Lib.ru/Классика: Позняков Николай Иванович. "Лепетитор"

Николай Иванович Позняков

"Лепетитор"

Рассказ

Как-то одно время было у меня на денежном рынке тихо, очень даже тихо. Что было более или менее ценного -- в залог снёс; должал-должал, где и покуда можно было; а когда всякие ресурсы стали к концу приходить, тряхнул и последним капиталом -- объявление тиснул, что де мол так и так, "будучи лишён всяких средств к жизни, ищу уроков или каких бы то ни было занятий". Жду день, жду другой, третий: никого, ниоткуда, низачем. Ну, думаю, плохо: пропали мои денежки даром. Собирался я уже объявить в газетах, что ищу занятий, во что бы то ни стало, согласен и в отъезд, куда угодно -- хоть в Ветлянку (время было чумное).

Наконец, получаю письмо:

"Милостивещий государь!

Известился я в "Ведомостях", что кушать вам нечего, а кушать хочется. А сын есть у меня, балуется мальчишка. Потому, как это не дело, то коли ежели благоугодно вам будет хлеб кушать, то милости просим ко мне в лавку побывать. За сим покорный ваш слуга и раб божий Трофим Торговцев, 2-й гильдии купец".

Полюбовавшись на засаленный клочок бумаги, я пошёл по адресу.

-- Тут хозяин? -- спрашиваю в лавке.

-- В трактире, чай пьют, -- отвечает приказчик. -- А вам на что?

-- Дело есть.

-- Так обождите маленько: они скоро будут. Сенька, ты чего бельма-то выпучил? Беги скорей в трактир -- скажи хозяину, что пришли к ним. Ну, живо!

Сенька пустился во всю прыть через дорогу к трактиру, а приказчик, подперев правою рукою левую под локоть, прихлебнул чаю из стакана, который он держал в левой руке и, небрежно глядя в окно, спросил меня:

-- Вы это к Трофиму Кузьмичу насчёт чего, собственно, так сказать?

-- Письмо я от него получил.

-- Так... -- снисходительно подтвердил он.

-- Трофим Кузьмич идут! -- торжественно заявил вбежавший Сенька.

К дверям лавки подошёл высокий седой старик, с длинной бородой, крупным, серьёзным лицом, в длиннополом сюртуке, высоких сапогах и глубоком картузе. Погладив бороду и поправив ворот ситцевой рубашки, он медленно и важно вошёл в лавку. "Молодцы" вытянулись в струнку.

-- Вы, кажется, господин Торговцев? -- обратился я к нему.

-- Точно так-с: я самый.

-- Вот я от вас это письмо получил.

-- А, знаю, знаю... Так пожалуйте, господин честной, в трактирчик: мы там с вами переговорим, а кстати и чайку изопьём. Вы чего ж, молодцы, стоите-то? Пейте чай! -- обратился он к приказчикам.

"Молодцы" ободрились.

-- Чай -- дело доброе, -- сказал мне Трофим Кузьмич. -- Палка на палку нехорошо, а чай на чай завсегда можно. Пойдёмте же, господин.

-- А кто вы такой будете, осмелюсь узнать? -- спросил он меня по дороге.

-- Я? Студент.

-- Студент? Гм... Так, значит, всяким наукам обучаетесь?

-- Всяким наукам.

-- Тэк-с... А бунты учинять обучаетесь?

-- Нет, -- говорю, -- этому не обучаюсь.

-- Не обучаетесь?.. -- (и он пытливо взглянул на меня). -- Так это, значит, уж без учёбы, сами от себя, и тятеньку и маменьку по морде за то, что кормят?

"Эге-ге, -- думаю, -- этому нужно "молодца" в учителя".

Пришли в трактир, сели у столика.

-- Ну-ка, чаю на двоих, живей! -- скомандовал купец и снова обратился ко мне. -- Так вы, значит, студент и всяким наукам обучаетесь?

-- Да.

-- А учить умеете?

-- Не умел бы -- не объявлялся бы.

-- Тэк-с... значит, умеете. А как звать вас?

Я сказал. Услышав мою фамилию, Трофим Кузьмич оживился:

-- У вас тятенька не торговал ли мукой картофельной?

-- Нет, не торговал.

-- Или из родных кто?

-- И из родных никто.

-- Никто, значить, этим делом не занимался? Тэк-с...

В комнату с шумом влетел половой: в левой руке грязная салфетка, в правой поднос с двумя чайниками и стаканами; звенит, гремит...

-- Эк, ты, братец, трезвонишь: словно в Светлый праздник, -- заметил ему Трофим Кузьмич.

-- Нельзя же для дорогих гостей и не потрезвонить, -- сострил половой, -- потому для милого дружка...

-- Ну-ну-ну... -- остановил его старик. -- Ты, брат, знаешь? Ешь пирог-то с чем?

-- С грибам, Трофим Кузьмич.

-- А язык-то держи где?

-- За зубам, Трофим Кузьмич.

-- То-то же: ты, братец, это себе на носу заруби, да и помни.

Половой сконфузился и старался поправиться:

-- Я для вашей милости, Трофим Кузьмич, не то, что потрезвонить, а ноги ваши мыть, да воду-то эту самую пить...

-- Ладно, ладно, толкуй... Ты, ведь, я знаю, и языком-то мастер трезвонить. Балаболка.

И старик стал разливать чай.

-- Так, значит, -- обратился он ко мне, -- никто из ваших родных картофельной мукой не занимался?

-- Никто, -- говорю. -- Только нам, Трофим Кузьмич, надо бы о деле поговорить.

-- Что ж, оно можно: о деле завсегда помнить долженствует. Извольте-ка свой стаканчик взять: дело делом, а чай чаем.

Я стал пить чай.

-- Вот вы бы моего мальчонка поучили, -- начал купец, -- больно уж он шустёр, а толку в нём мало... Приструнить его хорошенько надо, а не то избалуется в конец. Двенадцать уж годков мальчишке: и читать, и писать умеет, только не так отчётисто. Так вы бы вот, господин честной, походили да позаняли бы его: так-то бы лучше было.

-- А сколько раз в неделю приходить?

-- Да хошь разика бы три.

-- Где ваш сын учится?

-- Где же ему учиться? Ему учиться некогда, да и не к чему: потому -- наше дело торговое... А вот насчёт грамоты -- знает он её, грамоту-то, только не так, чтобы очень твёрдо. Грамоте к тому нониче и по крестьянству учат. Вы бы его часочек-другой и поприструнивали.

-- Что ж? Это можно, -- говорю.

-- А как цена ваша будет, господин?

Я подумал и назначил по двадцати рублей за месяц.

-- Дорогонько! Надо бы посбавить. У меня эти деньги с синенькой приказчик получает; а у него дела-то побольше вашего.

И он лукаво, как-то выжидательно смотрел на меня.

-- Ничего не дорогонько, Трофим Кузьмич: другие учителя по три, по пяти рублей за один час берут.

-- А кто даёт-то? -- встрепенулся старик. -- Сумасшедшие дают!.. Деньги у них дёшевы. А у меня кажная копеечка на счету: потому -- мне наобум платить и не приходится. А вы вот что, господин: возьмите-ка двенадцать рубликов в месяц, и делу конец.

-- Нет, нельзя, Трофим Кузьмич.

-- Да как же нельзя? Что вам, молодому да одинокому, нужно-то? Нешто вам семью пропитывать? Право, возьмитесь-ка за двенадцать рубликов.

-- Да какой же мне расчёт?

-- Как не расчёт? Конечное дело, расчёт! Вы ведь всё равно так бы, без заработанных сидели, да и тугонько бы вам приходилось; а возьмётесь -- вот вам двенадцать рубликов и перепадёт. А двенадцать рублей, хошь и небольшие, а всё деньги, на улице не валяются... А?

Соблазнил меня купец: "Что я, -- думаю, -- буду без уроков делать? Нужно спустить немного".

-- Извольте, -- говорю, -- я пятнадцать рублей возьму, а меньше не могу.

-- Эх, господин, господин... Ведь пятнадцать-то рублей у меня второй приказчик получает; а он цельный день на работе, при деле, да и в праздники тоже торгует, -- урезонивал меня Трофим Кузьмич, наливая себе четвёртый стакан чаю. -- А вы вот пожалуйте-ка ваш стаканчик да скажите: "Идёт мол за двенадцать рублей, Трофим Кузьмич".

Но я решился больше не уступать и молчал.

-- Что ж? Идёт?

-- Нет, нельзя...

-- А вы подумайте-ка, господин.

-- Тут нечего мне и думать. Ведь я не в первый раз уроки даю: знаю, сколько спросить.

Трофим Кузьмич допил стакан и налил ещё; откусил кусочек сахару и, приподняв брови, отхлебнул с блюдца. Блюдце он держал на кончиках всех пяти пальцев левой руки, так что мне вспомнилась загадка: жёлтое море на пяти столбах.

-- Так как же, господин?

-- Как я сказал.

-- Ну, уж видно -- нечего с вами делать: больно уж вы упористы. Надо и мне накинуть. А может, вы четырнадцать рубликов не возьмёте ли?

-- И четырнадцати не возьму.

-- Что ж делать? Другого-то мне искать не хочется: когда там найдёшь?.. Придётся уж на пятнадцати рублях порешить. Только вы, господин, парнишку-то уж того...

Так мы и порешили, что за 15 рублей в месяц я буду "парнишку того".

* * *

На следующий день я пришёл дать первый урок. Мальчик оказался очень бойким, смышлёным и сразу понравился мне. Лет ему было двенадцать, но знал он для этих лет слишком мало. Да и учебники у него были какие-то допотопные: выложил он передо мной первым делом букварь, весь в масляных пятнах и с загнутыми уголками страниц; потом из ящика, откуда несло сыростью и плесенью, вылезла грамматика -- не "русская", а "российская"; за нею явился какой-то задачник, один вид которого наводил на воспоминания о делах давно минувших дней.

-- Кто вас прежде учил? -- спросил я мальчика.

-- Старичок один-с, чиновник из Гавани ко мне ходили... Они в Опочининой улице, над мелочной лавочкой жили-с... Тятенька им два с полтиной в месяц платили-с... Только вот они уж полгода, как померли-с... За?пили и померли-с... На улице их подобрали-с... И книжки у меня ихние так и остались. Очень уж они сердиты были: всё меня за эти-с вот места-с трепали...

Он указал себе на виски, и на лице его изобразились впечатления давно испытанной боли и страха перед грозным педагогом из Опочининой улицы.

Жаль мне было мальчика. Он вовсе не внушал мне желания дёрнуть его за висок. Напротив, его бойкое личико и шустрые глазёнки казались очень симпатичными. Но он, видимо, боялся и меня -- хоть я и ласков был с ним -- глядел мне прямо в рот, когда я говорил, и на каждый мой вопрос отвечал поспешно, захлебнувшись предварительно, как бы стараясь вобрать в себя побольше воздуха.

-- А после того старичка вы учились где-нибудь? -- спросил я его.

-- Никак нет-с.

-- Что же вы делали за это время?

-- У тятеньки в лавке был-с... Они меня всё посылали... Только вот третёводни-с осерчали они уж больно на меня-с -- так за вами послали: сгною, говорит, тебя, паршивец эдакий, над книжкой-с...

Так вот, каким образом попал я сюда! Вот, почему понадобился здесь учитель!

-- За что же рассердился ваш тятенька? -- допрашивал я мальчика.

-- Да я деньги потерял-с, -- отвечал мальчик и так смутился, как будто вспомнил о чём-нибудь очень постыдном. -- Тятенька меня послали по счёту получить 17 р. 68 к., я их получил-с, да в платок завернул, а платок по дороге выронил-с... или вытащил кто-с... Как по?чали меня тятенька за это ругать, ремнём отстегали и учить меня хотят-с...

Голос мальчика задрожал, и из глазах выкатились слёзы.

В это время в прихожей громко задребезжат звонок, так называемый "хозяйский". Мальчик встрепенулся и заёрзал на стуле.

-- Наше вам почтение-с, господин честной. Как ваше здоровье? -- величественно спросил меня входивший Трофим Кузьмич.

По его вопросу казалось, что мы с ним уже давно знакомы, и что я известен ему за человека нездорового. Он торжественно провёл рукой по бороде, подпёрся в бока и, сверкнув глазами на сына, обратился ко мне:

-- Ну, что? Как?

-- Да ничего ещё пока.

-- Драть его вот надо! -- грозно кивнул он на сына. -- Избаловался вовсе, из рук вон выбился. Хошь ему говори, хошь нет -- никакого толку от него не добьёшься. Вы ему спуску-то не давайте: чуть только что -- так за вихор!..

Мальчик не выдержал и заплакал потихоньку, стараясь скрыть слёзы, но отец заметил их:

-- Пореви у меня ещё!.. Я те пореву! -- пригрозил он сыну, собираясь уже показать мне, как надо расправляться с мальчиком за вихор.

Но из двери соседней комнаты показалась чья-то жирная голова в шёлковой кичке и с двойным подбородком:

-- И всё-то ты дитю ругаешь, Трофим Кузьмич! Бога ты не боишься!

-- И всё-то ты мне под руку лезешь, Арина Власьевна! Чёрта ты бы постыдилась!

-- У, шкура-жид! -- буркнула жирная голова и скрылась за дверью.

-- Анафема, прости Господи! -- пустил ей вслед Трофим Кузьмич и ушёл в лавку, обласкав в прихожей кухарку "дурой".

Занявшись с мальчиком, я уже собирался уходить с нечистою перед его отцом совестью, так как ни разу не дёрнул его за вихор.

-- А уж вы уходите? -- послышалось мне, и я увидел в дверях ту же кичку на жирной голове. -- Не угодно ли будет чайку испить?

Я стал было отказываться, но купчиха так приступила ко мне, что пришлось согласиться.

-- Вы насчёт Трофима Кузьмича не бойтесь, душа моя сладкая: он тольки во хмелю буён бывает, -- трещала Арина Власьевна, -- а когда чиверёзый, так тольки лается. Ну, и вас когда облает -- так ничего! Брань-то ведь на вороту не виснет. Того, прежнего-то учителя, что в Гавани жил, всё "старый хрыч" звал. Так тот ничего: тольки попросит рюмочку ему поднести. А уж и сердитый же был старик, царствие ему небесное: так дитю мучил (не тем будь помянут), так мучил -- просто, сказать нельзя... Да что и толковать про покойника? Вот и Трофим Кузьмич: нет того, чтобы приласкать дитю; всё норовит, как бы дёрнуть, да покрепче. А дитё чем виновато? Дитё неразумное, дитё глупое. И третёводни вот осерчал так, ни за?что, да ещё и прибил, и учить его грамоте задумал... Забыл, небось, как мы старшенького-то нашего (покойничек уж теперь, царствие ему небесное) лишний год проучили. За этого теперь принялся. А он что? Нешто сделал что? Деньги-то обронил? Эка невидаль!.. Накинет на говядину копейку -- так в три дни 17 рублей и вернутся.

Долго ещё держала меня Арина Власьевна. Наконец, отпустила. Проходя мимо лавки, я встретился с самим Торговцевым и сказал ему, что его сыну надо будет купить кое-каких учебников.

-- Это зачем?

-- Очень плохи те, которые у него теперь.

-- А то каких же вам? Бархатных что ли?

-- Нет, не бархатных, а новых надо.

-- Ну, хороши и так... А вы тут, сударь мой, новостей-то не заводите, а дело своё делайте. И без вас тошно, -- заключил он и, не взглянув на меня, вошёл в лавку.

* * *

Прошло недели три, Я продолжал ходить в дом купца, хотя Торговцев принадлежал к тем людям, которые учителей к себе в дом не приглашают, а нанимают, и потому со мной не церемонился. Проходя по той комнате, где я давал урок, он обыкновенно подбоченится, сверкнёт глазами на сына и сурово спросит меня:

-- Ну, что? Как?

-- Да ничего, так себе, -- ответишь.

-- Ну, то-то же, -- скажет, проведёт рукой по бороде и величественно отправится в лавку.

Раз как-то он вошёл, держа в руках какую-то засаленную бумагу:

-- Перепешите-ка, молодчик, эту субсидию, да почище, глядите: ведь это, знаете, куда послать надо...

"Субсидия" оказалась, просто, счётом полицейскому приставу на отпущенный из лавки товар. Не хотелось входить в пререкания -- переписал. Так, с вынужденною уступчивостью, продолжались мои уроки. Я как-то стал привыкать. Да и мальчик начал привыкать ко мне, перестал меня бояться и оказался очень понятливым и старательным. Я надеялся на успех в его учении и уверен, что надежды мои оправдались бы, если бы не случилось вот чего.

Прихожу на урок. В передней встречает меня мой ученик, испуганный и растерянный.

-- Что с вами? Вы нездоровы? -- спрашиваю.

-- Нет-с... Я ничего-с...

И замялся.

-- Что же вы такой странный сегодня?

-- Уж вы лучше не входите к нам... И маменька просит.

-- Почему так? -- удивился я.

-- Тятенька в запое-с...

Мальчик смутился, и из глаз у него, по обыкновению, выкатились слёзы: попался он, должно быть, отцу под пьяную руку. Но мне показалось неудобным ретироваться, услышав, что хозяин "в запое".

-- Ну, так что же? Тятенька ваш нам не помешает, и мы ему так же.

-- Да они уж очень сердиты-с...

-- Ну, вот пустяки! На нас ему сердиться не за что, -- ободрил я мальчика и вошёл в комнату, где мы обыкновенно занимались.

В ней сидел Трофим Кузьмич, облокотившись на наш учебный стол.

-- Чего тебе? -- обратился он ко мне.

Надо было говорить с ним смелее.

-- Да ничего. Заниматься пришёл.

-- А ты кто такой будешь?

И он уставился на меня мутными глазами.

-- Я-то кто? Репетитор, -- сказал я, уходя в другую комнату, где, притаившись у двери, стоял мой ученик и сама Арина Власьевна, со страхом слушая, что будет дальше.

-- Ле-пе-ти-тор?.. так ты ле-пе-ти-тор?.. Ах, ты паршивец этакий!.. Лепетитор голоштанный!.. Эй, Арина!

Арина Власьевна, забыв, как она воевала с ним с трезвым, сейчас же робко явилась на зов.

-- Что прикажете, Трофим Кузьмич?

-- Подай-ка мне сюда этого лепетитора, что двадцать рублей с меня запросил... Я ему бока-то накостыляю... Ах, он франт гороховый? Шею-то я ещё ему не мылил -- так ничего: нагваздаю.

-- Уж вы извините их: оченно они хмельны нониче, -- сладко задабривала меня Арина Власьевна, входя.

-- Извинять мне его не за чем. А только вы ему от меня передайте (завтра, конечно), что я больше сюда ходить не стану и денег, которые мною заработаны, с него не спрашиваю.

И вернулся "лепетитор" к себе домой точно в таком же положении, как три недели тому назад, если не в худшем ещё.

* * *

Дня через два на 8 странице номера газеты было помещено следующее объявление в удешевлённой и выразительной редакции:

1879

Источник: Позняков Н. И. Соловьиный сад и другие рассказы. -- СПб.: Типография М. Меркушева, 1900. -- С. 62.

OCR, подготовка текста - Евгений Зеленко, сентябрь 2011 г.

Адрес: Викитека.

Оставить комментарий Позняков Николай Иванович (yes@lib.ru) Год: 1879 Обновлено: 22/09/2011. 19k. Статистика. Рассказ: Проза Соловьиный сад и другие рассказы Иллюстрации/приложения: 1 штук.	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Рассказ.

Позняков Николай Иванович "Лепетитор"

"Лепетитор"

Позняков Николай Иванович
"Лепетитор"