Понсон-Дю-Террайль Пьер Алексис
Варфоломеевская ночь

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 9.00*3  Ваша оценка:

Понсон дю Террайль

Варфоломеевская ночь

I

   Мы оставили Ожье де Левиса заснувшим у ног королевы Маргариты. Некоторое время она с внимательной нежностью смотрела на его красивое лицо, а Нанси иронически думала:
   "История сира де Козрасса вновь оживает перед нами в новых формах!"
   Наконец Маргарита оторвалась от созерцания лица спящего и сказала своей камеристке и доверенной:
   -- Я не хочу, чтобы этот молодой человек служил орудием сластолюбивых замыслов наваррского короля. О, если бы сделать так, чтобы король не застал свежей подставы!
   -- Ну что же, -- ответила Нанси, -- это вовсе нетрудно. Во-первых, юноша проспит теперь по крайней мере двенадцать или пятнадцать часов без просыпа, а во-вторых, мне кажется, что ваше величество и без этого можете сделать с молодым человеком все, что угодно.
   -- Нанси, Нанси! -- сказала королева. -- Ты просто демон-искуситель... Но вот теперь еще что: как нам быть с ним -- оставить ли его на полу или крикнуть лакеев?
   -- Нет, ваше величество, было бы слишком жестоко бросить юношу таким образом; что же касается лакеев, то вы ведь знаете, что, кроме пьяницы-управителя здесь никого нет. -- Но не можем же отнести его мы сами!
   -- Это сделает Рауль, -- ответила Нанси и, выйдя за дверь и кликнув пажа, сказала ему: -- Вот что, милочка: тебе придется взвалить господина Ожье к себе на плечи и... -- И бросить его в колодезь?
   У Маргариты вырвался невольный крик ужаса, тогда как Рауль, довольный своей шуткой, весело засмеялся. "Так-с! Она любит его!" -- подумала Нанси и сказала вслух:
   -- Нет, ты отнесешь его к нему в комнату; пусть спит себе на здоровье! А если тебе тяжело, то мы поможем...
   -- Этого совершенно не нужно, -- ответил Рауль, поднимая Ожье и взваливая его к себе на плечи.
   Ожье даже не шевельнулся. Рауль бодро поднялся со своей ношей на второй этаж, где была приготовлена комната де Левису, сложил его бесчувственное тело на кровать и хотел скромно уйти; однако Маргарита, остановив его, приказала расстегнуть камзол спящего и достать из внутреннего кармана хранившиеся гам бумаги. Маргарита думала, что Рауль, бывший в Наварре, понимает по-беарнски, но, к ее сожалению, оказалось, что и паж тоже не знает ни слова на этом языке.
   Тем не менее они принялись втроем рассматривать записки и в конце концов поняли, что имена, стоявшие после названия городов, должны означать фамилии тех сеньоров, которым Генрих поручал приготовить подставы. Так, например, после слова "Блуа" стояло как раз то имя, которое назвал Маргарите Ожье, когда оправдывался в мнимом обвинении, будто ездил к какой-то даме сердца. Следующим именем было "Сир де Террегуд", и Нанси высказала предположение, что это имя должно обозначать и название замка, и фамилию владельца. Из перечисления дальнейших двух местечек было видно, что предполагаемый путь Генриха лежит через Анжер.
   -- Итак, к сиру де Террегуду господин Ожье, вероятно, не поспеет, так как проспит до вечера, -- сказала Маргарита. -- Но что, если ему придет в голову по пробуждении броситься навстречу моему супругу и все рассказать ему? Ведь тогда Генрих способен вывернуться, а я хотела бы, чтобы отсутствие ожидаемых лошадей явилось для него полной неожиданностью.
   -- Ваше величество, -- ответила Нанси, -- известно ли вам, что после сильного возбуждения, вызываемого такими средствами, как мое, наступает продолжительный упадок сил? -- Ну да, я знаю это. Ну и что же?
   -- А из этого явствует, что человек, принявший изрядную порцию моего средства, заснув, будет продолжать спать во всяком положении и при всяких обстоятельствах. Поэтому, если мы перенесем бедного юношу в экипаж, то он будет спать в пути так же крепко, как если бы оставался в своей постели. Между тем по времени его сна мы успеем сделать добрых тридцать лье, и это отрежет ему всякую возможность предупреждения его величества наваррского короля о случившемся.
   -- Великолепная мысль! -- воскликнула Маргарита, у которой даже глаза заблестели при мысли о каверзе, устраиваемой таким образом неверному мужу.
   -- Наши лошади уже успели отдохнуть, -- продолжала Нанси. -- Погонщики, правда, спят, но мы разбудим их.
   -- Как? Разве ты думаешь, что нам следует сейчас же пуститься в путь? -- Да, конечно, ваше величество! -- Но я чувствую сильную усталость... -- Вы отдохнете в экипаже. -- А ты? -- Ну, я могу воспользоваться лошадью этого бедного юноши.
   "Черт возьми! -- внутренне выругался Рауль. -- Я рассчитывал провести ночь гораздо приятнее!"
   Но нежный взгляд Нанси, заметившей его недовольство, несколько успокоил пажа, и он отправился отдать необходимые распоряжения.
   Однако! -- сказал он, вернувшись через некоторое время. -- Можно подумать, что в этом доме всех опоили снотворным питьем. Я еле добудился наших погонщиков, а толстяк -- управитель так храпит, что весь дом трясется. -- Ну а служанки? -- спросила королева. -- Они спят на самом верхнем этаже. -- Так как же мы выйдем отсюда?
   -- Об этом не беспокойтесь, ваше величество; я сам открою ворота, -- ответил Рауль. -- Ну что же, в таком случае тронемся в путь!
   Как и предсказывала Нанси, Ожье проспал не просыпаясь пятнадцать часов подряд, когда же он наконец открыл глаза, в его голове еще настолько шумело от действия наркотика, что он на первых порах не мог понять, где он и что с ним. Он удивленно озирался в большой комнате, освещенной масляной лампой, и не мог понять, почему он спит на кровати совсем одетым.
   -- Какой диковинный сон снился мне! -- пробормотал он. В углу комнаты на столике стояли песочные часы, показывавшие десять. Ожье окончательно растерялся. Когда же он лег спать, если просыпается в десять часов вечера? И почему ему кажется, будто он спал долго-долго? Желая как-нибудь разъяснить все это, Ожье стукнул кулаком по столу и крикнул: -- Эй, кто тут есть?
   Тогда дверь открылась, и в комнату вошла Нанси. Ожье посмотрел на нее, и какие-то смутные воспоминания зашевелились в его отуманенной голове.
   -- Доброго вечера, господин Ожье! -- приветливо сказала Mанси, присаживаясь у изголовья молодого человека.
   -- Как, вы знаете меня? -- удивленно воскликнул он. -- Впрочем, я тоже как будто знаю вас, только вот не могу вспомнить, кто вы такая... -- Я? Да ведь я племянница госпожи Шато-Ландон! -- Шато-Ландон? Как будто я знаю и ее тоже...
   -- Вот это мне нравится! -- сказала Нанси, покатываясь со смеха. -- То есть как же это вы знаете ее "как будто"? Ведь только вчера вечером вы клялись ей в любви! Эти слова были целым откровением молодому человеку. -- Вспомнил! -- крикнул он. -- Теперь я все вспомнил! А сначала я даже понять не мог, где нахожусь. -- Ну а теперь вы знаете?
   -- Конечно, знаю! Мы в замке Бюри... Но скажите, пожалуйста, эти часы, конечно, испорчены?
   -- Нисколько.
   -- Значит, теперь десять часов утра? Почему же так темно и горит лампа?
   -- Да потому, что теперь именно десять часов вечера, Значит, я проспал весь день? -- Ну конечно!
   Ожье почувствовал, что у него волосы становятся дыбом. Теперь память всецело вернулась к нему, и он вспомнил о своем поручении.
   -- Но я никогда не сплю так долго! -- с отчаянием крикнул он.
   -- Я не знаю этого, но только на этот раз вы, должно быть, изменили своим привычкам, -- смеясь ответила Нанси. -- Вы спали так крепко, что не заметили, как мы отъехали целых тридцать лье. -- Тридцать лье? -- крикнул Ожье, не веря своим ушам. -- Да. -- Значит, я не в Бюри? -- Нет. -- Так где же я. Господи Иисусе Христе?
   -- В Сен-Матюрене. Это деревушка, расположенная в трех лье от Анжера. -- Значит, вы увезли меня сонного из Бюри? -- Да. -- Зачем?
   У Ожье так сверкали глаза, что Нанси подумала: "Однако наш молодчик рассердился не на шутку!" -- и, подойдя к перегородке и постучав два раза, сказала:
   -- На это может вам ответить только моя тетушка. В этот момент дверь снова открылась; в комнату вошла Маргарита и, улыбаясь, промолвила: -- Здравствуйте, господин Ожье!
   -- О, скажите хоть вы мне, что эта девушка просто смеется надо мной, уверяя, будто мы не в Бюри! -- крикнул гасконец.
   -- Да нет же, -- спокойно ответила королева, -- мы уже уехали из Бюри и теперь находимся в Сен-Матюрене.
   -- Если это так, -- с ледяным спокойствием сказал Ожье, -- то мне остается только пронзить себя шпагой, потому что я обесчещен! -- и с этими словами Ожье кинулся к своей шпаге, лежавшей на табуретке около кровати.

II

   Заметив его движение, Маргарита и Нанси поспешили в свою очередь к юному гасконцу, чтобы вырвать из его рук шпагу. -- Несчастный! -- крикнула наваррская королева.
   -- Что это пришло вам в голову? -- сказала Нанси молодому человеку, не изменяя своему ироническому спокойствию.
   -- Благодаря вам я обесчещен и теперь не смею жить более, -- страдальчески воскликнул Ожье. -- Отдайте мне шпагу! Я должен умереть!
   -- Хорошо! -- сказала Маргарита. -- Докажите мне, что вы действительно обесчещены, и тогда я отдам вам шпагу, предоставив свободу действий. А пока... -- она обратилась к Нанси, -- оставь нас одних, милочка! Нанси вышла из комнаты, унося с собой шпагу и думая: "Положение становится серьезным, и королеве придется, пожалуй, пустить в дело солидные аргументы, чтобы помешать юноше покончить с собой". -- Итак, я слушаю вас! -- сказала Маргарита. -- Говорите!..
   -- Ах, да что тут говорить и доказывать, когда дело ясно и без того? Я -- беарнский дворянин, состоящий на службе у наваррского короля.
   -- Вы говорили мне это вчера.
   -- Король доверил мне дело, полагаясь на мою честь и преданность. Это дело заключалось в подготовке свежих подстав для путешествия, которому мой государь придает серьезную важность. Каким образом я заснул так крепко в Бюри, я не понимаю. Но все равно: проснись я теперь в Бюри, я еще успел бы в самый последний момент доставить королю свежих лошадей; теперь же, когда вы увезли меня за тридцать лье, я уже ничего не могу поделать. Не застав свежих лошадей, король сочтет меня предателем, я мне даже нечем оправдаться в его глазах. Вы сами видите, что мне остается только умереть. Ожье произнес эту тираду с такой простотой и убежденностью что Маргарита почувствовала себя как бы вышибленной из седла, потому что все заранее придуманные ею аргументы сами собой отпадали теперь. Тогда она решилась пустить в ход самый последний аргумент, нелогичный, быть может, но зато... убедительный.
   -- Так позвольте же мне умереть! -- грустно сказал Ожье, видя ее смущенное молчанье.
   -- Нет! -- пламенно крикнула Маргарита. -- Я не могу позволить вам покончить с собой. -- Не можете позволить? Но по какому праву?
   -- Без всякого права, а просто потому, что вы любите меня, и я... тоже... люблю вас!
   Ожье страдальчески застонал, закрывая лицо руками, и тихо сказал:
   -- Как я несчастен! Я должен умереть в тот момент, когда предо мной раскроется небо!...
   -- Но ведь я люблю вас! -- повторила Маргарита.
   -- Разве ваша любовь может вернуть мне утраченную честь? -- грустно возразил Ожье.
   -- Но если бы я попросила вас отсрочить исполнение своего решения хоть на несколько часов?
   -- Я должен был бы отказать вам, потому что никто не смеет пережить часы бесчестья.
   -- Так, значит, вы не любите меня! Как? Я, слабая, беззащитная женщина должна ехать далее одна среди всяких опасностей, а вы так не по-рыцарски отказываетесь проводить меня? Нет, вы не любите меня! -- Увы, я люблю вас. -- Так докажите это на деле и проводите меня до Анжера!
   -- Хорошо, -- ответил Ожье, грустно поникая головой. -- Но обещайте мне, что там... вы вернете мне свободу действий.
   -- Хорошо! -- ответила Маргарита, в которой ожила надежда. -- В Анжере я верну вам свободу действий, если мне не удастся заставить вас отказаться от своего жестокого намерения.
   Она позвала Нанси и велела ей отдать шпагу молодому человеку. Та немедленно исполнила это.
   Затем Маргарита кликнула Рауля и, когда он явился, сказала ему: -- Вот что, милочка, мы должны сейчас же тронуться в путь.
   -- Но наши лошади еще не отдохнули, -- ответил Рауль, посматривая на Нанси, -- да кроме того, здесь было бы удобно переночевать.
   -- В Анжере нам будет еще лучше. Рауль капризно надулся, но Нанси наклонилась к его уху и шепнула:
   -- Зарубите себе на носу, сударь, что раз мы попадем в Анжер, то проведем там не один день, а следовательно, у вас будет достаточно времени говорить о любви. Рауль глубоко вздохнул и отправился будить погонщиков.
   От Сен-Матюрена до Анжера было три лье, то есть два часа. пути, и около часа ночи наш маленький кортеж уже подъезжал к воротам города. В то время Анжер был важной крепостью, и ночью в город мог пробраться только тот, кто был лично известен дежурному офицеру или знал пароль. Но Маргариту это нисколько не поставило в тупик, она позвала Рауля и приказала ему вызвать к ней дежурного офицера.
   Однако последний, явившись на зов, категорически отказался открыть ворота и вступить в какие бы то ни было переговоры с подъехавшей дамой. Он требовал, чтобы ему сказали пароль, и не желал идти ни на какие уступки. Тогда Раулю пришлось пустить в ход решительное средство. -- Не хотите ли подержать со мной пари, господин офицер? -- сказал он. -- Пари? О чем?
   -- Да о том, что если вы заставите нас ночевать под открытым небом, то завтра утром вас посадят под строгий арест. То-то и дело, что сначала надо посмотреть, с кем имеешь дело, а потом уже выказывать строптивость!
   Эти слова произвели впечатление на дежурного офицера, и он, приказав открыть ворота, разрешил экипажу подъехать ближе. Была очень ясная лунная ночь, и, приглядевшись к женскому лицу, высунувшемуся из экипажа, офицер испуганно вскрикнул:
   -- Боже мой!.. Ее величество королева наваррская!.. Ожье слабо вскрикнул и пошатнулся в седле. Тогда Маргарита высунулась еще больше и тихо сказала дрожавшему от волнения юноше:
   -- Да, я -- наваррская королева и люблю вас... Как ваша государыня, я запрещаю вам покушаться на свою жизнь.
   -- Боже мой! -- страдальчески ответил ей Ожье. -- Вероятно, шпага не понадобится, так как мне кажется, что я и так не переживу этих минут!

III

   Мы оставили Генриха Наваррского готовым оказать сопротивление тем неизвестным, которые догоняли кортеж, увозивший королеву-мать. Стук копыт преследователей слышался все ближе и ближе...
   По знаку Генриха Ноэ Лагир и Гектор окружили экипаж, причем Гектор сказал королеве:
   -- По всем признакам, за нами гонятся, чтобы выручить ваше величество. Если это так, то вам несдобровать, потому что мы не выпустим вас живой.
   -- Но помилуйте... -- взмолилась королева. Однако Гектор, не обращая на нее внимания, подошел к Генриху и Ноэ, совещавшимся между собою. -- Государь, -- сказал Ноэ, -- если я не ошибаюсь, преследующих, судя по стуку копыт, должно быть не менее полутора десятка, нас же -- только четверо. -- Маловато, что и говорить! -- согласился король.
   -- Допустим, что мы сможем продержаться час, но потом нам все же придется пасть. -- Ну, так мы и падем, друг мой Ноэ.
   -- А ваша звезда, государь? Та самая звезда, которая говорила вам о блестящей будущности?
   -- Ну, так что же? Если это действительно -- моя звезда, то она не покинет меня и сейчас!
   -- Государь, но пословица недаром говорит, что "на Бога надейся, а сам не плошай". Так же и ваша звезда будет охранять вас только в том случае, если вы сами будете делать все, что надо. -- А что мне надо делать, по-твоему?
   -- Государь, ваша лошадь устала, но лошадь Гектора еще довольно свежа. Возьмите ее и спасайтесь! Генрих весело расхохотался и сказал:
   -- Да вы все просто с ума сошли! Полно говорить глупости!.. Лучше примем меры к защите. Наши лошади слишком устали, чтобы продолжать путь, но сражаться они еще могут. Так вперед же, ребята, в позицию! -- и юный король, полный воинственного задора двинулся навстречу быстро приближавшемуся врагу.
   Ноэ поехал рядом с Генрихом, а Гектор и Лагир встали по обе стороны экипажа.
   Действительно, отряд, стук копыт которого слышали наши герои, несся на выручку королевы-матери. Но если бы в нем были только те лица, которые входили в его состав с самого начала, то положение наших гасконцев было бы вовсе не плохо, так как пятеро против четверых -- перевес небольшой. Однако предусмотрительный Рене захватил с собой дюжину рейтаров, встреченных на пути и соблазнившихся обещанной им денежной наградой, и, таким образом, Генриху Наваррскому приходилось иметь дело с подавляющим по численности неприятелем. Но Генрих был отважен, неравенство сил не пугало его, и, не дожидаясь, пока враги бросятся на него, он первый кинулся на них.
   Произошел решительный, но короткий бой, причем несколько человек из нападавших сразу же упало. Однако герцог Гиз был искусным полководцем. В первый ряд он поставил рейтаров, представлявших весьма посредственную боевую силу, а когда первый натиск наваррского короля и его товарищей обрушился на рейтаров и смял их, на арену борьбы выступил сам герцог со своими спутниками.
   При свете луны Генрих Наваррский сразу узнал своего тезку и соперника и смело ринулся к нему навстречу. Ноэ, под которым была убита лошадь, сражался пешим, еле поспевая за своим царственным другом.
   Герцог Гиз не мог видеть под маской лица наваррского короля, но понимал, что кроме Генриха, некому было пуститься в такую рискованную авантюру. Поэтому, увидав Генриха, со шпагой в руках прокладывавшего себе дорогу именно к нему, Гиз сразу догадался, кто это такой, и с дикой радостью ринулся на соперника.
   Завязался ожесточенный бой. Наваррский король стал уже теснить герцога, и, видя это, Рене со свойственным ему предательством забрался в тыл Генриху, чтобы удобнее поразить его. Однако Ноэ увидал этот маневр и, подстрелив лошадь Флорентинца, бросился на него со шпагой.
   Ноэ сделал резкий выпад, но Рене отскочил в сторону, и это заставило Амори потерять равновесие и упасть. В тот же миг на него кинулись два рейтара. Но Рене крикнул им:
   -- Не убивайте его! Пусть этим займется палач. Свяжите его покрепче!
   Итак, из четырех лиц один был выведен из строя, другой был поглощен поединком с герцогом Гизом. Двоим остальным пришлось выдерживать натиск целой оравы людей. Конечно, такой неравный бой не мог продолжаться долго, и вскоре Генрих вторично услыхал крик Рене: -- Не убивайте его, а свяжите покрепче!
   Эти слова относились к Лагиру, который упал вместе с раненой лошадью на землю.
   Гектор остался один. Его положение было совсем плачевным, и смелый гасконец видел, что если он не примет своих мер, то вскоре и его свяжут так же, как и Ноэ и Лагира. Продолжать сопротивление было бесполезно, нужно было бежать.
   Но сначала надо было исполнить данное обещание и не допустить, чтобы королева попала в руки герцога. С этой целью Гектор изо всей силы ткнул Екатерину кинжалом...
   Послышался глухой крик, и горячий поток оросил руку гасконца.
   "Я убил ее!" -- подумал он и затем пустил огневого Вельзевула прямо на нападавших.
   Этот неожиданный маневр заставил их раздаться. Тогда в несколько прыжков Гектор очутился рядом с наваррским королем и крикнул ему что-то по-беарнски. Генрих утвердительно кивнул ему головой. Гектор заехал вперед и ринулся на герцога Гиза, а король Генрих быстро соскочил со своей лошади, усталой и раненой, вышиб из седла какого-то рейтара, вскочил в седло и понесся во весь опор прочь. Тогда и Гектор круто повернул коня V. тоже понесся прочь от места схватки.

IV

   -- Господин капитан, -- сказал паж Готье Пибраку, дожидавшемуся по обыкновению пробуждения короля Карла IX в прихожей, -- его величество изволил проснуться с улыбкой на устах и желает видеть всех. Пибрак удивленно посмотрел на пажа и спросил: -- Какое сегодня число, милый мой?
   -- Сегодня семнадцатое августа, господин капитан, почему вы это спрашиваете?
   -- Да потому, что чаще бывает гроза зимой, чем наш всемилостивейший король просыпается в хорошем расположении духа, и такси счастливый день надо запомнить.
   Действительно, в этот день король был в самом радужном настроении духа. Увидев входившего капитана гвардии, он приветливо сказал: -- Доброе утро, Пибрак! -- Доброе утро, ваше величество! -- Ну что? Какова погода? -- Великолепная, ваше величество. -- Значит, можно будет охотиться? -- О, разумеется, ваше величество!
   -- Присядь-ка, милый друг! Знаешь ли, эту ночь я спал, словно рабочий, и видел дивные сны. Просто было жаль просыпаться, потому что бывают сны, которые неосуществимы в действительности! -- Да неужели, ваше величество?
   -- Ну, посуди сам. Мне снилось, будто королева-мать возненавидела Рене.
   -- В самом деле, государь, такой сон уж слишком... невероятен!
   -- Да ты только погоди! Мне снилось еще, что королева -- мать и Генрих Наваррский стали лучшими друзьями. Они целовались и осыпали друг друга ласкательными именами. -- Да! Сразу видно, что вы спали, ваше величество! -- А сестрица Марго помирилась с кузеном Гизом. -- Эта часть сна самая правдоподобная, ваше величество. -- Ну вот еще! Ты же знаешь, что моя уважаемая матушка...
   -- Ненавидит герцога? Согласен, ваше величество. Но... наваррского короля она ненавидит еще больше, и по всему похоже, что ее величество усиленно поглядывает в сторону Лотарингии. -- Все это может быть. Но при чем же здесь Марго?
   -- Ее величество наваррская королева очень молода и красива, государь. Она всегда очень ревниво относилась к своему очарованию, а наваррский король любит пошалить. -- Понимаю, понимаю!
   -- И, если вдовствующая королева захочет подстеречь супруга королевы Маргариты -- что при беспечности короля очень нетрудно, -- то весьма возможно, что...
   -- Ты заинтересовал меня, -- ответил король, -- и мне хочется узнать, нет ли и действительно правды в моем сне. Поэтому ступай к наваррской королеве и попроси ее прийти ко мне. Марго никогда ничего не скрывает от меня, и если я увижу, что королева Екатерина опять интригует, то мы направим всю эту историю на путь истинный. Ступай, друг мой, а я пока оденусь.
   Пибрак направился к апартаментам наваррской королевской четы, однако увидел, что прихожая была пуста. Тогда Пибрак прошел в комнаты и остановился у дверей гостиной Маргариты. Здесь он осторожно постучался, затем прислушался, постучался снова: одно молчанье было ему ответом.
   "Странно, -- подумал он. -- Но, может быть, королева у своего супруга или у королевы-матери?"
   Он зашел с другой стороны и постучался в кабинет к Генриху; но там ему тоже никто не ответил. Тогда Пибрак отправился на половину к вдовствующей королеве, но и там в прихожей тоже никого не было. Пибрак постучался, дверь открылась, и вышел паж Робер. -- Здравствуй, паж, -- сказал Пибрак. -- Ее величество вдовствующая королева уже встала? -- Я... не знаю... нет... -- замялся смущенный паж.
   -- То есть как это ты не знаешь? -- нахмурился Пибрак. -- Предупреждаю тебя, милый мой, что я пришел от имени короля. Ну, живо выкладывай все, что ты знаешь, а то я оборву тебе уши!
   -- Да королева еще не возвращалась! -- чуть не плача, ответил испуганный паж. -- Как не возвращалась? Откуда? Когда же она ушла? -- Вчера вечером. -- Куда же она отправилась?
   -- Этого не могу знать, господин капитан. Пибрак пожал плечами и вернулся к королю.
   -- Марго, вероятно, еще не вставала? -- улыбаясь спросил Карл IX.
   -- Право, не знаю, ваше величество. Ее величество нет у себя в комнате. -- Так она, вероятно, у королевы-матери?
   -- Ее величества вдовствующей королевы нет в Лувре, государь. Судя по рассказу пажа Робера, ее величество вышла вечером и больше не возвращалась. -- Что за вздор! -- крикнул король.
   -- Осмелюсь заметить, ваше величество, -- сказал паж Горье, кончавший туалет короля, -- вдовствующая королева редкий вечер не выходит из дворца. Хотя она и переодевается то мужчиной, то монахом, но я-то каждый раз узнаю ее.
   -- Милый Пибрак, -- сказал король, -- согласись, что королевское ремесло -- неприятная штука. За моей спиной творятся какие-то странные вещи, о которых знает даже паж, но мне-то ровно ничего неизвестно. Пойдем со мной!
   Король направился прямо в апартаменты матери, и там паж Робер рассказал ему обо всем, что знал.
   Дверь в комнаты королевы оказалась запертой. Тогда король приказал кликнуть рослого швейцарца, и тот высадил плечом дверь.
   В комнатах Екатерины не было никого, кровать оставалась совершенно нетронутой, но тем не менее ни в чем нельзя было найти ни малейшего указания, куда и зачем отправилась королева.
   -- Может быть, мы будем счастливее в комнатах Марго, -- сказал король.
   Дверь в комнаты наваррской королевы была открыта тем же упрощенным способом. Король Карл прошел прямо в спальню, а в это время Пибрак заметил на столике три письма. Он быстро прочитал адреса и под влиянием какого-то наития быстро припрятал то из них, которое было адресовано Генриху Наваррскому. Затем он пошел вслед за королем и обратил внимание Карла на остальные два письма.
   Король взял сначала письмо, адресованное лично ему. Читатели уже знакомы с его содержанием и знают, что в этом письме Маргарита поручала брату мужа. Прочитав это письмо, король, которому было все позволено, взялся за письмо, адресованное его матери.

V

   Письмо Маргариты к королеве-матери и особенно вложенная туда записка к герцогу Гизу окончательно испортили благодушное настроение короля.
   -- Как? -- крикнул он. -- Разве я уже не король больше? Значит, королева-мать и в самом деле кует какие-то ковы совместно с герцогом Гизом? Пибрак! Пошли ко мне наваррского короля! В этой истории надо разобраться.
   -- Ваше величество, я уже искал его величество во всем Лувре, но его нигде нет.
   -- Так надо разыскать его! -- и король ушел, гневно хлопнув дверью.
   Пибрак отправился к себе в комнату и там принялся размышлять над всей этой историей; но, как он ни ломал себе голову, все же не мог напасть ни на какое удовлетворительное решение вопроса. В конце концов он решился вскрыть письмо, адресованное Маргаритой Генриху.
   Содержание этого письма несколько пролило свет на сущность интриги, разыгравшейся в луврской тиши. Генрих изменил Маргарите, его накрыли и выдали жене с поличным. Королева-мать надеялась этим путем бросить молодую женщину вновь в объятия Генриха Гиза, но Маргарита не сочла возможным оживлять чувство, окончательно умершее в ней, и отправилась путешествовать, чтобы порассеяться от огорчения и вместе с тем немножко наказать неверного супруга.
   "Все это так, но эта часть истины еще не поднимает завесы над исчезновением Генриха и королевы-матери, -- подумал Пибрак. -- Ведь совершенно ясно, что королева Маргарита не знала о предположениях Екатерины совершить какое-то путешествие и что исчезновение вдовствующей королевы не имеет ничего общего с остальной частью всей этой истории. Так в чем же здесь дело и где искать наваррского короля, которого желает видеть сейчас же его величество король Карл?"
   В конце концов Пибрак решил так: единственным поверенным Генриха является граф Амори де Ноэ; жена Ноэ, Миетта, -- племянница кабатчика Маликана; следовательно, если кто знает что-либо обо всей этой истории, то именно Маликан. И Пибрак сейчас же отправился к нему.
   Маликан приветливо встретил капитана гвардии, так как знал, что и служа французскому королю, Пибрак остается истинным гасконцем и подданным Генриха Наваррского. Поэтому честный беарнец сейчас же притащил пару запыленных бутылочек старого вина и уселся с Пибраком за стол в общем зале кабачка, где еще никого не было в этот ранний час.
   -- Вот что, друг мой Маликан, -- сказал Пибрак, отхлебывая отличное винцо. -- Я пришел к тебе по делу, касающемуся нашего короля Генриха, которому, как ты знаешь, я предан телом и душой.
   -- О, я в этом никогда не сомневался, господин Пибрак! -- ответил Маликан.
   -- Дело в следующем. Наваррского короля нет нигде в Лувре... -- Я знаю это и советую вам не беспокоиться о нем. -- Значит, ты знаешь, где он? -- Знаю. -- Можешь сказать мне, где он? -- Нет, не могу: это не мой секрет. -- Но мне очень важно знать это в его же интересах.
   -- Не беспокойтесь, в данную минуту королю Генриху нечего опасаться. -- Но все-таки. -- Все-таки я не скажу вам ни слова.
   -- Ну, так ответь мне по крайней мере хоть на один вопрос: отлучка короля объясняется какой-нибудь любовной интрижкой? -- Нет.
   "Значит, он отправился с какой-нибудь политической целью, это ясно, как день!" -- подумал Пибрак и хотел продолжать свои расспросы, но этому помешал приход двух швейцарцев.
   Капитан отправился в Лувр, но вдруг около самого дворца остановился, пораженный неожиданно блеснувшей мыслью.
   "А вдруг... как знать? -- подумал он, и его лицо выразило неподдельную заботу. -- Но если это даже так, то самое важное, чтобы королю не пришла в голову такая же догадка", -- и он немедленно отправился в покои Карла IX.
   -- Ну-с, так где же наваррский король? -- угрюмо спросил Карл, когда Пибрак предстал перед ним.
   -- Его величество уехал, государь.
   -- Уехал? Но куда же?
   -- По следам наваррской королевы.
   -- Друг мой Пибрак, мне кажется, что ты не в здравом уме. Ведь Маргарита пишет, что она уехала с согласия мужа; так с чего же он вдруг побежит за ней?
   -- Здесь чувствуется рука вдовствующей королевы, государь. Я отправился на разведку и узнал много интересного. Прежде всего -- наваррская королевская чета находится в ссоре. -- Из-за чего?
   -- Да дело не обошлось без королевы Екатерины. У короля еще до брака была интрижка с вдовой ювелира Лорьо. Насколько я могу судить, эта женщина стала орудием в руках герцога Гиза и королевы-матери. Королеве Маргарите сумели доказать, что муж изменяет ей, и вот она бросила все и уехала, а король кинулся за ней, чтобы оправдаться.
   -- Это возможно! Но все это -- чисто семейное дело наваррской четы, нисколько не объясняющее, куда могла деться королева-мать.
   -- А мне кажется, государь, что между обеими историями имеется безусловная связь. -- Именно?
   -- Можно считать доказанным, что вдовствующая королева опять подружилась с Гизами и выходила по ночам на свидание с герцогом. -- Ну да. А дальше что же?
   -- Конечно, их обоюдная дружба могла быть построена не на чувстве симпатии, а на выгоде. Королева-мать хотела при посредстве злейшего врага Генриха Наваррского причинить зло последнему, а герцог Гиз рассчитывал вернуть любовь наваррской королевы, которую он все еще любит по-прежнему. Но из письма наваррской королевы к матери и к герцогу видно, что измена мужа не толкнула ее в объятья герцога. Значит, у Гиза отпал единственный мотив, заставлявший его искать дружбы королевы Екатерины. Наверное, он не мог забыть, что она хотела убить его из-за угла. Ну вот... мне кажется, что тут и надо искать причину исчезновения королевы Екатерины. -- Что ты хочешь сказать этим?
   -- Да ведь королева-мать -- недурной залог... Убедившись, что любви королевы Маргариты ему не вернуть, герцог Гиз мог посадить королеву-мать в экипаж и... увезти ее в Лотарингию! -- Неужели ты думаешь, что он мог решиться на это?
   -- Эх, государь, да ведь принцы Лотарингского дома способны решиться на что угодно.
   -- Но ведь это -- черт знает, что такое! В таком случае надо сейчас же снаряжать солдат в погоню за похитителями.
   -- А какой прок, ваше величество? Если все случилось так, как я предполагаю, то люди герцога Гиза отъехали уже на такое расстояние, что их не догнать. -- Но с какой целью могли они завладеть королевой?
   -- Я уже сказал, государь, что королева Екатерина -- хорошая заложница. А ведь лотарингские принцы уже давно поглядывают на крепость Дьелуар.
   -- И они думают, что я отдам им ее в обмен на королеву? Rак они рассчитали без хозяина... Пусть королева-мать просидит всю жизнь в Лотарингии, но Дьелуара им не видать, как своих ушей. А королеве это только хороший урок... В самом деле! Она вечно строила разные ковы против лиц, которых я люблю, заводила хитрые интриги, покровительствовала негодяю Рене, во вред моим интересам тайно завела дружбу с Гизами... Ну, так пусть же она и платится теперь за все это.
   -- Значит, государь, дело об исчезновении королевы -- матери надо, говоря судейским языком, "предать воле Божией"?
   -- Отнюдь нет. Я не могу допустить, чтобы лица моей крови исчезали безнаказанно из моего дворца, и потому необходимо тщательно расследовать, где именно скрывался герцог в Париже... Не слыхал ли ты чего-нибудь относительно этого, Пибрак?
   -- В Париже все в один голос твердят, что суконщик Лашеней занимается своим ремеслом лишь для отвода глаз, а на самом деле является банкиром и агентом лотарингских принцев.
   -- Ну, так с этим надо покончить. Возьми, друг мой Пибрак, швейцарцев и сейчас же арестуй и приведи ко мне этого Лашенея! Я лично допрошу его.
   -- Слушаю-с, ваше величество, -- ответил Пибрак и отправился исполнять возложенное на него поручение.
   Он взял из луврской кордегардии десять швейцарцев и отправился с ними к дому Лашенея.
   Расставив швейцарцев кордоном вокруг дома, он приказал им:
   -- Не выпускайте из дома никого. Если кто попытается насильно пройти через вашу цепь, уложите на месте.
   Затем он подошел к двери и постучал, но никто не ответил на этот стук.
   "Этот субъект спит еще, -- подумал Пибрак, -- какое неприятное пробуждение ждет его!.."
   Подумав это, он постучался еще сильнее.

VI

   В ответ на повторный стук одно из окон верхнего этажа открылось, и высунувшаяся из него старуха хриплым голосом спросила: -- Что вам нужно? -- Нам нужно видеть господина Лашенея. -- Его нет дома. -- В таком случае откройте нам дверь.
   -- Его нет дома! -- повторила старая карга и закрыла окно. Тогда Пибрак подозвал рослого швейцарца и приказал ему взломать дверь алебардой. Швейцарец ревностно принялся за это занятие. Тогда открылось другое окно, и старик, высунувшийся из него, сердито крикнул: -- Что за шум? Что нужно?
   -- Батюшки, да ведь это -- господин Лашеней! -- сказал Пибрак. -- Ну да, это я, -- ответил тот. -- А нам сказали, что вас нет дома. -- Я приказал, чтобы меня не будили... Я спал... -- А теперь вы проснулись! -- Ну да.
   -- Так прикажите открыть дверь, у меня имеется к вам небольшое дельце. -- От кого? -- От его величества короля. Лашеней понял, что тут шутки плохи, и крикнул старухе: -- Гертруда, откройте дверь! Старуха открыла дверь, и Пибрак вошел в дом. Туг его встретил полуодетый Лашеней и, зная Пибрака в лицо, спросил его: -- Чем могу служить вам, господин капитан? -- Король желает видеть вас! -- ответил тот.
   -- Что же могло понадобиться его величеству от такого ничтожного человека, как я? -- Уж право, не знаю.
   -- Так будьте любезны передать его величеству, что я сейчас же явлюсь в Лувр.
   -- Нет, это не дело! Вы должны идти сию же минуту, и вместе со мной. -- Но король, вероятно, еще в постели. -- О, нет, он давно встал и ждет вас.
   -- Но в таком случае дайте мне один только час, чтобы я мог приготовиться. -- Ни одной минутки, дорогой господин Лашеней. -- Да ведь я должен одеться в подобающую одежду!..
   -- Полно! Наш король -- очень простой человек и терпеть не может лишних церемоний. Но вот ждать кого-нибудь -- этого он не любит еще больше. Поэтому пойдемте немедленно!
   -- Я совершенно не могу предстать перед его величеством в таком виде!
   -- Ну что же, в таком случае я прикажу связать вас, и мои люди отнесут вас в Лувр на руках.
   На лбу Лашенея выступил пот... Он понял, что дело плохо и сопротивляться бесполезно.
   -- Позвольте мне только отдать моей домоправительнице кое-какие распоряжения по хозяйству, -- попросил он. -- Пожалуйста.
   Лашеней кликнул Гертруду, но, как только старуха появилась в дверях, Пибрак приказал двум швейцарцам, вошедшим за ним в дом:
   -- Свяжите эту ведьму и стерегите ее! Займите дом, и пусть сюда никто не входит и не выходит отсюда. Ну а вы, Лашеней, -- марш за мной!
   Лашеней должен был покориться, так как не мог оказать сопротивление. Наконец, помимо отсутствия какой-либо возможности для этого, разве он не скомпрометировал бы себя непокорностью?
   Итак, дрожащий Лашеней отправился с Пибраком в Лувр. При входе их король бросил на стол книгу, которую читал, и, пытливо уставившись в лицо агенту герцога Гиза, спросил: -- Вас зовут Лашеней? -- Точно так, ваше величество. -- Чем вы занимаетесь? -- Я суконщик, ваше величество. -- И только? Больше вы ничем не занимаетесь? -- Ровно ничем, ваше величество.
   -- Вот как? А мой друг Пибрак уверяет в противном: он говорит, что вы являетесь в Париже агентом и банкиром моих милых родственников, принцев Лотарингских!
   Лашеней удивленно вскрикнул, поднял взор к небу и, всплеснув руками, сказал:
   -- Можно ли так смеяться над бедным суконщиком, господин Пибрак! Господи Иисусе Христе! Да ведь я был бы счастлив, если бы это было так! -- В самом деле? -- кинул король.
   -- Да как же, ваше величество? Ведь тогда я был бы богатым человеком и вместо того, чтобы тяжелым трудом зарабатывать жалкие гроши, я... -- Ладно! -- перебил его король. -- Значит, Пибрак солгал? -- Его милость просто плохо осведомлены.
   -- Это очень плохо для вас, мой милый Лашеней! -- насмешливо сказал король. -- Я привык верить Пибраку во всем и решил повесить вас завтра на восходе солнца, если вы не удовлетворите моего любопытства относительно моих лотарингских родственников...
   -- Значит, я буду повешен, государь, за то, что я даже никогда не видывал их высочеств?
   -- Это очень досадно! -- ледяным тоном сказал король. -- Значит, вы будете повешены, потому что вы сами понимаете, что не могу же я изобличать во лжи своего друга.
   Лашеней очень боялся смерти, но отличался совершенно не плебейской верностью своим господам, а потому покорно ответил:
   -- Что же делать? Видно" мне на роду написано умереть без вины!
   -- До завтрашнего утра у вас еще есть время одуматься, -- ответил король, -- а пока отведи-ка его, Пибрак, в одну из луврских камер!
   Пибрак взял Лашенея за плечо и вывел из королевского кабинета. Первому встречному ландскнехту он приказал:
   -- Сбегай в кордегардию и возьми у дежурного офицера ключ от При-Дье.
   При-Дье, о котором говорил Пибрак, было название одной из ужаснейших камер, которыми изобиловал Лувр. Там была страшная сырость, кишела масса насекомых и стадами ходили гигантские крысы. Осужденный, которого заперли бы там на неделю, мог не бояться палача, так как в этом ужасающем, зараженном воздухе самый здоровый человек не выжил бы и трех дней. А самое главное -- в этой камере была "ублиетта", что уже само по себе обеспечивало довольно неприятную смерть в тюрьме.
   В то время "ублиетты" находились во многих камерах. Они представляли собой широкую каменную трубу, которая вела в реку. Человек, оступившийся или силой вытолкнутый туда, падая, натыкался сначала на железные острия и брусья, а потом его обезображенное тело уносило водой. Отсюда и произошло их название: "ублиетты" сулили вечное забвение.
   Приведя в эту страшную камеру осужденного, Пибрак подвел его к дальнему углу и, при кровавом свете факелов показав зияющее отверстие, произнес:
   -- Король обещал повесить вас, дорогой господин Лашеней, но я попытаюсь отговорить его от этого неразумного решения. К чему столько помпы для такого незначительного человека, как вы? Просто мы утром спустим вас вот в эту каменную дыру, и делу конец. Затем Пибрак запер арестанта и ушел к Маликану.
   -- А вы и в самом деле серьезно озабочены, как видно! -- сказал ему кабатчик.
   -- Господи, еще бы!.. Обстоятельства складываются так, что я не могу не беспокоиться. -- Я с удовольствием рассеял бы ваши опасения, но... -- Но ты поклялся ничего и никому не говорить? -- Вот именно. Но скоро я буду свободен от своей клятвы. -- А когда именно? -- В полночь.
   -- Черт возьми! Я вовсе не любопытен по природе, но в полночь я непременно зайду к тебе. -- Хорошо! -- сказал Маликан. -- Я буду ждать вас.
   -- "До полуночи еще далеко, -- подумал Пибрак, возвращаясь домой. -- Чем бы мне заняться в течение этого времени в интересах дела? Ага, знаю! Волей короля я поставлен в открытые враждебные отношения с Гизами, и все равно они объявят мне теперь войну. А у Лашенея в доме, наверное, найдутся какие-нибудь документы, способные окончательно скомпрометировать лотарингских принцев. Это и будет моим оружием против них. Итак, вперед! Однако сначала надо подкрепить силы обедом, а потом можно будет пойти в дом этой старой крысы".
   Пибрак вернулся в Лувр, пообедал, отдал все необходимые распоряжения к порядку дня, касающиеся его обязанностей, и затем отправился к дому Лашенея. Но его ждала там совсем неожиданная картина, для объяснения которой нам необходимо вернуться немного назад.

VII

   Двое швейцарцев, оставленных Пибраком сторожить дом и связанную Гертруду, комфортабельно устроились в кухне у камелька и стали ждать. Но вскоре они начали ощущать все неудобство своего поста; ведь они вышли из Лувра ни свет ни заря, и желудок властно вступал в свои права. Между тем Пибрак, казалось, совершенно забыл о них.
   -- Уж не думает ли капитан, что мы можем обойтись без еды и питья? -- пробурчал один из швейцарцев.
   -- Но ведь есть и пить нам не запрещено, -- ответил другой. -- Мы только не смеем выходить из дома. Так почему бы нам не угодить голода и жажды здесь, на месте?
   -- Ты прав. У старой обезьяны, наверное, найдется хорошее винцо.
   -- Ну, и кусок хлеба да ломоть сала тоже должны найтись; надо только пошевелить старую ведьму! -- и с этими словами швейцарцы подошли к Гертруде, лежавшей связанной в углу кухни. -- Эй, ты, старая ведьма, -- крикнули они. -- Мы хотим есть и пить. Покажи нам погреб и кладовую! -- А что мне за это будет? -- спросила старуха. -- Мы угостим и тебя тоже!
   -- Этого мне мало. Обещайте отпустить меня на волю, и тогда я предоставлю вам хозяйничать во всем доме.
   -- Да ты с ума сошла? Уж не хочешь ли ты, чтобы нас повесили? -- Ну, так ищите сами, а я ничего не покажу.
   -- Э, нет, старая ведьма, так дешево ты от нас не отделаешься. Ну-ка, товарищ, возьмем ее на руки и сунем в огонь. Вот увидишь, как славно запахнет жареной свининой! Старуха испугалась угрозы и сказала:
   -- Да не могу же я показать вам погреб и кладовку, раз я связана по рукам и ногам. Развяжите меня сначала, а потом уже я достану все, что нужно.
   Развязанная Гертруда приготовила им яичницу с салом и принесла шесть бутылок старого вина. Через час оба солдата были уже совершенно пьяны. Тогда старуха сказала им:
   -- Я вижу, что вы славные парни, а потому угощу вас вишневой наливкой собственного приготовления.
   Гертруда действительно принесла пузатую бутылочку, и содержимое последней очень понравилось солдатам. Но едва только они выпили по стаканчику, как ими овладела непреодолимая сонливость, и доблестные стражи без памяти свалились под стол. Тогда старуха поспешно взбежала на первый этаж и, высунувшись в окно, стала смотреть. Улица была совершенно пустынна, так как Пибрак ограничился в смысле охраны дома Лашенея теми двумя швейцарцами, которых опоила Гертруда, а остальных увел с собой. Что же касается прохожих, то их тоже не было в этом глухом углу, если не считать какого-то молодого человека, взад и вперед прохаживавшегося в отдалении от дома. Приглядевшись, старуха узнала в этом человеке приказчика Лашенея и сейчас же крикнула: -- Эй, Патюро, Патюро! Иди сюда! Патюро с опаской подошел поближе и сказал: -- Хозяина-то арестовали!
   -- Да, но мы должны принять меры, чтобы его не повесили. Иди сюда скорее!
   Гертруда затащила молодого человека в дом и провела его в комнату Лашенея.
   Здесь она открыла известный ей тайник и достала оттуда связку документов, причем, подавая их Патюро, сказала:
   -- Сама я не умею читать, но мне не раз приходилось слышать от хозяина, что в этой связке достаточно материалов для громкого процесса. -- Значит, эту связку надо сжечь? -- сказал Патюро.
   -- Нет, боже упаси! Просто ее надо припрятать в надежное место, а самым надежным будет, если ты спрячешь бумаги у себя на квартире. Кому придет охота искать важные документы у такого незначительного человека, как ты?
   -- Но ведь такая охота все же может прийти кому-нибудь, и тогда... -- с отчаянием воскликнул Патюро.
   -- Берегись, Патюро! Нашего хозяина все равно выпустят из тюрьмы, а тогда тебе несдобровать.
   -- Да я не отказываюсь взять эти бумаги, а только представляю вам свои соображения! -- испуганно спохватился приказчик. -- Если же вы находите, что так будет лучше, то я готов взять их.
   Гертруда передала ему бумаги, и они вышли из дома, причем старуха, заперши выходную дверь на ключ, спрятала последний в карман.
   Патюро принес опасную связку бумаг к себе домой и здесь погрузился в глубокую задумчивость. У него не было ни малейшей привязанности к Лашенею, который обращался с ним очень грубо и безжалостно помыкал им. Чего же ради рисковать жизнью из-за такого хозяина? Между тем у Патюро уже давно горела в душе мечта прикопить денег и вернуться к себе на родину. Где там станет разыскивать его Лашеней или даже сами лотарингские принцы? Вот если бы обратить эти бумаги в деньги... Но чего же проще? Ведь ни для кого не тайна, что лотарингские принцы злоумышляют против короля; значит, королю будет очень важно проникнуть в подобные планы заговорщиков, а следовательно, он не откажет вознаградить того, кто выдаст их. Одна беда, как пробраться к королю?
   Тогда Патюро пришло в голову действовать через посредство Пибрака, который, как он знал, был постоянно вхож к королю, и с этой целью он направился к Лувру. Ему посчастливилось, так как Пибрак попался ему на полпути. Но Патюро был робок, а Пибрак задумчив в этот момент и не расслышал негромкого оклика бедно одетого горожанина. Тогда Патюро решил пойти следом за Пибраком, и таким образом они дошли до дома Лашенея.
   Было уже около девяти часов вечера, на улицах стояла темь, и Патюро удалось дойти до самого дома, не будучи замеченным Пибраком. Только тогда, когда капитан несколько раз безуспешно постучался в дверь, Патюро вынырнул из тени и подобострастно предложил Пибраку свои услуги. -- Кто ты такой? -- спросил его капитан. -- Патюро, приказчик Лашенея! -- ответил тот. -- Почему дверь заперта?
   -- Потому что Гертруда опоила ваших солдат и сама скрылась, заперев дверь. -- А ты можешь открыть запертую дверь? -- Мы можем пройти через магазин, ключ от которого у меня. -- Хорошо, веди меня!
   Патюро провел Пибрака в дом, и тут капитан гвардии мог воочию убедиться в плачевном состоянии оставленной им стражи.
   Тогда, отложив счеты с пьяницами-солдатами до их протрезвления, Пибрак обратился к Патюро: -- Знаешь ли ты, где твой хозяин?
   -- Знаю, ваша честь. -- А знаешь ли ты, что его ждет? Он будет повешен завтра на восходе. Между тем ему было легко сохранить свою жизнь: стоило только отдать мне важные бумаги, которые я у него требовал. Так вот не желаешь ли ты составить компанию своему хозяину? Если нет, тогда укажи мне, где то, чего я ищу. Патюро набрался храбрости и ответил:
   -- Если я не укажу этих бумаг, меня ждет виселица; но что ждет меня, если я укажу их? Ведь согласитесь, ваша честь, что в здешнем мире все оплачивается. -- Значит, ты можешь дать полезные указания? -- Могу, ваша честь, если... если это будет стоить того! -- Ну, так вот тебе пистоль.
   Патюро не взял монеты, протягиваемой ему Пибраком, и улыбаясь ответил:
   -- Ваша честь смеется надо мной! Разве бумаги, которые вы ищете, стоят всего только пистоль?
   -- Дурак! -- спокойно сказал Пибрак. -- Я могу попросту повесить тебя, а вместо этого предлагаю тебе целый пистоль, от которого ты отказываешься.
   -- Ваша честь, -- возразил Патюро, -- я предлагаю вам то, что вам очень нужно в данный момент, а вы отказываетесь. -- То есть как это я отказываюсь? -- Ну конечно! Раз вы повесите меня, то ничего не узнаете.
   -- Ладно, милый мой! Стоит тебе только увидать веревку и перекладину, как живо выболтаешь все, и притом совершенно даром.
   -- Не рассчитывайте на это, ваша честь! Ведь за выдачу важной тайны мне все равно будут мстить, и если я попаду в руки герцога Гиза, то он тоже рассчитается со мной веревкой. Значит, для меня только тогда есть смысл выдать вам бумаги, если сумма, которую я получу за это, даст мне возможность скрыться из Парижа. -- Сколько же ты хочешь? -- Сто пистолей, ваша честь.
   -- Да ты белены объелся, что ли? Нет, брат, видно, нечего с тобой говорить. Я просто разнесу весь дом в щепки, найду, что мне нужно, а тебя повешу. -- Бумаг в этом доме нет, ваша честь. -- Где же они?
   -- Это моя тайна, за открытие которой я хочу получить сейчас же на руки сто пистолей. -- Да откуда взять такую большую сумму офицеру?
   -- От короля, который рад будет получить столь важную тайну за маленькую для него сумму.
   Ну, так вот что. Ты знаешь меня? Да? Так, если я дам тебе честное слово, что завтра до полудня ты получишь свои сто пистолей, поверишь ты мне или нет? Помилуйте, ваша честь... -- Но бумаги мне нужны теперь же! -- Хорошо, ваша честь, пожалуйте за мною! -- сказал Патюро.
   Он немедленно провел Пибрака к себе в дом, вручил ему там связку бумаг Лашенея и рассказал Пибраку при этом, каким образом он сам овладел этими важными документами.
   Пибрак провел часа два в бедной комнате Патюро, рассматривая полученные документы, а затем тщательно спрятал их под камзол и ушел, думая: "Этого совершенно достаточно, чтобы герцог Гиз с братцами -- герцогом Майнцским и кардиналом Лотарингским -- отправился на Гревскую площадь".
   Раздумывая о свойстве полученных документов, Пибрак дошел до Луврских ворот. Здесь он застал какого-то монаха, который умолял часового пропустить его к королю.
   -- Я во что бы то ни стало должен видеть короля, чтобы рассказать ему об одном приключении, имеющем отношение к королеве-матери! -- ответил монах.
   Пибрак вздрогнул и поспешил отвести монаха на несколько шагов в сторону. Здесь он сказал:
   -- Простите, ваше преподобие, но теперь уже поздно, его величество спит, и будить его без важных оснований нельзя. Поэтому потрудитесь рассказать мне, в чем дело.
   Монах -- это был тот самый, у которого герцог Гиз отобрал письмо Екатерины Медичи, -- сообщил Пибраку о странном приключении, случившемся с ним, и в заключение сказал:
   -- Когда я вернулся в монастырь, отец-настоятель остался очень недоволен происшедшим и приказал мне сейчас же отправиться в Лувр, чтобы лично доложить королю все, что случилось.
   -- В таком случае, -- сказал Пибрак, -- соблаговолите прийти сюда завтра утром, и я проведу вас к его величеству. Скажите только, каков был собою дворянин, предводительствовавший всадниками, отобравшими у вас письмо?
   -- Он молод, высок, крепок и очень красив; через все лицо у него идет глубокий шрам. В этот момент на колокольне пробило двенадцать часов.
   -- А, вот как! -- сказал Пибрак. -- У него шрам во все лицо? Так, так! Значит, до завтра, ваше преподобие! Монах ушел, а Пибрак подумал:
   "Этот герцог Гиз, прозванный "Балафрэ". Но чтобы меня черт побрал, если я тут что-нибудь понимаю. Пойду-ка я к Маликану... ведь уже пробило полночь, и он освободился от своей клятвы!"

VIII

   Маликан уже поджидал Пибрака, хотя в кабачке и не было огня. Но, как выразился кабатчик, "у слов нет цвета", а потому они решили из осторожности говорить, не зажигая огня.
   -- Мне кажется, что я догадался сам, -- начал Пибрак. -- Наваррский король похитил королеву-мать. -- Совершенно верно, -- согласился Маликан. -- Это отчаянный поступок, но... конец венчает дело!
   -- В этот момент всякая опасность уже миновала, -- наваррского короля и его добычи не догнать никому. Да и некому догонять, потому что еще никто не знает и не подозревает истины.
   -- Ошибаетесь, герцог Гиз уже прозрел планы наваррского короля и преследует его по пятам! -- и Пибрак рассказал Маликану все, что только что узнал от монаха.
   -- Это неприятно, но нашему королю не помешает, -- возразил Маликан, отлично знавший план Генриха. -- У него все рассчитано и принято во внимание. Однако что это такое?
   Они оба насторожились и в ночной тишине ясно расслышали стук копыт лошади, мчавшейся бешеным галопом. Стук становился все яснее и, видимо, близился к кабачку. У Маликана и Пибрака сердце сжалось неясным, но жутким предчувствием. Но вот стук копыт замер у дверей кабачка, и знакомый голос крикнул по-беарнски: -- Отворите!.. Скорее!..
   -- Господи Иисусе Христе! -- простонал Маликан. -- Это он! Что же случилось? -- и встревоженный кабатчик поспешил отпереть дверь. -- Боже мой, это вы, государь? -- сказал он, увидав Генриха Наваррского.
   -- Да, это я. Спаси меня! Мы погибли! -- крикнул Генрих и вбежал в зал кабачка. Несмотря на царившую там тьму, он различил какую-то человеческую фигуру, стоявшую посредине, и крикнул, хватаясь за шпагу: -- Кто здесь? -- Друг, -- ответил голос. -- Это Пибрак? Вы... все слышали?
   -- Я все знаю, но не я же предам своего государя! -- сказал капитан королевской гвардии.
   -- Нет, вы не все знаете, Пибрак, потому что вы не знаете, что мы погибли! -- ответил Генрих, в изнеможении бросаясь на скамью. -- Не знаю, что сыграло с нами злую шутку -- предательство или несчастная случайность, но, проехав Блуа, мы не нашли заказанных свежих лошадей. А в это время нас настиг отряд из пятнадцати человек, которым командовал... -- Герцог Гиз. '
   -- Вы это тоже знаете? Каким образом? Пибрак рассказал Генриху о монахе. Выслушав его, наваррский король продолжал:
   -- Произошла жаркая схватка. Мои молодцы бились как львы, но враги задавили нас численностью. Лагир и Ноэ попались в руки герцога Гиза, а мне с Гектором удалось убежать. Около Парижа моя лошадь пала, и тогда Гектор отдал мне свою. Что у него за лошадь! И вот я примчался сюда. Маликан, зажги лампу и дай мне поесть, я умираю с голода.
   -- Но почему же вы не ехали к себе в Гасконь, государь? -- спросил Пибрак.
   -- Как, вы хотели бы, чтобы я покинул своих друзей на произвол судьбы? Ведь их ждет эшафот, от которого я должен спасти их!
   Маликан принес еду и питье, и Генрих с жадностью стал утолять голод и жажду. В это время Пибрак сосредоточенно думал о чем-то. Когда Генрих утолил первый голод, капитан спросил его:
   -- Я вижу, что вы были замаскированы, государь. Ваша маска не развязалась в сражении? -- О, нет. -- Значит, вашего лица никто не видел? -- Никто, как никто не слыхал моего голоса.
   -- В таком случае никто не может доказать, что вы были в числе похитителей. Вам следует сейчас же вернуться в Лувр, государь, а завтра утром повидаться с королем. -- Сначала надо посоветоваться с королевой Маргаритой. -- Ее величества нет в Лувре. -- Как? Пибрак достал письмо Маргариты и, подавая его, сказал: -- Королева-мать исчезла, ваше величество -- тоже, королева Маргарита -- тоже. Я не знал, что случилось, и потому взял на себя смелость вскрыть адресованное вам письмо.
   Генрих прочел поданное ему письмо и упавшим голосом сказал: -- А ведь я так любил ее!
   -- Полно, ваше величество! -- сказал Пибрак. -- Теперь не время думать о любви. У меня в голове составился полный план спасения, и я расскажу вам его в Лувре. Идем!
   Генрих, пошатываясь от усталости, встал и оперся на руку Пибрака, который сказал Маликану: -- Побывай завтра у меня; ты, может быть, понадобишься мне.
   Затем они направились к Лувру. Генрих так плотно закутался в плащ, что часовой не узнал его и лишь почтительно отдал честь капитану.
   Последний, по прибытии в комнату наваррского короля, сказал: -- Должно быть, вашему величеству очень хочется спать? -- Я умираю от усталости!
   -- Тем не менее вам придется пересилить ее, государь, и просмотреть вместе со мной вот эти бумаги, -- с этими словами Пибрак выложил перед Генрихом бумаги, взятые у Патюро, и прибавил: -- На сто пистолей здесь достаточно, по крайней мере для того, чтобы снести голову герцогу Гизу.

IX

   Просмотрев бумаги, Генрих Наваррский убедился, что некоторые из них были шифрованными -- очевидно, самые важные; кроме того, судя по цвету чернил, они принадлежали к самому недавнему времени; следовательно, в них-то и крылась наиболее опасная для Гизов тайна. В нее необходимо было проникнуть... но как?
   Хотя Генриху и очень хотелось спать, но он понимал, что время не ждет и надо до утра привести себя в такое состояние, чтобы быть во всеоружии. Единственно, кто мог открыть тайну шифра был Лашеней; поэтому, преодолевая страшную усталость, Генрих решил последовать предложению Пибрака и отправиться в камеру к Лашенею, чтобы постараться заставить агента герцога Гиза открыть всю истину.
   Они застали Лашенея сидящим в углу своей камеры. При свете факелов узник вышел из охватившей его моральной оцепенелости и вскочил на ноги. Узнав в спутнике Пибрака наваррского короля, он удивленно и испуганно посмотрел на него, решив, что раз злейший враг герцога Гиза явился в тюрьму, где заключен вернейший слуга герцога, то нечего ждать пощады. Пибрак уловил этот испуганный взгляд и сказал:
   -- Не бойтесь ничего, милейший Лашеней! Стоит только вам быть благоразумным, и вам ничего не грозит. Мы пришли, чтобы покончить утренний разговор. -- Но ведь я все сказал! -- упрямо ответил Лашеней.
   -- О, нет, милый мой Лашеней, вы сказали далеко не все! -- возразил Пибрак. -- Вы не сказали, например, что у вас в доме имеется потайной ящик, в котором хранятся очень интересные документы.
   -- Вот этот, например! -- прибавил Генрих Наваррский, расстегивая камзол и доставая шифрованную бумагу.
   -- Какие странные значки! -- сказал Лашеней, выдерживая принятую на себя роль.
   -- Да, милый мой, они очень странны, и вы должны удовлетворить наше любопытство, объяснив, что здесь написано! -- сказал Пибрак. -- Но откуда же мне знать это? -- Полно притворяться!
   -- Я не знаю, что здесь написано, и поэтому не могу ничего объяснить вам! -- упрямо повторил верный клеврет лотарингских принцев.
   -- В таком случае придется пустить в ход решительные средства! -- сказал Генрих Наваррский. -- Ну-ка, милейший Пибрак, воткните свой факел в землю и помогите мне приподнять этого молодца.
   -- Что вы хотите сделать со мной? -- тревожно спросил Лашеней.
   -- Мы хотим дать вам поближе полюбоваться той самой ублиеттой, о которой я говорил вам сегодня утром! -- ответил Пибрак и, подхватив вместе с Генрихом под мышки старика, посадил его у самого края каменной дыры, в глубине которой слышался мрачный рокот Сены. -- Ну-с, -- сказал он затем, -- у вас только пять минут срока, милый мой господин Лашеней. -- На что? -- На то, чтобы прочесть поскорее этот документ. -- Я не знаю этого шифра. -- Да полно вам! -- Или -- вернее -- я не хочу открывать вам его тайну! -- Ну, так вам придется расстаться с жизнью. -- Значит, вы убийцы?
   -- Нет, мы просто очень любопытные люди! -- насмешливо ответил Генрих Наваррский.
   Глаза Лашенея налились кровью, на губах показалась пена. Кинув злобный взгляд на Генриха, он сказал: -- Ну, так убейте меня, я же ничего не скажу вам!
   -- Это ваше последнее слово? -- крикнул Пибрак, теряя терпение.
   -- Нет, мое последнее слово будет вот что:" Да здравствует герцог Гиз. Смерть наваррскому королю!" -- и, выкрикнув с дикой энергией эти слова, Лашеней сам бросился в ублиетту. Генрих и Пибрак вскрикнули и с изумлением переглянулись. -- Вот таковы-то они все, слуги герцога Гиза! -- сказал Генрих, когда прошла минута первого изумленья. -- Что же нам теперь делать и как объяснить королю исчезновение Лашенея?
   -- Ну, это-то совсем простое дело, -- сказал Пибрак. -- Мои швейцарцы преданы мне и скорее сложат головы на плахе, чем выдадут то, что я прикажу им скрыть в тайне. Часовые по моему приказанию промолчат о нашем посещении темницы Лашенея, и дело получит такой вид, что он с отчаяния сам бросился в ублиетту. Гораздо важнее решить сейчас же, что делать, если король потребует нас к себе завтра утром.
   -- Ну вот еще! Это меня тоже нисколько не затрудняет. Я скажу ему, что, увидав письмо королевы Маргариты, бросился в погоню за нею и вернулся в Лувр, ничего не достигнув, умирающим от усталости, голода и жажды. -- Ну а бумаги?
   -- С ними надо подождать, Пибрак. В данный момент королевы-матери еще нет в Лувре, и гнев короля Карла направится в пустое пространство. Вы ведь знаете, что король легко вспыхивает и легко остывает. Мы должны приберечь эти бумаги до более благоприятного времени. Ну, а теперь до свидания, милейший Пибрак, я умираю от усталости.
   Генрих ушел к себе, а Пибрак тщательно запер опустевшую камеру, отдал необходимые распоряжения часовому и тоже ушел в свои комнаты. Но, в то время как Генрих Наваррский спал крепчайшим сном, забыв о всех своих горестях, Пибрак нетерпеливо ворочался с боку на бок, одолеваемый тревожными мыслями. Он успокоился только под самое утро. Однако едва он стал засыпать, как в дверь постучались, и вошедший паж позвал его к королю.
   -- Здравствуйте, Пибрак, -- сумрачно встретил его Карл, когда капитан гвардии вошел в королевскую спальню, -- знаешь ли, ведь я глаз не сомкнул всю ночь! Я думал, что моя бедная мать, быть может, томится теперь узницей лотарингских принцев, а мы-то пользуемся здесь всеми удобствами. Поэтому я решил, что если королеву Екатерину похитил действительно герцог Гиз с целью получить крепость Дьелуар, то бог с нею, с этой крепостью!" О, изменчивый монарх!" -- подумал Пибрак. Между тем король продолжал:
   -- Вообще, какое это бесчестье для моего царствования, что у меня во дворце незаметно похищают родную мать, а я... Король не договорил и мрачно задумался.
   -- Но ведь это бесчестье легко смыть, ваше величество, -- ответил Пибрак, -- стоит только объявить войну лотарингским принцам...
   -- Это невозможно! -- ответил король. -- Ведь у меня нет других союзников, кроме них. Я окружен гугенотами, еретиками, а лотарингские принцы -- твердая опора католицизма. Неужели мне собственноручно разрушить эту опору? Кстати, что ты сделал с этим... как его... ну, словом, агентом герцога Гиза, которого ты вчера приводил ко мне?
   -- С Лашенеем? Согласно приказанию вашего величества я запер его в При-Дье.
   -- Ну, так его надо отпустить... Распорядись сейчас же, и, кстати, пошли ко мне наваррского короля.
   Пибрак отправился к Генриху и, разбудив его, сказал: -- Государь, все-таки напрасно вы не скрылись в Наварру. Король только что объяснил мне, что лотарингские принцы -- его вернейшие союзники и опора католицизма. Теперь король зовет вас к себе и, судя по всему, хочет говорить с вами о своей ненависти к еретикам-гугенотам!
   Генрих поспешно оделся и отправился в королевские апартаменты. В тот момент, когда он входил в переднюю, другая дверь тоже открылась, и через нее в прихожую вошел человек, которого Генрих никак не ожидал встретить здесь. Это был Рене Флорентинец, покрытый пылью и кровью.

Х

   Мы уже знаем, каким присутствием духа, находчивостью и способностью к притворству обладал Генрих Наваррский, а потому не будем удивляться, если увидев Рене, наваррский король с удивлением воскликнул: -- Боже мой, господин Рене, в каком вы виде!
   Если Генрих не ожидал встретить здесь Рене, то и Рене не ожидал встретить Генриха; более того, присутствие наваррского короля в прихожей короля Карла казалось ему совершенно необъяснимым, странным, невозможным после всего того, что только произошло. Поэтому он с трудом смог выговорить: -- Как?.. Вы здесь, ваше величество?
   -- Где же мне быть, как не здесь? -- флегматично ответил Генрих.
   -- Но... я не знаю... -- пролепетал Флорентинец, теряясь все больше в догадках.
   -- Да и вообще с вами что-то неладное! -- продолжал Генрих. -- Вы говорите несуразные вещи, а про вид и говорить нечего. -- Мне пришлось выдержать ожесточенный бой.
   -- Вот как? Верно, вы хотели по привычке ткнуть кого-нибудь сзади, а это было замечено и вас отделали как следует? Эх, милейший господин Рене, пора бы вам оставить свою манеру! -- и с этими словами Генрих, отдернув портьеру, спокойно вошел к королю.
   Здесь он с первых же слов стал жаловаться королю, что Маргарита жестоко поступила с ним, покинув его из-за пустой шалости. Король, бывший в отвратительном настроении духа, стал иронизировать над супружеским несчастьем зятя и уверять, что на Маргариту вообще никогда нельзя было положиться, потому что еще до брака...
   Не успел король кинуть эти ядовитые слова, заставившие Генриха вспыхнуть, как в комнату вошел Пибрак. Бросив украдкой многозначительный взгляд на Генриха, он доложил:
   -- Ваше величество, Рене Флорентинец просит быть допущенным к вашему величеству. Он в ужасном виде, но уверяет, что явился с поручением от королевы-матери.
   -- Впустить его! -- крикнул король, радуясь, что наконец -- то он может узнать что-либо об исчезновении матери.
   Рене, войдя, поклонился чуть ли не до земли. Король сказал ему: -- У тебя письмо? Дай его!
   -- Ее величество дала мне словесное поручение к вашему величеству, -- ответил Рене. -- Это почему? Что она писать разучилась, что ли? -- Ее величество опасно ранена... . -- Ранена? Кем? -- Наглыми похитителями, государь!
   Карл вскрикнул и вскочил со стула. Генрих и Пибрак тоже вскрикнули, и на этот раз совершенно искренне: они ничего не знали о покушении Гектора, который почему-то не сказал о нем никому ни слова.
   -- Ранена? -- с рычанием в голосе повторил король Карл. -- Негодяи! Они осмелились!.. Да я прикажу сжечь дотла все Нанси вместе с герцогом Гизом!
   -- Простите, ваше величество, но герцог Гиз совершенно не при чем в этом деле. -- Так кто же осмелился?
   -- Четыре неизвестных замаскированных всадника похитили королеву-мать; двое из них бежали после сражения, когда я напал на них с рейтарами, причем один из бежавших нанес королеве опасную рану. Двое других взяты нами в плен и связаны. -- Кто это такие?
   -- Два гасконца: одного зовут Лагир, другого -- граф Амори де Ноэ.
   Последнее имя опять вызвало крик у короля, Генриха и Пибрака. Последние двое негодующе запротестовали: -- Это неправда! Этого не может быть!
   -- Но ведь граф де Ноэ -- ваш друг! -- с угрозой сказал король Карл, обращаясь к Генриху.
   -- Ваше величество, -- ответил тот, -- разве можно верить таком; человеку, как Рене? Я не допускаю мысли, чтобы мой друг Ноэ решился на подобную дерзость. Да и к чему ему это? Поэтому мне кажется существенно необходимым сначала узнать все подробно из уст ее величества, а потом уже составлять себе окончательное мнение. -- Вы правы! -- сухо сказал король Карл. -- Где ее величество? -- опросил он у Рене.
   -- Ее величество, изнемогая от полученной раны, была принуждена остановиться вблизи Парижа, в маленьком домике, расположенном в Медонском лесу... Ее величество заклинает его величество сейчас же отправиться к ней.
   -- И я поеду, клянусь небом! -- крикнул король, а затем, обращаясь к Пибраку, сказал: -- Оседлать мою лошадь и собрать гвардию! Скорее, Пибрак, я хочу выехать сейчас же. А вы, -- обратился он к Генриху Наваррскому, -- вы последуете за мною, и там, на месте, мы разберемся, где правда, где ложь... Но берегитесь! Виновным нечего ждать пощады от меня!
   -- Мое искреннейшее желание, чтобы виновные в этом преступлении понесли должное возмездие! -- ответил Генрих.
   -- Там увидим! -- мрачно сказал король Карл, нетерпеливо расхаживая по комнате.
   В скором времени он уже мчался по дороге в Медон, не подозревая даже, что едет к герцогу Гизу, так как медонский домик, о котором говорил Рене, был известным уже читателю местопребыванием герцогини Монпансье.

XI

   Когда Генрих Наваррский и Гектор бросились бежать с поля сражения, герцог Гиз яростно кинулся вдогонку за ними. Но Генрих хорошо знал эти края и, быстро свернув на малозаметную лепную тропинку, вместе с Гектором скрылся по ней. Между тем геэцог со своими людьми направился по ложному следу, и потоку погоня не имела никакого успеха.
   В то время как Гиз преследовал беглецов, Рене кинулся к экипажу и отдернул завесу. В этот момент луна выплыла из-за тучи, кинула в экипаж один из своих лучей, и перед глазами Рене предстала окровавленная, недвижимая королева Екатерина. Рене отчаянно зарычал и крикнул рейтаров, оставленных для охраны пленных. С их помощью он вынес королеву и, положив на траву, принялся осматривать рану. Хотя кровь лилась ручьем, рана была неопасна, и Рене понял, что беспамятство королевы следует отнести лишь за счет пережитых ею волнений.
   Действительно, вскоре Екатерина Медичи застонала и открыла глаза. Увидав Рене, она с облегчением перевела дух и сказала: -- Это ты, милый Рене? Где же они? -- Кто" они ", государыня? -- Похитители... -- Двое спаслись бегством, а двое захвачены живыми. -- Кто это такие? -- Одного из них зовут граф Амори де Ноэ! Глаза королевы зажглись огнем мрачного торжества.
   -- Теперь я все понимаю, -- сказала она, -- теперь я знаю, кто дерзнул поднять на меня руку! Ну берегись же, Генрих!.. теперь мы сведем с тобою счеты!
   Тем временем Лагир и Ноэ лежали связанными на траве и разговаривали между собой по-беарнски.
   -- Да, милый Ноэ, мы с тобой пропали, -- сказал Лагир, -- но зато король спасся.
   -- Спасся ли? -- печально ответил Ноэ. -- Я очень боюсь, что его погубит благородство и что ради попытки спасти нас, он вернется в Лувр, а не скроется на родину.
   -- Во всяком случае, если ему удастся скрыться от преследователей, то ведь никто не может доказать, что одним из скрывшихся был именно он.
   -- По крайней мере я и под пыткой буду утверждать, что его среди нас не было.
   -- Я тоже... Лишь бы он сам не признался! Пленные помолчали; затем Ноэ сказал:
   -- Нас, конечно, будут допрашивать, так ты предоставь говорить мне, а я уж сочиню какую-нибудь сказочку. -- Ладно! -- согласился Лагир.
   Вскоре их взвалили на лошадей, и кортеж двинулся обратно к Парижу. Через сутки они уже въезжали в Медонский лес.
   В домике они не застали никого, кроме пажа Амори, так как сама герцогиня Монпансье была в Париже. Герцог Гиз проводил королеву-мать в комнату своей сестры, и тут Рене принялся перевязывать раненую. Между тем сам герцог отправился к своим людям, чтобы приказать запереть пленных в какое-нибудь верное место. Это было поручено Гастону де Люкс и Льву д'Арнембургу, причем последний с особенным рвением взялся за исполнение этой приятной для него обязанности: ведь у него были еще не погашенные счеты с Лагиром.
   -- Господа! -- насмешливо сказал он, вводя пленников в тесный погреб. -- Здесь, быть может, и не очень уютно -- в Лувре у вас были комнаты получше, но что же делать? У нас нет лучшего помещения для таких почетных гостей, как вы.
   Ноэ хотел оборвать люксембуржца, но Лагир остановил его, сказав:
   -- Оставь, милый мой! Ведь этот субъект просто ревнует. Он знает, что я имел здесь когда-то более удобное помещение.
   Арнембург вышел, с силой захлопнув дверь, после чего приставил к выходу из погреба двух рейтаров.
   -- Теперь мы можем поговорить, -- сказал товарищу Лагир. -- Знаешь ли ты, где мы находимся? Неужели нет? Да ведь мы в медонском домике герцогини Монпансье! -- А, так это здесь она удостоила тебя... -- Вот-вот! -- Ну, так она, наверное, сделает что-нибудь для тебя!
   -- Я тоже так думаю. Например, она пришлет нам отравленную еду, чтобы я не проговорился о своем знакомстве с нею.
   -- Не думаю, чтобы она сделала это. Да наконец, если даже и так, то не все ли равно, как умирать? Лишь бы не от голода. А ведь мы уже давно не ели, друг Лагир. -- Ты прав, и я сам голоден как волк!
   Сказав это, Лагир кое-как подобрался к двери и принялся стучать в нее.
   На этот стук к двери подошел один из рейтаров, и заключенные передали ему о своем желании.
   Прошло около получаса. Наконец заскрипел ключ, дверь открылась, и на пороге показался паж Амори, сопровождаемый рейтаром. -- Ба, да ведь это вы, мой юный друг! -- сказал Лагир.
   -- Я самый, -- весело ответил паж. -- Что вы наделали, господин Лагир? -- Я замешался в политику, милый мой!
   -- О, это очень плохо для вас! Ведь это хуже, чем убивать и грабить...
   -- Вы просто пугаете меня, господин Амори! -- ответил Лагир улыбаясь.
   -- Я принес вам еду, которую посылает вам герцог с собственного стола, ну, а так как я узнал, что одним из заключенных являетесь вы, господин Лагир, то я прихватил и парочку бутылок старого вина.
   -- Вы -- воплощенная любезность, господин Амори. Но как же нам есть, если у нас связаны руки?
   -- А вот мы их сейчас развяжем! -- и с этими словами паж, достав кинжал, разрезал путы, связывавшие руки Лагиру и Ноэ. -- Вы -- истинное Провидение!
   -- Я просто по христианскому учению воздаю добром за зло. Еще недавно вы сыграли со мной злую шутку, но я не злопамятен. -- Докажите это и поужинайте с нами! -- Охотно!
   Амори принялся распаковывать принесенную корзину и достал оттуда кусок дичи, паштеты и много другой снеди, равно как две бутылки старого вина. Увидев всю эту благодать, Ноэ сказал: -- Право, я готов выпить за здоровье герцога!
   -- Ну, и за здоровье хозяйки этого дома тоже! -- сказал паж, бросая лукавый взор на Лагира. -- Герцогини в данное время нет дома; но, как только она приедет, я не премину сообщить ей о постигшей вас злой судьбе.
   Паж и оба узника сытно поужинали, а затем Амори ушел, забыв, к слову сказать, свой кинжал. Однако пленники не обратили на это внимания; стоило ли делать какие-нибудь попытки к бегству, когда было видно по всему, что всякие попытки окажутся бесполезными? Да и чем помог бы один кинжал? К тому же усталость давала себя знать, и вскоре наши узники мирно храпели на своем неудобном ложе.
   Прошла значительная часть ночи. Вдруг шум в замке разбудил Лагира. Пленник вскочил, и сейчас же его ослепил свет, хлынувший из открытой двери. Перед ним была герцогиня Монпансье в сопровождении Льва д'Арнембурга.
   Герцогиня только что вернулась из Парижа, где от Гертруды, прибежавшей к ней, узнала, что Лашеней арестован. Герцогиня была очень взволнована этим известием, а когда, примчавшись в медонский домик, узнала от Амори, что Лагир привезен связанным, почувствовала такой укол в сердце, перед которым совершенно отступили все политические тревоги. Она поняла, что, несмотря ни на что, страстно любит Лагира и не может дать ему погибнуть. Но как спасти его? Ведь Амори сказал ей, что Лев сам сторожит пленников и поклялся не снимать вооружения до тех пор, пока они не сложат голов на плахе!
   Герцогиня в отчаянии ломала руки, но видела, что помимо Арнембурга освободить Лагира невозможно. Конечно, будь этим узником кто-нибудь другой, Лев охотно исполнил бы требование герцогини и выпустил бы пленного; но здесь помимо всяких других соображений фигурировали еще ревность, ненависть, несведенные счеты... Хватит ли обаяния и власти ее -- герцогини -- на то, чтобы заставить влюбленного люксембуржца пойти наперекор чувству долга и личной склонности?
   Однако медлить было нельзя, и, раз под рукой не было другого средства, следовало попытаться использовать то, которое имелось. Анна Лотарингская велела позвать к себе Льва д'Арнембурга и неожиданно спросила: -- Лев, кому вы служите?
   -- Но... его высочеству герцогу Гизу, -- ответил юноша, удивленный странным вопросом.
   -- У вас плохая память, сир д'Арнембург! -- холодно ответила Анна. -- Вы служите только мне одной; другие же лица, в том числе и брат Генрих, распоряжаются вами лишь тогда, когда я хочу этого. Однако по существу вы служите только мне, запомните это.
   -- Разве между вашими высочествами произошел разрыв? -- испуганно спросил Лев.
   -- Не говорите глупостей. Лев, и не задавайте ненужных вопросов! Никакого разрыва между нами не произошло, а просто o хочу напомнить вам о том, что вы клялись мне безусловным повиновением. Я хочу подвергнуть испытанию вашу преданность. -- О, герцогиня! Приказывайте только, и я...
   -- Без громких слов!.. Мне нужны дела, а не слова. Итак, помните ли вы, что вы клялись мне беспрекословно повиноваться? -- Помню и готов повторить свою клятву.
   -- Отлично! В таком случае мне нужно вот что: один из узников должен быть освобожден, и вы поможете мне в этом.
   Лев смертельно побледнел и в первую минуту не мог выговорить ни слова. Наконец у него хрипло вырвалось: -- Никогда! Лучше умереть самому...
   -- Так вот каковы ваши клятвы преданности, вот каковы ваши уверения в любви! О, я вижу, что ошиблась в вас!
   -- Герцогиня! -- стоном вырвалось у пылкого люксембуржца. -- Но подумайте сами, чего вы требуете от меня!
   -- Я требую от вас только того, в чем вы добровольно клялись мне, а именно -- повиновения. Если же вам и трудно сделать то, что я хочу, то ведь я и искала таких преданных друзей, которые готовы все сделать для меня. Но на что мне друг, способный только на легкое, а не на трудное? Нет, вы не любите и никогда не любили меня!
   Бледное лицо д'Арнембурга посерело, затем налилось кровью, а после того вновь побледнело. Наконец молодой человек глухо сказал:
   -- Хорошо, я готов даже и на это... Приказывайте, герцогиня!
   -- Но помните, я требую, чтобы вы исполнили все, что я захочу. Если же вы и впредь намерены капризничать, словно упрямый ребенок, то лучше не будем начинать.
   -- Приказывайте, герцогиня! -- повторил юноша. -- Раз все мое сердце принадлежит вам, не все ли равно, истечет ли оно кровью по вашему желанию или нет?
   -- В таком случае, милый Лев, отпустите часовых, возьмите факел и посветите мне! -- сказала герцогиня.
   Благодаря всему этому и случилось, что Лагир был разбужен появлением в его тюрьме герцогини Монпансье, явившейся в сопровождении Льва д'Арнембурга.

XII

   Войдя в погреб, где содержались пленники, герцогиня сказала своему спутнику:
   -- Воткните факел в землю и станьте за дверью; но отойдите на несколько шагов, потому что вам совершенно ни к чему слышать мои разговор.
   Д'Арнембург беспрекословно повиновался. Тогда герцогиня Анна, показывая глазами на спящего Ноэ, подошла к Лагиру, знаком приказывая соблюдать тишину.
   -- О, герцогиня! -- сказал Лагир, опускаясь на колени. -- Вы словно ангел являетесь в темницу... Герцогиня остановила гасконца надменным жестом и промолвила:
   -- Я пришла вовсе не для того, чтобы выслушивать ваши признанья. Я только хочу выпустить вас на свободу. К сожалению, я не могу освободить вашего друга, так как нужно посадить кого-нибудь на ваше место, а в моем распоряжении находится только один человек, но...
   -- Вы пришли испытать мою порядочность, ваше высочество? -- перебил ее Лагир. -- Что вы хотите сказать этим? -- удивилась та.
   -- Но помилуйте, герцогиня! Здесь со мной находится мой друг, а вы хотите, чтобы я бросил его на произвол судьбы? -- Да знаете ли вы, несчастный, какая участь ждет вас? -- Знаю, герцогиня: меня ждет смертная казнь!
   -- Разве вы облегчите участь друга, если отклоните сами возможность спасения?
   -- Да, я облегчу ему участь, потому что умирать вдвоем гораздо приятнее, чем одному.
   -- И вы думаете, что ваш друг способен принять такую жертву?
   -- Нет, ваше высочество, не способен, -- ответил Ноэ, который уже давно проснулся и слышал весь разговор. Затем, обращаясь к Лагиру, он сказал: -- Да беги же, дурачок, раз представился удобный случай!
   -- Герцогиня! -- сказал Лагир. -- Разрешите ли вы мне поговорить с моим другом на родном языке? -- Говорите.
   -- Если кому нужно бежать, так это тебе! -- сказал Лагир по-беарнски. -- Твое присутствие сильно компрометирует нашего короля, потому что никто не поверит, что его лучший друг предпринял что-нибудь без его совета и согласия. -- Но все равно все знают, что в числе похитителей был я, и -- удастся ли мне скрыться или нет -- наш король уже скомпрометирован...
   -- Нисколько!.. Ведь, если ты убежишь, я буду упрямо отрицать твое присутствие.
   -- Но подумай сам, Лагир, ведь истина все равно может всплыть наружу, и тогда меня так или иначе казнят, и ты только неразумно погубишь себя.
   -- В таком случае знаешь что? Бросим жребий! Пусть само Провидение решит наш спор. -- Я согласен! -- ответил Ноэ, подумав. Тогда Лагир обратился к герцогине:
   -- Ваше высочество, я со своим другом решил следующее. Хотя вы предлагаете спасение мне, а не моему другу, но я нахожу, что он больше меня нуждается в спасении, так как после него останется жена, а я одинок как перст. Однако мой друг находит, что спасением должен воспользоваться я, так как вы предлагаете бегство именно мне, а не ему. Поэтому мы решили кинуть жребий: пусть сама судьба решит, кому бежать, а кому оставаться.
   -- Но это невозможно! -- крикнула герцогиня. -- Какое мне дело до того, что решили вы?
   -- Тогда не о чем и говорить, ваше высочество, -- ледяным тоном перебил ее Лагир и стал укладываться на солому. -- Раз вы не согласны, то дайте нам спать, потому что завтра нам понадобятся все наши силы.
   Герцогиня подумала, что счастье всегда бывает на стороне влюбленных, а потому -- как знать! -- может быть, хоть судьба сломит упрямство гасконца, и сказала Лагиру:
   -- Хорошо, я согласна. Клянусь: если судьба укажет бежать вашему другу, я помогу ему в этом так же, как если бы это были вы. Но поклянитесь и вы мне, что в случае, если жребий укажет на вас, вы беспрекословно воспользуетесь моей помощью.
   -- Клянусь! -- ответил Лагир, и, достав из кармана монету, сказал другу: -- Ну, Ноэ, сыграем в орлянку. Если ты выиграешь, тогда тебе бежать. Орел или решка?
   -- Орел! -- сказал Ноэ с тайной надеждой, что монета ляжет вверх решкой.
   Лагир подбросил пистоль на воздух. Герцогиня нетерпеливо подскочила к упавшей монете и вскрикнула, закрывая лицо руками: Ноэ выиграл, Лагиру приходилось оставаться в темнице.
   Разочарование было так жестоко, что герцогиня даже зашаталась и упала бы, если бы Лагир не подскочил к ней и не поддержал ее в своих объятиях. Видя это, Ноэ подумал:
   "Она слишком любит Лагира, чтобы не найти способа спасти и его".
   Слабость герцогини продолжалась лишь краткий миг. Она тихо отстранила от себя Лагира и сдавленным голосом сказала:
   -- Ну что же! Раз я обещала, я сдержу слово! Затем, подойдя к двери, она позвала д'Арнембурга. Последний вошел бледный, угрюмый.
   -- Милый Лев, -- сказала ему герцогиня, -- если не ошибаюсь, вы приняли очень решительные меры, чтобы помешать пленникам бежать. В коридоре дежурили два рейтара, у лестницы поместились вы сами, у дверей дома -- Гастон де Люкс, в саду -- офицер рейтаров и граф Эрик. Таким образом, одного вашего согласия освободить пленника мало, потому что бежать ему помешают другие. Но так как я твердо решила спасти одного из пленников, то это нужно сделать. Вам придется снять шлем, латы и наколенники и поменяться платьем вот с этим господином.
   -- Как? -- удивленно воскликнул д'Арнембург. -- Разве ваше высочество желает спасти господина Ноэ? -- Ну конечно! -- А господин Лагир останется здесь? -- Да, и вы разделите с ним компанию до завтрашнего утра.
   -- О, я с удовольствием соглашусь на это! -- радостно отозвался люксембуржец и принялся поспешно снимать с себя доспехи. -- Но как я объясню все это завтра?
   -- Очень просто: вы пришли проверить крепость уз пленников, они же напали на вас, скрутили, сняли ваше платье, затем метали жребий, кому бежать, а кому оставаться, и так как жребий пал на графа де Ноэ, то остался господин Лагир.
   -- Великолепно! -- согласился люксембуржец. Герцогиня отошла с Лагиром в один из углов камеры, а д'Арнембург немедленно приступил к обмену платья и вооружения с Ноэ и, исполнив это, уселся на соломе.
   -- Пойдемте! У дверей стоит оседланная лошадь. Идите смело, садитесь на нее и скачите с богом!
   Ноэ так и сделал. Гастон де Люкс, мимо которого он прошел, приняв его за д'Арнембурга, окликнул его:" Куда ты, Лев?" -- но Ноэ ничего не ответил и только махнул рукой, как бы сильно торопясь.
   У дверей он нашел оседланную лошадь, вскочил на нее и во весь опор понесся к Парижу.
   Был приблизительно третий час утра, когда он подъезжал к заставе Святого Якова, и как раз в этот момент, когда подбежал к запертым воротам, увидел какого-то пешехода, который громко выговаривал стражнику:
   -- Как, негодяй? Ты отказываешься впустить меня только потому, что я иду пешком? Да разве дворяне непременно должны ездить верхом? Ноэ постучал эфесом шпаги в ворота и крикнул:
   -- Сейчас же откройте и пропустите меня и этого господина! Ноэ был в полном вооружении, и потому стражник не посмел не исполнить приказания. Когда конный и пеший прошли за ворота, Ноэ сказал: -- Гектор, спасся ли он?
   -- Боже мой, да ведь это ты, Ноэ? -- откликнулся Гектор. -- Значит, тебе удалось спастись? А Лагир?
   -- Лагир еще не освободился, но его, несомненно спасут в ближайшем будущем.
   -- Значит, все хорошо. Он спасся. В нескольких лье отсюда под ним пала лошадь, и я дал ему свою, а сам пошел пешком. Ну, куда же ты теперь решил направиться, Ноэ? -- Придется в нашу гостиницу.
   -- Ну вот еще! Завтра туда первым делом кинутся королевские стражники. Нет, нам нужно отправиться в гостиницу "Праздничный колокол", потому что там останавливаются исключительно лотарингцы и, следовательно, нас там уж никак искать не будут.
   -- Ты прав, -- согласился Ноэ, -- недаром же эта старая крыса Лашеней живет поблизости. Садись на круп моей лошади и поедем поживее! Они так и сделали.
   В то время как они дожидались, пока слуга гостиницы откроет им ворота, к Ноэ подошел какой-то старикашка, еле передвигавший ноги, и сказал дрожащим голосом:
   -- Это вы, сир д'Арнембург? Ах, если бы вы знали, что случилось со мной! Я просто с того света явился!
   Ноэ удивленно обернулся и узнал... Лашенея, который, как известно читателю, незадолго перед тем добровольно бросился в ублиетту.

XIII

   Итак, Лашеней остался жив. Конечно, Ноэ и Гектор, не зная того, что произошло во время их отсутствия, не могли удивляться этому, но они знали, кто такой Лашеней, и в его фразе им почудилась довольно интересная тайна, в которую полезно было бы проникнуть. Лашеней, видевший д'Арнембурга слишком мало, чтобы запомнить его рост и голос, впал в эту ошибку благодаря доспехам, которые обыкновенно надевал останавливавшийся в этой самой гостинице Лев. К тому же сам он был теперь слишком взволнован, чтобы заподозрить что-нибудь неладное, а вследствие этого и случилось, что он с полным доверием отнесся к человеку, бывшему его злейшим политическим врагом.
   Конечно, Ноэ поспешил воспользоваться ошибкой Лашенея и сейчас же сказал:
   -- Боже мой, что случилось с вами, дорогой Лашеней? Суконщик боязливо оглянулся по сторонам и ответил:
   -- Здесь опасно говорить. Вот если бы мы могли попасть ко мне в дом... -- Ну, так пойдемте в ваш дом!
   -- Это легче сказать, чем сделать. Пожалуй, часовые все еще стоят там.
   -- Часовые? -- воскликнул Ноэ. -- Вы заинтересовываете меня все больше и больше!
   -- Ну да. Ведь меня арестовали и привели к королю. Его величество во что бы то ни стало хотел получить от меня неизвестные вам документы, но я отперся решительно от всего: знать, дескать, ничего не знаю. Тогда меня посадили в ужасающую луврскую камеру, называемую "При-Дье". Представьте себе, я просидел там до вечера, и мне не потрудились принести ни пищи, ни питья. -- Какое варварство!
   -- Да это еще что!.. Чем дальше, тем было хуже!.. Ночью ко мне в камеру явились Пибрак и наваррский король. -- Наваррский король? Ему-то что было нужно от вас?
   -- А видите ли, он с Пибраком каким-то чудом нашел мои тайные документы, из которых один -- тот самый, где значатся все участники великого дня, вы знаете? -- написан числовым шифром. Вот они и хотели непременно добиться от меня разгадки шифра. Когда я стал отговариваться незнанием, они подтащили меня к ублиетте и грозили бросить туда. Однако я не стал дожидаться этого и, так как предать своего господина не мог, предпочел сам добровольно броситься в ублиетту.
   Из-под опущенного забрала Ноэ бросил восхищенный взгляд на простого горожанина, у которого была такая истинно дворянская душа. Между тем Лашеней продолжал:
   -- Я молился Богу, поручая Ему свою душу. И вот случилось чудо, которого никто не мог ожидать. Благодаря сильным дождям последнего времени Сена значительно поднялась, и уровень воды оказался настолько высоким, что железные острия и брусья, о которые обыкновенно ломается тело брошенного в ублиетту, очутились под водой. Таким образом, я не разбился при падении, а тут еще меня подхватило течение и чудесным образом пронесло сквозь отдушину. Таким образом, я отделался лишь тем, что порвал платье и разбил в кровь руки. Но это пустяки, потому что я зато жив.
   -- И неужели вы не испытали ни малейшего страха? -- воскликнул Ноэ.
   -- Знаете, что я скажу вам, дорогой сир д'Арнембург? -- ответил старик, покачав головой. -- В тот момент, когда все это случилось со мной, я вообще ничего не чувствовал и не испытывал. Но теперь, при воспоминании о том, как я, задыхаясь и захлебываясь, протискивался сквозь отдушину... Бррр!.. Нет, мой дорогой, во второй раз я уж не мог бы проделать это. "Это следует намотать себе на ус", -- подумал Ноэ. Лашеней продолжал:
   -- Теперь вы понимаете сами, что мне не хотелось бы вторично попасть к ним в руки, тем более что в их руках компрометирующие меня документы, так что король, наверное, прикажет повесить меня. Ну, а это мне вовсе не улыбается: ведь, видев смерть так близко перед собой, я почувствовал, насколько дорожу жизнью.
   -- Так к чему же вы пришли сюда, где вас могут опять арестовать?
   -- Да не могу же я бросить золото нашего господина! Ведь оно хранится у меня в доме, и будет большим счастьем, если его не нашли и не выкрали подобно документам.
   -- Так вы боитесь, нет ли в доме часовых? Хорошо, я подойду поближе и посмотрю.
   Ноэ осторожно обошел вокруг дома -- ему самому было бы так же неприятно попасть в руки королевских стражников, как и Лашенею. Но в доме царила полная тишина, и, очевидно, там уже никого не было. Ноэ вернулся к старику и сообщил ему об этом.
   -- Должно быть, сняли часовых, -- сказал Лашеней. -- Конечно, раз они захватили меня и нашли документы, то к чему там часовые? Но как попасть в дом? Ведь дверь заперта!
   -- Мне кажется, -- сказал Ноэ, -- если вы встанете ко мне на плечи вам не трудно будет взобраться в окно первого этажа.
   -- О, было бы очень любезно, если бы вы оказали мне эту услуг! Но -- вы уж простите старика! -- я натерпелся столько страха, что мне жутко быть одному в пустом доме. Не будете ли вы так любезны и не пройдете ли и вы туда вслед за мной? Я сейчас же сбегаю вниз и открою вам дверь.
   На, разумеется, тотчас же согласился, и, действительно, старик, с помощью подставленных ему Ноэ плеч проникший в дом, поспешил открыть дверь и впустить мнимого сира д'Арнембурга. Когда они поднялись наверх, Лашеней сказал:
   -- Насколько я мог убедиться при беглом осмотре, все тайники находятся в целости. Но все-таки как жутко мне было!.. Да, надо посмотреть смерти так близко в лицо, чтобы потом бояться всякого пустяка.
   -- Значит, теперь вы не повторили бы прыжка в ублиетту? -- спросил Ноэ.
   -- Господи, да у меня мороз по коже продирает при одной мысль об этом! -- ответил Лашеней. -- И, если бы теперь герцогу понадобилась моя жизнь, я призадумался бы перед такой жертвой.
   -- Очень приятно слышать от вас такие речи! -- сказал Ноэ, уже не маскируя гасконского акцента, как делал это раньше. -- Значит, теперь мы можем столковаться с вами! -- и с этими словами Ноэ приподнял забрало шлема.
   Лашеней вскрикнул и окаменел на месте: перед ним был вовсе не сир д'Арнембург; притом же Ноэ обнажил шпагу, а Лашеней был совершенно безоружен.

XIV

   Прошло несколько секунд, даже минут, быть может, пока остолбеневший Лашеней вновь обрел утерянный дар слова и спросил: -- Кто... кто вы?
   -- Быть может -- враг, быть может -- друг: все зависит от вашей сговорчивости. Только должен для начала предупредить вас, что стоит вам сделать без моего позволения хотя бы одно движение, и я проткну вас шпагой. Садитесь вот здесь, в кресло, я сяду около вас, и мы поговорим. Ну-с, как вы уже поняли по моему акценту, я -- гасконец. -- Иначе говоря, вы служите наваррскому королю? -- Вот еще! Очень нужно служить какому-то нищему! -- Значит, вы на службе французского короля? -- Нет, для этого я еще слишком недавно в Париже. -- Так кому же вы служите? -- Самому себе, милейший мой Лашеней, только самому себе.
   -- В таком случае я могу перевести дух. Помилуйте, я выболтал вам такие важные тайны...
   -- Из которых я ровно ничего не понял, кроме того, что эти тайны важны. -- Значит, вы не занимаетесь политикой? -- Вот еще!. -- Очень мне нужно! -- Тогда к чему же вы обманули меня?
   -- Но я и не думал обманывать вас! Вспомните, как было дело. Я стоял около гостиницы с попутчиком, которого случайно встретил на последней остановке под Парижем. Когда вы подошли ко мне и, окликнув, назвали каким-то Арнембургом, мой попутчик пробормотал: "Да это -- Лашеней! Боже, в каком он виде!.." Тогда я и узнал, кто вы такой, а затем ваши первые слова разъяснили мне кое-что другое.
   -- Но, если вы не занимаетесь политикой, зачем же вы сразу не разъяснили мне моей ошибки?
   -- Потому что я любопытен по природе, и, как видите, это любопытство в данном случае, весьма вероятно, принесет мне кое-что. -- Что вы хотите сказать этим?
   -- Господи, самую простую вещь. Ведь вы спросили, не нахожусь ли я на службе французского короля? Ну вот, подумайте сами: король охотно возьмет меня к себе на службу, если я доставлю ему такую важную дичинку, как вы. -- Иначе говоря, вы хотите продать мне свое молчанье?
   -- Я вижу, что вы необыкновенно сообразительны, милейший Лашеней. -- Сколько же вы хотите?
   -- Фи! Ваша сообразительность изменяет вам, милейший. Неужели я похож на рыцаря с большой дороги, довольствующегося кошельком случайной жертвы? -- Так что же вы хотите? -- Все! Понимаете -- все!
   -- Да что вы только говорите? -- воскликнул пораженный старик.
   -- Тише, мэтр, тише! -- внушительно остановил его Ноэ. -- Потрудитесь не кричать, так как иначе я пущу в ход шпагу. Лучше выслушайте меня! Мы с вами здесь одни, вы безоружны, я вооружен: кроме того, вы стары, а я молод; следовательно, стоит мне захотеть, и я. что называется, нарублю из вас дров и лучины. Но вы сами только что признались мне, что два раза подряд жизни на карту не ставя г. ну а я имею твердое намерение прикончить вас, если вы не отдадите мне золото герцога добровольно.
   -- Но что же я скажу своему господину! -- жалобно сказал Лашеней. -- Уж это я представлю вашей собственной изобретательности.
   Лашеней задумался и мысленно стал соображать:
   "У меня имеются два тайника: в одном хранится около десяти тысяч пистолей моих собственных денег, в другом -- сорок тысяч пистолей герцога, предназначенных для великого дня. Этот молодчик не отступится от меня добром, ну, так надо откупиться от него, и лучше потерять часть, чем все. Поэтому следует указать ему свей собственные деньги". Придя к такому решению, Лашеней сказал:
   -- Ну, что поделаешь! Пойдемте вниз, я покажу вам, где деньги.
   Лашеней повел мнимого авантюриста в нижний этаж, где в одной из стен был сделан тайник. Открыв этот тайник, он сказал:
   -- Золото здесь. Берите его, если вы непременно хотите ограбить слабого старика.
   Ноэ, окинул взором видневшееся в тайнике золото, мысленно прикинул его количество и сказал: -- И это все?
   -- Что же вы хотите? Тут недурной капиталец! -- со вздохом ответил хитрый старик.
   -- Ну вот еще! -- пренебрежительно отозвался Ноэ. -- И вы хотите, чтобы я удовольствовался такими пустяками?
   -- Но помилуйте... -- начал было Лашеней. Однако Ноэ тут же перебил его, сказав:
   -- У вас плохая память, милый мой. Вспомните, ведь вы сказали мне, что в этом доме хранится золото вашего господина, затем упомянули, что оно нужно для" великого дня "; ранее вы объясняли мне, что участники великого дня записаны цифровым шифром, а в заключение добавили, что ваш господин -- герцог. Я не мешаюсь в политику, это правда, но я хорошо знаком с положением дел, чтобы понимать: строить заговоры -- а здесь дело, очевидно, в заговоре -- может лишь один герцог во Франции, а именно -- герцог Гиз; ну, а такой важный барин, как герцог Гиз, не затеет большого дела с пустяками, следовательно, в этом тайнике не все деньги.
   -- Но, уверяю вас, что никаких денег больше нет! -- сказал Лашеней, тщетно пытаясь отвертеться от необходимости лишиться всего сразу.
   -- В таком случае мне очень жаль вас, -- ледяным голосом сказал Ноэ, -- не стоило и вылезать с таким трудом из ублиетты, так как я все равно убью вас.
   -- Но разве может помочь вам хоть сколько-нибудь моя смерть?
   -- Убив вас, я без помехи обыщу дом и найду то, что мне нужно! -- твердо заявил Ноэ и, вытянув вперед руку так, что острие его шпаги касалось горла старика, скомандовал: -- Ну, раз, два, три! Вы все еще молчите? Молитесь в таком случае!
   Шпага Ноэ слегка уколола горло Лашенея, и старик; побледнев как полотно, закричал:
   -- Хорошо, хорошо! Я все скажу, только уберите прочь свою шпагу!..
   -- Я знал, что мы в конце концов столкуемся! -- ответил Ноэ. -- Ну, так вперед! Медлить нечего!
   Подталкиваемый красноречиво шпагой Ноэ, Лашеней провел своего неприятного гостя на несколько шагов далее и открыл второй тайник, в котором находились десять довольно объемных мешков с золотом.
   -- Теперь я -- навеки обесчещенный человек, -- мрачно сказал Лашеней. -- Я выдал золото своего господина и никогда не решусь показаться ему на глаза.
   -- Вот еще пустяки! -- смеясь ответил Ноэ. -- Вы можете отлично свалить все дело на королевских солдат. Нашли же они документы, так почему бы им не найти также и денег? Однако некогда разговаривать о пустяках, когда надо заняться делом. Ну-ка, милейший, помогите мне вытащить эти мешки из тайника! Страшная шпага все время находилась в самом близком расстоянии от тела Лашенея, и тому не оставалось ничего более, как подчиниться. Между тем в то время, когда он перетаскивал мешки и складывал их на полу соседней комнаты нижнего этажа, Ноэ размышлял:
   "Я -- не грабитель и не разбойник, но с легким сердцем воспользуюсь этим золотом по праву войны. Ведь между Лотарингией и Наваррой объявлена тайная война, и не будет ничего бесчестного в том, что Наварра воспользуется деньгами Лотарингии, этим "нервом войны", как называют презренный металл".
   Наконец все мешки были снесены. Глядя на образовавшуюся кучку, Ноэ подумал вслух:
   -- Но ведь здесь хватит нагрузить мула! Как же я унесу с собой все это?
   -- А я на что? -- неожиданно ответил чей-то голос. -- Я помогу тебе!
   Ноэ испуганно обернулся, но сейчас же улыбнулся, успокоенный: перед ним был Гектор.
   Как попал он сюда? Дело оказалось гораздо проще, чем можно было подумать. Гектор видел, что его друг скрылся с Лашенеем в доме, и, когда Ноэ через час все еще не вышел оттуда, стал тревожиться за участь Амори. Подойдя к двери, он убедился, что ее забыли запереть, и, таким образом, попал в дом как раз в тот момент, когда Ноэ вслух высказывал затруднительность своего положения.

XV

   Почти в тот самый час, когда Ноэ выгребал пистоли герцога Гиза, его величество христианнейший король Карл IX подъезжал к маленькому медонскому домику в обществе наваррского короля и Рене Флорентийца.
   Наконец герцог Гиз и герцогиня Монпансье инсценировали целую комедию, всецело построенную на знании характера французского короля; поэтому Карл IX, войдя в комнату, увидел свою мать лежащей на кровати, которая была забрызгана каплями крови. Король вскрикнул, отступил на шаг, а затем бросился к матери, обнял ее и стал целовать, рыдая, словно маленький ребенок. Королева имела вид умирающей. Вдруг она вздрогнула и выпрямилась, забыв о принятой на себя роли. И было с чего: сзади короля стоял Генрих Наваррский.
   При виде Генриха Екатерина пришла в такое же изумление, как и Рене. Но первый момент изумления сейчас же сменился страшным гневом, и королева грозно крикнула: -- Как, это вы... вы?..
   Удивленный этим, король Карл отступил в сторону и в свою очередь посмотрел на Генриха. Но последний оставался совершенно спокойным и ровным тоном ответил королеве:
   -- Но, ваше величество, разве не естественно, что, узнав о случившемся, я поспешил прискакать сюда вместе с королем-кузеном?
   Королева Екатерина ничего не ответила на это, а обратившись прямо к сыну, сказала: "Государь, вот этот человек осмелился похитить меня, а один из сопровождающих его ткнул меня кинжалом!" -- и для вящего эффекта королева сорвала повязки и показала свою окровавленную грудь.
   Вид крови всегда производил сильное действие на короля Карла. Так и теперь он сильно побледнел и с пеной у рта, с налившимися кровью глазами крикнул Пибраку, в состоянии беспредельного бешенства указывая рукой на Генриха Наваррского: -- Арестовать этого человека!
   В первый момент Генрих отступил на шаг назад и схватился за шпагу. Но благоразумие сейчас же взяло верх в нем, он снова приблизился к королю и спокойно сказал:
   -- Государь, ее величество обвиняет меня в государственном преступлении, но, кроме личного желания вашего величества признать это обвинение заслуживающим уважения, никаких мотивов ареста мне не приведено. Однако что же делать? Ведь я здесь в полной воле французского короля, потому что король, выехавший за пределы своего государства, становится частным лицом. Мне не остается ничего иного, как только подчиниться. Но я все же жду, что ее величество королева соблаговолит обосновать предъявленное мне обвинение. Господин капитан, благоволите принять мою шпагу!
   Спокойствие наваррского короля смутило Карла IX и успокоило его бешенство. Тем не менее он не взял обратно данного распоряжения, а только подтвердил его в более мягкой форме, сказав:
   -- Пибрак, возьмите шпагу у его величества короля Наварры и вернитесь с ним в Лувр. Вы предложите его величеству проследовать в свои апартаменты и приставьте к дверям часовых.
   Пибрак с поклоном взял шпагу Генриха, и они молча вышли из комнаты. Тогда король Карл сказал матери:
   -- Матушка, те, кто осмелился поднять руку на французскую королеву, умрут в злейших муках, клянусь вам в этом честью дворянина. Но я никого не отправлю на эшафот без того, чтобы вина не была совершенно доказана.
   Королева-мать кивнула головой.
   Тогда Карл IX продолжал:
   -- Вы обвиняете наваррского короля?
   -- Да, государь.
   -- А между тем он провел эту ночь в Лувре!
   -- Вы уверены в этом?
   -- Совершенно.
   -- Ну, а... прошлую ночь?
   -- Прошлую ночь он опрометью скакал за Маргаритой, которая два дня тому назад скрылась из Лувра неизвестно куда.
   -- Как? Маргарита исчезла? Неужели вы не знаете, куда она девалась?
   -- Нет, я не знаю, но готов биться о любой заклад, что ее похитил герцог Гиз.
   -- Хорошо, что вам не приходится биться о заклад, государь, иначе вы проиграли бы его! Герцог не мог похитить Маргариту.
   -- Почему?
   -- Потому что в это время герцог гнался за моими похитителями. -- Как? Так это он...
   -- Да, это он отбил меня из рук злоумышленников, и ему вы обязаны тем, что видите меня живой. -- Но где же сам герцог? -- спросил король.
   -- Здесь, государь! -- ответил сзади голос герцога Гиза, и из-за портьеры выступил сам Балафрэ.
   Король, мнительный и недоверчивый по природе, имел слишком много оснований бояться Гизов; к тому же это театральное появление испугало его, и он даже схватился за свою шпагу.
   Но герцог поспешил сказать ему с самой обворожительной улыбкой:
   -- Простите меня, государь, что я осмелился явиться таким образом пред вашим величеством!
   Король не успел ответить герцогу, так как в разговор вмешалась Екатерина со следующими словами, обращенными к Гизу:
   -- Не бойтесь, не бойтесь, кузен! Я надеюсь, что его величество уже начинает отличать истинных друзей от истинных врагов и знает, кто готов всегда поддержать монархию и кто замышляет ниспровергнуть ее. -- Кто же осмелится на это? -- надменно сказал Карл. -- Гугеноты и их вождь, наваррский король, государь. -- Опять он! -- крикнул Карл, топнув ногой.
   -- О, да, государь, наваррский король мечтает о блестящей будущности. -- Ну, его государство слишком мало для этого.
   -- Но существуют соседние, например -- Франция! -- заметил Генрих Гиз.
   -- Таких вещей не говорят без доказательств, герцог! -- раздраженно заметил король, в душе которого любовь к зятю боролась с обычной подозрительностью.
   -- Доказательства будет не трудно привести, государь, -- ответил герцог. -- Мне удалось захватить двоих гасконцев, которые сидят под строжайшим арестом в ожидании допроса.
   -- Ну, так я хочу видеть их! -- заявил король. Гиз подошел к столу и ударил молоточком черного дерева по бронзовому колокольчику. На этот звонок явился Гастон де Люкс. -- Где Лев? -- спросил герцог.
   -- Лев? -- удивленно переспросил Гастон. -- Но разве вы не посылали его ночью в Париж? -- Нет. -- Однако он уехал около полуночи!
   -- Но этого не может быть! -- воскликнул герцог. -- А как же пленники? Ведь...
   Король, не понимая ничего в этих переговорах, нетерпеливо перебил герцога, сказав:
   -- Довольно разговоров, господа! Я хочу видеть пленников. Пойдемте к ним! Значит, вы говорите, что одного из пленников зовут граф де Ноэ?
   -- Да, государь, одним из захваченных нами злоумышленников оказался граф Амори де Ноэ, ближайший друг наваррского короля! -- ответил герцог. -- Пойдемте! -- задумчиво сказал король.
   Гиз приказал принести факелы, и они отправились в погреб, где содержались пленники. Там их ждала не совсем обычная картина, в объяснение которой мы должны предварительно рассказать, что случилось после того, как герцогиня Монпансье увела Ноэ, оставив на его месте Льва д'Арнембурга.
   В первое время враги молча сидели в темноте, царившей в погребе; наконец Лев окликнул Лагира.
   -- Чем могу служить вам, господин Арнембург? -- отозвался тот. -- Я хотел бы поговорить с вами! -- Пожалуйста.
   -- Видите ли, я все еще не могу прийти в себя от изумления. Почему это герцогиня спасла вашего друга Ноэ, а не вас?
   -- О, это очень просто! Герцогиня хотела во что бы то ни стало спасти меня, потому что, согласитесь сами, не так-то приятно отправить на эшафот любимого человека.
   Господин Лагир, -- мрачно перебил его Лев, -- я не знаю, действительно ли герцогиня любит вас, но если это так, то берегитесь!
   -- Да как же вы хотите, чтобы я объяснил вам происшедшее, если вы чуть ли не с первого же слова ищите ссоры со мной? -- Вы правы. Извините меня и продолжайте, пожалуйста.
   -- Ну-с, так вот! Герцогиня хотела во что бы то ни стало спасти именно меня, но я решительно отказался покинуть на произвол судьбы своего друга. Было решено бросить жребий, и судьба захотела, чтобы спасен был не я, а мой друг.
   -- Значит, вы только случайно отправитесь на эшафот? -- мрачно сказал Лев.
   -- Э, дело еще далеко не решено. Герцогиня слишком любит меня, чтобы не выручить из скверного положения, ну а чего захочет женщина, того захочет и Сам Бог. Однако время не раннее, и надо бы поспать. Покойной ночи, господин Арнембург! -- и с этими словами Лагир, завернувшись в свой камзол, снова улегся.
   Опять наступило молчание. Лев сидел в мрачной задумчивости, меланхолически поглядывая на крошечное оконце, расположенное под самым потолком.
   Вдруг это окно засветилось, и в погреб скользнул луч луны, выплывшей из-за тучи.
   Должно быть, этот луч пробудил в люксембуржце какие-то новые соображения, потому что он сейчас же окликнул своего товарища по темнице: -- Господин Лагир, еще один вопрос, если можно! -- В чем дело? -- отозвался тот. -- Ведь это я, кажется, обезоружил вас?
   -- Да, вы. Но чем же тут хвастаться? Я лежал на земле, на моей спине сидели два здоровенных рейтара и...
   -- Да я вовсе не к тому! Я хотел только спросить вас, не оставил ли я вам кинжал?
   -- Ну вот еще, сказали! Да вы отобрали у меня даже карманный нож!
   -- Теперь я страшно сожалею об этом. У меня-то остался кинжал, и, будь у вас оружие, мы могли бы... поразвлечься.
   -- Прелестная идея, которая редко приходит в голову немцам, как вы! Но кинжала у меня нет... -- Лагир тяжело вздохнул, а затем вдруг крикнул: -- Постойте-ка, постойте! Ведь герцог присылал нам с пажем Амори ужин, и Амори дал нам свой кинжал! Насколько я помню, он забыл взять его с собой... Сейчас! -- Лагир вскочил на ноги и стал шарить по полу. Наконец при слабом свете луны он заметил искомое и радостно крикнул: -- Вот он, нашел! Теперь мы можем позабавиться на славу.
   Д'Арнембург издал какой-то страшный звук, напоминавший радостное рычанье дикого зверя. Но в этот миг луч луны снова погас -- должно быть, ее снова закрыли тучи, -- и в камере опять воцарилась совершенная темнота.
   -- Однако!... -- сказал гасконец. -- Темно, как в аду.
   -- Ну что же, сверканье наших глаз будет светить нам, -- ответил Лев.
   -- Еще одна прелестная мысль, на которую, по-моему, немцы редко способны! -- смеясь сказал Лагир. -- Ну-с, вы готовы? Начнем во здравие прелестной Анны!
   -- А-а-а-а! -- прорычал Лев, наворачивая на руку вместо щита свой камзол. -- Ты осмеливаешься любить герцогиню Монпансье?
   -- Я только пользуюсь данным мне разрешением! -- ответил Лагир, тоже пристраивавший на руку камзол.
   -- Ну, так ты недолго будешь пользоваться им! -- крикнул д'Арнембург и ринулся на Лагира.
   Но гасконец отличался чисто кошачьей ловкостью и гибкостью, и Лев, кинувшийся в то место, откуда только что слышался голос врага, встретил там только стену. -- А, ты бежишь, трус? -- прорычал он.
   -- Да нисколько! -- ответил Лагир с другого конца погреба. -- Военные хитрости всегда дозволены!
   Лев снова кинулся на голос, и снова его кинжал встретил лишь стену. Но на этот раз Лагир успел кольнуть его кинжалом в плечо. Арнембург резко повернулся и снова кинулся на гасконца, но тот присел на пол, и, в то время как кинжал люксембуржца встретил лишь воздух, Лагир схватил врага за ноги и опрокинул его на пол. В тот же момент он наступил ему левым коленом на руку, державшую кинжал, правым придавил грудь и сказал, приставив кинжал к горлу Льва: -- Теперь вы в моей власти! -- Ну, так убейте меня! -- прохрипел д'Арнембург.
   -- Нет, я готов подарить вам жизнь, но только вы должны дать мне честное слово, что не возобновите этого нелепого поединка в темноте.
   -- Нет, убейте меня! -- упрямо крикнул Лев. -- Я не хочу вашего великодушия, и если вы пощадите меня, то все равно я вас не пощажу!
   -- Господин Арнембург, -- мягко ответил Лагир, -- подумайте: ведь у нас будет тысяча возможностей встретиться при нормальных условиях. Выпустите свой кинжал!
   -- Никогда! -- задыхаясь крикнул люксембуржец. -- Убей меня или...
   Он напряг все свои силы, чтобы освободиться от Лагира, и гасконцу стоило немалого труда вновь пригнуть к земле взбешенного Льва.
   Однако Лагир видел, что ему не удастся еще долго сдерживать могучего немца. Если же последнему посчастливится вывернуться, тогда нелепый поединок должен был бы начаться снова; между тем Лагир чувствовал, что слабеет от чрезмерного напряжения: ведь всего сутки тому назад ему пришлось выдержать упорный и неравный бой, и он еще не успел отдохнуть от него в напряженной позе, в которой его везли связанным сюда. Поэтому он видел, что вынужден покончить теперь же со всем этим.
   -- В последний раз спрашиваю вас, хотите ли вы остаться в живых? -- спросил он, и его голос звучал грустно и торжественно.
   -- Я предпочитаю смерть твоему великодушию, мерзавец! -- крикнул д'Арнембург, снова делая невероятные усилия, чтобы освободиться. Лагир высоко поднял руку с кинжалом и внушительно сказал: -- Если вы знаете наизусть какую-нибудь молитву, то прочитайте ее!
   -- Чтобы черт побрал твою душу! -- рявкнул Лев. Рука Лагира опустилась, кинжал вонзился в горло д'Арнембурга, и струя горячей крови брызнула в лицо гасконцу. Лев с силой вздрогнул, потом его тело сразу потеряло всю напряженность, что-то забулькало и захрипело в его горле, и наконец все стихло: он был мертв!..
   Лагир вынул кинжал из кровавой раны и встал. Несколько секунд он стоял в мрачной задумчивости, а затем сказал: -- Как он любил ее!
   После этого он стал на колени у трупа и принялся молиться за упокой этой мятежной души, которой уже пришлось из-за несчастной любви к герцогине испытать на земле муки ада.
   Итак, король Карл пожелал лично спуститься к пленникам, и Гиз в сопровождении Гастона повел его туда. Но уже около самого погреба герцог и Гастон заметили странный непорядок: стражи, поставленной с вечера у самых дверей, не было, и из расспросов выяснилось, что это было сделано по распоряжению Льва д'Арнембурга. К тому же Гастон вспомнил, что ключи от погреба находятся у люксембуржца, и явился вопрос о том, как проникнуть туда.
   Королю тоже показалось все это странным, но с другой точки зрения: в нем пробудились сомнения, действительно ли дело обстояло так, как уверяли его мать и герцог Гиз, и не хотят ли его, короля, просто мистифицировать? Поэтому он нетерпеливо приказал, чтобы дверь попросту взломали, если не могут найти ключей.
   Однако в этом не оказалось необходимости: к величайшему и новому удивлению герцога и Гастона, ключи преспокойно торчали в двери погреба.
   Все более недоумевая, герцог поспешно открыл дверь, вошел в погреб и при свете факела увидел две неподвижные фигуры. Одна из них храпела в углу на соломе, другая лежала на соломе, залитой кровью; сверху она была прикрыта окровавленным камзолом.
   -- Что такое? -- удивленно сказал король. -- Уж не покончил ли один из пленников самоубийством, чтобы избежать руки палача? -- Он подошел к трупу и, сорвав камзол, произнес: -- Это не Ноэ!
   Герцог и Гастон тоже подошли к трупу, и у них вырвался вопль ужаса: перед ними был Лев д'Арнембург, лежавший с большой раной в горле.
   Тогда король подошел к спящему и толкнул его ногой. Ему понадобилось вторично толкнуть ногой Лагира, так как гасконец был очень истощен всем происшедшим и спал словно убитый. Проснувшись, он в первый миг никак не мог понять, где он и что с ним, но затем сознание и воспоминания вернулись к нему, и он поспешно вскочил на ноги.
   Лагиру никогда не приходилось видеть короля, но по почтительной позе герцога Гиза и надменной, горделивой осанке стоявшего впереди дворянина он понял, что это -- сам король. Поэтому он сейчас же подумал:
   "Ну, друг мой Лагир, теперь держись и не выдавай своего государя! История обернулась так благоприятно, что ее можно будет направить как угодно!"
   Тем временем герцог Гиз и Гастон с молчаливым ужасом и гневом смотрели на окровавленный труп Льва. Тогда Лагир сказал с ледяным спокойствием: -- Это я убил его!
   Герцогом овладел приступ бешенства, и, выхватив шпагу из ножен, он кинулся на Лагира.
   Но король движением руки остановил его, сказав: -- Шпагу в ножны, герцог!
   Повелительность тона, которым были сказаны эти слова, охладили герцога; он сунул шпагу в ножны и отступил в сторону. Тогда король подошел поближе к юному гасконцу и спросил: -- Как вас зовут? -- Лагир, государь. -- Откуда вы родом? -- Я гасконец, государь. -- Чей это труп?
   -- Человека, который ночью вошел ко мне в темницу и вызвал меня на поединок.
   -- Значит, это не ваш сообщник? -- с изумлением воскликнул король.
   -- Это один из моих приближенных, сир Лев д'Арнембург, -- ответил герцог Гиз. -- Но где же второй пленник? -- Д'Арнембург выпустил его на свободу, -- ответил Лагир.
   -- Так, значит, это он ускакал ночью, одевшись в доспехи Льва? -- крикнул Гастон. Король топнул ногой и сказал с раздражением:
   -- Дело слишком темное, необходимо скорее пролить свет на него!
   -- Если вы, ваше величество, соблаговолите выслушать меня, то будет пролит полный свет! -- почтительно сказал Лагир. -- Говорите! -- приказал король.
   -- Этот дворянин, теперь убитый мною, поклялся мне в вечной ненависти и, чтобы свести со мною старые счеты, воспользовался тем, что меня привезли сюда. Поэтому он пришел сюда предложить моему товарищу поменяться с ним одеждой... -- Но для чего?
   -- Для того, чтобы драться со мною смертным боем. Результат последнего был печален для него: он пал в этом бою мертвым.
   -- Государь! -- крикнул герцог. -- Этот негодяй лжет! Я догадываюсь, как было дело. Арнембург вошел в тюрьму, чтобы проверить, все ли в порядке, а эти господа напали на него сзади и убили его; затем один из них воспользовался доспехами Арнембурга, чтобы скрыться бегством.
   Лагир дал герцогу договорить до конца, а после того поднял на него спокойный, гордый взгляд и сказал:
   -- Посмотрите на меня хорошенько, ваше высочество, и скажите, на кого я больше похож: на дворянина или на убийцу?
   Тон, которым были сказаны эти слова, отличался такой благородной, гордой простотой, что король невольно посмотрел на гасконца с симпатией.

XVI

   Итак, Гектор появился в доме Лашенея в тот самый момент, когда Ноэ серьезно задумывался, как ему взять с собой захваченное золото. Кроме того, это появление было на руку Ноэ еще и по другим мотивам, и он не замедлил открыть их.
   -- Насколько я могу судить, я явился сюда очень кстати! -- сказал Гектор. -- Еще бы! -- ответил Ноэ. -- Но как ты попал сюда, дружище? -- Через дверь, которую, должно быть, забыли запереть!
   -- Ну, так поручаю тебе господина Лашенея, а сам я пойду и запру дверь, чтобы затем поговорить с милейшим хозяином этого дома без помехи. Только не спускай с него глаз, а то он мигом сбежит.
   -- Но на что я вам нужен? -- взмолился Лашеней. -- Ведь я отдал вам все, что имел!
   -- А вот я сейчас приду, тогда вы и узнаете, -- ответил Ноэ и отправился запереть дверь. Вернувшись, он уселся и сказал: -- Ну, теперь поговорим. Известно ли вам, кто я такой? -- Нет, вы не сказали мне своего имени. -- Так знайте: я -- граф Амори де Ноэ! -- Ближайший друг наваррского короля? -- Вот именно!
   Лашеней почувствовал, что у него на голове волосы становятся дыбом.
   -- Согласитесь, -- продолжал Ноэ, что вам не очень-то везет. Еле-еле избавившись от наваррского короля, вы попадаете в руки к его ближайшему другу? -- Но что же вам нужно от меня?
   -- То же самое, что было нужно от тебя моему повелителю: я хочу знать шифр документа, где написаны имена участников" великого дня ".
   -- Требуйте от меня что хотите, только не этого! -- упавшим голосом ответил старик. -- Ну, так мы убьем тебя!
   -- Что же, убейте!.. Но то, что вы добиваетесь узнать от меня, я не могу сказать вам.
   По тону, которым говорил Лашеней, Ноэ понял, что угрозами от старика ничего не добьешься. Поэтому он решил прибегнуть к другим средствам и сказал: -- Ну нет, милейший, ты у нас заговоришь! Убить-то мы тебя убьем, только не сразу, а понемножку. Гектор, высеки огня и зажги факел... Вот так! Ну, а теперь возьмем-ка уважаемого господина Лашенея и припечем ему пятки. Небось тогда заговорит. Почувствовав жгучую боль, суконщик лишился всего своего мужества.
   -- Хорошо, я все скажу, только не жгите меня! -- закричал он.
   Ноэ и Гектор выпустили его, и Лашеней с покорным видом, обманувшим даже такого проницательного человека, как Ноэ, сказал:
   -- Обещаете ли вы, что возьмете меня под свою защиту, когда я предам герцога Гиза? -- Обещаем.
   -- Что же, я уступаю силе, так как не хочу быть сожженным заживо. Вот здесь, за этим шкафом, имеется тайник, где хранятся все секреты Лотарингского дома. Помогите мне отодвинуть шкаф.
   Ноэ и Гектор живо отодвинули шкаф, и за ним действительно обнаружилась железная дверь. Лашеней нащупал тайную пружину, нажал ее, дверь раскрылась, и в тот же момент Лашеней скрылся за ней; прежде чем Ноэ и Гектор успели вскрикнуть, скрип запираемых изнутри засовов показал им, что хитрый старик находится уже за пределами досягаемости.
   -- Этого еще недоставало! -- воскликнул Ноэ. -- Теперь хитрый старикашка побежит к герцогу Гизу, и если мы не поспешим уйти отсюда и захватить с собой золото, то нас накроют, как крыс в западне. -- Да, но не оставлять же золото здесь? -- заметил Гектор.
   -- О, нет, оно нам очень пригодится, потому что главная сила Гиза в свободном распоряжении средствами, и, отобрав это золото, мы внесем некоторое равновесие сил. Поэтому я думаю сделать вот что. Ведь тебя никто не знает, и ты сможешь совершенно безопасно добраться до Маликана. Покажи ему вот это кольцо, -- Ноэ снял с пальца и отдал Гектору перстень. который всегда носил на правой руке, -- тогда Маликан узнает, что ты явился от моего имени. Ты возьмешь у него простую поддевку, которая придаст тебе вид слуги из небогатого дома. Затем Маликан даст тебе мула и корзины, и ты вернешься с ними сюда; а я буду здесь ждать тебя.
   -- Хорошо! -- сказал Гектор и отправился в путь. Гектор хорошо знал Маликана, бывшего очень популярным кабатчиком в местности поблизости от луврского дворца, но Маликан не знал Гектора и при входе весьма равнодушно посмотрел на него: несчастный Маликан ломал себе голову, как предупредить Миетту о постигшем Ноэ несчастье, и все постороннее для него не существовало.
   Однако как же изменилось его лицо, когда гасконец, подойдя к нему, сказал по-беарнски: -- Знакомо ли вам это кольцо? -- О, конечно, -- ответил Маликан, -- мой бедный племянник... -- Я его друг! -- Уж не принимали ли вы участия... -- Меня зовут Гектор.
   -- Теперь я все знаю! Но при каких обстоятельствах попало к вам это кольцо? -- Ноэ только что дал мне его. -- Как только что?
   -- Я забыл сказать вам, что ему удалось бежать. Вот он и посылает меня к вам.
   -- Он хочет укрыться у меня? Да ведь первым делом кинутся искать его у меня в доме! Гектор успокоил Маликана и рассказал ему, в чем дело.
   -- Но у меня немыслимо спрятать золото, -- сказал тогда кабатчик. -- Подумайте сами: королевские стражники могуч прийти ко мне, чтобы искать Ноэ, и найдут спрятанное золото. -- Вы правы. Но как же быть тогда?
   -- Скажите Ноэ, чтобы он отправился в Шайльо. Он поймет, что я имею в виду.
   -- Хорошо, я скажу. Теперь вот еще что: не знаете ли вы, удалось ли нашему королю благополучно добраться домой?
   -- Да, он в Лувре. Он вернулся туда в обществе Пибрака, которому известно все.
   С помощью Маликана Гектор переоделся и стал совершенно неузнаваемым. Прихватив еще перемену платья для Ноэ, он отправился с мулом к дому Лашенея. Здесь он и Ноэ нагрузили кожаными мешками с золотом корзины, подвешенные по бокам мула, и отправились в Шайльо, где как, быть может, помнит читатель, жила тетка Вильгельма Верконсина, преданного слуги Сарры Лорьо.

XVII

   Итак, ответ Лагира произвел очень благоприятное впечатление на короля, который сказал ему:
   -- Хорошо, я готов верить, что вы убили этого человека в честном бою. Но что вы ответите мне, если я спрошу вас, зачем вы вздумали похищать королеву-мать? -- Государь, я гугенот!
   Лагир лгал: он был католиком, но для удачного проведения намеченного им плана защиты Генриха Наваррского так было гораздо удобнее.
   -- А, так вы гугенот! -- сказал король. -- Хорошо, но что же из этого?
   -- В наших глазах, государь, в глазах этой несчастной, но честной и преданной вашему величеству кучки людей самым ожесточенным врагом является сначала его высочество герцог Гиз, а... потом... Лагир запнулся. -- Говорите, не бойтесь! -- А потом: королева-мать. -- И вы осмелились поднять на нее руку? -- Да, государь. -- Чего вы хотели достигнуть этим?
   -- Мы хотели ценой свободы ее величества купить себе безопасность и спокойствие.
   -- Значит, вы признаетесь в этом государственном преступлении?
   -- С нашей точки зрения, это не преступление, государь, а законная самозащита.
   -- У вас было трое товарищей, -- продолжал король. -- Назовите мне их имена! -- Нет, ваше величество, этого я не сделаю даже под пыткой. -- Берегитесь! -- крикнул король, гневно топая ногой.
   -- Государь, -- гордо ответил Лагир, -- мое тело принадлежит людям, моя жизнь -- королю, моя душа -- Богу. Король может приговорить меня к смерти, люди могут исполнить этот приговор но лишь Бог может избавить меня от данной клятвы. -- А, значит, вы поклялись молчать? -- Да, государь.
   -- И не выдадите сообщников, даже если я обещаю помиловать вас? -- Я не прошу помиловать, государь.
   -- Это будет бесцельная жертва, друг мой, потому что графа де Ноэ все равно найдут, и тогда все и помимо вас объяснится.
   -- Граф де Ноэ? -- с видом крайнего изумления повторил Лагир. -- При чем же здесь граф де Ноэ? Он меня едва ли и в лицо-то знает, так как я сам видел его только мельком несколько раз.
   -- Как? -- крикнул герцог Гиз, пораженный этой спокойной наглостью. -- Вы будете уверять, что незнакомы с графом де Ноэ, когда он был взят в плен вместе с вами и сидел в этой самой камере?
   -- Я ровно ничего не понимаю, ваше высочество, -- ответил Лагир, пожимая плечами. -- Моим товарищем по несчастью оказался человек, которого при французском дворе ровно никто не знает. Скажу больше, даже я сам не знаю, кто он, так как этот гасконец был мне представлен под именем "товарища Гонтрана". Но этот Гонтран был до того чужим в Париже, что не мог никак разобраться в улицах и вечно путался.
   Король повернулся к остолбеневшему Генриху Гизу и строго спросил: -- Что же все это значит, герцог?
   -- Но, государь, -- воскликнул тот, -- уверяю вас, что человек, убежавший ночью из этой тюрьмы, был граф Амори де Ноэ, интимнейший друг наваррского короля.
   -- А, теперь я все понимаю! -- сказал Лагир, хлопая себя по лбу. -- Что вы хотите сказать? -- обернулся к нему король.
   -- Да видите ли, ваше величество, правда, я с товарищами осмелился устроить заговор против королевы-матери, ну, а его высочество герцог Гиз кует заговоры не только против вашего величества, но также и против наваррского короля. Король с увеличивающимся гневом топнул ногой и крикнул: -- Да говорите же толком, черт возьми!
   -- Тут явный заговор, государь, -- продолжал Лагир. -- Этот заговор направлен против наваррского короля, и его участниками являются герцог Гиз, ее величество королева и Рене Флорентинец. Теперь я понимаю, почему моего товарища выпустили на свободу: герцогу стало удобно утверждать, что граф де Ноэ участвовал в похищении ее величества, ну, а раз участвовал "интимнейший друг наваррского короля", как выразился господин герцог, значит, участвовал и сам король... Я даже начинаю думать, уж не был ли "товарищ Гонтран" подослан герцогом Гизом.
   Обстоятельства сложились так странно, что объяснения Лагира получили необыкновенную логичность. К тому же гасконец говорил совершенно спокойно и смотрел прямо в глаза королю и герцогу.
   Король Карл опять обратился к Гизу и снова строго спросил:
   -- Так что же значит все это, герцог? Гизом овладел приступ страшного гнева. Он схватился за шпагу и с силой крикнул:
   -- Этот негодяй лжет, государь. Рене и все мои люди подтвердят вам...
   -- Полно! -- перебил его Лагир. -- Люди герцога Гиза известны тем, что подтвердят хоть под присягой все что угодно.
   Бешенство герцога достигло апогея, и, не будь здесь короля Лагиру не выйти бы живым из погреба. Но Карлу нравился смелый гасконец, и, кроме того, он хотел во что бы то ни стало добиться истины. Поэтому он сказал:
   -- Герцог, прошу вас пожаловать сегодня вечером в Лувр, где вся эта история должна будет разъясниться в присутствии королевы-матери и наваррского короля, а этот гасконец поедет вместе со мной, -- он мой пленник. Дайте ему лошадь!
   -- Ей-богу, государь, -- весело ответил Лагир, -- мне и умирать-то будет не страшно, если я буду знать, что палач, который отрубит мне голову, состоит на жалованье у короля Франции, а не у лотарингских принцев.
   Приказание короля относительно Лагира было слишком формально, и Гиз не мог воспротивиться ему, хотя ему очень хотелось бы на полной свободе порасспросить пленника. Но король пожелал, и вскоре Лагир почтительно следовал за ним в Париж, эскортируемый швейцарской гвардией.

XVIII

   Для конвоирования арестованного наваррского короля Пибрак взял только двоих швейцарцев. Когда юному королю подвели лошадь, он вскочил в седло и, обращаясь к Пибраку, сказал:
   -- Господин капитан, чтобы облегчить вам ваше поручение, даю вам слово дворянина и короля, что я не сделаю ни малейшей попытки к бегству и последую за вами в Лувр беспрепятственно.
   -- Слушаю, государь, -- ответил Пибрак и приказал гвардейцам ехать впереди, сам же вместе с Генрихом следовал за ними шагах в десяти сзади. Двинувшись в путь, Генрих сказал:
   -- Вот отличный случай побеседовать на родном языке, Пибрак.
   -- Да уж не иначе, государь, -- ответил капитан гвардии. -- Ведь мы собираемся говорить о таких вещах, которые сильно интересуют короля Карла и его слуг.
   -- В этом вы совершенно правы, -- согласился Генрих и весело рассмеялся.
   -- Ей-богу, государь, вы слишком весело относитесь к своему аресту!
   -- А чего же мне грустить, Пибрак! Ну, давайте поговорим серьезно. Вы находите, что короля можно казнить так же просто, как всякого другого человека?
   -- Между собой короли, государь, признают только право сильного.
   -- Согласен, но, чтобы присудить меня к смертной казни, меня сначала надо судить и осудить! -- Так вас и будут судить, государь! -- Нужны доказательства! -- Их придумают!
   -- О, я не сомневаюсь, что королева-мать особенно изобретательна на этот счет, но... у меня найдется еще не один якорь спасения.
   -- Вы рассчитываете на письмо герцога Франсуа и на бумаги, отобранные у Лашенея?
   -- Между прочим -- да, но и, кроме того, у меня найдется, конечно, и кое-что другое... например, наваррская королева Маргарита!
   -- Мне кажется, что в этом направлении вы сильно ошибаетесь, ваше величество, -- возразил Пибрак. -- После того, что произошло...
   -- После того, что произошло, королева Маргарита чувствует себя очень оскорбленной, как женщина, потому что она слишком красива, чтобы примириться с существованием соперницы. Но в качестве наваррской королевы она не покинет меня в трудную минуту.
   -- Допустим, что это так. Но королевы Маргариты нет в данный момент в Лувре.
   -- К сожалению, вы правы; но, если она узнает, что меня будут судить, она поспешит сюда сейчас же, где бы она ни была.
   -- Да, если вас будут судить... А если обойдутся и без суда? Ведь король так слаб... -- Ну, тогда остается еще один якорь спасения. -- А именно?
   -- Одни зовут его случаем, другие -- счастьем, я же зову его своей звездой. Полно, Пибрак, успокойтесь! У королей своя судьба, и если Господь Бог предназначил меня для великих дел, то мой час еще не пробил.
   Разговаривая таким образом, они подъехали к Парижу и направились вдоль Сены. Около того места, где к реке подходит дорога из Шайльо, они встретили двух бедно одетых людей, шедших за мулом. Генрих рассеянно взглянул на них и вдруг сказал Пибраку: -- Посмотрите-ка, до чего этот блондин похож на Ноэ. Да ведь это мул Маликана! Боже мой, а спутник блондина похож как две капли воды на Гектора!
   Между тем блондин подошел к Генриху и почти шепотом сказал: -- Тише, государь, это я!
   -- Так тебе удалось скрыться? А Лагир? Генрих посмотрел на Пибрака, потом на швейцарцев, безмятежно ехавших впереди.
   -- Успокойтесь, государь, -- сказал Пибрак, -- я хорошо знаю своих людей -- они будут ехать не оборачиваясь. Пусть ваши друзья едут рядком, и никто ничего не заметит. -- Да ты куда едешь? -- спросил Генрих Ноэ.
   -- В Париж, хотя тамошний воздух и не очень благоприятен для меня. -- Как и для меня тоже! -- сказал Генрих.
   При этих словах Ноэ взглянул на него и чуть не вскрикнул: наваррский король был без шпаги.
   Генрих, заметив это изумление, рассказал Ноэ и Гектору все, что случилось с ним, и гасконцы немало дивились тому, как сплелись обстоятельства. Зато надо было видеть удивление Пибрака и Генриха, когда Ноэ рассказал им историю об ограблении Лашенея. Их, во-первых, удивило, как ухитрился суконщик выбраться живым из ублиетты, а во-вторых, они немало подивились ловкости, с которой Ноэ воспользовался заблуждением агента герцога Гиза, чтобы отобрать у него крупную сумму денег. -- Но куда же вы дели такую массу денег? -- спросил Генрих. -- Мы отвезли их в Шайльо, к тетке Вильгельма Верконсина. -- Ах, вот что! Ведь и Сарра тоже там? -- Да, государь! -- Ну а куда вы спрятали деньги?
   -- В такое хранилище, где никто не догадается искать их. Мы разгребли овес в кормушке, ссыпали туда деньги и опять завалили сверху овсом.
   -- Ну что же, -- сказал Генрих, -- добытые у Лашенея бумаги да эти деньги, может быть, и помогут нам выиграть нашу партию. Значит, ты едешь в Париж, Ноэ? Ну а где ты думаешь спрятаться там? -- У жены, которая сама скрывается у Жоделя. -- Ну а Гектор?
   -- А Гектору нечего прятаться -- ведь его никто не знает, и он может свободно расхаживать с утра до вечера около самого Лувра.
   -- В этом ты прав. Но сам ты делаешь все-таки большую ошибку, возвращаясь в Париж. Хочешь, я дам тебе добрый совет? Садись-ка ты на своего мула и пришпорь его хорошенько, чтобы успеть сделать как можно скорее восемь или даже десять лье от Парижа. -- Допустим, я соглашусь на это. Ну а далее?
   -- Далее ты продашь усталого мула, купишь себе свежую, хорошую лошадь и сядешь на нее, чтобы сломя голову скакать в Наварру.
   -- Государь, -- смеясь ответил Ноэ, -- я охотно последовал бы не совету, а примеру вашего величества, однако все мои попытки уговорить вас... -- Я хотел спасти тебя и Лагира!
   -- Вот совсем как и я тоже! Я хочу вернуться в Париж, чтобы спасти ваше величество и Лагира.
   -- Упрямец! -- буркнул наваррский король. Вскоре они подъехали к месту, откуда Лувр был виден как на ладони.
   -- Ну-с, господа, -- сказал наваррский король, -- тут нам нужно расстаться, но я дам вам о себе весточку, будьте спокойны. Мы будем сноситься при посредстве Пибрака и Маликана.
   С этими словами они расстались; Генрих и Пибрак направились к Лувру, а Ноэ и Гектор продолжали путь к кабачку Маликана.

XIX

   Что же случилось с Лашенеем?
   Из потайной двери он попал в подземный ход и по нему выбрался на задворки того самого кабачка, где обыкновенно останавливался герцог Гиз во время наездов в Париж. Здесь на пороге он встретил Гертруду.
   Та с криком радости бросилась навстречу своему хозяину, чуть не во весь голос крича при этом: -- Боже мой, а я и не чаяла встретить вас живым.
   -- Тише! -- остановил ее Лашеней. -- У меня нет времени на излиянья. Сейчас же найди мне бритву и скинь с себя платье!
   Гертруда изумленным взором встретила столь необычное приказание, но Лашеней поспешил успокоить ее, сказав, что он находится в здравом уме и что ему только некогда объяснять происходящее.
   Гертруда немедленно принесла бритву, и суконщик принялся брить себя; тем временем Гертруда принесла ему свое платье нормандской крестьянки, Лашеней переоделся в него и превратился в старушку довольно отвратительного вида.
   Затем он поспешно направился обратно к своему дому, думая:
   "Я не могу отобрать у них золото, похищенное ими, но для того, чтобы это могли сделать другие, я должен знать, куда они денут его".
   Дойдя до угла, он остановился, стал наблюдать и таким образом увидел, как Ноэ и Гектор, переодетые в простонародное платье, нагружали на мула золото герцога Гиза.
   Когда мул был нагружен и гасконцы двинулись в путь, Лашеней последовал за ним, что удалось ему без особого труда, так как благодаря тяжелому грузу мул мог идти только шагом.
   Так он дошел до Шайльо и видел, как Ноэ и Гектор скрылись в доме тетки Вильгельма. Против дома был как раз кабачок; Лашеней вошел туда, потребовал мяса и вина и, усевшись у самого окна, принялся наблюдать. Через некоторое время он увидел, что ворота дома снова открылись, и оттуда показались мул и оба провожатые. По тому, как шествовал теперь мул, было сразу видно, что он уже освободился от тяжелой ноши.
   "Золото -- там!" -- подумал Лашеней и, расплатившись, вышел из кабачка.
   Теперь ему предстояла задача вызволить золото. Но как это сделать? Гертруда сообщила ему, что герцога Гиза и герцогини Анны Монпансье нет в Париже, а где они -- она не знала. Как же быть? Нельзя было оставлять золото на долгое время в этом домике: ведь Ноэ и его товарищ могли еще раз вернуться и перевезти деньги в другое место. Значит, надо было действовать, найти кого-нибудь. Но где и кого?
   Как ни раздумывал преданный Гизам старик, он не видел иного исхода, кроме того, чтобы самому отправиться в Медон, где всегда можно было рассчитывать встретить кого-нибудь из людей герцога.
   Однако на этот раз ему благоприятствовала удача. Не успел Лашеней дойти до леса, как впереди послышался стук чьих-то копыт, и вскоре на дороге показался Рене Флорентинец.
   Парфюмер-отравитель возвращался в Лувр после того, как принял участие в совещании герцога Гиза и королевы-матери о положении дел. Он был погружен в свои мысли и немало удивился, когда его окликнула какая-то незнакомая уродливая старушка. -- Дорогу, старуха! -- нетерпеливо крикнул он.
   -- Боже мой, да неужели вы не узнаете меня? -- жалобно сказал в ответ Лашеней.
   Рене внимательно пригляделся и вдруг разразился неистовым смехом. Затем, несколько успокоившись, он сказал:
   -- Вот уж никогда не узнал бы вас, мэтр! Но что случилось и почему вы в таком необычном виде?
   -- Господин Рене, -- ответил Лашеней, -- у нас нет времени для подробных объяснений. Вы должны сейчас же помочь мне и отправиться в Шайльо. Этого требуют интересы герцога.
   -- А что нам делать там? -- спросил Рене, у которого название "Шайльо" вызывало очень неприятные воспоминания: ведь именно в этой деревушке Ноэ укрыл когда-то обольщенную им Паолу.
   -- Мы должны вернуть золото герцога! -- ответил Лашеней, от волнения забывая, что такого человека, как Рене, было весьма опасно подпускать близко к чьим бы то ни было деньгам.
   -- Что вы говорите? -- воскликнул Рене. -- Какое золото герцога? И почему оно в Шайльо?
   -- Потому что у меня украли его сегодня утром! -- ответил Лашеней. -- Откуда? -- Из моего дома. -- И воры спрятали его в Шайльо? -- Да, мессир. -- Где именно?
   -- В домике, который находится как раз против кабачка. Рене вздрогнул, вспомнив, что дом, в котором укрывали Паолу, тоже находился как раз против кабачка; но он быстро оправился и спросил суконщика: -- А вы знаете, кто именно эти воры? -- Одного из них вы хорошо знаете -- это граф Амори де Ноэ. -- Как? Ноэ? -- переспросил пораженный Рене.
   -- Ну да, он-то и был главным коноводом. Сегодня утром я встретил его в доспехах, чрезвычайно похожих на доспехи сира Арнембурга, и, приняв его за последнего, повел его в дом, так как он под ловким предлогом просил у меня разрешения сопровождать меня туда. Когда мы остались с ним с глазу на глаз, он поднял забрало у шлема, обнаружив, что он -- вовсе не то лицо, за которое я его принял, и со шпагою в руке потребовал у меня выдачи золота герцога.
   -- А много там было? -- с жадным любопытством спросил Флорентинец. -- Приблизительно сорок тысяч пистолей.
   Рене внутренне даже задрожал от овладевшей им радости, подумав:
   "Тысяча ведьм! Лашеней наивен, если воображает, что я помогу ему вернуть деньги герцогу. Какое мне дело до Гиза? Своя рубашка ближе к телу, а такие деньги всякому пригодятся!" Затем он сказал вслух:
   -- Ну что же, едем! Но только нам совершенно ни к чему торопиться. Золото надо отобрать без всякого шума: ведь иначе это может обратить на себя внимание короля, а этим вы окажете герцогу плохую услугу. Ведь дом не необитаем, я думаю?
   -- О, нет; я видел там здоровенного парня, провожавшего грабителей.
   -- Это Вильгельм Верконсин, -- больше для себя, чем для Лашенея сказал Рене. -- Так вы идите себе потихоньку, а я скоро догоню вас; у меня имеется спешное дело в Медоне.
   Рене повернул лошадь и направился в Медон. Как он и ожидал, около самого домика с ним встретился один из рейтаров. Рене подозвал его, о чем-то таинственно пошептался с немцем, и в конце концов тот с довольным видом закивал головой. Затем парфюмер королевы отправился догонять Лашенея. Флорентинец нагнал его около самого Шайльо и сказал ему: -- Проедем мимо дома, где хранится золото, не останавливаясь.
   -- Зачем?
   -- А мы спрячемся с вами вон в тех деревьях, которые свешиваются к реке; нельзя же предпринимать такое дело, не выработав плана действий. Они достигли деревьев и углубились в окружавшие их кусты. -- Давайте отдохнем здесь, -- сказал Рене, указывая на местечко, закрытое со всех сторон густой порослью. -- Здесь нам никто не помешает, и мы можем поговорить на досуге, потому что нам нужно будет подождать, пока стемнеет.
   Лашеней доверчиво опустился на траву и принял удобную позу. Рене уселся рядом с ним.
   Несколько минут прошло в молчании, пока наконец Флорентинец спросил: -- Есть ли у вас по крайней мере оружие?
   -- Откуда? -- ответил Лашеней. -- Как вы хотите, чтобы я был вооружен в этом платье? -- Ну, кинжал или пистолет вы всегда могли бы припрятать.
   -- Я так торопился, что не мог взять с собою никакого оружия. -- Это для вас должно быть крайне неприятно. -- Почему?
   -- А вот почему! -- и с этими словами Рене ударил старика кинжалом в грудь.
   Удар пришелся в самое сердце, и Лашеней рухнул на землю, не издав ни одного звука.
   Тогда Рене взял труп старика за ноги и, стащив к реке, спустил его в нее.
   Бедному Лашенею действительно не везло. В течение целых суток он только и попадал что из огня да в полымя!

XX

   Течение унесло труп Лашенея. Рене некоторое время наблюдал, как этот труп несся по глади реки, поддерживаемый вздувшимся платьем, но вскоре оно намокло, и волны навсегда сомкнулись над стариком.
   -- Вот лучший способ сохранить любую тайну! -- пробормотал Рене со скверной улыбкой и, вытерев кинжал о траву, направился к кабачку.
   Здесь его уже ждал рейтар, с которым он перед тем имел таинственное совещание.
   Кроме рейтара в кабачке не было никого из посторонних, и, подойдя к конторке, около которой сидел трактирщик, Рене, бросив на нее золотую монету, сказал хозяину:
   -- Слушай-ка, милый человек, умеешь ты отвечать на такие вопросы, за которые хорошо платят?
   -- Золото всегда развязывает язык кому угодно! -- с низким поклоном ответил кабатчик.
   -- В таком случае скажи мне, кто живет в домике, находящемся против твоего кабачка? -- Старуха. -- Она живет одна?
   -- Нет, с племянником; только этого молодого человека сейчас нет дома.
   -- Значит, старуха там совсем одна?
   -- Нет, там живет еще одна женщина.
   -- Какова она собою?
   -- Она молода, высока ростом, черноволоса и очень красива.
   "Это Сарра!" -- подумал Рене и, отойдя от буфета, обратился к рейтару: -- Итак, друг мой, ты помнишь, о чем мы говорили с тобой?
   -- Помню, -- ответил тот. -- Мы говорили о том, что, если я буду беспрекословно слушаться вас, я могу заработать много денег.
   -- Да, это так! Но ты, должно быть, знаешь, что за пустяки денег не платят?
   -- О, я готов сделать что угодно, лишь бы мне удалось получить столько денег, сколько мне нужно для возвращения на родину.
   -- Даже если я потребую от тебя, чтобы ты убил кого-нибудь?
   -- В этом мое ремесло. Воина не приучает нас к жалостливости.
   -- Но на войне не убивают женщин, а здесь это может случиться!
   -- И на войне всякое бывает.
   -- Значит, ты готов убить даже женщину, если это понадобится?
   -- Если за это заплатят, так отчего же не сделать этого!
   -- Я насыплю тебе полную каску золота!
   -- Вот-то хорошенький домик куплю я себе на родине! -- воскликнул рейтар.
   -- Значит, получив деньги, ты сейчас же уедешь к себе в Германию?
   -- Ну еще бы. Что мне здесь делать? Ведь я только потому и служу на чужбине, что хочу прикопить денег и зажить в довольстве у себя на родине.
   -- В таком случае мы столкуемся. Пойдем! -- сказал Рене и повел рейтара прямо в дом к тетке Вильгельма Верконсина.
   Калитка была не заперта, и они беспрепятственно прошли в кухню, где сидела старуха.
   Увидев вооруженных людей, она вскрикнула, но Рене поспешил успокоить ее, сказав:
   -- Не бойтесь, добрая женщина, мы -- друзья! Подойдите поближе и скажите нам: ведь ты -- тетка Вильгельма? Старуха ответила: -- Да, но его нет дома.
   -- Я знаю, он -- в Париже; мы видели его там. Эти слова окончательно успокоили старуху, и она с любопытством спросила: -- Кто же вы такие?
   Рене наклонился к самому уху старухи и таинственно шепнул:
   -- Мы -- люди короля Генриха. Старуха вежливо присела и сказала: -- Добро пожаловать, дорогие гости!
   -- Нас преследуют, -- продолжал Рене, -- и мы хотим укрыться у вас. Кстати, найдется ли у вас овес? Наши лошади очень устали!
   -- Ваши лошади на дворе? Да? -- спросила старуха. -- Ну, так тут же, во дворе, находится сарайчик с кормушкой и ящиком для овса. Да я вам сейчас покажу.
   -- Не трудитесь, добрая женщина, мы справимся сами, -- ответил Рене, которому сарайчик нужен был лишь для того, чтобы, не вызывая подозрений, ознакомиться с расположением служб: ведь ему предстояло еще найти золото, которое было спрятано неизвестно где!
   Он прошел в сарайчик, указанный ему старухой, которая не была посвящена в тайну спрятанного золота. Там он вооружился ведерком и сунул его в ящик, чтобы набрать овса.
   Вдруг рука Рене натолкнулась на что-то твердое. Не подавая вида, Рене быстро ощупал попавшийся предмет и благодаря хорошему осязанию, которым отличается всякий опытный хирург, быстро распознал, что здесь находятся мешки с золотом.
   "Вот не ждал, что мне выпадет такая удача!" -- подумал он и поспешил засыпать овса обеим лошадям, боясь, как бы рейтар не полез тоже за овсом и не нащупал мешков в свою очередь.
   Задав корма, он знаком приказал рейтару выйти из сарайчика, а сам наклонился к уху старухи и таинственно шепнул: -- У меня поручение к ней.
   -- А, от него? -- ответила старуха. -- Ах, если бы вы знали, как эта бедняжка любит его!
   "Погоди же ты, чертова ведьма! -- подумал Рене. -- Даже если бы ты и не мешала мне, я убил бы тебя только за одни эти слова!" Но вслух он сказал: -- Где же она?
   -- Госпожа спит! Ведь вот уже три ночи, как эта несчастная женщина, не смыкая глаз, молилась за него. Наконец усталость взяла свое, и она заснула. Но если вам нужно, я разбужу ее.
   -- Нет, пусть она спит себе. Вот только не найдется ли у вас вина, добрая женщина, а то мы просто умираем от жажды?
   -- Как не быть? Я сейчас принесу! -- с готовностью сказала старуха и, взяв ключи от погреба, отправилась за вином. Когда она вышла, Рене шепнул рейтару:
   -- Иди за ней и там... -- он многозначительным жестом показал, что старуху надо прикончить. -- А как убить ее? -- спросил рейтар. -- Лучше всего задуши: это делает меньше шума.
   Рейтар отправился в погреб, и вскоре оттуда донесся слабый крик, и затем все смолкло. Между тем Рене думал в это время:
   "В сущности говоря, было бы безопаснее всего пришибить рейтара и отправить его в погреб за компанию со старухой. Но я надумал другое. Наверное, развратитель несчастной Паолы, этот негодяй Ноэ, еще придет сюда; с помощью рейтара я буду в состоянии задержать его, и на этот раз он уже не уйдет от нас. Заодно поимка Ноэ выдаст с головой также и наваррского короля, которого я тоже ненавижу... Нет, рейтар еще нужен мне, и с ним надо подождать".
   Тем временем рейтар вышел из погреба, и Рене, увидев его, спросил: -- Ну, что?
   -- А ничего. Надавил немного на горло -- много ли старухе нужно? -- пискнула, да и вся недолга! Я сунул ее за бочку... небось не встанет!
   Рене достал из кармана кошелек и кинул его рейтару, сказав: -- За первую услугу первая плата!
   -- Служить вашей чести -- одно удовольствие! -- с восхищением ответил рейтар, пряча кошелек.
   -- А теперь выслушай хорошенько, что я скажу тебе, -- продолжал Рене.
   -- Я весь внимание, ваша милость!
   -- Встань здесь под окном!
   -- Слушаюсь!
   -- Если кто-нибудь придет и постучится, ты откроешь дверь, но сам изловчишься и схватишь вошедшего сзади. Затем крикни меня, и я помогу связать пойманного тобою.
   -- О, я один справлюсь, -- ответил рейтар. -- Силы-то у меня хватит!
   -- Но если ты услышишь шум борьбы и крики изнутри, то делай вид, будто ничего не слышишь! -- Понимаю, ваша честь.
   "Ну-с, а теперь к Сарре!" -- подумал Рене и поднялся по лестнице в верхний этаж дома.
   Там он увидел несколько дверей; осторожно открывая их одну за другой, он наконец попал в ту комнату, где не раздеваясь спала Сарра.
   Не спуская воспаленного взора со спящей красавицы, Рене принялся бесшумно снимать с себя доспехи, которые могли только помешать ему в борьбе с женщиной, а затем подошел к кровати и приник страстным поцелуем к бледным устам Сарры.
   Она сейчас же проснулась и, увидев перед собой ненавистное лицо Рене, вскочила с отчаянным криком: -- Ко мне! Помогите! Помогите!
   -- Кричите сколько хотите, никто не поможет, -- цинично сказал Рене. -- Теперь вы в моей власти! -- и он кинулся к Сарре, чтобы схватить ее в свои объятья.
   Но молодая женщина соскочила с кровати и кинулась к дверям.
   Увы! Предусмотрительный Рене догадался запереть их за собой. Тогда она принялась кричать в дверь: -- Ко мне, Вильгельм!
   -- Вильгельма нет! -- сказал Рене, подходя к ней. -- На этот раз ты в моей власти, и уже никто не вырвет тебя у меня.
   Сарра в ужасе кинулась прочь от двери, но Рене сейчас же настиг ее и опять схватил в объятья. Несколько раз она, словно уж, выскальзывала из рук ненавистного ей человека, но пространство было слишком тесно, да и силы стали изменять несчастной. Наконец настал момент, когда Рене крепко держал в своих объятьях обессиленную женщину.
   -- Я заставлю тебя полюбить меня! -- прохрипел он, и взор его налившихся кровью глаз впился в искаженное ужасом лицо Сарры.
   Эти слова и взгляд подействовали на нее как удар бича, и, собрав последний остаток сил, она оттолкнула Рене, крикнув: -- Никогда! Никогда я не полюблю тебя, негодяй!
   Было что-то особенное в тоне ее голоса, что произвело впечатление на Рене; он перестал преследовать ее, остановился и некоторое время молчал, вытирая выступивший на лбу пот. Наконец он сказал:
   -- Выслушайте меня, мы должны поговорить и объясниться. Не бойтесь!.. Если только вы не откажетесь выслушать меня, то я не возобновлю попыток овладеть вами насильно. Вот видите, я даже отошел в сторону.
   Рене действительно отошел в сторону и уселся верхом на скамейку.
   Сарра с ужасом ждала, что будет дальше, притаившись в дальнем углу комнаты. Между тем Рене продолжал:
   -- Я должен повторить, что все мое существо полно непреодолимой любви к вам.
   -- О! -- перебила его Сарра, и в этом простом восклицании, как и в сопровождавшем его жесте, было столько презрения, ненависти, брезгливости, что Рене на миг почувствовал себя сбитым с толку.
   Однако эта растерянность продолжалась недолго, и он снова заговорил:
   -- Я знаю, что моя любовь ненавистна вам, и не пытаюсь побороть вашу антипатию. Но подумайте сами: мы здесь одни, вы -- со своей ненавистью и слабостью, я -- со своей силой и любовью. Борьба неравна, если только вообще возможна... Ведь вы ненавидите меня, не правда ли? -- Я вас просто презираю! -- ответила Сарра.
   -- Ну, презираете, ненавидите -- не все ли равно? Но я-то люблю вас!
   Сарра встала на колени и, молитвенно сложив руки, произнесла:
   -- Господи Боже мой! Убей меня на месте, но сделай так, чтобы мне не пришлось долго слышать пакостные речи этого человека! Рене дико расхохотался и сказал:
   -- Ты делаешь большую ошибку, красавица моя, обращаясь с такой мольбой к Богу. А вдруг Он исполнит твое желание и убьет тебя теперь, как раз в тот момент, когда я хотел поговорить с тобой о любимом человеке, о котором знаю кое-что интересное?
   На лице Сарры отразилась такая сложная, такая трогательная игра чувств, что даже Флорентинец-отравитель, этот не знавший жалости человек, почувствовал какой-то слабый укор совести. -- Слушай, -- сказал он, -- хочешь ты спасти его? -- Хочу ли я? Боже мой!.. Рене продолжал:
   -- Ему грозит смертельная опасность -- даже больше: неизбежная смерть! -- Ему?
   -- Над ним тяготеет такое обвинение, которого уже достаточно для присуждения к смертной казни. Но его даже не будут судить, потому что парламент может оправдать его; его не пошлют на Гревскую площадь, потому что палач может призадуматься и отказаться выполнить приговор. Нет, его попросту прирежут потихоньку, и это случится в самом непродолжительном времени.
   Сарра вскрикнула от ужаса, представляя себе страшную картину смерти Генриха Наваррского.
   Однако Рене, не обращая на это внимания, безжалостно продолжал:
   -- Так слушай же, слушай меня!.. О, я люблю тебя, люблю безумной, бешеной страстью, которая пересиливает во мне все, даже ненависть и желание мести. И я готов пожертвовать своей местью, готов спасти Генриха, если ты согласишься полюбить меня хотя бы на один только день!
   -- Боже мой, боже мой! -- простонала Сарра, закрывая лицо руками.
   -- Скоро, очень скоро, всего через каких-нибудь двое суток наступит великий день, день беспощадного избиения гугенотов.
   -- Боже мой! -- воскликнула Сарра, объятая смертельным страхом за участь любимого человека.
   -- Всех их перебьют, -- продолжал Рене, -- все падут: крестьяне и дворяне, короли и рабочие, все, кто не желает слушать мессу.
   -- Но это невозможно!.. Король Карл никогда не допустит этого! -- Король больше не царствует. -- Кто же царствует?
   -- Королева Екатерина, или -- вернее -- я! Полюби меня, и я спасу твоего Генриха.
   -- О, никогда, никогда! -- с горьким отчаянием вскрикнула Сарра.
   -- Значит, ты не хочешь спасти человека, которого любишь? Пойми, все готово, назначены день и час. Через двое суток Париж озарится кровавым пламенем и огласится звуками выстрелов и стонами убиваемых. Все вожди гугенотов погибнут: адмирал Колиньи, герцог Конде и наваррский король. Ну, теперь ты видишь, какая страшная опасность грозит ему!.. Однако стоит тебе только захотеть -- и я спасу последнего!
   -- Рене! -- сказала Сарра. -- На вашей душе и без того много грехов. Спасите Генриху жизнь, и я отдам все свое состояние, которого вы так домогались, и буду денно и нощно молить Бога за вас.
   -- Нет! -- крикнул Рене, в котором действительно страсть перевешивала в данный момент все остальные чувства. -- Я хочу лишь твоей любви. Так говори же, хочешь ли ты, чтобы Генрих Наваррский остался жив? Полюби меня -- и я тогда спасу его! -- Боже мой, неужели Ты не сжалишься надо мною? -- простонала красотка-еврейка.
   -- Ты делаешь большую ошибку, Сарра, не пользуясь единственным добрым чувством, всколыхнувшимся во мне... О, стоит лишь тебе сказать "я буду твоей", и я клянусь, что спасу Генриха!
   Сарра не сказала этого, но Рене видел, что она уже бессильна сопротивляться ему. Тогда он молча двинулся к ней, и она осталась стоять на месте, не убегая от него. Он схватил ее за руки -- она не отдернула их... Он прижался к ее лицу пылающими устами -- она не отшатнулась и только тихо пробормотала:
   -- Боже великий и милосердный! Спаси моего Генриха и убей меня!
   И Бог явил чудо! В то время как негодяй судорожно сжал в своих объятиях трепещущее тело беззащитной женщины, она вдруг обрела все хладнокровие, всю энергию, все самообладание. За поясом Рене торчал кинжал. Сарра выхватила его и по самую рукоятку погрузила в грудь Флорентийца.
   Руки Рене разжались, и он рухнул на землю в предсмертных конвульсиях.

XXI

   Вернувшись в Лувр с Лагиром, король Карл приказал вызвать Пибрака и, пока паж исполнял его поручение, сказал Лагиру: -- Итак, вы утверждаете, что не знаете графа Амори де Ноэ?
   -- Нет, в лицо я его знаю, но только незнаком с ним, -- ответил гасконец. -- Ну а наваррского короля? -- Его величества я не знаю даже в лицо!
   -- Хорошо, мы все это проверим. Пибрак, друг мой, -- обратился король к вошедшему капитану гвардии, -- отведи этого молодого человека в При-Дье и потом вернись ко мне.
   Пибрак удивленно взглянул на Лагира, как бы не понимая, в чем провинился этот юноша, но все же, подчиняясь приказанию Карла, сказал гасконцу: -- Ступайте, сударь. Когда они вышли из королевского кабинета, Лагир шепнул: -- Если увидите Ноэ, скажите ему, что я заявил, будто незнаком с ним, хотя и знаю его в лицо, ну, а наваррского короля я даже и в лицо не знаю. Очень возможно, что король захочет дать нам очную ставку, так вы, пожалуйста, предупредите его.
   Пибрак утвердительно кивнул головой, а затем, впустив Лагира в При-Дье, сказал:
   -- Не отходите от двери, потому что ублиетта открыта. Скоро я опять приду к вам и все объясню.
   Затем Пибрак вернулся к королю Карлу. Он приказал привести Генриха Наваррского, а когда последний явился, сказал ему:
   -- Кузен! Вы -- король, это правда, но наваррские короли всегда были вассалами королей Франции.
   -- За исключением того времени, когда мой предок Карл Злой открыто воевал с ними! -- гордо возразил Генрих Наваррский.
   -- Иначе говоря, вы отказываетесь признать свою зависимость от меня?
   -- Я -- ваш пленник, государь, но ведь и Франциск I был одно время пленником императора Карла V.
   -- Значит, вы отрицаете мое право судить вас? -- спросил Карл.
   -- Ваше величество, вы, конечно, можете даже осудить меня на смертную казнь, потому что я, повторяю, -- в ваших руках. Но мне кажется, что даже простого смертного не отдают под суд без достаточных оснований. Между тем этих оснований я в данном деле не вижу: ведь нельзя же считать основанием ненависть королевы-матери. Но неужели же мне завоевывать расположение королевы изменой вашему доверию, государь? -- Что вы хотите сказать этим?
   -- Господи, но это так просто, государь! Ведь королева только потому и ненавидит меня, что я не желаю идти рука об руку с нею в ее властолюбивых замыслах.
   -- Берегитесь, кузен! Над вами тяготеет страшное обвинение, а вы осмеливаетесь сами обвинять французскую королеву чуть ли не в государственной измене?
   -- Господи, я ничуть не обвиняю королеву, мне только кажется странным, что еще при вашей жизни она уже хлопочет о наследнике престола!
   Сказав это, Генрих расстегнул камзол и достал оттуда письмо герцога Франсуа к королеве-матери, взятое, как помнит читатель, графом де Ноэ с груди пажа, убитого кабатчиком Летурно.
   Король Карл взял это письмо и, пробежав его глазами, побледнел от злобы.
   В этот момент портьера у двери приподнялась, и оттуда показалась голова Пибрака. -- Что вам нужно? -- крикнул король.
   -- Я хочу показать вашему величеству ряд интересных документов, которые откроют вам глаза на махинации герцога Гиза! -- ответил Пибрак и подал королю связку бумаг, отобранную у Лашенея.
   Самого поверхностного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, какие планы таили принцы Лотарингского дома. Они мечтали о французской короне, хотели устранить Карла и для этого заигрывали с его братом, герцогом Франсуа, и королевой-матерью, а так как в это время наваррский король встал им на дороге, то они вознамерились поссорить его с королем Карлом и оклеветали его. Да, теперь Карл IX был уже почти уверен, что Генрих Наваррский совершенно ни при чем в этой истории с похищением; однако ему хотелось сделать еще последнее испытание, и он гневно воскликнул:
   -- Я прикажу обезглавить герцога Гиза и сошлю королеву-мать в один из замков... Вас же, кузен... Впрочем, прежде чем я окончательно выскажусь относительно вас, я должен произвести один опыт. Скажите, не знаете ли вы некоего Лагира?
   -- Нет, государь, не помню такого! -- спокойно ответил Генрих. -- Вы видали его когда-нибудь? -- Не помню, государь; мне кажется, что нет.
   -- Хорошо! Пибрак, вели принести сюда камзол пажа, подходящий по росту к наваррскому королю.
   Пибрак исполнил приказание короля и вскоре принес требуемое. Тогда Карл сказал:
   -- Хорошо! Теперь ступай и приведи сюда заключенного в При-Дье, а вы, кузен, потрудитесь одеть пажеский камзол и встать за моим креслом, как если бы вы были заправским пажом.
   Через несколько минут Пибрак привел Лагира. Гасконец при входе в комнату низко поклонился королю, бросил равнодушный взгляд на стоявшего за креслом пажа и выжидательным взором уставился на короля Карла.
   Последний внимательно наблюдал за ним, но на лице хорошо владевшего собою гасконца нельзя было прочитать ничего, кроме ожидания.
   -- Ну-с, кузен, так вы не знаете этого юноши? -- спросил король.
   -- Кажется, я видал его где-то, государь! -- ответил Генрих. При этих словах Лагир вздрогнул, отступил на шаг и с видом величайшего изумления посмотрел на человека, который был одет пажом, но которого король именовал кузеном.
   Это вышло у гасконца так естественно, что король Карл окончательно убедился в непричастности Генриха Наваррского к истории похищения королевы, и, несколько подумав, произнес:
   -- Свет пролит наконец, и вы свободны, кузен! Пибрак, верни шпагу его величеству наваррскому королю! Что же касается вас, молодой человек, -- обратился он к Лагиру, -- то выбирайте: или вы назовете мне своих соучастников, или вернетесь в При-Дье, где пробудете до самого дня суда. -- Я не предатель, государь, -- ответил Лагир.
   -- Что же делать, в таком случае уведи его в При-Дье, Пибрак!
   Капитан опять увел арестованного, однако в коридоре, опасливо оглянувшись по всем сторонам, сказал: -- Вы умеете плавать и нырять, надеюсь? -- Умею. А что?
   -- Возьмите вот эту свечку, кремень и огниво, а затем вот вам веревка с узлами. Привяжите эту веревку к кольцу около ублиетты -- вы рассмотрите его с помощью свечи -- и затем опускайтесь по веревке вниз. Сквозь воду вы увидите светящуюся полоску: это -- оконце, через которое у нас случайно удрал Лашеней. Небольшая холодная ванна -- -- и вы будете спасены, ну, а когда вы выплывете в Сену, то вас уж подберет какая-нибудь лодочка.
   -- Да я и так доплыву до берега, лишь бы выбраться! -- радостно воскликнул Лагир, с благодарностью принимая от Пибрака перечисленные им предметы.
   Пибрак запер узника и отправился обратно в прихожую короля. Проходя по коридору, он услыхал на дворе большой шум и, высунувшись в окно, убедился, что это приехала из Медона королева-мать.
   -- Гм... -- пробурчал Пибрак, -- я, кажется, вовремя выручил Лагира; ведь королеве-матери захочется хоть на ком-либо сорвать гнев, а так как наваррскому королю, слава богу, удалось вывернуться вполне благополучно, то все пало бы на голову несчастного гасконца.
   Действительно, Екатерина Медичи вернулась во дворец в мрачном расположении духа. Во-первых, она была недовольна оборотом, который приняло дело вследствие наглой и смелой лжи Лагира еще в медонском домике; во-вторых, она ожидала, что при входе во дворец встретит ее сын, король Карл; между тем он не только не сделал этого, но еще через дежурного офицера приказал просить мать к себе.
   Войдя в королевский кабинет, Екатерина Медичи была поражена бледностью сына.
   -- Что с вами, государь, здоровы ли вы? -- заботливо спросила она.
   -- Вы чересчур много заботитесь о моем здоровье, -- загремел в ответ король, -- поговорим лучше о вас. В каком замке предпочитаете вы, ваше величество, провести остаток своих дней?
   -- К чему этот вопрос, сын мой? -- изумленно спросила Екатерина.
   -- К тому, что я ссылаю вас! -- крикнул Карл, швыряя матери письмо герцога Франсуа. -- А, так я, по-вашему, болен, и вы заботитесь о моем наследнике? Вот как, вот как?.. -- Он захохотал хриплым, злым смехом. Вдруг его лицо сильно покраснело вплоть до белков глаз, и, схватившись за виски, он простонал: -- Боже мой, уж не напророчили ли вы? Мне дурно... Все кружится перед глазами... Как болит голова!..
   Королева испуганно смотрела на сына. А тот вдруг с протяжным воем схватился за голову и тяжело рухнул на пол.
   -- Помогите! Помогите! Помогите! -- отчаянно закричала Екатерина.
   Вбежали пажи и подняли короля с пола. Вдруг он с силой оттолкнул их и, обнажив шпагу, бросился на мать с криком:
   -- А, ведьма! Ты хотела убить меня? Ну погоди, негодная! Погоди, убийца!
   Королева в ужасе бросилась бежать, но Карл настиг ее. Еще минута -- и совершилось бы страшное матереубийство; однако в комнату вбежал лейб-медик короля Мирон; он охватил Карла сзади и обезоружил его.
   Король спокойно осмотрелся по сторонам и затем с довольной улыбкой уселся на пол, бессмысленно напевая неприличную солдатскую песенку. -- Король помешался! -- сказал Мирон.
   Екатерина выпрямилась с дикой энергией и радостно сказала:
   -- В таком случае отныне править страной буду уже я, королева-мать!

XXII

   Скинув с себя костюм пажа, надетый лишь для испытания Лагира, Генрих Наваррский вернулся к себе в комнату и уселся читать.
   Не прошло и часа, как в дверь постучали и вошел Пибрак, вид которого свидетельствовал о крайней тревоге и растерянности.
   -- Ваше величество, -- сказал он, -- вам нужно бежать, не теряя ни минуты!
   -- Да что с вами, Пибрак? -- изумленно спросил Генрих. -- Ведь только что король...
   -- Во Франции нет больше короля, государь: государством правит на правах регентши королева Екатерина! -- Пибрак, да вы бредите?
   -- Увы, нет, государь! Подобно Карлу VI, королем Карлом IX овладело буйное умопомешательство, и королева-мать объявила себя регентшей. -- Черт возьми! -- сказал Генрих. -- Если это так, то действительно луврский воздух становится для наваррского короля опасным.
   -- Надо бежать, не теряя ни минуты, государь!
   -- Вы со мной?
   -- Конечно, государь! -- воскликнул Пибрак. -- Ведь мне тоже придется не сладко!
   -- Но как мы выйдем из Лувра?
   -- Пойдемте, государь, только поскорее! Наверное, у маленькой потерны еще не сменили стражи, и там стоят мои швейцарцы. Но главное, нельзя терять ни одной минуты.
   Наваррский король накинул плащ и вышел вслед за Пибраком в коридор. Но здесь их стерегла неожиданная неприятность -- навстречу им попался офицер, который сказал Пибраку: -- Капитан, королева-правительница приказала мне потребовать у вас вашу шпагу и доставить вас в Венсенскую крепость. Пибрак нагнулся к королю и шепнул:
   -- Спасайтесь скорее, государь, а то и вас тоже арестуют! Генрих решил последовать доброму совету, но едва только он сделал шаг в сторону, как тот же офицер, отобравший шпагу у Пибрака, заявил: -- Ни с места, ваше величество!
   -- Как? -- крикнул Генрих Наваррский. -- Ты осмеливаешься, негодяй...
   -- Ваше величество, -- спокойно ответил офицер, -- ее величество королева-правительница приказала мне потребовать шпагу у вашего величества. -- Меня тоже отправят в Венсенскую крепость?
   -- Нет, государь, ее величество приказала содержать вас под домашним арестом.
   -- Ну что же, -- смеясь сказал Генрих, -- я нахожу, что это очень внимательно с ее стороны! -- и, не переставая смеяться, он вручил офицеру свою шпагу. -- Прощайте, государь! -- печально сказал Пибрак. -- Скажите "до свиданья", милый Пибрак! -- Ну так до свиданья, государь!
   Пибрака увели, а Генрих Наваррский по приглашению офицера вернулся в свои комнаты. Как мог он убедиться вскоре, его апартаменты были оцеплены часовыми и были приняты все меры к тому, чтобы он не мог убежать.
   Генрих уселся читать, но его мысли были в разброде, и он никак не мог сосредоточиться. Тогда он принялся расхаживать по комнате, но вскоре и это занятие утомило его. Наконец он распахнул окно, выходившее во двор, и прилег на подоконник.
   На дворе никого не было, кроме пажа Готье, забавлявшегося с ручным соколом.
   -- Эй, Готье! -- осторожно крикнул Генрих. Паж подошел поближе и почтительно поклонился наваррскому королю.
   -- Мне до смерти скучно, -- продолжал Генрих. -- Не можешь ли ты подняться ко мне наверх?
   -- Это будет, пожалуй, трудно, ваше величество, но... попытаюсь!
   Паж Готье был ближайшим другом Рауля, Рауль любил Нанси, а Нанси была предана наваррскому королю, следовательно, и Готье тоже втайне держал сторону наваррского короля.
   Кроме того, вообще вся низшая дворцовая прислуга обожала Генриха за веселость, ловкость и простоту обращения. Поэтому Готье не остановился перед неприятностями, ожидавшими его в случае обнаружения его проделки, и смело сказал часовому у двери комнаты Генриха:
   -- Пропустите! У меня поручение от королевы-матери к его величеству наваррскому королю.
   Готье был любимым пажом короля Карла IX и пользовался большим почетом, когда король находился в добром здравии. Правда, в данный момент король был не в себе, но ведь он мог и выздороветь; поэтому, руководствуясь такими соображениями, часовой без соблюдения всяких формальностей пропустил пажа к Генриху Наваррскому.
   Генрих чрезвычайно обрадовался посетителю и сейчас же увлек его к дальнему окну, чтобы там без помехи расспросить обо всем. На вопрос, как обстоят дела, Готье ответил:
   -- Вашему величеству, вероятно, известно, что король помешался? Ну, так королева объявила себя регентшей, и теперь в Лувре водворился герцог Гиз. Всех швейцарцев отправили в Сен-Жермен, и дозорную службу в Лувре держат ландскнехты. Вот уже целый час, как в Лувре только и слышишь немецкую речь. -- Ну а что говорят обо мне?
   -- Говорят, что ваше величество предстанет на суд парламента, который непременно приговорит вас к смертной казни. Говорят также, что королева Екатерина очень опечалена смертью одного из важных свидетелей против вашего величества, а именно, Рене Флорентийца. -- Как, Рене умер? -- воскликнул Генрих.
   -- Пока еще он не умер, но врачи говорят, что ему не выжить от полученной раны. -- Да когда же он ранен? -- Сегодня днем. -- Кем? -- Какой-то неизвестной женщиной. -- Где же все это случилось?
   -- В одном из домиков ближайшей пригородной деревушки Шайльо. "Это -- Сарра!" -- подумал Генрих и спросил: -- Что же сталось с этой женщиной?
   -- Она исчезла неизвестно куда; королева-мать сейчас же послала солдат с приказанием привести убийцу, но ее нигде не могли найти... Однако, ваше величество, мне надо идти, а то еще королева пронюхает, что навещаю вас. -- Но все-таки ты придешь еще разочек? -- спросил Генрих.
   -- Постараюсь наведаться сегодня же вечером, -- ответил паж, уходя.
   Целый день Генрих провел в тоскливом безделье, так как ему решительно нечем было заняться. Наконец около десяти часов вечера паж Готье пришел снова. -- Дела обстоят неважно, государь, -- сказал он, входя. -- Королю все еще не лучше, и Лувр наводнен лотарингцами. Говорят, что не сегодня-завтра будет избиение гугенотов. Но это, разумеется, не мешает друзьям вашего величества думать о вашем спасении, и я даже имею записку для передачи вам. -- Записку? От кого? -- От графа де Ноэ. -- Где ты видел его?
   -- В кабачке Маликана. Граф находится там под видом трактирного слуги. Готье передал Генриху записку, в которой было написано: "Лагир спасся. Мы опять соединились, чтобы работать над вашим освобождением".
   Когда Генрих прочел эту записку, его взор загорелся радостным блеском, и он сказал:
   -- С такими людьми, как мои гасконцы, не пропадешь. С ними я не побоюсь целой армии. Я знаю, они способны сжечь Лувр, лишь бы освободить меня!

XXIII

   Поговорив с наваррским королем, Готье как ни в чем не бывало направился к себе, но не успел он сделать несколько шагов по коридору, как его остановил шедший навстречу офицер. -- Ба, господин Готье! -- сказал он. -- Вы откуда?
   -- Я ходил к наваррскому королю с поручением от ее величества королевы-правительницы.
   -- Но ведь, кажется, один раз вы уже были у наваррского короля сегодня? -- Да, ее величество посылала меня.
   -- Вот, знаете ли, странность! А я только что от ее величества, которая сказала мне: "Я не поручала ничего пажу Готье и не собиралась ничего поручать ему. Если же ему так нравится водиться с врагами отечества, то отправьте его в Венсен к Пибраку". Ничего не поделаешь!.. Пожалуйте шпагу, мой юный друг, и пойдемте со мной!
   Офицер взял под руку растерявшегося пажа Готье и увел его.
   Ввиду этого нечего удивляться, что весь следующий день Генрих Наваррский тщетно поджидал пажа. Готье не шел, и Генриху было решительно не с кем обменяться парой слов, так как вся стража состояла из ландскнехтов, говоривших только по-немецки.
   Так прошел весь день. К вечеру в дверь комнаты Генриха постучали. Генрих с радостью крикнул: "Войдите", но велико же было его разочарование, когда вошедший опять-таки оказался ландскнехтом.
   -- Опять немец! -- недовольно пробурчал Генрих. -- Говоришь ли ты по крайней мере по-французски, каналья, черт возьми?
   Ландскнехт молчаливо закрыл дверь и, подойдя к Генриху, поднял забрало. Король вскрикнул и удивленно отступил на шаг назад: перед ним был сам Амори де Ноэ. -- Тише, ваше величество! -- шепнул он. -- Но как ты попал сюда? Ноэ подвел Генриха к окну и сказал:
   -- Взгляните туда, где стоят два часовых-ландскнехта, государь. -- Ну что же? -- Это Гектор и Лагир! -- О, мои гасконцы! -- с восхищением прошептал Генрих.
   -- А в прихожей расхаживает еще один ландскнехт. Это Пибрак, которому удалось бежать из Венсенской крепости.
   -- Значит, теперь я могу уйти отсюда? -- весело произнес Генрих.
   -- Да, через окно! -- и Ноэ вытащил из-под доспехов связку, которая оказалась веревочной лестницей.
   -- Но допустим, что я выберусь из Лувра, произнес Генрих Наваррский. -- А дальше?
   -- У Сен-Жерменского собора стоят наготове оседланные лошади. Только надо торопиться, так как через час начнется избиение гугенотов. -- Какое избиение?
   -- О, королева Екатерина -- страшная женщина; она воспользовалась припадком безумия короля, чтобы устроить давно задуманное побоище. -- Но гугеноты будут защищаться! -- Им придется пасть в неравном бою. -- Но адмирал... -- Дом Колиньи оцеплен войсками! -- Тогда Конде... -- Герцог Конде в Венсенской крепости!
   -- Так как же ты хочешь, чтобы я спасался бегством, если мои братья подвергаются такой опасности? -- крикнул Генрих.
   -- Я хочу избавить вас от ненужной и верной смерти, государь.
   -- Умереть со своими -- значит восторжествовать! -- сказал Генрих и по привычке схватился за то место, где у него обыкновенно висела шпага. Увы! Шпаги не было.
   -- Государь, но ведь, это безумие, -- умоляюще крикнул де Ноэ.
   -- Шпагу, дайте мне скорее шпагу! -- крикнул Генрих в ответ. И словно Господь Бог захотел явить чудо: в ответ на этот страстный крик открылась другая дверь, и на пороге ее показалась Маргарита со шпагой в руке.
   Маргарита сверкала красотой и отвагой, ее ноздри раздувались, на щеках выступил румянец волнения. Она была прекрасна, словно неземной призрак.
   -- Вот шпага моего отца, государь! -- сказала наваррская королева.
   Генрих в немом восторге опустился на колени и принял из рук жены оружие. Поцеловав лезвие шпаги, он вскочил и крикнул: -- Ко мне, Наварра!
   На этот призыв открылись обе двери, и в одной появились Рауль и Ожье де Левис, а в другой -- Пибрак и паж Готье.
   -- А! -- крикнул Генрих, с энтузиазмом глядя на жену. -- Пусть сюда придут еще Гектор и Лагир, и тогда вы увидите, хорошо ли закалены наваррские шпаги. Наварра, ко мне!
   Но каким же образом Маргарита могла появиться в самую критическую минуту на помощь к супругу? Читателю это станет ясно с двух слов.
   Мы оставили Маргариту в тот момент, когда она прибыла в Анжер в сопровождении безутешного Ожье де Левиса. Она рассчитывала погостить у брата Франсуа, но, к ее огорчению, герцога не оказалось в Анжере: он охотился в дальнем лесу.
   Весь день Маргарита провела в напряженной борьбе с Ожье, который все порывался покончить с собой. Наконец Маргарите уже к самому вечеру удалось вырвать у него обещание, что он подождет до следующего утра, и, добившись от него этой отсрочки, она, уйдя к себе в комнату, отпустила Нанси.
   Может быть, другая камеристка воспользовалась бы свободным временем для того, чтобы пойти поболтать с возлюбленным, но у Нанси была непреодолимая страсть разведывать и разнюхивать, не делается ли поблизости чего-нибудь особенного. Поэтому она принялась шнырять по замку и наконец попала в какую-то комнату, где стоял рабочий стол, с горящей на нем масляной лампой. На столе лежало письмо, и Нанси поспешила, конечно, прочесть его. Но в тот момент, когда она дочитывала последние слова, в коридоре послышались шаги, и Нанси еле-еле успела спрятаться за драпировки.
   Она не пожалела о том, что забрела в эту комнату, так как увидела, что вошедшими были герцог Франсуа и Нансей, один из самых приближенных офицеров королевы Екатерины.
   Из разговора этих двух лиц Нанси поняла, что герцог нарочно приказал сказаться отсутствующим; ему хотелось задержать Маргариту подольше в Анжере, а тем временем в Париже должно было состояться избиение гугенотов, в котором не пощадят и Генриха Наваррского.
   Как только беседовавшие вышли из комнаты, Нанси кинулась к Маргарите и рассказала ей все слышанное. Конечно, Маргарита сейчас же решила пуститься в обратный путь, чтобы поспеть на выручку своему мужу.
   Рауль по ее приказанию стал хлопотать насчет лошадей, а Маргарита позвала Ожье и сказала ему:
   -- Вы только что просили у меня разрешения умереть, так как считаете себя предателем по отношению к вашему государю? Ну, теперь выяснилось, что его жизнь находится в опасности. Надо спасти его или умереть за него! Едем в Париж, господин Ожье!
   Через несколько минут они уже скакали верхом по направлению к Парижу и через два дня к вечеру подъезжали к Лувру.
   -- Что за странность! -- сказала Маргарита. -- В мое отсутствие в Лувре многое изменилось! Прежде дворцовую стражу несли швейцарцы, а теперь повсюду видны одни только ландскнехты. -- Должно быть, король в Сен-Жермене? -- заметила Нанси.
   -- Нет, милочка, его величество в Лувре, потому что флаг поднят.
   Нанси с недоумением пожала плечами и соскочила с лошади, чтобы приказать часовому открыть ворота. К ее удивлению, это было сделано не сразу. Сначала часовой вызвал дежурного офицера, и только тогда, когда последний убедился, что перед ним действительно наваррская королева со свитой, было отдано распоряжение впустить приезжих.
   Маргарита въехала во двор, и здесь мрачные предчувствия еще более сжали ее сердце. В луврском дворе кипели какие-то военные приготовления, но среди всего этого суетящегося народа совершенно не было видно знакомых лиц.
   Наваррская королева стала поспешно подниматься по главной лестнице, торопясь встретить кого-нибудь, кто мог бы ввести ее в курс событий. На второй площадке она вдруг увидала знакомое лицо.
   -- Мирон, мой добрый Мирон! -- крикнула Маргарита. -- Вы, наверное, знаете хоть что-нибудь!
   Оказалось, что Мирон знал многое, и его сообщение привело в ужас наваррскую королеву. Пибрак был уверен, что ему удалось спастись благодаря собственной хитрости и неустрашимости, а между тем на самом деле это было сделано с ведома королевы-матери, так как на бегстве Пибрака был построен адский план убийства наваррского короля.
   Убить Генриха в самом дворце было неудобно, а потому королева решила дать ему возможность бежать; но в тот момент, когда наваррский король должен был выезжать за заставу, он подвергся бы двойному обстрелу, в котором неизбежно погиб бы.
   Узнав это, Маргарита поспешила потайным, одной ей известным ходом в помещение своего супруга, чтобы успеть предупредить его о грозившей опасности. По дороге она зашла в оружейную комнату и сняла со стены шпагу короля Франциска, отличавшуюся особенной прочностью закалки.
   Таким образом, Маргарита появилась в самый критический момент в комнате Генриха.
   А что этот момент был действительно критическим, в этом мог убедиться каждый, кто взглянул бы в окно: из-за Сены сверкнул огонь, и послышался звук пушечного выстрела -- это было сигналом для начала избиения гугенотов, навсегда запечатлевшегося в истории под названием Варфоломеевская ночь.
   Действительно, вслед за выстрелом послышался какой-то глухой шум, который вскоре перешел в дикое рычание разъяренной толпы. Раздались одиночные выстрелы, затем они стали все учащаться и наконец слились в сплошной страшный гул.
   Сначала этот шум слышался в дальних кварталах, а затем стал все приближаться к Лувру, и вскоре из открытых окон комнаты Генриха можно было ясно расслышать грозный рев: -- Смерть гугенотам! Смерть наваррскому королю!
   -- Настал час! -- сказал Генрих. -- Ну что же, пусть никто не скажет, что мы трепеща ждали врага. Пойдем к нему навстречу!
   Генрих, а за ним и весь небольшой отряд его приверженцев, среди которых все время была также и Маргарита, перешел в соседнюю комнату.
   Это был довольно большой зал, который отлично подходил для боя.
   А час этого решительного боя близился. Вскоре двери зала распахнулись, и в комнату ворвался небольшой отряд пьяных рейтаров.
   Но рейтары не были опасными противниками Генриху Наваррскому, и вскоре все они полегли, не успев ранить никого из гасконцев.
   Однако это был лишь авангард, за которым шел более опасный враг. Им были лотарингцы под предводительством самого герцога Гиза.
   -- А! -- зарычал герцог, кидаясь с обнаженной шпагой прямо на Генриха. -- Так вы все еще любимы?!
   -- С вашего любезного разрешения, да! -- иронически ответил наваррский король, скрещивая шпагу со своим смертельным врагом.
   Начался страшный, ожесточенный, беспощадный бой. Герцог и Генрих яростно нападали друг на друга, но оба они были хорошими бойцами, и ни одному из них не удалось заставить другого отступить хотя бы на шаг.
   Вскоре каре, в которое Генрих при начале боя построил свой маленький отряд, расстроилось, так как враги сражались преимущественно парами. Граф Эрик ожесточенно нападал на Лагира, мстя за смерть Льва Арнембурга. На Пибрака напало сразу двое лотарингцев, но капитан гвардии вскоре уложил их на месте. Зато и у наваррцев выбыли двое из строя: Гектор был опрокинут на землю ударом алебарды, а паж Готье принужден был оставить поле вследствие полученной им раны в бок.
   Так с переменным успехом шел бой, как вдруг Ожье де Левис увидал, что какой-то лотарингец нацеливался в Генриха Наваррского.
   Ожье опрометью кинулся вперед, защитил короля своим телом и, получив пулю прямо в грудь, тяжело рухнул на землю, тихо шепча: -- Король обязан мне жизнью, я вновь обрел утерянную честь!
   Затем с уст де Левиса сорвалось какое-то имя, любимое им. Вдруг дверь в зал широко распахнулась, и послышался громкий голос, повелительно крикнувший: -- Долой оружие, господа, долой оружие!
   Это был Карл IX, разум которого прояснился под влиянием потрясающих событий этой трагической ночи.
   Подчиняясь этому голосу, сражающиеся остановились. Тогда король Карл подошел к Генриху Наваррскому и, простирая над его головой руки, сказал: -- Этот человек священен! Это -- мой брат!
   Наваррский король был спасен! Все его приверженцы облегченно перевели дух. Только одна Маргарита, казалось, не слыхала происходящего: опустившись на колени около тела умиравшего Ожье, она с выражением бесконечного отчаяния ласково поддерживала его голову.
  

---------------------------------------

   Подготовка текста: AKAPO, 2005.
  
  
  
  
Оценка: 9.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

лишение прав за дтп с пострадавшими
Рейтинг@Mail.ru