мишель, не нужно дѣлать низостей. A это было бы низостью... съ моей стороны, да и съ твоей тоже. Видишь, какъ мы ни кружимся, а все приходимъ въ одной и той же точкѣ. Если бы ты вернулся въ намъ вполнѣ искренно, честно...
   Мишель прервалъ ее.
   -- Развѣ я виноватъ въ томъ, что у меня не хватаетъ силъ?
   -- Развѣ ты виноватъ? -- спросила Сусанна,-- не я ли по твоему виновата! Но не въ томъ вопросъ. Если бы ты совсѣмъ вернулся ко мнѣ, вполнѣ, безъ задней мысли, о, я бы скоро все забыла, все простила. Но твоя жена и дѣти не хотятъ довольствоваться половиной тебя. У Анни и Лауренціи въ жизни будетъ одной лишней тягостью больше -- вотъ и все. Я научу ихъ нести ее. По крайней мѣрѣ, мы съ тобой честно выйдемъ изъ того положенія, въ которомъ многіе потеряли не только счастье, но и собственное достоинство. Не знаю, будешъ ли ты счастливъ, я же вполнѣ несчастной не буду; моей поддержкой станетъ мысль, что я принесла ту жертву, на которую у тебя не хватило силъ. Во всякомъ случаѣ намъ будетъ лучше, чѣмъ теперь. Ты видишь, мой милый, что тебѣ придется согласиться, сдѣлаться свободнымъ. Мишель страшно боролся въ душѣ; можетъ быть въ первый еще разъ онъ чувствовалъ всю цѣну того, что терялъ, понималъ всю силу привязанности и привычки. Ясно представилась ему его раздробленная семья, онъ точно видѣлъ, какъ покинутая Сусанна старѣется въ одиночествѣ, вообразилъ себѣ своихъ дочерей, лишившихся отца, заклейменныхъ тѣнью, которую онъ набросилъ на нихъ; такъ какъ свѣтская логика часто смѣшиваетъ жертву съ виноватымъ. Все это такъ живо нарисовалось въ его умѣ, что отъ внутренней муки у него на лбу выступилъ холодный потъ. И между тѣмъ Тесье сознавалъ, что Сусанна права, что непреодолимая сила влечетъ его къ Бланкѣ, что все случившееся недавно, вся его борьба, только усилила это влеченіе; онъ понималъ, что придетъ минута, когда онъ не будетъ въ состояніи противиться ему, а совѣсть замолкнетъ. Зачѣмъ же продолжать агонію этихъ двухъ жешцинъ, которыя страдаютъ изъ-за него, а также и свои собственныя муки? Если еще отложить развязку, она станетъ только мучительнѣе.
   -- Боже мой, какъ бы я хотѣлъ умереть,-- сказалъ онъ, хватаясь за голову.
   -- Безъ сомнѣнія, мой другъ, но отъ этого не умираютъ,-- спокойно сказала Сусанна и въ ея голосѣ прозвучала иронія. -- Я вижу, что ты поддаешься, ты не возразаешь. Ну, Мишель, если у тебя не хватило мужества исполнить твой долгъ, по крайней мѣрѣ, пусть его хватитъ на то, чтобы смѣло нарушить обязанности. Поступи прямо, не колеблясь. Дай себѣ отчетъ въ своихъ желаніяхъ и дѣйствуй сообразно съ ними.
   -- А,-- возразилъ онъ,-- я презираю, я ненавижу себя; я чувствую, что я дѣлаю подлость, Сусанна, но я не могу больше, не могу.
   Едва Мишель согласился на разводъ, какъ Сусанна внезапно измѣнилась. Все, что въ ея голосѣ и жестахъ было ласковаго, почти материнскаго, внезапно исчезло. Она встала и заговорила твердо; иронія, слышавшаяся раньше въ ея нѣкоторыхъ выраженіяхъ, теперь усилилась. Она стояла передъ мужемъ съ видомъ посторонней женщины, прощающейся послѣ дѣловаго визита.
   -- Я знала, что ты, наконецъ, сознаешься въ томъ, что я права,-- говорила она,-- ты не скоро сдался и я благодарю тебя за это. Теперь, что рѣшено, то и рѣшено окончательно. Только ради меня ты долженъ дѣйствовать какъ можно скорѣе. Послѣ завтра или ты, или я должны уѣхать изъ дому. Лучше, я думаю, чтобы уѣхалъ ты... Ты наведешь справки, какъ устроить это дѣло, я тоже. Наши повѣренные переговорятъ обо всемъ.
   Выпрямившись, гордо, она ушла, не взглянувъ на мужа. Мишель сдѣлалъ было движеніе, чтобы удержать ее, но остановился. Все было кончено.
  

Часть четвертая.

VIII.

  
   Пока ничто еще не было рѣшено окончательно, пока Тесье колебался, онъ казался слабодушнымъ человѣкомъ. Но основной чертой природы Мишеля была потребность дѣйствовать и онъ воспрянулъ духомъ съ той минуты, въ которую, окончательно заглушивъ въ себѣ сомнѣнія, отнимавшія у него нравственныя силы, согласился на разводъ. Онъ сейчасъ же ясно обсудилъ свое новое положеніе. Прежде, при мысли объ этой жизненной задачѣ, Тесье всегда представлялось два или три возможныхъ ея разрѣшенія. Теперь необходимо было только сдѣлать одно: изо всѣхъ силъ постараться поскорѣе привести въ исполненіе принятое рѣшеніе, скрывая, на сколько возможно дольше, настоящую причину развода, и совершенно стушеваться; только это и могло хоть нѣсколько уменьшить скандалъ и спасти извѣстную долю его собственнаго достоинства. Стушеваться! Но вѣдь это значитъ сразу отказаться отъ всего, что до сихъ поръ составляло весь интересъ его общественной жизни, бросить мысль о любимой карьерѣ, заглушить въ себѣ честолюбіе, желаніе дѣлать добро; съ большой высоты спуститься на средній уровень, даже ниже, и отдать себя на растерзаніе зависти, ненависти, злопамятству, всѣмъ недобрымъ чувствамъ, которыя сдерживались прежде общественнымъ уваженіемъ. Но Тесье не колебался; онъ сейчасъ-же сказалъ себѣ, что поступитъ именно такимъ образомъ, точно это, какъ необходимое слѣдствіе, вытекало изъ рѣшенія начать разводъ. Безъ сожалѣнія, безъ горечи въ душѣ, съ чѣмъ-то даже вродѣ внутренняго удовлетворенія, Мишелъ приносилъ любви въ жертву все, что было у него, и его сердце точно переполнялось гордостью, когда онъ мысленно говорилъ своей страсти:-- Бери все, все это твое! ты у меня остаешься, а это главное!
   -- По крайней мѣрѣ,-- думалъ Мишель,-- меня нельзя будетъ обвинять ни въ корыстолюбіи, ни въ разсчетливости, ни въ трусости. Всѣ скажутъ: онъ сумашедшій, но никто не станетъ презирать меня. Въ томъ, что я дѣлаю, есть извѣстная доля величія и всѣмъ придется признать это. Это посмѣетъ бросить камнемъ въ человѣка, который добровольно отказывается отъ всего? -- раздумывая такимъ образомъ, Мишель невольно замѣтилъ, что общественное мнѣніе значитъ для него больше, нежели онъ самъ предполагалъ.
   -- Не все ли мнѣ равно, что скажутъ,-- продолжалъ онъ свои размышленія. Но Тесье отлично зналъ, что это ему далеко не все равно, и навязчивыя мысли преслѣдовали его; онъ отдѣлывался отъ нихъ только погружаясь въ сладкія думы о Бланкѣ, которая наконецъ-то будетъ принадлежать ему! Онъ мысленно видѣлъ себя съ любимой женщиной далеко, далеко, на какомъ-либо изъ острововъ Средиземнаго моря, на залитой южнымъ солнцемъ отмели, или подлѣ одного изъ итальянскихъ озеръ; словомъ, въ рамкѣ пейзажа, точно нарочно созданнаго служить пріютомъ блаженства. Бывало, во время своихъ быстрыхъ, какъ сонъ, путешествій, проносясь мимо этихъ очаровательныхъ мѣстъ, онъ думалъ: хорошо бы здѣсь быть счастливымъ!
   Гдѣ-то далеко, далеко, на безконечно большомъ разстояніи люди будутъ страдать, волноваться, бороться, а они съ Бланкой ни о чемъ не узнаютъ и никто не услышитъ больше о нихъ самихъ. Они забудутъ о внѣшнемъ мірѣ, не касающемся ихъ, забудутъ всѣхъ посторонвихъ, чужихъ людей. Но тутъ мысли Мишеля прерывались; предвкушаемое счастье омрачилось тѣнью; среди сладкой мечты, ему слышался тяжкій, печальный вздохъ когда-то любимыхъ близкихъ и этотъ вздохъ, чудилось ему, всегда будетъ звучать вѣчнымъ упрекомъ. Тесье удавалось, хотя и съ большимъ трудомъ, отгонять эти навязчивыя мысли.-- Что сдѣлано, то сдѣлано,-- размшшшлъ онъ.-- Рѣшеніе принято безпокоротно, его такъ же невозможно измѣнить, какъ совершившійся фактъ.
   Послѣ объясненія съ женой, вечеромъ, Мишель писалъ Бланкѣ:
   "Дорогой другъ мой, мы съ Сусанной пришли къ очень важному соглашенію, оно положитъ предѣлъ нашимъ безвыходнымъ терзаніямъ. Сусанна поняла, что для нашего положенія необходимо найти развязку; она увидала, что то, чего она тогда потребовала, ни къ чему не повело, такъ какъ разлука не разъединила насъ съ вами. Я ей разсказалъ обо всемъ, что произошло сегодня, вѣрнѣе, только намекнулъ объ этомъ; изъ моихъ словъ она, очевидно, заключила, что наша любовь -- сильнѣе всѣхъ препятствій и неожиданно предложила мнѣ разводъ. Кажется, давно, еще съ нашего пребыванія въ Аннеси, гдѣ намъ обоимъ жилось такъ тяжело, она думала о немъ. Мнѣ тоже часто приходила въ голову эта мыслъ; но я бы никогда первый не заговорилъ о разводѣ, такъ какъ такое разрѣшеніе вопроса казалось мнѣ всегда страшной несправедливостью. Я и до сихъ поръ считаю разводъ несправедливостью, а между тѣмъ соглашаюсь на него. Не думайте, что я ухватился за предложеніе Сусанны какъ за спасительный буекъ; нѣтъ, я изложилъ ей всѣ послѣдствія развода для меня, для нея и для дѣтей; моя жена, предвидя мои возраженія, опровергла ихъ, и я думаю, она права. Важнѣе всего вопросъ о дѣтяхъ; я чувствую, сколько въ немъ дѣйствительно ужаснаго, но также для меня ясно, какъ день, и то, что намъ съ женой невозможно жить вмѣстѣ; насъ связываютъ только искусственныя узы и онѣ грозятъ превратиться въ невыносимую цѣпь. Разводъ только оформитъ то отчужденіе, какое уже существуетъ на дѣлѣ. Полная разлука будетъ легче. Передъ отьѣздомъ изъ дому (я уѣду завтра вечеромъ), я еще въ послѣдній разъ поговорю съ Сусанной; намъ съ ней необходимо условиться насчетъ процесса, онъ будетъ очень сложенъ, потому что нельзя получить развода безъ причины. Намъ придется придумать поводъ, такъ какъ, понятно, ваше имя не должно быть упоминаемо. Намъ всѣмъ выгоднѣе, чтобы было какъ можно меньше пгума. Сусанна не на столько мелочна, чтобы изъ ревности, или обиды компрометировать насъ; мы сохранимъ нашу тайну, но мнѣ придется во всемъ сознаться де-Торну, который вмѣстѣ со мной руководитъ нашимъ дѣломъ въ палатѣ; онъ имѣетъ полное право узнать, почему я бросаю свою карьеру; я забылъ вамъ сказать, что отказываюсъ отъ общественной дѣятельности и завтра же посылаю просьбу уволить меня изъ числа депутатовъ. Если намъ удастся скрыть мои дальнѣйшія намѣренія, я немедленно, послѣ развода, уѣду на нѣсколько времени и, когда меня достаточно забудутъ, вернусь, чтобы просить вашей руки; въ противномъ случаѣ, мы обвѣнчаемся сейчасъ-же послѣ процесса и скроемся вмѣстѣ.
   "Я такъ хорошо васъ знаю, что нисколько не сомнѣваюсь въ томъ, какое впечатлѣніе произведетъ на васъ мое письмо, отлично понимаю, что не обрадую васъ имъ, что теперь тысячи угрызеній совѣсти начнутъ терзать вашу душу. Не мучьте себя, Бланка. Если кто нибудъ виноватъ во всемъ этомъ, то именно я одинъ, заставившій полюбить себя. Кромѣ того, я твердо вѣрю, что свѣту мы будемъ казаться преступнѣе, нежели есть на самомъ дѣлѣ; мы столько страдали, боролись, согласились на тяжкую жертву и были готовы продолжать ее нести; но развѣ мы могли вырвать изъ сердца все, даже воспоминанія? Если намъ теперь приходится сдаться, то только потому, что та, которая одна могла дать намъ свободу, освобождаетъ насъ; я знаю, свѣтъ насъ осудитъ очень строго, онъ бы отнесся къ намъ снисходительнѣе, если бы мы были не такъ честны, я же убѣжденъ, что никто въ подобныхъ обстоятельствахъ не могъ бы поступить менѣе преступно, нежели мы. Я очень радъ, что могу сказать себѣ это именно въ ту минуту, когда вся моя совѣсть глубоко потрясена, не стану отъ васъ этого скрывать, да и что бы вы подумали обо мнѣ, если бы я наканунѣ отреченія ото всѣхъ моихъ самыхъ давнишнихъ привязанностей не мучился и не тосковалъ? Я ничего больше не прибавлю: теперь я не могу, не смѣю говорить о моей любви, да и вы бы не захотѣли меня слушать.
   "Прощайте, дорогая. Еще разъ прошу: не противьтесь тому, что уже сдѣлано. Нѣсколько дней не пишите мнѣ. Очень можетъ быть, что въ виду всего происходящаго, станутъ распечатывать мои письма и дня въ два все узнается.

Мишель".

  
   Это письмо Мишель окончилъ довольно поздно. Утромъ рано онъ отправилъ его, приказалъ лакею приготовить все нужное для путешествія, а самъ поѣхалъ къ де-Торну.
   Депутатъ собирался на свою ежедневную утреннюю прогулку верхомъ.
   -- Вы сегодня не поѣдете въ Булонскій лѣсъ, мой милый другъ,-- спокойно сказалъ ему Тесье,-- мнѣ необходимо сейчасъ же поговорить съ вами.
   Де-Торнъ очень не любилъ нарушать своихъ гигіеническихъ привычекъ, но ничего не возразилъ; нѣсколько недовольнымъ жестомъ онъ пригласилъ Мишеля пройти въ свой кабинетъ.
   -- Какое такое важное дѣло могло случиться? Не свергаемъ ли мы послѣ завтра министерство? -- спросилъ онъ.
   -- Нѣтъ,-- отвѣтилъ Мишель,-- совсѣмъ другое... я хочу съ вами поговорить лично о себѣ, сообщить вамъ новость, которая васъ нѣсколько удивитъ: я начинаю бракоразводный процессъ.
   Какъ ни привыкъ де-Торнъ всегда оставаться непроницаемо спокойнымъ, но въ эту минуту у него вырвался жестъ изумленія, а его черты изобразили испугъ.
   -- Что вы говорите, это невозможно, Тесье, это-бы погубило васъ!...
   -- Я знаю, что я пропалъ,-- сказалъ Мишель,-- по крайней мѣрѣ, въ томъ смыслѣ, какой вы придаете этому слову, тѣмъ не менѣе все будетъ такъ, какъ я говорю, и вы первый узнаете эту новость.
   Де-Торнъ, заложивъ руки за спину, шагалъ взадъ и впередъ по кабинету.
   -- Причина? -- наконецъ рѣзко спросилъ онъ.
   -- Нужно-ли, мой другъ, объяснять вамъ ее? Это почти ни въ чему не послужитъ; врядъ ли вы поймете меня. Но вы больше всѣхъ остальныхъ имѣете право знать истину: для развода есть причина и будетъ предлогъ. Предлогъ придумаютъ повѣренные, причину же мы, по возможности, постараемся сохранить въ тайнѣ. Говоря безъ оговорокъ, я развожусь, чтобы жениться на молодой дѣвушкѣ, которую люблю.
   Де-Торнъ поднялъ руки къ небу.
   -- Вы съ ума сошли,-- вскрикнулъ онъ.
   -- Нѣтъ, де-Торнъ,-- спокойно продолжалъ Мишель,-- я не сумасшедшій, а влюбленный человѣкъ; да, я просто влюбленъ. Въ мои лѣта, въ моемъ положеніи это необыкновенно, я знаю, но это такъ. Что станете дѣлать? Въ жизни встрѣчаются обстоятельства, съ которыми приходится считаться. Больше двухъ лѣтъ я борюсь, противлюсь чувству и никто не видитъ этого. Я вамъ не разсказываю всей исторіи. Къ чему? Вы практикъ, и васъ главное интересуетъ результатъ; его вы и знаете.
   Де-Торнъ молча думалъ. Этотъ человѣкъ привыкъ никогда ни въ чемъ не отчаяваться:
   -- Можетъ быть, удастся еще все уладить,-- пробормоталъ, наконецъ, онъ.
   -- О, нѣтъ,-- отвѣчалъ Мишель,-- увѣряю васъ, тутъ ничего придумать нельзя. Устроить видимое согласіе между министерскими партіями трудно, а уладить вопросы подобнаго рода еще труднѣе.
   -- Несчастный, у васъ есть жена, дѣти...
   Мишель потерялъ нѣкоторую долю своего полнаго хладнокровія.
   -- Да,-- отвѣтилъ онъ глухо,-- это-то и есть самое тяжелое, самое ужасное. Но моя жена, де-Торнъ, поняла, что разводъ необходимъ, что его избѣжать нельзя, что это будетъ болѣе достойно насъ обоихъ. Я раньше нея думалъ о такомъ исходѣ, однако, первый ни за что бы не заговорилъ о немъ. Она сама предложила разводъ.
   Де-Торнъ пожалъ плечами, презрительно сказавъ:
   -- Это, если хотите, очень возвышенно, но совершенно безсмысленно. Ваша жена прежде всего должна была думать о дѣтяхъ.
   -- Не судите по наружности,-- отвѣтилъ Мишель, впадая снова въ раздражавшее его собесѣдника спокойствіе,-- можетъ быть, я поступаю совсѣмъ не такъ безчестно, какъ это кажется. Если бы мы съ вами хотѣли заняться психологіей, вѣроятно, въ этомъ случаѣ было-бы надъ чѣмъ поломать голову. Увѣряю васъ, моя жена думала о дѣтяхъ, но тоже и о себѣ самой; кто знаетъ, не потому-ли она возвращаетъ мнѣ свободу, что не можетъ быть достаточно снисходительной?
   -- Какія тонкости, мой милый. Позвольте мнѣ не отвѣчать на ваши нудрствованія... Если только m-me Тесье вспомнила о вашемъ положеніи...
   -- Какъ же вы хотите, чтобы забота о моемъ общественномъ положеніи сдѣлала то, чего не могла сдѣлать мысль о дѣтяхъ,-- довольно нетерпѣливо перебилъ его Мишель.-- Мое положеніе, неужели вы полагаете, что кто либо изъ насъ думалъ о немъ?
   -- Она, не знаю, вы же -- навѣрно нѣтъ; иначе вы бы сказали себѣ, что черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, быть можетъ, дней общественное мнѣніе, точно сильный приливъ волнъ, вознесло бы васъ очень высоко, что вы воплощаете въ себѣ великое національное движеніе, что тысячи людей возложили на васъ всѣ свои патріотическія надежды, что, вмѣсто побѣды, которую вы могли выиграть для вашей партіи, вы дадите нашимъ противникамъ страшное оружіе. Развѣ вы не знаете, что они скажутъ: хорошъ Тесье, этотъ безупречный, добродѣтельный человѣкъ, стремящійся нравственно возродить страну.
   -- Я обо всемъ этомъ думалъ, другъ мой, но вы, кажется, предполагаете, что я еще остался общественнымъ дѣятелемъ, тогда какъ сегодня же вечеромъ, уѣзжая изъ дому, я пошлю мою отставку!
   Де-Торнъ, сѣвшій за рабочій столъ, сильно ударилъ по немъ кулакомъ.
   -- Это еще что! -- крикнулъ онъ.
   -- Да, сегодня же вечеромъ,-- тихо повторилъ Мишель.
   -- Вы еще безумнѣе, нежели я думалъ; разъ вы подадите въ отставку, зло станетъ непоправимо.
   -- Это и безъ того такъ.
   -- Да нѣтъ же! Съ недѣлю, много съ мѣсяцъ, всѣ покричатъ, потомъ умолкнутъ. Подобные поступки у насъ не уничтожаютъ человѣка. Мы не англичане!
   -- Это говорилъ и Діель.
   -- И что же? развѣ на собственномъ примѣрѣ онъ не доказалъ всю справедливость своихъ словъ?
   -- Постойте! Діель говорилъ, что людямъ, которые часто сбиваются съ прямого пути, это легко прощается; но я, къ несчастью, не привыкъ къ этому и не съумѣю заставить себя простить.
   -- Что за странная идея?
   -- Напротивъ, я говорю правду. Вы, знатокъ людей, должны были убѣдиться, что честный человѣкъ гибнетъ при первомъ же паденіи. Скажите-ка мнѣ, какъ бы на моемъ мѣстѣ поступилъ циникъ, вродѣ Діеля, не мудрствующій, безнравственный человѣкъ или просто кутила? Онъ бы раздвоилъ свою жизнь, принявъ всѣ предосторожности, чтобы тайна его не раскрылась, тщательно маскируя свое счастье (такъ какъ вѣдь навѣрно этотъ человѣкъ былъ бы счастливъ).
   -- Если вы такъ хорошо знаете, какъ другой поступилъ бы на вашемъ мѣстѣ, почему же сами-то не сдѣлаете того же?
   -- А, вотъ что. Я не поступаю такъ потому, что во мнѣ нѣтъ необходимыхъ для этого задатковъ: я не циникъ, не потерявшій совѣсть безумецъ, не кутила; я лучше своихъ поступковъ, моя душа выше моихъ слабостей.
   Де-Торна удивили эти слова.
   -- Все это фразы! Послушайте, въ состояніи вы говорить разсудительно?
   -- Вы сами видите: я спокоенъ.
   -- О, вы думаете, ваше спокойствіе утѣшительно? Ну, все же попробуемъ потолковать.
   -- Потолкуемъ.
   -- Если я васъ хорошо понялъ, вы мнѣ сейчасъ объясняли, что вы лучше того, чѣмъ кажетесь, и даже лучше большинства вашихъ современниковъ? Я вѣрю вамъ; что же изъ этого слѣдуетъ? Тамъ, гдѣ другой сдѣлалъ бы небольшой вредъ, вы разрушаете рѣшительно все; что было бы простымъ происшествіемъ въ жизни обыкновеннаго человѣка, для васъ дѣлается катастрофой; вмѣсто того, чтобы согласиться на компромиссъ, какъ сдѣлала бы слабая личность, вы ставите въ опасное положеніе ваше дѣло, вы уничтожаете себя, нравственно убиваетесь.
   -- Вѣрно.
   -- И вы хотите, чтобы я вами восхищался.
   -- Извините, мой милый, я не прошу вашего восхищенія.
   -- Не желаете.
   -- Ничуть, я ничего не хочу отъ васъ. У насъ съ вами есть общіе интересы и я просто заранѣе сообщаю вамъ о томъ, что со мной случится, предупреждаю, чтобы вы могли принять необходимыя, по вашему, мѣры.
   -- Во первыхъ, необходимо употребить всѣ возможные способы, чтобы удержатъ васъ.
   -- Всѣ возможные способы? вы бредите; меня удержать нельзя, я свободенъ въ своихъ поступкахъ.
   -- Нѣтъ, не свободны. Если бы дѣло шло только о васъ и о вашихъ домашнихъ, я бы изъ чувства долга, дружески переговоривъ съ вами, пожалъ плечами и бросилъ все. Но слишкомъ важные интересы связаны съ вашей личностью. Вы общественный дѣятель, Тесье, т. е. человѣкъ, не принадлежащій себѣ. Дѣло идетъ о будущности вашей партіи, быть можетъ, даже больше, о будущности вашей страны -- и всѣмъ этимъ вы хотите пожертвовать ради дѣвчонки.
   Мишель съ гнѣвомъ протянулъ руку.
   -- Сердитесь, сердитесь,-- сказалъ де-Торнъ,-- мнѣ это больше по вкусу. Сію минуту вы сказали, что у васъ есть совѣсть, къ ней одной взываю я; совѣсть подскажетъ вамъ, свободны ли вы и принадлежите ли только себѣ, или нѣтъ.
   Тесье снова принудилъ себя казаться спокойнымъ.
   -- Я знаю, что я дурно поступаю,-- серьезно проговормъ онъ,-- я знаю, что я не въ правѣ дѣлать то, что дѣлаю. Но не имѣя на это права, я силой беру себѣ его потому что... потому что иначе... я не могъ бы жить.
   -- Не могли бы жить? -- повторилъ де-Торнъ и нетерпѣливо прибавилъ:-- Если вы не въ состояніи противиться вашей страсти, дѣлайте то, что дѣлалъ бы всякій на вашемъ мѣстѣ. Вы сами признаете, что совершаете нехорошее дѣло, выберите-же, по крайней мѣрѣ, тотъ изъ дурныхъ поступковъ, который принесетъ меньше роковыхъ послѣдствій. Вы не можете побѣдить своей любви къ этой молодой дѣвушкѣ; она, конечно, тоже, любитъ васъ; ну, такъ не разыгрывайте героизма и просто возьмите ее себѣ въ любовницы!
   Въ глазахъ Мишеля блеснула молнія.
   -- Берегитесь,-- прогремѣлъ онъ, но, снова овладѣвъ собой, продолжалъ:-- Нѣтъ, то, что вы считаете менѣе дурнымъ, по моему, безконечно хуже. Вы вездѣ тотъ же положительный практикъ, какъ въ палатѣ; вы судите людей только по ихъ поступкамъ, я -- по ихъ сущности. Правда, я разрушу мою семью, поврежу нашему дѣлу, разобью всю свою жизнь, это ужасно отвратительно, я преступникъ; но еще бы преступнѣе былъ я, если бы послушался васъ; тогда я спустился бы на уровень Діеля, котораго вы привели мнѣ въ примѣръ. A что было бы съ той, о которой вы говорите? Вы не берете ее въ разсчетъ, въ виду, по вашему, болѣе важныхъ интересовъ, но я то? Знаете ли, весь этотъ скандалъ, всѣ эти несчастія, только и пугающія васъ, составляютъ, въ моихъ глазахъ, мнѣ нѣкоторое извиненіе. О, конечно, ничтожное извиненіе; я, несмотря на него, обвиняю себя, но, быть можетъ, по крайней мѣрѣ, оно спасетъ меня отъ собственнаго презрѣнія.
   -- Свѣтъ не то скажетъ, увѣряю васъ.
   -- Я знаю, что на меня не такъ яростно накинулись бы, еслибы я поступилъ по вашему совѣту. Но что мнѣ до того? По крайней мѣрѣ, въ собственномъ сознаніи я нѣсколько меньше виноватъ. Я не хочу думать, что скажутъ обо мнѣ люди ничего не знающіе, слѣпо судящіе только по голому факту. Я спрашиваю себя, какой приговоръ вынесу себѣ самъ, заглядывавшій себѣ въ глубину совѣсти, страстно ищущій менѣе безчестнаго, въ собственныхъ глазахъ, выхода изъ моего положенія, разрѣшенія задачи, за которое я могъ бы себя не такъ сильно упрекать и которое дало бы мнѣ хоть немного счастья, или забвенія.
   Де-Торнъ не прерывалъ Тесье, онъ почти съ сочувствіемъ смотрѣлъ на Мишеля, казалось, депутатъ удивлялся мыслямъ, нахлынувшимъ на него.
   -- Ахъ,-- сказалъ онъ, немного помолчавъ,-- что за бичъ Божій эти избранники со слишкомъ возвышенной душой, съ утонченными чувствами. Ошибки, пороки, слабости другихъ людей не производятъ излишнихъ потрясеній, несчастій; и съ ними все идетъ себѣ кое-какъ; хорошо-ли, дурно-ли, но міръ двигается впередъ. Каждое новое поколѣніе немного лучше предшествующаго. Но тѣ другіе, лучшіе люди, именно и мѣшаютъ его медленному прогрессу. Знаете, какъ сказано въ Евангеліи: больше радости объ одномъ грѣшникѣ кающемся, нежели о девяносто девяти праведникахъ, не имѣющихъ нужды въ покаяніи. Къ несчастью, мнѣ сдается тоже, что больше горя объ одномъ павшемъ праведникѣ, нежели радости о ста покаявшихся грѣшникахъ.-- Понимаете ли вы, Тесье, что влечетъ за собой паденіе человѣка подобнаго вамъ? Неужели вы не предвидите, что потрясете все общественное зданіе?
   -- Ба,-- сказалъ Мишель, стараясь казаться равнодушнымъ,-- теперь мнѣ придется обратиться къ вашимъ практическимъ и положительнымъ возраженіямъ. Людей нужныхъ мало, незамѣнимыхъ вовсе нѣтъ... Другой замѣнитъ меня, и, вѣроятно, это будете вы; вы станете руководить нашимъ дѣломъ не съ такимъ одушевленіемъ какъ я, но за то увѣреннѣе, съ большей опредѣленностью, а это, можетъ статься, будетъ еще лучше. Чѣмъ-же въ дѣйствительности окажется потрясеніе, произведенное моимъ паденіемъ? Оно выразится только массой статей, которыя около двухъ недѣль, съ мѣсяцъ, будутъ твердить объ одномъ и томъ-же. Затѣмъ газеты довольно скоро успокоятся, такъ какъ я не буду отвѣчать и, надѣюсь, "Порядокъ" не сдѣлаетъ глупости защищать меня. И такъ, все забудется; отъ всего этого ненужнаго шума не останется и слѣда; никто и не вспомнитъ о мирномъ гражданинѣ, который, не имѣя достаточно силъ исполнить свой долгъ, уѣдетъ изъ Парижа и гдѣ нибудь, въ неизвѣстной глуши провинціи, станетъ разводить огороды. Со мной случится то же, что съ тѣломъ, падающимъ въ воду: шумъ, круги, которые становятся все шире и шире -- потомъ ничего больше. Нѣтъ, нѣтъ, другъ мой, мое паденіе не помѣшаетъ міру существовать.
   -- Но вы, сами! Это полное отреченіе...
   -- Да, я отказываюсь отъ всего, что имѣю, отъ всего, что еще могъ бы имѣть, отъ честолюбія, отъ возможности приносить добро, и дѣлаю это, не скажу безъ сожалѣній, но вполнѣ сознательно. Я хочу стушеваться и, если возможно, бытъ счастливымъ.
   -- Вы не увѣрены въ этомъ?
   -- Во всякомъ случаѣ я буду страдать иначе, а эта стоитъ жертвы, повѣрьте мнѣ... Да, я отказываюсь отъ всего, и исчезаю... Когда вы услышите, какъ злословятъ на мой счетъ, другъ мой, не трудитесь меня защищать.
   Де-Торнъ началъ отчаяваться въ успѣшности своей аргументаціи.
   -- Позвольте мнѣ еще договорить,-- сказалъ онъ, удерживая Мишеля, который, протягивая ему руку, всталъ,-- не думайте что наша партія броситъ васъ; она знаетъ, что вы ея сила, ея душа, и всегда поддержитъ васъ, какъ бы это ня было трудно; мы будемъ со всей энергіей защищать васъ, покроемъ нашимъ авторитетомъ; вѣдь французы все таки не шотландскіе пуритане и вамъ нечего опасаться участи Парнеля.
   -- Неужели вы думаете, что я захотѣлъ-бы разыграть эту роль? -- съ живостью возразилъ Мишель,-- съ страстнымъ вниманіемъ я слѣдилъ за его жизнью, видѣлъ, какъ онъ боролся и погибъ. Онъ почти великъ; во всякомъ случаѣ, это былъ честный человѣкъ, иначе онъ бы не умеръ. И что же? Сопротивленіе только уменьшило его значеніе; безполезная энергія, употребленная имъ при паденіи, только испортитъ послѣднія страницы его исторіи... Нѣтъ, нѣтъ, я чувствую, знаю, что, когда дѣлаютъ то, что я готовлюсь сдѣлать, можно сохранить собственное достоинство только стушевавшись, заставивъ забыть себя. Мои сторонники могутъ выбросить меня за бортъ, какъ ненужный балластъ, или попытаться защитить меня. Пусть они думаютъ только о томъ, что выгоднѣе для дѣла, оставивъ въ сторонѣ мои натересы. У меня ихъ больше нѣтъ... Я осужденъ и самъ привожу въ исполненіе приговоръ -- изгоняю себя... Прощайте!
   -- Тесье, умоляю, хоть сегодня не дѣлайте ничего безповоротнаго, подождите дня два, день, подумайте еще.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я уже все обдумалъ и мои размышленія не были настолько сладки, чтобы мнѣ снова хотѣлось перебирать ихъ. Какъ другъ, протяните мнѣ руку, простите меня за то, что я вамъ причиняю затрудненія, не поминайте лихомъ и не приписывайте моему исчезновенію того значенія, какого оно не имѣетъ. Я погибшій въ бою солдатъ, вотъ и все. Вы, живущіе, идите впередъ и, если нужно, топчите трупы убитыхъ братьевъ; вѣдь они не чувствуютъ наступающихъ на нихъ ногъ!..
   Въ то время, какъ Мишель входилъ въ де-Торну, Бланка Эстевъ ѣхала въ домъ Тесье.
   -- Г-жа Тесье дома? -- спросила она у незнакомаго ей слуги.
   -- Г-жа Тесье не принимаетъ.
   -- Отнесите ей мою карточку, меня она пожелаетъ видѣть.
   Слуга колебался.
   -- Мнѣ необходимо говорить съ ней,-- прибавила Бланка.
   Слуга наконецъ ушелъ и скоро вернулся за молодой дѣвушкой.
   И раньше уже Бланка была взволнована, а когда она воша въ гостиную, съ которой у нея соединялось столько восмининаній, ее охватило жгучее чувство внутренней боли. Все было по прежнему въ этой комнатѣ; Бланка смотрѣла на знакомыя вещи и невольно думала, что только онѣ однѣ и не измѣнились здѣсь. Наконецъ въ гостиную вошла Сусанна; она была спокойна тѣмъ принужденнымъ спокойствіемъ, какое является у людей, твердо рѣшившихся на что либо. Тоже выраженіе было и на лицѣ Тесье, когда онъ говорилъ съ де-Торномъ.
   Бланка подошла къ женѣ Мишеля и сказала ей дрожащимъ голосомъ:
   -- Я узнала обо всемъ, что случилось вчера. Я не могу, я не хочу принять вашей жертвы... Я легкомысленна, виновна, но не безсердечна. Конечно, въ вашихъ глазахъ для меня нѣтъ оправданій, въ моихъ собственныхъ я нахожу извиненіе себѣ въ томъ, что страшно несчастна. Если вы потребуете, я уѣду изъ Парижа куда нибудь очень далеко, я никогда больше не увижу его, но я не хочу составить несчастье вашей семьи, разрушить вашъ домашній очагъ, погубить его...
   Сусанна слушала и ея лицо было спокойно, взглядъ ясный, а на губахъ показалась невеселая усмѣшка. Она сѣла сама и жестомъ указала Бланкѣ на кресло.
   -- Бѣдное дитя,-- сказала молодая женщина; искусственная кротость ея тона мало скрывала горькое направленіе мыслей.-- Бѣдное дитя! Неужели вы думаете, что еслибы я могла еще сохранить его, я бы вамъ его отдала? Развѣ вы думаете, что и у меня нѣтъ эгоизма? Не восхищайтесь мною; между нами невозможна борьба великодушія. Вы говорите такъ, точно еще можете хотѣть или не хотѣть; то, что должно было случиться, уже совершилось, я склоняюсь передъ судьбой. Поступите и вы по моему примѣру и, безъ сопротивленія, подчинитесь ей.
   -- Нѣтъ,-- возразила Бланка,-- это было бы несправедливо, несправедливо и жестоко! Вамъ только горе, а вдругъ я, крадущая у васъ все, буду счастлива!
   -- Будете счастливы? Вы въ этомъ увѣрены? Но и у меня есть утѣшеніе -- дѣти. Я покинута, страдаю, это правда, но за то между вами съ нимъ вѣчно будетъ стоять раскаяніе. Неужели вы находите, что моя участь хуже вашей?
   -- Вы сами видите, что то, чего вы требуете, немыслимо. Онъ не такой человѣкъ, чтобы вынести раскаяніе. Онъ бы слишкомъ страдалъ...
   -- Я не знаю, будетъ-ли онъ страдать или нѣтъ и не хочу знать этого. Скажу откровенно, я столько вывесла, что его горе меня мало трогаетъ.-- Не хотите-ли вы, чтобы я еще плакала надъ его судьбой? У меня не можетъ быть такого романическаго воображенія, какъ у двадцатилѣтней дѣвушки, я уже пережила возрастъ, когда всѣмъ жертвуютъ радя любимаго человѣка. Повторяю: ни его, ни васъ я не брала въ разсчетъ, а заботилась только о себѣ. Одно нужно: кончить все это и именно кончить такимъ образомъ. Ни вы, ни онъ не имѣете силъ забыть; у васъ никогда и не будетъ достаточно силъ для этого, или-же онѣ явятся слишкомъ поздно. И вы хотите, чтобы я насильно удерживала его, чувствуя, что онъ отшатнулся отъ меня, ненавидитъ, желаетъ, быть-можетъ, избавиться отъ помѣхи.
   -- О,-- вскрикнула Бланка,-- какъ вы можете думать, чтобы когда нибудь подобная мысль...
   Сусанна перебила ее, пожавъ плечами:
   -- Почему-же нѣтъ? О, я допускаю, что онъ, пожалуй, открыто никогда не пожелаетъ моей смерти, но онъ будетъ думать о ней и я когда нибудь замѣчу это... Впрочемъ, зачѣмъ даже идти такъ далеко; подумайте, хорошо ли намъ будетъ жить вмѣстѣ, послѣ того, какъ подобныя воспоминанія и недовѣріе погубятъ послѣдніе остатки привязанности. Нѣтъ, нѣтъ, видите, есть положенія, въ какія попасть женщина никогда не можетъ согласиться.
   -- Но развѣ я то могу стать въ то положеніе, какое вы мнѣ создаете цѣной вашего счастья и страшнаго скандаіа? Вы изъ собственнаго уваженія уступаете мнѣ его, и я изъ уваженія къ себѣ отказываюсь отъ него!
   -- Отказываетесь? Но вы не можете отъ него отказаться; онъ вашъ... вы сами взяли его... Вамъ не за что благодарить меня, я не приношу вамъ его въ даръ, а просто говорю, вы отняли его -- берите! О, конечно, въ началѣ вы не думали, что дѣло приметъ такой оборотъ! Господи, я не считаю васъ обоихъ хуже, нежели вы есть на самомъ дѣлѣ, не обвиняю въ низкомъ разсчетѣ! Какъ неосторожныя дѣти, вы играли съ любовью, не спрашивая себя, куда это васъ заведетъ, и надѣясь имѣть возможность управлять ею. Потомъ, какъ всегда случается, любовь ваша создала то положеніе, въ какомъ мы теперь очутились всѣ. Страсть держитъ васъ въ своей власти и вы не можете освободиться отъ ея тираніи, да еслибы и могли, то не захотѣли бы. Я теперь понимаю, что это не вполнѣ ваша вина, такъ какъ и вы, и онъ лучше того, что дѣлаете.
   Бланка слушала, не вполнѣ понимая смыслъ рѣчей оскорбленной женщины.
   -- Какъ вы добры,-- сказала она и хотѣла взять руку Сусанны.
   -- Дайте договорить,-- продолжала молодая женщина, отстраняясь,-- не восхищайтесь моей добротой. Право, мнѣ почти жаль васъ, до такой степени вы мало сознаете то, что вы дѣлаете, и что васъ ожидаетъ. Если бы вы поняли меня, вы бы догадались, что я прощаю васъ, потому что сами то себя вы никогда не простите. Видите-ли, въ моемъ прощеніи кроется месть.
   Бланка испуганно смотрѣла на нее.
   -- О, кончимъ -- проговорила Сусанна,-- этотъ тяжелый и ненужный разговоръ.-- Прощайте, вы знаете дорогу.
   Жена Тесье ушла первая, точно она была чужой въ этомъ домѣ.
   На лѣстницѣ Сусанна столкнулась съ Мишелемъ. Онъ шелъ къ себѣ въ кабинетъ; мужъ и жена поздоровались легкимъ наклоненіемъ головы. Оба были непроннцаемо спокойны и холодны.
   Долго просидѣлъ Мишель въ кабинетѣ, приводя въ порядокъ бумаги. Большую часть онъ ихъ сжегъ, оставилъ только нѣсколько необходимыхъ документовъ. Между дѣловыми письмами у него хранилось нѣсколько незначительныхъ записовъ Бланки. Онъ перечиталъ ихъ и тоже бросилъ въ каминъ. Огонь весело пожиралъ все, что до сихъ поръ составляло жизнь Тесье. Мишель взглянулъ на маленькую связку писемъ и портфель съ документами, невольно прошептавъ: "Только-то!" Его прежде загроможденный столъ теперь былъ пустъ; присѣвъ въ нему, Тесье твердымъ почеркомъ написалъ просьбу объ отставкѣ, потомъ еще нѣсколько короткихъ писемъ.
   Окончивъ все, онъ нѣсколько минутъ задумчиво сидѣлъ въ креслѣ, смотря на давно знакомыя вещи, которыхъ онъ больше никогда не увидитъ, и въ его умѣ роились воспоминанія, связанныя съ ними.
   -- Неужели это правда,-- вдругъ подумалъ онъ, и сейчасъ же отвѣтилъ громко:-- еще-бы!
   Тесье всталъ, прошелся по вабинету, позвонилъ камердинера.
   -- Вещи уложены? -- спросилъ онъ.
   -- Да-съ.
   -- Хорошо; велите закладывать.
   Уже на порогѣ Мишель столкнулся съ Пейро; журналиста приняли, какъ всегда.
   Пейро услыхалъ отъ де-Торна о разводѣ Тесье и пришелъ, чтобы узнать кое-какія подробности. Надо сказать, что въ эту минуту онъ руководился желаніемъ разрѣшить психологическую загадку, а не профессіональнымъ любопытствомъ.
   Съ недовольнымъ жестомъ Мишелъ вернулся.
   -- Что вамъ угодно, любезный другъ? -- спросилъ онъ стоя.
   Пейро запасся предлогомъ.
   -- Я бы хотѣлъ знать, какъ "Порядокъ" долженъ отнестись въ вопросу о новой стачкѣ въ Анзенѣ?
   -- Тамъ стачка? -- спросилъ Тесье,-- я сегодня не читалъ газетъ.
   Пейро съ удивленіемъ смотрѣлъ на него и Мишель прибавилъ:
   -- Есть нѣчто другое, что, вѣроятно, будетъ вамъ еще непріятнѣе, хотя это дѣло личнаго свойства; я подалъ въ отставку изъ депутатовъ.
   Пейро хотѣлъ сказать что-то, но Тесье не далъ ему говорить и произнесъ ледянымъ, не допускающимъ вопросовъ тономъ:
   -- Вы нѣсколько удивлены, а между тѣмъ это уже сдѣлано. Я написалъ письмо и скоро его пошлю. Редакторство въ "Порядкѣ" я тоже бросаю, завтра соберу экстренное собраніе администраціи журнала и откажусь. Навѣрно я не знаю, кто будетъ моимъ преемникомъ, но предполагаю его, и со своей стороны поддержу его. Мнѣ кажется, вамъ предложатъ быть главнымъ редакторомъ.
   Пейро поблагодарилъ.
   -- Я не безпокоюсь ни о будущности журнала,-- прибавилъ Тесье,-- ни о ходѣ нашего дѣла. Мнѣ не замедлятъ найти болѣе достойныхъ преемниковъ.
   Пейро сдѣлалъ было отрицательный жестъ, но Мишель повторилъ слегка дрогнувшимъ голосомъ:
   -- Да, мнѣ найдутся болѣе достойные преемники. Вы сами скоро напишете это.
   Тесье всталъ, давая понять, что разговоръ оконченъ. Едва ушелъ Пейро, какъ Мишелю доложили о приходѣ монсиньора Русселя.
   -- Скажите его священству, что сегодня вечеромъ или завтра утромъ я самъ заѣду въ нему,-- отвѣтилъ Тесье, затѣмъ сложилъ свои бумаги въ адвокатскій портфель, вышелъ изъ кабинета и прошелъ въ маленькую гостиную, гдѣ, по его мнѣнію, Сусанна должна была его ожидать. Она, дѣйствительно, ничего не дѣлая, сидѣла передъ своимъ рабочимъ столомъ. Анни была у нея справа, Лауренція слѣва. Всѣ трое составляли очаровательную картину спокойнаго семейнаго счастья. Горло Мишеля сжали подступившія рыданія; энергическимъ усиліемъ онъ подавилъ ихъ.
   -- И такъ, я ѣду,-- проивнесъ Тесье; онъ говорилъ жестко, чтобы его голосъ не дрожалъ.
   -- Хорошо, все-ли у тебя есть? -- спросила Сусанна, не глядя на мужа.
   -- Да.
   Съ минуту Мишель колебался.
   -- Мнѣ необходимо сказать тебѣ два слова,-- выговорилъ онъ наконецъ.-- О, дѣтямъ незачѣмъ уходить, онѣ ничего не поймутъ. Я думаю, ты согласишься со мною, что истинная причина этого... путешествія должна остаться только между нами.
   Сусанна подумала съ минуту и отвѣтила:
   -- Конечно.
   -- Значитъ, въ этомъ отношеніи мы согласны. Прощайте, дѣти; прощай Анни, прощай моя маленькая Лауренція.-- Онъ поцѣловалъ дѣвочекъ.
   -- Мы не знали, что ты уѣзжаешь, папа,-- сказала Лауренція.
   -- Когда ты вернешься?
   -- Не знаю!
   -- Ты ѣдешь далеко?
   -- Да.
   -- Въ Россію?
   -- Нѣтъ, не въ Россію, въ другое мѣсто.
   -- A ты привезешь намъ что-нибудь, очень хорошенькое?
   -- Да, мои милочки.
   Анни держала его за руку. Онъ тихонько высвободился и обернулся къ Сусаннѣ. Молодая женщина неподвижно смотрѣла въ пространство.
   -- Прощай, дорогой другъ,-- сказалъ Тесье нетвердымъ голосомъ, взявъ жену за руку, онъ поцѣловалъ ее въ лобъ подлѣ волосъ. Сусанна вздрогнула; Мишель почувствовалъ это и смутился. Рыданія снова начали душить его и крупная слеза выкатилась изъ глазъ, но лицо осталось спокойно. Что-то на воздухѣ заняло дѣтей и они, смѣясь, подбѣжали къ окну, повторяя между смѣхомъ:
   -- Прощай, папа, прощай.
   Тесье ушелъ. Сусанна поднялась съ мѣста и неподвижно стояла передъ своимъ рабочимъ столикомъ, потомъ вдругъ упала въ кресло и залилась слезами.
   -- Мама, мама, что съ тобой? Ты плачешь отъ того, что папа уѣхалъ? но вѣдь онъ же вернется!
   Сусанна прижала дѣтей въ себѣ.
   -- Нѣтъ, мои милочки,-- сказала она со слезами,-- папа не вернется никогда, никогда.
   Анни и Лауренція, не понимая словъ матери, тоже заплакали.
   Мишель не слыхалъ ничего. Съ обычнымъ видомъ, не оборачиваясь назадъ, онъ вышелъ изъ дому.
   -- На какую желѣзную дорогу приважете ѣхать,-- спросилъ кучеръ.
   -- Въ Grand-Hôtel,-- отвѣтилъ Тесье, садясь въ карету.
   Отставка Тесье надѣлала много шума, репортеры употребляли всевозможныя усилія, чтобы разузнать что-либо. Скоро имъ стало извѣстно, что онъ живетъ въ Grand-Hôtel. Появилось множество предположеній о причинѣ его поступка, но только одна статья и была очень близка къ истннѣ, говорили, что журналистъ, написавшій ее, получилъ свѣдѣнія отъ Діеля. Онъ указывалъ на совпаденіе разрыва брака Граваля съ отставкой Тесье. "Впрочемъ,-- заключалъ авторъ,-- надо подождать; то, что случится дальше, вѣроятно, дастъ намъ болѣе положительныя данныя и выяснитъ все. Жизнь человѣка, который игралъ такую роль, какъ Мишель Тесье, принадлежитъ обществу. Онъ стоялъ на такой высотѣ, на которой ничто не можетъ быть скрыто. Его добродѣтельные принципы, въ свое время составлявшіе его силу, даютъ теперь право всѣмъ стараться проникнуть въ его тайну".
   Черезъ недѣлю, въ воскресенье, Монде, все понявшій изъ журналовъ и газетъ, пріѣхалъ по Ліонской желѣзной дорогѣ и направился въ маленькій домикъ на улицѣ St-Georges. Со времени отъѣзда Мишеля, чтобы отдѣлаться отъ любопытныхъ, Сусанна не принимала никого.
   -- Госпожа Тесье никого не принимаетъ,-- отвѣтили Монде.
   -- Отнесите ей мою карточку,-- возразилъ Жакъ.-- Слуга колебался и Монде прибавилъ:
   -- Я вамъ говорю, что мадамъ Тесье меня ждетъ.
   Хотя Сусанна и не ждала Монде, но его появленіе ничуть не удивило ее. Она радостно встрѣтила его въ маленькой гостиной. Но вдругъ, при входѣ этого друга, она съ болѣзненной ясностью вспомнила, какъ они вмѣстѣ провели тутъ тотъ, уже давно прошедшій день, въ который, по роковой случайности, она узнала тайну Мишеля. Это воспоминаніе блеснуло передъ ней точно молнія; на мгновеніе она закрыла глаза. Невольно, поддаваясь влеченію общаго горя, и Монде и Сусанна обнялись; молодая женщина заплакала.
   -- Значитъ, правда? онъ уѣхалъ,-- спросилъ ее Монде. Она утвердительно вивнула головой.
   -- Съ ней?
   Сусанна сдѣлала отрицательный жестъ.
   -- Что же тогда?
   -- Я вамъ все скажу.
   Колеблясь, съ остановками, прерывая разсказъ, Сусанна передала ему всю ихъ грустную исторію; ей было стыдно обнажать передъ нимъ сердечныя раны, а вмѣстѣ съ тѣмъ радовала возможность облегчить душу отвровенностью съ этимъ сочувствующимъ другомъ, излить свою печаль передъ человѣкомъ, вѣрѣ котораго Мишель тоже нанесъ страшный ударъ. Слушая ее, Монде почти воочію видѣлъ ту бурю, которая разбила и развѣяла все прекрасное существованіе Мишеля. Время отъ времени онъ повторялъ:
   -- Это невозможно, невозможно!
   -- Да, кажется невозможнымъ,-- сказала Сусанеа,-- а между тѣмъ это такъ, и только теперь я начинаю понимать всю глубину несчастія. Видите, онъ все потерялъ; бросилъ, вышвырнулъ за бортъ. Онъ утопающій, мы обломки... И зачѣмъ все это, для кого? Можете вы это понять?
   Монде неодобрительно покачалъ головой,-- онъ сдѣлалъ тоже движеніе лѣтомъ, слушая признанія Мишеля.
   -- A дѣти? -- спросилъ Монде.
   -- Онъ такъ спокойно поцѣловалъ ихъ на прощанье, точно уѣзжалъ дня на три.
   -- Бѣдняжки!
   Монде началъ ходить по комнатѣ, стараясь придумать что-либо, но безуспѣшно.
   -- Неужели ничего нельзя сдѣлать? -- сказалъ онъ.
   -- Что же было бы возможно?
   -- Вернуть его.
   Сусанна сдѣлала энергическій, отрицательный жестъ.
   -- Почему же нѣтъ? -- спросилъ Монде.-- Непоправимаго пока еще ничего нѣтъ.
   -- Но разъ онъ уѣхалъ, значитъ, я сама хотѣла, чтобы онъ уѣхалъ. Я первая заговорила съ нимъ о разводѣ. Онъ отказывался, предвидѣлъ всѣ несчастія... и если онъ согласился, то только потому, что я изъ всѣхъ силъ этого требовала.
   -- A между тѣмъ, теперь вы сами жалѣете.
   -- Я ни въ чемъ не раскаиваюсь!
   -- Не говорите этого. Вы дѣйствовали въ порывѣ страсти.
   -- Страсти? Нѣтъ, это годится развѣ для него.
   -- Ну, подъ вліяніемъ вспышки -- гнѣва, обиды... Но теперь, вы видите, какъ опустѣлъ вашъ домъ, осиротѣли дѣти, знаете, что Мишеля терзаетъ пресса и вся будущность его погибла, и говорите себѣ, что все лучше такого паденія... Онъ, конечно, тоже понимаетъ это!
   -- Безъ сомнѣнія! Мишель все понимаетъ, онъ такъ уменъ! Только онъ уже не въ силахъ управлять своими дѣйствіями, онъ слѣпъ, онъ самъ не знаетъ, куда идетъ. О, Боже мой, не нужно ужь слишкомъ презирать его, онъ сдѣлалъ все, что могъ, боролся, я это видѣла; но онъ побѣжденъ, вотъ и все. Что-же вы можете сдѣлать тутъ? Мишель ушелъ, когда мы плакали...
   -- Гдѣ онъ?
   -- Въ Grand-Hôtel'ѣ.
   -- Ну, я съ нимъ увижусь и скажу ему то, что другъ можетъ сказать. Если у него осталась хоть капля здраваго смысла, хотя атомъ воли, я возвращу его къ вамъ.
   Сусанна колебалась съ мгновеніе, но ея гордость сдалась.
   -- Поѣзжайте,-- сказала она,-- хотя я и не надѣюсь.
   Въ Grand-Hôtel'ѣ, Монде думалъ, что онъ никогда не доберется до Мишеля. Тесье никого не велѣлъ принимать, Въ ту минуту, когда Жакъ уже отчаявался въ успѣхѣ, онъ увидѣлъ Тесье, который тоже замѣтилъ его и подбѣжалъ къ нему.
   -- Ты, мой другъ, меня не покидаешь! Пойдемъ, пойдемъ, поговоримъ.
   И онъ отвелъ его въ небольшое помѣщеніе, состоявшее изъ спальной и залы во второмъ этажѣ; тутъ было банально, пусто, не видѣлось ни бумагъ, ни книгъ. Нѣсколько газетъ только и напоминали о былой дѣятельности Тесье.
   -- Что ты сдѣлалъ, несчастный,-- сказалъ Монде.
   -- Развѣ и ты, какъ всѣ другіе, бросишь въ меня камнемъ? -- отвѣтилъ Мишель и прибавилъ, смявъ лежавпгія на столѣ газеты: -- Осудишь, вотъ какъ эти листки, которые теперь разрываютъ меня на части.
   -- Нѣтъ, конечно, не такъ какъ они, потому что я тебя порицаю и жалѣю одинаково сильно. Мнѣ даже кажется, жалѣю больше, чѣмъ осуждаю. Да, ты поступалъ дурно и не будешь счастливъ. Такой человѣкъ, какъ ты, не можетъ быть счастливъ, дѣлая зло. Ты даромъ, совершенно даромъ испортилъ себѣ жизнь. Слушай: непоправимаго еще ничего нѣтъ; ты можешь вернуться домой и скандалъ затихнетъ.
   -- Разсчитывай,-- замѣтилъ Мишель съ ироническимъ смѣхомъ,-- при томъ-же это и невозможно,-- добавидъ онъ.-- Если я вернусь въ домъ, моя жена уѣдетъ оттуда.
   -- Нѣтъ, мой другъ, я сейчасъ былъ у нея. Сусанна мнѣ разсказала все; теперь она видитъ то, чего не видала прежде. Она приметъ тебя, проститъ. Твоя жизнь пойдетъ совершенно такъ, точно ты не прерывалъ ее.
   -- И ты нарочно ѣхалъ изъ Аннеси,-- перебилъ его Мишель,-- чтобы сказать мнѣ это?
   Замѣчаніе Тесье смутило Жака.
   -- Впрочемъ, ты правъ,-- прибавилъ Тесье,-- все бы въ моей жизни пошло такъ, точно я не нарушадъ ея теченія. Но этого-то я именно и не хочу. Я до конца боролся, сама Сусанна виновата въ моемъ пораженіи. Тѣмъ хуже для нея! Я не отступаю, зачѣмъ? начинать все съизнова. Нѣтъ, то, что совершилось, непоправимо, судьба распоряжается мной.
   -- О, судьба! Когда на человѣкѣ лежатъ обязанности, въ родѣ твоихъ, нечего говорить о судьбѣ.
   Этотъ разговоръ началъ раздражать Мишеля.
   -- Обязанности? -- заговорилъ онъ энергично,-- не будемъ толковать о нихъ, мой милый! Я ихъ не знаю больше, уничтожилъ старыя и создалъ себѣ новыя. Ты такъ разсуждаешь, точно я спокойно могу слушать тебя? Ты по прежнему мнѣ другъ, Монде? Ну, такъ я тебя попрошу, оставимъ все это и пойдемъ завтракать.
   Онъ отворилъ дверь, знакомъ приглашая Монде пройти въ столовую; въ эту минуту ему подали визитныя карточки де-Торна и монсиньора Русселя.
   -- Я-же никого не принимаю,-- крикнулъ онъ, и взявъ Монде за руку, сказалъ почти угрожающимъ тономъ:-- я не хочу, чтобы мнѣ надоѣдали.
  

IX.

  
   Сусанна къ Монде.
   "Благодарю васъ, дорогой другъ, за милое письмо. Вы угадали: въ настоящихъ ужасныхъ обстоятельствахъ моя жизнь истая мука; я совершенно одинока и мнѣ страшно необходима дружеская поддержка, возможность говорить вполнѣ откровенно съ добрымъ, хорошимъ человѣкомъ, способнымъ меня понимать, способнымъ страдать вмѣстѣ со мной. Мнѣ еще тяжелѣе отъ общаго равнодушія. Изъ всего множества людей, бывавшихъ у насъ въ домѣ, едва ли найдется нѣсколько, которые считаютъ своимъ долгомъ выразить мнѣ банальное соболѣзнованіе. Монсиньоръ Руссель два или три раза заѣхалъ во мнѣ, тоже и м-мъ де-Торнъ; кромѣ нихъ въ моей гостиной нѣсколько разъ появлялись смущенныя личности съ вытянутыми физіономіями, не знающія что сказать. Едва коснувшись единственнаго предмета, о которомъ я думаю, онѣ уходили, стараясь не шумѣть, какъ выходятъ изъ дому, въ которомъ случилось горе. Вы знаете, у меня нѣтъ подругъ; ихъ мало у женщинъ! Мы всегда бнъываемъ такъ заняты мужемъ, дѣтьми, нашими свѣтскими обязанностями, что на дружбу у насъ не хватитъ времени. У меня теперь только и есть, что дѣти; бѣдныя малюточки не всегда могутъ мнѣ наполнить жизнь; но все таки онѣ драгоцѣнный источникъ радости и утѣшенія; я читаю въ ихъ душахъ, чувствую себя такой необходимой для нихъ! Знаете, я нахожу, что дѣти гораздо выше насъ? Въ нихъ столько доброты, деликатности, нѣжности, что надо просто удивляться, какъ все это можетъ быть такъ сильно развито въ этихъ маленькихъ сердечкахъ. Ихъ ласки смягчаютъ душевную боль. И Анни и Лауренція дѣйствительно очаровательны! Неизмѣнная веселостъ Лауренціи такъ невинна, наивна, что невольно ободряетъ меня. У Анни же чувствительное, глубокое, преданное и вѣрное сердечко. Вы знаете, отецъ особенно любилъ ее и она его не забыла. Вчера вечеромъ (каждый день я прихожу укутывать ихъ) я застаю ее въ слезахъ, цѣлую и нѣсколько разъ спрашиваю, что съ ней; она мнѣ все повторяетъ: "ничего мама, ничего". Потомъ, наконецъ, обнявъ меня и рыдая, она говоритъ: "я думаю о папѣ и потому плачу".
   "Быстро положивъ дѣвочку въ кроватку, я убѣжала, чтобы тоже не расплакаться. Эти милыя созданія трогаютъ меня невыразимо. Я съ мукой спрашивала себя, какъ-то теперь сложится ихъ жизнь, вѣдь, кромѣ меня, у нихъ не осталось никого. Когда я раздумываю о будущности ихъ, я раскаяваюсь въ томъ, что сдѣлала, и чувствую, что относительно ихъ не исполнила своего долга. Имъ въ жертву я должна была принести все, все вынести, чтобы только онѣ были счастливы, я мало думаю о нихъ, слишкомъ о себѣ самой. Но теперь ужь поздно... Впрочемъ, не столько изъ-за нихъ иногда я сожалѣю о моемъ рѣшеніи. Если бы вы знали, что за ужасная вещь бракоразводный процессъ; если бы вы знали, сколько мученій приходится терпѣть, сколько мелкихъ униженій! Съ страшному стыду и горю, который испытываетъ покинутая жена, присоединяются еще всѣ эти мелкія муки! Если бы вы знали, какъ больно, когда посторонніе люди, повѣренные, адвокаты, судьи, вторгаются въ вашу интимную жизнь, роются въ вашихъ тайнахъ, оскорбляютъ самыя воспоминанія. Мнѣ было страшно трудно заставить моего адвоката Д. понять, каково наше дѣйствительное положеніе; а онъ еще считается ловвимъ спеціалистомъ въ этихъ дѣлахъ. У него слѣдующая точка зрѣнія: нужно, чтобы изъ этого процесса вы ввнесли всѣ выгоды, которыя вамъ только можетъ дать законъ, т. е., чтобы дѣти остались при васъ и вы отъ мужа получали хорошее содержаніе. Онъ никакъ не хотѣлъ понять, что эти два вопроса уже заранѣе рѣшены между нами, что я не хочу пенсіи (вѣдь наслѣдство, четыре года тому назадъ полученное мною отъ тетки, вполнѣ обезпечиваетъ насъ съ дѣтьми) и что Мишель не потребуетъ отъ меня Анни и Лауренціи; вмѣстѣ со мной онъ жертвуетъ и ими своей слѣпой страсти; не могла я втолковать повѣренному и того, что всѣ постановленія суда ни на іоту не измѣнятъ рѣшеннаго нами. Д. непремѣнно хочетъ добиться какой нибудь лишней уступки. По его мнѣнію, процессъ это родъ поединка: если возможно нужно убить противника, или хоть ранить его. Нѣтъ силъ переубѣдить моего адвоката! Онъ очень хитеръ и, во что бы то ни стало, непремѣнно хотѣлъ разузнать тайны Мишеля; благодаря, знаете, той отвратительной статьѣ, единственной близкой въ истинѣ, онъ можетъ быть и могъ бы добраться до правды... Мнѣ было очень трудно не попасться, когда онъ лукаво допрашивалъ меня. Зачѣмъ этотъ человѣкъ старается узнать больше, чѣмъ хотятъ ему сказать? Конечно, впрочемъ, ему было бы выгодно усилить еще больше скандалъ, чтобы составить себѣ громкую рекламу, уничтоживъ въ прахъ общественнаго дѣятеля, упавшаго съ большой высоты очень низко. Но этого не будетъ.
   "Эта безконечная процедура, вся основанная на лжи, ничто иное, какъ душу раздирающая комедія, какой-то безпорядочный маскарадъ! Для развода, вы знаете это, нуженъ поводъ, а у насъ, повидимому, нѣтъ его, по крайней мѣрѣ, нѣтъ достаточно уважительнаго, по мнѣнію закона. Пришлось изобрѣсти предлогъ; самымъ подходящимъ явилось то, что эти господа называютъ "оскорбительныя письма и оставленія супружескаго жилища". Оскорбительныя письма? Повѣрите ли, другъ мой, у него нашлось печальное мужество прислать мнѣ ихъ. Я знаю, что онъ ни слова не думалъ изъ того, что писалъ, но между тѣмъ, я читала все это со страшной болью въ душѣ. Если бы мнѣ пришлось сдѣлать что либо подобное, у меня бы просто не хватило силъ заставить себя сыграть такую роль, и тѣмъ отречься отъ всего нашего прошлаго, загрязнить воспоминанія! Только подумайте, эти письма прочтутъ въ судѣ, я перенесла униженіе получить ихъ, а еще мнѣ предстоитъ худшее: я должна буду слушать, какъ адвокатъ читаетъ ихъ, указывая судьямъ на дерзкія, оскорбительныя выраженія, а члены суда, взвѣсивъ каждое слово, станутъ разсуждать, достаточно ли оскорбительны эти письма, чтобы быть поводомъ къ разводу. Скажите, ради Бога, въ комъ больше жестокости -- въ законѣ ли, который требуетъ такого лидемѣрія, или въ человѣкѣ, соглашающемся на него? Если бы къ этимъ ужаснымъ письмамъ онъ прибавилъ хотя нѣсколько словъ, чтобы попросить прощеніе за свою отвратительную роль! Но Мишель не сдѣлалъ этого! Я думаю, онъ не довѣряетъ мнѣ, боится написать хоть слово, противорѣчащее тому, что сочиняетъ его повѣренный для успѣха процесса, ему страшно, что я покажу это письмо и, пожалуй, замедлю или совсѣмъ помѣшаю произнесенію въ судѣ желаннаго для него рѣшенія, которое онъ старается ускорить посредствомъ всѣхъ еще оставшихся у него связей. Но ему нечего бояться! Скольбо бы ни пришлось мнѣ страдать, я не захочу измѣнить сдѣланнаго. Поправить того, что раздѣляетъ насъ, нельзя, и когда приговоръ будетъ произнесенъ, мы не станемъ дальше другъ отъ друга, чѣмъ теперь. Самая лицемѣрная изъ всѣхъ этихъ пародій, самая варварская и безполезно жестокая -- "увѣщаніе". Пришлось перенести и это; законъ не поступается ничѣмъ. Представьте: въ тотъ день, который предсѣдатель суда нарочно посвящаетъ подобнымъ попыткамъ примиренія, однимъ супругамъ приходится явиться къ нему. Пріемная переполнена разводящимися; всѣ стараются принять равнодушный видъ или изподтишка, съ ненавистью, наблюдаютъ другъ за другомъ. Въ комнатѣ такъ много народа, что, вѣроятно, каждое "увѣщаніе" не можетъ затягиваться долго, мнѣ это представляется чѣмъ-то вродѣ гражданскаго брака; нѣсколько обычныхъ вопросовъ, отвѣтовъ, которыхъ почти не слушаютъ, и все готово. Мы на особомъ положеніи, потому предсѣдатель передъ нами торжественно разыгралъ всю свою роль до конца. Онъ усадилъ насъ, точно мы пріѣхали къ нему съ визитомъ, говорилъ съ нами примирительнымъ тономъ, любезно, вѣжливо, ласково, остроумно. Это длилось, по крайней мѣрѣ, минутъ двадцать; рѣчь его такъ и лилась. Мы слушали, подчинившись своей участи, избѣгая смотрѣть другъ на друга. Собственное краспорѣчіе опьяняло предсѣдателя, его доводы казались ему до того убѣдительными, что онъ внезапно произнесъ: "И такъ все улажено, не правда ли, нѣтъ болѣе развода?" Я подала жалобу и потому онъ обратился ко мнѣ. Нужно было отвѣтить, но волненіе мѣшало мнѣ говорить, сама не знаю, что я пробормотала ему. Наконецъ, предсѣдатель понялъ, что онъ попусту расточаетъ свое краснорѣчіе, проговоривъ съ сокрушеніемъ: "Какъ жаль, какъ жаль!" и отпустилъ насъ. "Я исполнилъ свой долгъ", сказалъ онъ, вставая съ кресла и съ грустнынъ жестомъ проводилъ до двери, Когда мы проходили черезъ пріемную, Мишель подошелъ во мнѣ и тихонько сказалъ "прости", я ничего не отвѣтила, я поняла, что онъ проситъ прощенія только за эту комедію, за ложь, а не за что-либо другое. Въ послѣдній разъ мы видѣлись въ тотъ день, когда онъ пріѣзжалъ согласиться со мной, какъ вести дѣло, чтобы оно двигалось быстрѣе, и снова встрѣтимся, вѣроятно, только на судѣ. Кончится ли это когда нибудь! Мнѣ все приходитъ въ голову сравненіе съ долгой агоніей, которую смерть не приходитъ прекратить. A этотъ остатокъ безумной надежды... надежды на что? Вѣдь ничѣмъ, рѣніятельно ничѣмъ нельзя поправить сдѣланнаго зла, вѣдь самое худшее что можетъ случиться, это если намъ откажутъ дать разводъ.
   "Когда все окончится, я на нѣсколько дней пріѣду къ вамъ, а потомъ ужь выберу мѣсто, гдѣ поселиться.
   "Въ Аннеси у меня много воспоминаній, но за то это единственный уголовъ въ мірѣ, гдѣ я найду сочувствіе, гдѣ меня встрѣтятъ дружески;
   "Прощайте, милый другъ, цѣлую всѣхъ васъ, какіе вы счастливцы!

Сусанна Тесье".

  
   Мишель къ Монде.
   "Милый другъ, зачѣмъ ты упрекаешь меня? Ты знаешь лучше, нежели кто нибудь, что это безполезно. Сдѣланнаго не вернешь даже и при желаніи, а я, вдобавокъ не смотря на все, что приходится выстрадать, ни за что на это не согласился бы. Если бы мной даже не руководила слѣпая, непреоборимая страсть (а этого нѣтъ, моя любовь еще сильнѣе съ тѣхъ поръ, какъ устранилась единственная преграда, сдерживавшая ее), неужели ты думаешь, что даже въ этомъ случаѣ, при малѣйшей деликатности чувства, мы бы съ Сусанной могли съизнова начать нашу совмѣстную жизнь, послѣ всего, что намъ пришлось пережить, послѣ всей этой тяжелой процедуры?
   "О, этотъ процессъ, который тянется уже больше двухъ мѣсяцевъ, увѣряю тебя, онъ насъ разъединилъ сильнѣе, чѣмъ приговоръ, которымъ все завершится. Онъ разбиваетъ всѣ остатки нашего прошлаго, грязнитъ воспомиванія, уннжаетъ душу, И подумать, что я защищалъ существующій порядокъ вещей, законы! Нечего сказать, прекрасно это все! стоитъ тратить силы на то, чтобы поддерживать подобное зданіе. Я въ первый разъ вижу близко юридическій механизмъ, который долженъ регулировать нравственность общества, и нахожу его отвратительнымъ, въ немъ ясно выказывается все лицемѣріе, ложь, фальшь и жестокость нашихъ учрежденій. Законъ о разводѣ, противъ котораго я когда-то говорилъ, теперь мнѣ представляется логическимъ дополненіемъ къ теперешней формѣ брака; оба такъ мало дѣйствительны! Ты себѣ представить не можешь, на какой низкій уровень разводъ ставитъ насъ, какимъ унизительнымъ условіямъ подвергаетъ, какой смѣшной и постыдной комедіи требуютъ отъ насъ! Если законовѣды, утвердившіе разводъ, не были всѣ до единаго холостыми людьми, имъ нѣтъ извиненій, потому что они ровно ничего не поняли въ своей задачѣ. Они для развода непремѣнно потребовали факта. Но что такое фактъ? Насъ не раздѣлялъ никакой фактъ и пришлось изобрѣсти его, вслѣдствіе этого, содрогаясь отъ стыда и негодованія, стараясь не читать, я списываю оскорбительныя письма, которыя составилъ для меня мой повѣренный; а онъ занимается этимъ ремесломъ съ невозмутимой ясностью духа. Еще надо радоваться, что законъ признаетъ достаточнымъ этотъ сравнительно не тяжелый доводъ, а то мнѣ пришлось бы при свидѣтеляхъ ударить мою жену, или разыграть комедію и попасться съ поличнымъ, заранѣе нанявши для этого какую нибудь несчастную дѣвушку! Вотъ какіе умные способы при думалъ законъ, чтобы, охраняя святость брака, дать возможность людямъ расторгать его. Законъ требуетъ фактовъ, ему ихъ и даютъ; ты видишь какою цѣной! Но неужели, скажи самъ, положеніе вродѣ нашего не въ тысячу разъ болѣе убѣдительно, чѣмъ всевозможные факты въ мірѣ? Развѣ такое чувство, какъ мое, не болѣе удаляетъ меня отъ жены, нежели дурное обращеніе съ ней или приключеніе въ отдѣльномъ кабинетѣ? Нѣтъ! У меня нѣтъ любовницы, слѣдовательно, по закону, я безупречный мужъ и женѣ нечего требовать отъ меня. О, если я когда нибудь вернусь къ дѣламъ... Правда, что этого никогда не будетъ.
   "Моя проклятая извѣстность, конечно, еще усложняетъ положеніе. Несмотря на то, что теперь я просто гражданинъ, менѣе, чѣмъ кто либо изъ французовъ, имѣющій возможность стать министромъ, понадобится нѣсколько мѣсяцевъ, чтобы со мной обращались, какъ съ первымъ встрѣчнымъ торговценъ. Повѣренные, адвокаты, судьи смотрятъ на меня, какъ на интересное животное, считаютъ, что они съ особенной тонкостью и искусствомъ должны продѣлать надо мной всю процедуру. Увѣщаніе было, дѣйствительно, необыкновенное! Какъ это люди такъ мало знаютъ человѣческую природу! Признаюсь, вся эта комедія глубоко взволновала меня; у предсѣдателя я увидался съ Сусанной; какъ она похудѣла, постарѣла! Какъ была печальна! Бѣдная, какое страшное зло я сдѣлалъ ей, а между тѣмъ ни на минуту не переставалъ быть къ ней глубоко привязаннымъ. Предсѣдатель разливался въ краснорѣчіи, высказывалъ глубокіе принципы нравственности, а въ моемъ воображеніи проносились всѣ хорошія воспоминанія изъ нашего прошлаго, которое исчезло, какъ сонъ, точно никогда и не существовало. Какая страшная несправедливость въ томъ, что ея и мое положеніе такъ различны: я, сдѣлавшій зло, получу то, къ чему стремлюсь, буду счастливъ, если это допуститъ моя совѣсть; она же, только страдавшая, одинока, повинута, ей нечего ждать впереди. Конечно, у нея есть дѣти... Дѣти! Я постоянно думаю о нихъ, особенно объ Анни. Она всегда вѣдь была моей любимицей за свою глубокую, чувствительную природу, точно предназначенную страдать, она тоже меня очень любила. Какъ нѣжно, бывало, гладили мою бороду ея маленькія рученки! Какъ мило разсказывала она всѣ исторійки, какія только знала! Замѣчаетъ ли Анни, что я уѣхалъ? Спрашиваетъ ли когда-нибудь о папѣ? Не знаю. Только по окончаніи развода, я постараюсь время отъ времени видѣться съ ними. Часто мнѣ даже приходитъ въ голову, не лучше ли никогда не видѣть ихъ. Пусть онѣ думаютъ, что я умеръ, Никто не станетъ говорить съ ними обо мнѣ и впослѣдствіи, въ смутныхъ воспоминаніяхъ ранняго дѣтства, имъ будетъ еле мерещиться мой образъ. Хорошее понятіе иначе онѣ составятъ о семьѣ, понявъ, что ихъ мать одна, а отецъ живетъ съ другой женщиной. Имъ я приношу тоже огромное зло, быть можетъ большее нежели думаю самъ. Странная моя судьба! Еще, кажется, ни одинъ человѣкъ въ мірѣ не любилъ добра и правды сильнѣе меня, не вѣрилъ въ нихъ тверже чѣмъ я, а между тѣмъ, немногіе дѣлали столько зла себѣ и тѣмъ, кого любили. Часто мнѣ представляется, что все причименное горе, все загубленное, испорченное -- ровно ни къ чему не послужитъ. Неужели всѣ эти муки могутъ создать какое бы то ни было счастье? Невозможно, правда? Это было бы проклятое, отравленное, дурное счастье, а ни я, ни Бланка не способны наслаждаться подобной участью.
   "Вотъ уже два мѣсяца, какъ я живу въ Grand-Hôtel'ѣ. Въ гостинницѣ лучше, чѣмъ гдѣ либо, можно спрятаться, скрыться. Я кое какъ убиваю время, хотя это не въ моемъ характерѣ.
   "Съ Бланкой я не вижусь и не пишу ей; она мнѣ тоже не пишетъ. Мы ведемъ себя очень осторожно. Во что бы то ни стало, необходимо, чтобы ея имя не было произнесено во время процесса. Я стараюсь объ этомъ не ради себя (мнѣ ужь нечего терять), но ради нея, которая бы страдала жестоко, видя, какъ ее судитъ общественное мнѣніе. Стыдливость такого рода составляетъ крупную добродѣтель и необходимо щадить ее.
   "Удастся ли это? Надѣюсь, да, несмотря на отвратительную статью, въ которой я узналъ чертовское ясновидѣніе и злость Діеля. Отвѣчать на нее было невозможно, это только ухудшило бы дѣло. Я думаю, что мѣсяца черезъ два разводъ окончится. Кажется, такого рода процессъ долженъ тянуться, по крайней мѣрѣ, четыре мѣсяца.
   "Чтобы все двигалось скорѣе, мнѣ пришлось обратиться къ протекціи моихъ прежнихъ знакомыхъ. Къ счастью, мнѣ помогли; не ради моего положенія (всѣ вѣдь отлично знаютъ, что я уже не то, чѣмъ былъ прежде), но потому, что всѣмъ выгоднѣе покончить дѣло: моимъ партизанамъ хочется какъ можно скорѣе избавиться отъ меня; противники желаютъ, чтобы скандалъ непремѣнно состоялся, потому процессъ идетъ безъ задержекъ. A другіе-то несчастные, агонія которыхъ тянется около года, которые напрасно силятся заставить колесо, раздавливающее ихъ, двигаться быстрѣе и тѣмъ сократить свои муки. Правда, за то они не подвергаются тому, чтобы ихъ несчастія дѣлались достояніемъ толпы. Господи! какъ мнѣ хочется скрыться отъ всѣхъ, уѣхать съ нею куда нибудь, гдѣ бы никто не зналъ моего имени, а мы сами не понимали бы, что говорится кругомъ, и забыть обо всемъ на свѣтѣ!
   "Прощай, дорогой другъ. Несмотря ни на что, люби меня по прежнему. Не брани меня больше и будь счастливъ тѣмъ, что ты живешь безъ приключеній, въ прелестномъ любимомъ уголкѣ, съ близкими людьми, которымъ никогда не принесъ страданій.

Твой М. Тесье".

  
   Сусанна къ Монде.
   "Черезъ нѣсколько дней все будетъ кончено, Повѣрите ли, дорогой другъ, я жду этого жизненнаго перелома и съ нетерпѣніемъ, и съ горемъ. Иногда меня охватываетъ отчаяніе, при мысли, что въ ту минуту, когда судья произнесетъ приговоръ, точно пропасть образуется между мною и моимъ прошлимъ счастьемъ, моими свѣтлыми воспоминаніями, единственной любовью, любовью, которая съ лѣтами должна была перейти въ спокойную привязанность и наполнить все существованіе до глубокой старости, до смерти. Вмѣстѣ съ тѣмъ мнѣ невыносимо ждать, мучиться, точно въ лихорадкѣ, которую усиливаютъ послѣднія совѣщанія съ адвокатомъ. Главное же я не въ силахъ переносить ужаса ожиданія этого рокового дня. Вѣдь мнѣ придется, точно преступнику, выступить передъ судомъ. Всѣ эти предварительныя подготовки тянутся черезъ-чуръ долго, слишкомъ многое ими затрогивается; голова слишкомъ напрягается, доходишь чуть ни до безумія! О, какъ мнѣ хочется поскорѣе уѣхать изъ Парижа съ моими бѣдными сиротками. Онѣ веселы, играютъ, не знаютъ ничего. Вотъ уже четвертый мѣсяцъ онѣ не видали отца и начали забывать его. Первое время Анни часто говорила о Мишелѣ, спрашивала, вернется ли онъ? Теперь же почти не упоминаетъ о немъ, а если и говоритъ, то безъ малѣйшей грусти. Лауренція, пожалуй, даже не узнала бы его. Хорошо бы вѣчно оставаться ребенкомъ, чтобы имѣть способность такъ забывать. Захочетъ ли впослѣдствіи Мишель увидать ихъ? Врядъ ли. Это вызвало бы въ его душѣ лишній упрекъ совѣсти, омрачило бы его новое счастье. Къ тому же что онъ можетъ сказать дочерямъ? Когда онѣ выростутъ и поймутъ все, онѣ его будутъ судить и подумаютъ "отецъ бросилъ насъ!" Бѣдныя, милыя малютки! Онѣ и не подозрѣваютъ, что значитъ лишиться отца, онѣ не знаютъ, что въ ихъ жизни явилась новая опасность, что только мнѣ одной придется охранять ихъ. Право, мнѣ дѣлается страшно при мысли, какая огромная отвѣтственность ляжетъ на меня; что никто не будетъ облегчать мнѣ ее. Подумайте, одна я должна воспитать ихъ, одна отвѣчу за то, какимъ образомъ сформируются ихъ души, а это тяжелая задача!
   "Не согласны ли вы со мной, что нравственная жизнь родителей, такъ сказать, приготовляетъ и опредѣляетъ жизнь ихъ дѣтей. Слѣдуя таинственному и непреложному закону, добро порождаетъ добро, здо производитъ зло. Меня часто преслѣдуетъ мысль и я спрашиваю, что навлечетъ на дѣвочекъ поступокъ ихъ отца? Если, дѣйствительно, нами управляетъ этотъ роковой законъ, то сѣмена несчастія и зла уже зародились въ ихъ судьбѣ и со временемъ дадутъ ростки. По временамъ у меня бываетъ (или мнѣ чудится, что бываетъ) предчувствіе того, что ждетъ моихъ дѣвочекъ впереди; особенно я боюсь за Анни, она вѣчно печальна, задумчива, и это, право, неестественно и грустно видѣть въ девятилѣтнемъ ребенкѣ. Она никогда не играетъ, говоритъ мало, точно вѣчно думаетъ или мечтаетъ о чемъ-то; ведетъ она себя какъ-то машинально хорошо, и, мнѣ кажется, ея обманчивое спокойствіе скрываетъ задатки бурь; въ ея большихъ темнихъ глазахъ еще не свѣтится ясно выраженная мысль, а между тѣмъ они смотрятъ такъ печально, что невозможно видѣть ихъ, не спрашивая себя: какіе-то образы отразятся въ нихъ? Какія слезы изъ нихъ потекутъ? Бѣдныя дорогія дѣти! Мнѣ бы хотѣлось, чтобы всю жизнь онѣ прожили такъ счастливо, какъ я двѣнадцать лѣтъ; двѣнадцать лѣтъ, промелькнувшихъ такъ быстро! Я хотѣла-бы, чтобы у нихъ было спокойное, здоровое счастье, безъ позднихъ сожалѣній, безъ стремительныхъ желаній, словомъ, такое, какое было у меня. Въ нашемъ несправедливомъ свѣтѣ есть столько обездоленныхъ никогда не знавшихъ счастья, что, когда было цѣлыхъ двѣнадцать хорошихъ лѣтъ, казалось бы, слѣдовало свою жизнь считать полной, и спокойно перенести горе, нахлынувшее потомъ. Нѣтъ-же, неправда! послѣ сладкаго сна еще тяжелѣе проснуться; разъ уже года счастья прошли, они считаются ни во что. Прошлое умерло и никогда не вернется. Я только страдаю и боюсь того, что меня ждетъ впереди. Не легко мнѣ будетъ жить въ тяжеломъ утомительномъ уединеніи... Женщинѣ такъ трудно быть одной, и я такъ боюсь одиночества! Видите, мой другъ, какія безпокойства, какія думы волнуютъ меня передъ роковымъ днемъ. Мнѣ необходимо было кому нибудь повѣрить ихъ, а только съ вами я и могу говорить откровенно. Сейчасъ-же, по окончаніи развода, я съ дѣтьми уѣду въ Аннеси и проживу тамъ нѣсколько недѣль, потомъ, потомъ наступитъ неизвѣстное, неопредѣленное будущее.

Сусанна Тесье".

  
   Монде къ Мишелю.
   "Еще время не ушло, мой другъ, еще можно вернуться назадъ и я съ послѣдней мольбой обращаюсь къ тебѣ! Въ мое письмо я вкладываю и письмо твоей жены, которое только что получилъ. Въ немъ нѣтъ фразъ, трогательныхъ восклицаній, крикливаго отчаянія, но видится такое материнское безпокойство, такое глубокое горе, такое вѣрное пониманіе дѣйствительности, что, если ты еще способенъ послушаться голоса справедливости, ты, быть можетъ, очнешься. Очевидно, ты уже нѣсколько мѣсяцевъ живешь какъ во снѣ, двигаешься какъ слѣпой, дѣйствуешь словно въ состояніи гипноза, точно какая-то посторонняя сила руководитъ тобой и губитъ тебя. Еще есть время вырваться изъ подъ ея власти, спасти близкихъ тебѣ и самого себя! Довольно жертвъ принесъ ты твоей зловѣщей страсти: постарайся опомниться. Одно мѣсто въ письмѣ Сусанны особенно поразило меня, а именно, ея слова о твоихъ дочеряхъ. Подумалъ ли ты, что послѣдствіе твоей вины, точно тяжкій приговоръ, обрушится на нихъ, что ты испортишь имъ жизнь, можетъ быть, смутишь ихъ души? Мать женскимъ инстинктомъ поняла это; вѣдь женщины иногда чуютъ приближеніе еще далекой опасности. Какъ хорошо она поняла, что особенно сильно опасаться слѣдуетъ за лучшую изъ нихъ двоихъ, за кроткую маленькую Анни, которую ты такъ любилъ, вѣроятно, за сходство съ собой; дѣйствительно, она походитъ на тебя, точно твое собственное отраженіе. Подумай, ты теперь ей создаешь будущность и отвѣтственъ за нее. Не вообрази, пожалуйста, что мнѣ поручили написать тебѣ. Отъ собственнаго имени, во имя нашей старой дружбы, я дѣлаю эту послѣднюю попытку, я не разсчитываю на силу своихъ доводовъ и если еще надѣюсь, то лишь потому, что ты не злой, не черствый человѣкъ и дружескія слова, сказанныя въ эту страшно важную минуту, быть можетъ, помогутъ тебѣ очнуться изъ твоей летаргіи. О, еслибы мое письмо могло разбудить твою совѣсть, вѣдь въ тебѣ же она есть, я увѣренъ въ этомъ, ты усыпилъ ее, но рано или поздно, она вступитъ въ свои права, и, если тогда непоправимое будетъ уже совершено, ея пробужденіе явится слишкомъ поздно.
   "Нечего и говорить, что здѣсь, гдѣ прежде тебя считали чѣмъ-то вродѣ героя или бога, очень много занимаются тобой, никто не извиняетъ твоего поведенія; даже самъ я, хотя и стараюсь нѣсколько защитить тебя. Ты осужденъ единогласно, приговоръ точно явился результатомъ общественной совѣсти. Тебя ставили очень высоко, потому и судятъ строже, нежели другихъ. Неужели ты воображаешь, что всѣ заблуждаются, а ты одинъ правъ? Не думай, впрочемъ, что тебя порицаютъ слѣпо и безжалостно. Да, твой поступокъ бранятъ, но тебя все еще любятъ и, еслибы ты хотѣлъ, тебя бы простили вполнѣ; эти чужіе, равнодушные люди, возлагавшіе на тебя свои самыя высокія надежды, защищающіе твое дѣло противъ тебя-же самого, еслибы ты снова вернулся на прежній путь, простилибы тебя такъ-же чистосердечно, какъ и твоя семья. Никакого слѣда не осталось бы отъ бури; ты могъ-бы возстановить и твою общественную жизнь, и твой домашній очагь. Вотъ что я хотѣлъ сказать тебѣ, мой милый другъ. Кромѣ страсти, еще упрямство и родъ отчаянія теперь заставляютъ тебя дѣлать то, что ты дѣлаешь,-- если это такъ, еще ничто не потеряно. Голосъ здраваго смысла, вмѣстѣ съ голосомъ долга, могутъ совершить чудо, которое спасетъ тебя. Если дружеская поддержка можетъ придать тебѣ мужество, напиши мнѣ и я сейчасъ-же пріѣду въ Парижъ. Я, какъ и другіе, порицаю тебя, но люблю несравненно больше, чѣмъ они, и ты по прежнему можешь всегда разсчитывать на меня.

Твой старый другъ Жакъ Монде".

  
   Бланка къ Мишелю.
   "Пока еще есть время, умоляю васъ, Мишель, вернитесь назадъ. Я не хочу счастья, пріобрѣтеннаго цѣной столькихъ слезъ. Если бы я раньше поняла весь ужасъ того, что мы дѣлаемъ! Но я была слѣпа, а теперь вижу, какъ всѣ съ любопытствомъ накинулись на васъ и на вашу семью; я читаю газеты и, милый Мишель, глубоко страдаю каждое утро. Мнѣ невозможно тяжело видѣть, какъ эти газетныя статьи терзаютъ васъ. Я не о себѣ думаю, говоря вамъ вернитесь назадъ; мнѣ ничто не страшно, когда я вспоминаю, что послѣ всѣхъ этихъ униженій, страданій, борьбы, мы съ вами уѣдемъ куда нибудь, гдѣ насъ не знаютъ и оставятъ въ покоѣ. Но мы разбиваемъ жизнь другихъ... Нужно вамъ сказать, что я получила отъ Монде письмо, взволновавшее меня до глубины души. Онъ говоритъ о Сусаннѣ, о вашихъ дочеряхъ, спрашиваетъ меня, неужели я не пожалѣю женщины, замѣнявшей мнѣ мать и ея дѣтей, которыхъ когда-то называла своими сестренками? "Только вы одна,-- пишетъ онъ,-- еще можете указать Мишелю на его обязанности; воспользуйтесь же своей властью надъ нимъ, чтобы вывести его на прямую дорогу, внѣ которой нѣтъ счастья". Его письмо длинно и несправедливо... Но онъ правъ, можетъ быть, правъ даже въ томъ, что такъ сурово говоритъ со мной. Господи Боже, если ужь этотъ человѣкъ, любившій моего отца, знавшій меня ребенкомъ, такъ обвиняетъ меня, что же скажутъ другіе? Все равно, ему незачѣмъ было писать мнѣ такъ жестоко; я бы и безъ того стала васъ молить исполнить вашъ долгъ... Да, мнѣ жаль Сусанны, дѣтей, но главное мнѣ жаль васъ, милый, милый другъ. Со мной вы не можете быть счастливы, вѣчное раскаяніе стояло бы между нами и отравляло бы нашу жизнь. Конечно, ужасно потерять васъ, но еще ужаснѣе быть вашей и видѣть, что вы страдаете, чувствовать, что я причина вашего паденія, читать на вашемъ лицѣ отблески сожалѣнія о прошломъ, понимать, что мысленно вы меня упрекаете за то горе, которое держите въ тайнѣ! Я не хочу, чтобы моя любовь составила ваше несчастье, и прошу только одного: сохраните въ сердцѣ очень нѣжное воспоминаніе обо мнѣ, съ сожалѣніемъ думайте о томъ, чего вамъ когда-то хотѣлось и что не могло осуществиться; въ воспоминаніи, подъ окраской неисполнившагося желанія, вы меня будете любить больше, нежели любили бы въ дѣйствительности. Видите, Мишель, я должна исчезнуть изъ вашего существованія и теперь ужь навсегда. Напишите, что я права, что вы исполните вашъ долгъ, и дайте мнѣ забыть васъ... Забвеніе, конечно, придетъ со временемъ или, по крайней мѣрѣ, миръ душевный. Мнѣ кажется, я буду такъ спокойна, почти счастлива, когда узнаю, что вы примирились съ семьей.
   "Напишите мнѣ еще разъ на прощанье и разстанемся. Прощайте, дорогой, прощайте; все же ваша

Бланка".

  
   Сусанна къ Монде.
   "Дорогой другъ, все кончено; вслѣдъ за моимъ письмомъ я сама пріѣду къ вамъ, вся еще разбитая потрясеніями этого послѣдняго дня. Да, я была права, что такъ боялась его; но дѣйствительность оказалась еще ужаснѣе всѣхъ ожиданій. Вы не повѣрите, сколько страданій, униженій, отчаянія пришлось пережить въ эти нѣсколько часовъ. Вообразите, что вашу судьбу рѣшаютъ люди холодные, какъ ледъ, а вы чувствуете, какъ васъ, точно въ кошмарѣ, охватываетъ страшная пустота и, несмотря на всѣ муки, нужно употреблять остатокъ силъ и воли, чтобы сохранить собственное достоинство, скрыть горе, сдержать готовыя хлынуть рыданія. Да, слезы мнѣ сдавили горло, душили меня; но вмѣсто того, чтобы предаться отчаянію, мнѣ пришлось спокойнымъ голосомъ, обстоятельно отвѣчать на вопросы предсѣдателя, слѣдователя, адвокатовъ... О, эти вопросы! Когда я думаю, что у меня нашлось мужество выслушать ихъ я не умереть отъ горя, мнѣ начинаетъ казаться, что теперь я не та, чѣмъ была прежде, точно часть моего существа исчезла куда-то, убита этой послѣдней борьбой... Слишкомъ большую чашу униженій мнѣ пришлось испить и слѣды отравы на вѣки подорвали мои силы.
   "Мишель держался очень хорошо; онъ привыкъ бороться и скрывать впечатлѣнія, Онъ отвѣчалъ неторопливо, увѣренно, какъ человѣкъ знающій, что хочетъ сказать и не колеблющійся. Два или три раза онъ спокойно взглянулъ на меня. О, это превосходный комедіантъ, увѣряю васъ! Я уже давно это вижу, но ставила его искусство не на достаточную высоту. Однако, и ему дришлось пережить нѣсколько непріятныхъ минутъ: не предупредивъ меня, мой адвокатъ внезапно сдѣлалъ очень прозрачный намекъ на достаточно извѣстныя отношенія моего мужа къ одной особѣ, которую онъ не считалъ себя въ правѣ назвать, и упомянулъ, что обѣ стороны точно сговорились умалчивать объ этой исторіи. Въ хитрыхъ запутанныхъ фразахъ онъ далъ понять, что, можетъ быть, въ этихъ отношеніяхъ и слѣдуетъ искать истинную причину нашего печальнаго процесса, что будущее укажетъ, конечно, на то -- вѣрно ли его предположеніе, или нѣтъ. Мишель страшно поблѣднѣлъ, въ его глазахъ сверкнуло такое бѣшенство, что я думала онъ сейчасъ бросится на адвоката. Эти намеки произвели сильное впечатлѣніе на присутствующихъ, меня же глубоко оскорбило то, что только это и затронуло Мишеля. Раньше ему высказывали жестокія истины, напоминали о его брошенныхъ дѣтяхъ, неисполненномъ долгѣ, испорченномъ существованіи, погубленной карьерѣ; онъ, кажется, даже не слушалъ; но едва задѣли то, чѣмъ онъ только и дорожитъ теперь, Мишель смутился, поблѣднѣлъ.
   "Я никогда неговорила вамъ, какая тайная мысль была у меня въ продолженіе всего этого дѣла; признаюсь въ ней, потому что въ настоящее время она уже не можетъ сбыться, а кромѣ того, мнѣ кажется, вы надѣялись на тоже самое: я разсчитывала, мечтала, что въ послѣднюю минуту, когда непоправимое будетъ уже совсѣмъ близко, Мишель вдругъ почувствуетъ, что жертва невозможна и вернется ко мнѣ, къ дѣтямъ. О, какъ бы чистосердечно я простила его! Но нѣтъ, онъ шелъ прямо, безъ оглядки, до конца, не думая о тѣхъ, которыхъ топталъ, идя впередъ. Конечно, и я виновата: если бы я первая не заговорила о разводѣ, онъ никогда бы не осмѣлился и думать о немъ (по крайней мѣрѣ, я утѣшаю себя этой мыслью); и если бы я не настаивала, если бы я больше думала о дѣтяхъ, чѣмъ о собственныхъ страданіяхъ, если бы у меня было больше любви, чѣмъ самолюбія... Но нѣтъ, намъ невозможно было жить такъ, какъ мы жили!... Къ чему, впрочемъ, поднимать все это? Зачѣмъ мучить себя? Если бы я знала, если бы, если бы... Никогда, ничего не знаешь заранѣе. И потомъ случилось только то, что должно было случиться; теперь все кончено. Нужно бы, сознавая всю непоправимость свершившагося, найти въ этой мысли силу перенести страшное горе, но я не могу; я не покоряюсь и ропщу. Я дурно разсчитала свои силы и не знала, что мнѣ будетъ такъ больно. Теперь я знаю, какъ это тяжело, знаю...
   "Что написать вамъ еще, дорогой другъ? когда я буду съ вами, я все повѣрю вамъ. Легче высказываться, а вы единствепное существо въ мірѣ, передъ которымъ я могу излить всю душу, такъ какъ понимаю, что и ваше чувство было оскорблено, скажу даже болѣе, почти развѣнчанъ идеалъ. Этотъ несчастный никогда не узнаеть всю величину принесеннаго имъ зла, тотъ, кто вѣрилъ въ него, упалъ съ такой же большой высоты, какъ и онъ самъ! До свораго свиданія, дорогой другъ, преданная вамъ

Сусанна".

  
   Мишель къ Монде.
   "Я не отвѣтилъ на твое послѣднее письмо, дорогой другъ, и что же могъ бы я тебѣ написать? Ты взволновалъ, смутилъ меня, вселилъ въ мою душу новыя муки, указалъ, какія новыя пропасти открылись и все, увы, напрасно! Ты знаешь: есть логика, управляющая нашими поступками,-- одно наше дѣйствіе, какъ слѣдствіе, вытекаетъ изъ другого, и такъ мы идемъ до конца. Какъ-же я могъ избѣжать этого закона? Мнѣ нельзя было не окончить начатаго, а ты долженъ былъ понять, что ничто уже не могло меня остановить, что было бы трусостью вернуться назадъ въ послѣднюю минуту. Да, я выказалъ бы трусость, къ тому же возврата и не было. Правда, добрые люди сказали бы: онъ вернулся въ дому, но я бы обманулъ ихъ и новой слабостью только усилилъ бы свою вину. Есть, видишь ли ты, совсѣмъ особая мораль для тѣхъ, это уже разъ сошелъ съ прямой дороги, не такая ясная, какъ общій кодексъ нравственности, но и ей слѣдовать очень трудно и она предъявляетъ свои требованія, и ей необходимы жертвы. Человѣкъ узнаетъ ее, когда имъ руководитъ только его собственный неувѣренный опытъ, его мучительное метанье изъ стороны въ сторону. Мораль эта управляетъ совѣстью, но не успокоиваетъ ее; не съ поднятой головой, не со спокойнымъ лицомъ подчиняются ей, но все же слушаются ее, потому что она остается единственнымъ указателемъ того, что необходимо дѣлать. Я не считаю себя правымъ, я знаю, что былъ обязанъ въ самомъ началѣ покорить и вырвать съ корнемъ зарождавшееся чувство, что это бы и значило исполнить долгъ, поступить вполнѣ добродѣтельно. Я это отлично сознаю, и потому такъ глубоко страдаю, тѣмъ не менѣе, я думаю, что въ той огромной цѣпи ошибокъ, которыя навлекла за собой эта первая слабость, я не былъ ни низкимъ, ни подлымъ. Я стараюсь уцѣпиться за это извиненіе теперь, когда ничего измѣнить уже нельзя. Когда передъ собой я вижу вполнѣ неизвѣстную новую жизнь. Я самъ хотѣлъ новой жизни и добровольно пожертвовалъ ей всѣмъ прежнимъ, но все время страдалъ, принося эту жертву, увѣряю тебя, послѣ всего случившагося во мнѣ на вѣки вѣковъ останется сердечная рана, которая никогда не заживетъ; какъ преступникъ о своемъ преступленіи, я думаю о томъ, что разрушилъ своими руками и боюсь, что зло еще сильнѣе, нежели я предполагаю, такъ какъ и мнѣ приходитъ мысль о послѣдствіяхъ моего поступка.
   "Ты увидишь Сусанну. Изъ ея письма, присланнаго тобой, я узналъ о ея предположеніяхъ. Прошу, давай мнѣ о ней вѣсти, сообщай о состояніи ея духа, ея горя. Что-то послѣ такихъ ударовъ происходитъ въ такой душѣ, какъ у нея? Я разсчитываю на тебя, надѣясь, что ты вылечишь ее; ты такъ добръ, такъ нравственно здоровъ, а эти-то качества и могутъ принести огромную пользу несчастнымъ раненымъ жизнью. Я знаю, что ты не откажешься заботиться о ней. Повѣрь, я страшно мучаюсь тѣмъ, что ничего не могу сдѣлать для нея. Увы, ранившая рука не можетъ залечить раны! Я теперь для нея чужой человѣкъ, быть можетъ, врагъ. Врагъ ей -- бывшей мнѣ подругой въ продолженіе двѣнадцати лѣтъ. Если бы я сказалъ ей, что по прежнему сильно привязанъ въ ней, она бы не могла мнѣ повѣрить, а между тѣмъ это правда.
   "Ты меня хорошо знаешь, потому поймешь, что у меня нѣтъ безплодныхъ сожалѣній. Что сдѣлано, то сдѣлано! Я ни о че.мъ не сожалѣю; только оплакиваю, что эта неминуемая жертва принесла столько горя. Намъ необходимо было разстаться, чтобы съ достоинствомъ выйти изъ нашего рокового положенія. Послѣ всего, что произошло, наша совмѣстная жизнь была бы основана на лжи; у насъ было-бы слишкомъ много тайныхъ думъ, злопамятнаго чувства, слишкомъ много недовѣрія, которыя приходилось бы скрывать друтъ отъ друга. Прошлое поставило бы между нами слишкомъ много воспоминаній и наши сердца измучились бы, напрягая силы уничтожить ихъ. Мы оба поступили мужественно и откровенно. Несмотря на всеобщее осужденіе, о которомъ ты мнѣ говоришь, мнѣ кажется, мы выбрали наименѣе дурной исходъ. Пренія приняли особенно тяжелый оборотъ и мнѣ приходится вслѣдствіе этого измѣнить мои намѣренія. Я говорилъ тебѣ, что думаю послѣ развода вступить въ новый бракъ черезъ довольно большой промежутокъ времени. Къ несчастью, наша тайна не такъ хорошо сохранялась, какъ я надѣялся, и адвоватъ моей жены сдѣлалъ всѣмъ понятный намекъ; ни минуты мнѣ не пришло въ голову мысль обвинить Сусанну въ предательствѣ или мести; это произошло безъ ея вѣдома и было эфектомъ, котораго мэтръ Д. не хотѣлъ лишить себя. Тѣмъ не менѣе ударъ попалъ въ цѣль: черезъ два дня послѣ процесса, я получилъ отъ г-на Керье письмо. Отчимъ Бланки говорилъ въ немъ, что послѣ всего, что случилось, онъ проситъ меня прервать всякія сношенія съ его падчерицей. Я отвѣчалъ немедленной просьбой ея руки и получилъ отрицательный отвѣтъ. Вотъ въ какомъ положеніи стоитъ дѣло. Впрочемъ, Бланку не смутитъ это противодѣйствіе. Мы предвидѣли его и обвѣнчаемся послѣ формальнаго, законнаго оповѣщенія родителей; отчимъ, никогда не занимавшійся Бланкой, мать, никогда не любившая ее, не заслуживаютъ другого обращенія съ ними, но все-же вѣдь это ея семья, и вотъ еще приходится бороться, разрушать все прежнее, причинять страданія, впрочемъ, не глубокія; m-me Керье только недавно замѣтила, что у нея есть дочь, и скоро забудетъ, что эта дочь не повинуется ей. Больше всего я горюю о томъ, что Бланкѣ приходится пережить новую печаль или, вѣрнѣе, униженіе. Теперь ея имя, какъ и мое, вмѣстѣ съ моимъ, повторяется всѣми, а наша бѣдная любовь служитъ предметомъ разговоровъ. Если для мужчины и вдобавокъ еще общественнаго дѣятеля тяжело знать, что онъ служитъ предметомъ сплетенъ, каково же это переносить молодой дѣвушкѣ, только и мечтавшей тихо и спокойно прожить свой вѣкъ. О, какъ мнѣ хочется поскорѣе уѣхать съ нею подальше отъ людей, которые пересуживаютъ ее и не подозрѣваютъ, не узнаютъ никогда, сколько благородства, великодушія, прелести заключено въ ея любви ко мнѣ. Но что смотрѣть на эти безсмысленные приговоры! Я знаю, чего стоитъ ея душа, а она знаетъ, чего, несмотря на все, стою я. Насъ осудили, отталкиваютъ, изгоняютъ; хорошо! Пускай мы будемъ совершенно одиноки въ мірѣ и только выиграемъ отъ этого. Мы не узнаемъ ничего о томъ, что будетъ говориться о насъ и, несмотря на свѣтъ, найдемъ счастье! Конечно, это не будетъ счастье полное, его отравитъ та цѣна, которой оно куплено! Но все же мы будемъ счастливы. Я хочу, чтобы бѣдняжкѣ, отдавшей мнѣ всю жизнъ, было хорошо. Я тебѣ дамъ знать о томъ, куда мы ѣдемъ, также напишу и о днѣ вѣнчанія сейчасъ-же, какъ назначимъ его. Я увѣренъ, что несмотря на порицаніе, ты остаешься моимъ другомъ, а я, что бы ты ни сказалъ мнѣ, всегда сохраню дружбу къ тебѣ.

Мишель Тесье".

  

X.

  
   Несмотря на всѣ предосторожности, довольно много репортеровъ и любопытныхъ зѣвакъ тѣснилось въ залѣ мэріи въ день вѣнчанія Мишеля и Бланки. Всѣ ждали чего-то необыкновеннаго и не вполнѣ ошиблись въ разсчетѣ. Банальная церемонія гражданскаго брака довольно сильно отличалась отъ того, что привыкли обнкновенно видѣть. Женихъ и невѣста пріѣхали вмѣстѣ. Одѣтый въ сюртукъ, Мишель казался непроницаемо хододнымъ, серьезнымъ. Бланка куталась въ дорожный плащъ, ея лицо закрывалъ плотный вуаль. Никто не сопровождалъ ихъ. До послѣдней минуты Керье старались противиться браку, который производилъ скандалъ и вредилъ ихъ свѣтскимъ отношеніямъ. Къ тому же они теперь считали Тесье погибшимъ, нигдѣ не принятымъ человѣкомъ. Мишель-же не хотѣлъ безпокоить ни одного изъ своихъ друзей, потому подъ брачнымъ контрактомъ подписались тѣ случайные свидѣтели, которыхъ всегда можно найдти у входа въ мэрію, они даютъ свою подпись за небольшую подачку на водку, или просто изъ удовольствія росписаться на гражданскомъ актѣ.
   При входѣ Мишеля и Бланки на скамейкахъ послышались разныя замѣчанія.
   -- Бѣдная,-- сказала одна молоденькая дѣвушка,-- какъ ей приходится вѣнчаться!
   -- У нея, значитъ, нѣтъ родителей? -- спросило нѣсколько человѣкъ.
   -- Нѣтъ,-- возражали другіе,-- у нея есть мать, вышедшая замужъ во второй разъ; но только родные не захотѣли пріѣхать на свадьбу.
   -- И это называютъ бракомъ,-- замѣтила толстая дама, покачивая головой.-- Такихъ свадебъ еще и не видано!
   Потомъ всѣ перестали болтать; наступило глубокое молчаніе, казалось, что страхъ или мучительное ожиданіе охватило присутствующихъ. Помощникъ мэра безстрастнымъ голосомъ, можетъ быть, немного медленнѣе обыкновеннаго, прочелъ установленныя формулы, поверхъ очковъ посматривая на стоявшую передъ нимъ чету.
   -- Да,-- твердо отвѣтилъ Мишель.
   Головка Бланки, съ лицомъ, закрытымъ вуалью утвердительно наклонилась; затѣмъ новобрачные быстро вышди изъ залы, толпа разступилась, давая имъ дорогу и провожая долгимъ, любопытнымъ, немного сострадательнымъ взглядомъ.
   -- Какъ это все печально,-- сказалъ кто-то тихонько; другой, болѣе рѣзкій, голосъ произнесъ:-- что посѣешь, то и пожнешь! не начать-ли еще имъ сожалѣть!
   Толпа разошлась.
   Бланка и Мишель молча сидѣли въ уносившей ихъ каретѣ; однѣ и тѣ же думы преслѣдовали ихъ обоихъ. Оба сожалѣли и печалились объ одномъ и томъ же.
   Богъ не даетъ своего благословенія на то, что дозволяетъ законъ, потому бракъ былъ уже заключенъ; Мишель и Бланка принадлежали другъ другу; они разбили всѣ препятствія, стоявшія между ними и ничто больше не могло помѣшать имъ рука объ руку идти по жизненному пути; съ этой минуты они могли наслаждаться давно желанной близостью въ сторонѣ отъ всего враждебнаго имъ міра, точно на необитаемомъ островѣ, о которомъ мечтаютъ влюбленные.
   -- Моя дорогая,-- сказалъ Мишель и взялъ руку Бланки,-- какъ вамъ было тяжело.
   Слезы выступили на ея глазахъ, но она постаралась улыбнуться и тихонько отвѣтила:
   -- Что за важность? -- голосъ Бланки дрожалъ, скажи она еще слово и у нея бы не хватило силъ сдержать рыданія.
   -- Свѣтъ очень жестокъ,-- промолвилъ Тесье, помолчавъ, и прибавилъ:-- но мы такъ любимъ другъ друга.
   Маленькая ручка, лежавшая въ его рукѣ, съ отчаяніемъ пожала ее, а печальный любящій взглядъ смотрѣлъ черезъ вуаль на него, спрашивая многое, многое, на что нельзя отвѣтить словами.
   Имъ пришлось разстаться на нѣсколько часовъ, чтобы окончательно приготовиться къ отъѣзду.
   Вечеромъ Бланка и Мишель сѣли на поѣздъ, идущій въ Руанъ; тамъ новобрачные хотѣли остаться дня два, три, а потомъ ѣхать въ Англію; они рѣшили въ этой странѣ провести первые мѣсяцы совмѣстной жизни, поселившись въ одномъ изъ уютныхъ, уединенныхъ, утопающихъ въ зелени коттеджей. Ничьи любопытные глаза не будутъ тамъ слѣдить за ними.
   Другъ противъ друга, они молча сидятъ въ отдѣленіи вагона, надѣясь, что никто больше не придетъ къ нимъ; но нѣтъ, пассажировъ очень много; вотъ двое, поколебавшись съ минуту, входятъ и садятся въ двухъ противуположнихъ углахъ ихъ купэ. Одинъ изъ путешественниковъ, маленькій толстый человѣкъ, съ щетинистыми усиками на лицѣ, дышетъ часто, прерывисто и постоянно отираетъ лысый лобъ; другой, помоложе, смуглый и черноволосый, держится очень важно, прилично и спокойно. Первый сначала все никакъ не можетъ усѣсться, нѣсколько разъ снимаетъ и надѣваетъ на лысину бархатную ермолку, мѣняетъ поэу, точно кошка, которая готовится лечь спать; наконецъ, въ ту минуту, когда поѣэдъ начинаетъ двигаться, толстякъ развертываетъ газету и углубляется въ чтеніе; на его подвижной физіономіи ясно отражаются всѣ впечатлѣнія, сначала онъ недоволенъ какими-то депешами или биржевыми извѣстіями, потомъ очевидно одобряетъ передовую статью, смѣется отъ забавной шутки журналиста.
   Вдругъ брови толстяка приподнялись и сдвинулись, образуя все болѣе и болѣе острый уголъ, повидимому, что-то раздражило, разсердило его. Въ порывѣ негодованія онъ скомкалъ газету и громко сказалъ, обращаясь къ своему сосѣду.
   -- Это ужь слишкомъ!
   Черноволосый, упорно смотрѣвшій на чахлыя деревца, на домики съ красными крышами и сады, тянущіеся вдоль предмѣстья, такъ и привскочилъ, точно его внезапно разбудили. Онъ, минуту поколебавшись, навлонился къ толстяку, въ глазахъ его мелькнуло выраженіе вѣжливаго изумленія.
   -- Я говорю объ этой статьѣ,-- объяснилъ старшій пассажиръ,-- вотъ эта, подписанная М., въ ней говорится о бракѣ Тесье. Нѣтъ, право, это превосходитъ всякія ожиданія!
   -- Бракъ Тесье? -- спросилъ младшій собесѣднивъ съ недовѣріемъ.
   -- Да, женитьба Тесье, Мишеля Тесье. Вѣдь только объ этомъ и говорили въ продолженіе многихъ мѣсяцевъ.
   -- Да, да, помню,-- отвѣчалъ черноволосый,-- но я думалъ, что это уже давно кончено?
   -- Какъ? Да онъ только сегодня утромъ женился, и о его бракѣ написана уже большая статья. Газеты скоро разузнаютъ все, спора нѣтъ, но эта статья меня изъ себя выводитъ. Послушайте-ка конецъ, послѣднія строки.
   Толстый господинъ фамильярно наклонился къ своему собесѣднику, а тотъ, въ видѣ слуховой трубы, приставилъ руку къ лѣвому уху, чтобы показать, что онъ немного глуховатъ и проситъ говорить погромче. Дрожащимъ отъ гнѣва голосомъ толстякъ прочиталъ:
   "Это трагическое паденіе, безпокоротное отреченіе ото всего, отчаянное бѣгство съ любимой до безумія жешциной, можетъ быть, лучшій поступокъ изъ всей жизни Мишеля Тесье. Какъ бы странно ни казалось подобное сужденіе, оно не пародоксъ".
   -- Нѣтъ, конечно! -- злобно проворчалъ читавшій -- "не парадоксъ!" Пусть только подумаютъ,-- продолжалъ онъ,-- въ нашъ анемичный вѣкъ рѣдко кто дѣйствуетъ подъ вліяніемъ инстинкта, подъ вліяніемъ любви, а двигателями Тесье были именно эти силы.
   -- Гмъ,-- сильно сказано!
   -- Если вы сомнѣваетесь, постарайтесь измѣрить силу его чувства тѣмъ, что оно стоило ему. У него были горячія, глубокія, чистосердечныя семейныя привязанности (тотъ, кто видѣлъ его въ домашнемъ кругу, можетъ судить объ этомъ), онъ пожертвовалъ ими. Тесье былъ честолюбивъ и, повидимому, могъ вполнѣ удовлетворить этому чувству; онъ отказался отъ карьеры. Тесье стремился приносить пользу и добровольно лишился возможности дѣлать добро. Онъ дорожилъ общественнымъ положеніемъ, а теперь самъ отдалъ свое доброе имя на растерзаніе. Вы видите: нѣтъ низкаго разсчета въ его сумасшествіи. Я думаю и повторяю: Мишель Тесье никогда не совершилъ ничего безкорыстнѣе. Онъ былъ честенъ даже въ своемъ проступкѣ. Пусть же заурядные моралисты, судящіе лишь по грубымъ фактамъ, не задумываясь надъ причинами, породившими ихъ, не анализирующіе чувства, преслѣдуютъ его, но люди съ сердцемъ и тонкимъ пониманіемъ пусть пошлютъ послѣднее прости этому человѣку въ ту минуту, когда въ его лицѣ гибнетъ одинъ изъ самыхъ видныхъ дѣятелей послѣднихъ лѣтъ. Другіе же могутъ успокоиться. Тесье самъ себя накажетъ: онъ никогда не будетъ счастливъ!
   Бланка и Мишель невольно прислушивались и каждое слово, какъ ножемъ, рѣзало ихъ, потомъ подъ вліяніемъ одного и того-же чувства оба они, стараясь не взглянуть другъ на друга, отвернулись къ окну и стали смотрѣть на окрестности, все болѣе и болѣе принимавшія деревенскій видъ.
   Какое имъ дѣло до того, что могутъ сказать о нихъ? Они добровольно согласились на осужденіе и изгнаніе изъ общества. Только бы не слыхать внутренняго голоса, который, правда, въ другихъ выраженіяхъ, но тоже обвиняетъ ихъ.
   -- Понимаете вы это? -- спросилъ толстякъ, снова комкая газету,-- скажите, вы понимаете это?
   Черноволосый, кажется, не хорошо разслышавъ, съ порицаніемъ покачалъ головой, не рѣшаясь заговорить.
   -- Честное слово,-- продолжалъ первый,-- эти журналисты съ ума сошли, а M., правду сказать, еще безумнѣе другихъ; любовь! инстинктъ! что онъ подразумѣваетъ подъ этими словами? Поддаваться вліянію любви, инстинкта, когда есть дѣти, нечего сказать, хорошо это. Прекрасный отецъ! Неправда ли?
   -- Понятно.
   -- Представьте: передъ вами пожилой серьезный человѣкъ; общество уважаетъ его, онъ занимаетъ видное положеnie, въ скоромъ времени можетъ стать министромъ, страна довѣряетъ ему, и вотъ этотъ дѣятель встрѣчаетъ молоденькую дѣвушку, сейчасъ-же, какъ дуралей, влюбляется въ нее, бросаетъ семью, жертвуетъ для нея общественнымъ положеніемъ, всѣми обязанностяни и намъ говорятъ: любовь! инстинктъ!
   Собесѣдникъ толстяка, повидимому, не мотъ соображать очень быстро и легко волноваться.
   -- Да, да,-- произнесъ онъ только. -- Тесье безспорно поступилъ очень дурно.
   Мишель, взгллнувъ на черноволосаго путешественника, еле сдержалъ гнѣвное движеніе и снова сталъ упорно смотрѣть въ окно.
   Толстяку непремѣнно хотѣлось продолжать разговоръ.
   -- Видите ли,-- снова началъ онъ,-- эти съ виду высокодобродѣтельные люди всегда поступаютъ такъ. Тесье разыгривалъ въ палатѣ депутатовъ святого и я всегда не довѣрялъ ему, несмотря на то, что всѣ были очаровани имъ, потому что не вѣрю въ святыхъ; казаться ангеломъ, все равно, что притворяться дуракомъ, сказалъ, не помню, какой-то писатель. Вѣроятно, ни вы, ни я не совершенства. Понимаете, я не въ обиду говорю вамъ это, я васъ не знаю и даже въ первый разъ встрѣчаю на этой желѣзной дорогѣ, по которой ѣзжу каждую недѣлю. (Да, у меня въ Пуасси имѣніе). Но, я предполагаю, что вы такой-же человѣкъ, какъ всѣ, какъ самъ я. При случаѣ отчего-же и не повеселиться, не кутнуть слегка, безъ вреда для кого бы то ни было? Но поступать вродѣ Тесье... чортъ возьми!
   Глава и ротъ его стали совсѣмъ круглы, отчего приняли почти важное выраженіе, совершенно серьезнымъ его лицу мѣшало сдѣлаться очевидная природная веселость говорливаго пассажира и игривыя воспоминанія, вызванныя имъ.
   Черноволосый слушалъ очень сосредоточенно, съ видомъ судъи, наконецъ, произнесъ положительнымъ тономъ:
   -- Да, вы правы, вполнѣ правы, я тоже держусь вашего мнѣнія. Статья эта нелѣпа, но что хотите? теперь всѣ склонны усложнять самые простые вопросы. A между тѣмъ въ жизни все такъ просто, что тамъ ни говори. Добро -- хорошо, зло -- дурно; нужно дѣлать хорошее и воздерживаться отъ дурного вотъ и все!
   Толстякъ шумно одобрилъ эту философію.
   -- Только бы немножко повеселиться,-- замѣтилъ онъ со смѣхомъ и, снова дѣлаясь серьезнымъ, прибавилъ:-- странно, какъ честные люди легко сходятся въ основныхъ правилахъ. Мы встрѣтилисъ случайно, заговорили объ этомъ дѣлѣ и безъ споровъ пришли къ соглашенію.
   -- Тутъ не о чемъ и спорить, вина очевидна и нѣтъ смягчающихъ ее обстоятельствъ.
   -- Совершенно вѣрно, дѣло крайне просто, въ Тесье мы видимъ человѣка, который не исполнилъ обязанности и поступилъ дурно. Мы его судимъ и говоримъ: этотъ человѣкъ негодяй!
   Мишель поблѣднѣлъ какъ смерть, съ величайшимъ трудомъ ему удалось сдержать себя. Глаза Бланки отчаянно слѣдили за нимъ; они оба чувствовали, какъ внутренній глухой голосъ, въ другихъ не такихъ опредѣленныхъ и потому еще болѣе жестокихъ выраженіяхъ, обвиняетъ ихъ.
   -- Да,-- повторилъ спокойно черноволосый,-- этотъ человѣкъ негодяй.
   -- Впрочемъ,-- продолжалъ толстявъ, хотѣвшій исчерпать предметъ,-- всѣ такъ его и называютъ; это единогласное мнѣніе; никто не защищалъ Тесье и у него должно быть часто звенѣло въ ушахъ; вся честная часть нашего общества, точно мы съ вами, въ одинъ голосъ, обвинила его сегодня. Пусть онъ попробуетъ когда либо представиться въ депутатское собраніе, пусть только осмѣлится попробовать, ни одного голоса не будетъ за него!
   -- Къ несчастью, вы преувеличиваете, такъ какъ всегда найдутся люди, готовые извинить чужія ошибки, вѣроятно, въ надеждѣ, что и имъ, при случаѣ, отплатятъ тою-же монетой. Статья, только что, прочитанная вами, лучше всего подтверждаетъ мои слова.
   -- О, газетная статья, это развѣ что либо значитъ? Она выражаетъ или мнѣніе единичной личности, нарочно высказывающей странныя понятія, чтобы обратить на себя вниманіе, или изъ себя представляетъ выходку сумасшедшей головы, вродѣ М. Нѣтъ, нѣтъ это ничего не доказываетъ! Общественная совѣсть -- вотъ высшій и самый справедливый судья! Вѣдь что бы ни говорили, существуетъ общественная совѣсть и въ подобныхъ случаяхъ она проявляется очень ясно.
   -- Я хотѣлъ бы вѣрить вамъ.
   -- Увѣряю васъ, я правъ; этотъ журналистъ и подобный ему могутъ дѣлать какія имъ угодно заключенія, они не измѣнятъ приговора общества. Общественная совѣсть не ошибается, такъ какъ не входитъ въ ненужныя тонкости, не дѣлаетъ исключеній. Думая про ея приговоры, утѣшаешься въ тѣхъ нелѣпостяхъ, какія приходится читать въ книгахъ и газетахъ.
   -- Я вижу вы хорошаго мнѣнія о людяхъ. Я нѣсколько менѣе оптимистъ. Но не все ли равно? Въ главномъ мы вполнѣ сходимся.
   Свистокъ локомотива далъ знать, что поѣздъ подходитъ къ Пуасси, разговоръ прервался.
   Толстякъ заботливо сложилъ смятыя газеты и приготовился выйти изъ вагона, его собесѣдникъ тоже всталъ.
   -- Какъ,-- вскрикнулъ говорливый пассажиръ,-- вы тоже тутъ выходите?
   -- Да.
   -- Вы мнѣ не сказали объ этомъ.
   -- Мы разговаривали о болѣе интересныхъ вещахъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я очень радъ, и надѣюсь мы ближе познакомимся съ вами.
   Поѣздъ остановился; оба пассажира вышли, уступая одинъ другому дорогу въ дверь.
   По платформѣ они шли рядомъ; толстякъ все размахивалъ руками, сухощавый держался спокойно, нѣсколько согнувшись.
   Бланка и Мишель остались одни.
   Они слышали весь разговоръ. Обернувшись къ окну и схотря на чистыя линіи низкихъ холмиковъ, на текущія между ними рѣчки, они еще лучше нежели слова этихъ незнакомыхъ людей слышали звукъ внутренняго голоса, прежде заглушеннаго сладкими мечтами, но теперь ставшаго сильнымъ, торжествующимъ въ своемъ пораженіи. Теперь они смотрѣли другъ на друга грустными проницательными глазами и въ каждомъ изъ нихъ шевелилось скрытность и недовѣріе въ другому. Развѣ они могли сказать все, что думали? Есть оттѣнки чувствъ, которые нельзя объяснить словами, есть вещи, о которыхъ лучше не говорить, такъ какъ, разъ онѣ будутъ выражены громко, умъ уже никогда не найдетъ силъ отдѣлаться отъ нихъ.
   Новобрачные сидѣли молча, пока поѣздъ не двинулся, только глаза ихъ говорили о томъ, что они со страхомъ хотѣли скрыть другъ отъ друга и чего скрыть было нельзя. Потомъ Бланка подошла къ мужу и близко, близко сѣла подлѣ него, все въ ней выражало умоляющую нѣжность.
   -- Правда ли, что вы никогда не будете счастливы?-- спросила она дрожащимъ голосомъ.
   Онъ взялъ ее руки и привлекъ въ себѣ, точно чтобы охранить, и защитить отъ невидимой опасности.
   -- Счастливъ? -- отвѣтилъ онъ,-- счастливъ? Я такъ счастливъ, что...-- лживыя слова жгли его губы. Въ ту минуту, когда онъ произносилъ это увѣреніе и зналъ, что любимая женщина вполнѣ принадлежитъ ему, что онъ можетъ увезти ее куда ему угодно, въ то мгновеніе, какъ его губы были готовы прижаться къ ея желаннымъ губамъ, между нимъ и ею вставали образы существъ съ разбитымъ сердцемъ, видѣлись развалины домашняго очага, представлялась вся гибель его жизни, всѣ муки, которыя онъ вызвалъ, чтобы создать себѣ счастье, и это видѣніе дѣлало его вполнѣ безсильнымъ; онъ не узнавалъ себя больше, чувствовалъ, что его душа точно не могла больше радоваться и любить! Ему казалось, что прежней души въ немъ больше нѣтъ. A Бланка, положивъ голову къ нему на плечо, старалась поймать его взглядъ. Она могла бы понять, что происходило съ нимъ, потому Мишель сильно прижалъ ее къ себѣ движеніемъ, въ которомъ былъ и вызовъ судьбѣ и отчаяніе, цѣловалъ ее и шепталъ:
   -- Да, я счастливъ! A вы, а ты.
   -- О, я! я тебя люблю, я счастлива и ни о чемъ не думаю.
   Послѣднія слова выдали Бланку; тоть же торжествующій голосъ, который жестоко мучилъ и Мишеля и ее, громко произнесъ:
   -- Это не правда!
   Они одни въ купэ. Поѣздъ уноситъ ихъ къ туманному невѣдомому будущему, избранному ими и оба чувствуютъ, что весь воздухъ кругомъ нихъ точно наполненъ угрожающими міазмами вѣчной лжи, страха передъ собой, неизгладимыхъ воспоминаній, которыхъ ничто не изгонитъ и которыя вѣчно будутъ отравлять имъ жизнь.
  

КОНЕЦЪ.

"Вѣстникъ иностранной литературы", 1893, NoNo 1-4

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru