Пшибышевский Станислав
Снег

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Śnieg
    Драма в четырех действиях.
    Перевод с польского Н. Эфроса (1908).

Станислав Пшибышевский

Снег

Драма в четырех действиях
Перевод с польского Н. Эфроса

Действующие лица:

   Тадеуш
   Бронка -- его жена
   Ева. -- ее подруга
   Казимир -- брат Тадеуша
   Макрина
   Лакей
  

Первое действие
Столовая. Сквозь большие, высокие окна и через стекла зимнего сада видны занесенные снегом деревья и сугробы снега. В углу -- большой старомодный камин, около него -- дрова, которые Казимир. время от времени подбрасывает нервно в огонь. Бронка стоит у окна и тревожно глядит на снег.

Первое явление
Казимир и Бронка

   Казимир. Ну, чего ты так волнуешься? Не будь ребенком. Чего ты боишься?
   Бронка. Да побойся ты Бога, Казя. Разве ты не видишь, какая метель. Снег целый день все идет, идет... Смотри, какие сугробы. А там, за городом, по дороге на целые версты -- ни деревца. Кучер может сбиться с пути, сани свалятся в ров.
   Казимир (перебивая ее) Ну, так что ж? Тадеуш упадет в ров. Ему будет мягко.
   Бронка. Ах, какой ты недобрый!
   Казимир. Ну. Не сердись. Но, право, вы -- точно двое детей. Это что-то необычайное, какая-то редкая аномалия. Ведь вот уже целый год, как вы женились, а нежничаете так, точно вчера только узнали друг друга.
   Бронка. От этого-то наша жизнь так и прекрасна!
   Казимир. Конечно, конечно... Ну, признайся, милая Бронка, сколько ты получила любовных посланий от твоего Тадка за то время, что его не было дома?
   Бронка. Ах, если бы ты только знал, какое чудное он мне написал письмо. Если бы ты знал, как я люблю его письма. Кажется, никто, кроме него, не умеет говорить такие прекрасные слова.
   Казимир. Ну, слова -- это еще не очень трудно. Но, конечно, Тадеуш. тебя любит. (Задумчиво.) Да, он тебя очень любит. Позавидуешь вашему счастью, вашей любви... Глядя на вас, невольно кисляем станешь. Все чаще мне начинают сниться какие-то сентиментальные идиллии, грезится какое-то уютное гнездышко и в нем -- любящая, нежная, заботливая женщина, при которой я мог так спокойно работать. Ах, надоело мне, измучило меня это вечное скитание по белу свету. Все эти произведения искусств, все эти музеи, театры, ипподромы, Париж, -- все это -- ложь, ложь, ложь... Как все это опротивело! Везде одно и то же, одно и то же... И всюду таскаешь с собой все ту же свою вечную скуку...
   Бронка. Казя, Казя, какой ты грустный!.. Такой бездонной грусти я еще не видала.
   Казимир. Да...
   Бронка. А что, если б ты влюбился... А, Казя?
   Казимир. Разве в тебя? От этого я не далек.
   Бронка (шутя). Ах ты глупенький, да что бы ты стал делать с такой простушкой, как я! Это не для тебя.
   Казимир (с иронией). Нет, именно для меня. Довольно с меня этих глупых, пустых пав, которые разыгрывают роль каких-то демонических натур и противно играют в темперамент и страстность. Довольно с меня этих приторно-сладких ангелов-вдохновительниц. Довольно этих горбатых ведьм, которые пляшут на Лысой горе науки, знаний и общественного служения. Поверь мне, я говорю очень искренно, -- меня в конец измучили эти половинчатые существа, эти эпипсихидионы. (Трет себе лоб, нервно бросает несколько поленьев в камин, ходит по комнате.) Да, мне нужна... да, такая простенькая девушка, такая белая, добрая простушка... Проводить длинные вечера у камина с нею, с такой чистой, не знающей ни греха, ни зла. Мне нужно чувствовать подле себя женщину, которая не знала бы ни принципов, ни направлений, ни всевозможных "изломов", а была бы просто человеком с горячим, чистым сердцем. Да, тогда бы и я мог забыть и ложь и всю свою тоску.
   Бронка. Ох, как ты себя обманываешь! Два дня занимала бы тебя такая девушка, а потом... Ну, а что потом, ты и сам можешь себе ответить.
   Казимир. Ты думаешь? Странно, отчего это я могу целыми днями разговаривать с такой вот простенькой, как ты сама себя назвала, могу открывать ей всю свою душу делиться с нею каждою мыслью -- и не только не чувствую ни на секунду скуки, но, наоборот, нигде еще не проводил я таких милых славных дней, как здесь, у брата с тобой... Знаешь, Бронка, я не на шутку влюблюсь в тебя...
   Бронка (подделываясь под его тон) Знаешь, если бы ты не говорил всего этого таким скучающим тоном, чуть-чуть грустно, сам думая о чем-то совсем, совсем другом, я бы, пожалуй, подумала, что ты не прочь затеять со мной легкий флирт.
   Казимир (смеясь). Почему бы и нет, прелестная дама? Отчего бы не позволить себе такого невинного развлечения, безобидного и для себя, и для других? Это было бы прекрасно... Ну, вот точно выпьешь рюмочку огненного Амонтильядо.
   Бронка. Ну, у меня нет охоты пробовать этого огненного Амонтильядо. (Взволнованно.) Но что же это значит, что Тадеуш не едет? Знаешь, Казя, кучер наверное опрокинул сани в ров.
   Казимир. Да не будь такой нетерпеливой! Дорога теперь тяжелая, снег глубокий, нельзя же загнать лошадей до смерти.
   Бронка. Да, да, конечно, ты прав. Только ты, Казя, своим скучающим видом, своей холодной меланхолией, так скверно действуешь на меня, так угнетаешь, что...

Обрывает.

   Казимир. Что... Ну, говори же -- что такое? Что...
   Бронка. Что я готова побежать и разбудить Еву... Не могу я понять, чего она вечно спит?..
   Казимир. А может быть, и не спит.
   Бронка. Значит, избегает быть с нами...
   Казимир. Нет, но чувствует, что нам без нее лучше.
   Бронка. Видишь, какой ты нехороший. Она была самой лучшей, самой близкой моей подругой. Ты и понять не можешь, как я счастлива, что она приехала, -- я не видала ее целых два года. Только, знаешь, Казя, она ужасно переменилась. Я не знала, что можно так сильно измениться... в такое короткое время.
   Казимир. В чем же она изменилась?
   Бронка (с некоторым смущением). Видишь ли... я все еще... у меня еще остался этот институтский стыд... говорить о таких вещах... Но тебе можно сказать, потому что ведь ты -- ну, как будто не мужчина...
   Казимир. Совершенно верно. Расскажи, расскажи, что-нибудь о панне Еве, очень любопытно.
   Бронка. Вот, видишь ли, она -- сирота, очень богатая. И в этом ее несчастье -- она всегда могла исполнять все свои прихоти. Только я не о том хотела сказать тебе. Мы были вместе в пансионе и между нами была какая-то удивительная любовь. Она любила меня до безумия, любила до того, что иногда ее любовь удручала меня, мучила. То она делалась бесконечно доброй, становилась, точно ягненок, с которым можно было играть, рабыней, которая угадывала каждую мою мысль. А потом опять становилась капризной, как тиран, ревновала к каждой моей мысли, к каждому движению сердца...
   Казимир. Ну, а потом?
   Бронка. Опекун после смерти жены взял ее из пансиона, и она стала совершенно свободной, полной госпожой и своей воли и своего состояния, -- она была вполне предоставлена своей меланхолии, может быть, и скуке... Вот, Казя, была бы для тебя подходящая жена!
   Казимир. Гм... Но ты еще ничего не сказала о перемене, которая вдруг произошла с ней.
   Бронка. Вот видишь, видишь, какая я бестолковая. Ничего не могу рассказать толком до конца. (Задумалась.) Ну, так вот, несмотря на все свои капризы, на все сумасбродные неожиданные выходки, она была страшно веселая и всегда у нас хороводила. Все и всех умела она поднять на смех, вышутить. А теперь... не знаю, не могу ясно представить себе, а только чувствую, что... вот видишь ли, Казя, мне стыдно признаться в этом, но она -- она стала какая-то чужая мне... Не чувствую я себя с нею такой свободной, как бывало раньше, и какой-то у меня смутный страх к ней, и... какая она красивая! Она, правда, очень красивая? Скажи, правда?
   Казимир. Не знаю, я еще не обратил на нее внимания.
   Бронка. Да ты слепой, что ли? Нет, ты и в самом деле перестал быть мужчиной!
   Казимир. Может быть... может быть, ты и права. Но теперь твоя гостья начинает меня интересовать. Так чем же объяснишь такую перемену? Разбитым сердцем? Обманутой любовью?
   Бронка. Любовью? Это у нее-то? О, нет, мой Казя!
   Казимир. Почему это ты говоришь так уверенно?
   Бронка. Да потому, что я знала многих молодых людей, которые ухаживали за ней, и я знаю, что она только играла ими. Единственный человек, которым она действительно интересовалась, был Тадеуш. Но что-то оттолкнуло их друг от друга...
   Казимир. Так и Тадеуш. знал ее?
   Бронка. Да, знал, еще прежде чем со мною познакомился.
   Казимир. И они не влюбились друг в друга?
   Бронка (отступает, точно ее чем-то неприятно поразило). Что же, -- ты думаешь, я стала бы так горячо, так сердечно приглашать ее к нам в гости, если бы не была вполне уверена, что они совершенно равнодушны друг к другу?
   Казимир. Да, конечно, правда, или, вернее, может быть, правда. Я не так глубоко знаю женское сердце.
   Бронка. Боюсь я только, не сделала ли я неприятности Тадеушу, что позвала ее к нам без его ведома, так вдруг, неожиданно... Может быть, он предпочел бы провести несколько дней после возвращения только с нами одними. Для меня она -- сестра, я так люблю ее... Но для Тадеуша она чужая...

Слышен колокольчик саней, въезжающих во двор.

   Бронка (с радостным криком). Приехал Тадек... Тадек приехал! О, наконец-то!

Выбегает в дверь налево.

  

Второе явление
Казимир

   Казимир (садится, смотрит ей вслед с невыразимой грустью, крутит взволнованно усы, бросает полено в камин, ходит взад и вперед по комнате, берется за голову, говорит шепотом). Да, да... Поздно... поздно...

Садится, закуривает папиросу. Задумчив, апатичен. Из передней слышен голос Бронки. "Дорогой мой Тадек... Тадек мой!" Казимир. сильно вздрагивает. Голос Тадеуша: "Ах как я по тебе соскучился!"
Лицо Казимира поддергивается болезненной усмешкой.

  

Третье явление
Казимир, Бронка, Тадеуш

   Бронка. Сюда, сюда, милый... Как ты промерз! Сюда -- к камину... Согрейся!
   Тадеуш. Да мне вовсе не холодно, детка! (Здоровается с Казимиром.) Ну, Казя милый, хорошо ли стерег дом? Не вскружил еще Бронке голову своей метафизикой и искусством?
   Казимир. Где там?.. Больше всего старался подготовить Бронку к мысли, что совсем не уеду от вас.
   Тадеуш. А что, хорошо тебе здесь?
   Бронка. Пойдем же, Тадя, к камину... Пойдем -- ты весь промерз!
   Тадеуш. Очень тебе благодарен за твой камин, только вот что -- очень я на этом морозе проголодался... Хорошо бы поесть!
   Бронка. Ах, отлично, милый, сию минуту. (Убегает.)
  

Четвертое явление
Казимир и Тадеуш

   Тадеуш (веселый, счастливый). А что, Казя, ведь я нашел счастье и покой. Никогда не смел я и мечтать о таком рае! Перед тем, как я узнал Бронку, мне казалось, что у меня нет уже сил к жизни, сердце очерствело, точно камень, изболела вся душа. И эта страшная тоска, наша общая, семейная тоска уже охватила меня, точно какой-то тяжелый кошмар.
   Казимир. Да, знаю, знаю, в каком ты тогда был страшном, безнадежном состоянии. С тревогой читал я каждое твое письмо, я боялся прочесть в нем: "Прощай, дорогой брат, я ухожу от смертельной скуки в лоно вечности". Я даже собственно не боялся, потому что смерть -- единственное спасение от скуки. Но все-таки невесело получить такое письмо от брата... Вдруг... Но объясни мне, каким образом ты, которого я всегда знал таким сильным, всеми любимым юношей, полным жизни и силы, -- каким образом тебя вдруг захватило такое отчаянное настроение? Ну, про себя я не говорю, я не удивляюсь, я с детства был кисляем и увальнем, но ты-то, -- ты?...
   Тадеуш. Долго было бы рассказывать, я бы нагнал на тебя скуку рассказом о страшных муках, которые я перенес. Не узнай я Бронки, я бы погиб.
   Казимир. небрежно Разве причиной была женщина?
   Тадеуш. И да, и нет... Я и сам хорошенько не знаю... Какая-то неопределенная тоска, -- по ком, по чем, -- не знаю...
   Казимир. Что же это была дурная, извращенная женщина?
   Тадеуш. Нет, напротив. Но она отняла у меня способность жить. Она мучила и себя, и других. Ею владел какой-то слепой дух уничтожения. О, как я страдал!
   Казимир. Ну, и что ж дальше?
   Тадеуш. Дальше?.. Гм... Она хотела быть рабой, но была госпожой... Я так боялся потерять ее, а удержать не умел. Я стал презирать себя, ненавидеть и ее, и себя. Ничего не помогало.
   Казимир. Ну, и...
   Тадеуш. Ну, и кончилась эта страшная баллада.
   Казимир. С тех пор ты с ней никогда не видался?
   Тадеуш. Последнюю весть от нее и получил в день нашей свадьбы. Она прислала мне такое сердечное, теплое, трогательное письмо, -- и я забыл о всем дурном, что было в нашем прошлом.
   Казимир. А может быть, это была только злая выходка мстительной женщины?
   Тадеуш. О, нет, нет. Она была подругой Бронки, она горячо и искренно любила ее и была очень счастлива, что Бронка. выходит за человека, которого она, -- она сама так писала, -- чуть было не сделала несчастным.
   Казимир (пытливо). И с тех пор ты не видел ее?
   Тадеуш. Нет.
   Казимир. И никогда и не думал о ней?
   Тадеуш. Нет. В моем сердце, в моих мыслях есть место только для Бронки.
   Казимир. А если бы ты ее вдруг увидал?
   Тадеуш (задумчиво). Если бы я ее увидал? Нет... Это не произвело бы на меня впечатления. Давно выгорела вся любовь к ней. Да, впрочем, была ли это любовь? Не знаю. Может быть, это было только юношеское самолюбие человека, который ни в чем не находил себе опоры и доходил до безумия из-за того, что не может сделать своей ту, которой хотел обладать. Прибавь к этому стыд перед собой, чувство неуверенности, страх за свои надежды, -- и у тебя будет полное представление, в каком состоянии была тогда моя душа. (Встает, ходит по комнате.) Если б я ее увидал... так, вдруг... гм... Может быть, там, на самом дне души и дрогнуло бы что-нибудь...
   Казимир. Сдается мне, -- не очень ты уверен в себе.
   Тадеуш. Да, если бы у меня не было Бронки... Но видишь ли, я с моей энергичной, сильной натурой, не хорошо я себя чувствовал в средневековых стенах, холодных и унылых, в которых та женщина только и умела жить. Там было страшно по ночам. Там жили привидения. И энергия моя таяла, как воск на огне. Ужасная меланхолия сушила мозг в моих костях. Моя голова создана для того, чтобы купаться в лучах солнца, мои руки, чтобы бороться, когда представится борьба. Смотри, -- они еще мощны... (Выпрямляется, крепкий, сильный и вдруг с веселым смехом громко хлопает в ладоши.) Где же ты, Бронка? Иди скорее!
   Бронка (за сценой). Сейчас, сейчас.
   Казимир. А где ты познакомился с Бронкой?
   Тадеуш. А у моего дяди. В лесу. Она ехала верхом, лошадь ее чего-то испугалась и понесла. Смотрю и удивляюсь, что за сумасшедшая скачка, потом понял, что и сама амазонка не ожидала такого галопа, хотя держалась очень смело. Каким образом удалось мне остановить коня на всем ходу, уже и сам не знаю... Ну, пришлось за это проваляться несколько недель в кровати, зато я нашел Бронку, покой и счастье.
   Казимир (с иронической усмешкой). Интересное происшествие.
   Тадеуш. Да, интересное. До того интересное, что когда я, бывало, раньше читал о таких происшествиях в романах, -- а я от смертельной скуки читал множество всяких романов -- я и не воображал, что такие истории могут приключиться и в жизни.
  

Пятое явление
Казимир, Тадеуш и Бронка

Входит Бронка, за нею лакей с подносом, на котором закуски и вино.

   Бронка (нежно подходит к Тадеушу, гладит его рукой по щеке). И какой же ты нетерпеливый! Я хотела все сама для тебя приготовить.
   Тадеуш. Ну, зачем так много?
   Бронка. До ужина еще долго... Ешь, ешь!
   Тадеуш (наливает водки, пьет за здоровье Казимира, закусывает и говорит, жуя). Ну, скажу я вам, -- и снег! Просто не видать ничего! Совсем занесло...
   Бронка. Ах, я так боялась за тебя.
   Казимир (шутя). У нее перед глазами так и стояла страшная картина -- ты в ужасных мучениях лежишь под опрокинувшимися санями.
   Тадеуш (обнимает голову Бронки). Ах, ты, неисправимая детка! Не можешь ни на шаг отпустить меня от себя!
   Бронка. Потому что я знаю, -- когда ты со мной, с тобой ничего не может случиться.
   Тадеуш (вдруг вскакивает). Ах, ты... Память у меня стала хуже, чем у курицы! Сейчас, сейчас вернусь!

Идет к дверям.

   Бронка. Куда ты?
   Тадеуш. Сейчас, сейчас, родная... Это сюрприз!

Уходит в переднюю. За сценой сильный голос Тадеуша: "Павел! Павел!"

  

Шестое явление
Бронка и Казимир

   Бронка (весело, как дитя). Должно быть, опять привез мне какой-нибудь дорогой подарок Нет, надо на него серьезно рассердиться... Сколько уж у меня всякого бархата, шелка, всяких дорогих материй! Он совсем засыпал меня ими.
   Казимир. Он любит тебя, а для мужчины, который любит, -- великая радость делать такие сюрпризы. Послушай, Бронка... Ведь и ты ему приготовила сюрприз. Я вот все думаю, будет ли ему это приятно? Тадеуш. теперь такой счастливый, а ведь счастье вдвоем, -- оно ревниво, эгоистично. Я иногда начинаю бояться, не мешаю ли я вам, а ведь та женщина, которая, как ты сказала, совсем чужая Тадеушу...
   Бронка (живо). Нет, нет... совсем нет. Тут -- наша женская хитрость. Если хочешь сохранить любовь мужчины, нужно немножко отстранить его от себя, оставить его на время. Я отлично придумала, очень хорошо. Я буду с Евой, мы будем болтать, читать, играть, а он пусть ездит на охоту, пусть бывает у соседей, торгует с покупщиками хлеба, а потом, стосковавшись, возвращается домой.
   Казимир (с грустной иронией). Ну, я не думал, что ты умеешь прибегать к такой тонкой тактике.
   Бронка (со смехом). Вовсе она не тонкая, а только хорошо испытанная еще нашими матерями и бабушками.
   Казимир. Да хорошо, хорошо, только я боюсь, как бы это не испортило Тадеушу настроения. Я люблю видеть в нем эту силу, этот размах жизни, люблю это спокойное равновесие человека, уверенного в себе, каким он всегда бывает при тебе.
   Бронка. За Тадеуша не бойся. Только бы ты-то не бродил по целым вечерам, точно олицетворенное несчастье, только бы ты не портил мне самой настроение. Ну, проси у меня скорей прощения и целуй руку!

Казимир берет ее руку, но не целует и смотрит ей в глаза.

   Бронка. Ну, что это значит?
   Казимир. Ничего, позволяю себе только эту роскошь -- немного подержать твою славную, добрую, теплую детскую ручку. От этого у меня точно что-то оттаивает около сердца.

Целует ей руку. Бронка пристально смотрит на него.

   Бронка. Правда, Казя, ты такой грустный, такой измученный!
   Казимир. Что делать? Всегда так бывает, если человек не родился под такой счастливой звездой, -- как вот Тадеуш.
  

Седьмое явление
Бронка, Казимир и Тадеуш

Входит Тадеуш. и расстилает дорогую шелковую шаль у ног Бронки.

   Тадеуш. Этой шалью я бы должен был устлать всю дорогу от самого порога нашего дома, прежде чем ты выбежала ко мне на встречу. А я, несчастный, запрятал чудную ткань под сиденье и совсем забыл про нее.
   Бронка (бросается ему на шею). Золотой мой, хороший ты мой, неисправимый мой расточитель!
   Казимир (смотрит на них, потом встает). Ну, оставляю вас с вашим счастьем... Напишу пока несколько писем. (Бронке.) А к ужину, к этому семейному торжеству, надо будем, пожалуй, и фрак надеть?
   Бронка. Обязательно, иначе и не смей показываться на мои ясные очи!
   Казимир. Ну, так до свиданья. (Идет, стоит минуту у окна и говорит про себя.) Ах, и когда это снег перестанет идти? (Обращается к Тадеушу.) Эй, Тадеуш, и какой же ты счастливый, что снег не может омрачить твою душу!

Уходит.

  

Восьмое явление
Бронка и Тадеуш

   Бронка (смотря вслед Казимиру). Что такое с Казимиром? Такой он сегодня грустный, задумчивый.
   Тадеуш. Тебе тяжело с ним? Разве ты еще не привыкла к нему?
   Бронка. Ах, нет, ты ведь знаешь, как мне хорошо... Знаешь, он действует на меня... вот как ласковое осеннее солнце. Грустно с ним немножко, но хорошо, тихо.
   Тадеуш. Да, да. Наш род исчезает. Он и я -- мы последние, слабые, осенние ростки на старом, когда-то таком могучем дереве нашего рода.
   Бронка. Ну, в Казимире род ваш, может быть, и исчезает, но только не в тебе. О, ты такой сильный, мощный, ты весь -- счастье, сила!
   Тадеуш (обнимает ее, подводит к камину и усаживает около себя). Это твоя любовь, твоя любовь дала мне силу и мощь.
   Бронка. А твои глаза то загораются, как угли, точно хотят воспламенить весь мир, то опять делаются такими добрыми, такими нежными... (Берет его голову, прижимает к груди и целует ему глаза.) Если бы я могла их целовать... целовать без конца... до беспамятства...
   Тадеуш (кладет голову ей на грудь). Мое счастье... Как я люблю твою прекрасную любовь...
   Бронка (играет его волосами). Какие у тебя чудесные, мягкие волосы! Знаешь, точно я прикасаюсь не к волосам, а к какой-то бесконечно нежной, пушистой травке. Знаешь, на дворе, перед домом моего отца росла такая травка, мягкая-мягкая, как пух. Не поверишь, с каким наслаждением я купалась в ней. Вот так бы я хотела и в твоих волосах купаться.

Целует его волосы.

   Тадеуш. А помнишь, как понесла тебя лошадь?
   Бронка. Ах, я так испугалась, до смерти, ничего не могла сообразить, и в то же время было так дивно хорошо, я чувствовала какое-то особенное наслаждение от того, что вот меня несет сильная лошадь, смелая, необузданная, прекрасная.
   Тадеуш. А помнишь, как я брал тебя на руки, прижимал к своей груди и носил по комнате!

Берет ее к себе на колени, она обнимает его шею.

   Бронка. Ты -- мой, мой, мой... Говорят, что девушка перед венцом должна плакать, убиваться. А я не плакала... я только кричала от счастья, кричала от радости, что скоро твои санки, запряженные дикой тройкой, повезут меня к тебе, в твой дом.
   Тадеуш. Помнишь ту январскую ночь?.. Небо искрилось, искрился замерший снег, а лошади неслись и были все в пене.

Обнимает ее все сильнее.

   Бронка. О, прижми меня к себе, прижми так, как тогда... Помнишь, ты всю меня спрятал в свою шубу. (Вдруг отодвигается от него) Скажи мне, почему, когда мы уже приехали к тебе домой, глаза твои вдруг засверкали таким холодным, стальным блеском?
   Тадеуш. Я ставил крест над своим прошлым.
   Бронка. Над прошлым? Какое же у тебя было прошлое?
   Тадеуш. Какое прошлое?.. О... большое, и страшно печальное прошлое... Целая Голгофа мучений и боли, целая геенна борьбы с самим собой, падений, разочарований, отчаянья, презрения и к себе и ко всему миру.
   Бронка. Ты любил когда-нибудь?
   Тадеуш. Я и сам не знаю, была ли это любовь. Может быть, мне только казалось, что это была любовь. Не хочу я пускаться в теории, что такое любовь, и что -- не любовь, только думается мне, что в каждой любви должна быть гордость, царственная уверенность и в себе и в той, кого любишь, а эту уверенность я почувствовал только подле тебя.
   Бронка (гладит его). Тадек, скажи мне откровенно... Я сегодня много говорила с Казимиром об Еве...
   Тадеуш (удивленный, слегка нахмурившись). Об Еве?
   Бронка. Да, об Еве. Чего же мой повелитель так нахмурился?
   Тадеуш. Нет, ничего, я только вспомнил, как тебе в первые недели после нашей свадьбы хотелось похвастаться перед нею нашим счастьем... А мне ничего не надо, только бы быть с тобой, с одной тобою, потому что счастье любви -- оно такое бесконечно нежное, хрупкое, -- какой-нибудь пустяк, мелочь может разбить его.
   Бронка (боязливо). Какой пустяк?
   Тадеуш. По большей части, присутствие постороннего человека. А знаешь, Ева. очень изменилась... Казимир, тихий и печальный, действует на тебя, сказала ты, как осеннее солнце, а она, она -- точно кратер, угасший после извержения, но который с минуту на минуту грозит новым извержением.
   Бронка. Откуда ты ее так хорошо знаешь?
   Тадеуш. Откуда? Ведь ты помнишь, я иногда встречался с нею. Я заинтересовался ею, вот как Казимир еще недавно интересовался всем неведомым, каким-нибудь экзотическим экземпляром цветка или растения.
   Бронка (робко и боязливо). Тадя! Тадя!
   Тадеуш (удивлено). Что, деточка, что?
   Бронка. Видишь ли, я слышала, что когда люди всегда бывают вместе, их любовь ослабевает, что им нужно иногда расставаться, и тогда их любовь сохранится во всей своей силе; нужно, чтобы они почувствовали тоску друг по другу и тогда опять бежали один к другому... Не знаю, откуда у меня эта мысль, но я хотела бы, чтобы ты ездил на охоту, бывал у соседей... и вместе с тем, я знаю, я не могла бы сидеть так целыми днями одна, ждать тебя...
  

Девятое явление
Те же и Ева

Тяжелая портьера на двери в соседнюю комнату раздвигается и в дверях показывается Ева. Бледна, как мертвая, смотрит на Тадеуша и Бронку с выражением жестокой тоски. Они сидят лицом к камину и не видят ее.

   Бронка. Что же, права я, Тадя, скажи мне, а? Ведь так?
   Тадеуш. Да откуда у тебя, детка дорогая, такие мысли? Разве может кто-нибудь любить сильнее, чем я тебя люблю... после года жизни вместе, больше рваться к любимой женщине, чем я к тебе?
   Бронка. Ах, Тадя, твои письма, твои дорогие, полные любви письма... Твое последнее письмо, такое очаровательное... Оно и сейчас у меня вот здесь, на груди.

Вынимает письмо из-за корсажа и горячо его целует.

   Ева (на минуту ушла за портьеру в соседнюю комнату, где зимний сад, ходит там несколько раз взад и вперед, нервно и беспокойно. Вдруг начинает говорить). Я слышу здесь голоса, но ваши ковры слишком мягки, и вы не слышите моих шагов.
   Тадеуш (вскочив). Кто это? Кто это?
   Бронка. Тадек, что с тобой? (Смотрит на него пристально и идет к двери.) Входи, Ева, входи! Ах, как Тадеуш обрадуется!

Широко раздвигает портьеру. Тадеуш. смотрит, точно видит все это во сне. Ева. входит. В это время занавес падает.

  
  

ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ
Та же комната. Зимние сумерки. За окном искрится белый саван снега. В камине огонь. Сцена некоторое время пуста. Затем входят Тадеуш и Ева.

Первое явление
Ева и Тадеуш

   Ева (подбегает к камину и греется у него). У, как мне холодно, холодно! А я думала, что согреюсь около вас...
   Тадеуш. Ты нигде не согреешься.
   Ева. Как? Да ведь я же для того и приехала сюда, чтобы подле вашего счастья согреть свое сердце.
   Тадеуш (с иронией). Чтобы согреть сердце, надо прежде всего иметь его.
   Ева (растягивая). Во-о-т как?
   Тадеуш. Да. Но оставим это... Почти всю нашу прогулку, а она продолжалась часа три (смотрит на часы), -- мы все время только и говорили друг другу такие комплименты... Не поговорить ли о чем-нибудь другом?..
   Ева. Что ж, начинай... Только раньше вели зажечь огонь. Эти сумерки, меланхолический огонь в камине... искрящийся блеск снега за окнами и эти мягкие ковры, портьеры... Это опасно... Это будит тревогу, поднимает какую-то тоску... (Задумчиво, озираясь кругам) Ты сам обставлял квартиру?
   Тадеуш. Сам.
   Ева. И вполне сознавал, что ты делаешь?
   Тадеуш. Вполне.
   Ева. А ты знаешь, что твоя квартира -- точная копия с моей?
   Тадеуш. Знаю.
   Ева. Зачем же ты это сделал?
   Тадеуш. Хотел испытать свои силы, хотел убедиться, что я уже отвык, забыл, подавил в себе воспоминание об этом кошмаре.
   Ева (усмехаясь). И для этого-то повесил у себя в кабинете мой портрет, который я сама рисовала и подарила тебе?
   Тадеуш. Ты была в моем кабинете?
   Ева. Да, почти целую ночь накануне твоего приезда.
   Тадеуш. Что же ты там делала?
   Ева. Что делала?.. Наслаждалась счастьем, видя, что ты любишь меня и тоскуешь по мне.
   Тадеуш. Ну, на этот раз ты очень ошиблась.
   Ева. Нет, нет, не ошиблась. Твой кабинет, он похож скорее на храм, в который ты уходил на целые часы от своего счастья, от своего теплого гнездышка, от коралловых губок Бронки, чтобы терзать там свое сердце, чтобы тосковать о том, что дает тебе чувство странного наслаждения, и всеми силами рваться к тому, что зажигает твою кровь огнем безумия. О, да, рваться и тосковать, тосковать...
   Тадеуш. О чем?
   Ева. О том, что дает тебе страдание или тревогу стремлений. Ты создан для борьбы, ты мечтал когда-то быть вождем, ты мечтал о созданье новых миров. Ты останавливался в борьбе только для того, чтобы среди трупов и развалин снять с головы шлем и отереть пот с чела... Не для тебя эти тихие уголки, мягкие ковры, камины с весело играющими огоньками! Все это годится для твоего брата с его истлевшей душой...
   Тадеуш (строго смотрит на нее). Лучше скажи мне, зачем ты приехала? Не могло же у тебя быть таких преступных инстинктов, чтобы разбить счастье двух существ, да к тому же еще счастье человека, который благодаря тебе чуть не погиб?
   Ева (смеется). Почти что так... Как мне жаль, что я так скоро выпустила тебя из своих рук!
   Тадеуш. Не ты выпустила, я сам вырвался из них!
   Ева (задумчиво, глядя пристально в огонь). Да, правда. Меня поразила твоя сила, и только тогда я полюбила тебя...
   Тадеуш (насмешливо смеется). О, знаю, знаю... Но позволь, ты все перебиваешь меня... Ответь на мой вопрос, -- зачем ты приехала?
   Ева. Разве ты не знаешь, что Бронка. звала меня? Может быть, это было невинной хитростью, чтобы заставить меня приехать сюда... Но она писала, что больна.
   Тадеуш. Ты не должна была приезжать.
   Ева (удивленно). Почему? Ведь ты же так настойчиво звал меня, ведь ты так упорно тосковал по мне.
   Тадеуш. Я тосковал по тебе? Я звал?! Да я совсем забыл про твое существование.
   Ева (грустно). Нет, ты не забыл. Все в твоем доме полно мною. Едва я переступила порог твоего дома, я почувствовала, что это -- мой дом, что здесь царю полновластно я, -- я одна.
   Тадеуш. Ха, ха... ты говоришь об обстановке... Что ж, я тебе сам это скажу -- я умышленно старался подражать обстановке твоих комнат, потому что... Видишь ли, -- например, когда пьяница отучит себя от водки и хочет убедиться, действительно ли он отвык, он, несмотря на отвращение, время от времени выпивает рюмку -- другую. И вот если ему не захочется еще, всей бутылки, тогда значит, -- он освободился от власти своего порока. Понимаешь теперь? Я нарочно так устроил здесь, чтобы все, все напоминало мне тебя.
   Ева. И все-таки...
   Тадеуш. Да, и все-таки я никогда не думал о тебе, ты мне даже не грезилась во сне.
   Ева (бросает полено в огонь, точно не слыхав слов Тадеуша). Но ты много выстрадал, бедняга. В твоей душе, верно, была ужасная борьба, ужасный разлад. Иметь полную возможность быть счастливым, иметь богатство, иметь все к своим услугам, наконец, -- иметь любящую и любимую жену... А ты ее в самом деле любишь?.. Может быть, ты только устал от борьбы, от мук, и вот теперь среди трупов и развалин снял свой боевой шлем и отираешь пот с пылающего лба?..
   Тадеуш (насмешливо). Когда-то мне нравились твои аллегории, но теперь они ничего мне не говорят!
   Ева (не обращая внимания на его слова). Ты счастлив, что можешь отдохнуть в зеленеющей долине, но ведь ты только потому счастлив, что отсюда можешь пойти приступом на горы. (Опять задумчиво оборачивается к камину.) О, как бы я тогда любила тебя!
   Тадеуш. Слушай, Ева, ты должна оставить мой дом. Перестанем играть недомолвками, недоговоренными словами. Ты знаешь, как я тебя любил... Снег, белый, мягкий снег лег на все воспоминания, на всю боль, на всю борьбу и все страдания... А если бы снег стаял...
   Ева. Что же тогда?
   Тадеуш. Тогда было бы очень скверно...
   Ева. Для кого?
   Тадеуш. Для тебя, для меня, а прежде всего -- для Бронки.
   Ева (трет себе лоб). Да, для Бронки, для Бронки. О, я очень люблю ее... (После короткой паузы.) Да, Бронка была бы очень несчастна...
   Тадеуш (подходит к ней и садится рядом). Слушай, но слушай внимательно и постарайся понять, что я тебе скажу. У тебя есть привычка делать вид, что ты не слышишь, но теперь уж будь добра и оставь это милое обыкновение... Шуткам теперь не место.
   Ева (равнодушно). Слушаю и постараюсь понять.
   Тадеуш. Я скажу тебе прямо, -- я очень встревожен, очень беспокоюсь. Я скажу даже больше -- я часто думал о тебе, я даже тосковал по тем испытаниям, которым ты меня подвергала, может быть, тосковал даже по тем мукам, которые я пережил подле тебя, -- но теперь оставь меня! Я люблю Бронку и никогда не расстанусь с нею!
   Ева. Не расстанешься -- так замучаешь ее. Опять обновились раны в твоем сердце, ты летишь опять на огонь... С той самой минуты, как ты услышал мой голос вон из-за той портьеры, -- сразу рухнул весь тот карточный домик, который ты строил с таким трудом, с таким усердием и который ты называешь своим счастьем. (С иронией.) Да, да, меня не обманешь... Тесно тебе в этом тихом, теплом уголке. Все рвется в тебе -- идти напролом, завоевывать миры. Ты -- последний из той великой, прекрасной породы, для которых был слишком мал этот глупый уголок, называемый Европой.
   Тадеуш (с раздражением). Покорно благодарю за эти новые миры, которые можно завоевать, вырезав стадо глупых, ни в чем неповинных баранов.
   Ева. Не то. Нужно прежде всего успокоить море, прорыть горы, нужно пережить все страдания и все восторги, чтобы открылся глазам этот новый мир. А если такой конквистадор случайно наступил железною ногою на какой-нибудь цветок, -- разве это важно?.. (Протяжно, немного сонно.) Что из того, что придется вырубить лес, хотя бы и самый чудесный лес, чтобы дать своим глазам упиться новым, неведомым чудом?..
   Тадеуш. Что же дальше?.. дальше?!..
   Ева. Постой... (Вдруг смеется) Ха-ха... Как кипит в тебе пылкая кровь конквистадора. (Смотрит на него и снова упавшим тоном.) Нужно раньше успокоить море, прорыть горы, раздавить железною ногою цветок...
   Тадеуш (гневно). Ты думаешь о Бронке?

Ева молчит, мешает лопаткой огонь и подбрасывает новые поленья.

   Тадеуш (таинственно). О Бронке?
   Ева (равнодушно). Да, ты угадал.

Молчание, во время которого Тадеуш нервно шагает по комнате.

   Тадеуш (подходит к ней). Ева, прошу тебя, молю, оставь нас в покое!
   Ева. Но для тебя все равно не может быть покоя.
   Тадеуш. Знаю, знаю, но пусть он будет хоть для Бронки.
   Ева. Видишь, Тадеуш, как ты слеп. Да неужто же ты не видишь, какими тревожными глазами глядит она?.. Неужели ты не замечаешь, как ее глаза, точно у испуганной ласточки, останавливаются то на мне, то на тебе?.. Как я люблю ее!.. Ты не заметил, как она была сегодня неестественно возбуждена, как она то и дело обращалась к Казимиру, точно хотела в нем найти поддержку...

Молчание. Тадеуш продолжает ходить по комнате.

   Тадеуш. Гм... Так ты веришь, что я создан для того, чтобы завоевывать новые миры?!.. Но к чему это?
   Ева. Чтобы твоя жизнь была полна красоты, и чтобы сам ты был прекрасен.
   Тадеуш. А если я не сумею ничего завоевать?
   Ева. Тогда ты погибнешь, -- в этом будет тоже красота!
   Тадеуш. Ну, а если все это -- только несбыточная мечта, если я только буду бессмысленно губить и себя, и все вокруг?
   Ева. И в этом -- красота! Тот, кто чего-нибудь добивается, кто мучается, но стремится к чему-то, -- тот, хотя бы он и не достиг никакой цели, -- прекрасен!
   Тадеуш. А если он стремится только к миру, к покою и уютному уголку у теплого камина?
   Ева. Это -- для Казимира!
   Тадеуш. А для меня?
   Ева (пристально смотрит на него и улыбается). Для тебя?.. Я -- только я -- одна я!
   Тадеуш (останавливается перед нею, сдавленным голосом). Почему же, почему тогда, когда я все нес к твоим ногам, когда я действительно мог бы с тобою и через тебя завоевать те новые миры, о которых ты говоришь мне, -- почему же тогда ты оттолкнула меня?
   Ева. Потому что тогда ты не сумел быть моим господином.
   Тадеуш. А теперь?
   Ева. А теперь я люблю тебя, люблю за то, что ты хотел забыть меня, за то, что хотел победить себя, потому что только сильные умеют побеждать себя. Я люблю тебя со всей тоскою и страхом, что ты не захочешь быть моим.
   Тадеуш (нервно смеется). Надо зажечь лампу. Бронка. может войти каждую минуту... Она еще, пожалуй, и в самом деле оправдает твои романтические фантазии и подумает, что я провожу с тобою сладкие heures de confidence! [часы тайного свидания -- фр.]

Зажигает лампу. Молчание.

   Ева (равнодушно). И долго ты так скитался по свету?
   Тадеуш (с удивлением смотрит на нее и отвечает, подражая ее тону). Да, долго, года два.
   Ева. Кажется, был даже в Африке?
   Тадеуш (с иронией). Да, был... Но все, что там можно было открыть, уже открыл Стэнли... А я охотился на тигров... Ты права... Ха-ха-ха... Ведь я создан конквистадором... Но когда у меня на глазах тигр растерзал двух негров, -- право, я не испытывал никакого чувства торжества... И только...
   Ева (язвительно). Только -- что?..
   Тадеуш. Ничего особенного... В голове у меня блеснула простая мысль, что вот теперь и мой черед...
   Ева (насмешливо). А у тебя не было оружия?
   Тадеуш (тем же тоном). Заряды подмокли.
   Ева. И ты не боялся смерти?
   Тадеуш. Я искал ее. Ведь и в этом есть красота -- быть растерзанным таким царственным зверем!
   Ева. Да, и в этом красота... А вот и Бронка. вернулась.
   Слышно, как отворяются двери в передней; доносится громкий разговор Бронки с Казимиром.
  

Второе явление
Входят Бронка и Казимир

   Бронка (возбужденно). Ах, если бы вы видели, как дивно хорошо было кататься. Лед сверкает искрами замерзшего снега! А луна, луна!.. Чудно, чудно... Правда, Казя? Ты ведь и сам говорил, что это дивно. (Обращаясь к Еве.) Нет, завтра ты непременно должна пойти с нами. Все точно нарочно для тебя сделано: снег, луна и Казя, Казя, ха-ха-ха... Ты не смотри, что он такой скучный, я никого не видала, кто бы так великолепно катался на коньках.
   Казимир. Ну, Бронка. по своей привычке все преувеличивает. Вовсе уж не было так дивно! Снег на пруду совсем не расчищен, и милая моя невестка забавлялась тем, что бродила по колено в снегу.
   Бронка (рассеянно). О, как он лжет, как он лжет... Ах ты, недобрый... (Вдруг к Тадеушу) Ты, Тадя, может быть, недоволен, что я была так долго? Но видишь, дорогой, я знала, что ты с моей Евой, и я нарочно хотела, чтобы вы побыли вместе, чтобы, наконец, через год ты сбросил с себя свой деревенский вид и поднялся опять с Евой в те области, которые для меня, бедной, слишком высоки. (Прижимается к Еве) Ах, какая ты, Ева. счастливая, -- ты совсем другая, чем все мы! Я так хорошо помню, как после обручения приехала к тебе... слышишь, Тадя? Комната была вот такая, совсем, совсем такая, как вот эта, в которой мы сейчас... (Точно просыпаясь от сна.) Поразительно, Ева, -- твоя комната была совершенно так же меблирована, как наша.
   Ева. Ну что же в этом удивительного, Броня... Просто, должно быть, случайное совпадение.
   Тадеуш (холодно). Вероятно, один и тот же драпировщик отделывал квартиру пани Евы и мою.
   Бронка. Гм... Да, должно быть... Помнишь, Ева, как мы с тобой сидели у камина? Ты смотрела на огонь, а я рассказывала тебе без конца уж и сама не знаю -- о чем... обо всем, что приходило в голову, и ты была такая добрая, такая терпеливая...

Вдруг разражается смехом, Тадеуш подходит к ней.

   Тадеуш (нежно). Что с тобой, детка дорогая, отчего ты сегодня такая возбужденная?
   Бронка. Ах я хотела бы летать!.. Высоко-высоко, как птица, но только все бьюсь крыльями о землю... И такая тоска, так страстно хочется взлететь, а крылья -- будто свинцовые... Ева, Ева, какая ты счастливая...
   Казимир. Вот видишь, говорил я тебе, что такой усиленный спорт вреден. Как я ни просил тебя, как ни умолял, ты не хотела послушаться меня, а теперь вот будешь расплачиваться за это романтическое катанье на коньках.
   Бронка (с упорством). Вот уж нет, совсем нет, у меня часто бывают такие нервные припадки... Просто я -- глупый, капризный ребенок.

Вдруг начинает рыдать и убегает в соседнюю комнату. Ева быстро встает и хочет идти за нею.

   Тадеуш. Нет, оставайтесь, я пойду сам. Я скоро успокою ее.

Уходит за Бронкою.

  

Третье явление
Казимир и Ева

   Казимир (тревожно). Бронка, должно быть, больна, целый день она была такая встревоженная и как-то искусственно возбужденная...
   Ева. Я сама удивляюсь -- никогда еще не видала я ее такой.
   Казимир (вдруг). Но вы заметили, что Бронка. со вчерашнего дня стала совсем другой!
   Ева. Я только что говорила об этом вашему брату.
   Казимир. Заметили вы, какая она была неспокойная вчера вечером и сегодня весь день?
   Ева. Конечно, -- и страшно удивлена!
   Казимир. И вы не догадываетесь, в чем причина такой внезапной перемены?
   Ева. Нет.
   Казимир. Гм... Но вы наверно заметили также, что и Тадеуш. стал сам не свой, какой-то задумчивый, раздражительный!
   Ева. Его я другим и не знала.
   Казимир. Но зато я знал: он приехал веселый, счастливый, влюбленный в Бронку, давно уже не видал я его таким полным сил и веры в себя, в свое счастье...
   Ева. Ну и что же?
   Казимир (быстро взглядывает на нее). И я не могу понять такого внезапного перелома.
   Ева. Знаете, мне начинает казаться, что вы мне приписываете эту внезапную перемену в его настроении?
   Казимир. Заметили вы, что Бронка. пришла сегодня к завтраку с заплаканными глазами? Я мог бы присягнуть, что она проплакала всю ночь.
   Ева. И вы думаете, что я в этом виновата?
   Казимир. Да совсем нет, мне и в голову не приходило... Тут совсем другое... Я не хотел бы, чтобы вы хоть на секунду подумали, что я собираюсь испытывать вас, -- но со вчерашнего дня все так поразительно и так резко изменилось. Чувствуется в воздухе какая-то странная загадка... Я хотел бы ее разгадать... Видите ли, я -- человек нервный, а такие люди не выносят духоты перед бурей.
   Ева. Духоты перед бурей.
   Казимир. Да, как бы это ни называлось, во всяком случае есть что-то в воздухе и такая чуткая душа, как душа Бронки, чувствует это инстинктом... О, слышите, как она плачет?

Видно, как в соседней комнате Тадеуш прижимает к себе Бронку и старается ее успокоить. Пауза.
Казимир. прислушивается с все возрастающей тревогой.
Ева быстро встает и беспокойно ходит по комнате.

   Казимир (идет за нею). Слышите?
   Ева. Тише... тише...
   Казимир (берет ее за руку, подводить к окну). Будем откровенны! Я не знаю вас, но того, что я слышал о вас от Бронки и от Тадеуша, достаточно, чтобы составить себе о вас ясное понятие.
   Ева (равнодушно). Не мучьте меня теперь... Я ведь знаю все, что вы хотите мне сказать.
   Казимир. Нет, нет, вы не знаете... Никогда я не вмешивался в чужие дела, даже в то, что касается самых близких, любимых людей, -- даже Бронки и Тадеуша.
   Ева. Скажите откровенно... Вы знаете от Тадеуша, что нас связывали самые близкие отношения? Я знаю, он часто писал вам и, конечно, открывал вам в письмах свою душу в течение трех-четырех лет. Вы знаете, что он меня любит. И вы знаете, что такую любовь может занести снег, но только для того, чтобы сделать ее еще более горячей, еще более сильной и властной?!..
   Казимир. Это именно и хотел я сказать вам!
   Ева. Бронка. рассказывала вам, что я любила ее до безумия, что мы были в пансионе неразлучны? Она рассказывала вам все это?
   Казимир. Да, вчера она долго говорила об этом.
   Ева. Вы откровенны... Хорошо, и я буду с вами откровенна. В прошлом еще году приезжала она ко мне -- невестой Тадеуша, сияющая, счастливая, о, какая счастливая!.. Сердце мое разрывалось на части, но я помирилась с мыслью, что она будет женою человека, которого я так безумно любила.
   Казимир. Вы любили его?
   Ева. Да, когда потеряла... А теперь вы хотите спросить меня, зачем я приехала сюда разрушать счастье моей подруги?.. Ведь правда?
   Казимир. Может быть, у меня мелькнул на минуту такой вопрос... Скажу вам откровенно, особенно сильной симпатии к вам у меня нет. То есть я не то хотел сказать... Только уж очень у нас мало общего, но это не мешает мне быть справедливым... (Вдруг.) Вы всегда тосковали?

Ева, прижавшись головой к стеклу окна, молчит.

   Казимир. Всегда вы рвались к тому, чего, как вы сами знали, нельзя достать?

Ева. поворачивает к нему лицо и продолжает молчать.

   Казимир. Главною целью вашей жизни было привязать к себе человека и тащить за собою, человека, который пойдет за вами слепо -- куда угодно, и у которого тоска никогда не утихнет...
   Ева (горячо). Да.
   Казимир (быстро). И этот человек -- Тадеуш?
   Ева (с силой). Да.
   Казимир (быстро). А Бронка?
   Ева. Послушайте, как она теперь счастливо смеется... Знаете, что сейчас будет?
   Казимир. Ну?
   Ева. Выйдет Бронка, бросится мне на шею и будет горячо, горячо просить, чтобы я простила ей эту сцену... Как светит луна!.. Дайте мне мою шубу. Пройдемся немного... Может быть, мы еще найдем более искренние ноты в наших признаниях. (Долго смотрит на Казимира.) Ведь вы не будете отпираться?
   Казимир. От чего?
   Ева. Что любите Бронку?
   Казимир (пристально смотрит на нее). Да.
   Ева. Слышите, как она смеется? О, этот милый, серебряный, звонкий смех.
   Казимир. Идемте, идемте.
  

Четвертое явление
Ева и Казимир. Входят Бронка и Тадеуш под руку, веселые, счастливые..

   Бронка (Еве.). Дорогая, любимая моя! Ты, ведь, знаешь меня... Вы все были всегда со мной слишком добры. И ты портила меня своей добротой, а Тадеуш. уж совсем меня испортил. Ты ведь знаешь, Ева, я такая сумасбродная, у меня бывают минуты, когда я делаюсь совершенно сумасшедшей.
   Ева. Ну чего ты опять стала печальной? За что просишь прощения? (Гладит ее по лицу.) Ах ты, моя мимоза!.. Какая ты нервная, впечатлительная!
   Бронка. Нет, нет, можно простить ребенку, что он не умеет справляться со своими капризами, но мне простить нельзя. (Нервно, торопливо, отрывисто) Видишь ли, на меня нападают иногда такие странные предчувствия... Нет, не то, не то... Вот тогда... Нет, это -- не властное предчувствие несчастья... Это -- только далекое, далекое воспоминание о тех страшных часах, которые я пережила в детстве, когда я напрасно искала по всему имению сестру. Я знала, что с ней случилось что-то ужасное. Я это чувствовала, чувствовала. Я обыскала весь лес, обошла весь берег реки и, еле дыша от усталости, возвратилась домой. (Все с большим возбуждением, все сильнее прижимаясь к Еве.) Ах, Ева, Ева! Мне казалось, что кто-то гонится за мною, хватает меня за волосы... И я упала на траву у самого балкона... Я закрыла лицо ладонями, чтобы не видеть, а они шли... шли...
   Ева. Кто?
   Бронка. Мужики, а с ними моя нянька, и несли мою любимую сестру... Она утонула в озере...
   Ева (невольно). В озере?
   Бронка. Да, да... в озере. (Тадеушу.) Вели засыпать озеро. Мне так отчетливо вспомнилось наше глубокое черное озеро...
   Тадеуш. Успокойся, Бронка, успокойся, я сделаю все, что ты захочешь. Хочешь, я сравняю его совсем с землею? (Вдруг взволнованно, быстро взглядывает на Еву. Бронка, прижавшаяся к ней, не могла видеть этого.) Да, я сделаю это... Засыплю озеро землею, деревья вокруг него вырублю...
   Ева. А может быть, велите и снег смести с земли? Ах, дети, дети... Ну, теперь очередь дошла и до Тадеуша!
   Бронка. Разве, Тадя, я тебя сегодня чем-нибудь рассердила?
   Тадеуш. Что ты, Бронка, ничуть... Только ты ведь знаешь, мне делается так грустно, когда я вижу, что ты и при мне не можешь забыть всех этих болезненных впечатлений своего детства.
   Ева (гладит ее по лицу). Забудь, забудь их. Оставьте нас, господа, ненадолго с Бронкой... Она успокоится подле меня!
   Казимир. Вы правы... Пойдем, Тадеуш!
   Бронка. Смотри, я уже успокоилась. Только вы ступайте... Мне хорошо будет с Евой, она одна всегда умела успокаивать меня.

Казимир. и Тадеуш. идут к дверям.

   Казимир (в дверях к Еве). Вы хотели пройтись по парку...
   Ева. О, потом, потом, когда Бронка. совсем успокоится.
   Бронка. Так пойдемте все вместе.
   Ева. Нет, нет, родная, я хочу быть здесь желанным гостем, а гость может очень мешать молодым супругам, если его нужно постоянно занимать. (Продолжая гладить ее по лицу.) Тебя пугают черные глаза озера, а в этом уголке так уютно вдвоем с мужем.

Казимир уходит при первых ее словах.

  

Пятое явление
Бронка и Ева

   Бронка. Скажи, Ева, я очень несносная?..
   Ева (задумчиво). Нет, нет, -- только меня удивляет твоя неожиданная выходка.
   Бронка. Не сердись на меня, Ева!
   Ева. Нет. Даже если бы...
   Бронка (как будто угадывая ее мысли). Если бы -- что?
   Ева. Даже если бы та перемена, которая произошла в тебе... (Обрывает.) Будь со мной откровенна!.. У тебя какой-то непонятный страх... Может быть, это и не страх, но я не чувствую в тебе того доверия ко мне, которое было прежде...
   Бронка (после короткой паузы). Я откровенна с тобою и всегда буду с тобой говорить откровенно... Только... ты так изменилась...
   Ева (усмехаясь). Я изменилась?
   Бронка. Да, мне так трудно почувствовать в тебе ту прежнюю мою любимую Еву. Знаешь, бывают минуты... Мне кажется, что целая вечность прошла с того времени, когда ты меня так нежно прижимала к себе и радовалась вместе со мною, что Тадеуш. женится на мне.
   Ева (невольно). Да, правда, прошла целая вечность.
   Бронка. И так безрадостно и с таким страхом смотрю я на дно этой вечности. Вот видишь, видишь, потому-то и припоминалось мне то черное озеро. (Ева. гладит ее по волосам.) Может быть, я немного простудилась, может быть, что-нибудь помутилось в моем уме, только я чувствую теперь прикосновение твоих рук не так, как прежде. Прежде, когда ты прикасалась ко мне, мне казалось, словно ты хочешь выжечь на мне печать своей любви. Ведь ты знаешь, есть такие прикосновения, которые обжигают, как раскаленное железо. А теперь... они такие чужие, такие далекие... Да, да... О, подожди... Знаешь, вот точно тоска осени срывает с каштановой аллеи желтые листья...
   Ева. Тоска?
   Бронка. Да, тоска. Ах, как меня поражает твоя тоска! Помнишь, когда мы были вместе в пансионе, я боялась твоей бурной, ревнивой любви, а теперь я боюсь твоей тоски. Скажи мне, Ева, почему я всегда должна была тебя бояться?
   Ева. Послушай, ты теперь возбуждена, но я вполне понимаю тебя. Я ведь не чувствую никакой перемены в своих отношениях к тебе, но, может быть, я и в самом деле переменилась. Ты уже не моя, не так безраздельно моя, как прежде... Ты любишь мужа, ты, может быть, даже сама не сознавая, боишься чего-то... А, знаю! (Вдруг смеется.) Может быть, ты, родная, ревнуешь? А? Скажи мне откровенно.
   Бронка. Нет, нет, я не ревную, но, правда, я боюсь...
   Ева. Чего?
   Бронка. Твоей красоты...
   Ева. Что это значит?
   Бронка. Что значит? Видишь ли, ты могла бы быть красавицей, самой красивой из всех женщин на свете и все-таки я бы не боялась, потому что я знаю, что Тадеуш. и не взглянет на эту красоту, но твоя красота -- она иная... Ты будишь такие желания и такую тоску, которых раньше человек не знал. Ты можешь приковать к себе и увлечь за собой человека, хотя ты сама не знаешь, что он идет следом за тобою, а он не знает, куда его ведет твоя красота... Но он идет, идет, ничего не видя, и все дальше... дальше...
   Ева. И куда же?
   Бронка. Не знаю, не знаю. Я не понимаю всего этого, но только чувствую. Что-то рвет мне на части всю душу, рвет мозг, но я не знаю, что это такое... (Задумчиво.) Казя как-то говорил мне, что есть какая-то точка, в которой сходятся все крайности... Не помню хорошенько, как он это говорил, но вот вроде того, что бесконечно большая сфера делается плоскостью, и я в это время думала о черном озере и о том, что его глубина может сделаться бесконечной, и тогда -- то, что было его дном, сольется с небом. (Задумчиво.) Куда?.. Или в черную глубину озера или высоко, высоко, к величественному небу...
   Ева. Откуда у тебя такие мысли?
   Бронка (быстро взглядывает на нее, потом улыбается). Да, да, Ева, ты не можешь найти себя... (Вдруг сделавшись грустною) Смотри, теперь, когда что-то такое ясное всплыло на поверхность моих предчувствий, моего страха, когда я начинаю угадывать, что било ключом у меня глубине, но не могла выбраться наружу, -- теперь я так благодарна тебе... Снова ты кажешься мне близкой... Но как странно... И во мне начинает просыпаться какая-то тоска... А может быть, я слишком слаба, чтобы тосковать? Чтобы переносить муки этой тоски?
   Ева. О чем тебе тосковать? Разве все твои желания уже не исполнились?
   Бронка. Одно -- нет еще...
   Ева. Какое же? Ты знаешь его?
   Бронка. Нет еще, нет еще.

Пауза.

  

Шестое явление
Бронка, Ева и Казимир

   Казимир (входит, говорит тревожно Бронке). Ну, дорогая моя невестка успокоилась?
   Бронка (вдруг делается веселой). Уходи, уходи, ты хочешь опять меня расстроить. Довольно с меня твоей философии о каких-то крайностях, которые должны сходиться в какой-то точке!
   Казимир (шутливо). Ну, выразилась ты довольно неточно, но ты можешь проверить этот факт на самой себе... Только что ты была грустной, капризной, а вот теперь весела...
   Бронка. Да, только за это я должна благодарить уж никак не тебя, потому что ты своей скучающей миной можешь всякого довести до отчаяния.
   Казимир. Подожди, завтра ты увидишь у меня еще более скучающую мину.
   Бронка. Покорно благодарю.
   Казимир (Еве). Ну, может быть, вы теперь пойдете со мною? Тадеуша я засадил за одно свое дело, в котором сам буквально ничего не понимаю.
   Ева. А ты, Бронка, забудь свои фантазии и успокойся, милая, успокойся...

Обнимает Бронку, укладывает ее на шезлонг и покрывает платком.

   Бронка. Ах, как мне хорошо, как хорошо!

Ева и Казимир. уходят.

  

Седьмое явление
Бронка одна.

   Бронка (некоторое время лежит, потом поднимается на шезлонге, тревожно прислушивается, потом вынимает из-за корсажа письмо, смотрит на него, целует, закрывает письмом лицо и тихо плачет). Тадя, Тадя! Любимый мой!

Занавес.

  
  

ТРЕТЬЕ ДЕЙСТВИЕ

Первое явление
Бронка и Тадеуш

Сквозь ярко освещенные окна видно, как они тихо идут по стеклянной оранжерее в гостиную. Раннее утро. Солнце горит на снегу за окнами. Бронка. сходит первая и облокачивается на шезлонг.

   Бронка. Нигде, нигде не могу я найти покоя... Нигде, нигде... а мне так бы хотелось прижаться к тебе, отдохнуть подле тебя... Тадя, Тадя... Что с нами сделалось?
   Тадеуш. Что ты, детка дорогая, любимая... Как же ты не понимаешь, что просто ты расстроена? Разве ты уже забыла, как всегда плакала, когда я уезжал от тебя хоть на неделю?..
   Бронка. О нет, нет. Тогда было совсем другое... Тогда это был только каприз избалованной женщины, страх перед той ужасной тоской, что целую неделю, подумай только, -- целую неделю я не буду тебя видеть.
   Тадеуш. А теперь, -- что же теперь? Ведь я с тобою всегда, целые дни и ночи!..
   Бронка. А твоя душа?
   Тадеуш. Моя душа? (Серьезно.) Она всегда, всегда с тобою.
   Бронка (порывисто). Со мной? Скажи мне еще раз, что душа твоя всегда, всегда со мною.
   Тадеуш (сильно). Всегда!

Ходит взад и вперед по комнате, глубоко задумавшись, Бронка следит за его движениями.

   Бронка. Всегда со мною?
   Тадеуш. Скажу тебе откровенно, иногда, давно уже это было, я чувствовал такую страшную тоску, -- она терзала мне сердце и мозг...
   Бронка (быстро перебивает его). Тоску? И ты чувствовал тоску? О чем, о чем ты тосковал?
   Тадеуш. Успокойся, Бронка. Ты ведь хорошо знаешь, как я тебя люблю. Ни по ком не тосковал я, а только по...
   Бронка (с криком). Только?.. Скажи мне.
   Тадеуш (гладит ее). Только -- по... тоске.
   Бронка. Что?.. Тоска по тоске?.. Я не понимаю. Что это такое?
   Тадеуш. Только не удивляйся и не волнуйся так. Позволь мне спокойно поговорить с тобой... Сядь, Броня, сядь, дорогая, я все тебе скажу... Тоска по тоске... Гм... Вот видишь ли, когда я был молод, я приходил от тоски в бешенство, -- не знал, что с собой делать, меня мучило желание создать что-то великое, могучее, прекрасное, чего еще не создавал ни один человек!
   Бронка. Может быть, я помешала тебе?
   Тадеуш. Нет, Бронка, нет. Это было давно, давно... я чувствовал в себе тогда такой избыток сил и, казалось мне, я могу мир перевернуть, ха-ха-ха... Я пожирал науки, рылся в веками накопленном мусоре знаний, я объехал весь свет, чтобы выполнить начертанный в душе моей завет -- сотворить что-то великое...
   Бронка. И я, я, пустая женщина, помешала тебе в этом?
   Тадеуш. О, нет, тысячу раз нет -- тут совсем другое! Я и Казимир, мы -- последние в нашем роде... Казимир. не знал этой тоски, а может быть -- и он знал... Я ничего не знаю о Казимире.

Пауза.

   Бронка. Говори же, говори!
   Тадеуш. Больше мне нечего сказать тебе.
   Бронка. Тадя... Что ж, подле меня прошла у тебя это тоска?
   Тадеуш. Видишь ли, -- как мне ответить на твой вопрос? Я -- (Запинаясь.) -- тогда вдруг почувствовал в себе такую слабость, почувствовал такую усталость, такое безнадежное равнодушие, что хотел только покоя, отдыха...
   Бронка. И я была только молчаливой подушкой для твоей обессиленной головы?..
   Тадеуш (грустно). Почему ты так нападаешь на меня?
   Бронка. Я не нападаю, но все во мне возмущается при мысли, что до сих пор я была только твоей любимой игрушкой, только твоим собеседником, с которым было так приятно болтать в этом проклятом уголке у камина.
   Тадеуш. Успокойся, Броня, успокойся... Отчего ты не можешь относиться спокойно к тому, что я тебе говорю? Я хотел сказать тебе только, что подле тебя я узнал покой и счастье, что подле тебя я забыл тоску, потому что ты умела утишить ее...
   Бронка. (Смотрит долго на него и берет его за руку). Почему же ты опять стал тосковать по своей тоске?
   Тадеуш (с тихой улыбкой). Почему ты теперь тоскуешь по том, по чем прежде никогда не тосковала?

Пауза.

   Бронка (задумчиво). Да, правда... (После нескольких минут.) Ты только что спрашивал меня, почему я теперь грустная и расстроенная, -- теперь, когда ты вернулся такой мощный, такой счастливый, с такою безумною тоской по... по своей Еве...
   Тадеуш (пораженный). По Еве?
   Бронка (не сдерживаясь). По Еве, Еве! Да, Еве! Ты думаешь, я не видала, как ты вздрогнул, как ты был поражен, когда она вдруг появилась там, на пороге комнаты? Ты думаешь, что я могу только быть твоей игрушкой, подушкой для твоей измученной головы, и не чувствовать той ужасной тоски, которая отрывает тебя от меня? (Схватывает его за платье, но вдруг бессильно опускает руку и смотрит на него в изумлении, почти теряя сознание.) Прости меня, Тадя, я, кажется, упрекнула тебя твоей тоской... Нет, это несправедливые упреки, потому что и моя тоска далека от тебя.
   Тадеуш (таинственно). Тоска? О ком, Бронка?
   Бронка (в сильном волнении). Об Еве, Еве... Об Еве...
   Тадеуш (таинственно). Так она и тебя заразила?
   Бронка (упавшим голосом). Да, и меня тоже...
  

Второе явление
Бронка, Тадеуш и Казимир.

Входит Казимир и удивленно смотрит.

   Казимир. Как, вы уже встали? Что так рано?
   Тадеуш (силясь говорить развязно). А я хотел тоже самое у тебя спросить: ты уже встал? Что так рано?
   Казимир. Я всю ночь читал, а потом хотел освежиться, пошел немного погулять. Возвращаюсь из парка и с удивлением вижу в окнах гостиной свет. Вот и пришел посмотреть, что за необычайное происшествие случилось... А теперь пойду спать.
   Бронка. Да ничего не случилось, что же могло случиться? Только все эти ваши вопросы о целях жизни, эти ваши искания чего-то такого, чего нельзя найти, и что, может быть, и не существует, совсем лишили меня сна и так расстроили, что я и Тадеушу не дала заснуть.
   Тадеуш (заботливо). А может быть, Броня, ты приляжешь теперь? (Целует ей руку.) Иди, иди, Броня, приляг, -- и я тоже отдохну.
   Бронка (оживленно). Нет, нет... И ты, Казя, тоже останься, останься! Нам так хорошо с тобою...
   Казимир (принужденно смеется). Слышишь, Тадеуш? Теперь, когда ты здесь, Бронка. ко мне благосклонна, теперь я -- ширмы, теперь я такая автоматическая мебель, которая сама скромно прячется, сама знает, когда ей выдвинутся вперед, когда спрятаться.
   Бронка. У, какой ты злой!
   Казимир (Тадеушу). А когда тебя не было, она говорила, что я несносный, что я внес в твой дом атмосферу скуки и мучений, и то и дело убегал будить Еву...
   Бронка (вдруг с деланным, изумлением). Да, знаешь, Тадеуш, это непостижимо. Все то время, пока тебя не было здесь, Ева. была больна какою-то непобедимой сонливостью, -- целые дни спала!
   Тадеуш (рассеянно). Спала? Целые дни спала? Гм... (Встает, ходит взад и вперед по комнате.) Послушай, Казя, твои дела ужасно запутаны! Я думаю о них, думаю все время, но не нахожу кое-каких документов, да и счета никак не сходятся. (Весело.) Знаешь, Бронка, оденься, вели приготовить поесть и заложить сани, а потом во весь дух -- по полям, по лесам...
   Бронка. Да, да... по полям, по лесам!.. О, как это хорошо... (Распускает резким движением волосы.) И ветер будет вот так играть моими волосами, смотри -- вот так... (Развевает волосы, затем быстро снова собирает и вскакивает с места) И вот так, всею грудью вдыхать в себя воздух, тонуть в его голубой бездне. (Глубоко вздыхает и вытягивает руки... Вдруг с лукавой улыбкой обращается к Тадеушу.) Нет, ты только посмотри, как Казимир. удивлен, он думал, что я совсем не умею тосковать по шуму вихря, по голубой бездне...
   Казимир. Нет, наоборот, я совсем не удивлен, я только завидую людям, которые еще умеют хоть о чем-нибудь тосковать.
   Бронка. Слышишь, Тадя, ах, какой он наивный! Он завидует людям, которые тоскуют. Ну, однако, иди же, Тадя, иди, сделай же это дело, ведь это не долго.
   Тадеуш. Нет, самое большое -- полчаса.
   Бронка (искусственно). А я тем временем буду учить Казю тосковать.
   Тадеуш. Превосходная идея... Превосходная...

Выходит.

  

Третье явление
Бронка. и Казимир

   Бронка (подходит, к двери, в которую ушел Тадеуш, оглядывается, затем подходит к Казимиру и берет его за руку). Ты знаешь, куда он пошел?
   Казимир. Знаю.
   Бронка. Знаешь! Ты не можешь этого знать! Ты, может быть, думаешь, что он пошел кончать твое дело?
   Казимир. Нет, не думаю.
   Бронка (с силою). Он пошел к Еве, к Еве, к Еве!

Молчание.

   Бронка. Неужели все это должно так быть!
   Казимир. Такова уже судьба человека, которого захватит в свои руки страшная тоска, которого мучит желание уйти от себя, от всего, -- тогда никакое счастье, никакая радость не в силах заполнить его души, не в силах утишить этой внутренней тревоги, укротить этих бешеных порывов. Они гонят его все вперед, гонят, гонят по трупам, по жертвам своих преступлений, и он бежит, ничего не видя, бежит вперед...
   Бронка (пораженная). Это сильнее, чем ураган, вырывающий с корнем вечные дубы?
   Казимир. Да, сильнее.
   Бронка. И этого нельзя победить?
   Казимир. Нет.
   Бронка (таинственно). Но ведь это сильнее Евы? Правда?
   Казимир (качая головой). К несчастью, нет.
   Бронка (вскакивает с места). Нет?.. Ты говоришь, нет? (В отчаянии.) Скажи мне, почему нет, почему нет?
   Казимир. Потому что Ева. и есть та самая тоска. Он не по ней тоскует, он может по целым дням не видеть ее, ничего не знать о ней, но, видишь ли, она точно живет в нем, точно захватила его, точно гонит его Бог весть куда.
   Бронка. За кем же, за чем, -- скажи!..
   Казимир. Этого никто не знает, никто не знал, не понимал и не поймет.

Пауза.

   Бронка. Что же мне делать, несчастной? О, я тоскую, и я тоскую -- по его душе. Боже, Боже, как я была слепа, как ослепла моя душа в этом безумии! Только теперь я поняла, что он никогда не был совсем моим.
   Казимир (грустно). Слушай, Бронка, я не хотел совершать эту операцию на глазах твоей души. Я ясно понимал, что он никогда не был твоим, -- потому-то мне и было так грустно. И я скрывал свою глубокую печаль под маскою скуки, апатии. Это не всегда мне, впрочем, удавалось, но я думал, что тучи разойдутся...
   Бронка. Почему ты не сказал мне этого?.. Почему ты сразу не сказал? У меня было бы время освоиться с этим, а теперь это обрушилось на меня сразу, как гром... Душа моя, точно разбитая молнией верба, вокруг корней которой выглядывает уже из земли куча щепок... Почему же ты не сказал мне?.. Почему не открыл мне глаза?..
   Казимир. Выслушай меня, Бронка, спокойно и ты сразу поймешь, почему...
   Бронка. Какой ты вдруг стал странный, Казя! Что с тобой?
   Казимир. Что со мной? Так ты только теперь заметила то, что должна бы была заметить уже неделю назад?

Бронка робко смотрит на него испуганными глазами.

   Казимир. Не бойся, Бронка, нет ничего страшного... Я скажу тебе все просто, искренно... Понемногу, в течение многих недель, я полюбил тебя, полюбил первою любовью, потому что до сих пор, Бронка, я никогда и никого не любил. И душа моя была холодная, белая, чистая, как снег в поле. Почему я полюбил тебя, почему с каждым часом любовь моя становилась все глубже, все сильнее и сильнее разрасталась во мне, это ты, может быть, поняла из всего того, что я говорил о себе, а впрочем, все равно... (Смотрит на нее с тихой улыбкой.) Только не удивляйся так... Ты могла бы отступить с изумлением и даже убежать из комнаты, если бы я рассчитывал на твою взаимность, -- но я не рассчитываю на нее, я ее не хочу. Если бы я знал о твоей взаимности, то, ни минуты не колеблясь, отвернулся бы от тебя с отвращением. Не потому, что ты жена брата, а потому, что твоя душа уже принадлежала другой, может быть, более сильной, чем моя.
   Бронка. Постой, Казя, я не понимаю тебя.
   Казимир (устало) Но это не мешает мне день и ночь думать о тебе, любить тебя и ласкать... Я умею думать о том, что ты -- жена моего брата и не осквернять хотя бы самой мимолетной мыслью в тебе хозяйку дома моих предков и жену моего брата, которого и я люблю так же, как ты.
   Бронка (подходит к нему и тихо гладит его волосы). Не говори об этом, не говори.
   Казимир. Конечно, больше я не буду говорить о моей любви. Но понимаешь ли ты тоску человека, который почти всегда жил в грязи, в мутных водах жизни, в том болоте, которое зовут светом, жизнью? Я хотел уловить тот блуждающий огонек, что носится над трясинами жизни, я хотел почувствовать ту радость, которую чувствуешь, когда произносишь слово "любовь". (Пауза. Держит ее за руки и усаживает около себя. Немного спустя.) Я счастлив, что подвел такой прекрасный итог всей своей жизни... Одно лишь мучит меня, одно заставляет страдать: как ты это перенесешь?
   Бронка (удивленная). Что перенесу? Что?
   Казимир. Слушай, Бронка, с радостью видел я, как с каждым днем в тебе рос человек, рос и креп, -- как ты боролась с собой, с каким страшным усилием старалась ты понять все то, что дремало на дне твоей души. Я радовался, не как человек, который любит, а как артист, когда ты создавала новые выражения для всего того, что рождала душа твоя в этих испытаниях... О, Бронка, будь сильна и прекрасна, схвати и отстрани от себя тот молот, что готов упасть на твою голову и разбить тебя.
   Бронка (раздраженно). Кто может меня разбить?
   Казимир (твердо). Тадеуш не был твоим и не будет! Душа его ушла... Что ж, если хочешь, сохрани себе труп...
   Бронка. Ты лжешь!
   Казимир (грустно). Если бы я добивался от тебя взаимности, может быть, я и унизился бы до таких жалких средств... Если бы я не любил тебя, если бы во мне текла иная кровь, то тогда, может быть, то, что я ранил тебя, могло бы доставить мне наслаждение. Никогда еще не говорил я тебе всего этого, хотя знал все, но теперь, когда уже ничего нельзя изменить, я хотел бы закалить твою душу...
   Бронка (смотрит, почти теряя сознание, на Казимира). Хорошо. Я буду теперь сильной, я буду прекрасной! А ты, ты поможешь мне?..
   Казимир. Я -- нет.
   Бронка (презрительно смеется). И ты, ты говоришь, что любишь меня? По твоим словам я думала, что ты все можешь для меня сделать, что для меня ты готов принести всякую жертву, -- а теперь ты отказываешься?
   Казимир. Нет, я вовсе не отказываюсь, я только не понимаю, зачем мне участвовать в таком бессмысленном и бесцельном преступлении, которое может подсказать разве безумие самки, но не истинная сила и красота женщины?
   Бронка (все сильнее). Что ты говоришь? Разве нет у тебя крови, сердца? Скажи мне, как же ты любишь, как же любишь? Твоя любовь -- она только ласкает тебя звуками красивых слов, она только убаюкивает тебя сонными грезами и мечтами...
   Казимир (смотрит на нее пристально). В тебе говорит боль, которая довела тебя до сумасшествия... А впрочем, ты права -- я не способен к вашей кровожадной любви, а может быть -- слишком силен для нее, для ее кровожадных добродетелей и ее кровожадных преступлений.

Встает и медленно идет к выходу. Бронка смотрит ему вслед, потом подбегает к нему, хватает его за руку и тянет назад в комнату.

   Бронка. Не уходи, не уходи, родной мой, брат мой! Видишь, я уже пришла в себя. Ты, ты, один только ты заговорил с моей душой. Да, ведь и у меня тоже есть душа, Казя, разбитая душа, но все-таки она настолько сильна, чтобы понять всю красоту и доброту твоих слов, чтобы принять в себя хотя частичку твоей печали и твоей тоски... Потому что, сознайся, Казя -- ты ведь тоже несчастен?
   Казимир. Теперь нет, теперь нет. Благодаря тебе исчезла моя тоска.
   Бронка (повторяя бессмысленно). Благодаря мне, благодаря мне... Благодаря мне... (Вдруг весело.) Казя, скажи, ты в самом деле, говорил мне, что любишь меня?
   Казимир (задумчиво). Да, сказал.
   Бронка. И говорил, -- что отвернулся бы от меня, если бы я ответила тебе взаимностью?
   Казимир. Да.
   Бронка. И говорил, что ты слишком горд, слишком чист, чтобы оскорбить хозяйку дома твоих предков и жену твоего брата хотя бы самой мимолетной мыслью?
   Казимир. Да, говорил, -- и в этом -- вся моя душа.
   Бронка (вдруг берет его за руку). Брат!.. (Вдруг обнимает его, прижимает его голову к своей груди, потом опирается на его плечо, точно в полусне.) У меня так устала душа -- она такая сонная... Мне так хочется, чтобы ты меня баюкал, баюкал без конца, пока я не засну тихим, вечным сном... Ты такой бесконечно, бесконечно добрый... (Вдруг вскакивает.) Казя, ты знаешь, что я такое?
   Казимир. Знаю.
   Бронка. Скажи же мне, скажи, что я такое?
   Казимир. Ты белый, чистый снег, который ложится на замерзшую грудь земли и отогревает ее, окутывает этот труп, пока он не оживет, не начнет пробуждаться, и в отогретом лоне замерзшие было семена не начнут давать новые свежие ростки...
   Бронка (задумчиво). А казалось, что брошенные в землю семена уже давно замерзли...
   Казимир. Да, замерзли и сгнили в грязи...
   Бронка. И семя дало ростки, а снег стаял. Да, ты прав, я -- снег. (Вдруг.) Почему Ева. не снег? Слышишь? (Казимир. прислушивается) Слышишь?.. Теперь она идет по лестнице вниз... Сейчас придет сюда. (Вдруг делается неестественно веселой) Ах, Казя, как мне весело, как я счастлива! (Обнимает его за плечи и старается раскачать его.) Баю, баю, мальчик, бай... Спи же, деточка, усни...

В дверях Ева, она смотрит на эту сцену с напускной веселостью.

  

Четвертое явление
Бронка, Казимир и Ева

   Бронка (смотрит на нее). Баю, баю, баю -- бай, маленький! Ну, не хочешь спать? Тогда, по крайней мере, поздоровайся с Евой.
   Казимир (с деланой веселостью). Здравствуйте!
   Бронка (здоровается с Евой). Ты только подумай, Ева, как мы все сегодня рано поднялись? Точно сегодня Рождество Христово! У нас был такой обычай, что в этот день будили детей розгами и потому все спозаранку вскакивали с кроватей.
   Ева. Побойся Бога, да это в Страстную пятницу или в Страстную субботу.
   Бронка. Ну, все равно. Нет, ты только погляди на моего большого медвежонка. У, какой нежный, добрый! Какой он славный... мой Казик!
   Казимир. Бронка. сегодня встала в отличном настроении.
   Бронка. Правда... Мне кажется, точно я еще ребенок, каким была, когда еще влезала на самые верхушки тополей над проклятым черным озером.
   Ева. Опять это черное озеро?
   Бронка (машет руками). Э -- все равно! Озеро или не озеро, бритва ил виселица, под колесами поезда или самым идеальным образом -- в собственной постели, -- смерть -- всегда смерть... Все равно, как и где. (Вдруг обрывает.) -- Нет, ты только погляди, Ева, этот Казик -- ну, точно развесистый тополь, ах, нет, -- точно тот великан -- дед, на плечах которого я так часто качалась.
   Ева. Отчего ты так весела?
   Бронка (берет ее за руку, нежно). Видишь ли, Ева, на меня порою нападает такая глупая грусть... глупая тоска, которой я порчу жизнь и себе и другим, но потом все это проходит, и тогда я становлюсь вдвойне веселой. (Немного утомленная.) Нет, ты посмотри на Казимира, -- он никуда не годится. Ах, Казя, какой ты скучный, скучный... Знаешь что, Ева, побежать бы нам теперь вместе в сад! Снег -- глубокий, глубокий, по самый пояс... Ах, как хорошо бродить в этом снегу, разрывать его грудью и руками, лишь бы поскорее дали ростки семена, убитые морозом, но теперь уже отогретые!
   Ева (делая вид, что не обратила внимания, шутливо). Опять Бронка. дурачится?.. Теперь-то в снег? В капоте, в туфельках?
   Бронка. Ну так, что ж? Я закалена! А ты ведь уже одета... Пойдем, Ева, пойдем, дорогая, тебе так холодно, ты так мерзнешь, а в снегу я тебя согрею. Целыми горстями снега я буду растирать тебе лицо, буду мыть снегом твои волосы... Ах, если бы ты знала, как снег умеет ласкать, согревать замерзшие руки и замершие сердца...
   Ева. Нет, Бронка... (Все с прежней загадочной усмешкой.) Мне не нужно снега, мне хорошо и с окоченевшими руками и замерзшим сердцем... Чтобы отогреть мою душу, снег не нужен...
   Бронка (пристально смотрит на нее). Нет? В самом деле -- нет? Ну, так поди со мной ты, Казя, побежим вместе в снег! Ты позволишь мне повалять тебя в снегу? Я сделаю из тебя такую чудную снежную бабу! (Иллюстрирует жестами.) Здесь я всуну два угля, это будут глаза, тут будет нос, а тут вот сделаю так, -- и это будет рот, а в рот вставлю трубку. Ах, Ева, Ева, почему ты не хочешь идти с нами?.. Ну, идем, Казя, идем! (Тащит за собой Казимира.) Ева, Тадеуш сейчас придет сюда!

Выбегает вместе с Казимиром. Из передней слышен голос Бронки: "Тадеуш, Тадеуш! Ева там одна... Приготовьте нам завтрак!"

  

Пятое явление
Ева одна.

Подходит к окну, смотрит несколько мгновений, стучит пальцами по стеклу. Она мрачна и сурова, подходит к камину, разгребает кочергой уголья, потом садится и сидит неподвижно, вперив глаза в огонь.

  

Шестое явление
Ева и Тадеуш

Входит Тадеуш, оглядывает комнату, подходит к Еве, берет кресло и садится рядом с ней.

   Тадеуш. Можно пожелать тебе доброго утра?

Ева молчит.

   Тадеуш. Кто меня звал?
   Ева ( лениво поднимая голову) Бронка... Побежала в капоте и в туфлях вместе с Казимиром играть в снегу... Она говорила здесь о том, как приятно бродить по пояс в снегу и грудью разбивать снежные волны... Ты не боишься, что она простудится?
   Тадеуш (точно во сне). Все равно...
   Ева. И не ревнуешь к Казимиру?

Тадеуш. смотрит на нее, но ничего не отвечает.

   Ева. Где ты теперь?
   Тадеуш. Я? Сам с собою...
   Ева. Со мною?
   Тадеуш (гневно). Нет. Я же сказал тебе: сам с собою...
   Ева (гладит его руку). Чего ты так раздражаешься? Оттого, что теперь ты должен остаться со мною навсегда?
   Тадеуш. С тобою? Лучше смерть, чем это!
   Ева (задумчиво). Когда я вошла в твой дом... ах, нет, нет, я не о том хотела говорить... Да, то мгновение... Это было только мгновение... Когда ты вернулся, а я стояла вон там, в той комнате, -- я не слышала, о чем вы говорили, но я чувствовала, что вы счастливы, и я на минуту поколебалась было, но затем перешагнула через порог вашего счастья, вашего покоя...
   Тадеуш (точно просыпаясь от сна). Где Бронка?
   Ева. Бронка. пошла сама, по доброй воле, раскапывать снег, чтобы семена, посеянные в глубине твоей замерзшей души, могли поскорее дать ростки.
   Тадеуш (колеблется, смотрит на нее, смотрит в огонь, потом вдруг). Чего же ты хочешь?
   Ева (твердо). Чего? Ты еще не знаешь, чего?

Короткая пауза.

   Тадеуш. Никогда этого не будет! (С яростью.) Скорее я убью тебя, скорее я растопчу тебя, как червя, самому себе размозжу голову от тоски по тебе, бешеный дьявол, чем допущу, чтобы это случилось!
   Ева (смотрит на него с восторгом). О, как ты прекрасен! Ты любишь меня с такой страшною силою!
   Тадеуш (хватает ее за руку). Я ненавижу тебя!
   Ева. Знаю, и тем сильнее я люблю твою любовь.
   Тадеуш. Да, я не отрекаюсь от той любви, не отрекаюсь от той страшной, страшной тоски по тебе, но я не принесу тебе этой жертвы и, клянусь тебе, никогда, никогда этого не будет!
   Ева. Это должно быть.
   Тадеуш (в ужасе, со сдавленным криком). Еще раз говорю тебе -- никогда, никогда!
   Ева (неподвижно, с широко раскрытыми глазами). Это будет еще сегодня.

В коридоре слышен шум, несколько перебранивающихся голосов.

   Тадеуш (прислушивается). Что бы это такое могло быть?

Звонит. Входит лакей.

  

Седьмое явление
Ева, Тадеуш и лакей

   Тадеуш. Что там за шум? Какая-то ссора?
   Лакей. Да, пришла одна женщина и хочет непременно увидать барыню.
   Тадеуш. Почему же ты не велел провести ее в кухню? Пусть там подождет.
   Лакей. Я говорил ей, но она не хочет идти в кухню... Говорит, что она для барыни -- все равно, что родная мать.
   Тадеуш (трет себе лоб). Впусти ее!

Лакей уходит. Пауза.

  

Восьмое явление
Ева, Тадеуш и Макрина

Входит женщина с мрачным лицом, оглядывается, затем говорит спокойно и непринужденно.

   Макрина. Не хотели меня впустить сюда, говорили, чтобы я шла в кухню и там ждала, но я имею право входить в те двери, через которые входят все знатные и сильные мира.
   Тадеуш (пораженный, подходит к ней). Что это значит?

Ева, повернувшись спиной к Тадеушу и Макрине, вдруг разражается смехом.

   Тадеуш (не слышит смеха Евы, хватает Макрину за руку, с все возрастающим страхом). Говорите же, что это значит?
   Макрина (указывает пальцем на Еву и говорит очень спокойно и важно). Я знаю эту панну, и она хорошо меня знает. (Ева. перестает смеяться, вдруг оглядывается, и они смеривают друг друга взглядом.) Позвольте мне посидеть здесь в уголке и подождать, пока придет моя панна, ваша жена, моя детка, которую я вынянчила и выходила.

Садится в углу, у дверей, Тадеуш. подходит к Еве, но Ева, опять повернувшаяся к камину, не видит его. Вдруг вбегает Бронка, вся в снегу, бросается к Тадеушу и обнимает его за плечи с силою.

  

Девятое явление
Тадеуш, Ева, Макрина и Бронка

   Бронка. Согрей меня, Тадя... Я вся дрожу, Тадя... Согрей меня.
   Тадеуш (освобождается от ее объятий). Нянька твоя пришла.
   Бронка (в ужасе отскакивает от Тадеуша, оглядывается кругом, вдруг видит женщину, которая встает со своего места, бросается к ней). Ты, ты, моя дорогая, ты, любимая моя, няня... Ах, как хорошо, что ты пришла! Как хорошо, что ты здесь!..

Занавес.

  
  

ЧЕТВЕРТОЕ ДЕЙСТВИЕ

Первое явление
Бронка. одна.

За окнами белеет в сумерках поздней зимы снег. На сцену медленно входит Бронка. Вид у нее убитый, точно она придавлена горем. В руке у нее измятое письмо. Подходит к окну, долго смотрит в парк, затем развертывает письмо, разглаживает его руками и читает, стоя к публике спиною.

   Бронка (читает тихим шепотом). "Моя дорогая, любимая Бронка"... (Опускает письмо и плачет.) "Ты одна у меня, Бронка"... Боже мой... Да, да, одна! Правда, правда, одна, одна, на целом свете... (Отворачивается.) Правда... Теперь я совсем одна. Ах, да, Макрина, Макрина... (Звонит, безумными глазами смотрит вперед.) Макрина, нянька... Вырастила мою сестру, потом положила в гроб... Ох, это озеро, это черное озеро...
  

Второе явление
Бронка и лакей

   Лакей (входит). Изволили звонить?
   Бронка. Да. Вели людям расчистить на озере снег...

Лакей стоит и молчит.

   Бронка (нетерпеливо). Ну, чего ж ты ждешь?
   Лакей. Простите, но последние дни была такая страшная метель, снег лежит на целый метр... Надо будет работать несколько дней.
   Бронка (нетерпеливо). Ну так что ж? Созови хоть всю деревню, но озеро должно быть чисто, как стекло, и вели прорубить прорубь, позови рыбаков, вели приготовить фонари, -- мы устроим сегодня рыбную ловлю.
   Лакей. Слушаю, сделаю все, как вы изволили приказать.
   Бронка (очень нетерпеливо). Но все должно быть сделано сейчас же, сейчас, сейчас!

Лакей кланяется и хочет идти.

   Бронка. Где пан Казимир?
   Лакей. Они заперлись у себя в комнате и приказали доложить...
   Бронка. Что приказали доложить?
   Лакей. Что сегодня не выйдут, что должны работать.
   Бронка (растягивая слова). Во-о-т как?.. Пойди скажи, что я прошу его зайти во мне сюда на несколько минут.

Лакей кланяется и хочет опять идти.

   Бронка (вдруг смутившись). Где барин?
   Лакей. Они недавно пошли в лес.
   Бронка (тревожно). Один?
   Лакей Нет, с панной, которая у нас гостит.
   Бронка (смотрит на него). А, ну, хорошо... (Задумчиво.) Попроси Макрину прийти ко мне и помни, -- чтобы как можно скорее смели снег с озера, вырубили прорубь и приготовили фонари. А Макрину попроси сейчас же прийти...

Лакей уходит.

  

Третье явление
Бронка одна.

   Бронка (хватается за голову и ходит по комнате). Одна, одна, одна... Он пошел с Евой... Казя заперся у себя... Во всем доме Макрина и я... Ха-ха-ха... (Ходит по комнате.) Два дня назад я была у него одна... одна... а сегодня, сегодня... (Снова развертывает письмо и тихо читает.) "Прошла всего неделя, но я так страшно тоскую по тебе, так тянет меня к тебе"... (Бросает письмо на пол.) Ложь! Ложь! (Задумывается, успокаивается, поднимает письмо и целует его.) Нет, нет, это -- не ложь. (Нежно гладит письмо, садится на кушетку.) Так хотел Господь, так хотел Господь...
  

Четвертое явление

Бронка и Макрина.
Входит Макрина и тихо останавливается в дверях.

   Бронка (не видит Макрины, склоняется все ниже). Так хотел Господь... (Пауза. Вдруг срывается с места с изумлением.) Кто тут? (Вдруг узнала Макрину.) Ах, это ты, Макрина! Хорошо, хорошо, что ты здесь. (Подходит к ней, берет ее за руку и усаживает подле себя) Как хорошо, Макрина, что ты пришла. Как хорошо... (Вдруг быстро взглядывает на Макрину.) Скажи мне только, почему это ты вдруг надумала пойти проведать меня в такую вьюгу, в такой мороз? Ведь целый год ты не подумала о том, чтобы повидать свою Броню, для которой ты была точно нежная мать в дни моего сиротства. Почему же теперь -- вдруг?..

Обрывает и смотрит на Макрину задумчиво.

   Макрина. О, это было не вдруг. Я вынянчила тебя, берегла, как зеницу ока, была для тебя лучше матери родной...
   Бронка. Да, ты вырастила меня от самой колыбели... И когда я была такая маленькая, маленькая... Ты выкормила меня своим молоком... Знаешь, Макрина, ты совсем не состарилась, -- все такая же спокойная, добрая, тихая...
   Макрина (кивает головою). Спокойная, добрая, тихая...
   Бронка. Помнишь, Макрина, как ты бережно вынимала меня из колыбели, когда я начинала беспокоиться, и целыми ночами ходила со мною по комнате, и баюкала меня, и нежно укачивала.
   Макрина. Я помню и раньше того, когда еще не клала тебя в колыбельку.
   Бронка (изумленно). Что ты говоришь?
   Макрина (спокойно). Да, я знала тебя и еще раньше, чем ты увидала свет. Я ходила за тобою, ласкала, целовала, чтобы пробудить тебя к жизни. (Задумчиво.) А теперь вот пришла, чтобы закрыть те самые глаза, которые я открыла для жизни своим поцелуем... Но уже не поцелуем, а вот этими пальцами, вот этими...
   Бронка (срывается с места). Что это -- сон?
   Макрина. Сон? А что такое жизнь? Сон во сне... Те же светлые звезды, которые пробуждают нас к жизни, затем блуждают, блуждают, призрачные, не ведая ни своей судьбы, ни судьбы тех людей, на которых изливали свою благодать, когда они являлись на свет, -- и потом, через много-много лет, опять возвращаются эти звезды, чтобы оборвать когда-то ими же пробужденную жизнь.

Бронка понемногу тянется к звонку.

   Макрина (с усмешкой). Чего ты меня боишься? Хочешь позвать своих лакеев? Может быть, хочешь выгнать меня отсюда?

Хватает Бронку за руку.

   Бронка (в ужасе). Какая у тебя холодная рука, какая холодная...
   Макрина (ласково смотрит на нее). Как ты напоминаешь мне сейчас, Бронка, своего отца... Тогда он вот так же сидел в своем рабочем кабинете, сидел и вдруг вскочил, точно молния ударила в него...
   Бронка. Почему вскочил?
   Макрина. Сестра твоя утопилась...
   Бронка. Что? Что? Что?
   Макрина Сестра твоя утопилась. Я сама вытащила ее из озера, вот точь-в-точь из такого же, как ваше, под окнами. Я взяла на руки бедный трупик, прижимала его к груди своей, отогревала, дышала на него, целовала, -- нет, ничего не помогло... Я разбудила ее к жизни поцелуем и закрыла своими пальцами ее угасшие глаза... Твой отец стоял в дверях террасы, точно каменный столб, а ты лежала на земле, спрятав лицо в траве, когда я прошла около тебя со своей дорогою ношей.
   Бронка (смотрит на Макрину, почти теряя сознание). Знаешь, Макрина, я, должно быть, больна, -- не понимаю, что ты говоришь... Ты для того разбудила и сестру и меня поцелуями к жизни, чтобы потом закрыть нам веки холодными пальцами? Ведь так ты сказала? Правда? И еще ты говорила, что есть такие звезды, которые пробуждают людей к жизни, а потом идут далее, неясными путями темных предначертаний и опять возвращаются, чтобы уничтожить жизни, которые они же сами создали собственным светом? Так ты сказала?.. Ах, какие красивые рассказываешь ты сказки!.. О, расскажи еще... Постой, постой... Я такая странная, точно все засыпаю... Да, правда. Есть такие звезды, которые тянут человека за собою, мучат его, и он должен идти за ними, ввысь, к небу, -- вниз, в пучину, через все океаны, -- но должен идти за ними, должен... (Прижимается к Макрине.) Он пошел за своею звездою, Макрина, а я, я... одна. И ты возьмешь меня на руки и понесешь, чтобы положить меня у ног отца. Я увижу сестру... увижу маму... Ах, Макрина, ты -- такая спокойная, добрая, тихая... Ох, я совсем засыпаю... Посиди около меня, Макрина...

Склоняется к ней, вытягивается на кушетке. Закрывает глаза.
Макрина тихо встает, смотрит на нее, потом степенно выходит из комнаты.
Несколько мгновений глубокой тишины. Бронка. точно спит. Входит Казимир. и подходит к Бронке.

  

Пятое явление
Бронка. и Казимир

   Казимир. Что с тобою, Бронка?
   Бронка (точно просыпаясь). Ах, Казя, Казя, как хорошо, что ты пришел!
   Казимир. Ты спала, Броня?
   Бронка. Не знаю, не знаю, не знаю. Голова у меня такая тяжелая и я -- такая одинокая, одна, одна, совсем одна... Тадеуш. пошел с Евой в лес, а я -- совсем одна... Казя, почему я такая одинокая?
   Казимир (со страхом). Здесь была с тобой Макрина?
   Бронка (трет глаза и виски). Макрина?.. Это ты сказал -- Макрина? Снилась мне Макрина, снился мне мой отец, мать... Казя, Казя, мне снилась моя мать... Знаешь, как это было... Я все шла, шла, шла, каким-то пустынным полем, а вокруг меня из серого мрака глядели все кресты, одни кресты, а там, на дороге, сидела какая-то женщина... Я ничего не видела, ничего не слышала, только чувствовала, что там сидит моя мать и качает на коленях мертвого ребенка... Ха-ха-ха... Чего же ты, Казя, так поражен?.. Слушай... и вдруг вижу я, что другое дитя идет по тернистой тропинке, ступая босыми ножками, с трудом поднимаюсь все в гору, в гору. И я все иду, иду, точно кто-то тащит меня за собою... В это время мама опускает ребенка, которого прижимала к себе, и протягивает ко мне свои руки, и я, смертельно измученная, падаю ей на грудь... Вдруг, точно ветер сорвал с нее покров мглы, и я уже лежу в страшных железных объятиях обнаженных костей... О...
   Казимир. Броня, Броня, ты больна...
   Бронка. Ха-ха-ха... Больна!.. Больна!.. Что это значит, -- быть больной?.. (Долго смотрит на Казимира, потом говорит таинственно.) Послушай, Казя, ты сегодня утром говорил мне, что любишь меня? Снилось это мне, или это правда? Или в самом деле говорил, что любишь?
   Казимир. Да, да, говорил и еще раз повторяю: я люблю тебя.
   Бронка. О, как это хорошо, что ты меня любишь. Ты не покинешь меня, Казя? Ведь нет?
   Казимир. Нет.
   Бронка. А ты знаешь, почему бросил меня Тадеуш?
   Казимир. Знаю.
   Бронка. И я знаю. Ведь да, Казя, ведь это правда?
   Казимир. Что?
   Бронка. Я была снегом, таким хорошим, белым снегом, который нежит бедную землю, согревает ее, разве нет? Скажи, Казя.
   Казимир (задумчиво). Да... Может быть, ты была доброю, нежною рукою, которая приголубила раненую птицу. Так ей было хорошо подле тебя, пока она была больна, а теперь крылья обросли у нее новыми перьями, окрепли и готовятся к полету... Нет, и готовиться нечего -- она уже расправила свои крылья... Она уже улетает...
   Бронка (с ужасом). Не говори, не говори этого!
   Казимир (раздраженно). Нет, буду говорить. Тадеуш. улетит от тебя с Евою!
   Бронка. С Евою? С Евою? Кто такая Ева? Что она такое?
   Казимир. Кто она? Что? Она -- мой сон, она -- твой больной кошмар, она -- адская жажда Тадеуша. Вот что такое Ева! (Усмехается) Еще не понимаешь? Ну, слушай: Ева. -- мой сон, она была мне нужна для того, чтобы я проснулся и увидел тебя во всей твоей силе и красоте. Для тебя Ева. -- страх и ужас, потому что ты чувствуешь, что она толкает тебя в черный омут отчаяния, что она отнимает у тебя Тадеуша... А для него она -- мучительный порыв к какой-то великой силе и мощи, для него она неутолимая тоска, которая всегда тянула его ввысь, ввысь, к небу.
   Бронка (быстро встает и выпрямляется). Смотри -- я сильная, я сильна и холодна, и могу уничтожить, растоптать и ее и его! Я сильнее всех их! Я истерзаю ее, убью ее, потому что я -- его единственная, единственная тоска...
   Казимир. Его тоска ушла далеко от тебя.
   Бронка (в безумстве). Нет, погляди на меня, Казя, погляди. Смотри, я также молода, красива... Целую вечность повторял он мне это: как ты прекрасна! Почему же теперь его тоска ушла так далеко от меня?
   Казимир (целует руки и говорит тихо и ласково). О, для меня ты прекрасна, для меня ты прекрасное, великое, святое успокоение...
   Бронка (смотрит на него, потом вдруг). Ты хочешь меня искусить?
   Казимир. Нет, Бронка, нет. Ведь я сегодня утром говорил тебе, что отвернулся бы от тебя, если бы ты платила мне взаимностью. Я люблю тебя такою прекрасною, со всей твоей слабостью, со всем твоим отчаяньем... Что-то недоброе творится в этом доме. Я хочу быть тебе братом, другом, чем хочешь...
   Бронка. Ты говоришь правду, Казя?
   Казимир. Неужели ты настолько не знаешь меня?
   Бронка. гладит его Знаю, Казя, знаю, милый. Я одна, совсем одна на свете, и ты тоже один, совсем один... Я не люблю тебя, но я люблю твою хорошую, прекрасную любовь... Скажи мне, Казя, что это такое, почему я такая сонная, такая измученная?
   Казимир (ласково). Ты не спала всю ночь.
   Бронка. Ох, как я его мучила, и как он меня мучил!
   Казимир. Что он говорил тебе?
   Бронка. Ничего, ничего, ничего... Он был такой добрый, нежный, любящий, только я поняла, что его тоска витает где-то далеко, далеко от меня. (Вдруг вскрикивает.) Казя, где Тадеуш?
   Казимир. Пошел с Евою в лес.
   Бронка (вдруг задумавшись). Пошел по лесам, по горам, по морям... Ах, и по его Бронке, по его любимой Бронке, и теперь вот Бронка. такая одинокая, -- только куда же, куда он пошел?
   Казимир (гладит ее руку). Не знаю.
   Бронка. Казя, что это -- снилось мне, что здесь была Макрина?
   Казимир. Я встретился с нею в коридоре.
   Бронка. Да-а-а?.. Встретился с нею?.. Скажи, что ты такое?..
   Казимир (улыбается таинственно). Ха... Может быть, -- брат Макрины, потому что никто так не любил и не любит тебя, как Макрина и я...
   Бронка. Да, правда, правда.
   Казимир. Правда, издалека пришла к тебе Макрина, издалека и я пришел, чтобы сказать тебе, что я люблю тебя...

Пауза.

   Бронка. Да, да, ты и Макрина.
  

Шестое явление
Казимир, Бронка. и лакей входит

   Лакей Снег расчистили, пани.
   Бронка. Ах, как я тебе благодарна... И прорубь вырубили?..
   Лакей Да.
   Бронка. И рыболовов велел позвать?
   Лакей Да.
   Бронка. Фонари приготовили?
   Лакей Так точно, пани.
   Бронка. Спасибо. Можешь идти.

Лакей уходит.

  

Седьмое явление
Бронка и Казимир

   Казимир. Что все это значит?
   Бронка. Ничего не значит, идем ловить рыбу... (Пытливо.) Казя, пойдешь со мною?
   Казимир. Пойду, куда хочешь.

Пауза.

   Бронка (вдруг весело). Помнишь ты нашу чудную поездку по озеру вчера и третьего дня?
   Казимир (задумчиво, смотря вдаль). Помню.
   Бронка (быстро, потом тише). Чего ты вдруг задумался и так и впился глазами в синюю даль, в даль снега и черных полей?.. Когда стает снег, на них зазеленеют свежие ростки...
   Казимир (точно эхо). Да, когда стает снег...
   Бронка. Казя, ты в самом деле любишь меня?
   Казимир. Люблю.
   Бронка. Но ты знаешь, что я люблю только одного Тадеуша?
   Казимир. Знаю.
   Бронка. И ты так прекрасен, что отвернулся бы от меня, если бы я отвечала тебе любовью?
   Казимир. Да, я отвернулся бы от тебя, если бы ты хотя одним движением показала, что любишь меня.
   Бронка. А если бы я тебя о чем-нибудь попросила -- очень, очень, -- ты бы исполнил?
   Казимир. Что?
   Бронка (пытливо). Все равно...

Очень короткая пауза; смотрят друг на друга.

   Казимир (задумчиво). Ну, все, все.
   Бронка (вдруг). Где коньки?
   Казимир. На что тебе коньки?
   Бронка. Так, для виду, для виду...
   Казимир. Хорошо. Как хочешь...
   Бронка. Пусть случится!
   Казимир. Гм... Пусть случится...
   Бронка (со страшным ужасом). Ведь это должно свершиться?
   Казимир. Да. (Улыбается.) Но зачем же ты велела созвать рыбаков? К чему люди? Фонари?
   Бронка (смотрит на Казимира). Правда, правда... Ведь можно все-таки сделать, что никто и не увидит. Ха-ха-ха! Какая глупая мысль!.. Они еще способны в последнюю минуту спасать человека... Ха-ха-ха!.. Ох, какую глупую комедию мне подсказало мое разжалобившееся сердце...

Звонит.

  

Восьмое явление
Бронка, Казимир, входит Лакей

   Лакей. Что прикажете?
   Бронка. Скажи, что сегодня не будет рыбной ловли. Завтра утром, завтра утром, понимаешь?
   Лакей (удивленно). Уж все готово.
   Бронка. Ну и отлично. Но только лов рыбы будет завтра утром... -- О, и какой еще рыбы!..
   Лакей. Значит, фонари не понадобятся?
   Бронка. Ты все еще не понял меня?
   Лакей. Понял, пани. Но снег на озере уже разметен.
   Бронка. Вот и хорошо.
   Лакей. И прорубь прорублена.
   Бронка. Еще лучше.
   Лакей Значит, прикажете отменить?
   Бронка. Господи, уже тысячу раз я сказала тебе...

Лакей кланяется и уходит.

  

Девятое явление
Казимир и Бронка

   Казимир. Ну, идем.
   Бронка. Идем... Тебе ведь все равно, скучать здесь или там?

Истерично смеется.

   Казимир. О, совершенно... Итак, я своей особой украшу странное, или лучше -- самое обыкновенное происшествие -- двое людей попали в прорубь!.. (Смеется.) Даже завещания писать не надо...
   Бронка (нервно). Ха-ха-ха... Конечно, без завещания, без завещания... Ну, ты готов?
   Казимир. Давно готов.
   Бронка. Так идем же, идем...

Осматривает комнату, прощается с ней взглядом. Оба уходят.

  

Десятое явление
Макрина

Некоторое время сцена пуста. Входит Макрина, оглядывает все углы.

   Макрина. Пошли, пошли уже... Моя жатва... моя жатва... Одну несла я на своих руках... а теперь другую... другую... (Подходит к кушетке, тихо обходит комнату.) Здесь сидел этот дорогой, белый голубок... Здесь... я ее больше всего любила... (Обходит комнату, дотрагивается до всех вещей и мебели.) Тут... тут моя голубка лила свои слезы. (Подходит к креслу) Здесь еще сегодня утром сидела Бронка... Бронка... И она уж не вернется, нет, не вернется... И тот сокол не вернется. Так должно было случиться... Белый призрак ее матери бродит по дому и зовет... зовет... Уж не вернется, никогда больше не вернется... А теперь уж я останусь здесь...

Садится и остается неподвижно на месте.

Занавес.

  

Примечания

   Снег. Драма в 4-х актах. На польском языке издана в 1903 году. Первые русские переводы появились в 1903 году (пер. С. и А. Ремизовых) и 1904 году (пер. К. Бравича). В то же время пьесу увидел русский зритель. В 1904 году она идет в Москве в Новом театре, в Одесском драматическом театре Сибирякова, Варшавском русском драматическом театре, Рижском русском городском театре, театрах Харькова, Киева и Кишинева. В Одессе в роли Бронки дебютировала молодая актриса В. Л. Юреньева. Позже она будет играть эту роль в Киеве (1907 год, театр Соловцова) и, наконец, в Москве (1911 год, театр Незлобина). Именно московская премьера, хотя и очень неоднозначно оцененная критиками, откроет актрисе путь в большое искусство.
   Печатается по тексту: Пшибышевский С. Полн. собр. соч. М. 1905. Т.4. С. 231-306. Пер. В. Тучапской, А. С., В. В. и Н. Эфроса.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru