Мы переживаем довольно бурное, но вместе с тем и очень интересное время, получившее даже особое техническое название, "освободительного движения". Можно, конечно, различно оценивать -- в зависимости от различия политических взглядов -- значение переживаемого нами момента, можно поэтому сочувствовать или не сочувствовать его ближайшим, практическим результатам; но нельзя иметь двух мнений относительно глубокого, идейного смысла всего этого движения, нельзя не приветствовать его громких призывов к пробуждению от нашей ленивой апатии и духовной спячки, нельзя не одобрить его самоотверженной борьбы против неправды и лжи нашей жизни, нельзя горячо не сочувствовать его благородным попыткам к широкому переустройству нашей жизни на новых, более справедливых и разумных началах.
В нашем современном общественном, как и во всяком стихийном, движении действует своя теория приливов и отливов, существуют и свои основные течения и господствующая настроения. Последних в нем можно проследить и указать два главных. Первый -- это период почти исключительного господства вопросов материальной культуры -- политических, социальных и экономических. Казалось, все наше мыслящее общество было занято и поглощено лишь одними этими интересами. Достаточно припомнить наш прошлогодний книжный рынок, с его массой самой разнообразной, преимущественно мелкой и дешевой литературы общественно-политического и социально-экономического характера, чтобы окончательно убедиться в справедливости наших слов.
Но вот с конца прошлого и в особенности с начала нынешнего года на том же самом книжном рынке, на прилавках и в витринах магазинов, запестрели новые книги и брошюры церковно-публицистического и религиозно-философского содержания, самых различных направлений и оттенков, начиная от переводных, резко-отрицательных и кончая "истинно-русскими", охранительными изданиями. Книжный рынок, как чувствительный барометр, отметил, таким образом, если не полный перелом, то, во всяком случае, очень решительный поворот нашего общественного движения в сторону других -- более глубоких и высоких, чисто духовных запросов. Это свидетельствует о том, что мы вступаем в новую полосу жизни, в сферу идейных порывов и религиозно-нравственных исканий. Односторонняя правда грубых, материальных интересов, очевидно, не смогла захватить собою всего существа человека; и вот он, почувствовав духовный голод, затосковал по идеалу, захотел другой, высшей правды, открывающейся в разработке вопросов духовно-религиозной культуры.
Пробудившееся течение успело уже сказаться довольно широко и властно. Оживились наши старые духовные журналы, народились новые церковно-публицистические издания с более широкой и свободной программой, открылись для трактовки религиозно-общественных тем, прежде заповедные для них, страницы светской, периодической печати, стали устраиваться даже в чисто светских аудиториях ("Художественный кружок"), публичные лекции и рефераты на подобные же темы. В самое последнее время в Москве возник и не без успеха действует, даже целый народно-богословский факультет, устроенный при религиозно-философском обществе в память В. С. Соловьева. Все это -- очень характерные знамения времени. Но самым выразительным и красноречивым фактом этого рода мы считаем необыкновенный, выдающий успех "Бранда" -- одной из последних, крупных новинок текущего театрального сезона, поставленных на сцене известного Художественного театра.
Несмотря на то, что прошло уже почти сорок два года с тех пор, как знаменитый норвежский писатель -- Генрих Ибсен создал своего Бранда (1865 г.), эта драма только теперь, попавши на сцену Художественного театра, сделалась у нас общеизвестной, и сразу же стала самой модной и популярной новинкой, тем самым, что обыкновенно называется "гвоздем сезона".
Художественный театр, вообще, пользуется у нас прочно установившейся и вполне заслуженной. репутацией передового, идейного театра. Он не раз уже угощал московскую публику (а во время его артистических турне, разумеется, и всякую другую) выдающимися новиками из русской и иностранной литературы, имевшими шумный успех.
Но не будет преувеличением сказать, что успех "Бранда" превзошел в этом отношении все, бывшее раньше его. Несмотря на то, что вот уже целых полгода "Бранд" почти регулярно идет через день, он постоянно еще за неделю афишируется уже с анонсом, что "билеты распроданы все", так что "попасть на Бранда" -- вещь далеко нелегкая. И тем не менее, "побывать на Бранде" стало своего рода культурной потребностью для каждого интеллигентного москвича, которую он и старается удовлетворить, несмотря на все препятствия и жертвы.
О Бранде постоянно говорят в обществе, о нем читаются лекции, произносятся рефераты, пишутся очерки и статьи. Словом, все свидетельствует о том, что "Бранд" глубоко и сильно захватил наше мыслящее общество, несмотря даже на неблагоприятные особенности переживаемого нами политического момента.
Где же причина такой широкой популярности "Бранда"? В чем тайна его успеха и сила его влияния на умы? Попытку ответить на этот вопрос и представляет настоящий очерк.
I
Как всякое идейное, глубоко содержательное произведение, "Бранд" очень многогранен и допускает возможность его понимания и оценки с самых различных точек зрения. Каждый подходит к нему с своей собственной меркой, ищет и находит в нем ответы на интересующие его вопросы, подчеркивает и выдвигает именно их на первый план и, соответственно с этим, освещает все содержание пьесы.
Вот почему в различных рефератах и статьях нам приходилось встречаться с самым разнообразными, но в общем одинаково субъективным, истолкованием и оценкой "Бранда". Одни видят в нем мрачного, сурового ригориста, с психологией фанатика-изувера и с действиями духовного инквизитора, другие -- вдохновенного пророка-демагога, третьи -- гордого, аристократического индивидуалиста, четвертые -- революционера мысли и духа, пятые -- социального реформатора, шестые -- полного анархиста и т. д., и т. д. Очевидно, каждый смотрит на Бранда сквозь очки собственного мировоззрения и, в зависимости от этого, допускает, в большей или меньшей степени, свой субъективный произвол и искажение действительная, подлинного Бранда.
Желая избежать подобного же соблазна, мы при своей характеристике этой драмы намерены пойти несколько иным путем: именно, вместо того чтобы предлагать прямо свои рассуждения и взгляды по поводу Бранда, мы начнем с изложения самого Бранда, т. е. сначала изложим внешнюю сторону сюжета, а затем перейдем к внутреннему анализу его мировоззрения и уже в заключение всего подведем некоторую общую оценку; причем постараемся все это вести как можно ближе к тексту, постоянно обращаясь к нему и иллюстрируя им.
Предполагая, что далеко не все читали или видели Бранда, считаем не лишним дать предварительный общий очерк самого содержания этой пьесы. Сам Бранд, главный герой этой драмы, сначала выступает пред нами в роли молодого, но не по летам серьезного, безместного священника, охваченного высоким порывом особого призвания -- поведать миру новое слово:
Я -- посланный; ослушаться не смею
Пославшего меня --
впервые рекомендуется сам Бранд встречным крестьянам.
Принял на себя я более высокое служенье.
Мне нужно, чтоб кругом кипела жизнь.
Чтоб целый мир внимал мне слухом чутким -- говорит Бранд посланцам одного прихода, пришедшим звать его к себе в священники, мотивируя этим свой отказ принять их предложение.
Сущность самого своего призвания Бранд полагал в борьбе с людским легкомыслием, тупомыслиеми безсмыслием -- этим тройственным союзом, засосавшим живую личность человека, уничтожившим ее богоподобную природу и низведшим ее на степень тупого, животного, полубессознательного прозябания.
Кто в злейшей тьме блуждает, кто забрел
от верной пристани, от света дальше:
то иль легкомыслие, что над обрывом
на шаг от бездны прыгало, смеялось?
Иль тупомыслие, что, знай себе,
бредет тропой избитой?
Иль, наконец, безсмыслие, чей взор
прекрасное на месте злого видит?
Борьба с союзом тройственным их -- цель
моя отныне. Вот мое призванье! --
определяемое со стороны отрицательной. С положительной же стороны, он видит его в том, чтоб
Новых людей, совершенных
Цельных и чистых... создать;
Эти -- не Божье подобье,
а воплощенье живое греха!
Окрыленный этим призваньем, Бранд был полон отваги и сил.
Он -- молодец. Силен, отважен, стоек,
как характеризует его один из простодушных. поселян. Он не мог мириться с скромной долей, сельского священника и горячо рвался на бой.
Вперед! Вооружись мечом, дух мой,
И за подобие Божье ринься в бой!
Средство к осуществлению этой цели Бранд, сначала усматривал в ряде решительных, геройских поступков (вроде отважной переправы через фиорд в жестокую бурю ради напутствия умиравшего тяжкого грешника) и в коренной, радикальной ломке всего наличного уклада жизни, с целью замены его новым, совершенным строем. А самую арену такой деятельности он представлял себе больше в каком-то внешнем, чисто территориальном смысле.
Прочь же отсюда скорее, --
рыцарю Господа нужен простор!..
Мне нужно, чтоб весь мир внимал мне
слухом чутким!
Но затем, отчасти под влиянием Агнес -- чистой, идейной девушки, увлеченной личностью Бранда и, в свою очередь, очаровавшей его, -- а главное, в силу своего собственного духовного роста, Бранд понял, что успех его дела -- не во внешней широте проповеди, а в ее внутренней силе и глубине. Потому он оставляет свои первоначальные замыслы широкой чуть не всемирной проповеди и берет скромное место приходского пастыря, желая внутренне переродить и перевоспитать вверившиеся ему души.
Теперь я вижу -- понимал неверно
спасение людей и мира. Подвиг,
великие и громкие дела
пересоздать, поднять людей не могут.
Вглубь и вовнутрь! О, я понял теперь,
это -- путь верный, единый.
Наша душа, наше сердце -- тот мир,
только что созданный, новый,
где нам жизнь в Боге вести предстоит...
Из сферы отвлеченных идеалов Бранд спускается в область конкретной действительной жизни и самоотверженно работает над своим приходом.
Теперь, спустившись с высоты, в долине я стою....
Пропет теперь мой гордый гимн воскресный,
расседланным стоит крылатый конь,
но к цели высшей путь ведет мой тесный
и боле чистый душу жжет огонь!
Труд будничный, тяжелый и упорный
преображу я в праздник благотворный!
Внешняя сторона его жизни после того довольно несложна, хотя в то же время и глубоко драматична.
Принявши место приходского священника, Бранд женится на Агнес и получает в ее лице достойную подругу жизни, готовую на все жертвы его тяжелого, тернистого пути. "В их браке Ибсен рисует нам идеальный брак, каким он себе его представляет, -- брак, основанный на полной вере, взаимном понимании и общности интересов. Чувственный элемент не играет здесь никакой роли" (см. предисловие к "Бранду", пер. Ганзена, стр. 12, изд. Скирмунта. М., 1907).
Первое время жизнь нового приходского пастора течет сравнительно тихо и покойно. Он наслаждается прочным семейным счастьем, венцом которого является сын -- Альф, радость и гордость родителей. Бранд пользуется громадным уважением и любовью прихожан, и его слово имеет у них несомненный и сильный успех. Успех настолько крупный, что он обеспокоил даже главу местного гражданская общества -- самого фогта, который и имеет на эту тему серьезный разговор с Брандом, закончившийся бессильными угрозами со стороны фогта.
Но вскоре начинается тяжелая семейная и личная драма: борьба в душе Бранда между чувствами любви и долга.
В том горном ущелье, где находится приход Бранда, дуют холодные резкие ветры и сюда почти не заглядывает солнце. В такой обстановке любимое дитя их начинает хиреть и ему, по приговору доктора, грозит неминуемая смерть, если родители не переменят тот час же своего местожительства. Во имя любви к ребенку, для его спасения, Бранд хочет последовать совету доктора и идти в другую, лучшую по климату местность.
Но в решительную минуту Бранд усматривает в этом малодушном порыве измену своему призванию, недостаток воли, бегство от требований сурового долга во имя личного эгоизма. С этим соглашается и Агнес, хотя такое великодушное согласие стоило ей ужасных мук материнской любви к обреченному на смерть их сыну. Бранд и Агнес, верные своему суровому долгу, остаются на том же месть, а их сын Альф, действительно, вскоре умирает.
Смерть единственного, любимого сына как бы снова ожесточает Бранда и делает его крайне суровым и требовательным, прежде всего к своей же собственной жене -- Агнес. Последняя никак не в силах забыть своего ужасного материнского горя и ищет хотя бы некоторого исхода из него в тяжелых воспоминаниях о дорогом сыне. Но Бранду такое поведение кажется идолопоклонством, унижающим и оскорбляющим чистый смысл жертвы, принесенной им во имя долга. Вот почему он рядом решительных мер настойчиво заставляет Агнес вырвать из своего сердца самый корень этой печали, принижающей ее к земле и мешающей подняться к небу. Происходит тяжелая потрясающая сцена -- сцена борьбы естественных чувств любящей матери с высшими велениями долга, предъявленными к ней ее мужем -- суровым пастырем. В результате Агнес отдает прохожей цыганке все дорогие для нее реликвии, напоминавшие ей о сыне, и становится свободной от всякого, чисто человеческого малодушия.
Но такая жертва обошлась для них слишком дорого: она была куплена ценой жизни Агнес, которая быстро после того начинает таять и вскоре умирает.
И вот Бранд снова один. Но он не падает духом: жестокие удары судьбы только как бы сильнее закаляют его и делают еще настойчивее и непреклоннее в достижении поставленных целей. Влияние нового пастора в приходе заметно растет все сильнее и сильнее, и даже старый противник его, фогт, принужден изменить свою тактику в отношении к Бранду и лицемерно ищет с ним союза.
Своего апогея влияние Бранда достигает в тот момент, когда он пред лицом пробста и фогта -- высших представителей церковной и гражданской власти -- и в присутствии всего прихода, собравшегося на торжество освящения вновь выстроенной церкви, произносит громовую речь о лживости и фальши всей нашей настоящей жизни, и в частности -- о бездушном лицемерии внешней, официальной Церкви. Бранда не удовлетворяет теперь даже вновь созданный им храм -- светлый и просторный, -- так как и он, в сущности, дань тому же ложному пониманию христианства и не отвечает его идеалу.
Нет, об ином я мечтал. Я хотел
Церковь воздвигнуть такую,
своды которой могли бы охватить
сенью своею не только
веру, религию, но и всю жизнь,
все, что живет, существует:
будничный труд и воскресный покой,
утра заботы, сны ночи,
юности резвость и старца печаль,
все, чем быть бедной, богатой
может по праву людская душа!
И Бранд так наэлектризовал толпу, что она оставила своих старых вождей и, казалось, готова была идти за ним, куда угодно.
Веди ж нас, веди!
Чуем -- готовится буря!
Ты поведешь нас, и мы победим!..
Веди! Все мы идем за тобой!
Загипнотизированная вдохновенными речами Бранда, толпа окружает его тесным кольцом, поднимает и несет первое время на плечах, а затем покорно следует за ним на поиски новой жизни.
Вскоре, однако, такой подъем толпы начинает быстро падать: она утомляется, испытывает голод и жажду, жалуется на трудности и крутизны дороги, сочувственно вспоминает о том, что она покинула и наконец, начинает открыто роптать на Бранда, за то, что он и напрасно увлек ее, и обманул несбыточными ожиданиями. Тут подоспели к толпе пробст и фогт с их сладкими, фальшивыми речами, не гнушавшимися даже грубого обмана (весть фогта о необычайно-богатом наплыве сельдей), и участь Бранда решается окончательно: толпа с угрозами и проклятиями подступает к Бранду, забрасывает его камнями и гонит на пустые скалистые вершины; а сама возвращается назад и отдается снова под опеку своих старых руководителей -- пробста и фогта.
И вот, всеми покинутый, израненный и окровавленный, Бранд поднимается на горную площадку, где его ожидает величайшее искушение. Здесь ему, глубоко страдающему и ищущему утешения и опоры, является злой дух искуситель, в образе его любимой жены -- Агнес. Видение уверяет, что все пережитое Брандом -- все его жестокие утраты, все разочарования и муки -- были лишь дурным сном, который больше не повторится, если Бранд отречется от своего пагубного лозунга "Все иль ничего". Бранду обещается новая, спокойная, тихая и счастливая жизнь, в обществе любимой жены и дорогого сына, если он откажется от своих сумасбродных, мечтательных планов. "Бранд, однако, остается верным себе и в эту минуту самого страшного испытания: он готов снова пройти весь тот путь борьбы и муки, ибо сознает, что шел верным путем, каким должен был идти. Он -- человек правды и свободы, а такому не от чего отрекаться, нечего желать изменить в своей жизни" (Предисловие к перев. Ганзена, стр. 13).
Препобедивши это последнее искушение, Бранд поднимается на новую, еще высшую ступень совершенства: он перерастает бывшего пастора и осуществляет в своей личности идеал человека, в лучшем смысле этого слова. Это первая признала за ним безумная, но ясновидящая Герд:
А, лишь теперь я узнала тебя!
Думала я, что ты пастор.
Тьфу! Пропади он со стадом своим!
Ты -- человек, ты всех выше!..
Ты идешь впереди,
Терном венчанный избранник!
Ты -- величайший!
Но сам Бранд гораздо более скромного представления о себе и своем положении.
Только на первой ступени стою
лестницы, ввысь уходящей...
И дальше он уже не в силах двинуться, как заявляет и сам:
Ноги же в ранах и дух ослабел.
И все-таки, достигнув даже этой ступени, Бранд морально удовлетворен и счастлив:
Чувством согрета и смысла полна
жизнь моя будет отныне.
Цепь порвалась ледяная -- могу,
плакать, любить и молиться!
Однако Бранд, представляющий своим чистым возвышенным идеализмом такой яркий контраст и как бы вызов грешному миру, не может жить в его душной, спертой атмосфере и даже не нужен ему; а потому он и погибает под градом камней, случайно обрушившихся на него с вершины утеса.
II
На фоне изложенного содержания драмы "Бранд" постараемся теперь разобраться в основных, характеристических чертах своеобразного мировоззрения ее главного героя.
Несомненно, что самой типичной чертой духовного портрета Бранда является его резко выраженная индивидуальность, необыкновенная цельность личности.
Будь чем хочешь ты, но будь вполне;
будь цельным, не половинчатым, не раздробленным!
Вот основной девиз Бранда, его profession de foi, которое он исповедовал не только на словах, но и на деле, примером всей своей личной жизни.
Фокусом же личности, ее самым сильным и ярким выражением Бранд считает волю в человеке. Отсюда ни о чем другом он так часто и настойчиво не говорит, как о воле, то обличая людей за ее недостаточность и дряблость, то призывая их взять себя в руки и укрепить свою волю. Сам же Бранд, прежде всего, человек сильной воли и твердой, непреклонной решимости.
Воля -- единственный цемент надежный;
воля -- и губит и освобождает дух;
она одна разрозненный силы
его сплотить способна; в ней вся суть.
В забвении этой коренной истины, в ослаблении воли, в ленивой апатии и индифферентизме Бранд усматриваем главный наш недуг и источник всякого зла.
Ошибка в том, что волю забывают.
А воля -- первое, что утолит
присущую закону справедливость
и жажду правосудия должна.
Бранд настолько ненавидит нашу сонную апатию и больную дряблость и настолько увлечен красотой и силой воли, что готов приветствовать даже злую, но сильную волю, мотивируя это тем, что
Плоское и низменное все
таким уж и останется на веки;
а зло -- возможно обратить в добро.
Комментируя данную мысль Бранда, следует добавить, что Савла можно обратить в Павла, а тот, кто "ни тепел, ни холоден", безнадежен для Царства небесного. В сильной воле человека Бранд видит движущий нерв личности, источник ее жизненного призвания.
Где силы нет, там и призванья нет.
Отсюда, главную суть своего служения падшим людям Бранд полагает в том, чтобы в них
воли льва от спячки пробудить.
На обычные против этого возражения, что воля людей слишком ограничена, что многие часто не могут сделать того, чего искренно хотят, Бранд прекрасно отвечает, что суть подвига, именно, в первом, т. е. в горячем и искреннем желании.
О, если бы в груди твоей бил воли ключ, и только
не доставало сил, я сократил бы
твой путь; понес бы с радостью тебя
на собственных плечах усталых, шел бы
израненной стопой легко и бодро!
Но помочь тем, кто и не хочет даже
того, чего не может, не нужна.
Ту же мысль, еще более ярко, выражает он и в другом месте:
Простится то тебе, чего не сможешь,
чего ж не захотел ты -- никогда!
Наш первый долг -- хотеть всем существом,
и не того лишь, что осуществимо
и в малом и в большом... хотеть -- не только
в пределах тех или иных страданий,
трудов, борьбы, -- нет, до конца хотеть...
Порыву этого горячего, искреннего желанья он приписывает чуть не большее значение, чем даже самому факту его осуществления. Во всяком случае, именно в этом начальном, исходном моменте он видит главную суть подвига.
Не в том спасение дающий подвиг,
чтоб на кресте в страданьях умереть,
но в том, чтоб этого хотеть всем сердцем --
хотеть и средь страданий крестных даже,
в минуты скорби и тоски предсмертной,
лишь в том подвиг вся суть, весь смысл.
В вдохновенной проповеди этой сильной воли, подкрепленной красноречивым примером собственной жизни Бранда, и лежит центр тяжести всей его заурядной миссии. Недаром Бранд говорил о себе, что
в мир я послан, как целитель,
как врач для душ больных, греховных!
Но если и согласиться с Брандом, что он врач, то, во всяком случае, не слащавый дамский доктор а беспощадный хирург-оператор, который страстно бичует людские пороки и хочет вырвать их с корнем. Одним из таких особенно зловредных корней людского бессилия и слабоволия он считает вульгарно-ложное понимание термина "любовь".
Нет более опошленного слова,
забрызганного ложью, чем -- любовь!
Им с сатанинской хитростью людишки
стараются прикрыть изъяны воли,
маскировать, что в сущности их жизнь --
трусливое заигрыванье с смертью.
Мы так много надеемся в настоящей жизни на всепрощающую любовь, что эта надежда парализует в нас всякое желание борьбы и подвига, необходимых для достижения действительной добродетели.
Путь труден, крут -- его укоротить
велит... любовь! Идем дорогой торной
греха -- надеемся спастись... любовью!
Мы видим цель, но -- чтоб достичь ее, зачем борьба?
Мы победим... любовью! Заблудимся, хотя дорогу знаем --
убежище нам все же даст... любовь!
В родстве с этой псевдо-христианской любовью находится и ложный естественный гуманизм, по адресу которого Бранд выражается не менее резко:
Гуманность -- вот бессильное то слово,
что стало лозунгом для всей земли!
Им, как плащом, ничтожество любое
старается прикрыть и неспособность,
и нежеланье подвиг совершить;
любой трусишка им же объясняет
боязнь -- победы ради, всем рискнуть.
Бранду претит такое понимание человеческой любви и он сильно говорит: