Потанин Григорий Николаевич
Североазиатская легенда о сыне неба

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

СѢВЕРОАЗІАТСКАЯ ЛЕГЕНДА О СЫНѢ НЕБА.

   *) Не предполагая заниматься сѣверомъ, помѣщаемъ эту корреспонденцію, какъ указывающую на аналогичныя явленія съ Сибирью. Жители Сибири переселялись преимущественно съ сѣвера и изъ Арханг. губ., говоръ сибиряковъ -- архангельскій, поэтому даже изданіе Архангельскаго Словаря имѣетъ особый интересъ для сибиряковъ.
   
   Давая мѣсто статьямъ по миѳологіи и легендарнымъ сказаніямъ сибирскихъ инородцевъ, редакція не руководствуется однимъ отвлеченно научнымъ интересомъ. Она имѣетъ въ виду познакомить съ міросозерцаніемъ сибирскихъ инородцевъ, безъ чего немыслимо, но нашему, овладѣть ихъ духовной жизнью и содѣйствовать ихъ просвѣщенію. Къ сожалѣнію, мы пренебрегаемъ доселѣ изученіемъ духовной стороны инородца, оттого успѣхи христіанской пропаганды такъ слабы. Особенно страдаетъ такими недостатками паша миссіонерская дѣятельность въ Сибири, ведущая борьбу съ язычествомъ, но незнающая своего противника. Языческая религія есть также форма извѣстнаго духовнаго міросозерцанія, своя философія и космогонія: въ ней есть высшія существа, есть герои и мученики, отождествляющіе борьбу человѣческаго духа. Чтобы перевершить это міросозерцаніе, надо знать духъ народа, но мы не усвоили даже языка, хотя беремся переводить на него христіанскія книги. Этотъ языкъ изучается въ легендахъ и миѳахъ. Но у нашихъ пропагандистовъ существуетъ къ нимъ суевѣрная ненависть.
   Инородческій миѳъ и легенды, полныя своей первобытной красоты и поэзіи, часто являются первообразомъ многихъ послѣдующихъ стадій развитія человѣческаго духа и нѣтъ такого младенческаго міросозерцанія, которое не связывалось бы въ психическомъ процессѣ со всей послѣдующей исторіей человѣчества. Здѣсь мы открываемъ то родство народовъ, которое воспитаетъ въ насъ уваженіе къ человѣку, къ какому бы онъ племени и расѣ ни принадлежалъ, возвышая самихъ насъ до идеала общечеловѣческой любви и братства.

-----

   Изученіе повѣрій, обрядовъ и сказаніи сибирскихъ инородцевъ пріобрѣтаетъ большой интересъ въ виду возрастающихъ успѣховъ науки о первобытномъ человѣчествѣ. Немало загадочныхъ фактовъ, обнаруживающихся при раскопкѣ древнихъ могилъ въ Европейской Россіи, объяснится по всей вѣроятности повѣрьями и обрядами, которые, еще теперь можно наблюдать и описывать въ Сибири. Къ сожалѣнію, по этой части весьма мало собрано, да если что и собрано, то обнародовано почти исключительно на нѣмецкомъ языкѣ. Едва ли не самый интересный отдѣлъ въ наукѣ о первобытномъ человѣкѣ, это исторія возникновенія и развитія религіозныхъ вѣрованіи у него. Сибирь въ этомъ. отношеніи представляетъ интересное поле. Здѣсь мы встрѣчаемъ племена, мало или почти совсѣмъ нетронутыя вліяніемъ культурныхъ расъ и жившія весьма долго въ дали отъ международныхъ сношеній; поэтому можно разсчитывать найдти у нихъ такіе памятники древности, о какихъ въ другомъ мѣстѣ и думать нельзя.
   Одно изъ любопытныхъ повѣрій Сѣверной Азіи представляетъ повѣрье о сынѣ неба. Мы намѣрены познакомить съ нимъ читателей Восточнаго Обозрѣнія? по прежде должны сказать нѣсколько словъ о роли, которую игралъ медвѣдь въ образованіи миѳовъ Сѣверной Азіи.
   Не одна сила выдвигала этого звѣри на первое мѣсто въ глазахъ дикаря Сѣверной Азіи. Наблюдая его жизнь и придумывая средства для борьбы съ нимъ, дикарь находилъ въ немъ много другихъ поражавшихъ его особенностей. Способность становиться на заднія лапы и лазить на деревья, растительная пища, ограниченная тѣми продуктами, которые потребляетъ и человѣкъ, т.-е. плодами, ягодами, орѣхами, корнями и луковицами, устраиваніе берлоги или постояннаго жилища, уходъ медвѣдицы за дѣтьми и игра съ ними, всѣ эти черты дѣлали звѣря похожимъ на человѣка; чѣмъ первобытное билъ послѣдній, тѣмъ образъ его жизни былъ ближе къ медвѣжьей жизни. Вѣроятно, когда человѣкъ еще не изобрѣлъ орудій пораженія звѣря издали, онъ охотился, подобно медвѣДю, только за мелкими звѣрями и за дѣтёнышами крупныхъ.
   Повѣрья о томъ, что медвѣдь -- человѣкъ, распространены не только у сибирскихъ инородцевъ, но и въ простомъ народѣ у цивилизованныхъ націй. Сибирскіе инородцы думаютъ, что медвѣдь человѣкъ, только одѣтый звѣриной шкурой. Но это не простой человѣкъ, а высшей натуры. Онъ одаренъ необыкновенной, богатырской силой; это любимецъ боговъ среди людей, обреченный скитаться въ лѣсахъ. Или, могъ думать дикарь -- это сирота безродный, въ дѣтствѣ еще потерявшій своихъ сановитыхъ родителей, избитыхъ врагомъ, и выросшій безъ человѣческаго общества, или это богатырь который изгнанъ въ лѣсъ изъ человѣческой среды вслѣдствіе того, что пребываніе въ ней такого члена обыкновеннымъ людямъ оказалось неудобнымъ; шутки подростка-силача были убыточны; дернетъ за руку, рука прочь, дернетъ за голову, голова долой. Въ русскихъ, кавказскихъ и татарскихъ сказкахъ о богатырѣ, родившемся отъ союза женщины съ медвѣдемъ, постоянно повѣствуется объ изгнаніи или добровольномъ удаленіи необыкновеннаго мальчика изъ человѣческой среды. Сюжеты о сиротѣ, обдѣленномъ братьями и изгнаніемъ въ лѣсъ послѣ, смерти отца, или о царскомъ сынѣ, изгоняемомъ изъ города по навѣту мачихи, принадлежатъ къ самымъ обыкновеннымъ въ народныхъ сказкахъ. Что-то царское видятъ въ медвѣдѣ и сибирскіе инородцы; бурятъ, подойдя съ острогой или ружьемъ къ берлогѣ, сначала держитъ рѣчь къ обитателю ея, величая его ханъ-хунемъ, "царемъ-человѣкомъ". Въ народныхъ повѣрьяхъ медвѣдь является учителемъ человѣка; послѣдній, подсматривая за дѣйствіями звѣря, узнаетъ свойства и полезность нѣкоторыхъ травъ и пр. Первобытный человѣкъ, конечно, былъ одаренъ полезными инстинктами въ большей мѣрѣ, чѣмъ лѣсной звѣрь, по тѣмъ не менѣе онъ могъ нѣкоторыя знанія позаимствовать отъ него; въ ряду животныхъ человѣкъ отличался вѣроятно большой подражательностью и, недовольствуясь врожденными инстинктами, обогащалъ свой умъ наблюденіями надъ поведеніемъ другихъ звѣрей, особенно надъ поведеніемъ такого умнаго звѣря, какъ медвѣдь. По не одни силу и умъ видѣлъ первобытный человѣкъ въ медвѣдѣ; повѣрья сибирскихъ инородцевъ и русскихъ крестьянъ въ Сибири приписываютъ ему высокое нравственное качество, любовь къ справедливости. Инородцы даже говорятъ, что онъ сынъ неба, сошедшій на землю, чтобъ поддерживать идеи справедливости въ человѣческой средѣ. У всѣхъ инородцевъ онъ считается хранителемъ клятвъ и карателемъ клятвонарушеній.
   Послѣ такихъ представленій о жителѣ лѣсовъ можно было бы предугадать, какое направленіе должно принять человѣческое творчество, когда человѣку пришлось осмыслить наблюденія надъ мертвой природой и одухотворить ее. Если духовныя потребности и низкій уровень его критицизма вели его къ тому, чтобы силы природы одѣть плотью, онъ долженъ былъ для этого взять плоть лучшаго человѣка, т.-е. медвѣдя. Это дѣлаетъ совершенно понятнымъ, почему стадіи антропоморфизма въ исторіи развитія религіозныхъ вѣрованій предшествовала стадія бротоморфизма, какъ назвалъ ее Мангардтъ {Die Göiterweli, I, 44.}, стадія оживотноображенія природы. Къ сближенію міровой жизни съ жизнью медвѣдя подавали поводъ еще и другія біологическія наблюденія; человѣкъ замѣтилъ параллель въ смѣнѣ дѣятельности и покоя у медвѣдя и у міровой жизни. Вмѣстѣ съ замираніемъ общей животной жизни, съ отлетомъ птицъ, опаденіемъ листьевъ и съ прекращеніемъ грозъ, которыя первобытному человѣку казались разговоромъ міроваго духа, вмѣстѣ съ этимъ общимъ упадкомъ дѣятельности природы и медвѣдь впадалъ во временную спячку. Съ весеннимъ пробужденіемъ природы выходилъ изъ своего заточеній "звѣрь; на небѣ начинались раскаты грома, и медвѣдь въ то же время начиналъ оживлять своимъ ревомъ лѣса. Эти біологическія замѣчанія привели дикаря къ обобщенію медвѣдя съ одной стороны съ грозовымъ явленіемъ, съ другой съ солярными явленіями. И громъ, и солнце могли представляться дикарю въ образѣ медвѣдя.
   По одной бурятской, сообщенной намъ г. Черскимъ, легендѣ, у Грома было три сына; однажды дѣти были на работѣ; отецъ, переодѣвшись, явился къ нимъ и сообщилъ, что родители ихъ впали въ болѣзнь и лежатъ при смерти; два брата, старшій и младшій, тотчасъ же поспѣшили къ родителямъ, но средній остался пообѣдать и, только уже закусивъ, отправился домой. Старшаго сына отецъ сдѣлалъ никогда непогасающимъ и грѣющимъ солнцемъ, младшаго всѣми поддерживаемымъ и чтимымъ огнемъ, а средняго вѣчно измѣняющимся мѣсяцемъ. Легенды о трехъ сынахъ грома, чаще о трехъ сынахъ неба, встрѣчаются и въ другихъ варіантахъ, какъ у бурятъ и монголовъ, такъ и у алтайцевъ; одинъ изъ трехъ сыновей иногда называется громовникомъ, или ему приписывается открытіе огня. Огонь или молнія -- это сынъ неба, спустившійся на землю. О томъ, что огонь спустился на землю съ неба, существуетъ не одно указаніе въ повѣрьяхъ и сказаніяхъ сѣверной Азіи. О медвѣдѣ (у остяковъ) разсказывается, что онъ сынъ Торума, т.-е. неба и спустился съ неба на землю, слѣдовательно разсказывается то же, что объ огнѣ или молніи. У алтайцевъ мы встрѣчаемъ сказаніе о Джаикѣ, сынѣ неба; по нѣкоторымъ показаніямъ, онъ виновникъ грозовыхъ явленій; вмѣстѣ съ тѣмъ о немъ разсказывается, что его ослѣпилъ Бобырганъ, который вслѣдъ за тѣмъ бѣжалъ съ неба на землю и спрятался подъ деревомъ; Джаикъ бросился за нимъ слѣдомъ; и теперь, если молнія ударитъ въ дерево, думаютъ, что подъ нимъ сидѣлъ Бобырганъ, врагъ Джаика. Ясно, что подъ Джаикомъ сказаніе подразумѣваетъ молнію. По нельзя не замѣтить, что Джаикъ или какъ это имя еще произносится Ыикъ, очень напоминаетъ алтайское же имя медвѣдя -- айыгъ. Изъ этого хорошо видно, до какой степени сливались представленія о низведеніи огня съ культурной и гуманитарной ролью медвѣдя.
   Легенда о Джаикѣ не единственная въ этомъ родѣ; есть и другія легенды о пострадавшемъ сынѣ неба, преимущественно у сѣверныхъ монголовъ; только въ монгольскихъ варіантахъ сынъ неба предварительно спускается на землю и уже здѣсь терпитъ; ему перегрызаетъ горло ольби (летяга), или умерщвляютъ его другіе враги, но также звѣриной породы. Люди въ качествѣ убійцъ сына неба въ этихъ легендахъ не выступаютъ; по крайней мѣрѣ мы такихъ легендъ ни въ сѣверной Монголіи, ни въ южной Сибири не открыли. Только уже въ прикамскомъ Поволжьѣ встрѣчаемъ сына неба Кереметя. убитаго людьми. Тѣмъ не менѣе можно надѣяться найти подобные варіанты и въ сѣверной Азіи, или по крайней мѣрѣ, на основаніи намековъ, сохранившихся въ книжныхъ сказаніяхъ монголовъ, можно думать, что и здѣсь были такіе варіанты. Наконецъ, въ сибирской обрядности мы находимъ достаточно подходящую почву для возникновенія подобной легенды. Мы разумѣемъ медвѣжьи праздники, въ цѣльномъ видѣ сохранившіеся только на Амурѣ, но повидимому существовавшіе по всей Сибири. Эти праздники устраи ваются, когда случайно убьютъ медвѣдя, но кромѣ того, для этой цѣли нарочно ловятъ и въ теченіи нѣсколькихъ лѣтъ выкармливаютъ медвѣжатъ. Вѣроятно, въ послѣднемъ случаѣ обрядъ бываетъ полнѣе. Выкармливаніе сохранилось теперь только на Амурѣ, у гиляковъ и на островѣ Сахалинѣ у айновъ, въ остальной же Сибири медвѣжьи праздники устраиваются надъ трупами медвѣдей, убитыхъ на охотѣ. Сахалинскіе медвѣжьи праздники описываются слѣдующимъ образомъ. Откармливаемый медвѣдь обыкновенно содержится въ деревянномъ срубѣ: когда онъ достаточно подросъ, назначается день собранія на праздникъ. Сосѣди собираются въ то селеніе, гдѣ будетъ происходить праздникъ, и первый день проходитъ въ угощеніи виномъ, въ пляскахъ и вообще въ весельѣ. Иногда гости уходятъ къ медвѣжьему срубу и оплакиваютъ его предстоящую смерть слезами и причитаніями. На другой день медвѣдя выводятъ изъ сруба или прямо къ смертному столбу или въ жилую юрту хозяина; выводъ его изъ сруба начинается съ того, что разбираютъ верхніе вѣнцы сруба; затѣмъ набрасываютъ на звѣря петли, которыя затягиваются у него на животѣ въ то время, когда люди тянутъ за четыре конца веревокъ; въ это время за звѣря берутся руками, украшаютъ его стружками, обвѣшиваютъ ими его уши и голову и выводятъ изъ сруба. Если его сначала помѣщаютъ въ жилой юртѣ, здѣсь ему подносятъ лакомые куски въ теченіи всего времени, пока длится праздникъ. У смертнаго столба иногда устраивается выставка оружія, одеждъ и матеріи. Для этого вколачиваютъ колья дугой; по хордѣ также вколачиваются колья; на послѣднія вѣшаются циновки, изъ которыхъ образуется стѣнка, обращенная лицевой стороной къ столбу; на этой лицевой сторонѣ и вывѣшиваются упомянутые предметы. Животное привязываютъ къ столбу, затѣмъ одинъ членъ селенія читаетъ къ нему обращеніе, послѣ котораго выходитъ стрѣлокъ о однимъ выстрѣломъ убиваетъ звѣря. Трупъ оставляютъ на нѣсколько минутъ висѣть на столбѣ; въ это время нѣкоторые изъ присутствующихъ подходятъ къ убитому, припадаютъ къ его тѣлу и плачутъ. Затѣмъ его снимаютъ со столба кладутъ на циновку, снимаютъ съ него шкуру, мясо варятъ и съѣдаютъ, а голову относятъ въ лѣсъ и выставляютъ тамъ на деревѣ или втыкаютъ на колъ. Если мы припомнимъ. что тѣ же айны, которые устраиваютъ такія кровавыя пирушки, зовутъ медвѣдя сыномъ горнаго духа, т.-е., по всей вѣроятности, громовника, а также величаютъ его камуемъ, т.-е. богомъ, то сама собой напрашивается на сочиненіе легенда о богѣ, убитомъ людьми. А далѣе, если мы примемъ въ соображеніе тѣ логическія заблужденія, которыя дикарь питаетъ относительно законовъ движенія тѣлъ, припомнимъ, какъ онъ мало даетъ цѣны физическимъ причинамъ, и вѣрный полетъ стрѣлы или пули приписываетъ желанію самой стрѣлы или ружья, припомнимъ, что, убивъ камнемъ птицу, онъ относитъ это событіе къ свойствамъ камня, хранить этотъ камень въ своемъ жилищѣ и обращаетъ его въ домашняго фетиша; если мы все это примемъ въ разсчетъ, то вамъ не покажется удивительнымъ, еслибы кто дикарю тѣхъ временъ, когда не только не было огнестрѣльнаго оружія, по когда и другія, болѣе простыя орудія были еще несовершенны, приписалъ бы мысль, что медвѣдь самъ добровольно допускалъ убить себя человѣку. Разсказы объ оленѣ, добровольно являвшемся къ закланію на общественномъ жертвоприношеніи, живутъ и доселѣ на сѣверѣ Россіи, въ Вологодской губерніи, у нашего простаго народа и на Кавказѣ туземцевъ. Поэтому, намъ кажется, нѣтъ надобности появленіе монгольскихь легендъ о великой самоотверженности Бурхана-бакши, изъ жалости къ голоднымъ звѣрямъ отдающаго имъ свое тѣло на съѣденіе, объяснять вліяніемъ гуманнаго ученія буддистовъ. Зародыши этихъ легендъ заключаются въ описанной выше мѣстной обрядности.
   Образъ Бурхана-бакши можно цѣликомъ отнести къ творчеству поэтовъ шаманства. Онъ спустился на землю, чтобы даровать людямъ правила мирной жизни; мы видѣли, что по повѣрью остяковъ, медвѣдь, скучая на небѣ (подобно индійскому принцу Сицартъ, легшему въ основу нашего сказанія объ Іосифѣ царевичѣ, и скучавшему во дворцѣ царя-отца), несмогря на противодѣйствіе, отца -- Торума (т.-е. неба), уходитъ на землю, гдѣ и остается въ качествѣ водворителя правды. Легенда о животворной водѣ, соединяемая съ именемъ Бурхана-бакши, также не стоитъ одиноко среди вѣрованій сѣверной Азіи. Легенда эта имѣетъ слѣдующее содержаніе. Бурхань-бакши съ двумя учениками сошелъ на землю осмотрѣть, каково живется людямъ и звѣрямъ; убѣдившись, что живется имъ очень трудно, онъ рѣшился создать имъ животворную воду, которая принесла бы имъ безсмертіе. Но во время его временнаго отсутствія, Арахы-мангысъ выпилъ приготовленную воду; Бурханъ-бакши, увидѣвъ опорожненный сосудъ, обратился сначала къ солнцу съ вопросомъ: кто совершилъ злодѣяніе; оно назвало преступника, по не указало мѣста, куда онъ скрылся; мѣсяцъ выдалъ убѣжище злодѣя, богъ догналъ Арахы, бросилъ въ него своимъ очиромь (жезломъ) и разсѣкъ его пополамъ; но такъ какъ Арахы выпилъ животворную поду, то и съ отрубленной нижней частью онъ не можетъ умереть и продолжаетъ жить и мстить свѣтиламъ за измѣну; особенно нападаетъ онъ на болѣе виновный мѣсяцъ, проглатываетъ его, но тотъ вновь вываливается изъ разрубленной утробы чудовища. Очевидно, что это сказаніе относится къ новолунію, которое, по народному повѣрью. всегда сопровождается дождливой погодой. Подъ животворной водой разумѣется, вѣроятно, благодатный дождь. Другая легенда, о Бурханѣ-бакши разсказываетъ, что онъ, желая накормить голодныхъ звѣрей, обратился въ зайца и дозволилъ звѣрямъ съѣсть себя; шкура этого зайца и теперь видна на лунѣ. Онять мы видимъ, что легенда о Бурханѣ-бакши ставится въ связь съ мѣсяцемъ; по алтайскому повѣрью, мѣсяцъ отдаетъ себя на съѣденіе Джельбегеню: такъ сами инородцы объясняютъ его поведеніе. По русскому повѣрью Богъ крошитъ мѣсяцъ на звѣзды. Вообще, уже изъ этихъ отрывковъ видно, что легенда о сынѣ неба ставилась въ связь съ мѣсяцемъ. Другія сибирскія повѣрья указываютъ ни то же. Такъ, напримѣръ, въ монгольскихъ и алтайскихъ сказаніяхъ о сынѣ неба, умерщвленномъ на землѣ, омела, злодѣевъ, враговъ его, напоминаютъ имена тѣхъ чудовищъ, которымъ приписывается повѣрьями разныхъ ту райскихъ племенъ затмѣніе мѣсяца. Участіе луны въ миѳахъ первобытнаго человѣка очень естественно; ни одно свѣтило не могло такъ удивлять его своими явленіями, какъ мѣсяцъ своими фазами и затмѣніями: его періодическое исчезновеніе и возрожденіе могло послужить основой для миѳа о превращеніяхъ, о смерти и воскресеніи, о смѣнѣ старости новою юностью; актъ рожденія свѣтила сдѣлалъ его покровителемъ рожденій на землѣ; сибирскія инородческія повѣрья о новорожденныхъ тѣсно связаны съ повѣрьями о мѣсяцѣ. Серія грозъ, которая сопровождаетъ нарожденіе мѣсяца, по народному повѣрью, казалась темной силой, преслѣдующей небеснаго младенца; отсюда, вѣроятно, азіатскія легенды о младенцахъ, преслѣдуемыхъ враждебными людьми или самимъ царемъ. Иногда мальчикъ вынесенъ изъ сѣчи на концѣ копья; можетъ быть, предъ творцомъ миѳа одновременно носились картины новолунной грозы и охоты за медвѣжатами для откармливанія.
   Исторія одного гонимаго мальчика составляетъ содержаніе духовнаго стиха, который поютъ дюрбюты. Сами они называютъ это произведеніе стихомъ въ честь богини Цаганъ-дарихэ. Эта богиня, разсказывается въ стихѣ, молилась и дарованіи ей хотя одной изъ трехъ драгоцѣнностей; молитва ея услышана и у нея родился сынъ, но на третій день онъ исчезъ, т.-е. умеръ. Мать идетъ искать его; встрѣчаетъ тэнгировъ, но тѣ не. умѣютъ ничего ей сказать; она обращается къ ворожеѣ и тогда узнаетъ, что младенецъ ея похищенъ Гальбинъ-бурханомъ и заключенъ въ 365 золотыхъ бомбу (кувшиновъ). Переодѣвшись служанкой, мать идетъ къ Гальбинъ-бурхану и нанимается въ услуженіе. Здѣсь она продолжаетъ плакать и звать своего сына; сынъ услышалъ рыданіи матери, расторгъ свои узы и бросился въ ея объятія. Это сказаніе несомнѣнно относится къ мѣсяцу; помимо другихъ указаній, о томъ свидѣтельствуетъ имя Гальбинъ-бурхана. По бурятскому повѣрью, затмѣнія луны причиняетъ духъ Альбинъ. Интересно, что сынъ Цаганъ-дарихэ называется Аю, т.-е. медвѣдь; это еще разъ свидѣтельствуетъ, какъ мѣсяцъ и медвѣдь дружно содѣйствовали образованію сѣверноазіатскаго миѳа о страстотерпцѣ.
   Темными путями и извилистыми проходами пробивался къ истинѣ дикарь сѣверной Азіи и истина, шедшая къ нему на встрѣчу, являлась часто скрытою подъ странною и безобразною маской; и однако, въ концѣ-концовъ, мы находилъ его обладателемъ созданныхъ его собственнымъ умомъ и воображеніемъ повѣрій, обрядовъ и легендъ съ глубокимъ нравственнымъ содержаніемъ, которое, несмотря на кровавую иногда обстановку обряда и на грубую внѣшность частной жизни самаго дикаря, придавало его общественному строю много человѣчности.

Г. Потанинъ.

"Восточное Обозрѣніе", No 13, 1882

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru