Ричардсон Сэмюэл
Индейцы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ИНДѢЙЦЫ.

повѣсть

Coч. Гна. Ричардсона.

Переводъ съ Англійскаго.

МОСКВА.
въ Типографіи Пономарева.
1806

Печатано съ одобренія Цензурнаго Комитета и учрежденнаго для округа Императорскаго Московскаго Университета.

   Марано, милая въ горести своей, сидѣла одна на высокомъ утесѣ. Склонясь на бѣлую, руку свою, въ тихомъ уединеніи она горевала о своемъ любезномъ. Локоны ея небрежно развѣвались зефирами; прекрасное лицо ея орошалось слезами. Голубые глаза исполненны были нѣжнаго безпокойства. И грудь ея тяжело подымалась отъ частыхъ вздоховъ.
   ,,Скоро ли возвратится онъ!-- говорила она -- "милой мой Онейо! супругъ мой любезной!.. Скоро ли увижу его!... Волны Онтарійскія, принесите его на милую его родину, возвратите его нѣжнымъ моимъ объятіямъ... Скоро ли увижу его, скоро ли быстрая лодка промчится по озеру и принесетъ героя къ щастливому его острову!.. Такъ! щастливой островъ! Тогда возрадуются твои утесы, обширныя равнины и рощи. Радость распространиться въ деревнѣ. Старѣйшины поспѣшатъ къ нему навстрѣчу. Торжество будетъ готово, Но, ахъ! можетъ быть онъ погибъ! можетъ быть теперь испускаетъ послѣдній вздохъ на кровавомъ полѣ! Будучи стремителенъ въ своемъ мужествѣ и пылокъ въ жару юности, можетъ быть онъ устремляется на непріятеля и -- погибаетъ."
   Между тѣмъ какъ Марано такимъ образомъ предавалась своей горести почтенный Ононтіо пришелъ утѣшить ее. Онъ, примѣтивъ безпокойство въ душѣ ея, скрытно вышелъ за нею изъ деревни. Это былъ отецъ Онея, одинъ изъ старѣйшинъ націи, уважаемый за свою мудрость и любимый за свои добродѣтели. Будучи умѣренъ и дѣятеленъ въ юности своей, въ старости онъ былъ здоровъ и веселъ. Не заботы, но время провело морщины на челѣ его. Осанка его была величественна и видъ его пріятенъ. Онъ любилъ Марану съ нѣжностію родителя.
   "Утѣшься!-- говорилъ онъ ей -- не предавайся отчаянію. Великій духъ, носящійся въ вихряхъ и говорящій въ страшныхъ громахъ, Отецъ и Правитель вселенныя, будетъ твоимъ покровителемъ, но чтобы удостоиться его милостей, положись на его волю. Грѣшно, и безбожно придумывать напередъ себѣ горести и дѣлаться нещастными прежде нежели въ самомъ дѣлѣ будемъ опечалены. Но своенравные, непостоянные люди, робкіе и вмѣстѣ высокомѣрные трепещутъ, воображая опасность и жалуются какъ будто бы они дѣйствительно страдали. Они сами себѣ творятъ бѣдствія и нагло возлагаютъ вину на Всемогущаго. Берегись, любезная дочь, берегись возставать противу Всемогущаго Духа. Естьли мы ропщемъ безразсудно, естьли жалуемся безъ причины; гто мы возстаемъ противъ Него. Онъ повелѣлъ намъ избыть щастливыми -- и всегда оскорбляется нашимъ неповиновеніемъ. На естьли мы предаемся не основательнымъ заботамъ, та мы не повинуемся Ему. Разрушая собственное, свое спокойствіе, мы не меньше дѣлаемся врагами всеобщей системы щастія, Имъ устроенной, какъ естьли бы мы нарушили тишину ближняго. Утешься! скоро возвратится любезный Онейо, обремененный добычами Британцевъ, и превозносимый храбрыми воинами Французскими."
   "Естьли супругъ мой возвратится благополучно -- отвѣчала она -- то пламенныя желанія мои исполняться совершенно. Естьли онъ возвратится обремененный добычами Британцевъ, то это не увеличитъ моей радости." Индѣецъ изумился.-- "Не уже ли вы забыли,-- продолжала она что я сама Британка?-- что я насильно увезена изъ отеческаго дому, когда Утагами опустошалъ нашу землю и распространялъ ужасъ до самыхъ вратъ Албанскихъ? Родители мои погибли. Я была тогда ребенкомъ, но помню кровавое пораженіе. Старшій братъ мой спасся, а я сдѣлалась жертвою ихъ ярости. Съ тѣхъ поръ протекло уже нѣсколько лѣтъ, но при имени Британца грудь моя наполняется особеннымъ какимъ-то восторгомъ.
   "Я воображалъ на вѣрное -- отвѣчалъ онъ ей -- что ты насъ любишь. Мы приняли тебя въ свое племя. Но любовь твоя далека отъ насъ; ты печалишся о странѣ своихъ родителей. Я называлъ тебя своею дочерью, но, -- Марано! ты хочешь оставить меня?" При сихъ словахъ онъ взглянулъ на нее съ нѣжностію: "Ты хочешь оставить меня!" -- повторилъ онъ, и слезы заблистали на глазахъ его." Марано была тронута. Она схватила его руку и прижала къ розовымъ губамъ своимъ. "Нѣтъ! я никогда тебя не оставлю. Сердце, мое принадлежитъ тебѣ и любезному моему Онею. Я почитаю тебя. Могу ли заявить твое состраданіе? Модули забыть тотъ ужасный, день, когда Утагами, въ собраніи своей націи, опредѣлилъ принесть меня въ жертву своему богу Арескуи. Вы были тогда посломъ отъ своего народа. Онейо во цвѣтѣ юности сопутствовалъ отцу своему. Онъ былъ подалъ васъ. Онъ вздыхалъ, видя меня въ слезахъ. Увы! я была слаба, безъ друзей и посреди непріятелей. Онейо, умолялъ тебя помочь мнѣ. Собственное сердце: твое тронулось ты сжалился надо-мною, ты выкупилъ меня и назвалъ своею. Онейо поспѣшилъ избавить меня онъ разорвалъ оковы мои и прижалъ меня къ своему сердцу. Любовь наша возрастала вмѣстѣ съ лѣтами; ты смотрѣлъ на нее съ благосклоннымъ снисхожденіемъ и утвердилъ желанія наши своимъ согласіемъ. Я слыхала объ Европейской утонченности, о драгоцѣнныхъ одеждахъ и высокихъ чертогахъ, но простота сихъ скалъ и лѣсовъ гораздо для меня пріятнѣе. Но естьли Онейо не возвратится, я погибла. Нѣсколько мѣсяцовъ протекло, какъ онъ удалился съ отборными воинами нашей націи. Уже матери оплачиваютъ сыновей своихъ. Онейо, увы! пылокъ и воины Албіонскіе неустрашимы.
   "Кровь ихъ враговъ уже обагрила Огіо. Канада трепетала при ихъ приближеніи, и можетъ быть теперь сдѣлалась добычею ихъ мужества. Горе мнѣ! естьли сынъ твой палъ, печаль сразитъ тебя. Я знаю нѣжность любви твоей къ нему,-- она вгонитъ тебя во гробъ. Кто-жъ тогда будетъ утѣшать меня? Кто будетъ моимъ другомъ? Посреди чужаго народа у меня не будетъ ни отца, которой защитилъ меня, ни брата, которой бы подалъ совѣтъ помогъ мнѣ."
   Ононтіо хотѣлъ отвѣчать, какъ Индѣецъ изъ деревни подошелъ къ нимъ и разсказалъ имъ съ печальнымъ видомъ, что надежды ихъ племени изчезли; что нѣсколько Индѣйцовъ сосѣдней націи, возвратившись изъ Канады, принесли вѣрное извѣстіе о совершенномъ пораженіи друзей ихъ; что они сами едва спаслись; что Онейо былъ мужественъ и неустрашямъ въ жару битвы; что онъ былъ окруженъ непріятелями и вѣрно сдѣлался жертвою ихъ ярости."
   Марано лишилась чувствъ. Ононтіо вздыхалъ; но худое состояніе его дочери и желаніе утѣшить ее на минуту остановили и облегчили его горесть. "Естьли сынъ мой палъ, говорилъ онъ, то онъ палъ такъ, какъ прилично воину. Слава его сохранится въ его дѣтяхъ и перейдетъ во потомство въ военныхъ пѣсняхъ. Имя его будешь страстно Европейцами когда предводители будущихъ временъ, съ яростію устремляясь изъ лѣсовъ, окружатъ въ полуночь жилище его и поразятъ слухъ его кликами смерти. Онейо, не долженъ умереть, безъ отмщенія, не долженъ!" повторилъ Индѣецъ. "Вѣстники моего бѣдствія послѣ пораженія своихъ союзниковъ, устремились къ стѣнамъ Квебекскимъ. Они захватили часть непріятелей привели ихъ въ плѣнъ на нашъ островъ. Старѣйшины наши собрались. Они присудили принесть ихъ въ жертву памяти погибшихъ и отложили исполненіе сего до твоего приходу."
   "Увы!-- говорила Марано -- жертва плѣнниковъ мало принесетъ мнѣ утѣшенія. Возвратитъ ли смерть врага жизнь моему Онею? исцѣлитъ ли жестокія раны его? оживитъ ли бездыханную грудь?... Оставь меня в ,моей горести! Оставь меня оплакивать его на сихъ горахъ уединенныхъ. Здѣсь недолго проживу; я полечу къ моему любезному. Встрѣчусь съ нимъ среди пустынь въ какой нибудь блаженной долинѣ, гдѣ никакой кровожадной врагъ не нападетъ на насъ. Оставь меня въ моей горести!... Я не хочу жить." Она просила тщетно. Индѣецъ не оставлялъ ее и Ононтіо помогъ его прозбѣ.
   Нація Индѣйцовъ, которыхъ Онейо былъ предводителемъ, населяла островъ на озерѣ Онтаріо. Главная ихъ деревня находилась подлѣ пріятной рѣчки, выходящей изъ скалы и текущей по узкой долинѣ въ озеро. Окружающіе холмы украшены были рощицами, близлежащіе луга покрыты были зеленью и испещрены цвѣтами. Деревня имѣла видъ круглой, и обнесена была деревяннымъ палисадомъ. Стѣны хижинъ сдѣланы были изъ зеленаго дерну, а кровли изъ троснику и сухихъ листьевъ. Все было просто. Великолѣпныя колоннады, не гордились извѣстными девизами и пышная архитектура не возвышала до небесъ огромныхъ зданій. Ни великолѣпные храмы, ни громадныя башни, ни величественные чертоги не льстили тщеславію жрецовъ, политиковъ, воиновъ. Молодые люди въ первомъ цвѣтѣ здоровья и силы обыкновенно занимались охотою. Главное ихъ дѣло было доставать пропитаніе обществу и защищать его отъ непріятельскихъ нападеній, женщины и всѣ старые и молодые люди, неспособные къ труднымъ и опаснымъ предпріятіямъ, оставались всегда въ деревнѣ и прилично съ своимъ возрастомъ и состояніемъ имѣли разныя занятія. Они удобряли нѣкоторыя близлежащіе земли для обработыванія на нихъ сорочинскаго пшена и другихъ полезныхъ растеній. Разводили также лѣкарственныя травы, старались познавать ихъ свойства и приготовляли для употребленія. Женщины, кромѣ попеченія о дѣтяхъ и другихъ домашнихъ дѣлахъ, искусно сплетали одежды изъ коры благовонныхъ деревъ доставали соки изъ разныхъ травъ и цвѣтовъ, которыми намазывали лица своихъ воиновъ, чтобы сдѣлать ихъ ужаснѣе на сраженіи. Особливо искусны были въ тканіи лентъ и поясовъ изъ вампа {Родъ тросника.}; смотря по разнымъ краскамъ, какими они наведены были, служили у нихъ знаками дружбы для родныхъ, союзниковъ и плѣнныхъ, которыхъ они принимали въ свою націю. Дѣти ихъ заранѣе пріучены, были къ трудамъ, опасностямъ и изнуреніямъ, заранѣе обучены были дѣйствовать лукомъ, весломъ; копьемъ, и бросать изъ пращи. Когда юноши, возвращались съ охоты или съ другаго какого-нибудь воинскаго- предпріятія; тогда вся деревня представляла зрѣлище торжественной радости. Старики, вмѣстѣ съ молодыми людьми мѣшались въ хороводахъ и въ пѣсняхъ своихъ, прославляли подвиги обоихъ воиновъ. Но есть ли должно было заняться чѣмъ нибудь, касающемся до благосостоянія ихъ націи, таковое производимо было съ важностью и спокойствіемъ. Старѣйшины деревни, достигшіе сего достоинства не коварствомъ или какимъ насиліемъ, но истинно уважаемые, за мудрость свою и опытность собирались на открытомъ мѣстѣ среди деревни и разсуждала подъ тѣнью почтеннаго дуба. Дѣла были предлагаемы, и всякой объявлялъ свое мнѣніе спокойно и безъ остановки. Опредѣленія ихъ утверждаемы были большинствомъ голосовъ и каждой былъ доволенъ ихъ рѣшеніями. Такимъ образомъ они жили невинно и щастливо. Не имѣя частной собственности, они не были заражены страстію къ богатству, симъ ядомъ общественнаго щастія, сею заразою сердца. Владѣя всѣмъ вмѣстѣ, они не знали ни терзаній сребролюбія, ни мученій страшной нищеты. Какъ богатство не имѣло на нихъ никакого вліянія, то: они были невинны въ преступленіяхъ, не знали ни вѣроломства, ни угнѣтенія. Силу и власть могли только пріобрѣтать достоинства превосходныя; и всѣми признанныя. Они пользовались ими безъ всякаго пустаго тщеславія, и потому не было мѣста ни высокомѣрію, ни случаямъ къ зависти, ни побужденіямъ къ мести. Привыкши къ трудамъ и будучи во всемъ умѣренны, они были и мужественны, сильны и дѣятельны. Чувства ихъ любви и дружбы, не будучи обезображены не натуральными различіями, ни ограничены высокомѣрными и педантическими наружностями, были сильны и безпристрастны. Они изображали движенія сердца своего со всею вольностію и простотою натуры; радость ихъ была восхитительна, а горесть чрезвычайна.
   Какъ скоро они узнали о смерти Онея и другихъ своихъ товарищей, всѣ начали рыдать громко. Матери въ разорванныхъ платьяхъ и съ растрепанными волосами бѣжали въ поле и наполняли воздухъ своими воплями. Онѣ толпились вокругъ плѣнниковъ и, въ сильной горести своей, осыпали ихъ ужасными ругательствами. Старѣйшины собрались; горящій костеръ, на которой долженствовали быть повержены жертвы, пылалъ ужаснымъ огнемъ, ножи, сѣкиры и всякія смертельныя орудія лежали въ страшномъ порядкѣ; и плѣнники, обремененные тяжкими оковами, были приведены на мѣсто жертвоприношенія.
   Хотя Марано была въ жестокой горести, но крики Индѣйцовъ и ужасныя, приготовленія къ мучительствамъ обратили ея вниманіе на плѣнниковъ. Она смотрѣла на нихъ съ жалостію. Предводитель ихъ во цвѣтѣ юности своей былъ статенъ, крѣпокъ и любезенъ. Природа изобразила на безстрашномъ лицѣ его мрачную неустрашимость и твердое мужество. Огненные глаза его въ которыхъ видна была непобѣдимая твердость, равнодушно смотрѣли на приготовленія смерти, и къ врагамъ показывали презрѣніе. Товарищи его, хотя равнялись съ нимъ въ мужествѣ, казалось, неспособны были къ такой твердой рѣшимости; на ихъ лицахъ изображалась боязнь. Но взглянувъ на своего предводителя, они были поражены непоколебимою его отважностью; приняли опять обыкновенную свою бодрость и вооружились приличнымъ мужествомъ. Марано вздыхала. Чувство собственнаго нещастія изчезло на минуту. "Можетъ быть,-- говорила она въ душѣ своей,-- можетъ быть объ этомъ мужественномъ юношѣ станутъ также плакать, какъ объ моемъ Онеѣ; можетъ, быть какая нибудь милая дѣвица, которой клялся онъ въ своей вѣрности, теперь горюетъ, что онъ такъ долго не возвращается. Можетъ быть престарѣлый родитель, которому былъ онъ подпорою въ старости, съ горестію безпокоится о его безопасности. Можетъ быть, осиротѣвшая сестра, безпомощная и оставленная подобно мнѣ, неутѣшно станетъ плакать о его смерти."
   Потомъ она стала разсуждать о собственномъ состояніи, о безчисленныхъ своихъ бѣдствіяхъ. Будучи отведена въ плѣнъ въ раннихъ лѣтахъ своихъ, она была чужда народу своему, чужда ровнымъ своимъ. Супруга ея не было уже на свѣтѣ, и тотъ который былъ для нее вмѣсто отца, удрученный старостію и бѣдствіями, приближался теперь ко гробу. Но будучи сострадательна, она тронулась жалостію къ нещастнымъ жертвамъ. Она удивлялась великодушію предводителя, и смотря на него чувствовала необыкновенныя движенія въ сердцѣ своемъ и мучительную тоску, которыхъ не могла объяснить. Она хотѣла подойти къ нему; онъ былъ одной съ нею націи!.. Могла ли она смотрѣть на его погибель и не стараться спасти его!... Могла ли смотрѣть на его мученія и не проливать слезѣ о его страданіяхъ!...
   Между тѣмъ одинъ изъ старѣйшинъ подалъ знакъ толпѣ. Вдругъ наступило безмолвіе. Потомъ, съ видомъ жестокой строгости, такъ онъ началъ говорить къ плѣнному: костеръ пылаетъ , сѣкира изощрена! приготовься къ мученіямъ и жестокой смерти, духъ погибшихъ носится вокругъ насъ -- онъ блуждаетъ по горамъ и летаетъ въ вѣтрахъ. Онъ ждетъ жертвы и долженъ получить ее. Есть ли у тебя отецъ или другъ -- они тебя никогда не увидятъ. Приготовься къ мученіямъ и жестокой смерти.
   "Начинайте ваши мученія! отвѣчалъ онъ -- душа моя презираетъ ихъ. У меня нѣтъ родителей некому плакать о Сиднѣе. Въ Албаніи, они погибли, погибли отъ безчеловѣчныхъ Индѣйцовъ. У меня была сестра я лишился ее. Она взята въ плѣнъ, и сдѣлалась жертвою неистовой вашей ярости. У меня были друзья -- но они безстрастны, ибо они Британцы. Начинайте ваши мученія!-- душа моя презираешь ихъ; но помните -- день мести и для васъ настанетъ."
   Марана изумилась.... Аабанецъ, потерявшій отъ убійственнаго меча своихъ родителей и сестру! Однимъ словомъ онъ былъ ея: братъ. Взаимно было ихъ удивленіе, нужныя чувства ихъ были взаимны. Она упала на его; трепещущую грудь. Онъ прижалъ ее въ свои объятія. Душа его успокоилась. Марано нѣсколько времени немогла промолвить ни слова. Наконецъ прерывающимся голосомъ сказала она; нашла тебя, любезный братъ, утѣшеніе и защита моя! Ты будешь радовать меня нѣжною своею любовію; будешь путеводителемъ въ тягостной пустынѣ горести моей!-- ты будешь мнѣ вмѣсто отца!... Я была въ, отчаяніи, всѣми оставлена, душа моя терзалась горестію; но теперь стану все сносить терпѣливо. Потомъ обратясь къ изумленному народу: Это братъ мой, говорила она -- братъ, рожденный отъ однихъ родителей! Естьли я заслужила милость вашу, то спасите его отъ погибели." Народъ былъ чрезвычайно тронутъ. "Не бойся!" сказалъ Ононтіо , онъ говоридъ съ согласія старѣйшинъ. "Не бойся! братъ Мараны долженъ заступить для насъ мѣсто Онея!" Потомъ съ важнымъ видомъ онъ обратился къ чужестранцу, "Молодой человѣкъ! я лишился сына, Марано супруга, а нація наша храбраго воина. Онъ убитъ народомъ вашей земли, и мы хотѣли умилостивить духъ его, прежде нежели перейдетъ онъ на горы, принесши жертву его памяти. Но, ты, братъ Мараны; по ея прозьбѣ мы отмѣнили свое намѣреніе и принимаемъ тебя въ свою націю. Будь братомъ нашему народу, а мнѣ сыномъ. Заступи мѣсто умершаго, и какъ ты также мужественъ и нeycтpaшимъ, такъ наслѣдуй его славу." При сихъ словахъ онъ подалъ ему калюметъ мира {Родъ трубки съ табакомъ.} и поясъ изъ вампа, Сидней слушалъ его съ почтеніемъ, но весьма удивился столь неожиданной перемѣнѣ. "Естьлибы онъ даровалъ ему жизнь, то это бы не изумило его, но переходъ отъ гнѣва къ сильной и горячей дружбѣ превосходилъ его понятіе. "Вы мыслите, -- говорилъ Индѣецъ, -- по правиламъ Европейцовъ, которыхъ наружность возбуждаетъ почтеніе, но коихъ души исполнены вѣроломства и непримиримой злобы. Они показываютъ на лицѣ своемъ улыбку, между тѣмъ какъ измѣна гнѣздится въ ихъ сердцѣ. Они дружески подаютъ руку, между тѣмъ думаютъ уязвить. Какъ ихъ гнѣвъ соединенъ со злостію, то онъ продолжается по смерть. Они недовольны тѣмъ, что производятъ чувства обиды, которая можетъ обезопасить ихъ отъ будущаго бѣдствія -- они стараются погубить врага и покрыть его вѣчнымъ безславіемъ. Зная злобу собственныхъ душъ своихъ, они приписываютъ подобный характеръ своимъ непріятелямъ. Гнѣвъ ихъ не уменьшается удовлетвореніемъ; -- онъ укореняется страхомъ, превращается въ ненависть, и такимъ образомъ для нихъ легче простить претерпѣваемое зло, нежели оставить свое мщеніе. Безжалостный и неумолимый характеръ, рожденный злостію, робостію и слабостію, которую они сами чувствуютъ, господствуетъ въ изнѣженныхъ и ,безсильныхъ душахъ ихъ. Но гнѣвъ благородныхъ сердецъ свободенъ. Онъ склоненъ къ примиренію и будущей дружбѣ. Люди кроткаго и дружелюбнаго характера, неиспорченные жадными и высокомѣрными желаніями, и потому не огорчаемые нещастными ихъ послѣдствіями: завистію, гнѣвомъ и злобою, всегда великодушны безъ всякаго усилія, всегда желаютъ быть прощаемы и всегда способны прощать. Вы готовы были лишиться жизни и обвиняете насъ въ жестокости нашей. Но безбожно сказать о человѣкѣ, котораго, Великій Духъ одарилъ разумомъ, что онъ развращеннѣе дикихъ звѣрей пустынныхъ, ибо, и они тогда только кровожадны; когда, защищаютъ собственную жизнь свою: И такъ не судите, о нашемъ поступкѣ, пока не узнаете причинъ и не разсмотрите нашего состоянія. Тотъ истинно жестокъ и безчеловѣченъ, кто для удовлетворенія постыднымъ и корыстолюбивымъ желаніямъ, недостойнымъ разсудка, недостойнымъ человѣческой природы, нарушаетъ спокойствіе невинныхъ, коварно поступаетъ съ неподозрѣвающими, угнѣтаетъ слабыхъ и беззащитныхъ, измѣняетъ вѣрному своему другу и вольность своего народа продаетъ за золото. Но простой Индѣецъ человѣколюбивъ. Пусть разсудокъ нашъ непросвѣщенъ, но наши правила невинны. Пусть страсти наши чрезмѣрны, но они не испорчены. Будучи сильно опечалены, бѣдствіемъ насъ постигшимъ, будучи исполненны высокаго почтенія къ памяти добраго воина, мы захотѣли умилостивить духъ его и принести достойную дань его добродѣтели. Мы не печалимся о погибшемъ -- онъ щастливъ, и память его всегда будетъ у насъ въ почтеніи; но жалѣемъ о себѣ самихъ; ибо мы его лишились. Мы не намѣрены были обижать васъ, но почтить умершаго. Вы готовы были понести смерть; но рѣшительному и неустрашимому воину смерть не есть безславіе. Она освобождаетъ его отъ тѣлесныхъ немощей и сопровождаетъ въ западныя долины блаженныхъ. Смерть есть нещастіе только для слабаго, для того, кто, обезславилъ память свою, обезображаетъ свою природу неприличною боязнію, -- для того, кто оскорбляетъ Всемогущаго своею недовѣрчивостію, Мы удивлялись вашей твердой неустрашимости, и зная, что мы нечувстовали къ вамъ ни зависти, ни злобы и не имѣли намѣренія обезславить вашу память, теперь безъ опасенія предлагаемъ вамъ свою дружбу.--
   "Могу ли -- отвѣчалъ Европеецъ съ чрезвычайнымъ удивленіемъ, изъ другаго племени, произшедшій отъ народа, котораго вы имѣете причину проклинать, исповѣдующій другую вѣру -- могу ли быть принять въ вашу націю?--
   "Это языкъ предразсудка" -- отвѣчалъ спокойно простой, чистосердечный Индѣецъ, "Сынъ природы, не зараженный рабскими предубѣжденьями, не знаетъ вашихъ отличій, Не Великой ли Духъ есть отецъ всѣмъ намъ? Не всѣ ли мы дѣти одного сѣмейства? Не имѣемъ ли мы въ устроеніи тѣла и души нашей несомнѣнной признакъ одного начала?-- Натура всегда мудрая и пекущаяся о своихъ дѣтяхъ, привязываетъ насъ къ друзьямъ нашимъ и въ великодушныхъ сердцахъ, раждаетъ непобѣдимую любовь къ ихъ о отечеству. Но природа никогда неповелѣвала намъ презирать чужестранца. Избѣгай заразы порока, избѣгай всѣхъ тѣхъ, коихъ испорченная и обезображенная натура помрачитъ твою незвинность и заразитъ сердце твое злодѣйствомъ. Но всякое другое отличіе, отчуждающее насъ отъ человѣчества и ссорящее съ обществами, есть уже начало гордости и низкаго предразсудка. Что ты другой религія, это неправда. Подобно Индѣйцу ты признаешь власть, мудрость и благость всетворящаго духа. Нѣтъ нужды, что наружный видъ и способъ вашего познанія отличенъ; нѣтъ нужды, что вы открываете его милосердіе и всемогущество въ чрезвычайныхъ и особенныхъ явленіяхъ. Исповѣдуй свою вѣру. Будь свободенъ и люби свое, отечество, но дай намъ свою дружбу и непобѣдимое мужество...
   "Хотя я одобряю свободу и высокія чувствованія -- отвѣчалъ Британецъ, хотя жалѣю о лицемѣрной набожности и нелѣпыхъ предразсудкѣхъ, унижающихъ человѣческую природу въ самыхъ просвѣщенныхъ вѣкахъ; но не могу согласиться, чтобы необразованная жизнь Индійца была предпочтительна передъ просвѣщеніемъ и утонченностію Европы.--
   "Прочь съ своимъ просвѣщеніемъ и утонченностю!" -- сказалъ Ононтіо. Укрѣпляютъ ли онѣ душу? дѣлаютъ ли тебя неустрашимымъ? дѣлаютъ ли онѣ тебя способнымъ презирать горести и полагаться на волю Небесъ? Внушаютъ ли онѣ тебѣ терпѣніе, спокойствіе и твердость? Нѣтъ! Онѣ разслабляютъ душу. Онѣ дѣлаютъ васъ слабыми, жалкими и ненастными. Даютъ ли онѣ здоровье и крѣпость? Дѣлаютъ ли васъ способными ограничивать и покорять ваши страсти? Нѣтъ! Онѣ раждаютъ невоздержность и вольнодумство! Онѣ даютъ полную волю безпорядку. Источникъ неудовольствія и скорби! Прочь съ своимъ просвѣщеніемъ и утонченностію! Исправляютъ ли онѣ сердце, усовершенствываютъ ли чувствованія? Сердце презираетъ ихъ. Чувствованія раздаются сами собою. Они нетребуютъ просвѣщенія. Онѣ созрѣваютъ на свободѣ. Онѣ неразрывно соединенны съ нашимъ существованіемъ и природа не дала ихъ въ волю нашему капризу. Всѣ чувствованія, которыя получаемъ мы отъ природы, суть живы и сильны. Утонченность ослабляетъ ихъ. Какъ превосходны чувства юности! Въ цвѣтущихъ лѣтахъ жизни вы трогаетесь всякою повѣстію o нещастіи и слезы симпатіи смѣшиваете со слезами каждаго страдальца. Тогда вы неспособны къ вѣроломству и смотрите на порокъ съ ужасомъ. Со временемъ вы становитесь хитрыми, становитесь утонченными -- ваши чувства непримѣтно изчезаютъ. Вы издѣваетесь надъ- доброжелательствомъ и дружбу считаете мечтою" Вы дѣлаетесь несправедливыми и вѣроломными рабами сребролюбія и высокомѣрія, дѣлаетесь добычею зависти, злобы и мщенія. Прочь съ своею утонченностію! Наслаждайся свободою и простотою натуры. Будь невиннымъ -- будь Индѣйцомъ." --
   Между тѣмъ приплыли нѣсколько лодокъ наполненныхъ вооруженными воинами и привлекли на себя вниманіе собравшихся. Они пришли въ восторгъ и удивленіе, когда увидѣли флагъ своей націи и узнали своихъ товарищей, которыхъ считали погибшими. Надежда Мараны оживилась. Она съ заботливостію стала спрашивать обѣ Онеѣ. "Онъ погибъ", -- отвѣчалъ одинъ Индѣецъ. Марано поблѣднѣла; голосѣ ея замеръ. Безъ чувствъ упала она на трепещущую грудь Ононтія. "Онъ погибъ." -- продолжалъ Индіецъ, вмѣстѣ съ нимъ цвѣтъ нашихъ воиновъ! Воинства Французскія; и Британскія окружили стѣны Квебека. Страшно было пораженіе. Земля трепетала во время атаки. Воздухъ стоналъ отъ многократныхъ ударовъ грома. Предводители обѣихъ армій убиты. Ихъ паденіе было славно; ибо души ихъ были неустрашимы. Ярость воспламеняла ратниковъ. Жестока и упорна была битва. Наконепъ Албіонъ побѣдилъ. Сыны его, подобно быстрому потоку, устремлялись на враговъ своихъ. Мы совѣтовали Онею отступить. Съ неистовою яростію поражая непріятелей и производя чудеса храбрости, онъ окруженъ былъ ими безъ всякой надежды спастись. Молодой, отважной воинъ махалъ кровавымъ мечемъ и стремился поразить его. Мы спѣшили съ поля смерти. Остановились на нѣсколько времени въ близлежащихъ лѣсахъ и видѣли успѣхи непріятеля. Стѣны союзниковъ нашихъ были разрушены. Мечь Албіона будетъ преслѣдовать насъ -- и нашего щита, нашего храбраго воина, нашего Онея нѣтъ уже на свѣтѣ!" --
   При семъ печальномъ повѣствованіи всѣ громко зарыдали. Но горесть ихъ была прервана внезапнымъ изумленіемъ повѣствователя. Нечаянно взглянувъ на Британца: "Схватите его растерзайте!-- вскричалъ онъ. Его мечь былъ поднятъ на Онея. Онъ пронзилъ грудь нашего предводителя. Онъ погубилъ его!"--
   Ярость народа опять воспламенилась. "Я невиненъ, въ его смерти!, -- отвѣчалъ плѣнникъ. Но слова его и просьба Ононтіева заглушены, были яростными криками и ругательствами. Они опять потащили его на мѣсто казни. Марано, терзаемая горестными чувствами, вскричала: "пощадите! пощадите его!.... Это братъ мой!" прибавила она, посмотрѣвши на него съ мучительною тоскою." Его руки обагрены кровію моего супруга... Не уже ли кромѣ, тебя некому было погубить его?" -- "Умертвите его!" -- вскричалъ народъ. Марано прижала его къ груди своей и, обратившись къ неистовой и угрожающей толпѣ, съ дикимъ и бѣшенымъ видомъ вскричала, хотя онъ обагренъ кровію моего супруга; но я защищу его, или сама погибну. Пусть одно копіе пронзитъ насъ! Поражайте! пусть родная кровь наша смѣшается вмѣстѣ."--
   Величайшее бѣдствіе Mараны, чрезъ которое она лишилась супруга отъ руки брата своего, сильная выразительность лица ея, изображающая горесть, нѣжность и отчаяніе смягчили неистовство народа и произвели въ ней состраданіе. Ононтіо воспользовался сею перемѣною. Отъ уговаривалъ народъ съ отеческою любовію и властію. Сѣдины его придавали достоинства его тѣлодвиженіямъ. Обыкновенное добросердечіе, написанное на лицѣ его, было помрачено печалію. Онъ говорилъ языкомъ души своей -- и былъ краснорѣчивъ. Говорилъ языкомъ чувствъ своихъ -- и былъ убѣдителенъ. Всѣ внимали ему съ глубочайшимъ почтеніемъ, были тронуты и отмѣнили жертвоприношеніе. Тогда онъ началъ утѣшать Марану и повелъ плѣнниковъ въ безопасное мѣсто,
   Отдалившись отъ народа, спросилъ онъ Британца: "Ска,жи мнѣ, виновенъ ли ты въ смерти сына моего. -- "Я незнаю;"-- отвѣчалъ плѣнникъ, принявши тонъ гордости и негодованія -- "Я незнаю, кого я умертвилъ. Я поднималъ мечь свой противу враговъ своего отечества и я не отвѣчаю за кровь, которую я пролилъ", -- "Молодой человѣкъ!" -- сказалъ Ононтіо , исполненный безпокойства и отеческой нѣжности -- подумай о чувствахъ отца. У меня былъ только одинъ сынъ. Онъ былъ мужественъ, -- былъ подпорой и утѣшеніемъ въ моей старости. Естьли онъ подлинно вошелъ въ гробъ, то для меня не останется болѣе радости въ жизни. Но естьли онъ живъ, по твоему снисхожденію, то молитвы старика испросятъ на тебя благословеніе и Великій духъ наградитъ тебя." Когда говорилъ онъ это, блестящія слезы показались на глазахъ его. Голосъ его прерывался. Онъ вздыхалъ. "Скажи мнѣ, живъ ли сынъ мой?" --
   "Я не умертвилъ его!" -- Отвѣчалъ Британецъ -- "Я не знаю, умертвилъ ли я твоего сына. Имя его и достоинства мнѣ не извѣстны. Въ жару битвы храбрый Индѣецъ напалъ на меня. Онъ былъ утомленъ и измученъ. Я обезоружилъ его и мечь мой готовъ былъ поразить его.-- Британецъ!-- сказалъ онъ рѣшительнымъ тономъ -- "Неподумай, что я боюсь смерти. Я презрѣлъ опасности и мечь, и прошу пощады не для себя. У меня есть престарѣлый отецъ, котораго жизнь зависитъ отъ моей. Любезная супруга чужда среди моего народа. Я одинъ могу быть ея покровителемъ."-- "Великодушный юноша!" -- отвѣчалъ я -- "поди ступай и защищай друзей своихъ! Я отпустилъ его съ поля битвы и никогда не старался узнать о его состояніи; ибо, сохранивъ ему жизнь, я повиновался чувствамъ своего сердца."-- Марано и Ононитіо обрадовались чрезвычайно. Но мысль, что нѣсколько дней прошло со времени пораженія ихъ союзниковъ и что до сихъ поръ неполучали они никакого извѣстія объ Онеѣ, уменьшила ихъ радость.
   Между тѣмъ Ононтіо совѣтовалъ дочери своей отвести чужестранцовъ въ отдаленное убѣжище и хранить ихъ тамъ до тѣхъ порѣ, пока онъ силою своею и властію успокоитъ и прекратитъ неистовство своихъ товарищей. "Не суди худо о нашемъ народѣ, по сему примѣру его стремительности!, -- сказалъ онъ Британцу. "Оно слѣдуетъ не посредственному побужденію природы и часто, выходитъ изъ предѣловъ. Но сила страсти тотчасъ утихаетъ, и разсудокъ принимаетъ свою власть. Ты видишь природу непринужденную, но неискаженную; роскошную, но неиспорченную. Товарищи мои скоро раздражаются, но они не знаютъ скрытой ненависти.--
   Уже наступила ночь. Индѣййы разсѣялись по своимъ хижинамъ. Небо было тихо и безоблачно. Полная луна въ свѣтломъ и торжественномъ величіи взошла на востокѣ. Лучи ея отражались въ серебреномъ сіяніи отъ гладкой и невозмущенной поверхности озера. Сѣрые холмы и мрачные лѣса были безмолвны. Все тихо. Только шумящіе вдалекѣ каскады и вопль матерей, оплакивающихъ безвременную смерть сыновей своихъ, нарушали тишину сію. Марано, непримѣтно удаляясь съ плѣнниками изъ деревни, шла вдоль безмолвнаго берега; наконецъ они достигли уединеннаго, никѣмъ не посѣщаемаго убѣжища. Оно было подлѣ озера и окружено съ двухъ сторонъ крутыми и высокими утесами, украшено цвѣтами и пересѣкаемое извивающимся ручейкомъ. Почтенный дубъ осѣнялъ источникъ и мѣсто сіе дѣлалъ величественнымъ. Нѣкоторые плѣнники, ослабѣвшіе, отъ усталости, нашедши нѣсколько сухихъ листьевъ въ близлежащихъ пещерахъ, предались сладостному покою. Марано долго разговаривала съ братомъ своимъ и всѣ чувства души своей излила въ его нѣжное сердце. Она облегчила горесть свою и утѣшилась. Когда она склонилась на грудь его, когда его объятія прижимали ее къ его сердцу, пріятной сонъ усыпилъ ихъ. Черты ихъ даже и во снѣ сохраняли характеръ душъ ихъ. Невинная улыбка играла на устахъ Мараны, видъ ея былъ плѣнителенъ и локоны небрежно разсыпались по бѣлой груди. Черты лица Сиднеева хотя выражали отважность мущины, но были исполнены, кроткой любезности. Тихъ и пріятенъ былъ покой ихъ. Они наслаждались щастливыми мечтами невинности и непредчувствовали наступающаго бѣдствія.
   Уже луна въ безпримерной славѣ достигла средины пути своего, какъ прерывающійся шумъ пловцовъ, тихо началъ раздаваться по озеру. Лодка приближалась и мокрыя весла повременамъ показываясь изъ воды, блистали надъ глубиною. Кормчій въ безмолвіи, непримѣтно причалилъ судно свое къ песчаному берегу и юноша, имѣющій отважной и живой видъ, покрытый косматою медвежьею кожею и вооруженный лукомъ и копьемъ, оставивъ товарищей своихъ, самъ спѣшилъ по берегу. Это былъ Онейо. Получивши раны на сраженіи, онъ не могъ скоро возвратиться въ свою націю и съ нѣсколькими Индѣйцами жилъ въ окружностяхъ Монтреля. Разными травами и бальзамами наконецъ онъ вылѣчился и съ нетерпѣливостію возвращался на родину свою.
   "Я пріиду тайно," -- говорилъ онъ. "Обрадую печальную Марану и сѣтующихъ моихъ товарищей, которые безъ сомнѣнія щитаютъ меня погибшимъ. Я приведу ихъ ,въ восхищеніе и удивлю нечаяннымъ своимъ приходомъ. Любезная Марано рыдаетъ теперь неутѣшно. Я поспѣшу утѣшить ее -- я прижму къ вѣрному, восхищенному сердцу своему любезную супругу, проливающую слезы радости."--
   Такъ думалъ Онейо въ преждевременномъ восторгѣ, наполнявшемъ его душу, какъ вдругъ увидѣлъ Марану, въ объятіяхъ чужестранца. Онъ отскочилъ назадъ. Долго стоялъ неподвиженъ въ мученіяхъ горести, гнѣва и удивленія. Онъ поблѣднѣлъ какъ смерть и съ трепетомъ произнесъ нѣсколько несвязныхъ словъ. Подошелъ къ ней, опять узналъ ее. Потомъ вдругъ отошедши въ сильной горести поражая себя въ грудь, вскричалъ: "Вѣроломная! такъ ли думалъ я встрѣтиться съ тобою! въ объятіяхъ чужестранца!.. Наглый похититель, моего щастія! Ты долженъ погибнуть. Кровь твоя должна загладить мою обиду -- Ярость сверкала въ глазахъ его. Онъ схватилъ мечь, хотѣлъ поразитъ его -- и узнаетъ своего избавителя. Удивленіе и ужасъ овѣяли его. "Я обезславленъ своимъ избавителемъ! тѣмъ, котораго почитала душа моя!... долженъ ли я обагрить руки свои въ крови его! Онъ спасъ мою жизнь. Естьли бы онъ тогда умертвилъ меня! Онейо поруганный и видящій измѣну своей супруги не хочетъ жить!.. Всесильный Духъ, ты котораго жилище въ облакахъ, котораго глазъ въ громѣ и котораго око проницаетъ сердце! Сопроводи меня въ блаженную долину, ибо Онейо не хочетъ жить долѣе."-- Онъ вздохнулъ. ,,Еще разъ взгляну, въ послѣдній разъ взгляну на мою любезную -- я почиталъ ее вѣрною,-- для нее жилъ и для нее умираю!" -- Онъ подошелъ къ ней, взглянулъ на нее съ горестію и сожалѣніемъ. "Она не станетъ плакать обо мнѣ! вѣроломная, непостоянная! Она станетъ радоваться! Станетъ радоваться, увидѣвъ меня плавающаго въ крови!.. -- Для того ли я любилъ ее? Для того ли изсушилъ свое сердце? Для того ли, чтобы она, измѣнила мнѣ и полюбила чужестранца?" -- Онъ остановился, трепеталъ, свирѣпство изображалось на лицѣ его, глаза сдѣлались дикими. Онъ схватилъ копіе свое -- Марано назвала его по имени. Голосъ ея былъ нѣженъ и жалобенъ. Она мечтала объ Онеѣ. "Пріиди!" -- Говорила она -- "поспѣши къ своей любезной! Не медли милой Онейо! Какъ я желаю увидѣть тебя!, -- "За это я обниму тебя!,, сказалъ Онейо. Онъ обнялъ ее. Она проснулась. Увидѣла своего супруга и вдругъ бросилась въ его объятія. Онъ побѣжалъ отъ нее съ жестокимъ негодованіемъ. "Прочь!" -- вскричалъ онъ -- "Поди, люби своего чужестранца! Прочь вѣроломная! Она слѣдовала за нимъ съ трепетомъ и изумленіемъ. "Это братъ мой...-- твой братъ!..-- Чужестранецъ!" -- Сказалъ онъ Британцу, которой подошелъ къ нему -- "ты спасъ мою жизнь! Ты великодушенъ и храбръ! Скажи мнѣ называть ли тебя своимъ другомъ и принесть мою благодарность? Или почитать обманщикомъ, обольстителемъ поднятъ копье мое на твою жизнь?" --
   Британецъ понялъ его ошибку, и отвѣчалъ ему кратко и спокойно. Онъ разсказалъ ему всѣ обстоятельства своего плѣнничества и въ доказательство сослался на его отца. Индѣецъ былъ доволенъ. Онъ обнялъ ихъ. Поутру возвратились они въ деревню. Ононтіо принялъ ихъ съ приличнымъ ему восхищеніемъ и день тотъ былъ день радости и удовольствія.

КОНЕЦЪ.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru