Понтоппидан Хенрик
Молодая любовь

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Идиллия.
    (Ung Elskov).
    Перевод В. М. Саблина.
    Текст издания: журнал "Русская Мысль",кн. I--II, 1895

   

МОЛОДАЯ ЛЮБОВЬ.

Идиллія Генрика Понтоппидана.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.

   Немного на востокъ отъ деревни Бальдерёдъ лежитъ большое, замѣчательное озеро, которому, наряду съ его обыденнымъ и прозаическимъ именемъ "Бальдерёдское озеро", романтическія души (и въ особенности священникъ, занимающійся стихотворствомъ) даютъ порою наименованіе "Озеро нимфъ" или "Купальня нимфъ", произнося это слово съ какою-то таинственною интонаціей.
   Если, несмотря на его довольно значительное протяженіе, его нельзя видѣть, пока не подойдешь къ самому берегу, то это происходитъ отъ того, что оно лежитъ очень низко, между высокими холмами и посреди дремучихъ лѣсовъ, замыкающихъ его со всѣхъ сторонъ. Какъ ревнивые любовники, стоятъ вокругъ него тѣсные ряды деревьевъ и тщательно скрываютъ отъ взоровъ, когда приближаешься къ нему. И не одинъ путникъ, незнакомый съ этою мѣстностью и не подозрѣвавшій его существованія, чувствовалъ, какъ электрическая искра пробѣгала по его тѣлу, когда, при неожиданномъ поворотѣ лѣсной тропы на вершинѣ "Королевскаго холма", онъ вдругъ оказывался лицомъ къ лицу съ широкою, залитою солнцемъ гладью озера, лежащаго между темными, тихо шелестящими лѣсными массами и смотрящаго на него, точно громадное, таинственно мигающее око.
   Защищенное отъ всѣхъ вѣтровъ, лѣниво улыбающееся и словно сознающее свою нагую красоту, оно покоится въ ничѣмъ не смущаемомъ блаженствѣ. Лѣсной вѣнецъ свѣшивается надъ нимъ жаждущими вѣтвями, погружая въ его лоно свои глубокія зеленоватыя тѣни. И, точно необъятное, трепещущее море листьевъ, волна за волною куполообразныхъ буковыхъ верхушекъ, съ поясами изъ березъ и пятнами изъ темныхъ смолистыхъ сосенъ, величаво и торжественно поднимаются съ краевъ его холмы, преграждая сюда доступъ міровому шуму.
   Какое-то гнетущее чувство охватитъ вашу душу, если въ поздній часъ дня, когда тѣни удлиняются, вы остановитесь у этого озера и будете осматриваться вокругъ. Ни одинъ звукъ, кромѣ этого вѣчнаго шума лиственнаго моря, не коснется вашего слуха. Взовьется надъ водою какая-нибудь пташка съ своею пѣсней и тотчасъ же снова умолкнетъ, точно испугавшись своего собственнаго тоненькаго и одинокаго голоска среди царящей кругомъ тишины.
   Подъ конецъ какъ-то жутко вамъ станетъ въ этой огромной могилѣ, куда лишь облака, плывущія надъ вашею головой, приносятъ вѣсти изъ живого міра, лежащаго позади. Этотъ кисловатый запахъ гніющаго дерева давитъ вамъ грудь, сердце усиленно бьется и, точно пойманный орелъ, вашъ взоръ пытливо блуждаетъ то здѣсь, то тамъ, по этимъ безконечнымъ волнамъ лѣса, вздымающимся къ голубому небу и запирающимъ всѣ выходы.
   Въ одномъ только мѣстѣ, на востокѣ, гдѣ холмы не такъ высоки, лѣса не такъ густы, однообразіе нарушается громаднымъ, дикимъ ущельемъ. Словно какая-то отчаянная сила прорвала здѣсь почву въ своемъ стремленіи свободно вздохнуть. Его высокіе бѣлые склоны просвѣчиваютъ сквозь зелень со всѣхъ пунктовъ вокругъ озера. Но когда подходишь ближе, разсѣлина расширяется и между крутыми, изрытыми песчаными скатами открывается взору на нѣсколько миль вдаль обширное плоское, свѣтлое побережье.
   Роскошное ярко-зеленое поле врѣзывается въ дно ущелья, на встрѣчу къ самому озеру, посылающему ему въ обмѣнъ широкій, многоводный потокъ, пересѣкающій поле. Съ просмоленнаго моста на сваяхъ можно прослѣдить его извилистое теченіе мимо красныхъ деревенскихъ избъ и бѣлыхъ штукатуренныхъ церквей, мимо тучныхъ выгоновъ, гдѣ пасется рядами бѣлый съ черными пятнами скотъ, и мимо большихъ болотистыхъ поемныхъ луговъ, гдѣ дѣвушки въ свѣтлыхъ шляпахъ сгребаютъ въ стога сѣно. То скроется онъ отъ глазъ въ темно-зеленой рощицѣ, то разольется какъ бы на покой въ нѣсколько маленькихъ свинцоваго цвѣта озеръ, въ которыхъ солнце отражается, какъ въ кусочкѣ оконнаго стекла.
   Но тамъ, вдали, гдѣ луга становятся все темнѣе, тамъ начинается широкая полоса бурыхъ мховъ, а за ними снова стелются обширныя, плодоносныя нивы съ крошечными, покрытыми красною краской деревушками и крошечными бѣлыми штукатуренными церковками, пока все не исчезнетъ на самой дальней лазури небосклона, гдѣ освѣщенный солнцемъ парусъ или струйка дыма выдаютъ присутствіе моря.
   Изъ-за моря восходитъ солнце.
   Его первые горизонтальные лучи, золотымъ вѣеромъ раскидывающіеся надъ плоскимъ побережьемъ и зажигающіе пламя въ его безчисленныхъ окнахъ, находятъ себѣ путь и въ ущелье, чтобы расшевелить дремлющую жизнь вдоль береговъ озера, чтобы свѣжимъ утреннимъ вѣтеркомъ встряхнуть сонные лѣса, чтобы вызвать пташекъ изъ ихъ гнѣздъ и пробудить ихъ пѣсни.
   Тонкіе шелковистые туманы ночи, игравшіе, точно бѣлые призраки, надъ поверхностью озера, свертываются клубами предъ жгучимъ взоромъ солнца и какъ бы въ страхѣ убѣгаютъ подъ самые глубокіе откосы, гдѣ медленно таютъ по мѣрѣ того, какъ оно поднимается все выше и выше.
   Но на открытыхъ мѣстахъ между кустами, вдоль берега, стоятъ мелкіе, нѣжные лѣсные цвѣточки и зябнутъ во влажной травѣ. При первомъ проблескѣ солнца надъ откосомъ они выпрямляютъ свои слабые стебли и раскрываютъ отяжелѣвшіе вѣнчики, точно желая принять въ свои объятія золотой потокъ, приближающійся къ нимъ по травѣ. Надъ ихъ головками паукъ суетится въ своей обрызганной росою паутинѣ. Изъ впадинъ и трещинъ, крадучись, выползаютъ мелкія букашки, быстрыя и проворныя, и такъ торопятся и хлопочутъ, словно всѣ онѣ знаютъ, что день не дологъ въ этихъ мѣстахъ и ночь быстро возвращается.
   Уже вскорѣ послѣ полудня солнце быстрыми шагами подвигается къ западнымъ холмамъ, туда, гдѣ они всего ближе подходятъ вершинами къ небесной лазури, и не успѣетъ его дискъ опуститься за темную, зубчатую кайму поросшаго хвоей "Королевскаго хребта", какъ тѣни снова выползаютъ изъ чащи и сбѣгаютъ къ водѣ.
   На берегу, какъ бы одумавшись, онѣ внезапно останавливаются. Но вы на минуту оторвали отъ нихъ взоръ, и онѣ уже достигли восточнаго края озера и торопливо взбираются на вершины деревьевъ.
   И по мѣрѣ того, какъ онѣ поднимаются все выше и выше, прогоняя свѣтъ съ высотъ, глубочайшая тишина нисходитъ на долину. Прежде еще, чѣмъ исчезнутъ послѣдніе позолоченные солнцемъ куполы лѣса, внизу, въ ложбинахъ, уже водворяется сумракъ. И подъ нависшимъ лѣснымъ вѣнцомъ ночь тихо прокрадывается впередъ, между тѣмъ какъ громадное, незрячее днемъ око озера медленно открываетъ свой величавый, непроницаемый взоръ.
   Тогда начинается ночной полетъ сарычей на ихъ мягкихъ крыльяхъ. Сова, беззвучная, какъ тѣнь, вылетаетъ изъ самаго темнаго дупла. Все блѣднѣетъ и замираетъ. Лѣса закутываются въ голубоватую, похожую на привидѣніе дымку. А въ бѣлыхъ туманахъ озера летучія мыши затѣваютъ шабашъ и крутятся быстрымъ вихремъ, съ неподвижно вытянутымъ хвостомъ, торчащимъ, точно крошечное метловище, подъ распластанными, какъ полы одежды, крыльями.
   То поднимаясь, то опускаясь, носятся онѣ надъ водною гладью и вволю рѣзвятся среди дикаго кустарника, покрывающаго откосы, а то начнутъ вдругъ кружиться надъ головою одинокаго, несчастнаго путника, который заблудился во мракѣ ночи на лѣсныхъ тропинкахъ и теперь съ бьющимся сердцемъ пробирается ощупью между стволами, страшась того момента, когда первый серпъ мѣсяца выглянетъ изъ-за лѣсного гребня.
   Ибо въ эту минуту,-- такъ говорятъ добрые люди,-- начинается странное навожденіе. Тогда изъ самой чащи лѣса слышится душу раздирающій вопль: Помогите! Помогите!... Поспѣшные шаги и шумъ хрустящихъ сучьевъ раздаются съ подошвы одѣтаго хвоей холма, куда озеро врѣзывается своимъ самымъ потаеннымъ уголкомъ. Явственно слышно, какъ отчаливаетъ лодка, отталкиваемая отъ берега, слышенъ плескъ вёселъ въ водѣ, и челнъ быстро исчезаетъ.
   Въ другое время раздается вдали звукъ охотничьяго рога и лай псовъ, а съ озера не разъ слышны были тихіе, жалобные дѣвичьи голоса, доносившіеся на хребтѣ крошечныхъ, новорожденныхъ волнъ,-- голоса (такъ разсказываютъ въ этихъ мѣстахъ) старыхъ, давно погребенныхъ вѣковъ, когда разбойники и объявленные внѣ закона злодѣи укрывались въ этихъ лѣсахъ и строили себѣ шалаши между дубами, когда великолѣпныя кавалькады знатныхъ господъ, въ шляпахъ съ блестящими перьями, и гордыхъ красавицъ на снѣжно-бѣлыхъ коняхъ охотились за кабанами среди этихъ стволовъ, и когда красивыя дочери сосѣднихъ деревушекъ въ темныя ночи пробирались черезъ ущелье къ озеру, чтобы въ прохладной его пучинѣ смыть съ себя навѣки ласки помѣщиковъ.
   Но около Иванова дня, когда полный мѣсяцъ плыветъ надъ озеромъ и серебритъ лѣсъ своимъ блескомъ, странный смѣхъ раздается тогда подъ деревьями.
   Кто-то отстраняетъ вѣтку, направляясь къ водѣ, выглядываетъ чья-то головка и, облитая луннымъ сіяніемъ, осторожною поступью идетъ молодая, прелестная дѣвушка... нагая (такъ разсказываетъ священникъ), съ свѣтлякомъ въ темныхъ кудряхъ.
   Робко наклоняется она и пытливо озирается вокругъ, потомъ внезапно оборачивается и -- тсс!...-- прикладываетъ пальчикъ къ розовымъ устамъ.
   За нею, изъ кустовъ, съ откосовъ, показываются другія -- сразу по четыре, по восьми, по десяти, всѣ нагія, какъ она, и съ свѣтляками въ волосахъ.
   Зардѣвшись, въ боязливомъ молчаніи крадутся онѣ къ серебряной купальнѣ. По двѣ въ рядъ или группами по четыре или по шести, съ длинными, темными волосами, разметавшимися по ослѣпительной спинѣ, онѣ нерѣшительно и пугливо скользятъ по песку, устилающему дно озера, слегка трепещутъ и какъ бы съ сомнѣніемъ улыбаются жидкому металлу, обнимающему ихъ бѣлые члены. Вдругъ одна изъ нихъ бросается впередъ, вытянувъ стройныя руки. Слышится сдавленный крикъ... и всѣ онѣ скрываются подъ волнами и начинаютъ купаться въ пучинѣ.
   Мѣсяцъ, старый сластолюбецъ, возсѣдающій на небѣ, какъ стражъ цѣломудренныхъ, подозрительно настораживаетъ уши, точно прислушиваясь къ далекимъ шагамъ. Зорко оглядываетъ онъ лѣса, словно опасаясь, какъ бы враги не приблизились изъ засады къ этой плѣнительной группѣ, которую онъ ласкаетъ своими лучами.
   Еще и еще, безъ конца, поднимаются красавицы со дна озера, однѣ съ тростникомъ въ длинныхъ бѣлокурыхъ кудряхъ, другія въ легкихъ одеждахъ, сотканныхъ изъ серебряной пряжи лучей и шелковистыхъ тумановъ ночи. Но при первомъ, едва слышномъ крикѣ пѣтуха, проникающемъ сюда черезъ ущелье, все зрѣлище исчезаетъ, и мѣсяцъ остается одинъ, угрюмый и желтый отъ досады.
   

II.

   Одинъ изъ замѣчательнѣйшихъ пунктовъ на озерѣ, это -- такъ называемый "Пріютъ эхо". Это -- продолговатое пространство темной, какъ чернила, воды, врѣзывающееся у самаго ущелья въ на половину высохшій ельникъ; своимъ именемъ оно обязано какому-то особенному мистическому рокоту, которымъ оно отвѣчаетъ всякому, кто что-нибудь крикнетъ надъ нимъ.
   У его открытаго и самаго узкаго края берега рѣки соединяютъ простые мостки на зеленовато-тинистыхъ сваяхъ и черезъ эти мостки идетъ лѣсная дорога. Выходя изъ большого бора, она, прежде чѣмъ повернуть въ ущелье, пробѣгаетъ по берегу озера. И здѣсь-то, на половину скрываясь подъ тѣнью четырехъ высокихъ, стройныхъ, но совсѣмъ почти голыхъ елей, на половину выглядывая въ громадное окно долины, лежитъ единственное на этомъ озерѣ человѣческое жилье.
   Это длинная коричневая постройка, полуобвалившаяся, съ покоробившимся дубовымъ срубомъ, съ бѣлыми оконными рамами, со стеклами бутылочнаго цвѣта и со старымъ, кривымъ кустомъ бузины, который торчитъ на покрытой дерномъ крышѣ, точно огромная рука скелета, милосердно старающаяся стащить за собою старика на вѣчный отдыхъ въ материнское лоно земли.
   Это -- старый трактиръ у перевоза.
   Съ тѣхъ поръ, какъ, лѣтъ двадцать тому назадъ, черезъ ручей былъ построенъ мостъ, трактиръ совершенно утратилъ свое значеніе. Желтая почтовая карета, низкоколесныя повозки береговыхъ крестьянъ, даже возчики и барышники быстро катятся мимо него, не удостоивая его взглядомъ,-- развѣ лишь сострадательно улыбнутся двумъ запыленнымъ, старомоднымъ графинамъ съ померанцевою и мятною настойкой, все еще виднѣющимся въ крайнемъ окнѣ, у двери.
   Низкая и осѣвшая, эта дверь остается обыкновенно закрытой чуть ли не до полудня. И подъ выдающимся впередъ кровельнымъ навѣсомъ, за которымъ воюютъ ласточки, стѣны безмятежно продолжаютъ крошиться, точно этотъ старый калѣка понялъ, наконецъ, что его пора миновала, и теперь спокойно дожидается полнаго разрушенія, погрузившись въ свои воспоминанія.
   Да, встарину его имя было извѣстно доброй половинѣ Ютландіи. Въ то время отъ Саллинглана до Гамбурга не было мало-мальски браваго подмастерья, который бы хоть разъ не напился допьяна и не перецѣловалъ бы толстыхъ служанокъ въ Бальдерёдскомъ трактирѣ у перевоза.
   Въ тѣ времена, если былъ проѣздъ по лѣсной дорогѣ, длинныя вереницы повозокъ останавливались передъ его дверями,-- цѣлыя процессіи всякихъ экипажей: ломовыя телѣги, съ домъ вышиною, съ парусиннымъ верхомъ и ведеркомъ съ дегтемъ, болтавшимся между колесами; телѣжки мясниковъ, мелкихъ торговцевъ и графскія кареты,-- гуськомъ стояли онѣ, углубляясь въ самый лѣсъ, между тѣмъ какъ четверо людей безостановочно перевозили черезъ рѣку на паромахъ и на большихъ лодкахъ. А въ трактирѣ, подъ низкимъ. источеннымъ червями дубовымъ потолкомъ закоптѣлыхъ комнатъ, иногда едва можно было протѣсниться,-- столько тамъ толпилось одѣтыхъ въ овчину возницъ, торговцевъ мягкою рухлядью, бородатыхъ господскихъ кучеровъ и крестьянъ въ курткахъ съ серебряными пуговицами, въ башмакахъ съ пряжками и плисовыхъ шароварахъ.
   Громадные гурты жирнаго убойнаго скота, который въ тѣ времена гнали на югъ, къ Шлезвигу, часто, въ вечернюю пору, располагались на стоянку вокругъ стѣнъ трактира. Табуны ржущихъ лошадей, по пятнадцати, двадцати штукъ въ рядъ, съ самаго Лимфіорда и изъ Финляндіи, день и ночь громыхали по полусгнившимъ мосткамъ, которые и въ то время вели черезъ "Пріютъ эхо".
   Но особенное оживленіе было здѣсь замѣтно послѣ жатвы, если она совпадала съ какою-нибудь крупною ярмаркой въ одномъ изъ ближайшихъ провинціальныхъ городовъ. Тогда на расчищенномъ мѣстѣ, у опушки лѣса, набирался мало-по-малу такой лагерь повозокъ, людей и скота, такой поднимался смѣшанный шумъ блеющихъ овецъ, галдящихъ ребятишекъ и фальшивящихъ шарманокъ, точно то была настоящая ярмарка. Фокусники и вожаки медвѣдей, зашедшіе сюда изъ города, безъ церемоніи разбивали свои палатки подъ деревьями. А въ самомъ трактирѣ, набитомъ буквально до конька кровли, такъ какъ даже и на перекладинахъ были устроены постели изъ соломы и досокъ, сидѣли рослые нѣмецкіе торговцы скотомъ, съ жирными, лоснящимися затылками, и маленькіе барышники-евреи изъ Венгріи и Седмиградской области кричали и стучали кулаками по столамъ.
   Часто, когда очень ужь разгорячались головы этихъ людей, которымъ порою приходилось цѣлый день ждать переправы и мозгъ которыхъ былъ совершенно отуманенъ непрерывнымъ пьянствомъ и несмолкавшимъ гамомъ, попасть сюда бывало довольно опасно. Малѣйшее оскорбительное слово, толчокъ локтемъ или хотя бы легкое заигрыванье съ дѣвушкой, приглянувшейся кому-нибудь другому, могли разомъ нарушить миръ по всей линіи.
   Если бой проникалъ въ самый трактиръ, то смятеніе становилось неописуемымъ. Страсти въ этой необузданной толпѣ точно выжидали только случая прорваться наружу, и въ мгновеніе ока поднимался настоящій ураганъ сжатыхъ кулаковъ и угрожающихъ палокъ; съ воплями и ругательствами бросались ссорившіеся къ дверямъ и разсыпались среди перепуганныхъ лошадей. Тогда женщины принимались кричать отъ страха и прятались съ дѣтьми подъ телѣги. Желѣзные кулаки ютландцевъ раздавали удары направо и налѣво; узловатые хлысты нѣмцевъ и ихъ пронзительные голоса прорѣзали ежеминутно воздухъ.
   

III.

   Въ тѣ времена, т.-е. лѣтъ двадцать тому назадъ, жилъ въ этой сторонѣ маленькій смѣшной человѣчекъ, съ рыжими, курчавыми волосами и черными глазами. Подъ разными ласковыми прозвищами, какъ, напримѣръ, "чертёнокъ" или "ленточный дьяволъ", онъ обѣгалъ весь край изъ деревни въ деревню съ чернымъ деревяннымъ ящикомъ, висѣвшимъ на ремнѣ у него за спиной, и бѣлымъ посохомъ въ рукѣ, и на ходу привѣтствовалъ всякаго, кто ему только попадался на встрѣчу, однимъ и тѣмъ же шутливымъ обращеніемъ:
   -- Вотъ, добрые люди, опять къ вамъ Яковъ вернулся!... Есть у него ленточки, тесемочки для красотки милой, есть табакъ для старой тетушки, есть миндальныя отруби, мыло и духи. Все есть у него, чего душа желаетъ, и очки, и брошки, перья и иголки, ножницы, ножи...
   Не докончивъ своего перечня, онъ уже исчезалъ вдали, по дорогѣ. И крестьянинъ, для котораго Яковъ былъ старымъ знакомцемъ, спокойно останавливалъ свой плугъ и съ улыбкой глядѣлъ вслѣдъ маленькому человѣчку, летѣвшему стрѣлой вдоль края рва на своихъ тонкихъ, журавлиныхъ ножкахъ.
   Какъ скоро въ какой-нибудь деревнѣ распространялся слухъ, что пришелъ жидъ Яковъ, всѣхъ женщинъ точно начинала бить лихорадка. Степенныя хозяйки, обыкновенно смотрѣвшія за домомъ съ подобающею рачительностью, и тѣ бросали уполовники и грудныхъ дѣтей, чтобы сбѣгать въ трактиръ, или школу, или другое какое-либо мѣсто, гдѣ Яковъ привыкъ раскладывать свой товаръ. Даже старыя бабушки торопливо ковыляли съ палкой по улицѣ, запрятавъ въ дрожащую руку пустую табакерку или какую-нибудь другую старинную серебряную вещицу.
   -- Гдѣ медъ, туда и пчелы льнутъ!-- кричалъ Яковъ своимъ забавнымъ вороньимъ голосомъ и звонко ударялъ длинными весноватыми руками, приступая къ торгу.
   Но вотъ какая ходила молва, будто жидъ Яковъ былъ не только торгашъ душою. Когда онъ стоялъ, окруженный толпой женщинъ, и глазки его поспѣшно бѣгали по ихъ здоровымъ членамъ и обнаженнымъ шеямъ, или когда онъ съ томною гримасой вздергивалъ къ самому уху острое плечо передъ какою-нибудь молоденькою дѣвушкой, чуть ли не подросткомъ, робко подходившею къ нему съ старою серебряною пряжкой въ рукѣ или обрѣзкомъ золотого галуна, тогда по его узкимъ, тонкимъ губамъ и широкимъ, раздувавшимся ноздрямъ хорошо было видно, что не одними только барышами занято его сердце.
   Какъ ни странно это кажется, однако, говорили, что маленькій, блѣдный человѣчекъ былъ далеко не безопасенъ для молодыхъ женщинъ, на которыхъ останавливались его черные глаза. Свѣдущіе люди утверждали даже, что до сихъ поръ ни одна дѣвушка, сердце которой онъ хотѣлъ покорить не на шутку, не могла устоять противъ темныхъ чаръ его взоровъ. И многія заботливыя матери не знали покоя до той минуты, пока не убѣждались, наконецъ, что онъ снова покинулъ ихъ приходъ.
   Каждое Рождество или масляницу Яковъ являлся въ Бальдерёдскій трактиръ у перевоза. И такъ какъ онъ съ давнихъ поръ былъ знакомъ съ трактирщикомъ Креномъ, то охотно располагался у него на ночлегъ.
   Въ тѣ дни и въ эту пору года часто случалось, что послѣ двухъ-трехъ дождливыхъ дней или метели съ оттепелью лѣсныя дороги дѣлались почти недоступными, а потому, какъ скоро проходилъ слухъ, что какая-нибудь телѣга завязла въ грязи, то сообщеніе съ береговою линіей по этой дорогѣ совсѣмъ прекращалось. И такъ какъ морозъ не ранѣе одного или даже двухъ мѣсяцевъ снова прокладывалъ по землѣ надежный мостъ, то порой бывало довольно-таки скучно и одиноко въ столь оживленномъ въ обыкновенное время трактирѣ.
   Тогда-то являлся Яковъ.
   Уже самый звукъ его веселаго, сопровождаемаго смѣхомъ привѣтствія: "Здравствуйте, добрые люди!" -- когда онъ еще въ сѣняхъ сбрасывалъ со спины свой ящикъ и топалъ ногами, чтобы согрѣться, самый этотъ звукъ врывался, точно бодрящій порывъ вѣтра изъ Божьяго міра, въ большую пустую залу, гдѣ два-три крестьянина изъ сосѣдней деревни, сидѣвшіе за чаркой, какой-нибудь мелкій торговецъ или продавецъ шерсти изъ ближняго округа, да трактирные домочадцы составляли обыкновенно все общество.
   Даже старикъ трактирщикъ Кренъ, любившій сидѣть и подремывать у конца стола, поднималъ свою смуглую, горячую цыганскую голову и раскрывалъ глаза съ полною ожиданія улыбкой.
   Да и Яковъ не зналъ выше удовольствія, какъ, угостившись вкусною похлебкой съ рубленымъ варенымъ лукомъ и миской сладкой сыворотки, присѣсть къ прочей компаніи за дубовый столъ. И хотя самъ онъ не бралъ въ ротъ крѣпкихъ напитковъ, но уже одна его маленькая забавная фигурка со смѣшнымъ жаргономъ вносила точно цѣлый праздникъ въ эту большую темную комнату, гдѣ одинокая сальная свѣча разливала надъ головами собравшихся слабый, убогій свѣтъ. Часто засиживались далеко за-полночь, чтобы наслушаться его безподобныхъ пѣсенъ и шуточныхъ исторій, отъ которыхъ трактирныя служанки, ютившіяся за печкой, нерѣдко краснѣли, какъ маковъ цвѣтъ, и прятались за прялки.
   У трактирщика была дочь. Звали ее Элленъ, она была высокая, здоровая дѣвушка, лѣтъ восемнадцати, съ изсиня-черными волосами и парою проницательныхъ карихъ глазъ, которыми умѣла держать на почтительномъ разстояніи всѣхъ тѣхъ, кого ея пышныя формы могли бы, особенно въ окружавшей ее обстановкѣ, поощрить къ назойливому обращенію.
   Несмотря на свой юный возрастъ, она давно уже облеклась въ броню недовѣрія и молчаливой подозрительности,-- броню, которую жизнь среди этихъ людей научила ее не снимать ни на минуту. Въ ея густыхъ черныхъ бровяхъ, въ ея быстромъ, зоркомъ взглядѣ, когда она на кого-нибудь смотрѣла, было что-то удивительно холодное и враждебное, отъ чего даже лучшіе ея друзья никогда не чувствовали себя вполнѣ застрахованными.
   Яковъ, на глазахъ котораго она выросла, обращался съ ней, наоборотъ, по-отечески. Онъ коварно поддерживалъ по отношенію къ ней стариковскую манеру, дѣйствовавшую на нее успокоительно. А, между тѣмъ, она, еще такъ недавно, несмотря на свой высокій ростъ, перешагнувшая за рубежъ дѣтства, сохранила за своею замкнутостью, по крайней мѣрѣ, нѣкоторую долю смѣлой дѣтской довѣрчивости къ этому уморительному карлику, въ которомъ въ былое время она видѣла соединеніе мудрости и опыта, собранныхъ со всей вселенной. Она привыкла смотрѣть на него скорѣе какъ на стараго, вѣрнаго друга дома, чѣмъ какъ на захожаго путника. И въ эти унылые, темные зимніе дни она иной разъ чуть ли не тосковала по немъ, ради уютнаго веселья, неизмѣнно водворявшагося въ трактирѣ вслѣдъ за его появленіемъ.
   Съ тихою, задумчивою улыбкой слушала она его изъ своего темнаго уголка у окошка, ни на минуту не отрываясь отъ прялки. Она испытывала особаго рода наслажденіе сидѣть такимъ образомъ въ полной безопасности отъ соблазновъ міра, между тѣмъ какъ передъ внутренними ея очами мелькали пестрыя картины изъ этого міра съ его безумствомъ и суетой, а когда Яковъ снова покидалъ ихъ, она неожиданно для самой себя ощущала иногда въ комнатахъ непонятную пустоту или ловила себя на томъ, что цѣлыми часами стоитъ у окна, выходящаго на озеро, и противъ всякаго обыкновенія предается мечтамъ.
   Порою, когда они оставались одни, онъ придвигался ближе къ ней, на скамейкѣ, и она молча, но охотно допускала его садиться возлѣ нея. Онъ разсказывалъ ей тогда болѣе подробно о своихъ путешествіяхъ и на родинѣ, и въ чужихъ земляхъ, о множествѣ новыхъ, чудесныхъ вещей, видѣнныхъ имъ въ тѣхъ далекихъ странахъ, гдѣ солнце катится надъ снѣжными горами и рдѣющими виноградниками. Онъ говорилъ ей о жизни на югѣ, о человѣческомъ муравейникѣ въ большихъ городахъ и о монахахъ въ уединенныхъ обителяхъ. И при всякомъ удобномъ случаѣ онъ вплеталъ въ свой разсказъ цвѣтистыя рѣчи о блаженствѣ любви и о тайной утѣхѣ жизни, осторожно обводя взоромъ дѣвушку съ ногъ до головы и радуясь про себя, что она такъ разцвѣтаетъ.
   Наконецъ, разъ вечеромъ, когда они долго сидѣли съ глазу на глазъ, и свѣча почти совсѣмъ догорѣла въ подсвѣчникѣ, Яковъ, точно въ разсѣянности, взялъ руку Элленъ и сталъ перебирать ея пальцы въ своихъ. Она взглянула на него съ нѣкоторымъ удивленіемъ, но не обратила на это особеннаго вниманія, даже слабо улыбнулась, когда, немного погодя, онъ самъ выпустилъ ея руку съ смущеннымъ извиненіемъ во взорѣ. Но черезъ нѣсколько минутъ ей показалось, что онъ украдкой все ближе и ближе придвигается къ ней, но когда подъ конецъ онъ обвилъ рукой ея станъ и, въ то же время, взглянулъ ей въ лицо съ какою-то странною дрожащею улыбкой, быстрый румянецъ залилъ ея щеки. Она готова была вскрикнуть отъ страха.
   У нея было столько силы, какъ у любого мужчины, и она могла бы отбросить Якова, какъ перчатку. Но что же такое словно парализовало ее въ это мгновеніе и заставило ее, какъ какую-то безвольную вещь, отдаться этому отвратительному карлику? Всякій разъ, какъ потомъ, въ долгія безсонныя ночи и ужасные дни, она вспоминала объ этомъ часѣ, она все меньше и меньше была способна это постичь. Точно какія-то чары подчинили ее своей власти. Съ того мгновенія, какъ она почувствовала, что онъ привлекаетъ ее къ себѣ рукой, она совершенно потеряла сознаніе. Изъ того, что было послѣ, она ничего не помнила, ничего ровно,-- такъ внезапно и неожиданно нашло это на нее.
   Но замѣчательно, что это было послѣднее появленіе Якова въ Бальдерёдскомъ трактирѣ у перевоза. Уже осенью стали ходить слухи, что. его нашли въ Фюненскихъ болотахъ ограбленнаго, съ разрубленнымъ черепомъ. Вѣсть эту привезъ странствующій торговецъ хмѣлемъ, очень хорошо знавшій, по собственнымъ его словамъ, жида Якова и даже утверждавшій, будто онъ присутствовалъ на похоронахъ его, такъ что въ достовѣрности этого факта не могло быть никакихъ сомнѣній. Но общее вниманіе вскорѣ обратилось въ другую сторону: въ этотъ самый день Элленъ безслѣдно пропала.
   Въ послѣдній разъ ее видѣли на ея обычномъ мѣстѣ, въ уголкѣ трактирной залы, во время разсказа торговца хмѣлемъ. Но вдругъ, поблѣднѣвъ, какъ мертвецъ, она поднялась со стула, и съ тѣхъ поръ ея не могли найти. Начались розыски, люди разбрелись по лѣсу и стали ее окликать. Когда стемнѣло, цѣлыя толпы народа стали бѣгать вокругъ озера съ фонарями и лѣстницами, но все было тщетно. Только въ глухую ночь ее, наконецъ, нашли на запертомъ на ключъ чердакѣ, послѣ того какъ она произвела на свѣтъ крошечное, желтое, какъ воскъ, созданьице съ рыжими волосами и черными глазами, существованіе котораго она цѣлые восемь мѣсяцевъ тщательно скрывала отъ окружающихъ. Старикъ-отецъ, единственный человѣкъ, быть можетъ, провѣдавшій бѣду, пришелъ какъ разъ во-время, чтобы спасти жизнь ребенку и, вмѣстѣ съ тѣмъ, наградить его своимъ проклятіемъ.
   Это событіе надѣлало страшнаго шума. Едва ли будетъ преувеличеніемъ сказать, что уже много лѣтъ ни одинъ "случай" въ округѣ не возбуждалъ столько разговору, какъ этотъ. Элленъ не находила себѣ мѣста между небомъ и землей, гдѣ бы она могла скрыться отъ стыда и отчаянія. Еще долгіе мѣсяцы послѣ того приходилось силой удерживать ее отъ намѣренія броситься въ озеро, чтобы тамъ избавиться отъ язвительныхъ улыбокъ и злорадныхъ взглядовъ, всюду встрѣчавшихъ столь неприступную прежде красавицу.
   Но съ наступившею вскорѣ кончиной отца, стараго цыгана Крена, она впала въ какое-то отупѣніе, въ какой-то столбнякъ, отъ котораго, собственно говоря, уже не пробуждалась, и которому теперь могла безъ помѣхи предаваться, такъ какъ въ это самое время черезъ рѣку построили мостъ. Ребенокъ еще раньше этого былъ окрещенъ въ деревенской церкви и получилъ при крещеніи имя Марта.
   

IV.

   Послѣ этого печальнаго событія столь знаменитый нѣкогда постоялый дворъ покрылся мракомъ забвенія; съ этого дня началось его безмолвное разрушеніе, и годъ отъ году онъ опускался все ниже и ниже на свои дубовые костыли. Цѣлый лѣсъ крапивы выросъ вокругъ его старыхъ стѣнъ, почти совсѣмъ скрывъ ихъ отъ пѣшеходовъ, а за замкнутою дверью, за оконными стеклами бутылочнаго цвѣта, въ полумракѣ большихъ пустыхъ комнатъ, точно заживо погребенная, жила Элленъ.
   Она жила здѣсь совсѣмъ одна, съ своею маленькою дочкой, и сидѣла обыкновенно на своемъ старомъ мѣстѣ, въ углу, у окошка, уставивъ впередъ тупой взоръ, какъ бы погруженная въ непрерывныя думы о своей судьбѣ, но какъ ни незамѣтны и однообразны были часы и дни, мелькавшіе мимо нея, они все же далеко не безслѣдно проносились надъ ея головой. Люди, которымъ случалось увидѣть Элленъ, останавливались, совершенно озадаченные,-- до такой степени она измѣнилась.
   Она усвоила себѣ, между прочимъ, привычку лежать въ постели до поздняго утра, да и потомъ по нѣскольку часовъ подрядъ бродила изъ угла въ уголъ, полуодѣтая, въ заплатанной юбкѣ или длинной холщевой рубашкѣ, съ нечесанными волосами, спадавшими на спину, и все что-то бормотала себѣ подъ носъ, никогда не принимаясь по-настоящему за дѣло. На глаза людямъ она никогда почти не показывалась. Часто по нѣскольку дней она не переступала порога своей комнаты. Но отъ этой сидячей жизни ея и ранѣе того сильно развитая фигура сдѣлалась почти безобразной; лицо какъ-то странно отекло, а каріе глаза угрюмо смотрѣли въ пространство своимъ тяжелымъ, отуманеннымъ взоромъ. Въ деревнѣ такъ прямо и говорили, что она пьетъ.
   Въ лѣтнюю пору, когда эту чудную мѣстность наполняли туристы и всякіе другіе путешественники, иногда кое-кто еще заходилъ справиться о дорогѣ или попросить стаканъ молока. Временами даже экипажи останавливались у колодца, чтобы напоить лошадей; мало того, старыя коричневыя стѣны при случаѣ еще пробовали свою притягательную силу на какомъ-нибудь юномъ, мечтательномъ студентѣ, сердце котораго начинало биться сильнѣе при видѣ этой высокой, тучной женщины, съ черными, какъ вороново крыло, волосами и бросавшимися въ глаза сережками.
   Но въ общемъ трактиръ посѣщался почти исключительно пятью-шестью старыми добродушными оборвышами, получившими въ народѣ кличку "Спиртный клубъ" и собиравшимися здѣсь каждый вечеръ за большой дубовый столъ, точно на пиршество тѣней. То были двое калѣкъ изъ богадѣльни, трое или четверо бывшихъ дровосѣковъ и шоссейныхъ рабочихъ, чинно и согласно осушавшихъ здѣсь двухлитровую кружку водки за свою общую горькую судьбину, чтобы потомъ, въ глухую ночь и неизмѣнно среди общей ссоры, разбрестись, пошатываясь, по своимъ обиталищамъ.
   Въ этой-то комнатѣ и Элленъ мало-по-малу научилась заглушать свои думы. Долгое время она дѣлала это тайкомъ, когда винные пары ударяли въ голову ея гостей и отуманивали ихъ сознаніе. Но съ каждымъ годомъ она все болѣе и болѣе теряла власть надъ собой. И теперь сплошь и рядомъ случалось, что она сидѣла среди нихъ, качаясь на стулѣ, съ блѣдными губами и неподвижнымъ взоромъ.
   Между тѣмъ, Марта рѣзвилась вокругъ нихъ и, подростая, становилась съ каждымъ днемъ все болѣе похожа на отца.
   Четырнадцати лѣтъ она была уже точно взрослая дѣвушка, свѣженькая и очаровательная въ красномъ корсажѣ поверхъ бѣлой рубашки, и молодые господа, проѣзжавшіе мимо трактира, съ удовольствіемъ заглядывались на ея стройную, изящно сложенную фигуру съ точно вылитыми ножками и гибкою таліей.
   И если кто смотрѣлъ на нее, когда она стояла въ открытыхъ дверяхъ, прислонившись къ косяку, держась рукой за приподнятую назадъ голую ножку и обративъ глаза къ небу, или когда въ зимніе вечера она сидѣла въ уголкѣ, устало откинувшись на спинку соломеннаго стула и обвивая тонкими пальцами поднятое колѣно, съ слабою, напряженною улыбкой слѣдила за опускавшимися все ниже и ниже головами участниковъ безмолвной оргіи, при сонномъ, чадномъ свѣтѣ висячей лампы,-- тотъ получалъ такое впечатлѣніе, точно въ этихъ тонкихъ, умныхъ чертахъ, въ этомъ живомъ, пытливомъ взорѣ и во всемъ этомъ маленькомъ нервномъ тѣльцѣ обиталъ въ преображенномъ видѣ жидъ Яковъ.
   Высокій, узкій носъ съ большими, продолговатыми ноздрями, тонкія, блѣдныя губы, крупные, блестящіе зубы, свѣтлыя брови, слегка хмурившіяся подъ бѣлою плоскостью лба всякій разъ, какъ она во что-нибудь вглядывалась, все было отцовское... кончая даже немного сиплымъ голосомъ и едва замѣтною лукавою улыбкой, мелькавшею у нея, когда она по временамъ, точно случайно, задумывалась среди самаго разгара веселья.
   Но волосы были у нея болѣе мягкаго оттѣнка; гладкіе и блестящіе, они спускались на прорѣзанные голубыми жилками виски и, сплетаясь въ двѣ красивыя косы, закрывали глубокую ямочку затылка. Глаза были больше, прозрачнѣе и глубже. Словно вѣрное отраженіе мечтательнаго лѣсного озера нимфъ, лежали они подъ бровями въ таинственно-переливчатомъ сіяніи и смотрѣли на міръ Божій изъ-за темнаго вѣнка длинныхъ рѣсницъ, погружавшихъ свои тѣни въ ихъ тихія воды.
   Отъ матери она унаслѣдовала только болѣе спокойный взглядъ и высокую, ослѣпительно-бѣлую шею. И, инстинктивно чувствуя и внутреннее, и внѣшнее ихъ несходство, Марта съ самаго дѣтства не только избѣгала всякой близости съ ней, но со всѣмъ холоднымъ презрѣніемъ посторонней смотрѣла сверху внизъ на это громадное, грузное, лѣнивое животное, называвшее себя ея матерью.
   Въ общемъ, все время, пока она росла, она была, можно сказать, совершенно предоставлена самой себѣ. Въ деревенской школѣ, куда ее стали посылать на седьмомъ году, дѣти болѣе зажиточныхъ родителей намѣренно сторонились ея общества, и даже болѣе равныя ей по положенію дѣвочки чувствовали страхъ и смущеніе передъ этимъ страннымъ, такъ мало похожимъ на нихъ ребенкомъ, о происхожденіи котораго онѣ слышали столько удивительныхъ разсказовъ и который поэтому вдвойнѣ пугалъ ихъ своею дикостью и причудливыми выдумками.
   Въ своемъ одиночествѣ она перенесла за то весь запасъ своей любви на "клубъ". Эти старые забавные гуляки, у которыхъ она рѣзвилась подъ ногами, какъ балованный котенокъ, и которые окружали ея дѣтство почти отеческими попеченіями, сдѣлались мало-по-малу ея единственными и самыми настоящими друзьями. Только среди нихъ она и чувствовала себя въ своей стихіи. Ихъ грубыя рѣчи, ихъ брань и ссоры, даже самое ихъ пьянство и непристойные разсказы доставляли ей наслажденіе, точно благотворно дѣйствующая пряная приправа къ скукѣ нескончаемаго дня и приторной елейности деревенскаго учителя. Какъ скоро солнце исчезало за западнымъ краемъ лѣса, она жаждала только того мгновенія, когда въ сѣняхъ раздастся стукъ первыхъ деревянныхъ башмаковъ. И хотя зачастую ей цѣлый вечеръ приходилось кашлять отъ дыма, выпускаемаго ужасными трубками, и отъ запаха укропной водки и пива, все же она никогда не испытывала такого блаженства, какъ сидя въ кругу этихъ добродушныхъ стариковъ, въ свою очередь видѣвшихъ въ ней свою радость и гордость.
   Это были толстый Мортенъ Скютте, старый бородачъ, то и дѣло нюхавшій табакъ изъ большого, круглаго кожанаго кошелька и весь пропитанный какимъ-то удушливымъ запахомъ, точно отъ лисьей шкуры, затѣмъ глухой Андерсъ Когманъ, маленькій, юркій Захарій-Ткачъ, говорившій всегда какъ по-писанному, старый скрипачъ Францъ Миккельсенъ и меланхолическій Сёренъ, каменотесъ, неизмѣнно шептавшій "Боже милостивый", когда садился, и "Господи Іисусе", когда принимался пить. Но самымъ замѣчательнымъ изъ нихъ былъ Ларсъ Кюнби или Ларсъ Одноглазый, старый зеландецъ, настоящая развалина богатыря, скрюченный и разбитый параличомъ, слывшій въ свое время однимъ изъ самыхъ ярыхъ драчуновъ по всей округѣ, да и теперь еще, несмотря на свой преклонный возрастъ, на свой костыль и завязанный глазъ, умѣвшій быть довольно-таки опаснымъ, когда на него находилъ такой стихъ.
   Особенно этотъ послѣдній членъ клуба сдѣлался мало-по-малу самымъ задушевнымъ другомъ Марты и ея покровителемъ, которому она повѣряла всѣ свои маленькія тайны и печали, сидя вечеромъ у него на колѣняхъ и теребя его жесткую сѣдую бороду. Даже тогда, когда она уже подросла и сдѣлалась старше, она, все-таки, сохранила прежнія довѣрчивыя отношенія къ старому рубакѣ, этой, въ сущности, добрѣйшей и нѣжнѣйшей душѣ, и безъ всякой пугливости разрѣшала ему разныя маленькія вольности -- ласкать ее, напримѣръ, и цѣловать. Въ награду за это онъ приносилъ ей порою въ глубокихъ карманахъ своихъ брюкъ, пестрое содержаніе которыхъ она всегда изслѣдовала усерднѣйшимъ образомъ, то цвѣтную ленточку, то нитку стеклянныхъ бусъ или еще какую-нибудь рѣдкость въ этомъ родѣ, хорошо зная, какъ она любитъ такія украшенія.
   Въ день ея конфирмаціи весь клубъ сошелся съ нею въ церкви. Какъ и слѣдовало ожидать, всѣ присутствующіе заволновались, когда торжественная процессія, съ Ларсомъ Одноглазымъ во главѣ и четырьмя взятыми на-прокатъ цилиндрами, двинулась къ хорамъ и среди глубокаго молчанія помѣстилась на одной изъ скамеекъ. Сама Марта была въ черномъ платьѣ изъ почти новой матеріи. На плечахъ у нея былъ бѣлый вязаный платокъ, зашпиленный на груди стальною булавкой. Въ волосы она кокетливо воткнула розовый бутонъ, и когда послѣ проповѣди причастники и причастницы сомкнутыми рядами пошли къ алтарю, глаза многихъ и многихъ невольно остановились на ней.
   И не потому только, что ея хорошенькая золотистая головка возвышалась надъ головами большинства ея товарокъ, и въ особенности маленькихъ, приземистыхъ, толстощекихъ жеманницъ изъ класса мелкихъ собственниковъ, гдѣ было и ей отведено мѣсто. Но, въ противуположность всѣмъ другимъ, она бросала вокругъ себя смѣлые и, въ то же время, счастливые взгляды. И вся ея пятнадцатилѣтняя красота была запечатлѣна какою-то почти аристократическою стройностью, дѣйствовавшею, несмотря даже на ея черезъ-чуръ длинное платье, возбуждающимъ и вызывающимъ образомъ.
   Среди экзамена на одной изъ дальнихъ скамеекъ поднялась мужская фигура и продолжала стоять неподвижно все время, пока длилась церемонія. Когда Марта увидала ее, темное облачко пробѣжало по ея лицу, и остальную часть богослуженія она ни разу не взглянула въ ту сторону. По всей вѣроятности, это было замѣчено, потому что многіе внезапно повернули голову къ этой фигурѣ, и двое парней начали толкать другъ друга локтемъ.
   Тотъ, о комъ идетъ рѣчь, былъ высокій, широкоплечій, немного сутуловатый малый, лѣтъ двадцати съ небольшимъ; его маленькіе, вездѣсущіе глазки подозрительно озирались кругомъ, между тѣмъ какъ широкій, грубо очерченный ротъ складывался въ какую-то странную, неопредѣленную улыбку. Въ деревнѣ онъ былъ извѣстенъ подъ прозвищемъ "Бочарный чурбанъ", но настоящее его имя было Іесперъ Дуэбоэль, и слылъ онъ вообще за довольно мудренаго парня, котораго нелегко было разгадать. Собственно говоря, онъ могъ быть опасенъ для окружающихъ только когда бывалъ пьянъ, обыкновенно же онъ совершенно погружался въ свою работу дровосѣка и только порою показывался въ какой-нибудь билліардной или въ трактирѣ. За то онъ частенько заглядывалъ на старый постоялый дворъ у озера, получивъ доступъ въ кружокъ его завсегдатаевъ благодаря своему родству съ глухимъ Андерсомъ Когманъ. И вообще въ деревнѣ сложилось мнѣніе, что клубъ намѣтилъ его въ женихи Мартѣ.
   Всякій разъ, какъ онъ переводилъ съ нея взглядъ на собраніе, въ его глазахъ появлялось что-то какъ бы угрожающее и вызывающее. По окончаніи службы онъ вышелъ на кладбище, гдѣ собрались причастники, чтобы принимать поздравленія друзей и знакомыхъ.
   Марта бросила въ сторону торопливый и испуганный взглядъ, когда увидала, что онъ медленно приближается къ ней съ опущенною головой, точно быкъ. Одно мгновеніе она хотѣла было спрятаться за широкую спину Мортена Скютте. Но когда Іесперъ очутился среди нихъ, она молча и холодно протянула ему руку и, какъ скоро явилась къ тому возможность, поспѣшила присоединиться къ группѣ своихъ подругъ, стоявшихъ съ веселымъ смѣхомъ между могилъ.
   Съ самой первой минуты, какъ взоръ ея въ церкви нечаянно упалъ на Іеспера, ею овладѣлъ страхъ, какъ бы онъ не вздумалъ провожать ее до дому, а потому точно тяжесть свалилась у нея съ сердца, когда немного погодя она увидала, что онъ распростился со всѣми и сталъ удаляться по направленію къ деревнѣ. На вершинѣ холма (она замѣтила это) онъ еще разъ обернулся и взглянулъ на нее. Но, впрочемъ, она скоро забыла и о немъ, и о всей этой сценѣ подъ впечатлѣніемъ торжественной встрѣчи, ожидавшей ее дома.
   Столъ былъ накрытъ, по-праздничному, чистою, бѣлою скатертью, два подсвѣчника со свѣчами стояли на немъ. По срединѣ дымилось блюдо рисовой каши. И блюдо, и подсвѣчники были окружены цвѣтами, а передъ приборомъ на одномъ концѣ стола лежало евангеліе съ золотымъ крестомъ на переплетѣ. Марта была такъ растрогана, что въ первый разъ за многіе годы подошла къ матери и протянула ей руку. Вообще этотъ день былъ полонъ незабвеннаго счастья. Всѣ старые друзья провозгласили единодушно, что она отвѣчала на славу, даже лучше дочери священника; послѣ обѣда Францъ игралъ на скрипкѣ, Захарій-ткачъ читалъ вслухъ изъ стараго альманаха, а послѣ стакана пунша всѣ такъ разошлись, что даже Ларсъ Одноглазый пустился въ дикій плясъ на своемъ костылѣ.
   Но когда среди ночи Марта вошла въ свою комнату и стала раздѣваться, ей бросился въ глаза на столѣ маленькій свертокъ, котораго она раньше не замѣтила. Осторожно, почти со страхомъ, она сначала оглядѣла его со всѣхъ сторонъ, потомъ стала медленно его развертывать, снимая одинъ слой бумаги за другимъ, пока не показался маленькій футляръ. Она поспѣшно открыла его. Въ немъ лежали серебряные часы, а къ нимъ была прикрѣплена записочка, на которой неуклюжимъ почеркомъ было написано: "На память отъ Іеспера Андерсена Дуэбоэля".
   Румянецъ медленно покрывалъ ея щеки въ то время, какъ она бережно переворачивала въ рукахъ часы. Потомъ ей внезапно вспомнилась сцена на кладбищѣ, и новая, болѣе яркая на этотъ разъ краска залила ея обнаженную шею. Наконецъ, она тихо сѣла на стулъ и погрузилась въ глубокія думы.
   Ей тогда еще не было полныхъ пятнадцати лѣтъ.
   

V.

   И вотъ однажды она спустилась на самый берегъ рѣки и только что собралась мыть ноги, какъ вдругъ на встрѣчу ей показалась маленькая бѣлая лодочка, въ которой сидѣли двѣ фигуры. Марта быстро нырнула въ камыши, чтобъ ея не было видно, и съ любопытствомъ стала наблюдать оттуда за странною, тихо-тихо подвигавшеюся парочкой.
   Молодая дама въ свѣтломъ лѣтнемъ платьѣ и съ ярко-краснымъ зонтикомъ, горѣвшимъ, какъ пунцовый макъ, у кормы лодки, сидѣла, опустивъ голову на руку, и, казалось, не отрывала отъ ландшафта задумчиваго взгляда. Господинъ, помѣщавшійся напротивъ нея, у вёселъ, былъ молодой, бѣлокурый гигантъ, но онъ сидѣлъ спиною къ Мартѣ, такъ что она могла видѣть только его широкія плечи и свѣтлые, вьющіеся волосы на затылкѣ, да верхнюю часть густой свѣтло-русой бороды. Лица ей не было видно, но все же было замѣтно, что онъ не сводитъ глазъ съ молодой, задумчивой дамы, и самый взоръ, которымъ онъ смотрѣлъ на нее, тоже какъ будто просвѣчивалъ въ томъ бережномъ, почти ласкающемъ движеніи, какимъ онъ поднималъ и снова опускалъ въ воду весла.
   Марта сейчасъ же заключила, что это женихъ съ невѣстой.
   Вдругъ господинъ почти беззвучно повернулъ лодку къ берегу и причалилъ между камышами, какъ разъ возлѣ Марты. Въ ту же минуту дама очнулась отъ своихъ грёзъ, и когда она съ удивленіемъ стала озираться вокругъ, по щекамъ ея пробѣжалъ легкій румянецъ. Она улыбнулась, и, только увидѣвъ эту улыбку, Марта вполнѣ оцѣнила ея красоту.
   -- Я спала?-- спросила она необыкновенно мягкимъ, мелодическимъ голосомъ.
   -- Ты правила,-- отвѣтилъ онъ и нѣжно кивнулъ ей головой.
   Онъ сложилъ весла и поднялся. Она, все еще сидя, взяла руку, которую онъ учтиво подалъ ей, и, вставъ рядомъ съ нимъ, протянула ему обѣ свои и довѣрчиво взглянула на него.
   Но его умоляющій взоръ говорилъ, должно быть, что этого мало, потому что, осторожно оглядѣвшись кругомъ, она тихо прижалась къ его груди и, краснѣя, протянула ему розовый ротикъ. Онъ почтительно обвилъ рукой ея станъ и нѣжно прикоснулся къ ней губами.
   Марта чуть не расхохоталась въ своей засадъ надъ этою церемонною лаской. Но когда она въ тотъ же мигъ поймала взоръ, которымъ они оба точно погрузились другъ въ друга при этомъ объятіи,-- его, горящій тихимъ пламенемъ, ея, влажный и трепещущій,-- и увидала яркую краску, вспыхнувшую на ихъ щекахъ среди этого поцѣлуя, она вдругъ вся застыдилась и оглянулась назадъ, какъ бы страшась, что кто-нибудь могъ подсмотрѣть за ними.
   Съ бьющимся сердцемъ она еще глубже запряталась въ свой уголокъ и жадно стала наблюдать, какъ они выходили на берегъ. Затаивъ дыханіе, слѣдила она за ними глазами, когда они тихо направились черезъ лугъ къ загородкѣ, и лишь тогда, когда, рука объ руку, они исчезли въ лѣсу, она съ пылающими щеками медленно поднялась изъ камышей. И, все-таки, она еще простояла здѣсь нѣсколько минутъ, словно застывъ въ какихъ-то грёзахъ, и пристально глядѣла на то мѣсто, гдѣ молодая парочка скрылась.
   Вдругъ она услыхала на мосту мужскіе шаги. Поспѣшно схватила она чулки и побѣжала по направленію къ дому. Но когда ей внезапно почудилась въ этихъ шагахъ медвѣжья походка Іеспера, на нее напалъ инстинктивный страхъ при мысли, что именно теперь она должна будетъ встрѣтиться съ своимъ женихомъ. Ни минуты не задумываясь, она повернула назадъ и изо всѣхъ силъ пустилась бѣжать вглубь лѣса. Но здѣсь она увидала за кустами совсѣмъ безобиднаго крестьянина, шедшаго съ мѣшкомъ за спиною, и сама улыбнулась своему испугу. Медленно и задумчиво, по временамъ останавливаясь, чтобы сорвать у себя подъ ногами цвѣтокъ, стала она возвращаться по большой дорогѣ. Придя домой, она услыхала, что мать возится въ кухнѣ; поэтому она тихонько обогнула переднюю часть дома, влѣзла черезъ окно въ нежилую каморку и плотно затворила за собою дверь, потомъ подошла къ окну, выходившему на озеро, и осторожно открыла его.
   Подъ лѣснымъ вѣнцомъ уже начинало смеркаться. Вверху надъ темно-фіолетовою зубчатою каймой "Королевскаго хребта" лежало пламенѣющее золото заката, бросая на воду нѣжный розоватый отблескъ. Всѣ птицы замолкли. Только тихій вечерній шелестъ пробѣгалъ по лѣсамъ и замиралъ вдали... Марта какъ-то устало оперлась головкой на руку и долго-долго смотрѣла въ окно.
   Она понимала, что то, чему она только что была свидѣтельницей между этими молодыми людьми,-- то, что зажгло это чудное пламя въ ихъ взорѣ и заставило трепетать ихъ уста, было ничто иное, какъ неземное счастье человѣчества, завѣтная, святая утѣха жизни -- любовь!
   Какъ это странно! Тысячу разъ, по крайней мѣрѣ, видѣла она и читала это слово въ маленькихъ сборникахъ романовъ въ красной обложкѣ, и ни минуты не задумывалась надъ нимъ, не знала даже, что оно означаетъ. Теперь же на него какъ бы сразу упалъ трепетный свѣтъ. Теперь ей казалось, что стоитъ ей прижать руки къ лицу и закрыть глаза, и она почувствуетъ, что это такое.
   Любовь!... Любовь!... Какъ только это слово раздавалось въ ея ушахъ, точно новая жизнь пробуждалась въ ней. Міръ точно разомъ открывался передъ ея очами, самое небо точно поднималось надъ ея головой. Даже лѣсъ сдѣлался совсѣмъ другимъ, пока она стояла и смотрѣла на него. Воздухъ, казалось ей, наполнился музыкой, и вѣтеръ шепталъ ей на ухо это волшебное слово.
   Какое-то необычайное, торжественное настроеніе нашло на нее. Не отдавая себѣ въ томъ отчета, она выпрямилась и прислонилась головой къ косяку окна. Скрещенныя руки ея лежали на подоконникѣ, а взоръ былъ устремленъ на озеро, какъ разъ въ эту минуту раскрывавшее свое таинственное око. И долго стояла она такъ, не шевелясь. Послѣднія блѣдныя полосы зари погасли на небѣ; сумракъ разостлался по водѣ и окуталъ собою лѣсъ... По щекѣ Марты тихо скатилась слезинка. Но когда въ окно ворвался легкій вѣтерокъ и приподнялъ густыя кудри на ея лбу, она сладко содрогнулась.
   Вдругъ на ея плечо легла чья-то рука. Дѣвушка обернулась съ легкимъ крикомъ. Рядомъ съ нею стоялъ на костылѣ, съ повязкой на лбу, Ларсъ Одноглазый и смотрѣлъ на нее съ лукавою усмѣшкой. Искры изъ коротенькой глиняной трубки, дымившейся подъ краснымъ кончикомъ его носа, слабо освѣщали небритую нижнюю часть его лица и широкія, обнаженныя, беззубыя десны.
   -- Тысячу чертей! Вотъ она куда забралась, наша красная дѣвица!-- вскричалъ онъ.-- А мы-то... мы-то... прости Господи!... чуть изъ кожи не вылѣзли въ поискахъ за ней! А она, оказывается, забилась сюда и не шелохнется!
   -- Который же часъ?-- спросила она, удивленно озираясь вокругъ.
   -- Который часъ? Ты спрашиваешь, который часъ?... Мнѣ сдается, убей меня громъ, что замечталась наша дѣвочка!... Который часъ? Хи, хи!-- онъ сощурилъ глазъ и закулдыкалъ.-- Пожалуй, часъ-то уже пробилъ, а? Чего изволите? Тикъ-такъ, тикътакъ!
   Онъ разразился оглушительнымъ смѣхомъ. Марта тоже слабо улыбнулась, и они вмѣстѣ спустились внизъ, гдѣ ея необычное отсутствіе, дѣйствительно, чуть не возбудило тревоги. Она сказала въ видѣ объясненія, что устала и задремала въ потьмахъ; она даже стала совершенно натурально тереть себѣ глаза и потягиваться, точно она все еще не совсѣмъ проснулась, и, наконецъ, усѣлась на свой соломенный стулъ, въ уголкѣ залы. Но въ первый разъ въ жизни она чувствовала себя словно чужой въ этомъ кружкѣ. Ни охотничьи разсказы Мортена Скютте, ни книжныя разсужденія Захарія-ткача не могли остановить на себѣ ея разбѣгающихся мыслей, а потому, какъ только для нея явилась возможность незамѣтно выскользнуть, она вышла потихоньку изъ залы и отправилась къ себѣ.
   Ея комнатка находилась на противуположномъ концѣ дома; она была небольшая, продолговатая, съ окномъ, выходившимъ на ущелье, и со старою сводчатою дверью, служившею въ былое время входомъ для перевозчиковъ, но теперь наглухо замкнутою желѣзнымъ засовомъ. Возлѣ этой двери стояла кровать, а затѣмъ вся меблировка ограничивалась лишь столикомъ и трехногимъ стуломъ. Стѣны и полъ были изъ необожженной глины, и время и сырость образовали въ ихъ поверхности большія углубленія, но, тѣмъ не менѣе, эта комнатка, въ противуположность остальной части дома, казалась миленькой и чистенькой, и даже почти уютной.
   Марта заперла на задвижку дверь, черезъ которую вошла, плотно закрыла окно ставнемъ и зажгла на столѣ свѣчу. Потомъ она подошла къ кровати и выдвинула изъ-подъ нея на полъ ящикъ со всякимъ хламомъ. Съ самаго дна его она съ легкою улыбкой вытащила связку книжекъ въ красной обложкѣ; сначала она старательно смахнула фартукомъ пыль со страницъ, затѣмъ присѣла къ столу и медленно и задумчиво стала ихъ перелистывать, то приближаясь къ концу, то снова возвращаясь къ началу. Какое-то мѣсто заинтересовало ее, наконецъ; она отвела волосы это лба, придвинула къ себѣ свѣчку... и долго еще послѣ того, какъ старики вышли, спотыкаясь, изъ сѣней, она сидѣла съ оплывшимъ огаркомъ, совершенно поглощенная Исторіей таинственной двери или любовныхъ приключеній рыцаря Роберта.
   

VI.

   Съ этого дня Марта, собственно говоря, уже не жила больше на старомъ Бальдерёдскомъ постояломъ дворѣ.
   Этотъ единственный трепетный взоръ двухъ влюбленныхъ, это внезапное откровеніе новаго, сверхчувственнаго міра блаженства сразу распахнули передъ нею двери золотыхъ, невѣдомыхъ странъ, этой лучезарной фата-морганы человѣческой жизни, въ которую она углубилась теперь всѣми своими помыслами.
   Послѣ этого происшествія ея стремленія получили иную цѣль. Съ пламенною фантазіей пробуждающейся страсти она съ этого момента погрузила свою душу въ чудный міръ радости и счастья любви и вся отдалась порхающимъ грёзамъ, которыя наполняли собою все ея время и отблескъ которыхъ отражался въ ея улыбкѣ и сіялъ изъ глубины таинственной ночи ея глазъ.
   Если въ этомъ настроеніи она уходила въ лѣсъ, разыскивая самыя темныя тропинки, терявшіяся въ чащѣ, она тотчасъ же создавала себѣ образъ юноши съ рыцарскими манерами, шедшаго рядомъ съ нею. Листъ, задѣвавшій ея щеку, становился въ ея мечтахъ поцѣлуемъ, приводившимъ ее въ трепетъ. Вѣтка, зацѣплявшаяся за ея платье, представлялась ей дерзкими руками, пытавшимися ее обнять. Если же по близости хрустѣли сучья, на нее нападалъ такой страхъ, что она прямо-таки пряталась за кусты.
   А когда она сидѣла дома, у окна въ своей комнаткѣ, и смотрѣла черезъ разсѣлину на побережье, ея мечты неизмѣнно сосредоточивались на какомъ-нибудь любимомъ мѣстечкѣ, и неизмѣнно чудился ей тамъ молодой человѣкъ съ пышною свѣтлорусою бородой и алый ротикъ, къ которому онъ почтительно прикасался губами. У подошвы круглаго холма, поросшаго шиповникомъ, пріютился маленькій бѣлый домикъ, который въ народѣ называли почему-то "мельницей". Тамъ въ особенности любила она воображать себя сидящею самъ-другъ среди розъ и альпійскаго ракитника, то въ тихія лунныя ночи, то въ теплые лѣтніе вечера, оглашаемые трелями жаворонка и напоенные ароматомъ цвѣтовъ, а когда послѣдній лучъ солнца покидалъ землю и золотыя облака заката ложились надъ лѣсомъ, то словно какимъ-то волшебствомъ они вызывали цѣлый рай любви передъ ея взоромъ, чудный садъ нѣжной страсти, съ тѣнистыми аллеями и благоухающими рощицами, въ который она мысленно углублялась вмѣстѣ со своимъ возлюбленнымъ.
   Но когда, послѣ этихъ блаженныхъ странствованій, взоръ ея снова опускался на землю, и, оглядываясь въ душной, темной комнатѣ, она вспоминала, что дни ея должны протечь въ этой пыльной атмосферѣ, пропитанной запахомъ укропной водки, тогда лицо ея мгновенно омрачалось.
   Не тщетны ли всѣ ея думы? Не призраки ли онѣ, не вздорныя ли грёзы? Откроетъ ли когда-нибудь эта страна чудесъ свои врата передъ нею, дастъ ли ей хоть одинъ только разъ вкусить блаженства, которое таитъ въ себѣ?
   Ея сердце болѣзненно сжималось, когда отъ своихъ счастливыхъ мечтаній о нѣжныхъ ласкахъ, о сладкихъ словахъ любви и мягкихъ рукопожатіяхъ она пробуждалась среди пьяныхъ рѣчей и грязныхъ перебранокъ и встрѣчалась съ глазами матери, неподвижно устремленными въ одну точку.
   Тайный страхъ закрался въ ея душу съ тѣхъ поръ особенно, какъ ей стала вполнѣ ясна цѣль частыхъ посѣщеній Іеспера и его страннаго поведенія. Послѣднее время онъ приходилъ чуть ли не каждый день, садился вмѣстѣ съ другими, опустивъ руки подъ столъ и уткнувшись въ его край подбородкомъ, и съ улыбкой, отъ которой у Марты кровь застывала въ жилахъ, впивался въ нее глазами. Иногда, особенно когда онъ бывалъ навеселѣ, онъ подсаживался къ ней и начиналъ дразнить ее своимъ неуклюжимъ кулакомъ. И ужасъ дѣвушки еще усилился, когда она почувствовала, что не онъ одинъ хочетъ такимъ образомъ подластиться къ ней, но что всѣ они, не исключая даже Ларса Одноглазаго, заодно съ Іесперомъ въ его заговорѣ и втихомолку держатъ его руку.
   Съ недоумѣніемъ спрашивала она себя разъ за разомъ, неужели это дѣйствительно та участь, которая предназначена ей? Неужели ей дѣйствительно придется назвать это своимъ счастьемъ?
   Она клялась въ душѣ, что этого не будетъ. Лучше она дастъ дикимъ конямъ растерзать ее на части, лучше она бросится въ море!... Но въ тяжелыя минуты унынія, такъ часто находившаго на нее теперь, она опять-таки спрашивала себя, на что же еще надѣяться такой бѣдной дѣвушкѣ, какъ она, какой же другой, лучшей судьбы смѣетъ она ожидать для себя и не обречена ли она неумолимымъ рокомъ влачить до гроба свои дни на тѣневой сторонѣ жизни, безрадостной и мрачной? Вѣдь, только въ сказкѣ рыцарь Робертъ стучался въ дверь бѣдной пастушки. А если это и бывало еще порой, то какъ же кончила Іоргина Веверсъ, повѣсившаяся въ прошломъ году на выгонѣ, или бѣдняжка Анна-Метта, ея же, Марты, товарка по конфирмаціи или,-- и Марта содрогалась,-- ея родная мать?
   По временамъ она испытывала странное возбужденіе при мысли о томъ, что она -- дитя такого союза, плодъ мимолетной счастливой встрѣчи, быть можетъ, въ лѣсу, быть можетъ, подъ звѣзднымъ небомъ ночи. Ей часто доставляло особое наслажденіе углубляться тончайшею иглой своей мысли въ эту тайну своего рожденія. Съ неотразимою силой влекло ее приподнять загадочную завѣсу, прикрывавшую ея появленіе на свѣтъ. Но стоило ей только представить себѣ мать, съ отупѣвшими чертами лица и мертвенными глазами, и она вздрагивала отъ страха. Ей казалось, будто ея собственная безотрадная участь, безнадежный приговоръ, висящій надъ ней, выражаются въ этомъ взглядѣ, говорившемъ своею нѣмою неподвижностью, что счастье покупается одною лишь цѣною -- жизнью.
   Въ эту зиму, послѣ того, какъ ей исполнилось шестнадцать лѣтъ, Марта впала въ глубокую меланхолію. Ея старые, вѣрные друзья давно уже наблюдали за ней, озабоченно покачивая головой, тщетно спрашивая себя о причинѣ странной перемѣны во всемъ ея существѣ, и мало-по-малу ихъ не на шутку охватило безпокойство. Теперь она, быть можетъ, болѣе, чѣмъ когда-либо, была для всѣхъ нихъ зѣницей ока, единственною ихъ радостью и надеждой, и они сообща ломали свои старыя головы, стараясь додуматься до того, что собственно можетъ удручать ея сердечко.
   Но Ларсъ Кюнби, бывшій хитрѣе ихъ всѣхъ и, кромѣ того, набравшійся богатаго опыта въ сложномъ и причудливомъ лабиринтѣ жизни, съумѣлъ однимъ своимъ глазомъ увидать больше, чѣмъ всѣ другіе вмѣстѣ своими обоими. И вотъ однажды, раннею весной, когда все наперерывъ спѣшило жить, все ликовало въ лѣсу и въ полѣ, онъ счелъ случай вполнѣ подходящимъ для того, чтобы серьезно потолковать со своею любимицей.
   Это было подъ вечеръ, когда сумерки уже надвигались. Она сидѣла на каменномъ приступкѣ въ открытыхъ дверяхъ и не слыхала, какъ онъ приближался, хрустя ногами по песку. Она сидѣла, блѣдненькая и тоненькая, среди свѣтлозеленыхъ листьевъ и голубыхъ анемоновъ, но не отвела глазъ отъ рубца зеленой юбочки, лежавшей у нея на колѣняхъ. Лишь тогда, когда Ларсъ почти коснулся ея, она подняла голову, привѣтливо подала ему руку, попробовала даже улыбнуться своею прежнею милою улыбкой. Но это не удалось ей, и когда онъ попытался заглянуть ей въ лицо, она отвернулась, потому что въ глазахъ ея стояли слезы.
   Печально тряхнулъ старикъ сѣдыми кудрями, поглядѣлъ на нее съ минуту своимъ прищуреннымъ глазомъ и потомъ тихо присѣлъ рядомъ съ нею на каменный порогъ. Медленно и задумчиво набивалъ онъ свою коротенькую трубку. И даже тогда, когда онъ закурилъ ее, наконецъ, онъ долго сидѣлъ и смотрѣлъ на большія розовато-бѣлыя облака, поднимавшіяся тяжелыми слоями надъ далекимъ гребнемъ лѣса.
   Со вздохомъ оглядывался онъ мысленно на то время, когда Марта выбѣгала къ нему на встрѣчу, прыгая, точно козленокъ, какъ только, бывало, заслышитъ его прихрамывающіе шаги, когда она заботливо брала у него изъ рукъ костыль, ставила его въ привычный уголъ, присаживалась на колѣни къ своему другу и отирала потъ съ его стараго, изборожденнаго морщинами лба. Онъ вспоминалъ веселые часы, незамѣтно пролетавшіе у нихъ въ довѣрчивой бесѣдѣ, вспоминалъ плутовскую улыбку дѣвочки, когда она дергала его за бороду, ея звонкій смѣхъ, когда она таскала у него изъ кармана свертокъ жевательнаго табаку или набивала его ноздри табакомъ изъ его табакерки.
   И снова покачалъ онъ съежившеюся отъ старости головой и испустилъ вздохъ сквозь скрипучій стволъ трубки.
   -- Что же ты ему сказала въ отвѣтъ, Марта?-- спросилъ онъ, наконецъ, не глядя на нее и не перемѣняя позы.
   -- Кому?-- спросила она въ свою очередь и тоже не подняла головы.
   -- Ну, извѣстно кому... Іесперу.
   -- Ахъ, это ты о немъ!
   -- Развѣ же онъ не сватался за тебя?
   -- Конечно, сватался.
   -- Ну, и что же ты ему на это сказала?
   Но такъ какъ она ничего не отвѣтила на его вопросъ, онъ вынулъ изо рта трубку, сплюнулъ подальше, въ самые анемоны, вытеръ губы верхнею частью руки и повернулся лицомъ къ дѣвушкѣ.
   -- Послушай-ка, матушка,-- внушительно заговорилъ онъ.-- Не годится, убей меня громъ, не годится такъ опускать крылья. Что приключилось такое? Пропало, что ли, совсѣмъ веселье у нашего котенка? А то, можетъ, испортилось что-нибудь въ этихъ часикахъ, что ходятъ у тебя въ сердечкѣ, какой-нибудь тамъ винтикъ соскочилъ съ мѣста, да?-- и онъ любовно наклонился къ ней и заглянулъ ей въ лицо.-- Тоска сосетъ тебя, дѣточка? Давитъ подъ ложечкой, и слезки просятся на глаза?... Такъ объ этомъ нечего кручиниться, мой свѣтикъ! Сказать тебѣ, что это значитъ?-- и снова онъ нѣжно понизилъ голосъ.-- Любовь это, видишь ли ты! Пусть чортъ меня поберетъ, коли это не такъ! Вѣдь, и я былъ когда-то молодъ, голубушка, и смыслю кое-что въ этомъ. Любовь прилетаетъ весной такъ же точно, какъ аистъ и скворецъ весной прилетаютъ, и нечего, стало быть, пугаться ея. Она, мое дитятко, благословеніе Господа Бога, какъ сказывалъ старый дьячокъ нашъ въ Кюнби. Это такая вещь,-- сказывалъ онъ,-- отъ которой никому не уйти, и принимать ее надо съ терпѣніемъ. Но слушай-ка, Марта, скажи ты мнѣ, сдѣлай милость, чѣмъ собственно Іесперъ тебѣ такъ не любъ? Парень онъ хоть куда, и собой молодецъ, здоровый, ядрёный отъ маковки до пятокъ, и работникъ такой ретивый, какого дай Богъ всякой дѣвушкѣ въ женихи. И что же за бѣда, если онъ иной разъ, можетъ, лишнее хватитъ, или, когда что-нибудь такое случится, живѣе кулакомъ орудуетъ, чѣмъ бы слѣдовало? Боже милостивый! Вѣдь, не въ этомъ вся суть. У всѣхъ у насъ есть, понятно, свои изъяны. Какъ самъ-то я сдѣлался старымъ калѣкой? А все же я смѣло могу сказать передъ людьми и передъ Богомъ, что покойница моя, Сидза-Лена, съ благодарными чувствами въ могилу сошла. "Мнѣ на это наплевать,-- говорила она,-- лишь бы сердце доброе было!"... И потомъ... все такое, вѣдь, мигомъ пройдетъ, какъ вы только повѣнчаетесь. Любовь, золотая моя, любовь шестерыхъ воловъ перетянетъ, какъ говоритъ пословица. А Іесперъ, вѣдь, съ ума по тебѣ сходилъ еще тогда, когда былъ чуть ли не подросткомъ, такъ его легче, чѣмъ кого другого, будетъ взять въ руки; надо только съ нимъ умѣючи обращаться. Никому не извѣстно, долго ли, нѣтъ ли намъ, старикамъ, осталось прожить на бѣломъ свѣтѣ,-- вотъ мы и успокоились бы на томъ, что пристроили тебя такъ хорошо. А такой малый, какъ Іесперъ, Марта!... Не всякій день можно встрѣтить такого, вѣрь моему слову! Хочешь ты, стало быть, послушаться меня въ этомъ дѣлѣ, а я, вѣдь, всякіе виды видалъ на своемъ вѣку и смыслю-таки кое-что въ этихъ вещахъ, такъ ты хорошенько подумай, прежде чѣмъ отказывать Іесперу, да еще Бога благодари. Такъ вотъ, видишь ли, какъ я смотрю на это.
   Онъ высморкался, зажалъ головку трубки указательнымъ пальцемъ и высосалъ дымъ, энергично затянувшись два или три раза.
   Марта по временамъ устремляла взоръ на его лицо и видѣла живое участіе, свѣтившееся въ каждой чертѣ его физіономіи. И она улыбалась ему грустною улыбкой. Да развѣ сама-то она не чувствовала утомленія? И развѣ онъ, въ сущности, не былъ правъ, бѣдный старикъ? Придется же ей когда-нибудь идти замужъ, такъ не все ли равно, собственно говоря, какъ будетъ называться ея женихъ? Гансъ-Петеръ, Іенсъ-Петеръ, Крестенъ, Іесперъ... Какая въ этомъ разница, въ концѣ-концовъ? Да и вообще стоитъ ли поднимать тревогу изъ-за того неизвѣстнаго, который могъ бы оказаться ей по сердцу?
   Однажды, при выходѣ изъ церкви, ей признался въ любви молодой работникъ мельника, и, можетъ быть, въ концѣ-концовъ, она и согласилась бы пойти за него. Но ее страшила мысль о шумѣ и раздорахъ, которые она вызвала бы этимъ рѣшеніемъ, о бѣшенствѣ Іеспера, объ огорченныхъ минахъ ея старыхъ друзей и ихъ разочарованіи. Притомъ же, она чувствовала ко всему этому такое равнодушіе и такъ ей опостылѣли всѣ эти разговоры, что подъ конецъ ей и думать объ этомъ стало противно.
   Разъ вечеромъ, когда она случайно возвращалась изъ города вмѣстѣ съ Іесперомъ, она дала ему слово.
   Но съ этого дня надъ ея головой точно нависли темныя волны печали. Какое-то странное, мертвенно-холодное, точно каменное спокойствіе нашло на нее. Она словно разомъ сдѣлалась совсѣмъ взрослой, рѣшительной и разсудительной, какъ человѣкъ, сознающій, что онъ оставилъ позади себя дѣтскія болѣзни, и видящій передъ собой отмѣренный ему длинный и непрерывный путь жизни... И когда она сидѣла, уединившись, у своего окна, то и взоромъ своимъ она повѣствовала о томъ, что она отъ всего отреклась, все забыла и тихо и безропотно покорилась своей судьбѣ.
   Только матери она избѣгала. Онѣ едва обмѣнивались словомъ. Точно двѣ тѣни скользили онѣ одна мимо другой въ могильномъ сумракѣ большихъ комнатъ, лишь изрѣдка бросая холодный взоръ другъ на друга. Имъ не о чемъ было заботиться, не о чемъ хлопотать. Даже домашней птицы у нихъ не водилось.
   Но, благодаря этому свойству печали поглощать собою всѣ мысли, Марта не замѣчала, какъ пролетаютъ часы надъ ея головой. Въ долгіе дни, когда дверь ихъ дома почти не отворялась, она неподвижно сидѣла на стулѣ съ своимъ шитьемъ и только вслушивалась въ вѣчный шумъ лѣса, никогда не покидавшій ея ушей.
   По вечерамъ въ трактирѣ собирался клубъ. И для Марты было какъ бы меланхолическимъ утѣшеніемъ видѣть, какъ лица ея старыхъ, вѣрныхъ друзей снова свѣтятся удовольствіемъ и радостью. Она спокойно позволяла имъ цѣловать ее въ щеку и даже, по примѣру прежнихъ дней, усаживалась возлѣ нихъ, подавала имъ кружки и бутылки, какъ расторопная маленькая хозяйка.
   Но иногда, позднимъ вечеромъ, когда всѣ они перепьются и перессорятся, она незамѣтно выскользала изъ комнаты, садилась на каменный порогъ за дверью и, спрятавъ лицо въ фартукъ, заливалась слезами.
   

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.

   Іесперъ, дѣйствительно, добился цѣли, которую преслѣдовалъ съ такимъ упорствомъ: онъ сдѣлался, наконецъ, женихомъ Марты. Но за то уже вскорѣ ему пришлось убѣдиться, что, собственно говоря, онъ немного отъ этого выигралъ. Правда, ему разрѣшались теперь нѣкоторыя вольности, въ которыхъ невѣстѣ затруднительно отказывать жениху, но Марта продолжала къ нему относиться все съ тѣмъ же холоднымъ спокойствіемъ, съ тѣмъ же невозмутимымъ равнодушіемъ, какъ будто онъ былъ для нея постороннимъ человѣкомъ, до котораго ей, въ сущности, не было никакого дѣла. Если онъ сидѣлъ вмѣстѣ съ другими въ залѣ трактира, она смотрѣла черезъ его голову, точно er тамъ вовсе и не было; приходилъ ли онъ, уходилъ ли, это, повидимому, не измѣняло ни одной мысли въ ея головѣ.
   Много разъ онъ задавалъ себѣ вопросъ, ужь не кроется ли тутъ какая-нибудь штука? Ужь не забрелъ ли кто въ его огородъ? Онъ подозрительно выслѣживалъ малѣйшій шагъ Марты. Онъ подкарауливалъ ее во всякое время дня, сидѣлъ и пристально смотрѣлъ ей въ глаза, точно силою хотѣлъ вырвать изъ нихъ какую-нибудь тайну. Онъ чувствовалъ, что могъ бы совершенно хладнокровно размозжить голову тому, кто вздумалъ бы отбить у него его невѣсту. И когда онъ даже не находилъ въ ней ничего подозрительнаго, то уже при одномъ видѣ ея свѣтлаго, холоднаго облика имъ овладѣвала такая бѣшеная ревность, такая неистовая злоба, что не разъ эти чувства прорывались у него при томъ или другомъ случаѣ въ непозволительныхъ рѣчахъ и поступкахъ.
   Въ деревнѣ разсказывали, что лѣсничій жаловался послѣднее время на неисправность и строптивость Іеспера, совершенно неожиданно принявшія такіе размѣры, что онъ уже подумывалъ разсчитать его. Говорили, что иногда онъ по нѣскольку дней подрядъ слоняется пьяный съ мѣста на мѣсто, совсѣмъ не показываясь на работѣ; и дѣйствительно, теперь чаще, чѣмъ когда-либо, видали его въ кабакѣ, гдѣ онъ сидѣлъ, уставившись на присутствующихъ съ злою, вызывающею усмѣшкой. Если же онъ не встрѣчалъ тамъ никого, съ кѣмъ могъ бы затѣять ссору, то начиналъ шататься по улицѣ, гдѣ ребятишки гонялись за нимъ со свистками и насмѣшками, и подъ конецъ неизмѣнно добирался до стараго трактира у перевоза.
   Но всякій разъ, какъ онъ являлся въ такомъ видѣ, Марта исчезала и запиралась въ своей комнатѣ. Тогда онъ приходилъ въ настоящее изступленіе, становился у двери, стучался въ нее кулаками и осыпалъ дѣвушку самыми грубыми ругательствами и проклятіями, пока матери ея не удавалось осторожно выпроводить его изъ дому. Впослѣдствіи, вытрезвившись, онъ, правда, раскаивался въ своемъ буйствѣ. Но Марта встрѣчала его пристыженную и сконфуженную мину такимъ леденящимъ холодомъ и такимъ равнодушнымъ презрѣніемъ, что кровь снова бросалась ему въ лицо. Разъ онъ чуть было не поднялъ руку на свою невѣсту, такъ что потребовалось вмѣшательство Ларса Одноглазаго и другихъ ея друзей.
   Такъ прошло еще лѣто и зима и Мартѣ минуло семнадцать лѣтъ.
   Тогда Іесперъ сообразилъ, что пора положить конецъ этой игрѣ. Одно изъ двухъ: или Марта его невѣста, или ему надо искать себѣ другую. Онъ и самъ чувствовалъ, что если это будетъ такъ продолжаться, его просто со свѣту сживутъ насмѣшливыя улыбки и остроты на его счетъ, которыя ему чудились повсюду. Однажды одинъ изъ его товарищей-дровосѣковъ прямо-таки спросилъ его, съумѣлъ ли онъ хоть разъ поцѣловать свою невѣсту. Бѣднягѣ пришлось поплатиться за эту шутку разбитымъ въ кровь лицомъ и сломаннымъ мизинцемъ, но при этомъ самомъ случаѣ Іесперъ надумался предпринять рѣшительный шагъ.
   Онъ прослышалъ, что владѣлецъ "мельницы" не прочь ее продать, и такъ какъ ему какимъ-то способомъ,-- онъ самъ не помнилъ, какимъ собственно,-- довелось узнать, что Марта всегда питала особенную нѣжность къ этому домику, то онъ рѣшилъ вытребовать свою долю въ наслѣдствѣ матери и на эти деньги купить "мельницу". Потомъ онъ пошелъ бы къ лѣсничему и честь-честью выпросилъ бы у него двухнедѣльный отпускъ, чтобы поправить домъ и какъ слѣдуетъ убрать его, а когда все это было бы сдѣлано, онъ сказалъ бы Мартѣ: "Вотъ, ты видишь теперь, что я могу тебѣ предложить, такъ дай же мнѣ настоящій отвѣтъ..." "Только бы намъ повѣнчаться,-- думалъ онъ про себя,-- тогда она уже не будетъ такой недотрогой-царевной, и все тогда кончится какъ нельзя лучше, въ радости и счастьи".
   Свои планы онъ повѣрилъ только одному человѣческому существу -- матери Марты, трактирщицѣ Элленъ, какъ ее все еще называли. Но для нея, очевидно, былъ уже близокъ конецъ разрушенія.
   Она сидѣла и слушала разсужденія Іеспера съ такимъ мутнымъ и безпокойнымъ взглядомъ, что онъ рѣшилъ въ умѣ, что она, должно быть, пьяна. Но онъ не могъ знать, что тотчасъ по его уходѣ она съ необычною живостью поднялась съ мѣста, стала глядѣть въ окно и боязливо озираться по сторонамъ.
   Вотъ въ чемъ было дѣло. Однажды, стоя въ торфяномъ сараѣ, она вдругъ увидала, что Марта съ пылающими щеками торопливо идетъ изъ лѣсу и украдкой то и дѣло оглядывается назадъ, точно кто-нибудь могъ слѣдовать за нею. Это обстоятельство сразу возбудило подозрѣніе въ Элленъ. Въ слѣдующіе дни она внимательно наблюдала за дочерью и ей чудилась въ ней какая-то необыкновенная разсѣянность и тревога. Какъ только подъ окнами раздавались шаги, она уже приходила въ безпокойство и смущеніе. Но когда она задумывалась, на губахъ ея мелькала странная улыбка, на щекахъ ея появлялся румянецъ, въ глазахъ ея блескъ, въ которыхъ Элленъ съ ужасомъ видѣла что-то знакомое. Въ то же время, дѣвушка съ поразительнымъ усердіемъ принялась таскать изъ лѣсу хворостъ и еловыя шишки, но не иначе, какъ въ чулкахъ и причесанная по-праздничному. Наконецъ, мать нашла разъ у нея въ коммодѣ пестрый шелковый носовой платокъ, и когда она осторожно спросила дочь, откуда она его достала, та, вчѣсто отвѣта, вышла, что-то напѣвая, изъ комнаты.
   Тяжелая тоска напала на Элленъ. Забота объ участи этого ребенка, единственное человѣческое чувство, еще не умершее въ ней, пробудилось въ груди ея съ новою силой. Смутное воспоминаніе о несчастіи и ужасныхъ дняхъ ея собственной юности пронеслось, словно призракъ, въ ея полуугасшей душѣ, и она содрогнулась отъ страха... Что же случилось?-- былъ вопросъ, который она десять разъ на дню задавала себѣ. Она старалась прочесть отвѣтъ во взорѣ Марты и въ выраженіи ея лица, она, насколько могла, слѣдила за каждымъ ея шагомъ, даже ночью не разъ поднималась съ постели и, подкравшись къ комнатѣ дочери, стояла у двери и прислушивалась.
   Но тамъ было тихо. И если Элленъ осторожно отворяла дверь, то заставала дитя свое на кровати, въ спокойномъ, безмятежномъ снѣ. Кроткое сіяніе лѣтней ночи отражалось на свѣтломъ обликѣ дѣвушки, и на устахъ ея играла нѣжная улыбка, какъ будто ей снились счастливые сны.
   

II.

   Черезъ нѣсколько дней послѣ упомянутаго разговора Іеспера съ Элленъ, Марта стояла передъ маленькимъ зеркальцемъ, висѣвшимъ въ простѣнкѣ между оконъ въ залѣ трактира, и заплетала свои длинные волосы. Она была въ красной юбкѣ и рубашкѣ. Шея и руки ея были обнажены, и еслибъ покойный отецъ могъ видѣть ее въ это мгновеніе, онъ, навѣрное, порадовался бы, что его дочка такъ разцвѣла, наперекоръ всему.
   Была ясная погода, какая бываетъ около Иванова дня, и часъ уже не ранній. Солнечные лучи ложились на полъ широкою полосой, и всякій разъ, какъ Марта слышала шаги или стукъ колесъ на мосту, она отступала назадъ, чтобъ ея не было видно.
   Но такимъ образомъ ей часто приходилось прерывать свое занятіе, потому что въ этотъ день въ одной изъ долинъ между холмами за большимъ лѣсомъ была крупная ярмарка, и мимо оконъ трактира катились телѣга за телѣгой съ разодѣтымъ по-праздничному людомъ изъ всѣхъ деревень побережья. По временамъ вмѣстѣ съ легкими порывами вѣтра доносились изъ долины звуки музыки.
   Въ смежной комнатѣ, дверь въ которую была пріотворена, возилась мать Марты. Но съ ней, очевидно, происходило нѣчто необычайное. Безпрестанно проникалъ оттуда въ залу какой-то неясный шумъ и грохотъ. То она роняла ножницы на полъ, то цѣлый ящикъ, говорила при этомъ сама съ собой и, ежеминутно прерывая свой монологъ, тяжело пыхтѣла и отдувалась, точно ей грозила опасность задохнуться въ собственномъ жиру.
   Дѣло въ томъ, что послѣ долгихъ и кропотливыхъ разсчетовъ члены клуба рѣшили попробовать, не удастся ли имъ на старости лѣтъ извлечь изъ ярмарки небольшой капиталецъ. Собственно говоря, никто иной, какъ старый скрипачъ Францъ, соблазнилъ ихъ перспективой блестящаго заработка, на основаніи своего долголѣтняго опыта въ этой области. Цѣлый мѣсяцъ старики подробно и внимательно обсуждали со всѣхъ сторонъ этотъ вопросъ и, рѣшивъ, наконецъ, еще разъ въ жизни попытать счастья, раздѣлили между собою роли. Роль скрипача опредѣлялась уже его профессіей. Ларсъ Одноглазый и Андерсъ Когманъ должны были взять на себя дамскія качели, Захарій-ткачъ и Мортенъ Скютте -- маленькую палатку съ пивомъ, а меланхолическій Сёренъ-каменотесъ, на умственныя способности котораго нельзя было настолько положиться, чтобы довѣрить ему такія отвѣтственныя задачи, получилъ въ свое завѣдываніе ящикъ сигаръ. Трактирщицу Элленъ, въ концѣ-концовъ, уговорили заняться продажей пряниковъ и бѣлыхъ булокъ, и вотъ теперь она уже третій часъ копалась въ своей комнатѣ, довершая свои приготовленія.
   Наконецъ, она показалась въ дверяхъ.
   Она была въ полномъ парадѣ. Старая, ставшая теперь черезъ-чуръ маленькой для нея шляпка, съ пунцовыми шерстяными цвѣтами и сизо-голубыми лентами, сидѣла криво на ея черныхъ съ просѣдью волосахъ; на плечахъ была тоненькая шаль съ разводами, которую она нарочно вывернула на-изнанку, большая стальная брошка подпирала подбородокъ, а безобразныя ноги были зашнурованы въ свѣтло-сѣрыя матерчатыя ботинки.
   На порогѣ она остановилась и съ минуту озиралась вокругъ безсмысленнымъ, блуждающимъ взглядомъ. Но, замѣтивъ Марту, она шагнула въ комнату и, взявшись рукой за косякъ двери, стала внимательно всматриваться въ дочь. Точно какая-то мысль медленно вырабатывалась въ ея больномъ мозгу при видѣ дѣвушки, заплетавшей свои косы съ такою тревожною поспѣшностью, съ лихорадочно-горѣвшими щеками. И пока она, не отрывая взора, пристально глядѣла на Марту, ея лицо приняло мало-по-малу опредѣленное выраженіе -- выраженіе страха, и слабый проблескъ жизни появился въ ея глазахъ.
   -- А ты развѣ не пойдешь на ярмарку?-- спросила она, наконецъ.
   При звукѣ ея голоса Марта повернула голову и поглядѣла на мать полуизумленнымъ, полуравнодушнымъ взоромъ.
   -- Нѣтъ,-- коротко отвѣтила она и опять обернулась къ зеркалу.
   Нѣкоторое время царило молчаніе. Потомъ Элленъ сдѣлала еще шагъ впередъ и ухватилась рукою за спинку стула, но взглядъ ея оставался прикованнымъ къ дочери.
   -- Можетъ быть, Іесперъ зайдетъ за тобой?-- спросила она немного погодя, и въ голосѣ ея послышался легкій трепетъ.
   -- Ха, ха, ха! Іесперъ... Такъ бы и было! Нѣтъ, онъ, навѣрное, и безпокоиться не станетъ. Впрочемъ, онъ къ намъ не заглядывалъ больше недѣли, такъ что, должно быть, опять загулялъ. Ему, бѣднягѣ, въ пору только о себѣ думать, какъ бы ему на ногахъ устоять. Вѣдь, это Сёренъ, кажется, разсказывалъ, что видѣлъ его на-дняхъ въ канавѣ. Можетъ статься, онъ и теперь еще тамъ валяется.
   Элленъ грузно опустилась на стулъ.
   -- Это... это неправда!-- съ жаромъ пробормотала она.-- Сёренъ пустой болтунъ и самъ не знаетъ, что видитъ. Не годится тебѣ, Марта, говорить такія вещи о Іесперѣ. Вѣдь, онъ, все-таки, твой женихъ. Онъ, можетъ быть, любитъ тебя больше, чѣмъ ты думаешь. А если онъ не заходилъ къ намъ послѣднее время, такъ, можетъ быть, совсѣмъ по другимъ причинамъ, чѣмъ ты воображаешь... Я одно только скажу тебѣ: ты, навѣрное, заговоришь другое, когда увидишь, что онъ лучше, чѣмъ ты думаешь. А потому, ты должна бы, Марта...
   Марта круто повернулась и смотрѣла на нее съ возростающимъ изумленіемъ. Много лѣтъ уже не слыхивала она изъ устъ матери такой длинной рѣчи.
   -- Вотъ ты какъ!-- сказала она.-- Тебѣ нынче почему-то вздумалось ему похвалы расточать! Развѣ же ты не видала своими собственными глазами, какъ на-дняхъ онъ грозился мнѣ своимъ страшнымъ кулакомъ... или какъ онъ выбилъ стекло въ моемъ окнѣ? Если это называется у него любовью, то покорно благодарю, лучше ужь я совсѣмъ обойдусь безъ нея.
   -- Вѣдь, ты отлично знаешь, Марта, что сама его сердишь. Еслибъ ты только...
   -- Вздоръ! Еслибъ онъ только оставилъ меня въ покоѣ, я ужь, конечно, ничего худого ему бы не сдѣлала. Я, вѣдь, не упрашивала его свататься ко мнѣ, а если я ему надоѣла, въ его волѣ вернуть мнѣ слово.
   Она порывисто перебросила черезъ плечо заплетенную косу, какъ бы показывая этимъ, что хочетъ положить конецъ разговору.
   Но мать медленно и съ необычною увѣренностью поднялась со стула и подошла близко къ ней. Твердымъ движеніемъ она схватила ее за руку, такъ что та задрожала, и пристально взглянула дочери въ глаза.
   -- Кого это ты намедни встрѣтила въ лѣсу?
   Марта поблѣднѣла и попыталась вырвать руку.
   -- Никому нѣтъ дѣла до этого! Пусти меня!
   Но мать ея не выпускала.
   -- Берегись, Марта! Берегись, говорю тебѣ!... Ужь не нажила ли ты себѣ бѣды? Скажи мнѣ, что ты такое затѣяла?
   -- Пусти мою руку!-- вскричала дочь.-- Пусти мою руку, или, какъ Богъ святъ, я ударю тебя прямо въ лицо!
   Элленъ испуганно отшатнулась, увидѣвъ, какъ взоръ дочери внезапно загорѣлся безумнымъ гнѣвомъ. Какъ бы въ послѣдней, отчаянной мольбѣ, она, обороняясь, протянула руку впередъ. Но когда Марта выбѣжала изъ комнаты, съ шумомъ захлопнувъ за собою дверь, она безсильно опустилась на стулъ и застонала.
   Она все еще сидѣла неподвижно, когда за нею явились Захарій-ткачъ и Францъ Миккельсенъ, оба въ праздничныхъ костюмахъ и въ великолѣпнѣйшемъ расположеніи духа. Сначала она на-отрѣзъ отказалась идти на ярмарку, не хотѣла даже подняться со стула, несмотря на то, что оба они подхватили ее подъ руки, и вообще говорила такъ странно и такъ безтолково, что одну минуту они въ испугѣ готовы были подумать, что она совсѣмъ помѣшалась.
   Но когда она, наконецъ, поплелась съ ними по дорогѣ, тяжело опираясь на дождевой зонтъ и судорожно прижимая къ вздутому животу чистый, аккуратно сложенный носовой платокъ, оба пріятеля стали переглядываться за ея спиной съ неодобрительною миной, говорившею достаточно ясно, что, по правдѣ сказать, раненько-таки хозяйка сегодня того... и они подмигивали другъ другу.
   Марта осторожно заглянула въ залу. Убѣдившись, что она осталась одна въ домѣ, она обошла всѣ комнаты, притворила плотнѣе заднюю дверь въ кухнѣ и окно въ спальнѣ матери и затѣмъ поспѣшно принялась одѣваться.
   Она вынула изъ коммода свѣтлое, только что выглаженное лѣтнее платье, чистое бѣлье, чулки, бархатную ленточку съ янтарнымъ сердечкомъ, еще кое-какія бездѣлушки, и все это положила на стулъ возлѣ зеркала. Ея лицо было еще сумрачно, но вскорѣ она такъ увлеклась своимъ туалетомъ, что забыла и о матери, и о собственной вспышкѣ. Въ ея глазахъ снова заигралъ тотъ странный, какъ бы мечтательный блескъ. И, сама не отдавая себѣ въ томъ отчета, она напѣвала по временамъ отрывочные куплеты изъ какой-то пѣсни, пока закладывала косу и зашнуровывала ботинки.
   Съ особенною любовью занялась она густыми, пушистыми завитками на лбу, долго ихъ разчесывала, стараясь спустить ихъ на виски и за уши. Она попробовала даже вколоть въ волосы розовый бутонъ, но потомъ передумала и вынула его.
   
   "Статный молодецъ шелъ по дорогѣ лѣсной,
   Шаловливо сверкалъ его взглядъ огневой".
   
   Вдругъ она вспомнила, что въ ящикѣ съ бѣльемъ лежатъ серьги матери, два маленькихъ серебряныхъ шарика. Она поспѣшно достала ихъ, примѣрила, отойдя на одинъ шагъ отъ зеркала, и потомъ кивнула сама себѣ, вполнѣ довольная эффектомъ.
   
   "Встрѣчной тропкой красавица-дѣвушка шла,
   Отъ земли робкихъ взоровъ отнять не могла".
   
   Она внезапно покраснѣла. Ей вспомнилось, что она поетъ одну изъ пѣсенъ своего отца, одну изъ тѣхъ пѣсенъ, которыя онъ пѣвалъ когда-то въ этой самой комнатѣ, быть можетъ, пока мать... Она сама не могла объяснить себѣ, почему она слегка вздрогнула при мысли, что эта пѣсня именно теперь подвернулась ей на языкъ...
   Но немного погодя, надѣвъ уже платье, она снова запѣла совсѣмъ тихимъ голосомъ, повертываясь передъ зеркаломъ и оглядывая свою спину:
   
   "И на берегъ, гдѣ темный раскинулся лѣсъ,
   Набѣжала неслышно волна,
   Заглянула за кустъ и со смѣхомъ назадъ
   Покатилась, веселья полна".
   
   Наконецъ, она была готова. Она вынесла рукомойникъ и гребень, прибрала въ комнатѣ и затѣмъ остановилась посрединѣ, прижавъ руки къ лицу, какъ бы для того, чтобы сосредоточиться.
   Да, но что же собственно случилось?
   Только и всего, что разъ, бродя по большому лѣсу, она вдругъ услыхала по близости чей-то голосъ, громко распѣвавшій. Она быстро спряталась за кустъ, но немного погодя чья-то рука отогнула вѣтку, и передъ Мартой очутился бѣлокурый юноша съ кокардой на шелковой фуражкѣ. Она вскочила и хотѣла бѣжать, но онъ казался такимъ добрымъ и такимъ честнымъ и такъ убѣдительно просилъ ее не пугаться его, что она осталась. Они прошли вмѣстѣ до загородки, и тамъ онъ привѣтливо подалъ дѣвушкѣ руку на прощанье и даже приподнялъ фуражку, такъ что Марта совсѣмъ застыдилась и уронила цвѣтокъ, который держала зубами за стебель. Потомъ, черезъ какихъ-нибудь два дня, она шла безъ всякой задней мысли по лугу, какъ вдругъ онъ точно изъ земли выросъ передъ нею. Она чуть не вскрикнула отъ испуга, но, какъ бы то ни было, дѣло кончилось тѣмъ, что они стали вмѣстѣ рвать по берегу рѣки кувшинки, и такъ какъ Марта, какъ нарочно, была безъ фартука и ей не въ чемъ было отнести ихъ домой, то онъ далъ ей свой шелковый носовой платокъ и просилъ ее оставить его у себя на память. Но уже на слѣдующій день она увидала молодого человѣка гуляющимъ по дорогѣ, подъ ихъ окнами. И всякій разъ, такъ она потомъ приходила въ лѣсъ, всегда, по какому-то удивительному совпаденію, они наталкивались другъ на друга. Тогда они всякій разъ прохаживались вмѣстѣ, сидѣли иногда на травѣ или собирали землянику, а у загородки онъ неизмѣнно протягивалъ ей руку и учтиво приподнималъ фуражку... Да, вотъ и все, что между ними было. А сегодня онъ обѣщалъ зайти къ ней... быть можетъ, для того, чтобы проститься. И уѣдетъ онъ, и наступитъ конецъ этому маленькому приключенію, и снова дни ея потекутъ своею обычною, унылою, однообразною чередой.
   Она безсильно опустилась на скамью и взяла свою работу, но тотчасъ же отбросила ее въ сторону и склонила голову на руки. И долго сидѣла она такъ, не шевелясь. Все стихло вокругъ нея. Одна только прилежная синичка, пріютившаяся гдѣ-то по близости, пиликала свою пѣсенку. Потомъ и она замолкла.
   Марта вдругъ поднялась и въ сильномъ волненіи стала ходить взадъ и впередъ по комнатѣ. Что, если онъ не придетъ? Быть можетъ, онъ уже уѣхалъ?...
   Но когда она услыхала, наконецъ, его шаги въ сѣняхъ, она внезапно остановилась и въ легкомъ головокруженіи закрыла руками глаза.
   

III.

   Два часа прошло послѣ того, а Марта все еще сидѣла на скамейкѣ, подъ однимъ изъ оконъ, выходившихъ на озеро и на дорогу, и оранжево-красный свѣтъ заходящаго солнца, проникая сквозь бутылочно-зеленыя стекла, разливался по ея затылку и плечамъ. Можно было подумать, что она вся ушла въ свою работу: она не шевелилась, не оглядывалась, но прилежно подшивала рубецъ у юбки, приколотой къ ея слегка приподнятому колѣну.
   Дѣвственный румянецъ смѣшивался на щекахъ ея съ отблескомъ заката, подбородокъ былъ низко опущенъ на грудь, трепетно колыхавшуюся подъ свѣтлымъ лѣтнимъ платьемъ. Но тонкіе пальцы тревожно и торопливо бѣгали по рубцу, несмотря на легкій туманъ, застилавшій ей глаза.
   На соломенномъ стулѣ, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нея, сидѣлъ совсѣмъ юный на видъ блондинъ и пожиралъ ее влюбленнымъ взоромъ своихъ большихъ голубыхъ глазъ.
   Они едва ли сами знали, сколько времени уже просидѣли другъ противъ друга, не прерывая молчанія. Неподвижный, какъ мраморная статуя, онъ оперся локтями на колѣни, держа въ рукахъ фуражку, и слѣдилъ взглядомъ за каждымъ стежкомъ, точно его собственная участь была прикована къ ниткѣ. Въ комнатѣ слышался только скрипъ иглы да ускоренное дыханіе дѣвушки. По временамъ, съ большими промежутками, мимо оконъ проѣзжала, спѣша на ярмарку, какая-нибудь запоздавшая телѣга, и стѣны дома дрожали отъ ея грохота. Тогда молодой человѣкъ поднималъ на минуту къ дребезжащимъ стекламъ свою бѣлокурую голову, но тотчасъ же снова опускалъ ее все съ тѣмъ же разсѣяннымъ видомъ, прежде еще, чѣмъ стукъ колесъ успѣвалъ затеряться въ лѣсу.
   Онъ былъ очень молодъ. Едва ли ему было болѣе двадцати лѣтъ. Тонкій и нѣжный, почти какъ дѣвушка, онъ былъ хрупкаго птичьяго сложенія, съ длинною шеей и узкими, покатыми плечами, со ставляющими отличительные признаки юношескаго возраста. Подъ подбородкомъ, на подобіе маленькаго зоба, выступало Адамово яблоко. И вся его фигура точно завершалась большимъ, энергическимъ носомъ, придававшимъ выраженіе всей его наружности. На рѣзко очерченной переносицѣ сидѣло блестящее пенснэ, а надъ выпукло отшлифованными его стеклами поднимались свѣтлыя брови.
   Быть можетъ, поза юноши производила немного комическое впечатлѣніе, такъ какъ ему приходилось сидѣть, совсѣмъ подогнувъ длинныя ноги подъ низкое сидѣнье соломеннаго стула. Но за то взоръ, которымъ онъ изъ-подъ пенснэ смотрѣлъ на Марту, этотъ взоръ, столь отрѣшенный отъ всего другого, столь полный скрытой нѣжности, весь отдавшійся созерцанію, робкая, затаенная страсть, тлѣвшая въ его глазахъ и окрасившая его щеки почти дѣтскимъ румянцемъ, облекали его фигуру какою-то особою, трогательною красотой.
   По временамъ онъ проводилъ пальцами по своимъ влажнымъ волосамъ. Тогда въ его лицѣ внезапно появлялось напряженное, безпокойное выраженіе; губы его начинали лихорадочно шевелиться, и онъ энергическимъ жестомъ поправлялъ пенснэ, точно силою стараясь оторваться отъ туманившихъ его грёзъ...
   Предчувствіе Марты оказалось болѣе вѣрнымъ, чѣмъ сама она, конечно, думала. Много дней и ночей провелъ онъ въ тщетной борьбѣ противъ чаръ, которыми его опутала юная красота дѣвушки, и вотъ сегодня твердо рѣшилъ положить всему конецъ. Принудивъ себя на минуту спокойно и хладнокровно уяснить себѣ ихъ отношенія, онъ не могъ скрыть отъ себя, къ чему, по всей вѣроятности, они въ скоромъ времени должны будутъ ихъ привести. Но при этой мысли у него внезапно потемнѣло въ глазахъ. Теперь, когда цѣль была такъ близка, у него вдругъ пропала храбрость. Онъ чувствовалъ, что онъ, все-таки, не можетъ, что онъ никогда не рѣшится или не посмѣетъ сдѣлаться повиннымъ въ несчастіи цѣлой человѣческой жизни и ощипать эту лѣсную горлицу, такъ замѣтно трепетавшую въ его рукахъ. Онъ испытывалъ что-то похожее на стыдъ при мысли о томъ, чего онъ собственно домогался, и въ сердцѣ его поднялся предостерегающій голосъ ничѣмъ не запятнанной до сихъ поръ совѣсти.
   Его рѣшеніе было принято. Онъ хотѣлъ разстаться съ Мартой, хотѣлъ уѣхать, хотѣлъ преодолѣть эту первую въ своей жизни страсть, бившую такимъ горячимъ ключомъ и грозившую поглотить его. Его чемоданъ стоялъ въ гостиницѣ совсѣмъ уложенный, онъ уже заказалъ себѣ въ дилижансѣ мѣсто на завтрашній день. А теперь онъ пришелъ сказать это Мартѣ, пришелъ для того, чтобъ увидать ее еще разъ и, подъ конецъ, пожимая ей на прощанье руку, выразить ей въ нѣжномъ шепотѣ свою благодарность за тѣ счастливые часы, которые она ему дарила.
   Но рѣшительное слово никакъ не сходило у него съ языка.
   Какъ только онъ переступилъ черезъ порогъ, какъ только взоръ его упалъ на ея стройную фигуру, сильное волненіе охватило все его существо. Всякій разъ, какъ онъ потомъ хотѣлъ заговорить, точно пробка затыкала ему горло. И вотъ онъ сидѣлъ здѣсь уже второй часъ и съ ужасомъ чувствовалъ, какъ внутри его все колеблется и бушуетъ.
   Но до чего она была обворожительна, съ головкой, слегка склоненной надъ руками! Мягкій свѣтъ заката все больше и больше золотилъ ея бѣлый затылокъ, насквозь озаряя своимъ пламенемъ мелкіе завитки, почти сливавшіеся съ тонкимъ, волнистымъ пушкомъ шеи, на томъ мѣстѣ, гдѣ она начинала скрываться подъ обшивкой лифа. На щекахъ дѣвушки, подернутыхъ нѣжно-алою краской, покоился отблескъ глубокаго счастья. Игла слегка дрожала въ ея гибкихъ пальцахъ, и грудь ея волновалась подъ свѣтлою, полупрозрачною тканью лѣтняго платья.
   Молодой человѣкъ обѣщалъ себѣ въ глубинѣ души, что въ своемъ воспоминаніи онъ унесетъ ея образъ, гдѣ она будетъ точь-въ-точь такою, какою сидитъ передъ нимъ теперь. И онъ чувствовалъ, что найдетъ себѣ утѣшеніе и награду въ сознаніи, что можетъ мысленно созерцать его, не ощущая при этомъ стыда. Когда онъ вскорѣ возвратится къ своимъ книгамъ, память объ этой дѣвушкѣ и о краткой, счастливой встрѣчѣ съ ней будетъ для него источникомъ тайной радости. И въ часы унынія онъ будетъ до мельчайшей черты возстановлять въ своихъ мысляхъ ея обликъ, будетъ наслаждаться воспоминаніемъ объ ея красотѣ, объ аломъ румянцѣ этихъ нѣжныхъ щекъ, о блескѣ этихъ золотистыхъ волосъ, объ огнѣ этихъ чудныхъ темныхъ очей, съ первой же встрѣчи пробудившихъ въ немъ неотразимое влеченіе своею загадочною глубиной.
   Ихъ первая встрѣча!
   Онъ вспоминалъ о ней, какъ будто съ тѣхъ поръ прошли цѣлые годы. А, между тѣмъ, всего какихъ-нибудь двѣ недѣли тому назадъ, онъ, вольный и беззаботный путникъ, шелъ черезъ лѣсъ съ котомкой за плечами, вспугивая птицъ своею веселою пѣсней и не подозрѣвая, что за кустарникомъ въ цвѣту, виднѣвшимся возлѣ тропинки, притаилась та дѣвушка, которой первой было суждено пробудить въ груди его демоновъ страсти. Онъ и теперь весь дрожалъ, вспоминая тотъ мигъ, когда среди безмолвнаго уединенія темныхъ, дремучихъ лѣсовъ онъ вдругъ увидалъ двѣ голыя женскія ножки, на половину спрятанныя въ травѣ, затѣмъ полинялое платье, длинные, свѣтлые волосы, заплетенные въ тяжелыя косы, и, наконецъ, эти большіе, дивные глаза, испуганно бросившіе на него изъ-подъ приподнятой руки умоляющій, трепетный взоръ.
   О, какъ прихлынула кровь къ его щекамъ въ это мгновеніе, какъ застучало сердце подъ ребрами! И все же онъ и не предчувствовалъ, какое безуміе и какое блаженство, какая волнующая тревога и какая сладкая тоска послѣдуютъ за этою встрѣчей, сколько безсонныхъ ночей, сколько мучительныхъ часовъ породитъ этотъ одинъ застѣнчивый взглядъ.
   -- Марта!-- произнесъ онъ, наконецъ.
   Она вздрогнула, услыхавъ его голосъ. Онъ былъ такой мягкій и такой задушевный, онъ раздался точно изъ самой тишины, царившей вокругъ нихъ, и тотчасъ же снова слился съ нею. Но, въ то же время, въ немъ звучали безпомощность и отчаяніе, которыхъ юноша все еще не былъ въ силахъ побороть.
   -- О чемъ вы сейчасъ думали, Марта?
   Но такъ какъ, вмѣсто отвѣта, она съ тѣнью своей легкой улыбки только еще ниже склонила голову надъ работой, онъ прибавилъ немного погодя:
   -- Почему вы такъ молчаливы? И почему вообще всегда такъ серьезны?
   -- Я не серьезна,-- сказала она и опять улыбнулась.
   -- Но всегда такъ задумчивы. Почему?
   -- Да просто потому, вѣроятно, что не отъ чего быть особенно веселой.
   -- Этого я ужь никакъ не ожидалъ услыхать изъ вашихъ устъ, Марта! Но вы, конечно, не можете такъ думать на самомъ дѣлѣ... вы менѣе, чѣмъ кто-либо!
   Она все прислушивалась, какъ бы ожидая продолженія. Наконецъ, она тихо спросила:
   -- Почему именно я?
   -- Потому что... У кого хватило бы духу чѣмъ-либо огорчить васъ? Съ такою красотой и такими глазами нельзя быть несчастной. Я думаю, наоборотъ, что всѣ молодые парни въ деревнѣ наперебой ухаживаютъ за вами. Вѣдь, это такъ и есть, не правда ли? Да въ этомъ и нѣтъ ничего удивительнаго. Я такъ хорошо понимаю, какъ всякому изъ нихъ хотѣлось бы имѣть такую прелестную женку, которая просто съ ума можетъ свести отъ любви своего мужа.
   -- Ахъ, вы шутите!-- сказала она, но опустила вѣки какъ бы въ сладостномъ головокруженіи.
   -- Вы думаете, что я шучу, Марта?-- Онъ покачалъ головой съ какимъ-то грустно-забавнымъ видомъ.-- Увы, я говорю черезъ-чуръ искренно, быть можетъ. Да, черезъ-чуръ искренно... Знаете, что мнѣ часто приходитъ на мысль?
   -- Нѣтъ,-- сказала она, видя, что онъ ждетъ отвѣта.
   -- Слыхали вы когда-нибудь объ эльфахъ? О маленькихъ феяхъ, что родятся въ лунныя ночи подъ листомъ лопуха? Онѣ такія стройныя, гибкія, волосы у нихъ длинные, золотистые, точь-въ-точь, какъ у васъ, а глаза такіе, что, когда смотришь въ нихъ, точно заглядываешь въ дремучій лѣсъ. Вѣдь, вы же отлично знаете ихъ?
   Онъ опять сидѣлъ, опершись локтями на колѣни, и, немного подавшись впередъ, наклонился къ дѣвушкѣ. Она ничего не отвѣтила, только засмѣялась.
   -- Знаете, что мнѣ разсказывали о нихъ? Отъ крестной матери онѣ получаютъ въ даръ приворотное зелье, таинственную волшебную мазь, въ составъ которой входятъ пыль съ крыльевъ бабочки, капелька туманной гущи и слеза шестнадцатилѣтней дѣвушки. Вѣдь, это совершенно вѣрно, не правда ли? И дарится имъ эта волшебная мазь въ крошечной кружечкѣ, чашечкѣ желудя. И вотъ, какъ заслышатъ онѣ въ лѣсу шаги путника, сейчасъ же спѣшатъ подкараулить его, и во мгновеніе ока онъ оказывается точно околдованнымъ... Скажите, не было ли у васъ съ собой этой кружечки въ тотъ день, когда, помните, мы въ первый разъ встрѣтились съ вами?
   Она опять засмѣялась.
   -- Мнѣ показалось тогда, будто какой-то невидимый пальчикъ скользнулъ по моимъ вѣкамъ. Вы, навѣрное, маленькая волшебница, Марта? Признайтесь, вѣдь, вы живете собственно не здѣсь, а въ дикихъ мѣстахъ, среди блуждающихъ огней. Въ вашихъ глазкахъ притаился маленькій демонъ... Смотрите, вотъ онъ опять промелькнулъ! Марта, Марта! Какъ только у васъ на это хватило духу? Вѣдь, я же ничѣмъ васъ не обидѣлъ, ничѣмъ!
   -- О, мнѣ нечего было этого бояться!-- сказала она, смѣясь, поправила за ухомъ выбившійся локонъ и, въ то же время, неслышно перевела духъ.
   -- Вы такъ думаете?... А что бы вы сказали, еслибъ въ наказаніе я увелъ васъ съ собою... быть можетъ, далеко, далеко? Для молоденькихъ, хорошенькихъ дѣвушекъ, вѣдь, очень опасно гулять совсѣмъ однѣмъ въ лѣсу. Развѣ вамъ вовсе не было страшно? А что, еслибъ мнѣ вздумалось поцѣловать васъ?
   -- Я васъ ударила бы тогда,-- засмѣялась она въ отвѣтъ.
   -- Но еслибъ я это сдѣлалъ теперь?
   Легкій трепетъ пробѣжалъ по ея плечамъ. Его щеки тоже пылали, и онъ неподвижно смотрѣлъ на нее.
   -- Что сказали бы вы, Марта, еслибъ я попросилъ у васъ поцѣлуя? Разсердились бы вы или нѣтъ? Только одинъ, одинъ поцѣлуй, на память о васъ, о лѣсѣ, объ озерѣ и о тѣхъ дняхъ, когда мы съ вами встрѣчались... Я часто, очень часто буду вспоминать о всемъ этомъ, когда уѣду отсюда. Не правда ли, намъ такъ хорошо было другъ съ другомъ?... А теперь я хотѣлъ бы... я долженъ сказать вамъ, Марта... Я, вѣдь, пришелъ проститься съ вами!
   -- Вы уѣзжаете?-- спросила она и вдругъ прямо взглянула ему въ лицо.
   При видѣ ея волненія глаза его подернулись подъ стеклами пенснэ легкою влагой. Онъ утвердительно кивнулъ и опустилъ голову.
   -- Да, такъ вы уѣзжаете!-- тихо промолвила она.
   Молодой человѣкъ не сразу нашелъ въ себѣ силы заговорить снова; тѣмъ не менѣе, онъ былъ, повидимому, спокоенъ и, казалось, совершенно владѣлъ собой. Онъ поблагодарилъ дѣвушку за ихъ не долгое, но столь пріятное знакомство, въ приличныхъ выраженіяхъ высказалъ ей свое сожалѣніе о томъ, что вынужденъ покинуть мѣстность, пребываніе въ которой доставило ему столько удовольствія, и подъ конецъ попросилъ ее сохранить о немъ добрую память.
   Но Марта лишь на половину слушала его. Блѣдная, съ полузакрытыми глазами, она, словно въ какомъ-то оцѣпенѣніи, сидѣла, склонившись надъ работой. Лишь отдѣльныя, отрывочныя слова съ поразительною ясностью проникали въ ея сознаніе и вызывали передъ нею картины, смѣнявшіяся безъ всякаго смысла. Она сама удивлялась, какъ она не упала въ обморокъ; она испытывала такое ощущеніе, точно паритъ гдѣ-то въ пространствѣ. Но когда она услыхала, что онъ упоминаетъ о морѣ, оно мгновенно предстало передъ нею, безпредѣльное и свѣтлое, какимъ она видала его въ дѣтствѣ раннимъ утромъ, когда длинныя, плоскія волны медленно плескались о прибрежный песокъ, точно большіе, блестящіе круги изъ золота и перламутра.
   Замѣтивъ, что онъ поднялся со стула, она положила работу на скамью и тоже встала. И, увидѣвъ, что онъ протягиваетъ ей руку, она машинально подала ему свою, не поднимая на него глазъ.
   -- И такъ, прощайте, Марта! Будьте счастливы!-- услыхала она его голосъ, прозвучавшій точно издалека.
   -- Благодарю васъ,-- отвѣтила она.
   -- Желаю вамъ всякихъ радостей! Дай Богъ, чтобъ вамъ жилось вполнѣ хорошо!
   -- Благодарю васъ.
   -- А будете вы иногда вспоминать о студентѣ, котораго такъ испугались въ лѣсу?
   -- Да, да, конечно, буду.
   -- А когда вы сдѣлаетесь счастливою женой и будетъ у васъ свой домъ и, можетъ быть... семейный очагъ, любимый мужъ и все такое, будете вы тогда...
   Но тутъ Марта внезапно выдернула свои пальцы изъ его руки и быстро отвернулась, закрывъ руками глаза. Простоявъ нѣсколько времени въ этой позѣ, она, шатаясь, добрела до сундука и бросилась на него лицомъ внизъ. Стройный станъ ея вздрагивалъ отъ сильнаго волненія, клокотавшаго въ ея груди; рыданій не было слышно, но цѣлая минута, по крайней мѣрѣ, прошла въ скорбномъ молчаніи.
   Молодой человѣкъ сначала какъ бы удивленно поднялъ брови, но мало-по-малу сталъ все съ большимъ безпокойствомъ и замѣшательствомъ глядѣть на дѣвушку изъ-подъ пенснэ. Два багровыхъ пятна съ быстротой молніи вспыхивали и погасали на его блѣдныхъ щекахъ, а пальцы лѣвой руки судорожно обвивались вокругъ стальной цѣпочки, гремѣвшей у него на жилетѣ. Наконецъ, точно нѣмой вопль потрясъ все его тѣло, онъ бросилъ на стулъ фуражку, сжалъ Марту въ объятіяхъ, подвелъ ее затѣмъ къ скамейкѣ и усадилъ рядомъ съ собой.
   -- Марта,-- зашепталъ онъ, наклонившись надъ ней,-- мы не разстанемся. Я не уѣду. Я не могу отъ тебя оторваться. Я останусь здѣсь. Я люблю тебя, Марта. Я полюбилъ тебя съ самаго перваго дня... Ты и представить себѣ не можешь, какъ страстно я люблю тебя... Всякій разъ, какъ я о тебѣ думалъ, я былъ точно сумасшедшій. Я спать разучился, я... А ты, вѣдь, тоже меня любишь? Вѣдь, это правда, ты любишь меня? Я видѣлъ это въ твоемъ взорѣ... Любишь? Скажи мнѣ!
   Но при этомъ внезапномъ объятіи, при этомъ бурномъ взрывѣ такъ долго подавляемой имъ страсти Марта совершенно пришла въ себя. Страшная блѣдность согнала краску съ ея щекъ и шеи и вся она задрожала отъ головы до ногъ. Но такъ какъ онъ не выпускалъ ея изъ своихъ объятій, она отвернулась и закрыла лицо руками, какъ бы пытаясь насильно заградить доступъ къ своему сердцу и ушамъ этому горячему потоку нѣжности и ласки, невнятныхъ признаній и грѣшныхъ молитвъ, которыя молодой человѣкъ въ безсвязномъ лепетѣ изливалъ передъ нею.
   -- Перестаньте! Перестаньте же!-- задыхаясь, стонала она и вся перегнулась, какъ бы стараясь удержать въ груди безумно стучавшее сердце. Точно въ какомъ-то вихрѣ промелькнула въ ея головѣ ужасная доля ея матери, Анны-Метты и Іоргины Веверсъ. И все же то была минута несказаннаго счастья, когда, подъ конецъ, блѣдный, растерянный, онъ упалъ предъ ней на колѣни, покрывая ея руки поцѣлуями, осыпая ее самыми нѣжными именами.
   Вдругъ она подняла голову и какъ бы въ испугѣ тронула его за плечо.
   -- Тсс... кажется, кто-то идетъ!
   Онъ поспѣшно поднялся и тоже сталъ прислушиваться.
   Вдали, дѣйствительно, раздавались шаги.
   -- Это мать!-- сказала Марта.-- Она не должна васъ видѣть... Уйдите!... Уйдите!-- упрашивала она и, сложивъ руки, протянула ихъ къ нему съ мольбой.
   Онъ повиновался. Но, прежде чѣмъ уйти, онъ, все-таки, взялъ ее за руки и еще разъ страстно притянулъ ее къ себѣ. Глубокое смущеніе снова залило краской ея щеки и шею, когда она встрѣтилась съ нимъ глазами; когда же она почувствовала новый горячій поцѣлуй на своемъ лицѣ, она безсильно упала къ нему на грудь
   -- Ты моя?-- прошепталъ онъ.
   -- Да.
   -- И ты придешь нынче вечеромъ, когда стемнѣетъ? Знаешь, къ тому большому дубу?
   Она бросила на него быстрый и какой-то странный взглядъ, медленно высвободилась изъ его объятій, потомъ подошла къ сундуку и снова опустила голову и руки на его край. Лицо ея вспыхнуло жгучимъ пламенемъ; молодой человѣкъ не послѣдовалъ за ней.
   -- Ты придешь?-- спросилъ онъ только умоляющимъ тономъ.-- Придешь?
   -- Да,-- тихимъ и хриплымъ голосомъ произнесла она.
   -- И ты услышишь, когда я стукну о стволъ дуба?
   -- Да... Только уйдите!... уйдите!
   -- И я могу положиться на это?
   -- Да.
   -- Спасибо, Марта, спасибо!
   Онъ поспѣшно схватилъ фуражку, послалъ дѣвушкѣ воздушный поцѣлуй и исчезъ.
   

IV.

   Шаги, которые приближались, замолкли на мосту въ тотъ самый моментъ, когда молодой человѣкъ выскользнулъ изъ наружной двери трактира. Немного погодя они послышались снова и вскорѣ раздались въ сѣняхъ. Кто-то осторожно повернулъ щеколду и дверь отворилась.
   Марта, ухватившаяся въ волненіи за спинку стула, встала, шатаясь, и отбросила рукою волосы, спустившіеся ей на глаза. Но, обернувшись, она громко вскрикнула: въ дверяхъ стояла коренастая фигура Іеспера, пристально глядѣвшаго на нее.
   На немъ былъ праздничный костюмъ, красный галстукъ и широкополая шляпа, но зловѣщая блѣдность покрывала его лицо. Дѣвушка содрогнулась предъ его подозрительнымъ взглядомъ, старавшимся какъ бы насквозь ее пронизать. Но съ быстротой молніи выраженіе ея измѣнилось. Несказанное отвращеніе и презрѣніе къ этому человѣку съ новою силой вспыхнуло въ эту минуту въ ея душѣ и глаза ея мгновенно загорѣлись гнѣвнымъ огнемъ; и хотя она едва держалась на ногахъ отъ изнеможенія, но съ неимовѣрнымъ напряженіемъ воли она гордо выпрямилась и съ холоднымъ видомъ прошла мимо Іеспера черезъ всю комнату къ окну. Спокойно сѣла она на свое мѣсто и взяла въ руки работу.
   -- Я думала, что это мать,-- сказала она просто.
   Онъ все еще стоялъ у двери, обводя комнату торопливымъ и испытующимъ взглядомъ. Наконецъ, глаза его остановились на подносѣ съ бутылкой и недопитыми стаканами, стоявшемъ на столѣ.
   -- Да, я, кажется, пришелъ немножко некстати,-- сказалъ онъ и взглянулъ на невѣсту со своею нехорошею, неопредѣленною усмѣшкой.-- У тебя, никакъ, были гости?
   -- Господинъ одинъ заходилъ выпить стаканъ мятной настойки,-- равнодушно отвѣтила она.
   -- Гм...-- онъ медленно подошелъ и, наконецъ, наклонился надъ подносомъ.-- Что-жь это значитъ? Онъ развѣ пилъ изъ двухъ стакановъ заразъ?
   -- Онъ и меня угощалъ.
   -- Скажите, скажите! А это что тутъ такое? Двѣ кроны, да еще совсѣмъ новенькія! Вотъ такъ штука!
   Онъ повернулъ къ ней голову, его руки, синія губы, все его крѣпкое тѣло дрожало.
   -- Что-жь, онъ недурно тебѣ платитъ, моя красавица!
   Марта подняла взоръ, но снова его потупила, слегка покраснѣвъ.
   -- Я даже ничего и не знала объ этихъ кронахъ. Впрочемъ, онъ воленъ былъ дать, сколько ему угодно.
   Іесперъ ядовито посмотрѣлъ на нее.
   -- Ну, онъ, вѣрно, и получилъ то, что ему было угодно... Ужь молчала бы лучше!
   Вся комната точно наполнилась звономъ и Марта слегка поблѣднѣла. Съ грязнымъ ругательствомъ Іесперъ швырнулъ въ уголъ шляпу и бросился на стулъ возлѣ стола.
   Немного погодя онъ снова зло засмѣялся.
   -- А, вѣдь, досадно, что я вдругъ явился и потревожилъ васъ. Могу себѣ представить, какъ вы тутъ славно время проводили... И вдругъ я какъ снѣгъ на голову вамъ свалился. А? Что-то ты ужь очень распарадилась... И посмотрите только! Она даже и серьги надѣла! Ты скоро будешь настоящею франтихой, Марта! Настоящею принцессой, которой бы только въ бархатѣ ходить!... А та тряпочка, что я видѣлъ у тебя намедни,-- изъ чистаго шелка, натурально!-- она, навѣрное, тоже тебѣ досталась отъ этого жиденькаго подлипалы, который выскочилъ изъ двери какъ разъ въ то время, какъ я шелъ сюда?
   -- Ужь, конечно, не отъ тебя.
   -- Ну, и видный же онъ, прости Господи, мужчина! Нечего сказать, хорошъ тебѣ милый попался, ха, ха, ха! Просто, мозглякъ какой-то, право слово, а не то что настоящій человѣкъ, какъ ему быть слѣдуетъ... Ну, да не въ этомъ дѣло. А только если онъ воображаетъ, что можетъ всюду шляться и подъѣзжать ко всякой дѣвушкѣ потому только, что онъ, можетъ быть, съ лица смазливъ, да потому, что у него карманы потуже набиты, чѣмъ у другихъ, такъ онъ увидитъ, что ему за это будетъ. Я покажу ему, что это враки. Понимаешь ты или нѣтъ?
   Онъ ударилъ кулакомъ по столу, такъ что стаканы зазвенѣли.
   -- Ты, должно быть, не проспалъ еще хмѣля; у тебя все послѣднее время отъ него въ головѣ шумитъ,-- сказала, наконецъ, Марта тихимъ, но дрожащимъ отъ негодованія голосомъ.-- Впрочемъ, я, вѣдь, сколько разъ говорила, что не я упрашивала тебя назвать меня своею невѣстой. Ты, вѣдь, отлично знаешь, что я рада буду, если ты вернешь мнѣ слово. Если ты находишь, что такъ будетъ лучше, ты, вѣдь, можешь отказаться отъ меня.
   -- Да, могу, Марта! И такъ и сдѣлаю!-- отвѣтилъ онъ спустя минуту необыкновенно медленно и обдуманно. Его голосъ сдѣлался вдругъ прерывистымъ и грустнымъ и онъ устремилъ на дѣвушку печальный взглядъ.
   -- Но мнѣ, все-таки, кажется, Марта, что ты не должна бы такъ легко смотрѣть на это. Ну, что-жь, разойдемся! Вѣдь, мы, все равно, всегда были чужими другъ другу, потому что ты никогда ни капельки не любила меня, какъ я о томъ ни старался. Ты всегда хотѣла быть выше другихъ, Марта! Но тотъ, кто заносится черезъ-чуръ высоко, сваливается подъ конецъ въ грязь, попомни мое слово! А если тебя въ самомъ дѣлѣ тянетъ въ омутъ ради этого тоненькаго вертопраха изъ-за того только, что онъ разводитъ передъ тобой медовыя рѣчи, такъ, вѣдь, тебѣ же потомъ придется плакаться, Марта! Но ты вотъ говоришь, что я пьянствовалъ... положимъ, теперь тебя не можетъ касаться, гдѣ я былъ это время, потому что мы больше не женихъ съ невѣстой и теперь это ужь тебѣ должно быть все равно... но тотъ, кто сказалъ это, лжецъ и клеветникъ... понимаешь ты это?
   Марта не отвѣчала ему. Она положила работу на скамейку и повернулась къ окну. Опершись подбородкомъ на руку, а локтемъ на подоконникъ, она смотрѣла на послѣдніе догоравшіе лучи солнца, золотившаго верхушки деревьевъ. Въ комнатѣ было почти темно.
   -- Жаль только,-- снова заговорилъ Іесперъ спустя нѣсколько минутъ еще болѣе тихимъ и печальнымъ голосомъ, опустивъ внизъ влажные глаза,-- жаль только, Марта, что я раньше этого не зналъ. Тогда я, по крайней мѣрѣ, избавилъ бы себя отъ хлопотъ по покупкѣ "мельницы".
   -- "Мельницы"?-- повторила Марта и въ полъоборота взглянула на него.-- Неужели ты купилъ "мельницу"?-- продолжала она, не получивъ отвѣта.
   -- Вѣдь, я же слышалъ, что у тебя лежитъ къ ней сердце. А такъ какъ она какъ разъ продавалась, то я и надумалъ сдѣлать тебѣ это удовольствіе, хотя бы кошелекъ сталъ отъ этого и полегче, чѣмъ ему быть надлежитъ. Домикъ-то недурненькій, и садъ есть при немъ, и рѣшетка. Вотъ я и подумалъ, что если его поштукатурить, да покрасить, такъ, пожалуй, онъ выйдетъ ничего себѣ. И вотъ только что на-дняхъ я перестлалъ полъ въ горницѣ и сдѣлалъ новыя рамы въ трехъ окнахъ, что выходятъ на дорогу. Я и самъ, конечно, знаю, что это не Богъ вѣсть какъ нарядно, хотя я постарался устроить все такъ хорошо, какъ только могъ... Но теперь-то ужь все равно, теперь мнѣ ничего этого не нужно!
   Послѣ этихъ словъ въ комнатѣ водворилось молчаніе. Марта медленно повернулась лицомъ къ Іесперу. Она наклонила голову и, закусивъ губы, долго смотрѣла на свою правую руку, судорожно цѣплявшуюся за край скамьи.
   -- Іесперъ,-- сказала она, наконецъ, тихимъ и хриплымъ голосомъ, не поднимая глазъ на жениха,-- Іесперъ, отчего ты такой?
   -- Оттого, что я такой, а не другой,-- отвѣтилъ онъ и опять взглянулъ на нее въ упоръ.-- И каковъ я теперь, такимъ я былъ и въ тотъ вечеръ, когда мы вмѣстѣ возвращались изъ города и ты дала мнѣ слово. Но отчего ты не такая, какою была?
   -- Отчего ты всегда такой буйный, Іесперъ?
   -- Э, ты, вѣдь, отлично знаешь, что у меня это не нарочно выходитъ. Но подумай, развѣ не ты же сама меня бѣсишь? Если бы ты держала себя со мной, какъ водится между женихомъ и невѣстой, такъ и я, навѣрное, сдѣлался бы такимъ, какимъ мнѣ должно быть. Но развѣ ты хоть когда-нибудь сказала мнѣ доброе слово? Когда я приходилъ сюда, ты едва удостоивала признать меня и подать мнѣ руку; и смотрѣла ты на меня такъ, точно не человѣкъ я, а собака или скотина какая-нибудь. Какъ же ты хочешь, чтобъ изъ такого обращенія вышло что-нибудь путное? А вотъ мнѣ такъ скорѣе тебя спросить, какъ можешь ты знать, каковъ я на самомъ дѣлѣ, или какимъ я могу сдѣлаться, когда ты никогда не поговоришь со мной, никогда не послушаешь, что я говорю? И какъ ты думаешь, какіе толки объ этомъ ходятъ въ деревнѣ? Не дальше, какъ на прошлой недѣлѣ, нахалъ Лорицъ спросилъ меня, удалось ли мнѣ хоть разъ поцѣловаться съ тобой. Ты должна же понять, что отъ такихъ вещей у меня сердце разрывается на части. А если мнѣ случится такого негодяя по башкѣ хватить, ты сейчасъ же дуешься и прячешься въ свою комнату. Вотъ я и говорю: если это значитъ имѣть невѣсту, такъ лучше ужь совсѣмъ разойтись съ ней.
   Онъ подперъ рукою щеку и уныло уставился глазами въ полъ.
   Но вдругъ Марта медленно поднялась со скамьи, тихо подошла къ нему и положила ему руку на плечо.
   -- Іесперъ! Будемъ опять друзьями!
   -- Э, что ужь тутъ! Все равно никакого толку изъ этого не выйдетъ. Насильно милъ не будешь. И ничего отъ этого не перемѣнится.
   -- Нѣтъ, перемѣнится,-- сказала она, обнимая его уже за шею, но все еще не рѣшаясь на него взглянуть.-- Если ты только хочешь, все пойдетъ хорошо. Съ нынѣшняго дня все пойдетъ хорошо, говорю тебѣ.
   -- Ты это не въ шутку обѣщаешь, Марта? И ты думаешь, что можешь это исполнить? А то намъ, право, лучше теперь же положить всему конецъ.
   -- Нѣтъ, ты можешь на меня положиться. Все перемѣнится съ нынѣшняго дня.
   Онъ медленно всталъ и неувѣренно взглянулъ на дѣвушку.
   -- А онъ... этотъ тонконогій... ты понимаешь... развѣ... развѣ онъ не...
   -- Нѣтъ,-- сказала она и покраснѣла.
   -- И ты закрѣпишь это поцѣлуемъ?
   -- Да.
   -- Только настоящимъ поцѣлуемъ?
   -- Да.
   Легкая дрожь пробѣжала по ея тѣлу, когда она почувствовала на кистяхъ рукъ его жесткія руки и увидала опухшія губы, которыя онъ наклонилъ къ ней. Но, сдѣлавъ надъ собой энергическое усиліе, она собралась съ духомъ и дала ему себя поцѣловать.
   

V.

   Марта приняла свое рѣшеніе, и съ этой самой минуты какая-то удивительная истома, какое-то благотворное спокойствіе проникли въ ея душу. Іесперъ просидѣлъ съ ней еще около часу и они разсудительно и мирно толковали о приготовленіяхъ къ свадьбѣ, о меблировкѣ "мельницы", объ оглашеніи и о многомъ другомъ.
   Еще въ дверяхъ Марта снова обѣщала ему перемѣниться и быть ему вѣрною женой, а онъ со своей стороны далъ торжественное обѣщаніе снова сдѣлаться работящимъ и исправнымъ, такъ, чтобъ имъ счастливо зажить другъ съ другомъ. Но когда она заперла всѣ двери въ домѣ и пришла въ свою комнатку, она упала возлѣ стула и разразилась глухими, судорожными рыданіями.
   Значитъ, вотъ чѣмъ это, все-таки, кончилось! Вотъ къ чему, несмотря ни на что, привела ее судьба!
   Она знала, что такъ будетъ лучше, знала, что она точно чудомъ спаслась отъ рокового шага, котораго всегда страшилась. И все же она не могла удержаться отъ слезъ. Вѣдь, она должна была выплакать всю тайную тоску, всѣ надежды своей юности, и она чувствовала при этомъ, что ей предстоитъ теперь выдержать еще послѣднее искушеніе, еще послѣднюю борьбу. Лишь бы только эта ночь миновала, а завтра, когда она узнаетъ, что онъ уѣхалъ отсюда, ея сердце обрѣтетъ навсегда тотъ миръ, который былъ отнынѣ единственнымъ предметомъ ея желаній.
   Но эта долгая, долгая ночь!
   Вѣдь, онъ придетъ и будетъ звать ее, будетъ стоять и ждать ея прихода, будетъ караулить ее, прислушиваться къ ея шагамъ, полный нетерпѣнія и страстной тоски! Правда, она чувствовала, что теперь она сильна, что ничто болѣе не поколеблетъ ея рѣшенія. Завтрашній день застанетъ ее спокойной и безропотной; лишь бы только пережить ей эту долгую, темную ночь, лишь бы только избавиться отъ этой послѣдней муки.
   Она медленно встала и начала раздѣваться. Неувѣренными шагами двигалась она по темной продолговатой комнатѣ, сняла покрывало съ постели, прибрала свои вещи, такъ долго остававшіяся въ безпорядкѣ. Ужасная слабость овладѣла всѣми ея членами; ея ноги какъ-то странно отяжелѣли, голова болѣла. Подъ конецъ она опустилась на край кровати, прижавъ къ глазамъ манишку. И, вспомнивъ вдругъ, что давно уже она не читала вечерней молитвы, она стала молиться.
   Но среди молитвы она снова увидала передъ собой эту изящную бѣлокурую голову, покоившуюся у нея на колѣняхъ. Она словно все еще осязала эту мягкую, трепещущую руку въ своей, чувствовала прикосновеніе этихъ горячихъ губъ. Каждое слово, произнесенное имъ, все еще раздавалось въ ея ушахъ съ нѣжнымъ, молящимъ звукомъ, и она заплакала отъ горя. Вся жизнь ея съ того рокового дня, когда, притаившись въ камышахъ, она подстерегла поцѣлуй двухъ влюбленныхъ, промелькнула вновь въ ея памяти и она точно пережила ее еще разъ. Каждый тоскливый порывъ, которому она давала мѣсто въ своемъ сердцѣ, каждая мечта, которая когда-либо посѣщала ее, снова пронеслись въ душѣ ея въ это мгновеніе. И она спрашивала себя, почему же все такъ случилось, какая цѣль могла быть во всемъ этомъ, если былъ неминуемъ подобный конецъ? Еще разъ увидала она передъ собой этотъ лучезарный рай своей юности, этотъ благоухающій садъ любви, въ который она такъ часто углублялась своими мыслями, но не какъ пустую фантасмагорію, вызванную больными, суетными грёзами. Теперь онъ предсталъ передъ нею точно живой. Ей казалось, будто она остановилась у его порога и чувствуетъ, какъ черезъ его отверстыя врата изливается на нее потоками пламенное блаженство любви.
   Что, еслибъ она отважилась войти въ нихъ? Только этотъ единственный разъ? Никто, вѣдь, ничего не узнаетъ. Когда онъ уѣдетъ, это будетъ погребено какъ бы подъ мракомъ непроглядной ночи. Сама же она будетъ вспоминать объ этомъ лишь какъ о чудномъ снѣ, о мимолетномъ видѣніи. Но это видѣніе останется великою, драгоцѣнною тайной ея жизни, которую она унесетъ съ собой въ могилу. Только бы еще разъ увидѣть его! Только бы взять его за руку и на прощанье подарить ему послѣдній поцѣлуй! Только бы извѣдать это счастье, и она охотно отречется отъ всего! Какою она сдѣлается зато доброю и преданною женой! Никогда не будетъ она роптать, никогда не будетъ подавать ни малѣйшаго повода къ неудовольствію.
   Она схватилась за голову. Что это за мысли?
   Но въ тотъ же мигъ донеслись изъ лѣса три короткихъ, глухихъ удара.
   Она медленно откинулась на кровать, закрыла глаза руками, и долго лежала такъ тихо-тихо, какъ бы чего-то ожидая.
   Спустя нѣсколько минутъ звукъ повторился. Трепетъ пробѣжалъ по ея полуобнаженному тѣлу, но она не шевельнулась. Блѣдный свѣтъ луны упалъ черезъ окно на постель и скользнулъ по распущеннымъ волосамъ Марты, такъ что они окутали ея бѣлую фигуру словно золотымъ потокомъ. Пальцы ея лежали неподвижно на мертвенно-блѣдномъ лицѣ, и она едва дышала; только сердце ея билось неудержимо... Четыре раза повторился стукъ и всякій разъ сильнѣе, какъ бы нетерпѣливъе, между тѣмъ какъ лунный свѣтъ неуловимо разливался по краю кровати и полу. Затѣмъ снова все смолкло и ничто болѣе не нарушало тишины.
   Марта поднялась съ подушки и глубоко перевела духъ.
   -- Кончено!
   Руки ея безсильно опустились вдоль стана, лицо исказилось судорогой и она снова откинулась на постель.
   Вдругъ кто-то стукнулъ въ окно въ залѣ. Она вздрогнула. Не онъ ли это? Снова раздался стукъ. Безъ колебаній она накинула на себя шаль и побѣжала въ залу. Онъ стоялъ за окномъ и шепотомъ звалъ ее.
   -- Ради самого Господа,-- крикнула она ему, осторожно отворяя окно,-- не стойте здѣсь! Не стойте здѣсь! Кто-нибудь можетъ пройти и увидѣть васъ. Да, да, я приду. Только уйдите опять въ лѣсъ. И тогда я приду...
   Она побѣжала въ свою комнату и надѣла платье. Торопливо повязала она вокругъ шеи маленькій платочекъ и накинула на голову шаль. Она чувствовала, что погибла. Беззвучно подняла она желѣзный засовъ со сводчатой двери и задворками прокралась въ лѣсъ.
   

ЧАСТЪ ТРЕТЬЯ.

I.

   Было совсѣмъ раннее утро. Солнце еще не взошло, но вдали, на востокѣ, море уже было объято пламенемъ. Надъ широкимъ, плоскимъ побережьемъ плыли клочки тумана, повисшаго тамъ и сямъ на отдѣльно стоящихъ кустахъ и на терновникѣ, точно нити, оставленныя бѣлыми одѣяніями ночныхъ привидѣній. Но все человѣческое еще было погружено въ сонъ.
   Между ровною, ярко-зеленою плоскостью полей и молочно-голубымъ куполомъ неба, подъ которымъ, точно оторванные лепестки розъ, пролетали крошечныя, легкія облачка, окрашенныя свѣтомъ зари, взвивались и опускались жаворонки, радостно привѣтствуя утро тысячеголоснымъ аллилуія. Въ крестьянскихъ садахъ щеголихи-сороки чистили свои перышки. А изъ лѣсу большими стаями летѣли на тяжелыхъ крыльяхъ вороны, крича всюду, куда ни показывались, на своемъ грубомъ языкѣ: "Прочь! Прочь!" -- и, наконецъ, усѣлись на только что вспаханную новину, причемъ раздался оглушительный шумъ.
   Вдругъ все затихло. Словно тысяча темныхъ точекъ, съ молніеносною быстротой опустились на землю жаворонки и исчезли въ поляхъ. Сороки осторожно вспорхнули на самые глубокіе сучья и, поворачивая голову, вытянули впередъ шею. Три заблудившіяся курицы изъ деревни поспѣшно перебѣжали дорогу и, тѣсно прижавшись одна къ другой, запрятались въ кучу навоза. Глупыя вороны -- и тѣ сомкнулись рядами въ бороздахъ пашни и стали боязливо выглядывать оттуда.
   Высоко-высоко надъ деревней показался коршунъ.
   Повиснувъ въ вышинѣ на широкихъ крыльяхъ, онъ медленно и спокойно разсѣкалъ воздухъ, по временамъ озираясь и словно высматривая жаднымъ взглядомъ добычу. Описавъ четыре большихъ круга, онъ направилъ свой полетъ къ лѣсу и, наконецъ, въ два-три короткихъ, но могучихъ размаха исчезъ надъ верхушками деревьевъ.
   Изъ травы послышался слабый пискъ, вслѣдъ затѣмъ раздалось хриплое "Прочь!" вороны и вскорѣ воздухъ снова огласился ликующимъ хоромъ.
   У опушки лѣса стояла, наблюдая эту сцену, какая-то странная фигура, не то лунатикъ, не то призракъ. Рука ея лежала на загородкѣ, голова и плечи были окутаны шалью, а мутный взоръ былъ устремленъ вверхъ, гдѣ только что кружился коршунъ. Это была Марта.
   Медленно, едва переступая съ ноги на ногу, какъ бы для того, чтобы не нарушить своей внутренней дремоты, пробиралась она вдоль опушки, между загородкой и лугомъ, тамъ, гдѣ онъ спускался къ ущелью. Одинъ только разъ кинула она вокругъ быстрый, пугливый взоръ и затѣмъ скрылась за тою самою дверью, которую наканунѣ оставила позади себя незапертой.
   Войдя въ комнату, она сбросила съ себя шаль и какъ бы съ изумленіемъ оглядѣла стѣны. Но вдругъ ей сдѣлалось дурно, она толкнула окно и жадно стала глотать воздухъ.
   Между склонами ущелья лежало какъ разъ передъ ней, залитое розовымъ свѣтомъ зари и искрившееся росой, побережье. Словно переливчатая парча, носились надъ лугомъ нити паутины. А вдали, за моремъ, всходило солнце.
   Величаво, царственно, въ спокойномъ сознаніи своего могущества, поднимался громадный огненный шаръ надъ безоблачнымъ небосклономъ, лаская своею золотою улыбкой эту равнину, начинавшую мало-по-малу пробуждаться отъ сна. Изъ маленькихъ хижинъ съ пламенѣющими оконными стеклами уже взвивались среди неподвижнаго воздуха тонкія струйки дыма. Здѣсь отворялись ворота въ деревнѣ, тамъ сверкала на солнцѣ коса. А на засѣянныхъ клеверомъ пастбищахъ уже слышалось мычанье коровъ, какъ бы въ отвѣтъ веселой пѣснѣ показавшейся на дорогѣ молочницы съ дойниками на коромыслѣ.
   Марта прислонилась къ стѣнѣ и съ какою-то странною, почти безсмысленною улыбкой смотрѣла на эту пробуждающуюся, радостную жизнь. Но мало-по-малу она совсѣмъ изнемогла подъ бременемъ непосильной усталости. Шатаясь, точно пьяная, она подошла къ кровати, бросилась на нее, не раздѣваясь, прижала руки ко лбу, закрыла глаза и долго лежала совершенно неподвижно, погруженная не то въ сонъ, не то въ забытье.
   

II.

   Неужели это дѣйствительно случилось?... Не было ли все это сномъ, пустою фантазіей? Ей казалось невозможнымъ, чтобъ это на самомъ дѣлѣ случилось съ нею. Снова и снова перебирала она въ своихъ мысляхъ всѣ событія ночи и могла прослѣдить ихъ шагъ за шагомъ, могла вспомнить каждое слово, каждый взглядъ, каждое чувство, каждую радость. Но всякій разъ, какъ она приходила къ концу этихъ воспоминаній, она отказывалась вѣрить, что это дѣйствительно произошло съ нею, а не съ какою-то другою, совершенно постороннею личностью. По временамъ, когда она впадала въ легкую дремоту, нить совершенно ускользала отъ нея. но какъ скоро она просыпалась, она съизнова начинала повторять въ своихъ мысляхъ все то же странствованіе: по лѣсной дорогѣ, вдоль озера, среди луннаго свѣта, подъ соснами... и снова на лицѣ ея мелькала эта странная, точно безумная улыбка.
   А онъ? Куда же онъ дѣвался? Она долго лежала и думала и все не могла сосредоточить на немъ своихъ мыслей. Вдругъ она поднялась и дико посмотрѣла впередъ. Уѣхалъ!! Но, вѣдь, это невозможно. Послѣ того, что было!... А, между тѣмъ, развѣ же не видитъ она всего живѣе себя самоё, стоящую на колѣняхъ передъ нимъ въ сырой травѣ, упрашивающую, умоляющую его со слезами не покидать ее? Развѣ не видитъ она и его, какъ онъ стоитъ блѣдный, трепещущій при утреннемъ свѣтѣ, дрожа, какъ школьникъ, передъ тѣмъ, что совершилъ? И развѣ подъ конецъ онъ не оттолкнулъ ее безжалостно отъ себя, не оставилъ ее въ лѣсной чащѣ, несмотря на всѣ ея мольбы?
   Она вскочила съ постели. И такому-то трусу она дѣйствительно отдалась! Ради такого негодяя бросилась въ омутъ, загубила свою жизнь, навсегда разрушила свой покой и счастіе!
   Вздоръ! Вздоръ! Это невозможно! Это рѣшительно невозможно! Онъ вернется къ ней. Онъ вернется навѣрное. Когда онъ только опомнится, онъ подумаетъ о томъ, что сдѣлалъ, и не покинетъ ея. И вдругъ сердце ея проникнулось твердымъ, несокрушимымъ убѣжденіемъ, что онъ не сможетъ бросить ее. Она подняла надъ головой свои красивыя, тонкія руки, какъ бы съ торжествующею увѣренностью, что онѣ снова обнимутъ его, что она снова прижметъ его къ своему сердцу и назоветъ его своимъ! своимъ! своимъ!... Она громко разсмѣялась надъ своимъ страхомъ, и грудь ея наполнилась безпредѣльнымъ ликованіемъ. "Онъ придетъ! онъ придетъ!" -- звучало въ ея душѣ, и, словно подавленная внезапною, несказанною радостью, она откинулась на край постели.
   "И какъ только могла я хоть на минуту сомнѣваться въ этомъ?" -- спросила она себя немного погодя, поднявъ голову съ блаженною улыбкой и оглядываясь вокругъ. Какъ только могли придти ей такія мысли? Господи Боже! если даже онъ и велъ себя нѣсколько странно сегодня утромъ, то, вѣдь, это, право, было простительно. Развѣ сама она не были ошеломлена до такой степени, что едва сознавала себя? А развѣ это мѣшаетъ ей чувствовать уже теперь, какъ сердце ея сладостно бьется? Развѣ не кипитъ кровь въ ея жилахъ отъ одного стремленія снова увидѣть его?
   Но въ эту минуту она услыхала, какъ по дорогѣ, тяжело стуча колесами, проѣхалъ экипажъ. Она прислушалась. И, какъ стрѣла, мелькнула въ головѣ ея новая мысль. Вѣдь, этою дорогой проѣзжаетъ и дилижансъ. Изъ этого окна, или, еще лучше, изъ-за куста въ лѣсу, она, навѣрное, увидитъ, кто ѣдетъ въ почтовой каретѣ. Вѣдь, день давно уже насталъ, теперь она вскорѣ должна проѣхать. Не спрятаться ли ей гдѣ-нибудь возлѣ дороги и не подкараулить ли дилижансъ?
   Вздоръ! И что это за глупости лѣзутъ ей въ голову? Къ чему терзать себя такими страхами?... Но, Боже милостивый, на что только она похожа! И вся комната въ какомъ видѣ! Что, она совсѣмъ помѣшалась, что ли? Представить себѣ только, что войдетъ мать и увидитъ ее въ такомъ безпорядкѣ! Наружную дверь она такъ и не заперла! Надо было для этого положительно съ ума сойти!
   Съ лихорадочною поспѣшностью принялась она все прибирать, чтобы изгладить всѣ слѣды ночныхъ событій. Потомъ она тщательно одѣлась въ свое будничное платье, забросила подальше подъ кровать запачканные въ грязи башмаки и причесала волосы. Вдругъ она спохватилась, не забыла ли она вчера вечеромъ затворить въ залѣ окно, черезъ которое говорила со своимъ милымъ? Но, успокоивъ себя мыслью, что, въ такомъ случаѣ, его, навѣрное, захлопнулъ вѣтеръ, она сѣла на стулъ и стала соображать, какъ ей лучше всего держать себя, для того, чтобъ ей и на будущее время можно было уходить тайкомъ, и чтобъ ничто не нарушало ихъ счастія.
   Она подумала, не удастся ли ей какимъ-нибудь способомъ сейчасъ же послать ему вѣсточку. Сердце, конечно, подсказывало ей, что сегодня вечеромъ онъ будетъ ждать ее на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ они вчера назначили свиданіе другъ другу, и, навѣрное, въ тотъ же самый часъ, но ей казалось невозможнымъ такъ долго не видать его. Притомъ же, всѣ старики соберутся сегодня, и, прежде чѣмъ они уйдутъ, ей, вѣдь, нельзя будетъ выбраться изъ дома. Наконецъ, надо же предупредить его, чтобъ онъ не вздумалъ стучать. Она говорила себѣ, что во всемъ должна соблюдать величайшую осторожность. Она знала, что за ней слѣдятъ и шпіонятъ со всѣхъ сторонъ, и что малѣйшая неосмотрительность возбудитъ подозрѣніе.
   Снова раздался стукъ колесъ, и Марта вскочила со стула. Тревожно начала она ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, безпрестанно хватаясь за голову и прижимая руки къ вискамъ. Она чувствовала, что не въ силахъ выдержать этой неизвѣстности, что она не доживетъ до конца этого дня, если сомнѣнія ея не разсѣются. Съ внезапною рѣшимостью она подвязала, наконецъ, фартукъ, въ которомъ ходила въ лѣсъ собирать хворостъ, быстро выглянула въ окно и выскользнула изъ двери. Но на порогѣ она остановилась и критическимъ взоромъ обвела комнату. Чувствуя, что лицо ея смертельно-блѣдно, она крѣпко растерла себѣ обѣ щеки рукой. Затѣмъ, подождавъ, пока все вокругъ нея стихнетъ, она, крадучись, вышла черезъ сѣни.
   Какъ только она очутилась на каменномъ приступкѣ, ее охватилъ внезапный страхъ: ей такъ явственно представилось, что мать стоитъ въ залѣ, у того самаго окна, которое она отворяла вечеромъ. Но со страшнымъ напряженіемъ она мгновенно поборола свой испугъ, прошла какъ будто совсѣмъ равнодушно, напѣвая въ полголоса пѣсню, и даже остановилась посреди дороги, съ непринужденнымъ видомъ взглянувъ на облака, точно желая угадать по нимъ, каковъ будетъ день. Дойдя до опушки лѣса, она снова ускорила шаги. Но вдругъ, на поворотѣ дороги, она увидала невдалекѣ Ларса Одноглазаго, который, съ костылемъ и палкой, шелъ какъ разъ ей на встрѣчу. Проклятіе вырвалось изъ ея устъ, она хотѣла было свернуть въ чащу, но Ларсъ уже замѣтилъ ее и сталъ ей дѣлать знаки палкой.
   У Марты мучительно забилось сердце. Она вспомнила, что это первый человѣкъ, котораго она встрѣтила послѣ того, что случилось, и у нея мелькнула мысль: что, если онъ прочтетъ это на ея лицѣ? Чѣмъ болѣе они приближались другъ къ другу, тѣмъ сильнѣе разросталось въ ней опасеніе, что въ ея наружности могла произойти какая-нибудь перемѣна, которую Ларсъ откроетъ въ ней съ перваго взгляда, и она уже была готова съ крикомъ убѣжать отъ своего стараго, вѣрнаго друга, когда онъ остановился передъ ней.
   -- Скажите, скажите!-- воскликнулъ онъ.-- Наша красная дѣвица вышла въ лѣсъ погулять!
   -- Да,-- сказала она, улыбаясь и блуждая взоромъ по сухимъ листьямъ, устилавшимъ землю подъ деревьями.-- Мнѣ надо набрать для матери хворосту.
   -- Чортъ возьми! Да развѣ же тебѣ есть когда, дитятко, заниматься теперь такими дѣлами?
   -- Почему-жь ты думаешь, что мнѣ нѣтъ времени на это?
   -- Да, вѣдь, я полагалъ, прости Господи, что ты ужь начала свивальники шить. За это дѣло, мой свѣтикъ, всегда лучше спозаранку приняться, разъ только дѣвушка сказала "да".
   Марта пристально взглянула на него и поблѣднѣла. Неужели онъ что-нибудь подозрѣваетъ?
   -- Что ты хочешь этимъ сказать?
   -- Ха, ха! Она, никакъ, думаетъ провести меня!... Ну, нѣтъ, не на того напала, голубушка! Ларсъ Одноглазый не вчера родился на свѣтъ. Меня, видишь ли, судьба столкнула нынче утромъ съ твоимъ нареченнымъ Іесперомъ, который себя не помнилъ отъ радости и все мнѣ разсказалъ съ начала до конца. Ну-съ, да пошлетъ же вамъ Господь Богъ счастья и здороваго мальчишку, прежде чѣмъ годъ минетъ, какъ говаривалъ нашъ старый пономарь въ Кюнби.
   Она съ облегченіемъ перевела духъ и снова опустила глаза.
   -- Да, Іесперъ желаетъ, чтобы мы скорѣе повѣнчались. Онъ, вѣдь, купилъ "мельницу".
   -- Да, и мельница куплена, и кровать готова, а завтра онъ пойдетъ къ священнику сговориться насчетъ оглашенія, такъ что вамъ недостаетъ только, чтобы самъ Господь благословилъ васъ, моя дѣточка!
   -- Ты былъ сейчасъ въ лѣсу?-- спросила она вдругъ.
   -- Ну, да, тысячу чертей!... Вѣдь, вчера на ярмаркѣ надъ нами стряслась бѣда.
   -- Какая бѣда?-- спросила она, улыбаясь.
   Она только теперь замѣтила, что Ларсъ уже съ утра былъ навеселѣ.
   -- Развѣ же ты не слыхала объ этомъ, голубушка? Или ты нынче еще не видалась съ матерью?
   -- Нѣтъ.
   -- Да, правда! Она, вѣдь, ничего объ этомъ и не знаетъ. Она точно на пожаръ спѣшила домой.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?-- сказала Марта и еще разъ внимательно взглянула на него.
   -- Такъ что же случилось?
   -- Что случилось? Господи Боже! Вѣдь, у насъ Сёренъ пропалъ.
   -- Пропалъ? Кто?
   -- Видишь ли, дѣточка, дѣло съ качелями и пряниками шло у насъ, какъ по маслу. Ну, а какъ стали мы искать Сёрена, который, какъ тебѣ извѣстно, долженъ былъ сигарами торговать, такъ представь себѣ только, что онъ точно сквозь землю провалился. Понятное дѣло, напился пьянъ, потому что ящикъ мы нашли среди дороги, но совсѣмъ, совсѣмъ-таки пустой, а самъ онъ, навѣрное, завалился спать гдѣ-нибудь въ кустахъ.
   -- Ты, стало быть, не нашелъ его?
   -- Да нѣтъ же, Господи Боже! Во всемъ лѣсу я только и видѣлъ, что какого-то блѣднаго франтика, который сидѣлъ у дороги и посасывалъ трубку.
   -- Сидѣлъ у дороги?-- спросила Марта съ внезапнымъ оживленіемъ.-- Кто же бы это могъ быть?
   -- Да какъ будто одинъ изъ тѣхъ студентовъ, что тутъ шатаются.
   Улыбка неизъяснимаго счастья блеснула на ея лицѣ.
   -- Онъ ждалъ дилижанса,-- сказалъ Ларсъ.
   -- Дилижанса?...-- и она невольно схватила его за руку.-- Ты въ этомъ увѣренъ?
   -- Еще бы не увѣренъ! Вѣдь, я самъ потомъ видѣлъ, какъ онъ туда полѣзъ... Да что съ тобой дѣлается, дитятко? Вѣдь, на тебѣ лица нѣтъ...
   У нея, дѣйствительно, подкашивались ноги. Она закрыла одною рукой глаза, крѣпко закусила губы и на мгновеніе оперлась на руку Ларса.
   -- Я... мнѣ что-то нездоровится. Я плохо спала эту ночь... Я думаю, мнѣ лучше пойти домой...
   -- Но, Господи Боже! Неужели ты какъ разъ теперь расхвораешься у насъ, дитя?
   -- Нѣтъ, нѣтъ... Это пустяки... Это просто... Только пойдемъ скорѣе домой.
   Она прошла нѣсколько шаговъ съ нимъ, все время держась за его руку. Но, немного опомнившись, она внезапно выпустила ее и, отрывисто сказавъ старику: "Мнѣ надо торопиться",-- побѣжала домой, прямо въ свою комнату. Тамъ она стремительно кинулась на постель, зарылась въ подушки и, ломая руки, залилась бурными, судорожными, но беззвучными слезами.
   

III.

   Вечеромъ члены клуба собрались, какъ всегда, за дубовымъ столомъ въ залѣ трактира, но на этотъ разъ настроеніе было необыкновенно веселое и праздничное.
   Безъ сомнѣнія, прискорбный случай съ меланхолическимъ Сёреномъ-каменотесомъ, котораго, впрочемъ, удалось найти въ теченіе дня, хотя въ довольно-таки плачевномъ состояніи, и, что всего хуже, безъ гроша въ карманѣ изъ довѣренной ему выручки,-- безъ сомнѣнія, этотъ случай превратилъ ихъ горделивыя надежды относительно вчерашней аферы въ горькое разочарованіе. Но взамѣнъ явилось столь неожиданное и вдвойнѣ поэтому радостное извѣстіе о близкой свадьбѣ Іеспера и Марты,-- это осуществленіе ихъ общихъ завѣтныхъ желаній и упованій, и точно магическимъ словомъ разсѣяло всѣ тучи на темномъ небѣ.
   Весь вечеръ они горячо и серьезно обсуждали всевозможные вопросы, касавшіеся этого великаго и знаменательнаго дѣла. Во-первыхъ, всѣ они быстро и единодушно порѣшили отправиться на слѣдующее утро всею компаніей, не исключая и Марты, смотрѣть "мельницу". Оттуда Іесперъ, съ Ларсомъ Одноглазымъ и Захаріемъ-ткачомъ въ качествѣ свидѣтелей, долженъ былъ пойти къ священнику условиться насчетъ оглашенія, а послѣ того предполагалось собраться всѣмъ въ трактирѣ и отпраздновать этотъ день приличествующимъ случаю образомъ за сытною трапезой и стаканомъ пунша.
   Понятно, что Іесперъ, болѣе чѣмъ кто-либо изъ нихъ, чувствовалъ себя на седьмомъ небѣ.
   До сихъ поръ онъ видѣлъ жизнь далеко не съ свѣтлой ея стороны. Сынъ пользовавшихся дурною славой чужаковъ, съ клеймомъ позора на челѣ, унаслѣдованнымъ отъ воровки-матери и пьяницы-отца, при этомъ постоянно преслѣдуемый своими сверстниками, дразнившими и поднимавшими его на смѣхъ за неуклюжую подозрительность, порожденную въ немъ его уединенною жизнью, онъ рано позналъ людскую злобу, и въ немъ выработался постепенно злосчастный, буйный нравъ, котораго, быть можетъ, никто такъ не боялся, какъ онъ самъ.
   Но теперь счастливое сознаніе, что, наконецъ, онъ въ самомъ дѣлѣ овладѣлъ сокровищемъ, котораго домогался съ такимъ постоянствомъ и среди такихъ жестокихъ испытаній, это сознаніе точно преобразило его, сдѣлало его совсѣмъ новымъ, лучшимъ человѣкомъ. Этотъ первый лучъ солнца, озарившій его путь, какъ будто растопилъ все, что было въ душѣ его суроваго и враждебнаго.
   Іесперъ явился въ трактиръ совсѣмъ еще потный отъ работы. И весь вечеръ онъ не отходилъ отъ Марты, все время сидѣлъ возлѣ нея на скамейкѣ и осторожно, почти боязливо гладилъ ея нѣжную, бѣлую, мягкую ручку своимъ дюжимъ, грубымъ, но честнымъ кулакомъ дровосѣка.
   Она пришла вскорѣ послѣ того, какъ всѣ они собрались. Но, принявъ поздравленія старыхъ друзей, она сейчасъ же сѣла въ уголъ, гдѣ тѣнь падала всего гуще, и съ тѣхъ поръ не вставала. Она все еще была очень блѣдна и что-то почти зловѣщее сказывалось въ пугливомъ и, въ то же время, подозрительномъ взорѣ, которымъ ея темные глаза скользили украдкой по комнатѣ, и въ исполненномъ страха трепетѣ, внезапно охватившемъ ее, когда Іесперъ сѣлъ рядомъ съ нею и взялъ ея руку.
   Но старые друзья ликовали. Въ своемъ безпредѣльномъ восторгѣ они объясняли себѣ эту молчаливую замкнутость лишь столь естественною и столь привлекательною въ молоденькой, невинной дѣвушкѣ робостью предъ такимъ важнымъ и рѣшительнымъ шагомъ. Іесперъ же тѣмъ болѣе находилъ въ манерѣ своей невѣсты новое и радостное доказательство того, что она начала, наконецъ, смотрѣть на дѣло съ подобающимъ приличіемъ и серьезностью.
   Сама Марта порой едва сознавала, гдѣ она и что съ нею дѣлается,-- до такой степени у нея все еще звенѣло и путалось въ головѣ.
   Весь день она провела въ своей комнатѣ, безпрестанно переходя отъ тупой апатіи къ горькому отчаянію. Были мгновенія, когда она не на шутку боялась помѣшаться, и другія мгновенія, когда на нее нападала такая безграничная ненависть къ ея обольстителю, такой дикій и бѣшеный гнѣвъ противъ вѣроломнаго труса, навѣки покрывшаго ее позоромъ, что ей казалось невозможнымъ жить, не отомстивъ ему... Взявшись уже за ручку двери, чтобы войти въ залу, она спокойно и хладнокровно спросила себя, не лучше ли будетъ покончить со всѣмъ этимъ и броситься въ озеро? И когда, только что переступивъ порогъ, она сразу встрѣтилась съ счастливымъ взглядомъ Іеспера, она должна была прислониться на мгновеніе къ косяку, чтобы не упасть.
   Всего презрѣннѣе казалось ей, что онъ тайкомъ пробрался въ лѣсъ и тамъ дожидался дилижанса для того, чтобы не проѣзжать мимо нея. Всякій разъ, какъ она вспоминала объ этомъ, она невольно стискивала руки и кусала губы. Эта предумышленная хитрость, этотъ коварный разсчетъ, казалось, болѣе чѣмъ что-либо другое, обнаруживали его низость и трусость. А теперь, когда она снова сидѣла среди своихъ старыхъ, преданныхъ друзей, всегда желавшихъ ей только добра, готовыхъ отдать жизнь за нее, еслибъ это понадобилось,-- теперь ей вдругъ представилось совсѣмъ непостижимымъ, какъ могла она такъ слѣпо увлечься, какъ могло ей хоть на единый мигъ придти на мысль отдаться такому человѣку, котораго она, притомъ, едва даже знала по имени?
   Между тѣмъ, по мѣрѣ того, какъ старики забывали о нихъ въ своей болтовнѣ и головы ихъ туманились пивомъ и водкой, Іесперъ все ближе и ближе придвигался къ ней и подъ конецъ обнялъ ее за талію, заглядывая ей въ глаза млѣющимъ отъ любви взоромъ.
   Еслибъ онъ только зналъ, какъ сжималось ея сердце, какъ трепетали ея нервы всякій разъ, какъ онъ притягивалъ ее къ себѣ или въ блаженномъ упоеніи разсказывалъ ей о своихъ планахъ относительно ихъ будущаго! Никогда не чувствовала она такъ живо, что значитъ настоящая, искренняя любовь, никогда не понимала такъ, какъ въ это мгновеніе, что она въ десять тысячъ разъ дороже всѣхъ сладкихъ рѣчей и заманчивыхъ обѣщаній. И невольно она крѣпко сжала большую, неуклюжую, мозолистую руку Іеспера, и губы ея передернулись, точно отъ чисто-физической боли.
   Она кляла тотъ день, когда, спрятавшись въ камышахъ, впервые дала опутать свое сердце ласками влюбленной парочки. Она кляла свою жизнь, свои глупыя, суетныя мечты, мутившія ей чувства и туманившія ей глаза до этой минуты, когда было уже поздно...
   Но, сдѣлавъ надъ собой почти сверхчеловѣческое усиліе, она вызвала улыбку на свое лицо, когда Іесперъ наклонился къ ней. И когда онъ прижалъ ея голову къ своему плечу, она даже взглянула на него съ нѣжнымъ, но страдальческимъ выраженіемъ.
   Въ тотъ же мигъ въ головѣ ея мелькнула мысль: что, если я во всемъ ему признаюсь? Что, если я позову его къ себѣ въ комнату, брошусь къ его ногамъ и стану молить его о прощеніи?
   Она тотчасъ же почувствовала, что не могла бы этого сдѣлать. Ей стоило только взглянуть ему въ глаза, стоило только почувствовать торжествующее счастье въ его рукопожатіи, чтобы съ ужасомъ отогнать прочь эту мысль. Спасенія нѣтъ, ея жизнь загублена. Она сама бросила ее въ грязь, и никто, никто не возвратитъ ей того, что она потеряла.
   А, между тѣмъ, именно теперь ей такъ страстно хотѣлось жить, такъ страстно хотѣлось начать съизнова совсѣмъ другую, честную жизнь, чтобы загладить грѣхъ, который она въ своемъ безуміи совершила, и раздѣлить съ другими счастье, которое только теперь научилась цѣнить. Съ остаткомъ своей прежней мечтательности она, припавъ головой къ плечу Іеспера, принялась создавать въ своихъ мысляхъ мирную, дѣятельную, совмѣстную жизнь, освященную преданностью и любовью, и съ сердцемъ, готовымъ разорваться, она лишь теперь поняла вполнѣ все то, чего она навѣки лишилась.
   Но развѣ дѣйствительно все было утрачено такъ безвозвратно? Развѣ не можетъ она это забыть? Развѣ не можетъ отбросить это, какъ сонъ, какъ видѣніе? Да и въ самомъ дѣлѣ, развѣ не похоже это скорѣе на сонъ?... Что случилось, въ концѣ-концовъ, если только Іесперъ ничего не узнаетъ, если онъ не потерпитъ разочарованія? И, притомъ, развѣ теперь каждый уголокъ ея сердца не принадлежитъ ему за то въ десять разъ больше, чѣмъ прежде? Развѣ не будетъ вся жизнь ея отнынѣ...
   Обезсиленная усталостью и тоской, она медленно поникла къ нему на грудь. Она не почувствовала, какъ глаза ея сомкнулись и какъ она заснула на его плечѣ. Онъ заботливо обвилъ ее рукою и, притихнувъ, какъ мышь, сторожилъ ея сонъ; безмолвный восторгъ отражался на его наклоненномъ лицѣ.
   Противъ нихъ, возлѣ стола, сидѣла Элленъ. Весь вечеръ не спускала она съ дочери странно-неподвижнаго, пытливаго взгляда. Теперь и она съ тайнымъ вздохомъ устало согнулась на стулѣ.
   

IV.

   Когда Марта среди ночи вошла въ свою комнату, она все еще чувствовала такое изнеможеніе и такую душевную подавленность, что едва держалась на ногахъ. Она раздѣлась машинально, какъ будто все еще не совсѣмъ проснувшись, и, опустивъ голову на подушку, тотчасъ же погрузилась въ тяжелый, мертвый сонъ.
   Она проспала, можетъ быть, около часу, какъ вдругъ услыхала, что по близости кто-то шепотомъ произноситъ ея имя. Долго не могла она объяснить себѣ, откуда идетъ этотъ звукъ; наконецъ, кто-то осторожно отворилъ окно снаружи и проскользнулъ въ него. Неувѣренными, какъ бы ищущими, беззвучными шагами двигалась по комнатѣ темная фигура. Только когда она приблизилась къ постели и лунный свѣтъ упалъ на бѣлокурую голову, Марта узнала ее и испустила крикъ. Это былъ онъ.
   Въ одно мгновеніе она кинулась ему на шею и пролежала нѣсколько минутъ на его груди, ничего не сознавая.
   Наконецъ, она услышала надъ своею головой его голосъ:
   -- Милая!... Милая!...
   Она раскрыла глаза и посмотрѣла на него долгимъ, блаженнымъ и, въ то же время, скорбнымъ взглядомъ. Она не могла еще говорить, но какъ бы въ страхѣ уцѣпилась за него изо всѣхъ силъ и прильнула лбомъ къ его плечу.
   -- Я знала это... я, вѣдь, это знала!-- пролепетала она, наконецъ, и откинулась назадъ, точно снова потерявъ сознаніе.
   Онъ опустился на край постели и обвилъ холодными руками ея теплое, трепещущее тѣло, привлекая ее къ себѣ.
   -- Милая!... Милая!...
   -- Ахъ, какъ хорошо, что ты пришелъ!-- съ усиліемъ промолвила она, прижавъ одну руку къ глазамъ.
   -- Ты ждала?
   -- Не знаю. Мнѣ кажется, я съ ума бы сошла, еслибъ ты не пришелъ!... Я...
   -- Тсс... тсс!... Теперь все забыто, да? Вставай же и одѣвайся! Вѣдь, ты пойдешь со мной, пойдешь?
   -- Да, да, только бы скрыться отсюда!
   -- Пойдемъ! Но торопись же! Дай я тебѣ помогу!
   Она хотѣла соскочить съ постели... и въ ту же минуту проснулась. Она оглядѣлась вокругъ блуждающимъ взоромъ и затѣмъ медленно приподнялась.
   Что это? Разсудокъ у нея развѣ помутился? Неужели она презрѣнное, погибшее созданіе?
   Неужели Господь совсѣмъ, совсѣмъ отвергнулъ ее и отдалъ ее во власть діаволу?
   Она схватилась за голову обѣими руками и устремила обезумѣвшій взоръ въ окно, за которымъ въ лунномъ сіяніи сверкалъ широкій потокъ рѣки.
   Развѣ же тамъ ей не будетъ во сто разъ лучше, чѣмъ на землѣ? Отчего бы ей не схоронить себя возлѣ Анны-Метты, ея товарки по конфирмаціи, и многихъ другихъ, искавшихъ тамъ утѣшенія въ своей горькой судьбѣ? Чего ей осталось ждать отъ этой жизни?... Вѣдь, тогда она будетъ вмѣстѣ съ Анной-Меттой гулять по лѣсамъ въ тихія лунныя ночи... нагая, съ свѣтлякомъ въ волосахъ. Онъ объ эльфахъ разсказывалъ ей, объ эльфахъ и феяхъ... вотъ и она будетъ феей!
   Она остановилась въ своемъ бредѣ, закрыла руками глаза и откинулась на постель, чтобы собраться съ мыслями... и снова заснула.
   

V.

   Когда она проснулась опять, было уже утро. За окномъ птицы заливались звонкою пѣсней, а на выгонѣ пастушокъ пронзительнымъ голосомъ скликалъ скотину. Марта медленно обвела взоромъ комнату, и вдругъ глаза ея остановились: на стулѣ, въ ногахъ постели, сидѣла мать и пристально глядѣла на нее.
   Дрожь пробѣжала по ея тѣлу. Она хотѣла вскочить, но у нея не хватило на это силъ и она снова закрыла глаза. "Что это значитъ?-- думала она съ тревогой,-- Неужели ей что-нибудь извѣстно?" Но въ тотъ же мигъ она вспомнила, какъ Ларсъ Одноглазый говорилъ ей, что мать точно на пожаръ торопилась домой съ ярмарки, и ея члены снова оцѣпенѣли. "Она все знаетъ!" -- промелькнуло у нея въ головѣ.
   Она продолжала лежать неподвижно. Но вдругъ мать поднялась и положила руку на одѣяло.
   -- Марта, вставай!
   Она пролежала еще нѣсколько минутъ, не шевелясь, но потомъ медленно подняла голову съ подушки, взглянувъ на мать широкораскрытымъ, испуганнымъ и трепещущимъ взоромъ. Ни мать, ни дочь не произнесли ни слова. Но когда глаза ихъ встрѣтились, точно ледяное дуновеніе пронеслось надъ ними. Мать грузно опустилась на край постели, а Марта, нагнувшись надъ одѣяломъ, закрыла руками лицо. Немного погодя послышались сухія, отчаянныя всхлипыванія.
   -- Отчего ты никогда не хотѣла довѣриться мнѣ, Марта?-- смиренно пробормотала мать.-- Вѣдь, я не имѣю права ни въ чемъ упрекать тебя, потому что сама не была для тебя хорошимъ примѣромъ, но ты все же могла бы имѣть хоть сколько-нибудь довѣрія ко мнѣ, Марта: вѣдь, я, все-таки, твоя мать.
   -- Іесперъ знаетъ?-- спросила Марта.
   -- Знаетъ.
   -- О, о, о!
   Она плакала почти дѣтскимъ плачемъ и трепетъ пробѣжалъ по ея прекрасному, полунагому тѣлу
   -- Кто ему сказалъ?
   -- Я ему разсказала вчера вечеромъ послѣ того, какъ ты ушла.
   -- Что-жь онъ говоритъ?-- спросила она спустя нѣсколько минутъ.
   -- Я не знаю.
   -- О! о!-- Она запрятала голову подъ одѣяло.
   -- Гдѣ онъ?
   -- Онъ въ горницѣ. Онъ ждетъ тебя. Онъ хочетъ съ тобой потолковать.
   -- А другіе тоже тамъ?
   -- Да.
   -- Они тоже знаютъ?
   -- Нѣтъ, я не думаю. Но вставай же, Марта! Слышишь?
   Она сама откинула одѣяло и бережно подняла дочь съ постели. Но Марта была точно безпомощный ребенокъ. Она дрожала всѣмъ тѣломъ, такъ что не могла сама одѣться.
   -- Возьми же себя въ руки, дитя!-- сказала мать, помогая ей.
   Но когда она, наконецъ, была совсѣмъ готова, когда волосы ея были причесаны, платье застегнуто, мать подвела ее къ стулу и усадила.
   -- Ну, вотъ, теперь постарайся немножко собраться съ духомъ. Если ты только дашь обѣщаніе исправиться, то Іесперъ, Богъ дастъ, проститъ тебя на этотъ разъ. Останься пока здѣсь, я пойду позову его, онъ хочетъ говорить съ тобой съ глазу на глазъ.
   Она еще разъ озабоченно взглянула на нее, потомъ приложила руку къ виску, какъ будто что-то вспоминая, и вышла изъ комнаты.
   Марта сидѣла почти безъ признаковъ жизни, съ бѣлымъ, какъ мраморъ, лицомъ, опустивъ руки на колѣни и устремивъ въ одну точку черные, какъ ночь, глаза. Но при первомъ звукѣ она вскочила и прислушалась. "Это онъ!" -- подумала она... И хотя никто еще не шелъ, она стояла, настороживъ уши и раскрывъ глаза, точно звѣрь, готовый обратиться въ бѣгство. "Вотъ онъ идетъ!" -- въ полголоса сказала она спустя минуту, и все ея тѣло затрепетало, точно натянутая струна.
   Но когда она услышала, что дверь въ сѣняхъ дѣйствительно отворилась, она поспѣшно схватила башмаки и, какъ кошка, выпрыгнула въ открытое окно.

-----

   Двое сутокъ искали ее въ лѣсу, шарили по дну рѣки и озера большими баграми, но все было напрасно. Тогда прошелъ слухъ, что въ одной деревнѣ, миляхъ въ двухъ отъ Бальдерёда, видѣли молодую дѣвушку съ блѣднымъ лицомъ и длинными, развѣвающимися волосами. Она сидѣла на корточкахъ за шоссейною канавой, обнявъ руками колѣни. Но всякій разъ, какъ мимо нея проходилъ мужчина, она вставала и съ какимъ-то страннымъ, тревожнымъ выраженіемъ внимательно заглядывала ему въ лицо, такъ что многіе бѣжали отъ нея въ испугѣ. Подъ вечеръ она пришла къ деревенскому кузнецу и, низко, застѣнчиво кланяясь, спросила его, долго ли ей еще осталось идти до рая? На всѣ его вопросы она давала все тотъ же отвѣтъ, что она спѣшитъ на встрѣчу къ своему жениху, который писалъ ей, что придетъ за ней по этой дорогѣ, что онъ студентъ, и на Михайловъ день назначена ихъ свадьба.
   Кузнецъ и его жена были добрые люди; они сжалились надъ бѣдною дѣвочкой и рѣшили до поры до времени пріютить ее у себя. Но ночью она выпрыгнула въ окно, а на слѣдующее утро въ мельничной плотинѣ, не далеко отъ кузницы, нашли ея трупъ.

В. С.

"Русская Мысль", кн. I--II, 1895

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru