Рейснер Лариса Михайловна
Ульштейн

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Лариса Рейснер.
В стране Гинденбурга

Ульштейн

   Никто не бегает за ними на телеграф: вести приходят сами. Дикие ласточки -- перед самым столом редактора они ударяются об пол и ложатся перед ним уже готовыми, переведенными на человеческий язык, отпечатанными машинкой на узкой ленте бумаги. Десять небольших аппаратов непрерывно принимают и выстукивают. Темный монастырь с сотней келий. Сто телефонных камер. В каждой по отшельнику, который диким голосом взывает к богу сенсаций.
   -- Здесь Берлин, Б. Ц. Здесь Ульштейн. Халло! Громче!
   Как безработные на бульварной скамейке, дремлют курьеры. Как пассажиры, ожидающие поезда, который приходит всегда, уходит ежеминутно, не стоит никогда. Поезд новостей, опоясывающий мир. Многие ждут со вчерашнего вечера. Они уже приняли экстренные из Америки, экспресс Антанты, набитый капризными биржевыми бюллетенями, этими очаровательными авантюристками, пытающимися проскользнуть через границу незаметно, с легоньким багажом из фальшивых новостей, с этой драгоценной контрабандой, за которой охотятся газетчики.
   О, дом Ульштейна достаточно велик, чтобы разместить всех прибывающих. 4500 комнат, 6 этажей, лестницы, как рукава элеваторов, десяток собственных типографий -- лучшие в Германий мельницы, перемалывающие ежедневный урожай лжи и правды, шесть газет, которые пекут хлеб насущный для многомиллионного Берина, для всех слоев его населения, всех полов и возрастов, для целой Германии и каждого из ее городов в отдельности. Кельн не ест того, что Берлину любимое кушанье Дрездена не найдет потребителя во Франкфурте. Портовику Гамбургу -- кнаквюрсте с портером, Дрездену -- айсбейн с капустой, а южанам -- что-нибудь легкое, питательное, изящное.
   Никто не ходит пешком в доме Ульштейна. Ползать по лестницам могут бездельники. Здесь люди летают лифтом. Через все этажи бегут его открытые клетки. Дверь уничтожена, портье отошел к ихтиозаврам. Он нигде не останавливается, этот лифт, никого не ждет. Люди на ходу вскакивают на одну из площадок, на ходу с нее сбрасываются. Корректуры, рукописи, телеграммы прошли курс практической гимнастики. Передовицы, тяжелые подвалы, грузные политические обозрения с животом и одышкой, которые не знали, что такое время, стали акробатами, циркачами. Они бегают из здания в здание через двор по проволоке, они летают вверх и вниз с головокружительной быстротой, едва уцепившись за проволочную коробку электрического почтальона. С тех пор как старый Ульштейн выстроил на Кохштрассе свою первую буду -- маленькую типографию, -- его дело непрерывно растет. Достигнув известной степени совершенства, оно останавливается и пожирает свое прежнее тело. В тот день, когда всегда обновляющий себя дух производства не посмеет или не сможет сам себя ударить дубиной по черепу и переварить устаревшие формы организации, техники и торгового аппарата в своем собственном желудке, -- он пойдет на завтрак более гибкому и сильному конкуренту. Старая "Берлинер Моргенпост": она тоже выросла на кладбище, но не собственных устарелых форм, а всей социал-демократической печати, уничтоженной Бисмарком. Ульштейн сумел тогда бросить на опустелый газетный рынок, в пробитую законом о социалистах брешь, сотни тысяч экземпляров своего умеренного уличного листка. Это была газета, рассчитанная на широчайшие массы мелкой буржуазии.
   Сколько раз с тех пор менялись методы работы! От ручного набора -- к механическому, от рисунка -- к фотографии, от бескровной, бесцветной, смазанной фотографии -- опять к художественному монтажу. После каждой технической революции -- короткая болезнь всего предприятия, как после прививки. Затем бешеный скачок вперед, добыча: сотни тысяч новых подписчиков, новые строения, мастерские, служащие, ломовики, грузовики, телефоны. За последние послевоенные годы в теле газетного завода опять успел образоваться аппендицит: это -- старые машины для литья матриц, английские машины, работающие на газе, которые приходится держать полными жидкого олова, иначе они вообще не годятся. Вместо них сейчас введены немецкие: жрут простой уголь, могут быть долиты когда угодно, -- с одного картонного отлива дают тридцать металлических.
   Завод не знает благодарности, не помнит прежних заслуг. Жизнь ушла из старого отделения. Оно пусто, холодно, в его мертвых стеклах отражается ленивый огонь, зажженный в топке соперниц. Как стук тарелок и ножей, долетает до него, выгнанного, веселый лязг матриц и напильников, обчищающих их горячие края.
   Когда-то делали одну газету и боялись выпустить даже вечернюю, чтобы не уменьшить ее тираж. Сегодня Ульштейн, как ловкая хозяйка, посылает на улицу десятки газет, различно одетых, говорящих на разных языках, попадающих на тротуар в разное время и друг другу не мешающих. Как проститутки, они разделили между собой улицу и не ссорятся. У каждой свой потребитель. Утром -- "Фоссише Цейтунг", рассчитанная на биржу и банки. Она пристает к дельцам, когда они стоят у Ашингера с бутербродом за щекой, с кружкой пива в руках. Она садится с ними в авто, успевает сделать свое дело в пять минут между рестораном и биржей, вокзалом и конторой. Это -- умная, осторожная и очень осведомленная газета, руководимая одним из лучших немецких журналистов. Каждый спекулянт за свои пятнадцать пфеннигов надеется выспросить у нее что-нибудь для себя полезное.
   Пока мужья в городе, к их женам стучится "Практическая хозяйка" Ульштейна, "Дама" или "Вестник дешевых покупок". Это -- шедевр техники. Для того чтобы эта коммивояжерка могла бегать из дома в дом, разжигая аппетиты, нашептывая хозяйке о самом дешевом кофейнике, о капоте за шестьдесят пфеннигов, о двуспальной кровати и средстве от беременности, -- типографская техника сделала настоящее чудо, человеческий гений поднялся на новую ступень. Машина сразу, одним взмахом, печатает не только девяносто шесть страниц текста и обложку, но разрезает, складывает и переворачивает лист к листу, выбрасывая на прилавок совершенно готовый номер. В течение часа таким образом изготовляется 3500 экземпляров. Что сказать об отделе вышивок, об узорах для ночных колпаков, которыми "Хозяйка" бесплатно снабжает своих подписчиц? Прежде чем в мозгу женщины, инстинктивно откладывающей деньги на будущую покупку, как птица собирает солому для гнезда, успеет что-нибудь оформиться, ее мечты уже предугаданы и вырезаны из папиросной бумаги закройщицами Ульштейна. Души будущих пальто, души блузок и панталон кивают покупательнице из тумана будущего, из серебристого небытия свежих клише.
   Есть лошади, которые решают задачи, собаки, знающие географию, но какой неслыханной интеллигентности может достигнуть машина, -- этого никто не знает. Олимпия Гофмана пела романсы и приседала -- пустяки. У Ульштейна рабочий сидит перед станком и пишет рисунок на машинке. Он нажал какую-нибудь букву. Она немедленно срывается с места и ложится в начале строки. Это первый крестик. Рядом с ним второй, третий, затем вся линейка в течение двух секунд отливается из олова и соскакивает на стол. Что делают буквы после того, как слово, в состав которого они входили, больше не нужно? Они демобилизуются. Они сами уходят по домам. Машина опускает длинную свою черную руку, хватает использованный набор и ставит его на особую дорожку, по которой каждая буква бежит, пока не провалится, как ключ в свою замочную скважину.
   В полдень на улицы выходит младшая дочь старого Ульштейна. Это -- газета-ящерица, газета-муха, самая быстрая, навязчивая и доступная из своих сестер. Каждый ее может иметь почти даром, на лету. У нее нет своего мнения, нет своего голоса. Это -- лужица, в которой отражается весь свет. Она в две минуты языком, который каждому понятен, в самой простой, короткой и грубой форме перескажет то, что сегодня говорит и думает большая пресса. Не жуй эти известия: они уже пережеваны, смочены слюной, совершенно приготовлены Бецеткой. Одно глотательное движение, -- и ты информирован. Человек, которому некогда думать и самому собирать свои сведения, не может жить без этого последнего по
   средника, самого низкого и самого полезного, без этого эха больших городов, летучего граммофона улицы. Она рождается из сточной канавы всех газет, она живет полчаса. Ее выхода ждут с жадностью. Миллионы людей смотрят на часы, ожидая свидания с Бецеткой. Но никого так быстро не забывают, никого с таким пренебрежением не оставляют на сиденьях автобусов, на столиках кафе, на полу, под ногами. Каждый день из уличной пены снова выходит эта королева объедков, маленькая тварь с миллионом потребителей.
   12 ч. 10 м. На бирже вывешен первый бюллетень. 12 ч. 12 м. Последняя телеграмма принята в наборной. 12 ч. 15 м. редакция прекращает прием материала. 12 ч. 16 м. ротационная машина надевает свой панцирь из блестящих матриц. 12 ч. 17 м. дежурный инженер включает ток. Величайшие ротационные машины континента начинают свою утреннюю работу.
   Страницы льются, как вода на мельничное колесо. Слово не больше, чем микроб, в их потоке. Первые готовые, сложенные номера выползают наружу. И вот они уже бегут в мир мелкими шагами, с дробным стуком пулеметов. Это утренняя атака, это перекрестный огонь печати, стрельба без промаха и осечки. Каждый листок кем-нибудь будет прочитан. Всякий заряд в кого-нибудь попадет. Гул наступления стоит над стенами. Они дымятся, как водопады, как края горы во время извержения. Бумага, белый кит на вертеле, медленно вращается в огне этой скорости. Свертки ее покрывают весь пол, гигантские коконы лжи, из которых вылетают миллионы бабочек-однодневок.
   Фабрика, как крепость. Ее глубокие дворы похожи на тюремные. Она отделена от города горами гранита. Крепость на случай осады должна иметь запас воды и хлеба. Ульштейн имеет независимый от города источник энергии, который в течение недели может прокормить электричеством его осажденные машины. Забастовка, восстание. Бронированные двери закрываются, и через три минуты после тревожного сигнала станция посылает к машинам тысячи лошадиных сил своих электрических штрейкбрехеров. Никто из служащих не войдет и не выйдет незамеченным из ворот. Швейцары дрессированы на людей и на вещи. Но в 12 ч. 18 м.; то есть через восемь минут после приема последней экстренной телеграммы, все плотины подымаются, все двери настежь. Газетный завод изливается на улицу. Трубы трансформаторов блюют тюками прямо на грузовики. Легкие мотоциклы трясутся на месте, ожидая очереди. Велосипедисты держат открытыми свои сумки. Курьеры, которые едут вместе с газетой на вокзал и в провинцию, бросают неоконченный завтрак. В субботу грузят 4000 центнеров, двадцать почтовых поездов одной обеденной газетой. Считая другие издания, -- 75 почтовых вагонов в 3/4 часа.
   Газета опережает время. Газета обгоняет часовую стрелку. Человек спит половину своей жизни. Сам у себя крадет ночные часы. Взяв последний барьер скорости, газета натыкается на непреодолимое препятствие: она не может одолеть баррикады из храпящих ночных колпаков. Но в городах, на асфальте, блестящем, как лед, все относительно. Пусть заря наденет пижаму вместо своих вышедших из моды утренних облаков: Европа отныне -- как Гренландия, как Ледовитый океан. Непрерывен ее электрический день. В половине девятого перед Ашингером (а Ашингер везде) разносчики газет идут делать утро. Провинциальное издание "Фоссише Цейтунг" без последних телеграмм, которые печатают и рассылают ночью, в Берлине поступает в продажу в 8 часов 40 минут вечера. Кусок завтра, кусок будущего, с результатом футбольных состязаний, с фамилиями попавших под автомобиль зевак и прениями английской палаты, можно купить за пятнадцать пфеннигов.
   Ульштейн -- одна из великих держав, которые взимают пошлину со всякой пошлости, ввозимой в человеческое сознание. Его дом -- это пристань, пограничный пункт, где разгружаются океанские пароходы фраз, прилегающих к сознанию, как резиновый каблук к стоптанному сапогу острот, плоских, как ступня, вонючих анекдотов, свежих политических лозунгов. Шедевр в этом роде, нечто ни с чем не сравнимое, -- это, конечно, "Берлинская иллюстрированная газета", самый распространенный журнал современной Германии. 1 600 000 читателей. Продолжает расти. Через полгода, вероятно, дойдет до двух миллионов. Фундамент, на котором сегодня стоит Ульштейн, -- агитпроп пошлости. По существу, это -- ноль, ничего, минус. Тридцать две страницы слабительной легкости. Дырка, просверленная в будуар знаменитой артистки, щелка, через которую всякий может подсмотреть, как купаются красивые женщины от Шпицбергена до мыса Доброй Надежды. Обрывок романа такой выпуклости и быстроты, чтобы его можно было прочесть в уборной. Рекламы. Свадьба принца. Еще реклама. Десять страниц рекламы. ;
   "Иллюстрированная" никогда не была врагом Советской России. Может быть, ни от кого другого немецкие рабочие не узнали так много о настоящем, реальном лице СССР, как от нее. Она дает все, что ново, интересно, неожиданно. Россия -- сенсация. "Иллюстрированная" дает Россию. Ее улицы, демонстрации, толпу, вождей, мостовые, армию и детдома.
   Практический, трезвый торговец охотнее верит в прочность правительства, которое уже существует, чем в такое, которое пока только в голове обитателей Курфюрстендам и Тауенциенштрассе. Если большевики продержатся еще пять лет, Ульштейн будет относиться к белым эмигрантам совершенно так же, как его прежнее правительство относилось к русским студентам после 1905 года: всякий подкапывающийся под законную власть, хотя бы под Советскую, есть революционер, бомбист и мошенник. Но пока, страхуя себя на все стороны, в общем дружественный СССР, Ульштейн в одном из укромных уголков своего дома мирно печатает белогвардейский "Руль".
   Дружба дружбой, но когда вся пресса единодушно поднимает крик против большевиков, Ульштейн не может молчать. Давая целый год дружественную нам информацию, он вдруг ухает изо всех своих тяжелых орудий, и его слово, повторенное 1 600 000 раз, разносится громче, чем заповеди Моисея со старой еврейской горы. "Новое преступление большевистского правосудия". "Три немецких студента, приговоренные к смертной казни". И не "три студента", а трижды миллион шестьсот тысяч "Киндерманов", трижды миллион шестьсот тысяч "большевистских убийц". Это уже не минус, а социальный двигатель такой силы и грузоподъемности, каких мало в Европе.
   "Иллюстрированная" дает свои короткие, въедчивые, клейкие политические формулы не столбиками и кривыми статистики, -- она татуирует их на бархатной коже шансонетной певицы, на белье знаменитой балерины, на флаконе духов, уничтожающих дурной запах подмышек. Вот где выжжена, вышита, написана несмываемыми буквами "Война большевизму", "Война мировой революции", "Война убийцам невинного, белокурого, близорукого Киндермана с его походной аптечкой". Какой бы лозунг ни бросил Ульштейн -- за или против России, за или против китайской революции, за пакт или против пакта, -- футбольные мячи летят с этими лозунгами к небу. Моторные лодки и яхты Бецет бороздят моря, скаковые лошади скачут через колючие барьеры, фаворит Бецет разбивает нос знаменитому американскому боксеру, и мотоцикл Бецет ставит во имя любого политического пароля новый рекорд скорости. Собачья выставка, теннис, плавание, приз за лучшего племенного быка. Европа с величайшим вниманием следит за этими вещами. Каждая настоящая газета ежедневно дает страницу спорта. Его чемпионы гораздо более известны, чем самые крупные политические деятели. Ульштейн был едва ли не первым, открывшим это золотое дно. Он завел у себя специальный отдел, когда у других пожарный репортер еще давал отчеты о гонках и состязаниях. Нанял особого редактора, разослал полпредов по всем тотализаторам Европы, ко всем знаменитым конюшням приставил специальных корреспондентов.
   В искусстве Ульштейн ничего не понимает. Для этих тонкостей, для редакции журнала "Квершнитт" -- эстетического журнала, выходящего на веленевой бумаге для нескольких сот подписчиков, -- он нанимает себе барина, знатока старого фарфора и всех табакерок XVIII века, какие только есть на свете. Этот журнал -- лилия, которая как бы совершенно не связана с кучей навоза, из которого растут такие вульгарные злаки, как Бецет и "Иллюстрированная". Она плавает на поверхности ульштейновских миллионов, благоухает о негрской пластике, о блеске ботфортов старого Фридриха на картинах Менцеля. Дает очень художественные и очень голые, на знатока рассчитанные картинки. Когда старик Ульштейн видит все эти утонченности, то фыркает и ругается. Но прочим редакторам, изготовителям страшной макулатуры, строго запрещено вмешиваться в дела эстетов. Пусть себе Аполлоны роятся, они не приносят доходов, но зато привлекают в дом людей состоятельных и со вкусом. В прихожей хорошо иметь классическую Венеру.
   Зато при изготовлении таких товаров, как "Веселый Фридолин", старому Ульштейну не нужны никакие помощники. Здесь он сам мастер и специалист. Никто лучше его не знает, сколько сала, маргарина и сахара нужно всыпать в эти маленькие десятипфенниговые книжечки, с собакой-велосипедистом на обложке, специально предназначенные для загрязнения, засорения и опошления детской фантазии. Они расходятся в количестве 350 000 экземпляров; 700 000 в месяц. Это смесь Пинкертона, цирка, хроники преступлений и слащавости. Ее герой -- полицейская собака с душой читателя воскресных приложений "Фоссише Цейтунг". Кстати, об этих романах.
   До войны книжечка в 250 страниц, со свадьбой или благородным самоубийством, стоила марку. Сегодня две. Никогда никакой "бессмертный" не будет читаем, как эти анонимы. Что Толстой, что Гете по сравнению с г-ном Вебером, написавшим "Да, да, любовь". Старый добрый Ульштейн поступает с литературой, как верблюд с фиником. Своего читателя он заставляет отрыгнуть и пережевать снова. Все романы Ульштейна немедленно по выходе инсценируются крупнейшими кинофирмами Германии. Продавщице, учительнице, почтовому служащему необходима вера в счастье. Мелкий буржуа должен знать, что без кровопролития, без насилия, без борьбы честный человек может достигнуть всего -- виллы, автомобиля, собственной лавки. Прочесть -- это мало. Нужно увидеть. И Ульштейн показывает. Каждый может пойти и убедиться, как честная Алиса аккуратностью, бухгалтерией и немного хорошенькой мордочкой пробивает себе дорогу в мире финансистов. На ней женится Стиннес. Только Стиннес молодой и такой же красивый, как приказчик конфекционного отделения у Вертхейма. Старые люди, проработав сто лет, умирают богачами. Вот их похоронные процессии. Разве не стоит быть послушным целую жизнь, чтобы ехать "спать" с такими помпонами, с такими белыми цилиндрами? Не говоря уже о рабочих и мелких служащих, которые все сплошь выигрывают двести тысяч и женятся на хозяйских дочерях; Зачем революция? К чему политика? Миллионы европейских рабочих живут мечтой о России. Миллионы рабочих СПД втайне держатся надеждой на нее... Рабочие посылают своих делегатов в Россию. Мелкий буржуа, читатель Ульштейна, идет в кино увидеть свою обетованную землю.
   Конечно, Ульштейн не один. С ним конкурируют и, пожалуй, его перерастают такие газетные фабриканты, как бывший Шерль (Scherl Verlag), создавший, собственно в Германии, тип "беспартийной" газеты, теперь находящейся в руках Хугенберга, прежнего директора фирмы Крупп. Захватив то, что принадлежало королю газет, Хугенберг превратил эти старинные "беспартийные" газеты, к которым привык всякий средний немецкий обыватель, в рупор самой активной и озлобленной контрреволюции. За ними идут Моссе и много других, все больше и больше монополизирующих газетный и книжный рынок. Ульштейнов много...
   Нельзя переоценить услуг, которые эти фабрики буржуазной идеологии оказали правительству во время войны! Нет поры в общественном организме, нет клетки в его мозгу, через которую бы они не проникли, для которой не выработали бы специального яда. Не один гвоздь вбили Ульштейн, Моссе и Хугенберг в великого деревянного Гинденбурга, стоявшего тогда возле парламента, против столба победы. Армии людей дали себя зарезать под кокаином их литературы. И никогда без помощи газетных трестов не удалось бы правительству выкачать из масс мелкой буржуазии все те миллионы, которые оно выкачало на военный заем.

----------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Рейснер Л. М. Избранное / [Вступ. статья И. Крамова, с. 3--18; Сост. и подготовка текстов А. Наумовой Коммент. Наумовой и др.]. -- Москва: Худож. лит., 1965. -- 575 с., 1 л. портр.: ил.; 21 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru