Аннотация: Повесть (совместно с Уолтером Безантом).
Текст издания: журнал "Отечественныя Записки", NoNo 6-7, 1881.
ДОБРЫЙ ЧЕЛОВѢКЪ.
ПОВѢСТЬ
Вальтера Безанта и Джемса Райса.
I.
Староста лондонской корпораціи молотобойцевъ и его два помощника встрѣчаютъ гостей въ парадныхъ сѣняхъ. Они окружены цѣлымъ дворомъ: всѣми членами корпораціи, пасторомъ, чиновниками. Это не простой обѣдъ корпораціи, а одинъ изъ ея блестящихъ банкетовъ съ министрами, посланниками, генералами, адмиралами, епископами, но безъ артистовъ и литераторовъ, которыхъ Лордъ мэръ кормитъ отдѣльно два раза въ годъ, а лондонскія корпораціи совершенно не вѣдаютъ. Всѣ молотобойцы въ оффиціальныхъ костюмахъ, лакей въ блестящей ливреѣ, цвѣты въ изобиліи, безчисленныя газовыя горѣлки весело играютъ на золотыхъ рамахъ картинъ и тонутъ въ массивной мебели, въ тяжелыхъ мягкихъ коврахъ. Все роскошно, богато, солидно. Многіе изъ гостей, окружающіе полуциркулемъ гостепріимныхъ хозяевъ, чувствуютъ, что прежняя ихъ жизнь была сномъ, что ихъ скудный балансъ въ банкѣ, такъ часто ихъ безпокоившій, состоитъ, по крайней мѣрѣ, изъ пяти цифръ, ибо иначе они не находились бы въ такой компаніи, что ихъ мрачная комната въ Темплѣ до женитьбы и потомъ скромное жилище за городомъ никогда реально не существовали, а вся жизнь протекла въ такихъ раззолоченныхъ покояхъ, какъ этотъ дворецъ молотобойцевъ, что ихъ простой обѣдъ изъ баранины и стакана краснаго вина былъ только кажущимся, а въ дѣйствительности они ежедневно поѣдали такіе банкеты, и что, наконецъ, заботы, безпокойство, необходимость труда -- все это бредъ разгоряченнаго воображенія. Воздухъ, которымъ они теперь дышали, окружающее ихъ великолѣпіе и докладываемыя ежеминутно громкія имена, звучащія какъ червонное золото, наполняли всѣхъ, даже самыхъ скромныхъ гостей корпораціи молотобойцевъ сознаніемъ солидности.
Знатныя особы прибываютъ по одиночкѣ и парами. Его свѣтлость Раджа Гидерабадскій Ек-Рупія-Дао сіяетъ своими брильянтами. Его превосходительство, посланникъ республики Эль-Дорадо, никогда не мечтавшій подъ пальмами своей родины о такомъ банкетѣ, заранѣе съ улыбкой высчитываетъ, насколько поднимется на биржѣ заключенный имъ новый заемъ послѣ напечатанія въ газетахъ его имени въ числѣ именитыхъ гостей молотобойцевъ. Чрезвычайный посолъ государства одноглаваго орла, одинъ изъ самыхъ тонкихъ дипломатовъ, когда-либо посѣщавшихъ Лондонъ и, какъ говорятъ, самый...-- но это, конечно, клевета -- любезно раскланивается со старостой корпораціи. За нимъ слѣдуетъ министръ внутренней навигаціи и епископъ Бамбороскій, краеугольный камень англиканской церкви, искоса поглядывающій на католическаго архіепископа Кенсингтонскаго, какъ бы боясь, чтобы къ общему скандалу папистъ какимъ-нибудь хитрымъ фокусомъ не перевелъ его въ католичество. Вотъ извѣстный финансистъ Гебріилъ Касенлисъ съ золотымъ лорнетомъ на носу, жена котораго убѣжала съ Лоренсомъ Калькуномъ. Съ нимъ разговариваетъ долговязый, сухощавый американецъ, владѣтель Петрольвиля, получающій тысячу фунтовъ стерлинговъ въ день и, слѣдовательно, могущій дѣлать что угодно, даже отдать душу чорту, еслибы это считалось приличнымъ. По истинѣ, это компанія олимпійская; мы среди альпійскихъ вершинъ человѣческаго величія.
Но вотъ, среди собравшихся гостей пробѣгаетъ шопотъ одобренія, который едва не переходитъ въ рукоплесканія; всѣ шеи вытягиваются. Шш! Онъ идетъ.
-- Сэръ Джэкобъ Эскомбъ.
Староста и его помощники кланяются низко, гораздо ниже, чѣмъ посланникамъ, министру, епископамъ, и даже баловню судьбы, счастливому обладателю Петрольвиля.
Сэръ Джэкобъ Эскомбъ -- очень представительная особа; высокаго роста, статный, съ достойной осанкой, лѣтъ пятидесяти-пяти; онъ гордо держитъ немного назадъ свою большую голову съ пробивающейся въ густыхъ волосахъ сѣдиной.. Его носъ -- длинный съ горбомъ, губы толстыя, подбородокъ четыреугольный, глаза казались бы жесткими, холодными, еслибы всѣ не знали, что онъ добрый человѣкъ. Вообще, это -- лицо удачника въ жизни, умѣющаго пробивать себѣ дорогу. Тайна его успѣха заключалась въ томъ, что онъ позналъ всю истину великаго открытія Вольтера, обнародованнаго имъ на пользу человѣчества: что одни люди -- молоты, а другіе -- наковальни, а потому выгоднѣе быть молотомъ, чѣмъ наковальней, или, оставляя въ сторонѣ метафоры, что люди, наживающіе деньги, выжимаютъ ихъ изъ труда другихъ людей.
Сэръ Джэкобъ зналъ всѣхъ знатныхъ гостей молотобойцевъ и любезно пожалъ руки епископамъ, министру, посламъ, крупнымъ финансистамъ и проч. Каждый изъ присутствующихъ торопился привѣтствовать этого величайшаго изъ великихъ людей, и въ этихъ рукопожатіяхъ прошли тѣ минуты, которыя еще оставались до обѣда.
Подано кушать! Радостное для всѣхъ извѣстіе.
Конечно, сэръ Джэкобъ садится подлѣ старосты корпораціи. Въ открытомъ пространствѣ между обоими концами большого подковообразнаго стола находится фортепіано -- разумѣется, великолѣпный рояль. Въ углу залы за ширмой, отдѣляющей ихъ отъ аристократическихъ участниковъ банкета, обѣдаютъ четыре пѣвца и піанистъ, которые должны послѣ банкета, между рѣчами, услаждать слухъ знатныхъ особъ музыкой по программѣ, напечатанной золотомъ на зеленомъ фонѣ. Имъ дозволяется ѣсть и пить въ одно время съ гостями, но не на ихъ глазахъ. Во всякомъ обществѣ проводится линія между избранными и не избранными. Лондонскія корпораціи ставятъ за эту линію музыкантовъ, играющихъ и поющихъ за деньги.
-- Среди насъ, сэръ, есть человѣкъ, которымъ мы всѣ можемъ гордиться, говоритъ одинъ изъ гостей, худощавый, высокаго роста господинъ своему сосѣду: -- не разсказывайте мнѣ чудесъ о нашихъ лордахъ, наслѣдственныхъ законодателяхъ и епископахъ; все это держится интригами, шляется по заднимъ лѣстницамъ. Не указывайте мнѣ на иностранныхъ графовъ и бароновъ; имъ дома, пожалуй, нечего ѣсть. Нѣтъ, наши истинно великіе люди, столбы богатой Англіи, это -- сэръ Джэкобъ Эскомбъ и ему подобные. Онъ самъ пробилъ себѣ дорогу въ жизни практическими знаніями и энергіей, а теперь директоръ дюжины различныхъ крупныхъ предпріятій.
-- Онъ имѣетъ желѣзный заводъ въ Равендалѣ, онъ главный акціонеръ большихъ угольныхъ копей и хозяинъ банкирской конторы въ Сити; онъ занимался громадными подрядами и выстроилъ желѣзныя дороги почти во всѣхъ странахъ Европы.
-- Извините, произнесъ иностранецъ, сидящій напротивъ: -- вы говорите о сэрѣ Джэкобѣ Эскомбѣ? Покажите мнѣ, пожалуйста, этого великаго человѣка.
Худощавый господинъ съ гордостью указываетъ на замѣчательнаго англичанина.
-- А! прибавляетъ иностранецъ, надѣвая лорнетъ:-- это сэръ Джэкобъ Эскомбъ, выстроившій у насъ желѣзныя дороги? C'est très remarquable.
-- Конечно, дороги прекрасны, замѣтилъ худощавый господинъ: -- и вы очень были рады, что васъ облагодѣтельствовалъ сэръ Джэкобъ.
-- Не знаю, отвѣчалъ иностранецъ: -- по этимъ желѣзнымъ дорогамъ возятъ войска, для чего ихъ собственно и построили. Онѣ стоили нѣсколько милліоновъ дороже контрактной цѣны, но мы заняли всѣ деньги на проведеніе желѣзныхъ дорогъ у Англіи. Нечего сказать, великодушно со стороны Англіи давать деньги для скорѣйшаго передвиженія войскъ въ чужой странѣ. Я очень радъ, что видѣлъ, какимъ почетомъ пользуется этотъ человѣкъ въ Англіи.
-- И при всемъ его богатствѣ онъ добрый человѣкъ! сказалъ худощавый господинъ.
Этимъ разговоръ окончился, такъ какъ худощавый господинъ, въ продолженіи двухъ съ половиной часовъ, такъ усердно ѣлъ и пилъ, что ему не было времени промолвить ни слова. Какъ ревностный защитникъ привиллегій лондонскаго Сити, онъ ѣлъ и пилъ за двадцатерыхъ. Одними тремя тарелками супа изъ черепахи, съ которыхъ онъ началъ обѣдъ, запивъ ихъ тремя стаканами мороженнаго пунша, можно было накормить на цѣлый день англійскаго рабочаго, на два итальянскаго и на цѣлую недѣлю сирійскаго. Какая великая страна Англія, гдѣ аппетитъ увеличивается соразмѣрно средствамъ къ пріобрѣтенію пищи! И, несмотря на все громадное количество съѣденнаго и выпитаго, худощавый господинъ казался къ концу обѣду еще худощавѣе прежняго. Это -- физіологическая особенность, доселѣ не разъясненная. Толстяки растягиваются послѣ обѣда, а худощавые люди сжимаются. Наконецъ, явился десертъ, музыканты начали играть и пѣть, выйдя изъ-за ширмы. Худощавый господинъ придвинулъ къ себѣ графинъ портвейна, схватилъ громадную вѣтку винограда и сталъ добродушно отвѣчать на разспросы иностранца о всѣхъ великихъ людяхъ, сидѣвшихъ за столомъ.
Тостъ за королеву!-- Никто не сомнѣвается въ вѣрноподданическихъ чувствахъ молотобойцевъ. Они всѣ готовы, какъ одинъ человѣкъ, умереть за свою государыню.
Пѣвцы поютъ "Боже храни королеву".
Тостъ за армію и флотъ!-- Не можетъ быть никакого сомнѣнія въ блестящемъ состояніи обоихъ, иначе не завѣряли бы этого генералъ, командовавшій арміей, и адмиралъ, плававшій съ эскадрой по Средиземному морю. А потому ихъ слова покрываются единодушными рукоплесканіями.
-- Но у васъ армія такая маленькая, замѣчаетъ иностранецъ своему сосѣду:-- а что касается вашего флота, то не забывайте, что существуютъ торпеды. Мы станемъ васъ бояться только, когда вы будете въ состояніи выставить армію въ 500,000 человѣкъ. Но кукольной комедіи, которую въ Англіи называютъ арміей, никто въ грошъ не ставитъ.
Тостъ за королевское правительство!-- Министръ внутреннихъ навигацій удостовѣряетъ, что все идетъ отлично, никогда не было такого прекраснаго кабинета, такого способнаго премьера, такого ловкаго министра иностранныхъ дѣлъ. Всѣ могутъ быть спокойны, что англійскіе интересы будутъ поддержаны могучей рукой, и хотя войны не предвидится, но приняты мѣры на случай, такъ что армія увеличена на 500 человѣкъ и заложены двѣ новыя канонирскія лодки. Раздается громъ рукоплесканій; но иностранецъ произноситъ, качая головой:
-- Англійскіе интересы... это значитъ, все то, что вамъ дадутъ безъ войны! 500 солдатъ и двѣ канонирскія лодки! Ха-ха-ха!
Тостъ за посла государства одноглаваго орла! Оказывается изъ словъ почтеннаго дипломата, что никогда не было такихъ дружескихъ отношеній между Англіей и его страной, какъ въ ту минуту.
-- Дружба между двумя государствами, говоритъ непріятный иностранецъ, смахивающій на Маккіавеля: -- означаетъ только, что ни одно изъ нихъ не считаетъ себя достаточно сильнымъ, чтобы уничтожить другое.
Тостъ за церковь!-- Католическій архіепископъ учтиво кланяется епископу Бамбороскому, а послѣдній объясняетъ къ общей радости присутствующихъ, что любовь къ англійской церкви растетъ съ каждымъ днемъ. Иностраненъ молчитъ. Церковь его не интересуетъ.
Тостъ за англійскую промышленность!-- Сэръ Джэкобъ Эскомбъ, среди восторженныхъ рукоплесканій, медленно поднимается съ мѣста и торжественно обводитъ глазами залу.
-- Такой богатый человѣкъ, замѣчаетъ худощавый господинъ, который уже успѣлъ покончить съ виноградомъ, съ тарелкой персиковъ, съ блюдомъ земляники и принялся за второй графинъ портвейна:-- и такой добрый!
-- Англія, началъ сэръ Джэкобъ: -- гордится нетолько своей промышленностью, но, если вы мнѣ, предпринимателю труда, позволите сказать, и тѣми людьми, которые создали англійское богатство... Если это такъ, то въ чемъ жй заключается долгъ Англіи? Въ распространеніи просвѣщенія при помощи этого богатства, въ дѣланіи добра. (Слушайте, слушайте). А какъ могутъ богатые люди Англіи дѣлать добро? (Онъ сильно напираетъ на это слово). Должны ли они, напримѣръ, ходить по нищенскимъ трущобамъ и отыскивать достойныхъ помощи людей? Нѣтъ. Это значило бы, милорды и господа, исполнять дѣло капитанской лодки броненосцемъ. Ихъ обязанность, по моему мнѣнію, выдавать чеки. Народъ голодаетъ? Пошли чекъ. На полѣ битвы валяются раненые солдаты? Пошли чекъ, а не иди самъ на войну. Основывается общество для распространенія гуманныхъ идей -- я очень радъ слышать, хотя я лично въ немъ еще не участвую, что такое общество, дѣйствительно, основывается подъ предсѣдательствомъ лорда Адльгида, котораго я съ гордостью могу назвать моимъ другомъ -- пошли чекъ. Практическое дѣло благотворительности, филантропіи и просвѣщенія ведется у насъ хорошо оплаченной арміей дѣятелей, т. е. пасторами, докторами, секретарями и другими подобными людьми. Богатый человѣкъ долженъ только руководить. Подобно главнокомандующему, онъ не ведетъ самъ солдатъ въ бой, но посылаетъ ихъ. Я иду далѣе и утверждаю, что зрѣлище страданій, болѣзней, нищеты, горя, голода, грязи, невѣжества, жестокости, пороковъ -- отвратительно, просто отвратительно для богатаго человѣка. Его положеніе въ обществѣ должно освобождать его отъ всякихъ непріятностей. Довольно и того, если онъ слышитъ о непріятностяхъ и устраняетъ ихъ по мѣрѣ возможности, исполняя свой долгъ, т. е. выдавая чекъ.
Восторженные крики всего собранія привѣтствовали эту рѣчь сэра Джэкоба, и только упорный иностранецъ, качая головой, произнесъ:
-- Онъ все хочетъ дѣлать чекомъ. Онъ просвѣтитъ все человѣчество чекомъ. Онъ прекратитъ войны чекомъ. Онъ превратитъ всѣхъ насъ въ добрыхъ людей чекомъ. Онъ примиритъ партіи чекомъ. Онъ заставитъ клерикаловъ любить волтерьянцевъ чекомъ. Наконецъ, онъ пріобрѣтетъ царствіе небесное чекомъ. Да, великій человѣкъ сэръ Джэкобъ Эскомбъ!
-- Онъ болѣе, чѣмъ великій человѣкъ, отвѣчалъ худощавый господинъ, допивая третій графинъ портвейна:-- нѣтъ религіознаго, благотворительнаго или филантропическаго дѣла, въ которомъ сэръ Джэкобъ не принималъ бы участія. Мы гордимся многими англичанами за то, что они нажили много денегъ, но о сэрѣ Джэкобѣ можно сказать: онъ нетолько богатый, но и добрый человѣкъ.
II.
Чайная комната въ городскомъ домѣ сэра Джэкоба Эскомба, на Камденской Горѣ, была обширная, веселая комната, выходившая окнами на югъ, тогда какъ съ востока небольшая оранжерея укрывала ее отъ ненавистнаго восточнаго вѣтра. Меблирована она была, какъ весь домъ, очень солидно. Вы не увидали бы тутъ ни новомодныхъ затѣй, ни псевдоантичныхъ нелѣпостей, переносящихъ ваше воображеніе къ временамъ королевы Анны.
Вездѣ были тяжелые ковры, тяжелыя кресла, тяжелые столы, очень тяжелыя картины, изображавшія цвѣты и фрукты, массивное зеркало въ громадной золотой рамѣ и буфетъ изъ краснаго дерева, выточенный изъ одного гигантскаго дерева въ лѣсахъ Гандураса.
Несмотря на тяжелую мебель, блестящіе лучи майскаго солнца, игравшіе на разноцвѣтныхъ стеклахъ оконъ, дышащій комфортомъ маленькій огонекъ въ каминѣ и бѣлоснѣжная скатерть на столѣ придавали комнатѣ веселый видъ, который не стушевался бы даже присутствіемъ величественной, самодовольной фигуры самого сэра Джэкоба.
Но теперь было девять часовъ утра, и въ комнатѣ, у одного изъ трехъ оконъ, выходившихъ въ садъ, сидѣлъ, читая газеты, Джуліанъ Картеретъ, юноша, находившійся подъ опекой сэра Джэкоба.
Нѣкогда было два брата Эскомба. Старшаго звали Джэкобъ, и младшаго Питеръ. Ихъ отецъ былъ простымъ рабочимъ, и оба брата поступили на заводъ, какъ только достаточно выросли. Благодаря счастливой случайности, они были лучше воспитаны, чѣмъ большинство дѣтей ихъ класса. Конечно, они не многому учились, но знали кое-что; быть можетъ, ихъ отецъ былъ человѣкъ съ честолюбивыми стремленіями, осуществиться которымъ помѣшало пьянство, или, быть можетъ, мать заботилась о своихъ дѣтяхъ болѣе, чѣмъ обыкновенно заботятся ланкаширскія работницы; но это обстоятельство въ исторіи братьевъ Эскомбъ остается темнымъ, и частые разсказы о своей молодости сэра Джэкоба его не выясняютъ. "Я самъ проложилъ себѣ дорогу въ свѣтѣ, говоритъ онъ ни мало не стыдясь:-- я началъ жизнь безъ средствъ, безъ хорошаго воспитанія. Мой отецъ былъ бѣдный человѣкъ, моихъ предковъ я не вѣдаю". Подобное общее сознаніе не могло причинить никому непріятности; но выискивать въ своей памяти мелочныя подробности о забытой нищетѣ, о грязномъ жилищѣ, о грубомъ невѣжествѣ, о жестокомъ обращеніи, о тяжелой до одуренія работѣ на заводѣ, о скудной пищѣ было бы тяжело даже для такого добраго и всѣми уважаемаго человѣка, какъ сэръ Джэкобъ. По этому одному, а совсѣмъ не изъ желанія скрыть свою прежнюю бѣдность, которая только рельефнѣе выставляла его теперешнее богатство, сэръ Джэкобъ никогда не распространялся подробно о своемъ дѣтствѣ.
Самое важное, чему они научились дѣтьми, это -- недовольство своимъ положеніемъ, что въ настоящее время служитъ самымъ великимъ вдохновителемъ молодежи. Но хотя они оба одинаково сознавали, что ихъ положеніе было тяжелое, что его можно было улучшить и что въ Англіи открыта широкая карьера всякому, недовольному своей судьбой, это великое ученіе подѣйствовало на нихъ различно. Перваго оно побудило къ работѣ, къ энергичной дѣятельности, а второго привлекло къ безпокойной апатіи, къ невозможности сбросить съ себя тяготившее его бремя. Одинъ сдѣлался сэромъ Джэкобомъ, а другой остался на всю жизнь мастеромъ на заводѣ. Такъ часто отъ одной причины бываютъ противоположные результаты. То, что дало Джэкобу богатство, сдѣлало несчастнымъ его брата.
Оба они женились. Питеръ взялъ себѣ въ подруги жизни работницу, передалъ ей великую тайну недовольства своимъ положеніемъ, и они влачили двадцать лѣтъ самую несчастную жизнь. У нихъ было нѣсколько дѣтей, но, благодаря дурнымъ санитарнымъ условіямъ и дурной пищѣ, они всѣ умерли, кромѣ Розы. Это была здоровая, умная, бойкая дѣвочка, хотя, конечно, не очень ученая, любившая болѣе всего играть съ Джономъ Гауеромъ, сыномъ другого работника, старше ея года на три. Тринадцати лѣтъ она лишилась родителей. Въ это время зловонные міазмы въ улицѣ, гдѣ они жили, сдѣлались до того невыносимыми, что половина населенія этой нищенской трущобы предпочла умереть. Въ числѣ ушедшихъ были и старики, и молодые, а среди оставшихся была Роза Эскомбъ, которую ея знатный дядя Джэкобъ взялъ къ себѣ, съ цѣлью усыновить и дать ей хорошее воспитаніе. Около этого времени Джэкобъ, уже произведенный въ баронеты, вздумалъ жениться. Ему было уже за сорокъ лѣтъ, и, какъ богатый, всѣми уважаемый человѣкъ, онъ выбралъ себѣ въ жены, болѣе съ практической, чѣмъ съ идеальной цѣлью, вдову, не молодую, хорошаго семейства, съ независимымъ состояніемъ въ тридцать тысячъ фунтовъ, добрымъ характеромъ и прекрасными манерами.
Лэди Эскомбъ очень полюбила племянницу мужа, необразованную, полудикую ланкаширскую дѣвочку. Она отдала ее въ прекрасную школу, брала ее къ себѣ во время вакацій и, умирая, что случилось за два года до начала настоящаго разсказа (т. е. въ 1874 г.), оставила все свое состояніе Розѣ, подъ однимъ условіемъ, чтобъ она вышла замужъ съ согласія сэра Джэкоба. Въ противномъ случаѣ, всѣ тридцать тысячъ фунтовъ переходили къ ея мужу.
Теперь вернемся въ чайную комнату въ домѣ сэра Джэкоба, гдѣ читалъ газету Джуліанъ Картеретъ, и бросимъ взглядъ на этого юношу, пока онъ сидитъ одинъ.
Лицо его было довольно замѣчательное, съ правильными чертами, чисто-выточенными ноздрями, широкимъ лбомъ, твердо сжатыми губами и длинноватымъ подбородкомъ. Курчавые волоса его были коротко обстрижены, усы длинные, бакенбарды котлеткой, подбородокъ пробритъ; одѣтъ онъ былъ по послѣдней модѣ. Лицо его сіяло добродушіемъ, довольствомъ и въ настоящую минуту веселой улыбкой, потому что онъ услыхалъ въ сосѣдней комнатѣ знакомые шаги. Дѣйствительно, это были шаги Розы. Она только что вернулась съ своей утренней прогулки по парку и на ней еще амазонка. Это -- очень хорошенькая молодая дѣвушка, девятнадцати лѣтъ, т. е. того возраста, когда сливается прелесть невинной молодой дѣвушки съ прелестью только что развившейся женщины.
Роза Эскомбъ выѣзжаетъ въ свѣтъ второй годъ. Я не знаю, сколько она разбила сердецъ въ первый свой сезонъ; но сама она окончила эту компанію благополучно, не поранивъ своего сердца. Быть можетъ, Джуліанъ Картеретъ, всюду ее сопровождавшій, знаетъ тайну этого спасенія. Это ни мало не значитъ, чтобъ они открыто любили другъ друга; но они въ послѣдніе полтора года были почти постоянно вмѣстѣ. Джуліанъ принадлежитъ къ семьѣ; онъ обѣдаетъ, ночуетъ и завтракаетъ въ домѣ, когда ему угодно. Поэтому, онъ и принялъ на себя роль протектора молодой дѣвушки. Но женихъ ли онъ? Роза первая разсмѣялась бы при этой мысли, хотя потомъ, быть можетъ, задумалась бы, такъ какъ послѣ серьёзнаго размышленія оказалось бы, что, дѣйствительно, Джуліанъ гораздо лучше и умнѣе всѣхъ молодыхъ людей, которыхъ она встрѣчала въ свѣтѣ. Впрочемъ, никто въ домѣ не смотритъ на Джуліана Картерета, какъ на жениха. Онъ находится подъ опекой сэра Джэкоба, и, въ концѣ-концовъ, Розѣ нѣтъ никакого дѣла до того, женится ли онъ или нѣтъ.
Джуліанъ подпалъ подъ опеку сэра Джэкоба, благодаря своему отдаленному родству съ лэди Эскомбъ. Онъ такъ же, какъ Роза, сирота, и сэръ Джэкобъ нетолько его опекунъ, но и душеприкащикъ его дяди, который оставилъ ему по пятисотъ фунтовъ годового содержанія до двадцати-пятилѣтняго возраста, когда онъ получитъ хорошенькое состояніе въ семьдесятъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ. Назначеніе болѣе продолжительнаго, чѣмъ обыкновенно, срока опеки такъ объяснялось въ завѣщаніи дяди: "желая, чтобъ мой племянникъ и наслѣдникъ не могъ оправдываться юностью въ томъ случаѣ, если онъ расточитъ въ развратной, безумной жизни оставляемое ему мною состояніе, и надѣясь, что онъ употребитъ четыре года отъ достиженія имъ двадцати одного года до двадцати-пятилѣтняго возраста на пріобрѣтеніе основательныхъ и полезныхъ знаній, а также на выработку плана дальнѣйшей своей жизни, я препоручаю все его состояніе сэру Джэкобу Эскомбу, который передастъ ему это состояніе въ полное распоряженіе только въ тотъ день, когда ему минетъ двадцать пять лѣтъ".
Какъ студентъ, Джуліанъ Картеретъ не выказалъ блестящихъ успѣховъ. Онъ прошелъ курсъ и вышелъ изъ Кембриджа безъ особыхъ отличій. Потомъ, онъ два года приготовлялся въ адвокаты, былъ принятъ въ это почтенное сословіе, но не намѣревался вести дѣла и не отличался большимъ знакомствомъ съ англійскими законами. Онъ много путешествовалъ, имѣлъ много друзей и мало враговъ, какъ всегда бываетъ съ добродушными людьми. Всѣ его стремленія, если таковыя у него были, ограничивались желаніемъ вести спокойную, пріятную жизнь. Онъ ненавидѣлъ заботы и суету, онъ презиралъ благотворительность въ томъ видѣ, какъ ее примѣнялъ сэръ Джэкобъ, и предпочелъ бы жить въ такой странѣ, гдѣ не было ни бѣдныхъ, ни безпокойныхъ, ни дѣятельныхъ людей, гдѣ лакеи служили бы безъ шума, гдѣ предметы искуства были бы доступны, и онъ могъ бы спокойно работать на своемъ токарномъ станкѣ. Онъ былъ урожденный токарь и работалъ очень искусно. Рюбенъ Гауеръ, секретарь сэра Джэкоба, часто сравнивалъ его руки со своими и признавалъ тѣ и другія настоящими рабочими руками.
Роза на ципочкахъ подбирается къ креслу, на которомъ сидитъ Джуліанъ Картеретъ, который очень хорошо чувствуетъ ея присутствіе въ комнатѣ, и набрасываетъ ему на глаза платокъ.
-- Я знаю, что это Роза, произноситъ Джуліанъ лѣниво, не снимая платка:-- никто, кромѣ нея, не былъ бы такъ дерзокъ.
-- Это не трудно. Передовыя статьи въ этой газетѣ всегда однѣ и тѣже. Англію проглотитъ прежде Россія, потомъ Германія и Франція, а остатокъ нашей бѣдной страны будетъ захваченъ японцами.
-- Это все пустяки, восклицаетъ Роза, сдергивая платокъ съ его лица:-- какъ вамъ нравится этотъ розанъ, я его только что сорвала въ оранжереѣ?
-- Всякое чувство патріотизма исчезло въ англичанахъ, продолжалъ Джуліанъ на распѣвъ:-- всякая честность въ англійскихъ торговцахъ, всякая предпріимчивость въ англійскихъ умахъ; отъ англійскихъ рабочихъ нельзя добиться честной работы за честную плату, и, что всего хуже, красота англійскихъ молодыхъ дѣвушекъ болѣе не существуетъ.
-- Неужели за такой вздоръ платятъ деньги? промолвила Роза:-- вѣдь это все ложь! Ну, скажите, сэръ, по чистой совѣсти, развѣ я не красавица?
Отвѣтъ былъ излишенъ. Если необходимо было исключеніе для доказательства правила, выставляемаго пессимистской газетой, то Роза Эскомбъ была этимъ живымъ исключеніемъ. Она сбросила свою шляпу, и ея русые волоса, голубые глаза, розовыя щеки и граціозная фигура рельефно выставились, благодаря черной амазонкѣ. Въ одной рукѣ она держитъ розанъ, который старается приколоть къ корсажу.
Джуліанъ лѣниво поднимается -- онъ вообще очень лѣнивый юноша -- и осматриваетъ племянницу своего опекуна съ видимымъ удовольствіемъ, хотя нисколько не торопясь. Быть можетъ, еслибъ онъ ее видалъ не каждый день, то выразилъ бы болѣе пыла.
-- Для картины, сказалъ онъ наконецъ:-- трудно найти лучше оригиналъ, чѣмъ вы. Вы отлично изобразили бы молодую дѣвушку съ письмомъ въ рукѣ, или обрывающую маргаритку, приговаривая: любитъ, не любитъ! или въ одной изъ многочисленныхъ позъ, въ которыхъ любятъ представлять живописцы и фотографы молодыхъ дѣвушекъ. Вы были бы прекрасны въ картинѣ, но я васъ люблю еще лучше въ дѣйствительности.
-- Благодарю за комплиментъ. Но что вы дѣлали до сихъ поръ, лѣнивый Джуліанъ?
-- Проснулся, отвѣчалъ молодой человѣкъ зѣвая:-- вспомнилъ, что вы поѣдете утромъ верхомъ, и рѣшилъ ѣхать съ вами. Утреннія прогулки очень здоровы. Сошелъ внизъ, но передумалъ: слишкомъ устанешь -- и сѣлъ читать газету.
-- Вы непростительно лѣнивы. Что же вы будете дѣлать цѣлый день? сидѣть на диванѣ и обдумывать то, что прочли въ газетѣ?
-- Я буду исполнять завѣщаніе дяди, произнесъ Джуліанъ торжественно.
-- Вѣдь вы должны учиться до двадцати пяти лѣтъ?
-- И я учусь.
-- Съ цѣлью избрать себѣ поприще?
-- И я его избралъ.
-- Неужели? воскликнула съ удивленіемъ Роза:-- что же? вы будете великимъ государственнымъ человѣкомъ, или великимъ законодателемъ, или великимъ... ну нѣтъ, вы, кажется, не можете быть великимъ богословомъ?
-- Нѣтъ, я не располагаю быть великимъ богословомъ.
-- Какъ вашъ дядя, сэръ Джэкобъ? Нѣтъ, я былъ бы плохимъ ораторомъ на филантропическихъ собраніяхъ. Отгадайте, чѣмъ я буду, Роза?
-- Не могу. Это слишкомъ хитро.
-- Такъ внемлите моему разсказу, произнесъ Джуліанъ, принимая драматическую позу:-- я долженъ былъ до двадцати пяти лѣтъ продолжать свое ученіе. Дядя не опредѣлилъ, чему именно я долженъ учиться; и потому я учился тому, чему желалъ.
-- Чему же вы учились, лицемѣръ?
-- Отъ осьмнадцати лѣтъ до двадцати я учился въ Кембриджѣ какъ смотрѣть на различные предметы и какъ болтать объ нихъ; я также научился играть въ крокетъ, крикетъ, тенисъ, вистъ и прочія полезныя игры, плавать, держать пари на скачкахъ и дѣлать долги. Вмѣстѣ съ тѣмъ, я забылъ все, чему меня научили въ школѣ.
-- Ну, а потомъ чему вы учились, примѣрный ученикъ?
-- Двадцати одного года я поселился въ Лондонѣ и съ тѣхъ поръ мало чему учился, потому что университетское образованіе при разумномъ къ нему отношеніи доводитъ человѣка до зенита развитія. Пробывъ въ Кембриджѣ три года и занимаясь такъ, какъ я занимался, я уже не имѣлъ надобности болѣе учиться. Но можно практически примѣнять свои познанія. Свято повинуясь завѣщанію дяди, я приготовился въ адвокаты и съ тѣхъ поръ не открылъ ни одной юридической книги. Потомъ я шлялся по всему свѣту, чтобъ убить время. А теперь, черезъ три недѣли, мнѣ минетъ двадцать пять лѣтъ, и настала минута избрать карьеру.
-- Какую же вы избрали?
-- Карьеру ничегонедѣланія, праздности по ремеслу. Пусть другіе идутъ въ парламентъ, слушаютъ цѣлыя ночи скучную болтовню и за эту полезную дѣятельность подвергаются ежедневно глумленію газетъ; пусть другіе пишутъ книги и въ вознагражденіе за свой усидчивый трудъ утѣшаются злобными отзывами критиковъ; пусть другіе наживаютъ, работая съ утра до ночи въ судахъ или конторахъ, деньги, которыя прокутятъ ихъ дѣти... но Джуліанъ Картеретъ не такой дуракъ, чтобъ слѣдовать ихъ примѣру. Есть и еще карьера -- дѣлать добро...
-- Джуліанъ, вы не должны издѣваться надъ филантропами!
-- Дѣлать добро! Въ чемъ оно состоитъ? болтать съ каѳедры въ собраніи, болтать за столомъ послѣ обѣда, давать деньги на поддержку разныхъ нелѣпыхъ обществъ, водить дружбу съ благотворительными дамами, нюхающими табакъ, и темными искателями приключеній, эксплуатирующими филантропическія стремленія общества? нѣтъ, Роза, я на это не способенъ.
-- Но, Джуліанъ, есть исключенія... напримѣръ, мой дядя.
-- Да, конечно, всякій знаетъ, что вашъ дядя добрый человѣкъ, произнесъ молодой человѣкъ со смѣхомъ:-- но мнѣ за нимъ не угнаться, да, по правдѣ сказать, я этого вовсе и не желаю. Нѣтъ, Роза, я избралъ себѣ другую карьеру: я буду дѣлать добро только самому себѣ. У меня будетъ городской домъ, не очень большой, положимъ, въ Честеръ-Сквэрѣ; и каждую зиму я буду ѣздить въ Сицилію, въ Южную Италію, въ какой-нибудь мирный уголокъ, гдѣ нѣтъ зимы, а всегда солнце грѣетъ и цвѣты благоухаютъ. Тамъ я буду жить спокойно, не тревожимый сплетнями, болтовней, свѣтской рутиной, глупыми заботами, а, напротивъ, окруженный на сколько возможно предметами искуства и художниками. Я буду жить, Роза, для удовольствія! все остальное -- вздоръ, обманъ, мыльный пузырь!
-- Джуліанъ, это будетъ жизнь бездушнаго эгоиста. Вы не должны забывать своего долга къ обществу, къ человѣчеству.
-- Я не признаю этого долга. По моему, свѣтъ раздѣленъ на двѣ категоріи людей, между которыми нѣтъ ничего общаго. Одни работаютъ, другіе веселятся; одни сѣютъ и жнутъ, но голодаютъ, другіе не сѣютъ, не жнутъ, а объѣдаются и опиваются! Я -- философъ и полагаю, что богатому человѣку не слѣдуетъ думать о страданіяхъ бѣднаго народа, которыхъ онъ не причинилъ и которымъ не можетъ положить конца; онъ долженъ держаться одного правила -- веселиться, веселиться и веселиться. Повѣрьте мнѣ, Роза, я отлично устроилъ свою жизнь. Одного только мнѣ недостаетъ... вотъ видите, Роза, человѣкъ не можетъ и не долженъ жить одинъ... мнѣ надо найти подругу для моей идеальной жизни.
Роза вздрогнула.
-- Мнѣ надо пойти переодѣться, промолвила она.
-- Подождите минутку, милая Роза. Сколько времени вы живете у вашего дяди? Шесть лѣтъ тому назадъ вы явились сюда застѣнчивой, дикой ланкаширской дѣвочкой тринадцати лѣтъ, а изъ школы вы вернулись уже полтора года. Во все это время мы постоянно бывали вмѣстѣ. Вы меня, кажется, Роза, знаете довольно, чтобъ отвѣтить прямо на мой вопросъ?
Она молчала; онъ взялъ ее за руку.
-- Вы знаете теперь, какую я поведу идеальную жизнь. Хотите быть моей подругой?
Она колебалась съ минуту; потомъ посмотрѣла на него своими прямыми, честными глазами, которые такъ и вонзились въ его сердце.
-- Джуліанъ, я не могла бы жить такой жизнью.
-- Вы не были бы счастливы? вамъ было бы мало меня и моей любви?
-- О, Джуліанъ, я была бы слишкомъ счастлива, промолвила молодая дѣвушка и, почувствовавъ руку Джуліана вокругъ своей тальи, припала головкой къ его груди: -- но я тогда забыла бы бѣдный народъ, среди котораго я родилась. Вы знаете, что я дочь простого работника, я простолюдинка и должна сдѣлать все, что могу, для облегченія участи моего класса. Вѣдь я не лэди, а ворона въ павьихъ перьяхъ.
-- Только-то, Роза? Вы боитесь моей идеальной жизни? Но вѣдь вы не можете вернуться къ своей старинной ланкаширской жизни. Вы уже отъ нея отвыкли. Вы столь же мало теперь принадлежите народу, сколько и я.
-- Все-таки я боюсь вашей идеальной жизни, не признающей долга и стремящейся только къ удовольствіямъ.
-- Хорошо, я бросаю за бортъ идеальную жизнь съ картинами, изящнымъ искуствомъ, Сициліей, южнымъ солнцемъ, благоухающими цвѣтами. Роза и любовь стоятъ всего этого. Мы будемъ жить въ Англіи, если вамъ это угодно, несмотря на проклятый восточный вѣтеръ, и я вамъ буду давать ежедневно чекъ для вашихъ бѣдныхъ. По словамъ сэра Джэкоба, это -- единственный способъ дѣлать добро. Въ газетѣ уже напечатана его вчерашняя рѣчь на банкетѣ молотобойцевъ и по этому поводу бойкая передовая статья.
-- Милостынею вы не улучшите положенія народа, отвѣчала Роза, качая головой:-- вы только понизите его нравственность. Если вы желаете истинно ему помочь, то должны дать ему не деньги, а самого себя.
-- Милая Роза, я согласенъ и на это, если вы только отдадите себя мнѣ.
Она ничего не отвѣчала, но не сопротивлялась, когда онъ прижалъ ее къ себѣ и поцѣловалъ.
Потомъ онъ ее выпустилъ изъ своихъ рукъ, и они быстро отскочили другъ отъ друга.
На часахъ пробило десять, и лакей принесъ утренній завтракъ. Въ домѣ сэра Джэкоба Эскомба встаютъ не очень рано, потому что сидятъ очень поздно по вечерамъ; но аккуратно безъ четверти десять -- молитвы, которыя читаетъ самъ глава дома въ присутствіи всего домашняго персонала, а въ десять -- завтракъ.
Быть можетъ, отворяя дверь, Чарльзъ Плошъ, толстый, торжественный слуга баронета, увидалъ нѣчто, возбудившее его подозрѣніе, быть можетъ, это была чистая случайность, но онъ уронилъ и разбилъ чашку съ блюдечкомъ, что заставило молодыхъ людей быстро отскочить другъ отъ друга. Роза тотчасъ стала поправлять цвѣты въ вазѣ, а Джуліанъ схватилъ газету. Они оба были увѣрены, что Чарльзъ ничего не видѣлъ.
Въ одномъ извѣстномъ отелѣ, въ извѣстномъ городѣ на берегу моря, гдѣ часто останавливаются влюбленныя парочки и молодыя четы, всѣмъ слугамъ строжайше приказано никогда и ни подъ какимъ видомъ не входить въ комнату безъ того, чтобъ предварительно не уронить у дверей тарелки. Благодаря этому благоразумному правилу, многія юныя особы избавлены отъ необходимости краснѣть. Быть можетъ, Чарльзъ служилъ лакеемъ въ этомъ отелѣ. Если же нѣтъ, то его уловка дѣлаетъ большую честь его доброму сердцу и сметливости. Въ отелѣ, о которомъ я говорю, всегда ставятъ на счетъ разбитую посуду, и никогда никто не жаловался на эту прибавку къ счету. Нѣтъ, виноватъ; одинъ шотландецъ, обѣдавшій съ своей старой теткой, сильно заворчалъ, увидавъ эту статью счета, и хотя заплатилъ за нее, но промолвилъ сквозь зубы: "Оскорбительно глупо".
За завтракомъ слѣдовали сэръ Джэкобъ и мистрисъ Сампсонъ.
-- Отчего ты не пришла къ молитвамъ, Роза? спросилъ строгимъ тономъ "добрый человѣкъ", здороваясь съ племянницей.
-- Напрасно, прибавила мистрисъ Сампсонъ, компаньонка и дуэнья молодой дѣвушки.
-- Я только-что вернулась съ прогулки и заболталась здѣсь съ Джуліаномъ. Я не думала, что такъ поздно.
-- Здравствуйте, Джуліанъ, вамъ также не слѣдовало бы забывать часа семейныхъ молитвъ.
Молодой человѣкъ ничего не отвѣчалъ.
Сэръ Джэкобъ обыкновенно пробѣгалъ газеты за завтракомъ, только чтобъ провѣрить, правильно ли приведены его рѣчи. На этотъ разъ онъ съ удовольствіемъ замѣтилъ, что его вчерашняя рѣчь была напечатана цѣликомъ, и что ей была посвящена передовая статья объ англійской благотворительности. Покончивъ съ газетами, онъ обратился къ письмамъ, которыя, въ числѣ тридцати или сорока, лежали на столѣ подлѣ его прибора. Дѣловыя письма онъ отложилъ въ сторону, съ цѣлью прочитать ихъ въ конторѣ, а тѣ, которыя касались "добрыхъ дѣлъ", онъ прочиталъ, коментируя ихъ вслухъ.
-- Отъ коммерческихъ дѣлъ отдыхаешь хоть въ воскресенье, отъ добрыхъ дѣлъ -- никогда, произнесъ онъ: -- позвольте мнѣ чашку чая, мистрисъ Сампсонъ. Благодарю васъ. Все требованія денегъ, денегъ и денегъ. Леди Смолбиръ проситъ денегъ на институтъ сидѣлокъ, генералъ Скрюлозъ -- на богадѣльню для престарѣлыхъ и т. д., и т. д. Чего только нѣтъ въ ежедневной корреспонденціи филантропа? Конечно, сладко дѣлать добро, но и стоитъ оно много труда. Въ двѣнадцать часовъ у меня собраніе, въ два -- завтракъ, въ четыре -- комитетъ, въ семь -- обѣдъ, если только я не успѣю отъ него отдѣлаться.
-- Мы всѣ знаемъ, сэръ Джэкобъ, замѣтила мистрисъ Сампсонъ: -- какъ страшно заняты общественные дѣятели, особенно если они филантропы.
-- Вы правы, мистрисъ Сампсонъ, сказалъ сэръ Джэкобъ, ударяя рукой по столу, быть можетъ для того, чтобъ обратить на свои слова вниманіе Джуліана и Розы, которые разговаривали вполголоса на противоположномъ концѣ стола: -- и, однако, повѣрите ли, вчера меня просили поставить свою кандидатуру въ члены парламента.
-- Нѣтъ, сэръ Джэкобъ, ваше мѣсто не въ нижней палатѣ, промолвила мистрисъ Сампсонъ:-- я надѣюсь, что вы достаточно себя уважаете, чтобъ не пойти въ палату общинъ.
Этотъ комплиментъ очень понравился баронету. Онъ молча поклонился, потому что не могъ подъискать словъ, чтобъ выразить свое удовольствіе. Онъ продолжалъ пить чай и читать письма. Верхняя палата! Палата пэровъ! Отчего нѣтъ? Сэръ Джэкобъ Эскомбъ, баронетъ, владѣлецъ... нѣтъ, создатель Дольменскихъ желѣзныхъ заводовъ въ Равендалѣ, могъ очень легко сдѣлаться барономъ Дольменъ, лордомъ Равендалемъ. Конечно, у него не было дѣтей, которымъ онъ могъ бы передать этотъ громкій титулъ. Но онъ могъ перейти къ Розѣ, ея мужу и дѣтямъ.
Онъ взглянулъ на Джуліана Картерета и улыбнулся.
-- Ваша вчерашняя рѣчь, сэръ Джэкобъ, сказала мистрисъ Сампсонъ, бросивъ взглядъ на газету:-- возбудила много коментаріевъ.
-- Но я сказалъ только нѣсколько словъ.
-- Ей посвящена цѣлая передовая статья, почтительная по тону, хотя, быть можетъ, слишкомъ дерзкая по критикѣ. Посмотрите, сэръ Джэкобъ, это васъ позабавитъ.
Мистрисъ Сампсонъ говорила такимъ тономъ, словно со стороны газетъ было дерзостью критиковать рѣчи сэра Джэкоба, передъ которымъ онѣ должны были преклоняться, какъ передъ золотымъ тельцомъ.
Сэръ Джэкобъ взялъ газету изъ ея рукъ и прочелъ указанную ему статью.
Мистрисъ Сампсонъ, занимавшая мѣсто экономки или, скажемъ лучше, министра внутреннихъ дѣлъ въ домѣ сэра Джэкоба, была дама лѣтъ сорока, довольно моложавая для своихъ лѣтъ съ мелодичнымъ голосомъ, блестящими глазами и зрѣлыми формами. Она была вдова въ квадратѣ, переживъ двухъ мужей, и, повидимому, казалась готовой попытать счастія съ третьимъ. Эта почтенная и пріятная во всѣхъ отношеніяхъ дама искренно вѣрила, что сэръ Джэкобъ былъ лучшій, добрѣйшій и умнѣйшій человѣкъ на свѣтѣ.
-- Генри Теофиліусъ Бодкинъ, промолвила, вздохнувъ, вдова:-- вы не разъ видали, сэръ Джэкобъ, моего стараго друга, мистера Бодкина, душевно уважающаго васъ, какъ великаго филантропа.
-- Генри Бодкинъ! Да, я помню, я его знаю. Попросите его, Чарльзъ, сюда.
Черезъ нѣсколько минутъ появился мистеръ Бодкинъ съ сіяющимъ лицомъ, хотя онъ и старался скрывать свое радостное настроеніе приличнымъ, серьёзнымъ видомъ. Одѣтъ онъ былъ весь въ черномъ и казался бы настоящимъ пасторомъ, еслибы у него не было чернаго галстуха. Ему на взглядъ пошелъ пятый десятокъ; его лицо было чисто выбрито, а въ волосахъ пробивалась сѣдина.
Онъ низко поклонился великому филантропу.
-- Сэръ Джэкобъ Эскомбъ, сказалъ онъ торжественнымъ тономъ:-- я нарочно заѣхалъ такъ рано, чтобъ не отнимать у васъ ни одной минуты драгоцѣннаго вашего времени. Лав... Мистрисъ Сампсонъ, какъ ваше здоровье? Миссъ Роза, вашъ покорнѣйшій слуга. Мистеръ Картеретъ, очень радъ васъ видѣть.
-- Вы поступили въ пасторы, Бодкинъ? спросилъ Джуліанъ:-- въ послѣдній разъ, когда я васъ видѣлъ, вы, кажется, были...
-- Не все ли это равно, мистеръ Картеретъ? произнесъ поспѣшно Бодкинъ, махая рукою:-- не будемъ отнимать дорогое время у сэра Джэкоба. Его нисколько не интересуетъ наше послѣднее съ вами свиданіе.
-- Я пріѣхалъ къ вамъ, сэръ Джэкобъ, началъ снова Бодкинъ:-- по порученію лорда Адльгида; вы, конечно, знаете этого почтеннаго лорда?
-- Кто же не знаетъ этого прекраснаго человѣка!
-- Онъ -- предсѣдатель нашего новаго общества, моего новаго общества, продолжалъ Бодкинъ и знаменательно подмигнулъ мистрисъ Сампсонъ: -- для общаго улучшенія человѣчества. Я имѣю честь быть секретаремъ этого общества. Лордъ Адльгидъ пріѣхалъ сегодня въ контору ранѣе ея открытія. По счастію, я былъ уже тамъ. Онъ держалъ въ рукахъ газету съ стенографическимъ отчетомъ вашей рѣчи на банкетѣ молотобойцевъ.
-- Да, да, промолвилъ сэръ Джэкобъ: -- ее напечатали, хотя я собственно говорилъ не для печати, а только для моихъ слушателей.
-- Слова сэра Джэкоба, сказала г-жа Сампсонъ:-- слишкомъ драгоцѣнны, чтобъ ихъ забывали. Ихъ надо сохранять съ любовью.
-- Вы слишкомъ добры, мистрисъ Сампсонъ. Пожалуйста, продолжайте, мистеръ Бодкинъ. Отчего вы не сядете?
-- Благодарю васъ, я, какъ делегатъ или депутація, лучше постою. Лордъ Адльгидъ обратилъ мое вниманіе на тотъ поразительный фактъ, что вы упомянули въ своей рѣчи о вновь образовавшемся обществѣ. "Вы должны, Бодкинъ, сказалъ лордъ Адльгидъ:-- немедленно завербовать сэра Джэкоба. Поѣзжайте къ нему, вы застанете его еще дома. Кланяйтесь ему отъ меня и скажите, что мы безъ него не можемъ сдѣлать ни шагу". И такъ, сэръ Джэкобъ...
-- Да, произнесъ медленно сэръ Джэкобъ, съ улыбкой смотря на Бодкина и мистрисъ Сампсонъ, такъ какъ Роза и Джуліанъ, окончивъ завтракъ, ушли въ сосѣднюю оранжерею: -- мое имя имѣетъ нѣкоторый вѣсъ, но я долженъ быть тѣмъ осторожнѣе. Вы основываете общество для общаго улучшенія человѣчества? Конечно, ваша программа должна имѣть въ виду улучшеніе человѣчества во всѣхъ видахъ и отрасляхъ; но вѣдь вамъ надо намѣтить сначала какіе-нибудь отдѣльные пункты?
-- Лордъ Адльгидъ предложилъ поставить на первую очередь вопросъ объ англійскомъ извозчикѣ. Мы начнемъ улучшать человѣчество съ улучшенія возницъ лондонскихъ кэбовъ.
-- Хорошо, произнесъ задумчиво сэръ Джэкобъ:-- а кто у васъ въ комитетѣ?
-- До сего времени только одинъ лордъ Адльгидъ; но вотъ наша программа и списокъ именъ, сочувствующихъ нашему обществу.
И Бодкинъ вынулъ изъ туго набитаго портфеля бумагу.
-- Хорошо, хорошо. Епископъ Какльскій -- хорошій человѣкъ. Сэръ Чирпингтонъ Бабль -- трезвый ораторъ. Гушингтонъ Готералъ -- я не разъ встрѣчался съ Гушингтономъ Готераломъ въ филантропическихъ собраніяхъ. Майоръ Борингтонъ -- ну, вотъ это, я полагаю, мистеръ Бодкинъ, ошибка. Майоръ Борингтонъ, я боюсь, занимается филантропіей изъ видовъ личнаго интереса. Онъ сдѣлалъ себѣ нѣкоторую извѣстность только филантропическими рѣчами.
-- Неужели лордъ Адльгидъ этого не знаетъ? Но вѣдь это можно исправить. Мы еще оффиціально не просили майора Борингтона участвовать въ обществѣ. Лордъ Адльгидъ думалъ, что онъ одинъ изъ вожаковъ въ дѣлѣ филантропіи.
-- Конечно, еще не поздно, замѣтилъ сэръ Джэкобъ:-- увы! много людей, подобно майору Борингтону, пріобрѣтаютъ почетную извѣстность, надѣвая только маску филантропіи.
-- Дамы, естественно, не знаютъ уловокъ честолюбивыхъ людей, отвѣчалъ сэръ Джэкобъ такимъ тономъ, словно его репутація великаго филантропа зиждилась на такомъ твердомъ основаніи, что не могло быть и сомнѣнія въ его безкорыстіи:-- однако, разскажите, мистеръ Бодкинъ, какъ устроилось ваше общество?
-- Мы наняли первый этажъ въ представительномъ домѣ въ улицѣ Королевы Викторіи. Лордъ Адльгидъ подписалъ контрактъ. Мы солидно меблировали двѣ комнаты въ конторѣ. Лордъ Адльгидъ заплатилъ за мебель. На дверяхъ мы прибили мѣдную доску. Наша программа печатается. Мы пустимъ ее въ ста тысячахъ экземплярахъ, но не будемъ разбирать набора; въ настоящую минуту двадцать пять молодыхъ дѣвушекъ пишутъ адресы на конвертахъ по шести пенсовъ за сотню.
-- Это хорошо. А что вы сами будете получать?
-- Я начну съ пятисотъ фунтовъ въ годъ, уплачиваемыхъ потретямъ впередъ. Лордъ Адльгидъ уже уплатилъ мнѣ первую треть.
Говоря это, Бодкинъ ударилъ рукой по своему карману, что, конечно, не было очень прилично, но онъ не могъ удержаться отъ внѣшняго выраженія своей радости.
-- Это очень умѣренное вознагражденіе для энергичнаго человѣка. А пользуетесь ли вы еще чѣмъ-нибудь?
-- Мы условились съ лордомъ Адльгидомъ, отвѣчалъ Бодкинъ съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ:-- что я буду получать комиссію, чисто номинальную со всѣхъ пожертвованій -- только 7%. Мы надѣемся на общее сочувствіе. Вѣдь это ни болѣе, ни менѣе, какъ попытка улучшить положеніе всего свѣта. Вы сами, сэръ Джэкобъ, прекрасно сказали вчера: "Пусть богатые люди помогутъ доброму дѣлу -- чекомъ". Вѣдь вамъ, напримѣръ, было бы противно видѣть ту бездну грязи, изъ которой мы хотимъ извлечь возницу лондонскихъ кэбовъ? Вы, сэръ Джэкобъ, конечно, сами не захотите изслѣдовать такъ, какъ придется нашимъ агентамъ, несчастную жизнь этихъ возницъ въ трущобахъ, кабакахъ и вертепахъ нищенскихъ кварталовъ Лондона?
-- Поэтому, лордъ Адльгидъ и поручилъ мнѣ просить васъ, сэръ Джэкобъ, оказать содѣйствіе новому обществу.
-- Вы можете внести мое имя въ число учредителей, мистеръ Бодкинъ.
-- Благодарю васъ, сэръ Джэкобъ, сказалъ секретарь, вынимая свою памятную книжку:-- на какую сумму прикажете васъ записать?
-- Запишите меня однимъ изъ вице-предсѣдателей, мистеръ Бодкинъ, отвѣчалъ сэръ Джэкобъ и, собравъ свои письма, всталъ изъ-за стола: -- я, можетъ быть, не вернусь домой къ обѣду, мистеръ Бодкинъ.
-- Лавинія! произнесъ съ жаромъ секретарь, какъ только дверь затворилась за сэромъ Джэкобомъ.
-- Генри, неужели это правда?
-- Правда ли это? Да посмотрите на чекъ. Вы видите, лордъ Адльгидъ приказываетъ конторѣ Кутсъ и Ко выдать сто фунтовъ мистеру Теофиліусу Бодкину, сквайру.
-- О, Генри! промолвила томно вдова, какъ бы припоминая что-то пріятное въ своей жизни.
-- Вы все молодѣете, Лавинія, произнесъ Бодкинъ, отходя отъ нея на нѣсколько шаговъ и критически ее осматривая:-- нѣкоторыя женщины становятся лучше отъ времени, какъ стильтонскій сыръ. Другія же улетучиваются, какъ пиво въ кружкѣ.
-- А есть люди, Генри...
-- Неужели вы такъ думаете, Лавинія? конечно, я еще не очень посѣдѣлъ, у меня нѣтъ лысины, какъ у многихъ сорокалѣтнихъ юношей.
-- Генри Бодкинъ, вы теперь лучше и здоровѣе, чѣмъ десять лѣтъ тому назадъ, когда я васъ видѣла передъ...
-- Второй вашей свадьбой, Лавинія. О, какой это былъ страшный для меня ударъ! Я всегда разсчитывалъ быть вашимъ вторымъ мужемъ.
-- Во всемъ виновата судьба, Генри. Вы тогда только что прогорѣли въ угольномъ дѣлѣ.
-- Извините, Лавинія, отвѣчалъ Бодкинъ, качая головой: -- мнѣ не повезло съ угольной операціей передъ вашей первой свадьбой. Второй же вашъ бракъ совпалъ съ банкротствомъ моей образцовой коммерческой академіи, въ которой самъ директоръ всегда лично подвергалъ учениковъ тѣлесному наказанію. О, это было прекрасное педагогическое учрежденіе! Но успокойтесь! мое новое общество такъ же надежно, какъ любой банкъ. Лордъ Адльгидъ поручился въ платежѣ мнѣ жалованья и денегъ за квартиру. Если понадобится, я найму самаго развратнаго возницу, который за деньги станетъ мало по малу исправляться. Всѣ епископы поднесутъ намъ благодарственный адресъ. Ну, Лавинія, преградъ болѣе не существуетъ! Впервые въ жизни, я имѣю опредѣленный доходъ, ваши оба нумера убрались... Не плачьте, Лавинія. Мы наймемъ маленькій котеджъ на берегу серебристаго Сурейскаго канала, и наша жизнь потечетъ...
Мистрисъ Сампсонъ покраснѣла и спрятала свою голову на груди жениха.
-- А помните вы, какъ я впервые признался вамъ въ любви, сказалъ Бодкинъ: -- на берегу именно этого канала? Мнѣ было тогда двадцать четыре года, а вамъ двадцать два.
-- Нѣтъ, Генри, восемнадцать. Вы говорите о вашемъ второмъ признаніи.
-- Я тогда, послѣ романтичной и бурной юности, началъ снова жизнь агентомъ предохранительныхъ пилюль Пипкина.
-- А я думала, что вы тогда (были агентомъ фабрики для приготовленія самооткрывавшихся зонтиковъ.
-- О, нѣтъ, Лавинія, это было послѣ. Я хорошо помню, что вы потому и вышли замужъ за мистера Чильтерна, что пилюли у меня лопнули.
Мистрисъ Сампсонъ высвободилась изъ объятій Бодкина и, занявъ свое прежнее мѣсто, тяжело вздохнула.
-- Бѣдный мистеръ Чильтернъ! промолвила она: -- онъ былъ добрѣйшій и лучшій изъ людей. Я съ кухаркой каждый вечеръ укладывала его въ постель послѣ четырехъ стакановъ джина съ водой. Мнѣ уже не видать болѣе такого человѣка.
-- Надѣюсь. Когда онъ умеръ, и я былъ директоромъ компаніи выдѣлки новыхъ кирпичей изъ старыхъ, то вы снова дали мнѣ слово, но когда компанія лопнула, то вышли замужъ за Сампсона.
-- Бѣдный Августъ! произнесла чувствительная вдова, вынимая платокъ: -- онъ, правда, былъ очень вспылчивъ; но у кого нѣтъ слабыхъ сторонъ?
-- Вспыльчивъ! воскликнулъ Бодкинъ:-- да развѣ проходила недѣля безъ какого-нибудь скандала? Онъ всю жизнь, кажется, дрался, ломалъ мебель, билъ посуду и судился, да и умеръ отъ того, что у него со злости жила лопнула. Полноте, Лавинія, не будемъ поминать о Сампсонѣ, а лучше назначимъ день... счастливую минуту, когда вы станете моей.
-- О, Генри, вы все тотъ же страстный, безумный! Надо подождать, пока общество укрѣпится и ваше положеніе сдѣлается надежнымъ.
-- Нечего ждать, мое положеніе вполнѣ надежное и теперь.
-- Съ моими двумя стами фунтовъ, которые мнѣ оставилъ милый мистеръ Чильтернъ, сказала она:-- и вашими пятью стами, мы могли бы жить очень хорошо, хотя сначала мнѣ будетъ тяжело разстаться съ роскошью этого дома. Но для васъ, Генри, я готова на все. Къ тому же Роза, вѣроятно, вскорѣ выйдетъ замужъ. Недаромъ тутъ постоянно бываетъ мистеръ Картеретъ.
Въ эту минуту вернулись въ комнату Роза и Джуліанъ, которые изъ оранжереи прошли въ садъ и теперь оба сіяли, вѣроятно, отъ пріятной прогулки.
-- Сэръ Джэкобъ ушелъ, произнесъ небрежно Джуліанъ:-- ну что, Бодкинъ, вамъ удалось выклянчить у него десять фунтовъ? Вы слышали, Роза, о новомъ обществѣ?
-- Мистеръ Бодкинъ начиналъ разсказывать о немъ, когда мы ушли.
-- Вы видите передъ собою секретаря новаго общества для улучшенія всего человѣчества, а прежде...
-- Оставимъ прошлое, мистеръ Картеретъ, воскликнулъ поспѣшно Бодкинъ:-- у всякаго человѣка въ жизни бываютъ повышенія и пониженія, какъ на биржѣ. Да, миссъ Роза, вы видите передъ собою секретаря общества, въ которомъ вашъ дядя одинъ изъ вице-предсѣдателей. А не хотите ли вы поступить въ члены? мы принимаемъ и дамъ. Только гинея въ годъ; а подумайте, какъ славно написать на карточкахъ: Миссъ Эскомбъ, членъ общества для улучшенія человѣчества.
-- Если мой дядя вице-предсѣдатель, отвѣчала со смѣхомъ Роза:-- то мнѣ необходимо быть членомъ общества. Вотъ гинея, мистеръ Бодкинъ.
И она передала ему деньги.
-- Благодарю васъ, миссъ Эскомбъ, сказалъ Бодкинъ, записывая ея имя въ памятную книжку:-- лордъ Адльгидъ будетъ очень радъ. Вотъ и росписка съ моей подписью: Теофиліусъ Бодкинъ.
-- Теофиліусъ! произнесъ Джуліанъ:-- отчего вы перемѣнили свое имя вмѣстѣ съ ремесломъ? Прежде...
-- Оставимте, мистеръ Картеретъ, прошедшее. Оно исчезло, хотя въ немъ много было хорошаго. Напримѣръ, Лав... Мистрисъ Сампсонъ помнитъ меня мальчикомъ. Мы выросли вмѣстѣ. Я былъ Генри, она Лавинія, я Поль, она Виргинія. Извините, миссъ Роза, мои романтичныя воспоминанія. Однако, уже половина двѣнадцатаго. Я долженъ ждать къ часу лорда Адльгида въ нашей конторѣ, гдѣ я словно султанъ въ сералѣ, среди двадцати пяти переплетчицъ.
-- Генри!
-- Лав... я хочу сказать, мистрисъ Сампсонъ...
-- Не забывайте, что вы христіанинъ.
-- Я всегда это помню, особенно съ тѣхъ поръ, какъ основано наше новое общество. Прощайте, миссъ Роза. До свиданія, мистрисъ Сампсонъ. Лавинія! прибавилъ онъ шепотомъ:-- когда мы увидимся?
-- Пойдемте вмѣстѣ, Бодкинъ, сказалъ Джуліанъ:-- au revoir, Роза, я вернусь къ пяти часамъ.
-- Еслибы у меня были дѣти, мистеръ Картеретъ, сказалъ Бодкинъ, когда они очутились на улицѣ: -- то я не далъ бы своему сыну такого воспитанія, какое дали мнѣ, я научилъ бы его какому-нибудь ремеслу. А вотъ я, сэръ, взросъ безъ всякой опредѣленной спеціальности. Вотъ почему я такъ часто и прогоралъ. Право, я былъ бы замѣчательнымъ адвокатомъ или пасторомъ, еслибы имѣлъ подготовку, а мнѣ пришлось расточать свои таланты на торговлю углемъ, коммерческія академіи, различныя агентства и другія обманчивыя предпріятія. Впрочемъ, я теперь устроился основательно и могу вамъ по секрету сообщить, мистеръ Картеретъ, что я скоро женюсь на мистрисъ Сампсонъ, которая...
-- Довольно, Бодкинъ. Войдемъ въ первую портерную, и я выпью за ваше здоровье горькимъ элемъ.
III.
"Сэръ Джэкобъ Эскомбъ". Одно это имя безъ Ко или обозначенія, какой именно коммерческой дѣятельностью занималась контора, стояло на мѣдной доскѣ, прибитой къ двери его дома въ Сити. Эта доска не скрывалась отъ глазъ, не старалась стушеваться въ полутемнотѣ лѣстницы, освѣщенной никогда не промываемыми окнами. Напротивъ, она была выставлена на свѣтъ Божій, красуясь на улицѣ, на такой высотѣ, что прохожіе могли ее читать и удивляться.
"Сэръ Джэкобъ Эскомбъ" съ завистью читали проходящіе, пробѣгавшіе и проѣзжавшіе. А тѣ, которые сопровождали какого-нибудь провинціала, не знакомаго съ Лондономъ, останавливаясь и указывая на это знаменитое плутократическое имя, произносили дрожащимъ отъ умиленія голосомъ:
-- Сэръ Джэкобъ Эскомбъ началъ свою жизнь съ четырехъ пенсовъ. (Всякій человѣкъ, въ родѣ сэра Джэкоба, начинаетъ съ опредѣленной суммы, которая дѣлается исторической). Онъ былъ простымъ работникомъ и не стыдится этого. Теперь у него, говорятъ, болѣе милліона. И какой онъ добрый человѣкъ! Его имя всегда стоитъ во главѣ всякаго филантропическаго и полезнаго предпріятія. Вонъ онъ выходитъ изъ экипажа. Посмотрите, какой толстый портфель съ бумагами у него подъ мышкой. Я слыхалъ, что, когда онъ строилъ желѣзную дорогу въ странѣ одноглаваго орла, онъ давалъ занятія пяти стамъ тысячъ людей.
Счастливый сэръ Джэкобъ!
Внутренность его конторы вполнѣ согласовалась съ мѣдной доской на двери. Старомодная фирма можетъ производить свою дѣятельность въ мрачныхъ комнатахъ. Новый коммерческій домъ долженъ свидѣтельствовать самой внѣшностью о степени своего процвѣтанія. Контора сэра Джэкоба размѣстилась въ трехъ этажахъ. Въ первомъ помѣщались приказчики. Войдя, вы прямо видѣли передъ собой прилавокъ изъ краснаго дерева, на которомъ не считали денегъ, какъ въ банкирской конторѣ, и не выставляли товара, какъ въ магазинѣ, который былъ предназначенъ для пріема посѣтителей. За прилавкомъ появлялся конторщикъ; вставъ изъ-за стола, онъ бралъ вашу карточку и исчезалъ, не слышно ступая по ковру, покрывавшему полы во всемъ домѣ съ верху до низу. Васъ просили подождать въ комнатѣ съ тяжелымъ столомъ и дюжиной покойныхъ стульевъ. Иногда вамъ приходилось уйти, такъ какъ сэръ Джэкобъ былъ слишкомъ занятъ заранѣе назначенными аудіенціями, или вамъ предлагали переговорить съ секретаремъ сэра Джэкоба, мистеромъ Рюбеномъ Гауеромъ; но если вы являлись по назначенію, то васъ просили на верхъ въ опредѣленную минуту для вашего пріема.
Во второмъ этажѣ вы могли видѣть сэра Джэкоба или мистера Рюбена Гауера. Въ первомъ случаѣ, васъ направляли къ молодому конторщику, который бралъ вашу карточку и просилъ васъ подождать въ пріемной комнатѣ. Такихъ комнатъ было три, и молодой приказчикъ исполнялъ должность цербера, охранявшаго каждую изъ этихъ комнатъ отъ наплыва лицъ, не приглашенныхъ заранѣе. Каждая изъ нихъ -- одна была достаточно велика, чтобы помѣстить въ себѣ цѣлую депутацію, а другая очень маленькая -- была одинаково меблирована: большой столъ изъ краснаго дерева, обтянутый сафьяномъ, съ бумагой, чернильницами и перьями, массивные стулья, какъ въ богатыхъ столовыхъ, толстый, мягкій коверъ и каминъ, въ которомъ пылалъ огонь въ холодную погоду. Окна были матовые, такъ какъ видъ изъ нихъ былъ не завидный.
Если вы заранѣе не испросили личной аудіенціи у сэра Джэкоба или ваше дѣло было сравнительно не важное, васъ представляли мистеру Рюбену Гауеру, секретарю сэра Джэкоба. Это былъ не младшій сынъ аристократическаго дома, но единственный сынъ никому невѣдомой семьи. Его отецъ уже давно умеръ, и потому казалось бы совершенно излишне называть его по имени и фамиліи. Просто сказать мистеръ Гауеръ -- было бы совершенно достаточно. Но по той или другой причинѣ имя Рюбена сохранилось. Всѣ называли секретаря и правую руку сэра Джэкоба -- Рюбеномъ. Даже конторщики называли его въ лицо мистеръ Рюбенъ, и такъ какъ онъ этимъ не обижался, то это вошло въ общую привычку. Рюбенъ Гауеръ былъ одного возраста съ сэромъ Джэкобомъ; онъ вмѣстѣ съ нимъ выросъ, вмѣстѣ съ нимъ былъ простымъ рабочимъ, вмѣстѣ съ нимъ прошелъ всю тяжелую школу жизненной борьбы. У Рюбена Гауера во второмъ этажѣ была только одна пріемная комната, а назначеніе трехъ пріемныхъ покоевъ вокругъ кабинета сэра Джэкоба объяснялось тѣмъ, что если къ нему являлись по дѣлу Смитъ, Джонсъ и Робинсонъ, то они, размѣщенные въ разныя комнаты, не видали другъ друга, и каждый изъ нихъ не могъ догадываться, съ какой цѣлью пришли другіе.
Въ третьемъ этажѣ находятся частные апартаменты сэра Джэкоба. Въ одной изъ комнатъ сэръ Джэкобъ завтракалъ одинъ или съ друзьями. Маленькая, потаенная дверь вела въ погребокъ, снабженный прекраснымъ виномъ, и не одна бутылка дорогаго шабли, сотерна и шампанскаго была тутъ выпита между занятіями. Но всѣмъ въ Сити очень хорошо извѣстно, что сэръ Джэкобъ не пилъ много въ часы своей коммерческой дѣятельности. Стаканъ хереса съ бутербродомъ составлялъ весь его завтракъ, и если вы приставали къ нему, чтобы онъ выпилъ болѣе, то онъ отвѣчалъ съ грустной улыбкой, что въ конторѣ занимается дѣлами и, занимаясь дѣлами, по несчастью не можетъ пить. Напротивъ того, послѣ обѣда онъ пьетъ столько, что ему могли бы позавидовать возницы, развозящіе пиво Барклея и Перкинса.
Всѣ комнаты въ трехъ этажахъ были хорошо меблированы, удобны, свѣтлы: всюду васъ поражали солидность, богатство, хорошо дисциплинированная армія приказчиковъ. Контора сэра Джэкоба не производила впечатлѣнія новаго учрежденія. Онъ самъ былъ человѣкъ лѣтъ шестидесяти, и его контора находилась въ этомъ самомъ домѣ болѣе четверти столѣтія, хотя сначала она не была такъ хорошо меблирована и не занимала всего дома.
Въ кабинетѣ сэръ Джэкобъ въ это утро нашелъ груду писемъ, вскрытыхъ и разсортированныхъ Рюбеномъ Гауеромъ, кромѣ тѣхъ, которыя онъ привезъ съ собою. Пробѣжавъ всю эту обширную корреспонденцію и сдѣлавъ на каждомъ письмѣ помѣтку, онъ откинулъ голову на спинку своего кресла и задумался.
Сэръ Джэкобъ въ своемъ дѣловомъ кабинетѣ былъ совершенно иной человѣкъ, чѣмъ въ общественномъ собраніи или дома. Въ домашнемъ кругу онъ былъ милостивымъ полубогомъ, каждое слово котораго было закономъ, и каждое желаніе котораго надо было предугадывать. Въ общественныхъ собраніяхъ онъ былъ добродушнымъ проповѣдникомъ поверхностной филантропіи, состоявшей въ томъ, что онъ самъ давалъ деньги, убѣждалъ другихъ дѣлать тоже и расхваливалъ лордовъ, епископовъ и другія извѣстныя личности (хвалить своихъ сотоварищей тоже самое, что хвалить себя), принимавшія участіе въ движеніи. Это послѣднее слово очень въ модѣ, и, напримѣръ, пожертвовавъ извѣстную сумму въ пользу голодающихъ индостаицевъ, говорятъ: я участвую въ индійскомъ движеніи. Не было почти ни одного движенія подобнаго рода, въ которомъ не участвовалъ бы сэръ Джэкобъ, какъ предсѣдатель, вице-предсѣдатель или членъ комитета. Однако, въ своемъ дѣловомъ кабинетѣ сэръ Джэкобъ совершенно преображался. Черты лица его заострялись, большія, густыя брови нахмуривались, толстыя губы сжимались и послѣ получасовой работы въ конторѣ исчезалъ всякій слѣдъ его добродушной филантропической улыбки.
Въ эту минуту у сэра Джэкоба было много дѣла -- на бумагѣ. Въ центральной Америкѣ проводилась желѣзная дорога, въ одномъ русскомъ городѣ строился газовый заводъ, въ Чили прокладывали водопроводы, на желѣзномъ заводѣ въ Равендалѣ было много заказовъ. Все, повидимому, обстояло благополучно. Но, съ другой стороны, предстояло много уплатъ, и, что хуже всего, въ Равендалѣ была стачка рабочихъ, которая грозила продлиться, такъ какъ не предвидѣлось возможности соглашенія.
Однако, подумавъ впродолженіи нѣсколькихъ минутъ о положеніи своихъ дѣлъ, сэръ Джэкобъ принялся за корреспонденцію. Онъ писалъ быстро и бросалъ каждое оконченное письмо въ корзинку. На обязанности одного изъ конторщиковъ лежало сортировать ихъ и писать адресы. У него былъ свободный часъ времени до назначенныхъ пріемовъ, и онъ написалъ толково, обстоятельно двадцать писемъ по различнымъ предметамъ. Одной изъ тайныхъ причинъ успѣха сэра Джэкоба была способность легко переходить отъ одного предмета къ другому, сосредоточивая на данномъ предметѣ свое вниманіе. Вообще, это былъ человѣкъ, умѣвшій работать и привыкшій къ работѣ.
Затѣмъ наступило время аудіенцій. Цѣлый рядъ лицъ, которымъ было назначено свиданіе, явились одинъ за другимъ, объявляли свое дѣло, получили отвѣтъ и удалились. При этомъ не было произнесено ни одного лишняго слова, ни одной ненужной любезности. Въ своей конторѣ сэръ Джэкобъ былъ дѣловой человѣкъ и болѣе ничего.
По окончаніи утренняго пріема, сэръ Джэкобъ посмотрѣлъ на часы. Была половина второго, время бутерброда. Онъ взялъ нѣсколько бумагъ и пошелъ наверхъ. За завтракомъ онъ намѣревался поговорить съ Рюбеномъ Гауэромъ, который, можетъ быть, придумаетъ, какъ выйти изъ затруднительнаго положенія.
По дорогѣ онъ заглянулъ въ пріемную комнату Рюбена Гауэра, у котораго сидѣлъ какой-то джентльмэнъ.
-- Когда вамъ будетъ время, мистеръ Гауэръ, то приходите наверхъ, я буду васъ ждать, сказалъ сэръ Джэкобъ.
-- Это -- самъ сэръ Джэкобъ? спросилъ посѣтитель почтительнымъ тономъ.
-- Да, отвѣчалъ Рюбенъ Гауеръ коротко и продолжалъ прерванный разговоръ.
Секретарь, какъ мы уже сказали, былъ одинаковаго возраста съ патрономъ. Рюбенъ Гауэръ никогда не разставался съ сэромъ Джэкобомъ съ того времени, какъ они вмѣстѣ, мальчишками, бѣгали на заводъ по грязи и снѣгу въ холодныя зимнія утра. Тогда они были товарищи, не разъ дравшіеся между собою и потомъ мирившіеся, а теперь одинъ былъ хозяиномъ, другой секретаремъ. Но, какъ тогда, такъ и теперь, слабая натура преклонялась передъ сильной. Джэкобъ постоянно бралъ верхъ въ дѣтскихъ дракахъ; Джэкобъ первый изъ работниковъ сдѣлался мастеромъ; Джэкобъ рѣшился, съ помощью Рюбена, начать самостоятельную дѣятельность, какъ мелкій подрядчикъ; Джэкобъ, перейдя къ крупнымъ подрядамъ, взялъ къ себѣ въ секретари Рюбена. Болѣе милліона людей работали въ разное время у сэра Джэкоба Эскомба, но никто не работалъ на него такъ много, такъ хорошо и съ такой любовью, какъ его старый другъ Рюбенъ Гауеръ. Этотъ вѣрный слуга не особенно цѣнилъ свой трудъ, не требовалъ постоянныхъ прибавокъ жалованья, не считалъ часовъ, проведенныхъ въ конторѣ. Все свое время, все свое знаніе онъ посвящалъ дѣламъ сэра Джэкоба. Старый заводскій работникъ, онъ считалъ за большую сумму тѣ триста фунтовъ въ годъ, которые сэръ Джэкобъ считалъ достаточнымъ вознагражденіемъ за его преданную дѣятельность, и ему никогда не приходило въ голову, что сэръ Джэкобъ процвѣталъ и жирѣлъ, главнымъ образомъ благодаря его идеямъ, его опытности, его неусыпной энергіи, не упускавшей изъ вида ни одной самой мелкой подробности. Это былъ простой, работящій труженикъ, находившій свою судьбу чрезвычайно завидной; онъ былъ вполнѣ счастливъ, что работалъ на добраго, честнаго и геніальнаго патрона, и питалъ слѣпую вѣру въ своего стараго товарища.
Вездѣ они были въ отношеніи другъ друга сэромъ Джэкобъ и мистеромъ Гауеръ; но въ частной комнатѣ верхняго этажа, куда никто не проникалъ безъ особаго разрѣшенія, царила старая ланкаширская дружба и существовали только Джэкобъ и Рюбенъ.
Рюбенъ казался на взглядъ гораздо старше товарища своего дѣтства, вѣроятно, потому, что онъ всегда велъ очень трудолюбивую, дѣятельную жизнь. Худощавый, сѣдой, сгорбленный, онъ однако имѣлъ своего рода прелесть; лицо его сохранило увлекательное выраженіе простоты и непоколебимой вѣры въ свои принципы.
Онъ былъ женатъ и имѣлъ одного сына, Джона, очень умнаго юношу, служившаго механикомъ на Эскомбскихъ желѣзныхъ заводахъ. Отецъ и сынъ были лучшими друзьями на свѣтѣ и сходились во всемъ, исключая мнѣнія о сэрѣ Джэкобѣ. Джонъ не раздѣлялъ энтузіазма отца къ ихъ общему хозяину.
-- Онъ имѣетъ успѣхъ въ жизни, потому что у него, во-первыхъ, вы, а во-вторыхъ, сотня такихъ людей, какъ я, говорилъ еще недавно Джонъ отцу:-- мы на него работаемъ, а онъ богатѣетъ нашими трудами. Надо быть дуракомъ, чтобъ при такихъ условіяхъ не сдѣлаться великимъ человѣкомъ.
Рюбенъ покачалъ головой.
-- У него могучій умъ и сильная воля, Джонъ.
-- Въ чемъ онъ ихъ выказалъ? Сдѣлалъ онъ какое-нибудь новое открытіе? или написалъ геніальную книгу, или далъ міру новую идею?
-- Онъ пользуется величайшей репутаціей, Джонъ, нетолько въ Ланкаширѣ, но и въ Лондонѣ.
-- Гм! Такъ отчего же онъ не выказываетъ своей доброты у себя дома? У насъ не было бы этой ужасной стачки, еслибъ онъ былъ добръ къ своимъ рабочимъ. Онъ пользуется славой филантропа, значитъ, естественно, рабочіе на его заводахъ должны получать болѣе жалованья и находиться въ лучшемъ положеніи, чѣмъ на всѣхъ остальныхъ. Но вы знаете, что рабочіе сэра Джэкоба терпятъ еще болѣе другихъ. Нѣтъ, это не добрый человѣкъ; онъ дѣлаетъ добро только на показъ.
-- Джонъ, не забывайте, что сэръ Джэкобъ политико-экономъ. По его мнѣнію, нельзя частной благотворительностью остановить дѣйствіе научнаго закона спроса и предложенія. Капиталисты -- это спросъ, а рабочіе -- предложеніе.
Но Джона ничѣмъ нельзя было убѣдить въ величіи и добротѣ сэра Джэкоба. Онъ такъ и вернулся на желѣзные заводы, гдѣ шахты были закрыты, паровыя машины безмолвствовали и рабочіе праздно шатались по улицамъ, потому что сэръ Джэкобъ не хотѣлъ ничего уступить; а рабочіе стояли на своемъ, хотя начинали уже голодать и продавать послѣдній стулъ, послѣднюю тряпку.
Рюбенъ вошелъ въ комнату, гдѣ всегда завтракалъ сэръ Джэкобъ, медленно и съ задумчивымъ, мрачнымъ лицомъ.
-- Вы прочитали письма, Рюбенъ? спросилъ великій человѣкъ, который уже съѣлъ свой бутербродъ и допивалъ стаканъ хереса.
-- Да, Джэкобъ, прочелъ.
Рюбенъ сѣлъ къ столу и сталъ барабанить по немъ пальцами.
-- А что вы думаете?
-- Я очень встревоженъ. Если Эльдорадское правительство не уплатитъ денегъ за желѣзную дорогу...
-- Не уплатятъ, Рюбенъ, не бойся. Этотъ мыльный пузырь лопнулъ.
-- Такъ намъ надо достать деньги иначе, надо занять, Джэкобъ; а деньги необходимы... вы это знаете.
-- Занять, легко сказать! А что деньги нужны, я, конечно, знаю.
-- Я вчера сдѣлалъ счетъ, Джэкобъ, всѣмъ платежамъ, которые намъ предстоятъ впродолженіи трехъ недѣлъ. Я вполнѣ разсчитывалъ на Эльдорадскія деньги; съ помощью ихъ мы могли бы вывернуться. Джэкобъ, Джэкобъ! я всегда вамъ говорилъ, что эти центро-американскія спекуляціи ни къ чему не поведутъ.
-- Не хитрость дѣлать такія предсказанія. А вотъ лучше, Рюбенъ, скажите, какъ предотвратить грозящую намъ опасность?