Аннотация: The Willoughby captans Перевод Марии Шишмаревой,(1898).
Тальбот Рид
СТАРШИНЫ ВИЛЬБАЙСКОЙ ШКОЛЫ
Пер. с английского М.Шишмаревой
Детгиз
Москва, 1946
OCR А.Бахарев
I
СТАРЫЙ СТАРШИНА
В Вильбайской школе происходит что-то необыкновенное. Английский флаг гордо развевается над старой, обвитой плющом школьной башней; классные пусты; издали доносятся звуки оркестра; вдоль большой лужайки, именуемой на школьном наречии "главной площадью", тянется двойной ряд экипажей; старуха Голлоп, продавщица сластей и фруктов, совсем захлопоталась; воспитанники бегают на свободе, одни во фланелевых куртках с бантами на рукавах, другие в праздничных костюмах; многие ведут под руку своих сестер или кузин, присутствие которых придает еще больше оживления.
Но из всех юных вильбайцев, празднующих сегодняшний день, самый торжественный вид у маленького Кьюзека, воспитанника из отделения мистера Вельча. Величаво выступает он рука об руку со своим отцом, мистером Кьюзеком, капитаном королевского флота. Со дня своего поступления в Вильбайскую школу Кьюзек надоедал всем и каждому бесконечными рассказами о своем отце, "капитане королевского флота", и теперь, когда он имеет наконец возможность показать товарищам своего знаменитого отца, он не помнит себя от гордости. Он стремится вперед, точно маленький пароходик с большим линейным кораблем на буксире. Ему так хочется поскорее похвастаться на "главной площади", что он даже забывает отвечать на вопросы отца.
Капитан Кьюзек, кроткий, добродушный человек, покорно следует за своим путеводителем. Он рад, что видит сына таким веселым и счастливым; рад и тому, что сознает себя причиной его радости. Правда, отправляясь в Вильбай, он не знал, что попадет на празднество; он рассчитывал только повидать своего Гарри и посмотреть школу, в которой он учится. Поэтому он был очень удивлен, когда оказалось, что его самого будут показывать. Но ему жаль огорчать мальчика, и он ни словом не намекает на то, что предпочел бы попасть в школу в менее шумный день.
Между тем Кьюзек-младший тащит отца мимо здания школы к "главной площади" и при этом ни на минуту не замолкает.
-- Вот это отделение мистера Вельча, наше отделение, -- трещит он, указывая отцу на правое крыло длинного здания. -- В середине -- отделение мистера Паррета, а налево -- директора. В саду на старых вязах пропасть грачиных гнезд, только Падди не позволил нам лазать за ними.
-- Кто такой Падди? -- спрашивает отец.
-- Падди? Это директор Патрик, -- отвечает сын таким тоном, точно хочет сказать: "Неужели это не ясно?" -- Ты увидишь его на площади -- и его, и директоршу, и...
-- Что это написало над той дверью? -- снова спрашивает капитан, указывая на герб над подъездом.
-- Не знаю. Какое-то латинское изречение... Однако, папа, нам надо спешить, а не то мы прозеваем "препятствия".
-- Что это за "препятствия"? -- с недоумением спрашивает капитан; он так долго был в море, что успел отстать от новейшего школьного словаря.
-- Это такая игра. Сегодня у нас две большие игры: "препятствия" и "миля", и в обеих против нас Раусон, член Лондонского клуба спортсменов. Он нарочно приехал из Лондона, чтобы участвовать в наших играх. Но я стою за Виндгама: он отличился на мартовских бегах; теперь он в выпускном классе...
-- Виндгам -- воспитанник Вильбайской школы?
-- Да. Он у нас во всем первый. Сегодня его последнее торжество, потому что завтра он выходит из школы... Ну что, братцы, начались "препятствия"?
Это обращение относится к двум мальчикам, которые бегут к ним навстречу; добежав до них, мальчики останавливаются. Кьюзек-сын продолжает:
-- Кстати, это мой отец, он только что вернулся из плавания.
Мальчики, одетые во фланелевые куртки и легкие башмаки (костюм для бега), застенчиво раскланиваются с важным посетителем, видимо не зная, бежать ли им дальше, или подождать.
-- Должно быть, и вы участвуете в играх? -- ласково спрашивает капитан, оглядывая их костюмы.
Он не мог выбрать более удачной темы для разговора. Мальчики мгновенно оживляются.
-- Как же, мы участвуем в беге для младших, классов, всего в сто ярдов, -- отвечает один из них. -- Вы поспели как раз к последнему кругу. В первом круге победа осталась нерешенной между мной и Ваткинсом. Нас бежало трое: Ваткинс, Фильберт и я. Фильберту дали пять шагов вперед -- и, по-моему, совершенно несправедливо. Не правда ли, Тельсон? На мартовском беге он прибежал вторым после меня. Нас следовало поставить рядом. Но я все-таки перегнал его и прибежал вместе с Ваткинсом. а Тельсон прибежал вторым в своем круге!
-- Я думал, что прибегу первым, но этот медведь Уэс чуть не сбил меня с ног, и я отстал, -- замечает Тельсон.
-- А теперь победа колеблется между нами двоими,-- продолжает первый мальчик, по фамилии Парсон, -- нам дано пять шагов вперед против Ваткинса; все же остальные не опасны, так что победа будет или за мной, или за Тельсоном.
-- Я готов держать пари за тебя, дружище, -- говорит великодушный Тельсон.
-- Ну, не знаю. Ты бегаешь не хуже моего, -- возражает Парсон.
-- Все зависит от того, как я начну. Гулли отвратительно командует; он всегда сбивает меня с толку. Не понимаю, отчего бы не командовать Паррету.
И мальчики бегут дальше, совершенно позабыв о своем товарище и его отце и, очевидно, вполне убежденные в том, что все эти флаги и банты красуются единственно в честь "бега для младших классов", в котором оба они участвуют. Капитан Кьюзек с улыбкой провожает их взглядом и спрашивает сына:
-- Гарри, кто эти мальчики?
-- Это не из моего отделения, это "мартышки",-- отвечает Гарри презрительно.
-- Я хотел бы посмотреть, как они будут бегать.
Но Кьюзек-младший вовсе не намерен тратить время на такие пустяки, как бег учеников младших классов, а так как они уже дошли до "главной площади", кишащей праздничной толпой воспитанников и гостей, то ему легко избежать ответа на высказанное его отцом желание.
Очевидно, "главная площадь" только что была свидетельницей какого-то важного события. Все общество толпится за веревкой, натянутой на кольях вокруг лужайки. Воспитанники, учителя, гости -- мужчины и дамы -- смешались в одну пеструю движущуюся толпу, так что даже юный Кьюзек, несмотря на всю свою ловкость, останавливается в затруднении, куда и как провести ему отца. В беседке играет музыка; издали, со стороны палаток, слышно дружное"ура", а вокруг стоит такая оглушительная болтовня и смех, что бедный капитан перестал понимать, где он. Он очень желал бы засвидетельствовать свое почтение как директору Патрику и его жене, так и наставнику, в отделении которого находится его сын. Хотелось бы ему также посмотреть на бег для младших классов, но сегодня он не имеет своей воли, он должен делать то, что ему скажет Гарри.
Между тем Гарри поминутно окликает в толпе своих знакомых и каждому из них объявляет, что к нему приехал отец. Но все его знакомые заняты, и представление ограничивается тем, что вежливый капитан дружески кивает всей толпе вообще, потому что при всем желании не может различить, которые из окружающих их молодых лиц принадлежат к друзьям его сына. Вдруг Гарри хватает за рукав одного мальчика:
-- А, Пиль, это ты! Я тебя искал. Вот отец.
-- Как поживаете, капитан? -- спрашивает мальчик.
Он слышал уже от Гарри, что сегодня должен приехать его отец, и заранее приготовил приветствие, каким встретит такого важного гостя, как капитан королевского флота.
Капитан улыбается и собирается вступить в беседу с другом своего Гарри, но это ему не удается, потому что Пиль (его полная фамилия -- Пильбери) очень спешит.
-- Я бегу домой за лентой, я потерял свой бант. Но я еще успею вернуться к "миле", - говорит он.
-- Разве "препятствия" уже кончились?
-- Давно!.. Где же вы были? Знаете, кто взял приз?
-- Нет! Кто? -- спрашивает Гарри с нетерпением.
-- Виндгам. Не можешь себе представить, какое было торжество! После третьего препятствия в круге оставалось только пятеро: Виндгам, Блумфильд, Гем, Типпер и Раусон. Гем и Типпер не перепрыгнули четвертого препятствия и вышли из круга. Блумфильд перепрыгнул и очутился впереди, за ним Виндгам, а лондонский спортсмен ярдов на пять позади Виндгама. Лондонский-то себе на уме: он не спешил, потому что берег силы для пятого препятствия... Пятое препятствие все трое перепрыгнули почти разом, но Блумфильд споткнулся и упал. Если бы ты видел, Кьюзек, что было после этого! Лондонский воображал, должно быть, что возьмет приз шутя. Как бы не так! Виндгам не отставал от него ни на шаг и после шестого препятствия обогнал его на целый ярд и добежал до цели первым. Не правда ли, великолепно? Ну, однако, мне надо бежать... Увидимся на "миле"!..
И Пильбери убежал.
Славная победа Вильбайской школы в "препятствиях", то есть в беге с препятствиями, была столь же неожиданна, сколь и приятна для школьников: они сильно побаивались приезжего спортсмена. Зато теперь они, видимо, надеются, что и в "миле" победа будет на их стороне. Радостное возбуждение написано на всех лицах. Гарри внезапно вспоминает, что если он хочет показать отцу "милю", то есть бег на расстоянии мили, ему следует поторопиться, чтобы занять место у веревки. Он тащит отца на другой конец лужайки, к столбу, служащему финишем, где толпа пореже. Гарри принимается работать локтями и протискивается с отцом к самой веревке. Отсюда им виден почти весь круг.
До начала бега остается с полчаса, Гарри продолжает раскланиваться на все стороны и представлять своего отца публике. Круг еще не очищен для бега, и перед ними мелькает смешанная толпа гостей и школьников. Между последними они узнают неразлучных Тельсона и Парсона, беспокойно оглядывающихся, очевидно также в поисках мест. Капитан окликает их весело:
-- Ну что, кто из вас взял приз?
Сконфуженные лица мальчиков служат красноречивым ответом на его вопрос. Тем не менее Парсон отвечает:
-- Приз взял Ваткинс. У меня перед самой целью развязался башмак, и я упал.
-- А мне Ваткинс подстроил каверзу. Мы бежали рядом, он задел меня плечом, как будто нечаянно, я сбился с ноги и отстал, -- говорит Тельсон.
-- Дело в том, -- подхватывает Парсон, пролезая под веревку, к великому негодованию других мальчуганов,-- дело в том, что Ваткинса не следовало допускать бегать с маленькими. Ему, наверное, больше тринадцати лет. Правда, Тельсон?
-- Конечно, больше, -- соглашается Тельсон, также успевший протискаться в первый ряд. -- К тому же он в "чистилище", а этот бег только для младших классов.
-- Что такое "чистилище"? -- спрашивает капитан у своего сына.
-- Право, не знаю, как это объяснить, - говорит Гарри не совсем любезно: ему досадно, что Тельсон и Парсон заняли лучшие места. -- "Чистилище" -- это... ну, словом, "чистилище".
-- "Чистилищем" школьники называют средние классы, -- объясняет капитану стоящий с ним рядом незнакомый мужчина.
-- Вот так название! Ха-ха! -- смеется капитан и завязывает разговор со своим соседом.
Они так увлекаются воспоминаниями о собственном детстве и о старых школьных порядках, что не замечают, как проходит время до начала бега.
Участники бега должны три раза обежать круг. Всех бегущих четверо, из которых трое уже отличились в беге с препятствиями. Высокий красивый юноша в красной полосатой куртке, занимающий первое место с внутренней стороны круга, -- Виндгам, рядом с ним -- Ашлей, в такой же полосатой форменной куртке, а между Ашлеем и другим воспитанником, Блумфильдом, -- Раусон, опытный лондонский спортсмен, которого так боятся вильбайцы; его мужественное, обросшее бакенбардами лицо представляет странный контраст с юными, почти детскими лицами его соперников.
-- Теперь черед Ашлея постоять за школу: он со свежими силами, -- замечает Тельсон.
И действительно, сейчас видно, что Ашлей со свежими силами. Не успели подать знак к началу, как он стремительно бросается вперед. Но это особого рода тактика, имеющая цель сбить с толку и утомить лондонца, и тактика эта возымела свое действие. Раусон, испугавшись смелого приема Ашлея, также пускается со всех ног, стараясь не отставать от него. Блумфильд и Виндгам не особенно спешат и к концу первого круга отстают от передних ярдов на пятнадцать. Лондонец, видимо, в затруднении: держаться ли ему рядом с Ашлеем, или поберечь силы для следующих кругов? Если он отстанет, то, пожалуй, Ашлей обгонит его и добежит до цели первым; если же он будет держаться наравне с Ашлеем, то хватит ли у него сил на последний круг, когда задние начнут "припускать"? Он думает, должно быть, что хватит, потому что продолжает бежать рядом с Ашлеем. Из толпы раздаются громкие крики поощрения, и всего громче с того места, где стоят Парсон с Тельсоном.
-- Молодец, Ашлей! Держись! Не сдавайся!.. Лондонец запыхался!.. Припусти, Виндгам!.. Так, так, молодец! Ура за школу!
Состязающиеся пробегают мимо. Начинается второй круг. К концу второго круга Ашлей начинает выказывать признаки усталости, а Блумфильд ускоряет шаг.
-- Эге! Кажется, не Ашлей, а Блумфильд вывезет школу, -- замечает Тельсон.
-- Вот он! Бакенбардист-то лондонский все впереди... Ничего! Блумфильд бежит, точно рысак!.. Ашлей, голубчик, продержись еще чуточку! -- кричит Парсон.
Но Ашлей отстает еще больше и больше и наконец выходит из круга, покрытый славой за ту черную работу, которую он выполнил на общую пользу. Теперь все взгляды с тревогой обращены на трех оставшихся. Лондонец все еще впереди, и расстояние между ним и Блумфильдом почти не уменьшается, а между тем до финиша остается не более четверти мили. Зловещее молчание воцаряется в толпе. Вильбайцы упали духом. Но вдруг раздается единодушный радостный крик... Что случилось? Блумфильд и Виндгам оба начинают нагонять лондонца. Крик переходит в такой неистовый рев, что грачи вылетают из гнезд и кружатся в воздухе в паническом страхе. "Главная площадь" еще ни разу не видала такого великолепного бега. Шаг за шагом сокращают вильбайцы расстояние, отделяющее их от соперника, который видит опасность и тоже прибавляет шагу.
Несколько секунд победа колеблется между тремя соперниками, но наконец -- о радость! -- лондонец бесспорно начинает уставать.
-- Смотрите! Смотрите! Наши сейчас догонят лондонца! -- кричит Тельсон вне себя от восторга.
Бег кончен. Виндгам достиг цели первым, за ним Блумфильд, а за Блумфильдом приезжий атлет, окончательно посрамленный. Что же после этого удивительного в том, что школа теряет голову? Веревка летит на землю, и вся толпа бросается к победителям. Тельсон забывает о своем закадычном друге Парсоне; Кьюзек теряет в толпе отца; все спешат поздравить героев дня, которых уже успели подхватить на плечи и несут с торжеством среди восторженных криков и аплодисментов.
Так кончились майские бега 18.. года, и не было в этот день ни одного мальчика во всей школе, чье сердце не билось бы гордой радостью за победу школы.
Вильбай недаром славился на весь околоток своим искусством во всех спортивных играх и насчитывал в списке своих питомцев множество отличных бегунов, гребцов и игроков в крикет. Но чтобы школа могла победить даже лондонского спортсмена, да еще два раза подряд, -- этого ожидали разве только самые смелые, да и те были очень удивлены, когда ожидания их оправдались.
Быть может, лицом, которое события этого достопамятного дня взволновали менее всех, был сам герой дня. Виндгам--"старый старшина", как его теперь называли, потому что сегодняшний день был его последним школьным днем, -- отличался большой скромностью и сдержанностью. Он ненавидел всякие чествования и потому тотчас же по окончании бега скрылся в свою комнату, где необыкновенно долго провозился с умыванием.
Толпа воспитанников долго ломилась в его дверь, требуя, чтобы он вышел принять их поздравления. Но он преспокойно продолжал заниматься своим туалетом. Тогда, видя, что здесь они ничего не добьются, школьники отправились чествовать Блумфильда, который, как было известно, относился к своим лаврам не столь равнодушно. Впрочем, и старшине не удалось вполне избегнуть предназначавшихся для него почестей. Он не мог не выйти к парадному обеду, всегда бывавшему в этот день в большом школьном зале. Когда же по окончании обеда директор, согласно обычаю, предложил тост за здоровье бывшего главного старшины школы, который, по его словам, был у них не только лучшим "классиком", но и первым во всех спортивных играх, то, право, можно было подумать, что старая крыша провалится от грома рукоплесканий. Виндгам охотно отказался бы от обязанности отвечать на речь директора, если бы это было в его власти. Но Вильбай скорее согласился бы пожертвовать целой неделей каникул, чем разойтись без речи в таком торжественном случае, как настоящий. Когда Виндгам встал, оглушительные крики "браво" долго не давали ему заговорить. Неизвестно, сколько времени простоял бы он таким образом, если бы классные старшины не прибегли к мерам строгости для водворения тишины.
Тогда Виндгам сказал следующее:
-- Я очень благодарен нашему директору за ту доброту, с какою он отозвался обо мне. Конечно, все вы отлично знаете, что школа ничего не теряет с моим уходом. (Слышны крики: "Нет, нет, много теряет!") Для такой школы, как наша, один человек ничего не значит, и те, кто сказал "нет", сказали это, не подумав.
Тут аплодисменты совершенно заглушают голос оратора. Те, кто кричал "нет", чувствуют себя пристыженными.
-- Годы, которые я провел здесь, будут всегда лучшими годами моей жизни, -- продолжал Виндгам. -- Я горжусь тем, что был вильбайским старшиной. Я не гордился бы этим, если бы не считал, что наша школа -- очень хорошая школа. А хороша она, как мне кажется, потому, что вильбайцы всегда ставили интересы школы выше своих собственных. До тех пор, пока так будет продолжаться, школа будет стоять на прежней высоте. Благодарю вас, мистер Патрик, и вас, джентльмены!
Таковы были прощальные слова вильбайского старшины. На следующий день он уехал, и только гораздо позже вильбайцы поняли, как много потеряли они с его отъездом.
Почему они это поняли и как им пришлось не один раз припоминать прощальные слова своего главного старшины, будет рассказано в следующих главах настоящего повествования.
II
ЧЕТЫРЕ ЧАСА ИЗ ЖИЗНИ ФАГА
(Фагами в английских школах называются новички и вообще младшие воспитанники, которые, по установившимся школьным обычаям, обязаны исполнять все распоряжения старших учеников и вообще находиться в их полном подчинении.)
На другое утро после знаменитых бегов Вильбай принял свой обычный, будничный вид. Тем не менее всякий, кто взглянул бы в это утро на высокий холм, увенчанный зданием старой школы, согласился бы, что трудно найти более живописное место.
Было ясное летнее утро, одно из тех, когда все принимает какой-то особенно радостный вид. Утренний ветерок приносил из-за холмов свежий морской воздух, а вдали, от мыса до мыса, сверкали и искрились на солнце зеленоватые волны Кредльской бухты. По эту сторону холмов, вдоль речки, рощи оглашались пением только что проснувшихся птиц; на лугах мягко волновалась молодая трава. Посреди величественных вязов стояло обвитое плющом старинное здание школы, как стояло оно два столетия тому назад и как простоит, вероятно, еще не одно столетие.
Утро было прелестное, но для Фредерика Парсона в ту минуту, когда, вынув из-под подушки часы и взглянув на них, он лениво сбросил с себя одеяло, красота природы не существовала. Парсон был фагом Блумфильда, классного старшины из отделения мистера Паррета, и в это утро находился в очень дурном настроении.
Все было в заговоре против него. Вчера на беге младших классов он был "побит", то есть не взял приза, -- ни он, ни Тельсон. Им с Тельсоном вечно не везет. За последние два года они участвовали во всех бегах и всегда бывали "побиты". Мало того: вчера после ужина, пробираясь к Тельсону через двор (Тельсон принадлежал к отделению директора), Парсон наткнулся на Котса, одного из классных старшин, и Котс в виде штрафа за отлучку из школы в непоказанное время велел ему написать восемь французских глаголов. "Неужели желание навестить друга уж такое преступление? Наверное, у Котса нет друзей, а то он не придрался бы ко мне за такой пустяк",- рассуждал Парсон. Но и этим его несчастья не исчерпывались. Ведь он еще не заглядывал в своего Цезаря, а на последнем уроке Вартон (учитель латинского языка) пригрозил ему, что пожалуется на него директору, если он еще раз явится в класс, не приготовив урока. Пожалуй, он еще успел бы списать заданный перевод у Тельсона (Тельсон-то списал его у Джонса еще к прошлому уроку), да вот беда: Блумфильд с Гемом вздумали сегодня кататься на лодке, и само собой разумеется, что ему, Парсону, придется править для них рулем. Конечно, править рулем не трудно, и если служить кому-нибудь, то почему же не Блумфильду? Тем более что теперь, после выхода Виндгама, Блумфильд, по всей вероятности, будет старшиной. Но каким образом, скажите на милость, когда же приготовить перевод из Юлия Цезаря и написать французские глаголы? Не может же он взять книгу в лодку! Остается одно: покориться последствиям жалобы учителя. Нет сомнения, что директор накажет его. Его постоянно наказывают, гораздо чаще, чем Тельсона. Тельсону-то хорошо: он фаг Ридделя; ему никогда не приходится катать в лодке своего старшину. Да, кроме того, Риддель всегда помогает ему готовить уроки. Уж от Блумфильда не дождешься такой любезности!..
Все эти мысли сильно портят настроение Парсона в это ясное летнее утро. Но хуже всего то, что он должен сию минуту встать с постели, чтобы разбудить Блумфильда, иначе ему достанется. А Блумфильда Парсон боится гораздо больше, чем самого директора. Угрюмо сбрасывает он с себя одеяло и спускает одну ногу с кровати; но другая что-то долго медлит. Парсон не выспался: ему всю ночь снился вчерашний неудачный бег, и сон ничуть не освежил его. Если бы не это несносное катанье по реке, как чудесно мог бы он приготовить свои уроки в постели! Но случайный взгляд на часы, которые мальчик держит в руке, немедленно кладет конец его дальнейшим размышлениям. Он вскакивает, как встрепанный, одевается и со всех ног бросается по коридору в комнату своего главы и повелителя. По правде сказать, классному старшине так же малохочется вставать, как и его фагу. Парсону приходится долго трясти Блумфильда, прежде чем тот обнаруживает признаки жизни.
-- Который час? -- спрашивает он наконец сонным голосом.
-- Шесть, то есть две или три минуты седьмого,-- отвечает Парсон.
-- Зачем ты не разбудил меня ровно в шесть, как я тебе велел? -- спрашивает Блумфильд, поворачиваясь на другой бок.
-- Да ведь всего три минуты седьмого! -- повторяет Парсон обиженным тоном.
-- Ну хорошо. Сходи разбуди Гема.
Парсон бежит будить Гема, зная наперед, что не успеет он выйти за дверь, как Блумфильд опять захрапит. Так и случилось. Добившись кое-как от Гема обещания, что он сейчас встанет, фаг возвращается к своему старшине и застает его спящим крепчайшим сном. Ему приходится проделывать ту же процедуру, что и две минуты назад. Но Блумфильд так разоспался, что теперь на него уже не действуют ни толчки, ни встряхивания. Парсону очень хочется бросить его и приняться за французские глаголы, но его останавливает предчувствие возможных неприятностей. Он решается на последнюю отчаянную меру: сдернув с Блумфильда одеяло, он кричит ему в самое ухо:
-- Блумфильд, вставайте, половина седьмого!
Это подействовало. Блумфильд мгновенно принимает сидячее положение, точно автомат на пружинах, и спрашивает, протирая глаза:
-- Как! Половина седьмого? Отчего же ты не разбудил меня в шесть?
-- Я вас будил.
-- Не лги. Если бы ты будил меня в шесть, так я и встал бы в шесть.
-- Говорят вам, что я вас будил! -- ворчит Парсон.
-- Ну хорошо, мне некогда с тобой разговаривать... Посмотри, встал ли Гем, и узнай, готова ли лодка. Да живей!
Теперь Блумфильд окончательно проснулся, что заставляет Парсона мгновенно присмиреть.
-- Вот что, Блумфильд, у меня к вам просьба, -- говорит он кротко. -- Можно мне сказать сторожу, чтобы он поехал с вами вместо меня? Я не успел приготовить перевода, да кроме того, мне надо написать восемь французских глаголов для Котса.
-- Делай, что тебе сказано! Если ты не умеешь выбирать время для приготовления уроков да сверх того еще попадаешься в нарушении правил, так уж это не моя вина, -- отвечает неумолимый Блумфильд.
-- Но я только шел к Тельсону, чтобы...
-- А вот поговори-ка у меня еще, так увидишь, что будет!
Блумфильд делает движение в сторону своего фага, и тот мгновенно исчезает.
Разумеется, Гем опять спит, но с ним Парсону незачем церемониться. Обмакнув в воду конец полотенца, мальчик кладет его на лицо спящего, потом, отбежав к двери, кричит во весь голос:
-- Гем, вставайте! Блумфильд ждет вас в лодке! -- и стремглав бежит на другой конец коридора -- предосторожность далеко не лишняя, потому что Гем показывается в дверях своей комнаты со щеткой в руке, видимо в поисках нарушителя своего покоя...
Сверх ожидания, катанье по реке вышло очень удачное. Воспитанники невольно поддались обаянию раннего утра. Даже Парсон, сидя на корме и прислушиваясь к веселой болтовне двух шестиклассников, забыл о Цезаре и о французских глаголах и радовался, что его взяли с собою. Однако целью настоящей прогулки было отнюдь не одно удовольствие, по крайней мере поскольку дело касалось Блумфильда и Гема. На 20 июня были назначены шлюпочные гонки, на которых три четырехвесельные лодки трех отделений школы должны были состязаться в первенстве на реке, и сегодняшнее катанье было началом целого ряда подготовительных упражнений.
20 июня было не за горами, и такой опытный гребец, как Блумфильд, не мог не знать, что если он хочет привести свою команду в надлежащий вид, он должен пользоваться каждым днем. По всем расчетам, лодка отделения Паррета должна выиграть, потому что в этом году у них особенно хороший подбор гребцов; к тому же с выходом Виндгама отделение директора совсем осиротело. Сам Блумфильд теперь лучший гребец во всей школе, и если только ему удастся хорошенько проморить Гема на гребле -- "спустить с него лишний жир", -- да приучить Типпера сильнее загребать, да отучить Ашлея от его скверной привычки зарывать весла в воду, то у него будет прекрасная команда. В это утро он взялся за Гема, и бедный толстяк уже начинал находить, что процесс "спускания лишнего жира" в жаркое летнее утро не доставляет большого удовольствия.
-- Хотел бы я знать, придут ли на реку Ашлей с Типпером, -- говорил между тем Блумфильд; он греб на носу, чтобы лучше наблюдать за своим учеником. -- Они обещали придти. Дело в том, что Ашлей... Дружнее, Гем, не отставай! Не может быть, чтоб ты уже устал... Дело в том, что Ашлей слишком легок, так же как ты слишком тяжел... Приналяг-ка на весло: тут поворот! Лево руля, Парсон!.. Но если он отвыкнет зарывать весла в воду, то... Ты опять отстаешь, Гем! Тебе жарко? Ну, да так и надо: тебе необходимо потеть, а то не сбавишь тяжести; ведь затем и практика... Так вот, если он отвыкнет от своей отвратительной привычки зарывать весла в воду, то будет порядочным загребным... А, вон директорская лодка! Это Портер с Ферберном... Греби, Гем, не зевай: надо показать им себя!.. Вот уж не думал я, чтоб они взяли гребцом Портера! Это все равно что взять Ридделя. Это доказывает только, как они нуждаются в людях... Здравствуйте, джентльмены! -- приветствовал Блумфильд поравнявшуюся с ними лодку.
Директорская лодка подвигалась вперед как-то неуклюже. Мальчики гребли неровно: они конфузились под критическим взглядом первого гребца школы. Между тем Гем объявил, что он решительно не в силах держать дольше весла, и так как он добросовестно греб уже целую милю, то Блумфильд согласился пристать к берегу.
-- Вот сюда, к ивам! Мы с тобой выкупаемся и дойдем назад пешком, а Парсон отведет лодку, -- сказал он Гему.
Парсону этот план далеко не понравился. Он рассчитывал, что если они вернутся так, как выехали, втроем, то ему удастся урвать четверть часа перед утренней молитвой для приготовления уроков. Но раз ему приходится грести одному, он, разумеется, не только уроков не приготовит, но еще, пожалуй, и на молитву опоздает. А разве поверят ему, что он опоздал не по своей вине? А тут еще Блумфильд кричит с берега, точно в насмешку:
-- Живее, Парсон! Да, вот еще что: как отведешь лодку, зайди к сторожу и скажи ему, чтобы он растянул на дворе сетку для крикета. Только, смотри, не копайся.
"Стоит ли жить после этого?"- думает Парсон. Попробуй он только ослушаться Блумфильда, не зайти к сторожу, выйдет целая история. А зайти -- непременно опоздаешь на молитву. Теперь половина восьмого; утренняя молитва начинается в восемь, а сторожка в пяти минутах ходьбы от шлюпочного сарая. А тут еще перевод и глаголы... Думай не думай -- все равно не поможешь... И выкупаться-то не удалось, да и не удастся сейчас... После обеда разве? Нет, после обеда ему предстоит провести очень неприятные полчаса в кабинете директора. Какое уж тут купанье...
На этом размышления Парсона были прерваны. Он услышал за собой громкий смех и плеск весел: его догоняла лодка с тремя второклассниками. Парсон сразу узнал их: это были три известных буяна из отделения Вельча. На руле сидел наш знакомый -- Пильбери. Узнав Парсона, он весело крикнул ему:
-- Берегись! Сокрушим!.. Навались на весла, ребята! Раз, два, три! Засади его носом в песок! Попался, брат, не уйдешь!.. Четыре, пять, шесть!.. Ура!
С таким победным кличем неприятельская лодка налетела на свою соперницу, и в следующую минуту несчастный Парсон лежал на спине под скамьей, а лодка его стояла у берега, зарывшись носом в песок. Торжествующие же противники плыли вниз по реке, оглашая воздух веселым хохотом.
Это маленькое приключение, как легко поймет читатель, далеко не успокоило взволнованные чувства Парсона. Уж не говоря о том смешном положении, в каком он очутился по милости буянов, он долго провозился с лодкой, прежде чем удалось ее высвободить. Конечно, теперь нечего было и думать заходить к сторожу: он боялся, что и без того уже опоздает на молитву. Высвободив лодку, Парсон налег на весла и пристал к шлюпочному сараю в восемь часов без семи минут. К счастью, он догадался передать поручение Блумфильда сыну сторожа, принявшему от него лодку, посулив ему два пенса, если он аккуратно передаст поручение своему отцу. Затем Парсон бегом пустился к школе и поспел как раз вовремя, чтобы протиснуться в толпу молящихся незамеченным.
Нельзя сказать, чтобы в этот раз Парсон усердно молился. Чувство неудовлетворенной мести за только что происшедшее и неприятное предчувствие того, что ожидало его в близком будущем, совершенно поглощали его мысли, не позволяя вникать в смысл слов, которые он слышал. Единственное, что он чувствовал на этот раз за те полчаса, в течение которых продолжалось чтение молитв, было то, что в это время никто его не погонял, и само по себе это было уже некоторым облегчением. Семь часов с четвертью было временем, назначенным в Вильбайской школе для чтения утренних молитв на все месяцы, кроме мая, июня и июля, когда ввиду раннего купания и катанья по реке чтение молитв переносилось на три четверти часа вперед, с пожертвованием обычного получасового промежутка между первым завтраком и первым уроком. Такое распределение времени было неудобно для Парсона. Будь у него свободные полчаса перед уроком, он мог бы еще приготовить наскоро перевод, может быть успел бы также написать французские глаголы, разумеется с чужой помощью, и даже -- кто знает? -- может быть, нашел бы время сквитаться с Пильбери за его утреннюю проделку. Теперь он ничего не успеет сделать. Сейчас зазвонят к урокам...
Парсон вошел в класс довольно спокойно, как человек, который знает, что участь его решена. Впрочем, у него оставалась еще одна надежда -- на Тельсона, который был его соседом в классе, и Парсон знал, что Тельсон выручит его, если только это будет в его власти.
-- Тельсон, я не приготовил перевода, -- прошептал Парсон, как только уселся подле своего друга.
Тельсон тихо свистнул:
-- Вот так так! Задаст же тебе Вартон!
-- Кажется, ты списал этот перевод к прошлому уроку. Где он у тебя? Я мог бы им воспользоваться.
Тельсон сконфузился и сказал:
-- Видишь ли, Риддель поймал меня за списыванием и отобрал у меня перевод.
-- Какое дело Ридделю до того, кто у кого списывает? С какой стати сует он свой нос в эти дрязги? -- воскликнул Парсон в негодовании.
Само собой разумеется, что Парсона огорчало не столько поведение Ридделя, сколько то, что сломалась последняя соломинка, за которую он еще держался.
-- Собственно говоря, Риддель не отбирал у меня перевода -- он только уговорил меня отдать ему, -- заметил Тельсон в оправдание Ридделя.
-- И ты имел глупость послушаться его?
-- Он сказал, что нечестно списывать уроки у другого.
-- Ну, Тельсон, не думал я, что ты такой размазня! -- проворчал Парсон.
-- Да ведь я не знал, что перевод может тебе понадобиться,-- возразил пристыженный Тельсон и вдруг прибавил, просияв: -- Ничего, я буду тебе подсказывать.
-- Спасибо. Только вряд ли это мне поможет,-- сказал Парсон уныло.
Трудный день выдался для Парсона. Ему не везло с самого утра. Но хуже всего была для него настоящая минута. Он сидел ни жив ни мертв, ожидая, что учитель сейчас его вызовет... И вдруг счастье ему улыбнулось! Первый же ученик, которого мистер Вартон заставил переводить, запутался на синтаксическом разборе какой-то очень сложной фразы. Надо сказать, что мистер Вартон как раз в это время писал книгу о латинском синтаксисе, и место, на котором запнулся ученик, оказалось превосходным грамматическим примером, на который преподаватель не обратил внимания раньше. В восторге от своего открытия, он пустился в длинные объяснения разных грамматических тонкостей, стал приводить примеры, уже подобранные им для своей книги, сравнивать их между собой и вообще перебрал чуть не весь синтаксис...
С каким восторгом слушал Парсон эту лекцию! Какою благодарностью к учителю было переполнено его сердце! Он не понял из лекции ни слова, но для него дело было не в этом: наблюдая исподтишка за тем, как часовая стрелка медленно подвигается к десяти, он молил Бога только об одном: чтобы кто-нибудь не прервал учителя.
-- Однако пора кончать, -- сказал мистер Вартон, взглянув на часы. -- Сегодня мы увлеклись грамматикой и забыли о переводе. Впрочем, ничего: то, что я объяснил сегодня, пригодится вам впоследствии. Урок кончен.
Он и не подозревал, какою радостью последние его слова наполнили сердце Парсона!
-- Вот так удача! -- говорил последний своему другу, прогуливаясь с ним под руку по коридору. -- Если бы мне удалось теперь написать глаголы, прежде чем Котс меня хватится! То-то хорошо было бы!.. Тельсон, видал ты когда-нибудь, как пишут тремя перьями зараз? Вставляют как-то три пера в одну ручку и пишут сразу по три строчки. Знаешь ты эту штуку?
-- Я как-то пробовал ее, да только эта игра не стоит свеч, -- отвечал Тельсон. -- Перья то и дело вываливаются, и вставлять их такая возня, что гораздо проще три раза написать одно и то же обыкновенным способом. Да ты не хлопочи: я напишу за тебя половину.
-- Вот спасибо, дружище! Надеюсь, Риддель не нашел бы нечестным с твоей стороны то, что ты исполняешь за другого часть его работы?
-- Пожалуй, что нашел бы. Да я ему не скажу об этом... Эге! Вон и Котс.
Классный старшина в своей форменной четырехугольной шапочке подошел к ним и спросил Парсона:
-- Парсон, приготовили вы то, что я вам задал?
-- Н-не совсем, -- отвечал Парсон нерешительно.
-- Много ли вы сделали?
-- Да пока еще ничего. Я только что собирался начать,-- пробормотал Парсон краснея.
-- Теперь уж поздно. Утром я видел вас на реке. Если у вас есть время для прогулок, вы можете выбрать время для уроков. Пойдемте со мной к школьному старшине.
Идти с классным старшиной к старшине школы означало вещь довольно серьезную. Дисциплина Вильбайской школы целиком лежала на классных старшинах, которые вместе с главным старшиной отвечали перед директором за внутренний порядок школы. Редко случалось, чтобы дело доходило до школьного старшины; обыкновенно власти классных старшин было достаточно для сохранения порядка.
Парсону в первый раз предстояло явиться перед этим грозным судилищем. Он струсил не на шутку и почти пожалел о том, что не был наказан Вартоном и не избег таким образом своей теперешней участи. В эту минуту в коридоре показался другой классный старшина -- Ашлей.
Он подошел к Котсу со словами:
-- Котс, помоги мне, пожалуйста, наладить удочки. Ты в этом деле мастер, а я не знаю, как за это взяться.
-- Сейчас приду, только отведу к старшине вот этого молодца, -- отвечал Котс.
-- К какому старшине? Ведь, кажется, еще никто не выбран на место Виндгама.
-- В самом деле, я не подумал об этом. Можете идти, Парсон. Да смотрите, к завтрашнему утру приготовьте двенадцать французских глаголов и принесите в мою комнату.
Таким образом Парсон опять спасся и вдобавок узнал интересную новость, которой и поспешил поделиться со своим классом, а именно -- что школа остается пока без главного старшины.
III
МЕЖДУЦАРСТВИЕ
Кто будет школьным старшиной? Этот вопрос никому не приходил в голову до тех пор, пока не уехал Виндгам. Школьники до того освоились со старым порядком вещей, продолжавшимся целых два года, что мысль о подчинении кому-нибудь другому, кроме "старика Виндгама", казалась им просто дикой. Но так или иначе, а с отъездом Виндгама приходилось примириться с этой мыслью и решить вопрос, кому занять место старшины.
С незапамятных времен вильбайские старшины были тем, что называется "молодец на все руки". Должно быть, в местном воздухе было что-нибудь такое, что одинаково способствовало как развитию мускулов, так и успехам в науках, потому что трое последних старшин соединяли в своем лице первого ученика и главу клуба спортивных игр -- две совершенно отдельные роли. Но лучшим из троих был бесспорно Виндгам: он был далеко впереди своих товарищей и по древним языкам и по математике; а такого гребца, такого игрока в крикет не было во всей школе! Оба его предшественника были тоже первыми учениками; искусство же их в спортивных играх, хотя на этом поприще они и не были первыми, было настолько велико, что давало им право на почетное место школьного старшины. Таким образом, в памяти настоящего поколения пять лет вильбайские старшины были всегда первыми во всем. И вдруг оказывается, что этот порядок вещей может нарушиться...
Вторым учеником после Виндгама был Риддель, юноша сравнительно неизвестный, приехавший в Вильбай два года тому назад из другой школы. О нем знали только, что он очень застенчив, слаб физически и редко принимает участие в спортивных играх, что у него очень мало друзей, что он никогда не вмешивается в общественные дела школы. Злые языки уже давно окрестили его "святошей". Вообще в школе Ридделя не любили. Таков был юноша, которому, согласно букве закона, то есть как первому ученику, принадлежало теперь старшинство. Едва ли нужно говорить, с каким отчаянием встретила вильбайская молодежь это открытие.
-- Не может быть, чтобы директор назначил старшиной Ридделя! Риддель -- старшина школы? Ведь это курам на смех! Уж лучше прямо закрыть школу,-- сказал Ашлей Котсу, когда они обсуждали этот вопрос в описываемый день вечером в комнате Ашлея.
-- Что же делать директору? Назначение старшины не зависит от его личного вкуса, -- возразил на это Котс.
-- Как не зависит? Разве есть такой закон, по которому первому ученику должно принадлежать старшинство, хотя бы он не умел держать весла и не мог пробежать сотни ярдов?
-- Положим, что нет. Только... кто же будет старшиной, если не Риддель?
-- Как кто? Понятно, Блумфильд! Он самый подходящий человек. Все хотят, чтобы он был старшиной.
-- Но он чуть ли не последний в своем классе...
-- Что ж за беда? Фельтон ничего не смыслит в гребле, однако пока он был старшиной, он же был капитаном школьной флотилии...
Тут в комнату вошел третий классный старшина.
-- Послушай-ка, Типпер, что тут говорит Котс! Он уверяет, что Риддель будет старшиной, -- обратился к вошедшему Ашлей.
Типпер расхохотался:
-- Вот была бы штука! Представь себе Ридделя, отстаивающего интересы школы на июньских шлюпочных гонках или на мартовских бегах!.. Верно, Котс так думает потому, что он принадлежит к отделению директора?.. Напрасно, друг мой Котс! Увидишь, что скоро мы, парретиты, победим вас, директорских...
-- Уж не ты ли метишь в старшины? -- спросил Котс Типпера с язвительной улыбкой.
Типпер рассердился. Он отлично играл в крикет и хорошо бегал, но учился плохо; всем было известно, что он с трудом перешел в шестой класс. Поэтому слова Котса сильно его задели как намек на его плохие успехи в науках, и он ответил с раздражением:
-- Что же, я думаю, что в должности старшины я был бы не хуже каждого из вас, директорских. Но если хочешь знать правду, то я говорил не о себе, а о Блумфильде.
-- Вот и я то же говорю,-- подхватил Ашлей. -- Но Котс доказывает, что Блумфильд не может быть старшиной, потому что он плохой ученик.
-- Вздор! -- решил Типпер. -- Не все ли равно для нас, будет ли старшина первым или двадцатым в своем классе? Лишь бы он был первым во всем остальном. Я не понимаю, как директор может хоть одну минуту колебаться в своем выборе...
К такому заключению пришли вильбайцы почти на всех советах, собиравшихся в этот день для обсуждения вопроса о старшинстве. К этому заключению пришел и сам Блумфильд.
-- Вы понимаете, друзья, что я нисколько не интересуюсь старшинством ради старшинства, -- говорил он своим ближайшим товарищам в тот же вечер после уроков. -- Я знаю, как скучно быть старшиной: все к тебе лезут со всяким вздором, за все отвечай. С одними "мартышками" хлопот не оберешься: того накажи, тех помири... Но, разумеется, я приму старшинство, если все найдут, что этого требует польза школы.
-- Я надеюсь, что если директор не догадается сам, до какой степени Риддель и старшинство не вяжутся между собою, то у Ридделя хватит ума отказаться. Я не думаю, чтобы старшинство особенно его привлекало,-- заметил Портер.
-- Конечно, нет, -- подхватил Блумфильд. -- Раз я слышал, как он говорил, что очень жалеет Виндгама и ни за что не хотел бы быть на его месте, особенно в те дни, когда идут приготовления к экзаменам.
-- По-моему, проще всего пойти к Ридделю, сказать ему прямо то, что мы обо всем этом думаем, и попросить его, чтобы он отказался от старшинства, -- предложил Гем.
-- Конечно, это будет очень прямо, но нельзя сказать, чтобы вежливо, -- засмеялся Портер.
-- Какая тут вежливость, когда дело идет о пользе школы! -- проворчал Гем.-- Риддель не обидится: он сам должен понимать, что как старшина он никуда не годится. Его ни в грош не будут ставить!
-- Это правда, -- согласился Блумфильд и прибавил со скромной улыбкой: -- Надеюсь, никто из вас не считает меня хвастуном, но мне кажется -- говорю это по совести, - что я, во всяком случае, лучше Ридделя сумел бы сохранить в школе дисциплину и порядок.
Блумфильду очень хотелось попасть в старшины, хотя он тщательно скрывал это не только от других, но даже от себя.
-- Еще бы! Недаром, когда речь заходит о старшинстве, все в один голос называют тебя и говорят, что не хотят никого другого! -- сказал Вибберлей, известный подлипало, который за последнее время сильно заискивал перед Блумфильдом.
-- Воображаю, как хорош будет Риддель в роли верховного судьи! -- заметил Гем со смехом. -- Хотел бы я взглянуть, с каким лицом будет он наказывать какого-нибудь "мартышку"... Я думаю, первым делом в обморок упадет.
-- Или возьмет преступника в свою комнату и вместе с Ферберном и всей этой компанией святош начнет его отчитывать. Бедные "мартышки"! -- отозвался с комическим вздохом Джилькс, классный старшина из отделения директора, неприятный юноша с кошачьими манерами.
-- Да, признаюсь, я предпочел бы, чтобы Блумфильд поколотил меня двадцать раз, чем выслушать одну проповедь этого плаксы Ридделя, -- поддакнул Вибберлей.
-- Я думаю, что ни ты и никто из нас не имеет права называть Ридделя плаксой, -- вмешался вдруг Портер. -- Он хороший малый и, наверное, сумеет постоять за себя не хуже каждого из нас. А что он не силач и не любит физических упражнений, так он этого и не скрывает, и, наконец, в этом нет преступления.
-- Ай да Портер! Настоящий проповедник! -- захохотал Вибберлей не совсем естественно.
-- Портер прав, -- сказал Блумфильд нахмурившись: -- Ридделя не за что бранить. Я только нахожу, так же как и остальные, что он слишком мало известен, для того чтобы быть старшиной, и что на эту должность нужен человек, который... которого бы все знали и уважали... Однако будет об этом толковать! Скоро все решится. А пока, Гем, не прокатиться ли нам опять по реке? Утром ты не много наработал. Что ты на это скажешь?
Гем вздохнул и покорно отвечал:
-- Ладно.
Друзья принялись разыскивать своего рулевого -- нашего знакомца Парсона. Но отыскать его оказалось делом нелегким. Его не было ни в классных, ни в дортуарах. Никто не видал его после окончания уроков... Не найдя Парсона в его собственном отделении, Блумфильд и Гем, естественно, отправились в отделение Тельсона. Но и там его не было, и странная вещь -- не было и самого Тельсона. Но еще более странно было то, что, как показали розыски, кроме Парсона и Тельсона, недоставало еще пятерых мальчуганов из отделения мистера Паррета. Убедившись, что розыски ни к чему не приведут, Блумфильд и Гем пошли на реку вдвоем, взяли за рулевого сына сторожа и перестали думать о Парсоне и компании.
Между тем таинственное исчезновение семерых мальчиков объяснялось очень просто. Наступившее в школе временное междуцарствие, бывшее причиной чудесного избавления Парсона от рук правосудия, подало ему и его верному другу блестящую мысль достойным образом отпраздновать это редкое в вильбайской хронике событие. А отпраздновать было чем. Уже давно младшие члены отделения мистера Паррета жаждали свести кое-какие счеты с младшими членами отделения мистера Вельча. Долг был давнишний -- еще с середины великого поста, когда вельчиты ни с того ни с сего поколотили парретитов, и заканчивался ничем не вызванным оскорблением, нанесенным бедному Парсону на реке в утро описываемого дня. Надо сказать, что парретиты гордились своею аккуратностью в счетах; поэтому их очень огорчило то, что до сих пор обстоятельства, над которыми они не были властны, другими словами -- боязнь Виндгама, мешали им расквитаться с их кредиторами. И вот наконец представляется прекрасный случай свести счеты! Главного старшины нет, значит они ничем не рискуют (потому что самое большее, что может сделать классный старшина, это оштрафовать пятью-шестью страницами стихотворений, а ведь это сущий вздор); а раз они ничем не рискуют, то, разумеется, грешно терять драгоценное время. На этом основании Парсон, Бошер, Лаукинс, Прингль, Кинг и Векфильд -- все фаги из отделения мистера Паррета, -- с подкреплением в лице Тельсона из отделения директора, не откладывая в долгий ящик, отправились с деловым визитом в отделение мистера Вельча. Вот причина, по которой Блумфильд и Гем в целом отделении мистера Паррета не могли найти себе рулевого.
Мы сейчас узнаем, что делали юные парретиты в отделении мистера Вельча. Но прежде мы должны дать читателю краткую характеристику этого отделения.
Отделение мистера Вельча считалось самым буйным во всей школе; младшие его члены, когда они поднимали шум, шумели так, как не шумели оба других отделения, взятые вместе. Все самые непозволительные шалости исходили из отделения мистера Вельча. Вельчиты систематически надоедали и учителям и товарищам. Сами они считали себя гонимыми судьбой. Действительно, за последние пять-шесть лет ни одна награда, ни один приз не попадали в отделение мистера Вельча; почему -- этого они не разбирали; они решили, что весь мир против них, и потому воевали со всем миром. Впрочем, это им не мешало воевать и между собою. Все отделение распадалось на враждебные кучки; ссорам и раздорам не было конца. Старшие вечно вздорили между собою и не обращали внимания на младших, а те делали все, что хотели.
В описываемый вечер в отделении мистера Вельча, в комнате, занимаемой Кьюзеком и Пильбери, шел пир горой. Накануне вечером капитан Кьюзек, прощаясь с сыном, подарил ему пять шиллингов. Само собою разумеется, что на другой день во время большой перемены Кьюзек-младший скрылся из школы по дороге в Шельпорт -- местечко в полумиле от школы, -- захватив с собой пустую картонку, и вернулся с той же картонкой, битком набитой всевозможными лакомствами: тут были и мятные пряники, и орехи, и засахаренные сливы, и баночка с шербетом, и леденцы, и копченые сельди. Весть о покупке Кьюзека мигом разнеслась по всему отделению, результатом чего было то, что Кьюзек внезапно приобрел необыкновенную популярность среди товарищей. Кое-как ему удалось благополучно донести картонку до своей комнаты.
Там, посоветовавшись предварительно со своим другом Пильбери, Кьюзек решил в тот же день после уроков устроить вечеринку и пригласить на нее четверых своих приятелей: Куртиса, Фильнота, Моррисона и Моргана.
Разумеется, эти четыре счастливца приняли приглашение с восторгом. Понятно также, что все остальные, не удостоившиеся этой чести, очень обиделись на Кьюзека и между собой обозвали его скаредом.
Если точность есть признак вежливости, то в этот вечер Куртис, Фильнот, Моррисон и Морган оказались самыми вежливыми молодыми людьми во всей школе: с последним ударом колокола, возвестившего окончание уроков, они уже были в комнате Кьюзека.
-- Очень мило с твоей стороны, дружище, что ты позвал нас, -- сказал один из гостей, с нежностью наблюдая за распаковкой картонки. -- Что у тебя тут?
-- Разные разности: орехи, пряники, засахаренные сливы...
-- Сливы! Ах, какая прелесть! Где ты их достал?
-- В новой лавке. В старой ничего нет, кроме изюма с миндалем и тому подобной дряни.
-- И сельди! Вот это хорошо! -- заметил Морган, любивший покушать основательно.
-- Нельзя же без существенного, -- отозвался хозяин деловым тоном. -- Только вот горе -- сковородки у нас нет. Не знаю, на чем мы их будем жарить.
-- А ни твоей аспидной доске разве нельзя? -- придумал Куртис.
-- Оно бы можно, да у меня на ней написано решение геометрической задачи, которое я еще не успел списать в тетрадку, -- отвечал Кьюзек.
-- Досадно... Как же нам быть с сельдями?
-- Я придумал, друзья! -- воскликнул вдруг Фильнот. -- В лаборатории есть чудесная кастрюлька -- та, в которой разводят фосфор и всякую всячину для опытов. Лаборатория теперь не заперта -- я видел, там занимаются шестиклассники, -- так я мигом сбегаю туда и притащу вам эту кастрюльку.
-- Но ведь она грязная! Отравишься еще, чего доброго,-- заметил благоразумный Пильбери.
-- Пустяки! Мы ее вымоем и выжжем.
И Фильнот скрылся. Остальные, чтобы не терять времени, занялись растопкой камина. Прошло пять минут и десять, а Фильнот не возвращался. Это было очень странно, так как лаборатория была на том же этаже, в конце коридора. Камин горел ярким пламенем; все угощение было разложено по тарелкам.
-- Куда он провалился? -- не выдержал Куртис. Ему не так хотелось сельдей, как мятных пряников, но он понимал, что нельзя приниматься за десерт до ужина.
-- Уж не наделал ли он какой беды в лаборатории и не досталось ли ему от шестиклассников? -- пришло в голову Кьюзеку.
-- Да что нам его ждать? Начнемте без него, -- предложил Куртис, умильно поглядывая на пряники.
И начали бы, если бы было на чем поджарить сельди.
-- Давайте съедим их сырыми. Не все ли равно? Куртису было, конечно, все равно, так как сельди были для него делом второстепенным, но Морган, как любитель существенного, решительно воспротивился такому варварскому предложению:
-- Нет, это не годится. Уж лучше я схожу к экономке и попрошу вилки: поджарим сельди на вилках -- еще вкуснее будет.
И он вышел. Прошло еще несколько минут. Гости стояли вокруг стола, нетерпеливо постукивая о пол каблуками и глядя жадными глазами на аппетитно разложенные на столе яства. Хозяин достал где-то в углу однозубую вилку и стал было жарить селедку; но вилка оказалась слишком коротка; он обжег себе руку, уронил селедку в огонь, рассердился и наконец воскликнул:
-- Да что с ними приключилось, в самом деле? Таких молодцов только за смертью посылать, право! Пойду-ка я сам...
Кьюзек вышел -- и тоже пропал.
-- Однако это становится скучным, -- объявил Куртис после трех минут общего тягостного ожидания.-- Не приняться ли нам за пряники? В сущности, ведь все равно, с чего ни начать -- с сельдей или с пряников. Жаль будет, если пряники зачерствеют.
Ему ничего не отвечали. Пильбери задумчиво отломил кусочек пряника и положил в рот. Моррисон зевнул.
-- Претяжелая, должно быть, эта кастрюля: трое снести не могут, -- пошутил Куртис.
-- Погоди, кажется, идут, -- прервал его Моррисон. Куртис выскочил в коридор, Моррисон за ним.
Пильбери услышал за дверью топот нескольких пар ног, шум борьбы и крик Куртиса:
-- Сюда, Пиль! Выручай!
Пильбери высунулся за дверь, недоумевая, что могло случиться с его товарищами. Вдруг чьи-то цепкие руки схватили его за плечо и вышвырнули из комнаты с такой силой, что он стукнулся головой о противоположную стену коридора, и вслед за тем мимо него в пустую комнату прошло несколько фигур; он узнал в лицо только Парсона и Бошера, но, разумеется, догадался, кто были остальные. Дверь с треском захлопнулась, и замок щелкнул. Прощай, пряники, шербет и сливы!
Пильбери, Моррисон и Куртис, очутившиеся втроем в темном коридоре, пришли в себя не сразу. Вдруг с трех разных сторон они услышали три знакомых голоса: Фильнот кричал из лаборатории: "Отоприте!", и неистово стучал в дверь; Морган кричал из собственной комнаты, где тоже сидел взаперти, а голос Кьюзека слабо доносился откуда-то издали, как оказалось потом -- из умывальной. Тут только бедные вельчиты поняли всю глубину своего несчастья. Однако у них хватило присутствия духа освободить товарищей и напасть на неприятеля соединенными силами. Но осада не увенчалась успехом: неприятель крепко засел в крепости. Тщетно осаждающие ломились в дверь, грозили, даже просили -- в ответ им раздавался лишь вызывающий смех.
-- Не стесняйтесь, друзья, будьте как дома,-- говорил в комнате чей-то знакомый голос, но у говорившего рот был так набит, что трудно было сказать наверное, чей именно. -- Чудесные сливы! Бошер, возьми себе еще: ты мало взял.
-- И сельди недурны. Кьюзек, почем ты платил за сельди?
Этот голос несомненно принадлежал Парсону.
-- Жаль только, что доску твою мы немножко испортили, -- продолжал первый голос. Говоривший успел проглотить то, что у него было во рту, и осаждавшие узнали голос Тельсона. -- Очень уж спешили к тебе в гости -- не успели захватить сковородку. Прости, друг любезный!
Громкий хохот осажденных встретил эту шутку; осаждавшие же принялись колотить кулаками в дверь в бессильной ярости. Кьюзек наклонился к замочной скважине и закричал дрожащим от гнева голосом:
-- Воришки! Дрянные мальчишки! Сейчас же выходите из моей комнаты!
-- Погоди: неловко вставать, не окончив ужина,-- отвечал ему Тельсон.
-- Смотри, Тельсон, доберусь я до тебя!
-- Улита едет, когда-то будет, а вот до твоих сельдей мы уже добрались...
Настала короткая пауза. Вдруг Пильбери закричал испуганным голосом:
-- Директор идет!
-- Напрасно, голубчик! Не попадемся мы на эту удочку. Директор уехал в Шельпорт, я сам видел,-- послышался в ответ спокойный голос Парсона.
- А когда так, я сейчас же иду жаловаться на вас старшине, -- объявил выведенный из терпения Кьюзек.
-- Сделай милость! Только вот беда -- старшины-то у нас нет, -- ответил Парсон соболезнующим тоном и прибавил дружелюбно: -- Да вы не волнуйтесь, джентльмены: мы не все съедим, и вам останется.
Убедившись, что переговоры ни к чему не поведут, осаждающие стихли. Распростившись с мечтой о вкусном ужине, они перешли к выжидательной тактике, утешаясь тем, что когда-нибудь неприятель должен же будет выйти из крепости и тогда настанет их черед действовать. Но осажденные тоже не дремали. Они обдумали свой набег во всех подробностях и заранее позаботились об отступлении. План отступления был следующий: часть войска отвлекает внимание неприятеля, то есть болтает, стучит посудой, вообще делает вид, что ужин все еще продолжается, остальные же тем временем потихоньку отставляют стол и скамью, загораживающие дверь, и затем по сигналу все бросаются в коридор и пробивают себе путь кулаками. Сказано -- сделано. Ужин так затянулся, что у осаждающих заныли ноги от усталости. В угрюмом молчании, прислонясь к двери, ждут они конца пира. Фильнот и Куртис уже подумывают, не сесть ли им на пол, как вдруг дверь быстро распахивается (надо сказать, что она отворялась внутрь), и трое из осаждающих -- Кьюзек, Куртис и Пильбери -- летят на пол прямо под ноги осажденным, которые, перепрыгнув через тела, выскакивают из крепости плотной кучкой, по всем правилам военного искусства, и пускаются бежать к своему лагерю. Моррисон, Фильнот и Морган пробуют перерезать им путь, но отброшены с уроном. С торжествующим смехом добежали посетители до площадки лестницы, и преследователи их имели удовольствие видеть, как они один за другим спустились по перилам и как, ни в чем не бывало отправились попарно в свое отделение.